«Обвиняются в шпионаже»

Александр Михайлов Владимир Томаровский Обвиняются в шпионаже

Александр Михайлов Называйте меня «Алекс»

Шпионаж — это печальная необходимость или необходимое зло, навязанное государствам их же собственным соперничеством, конфронтацией, войнами или угрозой войн, и дело это скорее достойное сожаления, чем прославления.

Джордж Блейк

Этой истории без малого уже 40 лет. Началась она с лаконичного сообщения в официальном органе бывшего КПСС газете «Правда» о разоблачении советскими компетентными органами агента западных империалистических разведок некоего гражданина О. Пеньковского. Потом общественность узнала о суде над предателем и его пособником английским подданным Г. Винном, а также о понесенной ими заслуженной каре.

Шло время. По мере возрастания информационной открытости, появления сначала скупых, а затем все более пространных откровений участников или свидетелей тех событий, «дело Пеньковского» стало наполняться скрываемой ранее информацией и, более того, стремительно пухнуть. Появились статьи, исследования и даже книги, посвященные этой теме. И, как водится, наряду с достоверными сведениями оно стало обрастать вымыслами, слухами, разными версиями и мифами. Начало было положено на Западе, где Пеньковского объявили чуть ли не спасителем человечества от ядерной катастрофы. Потом все громче о Пеньковском заговорили у нас, то демонизируя его, то, выставляя чуть ли не героем, в зависимости от политической конъюнктуры или личных пристрастий. Одним словом, недостатка в мифотворчестве нет ни с той ни с этой стороны. Мнения высказываются диаметрально противоположные. Одни утверждают, что Пеньковский — супершпион ХХ века, другие убеждены, что он всего лишь выполнял роль пешки в коварной игре спецслужб, третьи считают, что это дырка от бублика, мелкий воришка, сбывавший свою добычу скупщикам краденого.

Ломая голову над загадками спецслужб, я не мог пройти мимо истории с Пеньковским. Не возьму на себя смелость утверждать, что мне удалось разобраться во всем досконально, выяснить всю правду об этом деле. Когда речь идет о деятельности спецслужб, то правды, как у змеи ног, никогда не сыскать. Но на основе изученного архивного материала, своего собственного опыта бывшего «семерошника», рассказов моих коллег — контрразведчиков, не понаслышке знающих эту историю, более или менее ясное представление у меня все-таки сложилось. А возможно родилась еще одна версия. Судить читателю.

В один из осенних дней 1960 года молодой служащий американского посольства в Москве передал своему шефу тщательно запечатанный конверт, пояснив, что получил его накануне вечером недалеко от американского клуба от неизвестного русского. Письмо было адресовано военному атташе США.

«Возможно, я поступил неправильно, — извиняющимся тоном сказал молодой человек, — но русский был так настойчив, а главное, очень искренне, как мне показалось, утверждал, что это очень важно…» «Что сделано, то сделано, — холодно резюмировал шеф. — Но впредь я рекомендую вам поступать более осмотрительно».

В конверте оказался еще один конверт и уже в нем лист бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Уже первая фраза была интригующей: «Я обращаюсь к правительству Соединенных Штатов Америки с предложением о сотрудничестве…»

Далее автор совершенно конкретно выражал готовность оказывать помощь американской разведке и просил соответствующих распоряжений о выходе с ним на связь заинтересованных лиц. Для этого в письме был указан номер домашнего телефона, по которому каждое воскресенье октября—ноября в 10 часов он будет ждать звонка. Связник должен был говорить по-русски и обусловить возможную встречу. В качестве запасного варианта в письме предлагалось выйти на встречу в один из вторников декабря 1960 года в первом проезде при выходе из станции метро «Парк культуры» на Метростроевской улице. Было описано, в чем будет одет автор письма, и указан пароль, в котором содержалась фраза о получении американской стороной послания. К письму была приложена фотокарточка для более точного опознания.

Вам, читатель, понятна ситуация? А теперь представьте, как бы вы поступили, оказавшись на месте посольского служащего в ранге военного атташе. Правильно, переслали бы полученное письмо в Вашингтон, в Лэнгли. Это их компетенция. Пусть тамошние стратеги разбираются и принимают решение. Так посланник и сделал.

В штаб-квартире ЦРУ к письму отнеслись скептически. «А не тот ли это парень, который мозолил нам глаза в Анкаре?» — припомнил один из разведчиков.

Выяснилось, что да, действительно это тот самый полковник из аппарата военного атташе при посольстве СССР в Турции, который в 56-м году на дипломатических приемах чуть ли не за руку тащил в дальний угол иностранных представителей и предлагал им секретную информацию. ЦРУ тогда наотрез отказалось с ним сотрудничать, заподозрив, что это «подстава» советских спецслужб. Настораживала настырность и отсутствие очевидных мотивов в поведении инициативника.

Выходит, не унялся полковник. Ну что ж, это его проблема. И на письмо накладывается резолюция: «В архив».

Два месяца Олег Пеньковский напрасно являлся по вторникам на указанное в письме место и ждал по воскресеньям телефонного звонка. Наконец пришел к неутешительному для себя заключению: «Не верят янки».

Но, как пел Владимир Высоцкий, «уж если я чего задумал, то выпью обязательно». Олег Пеньковский был из породы «упертых». Он стал с удвоенной энергией искать выходы на западные разведки. Вскоре для этого появилась благоприятная возможность.

Но прежде чем рассказать об этом, давайте посмотрим, что побуждало полковника Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии так настойчиво торить дорогу к предательству.

Родился Олег Пеньковский в 1919 году в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ). Отец его был инженером, во время гражданской войны служил в белой армии и погиб при невыясненных обстоятельствах, однако это обстоятельство не помешало Олегу окончить школу, вступить в комсомол, поступить в Киевское артиллерийское училище. После окончания в 1939 году училища он участвовал в боевых операциях по освобождению Западной Украины, затем в финской кампании 1940 года. Там был принят в партию. Потом началась Великая Отечественная война. С первых дней Пеньковский в действующей армии. Командовал учебными сборами, затем истребительным противотанковым полком 1-го Украинского фронта. По характеристикам начальников и отзывам сослуживцев был хорошим командиром, требовательным и внимательным к подчиненным. За отличие в боях и успешное командование полком награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского, Отечественной войны 1 степени, Красной Звезды, восемью медалями. И при этом ни одного серьезного ранения. Лишь в январе 1944 года попал в автомобильную катастрофу, в результате которой получил контузию.

И здесь хотелось бы вот о чем порассуждать. Есть много фактов, свидетельствующих о том, что поведение и поступки человека определяются, как правило, той системой координат, в которой он пребывает. Возьмем, к примеру, генерал-лейтенанта Власова. До того как он попал со своей армией в окружение и сдался немцам в плен в 1942 году, у него была безупречная репутация боевого командира Красной Армии, чуть ли не главного спасителя Москвы и любимца Сталина. Иди все своим чередом, быть бы Андрею Андреевичу Маршалом Советского Союза и стоять на трибуне Мавзолея во время праздничных парадов на Красной площади.

Но вот случился плен, и все прежние принципы и установки побоку. Теперь Сталин для него уже злейший враг, и Власов с энтузиазмом воюет против собственного народа.

Можно проще выразить эту мысль. Вам приходилось видеть привычную к упряжке лошадь? Это кроткое создание изо дня в день терпеливо и послушно тащит повозку с поклажей, какой бы тяжелой она ни была, и благодарно прядет ушами и помахивает хвостом, когда ей дают за труд меру овса. Но стоит дать погулять этой же лошади на свободе или походить под седлом, а потом снова попытаться надеть на нее хомут, не удивляйтесь, если каурая взбрыкнет.

Нечто подобное произошло, на мой взгляд, с Пеньковским. На войне как на войне. Там была окопная жизнь, со своими жесткими, а порой и жестокими законами и правилами, ясными представлениями о долге, совести, чести, дружбе и товариществе. Звезды на погоны там добывались в бою.

Иное в мирной жизни. Собственно, уже в конце войны Пеньковский начал ощущать, что несет с собой «расслабуха». На фронте он попал в фавор к командующему артиллерией 1-го Украинского фронта генералу Сергею Варенцову — будущему маршалу артиллерии. Варенцов взял Пеньковского к себе адъютантом. На этой должности Пеньковский стал незаменим не только для своего воинского начальника, но и для членов его семьи, которым ловко оказывал различного рода услуги. В конце концов, он настолько втерся в эту семью, что Варенцовы доверяли ему даже ключи от своей дачи. Не чуждый благодарности, Варенцов стал покровительствовать Пеньковскому и в вопросах службы, а тот, будучи человеком неглупым, быстро понял, что с помощью такого влиятельного покровителя сможет быстро сделать себе карьеру. Чтобы укрепить свои позиции, Пеньковский в 1945 году женится на семнадцатилетней дочери начальника политуправления Московского военного округа генерал-лейтенанта Дмитрия Гапоновича, при этом широко афишируя свои родственные связи. В результате перед ним, как по мановению волшебной палочки, распахиваются двери сначала Академии Генерального штаба имени Фрунзе, которую он оканчивает в 1948 году, а затем Военно-дипломатической академии, куда он поступил в 1949 году.

Ну, у кого, скажите, не закружится голова от такого стремительного взлета?

Ведь даже опытного водолаза, который привык работать на глубине, на поверхность поднимают не спеша, чтобы его не поразила кессонова болезнь. По своему опыту знаю, как трудно поступить в военную академию. Академическое горлышко настолько узкое, что проскользнуть в него удавалось немногим. Если же учесть, что и среди этих немногих больше половины было блатных, то тех, кто пробивался на учебу своими силами, оставались единицы. Причем подавляющее большинство блатных были из Московского округа и из групп войск, тех, что дислоцировались в Восточной Европе — на территории Венгрии, Восточной Германии, куда и служить-то попадали по блату. Вспоминается характерный эпизод.

После окончания академии предстояло распределение в войска. Естественно, каждый мечтал распределиться получше. А в то время была льгота: офицер, окончивший академию с красным дипломом, имел право выбрать место дальнейшей службы по своему усмотрению.

Мой однокашник, отслуживший до поступления в академию несколько лет в Забайкалье в полевых условиях, вдоволь наглотавшийся песка и испытавший сорокаградусные морозы, что называется, зубами «грыз» академическую науку и, как мальчишка, радовался, когда заслуженно получил красный диплом. Его заветной мечтой было продолжить службу в Западном округе, на Украине, откуда он был родом.

Не тут-то было. Председатель мандатной комиссии четко обозначил ему курс на Дальний Восток. У моего приятеля челюсть отвисла. «У меня же красный диплом… — робко попытался напомнить он о своих правах. — В конце концов, это даже несправедливо. Майор Ю-н троечник, а возвращается снова в Южную группу войск».

В ответ на что услышал суровую отповедь: «Дальний Восток — это форпост страны! Вы что думаете, мы на такой ответственный участок троечников будем посылать?»

Но вернемся к Пеньковскому. Его тщеславие и честолюбие разрасталось, как на дрожжах. Он уверовал, что нашел универсальную отмычку к постам, чинам, наградам и всему, что этому сопутствовало. С виду неприступные и несокрушимые твердыни оказывались бессильными перед угодничеством и лестью. Пустое вроде: во время застолья долить водку в рюмку высокопоставленного гостя или, хотя это и не по чину, постучать вилкой по звонкому хрусталю и в наступившей тишине с волнительной ноткой в голосе провозгласить здравицу в честь хозяина: «Многоуважаемому Сергею Валентиновичу наше офицерское троекратное „ура“.

И еще недавно командовавшие армиями многозвездные генералы вставали, молодцевато подтягивали животы, вскидывали локти на уровень плеч и по команде розовощекого подполковника: „Два коротких, третий протяжно: гип-гип…“ — дружно кричали: „Ура! Ура! Уррр-ааа!!!“ А опрокинув в рот спиртное, благосклонно кивали в сторону Пеньковского: „Каков орел!“ Мелочь, а приятно.

Или отмечалось 60-летие Варенцова. Были приглашены важные лица, включая некоторых заведующих отделами ЦК КПСС. Как принято в таких случаях, юбиляру подносились подарки. Пеньковский всех превзошел. Он преподнес маршалу французский коньяк 60-летней выдержки. Хозяин и гости были в восторге от вкуса напитка: „Вот это коньяк!“ Никому в голову не могло прийти, что хотя коньяк и был французский, но рядового разлива, и далеко не того возраста, что был указан на этикетке. Пеньковский вырезал рекламную наклейку коньяка из журнала и ловко вклеил ее на место настоящей. Не очень красиво с точки зрения этики. Зато, какой эффект!

Немало порядочных людей сумел охмурить Пеньковский. Как выяснилось, благоволил к нему и тогдашний руководитель советской военной разведки генерал армии Иван Серов, человек, которому по роду службы должно было проявлять, по крайней мере, осмотрительность при выборе знакомств. Опять же способствовали этому жена и дочь генерала. Забегая вперед, скажем, что после разоблачения Пеньковского, и Варенцов, и Серов поплатились за свою близорукость. Сергей Варенцов был исключен из партии и разжалован в генерал-майоры, генерал-майором стал и Иван Серов.

Военно-дипломатическую академию Пеньковский рассматривал как стартовую площадку на пути к собственной генеральской звезде. В том, что она вскоре засияет на его погонах, он нисколько не сомневался. Получив назначение в Четвертое (восточное) управление ГРУ, он с нетерпением ждет направления в зарубежную командировку, рассчитывая на должность военного атташе. В середине 1955 года его ожидание сбывается. Правда, лишь частично: в Турции, куда его командировали, должность военного атташе была занята, поэтому он получил предписание в аппарат военного атташе при посольстве СССР. Друзья намекали, что это временно. В ожидании вакансии Пеньковский ходил по местным рынкам, фарцевал по мелочи, добывая деньги на сувениры для нужных людей в Москве, а по вечерам отирал углы на дипломатических приемах, имитируя оперативную работу.

Между тем время шло, а начальник Пеньковского генерал Рубенко-Савченко оставался на своем посту, мало того, недвусмысленно давал понять своему подчиненному, что не очень им доволен. Тогда Пеньковский решил подтолкнуть события. В ход пошли интриги, склоки, наушничество, сплетни. Но и этого оказалось мало. И Пеньковский избирает способ на сто процентов „убойный“. Он „сливает“, пока анонимно, информацию о своих коллегах турецкой контрразведке. В результате турецкие власти выслали из страны одного из сотрудников ГРУ, а Рубенко-Савченко стал козлом отпущения за этот провал.

Однако и для Пеньковского все это не прошло даром. Коллеги, возмущенные его склочным характером, карьеристскими замашками, нечистоплотным поведением, просят начальство избавить их от него. Его поведение в Анкаре вызвало массу вопросов и у нашей контрразведки. В 1956 году Пеньковского отзывают из командировки и отчисляют из ГРУ. В течение года он находился в распоряжении управления кадров Министерства обороны. А затем о нем в очередной раз порадел добряк Варенцов. В 1957 году Пеньковского назначили начальником курса в Военную академию имени Дзержинского. Год он служит в этой должности, а затем его по протекции того же Варенцова зачисляют на высшие инженерные курсы, где обучали обслуживанию ракетных установок, которые находились на вооружении Советской Армии в тот период. В отличие от персонажа армейского анекдота, который, попав к врагу в плен, не смог, несмотря на все изощренные пытки, ответить ни на один вопрос, и в отчаянии воскликнувший: „Говорил же мне, дураку, старшина: „Учи матчасть — пригодится“, Пеньковский учился старательно. Однако практическое обслуживание ракетных установок его мало заботило. Он мечтал вернуться в ГРУ.

Снова Варенцов помог, обратился с ходатайством к Серову. Серов пошел навстречу. Правда, когда он затребовал характеристику и представление на Пеньковского, то испытал не очень приятные чувства. В служебной характеристике за период его работы в Турции было указано: „Мстительный, злобный человек, беспримерный карьерист, способен на любую подлость“.

„С такой характеристикой я не могу восстановить!“, — написал Серов на заключении. Кадровики поняли своего начальника. Они переписали представление, и генерал армии уже со спокойной совестью начертал на нем: „Утверждаю“.

Но в „поле“ Пеньковский не попал. Хотя предложение послать его военным атташе в Индию было. Однако чья-то осторожная рука его от этой поездки отвела. Место же ему нашли в Государственном комитете при Совете Министров СССР по координации научно-исследовательских работ (ГК по КНИР) и определили туда в качестве офицера „действующего резерва“. Одной из главных задач комитета было налаживание международных контактов в научно-технической и экономической сферах. Говоря другими словами, это учреждение организовывало визиты многочисленных советских делегаций на Запад, а также иностранных ученых, инженеров и бизнесменов в Советский Союз. На новом месте Пеньковский якобы должен был добывать информацию о последних достижениях в области западных ракетных вооружений.

Но мы уже знаем, что в то время действительным намерением „обиженного“ Пеньковского было не добывать секретную информацию, а „сливать“ ее. Попытка подхода к американцам не удалась. Пеньковский предпринял еще одну: письмо с предложением о сотрудничестве он передал канадскому дипломату, а тот, в свою очередь, сотрудникам английской разведки.

И тут на сцене появляется персонаж, на долю которого выпало сыграть одну из ведущих ролей в этой шпионской истории. Это — Гревил Винн, подданный Великобритании, коммерсант, а на самом деле человек СИС. Материалы следственного дела, в которых содержатся и „чистосердечные“ показания Винна, казалось бы, с исчерпывающей полнотой отражают участие этого „коммерсанта“ в деле Пеньковского. Однако, выйдя на свободу, Винн решил вспомнить кое-что еще, прояснить, так сказать, „истинную“ картину и написал книгу под названием „Человек из Москвы“. Говорят, что английские спецслужбы пытались воспрепятствовать появлению этой книги на свет из-за содержащихся якобы в ней излишних откровений. Если это и так, то беспокоились они зря. Без улыбки читать этот опус нельзя.

Те, кто смотрит фильмы о Джеймсе Бонде, наверняка обратили внимание на то, в каком гротескном виде представляются зрителю там русские, особенно солдаты и офицеры бывшей Советской Армии. Как правило, это бомжеватого вида увальни, в несуразных мундирах и шинелях, карикатурных шапках-ушанках, бестолково лопочущие что-то на тарабарском языке. То же и в описании Винна. Сам он, естественно, суперагент 007. Ну и в какой-то мере Пеньковский тоже „супер“, поскольку друг Винна и борец с тоталитаризмом. Что же касается тех, кого автор не жалует, а это, как вы догадываетесь, прежде всего, советские контрразведчики, то это — настоящие монстры.

Невольно задаешься вопросом: то ли голливудское клише оказало воздействие на сочинителя, то ли он мелко мстит советским спецслужбам за то, что они его „поимели“, причем, как прежде никого другого, по полной программе? Но субъективизм и эмоциональный окрас — только одна сторона повествования. Для нас гораздо важнее другая — содержательная. Так вот, Винн свидетельствует, что сигнал, посланный Пеньковским через канадского посланника, был услышан. Он пишет: „Я не знал, какую операцию разрабатывают в Лондоне, но твердо выполнял свою задачу: наладить легальные коммерческие связи с Востоком… Конец пятьдесят восьмого и весь пятьдесят девятый год я сновал между Москвой, столицами восточноевропейских стран и Лондоном, стараясь найти в СССР рынок для сбыта британских товаров…

В начале ноября 1960 года Джеймс впервые дал мне точное задание: "В Москве есть организация, которая называется Комитет по науке и технике. Она находится на улице Горького. Мы заинтересованы в том, чтобы вы установили с ней контакт". Когда контакт был установлен и состоялись первые знакомства с сотрудниками комитета, Винн прибыл в Лондон для доклада.

"Меня подробнейшим образом расспросили о моих визитах в комитет, — вспоминает он.

— Кто присутствовал на этих встречах? Их имена? Наружность? — Передо мной разложили множество фотографий. Кое-кого я опознал.

— А это кто? А вот этот? А этот?

— Это полковник Пеньковский.

— Кто, вы говорите?

— Олег Пеньковский.

В фотографию уперся палец:

— Вот ваш человек, Гревил!

Внутренний радар Пеньковского, постоянно находившийся в рабочем режиме, чутко уловил импульсы, исходящие от английского коммерсанта, зачастившего в Москву. Винн, правда, уверяет, что ему было дано указание не предпринимать никаких попыток сделать первый шаг, ни малейших намеков Пеньковскому на то, что Винн чего-то ждет от него.

Некоторое время оба проявляли осторожность, подобно карасям, которые, подплыв к наживке, не спешат ее заглатывать, а вначале трогают губами, подталкивают, сосут потихонечку.

Наконец Пеньковский решает, что пора переходить к делу.

— Гревил, я думаю, нам уже пора называть друг друга по имени, — предлагает он Винну.

— Конечно, так лучше, Олег.

— Да. А еще лучше: Алекс. Олег по-английски звучит не так хорошо.

— Да здравствует "Алекс"! — восклицает Винн.

Спустя некоторое время, придя в номер гостиницы, где проживал Винн, Пеньковский передал англичанину объемистый пакет:

— Открой его, Гревил, посмотри, что там!

В пакете было подробное досье на самого Пеньковского, а также фотопленки с заснятыми секретными документами.

20 апреля в Англию направляется советская делегация, — сообщил далее Пеньковский, — возглавлять ее буду я. Было бы хорошо, если бы с содержимым пакета к этому времени уже внимательно ознакомились те, с кем бы я хотел встретиться в Лондоне…

Домой Винн возвращался в буквальном и переносном смысле на крыльях: вербовке агента по кличке "Алекс" состоялась.

Сотрудник МИ-6, которого Винн на допросе в лубянской тюрьме поименовал Аккройдом, выслушал его рапорт с нескрываемым удовлетворением. Особенно его поразило содержимое пакета. Как выяснилось позже, англичане незамедлительно поделились информацией с американцами, и те, наконец, всерьез заинтересовались Пеньковским.

Узнав о скором прибытии Пеньковского в Лондон и установив, что советскую делегацию предполагается разместить в гостинице "Маунт Ройял", Аккройд дал указание Винну связаться с управляющим гостиницы и договориться, чтобы все члены делегации были размещены на одном этаже, причем в двухместных номерах, а Пеньковского как руководителя делегации поселили в одноместном.

Трудно сказать, сколько пар глаз наблюдали за Пеньковским, когда он 20 апреля спускался по трапу самолета в лондонском аэропорту, но что их было немало, можно не сомневаться.

Глава делегации вел себя подобающим образом: сохранял степенность, протокольно улыбался на приветствия представителей принимающей стороны, отвечал по-английски: "I am glad to meet you".

Но когда в гостинице его коллег развели по номерам и он ненадолго остался с Винном наедине, то не в силах больше сдерживать переполнявшие его эмоции, Пеньковский хлопнул англичанина по плечу:

— Я не могу в это поверить, Гревил, просто не могу! — И тут же обеспокоено спросил:

— Ты выполнил мою просьбу? Передал документы?

— Все в порядке, "Алекс". В 23 часа спускайся на четвертый этаж, там тебя будут ждать…

— Тогда возьми вот еще два пакета для "друзей".

Потом в соответствии с программой была пресс-конференция, которую вел Пеньковский, прием в ресторане гостиницы "Маунт Ройял", посещение членами делегации советского посольства.

Около 23 часов, после того как члены делегации, строго следуя "совьетико морале", легли спать, Пеньковский спустился на четвертый этаж и постучался в указанный Винном номер. Ему тут же открыли дверь. Войдя, он увидел четверых приветливо улыбавшихся мужчин. Представились они Пеньковскому как Александр, Ослаф, Грилье и Майк. Оказалось, что эти люди в равной пропорции представляют английскую и американскую разведки.

Первое, о чем сообщили Пеньковскому эти господа, было то, что его письма в адрес правительств Соединенных Штатов и Великобритании ими получены. На вопрос Пеньковского, почему же тогда они так долго не выходили с ним на связь, разведчики честно ответили, что боялись провокации.

В первую ночь, как свидетельствует Винн, "Алексу" не стали задавать много вопросов: необходимо было, чтобы он почувствовал себя среди друзей, в безопасности. Тем не менее его попросили написать заявление о своем желании сотрудничать с американской и английской разведками. Пеньковский написал также обращения к английскому и американскому правительствам о предоставлении ему в случае необходимости гражданства. Других пожеланий или просьб он пока не высказал. Докучать ими своим "друзьям" он станет позже. Даже будет настаивать на аудиенции у английской королевы. А пока ограничились тем, что договорились о следующей встрече.

Она состоялась на следующий день в том же номере. Первым делом Пеньковский доложил представителям разведок о своих агентурных возможностях. Цену себе набивал максимальную. Напомнил и о полученных им трех высших военных образованиях, и о своих широких связях в военных кругах. Утверждал, что занимает высокое положение и имеет почти неограниченный доступ к секретным материалам.

Собеседники внимали каждому его слову, повторяя раз за разом: "О кей, мистер Пеньковский! Это очень интересно!" Затем приступили к обсуждению практических вопросов.

Хотя Пеньковский и получил необходимую для разведчика подготовку, ему предстояло освоить процедуру шифрования и научиться пользоваться новейшей по тем временам микрофотоаппаратурой. В частности, Пеньковского известили, что он получит для фотографирования материалов аппарат "Минокс", транзистор для приема односторонних радиопередач, а также тайнописную копирку для написания сообщений. Было также определено, что, если в будущем Пеньковский по каким-либо причинам не сможет выехать в командировку за рубеж, то все рекомендации по дальнейшей работе он получит через Винна.

На этом контакты офицеров британской и американской разведок с Пеньковским временно прервались. Советская делегация отправилась в поездку по стране.

Через десять дней группа вернулась в Лондон. Теперь за Пеньковского взялись всерьез. Надо отдать должное спецслужбам, они все хорошо продумали и организовали. Как указывает Винн, "потрошили" Пеньковского в доме, расположенном поблизости от гостиницы. Один этаж этого дома был арендован британской разведкой. В большинстве помещений там работали правительственные служащие, не подозревавшие о том, что происходит за дверьми остальных комнат, а там были два или три кабинета, комната для совещаний и — самое главное — операционный центр. Здесь находились пишущие машинки, магнитофоны, шифровальные аппараты, радиоаппаратура, фильмоскопы и кинопроекторы, установлена прямая телефонная связь с Вашингтоном. Дежурство несли стенографистки, машинистки, переводчики, врач, вооруженный стетоскопом, шприцем и тонизирующими медикаментами — для того, чтобы "Алекс", который за все время своего пребывания в Лондоне ни разу не спал больше трех часов в сутки, чувствовал себя свежим и бодрым.

Кстати, потребность во враче возникла сразу же по возвращении из тура. Разведчики заметили, что "Алекс" неважно выглядит. "Пиво ваше мне не по нутру пришлось — отравился", — пояснил он. Однако врач, осмотрев Пеньковского, высказал предположение, что у него и с сердцем не все в порядке. Что, впрочем, не помешало тут же приступить к интенсивному опросу агента.

По заявлению Винна, "Алекс" проявлял фантастическую работоспособность". Он разъяснял и уточнял информацию, содержащуюся как в тех документах, которые он переслал с Винном, так и в тех, которые привез сам, а также сообщал известные ему секретные сведения о деятельности и организации советской разведки, вооруженных сил и гражданского сектора. Одним словом, выкладывал все, что знал, узнал или украл в Генштабе.

Забегая вперед, скажем, что за все время сотрудничества с иностранными спецслужбами, а это около полутора лет, у Пеньковского состоялось 35 длительных бесед с его западными "друзьями", продолжительностью 112 часов.

Вред своей стране он, конечно, принес немалый. Достаточно сказать, что по предъявленным ему ЦРУ и СИС нескольким тысячам фотографий он опознал около 500 сотрудников ГРУ и КГБ, чем серьезно осложнил кадровую проблему наших спецслужб. По официальному признанию советской стороны, Пеньковский передал на Запад действительно большой объем важной военной информации. Замечу, кстати, что и дезинформации тоже.

Но вернемся к ночным бдениям Пеньковского в период его первой лондонской командировки. Помимо опросов, инструктажа, а также специальных занятий, в ходе которых опытные инструкторы обучали московского "крота" обращению с "Миноксом", радиоприемником, пользованию шифроблокнотом, американские разведчики вместе с их английскими коллегами позаботились и о психологической обработке Пеньковского. В описании Винна это выглядело так:

"Через несколько ночей в той же самой комнате Пеньковскому довелось испытать самое большое потрясение в своей жизни: он встретил там старого друга — советского офицера, с которым вместе служил. Он буквально застыл от изумления: ведь этот человек считался мертвым! "Алекс" лично присутствовал на его похоронах в Москве, а теперь этот человек стоял перед ним, живой и улыбающийся. Похороны были фиктивными: русские знали о том, что он перебежал на Запад, но не хотели огласки.

Когда "Алекс" наконец понял, что перед ним не приведение, один из офицеров разведки спросил его, помнит ли он еще одного сослуживца. Да, "Алекс" помнил его, но не знал, что с ним случилось. "А капитан такой-то?" — "Погиб в авиационной катастрофе". — "А генерал Н.?" — "Разбился на машине". "Алекс" становился напряженным и подозрительным, ошибочно решив, что это начало допроса.

Но это был не допрос. Не прошло и недели, как, придя в очередной раз в эту комнату, он встретил там двадцать русских, которых прежде знал. Все они были живы, хорошо одеты и прекрасно выглядели. Многие прилетели из Америки специально для встречи с ним. Другие прибыли из разных концов Англии. Только для того, чтобы убедить Алекса Пеньковского, двадцать человек пригласили из Соединенных Штатов и Англии на это свидание. Все они когда-то были советскими гражданами, но предпочли жить в свободном мире. "Алекса" словно поразило током: он не мог поверить своим глазам.

— Мы пригласили их сюда, полковник Пеньковский, для того чтобы вы знали: вы — желанный гость и находитесь среди друзей!" Был у этой акции еще один подтекст: мол, не дрейфь, полковник! Мы о своих людях заботимся. В случае чего, и тебя вытащим.

А вот о том, что именно с этого момента американская и английская разведки сами начали мостить дорогу к провалу новорожденного агента, похоже, не подумал никто. А зря. Утверждение, что у Москвы "длинные руки" далеко не мифическое. Когда было нужно, людей изымали буквально из преисподней. На это были способны и ГПУ, и НКВД, и КГБ, да и нынешние российские спецслужбы. Подтверждение тому совсем недавняя история с бывшим полковником внешней разведки Александром Запорожским.

До 1997 года этот человек служил заместителем начальника Первого отдела управления контрразведки СВР. Еще за 2 года до своей отставки Запорожский решил "заработать" себе на жизнь. Он, как и Пеньковский, инициативно вышел на представителей американских спецслужб и предложил сотрудничество в обмен на деньги. Американцы составили список интересующих вопросов, и оставшееся до пенсии время Запорожский добывал информацию. В основном это были данные о работающих в США российских разведчиках-нелегелах. По некоторым данным, предатель выдал американцам больше десяти человек.

Выполнив условия "контракта", Запорожский в 1997 году сумел перебраться вместе с семьей в США. За свои услуги он получил около полумиллиона долларов и американский вид на жительство. Поселился в небольшом городке в штате Мэриленд, купил небольшой коттедж и устроился на работу в компанию "Уотер шипинг компани". Однако тихая американская жизнь длилась недолго. 9 ноября 2001 года в результате оперативных мероприятий российских спецслужб Запорожский был арестован на территории России. 11 июня 2003 года Московский окружной военный суд вынес приговор Запорожскому. За государственную измену в пользу США он был приговорен к 18 годам лишения свободы. Как российским спецслужбам удалось вывезти Запорожского из США — загадка.

Англичане, организуя встречу Пеньковского с перебежчиками, подобного развития событий, судя по всему, не предусматривали. В тот момент все потирали руки. Пеньковский в восторге хлопал Винна по плечу: "Нам все удается, Гревил!"

Его возвращение в Москву было триумфальным. Отчет о командировке в ГК по КНИР одобрили. Делегация не только полностью выполнила программу, но и, как некоторым казалось и об этом с пафосом говорили, заложила основы для дальнейшего укрепления и развития торгового партнерства (о чем позаботилась английская разведка). Пеньковский щедро одаривал начальников и коллег сувенирами: кому пачку "Мальборо", кому — зажигалку, галстук, бутылку виски, флакон духов. Были и более дорогие подарки — часы, кинокамеры. Как говорится, не подмажешь — не поедешь… Через три недели в Москву прибыл Винн. В комитете его приняли радушно: "Мы ценим ваш вклад в развитие торговли между нашими странами". Ну, а поскольку между коммерсантом и руководителем делегации, побывавшей в Лондоне, завязались неплохие партнерские отношения, то и опекать гостя в советской столице поручили Пеньковскому.

Обсудив "культурную" программу, друзья расстались до вечера, договорившись встретиться в гостинице "Метрополь", где остановился Винн. До этого англичанину предстояло провернуть еще одно дельце. В соответствии с полученным в Лондоне инструктажем в день прибытия в Москву он в 20. 00 должен был явиться на квартиру сотрудника визового отдела британского посольства и получить там пакет для Пеньковского. Было обусловлено, что напротив подъезда, где живет дипломат, будет стоять "форд-зефир" с дипломатическим номером. Дверь квартиры будет отперта и Винн должен без стука войти внутрь.

Взяв такси, Винн приехал по нужному адресу. Там его встретил сотрудник английского посольства Ролангер Чизхолм. Приложив палец к губам, хозяин квартиры молча пожал гостю руку, и, аккуратно прикрыв входную дверь, провел Винна в комнату. Не произнося ни единого слова, они сели за стол, выпили по рюмке виски, закурили. Затем Чизхолм написал на листе бумаги: "Передайте конверт Вашему другу". При этом указал на лежащий на столе толстый пакет. Винн упрятал конверт в карман, попрощался с хозяином и тихо выскользнул из квартиры.

Когда вечером в номере гостиницы появился Пеньковский, Винн вручил ему полученный от Чизхолма пакет, в котором оказались тридцать роликов чистой фотопленки. Взамен "Алекс" передал ему двадцать роликов, отснятых после его возвращения из Англии. Винн не смог скрыть своего восхищения:

— Как тебе, "Алекс", только удается такое?

— Работать надо! — самодовольно ответил Пеньковский.

Действительно, после установления прямого контакта с американской и английской разведками шпион работал не покладая рук. Теперь он использовал малейшую возможность для получения разведывательной информации. Годилось все — и пьяная болтовня высокопоставленных генералов за столом, и неосторожные откровения коллег, информация о командировках в места дислокации стратегических объектов, любая попавшаяся на глаза служебная инструкция или наставление, технический справочник, схема, публикация в закрытом издании.

Перед отъездом Винна из Москвы стало известно, что в июле Пеньковский должен снова приехать в Лондон на советскую промышленную выставку, где он будет, в частности, гидом жены генерала армии Серова, которая посетит Англию с коротким гостевым визитом. Кроме того, в сентябре должна состояться еще одна советская выставка — в Париже, на которую, возможно Пеньковский тоже приедет. Так все и случилось.

Рассказывает Винн:

"В июле приехал "Алекс". Его работа на выставке была не слишком обременительной, и практически единственной его заботой была опека мадам Серовой, но в этом ему с радостью помогали работники советского посольства: Павлов и его коллеги наперебой старались развлечь жену могущественного генерала, что позволяло "Алексу", приехавшему на более короткий срок, чем в апреле, сэкономить много времени.

Он остановился в одной из гостиниц Кенсингтона. Как и во время его предыдущего визита, в соседнем доме был оборудован операционный центр. Вновь оказавшись среди друзей, "Алекс" буквально излучал оптимизм. Его энергия казалась безграничной… Руководители разведки к тому времени закончили анализ всей переданной "Алексом" информации. Ее объем был настолько внушительным, что если поначалу у них и были какие-то сомнения, то теперь они рассеялись. Он уже предоставил им военные и технические данные огромной важности — и готов был предоставить еще больше".

Добавим к этому, что Пеньковский из кожи лез, чтобы угодить мадам Серовой и ее дочери. Он их встречал, провожал, водил по магазинам, расходовал на них часть своих денег. Позже, уже в Париже, куда семья Серова тоже приехала, он весьма потрафил младшей Серовой, организовав ей экскурсию на плац Пигаль. Благодарная семья по возвращении в Москву устроила ужин в честь своего услужливого гида, на котором присутствовал и сам Серов. "Олег удивительно чуткий и милый", — не скупилась на комплименты мадам Серова. Ну, настоящий полковник!

В августе в ГК по КНИР на имя Пеньковского из Цюриха пришла телеграмма от Винна, в которой он сообщал о своем скором прилете в Москву. С санкции руководства комитета Пеньковский поехал встречать английского партнера в Шереметьево. По дороге из аэропорта Пеньковский поинтересовался, намеревается ли Винн навестить в Москве в ближайшее время их общего друга.

"Завтра", — последовал ответ. Пеньковский удовлетворенно кивнул и положил на колени Винна запечатанный конверт.

У гостиницы распрощались, договорившись встретиться на следующий день в 22. 00 у Малого театра.

Вечером следующего дня Винн посетил визовый отдел посольства. Чизхолм, как и у себя на квартире, подал знак, чтобы Винн хранил молчание. Винн молча передал пакет от Пеньковского, взамен получил коробку конфет и запечатанный конверт, после этого отправился на встречу с "Алексом". Вечер они провели в ресторане "Будапешт". Там, за столиком, Пеньковский вскрыл конверт. Внутри были фотографии жены Ролангера Чисхолма — Дженет Чизхолм и ее детей. Ранее Пеньковский получил письмо из центра, в котором сообщалось о том, что на связь ему передается Дженет Чизхолм и содержалась инструкция о контактах с ней. В частности, там указывалось, что, помимо встреч Пеньковского с Дженет на приемах в английском посольстве и на квартирах дипломатов, Пеньковский в случае необходимости сможет найти ее в определенные дни на Арбате или на Цветном бульваре, где она гуляет с детьми. Передачу информации Пеньковский должен был осуществлять, вручая ребенку коробку из-под конфет. Фотографии давались как раз для того, чтобы агент лучше запомнил детей Чизхолм.

Это была роковая ошибка английской разведки. Супруги Чизхолм прибыли в СССР в мае 1960 года в связи с назначением Ролангера Чизхолма вторым секретарем английского посольства в Москве. К тому времени КГБ было известно, что он кадровый сотрудник английской разведки. Еще в 1954–1955 годах, когда Чизхолм являлся сотрудником резидентуры СИС в Западном Берлине, он попал в поле зрения советской военной контрразведки. Имелись данные, что помощь в разведработе ему оказывает жена — Дженет Чизхолм. В июне 1955 года Ролангер Чизхолм был в срочном порядке отозван из Западного Берлина. Это могло быть вызвано, как полагали в КГБ, провалом английского разведчика, который, как и Чизхолм, работал с одной и той же "подставой" органов госбезопасности.

Обоснованно считая, что Ролангер Чизхолм направлен в СССР для ведения разведывательной работы с позиций посольской резидентуры, контрразведка КГБ незамедлительно взяла его в активную разработку. Наружное наблюдение за Чизхолмом фиксировало неоднократные попытки с его стороны выявить слежку и уйти от нее. Было установлено также, что в некоторых случаях, подозрительных на проведение разведывательных операций, вместе с супругом участвовала Дженет Чизхолм. Контрразведчиками не исключалась возможность проведения Дженет Чизхолм самостоятельных операций, в том числе по безналичной связи с агентурой. Поэтому периодически за ней осуществлялось наружное наблюдение.

Внимательно изучив фотографии, Пеньковский вернул их Винну, а тот на следующий день — Чизхолму.

Спустя некоторое время Пеньковский решил проверить предложенный английской разведкой способ связи. Написав письмо и вложив в коробку из-под драже четыре экспонированные фотопленки, он в определенный день отправился на Цветной бульвар, где без особого труда отыскал Дженет Чизхолм, которая сидела с детьми на одной из скамеек. Подсев к ним, Пеньковский сказал несколько слов детям, потрепал мальчика по щеке и протянул ему коробку с драже. Дженет учтиво поблагодарила его за проявленное внимание к детям. На том и расстались

Командировка в Париж на торгово-промышленную ярмарку осенью 1961 года была кульминационным периодом в шпионской биографии Пеньковского. Московское руководство, довольное предыдущими "изнес-успехами Пеньковского, дало ему полный карт-бланш в переговорах с французскими промышленниками. Со стороны же Пеньковского вполне естественным было опереться на помощь и поддержку такого проверенного партнера, как Гревил Винн.

Когда 20 сентября самолет "Аэрофлота" приземлился в парижском аэропорту "Ле Бурже", первого, кого увидел Пеньковский среди встречающих, был англичанин. И это несмотря на то, что точная дата приезда "Алекса" была ему неизвестна. Пеньковский поразился: ведь он мог прилететь в Париж как к открытию, так и к закрытию ярмарки. Недоумение его вскоре развеял сам Винн. Оказывается, он получил указание быть в Париже уже 6 сентября и обязательно встретить Пеньковского в аэропорту. Затем максимально оперативно и со всеми необходимыми предосторожностями связать его с агентами союзнических спецслужб и быть готовым в любой момент помочь доставить его на конспиративную квартиру. Выполняя этот приказ, Винн с 6 сентября ежедневно дежурил в аэропорту.

— Ну вот, мы в Париже, Гревил. Это потрясающе, просто потрясающе! — ликовал Пеньковский. — С чего начнем? — игриво спросил он, провожая взглядом проходившую мимо смазливую блондинку.

— С работы, Алекс. С работы, — засмеялся Винн.

Действительно, в Париже, как и в Лондоне, Пеньковскому пришлось работать за двоих. Днями он усердно играл роль советского служащего: встречался с работниками посольства, французскими предпринимателями, менеджерами, инженерами, посещал ярмарочные павильоны, заводы, фирмы, всякий раз возвращаясь к себе в номер с толстыми кипами брошюр, каталогов, проспектов. Кроме того, совершал экскурсии по городу. Выполнял обязанности гида, когда в Париж приехала семья Серова. Не избегал он и вечерних, "культурных" программ.

