«В Москве-матушке при царе-батюшке. Очерки бытовой жизни москвичей»

Татьяна Бирюкова В Москве-матушке при царе-батюшке Очерки бытовой жизнимосквичей

ПРЕДИСЛОВИЕ

Чтение о прошлом Москвы — занятие весьма любопытное. Бывает, что и веселое: «В Москве всегда найдешь забаву во вкусе русской старины».

В отдаленные от нас годы, московская хроника которых представлена в данном издании, горожане жили почти так же, как и мы. Рождались на свет, старались получить профессию, хорошую работу, дружили, стремились оставить свой след для потомков, веселились, горевали у дорогих могил.

Тогда сахар был слаще, погода — лучше, дети — послушнее. Это — в шутке, а на практике: улицы были чище (москвич практически всему в хозяйстве мог найти новое применение, потому мусор на городскую дорогу он не выбрасывал), военные на бульвары не заходили, в транспорте не ездили (таков был устав), а когда им разрешили это делать, то ни в коем случае в трамваях на лавки не садились. Женщины не поднимались на верх империала. Москвичи дорожили стариной в бытовом укладе, накопленной мудрости, уважении к царю, старцам, детству, женской стати, воинам, церквам и памятникам. О потерянных и подобранных вещах сообщали газеты. По праздникам в аптеках собирались пожертвования в пользу малоимущих. На 6–8 копеек можно было сытно пообедать. На масленицу первый испеченный блин клался на окно для нищих. Купцы и торговцы на рынках старались набить цену, но если в расчеты закрадывалась ошибка в пользу продавца, разница покупателю непременно возвращалась, потому что обман-кража считался большим грехом. В домашнем хозяйстве, даже в семьях среднего достатка, помогала прислуга.

В те годы было бережное отношение к речи. На язык и шутку москвичи были скорые. В их разговоре можно было обнаружить обилие поговорок и разных «красных словец». Если это был пишущий человек, то по стилю текста нельзя было разобрать, молодой он или старый. Писали одинаково четко, красочно, без лишних слов, с уважением к читателю.

Моральные принципы и жизненные ценности обывателей, без сомнения, выгодно отличались от современных. Простолюдины и богатые люди еще с детства на уроках Закона Божьего усваивали простую христианскую истину «поделись с бедным». Потому несчастные спасались при помощи церкви, благотворительных обществ и обеспеченных добрых соотечественников. В революционную перестройку России в 1917 году обыкновенные идеи о помощи были перевернуты с ног на голову, и принципом жизни людей стал лозунг: «Отними у богатого». Это в корне поменяло благочестивое отношение к идее созидания и мирного сосуществования различных сословий.

Время, когда обеспеченные люди могли, не рискуя жизнью, без охраны, выйти на улицы Москвы, погулять в сквере, зайти в музей, театр, в кофейню, тогда и закончилось. Забылось то, что бедному обывателю не было никакого смысла посягать на жизнь того, кто весьма охотно и добровольно вкладывал часть своих средств в общее образование, медицину, в борьбу с нищетой, беспризорностью, проституцией, экологическими бедами, преступностью и другими пороками общества.

В старину благопристойно проживший жизнь человек был уверен, что будет достойно похоронен и его могилу никто не потревожит. А если из жизни уходил знаменитый москвич, то его проводы превращались в важное городское событие.

И очень важной составляющей всей той, прошедшей, жизни было, на мой взгляд, наличие в сердцах большинства россиян русской же уверенности. Коротко ее можно обозначить как веру.

Может показаться, что историк смотрит на прошлое сквозь розовые очки. Однако исследователи бывают разные. Один добавляет краски в описания, эпизоды, собственной фантазии — в события, либо приукрашивая, либо уничижая (порой и бессовестно коверкая) факт. Хорошо, если из представленного материала читатель самостоятельно может увидеть действительное событие. Именно к этому событию искренний исследователь старины, на мой взгляд, должен относиться особо трепетно, чтобы не стать посредником между правдой и выгодным плутовством. Фактологический материал ценен, если он достоверен, без принижения или возвеличивания эпизодов в угоду временной политической ситуации.

Источниками информации являются, конечно, архивы. Мои статьи в своей основе имеют материалы, найденные в фондах Мосгорархива. Надеюсь, что они имеют определенную уникальность и «новизну».

Вместе с тем вполне логично к ценной архивной сокровищнице отнести и статьи в книгах, путеводителях о Москве, периодических изданиях минувших лет.

Бывает так, что в солидные книги попадают разного рода описания, почерпнутые из других томов. И если где-то вкралась ошибка или типографская опечатка (с именем персоналии, датами, местами событий), то, чтобы неверную трактовку поправить и восстановить истинное положение вещей, непременно нужно заглянуть в очерк журналиста-свидетеля. Здесь исследователь даже по короткому газетному репортажу или некрологу может узнать дату, местность, детали происшествия или о жизненном пути усопшего.

Однако подшивки пожелтевших от времени страниц периодики хранятся лишь в исторических библиотеках и представляют из себя тяжеловесные, а в полном объеме — неподъемные тома. Естественно, что рядовой москвич не имеет возможности заглянуть в них. Помочь любопытному читателю стало моей задачей.

Даты в тексте даны по старому стилю, то есть по Юлианскому календарю. При переводе их на современный календарь надо помнить, что к числам XVIII века надо прибавить 11, XIX века — 12, а начала ХХ века — 13.

Временная граница моих работ не заходит за второе десятилетие ХХ века, то есть те годы, когда фотография имела только начало своего развития, была дорогой и недоступной простым москвичам, приходилось проводить трудный дополнительный поиск снимков.

Хочу выразить большую благодарность за помощь в подборе иллюстраций бескорыстному и любящему Москву коллекционеру открыток — В. С. Бородулину.

Особо отмечу понимание и взаимовыручку в домашнем хозяйстве моего мужа В. Н. Бирюкова, который за все время работы над книгой относился ко мне согласно русской пословице: «Не смотри на меня комом, а смотри россыпью».

Большое спасибо также директору ГПИБ М. Д. Афанасьеву, создавшему в Исторической библиотеке комфортные условия для работы не только исследователям-москвоведам, а абсолютно всем читателям.

Этих людей я отношу к разряду истинных москвичей, в число которых известный журналист прошлого В. А. Гиляровский объединял всех, кто любит Москву и изучает ее историю (независимо от места рождения). Надеюсь, что и читатели этой книги — тоже настоящие москвичи.

Часть I ПРАВИЛЬНЫЙ ГОРОД

Поселение на взгорье

На Руси с незапамятных времен сложились три типа поселений: деревня, село и город. Деревня от двух последних отличалась тем, что не имела приходской церкви. Деревня переходила в разряд села, когда в ней освящалось культовое сооружение. Тогда же все жители села и окрестных деревень объединялись в единый церковный приход. Деревня в своем названии обыкновенно имела окончание «а», а село — «о». Например: деревня Болдина, село Болдино, деревня Бородина, село Бородино. Топонимы склонялись по падежам. В советское атеистическое время большинство русских церквей было разорено и разрушено. Отличить село от деревни можно было лишь по размерам и качеству жилья. Многие деревни стали именоваться, как села, с окончанием на «о». Крупное русское поселение, построив по своим границам частоколы, земляные, деревянные или каменные укрепления, переходило в разряд «город».

У стен города Юрия Долгорукого — Москвы — протекали (да и сейчас текут) две реки: Неглинная и Москва. Позднее и другие притоки Москвы вошли в городские границы.

Топоним «Неглинная» расшифровывается без особого труда: у этой речушки, в сравнении с другими, берега имели небольшое количество глины. О названии же «Москва-река» ученые спорят до сих пор. Версия крупнейшего русского историка Михаила Петровича Погодина (1800–1875) кажется наиболее убедительной. По ней эта река имеет свое начало в Гжатском уезде (ныне Можайский район) вблизи села Старкова «из болота, которое изливает воду в две противоположные стороны, то есть на юг — речку Кривопсару, текущую посредством реки Добреи в Ворю, а на север — в Москву, которая под Масловой горой, приняв речку Коноплевку, делается несколько значительнее, проходит на 4-й версте Смоленскую дорогу под Дровниным, неся орошение и название столице государства». И далее М. П. Погодин писал: «Многие названия рек объясняются при их источниках. Поэтому „Москва“ есть сокращение „Мостковы“ — „Мостквы“, то есть производное от слова „мост“. И в самом деле, при упомянутом Старкове и деревне Поповке значительное пространство „дрягвы“ (болота), через которое протекает речка Коноплевка, называется „Калиновый мосток“. Это урочище отстоит менее чем полверсты от течения реки Москвы, а посередине этого болотистого места на возвышенности расположилось Старково. Жители сказывали, что их отцы говорили о городке и о смородинном кусте, но они запамятовали точное место этих названий. Позднее автор насчитал по берегам реки Москвы 16 городищ». Для проходов через вязкие места накладывались бревна-доски-мостки, и по истоку реку «на мостках» стали именовать «Мостква».

Буква «т» в соседстве с тремя другими согласными, стала неудобной для произношения в народном говоре. Со временем она была утрачена. Окончание слова — «ва» — специфично для русских «женских» слов. Для сравнения можно вспомнить ряд имен-фамилий: Кузнецова, Иванова, Голубева…

Старое название верховья реки — «Смородинка» — надолго не прижилось и затерялось. Остался лишь топоним «Москва», по которому стала называться будущая столица России.

Город Москва был устроен на высоком взгорье у перекрестка нескольких важных торговых путей.

К. Рабус. Вид на Кремль из Замоскворечья (фрагмент).1826 год

Здесь Волоцкая дорога (направление современных улиц Пресни, Кудринской, Большой Никитской к Кремлю) имела разветвление на Рязанскую, или Серпуховскую (линия улиц Большая Полянка — Большая Серпуховская), и Смоленскую (на ней сейчас стоит Триумфальная арка).

Юрий Долгорукий, выбрав для жительства удобное скрещение трактов, в 1156 году начал строить вокруг своей усадьбы деревянное укрепление. Позднее, уже при Дмитрии Донском, Москва приобрела каменные стены. По их цвету и составу материала ее стали называть «Белокаменная». В конце XV века территория города-кремля была расширена и огорожена кирпичными стенами. Прошли многие годы. После неоднократных реставраций и перестроек Кремль, в большей своей части, сохранился до наших дней.

Город вокруг Кремля разросся, значительно увеличился по площади. Дороги к Боровицкому холму превратились в его главные радиальные улицы: Тверская, Остоженка, Мясницкая, Покровка, Арбат, Пречистенка, Большая Никитская, Большая Ордынка, Большая Полянка, Большая Лубянка, другие. Правда, в старину улицы не имели названий. Для их обозначений говорили так: «От Предтечи вверх», «Рядом с Николой», «От моста в переулок», «От улицы к осыпи».

Между улицами-радиусами проложили соединительные улицы, которые получили название «переулки». Переулок на окраине города, имевший с одной стороны пустошь, поле, бездорожье, назывался «проезд»… Сейчас такая расстановка-градация нарушена. Например, старые проезды уже давно находятся внутри города. Наша столица имеет определенный порядок в линиях своих домов. За порядок № 1 надо принять радиально-кольцевое построение ее улиц. Это нетрудно проследить на картах и схемах.

Заблудившемуся среди старинных и новых улиц Москвы можно без особого труда выйти к ее центру, используя для ориентиров нумерацию домов. Она построена таким образом, что с левой руки человека, стоящего спиной к центру (Иверской часовне) на радиальной улице, она возрастает по нечетным цифрам: 1, 3, 5 и т. д. А справа — по четным: 2, 4, 6… Кольцевые переулки и улицы имеют аналогичный счет по движению часовой стрелки.

Однако в новых, окраинных районах Москвы встречаются исключения из этого правила, потому что в поселениях Подмосковья издавна центрами считалась либо главная местная церковь, либо (с конца XIX века) — железнодорожная станция… К слову, центром Белокаменной в разное время были колокольня Ивана Великого, Иверская часовня, недолго почтамт, телеграф. А в советское время было указано считать им Мавзолей В. И. Ленина. Сейчас у нас новая точка отсчета «нулевого километра» дорог России — это некий декоративный круг на брусчатке перед входом в Иверскую часовню.

Московские холмы и поклонные горы

Горы в славянском мире часто были местами для молений. Считалось, что там жили горные духи. У некоторых народов Европы на поклонных горах суд. Горы на окраинах городов были местами встреч и прощаний. На Руси была традиция: при подходе к городу делать остановку для поклона его святыням. Обыкновенно это происходило на пригорке, откуда впервые за время дороги путнику открывался вид на благословенный град.

Схема семихолмья

В старые времена с этих взгорий странники и путешественники кланялись с крестным знамением золоченым куполам Москвы, здесь прощались при отъезде с провожавшими их родными и друзьями. При встрече говорили: «Здравствуй, Москва-матушка — золотые маковки!» При прощании — опять с поклоном и благоговением: «Прощай, родимая, златоглавая!»

Историки Москвы 1858 года сообщали, что в окрестностях Москвы существовали три поклонные горы. Первая находилась на юге — за Москвой-рекой, по Серпуховской дороге, в районе Верхних Котлов, вторая — на севере, по Троицкой (Ярославской) дороге и третья — на западе, за Дорогомиловской заставой, по Смоленской (Можайской) дороге. Первые две горы лежали на богомольных путях: одна — в Киев, другая — в Троице-Сергиеву лавру. Через первую шли богомольцы на поклонение печерским чудотворцам, через вторую — к преподобному Сергию Радонежскому, к его мощам.

На поклонных горах у Москвы встречали чужеземных послов и, с целью сохранения города, предлагали условия мира врагам. У поклонных гор стояли войска хана Казы-Гирея, Олгерда, князя Литовского, Владислава, короля Польского, Наполеона.

На поклонной горе у Серпуховской дороги в начале ХVI века было сожжено тело самозванца Григория Отрепьева — Лжедмитрия, погребенное в Убогом доме у Покровской заставы. Позднее прах Григория Отрепьева смешали с порохом и зарядили в пушку. Выстрел произвели в ту сторону, откуда Самозванец пришел в Москву.

У Ростокинской поклонной горы на Троицком тракте москвичи в 1555 году торжественно встречали Ивана Грозного, возвращавшегося с победой над Казанским ханством. Здесь царь в пояс кланялся Белокаменной. Позднее, уже в петровские времена, с нее хорошо просматривалась Сухаревская башня.

Сретенский холм. Церковь Успения Божьей Матери на Покровке

С третьей поклонной горой связаны события 1812 года. Именно с нее смотрел на панораму города Наполеон, видел его как на ладони. Здесь он, подходивший после Бородина к Москве, ждал торжественной встречи с москвичами. Так и не дождался. Жители спешно покидали город. Никто не вынес ему ключи от города, и никаких приветствий в Москве завоевателю принимать не пришлось. Арбатская улица, по которой следовал Наполеон к Кремлю, была совершенно пуста. Только в окне местной аптеки перед ним мелькнула фигура добродушного немца, ее содержателя. Немец, завидя императора, снял свой колпак и низко поклонился. Вот и все приветствие от Москвы. Всего-то! Вскоре Наполеон увидел зарево первых московских поджогов-пожарищ…

Эта поклонная гора на Смоленской дороге — единственная, не утратившая своего названия. Она превратилась в мемориальный памятник Великой Отечественной войне.

Москва расположена на неровном пространстве, в междуречьях Москвы-реки и ее притоков, на большом количестве пригорков и овражков. Из возвышенностей выделяются семь холмов.

Вид на Таганский холм

Боровицкий, окруженный реками Москвою, Неглинною и отчасти Яузой, имеет маковицу, вершину на том месте, которое заняла Ивановская колокольня. В актах ХVIII века часть этого холма называлась «хребет Кремлевских гор».

Со спуска от Пушкинской площади Тверского холма прекрасен вид на Иверские ворота Китай-города, Исторический музей и северные башни Кремля.

Вершиной Сретенского холма (в районе Сретенки и Мясницкой улиц) считалось то место на Покровке, где стояла церковь Успения Богоматери. В 1812 году красота этого храма настолько поразила Наполеона, что он велел поставить около него охрану с целью обережения от мародеров и пожара. В советские годы величия и ценности в ней не увидели — и храм в одночасье был уничтожен. Москва лишилась одной из своих прекрасных жемчужин. На ее месте — небольшой скверик с продовольственной палаткой. Для исторической памяти о церкви осталось лишь имя крепостного архитектора Петра Потапова, сохранившееся в названии лежащего вблизи Потаповского переулка.

Следующий холм — Вшивая горка. Некоторые историки называют ее Швивой, или Таганским холмом. От Таганской площади в направлении к Яузе здешние улочки с многочисленными старинными домами-усадьбами имеют необыкновенную крутизну.

В Немецкой слободе, там, где во времена Петра Великого были поселены иностранные специалисты, находится Лефортовский холм. К слову надо отметить, что в Москве, как, впрочем, и на всей Руси, немцами в старину называли не только германцев, но и всех западных иностранцев, говоривших на чужих языках. Чужеродцы, непонятно объяснявшиеся, были как бы «немые» для обывателей. Понятие «немецкий» закрепилось в московской топонимике за слободой (поселением) в Заяузье, за улицами и за иноверческим кладбищем. О Франце Лефорте (1655–1699), сподвижнике Петра I, адмирале, можно сказать, что он был выходцем из Швейцарии, стал русским полководцем. Его полк был расквартирован в пригороде, где сейчас — крупный столичный район «Лефортово».

Район Трехгорья. Вид на Прохоровскую фабрику

Шестым московским холмом называют взгорье «Три горы» в районе Пресни. На прудах небольшой речушки Пресни, заключенной нынче в подземную трубу, расположился в 1860-х годах Московский Зоологический сад (парк). Ближе к устью через Пресню в стародавние годы был перекинут «Горбатый мостик», который в настоящее время перестроен в мемориал. Он соседствует со зданием Правительства РФ.

Седьмой холм — Воробьевы горы — обыкновенно посещают все гости Москвы. С крутого возвышенного берега реки в погожий день широко и величаво представляется панорама города. На том месте, где в 1950-х годах как продолжение парка при новом высотном здании Московского университета была устроена смотровая площадка, царь Александр I велел поставить обетный храм Христа Спасителя. Если бы проект архитектора А. Л. Витберга был осуществлен, подобному великолепию благодарения и триумфу победы в Москве не было бы равных. Остается лишь сожалеть, что строительство подвели ненадежные по крепости грунты холма, медленно сползающие к реке, и крупные денежные хищения, возникшие практически сразу в первые годы возведения сооружения. О начатом и незавершенном деле полуторавековой давности напоминают лишь небольшие фрагменты его фундамента в основании горнолыжного трамплина.

Наш город называют Третьим Римом. Рим расположен на семи холмах, Второй Рим — Константинополь (Стамбул), передавший традиции православия Москве, также имеет семь взгорий. И Москва, как преемница их обычаев, издавна выбрала такое же количество наиболее значительных возвышенностей. Да и число 7 в религии очень много значит…

Переходя от одного холма к другому, москвичи вовсе не устают от подъемов и спусков, хотя порой и останавливаются, чтобы полюбоваться вдруг высвеченной красотой.

Столица России

«Кто хочет знать Россию, побывай в Москве». Слова Н. М. Карамзина и слава городских достопримечательностей издавна притягивали в Москву путешественников.

Москва не сразу приобрела солидность и важность. Самой первой колыбелью России считался Новгород, который был и первым стольным градом страны. Потом эту роль на себя взял Киев — купель православного русского христианства. «Ярослав седе в Киеве на стол отчи», — писал летописец Нестор. Слово «стол» тогда означало трон, престол. В «столице» жил владетельный государь. Название его придворных чиновников — «стольник» — также однокоренное со словами «стол», «престол», «столица».

В 1299 году митрополит Максим оставил запустевшую Киевскую Русь. Он перенес свою митрополию туда, куда направилось население Киевской Руси в поисках более безопасного и удобного места жительства. Поселившись во Владимире на Клязьме, митрополит не забыл и не покинул навечно своей паствы. Он часто посещал южнорусскую епархию. При проезде в Южную Русь и по возвращении оттуда он останавливался в Москве. Так поступал и преемник Максима — митрополит Петр.

Петр подолгу жил в Москве и, очевидно, по достоинству оценил город. У него сложились хорошие отношения с сыном первого московского князя, Иоанном Данииловичем, прозванным Калитой. Калита, получив ярлык на великое княжение, не поехал в столичный город Владимир, и у него были на то причины. Москва очень удобно располагалась на крупных военных и торговых дорогах, почти на равном отдалении от важных российских городов, таких как Тверь, Нижний Новгород, Рязань, Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Дмитров. Москва была на значительном расстоянии от Орды и была избавлена от частых набегов татар. Здесь быстро развивались торговля, ремесла, различные виды искусства.

Небесной покровительницей государства издавна считается Богородица. Первосвященник, митрополит Петр, посоветовал Иоанну Первому Калите выстроить в Москве каменную церковь во имя первой по значимости российской иконы — Владимирской Божьей Матери. По церковному празднику Успения Пресвятой Богородицы этот храм получил наименование Успенский собор.

«Яко аще мене, сыну, послушаеши, — говорил святитель князю Московскому, — и храм Пречистыа Богородици воздвигнеши и мене упокоиши в своем граде, и сам прославишися паче инех князей, и сынове и внуцы твои в роды, и град сей славен будет в всех градех Русских, и святители поживут в нем, и взыдут руки его на плеща (то есть на плечи. — Т. Б.) враг его, и прославится Бог в нем, еще же и мои кости в нем положени будут». Митрополит Петр сказал, что Москва станет Домом Пресвятой Богородицы. То есть, если Ей будет здесь уютно, она возьмет на себя покровительство небесное. Великому князю Калите рисовалось светлое будущее Москвы.

Святитель Петр, принимавший живое участие в сооружении того храма, скончался в Москве. Он был погребен в том месте собора, которое сам указал и приготовил. (Рядом теперь покоятся и другие первые церковные иерархи.) Преемник Петра, митрополит Феогност, уже окончательно переселился из Владимира на Клязьме в Москву. С перенесением митрополии в 1320-х годах Москва преобразовалась в церковную столицу всей Руси. Местонахождение двух ветвей власти: гражданской — великого князя (позднее — царя) и духовной — первосвятителя (митрополита) — обозначило Москву как центр страны. Издавна на Руси столицей считался именно тот город, где жили царь и возглавлявший российскую церковь патриарх или митрополит. Путешественник Олеарий писал, что Иван Даниилович Калита дал Москве благородное название столицы. Москва стала местом, куда стремились из всех городов и селений русские люди на поклонение святым мощам и на встречу с митрополитом. Сюда же стали стекаться богатые пожертвования.

Владимирский святой лик

Что касается наипервейшей святыни земли Русской — Владимирской иконы Богоматери, родовой реликвии Рюриковичей, то краткая ее история такова.

По легенде, евангелист Лука собственноручно изобразил лик Девы Марии. В XII веке икона была привезена из Константинополя в Киев гостем (то есть приезжим издалека торговым человеком) Пригощею. Потому на Руси икону Владимирской Богоматери в народе долго называли по-простому Пригощею. Затем князь Андрей Боголюбский перенес ее во Владимир. По поверью, икона, теперь уже официально называемая Владимирскою, способствовала князьям в их ратных подвигах.

В 1395 году над Московским княжеством нависла угроза завоевания: из южных краев надвигалось почти полумиллионное полчище Тамерлана. Сын Димитрия Донского, великий князь Василий Димитриевич, предвидя больщую беду, разорение и несчастья государства, попросил владимирское духовенство направить в Москву почитаемую икону Богородицы. Почти две недели несли на руках Пригощу от Владимира до Москвы под охраной княжеских ратников. 26 августа того же года на дороге, идущей от Никольских ворот Китай-города, у деревянной церкви Марии Египетской на Кучковом поле москвичи с радостью встретили святой лик. В сопровождении толпы и с просьбами «Мати Божия! Спаси и сохрани землю Русскую!» икону перенесли в Кремль и поместили в алтаре собора Успения.

Тогда Москва избежала нападения и бесчестья. Великий князь в благодарность за избавление дал указание построить на месте встречи заветной иконы Сретенский (иначе — Встретенский, Устретенский) монастырь. Улицу вблизи него мы называем Сретенкой.

Владимирская икона многие века находилась в главном московском храме — Большом Успенском соборе (Малым Успенским собором называли один из храмов в Крутицах). В Кремль к ней приходили, молились, ее просили, благодарили миллионы русских людей. Лик Богородицы изображался на хоругвях, на воинских штандартах, на знаменах. Православные не сомневались, что Богородица заступничает и помогает в государственных делах, в семейных бедах… А когда враг подступал к порогу Москвы, святыню из нее вывозили. После больших военных побед, во время коронований, в государственные праздники цари и множество православного люда приходило на поклон к Владимирской иконе и к мощам патриархов.

После революции собор превратили в музей, а главная икона России поступила на хранение в Государственную Третьяковскую галерею. Здесь долгое время икона была обыкновенным экспонатом в зале древнерусского искусства. Прийти к святому изображению, подойти поближе, конечно, было можно. Но отправить традиционный культ русского человека, его предков, то есть помолиться, здесь крайне неудобно. Мне довелось видеть, как иногородние епархиальные сановники в сопровождении и под наблюдением служителя музея это делали. Мне, свидетелю сего, было очень неловко и стыдно. За что? Наверное, за то, что Богоматерь здесь, а не в Большом Успенском.

Не так давно икону установили в отреставрированный храм Николы в Толмачах.

Кстати, очень странным является и тот факт, что Пречистую, Пресвятую, самую главную покровительницу России и Москвы, при сменах курсов политики как бы потеснили и заменили на лик одного из святых — Георгия (Юрия). (Георгий из Каппадокии, убивший вблизи Ливанских гор змея, готового съесть девушку, и совершивший ряд других подвигов, был причислен к лику святых.) Святой Георгий в России признан как покровитель военной мощи. При внуке Александра Невского, Юрии Даниловиче, святой Георгий изображался на гербе и эмблеме Русского государства. Этот святой, как и раньше, расположен на гербе Москвы. Однако, без сомнения, его почетное место как символа воинской доблести все-таки — следующее после всемилостивой Богородицы-покровительницы. Касательно этой символики надо сказать, что выбранный из других вариантов для герба (звезды, молота, серпа, статуи Свободы с обелиском Конституции, колосков в снопе и проч.) образ Георгия Победоносца — самый удачный.

В старой Москве, по списку москвоведа Петра Паламарчука, было 12 церквей святого Георгия. Количество же храмов, посвященных Богоматери, невозможно подсчитать. Практически в каждой московской церкви находится ее придел. Главными образами у церковных престолов всегда являются лики Девы Марии и ее сына. Об этом знают и православные, и атеисты. Люди не вправе вмешиваться в дела небесные. Хочется верить, что пресвятая Богородица не оставит своим покровительством ни Россию, ни Москву. В церковном календаре днем Владимирской иконы Божьей Матери считается 23 июня.

Московские перекрестки

Большие и малые дороги сходятся, расходятся, пересекаются. Русские о большой дороге в старину говорили:

Если бы я встала, То бы небо достала, Если бы у меня были руки и ноги, Я бы вора связала. Если бы у меня был язык, Я бы все рассказала.

Каждой дороге есть о чем поведать. Если бы две дороги-кумушки, сойдясь на перекрестке, начали свой разговор, то он был бы бесконечным.

Встреча дорог, пересечение путей в старой Руси называлась «крестом». Или, иначе, «крестцом». Так же именовались и большие перекрестки в городах. Перекрестки в христианском мире имели особое значение, как религиозное, так и административное. В книге московского историка Ивана Забелина можно прочесть, что «даже и целые улицы, на которых сходились из одной в другую многие переулки, также назывались Крестцами, каковы были Николькольская, Ильинская, Варварка, прорезанные целой сетью перекрестных переулков, составляющих в этих улицах сплошные крестцы».

На пересечениях больших дорог или крупных городских улиц часто устанавливались кресты или сооружались часовни с вырезанным из дерева, высеченным из камня или писанным на доске изображением святой Параскевы Пятницы или распятия Иисуса Христа. Эти небольшие сооружения также именовались Крестами или Пятницами.

Старым москвичам хорошо знакомы такие топонимы, как «Крестовская застава», «Крестовский путепровод», а также попавшие в поминальные списки архитектурных и исторических потерь Москвы «Крестовские водонапорные башни» Мытищинского водопровода. Нарядные, украшенные каменными кружевами, они имели на соединительном своем мостике две иконы: лицом к городу — «Живоначальный источник», другая, обращенная к лавре, — «Георгий Победоносец» (художник Рерберг). Башни встречали путников при въезде в златоглавую столицу.

Сегодня площадь Крестовской заставы представляет собой пересечение магистрали проспекта Мира, железнодорожных веток, а также автострад вдоль линии бывшего когда-то здесь Камер-Коллежского вала.

Тракт, который вел паломников на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, Троицкая дорога, был исхожен тысячами простых людей. Проходили дорогу и сановные ходоки: особы царской фамилии, духовные служители. Как раз около известных Крестов делалась первая после выхода из Москвы остановка для отдыха и еды. Порой у этого Крестца и ночевали. В народной памяти отразились воспоминания, как до Креста провожали москвичи Сергия Радонежского, возвращавшегося в свою обитель. Говорили, что весь дальнейший путь преподобный прошел пешком.

У символов московских молитвенных Крестов или Пятницы происходили различные ритуальные действа, крестные ходы, которые устраивались по причинам прошедших или ожидаемых больших пожаров, повальных болезней (чумы, холеры). Вся процессия останавливалась на перекрестках для служения литии и осенения священником четырех сторон света напрестольным крестом: болезней, эпидемий в Москве боялись.

Крестовская застава мало чем отличалась от других больших городских крестцов. Сюда, как на пересечение многолюдных дорог, обыкновенно отовсюду стекались нищие, калеки, юродивые, певцы Лазаря и Алексия Божьего человека. У встречных они просили подаяния. На земле можно было увидеть полуобнаженный труп и возле него — открытый гроб, в который прохожие клали деньги на ладан и свечи, куски холстины на саваны. Собранные божедомом, специальным служителем, деньги вносились в Сыскной приказ, который отправлял трупы «безродных тюремных сидельников из застенков, тюрем», разных «подзаборников», нищих в Убогий дом. На эти же пожертвования содержались подкидыши — «богданы» (то есть данные Богом). Иногда таких детей у божедома на воспитание брали бездетные супруги.

На крестцах часто собирались толпы народа. Здесь женщины продавали лекарственные травы и коренья, а девицы — баранки и калачи. Народ судачил о своих делах до того момента, пока не раздавался возглас: «Языков ведут!» Все разбегались в разные стороны. До конца XVIII века «языками» назывались колодники из Разбойного или Сыскного приказа, из Черной палаты. Их водили по городу скованных, с полузакрытым лицом (но таким образом, что они могли смотреть и говорить). Так делали, чтобы отыскать соучастников в их преступлениях. Некоторым вставляли кляп в рот, и они собирали милостыню. Часто, по затаенной злобе на кого-либо или по велению подъячих, «языки» оговаривали невинных. Того, на кого они кричали «слово и дело», тотчас хватали к допросу в застенке, где доносчика и оговоренного ждали дыба, кнут и огонь. Им одновременно приходилось «очищаться кровью» — терпеть жестокую пытку. Подобных встреч на перекрестках обыватели остерегались.

В районе у Крестовской заставы, справа на выезде, было устроено Пятницкое кладбище, затем возведен и 23 декабря 1772 года освящен деревянный храм «За Крестом» во имя преподобной Параскевы Пятницы и преподобного Сергия Радонежского. Нынешняя же каменная церковь Живоначальной Троицы с приделами этих же преподобных была заложена в 1830 году и освящена через пять лет. Здесь, у Креста, нашли свой последний приют многие известные московские жители. Немало среди них ученых и артистов. На этом погосте лежит поэт И. З. Суриков, автор известных строк «Вот моя деревня, вот мой дом родной…».

Площади московских крестцов использовались для объявления царских и патриарших указов, распоряжений правительства, вызывания военных людей к ратному походу. При Петре I отсюда звали желавших присутствовать при казнях в московском Преображенском. И тогда поток любителей драм и кровавых зрелищ устремлялся на окраину, на открытую для того смотровую площадку за Сокольниками. И столь сильным было желание собственными глазами увидеть казнь и со всеми подробностями пересказать происходившее соседям, что иного московского обывателя не останавливали ни расходы на дорогу, ни столпотворение вокруг ужасного «сценического представления». Так «Москва слухами полнилась».

А во второй половине XIX века на самом большом и главном московском перекрестке был такой обычай. Почти каждый день утром, кроме воскресных и двунадесятых праздников, по Красной площади под оглушительный барабанный бой медленно провозили на позорной колеснице окруженных конвоем уголовных преступников. У каждого из них на груди висела определенная наказанием черная доска с надписью: «За убийство», «За грабеж», «За святотатство» или за что-то другое. Арестант в серой шинели и круглой шапке сидел высоко на скамейке, спиной к лошадям. Его везли из Бутырской тюрьмы в Замоскворечье на Конную площадь (что была за Серпуховкой, у Коровьего вала). Там устраивался эшафот. На эшафоте осужденного привязывали к позорному столбу и во всеуслышание читали приговор суда. За процессией и всем действом всегда наблюдала большая толпа любопытных.

Четвертое кольцо

Первыми укреплениями Москвы были стены Кремля и Белого города. Рукотворной преградой от нападения врагов был ров Алевиза шириной 35,7 метра, проходивший в 1508—1820-х годах вдоль Кремлевской стены между Неглинкой и Москвой-рекой.

В 1591 году за Белым городом (линия современного Бульварного кольца) большое пространство земли было обнесено деревянною стеной, которая через полвека пришла в негодность. Эту стену в 1638—1640-х годах заменили Земляным валом со рвом. Земли же между ним и Белым городом стали называться Земляным городом. В 1820—1830-х годах вал на всем своем протяжении в 14,5 версты был уничтожен. К середине XIX века по его линии уже проходила полоса бульваров и садовых улиц — Садовое кольцо.

За Земляным городом заново появились и быстро стали разрастаться новые слободы. То были: Лужники, Хамовники, Зубовская, Новая Ваганьковская, Дорогомиловская, Грузинская, Сущевская, Миусская, Мещанская, Немецкая (Кокуй), Сокольническая с селами (Красным, Преображенским, Семеновским, Александровским и др.), Басманная, Рогожская, Крутицкая, Симоновская, Даниловская. Они составили новый пригород.

Местности за Земляным городом прежде назывались «далекими концами» и считались уже «полевыми» и «выгонными». Они по большей части принадлежали ямщикам. На них красовались дачи московских бояр с украшениями на затейливых фасадах и крышах. Там же находились и дома некоторых богатых купцов. Здесь до 1782 года многими постройками заведовал Каменный приказ. Тогда же все неопрятные строения (амбары, лачуги, лавки с известью и камнем, разные блинные, сбитенные и все заведения, вредные для здоровья и покоя жителей) Белого города было приказано сносить и размещать на Земляном городе, то есть в пределах Земляного вала. В этих перенесенных постройках стал ютиться беспаспортный, беглый и прочий «сомнительный» люд.

Со временем деревянные надолбы Земляного стали подгнивать весной в половодье, разваливаться и растаскиваться обывателями в их хозяйства. Частое обновление и ремонт деревянных ограждений стоили дорого.

При императрице Екатерине II, в 1742 году, был принят указ Сената «обвести Москву новым валом». Приведение проекта в исполнение было поручено Камер-коллегии. Последняя, строя этот вал, имела перспективу отделения Москвы от пригородных поселений. Вместе с тем сам вал до 1800 года официально не считался границей города.

Когда Москва была обнесена Камер-Коллежским валом, имевшим в окружности 32 версты и 32,5 сажени, дороги, ведущие в город, упирались в его заставы. Вначале застав было 14 (16 вместе с проломными; потом к ним прибавились еще две: Симоновская и Трехгорная). В их числе: Бутырская (дорога от которой ведет в Дмитров), Дорогомиловская (на Можайск и в Смоленск), Калужская (к Калуге), Крестовская (в Ярославль), Покровская (в конце Семеновской улицы, что за Таганкой, ведет через Коломну в Рязань), Преображенская (в Нижний Новгород), Проломная (у Анненгофской рощи), Пресненская (на Звенигород), Рогожская (через Богородск во Владимир), Семеновская (в конце Большой Семеновской улицы дорога идет на Суздаль), Серпуховская (через Тулу в Брест-Литовск), Спасская (в конце Воронцовской улицы — в Угрешский монастырь), Тверская (на Санкт-Петербург), Сокольничья. Но не все они исправно работали, и некоторые на непродолжительное время закрывали.

Камер-Коллежский вал также называли Компанейским, после того как торговцы вином (откупщики) приняли его на свое содержание.

На заставах стояли сторожевые будки с караулами — кордегардии. При них — специальные рогатки. Никто при въезде или выезде из древней столицы не мог их миновать. Во время эпидемий на заставах объявлялся карантин, а проезжавших здесь людей окуривали специальными составами. Не допускался привоз в Москву «неявленных товаров и корчемных питей» — и застава за тем бдительно следила. Тогда со всех возов собирали пошлину: с дров — по копейке, с сена и угольев — по 2 копейки, с теса и досок — по алтыну. С порожняка деньги не взимались.

Камер-коллегия, устроив вал, разделила некоторые селения на части. Так было, например, с Рогожским и Семеновским: там некоторая часть поселян жила за валом, а свои пахотные земли имела внутри него.

Однако к начальственным запретам обыватели как-то приспосабливались. Около застав, при торговых банях, пивоварнях, в «кружалах» производилась самая разнообразная неуказная продажа, в том числе и воровских вещей (их тщательно прикрывали в передвижных лавочках). Хотя к концу XIX века никаких застав с караулами на Камер-Коллежском валу уже не было, за их площадями закрепились «заставные» названия. Это можно отметить и в наши дни. Все сооружение Камер-коллегии делилось на части: Даниловский, Серпуховский, Хамовнический, Дорогомиловский, Трехгорный, Пресненский, Грузинский, Бутырский, Сущевский, Крестовский, Переяславский, Сокольнический, Олений, Богородский, Черкизовский, Преображенский, Измайловский, Семеновский, Госпитальный, Лефортовский, Золоторожский, Рогожский, Покровский, Крутицкий и Симоновский валы.

Защитники города

Обыкновенно города возводились как оплоты против нападений врагов. Первыми жителями в них были военные со своими семьями. Во время вражеских нашествий жители ближайших сел и деревень, прихватив самое ценное из пожитков и скот, укрывались за городскими стенами. Они участвовали в обороне и защите родных мест от посягательств неприятеля.

Наиболее крупные и важные города располагались на берегах рек. Подобным образом был построен и город Москва: в междуречье рек Москвы и Неглинной. Последняя теперь течет в подземной трубе под Цветным бульваром, улицей Неглинной, под Александровским садом вдоль северных стен Кремля.

Принято считать основателем города князя Юрия Долгорукого. В его рукописной грамоте 1147 года исследователи обнаружили первое упоминание о Москве. Тогда Долгорукий был хозяином поселения на московском Боровицком холме. Хотя письмо Долгорукого относится к апрельским дням, современные москвичи празднуют День города в первое воскресенье сентября. И надо сказать, что в том нет грубой ошибки. Ведь в русских обычаях так повелось, что главные события отмечались не в периоды пашни, сева или сбора урожая, а на отдыхе после них — осенью. В 1847 году решили иначе, и Москва широко отметила свое 700-летие 4 апреля.

Если обратиться к народным традициям, то можно вспомнить, что покровителем всех городов на Руси считается святой Николай. Его называют также Николаем Чудотворцем и Николаем-угодником. Как заступник воинской силы, он изображался с мечом в одной руке и с моделью избы — в другой. Неудивительно, что самое большое количество московских церквей имело главные и придельные престолы во имя Николая (в дореволюционном городе таковых насчитывалось около 140). Их было даже намного больше тех, что имели посвящение небесной покровительнице всей России и Москвы — Божьей Матери. Вокруг самого Кремля было несчетное количество Никольских храмов.

Церковь Николы в Сапожках

Москва развивалась веками. Говаривали: «Москва прирастала слободами». Понятие узаконенной (признанной) слободы пошло от видоизменения слова «свобода». Первоначально в слободе мастеровые жители были освобождены от ряда податей и повинностей.

Первочеловек для защиты от диких зверей использовал обыкновенную палку. Это оружие со временем усовершенствовалось. Вместе с тем палка являлась и символом старости, мудрости, знаком родового достоинства.

Дородные вельможные старцы в старину украшали свои посохи драгоценностями. В этих случаях палки становились произведениями искусства и назывались жезлами. Верховные православные иерархи с давних времен пользуются при ходьбе богато разукрашенными жезлами.

Деревянный храм Николая Чудотворца в Петровско-Разумовском. О нем архитектор Ф. О. Шехтель сказал: «По-моему, лучшая из моих построек»

У русских царей со времен Петра I жезл заменен скипетром. До того же времени при всех выходах цари опирались на жезлы или посохи. Например, Андрей Боголюбский имел серебряный с позолотой чеканный посох, на рукоятке которого с обеих сторон были приделаны орлиные головы. Посох перешел к Александру Невскому. Когда бояре отправились в Кострому к Михаилу Феодоровичу Романову, избранному на российский престол, они взяли с собой как символ самодержавной власти этот посох. С ним первый Романов был венчан в Москве на царство. Жезл царицы Евдокии Лукьяновны (в 1629–1632 гг.) был немецкой работы. Иван Калита принял свой посох из рук святейшего митрополита Петра.

Посох Ивана Грозного был резным из белой кости, оправлен в серебро и имел острый железный наконечник.

На Руси воинская слава ставилась выше всех прочих. Юноши обучались скакать верхом, стрелять из лука, метать копье, сражаться мечом. Торжественно праздновался тот день, когда молодой человек 16 лет показывал при уважаемых воинах и родителях свои воинские способности. В случае одобрения ему стригли волосы, надевали на него доспехи, пристегивали к поясу меч, сажали на коня и торжественно являли народу. Этот обряд назывался постригом.

Все народы мира имели свои знамена. Во время военных действий знамя находилось там, где был предводитель. Знамя всегда особо чтилось и защищалось воинами. Чтобы его все могли видеть издалека, его прикрепляли к длинному шесту — древку.

Греки, во имя вдохновителя и защитника, носили перед полками написанные на полотнах лики Спасителя или других святых. Вместе с верою переняли у них подобные хоругви русские. Они наносили изображения Бога на свои знамена, называвшиеся стягами.

Древний стяг царя Ивана Грозного развевался над стенами покоренной Казани и находился в войсках в походе против Новгорода.

Помимо воинских знамен Россия имела и государственное знамя. Специально сделанное при Петре I, оно было потом непременным атрибутом при коронациях и погребениях русских государей. Петровское знамя выткали из желтой шелковой материи. В его середине был изображен двуглавый, увенчанный императорскими коронами орел с московским гербом на груди (лошадь и всадник на нем были повернуты к зрителю левой стороной). По краям знамени, его периметру, перед вышитыми узорами, стояло 31 изображение российских областных гербов. Копье древка было вызолочено. Шнуры, кисти и бахрома — золотые. Золотой цвет в русском государственном флаге остался и в более позднее время, когда флаг представлял из себя триколор из черного, золотого и белого цветов (современный же трехцветный — белый, синий, красный — использовался тогда только для коммерческих судов). Что же касается древнего московского флага, то надо отметить, что при Дмитрии Донском он был незамысловатым: имел изображение коня на красном фоне (без всадника Георгия)…

С глубокой древности воины употребляли мечи. У русских это оружие редко украшалось, но оно отличалось большим весом и добротным исполнением. Позднее от татар они переняли сабли, от германцев — тяжелые палаши, а потом и шпаги, кортики и прочее оружие.

Во время коронаций вместе с государственным знаменем и печатью всегда выносили государственные щит и меч, которые в 1125 году принадлежали великому князю Мстиславу Владимировичу. Меч был остроконечный, обоюдоострый, ножны и рукоять — очень грубой отделки. Вес его составлял 14 фунтов.

Подобно мечам, первые шлемы русских были очень просты: круглые с острой верхушкой. Потом они видоизменились и стали похожими на греческие: с гребнями и наушниками, с перьями и с забралом. Шлем того же Мстислава имел небольшой гребень, наушники, но был без забрала. На шлеме Александра Невского, скованного из полированной стали, был изображен лик святого Михаила.

Обыкновенные щиты могли иметь вес до 1,5 пуда (пуд = 16 кг). У царя же Алексея Михайловича щит весил всего 9 фунтов (фунт = 409 граммов). Объяснялось это тем, что он был сделан из валяной шерсти, оправленной в позолоченное серебро.

К древнерусскому воинскому снаряжению относились также кольчуги, передние и задние нагрудники (латы), нарукавники и наколенники.

Для созыва воинов, атаки на неприятелей, провозглашения победы дули в серебряные роги.

Известно, что многие цари непосредственно участвовали в боях. Князь Александр Невский умел личным примером вдохновить многотысячное войско… Когда же Петр I был вовлечен в Полтавское сражение, то после боя он обнаружил на себе пробитую пулей шляпу. От смерти его спас также и нагрудный православный крест под камзолом, принявший на себя удар другой вражеской пули.

Ни один город на свете не существует без горожан. Есть последние — должно быть и жилье для них на городской территории. А где построены дома, квартиры, возникают отношения между людьми по поводу владения землей, ее эксплуатации и проч.

В XVII веке московская земля еще не входила как объект манипуляций в торговый оборот. Хозяевами ее по большей части были владетельные вельможи, высшее духовенство, влиятельные монастыри. В правление новой династии Романовых имели место некоторые попытки захвата власть имущими дворовых земель политически слабых противников и обедневших домовладельцев. Существовавшие законы часто нарушались. Слободское население подчинялось местному управлению в интересах всей общины. Было невыгодно отчуждать свои дворы на сторону, когда последние выбывали из общего «тягла».

В 1649 году Соборное уложение отразило просьбы московских посадских слобод и своими законами противодействовало переходу их земель к привилегированным людям, которых называли «беломестцы». Беломестцам официально был положен запрет на скупку дворовых земель и владений в стрелецких слободах.

Во второй половине XVII века в Москве было до 18 тысяч стрельцов. Владение ими дворовыми участками носило временный характер. Стрельцы не были собственниками дворов и пользовались ими, только находясь во временной службе. Выходит, что современная служебная жилплощадь родилась не в советское время, а имеет, как минимум, три с половиной века существования. К таким же условным владениям можно было отнести и многочисленные дворы тех москвичей, которые населяли дворцовые и казенные слободы.

Обитатели служебных помещений должны были производить продукцию на царский двор, на казенные учреждения. Это были слободы гончаров, каменщиков, ткачей, хамовные и др. Каждый житель слободы с семьей имел отдельный обособленный двор лишь при условии выполнения им постоянной определенной работы.

Городская земля имела ряд неудобств: болота, трясины, балчуги, русла речушек, овраги. На них не строили постоянные жилища. Такую землю использовали лишь в утилитарных целях: под огороды, свалки, сбросы мусора и снега, амбары. Часто на них устраивались и кладбища. Вдоль Кремлевской стены на заросших кустарником склонах Неглинки москвичи хоронили своих собак и кошек.

Тогда основное население города состояло из мелочных торговцев, военных низших чинов, служилых и приказных людей, мелких ремесленников, приезжих крестьян. Все они жили во дворах с бревенчатыми избами, хозяйственными постройками, с небольшими земельными участками. По счету их было (по предположениям исследователя начала ХХ века Е. Звягинцева) не менее 20 тысяч.

Между соседними слободами — стрелецкими, кузнецкими, ямскими, кожевницкой, мясницкой, котельной, плотничьей, сыромятной и другими — лежали неосвоенные порожние земли.

Деревянные избы были небольшими. В целях экономии тепла морозными зимами окна в них делали настолько маленькими, что в жилищах царил полумрак. В старину почти все москвичи имели в домах скотину. Воздух в помещениях из-за тесноты и скученности был спертым.

Из-за антисанитарии по Москве очень быстро распространялись эпидемии, была высокая смертность. Городское население выживало лишь за счет высокой рождаемости: из большого количества детей хоть кто-то оказывался здоровьем крепче других и мог продолжить в дальнейшем родовую династию. О пожарах как о страшном московском стихийном бедствии писано так много, что частый их разгул дал основание москвоведам впоследствии утверждать, что «история Москвы есть история пожаров». Иностранные гости Москвы удивлялись, что москвичи выходили на борьбу с огнем не с водой, а с топорами. Горящие бревна изб растаскивались, дома разрушались, чтобы уменьшить силу пожара, для локализации его.

Еще издавна на проживание в Москву стремились богатые купцы. Их усадьбы были хорошо обустроены, имели сады и огороды. После народных волнений, на рубеже XVII–XVIII веков Петром I было казнено большое количество стрельцов, многие тысячи оставшихся в живых с семьями были высланы из Москвы. Вначале дворы изгнанных стрельцов были заброшены, но вскоре началась щедрая раздача их запустевших земель дворянам. Участки поступали в распоряжение господ бесплатно, лишь с обязательством о ежегодной уплате в казну оброка в 4–8 алтын с каждой сажени ширины двора по линии улицы. Прошло некоторое время, и эти взносы перестали выплачиваться. Различия между землями стрелецкими и белыми (освобожденными от налогов) постепенно исчезли. Дворяне стали смотреть на свои новые приобретения как на исконную собственность.

В начале царствования Петра I московские казенные и дворцовые слободы претерпели ряд изменений или вовсе распались. То были Хамовные, Кормовые, Кисловская, Барашская, Псаренная и другие слободы. А в связи с упразднением царем патриаршества захирели и патриаршие слободы.

Не сладкое время настало и для черных слобод посадского населения. Так, по сообщениям Камер-коллегии за 1713 год, «дворовое число» посадских людей в Москве за десятилетие сократилось с 7047 дворов до 2737. «Черные» слободские земли переходили к отдельным дворянам.

Частые пожары добавляли бед хозяйствам обывательских слобод. Особенно истребительны были буйства стихии в 1712, 1737 и 1748 годах.

А в 1770–1771 годах Москву посетила страшная чума. За один год из 12,5 тысячи московских дворов в 3 тысячах жители вымерли полностью. В основном чума косила бедное население. Богатые, выехав из города, могли переждать бедствие где-то на стороне.

Надо отметить, что правительством было намечено с 1753 года перестраивать деревянную Москву в каменную. Состоятельные жители строили в Москве добротные каменные дома с солидными заборами, с брандмауэрами. Выравнивались и расширялись улицы.

Екатерининский указ 1775 года отдавал московские земли владельцам в вечное и потомственное владение. Часть таких земель попала к фабрикантам, откупщикам, богатым торговцам.

Московские мануфактуры во второй половине XVIII века стали крупнейшими в России. И хотя купеческие усадьбы были довольно обширными, они, обычно по сравнению с дворянскими владениями, имели меньшие размеры. Их число было не столь велико.

Тесные маленькие дворы простонародья соседствовали с просторными усадьбами. Ютились ремесленники, мелкие торговцы, чиновники, духовенство, фабричный люд, отставные военные. Порой они же сдавали свои комнаты или «углы» внаем приезжим или бесквартирным жильцам.

В слободской Москве, за пределами ближнего к Кремлю посада, к 1793 году оказался всего 8351 двор (тогда как в XVII веке их насчитывалось не меньше 20 тысяч). Ко второй половине XVIII века Москва расширилась по территории, по сути являясь дворянским городом.

Именно дворянская усадьба стала преобладающим типом дворового владения в Москве. В 1793 году только у титулованных московских дворян (князей, графов, баронов) числилось 507 городских владений.

В каждой дворянской усадьбе кроме барского дома (особняка с флигелями), несмотря на принадлежность к городу, непременно был сад, часто пруд (природный или копаный), конюшня для нескольких лошадей, амбар, погреба, сараи, людские избы, кухня, баня и прочие подсобные строения.

В это время Москва считалась тихим городом, с патриархальным спокойным течением жизни и укладом. Она любила праздники, гостей, роскошь, театральные и прочие развлечения. Перезвон колоколов украшал древнюю столицу.

Жизнь в самой Москве мало чем отличалась от обывательского быта в сельских подмосковных пригородах. В это время родилась и дошла до наших дней поговорка о Москве, что она подобна большой деревне. Эту «деревню» все ее «деревенские» до сих пор не перестают любить и холить.

Первая приходская церковь

По народным преданиями, первым хозяином Москвы был боярин Кучка. Однако основателем города считается владимиро-суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий. Впервые его имя упоминается в Ипатьевской летописи в 1147 году. Долгорукому в 1950-х годах, в ознаменование 800-летия Москвы, напротив дома московского генерал-губернатора (Тверская улица, 13) был установлен конный памятник, чрезвычайно напоминающий европейцам итальянского кондотьера.

Московское население строило жилье на Боровицком холме, в Кремле, до 1467 года обнесенном бревенчатыми стенами. Кремль, со всех сторон окруженный водой и рвами, имел вид неприступного замка.

Интересно: в недавних раскопках у Красной площади, на улице Ильинке, археологи обнаружили древние пласты пахотной земли. В непосредственной близости от Кремлевской крепости велось сельское хозяйство.

Внутри Кремля кипела обычная городская жизнь. Здесь с лучами солнца вставали, а с закатом ложились спать митрополиты и князья, бояре и духовенство и, конечно, простые обыватели.

До основания Иваном Калитой со святителем Петром Кремлевского Успенского собора (1326 год) на Боровицком холме стояла церковь Рождества Иоанна Предтечи.

Предтеченская (Предтечевская) церковь считалась древнейшей в Москве. Она стояла на Боровицком гребне в юго-западной его части, в центре тогда еще треугольного города. До начала в Москве каменного строительства церковь, как и все окружавшие ее постройки, была деревянною.

Когда город стал заимствовать некоторые традиции Константинополя, московскую церковь нарекли по имени Иоанна Предтечи: ее тезка стояла в Царьграде.

Предтеченская церковь до основания Успенского собора была соборной, приходской. К ней относились и дворы: Великокняжеский и митрополита святителя Петра. Церковь горожане иногда называли «что на Дворце», или «что на Петровом дворе». А из-за близости к царским конюшням — «Что у государевых (или Аргамачьих) конюшен». Около конюшен и церкви стояла и Конская аптека — первая русская ветеринарная аптека.

Церковь Рождества Иоанна Предтечи и святого мученика Уара в Кремле

По постройке Успенского собора эта церковь, отдав ему свои соборные функции, стала рядовой, как и другие, вновь возведенные в Кремле.

Когда здание деревянной постройки обветшало, царь Василий Темный в 1461 году перестроил ее на каменную. Эта церковь во время реконструкции Успенского собора его заменяла.

Через 32 года Предтеченская церковь сгорела и обрушилась. Новое, каменное ее обновление проводил при Иоанне IV Грозном итальянский зодчий Алевиз. (Надо отметить, что в то время в Кремле насчитывалось уже 35 каменных церквей.) При церкви был сооружен придел во имя святого Варлаама Хутынского.

В память рождения царевича, младшего сына Иоанна IV Грозного, который младенцем был наречен Уаром, а при крещении получил имя Димитрия, к ней пристроили придел святого мученика Уара, который заменил прежний Варлаамовский придел.

В приделе мученика Уара некоторое время находились принесенные в 1591 году из Углича святые мощи убиенного царевича. (Димитрий, проживший 9 лет, был последним из рода Рюриковичей возможным претендентом на царский престол. С его загадочной смертью прекратилась эта царская ветвь и власть ненадолго перешла к Борису Годунову.)

В храмовые праздники Божественную литургию в Предтеченской церкви совершали патриархи, присутствовали цари и их наследники.

Как и прочие московские церкви, во время 19-месячного пребывания поляков в Кремле Предтеченская была разорена.

И в большом, страшном для всей Москвы Троицком пожаре 1737 года эта церковь не спаслась. Вскоре после того храм был обновлен архитектором Мичуриным.

Общая городская трагедия 1812 года коснулась и церкви Рождества Иоанна Предтечи: она была разграблена.

Страсть москвичей к восстановлениям всегда удивляла иностранцев и жителей других русских городов. Вот и Предтеченскую церковь после изгнания Наполеона из Москвы возобновили, украсили, обнесли каменным парапетом с лестницей.

Вход в храм теперь был с запада, к нему в начале ХIХ века пристроили крыльцо, служившее и колокольнею. Прежние северные двери были переделаны в окно. Небольшой придел святого мученика Уара примыкал к южной стороне.

Уникальный по форме крест церкви Рождества Иоанна Предтечи и святого мученика Уара в Кремле

Издавна в Москве сложился обычай при серьезных болезнях детей приходить молиться в этот придел. Для исцеления своих чад матери обращались к иконе мученика Уара.

У подножия этой иконы лежал четырехгранный известковый камень длиною почти с аршин (около 70 см). Камень был ступенью-возвышением для прикладывавшихся к святой иконе. На этот камень матери во время молебна клали спеленутых младенцев, а некоторые — и двухгодовалых детей. Если ребенок, лежа, начинал вытягиваться, то это принимали за предзнаменование, что он недолголетен, не справится с болезнями. А если малыш лежал смирненько, без движений, то матери радовались: это означало жизнеспособность младенца…

По имени церкви Предтечи (стоявшей поблизости от Боровицких ворот Кремля) царь Алексей Михайлович указом от 17 апреля 1658 года велел так же называть и сами ворота. Но название «Предтеченские» надолго за ними не закрепилось. Это тем более понятно, если учесть, что однажды церковь… исчезла.

Как поведал историк начала ХХ века Константин Николаевич Успенский, 2 октября 1846 года император Николай Павлович, осматривая вновь отстроенный Кремлевский дворец со стороны Замоскворечья и с Каменного моста, нашел, что старинная церковь не гармонирует с молодым сооружением. И царь высочайше повелел: «…церковь святого Уара перенести в башню Боровицких ворот, ныне же существующее ее строение разобрать».

Любители старины стали бороться за сохранение святыни. Но царское распоряжение было быстро исполнено.

У начальства Московской дворцовой конторы возникло опасение, что народ может неправильно истолковать снос церкви. Поэтому вице-премьер конторы, непосредственно заведовавший всею постройкою нового дворца, гофмаршал барон Боде дал распоряжение «…дабы совершенно отстранить все могущие возникнуть по сему предмету в народе разные толки, я полагал бы на стене башни, обращенной к дворцу, сделать на особо вделанных камнях надписи, объясняющие причину сего переселения».

По одобрении митрополита Филарета и по высочайшему соизволению так и было сделано. Контора подобрала к своему действу подходящий аргумент: якобы имела место «ветхость» Предтеченской церкви, хотя после ее восстановления прошло всего 35 лет.

Когда церковь разобрали, обнаружили, что вид из Замоскворечья на Кремлевский дворец многое потерял. Чтобы скрасить образовавшуюся пустоту, перед дворцом и к юго-западу поставили изящную чугунную решетку с двумя воротами.

Умилялись ли москвичи, глядя на забор, приносили ли к нему своих младенцев, Дворцовая контора в записях не отметила.

В советское время крыльцо-вход в церковь Уара в Боровицкой башне было сломано, храм упразднен. А вместо двуглавого орла с небольшим крестом на шатре башни установили одну из пяти кремлевских рубиновых звезд. Икону над воротами с внутренней стороны Кремля убрали. Лишь пустой киот для нее напоминает о древнейшей московской церкви.

Вид на Кремль с Большого Каменного моста. Хорошо виден металлический забор (решетка) между Кремлевским дворцом и зданием нынешней Оружейной палаты, на этом месте стояла церковь святого Уара

Дворничество

Почти каждый из нас по утрам на улице видит дворника, убирающего дворовую территорию. Этот человек — живой памятник чистоте и трудолюбию. В самом центре Мадрида ему стоит бронзовый памятник. Не на постаменте, нет — на брусчатке вровень с прохожими. Люди проходят мимо, никто на него почти не обращает внимания.

Кажется, что дворники были всегда. Когда я была маленькой, наш дворник дядя Рустам при доме на Ново-Басманной улице содержал в идеальной чистоте все асфальтовые подходы к подъездам. И всегда он был при белом фартуке. Летним утром, еще до жары, поливал дорожки и газоны водой из шланга, заодно смывал пыль со стен нижних этажей. Следил за чистотой дворового фонтана и не разрешал озорной детворе в нем баловаться. Мы любили наш просторный двор и большую часть своего малолетства проводили именно в нем.

Какова история у профессии дворника? У такой простой и незатейливой…

На городских подворьях (или — гостиницах от монастырей) дворники были известны еще по актам XV века, в которых их положение представляется очень близким к положению крестьян. В актах XVI века дворники упоминаются не только в подворьях. Они были известны и на других дворах: гостиных, денежных, соляных, таможенных. Это были либо наемные управляющие, либо арендаторы, имевшие юридическую ответственность за предоставленные владения. Они наряду с монастырскими крестьянами пользуются одинаковыми льготами. Состояние в дворниках выражалось термином «дворничество» и соединялось с глаголом «жить» (жить дворничеством).

Дворниками называли и лиц, которых дворяне и боярские дети Московского государства должны были держать в городах на принадлежавших им дворах, когда они сами в них не жили. Эти дворники, по Уложению царя Алексея Михайловича, брались из «людей», то есть холопов. Служилый человек мог посадить на осадном дворе своего крестьянина или бобыля. На практике это были выходцы из разных состояний, находившиеся в зависимости от владельцев занимаемых ими дворов. Иногда в дворники назначали вдов.

Дворники занимались ремеслами, иногда скоморошеством, реже торговлей. Это давало им средства к пропитанию.

Двор служилого человека являлся для дворника бесплатным жильем. В первую очередь дворник представлял из себя простого сторожа при оставшемся, иногда на долгое время, пустом дворе. А при наличии хозяина дворник управлял двором за право в нем жить. Дворники содействовали охране порядка во дворе и, в целом, в городе.

Указом от 22 января 1669 года дворникам предписывалось никого у себя посторонних не держать, не записав их в Земском приказе.

Из более поздних исторических документов можно узнать, что после воскресных и праздничных дней из всех московских полицейских частей в Сретенскую часть городовыми препровождались толпы лиц обоего пола, забранных накануне за скандалы и пьянство. На спинах у всех арестованных мелом писали большой круг и внутри него — крест. Этих людей в виде наказания заставляли у всех на виду мести городские мостовые. Среди таких метельщиков иногда попадались прилично одетые женщины и кавалеры в цилиндрах.

По поводу сохранения общественного и государственного порядка в Москве уже в ХХ веке, 6 июня 1910 года московский градоначальник издал обязательные постановления. В одном из них говорилось о дворниках и ночных сторожах. Определялось, что в каждом доме должен быть «дворник для очередного дежурства и для исполнения обязанностей по надзору за внешним порядком и общественной безопасностью».

Уличное дежурство домовых дворников распределялось и назначалось местной полицией. С разрешения градоначальника дозволялось нескольким домовладельцам иметь одного общего дворника.

По части уличного надзора домашние дворники находились в полном подчинении полиции, приказания которой должны были ими исполняться беспрекословно. Лица, нанимавшие дворников, не могли давать им во время дежурства поручений, которые могли препятствовать им своевременно выходить по назначению полиции на дежурство, мешать исполнению каких-либо других приказаний полиции, направленных на дело внешнего надзора за порядком и общественной безопасностью.

Участковый пристав мог требовать от домовладельца или арендатора дома увольнения незадачливого дворника и замены его другим. Хозяева обязаны были в течение трех суток исполнить этот полицейский приказ.

К тому же домовладельцам Москвы вменялось в обязанности с 1 апреля по 10 августа с 23 часов до 5 часов утра, а с 10 августа по 1 апреля с 20 часов до 6 часов утра на каждой улице, площади, в каждом переулке или проезде, по всем набережным рек и Обводного (Водоотводного) канала, на близлежащей территории, кроме дворников, иметь и ночных сторожей, составлявших по поручению полиции наружный дозор. Дворники и ночные сторожа на время дежурства снабжались свистками и имели на своих шапках бляхи установленного образца…

Кстати, и дядя Рустам с Ново-Басманной, уже в советское время, тоже имел при себе такие незатейливые атрибуты. Этим, видимо, он обеспечивал в нашем дворе преемственность с давно прошедшими порядками.

Московский дворник на утренней мостовой

Кстати, и дядя Рустам с Ново-Басманной, уже в советское время, тоже имел при себе такие незатейливые атрибуты. Этим, видимо, он обеспечивал в нашем дворе преемственность с давно прошедшими порядками

Мыльный и железный дворники

Судя по хронике разных времен, дворники вечно были недовольны своими заработками и к жизни каждый из них приспосабливался, как мог. К примеру, в конце июля 1893 года в Даниловской слободе на улице был замечен какой-то человек, почти за бесценок продававший добротное мыло разных сортов. Обывателями на этого продавца был сделан донос в полицейскую часть. Вызванным полицейским дешевизна товара показалась чрезвычайно подозрительной, и продавец для выяснения обстоятельств мыльной коммерции был задержан и доставлен с улицы прямехонько в участок.

Оказалось, что торговцем выступал крестьянин Иванов — простой дворник мыловаренного завода господина Курова.

Дворник очень испугался и сразу же сознался, что в отсутствие хозяина и рабочих завода он забирался на товарный склад, откуда беспрепятственно, в несколько ходок, похищал ароматный предмет гигиены. Иванову удалось вынести с завода не одну-две коробочки, а несколько пудов мыла. На него составили полицейский протокол.

Однако этот крестьянин в своих махинациях был далеко не одинок. Одновременно с ним в той же Даниловской слободе задержали еще и обыкновенных мусорщиков. В тот день эти «мудрецы по части разных отходов и хлама» вместе с мусором в своих колымагах провозили по улице 10 пудов железа, которое они похитили с постоялого двора господина Наумова. Двор этот находился при доме Купеческого общества на Большой Серпуховской улице. Железо мусорщики весьма выгодно купили, сговорившись с дворником Карпухиным, служившим у Наумова.

В этом деле к ответу привлекались не только хозяева грязных колымаг, но и расхититель частного имущества — специалист метлы и загребущей лопаты Карпухин.

Часть II ПРИРОДА В ОКРУЖЕНИИ ДОМОВ

Водоотводные каналы

Современные изгибы течения Москвы-реки, ее излучины придают местности симпатичный колорит и красивый ландшафт. Река никогда не считалась великой русской. Однако немаловажное значение имела ее водная гладь в сети транспортных дорог страны.

По руслу реки в холод и стужу шло санное сообщение северных российских провинций с южными. Летом небольшие суда могли с низовий от Волги и Оки доплывать до самых стен Кремля. Иногда они проходили и выше по течению. Там, где начинались отмели, плавучие средства перетаскивали по суше волоком к северным рекам. Москва жила своей рекой, поилась, кормилась, мылась, обустраивалась вокруг нее.

Московские обыватели почувствовали, что для проживания им тесно на территории лишь левого берега Москвы-реки. Со временем стал осваиваться и правый. При проходе к нему зимой проблем не было, а вот пользоваться бродами в летнее время было неудобно. Поэтому в царствование Михаила Федоровича Кроткого решено было построить надежную переправу через русло реки.

В Москве к тому времени уже были два небольших каменных моста. Первый по времени строительства — Троицкий мост через Неглинную. Другой — через оборонительный ров, прорытый для соединения между реками Неглинной и Москвой, — Спасский. (Потому и Покровский собор имеет наименование «на Рву».)

Работу над первым подобным каменным мостом, но уже соединявшим два берега реки Москвы, начал в 1634 году приглашенный из Страсбурга в российскую столицу палатных дел мастер Яган Кристлер. Завершить свое сооружение между городом и Замоскворечьем он не успел, скончавшись в 1645 году. Постройка была окончена лишь при царевне Софье, старшей сестре Петра I. Работами руководил некий монах, его имя осталось неизвестным.

За сооружением моста следили и вельможи, и все московские обыватели. Он был очень дорогим. Народ, отмечая в быту высокие расценки на разную продукцию, с тех пор употреблял поговорку: «Дороже Каменного моста». Мост считался необыкновенным чудом.

Под мостом, у отводных быков, во времена Петра располагались водяные мельницы с плотинами. На мосту стояли палаты Предтечевского монастыря, а также четыре — князя Меншикова, табачная таможня, пивной двор, а под мостом — пивной ледник.

У основания моста открывал гостям свои двери кабак «Заверняйка». А на другой его стороне, за рекой, стояло шесть ворот и палаты, где помещались корчемная канцелярия и тюрьма для обвиненных в корчемстве без разрешения. Наверху были просторные галереи — «народные», или «верхние гульбища», куда москвичи приходили гулять, смотреть на ледоход, пить вино и пиво.

Мытники собирали у моста мостовые пошлины. А рядом колодники в кандалах и рогатках просили у проходивших тоже своего рода пошлину — милостыню. Вечерами на мосту собирался всякий городской сброд. Мост был не только переправой «берег левый — берег правый», но он служил и пристанищем для калек, нищих, обедневших торговцев, всякого праздного бесшабашного люда. Когда во время ремонта между столбами моста были устроены девять клеток из деревянных брусьев, девятая из них стала любимым местом сбора воров и разбойников. Припозднившихся к переправе прохожих бандиты грабили и часто тут же сбрасывали с высоты в реку, что называлось «прятать концы в воду». Это выражение уже более трех веков широко бытует в народе.

Мост много раз подвергался крупным и незначительным исправлениям, улучшениям. Первые городские Триумфальные ворота, по примеру западноевропейских, были сооружены именно на нем (ко дню взятия Азова, праздновавшегося Петром I в сентябре 1696 года).

В сильное половодье 1783 года Каменный мост значительно пострадал, поэтому в следующий год высочайшим указом было велено его исправить. Инженер Герард для освидетельствования состояния фундамента и дальнейшего ремонта моста предложил отвести в сторону воды Москвы-реки.

При московском главнокомандующем Якове Александровиче Брюсе был прорыт Водоотводный канал (в 1784–1785 годах) длиной в 1 версту 50 сажен. Потом его продлили до 3,75 версты. Канал шел чуть ниже по реке от Крымского моста до Краснохолмского холма, имел рукав возле Москворецкого моста — позднее там был проложен Фалеевский переулок с угла у чудесного здания дома бесплатных квартир меценатов Бахрушиных. К слову, нынешние владельцы этого дома из фирмы «Росснефть» при его косметическом ремонте обнаружили, что вся постройка стоит на сваях.

По приказу графа Я. А. Брюса Москву-реку запрудили против Бабьего городка (один из старых топонимов здесь сохранился — 2-й Бабьегородский переулок). Воду отвели в тот рукотворный канал. В последующие годы на этом канале построили красивые мосты, плотину, шлюзы. Его откосы замостили камнем. В верхней части, у стрелки острова, река Москва подпиралась разбираемой на зиму Бабьегородской плотиной. У Краснохолмского моста канал имел уже два рукава. В одном помещалась Краснохолмская плотина, в другом — двухкамерный шлюз. Благодаря этим сооружениям Водоотводный канал мог служить для мелкого судоходства.

Правда, не всегда плотины были в исправном состоянии. Из газетного сообщения 24 июня 1900 года: «Благодаря порче Бабьегородской плотины, вода в Москве-реке в настоящее время держится сравнительно высоко и доходит до каменных стен, не образуя обычных отмелей. Водоотводный же канал, по которому каждое лето ходили пароходы, теперь представляет совершенно иную картину: он пуст, и прохожие во многих местах переходят с одной стороны канала на другую по его дну. Пароходная пристань также стоит на дне».

Любопытна также и другая информация. До зимы 1885 года повыше Бабьегородской плотины, напротив Бабьегородского городка, существовал лодочный перевоз, который Городская дума много лет сдавала в аренду за 1235 рублей. К той зиме срок контракта истек. Были назначены новые торги. Арендаторы из-за полученных ранее убытков предложили Управе снизить стоимость аренды на 210 рублей. Власти на то не пошли и назначили через газетные публикации новые торги. Однако желавших снять перевоз за прежнюю цену в Москве не нашлось. Тогда вновь появился прежний арендатор — содержатель перевоза. Он снова стал настаивать на занижении суммы до 1025 рублей. Управа же не уступила ни рубля, поэтому перевоз на долгое время здесь был снят, несмотря на то что в нем многие нуждались. Теперь те, кто желал в этом месте перебраться с одного берега Москвы-реки на другой, должны были либо пешком, либо на извозчиках объезжать по Крымскому или Большому Каменному мостам, делая несколько лишних верст. И это было при той ситуации, когда господин Гужон, распоряжавшийся Бабьегородской плотиной с ее пешеходной дорожкой, не позволял никому переходить по ней реку. Получилось так, что и город лишился дохода в 1025 рублей, и москвичи потеряли относительно недорогое и прямое сообщение между берегами.

Что касается инженерных работ на Водоотводном канале, то было отмечено: стародавним строителям не удалось в своей работе добиться его правильного продольного профиля. Поэтому часто после спада весенних вод канал во многих местах пересыхал, а остававшаяся в углубленных местах вода сильно загрязнялась сбросами с фабрик, заводов, с улиц и дворов. Она быстро загнивала и издавала жуткое зловоние. Как отмечала московская санитарная служба, в летнее время канал стал служить источником малярии и других болезней.

Хотя ширина канала в разных местах была непостоянной (от 6 до 34 сажен), по нему плавали речные транспортные средства. В том нетрудно удостовериться, обратясь к тексту заметки одной из московских газет столетней давности: «Московский округ путей сообщения на запрос относительно прекращения конной тяги на Москве-реке в черте города ответил городской управе следующее: „Движение судов по реке Москве производится исключительно с помощью конной тяги, и другой способ тяги вследствие особенных судоходных и гидротехнических условий реки Москвы не получил применения. Поэтому запрещение конной тяги может быть равносильно полному прекращению судоходства. В центральной части города, выше Устинского моста, а равно на всем протяжении Водоотводного канала суда появляются в ничтожном количестве, 10–15 в течение навигации, и главное движение происходит ниже Устинского моста и до Симонова монастыря. В этой части города, которую отнюдь центральной и особенно оживленной назвать нельзя, проходит и останавливается ежегодно около 300 судов, в среднем до двух судов в сутки“. Конная тяга столь незначительного количества судов не может, по мнению окружного управления, представлять особого стеснения для уличного движения». В центре города вдоль реки суда тянули береговые лошади подобно русским бурлакам.

Полувеком ранее, в 1851–1853 годах, для поднятия судоходства предлагалось повысить уровень воды Москвы путем устройства Краснохолмской плотины ниже по реке. Проект однотипного устройства Бабьегородской и Краснохолмской плотин в 1853 году был представлен в Главное управление путей сообщения и публичных зданий.

Для реализации проекта надо было засыпать канал и расширить русло Москвы-реки в ее суженном участке от Устьинского моста до Бабьегородской плотины. Но тогда необходимо было потратить огромные средства на переустройство набережных и Москворецкого моста. Естественно: шире река — длиннее и выше мосты на ней. План не был реализован.

Каждая весна с ее ледоходом для речных и прибрежных сооружений была испытанием на прочность. Весенним паводком в 1870 году была разрушена Бабьегородская плотина. И в 1871 году командор Московского речного яхт-клуба (расположившегося на стрелке острова там, где позднее, в 1940-х годах предполагался к установке памятник челюскинцам, но сейчас стоит другой огромный «командор» работы Церетели — памятник Петру I) господин Пуаре подал в городскую Думу заявление с предложением об уничтожении Бабьегородской плотины. Он указал также на возможность устройства вместо нее шлюзов под новым, тогда проектировавшимся каменным Краснохолмским мостом. Эти предложения инженерами не были приняты, так как при их реализации произошел бы размыв прибрежной местности у Красного холма.

В 1879 году появилась идея засыпать Водоотводный канал и построить здесь же новый, больший по размерам и более удобный для судоходства. Его эксплуатация значительно удешевила бы провоз товаров и принесла городу значительные выгоды.

Что же касается паводков, то, по наблюдениям 1880 года, Водоотводный канал мог пропустить лишь 8 % всего количества весенних вод, протекавших в Москве-реке.

В самом конце XIX века появился новый проект прорытия канала в стороне от центральной части города. Его направление шло бы по Андреевскому оврагу от Даниловской слободы к бывшей Мамоновой даче.

Он имел бы в длину около 3 верст (3,2 км) и должен был сократить русло Москвы-реки на 7 верст (7,5 км). По этому Андреевскому каналу смогли бы ходить большие барки и суда. Этот канал мог спасать город от ежегодных наводнений. Линия проходила по окраинам Москвы: от Нескучного сада до Симоновой слободы.

Стоимость работ была оценена в 2,5 млн рублей. Старый Водоотводный канал, оказавшийся в центральных районах Москвы, тогда можно было бы закрыть и превратить в главный коллектор канализационной сети. Поверхность же Водоотводного канала стала бы широким проездом или цветущим бульваром.

Шли годы… Москва продолжала страдать в весенние половодья. Часто уровень воды в реке увеличивался на 4 сажени, а скорость течения — в 20 раз. В разливы затапливались Дорогомилово, Лужники, Крымок, Бабий городок, остров между рекой и каналом, значительная часть Замоскворечья, все проезды по набережным рек Москвы и Яузы.

Вода проникала в подвалы и первые этажи домов. Случались и человеческие жертвы. Известно жуткое москворецкое наводнение 1908 года. Но что-то подобное было не раз отмечено во второй половине XIX века. Самые большие паводки были в 1855, 1856, 1867, 1879, 1888 и 1895 годах.

Проект нового Водоотводного канала по дну Андреевского оврага, где протекал Андреевский ручей, рассматривался очень тщательно.

Большой Каменный мост. Наводнение 1908 года

Суда, при отсутствии этого проектировавшегося транспортного пути (по Андреевскому каналу) выгружались в юго-восточной стороне Москвы, и товары отсюда перевозились по городу гужевым путем на значительные расстояния. Канал удешевил бы стоимость подобных перевозок. Вместе с тем, если учесть, что Москва-река при повышении своего уровня создает подпор воды в реке Яузе, то при искусственном понижении этого уровня местности у берегов этого притока не затоплялись бы вовсе. Из-за такого пониженного водного уровня значительно удешевилось бы в будущем строительство новых постоянных мостов через Москву-реку и Яузу, их эксплуатация и содержание.

Судя по архивным материалам Московской думы, при обсуждениях проектов в марте 1899 года предлагалось считать работы по сооружению Андреевского Водоотводного канала весьма срочными.

Но в то время власти города уже планировали постройку Московской окружной железной дороги, прокладку новых электрических трамвайных линий. Стоимость земель в местностях нового канала резко возросла бы при реализации этих, более ранних, планов. Исполнение полного объема проектных работ по каналу требовало, по меньшей мере, год.

Но ни времени, ни денег на то не хватило.

Когда начались сталинские репрессии, появилась бесплатная рабочая сила. И был осуществлен грандиозный проект соединения рек Волги и Москвы со сложными системами новых водных путей и шлюзов — многие проблемы с половодьем в городе были решены. Также в 1938 году было сдано в эксплуатацию и несколько более протяженных московских каменных мостов.

Новый Большой каменный мост стоит чуть ниже по течению от разобранного старого и имеет направление не на Ленивку, а на Неглинную улицу, которая раньше имела свое окончание у самого берега Москвы-реки.

Издавна во время ледохода москвичи любили собираться у западных перил этого моста и смотреть, как большие льдины, натыкаясь на опоры моста, быки, поднимались вертикально, нагромождаясь одна на другую. В наше время специалисты взрывают и размельчают лед еще загодя, в верхнем течении Москвы, предотвращая скопление опасных огромных глыб перед мостами.

Артезианские колодцы

В 1866 году москвичи узнали, что господин В. А. Бабин проводит работы на Яузском бульваре с целью сооружения здесь артезианского колодца.

Его скважина прошла на глубину 459 метров. Но вследствие поломки техники бурение было прекращено, и вопрос о водоносности в этой местности не был до конца решен.

К началу ХХ века в городе функционировало немало артезианских колодцев. Правда, их вода считалась хуже мытищинской. Состав воды был плохой не только по природной причине, но и потому, что в Москве рядом с бурением артезианских колодцев почти повсеместно практиковалось устройство поглощающих колодцев для нечистот. Еще в 1880-х годах геологи протестовали против такого соседства, так как их исследования подпочвы Москвы и ее окрестностей показывали, что слои горного известняка, в которые попадали спуски нечистот, имеют между собой подземные сообщения. В почвенных и подпочвенных слоях происходит перемешивание разных масс. Поэтому в воду артезианских колодцев попадали нежелательные подпочвенные элементы.

В отсутствие организованной канализационной сети выгребные ямы были рассчитаны на поглощающее свойство почвы. По заявлениям специалистов, земля центральных частей Москвы в довольно широком по глубине пласте пересыщена грязными составляющими.

Рытье глубоких колодцев, естественно, давало лучший результат. Один из колодцев, огромных размеров, располагался в подвальном этаже Верхних торговых рядов. Он имел глубину около 110 метров, был снабжен газовым мотором и мог дать большое количество воды. Были колодцы в Кадашевских, Челышевских и других банях.

Австриец фон Вангель устроил в Москве 174 артезианских колодца. Многие из них выручали в дни аварий на водопроводах. Так, когда в мае 1900 года Москва на три дня осталась без воды (лопнула магистральная труба), незаменимую помощь оказал артезианский колодец, находившийся во дворе Воспитательного дома на Солянке. Часто бывало и так, что при поломках водопровода москвичи умывались сельтерской водой или квасом…

На Яузе

В апреле—мае 1900 года службами городской управы производились пробы воды из буровых колодцев в следующих пунктах Москвы: на Трубной площади, во владении госпожи Пеговой, на сахарном заводе у Высоко-Яузского моста, на металлическом заводе господина Гужона, на Золоторожской улице, на фабрике Мусси, на Генеральной улице, в Лепешкинских банях, на набережной Москвы-реки, у Дорогомиловского моста, у фабрики Штритера, у Алексеевского монастыря, на преображенской и ходынской водокачках.

Пробы воды были отправлены на городскую санитарную станцию в Гигиенический институт Московского университета. Станция дала заключение о том, что колодезная вода значительно уступает мытищинской и «не может быть примешана к ней без ущерба для качества ее». Анализ показал, что «сухой остаток в мытищинской воде много ниже, чем в воде из буровых колодцев».

29 марта 1901 года в громадном владении страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре (где раньше был театр «Скоморох») состоялось освящение нового артезианского колодца. Колодец был начат трубами 10-дюймового диаметра, и его довели до глубины 236 метров. Он стал самым глубоким артезианским колодцем в Москве. Специалисты провели химический анализ воды. Оказалось, что она вполне пригодна для питья, но по мягкости немного уступала мытищинской.

Водовозные дела

Задуманный еще императрицей Екатериной II и осуществленный в постройке генерал-лейтенантом фон Бауэром в 1779–1805 годах мытищинский водопровод брал свое начало в заболоченных водоемах в 20 верстах к северу от Москвы в селе Большие Мытищи.

Самотечный водопровод нес чистую воду из ключей по каналам и трубам, отделанным кирпичом, параллельно Троицкому святому тракту.

Для перехода через речки и лощины на водопроводе были устроены сифоны и подтрубные или водопроводные мосты. Среди них замечательнейшим стал тот, что идет через лощину реки Яузы — Ростокинский акведук, сохранившийся до наших дней. Длина этого водопроводного моста — около 350 сажен. Его столбы (или быки) сложены из мячковского известняка на цоколе из татаровского дикаря. Этот же дикарь употребили и на обложку столбов и ребер арок, а сами арки моста, как и стены мостового водопровода, выведены из кирпича на цементе.

От акведука вода направлялась к Алексеевскому водопроводному зданию. Далее поступала к Крестовским (или Троицким) водонапорным башням.

У нынешнего Крестовского моста были установлены водокачные паровые машины, которые качали мытищинскую ключевую воду в фонтаны и распределительные сооружения всего центра Москвы, доходившие почти до самой Москвы-реки.

Разборный фонтан на Варварской площади

В чугунной трубе от водоподъемного здания вода шла по своей магистрали вначале по линии 1-й Мещанской улицы (ныне проспект Мира) в резервуар, помещенный в Сухаревой башне. По этой улице были устроены четыре пожарных колодца и один — разборный для жителей, приходивших сюда с ведрами и ушатами. От Сухаревой башни вода разводилась в пять главных московских фонтанов: Шереметевский (на Сухаревой площади), Лубянский, Петровский (на Театральной площади), Воскресенский (он сохранился и украшает Воскресенскую площадь с тыла каменного Карла Маркса) и Варварский (на Варварской площади, в ее центре, напротив церкви Всех Святых на Кулишках). В середине улицы Сретенки был устроен еще один пожарный колодец.

Когда случались московские пожары, пожарные команды допускались к водоразборным сооружениям без очереди и набирали воду в неограниченном количестве.

От фонтанов были еще отводы: от Шереметевского — в Сандуновские бани, от Лубянского часть воды шла в три водоема в Китай-городе, устроенных на случаи пожаров: на Никольскую, Ильинку и Варварку. От Петровского фонтана вода поступала во Временную тюрьму «Яма» и в бани купца Челышева (на их месте ныне стоит гостиница «Метрополь»). От Воскресенского фонтана снабжались здания Кремлевского дворца, а от Варварского — Императорский Воспитательный дом. Магистраль заканчивалась малым фонтаном в Зарядском переулке.

Арбатская, Тверская и другие близлежащие части Москвы, исключая Замоскворечье, получали воду через Москворецкий водопровод, бравший начало от Бабьегородской плотины. Но ни в этих районах, ни в Замоскворечье фонтанов не было. Вода подводилась к публичным колодцам с возвышенными бассейнами.

Заяузье, Басманная и Лефортовская части Москвы стали централизованно снабжаться водой значительно позже — лишь во второй половине XIX века. Здесь уместно похвалить мытищинское болото, лосиноостровские леса и императрицу Екатерину.

Водопровод с протекавшей по его трубам рукотворной рекой был подобен живому организму. Он жил своею жизнью, имел определенные порядки во взаимодействии с горожанами. Есть свидетельства этих взаимодействий. К ним можно отнести письмо от 28 марта 1886 года обывателя Василия Васильева в Московскую городскую думу, ее голове:

«Не знаю, известно ли вам как богатому человеку, до чего доведена эксплуатация бедняков… продавцами городской воды…

В Москве есть общество состоятельных кулаков, которые своевольно разделили Москву по водоснабжению на участки. Каждый участковый хозяин имеет несколько рабочих лошадей, телеги и водяные бочки, которые отдают внаем водовозам с обязательством ежемесячно уплачивать им известную плату.

Водовоз, получив от сдатчика известную часть улицы с известным количеством домов, сам делается самостоятельным хозяином по водоснабжению. Он уговаривается с обывателями этой местности об оплате за каждое ведро воды. Плата эта налагается по его усмотрению, преимущественно по 1 копейке с ведра. Главный наниматель становится в полную зависимость от произвола этого грубого мужика-водовоза…»

Если случалась ссора с водовозом, получить от него воды было уже невозможно, а сосед-водовоз ни за какие деньги воду не поставлял: такова была договоренность между всеми водовозами.

Вода в городе давалась недешево. Водовозы в своем большинстве были пьяницами, могли неделями не развозить воду. Тогда обывателям приходилось воду покупать в лавках от 2 до 5 копеек за ведро. А по прошествии месяца водовозу нужно было отдавать деньги сполна, не вычитая им пропущенных дней, иначе водовоз давал отказ на будущее.

В такую кабалу попадали почти все москвичи. Во время разлива Москвы-реки водовозы снабжали в первую очередь обеспеченных обывателей. Остальную воду они продавали лавочникам, которые в этот период брали с бедняков наивысшую плату — 5 копеек за ведро, делясь выручкой с поставщиками воды.

Часто бассейновую воду водовозы заменяли прудовой или речной, что приводило потребителей к болезням.

В конце своего обращения В. Васильев желал адресату, городскому голове Н. А. Алексееву, использовать свойственную ему энергичность «во всех предприятиях городского улучшения».

Городской голова, городские дума и управа, также и Министерство внутренних дел были обеспокоены непорядками, установившимися вокруг городских фонтанов и колодцев. Воду следовало строго экономить и следить за ее чистотой.

Московский обер-полицеймейстер, со своей стороны, сообщал, что «при отсутствии определенных правил для разбора воды из городских фонтанов происходят беспорядки между водовозами. Некоторые из них объединяются в самовольные артели, присваивают себе исключительное право на пользование тем или иным фонтаном, не допускают других водовозов или простых обывателей брать воду или собирают с них дань. Из-за этого около фонтанов возникают ссоры и драки. Если же в фонтане наблюдается недостаток воды, эти монополисты самовольно открывают краны и портят водопроводы. Вода же из кранов разбирается без очереди и без порядка, она из-за этого расплескивается и в значительном количестве теряется, особенно если отсутствуют на месте воронки и наливные трубы. Если в фонтане остается совсем мало воды, водовозы выскребают ее со дна фонтана черпаками. Это делается с такой силой, что на чугунных плитах дна фонтана образуются дыры. Часто пришедшие к фонтану с ручной посудой при скудном наличии в фонтане воды ставят свою посуду на дно фонтана и в дальнейшем наполняют ее, не заботясь о санитарии. Ковшом собираются чуть ли не последние капли воды, вместе с которой сюда попадает и грязь, и водяной цвет…»

Далее обер-полицеймейстер замечал, что не у каждого фонтана дно имело к краям наклон: в некоторых из них он был направлен к центру. В этом случае обыватель должен был привязать ведро к длинной палке и с помощью этого приспособления дотянуться до крана и подставить под него свою посуду. Полного ведра, из-за его тяжести, набрать было невозможно. Поэтому ловкачи тянулись к воде, перегнувшись через барьер, и выскребали, как могли, воду со дна фонтана.

В 1880-е годы стало ясно, что фонтаны, питавшие водой Москву в течение долгих лет, из-за прироста населения (до 700 тысяч жителей) перестали справляться с новыми нагрузками.

Городские власти все чаще стали получать от москвичей письменные и устные претензии по поводу водоснабжения. Для обеспечения соблюдения санитарных правил и нормальной организации водоразбора у фонтанов необходимо было срочно принимать действенные меры. Тогда предложили устроить вблизи каждого фонтана краны от одного или двух водоразборных столбов. Это дало бы возможность в дневное время наливать воду прямо в бочки и ручную посуду. А в ночные часы, когда у фонтанов не было потребителей, вода могла бы наполнять бассейны впрок. В утреннее же время, когда в воде возникала наибольшая потребность, можно было бы допускать разборку ее и черпаками: тогда значительно ускорился бы отпуск воды.

8 декабря 1886 года городская комиссия по составлению проектов обязательных для городских жителей постановлений предложила дополнительные правила для лиц, разбиравших воду из московских фонтанов. Она указала, что «получаемая из городских водопроводов вода, предоставленная общественному пользованию, несомненно, должна быть признаваема общественным достоянием; ее следует охранять от перерасхода и небрежного пользования. Необходимо также и наблюдение за целостностью сооружений городского водопровода».

Московский обер-полицеймейстер обязывал граждан соблюдать дисциплину и порядок вблизи фонтанов. Все лица должны были исполнять требования полиции, водопроводных надзорщиков и сторожей.

Пришедшим к фонтанам жителям запрещалось залезать в чаши фонтанов, ставить или погружать туда какие-либо предметы, дотрагиваться до фонтанных кранов, причинять какие-либо повреждения водопроводным сооружениям. Черпаки, ковши и прочие предметы для наливания воды из фонтанов должны были «находиться в полной исправности и содержаться в опрятности, дабы не засорять воду и не портить ее чистоты». Не разрешалось также вблизи фонтанов откалывать лед с бочек и сбрасывать порожние бочки с телег и саней. Проект постановления был утвержден властями и принят к исполнению.

Водопроводчики

На Мытищинском водопроводе не раз случались аварии. И в 1890–1893 годах он серьезным образом был перестроен, шел почти параллельно старому и стал наименоваться как «Новый Мытищинский». Но и после реконструкции на водопроводе происходили разные неполадки. Январским вечером 1898 года при 17 градусах мороза на углу Поварской улицы и Борисоглебского переулка случилось чрезвычайное происшествие. С оглушительным грохотом лопнула большая труба. Многие жители близлежащих домов были не на шутку перепуганы и все вышли на улицу.

При этом ударе камни мостовой вместе с землею, льдом и снегом взлетели высоко вверх. Вода бурным широким потоком хлынула вниз по улице к Арбатским воротам. Там она, обогнув угол дома ресторана «Прага», потекла на Арбатскую улицу, затапливая дорогу и подвалы некоторых домов. Такое наводнение вне русла московских рек происходило не столь часто. Фонтан бил несколько часов.

Помощь пришла не скоро, так как все служащие городского водопровода жили при водокачке села Алексеевского. Быстро добраться к аварийной местности никак не получалось.

До приезда специалистов дворники на Арбате энергично работали своими метлами, чтобы очищать от напора воды тротуары и подвальные этажи хозяйских лавок…

Разливы реки

Максимальный весенний разлив Москвы-реки произошел 11 апреля 1908 года — на 3,5 млн квадратных сажен. Залито было 2,5 тыс. владений. Пострадало 180 тыс. жителей, которые потеряли большую часть своего имущества.

В домах размокла глина в печах — они расползлись. Были испорчены амбары и товары в них. Паводок унес значительный запас строевого леса со складов на Краснохолмской набережной. Была размыта Симоновская набережная с дамбой, разрушен деревянный Комиссариатский мост, очень сильно испорчены мостовые.

Наводнение 1908 года. Затопленный Александровский сад

Балчуг. Наводнение 1908 года

Было замечено, что с каждым годом уровень паводка становился все выше. Разница между паводками 1788 и 1908 годов составила 0,76 сажени.

В начале весны 1913 года городская управа, учитывая опыт сильнейшего наводнения 1908 года, сделала ряд приготовлений к разливу Москвы-реки.

Весь город в районе реки был разбит на 5 участков. В каждом из них располагались нанятые городом лодки для бесплатной перевозки жителей прибрежья с их имуществом. Здесь же стояли и подводы с ломовыми извозчиками. В случае затопления подвальных этажей домов московское население оповещалось вывешиванием белых флагов на каланчах полицейских частей.

Для временного пребывания жителей, пострадавших от наводнения, приготавливались квартиры в ближайших городских ночлежных домах. В них нуждающимся должен был бесплатно выдаваться хлеб.

В каждом районе во время наводнения устанавливалось дежурство врачей.

Софийская набережная. Наводнение 1908 года

Сами москвичи не оставались в стороне при ожидании весенних разливов. Например, в тот же весенний сезон к члену городской управы В. Н. Литвинову явилась депутация от студенческого гимнастического общества при Московском университете. Члены этого общества предложили городу безвозмездно свои услуги по оказанию помощи населению в случае московского наводнения. Студенты были готовы оказывать не только медицинскую помощь, но и руководить спасением имущества потерпевших, а также организовывать жителей при посадке в лодки.

Членам гимнастического общества было поручено распределить между собой районы города и войти в подчинение к тем административным лицам, на которые управа возложила заведование всем делом оказания помощи в случае катастрофической ситуации.

Апрель всех напоит

Весна располагает на радужные грезы, на поэзию…

Но также — на активизацию обыкновенных прозаических повседневных дел. О городе написано немало стихов. В одной стихотворной зарисовке Игоря Северянина о весенней нашей столице 1925 года есть такие слова:

И ты, вечерняя прогулка На тройке вдоль Москва-реки! Гранатного ли переулка Радушные особняки. И там, в одном из них, где стайка Мечтаний замедляет лёт, Московским солнышком хозяйка Растапливает «невский лёд»…

Нашему современнику не все в стихотворении понятно.

Правда, старинным жителям Москвы приятно заметить, что нашу реку, по давней привычке, поэт называет не Москвой-рекой, а Москва-рекой, в одно слово (в прошлом школьники на уроках часто писали «Москварека» и были по-своему правы). Но не это самое любопытное у Северянина. А то, для чего женщины растапливали лед и почему какой-то «невский»? Где Нева и где Москва-река? Не надо в школу бежать и спрашивать. Достаточно вспомнить, где Питер и в скольких километрах от него — наша Белокаменная. Не ошибка ли в том поэта?

Для ответа обратимся к надежному источнику знаний — к архивным документам. В одном из них найдем сообщения московских штаб-лекарей, а именно их рапорты в Медицинскую контору 1828–1829 годов:

«Москворецкая вода после весеннего половодья есть чистая и здоровая, употребляется обывателями для приготовления чая и варения пищи, но во время разлива и половодья она не чиста и не годна к употреблению. Она заменяется тогда у достаточных людей из источника, находящегося близ Москвы у подошвы Трех гор, и водою, проведенною из источников, истекающих из селений больших Мытищ, которая, однако же, не так хороша, как трехгорная, ибо много содержит в себе известковых частиц, плохо растворяющих мыло, вяжет волосы и не разваривает огородные овощи.

Вода небольшой реки Яузы не столь здорова для употребления и не так чиста, как москворецкая.

Речки Синичка на Введенских горах и Сетовка близ Воробьевых гор доставляют здоровую воду.

Помимо этих речушек, почитаются известными в столице источники: Преображенский1, который особенно любил Петр Великий, Андреевский у подножия горы в низу Нескучного сада и Золотой Рожок вблизи Андроньева монастыря».

В этом архивном деле также сообщается, что в Москве «перед половодьем все обыватели заготавливают лед, который позднее употребляется как чистая вода».

По мотивам картины В. Д. Поленова «Московский дворик»

Так все-таки почему же используемый москвичками лед Игорем Северяниным назван «невским»? Оказывается, лед реки Невы считался необыкновенно чистым. Хозяйки, которые жили в достатке, или те, что могли в ущерб другим нуждам пойти на жертвы, покупали заказанные ледяные куски в Санкт-Петербурге. Этот-то лед в половодье и растапливали.

В Третьяковской галерее вблизи шишкинских лесных зарисовок находится картина А. П. Боголюбова «Катание на Неве». На ее переднем плане можно увидеть повозку с огромной ледяной глыбой, завернутой в холстину. На ткани проставлен номер наподобие современных акцизных марок.

Справа от центра по Стромынке находилась Екатерининская (Матросская) богадельня, бывшая еще при Петре I казармою для матросов. Перед этой богадельней находился водоразборный столб, куда текла вода из святого Преображенского ключевого колодца, который был открыт здесь еще с незапамятных времен. Вода в количестве 5 тыс. ведер в сутки накачивалась пульзометром Голля в бак, из которого она и текла для разбора.

Что касается источников воды в других окрестностях Москвы, то в одном из отчетов Уездного ведомства в начале ХХ века были помещены такие сведения. В Марьиной Роще и в Черкизове вода для питья не пригодна. На Благуше она жесткая, лишь местами годится для питья. В Крестовской слободе — также жесткая, для питья и приготовления пищи непригодна. В Даниловской слободе — нечистая, при отстое покрывается сизым налетом. В Петровско-Разумовском вода имеет привкус йодоформа и карболки.

В июне 1877 года газета «Московские ведомости» напечатала: «Почти в каждом московском дворе есть колодец воды».

Вода Студенца

Вблизи бывшей московской окраины Три горы в Москву-реку впадает небольшая речушка, вернее, ручей с симпатичным названием Студенец. Немногие из сотен московских ручьев имели собственные наименования. Этот же славился тем, что вода в нем была необыкновенно чистая и очень холодная.

До сооружения Мытищинского водопровода большинство москвичей брали воду для питья и хозяйских нужд из самой Москвы-реки, из Преображенских ключей и отсюда, со Студенца, называя воду студенецкою или трехгорною. Некоторыми промышленниками ключевая вода Студенца использовалась при производстве минеральных вод и других напитков.

Местность Студенца притягивала к себе не только высоким качеством воды, но и красивой девственной природой. У речушки прогуливались, а 24 июня для москвичей устраивались на Трех горах веселые народные гулянья.

В ХIV веке здесь располагалось село Выпряжково, принадлежавшее внуку Ивана Калиты серпуховскому князю Владимиру Андреевичу Храброму, герою Куликовской битвы. В период времени с конца XVI до начала XVIII века на месте села был уже загородный двор князя М. П. Гагарина, сибирского воеводы, который был повешен Петром I за взятки и казнокрадство. Позднее, при Анне Иоанновне, его сын А. М. Гагарин привел в порядок пруды при ручье Студенце — благоустроенная местность получила дополнительное название «Гагаринские пруды».

Двор Гагарина в 1804 году перешел к графу Ф. А. Толстому, а после 1812 года — к графу А. А. Закревскому, женившемуся на его дочери. Закревский сначала был генерал-губернатором Финляндии и одновременно министром внутренних дел, а с 1848 года — московским генерал-губернатором. Этот новый владелец замечательно устроил местность Студенца: провел от ручья параллельные каналы правильной формы, украсил образовавшиеся таким образом острова, поставив на них памятники русским полководцам: Каменскому, Барклаю, Волконскому. На строительство дачи был приглашен архитектор Жилярди.

Некоторое время дача Студенец принадлежала государыне императрице.

О культурно-спортивной жизни в этом районе можно судить по газетному объявлению 1851 года: «Господин Александр Уливо объявляет почтеннейшей публике, что на даче Ее Величества Студенец, что за Трехгорной заставой, будет дано в воскресенье 20 мая большое представление на воде и водяной фейерверк. Господин Уливо будет несколько раз прыгать с лестницы вышиною 40 аршин в воду, в разных видах и будет иметь в руках огненные пирамиды, а потом — огненные бриллиантовые колеса и букеты, также бросаясь с той же вышины, сальто-мортальные скачки. Также на воде он будет есть и пить. В заключение будет сожжен китайский фейерверк. Во время представления будет играть полковая музыка. Касса будет открыта с 5 часов при входе к пруду. Начало в 8 часов вечера. Цена местам: кресла — 1 рубль серебром, стулья — 50 копеек серебром, скамейки — 30 копеек серебром. Последнее место — 20 копеек серебром. В случае ненастной погоды представление отложится до другого дня».

Дача Закревского была продана еще до 1860-х годов. К красивому местному парку, к водным протокам со множеством мостиков, к открытым, по сути, дверям гостеприимных хозяев постоянно тянулись для прогулки уставшие от городской суеты москвичи.

Вскоре в этих местах стали строиться новые небольшие дачки горожан. Позднее, к 1880-м годам, дача Студенец отошла Обществу любителей садоводства. Между дачей и на западе от нее расположенной небольшой местностью Камушки (или Каменоломни) общество разбило новый сад и построило свои строения для Школы садоводов.

Почетным попечителем Школы садоводов стал потомственный почетный гражданин Москвы Конон Никонович Голофтеев. Президентом Общества любителей садоводства был генерал-лейтенант В. И. Ахшарумов. Заседания общества летом проводились на даче Студенец, а зимой — в казенном межевом доме у Покровских ворот (в Хохловском переулке).

В летнее каникулярное время на Студенецкой даче помимо обучения специалистов-садоводов проводились занятия для учителей российских гимназий и общеобразовательных школ, так как в школьной программе имелись часы для преподавания детям навыков огородничества, плодоводства и садоводства. Многие плоды со школьных участков использовались для питания школьников и самих преподавателей.

При наступлении советского времени барский дом на даче Студенец был разрушен. Сад Общества садоводов и парк при даче, как писали тогдашние путеводители, «стали служить местом отдыха рабочих и их семей», и здесь стала вестись «большая политико-просветительная работа».

А теперь без особого труда вблизи от этих небольших островков зелени можно обнаружить новые высокоэтажные здания и стройплощадку возводимого огромного делового центра с непривычным для уха москвича зарубежным названием Сити.

Старинный московский топоним «Студенец» исчез с карты столицы. На ней можно найти лишь невеликий Студенецкий переулок рядом с Мантулинской улицей.

«Прожект» Бове

Русский зодчий О. И. Бове недалеко от Большого театра создал замечательное творение, которое продолжает радовать глаз и в наши дни.

«Для выполнения обязанностей по обстройке и украшению Москвы после разорения города неприятелем в 1812 году» высочайшим указом от 14 февраля 1813 года была образована Комиссия для строений во главе с ее директором князем М. Д. Цициановым. В этом же указе было велено «отпустить из Государственного Казначейства в распоряжение Комиссии миллион рублей для выдачи ссуд в пособие обывателям к выстройке домов, пострадавших от неприятельского нашествия».

Возвратившиеся в свои разоренные гнезда в ноябре 1812 года жители Москвы были поражены увиденной здесь страшной картиной.

Московский главнокомандующий подал императору докладную «О разных к обустроению Москвы предположениях». В 1816 году высочайше было назначено к отпуску в комиссию Цицианова «на вознаграждение обывателям» за земли вокруг Китая, Белого и Земляного городов 2 249 042 рубля, «на спланирование и мощение оных» — 1 516 790 рублей. А «ассигнованные при учреждении комиссии 5 000 000 рублей, сверх заготовления материалов и пособия к постройке домов, высочайше повелено обратить… на закрытие каменным сводом речки Неглинной и на отделку бульваров вокруг Кремлевской стены и прочих местах, где назначено».

Заключать в трубу низовье реки Неглинной стали немедленно. В 1819 году подобные работы были перенесены выше Кузнецкого моста и в Земляном городе. Тогда же по приказанию военного генерал-губернатора графа А. П. Тормасова был засыпан ров возле Кремлевской стены между Троицкими и Боровицкими воротами (на эту работу было потрачено 2000 рублей).

Государь Александр I, посетивший Москву в эти годы, повелел: «По дистанции от Курятных (другие названия: Воскресенские, или Иверские, Китайгородские. — Т. Б.) ворот до Боровицких близ Кремлевских стен очистить имеющиеся бугры и по нетес (слово историками осталось непонятым. — Т. Б.), где нужно, подделать кирпичем и по выпланировании обсадить липами, посредине сделать из лип аллею».

Журнал Комиссии для строений 5 августа 1820 года за № 4879 имел следующую запись: «…сочинение прожекта для гулянья подле Кремля от Воскресенских до Боровицких ворот со сделанием через Троицкий и Боровицкий мосты пандуса поручено архитектору Бове, от которого будет зависеть построение оных и подделка Кремлевских стен… а устроение на сем гуляньи по тому прожекту дорожек, планировка места, посадка деревьев и кустарников, приискание оных и вообще отделка сего гулянья возложена по приказанию господина военного губернатора на находящегося при обделке бульваров господина коллежского советника Карина».

Кремлевские сады, с чугунной решеткой и воротами, разводились по рисункам Бове.

Р. Курятников. «Вид Кремлевского сада от Воскресенской площади». 1824 год

Полностью работы по обустройству первого Кремлевского сада закончились лишь в 1826 году. Они шли так успешно, что еще раньше, 30 августа 1821 года, в день тезоименитства государя и святого Александра Невского, состоялось торжество. «В сей день открыто вновь устраиваемое по высочайшей воле, под надзором Комиссии для строений в Москве, гулянье между Воскресенских и Троицких ворот… В половине 8 часа аллеи и дорожки, Кремлевская стена были иллюминированы. Над гротом у Кремлевской стены в прозрачной картине изображались вензеля государя императора и обеих императриц (жены и матери Александра I. — Т. Б.)… Собранная из четырех полков здешнего корпуса музыка и две партии песенников оглашали воздух. Публика была столь многочисленная, что и самые старожилы не вспомнят таковой… и с достоверностью можно положить, что более ста тысяч было народу», — написали в отчете об этом событии.

В этом же саду император отмечал праздник своего тезоименитства в 1823 году. Московские путеводители и альманахи того времени отмечали, что до того здесь было «место нечистое и смрадное».

Тут был овраг к болотистой Неглинной, «куда сваливалась всякого рода нечистота, лежали кучи навоза и, словом, непроходимое место».

Здесь, к тому же, обыватели образовали кладбище кошек и собак. После приведения местности в должный вид сад стал отделяться от площади, находящейся перед Воскресенскими воротами «…великолепною чугунною решеткою, имеющей столбы в виде ликторских пуков, с золотыми топорами и золотыми перевязками. Прочие же стороны сада обнесены, хотя невысокой, но весьма красивой решеткой». Сад делился на верхний и нижний красивым, построенным еще при Василии III Троицким мостом с арками, с пандусом и с чугунной лестницей. При входе в сад от Никитской улицы был сделан прекрасный мост, по сторонам которого поставили грифов.

При открытии существовал только первый Кремлевский сад, но позднее были благоустроены и другие два: от Троицких ворот до Боровицких и от Боровицких — до набережной.

По самой середине первого сада у стены было сделано искусственное возвышение в виде природной горы, в которой построили грот наподобие античных развалин. По его сторонам были расположены обломки разных пьедесталов, колонн в хаотичной перемежке с каменными ядрами, которые употреблялись в древности вместо чугунных. Это строительство обошлось казне в сумму 7666 рублей 88 и 3 /4 копейки.

Над гротом был устроен павильон для оркестра полковой музыки.

В арке Троицких ворот, справа при переходе из первого сада во второй, открыли кухню для ресторации, построенной возле того же моста в первом саду.

Посередине второго сада оборудовали «прекрасной архитектуры кондитерскую». А в третьем, на возвышении у Боровицкой башни, как при гроте, сделали искусственные развалины.

Решетка сада была отлита на заводе Чесменского А. В. Немчиновым, который пожертвовал собственные средства на позолоту в ее украшение. За это государь наградил Немчинова золотой медалью на анненской ленте. Стоила решетка 59 492 рубля 43 копейки.

Работы по планировке первого Кремлевского сада осуществлялись нижними чинами (солдатами), а второго — вольными и военными рабочими.

По высочайшему повелению в 1822 году сады были названы Кремлевскими. Название же Александровские было дано позднее в благодарность за украшение города и в память об Александре I. Последнее название закрепилось в планах города и его описаниях, хотя официальное наименование, наряду с приобретенным, еще долго встречалось в различных документах.

Сады были открыты круглосуточно, за ними проводился должный уход и надзор.

По воскресеньям и торжественным дням здесь звучала превосходная оркестровая музыка, иногда пели песенники. Их работу оплачивал город.

В Александровских садах постоянно устраивались массовые гулянья, временами — большие выставки. Самая большая из них — Политехническая 1872 года. Во время ее проведения все сады вокруг Кремля серьезно пострадали. Царь Александр II велел привести сады после выставки в должный порядок. Он же разрешил предоставить полосу земли из первого Кремлевского сада от угла Воскресенской площади до Борисоглебских ворот (второе название Кутафьей башни) в бессрочное пользование города для расширения проезда Неглинной улицы, которая располагалась над подземным водным руслом до самого впадения в Москву-реку у Большого Каменного моста.

19 сентября 1889 года Московская дума выделила 12 871 рубль 54 копейки на устройство новой решетки, музыкальной эстрады, некоторые другие преобразования первого Александровского сада. Работы были выполнены в 1890 году. С этого времени благоустройство сада постоянно поддерживалось средствами города.

У входов в сады были выставлены надписи: «Воспрещается ходить по газонам и ломать деревья». В первом саду был учрежден надзор силами городских сторожей, а во втором и третьем — сторожей Дворцового управления.

Садами широко пользовались жители Москвы. В них в дни больших церковных торжеств собирались те, кто не мог войти в кремлевские храмы из-за большого количества молившихся.

В садах все дни напролет играли дети, много было отдыхавших после работы, а также паломников из разных губерний России. Последние приезжали и приходили пешком в Москву всесезонно на поклон московским святыням.

В июне 1914 года Московской городской управе было поручено принять от Дворцового ведомства в ведение все Александровские сады и Кремлевские (Романовские) бульвары: вдоль Исторического музея, по набережной Москвы-реки, на Красной и Васильевской площадях. В них нельзя было устраивать увеселительные заведения. Были недопустимы временные летние павильоны, беседки для гулявших.

Если заглянуть в 1916 год, то можно отметить, что в смету расходов в том году закладывалось содержание здесь садовника, 18 сторожей (по трое на каждый из трех Александровских садов и для садов по набережной, шесть — для садов на Красной площади, с учетом трех смен по 8 рабочих часов), шесть сезонных сторожей на шесть месяцев для цветников, также 18 поденных рабочих для уборки, поливки, косьбы газонов в течение шести месяцев. Сторожам выдавалась специальная летняя и утепленная зимняя одежда.

Рабочие в московском работном доме делали большие садовые скамейки. Их ставили среди деревьев и кустов боярышника вдоль прогулочных дорожек во всех Кремлевских садах и бульварах.

Во время приездов императорской семьи в старую столицу эти сады и бульвары, вместе с городскими сторожами, поступали в распоряжение дворцовой полиции.

Состоянию же современных садов и частично сохранившихся у Кремля бульваров может дать оценку каждый из нынешних москвичей и гостей города.

Скверики

В Москве кроме городских улиц и площадей в общественном пользовании находятся некоторые рекреации, занятые скверами, садами, бульварами. Зеленые насаждения как в старые годы, так и теперь имеют важное санитарно-гигиеническое значение для любого города.

Белокаменная издавна отличалась обилием садов, принадлежавших частным владельцам и различным учреждениям. Общественные же сады и бульвары возникли в ней только при Екатерине II, когда на месте разобранной стены Белого города решено было сделать аллеи для общественных московских гуляний.

О.-Ж. Кадоль. Тверской бульвар. Около 1825 года

Первым был устроен Тверской бульвар. Таким образом, именно он стал старейшим на протяженном Бульварном кольце.

К 1854 году всех общественных садов и бульваров в Москве насчитывалось не более 23. Они находились в распоряжении особых правительственных учреждений (Управы благочиния, прочих), которые ведали городской строительной частью.

Только с 1865 года общественные сады, скверы и бульвары стали переходить в ведение Московского городского управления. К этому времени в городе было всего 16 садов и специально разбитых скверов (без учета бульваров).

В 1896 году все 48 московских бульваров имели общую длину 34 версты. Бульвары придавали Москве особую привлекательность, в своем большинстве они тянулись тремя концентрическими кольцами-поясами. В первом стояла линия Бульварного кольца из 11 бульваров длиною 7 верст. Вторая линия шла вдоль Земляного вала от Москвы-реки: Зубовский, Смоленский и Новинский. За ними расположилась Садовая улица, обсаженная с двух сторон палисадами. Между Садовой и Трубной площадью находился Трубный (Цветной) бульвар, а рядом — небольшой Неглинный.

Третья линия древесных насаждений шла по Камер-Коллежскому валу и состояла из аллей. Такими же аллеями были обсажены улицы от вокзалов к Сокольникам, Девичьему полю и некоторым другим окраинам.

Площадь садовых насаждений такого рода достигала 77,5 десятины. Самым длинным из бульваров считался Стромынский, устроенный в 1893 году по обеим сторонам улицы Стромынки, — он имел общую протяженность до 3,5 версты.

Недостаток в Москве прогулочных садов некоторым образом возмещался наличием зеленых бульваров. Лучшим из них считался Нарышкинский, который часто называли садом. В нем всегда играло много детей. Этот бульвар как топоним на современной карте отсутствует. У него была любопытная история.

Когда-то Страстной бульвар тянулся узкой полосой между площадями от Тверских до Петровских ворот Белого города. Часть бульвара напротив Ново-Екатерининской больницы носила название Больничной улицы. От этой улицы к бульвару располагалась вечно грязная сенная безымянная площадь. И вот рядом с площадью богатая старушка Елизавета Александровна Нарышкина, урожденная Хрущова, купила себе небольшой домик. Именно эту московскую старожилку посетила мысль превратить здешнюю площадь в прекрасный сад. Нарышкина своими средствами осуществила замечательную идею на радость москвичам. В благодарность ей и сквер, и бульвар позади Страстного монастыря стали называть Нарышкинскими. Страстным бульваром до уничтожения монастыря на картах Москвы обозначалась лишь зеленая короткая аллея вдоль южной его стены. Сейчас территория этого бульвара поглощена Пушкинской площадью, а название Страстной бульвар носит Нарышкинский обширный сквер.

В начале ХХ века общее количество древесных насаждений, посаженных городом, достигало 140 тыс. единиц. Для озеленений город обзавелся собственными питомниками и оранжереями, в которых выращивались растения для их посадок на бульварах, в садах и скверах, на улицах.

Самым крупным мероприятием в этой отрасли явилось приобретение городом в 1879 году от казны большой пригородной лесной дачи Сокольники.

Это место издавна служило излюбленным загородным гуляньем для москвичей. Здесь еще с начала 1850-х годов стали покупаться земли. Их застраивали частными дачами, которые в своем большинстве сдавались в аренду.

Государственная казна продала городу земли Сокольников за 300 тыс. рублей. Причем натурально растущий лес, оцененный в миллион рублей, был отдан Москве безвозмездно. Но было обусловлено, что лесные насаждения Сокольничьей рощи сохранятся здесь навсегда и что эта роща будет улучшаться в интересах жителей древней столицы. В целом покупка Сокольников обошлась городу в 314 267 рублей. Это — вместе с оформлением документов и оплатой рассрочки платежа.

К 1880 году огромная Сокольничья роща с ее вековыми соснами была значительно изменена. Здесь появилось большое количество просек, шоссированных дорожек. Для улучшения благоустройства Сокольников были устроены новые скверы (почти 15 десятин), пруды (4 десятины), новые культурные аллеи и дорожки, составлявшие по длине около 76,5 версты. К этому следует прибавить и 57 проезжих и пешеходных мостов. Существовавшие раньше питомники были расширены до 10 десятин.

Деревья из питомников Сокольников отпускались для посадок на городские бульвары, а также для озеленения дворовых площадей при московских больницах, приютах и других учреждениях.

В парке Сокольников городом были налажены водоснабжение и освещение…

В садах и на бульварах Москвы было поставлено более трех тысяч скамеек. В летнее время на Тверском, Чистопрудном и Новинском бульварах два-три раза в неделю играла музыка. То же было и в Екатерининском саду на Самотеке, в Сокольниках и на Девичьем поле. Тверской бульвар привлекал на свою музыку чуть ли не всю Москву. Москвичи любили гулять на Пречистенском (Гоголевском) и Никитском бульварах.

Лубянский сквер

Из десяти скверов к лучшим относились: Лубянский (Ильинский) у Ильинских ворот, на площади у храма Христа Спасителя, у клиник на Девичьем поле и у Патриарших прудов.

В летнее время наполнялись и многие сады: Кремлевские и Александровские (в начале ХХ века Александровские были переданы городскому управлению), Ботанический Московского университета (у Балкана-Грохольского переулка), Дворцовый в Лефортове, Екатерининский на севере Москвы, Зоологический на Пресне, Нескучный на Калужской улице, Петровский парк за Тверской заставой и Академический (Петровско-Разумовский) — за Бутырской.

В павильонах садов и скверов устраивались городские чайные и кофейные. Например, на Страстном бульваре располагалась «Американская» кофейная, в городском павильоне Чистопрудного бульвара — кофейная господина Медведского, у Никитских ворот — кофейная Бартельса, а в Сокольниках на кругу — Яни. Часто рядом стояли и кухмистерские заведения, то есть столовые: у Никитских ворот — госпожи Троицкой, «Пушкинская» — на Тверском. Была и «Вегетарианская» — на Пречистенском бульваре.

А зимой москвичи развлекались на катках, лучшими из которых называли такие: яхт-клуба на Петровке у дома Обидиной, на Чистых прудах, на Патриаршем бульваре (прудах), у Малого Каменного моста и в Зоологическом саду. Всегда по праздникам и один раз в неделю на катках играла музыка.

Народные гулянья происходили ежегодно: 1 мая — в Сокольниках, 22 июля — у Петровского парка, 28 июля — у Новодевичьего монастыря, 6 августа — у Новоспасского монастыря, 15 и 16 августа — у Андроньева, 19 августа — у Донского, 1 сентября — у Даниловского монастыря.

Для наблюдения за чистотой и ежедневным порядком на бульварах город содержал около 100 постоянных сторожей. Практически все бульвары и скверы имели металлические решетки и калитки, которые на ночь запирались сторожами.

Вид на Водовзводную башню со стороны Кремля

С наступлением сумерек стражи порядка с колокольчиками обходили свои владения и выкрикивали для припозднившихся посетителей сообщения о том, что время для прогулок закончилось.

Птицы Москвы

Городской инженер Владимир Константинович Шпейер (1846–1915) осуществил в Москве множество своих проектов. Кроме того, этот выдающийся специалист проанализировал причины небывалого наводнения 1908 года. Он пришел к заключению о том, что причинами широчайшего разлива русла реки Москвы стало исчезновение многочисленных лесов, издавна окружавших город.

Московская губерния порубками деревьев на нужды города невыгодно выделялась среди других российских губерний. Опустевшие места зарастали большей частью лиственными лесами, в которых почти всегда преобладала осина: она скорее других распространяется и растет на сырой почве. Но и эти деревья не были долговременными лесами по той причине, что осиновые дрова на рынке были намного дешевле березовых.

Самыми богатыми лесами были Волоколамский и Дмитровский уезды.

Очень важным фактором в лесных потерях была значительная порча деревьев вредными насекомыми. В отдельные годы она была чрезвычайно заметной.

В самом начале XVIII века приезжавшие в Москву путешественники в своих дневниках отмечали, что до 1715 года в Москве и пригородах водилось очень много мелких певчих птиц. Звонкое щебетанье поражало иностранцев. Такого они не могли наблюдать в других городах.

Что же произошло в 1715 году?

Именно тогда царское правительство предприняло весьма странный коммерческий проект: Петр I велел отловить огромное количество московских птах (заплатив за то ловчим 1500 рублей), и пернатых переселили в окрестности новой столицы — Санкт-Петербурга. Москва сильно обеднела на птичьи стаи.

Помимо того, птиц активно ловили подмосковные жители и продавали их москвичам в теплые воскресные дни и особенно много — в праздник Благовещения Пресвятой Богородице. Как иллюстрацию этой ловли можно вспомнить одну из картин И. Г. Перова.

Торги устраивались на городских птичьих рынках: на Театральной площади, в конце Цветного бульвара — на Трубной площади, у Зоологического сада на Пресне.

Вместе с ловлей птиц имел место и другой бизнес: для их прокорма в Подмосковье собирали муравьиные яйца, разоряя муравейники. Потому-то московские леса из года в год лишались своих верных хранителей от нашествия насекомых.

В старину в зоне Подмосковья преобладали еловые леса. Ученым известно, что вредные насекомые более всего портят именно хвойные леса. Ель подвержена порче преимущественно от елового короеда (bostrichus octodentatus, bostrichus typographus). Кроме еловых короедов есть и много других насекомых-злодеев. Главными истребителями короедов являются: летучие мыши, дятлы, зиньки (parus), зяблики, другие насекомоядные птицы и… муравьи. Вот именно таких разных защитников лишилась Москва.

Московские власти проводили меры по защите города перед натиском широкой урбанизации. Так, обнаружив злостное истребление, во время весеннего Семика и Троицы, Марьиной березовой рощи, на севере от Москвы, был введен запрет на порубку здесь деревьев. Праздничный обряд «березку заломати» перешел в разряд воспоминаний. Правда, позднее при прокладке железнодорожных путей Николаевской дороги эту рощу практически всю уничтожили.

Птичий рынок на Трубной площади

Для Москвы неплохо было то, что не так обильно, как теперь, к Рождеству в лесах рубились ели. Эти деревья ставились далеко не в каждом доме или дворе.

По указу городской управы для новых посадок завели свои питомники с кустарниками и деревьями. Большое количество лип и тополей из этих хозяйств было высажено вдоль московских улиц и бульваров в 1902 году.

Но пришло время Первой мировой войны, и на садовое хозяйство российских городов перестали обращать какое-либо внимание: не до них тогда было. Правда, уже в 1923 году о городском зеленом благоустройстве вспомнили. Оказалось, что Москва чуть ли не единственный город в стране, который в трудные военные годы сохранил в целости все свои скверы, бульвары и парки…

У Калитников

«Дяденька, купите птичку! Нет? Ну тогда котенка!», «Какая милая собачка!», «Будешь хорошо учиться, вот эта рыбка будет твоя!»

Эти разговоры, а также некоторые стихотворения из детской классики: «У меня снегирь живой!», «…И нас на заре разбудили веселых скворцов голоса» — переносят наши мысли в прошлое, на «чудо какой волшебный» московский Птичий рынок.

Нам кажется, что этот рынок в Калитниках существовал очень давно. На самом деле в том подмосковном пригороде, где нынче располагается район с большими домами восточнее Крестьянской (бывшей Спасской) и Абельмановской (бывшей Покровской) застав Камер-Коллежского вала, южнее Нижегородской улицы, долгое время была обыкновенная пустопорожняя земля.

Лишь в конце лета 1901 года эту землю (к ХХ веку уже принадлежавшую городу) Московская управа спланировала, разбила на 20 участков и решила сдавать в аренду. Владельцы деревянных построек могли арендовать эти участки сроком до 24 лет, а каменных сооружений — на 36 лет. Участки имели размеры от 180 до 300 квадратных сажен. Публичные торги на них были назначены на 25 сентября того же года. И сразу первые жители — застройщики нового района стали просить Московскую городскую думу об устройстве на свободной площади между Большой и Средней Александровскими (ныне Калитниковскими) улицами, севернее кладбища, зеленного рынка. По причине «слабой заселенности района» обыватели в тот год получили от начальства отказ. Но просьбы не прекращались.

Лишь спустя 12 лет, 22 января 1913 года дума разрешила открытие зеленного рынка площадью 500 квадратных сажен на части Калитниковской площади. Предполагалось, что здесь будет проводиться торговля зеленью, овощами и сеном. Вся Калитниковская площадь занимала 2055 квадратных сажен.

Дом на обочине Погонно-Лосиного острова

Видимо, именно тогда у поселян Калитников и появилась идея торговать разными животными на Калитниковском рынке. Туда, где продавались зелень и сено, птицы сами летели, а лошадей можно было и привести.

Старая Москва пользовалась по большей части конным транспортом. Потому к востоку от кладбища, за Скотопрогонной улицей, соединявшей городские бойни с разгрузочным пунктом Нижегородской железной дороги, дума вскоре запланировала устроить большую Конную площадь. Сюда привозили бы лошадей из разных областей России для продажи в златоглавой…

С давних времен настоящим большим птичьим рынком в Москве считались Трубный бульвар и Трубная площадь. Но вот в 1851 году торговлю цветами с Театральной площади перенесли на «птичий» Трубный бульвар, в связи с чем последний стал называться Цветным. Птиц же пробовали продавать на Театральной. Вернее, в той части площади, которая была ближе к Китайгородской стене. Но широкая торговля вольной птицей здесь не сложилась. Нарасхват шли лишь пригодные в пищу: куры, гуси, утки, индюки. Мелких птах можно было купить по весне, к Благовещению, у зоопарка. Но в начале ХХ века проще и успешнее продажа шла у торговцев в Калитниках.

Птичий рынок москвичи сразу полюбили. Сюда ездили, как на праздник, на развлечение.

Спустя столетие после той просьбы постановлением уже новых московских властей калитниковский Птичий рынок закончил свое существование. Ему отвели новое место — у кольцевой автодороги.

Лосиноостровский эксперимент

Лосиный остров — это красивый огромный лесной массив на севере от Москвы.

При царе Алексее Михайловиче в Лосином острове находился целый штат служилых людей, занимавшихся исключительно сохранением в лесу лося и оленя. При Екатерине II, издавшей особый указ об охране флоры и фауны в Острове, здесь была многочисленная охранная команда из егерей, откомандированных из драгунских полков и набранных из крестьян казенных вотчин Московской губернии.

Тогда лес был полон дичью и разным зверьем. Из старины сохранились предания о том, что в Лосином острове водились и соболь, и чернобурая лиса, которые забегали на гумна отдаленных селений. Древнейшие архивные акты сообщали, что однажды «холопишко Микитка» бил челом царю Алексею Михайловичу на двунадесять соболей, изловленных в Лосином острове.

Когда здесь в 1804 году рубили корабельный лес для постройки судов Черноморского флота, в должность обер-форштмейстера Острова вступил некий Эгер.

Этот немец прибыл в Россию из Шварцвальда, где он родился, вырос, получил образование в школе местного лесничества, а затем служил помощником лесничего в имении какого-то князя. У Эгера был большой опыт ведения лесного и охотничьего хозяйства. В княжеских лесах Шварцвальда он знал наперечет все деревья: они у него были пронумерованы и перемечены.

Эгер, с типичной для немца аккуратностью, просчитал число кроликов и куропаток, их приплод, оленей и коз, которые, по малочисленности, оберегались для придворной охоты как величайшая редкость. Но горный массив Шварцвальда в сравнении с русским хозяйством имел какой-то игрушечный масштаб. И Эгер, вступив в свою должность в России в Лосином острове, первое время был поражен широким размахом и богатством русской природы. Но еще более — хаосом, беспорядочностью в ведении здесь лесного хозяйства.

Когда Эгер спросил, сколько в Лосином острове деревьев, то получил странный для его восприятия ответ о том, что «спокон веку» деревья на Острове не были считаны и никогда к подобному счету не было никакого интереса. Немец решил изменить здешние дикие нравы, научить русских считать деревья, определить количество лосей и оленей в их лесных табунах.

Эгер считал, что при неведении охранников леса о состоянии владений мужики пользуются случаем и убивают зверей и дичь, а это в лесном хозяйстве немалых денег стоит.

Жившие в этой местности крестьяне и егеря, узнав о замыслах немца, ахнули. Дело было важным потому, что все лосиноостровские семьи, не исключая и егерей, с незапамятных времен питались лосиным и оленьим мясом. Мало того, мужики возили то мясо в Москву для продажи в Охотном ряду и на Болотной площади (рынок здесь был в основном овощной, фруктовый, но днями — и мясной). Некоторые ухитрялись пристроить лосятину и оленину в кухню Английского клуба на Тверской улице. Повара этого клуба, зная изысканные вкусы своих посетителей, скупали мясо с большим запасцем. О том, шла ли торговля с самим Кремлем, пока документов не обнаружено.

Мясной промысел на той северной окраине Москвы вошел в привычное занятие у жителей. Он имел свой порядок, регулярность и план, был подобен севу, уборке, молотьбе, уходу за почвами. На него рассчитывали. Живя им, были уверены в сытости и безбедности.

Для поимки животных мужики традиционно приманивали их на сено вблизи лосиных троп. Стожки сухой травы так и называли — «лосиными». Подобные гостинцы осенью, когда естественная растительность леса из съедобной зеленой превращалась лишь в «очей очарованье», лосями воспринимались как неожиданные призы в лосиноостровском поле чудес. Наивных животных, вышедших к лосиному стожку, ловкие мужички забивали… Манипуляции с ловлей в этом месте Подмосковья были вековой традицией.

Один из деревенских мужиков, Антон Королев, предложил заняться приручением лосей. Надо было научить диких животных жить в стойлах, уподобить их обыкновенным коровам. Тогда Эгер не смог бы занести этих лосей и оленей в свой список как диких животных. Их приплод также мог быть освобожден от учета. И этим браконьерство перешло бы в разряд воспоминаний.

Началось с того, что почтенные селяне пригласили егерей в гости на свое угощение. Здесь все егеря Лосиного острова были перепоены и тем самым на значительное время отстранены от несения охранной службы.

Между тем, оставив егерей пировать среди баб и стариков, сильное мужское население Острова на рассвете с арканами, веревками, повозками выехало на специально для этого дела у опушки леса оборудованный круг. Этот загон был заранее устроен вбитыми в землю толстыми бревнами.

Когда загонщики, окружив становку лосей тесным кольцом, с гиканьем и грохотом начали свою операцию по отлову, из чащи метнулось тысячеголовое стадо. Шумом, холостыми выстрелами сотни людей гнали лосей по спланированному «коридору». Огромная масса четвероногих прорвала кольцо загона и ушла в сторону. Но большому числу животных досталась участь попасть в западню — в круг. Здесь с нелегкими усилиями мужики накидывали на них веревки, тащили из круга, надевали на ноги несчастным конские путы из железа. Потом их валили в сани и везли в селения. Только перевозка лосей заняла несколько дней.

Тех животных, которым в борьбе перебили ноги, здесь же, в лесу, зарезали. В дальнейшем их мясо пошло на продажу.

В этом мероприятии была одна беда: ловцы не рассчитали, что лоси не смогут жить в хлеву вместе с домашними животными. Впущенные в хлев дикари покалечили немало коров, телят и овец. Пока строили новые звериные жилища, заарканенные лоси лежали в коровьих хлевах.

И вдруг — кто бы мог после всего на такое рассчитывать? — лоси очень быстро стали приручаться. В хозяйствах начали рождаться маленькие лосята. Через год они уже гуляли на крестьянских выгонах вместе с прочим скотом. Впрочем, лосиных маток хозяева на выгон не выпускали: они боялись, что матки сами уйдут на волю в леса да и уведут с собой лосят, уже вполне домашних. А если же лосих по весне все-таки пускали на молодую травку, то им связывали ноги.

Мужики теперь жили со своим хозяйством в открытую, не прятались от Эгера и другого начальства. Они имели в достаточном количестве и без проблем мясо, шерсть, шкуры. Бабы вязали теплые чулки и свитеры, чем прославили всю Ростокинскую волость. Их мужья за хорошие деньги поставляли мясной товар в Москву…

Но удача длилась недолго. Местное райское благополучие было нарушено действиями все того же Эгера. Он проведал о крестьянской массовке в лесу, загоне и последующем приручении лосиного стада. Несмотря на давность события, он приказал обойти все дворы, собрать лосей и выпустить животных на волю в Лосиноостровский лес. Что и было сделано его помощниками. После чего был усилен надзор за лесом.

Взрослых особей решение немца наверняка обрадовало. Они охотно ушли жить на лесные просторы. Вместе с ними очутились под открытым небом в первобытной стихии своих предков прирученные людьми лосята. Не приспособленные с рождения к жизни на воле, они еще долго прибегали из Острова в селения и терлись мордами об ограды тех дворов, где прежде стояли. Просили хлеба…

Вот почему по сей день жители северо-восточной части Москвы иногда наблюдают, уже, правда, среди бетонных домов, случаем забежавшего сюда лося. Помню, как в 1975 году я с трехлетней своей дочкой рано утром увидела у школьного двора на нашей улице Широкой резвого лосенка.

«Какая странная лошадка», — сказала мне Женя.

«Какой странный крестьянский опыт», — подумала я о том экспериментаторе-самородке Антоне Королеве.

Беспризорные Каштанки

На вопрос «Какое из животных наиболее близко человеку?» — девяносто девять из ста опрашиваемых ответит: «Собака».

Вряд ли найдется человек, в детстве не мечтавший иметь собаку. Или такой, чье сердце не переживало за Му-Му и потерянную Каштанку. Как оно радовалось за цирковую артистку при возвращении ее к хозяину!

Бездомность для собаки — беда. И для нее, и для всего человеческого общества. Москва как крупный город всегда имела проблемы с городскими животными.

В далекие времена, когда столичная река Неглинная, протекая свободно, отражала в себе стены Кремля и открытое небо, ее берега были приспособлены… под городское кладбище для собак и кошек.

Мало известно, что в старой Москве, отдавая должное преданной собачьей службе, поставили несколько памятников этим охранникам. Так, вход в Александринский дворец (рядом с Нескучным садом) караулили два каменных изваяния с сильными лапами и зубастыми пастями. Раньше, до постройки этого дворца, они стояли «при службе» у Пресненских прудов. В студенецкой Школе садоводства также находился памятник собаке. Был такой страж и при Петровском дворце на Санкт-Петербургском шоссе.

Ни каменные, ни домашние ухоженные животные не вызывали никакого беспокойства у населения. Однако верное человеку животное вдруг может стать врагом, даже — убийцей.

Укус бешеной собаки смертелен, а определить бешенство в самом начале болезни очень трудно, так как оно почти незаметно. Поэтому в старые времена с целью предохранения населения от такой опасности через газеты и журналы сообщались признаки бешенства животных и методы борьбы с бедой. В одной такой статье писали:

«Собаки приходят в бешенство чаще летом, во время жары, редко — зимою. Первыми признаками являются тоска, ворчание без причины, прятание в угол, отказ от пищи и питья. Правда, те же признаки сопровождают и другие болезни. Дня через два-три признаки эти усиливаются. Собака может убежать без цели. Бег ее становится неуверенным и торопливым. Она поджимает хвост, шерсть торчит кверху, глаза мутные, неподвижные, голова наклоняется, высовывается язык, и пасть покрывается пенистой слюною. Собака не узнает хозяина, омрачается, может, несмотря на природную водобоязнь, броситься в реку и переплыть ее. В старину был способ возможного спасения от укуса бешеной собакой. Рану следовало немедленно обмыть водою и выдавить из нее кровь с разных сторон. Лучше рану промывать теплой водой с солью, с мылом или с известью. Делать это надо не менее десяти минут. Потом рану прижигали раскаленным железом или вытравливали другим сильным средством. Если все проделать быстро, то можно как-то спастись».

Массу проблем имел город с бездомными и бродячими собаками. Вопрос об устранении опасности с давних пор озадачивал московские власти. В некоторых местностях при наступлении темноты жителям было небезопасно ходить.

Раньше ловля и истребление собак поручались фонарщикам и пожарным служителям, состоявшим в распоряжении московского обер-полицеймейстера.

В 1863 году, гласным Карлом Ивановичем Феррейном, видимо, по праву главного аптекаря города, в Московской думе впервые был поднят вопрос об опасности, исходившей от разного рода собак. Он предложил для искоренения зла ввести налог на собак и обязать хозяев надевать на животных намордники.

В следующем году московский генерал-губернатор Офросимов обратил внимание думы на «повторяющиеся в столице несчастные случаи укушения пешеходов бегающими по улицам собаками» и предложил на примере городов Риги и Митавы обложить хозяев собак особым сбором. В результате работы Комиссии о пользах и нуждах общественных летом 1866 года думе был представлен доклад об установлении налога на собак и истреблении полицией собак бродячих, не обложенных этим налогом.

Заседание от 25 января 1868 года одобрило почин по упорядочению санитарного состояния московских улиц. Но сколько лет прошло! По содействию со стороны думы полиция вошла во взаимодействие с Обществом покровительства животным, и лишь в июле — августе 1884 года ходатайствовала, чтобы управа отпустила для этого обществу определенную денежную сумму.

Правление Общества покровительства животным предложило взять целиком на себя ловлю безнадзорно бегавших по Москве собак, а также запретить каким-либо другим агентам или живодерам эту ловлю. Агенты общества для такой работы должны были иметь на своей одежде особые значки.

Ловле (которой содействовала городская полиция) подлежали все бегавшие по Москве собаки, при которых не было хозяев или провожатых. Каждый владелец имел право получить собаку обратно, оплатив Обществу покровительства животным расходы за поимку, содержание, корм и прочее пособие собакам (но не более 25 копеек в сутки за животное).

Если собака не забиралась в течение пяти дней, то она признавалась бродячей. «Каштанки» систематически осматривались ветеринаром. Если собаку определяли на уничтожение, то ее умерщвляли моментально и безболезненным способом. Но такие случаи убиения были редки.

Предполагалось, что управа будет субсидировать это дело до тех пор, пока оно не станет покрывать свои расходы и приносить доход.

Для удобства и облегчения встречи животного и потерявшего его владельца Общество покровительства животным организовало «оплачиваемый абонемент», за который владельцу на дом доставлялась пойманная агентом собака. Абоненту выдавался для подвески к ошейнику собаки зарегистрированный медный значок общества. Общество также занималось продажей удобных, прочных и недорогих ошейников.

Ко всему прочему уполномоченный член общества П. А. Евреинов, во исполнение задуманного, выхлопотал в городе на дворе полицейского серпуховского частного дома место для следующих помещений: 2 сараев (с устройством в них 126 клеток для собак), конюшни, хозяйственного сарая, квартиры для служащих и смотрителя с конторою. Помещения были обнесены деревянным забором с воротами и калиткой. Затраты на все работы составили 900 рублей. На приобретение лошади, сбруи, фургона, принадлежностей для поимки собак, посуды для их корма, мебели для конторы, на содержание служащих, на корма и прочие расходы из отпущенных думою 3000 рублей было потрачено 2680 рублей, а 320 — выплачены фельдшерам за оплату квартир.

По смете расходов (на жалованье персоналу, на корм собакам, фураж лошади, ее ковку, на отопление и освещение помещений, на солому для подстилки лошади и собакам, на ремонт и прочее) требовалось в год 4500 рублей. Поэтому правление Общества покровительства животным просило в течение 10 лет иметь гарантированное выделение ему управой этой суммы. Оно также просило о прирезке к собачьему двору огорода — участка земли вдоль улицы Шаболовки. В планах общества была и организация городской лечебницы для всех домашних животных.

За первые пять месяцев своей работы обществом было поймано 300 собак. И хотя эта цифра была небольшая, но в приблизительном переводе ее на количество людей, спасенных от укусов бешеных собак, она не показалась бы маленькой и в наше время.

Так хорошо начатое дело по непонятным причинам вдруг прекратилось.

В 1886 году частые случаи укусов людей бешеными животными обратили на себя внимание Медицинского совета Министерства внутренних дел. Совет установил законодательным порядком следующие меры:

«1. Истребление не принадлежащих хозяевам бродячих собак и кошек. 2. Издание обязательных постановлений о невыпуске на улицы собак без намордников, не лишающих их, однако, возможности пить. 3. Введение поголовного сбора с владельцев собак на содержание наблюдательного за истреблением бродячих собак и кошек персонала, причем налог этот мог бы в городах, где содержание собак составляет одну прихоть, быть большего размера, чем в деревнях (где действительно встречается надобность в собаках)».

Предлагалось владельцев собак, охваченных сбором, снабжать металлическими значками для обязательного прикрепления их к ошейникам животных. Собаки, лишенные этого значка, признавались бродячими.

В доказательство справедливости таких мер городская управа указывала на то, что в Берлине по истечении шести лет со времени введения налога на собак число собак в городе уменьшилось на 42 %, а в Варшаве за год произошло их сокращение на 30 %.

Управа считала, что забота об ограждении жителей от собак должна быть возложена не на полицию, имевшую и без того много обязанностей, а на особо организованный при управе персонал. На самом же деле в Москве исполнение добрых затей долго оставалось по большей части только в проектах. Укушения собаками продолжались, несмотря на то что дума выделяла значительные средства одному частному коммерсанту, взявшемуся за это дело.

К слову, в начале апреля 1892 года газеты сообщили москвичам, что укусу собственной собакой подвергся известный художник В. В. Верещагин:

«До того у собаки можно было заметить некоторые странные проявления в привычках и поведении. Художник поэтому срочно после укушения обратился в хирургическую клинику Московского университета. Там пострадавшему удалили часть икры для устранения проникновения возможного яда бешенства, чтобы таковой действительно не проник в организм Верещагина… Через несколько дней его отправили из этой клиники в Александровскую больницу для предохранительной прививки яда бешенства „по методу Пастера“, так как укусившая его собака оказалась бешеной».

Результат инцидента мог быть весьма печальным. Смерть настигла бы баталиста не в море в 1904 году, а двенадцатью годами ранее — на суше…

Гласный С. В. Пучков потребовал, чтобы дума принимала непосредственное участие в лечении укушенных городских обывателей. Думская комиссия решила: в борьбе против бешенства возможна лишь помощь через собираемый налог с владельцев собак.

В подготовленной исторической справке сообщалось, что налог на собак встречался еще в XVIII веке в Германии и в Швейцарии, а в 1796 году он был введен для всей Англии. С 1829 года этот налог системно вводился по всем государствам Германии. Во Франции налог существовал с 1856 года, в 1865-м он начал вводиться в общинах Италии, с 1887-го — в Австрии. В России первыми были Рига и Митава (1863), затем следовали: Варшава (1865), Житомир (1889), Пермь (1871), Омск, Томск и Киев (1894). В большинстве этих городов укусы собаками или вовсе прекратились, или были сведены к минимуму.

В европейских странах половина сборов от налога за содержание частными лицами при домах собак поступала в казну, а другая — в попечительства о бедных. Сборы полностью окупали затраты города на отлов бродячих собак, на пособия укушенным людям.

В Москве налог с хозяев собак ввели с 1895 года. Он имел четыре градации, в зависимости от назначения собаки и расположения домовладения (в центре или на окраине). Заведующие домами и дворники обязаны быть немедленно сообщать о пришлых собаках в полицию. Крестьянам при въезде в Москву запрещалось иметь при себе собак, не привязанных к возам. Была введена также и система штрафов за нарушения закона. Владельцам собак разрешалось водить их по Москве лишь в ошейниках и на привязи.

Польза от проведенных мер была очевидна. Местный отдел Общества покровительства животным для предупреждения бешенства собак решил установить для них специальные водопои во всех частях Москвы.

Часть III РАБОТА МОСТНИКОВ ТРАНСПОРТ

Набережные

Часть дороги, проходящей через водную гладь, называется мостом. Мосты строились с древних времен. Они имели различные конструкции; были простые или замечательные. Обыкновенные и красивые, иногда даже помпезные. Наиболее выдающимся давали наименования, но большинство из них так и осталось безымянными.

Многие не знают ни истории создания столичных переправ, ни, за редким исключением, их имен. Объясняется это тем обстоятельством, что большинство карт и путеводителей по Москве не содержат всех этих топонимов. Разыскать же в библиотеке подходящую литературу крайне затруднительно. Нет возможности беспрепятственно поработать в архиве, где в изданиях дореволюционной городской управы можно обнаружить перечисление 27 столичных мостов, существовавших к началу ХХ века.

Через Москву-реку мостов тогда было семь: Бородинский, Большой Каменный, Большой Краснохолмский, Крымский, Москворецкий, Новоспасский, Большой Устьинский.

Через Яузу четырнадцать: Богородский, Высоко-Яузский, Госпитальный, Дворцовый, Костомаровский, Матросский, Малый Устьинский, Островский, Покровский, Полуярославский, Пешеходный (в Лефортове), Салтыковский, Тессинский, Яузский.

Через Водоотводный канал шесть: Малый Каменный, Комиссариатский, Малый Краснохолмский, Чугунный, Шлюзовой (пешеходный), Временный.

Самый первый из московских каменных мостов не вошел в этот перечень, так как был перекинут через небольшую речку Неглинную у Троицкой башни Кремля. По нему, уже, правда, перестроенному, кирпичному, экскурсанты входят на территорию самой заповедной части столицы.

Вторым каменным мостом в Москве стал Большой Каменный мост, называвшийся в старину также и Всехсвятским. Он был открыт в 1692 году и имел до перестройки направление на улицу Ленивку. По нему в 1696 году Петр I торжественно въезжал в столицу после Азовского похода. У начала моста специально для этого случая построили Триумфальные ворота, ставшие первым подобным сооружением в Москве.

До перехода в 1867 году речных сооружений в ведение города, они находились под управлением округа Министерства путей сообщения. Были укреплены некоторые набережные, построены подпорные стенки Кремлевской, Москворецкой, Софийской, Раушской набережных. Такие стены возвышались над «городским нулем» уровня воды на высоту от 3,5 до 3,75 сажени. Они были построены из бутовой кладки на сваях и облицованы песчаником.

На средства города в 1874 году произвели ремонт Москворецкой набережной и укрепили Пречистенскую набережную, на что было потрачено 65 тыс. рублей.

В 1877 году, незадолго до окончания постройки храма Христа Спасителя, начались трехлетние работы по сооружению набережной возле храма. Она сооружалась по проекту инженера Левачева, в длину имела 246 сажен, подпорные стены были толщиной внизу 2 сажени, а вверху — 1,5 сажени. Их облицевали гранитом и песчаником. Тротуар набережной подняли до уровня самых высоких весенних паводков. В целом такое сооружение набережной обошлось в 531 390 рублей. Одновременно с набережной городские власти устроили и террасы вокруг храма, на что потратили 473 308 рублей.

В 1879 году была отремонтирована часть Кремлевской набережной на протяжении 150 сажен. Летом 1908 года, после страшного наводнения в Москве, эта набережная на протяжении 42 сажен дала сдвиг в своей средней части, который доходил до 0,31 сажени, на ремонт чего в 1911 году было отпущено 50 тыс. рублей.

В 1912 году общее протяжение всех московских набережных составляло около 14,5 версты.

До 1829 года, когда началась постройка Москворецкого моста на каменных опорах, Большой Каменный был единственным постоянным мостом, а остальные строились как сезонные из дерева и разбирались во время половодья.

Москворецкий мост в 1871 году после пожара, от которого сгорела вся его верхняя деревянная конструкция, был перестроен на старых каменных опорах.

В 1868 году построили старый Дорогомиловский мост, в 1872 году — Краснохолмский, в 1873 году — Крымский.

В 1883 году вошел в строй постоянный Большой Устьинский мост, вместо прежнего разборного, находившегося чуть выше по реке, до устья Яузы. Из материала последнего в том же году был выстроен разборный Новоспасский мост, впоследствии замененный на постоянный.

Каждый разборный мост мог служить для передвижения по нему обыкновенно восемь месяцев в году, так как остальные четыре месяца уходили на его разборку и сборку, на пропуск весенней воды, ледохода и больших паводков.

Лишь в 1902 году было решено заменить Новоспасский мост на постоянный. Был сделан проект, по которому стоимость такого переустройства составила 800 тыс. рублей. Но в то время средств в казне не нашлось, и постройка нового Новоспасского моста была начата лишь в 1910 году. Ее закончили в 1912 году.

В 1911 году были начаты работы по сооружению железного на двух каменных устоях — Малого Краснохолмского моста, вместо устаревшего свайного. В середине 1912 года мост был готов. Он в целом стоил около 1500 тыс. рублей, но в эту сумму вошли 500 тыс. рублей от Общества Рязанско-Уральской железной дороги.

В том же 1912 году на месте старого, закрытого из-за ветхости и ненадежности деревянного был выстроен каменный Богородский мост через Яузу, на что Городской думой было ассигновано 54 тыс. рублей.

В старину проезжую часть на мостах настилали деревом. Но в 1870-х годах в Москве был проведен эксперимент по определению удобства и долговечности применения различных типов мостовых. Он проходил на очень напряженной по частоте движения Тверской улице. Предпочтение получила деревянная торцовая мостовая, которая впервые в Москве была применена в 1877 году на Чугунном мосту (Санкт-Петербург еще в начале XIX века активно использовал это дорожное покрытие). Ежегодный ремонт обыкновенного настила стоил дорого, а практика применения торцов на Чугунном мосту дала хорошие результаты. И хотя московские улицы настилались другими материалами, все столичные мосты в дальнейшем еще долго имели торцовую мостовую.

Четыре основательных и красивых моста, возведенных в начале ХХ века для Окружной железной дороги через Москву-реку, эксплуатировались недостаточно напряженно как железнодорожниками, так пешими и конными обывателями (первоначальные названия этих мостов: Алексеевский, Сергиевский, имени императора Николая II, Дорогомиловский).

На мосту имени наследника Алексея Николаевича был поставлен бюст его отца — Николая II (проект моста подготовил профессор Белелюбский).

На 33-й версте Окружной железной дороги по проекту профессора Л. Д. Проскурякова построили Сергиевский мост. Его назвали в честь московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича Романова, убитого террористом И. П. Каляевым в Кремле. С этим мостом произошли интересные метаморфозы.

Во-первых, он по местной топонимике получил другое наименование — Андреевский мост. А во-вторых, он уже в наши годы буквально поплыл по Москве-реке вниз по течению на глазах изумленной публики.

Красная площадь

Аналогично, но чуть позже поступили и с Николаевским мостом. Только в этом случае, передвижение происходило против течения реки. Этим руководили крупные специалисты-инженеры. Теперь эти мосты установлены в новых районах. После соответствующих технических и архитектурных доработок они стали активно служить на благо москвичам.

Руками мостников

С IX века постройка городских укреплений входила в планы правителей Русского государства. Именно в это время новгородцы славились плотницким мастерством, а псковичи приобрели широкую известность как каменщики. Правда, укрепление городов производилось еще очень неискусно, но уже в войске Ярослава можно было впервые встретить особое сословие военных строителей под наименованиями городников, мостников и парочных мастеров.

Городниками называли строителей городов и крепостей, оборонных сооружений, мостниками — строителей переправ и мостов, а парочными мастерами — людей, способных устраивать различного рода машины, необходимые для осады крепостей и полезные в полевых военных действиях.

В свое время Петр I стал наводить порядок в строительстве Москвы. Указом от 19 января 1718 года он повелел перестраивать дома в Москве так, чтобы они были не во дворах, а выходили на улицу в одну линию, чтобы были видны и к ним был удобный подход. Особенно это было важно при пожарах. Заметить начало бедствия в удаленных от дороги строениях и вовремя предотвратить его было затруднительно. Подобраться к домам, стоящим внутри дворов, тушившие огонь часто физически не могли. Царь в том же указе велел перед домами делать мостовые за счет их владельцев.

До Петра об искусстве мостников можно было судить по тому, как при Владимире Мономахе в 1115 году был устроен мост через широкий Днепр, а при Дмитрии Донском, во время осады Твери, построили два моста через Волгу. Князем Дмитрием Ивановичем в войне с татарами (в сентябре 1380 года) были наведены и мосты для переправы через Дон.

Помимо того, Новгородские летописи упоминали о многих разборных мостах в Новгороде и о мосте через реку Волхов.

С XIII по XVI столетие как башни, так и городские стены устраивались из известковой плиты, тесаного камня, тяжеловесного кирпича и булыжника, с мостами через оборонительные рвы и с тайниками, то есть выходами на реку или в поле. В Москве только на рвах вокруг Кремлевской стены существовали каменные мосты. Все остальные здесь были деревянные, постоянные или плавучие — «живые».

Описаний или каких-либо сведений о состоянии столичных набережных до XVI–XVII веков нет. Но из сохранивашихся старинных изображений Кремля из-за Москвы-реки можно видеть, что никаких набережных, в современном смысле этого слова, в городе не было.

Не только в столице, но и во всей остальной России реки долго текли лишь в своих естественных берегах. Побережья ничем не отделывались и после разлива представляли собой сплошные болота. Для переезда через реку сама природа предоставляла людям броды. Иногда горожане к «живым мостам» подводили деревянные мосты через трясину и грязь, скапливавшуюся на берегах.

В провинции «мостовые» дела обстояли и того хуже. Приведу любопытный пример о строительстве моста двумя землевладельцами. Этот казус остался в истории по той причине, что был отражен в сохранившихся делах одного из губернских судов.

Двум помещикам по распоряжению местных властей необходимо было построить на своих землях мост через речку и подвести к нему участки дороги. Что же сделали эти почтенные господа?

Будучи в ссоре, без согласования или из-за упрямства, каждый выполнил полученное распоряжение по собственному усмотрению, но исправно — ровно половину работ. Участки дороги на разных берегах были подведены хозяевами вполне добротно и тщательно. Удивление произвел тот факт, что половинки того моста отстояли друг от друга на значительном расстоянии, чуть ли не на версту…

Что касается столичного прибрежного мощения, то об устройстве набережных в Москве серьезно задумались лишь в конце ХVIII века.

В 1780-х годах была устроена набережная по реке Неглинной от Трубной площади до Театрального проезда. Ее выложили камнем и обнесли железной решеткой.

От частных построек в 1790-х годах был освобожден берег реки Москвы от Кремля до современного Большого Устьинского моста. Тогда берега реки были облицованы деревянными щитами, подняты надсыпкой земли, была устроена Москворецкая набережная. В начале XIX столетия деревянная облицовка реки была заменена белокаменной, а за Большим Каменным и Большим Устьинским мостами — дикарной. Также были устроены съезды в реку для водовозов и купавшихся москвичей, а по гребню облицовки сделали чугунную ограду, отлитую на Выксунских заводах.

В конце XVIII — начале XIX века Водоотводный канал и реку Яузу облицевали дикарным камнем.

Белый город для соединения с Кремлем и Китай-городом имел в эти годы через реку Неглинную и ее ответвления деревянный Боровицкий мост и каменные: Воскресенский, Троицкий, Никольский, Ильинский и Варварский. В добавок к ним через вновь сооруженный канал — каменный Кузнецкий мост.

Последний, уже забытый в Москве как мост — Кузнецкий составлял в своей длине целую улицу с участками: от Петровки до реки Неглинной — 31,5 метра, от Неглинной к Рождественке — 46,2 метра и через Неглинную, запруженную в этом месте, — 31,5 метра. По старым меркам это составляло 74 сажени. Ширина моста колебалась в разных участках от 10,5 до 12,6 метра. Кузнецкий мост именно как мост был уничтожен в 1820-х годах, когда Неглинную заключили в трубу.

Каменный материал со старой набережной у Кузнецкого моста можно и сейчас лицезреть в Москве. При перестройке берегов Неглинной он был перевезен на Красную площадь. Им укрепили основание храма Василия Блаженного и выложили парапет вокруг этого собора.

Из 37 имевшихся в Москве до Октябрьской революции набережных общей площадью 681848,5 квадратных метра и длиной 31090,5 метра, самым лучшим и комфортным местом для прогулок москвичей и гостей древней столицы являлась часть Москворецкой набережной под Кремлем. Здесь был разбит Романовский сквер.

Мостовые

Улицы и дороги Москвы всегда имели нарекания от обывателей. В старину, обыкновенно, они были грязны, ухабисты, пыльны летом и похожи на катки зимой. Мостились деревом лишь центральные линии дорог, по которым проезжали извозчики, а по грязи ходили пешеходы. Если в одной части города вспыхивал пожар, то горела и эта мостовая, перенося огонь на противоположную сторону улицы. Дороги связывали и объединяли город в единое целое. Уход за ними был заботой обо всем городском населении.

В 1899 году в Московской городской управе при Мостовой комиссии была образована особая подкомиссия с целью определения наиболее пригодного для Москвы типа строительства мостовых.

Драгомиловский (Дорогомиловский) мост

С интересным докладом в этой подкомиссии выступил инженер М. П. Щекотов. Он ознакомил слушателей с подробным описанием мостовых в главных городах Западной Европы. Подкомиссия решила сравнить усовершенствованные типы мостовых с точки зрения их соответствия различным условиям: санитарным, техническим и экономическим. Было обращено особое внимание и на степень непроницаемости мостовых для воды, пылеобразования на них, удобства содержания в чистоте, бесшумности при движении транспорта, ровности, мягкости, упругости поверхности. В техническом отношении: легкость для тяги, скольжение по мостовым в дождь и гололедицу, опасность при падении, а также удобство ремонта; в экономическом отношении: стоимость устройства настила, содержания и продолжительности службы постройки.

Все мостовые сводились к следующим типам: булыжная простая и двойная, брусчатая на песке и на бетоне, прессованного и чистого асфальта, деревянная на бетоне, шоссе, асфальтовая брусками, из пробкового асфальта, смешанная (из каменных плит с колеями для колес экипажей), кирпичная, резиновая и металлическая.

Булыжные мостовые и шоссе подкомиссией были определены совершенно непригодными для Москвы. Смешанные мостовые сочли скоропортящимися, стесняющими экипажи при езде, к тому же в них быстро образовывались ямы и выбоины. Лишь некоторые типы покрытий соответствовали нашим климатическим условиям.

После долгих дебатов, оценок, предложений в конце концов для злагоглавой были признаны наиболее пригодными деревянные мостовые с применением их на тех дорогах, где не было больших уклонов. В других же местах — брусчатка на бетоне.

Кстати, первый тип в то время преобладал в Париже, а второй — в Берлине. Эти города, прошедшие в истории мощений разные стадии, имевшие свой накопленный опыт, стали примером для подражания в близкой им по климату Москве.

Мост к памятнику царю

В мае 1901 года газета «Московский листок» писала, что академик скульптор А. М. Опекушин, известный по работе над памятником А. С. Пушкину, «препроводил в Москву исполненную им и отлитую из гипса большую модель памятника императору Александру III, которая теперь и доставлена на место сооружения памятника в сквер храма Христа Спасителя. Модель представляет пьедестал и на нем фигуру государя в полном коронационном облачении. Края порфиры с одной стороны свешиваются на пьедестал и красиво драпируют его».

Чтобы соорудить памятник царю, была открыта подписка. И со всех концов России стали поступать добровольные пожертвования.

Бородинский мост и Брянский вокзал

К сооружению памятника императору в сквере около храма Христа Спасителя приступили в том же году. Намечалось закончить работы через три года. Газеты сообщали: «Сквер у храма выходит на набережную Москвы-реки и заканчивается здесь обрывом, обделанным каменной стеной. Так как эта стена может загораживать вид на памятник с набережной, ее планируется снять и весь подход к реке обработать в форме одна над другой возвышающихся террас и на последней из них, на самой высокой, поместить памятник». Эти террасы намечалось связать между собой широкими красивыми лестницами так, чтобы с набережной был открыт вход к монументу, который был бы в центре всех этих сооружений при соборе.