Это была работа, что называется, "за того парня". "За себя" Пеньковский работал с наступлением ночи, когда полностью поступал в распоряжение "друзей". Опекали они его плотно. Достаточно сказать, что наружное сопровождение и прикрытие "Алекса" осуществляли 24 агента. Их задача состояла в том, чтобы незаметно доставить Пеньковского в операционный центр. Маршрут был усложненный и постоянно менялся. Винн, который непосредственно сопровождал Пеньковского, каждый день использовал новую машину, номер которой сообщался агентам.

Как пишет Винн, "комнату мы сняли на последнем этаже высокого дома на фешенебельной улице, изогнутой как серп. При доме был гараж. Когда к нему подъезжали, электронное устройство автоматически включало механизм, поднимающий дверь. Затем механизм срабатывал снова, и дверь опускалась. В другом конце гаража была вторая дверь, что позволяло, миновав маленький парк, выехать на другую улицу. Прямо из гаража мы поднимались на лифте в нашу комнату площадью восемьсот квадратных футов, где находились магнитофоны, копировальные и пишущие машины, проекционные аппараты и было установлено прямое сообщение с Лондоном и Вашингтоном. Здесь, в условиях полной звукоизоляции, работал легион офицеров разведки, переводчиков, технических экспертов, стенографистов и врачей.

Улицу выбрали не случайно: она лежала в стороне от оживленных магистралей, поэтому поздно вечером по ней проезжали в основном жители квартала, номера машин которых наши агенты знали. Кроме того, с тротуара перед нашим домом были видны оба конца улицы, в то время как, находясь на одном ее концу, нельзя было увидеть другой. Такая планировка имела чрезвычайно важное значение: "Алексу" ни в коем случае не следовало приближаться к дому, если бы ему "сели на хвост", заметить же это можно было только на тихой, хорошо просматриваемой улице".

В один из дней в Париже объявилась чета Чизхолмов. Дженет тут же была доставлена в операционный центр для совместного с Пеньковским инструктажа. Под патронажем американских и английских разведчиков был проанализирован пилотный контакт агентов на Цветном бульваре. И хотя все тогда прошло вроде бы гладко, пришли к выводу, что подобный способ передачи информации содержит большой элемент риска. Сюсюканье с детьми выглядит не особенно естественно, и контакт агентов практически носит открытый характер. Договорились место встреч оставить прежним, но порядок передачи информации изменить. Определили, что в декабре 1961 года встречи будут проводиться по субботам в районе Цветного бульвара, а в январе 1962 года — по пятницам в районе Арбата. Условились об использовании тайника и методе идентификации в Москве. Тайник находился на Пушкинской улице, в подъезде дома номер пять — между мясным и обувным магазинами, почти напротив Театра оперетты. Справа от входа в подъезд висела на крюках батарея, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Между батареей и стеной — зазор сантиметров шесть. Записку надо было положить в спичечный коробок, завернуть его в голубую бумагу, заклеить скотчем, потом обмотать проволокой и повесить сзади на крюк батареи. Осуществив закладку, Пеньковский должен был сделать метку в виде черного круга на осветительном столбе напротив дома № 35 по Кутузовскому проспекту, со стороны проезжей части, позвонить двум московским абонентам и, услышав ответ, вешать трубку.

При необходимости в личных контактах, способ идентификации был определен следующий: 21 числа каждого месяца в 21. 00 Пеньковский должен был прогуливаться у гостиницы "Балчуг" с сигаретой во рту, в руке держать книгу, завернутую в бумагу. Тому, кто шел на встречу с ним, следовало быть в расстегнутом пальто и тоже с сигаретой во рту. Пароль: "Мистер Алекс, я от двух ваших друзей, которые передают вам большой, большой привет!" При этом обязательно должны были быть интонационно выделены слова: "от двух ваших друзей" и "большой, большой".

Подробно был обсужден вариант возможного перехода Пеньковского на нелегальное положение и его ухода за границу. Для этого предполагалось изготовить несколько фальшивых паспортов и другие документы, прислать Пеньковскому подробные инструкции, необходимые штампы, оружие и иностранную валюту.

Рассматривалось несколько вариантов эвакуации агента: на иностранном судне из одного из портов на Дальнем Востоке; на подводной лодке, которая бы подобрала Пеньковского с лодки в открытом море; через западный сектор Берлина.

В один из дней Пеньковский в знак признания его заслуг был представлен заместителю директора Центрального разведывательного управления США. Высокопоставленный чиновник не скупился на комплименты. Он поинтересовался возможностью командировки Пеньковского в Штаты и обещал оказать ему там достойный прием.

Хоровод, который водили западные разведки вокруг Пеньковского в Лондоне и Париже, ввел его в неописуемый кураж. Некоторые его предложения и заявления звучат шокирующе даже для "друзей". "Как стратег, выпускник двух военных академий, я знаю многие слабые места и убежден в том, что в случае будущей войны в час "Х" такие важнейшие цели, как Генеральный штаб, КГБ на площади Дзержинского, Центральный Комитет партии, должны быть взорваны заранее установленными атомными устройствами с часовыми механизмами, — заявляет он в одной из бесед. — Я укажу наиболее удобные места для установки небольших атомных зарядов, чтобы в необходимое время взорвать цели… Вот чем я займусь, когда приеду в Москву. Первое — разработаю все, что мы обсуждали о стратегических целях. Я сделаю схемы с расчетами… Я возьму на себя решение вопроса об определении целей в Москве и начале всей операции… В случае начала войны в Москве необходимо уничтожить 50 тысяч высокопоставленных лиц, от которых многое зависит… А если учесть военные штабы в других городах, то согласно представленным мною планам в СССР необходимо будет уничтожить 150 тысяч опытных генералов, офицеров и штабных работников… Пожалуйста, обсудите мой план… Готов принять любое задание, взорву в Москве все, что смогу… Западу нужно наносить удар первым, сокрушительный удар. Тогда мы победим".

Вместе с тем, как-то в конце дня сидя в кафе на Елисейских полях в компании с Винном и любуясь красивыми парижанками, Пеньковский вдруг сказал:

— Мне ведь не обязательно возвращаться — я мог бы остаться на Западе… — После небольшого молчания добавил: — Твои друзья сказали, что я могу остаться в любой момент — как только захочу. Они говорят, что хотели бы получать от меня информацию и впредь, но не настаивают. Они готовы позаботиться обо мне, поселить в Лондоне или Нью-Йорке. Все зависит от меня самого. Что ты на это скажешь? Какое у тебя мнение?

Что мог ответить на это англичанин? Безусловно, "Алекс" свои тридцать сребреников уже отработал. Но не мог же Винн признаться ему, что имел прямое указание из Лондона: если когда-нибудь в разговоре с ним Пеньковский поднимет этот вопрос, ему, Винну, не следует давать ему какие бы то ни было советы — ни "за" ни "против". А потому, как бы шутя, перевел разговор на женщин. Женщины были самым уязвимым местом "супершпиона". Выпивка и секс — два незаменимых средства, которыми Пеньковский постоянно взбадривал себя. Он принимал услуги всех компанейских девушек, каких спецслужбы подставляли ему, зная, что они были для "Алекса", как сахарная кость для собаки.

Последний свой вечер в Париже Пеньковский также провел в веселом окружении. Он поливал девушек и ковры в комнате шампанским, одаривал всех духами и шоколадом, танцевал — гулял, одним словом. А утром следующего дня Винн повез его на автомобиле в аэропорт "Орли". И вот как он об этом вспоминает:

"На полпути мы въехали в полосу тумана и начали опасаться, что не успеем вовремя. Но туман был и в аэропорту, так что нам пришлось ждать вылета четыре часа. Это ожидание было как самая изысканная пытка. Нас охватили сомнения. Туман казался каким-то дурным предзнаменованием для "Алекса": будто предупреждение о том, что ему следует остаться. В здании аэропорта было мало людей. Мы прошлись взад-вперед, выпили кофе с коньяком, поговорили о том, как славно провели время в Париже, что недолго ждать новой встречи и т. д. Мы отлично знали, что занимаемся самообманом, ибо впереди долгая зима и совершенно неизвестно, когда и при каких обстоятельствах мы снова сможем встретиться. Наконец, объявили посадку на самолет. Перед таможней "Алекс" вдруг остановился, и я подумал, что он сейчас повернет назад, предпочтя Париж и безопасность. Он опустил чемоданы и стоял, не говоря ни слова. Я с надеждой ждал… Внезапно он повернулся ко мне, крепко пожал мне руку и, беря чемоданы, сказал: "Нет, Гревил, у меня еще есть работа!"

Не повернул. Не остался. Желание прослыть "наишпионнейшим шпионом" оказалось сильнее внутреннего голоса. Все было принесено в жертву непомерному честолюбию и необузданному тщеславию.

Никак не отреагировали на колебания Пеньковского и его хозяева. Казалось бы, сорвали куш — и угомонитесь. Нет, подобно азартным игрокам они продолжали делать ставки, не подозревая, что фарт уже кончился, инициатива переходит к партнеру, причем к такому, который не упустит возможность не только отыграться, но и взять реванш.

Прилетев в Москву, Пеньковский первым делом позвонил по номеру телефона, который ему дали в операционном центре, дождался третьего сигнала зуммера и повесил трубку, дав знать таким образом о своем благополучном возвращении.

В ноябре он уехал в Кисловодск в отпуск, предварительно встретившись с Дженет Чизхолм и сообщив ей о предстоящей отлучке из Москвы.

Следующая их встреча состоялась 30 декабря.

Сотрудник КГБ, осуществлявший наружное наблюдение за Дженет Чизхолм, отметил, что в 16. 10 она вошла в подъезд дома по Малому Сухаревскому переулку. Спустя 20–30 секунд, вышла из подъезда и направилась в сторону Цветного бульвара. С промежутком еще в 30 секунд из того же подъезда вышел мужчина, остановился, в течение нескольких минут смотрел в сторону уходившей Чизхолм, а затем вновь вошел в подъезд. В 16. 35 неизвестный вышел из подъезда и, проверяясь, направился в сторону Цветного бульвара. Перейдя бульвар, вошел во двор и был потерян наружной разведкой, так как двор оказался проходным. В тот же день по описанию сотрудника, следившего за Дженет Чизхолм, был составлен словесный портрет неизвестного и передан в бригаду наружного наблюдения.

Позже выяснилось, что встреча Дженет и Пеньковского 30 декабря была "дежурной". Дженет передала Алексу письмо из центра с поздравлениями с Новым 1962 годом и пожеланиями успехов…

После этого Пеньковский и Чизхолм встречались еще дважды — 5 и 6 января. Однако эти контакты не были зафиксированы оперативниками, ибо в обоих случаях Дженет удалось оторваться от слежки. Чизхолм передала Пеньковскому блокноты для шифрования радиосообщений, новый фотоаппарат "Минокс" с фотопленками к нему и письмо из центра. В письме указывалось, что, несмотря на ранее высказанную Пеньковскому рекомендацию стараться передавать экспонированные пленки Дженет на дипломатических приемах, а не на улице, разведка считает, что при необходимости и наличии экспонированной пленки он может и впредь передавать их Дженет при встречах на улице, поскольку предыдущие передачи прошли успешно

Но вот 19 января 1962 года наружное наблюдение КГБ фиксирует: "Д. Чизхолм, следуя, как обычно, в магазин на улице Арбат, дошла до Арбатского переулка и, посмотрев на часы, в 13. 00 вошла в подъезд дома № 4. Вслед за ней в подъезд вошел мужчина, по приметам похожий на того, который оторвался от наружного наблюдения 30 декабря.

С интервалом в 30–40 секунд из подъезда вышли друг за другом сначала Чизхолм, а затем неизвестный, который направился в сторону Арбата. Усиленно проверяясь около получаса на улицах города, мужчина пришел на улицу Горького, в здание ГК по КНИР. После окончания рабочего дня он вышел из Госкомитета и общественным транспортом приехал на набережную Максима Горького, где вошел в подъезд жилого дома № 36".

На следующий день контрразведка установила личность неизвестного. Однако надо признать, что и Пеньковский был не так прост. В свое время он даже кандидатскую диссертацию писал на тему ухода от наружного наблюдения. Так вот, выйдя 19 января вслед за Чизхолм из подъезда дома в Арбатском переулке, он заметил машину светлого цвета, на которую он уже обратил внимание 5 января, когда она двигалась с нарушением правил по улице с односторонним движением. Пеньковский понял: за Дженет следят. Он принимает решение прекратить с ней все контакты в условиях города. Он также не вышел на назначенную личную встречу со связником у "Балчуга". Не воспользовался и резервной связью. Вместе с тем решился на весьма рискованный шаг: когда в конце января в СССР по линии ГК по КНИР прибыла делегация англо-американских специалистов бумажной промышленности, Пеньковский обратился к руководителю делегации Кондону с конфиденциальной просьбой передать хорошим знакомым в Лондоне личное письмо. После некоторого колебания тот согласился. В письме Пеньковский информировал разведцентр об обнаружении слежки и прекращении личных контактах с разведчиками в городе.

Письмо дошло да адресата. Спустя месяц разведка передала радиограмму, одобряющую его решительность в случае с Кондоном.

Дженет Чизхолм еще на протяжении полутора-двух месяцев продолжала регулярно появляться в районе Арбата и на Цветном бульваре. Однако уловка эта была уже бесполезной. Пеньковский находился под плотным "колпаком" КГБ. Его обложили комплексом оперативно-технических мероприятий. Квартира шпиона была оборудована техникой слухового контроля, а с противоположного берега Москвы-реки за ней велось визуальное наблюдение с применением телескопической кинофототехники и приборов ночного видения. Был затруднен его доступ к секретам, отменены заграничные командировки, в том числе и в Соединенные Штаты.

В один из вечеров слуховой контроль зафиксировал работу в квартире транзисторного приемника, передававшего сигналы азбуки Морзе. Пост визуального наблюдения сообщал одновременно, что Пеньковский, сидя за столом с транзистором, что-то быстро записывает.

Анализ записанных сигналов азбуки Морзе и имеющихся данных радиоперехвата позволил сделать вывод, что они принадлежат франкфуртскому радиоцентру американской разведки и проводятся для неизвестного агента с октября 1961 года с 0. 00 до 0. 30. В зависимости от времени года изменяется их частота.

Это было уже что-то новое. Выходило, что помимо контактов с британской разведкой, у агента была связь и с американскими спецслужбами.

Пост визуальной разведки докладывал также, что в один из приходов домой в обеденное время Пеньковский производил на подоконнике манипуляции, напоминающие фотографирование. Было установлено, что в этот день он посещал библиотеку ГРУ и брал секретные сборники, которые вернул во второй половине того же дня.

Для проверки версии о том, что Пеньковский производит у себя в квартире фотографирование секретных документов, решено было установить снаружи на балконе над окном его квартиры автоматически выдвигающуюся фотокамеру, которая по команде с поста визуального наблюдения могла снимать все действия Пеньковского.

Получив в очередной раз сообщение, что Пеньковский направляется из ГРУ на такси домой, пост визуального наблюдения сфотографировал все его действия по пересъемке материалов, полученных в спецбиблиотеке.

Сомнений в том, что Пеньковский шпионит, не оставалось. Теперь надо было выяснить канал передачи им информации западным разведкам. Контакты с Чизхолм в городе Пеньковский прекратил, посещение посольств по линии ГК по КНИР было ограничено, тайниковых операций наружное наблюдение не зафиксировало. Возможно, существовал иной канал связи, который предстояло выявить. Если же его не было, то следовало ждать, что разведка попытается установить личный контакт со своим агентом.

Как наиболее вероятный рассматривался вариант связи через Винна, который имел возможность открыто, не вызывая подозрений, поддерживать с Пеньковским деловые отношения, а значит, мог быть использован английской разведкой. Если это предположение контрразведки было верным, то следовало ожидать скорого прибытия Винна в Москву.

Но КГБ не был бы КГБ, если бы озаботился только проблемой разоблачения шпиона. Наряду с этим велось изучение личности Пеньковского, анализировалась его служба в ГРУ и работа в ГК по КНИР, изучалось его окружение, возможный объем и содержательная сторона информации, которую он мог получить и передать западным разведкам. Картина вырисовывалась малоутешительная.

Для нормальных спецслужб никогда не бывает до конца проигрышных ситуаций. Мудрые головы на Лубянке, пораскинув мозгами, пришли к выводу: если уж Пеньковским созданы позиции у западных разведок, то грех этим не воспользоваться. И решили сыграть с ним втемную — пусть предатель гонит до поры до времени информацию своим "друзьям". В рамках постоянно осуществлявшихся дезинформационных операций и зарождающегося "великого карибского блефа" это было даже кстати.

Английский коммерсант объявился в Москве лишь 30 июня. Связано это было с тем, что западные спецслужбы, проинформированные Пеньковским о его предполагаемой командировке на выставку в Сиэтл (США), надеялись перехватить его в Западной Европе, где из-за отсутствия прямого воздушного сообщения СССР с Соединенными Штатами делалась пересадка. Однако поездка в США по линии ГК по КНИР была отменена, и оставалось одно — на связь с агентом послать Винна.

На инструктаже, предшествующем поездке, Винна представили некоему господину Коуэллу, который в качестве дипломата должен был заменить в Москве "попавшего на мушку" Ролангера Чизхолма. Было оговорено, что контакты между Коуэллом и Пеньковским в Москве будут осуществляться исключительно только на дипломатических приемах, а информация передаваться с использованием банки из-под порошка "Харпик", который обычно стоит в туалетной комнате.

В аэропорту Винна, как и прежде, встретил Пеньковский и отвез в гостиницу "Украина". В машине он передал ему сверток для передачи "друзьям" в посольстве. Договорились вновь встретиться вечером.

Во второй половине дня Винн посетил визовый отдел посольства. С Чизхолмом общались, как всегда, посредством обмена записками. Чизхолм, достав банку из-под "Харпика", написал на листе бумаги: "Следите за моими движениями, и потом покажите эти движения "Янгу" (агентурный псевдоним Пеньковского. — Авт.). После этого взял банку и вывернул из нее дно. Внутри банки был оборудован специальный контейнер. Чизхолм также вручил Винну для показа Пеньковскому фотографии Коуэлла и его супруги Памеллы, а также сотрудника американского посольства в Москве Р. Карлсона.

Вечером, как условились, в гостиничный номер Винна постучался Пеньковский. Соблюдая предосторожность, включили на полную громкость приемник и пустили воду в ванной. После этого Винн показал приятелю, как обращаться с контейнером, фотографии Коуэлла и Карлсона, на которых после отъезда из Москвы четы Чизхолмов возлагалось поддержание связи с Пеньковским, а также передал ему пакет с 3 тысячами советских рублей и 7 открытками с видами Москвы, предназначенными для условного оповещения.

Что касается денег, то рубли вызвали у Пеньковского недоумение. Он ожидал иностранную валюту, которая могла понадобиться ему в случае ухода за границу.

Обменявшись мелкими сувенирами, расстались.

5 июля Пеньковский вновь посетил англичанина в гостинице, где передал ему сувениры для "друзей" в Лондоне, презентовал деньги на покупку шубы для жены Винна и для оплаты расходов, связанных с его пребыванием в Москве. Договорились вместе поужинать в ресторане гостиницы "Пекин".

Ужин, однако, не состоялся. Прибыв чуть раньше условленного часа к гостинице, Пеньковский вошел в вестибюль. Вскоре подъехал Винн и стал прохаживаться около ресторана в ожидании Пеньковского. Пеньковский же, наблюдавший за ним из вестибюля и уже было двинувшийся ему навстречу, вдруг заметил человека, который, как ему показалось, следил за Винном.

Выйдя из ресторана, Пеньковский подал Винну знак рукой следовать за ним и молча двинулся по улице. Во дворе одного из домов Пеньковский поделился с Винном своими подозрениями. Договорились разойтись и встретиться уже в аэропорту.

Утром следующего дня Пеньковский, как и обещал, приехал в аэропорт проводить Винна. Настроение у него было подавленное, что не укрылось от англичанина. На вопрос: в чем причина? — Пеньковский неохотно рассказал, что, помимо вчерашнего инцидента возле "Пекина", у него состоялся неприятный разговор с одним из руководителей Госкомитета, который выразил недоумение по поводу частых приездов Винна в Союз и отсутствия каких-либо значимых практических результатов от этих визитов.

— Поэтому прошу тебя, Гревил, воздержись пока от командировок в Москву, — сказал Пеньковский на прощание.

Но и после отлета Винна тревога не покидала Пеньковского. Тогда он решается на превентивный шаг: выходит на сотрудника КГБ и заявляет, что выявил слежку за Винном.

— Если коммерсант представляет оперативный интерес для органов госбезопасности, — обиженно говорит он, — могли бы поставить меня в известность. Наверное, я бы смог помочь.

Чекист пожал плечами:

— Конкретно в отношении слежки за Винном мне ничего не известно. Но даже если она и велась, ты же, Олег, знаешь, что КГБ время от времени выборочно устанавливает наружное наблюдение за иностранцами. В общем, старик, не бери в голову…

"Старик" немного успокоился, и уже в августе вышел на контакт с американцем Карлсоном. Произошло это в американском посольстве на приеме, устроенном по случаю пребывания в СССР делегации табачных фирм США. Американец передал Пеньковскому паспорт на имя Бутова для перехода на нелегальное положение, если ситуация будет угрожающей, а также инструктивное письмо с указанием, что в случае отъезда Карлсона из страны связь с Пеньковским будет осуществлять Памелла Коуэлл.

В конце июля—начале августа служба слухового контроля неоднократно фиксировала прием Пеньковским односторонних радиопередач из разведцентра. А еще некоторое время спустя с помощью оперативно-технических средств было зафиксировано, как Пеньковский ставит свою подпись в соответствующей графе фиктивного паспорта на имя Бутова.

Проанализировав ситуацию, прикинув все "за" и "против", в КГБ решили: "Янга" пора вязать.

12 октября 1962 года. Ясный осенний день. Пеньковский, не спеша, идет к зданию Госкомитета. У входа совершенно случайно сталкивается с давним знакомым, сотрудником КГБ. Обмениваются приветствиями, некоторое время идут рядом, разговаривая о чем-то, затем останавливаются у проезжей части рядом с припаркованным автомобилем. Дверца машины открывается, кто-то из машины окликает Пеньковского, он наклоняется к дверце. Внезапно следует резкий толчок в спину, и Пеньковский с помощью своего знакомого мгновенно оказывается в салоне. Дверца захлопывается, и машина стремительно уносится по направлению площади Дзержинского.

Сослуживцам и родственникам Пеньковского сказали, что он лег на обследование в госпиталь.

После ареста Пеньковского наступил черед операции "экстренная связь". Читаем журнал оперативного учета:

"02. 11. 62 г. 5. 10. Поставлена метка на столбе у дома № 35 по Кутузовскому проспекту (метку ставил сотрудник КГБ, загримированный под Пеньковского. — Авт.).

5. 20. Заложен тайник в доме № 5/6 по Пушкинской ул.

8. 50. Дважды набран номер телефона, установленного в квартире помощника военно-воздушного атташе при американском посольстве Дэвисона, и дважды трубка клалась на рычаг. Таким же образом произведены звонки по номеру телефона, установленного в квартире офицера безопасности посольства США Монтгомери.

9. 20. Пост наружного наблюдения у дома № 35 отметил, что мимо столба с меткой медленно проехал на своей автомашине помощник военно-воздушного атташе Дэвисон. Поставив машину, он дважды прошел мимо столба, после чего уехал в посольство.

15. 15. Пост наружного наблюдения зафиксировал появление в проезде Художественного театра машины секретаря посольства США Джермена. Кроме самого Джермена, в машине находился секретарь-архивист посольства Джэкоб. Джермен вошел в магазин "Политическая книга", а Джекоб, повернув за угол, направился к подъезду дома № 5/6 по Пушкинской ул.".

Дальнейшее, как говорится, было делом техники.

Буквально через несколько минут сработала сигнализация, подавая тональный сигнал группе захвата о том, что контейнер изымается из тайника. Надо было видеть изумление и растерянность на лице Джекоба, когда его буквально за руку схватили у тайника внезапно появившиеся в подъезде опера КГБ.

Но и это еще не все. Почти одновременно с изобличением американских разведчиков в Москве в Будапеште венгерские власти по просьбе советской стороны на основании договора между двумя государствами об оказании правовой помощи по гражданским, семейным и уголовным делам задержали британского подданного Гревила Винна, который находился в Венгерской Народной Республике с передвижной выставкой. КГБ еще раз подтвердил, что у него длинные руки.

Потом были следствие и почти недельное открытое заседание военной коллегии Верховного суда Союза СССР. И вот звучит вопрос:

— Подсудимый Пеньковский, признаете ли вы себя виновным

— Да, признаю полностью.

— Вы осознаете тяжесть своих преступлений?

— Полностью осознаю.

— Что побудило вас совершить их? Какие ваши личные качества?

— Самые низкие качества: нравственная деградация, вызванная ежедневным злоупотреблениями спиртными напитками, недовольство моим положением в комитете, а также наследственные черты характера, которые, может быть, проявились не сразу, но со временем сделали свою разрушительную работу. В трудные минуты меня потянуло к алкоголю. Я заблудился, споткнулся на краю пропасти и упал. На преступный путь меня толкнуло хвастовство, тщеславие, неудовлетворенность моей работой и любовь к легкой жизни. Но все это не извиняет меня и никак не оправдывает мои преступления. Я осознаю свое нравственное падение. Я обманывал своих товарищей, говоря им, что у меня все в порядке. На самом же деле все в моей душе, в моих помыслах и делах было преступным.

Агент ЦРУ и МИ-6 полковник ГРУ Олег Владимирович Пеньковский был признан виновным в шпионаже и приговорен к смертной казни. 16 мая 1963 года его расстреляли.

В соответствии с частным определением суда и заявлением протеста МИДа СССР посольствам США и Великобритании были объявлены персонами нон грата сотрудники американского посольства: Р. Карлсон, Х. Монтгомери, А. Дэвисон, В. Джонс, Р. Джэкоб и их английские коллеги: Р. Чизхолм, Д. Чизхолм, П. Кауэлл, Д. Варлей, Ф. Стюарт, А. Рауселл.

Ну, а что же наш "Джеймс Бонд" — Гревил Винн?

Военная коллегия Верховного суда Союза ССР также признала его виновным в шпионаже и приговорила к 8 годам лишения свободы.

На следствии и в суде он прикинулся бедной овечкой, несчастным бизнесменом, которого английские спецслужбы путем шантажа и выкручивания рук понудили к сотрудничеству.

Овечка так овечка. Но, как гласит русская пословица: "С паршивой овцы хоть шерсти клок". Наши "стригали" из КГБ одним клоком не довольствовались. В обмен на "невинного" Винна вытащили из английской тюрьмы осужденного за шпионаж и приговоренного к 25 годам заключения жемчужину советской внешней разведки разведчика-нелегала Конона Трофимовича Молодого — "Лонсдейла".

Спрашивается: овчинка стоила выделки?

Ответ, полагаю, напрашивается сам.

Хлестаков из "Цеппелина" (История несостоявшегося покушения)

1944 год. Военное счастье отвернулось от Германии. Удары, которые были нанесены ей один за другим в течение 1943–1944 годов — капитуляция армий под Сталинградом, неудача африканской компании в Тунисе, высадка союзных войск в Сицилии, падение Муссолини и его арест, капитуляция Италии и, наконец, вторжение во Францию, — повергли Гитлера и его ближайшее окружение в растерянность, близкую к шоку.

Летняя резиденция рейхсминистра иностранных дел Иоахима Риббентропа в замке Фушель (Австрия). Сюда срочно вызван шеф германской разведки Вальтер Шелленберг.

"Я был полон мрачных предчувствий, — вспоминал в своих мемуарах Шелленберг, — Я ничего не слышал о нем (Риббентропе) в течение нескольких месяцев и был почти уверен, что он вынашивает очередной план, который решит все проблемы и поможет выиграть войну одним ударом".

В отличие от прежних встреч Риббентроп принял Шеллеберга весьма приветливо, поинтересовался, как идет работа, и подчеркнул, насколько важным для него стало управление, которым руководил Шелленберг.

После этого разговор пошел о задачах секретных служб в США, где должны состояться президентские выборы, и интерес немцев в том, чтобы препятствовать избранию Рузвельта. Когда тема, казалось, была исчерпана и шеф разведки собирался покинуть кабинет, Риббентроп встал и, подойдя к собеседнику, с очень серьезным видом потянул его в угол.

— Одну минуточку, Шелленберг. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. Необходима строжайшая секретность. Никто, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера, об этом не знает. — Остановив на на Шелленберге пристальный взгляд, он сказал:

— Нужно убрать Сталина.

Риббентроп объяснил, что весь режим в России держится на способностях и искусстве одного человека и этим человеком является Сталин.

— В личной беседе с фюрером, — продолжал он, я сказал, — что готов пожертвовать собой ради Германии. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его.

— Один? — спросил Шелленберг.

Из воспоминаний Шелленберга:

"Риббентроп резко повернулся ко мне.

— Фюрер сказал, что одному этого не сделать. Он просил назвать человека, который сможет помочь мне. — Риббентроп пристально посмотрел на меня и добавил: — Я назвал вас.

Риббентроп сказал также, что Гитлер приказал ему обсудить этот вопрос со мной с глазу на глаз и выразил уверенность, что я найду практический способ выполнения этого плана.

— Теперь вы понимаете, — закончил Риббентроп, зачем я вас вызвал…

Я считал, что план Риббентропа, мягко выражаясь, результат его нервного и умственного переутомления. Однако обстановка была неподходящей, чтобы возражать, и, кроме того, я понимал: каждое сказанное мною слово сейчас же будет передано Гитлеру. Наконец, мне показалось, что я нашел выход из тупика, в котором оказался… Я предложил, чтобы он прежде создал необходимые условия для осуществления плана и добился согласия Сталина участвовать в работе конференции. Если же ему это удастся, я буду готов поддержать его словом и делом.

— Я еще подумаю над планом, — сказал Риббентроп, — поговорю с Гитлером…

Больше о своем плане он мне не напоминал.

Мне как-то пришлось говорить с Гиммлером об этом. После обсуждений с Гитлером Гиммлер предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа. В соответствии с ним наши специалисты изготовили мину для убийства Сталина. Мина размером с кулак имела вид кома грязи. Она должна была быть прикреплена к машине Сталина. Мина имела завал, управляемый с помощью коротковолнового передатчика, и была настолько мощной, что когда при испытании мы взорвали ее, то от нашей машины почти ничего не осталось…

Двое бывших военнослужащих Красной Армии, находившиеся до войны в течение долгого времени в ссылке в Сибири, взялись выполнить это задание (один из них был знаком с механиком из гаража Сталина). Ночью на большом транспортном самолете они были доставлены к тому месту, где, по сообщению, переданному нашими агентами, находилась ставка Сталина. Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, точно приземлились в указанном месте. Однако это было последнее, что мы о них слышали…"

К блиндажу командира полка командир пулеметной роты старший лейтенант Таврин подходил в приподнятом настроении. Ласково пригревало майское солнце. Безоблачное небо слепило глаза яркой голубизной. Вокруг стояла непривычная тишина.

Таврин на мгновение остановился, вслушиваясь в эту тишину и вдыхая аромат набухших березовых почек. Только сейчас он по-настоящему осознал, а точнее почувствовал, присутствие весны. Побуждаемый каким-то давно забытым чувством, он прикоснулся ладонью к стволу дерева. Кора была прохладной и липкой. Посмотрев вверх, Таврин заметил торчащий их коры небольшой осколок снаряда. Отсюда, из нанесенной березе раны, сочился розоватый сок. Не удержавшись, Таврин попробовал его на вкус. Сок был и сладким, и горьковатым одновременно…

Около блиндажа уже собрались несколько знакомых Таврину офицеров. Смолили у кого что было, в основном махорку, и оживленно переговаривались. Причина сбора всем была известна — поступили награды за предыдущие бои. Время "Ч".

Сделали еще по одной затяжке, поправили ремни. Командир полка всегда был точен.

Однако в этот раз приглашать их в блиндаж не спешили.

Наконец появился комиссар.

"Награждение, товарищи командиры, откладывается. Дивизионное начальство решило сделать это в более торжественной обстановке. На нашем участке пока относительно спокойно, так что случай, надо полагать, скоро представится. А сейчас прошу разойтись и заняться своими обязанностями".

На опушке Таврина нагнал оперуполномоченный особого отдела капитан Васильев. Пошли рядом.

— Жаль, что комдив переиграл с награждением, скажи? — Не то спросил, не то посочувствовал Васильев.

— Ничего, потерпим. Награда найдет героя, — отшутился Таврин.

— Само собой. Только я уже на "наркомовские" губы раскатал, — рассмеялся Васильев.

Помолчали немного. А дальше произошло то, что не только враз изменило беззаботное настроение Таврина, но и перевернуло всю его дальнейшую жизнь.

— Послушай, Петро, — по имени обратился к нему Васильев, — там почта пришла. По-моему, и тебе письмо есть. Вот только адресовано оно почему-то Шило-Таврину. Ты что, двойной фамилией обзавелся?

Как Таврин не споткнулся при этих словах, он потом и сам понять не мог. Но в душе так екнуло, таким жаром обдало, как если бы рядом мина разорвалась.

— Что еще за письмо, откуда? — автоматически спросил он, выигрывая время.

— Тыловое. Из родных твоих краев, надо думать…

— Ладно, доставят письмо, посмотрим, кому в голову пришло нагородить такое. А вообще, странно…

— Вот и я говорю — странно, — пожал плечами Васильев.

На том они и расстались.

Причин, которые заставили Таврина встревожиться, было более чем достаточно. Не Таврин, а Шило была его настоящая фамилия. Шило Петр Иванович. 1909 года рождения. Сын сапожника-кустаря. Украинец. Уроженец села Бобрик Нежинского района Черниговской области. До 1930 года батрачил у местных кулаков, а после того как власть тех поприжала, уехал в Нежин, где устроился в отдел труда, который занимался вербовкой рабочей силы для строительства промышленных предприятий. В качестве уполномоченного этого отдела был послан в Глуховский район Черниговской области. Там проиграл в карты пять тысяч казенных денег. Попытался скрыться, но в Саратове был арестован.

Однако пребывание в камере не входило в его планы. Разломав вместе с сокамерниками кирпичную стену тюремной бани, Шило бежал.

Скрывался в Иркутске, потом в Воронежской области, у жены, которая работала учительницей в тихой станице. Однажды в их хате случился пожар. Шило воспользовался этим, чтобы выправить себе новые документы. Обжег верх своего паспорта и получил новый на фамилию своей жены. Стал Гаврин. Под этой фамилией устроился на учебу в Воронежский юридический институт. После окончания первого курса был принят на должность старшего следователя в воронежскую прокуратуру. Через год самовольно оставил работу, уехал в Киев, где был арестован, обвинен по статье 111 УК РСФСР и этапирован в Воронеж. Убежал и из воронежской тюрьмы во время работ за ее пределами. Теперь его временным убежищем стали Ташкент, потом Уфа. В 1940 году, подправив в паспорте первую букву фамилии "Г" на "Т", и таким образом став уже Тавриным, уехал в Свердловск. Устроился там на работу в трест Урал-золото, откуда 14 июля 1941 года и был призван в Красную Армию.

Попав на фронт, отличился в боях, за что был награжден орденом и представлен ко второму. Казалось, это был шанс забыть прошлое, начать писать биографию с чистого листа…

И вдруг этот разговор с капитаном Васильевым. Он как заноза застрял в мозгу Таврина. Если контрразведка обратила внимание на письмо, то станет копать, полагал он. И чем черт не шутит, докопается. А это ничего доброго ему не сулит. Что делать?

Решение определил случай.

Вскоре Таврин с двумя бойцами был послан в разведку. Дожидаясь подходящего момента, разведчики затаились в лощине вблизи от немецких позиций. И тут Таврину приспичило. Сказав бойцам, что отойдет ненадолго по нужде, он укрылся в чаще кустов. И надо же такому случиться там в траве на глаза ему попался лист бумаги. Оказалось, что это немецкая листовка с призывом к красноармейцам сдаваться в плен и припиской, что листовка является пропуском для тех, кто решит ею воспользоваться.

"Судьба!" — решил Таврин, и, крепко зажав листовку в кулаке, резво пополз к опушке леса, где находились немецкие блиндажи. Это произошло 30 мая 1942 года под Ржевом.

У немцев Таврин сразу же заручился справкой о том, что на сторону германской армии он перешел добровольно, и изъявил готовность отвечать на все вопросы.

Разумеется, он не собирался распространяться насчет своего уголовного прошлого.

Будучи сыном сапожника, немцам он говорит, что его отец — полковник царской армии, и поэтому, дескать, он, Петр Шило, постоянно преследовался органами советской власти. Чтобы набить себе цену, рассказывает небылицы о положении советских войск на том участке, где воевал. Врал самозабвенно, не задумываясь о последствиях. Чем выше уровень допросов, тем шире был размах вранья. Слушая его, немцы только покачивают головой. Наконец, офицер, осуществлявший опрос не выдерживает. Он расстилает перед Тавриным карту.

— Вот данные вчерашнего дня нашей авиаразведки. Они не подтверждают такого числа советских войск в местах, которые вы назвали. Разрешите вас спросить: чему же верить?

— После этого, — показывал позже уже советским следователям Таврин, — меня больше никуда не вызывали и ни о чем больше не спрашивали.

Это по военным вопросам. Но ведь Таврин выдавал себя еще и за инженера-геолога, который стоял у истоков строительства Магнитогорского мартеновского завода, разведывал запасы горы Магнитной.

— И вот однажды, — рассказывал Таврин, — майор, который меня допрашивал, велел мне подробно описать мартеновский завод, сделать на листе ватмана его эскиз, а также изобразить разрез горы Магнитной. Вот тут-то я и призадумался…

Художничал три дня, писал и рисовал, что в голову пришло. Майор посмотрел мою писанину и спрашивает: "А где же рудодробильная фабрика?" Я же и понятия не имел, что есть такая. Хотел возразить майору, что, мол, нет такой фабрики на Магнитогорском заводе, но майор только рукой махнул… Что касается горы Магнитной, то по моим расчетам общий баланс выражался в миллиардах тонн руды, в то время как у майора в его справочнике значилось всего в десятках миллионов…"

Может вызвать недоумение вся эта колготня вокруг перебежчика, интерес немцев к вопросам, казалось бы, далеким от фронтовых. Но не все так просто.

В первые месяцы войны Россия эвакуировала за Урал десятки стратегических предприятий. На востоке за Уралом вырос гигантский промышленный район. Его площадь была больше территории всей Германии. Это беспокоило немцев. Так, один из секретарей Альберта Шпеера, министра вооружения, отправил на имя Гиммлера секретный меморандум о стратегической важности многочисленных доменных печей Магнитогорска. В тот же день рейхсфюрер издал приказ:

"Специальному подразделению "Фриденталь".

Предпринять немедленные меры к организации диверсионной операции в Магнитогорске. Цель операции — выведение из строя или полное уничтожение доменных печей. О ходе подготовки докладывать лично мне ежемесячно.

В недрах спецслужб был разработан план под кодовым названием "Операция Ульм", предполагавший выведение из строя важных оборонных объектов на Урале силами диверсионно-десантных подразделений. Аналитики пришли к выводу: сколько-нибудь объективная информация о Магнитогорске и его промышленных предприятиях недоступна, потребуются месяцы напряженной работы, чтобы раздобыть ее.

Воздушная разведка и аэрофотосъемка географически удаленных от рейха объектов не могла проводиться достаточно часто, поэтому немцы использовали и другие источники информации, в частности опросы пленных и перебежчиков. Протоколы допросов военнопленных архивировались, а их показания систематически проверялись и перепроверялись.

Таким образом, немцы обработали и подвернувшегося им под руку Таврина. Другое дело, что его вранье вряд ли им пригодилось.

Вранье было второй натурой этого человека. Одна знакомая Таврина по Свердловску, рассказывала, что женщинам он представлялся сотрудником НКВД. "Меня, правда, удивляло, — вспоминала она, — что такой ответственный товарищ не упускал случая слямзить что-нибудь по мелочам. Пользуясь моим отсутствием, унес мою кожаную куртку, кое-что из белья. Хозяйка квартиры лично приготовила ему из моей муки на дорогу булочки…"

В общем, после того как немцы насытились враньем Таврина, они отконвоировали его в Сычевский пересыльный пункт для военнопленных. Там ему было предложено послужить в качестве начальника военизированной охраны железнодорожной станции Сычевка.

Снова становиться под ружье и рисковать жизнью?

Таврин настроился на иное.

— Я бы желал быть полезным на гражданской работе где-нибудь на Украине, — заявил он.

— Nein, — сказали немцы и отправили перебежчика в специальный лагерь для военнопленных, размещавшийся в Восточной Пруссии на территории Летценской крепости.

Поместили его в казарму, где находилось свыше 40 человек. Соседом оказался некто Георгий Жиленков, как выяснилось, земляк, уроженец Воронежа, да и были они почти ровесниками — Жиленков родился в 1910 году. Правда, Жиленков был птицей более крупного полета. Перед войной вырос до секретаря райкома партии Ростокинского района Москвы. Был членом Московского городского комитета ВКП(б). На фронте носил звание бригадного комиссара и являлся членом военного совета 32-й армии.

В плен попал осенью 1942 года в районе Вязьмы. Выдал себя за рядового бойца — шофера Максимова. И в качестве шофера служил в германской 252-й пехотной дивизии.

Участвовал в сопротивлении, устраивая диверсии в тылу германских войск. Однако в мае 1942 года при подготовке взрыва гжатского армейского склада был предан лесником Гжатского лесничества Черниковым и арестован немцами. На допросе назвал действительную фамилию и занимаемую должность в Красной Армии — член военного совета 32-й армии, при этом изъявил готовность бороться против Советской власти.

В мае 1942 года написал план создания на оккупированной немцами территории русского правительства, в котором предусматривалась организация борьбы против Советской власти. После этого и был переведен в Летценский лагерь в отдел военной пропаганды вооруженных сил германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распростанялись на фронте и в тылу действующих советских войск.

Таврин, чтобы поднять свой престиж в глазах Жиленкова, представился ему бывшим сотрудником Воронежского управления НКВД, начальником личной охраны тогдашнего секретаря Воронежского обкома Варейкиса. В рассказах о себе приписывал заслуги, которых у него не было, врал, например, что на фронте служил командиром батальона. Плел и другие небылицы.