В 1901 году предполагалось, что при входе с набережной на лестницу будет установлена мраморная доска с надписью к памятнику (на самом монументе никаких надписей быть не должно). Также здесь хотели поставить двух мраморных ангелов с пальмовыми ветвями, гармонирующими со статуей царю-миротворцу и осеняющими вход непосредственно к самому монументу.

Николаю II понравилась задумка таким образом увековечить в древней столице память о его отце.

В те же годы планировалось привести в благоустроенный вид противоположный берег реки — Берсеневскую набережную. А напротив памятника, прямой линией к нему — провести новую улицу от этой набережной к Болотной набережной, что тянулась вдоль Обводного канала от самой стрелки острова. В грандиозном проекте добавлялось еще о плане «со временем — соорудить в этом месте новый мост через Москву-реку».

При выборе места для памятника Александру III обращалось внимание на то, чтобы будущее творение Опекушина было видно из Кремлевского дворца. Чтобы государь, живя в Москве, в любой момент мог остановить свой взор на знакомых и дорогих с детства чертах.

Скульптор Опекушин выхлопотал специальный допуск в Кремлевские палаты, чтобы сделать точную копию с трона царя Михаилa Фeдорoвича. На такой трон он и усадил статую императора.

Спустя десятилетие, ранним утром 30 мая 1912 года, на торжественное событие открытия памятника вереницами стал стекаться народ на Берсеневскую набережную и на ближайшие улицы по пути проезда царя из Кремля к собору.

Люди заполонили сквер перед храмом, Большой Каменный мост, всю противоположную, за рекой, Берсеневскую набережную. Многие из москвичей наблюдали за событием с крыш окрестных домов…

Где нынче памятник?

Время быстротечно, а порядки изменчивы. Всего через шесть лет эта замечательная работа А. М. Опекушина была в одночасье варварски уничтожена.

Мостовщики за работой

Что же касается проекта 1901 года об устройстве моста от храма к Берсеневской набережной, то к нему уже в советское время неоднократно приходилось обращаться популярным тогда московским архитекторам.

Например, по плану «Новой Москвы» академика А. В. Щусева предполагалась постройка двух новых мостов через Москву-реку и через Водоотводный канал у фабрики «Красный Октябрь» (принадлежавшей в прошлом Эйнему и Хойсу).

Тогда мост Москве был крайне необходим. И вот почему.

Москвичи знают о заповедном и уже давно перешедшем в разряд милых воспоминаний трамвайном кольце «Аннушке». Наиболее дотошные из горожан не раз удивлялись: «Почему же все-таки кольцо, а не полукольцо или подкова?» Многим современным пассажирам неизвестно, что трамваи, пройдя чередой все бульвары от Яузского к Пречистенскому, прямиком следовали вдоль Москвы-реки. Линия круга популярного маршрута проходила и замыкалась на набережной под Кремлевскими стенами.

Архитектор Щусев предполагал освободить от трамваев это одно из лучших мест Москвы для пеших прогулок: ведь вокруг Кремля было разбито большое кольцо кремлевских садов с пышной растительностью. Здесь стояли скамейки для отдыха, работали штатные благоустроители и сторожа. Помнит ли кто-нибудь из москвичей то время, когда сквер вдоль набережной имел собственное наименование — Романовский?

Так вот, именно по новым двум мостам должна была произойти переброска трамвайного кольца «А» в Замоскворечье. Этот район к тому времени был густо заселен. Он требовал удобного сообщения с городом.

Трамвайные пути вдоль Романовского сквера были демонтированы, круг разорвался.

Бородинский мост

«Чуден Днепр при тихой погоде», — писал Н. В. Гоголь.

А восхищаясь красотой нашей городской красавицы, можно сказать: «Прекрасна Москва-река своими мостами в любое время года».

Одним из лучших ее украшений является Бородинский мост.

В книге географа-москвоведа академика Ю. К. Ефремова «Имена московских улиц» можно прочесть, что этот мост сооружен в 1912 году «в районе Дорогомиловской излучины, соединяет Смоленскую и Б. Дорогомиловскую улицы», что в 1952 году его реконструировали с сохранением прежнего архитектурного облика, а «до 1912 года здесь был деревянный Дорогомиловский мост». Последняя информация — неверная, в чем можно убедиться из подшивок газет тех лет и в отчетных материалах городской управы.

Название старого Дорогомиловского моста еще в 1847 году, к 35-летию Бородинской битвы, было изменено на Бородинский.

О старом деревянном Бородинском (Дорогомиловском) мосте можно сказать, что его начали перестраивать в каменный лишь в июле 1867 года (по проекту Рерберга и Кенига). Освящение и открытие прошло 17 марта 1868 года.

Мост эксплуатировался с большими нагрузками и очень скоро «состарился». В 1909 году его решили заменить на новый каменный и притом сделать из него достойный памятник Отечественной войнe 1812 года.

Считается, что в конкурсе проектов на лучшее сооружение этого моста победил Роман Иванович Клейн.

Однако дело выглядело несколько иным образом. Во-первых, из небытия хочется возродить имя Владимира Константиновича Шпейера (1846–1915). Над проектами многих московских мостов он работал лично. И именно он активно подготавливал проведение конкурса на лучший проект Бородинского моста.

В условия объявленного в 1910 году конкурса входило указание, чтобы стиль и украшения сооружения соответствовали поставленной мемориальной задаче, чтобы мост был шириной 12 сажен и стоил до 900 тыс. рублей. В результате из представленных проектов были премированы пять. В том состязании архитекторов первое место было присуждено профессору В. А. Покровскому.

У Покровского мост был четырехпролетным, в стиле старинного Московского Кремля с воротами и двумя «Кутафьями» при въезде на него из Дорогомилова, с часовенкой посреди моста и «Кремлевской башней» у его окончания. Проектировщик получил главную премию.

Но из-за дороговизны сооружения этот чудесный проект не был осуществлен, а реальное строительство поручили Клейну, который построил совсем другой мост, уже в три пролета.

Опоры арочного моста Клейна были заложены на свайном основании, по которому устроили бетонный ростверк, затем были выведены быки и устои из бутовой кладки на цементе, их облицовали серым финляндским гранитом.

Со стороны Дорогомилова въезд на мост Клейна, в стиле ампир, украшался двумя монументальными обелисками, а со стороны города — двумя полукруглыми колоннадами из простых дорических колонн, с бронзовой арматурой. Обелиски имели четыре бронзовых рельефа и наверху — орлов, поддерживавших гирлянды лавров. Береговые сооружения обоих въездов устраивались в виде тяжелых бастионов. Все каменные части моста были сделаны из серого финляндского гранита.

Хотя затраты на Бородинский мост предполагалось ограничить почти миллионом рублей, они в общей сумме составили 1 461 233 рубля.

С 9 часов утра до 12 часов дня 25 августа 1912 года прошел тщательный осмотр объекта особой технической комиссией при московском градоначальнике.

Для определения прочности мост испытывали на сильнейшую нагрузку: над одним из его пролетов поставили восемь трамвайных вагонов, до отказа набитых металлическими болванками. Пролет прогнулся на 9 миллиметров — при инженерном допуске 15 миллиметров.

Лишь после этого во второй половине дня состоялось освящение построенного моста. На нем кроме почетных гостей присутствовали городской инженер, глава строительных рабочих М. П. Щекотов и, конечно, академик архитектуры Р. И. Клейн. Все гости проехали по мосту на трамвае. Однако к юбилейной дате мост полностью еще не был готов: не были установлены перила, не закончено сооружение колоннад, не уложен шашечный настил. Ездить и ходить по мосту было нельзя. По нему было открыто лишь передвижение трамваев. Окончательную отделку Бородинского моста предстояло закончить лишь в 1913 году.

Любопытна газетная информация, предшествовавшая сему действию: «В виду заканчивающейся постройки Бородинского моста и предстоящего 25 августа открытия движения по нему управа решила продать временный Дорогомиловский мост, построенный параллельно сооруженному, с торгов. Торги назначены на 24 августа». Вослед этой дате о результате торгов, о том, кому достался мост, в газете никаких сообщений нет. Зато уже поздней осенью, 8 ноября, журналисты написали о двух несчастных случаях на этом временном Дорогомиловском мосту.

В первом из них произошло следующее.

По разбираемому мосту проходил крестьянин 53 лет Василий Кузьмин (то есть Кузьмич, по отцу) Завражнев. На середине моста он вдруг провалился, наступив на ветхие доски. Немолодой Василий стремглав полетел в воду, но, на счастье, зацепился одеждой за крепкий гвоздь и повис над рекой. Падение крестьянина было замечено другими проходившими по мосту людьми. Первыми на помощь поспешили городовой Бакатов и матрос местной спасательной станции Крупочкин. Они помогли Завражневу спастись от неминуемой смерти.

Прошло несколько дней, и — новое происшествие с другим крестьянином на том же месте.

В два часа дня Егор Федоров Белов, принимавший участие в разборке моста, во время работы упал с большой высоты этого сооружения на лед Москвы-реки. Он тяжело расшибся: получил сотрясение мозга и трещину черепа.

Спасать Белова бросилась группа рабочих и матрос спасательной службы, все тот же Крупочкин. Когда пострадавшего стали переносить со льда на берег, внезапно рабочие, вместе с опытным матросом, попав на тонкий слой этого осеннего льда, провалились в воду. А один из них, крестьянин Петр Васильев Волков, попал на глубокое место и стал тонуть.

В целом дело ограничилось массовым купанием и закончилось для всех его участников благополучно. Лишь рабочего Белова отправили в 1-ю Градскую больницу.

К давним историям с этим мостом можно отнести еще одно малоизвестное обстоятельство: к 110-летию битвы с французами президиум Хамовнического райсовета в 1922 году просил президиум Моссовета утвердить переименование некоторых московских топонимов, в том числе и Бородинского моста. Ему определялось название — «Баррикадный мост». Просьбу не реализовали.

В наше же время вблизи Бородинского моста, у Большой Дорогомиловской улицы (к слову, в конце октября 1912 года чудом не переименованной в «улицу фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского» — по ходатайству штаба Московского округа), в недавнее время закрепились в металле другие весьма грандиозные события: здесь теперь с непонятной целью и днем и ночью «похищают Европу»… в виде фонтана.

Дело о «пасынках судьбы»

С тех пор как человечество целенаправленно стало строить дороги, существуют и дорожники, то есть люди, занимающиеся прокладкой таких магистралей. Этих рабочих называют мостовщиками — с привязкой к слову «мостовая». То есть людьми, делающими специальное покрытие на возведенных мостах (позднее — и на грунтовых дорогах). Сейчас чаще употребляют наименование «дорожник».

Труд мостовщиков, дорожников всегда был нелегким.

Как свидетельствуют архивные материалы начала ХХ века, серьезно вопрос о тяжести условий труда дорожников был впервые поставлен лишь в октябре 1901 года. В одном из дел Мосгорархива имеется заявление группы гласных на имя московского городского головы князя Владимира Михайловича Голицына:

«…покорнейше просим Ваше сиятельство обратить внимание Городской Думы на крайне неприглядное положение рабочего люда, занимающегося мощением улиц в Москве. Например, эти рабочие в строительный период во время работ ничем не защищены от влияния стихий, а в часы отдыха открыто валяются на голых камнях, так что отсутствие каких бы то ни было мер к ограждению этих тружеников от неблагоприятных условий труда не может не отзываться на их здоровье».

Документ подписали гласные городской думы С. Коробов, Ф. Грачев, В. Букин, И. Александров, И. Капелькин, С. Протопопов, С. Павловский, П. Сальников.

Через месяц, 27 ноября, городская дума передала разработку мер по устранению ненормальных условий труда мостовщиков Комиссии о пользах и нуждах общественных. В начале 1903 года председатель этой комиссии В. И. Герье попросил подрядчика мостовых работ Ф. А. Астахова дать заключение о возможных улучшениях условий труда мостовщиков. Выполняя поручение комиссии, Ф. А. Астахов 7 февраля 1903 года представил думе следующие соображения: «Занимаясь мостовыми работами в течение 25 лет, я убедился, что самое тяжелое положение рабочего — это время отдыха после обеда, где рабочему приходится отдыхать на мостовой под открытым небом, на припеке солнца, а иногда и под дождем на голой земле или камнях». Он сообщал, что из-за дальности расстояний от мест работ ходить рабочим на обед и отдых на свои квартиры невозможно.

Так как московский градоначальник счел неудобным раскидывание на городских проездах разборных солдатских палаток, от которых «пугаются лошади проезжающей публики», Астахов предложил ввести обязательное постановление думы, по которому в обеденное время мостовщики допускались бы во дворы обывателей, где они имели бы право устанавливать там свои палатки. Каждая палатка должна была иметь подстилки на землю из брезентового полотна. У палаток же рабочие обеспечивались бы в достаточном количестве водой для питья.

Но сборка и разборка палаток на местах вызывали бы со стороны подрядчиков дополнительный расход. И Ф. А. Астахов предложил определить в Москве площадки для построения временных летних бараков только для каждого из участков, наиболее отдаленных от местожительства рабочих.

8 марта 1905 года дума избрала специальную Комиссию о наемном труде в составе 10 человек, и начатое дело было туда передано.

А 2 августа того же года от II отделения городской управы поступило решение № 314 об установках на улицах Москвы палаток из брезента, на 10 человек каждая, длиною 5 аршин, с циновками для покрытия пола. В возмещение расходов на приобретение палаток предлагалось увеличение платы подрядчикам за каждого рабочего на 3 копейки в день. Вопрос о найме квартир вблизи места работы для мостовщиков управа сочла неразрешимым в связи с дороговизной этих квартир, так как мощения производились в основном на центральных улицах и площадях.

Управа предполагала устраивать палатки для дорожников в подобие тем, «какие употребляются в Москве Обществом электрического освещения на временных работах».

20 апреля 1906 года гласный Н. А. Шамин подал в Комиссию о наемном труде заявление: «Летние работы по замощению и ремонту московских мостовых начались, и снова рабочие городских подрядчиков принуждены отдыхать после завтрака и обеда в самых непринужденных позах под открытым небом на камнях, булыжнике и на голой земле.

Практикуется ли такой способ «отдыха» еще где в других городах Европы, мне не известно, но что в Москве требуется упорядочение такого отдыха рабочих — это неоспоримо. Я предлагаю обязать подрядчиков устраивать для рабочих на время отдыха переносные шатры и палатки, или же иметь легко одною лошадью перевозимый вагончик-фуру, в которой были бы устроены нары в два этажа, или же снимать помещения в частных, ближайших к производимым мостовым и земляным работам, домах под спальни или воспользоваться некоторыми городскими учреждениями, во дворе которых устроить можно для рабочих бараки. Таковые же бараки можно иметь на городских площадях… Улучшить быт рабочих мостовщиков давно пора — об этом говорят все московские обыватели».

Шамин был очень беспокойный и полезный для Москвы человек. Спустя два года, 20 мая, по тому же вопросу на имя уже городского головы поступило его дополнительное заявление:

«Сегодня, в сильный дождик пришлось мне снова видеть „отдыхающих“ мостовщиков-рабочих на голой сырой земле, покрытых грязными мокрыми рогожами и кулями. Надо же пожалеть этих несчастных „пасынков судьбы“ и что-нибудь сделать для улучшения их безобразного положения».

И потом он заявлял об этом неоднократно.

Но 3 июня 1908 года Комиссия о наемном труде была упразднена, ее вопросы были переданы обратно в Комиссию о пользах и нуждах общественных. За годы своей работы Комиссия о наемном труде ничем не помогла мостовщикам, хотя работавшая параллельно Комиссия о пользах и нуждах… предпринимала робкие шаги к улучшению положения дорожников.

Комиссия о пользах и нуждах общественных поручила городской управе представить до наступления строительного периода 1909 года доклад о мерах по улучшению условий труда мостовщиков.

Городская управа в феврале 1909 года вновь рассмотрела этот вопрос. На заседании говорилось о том, что устройство палаток и шатров значительно отразится на стоимости работ, устройство же фургонов с нарами — тем более. Фургоны к тому же загромоздили бы московские проезды. Естественно, что повысились бы цены на дорожные работы.

Учредитель Нахабинского общества трезвости, священник церкви села Нахабина отец Сергий Пермский

Совет инженеров по внешнему благоустройству, включившийся в разрешение проблемы, указал, что… работы отдалены от квартир рабочих, что промежуток времени на обед продолжителен, что он связан с нерегулярностью подвозов лошадьми дорожных материалов, что сократить время обеда невозможно. Этот совет счел, что наиболее разумным было бы отвозить рабочих на обед домой на подводах и тем же путем возвращать их на работы, категорически запретив отдых мостовщиков на улицах.

На это предложение управа нашла, что подобным образом можно было бы решать проблемы и с рабочими других аналогичных профессий, как то: землекопами и рабочими, занимавшимися прокладкой разного рода подземных сооружений. Управа отметила, что в лучшие условия нужно поставить и сторожей (дневных и ночных) при дорожных работах. Эти сторожа обыкновенно устраивали себе посреди улиц «первобытные шалаши из носилок, прикрытых тряпками и рогожами». В них они укрывались от непогоды и часто спали. Для сторожей управа предлагала иметь на объектах переносные будки установленного образца…

Совет инженеров по внешнему благоустройству Москвы, предложивший развозить рабочих в обед на подводах, рассчитал, что в городе на разного рода мостовых работах как у подрядчиков, так и в городских артелях на лето 1909 года рядилось до 100 тыс. человек, то есть при 150 рабочих днях приблизительно по 666 человек в день. Для перевозки этого количества людей потребовалось бы 111 подвод одновременно.

Если принять среднее расстояние перевозки от места работы до квартир мостовщиков в 3 версты, то из четырех поездок, принятых по урочному положению на ежедневные мостовые работы, одна поездка должна была бы пойти на перевозку рабочих. Она, при цене подводы в 2 рубля 20 копеек в день, стоила бы 55 копеек, или по 9 копеек в расчете на одного человека. За лето общая сумма перевозок 100 тыс. человек составила бы 9 тыс. рублей. Городской голова Н. Гучков и члены управы одобрили эти предложения.

Однако 14 апреля 1909 года гласный Московской думы Кутырин сделал заявление. Он обратил внимание думы на то, что многих рабочих надо везти до домов на окраины Москвы более часа. Все время отдыха рабочего могло уйти на дорогу «на ломовой полке», что только утомило бы мостовщика. Кутырин предложил, сэкономив на подводах, выдавать рабочим причитавшиеся суммы денег, для того чтобы они, не валяясь на дорогах с кусками хлеба и прочей пищей, могли заходить в ближайшие харчевни. Там мостовщики могли бы иметь порции горячей еды, чая, немного отдохнуть. Выдача на то средств производилась бы десятниками или подрядчиками деньгами или особыми марками. Марки были бы действительны только в харчевнях или чайных. Деньги, как считал Кутырин, менее желательны для выдачи, так как могли быть использованы на приобретение водки.

Храм в селе Нахабине

В дополнение к тому гласный думы предложил выдавать рабочим и сторожам брезентовые накидки. Каждая по стоимости была не дороже рубля. Затраты на накидку легли бы в затраты на рабочий день не выше одной копейки…

Все статьи «Управской повести» долго оставались лишь росчерками пера на бумажных листах. А рабочие сезоны начинались и заканчивались по-прежнему, по старинке: «Богатенький не ведает, как бедненький обедает».

К слову, о продовольственных «харчевных» марках можно сказать следующее.

Аналогичными льготными карточками-марками на практике пользовались многие категории рабочих. И в пивных эти марки чаще всего встречались при расчетах за крепкие напитки. Бывало, что и кондуктор городского трамвая получал в оплату за проезд именно такую марку или карточку.

Распевы ямщиков

В одном анекдоте давно прошедших лет извозчик, подвозивший Ф. И. Шаляпина, после обыкновенной дорожной беседы спросил, где работает его пассажир. И получил ответ: «Пою». Возница был недоволен: «И я пою. Я спрашиваю о том, на что живете». Спрыгнувший певец лишь недоуменно пожал плечами.

Действительно, извозчики, ломовики, ямщики на больших и малых дорогах, в дождь, снег, пургу, на палящем солнце и при чудной погоде работали — дело делали. И, между прочим, тоже умели неплохо песни распевать.

Принято считать, что в песне, имеющей слова «Эй, ямщик, гони-ка к „Яру“!», пассажир, желая повеселиться, едет в ресторан из Москвы на окраину. Однако это не так. Ямщики в город не заезжали, делать это им было запрещено: в Москве пассажиров обслуживали извозчики. Героя этой песни, ресторанного любителя, везут из недалекого пригорода в подмосковную слободу.

Нам известно, что у Тверской заставы в старину находилось обширное поселение ямщиков, обслуживавших Тверской тракт (позднее названное Санкт-Петербургским шоссе). И хотя о возницах сложены многие песни, мы сегодня мало знаем, что за каста были эти люди.

Ямщики на Руси — те крестьяне, что вместо подушных податей и других повинностей по земству обязаны были содержать почтовую гоньбу, которая, по сути, и была их повинностью. Селения ямщиков не имели ничего общего с городами.

Московские ямщики были пожалованы от государей пахотными землями, сенными покосами и угодьями в вечное и потомственное владение. Земли находились в предместьях Москвы, за Земляным городом. Там ямщики проживали с правами уездных жителей (ими же и считались). А указом 1704 года им было «не велено производить никакие большие промыслы и торговли». Они не имели личного права приобретать в собственность земли и располагать ими, но должны были селиться только в местностях, им специально отведенных. Помимо того, что ямщики по закону не платили никаких податей и налогов, с 1758 года их освободили еще и от рекрутской повинности, то есть они не подлежали ежегодному воинскому призыву. Ямщики состояли в ведомстве Ямской канцелярии, которая заведовала и ямскими лошадьми по всей России. 25 июня 1781 года эта канцелярия была упразднена, ее дела перешли в ведение вновь образованного губернского правления.

С древних времен московские ямщики разделялись по пяти слободам, первоначально находившимся за чертой города. Когда же границей Москвы стал Камер-Коллежский вал, эти слободские поселения вошли в город, и жители превратились в городских обывателей. Тогда горожане возложили на ямщиков и многие городские повинности (полицейские, уплату акцизных пошлин за торговлю и промыслы, другие). Наравне с прочими городскими обывателями в начале XIX века ямщики были обложены еще и постоем, то есть, при необходимости, в их дома расквартировывались военные.

По указу от 4 марта 1812 года свободные земли ямщиков, находившиеся внутри города, должны были быть срочно застроены. В противном случае эти земли подлежали продаже в течение трех лет.

Ямщики много раз просили главное начальство Москвы избавить их от городских повинностей, но постоянно получали отказы. На уплату разных податей, недоимок в казну богатые ямщики ссуживали деньгами бедных ямщиков. На этой основе возникала зависимость одних от других. Часто вместо оплаты долга богатые заставляли своих должников выполнять за себя обязанность почтовой гоньбы. Прошло некоторое время, и по высочайшему повелению от 16 марта 1817 года недоимки с московских ямщиков в сумме 31 тыс. рублей были им прощены.

Любопытно обратиться к статистическим цифрам. Тем, что касались ямских московских поселений. В Москве ямских слобод было пять. К примеру, в 1801 году в них было земли под дворами:

Всего московских ямщиков в том году числилось 427 человек, а в 1816 году — 563. На почтовых станциях находилось обыкновенно 13 троек, а на Архангельском тракте ставили по 16 лошадей…

Для статистики же в подсчете количества русских народных песен о ямщиках и тройках открою их ряд следующими строками из них (с указанием на авторство):

«Вот мчится тройка удалая» — Ф. Глинка.

«Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из-под копыт» — П. Вяземский.

«…С ухарской тройкой понесусь» — К. Бахтурин.

«Гремит звонок, и тройка мчится» — Н. Радостин.

«…Лихая тройка, вихрем мчись!» — Г. Малышев.

«…И уныло по ровному полю разливается песнь ямщика» — И. Макаров.

«…Тройка мчалась пред горою, вдруг ямщик коней сдержал» — В. Чуевский.

«Запрягу я тройку борзых» — Фадеев.

«Гайда, тройка! Снег пушистый» — М. Штейнберг.

«Вот мчится тройка почтовая» — неизвестный автор.

«Тройка мчится, комья снежные летят» — Скиталец.

«Слышу звон бубенцов издалека. Это тройки знакомой разбег» — А. Кусиков.

«Когда я на почте служил ямщиком» — Л. Трефолев…

Забытый центр паломничества — Нахабино

Государственная винная монополия в России вводилась поэтапно с 1894 года. И почти одновременно с этим, с 6 декабря того же года, постепенно стали открываться попечительские общества о народной трезвости.

В задачи каждого из них входило: следить за торговлей спиртными напитками согласно установленным правилам, изыскивать средства к тому, чтобы народ мог проводить свое свободное время вне питейных заведений, и с этой целью устраивать для него чайные, столовые, библиотеки, воскресные школы, самодеятельные хоры и оркестры.

Попечительские общества содержали лечебницы для страдавших алкоголизмом, оказывали помощь учреждениям и частным обществам, деятельность которых также была направлена на борьбу с пьянством. В 1910 году в России насчитывалось 252 попечительских общества трезвости.

Когда началась Первая мировая война, на территории всей Российской империи был введен «сухой закон».

Однако в результате революционных событий в 1917 году он был отменен, и все общества народной трезвости прекратили свое существование. В стране стала, практически в открытую, проводиться пропаганда пьянства.

Исследователь работ на эту тему канд. истор. наук Б. И. Гудков в своих записках (в середине ХХ века) отмечал: «В связи с алкогольной политикой, проводимой советским правительством на деле, а не на словах, литература, исследующая данную проблему, отсутствует».

Реклама пьяного образа жизни не прекращается до сих пор. Правда, скромные попытки борьбы с ней со стороны здравомыслящих людей уже становятся заметными.

Как жила «похмельная» Россия в преддверии освобождения от старого мира, до разрушения его порядков?

Весьма любопытной может показаться современному читателю заметка в одной из популярных газет 1900 года. Издание сообщало, что своей специальной командировкой подмосковное село Нахабино посетил заведующий соляными промыслами князя Голицына в Пермской губернии. Этот человек приехал издалека для беседы с местным священником отцом Сергием Пермским по совету преосвященного Петра, епископа Пермского.

Предметом разговора была благая цель учреждения на голицынских соляных промыслах общества трезвости — в подобие тому, что существовало в Нахабине. Руководство предприятия не имело сил в борьбе с пьянством среди своих рабочих, которое достигло наивысших пределов.

Там же почти одновременно с посланцем из Перми побывали и руководители фабрики из крупного фабричного центра — села Орехова-Зуева.

Но не только из этих мест в Нахабино приезжали за заимствованием опыта и поддержкой: к началу ХХ века многие россияне знали Нахабино. Многие стремились совершить в это село паломничество.

Так кто же такой отец Пермский, что такое Нахабино начала XX века и дорога к нему?

«Средь высоких хлебов затерялося…»

Российские дороги в давние времена были большие и малые, благоустроенные и простые проселочныe, относительно комфортные или вовсе никудышные. В старину они еще делились на пошлые и непошлые (зависело от оплаты — пошлины).

Бывали тогда и очень важные дороги — что вели на богомолье. Например, Троицкий тракт из Москвы в Сергиев Посад. По ней ходили с почтением, часто — босыми ногами.

Но была на Руси одна чудесная дорога государственного значения, нынче она благоустроена и активно эксплуатируется. Это — дорога в Нахабино, которая не превышает и сотни километров. Чтобы пройти ее, в Москву приезжали тысячи паломников из разных концов России.

Само же село Нахабино издавна находится у речки Нахабинки и стоит на 28-й версте бывшего большого почтового тракта из Москвы в Волоколамск. В старину Нахабино принадлежало Троице-Сергиевой лавре.

В начале ХVII века село, разоренное литовцами, перешло в разряд пустоши. Но вскоре его вновь заселили крестьяне, которые в 1633 году соорудили для себя деревянную церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы с приделом преподобного Сергия Радонежского.

По переписным книгам 1646 года в селе насчитывалось 26 дворов, проживало 58 душ (мужского пола). К 1704 году число крестьянских дворов увеличилось до 35, а крестьян — до 129. К началу ХХ века здесь было уже 100 дворов и до 500 жителей.

Первая в Москве женщина-извозчица М. О. Иванова

С годами деревянный храм заменили на каменный с очень красивой, в византийском стиле, архитектурой. Он был невысоким, но широким, с одним объемистым куполом, на синем поле которого сверкала масса золотых звездочек. Сооружение было окрашено в довольно редкий для церквей цвет — шоколадный. Церковь вмещала человек 150. В ней было много дорогих украшений, которые поступали от благодарной паствы.

Главное — характер

Священник отец Сергий Пермский родился в Москве и был сыном священника Всехсвятского единоверческого монастыря, обучался в Спасо-Вифанской семинарии. По окончании семинарии был определен в сане священника к Покровской села Нахабина церкви Звенигородского уезда Московской епархии.

С 1891 года, в свои 29 лет, отец Сергий уже вел беседы о вреде пьянства со служащими фабрик Знаменской мануфактуры. Поначалу своим твердым и активным доброжелательным характером он удивлял своих прихожан. Даже в Москве были люди, которые после долголетнего беспробудного пьянства, познакомившись с отцом Сергием, вдруг переставали пить водку и переходили в разряд «благопреобразившихся».

Это было похоже на сказку. Если раньше эти люди, голодные, грязные, шатавшиеся из одного кабака в другой, ютились в притонах Хитровки, то вдруг они так менялись, что их никто не узнавал. Многие прилично одевались, часто — занимали хорошие должности по службе. Когда у них спрашивали, как произошла такая метаморфоза, они рассказывали о своем знакомстве с нахабинским батюшкой.

Простые рабочие, мастеровые, извозчики, даже купцы и люди из среды интеллигентов рассказывали приблизительно одно и то же о своей поездке в Нахабино. О том, как давали обет.

По примеру ирландца и в память святого Сергия

Поводом к учреждению в Нахабине общества трезвости послужило прочитанное отцом Пермским сказание о деятельности проповедника трезвости ирландского священника Теобильда Матью, жившего в конце XVIII века. Этот ирландец обладал могучим даром убеждения, решительностью в своей борьбе с пьяным безумием.

Когда нахабинский батюшка только заступал в свою должность, он был поражен почти поголовным пьянством и особенно тем, что в этот порок втянуты многие подростки села.

А. К. Саврвсов. Вид на Москву от Мазилова. 1861 год

Приближалось 500-летие кончины Сергия Радонежского, и отец Пермский решил связать свое доброе дело с именем этого святого.

25 сентября 1891 года состоялось торжественное открытие при церкви общества трезвости. Батюшка на своей проповеди дал перед иконой преподобного Сергия обет не употреблять спиртных напитков. Он пригласил прихожан последовать его примеру и записаться в члены своего нового общества.

В первый год в состав общества трезвости входило лишь 47 сельчан, причем нарушителей обета было 15. Во второй год в обществе значились уже 118 членов. Потом отца Пермского пригласили вести беседы среди рабочих на фабрике А. А. Полякова, работавшей в соседнем селении Баньки. Именно на этой фабрике пьянство полностью искоренилось. Это немало удивило ее владельца. Поляков, благодарный священнику, стал материально помогать обществу. Его супруга, Анна Алексеевна, стала председательницей совета.

Число членов общества все росло. На третьем году в нем состояло 314 человек, на четвертом — 358, на пятом — 1273, на следующий год — 10 368, а еще через год — 30 945 (!).

В быту у селян были сборы по разным поводам: сходки, поминки. Но водка на них вовсе отсутствовала. Лишь иногда ее выставляли на свадьбах. Но пили водку немногие.

В церкви никогда не было пьяных: ведь батюшка строго наказывал таким в храм не являться.

Проповедь у молодого священника всегда была ясной и короткой. Он выговаривал слова певучим сильным голосом…

Общества трезвости стали образовываться и в окрестных приходах. Репутация села Нахабина (а о нем в Московской губернии исстари знали как о разбойном и неприглядном) резко изменилась. Прекратились грабежи и нападения. Не только в Подмосковье, но и по всей России стал известен Покровский приход Нахабина. Имя села стало нарицательным. Со всех концов страны в Нахабино потянулись паломники.

Об отце Сергии Пермском говорили, что он имеет необыкновенную силу воли, громадную положительную энергию. Батюшка не обладал специальными медицинскими знаниями. Он вышел на борьбу с русским пьянством, имея лишь духовный настрой. То, что не могли сделать тогдашние медицинские светила, специальные клиники, он совершал в своем приходе в селе Нахабине.

«Скажите, как пройти…»

Между тем в Москве, на 2-й Тверской-Ямской улице, у дома Капелькина, организовалось регулярное линеечное сообщение города с Нахабином. Линейки, ходившие три раза в день, содержал проживавший в этом доме коммерсант П. А. Воронов.

Было множество пожеланий наладить регулярные и недорогие рейсы экипажей в село Нахабино. Лишь содержатель московских линеек Воронов брал за свои услуги с пассажиров недорого — 1 руб. 30 копеек. Правда, и эту сумму многим было оплатить нелегко.

Бывало и так, что будущие трезвенники приходили-приезжали в Нахабино «мертвым телом», так как по дороге много раз прикладывались на прощанье к бутылочке и пропускали по последней, да не по одной. А позднее, когда было открыто движение по Виндавской железной дороге и в Нахабино пошли поезда, эти составы называли не иначе как «пьяными».

Приехавших навеселе паломников священник сразу принять не мог. Они готовились на месте к даче обета, порой несколько дней.

Все было похоже на фантастику: за город линейки, как правило, шли шумные и развеселые, а обратно они везли людей спокойных и умиротворенных. При остановках в дороге они требовали для питья лишь молоко да квас.

В Нахабино многие из Москвы шли пешком, как в Троице-Сергиеву лавру. Некоторые брали с собой гармоники, останавливались по дороге, выпивали, пускались в пляс. Встречались люди, которые были одеты в рубище, грязное разорванное белье, без картузов и фуражек. Были небриты, со слипшимися нечесаными волосами, с синяками на лице, босые…

В Нахабине некоторые давали зарок не пить полгода, год. Потом снова приезжали, благодарили и опять обещали у иконы Сергия Радонежского воздерживаться в новый срок.

Селяне рассказывали, что один приехавший фабричный не выдержал и после клятвы пошел в придорожный кабак. Работяга ухватил рюмку, вспомнил о святом, поставил ее и сказал: «Прости, святой угодник, не могу снести обета». Только снова взял было в руки рюмку и хотел поднести к раскрытому уже рту, как вдруг что-то с ним случилось, несчастный затрясся, захрипел и грохнулся на пол. Когда к нему подбежали, он уже дергался в предсмертных конвульсиях.

Многих пьяниц в Нахабино посылали за свой счет владельцы отдаленных заводов и фабрик. Потом по возвращении домой они долго помнили обещание, данное святому Сергию.

В трактире Воронова

Московский линеечник П. А. Воронов имел и собственный большой трактир в Тушине, по дороге к Нахабину. В нем был настоящий «клуб нахабинцев», где рассказывались разные истории, как бы незапланированно готовившие всю эту братию к вступлению в общество. Наверное, только в этом трактире так много говорили о человеке в рясе. Здесь могучий нрав и духовная сила отца Сергия Пермского возвеличивались до неимоверных вершин.

Получалось, что из трактира Воронова шли в народ люди-трезвенники. Они разъезжались по всей Руси, поднимая значение своего общества.

Принятие клятвы

Перед торжественным обетом большинство приезжавших купалось в «новом Иордане» — речке Нахабинке. Очищались. Регистрацию и прием в трезвенники отец Пермский проводил после молебна и принятия обета. Он выдавал уставы общества трезвости, членский билет, несколько брошюр о вреде пьянства. Дома на почетном месте члены общества хранили полученный в Нахабине образок преподобного Сергия.

Ежегодно день 25 сентября собирал многочисленных паломников у Покровского храма. Торжественно отмечался день кончины Святого Сергия Радонежского — Всея России чудотворца, вспоминалась дата основания общества.

Ученые удивлялись

Многие профессора Московского и других университетов отправляли больных людей на излечение не на курорт, на воды или «в санаторию», а… к отцу Пермскому.

Узнав о сосредоточении озабоченных недугом православных и некоторых иноверцев в подмосковной местности, в Нахабино стали приезжать и любопытствующие специалисты-невропатологи. Все они, не сговариваясь, сделали вывод, что отсюда исходит могучая сила, связанная с напряженным доброжелательным внушением, подобным гипнозу.

Справка о современном состоянии

Времена «отречения от старого мира» не прошли бесследными для нахабинской «мекки». Покровский храм был разрушен до основания в 1935 году. Как сложилась судьба отца Сергия Пермского — можно только догадываться. В атеистические годы жители села тайком ходили, преодолевая 12 километров пути, на службы в Боголюбскую церковь Красногорска.

Желание возродить свой Покровский храм не покидает нахабинцев. Им удалось собрать некоторые средства и в 2000 году возвести вблизи намоленного места временную небольшую церквушку того же наименования. Это деревянное строение из необшитого неокрашенного бруса радует всю округу.

Церковный приход небольшой — около 100 человек. Во время праздничных служб у храма собирается такое количество народа, что большинство людей стоит вне его стен. Для них с помощью телекамер и радиоусилителей осуществляется трансляция происходящего внутри церкви у алтаря.

Общество трезвости пока еще не возрождено. Отец Димитрий (Фролов), посланный в Покровскую церковь из Николо-Перервинского монастыря, вместе со своей паствой не перестает молиться и надеяться на строительство просторного каменного храма. Конечно, икона Божьей Матери «Неупиваемая чаша» стоит в маленькой церкви на почетном месте. Она собирает возле себя редких паломников. У нахабинцев пока не появилось серьезного попечителя: крупного предприятия или частного мецената. Ведь о прошлом Нахабина мало кто знает.

Первая извозчица

В нашей обыденной жизни повелось, что в сфере предоставления транспортных услуг работают по большей части мужчины.

Этот обычай сложился не сегодня и даже не вчера. А так давно, что начала его уже никто не помнит.

В старых архивах нет ни строчки об обязательной монополии мужчин в этом занятии: без того ясно, кто здесь работал. Момент же появления в Москве женщины-извозчицы, из-за уникальности этого события, не замедлили отразить некоторые газеты начала ХХ века. Это произошло в первые холодные дни 1908 года. Крестьянка Калужской губернии Тарусского уезда Воротниковской волости села Ильинского Мария Осиповна Иванова вдруг в одночасье стала знаменитой на всю Москву, благодаря неравнодушию к ней со стороны шустрых репортеров. Каждому из них хотелось на страницах своих печатных изданий запечатлеть что-то, из ряда вон выходившее. Это было похоже на публикации о наших первых космонавтах в 1960-х годах. В 1908 году журналы подробно известили своих читателей о судьбе «новатора».

Мария Осиповна осталась одна с двумя детьми-малютками на руках. Никаких средств к существованию у нее не было. Как обыкновенная деревенская жительница, она не читала ни газет, ни книжек. Переодевания с целью скрыть свой пол русской «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой в 1812 году и Жанны Д’Арк в далекой от Воротниковской волости стране были ей, конечно, неведомы.

Не чужой пример, не патриотический пламенный порыв, а что-то совсем иное подсказало Марии пойти подобным путем, чтобы спасти жизнь своим детям. И она, торопясь получить хоть какой-то заработок для их пропитания, решила надеть рабочую одежду своего умершего мужа и отправиться в Москву.

Продолжая в большом городе дело главы семейства, Иванова ежедневно садилась на козлы и ездила по улицам, как заправский возница. Никто, за исключением родных и друзей мужа, не знал, что ловко управляет лошадью женщина.

Проезд Петровского бульвара

Но каким-то образом городская полиция проведала об этом. Полицейские очень удивились и поначалу не поверили своим доносителям. Велено было человека Иванова-Иванову срочно доставить в участок. Здесь служители порядка дотошно расспросили нарушителя. Узнав, что перед ними действительно женщина, они посочувствовали Марии. Ее отпустили, но запретили дневную работу.

Мария Осиповна Иванова стала выезжать только ночью.

Иванова никогда и не узнала про то, что подобную практику годом ранее вполне легально ввели в Париже. Там в 1907 году женщинам официально разрешили заниматься извозным промыслом, и французская публика отнеслась к ним весьма снисходительно.

Мазилово

Мазилово принадлежало к числу наименее удобных подмосковных дачных мест. Здесь была какая-то необустроенность. Но, несмотря на это, поселение было переполнено простонародными дачниками.

Люди переезжали сюда с появлением первой зеленой травки и уезжали перед Покровом, в октябре, в преддверии серьезных морозов.

В Мазилове можно было летом неплохо экономить на расходах по жилью: за небольшую цену 50–60 рублей на четыре-пять месяцев снимались сносные дачи в то время, когда на этот срок можно было вовсе отказаться от аренды московской квартиры.

Но что было плохо? Дорога. Направленная на Мазилово, она никого не устраивала, шла от Дорогомиловской заставы, к которой не было в то время даже конной железной дороги. Поэтому до Мазиловской дороги надо было либо семь верст идти из города пешком, либо дорого платить извозчику, потому что в обратную сторону пассажира он бы ни за что не нашел.

Но был и другой путь. По Брестской железной дороге доезжали до полустанка Кунцево и от него возвращались назад в сторону города пешком минут сорок по совершенно открытой местности, часто под солнечным припеком или под дождем, бредя грязной и пыльной дорогой посреди пашни.

Когда ехали в Мазилово от московской окраины — Дорогомиловского кладбища, то долго пассажиров мучило сильнейшее зловоние от скотобойни. Она стояла прямо у дороги. В этих местах постоянно бродили толпы нищих.

Проехав немного подальше, приходилось пересечь проселок в глубоких рытвинах. А там уже было рукой подать до знаменитого на всю округу Мазиловского моста.

Со второй половины XIX века весной наполовину развалившийся мост был буквально «объездным», причем либо справа, либо слева — без разницы, через какие-то канавы и полноводные лужи.

Говаривали, что именно здесь сложился давний анекдот об Алексее Степановиче Хомякове (1804–1860). Этот писатель, ученый-философ, глава славянофилов, ехал как-то проселком на рыдване, запряженном шестеркой лошадей. Экипаж подъехал к мосту через речушку, и возница вздумал на него въехать. Как только лошади вступили на переправу, мост неожиданно провалился. Колеса завязли в грязи, а лошади застряли ногами между бревнами и отчаянно ржали.

На помощь, побросав работу, сбежались сельские мужики. Они принялись вытаскивать потерпевшую крушение колымагу и спасать лошадок.

Но тут среди работающего народа знаменитый славянофил и борец с крепостничеством вдруг решил произнести назидательную философскую речь. Хомяков с пафосом стал упрекать своих спасителей в отвратительном состоянии дороги и местного моста. По окончании мужицкой возни и выступления оратора один работавший старик крестьян не сдержался, подошел к барину и сказал: «Ну уж и ты-то хорош! Видишь мост, нет, чтобы его объехать, так прешь прямо на него! Чудной какой-то ты, барин!» Ученый затих и задумался…

Объезд Мазиловского моста выводил каждого ездока почти до Филей. По подъезде вновь к Мазилову он опять попадал в царство ям, ухабов и бугров в тех местах, где должна была бы быть улица.

Ни в поселении, ни вокруг него практически не было никакой зелени — полное безлесье, а при домах — убогие и жалкие редкие палисаднички.

Кроме того моста, других достопримечательностей здесь не было.

Дачники жили, все перезнакомившись, одним коллективом, часто заходя друг к другу в гости. Мило и дружелюбно.

На краю Мазилова по дну оврага протекал маленький и грязный ручеек, который около села Кунцева образовывал большой пруд. На этом пруду летом ставилось около десятка рогожных купален. Не только они одни были удовольствием дачников-мазиловцев, но и прогулки в Кунцево: скачком через ручей вброд или в обход через плотину. А там они попадали в посаженную в 1870-х годах аллею, приводившую к дому владельца Кунцева.

В этом селе жизнь была налажена совсем иная: здесь прохлаждалось на отдыхе только богатое купечество.

Купцы и купчихи по вечерам восседали на краю крутого берега Москвы-реки на большой скамейке, прозванной ими же Биржею. Мазиловцы к этому месту с Биржей подходить не смели. Таков был закон.

Дорожное передвижение

До XIV века в Москве не знали применения дуги в запряжке. Вожжи были введены в употребление только в конце XVII века. Возки или сани запрягались сообразно знатности владельца: одной, парой, двумя и тремя парами лошадей. Причем кучера сидели на лошадях верхом. Заграничное влияние в XV–XVII веках ввело в употребление в Москве колымаги (безрессорная карета со слюдяными оконцами).

Историки отметили, что указом царя Алексея Михайловича 26 апреля 1670 года было запрещено въезжать на лошадях в столичный Кремль стольникам, стряпчим, московским дворянам и «всяких чинов людям». Этот запрет был вызван главным образом многочисленностью толпившихся в Кремле обывателей и только отчасти мотивами царской церемонии.

Царским указом от 4 сентября 1676 года повелевалось снести шалаши и прочие торговые строения на Красной площади, стоящие не в рядах, а на перекрестках улиц, запрещено было впредь их здесь ставить, «дабы от тех торговцев проезду утеснения не было».

В указе от 3 января 1683 года запрещалась езда по улицам «на вожжах и с кнутами». В нем «не очень ровно» писалось: «Многие стали ездить в санях на вожжах с бичами большими, чего никогда не повелось, и, едучи по улицам и по переулкам, небрежением людей побиваете, и впредь вам с сего времени в санях и на вожжах не ездить, а ездить с возницами по прежнему обычаю, чтобы от того никаким людям увечья не было».

В свое недолгое правление царь Федор Алексеевич издал указ, в котором было написано следующее: «…с сего времени впредь боярам, и окольничьим, и думным людям ездить в городе, или кто куды похочет, в летнее время в каретах, а в зимнее время в санях на двух лошадях. Боярам же в праздничные дни ездить в каретах и в санях на четырех лошадях, а где им доведется быть на зговорах, и на свадьбах, и им ездить и на шести лошадях. А спальникам, и вам стольникам, и стряпчим, и дворянам ездить в зимнее время в санях на одной лошади, а в летнее время верьхами. А в каретах и в санях на двух лошадях вам никому не ездить».

До самых реформ Петра I мужчины ездили по Москве верхом на лошадях, и только старики и женщины пользовались зимой санями, а летом — возками. Езда верхом определялась и как принадлежность высших классов к военному сословию, и из-за «невылазной грязи» на улицах Москвы.

В XVIII веке правительство позаботилось о регулировании уличного движения. Указом Елизаветы Петровны от 19 марта 1742 года в Москве запрещалось ездить по улицам на резвых лошадях, чтобы «людям утеснения и убийства не чинили». Если же кто нарушал указ, то полиция их ловила, отнимала резвых лошадей и отсылала животных на царскую конюшню.

25 января 1744 года по московским улицам была вовсе запрещена скорая езда и… произнесение бранных слов, так как «Его Императорскому Величеству известно учинилось, что в Москве на лошадях ездят весьма скоро, отчего попадающихся навстречу людей не точию бьют верховые плетьми, но и лошадями топчут безо всякого рассуждения и сожаления, и скверно бранятся». В наказание был установлен штраф.

В конце XIX — начале ХХ века торгово-промышленная жизнь города стала более заметной и весомой. Появился общественный транспорт. Сначала линейки, потом — конки, трамваи. Увеличилось количество извозчиков (легковых и ломовых). В связи с ростом численности городского населения по улицам целый день двигались толпы пешеходов.

При прежней ширине улиц (той же, что была еще с XVII и XVIII веков) дороги кое-как справлялись с людским потоком, чтобы вместить на себе всех участников уличного движения.

Московская городская дума за время своего существования (1862–1918) выработала ряд обязательных постановлений о пешем, конном и трамвайном движении по городу. Постановления проводились в жизнь строго, под угрозами штрафов и полицейских взысканий.

Московский генерал-губернатор 9 июля 1885 года издал постановление «О движении извозчикам по улицам». В нем говорилось о том, что все извозчики, кучера линеек, конок и собственных экипажей обязаны исполнять распоряжение полиции относительно направления движения, уменьшения скорости езды, а также незамедлительно останавливаться по первому требованию полиции. За нарушение полагался штраф до 500 рублей или арест до 3 месяцев.

В развитие этого постановления городская дума издала 1 июля 1886 года свое постановление, которым по улицам города запрещалась езда тройкой или четверкой в ряд, а также — в негодных экипажах. Не разрешалась стоянка на улицах в неуказанных местах. Требовалось держаться правой стороны, ездить умеренной рысью «не в перегонку».

Торжественное молебствие перед открытием Окружной железной дороги совершает митрополит Владимир. Строитель дороги инженер П. И. Рашевский

По этому документу можно судить, что любители троек при подъезде к границам города должны были их оставлять и пересаживаться на другой транспорт.

Перед самой войной 1914 года в обязательных постановлениях городской думы были добавления к прежним правилам: о порядке перевоза по городу продуктов убоя и мелкого живого скота, о езде по городу на велосипедах, о порядке пользования городскими железными дорогами (трамваями) и другие.

Многие улицы Москвы были объявлены непроезжими для ломовых извозчиков. По некоторым другим и легковым-то разрешалось ездить только в одном направлении. Однако эти меры мало помогали движению. Количество несчастных случаев на улицах росло из года в год. И позднее статистика отмечала значительное их увеличение особенно в 1914 году, когда произошла замена опытных водителей трамваев на новичков в связи с мобилизацией первых на фронт.

Только в советское время для безопасности при уличном движении устроены простые цветовые и световые дорожные сигналы.

С 1924 года, по западноевропейскому примеру, на перекрестках работали милиционеры, которые стали регулировать уличное движение жезлом. В связи с этими мероприятиями число несчастных случаев на городских дорогах стало уменьшаться.

В ХХ веке начали создаваться более удобные условия для транспортного движения: расширялись улицы, перестраивались перекрестки, отводились «особые городские линии» для пешеходов, велосипедистов, экипажей, автомобилей, устанавливались в опасных местах световые и другие сигналы, также пункты регулировщиков-постовых, обращалось внимание на наземные переходы через улицы, строились подземные линии передвижения людей и транспорта.

Уличные неожиданности

Воспитанный человек в своей жизни всегда руководствуется аксиомой: он является истинно свободным, если способен ограничить собственные желания настолько, чтобы не мешать свободе других людей.

Вполне нормально и естественно желание каждого чувствовать себя менее стесненным. Однако, чтобы при этом быть воистину свободным, надо твердо усвоить простые правила поведения в общежитии. К сожалению, многие люди, в том числе родители и учителя, не могут объяснить ни себе, ни подопечным норм жизни и самых простых запретов в ней.

Издаются книги по этикету, поведению в определенных ситуациях. Немало доброго можно почерпнуть из кодексов церкви, из разговоров с верующими людьми.

В дореволюционной России (также и в первые годы советской власти, когда еще сильна была инерция предшествовавших общественных порядков) было много указаний на запреты, касавшиеся аспектов той повседневной жизни, ныне от нас очень далекой — потому многое из нее попросту позабылось. А ведь было бы неплохо отдельные правила московского общежития, прописанные в приказах городской полиции, перенести в нашу повседневную жизнь.

Жителям Москвы главным городским полицеймейстером воспрещалось «выбрасывать на улицу или тротуар всякого рода сор, выливать жидкости, вытрясать платье, ковры и тому подобные предметы, сваливать мусор, всякую нечистоту и грязь в реки, канавы и пруды».

Нельзя было мыть белье, посуду, экипажи на мостовой и у городских фонтанов. Также — вывешивать на улице белье и одежду. Строжайше запрещалось зарывать нечистоты и разный мусор в землю во дворах владений, в садах, на пустырях.

Воспрещалось на бульварах, скверах, в общественных садах, парках, рощах и на кладбищах: 1) ходить, сидеть и лежать на траве и газонах, 2) ломать деревья и сучья, рвать ветки и цветы, косить и рвать траву, 3) пасти домашний скот, привязывать к деревьям лошадей, водить собак без привязи, 4) ломать и портить надписями садовые скамейки, решетки, 5) сорить на дорожках, бросать бумагу, окурки, пустые коробки, шелуху от подсолнухов, скорлупу от орехов, косточки от ягод и прочее, 6) ездить по дорожкам для пешеходов на велосипедах, верхом или в экипажах, 7) устраивать игры, за исключением мест, специально для того отведенных, 8) ловить и уничтожать птиц и их гнезда, 9) купать в прудах животных.

Люди, проходившие по тротуарам улиц и бульварам, обязывались не возить с собою по эти дорогам тележек и саней, за исключением детских, не носить громоздких тяжестей и других предметов, стеснявших движение. Запрещалось «ходить по тротуарам и бульварам воинским частям в строю, также конвою с арестованными, штукатурам, малярам с ушатами, ведрами и тому подобными снарядами, а равно трубочистам с их инструментами». Нельзя было водить по тротуарам и бульварам домашний скот.

Запрещалась «разделка товаров на тротуарах и улицах, как то: рубка жести, пилка и рубка дров и т. п., производящая шум и стесняющая движение».

Не дозволялось на улицах, площадях и тротуарах играть в мячи, бабки, другие игры, пускать бумажные змеи, шары, а также носить непокрытые зеркала. Над окнами, выходившими на улицу, нельзя было устраивать маркизы (навесы для защиты от солнца) ниже одной сажени (около 2,2 метра) от уровня тротуара.

Любопытны были запреты, касавшиеся транспорта.

Так, если вы накопили денег, купили велосипед и пожелали на нем с ветерком прокатиться, то без звонка или рожкового сигнала (а при наступлении темноты — и без зажженного фонаря) получить этот вид удовольствия было нельзя. Въезжать на велосипеде на тротуар, пешеходную дорожку парка или бульвара было запрещено.

Велосипедист мог двигаться только по проезжей городской части. Но улица полна неожиданностей. И тут злоупотребление звуковым сигналом водителям транспортных средств категорически возбранялось. Также нельзя было выпускать руль велосипеда из рук и цепляться к другим транспортным средствам (трамваям, автомобилям, экипажам).

Или другая ситуация. Допустим, вам начальник поручил прогнать скот по московским улицам. Тогда надо построить всех скотских особей и отсчитать ровно по десять в гурте (согласно предписанию полицеймейстера — ни головой более!). Провести такой гурт по всем намеченным вами магистралям (даже без захода в центр) вам не удастся: на то правилами был определен точный перечень дорог. Так что прогулка с попутно-мимоходным осмотром достопримечательностей города у проводников-скотников в те времена всегда срывалась. Да, очень важно: ни в одном из гуртов не должно быть быка. Его как особую ценность в мясном производстве проводили по городу на привязи отдельно от стада. Но и в этом случае не допускались никакие вольности с отклонением от маршрута пути.

А как следовало поступать обывателю, если ему не хотелось кататься по городу на велосипеде, прицепившись сзади к трамваю или быть привязанным цепью к быку? Если, к примеру, он обратил свои старания на бизнес легкового или ломового извоза?

В этом случае надо было для начала определить свой возраст, заглянув в метрику (так называли церковное свидетельство о рождении). К извозной деятельности не допускались лица, не достигшие 18 лет, и престарелые, имевшие от роду свыше 60 лет, дряхлые и больные, а также страдавшие физическим недостатком: глухотой, слепотой. Правившие лошадьми обязывались предупреждать окриком проезжавших и пешеходов, уступать дорогу всем процессиям, пожарным обозам, проходившим частям войск, партиям арестованных.

Возницам строго запрещалось ездить по линиям трамваев. Выдавался список улиц, по которым нельзя было ездить ломовым извозчикам (то есть с грузами; их еще называли «ваньками»). К этим уличным дорогам относились: часть Тверской улицы, Кузнецкий мост, Покровка, Столешников переулок, Моховая, Волхонка, Ленивка, Сретенка, Большая Лубянка, Мясницкая, проезд Иверских ворот, Красная площадь, правая сторона Петербургского (с 1914 года — Петроградского) шоссе от Тверской заставы до Петровского дворца.

Свободные ломовые и легковые извозчики не могли останавливаться на улицах с большим движением вне места их стоянок, оставлять лошадей без надзора, привязывать их к тумбам, фонарям, другим столбам, перилам, решеткам, въезжать на тротуары. К слову, тротуары отделялись от проезжей части не выступающим бордюром, а каменными конусообразными тумбами.

К движению по городу (уже в начале ХХ века) не допускались тракторы и автоматические экипажи, приводившиеся в движение пропеллером.

По требованию полиции (или милиции уже советского времени) извозчики (потом и автомобилисты) обязаны были: возить поднятых на улицах заболевших, ушибленных, находившихся в бесчувственном состоянии, скоропостижно умерших, а также полицейских (милиционеров), преследовавших лиц, укрывавшихся от них. Ни в коем случае нельзя было уезжать с дороги при несчастных случаях. При последних следовало оказывать помощь потерпевшим.

Когда на московских улицах лошадей потеснили «самодвижущиеся машины», особое внимание городских властей стало уделяться автомобильному транспорту.

Скорость движения автомобиля не должна была превышать 12 верст в час. Нельзя было ездить на автомобиле с открытым глушителем, пользоваться в качестве сигналов сиренами и милицейскими свистками. Водитель не должен был соскакивать с автомашины во время ее движения. Всесезонно воспрещалось грузовым автомобилям ездить по линиям трамваев, а легковым автомобилям и мотоциклетам это разрешалось делать только в летнее время. Был запрет ездить грузовикам по тем же городским улицам, которые перечислялись для ломовиков.

Для регулирования уличного движения советские милиционеры в 1923 году получили жезлы красного цвета с желтой рукояткой. Участникам дорожного движения вменялось в обязанности подчиняться указаниям уличных постовых.

В Обязательном постановлении Московской городской думы от 17 октября 1903 года давались указания относительно поведения велосипедистов в Белокаменной.

«Езда по городским улицам на велосипедах зимой производится в Москве в очень незначительном количестве. Эта езда допускается во всякое время только на низких двухколесных велосипедах или иных, признанных безопасными городским управлением, лицам, получившим на то разрешение».

Именное разрешение на вождение велосипеда выдавалось после определенного испытания, которое проводилось лицами, назначенными для того по усмотрению обер-полицеймейстера. От испытания освобождались те, кто имел удостоверение одного из московских обществ велосипедистов.

На велосипеде обязательно должен быть звонок и два номерных знака: спереди и сзади. Знаки должны были освещаться при наступлении сумерек. Быстрая езда и «перегонки» в городе категорически запрещались. Велосипедисты держались правой стороны улиц. Им разрешалось ехать посередине улиц, но не переезжая на левую сторону.

Объезд пешеходов и ехавших в экипаже допускался лишь с левой стороны. При обгоне заблаговременно давался звонок, и сам обгон проводился умеренным ходом. Злоупотребление звонком воспрещалось.

В случаях беспокойства лошадей от появления ехавшего на велосипеде велосипедист обязан был «остановиться, сойти с велосипеда и по возможности скрыть его от испуганной лошади».

В местах большого скопления публики и экипажей надо было сойти с велосипеда и везти его в руках.

При совместной езде велосипедисты должны были следовать один за другим на расстоянии не менее одной сажени друг от друга.

Воспрещалось «ездить на велосипедах, а также проводить их в руках: по тротуарам, пешеходным дорожкам, бульварам, скверам и садам».

Недопустимо было «употребление при езде на велосипедах непривычных для публики, обращавших на себя внимание костюмов».

По распоряжению полиции по некоторым улицам езда приостанавливалась: в дни пребывания в Москве высочайших особ, приезда почетных гостей, в разных торжественных случаях, в том числе во время крестных ходов, и в местах случайного большого скопления экипажей и публики.

С 7 часов утра до 9 часов вечера езда на велосипедах воспрещалась: в Китай-городе, по Солянке, Маросейке, Покровке до Барашевского переулка, Мясницкой улице от Лубянской площади до бульваров, по Большой Лубянке, Сретенке, Большому Златоустовскому переулку, по Георгиевскому переулку, Кузнецкому мосту, Петровке от Большого театра до Петровских линий, Театральной площади со стороны театров и по проездам к ним, по Тверской улице от Иверских ворот до Триумфальной-Садовой, по Большой Никитской от Моховой до Никитских ворот, по Домниковской улице, по Грачевке, Москворецкой улице, по Балчугу, по Ленивке. Также по переулкам: Столешникову, Газетному, Камергерскому, Кузнецкому, Уланскому, Стрелецкому, Армянскому, Кривоколенному и по всем городским мостам. Кроме того, в часы торга с велосипедом нельзя было появляться на Большой Сухаревской площади.

Во все часы дня запрещалось ездить вокруг городского павильона в Сокольниках по той части, где проходили гулянья.

Такие запреты не относились к передвижению почтальонов, развозивших корреспонденцию на велосипедах Московского почтамта.

Окружная железная дорога

Со второй половины XIX века между вновь построенными московскими железнодорожными станциями и пунктами складов потребления и переработки товаров заметно оживилось внутригородское движение грузов. Городские власти серьезно задумались о неудобствах, чинимых обывателям этими перевозками. Улицы были тесны, их переполняло множество экипажей и пешеходов.

К началу ХХ века конку стал заменять трамвай, но и он облегчения в ситуациях на дорогах не принес. Поэтому развоз по городу разного рода грузов становился очень затруднительным, опасным и дорогим.

Так сложилось, что Москва уже много веков являлась обширным складочным пунктом всевозможных изделий, сырья. Большие расходы на гужевую доставку товаров через город ложились бременем на потребителей и на производителей продукции, влияли на рынок сбыта товаров. Такие перевозки внутри города были продолжительны по времени и экономически не выгодны.

Все более очевидной становилась необходимость сооружения обводной дороги вокруг Москвы.

Первые проекты Окружной железной дороги возникли еще в 1860-х годах. В 1869 году свой проект представил купец Сушкин, в 1870-м — инженеры Горчаков и Пороховщиков. По их проектам линия новой дороги направлялась по границе Москвы с пригородом — Камер-Коллежскому валу.

Затем появились другие проектные разработки: Обществ Московско-Курской и Московско-Ярославско-Архангельской железных дорог. Эти проекты были нацелены не только на удовлетворение нужд городского транспорта, но также и на облегчение передачи транзитных грузов с одной дороги Московского узла — на другую, на сторонний объезд продукции, провозимой через центр России из одного его конца в другой. Уже тогда Москва начинала задыхаться от активной деятельности товаропроизводителей и продавцов.

Первоначально планируемый объект строительства имел наименование: «Паровая дорога вокруг Москвы».

К 1890-м годам затруднения на расширявшемся Московском железнодорожном узле стали ощущаться и на большей части русских дорог. Москва с гужевым транспортом, без окружной дороги, явно не справлялась с пропуском и обработкой передвижных составов — здесь возникала своеобразная «пробка».

Строительство окружной дороги не начиналось. И тут новый ее проект представил инженер A. И. Антонович.

К рациональным изысканиям оперативно подключился Железнодорожный отдел при Московской бирже. В июле 1897 года он обратился к владельцам фабрик и заводов в Москве с просьбой сообщить сведения, необходимые при обсуждении вопроса об окружной дороге: о местонахождении фабрики или завода, о том, откуда, в каком количестве и куда отправляется их груз, какими путями пользуется предприятие для транспортировки, его расходы за гуж, а также какие фабрики и заводы расположены по соседству.

7 ноября 1897 года городскими властями было проведено особое совещание в присутствии царя Николая II, где было решено приступить к сооружению Московской окружной железной дороги.

Из 13 проектов был выбран — под номером 9, который имел более широкое кольцо, длиною около 51 версты. В следующие годы, до начала строительства, предлагался еще один вариант обводного транспортного кольца, в котором радиус составлял 150 километров. Но от него быстро отказались.

16 марта 1902 года, по высочайшему повелению, были начаты работы по сооружению Окружной железной дороги с использованием всех разумных предложений многих проектов. Сроком окончания планировался 1908 год.

Эксплуатация новой магистрали должна была производиться средствами и штатами Николаевской железной дороги. Эта дорога выделяла подвижной состав и до 900 работников. На должности телеграфистов набирались только женщины. В расписание закладывались 10 пар ежедневных поездов таким образом, что шесть пар передвигались по всему пути дороги, две пары двигались от скрещения Нижегородской железной дороги с Окружной (возле боен) по диагонали к соединению с противоположной ее частью у Ваганькова кладбища, образуя малое кольцо в левую сторону.

Другие же две пары поездов от того же пересечения по той же диагонали должны были выходить на Окружную дорогу справа и делать рейсы по правому малому кольцу. Эта система в плане Москвы напоминала чуть наклоненную букву «Ф».

По причине революционных волнений в Москве, далеких от нее военных действий на фронте, отсутствия достаточных городских средств вместо «Ф» златоглавая получила простенький овал буквы «О». Это «О» с молебном было торжественно открыто 19 июля 1908 года, а на следующий день предоставлено для общественного пользования.

Начало дороги шло от места пересечения Окружной с линией Николаевской железной дороги. Отсюда начинался отсчет верст по часовой стрелке. Первой деревней на новой линии стало поселение Нижние Лихоборы, а первыми путями через водные преграды — мосты над Лихоборкой и Яузой.

Окружная железная дорога имела несколько обязательных остановочных пунктов: Владыкино, Ростокино, Белокаменная, Черкизово, Лефортово, Андроновка, Угрешская, Кожухово, Канатчиково, Воробьевы горы, Потылиха, Кутузово, Пресня, Военное поле, Серебряный Бор, Братцево, Лихоборы.

На наиболее значительных станциях были сооружены красивые здания вокзалов. Особую радость предвкушали любители московских бегов: они рассчитывали на удобство и дешевизну связи с ипподромом, так как одну из станций планировали расположить напротив главного входа на его трибуны. Легко можно было добраться до заветных мест отдыха: Серебряного Бора, Пресни, Воробьевых гор.

На пересечениях Окружной железной дороги с Москвой-рекой были возведены четыре моста. Их первоначально назвали (по часовой стрелке на плане Москвы): Алексеевский (по имени цесаревича; въезд на мост украшал бюст его отца), Сергиевский (в честь великого князя московского губернатора Сергея Александровича), имени императора Николая II и Дорогомиловский.

Позднее два моста: Сергиевский и Николаевский, — именовались как Андреевский и Краснолужский согласно местной топонимике (Андреевские монастырь, овраг и низина Красные Лужки). По плану строительства и эксплуатации мостов эти два сооружения должны были иметь рядом с железной дорогой полосы для гужевого переезда и дорожки для пассантов (пешеходов). Так, у Николаевского арочного моста пролеты для конной езды были по бокам, а у Сергиевского — посередине сооружений. Именно эти мосты в недавнее время и по современным инженерным проектам оторвались от своих прежних мест и заняли новые позиции на русле Москвы-реки…

У Окружной дороги ввели в действие соединительные ветви с пересекаемыми железнодорожными путями всех московских вокзалов.

Московская Окружная железная дорога стала первым комплексом российских дорожных сооружений, в котором мосты проходили не только над ручьями, реками, но и над шоссе и железными дорогами других направлений.

Интересно, что начиная с 33-й версты (в районе Хамовников) Окружная дорога шла по прежней границе города — по Камер-Коллежскому валу.

Эта дорога существует и ныне. Правда, пассажиры на ней не высаживаются. Они уже и не стоят на ее милых вокзалах, не заглядывают в старинные буфеты, не машут платочками при прощании, никого не встречают на перронах. Нет-нет да и пройдет по путям загадочный «из ниоткуда» товарный состав.

Следующий, возможно, появится через много-много часов или лишь на другой день. Отдыхает дорога, дивятся на то обыватели.

Соединительная ветвь

Принято считать, что белых пятен в отдаленной от нас истории города очень много. Чтобы из белого сделать разноцветное, историки работают в архивах, археологи копаются в городской земле, архитекторы по своим технологиям проводят исследовательские работы. Хочется знать о Москве все больше и сравнивать найденное с нашей сегодняшней жизнью. Даже очень скромные весточки из прошлого приносят радость…

Вид Каланчевской площади и здания Николаевского железнодорожного вокзала. По оригиналу И. И. Шарлеманя. 1853 год

Почти в центре Москвы есть интересный, значительный по размерам объект, информацию о котором очень трудно отыскать в доступной литературе. Я имею в виду эстакаду с железнодорожными путями, проходящую по западной границе площади трех вокзалов (по-старому — Каланчевской, позднее — Комсомольской), перед высотным зданием гостиницы «Ленинградская». Ветвь соединила линии Николаевской, Брестской (Белорусской), позднее — и Виндавской (Рижской) железных дорог. Чтобы узнать, когда ее построили, исследователю придется немало поработать в библиотечных фондах.

До самого конца XIX века соединительные железнодорожные ветки «Николаевско-Рязанская» (пересекает нынешнюю Русаковскую улицу вблизи станции метро «Сокольники») и «Николаевско-Нижегородская» шли по поверхности земли. При пересечении их путей с большими улицами устраивались переезды, что значительно затрудняло городское движение. Повозки ждали открытия переезда после прохода поезда по 20–30 минут. Но вместе с тем железные дороги, особенно их пассажирские вокзалы и товарные станции, способствовали застройке близлежавших пространств. Тем самым они сыграли положительную роль в развитии этих частей города.

Устроенная в 1860-х годах соединительная ветка между Николаевской и Нижегородской железными дорогами была проложена по заселенному району бывшей Переяславской слободы, отделив Каланчевскую улицу от Каланчевского поля (ныне — площадь трех вокзалов), и по территориям бывших Басманной и Сыромятнической слобод, которые были густо застроены и заселены. Лишь за Яузой она проходила по выгонным, слабо населенным землям до Владимирского шоссе, где соединялась с Нижегородской (или Курской) дорогой.

Когда Сокольничье поле и шоссе застроилось, Сокольники стали не только дачным местом, но и зоной для городских прогулок, а у Алексеевского монастыря (за Красным прудом) вырос целый городок, в Московскую думу стали поступать многочисленные жалобы. Всем мешали соединительные ветви между Николаевским, Нижегородским и Казанским направлениями железных дорог. Эти линии отрезали Вокзальную и Сокольничью площади от центральных частей города, мешали свободному передвижению экипажей.

Жалобы заставили думцев обратиться в управление Московско-Курско-Нижегородской дороги с предложением о необходимости переустройства соединительного пути согласно потребностям города. В этом представлении указывалось, что времена, когда вокзалы находились вне городской черты, давно миновали, что естественный рост города не нуждается в подобных соединительных путях, по нему проходящих, что управление дороги должно принять во внимание интересы обывателей и перестроить путь таким образом, чтобы он их не нарушал.

В самом начале 1890-х годов управление Московско-Курской железной дороги решило не обращать внимания на сетования москвичей и на представление городской думы. Тогда дума вошла в контакт с Министерством путей сообщения (МПС), которое в то время располагалось в Санкт-Петербурге.

В результате данных министерством указаний управление этой дороги в 1895 году представило проект переустройства Каланчевского переезда. Однако этот проект мало что менял на месте, и город его отклонил.

Но вот произошли некоторые перемены, и московские газеты начала сентября 1897 года поспешили сообщить о замене наземного пути ветки на Каланчевке на линию насыпи над переездом с деревянными арочными проездами для транспорта: «В настоящее время уже проложен главный соединительный путь между Московско-Брестской и Курской железными дорогами».

Раз была построена новая дорога, значит, на ней и рядом с ней также началась новая жизнь. Возможно, с некоторыми проблемами.

К примеру, тоже в сентябре, но через шесть лет после открытия и обустройства пути, о нем писал «Московский листок»: «Вблизи Рязанского вокзала сокольническая конка проходит под мостом. Лишь только кондуктор № 316 взошел на империал вагона, чтобы предупредить пассажиров, чтобы они не вставали в рост под мостом, как он и сидящие наверху пассажиры были облиты какой-то пахучей жидкостью, лившейся из отверстия в полотне моста…»

Оказалось, что это местный хулиган забрался на насыпь и развлекался, потешаясь над проезжавшими внизу.

Подобные публикации не оставались без внимания со стороны властей и общественности. Поэтому ниже газета сообщала, что Московской городской управе «было указано заделать отверстия на этом мосте с рельсами соединительной ветви».

Рязанским вокзалом раньше, до его строительной перестройки, назывался всем известный Казанский вокзал на Каланчевской площади, а конка — это вагон, подобный трамвайному, передвигавшийся по рельсам за тянувшими его двумя лошадьми. Империал — верхняя часть такого двухэтажного вагона, без крыши. Видимо, проезд под деревянным мостом-виадуком был невысоким.

Поэтому кондукторы объявляли своим пассажирам об опасности, чтобы те не были задеты сводами моста, если бы нечаянно встали под ними в полный рост.

Любопытно, что в 1900 году по требованию городской управы управление Московско-Курской железной дороги вновь вернулось к вопросу по переустройству соединительной ветви. Оно рассмотрело проект городских инженеров, представленный московским властям, где большая часть этой дороги, проходящей по городу, заключалась… в туннель. Но железнодорожникам такой проект не понравился. Для выработки совместного решения при МПС была образована специальная комиссия. В ее состав (под председательством товарища заместителя министра тайного советника В. А. Мясоедова-Иванова) вошли представители разных министерств: путей сообщения, финансов, внутренних дел, военного, государственного контроля, а также и Московского городского управления.

Эта комиссия признала неприемлемым городской проект. Во-первых, потому, что он был очень дорогим — около 4 млн рублей. Во-вторых, при устройстве туннеля пришлось бы по меньшей мере на два года закрыть движение по соединительному пути на Каланчевке. И комиссия предложила управлению Московско-Курской железной дороги выработать новый проект Каланчевского путепровода, введя в него улучшения, указанные московскими инженерами.

Через четыре года новый проект был готов и представлен городской управе. Однако и его Москва отклонила как неудобный. Тогда пошли на компромисс: по личному сношению московского городского головы с министром путей сообщения в 1908 году была образована особая согласительная комиссия из инженеров Московского городского управления и инженеров Министерства путей сообщения. Наконец-то удалось договориться.

Как результат, новый проект представили Московской думе. Замена насыпи, на которой находились пути соединительной ветви от Южного моста до Каланчевского переезда, эстакадою представляла значительные удобства для городского транспорта.

Новая эстакада устраивалась на металлических колоннах, расположенных в 5 саженях одна от другой, поверх колонн клепалось волнистое железо. Существовавший уже Южный мост (так именовалось то место ветви, где начиналась Ново-Рязанская улица) немного переделывался: высота проезда под мостом доводилась до 2,43 сажени.

Легкими металлическими колоннами эстакада разделялась на 30 пролетов, по 5 саженей каждый. Из них 10 предполагалось оставить открытыми для проезда экипажей и остальные 20 — закрыть железобетонными стенками с целью устройства в них торговых помещений. При ширине эстакады 4 сажени для двух путей в каждом пролете можно было устроить по две лавки размером 5? 2 сажени, что при 20 пролетах давало бы 10 отдельных торговых лавок.

Предполагалась немалая выгода: лавки приносили бы крупный доход городу. И это в значительной мере окупало бы расходы на устройство самой эстакады.

На легкой и высокой эстакаде планировалось еще устройство навесных балконов для пешеходов, с красивыми решетками и фонарями. Это было бы весьма удобно и нарядно для общей панорамы площади.

Была подсчитана стоимость работ по переустройству всей Каланчевской площади вместе с переделкой соединительной ветви. По сметам определили сумму — 1,205 млн рублей.

В мае 1909 года пресса сообщила: «Таким образом, давний спор удалось покончить — и Москва в очень скором времени украсится изящным и красивым путепроводом на Каланчевской площади. Работы по постройке эстакады предполагается сделать в два года».

Но дело затянулось. Лишь летом 1913 года на Каланчевской площади вместо временного моста стала возводиться постоянная эстакада. А в начале 1914 года газетчики писали о том, что «проводятся грандиозные работы по переустройству виадука, идущего от Николаевской дороги до Курской», что в строительстве активное участие (в том числе и денежными средствами) принимало городское управление. На долю последнего падали расходы по переустройству усовершенствованных мостовых по бокам виадука и в проездах под виадуком, а также и водостоков. Эти работы потребовали от города 600 тыс. рублей. Сооружение самого виадука выполнялось за счет казны, которая на то выделила 1,8 млн рублей. Еще более крупные затраты производила Московско-Казанская железная дорога на сооружение «нового грандиозного вокзала», который по предварительным расчетам обходился в 4 млн рублей, а вместе с расширением станционных путей, платформ и некоторых жилых построек — примерно 6 млн рублей.

Мост планировался как художественно-архитектурное сооружение в одном стиле с будущим Казанским вокзалом. Из газеты: «На Каланчевской площади приступлено к постройке постоянной эстакады рядом с временным мостом. Железнодорожники и городская управа договорились о красивой отделке моста соединительной ветви. Отделка эстакады будет выполнена по рисункам архитектора А. В. Цусьева, сооружающего и Казанский вокзал.

Перестройка всех железнодорожных сооружений начнется от Южного моста и продолжится до Императорского павильона». (Павильон нынешней станции «Каланчевская» строился как специальный вокзал для приезда из Санкт-Петербурга царственных особ.)

Проезд к Каланчевской улице против подъезда нового Казанского вокзала предполагалось назвать Казанским. Также сооружался и другой проезд под эстакадой против Домниковской улицы, взамен временного деревянного моста. Промежутки ветви между Казанским проездом и Южным мостом красиво декорировались диким камнем. Вся железнодорожная ветвь стала бы представлять собой ряд арок и колонн, напоминающий римские образцы.

Газетчики считали, что центральная часть всего сооружения между Казанским и Домниковским проездами «должна быть особенно эффектной». Архитектор среди колоннады, в нише, задумал устроить широкую, в два марша, декоративную лестницу, с ниспадающим с верхней площадки фонтаном в виде водопада.

На треугольнике, образуемом «в полосе отчуждения между Каланчевской улицей и железнодорожными путями», возле Южного моста для ожидавших отправления своих поездов пассажиров разбивался сквер. (Его там без труда и сейчас можно обнаружить.)

Все работы по планировке западной части площади намечалось закончить в течение лета — осени 1913 года, а по переустройству путей — в 1914 году. Художественная отделка эстакады и работы по устройству Казанского вокзала завершались, как сообщала газета, «не раньше 1915 года»…

Конечно, журналисты в 1913 года не могли предвидеть начала Первой мировой войны, а также и того, что в ту бездну уйдут многие городские денежные средства. Кому тогда пришло бы в голову, что проектировщик Казанского вокзала станет в будущее советское время «архитектором № 1», что он прославится сооружением Мавзолея вождя пролетариата на Красной площади, что его фамилию Щусев (или Щусьев) уже никогда по ошибке не напишут с буквы Ц?

В дальнейшем А. В. Щусев замахнется и на более широкую перспективную перепланировку всей Каланчевской площади. Он начертит оригинальную схему, в которой полностью на площади будут отсутствовать сооружения тоновского Николаевского (Ленинградского) и шехтелевского Ярославского вокзалов, а доминантой всего пространства будет служить обновленный авторский Казанский вокзал вкупе с его же чудной соединительной ветвью. Видимо, знаменитый наш архитектор мечтал о сносе этих достопримечательных московских зданий, соперничавших с его собственными работами…

Фонтан же у насыпи так и не соорудили. Недаром Козьма Прутков сказал: «Если у тебя есть фонтан, заткни его». А на том месте, почти в центре, у площади, при Советах построили общественный туалет.

Николаевская дорога

1 ноября 1851 года было полностью открыто движение по Николаевской железной дороге, соединившей молодую столицу России — Санкт-Петербург с древней ее столицей — Москвой. История сохранила много легенд о строительстве дороги, но сумела донести до нас и некоторые факты.

Статьи, напечатанные в дореволюционной периодике, уточняют и дополняют то, что можно узнать на уроках в стенах школ.

Мысль о постройке Николаевской железной дороги зародилась у императора Николая I в то время, когда была дана концессия на устройство Царскосельской железной дороги «в виде опыта». На ее осуществление были направлены и помыслы главноуправляющего путями сообщения и публичными зданиями графа К. Ф. Толя (1777–1842), который чрезвычайно активно содействовал ее постройке. Эта первая железная дорога общего пользования в России стала детищем другого приглашенного в Россию немца — инженера Франца фон Герстнера (1793–1840).

Толь сделал очень много на своем посту управляющего. При нем в России были построены Московское шоссе из Санкт-Петербурга (в Москве его называли Санкт-Петербургским), Варшавское шоссе, много шлюзов, мостов.

Карл Толь, обрусевший немец, ввел преподавание в Институте инженеров путей сообщения на русском языке…

Когда возник вопрос о будущей Николаевской дороге, К. Ф. Толь выступил категорически против ее строительства. Он считал ее невыгодной в экономическом отношении.

Преемником графа Толя стал П. А. Клейнмихель. Имя последнего известно каждому школьнику по эпиграфу к стихотворению Некрасова «Железная дорога» (из разговора в вагоне):

«Ваня (в купеческом армячке): Папаша! Кто строил эту дорогу?

Папаша (в пальто на красной подкладке): Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душечка».

Клейнмихеля считали чрезвычайно суровым. Его сравнивали с Аракчеевым, из школы которого он и вышел. В высших правительственных сферах Клейнмихеля не любили, хотя он пользовался исключительным доверием царя Николая Павловича. Ничего подобного не мог добиться никакой другой министр тех времен.

Имея царскую поддержку, Петр Андреевич не обращал внимания на молву и решительно шел, минуя разные препятствия и дворцовые интриги, к своей цели, смело вступал в борьбу с противниками. А боялся он лишь императора.

А что до того предания, которое бесконечное число раз повторяли в молве и в газетах, будто бы Николай I, положив линейку на поданную ему карту, провел прямую линию карандашом и приказал так вести железную дорогу, можно сказать следующее.

Вопрос о направлении железной дороги от Санкт-Петербурга до Москвы долгое время обсуждался в особом комитете, который назывался Комитетом железных дорог. В нем заседали министры и некоторые члены Государственного совета. Большинство членов полагало, что надо вести дорогу через Новгород Великий. Но государь не разделял этого мнения.

Бесконечные споры по этому поводу надоели царю, и он призвал к себе инженера-полковника Павла Петровича Мельникова (1804–1880), впоследствии ставшего министром. Мельников вместе с другим инженером-полковником Крафтом был назначен для производства изысканий и постройки дороги.

Мельников считался очень талантливым и блестяще образованным человеком. Он доложил государю свой взгляд на вопрос о направлении дороги: «Дорога должна соединять две весьма населенные столицы. Все движение, как грузовое, так и пассажирское, будет сквозное. В скором времени к Москве должны примкнуть другие дороги со всех концов России. Таким образом, сквозное движение между Петербургом и Москвой разовьется в несколько десятков раз против настоящего. Было бы большою ошибкою и неисчислимою потерею в общей государственной экономии, если обречь дальнейшие поколения на уплату 80 с лишком верст, в продолжение целого века или более, пока прямой расчет не вынудил бы строить другую, более кратчайшую дорогу от Петербурга до Москвы». Государь тогда сказал: «Рад, что ты одного со мной мнения. Веди дорогу прямо!» Слова «веди дорогу прямо» не означали буквально прямую линию, а относились лишь к тому, чтобы не держаться направления на Новгород, в сторону от него.

Станцию железной дороги (вокзал) московские власти хотели устроить у площади Тверской заставы Камер-Коллежского вала, прямо у Санкт-Петербургского шоссе. Однако ямщики, владевшие здесь землями, выступили против этого. Они сочли, что новая дорога будет препятствовать их ямщицкой работе. Конкуренция была им не по душе.

Пришлось искать в городе другое место под застройку остановочной конечной станции. Определили свободное Каланчевское поле.

Через семь лет после начала строительства железной дороги ее еще не закончили, как предполагалось ранее. Этому воспрепятствовали политические события 1848 и 1849 годов. Деньги, ассигнованные на железную дорогу, употребили на другие надобности.

Строившаяся железная дорога делилась на две дирекции: Северную и Южную. Каждая из них — на участки, а участок — на несколько дистанций. Начальником Северной дирекции был Мельников, а Южной — Н. О. Крафт. Дистанция была длиной от 12 до 16 верст.

Кроме инженерного начальства было учреждено и полицейское управление. На всю железную дорогу откомандировали два дивизиона конных жандармов. Начальником этого управления жандармов назначили генерал-адъютанта князя Э. А. Белосельского-Белозерского.

Граф Клейнмихель своеобразно строил свою работу. В его привычке был расписанный объезд работ в течение лета и перед закрытием работ, поздней осенью, когда на дорогах царила распутица.

По ровным дорогам летом он ехал в своей комфортной тяжелой коляске. Если погода ухудшалась, ее приходилось бросать и пересаживаться в чей-либо легкий тарантас. Когда выпадал снег, графа везли на санях, наскоро приспособленных из дровней, приделывая к ним простую спинку и обивая ее рогожей…

22 августа 1850 года во время приезда государя в Москву на традиционный праздник коронации, император за обеденным столом спросил Клейнмихеля: «Когда же ты провезешь меня в Москву по железной дороге?» Петр Андреевич в верноподданническом порыве, не задумываясь, ответил: «На будущий год на коронацию, ваше величество!» Интересно, что за тем же столом был и директор по производству работ Мельников.

После обеда Мельников был вызван начальством в кабинет. Министр путей сообщения обратился к нему: «Вы слышали мой ответ государю?» — «Слышал, но это немыслимо». — «Это должно быть и будет!»

В середине сентября поступило предписание, гласившее, что дорога к 1 августа следующего года должна быть приведена в такой вид, чтобы войска гвардейского корпуса могли командироваться в Москву, начиная с 15 августа: императору нужно было снова проехать в Москву к торжеству 22 августа.

Начальники дорог забеспокоились. Они сделали так. Едва крестьяне всех окрестных придорожных деревень засеяли яровые, их призвали на это строительство. Конечно, участие было добровольным и выгодным для крестьян.

На дорогу явились тысячи работников вместе с женами. Мужики рыли землю сошниками, женщины ту землю таскали: кто в мешках, кто в рогожах, кто в фартуках, а бывало, что и в подолах.

За месяц были сделаны выемки земли на ширину одного пути. Это значительно ускорило подготовку глинистого грунта к настилу дороги. Работы шли в ускоренном темпе. Поэтому с 15 августа 1851 года началось движение войск из Петербурга в Москву.

20 августа по новой дороге провезли государя. Государыня тогда оставалась в Петербурге. Для устранения неудобств при их общении ежедневно к императрице из Москвы посылался поезд с царственным конвертом.

Поезд состоял из пассажирского и багажного вагонов. Из предосторожности обратный поезд не должен был выезжать из Петербурга раньше прибытия поезда из Москвы. Первоначально путь был одноколейным, и на многих станциях отсутствовали разъезды, а телеграф еще не устроен.

Однажды случилось так, что в Москве в течение полутора суток не было ожидаемого поезда из Петербурга. Никто не знал о причине задержки. Клейнмихель не выдержал и распорядился послать поезд из Москвы в северную столицу. Мельников понимал опасность такого распоряжения, поэтому сам решил ехать с этим московским поездом…

Его поезд столкнулся со встречным около Клина. Машинисты поездов очень поздно увидели встречные составы и передовые фонари. Когда уже не было спасения, они успели лишь открыть паровозные свистки.

Потом Мельников вспоминал: «Я сидел в вагоне. Вдруг последовал такой сильный толчок, что я слетел с сиденья и растянулся на полу. Вагон не раздробило потому, что он был один. Выйдя из него, я увидел сразу кондуктора, перерезанного тормозовым кругом. Оба паровоза поднялись на дыбы, уперлись друг в друга передними колесами и ревели в открытые свистки, как борющиеся львы. Машинист одного паровоза был убит, а кочегар выброшен из машины, но остался жив. На другом паровозе тендер вскочил на паровоз и придавил машиниста и кочегара на котле паровоза. Не было никакой возможности высвободить их оттуда, и они жарились в течение нескольких часов в неслыханных страданиях и в виду всех, на котле паровоза».

Первый проезд «на парах» состоялся от Вышнего Волочка до Твери.

Народу представилось картинное, не виданное до того зрелище. Впечатление было чрезвычайно сильным и запоминающимся. Множество людей находилось на станциях и придорожных полях. Все хотели посмотреть «на чугунку».

20 августа ехавший по дороге государь выходил на всех станциях, благодарил строителей, раздавал награды. При подъезде к большим мостам он сходил с поезда, осматривал сооружения и любовался проходом поезда по мосту. «Честь вам и слава», — говорил он инженерам.

Несмотря на бывшую летом 1851 года катастрофу, уже осенью правильное движение по дороге для провоза пассажиров и грузов было открыто.

Первоначально железная дорога носила имя Санкт-Петербургско-Московской, а после кончины императора — Николаевской.

С первых же дней работы дороги расписания на ней нарушались: почти никогда вовремя поезда не приходили. А от сильных метелей, заносов, поезда останавливались, не дойдя до той или другой станции. Бывало, что они вовсе замерзали на полдороге, оставаясь на месте часов по двенадцать и более того. В подобных случаях на станцию посылали пешего сторожа с требованием помощи. Если станция находилась близко и там был запасный паровоз, движение восстанавливалось относительно быстро. Если же далеко, то от ближайшей станции до того места, где стояли паровозы, приходилось еще ехать на дрезине. Паровозы находились друг от друга на расстоянии 70 верст. К этим проблемам добавлялось и то, что на растопку нового паровоза уходило около трех часов. А еще случалось, что подвезти паровоз к водоемному баку было нечем. Тогда его толкали вручную несколько крепких мужчин.

Со временем возникали новые трудности. Например, с каждым днем уменьшалось количество годных к работе паровозов. Причиной являлось сгорание трубок от грязной воды и неважной конструкции этих машин. Добавлялась и техническая неграмотность начальников станций, про которых говорили, что они «никогда не видали железной дороги», или что их наскоро «собрали на толкучем рынке», потому что эти начальники не имели никакого понятия о движении поездов. Огромные усилия и выдержка требовались от машинистов, которые, выбиваясь из сил, сами решали все проблемы в дороге и на станциях.

А что пассажиры? Им оставалось возмущаться на обстоятельства или радоваться при счастливом окончании путешествия.

Некоторых, вроде Нестора Кукольника, на железной дороге посещало вдохновение. Тогда слагались куплеты очень милых попутных песен.

Красный пруд

Первый год после своего восшествия на престол императрица Елизавета Петровна провела в Москве. Она часто ездила в бывший Шеинский загородный дом, который находился позади артиллерийского Полевого двора. Там была построена и собственная ее императорского высочества церковь. На Шеином дворе стоял шикарный дом, известный под названием «Краснопрудный дворец». При нем во времена этой императрицы устроили «Комедийную храмину» (так же еще при Петре I назывался театр на Красной площади).

Дворец стоял у Красного пруда с одной стороны, а с другой располагался сад (парк) этого дворца. Пруд еще долго после Елизаветы Петровны назывался «Красный» («Красивый»), хотя со временем он обмельчал, замусорился и зарос. К началу ХХ века вообще стал вопрос о его засыпке.

Красный пруд и вся эта местность находились в запустении до середины XIX века. Оживление произошло, когда на месте Шеина и Полевого двора была построена станция Николаевской железной дороги (современный Николаевский, Ленинградский вокзал) и открыто транспортное движение на Санкт-Петербург.

В те годы москвичи толпами отовсюду сбегались смотреть на первые поезда. Они плакали, полагая, что поезд по повелению нечистой силы двигают души убийц и других грешников. Когда же паровоз свистел, зрители приходили в ужас: многие падали на землю, молились и открещивались от той же «свистящей нечистой».

Заходили и засвистели первые железнодорожные паровозы не одни, а с прицепленными к ним платформами на колесах. На платформы ставились «многоместные каретки». Такие каретки позднее заменили на специально сделанные вагоны.

До открытия железной дороги и застройки берегов Красного пруда, во времена императрицы Елизаветы о нем говорили как о величественном. Пруд служил добрым приютом для больших стай диких уток, которых никто не беспокоил: стрельба по ним здесь была запрещена. Птицы изрядно плодились и размножались. Правда, иногда некоторые удальцы из босяков добывали эту дичь себе для пропитания: ее ловили сетями и сачками. «Богатый не ведает, как бедненький обедает».

Прошло столетие после исчезновения натурально на местности и на карте Москвы Красного пруда за Каланчевской площадью.

В самом начале ХХ века, как и положено, с обреченного сняли мерку. Оказалось, что пруд занимал 19 975 кв. сажен.

Было составлено два варианта его засыпки. По первому — наметили середину засыпанной территории, обращенную к Краснопрудному бульвару (продолжение линии Каланчевки), обратить в сквер, оставить часть пруда (тысячу кв. сажен), позади нового сквера назначили два строительных участка по 255 кв. сажен, а с боковых сторон вдоль проездов — ряд участков под склады.

По второму варианту, засыпаемая площадь всего Красного пруда обращалась под склады.

На своем заседании Московская городская управа высказалась за второй вариант. Финансовая комиссия также стала на сторону предложения о засыпке всего пруда полностью, так как при этом валовой доход от сдачи земли составил бы 42 285 рублей. Тогда как при обустройстве сквера и части пруда он мог бы равняться лишь 30 225 рублям.

При засыпке Красного пруда освободившуюся площадь предстояло разделить мощеными проездами в продольном направлении. По смете вся эта работа требовала расхода до 149 тыс. рублей.

Управа предположила «начать земляные работы по спланированию прирезанной к городу местности до Крестовской заставы» одновременно с подвозкой оттуда земли для засыпки Красного пруда.

Однако это мнение не разделяла Финансовая комиссия, которая считала, что стоимость этих работ в 60 тыс. рублей стала бы непроизводительной тратой средств, потому что эффект от других мероприятий был намного дешевле: городские власти уже разрешили сваливать в пруд чистый мусор и землю, подвозимую из разных частей города.

Выбрали последнее предложение, так как его реализация делала засыпку водной глади практически бесплатной.

На «Казанке»

Кажется, что суматошный тоннель под железнодорожными магистралями у Выхина существует давным-давно и представить эту местность без него просто невозможно.

Действительно, как перейти от одного узла автобусных маршрутов, расположенного справа от метро, на другой, что слева? Разве по проекту железной дороги вместе с ней этот переход не сооружался?

Нет, в планах дорогоукладчиков, выписанных из-за границы инженером путей сообщения Карлом Федоровичем фон Мекк (1821–1876), такой переход вовсе не предусматривался…

Когда от московской Каланчевской площади стали отходить и к ней же прибывать железнодорожные составы (в июле 1862 года — до Коломны, с августа 1864-го — до Рязани, а в 1894 году — до Казани), жившие вблизи Выхина крестьяне и железнодорожные рабочие поодиночке или небольшими группами без хлопот переходили с одной стороны поселения на другую. Причем все они знали, что для безопасности «у железки» вначале надо было посмотреть вправо, а потом, перейдя один путь — налево. Этим Рязанская (или Казанская) дорога отличалась от других: здесь пути, семафоры, стрелки, прочие приспособления обустроили на английский манер — под левостороннее движение.

Пригласивший на работу в Москву инженеров-англичан К. Ф. фон Мекк был крупным российским предпринимателем. (К слову, родом из силезских дворян. Он стал мужем Надежды Филаретовны Фроловской — будущей любезной знакомой и материальной опоры П. И. Чайковского.) Хотя первоначально коммерсанты и банкиры из общества по строительству «Казанки» предлагали построить железную дорогу длиной 725 верст от Москвы до Саратова через Коломну, Рязань, Моршанск как одноколейную, Карл Федорович настоял на двух ее линиях. Мало того, возглавляя управление всеми подрядными работами на этой дороге, К. Ф. фон Мекк и его сын инженер Николай (позднее, в 1929 году, расстрелянный по приговору ОГПУ) сделали ее одной из самых доходных в России. Дорога была популярной у пассажиров. О ней хорошо отзывались, часто писали в прессе…

Так, в московской газете конца XIX века прошла короткая информация об удивительном происшествии на «Казанке».

Две маленькие сестренки, то ли в игре, то ли по поручению родителей, стали переходить пути Московско-Казанской железной дороги вблизи платформы «Выхино».

За разговором девочки не услышали шума и гудка приближавшегося паровоза. Одна, увидев перед собой состав, успела перескочить на откос насыпи. А другая, младшая, растерялась, замешкалась и легла там, где в тот момент стояла — между рельсами. Разогнавшиеся вагоны с грохотом промчались над ее хрупким тельцем… нисколечко его не задев.

Когда поезд удалился далеко от Выхина и стало тихо, малышка поднялась, отряхнулась, перешагнула рельсы и за руку с сестрой пошла прочь.

Вполне возможно, что эту корреспонденцию-заметку столетием ранее меня читал и Л. Н. Толстой. Не на ее ли основе он создал свой поучительный рассказ для детей, вложив в руки девочек корзинки с грибами и напустив на них больше страха, чем на самом деле они пережили?

Рассказ так похож на быль. Только в нем опущено название близрасполагавшегося поселения — «Выхино».

Ударили автопробегом

В воскресенье 28 апреля 1913 года на 17-й версте Ярославского шоссе около села Малые Мытищи[1] состоялся стоверстный пробег мотоциклистов. Его организовала спортивная комиссия научно-технического автомобильного кружка при Императорском техническом училище.

Газеты тех лет писали, что этот заезд устраивался «с целью установления средней скорости и выносливости машин разных фирм, представленных в России» и в нем учитывался «вес и количество лошадиных сил мотора».

Тогда, около 12 часов дня, на старт в Малые Мытищи из Москвы прибыли участники соревнования и гости. Собралось много крестьян и дачников из окрестных мест. Сюда же приехал становой пристав с отрядом конных стражников. Последние, по распоряжению московского губернатора, должны были охранять дистанцию пробега на всем ее протяжении.

Машины были поставлены в один ряд. И в 12 часов 21 минуту с интервалом в две минуты их стали по очереди выпускать со старта.

Мотоциклы представлялись разными изготовителями. Здесь были: «Ровер», «Триумф», «Пэжо, „Рудж“, „Ариэль“, „Саролеа“, „Зингер“, „Некарсульм“, „Н.С.У.“.

Сразу по выезде началась борьба на скорость и выносливость.

Среди участников и гостей пробега было много выдающихся спортсменов. Безоблачное небо светилось солнечностью и голубизной. Видимость была отличная, она благоприятствовала мероприятию.

Однако, временами, кое-что на этом пленэре было не совсем симпатичным. Гудевшие на всю округу машины поднимали на своем пути огромные клубы пыли. Из-за этого возницы ломовых экипажей с различным дачным скарбом (мебелью, домашней утварью) и их пассажиры испытывали дорожный дискомфорт. Конечно, их негодование не могло заглушить сумасшедший рев моторов. Но они добавляли в атмосферу некоторый оттенок уникальности и исключительности мероприятия. В другое время года никаких грубых слов среди милых тихих дач никакие уши не услышали бы. Конечно, детей от дороги мамаши и бонны спешили увести в сторону побыстрее и подальше.

В Малых Мытищах при проведении пробега были и свои прелести. Например, около той же пыльной дороги владельцем сельской чайной лавки был устроен «импровизированный буфет». Журналисты, побывавшие в нем вместе с гостями из Москвы, отметили, что в буфете продавалось «какое-то теплое пойло вместе с бутербродами». Причем цены за все были весьма высоки. По ним те из едоков, что раньше бывали в перворазрядных городских ресторанах, не заметили в Малых Мытищах никакой разницы «между городом и деревней»…

А пока в буфете публика как-то безаппетитно перекусывала, машины целеустремленно мчались вдаль по направлению к Сергиеву Посаду. Поворот был назначен вблизи этого города на 67-й версте. Там каждый участник предъявлял специальную контрольную карточку и поворачивал назад.

После двух часов дня к финишу один за другим стали прибывать возвращавшиеся гонщики.

Первым примчался господин X. П. Сапрыкин. Он прошел стоверстную дистанцию за 1 час 22 минуты. Его машина «Н.С.У.», в 1,5 лошадиных силы, была в полной исправности.

Прибывавшие машины останавливались и выстраивались по другую сторону шоссе. Их осматривала специальная техническая комиссия. Каждого гонщика толпа зрителей встречала аплодисментами.

Интересными были призы. Они состояли из золотых и серебряных вещей, а также… из машинных запасных частей.

Оказалось, что до поворота перед Сергиевым Посадом доехали не все машины, а лишь 12. Две остановились на трассе из-за порчи шин и других деталей.

На призы, кроме бесспорного первого, претендовали несколько гонщиков. Отдать кому-либо предпочтение было весьма сложно, и судьи решили кинуть между ними жребий. В результате шесть участников получили ценные призы.

И призеры, и те, кому на этот раз повезло меньше, получили достойные похвалы от жюри и публики.

В развитии зарождавшегося российского массового автодвижения и спорта пробег в Малых Мытищах имел очень важное значение.

Часть IV БОЛЬНИЧНЫЕ ПРИЮТЫ

В Малой Всехсвятской роще

«Внимая ужасам войны, при каждой новой жертве боя…» Жизнь в мире, в освобожденном от войн времени — удел счастливых поколений.

Н. Л. Бидлоо

Как избежать кровопролитий, разрушающих человеческие судьбы? Вопросы «что делать?» и «кто виноват?» стали классическими. Решить их пытались и стоявшие у власти, и простые обыватели.

К примеру, русский император Павел I в свое время опубликовал в газетах послание коронованным властителям Европы. Он предложил определять победителя европейских военных конфликтов на личных поединках, чтобы оградить народы от бедствий войны… В Европе над этим лишь посмеялись.

Уже в полях не слышно битвы… Еще в дыму пороховом Темнеет небо… Для молитвы Бойцы сбираются кругом. Везде разбросанные трупы И лужи крови пролитой… Мечи, иззублены и тупы, В грязи валяются… Порой Несутся стоны, — над землею Напрасно раненый солдат Подняться силится с бронею Облитых кровью медных лат. Склонив знамена, победитель Хвалу возносит к небесам… Это — строки из стихотворения В. И. Немировича-Данченко «После сражения».

Военный госпиталь. Гравюра Р. Курятникова по рисунку К. Брауна. 1824 год

Идя на бой, православные взывали к помощи своего воинского покровителя — святого Александра Невского. Ратные подвиги этого героя, его способности в миротворных отношениях с Ордой были примерами для россиян. Его изображения на знаменах вселяли в ратников высокое чувство патриотизма.

По высочайшему повелению, после русско-турецкой войны на Балканах в 1878 году в Малой Всехсвятской роще, принадлежавшей Министерству государственных имуществ, было отведено 13,5 десятины земли в безвозмездное пользование Александровскому убежищу увечных воинов.

Пейзаж этой местности в 1903 году был таким. Сразу за Триумфальными воротами по обеим сторонам Санкт-Петербургского шоссе начинаются дачи частных владельцев. Чуть далее слева — места скачек и бегов, также — царский павильон Всероссийской художественно-промышленной выставки 1882 года. За павильоном на горизонте вырисовываются очертания Ходынского лагеря с его величественным красивым храмом во имя преподобного Сергия Радонежского Чудотворца с приделом Николая Чудотворца в память чудесного спасения жизни наследника цесаревича великого князя Николая Александровича во время покушения в Японии.

По правой стороне от шоссе тянется Петровский парк и выступают кирпичные громады Петровского дворца. Поблизости среди бурной растительности — пестрые, ярко раскрашенные рестораны «Фантазия» и «Стрельна». Впереди виднеется село Всехсвятское, названное по церкви в честь Всех Святых Отцов. Это излюбленная дачная местность для семей военных, которые проводят лето на Ходынском поле, в лагере.

Не доезжая версты до этого села, на левой стороне дороги к небольшой, но густой роще вплотную прижался довольно обширный поселок. Он привлекает глаз своими красивыми постройками, церковью с блестящим на солнце куполом, колокольней при ней. Перед поселком у шоссе стоит хорошенькая часовенка. У нее часто останавливались императорские экипажи во время следований из Белокаменной в родовое царское имение Ильинское.

Поселок обнесен невысоким валом: так было принято при устройстве лагерей. В начале вала сделан въезд через ворота с перекинутой над ними железной аркой, на которой выбиты слова: «Состоящее под высочайшим покровительством Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны Александровское убежище для увечных, престарелых и неизлечимо больных воинов». Здесь неплохо остановиться и оглядеться по сторонам.

На территории убежища посажен молодой парк с лужайками, газонами, цветочными клумбами, подстриженным кустарником. Свежий воздух несет запах сосны и ели. В убежище нет ни речки, ни пруда. Но пять обыкновенных и один глубокий колодцы наполняют водой фонтаны и бассейны.

Среди деревьев в парке двумя рядами выстроены домики очень простой, но изящной архитектуры с зелеными крышами и террасами, обвитыми диким виноградом. В 15 хорошо обустроенных домиках доживают свои дни престарелые воины.

До 1877 года на месте убежища был пустырь, где стояли лишь пни от вырубленного леса. Крестьяне Всехсвятского выгоняли сюда пасущийся скот.

Милосердных заведений в Александровском убежище, собственно, два: само убежище, обозначенное этим наименованием, для нижних чинов и второе — «Алексеевский приют для раненых, увечных и престарелых офицеров». Первым на многочисленные народные пожертвования было основано Александровское убежище, которое именовалось в память императора Александра II. В устройстве этого убежища активное участие приняла известная московская благотворительница тех лет А. Н. Стрекалова. Алексеевский приют был устроен в 1892 году на 100 тыс. рублей капитала В. А. Алексеевой.

20 августа 1878 года Александровское убежище было открыто. Оно состояло всего из четырех домов.

В него непрекращавшимся потоком продолжали поступать пожертвования от москвичей. Они пошли на постройки новых домиков, на обзаведение здешнего хозяйства, на составление фонда, на который содержались призреваемые. На них были построены церковь, лазаретный дом имени Александра II (обустроенный В. А. Алексеевой), аптека, амбулатория, баня, прачечная (построена господином Шерупенковым), многие хозяйственные помещения и, конечно, 15 хорошо обустроенных домиков для проживания увечных защитников Отечества. Каждому такому домику было присвоено почетное имя. Перечисление достойных москвичей, имевших отношение к благотворительному делу, следует воскресить из многолетнего забытья:

дом № 1 — имени княгини Зинаиды Николаевны Долгоруковой, построенный княгиней Верой Николаевной Лобановой-Ростовской;

дом № 2 — в память Ахал-Текинской экспедиции, построенный В. Х. Спиридоновым;

дом № 3 — имени императрицы Марии Федоровны, поставленный В. Д. Коншиным и А. А. Локаловым;

дом № 4 — имени их императорских высочеств великого князя Сергея Александровича и великой княгини Елизаветы Федоровны, построен А. В. Баевой;

дом № 5 — имени государя наследника цесаревича Николая Александровича, царствующего государя императора, построен Г. И. Ремизовой;

дом № 6 — имени императора Александра III, построен при участии фабрикантов Мещериновых;

дом № 7 — имени генерал-фельдмаршала великого князя Николая Николаевича-старшего, построен В. С. Перловым;

дом № 8 — в память 19 февраля 1861 года, построен А. Н. Стрекаловой и обустроенный на средства Московского трактирного общества;

дом № 9 — имени Селезневых, ими же и построен;

дом № 10 — имени Кун, построен Е. А. Кун;

дом № 11 — имени великого князя Николая Николаевича-младшего, построен Е. Г. Торлецкой;

дом № 12 — имени князя В. А. Долгорукова, построен несколькими благотворителями;

дом № 13 — имени В. С. Волковой, ею же и построен;

дом № 14 — имени К. К. Молодцовой, построен ею;

дом № 15 — имени А. С. Козлова, построен его матерью А. А. Козловой.

Да не оскудеет рука дающего и не устанет рука описывающего милосердие!

В каждом домике жило по восемь призреваемых. Домик состоял из пяти комнат. Здесь имелась одна большая комната — общая столовая. По обеим сторонам от нее — по две небольшие комнаты, каждая для проживания двух инвалидов. Пища готовилась на общей кухне и в судках разносилась по всем домикам, где всегда царили чистота и опрятность.

В 1903 году в Александровском убежище жили 105 старых инвалидов (изувеченных на войне 1877–1878 годов). В теплых, хорошо освещенных помещениях, на полном пансионе. Они получали бесплатную одежду, обувь, белье, пищу, медицинскую помощь, ванны, баню, доступные занятия и развлечения. А в Алексеевском приюте в таких же условиях находилось шесть призреваемых.

Территория убежища была хорошо ухожена. Здесь имелись оранжереи, огород, велось молочное хозяйство, птицеводство. Убежище имело возможность принимать временно для проживания, а также и содействовать в делах отставным солдатам, приезжавшим в Москву.

Баней, амбулаторией, аптекой и храмом могли пользоваться жители Всехсвятского, других окрестных сел и Петровского парка. Эти сооружения имели свои фасады на Санкт-Петербургское шоссе.

Храм в убежище — во имя святого благоверного князя Александра Невского в память мученической кончины императора Александра II — заложили 23 августа 1881 года (архитекторы А. Н. Козлов и А. П. Попов). Он был очень красив, удобен, имел своего священника и причт. Здесь всегда собиралось много молившихся. В храм, как и в убежище, непрерывно поступали дары от разных жертвователей.

С тех времен практически ничего не сохранилось на месте убежища и приюта у Малой Всехсвятской рощи. Лишь местный рынок долгое время называли «Инвалидным».

К русским воинам и к их покровителю Александру Невскому всегда в России, и в Москве в том числе, относились с почтением. После революции 1917 года резко все изменилось. Исчезло Александровское убежище. На здании Московской городской думы на площади Революции вделанный в стену в виде иконы образ святого Александра Невского был сорван и заменен на большую пятиконечную звезду с надписью вокруг нее «Религия — опиум для народа». Пропали с московской земли и другие святыни, связанные с его именем. А ведь А. Невский являлся не только ратным героем, но и отцом первого московского князя — Даниила Александровича.

Детская больница

В Москве новые медицинские учреждения открывали торжественно. В 1880-х годах на 1-й Мещанской улице (ныне проспект Мира) у Орлово-Давыдовского переулка была создана Детская больница святой Ольги.

На больницу пожертвовал немалые средства граф Сергей Владимирович Орлов-Давыдов — 350 тыс. рублей.

Майским днем 1885 года на участке земли, принадлежавшей Императорскому Человеколюбивому обществу, вблизи Набилковского богаделенного дома, состоялась закладка большого каменного здания для этой больницы.

Памятник доктору Гаазу у Александровской больницы

К часу дня сюда принесли особо чтимые московские иконы Иверской Богоматери, Спасителя, а также мощи святого великомученика Пантелеймона. Из Троицкого храма Набилковской богадельни (здание которой, в конце Протопоповского переулка, до сих пор поражает своей величавостью) прибыл крестный ход с образом Живоначальной Троицы и хоругвями.

На церемонии были родственники жертвователя Орлова-Давыдова, священнослужители, московский генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков, многие почетные гости. В основание восточной стены здания больницы была заложена металлическая доска с надписью: «1885 год, мая 18 дня, заложены в Москве здания детской больницы святой Ольги, по Всемилостивейшему соизволению, последовавшему 1 декабря 1884 года, учреждаемой в ведомстве Императорского Человеколюбивого общества … для бесплатного пользования больных на 30 кроватей, в память матери жертвователя, графини Ольги Ивановны Орловой-Давыдовой, скончавшейся 9 сентября 1876 года… Строитель академик архитектуры К. М. Быковский».

Прием приходивших больных в детской больнице начался со второго дня после освящения уже построенных зданий — 12 декабря 1886 года.

За год работы больницы, к 1 января 1888 года, врачи оказали медицинскую помощь 575 детям, было произведено много несложных и 11 серьезных операций. Этим же январем было открыто стационарное отделение.

Число больных, обращавшихся в больницу, возрастало изо дня в день. Здесь оказывалась помощь преимущественно бедным семьям.

Многие российские врачи имели возможность осматривать больницу. Их впускали в нее свободно — все находили больницу образцовой.

Орлов-Давыдов не только выделил большие деньги на строительство и обустройство больницы, но и в дальнейшем продолжал субсидировать свое детище. Так, за один 1887 год Орлов-Давыдов увеличил первоначальное пожертвование почти вдвое. Из него 480 тыс. рублей составили основной неприкосновенный фонд, проценты с которого, 24 тыс. рублей, шли на годовое содержание больницы. Остальную сумму употребили на новые постройки и обзаведение инвентарем больницы.

В строительстве больницы святой Ольги активное участие принял главный доктор детской больницы святого Владимира — П. А. Вульфиус.

Главный больничный корпус представлял в своей основе двухэтажное каменное здание. В нем имелись: операционная, амбулаторное отделение, аптека, кухня, прачечная, часовня, контора, исследовательская лаборатория, квартиры главного врача и ординаторов больницы, помещения для больничной прислуги.

Больница пользовалась водой проведенного сюда ответвления от Мытищинского водопровода. И хотя Москва еще не имела централизованной канализации, здесь была устроена ее местная система с фильтрами. Были также отопление и хорошая вентиляция.

Больница состояла из трех отделений: терапевтического, хирургического и амбулаторного.

Постройки больницы раскинулись на просторном участке земли. Задняя часть больничного двора была обращена к лугу. Этот луг, к примеру, в 1887 году дал до 600 пудов сена на прокорм коров, которых специально содержало управление больницы. Молоко шло в питание больным детям.

В саду было посажено много различных деревьев, разбиты клумбы с цветами. Выздоравливавшие дети часто играли в этом саду, или их развлекали в рекреационном зале больницы. В больницу жертвовали очень много игрушек.

Детей кормили неплохо: завтрак, обед и ужин готовились по расписанию, составлявшемуся на неделю. К тому же два раза в день давали молоко с белыми сухарями или печеньем домашнего приготовления.

В особенность больницы входил замечательный обычай: всех приходивших сюда детей, которые выглядели усталыми, истощенными и стояли долго в ожидании приема в амбулатории, кормили завтраками. Это, пожалуй, больше нигде в Москве не практиковалось. Также дети, приходившие в амбулаторию за советом, лекарство получали даром.

Амбулаторное отделение имело четыре изолированные палаты с отдельным входом и общей ванной. Это отделение планировалось на 80—100 человек. Однако, бывало, что в день принималось около 200 человек.

В первые годы существования больницы здесь работали: главный врач доктор терапевтического отделения В.Е.Чернов, хирург Н.Д.Соколов, доктор Л.П.Александров. К работе привлекались и сверхштатные врачи, эксперты, а также и женщины-врачи (что было новшеством в Москве).

За детьми в больнице ухаживали десять нянь, подчиненных надзирательнице. Медицинским уходом за больными детьми ведали фельдшерицы, по одной в каждом отделении.

В среднем, по статистике, дети лежали в больнице 37 дней.

За первый год работы амбулаторию посетило 10 292 человека, затем общее количество обращений в год составило цифру — 31 361.

К сожалению, после преобразований послереволюционных лет детская больница в Орлово-Давыдовском переулке перестала существовать. Конечно, нет смысла затевать здесь поиск луга с мило пасущимися коровками.

В оставшихся постройках больницы святой Ольги в 1990-х годах находились Лечебно-производственные мастерские психоневрологического диспансера № 7 и кооператив «Психоневролог».

Театр в госпитале

Лефортово трудно представить без замечательных построек времен Петра Великого.

Среди старинных сооружений вблизи Немецкой слободы за рекой Яузой заметное место имеет Московский госпиталь, своим возникновением обязанный Николаю Ламбертовичу Бидлоо (иначе: Николаас Бидлау, Бидлов, Бидло, Быдло).

Н. Л. Бидлоо родился около 1670 года в Амстердаме, умер 23 марта 1735 года в Москве.

Николаас был сыном Готфрида-Роберта Бидлоо, известного профессора анатомии и хирургии в Гааге и Лейденском университете, супер-интендента всех госпиталей в Голландии, бывшего также некоторое время инспектором английских госпиталей. Он же — племянник известного в Голландии ботаника Ламберта Бидлоо. Н. Л. Бидлоо получил блестящую подготовку в родительском доме, а академическое образование — в Лейденском университете, где в 1697 году был отмечен степенью доктора.

С Бидлоо связано становление высшего медицинского образования в России.

Все началось с того, что в 1702 году Петр I повелел российскому посланнику в Европе, графу А. А. Матвееву, обнаружившему в Голландии хорошего врача Бидлоо, вступить с ним в переговоры и пригласить в Россию.

На предложение графа Николаас дал свое согласие. Он был принят в русскую службу первоначально сроком на шесть лет с жалованьем 2500 голландских гульденов. С условием, чтобы в случае его смерти до истечения контракта половина оклада выдавалась его жене или другим наследникам.

Когда в июне 1703 года доктор приехал через Архангельск в Москву, Петр I сделал его лейб-медиком (личным главным врачом) и стал брать с собой в военные походы. Через год, бездействовавший как лекарь при здоровом государе, энергичный Бидлоо стал проситься в дивизионные врачи или на иное место, где мог быть более полезным. Он предложил Петру I завести в Москве госпиталь или медицинскую школу и использовать его знания для пользы России.

По поручению Петра I Николаас (в России теперь уже Николай) сам разработал проекты госпиталя и при нем медицинской школы. Представленные Бидлоо планы их строительства и устройства были одобрены, и указом от 25 мая 1706 года состоялось высочайшее повеление «построить за Яузою рекою против Немецкой слободы в пристойном месте дом для лечения болящих. А у того лечения быть доктору Николаю Бидлоо… из иноземцев и из русских всех чинов людей набрать для аптекарской науки 50 человек».

Начатые в 1706 году деревянные постройки госпиталя, медицинского училища и анатомического театра у Яузы, которую голландец называл «Ривьерой», в 1707 году были уже закончены. Одновременно с тем в Москве на Балканах, за Сухаревской башней, с его участием при госпитале был организован «Аптекарский огород» (в 1806 году проданный Московскому университету. В наше время его легко обнаружить вблизи станции метро «Проспект Мира»).

В 1709–1722 годах Бидлоо разработал также проекты триумфальных ворот, а в 1722 году — фонтанов для Москвы и Петергофа.

В своем госпитале Бидлоо стал инспектором и профессором анатомии и хирургии. Он сообщал царю: «Божием благоволением, попечением же… графа Мусина-Пушкина, гофшпиталь ноября в 21-й день 1707 году в такое состояние приведен, что с оным в Божие имя начало учинено и впервые несколько больных в тот дом приведено». Указанная дата считается днем открытия госпиталя. В 1716 году указом Петра повелено было вычитать месячное жалование при всяком повышении в чин, а эти деньги — отправлять в госпитальную кассу. Почти полвека госпиталь был в подчинении ведомства, управлявшего делами церкви.

Для преподавания хирургии и анатомии по указанию Петра, за казенный счет, был переведен высоко оцененный рукописный труд Бидлоо «Анатомия человеческого тела с фигурами печатными». В 1710 году в освоении теоретической хирургии, где изучались опухоли, высыпания, раны, переломы, вывихи, а также и по практической хирургии, составлявшей 132 операции «от головы до пят», учениками использовалась рукописная работа Бидлоо «Instructio de chirurgia in theatro anatomico studiosis proposita» («Наставления для изучающих хирургию в анатомическом театре»), а также рукописные учебники: «Theatrum anatomicum» («Анатомический театр»), «Praelectosis thesaurus medico-practicus» («Сокровище медико-практических лекций»).

Медицинская школа готовила квалифицированных врачей. В первом в России учебном медицинском заведении юноши обучались всем премудростям врачебной науки, анатомии, также ботанике и латинскому языку.

Искусный врач и широко образованный человек Бидлоо сумел снискать расположение ученых москвичей того времени, был отмечен также и представителями иностранных миссий. По свидетельствам Фридриха Берхгольца и И. И. Голикова,[2] Бидлоо приложил много сил в управлении московскими госпиталем и медико-хирургическим училищем, где его ученики становились квалифицированными лекарями. Эти медики позднее составили конкуренцию врачам-иностранцам. Датский посланник при русском дворе Юст Юль в своих записках в мае 1711 года писал: «Царь основал в Москве… учебное заведение, в котором первоначально ректором был германский уроженец Бидлов, а преподавателями десять чужеземцев…» Бидлоо имел письмо от Императорской Академии наук от 7 января 1725 года: «An herrn d. Bidlov nacher Moskau wurde ein schreiben gesandt, er wolle einige von seinen gehabten discipulen der akademie zu interpreten recommendiren» (просьба к доктору «Бидлов» о том, чтобы он рекомендовал некоторых из своих способных учеников в переводчики для Императорской Академии наук).

О работе госпиталя писали, что палаты в нем чисты, что по организации порядков это лечебное заведение можно было поставить в число первых европейских медицинских учреждений.

Поначалу здесь лечились гражданские и военные люди, но с годами госпиталь стал специализированным на военных. В него поступали те, кто принадлежал к военному ведомству, а также жены низших воинских чинов. Палаты были строго разделены на отделения по роду заболеваний и по другим признакам. Госпитальная аптека помогала преодолевать недуги местным московским жителям.

О значимости для России Московского госпиталя можно судить по числу больных, находившихся здесь после реконструкции зданий, проведенной в 1798 году. В это время пациентов насчитывалось более 4 тыс. человек. В Лефортовском госпитале образовался некоторый мини-городок, где шла своя, обособленная жизнь.

Одной из достопримечательностей этой жизни являлся свой театр.

После первого пожара госпиталя (10 апреля 1721 года), в котором дотла сгорели все его постройки и школа, чтобы занять учеников-хирургов делом, доктор Бидлоо решил устроить с ними как с артистами любительский театр. Несколько представлений этого театра посетили император и императрица со свитами, а также иностранные представители.

В 1722 и 1723 годах при возвращении Петра I из Персидского похода Бидлоо показал в своем госпитале представления комедий. Первый спектакль «Слава Российская» прошел в присутствии императора с супругой, 18 мая 1724 года. Именно Персидский поход был отражен в содержании комедии. Это был последний поход императора, причем в нем участвовала и Екатерина I, к коронации которой была создана эта пьеса. Сама коронация состоялась 7 мая, но связанные с ней торжества продолжались еще несколько дней. Текст комедии «Слава Российская» был напечатан в «Чтениях в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете». Написал ее студент хирургии Журовский. Он, видимо, и дирижировал во время спектакля.

Полностью название представлялось так: «Слава Российская, действа Вседержавнейшаго Императора Всероссийска Петра Перваго, благодеяния России показавшаго и из неславы Славу Российскую сотворившаго, гласящая, в торжественный всероссийский Триумф Коронования всепресветлейшия Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны действием персональным изображена в Московской Гофшпитале». Вся пьеса была написана по-русски, но автором были привлечены также латинские стихи из «Энеиды» Виргилия.

С начала основания Московского госпиталя театральные постановки здесь были нередки. Тогдашний бытописатель отмечал: «Лкарскiе въ Московскомъ гошпитал ученики въ старину также игрывали о масляниц комедiи въ гошпитальныхъ палатахъ, перегородя ихъ ширмами». А иностранец Берхгольц сообщал о спектакле в 1722 году: «29 декабря. Около пяти часов, по приказанию его высочества (голштинского герцога, при котором состоял Берхгольц), я с Тиком (видимо, с другом. — Т. Б.) отправился в театр, устроенный в госпитале тамошними учениками; но мы не могли туда добраться, потому что в театре ожидали Их Величеств, и стража никого не пускала до приезда Государя и Государыни. Но Альфред, приехавший после нас, дождался-таки прибытия Императора и, наконец, был впущен, когда сказал, что принадлежит к Голштинскому Двору. Император находился в театре до конца пьесы и, казалось, был очень доволен ею. Представление кончилось в 10 часов, продолжалось 4 часа».

4 января 1723 года Берхгольц также был в этом театре: «Когда мы приехали в театр в госпитале, то ввели нас в сарай до того узкий и невзрачный, что в Германии в таком давали бы только кукольные представления; там нашли мы несколько немецких дам и очень мало особ значительных. Комедия была играна молодыми людьми, которые изучали хирургию и анатомию под руководством доктора Бидлоо и никогда не видали настоящего театра. Сюжетом пьесы была „История Александра Македонского и Дария“, состояла она из 18 актов, из которых 9 давались в один раз, а остальные — на другой день; между антрактами были забавные интермедии. Эти последние были очень плохи и оканчивались всегда потасовкой. Пьеса была серьезного содержания, но исполнялась дурно; одним словом, все было плохо. Его высочество подарил молодым людям 20 рублей, а Император дал, со своей стороны, 30». Берхгольц, описывая коронационные торжества, упоминал о диспуте 26 мая и театральном представлении 28 мая в Славяно-греко-латинской академии, устроенных по тому же поводу.

Театральные представления в госпитале давались и в более поздние годы, например в 1742 году. Но репертуар остался почти неизвестным, кроме упомянутых пьес, еще была постановка о Тамерлане.

Ученики хирургии и анатомии любили искусство. Сам Бидлоо был знатоком и в медицине, и в изящных художествах. Он хорошо знал музыку, театральное дело, умел разводить сады, чертить планы для строений, устраивать триумфальные арки, фонтаны.

Эрмитаж Оливье. Летний сад

Петр Великий с удовольствием посещал госпиталь, проявляя особый интерес к хирургии (он также часто присутствовал при вскрытии Бидлоо трупов в анатомическом театре). В дружеских беседах с Николаем Ламбертовичем Петр I порой засиживался до полуночи. Можно не без основания предположить, что одной из тем этих встреч был госпитальный театр.

В 1721 году, когда была учреждена Медицинская канцелярия, Николай Бидлоо вошел в конфликт с поставленным в ее главе архиатером И. Б. Блументростом, который затребовал от этого врача подробных сведений о его госпитале и школе. Самолюбивый и до тех пор никому, кроме императора, не подчинявшийся, Бидлоо отказался отвечать на этот запрос. Однако после смерти Петра I был вынужден покориться…

Госпитальный театр был первый и единственный при русской больнице.

Чудесный доктор Гааз

На главной аллее московского иноверческого кладбища «Введенские горы» находится интересный надгробный памятник. На ограде — разорванные кандалы. На камне-памятнике надпись: «Спешите делать добро». На протяжении долгих десятилетий на эту могилу постоянно приносят живые и искусственные цветы, зажигают русские и католические свечи.

Кто же этот человек, скончавшийся 16 августа 1853 года? Почему его так долго помнят?

Фридрих Иосиф Гааз, которого в России называли Федором Петровичем, родился 24 августа 1780 года вблизи Кельна, в старинном городке Мюнстерэйфеле, где его отец работал аптекарем. Фридрих учился в Иенском университете, в Вене окончил курс медицинских наук. Он еще отдельно занимался глазными болезнями.

Гааз вылечил русского вельможу — князя Репнина. Уезжая на родину, Репнин пригласил его на работу в Россию.

С 1802 года Фридрих стал жить и практиковать в Москве.

23-летний немец разъезжал в карете, запряженной четверкой цугом, носил «чудной» наряд, состоявший из черного фрака особого покроя с длинными узкими фалдами, белого высокого галстука или жабо, белой манишки с выдающимися мелко гофрированными воланами, узких по колено брюк (типа коротких панталон), черных шелковых чулок и туфель с пряжками. Все это, плюс на голове седой парик с косой поначалу удивляло и даже раздражало горожан. Но когда к Гаазу на прием пошли бедняки, обездоленные, несчастные, нуждавшие в помощи и заступничестве, он стал поистине народным врачом и их героем.

Гааз изучал московские больницы и дома призрения, помогал глазным больным в Екатерининском и Преображенском богаделенных домах. За лечение глаз у старых людей в Екатерининской богадельне Федор Петрович получил орден святого Владимира 4-й степени. С этим орденом-крестом Гааз никогда не расставался, гордился им.

В 1807 году Гааза по желанию императрицы Марии Федоровны (жены Павла I) назначили главным доктором Павловской больницы в Москве. Он совершил две поездки на Кавказ (в 1809 и 1810 годах), где исследовал минеральные воды с целью пособия больным. С 1814 года Гааз находился в действующей армии, был в русских войсках при занятии ими Парижа.

По окончании Отечественной войны доктор вернулся в Москву. Справочники о местожительстве горожан давали информацию, что тогда он проживал в Гусятниковом переулке у Мясницкой, в доме Башилова.

Когда в России открылось Попечительное о тюрьмах общество, доктору Гаазу было уже 40 лет.

Случилось так, что к нему обратился генерал-губернатор Москвы князь Д. В. Голицын. Князь набирал первый состав московского Комитета о тюрьмах. Гааз согласился стать главным врачом московских тюрем и секретарем этого комитета. Он считал, что болезнь, несчастье и преступление имеют тесную связь.

Во время жизни Гааза Комитет о тюрьмах провел в общей сложности 293 заседания. В течение 25 лет Федор Петрович пропустил лишь одно. Он всегда активно работал в этом ведомстве.

Гаазу пришлось лечить заключенных в тюрьмах. Он сочувствовал их тяжелой судьбе, отдавал им часть своих денег. Гааз положил в основу своей деятельности правило: «Необходимо справедливое, без напрасной жестокости, отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного».

Став подвижником, энтузиастом добра, Гааз просит за обездоленных. Если ему отказывали, он с большим упорством вновь доказывал, если надо, требовал облегчения участи этих людей. Имея высокий авторитет, Гааз добивался помощи в своих хлопотах от митрополита Филарета. И митрополит, со своей стороны, тоже шел за них просить.

Гааз писал императору Николаю страстные письма о помиловании своих подопечных.

Гааз сам жил по закону добра и призывал к тому и властных особ. «Вас не будут приглашать в комитет!» — кричали раздраженные его вечными просьбами. «Я сам приду». — «Перед вами запрут двери!» — «Я влезу в окно».

Для поддержки Гааз писал письма прусскому королю, брату императрицы Александры Феодоровны.

Однажды, когда Николай I посетил Тюремный замок, Федор Петрович, прося за одного старика, встал на колени. Государь велел доктору подняться. «Не встану, пока вы не помилуете его!» И стоял, пока император не произнес: «На твоей совести, Федор Петрович».

Характер этого необычного доктора долго терпели. Гааз же, обладая почти сверхъестественной нравственной силой, пугавшей находившихся при власти, заставлял их забывать о всей строгости законов и поступать по-человечески милосердно.

Посетивший в 1830 году Гааза на его квартире у Мясницкой московский гражданский губернатор И. Г. Сенявин застал того непрерывно ходившим по комнате взад и вперед, с металлическим лязгом и звоном. Доктор в утомлении что-то подсчитывал. Оказалось, что таким образом проводилось испытание кандалов на расстояние, равное первому этапному переходу заключенных по Владимирке до Богородска (ныне — Ногинск).

Бывали и такие случаи, когда доктор Гааз шел этапы вместе с арестантами, в ножных кандалах, чтобы испытать положение заключенного. Благодаря хлопотам Федора Петровича в центре России был отменен страшный железный прут. Именно к этому пруту при отправлении на каторгу приковывались арестанты. По просьбе Гааза кандалы стали надеваться облегченными по весу (их называли «гаазовскими»).

В 1844 году в Москве была открыта Полицейская больница для бесприютных людей. Гааз стал в ней главным врачом, занимая казенную квартиру в три комнаты и получая в год 285 рублей 72 копейки жалованья.

В больницу для оказания бесплатной медицинской помощи направлялись поднимаемые на улицах города в бесчувственном состоянии, получившие увечья и травмы, отравленные, больные, «не имеющие узаконенных видов на жительство». При Гаазе в Полицейской больнице перебывало до 30 тыс. бесприютных жителей города. По имени главного врача москвичи переименовали ее в Гаазовскую (позднее она называлась Александровской, в честь Александра III).

Во время эпидемических заболеваний в Москве Федора Петровича приглашали как хорошего специалиста к больным, а в 1830-х годах он вместе с другом профессором Полем устроил временную больницу для тифозных в здании Покровских казарм. Так же было и в холерную эпидемию 1848 года.

В первые годы работы Гааз быстро стал одним из богатейших людей в Москве. Он имел своих лошадей, кареты, открыл собственную суконную фабрику. Но через некоторое время на аукционе он продал с молотка фабрику, другую недвижимость. Он ходил в старом обветшавшем сюртуке. К концу жизни «святой доктор» стал совершенно нищим, так как имел привычку раздавать все нажитое добро нуждающимся.

Когда Федор Петрович Гааз, коллежский советник и кавалер, по возрасту ушел на пенсию, он уехал в родной город в Германию. Однако его неудержимо тянуло в Россию, к людям, которым он долго приносил пользу.

Гааз вернулся в Москву. Здесь он снова стал одним из самых достойных и почитаемых врачей. Он работал в разных клиниках, потом занимался частной практикой.

Чувствуя свой последний час, 73-летний Федор Петрович велел открыть настежь двери своей квартиры, чтобы все, желавшие с ним попрощаться, могли зайти. И большое количество москвичей и приезжих этим воспользовались.

У скончавшегося Гааза не осталось вовсе никакого капитала, кроме нескольких рублей, мелких медных монет, простой мебели, поношенной одежды, книг и трех астрономических инструментов. Его хоронили на деньги московской полиции.

На похороны пришло около 20 тыс. человек. Гроб с телом этого «божьего человека» от Гаазовской больницы (Б. Казенный переулок), через Немецкую слободу, к могиле на иноверческом кладбище в Лефортове люди несли на руках. Все были искренне опечалены.

Градоначальник граф З. Г. Закревский опасался огромного скопления народа и, на всякий случай, прислал на эти похороны полицеймейстера Цинского с казаками для охраны порядка. Прибывшие на место увидели плачущую толпу. Всенародная скорбь о почившем являлась гарантией спокойствия. Цинский отпустил казаков и сам, смешавшись с потоком людей, пошел пешком на кладбище к Введенским горам.

До сих пор множество заботливых рук ухаживает за могилой доктора.

На новой родине немец Гааз любил всех: больных и здоровых. Русские люди сердечно и с благодарностью относились к этому странному, но очень доброму врачу.

«Торопитесь делать добро!» — вот великий завет Гааза, которому он следовал с полным напряжением всех своих сил, боясь что-то не успеть в жизни.

Замечательный биографический очерк о Гаазе написал А. Ф. Кони. Его книга имела огромный успех у читателей.

Преображенская больница

В 1798 году в Москве была основана Преображенская больница, иначе — дом умалишенных.

Долгое время это специальное заведение было единственным на всю Россию. Первоначально оно имело статус богадельни, но в 1830 году доктором Саблером было преобразовано в больницу.

Преображенская больница была значительно расширена в 1877 году. Инженером Флавицким сделаны новые пристройки с водяным отоплением, а необходимая вентиляция воздуха производилась с помощью новых каминов.

Заглянув в статистику, можно отметить, что всех больных, например, с 1825 по 1861 год в больнице перебывало 2989. К 1880-м годам количество штатных кроватей увеличили с 200 до 280. Но больных в это время было значительно больше: 320–340 человек. Больница была явно переполнена. На ее содержание ежегодно выделялось 82 тыс. рублей.

Больные разделялись по группам: на спокойных, беспокойных, буйных, неопрятных и слабых. А также на два отделения: излечимых и неизлечимых.

Наиболее частыми причинами попадания в больницу для мужчин были семейные расстройства, а для женщин — душевные потрясения.

За лечение вносилась плата — 6 рублей 60 копеек в месяц. Если желали иметь для больного улучшенный стол, то за него дополнительно приплачивали. В отдельном рабочем бараке, устроенном на деньги, пожертвованные купцом В. М. Бостанджогло и Купеческим обществом, больные занимались различными работами: мужчины ткали на станках, делали переплеты и что-то мастерили, а женщины шили белье, вязали. За продажу изделий больница получала дополнительные средства. Например, в 1879 году такая выручка составила 1765 рублей.

Была здесь своя библиотека, состоявшая из 1500 томов, кроме того, в нее выписывалось несколько газет и журналов.

Родственникам для посещения больных отводились по четвергам и воскресеньям послеобеденные четыре часа. Если же больницу хотели посмотреть специалисты-медики и частные лица, то они обращались к дежурному врачу, который сам охотно все показывал. Однако простую любопытствующую публику сюда не пускали по той причине, чтобы никак не нарушался душевный покой пациентов.

Интересно, что в Преображенской больнице было и большое отделение для неумалишенных — на 280 мест. Здесь за каждого больного производилась ежемесячная оплата 30 рублей 60 копеек.

В доме для умалишенных часто устраивались концерты и танцевальные вечера. Вот описание встречи здесь одного из последних новогодий XIX века.

Устроителями праздника для своих больных выступили сами врачи. В обыкновенно мрачном доме звучала музыка вальдтейфельского вальса, исполнявшаяся духовым оркестром. В зале были нарядные дамы, кавалеры в черных сюртуках и белых галстуках. Лишь некоторые больничные куртки и серые платья напоминали о месте, где все это происходило.

Оркестр помещался на сцене в зале, который был переполнен публикой из больных. В этот день господин Н. П. Быстров предложил бесплатный концерт учеников его духовного хора под управлением маэстро Н. Д. Лебедева.

Во время исполнения пьес все зрители сидели спокойно, внимательно слушали музыку. И только кое-где в рядах по каким-то не совсем уместным движениям, звукам и проявлявшимся по временам странностям можно было заметить присутствие здесь не нормальных в поведении людей.

Больничный доктор Федоров сказал корреспонденту, посетившему этот вечер: «Развлечения вообще, а музыка в особенности, очень хорошо действуют на больных… Мы, по возможности, стараемся устраивать для них подобные вечера каждое воскресенье. А если, бывает, пропустим неделю, то больные сами начинают спрашивать, почему не было вечера, да будет ли в следующее воскресенье. Каждый из них очень недоволен, если дашь ему какой-нибудь уклончивый ответ».

На вопрос же о том, удается ли разнообразить вечера, доктор ответил: «К сожалению, нет, так как мы не имеем для этого никаких средств, а потому довольствуемся только тем, что у нас имеется под рукой: рояль и фонарь для туманных картин, которые мы прежде покупали, а теперь, слава богу, начали получать бесплатно из Политехнического музея».

Вместе с демонстрацией картин (которые шли с пояснительными чтениями) для развлечения пациентов доктора просили выступить в этом доме некоторых любителей и настоящих артистов. Когда те в больнице пели, играли и декламировали, больные испытывали большое удовольствие. «Вот этот больной, — доктор указал на одного еще совсем молодого человека, — пришел в такой восторг от чтения одной бывшей у нас на вечере артистки, что в тот же вечер написал посвященное ей лирическое стихотворение, которое у меня и теперь сохраняется как подтверждение того, что и у не совсем нормальных людей бывают проблески полного сознания».

Беседа корреспондента с доктором закончилась почти одновременно с последним аккордом оркестра. Публика перешла в нижний зал, где больных ждал новогодний чай со сдобными сухарями и печеньем. Желавшие их отведать сами подходили к открытым буфетам. Приставленные к больным надзиратели подавали кушанья, которые те выбирали сами. Здесь были все вместе: совершенно спокойные больные, готовившиеся на выписку из больницы, больные, не всегда спокойные и потому сопровождавшиеся особыми надзирателями, а также неизлечимые хроники, маньяки, слабоумные, другие. Были среди них и находившиеся на испытании преступники, совершившие свое злодейство в состоянии невменяемости.

Воодушевленные праздником пациенты испытывали неописуемую радость. А когда раздался звонок, призывавший к танцам, все направились в верхний зал.

Танцевать больные начали с традиционного в те годы вальса.

Ресторан «Яр»

Часть V В СТАРИНУ ЖИВАЛИ ДЕДЫ ВЕСЕЛЕЙ СВОИХ ВНУЧАТ

Питейная топонимика

До революции считали, что златоглавая была весьма богата ресторанами. Говорили: «Москва людна и хлебна», «Славна Москва калачами, а Петербург — усачами».

Вид на Москву-реку с купальнями, на Романовский сквер, памятник Александру II

Лучшими считались: «Прага» на Арбате, «Эрмитаж» на Трубной площади, «Большой Московский» — на Воскресенской, «Славянский базар» на Никольской улице, «Билло» на Большой Лубянке, «Петергоф» против Манежа, «Мартьяныч» в подвале Верхних Торговых рядов.

Из тех, что открылись в начале 1910-х годов, бесспорно первенствовал ресторан «Ампир» в Петровских линиях. Он был основан опытными кулинарами и являлся излюбленным местом москвичей, желавших вкусно и недорого поесть.

В ресторане с роскошной обстановкой в стиле ампир было необыкновенно светло, а масса свежего воздуха делала пребывание здесь особенно приятным. В достоинства ресторана входило то, что его кабинеты, хорошо изолированные от общего зала, имели несколько отдельных входов. Все большие залы годились для проведения свадеб и торжественных вечеров, которые часто в них проходили. Многие московские путеводители рекомендовали своим читателям именно этот ресторан с гарантией чрезвычайного удовольствия от времяпрепровождения в нем…

Из общедоступных дешевых ресторанов к лучшим относились: «Богемия» и «Бар» (при гостинице «Европа») на Неглинном проезде, «Скала» на Тверском бульваре, «Трехгорный» на Петровке, «Медведь» и «Ливорно» на Рождественке, «Вена» в Охотном ряду, «Петровский пассаж» в пассаже того же наименования.

Завсегдатаи, которые были уверены, что «без женщин жить нельзя на свете, нет», охотно шли в рестораны-варьете, или, называвшиеся иначе, кафешантаны. Такими шантанами были «Альказар» на Старой Триумфальной площади, на самом углу Садовой и Тверской, «Зон» на той же площади и «Максим» на Большой Дмитровке.

В летнее время успехом пользовались рестораны, имевшие собственные сады: «Эрмитаж» Щукина в Каретном ряду, «Аквариум» на Садовой, вблизи Тверской, и некоторые другие.

Из загородных первое, законно лидирующее место, конечно, занимал помещавшийся в великолепном доме-дворце за Тверской заставой по Петербургскому шоссе — «Яр». Затем следовали: «Стрельна» и «Аполло» в Петровском парке, «Аркадия» в Сокольниках и другие.

Но самым любопытным и необыкновенным стало питейное заведение, по сути и по определениям москвичей — ресторан, под таинственным, никак не переводимым на русский язык, названием — «Квисисано».

О нем в конце января 1901 года журналисты писали, что «на Рождественке в доме Международного торгового банка после молебствия, совершенного местным приходским духовенством, открылся автоматический буфет, ресторан…»

Новый ресторан занимал два больших зала, при входе в которые публику поражали и сами автоматические буфеты, и, особенно, полное отсутствие прислуги. В поле зрения посетителей попадали лишь швейцар на входе да артельщик у вешалки-гардероба. Всех также удивляла надпись крупными буквами при этой вешалке с просьбой к посетителям не давать «на чай» за хранение верхнего платья.

В серединах залов, предоставленных публике для досуга, были расставлены столы. Справа от входа размещались буфеты с напитками. Они были сделаны в виде больших, в изящных рамах, досок, где на крючках были развешены рюмки для разных сортов вин, перечисление которых имелось на каждой доске. На ярлычке с названием вина была написана еще и инструкция о том, что для получения выбранного вина «следует опустить в автомат две десятикопеечные монеты». Монеты в буфете служили нормой веса на всех работавших в автоматах чашах. От падения монеток чаши получали импульс к открытию кранов с божественным напитком ровно на такое время, за которое рюмка наполнялась.

Бывало, что посетитель не доверял чистоте висевшей на крючке рюмки. Но и это было предусмотрено изобретателем: поблизости имелся автоматический полоскатель с чистой теплой и холодной водой. Посуда мылась на глазах посетителей.

По каким же ценам продавалось вино в уникальном для Москвы ресторане вблизи Кузнецкого моста?

Рюмка хереса, мадеры или ликера, а также стакан белого или красного вина, или стаканчик, поменьше, глинтвейна стоили по 20 копеек. Кружка пива — 10 копеек. А водка — по 5 копеек малая и по 10 копеек — большая рюмки.

Конечно, просто пить — скучно и вредно для здоровья. Поэтому торговыми автоматами предлагалась и закуска. Она была не очень замысловатой. Пирожки шли по 5 копеек, всевозможные бутерброды — от 5 до 15 копеек за штуку. Поразительно, но через автомат можно было купить и некоторые горячие кушанья (за 30 и 40 копеек). Еще два автомата наливали чай и кофе. По желанию клиента к этим напиткам подавались также сливки или лимон.

Из автомата — бутыли громадных размеров отпускался коньяк по 20 и 30 копеек за рюмочку. Разве можно было отойти пустым от этого моря разливанного — в буквальном смысле слов?

В «Квисисано» никто никогда не кричал: «Человек!» Выпивали и закусывали без долгого ожидания официанта, экономно: чаевых никто не брал, никто никому их и не давал. На «нет» — и денег лишних нет. Заказы здесь не навязывались, а выпивку и блюда получали сообразно желаниям. Когда на столиках после ухода обывателей оставались тарелочки и стаканы с рюмками, откуда-то внезапно без каких-либо задержек появлялся лакей. Он, один на все заведение, ловко и шустро приводил каждый столик в полный порядок.

У входа в «Квисисано» была устроена разменная касса, где приходившие сюда получали нужные для автоматов монеты.

В первые дни работы ресторана в нем перебывало необыкновенно много публики…

Еще дешевыми и хорошими ресторанами в центре Москвы, известными больше как пивные, были «Alpen-Rose» на Софийке в доме Аргамакова, «Вельде» — вблизи Театральной площади, также и Гауссмана в Газетном переулке, в доме Фульда. Пиво здесь подавалось исключительно в кружках. Это нравилось московским немцам, артистам, музыкантам театров. Прочая интеллигенция также охотно располагалась за пивными столиками.

Что же касается простого народа рабочих окраин, то и он имел свои «прелестные» уголки по части «где можно выпить и закусить колбаскою» или сказать тост.

Один из журналистов, заехавший с Курского вокзала в Царицыно, писал: «Первое впечатление, когда вы переходите полотно железной дороги с маленького перрончика и попадаете на маленькую площадку сзади вокзала, — это пыль едкая и густая… Несколько торговок с яблоками, разухабистый звук „гармоники“, нестройный хор голосов из открытых окон портерной. Сквозь клубы пыли усматриваю надпись: „Общедоступное свидание друзьев“. И как эмблема общедоступности на вывеске красуется краснощекий молодец с гигантской кружкой пива в руках». А в подвальном помещении, в развалинах царицынского дворца устроились самоварницы из деревни. Они как бы арендовали это место для своей «разливанной коммерции».

В противоположной же стороне Москвы, в Сокольниках, долгое время существовал кабак, как, впрочем, и на других городских заставах.

Так в истории случилось, что с 1 января 1863 года большая часть заставных домов с уничтожением шлагбаумов и караулов были сданы в оброчное содержание некоему господину Марницу с дозволением устроить в них питейные заведения. Но дума оставила за собой право уничтожения аренды на один или все отданные дома в том случае, если бы они потребовались для нужд города. Именно так было с домом Сокольничьей заставы.

В простонародье подобные заставные кабаки и «кружала» назывались «Прощи» и «Разстани» (именно так они писались): до застав москвичи провожали своих родных и знакомых, здесь с выпивкой с ними и прощались.

Хотя «Прощу» в заставном доме в Сокольниках очень любили, его век был недолгим. Кабак буквально мозолил глаза, ибо, находясь на видном месте как «шинка»,[3] стал, по определению Московской управы, местом «весьма неблагопристойных сцен», которые нарушали порядок и мешали загородным летним гуляньям. Дачники жаловались в думу на частые нарушения порядка вблизи их владений. Одной этой причины хватило бы, чтобы город уничтожил аренду.

Но главным аргументом в судьбе кабака стал другой мотив: городу понадобился дом застав. В нем планировали устроить помещение для полицейского караула.

Московские благотворители Лепешкины (из дачников) предложили поместить в Сокольниках вместо кабака летнюю пожарную команду. Они же и нашли средства для перестройки заставного дома с водружением над ним высокой смотровой каланчи. Кто не верит — пусть проверит.

Витиеватый краснокирпичный памятник победы над бывшим здесь кабаком и в наше время чудесно украшает площадь у метро «Сокольники».

Народное пьянство

На правом берегу Москвы-реки, рядом с Москворецким мостом, — красивое здание гостиницы «Балчуг».

До революции здесь также находилась неплохая московская гостиница, еще раньше — ветхие здания городских бань. И лишь немногие расскажут историю первого московского кабака, правдивую, но очень похожую на легенду.

На московском Балчуге (то есть заливаемой во время половодья низине) был построен по приказанию царя Ивана Васильевича Грозного для его опричников кабак. Тогда не был еще прорыт Водоотводный канал. Конечно, не было и острова между ним и рекой. Вдали от глаз горожан, московской детворы заливная болотистая местность, наверное, более всего подходила для распития жестокими воинами горячительных напитков, для следующих после того неприличных выражений и поступков участников кутежей.

Вино в «Царевом кабаке» опричникам выдавали безденежно. Напивались здесь «до смерти». Пьяные солдаты, захотевшие из кабака попасть к Кремлю на левый берег реки, не всегда могли успешно перейти вброд реку напротив Боровицкой башни или дойти до конца наплавного деревянного моста у Китай-города. (Ныне здесь стоит Москворецкий мост.)

Сын Грозного, Федор Иванович, став царем, не пожелал терпеть заречных безобразий. Он приказал уничтожить кабак на Балчуге.

Когда подошел срок правления Бориса Годунова, о кабаке вновь вспомнили. Его отстроили на старом месте. Слава о кабаке быстро распространилась по всей Москве.

Царь Борис разрешал употреблять хмельные напитки только в праздничные дни, а праздников в году было много.

Борис Годунов ввел на Руси винные откупы, когда продажа вина, пива и хмельных медов отдавалась определенным людям за денежный взнос в казну.

В далекую старину русские люди в качестве пьянящих напитков пили лишь мед, квас и пиво. Мед считался почитаемым напитком и употреблялся в больших количествах. Он мог храниться очень долгий срок, иногда и сто лет. С годами мед становился крепче и хмельнее. Тогда его разбавляли и пили.

В Смутное время (в «Ляхолетье») пьяные пиршества Григория Отрепьева и породнившихся с ним «ляхов» (так русские называли поляков) имели столь широкий размах, что о них потом долго вспоминали. Даже царствовавшего Лжедмитрия I, по его странной привычке не спать после обеда (проводившегося с непременными винными чарками), приписывали к польскому иноземному племени. Обыкновенного русского мужика такая бессонница удивляла и настораживала.

После «Ляхолетья», уже в 1633 году, почти во всех русских городах и селениях существовали кабаки, хотя в каждой местности их было не очень много. Кабаки назывались еще «кружечными дворами» и «кружалами» (от слова «кружка»; ею мерились напитки при продаже).

Первый царь из Романовых, Михаил, уничтожил кабаки и учредил особые конторы. В последних вино отпускалось только оптом. Этим царь хотел удержать народ от пьянства. Однако в дальнейшем его меры оказались безуспешными.

К доступной продаже вина в России не остался равнодушным и Алексей Михайлович. Он решил вернуть систему откупов, но в каждом городе разрешил открыть только по одному кабаку, а в столице, Москве, — три.

Московский пьющий народ в стесненных условиях находиться не хотел. И городские обыватели наладили дорогу в Немецкую слободу.

Там, за Разгуляем, у немцев, были заведены другие порядки: вино «шинковали», то есть давали в розлив, мелкими дозами, в распивочных. На небольшую дозу даже самый простой московский работяга мог достать денег. Тогда и Немецкую слободу в народе с легкой руки пьяниц прозывали не иначе как Доброй слободой. И сейчас среди московских улиц без труда можно обнаружить топоним «Доброслободская». Эта улица продолжает Ново-Басманную и ведет к Немецкой улице, которая носит современное название «Бауманская».

Говорят, что после смерти Алексея Михайловича кабаки стали повсеместно множиться, как грибы в урожайный на них год.

Само слово «кабак» происходило от татарского «кабал».

В старину в Замоскворечье, у Балчуга, проживало немало татар. Кабаками именовались также и постоялые дворы, в подобие тем, что были в Польше под названием «корчма». В кабаке, или «в кабале», часто совершались сделки, договоры, наймы рабочих людей. Под пьяным угаром бедняки работники практически за бесценок соглашались на службу у плутоватых нанимателей. Они добровольно шли в ту «кабалу», на договорное рабство. «Где потеряешь — не чаешь, где найдешь — не знаешь».

Следует также отметить, что в старину женщинам было запрещено участвовать не только в попойках, но и в беседах мужчин. В некоторых семьях считалось даже бесчестием, если посторонний увидит жену. Но в том были исключения. Например, когда муж угощал приятелей и изъявлял к ним особое свое расположение, то приказывал жене войти в столовую и поднести каждому из гостей по чарке вина или водки. По обычаю, тогда всякий угощаемый гость должен был после выпитой чарки поцеловать супругу хозяина. Подобной бытовой сцене художник К. Маковский посвятил живописное полотно «Поцелуйный обряд». Обыкновенно хозяин следил, чтобы поднесенный кубок выпивался до последней капли.

В истории отмечено, что праздные народные сборища, как правило, начинались кубками за здравие царского величества. Потом пили за царицу, за других царских персон.

За персонами величали непобедимое русское оружие. Ближе к концу чарками именовали и здравили каждого участника собрания. И после каждого тоста выпивали кубок полностью.

Хлебосольный граф Ф. М. Апраксин славился искусством потчевать своих гостей. Будучи уже стариком, с седой головой, он традиционно становился на колени перед любым гостем, который считал, что уже достаточно много выпил. Апраксин буквально умолял сопротивлявшегося осушить очередной кубок.

А у князя Ромодановского была в ходу такая привычка. Все прибывавшие к нему на праздничный прием, независимо от звания, перед поклоном хозяину должны были осушить большой кубок простого вина, приправленного острым перцем. Часто это вино на золотом блюде подносил дрессированный медведь. С тем, кто отказывался, порой случалась беда. Косматый короткохвостый зверь, выпустив блюдо, по незаметной команде вцеплялся в гостя и таскал его вплоть до поступления приказа об отпуске «виноватого», когда тот соглашался на выпивку.

При Петре Великом первым заздравным тостом всегда было призвание на Россию милости Божией. Вторым тостом просилось благоденствие флоту. И лишь за этими тостами следовали другие величальные.

Пирушки и попойки в то далекое время были нередкими, но вполне дружелюбными. Ссорились, «шумели» очень редко. Публичных драк, кажется, вовсе не было.

Когда во власть вступила дочь Петра, Елизавета, а позднее — Екатерина Вторая, в России был введен обычай считать пьянство делом низким и позорным. Пьяница тогда лишался доброго имени, доверия. Его принимали за человека, вовсе не годного к серьезному делу.

В свое правление императрица Екатерина для винных погребов в Москве отвела специальное место в Якиманской части, справа на острове между Большим и Малым Каменными мостами. В наше время на этой просторной местности стоит комплекс Дома Правительства, прославившегося своей «потаенной» жизнью (ул. Серафимовича, № 2). Конечно, из винного двора напитки в розлив не продавались. Откупщики вывозили отсюда продукцию лишь в больших тарах.

Винные откупы были уничтожены лишь в царствование Александра Николаевича. При Александре II имел право купли-продажи вина уже каждый торговец, заплативший пошлину.

Вино и водка везде стали продаваться почти свободно. Правда, были некоторые ограничения для торговавших. Например, не разрешалось устраивать винные погреба и торговлю из них вблизи культовых сооружений: расстояние между этими объектами не должно было быть менее 100 метров (в современном измерении).

Для любителей выпить еще большую свободу принесли революционные преобразования начала ХХ века. И не только в связи с уничтожением православных и иноверческих храмов на Руси (их большое количество и запреты на торговлю в близлежавшей округе как-то мало-мальски сдерживали народ). Потоки крови на мировых и гражданских войнах, плановое уничтожение благоразумных людей, отречение от старых порядков, вседозволенность и многие другие факторы пошатнули сложившиеся традиции культурного потребления вина и моральные устои россиян…

Есть ли способ возврата в старину, к доброму и разумному в ней? В истории проездного билета «туда — обратно» не существует.

В ресторанах

На первый взгляд, российские заведения с архаичными названиями «трактир» и «кабак» ничем практически не отличались. В них люди заходили трезвыми, а выходили на некрепких ногах, неуверенной походкой, качаясь, бывало, и не без помощи друзей-товарищей.

Но некоторая разница в этих заведениях все-таки была: в кабаках предлагалось исключительно крепкое спиртное, а в трактирах преобладало вино (правда, и им напивались «до чертиков»).

В конце XIX века некоторые владельцы московских трактиров добились разрешения торговать и водкой. К этим трактирам относились в первую очередь так называемые коммерческие в Китай-городе. За их столами с 12 часов до 2 часов дня собирались коммерсанты после дел на Бирже.

Заключив свои договоры, дельцы охотно, как повелось по традиции, «отмечали» их в своем кругу, прикладываясь к горячительному. В трактирах эти посетители обычно занимали отдельные кабинеты. Их застолья зачастую переходили в истинное безобразие.

Городская управа не могла стоять в стороне и никак не реагировать на разного рода донесения на этот счет. И вот 26 июня 1901 года Акцизное управление предъявило к владельцам трактиров любопытное и в некотором роде странное требование: или совсем уничтожить трактирные кабинеты, или снять в них двери, заменив их занавесками, которые, «спускаясь от верха двери, доходили бы до половины ее высоты». Предполагалось, что в таких «филиалах Биржи» не будет происходить продолжение активных деловых общений с параллельным винораспитием, что на улицах Китай-города, хотя бы по этой части будет больше порядка и меньше трагедий.

Параллельно с этими мерами борьбы с пагубным пьянством русский поэт М. А. Плотников сочинил «Гимн трезвенников» на легко запоминающийся мотив, взятый из сборника международного общества трезвости. Стихи и ноты опубликовали. В гимне были такие слова:

Спутники пьянства — разврат и безделье, Бедность, болезни и злая тоска; Пагубно, лживо хмельное веселье. Слез в нем таится река.

И хотя этот гимн имел право на пропаганду правильного и делового образа жизни, за новыми занавесками трактирных кабинетов его почему-то ни разу не исполняли.

Купальни

В то, что когда-то «плыла, качалась лодочка по Яузе-реке», уже давно никто не верит. А представить летнее купание в Москве-реке в черте города — это даже хорошему фантазеру в голову не придет.

Если сначала посмотреть с берега на непрозрачные воды, на стремнину, подумать о глубине нынешнего русла Москва-реки, потом обратиться к архивному материалу работы санитарной комиссии в 1903 году, то в голове будет неразбериха «хорошо — плохо».

Тогда, в столетнюю давность вопрос купания в Москве-реке был чрезвычайно насущным для обывателей. Он переходил в проблему для решения городским управлением.

У журналистов же многочисленные случаи по спасению-спасанию живых людей и по извлечению тел утопших из вод реки (часто даже и вблизи стен Кремля), о напряженной работе Общества спасания на водах были поводами для написания корреспондентских заметок.

Так как же пользовались для омовений в жару москворецкой водой практичные москвичи?

Для того чтобы купание было каким-то образом культурно организовано, на Москве-реке устраивались городские купальни. Например, при выборе для купален мест по поручению Комиссии санитарного врача заранее осматривались различные подходившие для того прибрежья.

Удобным для «омовений» приблизительно до конца XIX века считался район у Бородинского моста.

Дом товарищества «Мюр и Мерилиз»

Было отмечено, что у правого берега, выше по течению от моста, река образует песчаную отмель. Ее было хорошо видно до поднятия воды Бабьегородской плотиной. Эта отмель выдавалась далеко вперед, почти до середины реки. Поэтому здесь, ближе к мосту, была небольшая бухта, где прямо с берега хозяйки полоскали белье. Сюда подъезжали подводы для лошадиного водопоя и мытья телег. Вода в бухте была стоячая. Спуск отходов из находившегося на этом берегу Трехгорного пивоваренного завода находился намного выше моста.

Комиссия решила: для постановки городской купальни это место представлялось неблагоприятным по тем причинам, что здесь очень слабое течение и что мостки для купающихся пришлось бы выносить очень далеко, почти до середины Москва-реки.

А вот у левого берега река имела наибольшую глубину. Здесь в нее впадали: речка Пресня, спусковые воды из Лепешкинских бань и фабрики Рыбакова, водосток у Проточного переулка. Лодочные перевозчики говорили к тому же, что по субботам поблизости, с фабрики Прохорова, в воду спускалась краска. Она по поверхности доплывала до самого Бородинского моста и далее еще долго шла лентой вдоль левого берега. Несмотря на это у этого же прибрежья с незапамятных времен были оборудованы торговые купальни. Их выдвигали на середину речного течения, где была наибольшая скорость воды.

И хотя купавшиеся часто видели, как по воде плыли нефть, серовато-зеленые илистые куски непонятного вещества и, чуть выше купален, натуральная краска, соблазн водного омовения в жаркие дни был велик и непреодолим. У некоторых купавшихся здесь после освежавших процедур появлялись серьезные кожные заболевания.