Три недели они провели бок о бок, внушая друг другу, что их переход на сторону немцев — это не предательство, а прозрение. В качестве доводов Жиленков вспоминал всякие негативные моменты из своей партийной жизни, рассказывал сплетни о советских правителях, говорил, что сталинское руководство антинародное и против него надо бороться и что в этой борьбе каждый должен найти свое место.

Таврин безропотно внимал Жиленкову, внутренне признавая его превосходство над собой и как бы предчувствуя, что его дальнейшая судьба будет зависеть от этого человека.

В первых числах июля 1942 года Жиленков из Летцена внезапно исчез. Узнав о формировании немцами добровольческой бригады так называемой русской народной армии, он попросил об откомандировании его в эту бригаду.

Добровольческая бригада формировалась исключительно из антисоветских элементов. Командовал бригадой бывший полковник Красной Армии Боярский. Жиленков был назначен на должность начальника организационно-пропагандистского отдела.

Поначалу дела складывались не особенно благоприятно. Бригада не выполнила приказ командующего центрального фронта немцев фельдмаршала фон Клюге выступить в район Великих Лук для участия в боях против Красной Армии. За это Боярский и Жиленков были арестованы и приговорены к расстрелу. Но за Жиленкова поручился полковник генерального штаба Ронне, которому Жиленков дал клятву искупить свою вину перед немцами.

После этого он был откомандирован в Берлин, где встретился с бывшим командующим 2-й ударной армией Андреем Власовым, который занимался в то время организацией Комитета освобождения народов России — КОНРа. Вся практическая деятельность КОНРа направлялась и руководилась рейхсфюрером СС Гиммлером. Жиленков был включен в состав этого комитета и приступил к изданию антисоветской газеты "Доброволец", распространявшейся среди военнопленных, а также выступал с лекциями на курсах фашистских пропагандистов в Дабендорфе.

Спираль его карьеры на немецкой службе стала стремительно раскручиваться.

В 1943 он был послан в Псков для формирования так называемой гвардейской ударной бригады РОА (Русская освободительная армия) с целью последующего использования ее в качестве базы для подготовки террористов и диверсантов. Там же он составил план формирования гвардейской ударной бригады, в котором предусматривалась заброска в тыл Красной Армии террористов, шпионов и диверсантов для проведения антисоветской подрывной деятельности. Этот план был направлен в имперский отдел безопасности. После этого Жиленков командирован в Берлин; он написал докладную записку на имя Гиммлера, в которой доказывал необходимость передачи всех антисоветских формирований, находящихся в Германии, в распоряжение Власова и русского комитета.

13 июня 1944 года Жиленков с группой пропагандистов был направлен в район Львова в распоряжение доверенного офицера Гиммлера — полковника СС д’Алькена, который исполнял там должность начальника специальной пропагандистской бригады Гиммлера. Жиленкову была поставлена задача: организовать издание антисоветской газеты "За мир и свободу" и листовок, которые разбрасывались немцами с самолетов над расположением частей Красной Армии. Но командировка оказалась недолгой. Через две недели началось наступление войск Красной Армии, и Жиленков вернулся в Берлин. Перед этим он уговорил д’Алькена помочь Власову встретиться лично с Гиммлером, который до того Власова не принимал, обзывая его перебежавшей свиньей и дураком. При посредничестве д’Алькена 16 сентября 1944 года такая встреча состоялась.

Чуть позже Жиленков организовал встречу Власова и с Геббельсом, в которой и сам принял участие. Одним словом, он выслужился у немцев и был достаточно влиятельной фигурой.

Но вернемся к нашему герою.

В Летцене Таврин был определен в отдел пропаганды, где занимался разбором писем, захваченных немцами в полевых почтах Красной Армии. По указанию зондерфюрера он отбирал письма с фронта и на фронт, где содержались какие-либо фразы, подходящие для использования немцами в антисоветской пропаганде. Иногда в письмах имелись и денежные вложения…

Натуру не изменишь. Читатель, надеюсь, помнит о проигранных Тавриным в молодости 5000 рублях, откуда и пошли все его невзгоды. Вот и здесь Таврин, мягко говоря, утаил от надзирателей 130 рублей, поставил их на кон в карточной игре, был изобличен в шулерстве и избит партнерами. Избит жестоко.

От греха подальше немцы убрали его из Летцена, перевели в Хамельбургский лагерь, или, как он еще официально назывался, "Центральный офицерский лагерь для военнопленных 13 "Д". В этом лагере, в отличие от Летцена, бывшие генералы и полковники Красной Армии жили в отдельном доме, все же остальные ютились в бараках и несли трудовые повинности. Уже на третий день Таврин был определен в рабочую бригаду и направлен в лес на заготовку дров.

Военнопленные вкалывали на вырубке весь световой день, в лагерь возвращались поздно вечером, наспех поедали скудный ужин и обессиленные валились на нары. И так изо дня в день.

Таврину такая жизнь, естественно, была не по нутру. Он явился к коменданту лагеря и предъявил ему справку о добровольном переходе на сторону немцев.

Тот развел руками:

— Указаний на ваш счет, герр Таврин, не имею.

— А кто может решить вопрос?

— Обратитесь к господину Арналю.

Человек, к которому комендант адресовал Таврина, не занимал никакой официальной должности в лагере, носил гражданскую одежду, но всем было известно, что этот немец имел большое влияние на лагерное начальство. Поговаривали, что он из гестапо. Позже Таврин узнал, что агенты гестапо и СД были назначены фактически во все лагеря для военнопленных, но числились чаще всего на фиктивных должностях. Шеф гестапо Мюллер в своей директиве от 17 июля 1941 года предписывал им выявлять "все политические, уголовные и другие по каким-либо причинам нежелательные элементы", а также "всех лиц, которые могли бы быть использованы для возрождения оккупированных территорий", с целью их устранить или подвергнуть "специальному лечению". Приказ рекомендовал агентам подбирать среди военнопленных также и тех, кто "заслуживает доверия", для организации шпионажа внутри лагеря и выявления тех военнопленных, кого следовало устранить.

"Арналь так Арналь", — решил идти до конца Таврин.

Гестаповец принял Таврина. Небрежно взглянул на справку, гораздо внимательнее выслушал его рассказ об обстоятельствах перехода к немцам. Задал несколько уточняющих вопросов. После чего заявил:

— Хорошо, в лес вы больше не пойдете, переселитесь в "особую комнату.

Что это за комната, Таврин интересоваться не стал. Лишь бы не на лесоповал.

Как оказалось, в "особой комнате" немцы содержали не просто бывших командиров Красной Армии, а тех из них, кто имел какую-либо специальность. Были здесь: инженер-химик, инженер-строитель, военюрист 1-го ранга, военинженер 2-го ранга. С какой целью осуществлялась эта селекция, какие виды немцы имели на обитателей "особой комнаты", никто не знал. Пока же инженер-химик ежедневно переводил на русский язык и печатал на машинке сводки германского верховного командования, которые затем вывешивал на щите во дворе лагеря. Чем-то подобным занимались и другие. Таврину было поручено изготовлять металлические бирки для военнопленных.

Но, как поется в известной песне, у кавалергардов век недолог… Проработав в канцелярии комендатуры на изготовлении бирок немногим больше недели, Таврин попался на краже продуктов из каптерки. Мелочь, в общем-то, несколько картофелин, кулек вермишели. Все это он принес в комнату и пытался тайком съесть. Не получилось. Товарищи углядели и донесли коменданту лагеря. В тот же день Таврина препроводили в общий барак, а на следующее утро он уже махал в лесу топором.

Нельзя не обратить внимания на то, что гитлеровцы обходились с Тавриным как с шаловливым ребенком. Спрашивается: с какой стати они с ним так церемонились?

Будучи начинающим опером, я как-то высказал недоумение по поводу того, что некоторые наши агенты были, мягко говоря, людьми не очень чистоплотными.

"На нем же клеймо негде ставить, — негодовал я в отношении одного такого типа, — и алкаш, и бабник, и плут…".

"Заруби себе на носу, — осадил меня мой более опытный наставник. — За идею мы с тобой служим. А агенты, как правило, народ завербованный. Одному из коммуналки надо перебраться, другому родное чадо в институт устроить, третьему за границу поехать… Чем зависемее кандидат на вербовку от жизненных обстоятельств или от пороков, которым подвержен, тем лучше…"

Похоже, что полное отсутствие моральных устоев у Таврина как раз и импонировало немецким спецслужбам.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем тянулась беспросветная лесоповальная жизнь. Казалось, так будет всегда. Таврин клял себя почем зря. Недобрым словом поминал и картошку, и вермишель, и товарищей-стукачей, и лагерную администрацию. Как вдруг однажды, уже после вечерней поверки, по лагерю прошла команда всем построиться во дворе. Из бараков высыпало около двух тысяч человек. Отдельно построили генералов, затем старших командиров и на левом фланге тех, кто был рангом пониже.

Спустя некоторое время в свете прожектора появилась группа военных во главе с начальником лагеря и человеком в генеральской форме, в котором Таврин с изумлением распознал Георгия Жиленкова.

Дойдя до середины плаца, группа остановилась. Прозвучала команда "Achtung!".

Вперед выступил Жиленков.

— Соотечественники! Друзья и братья! — прокричал он с надрывом в голосе. — Большевизм — враг русского народа. Неисчислимые бедствия принес он нашей Родине и, наконец, вовлек русский народ в кровавую войну за чужие интересы. Эта война принесла нашему Отечеству невиданные страдания. Миллионы русских людей уже заплатили своей жизнью за преступное стремление Сталина к господству над миром, за сверхприбыли англо-американских капиталистов. Миллионы русских людей искалечены и навсегда потеряли трудоспособность. Женщины, старики и дети гибнут от холода, голода и непосильного труда. Сотни русских городов и тысячи сел разрушены, взорваны и сожжены по приказу Сталина.

История нашей Родины не знает таких поражений, какие были уделом Красной Армии в этой войне. Несмотря на самоотверженность бойцов и командиров, несмотря на храбрость и жертвенность русского народа, проигрывалось сражение за сражением. Виной этому — гнилость всей большевистской системы, бездарность Сталина и его главного штаба.

Сейчас, когда большевизм оказался неспособным организовать оборону страны, Сталин и его клика продолжают с помощью террора и лживой пропаганды гнать людей на гибель, желая ценою крови русского народа удержаться у власти хотя бы некоторое время.

Германия ведет войну не против русского народа и его родины, а лишь против большевизма. Германия не посягает на жизненное пространство русского народа и его национально-политическую свободу. Место русского народа в семье европейских народов, его место в новой Европе будет зависеть от степени его участия в борьбе против большевизма, ибо уничтожение кровавой власти Сталина и его преступной клики — в первую очередь дело самого русского народа.

Для объединения русского народа и руководства его борьбой против ненавистного режима, для сотрудничества с Германией в борьбе с большевизмом за построение новой Европы, мы, сыны нашего народа и патриоты своего Отечества, создали Русский комитет. Мы призываем немецкие власти опереться на русских в борьбе со Сталиным и создать русскую национальную армию. Сегодня я обращаюсь к вам, попавшим в плен офицерам, — вступайте в ряды этой армии!

После этих слов Жиленков и вся лагерная свита пошли вдоль строя военнопленных. Остановились около колонны генералов. Кто-то скомандовал: "Желающие с оружием в руках бороться против большевиков, три шага вперед!" Желающих оказалось двое. Человек двадцать отделились от группы старших командиров. А вот со средним звеном вышла заминка. В ответ на приглашение сделать три шага вперед раздался громкий мат: "Вы, мать вашу, двадцать лет там одно талдычили, а здесь пластинку сменили…"

В строю началось движение. Пытавшихся выйти вперед, удерживали, заталкивали назад. В одном месте завязалась драка.

Таврин сумел протиснуться к Жиленкову. Тот его узнал, по-приятельски обнял.

— Георгий, вызволи меня отсюда, — взмолился Таврин.

— Так записывайся, не пожалеешь. Я тебе место хорошее подберу.

— Да не хочу я под ружье. Мне бы что-нибудь по административной части…

Жиленков махнул рукой.

— Ладно, хрен с тобой, попробую что-нибудь сделать.

Обещание свое он выполнил. Буквально на следующий день Таврин получил распоряжение на работу в лес не идти, а незамедлительно явиться в лагерную канцелярию. Таврин, естественно, мешкать не стал. Быстренько отыскал указанную ему комнату № 7 и предстал перед двумя немцами в штатском.

— Проходите, присаживайтесь, господин Таврин, — сказал один из них на хорошем русском языке. — Беседа, я полагаю, у нас будет долгой. — И протянул Таврину портсигар. — Курите. — Выждав, пока Таврин закурит, продолжил: — Перед вами сотрудники абвера — германской военной разведки. Мы бы хотели больше узнать о вас…

Беседа действительно была долгой. Точнее, это был допрос, а не беседа. Немцы дотошно выспрашивали у Таврина о его прошлой жизни в СССР, о службе в Красной Армии, опять же об обстоятельствах перехода к немцам. В итоге вопрос был поставлен ребром:

— Согласны ли вы, господин Таврин, сотрудничать с абвером, выполнять задания германской военной разведки?

Вопрос абверовцев не застал Таврина врасплох. Уже в ходе разговора он понял, к чему шло дело, и для себя решение принял.

— Согласен! — был его ответ.

Спустя некоторое время Таврина и еще 28 человек отправили поездом из Хамельбурга в Вену, а оттуда на машинах в венский лес, под Брайтенфурт, в разведывательную школу абвера. Там ему предстояло пройти специальное обучение. И не только. Таврину была поставлена задача негласно поработать в группе, в которую он был зачислен, на предмет выявления среди завербованных агентов людей, недостаточно лояльных к Германии, колеблющихся, одним словом, не совсем надежных. Таврин принялся за выполнение этого задания с усердием. В один из первых же вечеров, когда члены группы собрались вместе, он исподволь завел разговор о предстоящей учебе и заброске в СССР, сказал, что немцы поступают очень доверчиво, осуществляя такую массовую вербовку агентуры из числа военнопленных. Ведь не все они добровольно с оружием в руках перешли на сторону германских властей…

"Если человек хочет обмануть немцев, то при таких обстоятельствах это легко сделать, — поддержал его присутствовавший при этом бывший лейтенант Красной Армии Алексей Анастасьев и добавил: — Пребывание в школе можно использовать с тем, чтобы немцы доставили на извозчике до самого дома…"

На рассвете в домик явились вооруженные гитлеровцы и увели Анастасьева. Исчез из школы и Таврин. Ему предстояло выполнить следующее, более сложное задание своих хозяев.

Немцы заподозрили, что в концентрационном лагере Матхауз среди заключенных ведется подпольная антифашистская деятельность, осуществляется подготовка к массовому побегу. Таврин должен был втереться в доверие к антифашистам, выявить руководителей подполья, своевременно предупредить администрацию лагеря о побеге.

Таврин справился и с этим заданием, причем проявил себя как незаурядный провокатор. Он подбил группу военнопленных на побег, сам с ними бежал. После нескольких дней плутания по лесам беглецы были задержаны немецкой полицией и препровождены в венскую тюрьму. Там послужной список провокатора пополнился еще несколькими делами, а личное досье записью: "ненавидит советский строй, хитрый, изворотливый, умело ориентируется в любой обстановке, любит деньги".

Сам Таврин, скорее всего, удовлетворился бы ролью стукача и провокатора — и от фронта вдалеке, и риск минимальный, и стопроцентный шанс выслужиться. Но у немцев были на него другие виды. Тавриным серьезно заинтересовалось гестапо. 25 августа 1943 года его переводят в Зандбергский лагерь СД, расположенный в окрестностях Берлина, зачисляют в особую команду — засекреченное подразделение, личный состав которого содержался отдельно от остальных обитателей лагеря, по существу, находился на конспиративном положении. Здесь готовили агентов для действий в тылу Советского Союза — террористов, диверсантов, разведчиков-нелегалов. Отбирали людей не старше 30–35 лет, преимущественно специалистов в какой-либо отрасли. Так, в одной группе с Тавриным обучались два бывших полковника Красной Армии, один в прошлом связист, другой — инженер-нефтяник, был среди них даже доктор технических наук.

Вначале будущие агенты проходили общую подготовку, то есть умение водить автомашину, мотоцикл и даже паровоз. Необходимой практикой были прыжки с парашютом и получение навыков в изготовлении средств для проведения актов саботажа с помощью легкодоступных материалов. В программу обучения входили также изготовление взрывчатки, фотографирование, снятие чувствительного слоя фотопленки для облегчения его сокрытия.

Наряду с этими общими и нужными любому агенту знаниями проводилось также специальное обучение в соответствии с задачами и личностью каждого агента. Поскольку предполагалось, что агент будет использовать фальшивые документы, он должен был, как Отче наш, зазубрить свою легенду, в любой ситуации безошибочно назвать не только все свои данные, но и сведения о своей семье и родственниках. Особенно это касалось данных, поддающихся проверке, как, например, адреса, описания местности. Ему следовало знать, как выглядит предприятие, где он работал согласно документам, кто были его соседи по называемому им месту жительства, с кем он вместе якобы ходил в школу и так далее.

Время от времени агентов вывозили в Берлин в управление СД на индивидуальные собеседования — Beschaung von Kandidaten. Дошла очередь и до Таврина. Принял его сам начальник восточного отдела 6-го управления главного управления имперской безопасности Германии оберштурмбанфюрер СС доктор Грейфе.

Подручный Кальтенбруннера пребывал в скверном настроении. Провалилась операция "Француз", общее руководство которой было поручено ему. Операция предусматривала организацию вооруженного восстания на территории Ирана.

Сразу после начала войны нефтяной район на юге Ирана был оккупирован британскими войсками. На севере страны закрепились советские дивизии. Сотни эшелонов везли оборудование, снаряжение, продовольствие — союзническую помощь России. Большая часть ее поступала из Америки, которая вступила в войну с декабря 1941 года.

Немцы планировали широкомасштабную операцию специального диверсионного подразделения, которое должно было перерезать и блокировать эти линии снабжения. Одновременно они подталкивали к вооруженному выступлению мятежные племена горного Ирана. Небольшие оперативные группы должны были обеспечить повстанцев оружием и боеприпасами, а немецкие военные советники — инструктировать и проводить необходимые тренировочные занятия. Несколько месяцев диверсанты изучали персидский язык с помощью инструкторов-иранцев. В состав каждой боевой группы входил проводник из числа местных жителей.

Все приготовления были завершены, и оставалось только дождаться сигнала от резидента немецкой разведки, который находился в Тегеране на нелегальном положении. Местом приземления первой немецкой группы было выбрано побережье большого соленого озера на юго-востоке Тегерана. Шесть человек, из которых два офицера, были подготовлены к выполнению задания. Люфтваффе выделила в их распоряжение обладавший необходимыми летными характеристиками "Юнкерс-290". Вес снаряжения, вес экипажа и топливных баков — все было тщательным образом подсчитано.

Группа должна была взлететь с аэродрома в Крыму. Для перегруженного самолета взлетная полоса оказалась слишком короткой. Пришлось уменьшить взлетный вес за счет снаряжения. Несколько дней прошло в ожидании благоприятной погоды — лететь над Россией было лучше в темную безлунную ночь. Когда установилась нужная погода, оказалось, что самолет опять не может взлететь, потому что ливни размыли и размягчили взлетную полосу. Наконец, "Юнкерс" оторвался от земли… Прошло долгих 14 часов, прежде чем по рации пришел условный сигнал о благополучном приземлении.

Диверсионная группа, заброшенная в Иран, добилась определенного успеха. Ей удалось войти в контакт с мятежными племенами и сделать все возможное для выполнения поставленной боевой задачи. Была подготовлена вторая группа из 6 солдат и офицера. Из-за неполадок в работе двигателя старт Ю-290 был отложен (к счастью, как показали дальнейшие события). После поспешного бегства из Тегерана турецкую границу перешел агент. От него стало известно о провале немецкой разведывательной сети в Иране: центральная организация разгромлена, все до единого арестованы, только одному этому агенту удалось скрыться.

Не оставалось ничего другого, кроме как отменить вылет готовой к операции группы. Без агентурного обеспечения и без связи операция "Француз" не могла продолжаться. Через несколько недель горцам надоело воевать. Немцы получили возможность уйти, но ни один из них не владел в достаточной мере персидским языком, чтобы отважиться на путешествие через весь Иран и попытаться добраться до нейтральной Турции. Оккупационные британские войска требовали выдачи немцев. Один из немецких офицеров покончил жизнь самоубийством, не желая попасть в плен. Другие оказались в английских концентрационных лагерях на Ближнем Востоке.

Неудача постигла в Иране и другую операцию. Осенью 1943 года в Тегеране должна была состояться конференция руководителей стран антигитлеровской коалиции — Советского Союза, США и Великобритании — "большой тройки". Планировалось осуществить нападение на американское и советское посольства в Тегеране с целью физического устранения всех трех глав великих держав. Провести эту акцию было приказано Отто Скорцени.

Много позже, в 1964 году, в интервью парижскому "Экспрессо" Отто Скорцени поведал:

"Из всех забавных историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные — это те, что написаны историками. Они утверждают, что я должен был со своей командой похитить Рузвельта во время Ялтинской конференции. Это глупость: никогда мне Гитлер не приказывал этого. Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории: в действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции — той, что проходила в Тегеране… Но бац! (смеется)… из-за различных причин этого не удалось сделать с достаточным успехом…"

Причина же неудачи заключалась в следующем.

Группа боевиков Скорцени проходила подготовку возле Винницы, где Гитлер разместил филиал своей ставки. Советский разведчик Николай Кузнецов под видом старшего лейтенанта вермахта установил приятельские отношения с офицером немецкой спецслужбы Остером, как раз занятым поиском людей, имеющих опыт борьбы с русскими партизанами. Эти люди нужны были ему для операции против высшего советского командования. Задолжав Кузнецову, Остер предложил расплатиться с ним иранскими коврами, которые собирался привезти в Винницу из деловой поездки в Тегеран. Это сообщение, немедленно переданное в Москву, совпало с информацией из других источников. Советская контрразведка незамедлительно предприняла исчерпывающие меры по обеспечению безопасности участников конференции. Чего нельзя сказать о спецслужбах союзников.

Вот как описывает в своих мемуарах эту сторону дела Уинстон Черчилль.

"Я был не в восторге от того, как была организована встреча по моем прибытии на самолете в Тегеран. Английский посланник встретил меня на своей машине, и мы отправились с аэродрома в нашу дипломатическую миссию. По пути нашего следования в город на протяжении почти трех миль через каждые 50 ядров были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует. Не было никакой защиты на случай, если бы нашлись два-три решительных человека, вооруженных пистолетами или бомбой.

Американская служба безопасности более умно обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в неизвестном месте, и президент отправился без всякой охраны в американскую миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал.

Здание английской миссии и окружающие его сады почти примыкали к советскому посольству, и поскольку англо-индийская бригада, которой было поручено нас охранять, поддерживала прямую связь с еще более многочисленными русскими войсками, окружавшими их владение, то вскоре они объединились, и мы, таким образом, оказались в изолированном районе, в котором соблюдались все меры предосторожности военного времени. Американская миссия, охраняемая американскими войсками, находилась более чем в полумиле, а это означало, что в течение всего периода конференции либо президенту, либо Сталину и мне пришлось бы дважды или трижды в день ездить туда и обратно по узким улицам Тегерана. К тому же Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов "большой тройки", как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу. "Если что-нибудь подобное случится, — сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление". Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение…"

В день открытия конференции в окрестностях Тегерана были сброшены с самолета шесть немецких диверсантов во главе с помощником Скорцени штурбанфюрером СС Рудольфом фон Холтен Пфлюгом. Приземление прошло успешно, и диверсанты отправились на одну из городских явок, а именно — на квартиру некого Эбтехая. Однако они не знали, что этот человек был агентом-двойником и помимо немецкой разведки работал еще и на американскую…

Акция против "большой тройки" не состоялась…

И вот новое задание. Идея изменить ход войны путем теракта в Москве высказывалась некоторыми горячими головами и ранее. И по правде сказать, у Грейфе она не вызывала особого энтузиазма. Но теперь она созрела наверху и спустилась к нему, Грейфе, в виде готового решения. Не может быть и речи о сомнениях и колебаниях. Оставалось одно: прибегнуть к "золотому правилу", автором которого был Шелленберг. Во-первых, любое и даже самое идиотское начинание начальства ты должен встречать с видимым восторгом и демонстрировать неуемное рвение. Во-вторых, ты должен систематически информировать начальство об успехах в деле разработки плана операции. Самый сложный и ответственный третий этап: здесь нужно дожидаться того момента, когда начальственный пыл немного поугаснет, и только тогда начинать регулярные, но микроскопические "инъекции правды". Мастер дипломатии — это человек, который может повернуть дело так, что начальство само забывает о своих инициативах.

— Я внимательно изучил ваше личное досье, — вперив в Таврина тяжелый взгляд, сухо произнес Грейфе, — и полагаю, что вы доказали свою преданность рейху. Мы это ценим. Но борьба с большевизмом продолжается, она вступает в решающую стадию. Германская армия готовит сокрушительные удары по русским, и долг каждого из нас ей помочь. Мы поразим большевиков в самое сердце. Мы намерены совершить террористические акты в Москве.

Грейфе выдержал небольшую паузу и, подойдя почти вплотную к Таврину, сказал с нажимом в голосе:

— Я полагаю, вы — тот человек, который способен сделать это.

Подобного Таврин не ожидал. Это был удар, что называется, ниже пояса. "Коготку увязть — всей птичке пропасть", — мелькнула у него мысль.

— Не скрою, задание весьма трудное, рискованное, но мы постараемся подготовить все, как следует, чтобы обеспечить успех, — как сквозь вату доносился голос Грейфе. — Впрочем, вы можете отказаться…

Таврин не был настолько наивным, чтобы не понять, какая судьба ему будет уготована в случае отказа.

— Яволь, господин оберштурмбанфюрер! — заученно ответил он.

В расположение лагеря Таврин вернулся заметно подавленным. Разговор с Грейфе начисто вывел его из того душевного равновесия, к которому он с некоторых пор стал привыкать. Он понимал, что попал в западню, что задание, на которое он согласился, обрекает его на неминуемую гибель. Теперь его изворотливый ум был постоянно занят поиском спасительной лазейки. И тут опять на горизонте появился Георгий Жиленков. Зандбергский лагерь СД являлся базой формирования так называемых "русских легионов", которые впоследствии стали именоваться отрядами Русской освободительной армии (РОА). Сегодня мы знаем, что создание русской национальной освободительной армии, было иллюзией генерала Власова. Он полагал, что ему удастся собрать пленных и всех сражавшихся в рядах германской армии добровольцев в единое русское национальное формирование и выставить его против Сталина на самостоятельном участке фронта. Однако у Гитлера была иная точка зрения. "Мы никогда не создадим русской армии — это фантазия первого разряда", — категорично заявил он на совещании со своими военачальниками в горной резиденции 3 июня 1943 года. И далее: "Мне не нужно русской армии, которую мне придется целиком пронизывать чисто немецким скелетом. Если я взамен этого получу русских рабочих, это меня вполне устраивает…"

Затею Власова немцы рассматривали как пропагандистское средство, рассчитанное на перебежчиков. Если какие-то легионы и формировались из русских, то использовались они не на Восточном фронте, а во Франции, на Балканах или где-либо еще. Решать судьбу одного такого батальона, сформированного в Зандбергском лагере, и явились однажды Власов с Жиленковым. Таврин не упустил случая попасться на глаза своему другу-покровителю.

— Наконец-то я увидел тебя там, где ты должен быть давно! — одобрительно сказал Жиленков, услышав рассказ Таврина о том, что тот зачислен в особую команду. Когда же тот рассказал еще и о предложении Грейфе, а также о своих сомнениях, Жиленков решительно посоветовал: — Надо, Петр, соглашаться. Это для тебя великолепный шанс отличиться. Сейчас война, риск есть везде. А в случае удачи тебя ждут слава, почести, карьера. Сам себе завидовать станешь… — Он достал из кармана записную книжку и сделал в ней какую-то пометку: — Вернусь в Берлин, приму меры, чтобы ускорить твою заброску.

5 сентября 1943 года Таврина вновь доставили в Берлин, на Потсдамерштрассе, 29, к оберштурмбаннфюреру Грейфе.

На этот раз эсэсовец проявил к агенту больше любезности. Таврину были предложены сигареты, кофе. Беседа протекала неторопливо и содержала больше конкретики в том, что касалось роли Таврина в предстоящей операции. Правда, Грейфе по-прежнему не раскрывал всех карт. Он говорил о теракте против руководителей Советского государства и партии вообще. Упоминались фамилии членов Политбюро Молотова, Ворошилова, Берии, Кагановича…

— План операции нами тщательно прорабатывается. Думаю, что пришла пора и вам вплотную подключиться к этой работе. Вы лучше знаете особенности советской системы, существующий там порядок, психологию большевиков, жизнь русских, так сказать, изнутри, жизнь.

Завтра жду вас с предложениями. Переночуете в нашей гостинице, куда вас сейчас же и отвезут, — закончил разговор Грейфе.

Действительно, прямо из управления Таврина отвезли на машине в гостиницу СД "Курфюстенгоф" и разместили в отдельном номере.

Таврин буквально обалдел от той обстановки, в которой он вдруг оказался после длительных лагерных мытарств. Подумать только! Один, совсем один в аккуратно прибранной комнате, где есть застланная накрахмаленными белоснежными простынями постель, мягкое кресло, телефон и даже свежие фрукты в вазе. Приняв горячий душ и облачившись в пижаму, Таврин расслабленно упал в кресло и несколько минут с умилением взирал на портрет фюрера, висевший на стене. Но чем дольше он смотрел на портрет, тем суровее становилось лицо Гитлера. Взгляд фюрера требовал действия.

Отыскав в ящике стола бумагу и карандаш, Таврин принялся за исполнение данного ему Грейфе задания. В верхней части белого листа он твердой рукой вывел слово "План", подчеркнул его несколько раз, а затем надолго задумался…

И тут, прямо как черт из табакерки, на пороге появился Жиленков. Взяв из рук Таврина лист бумаги, он прочел там следующую запись:

"1) 500 тыс. руб; 2) документы; 3) пистолеты".

— Да, брат, не густо, — сказал он, не скрывая иронии. — И затем решительно предложил: — Одевайся и поехали ко мне на квартиру, там помаракуем.

И вновь Таврину довелось пережить колоссальное потрясение. Его поразила квартира Жиленкова, роскошь, в которой тот жил. Жиленков не скрывал своего довольства. Он с сибаритским радушием показывал Таврину богато обставленные комнаты, рабочий кабинет, ковры, картины, хрусталь, фарфор. Всего было в избытке.

"Везет же Жоржу!" — с черной завистью думал Таврин. (31 июля 1946 года Жиленков вместе с Власовым и еще десятью их сподвижниками, по совокупности совершенных ими преступлений военной коллегией Верховного суда СССР были приговорены к смертной казни через повешение.)

Нашелся у хозяина квартиры и шнапс.

— Жаль, что не могу попотчевать нашей русской водочкой, — с усмешкой посетовал Жиленков.

Отвыкший от спиртного Таврин быстро захмелел. Вскоре ему море было по колено.

— А что! — ударил он себя кулаком в грудь. — Кто сказал, что до них нельзя добраться? Подумаешь, Кремлевская стена. И через нее доберусь! И перебью всех к чертовой матери…

— Задача на самом деле вполне выполнимая, Петр, — подливая шнапс в рюмки, говорил Жиленков. — Я как секретарь райкома партии в Москве близко к ним был, знаю, где бывают, как их охраняют. Лучше всего было бы проникнуть на какое-нибудь торжественное заседание. В правительственных учреждениях много блядей работает. Познакомишься с какой-нибудь, она тебе и пропуск поможет раздобыть. — Жиленков поднялся с места. — Пройдем, Петр, в кабинет, набросаем все это на бумагу.

Итак, первое, проникнуть на торжественное заседание с участием членов правительства. Для этого установить необходимые знакомства. Далее — обзавестись документами Героя Советского Союза, а также военной формой и соответствующими знаками отличия, что также облегчит пропуск на торжественное заседание.

В случае невозможности проникновения на торжественное заседание, следует выявить маршруты движения правительственных машин и там организовать теракт.

В подобном духе Жиленков сформулировал еще несколько предложений, после чего протянул бумагу Таврину:

— Перепишешь собственноручно и отдашь Грейфе.

На следующий день Таврин явился на доклад. Оберштумбанфюрер внимательно прочитал записку, несколько секунд о чем-то думал, глядя поверх головы замершего на краешке стула агента, и вдруг совершенно неожиданно для Таврина благослонно улыбнулся:

— Я одобряю ваш план. Думаю, он вполне осуществим.

— Здесь изложены только узловые моменты, господин оберштурбанфюрер, — воодушевился Таврин. — Над деталями я еще подумаю.

— Гут! У вас для этого будет возможность. В ближайшее время вы будете доставлены в Псков в распоряжение штурмбаннфюрера Крауса.

Отто Краус, о котором говорил Грейфе, возглавлял филиал разведывательного органа "Цеппелин" ("Русланд-Норд"). Это был опытный разведчик, специализировавшийся на подготовке шпионов и диверсантов, засылаемых в советский тыл. Майор был одним из немногих, посвященных в замысел предстоящей операции: ему поручалась подготовка исполнителя террористической акции.

Спустя несколько дней Таврин прибыл в Псков.

Было в нашем герое что-то такое, что изначально располагало к нему людей. Во-первых, лицо — простое, добродушное. Лучезарный, как у Швейка, взгляд. Добавим к этому радушную улыбку, умение, подобно известному гоголевскому персонажу, "пули отливать" и "узелки завязывать". Вот многие и принимали его "совершенно за главнокомандующего".

Краусу он тоже показался. "Неброская внешность. Общительный, ловкий, изворотливый. Судя по всему, тертый. И что немаловажно, обстрелянный. Как раз то, что требуется", — заключил он после знакомства с агентом.

— Времени у нас с вами, Петр Иванович, в обрез, — предупредил штурбаннфюрер, подчеркнуто уважительно обращаясь к Таврину по имени и отчеству. — Подготовку начнем немедленно. Жить будете на легальном положении в городе на частной квартире. На работу оформим инженером на завод. В ваше пользование предоставляется автомобиль. Адаптируйтесь, вживайтесь в роль… Специальную подготовку пройдете в учебно-тренировочном центре. Под Псковом у нас хорошая база. Ваша обязанность — обрести хорошую форму, научиться стрелять без промаха, стать хорошим взрывником. При этом имейте в виду, что придется осваивать новейшие образцы оружия.

Один из таких образцов вскоре был продемонстрировали Таврину. Это был "панцеркнаке" — портативный гранатомет, специально сконструированный немецкими оружейниками. Аппарат состоял из короткого ствола — примерно 30 сантиметров, ударного механизма, бронебойно-зажигательного снаряда и небольшой электрической батарейки. При помощи кожаного манжета он закреплялся на правом предплечье и мог быть легко замаскирован в рукаве пальто. Снаряд приводился в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводком с батареей, спрятанной в кармане одежды.

Таврин буквально рот открыл от изумления, когда из этой "игрушки" на его глазах была пробита бронированная плита толщиной 45 мм.

Продемонстрировали Таврину магнитную мину с дистанционным радиовзрывателем и радиоуправляемый фугас, которые также предусматривалось использовать при осуществлении теракта.

В общем, он окончательно убедился, что его хозяева не шутят и средств на свою затею не жалеют.

А дальше начались регулярные индивидуальные тренировки под руководством опытных инструкторов, а зачастую и самого Отто Крауса. Был задействован весь арсенал морально-боевой подготовки террориста. Таврин показал себя человеком обучаемым. Он терпеливо переносил физические нагрузки, упорно тренировался в стрельбе из автоматического пистолета, закладывал и взрывал различные мины, совершенствовал водительские навыки, прыгал с парашютом…

Успешно адаптировался он и к условиям гражданской жизни. Таврин никогда не был заморышем, а тут, спущенный с поводка, на довольно сытных хлебах, он быстро нагулял жирок и, как следствие, стал приударять за женщинами, а затем завел себе и постоянную подругу. Звали ее Лидия Шилова. Она работала бухгалтером на том же заводе, где с некоторых пор стал появляться "инженер" Таврин. Дело дошло до женитьбы. Немцы не возражали против этого брака, и вскоре Петр Иванович поселился у своей новой жены.

Поначалу Лидия принимала Таврина за того, кем он ей представился — русского инженера, который неплохо ладит с германской администрацией и находится под ее покровительством. А то, что дело обстоит именно так, она могла судить по его автомобилю, дорогому кожаному пальто, по дефицитным продуктам, в обилии попадавшим на их стол. Сам же Таврин раскрываться раньше времени не спешил.

Между тем из Берлина пришла команда: штурмбанфюреру Краусу вместе с агентом Тавриным явиться на Потсдамерштрассе, 29.

В назначенный час оба переступили порог кабинета Грейфе. Вначале оберштурмбанфюрер выслушал доклад Крауса о том, как идет подготовка агента. Затем обратился непосредственно к Таврину:

— Теперь, господин Таврин, я скажу основное. Главной вашей мишенью в Москве должен стать Иосиф Сталин! Надеюсь, вы понимаете, что его устранение окажет решающее воздействие на ход войны. Вам выпала великая миссия. Я призываю вас действовать в высшей мере решительно. Вы можете стать героем.

Что мог ответить на это Таврин? Разве что снова повторить про себя пословицу о птичке, у которой "коготок увяз".

Далее Грейфе сообщил о принятом решении перевести Таврина из Пскова в Ригу, так как, по имевшимся данным, в Пскове много русской агентуры и она может узнать о Таврине и готовящейся переброске его через линию фронта. Туда же, в Ригу, предполагалось передислоцировать в ближайшее время всю команду "Циппелина".

Активность русской контрразведки возрастала с каждым днем. Практически уничтоженная накануне войны, она стремительно набирала силы. Отряды "Смерша" быстро и эффективно уничтожали разрозненные группы диверсантов. Многие не успевали даже приступить к выполнению задания. С помощью имевшейся в гитлеровских разведдиверсионных школах агентуры НКВД проваливались явки, разоблачалась агентура, завязывались радиоигры.

Многие помнят бестселлер конца сороковых годов "Подвиг разведчика". Отважный разведчик, которого играет прекрасный актер Павел Кадочников, дурит головы немцам, добывает секреты, которые добыть почти невозможно, а в конце похищает гитлеровского генерала.

Аналогичной должна была быть операция, задуманная на Лубянке. Там стало известно об одной из школ подготовки диверсантов для проведения акций в Москве и Подмосковье. Ряд перевербованных немецких агентов были возвращены назад. От них русская контрразведка получала самую свежую и полную информацию. Чекисты решили пойти дальше — выкрасть начальника школы. Помимо собственно плана операции был изготовлен макет самой разведшколы, со всеми подъездными путями, площадками для возможной посадки самолета. Дело оставалось за малым — решением Сталина.

Доклад Берии Сталин выслушал с интересом. С интересом осмотрел доставленный макет. Операцию одобрил, но с некоторым уточнением. Хирургическим.

— Мы знаем координаты школы?

— Знаем, товарищ Сталин.

— Поручите воздушной армии, пусть проведут бомбардировку.

Сталин был лишен эстетских изысков, вопросы решал кардинально и по существу. Через некоторое время после авиационного удара школа перестала существовать, как перестал существовать начальник школы, которого хотели выкрасть чекисты. Как перестала существовать агентура, с помощью которой чекисты получали информацию.

Лес рубят — щепки летят.

Помимо беседы с Грейфе, у Таврина в Берлине состоялась еще одна знаковая встреча. Его принял штурмбанфюрер СС Отто Скорцени — "отец немецких коммандос", родоначальник стратегии и тактики диверсионных операций. Несмотря на сравнительно молодой возраст (к моменту описываемых событий ему исполнилось 35 лет), за спиной у этого человека было богатое прошлое и выдающиеся заслуги перед рейхом.

Родился 12 июня 1908 года в Вене. Отец и старший брат были инженерами. После окончания Технического университета специальность инженера получил и Отто Скорцени. С детства самозабвенно занимался спортом и никогда не пропускал занятия на свежем воздухе: считал физические упражнения своего рода необходимостью. После поступления в университет стал членом "Гимнастического союза". "В ходе упорных тренировок мы готовили себя во всеоружии встретить грозовое будущее, — вспоминал он позднее, — учились воевать и побеждать в суровых битвах жизни. Нас учили тому, что физическая сила необходима, чтобы подчас только голыми руками защитить свои слова и дела".

Летом 1932 года под воздействием выступления Йозефа Геббельса на ассамблее сторонников НСДАП в Вене вступил в австрийскую нацистскую партию. Когда год спустя НСДАП была запрещена в Австрии правительством Дольфуса, стал членом тайной организации "Германская гимнастическая ассоциация" и бойцом одного из созданного этой организацией подразделения самообороны.

Впервые отличился, когда во время политического кризиса в феврале—марте 1938 года один отправился в президентский дворец в Вене и предотвратил вооруженное столкновение между старой гвардией и новым формированием — эсэсовцами.

Его военная карьера началась в период польской кампании в одной из инженерных частей "Ваффен СС" (Waffen SS — войска СС были созданы для ведения боевых действий вместе с армейскими соединениями). 30 января 1941 года произведен в офицеры. Боевое крещение получил в Югославии. В составе дивизии "Рейх" участвовал при вторжении в Россию. В числе отличившихся в сражении под Ельней был представлен к Железному кресту II степени.

Интересны воспоминания о русском походе, оставленные Скорцени. Они значительно разнятся с расхожими утверждениями о якобы триумфальном шествии германских войск по советской территории в начальный период войны.

Из воспоминаний:

…На следующий день мы медленно двинулись вперед и по правому берегу реки Буг вышли к Брест-Литовску. Русские, оборонявшие центральную крепость города, оказывали яростное сопротивление. Внешний гарнизон был взят в плен, но я передвигался по городу со всеми предосторожностями — русские снайперы били без промаха! На все предложения капитулировать и прекратить бессмысленное сопротивление русские отвечали решительным отказом. Потерпели неудачу и все попытки незаметно проникнуть в крепость и взять ее приступом. Убедительным доказательством этому были трупы солдат в серой полевой форме, лежавшие на подступах к вражеской цитадели. Прошло еще очень много времени, прежде чем был уничтожен последний солдат гарнизона. Русские сражались до последнего патрона и до последнего человека.