Устраивать новую купальню выше Бородинского моста санитарная комиссия сочла невозможным. А ниже?

Здесь слева вдоль Благовещенской (Ростовской) набережной река принимала, в добавление к обозначенным, еще и стоки из Бирюковских бань. У берега рядом с мостом были расположены пристань и крытая платьемойня. Далее до Большого Вражского переулка имелись два уличных стока: из Тишинских и Благовещенских переулков. При возможном выносе купален до середины реки затруднялся бы регулярный проход судов. За мостом правый берег был занят пристанью станции Общества спасания на водах и небольшим плотом для полоскания белья. От моста до сахарорафинадного завода Генера не имелось никаких спусков в реку, отмель была небольшой, и вода немного чище. Но ниже с этого завода и со следующей за ним аппретурно-красильной фабрики Александрова в реку выливалось бог знает что.

Проведенный Комиссией санитарного врача химический анализ проб выше и ниже Бородинского моста показал, что вода там не содержала в себе разлагавшихся органических веществ животного происхождения, почти не было аммиака, азотной и азотистой кислот.

В такой реке можно было бы купаться. Но, вероятно, только в плотных непроницаемых маске и костюме (лучше — в скафандре), так как вода имела сильный затхлый запах и огромное количество взвесей, которые крепко прилипали к телу.

Подобные неприятности ожидали горожан и в районе Новоспасского моста. Здесь были сомнительные по составу спуски из бань, с заводов и фабрик (по выделке кож, сукна, красильные, прочие), много платьемоен. Поблизости находилось и устье трубы, несущей воду городской речушки Сары, собиравшей на своем пути отработанные продукты других районных заведений. К тому же по середине реки периодически проходили грузовые барки. Вода здесь имела темно-серые осадки, издавала неприятный гнилостный и нефтяной запахи. В анализе были обнаружены еще следы сероводорода и азотистой кислоты, заметное количество аммиака. У людей с чувствительной кожей эта вода вызывала острую экзему.

Санитарная комиссия резюмировала, что ни при входе реки в город, ни на ее выходе из него установка купален была недопустима.

Комиссия сочувствовала населению, которое «не имеет возможности обмываться и освежаться в течение знойного лета в водах городского течения Москвы-реки». Она намеревалась наметить городской план устройства общедоступных бесплатных бассейнов с отделениями холодных душевых.

В то же время торговые купальни на Москве-реке активно работали: в Пресненской части у Бородинского моста, на двух берегах у Крымского, у храма Христа Спасителя и ниже, у Большого Каменного моста, на левом берегу у Москворецкого, Устинского и Краснохолмского мостов.

Эти коммерческие купальни имели раздельные «ящики»: для женщин и для мужчин. Существовавшая плата за пользование ими в торговых купальнях была дифференцированной. 10 и 20 копеек платили за отдельные номера, 3 и 5 копеек — в общих купальнях.

К работе этих купален был неравнодушен даже министр внутренних дел. По его распоряжению действовавшие «Обязательные постановления Московской городской думы об устройстве и порядке содержания торговых купален» были дополнены еще одним пунктом. В нем купанье в коммерческих купальнях от 11 часов вечера до 8 часов утра категорически воспрещалось. Постановление вступило в силу с 1 мая 1901 года.

Той же весной 1901 года содержатель купален на Москве-реке В. А. Лакин подал в городскую управу заявление о своем желании устроить между Большим Каменным и Москворецким мостами, против Фалеевского переулка, «грандиозные ванны-купальни» и первую в Москве Школу плавания. Лакин брал на себя обязательство устройства купальни с особым комфортом, иметь все приспособления и опытных руководителей для обучения плаванию желавших.

В прессе прошло объявление В. А. Лакина о том, что, как и в прошлые годы в его купальнях у Бородинского моста, воспитанникам московских учебных заведений купанье и уроки плавания здесь предоставляются бесплатно.

Большинство же простых москвичей, соблюдая чистоту тела и экономя деньги, купалось летом в жару в открытых местах там, где кому сподручнее было.

Триумфальные ворота у Тверской заставы. Середина XIX века. Литография Ф. Бенуа (из собрания П. С. Романова)

Удобно было московским дачникам в Лосиноостровской, где миллионером И. И. Джамгаровым был вырыт глубокий проточный пруд, который банкир соединил с местной речушкой и с Яузой через небольшой канал, шедший непосредственно к линии Екатерининского водопровода. На пруду Джамгаров построил лодочную пристань и купальни…

Наибольшее число несчастных случаев на воде приходилось на берега Москвы выше Бородинского и у Новоспасского мостов. И конечно, чаще всего среди жертв оказывались дети, обитатели ночлежных домов и расхорохорившиеся пьяные горожане.

Нерядовой для Белокаменной случай произошел 18 июня 1910 года на Чистопрудном бульваре. Тогда, смутив всю прогуливавшуюся нарядную городскую публику, крестьянин Г. Ф. Чернышев среди бела дня, раздевшись до трусов, искупался в пруду. Перед своим арестом на вопрос полицейского: «Ты что, с ума сошел?» бедолага ответил: «Идти на реку далеко. Почему не освежиться? Ведь жарко же!» На Чернышева был составлен протокол.

Туалеты

Со стародавних времен москвич, как и любой житель нашей планеты, ежедневно нуждается в отправлении своих естественных потребностей. Проще говоря — в периодическом посещении туалета.

Когда Москва представляла из себя поселение внутри кремлевских деревянных или каменных стен, обывателю в «пикантном» случае ходить далеко не приходилось. Его туалетные проблемы решались в собственных дворах с выгребными ямами. Особых сложностей в обыкновенных пятиминутках не было.

Потом город стал разрастаться пригородами, где были натуральные пустыри, кустарники, высокая трава, огороды… «Сама садик я садила — сама буду поливать». Природа, как могла, помогала каждому.

С годами поселение становилось плотнее, народу — больше, зелень убавлялась. Горожанин мог забрести далеко… Многие москвичи, любившие опрятность у своих владений, ставили на улицах у заборов ушаты с песком или водой: «Пользуйся, добрый человек, или проходи мимо»…

Летели века, но «малые» и «большие» скромные потребности человечества оставались. Жизнь требовала прогрессивного решения бытовых трудностей. Тогда люди изобрели ватерклозеты для общественного пользования.

В некоторых московских путеводителях имелся специальный раздел для облегчения поиска объекта вожделения. Например, москвовед А. И. Левитов в 1881 году решил поместить в своей книге такой абзац:

«Ватерклозеты. Каждый дворник обязан указать всякому это место, чего следует, однако, избегать елико возможно, так как указываемые места большей частью неопрятны. Удобнее всего зайти в первую попавшуюся, только третьего разряда, гостиницу, дав предварительно швейцару или коридорному на чай 5 или 10 копеек. Ватерклозет общий, довольно чистый, — на Ильинке против Биржи сзади Новотроицкой гостиницы в узкой Певческой линии, в проходных сенях, где спуск в подвальный этаж. Есть вывеска. В те же сени можно войти и из Александровской галереи. За вход в шкаф — 3 копейки».

Но ватерклозет — это не налаженная канализация, а лишь локализованное приспособление. Устройство московской канализации имело более широкий охват и требовало решения специалистов.

Первая мысль-дума о «цивильных стульчаках» относится к 1874 году. Тогда инженер М. А. Попов по собственной инициативе составил в общих чертах общегородской проект канализации.

Инженер В. Д. Кастальский сделал специальный доклад «О канализации Москвы по сплавной раздельной системе».

В 1877 году Московская дума постановила произвести изыскания для своего проекта. Такая работа закончилась в 1881 году. Но лишь через 8 лет городские инженеры получили указание начать подетальную планировку системы. К 1890 году их проект был готов. К постройке канализационных сооружений приступили в 1893 году, а система была торжественно открыта 18 июля 1898 года — через 24 года после возникновения мысли о комфорте горожан.

Московские проблемы решили взять на себя иностранные коммерсанты, увидев здесь перспективную для бизнеса нишу.

Так, в декабре 1899 года от французского гражданина, предпринимателя Г. А. Гайо на имя московского городского головы поступило заявление с просьбой о разрешении построить в Москве в некоторых местах туалетные павильоны с клозетами и писсуарами. Естественно, с выходом в городскую канализацию.

Бюрократическая традиция «обещанного три года ждут» была нарушена, и французу ответили спустя пять с половиной лет.

Инженер С. С. Шестаков 4 мая 1905 года представил свое заключение по этому поводу, а 5 мая в комиссии Мосгордумы обсуждался его доклад.

Из стенограммы заседания:

«Вопрос об увеличении числа общественных ретирад и писсуаров в Москве очень важен. Москва бедна такими сооружениями: на миллионное население в городе имеется 10 ретирад и 38 писсуаров. Между тем от своевременного удовлетворения естественных потребностей зависит здоровье человека. Загрязнение испражнениями отражается на санитарном благоустройстве города. Недостаток в общественных ретирадах особенно чувствителен для женщин. Существующие в Москве железные писсуары по своему типу удобны только для мужчин. Для женских удобств служат лишь те 10 ретирад.

Обычным месторасположением наземных павильонов типа Гайо за границей служат широкие тротуары, и лишь как исключение их ставят на площадях, бульварах и скверах.

Московские же тротуары слишком узки для таких павильонов, а на бульварах и скверах уже имеются подобные сооружения.

Здесь, в Москве, более приемлемы подземные туалетные павильоны типа европейских. Совсем недавно подобный был открыт в Москве, на Театральной площади.

Устройство подземных ретирад имеет двоякую выгоду: они требуют мало наземной площади, дают возможность размещать их в самых людных и необходимых пунктах. Во-вторых, их устройство не требует больших денег для дорогих фасадов, им требуется меньше отопления, а площадь над павильоном может служить тротуаром или другим эксплуатационным местом».

В пример ставились английские и немецкие подземные туалеты. Английские павильоны поражали роскошью своей отделки и комфортом, которые в совокупности приучали публику к аккуратности и чистоплотности. Все приборы здесь были удобны для использования и содержались в такой чистоте, что у посетителя туалета невольно «устранялось всякое небрежное с ними обращение».

Общественных ретирад в Москве было немного. Простая публика быстро загрязняла полы в туалетах, когда было невозможно пользоваться стульчаками из-за примитивности устройства. Журналисты констатировали: «Москва не настолько богата, как Лондон, и, конечно, для нее нельзя копировать английские подземные туалетные павильоны, где мрамор, мозаика, хрусталь, красное дерево составляют обычную отделку. Тем не менее и московские туалетные павильоны необходимо строить и содержать так, чтобы публика не с отвращением могла ими пользоваться».

Павильоны в Москве должны были удовлетворять многим требованиям. Среди них: просторность, освещение, тепло, хорошая вентиляция помещения. Отделка помещения и приборов предполагалась удобной для содержания в чистоте, «изящной по исполнению». Их содержание требовало постоянных надзора и контроля. К тому же входы и выходы не должны были занимать на поверхности земли много места.

Московские обыватели часто отправляли свои естественные потребности «несвоевременно или в ненадлежащих местах». И то и другое управа находила «весьма нежелательным». Санитарное благоустройство города тогда явно хромало.

Начало нового, ХХ века предполагало новые положительные перспективы в решении важного общенародного вопроса.

Туалетные павильоны должны были служить «одновременно как для интеллигентной публики, так и для простолюдинов, с отделениями для мужчин и женщин».

Вскоре в городскую смету 1903 года было внесено оборудование подземного туалетного павильона на Большой Сухаревской площади, стоимостью 10 тыс. рублей. На устройство же в Москве шикарных павильонов Гайо не было свободной земли. Ходатайство этого французского коммерсанта было отклонено. Однако именно заявление Гайо дало толчок к рассмотрению в городской управе вопроса об устройстве в Москве подземных ретирад и писсуаров, также и о приведении в порядок существовавших старых.

К слову, интересна дальнейшая судьба дела французского гражданина. В одной архивной папке, не понятно по какой причине, подшита справка Московской управы, направленная в городскую думу, в которой сообщается, что господин Гайо дю Тилли до 14 мая 1904 года проживал в доме Синодальной типографии на Никольской улице. Затем он отбыл в Смоленск. Из этой же справки следует, что некий контрагент, предлагавший от имени этого французского гражданина «установку его павильонов на улицах и площадях Санкт-Петербурга, подлежит розыску Санкт-Петербургского Окружного суда». Выходит, что дело пособия «чистоте города» перешло в разряд «нечистых»?

В середине 1912 года в Москве на площадях и бульварах имелось уже 75 общественных уборных. Уборные на городских площадях находились в ведении смотрителей городских зданий.

Исключение составляла подземная ретирада на Театральной площади, которая тогда была единственной платной и состояла под надзором участкового городского инженера по городскому благоустройству. Уборные в Сокольниках были в ведении заведующего Сокольниками, а на бульварах — заведующего бульварами.

Широко популярными уборными стали: на Хитровской площади, на Толкучем рынке, подземная с женским отделением на Большой Сухаревской площади, писсуары — на Арбатской и Болотной площадях, на Немецком рынке.

Самый большой заработок у сторожей при ретирадах был на Сухаревке — почти 300 рублей в год (здесь рынок собирал огромное количество горожан). В других местах получали от 48 рублей (на Конной площади, почти загород, где было много приезжих крестьян) до 216 рублей (таких было большинство) при квартире «натурою» в той же ретираде. Однако в управе признавали, что помещение уборной — не столь удобное место для жилья, что сторожа должны быть не постоянными, а дежурными, приходящими на смену.

Все уборные имели платные и бесплатные кабины. Первые оборудовались сидениями, а вторые их не имели. В бесплатных очистка («обмыв») клозетных чаш осуществлялась автоматически, а в платных — с помощью держек. Уборные отапливались комнатными печами, освещались электричеством.

Годовой городской доход от 58 уборных и ретирад составлял 28,8 тыс. рублей. Две из них, на Страстной и Театральной площадях, давали весьма приличную прибыль — 1,8 тыс. рублей.

Гласный Московской думы Н. В. Щенков считал, что при правильной эксплуатации уборных у города мог появиться новый источник дохода, причем значительный. По его словам, в Вене и Милане владельцы уборных имели большую выгоду от эксплуатации туалетов. Хотя взималась небольшая оплата, стены в этих помещениях прибыльно отдавались в аренду разным фирмам для размещения рекламных плакатов. Уборные делились на два класса с разницей по оплате в два раза. В этих городах подземные ретирады были обсажены на поверхности газонами с травой и цветниками. Лишь красивый вход в них помогал страждущим находить эти нужные заведения. Наземные павильонные уборные красиво делались из железа, стекла с цоколем из «графинных досок». Они были похожи на сказочные теремки.

Иноземные проблемы не отличаются от наших. Разве может без чистого общественного туалета (удобного, красивого, с рекламными картинками, возможно, с радио-, теле— и прочей информацией) когда-нибудь комфортно себя чувствовать москвич или гость столицы?

Необычная кража

18 ноября 1900 года в Москве произошла необычная кража.

Жулики в 5-м часу вечера ухитрились увезти чугунную крышку с канализационного колодца вдоль линии конки на Самотекском (Самотечном) бульваре. Это место было очень бойким, и здесь постоянно пребывало много прохожих. Но ничто не помешало «любителям легкой наживы» буквально на глазах уличной публики украсть 8-пудовый «блин». Кражу заметили лишь тогда, когда в отверстие колодца провалилась лошадь и чуть не сломала себе ногу.

«Когда придешь домой в конце пути…»

На что только не способны руки делового русского человека! Без самодеятельности, пожалуй, и прожить-то в нашей стране никак нельзя. Сами строим, лепим, «жучки» в счетчики вставляем, индивидуально шьем, ткем, печем. После того — и на дуде сыграем.

Существуют и заповедные для мужских рук и женского рукоделия области творчества. Например, современному московскому обывателю в голову не придет самостоятельно подвести к своему дому… канализацию.

А ведь было. И не на заре истории города, а столетие назад, когда в Москве уже была построена сеть этой жизненно необходимой системы трубных подземных дорог.

Дело частное, не столь широкое, но занятное, с предупреждением «Не повторять!». Оно обстояло таким образом.

13 октября 1901 года во владении господина Ермакова у Покровского моста ранним утром 30 нанятых рабочих засучили рукава и принялись энергично рыть довольно протяженную канаву длиной 53 сажени. Затем они уложили в нее глиняные трубы. А на участке, где их не хватило, были смонтированы деревянные желобы. Работу сделали быстро и аккуратно.

Хозяева владения желали сэкономить на своих затратах по подключению к общей городской канализации. Посему оригинальная канава имела прямое направление от их выгребной ямы к руслу реки Яузы. То есть нечистоты должны были, не задерживаясь, срочным порядком поступать от господ Ермаковых в приток Москвы-реки, затем в Оку, Волгу и далее — засорять Каспий.

Конечно, на грандиозный проект по изгаживанию Каспийского моря обыкновенными канализационными стоками Ермакову никто разрешения не давал.

В эту самодеятельность вмешалась полиция. Именно она нечаянным образом обнаружила подозрительные трубы. Полицейские чины велели демонтировать сток в Яузу и прекратить подобные «авторские» опытные разработки на московской земле.

Составленный за дисциплинарные и экологические нарушения протокол полиция передала в соответствующие городские органы.

Ермакова наказали, но Яуза оттого чище не стала.

Тайный колодец

В воде — черти, в земле — черви, В Крыму — татары, в Москве — бояре, В лесу — сучки, в городе — крючки.

А что было в московском доме на углу Большого и Малого Кисельного переулков в начале 1899 года?

Тогда в Мясницкую полицейскую часть от осведомителей поступила информация, что в одной из квартир собственного дома мещанки Воробьевой происходит что-то «нечистое». Что именно, в представлении обозначено не было. На всякий случай господин пристав по этому заявлению назначил внезапный осмотр указанной квартиры, находившейся в районе Лубянки.

К Воробьевой явились несколько чинов полиции и полицейский врач. Квартиру детально осмотрели.

На первый взгляд ничего подозрительного там не обнаружили. Квартира как квартира, ничего особенного. Однако самый глазастый из полицейских, присмотревшись, заметил в комнате, предназначенной для сна, какую-то неровность пола. Подошли ближе. И здесь, под изящным клеенчатым настилом все увидели… глубокий люк. Отверстие было искусно построено на манер деревенского колодца. Этот колодец имел в глубину 10 аршин (аршин — старинная единица длины, составляющая 71,12 см). Дно люка было засыпано на два аршина сверху речным желтым песком.

Пришлось составить протокол дознания. Полицейские задали хозяйке вопрос о том, знала ли она о существовании этой темницы. Мещанка, сильно волнуясь, ответила, что действительно, о люке ей было доподлинно известно. На вопрос: «Для чего он был устроен?» — она отвечала уклончиво и невнятно. В конце концов остановилась на одной из версий. Домовладелица твердо ее представила: колодец, оказывается, служил ей, несчастной и беззащитной вдове, для свалки дворового мусора.

«Как, в спальне?!!» — Полицейские чины с трудом удержались на стульях. Но Воробьева, собрав свои волю и упорство воедино, настаивала на этой, ею только что придуманной легенде.

Полицейским ничего не оставалось делать, как привлечь вдову к проведению последующего точного дознания. А до него мещанке грозила обыкновенная судебная ответственность за «содержание выгребной ямы в спальне».

Вид Ледяных гор в Москве во время Сырной недели (Масленицы). По оригиналу Ж. Делабарта. 1794 год

Это «темное дело» остается для нас именно темным, так как материалы судебного расследования, к сожалению, в течение следующего столетия в истории были затеряны.

Среди товаров

Доподлинно известно, что в 1892 году в Москве обыватели не пользовались компьютерами. Не работали телевизионные и радиостанции, не было и приемников для них. Потому народ развлекался как мог: кто газетки и книги читал, кто играл в картишки, ходил по рынкам, сидел на бульварных лавочках и т. д. Везло работавшим в тех организациях, где были популярные в то время «корпоративные» хоры.

В тот год осчастливлены были и коммерческие работники торгового дома «Мюр и Мерилиз» (Muir Merrielees), который начал свою универсальную торговлю в феврале того же года в трехэтажном доме Постниковского пассажа в начале улицы Петровки. (В 1902 году этот торговый дом планировалось перестроить после сильного пожара, на старом месте, в 10 этажей, с двумя из них — подземными.)

Администрация «Мюр и Мерилиз», «по просьбам трудящихся», решила устроить новый любительский хор из своих служащих. В этом хоре вызвались участвовать практически все сотрудники магазина. Даже те, кто не отличался хорошими голосами и путали ноты, но неудержимо любили петь. На занятия пришли контролеры, приказчики и приказчицы, кассирши, конторщики и конторщицы, мальчики, бывшие на поручениях. Первая проба хорового пения состоялась 21 марта во вновь отделанном Дамском отделении торгового дома.

Как звучал хор, в какие дни и где, сказать трудно. Записи концертов не сохранились. Однако косвенно, по одному верному факту об этом судить все же можно. Ровно через неделю, а именно 28 марта, в том же огромном магазине были открыты аптека и … продажа гробов (?!).

Хор пел, как говаривал Шаляпин, подобно птичкам. То есть бесплатно. Конечно, вспоминая птах, Федор Иванович не имел в виду ни эти магазинные распевки, ни сольные выступления другого торговца на Тверской-Ямской, который обладал необыкновенной силы басом.

О последнем москвичи знали, что, когда плохо шла торговля, коммерсант прямо в своем магазине начинал «орать романцы». Соседские дети, проживавшие в том доме, буквально плакали. Бывало, что после своего выступления довольный «конкурент Шаляпина» выходил за дверь и стоял в безделии у ее притолоки. Если случалось прохожему идти мимо, то «певец» неожиданно кашлял в его сторону своим редким басом. Скромные женщины и девушки быстренько перебегали на противоположную сторону улицы. Он только посмеивался себе в бороду и ждал очередной жертвы.

А вот в апреле 1902 года в похожем приключении — в нарушении общественной тишины — полицейскими был обвинен другой любитель пения. Господину Тихонову пришлось предстать перед судом Яузского участка Москвы. Судья обратился к Тихонову: «Вот в полицейском протоколе написано, что вы пели на бульваре». — «Не пел я, господин судья, а только мурлыкал. Вот, как с вами сейчас говорю… Апрель месяц, весна! Это благорастворение воздухов, почки, деревья распускаются… Я большой любитель природы. Пошел на Чистые пруды. Сел на лавочку. Ветерок такой мягкий, приятный. От деревьев аромат и все такое прочее… А надо мною птички поют, заливаются. И так это я растрогался, что сам и не знаю, как замурлыкал „Среди долины ровныя“. Вдруг сторож с бульвара: „Нельзя, говорит, — запрещается“. Как же, говорю, запрещается? Я про себя мурлычу, а вон птицы как распевают — за версту слышно! „Насчет птиц, говорит, никаких пока инструкциев у меня нет“. Бесчувственный ты, говорю, столб, когда так рассуждаешь. Он обиделся и сейчас меня в участок. Вот и все. Только я не пел — мурлыкал». Мировой судья оправдал Тихонова, хотя того мурлыканья про долины никто в суде не попросил исполнить.

Случай на пожаре

Домовладелец с Таганки А.К.Богданов имел странное хобби: он страстно, с искрой в глазах, наблюдал за разными возгораниями. Чуть где случился большой пожар — он тотчас же являлся на это место одним из первых и принимал деятельное участие в тушении.

Конечно, господин Богданов счел своей обязанностью быть и на грандиозном пожаре магазина «Мюр и Мерилиз» на Петровке в мае 1901 года.

Причем он и здесь позволил себе пустить в ход всю свою «пожарную опытность». Однако «руководительство» господина Богданова не пришлось по вкусу настоящим пожарным в касках. Бывший здесь полицеймейстер, видя, что какой-то обыватель очень мешает гасить огонь и отстранить от тушения его добром не удается, велел препроводить в участок…

Крайне недовольный ограничением свободы, задержанный стал в полицейском участке кричать и шуметь. Его до выяснения личности водворили за решетку.

Это обстоятельство уже совсем обескуражило почтенного таганского домовладельца, и, чтобы выйти из неволи, он выломал решетчатую дверь.

Полицейские набросились и скрутили Богданова. О «работе» любителя на пожаре составили протокол.

Таганский домовладелец был привлечен к уголовной ответственности у мирового судьи Тверского участка. Судья приговорил А. К. Богданова к шестидневной отсидке в «Титы» (в московскую тюрьму за Калужской площадью). Богданов, не чувствуя своей вины, перенес дело в мировой съезд — главную городскую судебную инстанцию, где оно разбиралось под председательством судьи Шевелкина. Съезд, переразобрав дело, приговор мирового судьи первой инстанции утвердил.

Изменил ли Богданов после тюрьмы свое досуговое занятие — неизвестно.

У Триумфальных ворот

Любой памятник в любом городе после его сооружения становится не только украшением, символом долгой памяти событию или герою, но также и объектом притяжения для проведения публичных собраний, развлекательных мероприятий.

Бывает, что к памятнику по каким-то собственным мотивам устремляются некоторые одиночки, которые не могут или не умеют хорошо или плохо самовыразиться среди современников. Такие люди остаются в народной молве с непременной привязкой к безмолвному объекту-символу.

В Москве в годы отмены в России крепостного права и еще не менее 30 лет после того существовала уникальная по тем временам (в наш век и вовсе абсурдная) библиотека. Ее называли «ходячей», и работала она вблизи площади Старых Триумфальных ворот.

«Старыми» назывались Тверские ворота Земляного города, которые для встречи коронационных особ и разных торжественных процессий перестраивались, специально украшались. Хотя «Старые» Триумфальные ворота были давно снесены, местность еще очень долго привязывалась к этому топониму. (С 1935 года ее называли площадью Маяковского.)

О какой библиотеке идет речь?

Тогда всем библиотечным фондом и административно-экономическим отделом заведовал один сгорбленный старичок-интеллигент. Он же был и библиотекарем в своей «библиотеке» у Старых Триумфальных ворот. Энтузиаст ходил исключительно в районе этой площади и в близлежащей округе.

На ремне через шею он носил довольно тяжелый ящик с книгами. Нельзя сказать, что их он как-то навязывал для чтения: москвичи сами очень охотно старичка приглашали в свои лавки и городские учреждения. Здесь книги разбирались хозяевами и приказчиками магазинов, различными служащими. Произведения читали, а потом возвращали обратно в «ходячую библиотеку». За услуги дедулька брал совсем невысокую оплату, и такая незамысловатая работа позволяла ему худо-бедно жить.

Книгоношу никто и никогда не обижал. Его уважали, любили. Других подобных просветителей в Москве, пожалуй, и не было…

А вот площадь других Триумфальных ворот, которые до их сноса украшали Москву у Тверской заставы, собрала однажды около своей арки огромную толпу зевак.

Не менее тысячи человек 4 октября 1904 года наблюдали за действиями одного чудака, обострение болезни у которого, как часто бывает у психически больных, пришлось как раз на ту осень.

Это был обыкновенный городской оборванец, который по железной лестнице, что была крепко приделана сзади Триумфальных ворот, быстро взобрался на самый верх арки прямо к железным коням.

Седлать символических животных и садиться на них молодой человек не стал. Непродолжительное время полюбовавшись видами на Санкт-Петербургское шоссе и, с другой стороны — на Тверскую улицу, он помахал рукой народу внизу и спустился к нише, в которой стояла статуя Венеры. Почему и чем собственно Венера привлекла незваного посетителя, осталось известным лишь ему одному.

Когда зевак у арки собралась «большая кучка» и все затихли, вдруг у всех на глазах женщина-красавица получила звонкую дерзкую пощечину от психа-пришельца. Опозоренной, ей пришлось молчаливо сохранить свою позу, запечатленную скульптором И. Витали.

А между тем наглец на все стороны раскланивался собравшейся многочисленной публике. Никто ему, конечно, не хлопал, не подбадривал.

После такого представления, несмотря на возмущенный ропот людей, довольный парень улегся спать на площадке позади статуи.

Кто-то из толпы позвал к Триумфальной арке городских пожарных, и те решили своими силами снять безумца.

Неизвестно, уговаривал ли или чем-то грозил верхолазу взобравшийся наверх брандмейстер. Однако тот спускаться самостоятельно никак не желал.

Пасхальное разговенье на крыше во время наводнения 1908 года

Отважный (теперь это слово определяло действительно смелого человека) пожарник на значительной высоте, в борьбе при сопротивлении, связал нарушителя общественного спокойствия. Веревку он каким-то образом зацепил за детали арки, и с помощью команды пожарных несчастный больной был спущен на землю.

«Артиста», устроившего этот редкий спектакль, незамедлительно доставили в полицейский участок.

Часть VI ПРАЗДНИКИ

Сорок сороков

На протяжении нескольких лет в нашей стране о празднике Рождества Христова начинают говорить задолго до этого дня. Равняясь на Запад, где католики справляют это торжество 25 декабря, многие русские люди к этой дате покупают подарки, некоторые деятели искусства устраивают представления с названиями типа «Рождественские вечера» и проч. Состоятельные россияне едут в Европу, чтобы там достойно отметить это событие.

Магазины на Тверской улице. Начало XX века

Путаницу в российский календарь в 1918 году внес декрет советской власти, отделившей церковь от государства. Национальные традиции были утрачены, многие из них оказались и вовсе под запретом. Хорошо, что в последние годы русская церковь стала возрождаться. Наши соотечественники хотят теперь больше знать о старых обычаях на Руси, чтобы как-то сократить насильственный разрыв с прошлым.

В старину не русские люди хотели посмотреть на праздник Пасхи и Нового года за границей, а к нам, в Москву, стремились в эти дни попасть иностранцы, чтобы увидеть много интересного и запоминающегося. Традиции русского народа всегда удивляли иноземцев.

Нигде в мире не было города, имевшего такое обилие культовых сооружений, как Москва. О Москве говорили: «сорок сороков». Это не простая цифра, а — понятие. Слово «сорок» на татарский лад в старину означало «великое множество».

Собственно, церквей в златоглавой было, конечно, не 1600. Но вот число всех церковных приделов (главных, пристроенных, в приходских, домовых, монастырских церквах) при точном подсчете могло быть и больше. Никто и никогда их не пересчитывал. Даже высшие церковные служители не знали суммарного количества. У них шел примерный учет по сведениям свечных заводиков: какие церкви и сколько покупали свечей…

«Москва — всем городам мать». По большому количеству церквей наш город отличали от других: «В Москве — каждый день праздник». Ведь почти ежедневно юлианский календарь величает святого, а московские церкви имеют приделы многим из них.

Пасхальный благовест всех московских церквей завораживал душу не только русского человека, но и гостя, прибывшего из-за рубежа. Звон под куполом московского неба был просто неописуем…

В старину Кремль являлся центром общемосковских событий. Он был доступен любому: для входа на его территорию не надо было, как практикуется сейчас, покупать билеты. При желании любой человек мог остаться здесь на целый день и встретить рассвет дня следующего. Говорят, что именно в Кремле розовые и багряные восходы солнца на Благовещение и Пасху навевали лучистое вдохновение на поэтов и писателей.

Первым патриаршим собором Москвы (до постройки храма Христа Спасителя) был Большой собор Успения Богородицы. Колокольней при нем и двух других кремлевских соборах: Архангельском и Благовещенском — служил Иван Великий со своей звонницей.

Как же начиналась пасхальная служба в столице?

Основанием для всеобщего начала благовеста был звон Ивана Великого. В отдаленные времена момент первого звона определялся по-разному. Чаще всего он начинался в четвертом часу утра по старому отсчету времени, что по-нынешнему соответствовало двенадцати — началу первого часа (ночного времени). Благовест же к обедне в пасхальный день звучал в седьмом часу утра, а иногда — и в начале девятого часа. Утреня оканчивалась, начавшись во второй половине первого часа, иногда ровно в час ночи, иногда в шесть часов утра.

Полуночный благовест к пасхальной заутрене узаконил митрополит Московский Филарет, предписавший в марте 1849 года всем московским церквам: не начинать благовеста к церковным службам ранее благовеста Успенского собора, и первый удар Успенского колокола «прослушать в молчании, а по второму начинать благовест». Это распоряжение в следующем году было напечатано и разослано всем московским соборам, монастырям и церквам. По указанию митрополита Филарета в день Святой Пасхи было положено к утрени благовестить в 12 часов пополуночи, а к литургии — в 6 часов утра.

Пример Москвы вскоре повлиял на благовест всей России. И после того можно считать, что на второй удар Большого колокола на Иване Великом отзываются не только «сорок сороков» московских церквей, но и звонницы всех русских храмов.

В этот момент ощущение единства россиян во всей стране было восхитительно, торжественно и необыкновенно патриотично. Без всяких трибунных речей весь русский народ чувствовал непоколебимость своей веры, силу и возможность к сплочению в трудный для России час.

Звонарное дело

День Пасхи в 1899 году пришелся на 18 апреля.

Все площади Кремля, все скверы и спуски к реке у храма Христа были переполнены народом. С замиранием сердца православные ожидали начала благовеста на Иване Великом. Вдруг за полчаса до полуночи кто-то ударил в средний колокол Ивановской колокольни… Произошла ошибка, народ зашептался: «Нельзя кого попало допускать в звонницу».

Потом отбили часы Большого Кремлевского дворца — полночь. Зазвонили колокола ближайших к Кремлю церквей, за ними начался перезвон по всей Москве. Торжественная тишина была нарушена.

Спустя 2–3 минуты пробили полночь часы на Спасской башне Кремля. Сразу после того на Ивановской колокольне раздался первый удар в Большой колокол. Все православные мужчины в огромной Москве обнажили головы и вместе с женщинами, в косынках и платках, осенили себя крестным знамением. В их руках зажглись тысячи свечей. Ночная картина была величественной.

Через 20 минут на Иване Великом зазвонили и все другие колокола.

Начался крестный ход.

И опять в нарушение традиции, не по времени, а ранее, в воздух взвилась ракета, началась пальба из пушек, чему немало москвичи удивились. Пушечных залпов, как повелось еще издавна в торжественных случаях, было 101. Горожан смутило то, что в этот год отсутствовали четкость и порядок, известные в таком деле.

Масленица

С Масленицей кончался долгий холодный зимний сезон.

Нынче масленой недели — Шумный, праздничный разгар. И совсем «осоловели» Мы от масленичных чар. От утра до поздней ночи (Спать приходится едва) Веселится что есть мочи Добродушная Москва. С бубенцами мчатся тройки, Жизнь столичная шумна. Учиняются попойки… При участии блина — писал в 1902 году поэт-журналист Р. Меч.

Тогда все рестораны, как в центре, так и на окраинах города, «ломились» от посетителей. В Петровский парк, например, зазывал ресторан «Эльдорадо». Его хозяин, И. А. Скалкин, празднично и роскошно отделал помещение. Ресторан имел чудный зимний сад с живыми растениями. У Скалкина в распорядителях работали господа с красивыми фамилиями: С. Н. Разумовский и А. И. Крылов. Кухня была — «под наблюдением Д. В. Чубукова». На сцене пели хоры: «Русский соединенный», «Большой малороссийский», цыганский Я. С. Рожкова. Играли разные оркестры, в том числе и «Венский дамский».

На Масленице все театры делали полные сборы. А поскольку «в одну руку всего не загребешь», даже захудалым из них в эти дни бывал приличный доход, хотя в другие они могли представлять из себя пустыни со случайными посетителями. Частные же театры, зная такую ежегодную ситуацию, ставили пьесы кое-как, спустя рукава. Актеры ленились, расслаблялись. Потому играли в театрах паршиво, спектакли шли какие-то «серенькие».

Что касалось публики, то и она чудила в масленичные представления. Многие торговцы, рабочий люд, каждый, кто приходил в театр, приносил в него, сообразно своим возможностям, кульки орехов, сладостей, «яблоков», часто — сытные пироги. Созерцая сцену и переживая за героев, зрители поедали все принесенное, наслаждаясь буквально «всласть». Они часто смеялись, находя смешное там, где того и вовсе не было.

Широкое городское гулянье устраивалось ежегодно в московском Манеже. Там собиралось несметное количество публики со всего города и его окраин: ежедневно Манеж могло посетить около 5 тыс. человек.

К примеру, на масленичных гуляньях 1902 года в Манеже особенным успехом пользовались акробаты Григори, проделывавшие поразительные пируэты, наездник Энрико Писсиути, клоун Брагин со своими дрессированными собаками. Здесь выступал лучший итальянский цирк под управлением Оресто Писсиути. Под куполом здания летали дрессированные орлы Дрейфюса, а на сцене показывались пантомимы.

В Манеже тогда в Сырную неделю (с 17 по 24 февраля) «дирекция приложила все старания, чтобы заставить смеяться всех» (так писали газетчики). Выступали: Георгий Фабич — «единственный одноногий феномен», гладиатор господин Аполлон, чтец и рассказчик В. М. Днепров, певец-балалаечник Ушканов, характерные комики трио Вадимовых, три оркестра музыки, ансамбль балалаечников, многие другие.

Завлекательным и чудесным было предпринятое грандиозное шествие «Обозрение Москвы в лицах». По идее дирекции Манежа, прошедшее в предыдущих годах представлялось зрителям в картинно-карикатурном виде, но не по-злому, никого не обижая.

Е. Н. Разсохина

Порядок шествия костюмированных образов был следующий: 1) «Матушка Москва»; 2) «Декадентская выставка картин»; 3) «Клубы»; 4) «Водопровод»; 5) «Канализация» (!); 6) «Бани, цена 6 копеек» (!! Конечно, нагих демонстрантов не было); 7) «Прогресс освещения»; 8) «Улицы»; 9) «Дачные местности»; 10) «Охотный ряд»; 11) «Толкучка»; 12) «Готовое платье в рассрочку»; 13) «Пожарный кум»; 14) «Извозчик-лихач»; 15) «Разносчики — уличные певцы»; 16) «Капризный домовладелец»; 17) «Ресторан 1-го разряда»; 18) «Широкая Масленица»; 19) «Итоги Масленицы». То есть здесь промелькнула история московского быта начала ХХ века. Видимо, не было проблемы с юмором, и фантазии имели широкий размах.

Вход оплачивали: днем — по 55 копеек, вечером — по 1 рублю 10 копеек. Дети пропускались только в дневное время, за ребенка платили по 30 копеек.

Топонимика старой Масленицы

Издавна русские люди праздник Масленицы называют: «честная Масленица», «широкая Масленица», «веселая Масленица».

А в церковных книгах Масленица обозначена как Сырная неделя.

В нашем городе в старину по набережным Москвы-реки проходили масленичные катания. А праздничные горы и балаганы строились на самой реке напротив Воспитательного дома (огромного здания, ныне занимаемого Военной академией имени Петра Великого). Все это пространство, между Москворецким и Устьинским мостами, наполнялось многочисленным народом, специально пришедшим сюда погулять.

Зимы в Москве часто бывали снежными и морозными. Но вот в начале 1840 года на Масленицу была такая оттепель, что вода выступила поверх льда и грозила разрушить раскинутые здесь балаганы и карусели. Комедианты и содержатели увеселительного зверинца вынуждены были перебраться на время Масленицы в лежавшие напротив этой местности лабазы и там показывать своих зверей и разнообразные фокусы.

С того года, во избежание возможных несчастий, московские власти запретили устраивать балаганы на москворецком льду.

Широкое празднование Масленицы перевели на Новинский бульвар, и гулянье стали называть «Подновинское».

Тогда Новинское от самого Кудрина до Смоленского рынка почти сплошь покрывалось различными палатками, балаганными сооружениями. В конце рынка ставили большой театр, прозванный в народе «Колокола».

В «Колоколах» откупщики устанавливали винные бочки и продавали вино для распива на месте. Началом гулянья считалась противоположная сторона, на Кудринской площади, у деревянной кофейни. Ее в то время содержал московский трактирщик Печкин. Его кофейная во время масленичного гулянья была наполнена самым отборным обществом Москвы.

Всю Масленицу на гулянье звучала музыка, пели цыгане.

Шампанское лилось рекой. Позади кофейни устраивались горы, за ними в балаганах и палатках за невысокую цену можно было получить чай, водку, вино, разные кушанья. В течение всего дня за несколько копеек простой человек мог и нагуляться, и неплохо наесться. Ближе к Смоленскому рынку, до самых «Колоколов», стояло много качелей, расписанных красками, украшенных травами.

Катанья в экипажах под Новинским были так многочисленны, что иногда тянулись в два ряда непрерывной цепью до Зубовского бульвара с объездом всего Новинского вала.

Шикарным катанием по Москве считалась дорога от Кремля через Маросейку и Покровку по Старой Басманной улице на Разгуляй. Оттуда многие проезжали и дальше — через село Покровское-Рубцово до Покровского моста через Яузу, иногда и за него.

На Масленицу было самое модное и людное гулянье в году. Те, кому не нравилась его монотонность, шли на ухарские катания в пригородные ямские слободы: Тверскую, Рогожскую, Дорогомиловскую. В субботу и в Прощеное воскресенье там лихо мчались в обгон тройки с глухарями (так называли бубенцы).

В давность на берегах Неглинной против Потешного дворца происходили кулачные бои, приблизительно такие, что показаны в фильме о России Никиты Михалкова. Бои бывали также на Бабьем городке, чуть выше Большого Каменного моста, и около Красного пруда, на том месте, где позднее архитектор Константин Тон построил здание Николаевского вокзала. Еще бойцы встречались у Москворецкого и Дорогомиловского мостов, на Крутицах и на Красном холме. Казалось, что все мужское простонародье Москвы жаждало на Масленицу показать свои удаль и силу.

Особую память оставили о себе московские кулачные бои, не раз проходившие еще в 1800-х годах в присутствии большого до них любителя Алексея Григорьевича Орлова.

Перед его зимним домом, что в Нескучном (здание известно как Александринский дворец, нынче занятое Президиумом Российской академии наук), было устроено хозяином специальное наблюдательное место — «фонарик». Именно из него Орлов смотрел на зрелище.

Загодя перед боем к дому целыми возами привозили рукавицы. Большими группами собирались фабричные работники с разных московских производств, мясники и целовальники (так назывались продавцы в пивнушках, некоторые судебно-полицейские исполнители).

Наблюдать за боями к Орлову приходили купцы в лисьих шубах, другие господа.

Участники боя выстраивались друг против друга в две стены. В небольших боях драку начинали мальчишки, а в больших заправских — заводские мужики один на один. Потом к ним присоединялись другие. Шли «стенка на стенку». В стороне стояли запасные бойцы. Они принимали участие в драке только при ослаблении своей команды.

Бывало, что выходил драться и сын самого графа, который отличался необыкновенной природной силой. Но он боролся не в стене, а только один на один с противником.

Граф Алексей Орлов был очень азартен, когда на бой шли его бойцы: с виду худенький, поджарый приказный чиновник Ботин («Драчливый петух жирен не бывает»), фабричный рабочий Соколик и огромного роста силач, тоже фабричный, Семен Трещала. О последнем говорили, что он один мог свалить целую шеренгу бойцов и что он легко вышибал кулаком изразцы из печи.

Однажды, уже не на широкую Масленицу, а другим днем, случилось так.

В трактире играл Трещала с чиновником Ботиным на бильярде. В игре поссорились. Развернулся Трещала и попал кулаком мимо соперника в печь, разбил в ней кирпич. Но тут в ответ ударил Ботин, он угодил Трещале прямо в висок. Трещала был убит. После этого случая Ботина стали таскать по судам, однако Орлов его выручил. До конца своей жизни граф покровительствовал этому щуплому, но удачливому драчуну…

Самая «серая» публика собиралась на масленичное гулянье на Девичьем поле. Но не под стенами Новодевичьего монастыря, как показано в том же фильме Михалкова. Девичье поле находилось ближе к нынешнему Садовому кольцу (там, где сейчас сквер с памятником Льву Толстому и где были построены университетские клиники).

Особенностью здешних кулачных боев было то, что перед боем бойцы-соперники предварительно обнимались и троекратно, как на Пасху, целовались.

Журналисты, не переставая, ежегодно упрекали заправил города и московскую интеллигенцию за то, что в балаганах Девичьего поля многочисленному «простому народу не дается никакой здоровой духовной пищи», что здесь увеселители, вроде некоего господина Черепанова, предлагали свои пьесы, дурно переделывая их из спектаклей модного репертуара…

Веками россияне жили, соблюдая старые народные традиции, и никогда так задорно не веселились, как на последних днях Масленицы.

Pазныe дни Масленой недели имеют свои названия: понедельник — встреча, вторник — заигрыши, среда — лакомка, четверг — разгул, перелом, широкий четверг, пятница — тещины вечерки, суббота — золовкины посиделки, воскресенье — проводы, прощанья, целовник, прощеный день.

Особенных, настоящих «гулевых» дней на Масленице было только три. Москвичи бурно гуляли в пятницу, субботу и часть дня воскресенья (в последний масленичный день — только до 4 часов пополудни). В этот час на колокольнях городских церквей начинали звонить к вечерне. Вослед за Масленицей наступал Великий пост, в который, как говаривали, «настоящий русский народ уже веселиться не будет». Мерный печальный удар колокола служил сигналом того, что разгульная Масленица закончилась, назавтра начинался Великий пост — время покаяния и молитвы. «В Москве толсто звонят, да тонко едят».

С первым ударом колокола в день Прощеного воскресенья заметно менялась вся жизнь на улицах Москвы: вдруг повсеместно наступало затишье, пустели мостовые.

Обыватели приходили «прощаться» (то есть получать прощение) к старшим в семьях родственникам. Здесь предстояло «заговеться» после прощения скоромными яствами на весь длинный пост, до самого Светлого Христова воскресенья.

Москва имела собственный добрый масленичный обычай. После вечерни редких проезжавших и проходивших по городу людей звали к воротам и подъездам домов. Их бесплатно угощали блинками, жареной рыбой. Некоторые люди, случаем заехавшие в Москву, не знали этой традиции и шарахались в сторону, не произнося слов благодарности, чувствуя какой-то подвох. Москвичи на них не обижались, так как день для них был особенный. Они продолжали это делать каждое масленичное Прощеное воскресенье: перед постом все в городе должны быть накормленными. Такой традицией златоглавая славилась еще с глубокой старины.

Весенние радости

Во всем христианском мире Пасха является наиважнейшим из всех праздников. На Руси Пасху очень любили и почитали. Она отмечалась по особому церковному расчету, и ее начало в православном календаре приходилось на разные даты между 22 марта и 25 апреля. Длилась неделю и заканчивалась в канун воскресенья, называемого Красной горкой. А с Красной горки начиналась Фомина неделя.

В старину православные праздники встречали в народе иначе, нежели сейчас.

К встрече Святого воскресенья готовились заранее. Городские газеты начала XX века были напичканы объявлениями о различных предпраздничных продажах. Вроде таких:

«К празднику Святой Пасхи приготовлен большой выбор перчаток. Магазин Бонне, Кузнецкий мост»;

«Базар для Пасхи. Яйца с сюрпризами от 5 коп. до 25 руб. Игрушки-игры, занятия, работы, цены дешевые; при покупке от 3 руб. прилагается сюрприз. Магазин Тарасова. Большая Никитская, угол Леонтьевского переулка»;

«Мюр и Мерилиз», Кузнецкий мост, дом князя Гагарина. Музыкальные инструменты в большом выборе для подарков к праздникам: скрипки, гитары, мандолины, цитры, флейты, гармонии и проч.»;

«Только с 22 марта по 4 апреля ДАРОМ по примеру прошлых годов Парижский магазин Л. Дюпен и K°, Тверская, дом Полякова рядом с Абрикосовым, будет выдавать каждому при покупке не менее 5 рублей золотое 58 пробы ПАСХАЛЬНОЕ ЯИЧКО; при покупке же не менее 3 руб. серебряное 84 пробы ЯИЧКО»;

«Для подарков! Американские карманные ручки с золотым пером и резервуаром для чернил. Перо не портится, пишет всегда одинаково; постоянно чернила при себе; шикарно и полезно:

Верба на Красной площади. Памятник Минину и Пожарскому. Сенат

а) с малым золотым пером за штуку 2 р. 25 коп. и 3 р. 30 коп.

б) с крупным золотым пером за штуку 4 р. 40 коп. до 13 р. 75 коп.

в) с подвинчивающимся колпачком (новость) за штуку 5 р. 50 коп. до 9 р. 65 коп.

Подробное описание выдается бесплатно. Торговый дом ЗАКС и ЯРРЕС. Никольская, в доме Бостанджогло, против Келера. Магазин письменных принадлежностей и предметов для подарков»;

«К празднику Святой Пасхи в булочной и кондитерской П. С. Самсонова у Красных ворот принимаются заказы на куличи и пасхи, греческие и польские бабы»;

«Большой выбор мылов в форме яйца, 12 штук в коробке, от 35 коп. за коробку. Парфюмерия высшего качества. А. Сиу и K°».

Кондитерское товарищество Эйнем предлагало на базаре для Пасхи свою продукцию, состоявшую более чем из 50 наименований изделий в форме яйца.

«В Москве калачи как огонь горячи!»

На юмористических страницах помещались картинки на темы приготовлений к Святому воскресенью. К примеру, под одной из них были написаны слова кухарки: «Вот тоже, я говорю, удивление! Я успела накрасить полсотни яиц, а барыня все еще с одной своей физиономией не может справиться!»

В кулинарных премудростях предлагался рецепт пасхи:

«Пасха. Взять шесть фунтов отжатого творогу и протереть через сито. Положить затем 10 сырых яиц, 1 фунт сливочного масла, 2 фунта сметаны. Сложить все это вместе с творогом в чистую кастрюлю, поставить на плиту и мешать деревянною ложкою или лопаточкою, чтобы не пригорело. Как только покажется первый пузырик, тотчас снять с плиты и кастрюлю поставить на лед, продолжая мешать, пока не остынет. Затем положить сахару до 2 фунтов или по вкусу (нужно брать не песок, а мелко истолченый и просеянный обыкновенный рафинадный сахар), один стакан толченого очищенного сладкого миндаля. Все это хорошенько размешать, сложить в форму, предварительно выложенную чистым полотном, и поставить на сутки под пресс в холодное место (только не в погреб)».

Москвичи охотно следовали советам и делали покупки в соответствии со своими возможностями. В домах убирались особенно тщательно. Кухни приготавливались к окончанию поста.

В ночь на Святой день почти никто не ложился спать. Церкви были переполнены прихожанами. Каждый москвич посещал свою церковь, не стремился попасть в главные. Здесь в момент провозглашения «Христос Воскресе!» все переживали неописуемую радость и ликование. Шли бесконечные поздравления знакомых и незнакомых людей.

Для встречи рассвета многие москвичи заполняли городские возвышенности, чтобы посмотреть на чудесной красоты, особенное в этот день, явление природы. Небо, как правило, было расцвечено в розовые нежные и ярко-красные тона. Солнышко купалось и плескалось в нем.

После обедни в Святое воскресенье большинство зажиточных обывателей делали пышные визиты или принимали поздравителей у себя. В среднем классе и в простонародье после раннего обеда богатырски спали. Некоторые отправлялись, как в первый день праздника, так и в продолжение всей Святой недели, при торжественном красном колокольном звоне, в Кремль, в соборы, на поклонение святым мощам, взбирались на Ивановскую колокольню, чтобы увидеть панораму Москвы. От колокольни прогуливались к Спасскому мосту либо шли на Никольскую к ограде Казанского собора или на Варварский и Ильинский перекрестки. Чтобы посмеяться — в квасные и холщовые ряды поглазеть на лубочные картины (листы), специально для праздника вывешенные на Сретенке у церкви Троицы на Листах. Туда, где около Сухаревской башни по Земляному валу проходила в петровские времена северная граница старой Москвы. Эти листы печатались у церкви Успения, что в Печатниках.

Многие обыватели от мала до велика в пасхальные дни ехали на гулянье «под Новинским». Здесь располагались балаганы, кружало — кабак в виде большого колокола, качели, карусели, зверинцы. Отсюда не уходили до самой темной ночи. За несколько копеек можно было отдохнуть «на всю катушку».

Как повелось со стародавних времен, в Пасхальную неделю царские особы и священнослужители посещали больницы, приюты, богадельни, тюрьмы. Здешним обитателям дарились пасхальные яйца, куличи, некоторая одежда, обувь. Заведениям выделялись пожертвования.

К празднику Пасхи иногда приурочивали важные события. Так, в 1849 году, когда Пасха началась 3 апреля, в Москве открывали новый Кремлевский дворец (архитектор К. А. Тон). Тогда из Северной Пальмиры в златоглавую пожаловала царская семья.

Открытие прошло на высоком уровне, согласно расписанному по деталям ритуалу.

Здесь имели место и некоторые происшествия, которые были отмечены в казенном объявлении от московского обер-полицейместера Лужина: «7 апреля во время маскарада при Высочайшем Дворе найден орден Св. Анны 3 степени, дворянская медаль в память 1812 года и знак отличия беспорочной службы за 15 лет. Потерявшие означенные знаки приглашаются за получением их в мою канцелярию с надлежащими на принадлежность доказательствами». Это объявление прошло в нескольких номерах, потом было снято, видимо, по причине явки кавалеров-растеряш.

Пасха проходила весело, в радости ко всему живому. В пасхальные дни не принято было ходить на кладбища.

После Пасхальной недели наступал Фомин понедельник — день, который москвичи ожидали с некоторым корыстным интересом. Почему? По простой общеизвестной, ныне вовсе забытой причине-правилу: в русской купеческой среде издавна повелось, что дни Пасхи были рубежом старого и нового коммерческих годов. Приводились в порядок годовые счета, исчислялся доход. Удачливые московские купцы вскладчину выкупали должников из Временной тюрьмы «Ямы», что была у Иверских ворот (к примеру, в 1849 году таких счастливчиков оказалось 52 человека). В различные небогатые городские учреждения безвозмездно и бескорыстно вносились немалые денежные средства.

На Фоминой неделе шла торговля по сниженным ценам: добротный товар продавался дешево. Среди купцов считалось, что почин хорошей торговли определял удачу на весь год, говорилось, что «не должно упускать первого покупщика, хотя бы продать и без барыша».

Но Фомина неделя вместе с магазинными радостями несла и некоторую грусть. Так как именно она, а не светлая Пасха, предназначалась для поминания усопших родственниками. Считалось, что на Фоминой неделе покойники ждали родных и радовались христосованию с ними. Радонице на кладбищах можно было увидеть и слезы, и радостные лица, услышать слова, обращенные к усопшим. Ничего удивительного в том не было: на земле продолжалась жизнь, а покой и умиротворение оставались в вечности.

С понедельника или со вторника этой недели православные с любовью посещали могилы родных и близких людей. Здесь оставлялась пища и питье нищим и птицам для поминовения покойников…

Считалось, что они радовались тем встречам вместе с живыми.

Потому и неделю в народе называли еще Радоницею, или «Навьевой неделей» (слово «навье» в русском говоре означало «покойник»).

Замечательные стихи на Радоницу написал поэт Л. И. Пальмин:

Пасхальный пир прошел, как светлый сон. Свой праздник мы с живыми совершили. Замолк церквей веселый, громкий звон; Теперь пойдем отдать поклон могиле Усопшему сказать «Христос воскрес!» По старому обычаю святому, Ему вещав святой глагол небес. Усопший брат — ведь все же брат живому, Пускай его могила заросла. Но зарастет ведь точно так и наша. Житейская им выпита была Пока у нас недопитая чаша. Христос воскрес! Почившие друзья, А также те, что были нам врагами, Но в мир иной из мира бытия Ушли и здесь уснули под крестами… Христос воскрес! Да смолкнут мысли зла Средь суеты без дум и без рассудка, Ведь и вражда меж нами-то была Не глупая ль одна лишь только шутка, Нелепый бред и детская игра? Христос воскрес! Мой бедный брат уснувший! Пусть Божий луч прощенья и добра Теперь блеснет над злобою минувшей! И мы уснем ведь так же, как и вы, Средь мирных недр праматери природы. И, как теперь, над зеленью травы Блеснут весной над нами небосводы, И наша вся безумная вражда, И шумный трест упреков и проклятий Тут под крестом умолкнут без следа В сырой земле, меж примиренных братий… И так в тиши, у ветхого креста, Друзьям, врагам, почившим в мире здешнем, Передадим святой глагол Христа В сиянии и радостном, и вешнем. Христос воскрес! Почившие друзья! С врагами тут сошлися вы без злости. Христос воскрес! Мы все — одна семья. И вы, и мы — такие ж в мире гости…

Для посещений кладбищ в русском календаре отводились еще и другие дни.

За обрядами, посиделками приходили повседневные запланированные и не расписанные заранее заботы обывателей. Эмоциональный всплеск стушевывался, затихал. Наступали так называемые табельные (рабочие) дни. Газеты отражали уже новые бытовые сюжеты и события в стране.

Однако, несмотря на праздники, русские люди не забывали, что, «апрель-батюшка в поле зовет» и «апрель ленивого не любит, проворного голубит». Москвичи апрелем — маем встречали долгожданные теплые дни.

Встреча в тюрьме

По обычаю, когда приближался Великий пост, правивший государь прежде всего заботился о том, чтобы святость этих дней не нарушалась ничем, что бы противоречило церковным предписаниям. Поэтому в последний день Масленицы думному дьяку приказывалось на первой и Страстной седмицах Великого поста следить за закрытием всех кружечных дворов и чтобы винная торговля в эти святые дни нигде не производилась. Поведение народа должно было быть благопристойным.

В последний день Сырной недели царь повелевал ограничить торговлю и съестными припасами, за исключением калачей, квасов и всяких конских кормов. Он строго наблюдал, чтобы во весь Великий пост рыбы и икры не продавали, а нарушителям того указывалось «чинить большое наказание».

Каждый царь с глубокой старины в домашней жизни аскетически исполнял правила воздержания и был образцом послушания церкви. Например, Алексей Михайлович в Великий пост обедал только три раза в неделю, а в остальные дни кушал по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и пил по стакану полпива. Рыбу он ел только два раза за весь Великий пост.

До нас дошли описания царского стола Алексея Михайловича в Великий и Успенский посты, когда ему готовились следующие кушанья: капуста сырая и гретая, грузди и рыжики соленые, сырые и гретые, ягодные яства. Но все это было без масла, кроме Благовещеньева дня. «И ест Царь в те посты в неделю (то есть в воскресенье. — Т. Б.), во вторник, в четверг, в субботу по единожды на день, а пьет квас; в понедельник, и в среду, и в пятницу во все посты не ест и не пьет ничего». Вся царская семья держалась того же порядка и той же еды, лишь царские малолетние дети были в исключении, и им Великим постом разрешали кушанья «рыбные и пирожные с маслом», так как на Руси больным, старым и тем, что «еще в младых летах пост содержати не мочно».

Вместе с воздержанием происходили и многочисленные подвиги в милосердии и в молитвах. Церковные службы царь полностью выстаивал ежедневно в течение всего Великого поста.

Еще до начала этого поста у царей была традиция незаметно выходить из кремлевских палат и тайно обходить тюрьмы, приказы и богадельни. Узникам и колодникам жаловалась милостыня, некоторые из них, не опасные, отпускались на свободу. После обеда в царском дворце в Золотой и Столовой палатах накрывался стол для нищих. Вместе с ними ел и сам царь. В такие трапезы московские оборванцы угощались при дворе, как высокие и почетные гости. После того они получали некоторую сумму денег. Одновременно с тем, по царскому указу, всех заключенных в тюрьмах кормили праздничным обедом.

Перед Великим постом, в дни прощения и покаяния, православные просили друг друга забыть обиды, все дурное, нечаянное.

Свои выходы в тюрьмы и в богадельни государь совершал и в Великие пятницу и субботу.

История сохранила сюжет одного из тайных визитов царя в одну из московских тюрем.

При входе этого «вельможи» в арестантскую все узники обратились к нему с жалобами на несправедливые решения суда, с просьбами помочь им поскорее выбраться из застенка. Неузнанный гость терпеливо выслушивал разные истории и обыкновенное нытье. Неожиданно в одной из камер его внимание привлекла одинокая фигура, сидевшая в стороне и не участвовавшая в этом действе. «Почему ты ничего не просишь?» — спросил царь-батюшка. «А зачем жаловаться, когда я сам знаю, что виноват и несу заслуженное наказание?» — твердым голосом ответил осужденный.

Когда государь, завершив свой обход, покинул темницу, начальник тюрьмы велел надзирателю выпустить на волю того мужчину: «Это надо сделать срочно, иначе поганая овца мне все стадо перепортит». К сожалению, для истории остались неизвестными время этого приключения, место и имена действующих лиц (царя, невольника и тюремщика).

В те же торжественные дни в традиции государей и великих князей было заходить «на прощение» к гробам родительским: к отцам — в Архангельский собор, к матерям — в Вознесенский кремлевский монастырь (усыпальницу великих княгинь и княжон)…

Праздник Святого воскресенья повсеместно встречался с необыкновенной радостью. Это был день победы жизни над смертью.

Куковинка

Известно, что московскую Немецкую слободу горожане называли «Кукуй», или «Кокуй», потому что жившие здесь немцы в быту часто употребляли слова «Guсke», «Guсk mal!» — («Смотри!»), на русский лад: «куке».

Но где в Москве находилось другое местечко — Куковинка, также связанное с иноземным «Gucke»?

Оказывается, так назывался район Новинского бульвара — местность, где сейчас находится американское посольство, вблизи Кудринской площади.

Сюда в праздники Масленицы и на Пасху заезжие немецкие артисты приглашали гостей на свои представления. Москвичи с детьми любили смотреть на Куковинке выступления шпрингеров (прыгунов), балансеров (акробатов), танцевавших и шедших с шестами на канатах, позитурных мастеров (гимнастов), эквилибристов (цирковых гимнастов), разных фокусников.

Здесь на своих площадках русские циркачи показывали силачей, дружбу козы с медведем, запряженную, как лошадь, свинью, катавшую обезьянку, прочие забавы. Ни одна Пасха не проходила на Новинском без кукольных представлений для детей и взрослых, без песенников, музыкантов, клоунов. А по площадке у немцев ходили огромные великаны, потрясавшие воображение какие-то механические «люди из железа». Показывались макеты экзотических городов, другие иностранные диковины.

Слово «Gucken!» давало людям настрой на что-то новое и любопытное.

На Новинском гулянье, Куковинке, очень долго существовал русский кабак с тем же названием.

Театральное бюро

«Не хвались в Москву, а хвались из Москвы», — говаривали иногородние артисты.

9 февраля 1892 года Москва отметила 10-летие со дня учреждения первого московского Театрального агентства Е. Н. Разсохиной.

До 1892 года «актерская биржа» ютилась в излюбленных артистами недорогих ресторанчиках, в которые сходилась, наверное, вся артистическая братия. Тогда в Великий пост театральные представления не давались, а из самых разных углов российских провинций в эти дни актерской безработицы в Москву для заключения контрактов на будущий сезон собирались артисты разных мастей.

Одним из первых провинциальных антрепренеров, заговоривших об открытии специальной конторы для составления трупп, был арендатор театра в Иркутске — господин Фадеев. В 1891 году появилась идея об официальном учреждении в Белокаменной такой конторы.

Е. Н. Разсохина, на то время заведуя театральной библиотекой, решила открыть свое театральное агентство. Но эта ее первая попытка была встречена театральными деятелями с недоверием. Мало того, опытнейший человек в театральном деле — Ф. А. Корш даже говорил ей: «Что вы, роднуша, хотите начать такое шаткое дело? Прогорите».

Но, несмотря ни на что, ходатайство на разрешение к началу дела было послано. В январе 1892 года Разсохина получила положительный ответ.

Агентство открылось. С первых же дней дела в нем пошли прекрасным образом. Ежегодно, особенно в течение всего Великого поста, актерская биржа была завалена работой.

Поначалу в агентстве был образован только русский отдел: драма, опера, оперетта и балет. Спустя два года к нему прибавился и иностранный отдел.

Первым антрепренером, пришедшим для составления своей труппы еще в 1892 году, был господин Сетов, содержатель оперы в Киеве.

Многие артисты, прославившиеся на сценических подмостках, делали первые шаги как артисты с помощью агентства Разсохиной. Здесь заключал свои контракты и Ф. И. Шаляпин, подписавший условие по направлению в санкт-петербургскую «Аркадию». Ежемесячный его оклад составил 200 рублей.

Со временем у Разсохиной на ниве ее деятельности появились конкуренты. Так, Д. А. Бельский, наблюдая за тем, как у нее успешно идут дела, задумал открыть также в Москве второе театральное агентство. Однако это бюро просуществовало совсем недолго. Потом появилось бюро Русского театрального общества. Первое театральное агентство отличалось тем, что владело обширным материалом о состоянии современных русских театров плюс еще некоторых заграничных.

Десять лет напряженной работы агентства Разсохиной решили отметить 21 марта 1902 года. Широко, с большим количеством провинциальных артистов, приехавших на свой театральный съезд в Москву. Именно для них в свое время это агентство сослужило весьма важную службу: «Москва людна и хлебна».

Е. Н. Разсохина была очень тронута таким вниманием к своему детищу. Она была до того счастлива, что не пожалела денег и в те торжества пожертвовала капитал в Ново-Екатерининскую больницу (ныне — проктологическая на Страстном бульваре). В условиях жертвовательницы было оговорено, что на проценты с этого капитала в больнице будут получать лечение и содержание двое больных артистов.

Конечно, выздоравливавших сменяли новые больные из той же братии. Весьма разумное решение по принципу: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!» — было встречено артистами на театральном съезде «на бис».

Народные байки

Русский человек «за бойким словцом в карман не полезет», его речь издавна отличается смесью мудрости и шуток-прибауток. В старину отличием москвичей было частое употребление поговорок. Наибольшее количество этих речевых вкраплений приходилось на весну, которую всегда с радостью ждали («Весна и червяка оживит»).

При появлении первых проталинок, сосулек мама или бабушка говорила ребятишкам: «Весна: март с водою, апрель с травою, а май с цветами», «Апрель ленивого не любит, проворного голубит», «Апрельский цветок ломает снежок». Мамками же московские мальчишки посылались на крыши снимать с труб перевернутые горшки, которые зимой препятствовали сильной вытяжке из печей.

Домашние хозяйки уже не пользовались речной или колодезной московской водой, боясь весенней грязи, а для варки топили припасенный лед.

Первым весенним праздником на Руси, как правило, было Благовещение Пресвятой Богородице (последнее слово ставится в дательный падеж). Праздник был закрепленным по дате — 25 марта (по старому стилю, а по новому — 7 апреля).

Если подвижный в календаре, самый важный христианский праздник Пасхи был ранним, то Благовещению могло предшествовать Вербное воскресенье (Вход Господень в Иерусалим). День же двойного праздника — Кириопасха, совпадения Пасхи с Благовещением, бывает очень редко. Так, в XIX веке Кириопасху праздновали в 1817 и 1828 годах, в ХХ веке — в 1912 и в 1991 годах, а следующая Кириопасха будет только в 2075 году.

Благовещение и Вербное воскресенье (неделей предшествующее Пасхе), проходящие во время главного в году поста, праздновались на Руси скромно, для взрослых — без потех и игрищ, без обильного чревоугодия и шума, но всегда радостно.

В Подмосковье в обычае было вечером при закате солнца ходить семьями на мельницы. Здесь, сидя на соломе, и стар и млад беседовали о том, какие будут весна, посев, пахота, урожай. «Апрель-батюшка в поле зовет». Считалось, что с Благовещения оставалось до лета сорок морозных холодных утренников. «Цыган на Благовещение шубу снимает, продает ее». В этот день выносили из зимников пчел. Ночью сжигались соломенные постели, чтобы истребить болезни. С Благовещения из теплых изб переходили спать в клети, так как морозный воздух считался полезным для здоровья. При печи оставались лишь старые, больные и дети.

Завистливые люди, вороватые, крали в день Благовещения хотя бы какую безделицу, чтобы пользоваться удачей в своем ремесле целый год. Говорили, что если вор не поймается в этот день, то не попадется и впредь.

Прежде девушки голову с вечера расчесывали, потом платком завязывались, чтобы волосы не растрепались до утра и чтобы в праздник их не заплетать. «В Благовещеньев день птица гнезда не завивает, девица косы не заплетает». Грехом считался даже незначительный труд, в том числе и отъезд на заработки. Вольная же птица если свивала гнездышко, то обрекалась на хождение по земле, а не на воздушные пролеты.

Существует легенда о кукушке и снегире. Несчастная кукушка в Благовещеньев день свила гнездо. За это была наказана: она вовсе разучилась строить птичий домишко и стала откладывать яйца в чужие гнезда.

В отличие от других птиц снегирь не проявил гостеприимства к кукушкиному потомству. Он стал драться с кукушкой-самцом и убил его. С тех пор кукушка осталась горемычною вдовою, а победитель — со знаком боя и торжества: он носит на своем зобу и перьях несмываемые следы крови кукушкиного мужа.

Во многих местах в Благовещение закликали весну, водили хороводы вокруг костров, пели веснянки, выпекали из теста фигурки птиц. Это — день благословения на все доброе, день, когда даже грешников в аду перестают мучить и дают им отдых и свободу.

В Москве издавна бытовала традиция весенней бойкой торговли птицами для выпуска их на волю. В еще более глубокой древности существовал обычай выкупать для подобного же «выпуска» содержавшихся в тюрьмах преступников, некрупных должников, из московской «Ямы».

Но в какие-то годы эта традиция была нарушена: стали считать, что к преступникам надо относиться строже. Рассуждали так: «Вместо добра один вред сделаешь». Поэтому обычай как-то сам собой видоизменился.

Теперь подмосковные крестьяне стали ловить в лесах разных птичек и привозить их на продажу в Москву.

Москвичам нравилось, повинуясь весеннему порыву, открывать затворы клеток, наблюдать за птицами. Главным пунктом, где продавались птицы «на выпуск», являлась Трубная площадь. Тысячи пернатых различных пород — преимущественно малиновки, чижи и зяблики — покупались парами, десятками, а иногда и несколькими десятками. Это делалось для детей. При выпуске крылатых на волю обычно вспоминали какого-либо дорогого сердцу покойника и говорили: «Чтобы его душеньке там легче было».

За полетом наблюдали долго: если хорошо, легко полетела — на доброе дело пошла. Если же испуганная певунья не была в силе взлететь, то ее хозяева-освободители огорчались — не принесла пользы. Поэтому покупали птицу после основательного осмотра, чтобы деньги даром не пропали.

Впрочем, так поступали преимущественно люди солидные. А вот какая-нибудь гимназистка, выпускавшая птицу без всяких на нее особых видов, вовсе не торговалась и приобретала первого попавшегося на глаза чижика или зяблика. Такую покупательницу интересовал лишь сам полет выпущенной птички. Гимназистка радовалась, визжала, хлопала в ладоши от удовольствия. С такой несерьезной покупательницы продавцы брали вдвое больше против установленной цены и, когда девушка пыталась торговаться, говорили ей дерзости… Это было понятно: русский торговец никак не мог вытерпеть, когда за что-нибудь платили деньги совершенно без цели. «Цены деньгам не знают, — решал он. — А разве таких людей можно уважать?»

Если в покупатели попадал мальчишка, то он, после приобретения, с выбранной птичкой старался забраться куда-нибудь повыше, чтобы полет пернатого был лучше виден. Его так же, как и девчонку, переполняли и будоражили радостные чувства, в мыслях он и сам готов был взлететь.

Как правило, день Благовещения, считавшийся настоящим детским праздником, наполнялся радостью и визгом ребятишек. Дома детей угощали сдобными, выпеченными из теста жаворонками, куликами, снегирями.

В конце XIX века Общество покровительства животным уставом о городском и сельском хозяйстве добилось для крестьян запрета с 1 марта по 1 июля привозить в город какую-либо вольную живую дичь и торговать ею. Законом запретили массовый отлов и выпуск птиц.

В Вербную неделю, называемую еще цветоносною, начинались первые весенние гулянья.

В Москве повсеместно продавались веточки вербы. На Красной площади, в стороне у монумента Минину и Пожарскому, устраивались на три дня палатки продавцов срезанных веточек. Здесь же было и главное вербное гулянье. По центру Москвы в чертах улиц, огороженных канатами, катались в экипажах нарядные москвичи. Иное движение, считая и городской транспорт, не допускалось.

В этот день встречи Иисуса Христа, на осляти въезжавшего в Иерусалим, в знак торжества победителя ада и смерти православные традиционно держат в руках освященные веточки вербы вместо ваий — иерусалимских ветвей финиковой пальмы или ивы (потому и вся Вербная неделя называется еще иначе — Неделя ваий). Это связано с тем, что пальма, участвующая в праздновании входа Господа в Иерусалим, в нашем климате не растет, а верба ранее других деревьев дает почку.

Еще в языческие времена верба имела особое значение, которое видоизменилось при введении христианства. В древней мифологии есть предание, что некогда существовала женщина по имени Блинда. Она имела интересную способность деторождения: рожала невероятно легко и многочисленно. И не только обыкновенным образом, но и из рук, ног и головы…

Вышло так, что Земля, самая плодовитейшая из матерей, позавидовала ей в этом свойстве. Однажды, когда Блинда прогуливалась по болотистому лугу, ее ноги вдруг увязли в топкой грязи, и Земля так крепко их сжала, что Блинда не смогла освободиться и сдвинуться с места. Она тут же обратилась в вербу… Язычники почитали вербу как священное дерево, приписывали ей влияние на человеческую плодовитость.

В Вербное воскресенье освященными ветками вербы русские легонько стегали друг друга, для того чтобы человек был здоров. Считалось, что дети от этого быстрее растут. Предполагая в освященной вербе целебную силу, обыватели съедали по девять ее почек, клали вербу в воду, в которой купали больного ребенка. При первом выгоне в поле хлестали вербой скотину, чтобы не болела, втыкали ветви в дверь хлева. Говорили, что верба надежно защищает домашний очаг от нечистой силы.

Благовещение, Вербный праздник, сама весна создают радостное настроение в ожидании встречи Пасхи.

Главная верба России

В старину в Белокаменной Седмице страстей Христовых предшествовал торжественный обряд «Шествие на осляти», в котором вспоминалось евангельское событие — вход Господа в Иерусалим. В России это было Вербное воскресенье. К XVI веку обряд сформировался и имел свой русский самобытный колорит.

Первоначально торжество проходило в стенах Кремля. Потом оно расширилось. И шествие, начинаясь возле Успенского собора, уже выходило через Спасские ворота ко Входо-Иерусалимскому приделу Покровского, что на Рву, собора. Оно умиляло русских и поражало красотой и своим размахом иностранцев.

Во главе крестного хода на «осляти» ехал патриарх. Коня в белом суконном уборе под уздцы вел венценосный царь — государь всея Руси.

Лобное место заранее устилалось бархатами и сукном. Здесь устанавливались в праздничном убранстве Евангелие и иконы.

Коня-«ослятю» окружали пять дьяков в золотых кафтанах. Дьяки находились под руководством патриаршего боярина.

Главная большая верба страны водружалась на обитую красным сукном колесницу, огороженную пестро расписанной решеткой. Колесница звалась «санями» и была запряжена конями в цветных бархатных попонах и в «начолках» с развевавшимися перьями.

Верба, украшенная зеленью, искусственными цветами, была увешена яблоками, яблоневыми завязями, грушами, изюмом, финиками, виноградом, «цареградскими стручками-рожками», орехами. Как писали летописи, около вербы были «перила учинены, столбики писаны разными красками», и сама верба, «где годно, сукном одеяна». Во время шествия при упряжке с впряженными шестью «коретными добрыми лошадями» под вербою находились в белых одеждах мальчики из патриаршего хора, которые пели «стихеры цветоносию».

Царь и святитель посещали Покровский собор.

Потом отдельные вербные веточки раздавались духовным и светским властям, младшим государственным чинам и народу. Встав лицом к закату, священник начинал чтение Евангелия. Во время произнесения слов: «И посла два от ученик» соборный протопоп с ключарем (вместо двух учеников Христа) подходил и к патриарху под благословение «по осля идти». Патриарх благословлял царя с Евангелием в одной руке и с крестом — в другой, садился на подведенного «осля», покрытого теперь красным сукном у головы и зеленой тканью — сзади.

За «ослятей» по чину шли церковные и светские иерархи. За ними в колеснице везли вербу, проносили хоругви, иконы. Начиналось песнопение. Перед государем при «осляти» несли царский жезл «в злато кованный», государевы вербу и свечу, царский плат. В руках у всех приближенных были веточки. Святитель всю дорогу от Лобного места к Успенскому собору осенял на все стороны народ крестом. Перед процессией стрелецкие дети стелили красные и зеленые сукна.

При Михаиле Феодоровиче число мальчиков, участвовавших в шествии, было не более сотни, но позднее оно увеличилось до 800—1000. Расстилаемые ими сукна и кафтаны после праздника переходили в их собственность — а это были очень дорогие подарки. Иногда им давали еще и по 8 алтын.

Как только продвижение «осляти» равнялось со Спасскими воротами, в Кремле на Иване Великом раздавался благовест, который подхватывался московскими храмами: сначала — кремлевскими, потом и всеми «сорока сороками». Все колокола умолками в тот момент, когда государь со святителем вступали в Успенский собор.

Здесь продолжалось чтение Евангелия. Патриарх принимал из царских рук вербу и, благословив, целовал правую руку государя. Царь также целовал патриарха и потом уходил к себе во дворец.

После совершения литургии патриарх подходил к поставленной у южных дверей кремлевского Успенского собора колеснице с нарядною вербою. Молитвословил перед ней, благословлял дерево. Соборные ключари отрубали большой сук от вербы и несли его в алтарь, где обрезали ветви, чтобы на серебряных блюдах отправить их в государевы покои.

Часть ветвей раздавалась духовенству и боярам. Стрельцы и простой народ получали остатки вербы со всеми украшениями и привесками: бумажными листами, бархатными и шелковыми цветами, ягодами, плодами, овощами, фруктами, пряниками. От русской вербы ничего на месте не оставалось. Подарки вешались в московских домах рядом с иконами.

В домах в этот день на столах разрешались в умеренном количестве вина, меды, рыбная снедь.

На следующий день наступала Великая седмица страданий Христа. В старой Москве к ней уже были готовы.

Родился Петр

Дорожная магистраль Ленинградский проспект продолжительное время называлась Тверской тракт. После строительства у балтийских берегов России новой столицы и значительного улучшения этого пути она получила наименование Санкт-Петербургское шоссе.

Понятно, что шоссе своим обустройством, созданием путевых станций было связано с именем царя Петра Великого. Много раз первому российскому императору приходилось проезжать по этой дороге, направляясь в древнюю столицу страны из своей Северной Пальмиры.

Преобразователь России любил Санкт-Петербург больше, нежели Москву. Хотя родился в златоглавой.

Случилось так, что царь Алексей Михайлович на сороковом году жизни лишился своей первой супруги. Царица, из рода Милославских, скончалась родами 2 марта 1669 года. Но беда не приходит одна: через три месяца вдовец похоронил еще и четырехлетнего сына Симеона, а спустя еще полгода — старшего, 16-летнего сына Алексея.

Скорбные дни прошли. Все стали делать предположения о том, что он вступит во второй брак. Придворные подбирали Алексею Михайловичу невесту. Любимец и царский советник, начальник Посольского и Малороссийского приказов, Артемон Сергеевич Матвеев задумал свою партию.

Царь любил по-дружески приезжать в гости в дом Матвеева, который находился между Покровкою и Мясницкою улицей, у церкви Николая в Столпах. У Матвеева можно было замечательно отдохнуть в интерьере всяких заморских диковинок, картин, часов: иностранцы дарили Артемону Сергеевичу редкие по красоте подарки. Еще у Матвеева проводились не частые тогда театральные развлечения, ставились музыкальные представления. Именно здесь имело место зарождение русского театрального действа.

Хозяин этого «салона» дочерей не имел. Но у его сверстника и друга, с которым он служил долгое время, делил труды и опасности военных походов — Кирилы Полуектовича Нарышкина, помещика из Тарусы, — была дочь Наталья, отличавшаяся чудной красотой: высока ростом, статная, румяная, чернобровая и черноглазая.

Матвеев, с некоторым собственным интересом, уговорил своего деревенского приятеля отдать ему дочь на воспитание.

Однажды государь Алексей Михайлович посетил А. С. Матвеева и остался у него ужинать по-простому, по-семейному. Жена Матвеева с молодою приемною дочерью появилась в столовой, чтобы поднести, по обычаю, перед ужином гостю зелена-вина на серебряном блюде.

Девица предстала перед царем в красивой одежде: в верхней сорочке из шелковой ткани яркого цвета. Этот наряд был вынизан по швам мелким жемчугом, имел длинные кисейные рукава, вышитые на плечах и у запястьев золотом. Ее талию охватывал пояс, представлявший из себя шемаханский кушак. Это чудное явление с длинною роскошною косою по красоте было подобно персонажу из необыкновенной сказки. Конечно, у вдовца зашлось сердце…

И хотя в то время все женщины вели жизнь, отдельную от мужчин, не смели сидеть и есть за одним с ними столом, гостями и хозяином на этот раз им было сделано исключение. Когда за общим ужином царь заговорил с Натальей, ему понравился ее приветливый голос, разумные ответы.

На прощанье Алексей Михайлович пообещал найти девушке достойного жениха. Но вскоре о том забыл.

Что касалось самого царя, его дальнейшей жизни, то после траура, через восемь с небольшим месяцев со дня смерти царицы, для его смотрин были специально собраны русские девушки. Смотрины проходили в течение пяти месяцев и, как мы сейчас сказали бы, они шли в несколько туров. В третий их месяц среди красавиц из Рязани, Суздаля, Владимира, Костромы, Новгорода и других городов явилась и дочь Нарышкина. Из отобранных выбирали еще несколько раз. Здесь царь неожиданно для себя снова увидел Наталью, дочь Кирила Полуектовича. Именно она ему особо приглянулась.

Через ряд дворцовых пересудов и распрей придворных, через злобные обвинения Матвеева в колдовстве и употреблении каких-то кореньев для приворота царя к дочери его приятеля, через жестокие пытки разных людей, все-таки… именно с Натальей Нарышкиной 22 января 1671 года совершилось новое бракосочетание Алексея Михайловича.

Наталья стала мачехой детей царя от Милославской. Она была моложе всех его дочерей и намного красивее их. Молодая жена получила любовь своего пожилого супруга, который никак не мог вдоволь на нее насмотреться, не отлучаясь от нее. Царь даже брал жену с собой на свои потехи и охоту, чем премного удивлял свиту.

Радостной семейной жизни мешали сплетни, клевета и закулисная возня Милославских. Новые супруги жили в свое удовольствие в подмосковных селах: Измайлове, Коломенском, Воробьеве, но чаще — в Преображенском на берегу тихой Яузы. Отсюда царь ездил в Сокольники тешиться соколиною охотою.

Во время беременности царицы государь очень надеялся на рождение мальчика. Он, горюя о больных и слабых сыновьях Федоре и Иване, ожидал рождения здорового сына от молодой и здоровой жены.

Видимо, желание русского властителя было настолько сильным, что все исполнилось по задуманному: 30 мая 1672 года, в четверг, в день памяти преподобного Исаакия Далматского, в «отдачу часов ночных», то есть перед самым рассветом, родился царский сын, будущий Петр Великий. (Впоследствии в своем новом городе Петр построил деревянную церковь в посвящение преподобному Исаакию. Небольшую церковь, уже после смерти основателя Санкт-Петербурга, перестроили в прекрасный каменный собор. Этим творением А. Монферрана город гордится по сей день.)

До нас не дошли документы с точным указанием места рождения Петра Алексеевича. Экскурсоводы в Измайлове, Коломенском и Преображенском непременно делают ударение на то, что именно в их местности Нарышкина родила сына Петра.

Однако разумнее было бы предположить, что как раз отсутствие каких-либо записей придворных летописцев с точным определением места рождения Петра на московской земле говорит о том, что будущий преобразователь России увидел впервые свет там, где по обычаю и обряду обыкновенно свершались царские роды, то есть в Кремле, в дворцовых покоях рядом со входом в домовый храм, где находилась специальная небольшая банька (предбанничек).

Рождение будущего наследника было делом серьезным, требовавшим особой опеки и надзора. Оно должно было происходить вблизи вековых святынь русского народа, а не где-то случаем, на отдыхе, в дороге или после развлечения. Только крестьянам случалось спешно рожать в поле или на меже, без подготовки и, конечно, без прислуги.

Многие историки (М. П. Погодин, И. Е. Забелин, А. Г. Туманский, П. Н. Миллер) считали, что Нарышкина освободилась от бремени именно на территории Кремлевского дворца.

Конечно, народ, желая Алексею Михайловичу рождения сына, украсил это событие ореолом поэзии, некоей таинственностью и предначертаниями свыше.

Рассказывали, что Симеон Полоцкий, первый ученый того времени, наблюдал движение небесных светил еще за 9 месяцев до родов. Тогда он заметил какую-то светлую звезду вблизи Марса. Принято было считать: Марс среди других планет имеет воинственный символ. Симеон Полоцкий предрек царице Наталье Кириловне рождение славного сына — воина, победителя.

Православные, умиленные явлением ангела Деве Марии на Благовещение, потом рассказывали еще, что во время беременности царицы в ее палаты приходил какой-то странник. Он, чудом не остановленный, подошел к царице. Та подала ему руку для поцелуя-приветствия, но странник отстранил ее и решил сперва поклониться бывшему еще в утробе матери младенцу, сказав: «Той Пахомий будет ворочать большим костылем, да бояться его все будут. Пятьдесят три сажени — высота его, и много он шире будет своего отца». Как загадочно пришел, так и исчез.

Когда у Натальи начались родовые схватки, во дворец призвали «скорбея» Симеона Полоцкого. Тот пришел и сказал, что царица будет мучиться трое суток. И остался в покоях с царем Алексеем Михайловичем: вместе плакали, молились.

Царица в этих своих первых родах измучилась так, что на третий день ее хотели приобщить святых тайн (обычно православные просят об этом священника перед смертью). Но Симеон Полоцкий всех ободрил, сказав, что знает: царица родит благополучно через пять часов.

Когда наступил пятый час, он пал на колени и начал молиться о том, чтобы роженица мучилась последний этот час. Царь, сам истерзанный переживаниями за жену, с гневом изрек: «Что вредно просишь?» — «Если в первом получасе родится царевич, — отвечал Симеон, — то веку его будет 50 лет, а если во втором — то доживет до 70 лет». Буквально после этих слов царю принесли известие, что царица разрешилась от бремени и Бог дал ему сына.

Сказывали, что когда в тот же день в соборе совершалось торжественное молебствие о здравии царицы, иеродиакону вдруг причудился голос, молвивший о новорожденном по имени: Петр Алексеевич. И ведь никто из людей этого имени вслух не произносил, никто его не знал и не предполагал: имя «Петр» было трудно представить на месте какого-либо традиционного царского.

На радостях по всей Москве были разосланы гонцы. В Успенском соборе собралось все высшее духовенство и вельможи. В пять часов утра ударил большой Успенский колокол к торжественному богослужению.

Франц Ле форт. Литография по рисунку на камне П. Андреева

Царь Алексей Михайлович в сопровождении Грузинского, Касимовского и Сибирского царевичей, бояр, окольничьих, стряпчих дворян, полковников пришел в собор, где был совершен благодарственный молебен. После него царю от всех властительных духовников и светских лиц было принесено поздравление. Потом государь обошел все кремлевские соборы и остался слушать обедню в Благовещенском.

Отец царицы, Кирила Полуектович Нарышкин, и Артамон Сергеевич Матвеев из думных дворян были пожалованы в окольничьи. Все прочие родственники были также повышены в званиях.

Потом начались «родинные» угощения и пиры у царя и царицы. По обычаю, отдельно мужскими и женскими компаниями.

29 июня, в день крестин и именин новорожденного царевича, был дан торжественный обед в Грановитой палате.

Стол, кроме яств, имел нагромождения всякого рода сахаров, пряников и овощей. Большая коврижка изображала герб Московского государства. Два сахарных орла весили каждый по полтора пуда, лебедь — два пуда, утя — полтора, попугай — полпуда. Также был сделан сахарный город — Кремль с людьми, конными и пешими. И почему-то еще… другой четырехугольный город с пушками.

Трудно сказать, осталось ли в памяти у малютки Петра именно это последнее бело-сахарное изваяние. Если бы тогда существовала фотография и рядом, на событии, оказался шустрый фоторепортер, то, возможно, наши современники нашли бы много сходного между Санкт-Петербургом и этим, неведомым до 1703 года «пушечным квадратом».

Про древнюю столицу и новый город говорили: «Москва строилась веками, а Петербург — деньгами».

Изменение отсчета лет

В православном календаре обыкновенно отмечались воскресные, праздничные (неприсутственные) дни, а также указывались и периоды постов. Часто календари имели алфавитные указатели имен святых с днями их празднований, с разделением на мужские и женские. Новорожденным детям давались имена близких по календарю святых.

Календарь имеет свои закономерные особенности. Так, ни одно столетие не начинается со среды, пятницы или субботы. В невисокосные годы октябрь всегда начинается в тот же день, что и январь, апрель в один и тот же с июлем, декабрь — с сентябрем. Февраль, март и ноябрь также начинаются в одинаковые дни недели, но май, июнь и август — в различные. Простой год кончается таким же днем недели, что и начался. Каждые 28 лет календарь бывает тождественным.

Начало нового года в России изменялось несколько раз. С древних времен до начала ХV столетия годы считались с весны — с марта.

По преданию, митрополит Киприан убедил великого князя Василия I Дмитриевича (годы правления 1389–1425) начать летоисчисление с сентября, отблагодарив Бога за милость в минувшее лето и моля его «благословить венец лета своею благостью».

Такая встреча года русскими уподоблялась греческой. С этого времени в Росcии год начинали со дня святого Симеона Летопроводца, память которому празднуется в первый день сентября. Празднование проводилось до 8 сентября — дня Рождества Богородицы. Этот обычай продолжался в течение последующих трех сотен лет.

Ко дню нового года приурочивались значительные государственные акты. Например, в Симеонов день Борис Годунов венчался на царство, а Алексей Михайлович этим днем в 1674 году объявил народу царевича Федора своим наследником.

По старому русскому летоисчислению, годы которого обозначались буквами (чтобы не путать их с прописными в словах, над годовой ставилась черточка), сентябрьский новогодний праздник бывал, как правило, солнечным днем. В столице он начинался со звона колоколов. Горожане спешили на Боровицкий холм. Царский дворец окружали воины и многочисленная толпа. На Красном крыльце теснились царедворцы и вельможи. На нем и на Соборной площади от Благовещенского собора были разостланы ковры и красное сукно.

Когда в Успенском соборе заканчивалась утренняя служба, на Иване Великом начинался благовест (праздничный звон) в Большой колокол. При выходе патриарха все снимали шапки.

На площади на застеленные коврами плиты устанавливали образ Симеона Летопроводца, церковную утварь, позолоченную чашу со святой водой. По обе стороны ставили вынесенные из собора «Царское место», шатерное место в бархате, «Патриаршее место».

Вновь звонили колокола. При этом седовласый первосвятитель выходил из собора и начинал «действо нового лета»: более 400 человек духовенства, при согласном пении, несли святые иконы, хоругви, кресты, фонари. Весь народ при этом молился, становясь на колени.

Из Благовещенского собора появлялся царь в сопровождении ближних бояр и воевод. Среди глубокой тишины святитель благословлял царя, просил Бога о его здравии.

Потом царь и патриарх становились на свои места. Громогласный архидьякон провозглашал начало священного обряда. Колокола умолкали. В безмолвии отчетливо было слышно каждое слово Евангелия, которое читал сам патриарх.

При провозглашении слов о новом годе весь народ вновь становился на колени и молился о Божьем благословении на новое лето, на мир.

Патриарх затем при утихших и коленопреклоненных молящихся умывал руки над золотой чашею, погружал животворящий крест в воду. Певчие пели: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое!» Патриарх благословлял, целовал царя. Потом благословлял и народ, кропил всех святою водой, приветствовал государя. Затем он низко кланялся народу. Вослед царь сходил со своего места и также низко кланялся москвичам, провозглашая вслух: «Люди православные, Богом мне данные! Здравы будьте в новое лето!» Тысячи голосов отвечали: «Здравствуй, здоров будь, царь-государь!»

Бедные, нищие, страдальцы спешно пробирались вперед, восклицая: «Царь, начни новый год милостью, да милостив к тебе будет Господь Бог!» Специально приставленные к государю люди раздавали милостыню. По обычаю, у просивших принимались приготовленные заранее челобитные письма.

При звоне колоколов всех московских церквей царь шел в Благовещенский собор, патриарх — в Успенский, к литургии.

В это время народ ликовал. Одни прикладывались к праздничной иконе, другие обнимались, целовались, поздравляли: «С новым годом, с новым счастьем!» Москвичи под несмолкаемый перезвон колоколов выходили из Кремля: прихожанам надо было спешить в свои храмы к обедне.

После службы каждый шел с поздравлениями к старшему в роде. У этого старшего собиралось много родных. Все вместе обедали. После того расходились, полагая, что первый день нового года надо провести в тишине и в благочестивом размышлении, чтобы Божие благословение осеняло потом небесной милостью целый год.

Так было в сентябре. Но проживалось четыре месяца, и Рождество Христово отмечалось с не меньшей пышностью, нежели новый русский год.

На Руси, сильной в своих устоях, летоисчисление долго велось от сотворения мира (к 1700 году русский календарь имел уже 72 века от этого события — шел 7208 год[4]).

И вот в середине декабря 1699 европейского года царь Петр I издал указ, в котором 1 января (православного, юлианского, календаря) повелел считать началом нового на Руси 1700 года, по счету от рождения Христа.

«А в знак того доброго начинания, нового столетнего века, в царствующем граде Москве, после должного благодарения к Богу и молебенного пения в церкви, а кому случится и в дому своем, по большим и проезжим знатным улицам, знатным людем и у домов нарочатых духовного и мирского чину, перед вороты учинить некоторые украшения от дерев и ветвей, сосновых, еловых и мозжевеловых, против образцов, каковы сделаны на Гостине дворе и у Нижней аптеки, или кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людем скудным комуждо хотя по деревцу или ветке на вороты или над хороминою своею поставить и чтобы то поспело ныне будущего января к 1-му числу сего года, а стоять тому украшению по 7-й день того-ж 1700 года. Да января-ж в 1-й день в знак веселия друг друга поздравляя новым годом и столетним веком, учинить сие, когда на большой Красной площади огненные потехи зажгут и стрельба будет, потом по знатным людем палатного, воинского и купецкого чина знаменитым людем, каждому на своем дворе из небольших пушечек, буде у кого есть и из нескольких мушкетов, или иного мелкого ружья учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится, и по улицам большим, где пространство есть, января с 1-го числа по 7-е число, по ночам огни зажигать из дров и хвороста или соломы, а где мелкие дворы, собрався пять или шесть дворов, такой огонь класть или кто похочет на столбиках поставить по одной или по две или по три смоляные и худые бочки и, наполня соломою или хворостом, зажигать, а перед бурмистрскою ратушею стрельбы и таким огням и украшению по их рассмотрению быть».

Согласно царскому указу, все было так и приготовлено. Праздник начался. В полночь во всех церквах происходило всенощное бдение, а утром — литургия, за которой следовало молебствие. Государь со своим двором и вельможами слушал литургию в Успенском соборе. Ее проводил Стефан Яворский, митрополит Рязанский. По окончании литургии в парадном порядке, с распущенными знаменами, с барабанным боем и военной музыкой в Кремль вступили войска. Ответом на многолетие, провозглашенное великому государю и всему царствовавшему дому, стала пушечная пальба и троекратный беглый ружейный огонь.

Затем у государя был обед. Здесь игралась музыка и пел хор придворных и патриарших певчих. Перед дворцом и у трех триумфальных ворот, которые на этот случай специально были построены, выставили для народа различные яства и чаны с вином и пивом.

Вечером все московские дома и улицы были освещены.

Наиболее значительные здания стояли украшенными разноцветными огнями и прозрачными картинами. Перед дворцом и в разных частях города сожгли фейерверки с большим количеством разных потешных огней. Эту иллюминацию сопровождал гром многочисленных пушечных выстрелов.

Торжество окончилось вечерними угощениями и балом во дворце.

Надо отметить, что не все россияне легко перенесли принятие нового исчисления времени и маскарадное разгульное празднество. Ведь, в нарушение вековой традиции, в тот день вовсе не отводилось места чинному сосредоточению на размышлениях о будущем. Роптали некоторые простолюдины, дивились и вельможные особы: «Как мог государь изменить солнечное течение?» Веруя тому, что Бог сотворил свет в сентябре, они начинали свой новый год по-прежнему с этого времени, а не с года рождения Христа и с января.

Однако долго это продолжаться не могло. Постепенно, с новыми поколениями, обычаями, сентябрьское начало года стало забываться.

Россия зажила по-европейски, с арабским написанием чисел, с укороченными кафтанами, с остриженными бородами, со многими другими новшествами, введенными вместе с исчислением лет от Рождества Христова. Постепенно из обихода стали исчезать и славянские названия месяцев. То были: просинец (январь), сечень (февраль), сухий (март), березозоль (апрель), травный (май), изок — по одноименной певчей пташке (июнь), червень (июль), зарев (август), рюен, или ревун (сентябрь), листопад (октябрь), грудень (ноябрь), студеный (декабрь).

И хотя Петр I однажды сказал своему другу Остерману: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней можем повернуться задом», на деле то, что им по европейскому образцу было преобразовано, вряд ли теперь подлежит пертурбации.

Немецкие станы в Сокольниках

Весеннее троесловие «мир, труд, май» ассоциируется с XX века со словом «маевка», где присутствует некий революционный оттенок. Слово же «Первомай» часто вызывает в памяти образы Георгия Димитрова, Клары Цеткин, Розы Люксембург, стоявших рядом с ними в истории других революционеров.

Всегда ли в мае было так красноленточно?

В старину многие европейские народы маем начинали свой новый год. Ожидание его первого дня было таинственным, связанным с суевериями. Например, в Германии накануне 1 мая, в ночь, названную Вальпургиевой, считалось, что отовсюду собираются ведьмы, колдуньи, враждебные человечеству духи и вся та мерзость, которая находится в связи с дьяволом. Члены запланированного шабаша превращаются в разных животных, ездят на лопатах и помелах, пляшут вокруг чертова требища и прославляют свое неистовое торжество…

Первое мая для жителей Германии было началом нового экономического года и полевых работ. В большом количестве заключались контракты по откупам. По преданиям, древние немцы считали всякую неудачу в хозяйстве делом дьявола или ведьм, его помощниц. Также они представляли, что именно в преддверии мая ведьмы строят свои козни добрым усердным работникам.

Поэтому немцы ввели обычай отгонять в последнюю ночь уходящего года бесов и всякую нечисть прочь от своих дел и жилищ. В Вальпургиеву ночь, отмечавшуюся весьма активно в Германии и Швеции, люди за околицами шумно бегали с горящими пуками соломы, привязанными к длинным шестам, для устрашения стреляли в соседние горы.

А вот у славянских племен май встречали спокойно. Он в разных областях назывался «травень», иногда «цветень», или, на римский манер, — тем же «маем».

Май, майские гулянья, праздник весны в ее добром цвете…

При появлении первой зелени у поселян было принято украшать головы ветвями с зелеными листьями (особенно часто — березовыми). Молодицы сходились на лугах, брались за руки, водили хороводы.

Май был не только сельским. Издавна (например, в Польше и Литве) он считался и широким школьным городским торжеством. В местных училищах праздник носил имя «Маjowki», или «rekreacje majowe».

На самом рассвете первого или ближайших к нему на неделе дней мая колокольчик и музыка созывали учащих (то есть учителей) и учащихся на детинец (двор). Оттуда ряды школьников под знаменами организованно шли за город, где их угощали местные помещики. На весенней природе дети забавлялись разными играми, чаще — гимнастическими. Непоздним вечером они возвращались домой с веселыми песнями и музыкой.

Этот обычай существовал издавна во всех европейских училищах. Из Польши перешел сначала в южную, а затем и в Великую Россию вместе со школьными системами обучения.

В старой киевской Академии в такие три майские рекреации все ученики, учителя и сторонние любители научных знаний выходили для забав на гору между оврагами. Там устраивались игры, студенты пели кантаты. Учитель поэзии обязан был ежегодно сочинять комедии или трагедии для таких прогулок, прочие учащие писали диалоги. Видимо, в подобных встречах имело начало то действо, которое позднее назвали русским театром.

В харьковских духовных заведениях майские рекреации праздновались в закрепленные даты: 1, 15 и 30-го числа месяца, а богословские — 8-го.

Сокольники. Майский проезд

В Москве первомайское гулянье, по обыкновению, бывало в Сокольничьей роще, которая составляла часть Лосиного погонного острова. В просторечье это гулянье, уже в петровское время, называлось «Немецкие станы» (или «Немецкие столы»).

По преданию, в Сокольниках было старинное становище иноземцев, вызванных и добровольно приехавших в Россию. Немцы потом обустроенно поселились в Немецкой слободе. Они по своей народной традиции весело и шумно, с потехами, вспоминали отечественный праздник Первого мая. Любопытство влекло на торжество также и множество русских.

Традиция Первомая у чужестранцев понравилась москвичам — она обрусела. За ней долго удерживалось название «Немецкие станы» (даже на старых картах Москвы оно было особо отмечено). А происхождение его было связано с тем временем, когда в Москву было приведено около тысячи пленных шведов, и Петр I поселил их вблизи Сокольничьей рощи. По обычаю, царь, очень любивший иноземщину, сам у той рощи угощал в Первомай шведских и немецких мастеров. Это Петрово угощение стало называться «Немецкие столы». Немецкое гулянье преобразовалось в разновидность московского.

По отзывам газетных репортеров 1 мая 1756 года в Сокольниках «на гулянье, по причине благополучия погоды, такое великое множество народа находилось, что примечено около тысячи карет, и прогуливались до самой поздней ночи».

Особенным блеском во времена Екатерины II отличались майские гулянья при участии Алексея Орлова-Чесменского.

Один из современников графа так описал его роскошный выезд на гулянье в Сокольники в Первомай 1805 года: «Народ нетерпеливо посматривал к стороне Сокольничьей заставы и, казалось, чего-то нетерпеливо ожидал. Как вдруг толпа зашевелилась, и радостный крик: „Едет! Едет!“ — пронесся по окрестности. И вот началось шествие необыкновенно торжественного поезда, без которого, как тогда говорили, и гулянье 1 мая было бы не в гулянье. Впереди на статном фаворитном своем коне по кличке Свирепый ехал сам граф Орлов-Чесменский в парадном мундире, обвешанный орденами. Азиатская сбруя, седло, мундштук и чепрак были буквально залиты золотом и украшены драгоценными камнями. Немного поодаль, на прекраснейших серых лошадях, ехали его дочь и несколько дам, которых сопровождали А. А. Чесменский, А. В. Новосельцов, Н. Ф. Новосельцов, князь Хилков, Д. М. Полторацкий и множество других особ. За ними следовали берейторы и конюшие графа — не менее 40 человек, из которых многие имели в поводу по заводной лошади в нарядных попонах и богатой сбруе. Наконец, потянулись и графские экипажи: кареты, коляски и одноколки, запряженные цугами и четвернями одномастных лошадей. Этот поезд графа Орлова, богатого, знатного, тучного и могучего вельможи, с такой блестящею свитою, с таким количеством нарядных служителей, с таким множеством прекрасных лошадей и разнородных экипажей, представлял, действительно, необыкновенно восхитительное зрелище и не мог не подействовать на толпу народную. Московская аристократия, для отдохновения во время катания, раскидывала красивые палатки, где сервирован был чай и подавался десерт».

А вот как описала гулянье поэтесса 1840-х годов, не оставившая истории своего имени:

…Здесь в Сокольниках у вас Мая первого гуляет Вся Москва. Тогда бывает Здесь до тысячи карет, А народу — счета нет… И тогда там тьма затей! Накануне, кто желает, Здесь палатку разбивает И потом с своей семьей На гулянье, как домой, Едет он и там хлопочет. И к нему, кто только хочет, Из знакомых, все идут. Отдыхая, кофе пьют. А хозяин — в восхищенье. Беспрестанно угощенье; Всем гостям своим он рад. Пред палаткой — кресел ряд, В них усталые садятся На проезжих любоваться, Отдохнуть в тени дерев; Экипажи — в шесть рядов…

Подобное гулянье, как, впрочем, и другие, с разъездом экипажей, были удобными случаями показать себя, прихвастнуть запряжкой лошадей, очень модных в то время у знати.

В праздничный день Сокольничья роща многие годы представляла из себя прелестный городок, оглашавшийся музыкой оркестров, хорами, песнями цыган. Потехи временных балаганов забавляли толпы прогуливавшихся. Все были нарядно одеты.

То действо устраивалось в городе. У поселян же 1 мая, с Еремея-запрягальника, принято было выходить на весеннюю росу пахать поле. По майской погоде непременно примечали и загадывали, каков будет урожай хлеба и сена, чтобы зимой не пришлось крестьянам маяться. Не принято было в это время справлять свадьбы, по причине того же возможного в будущем пожизненного «маяния».

Разные приметы, как правило, были хорошими. А потому приходу мая везде радовались. Первомайские старинные «маевки» не предвещали никакой революции…

Семик

К Троицыну дню, как считается в народе, происходит ежегодное обновление жизни природы.

В. Верещагин. «Отступление армии Наполеона из Москвы в 1812 г.». 1880 год

Народный праздник Семик, или Тюльпа, приходится на четверг в седьмую неделю после Пасхи. Вся неделя носит название семицкой, или, иначе, русальной, зеленой, клечальной.

Семик у русского народа издавна соединялся с поминовением усопших. По представлениям некоторых народов, души умерших возвращаются на землю в промежуток времени между Пасхой и Троицей (Пятидесятницей). Говорят, что покойники бродят по кладбищам, особенно много тех, что насильственно закончили свое земное существование. Для упокоения их душ уже во вторник на семицкой неделе народ шел к ним на могилы, где устраивал «задушные поминки». В среду справлялся обычай поминовения усопших на убогих домах, божедомках, скудельницах.

Так же, как на Фомину неделю, в четверг (сам Семик) и в субботу после Семика люди с почтением ходили на родные могилы.

Эта суббота называлась «клечальною». Говорили, что демонические существа — русалки — насмерть могут защекотать всякого, кто вздумает в это время купаться в реке. Чтобы противодействовать их влиянию на человека, под вечер семицкой субботы поселяне собирались вместе, шли в рощи, леса, на берега рек и прудов. Там пели песни, величали березу. С наступлением же ночи многие из них бегали за селом по полям с метлами, махали ими и кричали: «Догоняй, догоняй!» Это были проводы русалок.

Встревоженный русалками, «водяной дедушка» начинал ровно в полночь поднимать волны реки высотой с гору. Чтобы умилостивить его, придумали раскладывать по берегам костры, собираться вокруг них и петь песни. Под обаянием чудных народных мелодий «дедушка» успокаивался, вода снова входила в свои берега. Поэтому со следующего дня можно было уже безопасно купаться в реке, озере, любом другом водоеме (в некоторых местностях этот обычай смещался до Иванова дня).

В лесах завивали в венки растущие березы. Это делали так. Сначала березу раскачивали, ловили какую-либо высокую ветвь и связывали ее с ветвью близ стоявшего дерева. Так и получался «венок». Затем девушки попарно проходили под этими ветвями три раза, обменивались легкими поцелуйчиками, кумовались и менялись крестиками. Венки оставались завитыми целую неделю. Долго к деревьям никто не подходил, их даже обегали стороною, так как говаривали, что на завитые венки садятся русалки, качаются и ждут неосторожного прохожего, чтобы защекотать его до смерти. Сами же русалки стыдятся ходить по земле нагими. Они просят одежд, какие носят девушки. Поэтому, если молодка увидит русалку, почувствует ее просьбу, то, не медля, должна бросить ей платок, оторванный рукав, лоскут платья. Иначе ее в то лето ожидает смерть.

Спустя неделю, в воскресенье за Духовым днем, девушки снова отправлялись в лес. Здесь они попарно проходили с песнями под венком три раза, развивали венок. Русалки, натешившиеся и умилостивленные, исчезали куда-то по своим делам.

Семик посвящался обрядам отдания религиозного долга покойникам на скудельницах (от слова «скудость», «убожество»). Скудельницами называли урочища, пригородные местности, откуда брали для промыслов глину. Изрытые места были неудобны для землепашества, других хозяйственных нужд, для произрастания растительности. На этой непригодной земле погребали странных, иноплеменных убогих людей. Такую землю вблизи городов часто использовали при массовых захоронениях после войн и эпидемий. Сюда вывозили умерших из убогих домов и божедомок, а также тех, кто умер насильственной смертью и не имел родственников и средств для похорон.

В Москве убогих домов было много. Из них наиболее известными считались: на Пречистенке (у Мертвого переулка), за Серпуховскими воротами (у Котлов), за Таганкой (Божедомский Покровский монастырь) и самый популярный Убогий дом — на Самотеке (район современной улицы Божедомки).

В Семик из ям при убогих домах собирались накопившиеся за долгую зиму трупы неизвестных и никому не нужных людей, и всем людским миром на собранные средства погребались в скудельницах. Над ними священники служили панихиды.

Огромное количество трупов было свезено в скудельницы Марьиной рощи заключенными во время московской чумы и после освобождения Москвы от французского нашествия. Их там сожгли. Говорили, что в те страшные годы весь этот район стоял то в дыму, то — в огненном зареве…

К празднованию Семика обыватели пекли караваи, снова красили яйца, но только в желтый цвет (в отличие от красных пасхальных). Потом яйцами обменивались, и их оставляли разбитыми на могилах.

Почему яйца были желтыми? По преданию, именно желтый цвет знаменовал печаль по убиенным младенцам (вместе с ними — по несчастным).

Во многих славянских селах (в России, Белоруссии, на Украине) с утра в Семик народ шел на кладбища, где служились панихиды.

А к вечеру все, уже вне мест упокоения, веселились от души и радовались жизни. Этот контраст в разнообразии оттенков бытия русским очень нравился: сделал дело — гуляй смело.

После погребения и поминовения несчастных москвичи, «умывши руки в Самотеке», отправлялись в Марьину рощу завивать березки. Слезы сменялись на «веселушки». Тогда вся Москва представляла из себя торжество широкого разгула. В любом дворе накрывались столы с яичницей и «дроченою».

Березка считалась праздничным деревом. Молодежь с веточками березы в руках и в веночках из нее пела, плясала. А после игр всею гурьбою заламывала самую красивую и небольшую (семицкое дерево), обвешивала ее подарками, головными украшениями и бантиками-лоскутками. С березкой и с песнями гурьба переходила с одной улицы на другую, потом возвращалась домой. Деревце ставилось в почетном месте, а семицкие венки сохранялись до Троицына дня.

Семик был любимым праздником, особенно у девиц. Его равняли с зимними святками и вместе с Троицыным днем называли «зелеными святками».

В древнем Киеве при гаданиях на Семик и девицы и бабы сквозь сплетенные из цветов и зелени венки целовались с парнями и мужчинами. Потом эти венки бросали в воду и загадывали желания.

Когда к власти пришла Елизавета Петровна, она велела закрыть в Москве все божедомки и указала быть кладбищам вне города, о чем после нее Екатерина II издала специальный указ. С этих времен поминовение несчастно умерших, кроме самоубийц, велено было проводить не в семицкий четверг, а в субботу, накануне Троицына дня. Поэтому следы Семика можно было еще многие годы встретить лишь в некоторых отдаленных русских деревнях и селах.

Как же праздновался Семик в древней столице России?

В этот день с самого раннего утра на всех улицах появлялись возы с березками, привозимыми в город подмосковными крестьянами. Это была какая-то березовая стихия, которая вдруг охватывала весь город. Березками украшались не только частные квартиры, но и различные учреждения, общественные здания.

Семик считался полупраздником, потому что с полудня прекращались все работы. На улицах появлялись группы разряженных фабричных и мастеровых. Они отправлялись на городское гулянье в Марьину рощу (которая после наполеоновского нашествия претерпела значительные изменения, поредела). Роща славилась и удивляла обширностью, своими громадными березами.

Парни и девушки шли отдельными группами. Впереди каждой несли березку, убранную лентами. Передовой с деревцем в руках служил в то же время и запевалой, а все остальные составляли хор.

Ой, ой, Семик-Троица, Туча с громом сговаривалась: Пойдем, гром, погуляем с тобой! —

пелось по окраинным лесам, долинам, в прибрежье.

Храм Христа Спасителя у Волхонки

Некоторые богатые московские домовладельцы покупали в Семик и на Троицу в свои дома не по одной березке или букеты ветвей, а, бывало, десятки стволов. Их дома были сплошь утыканы молодыми деревцами. Многие разумные люди того времени восставали против злодейского уничтожения березовых рощ под Москвой. Москвичи с грустью наблюдали за ежегодным обмельчанием березовой Марьиной рощи. Священники и журналисты призывали не выламывать в ней деревья. Но специального указа к запрету того, до отмены празднования самого Семика, не было.

И пришли годы, когда роща, как таковая, совсем исчезла: по ее территории с середины XIX века прошло несколько путей железных дорог…

В «зеленый праздник» — Троицын день — все церкви на Руси громко звонили в колокола. К этому звону и к аромату зелени присоединялся аппетитный запах сдобных пирогов, жареных кушаний. Хозяйки угощали домочадцев праздничным обедом.

Поселяне, нагулявшись, после дня Троицы активно приступали к великой крестьянской страде. «Гулять — гуляй, а дела не забывай», — говорили в народе.

Прощание

В начале 1699 года перед своим отъездом на юг России, где стояли русские Преображенский, Семеновский и Бутырский полки, Петр I дружески и горячо простился со своим другом Францем Лефортом. Лефорт был нездоров, и Петр ежедневно из Воронежа посылал в Москву курьеров, чтобы те сообщали о его здоровье. Лефорт страдал от старых ран.

1 марта настал последний день в жизни Лефорта. Чувствуя приближение смертного часа, он велел играть тихую мелодию и читать вслух оду Горация к Делию. В этой оде беспечный поэт-философ, вспоминая о смерти, говорил, шутя:

Пусть смерть зайдет к нам ненароком, Как добрый, но нежданный друг!

При получении грустного известия из Москвы Петр I воскликнул, заливаясь слезами: «Я лишился наилучшего друга, и в такое время, когда он наиболее мне был нужен… На кого положусь теперь?» Царь срочно поскакал в Москву, где 10 марта состоялись торжественные похороны первого русского адмирала.

Церемония похорон проводилась по-европейски. Ее описал И. И. Голиков. В этой истории можно обратить внимание на некоторые любопытные моменты. Голиков представил очень подробную картину похорон, в которой пронумеровал группировки церемонии по порядку следования.

1. Три полка морских, или служивших во флоте, солдат (каждый по 2500 человек) и один Лефортовский полк шли по 6 рядовых в шеренге. Перед каждою ротою — пешие офицеры с алебардами, обвитыми черным флером, и с черными шарфами. Перед каждым полком — по 10 полковых музыкантов, игравших печальную музыку. Черные барабаны издавали глухие звуки. Древки знамен были обвиты черным крепом с концами, влачившимися по земле.

2. Большое знамя — государственный штандарт, с древком в черном крепе несли 2 штаб-офицера.

3. Далее шел в глубоком трауре сам Петр Великий. Он имел в руке эспантон, обвитый крепом.

4. За Петром ехал полковник на лошади, покрытой черным сукном, с начальничьим жезлом, за ним на лошадях же два литаврщика, два гобоиста и 4 трубача, издававшие томные звуки. Все инструменты были черные.

5. Двух парадных лошадей Лефорта, под черным сукном с блестящими золотыми на нем гербами адмирала, вели конюшие.

6. Пеший генерал-майор, дворецкий Лефорта, за которым развевались два знамени: одно — фамильное Лефорта с изображением на нем золотого в красном поле герба, другое — генерал-адмиральское. У этих знамен древки были увиты крепом. Первое знамя несли два офицера Лефортовского полка, а другое — два морских капитана.

7. Далее шли семь офицеров, несших на черных бархатных с серебряными галунами подушках шарф Лефорта, золотые шпоры, перчатки, шпагу, шишак, латы, щит и трость.

8. Любимую полевую лошадь Лефорта под черным сукном вел главный конюший Лефорта. За нею офицер нес полевой штандарт Лефорта с древком в черном крепе.

9. Латник шествовал в полном вооружении с обнаженным мечом.

10. Четыре генерал-майора в ряд, за ними четыре полковника дивизии Лефорта. Все — в глубоком трауре.

11. Все ученики Морской академии (открытой в комнатах вновь отстроенной Сухаревской башни) и других заведенных Лефортом публичных школ, с их начальниками и учителями. Все — в трауре.

12. Три реформатских и два лютеранских пастора.

13. Гроб с телом покойного, обитый красным бархатом, украшенный золотыми гасами, серебряными кованными гербами его и скобами. Одр, на котором стоял гроб, был покрыт черным бархатом с золотыми гасами, кистями и бахромою. Гроб несли на плечах, меняясь каждые четверть часа, 28(!) полковников.

14. Племянник покойного Петр Лефорт в глубоком трауре и в длинной черной епанче. За ним 4 пажа Лефорта, в трауре.

15. Чрезвычайные иностранные послы в трауре: Цесарский и Бранденбургский. За ними в трауре резиденты и комиссары: Шведский, Датский и Бранденбургский.

16. В глубоком трауре вдову покойного вели под руки два генерала. Вдову сопровождали 24 знатнейшие дамы, поддерживаемые разными чиновниками. Все в трауре.

17. 24 боярина и все шведские генералы по старшинству в ряд, в трауре.

18. Морские и сухопутные штаб— и обер-офицеры и чиновники, в трауре.

19. Шествие заключали служители дома Лефорта, одетые в черное. Все люди были по-траурному одеты.

За всем порядком шествия наблюдали 4 церемониймейстера.

Церемонию сопровождали многочисленные жители Москвы, никогда не видевшие подобного великолепия при похоронах.

Гроб сперва был принесен в Реформатскую церковь. В ней при погребальном обряде проповедь на немецком языке читал священник этой церкви и духовник Лефорта Штумф (Стумпфиус).

По окончании проповеди гроб сопроводили тем же порядком до места погребения. Однако возникла неприятая ситуация во время шествия. Некоторые из бояр, досадуя, что иностранные резиденты и комиссары шли перед ними, заняли их передние места. Заметив то, Петр разгневался и приказал восстановить прежний порядок.

Было заметно, что многие из бояр не могли справиться с обуявшей их радостью по случаю смерти царского любимца. Потому оскорбленный Петр им сказал: «Неблагодарные, если вы не цените заслуг его России, оцените хоть слезы мои!»

Перед опусканием гроба в землю у самой могилы заплаканный царь велел открыть гроб. Петр в последний раз поцеловал своего самого близкого друга.

После того выстрелила 101 пушка и троекратно выпалили из ружей беглым огнем войсковые солдаты.

У умершего Лефорта, несмотря на жалованные от царя богатства, почти ничего не осталось. Он делился своим добром с кем только мог, не жалел трат на полезные дела для чести и славы России.

Спустя положенный срок над могилою была установлена мраморная доска с высеченной надписью:

«Прохожий! Остановись. Здесь лежит Франциск Ияков Лефорт, женевец, который на опасной высоте придворного счастия стоял непоколебимо, и которому различие отечества и религии не могло воспрепятствовать, под руководством мужества и мудрости, взойти на высокие степени честей, и удостоиться быть Его Царского Величества Всероссийского Генерал Адмиралом, Главным Начальником отборных сухопутных войск, Наместником Великого Нова-Города и Президентом в Царских советах. Он был знаменитый и тонкий Министр и Полководец, велик в мире и войне, в отечестве Зодир, в посольствах Циниос. Наук Покровитель и ученых Меценат. Он умножил славу своего Государя, не подвергшись зависти, украшен высокими честьми, заслуженными беспритворною добродетелью и скромностью; друг своего Государя, при котором безотлучно находяся, никогда не был Ему в тягость и не нанес скуки своим присутствием. Напротив, Монарх на него одного наиболее полагаяся, любил его как Александр Ефестиона. — Все то, чему он наставил россиян примером добродетельной своей жизни, бдительности и мужества, останется незагладимо на сердцах их, и имя Лефорта к чести и славе его пребудет незабвенным вовеки. Скончался марта 12, 1699. Ты же, прохожий! Берегись наступить на камень сей; он омочен слезами Величайшего Монарха… Отступи!»

Плита эта была установлена, видимо, по сложившейся на Руси традиции, не ранее чем по истечении года со дня смерти Лефорта. Дату кончины на ней написали по новому (уже претерпевшему 1 января 1700 года изменения) календарю и спустя какое-то значительное время.

По оставленным очевидцами свидетельствам, печальная церемония похорон продолжалась от начала десятого часа (то есть после девяти утра) по второй пополудни (или до 14 часов по-современному).

Возможно следующее предположение.

Событие похорон заняло значительное время. В дороге происходила смена между собой 28 полковников, несших, видимо, по четверо гроб от Лефортова дома (нового, незадолго до смерти хозяина выстроенного на улице Коровий брод) до Реформатской церкви (находившейся здесь же, поблизости, на Немецкой улице) и далее. При движении к месту захоронения произошел инцидент с боярами. Значит, Лефорта хоронили не у Реформатской церкви, а на значительном расстоянии от нее.

В шествии принимали участие солдаты — порядка 10 тысяч — по 6 человек в шеренгах, ученики школ, бояре и другие лица. За процессией наблюдали и за ней шли многочисленные московские обыватели. Видимо, пройденное по Москве расстояние составляло не менее 7–8 километров.

Некоторые исследователи в своих публикациях предполагают, что Лефорт был похоронен при Лютеранской церкви. Однако в конце ХVII века Лютеранская и Реформатская кирки находились здесь же, в Немецкой слободе. К тому же, проведя церковную службу над покойником у реформатов, вряд ли духовник Лефорта позволил бы перенести тело своего прихожанина к лютеранам.

Местом упокоения первого русского адмирала стало, скорее всего, иноверческое кладбище в Марьиной Роще. О Немецком кладбище на Введенских горах догадок делать не стоит, так как оно было устроено лишь в следующем веке. В пользу моих предположений говорит и то обстоятельство, на которое указывали историки уже начала XIX века. Из их сообщений следовало, что когда сносили кладбище в Марьиной Роще, там обнаружили надгробие одного из пасторов, хоронивших Лефорта и умершего в 1705 году, Кугепавена. При традиции и возможности реформатов хоронить достойных людей при своей церкви, и пастор, и Лефорт лежали бы внутри или рядом с Реформатской церковью (на Немецкой улице). Или, по указанию властей, на иноверческом кладбище Москвы.

Н. М. Державин писал, что застал в Марьиной Роще еще могилу пастора Глика, в услужении у которого была будущая императрица Екатерина I Алексеевна, а также захоронения других знатных инородцев.

Учитывая вышеизложенное, смею указать исследователям жизни московских немцев (инородцев) на место поиска могилы Лефорта: она находилась в Марьиной Роще, отдаленной от Немецкой слободы на 7–8 км. Эти два московских района связывала достаточно широкая и протяженная по тем временам Красносельская улица. Немецкое кладбище было за Сущевским Камер-Коллежским валом напротив той местности, где через полвека образовалось Лазаревское православное кладбище.

Что же касается преемников Франца Лефорта, то надо отметить, что царь из своего окружения выбрал Ф. А. Головина. Спустя пять лет после разлуки с Лефортом, он писал к Головину: «В первый раз сегодня был я так весел после кончины Лефортовой».

Сын Лефорта, Генрих (по-русски — Андрей Францевич) в момент смерти отца находился в Женевской академии. По посланному Петром в 1701 году письму к этому 16-летнему юноше, он прибыл в Россию. Здесь император определил его поручиком в свою Бомбардирскую роту, в которой сам был капитаном, утвердил за ним пожалованные его родителю деревни и дом.

Молодой человек подавал большие надежды. Но, к огорчению царя, Генрих скончался в 1702 году, после взятия Шлиссельбургской крепости. Сыну Лефорта было не более 18 лет от роду. С ним пресекся род Франца Лефорта. Двое племянников адмирала отличались воинской доблестью и достигли высших чинов на русской службе.

Известно, что отец Франца Лефорта, Иоанн-Антон Лифорт (Лифорти) был выходцем из Кони в Шотландии. В краеведческих работах часто указывают 1656 год как время рождения Франца. Однако историк прошлого столетия А. М. Лушев указывает нам другую дату, а именно 10 октября 1654 года. О смерти Лефорта на 46-м году жизни можно прочесть и в других источниках. В год столетия кончины первого своего адмирала русские сказали о Лефорте: «Он, зная совершенно гражданское и естественное состояние России, множество открыл таких в ней полезных приобретений, кои без отягощения народа знатно приумножили государственные доходы».

Память о Невском

Шел за народ герой вперед,

Живет в сердцах, живет в веках.

(Из русской песни)

У каждой нации есть деятели, почитаемые в народе, которые со свойственной им энергией служили соотечественникам и оказали им неоценимые услуги в различных областях жизни.

30 мая 1219 года в центре России, в городе Переяславле-Залесском, родился будущий подвижник, полководец и правитель (1252–1263) земли Русской Александр Ярославич Невский.

С молодых лет Александр получил хорошее по тем временам образование. Вступив в зрелость, он отличался красивым лицом, высоким ростом, силой в теле и голосе, храбростью.

Александр Невский умер 14 ноября в возрасте 43 лет, недалеко от Нижнего Новгорода, в Городце Волжском. Незадолго до смерти он был пострижен в иноки, приняв схиму с именем Алексея. Поэтому его погребли в иноческой обители Рождества Богородицы, в соборной церкви.

Художник Ф. А. Рубо (справа) и его помощник Димер изучают местность для панорамы «Бородинский бой»

О его дипломатических сношениях с татаро-монголами на благо Руси, о славных подвигах в борьбе за сохранение православия написаны сказания, песни, снят художественный фильм.

Русским народом высоко чтилась память о князе Александре, получившем за ратную победу над крестоносцами в местечке Виктори недалеко от полноводной Невы имя «Невский». Иван Грозный отличался особым поклонением перед именем Александра Невского: при нем на соборе 1547 года было положено праздновать память святого князя повсеместно. Он был канонизирован церковью и стал считаться святым чудотворцем. Правнук Александра Невского благословил своего сына Дмитрия (Донского) иконою «Святой Александр».

В каждом русском храме можно найти икону этого святого. Для многих российских самодержцев Невский был идеалом.

Родоначальник дома Романовых патриарх Филарет Никитич построил первый храм на Руси, посвященный памяти Невского. Храм был воздвигнут около 1630 года над Тайницкими воротами в Московском Кремле. Церковь не сохранилась: она в конце XVIII столетия была разобрана.

Малолетний Петр I считал Александра своим кумиром. Он мечтал быть похожим на него. А когда 3 октября 1691 года первая жена, Евдокия Федоровна Лопухина, родила ему сына, он назвал новорожденного в честь Невского — Александром, а священнослужителей Кремлевского храма Александра Невского наградил при этом дорогими сукнами.

Впоследствии, в сражении со шведами, пробиваясь к Балтийскому морю, Петр I вспомнил своего любимого героя, при котором на берегах Невы раздались победные возгласы русских. Позднее он решил перенести нетленные мощи святого князя в новую столицу государства — Санкт-Петербург. Для этого было велено построить монастырь, который стал называться Александро-Невской лаврой. Современник Петра писал в июне 1710 года: «Государь, будучи в Петербурге, осматривал места, где быть каким строениям и над Невой рекою, при Санкт-Петербурге, на устье речки Черной усмотрел изрядное место, которое называлось Виктори, где указал строить монастырь во имя святой Троицы и святого Александра Невского». Предполагалось, что именно в этих местах произошло великое сражение.

В 1717 году приступили к постройке монастыря по плану архитектора Андрея Трезина. В том же году здесь был заложен храм во имя Александра Невского.

Перенесение мощей из Владимира явилось необыкновенным событием для всей Руси. По приказанию царя построили специальный ковчег. Его покрыли малиновым бархатом. Над ковчегом возвышался балдахин, на крыше ковчега лежала подушка лазоревого цвета, обложенная золотым позументом (золотой тесьмой) с золотыми же кистями. На подушке — крест с княжескими регалиями.

В пути с мощами Невского велено было особо не спешить, но и не терять времени зря. Духовные и светские особы должны были неотлучно находиться вблизи святыни и следить, чтобы не было нечаянных «сквернословий и непотребных действ». Останавливаться планировалось в удобных полевых местах и содержать ковчег со святыми мощами в шатре под присмотром и с охраной.

Передвижение началось в августе 1723 года. С 10-го на 11-е число месяца во всех храмах Владимира были устроены молебны, а утром — божественная литургия. Большим числом духовных лиц при огромной толпе народа совершили крестный ход из соборного владимирского храма в местный Рождественский монастырь. Здесь перед ракою прошло еще одно молебствие. Для выноса ковчега часть монастырских стен пришлось заранее разобрать, так как размеры его не позволяли пройти через монастырские ворота: высота с балдахином составляла 5 аршин 10 вершков, длина с носилками — 11 аршин 4 вершка, ширина — 7 аршин (4 метра, 8 метров, 5 метров).

Продолжительное время ковчег несли духовные лица. Несметное количество народа принимало участие в этом шествии, проходившем при постоянном звоне колоколов во всех селах и городах по пути следования. К ковчегу выходили с крестами и иконами, молились с песнопениями.

17 августа вечером процессия приблизилась к Москве. До следующего утра ковчег находился у подмосковного пруда под Красным селом (в этом районе расположена современная станция метро «Красносельская»), вблизи дома стольника Ивана Федоровича Ромодановского. Сюда еще с вечера устремилось огромное количество москвичей. Утром 18 августа при звоне всех московских колоколов на встречу ковчега двинулся крестный ход. Эта встреча произошла у церкви Василия Кесарийского в начале Тверской улицы (недалеко от того места, где нынче стоит телеграф). Здесь, у святыни, было совершено московское всенародное молебствие. Затем шествие с ковчегом направилось к Кремлю. Однако внутрь него святые мощи не вносили из-за высокого балдахина: он никак не проходил по своим размерам.

К вечеру от Кремля по Тверскому тракту процессия подошла к селу Всехсвятскому (за современным московским районом «Аэропорт»). У этого села в поле был раскинут царский шатер, куда на ночь поставлена святыня. Множество православных до утра, как бы на страже, окружало шатер. Непрерывно шли молебны. 19 августа ковчег понесли от Москвы в город Боровичи, где он был поставлен на судно. Лишь 9 сентября святыню вывезли на озеро Ильмень.

По предварительным расчетам, 25 августа процессия ожидалась в Санкт-Петербурге, и 30 августа, в память заключенного в этот день Ништадтского мира, мощи должны были торжественно внести в Александро-Невский монастырь. Но церемония опаздывала, видимо, по причине грандиозности события и участия в нем неисчислимого количества русских паломников. Да и организаторы движения, согласно приказу царя, не спешили в дороге.

По прибытии в Шлиссельбург мощи поставили в Благовещенский собор, где с 1 октября 1723 года до августа 1724 года святыня и пребывала. В августе к встрече мощей в устье Ижоры на специальной галере прибыл император со свитой. Благоговейно сняв со своими приближенными мощи с яхты, Петр поставил их на галеру, потом велел вельможам взяться за весла, а сам встал у руля. Когда проходило это плавание, на берегах палили из пушек.

30 августа, в день внесения мощей в церковь святого Александра Невского, этот храм освятили.

Вечером весь Санкт-Петербург был иллюминирован. На другой день в монастыре происходило торжество с участием государя. Петр выразил надежду, что святой Александр примет его город под свое покровительство.

Его указ от 30 августа определил, что ежегодно в этот день в России должно проходить прославление мощей святого Александра Невского.

В 1725 году супруга Петра I императрица Екатерина I учредила орден святого Александра Невского. А в 1748 году в эту дату Елизавета Петровна установила в русских церквах крестные ходы.

Интересно отметить, что из общего числа московских церковных сооружений, посвященных Александру Невскому (около 10), семь располагались на линии или вблизи Тверской улицы — по пути следования ковчега. Их несложно перечислить. Это:

• часовня при Никольской башне Кремля, принадлежавшая Казанскому собору на Красной площади (не сохранилась);

• часовня у Охотного ряда, рядом с гостиницей «Националь» (она была первым снесенным большевиками церковным зданием в Москве. Снос этого памятника, «оскорблявшего революционное достоинство», построенного в память освобождения славян от турецкого ига в 1878 году, был проведен к 5-й годовщине Октябрьской революции. В настоящее время московское правительство намерено вновь воспроизвести эту часовню, правда, материалом для нее послужит почему-то стекло;

• церковь при Комиссаровском училище в Благовещенском переулке, недалеко от Триумфальной площади (закрыта и перестроена для Военно-Политической академии);

• церковь на дворе Ново-Екатерининской больницы на Страстном бульваре (сейчас в ней котельная и мастерская);

• церковь при Александровском убежище увечных воинов на Санкт-Петербургском шоссе, построенная приблизительно у того места в селе Всехсвятском, где останавливался ковчег с мощами святого (уничтожена вместе с самим убежищем);

• церковь в доме московского генерал-губернатора (в здании нынешней мэрии — улица Тверская, 13). В октябре 1917 года в этом доме находился штаб восстания — Московский военно-революционный комитет, и, конечно, с этих дней о сохранении церкви было бы наивно даже спрашивать;

• огромный собор на Миусской площади, недалеко от Белорусского вокзала, заложенный в 1904 году в память освобождения крестьян от крепостной зависимости Александром II, не был окончательно достроен до большевистской революции. Его разрушили, а материалы (фундамент и кирпич) послужили для возведения стен районного Дома пионеров.

Уверенно могу сказать, что ни те первые пионеры, ни последовавшие за ними обездоленные в исторической правде их дети и внуки не знали и не знают многих подробностей, связанных с памятью о национальном герое, заложившем основы для освобождения русских от многовекового ига. Забыт, конечно, и тот факт, что с посохом Александpa Невского был венчан на царство первый из династии Романовых, что именно эта царская семья возвеличила русский народ и заявила в мире о его значимости.

В Страстном монастыре

На Сухаревской башне в 1812 году случилось нечто странное, о чем потом рассказывали многие очевидцы. За день до вступления французских войск в Москву над столицей долго парил ястреб. Его ноги были перевязаны какими-то мочалками и веревками. Пролетая мимо Сухаревской башни, он зацепился за крылья медного двуглавого орла на шпиле. Тщетно бился ястреб, пытаясь освободиться. Обессилел, повис и издох. Народ, наблюдавший за этим, толковал: «Это — недаром. Непременно и Бонапарт запутается в крыльях Русского Орла»…

После Бородинской битвы (26 августа), опасаясь худшего, глава московской церкви Августин с Владимирской, Иверской и Смоленской иконами Божьей Матери отправился в дорогу на Владимир. Русские святыни нужно было сохранить.

Все городское руководство, кроме начальника Воспитательного дома И. А. Тутолмина,[5] быстро покинуло Москву.

Перед вторжением французских войск из города были удалены пожарные команды.

2 сентября французы вступили в древнюю столицу России. И в первую же ночь, на 3 сентября, Москва запылала сразу в разных местах. Пожар продолжался несколько дней. В нем сгорело 350 церквей и монастырей, около 2500 каменных и около 7000 деревянных домов, торговые ряды — свыше 8000 лавок, 17 каменных и 21 деревянный мост.

Через месяц, 6 октября, французы со своими обозами уже выходили из Москвы. 7 октября и сам Наполеон, отдав приказ Мортье взорвать Кремль, покинул город. Французы отступали из голодной и холодной Москвы по Ордынке и Калужской улице. Они шли, закутавшись в какие-то лошадиные шкуры, рогожи, в салопы, церковные ризы, шали, театральные костюмы. Их головы украшали чепчики, колпаки, траурные шляпы… Картина могла иметь комедийный оттенок, но никому не приходило в голову смеяться. Москвичи говорили: «За свое вступайся, за чужое не хватайся».

Неожиданно в два часа ночи в темноте за Калужской заставой послышался выстрел пушки. У Каменного моста ей отозвалась другая. В Кремле раскатился третий выстрел. Потом настало полное затишье. Горожане подумали, что французы снова возвратились в Москву. Вдруг раздался оглушительный удар, от которого заколебалась московская земля. Задрожали и стали рушиться дома. Камни и бревна полетели высоко в воздух.

Взрывы и удары с перекатами повторились несколько раз. В вышине запылало зарево, над Кремлем взметнулось пламя. И в то же время из безоблачного неба полился сильный дождь. Этот дождь ослабил силу пожара и предотвратил взрывы многих заложенных французами мин. Поджог Кремля стал жестокой местью Наполеона.

Но в целом после всего этого кошмара кремлевские храмы остались в сохранности. Сгорел царский дворец, и собор Спаса на Бору оказался под его обломками. Была разрушена Филаретовская пристройка к Ивану Великому. Сама же колокольня (пусть с трещиной) по-прежнему стояла.

Удивительно, но остался целым образ Спаса над Флоровскими воротами, вместе с его деревянной рамой и железным навесом над иконой. То же произошло и с образом святого Николая на Никольских воротах. Здесь даже не разбилось стекло иконы, хотя шатер от взрыва рассыпался. Разрушен был и Арсенал, построенный еще в начале XVIII века по чертежам саксонца Конрада.

В Сенате были разбиты стекла и сломаны все оконные рамы. Он, так же как и Иван Великий, стоял без завершения: Наполеоном были захвачены с собой сенатская накупольная медная статуя коня (изображавшего московский герб), колоколенный деревянный крест (обитый серебряными вызолоченными листами),[6] еще и двуглавый орел, снятый с башни Винного двора…

Неприятель покинул город. Москвичам нужно было собраться вместе в благодарственной молитве за спасение города. Для проведения религиозной службы наиболее удобной и не оскверненной врагом оказалась только большая церковь Страстного монастыря. Это было по причине того, что, когда Наполеон прибыл в Москву и расположился в ней, к французскому императору пришла делегация монашек из этого монастыря и упросила не святотатствовать в их обители.

В первый же день после выхода неприятеля из Москвы, 12 октября, в Страстном монастыре после обедни был совершен благодарственный молебен. Священнодействовал настоятель Университетской церкви иеромонах Иона, сам подвергшийся жестоким истязаниям со стороны оккупантов.

Церковь и абсолютно все пространство внутри монастырской ограды были полны москвичами. Когда запели «Царю небесному, утешителю», все упали на колени и молились. Слезы скорби сменялись слезами радости. Казалось, что были забыты все ужасы, страдания и утраты. Все с умилением духа пели торжественную песнь «Тебе Бога хвалим».

Через два дня после освобождения города двор Страстного монастыря вновь переполнился: опять в церкви, в переходах, на паперти, в разных местах монастыря собрались богомольцы. Теперь уже, кажется, все население столицы старалось вместиться в эту не очень обширную обитель. По окончании литургии молившиеся пали на колени. Жители Москвы, русские и иностранцы, православные и иноверцы, воинские начальники и солдаты возглашали: «Царь Небесный! Утешитель!» В это время с Тверской площади, где стояли на биваках казаки, слышались пушечные выстрелы.

Именно тогда в первый раз после 40-дневной мертвенной тишины в городе раздался отрадный колокольный звон. Народ и войско кричали: «Ура! Москва воскресла!»

В те же дни стала очевидной потребность в строительстве городского просторного храма благодарения Богу о спасении государства.

Положение дел и должность главы московской паствы преосвященного Августина налагали на него обязанность восстановить алтари, освятить заново оскверненные церкви — и он незамедлительно прибыл в город.

Августин поселился в Сретенском монастыре. Он ежедневно ездил в Кремль.

Первым он освятил Покровский собор на Рву. Потом — весь Китай-город и Белый город.

Торжественное открытие Кремля Августин начал освящением Архангельского собора, который хранил прах российских государей. Затем он освятил кафедральный Чудов монастырь.

Кремлевский Успенский собор требовал много времени и трудов для своего возобновления. Когда его восстановили, в него вновь водворили Владимирскую икону Богоматери.

Долго жители Москвы боялись возвращения французов. Они успокоились лишь тогда, когда казаки заняли все оборонительные подступы к Москве и в город возвратилась полиция.

В годовщину изгнания неприятеля из Москвы Августин совершил благодарственное молебствие и крестный ход вокруг стен Кремля. Потом такой обычай был установлен НАВСЕГДА в память потомству и введен в устав московской церкви.

В 1817 году при посещении прусским королем Фредериком-Вильгельмом Москвы москвичи приняли от него публичный поклон городу за спасение Пруссии от Наполеона.

Памятники войне

После Бородинской битвы, оказав достойное сопротивление иноземным захватчикам, русские покинули поле брани, оставив на нем огромное количество погибших.

Французские войска заняли опустевшую Москву, но 11 октября 1812 года вынуждены были бежать из враждебного города.

Златоглавая издавна считалась богоспасаемым градом. С древних времен россияне за победы над врагом благодарили Бога. Поэтому в первую очередь по обету (обещанию) возводились культовые здания.

И Александр I в своем манифесте 25 декабря 1812 года дал такой обет — создать в Москве церковь во имя Спасителя. Он мечтал о храме, каждый камень которого мог бы говорить о победе в Великой Отечественной войне (именно так она в XIX веке называлась).

Талантливый архитектор А. Л. Витберг создал проект обетного храма Христа Спасителя, который царя просто очаровал. Да и не только его. Например, А. И. Герцен писал, что этот «проект был гениален, страшен, безумен; оттого-то Александр его выбрал, оттого-то его следовало исполнить».

Но задуманный для постановки на Воробьевых горах грандиозный храм-мавзолей (в 80 сажен высоты и чуть не на четверть версты длиною) сооружен не был. Из-за путаницы в денежных расчетах с хитроумными подрядчиками, из-за наветов завистников Витберга отстранили от работы и выслали в Вятку.

Газета «Русское слово» через несколько десятилетий по этому поводу писала: «Вместо „плохого техника“ Витберга обетный храм-памятник выстроил лишенный всякого полета фантазии и какой-либо глубины замысла творец уродливого „русско-византийского“ стиля, но зато любимый архитектор Николая Павловича — профессор К. А. Тон».

С 1839 года, более 40 лет, воздвигался храм у Волхонки. Вместе с отделкой (включая и рельефы из белого мрамора) он стоил 15 млн рублей. В 1883 году храм торжественно освятили.

Вторым по важности обетным московским церковным памятником той войне считалась церковь Святых Отцов седьмого Вселенского собора. Ведь день оставления Москвы французами — 11 октября — в церковном календаре посвящен памяти этих Святых Отцов. Xрам на свои средства (163 тыс. рублей) построил московский купец С. А. Милюков. Он практически сразу по выходе из города иноземцев подал о том прошение городским властям. Разрешение было получено, строительство началось.

Освященный в 1833 году храм вблизи Ново-Девичьего монастыря стал в Москве первым (по постройке) культовым памятником победе над Наполеоном.

Храм Святых Отцов на Девичьем поле действовал до начала 1930-х годов. Но, несмотря на свое мемориальное значение, как многие другие церкви, был варварски уничтожен. Буквально согласно русской поговорке о том, что святое место пусто не бывает, московские советские власти построили на месте храма жилой дом с кинопрокатом внутри.

Восьмиэтажное жилище предназначалось для сотрудников Института красной профессуры, а кинотеатр назвали «Спорт».

Третьим подобным церковным памятником считался воздвигнутый Московскою городскою управою большой Крест на Воробьевых горах на месте закладки несостоявшегося витбергского собора.

А наиболее крупным из нецерковных памятников в Москве стало сооружение Триумфальных ворот.

Из-за того что советская власть города к середине 1930-х годов варварски разрушила все церковные московские памятники в честь победы над Наполеоном, основным монументом событию она указала считать эти проездные заставные ворота.

Первоначально Триумфальную арку возвели в начале Санкт-Петербургского шоссе у Тверской заставы. Своим фасадом она была направлена на тогдашнюю столицу — место пребывания императора Александра I.

Арка символизировала торжественную встречу царя жителями Москвы и имела надпись: «Блаженной памяти Александру I, восстановившему в прежнем блеске и великолепными зданиями и памятниками украсившему первопрестольный древний град, за четыренадесять пред сим лет от неистовых врагов разрушенный, Благоговейно сие посвящено, в лето от Рождества Христа 1826-ого».

Осип Бове не мог ошибиться в назначении и месте установки арки: все было хорошо продумано.

После окончания работ мастеров-строителей москвичи, умевшие в любом деле найти что-то смешное, обратили внимание на то, что все бронзовые фигуры воинов скульптор Витали слепил в точной копии «с мещанина Ивана Николаева Гладкова, старинного кузнеца местности Тверской заставы». Мещанину это, конечно, льстило.

Была и неприятность с этими Триумфальными заставными воротами. При открытии арки по той причине, что в скульптурном оформлении было много аллегорических неславянских мотивов, митрополит отказался ее освящать. Правда, по истечении многих лет о том вовсе забыли, и величественной аркой у Тверской заставы москвичи чрезвычайно гордились.

Когда же в конце ХIХ века прямо перед ней надо было заменить простой переезд через железнодорожные пути на новый виадук, то последний разрешили строить лишь по тому проекту, в котором арка не загораживалась его высотой. (С 1899 года красивый виадук и нынче стоит на своем месте.)

Понятно, что арка (по сути — проездные ворота) не могла взять на себя функцию благодарения Богу православной России за спасение. Она своей помпезностью и величием чествовала Божьего наместника на земле — царя. Это был памятник деяниям человека…

Всем известна история исчезновения храма Христа Спасителя и Триумфальной арки. Храм оказался ненужной связью с ненужным Богом, а арка мешала городскому траспортному движению. Ломать — не строить, ума не прикладывать.

Некоторые фрагменты этих двух сооружений нескольким энтузиастам и архитекторам (поклон — русскому реставратору Петру Дмитриевичу Барановскому) удалось свезти в Донской монастырь. Там эти детали нашли приют не на одно десятилетие.

В 1960-х годах очередную дату в воспоминание о Бородинском сражении решили особо отметить. Благородная инициатива писателя С. Н. Маркова по воссозданию почти полностью утраченной арки была поддержана Моссоветом. Но на прежнем месте заново возводить ее не стали, а поблизости, чуть в стороне, в небольшом сквере место уже занял памятник Максиму Горькому.

Видимо, наспех, не продумав деталей, Триумфальную арку поставили в один общий ансамбль со зданием круговой панорамы полотна Рубо, памятником Кутузову, мемориальной филевской избой (копией 1887 года той настоящей «Кутузовской избы», что сгорела в 1868 году). Очень жалко, что в эту композицию памяти не вошла относящаяся в первую очередь к войне с французами Поклонная гора. Из всех перечисленных памятников только она, единственная, осталась к тому времени в первозданном виде и не поменяла своего подлинного местоположения. Однако гору как таковую упразднили. Ее срезали, превратили в плато, оставили ей лишь название и посвятили памяти другой Великой Отечественной войны, уже ХХ века.

Памятниками войне 1812 года также можно было назвать сложенные на каменном настиле кремлевского Арсенала и обозначенные в надписи «орудiя, побдоносною россiйскою армiею и храбрымъ, врнымъ престолу и вр русскимъ народомъ отбитыя у непрiятеля въ предлахъ Россiи въ 1812 г.». Всего орудий было 875, из них 366 принадлежали французам, 189 — Австрии и 123 — Пруссии.

Конечно, о всех памятниках той войне рассказать невозможно. Из них многие были поставлены на могилах героев, павших на поле брани и скончавшихся в лазаретах. Были подобные памятники и на французских захоронениях.

Из более поздних гражданских любопытным был памятник, открытый напротив Предтеченской церкви, что на Трех горах, у Пресни.

Здесь в 1912 году в саду обсерватории Московского университета в стену вделали бронзовую доску с надписью, посвященной… «доброму французскому полковнику».

В 1812 году случилось так, что некий полковник не позволил мародерам отнять запас муки и картофеля у московского фабриканта Василия Ивановича Прохорова и его сына Ивана, которые спасались в местности обсерватории «отъ пламени, объявшаго Москву, и грабежа непрiятелей». В длинной памятной надписи-повествовании стояли еще слова о том, что тот полковник-француз, уезжая из Москвы, «заходилъ проститься съ хозяиномъ Василiемъ Ивановичемъ и подарилъ сыну его, Ивану, подзорную трубку». Нетрудно догадаться, что «хозяин» был одним из основателей Прохоровской мануфактуры, то есть нынешней «Трехгорки».

Французы из Москвы ушли, Ваня Прохоров умер. Кто сейчас смотрит в ту трубку, что там видит?

К. Ф. Юон. «Московский университет». 1911 год

Из хроники празднования

31 июля в год столетия Бородинской битвы газета «Московские ведомости» сообщила, что накануне в 4 часа дня в одном из электрических театров (ныне это кинотеатры) состоялась демонстрация большой юбилейной исторической картины «1812 год».

Перед глазами зрителей прошли сцены вступления Наполеона с его армией в Москву, пожара города, Бородинского боя, отступления французов и другие сюжеты Великой Отечественной войны (как ее тогда называли).

Картина показывалась в течение часа. Вместо тапера ее сопровождала музыка в исполнении военного оркестра. Поставленная кинематографическими фирмами «Братья Пате» и «А. А. Ханжонков и K°», эта картина должна была идти во время юбилейных торжеств и после них во всех городских кинематографических театрах.

В то же время Городской управой был получен протокол Объединенной комиссии при градоначальстве об осмотре здания для панорамы «Бородинский бой».

Комиссия нашла, что при постройке здания была нарушена статья 163 Строительного устава. Деревянное здание панорамы на Чистопрудном бульваре окружали пожароопасные строения. К ним относились: три деревянных сарая, принадлежавших церкви Святой Троицы, каменное здание Военно-аптечного склада и его деревянный сарай с сеном и стружками. В здании аптечного склада хранились 300 пудов бертолетовой соли, спирт, эфир, скипидар и прочие препараты. Комиссия сочла нужным указать на необходимость удаления до 31 августа пожароопасных материалов от Бородинской панорамы.

Одновременно с работой Объединенной комиссии Военное ведомство обратилось в Городскую управу с просьбой провести воду к зданию Бородинской панорамы, чтобы на случай пожара у нее было достаточное водообеспечение. Управа заявила, что она может провести воду, но только на высоту 7 сажен, а здание возвышалось на 17,5 сажен. Панорама попадала в число рискованных и не защищенных от огня объектов.

15 августа состоялось освящение возобновленного креста-памятника на Воробьевых горах, на том месте, где первоначально был заложен храм Христа Спасителя архитектора Витберга. Этот крест простоял довольно долгое время, но пришел в ветхость. Его восстановили заново по распоряжению Московской управы с надписью: «Место предполагавшейся постройки храма Христа Спасителя в память Отечественной войны. 1812–1912».

К месту креста-памятника из церкви села Воробьева был совершен крестный ход. Молебствие прошло в присутствии членов городского управления. Здесь была возглашена Вечная память императору Александру I, всем вождям и воинам, павшим на поле брани в ту войну.

В преддверии праздника многие москвичи были воодушевленны. Так, к ознаменованию юбилея некто князь Бебутов написал просьбу к гласному городской думы Н. А. Шамину, с тем чтобы в Думе было принято решение о переименовании Брестской улицы в Александровский проспект (до того приведя ее в «надлежащий порядок»), а 1-ю Тверскую-Ямскую улицу — в проспект 1812 года. Вместе с тем, по мнению князя, следовало бы воздвигнуть памятник-колонну в сквере у Старых Триумфальных ворот.

Но ни гласные Думы, ни Городская управа не дали публичный ответ на предложение князя Бебутова, и оно осталось без движения.

Правда, гласный Н. А. Шамин, не будучи никогда равнодушным к городским проблемам культуры и истории, через газеты сообщил другую информацию. О том, что первое крупное пожертвование в проектированный храм в память Отечественной войны 1812 года сделал один московский ремесленник — башмачник Михаил Илларионович Илларионов. Он пожертвовал для храма, предположенного к постройке на Воробьевых горах: серебряно-вызолоченный потир, украшенный бирюзой дискос, лжицу и другие предметы церковной утвари из серебра, весом 3 фунта 29 золотников (около полутора килограммов). Сосуды перешли на хранение в Патриаршую ризницу.

22 августа в Кремле на площади перед памятником Александру II состоялась репетиция «сокольских упражнений» учащихся в средне-учебных заведениях Москвы. Вместе с ними репетировала и группа «потешных» из подмосковного Щелкова. Все группы сопровождали директора и педагоги учебных заведений. Выступление молодежи планировалось на 29 августа.

Газеты сообщили, что на следующий день после репетиции должна состояться ученическая прогулка на Фили к Кутузовской избе, которая могла удивить своей «грандиозностью»: в ней приняло бы участие около 7 тысяч учащихся и до трех сотен педагогов.

Так и произошло. В Кремль ученики прибыли с особыми разноцветными значками, различавшимся по учебным заведениям. У некоторых значки были похожи на маленькие знамена с российским гербом. Группы учащихся из учебных заведений, где было введено преподавание военному строю, явились с ружьями. Некоторые школы пришли со своими барабанщиками, а Сергиево-Елизаветинское училище — с духовым оркестром и также с ружьями. Эти учащиеся имели особую статную выправку.

В 10-м часу утра выстроившиеся ряды учащихся объехал полковник лейб-гвардии Семеновского полка Назимов. После торжественного приветствия и команды все ученики стройными рядами под звуки музыки и бой барабанов направились из Кремля через Боровицкие ворота в западную часть города.

Первыми шли лицеисты Императорского лицея в память цесаревича Николая. Все шествие растянулось не на одну версту. Играли три оркестра: военный, полицейской команды и Сергиево-Елизаветинского училища.

По всему пути к Филям за процессией наблюдали москвичи, собравшиеся на тротуарах вдоль улиц.

К сожалению, 23 августа погода была неважной. Временами накрапывал дождь, в Дорогомилове он усилился. Однако колонны вовсе не редели, а, наоборот, к ним присоединялись другие учащиеся Москвы. Так сделала большая группа воспитанниц Усачевско-Чернявского училища.

На Поклонной горе к молодежи обратился попечитель Московского учебного округа, тайный советник А. А. Тихомиров. В его некраткой речи были и такие слова: «Какое же чувство должно у всех русских людей вызывать воспоминание о подвиге 1812 года? Бесспорно — чувство благоговения… События 1812 года и подвиг мужества наших предков в эту тяжелую годину показали, что русские люди, смотрящие на дело служения своей родине как на дело Божие, несокрушимы. Пожелаем же все вместе, чтобы наше поколение и все грядущие поколения русских людей во всем были достойны подвига своих предков в 1812 году!»

Учащиеся во время речи попечителя многократно выкрикивали «Ура!». Оркестры трижды сыграли народный гимн. Все были в патриотическом настроении.

С Поклонной горы колонна учащихся направилась к Кутузовской избе. В поле около избы преосвященный Анастасий, епископ Серпуховский, вместе с законоучителями учебных заведений совершили панихиду «по Александру I, князю М. И. Голенищеву-Кутузову и всем, на брани живот свой положившим в Отечественную войну». Пел соединенный хор учащихся под управлением Д. И. Зорина.

На не перестававший идти дождь никто не обращал внимания.

По окончании панихиды большинство детских групп отправилось на дачу П. Г. Шелапутина в Филях, где в парке предполагался отдых.

Все учащиеся были заранее подготовлены к торжеству: они в своих гимназиях, училищах, школах, лицее прослушали чтения о той войне, об исторической роли военного совета в Филях и всей этой местности…

25 августа прошло освящение нового Бородинского моста. Полностью достроить его не успели: не было перил, не закончен шашечный настил, предстояло завершить колоннады. В этот день по мосту смогли пустить лишь трамвайные маршруты. Окончание строительства моста отложили на 1913 год.

29 августа в половине шестого часа император с дочерьми Ольгой, Татьяной и Марией посетил панораму Бородинского боя на Чистых прудах. Сюда вместе с императорской семьей на просмотр прибыло еще около двух десятков великих князей, разные министры, лица государевой свиты, высокопоставленные вельможи, многие военачальники.

Громадное здание диаметром в 21 сажень было убрано флагами и транспарантами с государственными гербами. Вход утопал в тропических растениях. Над ним белыми буквами было написано громадное слово «Бородино».

Здесь важных гостей встретили члены Юбилейной комиссии, автор панорамы академик профессор Императорской Академии художеств Ф.А.Рубо и заслуженный профессор Императорской Военной Академии по кафедре военного искусства генерал-лейтенант Б. М. Колюбакин. Они же провели для гостей экскурсию.

Холст панорамы в окружности составлял 162 аршина, в высоту — 21,5 аршина. Цельное, без швов, полотно изготовили в Брюсселе. Его вес — 300 пудов, а стоимость материи — 10 тыс. рублей.

Первые этюды Бородинского поля сражения были показаны автором панорамы в апреле 1910 года в присутствии полковников князя Багратиона и Афанасьева. Экспертом и советником по военной части был Б.М.Колюбакин. Панорама обошлась в 120 тыс. рублей, из которых 50 тыс. рублей были высочайше пожалованы государем императором, а 70 — отпущены из казны.

После обозрения величайшего художественного произведения в седьмом часу вечера государь отбыл в Кремль.

Здание панорамы днем освещалось естественным светом, а вечером — электричеством.

В эти же дни в Московской думе решался вопрос о выделении земли под музей 1812 года. Среди предложений были районы напротив храма Христа Спасителя и Ходынское поле. Думцы внесли вопрос об ассигновании 100 тыс. рублей на создание этого музея.

Большие деньги должны были пойти на большое дело в большом городе. А вот промысел по части маленьких денег для обыкновенных простолюдинов в Московском уезде уже имел некоторый размах. Крестьяне соседних с Бородином деревень пустились на остроумную аферу: они продавали туристам чугунные конические гранаты и пули, выдавая их за отрытые на Бородинском поле. Хотя столетием ранее ни у французов, ни у русских конических снарядов еще не было, многие гости Бородина о том не знали. Коммерция хитрых мужичков имела успех.

Зрелища

К публичным зрелищам и увеселениям, доходы с которых подлежали сборам в государственную казну, относились представления, концерты, балы и маскарады во всех театрах (как императорских, так и частных), в цирках, клубах, садах и других общественных местах, выставки (за исключением сельскохозяйственных), базары с музыкой, частные музеи, литературные и музыкальные утренники и вечера (за исключением лекций, народных чтений и т. п., устраиваемых лишь с научно-просветительской целью и не имеющих характера увеселения или зрелища), живые картины, электрические театры (кинематографы, биофоны и т. п.), скачки, бега, гонки, зверинцы, стрельбища, карусели, горы, качели, другие платные аттракционы.

Согласно Правилам Государственного совета, в пользу Ведомства учреждений императрицы Марии с 5 мая 1892 года брался обязательный благотворительный сбор с посетителей зрелищ и увеселений во всех местностях империи, кроме Царства Польского и Великого княжества Финляндского.

Такой сбор в размере 1–2 процента от стоимости билета оплачивался в дополнение к цене билета за вход на мероприятия. Оплата контролировалась наклейкой на билет особых марок Ведомства Марии. Без марки входной билет считался недействительным. Марка приклеивалась следующим образом: одна ее часть находилась на билете, другая — на его корешке. Дорогие билеты обклеивались несколькими марками в ряд. Было запрещено клеить их «одна на другую».

Погашение марок производилось отрывом билета от корешка в момент его купли-продажи.

Марки были пяти разрядов. По номиналу каждая имела определенный цвет: коричнево-желтый — 2 копейки, сине-голубой — 5, красно-розовый — 10, фиолетово-лиловый — 25, темно— и светло-зеленый — 50 копеек. Размером они не отличались: 12 мм — 151 /3 мм.

Интересен был рисунок марки, особенно для нашего современника, потому что уже давно кануло в Лету воспоминание о существовавшем в Москве и активно работавшем полтора столетия Императорском Воспитательном доме. Вместе с тем разыскать оттиски герба этого учреждения весьма проблематично. На марке сбора был изображен такой герб.

На темном фоне — светлый щит, на щите — герб Воспитательного дома в виде пеликана, кормящего трех птенцов, над щитом — императорская корона с развевающимися над нею в обе стороны лентами. Рядом со щитом — надпись: «Ведомство учреждений Императрицы Марии». Под щитом — цифра достоинства марки с буквой «К» (то есть копеек). По полю марки еще шли арабески и орнаменты.

Средства со сбора марок поступали на воспитание и призрение обездоленных, неимущих, больных и убогих.