…Мы переправлялись через Березину южнее Божинка. Русские сосредоточили здесь большие силы. Они яростно оборонялись, поэтому форсирование водной преграды заняло у нас три дня.

За две недели русской кампании мы очень хорошо познакомились с "госпожой Саперной Лопаткой!". Мы по-настоящему учились окапываться — рыли маленькие, но глубокие "норы", чтобы разместить командный пункт и узкие окопы для сна.

В воздухе свистели пули, русские стреляли часто и точно, а мы, как кроты, зарывались в землю, чтобы не стать мишенью для русских снайперов.

…Прямой наводкой била по нашим укреплениям тяжелая артиллерия противника. Нам не оставалось ничего другого как глубже и глубже зарываться в землю… Мы зарывались на 2 метра в глубь земли — там были наши гостиные и спальни. Везде мы перекрывали свои "норы" в два—три наката: два-три слоя срубленных деревьев укладывались крест-накрест, а свободное пространство между ними засыпалось землей.

А потом последовал сюрприз! Русские бросили в бой танки такого типа, который до сих пор ими не использовался. Позднее они стали известны как Т-34. Наши противотанковые орудия оказались малоэффективными против этих монстров. С невероятным напряжением нам удавалось отсечь эскортирующую пехоту, а вот танки прорывались. На наше счастье этот танк еще не был запущен русскими в массовое производство, но нам с головой хватало двух или трех десятков русских чудовищ. Обычным явлением для нас стало объявление тревоги по поводу танкового прорыва за линию обороны.

…История не сохранила автора рецепта "коктейля Молотова", одного из самых эффективных противотанковых средств. Солдат заливал горючую смесь в обычную бутылку. Через отверстие в пробке в нее погружался фитиль из пакли, который поджигался перед броском. В случае попадания в цель бутылка разбивалась о раскаленную броню, прикрывавшую мотор танка, жидкость растекалась и моментально воспламенялась. Танки горели как факелы!

…Мы несли огромные потери в ходе непрекращающихся ожесточенных боев с противником.

…Здесь нам довелось на себе испытать русскую тактическую новинку — ночные атаки. Небольшими группами русские просачивались через нашу передовую линию, концентрировались в тылу наших войск. Ночью они снимали боевое охранение и наносили внезапный удар.

До тех пор пока мы не отыскали противоядие, русские наносили нам жесточайший урон своей выматывающей нервы тактикой ночного боя.

…Мы очень многому научились у русских. Так, осматривая одну из захваченных позиций, я впервые в жизни увидел то, что называется у них "индивидуальная стрелковая точка". Это была настоящая "лисья нора" диаметром 80 см и глубиной около 2 метров. Извлеченная земля была тщательно рассыпана вокруг, а сама нора была замаскирована так, что, прежде чем увидеть ее, туда вполне можно было свалиться самому! Та тщательность, с которой "стрелковая точка" была сработана, заставляла задуматься об объеме вложенного труда и времени. Однако позже во время допросов русских пленных я с удивлением узнал, что от начала и до конца вся работа не занимает больше часа. Русские оказались великими мастерами маскировки, они и в самом деле были ближе к природе, чем, например, мы.

…Яростное сражение развернулось вокруг переправы через Десну. Южнее нас, в нижнем течении реки, русские захватили и удерживали сильно укрепленный плацдарм на нашем берегу. Это доставляло нам немало хлопот. И уже совсем таинственно происходило снабжение войск. Мы никак не могли понять, каким образом русские переправляют через реку живую силу, снаряжение, продовольствие и боеприпасы. Самолеты люфтваффе напрасно искали мост. Ответ на загадочный вопрос мы нашли только после форсирования Десны. Русские сконструировали своего рода подводный мост: невидимые с воздуха и суши фермы моста находились на глубине 30–40 см от поверхности воды. Русские использовали его только в ночное время. На меня произвело огромное впечатление безупречное инженерное решение этой гениальной идеи.

…Фатализм и полное безразличие русских к вопросам жизни и смерти ввергали нас порой в весьма близкое к шоку состояние.

Восточный поход Скорцени окончился в районе Истры. Здесь его застало контрнаступление советских войск. И если бы не внезапный приступ желудочных колик, кто знает, не разделил бы он печальную участь многих тысяч германских солдат, павших на заснеженных полях Подмосковья.

Далее началась служба в 6-м управлении РСХА (Главное управление имперской безопасности. 6-е управление — Аусланд-СД (служба внешней разведки), в функции которого входило обеспечение политической разведки). Скорцени было поручено создать школу для подготовки разведывательной агентуры для всего Главного управления. Впоследствии из курсантов этой школы было сформировано специальное подразделение "Фриденталь" для выполнения самых сложных заданий в любой точке земного шара.

Самой известной специальной операцией, осуществленной Скорцени и его людьми, стало вызволение из заточения итальянского диктатора Бенито Муссолини.

Это было персональное поручение фюрера. "У меня есть очень важное задание для вас, гауптштурмфюрер, — сказал Гитлер, обращаясь к Скорцени, когда тот по его приказу был доставлен в ставку "Волчье логово". — Муссолини, мой друг и наш верный товарищ по оружию, был предан вчера своим королем и арестован соотечественниками. Я не могу и не оставлю величайшего сына Италии в беде. Для меня дуче — это воплощение величия древнего Рима. С новым правительством Италия больше не будет нашим союзником. Я сохраню верность своему старому другу. Он должен быть незамедлительно освобожден, иначе они выдадут его союзникам. Я доверяю вам дело его освобождения".

Скорцени выполнил приказ фюрера. В короткие сроки ему удалось установить место, где под охраной содержался дуче. Это был высокогорный отель "Кампо Императоре" в горах Абруцци (Италия). Команда эсэсовцев во главе со Скорцени на планерах приземлилась на крохотном пятачке у самого отеля на высоте 1500 метров и, без единого выстрела справившись с охраной, на самолете эвакуировала дуче в безопасное место, откуда он был переправлен в Берлин. Скорцени буквально из рук в руки передал его Гитлеру.

Фюрер был на седьмом небе. "Скорцени, вы и ваши люди совершили настоящий подвиг. Он займет достойное место в истории германской нации. Вы освободили моего друга Муссолини. Я вручаю вам Рыцарский крест и присваиваю звание штурмбанфюрера СС".

Отныне Скорцени окружал ореол славы, его авторитет как мастера спецопераций стал непререкаем.

"Удача улыбается только смелому, — наставлял Скорцени Таврина. — Если вы хотите выполнить задание и при этом остаться живым, то должны действовать решительно и смело, и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут погубить". Для примера Скорцени рассказал эпизод из операции по освобождению Муссолини. "Наш планер приземлился всего в каких-то 15 метрах от отеля. При ударе о землю задвижку люка вырвало с корнем. Выскочив наружу, я увидел в трех шагах от себя стоявшего на посту карабинера. Если бы я тогда хоть на секунду замешкался, то погиб бы. Я действовал без колебаний…"

Проект физического устранения советского лидера, как, впрочем, и его похищения, Скорцени рассматривал как вполне реальный. Если удалось выкрасть плотно охраняемого Муссолини в окрестностях Рима, то почему не попытаться решить аналогичную задачу в Москве? Подобную операцию он и его головорезы готовились осуществить в Югославии против Тито. Югославские партизаны стали источником серьезного беспокойства для немецкого Верховного главнокомандования начиная с 1943 года. Как полагали германские руководители, обнаружение и уничтожение штаб-квартиры Тито способствовало бы стабилизации в этом районе.

По характеру вопросов, которые задавал Скорцени, у Таврина сложилось впечатление, что тот еще полностью находится под впечатлением успешного вызволения Муссолини и теперь вынашивает план похищения кого-то из советских руководителей. В частности, его интересовало, кто из членов Политбюро живет в Кремле, где расположены их квартиры, дачи и тому подобное.

Надо сказать, что если Скорцени и вынашивал подобную идею, то она не была столь бредовой, как это могло показаться на первый взгляд. Взять хотя бы один из особо охраняемых объектов в Москве — ближнюю, Кунцевскую, дачу Сталина.

Из воспоминаний бывшего телохранителя вождя А. Рыбина:

"Забор был обыкновенный — из досок. Без всякой колючей проволоки сверху. Правда, высотой в пять метров. А в 1938 году появился второй — внутренний. Трехметровой высоты, с прорезями смотровых глазков. Заставили это сделать явные угрозы оппозиции. Диверсанты могли легко преодолеть единственную преграду и захватить Сталина. Особенно трудно было их заметить в ночной тьме. Ведь в лесу на расстоянии двух-трех метров уже совершенно ничего не видно. Вся надежда лишь на возможный шорох лазутчика. А если ветер? Жуткое состояние! Сам переживал его много раз".

Из воспоминаний переводчика Сталина В. Бережкова:

"Некоторые авторы сейчас утверждают, что всех посетителей, даже Молотова, перед кабинетом вождя обыскивали, что под креслами находились электронные приборы для проверки, не спрятал ли кто оружие. Ничего подобного не было. Во-первых, тогда еще не существовало электронных систем, а во-вторых, за все четыре года, что я приходил к Сталину, меня ни разу не обыскивали и вообще не подвергали каким-либо специальным проверкам. Между тем в наиболее тревожные последние месяцы 1941 года, когда опасались заброшенных в столицу немецких агентов, каждому из нас выдали пистолет. У меня, например, был маленький вальтер, который легко можно было спрятать в кармане. Когда около шести утра заканчивалась работа, я, взяв его из сейфа, отправлялся в здание Наркоминдела на Кузнецком, где в подвале можно было немного отдохнуть, не реагируя на частые воздушные тревоги. В осенние и зимние месяцы светало поздно, и улицы были погружены во мрак. Правда, часто попадался комендантский патруль, проверял документы. Но ведь мог встретиться и немецкий диверсант. Вот на сей случай и полагалось оружие. По приходе в Кремль на работу следовало спрятать пистолет в сейф. Но никто не проверял, сделал ли я это и не взял ли оружие, отправляясь к Сталину".

Да что уж говорить о тех днях. Вспомним событие недавнее — беспосадочный перелет через всю советскую территорию немецкого хулигана Руста на спортивном самолете, его посадку на Красной площади, на Васильевском спуске. Только и остается, что затылок почесать.

В Пскове Таврин больше не появился. Из Берлина его прямиком направили в Ригу. А там положили в госпиталь.

Как уже отмечалось, к проведению операции немцы готовились в высшей степени тщательно. По первоначальной легенде предполагалось отправить Таврина за линию фронта под видом инвалида. Хирургами рижского военного госпиталя была разработана методика проведения операции, в результате которой агент должен был стать хромым. Была разработана и методика операции по ликвидации этой хромоты — после войны.

Таврин решительно воспротивился. В чудеса он не верил и калекой оставаться не желал. После длительных уговоров согласился лишь на проведение нескольких косметических операций на теле. Под наркозом Таврину сделали большую рану на правой части живота и две небольшие на руках. Через четырнадцать дней их было невозможно отличить от настоящих.

К тому времени туда же, в Ригу, передислоцировалась и вся команда "Цеппелина" и вместе с нею Лидия Шилова, которую Краус зачислил себе в штат секретарем-машинисткой. Картотека агентуры "Русланд-Норд" пополнилась еще одним формуляром — на агента "Адамчик". "А что мне оставалось делать, — оправдывалась позже перед следователями на Лубянке Шилова-Адамчик. — Я последовала вслед за мужем. Куда иголка — туда и нитка".

После внимания, которое было уделено Таврину в Берлине, более доверительным стало отношение к нему и Крауса. Теперь штурмбаннфюрер стал регулярно приглашать Таврина на "комрадабенд" — товарищеские ужины, в которых участвовала только доверенная агентура. На этих ужинах обсуждались очередные операции "Цеппелина" и определялись конкретные исполнители заданий. Одной из таких операций была выброска типографского оборудования для издания подпольной газеты "Новое слово" в Вологодскую область. 32 тюка уже были приспособлены к грузовым парашютам, был подобран редактор. В Вологодской области работала диверсионная группа. Она и должна была обеспечить плацдарм, организовать выпуск газеты. Но задерживала авиация. Не хватало транспортных самолетов: дела на фронте были не так хороши, как хотелось бы.

Именно на этих "комрадабендах" Таврин узнал, что разведслужбы Германии переходят к новой тактике массированной диверсионной деятельности. К заброске предполагалось готовить не маленькие, численностью 7–8 человек, группы, а приличные, прекрасно обученные группы по 100 и более человек с задачей проведения крупных диверсий, таких, как разрушение коммуникаций, проведение массовых террористических акций, уничтожение партийного и советского актива в русском тылу. Было решено включать в такие группы по нескольку особо подготовленных агентов для выполнения наиболее ответственных задач.

Действия диверсионных групп предполагалось осуществлять под видом вооруженных формирований Красной Армии. Портняжные мастерские СД задыхались от работы. Им предстояло изготовить много сотен комплектов обмундирования военнослужащих Красной Армии. Не меньшая работа ждала специалистов по изготовлению фальшивых документов. Новые образцы таких документов доставлялись в мастерские еще тепленькими: военные книжки, справки воинских частей и гражданских организаций. Изготавливалось большое количество фальшивых орденов и медалей СССР.

В январе 1944 года случилось ЧП. Оберштурмбанфюрер СС доктор Грейфе попал в автомобильную катастрофу и погиб. Вместо него должность начальника восточного отдела СД занял штурмбанфюрер СС Хенгельгаупт. В январе же ему был представлен Таврин.

"Меня поразило то, — вспоминал позже Таврин, — что Хенгельгаупт принял меня не в своем служебном кабинете, а повел в ресторан. А в следующий раз пригласил меня к себе на квартиру, где мы ужинали вместе с его женой, русской, рожденной в Германии. Из разговоров я понял, что он хорошо обо мне осведомлен и глубоко вник в замысел операции".

По мнению Хенгельгаупта, на советскую территорию Таврин должен быть заброшен под видом Героя Советского Союза. Он согласился с Краусом, который считал, что проникнуть в Москву легче всего по документам "Смерш". Но при этом подчеркнул, что документы "Смерш" хотя и очень надежны, но пользоваться ими следует лишь до Москвы, а в Москве их надо сменить на другие и на учет в комендатуре стать под видом майора Красной Армии.

"По прибытии в Москву, — показывал на допросе чекистам Таврин, — я должен был установить знакомство с лицами, преимущественно женщинами, работающими в правительственных учреждениях. При этом Хенгельгаупт рекомендовал мне устанавливать с женщинами интимные отношения, с тем чтобы расположить их больше к себе и исключить подозрения. Он лично снабдил меня возбуждающими средствами, которые при подмешивании их в вино вызывают у женщин сильно половое возбуждение.

Через своих знакомых я должен был в осторожной форме выяснить место и время тожественных заседаний с участием членов Советского правительства, а также маршруты движения правительственных машин.

Узнав точно, где происходит торжественное заседание с участием членов правительства, я должен был проникнуть в помещение, приблизиться к Сталину и стрелять в него из автоматического пистолета отравленными пулями. Если бы я не смог приблизиться к Сталину, я должен был стрелять в Молотова, Берия или Кагановича…"

Нелепость задания и организация его исполнения сегодня выглядят наивными, но характеризуют истинное представление о возможностях гитлеровской разведки и в определенной степени о поверхностности их информации.

Понимал ли это Таврин? Пожалуй, да. Думал ли это задание исполнять? Вопрос остается открытым…

В отличие от прочих агентов, сотнями отправленных в русский тыл, Таврин получил наиболее надежные документы, вместо фальшивых орденов, которые, как правило, использовались, он был обеспечен настоящими. Два ордена Красного Знамени, орден Ленина, орден Александра Невского, орден Красной Звезды, две медали "За отвагу".

Настоящая Золотая Звезда Героя Советского Союза дополняла иконостас. Были изготовлены не только орденские книжки, но и специально сфабрикованные вырезки из газет с текстами указов о награждении Таврина этими наградами. Для оперативного изготовления фальшивых документов его снабдили 116 различными печатями на все случаи жизни. Для приобретения и изготовления всех этих вещей Краус и Таврин вместе выезжали в Кенигсберг и Марецфельд в разведывательные органы абвера. Позже в Берлине сотрудники Хенгельгаупта проверяли качество этих поделок.

Продумана была и система связи. Несколько явок в Москве ждали Таврина.

К весне 44-го года подготовка Таврина была почти завершена. Первая попытка перебросить Шило-Таврина через линию фронта была предпринята в июне. Но она оказалась неудачной. Самолет, вылетевший с аэродрома, в воздухе был обстрелян, получил повреждения и вынужден был вернуться обратно.

Вскоре был назначен новый срок, но он несколько раз переносился из-за неготовности самолета. Таврин стал нервничать. По свидетельству его жены Шиловой-Адамчик, однажды, вернувшись домой в особо подавленном состоянии, он сказал: "Не знаю, чего дождешься от этих немцев — то ли самолета, то ли пули…"

Именно в это время Таврин поставил перед Краусом условие, чтобы в советский тыл в качестве радистки вместе с ним летела жена.

Из показаний Шиловой-Адамчик:

"Спешно стали меня обучать радио. И в 16 дней сделали радисткой, проверили меня, как я могу держать связь. В последний момент перед отъездом (за 2 часа) устроили мне связь с Берлином. Но связаться-то я связалась и телеграммой обменялась, а принять — половину не приняла. Какой-то страх нашел, руки совершенно не повиновались. Не смущаясь этим, они сами (то есть по приказу Крауса) ответили за меня Берлину. Сказали, что я настоящий радист, работала раньше. И Берлин дал тоже разрешение на мой отъезд с мужем…"

Вечером 5 сентября 1944 года на рижском военном аэродроме стоял в готовности к вылету четырехмоторный военно-транспортный самолет специальной конструкции. Как заключили позже советские авиационные специалисты, самолет подобной конструкции являлся новым на театре военных действий, ни в советской, ни в зарубежной печати описан не был. Самолет обладал способностью покрывать значительные расстояния, имел весьма малую посадочную скорость. Специальное вездеходное шасси, состоящее из 20 колес, помимо основного трехколесного шасси, позволяло пользоваться для взлета и посадки любым полем или лугом. Глушители на моторах, деревянные лопасти винтов, пламегасители, матово-черная защитная окраска всех нижних и боковых поверхностей делали самолет малозаметным во время ночных полетов. Специальный трап, а также лебедки, передвигавшиеся по потолку кабины, обеспечивали быструю погрузку и разгрузку судна. К этому следует добавить, что самолет имел хорошее вооружение и запас кислорода для высотных полетов.

Вокруг самолета суетились солдаты. По металлическому настилу они вкатили в салон мотоцикл с коляской, забитой чемоданами, грузили тюки и коробки.

Вскоре на аэродром прибыли Таврин с Шиловой. Их сопровождал Отто Краус. Для него было ясно, что Таврина он видит в последний раз, но он ободряюще похлопывал Таврина по плечу, пытался шутить.

Но вот последние слова сказаны, люк закрыт, загудели моторы, короткий разбег, и самолет взял курс на восток…

Из показаний Шиловой-Адамчик:

"К месту посадки мы прибыли где-то около часу ночи. Перед посадкой самолет сделал несколько кругов и начал снижаться. Но пилот, видимо, не рассчитал площади посадки, да и для четырехмоторного самолета место было выбрано неудачно.

Казавшийся сверху ровным луг на самом деле был весь в глубоких канавах, поросших высокой травой. Когда самолет приземлился и побежал, то нас несколько раз подбросило вверх, потом что-то затрещало. Я подумала, что полопались колеса, но нет, самолет бежал. На пути стояли ели — он их поломал и продолжал катиться дальше.

Летчик дал полный газ, намереваясь взлететь, но поздно — впереди совсем рядом был лес. Видя нашу гибель, я ухватилась за мужа и опустилась на дно кабины. Раздался сильный треск, посыпались стекла и машина остановилась…

Прошла, видимо, одна секунда, когда все молчали. Потом я услышала: "Прыгай!" Я выскочила, муж, состав экипажа, а их было 6 человек. Все ожидали взрыва, но нет, бензинный бак выскочил раньше и отлетел в сторону, это нас спасло.

Немцы помогли вытащить мотоцикл, потом стали бросать свои документы в огонь. По радио они не смогли сообщить о произошедшей катастрофе.

Как только мы немного отъехали от самолета, муж выбросил в кусты радиостанцию, потому что она лежала сверху и была тяжелая, а дороги не было и темно…"

Из показаний Шило-Таврина:

"Отъехав от самолета, я уперся в овраг. Обогнув его, заметил впереди деревню и поехал в этом направлении. В деревне я встретил девочку и спросил у нее дорогу на Ржев. Она села на мотоцикл и показала дорогу. На пути встретилась еще одна деревня, на окраине которой меня окликнул какой-то мужчина, я ответил, что мы "свои" и поехал на восток вслепую.

Часов в 6 утра, когда уже стало светло, у села Карманово навстречу нам попался вооруженный мужчина на велосипеде. Я снова справился о дороге, он показал, но я, очевидно, проскочил мимо поворота. Пришлось возвращаться обратно, и тут мы снова встретили того же мужчину. Он предъявил документы на имя начальника Кармановского РО НКВД Ветрова и сказал, что в этом районе приземлился самолет и от него отделился мотоцикл с людьми. Я предъявил ему свои документы и предупредил, что спешу. Но Ветров потребовал, чтобы я поехал с ним в РО НКВД. Я подчинился…"

Конечно, Таврин выложил перед Ветровым все свои "козыри" — погоны майора, грудь в орденах, среди которых своим блеском завораживала Золотая Звезда Героя Советского Союза, наконец, удостоверение заместителя начальника отдела контрразведки "Смерш" 39-й армии 7-го Прибалтийского фронта, командировочное предписание в Москву… Однако провести чекиста не удалось. Операция по уничтожению Сталина сорвалась.

Материалы уголовного дела оставляют странное впечатление. Перед нами появляется фигура, которая не раз описана в художественной литературе. Хлестаков и Ноздрев, Бендер и Ходжа Насредин в одном лице. Правда, не один из них не ставил на кон свою собственную жизнь. Таврин играл по-крупному. Однако в его показаниях мы не найдем мотивов. Материалы уголовного дела не дают сведений о том, что он питал ненависть к Советской власти или хотел отомстить лично Сталину. Поступки зачастую немотивированны и вызывают изумление. Ну, например, зачем было столь самозабвенно врать гитлеровцам, чтобы всего лишь пересечь линию фронта и скрыться на необозримых просторах СССР? Ведь он имел дело с людьми жесткими и решительными. Одного косого взгляда могло хватить, чтобы от Таврина не осталось даже воспоминания. А во лжи его уличали. И уличали не раз.

Почему он потащил за собой жену, которую намеревался бросить сразу после пересечения линии фронта? Почему на его условие пошли немцы, зная, что Шилова не умеет работать на рации?

Почему он, подготовленный к самому серьезному делу, оснащенный немыслимым арсеналом вооружения, дал себя арестовать сотруднику НКВД.

Почему, покинув самолет, первым делом избавился от радиостанции — важнейшего атрибута его миссии? Ведь и Шилову послали вместе с ним именно для того, чтобы была обеспечена надежная связь с диверсионным центром.

Почему, имея на руках надежные документы, даже не пытался выкрутиться, выложив сразу и свое задание и сдав своих хозяев.

Примечательно, что и советской контрразведке он врал самозабвенно, как может врать только прирожденный Хлестаков. Полтома его показаний перечеркнуто жирной красной чертой — "липа".

Практически до мая 1945 года советская контрразведка вела с абвером радиоигру, передавая от имени Таврина и Шиловой донесения. 8 мая ушла последняя, оставшаяся без ответа шифрограмма.

Первого февраля 1952 года Шило-Таврина и его жену Шилову-Адамчик судили как изменников родины и приговорили к расстрелу.

Владимир Томаровский Без страха и упрека

Ничто в жизни шпиона… не может казаться особо привлекательным обыкновенному человеку. Если он действует успешно, о его работе никто не знает. Если он проваливается, он обретает дурную славу. Когда он оказывается в тюрьме, вся его дозволенная переписка подвергается цензуре, чужой человек составляет его завещание, и он должен быть готов умереть во враждебной стране.

Джеймс Донован. Незнакомцы на мосту.

Тюрьма Сугамо, что располагалась в районе Икэбукуро, в северном пригороде Токио, просыпалась в шесть утра. Точнее, само здание, массивное и надежно укрепленное, оставалось безмолвным и внешнебезлюдным. Жизнь начиналась внутри, за бетонными стенами, где в это время будили заключенных. А спустя час начинался обход камер. Трое надсмотрщиков отпирали железные двери в узкие бетонные пеналы: пять шагов в длину, три — в ширину, и задавали традиционный вопрос: жив? В ответ заключенный распластывался в поклоне на полу.

Так было и в один из дней весны 1942 года. Пройдя ряд камер, тюремщики остановились перед дверью под номером двадцать на первом этаже второго корпуса, которая ничем не отличалась от других, но тем не менее на протяжении нескольких месяцев являлась для них объектом повышенного внимания. Один из надсмотрщиков, звякнув ключами, отпер замок. В камере за столом, которым служила крышка умывальника, в спокойной позе сидел крупный мужчина в арестантской куртке. Это был европеец. Высокий выпуклый лоб, покрытый сетью мелких и крупных морщин, прямой нос, резко выступающий вперед, глубоко посаженные глаза и несколько шрамов придавали его лицу суровое, почти демоническое выражение. Узник взглянул на вошедших. Его светлые глаза выражали волевую решимость…

Доктор Рихард Зорге — представитель германской газеты "Франкфуртер цайтунг" в Токио — под таким именем значился заключенный. Но кем он был на самом деле? Японские полицейские упорно добивались ответа на этот вопрос. Прокурор Йосикава, допрашивавший Зорге, так определял задачу следствия: "Мы хотели знать, действительно ли Зорге был германским шпионом и, используя коммунистов в Японии, на самом деле шпионил для нацистского режима. Это один вопрос. Второй вопрос — был ли Зорге двойным агентом, работая и на Берлин, и на Москву, притворяясь нацистом".

Пройдут годы. Этот человек станет легендой. За выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при этом мужество и геройство ему будет присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. В Москве, Баку и Токио ему поставят памятники. Его именем назовут улицы в Москве и Берлине. Деятельность в Японии разведывательной группы под его руководством по праву признают наиболее успешной из всех шпионских операций Второй мировой войны.

Сегодня западная, японская и отечественная библиография включает большой перечень научных и исследовательских трудов, публицистических и беллетристических работ, мемуарной литературы о Зорге. Состоялись три международных симпозиума памяти Р. Зорге: Токио, 1998 год; Москва, 2000 год; Франкфурт-на-Майне, 2002 год. В результате "зорговедение" пополнилось новыми документами, свидетельствами по делу Зорге, фактами из его биографии. И интерес к личности легендарного разведчика не иссякает. По-прежнему продолжается полемика вокруг его имени. Многие не без основания полагают, что не все загадки разгаданы, и вопрос: "Кто вы, доктор Зорге?" — так же актуален, как и полвека назад.

"…Профессию разведчика я не избрал бы"

Есть только три способа быть счастливым: думать только о Боге, думать только о ближнем, думать только об одной идее.

П. Чаадаев

Иногда говорят: фамилия — это судьба.

Sorge в переводе с немецкого означает — забота, то, о чем я беспокоюсь.

Признано, что в большинстве фамилий закреплены прозвища, данные когда-то нашим предкам. Бывало, прозвища прилипали случайно, их давали в шутку или в насмешку. Но, как правило, они содержали в себе указание на какую-либо заметную устойчивую черту характера человека, его деятельности. Так вот, беспечный, легкомысленный человек не мог получить прозвище Sorge. Видать, жила в родоначальнике этого имени, вела его по жизни какая-то беспокойная мысль, неугомонная забота. И, судя по всему, передавалась она по наследству, из рода в род.

Ничто не указывает на то, что Рихард Зорге по своей природе был забиякой, бунтарем или искателем приключений. Свой незаурядный интеллект и большие способности он поставил на службу революции, Коминтерну, а затем и Четвертому разведывательному управлению Красной Армии в соответствии со своими убеждениями. Надо признать, что он был твердым и последовательным коммунистом-интернационалистом, отстаивающим свои идеалы без оглядки на национальные границы и национальную принадлежность. И можно с большой долей уверенности предполагать, что если бы ему довелось дожить до наших дней, его взгляды вряд ли претерпели эволюцию, и развал Советского Союза он воспринял бы не иначе, как предательство.

И все-таки, при беспристрастном исследовании жизни, научного и публицистического наследия Зорге, внимательном прочтении его тюремных записок, можно увидеть, что коммунизм, коренное переустройство мира по марксистской методологии не было для него самоцелью. Его марксизм имел прикладной характер, как и разведдеятельность, которая в определенных обстоятельствах стала для него единственно приемлемым средством служения идее, которой он был одержим. Вспомним его исповедальные слова: "Если бы мне довелось жить в условиях мирного общества и в мирном политическом окружении, то я бы, по всей вероятности, стал ученым. По крайней мере, я знаю определенно — профессию разведчика я не избрал бы".

Вообще эти слова представляются ключевыми при рассмотрении проблемы Зорге. "Мирное общество" и жизнь "в мирном политическом окружении" — вот мечта, осуществлению которой он жертвенно посвятил себя. Уже на пороге жизни ему было дано осознать, что пока мир не избавится от войн, он движется не к процветанию, а к гибели.

Август 1914 года. Германия устами кайзера Вильгельма объявляет о начале войны. Рихарду Зорге восемьнадцать лет. Он учится в предпоследнем классе в повышенном реальном училище.

Как и многие его сверстники, под воздействием шовинистической пропаганды юный Зорге записывается добровольцем в армию и, наспех обученный, в составе студенческого батальона 3-го полка полевой артиллерии под гром барабанов и литавр отправляется на войну.

Под Диксмойде, во Фландрии, получает боевое крещение. Говорят, что Фридрих Великий понимал и любил музыку войны, а паузы между походами заполнял игрой на флейте. Возможно, так. Возможно, у полководцев особый слух. Что же касается простых солдат, тем более необстрелянных новобранцев, то при свисте пуль и разрывах снарядов их первое естественное желание — как можно глубже втянуть головы в плечи, укрыться где-нибудь, переждать шквал огня, и единственные слова, которые выговаривают их дрожащие губы: "Спаси и сохрани!" Под Диксмойде же был настоящий ад. Десятки тысяч плохо обученных молодых солдат под командованием пожилых офицеров-резервистов, не имевших фронтового опыта, без достаточной поддержки артиллерии были посланы на верную смерть. Под Диксмойде погибли многие сверстники Зорге.

Самому Рихарду тогда повезло. Везло и позже. Вплоть до лета 1915 года, когда в боях на германо-бельгийском фронте он был в первый раз ранен.

Едва оправившись после ранения, Зорге, получивший к тому времени ефрейторские нашивки, снова должен был отправиться на фронт. На этот раз путь его лежал на восток. Часть, в которой он служил, получила приказ поддерживать в Галиции австро-венгерские войска в боях против русской армии.

Не прошло и трех недель, как Зорге вновь оказался на госпитальной койке в Берлине с осколочным ранением. За удаль и храбрость, проявленные в боях, он был произведен в унтер-офицеры 43-го резервного полка полевой артиллерии и награжден Железным крестом II степени.

В 1916 году после госпиталя Рихард вернулся в свой 43-й полк полевой артиллерии, который участвовал в боевых операциях под стенами крепости Верден. Признано, что битва под Верденом стала ожесточеннейшим по масштабам материальных и людских потерь из всех сражений Первой мировой войны. Германская армия потеряла там 337 тысяч убитыми, ранеными, пропавшими без вести и взятыми в плен, французская — 362 тысячи.

Во время одного из артиллерийских обстрелов Зорге получил тяжелое осколочное ранение обеих ног. Истекая кровью, он без помощи пролежал под огнем трое суток.

И снова госпиталь, несколько мучительных оперций, после которых на его теле остались неизгладимые шрамы и одна нога стала короче другой. В январе 1918 года Зорге демобилизовали из кайзеровской армии. Из-за укороченной ноги он стал "непригоден для использования в военных действиях".

А теперь обратим свой взор на другого участника тех событий. Он, так же как и Рихард Зорге, пережил Первую мировую войну во всех ее проявлениях. Имя этого человека — Адольф Гитлер.

Выпускник реального училища, художник-самоучка, мечтающий стать архитектором, в возрасте двадцати девяти лет, он в августе 1914 года также добровольцем записался в армию и был зачислен сначала в 1-й Баварский пехотный полк, а затем в 16-й Баварский резервный пехотный полк.

Уже через неделю рота Гитлера была брошена в бой у Ипра. Самого Гитлера определили посыльным при полковом штабе. Телефонные линии часто повреждались разрывами снарядов, и связь поддерживалась только благодаря посыльным.

Четыре дня немцы пытались атаковать противника. Был убит командир полка, его заместитель, подполковник, тяжело ранен. К середине ноября в 16-м полку осталось 39 офицеров и менее 700 солдат.

За участие в этих боях Гитлер получил звание ефрейтора и Железный крест II степени. Среди посыльных он был самый надежный и храбрый.

В начале 1916 года полк Гитлера был передислоцирован в южном направлении и принял участие в битве на Сомме. Началась она с атаки английских войск, такой кровопролитной, что в первый же день союзники потеряли почти 20 тысяч солдат.

Сражение продолжалось с большими потерями для обеих сторон три месяца. Союзники непрерывно атаковали, но это была бессмысленная бойня, ибо немецкая оборона устояла. Гитлер оставался живым и невредимым, но в конце концов и ему не повезло. В ночь на 7 октября в узком тоннеле, ведущем к полковому штабу, у выхода разорвался вражеский снаряд. Гитлер был ранен в бедро.

После излечения в госпитале Гитлер 1 марта 1917 года опять прибыл в 16-й полк. В это лето полк вернулся на свое первое поле боя в Бельгии для участия в третьей битве за Ипр. Она была такой же кровавой, как и первая.

В августе потрепанный полк был переведен на отдых в Эльзас и до конца года не участвовал в активных боевых действиях. На Западном фронте в целом было спокойно, но та зима оказалась самой тяжелой для солдат на передовой. Были урезаны нормы питания, и людям приходилось есть кошек и собак. Товарищи Гитлера вспоминали, что сам он предпочитал кошек.

В 1918 году в течение четырех месяцев полк Гитлера принимал участие во многих боях весеннего наступления, включая битвы на Сомме и Марне. По-прежнему во всех обстоятельствах Гитлер стремился проявить высокий боевой дух и искал возможность отличиться. Он часто вызывался добровольцем на самые трудные и опасные задания. И как бравый солдат, всегда готовый пожертвовать своей жизнью ради отечества, был удостоен Железного креста I степени.

Осенью 16-й полк в третий раз занял позиции в районе Ипра.

Похоже, что на войне они ступали след в след, Рихард и Адольф. И как солдаты Кайзера были зеркальным отражением друг друга. Как видим, оба выходцы из мелкобуржуазной среды, оба окончили реальное училище, добровольцами пошли на фронт, храбро сражались, получили по Железному кресту, ефрейторские нашивки и тяжелые ранения. Но вот уроки, которые они вынесли из войны, печать, которую оставила война на всей их дальнейшей судьбе, были диаметрально противоположными.

Когда 1 августа 1914 года Германия объявила войну России, Гитлер встретил это сообщение с восторгом. "Даже сегодня, — писал он в "Майн кампф", — я не стыжусь признаться, что, исполненный энтузиазма, я упал на колени и от всего сердца воздал благодарность Богу за то, что он предоставил мне возможность жить в такое время".

Рассказывают, что когда Адольф получил винтовку, он "смотрел на нее с восторгом, как женщина на драгоценность". Когда же начались неудачи на фронте, стал падать моральный дух немецких солдат, Гитлер нашел этому объяснение. По его мнению, виной всему были евреи. Именно они в тылу плели заговор с целью добиться падения Германии. "Почти каждый писарь был еврей и почти каждый еврей — писарь. Я был изумлен, видя эту шайку вояк из определенных людей, и не мог не подумать о том, как их мало на фронте". Гитлер был убежден, что "еврейские финансы" захватили контроль над германской экономикой. "Паук начал медленно высасывать кровь из тела народа".

Четыре года окопной войны породили в Гитлере лютую ненависть к тыловым пацифистам и симулянтам, которые "всаживают нож в спину". Слыша о волнениях в тылу и об угрозе распада фронта, Гитлер не сомневался, что это результат "предательства красных".

Капитуляция Германии 11 ноября 1918 года в Компьенском лесу потрясла Гитлера настолько, что восстановившееся было после отравление газом зрение, снова пропало. Но затем случилось необъяснимое: по словам Гитлера, как Жанне д’Арк, ему послышались таинственные голоса, призывающие его спасти Германию. И сразу "произошло чудо": тьма рассеялась, он снова видел. Тогда он торжественно поклялся, что станет политиком и "посвятит всю свою энергию выполнению полученной им заповеди".

Война стала прозрением и для Рихарда Зорге. Но прозрение это было иного рода.

"Это дикое, кровавое побоище глубоко потрясло и меня, и моих товарищей. Как только рассеялась романтическая дымка и была утолена жажда битвы, наступили месяцы глубочайших душевных потрясений и тупой безысходности… Никто из моих товарищей не понимал целей этой войны, не говоря уже о ее подлинном значении…

Я осознал, что участвую в одной из бессчетных европейских войн и воюю на поле сражения, имеющем историю в несколько сотен или даже тысяч лет. Я думал: как бессмысленны эти бесконечно повторяющиеся войны! Сколько раз до меня немецкие солдаты сражались в Бельгии, стремясь вторгнуться во Францию! И наоборот, сколько раз войска Франции и других стран делали здесь то же, надеясь разгромить Германию. Знает ли кто из людей, какой же смысл в этих войнах прошлых времен?

Я старался осознать мотивы, которые лежали в основе новой агрессивной войны. Кто заново проявляет интерес к этим землям, шахтам, промышленности? Кто стремится захватить подобную добычу, невзирая на любые человеческие жертвы?

…Летом и зимой 1917 года я начал особенно остро ощущать, что мировая война бессмысленна и бездумно все обрекает на запустение… Я убедился, что Германия не может предложить миру ни новых идей, ни новых каких-либо действий, но и Англия, и Франция, и другие страны мира также не имели возможности внести свой вклад в дело мира. Никакие дискуссии о духовности и высоких идеалах не могли поколебать моей убежденности. С тех пор я не воспринимал всерьез утверждения об идеях и духе, которыми якобы руководствуются ведущие войну народы, независимо от их расы".

Зорге задается вопросом: в чем причины бессмысленных саморазрушительных и бесконечных войн в Европе? И можно ли их устранить? Ему кажется, что если он глубоко изучит коренные проблемы империалистической войны, то сумеет найти ответ.

Поиск ответа привел унтер-офицера Зорге к знакомству с марксистской литературой. "Я прочитал Энгельса, а затем и Маркса, что попадало в руки, — писал он в "Тюремных записках". — Я изучал также труды противников Маркса и Энгельса, т. е. тех, кто противостоял им в теории, философских и экономических учениях, и обратился к изучению истории рабочего движения в Германии и других странах мира. Моя тяга к исследованиям сформировалась именно тогда".

Погружение в марксизм наложило глубокий отпечаток на Зорге. По его собственным словам, в дальнейшем все разнообразные проблемы он рассматривал полностью с марксистской точки зрения. "Можно со мной не согласиться, — писал он, — но я убежден, что исследования, основанные на марксистской теории, требуют анализа коренных, базовых проблем — экономических, исторических, социальных, политических, идеологических и культурных".

Так вот, по Марксу выходило: чтобы ликвидировать прежде всего экономические и политические причины не только нынешней, но и всех будущих войн, необходимо было перевернуть мир. Первая мировая война стала историческим вызовом, который надлежало или мужественно принять, или смириться. Зорге сделал свой выбор. "Мировая война… оказала глубочайшее влияние на всю мою жизнь, — писал он. — Думаю, что какое бы влияние я ни испытал со стороны других различных факторов, только из-за этой войны я стал коммунистом". И далее: "Я решил не только поддерживать движение теоретически и идеологически. Но и самому стать на практике его частью".

Посмотрим, к чему это свелось в жизни.

Намеревавшийся стать врачом (после первого ранения и получения аттестата зрелости он в 1916 году поступил на медицинский факультет Берлинского Королевского университета имени Фридриха-Вильгельма), Зорге переходит на факультет общественных наук того же университета, а после демобилизации поступает на аналогичный факультет Кильского университета. Когда в Гамбурге открылся университет, Зорге записался туда как соискатель ученой степени на факультет государства и права, с отличием выдержал экзамен и получил ученую степень доктора государственно-правовых наук.

Наряду с этим он реализует свое желание стать "апостолом революционного рабочего движения" — в промышленном центре Вупперталь преподает в одной из партийных школ, в городе Олиге читает лекции в народном университете, во Франкфуртском институте социологии занимает штатное место преподавателя. Тогда же Зорге по-настоящему заявляет о себе и как журналист, чьи статьи, основанные на подробном исследовании вопроса, критическом анализе, с компетентной оценкой, а нередко и прогностическим выводом, как правило, совпадающем с действительностью, привлекают внимание думающей публики.

Однако подлинные его интересы лежат в исследовательской, научной сфере, где его по-прежнему занимает тема войны.

В 1928 году почти одновременно на немецком языке в Берлине и Гамбурге в издательстве "Карл Хойм нахфольгер" и в русском переводе в Ленинграде в издательстве "Прибой" выходит под псевдонимом Р. Зонтер теоретическая работа Зорге "Новый германский империализм".

В книге рассматривались проблемы экономического базиса и политической надстройки германского империализма 20-х годов. На основе научного анализа Зорге сумел верно оценить и охарактеризовать сложившуюся в Германии на тот момент ситуацию, дать ей точную оценку и сделать верные прогнозы на будущее.