Случалось так, что марки подделывались мошенниками. Иногда, чтобы обойти законный перечень публичных мест, организаторы увеселительных зрелищ устраивали свои представления в вокзалах станций казенных и частных железных дорог. Видимо, в силу этих причин многие вокзалы отличаются шикарным интерьером с расписными плафонами, лепниной, скульптурами, имеют просторные рекреации, где можно заметить прекрасную акустику.

В Новогодье

По современному календарю дореволюционное Новогодье приходится на ночь с 13 на 14 января. Ныне этот день имеет странное для иностранного уха название — Старый Новый год. В наше время, когда границы перестали быть труднопреодолимыми препятствиями, резких отличий в зимних праздниках в разных странах почти нет. А вот московское Новогодье столетней давности было весьма своеобразным.

Рогожская застава

Для примера можно заглянуть в 1900 год.

31 декабря с 10 часов вечера весь Кремль был буквально набит богомольцами, желавшими присутствовать во время торжественного молебна.

Внутренние помещения кремлевских храмов и монастырей переполнились народом. Ровно в 12 часов раздался праздничный благовест огромного колокола на Ивановской колокольне и все московские церкви огласились чарующим перезвоном.

Торжественное молебствие, которое совершал митрополит Московский Владимир, закончилось во втором часу ночи. Одновременно служба проводилась и в кафедральном соборе храма Христа Спасителя. Здесь пел хор кремлевского Чудовского монастыря. Пришло много москвичей.

Рождественские и новогодние народные гулянья на открытом воздухе традиционно проходили за Пресненской заставой, здесь собралось около 10 тысяч человек.

После встречи праздника купечество в тот год не торопилось являться с поздравлениями к своим родным и знакомым. Многие и вовсе отказались от этого обычая, заменив его новым, когда вместо визитов определенные на то деньги расходовались на пожертвования в пользу благотворительных учреждений. От старой традиции оставалась в силе пересылка по почте визитных карточек с поздравлениями. Смена привычек заметно отразилась на карманах швейцаров и домашней прислуги: в праздники Рождества Христова и Нового года они получали чуть ли не второе годовое жалованье.

В старину для всеобщей потехи лишь ленивый не рядился в смешную одежду. Но на Рождество и Новогодье 1900/01 года ряженых значительно поубавилось. Сам святочный сезон уже утрачивал свой задор, когда по Москве ехали-летели на лошадях или шумно бродили по улицам обыватели в умопомрачительных нарядах с песнями, гармошками. Тогда главная Тверская улица представляла огромную театральную вереницу разукрашенных повозок, спешивших в рестораны на Санкт-Петербургском шоссе или, наоборот, возвращавшихся оттуда.

Рестораны и трактиры встречали и провожали своих шумных гостей, подобно огромному конвейеру. Бывало, в питейных заведениях устраивались потасовки и драки. По этой причине туда заранее стекались полицейские чины для наведения порядка и поддержания атмосферы праздничного веселья.

В конце ХIХ века купеческое сословие, любившее разгул, вдруг рядиться отказалось. Поэтому в масках встречались лишь представители молодого поколения купцов да простолюдины. Но таковых в рестораны перестали пускать во избежание скандалов и порчи имущества. Но ряженые не отчаивались и ехали веселиться в дома знакомых семейств и друзей, где запреты на их впуск уже не действовали.

В тот год хороших загородных ресторанов было три-четыре. «Яр», не в пример другим, имел всегда полный аншлаг гостей. Подъезжавшие со стороны Тверской посетители, не найдя себе здесь места, звали: «Поехали в „Стрельну“!» — «Лучше в „Эльдорадо“, к Скалкину», — кричали другие гуляки. «А может, к „Юлю“? Василий Федорович наверняка нас пустит и хорошо угостит!»

Тройки и парочки летели в заданном направлении, но вдруг обнаруживали, что «Юль» был закрыт. «Отпирай, а то двери выбьем!» — кричали приехавшие. Сторожа отвечали, что ресторан работать не будет. «Почему?» — «Потому что хозяин цену на аренду помещений повысил. Приезжайте в другой раз. Василий Федорович по соседству откроет». Тогда ехали к Скалкину в «Эльдорадо», в Петровский парк.

Этот ресторан считался очень приличным, с зимним садом, правда, не таким, как в «Стрельне». Он был богаче обставлен тропическими растениями, с поющими канарейками, которые всеми сезонами жили в этом саду, пели и летали на свободе. При этом же саде имелись чудесно отделанные удобные кабинеты. Среди садовой зелени была устроена обширная сцена, на которой выступили арфистки, цыгане, песенники и шансонетки. Хор считался хорошим. Недурную славу имел и буфет…

В то Новогодье на Тверской улице, в трактире «Отрада», где так уютно проводили празднество обыватели попроще, случился жуткий переполох. Здесь один нетрезвый посетитель в разгар всеобщего веселья вытащил из кармана револьвер и начал расхаживать с ним по комнатам. Н. А. Некрасов в свое время, наверное, про таких говорил: «Дураков не убавим в России, а на умных тоску наведем».

Публика, вместо того чтобы вместе с этим вооруженным господином продолжать еще веселее резвиться, поняла его манипуляции с оружием как угрозы собственным жизням. Крики о помощи и вопли ужаса из открытых дверей обратили к заведению внимание дежуривших на Тверской полицейских…

В полицейском участке задержанный назвался крестьянином Шадриным. На вопрос, зачем он приобрел револьвер, Шадрин заявил, что купил оружие «для забавы», но разрешение на его хранение не представил. Опасный потешный предмет у шутника отобрали.

На рубеже 1902–1903 годов

В канун 1903 года в казначейство Московского городского управления от банкиров братьев Джамгаровых поступило 5 тыс. рублей для образования капитала имени И. И. Джамгарова. Капитал должен оставаться неприкосновенным, а проценты с него — поступать городским попечительствам о бедных по усмотрению городского головы.

Площадь Сокольничьей заставы

Тогда же по инициативе рабочего Н. Т. Красивского в доме Шерупенкова, на углу Тверской и Лесной улиц, в декабре 1902 — начале 1903 года были устроены детский праздник и елка для детей рабочих табачного и парфюмерного производств. Ребят развлекали оркестр, составленный из учеников Московской консерватории под управлением Н. М. Салищева, гармонисты, фокусники, клоуны, др. Исполнителями выступали рабочие фабрик. Сами дети читали басни в лицах, пели под оркестр «Славься» и гимн «Боже, царя храни».

На елке было 500 маленьких москвичей разных возрастов и 250 родителей. Фабриканты Ралле, Сиу, Брокар, Остроумов, Чепелевецкий, Бодло, Леви, Ченцова, Габай и Дукат были очень довольны рабочей инициативой.

По отчетам, напечатанным в прессе, «от фабрикантов Габай, Дукат, Ралле и некоторых других на устройство праздника поступило 169 рублей 27 копеек». Кроме того, фабрикой Габай было прислано 20 фунтов конфет. «Многие родители устроились с детьми за чайными столиками. Детям на елке были розданы гостинцы».

Тогда же из газет московские обыватели узнали, что с Новогодья 1903 года путешествующие москвичи могли себя комфортно чувствовать при поездках в молодую столицу страны. В Северной Пальмире 1 января открывалось новое благотворительное Общество взаимопомощи уроженцев Московской губернии, находящихся в Санкт-Петербурге. По уставу, общество в своей работе оказывало «необходимую материальную и нравственную поддержку всем москвичам».

В начале года, как всегда зимой, наши горожане были свидетелями не только снегопадов, гололедицы, холодов, но и некоторых других каверз природы. В некоторых районах Москвы были отмечены просто удивительные вещи. О них поначалу много говорили и судачили, потом через журналистов узнавал весь город.

Чем же были озадачены обыватели? А вот, к примеру, чем.

В январе на Кузнецком мосту около дома Тверского подворья почти все проходившие мимо магазина токарных изделий господина Шольца получали какие-то непонятные импульсы: их начинало трясти. Кого сильнее, кого слабее. Никто не мог понять, отчего их этак «знобило».

Когда дело стало принимать массовый характер, в городскую управу пошли серьезные жалобы. Пешеходы просили разобраться, что за сотрясения испытывают их тела на вполне определенных местностях Москвы. Они в своих обращениях не называли чудеса нынешним словом «полтергейст», но подозревали что-то экзотическое, таинственное, нечистое.

Спешным порядком вызванные на Кузнецкий мост специалисты стали наблюдать за прохожими и заметили, что подверженными воздействию странных сил оказывались только люди, не имевшие на ногах резиновых галош. Возникло предположение, что не защищенные резиной пешеходы — жертвы некоторой шалости новомодного электричества.

После приборных измерений выяснилось, что прохожие в опасных зонах подвергались довольно сильному действию электрического тока.

Электричество поражало пассантов (пешеходов) из-за неисправностей проводки в подземных кабелях, подводивших ток для освещения магазина Шольца, а также других московских учреждений.

Вскоре были проведены определенные работы, даны соответствующие указания. И наш современник свободно передвигается по центру освещенной Москвы, не имея на ногах ни одной галоши.

В самом начале далекого 1909 года было опубликовано стихотворение поэта Т. Славича «С Новым годом!»:

Время движется вперед, Наступает Новый год. Верь: в мгновенье это он Весь надеждой осенен… Что-то нам преподнесет: Грусть, печаль или почет? Скрыто это от людей; Все ж мы смотрим веселей. И с надеждою все ждем, Что счастливо заживем И что всем нам Новый год Лишь отраду принесет. Так забудем же печаль, Унесемся мыслью вдаль, Где так дышится легко, Где так любят глубоко И где вечную лазурь Не сменяет царство бурь! Будем верить в Новый год, Что он радостный придет. И с его приходом мы, Позабывши царство тьмы, К счастью светлому пойдем, Славу в честь его споем… Искрометное вино Нам для радостей дано, Янтарем оно горит, Душу, сердце веселит. Исчезает с ним беда. С Новым годом, господа!

Татьянин день

Питомцы без различий

Празднование дня Татьяны в Московском университете стало широко отмечаться не ранее 1840-х годов. Студенты, жившие на частных квартирах, как правило, на него не собирались. Начало популярности праздника было положено, скорее всего, казеннокоштными учащимися, проживавшими тогда непосредственно в университете.

В день святой Татьяны (по старому стилю — 12 января) в подвалах университета дружной семьей объединялись студенты и профессора. Когда начиналась выпивка, вместе с ними в подвал спускалось и полное равенство.

В последующие годы 12 января в университете встречалось все большее и большее число настоящих и бывших его питомцев.

Сходились молодые и старые, без различия социального положения и убеждений.

Ради вольности веселой

По обыкновению, после официальных торжеств в стенах учебного заведения очередная годовщина Татьяны справлялась студентами, профессорами, давнишними выпускниками университета в ресторане «Эрмитаж».

Дом ресторана «Эрмитаж» у Трубной площади. КонецXIXвека

Первый тост всегда произносился за процветание Аlma mater (Almae matris). Затем шли спичи за самого старейшего из присутствовавших здесь бывших студентов и за самого молодого. Тост старого профессора сменялся тостом юного студента-первокурсника, речь адвоката — речью врача.

Непременного участника Татьянина дня, знаменитого адвоката — златоуста, мага и волшебника слова — Ф. Н. Плевако молодежь водружала с ногами на стол. При утихших спорах и пении, подняв бокал шампанского, в порыве остроумия, восторга с переходом, в некоторых местах, к минорным тонам Плевако абсолютно весь отдавался своей речи о любимом университете. «Душа не старится, и на сердце нет морщин».

Торжество заканчивалось традиционным многоголосым исполнением «Gaudeamus».

Когда в ресторане становилось накурено и душно, всех тянуло на свежий воздух. Тогда большая компания отправлялась в загородную «Стрельну» у Петровского парка. Там она заканчивала свой праздник.

В этот день не пустовали и другие московские рестораны, портерные, пивные. Всеобщим же центром сбора нескольких сотен московских студентов служил Тверской бульвар, где большой хор из молодых голосов даже в сильный мороз бодро пел:

Из страны, страны далекой, С Волги-матушки широкой, Ради славного труда, Ради вольности веселой Собралися мы сюда. Вспомним горы, вспомним долы, Наши храмы, наши села. И в стране, в стране чужой Мы пируем пир веселый И за Родину мы пьем. Пьем с надеждою чудесной Из стаканов полновесных Первый тост — за наш народ, За святой девиз «Вперед». Вперед, вперед, вперед!

Задорный хор сменяла бесшабашная группа с лихой песней молодости:

Есть в столице, в Москве, Один шумный квартал, Что Козихой Большой прозывается. От зари до зари, Лишь зажгут фонари, Вереницей студенты шатаются…

(далее шли и ныне известные слова).

Пение на Тверском бульваре сменялось играми студентов: в чехарду, в снежки, в «слона».

Особым удальством празднование Татьянина дня отличалось на том самом Козьем болоте — в Козихинских переулках.

Козиха — это там, где Патриаршие

В конце 1880-х годов в этих местах ютилось множество студентов, у которых с большим размахом проходили именины Кабанихи — Татьяны Кабановой, что много лет работала прачкой и часто исполняла обязанности доброй студенческой мамаши молодых людей, приехавших издалека погрызть гранит науки. Им, оторванным от родни, часто от прислуги, жить в Москве было очень нелегко.

Татьяна Карповна была всеобщей пестуньей. Ко всем «скубентам» она обращалась по-свойски, на «ты», называла их по именам. Всех до единого помнила, никогда не путала.

Кабаниха строго соблюдала интересы своей паствы. Кажется, она обстирывала, обшивала, обштопывала, чинила вещи их всех. Приходила на выручку в тяжелые моменты жизни, ухаживала за больными, вразумляла сбившихся с пути истинного.

Когда студент получал деньги, Кабаниха, знавшая о всех возможных тратах, была уже тут как тут. Вместе с получателем она составляла смету будущих расходов: «Вот тебе рубль: угости товарищей и меня, старуху, не забудь. А закуску я сама уж приготовлю». Затем шли расчеты: сколько дать хозяйке, сколько заплатить за харчи. Покупки одежды и вещей для дома она брала на себя. Кабаниха бегала без устали по Сухаревскому рынку, по Ильинке, подыскивая среди поношенных брюк те, что покрепче, бойко торговалась из-за добротности рубах, брюк, носков…

Кабаниху знали не только подопечные студенты, но и вся Козиха. Товарки Татьяны Карповны спрашивали ее на улице: «Ну, как твои голоштанники?» И слышали в ответ: «Голоштанники-то, голоштанники, да не тебе чета». Потом она начинала перечислять на память все науки, которые «превосходили скубенты», часто обижалась, когда ее подопечных журили.

В Татьянин день все кабанихины студенты шли поздравить любимую Татьяну Карповну с днем ангела. Ей говорились красивые речи, читали стихи. Приносились хлеб-соль. Кабаниха в нарядном платье кланялась гостям и просила не погнушаться и отведать ее пирога.

Вечный студент молвил слово

Пока шли слова о здоровье и благополучии, Кабаниха выдерживала все речи. Но когда наступало время студента Б., бывшего семинариста, проучившегося в университете не один десяток лет, переходя с одного факультета на другой, Татьяна Карповна, как всегда (в течение многих десятилетий), начинала всхлипывать и доставала платочек.

Студент Б. начинал говорить от Писания, как-то очень заумно. «И откуда у тебя, Митроша, слова-то такие? Просто сердце щемит. Эко все складно, все по порядку!» — И она уже рыдала навзрыд. Б. пользовался у Кабанихи особым расположением за свой действительно блестящий ораторский талант и неисчерпаемое остроумие. «И когда ты человеком ученым станешь? — выговаривала она. — Все учишься да учишься». — «Ничего, мамаша, я все мудрее становлюсь. Ты знаешь, как трудно найти в себе человека? До себя — самый далекий путь. Вот стану адвокатом, тогда тебя в экономки к себе возьму». Татьяна Карповна верила студенту и мечтала о прекрасном его юридическом и своем, кухаркином, будущем.

Шли на вкусные пироги

Празднование именин Кабанихи было известно не только на Козихе, но и далеко от нее, в других районах Москвы. Считалось, что в день Татьяны на Козихе лилось море водки и елись настоящие сдобные пироги. В это море с разных московских улиц, со всех сторон, стремились студенческие «корабли».

В самый разгар веселья у Кабанихи появлялась странно одетая фигура студента П—ского (в какой-то кацавейке с пледом на плечах и в широкополой шляпе — прямо театральный персонаж). П—ский был активистом в известном общежитии студентов Ляпинки: «Татьяна Карповна, разрешите вас возвеличить! Ляпинцы пришли!» В комнату вваливалась компания «бедных, но благородных» студентов-ляпинцев. Начиналось величание.

Одна часть студенческого хора спрашивала: «Кто виноват, что пьяны?» Другая часть отвечала, распевая: «Татьяна, Татьяна!» Затем все присутствовавшие повторяли: «Наша милая Татьяна! Как ты пьяна! Как ты пьяна!» Дальше экспромтом по очереди пели прославления Кабанихе, в них были и злободневные темы.

Торжество у Кабанихи заканчивалось часов в пять утра. Момент завершения имел вид некого триумфального шествия. На водовозной бочке верхом ехала сама именинница, у нее в руках была пустая четвертинка из-под водки. Выезд замыкался гостями, напевавшими одну из студенческих песен под гитару. Шествие направлялось на улицу за водкой. Прикупив новый запас, все возвращались в студенческие пенаты — и не как попало, а опять-таки упорядоченно. К Кабанихе на обратной дороге обращались уже не иначе как «Царица Клеопатра». Роль непонятной героини Татьяне Карповне нравилась, она смеялась и улыбалась на все стороны. Студенты на своих плечах доносили величальную Клеопатру до самого ее дома. А там и расходились по своим комнатам.

Именинный пир у Татьяны-Клеопатры нисколько не влиял на успеваемость, на усвоение студентами университетских наук. Молодые люди умели серьезно работать, вместе преодолевать трудности, ну а на веселье находилась добрая отдушина, короткий отдых. Татьяна Карповна в молодежной среде была единственной «своей дамой» по той причине, что в то время студентам не разрешалось жениться и на учебу в университет не принимали девиц. К тому же подобные разгульные выпивки, по старым порядкам, были непозволительны для глаз скромных девушек.

Отчудили январским днем

Над одним забавным случаем, который имел место в 1870-х годах, недурно посмеялись москвичи.

В Татьянин день кутежная компания студентов заказала владельцу московского экипажного заведения праздничную карету для разъездов по Москве, запряженную цугом.

Коммерсант, отлично зная, что с заказчиков-студентов, да еще с таких, которые даже задаток давали в складчину, ничего больше, кроме тех денег, и получить-то будет нельзя, приказал своим рабочим запрячь лошадей в самую старую и поломанную карету. «С пьяных глаз и такая сойдет», — рассудил он.

Студенты в назначенный час явились за каретой и забрали ее. Потом, когда карета была подана для «дела», в нее залезло столько народу, сколько эта колымага никогда не вмещала. Кому не хватило места внутри кареты, встали на ее запятки. Более озорные устроились верхом на лошадях. Мало того что вся компания до посадки изрядно подвыпила, она не забыла положить в карету еще целую батарею полных бутылок.

День был очень морозным. Студенты, сидевшие верхом на лошадях, надели поверх своих шапок еще и башлыки. В странно-очумелом виде переполненная карета понеслась по центральным улицам Москвы.

Вот студенты подъехали к Трубной площади, к ресторану «Эрмитаж».

У входа оказалось очень много народу. Вовнутрь уже никого не пускали.

В среде клиентов, что толпились у дверей ресторана, нашлись такие, которые додумались откуда-то натащить бочек, старых столов, табуретов. И тут же, на улице было устроено а-ля «летнее» отделение «Эрмитажа». И это на морозе!

Когда к этому «филиалу ресторана» подъехала занятная карета с пьяными студентами, на Трубной площади поднялся галдеж. Кому-то из задиристых удалось даже прилично подраться. Многим посетителям «летнего „Эрмитажа“ захотелось непременно покататься со студентами в карете с оригинальным выездом.

Кто-то «ради праздника» стал напаивать кучера колымаги. В конце концов им это удалось: возница был доведен до такого состояния, что вылез прочь и устроился отсыпаться на обочине дороги, совсем позабыв о своем рабочем месте на козлах. Поэтому там, где до того сидел кучер, быстренько устроились несколько добровольцев-студентов, желавших «порулить». Они взяли в руки вожжи, и карета тронулась по направлению к Тверской улице. Теперь в колымагу набилось столько пассажиров, что о холоде вовсе не думалось: до того жарко в ней было!

Поехали по Тверской… Вдруг при подъезде к Садовой улице в карете что-то хрустнуло, кто-то из сидевших внутри закричал. Вся компания остановилась посреди улицы.

Оказалось: не в меру перегруженная древняя карета не выдержала тяжести. Дно колымаги вывалилось, и ноги пассажиров очутились на снегу. Вокруг этого действа собралась огромная толпа. Зеваки громко смеялись, любуясь на такую незадачу.

После первых минут переполоха студенты нашли, что их приключение приняло оригинальный характер. Они решили проделать остаток дороги до самого «Яра» у Петровского парка пешком, не выходя за борт кареты.

То, что осталось от колымаги, подобно раме детской песочницы медленно двинулось, увлекая внутри себя пешеходов-студентов, а за его бортами — тех же зевак и все новых зрителей. Причем прохожие, не видавшие начала шествия и аварии на Тверской, с недоумением смотрели на чудной новый способ передвижения по городу. Они пальцами показывали друг другу на десятки ног, которые торчали и отшагивали в том месте, где полагалось быть дну кареты. Нормальные люди крутили указательным пальцем у виска.

Все могло бы пройти благополучно и ко всеобщему удовольствию. Но, увы! Когда этот транспорт выехал, или, вернее сказать, вышел на Санкт-Петербургское шоссе, другие участники дорожного движения — лихачи и ямщики со свистом и гиканьем стали погонять своих лошадей. Тем самым они вовлекали в быстрое движение и этот студенческий экипаж. Замысел возниц быстро реализовался. В результате лошади приняли команду, и «интересная карета» со всем своим содержимым помчалась.

Сколько ни кричали несчастные пассажиры, которым пришлось во всю прыть бежать внутри бортов, сколько ни умоляли они уличных кучеров пощадить их и приостановиться — те и в ус себе не дули. Они еще усерднее подгоняли уже не только своих лошадей, но и тех, что тянули студенческую повозку.

К счастью, коммерсант — хозяин экипажа запряг в свою древнюю карету точно таких же древних лошадок. Последние не особенно любили, да и просто не могли бежать резво. А то несдобровать бы всем пассажирам-студентам, которым пришлось-таки своеобразной рысью добираться до самого «Яра».

Когда праздничная и уникальная в своем роде прогулка закончилась у загородного ресторана, оказалось, что весь хмель из голов невольных «спортсменов» напрочь выветрился.

Но вот что удивительно: произошедшее приключение никому из друзей не помешало после краткого отдыха опять приняться за широкое и отчаянное празднование уже вечера и ночи чудесного дня. Татьяна, милая Татьяна!

День Валентины

В конце ХХ века у нас в России нашел себе место новый февральский праздник — День святого Валентина. Именно тот, что предполагает выражение особо теплых чувств между влюбленными абсолютно всех возрастов и сословий. Красивые глазки, поцелуйчики, обнимашки, цветочки-лепесточки на фоне многочисленных изображений сердечек.

Молодым людям этот день приносит много радостей. А вот пожилые недоумевают: ведь 14 февраля они раньше никогда не отмечали, какой-то нерусский это обычай. И действительно, есть в нем легкий иноземно-искусственный оттенок.

Однако наши бабушки-дедушки правы здесь лишь отчасти. Если бы их родители имели в своих сундуках старые газеты за 1914 год и могли достать и показать заметки предвоенных русских журналистов, то вопрос о новизне праздника 14 февраля был бы снят.

Из сообщений прессы царских времен можно узнать, что студенты многих высших учебных заведений очень завидовали своим современникам, обучавшимся в Московском университете, на тот предмет, что те имеют свой «красный» календарный день — 12 января.

На заре ХХ века особые чувства на счет Татьянина дня испытывали студенты Московского коммерческого института, что функционировал в Стремянном переулке недалеко от Серпуховки. И вот что придумали будущие специалисты по части процветания отечественной торговли: они решили отмечать в феврале в своей альма-матер… Валентинин день. Это были женские именины Валентин, по бытовавшему дореволюционному календарю (юлианскому).

Первое празднование Валентининого дня состоялось 10 февраля 1914 года — в день очередной годовщины основания института.

Заранее запланированное торжество открылось речью профессора богословия протоиерея Н. И. Боголюбского. Обратившись к студентам, он объяснил «значение праздника святой Валентины как праздника духа и просвещения», то есть: «Свет Христов просвещает всех», как и в университете (это же было написано позолоченными буквами на университетской церкви на Моховой).

Директор учебного заведения П. И. Новгородцев, от имени профессоров приветствуя собравшихся молодых людей, пожелал, чтобы день святой Валентины стал у них регулярным и широким. Потом он сказал: «Пусть светлый день в жизни института будет днем объединения профессуры и студенчества». Многоголосое «ура!» взбодрило всю публику.

Вечером в помещении Купеческого собрания состоялся банкет, в котором приняло участие свыше 1200 человек. Здесь присутствовал весь состав профессоров Коммерческого института. С речами выступали как обучающие, так и обучаемые. Искренние и восторженные слова следовали беспрерывно.

Но что интересно, уже в наше время Московский университет давным-давно возродил свой Татьянин день, а вот «плехановцы» как-то очень быстро забыли о своем институтском Дне Валентины. Конечно, по поговорке «заграница нам поможет», спящих разбудили. Теперь вся молодежная братия отмечает День святого Валентина. По мужской линии.

В воксале

Воксал — слово, заимствованное из английского языка. В первоначальном значении — «большой зал, дом, куда собираются люди для разного рода публичного препровождения времени». Это — некая рекреация, где в определенное время можно обнаружить скопление народа.

На начальные станции дорог также съезжается много людей. В старину отъезд путешественника представлял для него и близких весьма знаменательное событие. Проводы проходили торжественно, с оркестрами, с цветами-нарядами, слезами в глазах и белыми платочками в руках. Потому места дорожных встреч-разлук нарекли тоже «вокзалами».

В Москве старомодных крупных истинных «воксалов» — специальных увеселительно-развлекательных мест было два: Нижегородский и в Петровском парке.

О первом (по времени возникновения его в Москве, вернее, в ближнем ее пригороде) и пойдет рассказ. К сожалению, в истории остались очень скудные сведения о нем. Наверное, по той причине, что он сгорел в пожаре 1812 года. Многие архивные документы в те годы также либо поглотил огонь, либо они были уничтожены или вывезены неприятелем.

Московский Нижегородский воксал (не следует его путать с начальной станцией Московско-Нижегородской железной дороги, которая значительно позднее была построена совсем рядом) находился вблизи Рогожской заставы Камер-Коллежского вала. На карте его координаты можно было бы обозначить кварталом между Большим Воксальным переулком (переименованным в Большой Факельный), Большим Рогожским переулком и улицей Хива (была так названа по местному кабаку «Хива», сейчас это Добровольческая улица), чуть севернее Семеновской улицы (ныне — Таганская).

Около воксала, этого специального загородного дома, почти сразу по открытии здесь театра, возникли небольшие дачные домики, которые разделялись несколькими Воксальными переулками. При воксале был разбит широкий регулярный сад.

Воксал состоял из большого здания со многими подсобными строениями: кухнями, подвалами, приспешными, прочими сооружениями. В главном зале располагался значительных размеров зал для публичного собрания благородных посетителей и для танцев. (Здесь надо отметить, что воксалы были рассчитаны исключительно на светскую публику.) Для балов, концертов и театральных представлений назначались собрания два раза в неделю: по средам и воскресеньям. За вход платили 1 рубль, а с ужином — 5 рублей.

Воксал был торжественно открыт летом 1782 года. Его содержал небезызвестный англичанин Медокс.[7] Видимо, именно им в наш речевой обиход и было пренесено английское слово «воксал». Самого же Медокса москвичи по-русски окрестили именем «Михаил Егорович» и в XIX веке называли к тому же «спекулятором XVIII века».

Московские Большой театр и воксал у Рогожской заставы создавались практически одновременно двумя активными деятелями.

17 марта 1776 года князь П. В. Урусов получил разрешение на строительство в Москве нового театра. А через несколько месяцев (31 августа того же года) в Полицмейстерской канцелярии между князем Урусовым и господином М. Е. Медоксом был утвержден совместный деловой контракт.

По этому контракту на месте с домом и землей гвардии ротмистра князя Лобанова-Ростовского (находившемся во 2-й части на Петровской улице в приходе церкви Всемилостливого Спаса, что в Копье) предполагалось строительство Петровского театра. 1 декабря 1776 года та же канцелярия уже дозволяла создание этого сооружения.

Из исторического сообщения: «Они вместе (Урусов и Медокс. — Т. Б.) устроили воксал в доме графа Строгонова, потом нашли удобное для нового каменного театра место» — можно судить о том, что «устройство воксала» предшествовало открытию Большого театра. Оно явилось как бы пробным опытом к большой перспективной работе. Это же подтверждает и газетное донесение: «Между тем как кн. Урусов и Медокс строили воксал и готовили материалы для постройки нового театра, дом, в котором проходили регулярные представления, в феврале 1780 года сгорел. В огне пропали мебель, гардероб, декорации приблизительно на 40 тысяч рублей».

Уточню, какой дом здесь упомянут.

По указанию тогдашнего градоначальника графа П. С. Салтыкова, театральные представления в течение пяти лет (до того пожара) показывались в наемном доме на Знаменке генерал-поручика графа Романа Илларионовича Воронцова. Графу было заплачено за сгоревший его дом 15,5 тыс. рублей, а общий убыток вместе с оплатой за простой актеров составил около 80 тыс.

Конечно, может возникнуть вопрос о том, почему театр-воксал для публики оказался в доме графа Александра Сергеевича Строгонова. Видимо, то, что многие члены графской семьи подолгу жили за границей, явилось удачным поводом для аренды или продажи их семейной недвижимости.

Кустарный музей в Леонтьевском переулке

При организации двух значимых театральных заведений князь Урусов и Медокс переживали убытки, прибыль, размолвки, разные непростые ситуации в своих взаимоотношениях. И случилось так, что 31 марта 1780 года князь, потеряв в деле приличные деньги, уступил Медоксу за 28,5 тыс. рублей свою привилегию (то есть долю по контракту) «со всеми правами и обязанностями, со всеми принадлежностями к театру, изготовленными на их общий счет, со своей половиною как в Воксальном строении, так и во всех материалах, для нового театра».

Таким образом, англичанин Медокс стал единственным содержателем и строителем в Москве Петровского театра и воксала.

Зоологический музей на Большой Никитской

Прошло чуть более двух лет, и театр-воксал у Рогожской заставы начал принимать «многочисленную утонченную аристократическую публику». Рассказывали, что гостей приезжало очень много — до 5 тысяч человек. А пока шли представления и балы, кареты посетителей стояли как вблизи воксала, так и на значительном от него расстоянии — за заставой.

Хозяева развлекали прогуливавшихся гостей, как могли: в воксальном саду часто выпускались большие легкие надувные шары и сжигались яркие фейерверки. Шары, по отзывам прессы, были очень эффектны. Если запуск происходил в темный вечер, то они летели «с огоньками». Правда, это было очень опасно. Запомнился один из подобных полетов тех времен.

Однажды полетевший на освещенном шаре (правда, не из воксального сада, а с Крутиц) путешественник чуть заживо не сгорел. Ему повезло, что он, обгоревший, приземлился-приводнился в Царицыне. Спасшийся от огня прямиком угодил в местный пруд, а там (вот напасть!), запутавшись в тросах шара, едва не утонул. Однако все как-то благополучно обошлось…

В воксале любили посудачить на разные лады. Так, однажды, после Шведской войны (еще при Екатерине II), сюда должен был приехать пленный шведский адмирал. Женщины говорили, что он был «очень представительный мужчина». Посему эти галантные дамы на балу вовсю без стеснения строили ему глазки: очень хотели либо взять его в плен своими чарами, либо «отбыть наказание вместе с ним в одном плену и под общим конвоем». Шутить тогда умели. По этому случаю какой-то наблюдатель воксальных сцен написал такие стихи:

Умы дамски помутились, У них головы вскружились, Как узнали, что в Воксал Будет шведский адмирал.

Имена адмирала и автора четверостишья до наших дней не сохранились… так же как и сам воксал. После наполеоновского ухода из Москвы местность воксала была отдана рогожским ямщикам, которые понастроили здесь себе дома с разными служебными пристройками и палисадниками.

Большой театр, в отличие от своего забытого старшего брата у Рогожской, и поныне продолжает развлекать широкую публику, имея всемирную славу.

В память о том детище господина Медокса у Камер-Коллежского вала его слово «вокзал» закрепилось на всех русских картах и в обыкновенной русской речи.

За Рогожской заставой

Русские люди говорят: «Свято место пусто не бывает». Потому на намоленном месте, где была разрушенная церковь, возводят новую. В доме упраздненной старой аптеки через годы вновь открывают тоже аптеку. Вот и с воксалом в Рогожской произошло что-то аналогичное.

После его исчезновения в большом московском пожаре на тех же землях за Рогожской заставой организовался некий амфитеатр для развлечения определенной публики. Правда, у него было совсем другое развлекательное направление, о чем можно судить из текста объявления 1851 года в московской периодике:

«О травле зверей и быка перед отправкой на Макарьевскую ярмарку. Содержатель травли честь имеет известить почтеннейшую публику, что 1 апреля, в воскресенье, в амфитеатре, что за Рогожской заставой, будет большая удивительная травля разных зверей лучшими меделянскими собаками и английскими мордашками напуском на охоте. Еще будет травиться дикий свирепый волк и проводиться петушиный бой под залог между охотниками. В заключение будет травиться свирепый бык лучшими собаками. Господа охотники приглашаются со своими собаками. Кроме охотников, в кругу никто быть не может. Начало травли — в половине четвертого часа. Цена местам:

1-е место — 1 рубль 50 копеек, 2-е — 60 копеек и 3-е — 30 копеек серебром».

Билеты продавались при входе на зрелище.

20 мая содержатель травли Иван Шкарин снова устраивал состязания, к которым он приглашал на смотрины любителей таких зрелищ: «…вновь приведенный нижегородскими татарами большой медведь по кличке Ахан и другой медведь по кличке Давило между собой произведут третий и последний ужасный бой перед отправкой на Макарьевскую ярмарку». Причем предполагалась возможность ставки-пари на 100 рублей серебром «при выпуске попеременно двух пар своих собак между хозяином Иваном Шкариным и одним из известных охотников без всякой помощи на известного своей свирепостью медведя Давилу». Далее в объявлении приписывалось: «Буде зверь не выдержит позиции, то за ним последует другой, вновь приведенный. Собаки будут пущаться до тех пор, пока чья-либо пара откажется… После того бык свирепейший будет травиться».

Выходит, на смену развлекательным балам в Рогожской пришли тотализаторные забавы для охотников посмотреть на кровавые схватки с народным названием «Кошка — лапкою, а медведь — всею пятерней». Без сомнения, нежных дам — любительниц танцев и встреч с представительными мужчинами, вроде шведского адмирала, на свирепых травлях ни разу замечено не было.

Лубянская площадь

Парковые увеселения

Названия Сокольники, Сокольничья роща и Сокольничье поле (этот топоним носила некогда просторная местность севернее улицы Гаврикова) издавна указывали на то, что когда-то в этих местах жили ловчие сокольники, а на поле выпускали соколов для специальной охоты. Сама Сокольничья роща, которая составляла часть огромного Лосиного погонного острова, была заповедною.

В бытность у охотников, по их специфическому выражению, отдельно стоявший лес назывался островом. Лосиный остров имел начало от Камер-Коллежского вала и шел по левой стороне реки Яузы на 17 верст в длину и от 1 до 5 верст в ширину. В нем по большей части росли хвойные деревья: сосны, ели. Этот остров очень высоко ценился по своему строевому лесу.

Во времена царствования Александра I обер-форштмейстер Кох настойчиво предлагал московским властям ежегодно вырубать некоторое количество деревьев в Сокольниках для казенных нужд, а также для получения доходов от продажи леса. Его детальный проект был представлен императору, но государю он не понравился.

Как людям, обремененным непростой работой на ниве государственного правления, царям, безусловно, требовался для их отдыха интересный досуг. И Сокольничья роща была тем самым местом, на котором русские государи развлекались: здесь они имели потехи на звериной и соколиной охоте.

Особенно в охоте преуспевал царь Алексей Михайлович. А вот его сын Петр такое времяпрепровождение не любил. И даже, забыв о том, что принижает батюшку, говаривал, что убивать дичь — это занятие для холопов и вовсе не царское. В молодости он сказал: «Аще свтлая слава в оружiи, то почто же мя ко псовой охот от делъ Царскихъ отвлекаете и отъ славы къ безславiю приводите? Азъ Царь есмь и подобаетъ ми быти воину, а охота оная принадлежитъ псарямъ и холопамъ». Петр всегда стремился свои свободные дни-часы-минуты использовать на познания, с тем чтобы применить их на практике для блага отечества. А в жизни времени на все другое-лишнее у него явно не хватало…

Слева от места, где позднее образовалась Сокольничья застава, находился дом главного ловчего с башней, вокруг которой расставлялись палатки для царской (допетровской) охоты. Когда царь со своим семейством на нее выезжал, для него устанавливали специальную палатку из золотой парчи, подбитой соболями. Для царицы же — другую, из серебряной парчи с горностаями, а для царевичей и царевен — глазетовые. Эти палатки составляли большой круг (в более поздние годы центральное место отдыха москвичей в парке также называли кругом). В том случае, когда охота по времени была продолжительной, посреди палаток устанавливалась небольшая походная церковь. От палаток, на ружейный выстрел, находились заграждения — рогатки. При них непременно стояла бдительная царская стража.

В небольших домиках в старой Сокольничьей слободе издавна жили лесничие, охотники, воспитатели и хранители соколов. Здесь, на Сокольничьей улице, находился только один слободской каменный дом, в котором помещалось отделение Тайной канцелярии, а вблизи него — Казенный фуражный двор.

Сокольничья роща в старину была похожа на непролазные дебри, весьма темные и особенно устрашающие в сумерки и ночью. В ней, как и во всем Лосином острове, водилось великое множество диких зверей. На острове им жилось сытно-привольно: и тем, кто имел рога, и тем, у кого были сильные лапы, крылья или острые зубы. Люди же ограничивались в свободе действий. Считалось святотатством делать большие вырубки деревьев в этом «почетно-почтенном» лесу. Правда, в глубине леса находилось очень много старых деревьев, валежника и хвороста. Однако все это охранялось от расхитителей. Потому здесь не было сквозных просек, утоптанных или специально проведенных через лес дорог. Конечно, такие порядки способствовали чистоте воздуха со смолистым благоуханьем.

В начале XIX века Сокольничий лес стали называть «лазаретным»: московские врачи рекомендовали своим пациентам каким-то образом определяться в Сокольники на проживание. Вследствие этого в 1820-х годах на сухой и здоровой почве, на арендуемой у Кремлевской экспедиции земле, начали строить дачи.

Одним из первых около Камер-Коллежского вала несколько дач выстроил камергер Берхман. Окончание строительства он отмечал со своими друзьями, знакомыми, родственниками на открытом воздухе. Народу собралась немало. На этом празднике дамы, одетые в костюмы амазонок, вместе со своими кавалерами на лошадях под музыку исполняли фигуры французской кадрили. Была, конечно, и верховая карусель.

Другого народного гулянья, кроме первомайского (естественно, 1 мая — по старому стилю), в Сокольниках долгое время вовсе не было.

Но случалось, что какое-то семейство из Москвы имело доброе намерение устроить чаепитие на свежем воздухе. Тогда оно с хлопотами, «на ваньке», привозило с собой столы, стулья, самовары, посуду и прочую утварь. Отдыхавшие располагались или около Яузы, или рядом с Ширяевым полем — у колодца. Этот источник чистейшей воды назывался по-обиходному — «котелок».

Широкие народные гулянья в воскресенья и по праздничным дням начались здесь почти одновременно с гуляньями в Петровском парке — в 1830-х годах. И что интересно: между этими местностями шла некая конкуренция.

Через два года после того как вне города был разбит Петровский парк, в 1836–1837 годах в нем для концертов и танцев по инициативе начальника Кремлевской экспедиции А. А. Башилова был выстроен воксал.

Писатель М. Н. Загоскин оставил о нем восторженное описание: «Давно ли было здесь чистое поле, на котором не росло ни одного деревца, не красовалось ни одного домика… А теперь! Посмотрите, каким роскошным ковром раскинулся этот веселый парк, с каким изящным вкусом разбросаны его рощи, опушенные цветами и благовонным кустарником… Воксал… Трудно было бы придумать что-либо лучше и приятнее этого сборного места посетителей Петровского парка. Крытые широкие террасы, прекрасные галереи, чистые, красивые комнаты и огромная зала в два света истинно изящной архитектуры; совершенная свобода. Все мужчины — в сюртуках, все дамы — в шляпках. Хороший ужин, музыка для желающих танцевать, отличный хор цыган для тех, которые любят цыганские песни; полковая музыка и фейерверк для всех. Одним словом, воксал Петровского парка мог бы стать наряду с лучшими европейскими заведениями в этом роде, если бы у нас было побольше хороших летних дней и поменьше людей, для которых за морем все мило, а дома все не по душе».

Однако устроителю чудесного воксала, А. А. Башилову, спокойно не спалось: в душе появились зависть и беспокойство. И он неоднократно выражал свое неудовольствие городским властям за то, что другой царский начальник из Кремлевской экспедиции, господин Куртнер, «своими гуляньями в Сокольниках отклонил публику» от его заведения с парком. Понимая, что коммерция Башилова явно страдает, Куртнер отвечал: «Мы устраиваем увеселительные вечера для дачников, а прочих, пожалуй, прикажите отгонять».

Конечно, силой никто ничего не решал, палкой из Сокольничьей рощи никого не выгоняли. Но получилось так, что в Петровском парке стала сосредоточиваться «чистая» публика, а в Сокольники приезжали мастеровые, рабочие, торговцы, простолюдины. Исключение наблюдалось лишь в дни традиционного немецкого майского гулянья: ведь в немецкой среде было немало офицеров, чиновников, государственных мужей. А к ним на праздник приглашались и русские знакомые.

Тогда же «для удовольствия сокольничьих дачников» и назло Башилову Куртнер построил на Волчьей долине просторную палатку. В ней музыкальными бальными вечерами потешались уже не одни дачники, но и самые разные по сословию москвичи.

В 1850-х годах Петровский парк и Сокольники уже считались в городе «главными двигателями летних увеселений». С 1851 года гулянья в Петровском парке стали многолюднее, чем прежде. По отзывам гулявших в нем, парк вырос буквально на их глазах. Он великолепно разросся и по праздникам соединял в себе все летние развлечения, театр и воксал. Здесь пели песельники, работали качели, карусели.

Большая заслуга в успехе Петровского парка принадлежала Московскому Немецкому клубу, который на лето переселялся туда, в воксал. Потому в него и в сам парк устремлялись благородные и простые москвичи. Чтобы сделать свои праздники еще завлекательнее, их устроители не щадили ни трудов, ни издержек.

К примеру, в 1850 году сюда был выписан из Санкт-Петербурга известный тогдашней публике Виоль, и давались роскошные фейерверки. Вдобавок, на следующий год стали устраиваться еще и шикарные маскарады, «праздники цветов» в том же воксале. Торжества проходили, как правило, в танцевальной зале с цветочными гирляндами на белых мраморных стенах и колоннах. В центре залы ставилась высокая пирамида из цветов. На все лето воксалом брался напрокат шикарный оркестр господина Эрлангера. Он играл просто замечательно! В исполнении были разные бальные танцы, попурри из оперетт, иногда — серьезные классические произведения.

За вход в воксал платили 1 рубль 50 копеек. В газетных объявлениях писалось: «Гость может двух дам ввести. Дамы без кавалера не могут входить». Это была, конечно, не дискриминация женщин, а посильный контроль за нравственностью в обществе. В конце июня обычно сообщалось: «1 июля, в Высокоторжественный день рождения Ее Императорского Величества Государыни Императрицы, в воксале Петровского парка будет сожжен Бриллиантовый фейерверк». И чуть ниже: «Дети менее 12 лет не впускаются».

Главное гулянье в Петровском парке, с иллюминацией, проходило именно 1 июля…

Одновременно с тем развивались и Сокольники, в которых очаровывали чистый воздух, сосны, тишина. И сильные московского мира начали в Сокольниках отстраивать свои вычурные дачи, многие из которых походили на дворцы.

А там, где люди, возникает и широкая сеть их обслуживания. В Сокольничьей роще помимо разносной торговли широким успехом пользовалась другая — самоварная. Но не надо думать, что она лишь так называлась, а на самом деле прикрывала пьянство. Вовсе нет. Здесь был культ именно чаепитий: для пьяных посиделок оборванцы и босяки с самого московского «дна» облюбовали Марьину Рощу с ее «райками». Там они особо веселились на Семицкой неделе, азартно заламывая березки. Эти две соседние рощи Лосиного острова были такие разные! Не зря между ними, как твердая граница, прошла линия Николаевской железной дороги (при прокладке которой, к сожалению, было загублено огромное количество марьинорощинских деревьев).

Памятник в сердце России

Мысль об установке в России памятника А. С. Пушкину зародилась не в канцелярских кабинетах, не у городского головы, не в Московской управе, очень активно работавших на благо Москвы в середине XIX столетия. И вовсе не интеллигентнейшая императорская семья подала эту благородную идею. Почину к увековечению памяти о Пушкине в бронзе суждено было родиться в широко известном Ведомстве учреждений Марии Федоровны.

Лицей, в котором поэт провел свои отроческие годы, с переводом в 1843 году из Царского Села в Санкт-Петербург был подчинен принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому и включен в число заведений Ведомства Марии.

В 1860 году директор этого Лицея представил Главноуправляющему IV отделением Ведомства Марии докладную о том, что бывшие воспитанники всех курсов, «находясь в уверенности о благоговейной памяти всего русского народа к Александру Сергеевичу Пушкину», питомцу их Лицея, просят «дозволить открыть повсеместную по России подписку для сооружения поэту памятника, достойного народной его славы, в местности, которую укажет Его Высочество принц Ольденбургский».

Резолюция принца гласила: «Согласен, и памятник поставить в Царском Селе, в бывшем Лицейском саду».

Открытие подписки было поручено министру внутренних дел, а составление проектов и само сооружение памятника, по соглашению с министром народного просвещения, — Академии художеств и Главному управлению путей сообщений и публичных зданий.

Министр Императорского двора в 1866 году объявил главноуправляющему путей сообщений высочайшую волю и то, что изготовление памятника должен осуществлять художник Лаверецкий по модели проекта господина Бахмана. По сметам этого управления на все работы по возведению памятника требовалось до 89 тыс. рублей, но в течение пяти лет по подписке собрали лишь около 14 тыс. рублей. Эти деньги были положены в Государственный банк для приращения процентами. Бахману и Лаверецкому за проделанные предварительные подготовительные работы по сооружению памятника в Лицейском саду были выданы 1,9 тыс. рублей, и решено было к этим художникам более не обращаться.

В октябре 1871 года, при праздновании годовщины Царскосельского лицея, бывшие его воспитанники снова подняли вопрос о возобновлении остановившейся подписки на памятник. Для сбора средств предложили образовать комитет из товарищей поэта и некоторых лицеистов последующих курсов.

Главноуправляющий путей сообщений обратился к императору о разрешении составить комитет из семи товарищей (статс-секретарей: барона М. А. Корфа, К. Грота, Корнилова и Шторха, адмирала Ф. Ф. Матюшкина, тайного советника Я. Грота и действительного тайного советника Колемина). Главное наблюдение и содействие этому делу осуществлял сам император.

После утверждения 7 апреля 1871 года комитета его председателем был избран член Государственного совета барон Корф.

Успех подписки мог определиться удачным выбором места установки памятника. Поэтому комитет воспользовался предоставленной ему свободой и решил установить статую в одной из столиц империи, вместо Лицейского сада. Царское Село из-за отдаленности от центральных российских дорог и людских передвижений не могло соперничать с Санкт-Петербургом или Москвой. Поставленный здесь памятник поэту не стал бы всенародно почитаемым.

С местом необходимо было определиться. И комитет решил, что в Петербурге, уже богатом скульптурами подобного рода, гораздо труднее было бы избрать значительное для нового памятника место, нежели в Москве, которой он мог бы послужить украшением. К тому же Пушкин родился не в Санкт-Петербурге, а именно в Москве. По значению его поэзии для всего русского народа, возможно, московский памятник вызвал бы большую активность в сборе пожертвований. Комитет учел также, что в предшествовавшее тридцатилетие некоторым известным российским деятелям — М. В. Ломоносову, Г. Р. Державину и Н. М. Карамзину — были воздвигнуты памятники в их родных городах. Первым идею о сооружении памятника именно в Москве подал адмирал Ф. Ф. Матюшкин, друг детства поэта, его однокашник по Лицею.

Комитет единогласно постановил: ходатайствовать перед императором о разрешении изыскать в Москве место для сооружения памятника и утвердить его для предстоящей работы.

20 марта 1871 года комитет получил разрешение на установку памятника в Москве. Предлагалось два варианта конкретного места. В первом случае это был новообразованный сквер при Страстном бульваре. Но подошел второй вариант. Им оказался центр Тверского московского холма — конец Тверского бульвара, примыкающего к площади, напротив Страстного монастыря. Московские генерал-губернатор и городской голова дали согласие. И 17 июня 1872 года предложение комитета было высочайше утверждено.

По программе сооружения монумента комитет два раза объявлял конкурсы на составление проекта памятника. На них представили 34 модели. Третий конкурс фактически не проходил: на нем рассматривались лишь лучшие модели из ранее представленных. В апреле 1875 года победа была присуждена скульптору А. А. Опекушину за его модель — под номером 7.

Чуть позже, в мае, на суд публики был представлен еще проект М. О. Микешина. Но он не подошел для конкурса, так как был выполнен в виде бюста поэта, а в условиях состязания была непременная статуя. Микeшин в своей модели установил бюст, увенчанный лавровым венком, на колоссальную усеченную пирамиду из цветного гранита, наверху которой с лицевой стороны были помещены золотые лира и перо. Ниже до основания пирамиды спускались лавровые ветви из литой бронзы, образуя большой венок, перевитый широкими лентами, предназначаемыми для надписей «Лирику, историку, драматургу…» По середине венка слова «Александру Сергеевичу Пушкину», а ниже — раскрытая книга со стихами поэта:

И долго буду тем народу я любезен, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что прелестью живой стихов я был полезен И милость к падшим призывал.

На противоположной стороне пирамиды была надпись «Русские своему поэту», на боковых сторонах: на одной — день рождения Пушкина, а на другой — день смерти. Поскольку М. О. Микешин считал, что памятник по его модели должен стоять лишь в Санкт-Петербурге, комиссия предложила рассмотреть этот проект в будущем для установки его в новом Александровском сквере напротив Невского проспекта.

В октябре того же года поступило еще одно предложение — модель С. И. Иванова. Пушкин был изображен стоящим на скале в окружении многочисленных фигур его литературных героев. В самом подножии автор поместил четыре аллегорические фигуры представителей народа, согласно строкам стихотворения:

И будет знать меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий Тунгуз, и друг степей калмык.

Свою модель Иванов повез для выставки в Санкт-Петербург.

За московский памятник говорило и стихотворение Ф. И. Тютчева на смерть Пушкина, помещенное в газетах рядом с отчетами работы комиссии:

Вражду твою пусть Бог рассудит, Кто слышит пролитую кровь; Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет.

Для памятника в «России сердце» после строгой оценки всех работ комиссия экспертов под председательством профессора архитектуры Гримма отдала единогласное предпочтение академику Опекушину. По рекомендации этой комиссии Опекушин выполнил некоторые поправки, и его модель 17 декабря 1876 года была представлена его императорскому величеству в Белом зале Зимнего дворца. Император одобрил проект.

Сооружение памятника было начато в 1877 году. Его открытие назначили на знаменательную дату — 26 мая 1880 года.

Однако за два дня до этого торжества Москва погрузилась в траур по случаю кончины императрицы Марии Александровны.

Чествования поэта были перенесены на 5 июня. В 2 часа дня в зале Московской городской думы открылось публичное заседание Комитета по сооружению памятника. Председательствовал принц Петр Георгиевич Ольденбургский. На заседании принимались депутации от различных учреждений и обществ (всего их было 106, а депутатов — 244). Залы в думе были убраны зеленью и цветами. На специально устроенной эстраде на высоком пирамидальном пьедестале поставлен громадный бюст Пушкина. Пьедестал обтянут синим сукном и перевит широкими атласными белыми лентами. Бюст находился между экзотическими растениями и цветами, он эффектно выделялся среди пальмовых ветвей.

Принц Ольденбургский, московский генерал-губернатор В. А. Долгоруков, московский городской голова С. М. Третьяков, члены Комитета по сооружению памятника, две дочери (Наталия, графиня Меренберг, Мария, вдова генерал-майора Гартунга) и два сына (Александр, командир Нарвского гусарского полка, Григорий, отставной военный, псковский землевладелец) А. С. Пушкина сидели на почетных местах перед бюстом за большим столом, покрытым красным сукном. Вдоль стен на нескольких рядах стульев разместились приглашенные именитые горожане.

Приветственные речи депутатов были краткими и в основном одного содержания. Заметным было выступление ректора Московского университета, который пожелал процветания русской мысли и укрепления русской науки, создающей деятелей русской мысли.

В верхней церкви Страстного монастыря, на двор к которому вела широкая дорога, густо усыпанная зеленью и цветами, 6 июня с 10 до 12 часов были проведены служба, молебствие и панихида по Александру Сергеевичу Пушкину.

В Москве с раннего утра шел небольшой дождь, но за полчаса до богослужения тучи на небе развеялись. Народу на площади скопилось огромное количество. Все ждали торжественного выступления представителей комитета на эстраде с красных сукном, поставленной правее памятника перед церковью Дмитрия Солунского. Люди расположились у окон и на крышах близлежавших домов.

После звуков гимна «Коль славен наш Господь в Сионе», исполненного оркестром и хором воспитанников учебных заведений под руководством ответственного за музыкальную часть всех этих праздничных дней Н. Г. Рубинштейна, официальных речей состоялся акт передачи памятника комитетом — городу Москве. Были сказаны такие слова: «Да процветает и благоденствует Святая Русь, и да множатся русские люди, составляющие славу и гордость своего Отечества!»

При звоне колоколов, всеобщем ликовании, стройном пении хора были сняты веревки с пелены, окутывавшей памятник, и все увидели прекрасное изображение Пушкина.

Принимавший памятник городской голова С. М. Третьяков закончил свою речь словами: «Да воодушевляет изображение великого поэта нас и грядущие поколения на все доброе, честное, славное!»

Председатель комитета принц Ольденбургский подошел к членам семьи поэта и отдельно каждого поздравил. После этого принц, генерал-губернатор, управляющий Министерством народного просвещения А. А. Сабуров в сопровождении других высокопоставленных лиц и родные А. С. Пушкина торжественно обошли памятник. Затем к памятнику были возложены горы венков.

Когда участники церемонии поспешили на торжественный акт в университет, толпа буквально кинулась на оставленные венки. Каждый спешил сорвать цветок или листочек на память об этом дне. Вечером москвичи гуляли с этими сувенирами по центру города.

На литературно-музыкальном и драматическом вечере, данном от Общества любителей российской словесности в зале Благородного собрания, на котором присутствовало много известных писателей (в их числе Достоевский, Писемский, Островский, Тургенев, Анненков, Потехин, Григорович), все речи были просто замечательны. На необыкновенном творческом подъеме был Иван Сергеевич Тургенев, которого публика семь раз вызывала на bis. В его речи прозвучали и такие слова: «Физиономию народу дает только искусство, его душа, не умирающая и переживающая существование самого народа… Пушкин — наш Первый поэт. Поэтический гений Пушкина освободился и от подражания европейским образцам, и не подделывался под народный тон… Слава Богу, Россия не слаба и не порабощена… Оплакивать старое время, желать во что бы то ни стало повернуть общество к старому могут только близорукие люди. Общество идет вперед… Пускай сыновья народа будут сознательно произносить имя Пушкина, чтоб оно не было в устах пустым звуком и чтобы каждый, читая на памятнике надпись „Пушкину“, думал, что она значит — „Учителю“.

В те же дни в здании Политехнического музея проходили народные чтения, посвященные памяти поэта. В них рассказывалось о жизни А. С. Пушкина, были прочитаны его стихи, хор приказчиков чайного торговца Перлова исполнил гимны «Коль славен» и «Боже, царя храни!». Были показаны тематические теневые исторические картины.

8 июня стало днем пушкинского праздника, ознаменованным вторым торжественным заседанием Общества любителей российской словесности. В этот день с глубокой и блистательной речью выступил Ф. М. Достоевский. Впоследствии говорили, что весь зал духовно был преклонен перед словами писателя. Он увлек, растрогал, доставил счастье присутствовавшим. У многих мужчин были слезы на глазах, дамы, не стесняясь, рыдали от волнения. Крики восторга оглашали воздух. Какие-то молодые девушки подбежали к оратору с лавровым венком и увенчали его под бурные овации.

На этом вечере выступали А. Н. Плещеев, И. С. Аксаков, П. В. Анненков и другие. Но самой эффектной оказалась речь А. А. Потехина, в которой он обратил особое внимание Пушкина к таланту Гоголя: «Почтивши память Пушкина, нашего несравненного, любимейшего, великого поэта, нашей гордости и славы, мы ничем не утешим столько его великую тень, как положив в эти дни всенародного чествования его памяти начало всенародной подписки на памятник Гоголю. И пожелаем, господа, да будет Москва пантеоном русской литературы, да воздвигнется памятник Гоголю в центре России, Москве!» Когда публика расходилась, присутствовавшие проходили в боковые залы, где на столиках были положены листы для подписки на новый будущий шедевр. В несколько минут эти листы покрылись множеством подписей. Было собрано около трех тысяч рублей.

В 1880 году все чествования в России памяти Пушкина проходили в начале июня. И лишь в Святогорском монастыре, из-за задержки телеграммы о смерти 24 мая императрицы, в настоящий день рождения поэта (26 мая) собрались нарядные местные крестьяне. Они посетили могилу поэта, где была заказана панихида.

В Копотне

В 1891 году на наследника российского престола, будущего императора Николая II, в японском городе Отсу было совершено покушение.

Неудавшуюся попытку многие россияне называли «счастливым избавлением от руки злодея». И в память о том служились молебны, давались обеты о строительстве церквей, сооружении колоколен.

К примеру, в селе Копотни (Капотня) Московского уезда на заводе Г. Самгина был заказан к отлитию колокол в 428 пудов. Деньги для литейного чуда собрала местная церковь во главе со священником С. Парусниковым. В сборе участвовали и многие обеспеченные благотворители.

В 1893 году готовый колокол плыл от Москвы до села по Москве-реке на барке, которую подарил к этому случаю купец Г. Шлихтерман. Барку с колоколом остановили у берега реки напротив церкви 5 сентября.

В этот день местные жители, увидев произведение непростого искусства, возликовали. Абсолютно все сельское население вышло на встречу нового колокола. Священнослужители были облачены в праздничные рясы. Парусников держал в руках крест. Хор прихожан пел церковные песни.

Колокол перенесли на берег и подготовили к передвижению. После молебна и благословения священника мужчины за недолгое время доставили колокол к сельскому храму Рождества Богородицы.

8 сентября происходило торжественное поднятие колокола на звоницу. Уже через три с половиной часа после освящения, проведенного в 7 часов утра, поднятый колокол пробил свой звон в первый раз.

Братеевский иконостас — на Тверскую

В красивом краснокирпичном доме № 13 на Тверской улице находится главное учреждение города — московская мэрия. На приличном расстоянии, в нескольких километрах от центра, расположился городской окраинный район — Братеево.

Госпожа История распорядилась так, что у здания на Тверской и этим районом в конце XIX века оказалась тесная связь, которой братеевцы очень долго гордились.

Старый деревянный храм в селе Братееве Царицынской волости Московского уезда к 1890 году сочли низким и ветхим. Казалось, что он был лишен яркого благолепия и богатого убранства. Алтарь представлялся настолько маленьким и неудобным, что в нем мог служить лишь один священник. Этот храм во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи находился на откосе берега Москвы-реки. Откос постоянно подмывало водой. Церкви грозила перспектива сползания к реке и, естественно, разрушения. Говаривали, будто что-то особенное было в том храме, потому что в него в старые времена любили уединяться для молитвы последние русские патриархи.

Необходимость постройки нового храма стала очевидной.

Стараниями местного священника Владимира Кирьякова и церковного старосты П. В. Фадеева приход собрал немалые деньги, но их для дела было недостаточно. К обновлению церкви староста сумел привлечь практически всех окрестных жителей, многих священников и церковных старост из Москвы. Крестьянин Н. А. Дрожжин, например, вложил свои немалые сбережения — 2 тыс. рублей и сам потом лично всячески способствовал постройке нового храма. Он же взялся поставить на него и кресты. Общий сбор с других местных мужиков составил 700 рублей. В округе открыли народную подписку на храм. По ней собрали 3 тыс. рублей.

Интересен такой случай. Однажды по Курской железной дороге ехала обыкновенная старушка. В вагоне ее соседом оказался родственник братеевского священника отца Кирьякова. Как принято, в пути разговорились. Мужчина рассказал попутчице о проблемах постройки нового братеевского храма. Старушка приняла близко к сердцу сказанное и решила в обговоренный с пассажиром срок приехать на место, своими глазами посмотреть на начавший уже строиться храм. Ей так понравились братеевская местность и крестьяне за работой, что она прослезилась и тут же пожертвовала на богоугодное дело тысячу рублей (!). Между тем отец Кирьяков уже развернул бурную деятельность: он просил состоятельных благотворителей оказать помощь братеевцам.

«Москва слухом полнится». Батюшка случайно узнал, что московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович перестраивает церковь во имя Александра Невского и преподобного Сергия в генерал-губернаторском доме. Сергей Александрович непременно хотел иметь в этой церкви древний иконостас, поиски которого долгое время не имели успеха. А ведь именно такой, расписанный еще в XVI веке, находился в старом храме Братеева! Отец Кирьяков сообщил о том своей пастве. В Братееве стали держать совет. Не предложить ли великому князю древний церковный иконостас, который был очень ветхим и требовал немалых средств для реставрации? В отдаленном, почти никому не ведомом селе драгоценный иконостас медленно погибал.

Решили — сделали. Снарядили подводу, сняли и упаковали иконостас. Тихо-скромно отправили его в Москву — к самому губернатору. И что же? Оказалось, что иконостас вполне подошел под тот стиль, в котором великий князь желал видеть обновляемую церковь. Подарок братеевцев, по благословению владыки митрополита, поставили в этой домовой церкви на Тверской улице. Взамен же подаренного великий князь Сергей Александрович с женой Елизаветой Федоровной пожертвовали во вновь строившийся братеевский храм дорогой трехъярусный иконостас более позднего письма, стоявший до того в церкви губернаторского дома. Иконостас имел редкую деталь — драгоценного голубя, изображавшего святой дух. Этот голубь, изящной работы, был сделан из розок, а его сияние — из горного хрусталя…

Братеевский храм с приделом архангела Михаила построили в старинном византийском стиле, внутри установили много древних икон. А когда закрепили иконостас, в Братеево пошел новый поток пожертвований, как деньгами, так и утварью. В целом храм обошелся в 30 тыс. рублей, а собранная сумма составила 40 тыс.

Освящали построенный храм 3 ноября 1892 года двенадцать священников. Событие было необыкновенно торжественным и красивым: еще ночью пути к храму с далеких расстояний были освещены большими кострами. В Братеево пришли богомольцы из разных окружных сел и деревень, было много гостей из Москвы. После торжества освящения почетные гости в церковной трапезной широко отметили это событие.

В печати прошла информация о том, что в благодарность братеевскими мужиками «были поднесены хлеб-соль отцу Кирьякову и великому князю Сергею Александровичу». К генерал-губернатору на Тверскую, 31 (ныне дом № 13) поехали специально откомандированные.

Через полгода, 24 июня, был освящен новый боковой церковный Власьевский придел. В предшествoвaвший этому событию день на колокольню храма был поднят большой колокол в 218 пудов 37 фунтов. Село благодарило Никиту Алексеевича Дрожжина, который сдержал свое слово и пожертвовал церкви звучащее чудо. По этому случаю всю церковь вечером красиво иллюминовали.

Жаль, что Братеевский храм сегодня не сохранился.

Большие музеи и маленький

Как интересен перечень культурных мест, помещенный в «Московской иллюстрированной газете» в 1892 году, для разных вариантов проведения досуга жителей и гостей Москвы!

«Дворцы, музеи, библиотеки, картинные галереи, архивы и др.

Большой Кремлевский дворец (построен в царствование Николая I; в нем 9 церквей, 7 дворов, до 700 комнат) открыт для осмотра ежедневно, кроме табельных дней. Для входа надо запастись билетом из Дворцовой конторы (близ Потешного дворца).

Грановитая палата примыкает к Кремлевскому дворцу с восточной стороны. — Теремной дворец соединен с Кремлевским дворцом двумя ходами с северной стороны. Здесь палаты: Трапезная, Соборная или Думная, Опочивальня, Престольная Молельня и Святые Сени. — Оружейная палата примыкает к Большому Дворцу с западной стороны. Вход по понедельникам и средам, кроме табельных дней, без билетов.

Николаевский дворец рядом с Вознесенским монастырем — в Кремле. Потешный дворец близ Оружейной палаты. Синодальная типография на Никольской улице. Вход без билетов, ежедневно, кроме праздников и табельных дней, от 11 часов утра до 3 часов дня. Дом архива Министерства иностранных дней (на Воздвиженке) открыт для обозрения в дни и часы присутствия.

Архив Министерства юстиции — для ученых занятий и обозрения — открыт ежедневно от 11 часов утра до 3 часов дня, кроме субботы и праздников.

Императорский Российский Исторический музей у Иверских ворот открыт ежедневно, кроме субботы, от 11 часов утра до 3 часов дня. Вход без билетов и бесплатно, в парадный подъезд с Красной площади. При музее — библиотека (Щапова, Черткова и Голицына) открыта ежедневно, кроме праздников и субботы, от 11 часов утра до 3 часов дня.

Публичный Румянцевский музей (на Знаменке) открыт ежедневно, кроме понедельника, больших праздников, Страстной недели и лета, от 11 часов утра до 3 часов дня, с платою 20 копеек. По воскресеньям тысяча человек допускается бесплатно. Зала для чтения открыта ежедневно, кроме праздников, с 10 часов утра до 8 часов вечера бесплатно.

Политехнический (или прикладных знаний) музей (Лубянская площадь) открыт ежедневно, кроме понедельника и вторника, от 11 часов утра до 3 часов дня, бесплатный вход, но в среду и субботу — 15 копеек.

Земский Торгово-Промышленный музей кустарных изделий (у Никитских ворот) открыт для осматривающих и покупателей в будни от 10 часов утра до 6 часов вечера, в праздничные и воскресные дни — от 1 до 4 часов дня.

Постоянная выставка картин Общества любителей художеств (на Малой Дмитровке, у Страстного монастыря) открыта ежедневно от 10 часов утра до 3 часов дня. Плата за вход — 25 копеек, с детей и учащихся — 10 копеек».

Может возникнуть вопрос, почему в этом перечне нет частных картинных галерей. Во-первых, о частных иногда давался отдельный перечень, который, естественно, частным же порядком и оплачивался. Во-вторых, многие из них возникли позднее 1892 года. Например — музей Дурова, образовавшийся через двадцать лет после выше процитированной публикации. О нем можно было узнать из репортерских сообщений следующее.

В 1912 году известный клоун и дрессировщик животных В. Л. Дуров приобрел у господина Медем на Старой Божедомке громадный дом, выстроенный когда-то А. Е. Вебером. В нем был устроен музей коллекций, собранных клоуном. Основной была зоологическая, состоявшая из нескольких тысяч экземпляров всевозможных чучел птиц, зверей. По большей части тех, что раньше работали на цирковой арене и пользовались большим успехом у зрителей.

В парке при доме дрессировщик поместил живых четвероногих друзей — весь зверинец, сопровождавший артиста в его многочисленных путешествиях по России. В огромных залах музея расположились коллекции по минералогии, геологии, этнографические предметы, костюмы, собранные им во время передвижений по стране.

О целях своей затеи сам Владимир Дуров говорил: «Я хлопочу сейчас в городской управе о том, чтобы в мое распоряжение предоставили часть Екатерининского парка, примыкающего к моему владению. Там я думаю устроить нечто вроде увеселительного сада для народных, главным образом детских, гуляний. Без намека на какой-либо шантан и тому подобное. Все увеселения будут исключительно научно-образовательного характера. Я хочу познакомить публику с психологией животных, с которой она знакома так мало. Я буду демонстрировать моих животных. На экране будут перед публикой проходить те приемы и способы, при посредстве которых я заставляю животных слушаться и исполнять все мои желания. Ни одного удара, ни одного резкого жеста… Все сделано лаской и хорошим обращением с ними… Все это не может не иметь хорошего воспитательного значения для нашей публики, привыкшей с детства мучить животных и издеваться над ними. Я всегда учил людей любви и всегда буду учить, в противовес тем, кто учит их ненависти и, если в этом отношении моя задача будет выполнена, хотя бы отчасти, я буду счастлив».

Устраивая в Москве свой музей, клоун Дуров не думал покидать сцену. Он предполагал по-прежнему разъезжать по России, «смешить и учить людей».

Американцы в Царицыне

Приблизительно четыре десятилетия назад по радио часто звучала песня со словами: «Напиши мне, мама, в Египет, как там Волга моя живет». Русские, будучи в командировках за границей, скучали по родине. Такое чувство свойственно многим людям планеты. Не исключением были и американцы. Их московская дореволюционная колония ежегодно, с усердным постоянством, праздновала 22 июня (4 июля по европейскому календарю) свой Национальный фестиваль — основание республики Северо-Американских Соединенных Штатов и День Декларации освобождения от английской зависимости.

122-я годовщина фестиваля пришлась на 1898 год. Праздничный день решено было отметить в саду и ресторане господина Дипмана в Царицыне. На подписной обед и летнюю прогулку с «экскурсией участников с их дамами» в окрестностях Царицына собрались все американцы, жившие в Москве.

Во время продолжительного обеда игралась спокойная оркестровая музыка. Меню составляли только американские национальные блюда, в том числе суп из устриц, «минс-пая», сладкий мясной пирог, прочие разности. За обедом произносились тосты, патриотические спичи. Поднимали бокалы «За республику!», «За президента Мак-Кинлея!», «За нацию!». Также были провозглашены тосты за чрезвычайного посла Американской республики при Санкт-Петербургском дворе — господина Гичкока и за американского консула в Москве господина Томаса Смита. Последний самолично присутствовал здесь же за столом.

Собравшиеся спели несколько национальных песен, «Сонгс» и американский гимн. Потом было катанье на лодках на прудах. А вечером над Царицыном зажгли фейерверк.

Обед и вечер в знаменательный для американской нации день памяти, их «4 июля 1776 года», прошли весьма оживленно.

Цирк на Лубянке

Газеты и журналы ежегодно на Святой неделе давали зазывные объявления о балаганах под Новинским и на Лубянской площади. В этих районах Москвы москвичи весьма душевно веселились.

Но не на праздник Пасхи, а обыкновенным морозным февральским утром 1861 года на Лубянской площади собралась однажды огромная толпа. Здесь произошло событие, о котором потом было много разговоров. Тогда по сигналам тревоги было поднято несколько частей московских пожарных. Горело недалеко от Кремля за Китайгородской стеной. Хотя в ранний час прохожим следовало торопиться по своим обыкновенным делам, зеваки из них поспешили вослед за пожарными. Сердобольные граждане причитали: «Батюшки! Бедненькие, ой-ой-ой! Бедные обезьянки!»

Непонятно? Да, Москва — не джунгли и не банановая столица. Правильно, но это на взгляд обывателя через десятилетия. А вот тогда представления в прямом и переносном смыслах были другие: на Лубянской площади жили и замечательно работали экзотические для Москвы животные. Здесь располагались цирк и частные городские зверинцы.

И в тот зимний день театр обезьян господина Казанова, построенный из обычных досок, горел сильнейшим огнем. Все смотрели на это «последнее представление»…

Глазели себе, поглядывали… Вдруг в народе кто-то в ужасе закричал. Потом разнеслась молва, будто из горевшего театра выскочили тигр и медведь, которые пустились прочь от огня прямехонько по московским мостовым.

Что тут началось! Врассыпную, все побросав, бросились уже не звери, а люди, наблюдавшие за пожаром. Впрочем, в публике обнаружилось несколько смелых горожан, которые не испугались клыков полосатого и косолапого, а терпеливо-молчаливо остались на месте и дождались, пока от деревянного театрального здания остались одни только тлеющие угольки.

Слухи заставили москвичей на ближайшие дни поверить в то, что где-то в подворотне сидит жуткая парочка: мечтает о добыче страшный тигр, а косматый голодный медведь поджидает свои жертвы.

В дело вмешались и взялись его расследовать дотошные корреспонденты. Они выяснили: у Казанова в театре, кроме обезьян, еще работали послушные лошадки и дрессированные собачки. Ни тигра, ни медведя, ни других каких-либо хищников там и в помине не было.

Москвичи были благодарны журналистам за добрую правду. Им спокойнее стало выходить из своих домов. А вот грусть о судьбе любимого театра осталась надолго…

По части «цирка зверей» спустя три десятка лет хозяйственная комиссия по улучшению работы Зоологического сада в начале 1898 года заключила договор с владельцем другого Зоологического сада — в Гамбурге, господином Карлом Гагенбеком, о том, что ежегодно летом в Москву для забавы публики будут привозиться из Германии группы различных дрессированных животных.

Первая такая группа прибыла в Москву в апреле того же года. В ней были пять нубийских львов, три бенгальских тигра, полярный медведь, черный медведь, леопард и три ульмских дога.

Работа труппы дрессировщиков у Гагенбека считалась оригинальной и совершенно новой. Труппа славилась в мире тем, что в нее брали лишь молодых диких животных, которых дрессировали ласкою. В ней не применялись орудия практиковавшейся повсеместно в мире дрессировки: хлысты, револьверы, каленое железо и т. п. К примеру, дрессировщик Рихард Лист повелевал животными только словами. Он обращался с ними, как с домашними кошками и собаками.

Эта труппа до приезда в Россию производила ошеломляющее впечатление абсолютно на всех зрителей, выступая на выставках Чикаго и Берлина, в Акклиматизационном саду Парижа.

Подобные гастроли в нашем Зоосаде очень понравились москвичам, и было решено проводить здесь временные показы разных животных и из других городов планеты.

Воробьевы горы

Старинное село Воробьевы горы, или Воробьево, находилось за московской городской Калужской заставой. Если приходилось ехать сухопутьем, то — в трех верстах от Москвы. Однако летом было другое, более удобное и короткое сообщение с Воробьевыми горами, а именно на лодках через Москву-реку, так как село расположилось над самым обрывом к реке. Обрыв был так крут и высок, что на него взбирались только пешие, а конной дороги отсюда на гору не существовало.

Местность у села, все плоскогорье от самой реки были покрыты мелколесьем, которое окружало поселок зелено-бархатным поясом. Селение утопало в садах.

Сады были наполнены вишневыми деревьями и малинником, составлявшими для местных крестьян прибыльную статью доходов. Вишня, известная под названием «Воробьевская», сбывалась на московских рынках в большом количестве и по высоким ценам.

Летними днями многие москвичи охотно гуляли на Воробьевых горах и посещали крестьянские сады. Сюда, прямо на лоне тенистой природы, им подавали самовары, крынки с молоком, яйца. Каждый посетитель мог с кустарников рвать себе к чаю ягод. За все это садовладельцам перепадало немало денег — тем более когда с ценами они не церемонились и буквально «драли» с посетителей столько, сколько считали нужным.

Прогулка на Воробьевых горах была большим удовольствием для москвичей среднего класса. Особенно с тех пор, как от Каменного моста до пристани «Воробьевы горы» и обратно, только для прогуливавшихся, стали плавать крошечные пароходики, что для не избалованных в этом отношении горожан стало большой радостью. Для людей же, меньше склонных к поэтическому восприятию прибрежных красот, существовало другое сообщение с местом гулянья: от Калужской заставы до Воробьевых гор ходил по рельсам паровой трамвай.

Гулявшие в своем большинстве сосредоточивались у самого берега вблизи села. Здесь тоже подавались самовары, торговали палатки со всякой снедью и лакомствами, продавали вино и пиво. Разгулье на Воробьевых горах шло широко и весело. На многочисленных полянках московский народ пел, играл на гармошках, плясал.

Часть публики взбиралась на гору, шла в ресторан С. И. Крынкина (позднее — его жены), где с террасы, в добавление ко всем ресторанным прелестям, можно было полюбоваться чарующим видом панорамы Москвы. В ресторане было много хорошо устроенных семейных кабинетов, бильярдная, кегельбан, открытая сцена для хоров, капелл и румынского оркестра. Заведение рассчитывалось на посещение интеллигентной публики. Простой же народ мог зайти в общедоступный трактир в большом тенистом саду рядом с рестораном…

Воробьево не считалось крупным селом: здесь постоянно проживало всего около пяти сотен жителей. Торговые палатки сдавались местным крестьянам по довольно сносным арендным ценам.

В конце XIX века на Воробьевых горах некоторые москвичи стали приобретать дачи. Широко это не распространилось: добротное жилье не покупали и не строили, потому что зимнее сообщение с городом было настолько плохим, что отбивало охоту обзаводиться там домами.

Зимой село ничем не отличалось от обыкновенного российского захолустья. Круглогодично здесь работали по две лавочки и портерные, два трактира и винная лавка. Не было школы, больничного приемного покоя, местного врача. Аптека существовала, но ее как бы и не было, потому что она была какая-то бестолковая. Чтобы купить наипростейшее лекарственное снадобье, ездили в Москву к доктору и уже после того, с его рецептом, обращались к фармацевту. А сможет ли тот продать или приготовить нужное средство — это уже другой вопрос.

Довольно унылая картина стала меняться весенними днями 1901 года. 12 марта Московская городская управа заключила контракт с частным лицом — господином П. П. Голубевым. По этому договору Голубев получал в аренду на четыре года несколько участков земли на Воробьевых горах под устройство летних массовых гуляний.

Тогда, чтобы сделать парк «более доступным для публики», управа выложила хорошую дорогу мимо Новодевичьего монастыря до Москвы-реки, через которую в теплый сезон устанавливался «правильный перевоз на пароме», на волжских баркасах с опытными матросами, вместо бывшего здесь опасного перевоза в районе Лужников. Строились две пристани для причаливания пароходов, совершавших регулярные рейсы от Крымского и Бородинского мостов, также и для изготовляемых в большом количестве гребных и парусных (спортивных и прогулочных) яликов и шлюпок. На берегу построили станцию для хранения собственных лодок посетителей.

На первой площадке у подножия Воробьевых гор, прямо на берегу реки, был разбит большой сад-цветник с причудливыми гротами, беседками и клумбами. Посреди клумб появился очень красивый большой фонтан. Летом в этом саду, согласно контракту с Голубевым, поставили столики и стулья, где подавались самовары для чаепития по 10 копеек и горячие кушания по самым низким ценам. Во время гуляний на эстраде проходили концерты с участием музыкального оркестра и хоров русских певцов.

На второй площадке той весной начиналось строительство летнего театра с популярным в то время названием — «Кинь грусть», танцевального зала для дачников, «Франко-русских гор», электрической карусели, кегельбана, тира для стрельбы, кабинета атлетики, помещений для других развлечений.

Тут же поблизости находилась собственная молочная ферма Голубева. Но это можно было скорее отнести уже к разряду оздоровления москвичей и дачников, нежели к активному их досугу. Впрочем, не столь было важно, куда и что относить, лишь бы потребитель услуг был доволен, а хозяин имел выгоду от коммерции.

Для устройства самих гуляний (в качестве понятного нашему современнику массовика-затейника) пригласили господина С. В. Соколова, а режиссером в театр — хормейстера господина Д. В. Артемова. Вечерами все здания освещались электричеством, вырабатываемым специально построенной собственной воробьевогорной электростанцией. Популярный среди москвичей ресторан по-прежнему оставался в заведовании господина C. И. Крынкина.