"Немецкий капитал, — писал Зорге, — работая в условиях сильно развитой монопольной системы, обременен такими застойными явлениями, которые в связи с положением капиталистического хозяйства вообще сильно мешают (как это было и в довоенное время) развитию капиталистического базиса, а в некоторых решающих пунктах делают его прямо невозможным. Дальнейшее развитие немецкого капитализма временно возможно только при одном условии, а именно в том случае, если расширение рынка последует за счет других капиталистических государств. Но рассчитывать на прочное развитие нового империалистического базиса за счет других капиталистических государств было бы нелепостью и стремиться к этому означало бы не что иное, как пытаться вызвать новый мировой конфликт… Уже одно выступление Германии как новой империалистической силы заново ставит вопрос о новом переделе мира". А далее следовал вывод: в Германии "должны будут провозгласить фашистскую диктатуру, т. е. ничем не затушеванную диктатуру финансового капитала". Ситуация развивается "идя навстречу надвигающейся войне… Неизбежность войны настолько очевидна, что на ней не имеет смысла больше останавливаться".

Как показали последовавшие исторические события, этот прогноз Зорге полностью подтвердился.

Написанием книги "Новый германский империализм" Зорге заявил о себе как о серьезном исследователе.

Ну, а как же служба в разведке?

С моей точки зрения противоречий здесь нет. Научные изыскания Зорге и его разведдеятельность лежат в одной плоскости. Зорге, собственно, тем и интересен нам, что был самодостаточной личностью. Помимо того, что он был ученым, это еще и человек действия. Как раз в этом просматривается цельность натуры Зорге, последовательность его намерений и поступков. Придя в разведку, он стал на практике частью того движения, идеологом и теоретиком которого был. Вспомним вкратце задачи, которые были целью его командирования в Японию.

1) Пристально следить за политикой Японии по отношению к СССР после маньчжурского инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли Япония нападение на СССР.

2) Осуществлять тщательное наблюдение за реорганизацией и наращиванием японских сухопутных войск и авиационных частей, которые могут быть направлены против Советского Союза.

3) Скурпулезно изучать японо-германские отношения, которые, как считалось, после прихода Гитлера к власти неизбежно станут более тесными.

4) Непрерывно добывать сведения о японской политике в отношении Китая. В Москве полагали, что если знать японскую политику в отношении Китая, то в определенной степени можно судить о намерениях Японии относительно СССР и, даже более того, делать выводы о будущих отношениях Японии с другими странами.

5) Внимательно следить за политикой Японии по отношению к Великобритании и Америке. В Москве полагали, что идея о совместной войне всех великих держав против СССР была не из тех, от которых так легко можно отказаться.

6) Постоянно следить за ролью военных в определении внешнеполитического курса Японии, уделяя пристальное внимание тем тенденциям в армии, которые влияют на внутреннюю политику, особенно деятельности группы молодых офицеров и, наконец, внимательно следить за общим курсом внутренней политики во всех политических сферах.

В течение многих лет это были самые важные задачи, поставленные Зорге и его разведывательной группе "Рамзай". И Зорге всегда это подчеркивал. "В 1935 году, — читаем мы в его "Тюремных записках", — когда Клаузен и я были с прощальным визитом у генерала Урицкого из Четвертого управления РККА, он особенно отмечал важность этой нашей миссии. Считалось, что в случае ее успеха Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с Японией".

Этими задачами определялся и характер разведывательной миссии Зорге в Японии. "Мы — я и члены моей группы, — говорил Зорге, — приехали в Японию не врагами этой страны. Смысл, который обычно вкладывается в слово "шпион", не имеет к нам никакого отношения. Шпионы таких стран, как Англия или США, пытаются выявить слабые места в политике, экономике и обороноспособности Японии и соответствующим образом атаковать. Мы же, напротив, в процессе сбора информации в Японии совершенно не имели подобных намерений".

На вопрос следователя Камэяма, признает ли обвиняемый Нотоку Мияги, что его информация в период от 5 мая 1941 года и позднее должна была причинить ущерб обороноспособности Японии, Мияги ответил: "…Мы считаем, что подлинной обороной страны является политика избежания войны".

При аресте Зорге японские полицейские, ворвавшиеся к нему в квартиру и обшарившие там все щели, не нашли ни одного шпионского атрибута. Все, что предстало их взору, — это сотни книг, разного рода справочники, да печатная машинка.

Есть крылатое латинское выражение: omnia mea mecum porto — все свое ношу с собой, которое немецкий поэт Генрих Гейне воплотил в яркий поэтический образ. В поэме "Германия. Зимняя сказка", воссоздавая случившийся с ним однажды эпизод на прусской таможне, он писал:

Обнюхали все, раскидали кругом Белье, платки, манишки, Ища драгоценности, кружева И нелегальные книжки. Глупцы, вам ничего не найти, И труд ваш безнадежен. Я контрабанду везу в голове, Не опасаясь таможни.

Буквально: "Die Kontrabanda, die ihr sucht, die habe ich im Kopfe — контрабанда, которую вы ищите, у меня в голове".

То же самое мог сказать и Зорге. Тщетно было искать в его квартире вещественный компромат. Оружием этого человека был интеллект. Будучи по призванию аналитиком и исследователем, он и в разведывательной работе исповедовал главным образом научные методы.

С первых дней своего пребывания в Японии Зорге тщательнейшим образом взялся за изучение страны. Позднее он писал: "Знания, приобретенные мною в период проведения работы в Японии, ничуть не уступали тем, которые были получены мною в немецком университете. Ознакомившись с вопросами европейской экономики, истории и политики, я, кроме того, провел три года в Китае, изучил прошлую и современную его историю, его экономику и культуру, к тому же я занимался широкими исследованиями в области его политики.

Еще в период пребывания в Китае я, стремясь составить общее представление о Японии, написал несколько работ об этой стране… К моменту ареста в моем доме имелось от 800 до 1000 томов различных книг. По-видимому, они доставили немало хлопот полиции. Большинство книг относилось к Японии. Я собирал все книги японских авторов, переведенные на иностранные языки, все лучшие работы иностранных авторов, посвященные Японии, а также все лучшее из переводов выдающихся произведений Японии различных времен…

Я изучал древнюю историю Японии… политическую, социальную и экономическую историю древнего периода… Полученные знания помогли мне разобраться в вопросах японской экономики и политики современного периода. Поэтому я детально изучил аграрную проблему, затем перешел к проблемам мелкой и крупной промышленности и, наконец, тяжелой промышленности.

Поскольку в соответствии с законами все это держалось под строжайшим секретом, мои исследования не приносили желаемого результата, и проводить их стало даже опасно. Разумеется, я изучал также положение в японском обществе рабочих, крестьян и мелкой городской буржуазии… В свете знания древней истории Японии я смог лучше понять внешнюю политику современной Японии, то есть быстрее давать оценку вопросам внешней политики современной Японии.

Я интересовался также развитием культуры и искусства Японии. Изучал периоды Нара, эпоху Киото, Токугава, следы влияния различных китайских течений, а также период развития Японии после Мэйдзи…"

В переведенной на русский язык и изданной недавно в России книге министра иностранных дел Японии в 1941–1942 и 1945 годах Того Сигэнори "Воспоминания японского дипломата" многоопытный дипломат пишет: "Если иностранец знакомится со страной путем концентрации внимания на политических или экономических интересах, его мнение об этой стране будет меняться по мере того, как меняются времена. С другой стороны, если он наделен глубоким пониманием ее духовных и культурных черт, его пристрастия или суждения никогда не будут ошибочными".

Вывод этот, безусловно, продиктован богатым дипломатическим и жизненным опытом самого Того Сигэнори. Но так и хочется думать, что, когда он писал эти строки, перед ним возникал образ Рихарда Зорге.

Зорге исколесил всю страну и оставил наполовину написанную книгу о Японии. Люди, общавшиеся с ним в то время, отмечают, что Рихард был очень внимателен к японским традициям. В кругу европейцев, нередко пренебрегавших этикетом, с японцами он очень строго соблюдал принятые у них формы вежливости. В этом была одна из причин их хорошего отношения к нему. Так, ближайший помощник Зорге доктор Одзаки Ходзуми видел в Рихарде единомышленника, друга. Это определяло характер их взаимоотношений. "Я относился с интересом и к положению, которое занимал Зорге, и к нему самому как к человеку, — писал Одзаки. — Я не столько обменивался с ним мыслями, сколько прислушивался к его суждениям о той информации, с какой я его знакомил. С не меньшим интересом я выслушивал его мысли по внутренним вопросам. Он никогда не вымогал из меня информации по конкретным вопросам и не давал мне заданий".

А вот мнение Зорге: "Я знал, что Одзаки был надежным человеком. Я знал, как далеко я могу заходить в разговорах с ним, и я не мог спрашивать больше. И потому, если, например, Одзаки говорил, что какие-то данные он получил от кого-то из приближенных Коноэ, я принимал его слова на веру. И так оно всегда и было".

Среди японцев Зорге завел обширные знакомства и, разумеется, будучи разведчиком, многих из этих людей использовал как источников информации. Около половины членов его разведывательной группы уже благодаря своей профессии имели особенно полное представление о внешней и внутренней, военной и экономической политике Японии, поскольку были журналистами или военными корреспондентами, занимали должности различного ранга в бюрократическом государственном аппарате Японии, работали в главном управлении, в научно-исследовательских бюро или в зарубежных представительствах Южно-Маньчжурской железнодорожной компании.

"Я считал абсолютно необходимым лично приобрести наиболее полное понимание проблем Японии… Моя научно-исследовательская работа в Японии была абсолютно необходима для моей разведывательной деятельности. Без этой работы и общего культурного базиса моя секретная миссия была бы невозможна, и мне никогда не удалось бы закрепиться в посольстве и германских журналистских кругах.

Больше того, я никогда не смог бы пробыть безболезненно и спокойно в Японии в течение 8 лет. В этом смысле наибольшее значение имело именно мое основательное изучение и знание Японии, а не ловкость и какая-либо специальная подготовка в московской разведывательной школе".

Сущность Зорге-ученого проявлялась и в отношении сбора и использования разведывательной информации. "Было бы неправильно думать, — говорит "Рамзай", — что я без разбору передавал все данные, которые мы собирали. Я взял за правило следить за тем, чтобы наша информация была возможно более тщательно просеяна, и посылалось только то, что я считал существенным и абсолютно не вызывающим сомнений. Процесс отбора часто требовал многих часов упорной работы. В такой же степени это относится и к анализу политической и военной обстановки. Способность отбирать материал и давать общую оценку или картину данного события является первым требованием для действительно ценной разведывательной деятельности, и достигнута она может быть только путем серьезной и настойчивой научно-исследовательской работы".

Став разведчиком, Зорге, как теперь общепризнанно, немало преуспел на этом поприще, проявив выдающиеся профессиональные качества. Достаточно сказать, что на основе анализа методов его работы американские спецслужбы подготовили учебное пособие, которое Аллен Даллес сопроводил следующими словами: "Это даст будущему офицеру представление о многих деталях, которые невозможно заранее предусмотреть… Он сможет до мельчайших подробностей проследить новую историю контрразведки и секретных служб и с таким же усердием изучать причины успехов и неудач…"

В короткие сроки буквально на пустом месте Зорге создал нелегальную резидентуру. Особенностью деятельности "Рамзая" как резидента являлось то, что он не только объединял и направлял работу своей агентуры, но и лично сам вел непосредственную разведку по Германии, используя приобретенное им положение доверенного лица германского посольства. Именно германское посольство являлось для него основным источником разведывательной информации.

В плане-приказе, данном "Рамзаю" и определяющем его задачи, лично Урицким было приписано: "Самым эффективным было бы установление служебного или даже полусекретного сотрудничества в немецком посольстве".

В показаниях, данных им японским следователям, Зорге пояснил: "В ходе моего визита в Москву в 1935 году я получил разрешение снабжать посольство определенным количеством информации, с тем чтобы укрепить свои позиции. Причем решение вопроса, какую именно информацию передавать и когда, было оставлено на мое усмотрение. Но я обещал Москве, что ограничу подобную информацию до минимума".

Как писал Зорге, простейшими способами вести шпионскую работу внутри германского посольства были "обсуждения, консультации и изучение, а также обмен второстепенной информации на информацию первостепенной важности — другими словами, использовать шпроту, чтобы поймать макрель". Это был основополагающий принцип "Рамзая" в добывании ценных сведений. Им руководствовался и Одзаки, добывавший наиважнейшую стратегическую информацию. В сформулированных им требованиях к разведчику Одзаки на первое место ставил хорошую осведомленность самого разведчика. "В наши дни, — считал он, — нельзя быть хорошим разведчиком, не будучи одновременно хорошим источником информации, т. е. быть очень осведомленным человеком".

Именно отдельные "информационные услуги" со стороны "Рамзая" помогли ему стать своим человеком в посольстве, развить доверительное неофициальное сотрудничество с ответственными сотрудниками посольства, включая послов, сначала Дирксена, а затем Отта, получить доступ к конфиденциальной информации и секретным документам. Нередко бывало так, что Зорге показывал послу Отту тщательно проверенные разведматериалы, собранные им через Одзаки и Мияги, тем самым повышая свои шансы спровоцировать получение конфиденциальных материалов с германской стороны. Существует свидетельство того, что информацией Зорге пользовались и спецслужбы Германии. В своих мемуарах группенфюрер СС, шеф 4-го управления РСХА — тайной службы эсэсовцев за границей — Вальтер Шелленберг пишет, что услышал о Зорге от Вильгельма фон Ритгена, главы Немецкого информационного бюро, и агента СД. В то время Зорге работал на Немецкое информационное бюро и одновременно на "Франкфуртер цайтунг". Он поддерживал с фон Ритгеном личную переписку, причем письма Зорге были, по убеждению Шелленберга, подробными обобщающими докладами.

Из мемуаров Вальтера Шелленберга:

"В то время нацистская партия и почти все зарубежные организации этой партии из-за политического прошлого Зорге всячески препятствовали его деятельности. Фон Ритген хотел, чтобы я ознакомился с делами Зорге в 3-м управлении СД (внутригерманская разведывательная служба) и 4-м управлении (гестапо) и определил, нельзя ли снять эти препятствия, так как доклады Зорге имели для него большое значение и он не мог без них обходиться…

Фон Ритген полагал, что даже если Зорге имел связь с русской секретной службой, мы все равно должны были, приняв все меры безопасности, извлечь выгоду из его глубоких знаний. В конце концов мы договорились, что я буду защищать Зорге от нападок со стороны нацистской партии, но только при условии, что он в свои доклады будет включать секретные сведения о Советском Союзе, Китае и Японии. Официально же по этому вопросу он будет работать только с фон Ритгеном.

Я сообщил о нашей договоренности с фон Ритгеном Гейдриху, и тот на нее согласился, но добавил, что Зорге необходимо держать под строгим надзором и всю его информацию пропускать не через обычные каналы, а подвергать специальной проверке, так как не исключена опасность, что он в самый ответственный момент даст заведомо ложные сведения…

Поскольку как раз в то время Мейзингер собирался возглавить полицейское представительство в Токио, я решил перед его отъездом поговорить с ним о Рихарде Зорге. Мейзингер обещал тщательно следить за Зорге и регулярно информировать нас по телефону. Обещание свое он сдержал… Насколько я припоминаю, отзывы Мейзингера о Зорге были в основном положительными… так или иначе, на данный период времени я был спокоен. Материалы, которые присылал Зорге фон Ринтгену, были действительно полезными и по характеру своему таковы, что не могли содержать дезинформацию.

Тем временем информация Зорге приобретала для нас все большее значение, так как в 1941 году мы хотели знать как можно больше о планах Японии в отношении США.

Зорге уже тогда предсказывал, что пакт трех держав не будет иметь для Германии большого значения (военного главным образом), и уже после того, как мы начали кампанию в России, он предупреждал нас, что ни при каких обстоятельствах Япония не денонсирует свой мирный договор с Советским Союзом. Сам договор был для нас большой неожиданностью.

Зорге сообщил, что японские сухопутные войска имели достаточное количество нефти и другого горючего для того, чтобы продержаться шесть месяцев, и что флот и воздушные силы снабжены горючим в еще большем количестве. Из этого Зорге сделал вывод, что центр тяжести военных усилий Японии вскоре будет перенесен с наземных операций на Азиатском континенте (против Китая и, как мы надеялись, против СССР) на морские операции на Тихом океане".

Как видим, используя метод "информационных услуг", Зорге немало преуспел в надежном прикрытии своей разведывательной деятельности. Более того, неоднократное подчеркивание Шелленбергом важности аналитических отчетов, получаемых Берлином от Зорге, невольно наводит на мысль о том, что эти материалы каким-то образом использовались, а значит, влияли на германскую политику не в ущерб интересам Советского Союза.

Гестаповец полковник Мейзингер, работавший в Токио в качестве атташе по вопросам полиции и одновременно выполнявший задание Берлина следить за Зорге, говорил, что Зорге был нужным лицом в германском посольстве, поскольку имел тесные контакты с японским правительством.

Действительно, Зорге был неплохо осведомлен о том, что делалось в правительственных кругах Японии и какие там принимались решения. Этим он был обязан прежде всего своему ближайшему помощнику и другу доктору Ходзуми Одзаки. Достаточно напомнить, что Одзаки был неофициальным советником князя Коноэ, трижды занимавшего пост премьер-министра. Он входил в "Асамешикаи" ("Клуб завтраков", позже переименованный в "Клуб среды"), некий кухонный кабинет министров, который давал советы премьеру по самому широкому кругу вопросов внутренней и международной политики. Одзаки не только добывал ценную разведывательную информацию, но, что не менее важно, он мог влиять на выработку важных политических решений. Что дело обстояло именно так, документально зафиксировано в "Мемо из телеграмм "Рамзая" № 110, 111, 112, 113 от 18. 4. 41", где, в частности, говорится: "…Рамзай просит директив. Отто (Одзаки) имеет некоторое влияние на Коноэ и других лиц и может поднимать вопрос о Сингапуре, как острую проблему. Поэтому он запрашивает о том — заинтересованы ли мы, чтобы толкать Японию на выступление против Сингапура".

Далее сообщает, что он ("Рамзай") имеет некоторое влияние на германского посла Отта и может подталкивать или сдерживать его от оказания давления на Японию в вопросе ее выступления против Сингапура. Просит указаний. Сам Зорге был убежден, что политическое влияние группы имело гораздо большее значение, нежели добывание разведывательных данных.

"Мое убеждение состояло в том, — писал он, — что если думать об успешном выполнении наших разведывательных целей в Японии, то необходимо глубоко разбираться во всех вопросах, хотя бы в какой-то степени имеющих отношение к нашей миссии. Иными словами, я никогда не думал, что вся работа заключается лишь в организационно-технической стороне дела, то есть в простом получении указаний, передаче их товарищам и отправке информации в Москву. Как руководитель разведывательной группы, действующей за границей, я не мог так легко относиться к своей собственной ответственности.

Я всегда полагал, что человек, находящийся в таком положении, не должен удовлетворяться простым сбором информации, а обязан приложить все усилия, чтобы обладать полным пониманием вопросов, имеющих отношение к его собственной деятельности. Несомненно, сам по себе сбор информации — дело очень важное, но я считал, что самое важное — умение проанализировать материал и дать ему оценку с общеполитической точки зрения. Я всегда серьезно воспринимал задания… но я считал отнюдь не менее важным выявлять… новые виды деятельности, новые вопросы, новую ситуацию, возникавшие в процессе задания, и докладывать обо всем этом".

Упомянутый шеф политической разведки Германии Вальтер Шелленберг писал в своих мемуарах: "Для меня навсегда осталось загадкой, почему секретная служба России дала ему (Зорге) такую огромную личную свободу в противоположность своей обычной практике держать агентов под жесточайшим контролем. Возможно, что он имел влиятельных защитников в 4-м управлении МВД, а может быть, русские правильно поняли его характер и пришли к заключению, что он больше принесет пользы, если будет иметь полную свободу действий".

Однако не все было так однозначно в отношениях между Центром и Зорге. На существовавшие между ними трения указывают некоторые радиограммы. "Мой дорогой Рамзай, — говорится в одной из них, — я вновь обращаюсь к вам с просьбой изменить ваш метод собирания информации…Так и только так ваше пребывание в Японии будет иметь хоть какую-то ценность для нашей работы…" Или другое указание: "Два месяца назад я указал, что вашей самой непосредственной и важной проблемой было воспользоваться услугами нескольких японских армейских офицеров, но до настоящего времени не получил ответа… Я считаю эту работу жизненно важной для решения проблемы. Будьте добры телеграфировать наблюдения и планы. Уверен, что вы добьетесь в этом успеха". Или вот такая оценка поступающей от Зорге информации: "Присылаемые "Зонтером" материалы о японской армии никакой ценности не представляют. Если же действительно сообщает что-то важное (например, о переговорах японцев с немцами), то проверить такое сообщение не представляется возможным, так как оно преподносится с оговоркой: "об этом знают только двое: я и Отт". А вот одно из замечаний тогдашнего работника ГРУ: "Характерно, что если Центр ставит "Рамзаю" какие-либо конкретные вопросы, то "Рамзай", как правило, в очередных донесениях даже и не касается этих вопросов, а доносит "свое". Получается, что не Центр руководит работой "Рамзая", а "Рамзай" ведет за собой Центр".

На отношения Зорге с Центром, безусловно, наложило отпечаток то обстоятельство, что в период массовых репрессий, в результате "чисток" разведка была сильно ослаблена, причем не только количественно, но и качественно. Она лишилась многих опытных, высокопрофессиональных сотрудников, особенно из числа начальников и руководителей среднего звена. Были арестованы и расстреляны Урицкий, Артузов, Карин, Борович и другие. Пришедшие им на замену люди не всегда оказывались на высоте задач, которые им надо было решать. Не составлял исключения в этом смысле и 2-й отдел. Среди тех, кто курировал разведдеятельность Зорге, были такие, кто в глаза его не видел, получил "Рамзая", так сказать, по "реестру" и, конечно, не имел представления о масштабах личности этого разведчика. В их понимании это был обычный шпион, обязанный неуклонно выполнять волю Центра, которая нередко выражалась в постановке перед резидентурой чисто утилитарных, сиюминутных задач.

На тот момент "своевольство" в поведении и действиях Зорге, безусловно, имело место, но было объективно оправданным. Смирись Зорге с ролью простого шпиона, он был бы одним из многих полезных бойцов незримого фронта, но не тем выдающимся разведчиком, какого мы знаем.

Сталин и Зорге

Аллен Даллес в уже упоминавшейся книге "Искусство разведки", давая исключительно высокую оценку разведывательной деятельности Зорге и, в частности, добытой им информации о том, что Япония не нападет на Россию, писал: "Для Сталина эта информация была равноценна нескольким дополнительным дивизиям, и он признал себя должником Зорге, но ничего не сделал, чтобы помочь ему, когда тот был схвачен".

Сталин и Зорге — эта тема затрагивается очень часто, когда речь заходит о Рихарде Зорге. Исследователи задаются вопросом: был ли Зорге лично известен Сталину? Почему Сталин проигнорировал сообщение разведчика о точной дате нападения Германии на Советский Союз? И наконец, почему, как заметил Аллен Даллес, ничего не было предпринято, чтобы спасти Зорге, когда тот был схвачен?

Сегодня, когда рассекречиваются многие документы и становятся достоянием гласности факты, относящиеся к Сталину, не приходится сомневаться, что вождь прекрасно понимал место и роль разведки в жизнедеятельности государства.

Известно, что он регулярно лично заслушивал доклады руководителей ГРУ, НКВД по вопросам разведки, использовал агентурные материалы, которыми его питали при принятии ответственных решений. Свои взгляды на общее содержание работы разведки Сталин изложил незадолго до смерти в ноябре 1952 года на заседании Комиссии по реорганизации разведывательной и контрразведывательной деятельности. Вкратце они сводятся к следующему:

"Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои провалы и ошибки, а уж потом поправляется.

Брать там, где слабо, где плохо лежит.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, — это будет ненадежный агент.

Разведка — святое, идеальное для нас дело. Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек друзей (это больше, чем агенты), готовых выполнить любое задание".

Характеризуя отношение Сталина к разведке, нелишне будет вспомнить и его письмо президенту США Рузвельту от 7 апреля 1945 года, где говорится: "Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно… и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле".

Вместе с тем разведка никогда не выполняла роль самодовлеющего фактора. Для государственного руководства она была лишь инструментом политики. Обратимся к свидетельству ближайшего сподвижника Сталина В. И. Молотова, который в беседе с писателем Ф. Чуевым высказал следующее суждение: "Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешься. Провокаторов там и тут не счесть. Поэтому без самой тщательной, постоянной проверки, перепроверки нельзя на разведчиков положиться…

Нельзя на отдельные показания положиться. Но если слишком, так сказать, недоверчивыми быть, легко впасть и в другую крайность. Когда я был предсовнаркома, у меня полдня ежедневно уходило на чтение донесений разведки… Задача разведчика — не опоздать, успеть сообщить".

Рихард Зорге выполнил свою задачу. В канун войны радиограммы от него в Центр шли одна за другой. Зорге предупреждал московское руководство о грозящем нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. 28 декабря 1940 года он радировал в Центр: "Каждый новый человек, прибывающий из Германии в Японию, рассказывает, что немцы имеют около 80 дивизий на восточной границе, включая Румынию, с целью воздействия на политику СССР. В случае, если СССР начнет развивать активность против интересов Германии, как это уже имело место в Прибалтике, немцы смогут оккупировать территорию по линии Харьков — Москва — Ленинград. Немцы не хотят этого, но прибегнут к этому средству, если будут принуждены на это поведением СССР. Немцы хорошо знают, что СССР не может рисковать этим, так как лидерам СССР, особенно после финской кампании, хорошо известно, что Красной Армии нужно, по крайней мере, 20 лет для того, чтобы стать современной армией, подобной немецкой…" Эта информация была доведена до сведения Сталина и Молотова.

В шифрограмме Зорге, посланной 2 мая 1941 года говорилось: "Я беседовал с германским послом Оттом и морским атташе о взаимоотношениях между Германией и СССР. Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР и получить европейскую часть Советского Союза в свои руки в качестве зерновой и сырьевой базы для контроля со стороны Германии над всей Европой.

Оба — посол и атташе — согласились с тем, что после поражения Югославии во взаимоотношениях между Германией и СССР приближаются критические даты.

Первая дата — время окончания сева в СССР. После окончания сева война против СССР может начаться в любой момент, т. к. Германии остается только собрать урожай.

Вторым критическим моментом являются переговоры между Германией и Турцией. Если СССР будет создавать какие-либо трудности в вопросе принятия Турцией германских требований, то война будет неизбежна.

Возможность возникновения войны в любой момент весьма велика, потому что Гитлер и его генералы уверены, что война с СССР нисколько не помешает ведению войны против Англии.

[Немецкие генералы оценивают боеспособность Красной Армии настолько низко, что они полагают, что Красная Армия будет разгромлена в течение нескольких месяцев. Они полагают, что система обороны на германо-советской границе чрезвычайно слаба. ]

Решение о начале войны против СССР будет принято только Гитлером либо уже в мае, либо после войны с Англией.

Однако Отт, который лично против такой войны, в настоящее время настроен настолько скептически, что уж предложил принцу Ураху уехать в мае обратно в Германию". Эта информация также была доведена до высшего руководства Советского Союза, но без абзаца, поставленного в тексте в квадратные скобки.

19 мая 1941 года Зорге сообщает: "Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая, т. к. они получили приказ вернуться в Берлин к этому времени…"

30 мая 1941 Зорге уточняет: "Берлин информировал Отта, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 % уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому, в настоящее время таковы:

технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указание вскоре возвратиться. Отт потребовал от ВАТ (военный атташе. — Авт.), чтобы он не посылал никаких важных вестей через СССР. Транспорт каучука через СССР сокращен до минимума".

В сообщении от 1 июня 1941 года Зорге информировал: "Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня базируется исключительно на информации, которую подполковник Шолль привез с собой из Берлина, откуда он выехал 3 мая в Бангког. В Бангкоке он займет пост военного атташе.

Отт заявил, что он не мог получить информацию по этому вопросу непосредственно из Берлина, а имеет только информацию Шолля.

В беседе с Шоллем я установил, что немцев в вопросе о выступлении против Красной Армии привлекает факт большой тактической ошибки, которую, по заявлению Шолля, сделал СССР.

Согласно немецкой точке зрения, тот факт, что оборонительная линия СССР расположена в основном против немецких линий без больших ответвлений, составляет величайшую ошибку. Он поможет разбить Красную Армию в первом большом сражении. Шолль заявил, что наиболее сильный удар будет нанесен левым флангом германской армии".

15 июня 1941 года Зорге шлет новое сообщение:

"Германский курьер сказал военному атташе, что он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня. Военный атташе не знает, будет война или нет".

И наконец, шифрограмма от 20 июня 1941 года:

"Германский посол Отт сказал мне, что война между Германией и СССР неизбежна".

До сих пор остается загадкой, почему эти донесения не достигли цели. Не были услышаны? Или Сталин им не поверил?

Существует, по крайней мере, несколько шифрограмм, поступивших от Зорге, с резолюциями руководителей Разведывательного управления, означающими, что информация частично или полностью была доведена до высшего руководства Советского Союза, включая Сталина. Более того, на одном из таких сообщений есть собственноручная резолюция Сталина: "Мой архив. Сталин".

Известно было Сталину и кто скрывался под псевдонимом "Рамзай". Так, во всяком случае, считает ветеран советской военной разведки, генерал-майор в отставке Михаил Иванович Иванов. Молодым офицером он пришел в 1940 году в центральный аппарат РУ, в его Восточный отдел. "И вот в одно из моих ночных дежурств, — вспоминает Михаил Иванович. — От Поскребышева — секретаря Сталина — поступило срочное распоряжение доставить личное дело Зорге для просмотра Сталиным. Что и было исполнено".

Сегодня мы знаем, что накануне войны донесения о готовящемся гитлеровцами нападении на Советский Союз поступали в Москву не только от Зорге. Сведения поступали от таких ценных источников, как "Старшина" — Харро Шульце-Бойзен — немецкий офицер, служивший в министерстве германской авиации и имевший доступ к государственным секретам третьего рейха; "Корсиканец" — Арвид Харнак — активный антифашист, один из руководителей известной организации "Красная капелла", работал в германском министерстве экономики; "Старик" — Адам Кукхоор — один из руководителей группы берлинских антифашистов, оказывавших помощь советской разведке.

Агентурные сообщения приходили из Лондона, Праги, Варшавы, Хельсинки.

Здесь уместно воспроизвести рассказ Елисея Тихоновича Синицына, возглавлявшего резидентуру внешней разведки НКВД в Хельсинки в 1939–1941 годах. За одиннадцать дней до нападения Германии на Советский Союз его агент по кличке "Монах" сообщил о скрытно подписанном между Германией и Финляндией соглашении об участии Финляндии в войне гитлеровской Германии против России, которая начнется 22 июня. Незамедлительно в Москву на имя Берии ушла телеграмма-"молния", в которой дословно было изложено сообщение "Монаха".

После того как война началась, вернувшийся в Москву Синицын попытался выяснить судьбу своего сообщения. Вот как он вспоминает об этом:

"С первых минут на работе мне не терпелось выяснить: была ли доложена Сталину информация "Монаха" от 11 июня о начале войны гитлеровской Германии 22 июня 1941 года. Для выяснения этого я поспешил встретиться с начальником разведки Фитиным. Принял он меня радушно, мы дружески обнялись. Я попросил его ознакомить меня со всеми записками, посланными в Политбюро, составленными на основании материалов, полученных Центром от нас за четыре последних месяца…

— Твое недоумение, — сказал он, — понимаю… Твоя информация от 11 июня в тот же день за подписью наркома была направлена Сталину, но реакции не последовало. 17 июня нарком Меркулов рано утром позвонил мне и предложил срочно подготовить все материалы, полученные от резидентур о подготовке немцев к войне против нас, для личного доклада Сталину в тот же день. Воспользовавшись предстоящей встречей, — продолжал Фитин, — я собрал все шифровки последних дней, в том числе и сообщение "Монаха" от 11 июня… чтобы лично доложить Сталину и рассказать об источниках, если потребуется.

Ровно в 12 часов дня вошли в кабинет, где Сталин, покуривая трубку, медленно прохаживался. Заметив их, он обратился прямо к Фитину и предложил докладывать только суть информации — кто источники и их надежность с точки зрения преданности Советскому Союзу. Сначала Фитин коротко пересказал содержание материалов, полученных из Берлина от моего коллеги накануне вечером, подробно рассказал об источниках его информации, затем почти текстуально доложил телеграмму из Хельсинки от 11 июня, в которой сообщалось о предстоящем нападении немцев на Советский Союз 22 июня, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы Ханко, расположенной на юго-западном побережье Финского залива.

Информацию из Берлина и Хельсинки Сталин выслушал, продолжая ходить по кабинету, иногда останавливаясь и внимательно разглядывая докладчика. Когда же Фитин начал характеризовать источники, сообщившие информацию из Берлина, Сталин подошел к нему почти вплотную и заставил подробно рассказывать о каждом из них. Когда информация из Берлина была закончена и выслушаны сведения о каждом источнике ее, Сталин сказал, что эти материалы надо перепроверить через другие надежные источники и лично доложить ему. При докладе информации из Хельсинки Фитин сказал Сталину, что 11 июня источник "Монах" сообщил о подписании соглашения о вступлении Финляндии в войну против СССР на стороне Германии, которая начнется 22 июня, Сталин резко спросил:

— Повторите, кто сообщил вашему источнику эту информацию.

— Информация получена "Монахом" от "П", присутствовавшего при подписании соглашения с немцами о вступлении Финляндии в войну с СССР на стороне Германии, — сказал Фитин, добавив при этом, что "Монах" надежный источник.

Других вопросов Сталин не задавал.

Далее Павел Михайлович по-дружески сообщил мне, что его удивило отношение Сталина к докладу агентурных материалов, в которых ясно и однозначно сообщалось о нападении гитлеровской Германии и Финляндии на СССР 22 июня 1941 года. Слушая его доклад, Сталин проявлял какую-то торопливость, вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушал как досадную необходимость…"

Сам Сталин скажет позже, в августе 1942 года, во время встречи с Черчиллем в Москве: "Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но думал, что мне удастся выиграть еще полгода".

Это подтверждает и Молотов: "В смысле предотвращения войны все делалось для того, чтобы не дать повод немцам начать войну… Оттяжка была настолько для нас желательна, еще на год или на несколько месяцев. Конечно, мы знали, что к этой войне надо быть готовым в любой момент, а как это обеспечить на практике? Очень трудно".

Выиграть время, любым способом отдалить военное столкновение — вот чего добивался Сталин. Отсюда его чрезвычайная осмотрительность, настороженность, подозрительное, а порой просто опасливое отношение ко всему, что, по его мнению, могло осложнить советско-германские отношения, спровоцировать вооруженный конфликт.

Как все это похоже на события недавнего прошлого — американскую военную операцию против Ирака под кодовым наименованием "Страх и трепет". Мало кто сомневался, что Америка нападет на Ирак, да и сам Саддам Хусейн не питал иллюзий на этот счет, однако шел на беспрецедентные уступки Бушу, запустил на свою территорию международных инспекторов с неограниченными полномочиями. Расчет был на международное общественное мнение, на то, что его удастся повернуть на свою сторону. И, как мы видели, в какой-то мере ему это удалось сделать.

Только люди, далекие от понимания всей сложности военно-политической ситуации напряженного предвоенного времени, могут расценивать сообщение ТАСС от 14 июня 1941 о том, что слухи о войне с Германией являются провокационными и Советский Союз проводит сугубо миролюбивую политику, как ошибку советского руководства, в том числе И. В. Сталина. На самом деле заявление ТАСС нейтрализовало усилия германской пропаганды обвинить СССР в намерениях первым начать войну и способствовало созданию антигитлеровской коалиции.

К сожалению, никакие миротворческие жесты советской стороны, никакие предпринимаемые ею усилия с целью избежать войны не могли повлиять на ход событий. 22 июля 1940 года Гитлер решил еще до окончания войны с Англией выступить против Советского Союза. В этот день он дал указание главнокомандующему сухопутными войсками генерал-фельдмаршалу Браухичу разработать до конца года стратегический план войны против СССР с таким расчетом, чтобы закончить все приготовления к 15 мая и начать военные действия не позже середины июня 1941 года. К концу года план войны против Советского Союза был разработан германским генералитетом во всех деталях, и 18 декабря 1940 года Гитлер подписал секретную директиву № 21 — план "Барбаросса".

Об этом советская разведка не знала. Естественно, был в неведении относительно принятого Гитлером решения и Сталин. Свою тайну немцы оберегали весьма тщательно. В начале 1941 года, когда подготовка к войне приняла широкий размах, немецкое командование привело в действие целую систему мер по их прикрытию. Так, 15 февраля 1941 года генерал-фельдмаршал Кейтель подписал руководящие указания начальника штаба верховного главнокомандования по маскировке подготовки агрессии против Советского Союза". Вот их содержание:

Верховное главнокомандование Ставка фюрера

вооруженных сил 15. 2. 1941

Штаб оперативного руководства Совершенно секретно

Отдел обороны страны Только для командования

(1-е оперативное отделение)

№ 44142/41

Связь с предшествующей перепиской: верховное главноко-мандование вооруженных сил, штаб оперативного руководства, отдел обороны страны — № 22048/40. Совершенно секретно. Только для командования, от 3. 2. 1940 г.

А.

1. Цель маскировки — скрыть от противника подготовку к операции "Барбаросса". Эта главная цель и определяет все меры, направленные на введение противника в заблуждение.

Чтобы выполнить поставленную задачу, необходимо на пер-вом этапе, т. е. приблизительно до середины апреля, сохранить ту неопределенность информации о наших намерениях, которая существует в настоящее время. На последующем, втором этапе, когда скрыть подготовку к операции "Барбаросса" уже не удастся, нужно будет объяснять соответствующие действия как де-зинформационные, направленные на отвлечение внимания от под-готовки вторжения в Англию.

2. Во всей информационной и прочей деятельности, свя-занной с введением противника в заблуждение, руководствоваться следующими указаниями.

а) На первом этапе:

усилить уже и ныне повсеместно сложившееся впечатление о предстоящем вторжении в Англию. Использовать для этой цели данные о новых средствах нападения и транспортных средствах.

Преувеличивать значение второстепенных операций — "Марита" и "Зонненблюме", действия 10-го авиационного корпуса, — а также завышать данные о количестве привлекаемых для их проведения сил.

Сосредоточение сил для операции "Барбаросса" объяснить как перемещения войск, связанные с взаимной заменой горнизонов Запада, центра Германии и Востока, как подтягивание тыловых эшелонов для проведения операции "Марита" и, наконец как оборонительные меры по прикрытию тыла от возможного нападения со стороны России.

б) На втором этапе:

распространять мнение о сосредоточении войск для операции "Барбаросса" как о крупнейшем в истории войн отвлекающем маневре, который якобы служит для маскировки последних приготовлений к вторжению в Англию.

Пояснить, что этот маневр возможен по следующей причине: благодаря мощнейшему действию новых боевых средств достаточно будет для первого удара сравнительно малых сил; к тому же перебросить в Англию крупные силы все равно невозможно ввиду превосходства на море английского флота. Отсюда делать вывод, что главные силы немецких войск могут быть на первом этапе использованы для отвлекающего маневра, а сосредоточение их против Англии начнется только в момент нанесения первого удара.

Б. Порядок осуществления дезинформации.

1. Информационная служба (организуется начальником управления разведки и контрразведки). Принцип: экономное использование версии об общей тенденции нашей политики и только по тем каналам и теми способами, которые будут указаны начальником управления разведки и контрразведки.

Последний организует также передачу нашим атташе в нейтральных странах и атташе нейтральных стран в Берлине дезинформационных сведений. Эти сведения должны носить отрывочный характер, но отвечать одной общей тенденции.

Действительные меры, принимаемые высшими штабами, особенно переброска воинских частей, не должны противоречить тем сведениям, которые будет распространять служба информации. Чтобы обеспечить это соответствие, а также использование вновь поступивших предложений, общие руководящие указания будут позднее дополнены. Дополнения разрабатывает верховное главнокомандование вооруженных сил (штаб оперативного руководства), отдел обороны страны по согласованию с управлением разведки. Срок разработки дополнений будет зависеть от обстановки.

Первое совещание по этому вопросу будет весьма коротким. На нем необходимо решить, в частности, следующее:

а) в течение какого времени нужно будет объяснять запланированные переброски войск как обычную взаимную смену воинских частей, расположенных на Западе, в центре Германии и на Востоке;

б) какими из эшелонов, направляющихся на Запад, следует воспользоваться, чтобы создать у разведки противника впечатление, что идет подготовка к "вторжению в Англию" (например, подбросить сведения о скрытой переброске на Запад новой техники);

в) следует ли (и если да, то, каким образом) распространять сведения, будто бы военно-морской флот и военно-воздушные силы за последнее время намеренно, и несмотря на напряженную обстановку в мире, держались в тени, чтобы сохранить силы для массированных ударов, которые предстоит нанести при вторжении в Англию;

г) каким образом подготовить те меры, которые должны быть приняты по условному сигналу "Альбион" (см. ниже).

В. Меры высших штабов.

1. Приготовления к операции "Зеелеве" придется проводить гораздо менее интенсивно, чем ранее. Несмотря на это, необходимо принять все меры, чтобы среди наших вооруженных сил сохранилось впечатление готовящегося вторжения в Англию, пусть в совершенно новой форме. Правда, в какой-то момент придется оттянуть с Запада предназначавшиеся для вторжения войска, но и это должно найти объяснение. Даже если войска будут перебрасываться на Восток, следует, как можно дольше придерживаться версии, что переброска осуществляется лишь с целью дезинформации или прикрытия восточных границ в тылу во время предстоящих действий против Англии.

2. В целях дезинформации было бы целесообразно согласовать по времени некоторые действия, связанные с планом "Барбаросса" (например, введение максимально уплотненного графика движения эшелонов, отмену отпусков и т. п.), и начало операции "Марита". Главнокомандующего сухопутными войсками прошу выяснить, в какой мере это осуществимо.

3. Особое значение для дезинформации противника имели бы такие сведения о воздушно-десантном корпусе, которые можно было бы толковать как подготовку к действиям против Англии (введение в штаты переводчиков, владеющих английским языком, размножение карт территории Англии и т. д.). Главнокомандующего военно-воздушными силами прошу обеспечить соответствующие меры, согласовав их с начальником управления разведки и контрразведки.

4. По мере накопления на Востоке все более крупных сил нужно будет предпринять такие меры, которые способны запутать представления о наших дальнейших планах. Главному командованию сухопутных войск подготовить совместно с управлением разведки и контрразведки внезапное "минирование" определенных зон в проливе Ла-Манш, в прибрежных водах Норвегии (условный сигнал для оглашения запретных зон — "Альбион"). При этом нужно будет не столько действительно устанавливать заграждения в каждом отдельном пункте этих зон (для этого потребовались бы значительные силы), сколько возбуждать общественное мнение. Этой и другими мерами (например, расстановкой макетов, которые разведка противника могла бы принять за неизвестные до сих пор "ракетные батареи") следует создать впечатление, что предстоит внезапное нападение на Британские острова.

Чем четче будут вырисовываться подготовительные действия к операции "Барбаросса", тем труднее будет сохранять эффект дезинформации. Несмотря на это, необходимо делать все возможное для введения противника в заблуждение, основываясь не только на общих положениях о сохранении военной тайны, но и на методах, предлагаемых настоящим документом. Желательно, чтобы все участвующие в дезинформации противника инстанции проявили собственную инициативу и представляли соответствующие предложения.

Кейтель

РАСПОРЯЖЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ОТ 12 МАЯ 1941 г. ПО ПРОВЕДЕНИЮ ВТОРОЙ ФАЗЫ ДЕЗИНФОРМАЦИИ ПРОТИВНИКА В ЦЕЛЯХ СОХРАНЕНИЯ СКРЫТНОСТИ СОСРЕДОТОЧЕНИЯ СИЛ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Верховное главнокомандование Ставка фюрера

вооруженных сил 12.5.1941

Штаб оперативного руководства Совершенно секретно

Отдел обороны страны Только для

(1-е оперативное отделение) командования

№ 4499/41

Связь с предшествующей перепиской: верховное главнокомандование вооруженных сил, штаб оперативного руководства, отдел обороны страны, 1-е оперативное отделение. № 44277/41. Совершенно секретно. Только для командования, 12.3.1941.

1. Вторая фаза дезинформации противника начинается с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая. В этот момент усилия высших штабов и прочих участвующих в дезинформации органов должны быть в повышенной мере направлены на то, чтобы представить сосредоточение сил к операции "Барбаросса" как широко задуманный маневр, с целью ввести в заблуждение западного противника. По этой же причине необходимо особенно энергично продолжать подготовку к нападению на Англию. Принцип таков: чем ближе день начала операций, тем грубее могут быть средства, используемые для маскировки наших намерений (сюда входит и работа службы информации).

2. Все наши усилия окажутся напрасными, если немецкие войска определенно узнают о предстоящем нападении и распространят эти сведения по стране. Поэтому среди расположенных на Востоке соединений должен циркулировать слух о тыловом прикрытии против России и "отвлекающем сосредоточении сил на Востоке", а войска, расположенные на Ла-Манше, должны верить в действительную подготовку к вторжению в Англию.

В связи с этим важно определить сроки выставления полевых постов охранения, а также их состав. Распоряжения по этому вопросу должны разрабатываться для всех вооруженных сил в централизованном порядке главным командованием сухопутных сил и управлением разведки и контрразведки. При этом было бы целесообразно еще на некоторое время до выставления полевых постов охранения отдать возможно большему числу расположенных на Востоке соединений приказы о переброске на Запад и тем самым вызвать новую волну слухов.

3. Операция "Меркурий" может быть при случае использована службой информации для распространения тезиса, что акция по захвату острова Крит была генеральной репетицией десанта в Англию.

4. Верховное главнокомандование вооруженных сил (штаб оперативного руководства, отдел обороны страны) дополнит меры дезинформации тем, что вскоре на ряд министерств будут возложены задания, связанные с демонстративными действиями против Англии. Управлению разведки и контрразведки следует использовать это обстаятельство в службе информации для введения в заблуждение разведки противника.

5. Политические меры дезинформации противника уже проведены и планируются новые.

Лучшие умы и силы рейха были задействованы в дезинформации противника. Поэтому неудивительно, что наряду с достоверными данными на стол Сталина поступали и фальшивки, причем без каких-либо комментариев. Тут у кого хочешь голова кругом пойдет. Под сомнение ставилась информация, поступавшая не только от Зорге. Известна резолюция Сталина на донесении агента "Старшины" от 16 июня о том, что все приготовления к агрессии против СССР в Германии завершены и ее следует ожидать со дня на день: "Т. Меркулову. Может послать ваш источник из штаба герм. авиации к е… матери? Это не источник, а дезинформатор".

Существует еще одна точка зрения на позицию советского руководства в преддверии германского вторжения. В ней нет места просчетам и ошибкам Сталина. Вождь-де совершенно правильно расценил полученные сведения о подготовке Германии на СССР как достоверные. Вопрос заключался в том, как следовало поступить в этих условиях. Еще до нападения объявить всеобщую мобилизацию и придвинуть основные части вооруженных сил к западным границам?

Поступить так — значит, подыграть Гитлеру, который всеми средствами пытался спровоцировать Советский Союз именно на такие действия, чтобы, во-первых, скомпрометировать его в глазах мировой общественности как виновника агрессии, лишив тем самым союзников в борьбе с истинным захватчиком. Ведь не секрет, что на Западе постоянно существовала тенденция к объединению империалистических государств в антисоветский блок и использованию в нем Германии в качестве ударной силы.

Во-вторых, Гитлер делал ставку на молниеносную войну против Советского Союза. В директиве ОКХ № 21 от 31 января 1941 года, разъясняющей и дополняющей план "Барбаросса", была поставлена перед немецкими вооруженными силами главная практическая задача при нападении на Советский Союз — посредством глубокого вклинения танковых войск уничтожить всю массу русских войск, находящихся в Западной России. "При этом, — указывалось в директиве, — необходимо предотвратить возможность отступления боеспособных русских войск в обширные внутренние районы".

Гитлер требовал от своих генералов: "Ведя наступление против русской армии, не следует теснить ее перед собой, так как это опасно. С самого начала наше наступление должно быть таким, чтобы разбить русскую армию на отдельные группы и задушить в "мешках".

Как директива, так и установка Гитлера обусловливалась временным военным преимуществом немцев.

Тщательный анализ ситуации, взвешенная, объективная оценка наличных сил и потенциальных возможностей, стратегический расчет привели Сталина к твердому убеждению, что объявление мобилизации и стягивание основных вооруженных сил Советского Союза к западным границам не остановят нападения Германии.

В качестве обоснованности данной точки зрения ее приверженцы рассматривают дальнейший ход событий, итоги войны. Действительно, гитлеровцам блицкриг не удался. Немецко-фашистские войска не смогли расчленить и окружить Красную Армию по частям у западных границ Советского Союза. Им пришлось сражаться с рассредоточенными на обширной территории советскими войсками — до 4,5 тысячи километров по фронту и свыше 400 километров в глубину. Советскому Союзу удалось провести всеобщую мобилизацию и превратить страну в единый военный лагерь, организовать активную стратегическую оборону. Германская экономика в конечном итоге не выдержала затяжной войны. Кроме того, гибкая внешняя политика советского руководства привела к провалу планов изоляции СССР, способствовала созданию антигитлеровской коалиции.

Словом, Сталин как выдающийся шахматный гроссмейстер безошибочно провел партию с заранее предусмотренными жертвами. Из этого следует еще один вывод — об утверждающей роли разведки в решении вопросов, жизненно важных для судеб страны.

Что же мешает согласиться с подобной трактовкой?

Во-первых, сам доказательный метод, когда аргументация ведется от достигнутого, по принципу: раз полученный ответ совпадает с контрольным, — значит — и решение задачи было верным.

Во-вторых, нельзя считать корректным стремление выдать сделанное задним числом умозаключение за ключ к победе в целом, что называется, нанизать все на один шампур, между тем как одержанная в тяжелейшей борьбе с фашистской Германией победа — результат многих слагаемых. Причем если мы начнем рассматривать эти слагаемые, то в их ряд вписать поведение кремлевского руководства и лично Сталина в период, предшествующий непосредственно германскому вторжению, будет весьма и весьма затруднительно.

Таким образом, мы видим, что даже если информация от Зорге о нападении Германии на Советский Союз и докладывалась Сталину, принципиального значения это не имело.

Однако есть основания полагать, что некоторые важнейшие сообщения "Рамзая" до сведения высшего руководства страны вообще не доводились. На это указывает ряд обстоятельств.

Первое. По существовавшему тогда порядку наиболее важные разведывательные донесения докладывались как минимум самому Сталину, Предсовнаркома, наркому обороны и начальнику Генерального штаба. Теперь обратимся к свидетельству маршала авиации, главнокомандующего авиацией дальнего действия в годы войны А. Е. Голованова, приведенному в книге Ф. Чуева "Солдаты империи". Так вот, Голованов рассказал, как однажды, в 60-е годы, когда в Москве проходила международная встреча ветеранов, в перерыве С. К. Тимошенко пригласил пообедать Жукова, Конева, Тюленева, адмирала Кузнецова и Голованова. Заговорили о нашем разведчике Рихарде Зорге, о котором в то время впервые стали много писать.

— Никогда не думал, что у меня такой недобросовестный начальник штаба, — сказал Тимошенко, имея в виду Жукова, — ничего не докладывал мне об этом разведчике.

— Я сам впервые о нем недавно узнал, — ответил Жуков. — И хотел спросить у вас, Семен Константинович, почему вы, нарком обороны, получив такие сведения от начальника Главного разведывательного управления, не поставили в известность Генеральный штаб?

Голованов отмечал, что Тимошенко всю жизнь был большим авторитетом для Жукова, Георгий Константинович всегда относился к нему с большим почтением.

— Так это, наверное, был морской разведчик? — спросил Тимошенко Кузнецова.

Николай Герасимович ответил отрицательно.

Так выяснилось, что ни начальник Генерального штаба, ни нарком обороны не знали о важных документах, которыми располагало Главное разведывательное управление…

И второе обстоятельство, возможно, определяющее в данной ситуации. Дело в том, что в те времена порядок представления разведывательных материалов руководству страны имел существенную особенность. Заключалась она в том, что тот, кто докладывал материалы, должен был быть всегда готовым ответить на вопрос Сталина: "А вы можете поручиться за достоверность этой информации?"

Так вот, в отношении Зорге ответ руководителей Разведупра не всегда звучал уверенно. На большинстве разведывательных сообщений "Рамзая" стоят пометки типа: "Необходимо перепроверить", "Сомнительное сообщение", "В перечень сомнительных и дезинформационных сообщений Рамзая".

Мнение о "Рамзае" в Центре было противоречивым. Начальник ГРУ Урицкий, его заместители Артузов и Карин считали Зорге безупречным работником, самым лучшим резидентом, достойным, по словам Артузова, по меньшей мере ордена. Другие, в том числе и руководившие "Рамзаем", относились к нему с определенной настороженностью, подозревая в нем троцкиста. Это неудивительно, учитывая обстановку общей подозрительности того периода. Вспомним, что предшественник Урицкого на посту начальника разведки, человек, который, собственно, и взял Зорге на работу, — Ян Берзин, был как троцкист расстрелян в 1938 году.

Рихард Зорге пришел в военную разведку из аппарата Коминтерна по рекомендации секретаря ИККИ Иосифа Пятницкого. Следует заметить, что абсолютное большинство агентов внешней разведки рекрутировалось из интернационалистов. Что же касается немецких коммунистов, то они вообще составляли львиную долю среди иностранцев — сотрудников советской военной разведки.

Политическое противостояние между Сталиным и Троцким, достигшее своей кульминации к середине 30-х годов, драматически сказалось на судьбах многих интернационалистов-разведчиков. Самоотверженные борцы за идею всемирной пролетарской революции, они, как и их духовный лидер, усмотрели в курсе Сталина на строительство социализма в одной стране измену большевизму, "сталинский термидор". Некоторые объявили себя идейными противниками сталинского режима, перешли в стан Троцкого или стали сотрудничать с троцкистами. Так поступили, например, сотрудники сначала военной, а затем политической (ИНО ОГПУ) разведки Игнас Рейсс (Натан Маркович Рейсс, известен также как Игнатий Станиславович Порецкий) и Вальтер Кривицкий (Самуил Гершевич Гинзбург). За успешную деятельность в военной разведке Рейсс в 1928-м, а Кривицкий в 1931 году были награждены орденами Красного Знамени. Оба затем встали под знамена Льва Троцкого. В своем открытом письме, адресованном ЦК ВКП(б), Игнас Рейсс, в частности, писал:

"…До сих пор я шел вместе с вами. Больше я не сделаю ни одного шага рядом. Наши дороги расходятся! Тот, кто сегодня молчит, становится сообщником Сталина и предает дело рабочего класса и социализма!

Я сражаюсь за социализм с двадцатилетнего возраста. Сейчас, находясь на пороге сорока, я не желаю больше жить милостями таких, как Ежов. За моей спиной шестнадцать лет подпольной деятельности. Это немало, но у меня еще достаточно сил, чтобы все начать сначала. Потому что придется именно "все начать сначала", спасти социализм. Борьба завязалась уже давно. Я хочу занять в ней свое место.

…Чтобы Советский Союз и все рабочее интернациональное движение не пали окончательно под ударами открытой контрреволюции и фашизма, рабочее движение должно избавиться от Сталиных и сталинизма. Эта смесь худшего из оппортунистических движений — оппортунизма без принципов, крови и лжи — угрожает отравить весь мир и уничтожить остатки рабочего движения.

Беспощадную борьбу сталинизму!

Нет — Народному фронту, да — классовой борьбе! Нет — комитетам, да — вмешательству пролетариата, чтобы спасти испанскую революцию.

Такие задачи стоят на повестке дня!

Долой ложь "социализма в отдельно взятой стране!" Вернемся к интернационализму Ленина!..

Вперед, к новым битвам за социализм и пролетарскую революцию! За создание IV Интернационала!"

Иной выбор сделал Рихард Зорге.

Жена Игнаса Рейсса — Элизабет Порецки, знавшая Рихарда Зорге с 1923 года и утверждавшая, что у них были дружеские отношения, писала:

"Карьера Зорге несколькими пунктами отличалась от карьеры его товарищей. Во-первых, после долгих лет работы в качестве агента Коминтерна он перешел в Четвертое управление в то время, когда большинство его друзей уходили оттуда, стремились уйти или уже ушли. С одной стороны, у Рихарда перед ними было то преимущество, что он знал: более ничего невозможно сделать для мирового коммунизма, оставаясь в рядах Коминтерна. С другой стороны, и это во-вторых, — он еще отставал от своих друзей из Четвертого управления в понимании и осмыслении происходящего: они начали серьезно сомневаться в пользе их разведдеятельности для революции. Ика был убежден, что приблизит нашу конечную цель, начав работать в Четвертом управлении агентом СССР. Можно, правда, допустить, что во время чистки у него возникли сомнения в большевистском варианте построения социализма. Но нацистское вторжение полностью уничтожило эти сомнения.

Зорге хорошо было известно, что происходит в СССР и в Четвертом управлении. Он, как Людвиг и Федя, не колеблясь, составил себе мнение о Сталине. Мы знали, что Ика один из наших, и откровенно разговаривали при нем. Во время таких разговоров он сидел молча, с жестким и суровым лицом. Думаю, его мировоззрение тогда можно передать одной фразой: Сталин — временное явление, Советская Россия как оплот социализма — вечна.

Перед японским трибуналом он заявил: "Я перенес свою верность международному рабочему движению на Советский Союз". Действительно, он по-настоящему верил в то, что служит делу революции, работая в Четвертом управлении. Из всех, кто стал тогда работать в разведке, он был, наверное, единственным, пришедшим туда без всякого принуждения. Когда Зорге ушел из Коминтерна в Четвертое управление, он был немецким гражданином — еще до прихода к власти фашистов. Он был журналистом, имел подлинный паспорт и мог беспрепятственно отказаться от смены места работы в отличие от всех его друзей. Но он согласился, не раздумывая, как всегда. Федя, хорошо знавший Зорге, говорил о нем:

"Ика весь цельный. Как только он намечает себе путь, он идет по нему только прямо. Для него существуют лишь два цвета: белое или черное. Он не видит оттенков. — И, погрустнев, добавлял: — Ику привлекает власть Сталина, он из тех людей, которые склонны подчиниться сильной власти, если она, по их убеждению, конечным результатом имеет достойную цель".

Однако не все было так однозначно. Резидент военной разведки в Шанхае Яков Бронин ("Абрам") в письме в Центр в октябре 1934 года сообщал о тогдашних политических позициях Зорге: "Он (Зорге) утверждал, что линия Коминтерна начиная с 1929 года (т. е. с тех пор, как исчезли из руководства правые) построена на пассивной тактике удержания наличного, а так как "наличное" сводится главным образом к существованию СССР, то вся политика Коминтерна построена на задаче помощи социалистическому строительству в СССР, причем соответствующим образом ограничивается активность компартий на Западе. Он (Зорге) критиковал недостаточную активность нашей внешней политики, наше вступление в Лигу Наций.

Это высказывание "Рамзая" свидетельствовало о том, что в оценке Коминтерна он занимал явно неустойчивую позицию, уклоняясь вправо от линии партии, недооценивая роль и значение СССР как базы мирового коммунистического движения и одновременно выдвигая ультралевые требования активизации коммунистического движения на Западе".

Известно, что письмо Бронина докладывалось Сталину.

Следует иметь в виду, что из Коминтерна Зорге "ушел" в результате чистки этой организации от "бухаринцев". 19 июня 1929 года на Х пленуме ИККИ состоялось отстранение Бухарина от поста члена Президиума ИККИ. Ему было предъявлено политическое обвинение в том, что он "скатывается к оппортунистическому отрицанию факта все большего расшатывания капиталистической стабилизации, что неизбежно ведет к отрицанию нарастания нового подъема революционного рабочего движения.

С устранением Бухарина из Коминтерна началась чистка "штаба мировой революции" от его сторонников и просто тех работников, которые симпатизировали Бухарину. Решение о чистке было принято на том же Х пленуме ИККИ. В нем, в частности, говорилось: "Постоянная комиссия Секретариата должна создать комиссию из политически ответственных товарищей и представителей бюро ячейки для проверки состава сотрудников в целях освобождения аппарата ИККИ от негодных элементов в деловом отношении и от политически невыдержанных товарищей".

По характеру своей работы в Коминтерне, особенно в период, когда он был контролером Секретариата, проверявшим выполнение принятых решений, Зорге сотрудничал с Бухариным.

И вот читаем решение, принятое на заседании делегации ВКП(б) в ИККИ 16 августа 1929 года: "Исключить из списков работников ИККИ тт. Зорге и Мингулина". И далее: "Сейчас же предрешить вопрос откомандирования в распоряжение ЦК ВКП(б) и ЦК КП Германии тт. Вурм, Шумана, Зорге и Майстера".

Создалась парадоксальная ситуация, которую очень точно охарактеризовал бывший начальник японского отдела ГРУ, ныне покойный, М. Сироткин:

"Информационные материалы, поступающие от "Рамзая", получают в большинстве случаев высокую оценку, но, когда по заданию руководства составляются "справки о личном составе и деятельности резидентуры", то исполнители — авторы этих справок не решаются отказаться от наложенного на резидентуру штампа "политического недоверия" и вопреки здравой логике, не считаясь с реальными результатами деятельности резидентуры, подводят под этот штамп свои выводы и заключения…"

Положение стало еще более запутанным, когда по Разведупру прокатилась волна репрессий и некоторые арестованные ответственные сотрудники в результате применения к ним незаконных методов ведения следствия дали надуманные показания в том числе и о том, будто Зорге является немецким шпионом, дезинформатором и морально разложившимся человеком.

Полковник запаса Виктор Сергеевич Зайцев, работавший в предвоенные годы в Токио и осуществлявший там связь с резидентурой "Рамзая", в записке на имя генерал-полковника Х. Д. Мансурова от 07.10.64 года писал: "В 1939 году после окончания Военной академии им. Фрунзе я был назначен в 5-е управление РККА на должность зам. начальника 1-го отделения 2-го управления.

При знакомстве с делами отделения, ярко выделялась резидентура "Рамзая", которая располагала интересным информационным материалом с оценкой "весьма ценный", "очень ценный".

Второе, что привлекало внимание, — это быстрые, точные и тактичные ответы на запросы Центра, несмотря на то, что последние не всегда были тактичными, если не сказать большего.

После ознакомления с делами отделения я поделился своими впечатлениями о резидентуре "Рамзая" с начальником отделения тов. Поповым П. А. и начальником отдела тов. Кисленко А. П. последний мне заявил, что я молодой работник в разведке и мне еще рано делать такие выводы, так как личность "Рамзая" пока не ясно изучена и является загадкой, кто он — дезинформатор или двойник. Вот с таким раздвоенным мнением о "Рамзае" я и поехал в 1940 году на работу в Японию".

Тот же Сироткин, арестованный в 1938 году, вынужден был назвать себя японским шпионом. После этого из него выбивают показание, что он выдал группу Зорге японцам. Правда, на суде Сироткин отказался от своих показаний, но в НКВД уже сложилось мнение, что нелегальная резидентура в Токио работает под контролем противника. Теперь любой факт рассматривался и с этой позиции. Однажды Зорге через курьера передал в Москву фотографию, где был изображен германский посол фон Дирксен, обменившийся рукопожатием с каким-то высокопоставленным японцем. Тут же сбоку стоял Зорге.

Кто-то решил, что на фотографии запечатлена процедура представления германского посла Дирксена японскому императору, очевидно, во время военных маневров, потому что снимок был сделан в императорской палатке. (Японский исследователь Зорге Томия Ватабэ в письме автору утверждает, что такое толкование изображения на фотографии является неверным. По его мнению, на фотографии запечатлен не император Хирохито, а его брат принц Титибу. Ватабэ указывает, что в довоенной Японии протокол совершенно исключал возможность рукопожатия священной особы императора с кем-либо из дипломатического корпуса.)

Какой же вывод из этого сделали в Центре?

"Тот факт, что "Рамзай" на представление Дирксена японскому императору был допущен в личную палатку императора, доказывает, что он считается там полностью своим человеком. Если бы он был вскрыт и использовался вслепую, то отношение к нему было бы как к советскому агенту (хотя и вскрытому тайно от него) и он ни под каким видом не был бы допущен в палатку императора.

Следовательно, если считать, что "Рамзай" вскрыт, то приходится заключить большее, что он не только вскрыт, а и работает на японо-германцев в качестве дезинформатора советской разведки".

Такое заключение не могло остаться без последствий. Контрразведка НКВД просит санкционировать отзыв из Токио "Зонтера" с последующим его арестом.

Ветеран разведки и контрразведки генерал-лейтенант Павел Судоплатов позицию Москвы в отношении Зорге охарактеризовал следующим образом:

"Несколько слов о работе группы Зорге ("Рамзай") в Токио. К информации, поступавшей по этой линии… в Москве относились с некоторым недоверием, И дело было не только в том, что Зорге привлекли к работе впоследствии репрессированные Берзин и Борович, руководившие Разведупром Красной Армии в 20—30-е годы. Еще до ареста Боровича, непосредственного куратора Зорге, последний получил от высшего руководства санкцию на сотрудничество с немецкой военной разведкой в Японии. Разрешение-то получил, но вместе с тем попал под подозрение, поскольку такого рода спецагентам традиционно не доверяют и регулярно перепроверяют во всех спецслужбах. В 1937 году исполняющий обязанности начальника Разведупра Гендин в своем сообщении Сталину, подчеркивая двойную игру ценного агента Зорге, добывающего информацию также для Отта, резидента немецкого абвера в Токио, делал вывод, что указанный агент не может пользоваться как источник информации полным доверием".

Ну а Сталин?! Его реакцию нетрудно предугадать. На одном спецсообщении, составленном на основе донесений "Рамзая", товарищ Сталин собственноручно написал: "Прошу мне больше немецкой дезинформации не присылать".

Осенью 1937 года "Рамзаю" отдается распоряжение выехать в СССР "для инструктажа" о будущей работе.

"Рамзай" сразу же отвечает, что выехать сейчас ему совершенно невозможно в связи с тем, что он в данное время выполняет чрезвычайно важную роль у немцев в посольстве — временно исполняет обязанности руководителя их телеграфного агентства, так как заведующий агентством в отпуске. А работа эта сулит большие перспективы.

На это из Москвы следует подтверждение распоряжения подготовиться к выезду.

"Рамзай" упорствует, он сообщает, что готов с радостью скорее вернуться в Союз, но считает, что в данный момент это означает разрушить всю работу на самом ответственном этапе. И просит оставить его в Японии до марта 1938 года, чтобы он мог своевременно и точно выявить срок начала войны против СССР.

Возникает вопрос: знал ли Зорге о том, что происходило у него на Родине, и в ГРУ в частности? Или здесь сыграло роль (в данном случае спасительную) его "самомнение", убежденность, что Центр должен считаться с мнением человека, работающего в "поле".

Пока не рассекречены все документы, не можем мы и сказать, почему было отменено решение о ликвидации резидентуры. Известно лишь, что отмены добился и. о. начальника Разведуправления Красной Армии С. Г. Гендин, переведенный на эту должность из НКВД.

Можно только предположить, что свою роль сыграло тут время — в канун войны Разведупр остерегся ослаблять свои агентурные позиции в Японии, немалыми усилиями, надо думать, созданные. А отсюда возможный ход размышлений: резидентуру сохранить, так как "Рамзай", даже если он и продан, должен давать некоторые материалы, имеющие ценность. Иначе он разоблачит себя. Это обстоятельство надо использовать до конца. Одновременно важно сохранить исключительно критический подход к его информации, вскрывая своевременно попытки дезинформации, если они есть или будут.

В общем, чем бы ни руководствовался Центр, важен сам факт: при двойственности в отношении к резидентуре "Рамзая" в критический момент удалось если не защитить, то сохранить ее. Впоследствии же у него не возникло ни малейшего повода, чтобы пожалеть об этом. Это относится и к сообщениям Зорге о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Драматические события 22 июня 1941 года подтвердили их достоверность. И хотя эта информация, к большому сожалению, не достигла прямой цели, она, безусловно, оказалась весьма полезной с той точки зрения, что укрепила в Центре авторитет Зорге, повысила доверие к нему и, скорее всего, проложила путь другому, может быть, более важному сообщению, оцененному как выдающийся вклад в победу, а именно информации об итогах сверхсекретного совещания у императора Японии 6 сентября 1941 года и намеченного на основе его решений, из которых вытекало, что в конце концов Япония движется не на север, а на юг. О том, как изменилось в Разведывательном управлении отношение к информациям Зорге после нападения Германии на СССР, свидетельствует примечание исполняющего обязанности начальника Генштаба Красной Армии генерал-майора Панфилова к шифрограмме из Токио от 10 июня 1941 года: "Учитывая большие возможности источника и достоверность значительной части его предыдущих сообщений, данные сведения заслуживают доверия".

Еще одно подтверждение сказанному находим в мемуарных записках генерал-майора в отставке М. Иванова: "У Сталина тогда, по всей видимости, мнение о Зорге переменилось. Уже после начала войны, по словам Голикова, он дважды спрашивал его: "А что пишет ваш немец из Токио?" В свою очередь, бывший начальник политотдела РУ ГШ РККА, бригадный комиссар И. И. Ильичев позже в конфиденциальной беседе со мной говорил: "И. В. Сталин как-то в присутствии маршала А. М. Василевского сказал, что в Японии военная разведка имеет разведчика, цена которого равна корпусу и даже армии".

26 июня 1941 года Зорге по радио получил из Центра персональную шифрограмму следующего содержания: "Токио, тов. Инсону ("Рамзаю"). Сообщите, какое решение принято японским правительством в связи с войной между СССР и Германией. Случаях перебросок войск нашим границам немедленно сообщайте нам".

28 июня 1941 года в Центр ушла ответная шифрограмма: "Решение о движении на Сайгон было принято (во-первых) под давлением радикальных элементов, которые требовали действий, но при условии избежания конфликта с Америкой и, во-вторых, чтобы выиграть время в течение германо-советской войны.

Источник "Инвест" утверждает, что, как только Красная Армия получит поражение, Япония выступит на север, но указал, что Япония желает купить Сахалин мирным путем…

Германский посол Отт подтверждал в отношении первой части этого, но Мацуока на вопрос Отта в отношении второй части сказал, что Япония выступит против СССР, как он об этом всегда заверял его. Затем Мацуока сказал послу Отту, что император согласился на движение в Сайгон еще некоторое время тому назад и что это не может быть изменено в данное время. Поэтому Отт понял, что Япония не выступит на север сейчас".

Шифрограмма была доложена Сталину и Молотову.

14 сентября 1941 года Зорге радирует совершенно определенно: "По данным источника "Инвеста", японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР… "Инвест" сказал, что после 15.9 СССР может быть совсем свободен".

Именно последнее сообщение Зорге Аллен Даллес охарактеризовал как равноценное нескольким дополнительным дивизиям в судьбоносном сражении под Москвой.

Не все согласны с таким суждением. В частности, Павел Судоплатов в интервью, данном известному журналисту и исследователю Зорге — Андрею Фесюну, высказался так: "Не соответствует действительности, что мы перебросили войска с Дальнего Востока под Москву и выиграли битву под Москвой, так как Зорге сообщил о предстоящем нападении японцев на США в октябре 1941 года. У нас были документальные данные о низких наступательных способностях Квантунской армии; о том, что она увязла в длительной и бесперспективной войне с Китаем и не имела достаточных резервов топлива. У японцев не было современных танковых соединений".

Как бы там ни было, бесспорными являются два факта. Это наличие сообщений, полученных от Зорге о том, что Япония пока не собирается нападать на СССР. И немедленная переброска войск с Дальнего Востока на запад. В ноябре дальневосточные дивизии уже вели оборонительные бои под Москвой или готовились к наступлению, начавшемуся 6 декабря. Следует, наверное, согласиться с мнением тех, кто считает, что без этих свежих и хорошо подготовленных дивизий выиграть битву под Москвой в декабре 1941 года было бы, вероятнее всего, невозможно.

Теперь возникает вопрос: если Р. Зорге сделал так много для России, почему Москва не попыталась выручить его после того, как он попал в тюрьму?

Гипотетически возможность вызволения предположить, наверное, можно.

Во-первых, посылая агента на задание, принято продумывать детали и всевозможные варианты действий на случай провала, в том числе и такой, как вызволение из-под ареста… Применительно к Зорге чаще всего говорят об обмене, якобы такая возможность была.

Действительно, была, хотя практика обмена арестованными агентами и разведчиками в 30-е годы являлась очень ограниченной. Тем не менее изредка на нее шли. Поляки, например, освободили нашего нелегала Федичкина в 1930 году. Шведы — Вольвебера ("Антона"), будущего министра госбезопасности в 1938 году. Американцы — агента НКВД в Нью-Йорке Овакимяна в сентябре 1941 года. Английские исследователи Ф. Дикин и Г. Стори указывают на случай с Ноуленсом — руководителем организации Коминтерна в Шанхае. В 1931 году он и его жена были арестованы, предстали перед военным трибуналом и были приговорены к смерти. Однако позже эту пару депортировали в Советский Союз. Предполагается, что их обменяли на нанкинских агентов, захваченных в России.

Допустим такую возможность и по отношению к Зорге. В таком случае, кто должен был выступить субъектом инициативы по обмену?

Говорят, что были намеки с японской стороны. На это обстоятельство указывает, мол, тот факт, что японцы откладывали уже объявленную осужденным казнь. Токийский суд вынес Рихарду Зорге смертный приговор 29 сентября 1943 года, а приведен он был в исполнение 7 ноября 1944 года.

Под этим же аспектом рассматривается и неожиданный приход 7 ноября 1944 года, в канун казни Зорге и Одзаки, в советское посольство в Токио на празднование годовщины революции заместителя министра иностранных дел Японии и его заявление о "дружбе Японии с СССР". Возможно, для Зорге предоставлялся последний шанс, но о нем не было произнесено ни слова.

Аллен Даллес, как мы помним, делает упрек Сталину. Он говорит, что он (Сталин) признал себя должником Зорге, но ничего не сделал, чтобы помочь ему, когда тот был схвачен.

Думается, здесь содержится некоторое преувеличение, ибо не известно ни одно документальное подтверждение слов Даллеса о том, что Сталин признал себя должником Зорге, и очень сомнительно, что Сталин считал Зорге человеком, который "во многом определил исход Второй мировой войны". Скорее всего, весьма значимое донесение Зорге о том, что Япония не собирается нападать на СССР осенью 1941 года, не персонифицировалось, а расценивалось как весомый вклад военной разведки в целом в реализацию стратегических планов советского высшего командования. Поэтому со Сталина, как говорится, взятки гладки.

Иное дело руководство ГРУ. Предложение об обмене по всем правилам должно было исходить от него. Но, как известно, руководство Разведупра ни перед кем не ставило вопроса о возможном обмене Зорге.

Причины тому могут быть разные. Одна из них — обстановка военного времени и отсутствие необходимой информации для принятия взвешенного и ответственного решения. Вспомним: японская полиция произвела аресты членов разведывательной группы "Рамзай" так внезапно и стремительно, что они не успели предупредить друг друга. Советская сторона узнала об этом лишь спустя пять дней. Вот текст телеграммы, поступившей в Разведупр: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы "Инсон" и "Жигало" (Вукелич) за шпионаж, в чью пользу, неизвестно. Данные проверяю".

Германское посольство было обескуражено неожиданным арестом Зорге и рассматривало его как досадное недоразумение. О реакции в посольстве на случившееся говорит служебная записка от 14 ноября 1941 года посланнику Брауну фон Штумму, занимавшемуся в ведомстве внешних сношений расследованиями:

"Сект. 11 VIII Берлин, 14.11.1941 г.

Баслер

секр. Миссии

Служебная записка

Германский корреспондент Рихард Зорге, работавший с 1936 года в Токио для "Франкфуртер цайтунг", арестован японской полицией 22 октября 1941 года вместе с другим подданным рейха по имени Макс Клаузен по надуманному обвинению в антияпонских связях.

Рихард Зорге является хорошим знатоком Японии и талантливым журналистом; однако строгой объективностью своих репортажей, в которых он порой позволял себе и критику, он часто навлекал на себя недовольство официальных кругов страны пребывания. Исходя из информации, полученной от ответственных германских инстанций в Токио, подозрение насчет вменяющейся в вину Зорге причастности к коммунистической деятельности следует считать заблуждением. По мнению посла Отта, близко знающего Зорге, эта акция представляет собой политическую интригу, поскольку Зорге получил некоторые секретные сведения о состоянии японо-американских переговоров, имеющих статус государственной тайны.

До сих пор не разрешено проводить с арестованными никаких бесед, если не считать кратковременного формального посещения его со стороны посла Отта. Несмотря на постоянно предпринимаемые министерством иностранных дел усилия, прокуратура все еще отказывает в предоставлении возможности ознакомления с имеющимися доказательствами противозаконной деятельности обвиняемого. Как говорят, в связи с этим инцидентом арестовано также большое число японцев.

Представлено господину

посланнику Брауну фон

Штумму".

Зорге был арестован 18 октября 1941 года. И только 17 мая 1942 года министр юстиции Японии выпустил первое официальное заявление по делу Зорге — скупое сообщение с перечислением имен арестованных.

Понятно, что без достаточной информации о результатах или ходе расследования, о наличии у следователей материалов, изобличающих Зорге как советского разведчика, предпринимать какие-либо официальные шаги с советской стороны было бы крайне опрометчиво.

К тому же НКВД дезориентировало Разведывательное управление. По его данным, Зорге был расстрелян японцами в 1942 году.

Судоплатов, правда, говорит: "Я помню, что Фитин — начальник ПГУ — писал запрос в Коминтерн о Зорге в 1941 г. Но Зорге нарушил правила, он начал давать показания, рассказывать о своей работе на СССР".

Одним словом, трагедию, к великому сожалению, предотвратить не удалось. Приходится повторить слова Джеймса Донована: "Ничто в жизни шпиона… не может казаться особо привлекательным обыкновенному человеку. Если он действует успешно, о его работе никто не знает. Если он проваливается, он обретает дурную славу. Когда он оказывается в тюрьме, вся его дозволенная переписка подвергается цензуре, чужой человек составляет его завещание, и он должен быть готов умереть во враждебной стране".

Зорге был человеком подвига, он знал, на что шел. Переводчик посольства Германии в Токио Хамель, говоря о поведении Зорге в тюрьме, свидетельствует: "Он производил впечатление человека, который гордится свершенным великим делом и теперь готовится покинуть сцену… Он охотно и не без триумфа признал свои деяния".

Был ли Зорге идеалистом?

Если и был, то не в большей мере, чем многие люди его поколения. Одно несомненно: он жил, боролся и поднялся на эшафот с сознанием своей личной ответственности за судьбы мира.

Кто виноват

Зорге был арестован 18 октября 1941 года, в субботу утром. Ворвавшиеся в дом полицейские заявили: "Мы пришли по поводу недавней аварии с вашим мотоциклом", и, не дав Зорге переодеться, как был в пижаме и шлепанцах, втолкнули в полицейскую машину.

Рассказывает Макс Клаузен:

"В последний вечер перед арестом я был у Рихарда. Когда я пришел, они с Вукеличем выпивали, и я присоединился к ним, открыв бутылку сакэ, которую принес с собой. Мы разговаривали о том о сем. Потом Рихард сказал, что ни Джо, ни Одзаки не явились на встречу, о которой он с ними договаривался. Чувствовалось, что его это очень беспокоило. Я пробыл у Рихарда до 9—10 часов вечера, а потом пошел домой.

На следующший день в 8 часов утра, я хорошо помню, это было 18 октября, у японского императора был день рождения, ко мне пришли два незнакомых японца в штатском и предложили мне пройти в полицейский участок, чтобы уладить небольшое дело, связанное с автомобильной катастрофой.

Я был, конечно, изрядно подавлен. Меня отвели к прокурору, у которого до меня, очевидно, находился Рихард, потому что на столе лежал лист бумаги, подписанный Рихардом. Бумага лежала таким образом, чтобы я мог видеть подпись Рихарда. Возможно, это было сделано для того, чтобы ввести меня в заблуждение или лишить мужества.

Меня допрашивал прокурор по фамилии Ио. Он прямо в лицо сказал мне, что я и Зорге являемся коммунистами и шпионами… Они задавали один вопрос за другим. Отрицать было вообще бесполезно. Во время домашнего обыска были найдены еще не зашифрованные телеграммы, передатчик (ведь я должен был работать дома), спрятанные пленки и американские деньги. Все это они предъявили в качестве улик. Против этого ничего нельзя было сказать. Свои показания я напечатал потом на машинке на немецком языке в присутствии сотрудников криминальной полиции. Я показал всякую ерунду, а также важные вещи, которые, однако, более или менее уже утратили свою актуальность. Все, что нам нужно было, мы сообщили в передачах. Мировая история была уже почти решена. Уже можно было говорить о том, что нами сделано".

Ознакомившись с показаниями Клаузена и других членов группы, Зорге понял, что запираться и что-либо отрицать дальше бессмысленно. Он попросил у следователя бумагу, карандаш и написал по-немецки: "Я был членом Коминтерна с 1925 года…"

По-прежнему объектом внимания исследователей остаются причины провала Р. Зорге и возглавляемой им разведгруппы "Рамзай". Почему и как была раскрыта резидентура?

Сам Зорге видел причину своего ареста в том, что он слишком долго работал в Японии. На допросе 18 января 1942 года он прямо заявил: "Я слишком долго работал в Японии. И это является самой главной причиной моего нынешнего ареста. Я неоднократно предупреждал Москву о том, что если кто-либо так долго работает на одном месте, у него не остается другого выбора, как быть арестованным. Однако Москва отвечала мне, что ей некого послать взамен меня в Японию, поэтому она меня не заменяла; и вот я оказался арестованным".

Судоплатов утверждает: "Причина провала — неосторожность и борьба за руководящее положение в немецкой разведке в Японии".

А вот мнение М. И. Сироткина: "Установившееся в течение последних 4 лет предвзятое отношение к "Рамзаю" как к "двойнику" неизбежно привело к резкому понижению качества руководства резидентурой со стороны Центра.

Раз резидент — "двойник", то резидентура работает под контролем противника и рано или поздно бесспорно обречена на провал. Пока она существует, надо ее использовать по мере возможности, но нет смысла тратить усилия на ее укрепление или развитие.

Именно такого рода соображения определяли стиль и содержание руководства резидентурой со стороны Центра в последние годы ее существования".

Существуют и другие версии.

Борис Игнатьевич Гудзь, будучи сотрудником Разведуправления, с делом "Рамзай" работал одиннадцать месяцев, то есть весь 1936 год, вел документацию, читал письма и донесения Рамзая, составлял обобщенные справки для руководства.

Не могу не поделиться впечатлением от встречи с этим человеком.

Его фамилию, случалось, упоминал сотрудник чекистского музея Володя Мерзляков. Он с глубоким почтением относился к ветеранам контрразведки и разведки, поддерживал с ними связь. Вот и Гудзя Володя и его коллеги не забывали, всегда поздравляли с днем рождения, с праздниками, ездили к нему на квартиру, дарили цветы. Когда я заинтересовался делом Зорге, Володя-то и надоумил меня встретиться с Борисом Игнатьевичем.

— Насколько мне известно, — сказал Мерзляков, — Борис Игнатьевич в свое время по делам службы имел какое-то отношение к Зорге.

— А сколько ему лет? — поинтересовался я.

— Если не ошибаюсь, он с 1902 года. Но это не должно вас смущать. У Бориса Игнатьевича есть еще порох в пороховницах.

Володя не преувеличивал.

По телефону договариваемся с Борисом Игнатьевичем о встрече. И вот я на пороге его квартиры. На звонок дверь открывает подтянутый, с выправкой военного человек. Одет в цвета хаки легкие летние брюки и рубашку с погончиками. Сухощавое лицо, аккуратная короткая стрижка, щеточка усов над губой и внимательный испытующий взгляд. Лишь изящная трость, на которую он опирается при ходьбе, указывает на почтенный возраст этого человека.

Борис Игнатьевич знакомит меня со своей женой, милой приветливой женщиной, которая недавно перенесла операцию на глазах и о которой он ежеминутно проявляет трогательную заботливость.