Теплый сезон 1901 года на Воробьевых горах прошел согласно планам городской управы с деятельным участием всех выше названных господ. Москвичи с удовольствием приезжали и приплывали для развлечения в эти места, лежавшие близко от города.

Рестораны, как таковые, оставались там за бывшими владельцами, которым было предложено перестроить их по составленным управой проектам. А их владельцы весьма активно зазывали к себе посетителей в газетных рекламах во все времена года. Например, рестораносовладелица Е. Г. Крынкина сообщала, что к ресторану ее мужа зимой можно доехать «по отличной санной дороге от Бабьегородской плотины по Москве-реке». Такие рейсы, как и паромные, были регулярны, увлекательны и очень удобны. Побывав хоть раз на Воробьевых горах, каждый праздный москвич влюблялся в здешнюю красоту и простор. Это относится в полной мере и к сегодняшним дням.

Полеты на шарах

Начало XX века прошло для человечества с общим стремлением в поднебесную высь. До того людям не давал покоя легендарный подвиг отважного Икара. Первые дирижабли, аэропланы, самолеты… Несколькими десятилетиями позднее часть советских граждан стала носить в груди, вместо сердца, пламенный мотор. И это можно было предсказать, зная, что новым азартным развлечением поколения москвичей конца ХIХ века (их родителей) стали полеты над Москвой на воздушных шарах.

В Москве пилотом-затейником выступал создатель шаров некий господин Жильберт. В начале лета 1892 года, обыкновенно по объявлениям в московских газетах, Жильберт собирал многочисленную публику на месте подъема своего шара в саду господина Шарля Омона у Петровского парка за Тверской заставой. Отлет назначался на 8 часов вечера. Конечно, в Москве никто точно не знал о месте приземления смельчака.

После отделения шара от земли всей этой конструкцией овладевал ветер с его капризами. И всегда масса народа, следившая за полетом, стремилась прибыть в тот район города, где мог опуститься шар. Народ поначалу ехал и бежал по улицам в определенном направлении. Но, в зависимости от ветра, люди вдруг поворачивали назад, потом — шли обратно… Они метались из одной стороны в другую. Кто-то кричал, ругался, ликовал.

Так, в одном из случаев того года путешественник коснулся земли у городского Манежа. При приземлении шар задел за телефонные провода. Все обошлось благополучно, без жертв. Зеваки торжественно проводили огромный воздушный баллон в палисадник нового здания университета (левое его крыло на Моховой улице). Здесь из шара был выпущен газ, после чего Жильберт и встречавший его Омон при громких криках собравшейся толпы уехали в театр.

Но что осталось на месте приземления?

Наблюдатели, большей частью мастеровые, которые во время встречи воздушных путешественников заполонили Моховую и Большую Никитскую с желанием все увидеть, сильно повредили водосточные трубы домов, когда на них залезали. Ко всему прочему темпераментными москвичами было разбито несколько окон у здания Манежа, отбита штукатурка. На фасаде университета те же любопытные выломали решетку. За ослушание и дерзости, высказанные городовым, в полицейский участок было отправлено несколько человек…

Прошло полтора летних месяца, и из того же публичного сада в половине девятого вечера тихо и плавно в небо поднялся шар с надписью огромными буквами «ГОРОД МОСКВА». Новый шар имел в корзине впервые отважившегося на воздушные приключения владельца этих мест — Шарля Омона.

Пролетев над Москвой, шар через полтора часа благополучно спустился вблизи подмосковного села Измайлова на сжатое поле.

Окрестные крестьяне вполне радушно отнеслись к воздухоплавателю. Они с большой готовностью и сноровкой помогли собрать шар и (по старой терминологии) «уложить его на извозчика».

До городской заставы Шарль Омон ехал верхом на лошади, а потом пересел также на извозчика. В одиннадцатом часу директор возвратился в свой сад, где, при сгустившихся сумерках, был встречен аплодисментами отдыхавшей публики.

А 23 августа 1892 года в 7 часов вечера, в день бенефиса директора Омона, в присутствии многочисленной публики состоялся последний в том летнем сезоне полет из его сада бенефицианта вместе с парашютистом господином Годроном.

Воздушное путешествие происходило на трех шарах: «Москва», «Северная звезда» и «Комета».

Шары плавно поднялись в воздух и направились к Ходынскому лагерю. Пролетев 9 верст в сторону от Москвы, шары сели в пригороде — у деревни Хорошово.

Там, как и планировалось, аэронавтов ожидала местная полиция. В функции полицейских входила охрана шаров и воздухоплавателей. Вслед за шарами, по наземной траектории полета, из Москвы ехали казаки и свободный экипаж.

В 9 часу вечера господа Омон и Годрон возвратились в сад Омона, где услышали громкие аплодисменты публики. Бенефицианту была поднесена бриллиантовая запонка. Кроме этой запонки он получил еще бриллиантовое кольцо и серебряный венок на атласной подушечке с надписью: «Директору Петербургского и Московских театров в день бенефиса от администрации сада».

Загородный сад был иллюминирован. В заключение праздника «был сожжен блестящий фейерверк» — как писали газеты, которые тут же еще добавляли: «27 августа состоится бенефис Я. И. Вульфа, главного администратора сада».

Многие москвичи, любители острых ощущений, тоже желали на часок-другой оторвать свои стопы от родной земли. Поэтому, спустя несколько лет, для них в московском Зоологическом саду на Пресне были устроены специальные экзотические подъемы на воздушных шарах. Радость и азарт испытывали и сами воздухоплаватели, и ожидавшие их внизу зрители.

Правда, с полетами случались и курьезы.

Так, в воскресенье 11 сентября 1905 года в Зоологическом саду состоялся подъем аэронавта Жана Овербека. Погода была замечательной, полет проходил удачно… Неприятность произошла перед приземлением. Овербека ветром понесло из Зоологического сада через Москву-реку в Дорогомилово. Современная событию газета писала о реакции на то дорогомиловцев: «Пьяная безобразная толпа окружила аэронавта и его шар буквально разорвала в клочки. Господин Овербек исчисляет убыток в 4 тысячи рублей». Получившие сувениры (кусочки шара) себе на память вовсе не собирались поднимать вопрос о складчине и компенсации убытка этому французскому покорителю московского неба.

Через пять лет пресса сообщила горожанам о том, что «27 мая в 9 часов вечера при первом подъеме воздушного шара с публикой в Зоологическом саду тормоз лебедки, при помощи которой совершается подъем шара на проволоке, перестал действовать в тот момент, когда шар поднялся на 10–15 сажен (сажень составляет чуть более 2 метров. — Т. Б.). Причиной, как оказалось, послужило то обстоятельство, что зубцы шестерни скосились. Устроитель подъемов Никитин, видя, что быть беде, прибегнул к ручному способу и при помощи рабочих, приподняв шар на 20 сажен, поспешно опустил его вниз. После этого неудачного полета дальнейшее летание шара было прекращено. Шар с его приспособлениями вновь будет осмотрен надлежащею комиссиею».

После такого происшествия, имевшего серьезный риск для жизни посетителей аттракциона, к таким подъемам на некоторое время был утрачен интерес жителей города… Но вскоре об опасности все забыли и к шару опять выстраивалась очередь.

У памятника Екатерине

День праздника святых Петра и Павла всегда очень радостно отмечали в роскошном селе Кунцеве, принадлежавшем Козьме Терентьевичу Солдатенкову. Вот таким в памяти у сельчан осталось 29 июня 1885 года.

Несмотря на страшный зной, после полудня молодые парни и девушки из окрестных сел начали собираться в усадьбе помещика. Именно туда, где против дома хозяина имения среди цветущей зелени стоял памятник Екатерине II.

Когда дневная жара стала немного спадать, молодежь затеяла водить хороводы. В них участвовало не меньше двух сотен парней и девчат. В число зрителей попали разновозрастные дачники Фили, Мазилова, Давыдкова и других поселений.

Девушки были одеты в нарядные костюмы. Но поселянки надели вовсе не сарафаны, а платья — по городским модам, приталенные и сшитые из тех же материй, что и их платочки: шерсти и шелка. На их руках можно было увидеть фильдекосовые и лайковые перчатки. У некоторых на шеях на специальных серебряных цепочках висели модные по тем временам часы.

Парни имели на себе длиннополые суконные сюртуки, длинные смазные сапоги. Причем на сапоги (несмотря на летнюю хорошую и ничего дурного не предвещавшую погоду) были надеты блестящие черные галоши. Вместо поярковых шляп, которые они носили в прошлый год по предыдущей моде, на их головах были суконные картузы городского фасона. Так же, как и у девиц, руки закрывали лайковые (но покороче) перчатки, а на серебряных шейных цепочках тоже можно было заметить часы.

Такая мода уже миновала Санкт-Петербург и Москву, но только в то лето добралась до подмосковных окраин и прочих поселений страны.

Громадный парк Кунцева кишел дачниками и специально приехавшими на прогулку из Москвы горожанами. Где-то в отдалении, в каких-то закоулках мелодично играли гармоники. Там плясали, веселились не только местные жители, но и приехавшие издалека компании простодушных молодых купцов и приказчиков. Много было детишек с мамками-боннами-няньками.

Парадное крыльцо домовладельца сплошь заполнили глазевшие любопытные зрители. Среди гостей в разноцветных нарядах стоявших, сидевших, прохлаждавшихся чинно ходили два урядника. Урядники сообразно должностной инструкции должны были наблюдать за порядком. Однако в имении не было никаких намеков на безобразия: все шло своим правильным и спокойным чередом. Потому-то эти двое слонялись без дела, не принимали участия в веселье и никому, по сути, не мешали.

Около 8 часов вечера хороводы завершились. Их участники стали стекаться к подъезду дома Солдатенкова. Все ждали традиционных подарков, к которым их приучил сам хозяин усадьбы.

И вот на крыльцо вышел главный артельщик. Он громко выкрикнул: «Шелепихинские девки, подходи!» Толпа зашевелилась, загудела, но никто не выходил. Тогда глашатай изменил свой тон и громко с усмешкой выговорил: «Барышни шелепихинские, сюда извольте, пожалуйста». — «Мы здесь! Сейчас идем», — дружно откликнулись молодки. И на ступеньках крыльца был вручен большой кулек — не меньше 8 килограммов — орехов. Этот кулек высоко подняли и унесли куда-то в толпу.

Освободилось место и подошла по традиции очередь мазиловских девчат. Они тоже с небольшим веселым перереканием с тем же артельщиком получили у крыльца свой подарок.

Настало время парней шелепихинских, мазиловских и из других поселений. Они, нисколько не смущаясь, получили свои гостинцы. Только кульки были не с орехами, а с пряниками. Где-то поблизости молодых людей поджидали их девушки.

Когда был отдан последний гостинец и щедрая раздача закончилась, молодежь, запевая и приплясывая, с прибаутками поблагодарила Козьму Терентьевича.

Так закончился праздник у памятника императрице, с давних пор ставший желанным и любимым. Этот обычай перешел к владельцу Кунцева по наследству от прежних хозяев этого поместья — Нарышкиных.

Свадьба в Бутырках

Замечательное событие произошло 6 июня 1902 года. Внимание прихожан церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Бутырках и случайных прохожих было приковано к оригинальному свадебному кортежу. Известно, что «в карете цугом не ездят по грибы». Как же было не посмотреть на свадьбу, в которой все участники были верхом… на велосипедах.

Впереди ехали шаферы жениха и сам жених. Прекрасная молодая невеста — в традиционном подвенечном платье и воздушной фате — восседала со своим шафером на тандеме.

Все родственники и приглашенные также ехали на велосипедах, образуя в своем движении протяженный праздничный «поезд» с цветами, подарками и прочим соответствующим случаю реквизитом. Жених был сыном известного в Москве художника Б.

У Рождественской церкви (ныне: Бутырская улица, 56, у завода «Знамя») велосипедная вереница по известной торжественной причине остановилась. Все сошли со своих «стальных коней» и чинным порядком прошли в собор. У алтаря произошло православное венчание.

Ко времени выхода процессии из церкви вся улица была переполнена народом. Поглазеть прибежали не только жители из близстоявших домов, но и прослышавшие о том — из других районов города.

После церковного венчания кортеж в том же порядке отправился в дом родителей молодого. Впереди, по-прежнему в отрыве от невесты, ехал жених. Невесте же в прежнем тандеме приходилось с большим трудом за ним поспевать: ротозеи окружали ее плотным кольцом всю дорогу к новому дому свекров.

На заре ХХ века велосипед входил в московскую городскую моду и был очень дорогим приобретением. Потому эта свадьба имела невиданный успех.

Дачные вечера

Инициативные граждане с коммерческой жилкой часто обращались в городские думу или управу с различными предложениями. По задумке, их идеи должны были приносить пользу окружающим и нести доход активисту.

В одном архивном деле по московскому пригороду есть пример, обозначенный как «Прошение дачников Сокольнического парка».

Некоторые домовладельцы дач в Сокольниках и жившие на них москвичи хотели, чтобы городская управа поддержала будущее дело господина Рябова, содержателя оркестра, который в 1880 году просил дозволения устраивать на Сокольническом кругу гулянье. Предполагалось, что последнее будет происходить два раза в неделю с платой за вход по 30 копеек с человека. При разрешении к тому, Рябов собирался поставить перед эстрадой около 400 стульев и дополнительно брать с желавших сидя слушать музыку еще по 20 копеек.

Городская дума изучила перспективу этого дела. Исходя из соображения, что круг, по преимуществу, являлся народным гуляньем и сбор денег мог несколько стеснять посетителей, ходатайство дачников она отклонила.

Чуть позднее поступило прошение председательницы Братолюбивого общества снабжения в Москве неимущих квартирами княгини Трубецкой. По планам этой дамы, если бы Сокольничий круг на 31 мая и 1 июня (то есть на Троицын и Духов дни) в 1881 году были бы предоставлены в распоряжение опекаемого ею общества для устройства там публичных гуляний, то денежные средства общества значительно пополнились бы.

Дума и здесь дотошно вникла в просьбу.

Принимая во внимание, что Сокольничий круг составлял городскую собственность и был предназначен для бесплатного гулянья дачников и лиц, приезжавших в Сокольники из города, Московская дума ответила княгине Трубецкой: «Предоставление этого места в чье-либо исключительное пользование (хотя бы и на время) может вызвать вполне справедливое неудовольствие со стороны посещающей его публики». Просьба была отклонена.

В то же время городская управа с согласия комиссии, наблюдавшей за ведением хозяйства в Сокольниках, разрешала дачникам Сокольничьего парка в летнее время устраивать на Сокольничьем кругу и в выстроенном на нем городском павильоне бесплатные танцевально-музыкальные вечера.

По соседству с Сокольниками, в Богородском, рядом с местным кругом в конце XIX века систематически проходили спектакли. Сборы с них часто поступали в казну некоторых полезных обществ. Так, в четверг 15 августа 1896 года они пошли «на усиление средств» местного добровольного пожарного общества. Это общество существовало уже третий год и оказало немало услуг дачному населению. На радость собравшимся была сыграна драма А. Н. Островского «Гроза» с участием талантливой, хорошо известной московской публике артистки Ю. И. Журавлевой, выступавшей в роли Катерины.

А чуть ранее, в начале июля, на эстраду Богородского круга выходил также известный москвичам артист Н. П. Рощин-Инсаров. Тогда с ним произошел очень странный случай, который вполне мог иметь печальные последствия. Во время литературно-музыкального вечера Рощин-Инсаров читал басни Крылова. Внезапно под потолком эстрады перегорел провод у одного из фонарей. Фонарь полетел вниз, попал в голову чтеца, затем отлетел и вдребезги разбился на полу сцены.

Побледневший артист прижал руки к голове. Зрители с ужасом все это видели. В молчании прошла минута… Тут Рощин-Инсаров пришел в себя, справился с испугом и… продолжил чтение прерванной басни. Ее смысл и мораль в полной мере были донесены до дачных слушателей. Несомненно, артист услышал заслуженные аплодисменты. Но что интересно: он не только не был травмирован, но даже не получил ни одной царапины. Художественный вечер и инцидент на нем произвели сильнейшее впечатление на всех присутствовавших. В Москве поведение чтеца сочли за геройский поступок.

Вековая тайна

Фейерверки в парках, шикарные пешеходные мосты и городские фонтаны с разноцветной вечерней подсветкой уже перестали удивлять москвичей. Такое бывает не только в праздники, но и в обыкновенные будни…

Но как обывателю 1902 года следовало отнестись к информации журналистов о другом световом рукотворном сооружении, идею о котором один городской архитектор, конечно, с разрешения Московской управы, решил воплотить в Сокольниках?

Тогда у Путяевского оврага, на одном из красивых островков пруда началось строительство «Русской избы». В принципе, дело было обыкновенное. Странным показалось лишь то, что стены готового сооружения планировалось натереть фосфором: вечером, в начале ночи (а возможно, и до самой зари) они бы ярко светились.

Тогда весь Путяевский овраг должен был бы приобрести какой-то феерический, манящий вид. Светившаяся в темноте среди Сокольнического леса изба, несомненно, была бы чертовски эффектна!

Пока возводился волшебный дом, никто (даже архитектор!) так и не смог придумать, чем его внутри начинить. На вопрос: «Зачем и кому, собственно, нужен этот лучистый приют?» — архитектор ответа не давал.

Найти нынче ту самую избу в современном Сокольническом парке не удалось. Что с ней стало — известно: она не сохранилась. Загадка безымянного архитектора не разгадана, как и та, о которой упоминал еще Стивенсон: «Пусть вместе со мной умрет моя святая тайна».

Так в Сокольниках на пруду и получилось.

Казино в Марьиной Роще

К «березовой стране» — Марьиной Роще — горожане никогда не были равнодушны. О ней поэты слагали стихи и поэмы, была поставлена даже сценическая драма. За Марьину Рощу боролись в начале ХХ века… французы. Коммерческие деятели французского происхождения, конечно. А несколько ранее, с конца ХIХ века, местные жители нижайше упрашивали думу присоединить их район к Москве, на что много раз получали отказы.

В Марьиной Роще происходили непростые события.

Один своеобразный обычай из жизни рощинских обывателей имел окончание в 1903 году. Он обнажил и достойно решил проблему, которая серьезно волновала также и тех, кто обитал в других районах и пригородах и Москвы.

В те годы в Марьиной Роще жил по большей части небогатый народ. Среди простолюдинов и ремесленников выделялся один кожевенник. Как положено по его профессии, мастер выделывал кожи для обувного ремесленного производства. Делал это весьма искусно и с усердием.

Вместе с тем он имел не обыкновенное для своего сословия, а свойственное в большей мере аристократическому классу пристрастие к карточной игре.

Здесь кожевенник чудесным образом преображался: глаза блестели, он жаждал победы, приносившей дополнительные заработки. Но главное — азарт! Этому специалисту с золотыми руками практически всегда сопутствовала удача в настольной игре.

В постоянных поисках мест для запрещенных тогда московскими и уездными властями подобных развлечений он решил открыть «игровой салон» в своей кожевенной лавке. Во вновь образованном марьинорощинском «казино» стали играть в карты, в «чет и нечет», в кости и прочие азартные игры.

Сапожники, приезжавшие из разных концов Москвы и скупавшие товар у этого кожевенника, пропадали в лавке часами напролет. Чаще всего деловые люди возвращались оттуда в свои мастерские налегке: без товара и без денег. Жены обувщиков злились и плакались на рощинского кожевенника, но сделать ничего не могли. К тому же их мужья с большей охотой стали ходить и приезжать в лавку после того, как там было придумано давать еще и угощение.

В Марьиной Роще образовался некий нелегальный, открытый для определенного контингента этакий клуб азартного досуга «Без Ивашки не выпьешь бражки». Все шло без суеты, чинно-мирно, дальше — бодрее и веселее. Известное дело: то, что хорошо начнется, не всегда благополучно закончится.

Однажды в этот «дом отдыха и затей» пришел поиграть один торговец обувью вместе со своим приятелем, как бы «новичком» в игорных делах, но на деле оказавшимся опытным картежным шулером.

Этот новый гость был принят в компанию. Но случилось неожиданное: играя в «двадцать одно», он обыграл кожевенника, за один, можно сказать, присест. Не на рубль, не на два — а на несколько сотен рублей (это в то время, когда в день можно было прожить на 10–20 копеек!). Для хозяина салона ежедневная приятная посиделка вдруг превратилась в катастрофу, в крах и позор на всю рощинскую округу…

Мало того что кожевенник следующим же днем отлучился от игры, его лавка с местом для развлечения, без какого-либо вмешательства властей, была закрыта.

Вот тут-то все долго ненавидевшие игорный дом «Без Ивашки» жены московских сапожников возликовали. Быстро справившись со своими эмоциями, женщины решили в складчину поднести подарки… ловкому игроку, обыгравшему кожевенника, и тому торговцу обувью, который привел в лавку друга-авантюриста.

Акт приветствия достойных добропорядочных граждан был проведен по полному чину церемониала: на улицах Марьиной Рощи состоялся широкий районный праздник с победителями и побежденным.

Об установке в Марьиной Роще памятника безымянному для нас герою, подобному одесскому Остапу Бендеру, тогда, кажется, никто не заикнулся. Однако все в истории поправимо.

Юбилей нотариата и Юридическое собрание

В Кремле за Сенатской башней находится желтое здание с большим зеленым круглым куполом (постройки М. Ф. Казакова, времен Екатерины II). Над ним сейчас реет главный российский флаг. Раньше, когда купол был увенчан короной, под которой на четырехугольном пьедестале со всех сторон было написано слово «Закон», здесь был Окружной суд. Все сооружение называлось зданием Судебных установлений. 13 ноября 1892 года в его Екатерининском зале пышно праздновалось 25-летие существования в Москве нотариата.

Когда появилась первая адвокатская контора в Москве, точно сказать теперь затруднительно. Но то, что юристы носили на лацканах своих пиджаков юридический значок, обозначенный тем же символом, что был на куполе здания Cудебных установлений в Кремле, а также и то, что в самом начале 1913 года для внутренних консультаций в собственной среде юристы выбрали старинный барский особняк на Малой Никитской улице, д. 25, доподлинно известно.

Учреждение в Москве Юридического собрания или, проще, Адвокатского клуба, не имело никаких предпринимательских целей. Это собрание было создано по инициативе кружка московских адвокатов, для того чтобы дать членам юридического сословия возможность скромно отдыхать по вечерам.

Поначалу вечеринки проходили тихо, почти незаметно. Иногда они сочетались и с консультациями по серьезным делам.

Например, к весне в городе возникла проблема с помещением для проведения публичного заседания Общества мира. Юридическое собрание решило предоставить свой особняк для этого мероприятия.

Желавших приобщиться к миру на Малой Никитской тогда собралось очень много. Председательствовал князь Павел Долгоруков.

Первым докладчиком на заседании выступил Е. П. Семенов с речью «О пацифизме и печати». Еще он прочел доклад «О предстоящей Гаагской конференции».

К работе Общества мира были неравнодушны и иностранные деятели. Некоторые из них в адрес собрания прислали приветственные и конструктивные письма.

Семенов в докладах охарактеризовал роль русской прессы в развитии внутренних и международных событий. Он отдал должное прогрессивным русским газетам, которые «не разжигали страстей и не служили шовинистским целям». Однако упрекнул те же газеты в том, что они вовсе не проповедуют идеи пацифизма.

После финна выступил профессор университета в Гельсингфорсе (нынешнего города Хельсинки) — барон Корф. В своем докладе «О пацифизме и авиации» барон доказывал, что «сбрасывать сверху на землю бомбы нехорошо». Конечно, московские юристы и их гости полностью были с ним согласны, что подтвердили их продолжительные аплодисменты и многократные овации «Нет бомбированию!». Сочли, что апрельская конференция прошла успешно.

Однако не все так гладко было в стенах Юридического собрания в рядовые спокойные будни. Для начала требуется описание самого особняка.

В доме было большое количество комнат. Все они соединялись между собой коридорами, которые образовывали ряд закоулков. Особняк гордился очень симпатичным зимним садом с зелеными тропическими растениями. Под домом находились большие старинные подвалы. Там, вероятно, в былые времена хранились запасы доброго вина…

Вот из-за этих-то подвалов в том же 1913 году и разгорелся сыр-бор.

Администрация Адвокатского клуба рассудила, что пропадать подвалам зря вовсе не следует. И потому было постановлено затратить на их переделку некоторую сумму, а потом сделать из них жилые помещения. Работа закипела. Через месяц грязные подвалы превратились в две просторные и уютные комнаты.

Первая из них получила название «Немецкая пивная». Она была выдержана в строгом национальном стиле. А другую юристы в шутку окрестили «Гаремом султана». В последней, кроме низких диванов вдоль стен, другой мебели вовсе не было. И не потому, что на столы и стулья не хватило средств, а просто так было угодно кому-то из юридического начальства.

В «Гареме султана» свет шел из декоративного искусственного колодца. Его лучи были спокойно-красные. Это сочли очень оригинальным, с претензией на особую красоту. Уютный «Гарем» так и манил входивших сюда членов Адвокатского клуба к томной лени и некоторым элементам флирта с возможным его продолжением.

Однако не все юристы были готовы к подобному досугу и безнравственному расслаблению вне стен своих собственных домов. Очень почтенный и заслуженный присяжный поверенный, являвшийся также и одним из официальных директоров Адвокатского клуба, публично заявил, что устройство в Юридическом собрании такой комнаты считает аморальной и недопустимой затеей. Из-за личной ответственности как директора клуба за события в «комнате греховного характера» этот смелый человек демонстративно сложил с себя директорские полномочия. Он был не одинок в своем порыве. Некоторые члены общества его активно поддержали.

Клуб разделился на две враждующие партии. Скандал вышел за стены Адвокатского клуба на Малой Никитской, ему грозил общественный размах.

Для примирения членов в их разногласиях сторонние наблюдатели советовали переименовать крепко установившееся название «Гарем султана» в тихое и нейтральное — «Кабинет для обдумывания адвокатских речей для подзащитных», конечно, строго запретив вход в него дамам.

Последнюю идею с запретом пришлось принять, благо дам-юристов в среде членов клуба тогда не нашлось и дискриминация кого бы то ни было не коснулась.

Дело с клубом быстро разрешилось. Горячая проблема была решена. Не прошло и года, как о гаремной возне юристов в их «муравейнике» в городе все забыли.

Газетный маршрут

Просвещение — это теплый свет в человеческих сердцах.

К сожалению, в истории забыто имя активиста-просветителя, который был известен в среде жителей центра Москвы, как рабочих, так и уличных шалопаев, бездельников, бродяг.

Много лет на Остоженке, рядом с Зачатьевским монастырем, в доме Рябушинских жил богач Дмитрий Гаврилович Савинов.

28 июля 1896 года прах скончавшегося на 66 году жизни купца Д. Г. Савинова опустили в могилу на Ваганьковском кладбище.

Почивший, оставивший после себя значительный капитал, имел меняльную лавку. Но лет за пятнадцать до смерти забросил коммерцию. И в эти годы его ежедневно с утра до наступления сумерек можно было встретить прогуливавшимся по Александровскому саду или Пречистенскому бульвару.

Он был большим чудаком. В жаркие дни удивлял прохожих дорогой бобровой шапкой на голове, а зимой ходил в костюме из чесучовой материи, который надевал почему-то поверх теплой одежды.

По дороге на бульвар или в сад Савинов покупал газеты. Потом садился поблизости на тротуарную тумбу или лавку возле ворот какого-нибудь дома и читал вслух свежую прессу для собравшихся вокруг него простолюдинов. Поскольку такая процедура просвещения была регулярной, бесплатной и вполне доступной местным обитателям, купца-«библиотекаря» не только заметили, но и полюбили, часто специально ожидали на его маршруте.

Отчитав положенное, Дмитрий Гаврилович не спеша шел на бульвар, садился на лавочку и то ли дремал, то ли спал полноценным сном довольно продолжительное время.

Горничная из квартиры купца знала, где находился ее подопечный, и после полудня приносила на бульвар кувшин молока и хлеб. Перекусывал хозяин очень быстро.

Однажды Савинов вдруг почувствовал себя плохо. Он позвал к себе всю прислугу, чтобы проститься. Он сказал, что 26 июля, в пятницу, наверняка умрет. И действительно, в этот день испустил дух.

Немедленно послали за полицией и судебными чинами. Был произведен осмотр всех комнат. Нашли более 600 тыс. рублей в процентных бумагах и векселях. Еще обнаружилось, что в Банкирской конторе Джамгаровых на Кузнецком мосту у почившего был личный шкаф с большим количеством денег.

Состояние усопшего подлежало распределению между его больным братом, сестрой и другими родственниками.

Церемония прощания проходила в приходской церкви Воскресения Христова, что на Остоженке. Отпевал Савинова его духовник — протоиерей Ермолаевской церкви С. С. Модестов с местным духовенством. Гроб покрыли двумя покровами из красивой золотой парчи. На клиросах пел хор местных певчих. Погребальную колесницу с роскошным балдахином, ехавшую на Ваганьково, сопровождало множество уличных прохожих, любителей занятного «бульварного чтения». Они искренне жалели об уходе этого странного энтузиаста-библиотекаря.

Книжкин праздник

О том, что русские люди всегда много читали и читают, известно, наверное, во всем мире. Россия гордится таким стремлением своих жителей к знаниям. У нас сложилась даже пословица: «Ученье — свет, а неученье — тьма».

Правда, насчет любви россиян к осмысленному перелистыванию страниц есть и другая байка: «Иностранцы немало сил, времени и денег тратят на свою жизнь, а мы читаем о том, как они это делают». Впрочем, то никоим образом нас не порочит — иностранный опыт и нам пригодится.

Шутки-прибаутки — в сторону. На международных книжных ярмарках всегда на русские экспозиции обращают особое внимание. Многим отечественным издательствам есть что показать и чем заслуженно гордиться. А какие чудесные иллюстраторы у нас работают!

Вместе с тем вспоминается отчет об одной интересной выставке, которая проходила в Москве в Зоологическом саду на Пресне в апреле 1913 года.

Экспозиция значительных размеров тогда называлась «Выставка образцовых детских книг, игрушек и наглядных школьных пособий». Ее организовал учебный отдел Общества распространения технических знаний.

Немалый интерес вызвала «Подвижная образцовая детская библиотека», составленная отделом детского чтения при Комитете по организации домашнего чтения (этот комитет после октябрьского переворота, как и многие другие, был упразднен).

На громадных столах было разложено более двух тысяч рекомендованных Учебным комитетом Общества распространения технических знаний замечательных книг для детей младшего, среднего и старшего возраста по истории, географии. На стенах висели плакаты с диаграммами, которые демонстрировали социальное положение родителей тех детей, что были неравнодушны к чтению. В этих плакатах представлялась наглядная картина: впереди всех шли родители — юристы, доктора и литераторы, на долю военных приходилось 2 % и на священников — 0,8 % (от общего числа юных читателей).

Рядом же была разложена оригинальная библиотека: ее составили только книги, которые были в собственности детей.

Эту библиотеку разбили на три отдела: 1) книги, подаренные родителями; 2) книги, приобретенные самими детьми, и 3) книги, подаренные школами за похвальные успехи в ученье. (К слову, добрый обычай дарить отличникам учебы хорошие художественные книги перешел на долгие годы и в советские школы.) Среди книг первого отдела можно было отметить Поля Бурже, «Нат-Пинкертона», книгу «Что нужно знать переселенцу», различную революционную литературу и разрозненные тома толстых популярных познавательных журналов. Второй отдел представлял почти сплошные копеечные лубки да книжки издания «Посредник». В третьем — хорошие дорогие книги рядом с дешевой юбилейной литературой 1912–1913 годов, изданной к 300-летию дома Романовых.

На выставке большой интерес представляли электротехнические игрушки и пособия инженера С. И. Зверева. Особенно его электрическая географическая карта, которая специальным звонком отмечала правильно указанный учеником ответ на вопрос о местонахождении какого-либо города на карте. Здесь же рядом двигались по рельсовым путям поезда, были выставлены миниатюрные электрические станции, дававшие свет. Еще стояли модели автомобилей, пароходов и аэропланов: такая техника была новинкой времени.

Рекордсменом по постройке воздухоплавательных машин назвали 16-летнего экспонента — мальчугана Квашнина, портного по профессии. Теми же нитками, которыми он сметывал платья, костюмы, брюки, жилеты, юноша связывал после работы детали блестяще выполненных им монопланов и бипланов. Машины Квашнина летали в небе, как настоящие, и в специально устроенный в Зоологическом саду для показательных выступлений игрушечных аэропланов «Авиационный день» они покорили всех.

Московский городской склад учебных пособий экспонировал на выставке большую коллекцию чучел, волшебных фонарей и других пособий. Также было очень много игрушек, инструментов для резьбы по дереву, для переплетного дела, других рукоделий. Посетители подходили к стеллажам с богатыми коллекциями минералов, просматривали выложенные простые и доступные книги по разным отраслям знаний и для всех возрастов.

«Гвоздем» выставки стали игрушки, производство которых много лет до того пытались подчинить педагогическому контролю. Предполагалось, что проводившаяся выставка смогла бы положить начало общественному поощрению хорошей игрушки, что дало бы добрый толчок всему отечественному производству в этой отрасли.

В дни работы выставки, несмотря на повышенную плату за вход на нее (50 копеек), в Зоологический сад стекалось большое количество московской и приезжей публики.

На просмотр выставки привлекались, конечно, не только взрослые обыватели и специалисты, но и дети всех возрастов. Для последних в саду на свежем воздухе были устроены очень популярные в дореволюционное время массовые подвижные игры под организацией не учителя-педагога, как этого следовало бы ожидать, а… балетмейстера Большого театра господина К. Н. Баранова.

Карнавал в Богородском

На схеме метрополитена поиски станции «Богородское» не увенчаются успехом. Но это не значит, что такого района в Москве нет. Просто его земли расположились в заповедном, издавна тихом местечке между нынешними весьма оживленными трассами: проспектом Мира и Открытым шоссе.

Чтобы узнать о прошлом Богородского, можно обратиться к воспоминаниям москвичей, например, 1870—1890-х годов.

Один из них сделал запись о том, что за речкой Яузой, такой грязной, что в ней и «ворон не узнал бы себя», на взгорке стоит селение Богородское, наполненное дачниками. Там живут большей частью веселые люди. И в Сокольниках, и в Богородском всегда «преусердно танцуют». Старожил отметил, что танцы здесь разные, и у простолюдинов, для строгого наблюдателя, носят очень неприличный характер.

В Богородском дачи почти везде стояли небольшие, недорогие и очень простенькие. Лишь ближе к общественному танцевальному кругу, носившему неблагозвучное название «Плешь», они сдавались дороже, а потому больше радовали глаз и устроены были поудобнее. Общее число дачных домов немногим превышало две сотни.

Позади села простирался большой лес, в котором дозволялось прогуливаться лишь под строгим присмотром местной стражи: ни в коем случае не сметь собирать грибы и ягоды(!)…Такой здесь установился порядок.

И вот что не лезло ни в какие ворота. В те годы в Сокольниках и за Богородским, как сообщал бытописатель, была известная всей Москве постоянная неприятность. Даже беда: несмотря на все запреты и наблюдения полиции, в местном лесу каждое лето появлялись новые висельники (конечно, из приезжих). Они походил на страшные медальоны среди ветвей деревьев. Это в значительной мере отпугивало добродушных людей от одиноких прогулок. Собственно, именно в связи с этими трагедиями журналисты время от времени упоминали Богородское в своих репортажах.

Богородское сообщалось с Сокольниками и с Москвою конно-железною дорогой. Стоимость проезда сюда от Ильинских ворот Китай-города составляла 20 копеек, что было весьма дорого.

Случалось, что в гости к дачникам наведывались родственники и друзья. Компании могли собраться в роще, где для таких встреч были расставлены специальные столики и продавался чай по весьма сходным ценам. Перекусившие шли к Яузе купаться в торговых купальнях. Однако купание не давало того блаженства, которое можно было получить в чистой проточной воде где-нибудь в ином месте. Этот приток Москвы-реки постоянно пополнялся сбросами с фабрик и заводов, имел дурной запах и цвет.

Но не все так плохо было в Богородском. Здесь развлекались не только встречами с лесными сюрпризами, плаванием в Яузе и танцульками. Село, в пример многим другим подмосковным, имело свой театр, куда, бывало, приезжали зрители даже из центральных районов Белокаменной.

Семейный сад, где периодически устраивались неплохие вечера, и театр Богородского представляли собой не что иное, как очень просторную дачу госпожи Ивковой. На сцене театра шли спектакли с приглашенными артистами.

Драматические представления можно было посетить по четвергам или в воскресенья. Сад же открывался ежедневно с 12 часов дня, причем вход в него после 5 часов вечера в дни спектаклей был по билетам в 25 копеек, а в остальные дни — бесплатным. Цены на места в театре установили недешевые: ложи — 6 рублей 50 копеек, стулья — от 1 рубля 35 копеек до 2 рублей 10 копеек, скамьи — от 80 копеек до 1 рубля 10 копеек. Ненумерованные места стоили по 55 копеек. После 6 часов вечера в саду непременно играла музыка. Спектакли в театре Богородского начинались в 8 часов 30 минут, а танцы — в 12 часов ночи. Судя по последнему обстоятельству, можно предположить, что дача с театром Ивковой находилась не в центре села, а где-то в стороне, на отшибе. Иначе удачливая предпринимательница имела бы серьезные проблемы с другими дачниками и властями. А ведь театр работал не один сезон.

В воскресенье 4 июля 1899 года в Богородском состоялся карнавал с присуждением призов за оригинальные костюмы. В карнавале принимал участие цыганский хор Вари Паниной.

Присуждение призов началось в первом часу ночи, что вызвало недоумение у всей веселившейся публики. В итоговые смотрины с подсчетом положительных баллов попали костюмы «Комета Бела» — 285 голосов, «Общество спасания на водах» — 434, «Тина морская» — 451, «Раешник» (то есть пьяница) — 233, «Петух» — 350 и «Слон» — 397 голосов.

Первый дамский приз жюри отдало «Тине морской». Никто против того особо не возражал. Но вот когда обсуждался мужской приз между «Слоном» и «Петухом», двое молодых людей, господин Г. и господин К., что-то не поделили между собой. Один из них у всех на виду наградил другого пощечиной. Среди отдыхавших поднялся шум. На заварушку были вызваны стражи порядка. Г. и К. увели в полицейскую часть для составления протокола.

Оставшаяся без господ Г. и К. публика не успокоилась и решила выяснить вопрос о работе устроителей карнавала. Тогда каждому входившему на «Богородский круг», при покупке билета касса должна была выдавать по одному «дамскому» или «мужскому» талону. Почему-то богородцы заявили распорядителям мероприятия, чтобы общее количество выпущенных талонов было проверено на соответствие с количеством проданных билетов. Проверять это заявление отправили в кассу урядника. Подозрения были правомочны, так как обнаружилось, что эти устроители в срочном порядке непонятно почему отослали билетные корешки книжек в Москву. И это ночью-то!

К рассвету ситуация в Богородском предстала в таком виде: победившая в соревновании «Тина морская» с радостью на лице и призом в руках отправилась спать на свою дачу, а разборка с проданными билетами имела продолжение в рабочие часы уже с участием полицейских чинов. Варю Панину ни то, ни другое никоим образом не касалось…

В воспоминаниях москвичей и в газетах какие-то другие серьезные недовольства из-за вполне культурных развлечений жителей Богородского найти трудно. Кроме, пожалуй, еще небольшого сообщения о том, что 22 мая 1909 года в местную полицию обратился потомственный почетный дворянин Николай Владимирович Ольхин. Ольхин заявлял о странном поведении дворянки Анны Петровны Болохонцевой, проживавшей в селе Богородском на даче Васильева. Она была содержательницей местного театра и сада (видимо, к тому времени преемницей Ивковой). К ней Николай Владимирович поступил работать в качестве кассира, внеся в театр залог в 300 рублей. Несколькими днями ранее своего обращения в полицию Ольхин обнаружил, что дворянка скрылась в неизвестном направлении, забрав все свои вещи, деньги, без малейшего намека на возвращение в театр.

В селе провели полицейское дознание и выяснили следующее. Болохонцева действительно бесследно исчезла, но перед этим она поручила заведующему садом Ивану Владимировичу Немцеву «отдать по принадлежности все взятые у разных лиц вещи». Немцевым задание было в точности исполнено.

Дворянка Болохонцева о себе никаким образом не давала знать, обратно не возвратилась. Поэтому к ее розыску были «приняты полицейские меры».

Показывались ли в то лето постановки в театре Богородского — неизвестно. Устроился ли в другое место кассиром потомственный почетный дворянин Ольхин, также для нас осталось покрытым мраком отдаленной вечности.

Древонасаждение

Возобновление посадок утраченных лесов — благородная задача любого здравомыслящего общества. В России новыми посадками деревьев занимались издавна. Интересными являются примеры столетней давности.

Один из опытов проходил при Бобруйской школе садоводства, где в течение 1898 и 1899 годов в виде эксперимента были устроены сельскохозяйственные курсы… для солдат. Очень серьезное и важное Военное министерство без каких-либо проволочек договорилось об этом обучении с Министерством земледелия.

Занятия были распределены следующим образом: весною и осенью в течение трех недель нижние армейские чины познавали «Древоводство», а летом пять недель они штудировали практические «Садоводство» и «Огородничество». По заявлению командира дивизии, курсы имели необычайный успех. Все курсанты активно включились в учебу и отлично усвоили новый материал. Ввиду завершения успешных сельскохозяйственных занятий младших армейских чинов, упомянутые министерства решили превратить курсы при Бобруйской школе в постоянные учебные заведения.

В те годы экологическая наука как таковая еще не сложилась, но общество понимало, что ресурсы природы небезграничны. В элементарных знаниях по восстановлению вечных «зеленых друзей» человека нуждались все россияне.

Прошел год, и весной 1900 года при Императорском российском обществе садоводства была образована особая комиссия под председательством доктора Марцинкевича для выработки правил организации народных праздников древонасаждения по всей России.

Согласно этим правилам, Общество садоводства брало на себя субсидирование всех городов России, пожелавших устроить такие праздники. От себя общество выделяло на то деньги и саженцы. В случаях необходимости оно же посылало на места и своих квалифицированных специалистов-садовников, оплачивая все сопутствовавшие делу расходы.

В том же 1900 году многие газеты поместили имена людей, особо отличившихся в древоразведении.

От министра земледелия и государственных имуществ (лес в то время официально и по естественному праву к таковым и относился) премии по восстановлению и разведению новых лесов получили:

первую (в 500 полуимпериалов и золотую медаль) — действительный статский советник Я. С. Поляков (им было разведено 83 десятины леса в собственном имении в области Войска Донского, в Таганрогском уезде при селе Новомарьевке);

вторую (золотую медаль) — граф А. В. Олсуфьев (он развел 125 десятин леса в имении Обольяново-Никольское-Горушки в Дмитровском уезде Московской губернии) и наследники М. Г. Ушаковой (которые развели 46 десятин леса в своем имении Сызранского уезда Симбирской губернии, при селе Рождествене).

К благородному процессу привлекались жители самых разных поселений страны. Так, в настоящий детский праздник был превращен воскресный день 5 мая 1913 года в Александровской слободе, что располагалась в Семеновском, вблизи одноименной заставы Камер-Коллежского вала Москвы.

Идея праздника древонасаждения принадлежала владелице имения княгине А. М. Козловской, ее управляющему А. А. Филаретову и господину Шухмину. Чтобы по весне порадовать не только себя, но и поселенцев слободы, было сделано воистину богоугодное доброе дело.

Княгиня Козловская адресовала праздник детям, обучавшимся в близлежащих земских и церковно-приходских школах, а также местным дошколятам.

Началось все с того, что княгиня заказала в свое александро-семеновское имение вагон лип. В разгрузке деревьев особых трудностей не было, так как Московско-Казанская дорога находилась совсем близко от слободы.

В праздничный полдень у конторы княжеского имения собрался духовой оркестр 12-го гренадерского Астраханского полка. Рядом с ним торжественно выстроились около четырех сотен детей с разноцветными флагами в руках. На одной стороне большого транспаранта, который дети собирались пронести по поселку, было написано: «В память праздника древонасаждения в Александровской слободе», а на другой можно было прочитать такие стихи:

В память славного ученья, В память юных светлых дней, Праздник древонасажденья Был устроен для детей. Посадили липу детки И довольные трудом Пожелали, чтобы ветки Разукрасились листом. Пожелали, чтобы почки, Лучший дерева наряд, Превратились все в цветочки, Распускали аромат… И в то время детским словом Подтвердили свою речь, Что они всегда готовы Липу холить и беречь.

Когда оркестр заиграл «Шуми, Марица», ребята, распевая, высоко подняли свои флаги и направились вдоль главной улицы Александровской слободы.

В поселении было отведено специальное место для новых деревьев. Во время движения шеренги к ней присоединялись ученики и ученицы разных школ. В результате оказалось, что на всех желающих не хватило заготовленных для демонстрации ярких 1100 (!) флагов.

Праздник древонасаждения произвел настоящую сенсацию не только в Александровской слободе. Некоторые российские центральные газеты откликнулись своими статьями на это нерядовое событие: удивлялись небывалой активности народа.

Тогда Александровская слобода была заселена главным образом беднотой — мастеровыми Казанской железной дороги. И практически все это трудовое население высыпало на улицы, любуясь невиданным зрелищем. Взрослые и дети не скрывали своего восторга.

Спустя некоторое время огромная колонна весело, с песнями, с азартным шумом дошла до места назначения, где было все заранее подготовлено: для посадок деревьев вырыты ямки и разложены деревца.

Дети взяли в руки лопаты — и чудесная работа закипела. Учителям досталась роль наблюдателей, а ребятам помогали садовники имения и рабочие.

В этот лучистый день было посажено около тысячи деревьев. Детскими руками был образован протяженный бульвар и тенистая зеленая площадка. Всю работу сопровождала игра духового оркестра.

А в конце напряженного труда, в согласии с русской бытовой традицией «Мы славно поработали и славно отдохнем», действием образованное в этот день народное общество отправилось на ближайший просторный луг.

Здесь также все было подготовлено, и детей увлекли в подвижные веселые игры. После того, по распоряжению княгини Козловской, присутствовавших угощали бутербродами и прохладительными напитками. В завершение праздника каждый из юных озеленителей получил от хозяйки имения мешочек со сладостями.

И только в пять часов пополудни усталые от нелегкой работы, но необыкновенно довольные ребятишки разошлись по своим домам. Однако на нарядных улицах Александровской слободы оживление царило до самой темноты.

Конечно, княгиня Козловская понесла значительные расходы по организации грандиозного детского праздника. Но разве все содеянное барыней майским днем для слободского населения не давало ей повода для ощущения собственного счастья? Разве княгиня не могла быть уверенной в том, что у местных жителей после такого праздника не поднимется рука на варварство против тех деревьев или на разорение и поругание господского дома? Спокойствие, безопасность, радость в жизни обеспечиваются добрыми инициативами и щедростью для общей пользы.

В более позднее советское время появился документ, имевший отношение к древонасаждению. Вот выписка из него: «В целях пропаганды значения лесов и вообще зеленых древесных насаждений для экономического благосостояния страны, влияния их на изменение природных качеств территории и состояние здоровья населения, с одной стороны, а также вызвать в населении заботливое, бережное отношение к древесным насаждениям и объяснить способы рационального использования лесов — с другой, с текущего 1923 года на всей территории СССР устанавливается День леса, проведение которого назначается в срок с 1 по 31 мая в один из праздничных дней, в зависимости от местных климатических условий. Инициатива и проведение всей кампании этого дня лежит на организациях Р.К.С.М. и Всеработземлеса… Для общего руководства организации и проведения кампании Дня леса образована Междуведомственная комиссия, в которой принимает участие и Нарковнудел».

Уже нет давно ни Нарковнудела (НКВД), ни Р.К.С.М. (комсомола), других упомянутых в этом распоряжении организаций и самого Союза… Но вот память о доброй княгине Козловской еще можно обнаружить в одном из топонимов на нынешней карте Москвы. Это — Княжекозловский переулок. Он примыкает к Госпитальному валу чуть севернее Введенского кладбища.

На радостях в Перерве

Ни один выпивоха не пьет беспричинно. Поводы для того, чтобы «вздрогнуть», у него находятся всегда. Однако причина причине — рознь, и к рюмке обращаются не только горькие пропойцы. Разве легко было обыкновенному москвичу пережить событие и удержаться при известии о свалившемся на него «счастье-несчастье»?

Судебное дело имело свое завершение в конце 1902 года и таким образом.

В камере мирового судьи Яузского участка Москвы проходит одно из рядовых заседаний. Судья вызывает Василия Сергеева, обвиняемого по статье 42 Устава о наказаниях. К столу подходит мужчина в возрасте чуть более 40 лет.

— Сергеев, вы обвиняетесь в том, что пили водку в публичном открытом месте — на улице. Признаете себя виновным?

— Простите меня! Я ведь только с большого горя. Дозвольте вам рассказать.

— Ну, говори. Какое там горе?

— Очень большое, господин судья. Даже вспомнить о том тяжело… Значит, живу я на станции «Перерва» по Курской железной дороге. У меня жена, дети. Все девочки… Пять девочек. А я сплю и только вижу, чтобы у нас родился мальчишка, сыночек. Время идет. Весной мы опять ждали пополнения в семействе. Я вот и думаю, что теперь-то непременно должен быть мальчик. Неужели не исполнится мое заветное желание? Наконец подошло время. Я уже сам не свой: не пью, почти не ем. Водки пять недель вовсе в рот не брал. Держался крепко в ожидании семейной радости. Даже в последний день до родов жены думал, что просто умру от нетерпения. Наконец, роды благополучно совершились. Вошел я в комнату жены, посмотрел на ребенка. И тут со мной что-то произошло. Девочка! Как так? Почему опять такое? Я сам не свой, обо всем забыл, схватил шапку, сел на машину — да и поехал в Москву. Зашел в казенку, купил «мерзавчика». Только его прямо на улице спешно опорожнил, откуда ни возьмись появился городовой и забрал меня в участок. Составил протокол, отпустил. Вышел я из участка и опять — в казенку. Осмотрелся: на улице никого не видать. Выпил водку, а тут — сторож: «Пойдемте в участок!» Опять составили протокол. И в третий раз все так же точно происходило… Простите меня, ваше благородие! Уж очень обидно стало. Ведь то — не каждый день — и шесть девчонок! Несправедливо как-то со мной получилось.

Мировой судья был строг. Но он по-человечески решил, что обвиняемый заслуживает некоторого снисхождения.

Суд приговорил Сергеева к штрафу в 50 копеек и незамедлительно отпустил обвиняемого из зала суда к семье…

Основание музея Ф. М. Достоевского

Москвичам давно известен адрес музея Ф. М. Достоевского: улица Достоевского (Божедомка), дом 2.

В стенах флигеля бывшей Мариинской больницы для бедных, построенной на собственной земле женой Павла I — Марией Федоровной, сотрудники музея расскажут много интересного о писателе. Открытие этого музея, ставшего первым в России, посвященного писателю, ведут почему-то с начальных лет советской власти.

Но москвичам, жившим в самом конце XIX века и читавшим на досуге периодические издания того времени, могла попасть на глаза заметка 1899 года следующего содержания: «Мы только мечтаем о Пушкинском музее… Музей Достоевского, становящийся общественным достоянием, 17 лет спустя после его кончины, является не продуктом общественного сознания, не результатом движения общественной мысли, а создался исключительно глубоко трогательным отношением к памяти мужа вдовы покойного — Анны Григорьевны Достоевской, которая со дня кончины мужа собирала и хранила все, что так или иначе относилось к покойному… Достоевская продолжает постоянно пополнять коллекцию, хранящуюся в Музее уже около 8 лет».

Оказывается, экспозиции музея Ф. М. Достоевского были представлены в 8-гранной башне императорского Исторического музея, в его библиотеке на самой верхушке этого замечательного здания на Красной площади.

В 1891 году в день 10-летней кончины писателя в башне, где были расположены реликвии Достоевского, служили по нему панихиду.

Вначале его вещи хранились в Историческом музее для будущих поколений. Но в 1899 году, когда сын и дочь Достоевского стали совершеннолетними, их мать посоветовала повторить ее доброе дело — пожертвовать все свое собрание, связанное с отцом, этому музею, что они и сделали.

Что входило в коллекцию?

Здесь было много портретов писателя, его бюстов, в том числе работы Бернштама и Лаверецкого, оригинал посмертной маски писателя (исполненная Бернштамом). Также посмертная маска лица Федора Михайловича на лавровом венке под стеклянным футляром, две витрины с лентами от венков, возложенных на гроб писателя, целое собрание проектов памятника (которые не одобрили близкие), собрание рукописей (все переплетенные и подобранные), несколько шкафов и витрин с его произведениями и собранием всех их переводов (французских, английских, польских, чешских, шведских, новогреческих). А на немецкий язык Достоевский был переведен полностью. Под стеклом — «Ведомости Санкт-Петербургской полиции» № 137 за 1849 год. Это — библиоргафическая редкость: в номере был напечатан приговор по делу Петрашевского, и в том числе «об отставном инженер-поручике Федоре Достоевском, 27 лет, приговоренном к смертной казни через расстреляние». Рядом — «Высочайшая конфирмация» о смягчении приговора «ссылкою на 4 года в каторжные работы на заводы и отдачей в рядовые», приказы о зачислении Достоевского в линейный батальон, о производстве в унтер-офицеры, о производстве за выслугу в прапорщики и патент 1856 года на чин прапорщика.

В экспозиции были представлены чернильный прибор, ручка с пером, очки в футляре мастера Милька, значки, которые Федор Михайлович носил как участник Пушкинских празднеств при открытии памятника А. С. Пушкину в Москве, портсигар с экземплярами папирос и сигар, которые он курил, разные мелкие личные вещи (в том числе и его матери, которыми писатель очень дорожил).

Удивляли простотой книжный шкаф, стол и стул. Вдова писателя заказала для себя копии этой мебели, и ей сделали их настолько удачными, что она не могла даже с уверенностью сказать, что ничего не перепутала и что копии остались в ее обиходе, а подлинники попали в музей.

Для создания атмосферы, окружавшей Ф. М. Достоевского, в коллекции были представлены виды столичных домов, в которых он жил, его дома в Старой Руссе, приспособленного после него под училище, внутренние виды его кабинета, портреты его братьев и доброго друга И. Н. Шидловского.

В ГИМе, в вестибюле, на одной из мраморных белых досок золотыми буквами перечислены имена основных дарителей этого роскошного московского музея. Среди них — и Анна Григорьевна Достоевская.

Бюст Гаазу и приют для беспризорников

Решением Московской городской думы от 12 октября 1904 года было постановлено взять на счет города содержание могилы доктора Ф. П. Гааза. Комиссия о пользах и нуждах общественных поручила рассмотреть предложения о способе увековечения его памяти.

Гласный А. И. Геннерт доложил комиссии, что могила Гааза «очень скромная, на проходной дорожке, ничем не отделенная, над ней стоит ничтожный камень».

В апреле 1905 года московский градоначальник сообщил московскому городскому голове, что со стороны Министерства внутренних дел «нет препятствий к осуществлению подписки для устройства в Москве памятника Гаазу».

А в июне 1906 года Мосгордума поблагодарила попечителя Третьяковской галереи И. С. Остроухова за руководство работами по приведению в должное благоустройство могилы Гааза, скульптора Н. А. Андреева, безвозмездно исполнившего барельефный портрет доктора для некрополя на Введенских горах, и других активистов, которые бесплатно оказали помощь в этом деле.

Была обновлена надгробная плита из полированного красного шведского гранита с надписью «Спешите делать добро». Поставлена новая металлическая решетка, которую сделали в стиле позднего «empire» — стиля эпохи молодости врача, которому он до конца своих дней хранил верность и всегда носил костюм того времени. Место над могилой было значительно расширено. Оплата производилась только за стоимость материалов и рабочих рук.

Памятник у Александровской (Гаазовской) больницы стоил 3500 рублей, из которых 1000 ассигновала дума, остальные собирали по подписке.

Сенатор Анатолий Федорович Кони подарил Александровской больнице мраморный бюст заслуженного доктора, завещанный ему Жизневским.

Но для постановки скульптуры Гааза в Москве свой проект еще 17 января 1905 года представил думе академик архитектуры Владимир Сергеевич Бровский. В письме в думу от 16 сентября 1909 года он спрашивал о четырехлетней судьбе своей работы. Его монумент изображал небольшую часовню с неугасимой лампадой и иконой Христа в терновом венке. У подножия памятника стояла скульптура Гааза с ребенком на руках, а с боков — фигуры женщины и старика арестанта в кандалах. В 1905 году эта скульптурная композиция предполагалась к установке «на бульваре около Острога в Бутырках против церкви Скорбящей Богоматери» (то есть рядом с Тюремным замком и Скорбященским монастырем). Однако дума этот проект вовсе не рассматривала, сославшись в ответе Бровскому, что его работа находилась несколько лет в городской управе. Видимо, ее местонахождение так и не было определено.

Памятник «святому доктору» решили установить в виде нового бронзового бюста на гранитном пьедестале в сквере Александровской больницы в Большом Казенном переулке.

На памятник поступили взносы:

• по приговору думы от Московской городской управы — 1000 рублей,

• от великой княгини Елизаветы Феодоровны — 100 рублей.

Взносы сделали врачи, служащие различных московских больниц, частные лица. Всего по подписке собрали 5233 рубля 70 копеек.

На бюст и пьедестал потратили 3200 рублей. На исправление могил Гааза и его друга А. И. Поля, также и ограды — 30 рублей. Был сделан «взнос в Ольгинское благотворительное общество в память доктора Гааза на усиление благотворительного фонда имени Федора Петровича Гааза» — на одно свидетельство Государственной 4 %-ной ренты в 1000 рублей (на сумму по биржевой цене) — 917 рублей 55 копеек. Внесено в Александровскую больницу на устройство ограды вокруг нового памятника и разбивку цветника — 1086 рублей 15 копеек. Расход был равен сбору.

На торжественном открытии бюста в октябре 1909 года сквер больницы был украшен цветами, флагами, живыми растениями. Пели хоры детских приютов «Утоли моя печали» и Рукавишниковского. От последнего еще играл детский оркестр.

Позднее, уже 22 марта 1911 года, один неизвестный сделал посмертное распоряжение о передаче Московской управе 15 тыс. рублей на сооружение приюта имени Гааза для беспризорных детей на 25 человек.

Беспризорники стали бедой в Москве. И с целью правильного отношения к женским обязанностям чудесный доктор написал статью «Призыв к женщинам».

Управа решила к концу 1913 года перевести малолетнее отделение Работного дома на новую усадьбу (часть бывшего владения Котовых) — между Оленьим Камер-Коллежским валом и Яузой, вблизи Ермаковской улицы, во владение № 22. На этой территории располагались два пруда, хвойные и лиственные перелески. С переводом отделения учреждение стало бы называться «Приют имени доктора Ф. П. Гааза для малолетних призреваемых Работного дома и Дома трудолюбия», со штатным их числом — 200 человек. Необходимо было заранее построить еще несколько жилых строений.

Здесь были бы четыре учителя-воспитателя и четыре воспитательницы, законоучитель, по одному учителю музыки, рисования и пения. Все они в приюте имели бы квартиры с отоплением и освещением. Еще нанимались мастера по ремеслам, дядьки и няни — 12 человек, также дворник, садовод, истопник, повар, экономка. В обязанность дядек входил ночлег в комнатах воспитанников.

11 мая 1914 года в половине второго часа дня состоялось торжественное открытие «Приюта имени доктора Гааза». В его программе были: 1) молебен; 2) слово преосвященного Анастасия, епископа Серпуховского; 3) очерк о создании приюта. Сообщение заведующего Работного дома и Дома трудолюбия А. М. Гайдамовича; 4) окропление святой водой зданий, их свободный осмотр приглашенными; 5) «Слава» Гаазу; 5) чай и приветствия.

Город и Московская управа были довольны: достойно было выполнено завещание неизвестного, чьи немалые деньги cпешили сделать добро ребятам-москвичатам.

Для справки: в начале 1913 года собрание Благотворительного общества попечения о беспризорных детях при управлении Московского градоначальника дало отчет за четыре года своего существования.

За это время активисты общества подобрали на улицах города 1685 беспризорников. Общество на свои средства одевало детей, кормило, давало приют. Многие дети были отправлены в их родные места, часть их (под обязательным патронажем) передали на воспитание в семьи или пристроили к обучению мастерству. Тем самым это попечительское общество, по мнению москвичей, «избавило первопрестольную от маленького пролетариата, который, со временем, наполнил бы Хитровку, а может быть и тюрьмы».

Дни нашей жизни

Часто ли мы заглядываем в афиши московских театров? Вероятно, лишь тогда, когда хочется посмотреть какую-либо определенную постановку.

Интересно ознакомиться с некоторым перечнем следующих представлений: «Баядерка» — Большой театр, опера «Мазепа» — Народный дом на Новослободской, «Ко всем чертям» — Театр художественной сатиры (в помещении под театром «Зон»), в самом же театре «Зон» — оперетта «Лже-маркиз», в Электротеатре «Эклер» (Б. Грузинская, 51) — «Голодный Донжуан», театр Корша — «Дни нашей жизни».

Это — выписка из газетной афиши, анонсировавшей спектакли на… 25 октября 1917 года (дата — по старому, дореволюционному, стилю). После 25 октября до 8 ноября никакие газеты в первопрестольной не выходили.

Революция в Москве — время (как писали журналисты) «кошмаров с какой-то пальбой, вывороченной московской мостовой», с выбитыми стеклами в домах, с порванными трамвайными проводами (среди редких исключений: трамвай мог еще ходить по Малой Дмитровке к Бутырской заставе и Петровскому парку). В некоторых местах можно было увидеть труп убитого человека или извозной лошади. На улицах дежурили патрули, проезжали грузовики с вооруженными солдатами или автомобили с белыми флагами и красными крестами. Не работал телефон.

В одном месте на Тверской улице через всю мостовую зачем-то вырыли окоп. Большинство магазинов стоялo с заколоченными досками.

Москвичей поражало: Кремль, всегда открытый для людей днем и ночью, был заперт, как будто он представлял собой не часть города, а самостоятельную крепость. Потом в Кремле обнаружились страшные вещи. Нормальный москвич не мог без слез смотреть на поруганные святыни, на громадные повреждения Успенского собора от обстрела его куполов, глав, стен, окон.

Среди перепуганных горожан гуляли сплетни. Например о том, что памятник Пушкину снесло снарядом, что на колокольне Страстного монастыря установлен и палит во все стороны дурацкий пулемет. А позднее доподлинно писали: «Выручка московских трамваев забирается рабочими. Конная милиция обещает, если ей не заплатят жалованья, распродать лошадей. Городские шоферы перевозят частные грузы и плату забирают себе. Это — начало полного развала в городском хозяйстве».

Журналист сообщал, что «из уст в уста передают о том, как работала в эти дни наша самоотверженная молодежь: студенты, гимназисты, реалисты, гимназистки, курсистки, — они все мгновенно превратились в летучих санитаров». Поясню, что в начале ХХ века были популярны некоторые кратковременные объединения типа «летучих отрядов» для оказания какого-либо рода помощи соотечественникам, попавшим в беду.

Не думая о грозившей на каждом шагу опасности, молодые люди бросились предлагать услуги организациям. Они заполнили перевязочные пункты. Матери очень переживали за своих детей и жаловались, что те «прилетали» домой лишь для того, чтобы что-то перехватить из еды. И опять их сутками не было видно.

В высших учебных заведениях «…наблюдается сильный разъезд из Москвы учащихся. В особенности много уезжает слушательниц высших учебных курсов и студентов Коммерческого института. Разъезд учащихся объясняется тем, что среди них существует убеждение, что занятия еще долгое время не смогут быть налажены и что во всяком случае дорождественский семестр пропал».

9 ноября опубликовали постановление учащих (то есть обучающих, учителей) городских училищ: «Состоявшееся вчера делегатское собрание корпорации учащих в московских городских всех типов училищах совместно с президиумами всех организаций, входящих в состав корпораций, и представителями всех школ единогласно приняло резолюцию протеста против большевиков. Корпорация учащих требует: 1) восстановления в правах единой законной власти в Москве в лице ее думы, 2) восстановление полной свободы слова, печати, собраний, предвыборной агитации, неприкосновенности личности и жилищ, 3) предания законному суду виновников разгрома Москвы и расстрела мирных жителей. Корпорация готова добиваться восстановления попранных свобод всеми имеющимися в ее распоряжении средствами, вплоть до всеобщей забастовки».

Одновременно с тем уже третий день шла общестуденческая сходка. На ней о продолжении занятий была принята резолюция: «Считая, что 1) создавшиеся крайне тяжелые условия жизни студенчества затрудняют усвоение научных дисциплин, 2) глубокие потрясения, ежедневно переживаемые в настоящее время культурными людьми, совершенно исключают возможность занятий, 3) неизбежное грядущее бегство голодной армии с фронта фактически прервет занятия, если даже они и начнутся, 4) долг совести повелевает нам отдать силы на работу в провинции, — общестуденческая сходка постановляет предложить студентам всех высших учебных заведений города Москвы отложить занятия до января и приложить все усилия к созданию благоприятных условий для отъезда студентов на места».

О человеческих жертвах сообщалось: «Всего в Москве пострадавших убитыми и ранеными насчитывается около 1500 человек… Торжественные похороны 80 студентов, погибших в дни восстания большевиков, предполагаются в четверг. Порядок процессии окончательно еще не выработан». А на месте афиш напечатано: «С 8 ноября восстановилась театральная жизнь Москвы».

12 ноября: «Общестуденческая комиссия по организации похорон жертв гражданской войны извещает, что похороны переносятся с 11 на 13 ноября. Заупокойное всенощное бдение состоится сегодня, 12 ноября, в 6 часов вечера в университетской церкви святой Татианы. Отпевание в церкви Большого Вознесения, что у Никитских ворот, в 10 часов утра. Погребение состоится на Братском кладбище. Венков просят не возлагать. Плакаты не допускаются». «Тела погибших находятся в анатомическом театре университета. Некоторые из них пока не опознаны. Всего в анатомическом театре находятся 37 трупов студентов, учащихся средней школы, офицеров, юнкеров и ударников. В похоронной процессии примут участие Всероссийский церковный собор в полном составе, Московская городская дума, профессура, все московское студенчество, представители политических партий и ряда других политических, общественных и профессиональных организаций».

Прощаться со студентами пришло несколько тысяч москвичей. К могиле на Братское кладбище, во Всехсвятском селе, процессия прибыла только в пять часов вечера.

В начале жизни «по-новому». 1918 год

Встреча Новогодья во все времена интересовала журналистов, независимо от политического состояния страны. Вернее, именно по настроениям обывателей в этот праздник вполне реально подытоживать то, что, по словам А. С. Пушкина, уже прошло и в будущем будет мило. Привлекают внимание надежды людей, их пожелания. И хотя «настоящее уныло», всегда — «сердце в будущем живет».

Из череды праздников Нового года значительно выделялся первый советский, то есть переходивший с 1917 на 1918-й. Тогда еще была жива императорская семья. Были надежды, унылые надежды…

Как своевременны были слова поэта А. Гомолицкого, написанные в канун наступления нового, XX века:

Полночь… Нам еще не спится. Кто-то стукнул у ворот. — Кто там поздно так стучится? — Это я здесь. Новый год. Я родился в темных безднах Где не вьется жизни нить, И пришел из стран надзвездных, Чтоб вас счастьем оделить. Я принес вам упованья, Веру в радость без забот; Позабудьте же страданья, Гость пришел к вам — Новый год! Мы поверили на слово… У ворот упал запор. В честь пришельца молодого Зазвучал приветствий хор. Позабыли мы печали, Чаши налили вином. И всю ночь мы ликовали С гостем юным за столом. И в чаду веселья пьяном Мысль ни разу не пришла, Что, быть может, лишь обманом Речь пришельца вся была!

Нельзя было ожидать, что по обстоятельствам военного времени Новогодье выйдет и веселым, и шумным.

Запуганный и социализированный обыватель удивил тем, что после недавних бурных революционных преобразований был еще в состоянии вспомнить о торжестве, веселиться и даже выражать свой восторг в то время, когда новой власти не исполнилось и трех месяцев. Родившийся «младенец» еще «не ползал, не стоял на ножках», но мог уже самостоятельно поднимать голову и как-то заявлять о себе.

Встреча будущего в этот раз имела очень шумный и оживленный размах. Правда, специальная ресторанно-застольная его традиция полностью была нарушена.

В городских московских афишах и газетах ни один из новых содержателей первоклассных ресторанов не объявлял у себя новогоднюю встречу. Такую миссию взяли на себя многочисленные городские кабаре и некоторые театральные заведения. Те, что были попроще и доступнее для невысокой в нравах публики. Например, это было устроено в театрах «у Зона», «у Южного», в Новом театре.

Запись на столы в них стала такой большой, что, по отзывам журналистов, «превысила ширину площади» этих заведений, где можно было расставить все столы. Волей-неволей администрации театров пришлось брать деньги и за «приставные столы», наподобие того, как оплачивались в тех же театрах приставные стулья во время постановок.

Публика за столами была особенной. Именно та, которую за «табаретными столиками» раньше и представить себе здесь, в театре, было трудно. Среди фраков, смокингов и бальных туалетов мелькали костюмы чисто демократического характера: скромные пиджаки, мягкие рубашки, шерстяные женские платья.

За свои столики демократический народ платил очень большие деньги (по 40–50 рублей; и это только за одну запись, без еды и обслуживания).

Один из старейших московских распорядителей в одном крупном театре-кабаре говорил: «Поверьте, такого широкого денежного размаха при новогодней встрече даже я не припомню. Здесь вот есть столы, которым за ужин подаются тысячные счета».

Встреча нового, 1918 года сопровождалась выступлениями популярных артистов. А остроумные конферансье выбивались из сил, чтобы приводить публику в соответствовавшее дате настроение. Это им действительно неплохо удавалось.

Так как в Новогодье везде была разрешена поздняя торговля, то в местах встречи, как писала московская пресса, «беседы затянулись далеко за полночь». А ночью в некоторых театрах, где шли праздничные застольные общения, появились совсем неожиданные «гости», на которых не было заранее расписано столов. То были… комиссары в сопровождении революционных красноармейцев. Они имели установку «на предмет выявления крепких напитков». Там, где их поиск давал положительный результат, составлялись протоколы об обнаружении запрещенного, что, конечно, вносило некоторое смятение в общую «театральную атмосферу».

Однако в большей массе москвичи встретили первый после революции новогодний праздник шумно, весело, с большими надеждами на грядущее. Всем очень хотелось верить в доброту нового фантазийного пришельца — мальчика с цифрой «1918» на пальтишке. Он спустился в снежном вихре к ним сюда в то, что журналисты, по свежим январским следам, уже тогда определили как «кошмарное настоящее» России…

Что же касалось ряженых, то милый старый русский обычай хождения по Москве в масках, платках, с коробками, с музыкой с этого года стал вырождаться. Уже на прошедших перед Новогодьем святках москвичи совсем не рядились. Не бродили по улицам и не врывались в дома их развеселые ватаги. Кажется, уже никто не вытанцовывал ради забавы и угощения.

Правда, по Тверской улице, привлекая к себе внимание, шумно проследовала процессия из римских воинов, тореадоров, индейцев с пиками и щитами, цыганов и цыганок с бубнами, маркизов и мадамочек времен Людовика XVI. Прохожие весьма удивлялись нерусским костюмам, каким-то не свойственным тому времени года, незимним, облачениям, диковенным и дорогим парикам.

Все оказалось проще простого: это рабочие и служащие одного из театров самовольно и незаконно, для удовольствия новоиспеченных артистов, опустошили костюмерную. Они святочно перевоплотились, чтобы войти в новую жизнь по-своему, неординарно, революционно.

Впрочем, были и другого рода ряженые, которые то там, то здесь мелькали в солдатских шинелях, и уголовная хроника Москвы отметила лишний десяток-другой грабежей и нападений на мирных граждан. К этим «ряженым» за последнее время обыватели уже успели привыкнуть. Их сторонились, от них прятались. Часто путали с настоящими стражами городского порядка.

Между тем новогодняя газетная хроника отметила одно важное событие: в Белокаменную по телефону из Петрограда сообщили, что 2 января в 2 часа дня неизвестными людьми было совершено покушение на В. И. Ленина. Вождь революции проезжал в автомобиле, и несколько выстрелов огласили воздух. Хотя они оказались безрезультатными, в ответ большевики незамедлительно объявили, что открывают в стране «кровавые репрессии и аресты по отношению С.-Р.», то есть многочисленной партии своих противников, социалистов-революционеров.

Стреляли не только в Петрограде.

В ночь под Новый год двое пьяных солдат открыли в Малом Козихинском переулке прицельную стрельбу по случайным московским прохожим. Кто-то по телефону сообщил о том в милицию. На месте между солдатами и милицией произошла перестрелка, которая закончилась лишь тогда, когда солдаты были ранены и не могли держать в руках винтовки.

Тогда же в городскую милицию поступило и сообщение, что в Малом Ржевском, рядом с домом № 6, у автомобилиста П. Я. Павлинова неизвестными лицами был отобран автомобиль, принадлежавший Всероссийскому Земскому союзу. Автомобиль стоил больших денег — 25 тыс. рублей.

На пороховом складе акционерного общества «Феттер и Генкель», что находился между селами Алексеевским и Леоновом, под Новый год было совершено разбойное нападение. Грабители, связав оставленную в одиночестве мать сторожа, взяли у нее ключи со склада, открыли его и похитили около 75 (!) пудов пороха на сумму 30 тыс. рублей.

Еще из хроники Новогодья.

На Садово-Каретной улице в доме № 5 был ограблен табачный магазин господина (по-новому — гражданина) Тельднера. Товар похищен на сумму 11 тыс. рублей. На Сретенке та же участь постигла и магазин Миляева и Карташева; убыток — 150 тыс. рублей. На Ярославском шоссе несколькими выстрелами из винтовок был убит гражданин В. П. Сурков. На Малой Бронной с милиционерами перестреливалась многочисленная банда грабителей-поляков. Были сообщения и о других вооруженных (винтовками и револьверами) бандитских и одиночных нападениях на москвичей.

Еще в канун новогодних праздников напечатали о том, что в вестибюле электротеатра «Наполеон» на Краснопрудной улице «наконец-то в перестрелке с красногвардейцами был застрелен опаснейший московский вор А. Полежаев». Он имел славу «по части крайне рискованных краж». Например, несколько раз он покушался на добро Казанского и Покровского соборов на Красной площади. Эти святотатства Полежаеву в 1917 году не удавались по той лишь причине, что каждый раз подводили прогнившие веревки, с которых он обрывался при спусках с украденной добычей.

В столичном Петрограде в день покушения на Ленина большевиками был арестован румынский посол и работники посольства. Этот небывалый арест представителей союзной державы вызвал огромное волнение в посольских кругах. Состоялось совещание послов по вопросу их отъезда из пределов России…

Новогодье 1917/18 года было замечательно еще и тем, что его встреча последний раз проходила по старому русскому календарю. С последних февральских дней 1918 года юлианское летоисчисление оставалось лишь для церковных служб и праздников.

Гражданское общество уже было подготовлено к ведению дней по григорианским датам и экстремальной новой жизни.

Примечания

1

1 — Малыми Мытищами называлась местность, издавна на ходившаяся там, где нынче стоят московские дома в правой стороне от железной дороги в районе построенной в 1920х годах платформы «Лось» перед МКАД.

(обратно)

2

2 — Берх гольц (Берк гольц) Фри д рихВиль гельм жил несколько лет в России, находясь на службе герцога Голштинского КарлаФридриха, оставил интересный «Дневник», отличавшийся строгой фактичностью и правдивостью. Голиков Иван Иванович (1735–1801) — русский историк, археограф, много занимавшийся временем Петра I.

(обратно)

3

3 — Шинок — место продажи вина не бочками, бочонками или ведрами, а в мелкую розницу, для разового потребления.

(обратно)

4

4 — Год от С. М. (сотворения мира) переводится в год от Р. Х. (Рождества Христова) вычетом числа 5508 (или 5507, в зависимости от месяца). Разницу составляет время, протекшее по греческому календарному счислению от С. М. до Р. Х.

(обратно)

5

5 — Наполеону пришлось через Тутолмина делать первые попытки заключить мир с императором Александром I.

(обратно)

6

6 — На колокольне Ивана Великого, построенной еще Борисом Годуновым, был поставлен крест с надписью: «Царь славы». В 1812 году по приказанию Наполеона с этой колокольни древний крест сняли, так как у императора было предположение, что он сделан из чистого золота. Позднее, при восстановлении Москвы, на колокольню был водружен новый крест.

(обратно)

7

7 — Английский механик Медокс был воспитанником Оксфордского колледжа. Он приехал в Россию в 1766 году для преподавания физики и математики цесаревичу Павлу Петровичу, а через 10 лет переселился в Москву, где получил привилегию на театральные представления.

(обратно)

Оглавление

Татьяна Бирюкова В Москве-матушке при царе-батюшке Очерки бытовой жизнимосквичей

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  Часть I ПРАВИЛЬНЫЙ ГОРОД

    Поселение на взгорье

    Московские холмы и поклонные горы

    Столица России

    Владимирский святой лик

    Московские перекрестки

    Четвертое кольцо

    Защитники города

    Первая приходская церковь

    Дворничество

    Мыльный и железный дворники

  Часть II ПРИРОДА В ОКРУЖЕНИИ ДОМОВ

    Водоотводные каналы

    Артезианские колодцы

    Водовозные дела

    Водопроводчики

    Разливы реки

    Апрель всех напоит

    Вода Студенца

    «Прожект» Бове

    Скверики

    Птицы Москвы

    У Калитников

    Лосиноостровский эксперимент

    Беспризорные Каштанки

  Часть III РАБОТА МОСТНИКОВ ТРАНСПОРТ

    Набережные

    Руками мостников

    Мостовые

    Мост к памятнику царю

    Бородинский мост

    Дело о «пасынках судьбы»

    Распевы ямщиков

    Забытый центр паломничества — Нахабино

    Первая извозчица

    Мазилово

    Дорожное передвижение

    Уличные неожиданности

    Окружная железная дорога

    Соединительная ветвь

    Николаевская дорога

    Красный пруд

    На «Казанке»

    Ударили автопробегом

  Часть IV БОЛЬНИЧНЫЕ ПРИЮТЫ

    В Малой Всехсвятской роще

    Детская больница

    Театр в госпитале

    Чудесный доктор Гааз

    Преображенская больница

  Часть V В СТАРИНУ ЖИВАЛИ ДЕДЫ ВЕСЕЛЕЙ СВОИХ ВНУЧАТ

    Питейная топонимика

    Народное пьянство

    В ресторанах

    Купальни

    Туалеты

    Необычная кража

    Тайный колодец

    Среди товаров

    Случай на пожаре

    У Триумфальных ворот

  Часть VI ПРАЗДНИКИ

    Сорок сороков

    Звонарное дело

    Масленица

    Топонимика старой Масленицы

    Весенние радости

    Встреча в тюрьме

    Куковинка

    Театральное бюро

    Народные байки

    Главная верба России

    Родился Петр

    Изменение отсчета лет

    Немецкие станы в Сокольниках

    Семик

    Прощание

    Память о Невском

    В Страстном монастыре

    Памятники войне

    Из хроники празднования

    Зрелища

    В Новогодье

    На рубеже 1902–1903 годов

    Татьянин день

    Отчудили январским днем

    День Валентины

    В воксале

    За Рогожской заставой

    Парковые увеселения

    Памятник в сердце России

    В Копотне

    Братеевский иконостас — на Тверскую

    Большие музеи и маленький

    Американцы в Царицыне

    Цирк на Лубянке

    Воробьевы горы

    Полеты на шарах

    У памятника Екатерине

    Свадьба в Бутырках

    Дачные вечера

    Вековая тайна

    Казино в Марьиной Роще

    Юбилей нотариата и Юридическое собрание

    Газетный маршрут

    Книжкин праздник

    Карнавал в Богородском

    Древонасаждение

    На радостях в Перерве

    Основание музея Ф. М. Достоевского

    Бюст Гаазу и приют для беспризорников

    Дни нашей жизни

    В начале жизни «по-новому». 1918 год

Реклама на сайте