Мы начинаем разговаривать, и я убеждаюсь, что у Бориса Игнатьевича ясный ум, цепкая память. Он в курсе всех текущих событий, следит за периодикой, за тем, что публикуется по чекистской тематике, посещает читальные залы библиотек, готовит к печати воспоминания. А рассказать ему действительно есть что.

В органах безопасности с 1923 года. Пригласил его туда друг отца — член коллегии ОГПУ, начальник контрразведывательного отдела Артузов. Начинал сотрудником 5-го отдела контрразведки ОГПУ, занимался агентурно-оперативной работой по охране государственной границы. Участвовал в чекистских операциях, проводившихся на территории Чечни и Дагестана. В двадцать шестом году под видом корреспондента совершил морское турне по транспортной линии Одесса — Стамбул — Порт-Саид — Пирей — Смирно — Одесса с задачей изучения полицейского режима в зарубежных портах. В тридцать втором году был отправлен на восток страны, где при штабе 53-го погранотряда обеспечивал контрразведывательную и разведывательную линии. В феврале 1933 года следует новое назначение — резидентом по линии политической разведки в Токио. Главная задача, которую он выполнял там, — контрразведывательное обеспечение безопасности советского посольства.

Японская командировка Гудзя длилась три года, а затем он был отозван в Москву, где оказался не у дел. Его непосредственного руководителя Артузова к тому времени перевели из органов ОГПУ в 4-е разведывательное управление Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии, а новый начальник ИНО Слуцкий не пожелал даже выслушать доклад Гудзя о работе в Японии.

Снова помог Артузов. По его ходатайству полкового комиссара Гудзя перевели из органов безопасности в Разведупр и назначили во 2-й (Восточный) отдел в распоряжение Карина, непосредственно работавшего с разведгруппой "Рамзай".

В 1937 году была неожиданно арестована сестра Гудзя. Без всяких причин и объяснений. Вскоре Борис Игнатьевич узнал, что освобожден от должности Артузов. Зачислили Артура Христиановича в архивный отдел. Там они последний раз и виделись. Артузов сидел в маленькой комнатке, где помещались стол, заваленный делами, и два стула. Артузов грустно сказал: "Вот, поручили мне писать историю органов госбезопасности. Дело нужное, и лучше меня это никто не сделает".

А через некоторое время Гудзя вызвал начальник управления и сказал, что, поскольку арестована сестра, нужно ему, Гудзю, уйти со службы. Ему выдали пособие в размере двух тысяч рублей и пожелали всего хорошего. Однако через несколько дней позвонили и сказали, что нужно вернуть деньги, так как их выдали ошибочно: он уволен не по статье "а", а по статье "б", что означает "профнепригодность".

После увольнения Борис Игнатьевич устроился шофером автобуса и проработал им вплоть до войны. И все время со дня на день ждал ареста. Но его не тронули.

Много позже ему удалось обнаружить в архивах документ, из которого он узнал, что когда Артузова арестовали, от него потребовали список сотрудников, которые с ним работали. Артузов такой список составил. В нем было 15 человек. Четвертым в этом списке значился Гудзь.

"Я смотрю этот список, — вспоминает Борис Игнатьевич, — и у меня волосы становятся дыбом: напротив первых трех фамилий вижу пометку "расстрел", около фамилии Гудзь — прочерк, дальше еще прочерк, а потом опять "расстрел", и так до конца…"

Я прошу Бориса Игнатьевича рассказать о том периоде, когда он работал в Восточном отделе Разведупра и занимался делами резидентуры "Рамзай", поделиться своими впечатлениями.

Борис Игнатьевич извлекает из шкафа картонную папку, в которой хранит часть своих архивных материалов.

"Я уже высказывался на этот счет, в том числе и в печати, — говорит он, показывая газетные вырезки. — В последнее время много говорят о Зорге, появляются разные воспоминания. Иногда мне кажется, что кое в чем они грешат против истины. Может быть, и со мной кто-то не согласен. Но повторяю то, что уже говорил не раз.

Познакомившись с легендой "Рамзая", я был просто поражен ее непродуманностью: Зорге в 20-е годы был партийным функционером в Германии, активным антифашистом, редактировал газеты, писал статьи, выступал на различных собраниях. И конечно, он не мог не попасть под подозрение нацистской полиции.

Потом он в качестве корреспондента немецкой газеты отправляется в Шанхай, где работает два года. Свои статьи почему-то подписывает американской фамилией Джонсон. Затем приезжает в Москву, и его направляют в Токио корреспондентом уже под фамилией Зорге. Предельная безответственность со стороны разведки! Кроме того, это было грубейшее нарушение конспирации. Проводя подобные операции, надо продумывать до мельчайших подробностей, не допуская таких примитивных оплошностей.

В случае с "Рамзаем" все обстояло по-другому. Когда я доложил о своих опасениях Карину, он сказал, что первое время они с Артузовым тоже считали, что "Рамзай" висит на волоске и разоблачение или арест — вопрос времени. Когда в Германии к власти пришли фашисты, они несомненно подняли архивы полиции, где были материалы о Зорге. Однако Берзин считал (это было в 1938 году), что фашистам пока не до архивов полиции…

Чтобы хоть как-то прикрыть "Рамзая", было решено, что он вступит в Японии в национал-социалистическую партию и станет "активным сторонником" фашистских идей. Это хоть в какой-то степени способствовало отведению от него подозрений спецслужб Японии. Но и это не уберегло…

Зорге работал в Японии по двум направлениям. Во-первых, немецкое посольство… Вторым направлением деятельности "Рамзая" было японское правительство. Он установил очень хорошие отношения со многими ведущими политиками, военными, журналистами и т. д. В Москве ему все же советовали больше заниматься немецким посольством, поскольку если и случится провал, то Япония, как страна пребывания каких-либо претензий к нему предъявить не сможет. Если же он будет заниматься вплотную японской линией и раскроется его прошлое, то провал последует немедленно. Дело может принять неблагоприятный оборот…

Несмотря на наши предупреждения об осторожности в работе с японцами, Зорге все-таки допускал срывы. У Зорге был прекрасный, очень интересный источник, с которым он познакомился в Китае и который помогал доставать ему много информации. Это был Одзаки — эрудированный журналист, экономист, востоковед. Но Зорге однажды не смог пойти на встречу с ним, а информация была нужна, и он послал вместо себя недостаточно подготовленного человека (не было гарантии, что за ним не придет "хвост" или что он сам может уйти от "хвоста").

Полиция заинтересовалась им, проследила его связи и через некоторое время вышла на Одзаки…

По моему мнению, Зорге провалился все-таки из-за того, что недостаточно уделял внимания требованиям конспирации. Я, может быть, повторюсь, но если бы Зорге не стал привлекать к работе с Одзаки коммуниста, о котором я говорил раньше (и за которым вели слежку спецслужбы Японии), то, возможно, не было бы такого печального конца делу "Рамзай".

Точка зрения Бориса Гудзя интересна, на мой взгляд, тем, что отражает тогдашнее восприятие некоторыми сотрудниками Восточного отдела ситуации, связанной с созданием и деятельностью токийской нелегальной резидентуры; в какой-то степени погружает нас в технологию подготовки крупномасштабной разведывательной операции на Дальнем Востоке. Вместе с тем мнение Бориса Игнатьевича Гудзя о том, что миссия Зорге с разведывательной точки зрения была начата на фоне поразительных промахов и ошибок, сугубо субъективно и далеко не бесспорно.

Конечно, решение послать на задание под своей собственной фамилией человека, чье политическое прошлое было отмечено в архивах германской полиции, на первый взгляд может показаться безответственным. Но в этом нестандартном, безусловно, рискованном решении и был ключ к успеху. Тогдашний руководитель Разведывательного управления П. И. Берзин считал так: "В нашей работе смелость, дерзание, риск, величайшее "нахальство" должны сочетаться с величайшей осторожностью. Диалектика!"

Руководство советской военной разведки пошло на рассчитанный риск, когда минусы обращаются в плюсы. О том, как тщательно прорабатывалась легенда, обстоятельно готовилась "крыша", говорят следующие факты.

В Японию Зорге прибыл под своим собственным именем и по подлинному германскому паспорту, имея солидную репутацию специалиста по китайским делам, вполне заслуженную им после нескольких лет работы в качестве корреспондента ряда немецких газет в Шанхае, и впечатляющее количество рекомендательных писем от старейших немецких дипломатов в Берлине в адрес сотрудников немецкого посольства в Токио и даже японского министра иностранных дел.

Последовавшие затем девять лет активной разведывательной деятельности подтвердили жизнеспособность легенды разведчика и надежность его "крыши". А они, надо сказать, неоднократно подвергались серьезным проверкам. Об одной из них поведал Вальтер Шелленберг.

"Я посмотрел дела Зорге и нашел, что в них нет ничего обнадеживающего. Если и не было никаких доказательств, что Зорге являлся членом коммунистической партии, то также и не было сомнений в том, что он симпатизировал ей. Зорге, конечно, был в близкой связи с множеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных кругов, и они обычно защищали его от нападок…"

По другой версии причина провала разведгруппы "Рамзай" в том, что Берлин беспокоило политическое прошлое Зорге, и в Токио был направлен полковник гестапо Мейзингер, чтобы следить за ним и докладывать о его деятельности. Вопреки полученному приказу гестаповец рассказал японцам о своем задании, и последние ошибочно решили, будто наблюдение за Зорге установлено в результате утечки информации из посольства.

Известно, однако, что внимание японской полиции к персоне Зорге было привлечено отнюдь не Мейзингером, точнее, не только его грубой работой. С той самой минуты, как 6 сентября 1933 года Зорге впервые ступил на землю Японии, он сразу почувствовал внимание контрразведки. Уже в то время страна была буквально опутана густой сетью секретной агентуры, а шпиономания приобрела характер "национальной болезни". За Зорге же следили гораздо интенсивнее, чем за кем-либо другим. Офицер полиции, который арестовывал Зорге, пояснял этот факт так: "Причина, почему за Зорге зорко наблюдали власти, как подозрительной личностью, была в том, что, хотя он занимал положение всего лишь специального корреспондента "Франкфуртер цайтунг", но пользовался абсолютным доверием германского посла Отта и мог приходить, когда хотел, когда дело касалось доступа в посольство. Более того, у него была репутация человека, "знавшего все". Иностранная секция "Токко" (Особая высшая полиция) подозревала, что он не только корреспондент".

Андрей Фесюн, много лет увлеченно и небезуспешно занимающийся исследованием дела Зорге, полагает: не исключено, что роковую роль в провале разведчика сыграло ничем не оправданное решение Центра связать Зорге с сотрудниками ГРУ, работавшими под прикрытием советского посольства в Токио. В 1940 году Клаузен несколько раз получал деньги от С. Л. Будкевича, а затем — от В. С. Зайцева. С последним встречался и Зорге, а прикрывал их встречи, отвлекая на себя внимание слежки, Михаил Иванов. В доказательство своей версии журналист приводит такой эпизод:

"Под видом человека, желающего снять квартиру, в дом Клаузенов пришел сотрудник советского посольства (Михаил Иванов). Удача сопутствовала ему: японские контрразведчики, оставленные в засаде именно на такой случай, отлучились в тот момент перекусить. Оставленная в качестве приманки Анна Клаузен (жена радиста), сразу понявшая ситуацию, быстро выставила Иванова за дверь, сказав: "Идите, идите! Здесь случилось большое несчастье". Уже после войны, в Москве, отвечая на вопрос, как она узнала в пришедшем русского, она сказала, что это было вовсе не сложно, учитывая плохо уложенные волосы, мешковатые брюки с пузырями на коленях и весьма своеобразный английский язык. Счастливо разминувшись с возвращавшимися контрразведчиками, Михаил Иванов вернулся в посольство. Вскоре начальнику разведывательного управления Генштаба Красной Армии приходит следующая телеграмма: "По имеющимся сведениям, пять дней тому назад арестованы "Инсон" и "Жигало" за шпионаж…"

Безусловно, встречи сотрудников ГРУ, работавших под прикрытием советского посольства, с членами нелегальной резидентуры говорят о некой неосмотрительности, о пренебрежении вопросами конспирации, что было сопряжено с риском для Зорге. Однако из приведенных фактов не явствует, что Зорге был провален именно в результате этих контактов или что они хотя бы в какой-то мере способствовали его разоблачению.

Что касается рассмотрения причин провала разведгруппы, то, наверное, следовало бы развести вопросы: почему и как?

Так вот, ответ на вопрос: как? возможно содержится в трофейных японских документах, касающихся обстоятельств разоблачения и арестов членов разведывательной группы, которые выявлены совсем недавно в одном из закрытых российских архивов и впервые были озвучены автором на втором международном симпозиуме памяти Р. Зорге (Москва, 2000). Читаем:

Из представления к награде сотрудника 1-го отделения политической полиции помощника пристава Томофудзи Такетора.

В расследовании данного дела имеет следующие выдающиеся заслуги: "27 июня 1941 года, благодаря честному отношению к делу, неустанным усилиям и превосходной технике следствия, он понудил признаться Томофудзи Кен, проходившего по делу о нарушении закона о поддержании общественного спокойствия, и в результате раскрыл неизвестное доселе преступление (подготовительный комитет по восстановлению японской компартии). Кроме того, он добился важного признания, положившего начало этому делу: возвратившаяся из Америки член американской компартии женщина Китабаяси является шпионкой". Таким образом, благодаря стараниям этого помощника пристава нам удалось раскрыть шпионскую организацию…

Из представления к награде начальника охранного сектора охранного отделения пристава Танаки Нобору.

В период службы в первом отделении политической полиции обслуживал культурные организации и показал блестящие образцы борьбы с левым культурным движением. В проведении данной операции имеет следующие исключительные заслуги:

…28 июня 1941 года на основании данных, добытых помощником пристава Томофудзи, ему была поручена разработка подозревавшейся в шпионской деятельности Китабаяси Томо — члена японского отделения американской компартии. Под видом проверки семейной записи посетил племяницу Китабаяси Аоянаги Иосико, которая была задержана в полицейском отделении Маруноуци по подозрению в нарушении закона о поддержании общественного спокойствия. Из беседы с ней выяснилось, что Китабаяси выехала из Токио. Вместе с полицейским Ватанэбэ он проверил политические взгляды Катада — владельца ателье европейской одежды, в котором ранее работала Китабаяси. Выяснилось, что этот человек не придерживается взглядов, аналогичных взглядам Китабаяси.

Затем, под видом знакомого Китабаяси, пристав Танаки Нобору посетил Катада и выяснил, что Китабаяси проживает в префектуре Вакаяма, уезде Нага, Конагава маци, Хондзио 1, циоме 1. 742. В контакте с иностранным сектором и полицейским отделом, соблюдая строгую секретность, выяснил характер ее деятельности и добыл достаточно веские материалы, подтверждающие необходимость ареста.

26 сентября 1941 года Танаки Нобору получил распоряжение арестовать чету Китабаяси.

Следствие не нашло улик против мужа, но, судя по высказываниям Китабаяси Камиро, пристав Танаки Нобору пришел к выводу, что в действиях Китабаяси Томо имеется достаточно признаков преступной деятельности. Поэтому он специально взялся за допрос Томо. Ему потребовалось приложить огромные усилия. А именно: пристав Танаки не только старался, чтобы Томо не стали известны причины ее ареста, но создавал у нее впечатление, что коммунистические преступники уже арестованы и имеется достаточно веских доказательств их вины.

Тогда она стала постепенно признаваться в том, что сама была членом американской компартии, вместе с ней в Японию вернулся член американской компартии Мияги.

Учитывая, что показания Томо могли привести к обнаружению важных преступников, пристав продолжал допрос, ловко используя ее душевное состояние. Наконец он добился важного признания: "Я не являюсь шпионом, Мияги является шпионом".

Затем пристав Танаки пришел к правильному выводу о том, что Китабаяси Томо является шпионкой, а Мияги является ее руководящей инстанцией, и немедленно доложил об этом своему начальству.

Получив распоряжение, рано утром 10 октября, имея в своем подчинении сотрудников, пристав Танаки арестовал Мияги и произвел тщательный обыск в районе Адзабу, Рюцо миаци № 28 на квартире Окаи. Там были обнаружены важные документы, подтверждавшие шпионскую деятельность Мияги и Окаи, а именно: часть документа на японском и английском языках с подробными цифровыми данными о состоянии тяжелой промышленности нашей страны, а также напечатанная на пишущей машинке статья, озаглавленная "Советско-германская война и внутриполитическое положение". В дальнейшем эти документы явились серьезным материалом по делу Мияги. Этот арест и обыски имели весьма важное значение" (полностью текст документа приводится в конце книги. — Авт.).

Таким образом, мы видим, что разведывательная группа "Рамзай" была раскрыта в результате действий японской полиции, которые вовсе не были рассчитаны на достижение именно этой цели. В свете эскалации напряженности в американо-японских отношениях задачей первостепенной важности для японской полиции был поиск потенциальных американских шпионов. Полицейские выслеживали в первую очередь членов Компартии США — японцев по национальности, тех, кто возвратился из Америки на родину. Это расследование вывело контрразведку на Китабаяси, а она указала на Мияги. Ниточка и потянулась…

После того как материал о наградных листах на японских полицейских, отличившихся в раскрытии группы Зорге, был озвучен, оказалось, что сообщенные факты стали сюрпризом для японских участников симпозиума профессора Хисая Сираи и исследователя Томия Ватабэ. Особенно в свете той полемики, которая до сих пор ведется в Японии по поводу роли одного из бывших руководителей послевоенной КПЯ Рицу Ито в раскрытии группы Зорге. Здесь в свое время постарались японские полицейские. Именно они в своих письменных отчетах указали, что впервые услышали фамилию Китабаяси от Рицу Ито. До самой смерти этот человек должен был оправдываться в своей невиновности. Томия Ватабэ занял в этой истории сторону Рицу Ито и долгое время пытается установить подлинные причины провала.

У Томия Ватабэ вызвало озабоченность указанное в представленных мною материалах имя помощника начальника 1-го отдела Управления полиции Такэтора Томохиро. На самом деле, считает Томия Ватабэ, речь должна идти о Такэтора Ито, в то время помощнике инспектора 1-го отдела Особой полиции. Именно он вел в 1940 году допросы арестованного члена КПЯ, своего однофамильца Рицу Ито, и именно ему приписывают авторство версии о Рицу Ито как предателе, сдавшем полиции группу Зорге.

Вернувшись в Японию Томия Ватабэ сверил обратный перевод на японский язык наградных листов с доступными ему полицейскими публикациями (списком чинов Полицейского управления, индексным списком арестованных, десятидневками арестованных). "В результате я понял, — написал он в письме, — что Томофудзи Кэн был Рицу Ито, Такэтора Томохиро — Такэтора Ито из Особой полиции, Нобору Танака — Нобору Такаги.

До сих пор в истории КПЯ и в литературе по делу Зорге мы рассматривали эти аресты только как репрессии в отношении движения за воссоздание КПЯ, а раскрытие дела Зорге выглядело как последующее событие, вызванное показаниями Р. Ито…

Далее Ватабэ цитирует отрывок из книги Хатиро Ямамура "Советский Союз знал все". Там говорилось: "Начальник одного из отделов Особой полиции во время дела Зорге Кинудзиро Накамура утверждал: "Был снят второй этаж дома напротив "Эр Уэй есай гакуин" (школы портних европейского платья). Там были секретно размещены несколько полицейских наружного наблюдения, которые, сменяя друг друга, днем и ночью вели наблюдение и сопровождение ее (Томо Китабаяси), когда она выходила из здания".

Ватабэ так комментирует вышеприведенный отрывок: "Это было еще до того, как в декабре 1939 году Томо Китабаяси переехала в префектуру Вакаяма. Что касается показаний Рицу Ито в отношении Томо Китабаяси, то они были даны в июле 1940 года. Таким образом, свидетельство Накамура не соответствует версии того, что раскрытие дела Зорге началось с показаний Рицу Ито. Оно свидетельствует о том, что вне зависимости от показаний Рицу Ито наблюдение Особой полиции за Томо Китабаяси началось значительно раньше показаний Р. Ито".

Доводы японского коллеги, наверное, можно принять во внимание. Ну а какой из всего этого следует вывод для нас? Думается, что в данном случае вполне можно согласиться с Алленом Даллесом, который писал:

"Раскрытие этой организации (разведгруппы Зорге. — Авт.) было целиком результатом промаха, причем такого, которого невозможно было избежать, как бы тщательно ни были проработаны все элементы. Спасти могла разве что одна мера предосторожности, которой Советы зачастую пренебрегают: не использовать в разведывательных целях человека, который когда-то был известен как член коммунистической партии".

Библиография

Будкевич С. Дело Зорге. Следствие и судебный процесс. М., 1969.

Георгиев Ю. Рихард Зорге. М., 2002.

Дело Рихарда Зорге. (Документы следствия и судебного процесса в Японии). М., 1965.

Дикин Ф. Стори Г. Дело Рихарда Зорге. М., 1996.

Даллес А. Искусство разведки. М.: Международные отношения — МП "Улисс", 1992.

Донован Д. Незнакомцы на мосту. М.: Международные отношения — МП "Улисс", 1992.

Документы из Центрального архива ФСБ России. Секреты Гитлера на столе у Сталина. М.: Мосгорархив, 1995.

Дирксен Г. Москва. Токио. Лондон. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.

Зорге Р. Тюремные записки // Новая и новейшая история. 1994. № 4–6; 1995. № 4–5.

Колесникова М., Колесников М. Рихард Зорге. М.: Молодая гвардия, 1971.

Мадер Ю. Репортаж о докторе Зорге. Берлин: Воениздат, 1988.

Майснер Х. Дело Зорге. М.: "ДЭМ", 1989.

Мировая война и революция международного шпиона Зорге. Токио: "Сякай-Херонся", 2003.

Найтли Ф. Шпионы ХХ века. М.: "Республика", 1994.

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М.: Изд-во политической литературы, 1976.

Порецки Э. Тайный агент Дзержинского. М.: Современник, 1996.

Синицын Е. Резидент свидетельствует. М.: ТОО "Гея", 1996.

Судоплатов П. Разведка и Кремль. М.: ТОО "Гея", 1996.

Того Сигэнори. Воспоминания японского дипломата. М.: "Новина", 1996.

Толанд Д. Адольф Гитлер. М.: "Интер Дайджест", 1993.

Треппер Л. Большая игра. М.: Изд-во политической литературы, 1990.

Фесюн А. Дело Рихарда Зорге. Неизвестные документы. СПб.; М.: "Летний сад", 2000.

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: "ТЕРРА"— "TERRA", 1991.

Чуев Ф. Солдаты империи. М.: "Ковчег", 1998.

Черчилль У. Вторая мировая война. Ростов-н/Д: "Феникс", 1997.

Шелленберг В. Лабиринт. М.: "Дом Бируни", 1991.

Приложения

Трофейные японские документы, касающиеся деятельности Рихарда Зорге и его группы

Начальник отдела политической полиции. Начальнику главного полицейского управления. Относительно представления к награде полицейских работников

На основании п. 1 § I инструкции к правилам награждения полицейских чиновников настоящим прошу представить к полицейским наградам лиц, упомянутых в списках №№ 1 и 2. Заслуги этих работников выражаются в том, что вместе с лицами, о награждении которых особыми наградами и медалями за заслуги возбуждено ходатайство, они проявили несгибаемый дух полицейского и успешно осуществили небывалый розыск важных преступников в связи с делом об антияпонской шпионской организации международной коммунистической партии, раскрытие которой было начато 27 июня 1940 года, а аресты были произведены в период с 27 сентября 1941 года по 8 июня 1942 года.

Данное дело не только весьма сложно по составу преступлений, но можно сказать, что по формальным соображениям было весьма трудным.

Начальник 2-го сектора 1-го отделения политической полиции, пристав МИЯСИТА ХИРО

30 ноября 1920 года назначен полицейским главного полицейского управления, в 1925 году 17 февраля выдвинут на должность старшего полицейского, в феврале 1929 года присвоено звание помощника пристава, 10 июля 1936 года произведен в чин пристава с исполнением служебных обязанностей во 2-м отделении политической полиции. 11 мая 1941 года назначен начальником полицейского сектора 1-го отделения политической полиции и исполняет эту обязанность до настоящего времени.

В данном управлении работает с 31 мая 1929 года в качестве специального старшего сотрудника канцелярии, руководил работой политической полиции в области коммунистического движения, а также религиозного движения, за что неоднократно получал награды. 28 декабря 1932 года награжден особой наградой, 18 декабря 1934 года награжден медалью за заслуги и особой наградой, а 6 июля 1935 года отмечен как. образец для всех полицейских чиновников. Как только он был назначен на должность начальника 2-го сектора 1-го отделения политической полиции 11 мая 1941 года, приложил очень много усилий к разгрому коммунистического движения, трижды производил аресты участников движения за воссоздание ЦК японской компартии, которая не подвергалась арестам с 1939 года.

В то время он тщательно и хорошо расследовал дела и старался раскрыть и ликвидировать организации. В 1941–1942 годах насчитывалось всего 791 чел. арестованных. Он обеспечил соответствующими указаниями и руководством при допросах такого большого количества подследственных. В общем до начала войны за великую Восточную Азию он проделал огромную работу, благодаря которой была ликвидирована центральная организация по восстановлению партии.

При расследовании дела о шпионаже занимался каждым в отдельности делом и осуществлял всестороннее руководство, благодаря чему добился блестящих результатов.

Считаю необходимым особо отметить следующие моменты: он всегда старался воспитывать своих подчиненных, давая им хорошие наставления. Приведу одно из этих наставлений:

"Коммунисты — это люди, которые хотят родину превратить в Советский Союз; они проповедуют принцип "Защищайте китайскую революцию", поэтому не подлежит сомнению, что они шпионят за секретами нашего государства в пользу Советского Союза или же китайской коммунистической партии. Поэтому наблюдение и внутреннюю разработку нужно вести, всегда помня об этом".

Это дело заключается в том, что в организациях, руководимых ОДЗАКИ[1] и МИЯГИ,[2] сконцентрировалось большое количество коммунистов, а раскрытие и расследование этого дела зависели от правильного руководства своими подчиненными со стороны упомянутого пристава.

Как ясно указано в разделе с подробным изложением заслуг (процесс слежки), основанием к арестам по данному делу послужило заявление ТОМОФУДЗИ, подозревавшегося в соучастии в деле по нарушения закона о поддержании общественного спокойствия. Однако следует сказать, что это заявление было подано благодаря умелому допросу пом. пристава ТОМОФУДЗИ, произведенному под конкретным руководством указанного пристава, а также благодаря признанию, явившемуся следствием старой дружбы между этим приставом и ТОМОФУДЗИ и оказало огромную услугу раскрытию этого дела и производству арестов по этому делу.

В подробном описании заслуг говорится, что, как только утром 14 октября 1942 года был арестован ОДЗАКИ, он немедленно допросил арестованного и выяснил полную картину дела, что значительно помогло аресту ЗОРГЕ и других иностранцев, а также добыче важных вещественных доказательств.

Даже человеку, имеющему хоть небольшой опыт следственной работы, будет понятно, насколько трудно было заставить признаться в преступлении, за которое приговариваются к высшей мере наказания, а также в течение короткого срока заставить сообщить также о преступлениях товарища, который должен получить аналогичное строгое наказание.

Этот пристав приступил к следствию совместно с приставом ТАКАХАСИ и достиг в этом деле желаемой цели. Исключительно велика его заслуга, благодаря которой достигнуты решительные успехи в проведении арестов по этому делу.

Если бы это признание произошло на день позже, а аресты иностранцев, следовательно, задержались бы еще на один день, то ЗОРГЕ, по меньшей мере, сжег бы большую часть важных вещественных доказательств, так как, будучи пораженным прекращением связи с ОДЗАКИ, на следующий день узнал бы о его аресте и смог бы договориться о выработке контрмер.

Таким образом, руководя приставом ТАКАХАСИ, пристав МИЯСИТА совместно с ним произвел умелый допрос, который ударил по больному месту ОДЗАКИ. В результате этого ОДЗАКИ был вынужден признаться вскоре после ареста, что не только ускорило производство дальнейших арестов, но и явилось источником, который ускорил гладкое урегулирование всего дела.

4. После ареста МИЯГИ и ОДЗАКИ дело стало постепенно принимать широкие размеры, и было арестовано большое количество агентов и не агентов.

Поэтому даже начальники следственных отделов были вынуждены постепенно включиться в эту работу, но так как эти люди занимались шпионской деятельностью в течение продолжительного времени, даже для начальников следственных отделов было немало затруднений.

Пристав МИЯСИТА, будучи начальником сектора, прекрасно осуществлял единое руководство производством следствия, способствовал урегулированию дела, улаживал споры и разногласия, возникавшие между начальниками отделов, а в отношении недостаточного расследования непосредственно начальникам отделов давал советы и указания и сделал все возможное для успешного проведения следствия.

Благодаря своим глубоким знаниям и опыту, он проявлял решительность в отношении обнаруженных подозрительных лиц и докладывал начальнику и прокуратуре свои соображения о необходимости немедленного их ареста. Осуществляя единое руководство своими подчиненными, поддерживая контакт с прокуратурой и продолжая всестороннюю деятельность совместно с помощником начальника, приложил все свои усилия к гладкому урегулированию дела. Не зная устали, он, как начальник среднего звена, выполнял свой служебный долг и действительно оказал исключительную услугу окончательному урегулированию инцидента.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции полицейский САКАИ ЯСУ

Назначен полицейским главного полицейского управления 8 апреля 1928 года. С 5 октября 1934 года служил в первом секторе особого отделения политической полиции, с 4 июля 1937 года служил в 1-ом отделении политической полиции. С 14 октября 1938 года принимал участие в китайских событиях, принимал участие в военных операциях на ряде участков. 6 декабря 1940 года вернулся к месту прежней службы, где работает по настоящее время. САКАИ является опытным и способным полицейским чиновником, неоднократно награждался за успешно проведенные аресты нарушителей закона о поддержании общественного спокойствия и других преступников. К исполнению служебных обязанностей относится с полной ответственностью, хорошо помогает своему начальнику ТАКАХАСИ и является его правой рукой. В раскрытии данного дела отличился в следующем:

1. 10 октября 1942 года вместе с приставом ТАКАКИ и пом. пристава ЦУГЭУЭ принимал участие в аресте центральной фигуры данного дела МИЯГИ и в результате тщательного обыска обнаружил важные документы, ясно подтвердившие, что арестованный является шпионом. А именно, часть рукописного документа на английском и японском языке, в котором подробно описывается положение тяжелой промышленности нашей страны, а также документ, напечатанный на пишущей машинке, под заголовком "Германо-советская война и политические мероприятия в стране". Эти материалы оказали огромную услугу дальнейшему производству следствия.

2. 11 октября он вместе с приставом ТАКАХАСИ допрашивал МИЯГИ на втором этаже полицейского отделения. Улучив момент, когда пристав ТАКАХАСИ и пом. пристава ЦУГЭУЭ вышли из комнаты для деловой беседы, МИЯГИ незаметно приблизился к окну, открыл его и выбросился на улицу с тем, чтобы покончить с собой. Внизу была каменная ограда и, несмотря на опасность получить тяжелое увечье или же разбиться насмерть, преступник моментально спрыгнул. В это время полицейский САКАИ, несмотря на удар в область поясницы, на лечение которой потребовалось 20 дней, лично схватил МИЯГИ. САКАИ был немедленно положен в военно-морской госпиталь и, пролежав там 15 дней вместо установленных 20 дней, выписался из госпиталя и сразу же вернулся к месту своей службы. Такой самоотверженный поступок этого полицейского произвел на преступника сильное впечатление. Под влиянием этого преступник отказался от своего намерения упорно не давать показаний и постепенно дал полную картину о шпионской организации. Невзирая на опасность для жизни, САКАИ всегда шел вперед и успешно выполнял задания по аресту важных преступников. Затем, невзирая на боль, он смело приступил к работе. Таким образом, нужно отметить, что он прекрасно показал на практике результаты полицейской выучки при проведении поисков и арестов преступников.

3. Далее, во время допросов членов шпионской организации ОДЗАКИ, КИТАБАЯСИ ТОМО,[3] МИДЗУНО МАСУ,[4] АКИЯМА,[5] ОСИРО ИОСИНОБУ[6] он являлся правой рукой своего начальника и, не зная сна и отдыха, хорошо помогал ему. Он принимал участие также в арестах важных преступников — не членов шпионской организации ТАНАКА,[7] САЙОНДЗИ ХИТОКАДЗУ,[8] ИНУКАИ КЕН[9] и ИСОНО.[10] Сотрудничая с другими полицейскими работниками, не допуская каких-либо промахов, он успешно проводил аресты и обыски. Кроме того, ему было поручено доставить начальника шанхайского отделения газеты "Мансю нициници симбун" КАВАМУРА,[11] арестованного в Шанхае. Он выехал в Шанхай вместе с пом. пристава ТОМОФУДЗИ и, соблюдая исключительную осторожность, благополучно доставил его в Токио. Таким образом, проявив дух настойчивости полицейского, энергично и до конца выполнил порученное ему задание. Он обнаружил в работе очень много стараний, но так как не являлся начальником, непосредственно ведущим следствие, его заслуги не так заметны, однако по своим выдающимся заслугам, занимает первое место среди работающих с ним старших и рядовых полицейских.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции помощник пристава КАВАНО ТЭЦУ

Назначен полицейским главного полицейского управления 20 декабря 1930 года. 8 августа 1933 года повышен в чине до старшего полицейского. 31 августа 1937 года произведен в пом. пристава. Пройдя службу в полицейских отделениях районов Мегуро, Ецуя и др., стал служить в 1-м отделении политической полиции с 9 июня 1940 года. Главным образом занимался контролем за культурными организациями. Является способным и опытным полицейским чиновником, отличившимся в проведении арестов участников левого движения в театре, кино, литературе и искусстве. В разработке данной операции добился следующих выдающихся успехов:

С 11 октября до 13 октября 1942 года помогал приставу ТАКАХАСИ допрашивать одну из центральных фигур данного дела МИЯГИ ИОСИНОРИ. Допросив лично его знакомого, КАВАНО дополнительно выяснил сведения об окружении МИЯГИ и его повседневной жизни, чем ускорил признание МИЯГИ, который решительно отрицал свою виновность.

С 14 октября по 16 октября, оказывая помощь приставу ТАКАСАХИ, допрашивал одного из главных участников данного дела ОДЗАКИ и выяснил общую картину данного дела, а также связь ОДЗАКИ с коммунистами.

В результате этого 17 числа того же месяца вместе со старшим полицейским ИДА арестовал одного из членов шпионской организации МИДЗУНО МАСУ. МИДЗУНО арестовывался и в 1938 году, но, просидев больше года, он не признался. Однако произведенный этим пом. пристава допрос не дал преступнику возможности отрицать свою виновность и заставил полностью признаться в шпионской деятельности в пользу иностранной разведки с 1932 года.

Вместе с одним старшим полицейским он арестовал на квартире (НАКАНА КУ, ХОНМАЦИ ДОРИ К 1/3) шпиона АКИЯМА, установленного на основании показаний МИЯГИ от 13 числа того же месяца.

С ноября 1942 года он был назначен начальником следствия по делу КИТАМУРА. Преступник по-прежнему продолжал давать ложные показания и отрицал свою виновность. Получив необходимые сведения о нем от бывших его учеников и верующих церкви, которую посещал преступник, он выяснил его высказывания и поведение в мирное время и без применения мер преследования добился его полного признания.

6. Кроме того, он участвовал в арестах лиц, не являвшихся шпионами: начальника политико-экономического отдела газеты "Токио асахи симбун" ТАНАКА и сотрудника политического отдела этой же газеты корреспондента военного министерства ИСОНО. Затем вместе с пом. пристава КОМАТА был командирован в Бейпин и успешно выполнил задание.

Помимо этого, он по совместительству наблюдал за левым культурным движением и арестовал группу в 10 человек, сочинявших пролетарские песни. Он продолжает исполнять свои служебные обязанности, не зная сна, отдыха и устали.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции пристав КАВАСАКИ СЕЙДЗИ

3 мая 1923 года назначен полицейским главного полицейского управления. 20 февраля 1929 года выдвинут на должность старшего полицейского. 4 апреля 1933 года произведен в чин помощника пристава, 8 марта 1941 года назначен приставом по особым делам, с 13 февраля 1942 года служит в 1-м отделении политической полиции, неоднократно награждался за аресты по делам о нарушении закона о поддержании общественного спокойствия. В раскрытии данного дела имеет следующие крупные заслуги.

1. 29 октября 1936 года ему было поручено следствие по делу члена шпионской организации ТАГУЦИ.[12] Вместе со старшим полицейским СУДЗУКИ и полицейским УЦИДА он добился успеха в окончательном расследовании этого дела. Обвиняемый являлся членом компартии на Хоккайдо в период инцидента 15 марта. Несмотря на то, что в мае 1930 года он был приговорен к каторжным работам в Саппоро, он все же по-прежнему придерживался коммунистических взглядов.

Поскольку он скрывал это даже от жены, детей и друзей и вел двойной образ жизни, он всемерно старался отрицать свою вину, сильно боясь быть привлеченным к ответственности по обвинению в предательстве родины.

Благодаря умелому следствию пристава КАВАСАКИ он был уличен в преступлении, однако на следующий день, 30 числа, во время допроса он откусил себе язык и пытался покончить жизнь самоубийством, но благодаря быстро принятым мерам, это было предотвращено. Хотя во время допросов он переносил обычные трудности и лишения, но на это не жаловался.

В конце концов ТАГУЦИ признался в том, что по рекомендации ЯМАНА[13] он познакомился с МИЯГИ, что примерно в феврале 1941 года ему стало известно, что МИЯГИ собирал всевозможную информацию и получал исследовательские материалы военного, дипломатического, политического и экономического характера и все это передавал в Москву. Он признался также в том, что передавал МИЯГИ сведения о местожительстве политического обозревателя СИБАТА МУРАМАЦИ, который находился в подчинении секретаря генерала УГАКИ ЯБЭ КАНЭ, посещал организацию "Маци Сейкай" и у являвшихся членами этой организации начальников политических отделов газет, политических корреспондентов и др. выяснял сведения о переговорах ТОГО с МОЛОТОВЫМ, переговорах посла ИОСИДЗАВА в Голландской Индии о нефти, о переговорах с США, о содержании послания принца КОНОЭ, о вооруженных силах, дислоцированных во Французском Индокитае, об обстоятельствах переброски в Маньчжурию генерал-лейтенанта ЯМАСИТА ТОМОБУМИ, о количестве вооруженных сил, находящихся в МАНЬЧЖОУ-ГО, местонахождении аэродромов в районе Хоккайдо, о затруднительном положении с продуктами сельского хозяйства на о. Хоккайдо, о количестве добываемого угля.

2. Из допроса МИЯГИ было выяснено, что ЯМАНА МАСАСАНЭ является шпионом, но так как его местонахождение не было установлено, были приняты все меры к его розыску. Пристав КАВАСАКИ, который подробно осмотрел личные вещи упомянутого ТАГУЦИ, обнаружил бирку о посылке инструментов в адрес ЯМАНА. Благодаря этому было установлено, что ЯМАНА служил на крахмальной фабрике в Маньчжурии по адресу: г. Сьпингай, улица Кайюань. В связи с этим туда было немедленно написано письмо и в результате этого ЯМАНА был арестован в Маньчжурии.

Спустя некоторое время после ареста этого человека, а именно 16 ноября, приставу КАВАСАКИ было поручено вести следствие по его делу.

Оказалось, что ЯМАНА тоже являлся опытным коммунистом со времени инцидента 15 марта и действовал как организатор японской компартии в районе Хоккайдо. Несмотря на то, что в марте 1930 года он был приговорен к каторжным работам на 5 лет уголовным судом в Саппоро, он не отказывался от своих убеждений.

После освобождения из тюрьмы в январе 1935 года при содействии председателя исполнительного комитета хоккайдского объединения всеяпонского крестьянского союза он был назначен на должность руководителя левой японской крестьянской лиги, которой руководили НАКАНО СЕЙГО и депутат парламента ОЯМА. В 1937 году по рекомендации КУЦУМИ[14] познакомился с МИЯГИ, который просил его помогать в шпионской деятельности в пользу Коминтерна. Он стал сотрудничать с ним и в течение около 6 лет дал ему более ста секретных информаций относительно военных приготовлении на Хоккайдо, о ходе мобилизации в армию, о местах нахождения аэродромов, о настроениях населения, о положении дел в кабинете УГАКИ, о политике министра иностранных дел ХИРОТА в отношении Советского Союза, о тенденциях армии в отношении инцидента в Северном Китае, о мобилизации и военных приготовлениях в районе Карафуто, о составе 100-й пехотной дивизии и т. п.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции помощник пристава ТОМОФУДЗИ ТАКЕТОРА

16 марта 1931 года назначен полицейским главного полицейского управления. 26 мая 1938 года произведен в старшие полицейские. 20 мая 1941 года присвоен чин помощника пристава. С 14 мая 1935 года работает в 1-м отделении политической полиции, имеет большой опыт работы по борьбе с левым движением. Благодаря этому он неоднократно награждался за проведенные аресты нарушителей закона о поддержании общественного спокойствия и других преступников. В особенности 13 ноября 1942 года награжден медалью и особой наградой.

В расследовании данного дела он имеет следующие выдающиеся заслуги:

1. 27 июня 1941 года, благодаря честному отношению к делу, неустанным усилиям и превосходной технике следствия, он понудил признаться ТОМОФУДЗИ КЕН[15] по затянувшемуся следствием делу о нарушении закона о поддержании общественного спокойствия и заставил раскрыть неизвестное доселе важное преступление (подготовительный комитет по восстановлению японской компартии). Кроме того, он добился важного признания, положившего начало этому делу: "Возвратившаяся из Америки член американской компартии женщина КИТАБАЯСИ является иностранной шпионкой". Таким образом, благодаря стараниям этого помощника пристава, нам удалось раскрыть крупную шпионскую организацию.

Следствие по данному делу фактически получило развитие на базе этого признания, и если бы не было заслуг помощника пристава ТОМОФУДЗИ, то нельзя было бы и думать об арестах по данному делу. Заслуга пом. пристава исключительно велика.

2. 1 ноября 1941 года ему было поручено следствие по делу подготовительного комитета по восстановлению японской компартии. Когда он вместе с приставом КАТАОКА допрашивал зубного врача ИДЗОМУРИ, имевшего отношение к этому делу, он, полагая, что у этого врача лечится много активистов левого движения, внимательно просмотрел списки лечившихся у него больных и случайно обнаружил фамилию ТАГУЦИ, состоявшего в компартии в период инцидента 15 марта. Поэтому, допросив его о политических убеждениях ТАГУЦИ, он выяснил, что ТАГУЦИ пока не отказался от своих взглядов и, хотя не участвует в движении, однако поддерживает тесную связь с передовыми людьми левого лагеря и в курсе политических и экономических вопросов. Сделав предположение, что он может быть коминтерновским шпионом, вместе с приставом КАТАОКА установил за ТАГУЦИ негласное наблюдение, но так как ТАГУЦИ уезжал в район Хоккайдо под предлогом торговли, было очень трудно следить за ним, поэтому из-за отсутствия достаточных материалов дело было прекращено.

Однако впоследствии это послужило зацепкой, и хотя МИЯГИ категорически отрицал, что ТАГУЦИ является шпионом, пом. пристава пришел к обратному заключению. В силу этого ТАГУЦИ был срочно арестован на Хоккайдо и в результате уверенного следствия, произведенного приставом КАВАСАКИ на основе этого материала, ТАГУЦИ в конце концов вынужден был признаться об обстоятельствах своей преступной деятельности.

Работник 1-го отделения политической полиции помощник пристава ИТАКУРА ТАКАТОСИ

20 августа 1924 года назначен полицейским главного полицейского управления, 27 октября 1937 года произведен в чин старшего полицейского с исполнением служебных обязанностей в 1-м отделении политической полиции. 7 февраля 1939 года был мобилизован в связи с событиями в Китае, а 9 декабря 1940 года был демобилизован и немедленно вернулся на прежнюю работу. 19 июня 1941 года был назначен помощником пристава в полицейское отделение Уэно, но, так как он оказался очень умелым работником, 4 ноября 1942 года был вторично назначен на службу в первое отделение политической полиции, где работает до настоящего времени. Он является способным помощником пристава, получил ряд наград за успешное проведение арестов по делам нарушителей закона о поддержании общественного спокойствия.

В данном деле он имеет следующие крупные заслуги:

1. 27 ноября 1942 года ему было поручено производство следствия по делу ТАКЕНАГА, который не был агентом, а подозревался в соучастии в инциденте по нарушению закона о поддержании общественного спокойствия.

Поскольку подозреваемый являлся талантливым военным исследователем, пристав ИТАКУРА использовал все его знания и всю полученную от него информацию и доказал, что ОДЗАКИ и МИЯГИ занимаются выяснением и сбором военных секретов в пользу Советского Союза. Кроме того, он выяснил, что подозреваемый со времени учебы в университете МЕИДЗИ увлекался марксизмом, но в силу своей трусости не участвовал в революционной работе и не был связан с революционным движением. Он также выяснил у него важные справочные сведения, необходимые для работы политической полиции.

2. 15 марта 1943 года ему было поручено установить местожительство САИОНДЗИ ХИТОКАДЗУ, подозревавшегося в соучастии в деле по нарушению закона о государственной безопасности и закона о сохранении военной тайны. Вместе с приставом ТАНАКА с раннего утра до глубокой ночи он был занят слежкой и выяснением других сведений на улице Акаси маци района Кйобаси, где находился дом САИОНДЗИ.

Ему удалось установить, что подозреваемый находится в поездке. Однако на следующий день, 16 числа, по распоряжению пристава ТАНАКА был занят слежкой за домом в районе Сибуя Читагая 2 циоме № 38 и добыл вещественные доказательства, необходимые для следствия после ареста САИОНДЗИ.

Поскольку подозреваемый был из знатной семьи, в целях сохранения его престижа ИТАКУРА выполнил это задание, соблюдая исключительную осторожность.

3. 5 апреля 1943 года ему было поручено следствие по делу ХАЦИРО.

Несмотря на упорное отпирательство этого человека, он добился его признания в том, что, будучи корреспондентом военного министерства при столичных газетах, передавал МИЯГИ и ТАГУЦИ известные ему всевозможные военные секреты. Кроме того, он выяснил также и факты просачивания военных секретов и в других направлениях, что до сего времени не было раскрыто. И поскольку он добыл весьма важные материалы, полезные с точки зрения борьбы со шпионажем, он был повышен по должности.

4. 4 мая 1943 года ему было поручено следствие по делу члена шпионской организации КАВАМУРА, обвинявшегося в нарушении закона о поддержании общественного спокойствия.

Подозреваемый занимался этой деятельностью в Шанхае, Дайрене и других пунктах материка и, полагая, что мы не сможем проверить это на месте, он всячески старался давать неверные показания, рассчитывая избежать наказания и вместе с тем укрыть соучастников. Однако, благодаря обстоятельному и умелому допросу, преступник потерпел неудачу и был вынужден полностью признаться об информационной работе в районе Китая и Маньчжурии, а также о деятельности антигосударственных элементов, именуемых материковыми марксистами, которые успешно преследуются.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции старший полицейский ИДА ТЕЦУ

23 июня 1923 года назначен полицейским главного полицейского управления. 15 августа того же года служил в полицейском участке Окаси полицейского отделения в Синагава.

31 мая 1930 года стал служить в политической полиции. 31 июля 1939 года назначен старшим полицейским. 26 июля 1941 года был перемещен на службу в 1-е отделение политической полиции, где работает до настоящего времени.

Он пользуется доверием начальства, в разработках проявил себя умным и знающим дело сотрудником. В разработке и проведении данной операции в течение продолжительного времени он сделал следующее:

Как только в сентябре 1942 года были начаты аресты по данному делу о шпионаже, 31 числа того же месяца, помогая приставу ТАКАКИ и вместе с КИТАМУРА, был занят допросом и успешно положил начало арестам в связи с данным делом.

Кроме того, 11 октября того же года, оказывая помощь приставу ТАКАСАХИ, принимал участие в следствии по делу МИЯГИ, был занят охраной дома этого человека, затем помогал начальнику отделения МИЯСИТА и приставу ТАКАСАХИ вести следствие.

После этого он принимал участие в аресте и допросе МИДЗУНО, а также ежедневно активно помогал своему начальнику, являясь его правой рукой при проведении арестов и допросов. Кроме того, он хорошо справлялся с даваемыми ему заданиями по всякого рода крупным операциям. К 9 января 1943 года было собрано достаточно материалов, уличающих САЙОНДЗИ ХИТОКАдзу в преступлении, и стали постепенно составлять план его ареста, но так как его арест мог сильно отразиться на общественном мнении страны, Ида был специально выделен для негласного наблюдения за передвижениями и местом нахождения САЙОНДЗИ. Он хорошо выполнил задание, успешно выяснив, что это родственник старого принца САЙОНДЗИ ХАЦИРО и проживает в районе Коисикава, Маруяма маци 34. Затем он переоделся в форму полицейского местного отделения полиции, зашел в резиденцию Сайондзи Хациро в районе Сибуя. Записал в подворную книгу фамилии проживающих там лиц и выяснил много обстоятельств, необходимых для составления плана ареста.

Затем 16 января текущего года, переодевшись так же, как и в прошлый раз, он установил, что в районе Ецуя Минами маци № 88 проживает член верхней палаты советник китайского правительства (Ван Цзин-вея) Инукаи Такетата, причем сведения, имеющие важное значение для составления плана ареста Инукаи, он выяснил так, что его партнер ничего об этом не знал. Затем он был занят слежкой за квартирой жены Сайондзи Хитокадзу в районе Киобаси, а также за квартирой работника токийского филиала компании Мантецу (ЮМЖД) Мияниси. Затем, 15 марта текущего года, под руководством пристава Кавасаки он произвел необходимый обыск у упомянутого выше Сайондзи Хациро, а на следующий день, 16 марта, под руководством приставов Миясита и Такахаси он арестовал упомянутого выше Сайондзи Хитокадзу на квартире у его жены. Он конфисковал проект японо-американского соглашения, адресованного премьером Коноэ президенту Рузвельту. Этот документ явился серьезным вещественным доказательством при проведении следствия по делу Сайондзи Хитокадзу.

Затем он был занят наружным наблюдением за квартирой жены Сайондзи Хитокадзу. Узнав о том, что вечером того дня Сайондзи Хитокадзу возвращается из провинции в Токио, он арестовал его на станции Симбаси. Затем 3 апреля он арестовал Инукаи Кен и вел наблюдение за его квартирой.

Далее, он принимал участие в аресте Ясудо Токутаро[16] — члена вновь раскрытой шпионской организации. С самого начала арестов по последнему делу он помогал начальникам следствия Такаки и Такахаси, а также пом. пристава Кавано, являясь их правой рукой. Среди полицейских, отличившихся в последней операции, он и полицейский Сакаи занимают первое место.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции помощник пристава ЦУГЭУЭ ДЖУМПЕЙ

В январе 1923 года назначен полицейским в префектуре Гифу, в июне того же года назначен разъездным полицейским главного полицейского управления. 4 сентября 1934 года повышен в чине старшего полицейского. 30 декабря 1940 года произведен в чин помощника пристава. С 27 декабря 1941 года служил во 2-м отделении политической полиции, а с 28 июня 1942 года служит в 1-м отделении политической полиции. Количество наград, полученных им за период своей службы за поимку нарушителей закона о поддержании общественного спокойствия и других преступников, достигает 33-х. Он является способным и опытным полицейским чиновником. Особо нужно отметить, что 13 ноября 1942 года он награжден медалью за заслуги и особой наградой. В разработке данной операции он хорошо помогал приставу Такаки, а затем приставу Такахаси и добился следующих крупных успехов:

1. Во время ареста Мияги, являющегося главной фигурой данного дела, 10 октября 1942 года, помогая приставу Такаки, он произвел тщательный обыск, в результате чего обнаружил весьма важный документ, благодаря которому мы могли установить, что арестованный является шпионом иностранного государства.

Также и во время допроса Одзаки, произведенного в день его ареста, 14 числа того же месяца, сотрудничая с начальником сектора и приставом Такахаси, он выполнил весьма трудную работу, добившись в короткий срок признания преступника в тягчайшем преступлении.

21 числа того же месяца он был назначен начальником следствия по делу Мияги. Он добился детального признания преступником следующих обстоятельств:

I. Положение американской компартии в период его пребывания в США.

II. Обстоятельства вступления в эту организацию.

III. Структура и состав этой организации.

IV. Обстоятельства вербовки КУЦУМИ ФУСАКО и еще семи агентов.

V. Относительно секретной информации, которую в течение продолжительного времени он сам лично или через своих сообщников сообщал своему руководству.

Это очень много помогло производству арестов и других преступников и ведению следствия по их делам.

4. В феврале 1943 года ему было поручено вести следствие по делу шпиона КУЦУМИ ФУСАКО.

Ввиду того, что преступник являлся советским коммунистом еще с эры Тайсе, всячески старался давать ложные показания, однако он его умело уговорил и добился полного признания в преступных деяниях.

5. Затем при допросе Мияги он выяснил о существовании Кикуци Хациро — корреспондента политотдела одной столичной газеты (субсидировалась военным министерством), который снабжал Мияги всевозможной политической и военной информацией. Это послужило основанием для его ареста. Затем он выяснил, что Тагуци и Ямана передавали Мияги шпионские сведения. Кроме того, он выяснил факты преступления шпиона Осиро Иосинобу и взял на себя арест и допрос его. Ввиду того, что Осиро был арестован в период его участия в великой восточно-азиатской войне в качестве призванного в армию, опасаясь быть расстрелянным, всячески отрицал свою виновность, однако Цугэуэ смог уговорить его признаться в измене родине, выразившейся в том, что он сообщал Мияги военные секреты, ставшие ему известными за время его службы в армии в качестве младшего офицера в Манчжурии, Китае и собственно Японии.

Таким образом, пом. пристава Цугэуэ с самого начала данной операции хорошо помогал приставам Такаки и Такахаси, а также отдавал все свои силы аресту и допросу Мияги и Одзаки. В особенности когда ему было поручено следствие по делу Мияги, он в действительности проявил себя, выяснив, что, являясь членом американской компартии, Мияги издавна участвовал в коммунистическом движении в США. Кроме того, его заслуга заключается в том, что он выкорчевал корни антияпонской деятельности компартии, которая с 1934 года, т. е. со времени приезда Мияги в Японию, в течение около 9 лет проводила свою деятельность, как организация, находившаяся в подчинении уполномоченного Коминтерна Зорге.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции пристав ТАКАХАСИ ИОСУКЕ

13 октября 1923 года назначен полицейским главного полицейского управления, 21 февраля 1931 года повышен в чине старшего полицейского, 28 июля 1937 года произведен в чин пом. пристава с исполнением служебных обязанностей во 2-м отделении политической полиции. 28 июня 1942 года переведен на службу в 1-е отделение политической полиции. За время службы в политической полиции с октября 1933 года он больше десяти раз награждался за аресты нарушителей закона о поддержании общественного спокойствия и других преступников. В особенности 28 декабря 1934 года он был награжден особой наградой как опытный и способный полицейский чиновник. По своему характеру мужественен, к исполнению трудных заданий относится с чувством огромной ответственности, имеет огромный опыт борьбы с коммунистическим движением. При допросах преступников дело доводит до конца, а также пользуется огромным доверием своих старших начальников и подчиненных. При разработке данного дела добился следующих выдающихся успехов:

21 октября 1942 года, в 9 часов утра, вместе со старшим полицейским Судзуки и еще одним рядовым полицейским арестовал Кавааи Садакици[17] — члена шпионской организации, служившего на бумажной фабрике в районе Канда по улице Канэ-кура № 6. Он немедленно установил, что преступник проживает в районе Ситая, Уенобаси, Хонмаци № 17 на квартире у некоего Иокота. Произведя обыск в квартире Кавааи, он обнаружил там важные вещественные доказательства, по которым можно было заключить, что Кавааи является членом компартии, установил дружеские отношения с большим количеством националистов и сближается с ними. Затем, будучи начальником следствия по делу этого человека, Комата допрашивал его и, благодаря умело проведенному допросу, добился признания этого человека, который во время ареста японской консульской полицией в Китае не признавался. Затем он дал показания относительно шпионской сети Коминтерна, которая с 1931 года действовала главным образом в Шанхае, Тяньцзине, Дайрене и др. пунктах материка. Кроме того, он полностью признался в том, что с 1936 года поддерживал связь с Одзаки и Мияги и в течение продолжительного времени действовал как агент антияпонской шпионской организации.

Пом. пристава Комата, не будучи удовлетворенным приведенными показаниями, продолжал преследование Кавааи на основании правдивых показаний товарища Альбеста, специально действовавшего в Китае. В результате тщательного допроса Комата установил, что Одзака, возвратившийся в Японию в период деятельности Зорге в Шанхае, взамен себя рекомендовал Зорге заведующего шанхайского филиала телеграфного агентства Ренго Цусин (в настоящее время Домей Цусин) Ямамами Масаиоси, который действовал по указаниям Зорге. Далее он выяснил, что бывший тогда сотрудником шанхайского филиала телеграфного агентства Ренго Цусин Фунакоси[18] (впоследствии был заведующим филиала агентства Домей Цусин в Ханькоу, а затем был заведующим бейпинского филиала газеты "Иомиури симбун") действовал по указаниям Зорге. Затем он установил, что когда в Шанхае для Кавааи стало опасно, то в конце 1932 года он скрылся в Бейпин, а затем продолжал свою деятельность в Бейпине, Шанхае, Японии и Маньчжурии и что в январе 1934 года, когда он встречался со Смедли и с некоторыми китайскими коммунистами и совещался с ними о создании шпионской сети в Бейпине, в Шанхае скрывался завербованный Кавааи и представленный Паулю[19] и писательнице Смедли[20] Кавамура Исио (окончил институт литературы стран Востока, в момент ареста являлся заведующим шанхайского филиала газеты "Манею нициници"). Наконец он детально выяснил все сведения о важных шпионских организациях Коминтерна и китайской компартии в Центральном и Северном Китае. В результате этого Фунакаси был арестован в Бейпине, а Кавамура в Шанхае. На основании приказа пом. пристава Комата вместе с пом. пристава Кавано под строгим секретом выехал в Бейпин и, соблюдая величайшую осторожность и бдительность, выполнил важное задание по доставке Фунакоси в Токио.

Затем ему было поручено вести следствие по делу Фунакоси. В результате следствия было установлено, что Фунакоси после отъезда Одзаки из Шанхая в 1933 году вел шпионско-подрывную деятельность в центральном и северном Китае по указаниям руководителя коминтерновской шпионской организации Зорге, а затем Пауля, который руководил этой организацией после отъезда Зорге в Японию. Не ослабляя преследование против Кавааи, он выяснил, что некий доктор экономических наук, окончивший токийский императорский университет и преподававший в одном из шанхайских учебных заведений (фамилия этого человека держится в секрете, так как он сейчас разрабатывается) был связником с Паулем и писательницей Смедли. Благодаря этому он среди белого дня разоблачил шпионскую деятельность предателей родины японцев — членов международной коммунистической партии и китайской компартии, которые вели подрывную работу в ряде пунктов Китая, имея свой центр в Шанхае, а также оказал огромную услугу в деле ликвидации корней антияпонской деятельности китайской компартии в момент войны в великой восточной Азии.

Начальник охранного сектора охранного отделения пристав ТАКАКИ НОБОРУ

4 октября 1921 года зачислен полицейским главного полицейского управления, 28 февраля 1925 года повышен в чине старшего полицейского, 26 декабря 1928 года произведен в чин пом. пристава, 10 июля 1937 года повышен в чине пристава с исполнением служебных обязанностей в арбитражном отделении отдела политической полиции. 3 декабря 1938 года переведен на службу в первом отделении политической полиции, 10 октября 1942 года назначен начальником сектора охранного отделения полицейского отдела.

В период службы в первом отделении политической полиции обслуживал культурные организации и показал блестящие образцы борьбы с левым культурным движением. В проведении данной операции имеет следующие исключительные заслуги:

1. 28 июня 1941 года на основании данных, добытых помощником пристава ТОМОФУДЗИ, ему была поручена разработка подозревавшегося в шпионской деятельности работника японского отдела американской компартии КИТАБАЯСИ ТОМО. Под видом проверки семейной записи посетил племянницу КИТАБАЯСИ АОЯНАГИ ИОСИКО, которая была задержана в полицейском отделении МАРУНОУЦИ по подозрению в нарушении закона о поддержании общественного спокойствия. Из беседы с ней он выяснил, что КИТАБАЯСИ выехала из Токио. Тогда он вместе с полицейским ВАТАНАБЭ проверил политические взгляды КАТАДА — владельца ателье европейской одежды, в котором ранее работала КИТАБАЯСИ, но выяснилось, что этот человек не придерживается взглядов, аналогичных взглядам КИТАБАЯСИ.

Затем он под видом знакомого КИТАБАЯСИ лично посетил КАТАДА и выяснил, что КИТАБАЯСИ проживает в префектуре Вакаяма, уезде Нага, Конагава маци, Хондзио I циоме 1.742.

В контакте с иностранным сектором и полицейским отделом префектуры Вакаяма он установил слежку за супругами КИТАБАЯСИ, и, хотя потребовалось больше года, он все же, соблюдая строгую секретность, выяснил деятельность и добыл достаточно веские материалы для её ареста.

2. 26 сентября 1942 года он получил распоряжение арестовать чету КИТАБАЯСИ. Вместе с полицейским ВАТАНАБЕ он выехал в префектуру Вакаяма и, договорившись с сектором политической полиции при префектурном полицейском отделе, на следующий день, 27 числа, рано утром арестовал супругов КИТАБАЯСИ, обыскал их дом и 28 числа обоих доставил в Токио. КИТАБАЯСИ КАМИРО сдал в полицейское отделение на Мита, а КИТАБАЯСИ ТОМО — полицейскому отделению на РОППОНГИ.

3. Затем ему было поручено следствие по делу этих супругов. Хотя дело дошло до того, что всякие подозрения против мужа отпали, но, судя по его высказываниям, он быстро пришел к выводу, что в действиях его жены ТОМО имеется достаточно признаков преступности, поэтому он специально взялся за допрос ТОМО, но, поскольку он не выяснил никаких конкретных подтверждений, потребовалось приложить огромные усилия.

А именно, пристав ТАКАКИ не только старался, чтобы ТОМО не стали известны причины ее ареста, но он старался создать у нее впечатление, что коммунистические преступники уже арестованы и что имеется очень много доказательств. Тогда она стала постепенно признаваться в том, что "сама была членом американской компартии", "вместе с ней в Японию вернулся член американской компартии МИЯГИ". Затем, утром 9 октября, она показала, что "деньги, которые она привезла из США и передала МИЯГИ, не были предназначены на расходы, связанные с деятельностью". Поэтому, учитывая, что ее показания могут привести к обнаружению важных преступников, он продолжал допрос, ловко используя ее душевное состояние. Наконец, он добился ее важного признания: "Я не являюсь шпионом, МИЯГИ является шпионом".

На основании этого пристав ТАКАКИ стал допытываться основания заявления о том, что "МИЯГИ является шпионом".

Затем, несмотря на отрицание подозреваемого, он пришел к правильному определению о том, что "и КИТАБАЯСИ ТОМО является шпионом, а МИЯГИ является ее руководящей инстанцией" и немедленно доложил об этом своему начальству.

Далее она утверждала о существовании члена шпионской организации АКИЯМА, находившегося в подчинении МИЯГИ. Благодаря этому была открыта важная нить для арестов по данному делу шпионской организации. Это является результатом правильного и умелого допроса, учиненного приставом ТАКАКИ в отношении супругов КИТАБАЯСИ. Следует отметить, что велика заслуга ТАКАКИ в этом деле,

4. Затем, получив распоряжение, рано утром 10 октября, имея в своем подчинении сотрудников, он произвел арест МИЯГИ в районе АДЗАБУ, Рюдо маци № 28 на квартире ОКАЙ и произвел тщательный обыск его квартиры. Он обыскал также и квартиру ОКАЙ ЯСУТАДА. В обеих квартирах он обнаружил важные документы, подтверждающие шпионскую деятельность, а именно часть документа на японском и английском языках с подробными цифровыми данными о состоянии тяжелой промышленности нашей страны, а также напечатанную на пишущей машинке статью, озаглавленную "Советско-германская война и внутриполитическое положение". В дальнейшем эти документы явились серьезным материалом для следствия по делу МИЯГИ. Этот арест и обыски имели весьма важное значение.

Сотрудник 1-го отделения политической полиции пристав ТАКАХАСИ КОСУКЕ

10 декабря 1921 года зачислен на должность полицейского главного полицейского управления. 28 декабря 1928 года повышен в чине старшего полицейского, 29 июля 1933 года произведен в чин помощника пристава, 1 июля 1940 года назначен на должность инженера и по совместительству полицейским приставом. С 8 марта 1941 года работал приставом по специальным делам, а с 22 июня 1941 года служил в 1-м секторе 2-го розыскного отделения уголовного отдела. 10 октября 1942 года переведен на службу в политическую полицию.

За это время он неоднократно награждался. В частности, 13 ноября 1942 года он награжден особой наградой. В политической полиции он давно считается работником с глубокими познаниями и опытом, а также весьма способным, по своему характеру честный, к служебным обязанностям относится с чувством величайшей ответственности и пользуется огромным доверием начальства.

В раскрытии данного дела имеет следующие исключительные заслуги: 10 октября 1942 года ему было поручено следствие по данному делу взамен пристава ТАКАКИ, который был выдвинут на должность начальника охранного сектора.

11 октября он приступил к допросу МИЯГИ и произвел настойчивый и тщательный допрос подозреваемого, который всячески пытался скрыть организацию. Вынужденный дать показания, преступник пытался покончить жизнь самоубийством, однако потерпел неудачу. Не теряя времени, ТАКАХАСИ проявил свойственный полицейским чиновникам нашей страны дух самопожертвования, чем расположил к себе МИЯГИ. Это ускорило процесс признания. Из показаний он узнал, что МИЯГИ еще давно казалось, что за ним ведется наружное наблюдение. Использовав этот момент, ТАКАХАСИ убедил его в бесполезности скрывать и добился его полного признания. Он подтвердил дьявольские преступления ОДЗАКИ и ЗОРГЕ и в течение короткого срока раскрыл всю картину этого дела. Этим он оказал величайшую услугу в деле проведения дальнейших поисков и арестов.

14 апреля 1942 года по распоряжению начальника 1-го отделения политической полиции НАКАМУРА вместе с подчиненными ему сотрудниками ТАКАХАСИ арестовал ОДЗАКИ в районе Мегуро, Камимегуро № 5/2435 и изъял очень много вещественных доказательств. Ввиду того, что ОДЗАКИ являлся известным человеком с весьма широким кругом общения, то было опасение, что весть о его аресте может внезапно распространиться и дойдет до ЗОРГЕ. Но так как в результате допроса ОДЗАКИ не удалось подтвердить признания МИЯГИ, то стало невозможным арестовать иностранцев, находившихся в подчинении ЗОРГЕ, поэтому было необходимо заставить ОДЗАКИ признаться в самых центральных фактах. Поэтому пристав ТАКАХАСИ вместе с начальником сектора МИЯСИТА подверг ОДЗАКИ тщательному допросу. Поскольку преследование проводилось слишком быстро, преступник близок был к обмороку, однако его привели в нормальное состояние и продолжали допрос без применения наказаний. Они заставили его полностью признаться в том, что ему было предъявлено в день ареста, а также в главных фактах относительно шпионской организации, и тем самым сделали возможным решительный успех в проведении данных арестов.

После ареста ОДЗАКИ ему было приказано следствие по делу МИЯГИ передать помощнику пристава ЦУГЭУЭ, а самому вести следствие по делу ОДЗАКИ. Было установлено, что ОДЗАКИ в течение 10 лет завел сотни знакомых и друзей, начиная с министров и кончая женщинами, всякими нечестными путями узнавал у них ценные государственные и военные секреты и передавал их ЗОРГЕ. Далее он подробно признался во всей шпионской деятельности, которой он занимался в течение 10 лет с 1932 года, считая, что он является членом шпионской организации Коминтерна.

Затем ОДЗАКИ признался в том, что МИДЗУНО и КАВААИ лично использовались им в качестве членов шпионской организации, а также дал материал для ареста преступников САЙОНДЗИ, ИНУКАИ, ТАНАКА, УМИЭДА, МИЯНИСИ, ГОТО и СИНОДЗУКА, которые в течение длительного времени и в широких масштабах допускали серьезные нарушения законов об обороне государства, сохранении военных тайн, охране секретов о военно-стратегических материалах и поддержании общественного спокойствия.

Дело о преступлениях, указанных САЙОНДЗИ, ИНУКАИ, ТАНАКА и других, связано с ваными политическими, дипломатическими и военными проблемами, имеющими отношение к высшей государственной политике нашей империи, а также сложное, запутанное и с исключительно широкими разветвлениями. Для того чтобы убедиться в правильности заявления ОДЗАКИ, пристав ТАКАХАСИ приложил очень много стараний, в результате чего он обобщил доложенные начальству факты преступлений с результатами допроса САЙОНДЗИ после ареста.

Успех этого правильного и безошибочного следствия, вызвавший исключительную похвалу со стороны начальства и прокуратуры, вместе с падением ОДЗАКИ в течение очень короткого срока после ареста, объясняется исключительными заслугами пристава ТАКАХАСИ. Далее, будучи начальником группы по арестам, он арестовал нечленов шпионской организации ТАНАКА (15 марта 1942 года), КИКУЦИ ХАЦИРО (16 марта), ИНУКАИ КЕН (4 апреля 1942 года), МИЯНИСИ (13 апреля). ТАКАХАСИ, соблюдая величайшую осторожность, сделал так, чтобы об этом не стало известно внешнему миру, и лично допрашивал, не членов шпионской организации ГОТО и УМИЭДА, доставленных из Маньчжурии 13 апреля 1942 года. Он понудил УМИЭДА признаться в фактах неизвестных нам важных преступлений (сейчас ведется следствие). Кроме того, в процессе допроса КИТАБАЯСИ ТОМО он раскрыл шпиона доктора медицинских наук ЯСУДА КЕНТАРО, которого лично арестовал 8 июня текущего года и приступил к его допросу. Аресты рано утром, успешные допросы, доходившие до глубокой ночи, составление письменных докладов для руководства и прокуратуры, руководство двумя подчиненными, его работа без сна и отдыха отразились на его здоровье, однако, не жалуясь ни на что, он честно выполнял возложенные на него ответственные поручения, будучи начальником следствия по невиданному доселе весьма-важному делу о шпионаже. Причем, кроме допросов подведомственных ему подследственных, он, руководствуясь чувством серьезной ответственности, принимал участие в допросах преступников, допросы которых были поручены его подчиненным. Его безупречная и успешная работа, в результате которой преступники раскрывали весьма важные и неизвестные нам дела, является проявлением духа японского полицейского и блестящим претворением в жизнь полицейской подготовки.

С П И С О К № 1

(сотрудники 1-го отделения политической полиции)

№п/п

ФамилияЗвание

Место работы в настоящее время

Имеет ли награды

Мнение вышестоящего начальника

МИЯСИТА ХИРО

Пристав

Нач. 1-го сектора 2-го отделения политической полиции

Да

Особая награда

ТАКАХАСИ ИОСУКЕ

Пристав

1-е отделение политической полиции

Нет

Медаль за заслуги

ТАКАКИ НОБУРУ

Пристав

Нач. сектора охраны охранного отделения

Нет

Медаль за заслуги

КОМАТА ТАКЕ

Пом. пристава

1-е отделение политической полиции

Нет

Медаль за заслуги

ЦУГЭУЭ ДЖУМПЕЙ

Пом. пристава

– || –

Да

Особая награда

ТОМОФУДЗИ ТАКЕТОРА

Пом. пристава

– || –

Да

Особая награда

САКАИ ЯСУ

Полицейский

– || –

Нет

Медаль за заслуги

КАВАСАКИ СЕЙДЗИ

Пристав

1-е отделение политической полиции

Нет

Особая награда

САВАНО АКИРА

пом. пристава

– || –

Нет

Особая награда

ИДА ТЕЦУ

полицейский

– || –

Нет

Особая награда

С П И С О К № 2

(сотрудники иностранного отдела)

Мнение вышестоящего начальника

Описание заслуг

Место работы

Lолжность

Фамилия, имя

Место работы в настоящее время

Был переводчиком во время допроса главы организации Зорге и усердно переводил добытые документы как вещественные доказательства. Этим он оказал большую услугу всему ходу розысков

Иностранное отделение политической полиции

Переводчик. По совместительству пристав

Миура

Иностранное отделение политической полиции

Вскоре после арестов исследовал вещественные доказательства. Которые дали нить к раскрытию преступления. Кроме того на страницах газеты на английском языке "Адвертайзер" обнаружил важные доказательства

– || –

Помощник пристава

Кикуци Мидзуо

– || –

После ареста преступника Вукелича ему было поручено произвести обыск его квартиры и изъятие вещественных доказательств. Он тщательно выполнил это задание и добыл важные вещественные доказательства.

Иностранное отделение отдела политической полиции

Старший полицейский

Фудзита

Иосио

– || –

в настоящее время пом. пристава

С октября 1941 г. по май 1942 г. оказывал помощь пом. пристава Охаси, принимал непосредственное участие в допросе Зорге и добился того, что преступники, говорившие на разных языках и с разными характерами, полностью признались в совершенных ими преступлениях

Иностранное отделение отдела политической полиции

полицейский

Уцияма

Иностранное отделение отдела политической полиции

С октября 1941 г. по май 1942 г. принимал непосредственное участие в допросе преступника Клаузена в качестве помощника пом. пристава Накамура и понудил преступника полностью признаться в совершенных им преступлениях

Иностранное отделение отдела политической полиции

Полицейский

Иримаки

Иностранное отделение отдела политической полиции

С октября 1941 г. по апрель 1942 г. принимал непосредственное участие в допросе преступника Вукелича в качестве помощника пристава Судзуки и добился полного признания преступником совершенных им преступлений

– || –

– || –

Накамура Фуми

– || –

Рано утром 18 октября 1941 г. принимал участие в аресте Зорге. После этого обыскивал его квартиру и изъял вещественные доказательства, а также производил обыск вне квартиры

– || –

Старший полицейский

Иида

– || –

То же

– || –

Полицейский

Аояма Сиге

– || –

То же

Иностр. отделение политической полиции

полицейский

Мидзутани Кунихару

Иностр. отделение политической полиции

– || –

– || –

– || –

Ногуци Ютака

– || –

Принимал участие в аресте Зорге 18 октября 1941 г., во время обыска его квартиры обнаружил ценные вещественные доказательства, консультировал во время допросов и производил всякого рода поиски вне его квартиры

– || –

– || –

Иморми Мото

– || –

Консультировал при допросах Зорге, арестованного 18 октября 1941 г. После этого был занят приведением в порядок вещественных доказательств и составлением протоколов

– || –

Старший полицейский

Фудзита

– || –

После ареста преступника Зорге был занят добычей вещественных доказательств и всевозможными поисками вне квартиры Зорге

– || –

– || –

Иситоме

– || –

То же

Полицейский

Оуци

– || –

То же

Иностр. отделение политической полиции

Полицейский

Доки

Иностр. отделение политической полиции

18 октября 1941 г. принимал участие в аресте преступника Зорге. После этого был занят обыском квартиры, добычей и приведением в порядок вещественных доказательств и всякими поисками вне квартиры

– || –

Старший полицейский

Хирамото Хациро

Иностранное отделение политической полиции

То же

– || –

– || –

Цикуно Хару

– || –

– || –

– || –

Полицейский

Кусуяма Мицуро

– || –

– || –

– || –

– || –

Фукумото

– || –

18 октября 1941 г. после ареста преступника обыскивал квартиры знакомых Клаузена, добывал и приводил в порядок вещественные доказательства и занимался розыском вне квартиры

– || –

– || –

Окамуро Иосио

– || –

– || –

– || –

– || –

Асада Масао

– || –

– || –

– || –

– || –

Савато Такэо

Со времени раскрытия преступного дела, т. е. с октября 1941 г. и до момента арестов вел наружное наблюдение за преступником Вукеличем. Во время ареста он умело выманил преступника из кваритры и обеспечил сохранность вещественных доказательств, смог обеспечить поимку преступника живьем. После этого принимал участие в обыске квартиры, изъятии вещественных доказательств и всяких других поисках

– || –

– || –

Мацуно

– || –

18 октября 1941 г. принимал участие в аресте преступника Вукелича. После этого обыскивал его квартиру, изъял вещественные доказательства и занимался разными поисками вне квартиры

Иностранное отделение политической полиции

Старший полицейский

Камитани Тададзи

– || –

То же

– || –

полицейский

Накамуро Фусао

– || –

– || –

– || –

– || –

Яги

– || –

– || –

– || –

– || –

Ямадзаки

– || –

– || –

– || –

– || –

Хаторибэ

– || –

То же

– || –

– || –

Ода Иосимуцу

– || –

Принимал участие в арестах, произведенных утром 18 октября 1941 г., после этого был занят главным образом сбором и приведением в порядок всякого рода вещественных доказательств, связанных с фотографированием

Отделение общих дел политической полиции

Полицейский

Хирадзава

Отделение общих дел политической полиции

То же

Итностранное отделение политической полиции

– || –

Намэкава

Иностранное отделение политической полиции

Во время арестов в октябре 1941 г. осуществлял связь по телеграфу. После чего был занят приведением в порядок вещественных доказательств, составлял всевозможные записи и производил прочие внешние поиски

– || –

– || –

Цудзита Масаси

– || –

То же

– || –

– || –

Эгава Сигехару

– || –

Был занят наблюдением за Китабаяси Томо, через которую удалось раскрыть данное дело, составленные им протоколы послужили материалом для раскрытия данного дела

– || –

– || –

Тома

– || –

Выполнял работу по наблюдению и выяснению раций, применявшихся для телеграфной связи. Оказал огромную помощь в деле ускорения расследования данного дела

Секретариат политической полиции

Инженер префектурной полиции (нач. телеграфного сектора)

Иноуе Садаиоси

– || –

– || –

– || –

Техник

Накаи Кацу

– || –

То же

– || –

Техник периферийной полиции

Акаока Харуо

– || –

Во время арестов по данному делу, будучи шофером автомашины, перевозил арестованных, доставлял добытые вещественные доказательства и ездил по другим поручениям, чем способствовал успешному проведению операции

Финансовое отделение

Шофер

Сакаки

Переводил важные документы по данному делу

Иностранное отделение

Переводчик

Такехара

Был переводчиком во время допроса преступницы Анны Клаузен. Оказал большую помощь успешному выполнению операции

– || –

Полицейский переводчик

Танака Масанори

Примечания

1

Одзаки Ходзуми (1901–1944); журналист, писатель, поэт. Близкий друг Рихарда Зорге, член разведгруппы "Рамзай", подпольные клички: "Отто", "Инвест". В возрасте 40 лет арестован тайной полицией. Казнен 7 ноября 1944 г.

(обратно)

2

Мияги Иотоку (1904–1943); художник. Член разведгруппы "Рамзай", подпольные клички: "Джо", "Интелли". В возрасте 38 лет арестован. Убит в тюрьме 2 августа 1943 г.

(обратно)

3

Китабаяси Томо; дамская портниха. Информатор Мияги. В возрасте 57 лет первой из членов разведгруппы "Рамзай" арестована кемпетай. Приговорена к 5 годам тюрьмы. Вскоре после окончания войны умерла от последствий тюремного заключения.

(обратно)

4

Мидзуно Сиге (1910–1945); публицист и издатель, член разведгруппы "Рамзай", информатор Одзаки, в возрасте 31 года арестован кемпетай, осужден на 13 лет тюрьмы, умер от последствий заключения.

(обратно)

5

Акияма Кодзи (род. 1889); японский переводчик, член разведгруппы "Рамзай", информатор Мияги, в возрасте 53 лет арестован японской тайной полицией и осужден на 7 лет тюремного заключения, освобожден 10 октября 1945 г.

(обратно)

6

Косиро Иосинобу (род. 1909); унтер-офицер японской армии, переводчик с английского, член разведгруппы "Рамзай", информатор Мияги, в возрасте 33 лет арестован кемпетай, приговорен к 15 годам тюрьмы, освобожден из заключения в октябре 1945 г.

(обратно)

7

Танака Синьиро; руководитель отдела экономической политики в редакции "Токио асахи симбун", информатор Одзаки, в возрасте 43 лет арестован по делу разведгруппы "Рамзай".

(обратно)

8

Сайондзи Кинкадзу (род. 1906); сын князя Киммоти Сайондзи, внешнеполитический советник в совете министров Японии; невольный информатор Одзаки, в возрасте 36 лет арестован по делу разведгруппы "Рамзай", ввиду высокого происхождения и занимаемого поста осужден на три года условно.

(обратно)

9

Инукаи Кен (род. 1898); землевладелец, депутат японского парламента, сын убитого в 1932 г. премьер-министра Японии Цуеси Инукаи. Информатор Одзаки. В возрасте 46 лет арестован по обвинению в причастности к деятельности разведгруппы "Рамзай", однако оправдан ввиду высокого положения в обществе.

(обратно)

10

Исоно — сотрудник политико-экономического отдела газеты "Токио Асахи Симбун".

(обратно)

11

Кавамура Иосио (1911–1942); японский корреспондент в Маньчжурии, руководитель китайского филиала газеты "Мансю нициници симбун", член разведгруппы "Рамзай", информатор Одзаки, в возрасте 31 года арестован кемпетай и осужден, 15 декабря 1942 г. умер от последствий тюремного заключения.

(обратно)

12

Тагути Угенда (род. 1902); японский маклер, член разведгруппы "Рамзай", информатор Мияги, в возрасте 39 лет арестован кемпетай, осужден на 13 лет тюрьмы, освобожден из заключения 6 октября 1945 г.

(обратно)

13

Ямана Масадзане (род. 1902); специалист по сельскому хозяйству, член разведгруппы "Рамзай", информатор Мияги, в возрасте 39 лет арестован кемпетай и приговорен к 12 годам тюрьмы, освобожден 7 октября 1945 г.

(обратно)

14

Кудзуми Фусако; японская коммунистка, член разведгруппы "Рамзай", имела доступ в канцелярию японского премьер-министра, информатор Мияги, в возрасте 53 лет арестована кемпетай и приговорена к 8 годам тюремного заключения усиленного режима, освобождена 8 октября 1945 г.

(обратно)

15

Томофудзи Кен (Рицу Ито)

(обратно)

16

Ясуда Токутаро (род. 1897); врач, член разведгруппы "Рамзай", информатор Мияги, в возрасте 45 лет арестован тайной полицией, приговорен к 2 годам тюремного заключения.

(обратно)

17

Каваи Тэйкити (род. 1901), японский репортер в Шанхае, в 1932 г. вернулся в Японию, с 1931 соратник Р. Зорге и Одзаки, член разведгруппы "Рамзай", выполнял задания в Маньчжурии, в возрасте 40 лет арестован кемпетай, осужден на 10 лет тюремного заключения, освобожден в октябре 1945 г.

(обратно)

18

Фунакоси Сумио (1902–1945), японский газетный репортер, руководитель пекинского филиала японского Института проблем Китая, член разведгруппы "Рамзай", информатор Одзаки, в возрасте 40 лет арестован в Пекине японской тайной полицией, осужден на 10 лет тюрьмы, умер от последствий заключения 27 февраля 1945 г.

(обратно)

19

Пауль — Римм Карл, в 1930 г. заместитель и военный консультант Р. Зорге в Китае.

(обратно)

20

Смедли Агнес (1894–1950), журналистка, писательница, родом из штата Миссури, США; специалист по Китаю, автор нескольких книг; в 1929–1933 гг. корреспондент "Франкфуртер цайтунг" в Шанхае, в 1930–1932 гг. знакомство с Р. Зорге, которого она свела с Одзаки.

(обратно)

Оглавление

.

Александр Михайлов . Называйте меня «Алекс»

Хлестаков из "Цеппелина" . (История несостоявшегося покушения)

Владимир Томаровский . Без страха и упрека

  "…Профессию разведчика я не избрал бы"

  Сталин и Зорге

  Кто виноват

Библиография

Приложения

  Трофейные японские документы, касающиеся деятельности Рихарда Зорге и его группы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте