«История эллинизма т.2»

ББК 63

ББК 63.3 Д52

Художник С.А. Царев Рисунки в тексте ИИ. Одеговой

И. Дройзен

История эллинизма, т. 2.

издательство "Феникс", Ростов-на-Дону, 1995.—544с.

д 4700000000 ББК 63.3

ISBN 5—85880—079—3

© Издательство "Феникс" 1995

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Смерть Александра. — Военачальники организуют пра­вительства. — Пехота провозглашает царем Арридея. — Борьба между конницей и пехотой. —Договор между ними. - Очищение, смерть Мелеагра. — Распределение сатрапий

лександр был первым, кого историчес­кое предание называло Великим. Каково бы ни было происхождение этого про­звища, но уже тот факт, что оно утверди­лось за ним, может считаться доказа­тельством впечатления, произведенного

его личностью и подвигами на совре­менников и потомство.

Трудно решить, что более заслуживает изумления: сме­лость ли того, что он ставил себе целью и исполнял с неизменным счастьем, те ли средства, которыми он думал придать прочность своему делу, или их результаты, которые пережили его на многие столетия.

Десяти лет ему было достаточно, чтобы сломить пер­сидское царство, покорить Азию до пустыни скифов и до самого сердца Индии, преобразить и начать эллинизиро­вать эти обширные области и открыть южное море: его походы, соединявшие в себе завоевания и открытия, спло­тили в одно царство известный и неизвестный до тех пор мир Востока.

Спустя год по своему возвращению из Индии, посвя­щенный им не отдыху, но обширнейшей организаторской деятельности, он, по-видимому, задумал приступить ко второму, еще более отважному предприятию; только этим и можно объяснить обширные вооружения, бывшие уже в

5

полном ходу весною 323 года, когда он возвратился из Экбанаты в Вавилон.

Со всех концов его обширного царства в Вавилон при­бывали войска всех родов оружия, азиатские всадники, греческие наемники и обученные по македонскому образ­цу войска сатрапий, и собирались строители, и капитаны кораблей, и моряки с берегов Средиземного моря. Было известно, что с наступлением лета начинается поход на запад и что Неарх с находящимся на Евфрате флотом должен обогнуть Аравию; ходили рассказы о громадных вооружениях, производившихся в это время в гаванях Средиземного моря; выдавалось за верное, что, после того как флот обогнет Аравию, предполагается идти походом против Карфагена или Италии или же что после плавания кругом еще неизвестных южных берегов Африки флот из западного моря проникнет через Геркулесовы в карфаген­ский западный бассейн Средиземного моря и завладеет его берегами и что обладание Средиземным морем и созданная таким образом возможность осуществить наконец эллини­зацию его берегов до Тартесса и Л икса довершат и упрочат на будущие времена смелое здание всемирной монархии.

После погребального торжества в честь Гефестиона, так приказал царь, должно было начаться выступление в поход, сухопутное войско должно было выступить 22 Дэсия, а 23 — флот.

За пять дней до этого Александр захворал: лихорадка усиливалась с каждым днем. Отплытие пришлось отложить. Уже состояние царя заставило ожидать самых худших последствий; стратиги и гипархи не выходили из комнат, расположенных рядом с залом, где лежал царь; день и ночь стояли во дворе замка предводители и лохаги; македонс­кие ветераны теснились у ворот замка , требуя, чтобы им позволили еще раз увидеть царя; им было позволено пройти около его ложа; говорить он более не мог, его силы быстро исчезали; 28 Дэсия он скончался.

Сперва, как описывает это событие один из наших ис­точников, в обширных чертогах замка раздавались только плач и жалобы; затем они начали стихать; первая сильная скорбь, вызванная этой тяжелой утратой, уступила свое место заботе о том, что будет теперь.

6

Пажи, поспешившие из замка на улицу, распространя­ли эту печальную весть по городу; толпа перед воротами замка росла, македонцы и варвары, воины и мирные жители — все теснились во дворе замка; азиаты с плачем называли его самым справедливым и кротким властелином, македонцы и греки — всегда победоносным государем; они не переставали восхвалять его, рассказывать о его предательской болезни и о его последних часах слишком мрачно. Мучительное чувство неизвестности, колебания и опасного напряженного состояния росло; кто же был его наследником? Все чувствовали, насколько шатко ближай­шее будущее, что войско и государство лишено главы и вождя. Каждая минута могла принести с собою не­ожиданные события, восстание и кровь. Все начали гото­виться ожидать самого худшего. Наступила глубокая ночь; гам и сям войска взялись за оружие, жители города ожидали в своих домах, что будет; все боялись зажигать свет, в ночном безмолвии раздавались одинокие возгласы и местами внезапный шум.

Пусть даже это описание более живо, чем согласно с истиной; достаточно ясно представить себе положение вещей, чтобы понять, как ужасен был настоящий момент.

1 Пйри умер, не сделав никаких распоряжений относитель­но того, что должно произойти после его смерти. Войско, государство и судьба полумира находились на краю пропасти; с часу на час все могло превратиться в обломки, в хаос.

Самой настоятельной необходимостью было создать немедленно какой-нибудь суррогат управления и порядка, какое-нибудь временное положение вещей.

Само собою разумеется, что исполнение этой задачи должно было лечь на тех, кто стояли ближе всех к личности Александра, были поверенными его планов, органами его воли, — на его телохранителей1. Одному из них, Пердик-кс может быть, он был первым между лицами этого звания по выслуге лет — Александр, как говорят, передал печать, которой должны были быть снабжены в доказа­тельство их подлинности приказы этого и следующих дней, когда стало понятно, что его болезнь принимает серьезный характер. Если это действительно произошло, то этим

7

самым Пердикка приобретал некоторое право принять на себя инициативу этого дела. Шесть других телохранителей, должно быть, были согласны с ним относительно необхо­димости созвать на совет знатнейших гетер о в и главных начальников войск и решить, что делать далее2, как это делал и Александр в решительные минуты. Хотя Пердикка, чтобы избежать всякого подозрения в честолюбивых замыслах или в желании выдвинуться, и положил вверен­ную ему печать на престол вместе с остальными царскими регалиями и предоставил собравшимся постановить, какие дальнейшие меры должны быть приняты, но во всяком случае это совещание нуждалось в председателе.

Пердикка поставил вопрос: следует ли снова заместить место, освободившееся со смертью царя, или нет? По-ви­димому, присутствовавшие не сразу согласились с необхо­димостью этого, так как только престолонаследие может сохранить монархию и единство государства; конечно, с полным правом можно было бы сказать, что единство государства заключалось только в Александре, что без него, или более великого, чем он, оно не возможно, что этим единством следует пожертвовать настолько, насколько это необходимо, чтобы поддержать в его составных частях новый порядок вещей и не дать ему распасться. Но единство и законное престолонаследие показались более простыми и более согласными с правом.

Но к кому переходило право на престол? Существовал сын Александра Иракл, которого родила ему вдова Мемнона Барсина; но она никогда не считалась супругою царя и жила со своим сыном в Пергаме. В законный брак он вступил с Роксаной и Статирой, и Роксана через три месяца ожидала своего разрешения от бремени; но можно ли было быть уверенным, что она родит сына? И мог ли сын бактрианки носить диадему македонского царя? Существовал еще один член царского дома — Арридей, сводный брат Александра, который находился в Вавило­не, но он был слабоумен и не был рожден в законном браке, а прижит царем Филиппом с фессалиЙской танцовщицей.

Нам неизвестно, в каком смысле ответили на этот воп­рос те, которые были созваны на совет; наши источники противоречат друг другу в отдельных подробностях и не

8

дают ни малейшего понятия о громадных трудностях по­ложения и о важности и ответственности принятых реше­ний. Из позднейшего поведения Пердикки можно заклю­чить, что он ставил выше всего сохранение монархическо­го единства государства в какой бы то ни было форме. Когда мы узнаем, что Неарх высказался за сына Барсины, то против этого можно представить то возражение, что осторожный наварх, не бывший даже природным македо­нянином, вряд ли подверг бы себя упреку в желании позаботиться о родне своего шурина. Более правдоподо­бен дальнейший рассказ о том, что Лагид Птолемей предложил составить правительство из высших военачаль­ников; это могло бы служить доказательством, как ясно он понимал опасность настоящего положения и с какой смелой интуицией указал он на тот пункт, которого необходимо достигнуть, чтобы избежать ее. Арридей, как кажется, был упомянут только для того, чтобы указать на невозможность принимать его в расчет.

Решение, которое было принято, сохраняло пока един­ство государства, но давало все-таки место игре случая; если Роксана родит сына, то царство должно принадлежать ему, «его опекунами должны быть для Азии Пердикка и Лсоншп, и для Европы — Антипатр и Кратер3.

1 (о имело ли принявшее такое решение собрание право реши п. так? Разве Александр на высоте своего могущества не предоставлял решения важных вопросов "всему войску". Могли ли гетеры конницы удовольствоваться тем, что сочли за благо важные члены военного совета; пехота педзетсров и аргираскидов тоже не могла смотреть спокойно на то, как их собственная участь и участь царства решается без их содействия; напротив, в ее быстро разраставшихся сборищах очень скоро должно было установиться мнение, что продолжительные предваритель­ные совещания нужны только там, где задумываются худые вещи; у них есть сын царя Филиппа; он является законным наследником и находится здесь.

Мы имеем рассказ о том, что основная масса пехоты бросилась к царскому дворцу, вызвала Арридея и привет­ствовала его царем, называя его своим любимым именем Филиппа. Если бы даже собравшиеся на совет военачаль-

9

ники и имели при себе гетеров конницы, с которыми они могли бы броситься на бушующую толпу, то здесь в замке им несомненно пришлось бы уступить численному перевесу. Необходимо было выиграть время с помощью переговоров.

В числе членов совета находился только стратиг Меле­агр, сын Пеоптолема, который со своей фалангой уже принимал участие в походе на Дунай. Собрание послало его к пехоте, среди которой он пользовался большим ува­жением, с поручением успокоить ее и заручиться ее под­держкой для единодушного содействия принятым реше­ниям.

Предположим, что Мелеагр принял на себя это поруче­ние еще тогда, когда было неизвестно, что Арридей уже был провозглашен царем, что он не одобрял постановле­ний совета и изъявил готовность принять на себя это пору­чение, чтобы иметь возможность тем временем обмануть, — достоверно то, что он немедленно примкнул к делу народа, открывавшему самые блестящие перспективы его честолюбию.

Весь вопрос заключался в том, чтобы принудить Пср-дгаску и его партию признать свершившийся факт. Достать для нового царя царские регалии — таков был повод и цель первых необходимых насильственных действий. Как говорят, дело дошло до битвы в царском замке в тех самых покоях, где лежало тело Александра, конница была принуждена отступить, и Селевк с отрядом царских юно­шей прикрыл отступление Пердикки и других телохрани­телей.

Они были вытеснены, но не побеждены. Они собрались перед воротами Вавилона, где стояла лагерем конница, господствовавшая над входами и выходами города. Здесь в открытом поле пехота ничего не могла бы сделать с ними, между тем как они могли привлекать к себе подкрепление и располагать средствами сатрапий; принятое ими решение в пользу ожидавшегося сына персиянки обеспечивало за ними в худшем случае поддержку азиатов, между тем как выбор пехоты носил резко македонский характер.

Для дела Мелеагра это представляло опасность, кото­рая становилась тем грознее, чем более он медлил встре-

Ю

тить ее. Он, как говорят, попытался вывернуться из этого затруднительного положения через покушение на жизнь Пердикки, на что он будто бы получил приказ царя Фи­липпа. Не менее затруднительно было положение партии всадников; зачем им было бороться и побеждать, если ценою этой победы было избиение македонской пехоты и устранение жалкого Арридея?

Обе партии должны были стремиться к соглашению. Личный секретарь Александра Эвмен из Кордии стоял на стороне конницы, но остался в Вавилоне.

Он начал вступать в переговоры с некоторыми из пред­водителей и склонять их в сторону мира, говоря, что он, как чужеземец, лично не причастен к пагубному раздору между македонянами и заботится только о великом деле государства, от которого зависит также благо греческого и азиатского мира. Умному греку удалось заставить выслушать себя; возможно, что заодно с ним действовали к другие греки, бывшие предводителями находившихся в войске наемников; наши источники называют нам фессалийца Пазу и аркадянина Амисса, которые вместе с Псршшсм были посланы к находившимся перед городом войскам, чтобы вступить с ними в переговоры от имени циря. Зшем последовал новый обмен депутацией и перего­воры, в которых, как кажется, особенно большие услуги Псрдикке и делу государства оказал Эвмен. Сам Пердикка должен был ждать примирения, чтобы не оставаться долее предводителем только одной партии: стоя вблизи слабого царя, он мог быть уверенным, что очень скоро одержит победу над влиянием ненавистного Мелеагра.

П оэтому был составлен договор, по которому македон­ская конница признавала провозглашенного пехотою царя, а пехота соглашалась на то, что, если царица Роксана родит сына, то он точно также должен стать царем4. Затем далее они согласились между собою в том, что Антипатр должен быть назначен стратигом в Европе, Кратер — простатом царства, Пердикка — хилиархом, которым был ранее Гсфестион, а Мелеагр — гнпархом; перенесение тела царя во храм Аммона было поручено Арридек^УКогда войска поклялись исполнить этот договор, то фаланги выступили из города под предводительством Мелеагра, а из лагеря

и

двинулись гипархии конницы под предводительством Пердикки; они соединились под стенами города и затем, составив снова одно войско, возвратились в столицу.

Это соглашение покончило со смутами настоящей минуты и положило первую основу дальнейших судеб го­сударства. Признание нового лагеря гарантировало даль­нейшее существование и единство царства, его формы ос­тались теми же, какими они были раньше; сатрапии были оставлены в руках тех, кто управлял ими прежде. Только в высших военных должностях и в управлении европейскими землями были произведены существенные перемены. Так как Кратер еще не прибыл в Европу, то Антипатр сохранил во всем своем объеме власть, которую по отданному Алек­сандром летом 324 года приказу он должен был передать Кратеру; Кратер получил высшее место в иерархии маке­донского двора, простасию царства; конечно, теперь, ког­да он еще находился в пути со своими 10 ООО ветеранов, это место было лишено непосредственного влияния н было tojd.ko высшим почетным отличием. Если гнпархия Меле­агра не была главным начальством над пехотой, но вто­рой должностью между предводителями войска, то уже раньше такая власть была в руках Пармениона. Хилиар-хия Пердикки тожеие была нововведением; уже Александр заимствовал ее из обычаев персидского двора; там хилиарх был не только предводителем отряда знатных всадников, носившего имя "родственников царя", но и во всех других отношениях был первым лицом после царя, находился всегда около него и был, собственно, визирем государства; при Александре, правда, эта должность не имела никакого другого значения, кроме высшего после царя почетного звания; поэтому он передал его самому близкому своему другу и после смерти приказал оставить это место незанятым, в память Гефестиона. Когда Пердикка получил эту хилиархию "родственников царя", — это имя, как кажется, тоже снова вошло в употребление — на его долю тотчас же выпали и все выгоды влиятельного положения мажордома, который, по-видимому, имел возможность распоряжаться тем неограниченнее, чем более царь был лишен силы и самостоятельности.

12

Действительно, Пердикка более всякого другого нахо­дившийся на высоте своего положения, чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы воспользоваться всеми правами и полномочиями, которые оно давало ему. Его царственное происхождение, его высокое эвани&1)его многолетняя служба вблизи царей Филиппа и Александра в соединении с его ловким, проницательным и повелитель­ным характером были точно созданы для того, чтобы выказать его превосходство как над другими генералами, так и над массой войска; но он имел достаточно силы воли, чтобы скрывать это превосходство, насколько это предписывалось благоразумием; где это было необходимо, он был одинаково отважен на словах и на деле, умел одинаково импонировать своей властью и своею уверен­ностью в успехе; его решительные и верные шаги к верховной власти, которую он поставил себе целью, при­дают его фигуре то благородство смелости, а его действи­ям ту строгую и энергичную последовательность, в кото­рых он более всего нуждался в своем положении.

Хотя мир и спокойствие теперь возвратились, но впол­не анархическое состояние войска, бывшего виновником настоящего порядка вещей, обнаружило существование таких тенденций, которые были совершенно несовместны с военной дисциплиной и на которых нельзя было осно­вать ничего прочного. Получив с согласия македонян в свои руки высшую власть, Пердикка должен был показать, что он намерен свободно пользоваться ею и готов в случае необходимости поступать со'всею строгостью даже с македонянами; во что бы то ни стало он должен был сделаться господином положения с помощью решительных мер, которые одни только могли спасти государство от распадения. Он не мог разделить своей власти с Мелеаг­ром; его он ненавидел и боялся: в своем официальном положении честолюбивый и беспокойный гипарх мог най­ти достаточно поводов для новой агитации; доверие к нему фалангистов, множество недовольных и стремящихся к нововведениям лиц, какие встречались даже между вельможами, делали его тем более опасным. Его избрал хилиарх примером, на котором он должен был применить

13

беспощадную и суровую строгость и таким образом пока­зать, что он сумеет сделаться господином.

Со времени восстания на войске тяготела вина проли­той крови: тогда македоняне убивали македонян; необхо­димо было торжественное очищение, чтобы снять этот грех с войска. При этом обряде по обычаю родины собака разрезается на две части и обе половинки кладутся в открытом поле на некотором расстоянии друг от друга; между ними проходит все войско, впереди несут оружие прежних царей, затем следует царь, окруженный телохра­нителями и знатью, затем гетеры конницы и наконец различные части пехоты; по окончании очищения пехота и конница выстраиваются друг против друга и все торже­ственно заканчивается театральным сражением7. Так было и на этот раз; обе линии стояли выстроившись, с одной стороны конница и слоны под предводительством царя и Пердикки, с другой — пехота под предводительством Мелеагра; когда конница пришла в движение, то пехота, как говорят, начала беспокоиться, предполагая, что с ней хотят сыграть дурную шутку; спастись в открытом поле от кошшцы и слонов было для нее невозможно. Пердикка рядом с царем подскакал во главе одного отряда к рядам пехоты, потребовал именем царя у каждого лоха выдачи зачинщиков последнего мятежа и при малейшем колеба­нии пригрозил ударить на них со своею котищей и пустить на фланги слонов. Пехота, видя, что она не в силах бороться с такой угрозой и с таким войском, исполнила то, что ей было приказано; было выдано около тридцати человек, которые были брошены под нога слонам и раздавлены ими.

Этой казнью Пердикка начал свое правление; сам царь должен был приказать или дозволить предать казни тех, кому он был обязан своим возвышением. Мелеагр не мог иметь никаких мнений насчет того, какая участь ожидает его самого; во время этой ужасной сцены он, как рассказы­вают, не решился покинуть своего места во главе фаланг, но затем, когда войска возвратились на свои квартиры, он, не доверяя безопасности своего собственного жилища, бежал в какой-то храм, как будто святость этого места могла защитить его. Пердикка решил уничтожить его, и найти предлог было нетрудно: Мелеагр, сказал он,

14

злоумышлял против его жизни, н его бегство служит признанием того, что он заслуживает смерти. По приказу царя и его хилнарха Мелеагр был умерщвлен на ступенях алтаря.

Хилиарх поступил так, как этого требовала необходи­мость; если он поставил себе задачей и целью взять в свои руки бразды правления, то эти первые шаги его отлича­лись такой энергичной решительностью, какой и требова­ли его звание и обстоятельства. Мелеагр мог служить для военачальников примером того, как Пердикка решил поступать со своими противниками; войско, которое при смерти Александра переступило границы если не своих прав, то воинской дисщншины, и шло прямой дорогой к тому, чтобы захватить в свои руки отвратительное могу­щество преторианцев, одним ударом было возвращено к повиновению и дисциплине, составлявшим единственную гарантию возможности дальнейшего существования госу­дарства; царь и его наместник должны быть уверены в войске, чтобы с успехом встретить дальнейшие опасности, которые были очень близко.

Военная знать Македонии всегда сохраняла ту гордую и нередко притязательную уверенность в себе, которая, будучи в одно и то же время условием и результатом ее столь исключительных военных качеств, преклонялась только перед умственным превосходством Александра и уступать которой решался иногда даже этот великий царь. Несомненно, он умел справляться с этими гетерами и гос­подствовал над ними; благодаря своему личному превос­ходству и их собственным слабостям, которые он то эксп­луатировал при помощи царственных подарков, воинских отличии илн своего доверия, то скрывал под видом прощения за совершенные ими проступки, ему удалось сгруппировать их вокруг себя в таких счастливых услови­ях достойной преданности, что мы почти не можем узнать безусловно честной и отличавшейся характером, энергией и преданностью свиты царя в страстных, волнуемых влас­толюбием, ненавистью и предательством, пренебрегающих всяким мерилом благоразумия и возможности представи­телях времени диадохов. Со смертью Александра сдержи­вавшие их доныне мощные и надежные узы распались;

15

последовавший немедленно за ней спор за престолонасле­дие дал им случай впервые почувствовать себя полновласт­ными господами и решать дела так, как этого требовали их собственные интересы; и если восстание пехоты, в котором приняли участие только немногие из высших офицеров, принудило их сплотиться еще раз вместе и стать на сторону одного из их среды, то с той минуты, когда восстание было подавлено, сам Пердикка сделался предметом их недоверия и ревности в той же степени, в какой он один сосредоточил в своих руках власть, на кото­рую все считали себя вправе претендовать и надеяться. Разве он лучше их, богаче их совершенными им подвигами и достоин господствовать над всеми? Разве могло это зависеть от того, что он происходил из княжеского рода Орестиды и имел царственных предков? Полисперхонт, телохранитель Леоннат'тоже принадлежали к царствен­ному роду; но теперь личные качества считались выше преимуществ рождения и пользоваться предпочтением мог только дом царя. Разве могло это зависеть от того, что Пердикка уже раньше находился в числе телохранителей царя Филиппа и, может быть, был старшим между теперешними телохранителями? В настоящее время истинные заслуги менее всего должны были уступать случайностям старшинства. И если Александр, как это, может быть, уже тогда полагали или утверждали многие, передал перед смертью Пердикке свою печать, то под этим он, без сомнения, понимал только то, что этот знак царс­кой власти должен храниться впредь до дальнейших рас­поряжений у старейшего из его приближенных; но, несом­ненно, был лишен всякого значения сочиненный в интере­сах хилиарха рассказ о том, что на вопрос, к кому должно перейти царство, царь отвечал: "К лучшему!" и при этом передал Пердикке свое кольцо. Но теперь, когда Пердикка с такой обдуманной осторожностью и с такой неожиданной строгостью сумел всецело овладеть верховной властью, многие должны были уже раскаиваться в том, что дали ему такие преимущества, и партия вельмож, вырвавшая верховную власть из рук пехоты и ее предводителя Мелеагра, должна была искать случая открыто выступить

16

против честолюбия этого второго и более опасного противника, если только она не желала потерять всего.

Для Пердикки вся задача заключалась в том, чтобы преградить путь этой опасности, прежде чем она будет близка; он должен был стараться воспрепятствовать вель­можам, державшим перед этим его сторону, соединиться против него; он должен был разделить и разъединить их интересы, чтобы сконцентрировать и сделать более дей­ствительным свое собственное могущество. Самым прямым и естественным средством для достижения этой цели было новое распределение должностей и сатрапий; таким образом он мог удалить от власти и из непосредственной близости к царю наиболее опасных из всех прежних дру­зей и, кроме того, выставить в их глазах милостью и награ­дой то, что, собственно говоря, можно было с таким же правом назвать изгнанием; он мог быть уверенным в том, что генералы не будут протестовать против этой меры, тем более, что они могли надеяться приблизиться таким образом к желанной цели, заключавшейся в независимом господстве; он сам должен был держаться того мнения, что, если разъединенные таким образом вельможи и сделают попытку сбросить с себя верховенство государства, то ему во имя царского принципа и с готовой к войне армией, которая находилась в его распоряжении, без большого груда удастся подавить всякую попытку узурпации и поддержать неприкосновенность своей власти.

Если одно предание называет автором этого плана Лагида Птолемея, то этот факт не противоречит вышеска­занному и вовсе не служит доказательством того, что самый благоразумный и умеренный из высших офицеров действо­вал в это время еще в интересах хилиарха. Хотя этот план предоставлял последнему все выгоды в настоящем, но он был ошибочен относительно будущего, и хладнокровно рассчитывавший Лагид охотно готов был пожертвовать преимуществами настоящего момента, чтобы потом тем вернее достигнуть своей цели. Находясь вдали от надзора хилиарха и вне влияния котерий, которые должно было создать скопление вельмож при дворе, занимая прак­тически независимое положение сатрапа, самостоятельно господствовать по возможности неограниченным образом

17

над какой-нибудь богатою страною, превратить ее, если такое возможно, в самостоятельное и представляющее собою законченное целое владение, чтобы потом, опираясь на этот верный базис, быть в состоянии выступить против власти хилиарха и, наконец, самого государства — таковы должны были быть надежды, заставившие Л а гида предло­жить этот план, который хилиарх одобрил от имени царя и на который немедленно согласились другие вельможи. Это обстоятельство, равно как и то, что такой план исходил от Лагида, позволяет нам предположить существование компромисса, которым верховная власть предоставляла некоторое вознаграждение и гарантию вельможам, согласившимся отдать эту власть в руки Пердикке. Этот компромисс, несомненно, мог быть найден только в вопросе о военной силе; если в системе Александра стратигия всегда отделялась от сатрапии, то теперь можно было выставить множество фактических оснований для того, чтобы отступить от этой системы; опасные времена, которые предстояли в будущем, по-видимому, требовали того, чтобы вся сумма власти в каждой сатрапии была сосредо­точена в одних руках, что должно было упрочить даль­нейшее существование государства и чтобы каждый из его членов получил законченную организацию, которая давала бы ему средства и права поддерживать государственное целое и неприкосновенность в своей части; впрочем, было обусловлено, что верховный сановник государства сохраняет за собою право давать сатрапам известные военные поручения и в данном случае пользоваться местными военными силами в государственных целях9.

На следующий же день после очищения военачальники были приглашены на собрание и хилиарх объявил им от имени царя, что, принимая во внимание трудности настоя­щего положения и крупные услуги, оказанные царю и государству многими военачальниками, признано за благо произвести в сатрапиях и в распределении высших должностей в армии некоторые перемены. Ближайшие сведения об этих переменах, сохраняемые нам преданием, дают нам интересный обзор лиц, пользовавшихся наиболь­шим значением в эпоху диадохов, и поэтому мы сообщаем здесь о них со всеми подробностями10.

18

Было определено, что Пердикка останется в числе не­посредственно окружающих царей лиц и получит главное начальство над всеми царскими войсками; он должен был как неограниченный наместник сохранить у себя царскую печать, и все должностные лица государства, в войске и в администрации, должны были через него получать царские приказы".

Его прежнее звание хилиарха переходило к Селевку, сыну Антиоха, прежнему предводителю царских гипаспи-стов; едва достигнув тридцатилетнего возраста, он блис­тательно отличился во главе своего отряда при походах в Индии и особенно в битве при Гидаспе; при грандиозном свадебном торжестве в Сузе ему была дана в жены дочь согдианского вельможи Спитамена; его твердость и решительность в соединении с необычной физической си­лой и существенная черта его характера, представлявшего собою странную смесь задушевности и умной осторожно­сти, должны были сделать его в глазах государственного наместника особенно удобным лицом для поручения ему звания, в котором он не желал видеть одного из старших военачальников, который сообразно с мерою своих заслуг проявил бы большие притязания.

Предводителем царских гипаспистов был назначен вместо Селевка Кассандр, сын Антипатрз, прибывший в Вавилон незадолго до смерти царя с поручением от своего оща; будучи одних лет с Селевком и не пришшая непос­редственного участия в славных подвигах царя в Азии, он видел себя быстро возведенным в одно из почетнейших званий в войске. Пердикка мог надеяться, что, отличая сына, он сделает своим должником отца; в то же время он должен был желать иметь около себя залог покорности того, кто благодаря занимаемому им высокому посту и своей испьгганной административной деятельности имел право считать себя призванным занять руководящее положение в государстве предпочтительно перед всяким другим.

Мы не имеем сведений о дальнейших переменах в шта­бе армии, необходимость которых была вызвана переме­нами в составе сатрапов, о которых мы сейчас будем гово­рить 12. Большее значение имело распределение провинций.

19

Сатрапия Египта, состоявшая из собственного бассей­на Нила и двух областей вне его дельты, которые египтяне называют Ливией и Аравией|3, благодаря своему положе­нию, быстрому росту своего благосостояния и своей, хотя заложенной лишь несколько лет тому назад, но уже достигшей процветания столице Александрии, была одним из важнейших наместничеств государства. Сам Александр с особой осторожностью и любовью организовал управ­ление Египтом и обратил главное внимание на то, чтобы в одних руках не соединялось слишком много власти; только благодаря злоупотреблению Клеомента из Навкратии, номарх арабских округов, который в то же время управлял доходами всей сатрапии, с течением времени фактически занял место сатрапа. По новому распределению, эта страна получила сатрапа в лице телохранителя Птолемея Лагида, и было постановлено, что гипархом Египта должен остаться Кл со мент.

Мы не знаем, в чьих руках находилась в последние годы царствования Александра сатрапия Сирия по эту сторону вод, охватывавшая земли между Евфратом и морским берегом. Теперь это место получил Лаомедонт, сын амфи-политянина Лориха, бывший родом из Митилены; хотя о нем и мало упоминается в истории Александра, но он все-таки должен был быть одним из знатнейших лиц в свите царя. В 337 году он вместе с Неархом, Птолемеем и своим братом Эригием был запутан в известной интриге в пользу Александра и должен был покинуть государство; после своего вступления на престол Александр возвратил его и в 332 году благодаря его знанию сирийского языка поручил ему надзор над военнопленными; дальнейших военных функгитй он, по-видимому, не имел; его высокое звание и важное место, которое он занимал между вельможами, доказывается тем, что он находился в числе 32 триерархов флота, который строился в Индии.

Сатрапия Киликии представляла особенную важность в военном отношении, так как она господствовала над путями, соединявшими восток и запад Азии; поэтому в 332 году Александр соединил здесь сатрапию и стратиггао в одних руках и поручил эту важную должность одному из своих телохранителей — Валакру, сыну Никонора. Он

20

недавно пал в бою против горных народов Тавра; теперь эта провинция была поручена таксиарху Филоте '4.

С запада к Киликии примьпсает земля Памфилия, кото­рая, будучи соединена со времени завоевания ее Александ­ром с Ликией, сперва имела своим сатрапом Неарха, который затем прибыл в 326 году с войсками в Индию. Быть может, теперь на его долю снова выпали эти земли; но оказалось необходимым оставить его на первое время главой морских сил Македонии в южных морях и оставить пока его сатрапию в руках Антигона.

Антигон, сын Филиппа, был уже с 333 года сатрапом Великой Фригии; он принадлежал к старшему поколению македонских военачальников; умный, опытный, отличаю­щийся спокойной решимостью, он в течение десяти лет должен был придать своей власти ту твердость, в которой она более всего нуждалась в той провинции, окруженной разбойничьими горными народами и почти независимы- 1 ми союзниками. На юге в горах Тавра жили писидийсжие племена, которые нередко угрожали даже большой военной дороге в трудных проходах Термеса и Сагалассы; а в бою против двух городов исавров и ларандов Валакр недавно потерял победу и жизнь. На северо-востоке, в лежавших по Понту частях Каппадокии государствовал престарелый государь Ариараф, который в течение целого ряда лет старался увеличить свои боевые силы и о котором говорили, что он имеет 30 ООО человек пехоты и 15 ООО пре­восходных всадников.

Отношения к северным варварам, пафлагонянам, тоже, как кажется, совершенно переменилось: в 333 году они добровольно изъявили покорность царю под тем услови­ем, что им будут оставлены их династии и что македонские войска не перейдут их границ; тогда они были поставлены в зависимость от сатрапии Фригия Понтийская: мы не знаем, какие перемены там были произведены15, но не подлежит сомнению, что отныне Пафдагоння должна была присоединиться к провинции Эвмена, начало которой могло быть положено только вооруженной силой.

Действительно, Пафлагония, Каппадокия и земли по Понту на восток до Трапезунта должны были получить сатрапом Эвмена. Эылен, сын Иеронима, бывший родом

21

из города Кардия в Херсоне, находившийся уже с 342 года на службе Филиппа и бывший затем секретарем Александ­ра, был как грек весьма мало любим македонскими вель­можами, тем более, что царь неоднократно отличал его и еще недавно отличил его браком с дочерью Артабаза. Ловкий кардианец знал о таком настроении вельмож; при смерти царя он отодвинулся на задний план, не вмешива­ясь в раздоры между знатью и фалангами. "Чужеземцу", — говорил он, — не подобает вмешиваться в раздоры ма­кедонян"; но мы видели, какое значительное участие при­нимал он в происшедшем затем соглашении.

С одной стороны, благодарность за эту услугу и пре­жнее звание Эвмена, а с другой — опасение, что он, оста­ваясь в Вавилоне с чувством обиды в сердце, может сде­латься опаснее всякого другого, должны были побудить го­сударственного наместника удовлетворить его. Назначе­ние ему сатрапии не имело другого значения; ее сперва при­ходилось завоевать или всю, или же большую ее часть, а царь Ариараф, у которого приходилось отнимать ее, был могущественным врагом. Антигон Фригийский получил письменный приказ привести это решение в исполнение; казалось выгодным впутать этого могущественного и имевшего честолюбивые виды сатрапа вместе с Эвменом в войну, которая будет стоить ему много времени и средств и которая По счастливом ее окончании не принесет ему никаких выгод, но даст ловкого и могущественного соседа, который, когда от него потребуют благодарности за оказанную помощь, тем теснее свяжет свои интересы с интересами государственного наместника.

В Карий, как кажется, еще при жизни Александра умер­ла старая царица Ада из Алинды; ее область с тех пор сделалась непосредственной сатрапией государства; источники не говорят нам, кто первый получил ее; вероят­но, это был тот же самый Асандр, которому она в послед­ствии принадлежала. Он был сын старшего Филоты и брат Пармениона; еще в 334 году он получил Лидийскую сатрапию, но в 330 году он присоединился к войску в Бактрии с новыми войсками; он должен был возвратиться с царем и во время раздела находиться в Вавилоне.

22

Точно так же незадолго до смерти царя прибыл в Вави­лон со свежими войсками и прежний сатрап Лидия Менадр; ему была снова отдана его прежняя сатрапия.

Несравненно важнее, по крайней мере с военной точки зрения, была третья сатрапия западного морского берега, так называемая Фригия Геллеспонтская; здесь проходила большая дорога из Азии в Европу, и тот, кто владел Фригией, мог прекратить сухопутное сообщение между ними; для переправы через Геллеспонт она была как бы головой моста со стороны Азии и прекрасным обсерваци­онным пунктом для наблюдения за готовым двинуться в бой неприятелем со стороны Европы. После Калы, сына Гарпала, здесь властвовал Димарх; при настоящих обстоятельствах, когда можно было предвидеть раздоры и борьбу, эта сатрапия имела вдвое большее значение. Если телохранитель Леоннат, который, по-видимому, сначала предназначался для того, чтобы разделить верховную власть с Пердиккой, и который затем своими решительны­ми действиями во главе конницы более всех содействовал победе Перднкки, получил эту сатрапию, то весьма вероятно, что он отказался от своих притязаний на участие в верховной власти только ради должности, которая, очевидно, обеспечивала за ним большее влияние, чем место рядом с Пердиккой, а Пердикка в свою очередь охотно готов был отдать такую важную позицию в руки человека, преданность которого, как он полагал, он испытал в дни восстания. Леоннат получил приказ вместе с Антигоной приступить к походу против Ариарафа.

Весьма странны были распоряжения государственного наместника относительно европейских дел; он не ограни­чился разделением власти между Кратером и Антипатром, как это было уже установлено в договоре с Мелеагром, но отделил от Македонии как самостоятельную сатрапию все фракийские земли на восток от прежней македонской границы, а именно земли одризов и фракийцев по ту сторону Гема, которые до сих пор имели только особых стратигов, подчиненных наместнику Македонии. Пораже­ние последнего стратега Зопнриопа и необходимость противопоставить твердую преграду движению скифов на Дунай оправдывали эту меру, дальнейшей целью которой

23

было освободить Херсонес и прилегавшие к нему земли, через которые проходит дорога в Македонию, от влияния Антипатра, который вряд ли вполне согласился со всем тем, что произошло в Вавилоне. Фракийскую сатрапию получил телохранитель Лизимах, один из деятельнейших и отваж­нейших между высшими офицерами войска и, как кажется, отличившийся особенной преданностью Пердикке.

Если Пердикка не был вполне уверен в старом намест­нике Македонии, то отданные Александром летом 324 года приказы давали ему достаточный повод лишить его звания, которое угрожало опасностью новому порядку вещей. Но Кратер со своими ветеранами дошел только до Киликии, и Антипатр сохранял еще всю свою власть в Македонии, он был там слишком могуществен для того, чтобы Пердикка уже теперь мог открыто выступить против него, кроме того, были все основания бояться восстания со стороны греков, когда они получат известие о смерти царя, восстания, которое при настоящих обстоятельствах мог подавить только один Антипатр. Разрешение не уступать Кратеру своего высокого поста для того, чтобы вести свежие войска в Азию, можно было выставить как знак внимания относительно него, за который он был обязан благодар­ностью. Что же касается остального, то Пердикка следовал тем постановлениям, которые были сделаны до очищения; Антипатр, как полномочный стратиг, и Кратер, как простат16, получили теперь в свое ведение все земли, находившиеся к западу от сатрапии Лизимаха, а именно Македонию, иллирийцев, трибаллов, агрианов, Эпир до Керавнских гор и всю Грецию.

Между тем как почти везде в западных частях государ­ства были произведены значительные перемены, почти весь восток остался в руках прежних сатрапов; уже теперь тамошние сатрапии начали больше предоставляться сами себе; находясь вдали от предназначенных самой природой быть ареной войн местностей, они имели только второ­степенное значение при решении международных ослож­нений. Кроме того, было необходимо избегать по мере возможности всяких перемен среди этих недавно лишь покоренных и еще мало привыкших к македонскому управлению народов. Во всяком случае здесь будет не

24

}

бесполезно перечислить восточные сатрапии, чтобы дать наглядное понятие об их обширности и напомнить о тех широко разветвлявшихся отношениях, которые были за­вязаны.

Дальний восток, охватывавший земли между Гидаспом и Гифазисом, остался в руках царя Пора; оба лежавшие по берегам Гифазиса государства, Фегея и Сопифа, более не упоминаются; вероятно, и сатрапия нижнего Инда перешла в руки того же самого царя. Подле него между Гидаспом и Индом Таксил сохранил свои прежние владения. Оба эти царя были почти независимы от государства, которому было суждено восстановить свой престиж в этих землях только после долгого ряда лет.

Сатрапия Индия по эту сторону реки, которою до 324 года владел элимиот Филипп, сын Махаты, и которою после его смерти временно управлял предводитель расположенных там войск, была передана теперь сыну Агенора Пифону, которого Александр оставил в 325 году для управления землями нижнего Инда.

Кавказская сатрапия, земля паропамизадов, была остав­лена Оксиарту, отцу Роксаны. Точно так же Арахозия и Гедрозия были оставлены соединенными в руках Сивир-тия; Арея и Дрангиана тоже сохранили своего прежнего сатрапа — солянина Стасанора17.

Из лежащих к северу от Кавказа земель Бактрией вла­дели с 329 года Аминта, сын Николая, по его смерти его преемником, как кажется, был назначен Филипп, а управ­ление Согдианы было поручено одному из туземных вель­мож; после восстания в 325 году поселенных там эллинов последний, должно быть, вследствие каких-нибудь упуще­ний или вины был отрешен от должности, и Филипп получил в свое управление обе эти области, которые он и сохранил; Парфия с Гирканией и Тапурией остались в руках Фратаферна.

В прилегавших к ним с востока провинциях были, как кажется, произведены некоторые перемены. Атропат, дочь которого в Сузе была выдана замуж за Пердикку, сохра­нил за собою сатрапию Малой Мидии; сатрапом Великой Мидии был назначен телохранитель Пифон, сын Кратевы, а его резиденцией, как кажется, была сделана Экбатана;

25

очень скоро этому беспокойному и честолюбивому полководцу должен был представиться случай выдвинуть­ся вперед весьма замечательным образом. Атропат, как кажется, был им совершенно отодвинут на задний план; этот умный перс осторожно ограничился господством над северною отдаленною частью мидийской земли, прорезы­ваемою богатой долиной Аракса, и область Атропатена перешла от него, как независимое владение, к его сыновь­ям и внукам.

Сатрапия Армении, лежавшая между Мидией и теми землями, которые должен был занять Эвмен, была отдана теперь (кто владел ею ранее, неизвестно) в руки архиги-пасписта Неоптолема, с гордостью утверждавшего, что он происходит от рода эакидов. Прилегавшую к ней с юга сатрапию Месопотамию и "Сирию по ту сторону вод" получил Архелай, как кажется, тот самый сын Феодора, который с 330 года был стратигом Сузианы; сатрапия Вавилония была передана Архонту.

Мы не можем точно определить, кому досталась сатра­пия Сузы, точно так же неизвестно, составляла ли Парета-кена и в будущем самостоятельную сатрапию, или же она была соединена с Мидией или Персидой. Сама Персида сохранила у себя своего прежнего правителя Невкесту, а прилегавшая к ней Кармания — того же самого Тлеполе-ма, которого Александр назначил туда в 325 году.

Таково было распределение сатрапий. Если намерения регента заключились в том, чтобы устранить остальных вельмож от центра государства и от войска и самому, обладая этой всегда находившейся в боевой готовности силой, обеспечить за собою превосходство над отдельны­ми сатрапами и их повиновение, то его задача прежде всего должна была заключаться в том, чтобы приобрести полную уверенность в этом войске. Недавние события перед вратами Вавилона должны были настолько сломить дерзость фаланг, что теперь могло казаться своевременным привязать их к новому порядку вещей с помощью важного акта, льстившего их гордости. Александр послал Кратера на родину со множеством стоящих весьма больших денег поручений; если предоставить этому полководцу их исполнение, то в его руках не только останется право

26

располагать громадными суммами денег, но потребуется еще прибегать к помощи сокровищницы в таких размерах, какие вовсе не могли быть желательными для регента. Чтобы отменить приказы Александра, Пердикка созвал македонян на собрание по обычаю их родины: в бумагах царя, сказал он, он нашел планы, привести в исполнение которые было поручено Кратеру. Эти наброски были прочтены по порядку; предполагалось выстроить для задуманного похода на запад флот из тысячи военных кораблей, превосходящих своею величиною триеры, воздвигнуть для этого флота на удобных местах морского берега нужные доки, арсеналы и гавани и провести вдоль берегов Ливии большую воешгую дорогу до Геркулесовых Столбов; затем предполагалось по мере возможности содействовать основанию новых городов, и в особенности соединению в одних стенах разбросанных селений, повсюду облегчить переселение из Европы в Азию и наоборот и таким образом стараться достигнуть того, чтобы при помощи различных приемов смешения и уравнения по мере возможности уничтожить различия между европейскими и азиатскими подданными; наконец, предполагалось возвести следующие громадные сооружения: равную высочайшим египетским пирамидам, пирамиду в честь македонского царя Филиппа, которая должна была служить ето надгробным монументом; шесть больших храмов, из которых каждый должен был обойтись в 1 500 талантов, а именно храм Зсвесу в Дионе в Македонии, Артемиде Таврополе в Амфиполе на Стримоне, Афине в македонском городе Кирре, в Деласе, Дельоах и Дедоне тамошним богам и т. д. Пердикка указал на то, каких исключительных расходов из сокровищницы потребовало сооружение погребального костра Гефестиону и сообщил при этом счет расходов, потребовавшихся для этого сооружения; далее он указал на бесполезность начинать постройку флота и ливийской военной дороги теперь, когда благоразумие требует не думать более о походе в Карфаген, Италию или И берию. Македоняне открыто высказали свое изумление перед величественными планами Александра, но приняли решение отменить распоряжения царя, так как исполнение их было соединено с необыкновенными

27

трудностями и не соответствовало настоящему положению вещей.

Едва успело пройти несколько недель со времени смер­ти великого царя, "со времени конца его жизни, насколько она вилась у него через людей", а как далеко уже отступи­ла на задний план память о нем, как окончательно был уже покинут тот путь, на который он вступил так смело и счастливо, и как неотвратимо обнаруживалось обратное, разрушительное движение во всех тех мерах, которые были приняты относительно его государства. Только в одном все были согласны между собой: в готовности принести в жертву собственным выгодам все другие соображения; как вестники близкой бури наружу уже выступили чувства зависти и честолюбия и старое озлобление, которое столь долго сдерживала твердая рука царя. Это движение обнаруживалось не только среди войск и его пред­водителей. Царица Роксана, находившаяся в последние дни еще при Александре, послала письмо к Статире, на которой Александр женился в Сузе, с приглашением приехать в Вавилон, где она будет находиться в безопасности под охраной регента и войск; когда царица приехала со своей сестрой Дрипетидой, молодой вдовой Гефестиона, то они обе были изменнически убиты и с ними угасла последняя ветвь дома последнего персидского царя; их тела были брошены в колодец и засыпаны землей. И Пердикка обо всем этом знал и помогал исполнять это. Затем Роксана родила мальчика, и войско радостно приветствовало его именем царя и Александра.

В это самое время произошло погребение великого царя и на нем македонские войска в последний раз мирно соединились между собою; затем новые сатрапы разъеха­лись по своим провинциям; отныне им суждено было встре­чаться только на поле битвы.

28

rrrrrrrrrrrrrr

ГЛАВА ВТОРАЯ 32S—322

Азиаты при смерти Александра. — Восстание греков в Верхней А зии. — А фины при смерти Александра. —- Приго­товления афинян к войне. — Присоединение к ним греков. — Вооружение Македонии. — Битва при Гераклее. — Антипатр осажден в Ламии. — Смерть Леосфена. — Назначение полководцем Антифила. — Возвращение Демос­фена. — Приближение Леонната. — Смерть Леонната. — Морская война. — Битва при Кротоне. — Переговоры. — Сдача афинян на капитуляцию. — Смерть Демосфена. — Положете Антипатра. —Война с этолянами

о время этих происходивших в Вавилоне событий весть о смерти царя проникла уже в самые отдаленные области госу­дарства и произвела весьма различное впечатление; теперь, когда сила, соеди­нившая в одно целое мир близких идале-ких народов, исчезла, все должно было перемениться, и народы начали надеяться на новое буду­щее или бояться за него.

Азиатские, находившиеся некогда под властью Персии народы вполне справедливо скорбели о смерти царя. Многие столетия томились они под игом деспотического произвола, они были порабощены, но не наслаждались миром рабства; для них Александр был если не освободи­телем, то милостивым и полным отеческих чувств влады­кой; он защищал их от произвола должностных лиц и от грабежей разбойничьих орд, чтил их старинные обычаи и религию и при помощи быстрых удачных средств начал содействовать также и развитию их материального благосостояния. Теперь, лишенные этой защиты своего повелителя, они видели возвращение прежнего времени

29

господства сатрапов, а единственное отличие от прежнего времени заключалось в том, что теперь они стояли в зависимых отношениях от македонских повелителей, и только увеличивало их тревогу за свое будущее. Казалось, что зародыши новой весны народов, которые Александр пробудил в Азии, будут теперь задушены и что конечным результатом победы Александра, вместо привычного рабства азиатских властелинов, должно сделаться еще более суровое иго рабства. Такие тревоги и такое безна­дежное положение не могли не волновать массы; еще мрач­нее должна была представляться их будущность вельмо­жам Азии, которые начали привыкать к новому порядку вещей, созданному в их государстве Александром, и в своей службе примиряться с духом Запада. Они знали, что македоняне вовсе не отреклись от своей гордости, а греки от своего высокомерия, хотя они и принуждены были молчать; ближайших событий по смерти великого царя было достаточно, чтобы показать им, что их роли, роли побежденных, рядом с победителями, пришел конец. На судьбе своих дочерей, которых они выдали замуж за вель­мож Запада, они очень скоро должны были увидеть совер­шившуюся в их положении печальную перемену. Расска­зывают, что Сизигамва, престарелая мать Дария, наложи­ла на себя руки при вести о смерти Александра; в таком случае ей хоть не ггоишлось пережить злодейского убиения своих внучек.

Замечательно, что ни один из всех народов Азии не воспользовался смертью царя для попытки сбросить с себя чужеземное господство, что может служить не только до­казательством политического индифферентизма этих на­родов, но и той твердости организации, которую Александр сумел придать своему государству. Сатрапами везде, за немногими исключениями, были македоняне, имевшие в своем распоряжении европейские войска и военные колонии, и эта вооруженная сила, македонская дисципли­на и их собственные выгоды предупредили всякое дви­жение. Но в это время произошло событие, грозившее государству по меньшей мере потерею дальнего востока.

Еще в 325 году, когда исчезла надежда на возвращение Александра из Индии, часть поселенных в землях Оксианы

30

греков восстала и сделала попытку возвратиться на свою европейскую родину. Теперь, при вести, что Александр действительно умер, в колониях верхних сатрапий распространилось гораздо более опасное движение; в поселенных там колонистах с удвоенной силой проснулась тоска по родине; теперь их не страшило более имя могущественного царя, и мужество и желание росло вмес­те с надеждой на успех. Около 20 ООО человек пехоты и 3 ООО всадников, все ветераны главной армии, полные веры в свои силы и в свою испытанную храбрость и той нерушимой твердости, которая создается сознанием своей виновности, собрались в указанных уже нами выше очагах восстания; они выбрали себе предводителем одного из своей среды, энианца Филона, и выступили в путь.

Весть об этом движении не могла не встревожить реген­та; подвергалось опасности не только обладание верхни­ми землями, но и еще опаснее было то, что этот пример нарушения ДИС11ИПЛШШ в случае удачного исхода такого предприятия послужил бы приманкой для других таких же поселенцев, что эта беспорядочная толпа прошла бы по государству из конца в конец и что, наконец, в Грецию, где уже обнаруживались признаки всеобщего восстания, возвратились бы полчища испытанных в бою воинов. Регент немедленно отправил в верхние провинции 3 ООО че­ловек пехоты и R00 всадников из македонских войск; начальство над этой экспедицией он поручил телохрани­телю Пифону, сыну Кратевы, который был назначен сатрапом Мидии; ближайшим сатрапам он послал приказ выслать па помощь Пифону войска; прибыло 10 ООО чело­век пехоты и 8 ООО всадников; самому Пифону было приказано выступить против колонны мятежников, немедленно напасть на них и перебить их всех, а всю добычу разделить между своими войсками. Столь жестокий приказ был мерой предосторожности против этого полководца, честолюбие которого казалось тем более опасным, чем значительнее были его военные дарования. Во всяком случае Пифон, весьма охотно принявший на себя началь­ство над этой экспедицией, не имел ни малейшего намерения исполнить приказы регента; он надеялся привлечь на свою сторону эти греческие полчища, думал

31

овладеть во главе их верхними провинциями и затем, срав­нявшись силами с регентом, основать для себя на востоке независимое царство. Полный таких надежд, шел он со своими македонянами и войсками сатрапов навстречу мятежникам; ему без труда удалось завязать сношение в лагере противников и склонить к измене одного из второ­степенных военачальников по имени Л иподор. Когда затем оба войска выступили в бой друг против друга, началось сражение и кровопролитная битва еще оставалась не­решенной, Липодор со своими 3 ООО воинов отступил на одну возвышенность, куда затем в полном беспорядке бросились бежать остальные, считая все потерянным. Будучи господином поля битвы, Пифон через глашатая предложил беглецам сложить оружие и сказал, что он предлагает им сдаться на капитуляцию и что каждый может мирно возвратиться в свою колонию. Таким образом, был заключен торжественный договор; греки собрались и стали лагерем вблизи македонян, и Пифон радовался, что так удачно исполнил самую трудную часть своего смелого плана. Но македонянам было известно распоряжение регента; они не снесли того, что у них должна была быть отнята богатая добыча мятежников; несмотря на заклю­ченный ими клятвенный договор, они напали на ничего не опасавшихся и безоружных греков, перебили их всех, завладели их лагерем и разграбили его.

Мы не знаем отдельных подробностей того, как после этого события были устроены дела верхних провинций, которые потеряли таким образом значительную часть защищавших их боевых сил; как бы то ни было, спокой­ствие более не нарушалось, сатрапы сохранили за собою свою власть, а в основанных Александром городах, из которых удалились водворенные там ветераны, остались переселенные туда жители азиатского происхождения.

Между тем на западе, в греческих землях, вспыхнуло восстание, грозившее серьезной опасностью власти макс донян в Европе.

Его очагом были Афины. Исход процесса Гарпала на нес там крайне тяжелое поражение антимакедонской партии, и с 323 года Демосфен был изгнан из Афин. В это время в Афины явился Гепарх, сын Асклепиада, с вестью о

32

смерти Александра; необыкновенное движение охватило весь народ. "Это невозможно, — восклицал оратор Демада, - если бы это было так, то вся вселенная уже наполнилась бы трупным запахом". Другие ораторы в свою очередь считали смерть Александра несомненной, теперь или никогда, говорили они, настала время освободиться от господства Македонии. Тщетно Фокион старался обуздать страстное возбуждение народа: если он мертв сегодня, говорил он, то он будет им и завтра, и послезавтра, и мы имеем время спокойно принять благоразумное решение. Еще более боялись войны имущие классы, так как она приносила им опасность и множество общественных тягот; но бедных, жаждущих реформ и крикунов было слишком много, прекрасные слова — свобода, былое господство и былая слава — были могущественнее, чем голос благо­разумия и уважения к скрепленным ими клятвою до­говорам; могущество Македонии называли циклопом, который ослеплен; слова ораторов, указывавших на тысячи наемников, которых привел к Тенару из Азии Леосфен и которых он готов вести на поле битвы во имя афинян, встречались громкими криками радости.

Но достоверных известий о смерти царя еще не было; чтобы не подвергать государство никакому риску и что­бы, не упуская в то же время ничего из виду, своей види­мой бездеятельностью отвлечь от себя внимание Антипат-ра, было постановлено послать Леосфену для уплаты наемникам 50 талантов из сокровищ Гарпала и оружие из запасов государства, а о своем решении объявить открыто гогда, когда подтвердиться известие о смерти царя. 11оэтому Леосфен нанял для Афин 8 ООО человек превос­ходных и испытанньгх воинов и встугагл в тайные перего­воры с этолянами, которые за Эниады и за их отказ при-пять к себе изгнанников должны были желать разрыва Афин с Македонией; он сам отправился к ним и заручился их обещанием прислать к нем 7 ООО этолян.

Между тем из Азии прибывали все новые и новые по­сольства, приносившие известия о происходивших в Вави-ионе событиях, о возбужденном настроении греческих 1 ородов Малой Азии и об изгнании македонских гарнизо­нов в Родосе1.

| Илиркя мдняизиа кн. П

33

Теперь Леосфен лично прибыл в Афины; Гиперид под­держивал его предложения; они заключались в немедлен­ном восстании против Македонии. Из Македонии тоже прибыли послы, советовавшие не нарушать союзного договора и напоминавшие о прекрасных качествах Анти-патра. "Мы знаем, что он прекрасный повелитель, — сказал Гиперид, — но мы не нуждаемся ни в каком прекрасном повелителе". Фокион, бывший столь часто стратигом Афин, предостерегал их от слишком поспешных решений, указывая на всю величину опасности и напоминая про печальную участь Фив; он убеждал их не позволять вводить себя в заблуждение таким людям, которые желают стоять во главе войска. Леосфен с насмешкой спросил его, какую пользу принес он государству в те многие годы, когда он был полководцем? И Фокион отвечал на это: "Разве этого мало, что граждане находят себе могилу на родине и покой в могиле?" Но Леосфен заявил, что считает высшею славою погребение в Керамике и надгробную речь, два отличия в честь павших в бою; это есть достойная мужа награда, теперь настала пора войны, теперь поддержка всех эллинов несомненна и можно ожидать верного успеха. И Фокион отвечал на это: "Твои речи, юноша, подобны кипарисам, они высоко и гордо поднимаются кверху, но не приносят плодов; моя лучшая слава заключается в том, что за все то время, когда я был стратигом, не пришлось держать ни одной надгробной речи"; и на вопрос Гиперида, когда он даст совет начать войну, если не теперь, он отвечал: "Когда я увижу, что юноши не покидают более своего поста, что богатые отдают для войны свои деньги и что ораторы не обкрадывают более общественной казны". Старания Фокиона были безуспешны; было решено объявить войну, и Леосфен поспешил к своим наемникам.

Даже афинские патриоты, если бы они хладнокровно взвешивали все обстоятельства, должны были бы желать, чтобы афинская политика приняла другое направление. Афины были достаточно могущественны для того, чтобы выждать, пока дикое брожение, вызванное смертью Алек­сандра, не разовьется дальше, и выступить открыто толь­ко тогда, когда будет обещан верный успех. Было очевид­но, что первое соглашение между македонскими повелите­

34

ля ми в Вавилоне еще далеко не было последним словом, что, несомненно, предстояли еще дальнейшие раздоры между регентом и сатрапами, между государством и его отдельными частями и что тогда, когда между ними вспыхнет борьба, могущество и влияние Афин может при­обрести более высокое значение между государствами Эллады. Быть может, и теперь Антипатр сделал бы значи­тельные уступки, если бы мог купить этим нейтралитет Афин; и если бы в награду за то Афины потребовали, что­бы государства Эллады примкнули к афинскому нейтра­литету, если бы Афины пожелали превратить Коринфский союз в федерацию греческих государств под главенством Афин, то Антипатр, несомненно, изъявил бы полную готовность не пускать в дело своих боевых сил, которые, как он мог предвидеть, очень скоро должны были ему понадобиться для отпора честолюбивым притязаниям pci сита, между тем как здесь он мог натолкнуться на не­предвиденные осложнения и в лучшем случае достигнуть бесплодного успеха; нейтралитет Афин и государств Гре­ции и Пелопоннеса обеспечивал за ним обладание Фесса­лией и спокойствие Эпира, позволял ему сдерживать варваров севера и Фракии и оказать назначенному сатра­пом этих земель Лизимаху еще до прибытия последнего в спою сатрапию услуги, которые заранее привязывали его к нему. Если роль, предназначенная Пердиккой повелителю Македонии, ставила ему задачи, которые должны были евмзитъ и обессилить его, то Антипатр, вступая в согла­шение с Афинами и государствами Коринфского союза, и шискал свою голову из петли и мог уже теперь выступить iipoiiin регента защитником той политики, которая епшопились тем труднее, чем долее он откладывал ее осуществление. Принятые в Афинах постановления лишали ci олой возможности; возбужденное состояние настоящего момент и страстность вождей вели этот город и Грецию к рискованным предприятиям, которые, даже в случае успеха, не могли создать никакого нового положения вещей, никакой новой мысли и никакой новой греческой жизни. 11 олитика, на которую решались теперь Афины, была снова политикой чувства, последних впечатлений и недавних огорчений.

35

Прежде всего начались преследования друзей Македо­нии, и дем ревностно выносил им обвинительные пригово­ры. Против Димада было внесено три или семь обвинений в параномии, и после третьего обсуждения он потерял право произносить речи к народу; за то, что он внес предложение чтить Александра как бога, он был наказан пенею в 100 талантов. Каллимедонт, которого называли раком, и молодой Пифея тоже были изгнаны. Даже Аристотелю, преподававшему в Лик ее в Афинах, пришлось поплатить­ся за то, что он был другом великого царя; он был обвинен гиерофантом Эвримедонтом в безбожии и, конечно, осужден; он бежал в Халкиду на острове Эвбея, где вскоре и умер.

Леосфен уже находился в разгаре своей деятельности. Завязанные им с з толя на ми отношения дали ему возмож­ность быстро проникнуть на север и занять Фермопилы, не встретив необходимости пролагать себе путь через Виотию и мимо Кадмеи открытой силой. Он отплыл со своими наемниками в Этолею и двинулся к Фермопилам с 700 человек, которые здесь к нему присоединились. Тем временем в Афинах появилось прямое объявление войны: "Народ афинский желает выступить на защиту общей свободы эллинов и освободить обремененные гарнизона­ми города; для этой цели должен быть вооружен флот из 40 тетрир и 200 триер, все афиняне, не старше сорока лет, должны стать в ряды войск, войска трех фил должны остаться дома для прикрытия родины, а войска остальных семи фил должны быть готовы к выступлению на войну; затем в государства Греции должны отправиться послы с вестью, что народ афинский, который подобно тому, как прежде сбросил с себя в морской войне иго варваров, считая, что Греция составляет общее и единое отечество всех эллинов, считает своим долгом и теперь биться на суше и на море за общее благо Греции, жертвуя на эту борьбу свои деньги и кровь".

Этот воинственный манифест должен был произвести необыкновенное впечатление на греков. Благоразумные люди полагали, что Афины предпринимали славное, но бес­полезное дело, что они выступают на войну преждевремен­но, желая дерзнуть на борьбу с необоримыми полчищами

36

Македонии, и что с ними повторится участь Фив. Но именно этот смелый акт афинской политики был удобен для того, чтобы вызвать даже среди людей нерешительных открытые проявления старой любви к свободе и ненависть к чужеземцам; в настоящую минуту в Македонии было сосредоточено мало боевых сил и дела государства находились в таком положении, что даже всякий толчок извне мог повлечь за собою внезапную перемену. Если когда-нибудь Афины питали надежду одержать победу, то это было теперь; если бы им удалось нанести решительный удар ранее, чем Кратер с ветеранами успеет переправиться через Геллеспонт, то все казалось выигранным.

Между тем Леосфен двинулся из Этолии занимать Фер­мопилы, афинские послы бросились во все стороны при­зывать к союзу против Македонии; встреченный ими при­ем обусловливался степенью ненависти к македонянам и еще более вспыхнувшими теперь снова усобицами. Локры и фокейцы восстали и примкнули к войскам Леосфена, но i см тверже держались Македонии виотяне; двенадцать лет гому назад они постановили разрушить Фивы, что и было исполнено; область города они разделили между собой; они могли предвидеть, что в случае победы союзников Фивы бу;сут снова восстановлены и отмстят за все перенесенные ими унижения; их единственной опорой была Македония.

Уже Леосфен со своими войсками достиг Фермопил; афинское войско, состоявшее из 5 ООО тяжеловооруженных граждан, 500 всадников и 2 ООО наемников, выступило по лорогс через Виотию, чтобы соединиться с Леосфеном. Желая воспрепятствовать этому, виотяне, соединившись с ммкедонянами Кадмеи и городов Эвбеи, стали лагерем перед входом в проход Киферона на месте Платей; путь афинянам был прегражден. С частью своих войск Леосфен бросился от Фермопил через Виотию к теснинам Платей. Связалась битва, первая в этой войне; виотяне были разбиты, Леосфен воздвиг победные трофеи, соединился с афинянами и поспешно возвратился к Фермопилам, чтобы со своим войском, численность которого достигала теперь 30 ООО человек, или ожидать македонян здесь, или же, если весть о победе зажжет пламя восстаний также и в Фессалии, идти к ним навстречу к проходам Темпейской долины.

37

Каким образом Антипатр мог позволить делу зайти так далеко? Почему он уже давно не поспешил на юг со своими боевыми силами?

Положение его было в высшей степени затруднитель­но. Приказ Александра, призывавший его в Азию, должен был пошатнуть его положение на родине; его раздоры с царицей Олимпиадой не прекращались; понятно, что по получении этого приказа, по-видимому, показывавшего, что игра наместника проиграна, число приверженцев ца­рицы должно было возрасти; положения его не улучшило и то обстоятельство, что затем принятые по смерти царя в Вавилоне высшими военными властями постановления, сопровождавшиеся актами крайнего насилия, снова отда­вали в его руки управление Македонией. Конечно, он имел в своем распоряжении флот, состоявший из 110 кораблей, который прибыл с большими транспортами золота, и это золото давало ему достаточно средств для вооружений, но в Македонии после целого ряда наборов, произведенных для азиатской армии, чувствовался недостаток в людях, способных носить оружие; Антипатр имел в своем распоряжении не более 15 ООО вооруженных воинов, между тем как в Греции, где со времени получения известия о смерти царя возбуждение росло с каждым днем, восстание против Македонии сразу имело к своим услугам многие тысячи наемников2. Во всяком случае было безусловно необходимо как можно скорее явиться с войском в Фессалии и Фермопилах, чтобы, опираясь на гарнизоны Кадмеи и Эвбеи, подавить движение прежде, чем оно успеет принять серьезные размеры. Но опасное брожение уже началось во Фракии, царь одризов Севф призвал свой народ к оружию3, а Лизимах не мог так скоро прибыть на свой пост, чтобы встретить опасность, которой восстание во Фракии угрожало также на македонской границе; можно было предвидеть, что его примеру последуют также племена варваров севера и иллирийцы; восстали также некоторые племена молосцев, следуя за начавшимся в Греции движением. Ближайшую помощь могли бы прислать Малая и Великая Фригия, но согласно с при­нятыми в Вавилоне постановлениями их боевые силы должны были поддерживать экспедицию Эвмена против

38

Каппадокии. Кратер, который должен был прибыть в Македонию, еще стоял со своими ветеранами в Киликии; на всякий случай Антипатр послал к нему с просьбою по возможности ускорить свое движение; он послал просить помощи у Леонната, которому была назначена Фригия на Геллеспонте, и предложил ему руку своей дочери. Его послы поспешили в Афины и в города Пелопоннеса; очень скоро, особенно в Афинах, им суждено было убедиться в том, что разрыв близок и несомненен.

Антипатр быстро собрал все свои войска; чтобы защитить Македонию от вторжения со стороны Эпира, Ил­лирии и Фракийских земель, он оставил стратига Элину с частью своих войск, отдал ему приказ усилить их возмож­но большим количеством новобранцев, а сам со своей небольшой армией (она состояла из 13 ООО человек пехоты и 600 всадников) двинулся к югу, приказав флоту следо­вать за нею вдоль берега. Быстрота, с которой он принял эти меры, позволила ему явиться в Фессалию прежде, чем начавшееся там повсюду брожение успело разрешиться открытым восстанием. Ее четыре области доставили ему законный контингент всадников. Таким образом, он превосходил противника хотя бы конницей.

Предания не дают нам возможности проследить связь последовавших сразу за этим военных действий. Если войско греков стояло в Фермопилах и ограничивалось их защитой, то Антипатр со своей не достигавшей и половины его численности пехотой не был в состоянии форсировать этого прохода; отчасти с целью выждать приближения подкрепления, на которое он мог рассчитывать, отчасти питая основательную надежду, что союзники, без сомнения, не долго будут находиться вместе и в дружбе, он огра­ничился тем, что, переправившись через Сперхей, занял находившуюся на расстоянии одной мили от Фермопил I сраклею — пункт, где расходятся ведущие к Дориду и к Фермопилам дороги.

Эта нерешительность, явная малочисленность боевых сил Антипатра и, наконец, желание усилить победой бла­гоприятное настроение Греции и приобрести союзу боль­шое число государств были, вероятно, причинами того, что Леосфен выступил за линию проходов и рядом мелких

39

нападений старался вызвать неприятеля на сражение. Наконец ему удалось принудить его к битве; его числен­ный перевес не оставлял никакого сомнения в ее исходе, тем более, что фессалийские всадники — перед сражением или во время его, мы не можем более определить — перешли на сторону неприятеля; Антипатр должен был поневоле отступить в свой лагерь и, так как фессалийские всадники преградили переправу через Сперхей, продержал свое войско в полном вооружении до тех пор, пока те всадники не направились в Ламию, чтобы с удобством распо­ложиться на квартирах в домах этого города; видя реку свободной, он тотчас же переправился через нее, поспешил к Лам ни, напал на этот город и укрепился в нем.

Это сражение, которое, по-видимому, произошло в середине лета, греки с полным правом считали большим успехом; повсюду вспыхнул патриотический энтузиазм, и только те города, которым угрожала ненависть или дер­зость патриотов, остались верны делу Македонии. Вся Фессалия примкнула к движению; только фриотийские Фивы, Пелинней, усиленный царем Филиппом за счет со­седних городов, и Гераклея у Эты, которой приходилось страшиться новых проявлений ненависти со стороны этей-цев и малийцев, остались верными. Эпианы, долоны и акарнанцы Ализии оставили дело Македонии, к которому других акарнанцев привязывала их ненависть к этолянам, отнявшим у них Эниады. Эвбею сдерживал сильный македонский гарнизон, но, несмотря на это, каритии перешли на сторону эллинов. Сильный гарнизон в Кадмее лишал фнванцев всякой возможности возвратиться на родину и восстановить свой разрушенный город, а из виотнЙских городов ни один не встал на защиту дела сво­боды, которое для них означало возобновление господства Фив и их мщение. Среди жителей Пелопоннеса, которые до сих пор благоразумно держались в стороне, после битвы при Сперхее тоже началось более сильное брожение. Там ездили из города в город афинские послы, Полиевк Сфиттиен и Гиперид, к ним примкнул Демосфен, который, находясь в изгнании из Афин со времени процессов Гарпала, по большей части жил в Трезене или в Эгине. Аргос, Сикион, Флиунт, Эпидавр, так называемая акта

40

Арголиды, Элида и Мсссения примкнули к союзу, как ни сшрались противодействовать этому македонянские послы; сопровождаемые Пифеей и Каллимедонтом, двумя недавно изгнанными из Афин ораторами, они выступили в союзном собрании аркадян против афинских послов и после резкого обмена речей между ними аркадяне решились стать на сторону дела союзников4.

Но в поход они не выступили, может быть, под тем предлогом, что Коринф преграждает им путь. Там был расположен македонский гарнизон5; Мегара тоже стояла на стороне македонян; Ахея со времени понесенных ею при Хсронее тяжелых потерь держалась спокойно; что же кисастся Спарты, то, со времени поражения 330 года, в Македонии находилось в качестве заложников пятьдесят шатных ее граждан.

Коринфский союз, служивший основой влияния Маке­донии на Грецию, совершенно распался. Вместо него теперь появился другой греческий союз с синедрионом, который руководил им, с войском, которое везде одерживало победу, и с афинским флотом, который был готов к выступлению в море в составе 40 тетрир и 200 триер и значительно превосходил македонский флот численностью и величиной кораблей.

Самым тяжелым ударом для Антипатра было отпаде­ние Фессалии; единственное преимущество, которое он имел ранее, исчезло с тех пор, как 2 ООО фессалииских всад­ников стояли на стороне неприятеля.

Как кажется, этому переходу особенно содействовал 1 иннрх Менон, дочь которого Фтия была замужем за ца­рем ' >пира Эакидом. Эта измена не только лишала Анти-■III грн всякой возможности держаться против союзников, но и преграждала ему сообщение с Македонией, по крайней мере сухим путем; путь морем был также прегражден для нею, если бы афинский флот появился в своем полном составе; войско неприятеля, благодаря присоединению к нему такого множества новых союзников, постоянно могло усиливаться новыми подкреплениями; отпадение Кариста подвергало уже опасности и Эвбею, а Виотия была почти со всех сторон окружена ожесточенными врагами.

41

В этом трудном положении Антипатру не оставалось никакого другого исхода, как во что бы то ни стало ста­раться до прибытия помощи из Азии удержаться в занятой им Ламии. Положение этого города, его высокий акрополь и стены благоприятствовали этому намерению; его гавань Фалара, лежавшая в миле от города, позволила под­держивать связь с флотом. Антипатр возобновил и усилил укрепления города, собрал в нем множество оружия, машин и всевозможных военных снарядов и запасся возможно большим количеством провианта; речка Ахелой, про­текавшая через город, в изобилии доставляла воду для питья.

Леосфен, со своей стороны, со всеми союзными войска­ми двинулся следом за неприятелем к Ламии, приказал воздвигнуть вал и рвы для прикрытия своей позиции и повел свои выстроенные в боевой порядок войска против города; при характере, который носило его войско, для него было очень важно по возможности избежать продолжи­тельной осады. Так как неприятель держался за стенами и ничто не могло заставить его даже сделать вылазку, то Леосфен приступил к попытке взять самый город. Штурм повторялся ежедневно с величайшей энергией, но был отбиваем с такой же храбростью и упорством; союзники понесли значительные потери. Леосфен понял, что ему не взять города штурмом; он начал блокаду; всякий доступ к городу был прегражден, сообщение с Фаларой и морем было совершенно отрезано; кругом города начала воз­двигаться стена со рвом; никто не мог ни проникнуть к осажденным, ни выйти от них; можно было надеятся, что ввиду многочисленности находившихся в городе людей запасы провианта скоро истощаться и недостаток в предметах первой необходимости принудит его сдаться.

Наступило время осеннего равноденствия, когда Это-лийский союз обыкновенно собирался для выбора нового стратига; этоляне попросили у Леосфена позволения возвратиться на родину "для устройства своих местных дел". Была ли эта причина истинной, или им не была по душе война, приносившая с собою в избытке труды и осад­ные работы, но они, составлявшие четвертую часть союз­ного войска, возвратились на родину. Леосфен остался еще

42

достаточно сильным для того, чтобы продолжать осаду юрода. Уже там начала чувствоваться сильная нужда; Антипатр увидел себя вынужденным завязать переговоры; он предложил мир; Леосфен потребовал безусловной сдачи, Антипатру не оставалось никакой надежды, с каждым днем неприятельские окопы охватывали его теснее и крепче; вылазки против осаждающих не приносили никакой пользы, кроме той, что совершенная бездеятельность не лишала солдат последней надежды и последних сил. При одном из таких сражений, когда Леосфен находился в только что выкопанном рву, ему попал в голову камень; он упал и в бесчувственном состоянии был отнесен в лагерь; на третий день после этого его не стало.

Смерть Леосфена была тяжелым ударом для дела союз­ников; прекрасный солдат и даровитый полководец, он пользовался полным доверием союзников, его имя привле­кало из близких мест и издалека полчища наемников; достигнутые им до сих пор успешные результаты соответ­ствовали самым лучшим ожиданиям наемников, и под его предводительством, во время которого они не испытали ни одной неудачи, "эллинская война", как ее называли в Афинах, по-видимому, обещала самый верный и блестящий успех. Его смерть поражала в самое сердце могущество союзников; и чем больше результатов все обещали себе от его предводительства, с тем большею радостью все при получении известий о победах, которые он одно за другим мог посылать в лагеря, повторяли одно за другим жертвоприношения, празднества и торжественные шествия и предавались полному ликованию успеха, — тем сильнее должен был быть упадок духа, который вызвала в Афинах весть о его смерти. Преувеличенные восхваления и жалобы только увеличивали скорбь по великому покойнику и его славе; а невеста этого полководца, дочь пользовавшегося высоким уважением ареопагнта, сама предала себя смерти со словами: "Еще нетронутая, она уже вдова, никто другой не достоин ввести в дом невесту Леосфена"*. После торжественного погребения убитого афинский народ постановил устроить погребальное торжество в Керамике, и Гепериду, который занимал тогда руководящее место между государственными людьми Афин, было поручено

43

произнести надгробную речь в честь Леосфена и павших в Ламииской войне.

Теперь являлась необходимость назначить вместо Ле­осфена полководца для верховного руководства войной7. Многие опасались, что народ может решить этот выбор в пользу Фокиона, который во всяком случае был в хоро­ших отношениях с македонскими властями и с самого начала был против войны; кроме того, его осмотритель­ность и его нелюбовь ко всякому решительному шагу за­медлили бы ход военных действий и, может быть, привели бы даже к мирному соглашению, между тем как все все-таки льстили себя надеждой, что скоро увидят униженным могущество Македонии. Поэтому военная партия в Афинах выискала одного афинянина, не пользовавшегося до сих пор никаким особым влиянием, который приложил все старания, чтобы убедить народ не избирать Фокиона в полководцы; он чтит в нем, сказал он, своего старинного друга и вместе с ним ходил в школу; они не должны подвергать опасностям войны величайшего героя, которого они имеют, но должны сохранить его на случай крайности. Затем он предложил выбрать Антифила; Фокион под­держал это предложение: хотя он не знает, сказал он, этого прекрасного оратора, своего старинного друга, но отныне будет ему весьма благодарен за его желание услужить ему. И народ выбрал в полководцы Антифила, который, хотя и не был в состоянии вполне заменить Леосфена в глазах афинян, но выказал себя благоразумным и храбрым военачальник о м.

Не может не показаться странным, что Демосфен, сто­явший столько лет во главе антимакедонской партии, все еще не возвратился на родину, хотя война с Македонией продолжалась уже несколько месяцев. Возможно, что Гиперид, бывший в числе его обвинителей в процессе Гар-пала, желал держать вдали от Афин великого оратора, которому он в случае его возвращения на родину принуж­ден был уступить первое место на ораторской трибуне. Возможно также, что судя по поведению Демосфена во время спартанской войны 330 года и при прибытии Гарпала, когда он вторично советовал не вступать в борь­бу с Македонией, Леосфен был того мнения, что он и те­

44

псрь, несмотря на благоприятное положение вещей, будет агитировать против войны. Между тем его поведение на Пелопоннесе, когда он примкнул к афинским послам и старался приобрести приверженцев для союза против Македонии, показывало, что можно твердо рассчитывать на его содействие; и теперь, когда утрата великого полко­водца действовала угнетающим образом на настроение умов в Афинах и вне их, могло казаться желательным не лишать себя долее опоры пользовавшегося таким высоким уважением и такой известностью среди греков имени.

Поэтому по предложению пэанийца Димона, его пле­мянника, народ постановил призвать его обратно; была послана триера, которая должна была привезти его из Эгины, где он в это время находился. Когда он сходил на берег, вышедшие ему навстречу должностные лица горо­да, жрецы и несметное множество народа встретили его громкими криками ликования; он воздел свои руки к небу, чтобы благодарить богов. "Его возвращение, — сказал он, — еще прекраснее возвращения на родину Алкивиада, так как его возвращает не сила, но любовь народа". Денежный штраф, к которому он был принужден и которого нельзя было сложить с него, был уничтожен таким образом, что народ поручил ему украшение алтаря в праздник Зевса Спасителя и затем вместо обыкновенной суммы денег выдал ему сумму, равную тому штрафу, к которому он был принужден.

Во время этих событий в Афинах положение вещей на театре войны немало изменилось в пользу македонян. Тотчас же после смерти Леосфена Антипатр разрушил часть неприятельских заграждений и приобрел себе таким образом возможность в изобилии запастись провиантом, чтобы продержаться до прибытия подкреплений; Лизимах со своими войсками уже находился во Фракии, так что с этой стороны за Македонию можно было более не опасаться. Но главное было то, что к нему шел Леоннат. Посланный к нему Антипатром Гекатей, тиран Кардан, встретил его на пути к Эвмену, которому он должен был оказать поддержку при завоевании Каппадокии, расска­зал ему, в каком стесненном положении находятся македоняне в Ламии, как необходима быстрая помощь, и

45

убедил его в том, что сперва необходимо отразить наибо­лее угрожавшую опасность; то обстоятельство, что здесь предстояло повредить старому противнику, заставило тирана Кардан удвоить свое рвение. В то же время Леоннат получил письмо от Клеопатры, сестры Александра и вдовы царя Эпира, в котором она приглашала его приехать в Пеллу и выражала желание вступить с ним в брак. Лучшего случая не могло представиться этому честолюбивому полководцу; его войско было готово к войне, его победа над греками была почти вне сомнения, тогда он явится спасителем Македонии, Антипатр будет отодвинут на второй план, главное влияние в царстве Александра перейдет к нему и рука царицы довершит то, к чему он стремился. Он отказался от похода в Каппадокию, поспешил в Европу и во главе 20 ООО человек пехоты и 2 500 всадников двинулся через свою родину, где к его войскам со всех сторон примыкали молодые македонские воины, в Фессалию, чтобы освободить Л амию от осады.

Был приблизительно второй месяц 322 года, войско союзников уже не было в полном составе, этоляне не воз вратились назад, контингенты многих греческих союзных государств возвратились на зиму на родину, а АринтеЙ со своими молосцами изменил, как кажется, около этого времени делу союзников'. Разделить армию таким обра­зом, чтобы одна часть ее держала в осаде Ламию, а другая, выступила бы навстречу фригийскому сатрапу, при том количестве войск, которое еще находилось в наличности, было уже невозможно; вся задача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать соединению обоих македонских войск, и единственным средством к тому была быстрая и решительная победа над Леоннатом. Поэтому осада была немедленно снята, лагерь сожжен, а обоз и все не способные к битве воины перевезены в Мелитею, укрепленный город в горах, лежавший на большой дороге из Ламии в Фессалию'.Греческое войско состоявшее из 22 ООО человек пехоты и более чем из 3 500 всадников под предводи­тельством Менона, гипарха фессалийской конницы, двинулось под главным предводительством Антифила навстречу неприятелю10. Неприятельские войска сошлись на равнине, которая была окружена лесистыми высотами

46

и с одной стороны спускалась к заросшему тростником болоту; для конницы — а в ней и заключалась сила союзников — поле сражения было благоприятно. Между конницей завязалось сражение, которое продолжалось долго и велось с большой энергией; наконец македонские эскадроны не могли более держаться против численного и качественного превосходства фессалийской конницы, они были опрокинуты и часть их, в том числе сам Леоннат, оттеснена в болота; он бился со свойственными ему энергией и мужеством; покрытый ранами он пал на землю и испустил дух; только с большим трудом удалось его воинам спасти тело своего полководца от победоносного неприятеля. Во время этого конного сражения пехота обеих сторон стояла спокойно и не принимала участия в сражении; когда победа решилась в пользу союзников, македонская линия, или опасаясь атаки уверенных в победе фессалийцев, или по приказу прекратить сражение11, отступила на покрытые лесом высоты; фессалийцы произвели несколько нападений, чтобы завладеть высо­тами; им это не удалось; утомленные многочасовой битвой лошади оказались, наконец, непригодными для даль­нейших попыток. Союзники воздвигли на поле битвы победный трофей и отступили назад на свои позиции.

Несмотря на свою победу, союзники ничего не выигра­ли, так как они не были в состоянии уничтожить всего пришедшего на помощь осажденным войска; и этого упущения уже нельзя было поправить, так как уже на следующий день после битвы Антипатр выступил из Ламии, под стенами которой союзники не могли оставить никакого обсервационного корпуса, и соединился со свежими войсками, главные силы которых нисколько не пострадали. Для него исход вчерашнего дня был даже решительно благоприятен; Леоннат был бы для него опасным соперником, и рядом с победителем он сам, спасенный им, принужден был бы играть второстепенную роль; теперь по самой природе вещей к нему переходило начальство также и над теми войсками, которые привел Леоннат; хотя он еще и не превосходил противников численностью, так как ряды его конницы должны были значительно поредеть, он все-таки был уже в состоянии

47

держаться против них в неприятельской стране. Избегая равнин и всякого сражения, он медленно по покрытым лесами высотам вышел на южной части Фессалии и занял наконец такую позицию, на которой, находясь вблизи Македонии, он был в состоянии получать подкрепления и необходимые запасы провианта п. Антифил же с войском союзников стал лагерем на равнине Фессалии; он не решался напасть на македонян в их укрепленных позициях; он был принужден ожидать их дальнейших движений.

Между тем война на море приняла такой оборот, какого нельзя было ожидать, судя по численности флота, которым обе стороны располагали в начале войны. Немногочислен­ность дошедших до нас преданий позволяет нам только отчасти определить различные фазисы этой войны.

До некоторой степени связный рассказ дает нам только один Диодор. Изложив войну на суше до сражения Леонната и до отступления Антипатра к македонской границе, он продолжает: так как македоняне господство­вали над морем, то афиняне, кроме тех кораблей, которые у них были на море, вооружили другие, так что численность их флота возросла до 170 кораблей, между тем как македоняне имели 240 кораблей под предводительством наварха Клнта, который, сражаясь против афинского наварха Эвстиона, победил в двух сражениях и уничтожил много кораблей противников при "Эхинадских островах". Эти острова лежат у берега Этолии; так как казалось невероятным, чтобы там можно было вести морскую войну и дать два морских сражения, то некоторые предположили, что Диодор написал "Эхинадские острова" или вместо гавани Эхина, лежавшей в нескольких часах пути к востоку от Фалары, или что он хотел говорить о Лихадских островах, лежавших недалеко отсюда у северо-западной оконечности Эвбеи.

В начале этой войны афиняне решили вооружить 40 тет-рир и 200 триер, между тем как Клит мог выйти в море сначала только со 110 кораблями. Если даже значительное число из 240 афинских кораблей осталось для прикрытия гаваней и берегов Аттики, то предназначенный к выступ-ленто флот все-таки превосходил бы неприятельский, если бы его вооружение было окончено с той скоростью, какая

48

была необходима. То обстоятельство, что Антипатр, отступив из Ламии, когда Фессалия уже от него отпала, мог через Филару получить с моря нужные запасы провианта и военные снаряды, показывает, что даже в августе и сентябре афинский флот еще не мог приступить к дей­ствиям.

Если македонский флот, состоявший сначала только из 110 кораблей, является потом в составе 240 кораблей, то он несомненно мог получить подкрепления только из Кипра, Финикии и Киликии, где еще Александр незадолго до своей смерти по получении известия о начинающихся в Греции волнениях приказал приготовить 1 ООО военных кораблей.

В Афинах тоже должны были предвидеть или знать, что Клит ожидает таких значительных подкреплений; этого основания было достаточно для того, чтобы принять постановление двинуть в море большее количество кораб­лей, которые должны были разбить Клита ранее, чем он получит подкрепление или преградить путь этим последним н остановить их по возможности раньше на востоке, так как, пожалуй, можно было надеятся, что в таком случае флот Родоса, где македонский гарнизон уже был изгнан из города, присоединиться к афинскому.

С того времени, как Л амия была плотно окружена и от­резана от гавани Фалары, македонскому флоту нечего было больше делать в водах узкого Малийского залива; здесь, как это хотят заставить рассказывать Диодора, он никак не мог иметь случая дать два морских сражения, если они оба представляли собой полнейшие победы и все-таки не и меда никакого влияния на обеспечение положения войска в Ламии. Наварх Клит прежде всего должен был поспешить соединиться с упомянутыми нами выше подкреплениями из Азии, чтобы высадиться на неприятельские берега и произвести диверсии, которые отвлекли бы сухопутные силы неприятеля, или чтобы по крайней мере с помощью энергичных демонстраций помешать возвратиться к находившемуся в Фессалии союзному войску двинувшимся на зиму домой союзникам, а именно этолянам.

Здесь, как кажется, мы можем извлечь дальнейшие све­дения из одного анекдота, о котором Плутарх упоминает

49

несколько раз. Клит, говорит он, разрушив у Аморга три или четыре гречеехж корабля, приказал называть себя Посейдоном и начал носить трезубец13. О том же самом морском сражении он рассказывает, что афиняне были уверены в блестящей победе и что затем однажды Стра-токл с венком на голове прибежал в Керамик, объявил во всеуслышанье о победе афинского флота и предложил принести благодарственную жертву и устроить угощение народу. Но как раз в то самое время, когда народ преда­вался ликованию, остатки разбитого флота прибыли в Пирей; а когда народ пожелал привлечь к ответственности обманщика, го Стратокл имел достаточно дерзости сказать; разве есть что-либо дурное в том, что он доставил им возможность три дня быть счастливыми.

Быть может, мы имеем право видеть ближайший резуль­тат этого морского сражения в том инциденте, о котором рассказывает Плутарх в жизнеописании Фокиона после назначения Антифила стратигом на место Леосфена и перед его битвой с Леоннатом в Фессалии: у Рамна, многочислен­ные отряды македонян и наемников, высадившиеся с по­явившихся у Рамна македонских кораблей, говорит он, под предводительством Миккояа опустошили огнем к мечем всю П аралию. Весьма живо изображает он ходдальнейших событий в Афинах: он рассказывает, как афиняне сбегаются в народное собрание, как каждый дает свой особый совет, что там надо занять высоты, а сюда послать всадников во фланг неприятеля, так что Фокион восклицает: "Клянусь Ираклом, как много у меня стратегов и как мало солдат". Наконец он собирает отряд гоплитов и выступает во главе его навстречу неприятелю; когда он уже выстроил их в ли­нию, то один забегает вперед перед другим, как бы желая один прогнать неприятеля, и видя, что дело начинает становиться серьезным, снова возвращается в строй, осыпаемый горькими упреками полководца в том, что он дважды покинул свой пост, тот, который указал ему стратиг, и тот, который указал себе сам. Несмотря на это, старому мужественному стратегу удалось разбить македо­нян; многие из них, и в том числе Микион, нашли себе смерть и.

50

По получении известия о понесенном при Аморге пора­жении назначенная им для прикрытия берега Аттики часть флота должна была собраться перед Мунихией и Пиреем для встречи остатков разбитой армады и защиты гаваней; видя эти последние защищенными, Клит своей неудачной попытки высадиться у Рамна не повторял, но обратился туда, где мог принести наиболее существенную пользу — на театр войны в Фессалии; а всего существеннее было воспрепятствовать вторичному вступлению этолян в поход до тех пор, пока Леоннат не подвинется настолько вперед, что будет в состоянии освободить Ламию; если же Леоннат уже пал, а Антипатр освободился и занял позицию на другом берегу Пенея, то диверсия портив берега Этолии была еще более необходима.

Если вначале 'Эллинской войны" афиняне постанови­ли выставить значительно большее число кораблей, то теперь, после понесенного ими поражения и при принятом событиями в Фессалии обороте, наступило время, когда необходимо было исполнить это. В так называемых морских надписях находятся остатки списков кораблей, их принадлежностей, денежных сумм и т. д., которые были переданы сменявшимися должностными лицами летом 322 и летом 321 года своим преемникам. Из них мы видим, что корабли были посланы в Афеты, лежавшие при входе в Пагайский залив — это было необходимо, чтобы обеспечить стоявшему в Фессалии сухопутному войску сообщение с морем, — что затем были посланы корабли под предводительством Митровия, что было, вероятно, предварительной экспедицией впредь до того, пока не будут готовы выступить к берегам Этолии дальнейшие корабли, о вооружении которых было сделано постановление; мы видим, что в числе этих вооруженных некоторое время спустя судов находилась одна пентира, первая, которую вы­ставили Афины.

Только из приведенного нами места Диодора можно усмотреть, что флот афинян был разбит во втором морском сражении; он говорит, что обе эти битвы произошли при Эхинадских островах, но в этом, несомненно, виновата только небрежность, с которой он делал свое извлечение, или какой-нибудь пробел в его тексте. Как относится время

51

этого второго сражения у берегов Этолии к происходившим в Фессалии событиям — этого мы теперь определить не в состоянии.

В мае или нюне 322 года из Азии прибыл простат госу­дарства Кратер, имея с собою 10 ООО ветеранов из главной македонской армии, 1 ООО персидских пращников и стрелков и 1 500 всадников. Он, не останавливаясь, про­шел через Македонию, быстро подступил к границам Фессалии и соединился с Антипатром, которому передал главное начальство, как полномочному стратигу Македо­нии и Греции; соединенное войско, насчитывавшее в себе теперь более 40 ООО человек пехоты, 3 ООО стрелков и пращников и 5 ООО человек конницы, немедленно двину­лось в глубину Фессалии и заняло позицию у Пенея.

Армия союзников стояла на равнинах южного берега этой реки со стороны гор, но состояние, в котором она нахо­дилась, было далеко не блестящим; после отступления маке­донян весной многие из греческих союзников отправились на родину, отчасти утомленные этим безрезультатным по­ходом, отчасти считая дело выигранным, отчасти же, ве­роятно, вследствие взаимного соперничества. Силы союз­ников не превышали 25 ООО человек пехоты и 3 500 всад­ников; еще хуже было то, что они уступали неприятельс­кой армии не только по числу войск, но и по военной опытности и дисциплине; в войске союзников находилось много молодых офицеров, которые, чтобы управиться со своими подчиненными, должны были быть тем более уступчивыми, чем менее они обладали храбростью и военной опытностью, которая давала бы вес их рас­поряжениям в глазах подчиненных. В той же степени, в какой ухудшалось положение союзников, росло и отсут­ствие порядка в массах и нерешительность в военном совете. Союзники должны были бы держаться исключи­тельно оборонительного положения, тем более, что они стояли почти в неприступной позиции на склоне горы, ожидали от государств Греции свежих войск и имели обеспеченное сообщение с родиной и морем. Но неприя­тель стоял близко и с каждым днем теснил их все более и более; нетерпение в греческом войске росло в опасной степени; полагаясь на фессалчйскую конницу, на благопри­

52

ятные условия местности и на крепкие позиции в горах, которые оставались им на случай отступления, они решились дать битву.

Милях в двух к югу от Пенея лежит окруженная высо­кими горами равнина Крапона, пересекаемая дорогами, ведущими из Лариссы в Ламию и Пагасы. Войско союзни­ков стало лагерем на южных высотах, между тем как Антипатр переправился через реку немного выше Ларис­сы и отсюда произвел несколько попыток принудить не­приятеля к сражению. Наконец — то было 7 августа, день битвы при Херонее, — колонны греческой пехоты спусти­лись в равнину и выстроились в боевую линию; эскадроны фессалиской конницы расположились на их правом крыле. Скоро выстроенное в линию македонское войско стояло против него, имея конницу на левом крыле, чтобы начать сражение с неприятельской конницей, составлявшей главную силу союзников. Несмотря на всю свою храбрость и свой численный перевес, македоняне не были в силах устс*ять против стремительной атаки фессалийсш всадников и скоро были принуждены отступить. Между тем Антипатр повел македонские фаланги против линии неприятельских тяжеловооруженных воинов; они были пробиты, и начался кровопролитный рукопашный бой. Уступая численному перевесу и тяжелому напору фаланг, союзники поспешили прекратить сражение; в возможно лучшем порядке они отступили на высоты, откуда могли отражать всякое дальнейшее нападение македонских тяжеловооруженных, которые несколько раз пытались открытой силой завладеть высотами. Но конница союзни­ков, уже одержавшая полную победу, видя отступление своей пехоты, поспешила возвратиться на высоты, чтобы самой не быть отрезанной. Таким образом, исход сражений остался нерешенным, хотя победа и склонялась на сторону македонцев, так как их потери не превышали 130 человек, между тем как потери союзников достигали приблизи­тельно 500 человек убитыми, в числе которых было 200 афинян.

На следующий день после сражения Антифил и Менон созвали предводителей войска на военный совет, который должен был решить, ожидать ли присылки войск с родины

53,

и дать решительное сражение тогда, когда прибудут значительные подкрепления, или начать теперь же переговоры о мире. Войско союзников было еще достаточ­но сильно для того, чтобы удержать за собою занимаемые ими крепкие позиции, и самый ход сражений при Крапоне показал, что они могли бы успешно действовать против македонян, если бы численность их собственных военных сил до известной степени равнялась силам македонян; подкрепления могли прибыть скоро; имея хороших предводителей и обладая превосходной фессалийской конницей, можно было все время держать неприятеля в осадном положении. Но сражение лишило многих бодрос­ти, его неудачный исход, казалось, имел свои причины; последние узы единства и повиновения пали; кто мог знать, пришлют ли при таких обстоятельствах города Греции новые подкрепления и не прибудут ли также и к маке­донянам на помощь свежие войска? Теперь еще казалось возможным выговорить себе почетный мир, теперь, по-видимому, Антипатр еще должен был удовольствоваться некоторыми уступками со стороны союза всех эллинов. Поэтому в македонский лагерь были отправлены послы, чтобы начать переговоры от имени союзников. Македон­ский стратиг отвечал, что он не может вступить в пере­говоры с союзом, которого не признает; государства, которые желают мира, могут сообщить ему свои пред­ложения поодиночке. Это требование не могло не показать­ся союзникам позором для них; переговоры были прерваны.

Эта неудачная попытка завязать переговоры принесла еще больший ущерб делу Греции, чем битва при Крапоне; в ней заключалось признание упадка духа и недостатка твердой решимости довести до конца начатое дело какою бы то ни было ценою. Предложение Антипатра вступить в переговоры с отдельными государствами союза звучало для отдельных его членов достаточно заманчиво, чтобы вызвать в них желание попытаться спасти себя за счет общего дела; могли ли они теперь еще полагаться друг на друга, не должны ли были одни бояться измены, а другие злоупотребления?

Контингенты союзного войска все еще стояли вместе в хорошо укрепленной позиции, но настроение войск дела­

54

ло невозможным всякие дальнейшие военные операции. Македонсхие отряды беспрепятственно подступали то к одному, то к другому городу Фессалии; не получая помо­щи со стороны союза, укрепленные пункты должны были сдаваться один за другим. Союзники, опасаясь, вероятно, что их могут обойти, уже отступили со своих позиций; в это время пал также Фарсал, отчизна гипарха Менона; фессалийская конница, составлявшая главную силу в войске союзников, рассеялась. Фессалия находилась во власти македонян. Отдельные государства союза уже всту­пили в переговоры с Антипатром и Кратером; как кажет­ся, тем, которые явились первыми, были предложены та­кие условия, которые могли послужить приманкой для других, которые еще колебались; Афины тоже просили мира. Антипатр потребовал выдачи ораторов, говоривших против Македонии, и пригрозил, что в противном случае придет сам и положит этому конец с оружием в руках; на этом переговоры оборвались '5. Тем большую поспешность проявили остальные государства; по прошествии не­скольких недель греческий союз совершенно распался. Только афиняне и этоляне держались друг друга; они знали, что для них невозможно никакое соглашение с Македонией и что им не остается ничего другого, кроме или полной покорности, или борьбы на жизнь и смерть.

Афинские войска удалились на родину и начались сове­щания относительно продолжения войны; но когда маке­донское войско выступило из Фессалии, когда оно беспре­пятственно прошло через Фермопилы и стало лагерем у Кадмеи, тогда мужеству граждан пришел конец; они обратились к Декаде и потребовали, чтобы он отправился послом к Антипатр у. Но он не явился в народное собрание и отозвался, что вследствие своих параномии не имеет права говорить в народном собрании. Лежавшая на нем атимия была немедленно снята, и тогда он предложил послать к Антипатру и Кратеру послов с неограниченны­ми полномочиями. Положим, что ничего другого не оставалось; но чтобы не отдавать в его руки всего, участво­вать в этом посольстве был избран старый Фокион, на чью честность можно было вполне положиться; посольство поспешило в македонский лагерь в Фивы.

55

Первой просьбой Фокиона по открытию переговоров было, чтобы македонское войско не двигалось дальше вперед и чтобы Антипатр заключил мир на месте, где оно теперь стоит. Кратер сделал замечание относительно не­справедливости этого требования; их войско, сказал он, стоит теперь лагерем в земле верных союзников, для кото­рых война была уже достаточно обременительной; спра­ведливость требует вступить в пределы побежденных. Антипатр, дружески взяв его за руку, сказал: "Сделаем это в угоду Фокиону". Но когда Фокион начал говорить об условиях, на которых Афины примут мир, то Антипатр отвечал, что, когда он был заперт в Ламии, то полководец афинян потребовал от него безусловной сдачи; точно так же теперь он требует полного согласия на все меры, которые он признает за благо принять.

С этим ответом послы возвратились в Афины; можно было бы еще защищаться за стенами, можно было бы, как в дни Фемистокла, переселиться на Саламин; но афинский флот был разбит два раза и на помощь не было никакой надежды. Демосфен, Гиперид, Аристоник Марафонский и Гимерей Фалерский поспешили покинуть город, прежде чем народ пожертвует ими. В Фивы отправилось второе посольство, чтобы принять условия мира; в его состав во­шли Фокион, Демада и престарелый КсенократХалкидон-ский, стоявший тогда во главе Академии; он был причислен к составу посольства, хотя и не был афинским граждани­ном, так как его имя принадлежало к числу знаменитей­ших имен того времени и так как афиняне обещали себе некоторый успех от его заступничества перед стратигом и простатом Македонии, которые ставили его весьма высоко.

Когда послы были введены, Антипатр принял их весь­ма ласково и протянул им руку в знак приветствия, за исключением, как говорит одно предание, философа, ко­торый будто бы на это заметил, что Антипатр совершенно прав, стыдясь только одного его за жестокость, с которою он намерен обойтись с Афинами; и когда Ксенократ желал начать говорить, Антипатр с неудовольствием прервал его и предложил ему замолчать.

Если это в действительности было так, то Антипатр должен был считать его, афинского метека, не имеющим

56

права участвовать в переговорах. Другое предание гово­рит приблизительно противоположное: македонский стра-тиг не только вполне вежливо принял философа, но даже отпустил по его ходатайству нескольких пленников. Весь­ма возможно, что Фокион сказал, что, так как их государ­ство вполне находится в руках победителя, то пусть он не забывает о древней славе афинян и о той снисходительнос­ти, с какой относились к ним Филипп и Александр. Антипатр руководствовался другими соображениями: он готов, сказал он, заключить мир и союз с афинянами, если ему будут выданы Демосфен, Гиперид и их товарищи. По другой, может быть, более соответствующей истинному ходу дела редакции, он потребовал, чтобы ему была пре­доставлена неограниченная власть над городом и дальней­шая забота о нем. Он, вероятно, выразил свое намерение изменить конституцию города таким образом, чтобы сделать наконец возможным существование прочных от­ношений с ним, а также поместить для дальнейшей гаран­тии гарнизон в Мунихни и оставить его там до тех пор, пока это будет необходимо; он потребовал также уплаты военной контрибуции и пени; вопрос о владении Самосом, который все еще был занят афинскими клерухами, должен был решиться в Вавилоне. Фокион просил уничтожить параграф, касавшийся македонского гарнизона; на вопрос, поручится ли он за то, что афиняне не нарушат мира и останутся спокойными, Фокион не отвечал, и таким образом пришлось согласиться на требования, которые предъявил Антипатр; он готов бы был, сказал он, уступить Фокиону во всем, но только не в том, что невыгодно для них обоих. Остальные послы заявили, что они согласны на предложенные им требования, и особенно на требования Демады, который первый подал мысль о македонском гарнизоне. Таким образом, в начале сентября между Македонией и Афинами был заключен мир, — мир, который, как будто бы выразился Ксенократ, был "для рабов слишком мягок, а для свободных мужей слишком суров".

Было 19 сентября 322 года, и афиняне справляли празд­ник, приходившийся на Иакха, шестой день великих Элевсиний; священное шествие, имея впереди увенчанно­

57

го венком да духа, двигалось по священной дороге Элев-синской равнины, когда показались идущие по равнине ма­кедонские войска, назначенные в гарнизон Муннхнн. Один из историков того времени связывает с этим целый ряд печальных размышлений: казалось, говорит он, что город с еще большей горечью и болью должен был почувство­вать всю глубину своего несчастья, которое совпало как раз с этим праздничным шествием; все припомнили битву при Сала мине, которая была дана как раз в этот день, и то, как тогда Элевсинские божества проявили свою близость и свою помощь блестящими явлениями и раздававшимися в воздухе громкими криками; теперь боги в тот же самый день обрекли славный город на глубочайшее унижение, теперь исполняется предостережение додонского оракула, советовавшего охранять высоты Артемиды — именно высоты Артемиды в Мунихии, — прежде чем их займут чужеземцы16.

Между тем македонский гарнизон занял Мунихшо; за этим последовали дальнейшие мероприятия. Прежде всего была изменена конституция Афин; отныне гражданами должны были считаться только те, которые имели более 2 ООО драхм имущества; мера эта была по меньшей мере столь же благоразумна, как и сурова. До сих пор по оценке 378 года те, чье имущество превышало 2 500 драхм, должны были одни нести бремя общественных расходов, между тем как те, которые владели меньшим имуществом и составляли большинство в народном собрании, не только решали общественные дела, не принимая во внимание средства имущих классов и государства, но, кроме того, и продавали свое право голоса в народном собрании и суде или всегда были склонны к таким мероприятиям, которые соответствовали их выгодам или их страстям. Чтобы уничтожить эту демократическую аномалию и создать такую конституцию, с которой можно было бы вступить в прочные отношения, необходимо было ограничить граж­данские права теми лицами, чье имущество давало некоторую гарантию; можно было предположить, что те, кто в случае войны будут обязаны нести подоходное обло­жение, литургию и т. д., будут стараться сохранить мир; было найдено необходимым понизить на одну пятую ми­

58

нимальный ценз ввиду того, что благосостояние Аттики понизилось со времени оценки 378 года. И все-таки более половины граждан не могло удовлетворить и этому цензу; они потеряли свои активные гражданские права и были устранены от участия в суде и в народном собрании. В то же время они потеряли и часть средств к существованию, т. е. марки об их присутствии (оюлтса) в судах, в народном собрании, праздничные деньги и т. д.; если бы их оставить на родине, недовольных и ожесточенных, как они были, то они составили бы для внутреннего спокойствия опасность, с которой не мог бы надолго справиться даже македонский гарнизон. Македоняне предложили им переселиться во Фракию, и многие тысячи, как говорят, последовали этому предложению и были перевезены туда на кораблях. Отныне основу государства составляли приблизительно 9 ООО граж­дан; оно сохранило свои прежние законы, граждане сохранили свое имущество, но древние верховные права пали; ему была оставлена только его общинная автономия. Из своих внешних владений оно, несомненно, потеряло Имвр и Арон, Лемнос остался в руках "афинян на Лемносе", что же касается Самоса, то регент Пердикка решил от имени царей, что это государство, которое афиняне сорок лет тому назад заняли своими клерухами, должно быть восстановлено.

Одним из главных условий мира Антипатр поставил выдачу ораторов, которые бежали при приближении ма­кедонян. Афинский народ предложил им явиться, но так как они не явились, то, по предложению Демады, они были присуждены к смерти in contimaciam, приведение в испол­нение этого приговора Антипатр принял на себя. Как раз теперь он двигался из Фив в Пелопоннес, везде изменяя демократические конституции по образцу афинской, везде встречаемый торжественными шествиями и наделяемый золотыми венками и почетными дарами, как истинный основательный порядка в греческих землях. Он послал отряд воинов, который должен был доставить к нему беглецов живыми или мертвыми; один бывший актер Архня из Фурий, принял на себя руководство казнью. Он поспешил на остров Эгииу, там в храме Эака он нашел Гиперида, Гимерия, Аристоника и Эвкрата; он приказал

59

оторвать их от алтаря и перевезти в Клеопы, где стоял Антипатр; там они были преданы пытке и казнены. Перед возвращением Архии с Эгины Демосфен бежал в Калав-рию в храм Посейдона, чтобы найти там убежище. Скоро, так рассказывает, вероятно, со слов Дури да Плутарх, явился Архия со своими воинами, приказал им занять выходы из храма, а сам вошел в его внутренность. Там Демосфен провел ночь, сидя около статуи бога; он видел во сне, что при сценическом состязании с Архией он имел за себя громкое одобрение публики, но все-таки не одержал победы благодаря скудости своей партии. При своем пробуждении он видит перед собою Архию; этот дружески приветствует его, приглашает его отправиться с ним к Антипатру, который его примет милостиво и вверит свою судьбу ему и македонскому стратигу. Демосфен не трогается с места: "Хотя ты и выступал на сцене, Архия, — сказал он, — но твое искусство никогда не могло обмануть меня и это не удастся тебе и теперь, когда ты мне приносишь хорошую весть". Тщетно старался Архия уговорить его; затем он стал требовать настоятельнее и грозил прибегнуть к насилию; а Демосфен отвечал ему: "Вот теперь ты воп1ел в свою роль; подожди минуту, покая напишу еще несколько строк своим". С этими словами он сделал несколько шагов назад, вынул свои таблички, взял в рот стиль и начал его сосать, как он делал обыкновенно перед тем, как писать; затем он покрылся и опустил голову; а воины стали смеяться и говорить, что знаменитый муж боится и медлит. Тогда Архия подошел к нему, приглашая его встать и следовать за ним и уверяя его, что все еще уладится и что Антипатр милостив. Но Демосфен, который уже начал чувствовать действие яда, высосанного им из стиля, открыл голову и сказал: "Теперь ты можешь играть Креона в трагедии, выбросить мое тело и оставить его лежать без погребения". Уже дрожа и умирая, он ступил несколько неверных шагов и пал бездыханный перед алтарем бога17.

Рука победителя тяжело легла на побежденную Грецию. Кроме Демосфена и четырех ораторов, многие из при­верженцев антнмакедонской партии в Афинах и в других государствах Греции были частью казнены, частью подвергнуты изгнанию из земель, лежавших между Тена­

60

ром и Керавнскими горами; большая часть их удалилась в земли этолян; считалось большою милостью, когда по ходатайству Фокиона афинским изгнанникам было разре­шено удалиться на Пелопоннес; Пелопоннес получил эпимелита в лице коринфянина Динарха. Этолян — это единственный народ, который еще держался в своих горо­дах, — Антипатр рассчитывал, благодаря их изолирован­ности, победить в задуманном им на зиму походе. Во всяком случае этот поход был желанным предлогом для новых вооружений. Чтобы заняться ими и в то же время принять некоторые меры, которых требовал ход событий по ту сторону Геллеспонта, он возвратился в Македонию.

До сих пор, по-видимому, он находился в хороших отношениях с регентом. Во многом интересы их обоих шли рука об руку; регента стесняли преувеличенные требова­ния матери Александра, а для отпора требований отдель­ных сатрапов ему, по-видимому, необходимо было иметь точку опоры в македонско-греческом войске. Поэтому Пердикка попросил у Антипатра руки его дочери Никеи; Антипатр изъявил на это свое полное согласие и послал Никею в Азию в сопровождении ее брата Иоллы. Не то чтобы один из них так сильно доверял другому; если издавна упрочившееся влияние стратига в Македонии, а теперь также и в Греции, было для регента предметом опасений, то в неизменном согласии, в котором простат царства и стратиг довели до конца трудную греческую войну, он должен был видеть для задуманного им разви­тия политической системы препятствие, которое очень скоро могло сделаться опасным. Антипатр со своей сторо­ны не мог находиться в заблуждении относительно того, что Пердикка со всей энергией решился отстаивать авто­ритет своего звания регента и твердыми шагами продвига­ется вперед на пути к неограниченному господству над сатрапами и стратигами государства; еще в начале 322 года Птолемей Египетский известил его о своих опасениях относительно намерений регента отнять у него обладание Египтом; если ему это удастся, то скоро другие стратиги и сатрапы подвергнутся той же опасности. Таково же было мнение Антипатра; он заключил с присланными к нему Птолемеем доверенными лицами формальное соглашение,

61

чтобы быть готовым к случаю, который они считали неизбежным, когда им придется защищать свою собствен­ную власть против авторитета государства.

В то же время Антипатр старался еще теснее сблизить­ся с Кратером, который, будучи солдатом с головы до ног и отличаясь неизменной преданностью царскому дому, быть может, при наступлении решительной минуты не рискнул бы выступить против уже назначенного предста­вителя верховной власти. Если бы ему удалось привязать к своим интересам этого испытанного полководца, которо­го Александр удостаивал своего полного доверия, который пользовался глубочайшим уважением войска и народа и был известен тем, что, как никто другой из современников Александра, действовал без эгоистических целей и вполне в интересах дела, которому раз отдался, то он приобрел бы себе в нем весьма существенную поддержку для задуман­ного им дела. Он осыпал его почестями и дарами; он не пропускал ни одного удобного случая засвидетельствовать, что ему одному он обязан своим спасением и своей победой над войсками греков; он выдал за него свою родную дочь, благородную Филу, умных советов которой он привык слушаться даже в самых важных случаях и которая представляла собой одну из самых благородных женских фигур того времени.

На свадебное торжество явилось множество посольств от греческих государств. Мы имеем право предположить, что уже везде во главе правления стояли люди македонс­кого образа мыслей. Из аналогии афинского государства мы не можем заключить достоверно, в каких размерах были применены олигархические формы правления; историки говорят, что Антипатр упорядочил конституции городов и за это был почтен со стороны этих городов благо­дарственными адресами и золотыми венками.

Только этоляне еще не покорились; пока они еще оста­вались независимыми в своих горах, спокойствие Греции не могло быть надолго обеспеченным; факт, что у них нашло убежище множество изгнанников из греческих го­сударств, показывал, что только падение Этолийского союза могло упрочить господство Македонии над Грецией.

62

В конце 322 года в Этолию выступило македонское войско под предводительством Антипатра и Кратера, состоявшее из 30 ООО человек пехоты и 2 500 всадников; необходимо было не только победить этолян, но и уничто­жить их общинное устройство, и весь народ, как говорили, предполагалось переселить в Азию. Этоляне быстро собрали 10 ООО воинов, увели в горы своих жен, детей и стариков, оставили на жертву неприятелю города на равнине, которые не были удобны для сопротивления, поместили гарнизоны в укрепленных пунктах и с муже­ством ожидали превосходившего их численностью непри­ятеля. Македоняне, найдя города на равнине брошенны­ми, поспешили напасть на главные силы этолян в их ук­репленных позициях; борьба закончилась с большими потерями и без значительных успехов для македонян. Но когда наступило суровое зимнее время, когда Кратер со своими македонянами в буквальном смысле поселился в укрепленном зимнем лагере, а этоляне, принужденные держаться в высоких, покрытых снегом горах, скоро нача­ли терпеть нужду в самом необходимом, тогда их гибель казалась близкой, так как они должны были или спустить­ся в равнины и биться против превосходившего их численностью и руководимого отличными военачальника­ми неприятеля, или идти навстречу ужасной голодной смерти.

Неожиданный поворот в ходе событий спас их. Как раз теперь в македонский лагерь явился беглецом сатрап великой Фригии Антигон; в высшей степени пораженный принесенными им известиями, Антипатр пригласил на военный совет Кратера и предводителей войска; по едино­гласному постановлению они немедленно выступили из лагеря, чтобы вернуться в Азию. Они сохранили за собой право возобновить войну против этолян в благоприятное для того время; в настоящую минуту им был дарован мир на весьма выгодных условиях.

63

опасности, то стремление к этому существовало одинако­во у всех и росло в той же степени, в какой увеличивались надежды на успех. И все-таки, пока еще "ребенок и глупец" были налицо, никто не решался принять царского титула, и даже после несчастной кончины обоих прошло еще шесть полных лет (до 306 года), прежде чем один их "диадохов" решился надеть на свою голову диадему. Мало того: в последнее столетие существования персидского государства вошло в обычай, чтобы сатрапы чеканили монеты со своим именем; уже то обстоятельство, что во вреглена Александра этого не было, может служить доказательством произведен­ной им значительной перемены в положении сатрапов; эта перемена в их положении сохранилась после смерти Александра, пока его царство еще существовало по имени: конечно, сатрапы, а наверное, и стратиги, чеканили прежде золото и серебро, но с изображением и именем законных царей, и только по второстепенным признакам, каковы орел Птолемея, якорь Селевка и полулев Лизимаха, мы узнаем о первых попытках напомнить о чеканящих >ти монеты сатрапах, да и эти попытки вряд ли идут далее -311 года; насчет значительного числа других сатрапов востока и запада нельзя указать даже и на такие попьпт<и.

Если назначенные при первом разделе сатрапы, Пользу­ясь в своих землях верховной властью и свободой внутрен­ней политики, какую только допускали обычай и положе­ние вещей в их землях, и могли достигнуть того, чтобы создать себе нечто вроде территориальных княжеств, т> регент все-таки от имени государства пользовался власть над ними, а их сменяемость давала ему в руки средств^ держать их в пределах их компетенции.

В этой системе существовал один весьма опасный пунк; Мы должны были предположить, что при переговорах Вавилоне, положивших ее основание, военные сил сатрапий, которые Александр всегда отделял от граждане кого управления и которые он ставил рядом с сатрапами, были подчинены сатрапам. Имея, таким образом, в своих землях в то же время и территориальные боевые силы, они без труда могли найти повод и предлог увеличивать их и привязывать войска к своей личности. Этот пункт представлял серьезную опасность для единства монархии,

66

и этот же порядок вещей заметно ускорил распадение персидского царства. Стремления регента должны были быть направлены к тому, чтобы с помощью царского войска, которому не предстояло теперь делать дальнейших завоеваний, упрочить за собой как бы всеобщую стратегию государства и в силу своего звания принять такие меры, которые бы напоминали сатрапам, что их военная власть находится в распоряжении государства.

При разделе сатрапий в 323 году было постановлено, что сатрап Великой Фригии Антигон, и сатрап Фригии на Геллеспонте Леоннат, должны выступить со своими войска­ми, чтобы завоевать для Эвмена Пафлагоншо и Каппадо-кню. Антигон не счел нужным последовать такому приказанию; эта экспедиция не только не принесла бы ему никакой выгоды, но, кроме того, явилась бы доказатель­ством его зависимости от велении регента, подчиняться ко­торому он нимало не был расположен. Иначе поступил Леоннат: он выступил из Вавилона со значительными сила­ми, чтобы сначала окончить поход в Каппадокию и затем отправиться в свою сатрапию на Геллеспонте. Во время его марша в Каппадокию к нему прибыл Гекатей Кардианский с просьбой Антипатра о помощи и с тайными письмами от царственной вдовы Клеопатры, в которых она приглашала его прибыть в Пеплу, чтобы захватить в свои руки македон­ские земли и жениться на ней. Какие перспективы для отважного и честолюбивого Леонната! Без всяких колеба­ний он отказался от похода в Каппадокию и попытался склонить Эвмена к участию в новой экспедиции, которая должна защитить государство от самого тяжелого удара, который может поразить его; он мог потребовать от него, как акта величайшей преданности государству, согласия отодвинуть теперь свои личные выгоды на второй план; когда борьба Греции будет окончена, тогда тем быстрее и решительнее можно будет приступить к войне с Ариара-фом. Эвмен не решался последовать за ним: еще при жизни Александра, сказал он, он несколько раз делал предложе­ние даровать свободу своему родному городу Кар дни; по­этому Гекатей, который, как видно из этого посольства, есть один из самьгх предагшейших друзей Антипатра, не­навидит его; он должен опасаться, что из любви к Гекатею

67

I-IJ,)-U,U-U-),|,|

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 32£—321

Леоннат и Эвмен. — Поход Пердикки и Эвмена против Каппадокии. — Поход Пердикки против писидийцев. — Неоптолем и Эвмен. — Пикея — Клеопатра. — Кинана и Эвридика. —Бегство Антигона. —Птолемей. —Вооруже­ние Пердикки. — Выступление в поход Антипатра. —Война в Малой Азии. — Смерть Кратера и Неоптолема. — Война этолян с Полисперхонтом. — Могущество Птолемея. — Захват Птолемеем Кирены. — Поход Пердикки против Египта. — Смерть Пердикки. — Прибытие Птолемея в царскую армию. — Суд над приверженцами Пердикки. -Интриги Эвридики. —Восстание войска. —Провозглашены регентом Антипатра

арактер дошедших до нас преданий вре­мени диадохов открывает нам только картину безостановочного движения к охватывающего его процесса разруше­ния; об устойчивых и сдерживающих элементах, об обширности и медлен­ности развития тех стадий, через кото­рые проходил этот процесс, нет нигде и речи.

Однако такие элементы существовали и не только в инертности и своеобразии восточных народов; поразитель­ный пример им даже сохранился в одном памятнике: в постановлениях египетских жрецов того времени, когда Птолемей еще называл себя сатрапом; на стороне победи­телей тоже существуют формы и привычки, существуют задерживающие силы, которые процесс разрушения побеждает только постепенно.

В македонском народе и войске живет резко выражен­ное тяготение к монархии, и еще более к их туземному ста-

64

ринному царскому дому, а славные времена Филиппа и Александра придали этому вполне национальному чувству тип, которого уже нельзя было искоренить. Особенно войско имеет свои великие воспоминания, установившую­ся привычку повелевать и повиноваться, которая идет своим путем, несмотря на проявляющиеся по временам вспышки и мятежи. Даже то, что все эти войска, и каждый род войск в отдельности, имеют свои особые традиции, по­чести, притязания, что отдельные отряды имеют свою зам-кнутую организацию и нечто вроде демократической об­щины внутри себя, делает их если не столь легко управляе­мыми, то более устойчивыми при нападении и обороне; солдаты, как во времена Валленштейиа и Баниера, рядом и наперекор всякой политике, являются силой, с которой должны считаться политики.

Умение Александра владеть и с полной свободой пользо­ваться этим могущественным инструментом, его умение держать в руках как массу войска, так и офицеров до самых меших ступеней включительно, более многого другого : вдетельствует о его гениальном превосходстве и о ; тавляющей силе его ума и воли. Бурные события, „ бедовавшие немедленно после его смерти, показывают, жие могущественные, страстные и взрывчатые элементы мел он подавлять в этих своих гипархах, стратигах, телохранителях и сатрапах. И даже из самих этих событий еще можно видеть, на каких прочных основаниях и с каким верным расчетом была создана основанная им система; формы его государства держались еще долгое время после его смерти, долее, чем мы могли бы считать это возможным при гибельной слабости тех, которые носили после него царский титул. Великому царю наследовал не царь, его j должны были заменить "ребенок и глупец", как говорится в немецкой песне.

Да будет нам позволено уже здесь указать на один момент, который может служить доказательством сказан­ною. Несомненно, каждый из сатрапов н других вельмож Александра стремился к неограниченному господству н са­мое ! оятельной власти; и если одних заставлял медлить хо­лодный расчет, других — страх перед более сильными со­седями, а третьих—представляемые всяким первым шагом

3. Истирня плнннзма кн. II

«5

Антипатр будет считать себя вправе позволить себе все про­тив него, и он боится, что вблизи Антипатра даже его жизнь будет находиться в опасности. Тогда Леоннат открыл ему, что отношения между Антипатром и Гекатеем вовсе не та­ковы, как он думает, и что тиран Кардин привез к нему тайные предложения Клеопатры, целью которых было не что иное, как низвержение стратига Македонии. Он по­казал ему письмо Клеопатры и сказал, что спасение Анти­патра есть для него только предлог, чтобы переправиться в Европу, а что истинную цель его похода составляет обла­дание Македонией. Страх перед Антипатром не мог более служить для Эвмена предлогом к отказу от этой экспе­диции; он обладал тайной, приведение которой в исполне­ние должно было оказать громадное влияние на судьбы государства. Какую пользу принесло бы ему то, если бы он двинулся с Леоннатом в Европу? Напротив, сообщив ре­генту о планах Леонната, он мог быть уверенным в его благодарности; и если сатрапы везде более или менее откры­то старались освободиться от зависимости Пердикки и если, с другой стороны, он решился во что бы то ни стало поддержать авторитет своей власти именем царя, то рано или поздно дело должно было дойти до открытой борьбы, при которой приобретение себе действительно преданных друзей и снаряжение возможно более значительной армии представляло для регента самый настоящий интерес. Эв м ен еще не обладал своей сатрапией, и сатрапы, в случае его присоединения к их партии, не имели никакого интереса в том, чтобы доставить ему обладание ею; для них могло быть выгоднее оставить в руках А ри ара фа, который был врагом государства, а следовательно, и регента, обладание его значительными боевыми силами. Таковы должны быть мотивы, заставившие Эвмена сделать шаг, который был по­чти изменой против полного доверия Леонната. Между тем как последний держался того мнения, что уже склонил или же склонит его вскоре в сторону своего плана, Эвмен глубо­кой ночью приказал уложить свои вещи и поспешно удалился из лагеря с 300 всадников, 200 вооруженных слуг и 5 ООО талантами золота. Он явился к Пердикке и открыл ему план Леонната; между ними быстро образовалась тем более тесная связь, что их выгоды шли рука об руку; и лов­

68

кий кардианец с этого времени сделался самым прибли­женным советником и самым видным приверженцем регента.

Для Пердикки было теперь важнее всего доставить своему верному и преданному другу обладание назначен­ными ему землями; поход против Арнарафа мог теперь быть для него тем более желательным, что благодаря ему он приобретал повод двинуться с войском в Малую Азию, где два могущественных сатрапа, Антигон и Леоннат, с угрожающей самостоятельностью отказались следовать его приказаниям. В начале 322 года царское войско выступи­ло в Каппадокию; при нем находились царь Филипп, Пердикка и Эвмен. Ариараф выступил против них со сво­ими 30 ООО человек пехоты и 1 500 всадников. Завязалось сражение; македоняне одержали блестящую победу, 4 ООО каппадокиян было убито, а 6 ООО взято в плен, и в числе их сам престарелый государь; он и то родные были распяты на кресте, каппадокиянам было даровано проще­ние, им были возвращены их имущество и права, а их земли были отданы как сатрапия Эвмену, который немедленно принял нужные меры и назначил необходимых гражданс­ких и военных должностных лиц из числа людей, ему преданных, чтобы обеспечить за собою обладание новой сатрапией. Его намерением было остаться около Пердикки, частью, чтобы всегда быть наготове помочь ему советом и делом, частью, чтобы не утратить своего влияния в царском лагере благодаря своему отсутствию. Поэтому он скоро покинул свою новую провинцию и поспешил в Киликию, где стояло на квартирах царское войско.

Так наступила весна 322 года. Леоннат уже пал в бою с эллинами, Кратер находился на пути в Македонию; Лизимах после короткой, но кровопролитной битвы с Севфом, князем одрисов, был вынужден отступить, чтобы приготовиться к новому походу; Антипатр стоял за Пенеем и не был в состоянии оказать никакого влияния на дела по ту сторону Геллеспонта. Таким образом, Пердикка, стоявший твердой ногою в Малой Азии благодаря походу в Каппадокию, мог продолжать идти дальше по пред­начертанному им себе пути; он мог думать о том, чтобы с помощью примера строгости поддержать авторитет

69

государства. Сатрап Великой Фригии Антигон был виновен в самой тяжкой непокорности; к нему был отправлен приказ царей предстать перед судом. Пердикка мог ожидать, что гордый сатрап не явится и что против него придется действовать вооруженной силой; чтобы быть вблизи его готовым к бою и открыть себе дорогу во Фригию, он решил предпринять поход против городов Ларанда и Исавра, находившихся а той части Писидии, которая лежит между суровой Киликией и Фригией: еще во времена Александра они оставались не побежденными в своих горах, с успехом защищались против царских полководцев; наступило наконец время покарать их.

Ларанда была взята быстро и легко1, большая часть жителей была перебита, остаток был продан в рабство, а город был сровнен с землей. Затем войско двинулось про­тив большого и отлично укрепленного города Исавра; он был защищен значительным числом воинов и в достаточ­ной степени был снабжен военными запасами и провиан­том. Исавряне бились за свою независимость с необыкно­венным мужеством: штурм был отбит два раза; но осажденные потеряли так много людей, что не были более в состоянии снабжать достаточным количеством защитни­ков башни городских стен. Наученные падением Ларанды тому, что их ожидает, когда их город будет взят, они предпочли сами вырыть себе могилу, от которой не могли уже более спастись. Они заперли в дома стариков, жен и детей и подожгли глубокой ночью город с нескольких концов; между тем как внутри города пылало яркое пламя, способные носить оружие жители заняли стены, чтобы защищаться еще и теперь. При свете грандиозного пожара македонские войска выступили из лагеря, окружили стены и сделали попытку произвести ночной штурм; исавряне сражались с необыкновенной храбростью и принудили неприятеля отказаться от нападения; тогда они спустились со стен и тоже бросились в пламя. На следующее утро македоняне возвратились и беспрепятственно вступили в пылающий город; им удалось остановить пламя; развалины и пожарище были отданы им на разграбление; они нашли много благородного металла в пепле этого некогда столь богатого города1.

70

В это время Эвмен находился в своей сатрапии Каппа-док ля; Пердикка послал его туда потому, что Неоптолем, сатрап прилегавшей к ней Армении, казался столь же не­надежным, как и Антигон. Конечно, сатрап Армении был честолюбив и питал обширные замыслы, но умному и ловкому Эвмену удалось склонить его на свою сторону, или по крайней мере сохранить с ним внешние добрые отношения. В то же время Эвмен воспользовался этим временем, чтобы всячески приготовиться к предстоящей борьбе; эта борьба не была популярна среди македонян, и казалось опасным положиться в ней исключительно на столь требовательные и привыкшие к военной гордости войска. Эвмен поспешил образовать из своей провинции, которая всегда отличалась своей конницей, собственный отряд всадников, который в случае нужды мог бы служить противовесом фалангам. Он даровал жителям, которые годились для службы в коннице, полную свободу от податей, роздал тем, которым особенно доверял, лошадей и вооружение, ободрял их наградами и отличиями и приучал к западному искусству службы и боя в рядах конницы; вскоре в его распоряжении находился вполне обученный отряд всадников, состоявший из 6 500 человек, так что даже фаланги были приведены в изумление и немедленно проявили большее усердие к службе.

Пердикка со своей стороны тоже готовился к предстоя­щей борьбе. Сатрап Фригии находился в дружественных отношениях с Антипатром, который именно теперь, когда соединился с Кратером, удачно подавил греческое восста­ние и располагал значительными свободными боевыми силами, должен был казаться ему совершенно надежной точкой опоры. Чтобы лишить его этой опоры, Пердикка, вероятно, и просил руки дочери Антипатра; теперь она прибыла в Азию в сопровождении Архии и Иоллы, чтобы вступить в брак с Пердиккой.

Все эти планы были уничтожены интригой царицы Олимпиады. Она ненавидела Антипатра всеми силами своего страстного характера; рядом с ненавистью целью ее постоянных стремлений было гордое обладание властью и могущество царского дома; она ясно видела, как Антипатр и все другие наместники стремятся к обладанию

71

независимой властью, и должна была стать на сторону Пердикки, который, каковы бы не были его дальнейшие намерения, старался поддержать величие и единство государства. И теперь она должна была видеть, как эти два великих вождя с совершенно противоположными тенден­циями примиряются между собою? Если уже Пердикка отказывался от дела царей, то это во всяком случае не должно было совершиться в пользу Антипатра. Поэтому в то самое время, когда Никея поехала в Азию, царица предложила регенту руку своей дочери Клеопатры, вдовы эпирского царя; это, казалось, был самый лучший путь, чтобы связать интересы могущественного регента если не с судьбами царей, то с судьбами царского дома. Это предложение было всесторонне обсуждено в совете Пердикки; с одной стороны, можно было возразить, что Пердикка свяжет себя союзом, что он не нуждается в фикции законного права, чтобы, кроме верховной власти в государстве, которою он уже фактически обладал, приобрести себе еще и ее внешние регалии и имя, и что выгоднее усилить себя союзом с Антипатром; хотя союз с царским семейством тоже повлечет за собою крупные и несомненно более крупные результаты, но более к их вы­годе, чем для него; основу власти Пердикки всегда будут видеть в законности прав Клеопатры. С другой стороны, можно было сказать, что могущество регента основывает­ся на том, что он является представителем царской власти и ее прав, и что во имя этого звания он может быть уверенным в македонянах; он не должен ни за что отказы­ваться от этого положения; только при помощи союза с княжной царской крови он может проложить себе путь к более высокой цели; царь Филипп Арридей, будучи неза­конным сыном Филиппа, имеет мало прав на престол, и македонян, которые поторопились возвести его, можно будет без труда заставить отвернуться от этого самого глупого в государстве человека; сын Александра есть сын азиатки, на что несколько раз указывали фаланги при решении вопроса о престолонаследии; таким образом, за­конное право на престол остается за Клеопатрой, един­ственной представительницей царского дома, которая была рождена в законном браке; сделавшись ее мужем и имея

72

при том в своих руках неофаниченную власть, Пердикка без большого труда может быть признан повелителем и царем даже самими македонянами. Пердикка решился в настоящую минуту вступить в брак с Никеей, чтобы не ссориться преждевременно с Антипатром, который как раз теперь достиг апогея своего могущества благодаря своей победе над греками; он очень хорошо знал, что как Антигон, так и Птолемей Египетский поддерживают оживленные отношения с Антипатром и что, если Антипатр объявит себя за них, ему, может быть, будет невозможно удержать этих наместников в пределах повиновения; его намерение было напасть врасплох на сатрапа Фригии, который не мог получить немедленной помощи из далекого Египта, а затем вступить в брак с Клеопатрой, открыто объявить себя противником Антипатра, переправиться в Европу и там выступить с требованием для себя всех преимуществ, на которые, казалось, давала ему право рука единственно законной по праву рождения наследницы царского дома.

Эти горделивые и основанные, по-видимому, на пре­красном расчете плане регента подверглись неожиданной опасности, которая таилась в лоне царского дома.

Когда царь Филипп принял на себя правление за мало­летнего сына своего брата и подвергся нападению илли­рийских князей, он вступил в брак с одной иллирянкой. От этого брака у него родилась Кинана, которую он затем, когда она выросла, выдал замуж за того Аминту, который должен был получить престол. Сам Аминта имел мало значения; но его права на престол послужили желанным предлогом для тех, которые после убиения Филиппа устроили заговор с целью устранить Александра от престола. Когда Александр возвратился из своего первого похода в Грецию, то были сделаны некоторые открытия, в которых играло роль также и имя Аминты; он был осужден на казнь. Кннана родила ему дочь Адею, или, как она называлась впоследствии, Эвридику; Александр обручил молодую вдову с князем агрианов Лангаром, который остался ему верен во время трудных войн 334 года; но он умер до свадьбы, и Кинана предпочла не вступать в другой брак. В ее жилах текла дикая иллирийская кровь ее матери;

73

она лично участвовала в войнах; приключения и походы составляли для нее предмет наслаждений, и она не раз принимала личное участие в битвах; в одной битве с киликийцами она собственными руками убила их царицу и своим бурным вторжением в ряды неприятеля немало способствовала успешному неходу сражения. Свою дочь Эвридику она с детства приучила владеть оружием и участвовать в походах; и прекрасная, властолюбивая и воинственная царевна, которой было теперь пятнадцать лет и которая была наследницей царского престола, от которого ее отец был устранен ее дедом, казалась ее матери вполне подходящей для того, чтобы возвратиться рядом с нею на сцену мировых событий, до которой до сих пор ее не допускали оковы Антипатра. Находясь во враждебных отношениях с ним и с его партией, она должна была искать . между его противниками того, кому она с рукой своей дочери могла дать наибольшие права; и если Клеопатра собиралась приобрести неограниченное влияние в госу­дарстве при помощи брака с могущественным регентом Пердиккой, то ей не оставалось ничего другого, как сделать свой выбор между регентом и сатрапами; решив пред­ложить руку своей дочери царю Филиппу Арридею, она неожиданно выступила с маленьким войском из Македонии и поспешила к берегам Стримона; здесь расположился с вооруженными силами Антипатр, чтобы задержать ее3; с дротиком в руке бросилась она с дочерью на его войска и прорвала их линию; другие посты, пытавшиеся преградить ей путь, были точно так же опрокинуты; беспрепятственно переправилось это странное войско через Геллеспонт в Азию и двинулось дальше по дороге к лагерю царя. Пердикка выслал против нее войска под предводитель­ством Алкеты с приказом напасть на нее там, где он ее найдет, и доставить ее к нему живую или мертвую. Но македоняне, встретившись лицом к лицу с отважной царицей, дочерью Филиппа, отказались идги в битву и потребовали соединения обоих войск и брака молодой царевны с их царем. Наступил момент, когда Алкета должен был исполнить свое кровавое полномочие; напрасно Кинана смело и красноречиво говорила о своей царственной крови, о черной неблагодарности Алкеты и

74

Пердикки и об измене, которой они завлекли ее в ловушку; Алкета приказал умертвить ее, как этого требовал его брат Пердикка. Громкое недовольство войска, грозившее перейти в открытое возмущение против регента, удалось успокоить только с большим трудом и только тем, что Эвридика была обручена с Филиппом Арридеем; из­бавившись от матери, Пердикка рассчитывал без особого труда покончить и с ней. Таким образом, молодая царевна прибыла в царский лагерь, и, освободившись от этой опасности, могущество Пердикки, по-видимому, сделалось еще более прочным и обширным: Эвридика находилась около него, ее участь была в его руках; он был близок к высшей цели своих стремлений; в это время произошло неожиданное событие, которое ускорило разрешение кризиса.

Пердикка ожидал, что Антигон, которого он пригласил предстать перед македонским судом, откажется от этого предложения и таким образом даст ему случай поступить с ним по всей строгости, как с открытым мятежником; не подлежало никакому сомнению, что этот сатрап падет в борьбе с могуществом регента. Антигон обещал явиться и доказать свою невиновность; затем он тайно со своим сыном Димитрием и с друзьями покинул свою сатрапию и бежал к морскому берегу, чтобы на стоявших там афинских кораблях отправиться в Европу к Антипатру. Такой оборот дела был весьма приятен для регента. Теперь судьба этого сатрапа, которого он намеревался подвергнуть справед­ливому наказанию, как виновного, составляла предмет сожаления даже для войска, которое имело слишком сильную привычку рассуждать и порицать, что проис­ходило и в данном случае; теперь Антигон считался преследуемым несправедливо: этот благородный сатрап с полным правом не решился вверить свою жизнь суду, который должен был быть созван уже никак не во имя справедливости, если даже царский род не мог внушить кровожадному регенту уважение к себе. Бегство Антигона » Европу служит для государства предвестником тяжелой междоусобной войны; он мог решиться на это бегство только будучи уверен, что Кратер, Антипатр, а вероятно, и многие другие встанут с оружием в руках на его защиту.

75

Именно этого-то ожидал и желал регент; теперь не он являлся виновником разрыва и решительной борьбы; Кратер и Антипатр победили греков, но не этолян, они находятся в походе против них и им предстоит еще с ними много дела; в настоящую минуту они не много могут сделать для Алтигона. Его бегством к ним можно было воспользоваться как доказательством их соучастия и их вины. Необходимо было предупредить эту готовую создаться коалицию и поразить ее прежде, чем она будет в состоянии перейти в наступление; средство же поразить Антипатра в самой Македонии показало предложение Клеопатры и ее матери Олимпиады.

" До сих пор Пердикка продолжал играть комедию с дочерью Антипатра. Теперь он отправил Эвмена с бога­тыми дарами в Сарды, куда ранее переехала Клеопатра; он приказал открыть ей, что он, дабы вступить с нею в брак, решил отослать Никею обратно к отцу; царица немедлен­но дала свое согласие. Никея была отвергнута и возвра­тилась в отцовский дом.

Пердикка был прав, видя в Лагиде наиболее опасного из своих противников. С того момента, когда Птолемей вступил в управление своей сатрапией, он готовился к борьбе с Пердиккой, неизбежность которой понимал. Он начал с того, что устранил прежнего сатрапа Египта Клеомена, который согласно сделанным в Вавилоне рас­поряжениям должен был быть подчиненным ему, как гн-парх: по самой природе вещей этот последний, лишившись своего прежнего могущественного положения, должен был склониться к партии Пердикки; страшные притеснения, которые он позволил себе в своей сатрапии, послужили достаточным поводом для предания его суду. Сокровищ­ница, заключавшая в себе 8 ООО талантов, собранных Клеоменом, попала в ■ —и сатрапа, и он немедленно воспользовался ею для вербовки войск, которых в достаточном количестве должна была привлекать слава его имени, и для подъема благосостояния вверенной ему страны, повергнутой корыстолюбивым управлением Кле­омена в глубочайшую нищету. Птолемей как никто дру­гой из полководцев Александра сумел приобрести себе симпатии вверенного ему народа; под его умным правле­

76

нием и благодаря необыкновенно мягкий для того време­ни мерам относительно туземцев благосостояние страны быстро поднялось; оживленная морская торговля, сосре­доточившись теперь в Александрии, давала этой богато одаренной природой стране хороший рынок для сбыта своих произведений. Ко всем этим условиям присоединя­лось в случае войны крайне благоприятное положение Египта; окруженная почти со всех сторон пустынями, немногочисленные обитатели которых — бродячие племе­на бедуинов не представляли никакой опасности, долина Нила была доступна для сухопутного неприятельского войска только одним путем — вдоль берега Сирии, кото­рый представлял бесконечные трудности для неприятеля, затрудняя ему подвоз съестных припасов, а в случае неудачи отступление делалось для него почти невозмож­ным, между тем как египетская армия, подкрепляемая все­ми выгодами малодоступной и пересекаемой множеством речек местности, легкостью, которой можно было произ­вести наводнение, постоянной близостью съестных припа­сов и различных средств помощи и имевшая, наконец, при всяком шаге назад новую н не менее крепкую позицию, должна была только держаться оборонительного положе­ния, чтобы быть уверенной в победе. Более открыта для нападения страна была с моря; но до известной степени правильно организованная защита морского берега могла удержать неприятеля, а трудность проникнуть в устья Нила затрудняла для него высадку; единственный удобный для нападения пункт, Александрия, был достаточно укреплен предусмотрительной заботливостью своего основателя. Счастливое стечение обстоятельств дало возможность присоединить к египетским владениям область, которая помимо того, что она прикрывала тыл страны, пред­ставляла большое значение.

В Киренаике около того времени, когда умер Александр и, как кажется, благодаря этому событию, вспыхнули волнения, вследствие которых приверженцы одной партии были изгнаны из города Кирена, соединились с изгнан­никами города Барка и начали искать помощи извне; они [кггупилн в сношение с Фиброном, тем спартанцем, который осенью 324 года отправился из Тенара на Крит с Гарпалом,

77

главным казначеем Александра, умертвил его там, завладел его сокровищами и удержал у себя на службе последо­вавшие за Гарпалом войска, состоявшие из 6 ООО наем­ников. Теперь, по приглашению изгнанных киренейцев, он отправился со своими воинами в Ливию, одержал победу в кровопролитном сражении и овладел гаванью Апол­лония, находившейся в двух милях от города; затем он двинулся против самого города, приступил к его осаде и принудил наконец киренейцев просить мира; они должны были уплатить 500 талантов, выдать половину своих боевых колесниц и снова принять к себе изгнанников. В то же время его послы отправились в другие города Кире-наики, чтобы убедить их соединиться с ним для борьбы с соседними племенами Ливии; и действительно, Барка и Эвесперия примкнули к нему.

Между тем, чтобы привязать к себе своих наемников, он позволил им разграбить гавань; находившиеся там в складах товары и имущество жителей составили богатую добычу. При дележе ее завязался спор; критяниннн Мна-зикл, один из служивших у Фиброна предводителей, чело­век реотительный и дерзкий, был привлечен к ответствен­ности за свои поступки во время дележа. Он предпочел изменить делу Фиброна, перешел на сторону киренейцев и шумно жаловался там на жестокость и вероломство своего военачальника; ему удалось убедить граждан при­остановить дальнейшие платежи (было уплачено только 60 талантов), объявить заключенный договор уничтожен­ным и снова взяться за оружие. Получив это известие, Фиброн приказал заключить под стражу 80 граждан Ки-рены, которые как раз в это время находились в Аполло­нии и, усилив свое войско жителями Барки и Эвесперии, двинулся к городу, чтобы вторично осадить его. Кирена успешно сопротивлялась под руководством Мназикла, и Фиброн был принужден отступить к Аполлонии; киреней-цы выступили с частью своих войск из города, чтобы опу­стошить область Барки и Эвесперии, и, когда Фиброн по­спешил на помощь последним с главными силами своего войска, Мназикл с киренейцами произвел вылазку из го­рода, напал на гавань, победил находившиеся там немно­гочисленные войска Фиброна и занял гавань; все товары и

78

другие вещи, которые были еще там найдены, были воз­вращены владельцам или же сохранены для них, Фиброн не решался немедленно обратиться против Аполлонии; он бросился со своим войском к Тавхире, лежавшей в запад­ной части области, с намерением сосредоточить здесь свой флот и затем ожидать дальнейших событий. Между тем падение Аполлонии лишило флот его стоянки; чтобы доставить себе припасы, матросы должны были ежеднев­но выходить на берег, а скоро, так как на берегу нельзя было найти достаточного количества провианта, принуж­дены были проникнуть и далее в. глубину страны; ливий­ские поселения собрались вместе, подкараулили матросов, перебили многих из них, а других взяли в плен. Остальные спаслись бегством на корабли н поплыли к дружественным им городам Сирта, но тут поднялась буря, рассеяла флот и потопила большую часть кораблей; остальные были занесены ветром и волнами частью к Кипру, частью в Египет.

Положение Фиброна начинало становиться критичес­ким; однако он не терял присутствия духа. Он послал на­дежных людей в Пелопоннес, на пункт вербовки на Тенар; здесь они снова (несколько месяцев ранее Леосфен навербовал для Ламийской войны всех находившихся тогда там наемников) нашли 2 500 человек, наняли их и поспе­шили отплыть с ними в Ливию. Между тем киренейцы, ободренные своими прежними успехами, решились открыть военные действия против самого Фиброна; он потерпел серьезное поражение. Как раз теперь, когда уже он потерял почти всякую надежду на спасение, что было, вероятно, весною 322 года, прибыли новые войска с Тенара; он немедленно составил новые планы и начал питать более смелые надежды. С величайшими усилиями киренейцы приготовились к новой борьбе, которая была неизбежна, заручились помощью соседних ливийских народов и Карфагена и собрали войско из 30 ООО человек. Произошло сражение, в котором Фиброн одержал победу, и затем он начал подчинять себе города этой области. Киренейцы, предводитель которых пал в бою, поручили главное начальство Мназнклу и защищались с энергией отчаяния, так как Фиброн несколько раз штурмовал Аполлонию и

79

плотно обложил самый город. Скоро нужда в городе стала усиливаться, начались беспорядки, простой народ, следуя, по-видимому, подстрекательствам Мназнкла, изгнал из города богатых, которые отчасти присоединились к Фиброну, отчасти бежали в Египет, сообщили сатрапу о том, что происходит в Киренаике, и просили его возвратить их на родину.

Для последнего ничего не могло быть приятнее этой просьбы; истощение сил боровшихся там между собою партий позволяло ему одержать победу без большого тру­да. Приблизительно летом 322 года он послал в Киренаи-ку значительные сухопутные и морские силы под предво­дительством македонянина Офелы4; когда они приблизи­лись, то находившиеся у Фиброна изгнанники решили присоединиться к ним; их план был открыт и они все были казнены. Вожаки черни в Кирене, полные страха перед тем временем, когда изгнанники будут возвращены египтяна­ми, обратились к Фиброну с предложением заключить мир и соединились с ним, чтобы отразить Офелу. Но последний приступил к исполнению своей задачи с большой осмотри­тельностью, послал против Тавхиры отряд под предводи­тельством Эпикнда Олннфского, а сам обратился против Кирены. Он напал на Фиброна; последний понес полное поражение, бежал в Тавхиру, где надеялся найти защиту, и попал там в руки Эпикнда; тавхирнты, которым Офела поручил его наказание, подвергли его бичеванию, затем отвезли его в Аполлонию, где он так жестоко хозяйничал, и распяли его там на кресте. Между тем киренейцы еще сопротивлялись, Офела не мог справиться с ними, но наконец прибыл сам Птолемеи с новыми войсками, сломил сопротивление города и присоединил эту область к своей сатрапии5.

Присоединение этой греческой области было важным приобретением, но еще важнее было то, что он явился ее спасителем в буквальном смысле этого слова, положив конец ужасной анархии. Теперь его имя сделалось славным в самым дальних уголках греческого мира, а между македонянами он пользовался сильной любовью еще со времени походов Александра; рассказывают, что чем бо­лее неизбежность войны между ним и царским войском

80

становилась очевидна, тем более возрастало число тех, которые прибывали в Александрию, чтобы поступить к нему на службу, "будучи все готовы, несмотря на всю зна­чительность и очевидность угрожавшей ему опасности, пожертвовать своей собственной жизнью для его спасения". Существовал весьма распространенный слух, что он только называется сыном Лага, а в действительности он сын царя Филиппа. И действительно, некоторые черты его ха­рактера, по-видимому, напоминали характер творца македонского могущества; он был только добрее, спокойнее и всегда более приветлив. Ни один из наследников Александра не сумел лучше него сохранить с помощью умеренности и увеличить, не нарушая наружных приличий, власть, которую даровала ему его счастливая звезда, и не один не сумел так предусмотрительяо устроиться, чтобы набегающая волна подняла его и понесла дальше вперед; и мы имеем право сказать, что он с самого начала понял тенденцию своего времени, заключавшуюся в том, чтобы превратить государство в ряд отдельных государств, и сумел положить ее в основу своей политики. Его го­сударство было первым, которое развилось как государ­ство в смысле начинавшегося нового времени, и он всег­да был вождем и душою этого направления, которое очень скоро должно было приобрести перевес в государстве Александра. В этом смысле было заключено соглашение между ним и Антипатром, которое в конце 322 года представляло собою уже готовую коалицию против регента.

Тем временем недоразумения между регентом и запад­ными властителями начали принимать более серьезный характер; Пердикка уже завладел Каппадокией для Эвме­на и призвал к суду сатрапа Фригии Антигона; тогда последний бежал в Европу, вероятно, уже по соглашению с Птолемеем, как мы это можем предположить из проис­шедших затем событий.

При главном соглашении в Вавилоне летом 323 года было решено перевезти тело Александра в сопровождении торжественной погребальной процессии в храм Аммона и поручить устройство н начальство над этой процессией Арридею.

81

К концу 323 года все приготовления были окончены и была выстроена с невероятной роскошью исполинская колесница, которая была предназначена принять на себя гроб с телом царя. Не дожидаясь приказа регента, Арри­дей выступил из Вавилона; колесница ехала в сопровожде­нии большой и торжественной свиты, несчетные толпы народа стекались из близких мест и издалека на дорогу, частью, чтобы посмотреть на роскошь колесницы и про­цессии, частью же. чтобы оказать последние почести вели­кому царю. Между македонянами пользовалось обширной распространенностью сказание, что тело царя будет одарено государственной силон, как некогда тело фивейца Эдипа, и что та страна, в которой оно найдет себе могилу, будет счастливее и могущественнее всех других; это предсказание было сделано вскоре после смерти царя ста­рым предсказателем Аристаддром из Телмисса. Разделял ли Птолемей эту веру или же только желал воспользовать­ся ею в видах своей собственной выгоды. — во всяком случае существовали еще и другие мотивы, побудившие его вступить в соглашение с Аррядеем н убедить его выступить без приказа регента; он мог опасаться, что Пердикка, чтобы придать процессии еще более торжественности, будет сопровождать тело в Египет вместе с царской армией; его положение во вверенной ему стране будет потеряно, если здесь будет в состоянии появиться более высокая власть, чем его, и военные силы под предводительством не его, а другого. Арридей повел, как было договорено с Птолемеем, печальную процессию в Дамаск; напрасно выступил ему навстречу полководец Пердикки Полемон, который находился недалеко; он не мог заставить Арридея повино­ваться приказаниям регента. Печальное шествие двинулось через Дамаск к Египту; Птолемей со своим войском выступил в Сирию навстречу телу царя, чтобы принять его самым торжественным образом; оно было отвезено в Мемфис, чтобы покоиться там до тех пор, пока роскошное здание царской усыпальницы в Александрии не будет в состоянии принять его.

Самовольное выступление Арридея, встреча с Лагидом в Сирии, их дальнейшие действия вопреки отданным стратигу Полемону приказаниям были актами явного

82

возмущения против высшего авторитета в государстве, заслуживавшими такого же наказания, как и поведение сатрапов Европы относительно бежавшего сатрапа Фригии.

Пердикка созвал на военный совет своих друзей и пре­данных ему лиц; он объявил, что Птолемей возмутился против приказания царей относительно тела Александра, что Антипатр и Кратер приняли к себе бежавшего сатрапа Фригии и что все эти вельможи готовы к войне, которую они старались вызвать; необходимо поддержать против них авторитет государства; необходимо постараться опередить их и победить поодиночке; спрашивается, следует ли напасть сперва на Египет или на Македонию. Одни советовали двинуться на Македонию, как в центральный пункт монархии, говоря, что там находится Олимпиада и что народонаселение немедленно станет на сторону царского дома и его представителей. Но окончательное решение было в пользу экспедиции в Египет; необходимо сперва победить Птолемея, чтобы лишить его возможности во время похода в Европу броситься со своими пре­восходными боевыми силами в Азию и отрезать царскую армию от верхних провинций; Антипатр и Кратер еще находятся в войне против этолян и после падения Птолемея справиться с ними будет нетрудно. В начале весны 321 года Пердикка, сопровождаемый царями и царским и войском, выступил в Египет; флот во главе которого стоял Аттал, получил приказ следовать туда же, между тем как находившийся в Эгейском море флот остался под пред­водительством Клита, получившего, вероятно, приказ преградить переправу через Геллеспонт. Могущее про­изойти в Европе нападение должен был встретить неоднок­ратно испытанный Эвмен; для этой цели, как кажется, кроме его сатрапии Каппадокия ему были отданы освобо­дившаяся со смертью Леонната Малая Фригия, Кария, которой владел ранее Асандр, и Ликия и Фригия, при­надлежавшие ранее Антигону; он получил неограниченную стратитию над всеми сатрапиями по эту сторону Тавра. Регент подчинил власти Эвмена своего брата Алкету, сатрапа Армении Неоптолема и сатрапа Кнликии Филоту, сатрапия которого была передана Филоксену*, — оставил

S3

ему большое количество самых лучших военачальников и некоторое количество воск, поручил ему стянуть как можно более войск из сатрапий Малой Азии, подступить к берегам Геллеспонта и сделать для неприятеля невозможной всякую попытку переправиться.

И действительно, этому пункту прежде всего угрожала опасность. Приблизительно в тоже самое время, когда Пердикка с царским войском выступил из Пнсидии и Кап-падокии в Египет, македонское войско уже быстро прибли­жалось к Геллеспонту.

Антипатр и Кратер решили выступить в поход, полу­чив известие (Антигон получил его от мидийского сатрапа Менандра), что Пердикка собирается жениться на Клео­патре и отослать обратно дочь Антипатра. Они немедлен­но заключили уже упомянутый нами мир с этолянами и поспешили в Македонию, чтобы как можно скорее ворвать­ся в Азию. Тут они узнали, что Пердикка с царскими войсками выступил в поход против Египта; Птолемею Египетскому было послано извещение о том, какая опас­ность подготавливается для него и для всех, и ему было обещано, что они переправятся со своими силами через Геллеспонт, ускоренными переходами пройдут по Малой Азии и Сирии и вовремя появятся в тылу регента; было решено, что Кратер получит гегемонию над Азией, Анти­патр сохранит гегемонию над Европой, на время же его отсутствия стратигом Македонии был назначен Полиспер-хонт7. Весною 321 года македонское войско под предводи­тельством Кратера находилось на Геллеспонте; Антипатр находился с ним; Антигон, как кажется, стоял во главе их флота.

Эвмен не мог не понимать, что его задача становится труднее и опаснее, чем это можно было предвидеть. Хотя попытки взбунтовать этолян и увенчались успехом и с ними были заключены договоры относительно нового восстания, но Кратер и Антипатр шли вперед, не заботясь о воз­можных движениях в их тылу. Старые македонские воины в Азии были настолько недовольны этой войной, что Алкета прямо отказался дать сражение, так как на­ходящиеся под его предводительством македоняне не пожелают биться против Антипатра и относятся с таким

84

обожанием к Кратеру, что немедленно перейдут на его сторону. Кроме того, Эвмен не мог вполне положиться ни на сатрапа Лидии Менандра, ни на сатрапа Киликии Филоксена, а сатрап Армении Неоптолсм, содействием которого удалось заручиться только с большим трудом, благодаря своему беспокойному и властолюбивому харак­теру, был, по-видимому, готов на всякую крайность. Кроме того, европейские полководцы шли со значительно Превосходящими его по количеству боевыми силами и их опытным и вполне преданным македонским войскам в настоящую минуту Эвмен мог противопоставить почти одних только азиатских рекрутов. Все эти соображения по­будили его не ожидать неприятеля у Геллеспонта, но уда­литься в свою сатрапию Каппадокия, где он мог положить­ся на преданность жителей, усилить свое войско и наблюдать за сатрапом Армении; его намерение заключа­лось в том, чтобы своим положением во фланге неприяте­ля или совершенно задержать противника, который должен был спешить через Тавр в Сирию, или постоянно вредить ему.

Прибыв в Херсонес, Кратер и Антипатр предложили войскам, которые Эвмен расположил в укрепленных пунк­тах вдоль Геллеспонта, оставить неправое дело регента и примкнуть к ним8; войска, ненавидевшие Эвмена, как грека, и всей душой преданные Кратеру, с готовностью последовали этому предложению.

Наварха Клита им тоже, наверное, не стоило большого труда склонить на свою сторону. Таким образом, эти полководцы беспрепятственно переправились через Геллес­понт и вступили в Азию, нигде не встретив сопротивления; они потребовали и получили союзную помощь от на­ходившихся там вольных греческих городов, словно дело шло о государственной войне и о спасении государства от произвола и насилия. Эвмен, по-видимому, жертвовал Малой Азией благодаря численному превосходству их сил. Весна уже прошла, и они, должно быть, вступили уже в Великую Фригию, когда сатрап Армении Неоптолем, тайно прислал к ним послов, что он только против воли примкнул к делу Пердикки, что он склонен действовать заодно с Кратером и что своими действиями против Эвмена он

85

окажет искренность своих предложений. Он постарался исполнить свое обещание с помощью предательских покушений на жизнь Кардиана, к которому он питал жестокую ненависть. Его планы не удались; Эвмен открыл измену; со своей обычной предусмотрительностью он скрыл это и ограничился тем, что послал Неоптолему приказ немедленно прибыть со своими войсками в Каппа­докию. Так как сатрап не повиновался, то Эвмен быстро выступил против него, а Неоптолем встретил его, уверен­ный в находившейся в его войсках македонской пехоте. Завязался жаркий бой; македоняне Неоптолем а сломили азиатскую пехоту Эвмена, и даже его собственная жизнь находилась в опасности; но со своей превосходной каппадокийскоЙ конницей он одержал рептительную побе­ду, захватил неприятельский обоз, наконец опрокинул также и пехоту и после полного поражения принудил ее сложить оружие и принести присягу в верности Пердикке. Эта победа представляла необыкновенную важность для Эвмена не только благодаря значительному увеличению его боевых сил, но и благодаря тому, что его азиатские войска разбили считавшиеся непобедимыми македонские фаланги; обеспечив себя с тылу, он с большей уверенностью мог выступить против Кратера.

От Кратера и Антипатра к нему уже прибыли послы с весьма заманчивыми предложениями: если он покинет дело регента, говорили они, то эти полководцы готовы не только оставить ему сатрапии, которые он уже имеет, но прибавить к ним еще новую область и дать в его распоряжение войско; пусть он не разрывает таким несчастным образом своей продолжительной дружбы с Кратером, Антипатр же готов забыть о старых раздорах и сделаться ему верным другом. Эвмен избрал более трудное; он очень хорошо знал, что благодаря своему немакедонскому происхождению он имеет надежную опору только в Пердикке, что он должен пасть или победить вместе с регентом; он приказал ответить полководцам, что он теперь во имя дела не сделается другом того, чьим врагом он так долго был, так как он видит, как Антипатр поступает с теми, другом которых он себя долго называл; он готов сделать все попытки, чтобы примирить своего старого и глубоко уважаемого товарища Кратера с

86

регентом; в мире господствует корыстолюбие и предатель­ство, но он желает и будет помогать тому, кто терпит обиду, пока он только жив, и скорее пожертвует своей жизнью, чем сделается изменником.

Одновременно с этим ответом Эвмена, как раз среди совещаний относительно того, какие дальнейшие меры следует принять, прибыл Неоптолем; после проигранного им сражения он бежал, собрал около 300 всадников и ближайшей дорогой поспешил в македонский лагерь, что­бы искать там защиты и помощи; он сообщил об исходе битвы и высказал предположение, что Эвмен не ожидает тот час же прибытия македонян и что он и его войско со­вершенно предаются победному ликованию; кроме того, Эвмен не может положиться на свои войска, так как нахо­дящиеся в его войске македоняне с таким почтением относятся к имени Кратера, что ни за что не будут сражать­ся против него; услышав его голос и узнав украшения его шлема, они в открытом бою перейдут к нему с оружием в руках. Оба полководца убедились, что после понесенного Неоптолемом поражения нельзя оставлять в тылу войска Эвмена и что теперь разбить их будет нетрудно; было решено, что Антипатр с меньшею половиною войска пойдет далее в Киликию, а Кратер с 20 ООО человек пехоты и 2 ООО всадников, что составляло почти все македонские войска, поспешит в сопровождении Неоптолема в Кап­падокию и нападет, как они надеялись, на Эвмена врасплох. Кратер немедленно же выступил и форсированным маршем двинулся в ту местность, где, по их соображению, стояло лагерем войско Эвмена.

Они обманулись в одном, когда предположили, что предусмотрительный полководец после победы над Нео­птолемом не будет думать ни о какой дальнейшей опасно­сти; Эвмен был готов для новой борьбы, которой он должен был ожидать; он не мог позволить противнику вос­пользоваться преимуществами нападения; он не имел права бездеятельностью и отступлением ослаблять мужество своих войск, которое немало увеличилось благодаря только что одержанной победе, а должен был постараться по возможности скрыть от них опасное известие, против кого им предстоит сражаться; он знал, что одного имени Кратера

87

будет достаточно, чтобы решить его поражение. Он приказал распространить слух, что только что разбитый Неоптолем нашел случай привлечь на свою сторону каппадокийских и пафлагонских всадников и теперь, соединившись с Пигритом, делает попытки оказать ему сопротивление.

Против этого-то неприятеля он и отдал приказ высту­пить; он повел свои войска по глухим дорогам, где к его людям не могло проникнуть никаких известий о неприяте­ле. Но что будет, если он не одержит решительной победы и если во время сражения войска увидят, что они сражаются против Кратера? Он не мог не видеть, что в таком случае, отданный в жертву в одно и то же время озлоблению своих войск и противнику, он погиб безвозвратно; несколько раз хотел было он раскрыть положение вещей по крайней мере своим приближенным и высшим офицерам, но так легко могла обнаружиться эта тайна и единственная возможность счастливого исхода исчезла бы. Он решил молчать и отважиться на дерзкую игру.

На следующий день должна была произойти встреча с неприятелем: все еще знали только о том, что это Пигрит и Неоптолем. Ночью, как рассказывают, Эвмен видел вещий сон; ему снилось, что два Александра, каждый во главе своей боевой линии, идут друг против друга и что на помощь одному приходит Афина, а другому Деметра; затем партия Афины потерпела поражение, и Деметра возложила на голову победителя венок из колосьеп. Эвмен истолковал этот сон в свою пользу, говоря, что он-то и желает биться за прекрасные и именно теперь цветущие под благо­словением Деметры земли Малой Азии; окрестные поля были покрыты зреющим хлебом; кроме того, он узнал, что лозунгом неприятеля были слова Афины и Александра. Лозунгом дня и боя он дал словаДеметры и Александра и приказал войскам украсить себя и свое оружие венками из колосьев, говоря, что по знамениям богов это обозначает для них победу.

Утром в день битвы Кратер выступил на равнину, так как он знал, что Эвмен стоит по ту сторону холма; он обратился с речью к войскам, стараясь, насколько умел, воспламенить их мужество, и обещал отдать им на разграб­

88

ление лагерь и имущество разбитого врага. Затем он выстроил войско в боевой порядок; центр составили фа­ланги и остальная пехота, а на обоих крыльях была постав­лена конница, которая должна была открыть сражение, так как Кратер думал, что этого будет достаточно, чтобы привести в беспорядок боевую линию неприятеля; на­чальство над главным крылом принял на себя Кратер, а начальство над левым было поручено Неоптолему.

Эвмен тоже выстроил свое войско в боевой порядок; и хотя численность его пехоты достигала 20 ООО человек, но большая часть ее состояла из азиатов и уступала маке­донянам неприятельских фаланг; численный перевес его конницы (в ней он имел 5 ООО превосходных, хотя по большей части и молодых войск) должен был решить для него успех этого дня; поместив ее на обоих крыльях, на левом, против Кратера, он поставил две гипархии азиатс­ких всадников под предводительством Фарнабаза9 и тенедосца Финика, отдав им приказ броситься на неприя­теля немедленно, лишь только они увидят его, не отступать ни под какими условиями, не обращать внимания ни на какие возгласы неприятеля и не слушать ничего, даже если бы он желал вступить в переговоры; начальство над правым крылом он принял на себя и сан окружил себя в виде агемы 300 отборными всадниками, чтобы лично биться с ними против Неоптолем а.

Расположенная сомкнутым строем линия всадников Эвмена миновала ряд холмов, перерезывавших поле бит­вы и, увидав неприятеля, немедленно бросилась в атаку с громкой боевой музыкой и криками. Кратер с изумлением видел, что происходит; он громко выражал свой гнев на Неоптолема, который обманул его своими уверениями, что македоняне Эвмена немедленно перейдут на его сторону; вдохнув короткой речью мужество в своих всадников, он отдал приказ начать нападение. Его крыло первым яростно столкнулось с крылом неприятеля; дротики скоро все вышли и были извлечены мечи; бой велся со страшным ожесточением; благодаря численному перевесу неприятель­ских всадников исход долго оставался нерешенным, сам Кратер все время был впереди, не зная утомления, врубаясь в центр неприятеля, побеждая там, куда он проникал,

89

достойный своей старой славы и своего учителя Алек­сандра; затем он был поражен в бок мечем одного фракийца, упал на землю вместе с конем, и отряд за отрядом проносились над ним, не узнавая его; он боролся со смертью. В таком положении нашел и узнал его Горгия, один из генералов Эвмена; он сошел с коня, объявил его своим пленником и оставил при нем стражу. Азиаты победоносно продвигались вперед, и македоняне, видя себя лишенными своего вождя, с большими потерями отступи­ли назад за линию фаланг.

Между тем и на другом крыле тоже началось сражение; два раза уже возобновлялась атака и только при третьей ' Эвмен и Неоптолем встретились. Со страшной яростью бросились они друг на друга, действуя дротиком и мечом; бросив поводья на шеи своих коней, они схватились руками и вцепились друг в друга, в гриву шлема и в края панциря: их лошади, испуганные этой дракой и схваткой, сбра­сывают их с себя; оба они падают на землю и лежат друг над другом, борясь, произнося проклятия и не будучи в состоянии подняться благодаря своему тяжелому во­оружению; наконец Неоптолем поднимается, Эвмен кинжалом перерезывает ему жилы на одном колене; опи­раясь на другое колено и продолжая с ожесточением сра­жаться, он, несмотря на полную потерю сил, три раза уда­ряет кинжалом своего противника, но нанесенные им раны неглубоки; удар Эвмена ему в шею лишает его последних сил, он падает быстро в предсмертных судорогах, с бра­нью и издевательствами Эвмен начинает снимать с него оружие; Неоптолем собирает свои последние силы, и при своем предсмертном взгляде видит своего врага победи­телем.

Между тем на равнине продолжается кровопролитный бой конницы. Эвмен снова вскакивает на коня, хотя чув ствует, что он покрыт ранами и что по его телу струите теплая кровь; враги начинают уступать и отходят назад своим фалангам. Среди бегущих и преследующих отряда Эвмен несется через поле битвы на другое крыло, где, как он предполагает, сражение еще в полном разгаре; здесь он находит поле битвы уже оставленным врагами и узнает, что Кратер пал; он спешит к нему, соскакивает с коня, видя

90

что он еще дышит н находится в полном сознании, и со слезами обнимает его; он проклинает память Неоптолема, оплакивает судьбу Кратера и свою собственную судьбу, которая принудила его биться против старого товарища и друга иили пасть самому, или уготовить ему смерть. Кратер умирает на его руках, этот благороднейший и славнейший между полководцами Александра и более всех пользовав­шийся уважением великого царя.

Неприятельская конница была разбита на всех пунктах и отступила к фалангам. Ослабев от полученных им ран и не желая рисковать при нападении на располагавшую еще всеми своими силами македонскую пехоту выигранным им делом, Эвмен подал знак к отступлению. Он воздвиг трофеи и предал погребению своих павших, неприятельским войскам послал сказать, что они побеждены, лишены полководца и находятся в его руках; но что он предлагает почетную сдачу... кто не желает перейти к нему и к делу царей, может мирно возвратиться домой. Македоняне согласились на его предложение, принесли присягу в исполнение договора и расположились согласно его приказаниям по окрестным селениям. Они подчинились только для виду; оправившись несколько от быстрых переходов и от битвы и собрав достаточное количество съестных припасов, они выступили глубокой ночью и поспешно двинулись к югу, чтобы снова соединиться с Антипатром. Получив известие об их вероломстве, Эвмен двинулся преследовать их; но частью боясь численного перевеса и испытанного мужества македонских фаланг, частью задержанный начавшейся вследствие полученной им раны лихорадкой, прекратил их преследование.

Это сражение Эвмен выиграл через десять дней после битвы с Неоптолемом; его дело и дело регента не могло принять более счастливого оборота; Антипатр со своим войском был отрезан от Македонии, сатрапии Малой Азии были открыты Эвмену и выступить против него было некому. Его слава была у всех на устах; он два раза победил превосходившие его численностью боевые силы, он победил Кратера. Хотя македонские воины повсюду были возмущены, что грех из Кар дни был причиной смерти благородного Кратера, любимца всех ветеранов, которые

91

сломили Азию, и единственного человека, который был достоин их полного доверия, но Эвмен пользовался всяким случаем, чтобы показать, как близко он сам принимает к сердцу смерть своего старого друга и как высоко он чтит смерть того, спасти чью жизнь было не в его власти; он устроил ему пышное погребальное торжество и послал его пепел к родным для погребения

Он поспешил извлечь возможную пользу из одержан­ных им побед; так как согласно приказу регента он не должен был покидать Малой Азии, то он двинулся из Каппадохии в западные страны, чтобы снова утвердиться в них и, занимая позиции вблизи Геллеспонта, оказывать возможную поддержку своим союзникам в Европе.

В Европе дела регента тоже были в отличном положе­нии; этолян, несмотря на заключенные ими в течение первых месяцев этого года договоры с Кратером и Антилат-ром, удалось склонить к возобновлению враждебных действий. Весною, когда оба полководца переправились в Азию, они собрали войско из 12 ООО человек пехоты и 400 всадников, двинулись под предводительством этоля-нина Александра против локрского города Амфнссы, опустошили его область н заняли некоторые из окрестных городов. Македонский полководец Поликл поспешил на помощь этому городу; они двинулись против него, разби­ли его, умертвили его вместе со многими из его войска, а остальных македонян взяли в плен и частью продали в рабство, частью освободили за тяжелый выкуп. Обо­дренные такими успехами и советами из Азии, они втор­глись в Фессалию; большая часть народонаселения вос­стала против господства Македонии, к ним присоеди­нился Мемнон из Фарсава во главе фессалийской конницы, и их войско возросло до 25 ООО человек пехоты и 1 500 всад­ников; они освобождали один город за другим от маке­донских гарнизонов. Это было около того времени, когда Эвмен одержал свои победы. Не доставало только, чтобы возмутились греки и провозгласили свою независимость; уже регент получил из Афин известия, которые позволяли ожидать самых лучших результатов; в других местах возбуждение и громкие требования свободы тоже усили­вались; общественное мнение было, понятно, на стороне

92

Пердикки, бывшего на пути к тому, чтобы покорить сатрапа, который теперь уничтожил также и независимость греческих городов Ливии.

Во главе армии, сопровождаемый обоими царями и молодой царицей Эвридикой, регент весною 321 года двинулся из Писидии и Каппадокии через Дамаск к гра­ницам Египта. Как он это сделал осенью год тому назад, когда дело шло о наказании Антигона, он созвал войско на суд над сатрапом Египта и ожидал приговора, на ос­новании которого думал завершить начатое им дело; обви­нение должно было заключаться в том, что Птолемей отказал в должном повиновении царям, что он воевал с греками Киренаики, которым Александром была гаранти­рована свобода, что он подчинил их, что овладел телом царя и отвез его в Мемфис. Из единственного известия, которое мы имеем об этом суде, — оно происходит из лучшего источника — мы должны заключить, что Птоле­мей явился лично чтобы защищаться перед собравшимся войском. Он имел полное основание рассчитывать на произведенное такой честной верой в свою правоту впе­чатление, на любовь к нему македонян и на их нелюбовь к властолюбивому регенту; его защита была выслушана с возрастающим одобрением и приговор войска объявил его невиновным. Несмотря на это, регент остался при своем решении вести войну. Это еще более отвратило от него умы войска; война с Египтом вовсе не входила в его намерения, и оно начало громко и открыто роптать. Строгими военными наказаниями Пердикка попытался сломить этот мятежный дух; тщетны были все представления на­чальников и стратигов; прихотливо, безжалостно и деспотически обращался он даже с самыми знатными лицами, увольняя от должности самых заслуженных вое­начальников и веря только себе и своей воле. Тот самый человек, который начал карьеру своего величия с такой осторожностью и сдержанностью, по-видимому, тем более терял ясность взгляда и умеренность, которые одни только могли гарантировать успех последнего и самого опасного шага, чем ближе он приближался к поставленному им себе целью единоличному господству.

93

Пердикка имел на своей стороне то преимущество, что располагал испытанными войсками и слонами Александ­ра; флот под предводительством его зятя АтталаЗЕприбли-жался к устьям Нила; он перешел через границу. Как раз теперь он получил известие из Малой Азия, что Неопто­лем соединился с неприятелем, но что Эвмен одержал над ним полную победу и присоединил большую часть его войск к своим. С тем большими надеждами он двинулся против неприятеля, беспрепятственно достиг Пслусия и стал там лагерем со своим войском.

Внутри пелусийского рукава Нила находилось несколь­ко укреплений, из которых, если бы они остались в руках неприятеля, можно было бы мешать сбоку дальнейшему движению вверх по реке: эти укрепления н избыток всевоз­можных запасов внутри Дельты, между тем как дорога через так называемую Аравию проходила по маловозде-ланным местностям, делали необходимым переправить войско на другой берег протекавшей у Пслусии реки; можно было ожидать, что египетские войска займут там свои позиции; даже если бы этого не было, то во всяком случае Пердикка нуждался в укрепленной позиции, откуда мог бы руководить своими операциями против Египта н под­держивать связь с флотом, который уже достиг Пелусии, и куда он мог бы отступить в нужном случае. Чтобы облегчить переправу, Пердикка приказал расчищать старый и засыпанный песком канал, отводивший воду от Нила; работы, вероятно, были начаты без надлежащей осторожности, не было обращено внимания на то, что при сильном осадке, даваемом водою Нила, этот длинный, засыпанный песком канал должен иметь гораздо более глубокое ложе, чем теперешняя река; едва старый ров был открыт, как воды реки внезапно ринулись в него с такой силой, что насыпанные плотины были подмыты и обру­шились и многие из работников поплатились жизнью. Во время произведенной этим событием суматохи многие из друзей, начальников и других знатных лиц оставили лагерь Пердйяски и поспешили к Птолемею.

Таково было начало египетской войны; этот переход на сторону неприятеля такого значительного числа важных лиц должен был заставить Пердикку задуматься. Он созвал

94

офицеров своего войска, пренебрежительным тоном поговорил с тем или другим, одарил одних и почтил других повышениями, которые дал им или обещал; он убеждал их мужественно биться за дело царей против мятежников, поддержать свою славную репутацию и отпустил их с приказанием приготовить войска к выступлению. Только вечером одновременно, с сигналом к выступлению войску сделалось известно, куда оно пойдет; возраставшее количество перебежчиков из его войска заставляло Перднкху опасаться, что неприятель может узнать о его движении. Войско шло всю ночь с величайшей по­спешностью и наконец стало лагерем на берегу реки в укрепленной позиции против цитадели Камила. С наступ­лением дня, когда войска несколько отдохнули, Пердикка отдал приказ приступить к переправе; впереди двинулись слоны, за ними гипасписты, воины, несшие штурмовые лестницы, и отряженные для штурма войска, и наконец, лучшие отряды конницы, которые должны были отбросить неприятеля в случае, если он подступит во время штурма. Утвердившись на противоположном берегу, Пердикка надеялся без труда разбить египетские войска со своими превосходящими их численностью силами; что же касается его македонских войск, то он, и вполне справедливо, был убежден, что они, хотя ему и не преданы, но при виде неприятеля забудут все другое, кроме того, что требует от них воинская честь.

Когда уже около половины войска переправилось че­рез реку и слоны уже двинулись против крепости, показа­лись спешившие туда как можно скорее неприятельские войска; слышны были звуки труб и их боевые клики; они были под стенами крепости ранее македонян и вступили в нее. Не теряя мужества, гзшастшеты пошли на штурм, к *ам были приставлены штурмовые лестницы, были ■ паны слоны, которые повалили палисады и вырвали 1всра. Но египетские войска защищали стены с вели-пчмшей храбростью; Птолемей, окруженный несколькими отборными воинами, стоял на валу в вооружении маке­донскою фалангиста, с сариссой в руке, и в битве был все время впереди; он сверху попал копьем в глаз переднему слону, пронзил сидевшего на спине этого животного индуса

95

и сталкивал, ранил и убивал многих поднимавшихся по лестнице воинов; его гетеры и военачальники сорев­новались с ним в храбрости; у второго слона был тоже сброшен со спины погонщик, шедшие на штурм гипасписты были отбиты. Пердикка отряжал на штурм один за другим новые отряды, желая во что бы то ни стало взять эту крепость; Птолемей, напротив, ободрял своих словом и делом; они бились с необыкновенным мужеством, на стороне Пердикки были все преимущества численного перевеса; сознание, что здесь идет дело о чести оружия, заставляло их обоих прилагать величайшие усилия.

Весь день тянулась эта ужасная битва, с обеих сторон было множество раненых и убитых; наступил вечер, и еще ничто не было решено. Пердикка подал знак к отступле­нию и воротился в лагерь.

Среди ночи войско снова выступило; Пердикка надеял­ся, что Птолемей со своими войсками останется в крепости и что после учиненного ночного перехода в несколько миль вверх по течению реки можно будет произвести через нее переправу. С наступлением дня он стоял против одного из многочисленных островов, которые образуют Нил, разделяясь и снова соединяясь, и который был достаточно велик и обширен, чтобы вместить лагерь большого войска. Туда он решил отвести свое войско, несмотря на пред­ставляемые переправой трудности. Вода дошла солдатам до подбородка, так что они только с величайшими усилиями могли держаться против течения. Чтобы несколько ослабить его, Пердикка приказал загнать выше по течению, влево от переправлявшихся, в реку слонов, между тем как ниже въехали в нее всадники, чтобы перехватывать и доставлять на другой берег тех, которых уносило течение. Таким образом некоторые отряды уже переправились с большим трудом, а другие находились еще в реке, — когда было замечено, что вода поднимается, что тяжеловооруженные совсем погружаются в нее и что слоны и всадники стоят в воде все глубже и глубже. Панический ужас охватил толпу; одни кричали, что неприятели загородили каналы ниже по течению и что скоро будет все под водою, другие—что боги послали непогоду в верхних областях и потому река прибывает; более благоразумные

96

видели, что дно реки, расшевеленное множеством пере­правляющихся, подается и углубляется. Переправу вброд продолжать было невозможно; точно так же не могли возвратится те, которые находились на острове, они были совершенно отрезаны и отданы на жертву подступающему неприятелю, который уже показался с большими боевыми силами и. Не оставалось ничего другого, как приказать им переправиться обратно через реку, как только они могут. Счастлив был тот, кто умел плавать и имел достаточно сил, чтобы переплыть через широкую реку; таким образом, некоторые спаслись, но прибыли на этот берег без оружия, до крайности утомленные и озлобленные; другие утонули, были пожраны крокодилами, или гонимые течением все дальше и дальше, спустились ниже острова, около неприятельского берега. Войско недосчиталось около 2 ООО человек, и в том числе многих военачальников.

На другом берегу виднелся лагерь египтян; видно было, как они стараются спасти из воды уносимых течением воинов, как там и сям горят костры, чтобы воздать после­дние почести мертвым. По эту сторону реки господствова­ла печальная тишина; каждый искал своего товарища, своего начальника и не находил их уже более живыми. Притом начал чувствоваться недостаток съестных припа­сов, и не было никакой надежды выйти из этого печально­го положения. Наступила ночь; там и сям слышались жалобы и проклятия: столькими храбрыми воинами пожер­твовано бесцельно; мало того, что потеряна военная честь, ло благодаря неблагоразумию их вождя отдана в жертву fx жизнь; быть пожираемыми крокодилами — вот такова теперь славная смерть для македонских воинов. Многие из тредводителей вошли в шатер регента и стали открыто обвинять его в том, что он был причиной этого несчастья, гго войска недовольны, что они терпят нужду в самом необходимом, да что неприятель близко. Кроме того, гобравшиеся снаружи перед шатром македонские фаланги лгумели и кричали, около ста предводителей с сатрапом Мидии Пифоном во главе объявили, что не желают разделять ответственности за дальнейшие события; они отказали регенту в повиновении и оставили шатер. Тогда в него ворвались некоторые из гетеров с хилиархом

4. История эллинизма кн. II

97

Селевком и предводителем аргираспиДов Антигеном во главе и бросились на регента; Антиген нанес ему первый удар; остальные последовали за ним, соревнуясь друг с другом; после отчаянного сопротивления, покрытый рана­ми, Пердикка пал мертвый наземь.

Так кончил свою жизнь Пердикка сын Оронта, на третий год после того, как сделался регентом государства. Великая идея поддержать единство вверенной ему державы сделала бы его достойным лучших успехов, если бы он искренно н обдуманно отдался ей; его погубили руководившие им эгоистические намерения, причем возраставшее счастье скоро увлекло его к несправедливым поступкам, коварству и деспотическим мерам; Он не был достаточно велик дня того, чтобы господствовать над миром после Александра; последний шаг, которым он надеялся достигнуть своей цели, был для него роковым. Скоро Птолемей узнал о происшедших в лагере событиях; на следующее утро он переправился через реку в лагерь, приказал вести себя к царям, принес им и знатнейшим предводителям дары, отнесся ко всем милостиво и сердечно и со всех сторон был приветствован громкими криками ликования. Затем войско было созвано на собрание; Птолемей произнес речь к македонянам в таком тоне, как этого требовала настоящая минута: только необходимость, сказал он, принудила его биться против своих старых товарищей; он более всякого другого скорбит о смерти стольких храбрых воинов; вина в этом падает на Пердикку, он понес заслуженное наказание; отныне всякой вражде положен конец; из числа тех, которые боролись со смертью в реке, ои спас стольких, скольких смог, а другим, чьи тела были выброшены на берег, оказал последние почести; так как в лагере господ­ствовала нужда, то он отдал приказ доставить сюда съестные припасы и другие предметы первой необхо­димости. Речь его была встречена громкими криками одобрения; тот, кто только что стоял как враг против македонян и с кем они боролись с таким ожесточением, стоял теперь невредимый, возбуждая изумление, про­славляемый как спаситель посреди них; он был, они это видели, победителем, и в настоящую минуту в его руках находилась вся власть, которой злоупотреблял Пердикка.

98

Первым вопросом было, кто должен принять на себя звание Пердикки и >тфавлять государством от имени царей; было громко высказано желание, чтобы это звание взял на себя Птолемей. Предусмотрительность и благоразумие Лагида не были ослеплены заманчивыми сторонами такого пред­ложения, внезапною переменою счастья и радостными кликами македонян; он знал, что если он пренебрежет высшим званием в государстве и откажется от него, то он сам перестанет быть подвластным представителю этого звания, оно упадет в глазах света и, завися от его милости, от его решения, будет тем более способствовать усилению его могущества, с чем меньшим эгоизмом он, по-видимому, поступил. Как будто бы это была награда, которую он мог раздать, он сам здесь рекомендовал войску тех, которым он считал себя обязанным благодарностью; то были Пифен, стратиг Мидии, который сделал первый решительный шаг против Пердикки и перешел в египетский лагерь, и Арридей, который, невзирая на приказ Пердикки, привез тело царя в Египет. При громких одобрительных кликах они оба были провозглашены регентами с неограниченной властью Они приняли на себя это звание "впредь до нового распоряжения".

Значительные неудобства, вытекавшие из этого разде­ления власти, не могли скрыться от глаз благоразумных людей; внезапная перемена всего положения вещей, несомненно, должна была подвергнуть опасности многих из друзей Пердикки и заставить их бояться взрыва ярости возбужденной толпы; одно стоящее одиноко сведение го­ворит нам, что Птолемей всеми мерами пытался успоко­ить тех, кому еще могла грозить какая-нибудь опасность со стороны македонян. Даже те, которые были против этого переворота, должны были признать, что Птолемей, бывший в настоящую минуту неограниченным повелителем, пользуется своей властью столь же умно, как и умеренно, и что он избегает даже тени и такого господства, которое все-таки легко было бы переносить.

Через два дня после убиения Пердикки из Малой Азии получили известие, что Эвмен победил и что Кратер и Неоптолем пали, а области Малой Азии находятся в его руках. Если бы это известие пришло двумя днями раньше,

99

— так говорит предание, восходящее к Иерониму, другу и товарищу Эвмена, — то, конечно, никто не дерзнул бы наложить руку на Пердшску, его войска не подумали бы ни о каком мятеже и с новым мужеством бились против Египта; в таком случае по всем человеческим соображениям первым между македонянами был бы ни кто иной, кроме Эвмена. Теперь победа Эвмена казалась войску как бы несчастием и собственным поражением, а смерть пользо­вавшегося высоким уважением Кратера была поставлена ему в вину. Ярость озлобленного мятежом и понесенного им поражением войска излилась на канцлера из Кар дин. Сатрапу Египта должно было быть приятно уже то, что дурное настроение искало себе выхода в таком направ­лении, так как это позволяло ему поразить одного, которого он не мог надеятся склонить на свою сторону, и других, которые победили вместе с ним, раньше, чем они решили приступить к дальнейшим действиям. Войско снова было приглашено на собрание для суда над Эвмен ом и другими отсутствовавшими сатрапами Пердикки; они были присуждены к смерти в количестве пятнадцати человек, и в том числе брат регента Алкета; его сестра Аталанта, супруга Аттала, находившаяся в лагере, была казнена немедленно. Сам Аттал со своим флотом поспешил из Пелузии в Тир, чтобы спасти находившееся там казно­хранилище и собрать остатки партии, которая была рассеяна на берегах Нила.

После этого к Антипатру в верхнюю Сирию и к Анти­гону, который находился на Кипре, были отправлены послы с приказом немедленно явиться к царям в Трипара-дис. Само войско под предводительством обоих регентов выступило в обратный путь в Сирию; Птолемей, как кажется, остался в Египте.

На обратном пути Эвридика, молодая супруга царя Филиппа Арридея, державшаяся до сих пор вдали от вся­кого участия в государственных делах, поддерживаемая своим секретарем Асклепиодором, начала играть относи­тельно регентов роль, на которую ей, по-видимому, дава­ло право ее положение и ее характер; она потребовала от Пифона и Арридея, чтобы отныне ей было дано надлежа­щее участие в управлении государством, которое для нее,

100

как супруги царя, представляет близкий и вполне естествен­ный интерес. Сначала регенты не протестовали против этого; но скоро, когда приблизилось время соединения с Антипатром, они запретили царице дальнейшее вмеша­тельство, опасаясь его неудовольствия и его старинной вражды к Эвридике; они несут на себе ответственность, сказали они, и будут действовать одни до прибытия Антипатра и Антигона. Но настроение умов в войске было на стороне Эвридики, она пользовалась любовью, как царевна, принадлежавшая к царскому дому, и за ее более солдатский, чем женственный характер; Пнфон, напротив, со времени своего похода в Мидию осенью 323 года лишился доброго мнения в глазах македонян, и недоверие войска к нему высказывалось вполне открыто. Интриги молодой царицы доставляли столько хлопот регентам, что, прибыв в Трипарадис, они наконец увидели себя вы­нужденными сложить с себя свое звание перед собранием македонян.

Интрига Эвридики удалась только наполовину; она не имела столько власти над войском, чтобы быть в состоя­нии провести выборы нового регента согласно своим желаниям. Войско провозгласило регентом Антипатра, — выбор, который должен был идти вразрез со всеми желаниями и ожиданиями молодой царицы.

Между тем Антипатр и Антигон прибыли в окрестности Трипарадиса, и войско Антипатра стало лагерем на другом берегу Оронта. Когда он явился к македонянам, то их пер­вым требованием было, чтобы Антипатр выплатил им на­конец деньги, которые были им обещаны в награду еще Александром. И старик Антипатр не решился выступить со строгими наказаниями против этих дерзких и одичалых войск: он выразил сожаление, что в настоящую минуту не имеет ничего, чем бы мог удовлетворить их требования; но в разных местах находятся царские казнохранилища, и в свое время, когда они будут в его руках, он исполнит спра­ведливое требование войска. Войско выслушало это с неудовольствием; Эвридика же разжигала его всеми мера­ми; она ненавидела Антипатра, который ранее вел себя по отношению к ней и ее матери не так, как он должен был вести себя, и вблизи которого она, несомненно, скоро снова

101

должна была утратить то влияние, которое едва начала приобретать. Это ей вполне удалось; вспыхнуло открытое восстание, сама царица произнесла перед собравшимися войсками речь, составленную для нее Асклегшодором; она обвиняла Антипатра в том, что он столь же небрежен, как и скуп, что он не укрыл в безопасное место оставленных Пердиккой в Тире сокровищ; если с царскими деньгами бу­дут поступать таким образом, то македоняне всю свою жизнь могут ожидать наград, которые они вполне заслу­жили своим оружием и своею кровью; они должны отде­литься от Антипатра. После нее говорил Аттал, один из предводителей пехоты, и осыпал Антипатра множеством новых обвинений. Собрание бушевало все сильнее: они от­пустят от себя Антипатра, говорили они, не ранее, чем, он достанет денег и оправдается; а если он не в состоянии этого сделать, то они побьют его камнями. И с этими словами они расположились перед мостом, представлявшим для Антипатра единственный обратный путь в его лагерь через стремительный Оронт. Его положение было весьма затруднительно; тех немногих всадников, которые находи­лись при нем, было недостаточно, чтобы защитить его в случае нападения, не говоря о том, чтобы пробиться с ним сквозь фаланги. Антигон обещал помочь ему в этом затруднении; он был в соглашении с хилиархом Селевком; в полном вооружении он прошел по мосту посреди фаланг, говоря всем, что он желает говорить с войсками; македо­няне расступились перед своим высоким вождем и последо­вали за ним, чтобы услышать, что он будет говорить; пока толпа стояла кругом него и слушала, а он в длинной и искусной речи защищал Антипатра, примешивая к ней обещания, увещевания и слова примирения, Селевк со своими всадниками улучил время; плотно сомкнутыми рядами, имея Антипатра посреди себя, они переехали через мост мимо македонян и направились в другой лагерь. Антигону с трудом удалось спастись от разъяренной толпы. Антипатр был объявлен недостойным и лишенным своего сана; по-видимому, полная власть теперь должна была перейти в руки Эвридики; старое соперничество между конницей и пехотой проснулось; этеры конницы отделились от остального войска, и их гипархи по приказу Антипатра

102

прибыли в его лагерь. Фаланги должны были испугаться, видя себя предоставленными самим себе, без предводителя и без дисциплины; сама Эвридика испугалась возможности нападения, которым грозил Антипатр; они поспешили покориться. Уже на следующий день было постановлено, что Антипатр назначается регентом с неограниченной властью.

Антипатр без колебаний принял вторично поручаемую ему власть; его ближайшим и важнейшим делом было распределить звания и сатрапии государства сообразно с новыми обстоятельствами; к этому делу необходимо было приступить с некоторой осмотрительностью, так как-партия Пердикки еще далеко не была уничтожена.

rrrrrrrrrrrr-rr

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 321—320

Взгляд назад. —Раздел в Трипарадисе. - Военные дейст­вия этолян против Пояисперхонта. — Приверженцы Пердик­ки в Малой Азии. — Возвращение Антипатра через Малую Азию. — Эвмен на зимних квартирах. — Переправа Анти­патра в Европу. — Антигон — стратиг в Малой Азии. — Отступление Эвмена — Эвмен в Норе. — Птолемей зани­мает Финикию. —Поход Антигона против Алкеты и Атта-ла. —Антигон—повелитель Малой Азии. —Греческие дела, Фокион иДемада- —СмертьДемады — Смерть Антипатра

ри так называемом втором распределе­нии сатрапий македонского царства не было произведено никаких формальных перемен и только некоторые прежние имена были заменены новыми. Но мож­но было заметить довольно ясно, что в отношениях сатрапов к государству об­наружилась существенная перемена, происшедшая в тече­ние двух лет, истекших со смерти Александра; события уже

103

показали, в каком направлении должно было раздробить­ся государство Александра при дальнейшем ходе борьбы между диадохами.

При распределении сатрапий, произведенном в Вавило­не летом 323 года, основным пршшипом было принято сохранить единство государства неприкосновенным и продолжать управлять им от имени наследников великого царя. С этой целью в руки регента была отдана принадле­жавшая государю верховная власть над сатрапиями и право располагать по своему усмотрению царской армией. Если бы даже находившееся в руках Пердикки войско было надежно, если бы сатрапы самоотверженно желали сохранить неприкосновенным единство государства, то все-таки положение Пердикки представляло бы большие трудности; взамен этого ему постоянно приходилось бороться с оппозицией и требовательностью македонян своего войска, а вельможи государств, опираясь на свое нарождавшееся территориальное могущество, всеми силами старались ослабить стеснительные условия, привязывавшие их к государству; сам Пердикка смотрел на полученную им в свои руки власть только как не сред­ство стяжать для себя господство, а по возможности и сопряженное с ним звание. Он действовал успешно, пока его интересы шли рука об руку с интересами царей; Пи­фон, сатрап Мидии, должен был склониться перед ним, Кагшадокия была завоевана, сатрап Фригии Антигон, отказавшийся от исполнения своего долга, должен был удалиться в изгнание; не обладая ни одной страной как фундаментом своей власти, Пердикка господствовал в силу верховного авторитета государства; он был представите­лем правого дела; всякий акт непокорности, всякий протест против него был мятежом против государства, а следо­вательно, и преступлением; он был велик, полон достоин­ства и невинен. Затем он начал отделять свои интересы от интересов царей; брак с царицей Клеопатрой должен был открыть ему дорогу к трону, он сделался убийцей царицы Кинаны, отверг дочь Антипатра; с вопиющей несправед­ливостью он захватывал в свои руки области Малой Азии; он принудил Антипатра и Птолемея к войне; его счастью, а скоро и его жизни пришел конец.

104

С точки зрения интересов государства смерть Пердик­ки была большим несчастьем; если бы он победил, это государство осталось бы единым в одних руках, и если бы даже цари были устранены, оно все-таки осталось бы в женской линии царского дома. Когда он был убит, Птоле­мей отклонил от себя предложение принять на себя звание регента; он отдал его как награду двум людям, которым он таким образом выразил свою благодарность; благодаря этому разделению власти и интригам царицы Эвридики, они не смогли удержаться на своем посту; обнаружилось, что авторитета государства самого по себе теперь уже более недостаточно, чтобы удержать в повиновении даже одну только царскую армию, которая одна лишь и могла заставить признать его Она выбрала регентом наместника Македонии; для управления государством регенту была необходима другая власть, власть территориальная; отныне цари имели не столько своих представителей, сколько защитников, а царская власть не столько действовала своим авторитетом, сколько была терпима.

Такова была существенная перемена, вызванная в госу­дарстве смертью Пердикки И ее ближайшими последствия­ми; царская власть, хотя и имела своего представителя, но потерпела поражение в борьбе с сатрапами; выйдя победителями из этой борьбы, они приобрели большую независимость, чем та, на которую они претендовали; те из них, которых Пердикка сменил именем царей, заняли в большинстве случаев свои прежние места с новыми права­ми; был поставлен на очередь вопрос о праве, приобретен­ном оружием; против права престолонаследия царского дома выдвинуто право завоевания отдельных властителей, А Антипатр, стратиг европейских земель, имел как регент в то же время в своих руках и верховную власть, которой он должен был бы подчиняться. Найдя нужным возвра­титься в свои земли и, правда, благодаря дальнейшим осложнениям, взять с собой царей, он перенес центр тяжести государства из Азии в Европу; или скорее, государство перестало иметь центр тяжести, тем более, что он раздробщ царское войско, большую половину его оставил в Азии, отдал в другие руки и удалил от непосредственного соседства с царями. С внешней стороны эта мера всего более

10S

содействовала падению царской власти и распадению государства.

Главные распоряжения относительно распределения почетных званий и сатрапий, сделанные Антипатром в Трипарадйсе, были следующие:

Птолемей, конечно, сохранил за собой свою сатрапию, как он и желал; ему было гарантировано обладание Егип­том, Ливией, областью Аравии и всеми теми землями, которые он еще завоюет к западу; вероятно, под этим подразумевался Карфаген, откуда киренейцами была по­лучена помощь.

Сирия осталась в руках Леомедонта из Амфиполя, уро­женца острова Лесбос, сумевшего, по-видимому, оправдать свое странное поведение относительно Пердикки, против которого он не решился начать открыто неприязненных действий.

Сатрап Киликии Филоксен, хотя и был назначен Пер­диккой, но при приближении Антипатра, по-видимому, немедленно объявил себя за него; ему была оставлена его сатрапия:.

Из числа так называемых верных сатрапий Месопота­мия вместе с Арбелитидой были отобраны у прежнего сатрапа и отданы Амфимаху. Вавилония тоже получила нового сатрапа в лице прежнего хилиарха, глубокую пре­данность которого Антипатр имел случай оценить при недавнем восстании. Хотя Вавилон и перестал быть рези­денцией царей, но он все-таки во всех отношениях остался одним из важнейших городов государства и служил посредствующим звеном между сатрапиями востока и запада, — положение, которым Селевк не преминул вос­пользоваться для своей собственной выгоды.

Прилегающая к ней область Сузиана тоже получила нового сатрапа — то был Антиген, еще при Александре бывший предаодителем are мы гипаспистов, которая теперь получила имя аргираспидов, т. е. вооруженных серебряны­ми щитами. Этот отряд состоял исключительно из ветеранов, участвовавших в азиатских походах, и, как говорят, между ними не было почти ни одного воина, ко­торому не было шестидесяти лет; аргираспнды пользова­лись репутацией непобедимых и составляли ядро македон­

106

ского войска; они были исполнены различных притязаний, восставали против всякого приказа, который им не нравился, являлись вожаками при всяком мятеже и были верны только царскому дому.

Антипатр желал удалить их и доставить им занятие; это было возможно только под предлогом какого-нибудь почетного поручения; он приказал им в количестве 3 ООО че­ловек сопровождать Антигена в Сузу и доставить к морю находившиеся там во множестве сокровища.

Большую часть восточных сатрапий он оставил в руках тех, которые владели ими. Невкеста сохранил Персию, Тлеполем — Карманию, Сивиртий — Гидрозию и Арахо-зию, Оксиарт—земли Паропамиэад, Пифон, сын Агенора — Индию по эту сторону Инда, а по ту сторону Инда Таксил сохранил земли по Гидаспу, а Пор — все земли, лежащие между Гидаспом и устьем Инда. Все произведен­ные на востоке перемены состояли в том, что Бактрия и Согдиана были соединены в руках солийца Ста са нор а, что Филипп, владевший ранее Согдианой и Бактрией, получил сатрапию Парфия и что Стасандр из Кипра получил Дрангиану и Арею. Наконец, Пифон, сын Кратевы, сохранил за собою свою сатрапию Мидия до Каспийских проходов и, кроме того, в возмещение своего звания регента был назначен стратигом верхних сатрапий, если только это не произошло некоторое время спустя.

Странно, что в дошедших до нас перечнях произведен­ного в Трипараднсе раздела не упоминаются ни Северная Мидия, ни Армения. Мы знаем, что в Мидии, полученной им при разделе 323 года, утвердился на правах наслед­ственного государя Атропат, а Оронт, сражавшийся в войске персов в битве при Га б га меле со званием сатрапа Армении, три года спустя снова является обладателем своей прежней сатрапии.

Прилегавшая к ней с запада Каппадокия, которою Эвмен управлял с такой заботливостью и благосостояние которой он уже заметно поднял, была назначена Ника но­ру. Великую Фригию и Лихию с примыкавшими к ним землями ликаонов и Памфилов должен был получить обратно Антигон, Асандру тоже была обещана его прежняя сатрапия Кария. Менандр не возвратился обратно в

107

Мидию, а остался теперь при войске; вместо него эту сатрапию должен был получить Клит, бывший до сих пор навархом в греческих водах. Наконец, Фригия на Геллес­понте была назначена прежнему регенту Арридею.

Сам Антипатр удержал за собою европейские земли, которыми он владел прежде. Интересно то, что, судя по принятым в Три па ради се решениям, он, по-видимому, весьма мало воспользовался для себя теми преимущества­ми, которые давала ему власть регента; только дальней­шие осложнения побудили его разделить войско и пересе­лить царей в Европу. В настоящую минуту он решился поручить Антигону, вместе со званием полномочного стра-тига, верховное начальство над царской армией, что давало последнему возможность согласно своим желаниям продолжать войну против остатков партии Пердикки, и в особенности против Эвмена; в то же время на его попечение были отданы цари. Такое разделение власти, которую имел в своих руках Пердикка, заставляет нас предположить, или что Антипатр считал себя обеспеченным в полной преданности своего стратига, или что он принужден был подчиниться требованиям Антигона. Чтобы не забыть ничего, чего требовала осторожность, он назначил своего собственного сына Кассандра хилиархом, рассчитывая таким образом поставить достаточную преграду Антигону, если бы вверенная ему действительно значительная власть увлекла его к дурным замыслам. Наконец, в телохранители царя Филиппа он назначил Автолика, брата Лизимаха Фракийского, Аминту, брата сатрапа Персии Невкесты, Александра, сына стратига Полисперхонта, и Птолемея, сына Птолемея

Таковы были в основных чертах постановления, сделан­ные Антипатром в Трипарадисе осенью 321 года; они были приняты со всеобщим одобрением; чтобы придать новому порядку вещей силу и крепость, был, как кажется, именно теперь решен брак Лагида Птолемея с дочерью Антипатра Эвридикой.

Между тем партия Пердикки еще далеко не была унич­тожена; во многих пунктах перевес еще был на ее стороне, и она была готова к самому упорному сопротивлению. Впрочем, в Европе этоляне, возобновившие по приказу

108

Пердикки и Эвмена войну весною этого года, были уже побеждены. Они проникли в Фессалию, тамошнее населе­ние восстало против Македонии, и войско в 25 ООО чело­век пехоты и 1 500 всадников было готово вторгнуться в Македонию; тут получили известие, что акарнанцы перешли через границу, грабя и опустошая проходят по Этолии и осаждают города этой земли. Оставив для прикрытия Фессалии присоединившихся к ним союзников под предводительством фарсальца Менона, этоляне немедленно поспешили на родину и им удалось прогнать акарнанцев. Но тем временем в Фессалию прибыл со значительным войском Полисперхонт, оставленный Антипатром в Македонии в качестве стратига, победил своих противников, убил их полководца Менона, предал смерти большую часть неприятелей и снова покорил Фессалию. Источники не говорят нам, был ли дарован фессалийцам мир, и если да, то под какими условиями.

Большую опасность для теперешнего регента представ­ляло положение, занимаемое партией Пердикки в Малой Азии. Здесь Эвмен благодаря двум победам, одержанным им летом над Неоптолемом и над Кратером, имел реши­тельный перевес; немедленно после победы он двинулся и завладел сатрапиями, лежавшими по морскому берегу, и все земли между Тавром и Геллеспонтом были в его руках; получив известие, что Пердикка убит и что он сам объявлен лишенным своего звания и присужден войском македонян к смерти, он с тем большим рвением начал готовиться к обороне.

В южных областях Малой Азии еще стоял брат Пердик­ки Алкета; он сумел в такой степени приобрести симпатии писидийцев, что мог вполне положиться на верность этого дикого и привыкшего к войнам боевого народа; их страна, переполненная укреплениями и походившая благодаря своему гористому характеру на крепость, могла служить как засадой для постоянно возобновляемых вылазок при предстоящей новой борьбе, так и почти неприступным убежищем; скоро вокруг него собрались значительные боевые силы. Было естественно, что все, что еще держало сторону Пердикки, двинулось в Малую Азию. В числе этих приверженцев Пердикки был прежде всего Аттал, супруга

109

которого Аталанта, сестра Пердикки, была казнена в лагере брата немедленно после его смерти; при получении этого известия Аттал, стоявший с флотом у Пелусия, поспешно вышел в море; он высадился на берег в Тире, фрурарх которого, македонянин Архелай, сдал ему город и сокровищницу с 800 талантами, оставленными здесь Пердиккой. Все приверженцы Пердикки, бежавшие из лагеря в Египте и рассеявшиеся по разным направлениям, собрались вокруг него; скоро его боевые силы возросли до 10 ООО человек пехоты и 800 всадников. С ними он двинулся в южные области Малой Азии.

Таким образом, в Малой Азии находились значитель­ные боевые силы партии Пердикки; если бы они соедини­лись вместе для общих движений или даже действовали бы только согласно, то действительно могли бы оказать продолжительное сопротивление новому порядку вещей и даже преградить путь возвращавшемуся в Европу Анти-патру. Теперь, когда согласие было всего необходимее, ни Алкета, ни Аттал не были склонны подчиниться кардиан-цу Эвмену, своей зависти к которому они не скрывали еще при жизни Пердикки! Аттал двинулся со своим флотом к берегам Карий, чтобы овладеть морским берегом от Кннда до Кавна, а при возможности также островом Родосом, и чтобы во всяком случае применить право войны к необык­новенно оживленной морской торговле между Азией и Европой, которую вел Родос. Но родосцы, которые тотчас же по смерти Александра изгнали македонский гарнизон и вскоре, благодаря своей счастливой независимости, пра­вильно организованному управлению и крайне обширной торговле, достигли такого могущества, что должны были сделаться одним из важнейших морских государств в этих водах, выслали в морс флот под предводхгтельством Дема-рата; в происшедшем морском сражении Аттал был разбит, его корабли и его войско рассеялись, а сам он с остатками своих боевых сил двинулся в глубину страны. В то самое время, согласно полученным от Антипатра приказаниям, Асандр шел в Карию, сатрапом которой он был назначен; он встретился с АлкетоЙ, с которым уже успел соединиться Аттал. Хотя происшедшее между ними сражение и оста-

110

лось нерешенным, но его было достаточно, чтобы разру­шить их план.

Между тем в течение лета Эвмен, как мы уже упомяну­ли, двинулся в западные области Малой Азии, собрал контрибуцию с эолийских городов, снабдил в изобилии свое войско лошадьми из царских питомников у горы Ида и двинулся в окрестности Сард, чтобы ожидать здесь Ан­типатра и возвращавшееся с ним в Македонию войско на обширных лидийских равнинах, представлявших для его многочисленной кошшцы отличную аренду битвы. Царица Клеопатра находилась в Сардах; он хочет показать ей, сказал он, что он, победитель Кратера, не уступит и старому Антнпатру; он намеревался выступить как защитник царицы, которая предложила Пердикке свою руку, и продолжать ее именем борьбу против властителей. Клеопатра заклинала его удалиться, так как в противном случае македоняне могли бы подумать, что она является виновницей предстоящей им новой войны. Он решил оставить по ее просьбе Лидию и двинулся в Келены, находившиеся в западной части Фригии, чтобы располо­житься там на зимние квартиры. Эта позиция представля­ла для него двоякого рода выгоду: с одной стороны, ту, что здесь он находился достаточно близко к другим при­верженцам Пердикки, которые в настоящую минуту находились еще в южных приморских областях, и имел таким образом возможность соединиться с их боевыми силами и с преданными Алкете писидийцами, а с другой стороны — ту, что этим он завлекал шедшее с востока под предводительством Антигона царское войско на не­удобный по условиям почвы и по своей близости к горным областям П ней дни театр войны. План Эвмена, по всей вероятности, заключался в том, чтобы держаться в Келен ах, которые господствовали над главными дорогами, со­единявшими материк с западным берегом моря, обо­ронительной позиции против неприятеля, который, по его мнению, был сильнее его в открытом бою благодаря численному перевесу своих войск.

Тем временем Антипатр со взятыми им при начале похода из Европы войсками прибыл, мы не знаем какими путями, — в Лидию. Прибыв в Сарды, он привлек царицу

ill

Клеопатру к формальной ответственности в том, что она предложила свою руку Перднкке, хотя он уже вступил в брак с его дочерью, что послужила таким образом причи­ной кровопролитной войны этого года и что она, не наученная даже падением Пердикки, продолжает находить­ся в сношениях с осужденным Эвменом. Клеопатра защищалась, вероятно, в формальном процессе перед со­бранием войска со смелым и необычным для женщины красноречием; она прямо упрекала регента в том, что он не чтит царского дома, недостойно обходится с ее матерью Олимпиадой и ставит свои собственные выгода выше достоинства государства; она находится а его власти, он может повторить с ней то, что сделал Перднкка с ее сест­рой Кинаной; роду Филиппа и Александра, по-видимому, суждено быть уничтоженным теми, которые ему всем обязаны. Антипатр не посмел идти дальше; он оставил царицу в покое в ее резиденции в Сардах и без дальнейших промедлений выступил и направился к Геллеспонту,

Приближалась зима; Эвмен остался уже на зимних квар­тирах по верхнему течению Меандра. Он воспользовался этой зимней остановкой для набега на пограничные области» которые не были ему подвластны. Для своих воинов он нашел новый и вполне гармонировавший с походной жизнью способ зарабатывать свое жалованье; он продавал отдельным отрядам поместья, укрепления и тому подобное в неприятельской области со всем а них на­ходящимся: людьми, скотом и имуществом, давал им отпуск и необходимые боевые запасы, чтобы завладеть этими местами и затем принуждал товарищей делиться добычей с ним; это поддерживало хорошее настроение духа в его людях, их военную деятельность и опытность, которая нигде не погибает так легко, как на зимних квартирах. Между тем Эвмен ревностно принимал все меры от­носительно войны, которая должна была возобновиться, лишь только это позволит время года. Прежде всего он завязал переговоры с Алкетой и с собравшимися вокруг него остатками партии Пердикки и пригласил их со­единиться с ним для общих действий против неприятеля. Аттал и Алзсета приняли послов стратига; в совете прибли­женных говорилось за и против его предложения; наконец

112

большинство голосов осталось за наиболее неблагоразум­ным планом: Алкета, Аттал и другие отказались стоять под предводительством Эвмена или даже наравне с ним; они отвечали ему, что он сделает хорошо, если уступит им начальство: Алкета — брат Пердикки, Аттал — его зять, а Полемонг — брат последнего, им подобает начальство и их распоряжениям должен подчиниться Эвмен. Этот ответ лишил полководца всех его надежд. "Вот каковы их речи, а о смерти у них и речи нет", — воскликнул он с горечью. Он видел, что дело его партии погибло, но во всяком слу­чае желал держаться, пока это еще возможно; на свои войска он мог положиться, даже македоняне в его войске были к нему привязаны самым искренним образом; они знали, что ни один другой не заботится с большим внима­нием и добротой о своих людях; хотя в лагере несколько раз находили письма такого содержания, что Эвмен присужден к смерти и что тот, кто умертвит его, получит из царской сокровищницы 100 талантов награды, но не нашлось никого для свершения этого низкого дела. Тогда Эвмен пригласил войско на собрание, поблагодарил солдат за их верность и преданность и поздравил себя с тем, что отдал свою жизнь в их руки; порукой за будущее ему служит то, что его войско устояло с такой честью даже при этом, быть может, смелом и дерзко выбранном испытании; подобные потлтки, наверное, будут очень скоро сделаны со стороны неприятеля. С одобрительным изумлением выслушало войско хитрый оборот, приданный делу полководцем, и поверило ему; чтобы предохранить его в будущем от опасностей, они предложили ему составить особую стражу и решили наконец образовать из тысячи военачальников, лохагов и других испытанных людей охрану, которая должна была составлять его надежную свиту днем и ночью. Эти храбрые люди радовались, что получают от своего полководца отличия, которые дают цари своим "друзьям"; Эвмен был вполне прав, когда раздавал красные кавени и почетные мантии — высшие знаки царской милости у македонян.

При таком настроении, господствовавшем в войске Эвмена, и при крепости занимаемой им позиции новому регенту казалось неудобным предпринимать что-либо

113

против осужденного полководца ранее прибытия страти-га Антигона. Только сатрап Карий Асандр был послан против Аттала и Алкеты; но он принужден был наконец отступить после оставшегося нерешенным сражения, и победа в настоящую минуту в Карий, Ликии и Писидии оставалась за неприятелем.

Тем временем Антигон с царским войском и царями перешел через Тавр; при нем находился хилиарх Кассандр. Между ними обоими дело дошло уже до самых неприят­ных столкновений; грубый и гордый хилиарх столь же мало хотел подчиняться благоразумному и поддерживавшему военную дисциплину стратигу, насколько последний желал терпеть притязания юноши, имевшего за собой только имя отца и несколько неприятных воспоминаний из последнего года жизни Александра. Старый Антипатр уже раз приказал сыну прекратить свои жалобы и обвинения против Антигона; это помогло только на короткое время.

Зимою, когда царское войско — как кажется, по дороге в Гордион, —двинулось во Фригию, чтобы расположить­ся на зимние квартиры в пощаженных еще войною местностях, Кассандр лично поспешил в лагерь своего отца, ставшего во Фригии Геллеспонтской, сообщил ему о двусмысленном поведении Антигона и о его приготовле­ниях к явно опасным предприятиям, заклиная его не двигаться далее вперед и не покидать Азию до тех пор, пока он не подавит в самом начале замыслов полководца н не оградит себя и царей от больших опасностей. Между тем Антигон лично явился в лагерь регента; если он незаметно и работал уже над осуществлением более широких планов, то в настоящий момент он все-таки должен был еще поддерживать хорошие отношения с Антнпатром. Ему удалось вполне оправдаться; он показал, насколько он далек от всякой другой мысли, кроме желания действовать в интересах Антипатра, которому он ведь всем обязан; он сослался на свою преданность ему, на свое прежнее поведение и на свидетельство всех своих друзей. И Антипатр поспешил уверить его, что он покидает Азию без всяких дальнейших опасений, но считает необходимым удалить царей от постоянных тревог войны и от возмож­ных опасностей, угрожающих им среди занятого военны-

114

ми операциями войска; он возьмет их с собой в Европу; в предстоящей борьбе с Эвменом македоняне царского войска, долгое время находившиеся под начальством Пердикки и несколько раз проявлявшие мятежный дух, не будут столь надежны, насколько это необходимо, имея прошв себя такого неприятеля, как Эвмен; вместо этого он оставил ему 8 500 человек из числа тех македонян, с которыми он сам прибыл из Европы, имевшееся у него прежнее количество конницы под предводительством Хилиарха и половину слонов, числом 70 штук. После этих чрезвычайно обильных последствиями для дальнейшего хода вещей распоряжений Антипатр двинулся к Геллеспон­ту, взяв с собою царя Филиппа с его супругой Эвридикой и царя Александра, которому было теперь два с половиной года, вместе с его матерью Роксаной; его сопровождала большая часть принадлежавшей прежнему войску Пердик­ки македонской пехоты, численность которой, если исключить аргираспидов под предводительством Антигена и тех воинов, которые остались в различных гарнизонах или бежали к Атталу, мы можем определить в 20 ООО че­ловек, из конницы верных, принадлежавшей к главной армии, большая часть, вероятно, осталась в Азии под предводительством Кассандра; зато Антипатр взял с собою половину боевых слонов—первых, которых суждено было увидеть Европе.

Ветераны Александра надеялись до сих пор на новые войны и на новую добычу; теперь им предстояло возвра­титься на родину, не получив даже назначенных им Алек­сандром и формально обещанных Антипатром подарков. Может быть, царица Эвридика и на этот раз разжигала недовольство в войсках, они возвратились во время пути еще раз, потребовали обещанных подарков и начали гро­зить старому Антипатру; он обещал дать им все, или по крайней мере большую часть, когда они достигнут Абидо­са и Геллеспонта. Войско поверило, спокойно прибыло в Абидос и ожидало уплаты. Но Антипатр с царями и некоторыми верными выступил туманной ночью и поспе­шил переправиться через Геллеспонт к Л нзимаху, с мыслью, что войска, лишившись своего предводителя и пре­доставленные самим себе, из страха не получить теперь

П5

вовсе ничего изъявят свою покорность. Так и вышло; уже на другой день старые воины переправились через Геллеспонт и подчинились распоряжениям регента; об обещанных подарках более и не было речи. Таким обра­зом Антипатр, вероятно, в феврале 320 года, возвратился в Македонию.

На этом месте в дошедших до нас преданиях находится пробел, охватывающий события нескольких месяцев. В конце этого промежутка времени мы находим положение вещей в Малой Азии уже значительно изменившимся. Эвмен оставил свою позицию у Келен и находился теперь на пути в свою прежнюю сатрапию Каппадокию; он был готов к решительной битве. Антигон со своей стороны собрал свои войска с зимних квартир и идет за Эвменом. Благодаря этой перемене театра войны большая часть полуострова находится в руках назначенных в Трипара-дисе сатрапов; Арридей занял Фригию на Геллеспонте, Клит — Лидию; Асандр тоже, как кажется, является пове­лителем Карий; но Алкета и Аттал еще держатся в горах Писидии. Своим движением из Фригии в Каппадокию Антигон совершенно отрезал их от Эвмена; прежде всего необходимо было победить его, наиболее искусного полководца, стоявшего во главе многочисленного и уже успешно одержавшего несколько побед войска.

Как на оригинальную черту в характере Антигона ука­зывают на то, что он, имея в строю превосходящую по чис­ленности армию, вел войну сдержанно и лениво, но не знал утомления в борьбе с более сильным врагом, был всегда готов поставить все на карту, а в бою был смел до дерзос­ти. Таково было его положение теперь; Эвмен имел реши­тельный перевес, однако Антигон его преследовал. Конеч­но, он встретил в самом войске Эвмена поддержку, кото­рая, по-видимому, обеспечивала ему успех. Вместе с счас­тьем полководца пошатнулась и верность его войск. Один из подвластных ему военачальников, носивший имя Пердикки, отказался повиноваться вместе с вверенным ему отрядом в 3 ООО человек пехоты и 500 всадников и не возвратился в лагерь; против этих мятежников Эвмен послал менедосца Финника с 4 ООО человек пехоты и 1 ООО всадников, который напал на них ночью врасплох в

U6

их лагере, занял лагерь и взял Пердикку в плен. Его и других зачинщиков Эвмен наказал смертью, а войска, которые он считал поддавшимися на его убеждения, не были наказаны, а только были раскассированы по другим отрядам. Хотя этой мягкостью Эвмен снова завоевал себе сердца своих людей, но это возмущение служило доказательством того, что его власть уже подкопана изнутри, и Антигон поспешил эксплуатировать это настроение в своих интересах. В войске Эвмена находился некий начальник всадников Аполлонид; с ним Антигон завязал тайные переговоры, и ему удалось подкупить его большими деньгами; Аполлонид обещал перейти со своим отрядом на cTopoiry Антигона, когда оба войска встретятся в бою.

Эвмен стоял в оркинсхой области^ где он избрал для себя поле битвы на удобной для его конницы местности. Он имел 20 ООО человек пехоты, половину которых составляли македоняне, 2 ООО всадников и 30 слонов; ввиду своего соглашения с Аполлонидом он начал сражение. Обе стороны бились с крайним ожесточением, но в решитель­ную минуту Аполлонид со своими всадниками перешел на сторону Антигона. Участь дня была решена, 8 ООО человек из войска Эвмена пали мертвыми на поле битвы, и весь обоз попал в руки неприятеля. Эвмен отступил в возможном порядке; счастливый случай отдал в его руки изменника, и он немедленно приказал его повесить. Умно рассчитанные повороты и движения сделали для неприятеля дальнейшее преследование невозможным; тогда Эвмен возвратился назад, стал лагерем на поле битвы, воздвиг из дверей и бревен находившихся поблизости домов костры, сжег своих мертвых и затем двинулся дальше; когда Антигон, потеряв следы разбитого войска, воротился назад после пре­следования, он не мог надивиться смелости Эвмена и его умному предводительству.

Эвмен был намерен отступить в Армению и попытаться приобрести там себе союзников. Его войско не только значительно уменьшилось, но еще более его тревожило то, что понесенное им поражение и потеря всего обоза может сломить мужество его войска. Свои дальнейшие движения он производит с еще большею осторожностью; не будучи уже более равен неприятелю по силам, он мог наносить ему

117

урон только удачными нечаянными нападениями и прикрывать свое отступление. Так, через несколько дней после сражения он встретил обоз Антигона; длинной линией под предводительством Менандра он тянулся по равнине, на которую намеревался вступить Эвмен; он мог бы иметь здесь случай не только захватить снова свой потерянный в последнем сражении войсковой обоз, но и, кроме того, приобрести необыкновенно богатую добычу, состоявшую из женщин и рабов, золота и других полезных или драгоценных вещей. Но он боялся, что его солдаты, обремененные добычей, не сохранят достаточно легкости для требуемых при отступлении быстрых движений и что обладание новым и богатым имуществом заставит их бояться мысли снова потерять его, сделать их непри­годными для дальнейших трудов и предприятий. Не решаясь прямо отказать им в богатой добыче, которую им нужно было только взять, он приказал им сначала немного отдохнуть и дать корму лошадям, чтобы затем со свежими силами двинуться на неприятеля, а сам тем временем тайно послал к Менандру и как добрый друг известил его о своей близости и об угрожающей ему опасности, пусть он как можно скорее покинет равнину и отступит в горы, когда он сам не будет в состоянии следовать за ним. Менандр немедленно двинулся в горы; между тем Эвмен послал на рекогносцировку отряд всадников, приказал коннице седлать коней, пехоте быть готовой к выступлению. Когда посланные возвратились назад с известием, что неприятель отступил в горы и что его позиция неприступна, Эвмен при­творился, что ему необыкновенно досадно, что пришлось потерять такую богатую добычу, и повел свое войско даль­ше. А Менандр невредимо прибыл к Антигону и с похва­лой сообщил ему о поступке Эвмена; македонские войска громко высказали свои похвалы ему и славили его уваже­ние к ним, македонянам царского войска, его человечность, так как имея возможность сделать их жен и детей плен­никами или отдать их на жертву озлоблению его войск, он предпочел спасти их, жертвуя своими выгодами; Антигон рассмеялся: "Он оставил их, друзья мои, не из заботы о нас, но из заботы о самом себе, не желая наложить на себя оков в случае бегства".

118

Несмотря на всю его ловкость, кардианцу не удалось достигнуть Армении; неприятель все более и более теснил его и преградил ему все пути; его солдаты начали терять веру в успех его дела и переходить на сторону неприятеля; скоро дальнейшее бегство сделалось невозможным. Ему не оставалось ничего другого, как укрепиться в располо­женной на скалах крепости Нора и постараться про­держаться там до тех пор, пока какой-нибудь благоприят­ный поворот судьбы не развяжет ему рук; признать себя погибшим было вовсе не в характере этого смелого и опытного мужа, а это время было настолько богато внезапными и странными переменами судьбы, что всегда существовало достаточно оснований для новых надежд. Эвмен отпустил оставшиеся у него войска со словами, что в свое время он надеется снова призвать их к оружию, и удержал при себе только 500 всадников и 200 человек пе­хоты из числа испытаннейших своих людей, н даже из них он отпустил еще около ста человек верных, которые не считали себя достаточно крепкими для того, чтобы выдер­жать полную блокаду в этом неудобном месте и при таких печальных обстоятельствах. Нора была расположена на высокой скале и ее стены и башни были выстроены под обрывистыми боками скалы; диаметр крепости равнялся только 600 шагов, но она была так сильно укреплена самой природой и искусством, что принудить ее к сдаче мог один только недостаток съестных припасов; но об этом позабо­тились: Эвмен приказал собрать там такое количество съестных припасов, горючего материала и всевозможных запасов, что он мог бы продержаться в этом скалистом гнезде несколько лег2.

Конечно, он не имел ничего более, кроме этой крепости и самого себя. Антигон взял уже к себе на службу остатки его войска, занял его сатрапии, завладел их доходами и, кроме того, собрал столько денег, сколько лишь мог; он был теперь могущественнее в Малой Азии, чем Эвмен в дни своих самых блестящих успехов; вместе с его могуществом росло также и желание дать открытое тому доказательство: сперва сделаться господином Малой Азии, а затем, когда наступит время, освободиться от тягостной зависимости от регента и, наконец, когда будет положено для этого твердое

119

основание, исполнить относительно других сатрапов, а также относительно царей то, чего Пердикка имел глупость не достигнуть. Эта мысль — уже Александр, как говорят, обратил внимание на честолюбие Антигона, — завладела его душой и принимала все более и более ясные формы по мере того, как росли его успехи; отныне она руководила каждым его шагом. На первое время, конечно, было необходимо приступить к делу с величайшей осто­рожностью и всеми мерами поддерживать хорошие отношения с регентом до тех пор, пока плод не созреет; в таком случае Эвмен, самый опасный враг теперешних властителей, являлся его естественным союзником; его интересы требовали того, чтобы завязать дружественные отношения с противником, который хотя и был в на­стоящую минуту бессилен и осужден, но который благодаря своим воинским талантам, своему политическому благо­разумию, своей деловитости и своей непоколебимой приверженности к делу, примкнуть к которому он раз решился, казался более удобным помощником при осуществлении великих проектов, чем кто-либо другой и которого он думал сделать себе вдвойне обязанным, предложил ему, будучи победителем над ним и господином его судьбы, свободу, почести и новые надежды.

Антигон подступил к скале, на которой была располо­жена крепость, и стал лагерем у ее подошвы; он приказал окружить крепость двойною стеною, валами и рвами. Предложение вступить в переговоры дало ему предлог пригласить Эвмена к себе в лагерь. Эвмен отвечал, что Антигон имеет достаточно друзей, которые могут принять на себя начальство над его войсками после него, а его войска, если его с ними не будет, будут совершенно покинуты; если Антигон желает говорить с ним, то пусть он представит достаточные ручательства в его личной безопасности. Антигон приказал ответить, что он одержал верх и что Эвмен должен подчиниться; Эвмен отвечал на это, что он не признает над собою ничьего превосходства до тех пор, пока он еще имеет в своих руках меч; если Антигон согласен прислать заложником в крепость своего племянника Птолемея, то он готов прийти к нему в лагерь и вступить в переговоры. Так и было сделано; с величайшей

120

вежливостью Антигон вышел навстречу Эвмену; пол­ководцы обнялись и соперничествовали в выражениях своих чувств и в проявлении своей радости, что они снова видятся как старые друзья и товарищи. Затем начались переговоры; Антигон открыл Эвмену, что он ничего не желает так горячо, как вступить с ним в тесный союз, что он действовал до сих пор по поручению регента и что, если Эвмен пожелает примкнуть к нему, он, несомненно, найдет случай принести пользу себе самому и занять между вельможами государства то место, которое подобает его древней славе и его блестящим талантам. Эвмен объявил на это, что он может согласиться на дальнейшие пере­говоры только при том условии, что ему будут оставлены его прежние сатрапии, выставленные против него обви­нения будут объявлены недействительными и что ему будет дано вознаграждение за понесенные им в этой несправед­ливой войне потери. Присутствовавшие при этом друзья Антигона были поражены смелостью и уверенностью кардианца, который говорил таким образом, как будто он еще стоит во главе войска. Антигон уклонился от того, чтобы лично принять решение относительно этих требо­ваний, и отправил эти предложения к Антипатру, надеясь, что продолжительная осада сделает запертого Эвмена более поддатлнвым прежде, чем может прийти ответ из Пеллы, Между тем македоняне, когда распространилась весть, что Эвмен находится в лагере, собрались тесной толпою перед шатром полководца, горя желанием увидеть знаменитого кардианца, так как со времени его победы над Кратерои ни об одном из вельмож не говорилось столько хорошего и худого, как о нем, а события последнего года сделали только еще более чувствительной силу этого одного человека. Когда он вышел с Антигоном из шатра, давка to всех сторон была так велика, возгласы стали так двусмыс­ленны, что Антигон, опасаясь какого-нибудь насилия над Эвменом, крикнул сначала солдатам, чтобы они отошли назад, а в некоторых, подошехппих слишком близко, начал бросать камнями; когда это не помогло и давка начала становиться все более и более угрожающей, он обвил Эвмена своими руками, приказал своим телохранителям

ш расчистить проход и таким образом вывел наконец Эвмена на свободное место.

После этого Антигон, отозванный движениями привер­женцев Пердикки в Писидии, оставил в лагере отряд, дос­таточный для блокады скалы. В конце 320 года началась формальная осада крепости. Об Эвмене и об его распоря­жениях во время этой осады рассказывают невероятные вещи. Он имел в избытке соль, хлеб и воду, и, кроме этого, почти ничего; однако его люди сохраняли бодрость, несмотря на эту скудную пищу, которую полководец раз­делял с ними и которую он приправлял своей добротой, своей веселостью и своими рассказами про великого царя и про его войны. Простора в крепости было так мало, что нигде не находилось места, где можно было бы ходить гулять или проезжать лошадей; поэтому самый большой дом наверху, длина которого однако равнялась только тридцати футам, был превращен в залу, где прохаживались его люди. Относительно лошадей Эвмен придумал оригинальный способ; он приказал обвязывать их шею крепкими веревками н подтягивать их на них так высоко к бревнам, чтобы они не могли касаться земли передними ногами; затем раздавалось хлопанье бича, так что лошади начинали беспокойно бить задом, стараясь таким образом стать на землю передними ногами, бились, производили движения всем телом и покрывались мылом и потом; будучи усердно подвергаемы каждый день подобной операции, они оставались крепкими и здоровыми.

Эвмен был убежден, что если он выждет, то его время наступит. Хотя предложения Антигона и имели за себя то, что возвращали его в настоящую минуту великому течению мировых событий, и хотя он был вполне уверен, что эти условия будут дарованы ему еще и теперь, если он протянет стратигу руку, но он был далек от того, чтобы по­жертвовать будущим ради настоящих выгод; он очень хорошо знал, что он, грек, может иметь значение, наряду с македонскими властителями, только совершенно отдав­шись делу царского дома, который всем стоял поперек дороги; рядом с Антигоном он всегда играл бы только подчиненную роль; тот пожертвовал бы им, когда воспользовался бы им достаточно, Стратиг позволил ему

122

слишком глубоко заглянуть в свои планы; было очевидно, что рано или поздно произойдет открытый разрыв между ним и регентом; а обратившись к регенту, Антигон сам дал ему точку опоры, чтобы продолжать с ними начатые переговоры, — переговоры, при которых мог представиться случай сделать надлежащее употребление из этих тайн; довести до сведения регента о замыслах стратига было для Эвмена ближайшим и наиболее верным путем к тому, чтобы возвратиться на арену мировых событий, где в случае новых осложнений интересы Антипатра требовали приобретения себе могущественных и ловких друзей в Азии, Он послал преданного ему кардианца Иеронима к Антипатру, чтобы вступить с ними в переговоры, исходя из перечисленных соображений.

Во время этих событий в Малой Азии Птолемей Еги­петский составил план увеличить свои владения, знамену­ющий собою первый опасный шаг за пределы только что созданной системы равновесия между представителями власти. Египта с Киреной ему было недостаточно. Для обеспечения безопасности быстро развивавшейся египетс­кой торговли, а еще более для полного влияния на общую политику, которое должен был приобрести Египет, ему был необходим флот; но Египет имел слишком мало гаваней и был лишен необходимого для постройки флота леса, который и притом самого лучшего хачества можно было найти на острове Кипре и в лесах Ливана. Действительно, будучи ограничен самим собою, Египет весьма легко мог защищаться, но, несмотря на все благоприятные условия защиты, при его географическом положении, он все-таки был отрезан от всего остального мира. Чтобы иметь возможность принимать участие в ходе общей политихи, он должен был обладать Сирией, открывавшей ему путь в землю Евфрата и Тигра, и островом Кипр, где он находился бы вблизи берегов Малой Азии, бывшей всегда ближайшей и главной ареной борьбы партий. О завоевании городов Кипра, содержавших значительный флот, в настоящую минуту он не мог и думать; Сирия должна была послужить началом развития его могущества.

Конечно, если бы он завладел Сирией, добром или от­крытой силой, то это весьма заметным образом изменило

123

бы организацию государства и распределение территори­альной власти в его пределах; тогда в руках египетского сатрапа находились, бы наступательные позиции против земель Евфрата и востока и против Тавра изапада; и между тем как высшая государственная власть, перенесенная в Македонию и связанная там наступившими вскоре смутами, не имела средства преградить путь столь разрушительным переменам, ближайшие соседи и наибо­лее близко заинтересованные в этом сатрапы Кил икни, Фригии, Карий, Месопотамии, Вавилона и Сузы в ту са­мую минуту, когда совершилась бы перемена власти в Сирии, были бы отделены друг от друга как бы клином, и Птолемей между ними сделался бы могущественнее как одних, так и других. Если бы ему удалось, как он желал того, приобрести эту важную область путем мирного со­глашения, то против этого, по-видимому, можно было иметь весьма мало возражений, и менее всего со стороны того, кто получил стратигию в Азии и царское войско для уничтожения остатков партии Пердикки, которая со­биралась в Малой Азии и принимала достаточно угро­жающее положение; во всяком случае можно было предположить, что сатрап Сирии принадлежит к их числу.

Эта сатрапия была отдана Пердиккой амфиполитяни-ну Лаомедонту, бывшему родом из Митилены; если он не играл никакой роли в великой борьбе между Пердиккой и Птолемеем, то он, вероятно, не имел ни достаточно сил, ни достаточно честолюбия, чтобы решиться на большую игру. При произведенном в Трипарадисе разделе его сатрапия была оставлена за ним, Птолемей приказал открыть ему, что он желает завладеть его сатрапией и согласен воз­наградить его денежной суммой; Лаомедонт отверг это предложение. Тогда в Палестину вступило войско под предводительством Никанора, одного из "друзей" Птоле­мея; Иерусалим был взят во время субботнего отдыха. Не встречая сопротивления, египтяне двинулись далее; наконец они встретились с Лаомедонтом, который был взят в плен и доставлен в Египет. Тогда египетские гарнизоны заняли укрепленные места этой страны, а приморские финикийские города были взяты египетскими кораблями; значительное количество евреев было переселено в

124

Александрию, где они получили право гражданства. Без всяких перемен в своем местном устройстве и управлении Сирия перешла в руки египетского сатрапа. Лаомедонт нашел случай бежать из Египта, он бежал в Карию к Алкете, который как раз теперь устремился в гористые области Писидии, чтобы отсюда начать решительную борьбу против Антигона.

Антигон получил известия о движениях Алкеты и Ат-тала еще во время своего пребывания на зимних кварти­рах в Каппадокии, что и заставило его быстро выступить в поход. Он форсированным маршем двинулся к юго-запа­ду по дороге из Икония в Писидию, в семь суток прошел расстояние приблизительно в шестьдесят миль и достиг теснин города Критополь на реке Катаракта.

Неприятелю даже и в голову не приходило, что Анти­гон мог явиться так скоро; ему удалось занять горные вершины и труднодоступные проходы и выдвинуть аван­гард своей многочисленной конницы на последние высо­ты перед долиной раньше, чем приверженцы Пердикки могли даже подозревать его близость. Только теперь не­приятель, стоявший в долине лагерем около Критополя, заметил, какая опасность угрожает ему. Алкета тотчас же приказал пехоте построиться в боевой порядок, а сам во главе своей конницы бросился к ближайшей из этих вы­сот, чтобы опрокинуть неприятельские илы, которые толь­ко что заняли их. Между тем как здесь завязалось конное сражение и обе стороны бились с большим ожесточением и большими потерями, Антигон быстро двинул вперед свою остальную конницу, состоявшую из 6 ООО всадников, и бросился с ней в долину между местом битвы и неприятель­скими фалангами, чтобы отрезать Алкету с его всадниками. Этот маневр удался; в то же время и авангард, на который напал Алкета, благоприятствуемый условиями местности и усиленный некоторыми илами, все далее и далее оттеснял назад его всадников. Отрезанные от своих фаланг и запертые с обеих сторон Антигоном, всадники Алкеты видели перед собою неминуемую гибель; только с трудом и с большими потерями Алкете удалось пробиться с немногими из них к своим фалангам.

125

Тем временем и остальное войско Антигона вместе со слонами переправилось через горы и двинулось в боевом порядке против приверженцев Пердикки, которые насчи­тывали в своих рядах 16 ООО человек пехоты н лишь не­сколько сот всадников; против них развертывались линии в 40 ООО человек пехоты, 7 ООО всадников и 30 боевых слонов. Уже последние были двинуты, чтобы открыть сражение, уже отряды неприятельской конницы на обоих крыльях обскакивали фаланги, и тяжелые фаланги маке­донян спускались в долину с покрытых лесом высот; не­приятель так быстро исполнил все свои движения, что не оставалось времени, чтобы хоть до известной степени установить порядок сражения или прикрыть фаланги. Сражение было проиграно прежде, чем оно началось. Фа­ланги Алкеты дрогнули при первой атаке; тщетно Аттал, Полем он и Докин старались поддерживать сражение; ско­ро бегство сделалось всеобщим, а сами они и многие дру­гие предводители были взяты в плен. Резня была незначи­тельная, большинство македонян разбитого войска броси­ло оружие и сдалось Антигону, который со своей стороны даровал им помилование, распределил их между своими фалангами и также впоследствии старался приобрести их симпатии возможной добротою н милостивым обхож­дением.

Алкета бежал к югу со своими собственными гипаспис-тами, пажами н верными писидийцами, которые находи­лись в его войске; он бросился в город Термес, лежавший по ту сторону горы приблизительно в четырех днях пути к югу н господствовавший, таким образом, над ведшими из долины Катаракта в гористую область Милиаду пере­ходами. С ним было около б ООО пнсндийцев, воинов, отличавшихся своей храбростью и преданностью; они торжественно повторили ему свое обещание, что никогда не оставят его и что он может не падать духом. Тем временем Антигон подступил со всеми своими силами и потребовал, чтобы Алкета сдался ему. Граждане города постарше советовали не доводить дела до крайности и в случае необходимости решиться на выдачу Алкеты; моло­дые же кричали, что они никогда не покинут своего полководца и что решили защищаться с ним до последнего.

126

Когда старики увидели, что все их старания тщетны, они порешили на тайном собрании отправить ночью послов к Антипатру и сообщить ему, что они выдадут в его руки Алкету живого или мертвого; пусть он в течение нескольких дней производит на город легкие нападения, чтобы выманить молодые войска, и пусть затем отступит под видом притворного бегства, чтобы они бросились пре­следовать его; в это время они найдут случай исполнить свое намерение. Антигон согласился на это предложение; когда молодые войска выступили, старики тотчас же послали несколько сильных и надежных людей схватить Алкету. Полководец не ожидая этого; видя, что ему нет спасения, он бросился на свой меч. Тогда его тело было положено на скамью, было покрыто старой простыней и принесено к вратам города, где его приняли люди Антигоне. Таким образом закончил свою жизнь брат Пердикки, а с ним и честолюбивый род Ороита, который некогда даровая своей родной области Орестиде ее князей, а в последнее время простер руку к диадеме Александра.

Когда молодые войска писидийцев возвратились назад и распространился слух о предательском убиении Алкеты, вся их ярость обратились против стариков; с оружием в руках они ворвались в ворота, заняли часть города, решили в первом порыве усердия поджечь его, броситься в горы и, объявив вечную вражду Антигону, опустошать его провинции. Только просьбы и мольбы стариков могли удержать их от этого жестокого намерения; но они все-таки покинули город и рассеялись по горам, чтобы жить там нападениями на дороги и набегами на равнину. Антигон, выставлявший в течение трех дней тело Алкеты на общественное посмеяние, приказал наконец бросить его непогребенным, так как оно уже начало разлагаться. Сострадательные писидийцы похоронили его с такими почестями, какие они только могли воздать ему.

Антигон возвратился опять тою же дорогой, которою пришел, и направился во Фригию. Победа над Алкетой, полное уничтожение партии Пердикки и его действитель­но неограниченное теперь господство над Малой Азией могли заставить его подумать о том, чтобы осуществить свои планы, которые он давно незаметно подготовлял; в

127

его распоряжении находилось войско, состоявшее из 60 ООО человек пехоты, 10 ООО всадников н 70 боевых сло­нов; с такими силами он мог считать себя равным даже самому могущественному противнику. Его дальнейший путь должен был заключаться в том, чтобы или завладеть верховной властью, или одновременно напасгь на нее и на царскую власть, составлявшую основание, на котором она покоилась, и поставить на карту их существование; в том и в другом случае его ближайшим врагом был Антипатр, которому он был обязан своим подъемом и своим тепе­решним могуществом. Счастливый случай помог стратигу освободиться от трудностей, которых во всяком случае нельзя было бы устранить без потери времени, хотя этого эгоистического человека не останавливали упреки совести и чувство благодарности; когда он на своем обратном пугн достиг Критополя, к нему прибыл из Европы милетянин Аристодим с известиями, обещавшими полную перемену его положения.

Антипатр возвратился в Европу приблизительно год тому назад; он нашел этолян побежденными, Фессалию снова возвратившейся к повиновению; в Элладе и на Пе­лопоннесе, несмотря на первые боевые успехи этолян, спо­койствие нигде не было нарушено; македонские гарнизоны в городах и олигархии, наведенные или сохраненные под различными именами и формами в наиболее важных госу­дарствах, обеспечивали народ от опасного увлечения демократией, автономией и "свободой", которая теперь была только фразой, будущим огоньком; отдельные госу­дарства Греции с их небольшими размерами, с их мелоч­ными интересами и соперничеством с каждым днем все более и более отступали на задний план перед крупными движениями в государстве; и если все-таки македонские представители власти заботились о том, "что говорят греки", то эмпирическое значение государства придавало этим маленьким общинам только их издавна знаменитое имя и внимание к образованности, родиной которой они были, между тем как в действительности они могли считаться только складочным местом предназначавшейся к вывозу в Азию цивилизации, военным постом в борьбе партий и объектом сожаления и великодушия, дарование

128

которым политической милостыни свободы могло создать доброе имя в глазах света тому или другому властителю.

Таково прежде всего было положение Афин. Фактичес­кий исход Ламийской войны лишил город его демократии и его самостоятельности; но он пользовался миром извне и спокойствием внутри, и благосостояние его скоро снова поднялось. Он находился в руках двух людей, которые, по-видимому, были преданы делу Македонии с весьма различными целями. Фокиок и Демада представляют собой ту полную противоположность характеров, образа мыслей и действий, которую мы вообще можем считать типической для Афин того времени. Оба они, хотя и находится на ораторской трибуне или стоят у кормила правления, являются вполне людьми частной жизни: старый Фокион представляет собой тип отца семейства, которому порядок и спокойствие дома кажутся важнее всего, который чувствует, что он принял на себя ответственность обес­печить эти первые условия существования, и который идет х своей могиле, отличаясь твердым и строгим характером, пользуясь всеобщим уважением за свою справедливость, не зная эгоизма и никакой другой мысли, кроме той, чтобы принести пользу и расчистить дорогу своим, может быть, даже более, чем они сами желают этого; среди крайне возбужденного состояния умов этого времени он желает научить свой народ жить безопасной замкнутой жизнью и осыпаемый милостью царей и полководцев, считает за добродетель быть в состоянии также и не пользоваться их милостями; по мере своих сил он устраняет беспокойные головы от участия в общественных делах, старается снова пробуди ib в Афинах любовь к земледелию и к сельской жизни, и его не разочаровывает даже и то, что всякий новый случай показывает ему всю бесплодность его стараЯИЙ. Не таков Демада; он представляет собою тип полного эгоиста; не зная никаких других соображений и интересов, кроме своих личных, он видит в своих отно­шениях к родном у городу только случай приобрести какое-нибудь течение или выгоду; он жалуется на то, что он только шлннн; он чувствовал бы себя на своем месте ;реди дюриых интриг Македонии и среди про-1СХОДЯ1 Между партиями государства раздоров; он не

История «ни»*»* к* И

129

имеет ни честолюбия, которое заставило бы его добиваться милости представителей власти или пренебречь ею, ни патриотизма, который бы вызвал в нем желание создать своему государству какую-нибудь роль в делах вселенной; и все-таки он не знает покоя, он должен интриговать, должен иметь что-либо, чтобы потерять снова, должен пользоваться значением, чтобы иметь возможность заставить говорить о себе; он талантлив, но лишен характера, блестящ, но везде поверхностен; он обладает редким красноречием, поразительным, образным и увлекающим своею силой, и еще в свои зрелые годы имеет подвижный и хвастливый характер юноши; — живой Алкивиад этого времени упадка Афин.

Таковы эти два представителя македонских интересов в Афинах. Антипатр любил говорить, что они оба его друзья; но одного он не может уговорить принять что-нибудь, а другого не может насытить, сколько бы он ему ни давал; о Демаде он говорил, что он подобен жертвенно­му животному, от которого в конце концов ничего не останется, кроме языка и брюха.

Рядом с ними обоими стоял Менилл, начальник маке­донского гарнизона в Мунихяи, благомыслящий и нахо­дившийся в дружеских отношениях с Фоки оном человек, но, не смотря на это, по самой природе вещей он должен был наконец сделаться обременительным для афинян. Они надеялись, что Антипатр после введения нового порядка вещей удалит его и его войска; новый порядок был, по-ви­димому, самой лучшей гарантией мира. Однако гарнизон находился теперь здесь уже целых два года; граждане про­сили Фокиона обратиться к Антипатру с ходатайством по поводу этого; он отказался не только потому, что не надеялся на успех своего ходатайства, но и потому, что считал больший порядок и спокойствие в общественной жизни следствием страха перед близостью македонян; но ему удалось добиться от Антигона уменьшения размеров контрибуций и продления сроков ее уплаты. Тогда граж­дане обратились с той же просьбой к Демаде; тот охотно принял на себя это поручение, надеясь, что ему удастся дать доказательства своего влияния на самого могущественно­го человека того времени; хотя он более чем пренебрег

130

своими добрыми отношениями к Антипатру в то время, когда Пердикка одерживал победы в Азии, а этоляне ворвались в Фессалию, но он надеялся, что начатые им тогда переговоры остались в глубокой тайне. Таким образом, в конце 320 года он отправился в Македонию в сопровождении своего сына Демеи. Это было его гибелью; между бумагами Пердикки Антипатр нашел также письма Демады, в которых последний приглашал регента прибыть в Грецию, чтобы освободить ее, так как она привязана только старой и гнилой веревкой. Антипатр был стар и болен и его правою рукою был Кассандр. В это время прибыл Демада; он говорил по своему обыкновению резко и высокомерно, что Афины не нуждаются более в гарнизоне и что пришло время исполнить данное обещание и отозвать его. Антипатр приказал заключить в оковы их обоих, отца и сына, не обращая внимания на то, что они, как послы, имели право требовать личной безопасности. К про­тивозаконному поступку отца сын прибавил еще свою грубую жестокость, приказав умертвить сперва сына на глазах отца и почти на его груди, так что тот был обрызган теплой кровью; затем после резких упреков в изменничестве и неблагодарности он приказал пронзить мечом и самого Демаду.

Антипатру было суждено ненадолго пережить оратора; он чувствовал, что его жизнь клонится к закату; это, вероятно, и побудило его отозвать из Азии своего сына Кассандра и передать ему часть дел регентаОглядываясь на свою жизнь, он мог сказать, что удачно совершил много славных дел, пока над ним стояли Филипп или Александр; осмотрительный, деятельный, надежный, он выказал себя вполне подходящим человеком, чтобы занимать второе место; ни его дарования, ни сила его характера не шли выше этого, и громадное движение, начавшееся по смерти Александра, не придавало ему ни большей энергии, ни новых импульсов. Слишком осторожный для того, чтобы протянуть руку к высшей власти, как это сделал Пердикка, слишком эгоистичный и черствый сердцем для того, чтобы с верностью и без задней мысли посвятить себя истинным интересам царского дома, он не имел ни мужества передать в наследие своему роду хотя бы только свой сан и свое

131

могущество, ни решимости отказаться от этого. Как он ни желал передать свое место старшему сыну, но он слишком хорошо знал, что македоняне не любят сурового и вспыльчивого Кассандра. Следую общему голосу, он назначил регентом и своим преемником в Македонии старого уважаемого Полисперхонта, который некогда привел на родину вместе с Кратером ветеранов Ониса; в руках своего сына Кассандра он оставил хилиархию, которая ему была уже дана раньше. Он не произвел никаких дальнейших перемен в порядке управления государством; умирая, он убеждал Полисперхонта и Кассандра ни за что не допускать того, чтобы власть перешла в руки женщин царского дома.

Антипатр умер в начале 319 года почти восьмидесяти лет от роду. Его смерть знаменует собой новый, роковой поворот в судьбах государства. Как ни незначительна была та неограниченная власть, которую он имел или давал почувствовать как регент, но на этот высокий пост представителя государственного единства он был назначен великим политическим актом и признан таковым всеми представителями власти в государстве Александра. Полисперхонт мог пользоваться любовью войска и наро­да; мог быть отличным стратигом и вполне достойным занимать первое место в государстве, — но способ, кото­рым оно было ему передано, не содействовал тому, чтобы облегчить трудности этой перемены. Если этим своим последним политическим актом Антипатр требовал для звания регента, которым он сам пользовался весьма скром­но, такой компетенции, которая чрезвычайно поднимала его значение, то те представители власти в государстве, которые желали жить согласно со своими собственными желаниями, не могли не поставить вопрос о законности этого назначения, происшедшего без их согласия, хотя и от имени царей.

Этот вопрос о регентстве заставил снова вспыхнуть едва успокоившиеся в государстве раздоры и повлек за собою новую борьбу, — борьбу, ближайшим результатом которой должно было выйти поражение царского дома и его полное уничтожение.

132

книгл &то&»л^

ri-rrrrrrrrm-r

ГЛАВА ПЕРВАЯ 319—316

Общий обзор. — Царский дом. — Полисперхонт стано­вится регентом. — Бегство Кассандра. — Принятые Полисперхонтом меры. — Бегство Эвмена из Норы. — Эвмен у аргираспидов. — Покушение на жизнь Эвмена. — Положение Антигона. —Планы Арридея. —Антигон идет против Арридея. —Антигон занимает Лидию. —Кассандр у Антигона. — Полисперхонт провозглашает свободу эллинов. —~ Борьба партий в Афинах. — Смерть Фокиона. — Кассандр в Пирее. — Полисперхонт под стенами Мегалополя. — Морская война между Клитом и Антигопом. —Кассандр занимает А фины. — Смерть Никанора. — Союз Эвридики с Кассандром. — Возвращение Олимпиады в Македонию. — Смерть Филиппа и Эвридики. — Поход Кассандра в Македонию. — Изгнание Элкида из Эпира. — Олимпиада осаждена в Пелле. — Смерть Олимпиады — Кассандр становится повелителем Македонии

роизведенный в Трипарадисе раздел воз­вращал престол Александра из Азии в Европу, в колыбель его рождения; его представителем являлась более незави­симая и внушающая уважение сила; вмес­те с титулом регента наместник Македо­нии взял его под свое покровительство. Таким образом, македонская родина заняла относительно других частей государства такое положение, которое шло совершенно вразрез с намерениями великого основателя монархии; и царская власть, которую Александр начал развивать в чисто эллинистическом направлении, факти­чески снова сделавшись македонской, вместе с этим при­

135

званием потеряла и силу господствовать над теми азиатс­кими народами, которые были включены4 в эллинистичес­кую жизнь.

Называя этим именем вообще слияние между собою элементов греческого и восточного духа, мы должны заме­тить, что значительные различия в топографических и этнографических условиях азиатской жизни внесли в этот союз весьма разнообразные элементы, которые с течением времени должны были развиться в различные оттенки; но теперь все эти элементы были еще перемешаны между собою и находились в сильнейшем брожении, и борьба между диадохами знаменует собою тот продолжительный кровавый процесс, в котором они должны были продол­жать разлагаться далее и, наконец, принять новые "фор­мы". Но для того, чтобы это было возможным, государ­ственное единство должно было погибнуть; македонские представители власти в Европе, Азии и Африке, пока они были еще македонянами и стояли во главе македонских войск, должны были преследовать и уничтожить сначала представителей царской власти, которым они были обяза­ны своим положением, а потом и самих себя, и только тогда, наконец, сохраняя единство принявшей космополитичес­кий характер эллинистической цивилизации, изменивши­еся народности могли сложиться в отдельные царства и сделаться новыми "государственными организмами".

Говорят, что история справедлива; она справедлива относительно принципов, борьба между которыми состав­ляет ее содержание, но не относительно лиц, которые явля­ются их носителями. Разве это справедливо, что род Александра должен был искупить ужасной и позорной гибелью его величие? Это тяжелая и потрясающая роко­вая необходимость, которая шаг за шагом с холодной последовательностью ведет царский дом навстречу неиз­бежной гибели и делает его виновным в разных преступле­ниях, чтобы он, блуждая, спотыкаясь и взывая к возмез­дию, тем временем нашел себе конец. Если бы великому царю не суждено было иметь наследников, то его прибли­женные могли бы разделить между собой добычу и чтить его память; но теперь этими наследниками являются родившийся по смерти Александра сын, незаконнорожден­

136

ный сын, слабоумный брат, престарелая мать и сестры, противоестественным образом унаследовавшие мужество и решимость, которые могли бы составить славу его сыновей и брата. Разве не вполне естественно, что они стараются сохранить или приобрести для себя ту власть, которую создал для своего дома Александр и которой злоупотребляют теперь вероломные, эгоистичные и жаж­дущие самостоятельной власти вельможи? Олимпиада, царица-мать, должна была бежать в Эпир от ненависти Антипатра; она верит, а с ней и многие другие, что Анти­патр был виною смерти Александра и что его сын Иолла дал ему яд; она сама не имеет сил отомстить за себя и за своего великого сына и предлагает регенту Пердикке руку своей дочери Клеопатры; он погибает, а с ним вместе и эта надежда. Теперь она живет как бы в изгнании в Эпире, и вместе с нею молодая царевна Фессалоника, которую родила царю Филиппу племянница Ферского тирана и которую она любит как свое собственное дитя. Клеопатра живет далеко, в Сардах; там Антипатр призывает царицу на суд македонян, и только ее мужество и ее смелое красноречие спасают ее от приговора смерти. Кинана, дочь царя Филиппа от иллирийской матери, презираемая и почти забытая в Македонии, ведет во главе вооруженного отряда свою дочь Эвридику в Азию, чтобы выдать ее замуж за царя, и искупает это намерение насильственной смертью. Ее дочь делает попытку управлять именем своего слабо­умного супруга; фалангисты с восторгом сосредотачи­ваются около юной, напоминающей амазонку царицы, но Антипатр с лукавой предусмотрительностью удаляет ее из непосредственной близости к войску, она должна ехать с ним в Македонию; на его глазах она вынуждена будет оставаться спокойной. Здесь живет тоже и вдова царя Роксана, мать ребенка, которому подобает царство Александра; она чужая среди этих македонян, при этом европейском дворе и у этого престола, наследника которого она родила. Здесь царь Антипатр; и, слишком слабый для того, чтобы удерживать сатрапов управляемого им царства в пределах долга и повиновения, равнодушный к втор­жению Лагидов в Сирию, невидящий смелых шагов

137

впереди Антигона, он употребляет свои стареющие силы на то, чтобы унизить царский дом.

Со смертью Антипатра власть переходит в руки Поли­сперхонта. Он был родом из области Тимфеи, лежавшей на границе между Македонией и Этолией, и принадлежал к роду прежних царей этой земли; при Александре он предводительствовал одной из фаланг и неоднократно имел случай проявить свою храбрость и даровитость; в 324 году он возвратился на родину с ветеранами Ониса и ввиду расшатанного состояния здоровья Кратера был назначен вторым начальником над этими войсками. Македоняне относились к нему с большим почтением, он был превосход­ным военачальником, резким и веселым, как солдат; нередко видели, как он за вином, несмотря на свою старость, сбрасывал с себя свой военный плащ и пускался в пляс в праздничных одеждах и снкионских башмаках; верный своему долгу, отважный и вполне пригодный к службе рядом с руководящим делами начальником, он не был настолько значителен, чтобы являться заместителем царской власти в такие трудные времена. Завещание Антипатра вверило ему такое положение, которое превы­шало его силы, и трудности этого положения, которых он не мог предвидеть во всем их обильном последствиями зна­чении, заставили его решиться на полумеры, на ошибки, на неверные и даже на недостойные меры, которых никто не мог ожидать от этого вообще столь честного характера. Вероятно, Полисперхонт был намерен управлять государ­ством в духе своего предшественника; Антипатр, в сущно­сти, тоже все спускал остальным сатрапам и довольство­вался тем, что был повелителем царского дома, повелите­лем Македонии и Греции. Но Полисперхонт отрекся от влияния на сатрапии государства, на которое ему давал право его сан, не обладая взамен его на родине твердой властью и не имея возможности решительно пользоваться ею: сын Антипатра Кассандр поколебал его власть и его звание, принудил его отказаться от политики Антипатра относительно царского дома и впутать его в такие ослож­нения, в которых члены царского дома, перессорившись между собою и став на сторону или Кассандра, или

13*

Антипатра, должны были лишить царскую власть ее последнего могущества.

Таковы основные черты событий, последовавших за смертью Антипатра. В последнее время Кассандр от име­ни отца уже управлял большею частью дел; теперь он дол­жен был уступить другому, и притом еще Полисперхонту, царскую печать и верховную власть, на дальнейшее сохранение которой в своих руках он питал самые опреде­ленные надежды, и должен был ограничиться хилиархией и стать под начальство этого старика, считать себя выше которого он уже давно привык. Он был слишком власто­любив и слишком уверен в себе, верховный сан в государ­стве был для него слишком заманчивой наградой для того, чтобы он не был готов решиться ради него на все; он надеялся найти достаточно приверженцев в том случае, если приступит к делу; он полагал, что может рассчитывать на македонских военачальников и гарнизоны в Греции и на введенные его отцом в городах олигархии, и не сомневался в том, что с помощью некоторых уступок ему удастся заручиться также и поддержкой представителей власти в Азии; но он видел, что в настоящую минуту Полисперхонт пользуется слишком большой любовью в македонских землях для того, чтобы он мог решиться сделать здесь первый шаг; он должен был стараться нанести Полиспер­хонту удар извне. Траур по случаю смерти отца послужил ему предлогом для того, чтобы удалиться со своими друзьями от двора и отправиться в деревню; здесь он сообщил им каждому по одиночке, чего он боится, на что надеется и что собирается делать, и при этом убедился в их безусловной верности. Он послал вполне преданного ему стагирита Никанора в Мунихию, которому было прика­зано сменить прежнего начальника Менилла и принять присягу от городских старшин раньше, чем там распро­страниться известие о смерти Антипатра и о новых распоряжениях. Точно так же он отправил послов и в другие государства Греции, чтобы сговориться насчет необходимых мер с тамошними олигархами. Дальнейшие посольства отправились в Азию к сатрапам и стратигам, чтобы сообщить им, что Антипатр умер и что регентом назначен не Кассандр, но Полисперхонт, который на­

139

холится в родстве с Полемоном и Атталом1; поэтому можно предвидеть, что только что побежденная партия Пердикки еще раз поднимет голову; интересы всех требуют предупре­дить это несчастие; он, Кассандр, рассчитывая на их поддержку, готов выступить против порядка, установ­ленного его отцом в слабый час смерти. Особенно обратился он к Птолемею, напомнил ему об их родстве и их прежней дружбе, указал на опасности, вырастающие для всех представителей власти в государстве, а особенно для самого Птолемея, из назначения Полисперхонта, и предложил ему заключить оборонительный и насту­пательный союз для защиты их общих интересов и послать в Геллеспонт флот, чтобы предупредить хотя бы бли­жайшую опасность.

Между тем как эти посольства отправлялись во все стороны и между тем как наиболее верные друзья Кассан­дра тайно спешили к Геллеспонту с золотом, оружием и всеми необходимыми для бегства предметами, он сам продолжал предаваться своему горю в сельской тишине, по-видимому, ничего не делая и не интересуясь делами международной политики. Затем был назначен большой охотничий праздник в несколько дней под предлогом раз­влечений для хилиарха; он желает попробовать, не сможет ли он наконец попасть в кабана в стороне от проложенной тропинки и убить его, чтобы не быть принужденным сидеть одному между македонянами, когда они возлежат на пиру. Кассандр отправился охотится в покрытые лесом погранич­ные горы, уже Полисперхонт готов был поздравить себя с тем, что старший хилиарх, по-видимому, навсегда сошел с политической сцены, как вдруг получили известие, что Кассандр ускользнул во время этой большой охоты, прибыл в Херсонес, встретился там со своими друзьями и переправился в Азию, чтобы соединиться с Антигоной; вскоре после этого пришло известие, что Антигон действи­тельно принял к себе хилиарха, что Птолемей заключил с ним союз и что Никанор — самый преданный приверженец хилиарха, сумел овладеть Мунихией. Регент не мог более сомневаться на счет того, что готовится; все зависело от того, чтобы с помощью быстрых мер предупредить или встретить угрожающую опасность.

140

Он созвал на совет предводителей войска и знатнейших вельмож страны и обсудил с ними, что делать. Следовало ожидать, что Кассандр обратится в Грецию; там находи­лись македонские гарнизоны и их начальники, которых назначил его отец, а частью уже и он сам от имени отца; господствовавшие в отдельных государствах олигархии состояли из друзей и приверженцев Антипатра и, несомнен­но, готовы были служить его сыну; его союз с достигшим уже высокой степени могущества сатрапом Египта и Сирии и с честолюбивым стратигом Антигоном, которые оба имели значительные денежные и боевые средства и в распоряжении которых находились наиболее богатые и многолюдные области государства, — позволял предвидеть борьбу, надеятся выдержан» которую можно было только в том случае, если бы им удалось с помощью серьезных и энергичных мероприятии склонить на свою сторону и пустить на них силы, сопротивляться которым они уже более не могли.

В этом смысле и были приняты решения. Все было бы потеряно, если бы они дозволили противникам завладеть Грецией, где Кассандр имел уже в своих руках наиболее важные пункты.

Против этого существовало только одно средство: вос­становление греческой свободы; конечно, этой мерой унич­тожался краеугольный камень той македонской политики, начало которой положили Филипп и Александр, но только таким образом было еще возможно испортить противникам их игру и склонить на свою сторону против силы союзников более крупную силу общественного мнения и одобрение тех, в ком греческий дух видел своих вождей. Были призваны находившиеся при дворе послы греческих государств, и им было вручено постановление о свободе, с которым они должны были немедленно поспешить на родину и передать там общинам о решении царей и высших военачальников.

За этим мероприятием последовало второе, не менее важное. Кассандр находился в еще более враждебных отношениях к царскому дому, чем его отец, и его тепереш­ний союз с Антигоном и Птолемеем, оппозиция которых против государственной власти уже обнаружилась с

141

достаточной ясностью, делал его открытым врагом царского дома; было естественно, что Полисперхонт выступил его решительным защитником, тем более, что он привлекал таким образом на сторону своего дела весь вес царского имени и глубоко укоренившуюся в македонском народе приверженность к царскому дому и становился в самые тесные отношения к главе семьи — Олимпиаде, которую Антипатр и Кассандр постоянно подвергали оскорблениям и преследованиям. Конечно, привлекая царский дом как таковой к непосредственному участию в борьбе и пользуясь им как прикрытием вместо того, чтобы самому являться его защитником, он придавал приближав­шейся борьбе значение, которое бы должен был стараться всеми мерами устранить от нее, если только действительно был предан памяти Филиппа и Александра. Он послал в Эпир послов и приказал предложить царице-матери воз­вратиться в Македонию для руководства воспитанием юно­го царя Александра: он будет считать себя счастливым возвратить ее царству, бежать из которого ее принудили преследования Антипатра и Кассандра.

Наконец, созванное Полисперхонтом собрание поста­новило принять третью меру, обещанную в том случае, если бы она встретила желанный прием, величайшие успехи в предстоящей борьбе. Еще в конце прошлого года Эвмен сообщил из Норы тогдашнему регенту, что Антигон явно готовится к тому, чтобы отделиться от царства, что он отверг сделанные ему этим страгигом предложения и что он готов пожертвовать за царский дом своим имуществом и кровью. Достигло ли это посольство Пеллы или нет, но там, несомненно, должны были знать, что Эвмен еще держится в своей горной крепости; там были убеждены, что он никогда не будет действовать заодно с Антигоном; он был именно такой человек, который мог бы выступить врагом царства; если бы Полисперхонт} удалось склонить его на свою сторону, то победа в Азии была почти решена. К нему были отправлены послы от имени царей, чтобы сказать ему, что теперь наступило его время, пусть он не вступает ни в какие переговоры с Антигоном и продолжает оставаться верным царям. Полисперхонт просил его решить, желает ли он прибыть в Македонию и вместе с ним

142

управлять делами регентов или предпочитает оставаться в Азии в звании полномочного стратига и, снабженный необходимыми денежными средствами и войсками, вести войну против Антигона, который более не скрывает своего отделения. За ним была утверждена от имени царей его сатрапия, которую у него отнял Антигон, а также и все его владения, подарки и имения, которые он имел в Азии; в вознаграждение за свои прежние потери он должен был взять 500 талантов из доставленной недавно аргираспида-ми в Кии иду сокровищницы; сами 300 арги распилов получили приказ принести ему присягу; если он нуждается в больших войсках, то он сам, регент, с царями и со всеми боевыми силами Македонии поспешит в Азию, чтобы наказать вместе с ним изменников, позорящих память Александра. Это, несомненно, была самая действенная из всех принятых мер; если только приказа царей и регента было действительно достаточно, чтобы снабдить Эвмена такими денежными средствами и войсками, которые дали бы ему возможность исполнить то, чего от него ожидали.

Уже много месяцев Эвмен держался в своей расположен­ной на скале крепости против осаждающих и не раз наносил им чувствительные потерн, оставаясь сам для них неуязви­мым , упражняя своих коней в тесной крепости; весело шутя со своими приближенными за скудным столом и будучи отрезан от всякого сообщения с внешним миром, он ожидал того, что принесет ему время. Таким образом прошла зима и наступила весна; в Европе умер Антипатр; Кассандр бежал к Антигону и начались вооружения для великой борьбы против нового регента и против царей; обо всем этом Эвмен еще ничего не зиал; он думал, что его друг Иероним еще ведет переговоры с Антипатром и скоро с доброй вестью проберется в его крепость. В это время однажды Иероним действительно появился перед воротами крепости, но открыто и почтительно сопровождаемый осаждающими. На основании дошедших до нас известий мы не можем определить, вел ли он по своем прибытии в Македонию переговоры еще с Антипатром; теперь он прибыл от Антигона и с его предложением; Антигон, так гласили эти предложения, не только повторяет свои прежние обещания» но и предлагает Эвмену забыть об их

14:

прежних раздорах, заключить с ним, стратигом, дружбу и союз и быть первым среди его военачальников и участни­ком всех его успехов; земли, которые Эвмен имел ранее, он немедленно получил обратно в увеличенном объеме и может надеяться присоединить к ним вскоре еще большие владения; дело заключается в том, чтобы вести войну с теперешним регентом Полисперхонтом; Кассандр получит место последнего, как он этого желал, только при условии существенных ограничений в его правах; он, Антигон, буде1 тогда повелителем Азии; он не желает ничего нового, как быть обязанным великой благодарностью славному сатрапу Каппадокии.

Эвмен вполне отдавал себе отчет в положении вещей; события, которых он ожидал, наступили, но все те причи­ны, которые тогда побуждали его оставаться верным делу царей, приобретали теперь еще большее значение. Он выразил готовность вступить в союз с Антигоном и прика­зал вручить себе акт их обоюдного договора, который был уже составлен Антигоном; в нем цари упоминались мимоходом только в начале, все остальное, равно как и формула присяги, относилась только к Антипатру. Эвмен изменил этот проект таким образом, что формула присяги начиналась именами царей Филиппа и Александра и царицы Олимпиады и что он обещал не только быть вер­ным Антигону и иметь с ним одних и тех же друзей и вра­гов, но в то же время клялся в ненарушимой верности царям и Олимпиаде. Эту измененную формулу Эвмен послал в находившийся перед его крепостью лагерь, предлагая македонянам решить, не лучше ли измененный им договор. Македоняне решили так, как он ожидал; они заставили Эвмена принести присягу со своей стороны; они сняли осаду и приготовились к отступлению.

Тогда Эвмен спустился с крепости со своим небольшим, но, ко всеобщему изумлению, весьма хорошо сохранившим­ся отрядом, отпустил заложников, каппадокиян, принял принесенные ему городами дары, состоявшие из лошадей, мулов и вьючного скота, и издал воззвание к своим прежним воинам, часть которых еще бродила по Каппадо­кии; весть об его новом появлении была всюду встречена с ликованием и через несколько дней к нему на службу уже

144

записалось 2 ООО человек. Тогда он поспешил далее в глубину страны.

Случилось то, чего он ожидал. Антигон усмотрел в измененной формуле присяги, что умный кардианец за­мышляет испортить его игру, и немедленно приказал сно­ва начать осаду; его приказ прибыл слишком поздно. Его попытки предательским способом избавиться от врага потерпели неудачу; Эвмен находился в безопасности.

Там — где-то в Каппадокии — Эвмен пробыл до осени и ожидал дальнейших событий, самым старательным образом готовясь к неизбежной борьбе. В это время к нему прибыли послы от регента с предложением — от имени царей вести войну против Антигона в Азии, причем в его распоряжение предоставлялись сокровища Киинды и ар-гираспиды, и он назначался полномочным стратигом всей Азии; другие письма из Македонии доказывали ему, что поведение Антигона вызывает там величайшие опасения и что там опасаются самой ужасной участи для Македонии и царского дома. В то же время он получил особое письмо от царицы Олимпиады, в котором она самым трогатель­ным образом просила его заступиться за нее и за царей: он, писала она, есть единственный истинный друг царского дома, он один в состоянии поднять и спасти его; Полиспер­хонт предложил ей прибыть в Македонию; пусть он даст ей совет, не остаться ли ей лучше в Эпире, чтобы не быть поставленной в необходимость доверяться сегодня одному, а завтра другому, который в данный момент называет себя регентом, а в действительности же думает только о том, чтобы захватить в свои руки престол; или он думает, что ей будет полезнее и следует возвратиться; наконец, она просила его взять к себе в Азию маленького Александра, который не находился в достаточной безопасности в Македонии, где даже злоумьцдляют на его жизнь, и принять на себя заботя о его воспитании. Эвмен посоветовал царице остаться до окончания предстоящей войны в безопасном Эпире; в случае же, если она все-таки решится возвратиться в Македонию, то он просит и умоляет ее во имя царства и царского дома забыть все прежнее и никому не мстить за перенесенные ей глубокие оскорбления. Регенту П о лисп ер-хонту он отвечал, что всегда и даже в наиболее трудные

145

минуты доказывал свою непоколебимую верность царям; он сумеет выступить в Азии защитником интересов престола; единственный путь к спасению заключается в том, чтобы все те, кто беззаветно предан престолу, сообща выступили против преступных планов Антигона, Кассан­дра и Птолемея.

Эвмен, восстановив таким образом свою связь с царс­ким домом и как бы официально заявив о ней, поспешил выступить из Каппадокии, не дожидаясь, тех войск, кото­рые вербовались для него в разных местах; со своими 500 всадниками и 2 ООО человек пехоты он поспешил дос­тигнуть Киликии, так как Антигоном было уже послано значительное войско под предводительством Менандра, которое должно было отбросить его назад или, по крайней мере, отрезать от Киликии; он имел на своей стороне трехдневное преимущество и, несмотря на всю быстроту движения Менандра, благополучно переправился через проходы Тавра.

В Киликии с весны стояли аргираспиды под предводи­тельством Антигена и Тевтама, доставившие из Сузы со­кровища и сложившие их пока в крепости Киинде; откуда они должны были перевозиться далее морем. Для прикры­тия этих сокровищ, из которых 600 талантов уже было отправлено в Македонию на четырех родосских кораблях, аргираспиды расположились в Киликии на постоянные квартиры; из Европы уже получили приказ, чтобы сатрап Киликии и находившиеся в Киинде казначеи выплатили Эвмену 500 талантов в виде царского подарка, чтобы затем они предоставили ему право брать из сокровищницы столько, сколько ему понадобится, что Эвмен назначается полновластным стратигом в Азию и что аргираспиды должны принести ему присягу и ожидать его дальнейших приказаний. Когда приближение шедшего из Каппадокии Эвмена сделалось известно в лагере аргираспидов, Антиген и Тевтама со многими из своих друзей вышли ему навстречу, приветствовали его как своего нового стратига, поздравили его с тем, что он ко благу государства избавился от таких великих опасностей и уверили его в своей преданности; с таким же почтением он был встречен и самими войсками ветеранов. Тем не менее от взоров Эвмена

146

не скрылось, что его положение крайне ненадежно и что оба военачальника, несмотря на все выражения предан­ности, косо смотрят на него, а ветераны аргираспиды считают унизительным для своего достоинства тот факт, что начальником над ними назначен не македонянин; он боялся, что эти ветераны, слишком гордые для того, чтобы повиноваться, полные надменности при воспоминании о своей прежней славе и привыкшие действовать по своему собственному произволу, будут весьма мало склонны следовать его будущим приказаниям, тем более, что он сам ими и другими македонянами был присужден к смерти, а теперь явился к ним лишенным силы и почти в качестве беглеца и должен был воспользоваться частью вверенных им сокровищ, чтобы вести войну. Скоро действительно обнаружились подобного рода затруднения; некоторые особенности военного этикета, которым в войске придава­лось большое значение, показались оскорбительными дтя ветеранов; они считали унизительным для себя собираться на совещание в шатер Эвмена. Со свойственною ему осторожностью и ловкостью стратиг благополучно предупредил эти затруднения; он созвал ветеранов на собрание: хотя он назначен полновластным стратигом в Азии, сказал он, и хотя ему подарены царями 500 талантов из сокровищницы, но он не нуждается в такта больших суммах, так как не ставит себе целью, как другие, при­обретение могущества и богатства за счет царского престо­ла; он предпочитает сохранить эти предназначенные ему деньги для царей или употребить их на их правое дело; он не добивался стратегии, — напротив, он даже не решался принять на себя такую тяжелую ответственность в столь трудные времена, тем более, что он не македонянин и не имеет никаких других прав занимать высшие должности в государстве, кроме права, даваемого ему продолжительной и верной службой; он измучен своими бесконечными трудами, утомлен походами, сюлтаньями и войнами и жаж­дет покоя; только приказ царей и надежда, что ему удастся сделать что-либо для них, побудили его принять на себя это звание, которое, несмотря на сопряженные с ним многочисленные заботы и опасности, доставляет ему то утешение, что он находится снова среди отряда своих

147

старых товарищей, —единственного, который ещеостался неприкосновенным со времен Исса и Гавгамелы, походов в Индию и Бактрню и от славных дней Александра. Он при­бавил, что уже во второй раз видел сон, который, как ему кажется, заслуживает внимания и его, и, несомненно, всех тех, которые верят в могущество великого царя, причис­ленного к сонму богов и живая сила гения которого до сих пор проявляется между ними: Александр явился ему во сне посреди царского шатра, повелевающим и приказываю­щим, и сказал ему, что если ему будут повиноваться, то это послужит ко всеобщему благу; если же нет, то им угрожает погибель. "Поэтому, — заключил он, — воздвигнем царский шатер с золотым троном посредине, на который мы возложим диадему, скипетр, венец и все другие украшения славного царя; затем мы, предводители, будем каждое утро приходить в шатер и приносить Александру утреннюю жертву, а потом будем садиться для совещания кругом трона и изрекать постановления его именем, как будто он живет среди нас и управляет через нас своим го­сударством". Его речь была принята с громкими криками одобрения; тотчас же был выстроен с величайшей рос­кошью "шатер Александра", был воздвигнут трон, на него были положены диадемы, скипетр, меч, панцирь и шит ца­ря, а перед троном был воздвигнут алтарь, на котором пред­водители по очереди приносили в жертву из золотой чаши благовония и мирру; кругом стояли серебряные кресла предводителей, которые по принесении жертвы садились совещаться.

Этой фикцией, выражавшей суть дела, представителем которого был Эвмен, и основную мысль его политики, он не только успокоил предводителей, которые увидели те­перь, что форма спасена, между тем как в действительнос­ти именно эта форма благодаря большей дальновидности и ловкости стратига и отдавала вернее в его руки руковод­ство делами, но, что было еще важнее, благодаря этой мере сам отряд аргираспидов получил новый импульс и призва­ние, которое как бы поднимало его над самим собой. Мы должны представить себе этих поседевших в боях и закален­ных ветеранов, с равнодушием и презрением смотрящих на каждого из теперешних предводителей, находящих жалким

148

все настоящее и хвастливо приподнимающих самих себя вместе с прошлым, но с тем большею мечтательностью и преувеличениями отдающихся воспоминаниям о том, который дал имя их великому прошлому; Александр — их герой, они прославляют его, заходя даже в область сказки, где дела, говорят они, славнее дела Иракла и Диониса; они передают о нем тысячи сказаний и верят всем самым удивительным, чудесным и сверхъестественным рассказам; скоро его исторический образ окончательно изглаживается, он делается мифической фигурой, идолом, украшать, прославлять и боготворить которого составляет предмет их гордости. Эвмен подступил к ним с этой стороны; он может быть уверен в них, дав пищу и ясное выражение их гордости, их солдатскому суеверию и их странным привычкам, созданным бивуачными огнями я их пребыва­нием среди всевозможных народов и во всевозможных землях. Он воздвигает царский шатер и золотой трон для Александра, причем аргираспиды должны были представ­лять себе множество изумительных и таинственных вещей; они должны были думать, что их великий царь действитель­но присутствует здесь непонятным образом, что, выходя отсюда, он в ночной тишине бродит по лагерю своих вер­ных воинов, или, когда они двигаются дальше, как дух шествует во главе их колонн. И, наконец, ловкий полково­дец вмешивается в их толпу, товарищески и приветливо говоря с одними, обращаясь с военачальниками как с равными, шутя с ними и выставляя себя постоянно перед всеми только верным слугою царского дома.

Таким образом, в короткое время Эвмен приобрел сре­ди гордых аргираспидов такое положение, какого никто не решался даже добиваться со времени смерти Александ­ра; он господствовал над ними именем Александра и царского дома; без всякого стеснения он прибегнул теперь к сокровищам Киинды, чтобы вербовать войска. Он разослал во все стороны благонадежных людей для вербов­ки; в Ликии и Писидии, в Киликии и Сирии вербовка производилась с большим успехом, на Кипре тоже были открыты места для вербовки; а когда сделалось известным, какое прекрасное жалованье платит Эвмен, то в Киликию начали являться толпы наемников издалека и даже из самой

149

Греции; в короткое время войско Эвмена возросло до 10 ООО человек пехоты и 2 ООО всадников. Таким образом, в течение первых месяцев 318 года почти внезапно н неожиданно образовалась армия, от которой ори испытан­ном таланте ее вождя и при значительных денежных средствах, которыми он располагал, можно было ожидать вскоре крупных успехов.

Противники поняли опасность, которая готовилась для них в Киликии; как ни странно было, что кардианец, кото­рый всего несколько месяцев тому назад был еще беглецом, лишенным сана, людей и денег, обладал теперь всем этим и, кроме того, был восхваляем македонянами как един­ственный человек, который остался верен имени царей и который, несмотря на свое немакедонсхое происхождение, защитит царский престол Македонии, — однако это было так, и его могущество росло с каждым днем; вместе с ним росла и опасность дтя его противников. Они должны были спешить предупредить ее; было очевидно, что только личность Эвмена произвела все эти чудеса; если бы его удалось устранить, то собравшаяся в Киликии армия должна была распасться и ее лучшими частями можно было бы воспользоваться для собственного усиления. Птолемей Египетский, союзник Антигона, уже находился с флотом вблизи Киликии. Он пристал к берегу у мыса Зефирнон, в устье реки Каликадна, и послал к предводителям арги-распидов нескольких верных людей, чтобы убедить их из уважения к своей славе не повиноваться более человеку, присужденному к смерти ими и другими македонянами; он предложил военачальникам и казначею Книнды не выда­вать более отныне никаких денег Эвмену, говоря, что он находится близко, чтобы устранить от них всякую опас­ность. Оба эти предложения не произвели никакого замет­ного впечатления, и ни аргираспиды, ни находившиеся в Киинде македоняне не пожелали вступить в дальнейшие переговоры; неудачная попытка Птолемея послужила только тому, чтобы укрепить влияние Эвмена и еще теснее связать войско с интересами царского дома и с назначен­ным Олимпиадой и Полисперхонтом стратигом.

С тем большими опасениями смотрели на него и на его войско противники; Антигон, сильно занятый в западных

150

областях, еще не мог обратиться в Киликию с достаточны­ми боевыми силами и прибегнул поэтому к тайным путям, чтобы освободиться от своего страшного противника; он выбрал из чиста своих "друзей" одного хитрого человека по имени Филота, который должен был доставить его прокламацию к аргираспидам и другим македонянам, и дал ему в спутники тридцать македонян, ловких, речистых, привыкших к интригам людей, которые должны были войти в доверие к представителям аргираспидов, возбудить их против Эвмена и, если возможно, вызвать против него заговор, особенно же постараться склонить к измене Анти­гена обещанием большей сатрапии, чем его Сузиана, а Тевтаму — деньгами и различными обещаниями; они получили приказ раздавать аргираспидам деньги, принять все меры к тому, чтобы вызвать восстание против Эвмена и, если это возможно, устранить этого предводителя с дороги. Они прибыли в киликийский лагерь и начали свою агитацию, но везде потерпели полную неудачу, так как ни один из предводителей не согласился вступить с ними в переговоры; наконец им удалось склонить на свою сторону Тевтаму, который обещал попытаться склонить также и Антигена. Но последний заявил ему, что было бы вели­чайшей глупостью оставить дело Эвмена и оказать помощь его противникам; одержав победу, Антигон очень скоро отнимет у них самих, которые столь долгое время были его врагами, их боевые силы, их владения и сатрапии, чтобы раздать их своим креатурам и проложить себе таким образом путь к единодержавному господству, которое уничтожит не только законные права царского дома, но и выгоды всех тех, которые не подчинятся его воле; Эвмен, напротив как немакедонянин, никогда не решится про­тянуть свою руку к власти, но ограничится стратигией, будет стараться сохранить их дружбу тем сильнее, чем решительнее счастье будет сопутствовать ему, и будет стараться приобрести их расположение отличиями и дарами. Ему без труда удалось убедить Тевтаму, и посланные Антигоном для переговоров люди должны были отказаться от мысли достигнуть чего либо этим путем.

Тогда выступил Филота с прокламацией своего страте­га; он вручил ее отдельным военачальникам, и скоро слух

И1

о ней со значительными преувеличениями распространил­ся по лагерю; с таинственной важностью эта новость шепотом переходила из уст в уста; о ней охотно говорили с многозначительным видом; наконец, точно по уговору, аргираспиды и другие македоняне собрались на сборном пункте лагеря и потребовали прочтения прокламации. Она заключала в себе важные и серьезные обвинения против Эвмена и воззвание к войскам, приглашавшее их схватить и предать казни стратига; если они этого не сделают, то Антигон двинется на них со своими боевыми силами и ослушники понесут заслуженное наказание. За чтением этого странного документа последовало необыкновенное волнение; войска боялись численного перевеса Антигона, но не решались изменить царям; происходило шумное совещание. В эту минуту среди собравшихся свободно и спокойно появился Эвмен, приказал подать себе про­кламацию и равнодушно прочел, а потом он заговорил: конечно, сказал он, его жизнь находится в их руках, но он знает, что находится в безопасности посреди них, так как принес с ними одну и ту же присягу и разделяет их образ мыслей; они знают так же хорошо, как и он, что они и их верность составляют их единственную надежду находя­щегося в опасности престола, они никогда не выступят наперекор царским приказаниям и не позволят увлечь себя на такие дурные дела этому вероломному полководцу, начавшему открытый мятеж против царского престола. Войска отвечали ему громкими криками одобрения, называли Антигона мятежником и изменником и объявили, что хотят жить и умереть со своим стратегом.

Мало того, что Эвмен устранил угрожавшую ему опас­ность, войска дали очевидное доказательство, что он гос­подствует над их умами, что они ему верны и преданы; и если ему, который был только эллином, приходилось сна­чала побороть различные предубеждения, презрение и предрассудки, прежде чем он мог поставить себя относи­тельно своих войск так, как это делал бы с самого начала всякий македонский военачальник, то эта быстрота и проч­ность, с которой он привязал к себе симпатии войска, была тем замечательнее, была тем большим доказательством значительного умственного превосходства этого грека и

152

признаком того, чего могли ожидать от него цари, как от своего представителя в Азии.

Прошло около года со времени смерти Антипатра и несколько месяцев с тех пор, как Эвмен занял пост полно­мочного стратига; он собрал войско, которое, хотя и не было настолько значительно, чтобы приступить к насту­пательным действиям против Антигона, но все-таки могло начать свои операции с наступлением весны. Антигон, намеревавшийся, вероятно, двинуться в Европу, чтобы там довести до конца свою великую мятежную борьбу, и занявший уже позиции, обеспечивавшие за ним путь на запад, увидел теперь свои планы расстроенными из-за стоявших у него в тылу боевых сил, которые Эвмен создал именем царей.

Действительно, в течение 319 года благодаря своей энергичной деятельности и предусмотрительности Анти­гон, в высшей степени благоприятствуемый происходив­шими на западе событиями и располагая крупными бое­выми силами, находившимися тогда под его начальством, занял в Малой Азии положение, которое, по-видимому, давало ему право на самые смелые планы и надежды. Осенью 320 года он разбил наголову Эвмена, и посланный им для осады отряд так плотно запер последнего в расположенной на скале крепости Норе, что Антигон мог надеятся стать его полным господином; затем он победил в Писидии приверженцев Пердикки, предводители кото­рый частью попали к нему в плен, частью погибли и, (это было в начале 319 года) — возвращался как раз из Писи­дии, еще обдумывая, каким образом ему всего удобнее и успешнее произвести свое отделение от государства, и прежде всего от его регента Антипатра; в это время в Критополе им было получено известие о смерти Антипат­ра и о назначении регентом Полисперхонта. Различные неудобства, которые могла бы представить борьба против Антипатра, исчезали теперь сами собой; он мог предвидеть предстоящий разрыв между Кассандром и Полиспер-хонтом, представлявший ему самый лучший случай объявить себя против регента под тем предлогом, что он становится на сторону Кассандра; его план состоял в том, чтобы сперва в такой форме овладеть одной местностью

153

за другою, раздать их людям своей партии, лишить таким образом регента всякого могущества и, когда царский престол останется без поддержки, без надежды и без партии, поступить с ним так, как ему будет угодно. Его боевых сил было вполне достаточно для того, чтобы вступить на этот смелый путь, или, скорее, чтобы продолжать этот уже начатый путь, который был значительно облегчен проис­шедшими в Македонии переменами; он имел в своем распоряжении 60 ООО человек пехоты, 10 ООО всадников и всех слонов государства, которые остались в Азии, располагал достаточными запасами денег и надеялся еще увеличить их с помощью захвата государственных сокро­вищ в сатрапиях Азии, так что в случае нужды он мог бы путем новых вербовок еще удвоить свои боевые силы.

Древние авторы передают нам еще об одном важном событии, предшествовавшем этой великой развязке. При­близительно в марте 319 года, когда Эвмен еще был совер­шенно заперт в Норе, Антигон подошел со своим войском к Келенам; отсюда он послал И срони ма в Нору с поруче­ниями, на действие которых он, по его мнению, мог рас­считывать с полной уверенностью. Затем он пригласил "друзей" на собрание, чтобы сообщить им, что он не может признать Полисперхонта регентом, что он думает делать далее и как он предполагает распределить между ними сат­рапии, которые окажутся свободными вследствие его пред­приятия. Понятно, что такие обещания предводителя были выслушаны с радостью. И таким образом, при посредстве крепких уз общей выгоды он заручился содействием своих высших офицеров, а при их посредстве и содействием вой­ска, которое благодаря этому акту своего стратига приняло полное участи в открытом разрыве с новым порядком вещей,

В его намерения не могло входить при&лечение к учас­тию в своих интересах тех сатрапов, чьи земли находились в пределах его ближайших территориальных захватов; его естественным союзником был только самый могуществен­ный из остальных сатрапов государства — Птолемей Египетский, обладавший после перехода в его руки Фини­кии превосходными морскими силами и своим поступком с Лаомедонтом Сирийским поставивший себя в такую же

154

оппозищпо к государству; поэтому, получив от Кассандра приглашение поддержать его против Полисперхонта и не дать государству перейти в руки чужого человека, Антигон и Птолемей заключили между собою формальный союз и скоро начали действовать в согласии друг с другом. Если бы миссия Иероним а удалась и Эвмен присоединился бы к их коалиции, то игра их была бы выиграна.

Весть о смерти Антигона, несомненно, должна была вызвать в Азии еще и другие движения различного харак­тера; некоторые из сатрапов и династов сочли нужным воспользоваться временем столь важных перемен для увеличения своей собственной власти и независимости; по-видимому, настоящие намерения Антигона тогда еще не были известны, так как в противном случае мелкие представители власти, которых росшее со страшной быст­ротою могущество стратига грозило скоро поглотить, должны были бы прежде всего поспешить со всею предан­ностью примкнуть к регенту. Авторы не сообщают нам подробностей движений такого рода в Малой Азии, да если они и были, то скоро решительные меры Антигона помешали их дальнейшим последствиям. Только Арридей, сатрап Фригии Геллеспонте к ой, приобрел некоторое значение в развитии общего положения вещей. Он понял опасность, угрожавшую ему со стороны стратига; для последнего сатрапия Арридея, открывавшая ему перепра­ву в Европу, должна была быть важнее всех. Арридей вовсе не был расположен позволить отнять у себя свои законные владения, и если он, который некогда сам был регентом, тоже был недоволен назначением Полисперхонта, то теперь его задача состояла не в том, чтобы искать выгод, но чтобы устранить угрожавшую ему опасность. Он считал себя достаточно сильным для того, чтобы удержать за собою свое положение, так как он имел более 10 ООО тяжеловоо­руженных наемников, 100 македонян, 500 персидских стрелков и пращников, 800 всадников, значительное количество катапульт и баллист и в большом изобилии все необходимые для войны в открытом поле и для осадной войны запасы; он снабдил укрепленные города своей сатрапии достаточными гарнизонами, полагая, что при помощи ряда хорошо защищенных пунктов он будет в

155

состоянии отразить всякое нападение стратига, и предвидя, что Антигон, заключив союз с Птолемеем, в случае необходимости нападет на его область и с моря. Самой важной позицией на его берегу был город Кизик, господ­ствовавший над Пропонтидой и защищенный крайне сильными укреплениями; Арридей надеялся, что, обладая им, он может спокойно ожидать нападения также и со стороны моря, и решил овладеть им, хотя он был одним из вольных греческих городовг. Он неожиданно напал на него, захватил в плен многих живших в городе кизикенцев, которые не успели спастись бегством, и потребовал, чтобы город принял в качестве гарнизона часть его войск. Хотя кизикенцы совершенно не были подготовлены к войне и напавшее на них войско значительно превосходило их силами, однако они решили защищать по мере своих сил себя и свою свободу. Поспешно отправив послов к сатрапу для переговоров в таком смысле, что они готовы согла­ситься на все, кроме принятия к себе чужих войск, они призвали граждан к оружию, роздали его даже рабам и заняли стены и башни, так что послы могли показать стоявшему под стенами города сатрапу, что кизикенцы готовы защищать свою свободу. Арридей упорно стоял на своем требовании; переговоры продолжались в течение всего дня и следующей за ним ночи; таким образом, кизикенцы выиграли время, чтобы продолжать свои вооружения, попросить через гонцов присылки из Византии войск, снарядов и съестных припасов, привести в порядок свои триеры и послать некоторые из них вдоль берега для принятия и доставки в город беглецов. Усиленные таким образом, снабженные Византией войсками и боевыми материалами и пользуясь благоприятным положением города, господствовавшего над мостами, соединявшими материк с островом, на котором он расположен, кизикенцы могли отразить начатый на следующий день и несколько раз повторявшийся штурм неприятелей. Арридей после понесенных им значительных потерь был вынужден снять осаду и удалиться в свою сатрапию.

Весть о нападении на Кизик была получена стратегом Антигоном в Келенах; по-видимому, счастье желало облег­чить ему всякий шаг к исполнению его планов, давая ему

156

теперь возможность поступить с Арридеем, который напал на вольный, пользовавшийся признанной государством свободой город, на основании своих полномочий, как стратига этих земель, и доставляя ему случай поспешить на помощь городу и для его дальнейшей защиты оставить в нем гарнизон, с помощью которого он сам получал в свои руки одну из важнейших гаваней Пропонтиды. Он поспешно двинулся во Фригию с 20 ООО человек пехоты и 3 ООО всадников, но здесь узнал, что Кизик уже сам добыл себе помощь; он счел наиболее удобным ограничиться в настоящую минуту поздравлением спасенного города и уверением его храбрых горожан в своем расположении. К Арридею же он отправил посольство, которое должно было сообщить ему, что так как он без всякого основания и права дерзнул напасть на союзный греческий город, свобода которого гарантирована государством, и так как помимо того этим поступком и другими неприязненными дви­жениями он обнаружил свое намерение открыто отделиться от государства и быть отныне не сатрапом, но династом своей земли, то в силу своего звания царского стратига Передней Азии он, Антигон, повелевает ему сложить с себя свое звание сатрапа; ему будет указан город, в котором и доходами с которого он должен будет отныне жить как частное лицо. Сатрап самым решительным образом отказался исполнить такое повеление: судить его, сказал он, не дело стратига; планы последнего так же хорошо известны в Азии, как и в Македонии, и притязательность его якобы законного решения служит этому его новым доказательством, если бы такие доказательства еще были нужны; Фригия готова встретить нападение, и он уступит только силе оружия; пусть же, каков бы ни был исход, здесь обнаружится, что не он, а Антигон — мятежник и враг государства. С таким ответом Арридей отпустил послов, усилил укрепленные пункты границы новыми войсками и укреплениями и послал в Каппадокию, где в это время — должно быть, в начале апреля — Эвмен еще был осажден в Коре, форсированным маршем отряд поиск, который должен принудить неприятеле снять осаду крепости и освободить Эвмена; последнему он велел предложить соединиться с ним для борьбы против Антигона.

157

Авторы не сообщают нам, просил ли он помощи также у своего ближайшего соседа, сатрапа Лидии Клита; но было бы странно, если бы он не просил помощи у регента, для которого действительно было весьма важно поддержать его против Антигона. Во всяком случае везде, куда он ни обращался с просьбою о помощи, он обманулся в своих надеждах. Антигон был слишком осторожным и быстрым противником для того, чтобы дать Арридею время зару­читься помощью союзников; он немедленно приказал части своего войска двинуться против Арридея, который, вытес­няемый из одной позиции за другою, отступил, наконец, в город Кнос на Пропонтиде на границе Вифинии.

Тем временем сам Антигон с остальным войском двинул­ся в Лидию; под каким предлогом он сделал это и вообще имел ли он какой-нибудь предлог, мы не знаем; цель этого похода заключалась в том, чтобы отнять у Клита его сатра­пию. Сатрап предвидел это нападение и, снабдив достаточ­ными гарнизонами укрепленные места своей области, по­спешил переправиться в Македонию, чтобы принести ца­рям и регенту весть о нападении Антигона на Фригию и об его явном отделении и чтобы просить помощи. В это время, должно быть, Кассандр положил внезапный конец своей мнимой скорби по отцу и с несколькими преданными лица­ми поспешил к Геллеспонту; Полисперхонт мог предвидеть, что Кассандр, поддержанный Антигоном, бросится на Грецию, и должен был считать неблагоразумным начинать в такое трудное время войну за морем и нападать на Анти­гона там, где тот превосходил его силами. Мы уже упомяну­ли, что в это время он с согласия собрания своих прибли­женных и вельмож послал к Эвмену послов, которые долж­ны были предложить последнему стратиппо над Азией и ведение войны против Антигона; если бы Антигон не был так близко и не был бы так быстр в своих решениях, то Полисперхонт мог бы направить также и сатрапа Клита к новому стратигу, который действительно как раз теперь нашел случай уйти из Норы; поэтому Клит предпочел остаться при дворе царей и принять на себя вскоре на­чальство над македонским флотом, которым он уже ранее командовал со славой.

158

Тем временем Антигон уже вступил в пределы лидийс­кой сатрапии, подступил к приморским городам Ионии и завладел, наконец, для борьбы также и Эфесом, встретив поддержку в одной из городских партий3. Здесь в гавани он нашел состоявший из четырех кораблей флот под пред­водительством родосца Эсхилла, прибывший из Кнлихии и доставлявший в Македонию первый транспорт находив­шихся в Киинде сокровищ в количестве 600 талантов; он захватил эти деньги; по-видимому, здесь он еще действо­вал именем порученной ему стратигии; он потребовал выдачи этих денег, сказав, что нуждается в них для вербов­ки наемников. Обеспечив за собою обладание морским берегом и преградив таким образом возможности высадки в гаванях войск из Европы, он обратился против находив­шихся в глубине страны городов и захватил одни открытою силой, а другие заставил сдаться ему на капитуляцию.

В это время с берегов Геллеспонта в лагерь Антигона прибыл бежавший хилиарх Кассандр; хотя в настоящую минуту он был сопровождаем только несколькими предан­ными ему людьми и лишен всякого могущества, но благодаря своим приверженцам в Греции, своим отноше­ниям к войску и к одной из партий в самой Македонии, а главным образом как претендент на звание регента, он имел значение, которое могло оказать большое влияние на дальнейший успех дела. Он еще ранее вступил в перегово­ры с Птолемеем и Антигоном, между ними уже существо­вал или был заключен теперь договор, по которому они обязывались не признавать назначения Полисперхонта регентом, доставить во что бы то ни стало Кассандру это подобающее ему звание и обладание Македонией, признать неограниченную стратигию Антигона над Азией, гаранти­ровать сатрапу Птолемею обладание Сирией и доставить ему возможность завоевать Кипр. Кассандр, что было совершенно согласно с положением вещей, выразил желание выступить против Полисперхонта в Греции, где он мог рассчитывать на господствовавших там олигархов и на македонские гарнизоны. Антигон предоставил в его распоряжение корабли и войска и предложил ему женить своего сына Димитрия на Филе, вдове Кратера; ее скорбь по благороднейшему из македонян будет для них обоих побудительной причиной отомстить тому, на кого падает вина его смерти.

Интересы Антигона, несомненно, требовали того, что­бы регент, усиленно занятый в Европе, в первое время не мог ничего предпринять против Азии; ему самому еще было здесь достаточно дела. Эвмен готовился в своей прежней сатрапии Каппадокиик весьма серьезному сопротивлению, сатрап Малой Фригии Арридей еще далеко не был побеж­ден; в Киликии стояли аргираспиды с богатыми сокрови­щами Юпгнды, и при их преданности царскому престолу нельзя было ожидать, что они отрекутся отдела Полиспер­хонта и царсхого дома; господство Птолемея в Сирии было еще слишком ново и непрочно для того, чтобы оттуда можно было предпринять какие-либо важные операции против Эвмена и Киликии.

Мы видим, сколь многое в комбинациях союзников было еще неверно и зависело от обстоятельств. Менее всего предвидели они смелое мероприятие, которым Полиспер­хонт разрушил их план в Греции, —- декрет, возвращав­ший греческим государствам их свободу и автономию. Этот царский рескрипт настолько замечателен, что мы приведем его почти целиком.

'Так ках наши предки неоднократно оказывали добро эллинам, то мы желаем сохранить их традиции идать всем доказательство благосклонности, с которой мы продолжа­ем относиться к грекам. Когда скончался Александр и царский престол перешел к нам, мы сообщили об этом во все греческие города, предполагая возвратить всем мир и установленное нашим царственным отцом Филиппом государственное устройство; но так как во время нашего пребывания в далеких землях некоторые греки в своем ослеплении начали войну против Македонии и были по­беждены нашими стратигами, благодаря чему города Греции подверглись различным бедствиям, то вы были убеждены, что вина в том падает исключительно на наших стратигов. Теперь, исполняя наше первоначальное намере­ние, мы даруем вам мир, даем вам государственное устрой­ство, какое вы имели при Филиппе и Александре, и все про­чие привилегии согласно со сделанными ими в вашу пользу постановлениями. Изгнанникам или тем, которые были из-

160

гнаны нашими стратигами после того, как Александр всту­пил в Азию, мы разрешаем возвратиться на родину; возвра­щаемые нами лица пользуются своими прежними правами и имуществом и должны сами жить спокойно, равно как и относительно них будет забыто все прошлое; этим актом уничтожаются все сделанные относительно них прежде по­становления. Исключаются отсюда только изгнанные за убийства и святотатство, равно как и изгнанные вместе с Полиэнетом за измену жители Мегалополя, затем амфис-сенцы, триккеи, фаркадоняне и гераклеоты; все остальные должны быть снова приняты в число граждан до последнего числа месяца Ксанфика. Если же в административных по­становлениях, сделанных Филиппом и Александром, будут встречаться противоречия, то за разрешением их согласно с интересами городов и нашими города должны обращать­ся к нам. Афиняне сохраняют в своем владении то, чем они владели при Филиппе и Александре; Ороп остается за оропянами, Самос же мы возвращаем афинянам, так как и наш отец Филипп оставил его в их руках. Всем грекам предлагается сделать постановление, что никто не должен вести войну против нас или вообще предпринимать какие-либо меры против нас; действующим вопреки этому постановлению грозит изгнание со всем их родом и кон­фискация имущества. Мы повелели Полисперхонту об­судить с вами подробности как этого, так и всех наших дру­гих постановлений. Вы, как мы уже сказали выше, должны уважать наше настоящее решение; с теми же, которые будут противиться принятому нами решению, будет поступлено без всякого сожаления".

Это постановление показывает нам лучше всякого дру­гого предания, как глубоко пала Греция и в какой полной зависимости от Македонии она находилась; свобода, к ко­торой Полисперхонт призывал города, была не чем иным, как воззванием к побежденной партии против пользовав­шихся доныне покровительством Македонии и преданных делу Кассандра олигархов. Истина требует признать, что олигархия, сложившаяся под македонским влиянием, внес­ла после долгой борьбы партий спокойствие и устойчивость в греческие города; ио народ, конечно, в страхе и повинове­нии везде держали только мечи македонских гарнизонов.

6. История эллинизма кн. И

Теперь внезапно произошла странная перемена во всем положении вещей: и представители царской власти в Ма­кедонии и демократия сделались приверженцами одной и той же партии. Именем высшей власти на земле глубоко униженная народная партия теперь подняла голову, причем совершила это со всей той дикостью и экзальтацией, кото­рые прежде делали ее столь страшной для царского престо­ла. И именно эти-то качества всего усерднее и возбуждались Полисперхонтом; он послал в Аргос и другие города пред­ложение изгнать тех, которые были поставлены Антипат-ром во главе их, казнить главных представителей олигар­хий, а имущество их конфисковать. Таким образом он на­деялся уничтожить партию Кассандра.

Возбуждение в Греции должно было принять ужасные размеры; характеристические черты этой перемены видны нам даже без прямого свидетельства источников: озлобле­ние дема, который внезапно снова чувствует в своих руках силу и который имеет право с помощью суда воздать возмездие ненавистным барам, наполнить казну государ­ства их конфискованными имуществами и насытить на их несчастии свою жажду ненависти; толпы изгнанников возвращаются теперь с торжествующим смехом на родину и быстрой и ужасной местью вознаграждают себя за свое продолжительное пребывание вдали от нее; во всем, кроме того, обнаруживается характерная греческая страстность, которая без сожаления, не научаемая никаким несчастием, не думая о слишком близкой возможности нового перево­рота, следует всякому импульсу минуты и которая, вполне погруженная в интересы ближайшего будущего, проявляет тем большую пылкость в любви или ненависти к своим согражданам, соседям и братьям.

До нас не дошли подробности последовавших затем в Греции событий; только в Афинах мы можем до известной степени проследить главные черты этих смут. Там Фокион, сделавшийся со времени смерти Демады еще более полно­властным руководителем государства, чем прежде, прила­гал все свои старания, чтобы сохранить его от всякого ущерба и не дать ему погнб1гуть сред» угрожавших новых бурь. Граждане надеялись добиться при помощи Демады отозвания находившегося в Мунихии гарнизона; в этом им

162

было отказано; что же касается позорной смерти их послов, то со стороны афинян, по-видимому, не было принесено жалобы на это; если, как мы можем предположить, и были делаемы такого рода предложения4, то Фокион, без всякого сомнения, позаботился о том, чтобы они остались безуспеш­ными. Затем в Пирее появился Никанор и сменил прежнего начальника гарнизона Менилла; несколько дней спустя были получены достоверные известия о смерти Антипатра и об его последних распоряжениях; начали делаться предпо­ложения о том, что это событие находится в связи с проис­шедшей в Мунихии переменой; на Фокиона посыпались со всех сторон упреки в том, что он знал о разыгравшейся при македонском дворе интриге, но молчал в угоду Никанору, и что он содействовал таким образом перемене, вовлекаю­щей Афины в борьбу партий. Фокион не обращал на это никакого внимания; он несколько раз имел свидания с Никанором, сообщал ему о положении вещей в городе и убедил его быть мягким и предупредительным относитель­но афинян и снискать себе расположение народа некото­рыми дарами и общественными празднествами.

В это время появился манифест об освобождении, со­провождаемый рескриптом Полисперхонта к афинскому народу, предлагавшим обратить особое внимание на сло­ва царского манифеста, что отныне все афиняне должны принять участие в управлении государством, и был поэто­му понят, как направленный непосредственно против Фокиона. Как ни сильно должно было быть вызванное этим рескриптом в Афинах возбуждение, но в настоящую минуту не было предпринято никаких значительных мер против Фокиона и его партии, для защиты которых нахо­дился в Мунихии Никанор со своим войском; Никанор даже предложил городу остаться верным Кассандру, кото­рый, сильный своими могущественными связями, вскоре появился в Греции со значительными боевыми силами для защиты своих друзей. Афиняне не обращали внимания на его увещевания, а заметили, что прежде всего македонский гарнизон должен быть выведен из Мунихии. Никанор попросил себе несколько дней отсрочки: он собирается, сказал он, сделать нечто полезное для города, и да будет ему позволено явиться в совете и сделать там относящиеся

163

к этому сообщения. Это было разрешено, совет был созван в Пирее и туда был приглашен Ниханор, за личную без­опасность которого поручился Фокион; озлобление народа против Ника нора достигло весьма значительной степени, и уже носились слухи о тайной вербовке войск, о неожидан­ном нападении и о замышляемой фрурархом измене. Никанор явился; Деркилл, стратег этого округа, принял меры, чтобы захватить его в плен, так что фрурарх едва успел бежать. Тогда начали раздаваться громкие упреки по адресу Фокиона в том, что он намеренно дал скрыться Никанору, что он не хочет блага своему родному городу и что он является сообщником угнетателей; теперь Никанор отомстит за себя, в настоящую минуту они не готовы и без­оружны против могущественного врага, и вина гибели Афин падет на Фокиона. Фокион возразил на это, что он верит Никанору и не опасается ничего худого с его стороны; если же это все-таки произойдет, то он предпочитает быть жертвой неправды, чем самому сделать неправду. Когда по­явились упорные слухи о том, что Никанор усиливает свои войска заново навербованными воинами, что он рас­считывает занять Пирей и старается привлечь к участию в своем плане некоторьгх из жителей Пирея, и когда стратиг Деркилл представил новые доказательства указанной опас­ности и напомнил Фокиону о том, что городу грозит опас­ность потерять свою связь с морем, а таким образом, и не­обходимые средства к жизни, Фокион продолжал отвергать эти факты, как клевету и преувеличения, и заявил, что все представленные доказательства этого — ложь; когда на­станет пора, сказал он, он исполнит свой долг стратига. Однако в одном из многочисленных совещаний по вопросу, как лучше всего действовать относительно Ника нор а, было решено обратиться к царю и Полисперхонту с просьбой помочь городу превратить в действительность обещанную автономию; на другом совещании было внесено предло­жение Филомела Ламитрейца, который требовал, чтобы все афиняне вооружились и были готовы исполнить всякое при­казание Фокиона — предложение, которое было принято народом. Но тщетно ожидался со дня на день приказ вы­ступить против Мунихии и приступить к осаде этой укреп­ленной гавани, — как вдруг однажды утром город узнал,

164

что Никанор ночью выступил из Мунихии, занял стены и гавань Пирея, а также и длинные стены.

Тогда в Афинах поднялся невообразимый шум; Фоки­он приказал взяться за оружие; граждане отказались пови­новаться ему: теперь слишком поздно, говорили они, на­верное, он хочет предать их. Между тем помощь из Маке­донии, о которой они просили, была еще далека, а Никанор, имея в своих руках гавань Афин, не только прерывал вся­кую морскую торговлю, но мог также скоро повергнуть в жесточайшую нужду не снабженное большими запасами население Афин, захватывая необходимые для них суда с хлебом и лодки, привозившие каждый базарный день съест­ные припасы с Пелопоннеса. Граждане потеряли надежду сделать что-либо открытой силой против укрепленной и в достаточной степени защищенной войсками Ник а нора га­вани; не оставалось ничего другого, как попытаться всту­пить в переговоры. С Фоки оном были отправлены в ка­честве послов к Никанору Конон, сын славного Тимофея, и Клеарх, сын стратига Павсикла, оба богатые и уважаемые люди, причем им было поручено заявить от имени народа Никанору протест против беззаконного занятия Пирея и потребовать, чтобы народу была дана обещанная царским манифестом независимость и чтобы Никанор предложил им обратиться с ходатайством к Кассандру, который его назначил фрурархом, так как он не имеет права действо­вать на собственную ответственность.

В это же время Никанор получил также письмо от ца­рицы Олимпиады с приказанием возвратить афинянам Мунихию и ПиреЙ и узнал, что Олимпиада, действуя в полном согласии с регентом, вскоре возвратится в Маке­донию, примет на себя воспитание царственного мальчи­ка и получит более обширное влияние на государственные дела. Это господствовавшее во влиятельных кругах едино­душие, затем начавшееся повсеместно в Греции движение в пользу Полисперхонта и его дела, наконец, то обстоятель­ство, что он не чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы выдержать серьезное нападение, по-видимому, было еще делом далекого будущего, заставили Никанора обещать пока решительно все, чтобы только выиграть время и не довести дела до крайности.

165

Письмо царицы исполнило афинян радостью; они уже думали, что теперь им снова будут возвращены их гавани, и надеялись на близкое возвращение свободы и самостоя­тельности доброго старого времени; они радовались своему сердечному согласию с царским домом Македонии, которое по получении согласия от Никанора должно было также и им принести множество выгод. Но дни проходили за днями, а Никанор не удалялся; наконец пришло радостное извес­тие, что в Грецию скоро прибудет македонское войско и что Полисперхонт посылает вперед своего сына Александ­ра с отрядом в Аттику, чтобы освободить гавани. Алек­сандр прибыл со своим войском, и в его свите прибыла большая толпа афинян, которые были частью изгнаны, частью эмигрировали в 322 году; к ним присоединились чужеземцы, лишенные чести, беглые рабы и всевозможные бродяги, которые под именем честных афинян вступили вместе с ними в город й отныне наполняли эклесию и с шумом и криком производили поистине демократические заседания.

Между тем многие из тех, которые до сих пор руково­дили городом, в том числе и Фокион, отправились к Алек­сандру, полагая, что Никанор занятием Пирея обнаружил себя врагом города, а предложением обратиться к Кассандру — открытым врагом государства, и таким об­разом сам порвал связь, соединявшую до сих пор его с го­родом; они думали, что действуют правильно, обращаясь к Александру, который прибыл от имени царей и который в настоящую минуту мог принести городу и стране более вреда, чем Никанор пользы; они дали ему понять, что теперь, когда брожение в народе возобновилось и следует ожидать всевозможных внутренних раздоров и смут, желательно, чтобы Аттика не была лишена вооруженной силы, которая одна только до известной степени может сдерживать чернь хотя страхом, и посоветовали полковод­цу занять гавани своими войсками и передать их афинянам не раньше, чем Кассандр будет побежден. Александр, стоявший наготове лагерем вблизи Пирея, предпочел сперва следовать своим планам помимо них; он имел личное свидание с Ника но ром и вступил с ним в тайные переговоры.

166

В Афинах не осталось незамеченным, что тут что-то готовится; граждане опасались того, что оба полководца заключат между собою соглашение в ущерб городу; они знали, что олигархи вели переговоры с Александром; сно­ва стекшийся в Афины демос боялся утратить свою свобо­ду и независимость. Была созвана эклесия, на которой Фокион был торжественно лишен своего сана, были выб­раны новые стратиги; по предложению Агнопида друзья и помощники олигархов были преданы суду как изменники отечеству, и те из них, которые были найдены виновными, были приговорены частью к изгнанию и конфискации имущества, частью к смерти. В их числе был стратиг Фо­кион, затем Каллимедонт, Харикл, Пгемон, Никокл, Ди­митрий Фалерский и другие.

Одни из обвиненных таким образом лиц, а именно Димитрий, Каллимедонт и Харикл, искали спасение в бег­стве; другие отправились с Фокионом в лагерь Александ­ра, которого тот считал обязанным себе. Они были приня­ты им весьма милостиво, и им была обещана полная защи­та. Не совсем ясно, каким образом решение спора между олигархами и восстановленной демократией могло перейти в руки царя и его регента, если только поводов к этому не подал вопрос об их выдачи. Во всяком случае Александр послал Фокиона и его друзей к своему отцу с рекоменда­тельным письмом, в котором была прямо выражена прось­ба не причинять им никакого зла, так как они доказали ему свое полное расположение и готовы помогать ему во всем. В то же время демос послал Фокиду посольство, во главе которого стоял Агнопид. Из хорошего источника нам сообщают, что Полисперхонт желал захватить в свои руки Пирей и Мунихию и с этой целью намеревался защитить Фокиона, но затем он переменил свое намерение, так как должен был убедиться, что благодаря этой оккупации, противоречившей только что изданному освободительному манифесту, он потеряет доверие эллинов.

На ведущей из Элатеи в Фермопилы дороги в полумиле к югу от Фрониона в лесистом ущелье Кнемидских гор, у подошвы горы Акрурибна, на том месте, где ранее находи­лась разрушенная землетрясением Тарфа, стоит деревня, названная по имени лежавшей недалеко горы с храмом

167

Геры Фаригамии. Здесь расположилось лагерем македон­ское войско, двинувшееся в Грецию под предводительством регента и царя Филиппа Арридея для приведение в исполне­ние освободительного манифеста, где в этом может встре­титься надобность. Сюда направились афинские послы и Фокион со своими обвиненными вместе с ним друзьями, и к ним из дружбы к нему присоединились Солон Платейский и Динарх Коринфский, полагавшие, что они пользуются некоторым влиянием у Полисперхонта. У Плутарха мы на­ходим рассказ о происшедших теперь событиях, изобилую­щий анекдотами и характеристическими чертами, но не отличающийся значительной степенью достоверности. У него царь Филипп сидит на троне под золотым балдахином, окруженный регентом и друзьями, множество чужеземцев собралось слушать этот замечательный процесс, а также много македонских воинов, которым в данную минуту не­чего было делать в лагере. Обе партии выступают вперед. Прежде всего регент приказывает схватить коринфянина Динарха, предать его пытке и казнитьs; затем дается слово афинянам. Поднимается страшный шум и сыпятся взаим­ные обвинения, причем каждый старается перекричать другого; Агнопид говорит: "Заприте нас всех в мышеловке и пошлите нас в Афины, чтобы мы могли там говорить и отвечать". Царь от всей души смеется над этим, стоящие кругом чужеземцы и солдаты забавляются этой бранью и желают чтобы прения продолжались; они предлагают по­слам изложить свои жалобы. Когда Фокион начинает отве­чать на их обвинения, Полисперхонт несколько раз преры­вает его, сердится, наконец с силой ударяет своим посохом в землю и запрещает ему говорить дальше. Затем говорят также и другие олигархи, в том числе и Игемон; сам По­лисперхонт, говорит он, может засвидетельствовать, с ка­ким добрым расположением он всегда относился к демосу; на это регент с гневом отвечает ему, чтобы он, наконец, перестал клеветать на него перед царем; царь же вскакивает, бросается с копьем на Игемона и пронзил бы его, не удержи его Полисперхонт. Последний отбирает голоса у друзей, которые выносят обвинительный приговор; тогда он обра­щается к послам с милостивыми словами: так как, говорит он, он убедился в правдивости их обвинений, то это дело

168

должно быть решено в Афинах; затем он приказывает за­ключить в оковы Фокиона и его друзей и передает их Клиту, который должен отвезти их в Афины "на словах для того, чтобы там над ними был произнесен приговор, а в действи­тельности для того, чтобы предать их казни". Затем следует подробное же описание того, как Клит везет обвиненных в Афины на телегах, окруженных македонскими воинами, чтобы передать их там в театр Диониса на суд собравшегося на эклесию народа.

Бурный характер этих событий очень определенно вы­ставляет на вид и более достоверное историческое преда­ние. По его словам, регент посылает обвиняемых скован­ными в Афины, предоставляя на усмотрение афинского на­рода оправдать их или приговорить их к смерти. Затем пе­ред собравшейся на суде эхлесией читается обвинительный акт, восходящий к событиям Ламийской войны: он называ­ет подсудимых виновными в порабощении отечества, в уни­чтожении демократии и в ниспровержении законов. По прочтении обвинительного акта, так продолжается этот рассказ, Фокион первый получает слово в свою защиту; шум толпы препятствует ему начать говорить, и когда он , наконец, начал, его постоянно прерывают новые крики, так как в массе мелкого люда, находившегося ранее в изгнании и теперь приобретшего снова все надежды возвратиться на родину, господствовало сильнейшее ожесточение против тех, которые лишили его автономных гражданских прав. Одни, сидевшие вблизи, слышали то, что говорил Фокион; сидевшие дальше видели только оживленную декламацию почтенного стратига, для которого речь шла о жизни и смерти. Наконец, утомленный бесплодными доказатель­ствами, он крикнул, чтобы его приговорили к смерти, но пощадили других. Эти слова тоже не были услышаны в дальних рядах. Затем выступили некоторые из его друзей, чтобы говорить в его защиту; начала их речей были выслу­шиваемы, но когда обнаруживалось, куда они клонят свою речь, то и их слова тоже заглушались шумом и криками.

Как кажется, другим обвиняемым вовсе не было позво­лено говорить в свою защиту; затем было оставлено без внимания требование старого права, чтобы голоса были отбираемы относительно каждого обвиняемого в отдель­

169

ности и, наконец, приговор не был произнесен в обычной форме с помощью голосования камешками. Агнопид, так говорит Плутарх, говорил за народное постановление, ко­торое было, очевидно, сделано раньше вследствие его исан-гелии, и уже в этом постановлении, вероятно, стояло, что приговор должен быть произнесен не в суде, но в эклесии, и что голосование должно быть произведено не посред­ством камешков, но посредством поднятия рук. По-види­мому, теперь уже не было более и речи о том, что в наказа­ние виновным была определена частью смерть, частью из­гнание и конфискация имущества. Источники сообщают нам, что по прочтении этого постановления многие по­требовали прибавки, по которой Фокион должен был спер­ва подвергнуться пытке и должны были быть вызваны па­лачи с пыточным колесом. Но Агнопид, заметивший живое возмущение Клита этой позорной и бесцельной жестоко­стью, отвечал: "Что же нам тогда останется для Каллиме-донта, когда мы его поймаем?". На это ему отвечал голос из толпы: "И что для тебя?". Почти единогласно был вы­несен смертный приговор. Затем осужденные были отведе­ны в темницу одиннадцати, сопровождаемые по дороге ту­да насмешками и бранью народа. В тот самый день, когда происходила праздничная процессия всадников, увенчан­ных венками в честь олимпийского Зевса — многие из них сняли с себя свои венки, — Фокион и его друзья осушили кубок с ядом: их тела были брошены непогребенными за границы афинской области "на съедение птицам и псам".

Таков был первый акт восстановленной в Афинах де­мократии, акт, еще более отталкивающий, чем казнь не­винных, которой восемьдесят лет тому назад афинский демос предал одержавших победу при Аргинусах полко­водцев; тогда по крайней мере существовал тот предлог, что они исполняют этим священный долг перед мертвыми, которого не исполнили полководцы, и то извинение, что после крайне смелых и удачливых предприятий, требовав­ших полного напряжения всех сил, настроение умов достиг­ло высшей степени раздражения; здесь мы не видим ничего, кроме испорченного брожения беспорядочно собравшейся массы, которая неожиданно получает право разыгрывать роль самодержавного народа и начинаете того, что утоляет

170

«ною преступную страсть на лучшем человеке, которого имеют Афины. Его судьба представляет собой притчу. В течение всей своей долго жизни он имел в виду только благо своего города и не ошибался, полагая, что время демокра­тии, время политического величия Афин прошло и что руководителям города ничего другого не остается, как сво­им скромным и твердым управлением охранять спокой­ствие и благо забывшего свое прежнее высокомерие народа. Что он защищал эту мысль всегда и даже тогда, когда под подавляющим могуществом Филиппа, Александра и Анти­патра в Афинах снова начали оживать восторженные меч­ты о свободе и величии, что он не верил в спасительную силу идеалов, которыми прославленные ораторы надеялись возвратить молодость ослабевшим жизненным силам афин­ского народа, — это, можем мы сказать, была та вина, за которую он поздно и в такое время, когда его мнение уже почти исполнилось самым печальным образом, должен был принять смерть, которой он не заслуживал, своей добро­желательной и стоявшей выше всяких низменных упреков жизнью. Этот последний честный человек лучшего време­ни пал постыдной смертью не от руки народа, который под­нялся на защиту своей древней свободы и величия и кото­рый, разрывая оковы олигархического господства, пред­ставителем чего являлась уважаемая личность Фокиона, жаждал отомстить за себя на нем, но от руки политической интриги той власти, которой он всю жизнь был предан по внутреннему убеждению и которая, будучи весьма далеко от каких-либо симпатий к самой демократии, пользовалась ею только как орудием против неприятеля, с которым она сама боролась за господство над Афинами.

Смертью Фокиона и других олигархов Полисперхонт надеялся окончательно отторгнуть Афины отдела Кассан­дра и обеспечить за собою там 'важную для предстоящей войны позицию. Но Никанор еще занимал Пирей и Муни-хию и вокруг него собирались многочисленные беглецы из Афин; как раз теперь появился Кассандр, который в немед­ленных успехах, делаемых Полисперхонтом в Греции, и в том обстоятельстве, что гавани Афин еще находятся в руках его фрурарха, должен был видеть доказательство того, что здесь его дело еще далеко не потеряно; он прибыл с флотом

171

из 35 кораблей и с 4 ООО воинов, полученных им от Анти­гона; Никанор передал ему Пирей, а сам отступил в Мунихию. При вести об этом Полисперхонт поспешил сюда из Фокиды и стал лагерем с македонским войском под сте­нами Пирея; он имел 20 ООО человек македонской пехоты, и, кроме того, 4 00 всадников, 1 ООО македонских всадников 65 слонов; с этими войсками он начал осаду. Дело затяну­лось; между тем страна не могла долго доставлять про­питание таким значительным боевым силам; Полисперхонт должен был решиться снять осаду, оставив под предводи­тельством своего сына Александра для наблюдения за га­ванью только такое количество войска, какое свободно могло прокормиться в Аттике, он сам с остальными войс­ками двинулся к Пелопоннесу, чтобы и там уничтожить олигархии, державшие сторону Кассандра, и привести в исполнение освободительный манифест.

Он созвал синедрион городов и объявил, что автоно­мия государств восстанавливается и что он снова возоб­новляет союз бывший в силе до Ламийской войны. Он пос­лал отдельным городам приказ предать казни олигархи­ческих должностных лиц, где это еще не было исполнено, ввести снова демократические учреждения, в противном случае он готов со своим войском заставить уважать цар­ское повеление. Почти везде этот приказ был исполнен са­мым кровавым образом, множество приверженцев Анти­патра и Кассандра было перебито, после чего города заклю­чили союз с Полисперхонтом.

Только Мегалополь отказался последовать этому при­казанию; он был верен царям Филиппу и Александру, при­мкнул, по крайней мере после Ламийской войны, тесно к интересам Антипатра и заключил симмахию с Кассандрой; он еще раньше испытал, что в такие смутные времена всего благоразумнее последовательно держаться уже раз избран­ной партии. Мегалополиты приготовились к борьбе и наз­начили стратегом Дамида, участвовавшего с Александром в азиатских походах; снесли из деревень в город все движи­мое имущество, призвали к оружию своих рабов и живших в городе чужеземцев и оказались в состоянии выставить 15 ООО человек; зашита подготовлялась с величайшим рве­нием, городские укрепления были усилены глубоким рвом,

172

из находившихся в окрестностях города фруктовых садов были вырублены и опущены в этот ров палисады, ковалось оружие, строились баллисты и катапульты; всюду кипела оживленная деятельность, они не приходили в отчаяние пе­ред неприятелем, силы которого немало преувеличивали слухи и страх перед боевыми слонами, появившимися теперь в первый раз на Пелопоннесе. Едва нужные приго­товления были окончены, как появился Полисперхонт со своим войском и с слонами6, поставил лагерем перед сте­нами города в одном месте македонян, а в другом союз­ников и приказал немедленно построить деревянные баш­ни, превосходившие своей высотою стены, и выдвинуть их на указанные места, чтобы с помощью находящихся на вер­ху башен метательных машин и воинов сбить защитников со стены. В то же время он приказал рудоделам подвести подкопы под стены, затем зажечь деревянные устои, кото­рыми поддерживалась земля, после чего земля под стеною осела и три самые большие башни с лежавшими между ни­ми стенами обрушилась. Ликуя бросились македоняне на штурм образовавшейся бреши; горожане быстро раздели­лись таким образом, что одни отражали неприятеля, благо-приятствуемые недоступностью покрытого развалинами построек пункта атаки, а другие с возможною спешностью отгородили брешь рвом и, неутомимо работая день и сле­дующую ночь, воздвигли под выдающимся углом позади него вторую стену. Видя, с каким мужеством и успехом за­щищается эта брешь, и получив с башен известие, что по­зади нее уже окончен ров и начата постройка новой стены, Полисперхонт вечером приказал трубить отступление, пос­ле чего и мегалополиты удалились за новую стену. На сле­дующий день осажденные увидели, что неприятели боль­шими толпами работают на поле битвы, удаляя обломки построек и выравнивая место. Дамид понял намерение не­приятеля пустить на этом месте в дело слонов, он приказал набить гвоздей во множество больших дверей таким обра­зом, чтобы концы их торчали наружу, опустил эти двери внутрь новых укреплений, где были оставлены проходы, в неглубокие рвы и слегка посыпал их сверху землей; затем он расположил на стенах выдающегося угла стрелков, пращников и метательные орудия и выстроился в боевой

173

порядок перед лагерем; когда двинулась вперед страшная линия слонов и никто не выступал против них, тогда маке­доняне сочли падение города несомненным и пошли на штурм. Находившиеся на спинах слонов индусы беспрепят­ственно направили их к новым укреплениям и в проходы; тут слоны один за другим вступали в неглубокие рвы, изда­вали крики, чувствуя глубоко проникавшие в их подошвы острые гвозди, и только еще больше ранили себя, ступая дальше и ища выхода; в эту минуту против них начали дей­ствовать с флангов метательные орудия и в воздухе засвис­тела густая масса камней и стрел; большая часть индусов пала раненными под окровавленные ноги слонов, которые, лишившись своих вожаков и испуганные раздававшимися со всех сторон криками, приведенные в бешенство болью нанесенных им гвоздями ран, повернули назад и прорва­лись через боевые ряды македонян, растаптывая многих и все приводя в беспорядок. Этот неудавшийся штурм, при­чинивший регенту тяжелые потери, был спасением для города. Ввиду такой энергичной защиты Полисперхонт но мог надеятся одержать скоро решительную победу, а дол­жен был поспешно отступить со своими ослабленными бое­выми силами прежде, чем неприятель заметит их слабость и перейдет в наступление, тем более, что регент получил известие из Азии, что Антигон собирается переправиться через Геллеспонт, чтобы напасть на Македонию; уже и в самой Греции во многих местах обнаруживалось движение в пользу Кассандра, который со своей стороны взял из Пирея Эгину, сделал попытку напасть на С ала мин и за­владел этим островом после морской битвы с афинянами Оставив часть войск для наблюдений за городом, perei поспешил оставить Пелопоннес, чтобы отразить бол« серьезную опасность.

Полисперхонт пуще всего боялся вторжения Антигон) в Европу: он надеялся, что на него нападет с востока Эвме! уже собравший в Киликии значительные боевые силы, таким образом защитит Европу, но теперь он узнал, чт Эвмен обратился не против областей, находящихся в рук* Антигона, и предпочел произвести вторжение в и Сирию; хотя это движение было хорошо рассчитано обещало блестящие последствия, но все-таки в настоящ)

174

г

минуту оно отдавало Македонию в жертву серьезной опас­ности. Регент надеялся предотвратить ее тем, что послал подопытным предводительством Клита весь находящийся в его распоряжении флот в воды Геллеспонта с поручением самым заботливым образом охранять сообщение между Азией и Европой, соединиться с Арридеем, который еще находился в Киосе, и занять города Пропонтиды.

Лишь только весть об отправке македонского флота по­лучили в Пирсе, как Кассандр передал своему полководцу Никанору эскадру, с которой он прибыл сюда сам, при­казал ему поспешно двинуться с ней морем в Азию, соеди­ниться с флотом Антигона и затем следовать приказаниям последнего. Это было исполнено; с соединенным флотом, состоявшим из 130 кораблей, Никанор двинулся из Геллес­понта в Пропонтиду, между тем как Антигон с сухопут-■ 1ыми силами шел за ним следом по азиатскому берегу. Клит уже несколько дней находился в этих водах; соединился с Арридеем, захватил в свои руки несколько гаваней и стоял теперь на якоре недалеко от Византин, перед входом в Бос­фор. Здесь против него двинулся флот Никанора в боевом порядке; Клит имел за себя течение, направляющееся из Босфора в Пропонтиду; против него и против усиленной им мощи нападающих триер неприятель не мог устоять; скоро его поражение было решено; семнадцать кораблей выло потоплено, сорок захвачено Клитом, а остальные бе­жали в находивптуюся недалеко гавань Халкидона.

К вечеру туда же прибыл Антигон; он немедленно при­казал держать наготове оставшиеся еще не поврежденны­ми корабли, числом шестьдесят, чтобы выступить ночью в море, разместил по кораблям сильнейших из своих гипас-пистов и, так как понесенное поражение лишило всех при­сутствия духа, отдал приказ пригрозить самыми суровы­ми наказаниями, если кто-либо откажется идти в битву; за-I см он распорядился, чтобы из лежавшего недалеко и нахо­дившегося с ним в дружеских отношениях города Византии ьыло прислано как можно больше грузовых кораблей, на которых он мог бы переправить ночью на противополож­ный берег пельтастов, пращников и 1 ООО стрелков. Там Клит стоял на якоре после одержанной им накануне победы и, убежденный, что неприятельский флот не будет в состоя-

175

нии удержаться в море, позволил своим матросам и солдатам сойти для отдыха на берег. С наступлением дня они были пробуждены градом стрел и камней; захваченные вполне врасплох, среди возраставшего беспорядка они поспешили к кораблям, отрубили якорные канаты и под­няли корабельные лестницы; раненые бродили по берегу, другие старались достигнуть кораблей вплавь; многие были взяты в плен; все, что было взято с собой на берег, сделалось добычей неприятеля; и когда беспорядок достиг высшей степени, вдали показался приближавшийся в лучшем порядке неприятельский флот с большим количеством гипаспистов на борту. Теперь все было потеряно; после короткого боя корабли Клита или были потоплены, или взяты в плен; только адмиральскому кораблю удалось спастись; Клит находился на нем; чтобы обезопасить себя от преследователей, он приказал скоро высадить себя на землю, надеясь бежать в Македонию сухим путем, но попал в руки отряда Лизимаха, который приказал умертвить его.

Таков был исход морского похода, от которого Поли­сперхонт ожидал столь многого; Антигон был господином над морем, переправа в Европу была для него открыта; если бы успехи Эвмена в Азии, о которых сейчас будет речь в связном рассказе, не принудили его обратить туда свое вни­мание, и еще более, если бы созданное им столь быстро мор­ское господство не обещало ему больших выгод для его пла­нов, то Полисперхонт подвергся бы одновременно нападе­нию его и Кассандра, силы которого в Греции быстро возрастали, и, несомненно, потерпел бы полное поражение.

Еще прежде чем в Грецию пришла весть о морском сражении при Византии и о гибели македонского флота, дело Полисперхонта потеряло там значительную часть сво­ей привлекательности; он, который провозгласил свободу, который, вторгнувшись в Грецию со значительным вой­ском, начал там действовать так, как будто никакой про­тивник не в состоянии устоять против его могущества, н мог вырвать у своего противника гаваней Афин, и оди город в Пелопоннесе сумел устоять против македонског царского войска; благодаря неудачному штурму Мегало-поля оно значительно уменьшилось в своем составе и по­теряло большую часть слонов; поход, начатый с целью

176

заставить признать авторитет Полисперхонта, послужил только к тому, чтобы ослабить его окончательно. Какую пользу могло принести регенту то, что он там и сям оставил несколько гарнизонов. Они были только в тягость тем областям, в которых они стояли, и способствовали только тому, чтобы еще более отвратить от него и без того уже сильно остывшее расположение граждан, которые поняли, наконец, какую цель он преследовал, восстанавливая демократическое устройство. Приверженцы Кассандра везде снова громко говорили, что Кассандр совсем другой человек — он более мужественен, более надежен и успех его обеспечен: он скоро окончательно победит Полиспер­хонта и тогда все-таки придется повиноваться ему; лучше добровольно стать на его сторону и обеспечить таким образом свою будущность. Уже теперь некоторые города открыто объявили себя за Кассандра.

В Афинах, которые сначала так и бросились в объятия Полисперхонта, любовь к нему остывала с каждым днем; афиняне тщетно ожидали от него освобождения гаваней; послание царицы Олимпиады тоже оказалось бесполезно; напротив, неприятель занял еще кроме того Сала мин, и войска Александра только бесполезно обременили область Аттики. Наконец один из знатных граждан предложил в эклесии вступить в переговоры с Кассандром, так как спасение города заключается только в союзе с ним. После первого шума, с каким было встречено это предложение, приняли решение послать к Кассандру послов и заключить с ним договор на возможно лучших условиях. Но неодно­кратными переговорами был заключен следующий мир: афиняне сохраняют за собою свой город, свою территорию, свои доходы, свои корабли и все прочее и делаются союзниками и друзьями Кассандра. Кассандр же со своей стороны удержит пока в своих руках Мунихию и займет Панакт, пограничную с Виотией крепость Аттики, до тех пор, пока не решится война против царей; остальные прежние афинские владения, то есть главным образом Сала мин, отделяются от Аттики; конституционное устрой­ство города ограничивается таким образом, что действи­тельными гражданами считаются только те, чье имущество достигает по меньшей мере 1 ООО драхм; наконец, гражда­

177

нами избирается из афинян наместник города, который и утверждается Кассандром. Афиняне избрали Димитрия Фалерского, сына Фанострата; Кассандр утвердил выбор этого мужа, которому он сам, по всей вероятности, содей­ствовал; отдавая в его руки, несмотря на демократическое устройство, в сущности, полную власть над Афинами, он делал Димитрия ответственным перед собой за спокойствие и преданность народа, а Афины, хотя и под видом авто­номии, подвластными себе.

Тотчас же по заключении этого мирного договора с Афинами, приблизительно в ноябре месяце 318 года, воз­вратился из Пропонтиды Никанор с флотом, отданным под его начальство Кассандром; его корабли были украшены победными трофеями морской битвы и носами побежден­ных триер. Кассандр принял его с большим почетом и передал ему по-прежнему начальство над Мунихией, так как сам он решил предпринять дальнейшие операции с морской силой, но скоро увидел, что Никанор, гордясь блестящим успехом своего морского похода, начинает пи­тать более высокие виды, старается привлечь на свою сто­рону гарнизон Мунихии, долгое время находившийся под его начальством, не скрывает уже более своего желания вступить в ряды борющихся за господство полководцев. Выступить против него открыто Кассандр в настоящую ми­нуту не мог; решиться предоставить же ему дальнейшую свободу действия казалось еще опаснее, так как Кассандр должен был удалиться. Он прибегнул к помощи тонкой хитрости. Уже корабли были готовы к отплытию, Кассандр уже собирался сняться с якоря, как вдруг из Македонии при­был гонец с письмами от его тамошних друзей, в которых выражалось желание, чтобы ввиду общего недовольства македонян Полисперхонтом Кассандр заступил его место при царях. Кассандр тотчас же велел пригласить к себе Ни-канора, сообщил ему о содержании этих писем, обнял и обласкал его; теперь, сказал он, им обоим предстоят другие дела, они теперь же должны сделать предварительные рас­поряжения, касающиеся царства. С этими словами он при­гласил его в находившийся поблизости дом, чтобы пого­ворить с ним с глазу на глаз. Здесь тон его речей постепенно изменился; по его зову явился отряд гипаспистов, который

178

был заранее спрятан в этом доме, и схватил Никанора. Кас­сандр немедленно приказал созвать войско на собрание и предложил жаловаться на Никанора всем, кто пожелает; пока войска, находившиеся под начальством Дионисия, за­нимали по его приказу Мунихию, Никанор, против кото­рого было выставлено много тяжелых обвинений, был при­говорен собранием к смертной казни.

Предположения, которые, как говорит Кассандр, он при этом случае получил из Македонии, вовсе не были полною выдумкой. Там молодая царица Эвридика начала интригу, которая еще глубже и в наиболее чувствительном пункте потрясла и без того уже сильно поколебленное положение государства. Эвридика, по-видимому, надеялась, что со смертью Антипатра она получит, наконец, возможность играть роль под именем своего супруга; вместо этого Полисперхонт, быть может, потому, что она казалась ему слишком молодой для государственных дел, пригласил прибыть в Македонию царицу-мать. По совету Эвмена старая царица осталась пока в Эпире; прочность занятого сразу Полисперхонтом положения должна была сначала заставить Эвридику нерешительно медлить; она строила свои козни исподтишка; в это время было произведено покушение на жизнь молодого Александра, и его мать Роксана бежала с ним в Эпир; существовало даже по­дозрение, что рука Эвридики принимала участие в этом деле. Но когда ее супруг возвратился в Македонию, когда могуществу Полисперхонта был нанесен удар под стенами Пирея и Мегалополя, когда против него поднялся голос общественного мнения в Македонии и Греции, тогда она начала действовать смелее; благодаря полному ничто­жеству своего супруга ей скоро удалось приобрести то внимание, которого она желала. Было вполне естественно, что она обратится на сторону врагов Полисперхонта; Кассандр находился ближе всех к ней; она вступила с ним в переговоры; обширные перспективы, которые открывал Кассандру этот союз, несомненно, содействовали тому, что он, хотя и не располагая значительными боевыми силами, так быстро и так решительно приобрел перевес над своими противниками в Греции, и в особенности тому, что ему сда­лись Афины. Одновременно с этим была одержана победа

179

при Византин. Полисперхонт должен был снова спешить возвратится в Македонию, он должен был желать бросить на чашу весов своего могущества новую тяжесть взамен по­несенных им поражений. Теперь Олимпиада решилась воз­вратиться на родину. С прибытием ее и Полисперхонта едва только начавшее образовываться могущество Эвридики — что она отлично понимала—должно было погибнуть; она решилась призвать на свою защиту Кассандра, назначила его от имени своего супруга регентом, послала Полиспер-хонту приказ передать войско Кассандру, которого царь назначил его преемником в звании регента, и послала такое же извещение в Азию к Антипатру.

Таким образом, великая борьба между могущественны­ми вельможами государства приняла если не новую форму, то новое имя; альтернативой борьбы теперь было не "за" или "против" царской власти, но за Олимпиаду или за Эвридику, за юного Александра или за Арридея, за род Александра или Филиппа; имена партий остались те же, как и тотчас же по смерти великого царя, но появилось только то. различие, что тогда партия распределилась со­образно с интересами царской власти, а теперь царский дом следовал за интересами партий и, стремясь спасти себя и приобрести значение, должен был уничтожить себя самого и свой престол.

Здесь в дошедших до нас сведениях находится весьма заметны пробел. Кассандр, устранив Никанора, отправля­ется в Македонию; многие из его соотечественников переш­ли на его сторону; греческие города тоже охватило желание вступить с ним в союз, так как Полисперхонт, по-видимому, весьма неблагоразумно и нерадиво заботился о государстве и союзниках; Кассандр же, выказавший себя кротким отно­сительно всех и заботливым в управлении делами, приобрел много приверженцев своей власти. Следующей весной за­хватив в Македонии слонов, которые не были взяты с собой в поход Полисперхонтом, он снова находится в Греции и с большим успехом ведет войну на Пелопоннесе. Мы не име­ем истории этого похода в Македонию, который наполняет собою зиму с 318 по 317 год. Кассандр, как кажется, нашел много приверженцев среди знатных македонян и, кроме боевых слонов, собрал еще значительные боевые силы; он

180

полагал, по-видимому, что после этой полной революции в Македонии даже Олимпиада не осмелится возвратиться на родину и что в случае нужды оставленного под предво­дительством Эвридики войска будет достаточно для заши­ты Македонии, и возвратился в Грецию с целью здесь побе­дить Полисперхонта и затем уничтожить оставленные по следним там и сям гарнизоны.

Но события приняли другой оборот. Полисперхонт, как кажется, со своими значительно ослабленными силами от­ступил в Этолию или Эпир, и Кассандр, вероятно, считал более важным делом обеспечить за собой обладание Гре­цией. Пока Кассандр двигался по направлению к Пелопон­несу, Полисперхонт заключил союз с царем Эпира Эакидоы и убедил его созвать своих эпиротов, чтобы вместе с ниы возвратить в Македонию царицу Олимпиаду и сына Алек­сандра, которому было теперь шесть лет; в будущем ему был обещан брак его дочери Деидамии с Александром. При получении этого известия Эвридика послала гонцов к Кас­сандру, требуя от него немедленной помощи; при содей­ствии подарков и заманчивых обещаний ей удалось скло­нить на свою сторону наиболее деятельных македонян; во главе войска она выступила против неприятеля к границам, чтобы преградить ему доступ на территорию Македонии, и стала лагерем около Эвии8. Олимпиада желала кончить дело одним ударом; оба войска расположились лагерем друг против друга9; но македоняне в войске Эвридики объявили, что они никогда не будут биться против матери своего великого царя, и перешли на сторону Олимпиады. Филипп Арридей со своим придворным штатом был взят в плен теперь же; Эвридике же удалось бежать с Поликлом, одним из приближенных к ней лиц, в Амфиполь, где они были настигнуты и взяты под стражу. Повсюду в Македо­нии мать великого Александра была встречена громкими криками ликования.

Теперь она имела власть отомстить за все испытанные ею обиды; темные страсти ее дикого характера вспыхнули теперь тем более ужасным пламенем. Разве то был не Анти­патр, который оскорбил и принудил бежать в Эпир ее, мать завоевателя вселенной, который призвал ее дочь Клеопатру к суду македонян, требуя ее смерти? Разве то был не его

181

сын Иолла, который, как говорил весь мир, дал яд ее вели­кому сыну? Разве то не был снова сын Антипатра, который в союзе с возмутившимися властителями Азии выступил против регента борцом за презренную Эвридику? Она вспомнила также и о более старых случаях; часто Филипп пренебрегал ею ради фракийских и фессалийскнх женщин; она ненавидела побочных детей, как некогда кипела рев­ностью против их матери; она ненавидела этого слабо­умного Арридея, сына фессалийской танцовщицы, вдвое сильнее ненавидела она эту Эвридику, дочь дикой Кинаны, которая с безумной смелостью задумала овладеть государ­ством. Оба они, их партии, друзья Кассандра, все, которые некогда унижали ее самое ради Антипатра, вся Македония была теперь в ее руках; в ее душе, по-видимому, не было ничего, кроме одной только мысли о мщении. Она приказала замуровать Арридея и Эвридику в тесное про­странство и подавать им скудную пищу через небольшое отверстие, чтобы голодная смерть не прекратила их муче­ния слишком рано; она радовалась жестоким страданиям этих несчастных и умножала их придумываемыми ею но­выми истязаниями. Это возбудило жалость даже в огру­бевших сер/щах воинов; скоро недовольство сделалось все­общим. Чтобы предупредить худший исход, царица при­казала нескольким фракийцам пронзить своими стрелами царя в его башне; Эвридика же, остававшаяся непреклон­ной до самой смерти, кричала так громко, что это слышали проходившие мимо люди: ей, кричала она, ей одной подо­бает царский престол; ее отец Аминта был обманным обра­зом лишен Филиппом трона, который составлял его отцов­ское наследие, он был лишен жизни царем Александром, она прямая наследница престола, она супруга македонс­кого царя. Тогда Олимпиада послала ей меч, веревку и яд, предложив ей выбор между ними. Без слова жалобы, умоляя богов, чтобы впоследствии Олимпиада получила такие же дары, она осмотрела рану своего пораженного насмерть супруга и, прикрыв его плащом, прикрепила свой пояс к карнизу и повесилась. После этой смерти царя и царицы Олимпиада продолжала свирепствовать против их друзей; она умертвила брата Кассандра Никанора, приказала раз­рыть могилу его брата Иоллы и приказала казнить сотни

182

друзей Кассандра, принадлежавших к высшей знати стра­ны. Таким образом, с жестокой поспешностью Олимпиада совершила дело своего мщения; сердца македонян, радост­но приветствовавших ее при возвращении, с ужасом отвер­нулись от нее; все жаждали перемены власти, которую, по-видимому, гнев богов отдал в руки этой, подобной фурии, царицы.

Кассандр осаждал город Тегея на Пелопоннесе, когда узнало победе Олимпиады, о совершившихся вслед за этим ужасах и о всеобщем негодовании македонян. Он решил двинуться в Македонию; тщетно союзники умоляли его не покидать их и не отдавать в руки Александра, который стоял с войском, готовым вторгнуться в Пелопоннес; теперь более чем когда-либо наступил благоприятный момент для того, чтобы занять Македонию; будучи господином там, Кассандр мог надеяться скоро одержать победу и над своими противниками в Греции. Он быстро прошел через Петм и вступил в Виотию; здесь он узнал, что этоляне, угрожая Олимпиаде и Полисперхонту, заняли Фермопилы и преградили этот проход; чтобы избегнуть промедления, он собрал в Эвбее и Локриде столько кораблей, сколько мог, с целью переправиться в Фессалию10.

Получив известие, что Кассандр приближается из Пе­лопоннеса, Полисперхонт через горы двинулся из Македо­нии в область Перревию и занял находившиеся там прохо­ды, надеясь, что Фермопильский проход надолго задержит неприятеля; тут внезапно Кассандр со своим войском ока­зался в Фессалии. Полисперхонт не был в состоянии в одно и то же время прикрывать перревские проходы и темпей-скую дорогу; он послал в Македонию приказ как можно скорее двинуть войска для занятия темпейских проходов. Кассандр послал против Полисперхонта стратига Калу", чтобы отвлечь его, между тем как Диния с достаточным количеством войск двинулся вперед, быстро занял Темпе и отбросил назад посланные Олимпиадой войска; путь через Дион и Инду в Пеллу был открыт победоносному войску; оно ежедневно росло от наплыва тех, которым было нена­вистно господство Олимпиады.

Олимпиада поняла всю величину угрожавшей ей опас­ности; так как Полисперхонт, прикрывавший доступ в верх­

183

ние провинции и дороги в Эпир, имел уже достаточно дела, то она назначила стратигом Аристона, сына Писея, кото­рый уже находился в числе семи телохранителей Александ­ра, отдав ему приказание защищать равнину против Кас­сандра; сама она бросилась в укрепленный город Пирну на морском берегу. С нею находились юный царь и его мать Роксана, Фессалоника, Деидамия, дочь царя Эакида, до­чери Аттала и много знатных женщин, слишком обильный придворный штат для осады, которой они должны были ожидать; в крепости не было даже достаточно провианта. Боевые силы царицы состояли из нескольких амвракийских всадников, большинства находившихся при дворе войск и всех слонов, которых Кассандр не взял с собою в послед­нюю зиму; конечно, этих сил было недостаточно, чтобы сопротивляться превосходящим силам противника; она надеялась продержаться до тех пор, пока не получит по­мощь со стороны моря, которую подадут ей сын Полиспер­хонта Александр и греки, вставшие на защиту его власти и интересов демократии; она ожидала, что Эакид Эпирский поспешит к ней на помощь и что Аристон соединиться с Полисперхонтом и нанесет неприятелю решительное по­ражение.

Между тем Кассандр переменил свой маршрут, вступил в Македонию через Перревские проходы12 и форсирован­ным маршем двинулся к Пирне; он быстро обложил город, окружил его валом и рвом от моря до моря и предложил желающим помочь ему государствам прислать корабли, боевые снаряды и всевозможные осадные машины, чтобы осадить город одновременно и со стороны моря. Получив известие, что на помощь царице идет Эакид эпирский со значительным войском, он послал навстречу эпирскому царю Аттарию13 с частью своего войска, который исполнил свое поручение так быстро, что ведшие в Эпир проходы были заняты еще до прибытия эпиротов. Эти же вообще неохотно последовали призыву своего государя, но теперь, когда им приходилось идти против неприятеля и отнимать у него проходы, они роптали еще громче и начали, наконец, открытый мятеж; Эакид отпустил тех , которые не желали далее следовать за ним, чтобы тем временем достигнуть Пирны с изъявившими желание продолжать войну

184

войсками; число тех, которые остались с ним, было настолько незначительно, что он не мог проложить себе пути через проходы силой. В Эпире возвратившиеся на родину войска произвели всеобщее восстание; в первый раз в течение многих столетий, в которые потомки Ахилла господствовали над молоссами, царь был объявлен низложенным общим постановлением; многие из его друзей умерщвлены, другим удалось спастись бегством; един­ственного сына царя Пирра, которому было тогда два года, некоторые из приближенных с большими опасностями доставили в землю царя тавлантинцев Глав кии. Эпироты заключили союз с Кассандром, и он послал к ним Ликиска в звании наместника и стратиг^? Благодаря такому повороту вещей царица не только лишилась своего главного союзника, но и многие македоняне, которые до сих пор не решались принять чью-либо сторону, перешли теперь на сторону Кассандра, считая дело Олимпиады погибшим. Хотя Аристону удалось собрать несколько тысяч человек войска, но он был слишком слаб для того, чтобы иметь возможность освободить Пирну от осады. Единственною надеждою царицы был Полисперхонт; но полководец Кассандра Калла, стоявший лагерем против него, нашел средство раздавать богатые подарки его солдатам, которые толпами переходили к нему; только немногие остались верны регенту, и он не мог предпринять ничего для освобождения царицы.

Между тем Кассандр совершенно запер Пирну; хотя зим­ний холод мешал ему двигаться на штурм сильных укрепле­ний города, но он был тем старательнее обложен со стороны суши и моря. Скоро в городе начал чувствоваться недоста­ток в предметах первой необходимости; солдаты получали уже не более пяти хиников муки в месяц, столько, сколько обыкновенно получал раб в пять дней; в корм слонам да­вались мелко нарубленные бревна; лошадей убивали на мя­со: Олимпиада все еще надеялась на помощь и не хотела слышать о сдаче; слоны пали, изнуренные скудной пищей; те всадники, которые не принадлежали к регулярному вой­ску, были лишены своих пайков, многие из них умерли го­лодною смертью, равно как и многие из македонских сол­дат; некоторые из варваров питались телами умерших; пре­

185

дводители царских войск приказывали зарывать или бро­сать за стены умерших, но число последних было слишком значительно; скоро город наполнился разлагающимися те­лами и запахом гнили, так что не только царственные жен­щины, но даже старые солдаты не могли более выносить этого запаха, этого ужасного вида и этой картины страш­ных лишений. Только престарелая царица оставалась непо­колебимой. Наконец наступила весна; теплые лучи солнца сделали запах рахтагающихся трупов еще более невыноси­мым; солдатам невозможно было более выдавать провиан­та, его едва хватало для царицы и ее первых приближенных. Войска потребовали или сдачи города или увольнения. Они были отпущены. Кассандр приветливо принял их и рас­пределил по различным городам страны; с помощью этих доказательств мягкости своего характера и распростране­ния известия о том. в каком безнадежном положении находится Олимпиада, он надеялся предупредить движе­ние, обнаружившееся в некоторых местах в пользу цари­цы. Более отдаленные области еще находились в руках стратегов Аристона и Монима, н гордое мужество, с кото­рым держалась царица, и несчастная судьба царского дома должны были вызвать настроение, которым стоило только искусно воспользоваться для того, чтобы освободить ее. Но рассказы уволенных солдат показали, что дело Олим­пиады потеряно; верхние области тоже перешли на сторону Кассандра. Аристон и Моним не могли долее держаться на равнине; они отступили — один в Амфиполь, а другой в Пеллу.

Лишенная таким образом всякой надежды на помощь, Олимпиада решилась бежать. В море была спущена пенти-ра, которая должна была принять ее и ее близких. Когда они пришли на берег, корабля там более не было. Кассандр приказал взять его, узнав через перебежчика о том, что замышляет царица. Ей не оставалось более никакой надежды. Она послала к Кассандру послов для заключе­ния с ним договора; он потребовал безусловной сдачи, и Олимпиаде лишь с трудом удалось добиться того, чтобы ей и только ей была обещана неприкосновенность и жизнь. Таким образом пала Пирна весною 316 года; царская се­мья находилась в руках Кассандра.

186

Кассандр послал в Пеллу и Амфиполь войска, чтобы потребовать их сдачи. Моним немедленно сдался. Аристон же несколько дней тому назад победил стратига Кассанд­ра Кратеву, перебил большую часть его отряла, а остаток, приблизительно 2 ООО человек, осадил в одном городе Висалътии, куда поспешил укрыться Кратева, и принудил его сдаться на капитуляцию. Он надеялся, что теперь он будет в состоянии продержаться в Амфиполе до тех пор, пока Полисперхонт и его сын не подадут ему помощи, и думал, что также и Эвмен пришлет ему помощь из Азии; он отказался сдаться и заявил, что будет защитна гъ дело царя и царицы и скорее умрет, чем нарушит свою присягу в верности. Но когда ему были доставлены письма царицы, приказывавшие ему сдать город и освобождавшие его от присяги, он отворил ворота. Ему была обещана полная неприкосновенность.

Кассандр был господином Македонии; его ближайшая забота заключалась в том, чтобы обеспечить за собою обладание ею, обладание, на котором он основывал еще более смелые надежды. Он боялся побежденных: этого Аристона, который, будучи некогда отличен Александром, пользовался большим почетом среди македонян и, будучи вполне предан делу царского дома, мог создать сложности в достижении его планов и, несомненно, был готов на это, — этой престарелой царице, для которой, пока она была жива, несмотря на изгнание, унижение и бессилие, имя ее великого сына было неиссякающим источником могу­щества, — этого мальчика Александра, законного наслед­ника престола, вокруг которого при первом случае могут снова собраться недоволные и защита прав которого может дать другим властителям могучий рычаг и законный повод для решительного вмешательства. Кассандр не решался действовать открыто, а пошел к своей цели окольными путями. Спустя некоторое время было узнано, что род­ственники Кратевы имертвили телохранителя Аристона. Затем было созвано общее собрание македонян; Кассандр спросил, как они желают, чтобы поступили с Олимпиадой? Тогда выступили в траурных одеяниях кровные родствен­ники тех ста вельмож, которых в прошлом году прказала казнить Олимпиада, начали жаловаться на смерть своих

187

родных и потребовали для царицы смертного приговора; не приглашая ни ее саму для ее защиты и не ожидая, чтобы за нее говорил кто-либо другой, собрание произнесло над ней смертный приговор. Кассандр поспешно послал сказать ей, что еще есть время бежать, и предложил ей корабль, ко­торый в безопасности доставит ее в Афины; он вовсе не желал спасти ее, но желал, чтобы она своим бегством под­твердила и признала этот приговор и чтобы, когда она за­тем была умерщвлена дорогой, казалось, что она понесла только заслуженную кару. Олимпиада отвечала, что она не намерена спасать свою жизнь бегством и что она готова защищать свое дело перед македонянами. Но Кассандр не отважился подвергнуть себя этой опасности; он боялся ее смелости, производимого ее непоколебимым величием впе­чатления, памяти Филиппа и Александра, которую она будет призывать, непостоянства македонян и внезапного движения в ее пользу; она должна была умереть. Двести человек было послано для приведения приговора в испол­нение; им было приказано заколоть ее без всякого промед­ления. Они отправились в замок, где находилась Олимпиа­да; украшенная пурпуром и диадемой, опираясь на двух женщин, она вышла к ним на встречу; они отступили назад, не решаясь наложить руки на мать Александра. Тогда Кас­сандр поручил исполнение этого кровавого дела родствен­никам казненных македонян; пав на землю под ударами камней, которым она с твердым взглядом подставила свою грудь, без слова жалобы и слез, она оправила свои седые волосы, завернулась в облачение и испустила дух.

Ужасно зрелище того, когда в борьбе величие падает под ударами величия; но когда последние исполинские образы великого времени, увлекаемые своей дикой страстью от преступления к преступлению, завлекаются в сети и по­вергаются на землю с помощью хитрости и осторожного ума для того, чтобы более мелкий род, являясь исполните­лем небесной кары, разделил между собою их добычу и гордо рисовался бы в их облачении, тогда можно сказать, что судьба издевается над величием и его падением.

Смерть Олимпиады освободила Кассандра от самой тяжкой заботы; он охотно устранил бы также и Роксану с ее сыном, чтобы возложить на свою голву диадему маль­

188

чика, — но в настоящую минуту смерть Олимпиады воз­будила слишком много толков для того, чтобы он тотчас же мог решиться сделать последний шаг к своей цели; кроме того, он не знал, какой исход примет борьба на востоке. В настоящую минуту он удовольствовался тем, что держал в заключении в Амфиполе под надзоров преданного ему Глав кия мальчика и его мать; он приказал удалить маль­чиков, воспитывавшихся вместе с молодым царем, равно как и всякое подобие придворного штата, держать их в полном стеснении и одиночестве и научить их забыть, что им подобает диадема вселенной. С величайшим почетом он похоронил в Эгах в гробницах царей Кинану, Филиппа Арридея и Эвридику и дал в честь их роскошные погре­бальные игры. Он сам вступил в брак с Фессалоникой, дочерью царя Филиппа, она должна была дать ему права на царский престол, одного только титула которого он еще избегал; во всех других отношениях он был и действовал как царь этих земель. В это время он основал даже город своего имени, Кассандрию, на полуострове Паллена, куда уже созвал остатки населения Потидеи, Олинфа и некото­рых других разрушенных Филиппом городов Халкидики и щедро одарил его землею и различными прнвелегиями15. Никто не мог сомневаться относительно того, к чему кло­нятся намерения Кассандра; что его, как мы это увидим из дальнейшего хода рассказа, удерживал только страх перед представителями власти в Азии, добивавшимися того же самого, что со стороны войска и народа ему не было вы­ставляемо почти никаких препятствий, показывает, что или на царский дом уже смотрели равнодушно, или что страх перед кровожадным победителем был сильнее преданности несчастному роду великого царя; неужели же Кассандр мог вообразить, что своим браком с дочерью Филиппа он оп­равдает то, что он уже сделал с матерью Александра и теперь задумал сделать с сыном и вдовой его?

Быть может, среди диадохов и эпигонов нет ни одного характера, который подвергался бы таким различным суждениям, как характер Кассандра. Указывается на то, что он был высокообразованным человеком, что он крайне любил Гомера, что он поддерживал сношения с людьми, получившими высшее научное образование. Мы можем

189

прибавить, что во всяком случае его положение было трудным и его поступки более подвергались превратным толкованиям, чем поступки других вельмож, что его роль постоянно приводила его в столкновение с греками и с царским домом, невольно подкупающими суждениями в свою пользу, и что, однако, во многих отношениях его благоразумие, умный выбор средств и его твердость в достижении того, что он считал необходимым, заслужива­ет похвалы; мы должны признать, что он никогда, подоб­но Полисперхонту, не рисковал возможностью успеха ради полумер и соображений, свидетельствующих если не об уме, то о доброте сердца, что он действительно представляет собою характер, одаренный такой силой воли, которая твердыми шагами идет к поставленной себе цели и достигает ее во что бы то ни стало. Но мы не замечаем в нем также ни одной черты, которая могла бы примирить с требуемою обстоятельствами суровостью и холодностью его характера. Пока его ровесники (он родился около 354 года), воюя, проходили с великим царем по Азии, он жил дома при отце; первое, что сообщают о нем наши предания, есть то, что он, будучи послан в Вавилон для оправдания своего отца, когда Александр дал ему аудиенцию, оскорбил великого своего царственного пове­лителя насмешкой над вещами, которых требовала сама природа придворного церемониала. Хотя позднейшие годы и более высокая цель, которую он видел перед собою, и научили его сдерживать вспышки своего грубого и резкого характера, но его отношение к роду Александра, его ненависть и насмешка над всем, что напоминает великого царя, будет всегда оскорблять наше чувство; и если благодаря своему уму он при случае умеет казаться также добрым, миролюбивым и великодушным, то такая маска не может скрыть его характера, который является тем более отталкивающим, что он эгоистичен, безжалостен и тираничен. В Кассандре заметна сильная черта макиавел-лиевсхого principe vol en do si mantenere; он умеет crudelta ben usate и научился a essere non buono ed usarlo e non usarlo secondo la necessita. Между тем как под управлением других диадохов создаются новое время н новые успехи, его деятельность является только отрицательной, только

190

подавлением достигшего высокого подъема македонского духа, только разрушением того, что создавали великое время и великие дела. История избрала его быть палачом царского рода.

ГЛАВА ВТОРАЯ 318—312

Положение восточных сатрапий. — Пифон выступает против сатрапов. — Эвмен в Финикии. — Поход Эвмена на восток. — Союз Эвмена с сатрапами. — Поход Антигона на восток. — Антигон терпит поражение при Копрате. — Поход А нтигона в Мидию. — Союзники в Персиде. — Битва при Габиене. — Союзники на зимних квартирах. — Зимний поход. — Заговор против Эвмена. — Битва при Гадамарте. —Выдача Эвмена. — Смерть Эвмена. — Характер Эвмена.

— Отпадение Пифона и его смерть. — Мятеж привер­женцев Пифона. — Распределение сатрапий Антигоном. — Антигон в Сузе. — Бегство Селевка. — Характер Антигона.

— Взгляд назад

ледующие годы наполнены в высшей степени интересными походами; дело идет о господстве над верхними сатра­пиями. Эвмен делает попытку защищать в них дело царского престола против стремящейся к узурпации партии, во имя которой его преследует Антигон. Земли, в которых и из-за которых едет борьба, состав­ляют исконные земли мидо-персидского царства. Замеча­тельно, что сами эти народы, по-видимому, остаются при этом вполне безучастными Хотя они были обязаны уста­новленному у них новому порядку вещей многими выго­

191

дами и преимуществами, главным из которых был не столь тяжелый, как прежде, гнет воинских наборов, но не это, несомненно, было мотивом, заставившим их остаться покорными.

Со времени смерти Александра их отношение к государ­ству фактически сделалось иным, чем этого желал царь; с того времени как вместо великого царя судьбами госу­дарства распоряжались партии его вельмож, они были в их глазах и в глазах македонян только побежденными варварами, покоренными народами, находившимися по меньшей мере в такой же полной зависимости, как в худ­шие времена управления персидских сатрапов; они не пользовались никаким правом участвовать в решении великих вопросов, из-за которых вели борьбу друг против друга стратиги и сатрапы со своими войсками, сами разрушая то, что было создано их великим царем, а в то же время расшатывая в этой борьбе формы и силы, которые могли бы обеспечить успех и дать прочную основу их требованиям. Этим людям, презираемым и устраненным от участия в делах, было все равно, назывались ли те, которым они были подчинены, сатрапами, стратагами, царями, регентами или еще как-нибудь; если бы греческие силы продолжали уничтожать себя в постоянно возобнов­ляющихся войнах, то столь гордое господство должно было бы, наконец, возвратиться к тем, которых оно теперь презирало как покоренных и варваров; пусть грозные тучи, проносившиеся высоко над головами, разрешались все новыми и новыми бурями и грозами, тем быстрее происхо­дили потрясения и перемены в государстве, создать которое великий царь желал не для одних только тех, которые теперь считали себя вправе владеть им и делить его, как свою добычу.

Было совершенно в порядке вещей, что такой результат прежде всего обнаружился в восточных сатрапиях. Находившиеся там сатрапы в первые пять лет по смерти Александра не принимали почти никакого участия в по­трясавшей запад борьбе. Затем назначение Пифона стра­тегом, которое, как мы имеем право предположить, после­довало после произведенного в Трипарадисе раздела, повлекло за собою заметную перемену. Честолюбие

192

Пифона, несомненно, не было удовлетворено тем, что, несмотря на оказанные им при падении Пердикки услуги, ему не было дано ничего более того, чем он не обладал бы уже раньше; быть может, стратигия над верхними сатра­пиями была ценою, заплаченною ему составившеюся против нового регента коалицией для того, чтобы он не перешел на сторону последнего и Эвмена; также могло казаться настоятельно необходимым сосредоточить воен­ную власть в верхних землях в одних руках, чтобы на­ходившиеся там сатрапы не могли воспользоваться защи­той царского дела как предлогом к тому, чтобы объявить себя против коалиции и сделаться такими же независимы­ми властителями, какими думали сделаться Кассандр, Птолемей и Антигон. Принятые Пифоном меры против воз­вращавшихся на родину гарнизонов восточных поселений показали, что его мысль работала в этом направлении; теперь царская власть и регентство, помешавшие ему тогда привести в исполнение свой план, находились в упадке, его честолюбию и интересам менее всего соответствовала мысль выступить на защиту кардианца и представляемого им призраком царского величия; имея в качестве стратига в своем распоряжении боевые силы верхних земель, он мог надеятся играть здесь ту же самую роль, которую Антигон играл в нижних сатрапиях.

Весной 318 года около того времени, когда Антигон изгнал сатрапов Фригии и Лидии и Эвмен стоял в Кили­кии, Пифон внезапно вступил в Парфию, захватил в плен тамошнего сатрапа, приказал казнить его и назначил на его место своего брата Эвдама. Весть об этом насилии произвела большой переполох среди сатрапов верхних земель; они поняли намерения стратига и видели, что он действует в одинаковом духе с теми, которые были уже почти победителями на западе, и что в настоящую минуту они не могут получить оттуда никакой помощи; поэтому они соединись между собою для оказания общего сопро­тивления. Даже Эвмен, умертвивший престарелого царя Пора и завладевший его землями, двинулся осенью 31S го­да против Пифона; им удалось одержать в большом сра­жении победу над стратигом, который бежал из Парфии и искал безопасности также и в Мидии; он поспешил в

1. История злпннишл ют. Ц

193

Вавилон к Селевку, просил у него помощи и обещал поде­литься с ним в случае, если они достигнут счастливого ре­зультата; Селевк заключил с ним союз к обоюдной выгоде их обоих.

На западе тоже стояли теперь друг против друга две сильные партии, сходные между собою в том, что каждый из их представителей стремился к достижению полной независимости своей личной власти; но одни, желая распространить свое господство на тех, которые были такими же властителями, как и они сами, выступили как противники царской власти и открыто возмутились про­тив нее; другие, соединившись между собою для защип* своих сатрапий, были преданы царскому престолу, кото-рому они были обязаны своим назначением не более пер­вых и только вынужденные к этому обстоятельствами выступили в роли его приверженцев и представителей; борьба на востоке отличается от борьбы на западе только тем, что здесь в настоящую минуту царская партия поль­зуется решительным перевесом, между тем как на западе она уже близка к своему падению.

В это время Эвмена уже не было более в Киликии; он сумел склонить на свою сторону отряд аргираспидов и навербовал значительное войско с помощью находившей­ся в Киинде сокровшиницы; но его силы все-таки были еще слишком ничтожны для того, чтобы померяться с Анти­гоном. Последний, по-видимому, намеревался переправить­ся в Европу и решить борьбу там; Эвмену было необходимо иметь значительный флот, чтобы воспрепятствовать этому, чтобы привести себя в непосредственную связь с Македо­нией и Грецией и иметь возможность привлечь к себе оттуда войска, которые бы позволили ему удержаться против Антигона также и на суше; самовластный захват Птолемеем Сирии против воли царского правительства давал пред­ставителю этого правительства законный предлог к воору­женному вмешательству.

Весною 318 года, около того времени, когда Полиспер­хонт двинулся в Грецию, Эвмен вступил в Финикию, от­нял без большого труда у оставленных там Птолемеем гарнизонов их города и области одну за другою и, так как Птолемей с кораблями этих городов находился в море,

194

приказал поспешно строить новые корабли, снабдить их экипажем и держать их наготове к выходу в море; он наде­ялся еще до наступления зимы отплыть в греческие воды, соединиться с македонским флотом и быстро доставить победу делу царского престола. Он приказал перенести на них сокровища, и наверх Соеиген медлил с отплытием только потому, что дожидался благоприятной погоды. В это время пришел флот, украшенный трофеями, венками и носами захваченных в плен триер; то был флот Антигона, одержавший недавно победу в Пропонтиде. Когда экипаж финикийского флота узнал о том, что произошло, он бросился на сокровища, разграбил их и поспешил на чужие корабли, которые быстро отплыли с ними и их добычей.

Антигон отказался от своего плана переправиться в Европу как раз в ту минуты, когда победа при Византии, по-видимому, открыла ему туда дорогу; для него важнее всего было господство над морем; движения Эвмена, а быть может также, и опасение, что некоторые области Малой Азии ждут только удобного случая, чтобы подняться против него, и наконец, затруднения, которых должен был ожидать Птолемей со стороны Келесирии, дали ему предлог отсрочить подачу помощи, которой ожидал Кассандр. Поэтому его флот, победоносно показавшийся в возможно большем числе гаваней, чтобы недовольные элементы потеряли всякую охоту к нововведениям, прибыл в киликийские воды и одного только появления было достаточно, чтобы положить конец морским планам Эвмена. Сам Антипатр, передав, как кажется, сатрапу Карий Асандру управление Азией, выступил из прилегав­ших к Геллеспонту областей с 20 ООО человек пехоты и 4 ООО всадников, составлявших лучшие войска его армии, против Эвмена, решившись уничтожить его ранее, чем он успеет привлечь к себе более боевых сил и приобрести более земель. Это было поздней осенью 318 года.

Когда Эвмен, лишенный флота, ради которого он же­лал завладеть Финикией, узнал об этом наступлении Ан­тигона, он понял, что со своими боевыми силами он не будет в состоянии держаться против него, что для него и для государства не представляется никакой выгоды удер­живать за собою Финикию, в пределах которой не было

195

никого, кто бы держал его сторону, и что самое благора­зумное предоставить в настоящую минуту запад государ­ства свое участи, двинулся на восток, соединиться там с сатрапами, которые, заключив между собою союз во имя царей, подняли оружие против Пифона и Селевка, и скло­нить, если удастся, тоже и их к борьбе против Антигона. Он двинулся через Келесирию, благополучно достиг Ев­фрата и, успешно отразив нападение кочевавших здесь племен, соединился с сатрапом этой области Амфимахом, переправился через Тигр и расположился на зимние квар­тиры в окрестностях Кар у западного входа в проходы МидииОн переслал сатрапам верхних областей царские рескрипты, которыми они отдавались под его начальство, и велел сообщить им, что он близко и скоро будет с ними. Селевку и Пифону он послал предложение соединиться с ним, стратигом Азии, против Антигона для защиты интересов царского престола. Они находились от него в наиболее близком расстоянии; он получил от них ответ, что они готовы служить царям и исполнить свой долг, но никоим образом не могут признать стратигом того, кто был присужден к смерти македонянами, а тем более следовать его приказаниям; и предложили Антигену и аргираспидам, помня о своем положении в войске, подать пример и отказаться от повиновения кардианцу. Их предложения не имели успеха; по окончании зимы Эвмен спустился к Тигру и расположился лагерем в 300 стадиях от Вавилона, частью с целью внушить страх Селевку и Пифону, частью же с целью продолжать свой путь к Сузе через эту богатую область, так как земли позади него были вполне истощены; здесь при входе в персидские проходы он надеялся соединиться с сатрапами верхних областей, на поддержку которых теперь, после отказа Пифона, он мог рас­считывать, затем завладеть хранившимися еще в Сузе сокровищами и, пользуясь благоприятными условиями местности, отразить нападение шедшего за ним следом и переправившегося уже через Евфрат войска Антигона. Он приказал собрать все находившиеся на реке суда и приготовить все к переправе.

В это время вверх по реке поднялись две триеры и мно­жество лодок, составлявшие остатки воздвигнутого в

196

323 году в Вавилоне флота; в то же время на противопо­ложном берегу показалось несколько отрядов всадников; корабли пристали к берегу у места переправы; на них находились Селевк и Пифон; которые еще раз предложили македонянам оставить Эвмена, обращаясь главным образом к Антигену, стараясь завлечь его различными обещаниями и напоминая ему про сокровища его сатра­пии Сузиана и про несомненную победу Антигона, кото­рый скоро будет здесь. Не встретив нигде сочувствия, они поплыли вверх по реке к одному старому каналу, верхнее устье которого было заграждено плотиной, и разрушили эту плотину; скоро плоский берег, на котором стоял лагерь Эвмена, был совершенно залит водою, и не без потерь людьми и имуществом войска спаслись на находившуюся поблизости более возвышенную местность; здесь они пробыли до следующего утра, затем на трехстах лодках главная масса войска была переправлена на противополож­ный берег, чему неприятельские всадники не решились воспрепятствовать; главная опасность быть отрезанным во всяком случае миновала. Однако Эвмен не желал жертво­вать обозом, который находился еще на противоположном берегу, так как такая потеря легко могла повлечь за собою неудовольствие и перемену мыслей, особенно среди богатого корпуса аргираспидов; туземцы изъявили готовность показать место, где без большого труда можно запрудить канал и спустить воду. Поэтому Эвмен приказал македонянам возвратится на противоположный берег, работа по устройству плотины была быстро исполнена, местность была свободна и доступна, путь в Вавилон был открыт для войска. Селевк имел основания опасаться, что Эвмен обратится туда и отомстит за себя, и, желая обеспечить свою сатрапию от дальнейшей опасности и видеть возможно скорое удаление неприятельского войска, послал предложить Эвмену перемирие и всевозможное содействие при его переправе через реку, В то же время он послал гонцов к Антигону, который уже стоял со своим войском в Месопотамии, настоятельно прося его ускорить свое прибытие: сатрапы верхних провинций, сообщил он уже идут на соединение с Эвменом; удержать его в

197

вавилонской области невозможно; всего важнее разбить его до его соединения с сатрапами.

Между тем Эвмен переправился через реку и тремя колоннами, чтобы облегчить снабжение войска провиан­том, двинулся к Сузе. Он послал сатрапам верхних земель, согласие которых он предварительно получил, приглаше­ние прибыть в Сузиану и соединиться с ним. Они еще на­ходились вместе со значительными силами: Певкеста имел 3 000 человек пехоты, вооруженной по македонскому об­разцу, 600 греческих и фракийских и 400 персидских всад­ников и, кроме того, еще 10 000 стрелков, которые были готовы к выступлению в Персиде; сатрап Кармании Тле-полем имел 1 500 человек пехоты и 700 всадников; сатрап Арахозии Сивиртий — 1 000 человек пехоты и 600 всадни­ков; Андробаз, присланный сатрапом Паропамизад Ок-сиартом, 1 200 человек пехоты и 400 всадников; сатрап Ареи Стасандр — свои и бактрийскис войска, 1 500 чело­век пехоты и 1 000 всадников; наконец, сатрап Индии Эвдем — 3 000 человек пехоты, более 700 всадников и 125 слонов. Главное начальство над ними принял по общему постановлению Певкеста, который некогда при­надлежал к числу телохранителей Александра и пользовал­ся его особенным расположением; между всеми сатрапами он всего искуснее умел обходится со своими азиатскими подданными и сумел добиться их преданности. На это приглашение Эвмена сатрапы прибыли в Сузиану, соединились с войском Эвмена, которое вместе с войсками сатрапа Месопотамии Амфимаха состояло из 15 000 чело­век по большей части македонской пехоты и прибли­зительно 2 800 всадников.

Боевые силы, собравшиеся здесь именем царей, были достаточно значительны; но сатрапы, гордясь только что одержанной победой и избалованные неограниченной властью, которой они пользовались у себя дома, не были склонны к тому, чтобы признать Эвмена за назначенного царями стратига над ними; они желали быть его союзни­ками, а не подчиненными. Немедленно по прибытии союз­ников для решения этого вопроса было созвано общее со­брание войска; дебаты относительно того, кому должно принадлежать главное начальство, велись с большим жа­

198

ром. Певкеста мог указать на то, что до сих пор он был предводителем союзного войска и что нет никаких основа­ний переменять это решение; это звание подобает ему вслед­ствие его звания телохранителя Александра и вследствие наибольшего числа выставленного им войска. Антиген за­явил, что решение этого вопроса должно принадлежать ма­кедонянам, которые вместе с Александром покорили Азию, которые пользуются достаточно заслуженной славой для того, чтобы составлять первый корпус всех армий государ­ства, и которые, хотя и не по своей численности, все-таки составляют главную силу и единственное македонское вой­ско в соединенной армии. После того как другие высказали тоже свое мнение и возраставшее возбуждение достигло опасного предела, Эвмен вступил с благоразумным сове­том: их главной заботой, сказал он, должно быть то, чтобы не отдать победы в руки противников благодаря несогла­сиям; они должны держаться вместе, в противном случае они все погибли; его предложение заключается в том, чтобы не отдавать главного начальства ни одному отдельному ли­цу; он советует, подобно тому, как это уже делалось в цар­ском войске, прибывшем от берегов моря, сатрапам и вое­начальникам ежедневно собираться на совещание в цар­ском шатре и действовать согласно с постановлениями этого военного совета. Его предложение было принято воз­гласами всеобщего одобрения; Эвмен мог надеяться иметь под этой формой, в сущности, главное начальство и руко­водить благодаря своей рассудительности решениями воен­ного совета, а благодаря своим испытанным талантам пол­ководца — ходом военных операций; к этому присоединя­лось еще и то обстоятельство, что посредством царских дек­ретов, которые он мог показать, казначеи в Сузе открыли только ему одному находившуюся там сокровищницу и до­ставили ему возможность выплатить македонянам жало­ванье за шесть месяцев вперед и сделать Эвдему подарок в 200 талантов под видом денег на содержание его 125 сло­нов, тогда как остальные военачальники имели за себя каждый только своих людей, Эвмен надеялся обеспечить за собою в македонянах и в слонах Эвдема силу, которая в случае каких-либо попыток к переменам, должна была доставить ему решительный перевес.

199

Во время этих событий в лагере союзников Антигон по настоятельной просьбе Селевка выступил из своих зимних квартир в Месопотамии, надеясь застигнуть Эвмена еще до его соединения с сатрапами; при вести, что все его противники уже соединились, он приостановился в своем маршруте, чтобы дать отдых войску, которое действитель­но было утомлено своими непрерывными передвижения­ми по Малой Азии, и чтобы стянуть к себе новые силы.

В это время против него едва не была произведена опас­ная диверсия со стороны Малой Азии; побежденные в 320 году приверженцы Пердикки Аттал, Полемон, Доким, Филота, Антипатр и некоторые другие, содержавшиеся в заключении в одном горном замке Фригии, нашли случай освободиться от своих оков, овладеть зймком и привлечь на свою сторону войска; они уже собирались покинуть замок, призвать к оружию своих старых приверженцев и пробиться в Сузиану, но были быстро окружены рас­положенными в ближайших окрестностях гарнизонами; во время переговоров, завязанных Докимоном с супругой Антигона Стратоникой, ему удалось ускользнуть, но он скоро был пойман; оставшиеся в замке с величайшим мужеством защищались против превосходящих их чис­ленностью осаждающих, но были принуждены сдаться после четырехмесячной осады.

Приблизительно в мае 317 года Антигон выступил из Месопотамии, соединился в Вавилонии с войсками Селев­ка и Пифона, к которым присоединился также и Неарх, наварх Александра, переправился через Тигр и двинулся прямо на Сузу.

Там в лагере союзников господствовало не особенно хорошее настроение. Сатрапы, привыкшие со времени смерти Александра поступать во всем согласно со своими собственными желаниями и интересами, враждовать и соперничествовать друг с другом, главным образом до­бивались милости македонян, обходились с ними с возмож­ной лестью, давали им часто пиры и жертвенные праздне­ства и прикармливали, как демагоги в демократии, толпу подарками, похвалами и товарищеским обхождением; лагерь вскоре уподобился притону самых отвратительных кутежей; солдатам это было на руку, они каждый раз

200

собирались перед шатром того, кто одаривал их всех щедрее, сопровождали его в виде почетной стражи и громко восхваляли его, говоря, что это истинный муж и истинный Александр. В это время пришло известие, что Антигон приближался с большим войском; празднества смолкли, начались вооружения, взоры всех обратились на Эвмена, как на единственного человека, способного принять на себя начальство над армией; его советы или приказания поспешно исполнялись. Ввиду того, что союзное войско, несмотря на свой численный перевес, насчитывало в себе значительно менее македонян, чем войско неприятеля, а быть может также, и для того, чтобы движением назад усилить тревогу, а потому и повиновение войска и послу­шание его предводителей, Эвмен приказал войску двинуть­ся из Сузы не навстречу неприятелю, но отступить к горам уксиев; приказав Ксенофилу, начальнику цитадели в Сузе, не вступать ни в какую борьбу с неприятелем и не от­крывать ему ни доступа к сокровищам, ни вступать с ними в какие-либо переговоры, он отвел войско на несколько дневных переходов к юго-востоку к предгорьям, с которых течет Паситигр2. На этой реке, средняя ширина которой достигала тысячи шагов и которая была так глубока, что ее едва могли переходить вброд слоны, не имелось моста на большое расстояние; план Эвмена заключался в том, чтобы стать позади этой реки, расположить во всю ее длину посты и ожидать таким образом неприятеля. Так как на­личных войск было недостаточно, чтобы разместить везде одинаково сильные посты, то Эвмен и Антиген предложи­ли сатрапу Певкесте призвать своих 10 ООО стрелков. Сна­чала сатрап отказался, говоря, что ему не желали поручить главного начальства, так пусть же теперь смотрят, как обойтись без него; но частью представления Эвмена, что в случае неудачного исхода его страна прежде всего под­вергнется нашествию победителей и побежденных и что, если Антигон одержит победу, сатрапия Певкесты и его жизнь в одно и то же время подвергнуться опасности, частью же тайная надежда, что когда к его находящимся уже налицо войскам присоединяться еще такие значитель­ные боевые силы, ему будет легче добиться поручения ему главного начальства, склонили его обещать исполнить то,

201

чего от него требовали. Через расположенные на незначн тельном расстоянии друг от друга до самой столицы Перси-ды посты, которые могли перекликаться между собою, приказ выслать 10 ООО стрелков был передан в Персеполь, находившийся в "тридцати днях ходьбы", в один день, и потребованное подкрепление прибыло.

Между тем Антигон со своими союзниками прибыл в Сузу, назначил Селевка сатрапом этой области и так как Ксенофил отказался сдать ему цитадель и сокровища, ос­тавил его для осады с достаточным количеством войска. Сам он с остальными войсками двинулся вслед за неприя­телем; путь через равнину Сузианы именно теперь, среди самого палящего летнего зноя около времени восхода Сириуса, был крайне труден и много войска, не привык­шего к таким трудам, погибло; даже то, что он шел по ночам и имел с собою в возможном изобилии воду и съестные припасы, помогало немного1; после больших потерь людьми и животными они достигли, наконец, Копраты, западного притока Паситигра; милях в двух позади него стоял лагерем неприятель. У Копраты Антигон приказал остановиться, отдохнуть и приготовиться к переправе. Река эта, ширина которой достигает только 200 шагов, имеет весьма быстрое течение, и переправа через нее без судов и мостов невозможна. Неприятель по возможности уничто­жил все средства к переправе. Антигону удалось собрать некоторое количество речных лодок, на них был пере­правлен отряд в 3 ООО македонян, получивший поручение соорудить на другом берегу вал и рвы, под прикрытием которьгх постепенно могло бы переправиться остальное войско; за ними, лишь только они высадились, последовало четыреста всадников, отряженных для того, чтобы при­крывать земляные работы; кроме этих войск, в различных местах через реку переправилось еще около 6 ООО легких всадников, которые и рассеялись по прибрежной местности частью для фуражировки, частью для наблюдения за движением неприятеля. Между тем как этот маневр был произведен так, что стоявшие ближе всего неприятельские военачальники ничего не заметили, Эвмен узнал через своих лазутчиков о приближении неприятеля, немедленно перешел с 4 ООО человек пехоты и 1 400 всадников через

202

мост на Паситигре и быстро двинулся к Копратс; легкая конница, рассеянная по этой местности, немедленно обратилась в бегство, 400 всадников тоже не решились сопротивляться таким превосходящим их численностью силам; пешие воины попытались удержаться, но затем они не выдержали бурного натиска неприятеля, отступили к берегу и бросились в лодки, которые скоро переполнились и потонули. Многие погибли здесь, спаслись только немногие; около 4 ООО человек сдались неприятелю. Антигон смотрел на это с противоположного берега, не будучи в состоянии подать им помощь.

Этот несчастный поход первой встречи с неприятелем, стоивший Антигону почти четвертой части его войска и особенно большого количества всадников, кроме того, невозможность ни предложить новое сражение превосхо­дящему его теперь численностью неприятелю, ни даже удержаться против него в этой небогатой съестными при­пасами, уже весьма истощенной и благодаря палящему летнему зною крайне нездоровой местности, заставили Антигона отступить к Бадаке4 Лишения и зной истребили во время этого движения множество народа, лагерь Антигона был переполнен больными лихорадкой, упавши­ми духом и недовольными. В Бадаке войску было дано несколько дней отдыха. План Антигона заключался в том, чтобы броситься в Мидию; этой демонстрацией против верхних областей он надеялся возбудить в сатрапах опасе­ния за их земли и побудить их к поспешному возвращению домой; затем он без труда мог бы одолеть ослабленного таким образом Эвмена и сатрапы поодиночке принужде­ны были бы покориться; он знал, что в Эктабане еще были сосредоточены большие сокровища, которые как раз теперь могли быть ему весьма полезны; наконец, его союз с Пифоном, число привержешгев которого в Мидии особенно после вторжения сатрапов должно было возрасти, по-видимому, обещал самый лучший успех.

Войску было открыто два пути в Мидию; один, ведший через Нисейскне поля и проходы Багистана5, был хотя удобен и безопасен, но для того, чтобы достигнуть этих проходов, необходимо было пройти снова через палящую равнину Сузианы и Ситтакены, а во время сорока дней,

203

требовавшихся для того, чтобы достигнуть Эктабаны, неприятель легко мог опередить его. Другой путь был еще более неприемлем; он вел через местности, где сплошь господствовал недостаток во всем, через землю коссеев, которые, несмотря на нанесенное им Александром пора­жение, по-прежнему продолжали свой старый разбойничий образ жизни; путь этот был узок, лишен дорог, окружен надвигавшимися скалами и утесами, так что туземцы могли бы легко преградить его даже весьма значительным боевым силам. Тем не менее Антигон избрал этот путь, как более прохладный и позволяю ищи ему достигнуть Мидии в более короткое время. Пифон дал ему совет купить у коссеев разрешение на проход по их территории; Антигон отверг этот совет, как недостойный его и его войска. Он решил составить из половины отборных пельтастов, затем из стрелков и пращников и всей остальной легкой пехоты авангард под начальством Неарха, который должен был занять проходы и ущелья, между тем как другая половина должна была подняться на находившиеся по сторонам дороги высоты и занимать их на время прохождения войска; он сам вел главную армию, а начальство над арьергардом передал Пифону. Неарх двинулся вперед и занял некоторые проходы и высоты. Но большинство важнейших позиций было уже заграждено; их удалось форсировать только с величайшим трудом и необык­новенными потерями. Хотя затем посты по сторонам дороги были заняты, но когда Антигон двинулся вперед, то знакомый с местностью неприятель повсюду занял главные высоты и скатывал оттуда стволы деревьев и обломки скал на проходившее войско или неожиданно появлялся в скалистой расселине и стрелял оттуда по шедшим внизу воинам; о сопротивлении нечего было и думать; часто тела павших заграждали путь, лошади и слоны падали в этой неудобопроходной местности, и мно­гие из тяжеловооруженных воинов не вынесли трудов это­го крутого пути. Девять дней продолжалось это движение через горы, и после больших потерь войско достигло, наконец, равнины Мидии6.

Войска Антигона были изнурены, пали духом и были раздражены против своих полководцев; не прошло еще

204

сорока дней, а поход принес им уже три несчастья: сперва переход по знойной местности, затем поражение у берегов Копраты и, наконец, несчастие на земле коссеев; если неприятель появиться теперь, то они погибли. С возможной осторожностью Антигон старался усмирять недовольное настроение своего войска; милостивые и утешительные слова, которым он умел придавать особую прелесть, обилие собранных запасов, наконец, непоколебимая вера пол­ководца в его счастье и в удачный исход их предприятия скоро возвратили войскам их прежнюю бодрость и уверенность. Пифон был послан, чтобы собрать из всей сатрапии возможно большее количество всадников, лошадей для военной службы и убойного скота; по прошествии недолгого времени он возвратился в лагерь и привел с собой 2 ООО оседланных коней, необыкновенно большое количество убойного скота7 и, наконец, транспорт денег, состоявший из 500 талантов из царских сокровищниц Экбатаны. Тогда эскадроны конницы были снова попол­нены и посажены на лошадей, скот был разделен между войсками, новые войска были обучены, вооружение было снова приведено в порядок и все было приготовлено к возобновлению неприязненньгх действий.

В войске противников после победы при Копрате, ког­да пришло известие, что Антигон идет на Мидию, обнару­жилось крупное разногласие в военном совете относитель­но того, что теперь следует предпринять. Эвмен, Антиген и другие, которые прибыли вместе с ним от берегов Средиземного моря, полагали, что необходимо немедлен­но двинуться вперед, отрезать Антигона от его западных областей и броситься на них, так как их легко будет поко­рить во время отсутствия войска и за неимением в них в одних руках высшей военной власти; тогда путь в Македо­нию будет открыт, тогда можно будет соединиться с царями и их боевыми силами и тогда царское войско будет достаточно сильно для того, чтобы уничтожить остальных врагов престола. Сатрапы Верхней Азии возражали на это, что при таком движении их земли безвозвратно сделаются добычей Антигона, что, кроме этого, этот поход на запад будет продолжителен и будет находиться в зависимости от непредвиденных случайностей и что, наконец, Антигон

205

будет вредить им с тыла; отрезая его от его земель, они тоже будут отрезаны от своих; в самом благоприятном случае удачный исход такого похода будет сомнителен, так как число приверженцев Антигона в Малой Азии значительно, а флот его и Птолемея преградит им доступ в Европу; они держатся того мнения, что прежде чем перестать бояться неприятеля, его необходимо сначала уничтожить; его не нужно преследовать во время его движения по горным дорогам в Мидию; необходимо возвратиться назад в Перейду, чтобы он не напал на нее из верхних земель. Эвмен понимал очень хорошо, что ему никогда не удастся одержать верх над голосом эгоизма и склонить сатрапов в пользу своего смелого и вполне верного плана; еще менее благоразумным казалось ему отделиться теперь от них, чтобы исполнить этот план только со своими войсками; если бы даже и в этом случае он был уверен в успехе, то сатрапы пали бы под ударами неприятеля или перешли бы на его сторону, мощь последнего возросла бы в высшей степени и дала бы ему возможность двинуться к западу с новыми боевыми силами. Поэтому он присоединился к мнения сатрапов, и войско двинулось от берегов Паситигра через персидские проходы к находившемуся в 24 днях пути Персеполю.

Войско расположилось лагерем в богатой долине Бун-демира. Сатрап Певкеста прилагал все свои силы, чтобы сделать македонским войскам пребывание в его области возможно более приятным; он напоминал скорее богатого и любезного хозяина большого военного банкета, чем одного из начальствующих лиц; с помощью таких усилий он надеялся снискать расположение войска в той степени, в которой он нуждался для исполнения своих честолюби­вых желаний. Особенной пышностью отличалось большое жертвоприношение, данное им в честь богов Филиппа и Александра. Было составлено четыре круга, из которых последний, равнявшийся 3 ООО шагов в объеме, пред­назначался для наемников, союзных войск и чужеземцев; внутри его находился второй круг в 2 400 шагов для аргираспидов и этеров пехоты, которые принимали участие в войнах еще при Александре; в нем, в свою очередь, находился третий круг в 1 200 шагов для военачальников,

206

друзей и стратигов, которые не принадлежали к регулярной армии, и для этеров конницы; наконец, в середине целого в четвертом круге в 600 шагов объема находились алтари богов и обоих царей, окруженные выстроенными из зеленых веток стенами, с украшением из драгоценных тканей, ковров и подушек, шатрами для начальствующих стратигов, гипархов, сатрапов и для некоторых знатных персов. По окончании большого жертвоприношения в этих кругах началось роскошное столование и банкет; сатрап угощал и одарял народ со всею роскошью восточного владыки, и присутствовавшие превозносили до небес высокие качества великодушного и могучего властелина.

От умного Эвмена не могло скрыться ни намерение сатрапа, ни благоприятное впечатление, произведенное на войска его поведением; он мог опасаться, что, опутанные его интригами, они вздумают поручить ему главное начальство, которое он имел при походе против Пифона. Если бы неприятель был близко, то войско очень скоро обратилось бы к своему испытанному вождю; но среди спокойствия и увеселений лагеря легкомысленные воины не думали о дальнейших последствиях. Уже теперь друзья Певкесты, среди которых особое рвение высказывалось сатрапом Арахозии, снова заговорили о соединении главного начальства в одних руках, о высоком уважении Александра к Певкесте, об его больших заслугах и спра­ведливых притязаниях на главное начальство. Эвмен на­блюдал за всем этим; необходимо было предпринять что-либо, пока еще не поздно. Он показал написанные по-си­рийски письма, которые он будто бы получил от Оронта, сатрапа Армении и друга Певкесты, следующего содержа­ния: царица Олимпиада, говорилось в них, со своим внуком, молодым царем, обеспечила за собою обладание государством, Кассандр не только побежден, но и убит; Полисперхонт с отборным войском и со слонами высту­пил в Азию, чтобы начать борьбу с Антигоном и уже ожидается в Каппадокии. Эти письма были сообщены нескольким сатрапам и военачальникам; никто не сомне­вался в их подлинности, и они соответствовали истине в главных чертах, так как летом 317 года Олимпиада действи­тельно возвратилась в Македонию. Теперь лагерь внезапно

207

наполнился новыми слухами и новыми надеждами: ожи­далось царское войско, все положение вещей казалось изменившимся. Эвмен был теперь всемогущим лицом, от содействия которого можно было ожидать почестей и дви­жения вперед по службе; все склонились перед авторитетом царского сатрапа, в руки которого было отдано право награждения и кары; сам Певкеста, а также и другие начальствующие лица поспешили засвидетельствован, свою преданность стратигу, с которым они весьма часто обходились раньше без особенного уважения. Этого и желал Эвмен отчасти для того, чтобы дать почувствовать свою силу, отчасти для того, чтобы устрашить умы примером энергичной строгости; он приказал сатрапу Арахозии Сивиртию, который находился в особенно близких отношениях с Певкестой, предстать перед судом македонян; в то же время он послал отряд конницы, чтобы конфисковать богатый обоз сатрапа, который будучи приговорен к смерти, едва успел спастись бегством. Этот быстрый и смелый поступок Эвмена произвел желанное действие; повиновение и порядок быстро восстановились, и он сам, обеспечив за собою обладание неограниченной властью и решившись беспощадно пользоваться ею, не преминул встретить всех со своей обычной добротой, в особенности же сатрапа Певкесту, для которого падение Сивиртия должно было послужить предостережением. Эвмен, который благодаря значительным боевым силам Певкесты не мог обойтись без него в предстоящем походе, сумел привязать его к себе подарками и обещаниями. Под тем предлогом, что военная касса истощилась, он собрал с сатрапов и военачальников именем царей значительные суммы денег, и каждый из них считал себя счастливым оказать услугу всемогущему стратигу и приобрести его доброе расположение; 400 талантов, которые Эвмен собрал таким образом, были не только большим подспорьем для содержания войска, но и привязывали интересы могущест­венных заимодавцев к его личности и принуждали их наилучшим образом поддержать его и то дело, которому они вверили так много денег.

Эвмен снова имел в своих руках значительную и почти неограниченную власть. Отличительную черту его харак­

208

тера составляет то, что он, находясь в постоянной борьбе с событиями, умел всегда одержать верх над ними и что каждый раз снова окружаемый опасностями, тем смелее и быстрее отыскивает из них выход благодаря своему неисто­щимому таланту; в нем замечательным образом соединя­лось самое умеренное благоразумие, которое трезво и ясно выбирает подходящий момент, для чего нужны величайшее терпение и самоотверженность вместе с полной силой и энергией; тут он настоящий Одиссей. При этом он пре­восходный полководец, быть может, лучший из школы великого Александра; и здесь его характеризует не герой­ская бурность великого царя, не рыцарское величие Крате­ра и не упорная настойчивость, которая всегда помогала старому Антипатру одерживать в конце концов решитель­ную победу над своими противниками; это было скорее спокойное выжидание с оружием в руках благоприятного момента, затем неожиданное и направленное на главный пункт нападение, из которого с математической точностью и последовательностью развивался ход дальнейшей борь­бы; быть может, ни один из генералов Александра не владел в такой степени искусством стратегических движений и даром комбинаций при ведении войны больших размерах.

Ему весьма скоро предстояло найти случай выказать свои способности. В Персеполь — это было, вероятно, осенью 317 года — пришло известие, что Антигон со зна­чительно усиленным войском выступил из Мидии и нахо­дится на дороге в Перейду. Союзное войско немедленно выступило; на второй день для войск было устроено еще одно торжественное жертвоприношение, при котором Эвмен еще раз обратился к ним с речью, убеждая их быть храбрыми и блюсти строжайшую военную дисциплину и обещая им скорое и счастливое окончание похода. Неосторожное излишество в употреблении вина при этом празднестве свело его в постель, и его недуг быстро принял такие значительные размеры, что он был вынужден отложить дальнейшее движение; быстро и повсюду распространившийся в войске упадок духа был лучшим доказательством того, как сильно войска доверяли его предводительству: теперь, говорили они, неприятель напа­дет на них, и единственный человек, который умеет началь­

209

ствовать над ними, болен; другие умеют только хорошо предаваться пирам и кутежам, повелевать же и вести войну может только Эвмен. Когда стратиг несколько оправился от своей болезни, войско двинулось дальше, имея во главе колонны Певкесту и Антигена; Эвмен, который был еще крайне слаб, приказал нести себя на носилках в арьергарде, где он был удален от шума и опасностей могущей начаться битвы.

Оба войска уже подошли друг к другу на расстояние дня пути; с обеих сторон производились рекогносцировки и ожидалось нападение, и движение вперед продолжалось в полной готовности к битве. В это время авангард союзного войска увидел, что неприятель спускается с высоты в равнину; лишь только первые ряды аргираспидов увидели ярко сверкавшее оружие неприятельских колонн и воз­вышавшиеся над ними башни боевых слонов и красные покрывала, которыми их всегда укрывали перед битвой, как они остановились и воскликнули, чтобы к ним принесли Эвмена и что они не сделают ни шагу дальше, если он не будет вести их; они поставили щиты на землю, крича другим, чтобы они остановились, а своим начальникам — чтобы они держались спокойно, не начинали сражения без Эвмена и не производил никакого движения против неприятеля. При вести об этом Эвмен приказал поспешно нести себя к ним, затем поднял занавески своих носилок и с веселым лицом в знак приветствия протянул свою правую руку к войскам; при виде его старые воины приветствовали его радостными криками на языке своей родины, подняли свои щиты, ударили в них сариссами и испустили воинский клик, вызывая неприятеля на бой; теперь их полководец с ними! Тогда Эвмен, носимый взад и вперед в своих носил­ках, приказал войску выстроиться на равнине в боевой порядок и ожидать в крепкой позиции нападения неприя­теля. Нападения не последовало; Антигон, узнавший от некоторых пленных, что Эвмен болен, быстро поспешил на встречу неприятелю, полагая, что ему удастся принудить неприятельских военачальников дать ему сражение без участия Эвмена и что в таком случае он без труда может одержать победу; но когда во время рекогносцировки он усмотрел, что неприятель занимает превосходящую пози­

220

цик> и что его боевая линия находится в прекрасном поряд­ке, он остановился на некоторое время, полный изумления; тут он увидел носилки, двигавшиеся от одного крыла к дру­гому, и, громко расхохотавшись, по своему обыкновению, сказал своим друзьям: "Значит, одни эти носилки вдохну­ли такое мужество в неприятеля"; после того он тотчас же приказал своему войску отступить и расположиться в безопасной позиции.

Оба войска находились не более чем в тысяче шагов расстояния друг от друга, и между ними протекала река в скалистом ущелье. Произошло несколько стычек на аван­постах, было предпринято несколько разведок в мало возделанные окрестности для приобретения съестных при­пасов и незначительные движения на флангах, имевшие целью занять тот или другой укрепленный пункт. Прошло четыре дня, но серьезной битвы еще не последовало. На пятый день в лагере союзников появились уполномочен­ные Антигона для переговоров с сатрапами и македоняна­ми; они потребовали, чтобы македоняне не повиновались Эвмену, а доверились Антигону, который оставит сатрапам их области, подарит солдатам землю, отпустит с почестями и богатыми дарами всех, желающих возвратиться на родину, и тех, которые предпочтут продолжать службу, примет в ряды своего собственного войска. С громкими и шумными выражениями неудовольствия выслушали македоняне это предложение и пригрозили уполномочен­ным самыми худыми последствиями, если они не удалятся немедленно; таким образом, сатрапы тоже, если бы они даже этого и желали, не могли теперь вступить в переговоры с Антигоном. Эвмен же появился среди войска, восхваляя его за верность, которою оно спасло и само себя и его; дело происходило, говорит он, как в известной басне о льве, который влюбился в красивую девушку и посватался к ней у ее отца; отец изъявил свое согласие, но сказал, что он боится его когтей и что ты, мол, должен сначала обрезать их; тогда лев, обезумев от любви к красавице, отгрыз себе когти своими собственными зубами; отец же, увидев гордого зверя безоружным, убил его палкой; точно так же думает поступить и Антигон; он заманивает македонское войско, этого гордого царственного льва, всевозможными

211

обещаниями, но намерения его состоят не в том, чтобы сдержать их, а в том, чтобы погубить мужественных македонян; да сохранит их от этого милость богов, с помощью которых н с помощью своих храбрых товарищей он надеялся наказать этого дерзкого противника. Речь стратига была принята с большим одобрением; войска радовались при мысли о скором сражении, которого, впрочем, Эвмен желал менее, чем его противники.

С наступлением ночи прибыли перебежчики из лагеря Антигона, которые сообщили, что войска гам получили приказ быть готовыми к выступлению во время второй стражи ночи. Намерение противника угадать было нетруд­но; местность здесь была совершенно неудобна для сражения, которое было необходимо для Антигона; он начал испытывать недостаток провианта и должен был спешить найти себе зимние квартиры, так как зима уже приближалась. Не будучи в состоянии атаковать здесь своего осторожного противника, он решил сняться с лаге­ря и направиться в находившуюся в трех днях пути область Габиену *; здесь имелась хорошая вода, богатые пастбища, зажиточные деревни и местность была удобна для защиты; притом Габиена лежала на пути в Сузиану и обеспечивала таким образом ближайшее сообщение с Селевком, который еще стоял под стенами Сузы. Эвмен понял, в чем заклю­чаются намерения его противника, и поспешил пре­дупредить его; он послал в лагерь неприятеля несколько человек, которые должны были выдать себя за пере­бежчиков н сообщить там, что ночью будет сделана попытка напасть на их лагерь; в то же время он отдал приказ обозу незаметно выступить, а войскам приготовить­ся к походу и выступить в полночь. Между тем как Антигон, получив это известие о предстоящем ночью нападении, отказался от своего плана, поспешно и не без некоторых опасений приготовил войско к битве и вплоть до наступ­ления дня ожидал нападения неприятеля, Эвмен уже опередил его на несколько миль по пути в Габиену. Скоро Антигон понял, как жестоко он обманут; он поспешно приказал войскам приготовиться к выступлению и бросился вслед за неприятелем, точно он преследовал бегущих, но не мог со всем своим войском достаточно скоро

212

наверстать пройденное неприятелем расстояние во время двух страж ночи и поэтому, приказав пехоте спокойно следовать за ним под предводительством Пифона, бросился во главе всей конницы в погоню за неприятелем и к утру достиг цепи гор, с которой увидал арьергард неприятель­ского войска; он приказал выстроиться и остановиться. Увидев неприятельских всадников на таком близком расстоянии и полагая, что Антигон наступает на него со всеми своими боевыми силами, Эвмен отдал своим войскам приказ остановиться и поспешно выстроиться в боевой порядок, чтобы не подвергнуться нападению во время марша; таким образом, Антигон выигрывал время, чтобы выждать прибытия пехоты. Будучи только что сам обманутым хитростью Эвмена, он, в свою очередь, обманывал его подобной же хитростью.

Полководцы выстроили свои боевые линии со всем тем военным искусством, каким они располагали, руководясь не столько обычной македонской тактикой, сколько усло­виями местности и находившимися в их распоряжении боевыми силами; Эвмен — чтобы преградить неприятелю путь в Габиену, Антигон — чтобы проложить его себе си­лой. Тем преимуществом, что он уже находился на месте со всем своим,войском, Эвмен воспользовался таким об­разом, что прислонил свое левое крыло к высотам, окайм­лявшим равнину с северной стороны, и сосредоточил всю силу атаки на правом крыле, которое, таким образом, име­ло перед собою обширную ровную местность. Линию правого крыла составляли карманские всадники, этеры, агемы Певкесты, Антигена и его собственные и сплошная масса всадников в 2 300 человек, сбоку их были выдвину­ты вперед, чтобы пользоваться большей свободой движе­ния, две илы царских юношей, наискосок от них были поставлены для прикрытия четыре илы отборных всадни­ков и триста других отборных всадников из всех i ипархий были поставлены в виде резерва позади агемы Эвмена; впереди всего крыла было поставлено 40 слонов. Центр его боевой линии составляла пехота, состоявшая, если считать справа налево, из 3 ООО гипаспистов, 3 ООО аргираспидов, и те, и другие — под предводительством Антигена и Тевта-мы, 500 воинов, вооруженных и обученных по македон­

213

скому образцу, и 6 ООО человек наемников, а перед этими, составлявшими центр 17 ООО человек было помещено 40 слонов. С левой стороны к пехоте примыкали всадники левого крыла, которыми предводительствовал Эвдим, фракийцы верхних сатрапий, паропаыизады, арахозяне, месопотамцы и ареи, а на краю — агема Эвдима и его две илы отборных всадников9, что составляло сплошную линию более чем из 3 300 всадников; к ним под углом примыкали выстроенные вплоть до самых высот 45 слонов, а промежутки между ними, равно как и между теми слонами, которые находились впереди центра, были наполнены отрядами легкой пехоты10.

Антигон имел только 65 слонов против 125 слонов Эвмена, по количеству легкой пехоты, стрелков и пращни­ков он был тоже слабее, но зато на целую треть сильнее по количеству всадников (10 400 против 6 300), и в числе их находилось несколько отличных отрядов, как, например, 2 300 так называемых тарентинцев "; он имел 28 000 чело­век линейной пехоты против 17 000. Важнее же всего было то, что он распоряжался один и его войска привыкли повиноваться.

С возвышенности, на которой он находился, Антигон видел расположение неприятеля; из того обстоятельства, что на правом крыле была сосредоточена масса отборных всадников, он заключил, что главное нападение должно было произойти отсюда. План его заключался в том, чтобы заставить Эвмена произвести нападение в пустое про­странство, а самому броситься для нанесения решительно­го удара на левое крыло неприятеля. Он стянул на правое крыло массы своей лучшей конницы, свою агему, 1 000 че­ловек этеров, которыми предводительствовал его сын Димитрий, принимавший теперь в первый раз участие в сражении, 500 союзников, 500 наемников и 1 000 фракий­цев, всего 3 300 всадников, а на краю в виде авангарда поместил 150 человек своих юношей и рядом с ними 100 та­рентинцев. Затем центр боевой линии составили 28 000 че­ловек тяжелой пехоты, и в том числе 8 000 македонян, с которыми Антипатр переправился через Геллеспонт п. Вся легкая конница была помещена на левом крыле; ей было приказано тревожить неприятеля, отступать перед каждым

214

нападением, затем оборачиваться и снова нападать и таким образом поддерживать сражение; на краю этого крыла находилась 1 ООО индийских и армянских стрелков и копейщиков, которые особенно искусно умели сражаться, отступая таким образом, затем 2 200 тарентинцев, которых Антигон привел от берегов моря, вполне ему преданные и отлично знавшие свою службу войска, затем 1 ООО всад­ников из Лидии и Фригии, 500 всадников сатрапа Мидии Пифона, 400 дротиконосцев Лисании и, наконец, так называемые двойные всадники, навербованные между поселенными в верхних областях колонистами. Тридцать из своих слонов Антигон поставил перед правым крылом, несколько слонов перед левым, а остальных — перед пехотою центра, расположив между ними нужные отряды легких войск. Начальство над левым крылом он поручил Пифону, а сам во главе своей агемы принял начальство над правым крылом. Он спустился в равнину, имея впереди правое крыло, с очевидным намерением быстро открыть нападение на этом крыле; благодаря его значительному перевесу Пифон далеко выдавался за правое крыло неприятеля, и его тем удобнее было окружить и занять; вся задача заключалась в том, чтобы нанести решительный удар прежде, чем успеет завязаться бой между пехотой и страшные аргираспиды Эвмена проявят свою всесокру­шающую силу. Дошедшее до нас описание этой битвы, по-видимому, страдает многими пробелами; а именно оно умалчивает о движениях, которые должен был произвести Эвмен, чтобы задержать атаку неприятеля на его левое крыло, которое, кроме того, было прикрыто внушительной силой 45 слонов и таким же числом тяжелых батарей с при­надлежавшей им легкой пехотой. Описание сражения у Ди-одора начинается одновременным боевым кликом o6oirx войск, звуками труб и нападением массы конницы под предводительством Пифона. Последний, так как его линия далеко выдается за правое крыло Эвмена и желая в то же время избежать линии слонов, бросается на фланг неприятеля, осыпает его градом стрел и камней, обращает­ся в притворное бегство, лишь только против него высту­пают тяжелые всадники неприятеля, но затем быстро возвращается обратно с новым градом стрел. Тогда Эвмен

215

быстро вызывает с крыла Эвдина легкие отряды всадни­ков, приказывает в то же время всей линии сдвинуться направо и затем со слонами и отрядами легкой конницы бросается на левое крыло неприятеля, который, не будучи в состоянии выдержать этой бурной атаки, обращается в бегство по направлению к горам. Между тем Эвмен двинул вперед свой центр, чтобы принудить к бою фаланги противника, чего последний надеялся избежать; скоро между обоими центрами завязывается ожесточенный рукопашный бой; после долгой и кровопролитной резни натиск и ярость испытанных аргираспидов решают победу. Антигон видит свой центр опрокинутым и обращенным в полное бегство, а свое левое крыло совершенно рас­сеявшимся. Окружающие советуют ему отступить тоже с правым крылом и собрать и привести в порядок под прикрытием гор свои разбитые отряды, чтобы, по меньшей мере, иметь возможность прикрыть их дальнейшее отступление. Но его правое крыло еще вполне готово к битве и не тронуто; как раз в ту минуту, когда занятые преследованием фаланги двигаются по направлению к горам, он видел, что между центром и левым крылом образовался большой промежуток, который все более и более увеличивался; он бросается в него с частью своих всадников и обращается против стоящих направо ил; бли­жайшие отступают, пораженные неожиданностью; невоз­можно мигом образовать новый фронт против этой атаки; слонов тоже нельзя повернуть с достаточной скоростью. Антигон посылает самых быстрых всадников к своим разбитым отрядам с приказом собраться, скорее выстро­иться снова и быть готовыми к новому нападению, так как победа почти решена.

Эвмен, видя тоже свое левое крыло вполне смятым и не желая иметь неприятеля в тылу своих фаланг, отдает приказ трубить к отступлению, чтобы спасти левое крыло, если это еще возможно. Ко времени вечерних сумерек оба войска снова находятся в сборе, снова выстроены в боевую линию и горят желанием сразиться; возобновить оставшуюся нерешенной битву препятствует поздний час. Уже мест­ность озарена ярким светом луны, войска находятся в 200 шагах расстояния друг от друга, они ясно слышат на

216

другой стороне ржание коней, лязг оружия и чуть ли не разговоры; нападение не происходит. Медленно отступают оба войска с места битвы, где лежат убитые и раненые; в полночь они уже находятся в трех часах расстояния друг от друга и останавливаются, утомленные переходом, тянувшейся целый день битвой и голодом. Эвмен хочет стать здесь лагерем и выступить отсюда на следующее утро, чтобы похоронить мертвых и показать себя, таким образом, господином поля битвы и победителем. Но македоняне, озабоченные ввиду многочисленности неприятельской конницы участью своего обоза, который проехал еще дальше назад, требуют отступить туда. Не смея отказать им в этом, Эвмен принужден ограничиться тем, что посылает к Антигону глашатаев относительно выдачи убитых.

Последний понес более крупные потери, с его стороны пало 3 700 человек пехоты и 54 всадника, а со стороны противника только 540 человек и небольшое количество всадников; раненых Эвмен насчитывал около 900, Анти­гон — около 4 000, его войска пали духом, и только строгая дисциплина, к которой они привыкли, препятствует опас­кой вспышке. Не считая себя достаточно сильным для того, чтобы держаться вблизи от смелого противника, Антигон решил расположиться на зимние квартиры как можно дальше от него; чтобы облегчить движение войска, он приказывает немедленно двинуться вперед раненым и большей части обоза, а сам намеревался провести следую-щяй день вблизи поля битвы, чтобы, если возможно, похоронить еще своих убитых. В это время от противни-к .в является глашатай для переговоров относительно погребения оставшихся на поле битвы. Антигон задержи­вает его, а на следующее утро двигается со своими войсками на поле бытвы, чтобы приготовить своим павшим погребальный костер; после этого он отпускает глашатая со словами, что на следующее утро неприятель может я питься на поле битвы, чтобы тоже похоронить своих увитых. Таким образом, Антигон, несмотря на понесенные им более крупные потери, является господином дня и его поступление не походит на бегство; ободренные таким счастливым оборотом войска выступают с наступлением

217

следующей ночи. В несколько переходов он, не останав­ливаясь, достигает мидийской области Гадамарта, которая до cirx пор была пощажена войною, обладала изобильными запасами провианта н прекрасными зимними квартирами и давала ему возможность привлечь к себе новые войска |3.

Эвмен узнает через лазутчиков об отступлении против­ника; но усталость его войска и нежелание встретить но­вое сопротивление с его стороны заставляет его отказать­ся от намерения препятствовать этому отступлению. Он предает павших погребению со всеми воинскими почестями и ведет затем войско далее из области Паретакена на зимние квартиры.

Таково было это сражение, одно из наиболее замечатель­ных между сражениями времени диадохов. В первый раз после продолжительного перерыва пехота показывает все свое важное значение; движение, которым Эвмен в тот момент, когда его атакующее правое крыло принудило к отступлению левое крыло неприятеля, направляет фаланги с мощными аргираспидами впереди против превосходящей его силами на целую треть пехоты неприятеля и сокрушает ее, — решило исход битвы, хотя Эвмен на левом крыле,, оставаясь спокойно в оборонительном положении, далеко не исполнил своего долга. Даже в тот момент, когда Эвмен, чтобы спасти остатки этих разбитых отрядов конницы, приказал трубить отбой, он был еще господином поля битвы, пока его пехота не отказалась сделать последнего усилия, чтобы удержать за собою это поле. Поражение, понесенное гениальным полководцем в этот день, было не военным, но тем более значительным нравственным поражением.

Едва войска Эвмена почувствовали свое спокойствие обеспеченным от нападения неприятеля, как они снова позволили склонять себя к мятежу, начали проявлять дер­зость и неповиновение своим начальникам и предались самой распущенной лагерной жизни. Военачальники сатрапы тоже скоро забыли всякую осторожность и обращали внимания на Эвмена и его благоразумные со ты; они разбрасывали свои зимние квартиры по св области Габиен, так что расстояние между отдельными отрядами достигало 25 миль. Значение Эвмена было нич­

218

тожнее, чем когда-либо; вести о победе царской партии в Македонии, о переправе царского войска в Азию, которые несколько месяцев назад восстановили его значение в войске, не подтвердились; напротив, в войско проникли слухи, что там Кассандр выступилсо свежими силами в Македонию и что царской партии угрожает весьма серьез­ная опасность; положение Эвмена с каждым днем станови­лось все затруднительнее.

Эти известия с запада должны были одобрить и побу­дить к новым предприятиям тоже и Антигона; для него не осталось тайной ошибочное расположение противников; не надеясь на возможность одержать над ними верх в от­крытом бою, он был вполне уверен в успехе в случае нео­жиданного на них нападения. Расстояние по обыкновен­ной военной дороге от Гадамарты до зимних квартир противников равнялось 25 дневным переходам; этот путь вел вдоль склона гор; другой, более короткий, путь прямо через равнину, тянущуюся перед этими горами, равнялся только 8 дневным переходам, но эта равнина не имела ни дерева, ни травы или ковыля, нй воды, ни каких-либо сле­дов жителей и представляла собоя солончаковую степь в полном смысле этогослова. Ее-то Антигон и решил избрать для своего маневра; в девять дней он мог достигнуть неприятеля и победить его, не дав ему даже времени собраться.

Всего важнее было то, чтобы сохранить это предприя­тие в полной тайне. Войскам было приказано приготовить­ся к походу и запастись на десять дней провиантом и нужным фуражом для лошадей; для удовлетворения по­требностей войска в воде было сшито и наполнено водой для питья 10 ООО мехов. Во всем лагере говорилось, что они выступают в Армению. Около конца декабря 317 года, во время зимнего равноденствия, войско выступило, но не в Армению, а прямо через солончаковую степь. Движение совершалось с величайшей осторожностью; огней не было дозволено зажигать даже в холодные ночи, чтобы жители гор не заметили наступления войска и не сообщили о нем неприятелю. Так войско шло уже пять дней, испытывая всевозможные затруднения; в это время началась непогода, задули сильные ураганы и наступил чувствительный холод;

219

солдаты не могли выносить его, и пришлось дозволить им прибегнуть к единственному средству спасения — зажечь огонь. С окружающих степь гор туземцы увидели ночные огни и поднимавшиеся днем столбы дыма, и то и другое в большом количестве, так что они сочли это обстоятельство достаточно важным для того, чтобы послать о нем извещение в лагерь к сатрапу Певкесте. Гонцы поспешили на дромадерах в область Габиена и сообщили, что войско Антигона наступает и что его видели на полдороге туда.

Немедленно "был созван военный совет и начались сове­щания относительно того, что делать: через четыре дня, — говорилось на нем, — неприятель может достигнуть лагеря, в столь короткое время невозможно собрать вместе войска, которые раскинуты на расстоянии 6-ти дневных переходов. Делались разные предложения, все потеряли голову; Певкеста предложил как можно скорее собрать располо­женные ближе всего войска и отступить с ними, чтобы избежать встречи с неприятелем до тех пор, пока к ним не присоединятся также и находящиеся на более далеком расстоянии отряды. Тогда заговорил Эвмен, доказал неудобство предложенных мер и указал на то, что эта опасность представляет собой только последствие ошибоч­ного распределения зимних квартир, чего он не советовал делать вначале; тогда его послушаться не пожелали; к счастью, он еще и теперь в состоянии помочь им выйти из этой опасной ситуации, если только они обязуются подчиниться его указаниям и исполнить их с надлежащей быстротой; задача заключалась в том, чтобы собрать все войска до прибытия неприятеля; это может быть исполнено в шесть дней; неприятель имеет перед собой еще четыре дня ] пути до лагеря, он задержит его движение еще на три дня или четыре; пусть каждый из них пошлет на квартиры своих войск приказ, как можно скорее двинуться сюда; тогда неприятель, утомленный дорогой и перенесенными; лишениями, не только безуспешно нападет на них, но будет почти в их руках. Все в изумлении выслушали эти предложения стратига, обязалнФь повиноваться ему во всех отношениях и спросили его, каким образом он намерен исполнить свое обещание. Когда гонцы в разные стороны были отосланы, Эвмен приказал всем присутствующим

220

военачальникам следовать за собой с войсками, которые они имели при себе; они поскакали к краю пустыни, к широкому, спускавшемуся в сторону степи склону гор, который должен был быть видим на далекое расстояние. Здесь Эвмен прикащал отмерить место для лагеря, имевшего почти две мили в окружности, и вбить в землю снабженные значками вехи, затем он распределил это пространство между прибывшими с ним, приказал им разложить огни в двадцати локтях расстояния друг от друга; чтобы неприятель думал, что видит перед собою настоящий лагерь, они должны были в первую стражу ночи поддерживать эти огни, как будто весь лагерь еще не спит и сидит у огней за ужином, с каждой следующей стражей они должны уменьшать их, а к концу почти дать им совсем потухнуть и повторить то же самое на следующую ночь. Все это было исполнено с величайшей точностью.

Первое известие о близости лагеря противников Анти­гону и Пифону доставили, как кажется, туземцы, пасшие стада на ближайших горах и преданные сатрапу Пифону; да и сами эти полководцы могли через степь по направле­нию к юго-западу различать огни первой, второй и третьей ночной стражи; судя по занимаемому огнями пространству нельзя было сомневаться в том, что в этом лагере соединено все неприятельское войско; Эвмен должен был получить известие о плане противника, можно было заранее предска­зать, что неприятельское войско выступило по этой причи­не; и Антигон не решился вести в бой свою утомленную трудным походом армию против пользовавшихся всем в избытке на зимних квартирах и вполне готовых к бою войск непрителя. Боясь, чтобы неприятель, чувствуя свое превос­ходство, не двинулся против него, он поспешил отставить начатый путь; на следующее утро войско Антигона повернуло направо, чтобы выйти в западном направлении на большую военную дорогу. Здесь по обе стороны дороги простиралась возделанная местность, часто попадались деревни и города и имелось достаточно запасов провиан­та и квартир, чтобы дать оправится изнуренным войскам.

Стратига поразило то обстоятельство, что при его от­ступлении из степи неприятель даже не пошевелился в этом лагере и что не было видно даже отрядов неприятельских

221

разведчиков. Когда они достигли более благоприятной местности, войскам был дан отдых; здесь Антигон узнал от туземцев, что и они тоже видели множество сторожевых огней на высотах, но не заметили ничего такого, что позволяло бы заключить о присутствии значительных боевых сил, и что они полагают, что лагерь на горах был без армии. Антигон не мог сомневаться в том, что неприя­тель, обманывая его, выиграл время, чтобы стянуть свои войска; ему было досадно видеть, что его прекрасный план потерпел такое позорное крушение, и он решил во что бы то ни стало искать решительного сражения.

Между тем в лагере союзников войска собирались со всех сорон; наконец, недоставало только слонов, которые стояли на более далеком расстоянии. Антигон был извещен об этом туземцами; он знал, что эти животные, не имея достаточного прикрытия, на следующий день должны пройти в нескольких милях от его позиции; если бы ему удалось каким-либо маневром овладеть ими, то он отнял бы у неприятеля важную часть его боевых сил. Он посадил на коней 2 ООО индийских копейщиков и 200 тарентинцев и форсированным маршем двинул их вместе со всей имевшейся у него легкой пехотой к дороге, по которой должны были пройти слоны. Эвмен ожидал, что он предпримет подобную попытку, и выслал поэтому навстре­чу слонам I 500 отборных всадников и 3 ООО человек легкой пехоты. Войска Антигона достигли дороги ранее; показался караван слонов; лишь только его начальники увидели неприятеля, как они выстроили своих животных четырех­угольником и, поместив в середине обоз и отрядив в арьергард 400 эскортировавших их всадников, попытались быстро пройти мимо. Тут неприятель со всеми своими превосходными силами бросился на караван, и 400 всадни­ков были быстро обращены в бегство; вожаки слонов удерживали своих животных и попытались держаться сомкнутым четырехугольником под выстрелами врагов; но, не будучи в состоянии повредить неприятелю, они сами сильно страдали под непрерывным градом стрел и камней; уже многие из находившейся при животных прислуги были ранены или убиты. В это время показалась, наконец, посланная Эвменом помощь, которая, внезапно и неожи­

222

данно бросившись на врагов, обратила их в бегство после непродолжительной борьбы. Слоны были доставлены в лагерь без дальнейшей опасности.

Таким образом, предусмотрительность и ум Эвмена сохранили войско союзников от полного уничтожения, исправили сделанные другими военачальниками ошибки, соединили войска для битвы и спасли слонов. Войска были исполнены удивления перед великим полководцем; теперь, когда неприятель был близко, когда каждый день можно было ожидать решительной битвы, взоры всех снова обра­тились на него; войска потребовали, чтобы власть была отдана ему одному и чтобы другие военачальники беспре­кословно подчинялись его приказаниям. Эвмен не отказал­ся от этого; он приказал старательно укрепить лагерь валами и рвом, собрать запасы провианта и приготовить все к решительной битве, которая, по-видимому, была уже недалеко. С тем большей горечью чувствовали остальные военачальники, что они оставлены в тени, подчинены приказаниям кардианца и обмануты в своих горделивых притязаниях; более всех были исполнены зависти и злобы оба предводителя аргираспидов, Антиген и Тевтема; они сговорились и поклялись друг другу положить конец жизни ненавистного им Эвмена и привлекли к участию в своем замысле также и других сатрапов и военачальников; все были согласны в том, что необходимо устранить Эвмена, и советовались только относительно того, когда и как это сделать; было решено, что он должен сначала выиграть им битву против Антигона и тогда его можно будет устранить. В числе заговорщиков находились сатрапы Индии Эвдим и Федим; они ранее вверили стратигу значительные суммы и, боясь лишиться своих денег, если план против Эвмена будет приведен в исполнение, сообщили ему о заговоре. Эвмен поблагодарил их за верность; больнее чем когда-либо поразило его это известие; опасность была велика и близка; он пошел в свой шатер и сообщил о том, что узнал, своим друзьям: "Я живу здесь — среди зверей"; он написал свое завещание, разорвал и уничтожил все свои документы и письма, чтобы в случае его смерти на основании их нельзя было очернить и подвергнуть опасности его друзей, и затем начал обдумывать с друзьями, что ему делать. Должен ли

223

он, уверенный в своем настоящем влияния, открыто выс­тупить перед войсками против заговорщиков? Он не был уверен в войске, а от них он может ожидать, что они не­медленно бросятся в объятия Антигона. Должен ли быть он сам тайно начать переговоры с Антигоном и отдать в его руки победу? В этом случае он изменил бы делу, за которое он до сих пор боролся; в этом случае он, как из­менник, сам отдался бы в руки своего смертельного врага и в лучшем случае спас бы только свою опозоренную жизнь. Должен ли он был бежать, поспешить через Мидию и Армению в Каппадокию, собрать там вокруг себя своих старых друзей и вторично поставить на карту свое счастье, как это ему раз удалось? В таком случае дело царей в Азии было бы потерянным, как оно уже было потеряно в Европе; в таком случае не было бы более никакой силы, к которой он мог бы примкнуть; в таком случае, если бы даже это ему удалось, ему бы ни оставалось ничего другого, кроме новой, более короткой и несчастливой борьбы, или, кроме того, что было всего позорнее — бездеятельного устранения от дела. В присутствии друзей Эвмен не пришел ни к какому решению, колеблясь между разными намерениями; быть может, первый раз в жизни он не мог найтись и решиться. Заговорщики дают ему еще время выиграть сражение; быть может, победа даст ему новые силы, быть может, изменники не посмеют коснуться его увенчаной победой головы, быть может, исход одного дня, один какой-нибудь случай изменит все.

Между тем неприятель подошел на расстояние одной мили и сражение было неизбежно; Антигон предложил его, Эвмен от него не отказался, и оба выстроили свои войска в боевой порядок. Антигон имел около 22 ООО человек пехоты, 9 ООО всадников вместе с навербованными в пос­леднее время в Мидии и 65 слонов; он снова поместил пехоту в центре, а на крыльях — конницу, и поручил на­чальство над левым крылом Пифону, а над правым — своему юному сыну Димитрию, который со славою бился в недавнем сражении в Паретакене; он сам оставался на этом крыле, второе должно было произвести главную атаку; впереди всей линии под прикрытием легковооружен­ных были помещены слоны. Войско Эвмена состояло из

224

36 700 человек пехоты, 6 050 всадников и 114 слонов. На стороне неприятеля была более многочисленная и лучшая конница; на его стороне имела решительный перевес пехота не только по своей численности, но также и благодаря корпусу ветеранов аргнраспидов. Чтобы иметь возмож­ность встретить с достаточными силами конную атаку правого крыла неприятеля, Эвмен поместил против него на своем левом крыле большую часть сатрапов с их отборными всадниками и сам принял начальство над ними; перед этим крылом он выстроил клином 60 самых сильных слонов и расположил в промежутках между ними лучшую легкую пехоту; центр боевой линии составляла пехота, сперва гипапсисты, затем аргираспиды, далее наемники и вооруженные по македонскому образцу воины; перед всеми ними было помещено большинство остальных слонов и потребная для их прикрытия легкая пехота; правое крыло, состоявшее из остальной конницы и прикрытое небольшим числом слонов и легкой пехоты, он поручил Филиппу114с приказанием не вступать в серьезное сражение, но, занимая стоящего против него неприятеля только летучим боем, ожидать исхода битвы на другом крыле. Поле битвы представляло собою степь, так что движение людей и животных поднимало сильную пыль, препятствовавшую сразу видеть какие-либо движения.

Антигон, наблюдавший со своего возвышения располо­жение боевой линии неприятеля, увидел, что ее правое крыло было слабее и что находившийся в тылу ее лагерь был почти совершенно лишен всякого прикрытия", поэтому он отрядил несколько отобранных им мидян и тарентинцев, которые, когда сражение начнется, должны были под прикрытием пыли обогнуть правое крыло неприятеля и разграбить его лагерь. Между тем боевая сила союзников выстроилась, Эвмен объезжал ряды и убеждал солдат храбро сражаться: везде он был встречаем радостными криками; фаланги кричали ему, что он может положиться на них, старые аргираспиды — что враги не будут в состоя­нии устоять против них; они послали всадника к тому месту неприятельской линии, где стояли македоняне, и велели ему сказать им: "Проклятые головы, вы хотите биться против своих отцов, которые с Филиппом и Александром покори-

8. История млнарэма кн. II

225

ли весь мир и которые, как вы скоро увидите, достойны своих царей и своих прежних битв!" Это воззвание грозных ветеранов произвело немалое впечатление на македонян: они громко роптали, что их заставляют биться против своих соотечественников и кровных родных; еще сильнее должен был быть их страх перед этими старыми испытан­ными войсками, несокрушимую силу которых они еще недавно испытали. Между тем как обнаруживавшиеся на стороне Антигона видимое беспокойство и неуверенность должны были не в малой степени тревожить его, войска Эвмена были одушевлены самым лучшим духом и радостно требовали начала сражения.

По данному Эвменом знаку войсковые трубы затруби­ли к наступлению. Войска издали боевой клик; слоны на двинувшихся в атаку крыльях бросились друг на друга, окруженные роями прикрывавшей их легкой пехоты; скоро здесь закипел яростный рукопашный бой, а воздух наполнился такой густой пылью, что в отдалении уже ничего нельзя было видеть. В это время Антигон с превос­ходящей по численности массой всадников внезапно бросился на то место левого крыла неприятеля, где стоял Певкеста; едва последний заметил преположенное нападе­ние, как поспешно отступил назад из области густой пыли; его отступление увлекло за собою 1 500 всадников ближай- | шего корпуса. В этом крыле образовался промежуток. Эвмен, находившийся на самом краю крыла, был отрезан; ему ничего больше не оставалось делать, как броситься на Антигона со всеми своими силами и попытаться устоять в сражении. Бой происходил здесь с величайшим ожесточе­нием и энергией, всадники Эвмена творили чудеса храброс­ти, но на стороне Антигона был численный перевес. Завя завшееся здесь конное сражение и происходивший далее бой легковооруженных войск и слонов оставались еще не решенными; вдруг передовой слон на стороне Эвмена пал: это решило там победу; слоны и легковооруженные войска Эвмена начали обращаться в бегство; отряды конницы то же постепенно рассеивались; здесь ничего уже болеее спасти было нельзя. Эвмен поспешил, насколько это было воз можно, собрать свои силы и отступить на правое крыло, чтобы продолжать там борьбу, которая в центре уже была

226

решена не в его пользу. Аргираспиды плотно сомкнутой ринулись на неприятель скую пехоту, частью перебили, частью обратили в бегство ближайшие к ним отряды ее и затем, со своей несокрушимой энергией проникая далее направо и налево и почти одни сражаясь против постоянно появлявшихся новых отрядов, перебили около 5 ООО чело­век у неприятеля, не потеряв сами ни одного человека. Неприятельская пехота была почти уничтожена.

Между тем посреди поднятой ожесточенным боем пыли отряженные для этого мидяне Антигона незаметно броси­лись на неприятельский лагерь, находившийся на расстоя­нии получаса пути позади поля битвы, без особенного труда справились с конюхами, обозной прислугой и небольшим прикрытием, которое они имели перед собою, и немедленно начали грабить лагерь; они нашли громадную добычу золотом и деньгами; жены и дети аргираегшдов и других солдат и сокровища сатрапов и военачальников попали в их руки. Это известие было получено Эвменом как раз в ту минуту, когда он отступал из боя на правое крыло; Пев-кеста отступил до этого пункта, Эвмен поспешил призвать его к себе, говоря, что он теперь может снова исправить свою ошибку. План полководца заключался в том, чтобы воспользоваться уничтожением неприятельского центра для новой конной атаки; он надеялся решить победу окон­чательно, бросившись во главе всей своей конницы на Антигона; лагерь со всем тем, что в нем тогда находилось, был бы тогда отвоеван сам собою. Но Певкеста отказался повиноваться говоря, что все потеряно, и поспешил дальше. Уже рано, как это бывает зимою, наступили вечерние сумерки. Половины всадников Антигона было достаточно для того, чтобы держать Эвмена в осадном положении, с другою половиною он послал Пифона против аргирас-пидов, чтобы принудить их к отступлению во что бы то ни стало. Аргираспиды выстроились в каре и плотно сомкну­том строем встретили сильную атаку; но так как неприя­тельская конница занимала в одно и то же время и поле сражения и лагерь, так как на поле битвы не было всад­ников из армии, которые могли бы поддержать их самих и восстановить сообщение между ними и другими отрядами и так как они должны были опасаться, что будут отрезаны

227

и принуждены к безусловной капитуляции, то они на глазах Пифона отступили с поля битвы и заняли укрепленную по­зицию на берегу находившейся недалеко реки, громко браня Певкесту за то, что он был виновником понесенного конницей поражения и несчастного исхода битвы. Туда же к наступлению ночи собрались Эвмен, сатрапы и рассеяв­шиеся отряды15.

Поспешно начали советоваться, что теперь следует предпринять; сатрапы требовали возможно скорого отступ­ления в верхние провинции; Эвмен возражал против этого самым категоричным образом, говоря, что неприятельская пехота, то есть его главная сила, окончательно разбита, что его потери настолько значительны, что он не сможет выдержать нового боя; конницей, хотя и не по численности ее, они равны с неприятелем, неудачный исход битвы служит свидетельством не против храбрости всадников, но против некоторых предводителей, которые испугались пыли более, чем оружия; необходимо остаться и возобно­вить на следующий день бой, которого Антигон, побежден­ный сегодня, более не в состоянии выдержать; тогда они возвратят себе не только свой лагерь со всем, что в нем находится, но и завладеют, кроме того, неприятельским лагерем. "Македоняне", как говорит предание, следо­вательно, Антиген, Тевтама и т. д. отвергли и то и другое; они не желали не бежать, ни продолжать сражаться после потери своего имущества, своих жен и детей. Было сделано еще несколько других предложений, но собрание не могло ни на чем остановиться и разошлось, не приняв никакого решения.

Между тем аргираспиды не могли примириться с мыс-тью об утрате соих сокровищ и с неоходимостью спать одну очь без своих жен; Тевтама раздражил их еще сильнее; они послали, наконец, сказать Антигону, что они готовы принять какие угодно условия, если им будет возвращено то, что им принадлежит. Антигон приказал ответить им, что он возвратит им все их имущество в полной непри­косновенности, не требуя от них ничего, кроме выдачи Эвмена. По настоянию Тевтамы это предложение было принято и немедленно было приступлено к его исполнению. Сначала несколько человек, не вызывая подозрения,

228

старались не отходить от полководца, за которым они внимательно наблюдали; затем к ним присоединились другие и начали одни жаловаться на потерю своих жен и своего имущества, а другие ободрять их и уверять патководца, что скоро все будет снова приобретено; третьи осыпали бранью тех, благодаря которым была потеряна битва, и называли их изменниками. Таким образом, стечение народа увеличивалось и шум становился все сильне и угрожающее; Эвмен чуял недоброе; только бегство, по-видимому, могло еще спасти его, только бы еще одну минуту ему остаться свободным: он хотел удалиться с некоторыми из своих спутников, — тогда ближайшие из стоявших около него воинов бросились на него, вырвали у него меч, связали ему руки его поясом и потащили прочь. В лагере уже господствует самый крайний беспорядок; каждый из сатрапов и военачальников действует по своему собственному усмотрению; Певкеста со своими 10 ООО пер­сов переходит на сторону неприятеля, другие приготов­ляются или последовать его примеру, или искать спасения в поспешном бегстве16.

Антигон прислал Никанора, который должен был при­нять Эвмена и распорядиться другими необходимыми мерами. Когда к нему был приведен связанным стратиг, последний попросил провести его через ряды македонян, так как он желает говорить с ними, не для того, чтобы взывать к ним о сожалении или склонять их переменить свое намерение, но чтобы сообщить им нечто могущее быть им полезным. Это было ему разрешено; он возошел на воз­вышение и, протягивая свои связанные руки, сказал: "О, достойные всяких проклятий македоняне, мог ли Антигон даже мечтать о таких победных трофеях над вами, какие вы теперь сами к своему собственному позору даете ему, выдавая вашего полководца как пленника? Неужели было еще недостаточно позорно с вашей стороны, что вы, победители, из-за своего обоза признали себя пораженны­ми, как будто победа заключалась в суетных сокровищах, а не в оружии? Теперь же вы посылаете даже своего полководца в виде выкупа за ваше имущество! Меня, непобежденного в бою, победителя над врагами, влекут прочь потому, что я предан своими! О, заклинаю вас именем

229

Зевса битв и вечных богов, карающих вероломство, убейте меня сами, здесь, своими собственными руками; ведь если меня умертвят там, то это все-таки будет вашим делом, Антигон не станет упрекать вас за это; он желает иметь Эвмена мертвым, а не живым. Если же вы отказываетесь наложить на меня ваши руки, то развяжите мне только одну руку, ее будет достаточно, чтобы исполнить дело. И если вы не решаетесь вверить мне меч, то бросьте меня связанным под ноги слонов, чтобы они растоптали меня. Если вы это сделаете, то я прощу вам преступление, которе вы совершили против меня, и буду восхвалять вас, как самых верных и справедливых товарищей!"17

Эта речь произвела глубокое впечатление на остальные . ойска, которые громко плакали и стонали и оплакивали незаслуженную участь своего полководца; аргираспиды уже кричали, чтобы увели его и что нечего слушать его болтовню; что когда херсонесский негодяй, который под­вергает маедонян тысячам войн, попадет в несчастье, это далеко не так дурно, как то, что лучшие солдаты Алексан­дра и Филиппа, после стольких трудов всей своей жизни, теперь под страхом лишаются плодов своей работы и должны вымаливать себе пропитание у чужих дверей и видеть своих жен спящими уже третью ночь у неприятеля. С такими криками они гнали полководца далее и вместе с ним вышли из лагеря, так что Антигон, опасаясь бес­порядков, увидел себя вынужденным выслать десять слонов и несколько отрядов мидийских и парфинянских всадников, которые и разогнали толпу. Таким образом Эвмен был преведен в лагерь Антигона и подвергнут сторогому заключению.

Ни слова авторов, ни другие указания не позволяют нам заключит, каким образом распалось теперь войско союзников. Заговор, который полководцы составили пе­ред битвой, предусматривал сначала выиграть победу при помощи Эвмена, а затем устранить его; естественно, что при таком мошенническом договоре никто не верит другому и всякий старается предупредить обман, сам прибегая к обману. Первый приз за измену заслужили Эвдим и Федим, когда они сообщили об измене самой ее жертве; действия Певкесты после начала сражения почти

230

не позволяет сомневаться в том, что он намеренно лишил своих соучастников в заговоре победы, которую должен был еще выиграть Эвмен, и что он еще до сражения предложил Антигону измену. Дело заговорщиков было уже потеряно прежде, чем Эвмен, несмотря на их измену, выиграл победу; несмотря на изменников, он удержал бы ее в своих руках, если бы аргираспиды не позволили Тевтаме одурачить себя; они приобрели бы снова все потерянное, если бы сразились еще раз, как этого желал Эвмен; но в таком случае Антигон по-прежнему был бы выше Тевтамы; Тевтама побудил их отправить посольство к неприятелю, чтобы избавиться от того, который первый стоял ему посреди дороги. Вполне неправдоподобно то, что Антигон заключил какие-либо договоры о капитуляции с противниками; напротив того он, убедившись в переходе на его сторону аргираспидов, держал себя, по-видимому, относительно остальных войск и их начальников победи­телем. Первое, что он сделал, это было то, что он приказал схватить и казнить Антигена; точно так же были казнены сатрап Индии Эвдим, Кевален и другие военачальники; другим удалось спастись бегством; возвращение в свои сатрапии остальных сатрапов тоже, по-видимому, было не столько следствием формального соглашения, — так как в противном случае Антигону не нужно было бы впослед­ствии снова утверждать их в их должностях, — но возможно быстрым отступлением. Аргираспиды и остальные войска, которые не последовали за сатрапами, перешли в лагерь Антигона и, соединившись с его армией, были поставлены под команду его военачальников18.

Исход этого похода не мог быть более благоприятным для Антигона; он сразу сделался повелителем Верхней Азии, войско его значительно усилилось и было теперь достаточ­но сильно для предприятий, занимавших его ум; последняя опора царского престола была разрушена; Эвмен, который один равнялся целому войску, находился в его руках. Есть известие, что Антигон желал склонить Эвмена на свою сторону, сделать его товарищем своих дальнейших планов и, пользуясь поддержкой его таланта, его славой и той партии, представителем и главой которой был кардианец, выступить против властителей запада, с которыми ему, их

231

прежнему союзнику, предстояла в ближайшем будущем борьба; он мог надеятся, что Эвмен, чья жизнь находилась теперь в его руках, согласится соединиться с ним, чтобы сохранить свою жизнь. Он приказал снять с него узы, в которых Эвмен был ему выдан, и разрешил желающим доступ к нему, чтобы они утешили его, старались повлиять на перемену его образа мыслей и намекнули ему на возможность неожиданно счастливой будущности.

Прошел третий день, а Эвмен все еще не знал ничего окончательного насчет своей дальнейшей судьбы; он вы­разил, как рассказывают, сторожившему его Ономарху свое изумление, что Антигон, имея его теперь в своих руках, не приказывает его быстро казнить или не выпускает его великодушным образом на свободу; на ответ ономарха, что в сражении было ему время не бояться смерти, Эвмен отвечал: "Клянусь Зевсом, я так и поступал! Спроси тех, которые бились вместе со мною; но я не нашел никого, под чьими ударами я бы мог пасть". Ономарх сказал на это: "Так как ты теперь нашел, то отчего ты не ожидаешь спокойно часа, которрый он тебе назначил?".

Между тем Антигон, не будучи в состоянии или не же­лая решиться, несколько раз поднимал в военном совете вопрос о дальнейшей участи Эвмена. В пользу пленника говорил особенно Неарх, говорил и молодой Димитрий; сохранить его приказывает собственная выгода, уже ради примера не следует прибавлять к преступному поступку ветеранов этой ужасной казни. Неарх был тоже грек родом; он полагал, что может обещать, что Эвмен отныне будет верен делу Антигона. Большинство остальных присутство­вавших решительно говорило против него; конечно, они имели в виду не только интересы общего деда; кто не боялся утратить своего значения при Антигоне рядом с таким человеком? Антигон сам колебался между ненавистью к этому еданственному человеку, перевес которого над собой он чувствовал, и не менее живым желанием извлечь сначала выгоды для себя из его имени и его дарования. Между тем в войске начало обнаруживаться опасное движение; македоняне, а в особенности, по-видимому, аргираспиды, были раздражены и крайне обеспокоены тем, что этот страшный для них человек еще находится в живых; можно

232

было опасаться, что в случае дальнейших колебаний дело дойдет до открытого восстания. Стратиг приказал лишить пленника пищи; на третий день, когда войско выступало, в иорьму явился один человек и умертвил его; говорят, что это было сделано с ведома Антигона по распоряжению остальных военачальников.

Антигон отдал труп Эвмена его друзьям и позволил сжечь его, а пепел отправить в серебряной урне его се­мейству.

Таким образом, Эвмен окончил свою исполненую дви­жения и деятельности жизнь на 45 году от роду; с 18 лет он находился на македонской службе19. Во время одного посещения Кардии царь Филипп заметил его, взял его с собой и, благодаря своему умению определять способнос­ти окружающих его пыи> сделал его своим секретарем; в том же звании главного секретаря он находился при Алек­сандре, пока последний был в живьгх. Благодаря милости­вому отношению к нему обоих царей и своим выдающим­ся дарованием он сделался предметом зависти и ревности для остальных македонских вельмож; а осторожность, с какой он принужден был относиться к ним и держаться среди них, вызывала видимую двойственность в его пове­дении и, таким образом, могла оправдывать постоянную подозрительность, с которой окружающие смотрели на этого тихого, умного человека. Когда царь умер, для Эв­мена начался ряд самых трудных положений; то, чем он был до сих пор и что он сделал, не обеспечивало ему его судьбы; он должен был стараться показать себя необходи­мым; и примирение между пехотой и конницей летом 323 года, и учреждение нового правительства были в не­малой степени его делом. Положение вещей принудило его всецело посвятить себя служению царскому дому, которо­му он оставался верен до последней минуты; его несчастье заключалось в том, что он желал или мог бороться только в интересах престола, а не желал и не мог искать любви, земель и власти для себя лично; он служил погибшему делу. Он заклеймен одним клеймом; все его победы, вся его слава, все отличающие его превосходные качества не могут заставить македонян, как знатных, так и простых, забыть, что он все-таки только грек; чтобы он ни совершил, какой

233

бы выход он ни нашел из самой серьезной опасности, какими бы смелыми комбинациями ни выиграл победы — все это было только на одну минуту. Постоянно снова начинает неутомимый свою сизифову работу; с невероят­ной ловкостью и смелостью подчиняет обстоятельства своей воле, делается центром происходящих событий, господствует над толпою то с помощью лести, то с по­мощью своего престижа, принуждает лучших людей следовать по согласному с его желаниями пути, становится предметом искательства партий, осыпается почестями и выражениями доверия, становится руководящим и полно­властным вождем, делается победителем, — и снова тот позорный недостаток, что он только грек, становится ему на пути, преграждает его победоносное шествие и вызывает его падение. Таким образом, постоянно считаясь отвержен­цем, будучи хотя и ненавистен, но необходим всем, являясь их спасителем, но презирамый и считаемый ими за орудие, наконец, ожесточенный внутренне, колеблющийся и не знающий, что делать, он благодаря самой постыдной из­мене, которую замыслили против него войско и воена­чальники, отдается в руки своего смертельного врага.

Вскоре после описанного выше сражения Антигон выступил и со значительно усилившимся войском возвра­тился на свои зимние квартиры в Мидию; его главная квартира находилась в одном метечке недалеко от Экба-таны; его войска стояли лагерем по всей сатрапии, особен­но же в области Par вдоль Каспийских гор, а Пифон стал лагерем в самых отдаленных областях Мидии. Несмотря на полноту одержанной Антигоном победы, его войско слишком пострадало, и между войсками находились слишком беспокойные и еще весьма мало дисциплиниро­ванные элементы для того, чтобы он немедленно мог приступить к извлечению дальнейших последствий из дос­тигнутых им результатов. Кроме того, он намеревался, вероятно, сначала предоставить сыграть свою роль слуху о полной перемене порядка вещей и окружить свое имя ореолом, которого он должен был желать для осуществле­ния своих дальнейших планов.

Действительно, он был теперь повелителем Азии и в его руках находилась не только жизнь и смерть вельмож,

234

которые боролись против него, но его положение круто изменилось также и относительно тех, которые боролись за него; Пифон должен был раскаиваться в том, что при­звал в эти земли, над которыми он надеялся сам сделаться неограниченным повелителем, человека, перед которым, по-видимому, скоро должны будут склониться все, в том числе и он сам.

Побуждал ли Пифона страх перед дальнейшими захва­тами Антигона или собственное беспокойство и ослепле­ние, — но он решил предупредить эту опасность. По-видимому, он еще имел время для этого; еще новое могу­щество Антигона не было утверждено на незыблемом основании, все еще было полно возбуждения и страха; рассеявшаяся партия Эвмена, по-видимому, нуждалась только в новом центре, чтобы приступить к действиям опять; от многих сатрапов можно было ожидать, что они без труда, лишь только будет сделано начало, примкнут к партии, противной достигшему чрезмерного могущества сатрапу. Пифон начал свои интриги; с помощью подарков и обещаний ему удалось склонить на свою сторону войска в ближайших к нему местах их расположения, навербовать отряды наемников, собрать денег и приготовить все к восстанию.

Антигон был извещен обо всем этом; необходимо было быстро встретить эту опасность; открытая борьба, даже при полной уверенности в успехе, повлекла бы за собою толь­ко трату времени и явилась уступкой мятежу, который заслуживал наказания; он попытался достигну тъ своей цели вернее и без большого шума. Он отнесся к этим известиям, как к клевете, которая желает ослабить связывающие его с Пифоном узы дружбы; он не может себе представить, сказал он, чтобы Пифон питал подобные намерения теперь, когда он собирается послать под его начальство 5 ООО македонян и 1 ООО фракийцев. Он оповестил всех, что вскоре хочет двинуться в приморские области и что Пифон останется здесь в звании стратига верхних сатрапий с достаточным количеством войска, так как он знает, что в руках Пифона его дело находится в полной безопасности. Самому Пифону Антигон написал, что желает поговорить с ним лично до своего выступления в приморские провинции, чтобы усло­

235

виться с ним отосительно мер, которые необходимо при­нять, и передать ему назначенные в его распоряжение вой­ска. Одновременно с этими письмами Антигона к Пифону прибыли из главной кваритры некоторые из друзей его, которые подтвердили, что Антигон готовится к выступле­нию и что уже назначены войска, которые должны остаться у него, как у будущего стратига сатрапий. Из всего этого Пифон заключил, что его план остался совершенно неот­крытым, и, считая себя в полной безопасности, поспешил в Экбатану. Немедленно по прибытии туда он был взят под стражу, обвинен Антигоном перед синедрионом военачаль­ников, приговорен к смерти и тотчас же казнен.

Этот быстрый и строгий образ действий Антигона дол­жен был произвести немалое впечатление на остальных представителей власти; Антигон не только поступал бес­пощадно сурово с побежденными врагами, но, по-видимо­му, с удвоенной осторожностью следил также и за прежни­ми друзьями и безжалостно карал их. Сколько казней в такой короткий промежуток времени! Какие имена, какие знатные лица времени Александра были поражены таким образом! Эвдим, Антиген, Эвмен, Пифон — все представи­тели высших должностей в государстве, пользовавшиеся высшими знаками отличия во времена Александра, и много других военачальников, кроме них, были устранены в течение нескольких недель и друг за другом; казалось, что Антигон поставил себе целью уничтожить все великое и выдающееся прежнего времени и создать пустоту вместо славных воспоминаний о походах Александра. Антигон имел свою цель перед глазами и неуклонно преследовал ее; идя далее вперед по тому пути, на который он вступил, он должен был устранить все значительное, бывшее против или около него, заполнить опустевшие места креатурами и должен был, наконец, в качестве повелителя востока, располагающего несметными грудами сокровищ, на­ходиться в разных местах, спешить обратно, чтобы вступить в последнюю решительную борьбу, которая начала готовиться против него на западе.

С наступлением весны 316 года Антигон приказал вой­скам выступить из зимних квартир и, назначив сатрапом Мидии мидянина Оронтобата, а стратигом Гиплострата,

236

под начальство которого был отдан отряд в 3 500 человек чужеземной пехоты, двинулся с войском сперва в Экбата-иу, взял оттуда оставшуюся еще в тамошней сокровищни­це сумму в 5 ООО талантов серебра в слитках и направился затем в Перейду, находившуюся в двадцати днях пути от Экбатаны. Он мог действовать таким образом потому, что войска, навербованного и склоненного на свою сторону Пифоном для его отделения, более не существовало: каким образом оно распалось и рассеялось, об этом наши источники не говорят. Впрочем, следует заметить, что, когда Антигон вышел из пределов Мидии, некоторые товарищи и друзья Пифона, а между ними в особенности Мелеагр и Менита, сделали попытку собрать рассеявшихся приверженцев казненного сатрапа, к ним примкнули также многие из приверженцев Эвмена; скоро они имели в своем распоряжении 800 всадников, с которыми разъезжали по Мидии, призывая к восстанию и опустошая те местности, которые отказались им повиноваться. Им удалось скоро наполнить сатрапию ужасом и мятежом. Гиппострат и Оронтобат выступили против них; мятежники ночью напали на их лагерь, и хотя их число было слишком ничтожным для того, чтобы они могли решиться на открытое сражение, но нашлось немалое количество перебежчиков на их сторону; с усилившимися силами они рыскали по сатрапии, грабя и опустошая, наполняя все ужасом и смутами и постоянно обращаясь в бегство там, где показывалась вооруженная сила; наконец стратигу удалось согнать их всех вместе в тесное и окруженное пропастями пространство и запереть их там; после отчаянного сопротивления, во время которого пали Мелеагр, мидянин Окран и несколько других предводите­лей, они были, наконец, побеждены и взяты в плен.

Между тем Антигон прибыл в Персеполь, жители кото­рого приняли его с величайшими почестями, так что можно было подумать, что это происходит въезд персидского царя. Таким образом и желал показаться Антигон; отсюда, из резиденции древнего персидского царства, он желал издать распоряжения, которые должны были решить судьбу сатрапий и их повелителей. Он созвал синедрион и по его совету произвел новые назначения: сатрап Кармании

237

Тлеполем, боровшийся за Эвмена, и Стазанор, который тоже послал ему войска, сохранили свои сатрапии; в сатра­пию Арея был назначен вместо киприота Стасандра Эвит и так как он тотчас же вслед за этим умер, Эвагор*?) Оксиарт, сатрап паропамизадов, хотя и оказывал помощь Эвмену, но тоже сохранил свою сатрапию; сатрап Арахозии Сивиртий, который был обвинен Эвменом в открытой из­мене и бежал от приговора, прибыл по приглашению Анти­гона в Персеполь и получил в благодарность не только свою сатрапию обратно, но и целую треть корпуса аргирас-пидов под предлогом военной экспедиции; наконец, Пев-кеста, отчасти благодаря услугам, которые он во время последней войны оказал правому делу, казался достойным гораздо более влиятельного поста, чем пост сатрапа Перси-ды; стратиг, как было сказано, пока удержит его около себя для того, чтобы создать для него более подобающий ему круг действия; Персию получил Асклепиодор. Таковы были сделанные в Персеполе распоряжения; конечно, в них скры­вался не совсем тот смысл, как гласила их буква; изменить положение вещей в Бактрии, Кармании и у Паропамиза хотя и было бы возможно для Антигона, но потребовало бы слишком продолжительного пребывания его там, а глав­ное — удалило бы его от западных земель более, чем это позволяли его дальнейшие планы. С помощью одних толь­ко декретов он не был бы в состоянии вытеснить с занима­емых ими постов Оксиарта, Тлеполема и Стазанора, которые отлично управляли своими областями и были-уверены в поддержке своих воинственных подданных и соседей; он предпочел склонить их на свою сторону нео­жиданными милостями. Распоряжение относительно арги-распидов не имело никакой другой цели, кроме той, чтобы разделить и таким образом ослабить этот могучий корпус; предание прямо сообщает нам, что Сивиртий получил приказ поместить их на таких постах, на которых он был бы уверен в их гибели; остальные аргираспиды были оставлены в качестве гарнизонов в отстоявших далеко друг от друга местечках. Этот недавно еще всемогущий корпус не решился сопротивляться приказу, который уничтожал его; он пал сразу и навсегда, как будто бы это была кара за измену, совершенную им против Эвмена. Поведение

238

cipaxirra относительно Певкесты было более осторожным; этот сатрап пользовался такой сильной любовью своих Персидских подданных, язык и обычаи которых он принял, что Антигон считал необходимым устранить его, несмотря даже на формальные, по-видимому, обязательства перед ним; когда распространилось известие об этом приказе, повсюду обнаружилось крайнее огорчение и недовольство, и один из знатнейших персов громко и открыто объявил, что персы не будут повиноваться никому другому; выражение, за которое Антигон, чтобы дать устрашающий пример, наказал его смертью. Певкеста, как говорят, последовал за стратигом охотно, без подозрения и полный новых надежд; его имя исчезает с тех пор в истории.

Из Персеполя Антигон спустился к Сузе; год тому на­зад он отступил из этой области, как побежденный, тогда было решено, что стратиг Вавилона Селевк должен полу­чить эту сатрапию в прибавку к своей; ему удалось поко­рить эту область, и начальник цитадели в Сузе Ксенофил, долго и храбро защищавшийся, тоже, наконец, перешел на его сторону, теперь приближался Антигон; после проис­шедших в Мидии и Персии событий Селевк должен был хорошо понимать, что ему необходимо приступить к делу с величйшей осторожностью: он приказал Ксенофилу выйти навстречу стратнгу к берегам Паситигра, с почетом принять его и объявить себя от имени Селевка готовым с покорностью исполнить все его приказания. Антигон милостиво принял его и оказывал ему всевозможные знаки почести наравне с первыми из окружавших его лиц, в глубине души все еще опасаясь, что ему будет отказано в выдаче сокровищ Сузы. Затем он вступил в Сузу и в цитадель ее; сокровища были ему переданы: здесь еще находилась громадная масса денег в 15 ООО талантов и сосуды, художественные произведения, венки и другие вещи ценностью в 5 ООО талантов, Антигон все взял себе; кроме того, он привез с собою из Мидии на 5 ООО талантов золотых венков, почетных даров и добычи, так что он располагал теперь суммой в 25 ООО талантов. Он назначил в Сузе нового сатрапа в лице сузианца Аспизы; это был уже второй македонянин, которому он вверял такой важный пост.

239

Со своим войском и громадным транспортом денег, который перевозился частью на телегах, частью на верб­людах, Антигон в 22 дневных перехода достиг Вавилона, чтобы отсюда двинуться к морю. Селевк, конечно, имел все основания сердиться на стратига, который без дальних рассуждений отдал другому сатрапу обещанную ему Сузиану, но не решился показать недовольство своему всемогущему другу, надеясь, что пребывание последнего в этих областях не будет продолжительно и что, когда Антигон снова будет находиться далеко на запал г. найдет­ся достаточно времени и случаев действовать в своих собственных интересах. Антигон предвидел это; он знал изворотливый и деятельный ум сатрапа Вавилона и знал, как глубоко перданы ему его подданные; он не мог предо­ставить восток самому себе, пока там стояли у власти еще такие значительные, могущие с полным правом заявлять различные притязания и готовые защищать их люди; необходимо было сделать его безвредным. Селевк вышел навстречу стратигу, чтобы приветствовать его на грани­цах своей сатрапии, привез ему множество царственных подарков и поздравил его со славным успехом, которого он достиг в такое короткое время; он устроил для войска стратига пиры и празднества и выказывал своему союзни­ку такую предупредительность и любезность, как будто он вполне одобряет все сделанное, и даже то, что клониться к его собственному ущербу. В это время случилось, что Селевк сделал за что-то в оскорбительных выражениях выговор одному из генералов, не сообщив об этом деле стратигу; последний открыто заметил, что его удивляет, почему Селевк не обратился к нему, как к представителю высшей власти, чтобы получить от него решение по этому делу; Селевк со своей стороны категорически отрицал свое подчиненное положение. Этот сам по себе незначительный спор заходил все дальше и дальше, и обе стороны придали ему резкий характер недоверия и преднамеренности; Антигон потребовал наконец представления ему отчета доходов и расходов сатрапии; Селевк отказался исполнить это требование, заявив, что он не признает никакого подобного контроля, что сатрапия дана ему македонянами за многочисленные услуги, которые он оказал государству,

240

и что он не знает, на каких законных основаниях стратиг вмешивается в управление сатрапий. Соглашения между ними уже более не произошло. Селевк имел перед своими глазами пример Пифона и опасался, что Антигон стремится овладеть его особой, чтобы затем приговорить его к смерти постановлением своего синедриона, являвшегося пред­ставителем самой чистой формы кабинетного правосудия. Он поспешил спастись и в сопровождении 50 всадников бежал из Вавилона, чтобы искать защиты в Египте у Птолемея.

Такой исход борьбы был наиболее желательным для Антигона, так как теперь дело имело такой вид, что не он вытеснил сатрапа, а что последний бегством сам признает свою вину; он не сделал никакой несправедливости относительно своего прежнего друга, становился повели­телем его сатрапии и освобождался от опасного соперни­ка; с полным правом Антигон мог хвалиться своим счасть­ем, которе само очищало для него пути. В это время, как рассказывают, к нему прибыли халдейские жрецы и объявили, что в звездах написано, что, если он выпустит из своих рук Селевка, то последнему будет подвластна вся Азия. Тут, как говорят, Антигон раскаялся, что не захватил в свои руки сатрапа, и приказал преследовать бежавшего, чтобы догнать и воротить его, если это еще возможно; но было уже слишком поздно. Авторы прямо прибавляют, что вообще Антигон мало придавал значения подобного рода предсказаниям, но в данном случае он был внутренне смущен, отчасти ввиду уважения, каким пользовались эти жрецы, особенно же благодаря воспоминанию о том, как точно исполнились предсказания этих людей относительно царя Александра. Если эти сведения верны, — а они заимствованы из лучшего источника,—то они прибаляют интересную черту к характеристике Антигона, который, будучи всегда столь разумным, просвещенным, и можно даже сказать, прозаическим, в эти дни крайнего возбуж­дения склонял свой слух к предсказаниям астрологов, которые, опираясь на математическую точность своих охватывавших целые тысячелетия рассчетов, были полными господами над суеверием этого рационалисти­ческого времени.

241

Общее положение вещей не позволяло Антигону долее оставаться в Вавилоне; он видел близость борьбы с представителями власти на западе, и прибытие туда Селев-ка должно было повлечь за собою взрыв. Антигон должен был спешить достигнуть тех областей, обладание которыми обеспечивало ему возможность обороны при сухопутной войне и где он мог бы составить новый флот, в котором он особенно нуждался, так как тот флот, который он имел до 318 года, был распущен или принадлежал тем, с которыми ему предстояло прежде всего вести борьбу. Он назначил сатрапом Вавилона Пифона, сына Агенора, который был ранее сатрапом Индии, приказал выдать себе в качестве заложников детей знатнеших граждан и многих друзей бежавшего Селевка и передать их новому сатрапу с приказанием держать их в цитадели; затем, вскоре после бегства Селевка, он около конца лета двинулся из Вавилона в Месопотамию, где сменил сатрапа Влитора за то, что тот оказал содействие бежавшему Селевку, а отсюда поспешил в Киликию и достиг Малла приблизительно около половины ноября; здесь он разместил свои войска на зимние квартиры.

То обстоятельство, что он без труда и борьбы достиг этой области, составлявшей связующее звено между вос­током и западом, было только половиною пути к постав­ленной им себе цели; он стоял посередине между теми, ко­торые могли подняться против него, могущественнее лю­бого из них и полный решимости и готовности заставить их почувствовать свой перевес. Бывшее всегда ему верным счастье не изменило ему и на этот раз. Оно было ему вер­но, потому что он во всем действовал по собственной инициативе, всегда сохранял всю власть в своих руках и, таким образом, будучи всегда полным господином своих поступков и всегда уверенный в своей тайне, вырывал победу из рук врагов, которые в большинстве случаев состояли из союзников, даже после того, как они уже побе­дили. Только своему сыну Димитрию он начал с этого времени оказывать доверие и давать ему долю в своей власти, приобретая таким образом новую силу, так как ни один из его противников не мог указать у себя такого верного и преданного союзника. Прекрасные отношения

242

между отцом и сыном никогда не нарушались, и среди высшего блеска своего могущества Антигон считал пред­метом гордости то, что живет с сыном в отношении полно­го доверия, которое можно было бы даже назвать мещанс­ким; когда Димитрий возвращался с охоты, он еще в запыленном платье спешил к отцу, целовал его и садился с ним рядом. Антигон также любил говорить бывавшим у него послам, что пусть они расскажут своим повелителям и то, как он живет со своим сыном. Ничто так не харак­теристично для Антигона, как порядок и осмотрительность, с которыми он руководил даже самыми маловажными делами; он вел точную ведомость всех дел, и часто приходившие к нему послы удивлялись, как точны его сведения о давно прошедших временах, кто тогда вел с ним переговоры, что было говорено и каким образом были установлены самые маловажные обстоятельства. Тот же порядок поддерживал он и в своих финансах, заботясь главным образом о том, чтобы собрать наибольшее коли­чество денег, и прибегая к вымогательствам везде, где это только было возможно; когда кто-то заметил ему, что Александр так не поступал, он отвечал, что тот снял жатву с Азии, тогда как он собирает только оставшиеся колос­ки21. При своем вышеупомянутом прибытии в Киликию Антигон привез с собою 25 ООО талантов из верхних провинций; к этой сумме следует прибавить 10 ООО талан­тов, которые еще находились в Киинде, и ежегодный до­ход с сатрапий, достигавший 11 ООО талантов; он знал очень хорошо, что при тогдашнем способе ведения войны большинство лучших войск находится в распоряжении того, кто сколотит себе больше денег, и что по мере того как повсюду смолкали высокие идеи и национальные импульсы, деньги становились сильнейшим рычагом и единственным основанием власти. Он не любил расточи­тельность и мало тратил не себя, на свои удовольствия и на то, чтобы быть прославляемым учеными и литератора­ми, которых он, будучи сам высокообразованным челове­ком и любителем наук, желал видеть около себя; нередко со свойственным ему сухим остроумием он указывал им их подобающее место п. Где это казалось необходимым, Антигон умел давать и даже быть расточительным, а

243

приветливая форма, в которую он умел облекать свою щедрость, обязывала по отношению к нему тем более; по-видимому, ради действительного могущества он придавал мало значения его блеску и всегда скорее избегал, чем искал необычайного; когда раз кто-то назвал его в одном стихотворении "сыном солнца", он заметил, что об этом ничего не знает тот, кто подает ему ночной горшок; а позднее, сделавшись уже царем, он сказал одному человеку, который назвал его счастливым благодаря его могуществу: "Если бы ты знал, сколько зол таит в себе этот лоскут (указывая на диадему), то ты не поднял бы его даже с навозной кучи". Одному человеку, который, желая выслужиться перед ним, высказал мнение, что все то, что делает царь, хорошо и справедливо, он отвечал: "Конечно, это так у варваров, у нас же только справедливое справедливо, и хорошее хорошо". Вообще трудно пред­ставить себе большую противоположность, чем ту, которая существовала между ним и его сыном Димитрием; насколько последний был расточителен, страстен и восторжен, настолько же трезв, осторожен и расчетлив был его отец, качества, которые благодаря его преклонному возрасту — ему было теперь семьдесят лет — выступали наружу тем отчетливее. Его последняя война свидетельству­ет о том, насколько был он еще бодр; он всегда лично принимал участие в бою. Никогда он не был, по-видимому, в лучшем расположении духа, как тогда, когда шел против неприятеля; тут обыкновенно его войска имели случай рассказывать про какую-нибудь новую сторону своего старика, или же он разъезжал вдоль фронта и отпускал свои шутки относительно неприятеля. В лагере он тоже любил, чтобы его люди были веселы, не более всякого другого полководца требовал строгой дисциплины и повиновения. Он умел обходиться с воинами: когда однажды зимою ему пришлось стоять лагерем в совершенно пустынной местности и он при обходе лагеря услышал, что в одной палатке солдаты бранят его отвратительное предводи­тельство, он притворил палкой дверь палатки и кринул им, что им может быть худо, если они не будут вести себя осторожнее. И в других случаях он относился с терпи­мостью к выражениям относительно себя и не мог только

244

выносить насмешки над тем, что он был крив на один глаз; когда Феоктрит Хиосский отвечал на посланное ему через обер-повара стратигом приглашение: "Ты, конечно, подашь меня циклопу сырым", он приказал схватить его и умертвить.

В течение следующих десяти лет Антигон является цен­тром мировых событий; его возвращение на запад знаме­нует собою начало новой эпохи в истории диадохов.

Почти в одно и то же время были умерщвлены в Азии Эвмен, а в Европе царица Олимпиада; таким образом, последняя попытка царского рода сохранить целость цар­ства Александра и удержать за собою обладание им потер­пела полное крушение. Конечно, Александр, сын великого царя, был еще в живых, но он, семилетний мальчик, находился в плену у Кассандра вместе со своей восточной матерью и не имел никакого значения на свете, за исключением того, что с ним был связан титул той власти, которую каждый из вельмож оспаривал у всякого другого в такой же степени, в какой сам желал обладать ею. Незаконный сын царя Геракл был еще жив, но не имел никаких прав на престол; забытый, в одиночестве он про­водил дни своей молодости, и только позднее одна из партий извлекает его на свет, чтобы на один момент выставить его претендентом на царство. Наконец, были живы еще княгини этого дома: одна, Клеопатра, дочь Филиппа, вдова эпирского царя, составлявшая предмет сватовства для многих вельмож, которые через нее надеялись приблизиться к диадеме, и другая, Фсссалоника, тоже дочь Филиппа, находившаяся со времени смерти Олимпиады в браке с Кассандром; обе эти княгини не имели личного влияния на великие события, в которых только имя царской партии служило еще в продолжение некоторого времени предлогом или ширмою.

Положение партий в государстве совершенно переме­нилось. При смерти Александра на одной стороне стоял регент Пердикка, как представитель единства государства, наследники которого находились в его руках, а на другой — сатрапы, которые старались освободиться от его власти и добиться для себя самостоятельности и независимости. Падение Пердикки разорвало узы, которыми Александр

245

старался связать между собою отдаленные земли; царский дом должен был прибегнуть к защите наиболее могу­щественного из сатрапов; представители его покинули Азию и последовали в Македонию за Антипатром. По смерти последнего началась вторая стадия развития; против нового регента Полисперхонта, который должен был быть представителем царского престола, поднялись Кассандр, Антигон и Птолемей, точно они имели право сохранить за собою обладание тем, что приобрели силою оружия; роковые слова "право завоевания" сделались лозунгом против права наследования и государства. По мере увеличения опасности даже царский дом распался на две партии; возвратившаяся на родину с Полисперхонтом царица-мать умертвила царя Филиппа Арридея и его супругу; против Олимпиады в свою очередь вел борьбу в Европе Кассандр, а в Азии против стратига Эвмена — Антигон. На стороне царского престола стояли сатрапы Востока, для которых падение бессильной династии было равносильно уничтожению их независимости; но против­ники были быстрее, сильнее и могущественнее; Птолемей уже господствовал над Египтом, Киреной, а Антигон — надо всеми сатрапиями Малой Азии; с помощью их обоих Кассандр одержал победу в европейских землях; на дальнем востоке сатрап Мидии Пифон стремился к достижению незаконного господства над верхними землями; с ним соединился Селевк, а к ним обоим примкнул Антигон. Серьезная борьба 317 года окончилась падением царской партии в Азии и в Европе.

С этого момента те, которые действовали сообща для ниспровержения царской власти, выступают врагами уже друг против друга. В Азии Антигон немедленно после победы над соединившимися под предводительством Эв­мена сатрапами умертвил одного из своих союзников, сатрапа Мидии Пифона, а другого, сатрапа Вавилона Селевка, вытеснил из его сатрапии; весь восток находился почти вполне в его власти; сатрапы или присягнули ему в верности, или же им были назначены новые сатрапы из числа его приверженцев; к 11 ООО талантам дани, которую он получает, присоединяют свои взносы Месопотамия, Ва­вилония, Сузиана, Персия, Мидия и все верхние провин­

246

ции до Инда и Яксарта; под именем стратига Азии он гос подствует над Востоком. Малая Азия тоже принадлежи i Антигону, который считает свое господство здесь упрочен­ным сильнее, чем где бы то ни было в другом месте; но между тем здесь крепко утвердился в Ликии сатрап Карий Азандр, брат Пармениона, который значительно расширил подвластную ему территорию, сумел завладеть прежними областями Эвмена и через своего полководца Аскле-пиодора завоевал Каппадокию до берегов Понта, где только город Амиза оказывает ему еще сопротивление; Антигон, вероятно, остановился в Киликии также и потому, чтобы не довести слишком рано дела до разрыва с Азандром, на чем его противники основывали свои расчеты.

Судя по положению вещей, Птолемей был естественным союзником Азандра: Птолемей занимал Сирию и Финикию. с 320 года; быстрое завоевание этих областей Эвменом в 318 году показало ему, как непрочно было его владычество над ними, а между тем его влияние на всемирную торговлю зависело от обладания морскими силами Финикии, обеспечивавшими за ним господство над морем. Он вызвал в Египет флоты различных приморских городов берега Финикии, которые в то же время могли служить ему залогом верности этой приморской страны; захват Кирены, союз со многими кипрскими царями, а особенно мудрое управление своими землями и ничтожное участие, которе он до сих пор принимал в войнах, крайне усилили его могущество,

В это время в числе первых держав выступает также Фракия. После смерти Александра Лизимах получил Херсонес, Фракию и все соседние с фракийцами земли до Салмидесса у Понта; еще при жизни Александра царь одризов Севф делал попытки восстановить свою прежнюю независимость; едва Лизимах успел прибыть в свою сатрапию, как он начал войну с этим царем; Севф выступил (322) против него с 20 ООО человек пехоты и 8 ООО всадни­ков; хотя войско Лизимаха едва равнялось пятой части фракийского, однако он решился на сражение, которого хотя не выиграл, но и не проиграл; он отступил, чтобы вскоре возобновить борьбу с большими силами. Мы не

247

имеем сведений о дальнейшем ходе войны; Лизимах, по-видимому, со всеми своими силами и весьма серьезным образом был занят с этой стороны: ни в Ламийской войне, ни в борьбе против Пердикки и Эвмена он не является в ряду воюющих держав; в войне против Полисперхонта он тоже не принимал участия, хотя убиение Кипта его людьми доказывает, что он тогда склонялся на сторону партии Антигона. Но в течение семи лет, прошедших со времени занятия им Фракии, он не только принудил, наконец, Севфа покориться, но и распространил свое господство также на Гем, на греческие города западного берега Понта и на устье Дуная; он, по-видимому, переправился даже через Гел­леспонт и стал твердою ногою в Малой Фригии н. Теперь он также является врагом Антигона, который отнял эту область у сатрапа Арридея.

В Македонии, наконец, как мы уже сказали раньше, власть сосредоточивалась в руках Кассандра; Полиспер­хонт не был в состоянии достигнуть никаких успехов в борьбе против него; большая часть его войска перешла на сторону противника, царь Эпира Эакид, союзник его и Олимпиады, был объявлен эпиротами низложенным с престола, а сам он с жалкими остатками своего войска был заперт в одном городе рерребов; при вести о смерти Олимпиады и о победе Кассандра Полисперхонт бежал отсюда в небольшою свитою, соединился с бежавшим Эакидом с спасся к этолянам, которые были ему преданы и были смертельными врагами Кассандра. Кассандра назна­чил в Эпир стратига; Афины через Димитрия Фалерского были почти в его руках, Фессалия и Эллада были ему покорны, и только в Пелопоннесе еще держался с войском сын Полисперхонта Александр. Чтобы победить послед­него и в то же время показать, что он господин в Греции, Кассандр летом 316 года выступил во главе значительного войска. Не встречая препятствий, он перешел через Фессалию; Фермопильский проход был занят зтолянами, и не без труда ему удалось проложить через него себе путь силой. Кассандр прибыл на равнину Виотии; здесь у развалин разрушенных двадцать лет тому назад Алек­сандром Фив он издал декрет об их восстановлении, чтобы стяжать себе "бессмертную славу". Греки прославляли

248

Кассандра, мессеняне и мсгаполиты, даже греки Великой Греции и Сицилии, и особенно афиняне приняли участие в восстановлении Фив или поддерживали его присылкой денег; афиняне устроили в своем городе радостные празднества и построили фивянам большую часть город­ской стены; даже многие из окрестных виотян, которые всегда были злейшими врагами фивян, обнаружили — владыка и повелитель находился теперь в их земле — полное участие, рвение, а платейцы постановили, что фивяне отныне имеют право принимать участие в их праз­днике Дедала и быть их добрыми друзьями. Восстановле­нием Фив Кассандр приобретал не только важную пози­цию и преданное ему государство в центре Греции, но и одобрение общественного мнения греческого мира, кото­рому он давал удовлетворение, кассируя меру, в которой оно привыкло с отвращением видеть отвратительный акт насилия со стороны Александра.

Окруженный ореолом этого великодушия, Кассандр двинулся далее к Пелопоннесу; при получении известия, что сын Полисперхонта Александр занял Истм, он сделал остановку в Мегаре, приказал собрать сюда суда и построить плоты, на которых и переправил своих слоном и свое войско в Эпидавр. Затем он двинулся мимо Аргоса и принудил этот город отказаться от поддержки дела Алек­сандра и принять к себе македонский гарнизон под предводительством Аполлонида. Отсюда он двинулся в Мессинию, которая примкнула к нему до Ифомы; другие места Пелопоннеса сдались ему на капитуляцию; наконец, Александр двинулся против него.

Но затем вдруг, имея на своей стороне все преимуще­ства и численный перевес, Кассандр оставив только 2 ООО человек, которые под предводительством Молика должны были занять Истм, поспешно двинулся назад в Македонию. Мы должны предположить, что он именно теперь получил известие о бегстве Селевка в Египет, о приближении Антигона и о предстоящей вскоре войне против повелителей востока. И он действительно имел причины к некоторым опасениям; хотя пространство под­властной ему территории было во всяком случае равно тому, при котором его отец решился предпринять поход

249

321 года, но Кассандр все-таки не мог скрывать от себя, что ни власть его над Эпиром не прочна, ни его репутация в Греции не стоит выше веских подозрений, и что даже в самой Македонии его правление не популярно, как было некогда популярно правление его отца. Он должен был быть готовым к тому, что при первых предвестниках серь­езной войны греческий мир начнет волноваться и будет теперь тем более готов к внезапной революции, что Александр, стоя лагерем на Истме со своими еще не по­бежденными силами, являлся как бы призывом к этому и как бы гарантией успеха.

Таков был итог истекавшего 316 года. Как первая серь­езная война, война сатрапов против приверженцев Пердик­ки была превзойдена второю войной против царского дома и его представителей, точно так же третья война угрожает сделаться ужаснее двух первых; друг против друга выступают большие боевые силы, более дерзкая смелость и меньшее право; друг против друга стоят уже более не сатрапы и стратиги, а политические державы, слагающиеся государственные территории и начинающиеся царства. Стратег Антигон является повелителем Востока, он хочет соединить под своей властью все царство Александра, большую часть которого он уже покорил; а против него стоят четыре властителя: Македонии, Фракии, Малой Азии и Египта, на стороне пятого, который бегством покинул свой Вавилон, чтобы снова приобрести его в союзе с ними.

Судьбы государства снова поставлены на карту; вопрос заключается в том, удасться ли стратигу возобновить его, избрав своим опорным пунктом Азию, или же с его падением падет последнее связующее начало государства.

■ П П П П П П ПП1

1 и и и U U U U .111

кнИГА Т^ТМ

и и U U U U U У U I

i

ГЛАВА ПЕРВАЯ 316—311

Союз против Антигона. — Переговоры — Вооружение Антигона. — Его морские силы. — Начало войны в Малой Азии. — Первые движения союзников. — Отделение Александра от Антигона. — Конец первого года войны. — Второй год войны, 314. — Антигон завоевывает Тир. — Третий год войны, 313. — Лизимах против Каллатиса. — Капитуляция Азандра. — Война в Греции. — Война за Эвбею. —Восстание Кирены и Кипра. — Четвертый год войны, 312. —Война за Эпир. — Война на Пелопоннесе. — Война в Сирии. —Битва при Газе. —Отступление Димитрия —Птолемей занимает Сирию. — Возвращение Селевка в Вавилон. — Победа над Никанором. — Победа Димитрия при Миунтг. — Отступление Птолемея из Сирии. — Поход против набатейцев. — Поход Димитрия против Вавилона. — Мир 311 года. — Обзор

jH^HHB] конце лета 316 года Селевк прибыл в Н ^^^Н Египет к Птолемею и встретил здесь Н Р^^И самьШдружественньшипочетньшприем. Н ^^^Н Весьма замечательно объяснение, данное Н В^^Н им, по словам нашего сведущего источ-

—I?- ника, правителю Египта и заключавшее

в себе "полное горечи обвинение Анти­гона": он, говорил Селевк, задался очевидным намерени­ем вытеснить из сатрапий всех сколько-нибудь значитель­ных людей, особенно же старых боевых товарищей Алек­сандра; так, он умертвил сатрапа Мидии Пифона, отнял у сатрапа Персии Певкесты его сатрапию и начал ссоры с ним самим, чтобы иметь возможность найти причину устранить и его с дороги; все они ничем не провинились

253

против него, но всячески и со всею преданностью поддер­живали его в борьбе против Эвмена; такова теперь их наг­рада; его большая армия, неисчерпаемые сокровища, которые он награбил в Азии, его изумительные успехи исполнили его такой гордыни, что он считает себя воз­можным достигнуть верховной власти и стремится к этому; очевидно, что его намерение заключается ни более ни менее, как в обладании всем государством; если ему не будет своевременно оказано сопротивление, то власти сатрапов наступит конец: на востоке большая часть последних уже находится в зависимости от него. Селевку легко удалось убедить Птолемея в угрожающей опасности и склонить его на сторону войны, казавшейся неизбежной при настоящих обстоятельствах. В то же самое время Селевк послал дове­ренных людей к Кассандру и Лизимаху, чтобы обратить их внимание на чрезмерное усиление могущества Антигона и склонить их к вступлению в вооруженный союз между собою и Египтом, так как только таким образом они мо­гут надеятся оказать успешное сопротивление громадным боевым силам противника. Эти переговоры велись еще до начала 315 года, и окончательный союз был подготовлен.

Во время этих переговоров Антигон двинулся из Вави­лона в Киликию и расположился там на зимние квартиры; он мог предвидеть, что Селевк приложил все свои старания, чтобы возбудить против него представителей власти на за­паде, но надеялся, что если, несмотря на свое необыкно­венное могущество и на приобретенное им реитительно гос­подствующее положение, он выкажет себя предупредитель­ным относительно их и откажется от честолюбивых намере­ний, в которых обвинял его Селевк, то остальные сатрапы по крайней мере не вступят между собою в союз и дадут ему время тем вернее привести в исполнение свои планы против каждого из них в отдельности. Он послал к Птоле­мею, Кассандру и Лизимаху послов, которые должны были сообщить об его успешных действиях против общего врага в Азии, и предложил им и впредь поддерживать с ним те узы дружбы, благодаря которым ему удалось доставить торжество их общих интересов.

По окончании зимы он покинул зимние квартиры и повел свою армию в верхнюю Сирию, чтобы в случае не­

254

удачного исхода переговоров немедленно броситься на Птолемея, в котором он вполне справедливо видел опас­нейшего из своих противников, завладеть Сирией, и осо­бенно ее берегами и гаванями, и отнять у противника преж­де, чем его союзники успеют явиться к нему на помощь, те земли, присоединением которых Лагид усилил свое могу­щество далеко за пределы договора 321 года. Мог ли Анти­гон действовать против него, опираясь на свое право стра­тига? Он получил его для борьбы против приверженцев Пердикки, и после падения Эвмена эта миссия не имела бо­лее цели; но именно то могущество, которое он приобрел благодаря этой победе и ее результатам, и было его закон­ным правом, а это могущество было достаточно велико для того, чтобы заставить признать его прерогативы. Быть мо­жет, острожный Лагид не решится испытать свое счастье в открытом бою против того, под чьими ударами пал Эвмен?

В это время на главную квартиру Антигона прибыли послы Птолемея и его союзников; приведенные в синедри­он, они заявили, что их повелители весьма желают остать­ся в лучших отношениях с Антигоном; они вели с ними заодно войну против Полисперхонта и Эвмена, и поэтому справедливо, чтобы и они могли теперь воспользоваться выгодами победы; они требуют, чтобы вся Сирия с вклю­чением Финикии была присоединена к Египту, Фригия на Геллеспонте была передана Лизимаху, Л и кия и Каппадокия была соединена с Карией под властью Азандра, Вавилония возвращена Селевку, а за Кассандрой утверждено облада­ние его европейскими землями и тем положением, которое занимал Полисперхонт; они, со своей стороны, признают тогда Антигона стратигом верхних сатрапий и будут готовы оказывать ему всякие законные услуги и содей­ствия1; если Антигон не желает принять эти условия, то союзники соединенными силами сумеют заставить уважать свои справедливые требования. Антигон отвечал на эти предложения с нескрываемой резкостью, что у него все готово для войны против Птолемея. Послы покинули лагерь, и вскоре после этого между названными власти­телями был заключен вооруженный союз.

Во многих отношениях преимущество было на стороне Антигона, а не на стороне коалиции; тогда как союзники

255

должны были действовать по периферии, он имел централь­ное положение в Киликии и мог, таким образом, пользо­ваться выгодами концентрических операций, для руковод­ства которыми по всей подвластной ему Азии было устроено несколько рядов сигнальных огней и сторожевых постов; как стратиг, все или существенные средства кото­рого заключались в армии, он не был стеснен в своих дей­ствиях различными соображениями относительно под­властных ему земель, подобно его противникам; к этому присоединялось еще и то обстоятельство, что он имел в своем распоряжении многочисленную, вполне готовую к бою армию и громадные денежные средства. Но, с другой стороны, и могущество его противником было далеко не ничтожно; особенно Птолемей, ближайший и значитель­нейший из его неприятелей, и главная держава коалиции, руководство которой тоже главным образом находилось в его руках, имел перед ним то преимущество, что у него был готовый флот; а таковым для него был флот финикийский; господствуя над морем, Птолемей имел возможность поддерживать постоянную связь с союзниками и иметь всегда Геллеспонт свободным от неприятелей для того, чтобы перевести для войны в Малой Азии из Европы войска своих союзников и напасть с ними и войсками Азандра на противника с севера, между тем как египетское войско могло бы подступить с юга.

Антигон должен был прежде всего принять меры, кото­рые заранее сделали бы такой план невозможным; он должен был так занять европейские державы, чтобы они не могли принять никакого участия в войне в Азии, и точ­но таким же образом изолировать своего противника в Малой Азии; в таком случае, сохраняя свой тыл свобод­ным, он с подавляющими силами мог бы обратиться про­тив Птолемея и уничтожить его отдельно. Одних сухопут­ных сил для этого было недостаточно; он должен был на­нести удар Птолемею с моря; но в настоящую минуту он не имел в своем распоряжении ни одного корабля. Необходи­мо было немедленно завладеть берегом Финикии и Сирии и затем, так как Птолемей увел оттуда все корабли, с возможной скоростью и какой бы то ни было ценою выстроить и оснастить на финикийских верфях новые ко-

256

рабли; так как Финикия не могла оказать никакого сопро­тивления против энергичного нападения со стороны суши, то здесь цель могла быть быстро достигнута.

В то же время Антигон послал Агезилая на Кипр, а Птолемения и Мосхиона на Родос с поручением склонить на его сторону оба эти острова, которые были не только важнейшими морскими станциями, но и обладали значи­тельным количеством кораблей, и затем приказать стро­ить на их верфях новые корабли. В Малую Азию должен был двинуться с многочисленным корпусов его племянник Птолемей, быстро вытеснить из Каппадокии войска Азандра, восстановить непосредственное сообщение с ти­раном Гераклеи и затем обратиться к Геллеспонту, чтобы, прекратив всякую возможность переправы из Европы, в одно и то же время угрожать здесь с фланга сатрапу Карий и завязать по возможности сношения с греческими, покоренными Лизимахом, городами Понта и вызвать в них мятеж. На Пелопоннес был послан верный милетянин Аристодим с 3 ООО талантов, причем ему было поручено навербовать как можно более войск на Тенаре, завязать переговоры с Полисперхонтом и его сыном Александром и назначить первого от имени Антигона стратигом Пелопоннеса, а второго пригласить в Сирию для дальней­ших переговоров; план Антигона заключался в том, чтобы напасть на Кассандра со стороны Пелопоннеса и таким образом удержать его от дальнейших движений.

Весною 315 года Антигон вторгся в Сирию, без боль­шого труда изгнал из ее городов египетские гарнизоны2 и форсированным маршем двинулся к Тиру. Этот город со времени Александра был лучшим укрепленным пунктом финикийского берега и теперь защищался сильным египет­ским гарнизоном; расположенный на острове, он мог быть взят только при помощи нападения с моря, так как пример Александра показал полную бесполезность постройки плотины. Антигон расположился лагерем в старом городе напротив острова и пригласил сюда царей финикийских городов и гипархов областей Сирии; царям он сказал, что сердечно расположен к ним и не нарушит неприкосновен­ности их владений; они невинны в том, что Птолемей взял с собою все корабли их земли; в кораблях и он нуждается и

9. История эллинизма ки. II

257

поэтому предлагает им соединиться с ним и как можно скорее приступить к постройке новых кораблей; гипархам он поручил в возможно короткие сроки доставить ему такое количество хлеба и провианта, которого бы ему достало на год. Затем было отряжено 8 ООО человек, чтобы рубить на Ливане лес для постройки кораблей, им было дано 1 ООО голов вьючного скота, который должен был пере­возить этот лес на верфи; тысячи плотников, кузнецов, парусных мастеров и всевозможных ремесленников работали на верфях, которых в Финикии было устроено три: в Сидоне, Библе и Триполе; на четвертой верфи в Киликии работы производились из строевого леса Тавра, кроме того, строевой лес был доставлен на верфи Родоса, где тоже шла самая деятельная работа. Египетский флот из 100 кораблей, вполне готовый к бою, крейсировал у финикийских берегов под предводительством Селевка; это было как бы насмешкой над производившимися на верфях работами; население этих городов высказывало опасение, что берег подвергнется нападению со стороны моря и что они не будут в состоянии защититься; Антигон старалсв успокоить их, говоря, что они увидят, как он еще этим летом вышлет в море против неприятеля 500 кораблей. Около этого времени Агезилай возвратился назад с Кипра: из царей этого острова ему удалось склонить к союзу только царей Кития, Амафунта, Мария, Лапифа и Керинии, остальные, особенно царь Саламани Никокреонт, стали на сторону Птолемея; обстоятельство, которое по крайней мере в настоящую минуту не позволяло рассчитывать на поддержку киггрского флота»?

Когда переговоры с финикийскими царями были окон­чены и началась постройка флота, Антигон поспешил овладеть остальным берегом Сирии; под стенами Тира был оставлен осадный корпус в 3 ООО человек под командой Андроника. При своем поспешном движении к югу он встретил сопротивление только под стенами Тонны и Газы, он взял штурмом оба эти города и оставил в них сильные гарнизоны, чтобы, как прямо говорят наши историки, "держать жителей в повиновении", так как они тяготели к египетскому господству. Затем Антигон возвратился в Старый Тир руководить дальнейшим ходом осады.

258

В это время в его лагерь прибыл с Пелопоннеса сын Полисперхонта Александр, следуя приглашению, послан­ному ему и его отцу через Аристодема, который сообщил, что Арисгодим высадился на берегу в Лаконии, получил от спартанцев разрешение вербовать войска и набрал уже 8 ООО человек. Александр имел от отца полномочие усло­вится со стратигом насчет этих дальнейших действий. Было созвано общее собрание, в котором Антигон выступил обвинителем против Кассандра. "Кассандр, сын Анти­патра, — говорил он, — умертвил царицу Олимпиаду, поступил самым недостойным образом с юным царем Александром и его матерью Роксаной, которых он держит теперь в заключении, и принудил княжну Фессалонику вступить с ним в брак; он, очевидно, питает преступное намерение отнять престол у дома Филиппа и Александра и украсить себя самого диадемой; кроме того, в новом городе, который он назвал своим именем, он поселил олинфян, злейших врагов Македонии, и восстановил разрушенные македонянами Фивы, показывая этим свое желание забыть и уничтожить все то, что было сделано царями Филиппом и Александром". Это обвинение было встречено собранием войска так, как этого ожидал Антигон, громкими и резкими выражениями неудовольствия. Тогда Антигон предложил считать Кассандра врагом государства, если он не согласится выпустить из заключения и передать в руки македонян юного царя Александра вместе с царственной вдовой Роксаной, оказывать во всех других отношениях должное повиновение законному стратигу Антигону, облеченному званием регента, и разрушить снова эти оба города; кроме того, он должен вывести из греческих городов свои гарнизоны и предоставить им полную свободу и независимость. Собрание войска приняло это постановление, которое немедленно через гонцов было разослано во все стороны.

Смысл заключавшейся в этом декрете политических комбинаций ясен. Было очевидно, что Кассандр не поко­рится; Антигон мог быть вполне уверенным в том, что провозглашением свободы он вызовет в Греции сильное движение и что вместе с введением автономии и уничтоже­нием всех гарнизонов падет вся олигархическая система,

259

привязывавшая Грецию к Кассандру- Выступая в качестве регента, в качестве защитника царского дома, наследника Александра, он придавал своему делу характер законности, снискавшей ему симпатии македонян и придававшей неприглядный вид борьбе противников против него, который только что снова приобрел молодому царю верхнюю Азию и теперь готовился предпринять новую войну единственно с намерением освободить его из крова­вых рук Кассандра, видя измены царю и государству. Антигон мог надеяться, что сатрапы востока, видя, что он не стремится сам к царской власти, но сохраняет ее для законного наследника, примкнуть к нему с тем большей преданностью.

Обе борющиеся партии занимали друг относительно друга почти то же самое положение, как во время первой и второй войны, только с тем значительным различием, что при первой войне Пердикка, как бы эгоистичны ни были его планы, старался поддержать авторитет и единство еще могущественного тогда государства против мятежных сатрапов; при второй Эвмен старался защитить угрожае­мый царский дом и его права против властителей, между тем как теперь Антигон, располагавший властью, при­обретенной им в борьбе против царского дома, пользовался именем царственного мальчика только как знаменем против тех, в союзе с кем он приобрел эту власть, хотя и знал очень хорошо, что молодой царь находится далеко не в безопасности в руках человека, который видел в нем, с одной стороны, сьгна ненавистного Александра, а с другой -— единственное препятствие к тому, чтобы самому завладеть короной Македонии.

Наконец прибыли первые корабли с Родоса и с других верфей; началась формальная блокада города Тир, который благодаря своим превосходным укреплениям успешно отражал все нападения, так что Антигон был принужден прибегнуть к помощи голода. Поэтому он сам остался под стенами Тира, а его племянник Птолемей, назначенный стратигом земель по Геллеспонту, двинулся в Малую Азию и с отличным успехом начал там военные действия. Он бросился сперва на Каппадокию, где полко­водец Азандра Асклепиодор осаждал Амиз на берегах

260

Понта, поспешил на помощь этому городу, принудил Асклепиодора сдаться на капитуляцию, причем гаранти­ровал ему беспрепятственное отступление, и вступил во владение этой сатрапией именем Антигона. С Дионисием Гераклейским он заключил согласно с желаниями Антиго­на союз, просуществовавший долгое время и бывший во многих отношениях выгодным для обеих сторон*} Затем он обратился к западу, чтобы воспрепятствовать могущим быть предпринятым из Европы операциям и чтобы, обеспечив за собою обладание приморскими греческими городами, преградить доступ к этим берегам более многочисленным морским силам противников. Во время своего движения через Вифинию он нашел вифинского князя Зинета ведущим войну с Астаком и Колхидоном и осаждающим оба этих города; он принудил его снять оса­ду и заключил с этими городами, которые, следовательно, были признаны независимыми государствами, и с Зинетом союз, взяв от последнего заложников в обеспечение того, что тот отныне не будет более тревожить этих городов. Здесь стратиг получил письмо от своего дяди, в котором тот извещал его, что неприятельский флот направился к берегам Уонии и что необходимо употребить все усилия, чтобы опередить его при захвате тамошних городов. Птолемей немедленно оставил Геллеспонт и поспешил через Лидию к морскому берегу; узнав, что Селевк со своим флотом уже стоит под стенами Эрифа и уже обложил этот город, он прибыл туда быстрыми переходами и принудил неприятельские войска отступить на корабли своего флота, который и двинулся далее в море.

Во время этих происходивших в Малой Азии событий противники далеко не оставались бездеятельными: Птоле­мей Египетский, которому угрожала наибольшая опас­ность, но который из всех союзников располагал и наибо­лее значительными силами, действовал весьма энергично, чтобы предупредить или встретить неприятеля на всех пунктах. Еще при самом начале неприязненных действий он, как мы уже упомянули, двинул в море флот из 100 ко­раблей, главная задача которых, по-видимому, заключа­лась в том, чтобы поставить неприятеля в невозможность сосредоточить свой флот; он склонил на сторону дела со­

261

юзников наиболее могущественных из царей Кипра и по­слал им 3 ООО человек вспомогательных войск для борьбы против царей, бывших в союзе с Антигоном; он обратился к греческим государствам с прокламацией, в которой точно так же, как и Антигон, гарантировал их свободу5 — мера, которая хотя и противоречила интересам Кассандра, но должна была представляться необходимой для того, чтобы превзойти произведенное декретом Антигона впечатление. Более странным может показаться то, что Птолемей допустил беспрепятственно отнять у себя Сирию и Финикию; но он поступил так ввиду того соображения, что защита этих областей потребовала бы бесконечных затрат людьми и деньгами, что, отказываясь от плана выступить навстречу неприятелю, он принуждал последнего искать его для решительного сражения у границы Египта, что представляло для него большие выгоды, так как одержан­ная победа возвратила бы ему также и Сирию, но в случае потери сражения для него все-таки осталось открытым отступление к труднодоступным, благодаря почвенным условиям, берегам Нила. Большую опасность представляла безуспешность первых операций египетского флота; вероятно, Птолемей и Селевк не ожидали того, что Антигон с такой изумительной быстротой создаст новый флот и что их 100 кораблей будет недостаточно для того, чтобы помешать быстро начатым работам неприятеля, совершав­шимся под прикрытием его сухопутных войск. Птолемей должен был спешить выслать в море значительно большие морские силы, чем это казалось необходимым сначала; поэтому в конце лета Селевк возвратился из-под Эрифа на Кипр, где собирался второй, более многочисленный флот. Птолемей послал туда 100 новых кораблей под пред­водительством адмирала Поликлита с 10 000 человек пехоты под предводительством афинянина Мирмидона; главное начальство над ними обоими он поручил своему брату Менелаю, которому было наказано условиться с Селевком относительно необходимых дальнейших дви­жений. Когда обе эскадры соединились, было решено, что Поликлит с 53 кораблями поспешит в Пелопоннес и будет действовать против Полисперхонта и Аристодема, а Мирмидон со значительной частью войска двинется в

262

Каршо на помощь Азандру, которому как раз теперь угрожало нападение стратига Птолемея. Сами Селевк и Менелай сперва остались на Кипре; соединившись с Никокреонтом и другими бывшими в союзе с ними царями, они напали на друзей Антигона, взяли Ланеф и Керению, склонили царя города Мериона перейти на их сторону, взяли заложников от династа Амафунта и, наконец,, со всеми своими силами обратились против Китиона, царь которого отказался перейти на их сторону, и осадили город; это было осенью 315 года; взятие города сделало бы их повелителями всего острова, а вместе с тем и обладателями наиболее важной позиции для морской войны.

Между тем и на стороне неприятеля, осаждавшего Тир, собрался значительный флот; еще несколько месяцев тому назад наварх Фемисон привел 40 кораблей с Родоса и из Геллесдтонта; вскоре после этого оттуда же прибыл Диос-корид^с 80 кораблями; кроме того, на финикийских верфях было уже готово 120 кораблей; так что все морские силы Антигона равнялись 240 военным кораблям, в числе которых было 90 судов с четырьмя рядами весел, 10 — с пятью рядами, 3 — с девятью рядами, 10 — с десятью рядами и 30 неприкрытых кораблей7. Часть этих кораблей была назначена для дальнейшей осады Тира, другая часть под предводительством Диоскорида была послана крей­сировать в море, защищать союзников и занимать острова; наконец, 50 кораблей должны были отправиться к Пелопоннесу и поддерживать происходившее там дви­жение.

Борьба на Пелопоннесе была уже в полном разгаре; то обстоятельство, что освободительный манифест Антигона не имел в Греции ожидаемого успеха и не вызывал всеоб­щего энтузиазма, отчасти объясняется таким же манифес­том Птолемея, отчасти господствовавшей там партией Кассандра; Афины, руководимые Димитрием, по-видимо­му, немедленно и открыто стали на сторону Кассандра; только на Пелопоннесе, где стояли твердой ногой Поли­сперхонт и его сын Александр и где навербованные Аристодемом и возвратившимся из Сирии с 1 000 талан­тов Александром значительные войска давали перевес делу Антигона, обнаруживалось некоторое движение против

263

Македонии. Когда Аполлонид, военачальник Кассандра в Аргосе, двинулся против Стимфала в Аркадию и занял этот город, враждебная ему партия в Аргосе произвела восстание, провозгласила свободу и пригласила Алек­сандра прибыть и занять город, но так как Александр медлил, то Аполлониду удалось быстро овладеть городом; прибыв на рыночную площадь, он приказал зажечь пританей, в котором собралось 500 человек противной партии, составлявших совет; эти 500 человек сгорели, многие другие были казнены, но большинству все-таки удалось бежать.

Между тем Кассандр при вести о производимых Арис-тодемом на Пелопоннесе вербовках и о находившихся в распоряжении неприятеля значительных силах и после тщетной попытки склонить Полисперхонта к отделению от Антигона, собрал войско, быстро спустился через Фес­салию в Виотию, помог фивянам, чтобы иметь в их городе лишний укрепленный пункт, окончить постройку стен и башен, и затем двинулся на Истм. Отсюда он взял Кенх-реи, гавань Коринфа на Сардоническом заливе, прошел, грабя и опустошая, по принадлежавшей городу области, и принудил сдаться на капитуляцию два укрепления, в которых находились гарнизоны Александра; самый Ко­ринф остался в руках неприятеля. Затем он бросился в Аркадию против Орхомена, куда призвала его одна партия города, и предоставил этой партии наказать по своему усмотрению бежавших в храм Артемиды приверженцев Александра; они были оторваны от алтарей и умерщвлены. Затем он вторгся в Мисению; но нашел город Мисену заня­тым Полисперхонтом с такими значительными силами, что принужден был отказаться от намерения взять его штур­мом; он возвратился в Аркадию, оставил там Дамиса в зва­нии стратига этой области и двинулся далее в Аргос; от­праздновав Немейские игры, он повел свое войско в Маке­донию. Ни он не сделал решительных успехов, ни против­ники не решились выступить против него в открытом поле.

Лишь только он удалился, как они выступили на сцену, двинулись в занятые македонскими войсками области, изгоняя своих противников из одного города за другим и повсюду провозглашая свободу; скоро большая часть

264

Пелопоннеса была в их руках. Неудавшуюся с Полиспер-хонтом попытку Кассандр повторил с его сыном. Через сек­ретное посольство он предложил ему покинуть дело Антигона и сделаться его союзником, обещая ему за это стратигию на Пелопоннесе, предводительство над много­численным войском и затем все заслуженные им почести. Сын не поступил так же, как отец; ему предлагалось имен­но то, к чему он стремился и осуществлению чего, пока он оставался за Антигона, препятствовала близость Аристо-дема и еще более Полисперхонта; его мало тревожила мысль, что отныне он сделается таким образом врагом сво­его отца; он перешел со значительной частью навербован­ных им и Аристодемом войск на сторону неприятеля и на­чал действовать в северных провинциях Пелопоннеса, а именно в Сикионе и Коринфе, в качестве стратига Кас­сандра.

Как раз в это время Поликлит прибыл в Кенхреи с 50 ко­раблями, данными ему Селевком; но так как здесь после перехода Александра на сторону неприятеля ему почти нечего было делать, то он поспешил со своим флотом обратно в восточные воды. Пристав к берегу Киликии у Афродизия, он узнал, что наварх Антигона Феодот идет вдоль берега Ликии с родосскими кораблями, экипаж которых был навербован в Карий, и что Перилай с войском следует для прикрытия этой эскадры за нею вдоль берега. Он бросился навстречу им обоим; приказав своим войскам сойти с кораблей на берег и расположив в превосходной позиции в том месте, где должна была пройти колонна неприятеля, сам он со всем своим флотом стал на якорь позади мыса, который скрывал его от глаз приближавше­гося врага. Ничего не подозревавший Перилай вступил в эту занятую неприятелем местность; завязалось сражение; Перилай со многими из своих людей был взят в плен, еще большее количество палов бою; экипаж флота высадился на берег, чтобы подать помощь своим. Тогда выступил из засады Поликлит со своим флотом и напал на оставшиеся почти совсем без защитников корабли; тщетно Феодот с бывшими при нем немногочисленными воинами старался оказать ему сопротивление; смертельно раненный, он был взят в плен, а все корабли попали в руки неприятеля. С этой

265

богатой добычей Поликлит через Кипр возвратился в Ещдет.и пристал к берегу у Пелузия.

После отделения Александра на Пелопоннесе и потери Кипра это был третий тяжелый удар, который поражал Антигона. Его стратиг Птолемей, ввиду полученных Азан-дром от Мирмидона значительных подкреплений, тоже не решался напасть на Карню; он сам уже восемь месяцев осаждал Тир, не достигнув никаких результатов. Перего­воры относительно выдачи Перилая и других пленных подали повод к сближению между Птолемеем и Антиго­ном, результатом которого было свидание между ними обоими на границе Сирии и Египта у низовьев Сирбонс-кого озера. Требования Птолемея были не такого рода, чтобы Антигон мог согласиться на них; они расстались, и переговоры не имели никакого другого последствия, кроме еще более ожесточенного продолжения войны.

Наступила весна 314 года, второго года войны. Между тем как сам Антигон с величайшим рвением продолжал осаду Тира, его верный полководец Аристодем деятельно старался возместить причиненные отделением Александра на Пелопоннесе потери. Он двинулся в Этолию и потре­бовал в общем собрании, чтобы этоляне объявили себя за Антигона и против их общего врага Кассандра и оказали бы деятельную помощь в войне с последним. Когда это ему было обещано, Аристодем, навербовав в Этолии солдат и со значительно усилившейся армией, переправился на Пелопоннес; здесь он освободил от осады Киллению, которую жестоко теснили Александр и союзные с ним элейцы; оставив здесь значительный гарнизон, он двинулся в Ахсю; гарнизон Кассандра был изгнан из Патра, а город объявлен свободным; Эгион был тоже взят и тоже должен был быть объявлен свободным, но это предупредили этолийские наемники, которые разграбили и сожгли его, причем погибла большая часть жителей. Димейцы тоже последовали призыву к свободе, причем они отделили город стеной от засевшего в акрополе гарнизона и изготовились приступить к его осаде; тут подошел Александр, напал на город и взял его, множество димейцев было казнено, другие были изгнаны или посажены в заключение; оставшиеся в городе немедленно по выступле­

266

нии Александра послали в Эгнон просить у Аристодема помощи, получив которую, они снова напали на гарнизон, победили его, перебили большую часть его вместе с гражданами, державшими сторону Александра, и провоз­гласили свободу. Таким образом, междоусобная война свирепствовала в горах Пелопоннеса, и имя "свободы" служило только покровом кровопролитных раздоров.

Александр снова выступил из Сикиона, чтобы порабо­тить города, державшие сторону Антигона, но был убит дорогой некоторыми-находившимися в его свите сикионя-нами, которые надеялись приобрести таким образом свободу своему городу. Но супруга Александра, прекрас­ная и отважная Кратезинолида, поспешила заручиться содействием его армии; она могла положиться на предан­ность войск, симпатии которых она приобрела своей доб­ротой, уходом за больными и раздачей милостыни вдовам и сиротам; она была вполне посвящена в дела своего мужа и по обычаю того времени умела владеть оружием. Когда при вести об убийстве Александра сикионяне собрались с оружием в руках, чтобы защитить какою бы то ни было ценою новоприобретенную свободу, она стала во главе своих войск, двинулась против граждан, победила их, приказала распять на кресте тринадцать зачинщиков и принудила город признать ее своей повелительницей.

В это время акарнанцы, по-видимому, по наущению Кассандра начали войну со своими соседями этолянами; Кассандр немедленно заключил союз с акарнанцами, по­спешил туда из Македонии со значительным войском и стал лагерем на севере Этолийской области на берегах реки Кимпил. Пригласив сюда акарнанцев на общее собрание, он напомнил им, что они с незапамятных времен ведут с этолянами пограничные войны, но что изолированность и незначительное положение укрепленных пунктов их сграны только раздробляет их силы, не представляя для них надежной защиты; ввиду этого он советует им соединиться в несколько больших городов, что даст им возможность сопротивляться в случае неожиданного нападения — возможность, которой они лишены теперь благодаря разбросанности своих поселений, — и принудить неприя­теля прекратить свои дерзкие нападения на соединившихся

267

в многолюдные поселения жителей. Акарнанцы последо­вали его совету: одни направились в укрепленный город Страт на берегах Ахелоя, другие — в Эниады у устья этой реки, а третьи — в Саврию и Агринион, лежавший против Страта. Затем, поручив стратигу Эпира Ликису оказывать поддержку акарнанцам, Кассандр двинулся против города Лекады, который сдался ему добровольно. Отсюда он бросился через землю эпиротов к северу, напал на Аполлонию и, взяв ее, двинулся против царя тавлантинцев Главкия, под охранной которого находился сын изгнанного эпирского царя, и после окончившегося победой сражения принудил его дать обязательство не предпринимать ничего для восстановления эпирского царства и вообще не оказывать помощи противникам Кассандра. Затем он пошел против Эпидамна; приблизившись к городу на расстояние дня пути, он двинул часть своего войска в глубину страны против иллирийских городов горных местностей и приказал предать пламени находившиеся там на горах деревни; эпидамняне, ожидавшие нападения на их город, спокойно снова отправились на поля, полагая, что опасность миновала; тогда Кассандр приказал войскам, которые он удержал при себе, напасть на их людей; около 2 ООО было взято в плен, ворота в город были найдены открытыми, город был взят и снабжен гарнизоном.

После этого Кассандр возвратился в Македонию; он завладел двумя наиболее важными пунктами на берегу Ионического моря, при помощи которых мог обеспечить себе обладание Эпиром и держать в покорности иллирийс­кие народы; хотя этоляне вскоре после его ухода и прину­дили к сдаче укрепленный город Агриний и, несмотря на заключенный договор, перебили поселившихся там акар-нанцев, но все-таки его дело в Европе приобрело теперь такой решительный перевес, что он мог готовиться выступить навстречу своим врагам в Малую Азию, наде­ясь тем временем помешать этим всякому значительному предприятию Антигона в Европе.

В Малой Азии с осени 315 года, когда стратиг Птоле­мей вторгся в Лидию и угрожал Карий, по-видимому, не произошло ничего важного; по крайней мере историки сообщают только то, что он угрожал Карий. Его планам,

268

вероятно, помешал перевес сил Азандра, с которым соеди­нился Мирмидон во главе значительного войска. Кассанд­ру удалось двинуть в Азию войско под предводительством Пропелая, которое соединилось с Азандром; в то же время он послал Димитрию и Дионисию в Афины приказ немедленно отправить двадцать афинских кораблей против острова Лемнос, который объявил себя за Антигона. Аристотель вышел в море с двадцатью афинскими кораблями и примкнул к флоту Селевка, который как раз теперь крейсировал в этих водах; флот остановился под стенами Лемноса и потребовал сдачи города, и когда в этом было отказано, то было приступлено к осаде, к опустоше­нию окрестностей города и сооружению вала вокруг, после чего Селевк, поручив продолжение осады Аристотелю, поплыл далее к острову Кос. При вести об его оттшытии Д иоскорид со своей эскадрой поспешил на помощь верному городу, вытеснил афинян с острова и взял в плен двадцать их кораблей со всем экипажем.

О происходивших в Карий событиях мы тоже не узнаем никаких подробностей; сюда в южном направлении должен был отступить стратиг Антигона ввиду численного пере­веса сил противника, так как нам известно, что он распо­ложился в этой области на зимние квартиры, хотя вскоре после этого Азандр является все-таки обладателем Лидии и называется повелителем Азии. Эта гипотеза, по-види­мому, подтверждается также и тем обстоятельством, что наварх Антигона Феодот имел возможность навербовать в Карий экипаж для своих родосских кораблей. Когда стратиг Птолемей уже расположился на зимние квартиры и был занят торжественным погребением своего отца, противники послали 8 ООО человек под предводительством Эвполема в карийский город Каприма, приказав ему попытаться произвести отсюда нападение врасплох на рассеянные по зимним квартирам египетские войска. Узнав через перебежчиков о намерениях неприятелей, Птолемей быстро возвратился к своим войскам, вызвал из зимних квартир 8 300 человек пехоты и 600 всадников, неожиданно напал глубокой ночью на плохо окопавшихся и небрежно оберегаемых часовыми неприятелей и одержал над ними такую полную победу, что Эвполем был взят в плен, а

269

другие принуждены сдаться. После этого блестящего успеха он возвратился назад на зимние квартиры; ему все-таки удалось одержать победу, несмотря на численный перевес противника, а дела в Сирии начали принимать такой оборот, что он мог надеятся получить оттуда вскоре значительное подкрепление.

Летом этого года Антигон принудил наконец сдаться на капитуляцию после пятнадцатимесячной осады распо­ложенный на острове Тир, где нужда достигла крайней степени и, когда оставшиеся еще там немногочисленные войска египетского гарнизона удалились, занял его доста­точным количеством войска. Почему Птолемей, имея к этому полную возможность благодаря своему флоту, не употребил всех усилий, чтобы удержать за собою этот важный пункт? Казался ли ему архипелаг важнее царицы финикийского побережья? Или он полагал, что теряет в этом городе менее, чем Антигон приобретает в нем? Теперь Антигон становился не только равным великому Алек­сандру в одном из его славнейших дел, но, обладая Тиром, он мог считать завоевание Сирии законченным; а это завоевание было для него тем важнее, что его флот, хотя и не уступал флоту противников по числу кораблей, но все-таки еще не мог померяться с ним, будучи создан только недавно и нуждаясь еще в опытности и в новом экипаже, который лучше всего можно было навербовать на фини­кийском берегу.

Антигон еще избегал переносить центр тяжести войны на море; как раз теперь власть Азандра в Малой Азии приобрела такие значительные размеры и его боевые силы так значительно увеличились с прибытием Мир ми дона и Препелая, что храбрый стратег Птолемей едва мог дер­жаться против них. Поэтому после падения Тира Антигон поспешил двинуться в Малую Азию; но так как в то же время приходилось ожидать нападения на Сирию со стороны Египта, то для прикрытия Сирии было оставлено значительное войско, состоявшее из 2 ООО македонян. 10 ООО чужеземных наемников, 500 ликийцев и памфилян, 400 персидских пращников, 5 000 всадников и более чем из 40 слонов; главное начальство Антигон поручил своему двадцатидвухлетнему сыну Димитрию, который уже успел

270

проявить себя прекрасным военачальником; рядом с ним был поставлен военный совет, состоявший из четырех старых опытных генералов; то были Неарх, олинфянин Андроник, Филипп и Пифон, сын Аинора, который для этой цели был вызван из своей сатрапии, Вавилона. Со всеми остальными войсками Антигон выступил в поход поздней осенью 314 года, пересек Киликшо, прошел с большим трудом через наполненные уже снегом проходы Тавра и двинулся отсюда далее во Фригию, где и располо­жился на зимние квартиры в окрестностях Келен. В то же время занятый до сих пор осадой Тира флот уже успел выступить в море под командой Мидия, захватить в плен состоявшую из 36 кораблей эскадру Пинды и теперь уже крейсировал в эгейских водах.

Наступил 312 год, третий год войны. До сих пор Лизи-мах, хотя и принадлежал к числу союзников, не принимал участия в войне; по-видимому, часть рассказываемых нами ниже событий относится еще к 314 году, и они-то и воспре­пятствовали ему предпринять что-либо в Азии; возможно также н то, что для воспрепятствования ему в этом Анти­гон напомнил греческим городам западного берега Понта, что во времена Филиппа и Александра они были независи­мыми городами в государстве, и обещал им в силу своего звания регента защитить их автономию. Как бы то ни было, но граждане Каллатиды прогнали оставленный в их цитадели Лизимахом гарнизон и провозгласили свою независимость; с их помощью жители Истра, Одесса и других греческих городов этого побережья сделали то же самое; заключили между собою союз для взаимной защиты своей свободы, затем вступили в сношения с соседними фракийцами (гетами) и скифами и образовали таким образом силу, которая, конечно, могла оказать достаточное сопротивление сатрапу Фракии. При вести об этом Лизимах быстро двинулся через землю одризов, перебрался через Гзм и неожиданно явился под стенами Одесса; город быт оцеплен со всех сторон, началась осада, и он скоро принужден был сдаться. Отсюда Лизимах двинулся против Истра и, покорив и этот город без большого труда, выступил в Каллатиду. На пути туда его встретили скифы и фракийцы; он немедленно бросился на них; фракийцы,

271

испуганные таким энергичным нападением, охотно приняли предложенные им условия и покинули сторону своих союзников, но скифы довели дело до битвы; он разбил их в открытом бою и преследовал до самых границ их владений. Затем он возвратился к Каллатиде, стал лагерем под ее стенами, подверг город полной блокаде и грозил смертью гражданам, которые начали общее восстание. Тут пришло известие, что посланное Антигоном подкрепление уже приближается, что на Понте находится флог под предводительством Ликона и что Павзаний с многочисленными войсками уже достиг храма в устье Босфора. Лизимах немедленно поспешил с большею частью своего войска навстречу приближавшемуся неприятелю; подойдя к проходам Гэма, он нашел их занятыми фракий­цами; то был князь одризов Севф, который в надежде отвоевать себе свою прежнюю независимость объявил себя за Антигона и собрал войско, которого было вполне достаточно, чтобы отрезать Лизимаха от его сатрапии. Началось продолжительное, жаркое, сопровождавшееся большим кровопролитием с обеих сторон сражение, выигрышем которого сатрап открыл себе дорогу через Гэм. Он поспешно двинулся против Павзания, который при приближении превосходившего его численностью против­ника отступил на защищенного позицию; скоро его позиция была взята штурмом; сам Павзаний был убит, большинство его солдат было взято в плен и затем отпущено за выкуп или включено в состав победоносного войска. Лизимах вернулся, чтобы продолжать осаду Каллатиды, которая благодаря поддержке флота Антигона и князей Ким­мерийского Босфора продержалась довольно долго.

Уже из этой, хотя и неудачной, экспедиции Павзания можно заключить, что в течение 313 года власть Антитона в Малой Азии приобрела решительный перевес. Источни­ки не сообщают нам, как и где здесь снова началась война; по-видимому, Антигон отрезал Азандра от войск его союзников и оттеснил последних за пределы Лидии; с достоверностью мы знаем только то, что наконец жестоко теснимый сатрап Карий Азандр согласился на капитуля­цию, по которой он должен был выдать всех своих солдат Антигону, возвратить Греческим городам свободу,

272

сохраняя в виде дара Антигона обладание Карией в тех пределах, в каких он владел ею ранее, обязываясь быть ему верным и преданным союзником, и, наконец, дать ему в заложники своего брата Агафона. Уже через несколько дней сатрап раскаялся в том, что принял такие условия; ему удалось скрыть в безопасное место своего брата, который уже находился в руках Антигона; и он отправил послов к Птолемею, Селевку и Кассандру, снова прося у них помощи. С величайшим неудовольствием Антигон узнал об этом вероломстве Азандра и немедленно вторгся с разных концов в Карию; для освобождения греческих городов были посланы стратиг Доким8и наварх Мидий, которые соединились под стенами Милета, призывая город к свободе, вьшудили к сдаче гарнизон крепости и провоз­гласили автономию города; против Язоса был послан стратиг Птолемей, который принудил город объявить себя за Антигона; сам Антигон двинулся по ведшей через Траллы дороге, взял этот город, прошел по южным округам сатрапии, подступил к Кавну, куда на поддержку ему явился флот, и взял этот город, за исключением цитадели, которая была блокирована и осаждена. В истории сатрап Азандр более не упоминается.

Во время этих событий в Азии дело Антигона на Пело­поннесе, по-видимому, подверглось весьма значительным переменам; он послал туда новую экспедицию под предво­дительством Телесфора, состоявшую из 50 кораблей и значительного числа войск, с поручением освобождать греческие города, надеясь постоянным повторением попы­ток такого рода убедить греков, что он искренно желает возвратить им свободу. Телесфор высаживается на Пелопоннесе, об Аристодеме и его войске далее не упоми­нается ни слова. Полисперхонт, как кажется, соединился с вдовой своего сына, чтобы основать независимое государ­ство в Пелопоннесе, так как Телесфор ведет войну против нескольких занятых войсками Александра городов и освобождает их, за исключением Сикиона и Коринфа, в которых держится Полисперхонт с многочисленными войсками.

В это время Кассандр послал против этолян новое вой­ско под предводительством своего брата Филиппа, кото­

273

рый, соединившись с акарнанцами, начал предпринимать через Ахелой опустошительные набеги в область этолян. Тут пришло известие, что Эакид, изгнанный эпиротами три года тому назад, возвратился на родину и снова принят своими подданными, которые, вероятно, были утомлены господством Македонии; они обратились даже к Кассандру с просьбой разрешить им восстановить прежний порядок вещей, так как их недоразумения со своим царем улажены. Конечно, в этом им было отказано, и Филипп получил приказ немедленно выступить против Эакида и уничтожить его окончательно, не давая ему времени соединиться с этолянами. Филипп бросился туда и немедленно начал сражение, хотя и имел против себя многочисленное прекрасно организованное войско; сражение решилось в его пользу, множество врагов было перебито, множество взято в плен, и в том числе около пятидесяти человек из той партии, которой Эакид был обязан своим возвра­щением на родину; они были отправлены в Македонию в оковах. Между тем царь с остатками эпиротского войска бежал на юг к этолянам; Филипп победил во второй раз; в числе множества павших находился и сам Эакид, а испуганные этими быстрыми и блестящими успехами Филиппа этоляне бежали с женами и детьми из своих открытых поселений в высокие горы.

В таком положении находилось дело Кассандра в кон­це лета 313 года; снова покорить Эпир было, по-видимо­му, легким делом; этоляне находились не в блестящем положении, Телесфор был задержан на Пелопоннесе По-лисперхонтом, Греция была покорна. Но его справедливо тревожили успехи Антигона в Малой Азии; там этот энергичный стратиг уже не имел более против себя ника­кой силы, Лизимах был занят на берегах Понта, флот со­юзников потерял свой перевес, в греческих водах Антигон находился недалеко от Геллеспонта, и переправы ему долее преградить было нельзя. Кроме того, в самой Греции начали обнаруживаться результаты прокламации Анти­гона; виотяне, среди которых были восстановлены нена­вистные Фивы, послали к Антигону посольство и были объявлены им его союзниками; этоляне тоже послали к нему и возобновили с ним самим союз, который они заключили

274

с его полководцами; большинство городов Эвбеи провоз­гласило свою независимость, только в Халкйде еще держался македонский гарнизон; даже из Афин была тайно отправлена к Антигону просьба восстановить свободу города. По-видимому, от дальнейшего хода войны Кассандру приходилось ожидать самых дурных послед­ствий; теперь положение вещей еще было таково, что он мог заключить сепаратный мир на выгодных условиях. На Геллеспонте он имел свидание с Антигоном для пере­говоров относительно заключения мира; но Кассандр без­условно не нашел возможным принять поставленные Антигеном условия — свобода греческих государств бы­ла, несомненно, поставлена на первое место, — и оба рас­стались, не придя ни к какому соглашению.

Кассандр мог ожидать, что Антигон пошлет свои эскад­ры в Грецию и нападет на него там в его наиболее слабом пункте; в Афинах и в их гаванях он был уверен, но более всего приходилось опасаться того, что Антигон высадится на Эвбее и оттуда переправится в Виотию. Поэтому Кассандр поспешил приступить к попытке овладеть островом. С 30 кораблями он двинулся в Орей на северном берегу острова на Артемизийском побережье, откуда было легко преградить доступ в пролив. Ему только что удалось взять гавань Орея и начать теснить город самым жестоким образом — как вдруг на помощь орипам прибыл из Пелопоннеса Телесфор с 20 кораблями, а из Азии Мидий со 100 кораблями. Корабли Кассандра находились в гавани города; противникам удалось обстрелять их; четыре корабля сгорело совсем, а всем другим угрожала серьезная опасность. Между тем прибыл флот из Афин, и так как противники не соблюдали большой осторожности, то Кассандр произвел вылазку, причем потопил у неприятеля один корабль, а три взял в плен со всем экипажем.

Тогда Антигон послал в Европу под командой своего I племянника Птолемея флот из 150 кораблей, на котором находилось 5 000 человек пехоты и 500 всадников; задача его заключалась в том, чтобы довершить освобождение греческих государств; родосцы, которые заключили с ним теперь вооруженный союз, тоже приняли участие в этой экспедиции с десятью прекрасно вооруженными корабля­

275

ми. Птолемей высадился на берег в Авлиде в так называе­мой глубокой гавани; здесь с ним соединились от имени виотийского союза 2 200 человек пехоты и 800 всадников; стоявшие еще под стенами Орея корабли были тоже вызваны сюда; он укрепил С ал га ней, лежавший на самом морском берегу, и сделал этот пункт центром своих движений. Между Авлидой и Салганеем по другую сторону моста через Эврип, который в этом месте очень узок, лежала Халкида, единственный город Эвбеи, находившийся в руках Кассандра9; Птолемей решил скоро овладеть ею. Лишь только Кассандр узнал об этих намерениях неприяте­ля, как он снял осаду с Орея и поспешил в Халкиду, чтобы удержать за собою эту наиболее важную позицию. Между тем Мидий со всем своим флотом поспешно возвратился в Азию к Антигону, который немедленно, сопровождаемый плывшим вдоль берега флотом, двинулся со своими войсками по направлению к Геллеспонту, чтобы пере­правиться в Европу и затем напасть на беззащитную Македонию; если Кассандр останется в Халкиде или если он поспешит домой, чтобы спасти Македонию, уничтожить его господство в Греции. Для македонской державы представилась самая трудная альтернатива; не обладая господством ни над морем, ни над Грецией, она была принуждена перейти в оборонительное положение, успешно держаться которого можно было только при господстве или над морем, или над Грецией. Кассандр владел еще Халкидой и Аттикой, в Аттике было вполне преданное ему правительство, что обеспечивало ему помощь афинского флота, а в гаванях Афин он имел пункт, открывавший ему доступ в море Циклад; пока Аттика оставалась в его руках, Греция и море еще не совсем были потеряны. Он передал начальство в Халкиде своему брату Илистарху, поспешно переправился со своим войском к Оропу, лежавшему на границе Аттики, взял этот город штурмом, принудил виотийский союз заключить с ним перемирие, двинулся вверх по Азопу в Фивы и, назначив Эвполема своим стратигом в Греции, быстро возвратился в Македонию. Это было приблизительно в конце 313 года. Между тем Антигон достиг Пропонтиды, послал в Византию и велел предложить этому городу заключить с

276

ним вооруженный союз; но находившиеся там послы Лизимаха посоветовали византийцам не предпринимать никаких неприязненных действий против него и Кассандра, а более всего бояться ближайших властителей; и визан­тийцы, выгода которых заключалась в том, чтобы среди всеобщей войны спокойно заниматься своею доходной торговлей и сохранить хорошие отношения с обеими партиями, ответили, что они по-прежнему останутся нейтральными. Это обстоятельство, возвращение Кас­сандра, близость Лизимаха с войском, зимнее время года, а более всего осложнения в Сирии побудили Антигона отложить пока свою переправу в Европу и разместить свои войска по городам Малой Фригии на зимние квартиры.

В течение этого года Птолемей Египетский не имел возможности оказать непосредственную помощь своим союзникам. Мы имеем несомненное право приписать про­искам Антигона единовременное возмущение Кирены против Птолемея и отделение от него недавно покоренных кипрских царей. Киренейцы, как кажется, провозгласив свою независимость, немедленно обратились против цитадели города и осадили ее; когда прибывшие из Александрии послы потребовали от них прекращения неприязненных действий, они умертвили их и с еще боль­шим рвением продолжили осаду. Тогда Птолемей послал против них большое войско под командой Агиса и флот под командой наварха Эпэнета. Агис быстро и энергично напал на мятежников, разбил их, взял город и послал зачинщиков скованными в Александрию; приказав граж­данам города выдать ему свое оружие, он снова организо­вал городское управление согласно полученным им от своего повелителя распоряжениям, передал Офеле страте­гию над провинцией и возвратился в Александрию. Тогда Птолемей со всеми своими силами обратился против Кипра. Царь Китиена Пигмалион за то, что все вступил в переговоры с Антигоном, был низложен, Праксипп из Лапефа, Стазиойк из Мариона и династ Кирении, которые тоже были уличены в отделении, были взяты под стражу и лишены своего звания, которое было отдано царю Саламина Никокреонту, получившему в то же время и стратигию над островом. Затем Птолемей переправился на

277

кораблях в Сирию, неожиданно появился под стенами Посидиона в устье Оронта, взял этот город штурмом и разграбил его, отплыл отсюда в Киликию, продал взятых им здесь в плен в рабство, опустошил окрестную страну и с богатой добычей возвратился назад на Кипр.

При вести об этих успехах Птолемея Антигон послал из Фригии своему сыну Димитрию, который все еще стоял в Келесирии, готовый встретить нападение из Египта, приказ как можно скорее поспешить в угрожаемые неприятелем местности, чтобы оказать им помощь и воспрепятствовать Птолемею формально занять их. Димитрий немедленно выступил со своей конницей и легкой пехотой, оставив слонов и тяжеловооруженных воинов под начальством Пифона, и быстрыми переходами двинулся в Киликию. Он прибыл слишком поздно и, опасаясь нападения со стороны Египта во время их отсутствия, с неменьшей быстротой возвратился назад; благодаря громадному напряжению сил при этих передвижениях большинство лошадей сделалось негодными к службе и погибло много людей. Он распре­делил свои войска в южной части Сирии по зимним квартирам. Так закончился 313 год.

Взаимное положение воюющих держав окончательно выяснилось, и решение вопроса, кто победит в Греции и кто в Сирии, было значительно упрощено. Новый год, четвертый год войны, должен был принести это решение. Немедленно после отступления Кассандра стратиг Птоле­мей бросился на Колхиду, прогнал ее гарнизон и провозг­ласил город свободным, решив, несмотря на его важность в военном отношении, не обременять его гарнизоном; затем он напал на Оронт, взял в плен расположенный там гарнизон и возвратил этот город виотянам. Овладев затем еще Эретрией и Каристом на Эвбее, он двинулся в область Аттики. Еще раньше завязавшая тайные сношения с Антигоном антимакедонская партия теперь, когда Птоле­мей уже был слишком близко, принудила правителя города Димитрия заключить с ним перемирие и послать к Антигону послов для переговоров о формальном союзе. Не останавливаясь здесь долее, стратиг обратился против Виотии, взял Кадмею, изгнал из нее гарнизон Кассандра и освободил Фивы. Затем он двинулся в Фокиду, таким же

278

образом изгоняя там гарнизоны из акрополей и возвращая городам свободу, а оттуда прошел в Локриду, где обложил город Опунт, верно державший сторону Кассандра, и довел его до крайне стесненного положения.

Между тем как дело Антигона в средней Греции, покро­вительствуемое призывом к свободе и растущим народным движением, делало такие блестящие успехи, борьба против Македонии на западе тоже шла не менее успешно. Государство коркирейцев, видевшее в захвате Кассандром Левкады и в его неоднократных победах над эпиротами опасность для самого себя, оказало действенную поддержку восставшим аполлониатам и эпидаминянам, изгнало гарнизоны из обоих этих городов, провозгласило независи­мость Аполлонии и передало Эпидамию князю тавталан-тинов Главкии, с вероятною целью побудить этого государя к восстанию, несмотря на заключенный им с Кассандром договор. В Эпире после смерти царя Эакида престол перешел к его старшему брату Алкете, которого, благодаря его вспыльчивому и дикому характеру, отец лишат права престолонаследия и послал в изгнание; теперь при разделяемой им всеобщей ненависти против Кассандра он был принят с тем большею охотой, что его права на престол были несомненны, а сын Эакида Пирр был еще ребенком. Стратиг Акарнании Л икиск, который был ранее стратигом Эпира, двинулся из Акарнании в Эпир в надежде без труда низложить новое правительство, которое не могло еще успеть упрочиться. Он двинулся к северу и стал лагерем в окрестностях Кассении. Между тем Алкета послал в окрестные города своих сыновей Александра и Текра с поручением призвать к оружию как можно большее количество людей, а сам с имевшимися у него войсками выступил навстречу неприятелю и расположился против него лагерем, ожидая прибытия своих сыновей. Численный перевес был на стороне Л икиска, который поставил Алкету в такое стесненное положение, что эпироты потеряли всякую надежду на успех и сдались, Алкета бежал в эпиротский город Эвримены; Л икиск последовал за ним и осадил здесь, но в это время поспел сын царя Александра со значительным войском, напал на македонян и разбил их в кровопролитном сражении. После этого и Л икиск тоже

279

получил помощь; во втором сражении эпироты были побеждены, Александр и Тевкр бежали со своей матерью в одно укрепленное место, Эвримены были взяты штурмом, разграблены и сравнены с землей.

Немедленно по получении известия о первом сражении при Эвримеменах Кассандр двинулся в Эпир, где он нашел борьбу уже успешно оконченной; так как для него всего важнее было обладание Аполлонией, а Главкия, союзник корирян и аполлоннтов, был в то же время и противником Алкеты, чьего племянника Пирра он держал при себе, то он заключил с Алкетой мир и уступил ему Эпир. Затем он двинулся против Аполлонии, граждане которой приготови­лись к этому нападению и призвали к себе на помощь войска своих союзников; вполне готовые к борьбе, они ожидали неприятеля под стенами своего города и, благо­даря своему численному превосходству, разбили македо­нян. Такие значительные потери и близость зимы прину­дили Кассандра возвратиться обратно. Ободренные поне­сенным им поражением и его отступлением, левкадяне, поддерживаемые коркирянами, возмутились, прогнали македонский гарнизон и провозгласили свою незави­симость.

В какой степени эти движения против македонян были поддерживаемы стратигом Птолемеем, мы не знаем; во всяком случае, если бы он имел полную свободу движений, он оказал бы им такую энергичную поддержку, что македонские войска были бы принуждены совершенно отступить из Греции. В надежде на это Антигон и даровал ему неограниченные полномочия и верховную власть над Грецией; но именно этим было создано такое положение, которое препятствовало всем дальнейшим движениям стратига. Наварх Телесфор, стоявший около Коринфа, считал себя отодвинутым на второй план этой миссией Птолемея, покинул свой флот и предоставил своим наемникам на выбор или оставить службу у Антигона и идти, куда они хотят, или поступить на службу к нему, так как он намеревается вести войну на Пелопоннесе на собственный риск и в своих собственных интересах. С такими намерениями он двинулся против города Элида, остававшегося верным делу Антигона, занял его акрополь,

280

завладел самим городом и разграбил олимпийский храм, собрал около 50 талантов серебра и начал усердно вербовать наемников. Антигону грозила полная потеря Пелопоннеса, поэтому Птолемей поспешил оставить оса­ду Опунта и двинулся на Пелопоннес; по своему прибы­тию в Элиду он скоро взял акрополь и возвратил элейцам свободу, а храму его сокровища; вскоре после этого ему удалось принудить Телесфора также и к сдаче Киллены, где он еще держался; этот город был тоже отдан элейцам.

Во время этих событий борьба на востоке разрешилась совершенно неожиданным образом. В прошлом году Пто­лемей после своих успехов в Кирене и на Кипре ограни­чился беглой диверсией против берегов Киликии и Сирии, которая настолько отвлекла Димитрия, что безопасность границы Египта была обеспечена. Но теперь в начале 312 года могущество Антигона приобрело такой перевес в Малой Азии и приняло такой угрожающий характер на гре­ческом море и в Греции, что Египту было необходимо на­чать, не теряя времени, решительные действия против Си­рии. Особенно Селевк советовал сатрапу Египта предпри­нять поход, при котором он не только мог разбить Димит­рия, но и снова овладеть Сирией и угрожать Малой Азии с юга. Весною 312 года обширные вооружения Птолемея и вербовка войск были окончены; с 18 ООО человек пехоты и ООО всадников, состоявших частью из македонян, частью г наемников, и кроме того, с многочисленными полчища-и. египтян, которые или участвовали в походе, будучи во­оружены по македонскому образцу, или служили в качестве носильщиков или прислуги при обозе и метательных маши-■ нах, Птолемей выступил из Александрии через Пелузий и через пустыню, отделяющую Египет от Сирии, и располо­жился лагерем под стенами Газы.

При вести о приготовлениях Птолемея Димитрий тоже собрал свои войска из зимних квартир и двинулся с ними к I азе; юный полководец — он был в том же самом возрас-ic, в котором Александр начал свой великий поход на мосток, — горел желанием померяться силами с неприяте­лем, которого он тщетно ранее искал в Киликии, тщетно шк долго ожидал на границах Сирии. Старые генералы серьезно советовали ему отказаться от борьбы со значи-

ма

тельно превосходившим его силами войском под предво дительством такого испытанного полководца, говоря, что лучше держаться оборонительного положения', чем уско­рять решение кризиса, которое, по всей вероятности, будет в пользу противника. Тем не менее Димитрий настаивал на своем желании; он знает, на какое идет важное дело, предпринимая эту страшную борьбу без отца; хотя он и молод, но он решится на нее; он надеется, что успех послу жит для него оправданием. Он пригласил войско i собрание; воины явились в полном вооружении; когда с: затем вступил на возвышение по середине н некотор< время в смущении стоял молча, войска крикнули ему, что бы он ободрился и говорил! Еще раньше, чем глашатай пригласил к молчанию, кругом воцарилась тишина; тогда Димитрий обратился к народу со свойственным ему огнем и смелостью, с увлекательными чарами молодости, которая думает, что первый серьезный успех дает ей право всего ожидать от будущего; он не скрывал того, что решается на важный шаг, но он все-таки отдает в их руки возможность стяжать для него первые трофеи; чем значительнее силм неприятеля, тем прекраснее будет слава одержать над ним победу; чем знаменитее предводители неприятельского войска, оба испытанные полководца Александра, тег-прекраснее для него, юноши, будет слава одержать т \ ними победу; он ничего не желает, кроме славы, добыч \ будет принадлежать войскам; чтобы она была равна ц\ храбрости, он увеличит ее крупными подарками. Войск.; отвечали на речь своего молодого полководца громким л криками ликования; они были исполнены энтузиазма персм своим героем, в котором, по-видимому, перед ними снов.) восстала фигура Александра и его смелость и величие; он был их любимцем, никто не мог пожаловаться на него, во всем дурном обвиняли его отца, а от него ожидали bcci « лучшего; кроме того, Антигон был стариком, всякий знал, что он стремится к диадеме; в таком случае Димитрий был наследником престола, от его милости зависело все будущее счастье; и кому же можно было скорее его пожелать, как ему? Ахилл по красоте, в полном цвете молодости, царственном вооружении, со словами привета и ободрен для каждого, с лицом, горящим воинственностью

282

надеждой, со смело обращенным на неприятеля взором, так выступал он во главе своих войск на поле битвы.

Здесь он построил свое войско по плану, в основе кото­рого лежала крайне смелая и простая мысль. Необходимо было быстрой и неожиданной инициативой парализовать численный перевес неприятеля, военную задачу которого составляло нападение; необходимо было принудить его к бою на таком месте, где египтянин менее всего желал этого; • необходимо было нанести удар таким образом, чтобы его удача имела последствием верную гибель неприятеля. Димитрий имел на своем правом фланге море; он назначил свое левое крыло для атаки, которая должна была в случае удачи отбросить неприятеля к морю. Он расположил на своем левом крыле состоявший из "друзей" отборный отряд в 200 всадников, в числе которых находился стратиг Пифон: а слева от них — три ила, т. е. 150 всадников; такое же количество, предназначенное для прикрытия фланга, составляло край крыла, далее которого шли в бой разделенные на три ила 100 человек тарентийцев, так что в целом около Димитрия находилось 600 всадников. За ними справа шли гетеры, 800 всадников; а за последними еще другие 1 500 всадников. Перед этим крылом было постав­лено 30 слонов, в промежутках между которыми располо­жены необходимые легковооруженные войска, 1 500 чело­век, и между ними 500 персидских пращников. Центр боевой линии составляли 1 1 000 человек тяжелово­оруженных, в числе которых было 2 000 македонян, 1 000 ликийцев и памфилян и 8 000 наемников; перед линией фаланг, вперемешку с легкой пехотой были выстроены 13 слонов. Правое крыло состояло из I 500 всад­ников под предводительством олинфянина Андроника, которому было поручено в косвенном направлении следовать за фалангами, избегая всякого решительного сражения, и ожидать исхода атаки левого крыла.

Тем временем войско неприятеля тоже выстроилось в юевой порядок; Птолемей и Селевк стянули свои главные -ш1ы на левое крыло в полной уверенности, что Димитрий произведет на него нападение согласно обычному боевому приему; увидав расположение неприятельской линии, они быстро переменили свои диспозиции; на правом крыле, где

283

они лично желали сражаться против Димитрия, они поставили 3 ООО отборных всадников; для защиты от нападения слонов было послано вперед несколько отрядов с балками, снабженными железными наконечниками и связанными между собою цепями; позади этой "свиной щетины" следовала легкая пехота, которой было приказано пускать стрелы и дротики в слонов, лишь только те приблизятся, и по мере возможности убивать их вожаков и находящуюся при них прислугу. К расположенному таким образом правому крылу примыкала фаланга, а к последней, состоявшей из 100 всадников, боевое крыло; последнее было на целую треть слабее выстроенного против него неприятельского крыла.

Из дошедших до нас сведений не видно, почему Димит­рий не мог воспользоваться моментом слабости, в котором должна была находиться неприятельская боевая линия благодаря перемене своего построения; может быть, вызванное предстоявшим ему первым решительным сра­жением смущение заставило его пропустить эту драгоцен­ную минуту. Сражение началось только тогда, когда не­приятель уже выстроился в линию; выдвинутые вперед эскадроны Димитрия открыли его с жаром и наилучшим успехом, опрокинули некоторые отряды неприятеля и за­нялись их преследованием. Между тем крайние илы еги­петской линии, выступавшей за крыло неприятеля, оказа­лись в его фаланге; с копьем в руке ринулись они на неприятеля, причем оружие большинства воинов разлете­лось на куски и с обоих сторон пало много раненых, но эскадроны Димитрия не уступали. Неприятели собрались для вторичной атаки и ринулись друг на друга с обнажен­ными мечами, начался страшный бой, грудь с грудью, ни один не отступал, полководцы здесь и там находились среди схватки, их слово, их примеры творили чудеса храбрости. По-видимому, желая дать решительный поворот еще склонявшемуся то на ту, то на другую сторону конному сражению, Дмитрий отдал приказ двинуть в атаку слонов, род оружия, которым он превосходил своего противника; то было ужасное зрелище, когда эти исполинские животные бросились вперед, потрясая землю. Они приблизились к заграждениям, где на них, их вожаков и прислугу посыпался

284

град стрел, дротиков и камней; слоны понеслись вперед тем быстрее, но внезапно начали останавливаться один за другим с криками боли и ярости, наступая мягкой ступней на железные наконечники балок; под новым градом стрел и камней многие из вожаков попадали на землю, не управляемые никем раненные животные яростно носились повсюду, усиливая беспорядок в опасной степени; скоро страшная линия слонов была совершенно рассеяна, большинство их было поймано неприятелем и главная масса линии всадников была открыта для нападения победоносных египтян. Уже отдельные эскадроны начали обращаться в бегство; тщетно Димитрий с теми, которые еще держались вокруг него, старался восстановить сражение. Источники не сообщают нам, что делала в этот решительный момент фаланга пехоты, какие приказания получила она и не пыталась ли она прикрывать отступ­ление, приступить к которому Димитрий видел себя вынужденным. При отступлении он собрал своих всадни­ков; в полном порядке, стройными рядами эскадроны отступили через открытую равнину к Газе; к ним при­соединились те из тяжеловооруженных, которые предпочли побросать оружие, лишь бы не сдаться в плен. Поле битвы, мертвые и раненные были предоставлены на произвол неприятеля; остатки разбитого войска подошли к стенам Газы и на солнечном закате двинулись далее вдоль стен этого города, удержать который за собою было более невозможно. Отряд конницы бросился в город, чтобы спасти багаж войска при всеобщем отступлении; множе­ство скота и телег, носильщиков и рабов, с шумом и в беспорядке теснившихся к выходу из ворот, доставили неприятелю возможность внезапно, прежде чем успели закрыть ворота или загородить улицу, ворваться и овла­деть городом и почти всем обозом.

Димитрий бежал далее не останавливаясь и сделал при­вал только около полуночи в Азоте, почти в семи милях от поля битвы10. Потери его были громадны, его войско было совершенно уничтожено; около 8 ООО человек, более чем две трети его пехоты сдались в плен, остальные побросали свое оружие и потеряли обоз; около 5 ООО человек пало, и в том числе ядро конницы, большинство "друзей", а также и

295

стратиг Пифон. Из Азота Димитрий послал просить у 'победителей перемирия и погребения своих павших. Птолемей приказал ответить ему, что он может похоронить своих убитых и что он возвращает ему также его пленных друзей, его прислугу, его придворный штат и его обоз, так как он ведет борьбу с АнтиГоном не из-за того, но потому что последний не только разделил согласно договору со своими союзниками сделанных им в веденной ими сообща войне против Пердикки и Эвмена приобретений, но даже, несмотря на возобновление союза, отнял затем власть у сатрапа Вавилона Селевка; в этой войне он не преследует никакой другой цели, кроме того, чтобы силою оружия заставить выполнить эти справедливые требования, которых Антигон не пожелал принять во внимание; затем он поздравил молодого полководца с той храбростью, с которой тот бился, и выразил свое особое удовольствие тем, что исход сражений дал ему возможность доказать ему свое уважение возвращением его имущества и наиболее дорогих ему пленных. На это посольство, вполне согласовавшееся с приемами военной вежливости того времени, Димитрий отвечал в том же духе, что он надеется недолго остаться должником благородного Л агида и просит богов доставить ему скоро случай воздать ему равным за равное.

Похоронив своих убитых, Димитрий поспешил поки­нуть округа южной Сирии, в которых он не имел возмож­ности удержаться с остатками своих боевых сил. Послав гонцов сообщить отцу о понесенным им при Газе пораже­нии и просить у него новых войск, он сам двинулся вдоль берега Финикии, послал олинфянина Андроника в Тир с приказом удержать за собою этот город во что бы то ни стало, и затем поспешил с войском в Триполь, куда он начал стягивать из укрепленных мест Киликии и верхней Сирии те войска, без которых только можно было там обойтись, и где он начал вербовать как можно больше наемников, запасаясь оружием и провиантом, и упражнять ново­бранцев с величайшим старанием. Это первое поражение нисколько не лишило его присутствия духа; оно, по-видимому, было для него только уроком и внезапно превратило его безумную отвагу юности в серьезную об­думанность и мужественную энергию.

286

Птолемей, со своей стороны, после битвы при Газе по­слал военнопленных в Египет с приказанием расселить их по номархиям этой страны. Сирия была для него открыта, отступление противника отдавало в его руки Палестину и большую часть Финикии. Не теряя времени, он двинулся вперед со своим победоносным войском; большинство городов добровольно открыло ему ворота, другие он принудил к сдаче, даже Сидон сдался; только укрепленный и расположенный на острове город Тир находился еще в руках неприятеля. Птолемей стал лагерем против города и предложил его коменданту, олинфяянину Андронику, сдаться, обещая ему крупную награду и величайшие почести на службе у него; Андроник отвечал, что он ни за какие деньги на свете не изменит делу Димитрия и Антигона и что недостойно делать ему такие предложения; только тот, кто сам, подобно Птолемею, так постыдно нарушил свое слово, может ожидать того же от других. Весть о понесенном при Газе поражении, о полном уничтожении войска и об успехах Птолемея в Сирии и Финикии лишила гарнизон Тира присутствия духа; когда распространился слух, что город не будет сдан ни в каком случае, то вспыхнуло настоящее восстание; с большим трудом Андронику удалось бежать на берег, египетские форпосты схватили его и привели к Птолемею. После сделанного в таких оскорбительных выражениях отказа в сдаче пленник мог ожидать немедленного наказания смертью; Птолемей был настолько великодушен или политичен, что ни одним словом не упомянул об этих событиях и сказал только, что он рад, что его счастливая звезда привела к нему такого знаменитого полководца и что он постарается путем почестей и отличий заставить его забыть несчастье, лишившее его занимаемого им с такой верностью и осмотрительностью до сих пор положения. При помощи такой же доброты он сумел приобрести себе расположение народонаселения снр!шских земель, с особенной любовью к нему отнеслись чада Израиля, из которых многие даже переселились в Египет; в опытном и пользовавшемся высоким уважением первосвященнике Езекии он приобрел себе верного приверженца.

7Ю

После падения Тира Птолемей, как кажется, двинулся дальше вверх вдоль финикийского берега, между тем как Димитрий отступил в верхнюю Сирию и даже в самую Киликию; внутри страны египтянам не оказывали никако­го сопротивления; путь в Вавилон был свободен. Селевк знал, как глубоко ему были преданы вавилоняне и с какой антипатией они относились к делу Антигона; назначенный Антигоном сатрап пал в сражении при Газе, область была занята только небольшим количеством войск, вблизи не было никого, кто мог бы оказать им помощь, так как в верхних провинциях симпатии были далеко не на стороне Антигона. Нормальным результатом этой важной победы, по-видимому, должно было быть возвращение Селевка в его сатрапию, причем он мог надеятся, что она подымется на его защиту, если он даже придет с незначительным войском; поэтому он попросил у Птолемея небольшой отряд, чтобы переворот мог там произойти быстрее и вернее. Птолемей дал ему только 800 человек пехоты и около 200 всадников, чтобы отправкой более значительной экспедиции не ослабить себя на случай нападения, которого он должен был ожидать со стороны Антигона; если настроение в Вавилоне было действительно таково, как надеялся Селевк, то этого войска было совершенно достаточно; если бы его предприятие не удалось, то эта потеря была бы еще не слишком чувствительна.

Селевк со своим маленьким отрядом двинулся через Сирию и через Евфрат в Месопотамию; по мере того как приближалось наступление решительного момента, нача­ли расти и опасения среди его приверженцев; их число, деньги и боевые запасы так незначительны, думали они, а те, с которыми им предстоит сражаться, располагают во много раз более значительными боевыми силами, запаса­ми оружия и магазинами и числом союзников вблизи и вдали. Селевк ободрил их, и слова, приписываемые ему в ведущем свое происхождение от Иеронима предании, характеристичны более чем в одном отношении: старым солдатам, боевым ветеранам Александра, сказал он, не подобает основывать свои надежды только на многочис­ленности войска н на денежных средствах; опытность и ум имеют более высокую цену, пусть сам Александр им

288

послужит примером того, как с помощью немногого мож­но достигнуть величайших результатов; он полон бодрос­ти и не только верит в свое правое дело и в свое, хотя по числу и не большое, войско, но и знает, что воля богов уже не раз указывала ему на то, что принесет ему судьба; Аполлон Милетский приветствовал его царем, Александр приблизился к нему во сне и предсказал ему его будущее могущество; не лишен значения также и тот факт, что, когда порыв ветра на озере у царских гробниц сорвал с головы царя диадему, он достал ее вплавь и обернул ее кругом своей головы; конечно, им предстоит впереди много трудов и опасностей, но ведь великие результаты никогда не достигаются без труда; он так же уверен в полном успехе, как и в преданности своих приверженцев. Еще большее действие, чем подобные речи, оказывала веселость и приветливость Селевка; он сумел приобрести безграничную любовь и преданность своих людей, и каждый из его спутников был готов победить с ним или умереть] 1.

Уже в Каррах, в нескольких днях пути по ту сторону Евфрата, ему удалось склонить на свою сторону располо­женный там македонский гарнизон; другие посты он принудил сдаться и последовать за ним открытой силой; лишь только он вступил в пределы Вавилона, как ему на­встречу вышли многие из богатых местных жителей, прим­кнули к нему и предложили ему помощь, какую только он от них потребует; наплыв новых лиц увеличивался с каждым днем, народ встречал его кликами ликования, как освободителей, со всех сторон сьшались на него доказатель­ства величайшей преданности и многочисленные вспомо­гательные средства; принадлежавший к числу должност­ных лиц провинции Полиарх перешел на его сторону с более чем тысячью наемников. Приверженцы Антигона в городе уже более не могли бороться с общим течением и бежали в цитадель, находившуюся под начальством Дифила. Селевк взял ее штурмом, освободил своих друзей н детей различных вельмож, которых Антигон держат здесь в качестве заложников верности страны, и возвратил их родителям. С падением цитадели партия Антигона была уничтожена; Селевк поспешно принялся вербовать войска, покупать лошадей и распределять их на различную службу;

10. История эллинизма кн. II

289

вавилоняне поддерживали его с величайшим рвением, точно дело шло о защите прав и притязаний пользую inei о< я всеобщей любовью государя12.

Между тем стратиг верхних сатрапий Никанор при вести

0 вторжении Селевка собрал в Мидии, Персии и других смежных с ними областях войско, состоявшее более чем из

1 ООО человек пехоты и 7 ООО всадников, и поспешил с ним через горы, чтобы спасти Вавилон для партии Антигона. Селевк имел при себе не более 3 ООО человек пехоты и около 400 всадников, но все-таки переправился через Тигр и бросился с ними навстречу неприятелю; узнав, что Никанор находился от него на расстоянии только нескольких дневных переходов, он скрыл свои войска в тянувшихся вдоль берега реки болотах в надежде, что отсюда ему удастся неожиданно напасть на неприятеля. Никанор подошел к Тигру, расположился здесь лагерем вблизи одного царского замка и, не находя нигде следов не­приятеля, о переправе которого через реку он, однако, получил известие, был убежден, что неприятель отступил ввиду его численного перевеса. Ночью внезапно появился Селевк; он нашел неприятельский лагерь плохо охра­няемым и напал на него; сатрап Персии Эвагр и другие , предводители пали, войска Никанора сражались без всякого порядка, скоро армия Никанора была рассеяна и толпами начала переходить на сторону Селевка; всем ненавистный, постоянно тревожимый страхом быть выданным, сопровождаемый только несколькими предан­ными людьми Никанор искал спасения в бегстве. Верхние провинции открылись победителю; ненависть против гнетущего господства Антигона и его приверженцев, ко­торое Мидия, Персия и Сузиана переносили в течение четырех лет, облегчала его дальнейшие успехи; сатрапы с радостью становились на сторону властителя, чьи добро­та и справедливость были известны повсюду; они, как и он сам, чувствовали, что ему недостает только имени, чтобы быть настоящим царем.

Во время этих событий на востоке, которые должны были занять собою приблизительно зиму 312—311 года, война возобновилась также и в сирийских землях. После сражения при Газе Димитрий отступил из Сирии и путем

290

величайших усилий создал себе в Киликии новое войско; лишь только он счел себя достаточно сильным, как и дви­нулся в поход против верхней Сирии. При вести о его наступлении Птолемей послал к Оронту значительное войско под предводительством одного из своих друзей, македонянина Килла, в надежде, что этого движения бу­дет достаточно, чтобы заставить отступить из Сирии не­давно разбитого противника или чтобы, если он не очис-титСирни немедленно, отрезать его таким образом, что его вторично можно будет вполне уничтожить. Киля высту­пил и уже находился недалеко от Димитрия, когда после­дний узнал через лазутчиков, что египетское войско остановилось на отдых около Миунта, что его лагерь дур­но охраняется и что неожиданное нападение может увен­чаться полным успехом. Оставив позади себя весь обоз и слишком тяжело вооруженных, Димитрий немедленно двинулся вперед во главе остальных войск. После быстро­го и продолжавшегося всю ночь перехода он с рассветом стоял вблизи неприятельского лагеря; немногочисленные часовые были без труда перебиты, лагерь, прежде чем неприятель успел проснуться, был взят приступом и занят, а Килл без дальнейшего боя был принужден сдаться в плен со всем своим войском; 7 ООО человек и очень богатая добыча попали, таким образом, в руки Димитрия, что было только немного менее того, сколько он сам потерял при Газе; он самым почетным образом исправил понесенное им тогда поражение. Более, чем потери неприятеля и слава этого смелого и удачного ггоедгфнятия, радовало его то обстоятельство, что он имел теперь возможность воздать той же ценой Лагиду за его посольство и дары после битвы при Газе. С согласия отца, который предоставил ему полную свободу поступить с приобретенной им добычей как он желает, Димитрий послал Килла и других друзей, находившихся в числе пленных, вместе с богатыми дарами к Птолемею, прося его принять это как благодарность и знак его уважения. Опасаясь того, что Птолемей немед­ленно двинется против него сам со всем своим войском, он расположил всю свою армию в защищенной болотами и прудами позиции и послал к отцу гонцов с вестью о победе, прося его как можно скорее прислать войско в Сирию, а

291

еще лучше прийти самому со всей своей армией, так как теперь представляется возможность возвратить себе то, что было потеряно в Сирии.

Антигон стоял со своим войском во Фригии; от заду­манной им прошлой зимой переправы в Европу он должен был отказаться ввиду начавшейся в Сирии войны; по получении известия о битве при Газе он даже имел одно время намерение двинуться в Сирию и показать сатрапу Египта, "что вести борьбу против мужей совсем другое дело, чем одерживать победы над мальчиками"; просьба сына оставить ему начальство склонила его пока остаться. Теперь он получил в Келенах известие о победе сына; его радость была безгранична; "Этот мальчик достоин цар­ского престола", — говорил он своим друзьям; войска были быстро стянуты, выступили и через несколько дней находи­лись уже за Тавром; скоро отец был в лагере сына; оба вой­ска соединились и составили весьма значительную армию.

По получении известия об этих событиях Птолемей созвал военачальников и друзей на военный совет: непри­ятель, сказал он, вступил в Сирию со значительно превос­ходящими их численностью силами; спрашивается, лучше ли ожидать его и обеспечить за собою обладание Сирией, дав решительное сражение в самой этой провинции, или возвратиться в Египет и ожидать неприятеля на берегах Нила, как ранее войско Пердикки. Общее мнение было таково, что вести борьбу с более многочисленным войском и с пользующимся неизменным счастьем Антигоном в только что завоеванной стране было бы слишком риско­ванно и что лучше отступить в Египет и там ожидать нападения неприятеля, имея на своей стороне благо­приятные условия местности, сосредоточенные на родине обширные запасы провианта и начинающийся как раз теперь разлив Нила. Был отдан приказ отступить из Сирии, гарнизоны были выведаны, наиболее важные крепости, как Ака, Ионна, Газа срыты, затем было собрано возможно большее количество денег и вещей, и еще осенью Сирия была очищена египетскими войсками.

Антигон шел за ними и без труда овладел потерянными им недавно областями. Он, конечно, рассчитывал напасть на Птолемея в Египте; но печальный исход похода

292

Пердикки мог показать ему, с какой осмотрительностью он должен действовать против этой изумительно защищен­ной природой страны; уже путь через пустыню, отделяю­щую Сирию от Египта, представляет бесчисленные трудности и, особенно благодаря недостатку в воде для питья, может быть совершен только после специальных приготовлений; и даже если войску удастся благополучно совершить этот путь, то перерезываемая множеством ре­чек и могущая весьма легко быть затопленной местность Нижнего Египта представляет новые значительные труд­ности для военных передвижений. По-видимому, для свое­го нападения на Египет Антигон намеревался или избрать совершенно иной путь, который позволил бы ему, насколько это возможно, избежать малодоступной дельты Нила, или на случай похода через пустыню обеспечить за собою все преимущества, которые могло доставить ему покорение кочевавших по соседству арабских племен.

Эти арабские племена, называемые древними писателя­ми набатеями, обитали в представляющих собою полную пустыню землях между Мертвым морем и Аравийским заливом; они вели кочевой образ жизни, не имея оседлых поселений, и то занимались скотоводством, то вторгались в пределы Сирии для грабежа и разбоя, то привозили на своих верблюдах на рынки Сирии, Аравии и Египта благовонные товары, пряности, индийские произведения и асфальт, который они собирали в мертвом море; их страна была почти совершенно безводна, так что воду для себя и своего скота они принуждены были брать из цистерн; они были зажиточны благодаря торговле и своим разбой­ничьим набегам, храбры, независимы и патриархальны, как еще теперь сыны пустыни. Антигон решил напасть на них; если бы даже и не имел никакого непосредственного успеха, это все-таки послужило бы тому, чтобы обеспечить в будущем границы снова приобретенной Сирии, которая так часто страдала от их набегов; хорошо выполненное нападение обещало также богатую добычу; при благо­приятных обстоятельствах могла бы представиться даже возможность завладеть землями до южной окраины Красного моря и захватить знаменитые старинные гавани Элеон, Гебер и Айлат, главные пункты торговли юга с

293

Сирией; в лучшем случае из этих земель мог бы открыться более удобный путь для нападения на Египет, и во всяком случае обыкновенный путь мог быть снабжен водой и провиантом. Нападение на эти племена бедуинов ни в каком случае не было бесполезной потерей, так как против Египта в настоящую минуту — это было время разлива Нила — нельзя было ничего предпринимать. Поэтому Антигон приказал одному из своих друзей, Афинею, выступить против набатейцев с 4 ООО человек легкой пехоты и 600 всадниками. Теперь как раз у арабов было время большого праздника, на который, как на большую ярмарку, стекались сблизи и издалека племена бедуинов с товарами и за товарами; большинство нобатейцев — во всем племени насчитывалось только 10 ООО мужчин — тоже отправилось сюда, оставив свои пожитки, стариков, жен и детей в скалистой земле Петры, которая и без других укреплений, по-видимому, была достаточно защищена самой природой и своим уединенным положением, находясь в двух днях пути от крайних поселений оседлых соседей; это была та скалистая местность, та Петра, где впоследствии был основан город того же имени, столица Каменистой Аравии. Сюда-то и спешил Афиней, употребив на переход сюда из земли Идумеев три дня и три ночи; он подступил к Петре в полночь, завладел этим скалистым местом, забрал в плен, или перебил, или оставил лежать раненными найденных им здесь людей, завладел запасами благовонных товаров и мирры, взял также около 500 талан­тов серебра и через несколько часов, не дожидаясь возвращения арабов, поспешил обратно и расположился лагерем в пяти милях далее.

Между тем находившиеся в отсутствии набатейцы, получив известие об этом нападении, поспешно покинули ярмарку, возвратились в свои горы, узнав от раненных, что случилось, поспешно бросились преследовать Афинея; им скоро попали навстречу некоторые из своих, которые и рас­сказали, что они были взяты в плен, бежали из лагеря, что там все спит глубоким сном и что греки, считая себя в безо­пасности, почти совершенно не позаботились поставить часовых. Около третьей стражи ночи набатейцы в количес­тве приблизительно 8 ООО человек достигли лагеря, без тру­

294

да проникли в него, перебили много воинов еще в палатках и скоро справились с остальными, которые, наскоро воору­жившись, пытались оказать им сопротивление; арабы ре­зали с мстительной безжалостностью, спаслось, как гово­рят, только 50 всадников, да и то по большей части ране­ные; набатейцы же со своим имуществом, родными и бога­той добычей возвратились в Петру. Отсюда они послали письмо к Антигону такого содержания, что они не виновны в случившемся, что на них предательски напал отряд войска и разграбил их имущество, что они только возвратили себе свое, и что смерть стольких отцов, братьев и детей прину­дила их исполнить свой долг кровной мести. Антигон от­вечал им, что они поступили совершенно правильно, что Афиней предпринял этот разбойничий набег своевольно и без всякого приказания с его стороны и что он желал бы видеть восстановленными и сохраненными прежние добрые отношения, в которых он находился с ними. Такими уве­рениями он надеялся усыпить тревогу арабов, чтобы тем легче справится с ними, но они, недоверчивые и осторож­ные, как все эти племена, при всем своем видимом полном доверии все-таки не пренебрегли никакой мерой предосто­рожности нэ случай нового нападения.

Дав пройти такому промежутку времени, в котором арабы по его расчету должны были совершенно успокоить­ся, Антигон отобрал из своего войска 4 ООО человек легкой и приученной к быстрым передвижениям пехоты и несколько большее количество всадников, велел им запас­тись на несколько дней таким провиантом, для дальней­шего приготовления которого не нужно огня, и поручил начальство над этой экспедицией своему сыну Димитрию с приказанием наказать арабов с примерной строгостью. Три дня Димитрий шел через пустыню, надеясь, что его приближение скроется от варваров; но арабы выставили на высотах в пустыне сторожевые посты, которые, лишь только увидели приближение неприятеля, немедленно со­общили об этом своим племенам с помощью сигнальных огней. Набатейцы, полагая, что враг скоро будет здесь со значительно превосходящими их по численности силами, поспешили собрать свое имущество и пожитки в Петре, где одно, почти со всех сторон недоступное и открывавшееся

295

только через искусственно сделанный и защищенный достаточным количеством людей проход, место на скале представляло собою достаточно безопасное убежище; остальные, разделив между собою свою последнюю добычу, состоявшую из людей, лошадей и вещей, рассея­лись в разные стороны по пустыне. Димитрий подступил к Петре и тотчас же сделал попытку взять эту скалу присту­пом, но арабы наверху защищали ее с величайшим мужеством, и обрывистые бока скалы делали невозмож­ными все повторявшиеся до позднего вечера попытки под­няться наверх. Когда на следующий день штурм возобно­вился, находившиеся на скале арабы предложили вступить в переговоры, говоря, что они желают только свободно и беспрепятственно жить в пустыне и готовы дать богатые дары, если неприязненные действия будут прекращены. Действительно, после этого Димитрий отступил из Петры и для переговоров с ним отправились некоторые арабские старейшины; за 700 верблюдов, которых можно было считать в некотором роде данью, Димитрий даровал им мир с условием уступить ему отныне добычу асфальта на Мертвом море, который Египет мог получать только отсюда для приготовления мумий; затем, взяв от них заложников, он в один переход, равнявшийся почти восьми милям, достиг Мертвого моря, а оттуда двинулся назад на соединение с главной армией.

Антигон был недоволен заключенным его сыном миром, полагая, что варвары, отделавшись так легко, явятся еще более дерзкими и объяснят кротость победителя его слабостью, но вполне одобрил соглашение относительно эксплуатации Мертвого моря, похвалил сына за доставлен­ные им таким образом государству новые доходы и приказал кардианцу Иерониму взять на себя заведование добычей там асфальта и принять необходимые для эксплуатации озера меры. Но это предприятие кончилось печально: лишь только на озере показались первые лодки для добычи асфальта, как сбежались бедуины в количестве 6 ООО человек и перебили работников. Антигон весьма охотно наказал бы их за нарушение мира, но новые и более важные дела поглощали все его внимание. Главная цель похода против набатейцев не была достигнута|3.

296

Вероятно, около конца 312 года из верхней Азии от стратига Никанора пришло известие, что Селевк с некото­рыми войсками прибыл в Вавилон, что народонаселение города и страны объявило себя за него, что он без большого груда вытеснил оставленных там Антигоном должностных лиц и гарнизоны, что он делает поразительно быстрые успехи, что и в верхних землях настроение умов тоже неблагоприятно для Антигона и что его власти на Востоке грозит опасность; впрочем, сообщил он, он уже собрал войско и как раз теперь готовится выступить к Тигру; если бы было возможно напасть на Селевка также и с запада, то он не сомневается, что Вавилон может быть снова взят. Опасность была действительно велика; четыре года Антигон вел борьбу с властителями запада, не достигнув никаких значительньгх результатов, и теперь у него в тылу появляется энергичный враг, который, если он его немедленно не задавит вполне и не направит положение дел на востоке в прежнее русло, мог сделаться для него опаснее, чем Кассандр, Лизимах и Птолемей, взятые вместе. Антигон отдал своему сыну Димитрию приказ немедленно выступить в Вавилон с 5 ООО македонян, 10 ООО наемников и 4 ООО всадников, как можно скорее принудить к повино­вению страну и город, пока Никанор будет отвлекать Селевка на востоке, принять все необходимые меры, чтобы обеспечить за собою обладание этой важной областью и затем к назначенному времени возвратиться обратно на берег. Димитрий немедленно выступил из Дамаска в поход.

Между тем, как мы упомянули, Селевк уже напал на Никанора и разбил его наголову и затем, поручив управ­ление Вавилоном Патроклу, со своим постоянно увеличи­вающимся войском выступил в верхние провинции, завладев Сузианой, Мидией и Персией, и был готов дви­нуться в еще более отдаленные сатрапии, чтобы покорить также и их. Тем быстрее и с тем большею уверенностью в скором успехе Димитрий поспешил переправится через Евфрат. Узнав о его приближении, Патрокл, ввиду того, что его боевые силы были слишком незначительны для успешного сопротивления неприятелю, приказал всем тем, которые держали сторону Селевка, покинуть город и бе­жать или за Евфрат в пустыни Аравии, или за Тигр в Сузи­

297

ану и к Персидскому морю, а сам с теми войсками, кото­рые у него были, укрепился в перерезанном рвами, канала­ми и речными рукавами центре сатрапии, надеясь иметь отсюда возможность беспокоить неприятеля неожиданны­ми нападениями и дожидаться здесь помощи от Селевка, к которому он с этой целью поспешно послал гонцов в Мидию. Димитрий прибыл, но нашел город Вавилон покинутым жителями, и только обе цитадели города занятыми войсками Селевка. Ему удалось тотчас же взять одну из них приступом, и он отдал ее своим войскам на разграбление, но другая успешно отражала повторяемый им несколько раз штурм; более у него не было свободного времени; оставив одному из своих друзей, Архелаю, 5 ООО человек пехоты и I ООО всадников, чтобы занять взятую цитадель и продолжать осаждать другую, сам он с остальными войсками, грабя и опустошая, прошел по стране и затем форсированным маршем возвратился в Сирию.

В дошедших до нас сведениях о дальнейших событиях встречаются значительные пробелы. Только Диодор дает нам несколько весьма скудных сведений; он говорит: "В следующем году (311) Кассандр, Птолемей и Лизимах зак­лючили мир с Антигоном; в договоре стояло, что Кассандр должен быть стратигом над Европой, пока сын Роксаны Александр не достигнет совершеннолетия, Лизимах — повелителем Фракии, Птолемей — Египта и пограничных с ним городов Ливии и Аравии, Антигон получает господство надо всею Азией, а греческие города должны получить автономию". В этих немногих словах заключа­ются все дошедшие до нас сведения об окончании этих важных и серьезных осложнений; каким образом обстоя­тельства привели к заключению мира, как были установ­лены и определены отдельные детали, в каком взаимном отношении находились к концу войны силы и утомление воюющих сторон, эти и многие другие вопросы остаются без ответа; только некоторые частности мы можем еще восстановить с помощью гипотез.

Прежде всего спрашивается, кто просил этого мира и кто согласился на него? И Антигон, и союзники более потеряли, чем приобрели в течение этой многолетней

298

войны; Птолемей потерял Сирию, Кассандр лишился зна­чительной доли своего влияния в Греции и окончательно потерял Эпир, Пелопоннес и города Ионического моря, Ли­зимах, по-видимому, еще не восстановил своего господства над берегами Понта, а Селевк, появление которого в Вавилоне сопровождалось таким быстрым и полным успехом, благодаря смелому вторжению Димитрия видел себя внезапно вытесненным в сатрапии дальнего Востока. Еще значительнее были понесенные Антигоном потери; он начал войну, будучи повелителем всего Востока, опираясь на силы которого, он надеялся приобрести также и запад колоссального государства Александра; чего же он достиг теперь, после многолетней борьбы, траты громадных средств и величайших усилий? Даже для того, чтобы сохранить за собою обладание Малой Азией в прежних размерах, ему пришлось возобновить борьбу несколько раз, в Греции у него почти ничего не оставалось, кроме сомнительного влияния, он владел еще Сирийскими землями и флотом, который все еще уступал египетскому; восток был или потерян окончательно, или же, чтобы приобрести его снова, необходимо было во всяком случае начать новую войну. Если, как это кажется, Антигон должен был желать мира на западе, чтобы, опираясь на только что возвращенный им себе Вавилон, был в состоя­нии снова покорить дальнейшие сатрапии верхних земель, то каким образом теперь, когда положение вещей на востоке, по-видимому, представляло наиболее благопри­ятные условия для продолжения войны, противники, особенно Птолемей, могли согласиться заключить мир на таких далеко не выгодных условиях? Боевая сила Египта почти не пострадала. Селевк, которого нанесенное им Никанору поражение сделало неограниченным повелите­лем верхних земель, мог со значительными боевыми сила­ми спуститься к Тигру; тут уже было легко прогнать оставленный Димитрием гарнизон, тем более, чго Димит­рий своим опустошением Вавилона только усилил всеоб­щую ненависть к себе и к своему отцу и как бы дал доказа­тельство того, что он желает предоставить эту страну неприятелю и оставить ее ему в возможно жалком состоя­нии; если бы тогда Антигон одновременно подвергся

299

нападению из Египта и со стороны Евфрата, или же если бы эти движения только в некоторой степени были под­держаны египетским флотом, Кассандром в Греции и Лизимахом на Геллеспонте, то все вероятия были за то, что успех наконец склонился бы на сторону союзников и что они могли бы тогда заставить Антигона заключить мир, который принес бы тогда им более выгод, чем теперь. Причины того, что теперь случилось как раз противопо­ложное, что властители запада поторопились заключить мир, по которому они отказывались от значительных преимуществ и притязаний и, кроме того, отдавали вполне в жертву неприятелю своего смелого союзника Селевка, причины этого, имея в виду упорную настойчивость Кассандра и спокойную расчетливость и благоразумие Птолемея, мы должны искать в каком-нибудь важном обстоятельстве иди неожиданном событии.

О таком событии до нас не дошло никаких упоминаний; а решаться на гипотезы, единственное основание которых заключается в их правдоподобности, было бы слишком рискованно. Быть может, одно указание в наших источ­никах заключает в себе более, чем это кажется на первый взгляд: Димитрий при своем выступлении в Вавилон получил приказ по возможности поторопиться к морскому берегу; и он действительно возвратился к назначенному сроку с большею частью войска. Почему Антигон не оставил сына с возможно многочисленным войском в Вавилоне, откуда всего легче можно было уничтожить возродившееся могущество Селевка и возвратить себе Восток? Если он отозвал отсюда свое войско, то это он сделал не для того, чтобы изнурять свои войска бесполез­ными передвижениями, и не для того, чтобы снова отдать Вавилон в руки неприятеля; Антигон должен был иметь намерение при помощи энергичной демонстрации против Египта принудить его заключить с ним сепаратный мир, который дал бы ему возможность еще энергичнее возобно­вить борьбу на востоке. Какого рода была эта демон­страция, грозил ли Антигон бросится со всею своею армией на Египет, приблизился ли он к неприятельским пределам, и если да, то насколько — об этом наши источники не говорят. Один, хотя и сообщаемый мимоходом, факт

300

позволяет нам заключить, что в этом году, вероятно, по инициативе Антигона, наместник Кирены Офела восстал против египетского господства; а что он вместе с Кире-наикой располагал достаточными силами для значи­тельных предприятий, это должны были показать следую­щие годы. Если бы Птолемей продолжал войну, он был бы в то же «ремя угрожаем и со стороны Кирены; судя по полученным им последним сведениям из Вавилона, он мог только думать, что Селевк окончательно уничтожен и Вавилон и Восток находятся снова в руках Антигона; обладание Сирией было, по-видимому, безвозвратно потеряно, со стороны Антигона следовало ожидать вскоре нападения на Египет с превосходными боевыми силами, одновременное нападение со стороны Кирены было бы тогда почти несомненным фактом; оба его союзника в Европе до сих пор оказали ему мало помощи; он должен был видеть невозможность нести долее одному нести тяжесть всей войны. Поэтому он и заключил мир, по которому жертвовал столь важною для него областью Сирией, отказался от своего союзника, которого он счи­тал уничтоженным, и признал молодого царя, именем которого Антигон, как он это утверждал, действовал с самого начала, не приобретая взамен этого для себя ниче­го, кроме того, что сохранял за собою свое положение наряду со страшным и подавляющим могуществом Анти­гона и таким образом все-таки видел своего противника не достигшим истинной цели войны, которую тот начал с такими гордыми надеждами. Предоставляется весьма сомнительным, чтобы господство Офелы над Киреной было санкционировано этим договором; вероятно, Кента-поль был тоже объявлен автономным, как все другие греческие государства, и затем предоставлен самому себе. Конечно, Лизимах и Кассандр без дальнейших колебаний согласились на этот мир, так как от продолжительной войны, которая уже стоила им столь значительных потерь, они не могли ожидать более никаких выгод.

Таким образом, был заключен мир, который только усиливал, а не уничтожал противоречие между враждеб­ными друг другу интересами и который делал только еще более очевидным тот факт, что подтверждаемый им теперь

301

снова порядок вещей в глубоко потрясенном государстве предоставлял собою чистую фикцию.

Антигон достиг своего могущественного положения именем коалиции, которая образовалась против регента Пердикки, и ценою тяжелой борьбы против Эвмена, кото­рый встал на защиту единства государства и памяти его великого основателя от имени и даже по поручению царского дома; перед началом последней войны он был повелителем востока, звание стратига в его руках представ­ляло собою действительное господство над сатрапиями, во главе которых он повсюду, куда простирались пределы его непосредственной власти, помещал своих приверженцев; обладая таким громадным могуществом, он мог при­ступить к тому, чтобы таким образом заставить склониться перед своим авторитетом тех немногих представителей власти, которые наряду с ним еще сохранили свою независимость, и фактически объединить снова монархию Александра, которая теперь существовала только по имени. Имя царственного мальчика давало ему предлог, а устранение отдел Полисперхонта, назначенного регентом — законное право выступить во имя единого государства против тех, которые рассчитывали создать свое личное могущество на его распадении. Тем, что он начал борьбу против них судом над Кассандром и что он приказал македонянам своего войска произвести приговор над палачом царского дома, он показал всему миру, что он желает, чтобы на него смотрели, как на представителя государства, а на его войско, как на государственное ополчение. Но эта война не привела его к цели; мирным договором, которым он ее окончил, он признавал террито­риальную независимость властителей Египта, Фракии и Македонии, которых он желал заставить подчиниться себе, и оставлял звание стратига европейских земель в руках человека, которого торжественный суд царской армии объявил вне закона; тот факт, что он оставлял в его обагренных кровью руках царственного мальчика, досказывал остальное. Ниже мы будем говорить о том, что могло склонить и заставить его заключить мир; во всяком случае в этом мирном договоре ему удалась одна важная уступка: добившись вторичного признания юного Алек­

302

сандра царем, он спасал принцип государственного единства и приобрел таким образом законное право противодействовать дальнейшему развитию террито­риальной независимости не в силу своего звания стратига Азии, но потому, что перешедшие к нему со времени устранения Полисперхонта права регента продолжали оставаться в его руках и без формального подтверждения их в мирном договоре—о таком подтверждении мы ничего не знаем до тех пор, пока в признанном по этому миру праве царственного мальчика на престол продолжал еще существовать принцип государственного единства.

Трое остальных заключивших с ним мир властителей находились, если только можно употребить это выраже­ние, в не менее парадоксальном положении. Они положи­ли все свои силы на эту борьбу, которая должна была уничтожить принцип, в защиту которого выступал Анти­гон, и прерогативы, на которые он объявил притязания в силу этого принципа, но не был в состоянии сломить его могущества; заключая этот мир, который, как кажется, был первоначально сепаратным миром Птолемея с их общим врагом, они жертвовали своею лучшею силою, взаимной поддержкой в своей коалиции, предоставляя Селевка самому себе. Кроме того, Птолемей, теряя берег Сирии, лишился значительной доли своего морского могущества, Кассандр, признавая автономию греческих государств, терял хотя и опасные владения, чтобы приобрести вместо этого еще более опасное соседство, а Лизимах не мог спокойно владеть своими северными областями, для которых начинающаяся война послужила сигналом к отпадению; все трое, считавшие себя уже близкими к достижению полной независимости своих владений, были принуждены снова призвать царскую власть, требование беспрекословного уважения к которой могло бы послужить всегда превосходившему их силами Антигону отличным предлогом для новой войны.

Заключавшиеся в этом мирном договоре элементы новой борьбы были очевидны. Мало того, одна из сторон даже заключила этот мир только ради новой войны; и вспыхнув снова в одном пункте, воина должна была немедленно, как пожар, разлиться далее и сделаться такой

303

же всеобщей, какой была только что оконченная война. Этот мир, по-видимому, только снова ставил все на карту.

Но, кроме этих элементов дальнейшего развития, в этом мире можно было усмотреть результат, представлявший собою, по-видимому, прочное приобретение. Воюющие стороны приучились каждая чувствовать себя самостоя­тельными державами; естественные особенности различ­ных территориальных единиц обнаружились в важных результатах; это были первые стадии развития тех главных государств, в какие должны были превратиться завоевания Александра, которые, будучи еще теперь связаны с этими выдающимися личностями, начали уже приспособляться к этнографическим и географическим условиям и сообра­зовать с ними свою политику.

Всего яснее обрисовалось уже египетское царство, мо­гущество которого зависело от обладания Сирией, Кипром и Киреной и которое в достигшей изумительного расцвета Александрии имело центр, распространявший далеко свое влияние. Македония начала возвращаться к своему естественному положению господствующей европейской державы, отвратившись от востока, где уже начали выступать первые ясные очертания передне-азиатской монархии. Между ними образовалась посредствующая держава на Геллеспонте, центр которой впоследствии перешел из Фракии в Пергам. Наряду с ними продолжали существовать греческие государства по обеим сторонам Архипелага, теперь впервые радикальным образом объявленные автономными, несчастная и нейтральная область, которой отныне суждено было служить ареной всех самых сильных столкновений и главным местом борь­бы и вербовки для различных держав. Только на востоке народные массы представляют еще собою беспорядочную смесь; там долго еще не образуется определенных и проч­ных особенностей; там вопрос заключается еще даже в том, с какой личностью будет связано развитие новых истори­ческих условий.

304

U У У У У У У У У У У

J

ГЛАВА ВТОРАЯ. 318—312

Заточение молодого Александра по распоряжению Кас­сандра. — Его умерщвление. —Предполагаемая война меж­ду Антигоном и Селевком. — Птолемей как освободитель греков. — Отпадение стратига Птолемея — Переселение автариатов. — Геракл как претендент на престол. — Месть Птолемея Никоклу Кипрскому. — Птолемей на берегах Малой Азии. — Умерщвление Геракла. — Смерть стратига Птолемея. —Основание Лижмахии. —Птолемей в Греции. — Агафокл Сиракузский. — Офела в Кирене. — Смерть Офелы под Карфагеном. — Покорение Кирены Магом. — Смерть Клеопатры

о нас дошел один интересный памятник конца 311 года, иероглифическая над­пись, в которой жрецы Пе и Теп расска­зывают, как его Святейшество намест­ник Египта Птолемей снова подарил их храмам округ Потанут на ливийской стороне Дельты, который был принесен в дар богам одним египетским царем во время Дария и Ксеркса. Надпись рассказывает, как это произошло: сат­рап, который всегда выказывал себя героем и уже сделал много хорошего для храмов Египта, вступил в землю си­рийцев, которые вели с ним войну; "он двинулся на них полный мужества, как коршун среди птиц; захватив их всех сразу, он отвез их князей, коней, флоты и все их памятники искусства в Египет". В этом нетрудно узнать битву при Газе и ее ближайшие последствия; дальнейшие последствия надпись обходит молчанием. Затем далее говорится: "Потом, когда он пошел походом в землю Мер-мер-ти, он захватил их всех сразу и увел их людей, мужчин и женщин, вместе с их конями в возмездие за то, что они сделали с

305

Египтом". В названном народе и, вероятно, справедливо ученые думали узнать мармаридов, которые жили к югу от Киренаики до самых пределов Египта. Следовательно, они — вероятно, в связи с отделением Офелы в Кирене и во время трудной войны Египта с Антигоном, — позволили себе преступные предприятия против Египта, за которые их необходимо было покарать. В какой связи с этими событиями — нападениями и грабежами Мер-мер-ти — стоит сделанный храмам Пе и Теп дар, этого из надписи не видно. Самый дар изображен на камне в виде картины: направо — царь, украшенный диадемой, приносит свой дар богу Гору в Пе, а налево—тот же царь приносит дар богине Буто в Теп; на обеих сторонах царь изображен с так называемыми царскими щитами, которые, однако, не имеют надписей. Надпись начинается следующими словами: "В седьмом году, в месяце Тот, в царствование царя Александра, вечно живого" и т. д.

Почему на царских щитах не стоит имя царя, между тем как оно упомянуто при обозначении даты монумента? Ответ на это мы получим, сопоставив между собою единовременные с этим события.

По мирному договору 311 года достигший теперь две­надцатилетнего возраста Александр положительно призна­вался царем и, кроме того, было установлено, что заботить­ся о нем до совершеннолетия должен Кассандр, как стратиг Европы. С 316 года мальчик и его мать Роксана находились в руках Кассандра; он держал их в Амфиполе в заключении и, когда во время войны его противник объявил, что он защищает интересы царственного мальчика, то это, конечно, не особенно должно было способствовать улучшению положения последнего. Вероятно, в мирном договоре было точно определено, что Александр должен быть освобожден из недостойного заключения, получать царское содержание и воспитываться соответственно своему назначению. И исполнение этого было поручено Кассандру! Он ничего не выиграл, делая это, и должен был предвидеть, что все враждебные ему элементы соберутся в партию около царственного мальчика и что, между тем как другие властители вдали от царя сохранят в своих руках свою почти неограниченную власть, все его влияние в

306

Македонии будет поставлено на карту и даже его личная безопасность не будет обеспечена, так как он всегда презирал и преследовал имя и род Александра. А как мог он предотвратить эту опасность? Приверженность народа к памяти великого царя была слишком велика, чтобы он мог устоять в борьбе с его сыном, и если бы он пожелал призвать помощь извне против этого мальчика, то партия последнего обратилась бы к всемогущему Антигону и нашла бы в нем опору и поддержку. Ненависть, власто­любие и забота о собственной безопасности не позволяли ему привести в исполнение условия мирного договора; он оставил царственного мальчика в заключении.

За эти четыре года имя молодого царя не могло совсем забыться в Македонии, но его избегали произносить; правление Кассандра было полно деспотизма и насилий; он не мог не позаботиться о том, чтобы нигде не было слышно никаких выражений участия к несчастному маль­чику, чтобы его народ видел его и слышал о нем так же мало, как он сам рос в заключении, среди горя, не видя ничьего участия и ничего не зная о свете, о своем царстве и о своем народе. Теперь мир возвращал македонянам его имя, теперь каждый имел право называть его единым и законным царем. Даже не имея никаких положительных указаний на этот счет, мы можем себе представить, какое живое участие обнаружилось теперь к нему; он был наследником, сыном великого и славного царя; невинный ребенок, он перенес бесконечные несчастья, а между тем все великое и славное в македонском имени составляло его наследие; теперь страшная война подтверждала его права как единственную гарантию мира и спокойствия, теперь, наконец, можно было бы называть его единственной твердой точкой опоры для взоров народа и надеждой государства, можно было рассказывать друг другу о нем, о его красоте, о проявлениях его многообещающего ума, можно было вспомнить о детстве его великого отца и узнать образ его в сыне, можно было славить его и встречать в нем криками ликования того, чью голову скоро украсит диадема Азии и Европы и в ком возобновится слава македонского имени — казалось, что из этого мрачного и бушующего моря кровавой борьбы, длившейся со времени

307

смерти его отца, в лице его поднимается утро мирного и прекрасного дня.

В дошедших до нас бесцветных источниках говорится, что начались разговоры о том, что следует выпустить царственного мальчика нз заключения и передать ему отцовский престол.

Кассандр медлил сделать это; тем громче, вероятно, поднимались такие голоса, которые, конечно, скоро при­няли угрожающий характер; по-видимому, как это позво­ляет заключить одно указание наших источников, обще­ственное мнение было направлено в эту сторону опреде­ленными и влиятельными личностями; неудовлетворение этого требования могло повлечь за собою самые печаль­ные последствия. Но это еще более утверждало Кассандра в том убеждении, что ему не следует уступать; он слишком долго медлил, чтобы теперь согласиться на уступки, а с другой стороны, дело зашло настолько далеко, что нельзя было долее отказывать в исполнении этого требования; ему не оставалось ничего другого, как прибегнуть к самому ужасному средству. Он послал Главкии, правителю Амфиполя, следующий приказ: "Умертви тайно мальчика и его мать; зарой их тела; не говори никому о проис­шедшем". Кровавое дело было исполнено, и кинжал положил конец жизни мальчика Александра и его краса­вицы матери^)

Источники не сообщают нам, каким образом отнеслись македоняне к этому преступлению. Быстрое и точное известие о нем, может быть, вызвало бы внезапную реакцию; но случившееся держалось теперь в тайне, огла­силось только постепенно и встретило или сомнения, или веру и бесплодные сожаления. Как отнеслись к этому злодеянию другие властители? Сомнительно, чтобы оно было одобрено ими, а еще сомнительнее, чтобы Кассандр совершил его с их согласия и даже на основании тайного пункта мирного договора, хотя оно, несомненно, было в интересах Птолемея, Селевка и Лизимаха, так как со смер­тью последнего законного наследника Александра Анти­гон имел на империю в ее целом такие же права, как каж­дый из членов составившейся против него коалиции на свою долю в ней; под каким предлогом мог он теперь тре­

308

бовать от них повиновения, если не был до сих пор в состо­янии принудить их к этому силой? Но каким образом мог Антигон оставить молодую жизнь, сохранение которой представляло для него такое большое значение, в руках того, о ком он должен был знать достаточно, чтобы иметь полное право не доверять ему? Быть может, он поступил так для того, чтобы в этом залоге, который он оставляет в его руках, иметь новое средство держать его в пределах повиновения. Если торжественная статья мирного договора снова, так сказать, подтвердила права царственного мальчика на престол, то вокруг него должна была образоваться партия, которая, будучи направлена главным образом против Кассандра, обеспечивала значительное увеличение влияния регента, в котором она должна была искать себе опору; такова была несомненная причина агитации вьщающихся лиц в пользу царственного маль­чика, послужившей только к тому, чтобы ускорить его смерть. Его убиение разрушало существенные основания мира 311 года; теперь регент имел бы полное право не только сам потребовать отчета от того, кому был вверен царственный мальчик, но и пригласить к общей борьбе против виновного тех, с кем он заключил этот мир.

Ни Антигон, ни другие властители, насколько мы зна­ем, не сделали по поводу этого убиения никаких шагов такого рода и воздержались от всяких дипломатических переговоров по этому вопросу. Неужели же Антигон был тоже доволен, что это так случилось? А если он не был и не мог быть доволен, то почему же он не взял на себя инициа­тивы общего возмездия? Почему он не воспользовался совершившимся преступлением, чтобы выступить против его виновника? Почему он немедленно не двинулся в Македонию, где он как раз теперь мог надеяться найти наибольшее число приверженцев? Или он действительно сделал это, и только наши источники о том умалчивают?

Последнее менее всего вероятно. Принимая в расчет то положение, которое Антигон по заключении мира занимал относительно Селевка, мы принуждены будем сделать другую догадку. Писатель, служащий нам главным источником для истории этого времени, нигде не упомина­ет, каким образом разрешился этот вопрос; а между тем у

309

Диодора, когда он снова упоминает о Селевке, последний является повелителем Вавилона и верхних провинций; все другие писатели тоже молчат о войне за Вавилон, а между тем зимою 312 года эта область была снова завоевана Димитрием, оставившим для ее защиты значительный оккупационный отряд; да и сам Антигон, как мы должны предположить, заключит мир, главным образом, с целью вести войну против Селевка, который завладел верхними провинциями. Эта война, по-видимому, заняла собою 311 год и даже часть следующего за ним года и воспре­пятствовала Антигону принять более непосредственное участие в делах запада. По получений известия о падении Вавилона Селевк, по-видимому, тотчас же возвратился из верхних сатрапий, и ненавидевшие правление Антигона, сын которого так бесчеловечно хозяйничал в их стране, вавилоняне, конечно, немедленно стали на сторону своего прежнего повелителя. Между тем как и на западе был заключен мир, за Вавилон должна была происходить война, к которой мы можем только отнести два отрывочных указания, которые, в противном случае, стояли бы вне всякой силы. Арриан говорит: "Посланные Селевку Никатору Лагидом Птолемеем в Вавилон люди, перейдя в восемь дней через перешеек, двинулись с величайшей поспешностью на верблюдах через безводную и пустынную местность, везя с собою воду на верблюдах и путешествуя ночью". Правда, что Птолемей в мирном договоре отказался от дела Селевка, которого он считал погибшим; но теперь, видя его возвратившимся со значительными силами, он, естественно, должен был послать ему помощь, так как вместе с ним видел в Антигоне своего наиболее опасного противника. На Селевка выступил тогда, как кажется, сам Антигон; Полизн рассказывает: "Селевк выстроил свое войско против Антигона, и началось сражение; оно еще не было закончено, когда наступил вечер; на следующее утро битва должна была возо­бновиться; Антигон приказал своему войску стать лагерем, чтобы отдохнуть после утомительного дня; Селевк же приказал своим войскам остаться в боевом порядке и отдохнуть, не снимая оружия; на следующее утро он был готов к битве и напал на неприятеля, когда последний

310

только еще готовился к сражению, и без труда одержал над ним победу." Как ни странна эта стратагема, но она все-таки показывает, что произошла битва, в которой Селевк остался победителем. За этим, вероятно, последовало заключение мира, по которому Селевку были уступлены Вавилон и верхние сатрапии; заключение его нельзя отнести ранее 310 года.

Отказываясь по формальному мирному договору от всего востока, Антигон поступил таким образом только ввиду самой настоятельной необходимости, так как дела на западе приняли крайне опасный для него оборот.

При заключении мира 311 года он потребовал провозг­лашения независимости греческих городов и добился этого, так как в этом именно он видел прежде всего средство обеспечить себе и сохранение мира против происков Кассандра; если бы последний не пожелал держаться в пределах этого постановления, то Антигон, как регент, имел законное право поразить могущество Кассандра в его самом чувствительном месте, между тем как сам он, возбуждая в греках надежды на возвращение свободы, обеспечивал за собою громадное влияние на обществен­ное мнение Греции. Несомненно, его противники не без тревоги смотрели на его предприятие против Селевка, так как в случае его победы над последним и присоединения к его значительным владениям сатрапий востока трое запад­ных властителей имели все основания тревожиться за свою будущность. Умный Лагид понял эту опасность и нашел лучшее средство предупредить ее.

Каково бы ни было значение посланной им прямо в Вавилон помощи, но бесконечно большее значение имела сделанная им диверсия в тылу Антигона, которую он мог произвести, не нарушая заключенного с ним мира. Мирный договор признавал свободу и автономию греческих государств, хотя наши источники не говорят, в каких размерах. Но разве Антигон не послал в 314 году войска и корабли на помощь городам Понта, когда они встали на защиту своей свободы против сатрапа Фракии? Разве не имели все греческие города такого же права требовать признания своей свободы? Разве не противоречил Антигон самому себе, оставляя свои гарнизоны в городах побережья

311

Малой Азии и на островах Архипелага до самой Греции и позволяя своему стратигу Птолемею занимать наиболее важные позиции в Греции? Чтобы поразить в сердце могущество Антигона, не было лучшего средства и более популярного предлога, как придать этому пункту договора 311 года значение общего принципа, открыто про­возгласить право всех греческих государств на свободу и выступить на его защиту; Египет ничего не терял при этой мере, так как города Киренаики отделись под пред­водительством Офелы и по миру 311 года, как кажется, были признаны автономными.

Это и была крупная политическая диверсия, предпри­нятая Лагидом. Он послал городам, находившимся в сфере влияния Кассандра и Лизимаха, предложение выступить с ним на защиту дела свободы: Антигон, писал он, не исполнил этого лучшего условия мира и не удалил своих гарнизонов из свободных государств; он еще менее согласится исполнить это, когда успешно окончит борьбу на востоке и сделается вдвое могущественнее; теперь еще есть время добиться свободы фактически. В тоже время его полководец Леонид отплыл в суровую Киликию и завладел там теми городами, которые находились в руках Антигона, так как они, во всяком случае, могли считаться греческими.

В то же время делу Антигона в Греции был нанесен вто­рой тяжелый удар. Его племянник Птолемей, бывший стра­тигом на Геллеспонте и в течение последнего года войны боровшийся в Греции с полным успехом, не считал себя достаточно награжденным своим дядей; он, по-видимому, рассчитывал на получение звания стратига Греции, которое осталось в руках старого Полисперхонта, и ему было приказано возвратиться в свою сатрапию на Геллеспонте. Обладая значительными боевыми силами и будучи господином большей части Греции, он полагал, что достигнет более высокого положения, если изменит делу своего дяди и перейдет на сторону Кассандра, и поэтому послал Фениксу, которому он передал начальство на Геллеспонте на время своего отсутствия, войска и при­казание заботливо охранять города и крепости вверенной ему страны, так как Антигон теперь уже более не его повелитель.

312

Как кажется, в то же время Лизимаху удалось довести до крайности полной блокадой Каллатиду, которая долго защищалась до такой степени, что I ООО граждан, чтобы не умереть с голоду, бежали из города к босфорскому царю Эвмелу2; но о том, что он взял город, источники не упоминают. Этот фракийский Пентаполь, опираясь на скифское царство Эвмела, всегда, по-видимому, успешно защищал свою независимость против Лизимаха.

Кассандр тоже боролся успешно; когда князь пеонов Авдолеонт, теснимый выселившимися из своих земель автариатами3, обратился к нему с просьбой о помощи, он выступил против них, победил их и поселил вес это племя в количестве 2 ООО человек в Орбеле. Союз со стратигом Птолемеем значительно увеличил его могущество, так что внутри Македонии партия, вставшая на защиту интересов молодого Александра, не решалась более поднять голову, а Птолемей Египетский, несмотря на его борьбу за свободу греческих городов, которая могла повредить тоже и Кассандру, оставался все-таки его естественным союз­ником.

Таков был оборот, принятый делами на западе в то время, когда Антигон еще был занят войной на востоке. Он немедленно послал своего младшего сына Филиппа к берегам Геллеспонта против Феникса, а старшего Димит­рия в Киликию, чтобы возможно скорее снова завладеть занятыми Леонидом приморскими городами; последний поход был удачен, и египетские войска принуждены бььли очистить Киликию. Еще больший успех обещал союз, зак­люченный Антигоном с Кипрским царем Никоклом. Все­го важнее было то, что, быть может, не без ведома и согла­сия Антигона произошло в Греции. Там внезапно высту­пил Полисперхонт с требованием престола для Геракла, сына Александра и Барсины. Он пригласил его прибыть к себе в Грецию из Пергама, где тот жил со своей матерью, обратился ко всем тем, которые, как он знал, были преданы царскому дому и враждебны Кассандру, с предложением соединиться с ним, чтобы спасти царский престол для последнего от крови Александра, и просил союз этолян помочь ему войсками, обещая им множество наград, когда Геракл завладеет своим царством. Этоляне явились охотно

313

со значительными боевыми силами, так как их манила добыча и крупная награда, со всех сторон собирались приверженцы царского дома и враги Кассандра; скоро образовалось войско, состоявшее из 2 ООО человек пехоты и приблизительно 1 ООО всадников, а для дальнейших вооружений имелись наготове деньги, оружие и различные боевые запасы; из Македонии тоже получались известия, позволявшие надеяться на счастливый исход.

Между тем Птолемей Египетский получил известие о тайных переговорах царя Пафа Никокла с Антигоном, и, опасаясь потерять свою власть над этим островом, так как другие цари, как он знал, тоже были готовы отделиться, а те, которые уже раньше выступили против него, собира­лись на собрание, он поспешил уничтожить опасность в самом зародыше. Он послал в Кипр своих друзей Аргея и Калликрата с приказанием устранить царя Никокла. Оба они отправились на остров, получили там войска от стратига Менелая, неожиданно окружили с ними царский дворец, проникли во внутренние покои и объявили царю, что все открыто и Птолемей приказывает ему немедленно лишить себя жизни. Царь попытался оправдываться, но когда ничто не помогло, он повесился, а братья его, потеряв всякую надежду на спасение, тоже лишили себя жизни. Супруга царя Аксиофея, услыхав об этом, бросилась с кинжалом в покой своих дочерей и заколола их, чтобы их девственные тела не достались на позор врагам; затем она пригласила во дворец своих зятьев: теперь, сказала она, более жить не стоит, кровожадная жестокость египетского царя обещает им всем смерть, и поэтому лучше предать себя ей добровольно. Они заперли двери женских покоев и все бросились на кровлю дома, перед которым внизу собрался народ, когда распространилась ужасная весть; перед глазами народа они задушили своих детей своими собственными руками, подложили огня под стропила, и, когда начался пожар, одни бросились в пламя, другие закололи себя кинжалами, а сама Аксиофея нанесла себе смертельную рану и уже умирающая бросилась в пламя. Таков был конец царского рода Пафа,

Если к этим событиям 310 года мы присоединим еще заключенный, вероятно, между Антигоном и Селевком мир,

314

то мы увидим, что теперь во всем царстве Александра господствовал номинально мир, так как предприятие Полисперхонта в пользу Геракла вряд ли было официаль­но признано Антигоном, экспедиция его сына Филиппа к берегам Геллеспонта была направлена против мятежников, а усилия Лагида добиться фактического освобождения греческих городов имели свое оправдание в мирном договоре 311 года; и прогоняя гарнизоны, помещенные сатрапом Египта в городах суровой Киликии, Димитрий действовал во имя высшей государственной власти, которой одной только принадлежала компетенция за­щищать свободу греческих городов государства.

Этот странный итог вполне соответствовал запутанно­му и неустойчивому положению дел.

В следующем году мир продолжал еще существовать на тех же условиях, чтобы заменить потерю Киликии, Лагид повел свой флот к Фазесгису, взял этот город штурмом, двинулся в Ликию и завоевал также Ксанф, где находился гарнизон Антигона; двинувшись далее, он напал на Кавн, взял одну из цитаделей города штурмом, а другую заставил сдаться на капитуляцию, совершая все это во имя освобо­ждения греческих городов. Отсюда он отплыл на остров Кос, чтобы оттуда попытаться напасть на Галикарнасс.

Тем временем возникший на западе конфликт нашел свое разрешение. Полисперхонт, как кажется, выступил в начале года во главе значительной армии, чтобы водво­рить молодого Геракла на царском престоле Македонии; Кассандр выступил против него, расположился лагерем в Тимфейской области, недалеко от лагеря неприятеля. Среди македонян войска Кассандра ясно обнаруживались симпатии к сыну Александра; казалось опасным вступать с ним в борьбу, исход которой делало сомнительным не одно только значительное число войск у неприятеля. Кас­сандр попытался вступить на путь переговоров и послал спросить Полисперхонта, какую пользу принесет ему, если он одержит победу для Геракла? Тогда он будет принуж­ден делать то, что ему будет приказано другими, между тем как он, Кассандр, готов быть для него более полезным другом; им обоим, как и всем другим, незаконный сын Александра стоит поперек дороги; в случае, если бы его

315

удалось каким-нибудь образом устранить, они оба будут обладать всею властью в Европе и разделят ее между собою; Полисперхонт получит обратно свои владения в Маке­донии, и в его распоряжение будет отдано войско, достаточное для того, чтобы выступить с ним в звании стратига Пелопоннеса; тогда никто не решится вступить в борьбу с их соединенными силами. Эти предложения Кассандр сопровождал богатыми дарами и обещал еще более богатые—за 100 талантов Полисперхонт был куплен и заключил тайный договор. Он пригласил молодого государя на пир; Геракл чуял недоброе и отказался под предлогом нездоровья; тогда Полисперхонт отправился к нему н упрекнул его в том, что он ему не доверяет и избегает его. Геракл отправился пир; после пира он был задушен, последний мужской потомок царского дома Македонии. Затем оба полководца соединили свои войска; Полиспер­хонт получил обратно свои македонские владения и определенные по договору 4 ООО человек македонской пехоты и 500 фессалийских всадников; завербовав потом всех, которые желали следовать за ним, он выступил с этой армией и двинулся через Виотию на Пелопоннес, но, так как виотяне отказывались пропустить его, то он был принужден двинуться в область локров и провести там остаток зимы.

Источники не сообщают нам, что после заключения договора между Полисперхонтом и Кассандром предпри­нял стратиг Птолемей, изменивший делу своего дяди и принявший сторону Кассандра; во всяком случае шансбв на получение владетельного княжества в Греции у него было весьма мало; мы можем еще предположить, что пело-поннесцы н виотяне отказались пропустить войско Полисперхонта, опираясь на его поддержку, но мы лише­ны всякой возможности определить то, оставил ли он Грецию по совету Кассандра или по собственной инициа­тиве, чтобы искать счастья в другом месте. Он сел со своими войсками на корабли в Халкиде и отплыл в Кос к Лагиду, который принял его с особенными почестями. Но скоро Лагиду не понравились крайне приветливое отношение стратига к войскам, делаемые им подарки предводителям и его видимые старания приобрести себе народное

3)6

расположение, и, находя нужным предупредить возмож­ность более опасных интриг, он приказал взять стратига под стражу и принудил его выпить кубок с ядом; его войска были успокоены подарками и раскассированы между египетскими войсками. Мы можем предположить, что Лагид действовал так с полного согласия Кассандра, так как им обоим племянник Антигона уже принес достаточ­ную пользу, изменив делу своего дяди, между тем как в будущем он мог им служить только помехой.

Увеличив свою армию войсками стратига Птолемея, сатрап Египта приступил к осаде Галикарнасса, где нахо­дился Антигонов гарнизон; осада началась, вероятно, в конце 309 года. Димитрий поспешил на помощь Галикар-нассу, и Птолемей скоро увидел себя вынужденным отступить к Мннду.

Если в Европе благодаря измене Птолемея и Полиспер­хонта Антигон и понес крайне значительные потери, то в Азии его сыновья Димитрий и Филипп действовали с наи­лучшим успехом: один — противодействуя освободитель­ным попыткам египетского сатрапа, а другой — приобре­тая снова земли по Геллеспонту, где возмутился Феникс. Номинально мир еще продолжал существовать, но буря грозила разразиться каждую минуту. Можно было ожи­дать, что Антигон приведет в исполнение свой прежний план переправиться в Европу; в таком случае Лизимаху прежде всего грозила крайне серьезная опасность; перепра­ва через Геллеспонт не представляла никаких затруднений, из Херсонеса дорога во Фракию была открыта, так как укрепления Кардии были устроены только для прикрытия этого богатого полуострова против фракийцев; с этой стороны нечего было более опасаться, так как фракийские племена были покорены. Лизимах решил основать город на перешейке, соединяюицгй полуостров с материком, и поместил его посредине между Кардией и Пактией, чтобы он преграждал также ведущую от Геллеспонта во внутре­нность страны дорогу; большая часть жителей Кардии была переселена в новый город Л из им ах то4.

Наступил 308 год. Лишь только позволило время года, Птолемей оставил со своим флотом стоянку у Минда, проплыл мимо Кикладских островов, освободил Андрос

317

от неприятельского гарнизона, который еще там держал­ся, и пристал к берегу у Коринфского перешейка. Коринф и Сгасион находились еще в руках Кратеэинолнды, вдовы Александра; Птолемей предложил ей сдаться ему, но ее наемники объявили, что она должна защищать эти крепо­сти. Находясь в это время в Коринфе, она одобрила прекрасный образ мыслей своих воинов, в котором она уже и прежде имела случай убедиться, и объявила, что не уступит ни за что, но, чтобы еще более усилить себя, вызо­вет подкрепления из Сикиона. Она тайно послала гонцов к Птолемею: ночью перед воротами Акрокоринфа появи­лись вооруженные люди; их впустили, полагая, что это войска Сикиона, но это были призванные Кратезинолидой египетские войска. Таким образом, Коринф и Сикион перешли в руки Птолемея. Здесь Птолемей заявил, что он прибыл, чтобы освободить греческие города, и предложил им поддержать его предприятие; он потребовал о> пелопоннесцев провианта и денег, надеясь, что заманчи­вое слово "свобода" немедленно при&течет греков на его сторону. Но последние уже слишком часто бывали обмануты, а потому не поедали ни провианта, ни субси­дий. Раздраженный этим, как говорят, Птолемей оставил дело освобождения, заключил с Кассандром мир, по кото; рому каждый сохранил за собою свои настоящие владения^ оставил в Сикионе и Коринфе сильный гарнизон под^ начальством Клеониды и возвратился в Египет5. Эти) мотивы никак не могут быть истинными, даже если Птоле­мей выразился так в прокламации к грекам. Если бы была какая-нибудь возможность распространить свою власть также и на Грецию, Птолемей, конечно, не принял бы во внимание интересов своего союзника; но так как Кассандр как раз теперь номинально уступил Пелопоннес Полиспер-хонту, то Птолемей, может быть, действовал в согласии с Кассандром, лишая старого Полисперхонта владений, которые могли бы ему снова доставить некоторое влияние; если бы он имел в виду непосредственные владения Кассандра, то он обратился бы в Афины и встретил бы там, наверное, больше симпатии, чем на Пелопоннесе. Ни в коем случае его неудовольствие на равнодушное отношение пелопоннесцев не было причиной того, что он не делал

318

никаких дальнейших попыток завладеть полуостровом. Заключить договор с Кассандром и поспешно возвратиться в Египет заставило его происшедшее в афинских землях событие, которое для него, действительно, составляло предмет крайней важности. Это был верный случай, когда преемники Александра вступили в сношения с дальним западом.

На Сицилии образовалась греческая держава, носившая совеглденно своеобразный характер. Уже сто лет на остро­ве и в Великой Греции тянулась борьба между тиранией, олигархией и охлократией, ведшаяся с большим ожесточе­нием, чем в какой-либо другой стране с греческим населением; каждая из партий нуждалась в наемниках, которые, не зная родины и привязанностей, привлекаемые только добычею и барышом, занимались войной, как ремеслом, и давали случай каждому искателю приключе­ний попытать свой талант и свое счастие. Одним из тако­вых был Агафокл, сын Каркина, горшечник по ремеслу, способный на самые смелые и изумительные предприятия и одаренный блестящим военным талантом и той силой воли, той упорной последовательностью в своих действи­ях, которые всегда достигают своей цели; в это столь богатое значительными и оригинальными характерами и странными, так сказать, эксцентричными событиями, вре­мя мы почти не встречаем более значительного характера, более смелой узурпации, более дерзкого завоевания, чем у Агафокла. Любовь одного сиракузянина, выбранного в стратиги в войяе против Акраганта, принесла ему звание начальника, а смерть этого стратига и рука его вдовы доставили ему значительное состояние и влияние в городе. В Сиракузах еще продолжала существовать введенная Тимолеонтом демократия, но на лоне ее господствовала олигархическая партия Гераклида и Сострата; новая война, в которой Агафокл участвовал в качестве военачальника, показалась ему удобным случаем для попытки восстать против господства олигархов; его предприятие не удалось, и он был изгнан. Он скитался повсюду с отрядом солдат, ища новой службы; кротониагы и тарентинцы прогнали его со службы; тогда он попробовал заняться военным ремеслом на свой собственный риск. Сострат осаждал

319

Регион; Агафокл немедленно обратился с воззванием ко всем тем, которые были выгнаны олигархами, приглашая их соединиться с ними для защиты свободы; он заставил Сострата снять осаду с Региона и подступил к стенам Сиракуз; там происходили ужасные смуты, и борьба между партиями достигла крайнего ожесточения, наконец, народ настоял на том, чтобы Агафокл был возвращен и назначен стратигом и стражем мира. Жестоки были средства, с помощью которых он утвердил свою власть; все, что держало сторону прежнего правительства, а это были самые знатные и состоятельные граждане, было сотнями казнено или изгнано; это было господство полного террора. Наемники и народ грабили и расточали достояние богатых; Агафокла, перед которым они благоговели, они назначили полководцем с неограниченной властью; опираясь на них и на народ маленьких городов, он начал отныне неутомимо и с выдающимся благоразумием заботиться о благе своих подданных и об утверждении своего господства.

Ему скоро предстояло подвергнуться тяжелому испы­танию. Изгнанные из Сиракуз олигархи нашли благосклон­ный прием в Акраганте, и им удалось склонить народ к войне против Агафокла; тогда последний приступил к серьезным приготовлениям, начал искать себе союзников, . убедил одного спартанского царя принять на себя звание j военачальника, а тарентинцы прислали ему 20 кораблей,

чтобы помочь ему, как говорилось тогда, освободить!

Сицилию. Но начальственный образ действий спартанца и несогласия между союзниками парализовали успех этого предприятия, и карфагенянин Гамилькар явился посред­ником при заключении мирного договора между Акрзган-том и Агафоклом, по которому Карфаген приобрел Гимеру, Селипунт и Гераклею, а Сиракузы сохранили за собою гегемонию над остальными городами острова; это было в 313 году. Господствовавшая в Карфагене олигархия не согласилась на условие этого заключенного полководцем мира, который давал опасную власть в руки ее смелого и уже достигшего большого могущества на Сицилии соперника; она начала готовиться к войне, и он точно так же; нападение Агафокла на Мессину в 312 году послужило сигналом к войне; в следующем году карфагеняне послали

320

большое войско на Сицилию; сначала в борьбе счастье благоприятствовало Агафоклу, но затем он был разбит, оставлен всеми своими союзниками и принужден отступить в Сиракузы; вся Сицилия, за исключением одного только этого укрепленного города, находилась в руках карфа­генян. Тогда Агафокл составил смелый план переправиться в Африку и напасть на карфагенян в их собственной стране, между тем как достаточный гарнизон под начальством его брата Антандра должен был защищать Сиракузы. Он собрал сколько мог денег; сокровища храмов, имущество сирот, кассы купцов, избытки богатых — все было конфисковано, всякий ропот наказывался с беспощадной строгостью; отовсюду были собраны корабли и запасы; были взяты самые отборные наемники, и всадники получили приказ явиться за оружием, доспехами и лошадьми; летом 310 года эта дерзкая экспедиция вышла в море на 60 кораблях, и ей удалось благополучно избежать встречи с карфагенским флотом. Она пристала к берегу у так называемых Каменоломен на берегу Ливии, была принесена жертва богиням Сицилии, Димитре и Песефоне, и в честь их флот был сожжен. Теперь необходимо было победить. Все благоприятствовало тому, чтобы облегчить смелому завоевателю его задачу и возбудить в его войске наемников жажду добычи; вся местность, покрытая роскошными загородными домами пунийских купцов, напоминала собой сад; здесь были виноградники, рощи масличных деревьев, разбитые парки с искусственно проведенным орошением, прекрасные луга, покрытые густою травою, пастбища со стадами рогатого скота редкой красоты, хлебные поля, содержащиеся в отличномшорядке, леса и высившиеся на заднем плане горы; вся усыпанная городами окрестность представляла собою радостную картину" безмятежного мира. Скоро ближайшие пункты были завоеваны; Агафокл выступил в открытое поле, чтобы ожидать карфагенян для битвы; государство, управляемое строгою аристократией, постоянно разделяемое на партии взаимной завистью небольшого числа обладавших цар­ственными богатствами фамилий, управляемое с величай­шей осмотрительностью и недоверчивой суровостью уч­реждениями, напоминавшими государственную инквизи­

11. История эллинизма кн. II

321

шло, как она образовалась при тождественных условиях в Венеции, выслало войско под начальством двух полковод­цев из враждебных друг другу фамилий; один генерал должен был наблюдать за другим. Ганнон пал, а Бомиль-кар бежал, чтобы, возвратившись в Карфаген, тем вернее добиться для себя верховного начальства. Победа доста­вила сиракузянину колоссальную добычу и новые завое­вания; он двинулся для осады Туниса в 309 году. В Карфа­гене господствовала величайшая тревога; золотые украше­ния из храмов были посланы в метрополию Тир; народ полагал, что боги разгневаны на то, что долгое время вместо наиболее любимых собственных детей для них откармливались и приносились им в жертву дети чужезем­цев; должностные лица выбрали двести детей из знатней­ших фамилий и бросили их в раскаленные куки пунийского Молоха; около трехсот других было добросовестно принесено в жертву родителями.

Агафокл уже завладел равниной, занял окружавшие Карфаген горы, и более 200 городов на морском берегу покорились ему. Он еще не решался напасть на густо насе­ленную и сильно укрепленную столицу, а двинулся в верхние области, чтобы покорить также и их. Из Сицилии получались самые лучшие известия; Сиракузы не только выдержали осаду, но осаждающие были отбиты, а их полководец взят в плен, казнен и его голова послана Ага-фоклу. Последний со всех сторон обложил город; карфаге­няне, попытавшиеся произвести вылазку, были отбиты со страшными потерями. Вторая победа Агафокла в следую­щем году, при которой пала 1 ООО греков, составлявших главное ядро карфагенского войска, по-видимому, наконец, так истощила силы противника, что Агафокл нашел возможным думать о штурме самого Карфагена. Коли­чество его войска, вероятно, уже было недостаточно для этой последней и наиболее трудной борьбы; ему было необходимо значительное число новых наемников; откуда достать их в такое короткое время? На море еще гос­подствовал карфагенский флот; так что он не мог надеятся перевезти сюда людей ни из Сицилии и Великой Греции, ни из Пелопоннеса, а вербовать себе солдат из африканских племен он находил бесцельным, так как им недоставало

322

главного — военной опытности. Агафокл нашел отличное средство.

В 312 году, как мы уже упоминали, Офела6, наместник Лагида Птолемея в Кирене, пользуясь неоднократно вы­ражавшейся ненавистью хнренейцев против египетского господства, возмутился против своего повелителя; война между Птолемеем и Антигоном дала ему возможность удержаться в занятом им положении; мирным договором 311 года, вероятно, была признана автономия Пентаполя, как и всех греческих государств, что во всяком случае не исключало того, что Офела оставался повелителем этой области. В течение следующих лет Птолемей не имел вре­мени думать о вторичном присоединении Киренаики; для него было вернее склонить на свою сторону в качестве освободителя сначала греческие государства в Малой Азии и Греции. Между тем могущество Офелы усиливалось, он уже распространил свое господство до алтаря филенян и до пунийской границы в юго-восточном углу большого Сирта; на его службе находилось значительное войско наемников, и он уже помышлял о том, чтобы еще далее распространить пределы своего господства. В это время в Кирену прибыл послом сиракузянин Ороон, чтобы предложить ему от имени своего повелителя принять участие в войне против варваров. Агафокл, говорит он, готов уступить ему за это всю Ливию, ему достаточно Сицилии, и он начал войну в Африке только для того, чтобы пунийцы впредь не мешали ему беспрепятственно владеть этим прекрасным островом; если бы он питал более честолюбивые намерения, то он скорее стремился бы распространить свое господство на Италию; Ливия же отделена от Сицилии большим и полным опасностей морем, и он далек от намерения желать сохранить то, что разъединила сама природа, между тем как Кирена есте­ственным образом призвана к господству над Ливией. Выслушав с большою радостью эти и тому подобные речи посла, Офела тоже отправил послов к Агафоклу, которые должны были заключить с ним союз, и деятельно присту­пил к вооружениям, послав даже в Афины предложение заключить с ним союз, так как его супруга Эвридика была афинянкой из рода Мильтиада, и город был, кроме того,

323

расположен к нему за многочисленные знаки внимания, которые он ему оказывал. Много афинян, равно как и других греков, последовало за его вербовщиками; они сулили себе крупную добычу в земле богатых пунийцев, надеялись получить клерухии в самой благословенной области Ливии и горели страстным желанием эмигриро­вать и навеки покинуть несчастную родину, которая, по-видимому, не могла им более дать ни покоя, ни свободы, ни надежды.

Когда приготовления были окончены, Офела со своей армией двинулся на запад; за ним следовало более 10 ООО че­ловек пехоты, 600 всадников, 100 боевых колесниц более чем с 300 возницами и воинами на них, а кроме этих строе­вых войск, у него было еще внестроевых, как их называли, около десяти тысяч; многие имели с собою жен, детей и иму­щество, так что армию можно было принять за многочис­ленную колонию переселенцев. Через восемнадцать дней армия достигла Автомалы, последнего города Киренейской области. Затем путь вел через скалистую долину так назы­ваемой пещеры Ламии в глубине пустыни Сирта. Недоста­ток воды, съестных припасов, палящий солнечный зной, хищные звери следовавшие за армией и растерзывавшие отстающих, ядовитые змеи, которые, будучи одного цвета с песком пустыни, скрывались от глаз, чтобы жалить тем вернее, появившаяся скоро смертельная лихорадка, исто­щение войск, значительная смертность и общий упадок ду­ха — таковы были страдания, среди которых после более чем двухмесячного похода Офела привел свое войско к Ага­фоклу. Оба войска расположились лагерем друг против друга. Агафокл послал в изобилии съестных припасов, что­бы дать оправиться союзному войску, и послал к Офеле, как будто в виде заложника, своего сына Гераклида, юношу большой красоты, зная, что Офела предавался противоес­тественной любви к мальчикам; он велел своему сыну быть приветливее и в то же время недоступным для Офелы и не соглашаться оказать этому государю последний знак своего расположения до того дня, который он ему назначил. Когда большинство киренейского войска рассеялось по окрест­ностям для сбора травы и съестных припасов, Агафокл соз­вал свое войско на собрание и заявил, что Офела изменник,

324

чго он злоупотребляет вверенным ему мальчиком и что он желает сражаться не для общего блага, а для своей личной выгоды; после таких и подобных обвинений он призвал свои войска к оружию и повел их против лагеря К1гренейцев; Офела, тщетно пытавшийся защититься, пал в бою. Лишив­шись своего полководца, киренейские войска были принуж­дены сдаться и перешли на службу к Агафоклу Тех из них, которые были непригодны для войны, он посла:! в Сираку­зы; буря рассеяла корабли, так что многие потонули, другие были оттеснены к Пифекузийским островам, и только не­многим удалось достигнуть Сицилии,

В нашу задачу не входит следить за дальнейшим ходом войны под стенами Карфагена; отныне все предприятия Агафокла были неудачны; в следующем году он увидел себя вынужденным отправиться в Селипунт для подавления вспыхнувшего на Сицилии восстания, а по своему возвращению в Африку понес тяжелое поражение, за которым последовал мятеж среди его войск; он поспешил незаметно скрыться, оставив своих двух сыновей; киреней­ские войска возмутились против него; в годовщину смерти Офелы оба юноши умертвили себя.

Смерть Офелы лишила Киренаику ее господина и пред­водителя, а в значительной степени также и ее могущества. Весть об этом, вероятно, заставила Лагида возвратиться из Пелопоннеса; его договор с Кассандром, по которому они оба признавали друг за другом те греческие го­сударства, которыми владели, показывал с достаточной ясностью, что он желал перестать вести борьбу за греческую свободу, Кирена естественным образом была ближайшим предметом его забот и желаний; момент был в высшей степенн благоприятен для ее присоедгшения. Он послал своего приемного сына Магу7с войском, приказав ему снова занять эту область; она была покорена снова без значительной борьбы; ему, по-видимому, покорилась вся страна до Катабаема, границы Египта. По восстановлении в ней порядка эта богатая страна скоро снова достигла цветущего состояния.

Это, несомненно, было для Птолемея важным приобре­тением. Но почти не менее важно было второе преимуще­ство, которое доставил ему его двухлетний морской поход;

325

конечно, столь гордо возвышенная им автономия, на­полнившая, вероятно, греческий мир величайшими ожиданиями, принесла мало пользы делу свободы; но мирным договором, который он заключил с Кассандром, и взаимной гарантией неприкосновенности их приобрете­ний в Греции Египет и Македония в Греции подавали друг другу руку и вместе с Лнзимахом, который, несомненно, не колеблясь присоединился к этому союзу, с его сильной позицией на Геллеспонте, с египетским флотом, который мог опереться на Андрос и Кос, они составляли такой оборонительный союз, который, по-видимому, навсегда огражДал положение вещей в Европе от притязательного вмешательства Антигона.

Главная руководящая роль в политике заметно все более и более переходила в руки Лагида. Одно относящееся к этому году (308) письменное предание говорит нам, что последние остатки царского дома склонны были вверить­ся ему. Кроме Фессалоники, супруги Кассандра, из потомков царя Филиппа была В живых еще только его дочь Клеопатра, вдова царя Александра Эпирского; уже пятнадцать лет она имела свою резиденцию в Сардах. Ранее она стремилась приобрести влияние на дела государства при помощи брачного союза с Леоннатом и Пердиккой, но они оба умерли до свадьбы; затем за нее сватался Кассандр, но она ненавидела в нем врага своего дома; Лизимах тоже бьиготвергнутею; Антигон и Птолемей тоже сваталнсь за нее; пс*сле гибели мужеского потомства царского дома ее рука, по-видимому, могла давать право на диадему. Старый Антигон был ей противен, а между тем в Сардах она была в его руках. Теперь она обещала свою руку Лагиду, верному боевому Товарищу ее брата, сказав, что оца убежит из Сард, прибудет к нему и вступит с ним в брак. Но Антигон уже дал нужные инструкции вое­начальнику на Сардах; она была удержана, когда на­меревалась бежать, и скоро была найдена убитой, причем все говорили, что ее умертвили некоторые из ее рабынь. Антигон приказал схватить их и казнить, как виновниц убийства, а тело царицы похоронить со всеми почестями. Но тем не менее никто не сомневался, что инициатива этого злодеяния принадлежала ему8.

326

Его положение было далеко не блестяще; за эти годы мира ловкая политика его противников все более и более оттесняла его на задний алан; и каждый дальнейший год неповиновения только увеличивал силу и притязания тех, кого он желал принудить к повиновению в силу своего звания регента; еще один дальнейший шаг назад — и его игра была бы проиграна.

Как раз тот принцип, на который он опирался, был всегда оспариваем ими, а теперь с двойным правом, так как более не существовало законного главы государства, прав и величества которого он был бы представителем, и законного наследника царского венца, именем которого он мог бы управлять государством. Принцип единства государства, добиться признания которого в мирном до­говоре 311 года ему еще удалось, его противники считали устраненным с тех пор, как законное потомство царского дома перестало существовать; что же оставалось теперь, кроме территориальной системы?

Таким образом, эт^ обе тенденции находились в самом полном противоречии друг с другом. Речь шла не об од­ном только вопросе титула; с решением этого вопроса были связаны существеннейшие практические интересы, все законное понимание важных политических условий царства Александра и будущность земель и народов, кото­рые оно соединяло в себе; и та, и другая сторона должны были понимать, что здесь вопрос поставлен о том, суще­ствовать или нет; а для решения этого вопроса не было налицо никакой инстанции, никакой формы, никакого признанного правила.

Невозможно предположить, чтобы по этим вопросам не происходило никаких дипломатических переговоров между представителями власти. Они могли повести только к тому, чтобы еще более усилить это противоречие. Предполагая, что одной стороной был предложен конгресс, чтобы решить это дело третейским судом или прийти к тому соглашению, к какому пришли между собою немедленно по смерти Александра знатнейшие офицеры, то другая сторона, несомненно, должна отклонить как компетенцию тре­тейского суда, так и целесообразность конгресса, для которого не существовало ни установленных форм, ни

327

общепризнанных оснований. И если бы было вполне естественно указать на странную прерогативу македонян подтверждать своим одобрением права того, который наследовал царский венец, и, следуя этой аналогии, признать теперь, когда никакого наследника не существо­вало, за вооруженным собранием македонян право избрания главы государства, то в этом акте очевидно заключалось pelitio principii единства государства, которое, по мнению его противников, перестало существовать вместе с царским домом. И за какими македонянами долж­но было быть признано это право? Уже не за так ли назы­ваемым государственным ополчением, во главе которого стоял Антигон? Положим, что в свое время македоняне Антигона обвинили и осудили Кассандра; но ни Кассандр, ни его друзья не признали этого приговора, и сам Антигон должен был фактически отречься от него при заключении мира 311 года — или должны были быть призваны все носящие оружие македоняне? Каждый из властителей имел в своем войске и в своих землях от катарактов Нила до пограничных крепостей на берегах Инда и Яксарта македонян; каким образом могли они позволить своим македонянам соединиться в качестве принадлежавших непосредственно к единому государству лиц, чтобы составить из себя высшую авторитетную инстанцию, на которую никто не имел более законных прав и права и полномочия которой перешли на отдельные части.

Существовал еще один путь избежать очевидно пред­стоявшего страшного столкновения. Мы можем быть уве­рены, что Л агид не преминул порекомендовать этот исход. Антигон при тех владениях, которые он имел в своих руках, увидел перед собою трудную задачу заставить признать свое господство тех, на кого он должен был смотреть как на узурпаторов, между тем как они, занимая просто оборонительное положение относительно него, могли быть вполне готовы признать за ним те же права над входив­шими в состав его владений территориями, каких они требовали для себя. Насколько вероятно, что регенту были сделаны предложения в таком смысле, настолько же достоверно то, что он отверг их.

328

Как ни сильно было в нем желание надеть на свою го­лову диадему Александра, он имел достаточно ума и само­обладания, чтобы или отказаться от шага, который немедленно подал бы повод и законное право его соперни­кам к подобному же провозглашению себя царями, или же пока отложить его. Что исчисление продолжало вестись по годам умерщвленного молодого Александра и что про­должали чеканиться его монеты, является доказательством существования правовой фикции, при которой Антигон ничего не приобретал, а его соперники ничегс) не теряли, и при которой только теоретический вопрос оставался еще пока нерешенным.

Его уже более не было возможно решить на основании правовых доказательств или с помощью дипломатических средств; он сделался простым вопросом силы и должен был решиться при помощи оружия.

Антигон позволил своим противникам значительно, опередить себя. Селевк имел в своих руках весь восток, для которого Вавилон служил могущественным центральным пунктом, а на западе владел землями до линии Евфрата. Лагид, господствовавший на Кипре, в Кирене и даже в Эгейском море, да обладавший притом значительным флотом, который уже дал почувствовать себя южному и западному берегу Малой Азии, был гораздо более опас­ным противником с тех пор, как уладил свои несогласия с Кассандром. Последний имел, кроме Македонии, Фесса­лию; Эпир под властью Алкеты был почти в его полном распоряжении, на Эвбее, в Фивах, в Афинах, в Мегаре находились его фрурархи. Занятие Птолемеем Андроса, Акрокоринфа и Сикиона и данные им и Кассандром обо­юдные гарантии неприкосновенности их владений в Гре­ции служили соединяющим звеном между7 ними и отдава­ли в их распоряжение денежные средства греческих госу­дарств и возможность вербовки в них наемников. Лизимах, державший их сторону и прикрывавший в Лизимахии Геллеспонт, да и пользовавшийся решающим влиянием в Византии, довершал политическую изолированность Антигона.

Один факт показывает нам, что он не оставлял этого без внимания, а принимал против того умные и решитель-

329

ные меры. Вскоре мы находим его занятым постройкой своего нового города Антигонии на берегах Оронта; тот факт, что он переносил сюда центр своей силы, занимая одинаково нападающее положение против долин Евфрата и Нила, показывает нам, каким образом он понимал задачу своей политики. Как кажется, он основал еще и вторую Антигонию в то время (313), когда имел намерение переправиться в Европу; последний город он заложил на том месте Троянского берега, где залив Безика, находя­щийся недалеко от входа в Геллеспонт, представляет надежное убежище от его сильных течений. Отсюда ему было нетрудно держать в страхе Фракию, несмотря на Лизимахию; чтобы господствовать над пропонтийским берегом Малой Азии, Фракия должна была бы находиться в одних руках с Македонией, как во время Филиппа и Александра; опасной она могла быть теперь потому, что Лизимаха его союзники Кассандр и Птолемей могли также поддерживать и со стороны моря. То обстоятельство, что Македония и Египет в Греции шли рука об руку, было для Антигона самым опасным моментом. Здесь он не должен был дозволять окрепнуть такому положению вещей; попытка разорвать здесь ту цепь, которой его окружали, должна была составить первую задачу его наступательной политики. Он мог обратиться сюда, не нарушая мира 311 года; и выступая борцом за признанную этим миром свободу греков, он действовал вполне в духе верховной власти и в силу своего высшего авторитета.

U II У u u и u u у и и и

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

зоа—зоб

Государства Греции. — Этолийский, Виотийский и Аркадский союзы. — Пелопоннес. — Афины под властью Димитрия Фалерского. — План Антигона освободить Грецию. —Характер Димитрия —Его экспедиция в Грецию. — Его высадка. — Осада Мегары и Мунихии. — Восстанов­ление свободы в Афинах. —Димитрий в Афинах. — Разрыв между А нтигоном и Птолемеем. — Начало Кипрской войны. —- Осада Соломины. — Морское сражение. — Победа Димитрия

то понимал мир 311 года под свободой греческих государств, это мы видим с до­статочной ясностью из того, что про­изошло после него, и главным образом в самой Греции. Но старинное магическое слово, должно быть, еще не перестало смущать умы и воспламенять сердца, так как оно, казалось, соединяло в себе все, чего теперь Греши была лишена и чем она прежде обладала.

Конечно, до известной степени эти городские респуб­лики могли еще быть свободны или сделаться таковыми, но достигнуть полной самостоятельности было для них невозможно. Их окружали значительно превосходившие их силами государства, и хотя эти маленькие политические единицы были наполнены испытанными воинами и наем­никами, но они были слишком бедны для того, чтобы со­держать значительные войска, слишком завистливы и враждебны друг другу, чтобы соединиться между собою честно и открыто, и состав граждан был в них слишком испорчен для того, чтобы можно было надеяться на ради­кальное улучшение положения вещей. Пора их миновала; чтобы сдерживать эту слишком подвижную разрушающую

331

саму себя жизнь, необходимы были прочные монархичес­кие формы; но все предпринимаемые в этом смысле попыт­ки не могли пустить корней в Греции с еенартикулярити-ческим строем. Те же самые качества, которые в такой вы­сокой степени делали греков способными вызвать среди народов Азии брожение, долженствовавшее преобразить и двинуть вперед последних, делали их не способными сле­довать за развитием новых форм государственной жизни там, где они составляли самостоятельные политические общины; традиционные типы их государственного устрой­ства, шедшие в разрез с теориями политических мыслите­лей, с тенденциями, с желаниями и намерениями отдель­ных лиц и с потребностями и средствами самих этих мел­ких государств, сделались пустой и тягостной формой, па­рализованной и парализующей, основанной на внутренней лжи и вызывавшей всеобщее презрение.

Многочисленные доказательства господствовавшего в это время в Греции хаоса и беспорядка мы находим в до­шедших до нас преданиях. Каждая партия большой поли­тической сцены имеет здесь своих приверженцев, каждая возникающая там борьба партий повторяется здесь; здесь и там быстро сменяются победа, поражение, новая победа, кровавая месть, безжалостное возмездие. Чужие полковод­цы появляются, грабят и уходят, а за ними следуют другие, чтобы карать, снова грабить и предоставлять партии их злобе друг против друга. Тираны с этим именем или без него; искатели приключений, ищущие добычи, власти и наслаждений, полчища наемников, ожидающих найма; чужие гарнизоны, не уважающие ни обычаев, ни законов, ни собственности, ни святости домашнего очага; изгнан­ники, водворенные снова дома при помощи вооруженной силы и поставленные ею во главе государства; осыпанные богатствами изменники; обедневшая, безнравственная мас­са, равнодушная к богам и к отечеству; одичавшее на на­емной службе молодое поколение, растратившее свои силы на груди продажных женщин, развращенное модными фи­лософскими теориями; состояние полного разложения, бес­порядочной агитации и лихорадочного возбуждения, сме­няющегося тупым равнодушием — такова печальная кар­тина Греции того времени.

332

Счастливы греческие города Малой Азии и Фракии, островов Понта, свобода которых свелась уже к одной об­щинной автономии и которые во всех других отношениях стоят в полной зависимости от Антигона, Лизимаха и ту­земных "династов" или тиранов; счастливы Родос, Кизик, Византия, которым их своеобразное положение торговых государств и их осторожная и умеренная политика обеспе­чивают почетный нейтралитет; счастлива Сицилия, где ве­ликий искатель приключений Агафокл еще раз гальвани­зировал нерв политической энергии своими победами в Африке; счастлива даже Великая Греция, где богатый Та-рент со своим умным и сдержанным правительством вы­зывает даже и в маленьких городах сознание того, что у них еще есть точка опоры. Но в Греции, в Пелопоннесе почти все подверглось полному разложению; в больших и малых городах обнаруживался упадок благосостояния, политическая расшатанность и отсутствие всяких надежд в будущем; тысячи граждан двинулись отсюда к Офеле, чтобы в далекой Ливии искать себе мира и покоя и забыть в новой части света свою родину.

Только в одном месте это не совсем так — в земле это­лян. Грубые, храбрые, жадные до добычи, свободные и не­уловимые в своих горах, они оказывают постоянное сопро­тивление угрожающей им могущественной Македонии; в этой борьбе их старинный союз крепнет и развивает фор­мы, которые скоро оказываются дающими единственную возможность охранить свое самостоятельное существова­ние от покушения могущественных монархических держав; они сохраняют свою самостоятельность и, несмотря на свое простое и несовершенное общественное устройство, явля­ются единственным свободным народом в Греции. Исста­ри живя во вражде со своими западными соседями, акар-нанцами, они почти всегда были нападающей и вторгаю­щейся стороною, причем уже раз победили их и вынудили присоединиться к своему союзу; теперь отнятая у них сно­ва македонянами Акарнания сделалась вооруженным ла­герем и передовым оплотом македонян против Этолии. Более продолжительное время, как кажется, находились с этолянами в союзе л окры, главным образом из Амфиссы,

333

которые стыдились своего имени озолян и называли себя охотнее этолянами.

В Виотии тоже исстари существовало федеративное ус­тройство, в котором сначала принимали участие четырнад­цать, а потом одиннадцать городов; господство Фив из­гладило память об этом устройстве, но самая форма его сохранилась. После падения этого города в 335 году и раз­рушения его страдавшими долго под его гнетом городами союза, он снова приобрел политическое значение и держал с тех пор сторону Македонии, но когда в 316 году Кассандр снова восстановил Фивы, старая вражда вспыхнула опять, союз перешел на сторону противников и, когда Полиспер­хонт по соглашению с Кассандром собирался броситься на Пелопоннес, союз выступил даже против него с вооружен­ными силами. Он состоял из восьми городов, которым были подчинены на началах метекии небольшие местечки; как этоляне в своем стратиге, так и виотяне в арахонте Вио-тийского союза имели своего главу. Географическое поло­жение самой области и ее вражда с Фивами, которыя стоя под охраной македонского гарнизона, держали сторону Кассандра, не позволяли этому союзу окрепнуть. Смежные с Виотией земли фокейцев, северных локров и фессалий-цев находились вполне в руках македонян.

Еще менее был, по-видимому, прочен Аркадский союз; союзный город Мегалополь, глубоко преданный македон­скому престолу, держал сторону Кассандра и в 318 году отбил штурм Полисперхонта, тогда как другие аркадские города, а именно Тегея, Стимфал и Орхомен, стали в 314 году на сторону противной Кассандру партии; мы не знаем наверное, находились ли здесь1 македонские гарни­зоны, и, если да, то в каких городах; во всяком случае воз­звание Птолемея в 308 голу, приглашавшее оказать ему поддержку при освобождении греческих городов, было обращено также и к аркадянам, хотя и без заметных по­следствий.

Жестоки смуты войны 316—311 годов коснулись особен­но приморских областей Аргоса, Ахайи и Элиды, перешед­ших, наконец, в 308 году в руки Кассандра или Полиспер­хонта, который, заключив с ним союз, прибыл на Пело­поннес и занял город Ахайи. Мегара была уступлена Пто­

334

лемеем Кассандру и, как Аргос, получила македонский гар­низон; Мессения и преданная тогда Димитрию Элида тоже, несомненно, были заняты такими же гарнизонами; только в Коринце и в Сикионе стояли еще египетские войска. Уже много раз была близка к осуществлению мысль составить из Пелопоннеса одно государство, так как для него было гораздо пагубнее то, что различные государства, разъеди­ненные между собой мнимой свободой, попадали то в одни, то в другие руки.

Странное положение занимала в это время Спарта; здесь продолжали еще существовать древние законы и формы Ликурга, но древний дух исчез без следа, здесь господство­вала самая постыдная безнравственность, число граждан низошло до нескольких сотен, закон Ликурга, соблюдае­мый по внешности, сделался ложью; чем ограниченнее был цикл идей которые они себе усвоили, тем грубее был их образ мыслей; литература и наука, служившие другим гре­кам утешением и надеждой, были еще и теперь изгнаны из Спарты. В истории того времени все значение Спарты зак­лючается в том, что на ее территории, на мысе Тенар, на­ходится общий пункт вербовки для всех партий и что знатные спартанцы с полной готовностью отправляются на чужбину в качестве кондотьеров; даже сын престарелого царя Клеомена II Акротат ведет в 315 году войско наемников в Тарент и Сицилию и возмущает тех, на чьей службе он ведет войну, своею кровавой дикостью и своими противоестественными страстями. Покрытый позором он возвращается в Спарту и умирает, не успев наследовать своему отцу на престоле, а по его смерти (309) Клеоним, достойный Акротата по дикости и надменности, требует для себя царског о престола; герузия высказывается в пользу юного сына Акротата Арея, и спустя несколько лет Клеоним отправляется с наемниками на службу Тарента, чтобы позорить там спартанское имя еще худшими поступками, чем его брат. С тех пор как спартанское государство умерло для войны, власть царей на родине равняется почти нулю; эфорат господствует на началах олигархии, а эта олигархия, прикрываясь мертвыми законами Ликурга, стремится только к покою и наслаж­дению; она бесконечно далека от мысли возвратить себе

335

свою прежнюю гегемонию, хотя бы только на Пелопоннесе, которую могли бы теперь оправдать смутное положение вещей в Греции и вспыхнувшая снова борьба партий.

Наиболее ясное представление об этом печальном вре­мени дают нам Афины. Сколько раз со времени битвы при Херонее менялась господствующая партия и политика го­рода! Наконец осенью 318 года, после победы Кассандра, государству дана форма правления, которая была чем угод­но, но только не демократией. Выбранным народом и ут­вержденным Кассандром правителем государства сделал­ся Димитрий Фалерский, сын Фанострата, выросший в доме Тимофея и получивший под руководством Феофрас-та подготовку к научной и государственной деятельности; это был человек, одинаково одаренный талантом и сует­ностью, столь же разносторонний в литературном отноше­нии, как и бесхарактерный в политике, словом, бонвиван, который умел найти себе место. Возможно, что в свои мо­лодые годы он жил философом и что на его столе скромно появлялись "только маслины в уксусе и сыр с островов". Даже тогда, когда рн сделался повелителем города, он, как говорят одни, выказал себя снисходительным, осмотритель­ным и превосходным государственным деятелем, между тем как другие упрекают его в том, что из доходов города, ко­торые вместе с египетскими и македонскими субсидиями он довел до суммы в 1 200 талантов, Димитрий только весь­ма немногие тратил на управление и боевую готовность города, а остальные расходовал частью на общественные праздники и внешнюю пышность, частью на свои пирше­ства и раз гулы. Он, который согласно своим принципам желал быть исправителем афинских нравов, испортил эти нравы своим более чем сомнительным примером. Каждый день он устраивал роскошные обеды, каждый раз пригла­шал множество гостей и превосходя в издержках на эти пиршества даже самих македонян, а их роскошью — кип­риотов и финикийцев; зала окроплялась нардом и миррою, пол был усыпан цветами, дорогие ковры, живопись укра­шали комнаты; его стол был так богат и расточителен, что его повар-раб, которому доставались остатки, на выручен­ные за их продажу деньги мог купить себе через два года три поместья. Димитрий любил вступать в тайную связь с

336

женщинами и посещать по ночам красивых мальчиков; он насиловал свободных мальчиков и соблазнял жен даже са­мых знатных граждан; все юноши завидовали Феогниду, служившему предметом его противоестественной любви; отдаться ему казалось такой завидной участью, что каж­дый день, когда он после обеда выходил гулять после обе­да на улицу треножников, там собирались самые красивые мальчики, чтобы быть замеченными им1. Он одевался весь­ма изыскано, красил свои волосы белой краской и натирал свое тело драгоценными маслами; он всегда улыбался и желал нравиться каждому.

Оба эти качества: кокетливое и распушенное легкомыс­лие, светское и остроумное образование, получившие впос­ледствии отличительное имя аттшщзма, являются харак­теристическими чертами афинской жизни того времени. Хороший тон требует посещать школы философов; моло­дым философом является Феофраст, наиболее ловкий из учеников Аристотеля, который сумел сделать популярным глубокое учение своего великого учителя и собирал вок­руг себя до тысячи и двух тысяч учеников, возбуждая боль­шее изумление и имея больший успех, чем его учитель. Его и многих других учителей философии в Афинах тотчас же по своему прибытию в Афины затмил Стнльпон Мегарс-кий, наиболее искусный диалектик того времени; ремеслен­ники выбегали из своих домов, чтобы посмотреть на него, когда он проходил мимо; всякий, кто мог, спешил слушать его, гетеры стекались на его лекции, чтобы у него видеть других и показать себя и чтобы научиться у него тому пи­кантному остроумию, которым они очаровывали не менее, чем своими соблазнительными туалетами и приберегаемы­ми ими до благоприятного момента знаками своего распо­ложения. В связь с этими куртизанками нередко вступали афинские художники, живописцы, скульпторы, музыкан­ты и поэты; оба наиболее знаменитые комические поэты того времени, Фнлеыон и Менандр, открыто добивались в своих комедиях расположения и предпочтения Гликеры и, когда она нашла себе более богатых друзей, забыли ее с другими продажными женщинами. О домашнем очаге, нравственности в Афинах тогда было уже не много разго­вора или, вернее, был только один разговор; все содержа­нне жизни свелось к фразам и остротам, к выставлению себя на показ и к бездеятельности под маской деловитости; Афины расточали властителям свои хвалы и свои остро­умные отзывы и принимали от них взамен того дары и по­жертвования; чем сильнее господствовала у них олигархия, тем ннзкопоклоннее становились они: как государство от­носительно царей и других представителей власти, они иг­рали роль паразита, льстивого дармоеда, и не стыдились ценою собственного позора покупать себе хвалы и развле­чения. Афиняне боялись только скуки и смешного, а меж­ду тем оба эти элемента наполняли всю их жизнь. Религия исчезла и вместе с индифферентным рационализмом вош­ли в моду суеверие, колдовство, вызывание духов и гада­ние по звездам; нравственное содержание жизни, изгнан­ное резонерством из обычаев, нравов и законов, обсужда­лось теоретически в школах философов и сделалось пред­метом диспутов и литературной полемики; обе основные философские системы следующих столетий, стоицизм и эпикуреизм, развились в Афинах в это время1.

Может быть, для Афин не было ничего пагубнее этого десятилетия мира, которым они наслаждались под господ­ством Димитрия; когда была подавлена борьба партий, исчезло также последнее нервное возбуждение, какое мог­ло бы дать умам еще некоторый достойный их интерес, и сменилось состоянием отвратительного и порочного зас­тоя; любовь к независимости окончательно исчезла, и еще раз возродившаяся свобода должна была превратиться в карикатуру у потомков марафонских бойцов. Впрочем, как говорилось в похвалу, это господство Димитрия способ­ствовало развитию материального благосостояния госу­дарства; это признавал даже его противник Димехарит, соглашавшийся с тем, что Димитрий отлично умеет забо­титься о расширении и прибыльности торговли города и о самом полном удовлетворении житейских потребностей, но замечавший, что он не стыдится того, что лишил свое оте­чество последней славы и действует по приказам Кассанд­ра. По-видимому, особенно большие доходы Афины име­ли тогда благодаря необыкновенно большому числу чуже­земцев, которых привлекали к себе изо всех частей света образованность, гетеры, науки, искусство и торговля. Ху-

ЗЗв

дожсственные мастерские в Афинах, вероятно, имели тоже богатые заказы; одному Димитрию, как рассказывают, было, по народному постановлению, в течение тридцати дней воздвигнуто 360 статуй, и, кроме того, афинские ху­дожники работали для дворов властителей и для основы­ваемых последними новых городов. Самая торговля в Афи­нах в это время, вероятно, была оживленнее, чем когда-либо, и соперничала с торговлей Родоса, Византии и Алек­сандрии. По произведенной, вероятно, в годы Архонта Димитрия (309) переписи, народонаселение Аттики дос­тигало 21 ООО граждан, 10 ООО чужеземцев и 400 000 рабов, что для области, размеры которой только немного превышали 40 квадратных миль, было в самом деле значительной цифрой.

Если мы будем ценить заслуги правительства по мате­риальному благосостоянию народа, тогда, конечно, хва­лы, которые Димитрий сам воздавал себе в своих мемуа­рах, и права, которые признают за ним многие писатели древности, мы найдем вполне справедливыми. Но полити­ческому значению афинского государства наступил конец; Димитрий управлял по указаниям Кассандра, причем по внешности демократаческие формы управления оставались неизменными и даже старательно поддерживалась фикция, что его поместило на его пост доверие его сограждан и оно же сохраняет его на нем. Его антидемократический режим коснулся самых последних мелочей частной жизни; он уч­редил институт гинайкономов, или женских надсмотрщи­ков, которые вместе с ареопагитами наблюдали за сбори­щами в домах при свадьбах и других празднествах, опре­делил число гостей, которые имели право собираться, и сделал поваров шпионами при исполнении законов роско­ши; в номофилаках он создал особых чиновников, кото­рые должны были наблюдать за тем, чтобы законы испол­нялись должностными лицами, что в лучшие времена было достаточно обеспечено участием народа в общественной жизни. Возможно, что эти и подобные им меры соответ­ствовали политическим теориям, которые он изложил в своих сочинениях, и они, несомненно, имели свое оправда­ние, если афиняне удовлетворялись ими.

339

Но уже в 312 году, когда племянник Антигона Птоле­мей высадился на берег в Виотии и приблизился к грани­цам Аттики, антимакедонская партия пришла в движение, и Димитрий был вынужден отправить в Азию послов для формальных переговоров с Антигоном о мире. Наконец был заключен мир 311 года, провозглашавший свободу греческих государств; но Кассандр этим нисколько не сму­щался, и его гарнизон продолжал оставаться в Мунихии; обещания Птолемея тоже не имели никаких дальнейших результатов, и по заключении конвенции между этими дву­мя властителями господствовавший в Афинах порядок ве­щей был снова подтвержден и, как должно было казаться, обеспечен в будущем.

В Афинах, вероятно, никто не подозревал, что Антигон всего менее был расположен дозволить установиться в Афинах такому порядку вещей; но первым условием уда­чи его плана было то, чтобы план оставался в тайне. Его тредприятие было внушено ему нежеланием освободить Афины и другие греческие государства, но оно удалось ему тем вернее и повлекло за собою тем более важные резуль­таты, что он действительно выполнил свое обещание да­ровать им свободу, так часто повторявшееся другими, и выполнил в духе тех, кому оно было дано. Как бы с этой единственной целью он решил послать в Грецию флот, ве­личина которого обеспечивала его полный успех; когда в военном совете было предложение занять Афины гарнизо­ном, так как они представляют собою лучший оплот про­тив Греции, он сказал, что лучший и самый неприступный оплот есть любовь и что из Афин, этой высокой твердыни, на которую обращены взоры всего света, лучи его славы распространяются по всей вселенной. Во главе этой эксп Д1ЩИИ, которая должна была выйти в море весною 307 го Антигон поставил своего сына Димитрия. Он не мо сделать более удачного выбора.

Из днадохов и их сыновей, эпигонов, ни один не явля­ется таким полным воплощением своего времени, как :>roi Димитрий; хтементы македонской, восточной и греческой жизни как бы соединились в нем в один образ. Суровая энергия и строгость солдата, чарующая и остроумная гибкость аттического ума и глубокая, доходящая до

340

I

самозабвения чувственность азиатских султанов — все это живет в нем, и мы не знаем, чему в нем более удивляться-, силе ли характера, или его гению и легкомыслию. Он любит все необычное, будь то безумная отвага, жажда пршслхо-ченин, разгул или чудовищные планы и предприятия; пронестись по свету, как метеор, сверкая и вызывая всеобщее изумление, или мчаться на палубе своего корабля по морю в жестокую бурю, смотря в беспредельную даль, — таково его наслаждение; только покой для него невыносим; среди наслаждений его обуревают новые желания, и неистощимая сила его тела и ума постоянно требуют новой работы, новых предприятий и новых опасностей, где все ставится на карту. Он относится к своему отцу с детским обожанием, — это единственное прочное чувство в его сердце, все остальное для него представляет только эффект минуты и, в общем, совершен­но безразлично. Жить значит дтя него наслаждаться, он не знает, как Александр, прекрасного и глубокого чувства ;фужбы; быстро и прихотливо меняются его привязаннос­ти, его надежды и его судьба. Его жизнью не руководит наполняющая и единая великая идея, он не имеет, как Александр, сознания своего призвания и своих сил для исполнения той или другой задачи, которое сделало бы его j способным покорить всю вселенную; он рискует, борется и господствует, чтобы наслаждаться своими силами, все равно в каком направлении, в полном вакханическом эк­стазе. Все то, что он завоевывает, основывает и призывает к жизни, является как бы делом случая, центр же и цель составляет его личное "я"; он представляет собой скорее биографический, чем исторический характер4.

Только одна излюбленная идея не оставляет его; народ афинян, славному прошлому которых он изумлялся еще будучи мальчиком, чье остроумие и изящество, чьи худож­ники и философы его восхищали, которых единогласно восхваляют образованные люди всего света, этот порабо­щенный и опозоренный народ он бы снова желал видеть свободным, он бы желал снискать себе высшую на свете славу освободить Афины и быть приветствованным афи­нянами как освободитель. Постоянно возникает перед его тором эта картина, и он живо представляет себя там, он

341

жаждет увидеть Афины, так для него все там дорого, вос­хитительно, исполнено блестящего величия! Какая слава для него, если он придет к ним и возвестит им слово свобо­ды! Когда он появится на рынке этого славного города, в его храмах и портиках, как будет народ прославлять его красоту, как будет рукоплескать чарам его речи, как будет называть его имя вместе и именем Алкивиада и Аристоги-тона, венчать его венком и ликовать вокруг него! С какой радостью он променяет все лавры своих побед на востоке на венок, которым наградят его свободные афиняне.

И вот повеление отца зовет его туда, в экспедицию для освобождения Афин; что ему за дело до того, что предписы­вает политика, до ее велений и запретов; ликуя, встречает он приказ отца, дающий ему случай исполнить заветную мечту своей жизни. Достойным и могущественным желает он явиться перед афинянами; с ним находится флот из 250 кораблей, в его распоряжении 5 ООО талантов серебра, мно­гочисленное войско, осадные машины, оружие и изобилие различных запасов; так он выходит в море из Эфеса.

Он беспрепятственно достигает Суния; оставив там на якоре под прикрытием мыса большую часть флота, он с двадцатью отборными кораблями идет вдоль берега, как бы направляясь в Саламину. С афинской цитадели видна эта стройная эскадра; все думают, что это корабли Птоле­мея, идущие, вероятно, в Коринф; затем они поворачива­ют и направляются к Пирею; принимаются меры, чтобы впустить их во внутреннюю гавань. Только теперь обна­руживается ошибка; все спешит вооружиться и пригото­виться к сопротивлению; но Димитрий уже проник в ли­шенный заграждений вход в гавань; он предстает перед взорами вооруженного народа на борту своего адмираль­ского корабля в полном блеске своего вооружения и дает знак молчать и слушать его; он приказывает возвестить через герольда, что, к счастью, его отец Антигон посылает его освободить Афины, прогнать македонский гарнизон и возвратить афинянам учреждения и законы их предков. Тогда афиняне бросают свои щиты и одобрительно рукоп-, лещут, раздаются непрерывные крики ликования, они на­зывают его своим спасителем и благодетелем и приглаша­ют сойти на берег и исполнить свое обещание.

342

Между тем Димитрий Фалерский и фрурарх Мунихии Дионисий заняли войсками стены и башни Пирея; первые нападения они отразили, но затем высадившимся на берег удалось пробиться вперед, с каждым шагом увеличивалось число тех, которые переходили на их сторону; Пирей был в руках Димитрия. Дионисий бежал в Мунихию, Димит­рий Фалерский поспешно отступил в город. Там должно было господствовать крайнее возбуждение, было ясно как день, что из существовавшего до сих пор порядка вещей не уцелеет ничего; прежний властитель города начал опасать­ся за свою личность, полагая, что ему следует бояться граж­дан более, чем победителя. Он послал сказать стратигу Димитрию, что он готов сдать город и просить для себя защиты. Это посольство было принято крайне милостиво; стратиг отвечал, что его уважение к личному характеру и к прекрасному образованию прежнего правителя Афин слишком велико, чтобы он мог иметь хотя бы самое отда­ленное намерение видеть его находящимся в опасности. Вместе с этим посольством он послал в город одного из своих друзей, милетянина Арискодема, которому было дано поручение принять меры для обеспечения личной бе­зопасности принужденного дойти до такого унижения пра­вителя и пригласить его и некоторых других граждан явить­ся к Димитрию, чтобы условиться с ними относительно дальнейших распоряжений. На следующий день в Пирей явились Димитрий Фалерский и некоторые другие граж­дане, назначенные для этой цели народом, чтобы подпи­сать акт, которым восстановлялась афинская свобода; он сам просил у стратига разрешения покинуть под надежным прикрытием Аттику и отправиться в Фивы; это разреше­ние ему было дано без затруднений, и он покинул город, повелителем которого был более десяти лет5.

Афинскому народу стратиг Димитрий приказал сказать, что как он ни жаждет этого, но вступит в город Афины не прежде, чем довершит дело их освобождения победой над гарнизоном Мунихии. Он вызвал стоявший у Суния флот, приказал окружить укрепления гавани Мунихии окопами, поставить машины и сделать все приготовления к штурму этой сильной крепости. В этот промежуток времени он ре­шил двинуться в Мегару, где также находился гарнизон

343

Кассандра. Пока здесь производились осадные работы, сам Димитрий поспешил на одно любовное свидание в Ах ею; здесь в Патрах жила Кратезинолида, прекрасная и смелая вдова Александра Тнмфенского, которая дала знать ему, что готова принять его. Его сопровождал только неболь­шой отряд лекговооруженных воинов; приблизившись к городу, он приказал им остановиться и разбил свой шатер в отдалении от них, чтобы без помехи провести час в каче­стве пастушка прекрасной вдовы. Тут появились враги, напали на шатер, и Димитрий едва имел время накинуть на себя платье; только с трудом ему удалось скрыться, а его шатер со всем роскошным убранством, вероятно, выб­ранным специально для этого галантного посещения, по­пал в руки неприятеля6. Возвратившись в Мегару, он на­чал спешить с осадой: скоро город был взят, и солдаты уж^ готовились приступить к грабежу7, но по ходатайству афи­нян граждане были пощажены и мегарянс были провозг­лашены свободными.

После этого Димитрий возвратился в Мунихию: борь­ба здесь продолжалась с величайшим ожесточением. Войсf ка Дионисия защищались настолько же храбро, насколько им благоприятствовали условия местности и сильные кр( постные окопы. Благодаря численному перевесу войска i множеству осадных машин, Димитрию наконец удалось после того как он штурмовал крепость два дня подряд . постоянно свежими войсками, взять Мунихию; македон кие войска побросали оружие и сдались, а Дионисий бь взят в плен. После этого Димитрий приказал разрушш крепостные окопы и возвестить окончательное освобол дение Афин и свою дружбу и союз с афинским народом Это, вероятно, произошло в августе или сентябре 307 год;]

Теперь, наконец, Димитрий, после неоднократных просьб граждан, совершил при бесконечном ликовании народа свой въезд в Афины; он созвал народ на собрание и эклесию н вступил на ораторскую трибуну: город своб ден, сказал он; он постарается восстановить также и ci прежнее могущество; прежде всего Афины должны choi сделаться морской державой; поэтому он испросит у сво го отца разрешения выдать им лесу для постройки ста три и возвратить им остров Им врос; но для этой цели они дол*

344

им отправить послов к Антигону; они получат также в подарок 150 ООО мер хлеба; он предлагает им прежде всего позаботиться о преследовании судебным порядком тех, кто оказывал свое содействие при ниспровержении демократии.

Вся деятельность новой демократии теперь обратилась частью на процессы против приверженцев олигархии, час­тью на постановления в честь Димитрия и его отца Анти­гона. Были внесены исангелии против Димитрия Фалерс-кого, его друзей Динарха Коринфского и комического по­эта Менандра и против множества других приверженцев прежнего строя, большинство которых заблаговременно бежало из города; они были приговорены к смерти, статуи Димитрия были опрокинуты и расплавлены; Менандр и некоторые другие, оставшиеся в Афинах, были оправда­ны. Затем предстояла задача отблагодарить освободителя города за его благодеяния; почести, постановленные сво­бодным афинским народом, достигли полной бессмысли­цы, вызывающей только омерзение; демагоги превосходи-||И самих себя в неутомимой изобретательности новых по­честей, которыми они надеялись обратить на себя внима­ние молодого властителя и добиться его благосклонности. Особенно отличался на этом поприще старый Стратокл, чье влияние с этого времени сделалось в Афинах преобла­дающим. По его предложению народ постановил воздвиг­нуть рядом со статуями Гармония и Аристогитона золо-пле колесницы в четверку с изображениями "Спасителей" Димитрия и Антигона, принести им обоим в дар золо-I ые венки стоимостью в 200 талантов, воздвигнуть им под именем спасителей алтарь, ежегодно избирать жреца для сужения им, увеличить число фил двумя, которые были азваны по их имени Антигонидой и Димитриадой, учре-iiiTb в честь их ежегодные игры с шествиями и жертвопри­ношениями и выткать их изображения на пегоюсе, священ­ном одеянии Афины; посольство же к Антигону и Димит­рию должны были отправляться под именем и с полным церемониалом феорий. Другие предложили воздвигнуть Лимитрию алтарь на том месте, где он впервые, сойдя с колесницы, коснулся ногою земли Афин, под именем "Нис­ходящего", которое обыкновенно давалось только Зевсу, н принимать Димитрия, когда он будет приезжать в Афи­

345

ны, с такой же торжественностью, как Диониса или Демит-ру, а тому, кто отличиться при таком приеме роскошью и изобретательством, выдавать деньги из государственной казны, чтобы он мог выставить обетный дар; месяц Муни­хии был назван теперь Димитрионом, каждый последний день месяца — Димитриадой, а праздник Дионисий — Ди­митриями8. И когда вскоре предстояло отправлять щиты в дар Дельфийскому храму, Драмоклит Сфеттий внес в на­родное собрание следующее предложение: "В добрый час; народ постановляет выбрать одного мужа из числа афинян, который должен отправиться к спасителю и по получении благоприятных предзнаменований вопросить его, как все­го благочестивее, прекраснее и скорее народ может устро­ить эту отправку обетных даров; и пусть народ поступит так, как ему будет возвещено". Наконец, народ не только приветствовал Димитрия как бога, но называл его и его отца высшим именем, какое только можно было найти, именем царя. Это было то слово, которое совмещало в себе всю сумму достигнутых в политике значительных резуль-' татов и которого ни Антигон, ни его противники, несмот­ря на все их горячее желание, не решались произнести; ког­да афинский народ позволил себе выразить таким обра­зом свою благодарность, то этому можно было придавать большое или малое значение, в зависимости от желания видеть в этом акт добровольного сервилизма или голос центра греческой образованности и выражения обществен­ного мнения.

В Афинах, среди остроумного и столь изобретательно­го в искусстве лести народа, среди веселых пиров и пре­красных блудниц, Димитрий, по-видимому, забыл про дальнейшее освобождение греческих государств; целые месяцы он, как кажется, бездеятельно оставался в Афинах; его появление, его речи н поступки, носившие на себе пе­чать изящества и доброты, не переставали возбуждать эн­тузиазм в афинянах; а когда он даже вступил в брак с пре­красной Эвридикой, вдовой Офелы Киренского, которая возвратилась в Афины, тогда восторженному ликованию не было конца, тогда брак героя с дочерью геройского рода Мнлътиада, представлявший собою как бы символическое, сочетание славного прошлого Афин с высшей земной вла­

346

стью настоящего, казался избытком милости, чести и блз-

Может быть, он рассчитывал продолжать весною осво­бождение Греции, и его видимая бездеятельность в Афинах была наполнена приготовлениями к этому и рахтичными сношениями и переговорами. Во всяком случае мы можем заметить его влияние в одном пункте, представлявшем осо­бую важность. Для Кассандра было делом первой важнос­ти удержать за собою Эпирскую землю, над которой его рука тяготела с 317 года. Движение, вспыхнувшее там в 313 году, когда войско Антигона, по-видимому, с успехом открыло свои действия в Греции и когда царь Эакид воз­вратился на родину, показало, какая опасность грозила отсюда Македонии; оставляя царем эпиротов его старше­го брата, сурового и деспотичного Алкету, Кассандр же­лал только тем вернее упрочить свою власть над этой стра­ной. Очень скоро эпироты почувствовали весь гнет этого сурового режима под македонским влиянием, гнет тем бо­лее тягостный, что успех Кассандра в Греции и заключен­ные им с Египтом договоры лишали их, по-видимому, вся­кой надежды на перемену существующего порядка. Быст­рее, чем можно было ожидать, произвел эту перемену по­ход Димитрия в Грецию и освобождение им Афин; конеч­но, общее недовольство в Эпире немедленно нашло пути и средства к желанному перевороту; в одну и ту же ночь были умерщвлены царь Алкета с его детьми, и иллирийский князь Главкия поспешил водворить в его наследие сына Эакида Пирра, которому теперь исполнилось двенадцать лет. Эта революция делала эпиротов и иллирийцев Плавкий есте­ственными союзниками Димитрия, а положение Димитрия, угрожавшего Македонии из Греции и с моря, лишало Кас­сандра всякой возможности открыто выступить против происшедших на его западной границе перемен.

Конечно, успехи эпиротов побудили восстать и всех тех, которые должны были покориться в 312 году в месте с Эпи­ром, как Аполлония, или держались только с большим тру­дом, как Левкады и Коркира. На них, и главным образом на исконную ненависть этолян в Македонии, Димитрий мог смело рассчитывать при своем будущем походе против Кассандра; усилив ими свою сухопутную армию и распо­

347

лагая превосходным флотом, он мог считать успех пред­стоящего похода обеспеченным.

В это время возвратилось посланное к Антигону посоль­ство и привезло Димитрию приказание немедленно поки­нуть Грецию, чтобы вести войну с Птолемеем, которая как раз теперь началась в восточных водах; он приказывал ему созвать синедрион союзных греческих государств и пере­дать ему руководство общественными делами, а самому как можно скорее появиться в кипрских водах. Привыкнув бес­прекословно повиноваться приказаниям отца, Димитрий увидал себя внезапно исторгнутым из этой прекрасной и опьяняюще-сладкой жизни в Афинах раньше, чем успел совершить что-либо соответственное его крупным боевым силам; со снова вспыхнувшей в нем жаждой героических подвигов он поспешил на восток, где новая борьба и но­вые опасности давали более достойное занятие его беспо­койному и страстному темпераменту. Освобождены были только Афины и Мегара; теперь Димитрий охотно пред­принял бы наскоро некоторые экспедиции, но время не ждало; он послал гонцов к Клеониду, египетскому страти­гу в Коринфе и Сикионе, и обещал ему множество денег, если он оставит эти города и дарует им свободу. Его предло­жения были отвергнуты, и Димитрий — это было прибли­зительно в начале 307 года — поспешил оставить Афины и Грецию и отплыть на восток, сопровождаемый тридцатью афинскими триерами под предводительством Мидия.

Из наших источников совершенно не видно, что побу­дило Антигона к этому внезапному решению, которое не только прерывало начатое освобождение Греции, но и по­лагало конец соблюдавшейся до сих пор фикции мира, про­должавшего существовать на основании договоров 311 года. Мы увидим, что около этого времени Селевк пред­принял свой большой поход на Индию; таким образом, сильнейший из союзников Египта не мог теперь помешать быстрому и смелому предприятию. Или Антигон видел уг­розу войной в том, что Лагид сосредоточивал на Кипре сильную армию и флот и что, как говорилось, весною сюда должен быт прибыть весь египетский флот? Или недавняя участь царя Пафа подала повод к протесту, который мог легко прекратиться в casus belli? Несомненно, Антигон имел

348

полное основание искать теперь быстрой развязки; это была не ошибка, но смелое и верное решение, когда он в настоящую минуту прервал дело освобождения Греции, чтобы предупредить вторжение Лапзда в Малую Азию; если бы удар против него удался, как удался удар против Кассандра в Афинах, то игра коалиции была бы проиграна.

Согласно приказанию отца Димитрий со своим флотом прежде всего двинулся в Карию и пригласил родосцев со­единиться с ним для борьбы против Египта, но они отказа­лись от этого, изъявив желание жить со всеми в мире, оста­ваться нейтральными и заниматься своими частными де­лами. Димитрий не имел времени предпринять теперь же что-либо против них, но надеялся скоро найти случай при­влечь к ответственности это гордое торговое государство за такой отказ. Он пошел вдоль берега в Киликию и там увеличил свои боевые силы новыми кораблями и экипа­жем. Со значительно усиленным флотом10, на борту кото­рого находилось около 15 ООО человек пехоты и 400 всад­ников, и с достаточным для продолжительного похода чис­лом транспортных судов с запасами Димитрий, вероятно, в феврале месяце снова вышел в море и направился к Кип­ру, не встретив нигде египетского флота, который бы мог помешать ему в этом; Димитрий высадился на северо-вос­точном берегу острова, на берегу Карпазии; корабли были вытащены на берег, были сооружены вал и рвы значитель­ной глубины и из этого укрепленного лагеря были пред­приняты набеги на ближайшие окрестности, причем были взяты два ближайших города, Карпазия и Урания. Затем Димитрий приступил к осаде Саламнна, ближайшего и в то же время самого важного города на южном берегу ост­рова. Часть кораблей была спущена на море, чтобы защи­щать берега, а сам он со всем своим сухопутным войском двинулся через горы к Саламину. Здесь находился стратиг острова МенелаЙ, брат Птолемея, который уже стянул к себе все гарнизоны кипрских городов и все те войска, ко­торые можно было навербовать, он дозволил неприятелю приблизиться на расстояние одной мили и ожидал его здесь с 12 ООО человек пехоты и 800 всадников. Произошло сра­жение; египетские войска были опрокинуты, бежали к го­роду; преследующий их неприятель настиг их, около трех

349

тысяч человек было взято в плен, тысяча пала, и самому городу едва удалось спастись; Димитрии одержал самую решительную победу. Он желал усилить свои войска воен­нопленными; но эти бедные люди, оставившие все свое имущество дома в Египте, дезертировали при первой воз­можности, так что Димитрий увидел себя вынужденным отправить остальных на кораблях в Сирию к Антигону.

Между тем Менелай приготовлялся самым энергичным образом встретить штурм города, которого он должен был ожидать; бойницы и башни стен были снабжены машина­ми и метательными орудиями, заняты сильными отрядами и воинская служба вообще была заботливо организована, как этого требовала близость неприятеля; в Александрию были посланы гонцы просить помощи как можно скорее, в гавани города находилось 60 кораблей, делавших для не­приятеля доступ и нападение со стороны моря невозмож­ным. Димитрий со своей стороны убедился, что город дол­жен быть взят раньше, чем прибудет подкрепление из Егип­та, но что взять его нелегко, так как он обладает достаточ­ным числом защитников, превосходными укреплениями и оборонительными машинами; он не мог ни решиться на продолжительную блокаду, ни надеятся взять город силой оружия, ни привлекать к себе на помощь новые и значи­тельные средства. В первый раз имел молодой полководец случай проявить изумительный талант в изобретении и ус­тройстве страшных осадных машин и свое искусство в при­емах осады, доставившее ему имя завоевателя городов Полноркета, под которым история знает его с этого време­ни; новое, поразительное, грандиозное характеризует его натуру также и в этих созданиях. Он поспешил выписать из Малой Азии ремесленников, металлы, строевой лес и другие необходимые дтя подобных работ материалы; были сооружены всевозможные машины необыкновенной вели­чины, черепахи, катапульты и метательные машины даль­него боя. Все другое превосходила так называемая Элепо-лида (Бери город), исполинское сооружение, сосредоточив­шее на возможно малом пространстве для достижения наи­большего разрушительного действия ситу многих батарей; достигая 75 футов ширины с каждой стороны и 150 футов вышины, это, напоминавшее собою башню, здание, стояло

350

на четырех массивных колесах или катках, почти 14 футов в диаметре; вся башня была разделена на девять этажей; в нижних этажах были помещены различные метательные машины, из которых, самые значительные метали камни в полтора центнера весбй, в средних самые большие ката­пульты, горизонтально-мечущие машины, в верхних мно­жество мелких метательных орудий и катапульт. К ней было приставлено более 200 человек прислуги; наконец, с этой батарейной башней было соединено два громадных тарана, воздвигнутых под соответственными навесами по обе стороны башци ц предназначенных действовать обще с нею. Эти машины были придвинуты к стенам и открыли свои действия; скоро град стрел и камней очистил бойни­цы на стенах от Защитников, а тараны расшатали толстые стены. Осажденные со своей стороны, тоже воздвигли внут­ри различные машины и работали с неменьшим усердием и успехом. Так прошло* несколько дней; с обеих сторон при этой тяжелой работе было ранено и убито множество лю­дей. Йаконец осаждающие удалось пробить своими тара­нами брешь; они попытались ворваться через нее силой, завязалась страшная борьба на развалинах стен, осажден­ные бились с величайшим мужеством, пока поступившая ночь на вынудила Димитрия отдать приказ к отступлению. Менелай, отлично понимая, что главная опасность заклю-* чается в том, что в случае возобновления борьбы на следу-ющеЭутро ему не удержать города в своих руках, и не рас­полагая достаточным временем, чтобы заполнить брешь или воздвигнуть позади нее новые укрепления, надеялся спасти город при помощи составленного им смелого пла­на. По его приказанию под покровом ночи были собраны большие массы сухого дерева, которые в полночь были подброшены под неприятельские машины, между тем как со стены полетели густым градом пылающие стрелы и го­рящие факелы; огонь немедленно начал производить свое опустошительное действие и охватил самые крупные ма­шины; тщетно осаждающие бросились тушить огонь; уже пламя проникло вверх башни, спасение быдр невозможно, все сгорело, и множество людей*, находившихся в этой баш­не и в других машинах, поплатились жизнью; неимовер­ные труды по сооружению этих машин были напрасны п.

351

С тем большим рвением продолжал Димитрий осаду города; он вполне обложил его с суши и с моря и надеялся, что боевых сил будет достаточно для того, чтобы встре­тить и отразить египтян, если бы даже сам Птолемей по­спешил на помощь. Действительно, немедленно по полу­чении вести о битве при Саламине Птолемей выступил в поход с большими сухопутными и морскими силами, при­стал к берегу у Пафа на юго-западной стороне острова и двинулся к Китиону, лежавшему а пяти милях на юго-за­паде от Саламина; его флот состоял из 140 кораблей, час­тью третир, частью пентир, за которыми следовало более 200 транспортных судов со 10 ООО человек пехоты. Распо­лагая такими значительными боевыми силами вблизи не­приятеля, которому в то же время угрожали с тыла гарни­зоны Саламина, он считал свою победу обеспеченной и послал сказать Димитрию, чтобы тот поспешил удалить­ся, пока он не нападет на него со всеми своими боевыми силами и не уничтожит его несомненно. Димитрий отве­чал, что он и на этот раз еще дозволит ему беспрепятствен­но удалиться, если Птолемей немедленно обязуется удалить свой гарнизон из Сикиона и Коринфа; эти заявления от­лично характеризуют тон воюющих сторон того времени. Тогда Птолемей послал тайных гонцов к своему брату Менелаю в Саламин с приказанием, если это возможно, поскорее прислать к нему те 60 кораблей, которые находи­лись в гавани города; соединившись с ними и значительно превосходя неприятеля числом кораблей, он мог считать свою победу несомненной, одним ударом он рассчитывал освободить Саламин, возвратить себе Кипр и положить конец войне.

Димитрий прежде всего поспешил воспрепятствовать соединению неприятельского флота. Оставив часть своего сухопутного войска для осады Саламина, он посадил на корабли своих остальных воинов, храбрейших и сильней­ших из своего войска, чтобы по мере возможности усилить их экипаж, и приказал перенести на палубу каждого ко­рабля достаточное количество снарядов, метательных ма­шин и небольших катапульт и сделать все другие необхо­димые для морского боя приготовления. Его флот состоял из 118 кораблей, считая те, которые он снабдил экипажем

352

в уже завоеванных им городах Кипра12; самыми крупны­ми кораблями были гептиры, большинство же состояло из пентир. С этим флотом он прошел мимо города, стал на якорь перед входом в гавань, несколько далее выстрела, и провел здесь всю ночь, желая воспрепятствовать выходу из Сал амина 60 кораблей и дождаться прибытия Птолемея, будучи вполне готовым к морскому сражению.

На следующее утро на юго-западе показался флот Пто­лемея, казавшийся издали еще грознее, гак как за ним сле­довали также и грузовые корабли; флот Птолемея все еще считался самым испытанным и лучшим, и до сих пор еще никто не решался встретиться с ним в открытом бою; по­этому флот Димитрия ожидал исхода этого рискованного предприятия без особых надежд. Тем радостнее Димитрий ожидал сражения. Прежде всего необходимо было воспре­пятствовать находившимся в гавани 60 кораблям угрожать его тылу; чтобы отвлекать от сражения как можно менее сил, он приказал своему наварху Антисфену стать с деся­тью пентирами в узком проходе в гавань, удержать во что бы то ни стало за собою эту позицию и совершенно пре­градить выход из гавани. В то же время он приказал все своей коннице выстроиться вдоль берега на юго-западной стороне города, чтобы, если во время сражения корабли будут подогнаны к берегу и их экипаж будет принужден искать спасения вплавь, спасать своих н уничтожать не­приятеля в случае подобной же попытки с его стороны. Затем он сам в боевом порядке двинулся навстречу непри­ятелю; на левом крыле находилось семь финикийских се-мипалубных кораблей и тридцать афинских тетрир под командой Мидия; к ним примыкали десять шестипалубных и десять пятипалубных кораблей; центр линии составляли менее крупные корабли, находившиеся под начальством самосца Фемизонта и пеллейца МарсинЕ^на правом кры­ле, со стороны берега, стояли остальные корабли под на­чальством Игезинпа Галикарнасского и Плейстия Косско-го, главного штурмана флота. В таком порядке флот Ди­митрия, в составе 108 кораблей, двинулся навстречу непри­ятелю.

Птолемей, выступивший еще в ночной темноте, чтобы достигнуть входа в гавань' ранее, чем неприятель успеет

12. Ист ори* эллинизма ни. Ц

воспрепятствовать этому, тоже поспешил теперь выстро­ить свой флот в боевой порядок, видя при свете утреннего солнца неприятельский флот уже выстроенным и готовым к бою; транспортные суда были оставлены на значитель­ном расстоянии позади боевой линии, а военные корабли, которых он имел 140 против 108 кораблей неприятеля, но между которыми не было семи- и шестипалубных кораб­лей, как у Димитрия, были выстроены в боевую линию таким образом, что на левом крыле, со стороны берега, где командовал сам Птолемей, были сосредоточены самые крупные суда; здесь он намеревался пробить неприятельс­кую линию, чтобы отрезать ее от берега и тем легче дос­тигнуть гавани Саламина, между тем как Димитрий рас­считывал произвести главное нападение на неприятельс­кую линию на ее более слабом правом крыле и совершен­но отбросить неприятеля к берегу, где, когда победа на море будет решена, вытесненный на берег неприятель должен будет попасть в руки всадников.

Когда оба флота были выстроены таким образом, боц­ман на каждом корабле произнес обычную молитву, кото­рую за ним громким голосом повторила команда; затем весла с обеих сторон пришли в движение, полководцы, стоя на палубе, с тревогой ожидали начала боя, один немало озабоченный более многочисленной армадой противника, а другой — исполинскими размерами неприятельских ко­раблей; здесь была поставлена на карту не только честь дня, но и обладание Кипром, Сирией и дальнейшие судьбы цар­ства Александра. Приблизившись на тысячу шагов к пра­вому крылу неприятеля, Димитрий поднимает золотой щит служащий сигналом к битве; то же самое происходит н~ другой стороне в египетском флоте; корабли быстро про­летают короткое пространство, разделяющее обе линии. На всех палубах звучат трубы, войска издают боевой клик шумит и пениться море около быстро несущихся кораблей стальные носы которых скоро должны врезаться в неприя тельские корабли; уже начинает падать дождь стрел и кам ней, уже с обеих сторон летит несметное множество метк пущенных дротиков, нанося опасные раны. Наконец к рабли приближаются друг к другу для абордажа, вош стоят на коленях вдоль борта с выдвинутыми вперед коп

354

ями, громче насвистывает боцман такт для весел, гребцы работают из всех сил. Наконец со страшной силой корабль сталкивается с кораблем, ряд весел разбивается вдребезги, корабельный остов не может уже более служить ни для бег­ства, ни для нападения, команда защищается, как может, на этом мертвом теле. Там направляемые с одинаковой ловкостью суда налетают друг на друга носом, железные носы впиваются в неприятельский корабль, гребцы изо всех сил гребут назад, чтобы освободиться для нового удара, между тем как воины поражают находящегося лицом к лицу с ним неприятеля быстрыми и верными ударами дро­тиков. Другим удается подойти к неприятелю сбоку, с трес­ком впивается нос в остов неприятельского корабля, кото­рый тщетно пытается освободиться, воины стараются про­никнуть на борт неприятельского корабля, со своего ма­ленького они карабкаются на более высокий неприятельс­кий, а дротики энибатов ранят и повергают карабкающих­ся в море; с одинаково высокой палубу воины перепрыги­вают на палубу неприятеля; падает тот, кто решится на слишком смелый прыжок; идет ожесточенная борьба на тесном пространстве, падет тот, кто не победит в бою. Яро­стный бой заглушает шум волн; победу доставляет не храб­рость, а беззаветная отвага и случай; близость смерти уд­ваивает ожесточение, предстоит или победить, или умереть; разъяренное море поглощает бесчисленное множество лю­дей. Всех мужественнее сражается юный герой Димитрий: он стоит на корме своей гептиры, которая во все время бит­вы находится впереди, постоянно нападая на новые кораб­ли, неутомимо меча дротик и сталкивая лезущих наверх; несметное множество стрел и камней направляют против него, но он подхватывает их щитом или уклоняется от них ловким движением корпуса; три оруженосца, сражающие­ся около него, уже пали; со смелостью победителя он, а за ним и другие корабли, опрокидывает неприятельский флот правого крыла. Наконец это крыло уничтожено, тогда он бросается на центр флота, где скоро все приходит в полное расстройство и обращается в беспорядочное бегство.

Между тем Птолемей с неменьшим успехом сражается против правого крыла Димитрия, со своими большими и защищаемыми сильным экипажем кораблями он опро­

355

кинул противника и захватил и потопил много кораблей; тогда он бросается уничтожить также и остальной флот Ди­митрия, но видит, что правое крыло и центр его собствен­ной линии совершенно разбиты, рассеяны и обращены в бегство и что все потеряно. Тогда и он спешит спасать, что еще можно спасти; только с большим трудом удается ему пробиться и с восемью кораблями достигнуть Китиона. Димитрий отдает Неону и Буриху приказ преследовать неприятеля и спасать тех, которые еще держаться на по­верхности моря; а сам со своим флотом, убранным укра­шениями неприятельских кораблей и ведущим на буксире за собою захваченные в плен корабли, с триумфом возвра­щается на место своей стоянки около лагеря.

Во время битвы правитель Саламина Менелай велел выступить в море своим прекрасно вооруженным 60 кораб­лям под предводительством наварха Менойтия; они всту­пили в борьбу с десятью кораблями перед устьем гавани и, победив их после упорного сопротивления и принудив их отступить к лагерю, направились на юго-запад, чтобы сво­им прибытием решить победу. Но они явились слишком поздно, когда уже все было потеряно, и поэтому поспеши­ли снова достигнуть гавани.

Димитрий одержал важную и знаменательную победу; она стоила ему около 20 кораблей, но зато неприятельский флот был уничтожен; 40 боевых кораблей было взято в плен со всем экипажем; более 80 было потоплено и затем было приведено людьми Димитрия с наполненным морской во­дою корпусом; было захвачено более 100 транспортных су­дов и на них взято в плен почти 8 000 человек солдат; кроме того, в его руки досталась громадная добыча женщинами и рабами, деньгами, оружием, доспехами и всевозможными запасами, а главное, также и прекрасная флейтистка Ламия, царившая отныне в сердце молодого героя.

Немедленно после этой победы сдался также и Менелай со своим флотом и весьма значительным сухопутным вой­ском; остальные города острова тоже сдались победителю, так как Птолемей из Китиона немедленно бежал в Египет. Димитрий сам не преминул почтить свою счастливую звез­ду великодушием и добротой; он позаботился о почетном погребении павших врагов, отослал назад к Птолемею без

356

выкупа и с богатыми дарами многих наиболее знатных пленников, в том числе Менелая и Леонтиска, сына Птоле­мея© принял к себе на службу большинство военноплен­ных из прежних гарнизонов кипрских городов в количе­стве 16 ООО человек пехоты и 600 всадников, а своим доро­гим афинянам, корабли которых в этом сражении сослу­жили ему хорошую службу, послал в подарок тысячу двес­ти полных вооружений. Своему отцу он отправил весть об этой победе через Аристодема Милетского, одного из сво­их верных приближенных.

Аристодем поспешно отплыл к устью Оронта, которое находилось недалеко на противоположном берегу, чтобы принести первую весть об этом большом морском сраже­нии; здесь в нескольких милях от берега стоял лагерем Ан­тигон, занятый постройкой своей новой резиденции Анти-гонии. Аристодем, как рассказывают, велел своему кораб­лю не приставать к суше, но стать на якоре около берега и приказал экипажу не покидать его впредь до дальнейших распоряжений, а сам сел один в лодку и отправился на бе­рег. Антигон находился уже в сильной тревоге, не получая так долго известий от своего сына; узнав, что прибыл ко­рабль с Кипра, он начал посылать гонца за гонцом. Они встретили Аристодема, спрашивали его, заклинали его по­ложить конец заботам престарелого отца и не скрывать долее, будь это даже самое ужасное, но он медленно, с се­рьезным видом и глубоко задумавшись продолжал продви­гаться дальше. По дороге ко дворцу собрались граждане и солдаты, македоняне, греки, азиаты и несметная толпа на­рода, с тревожным напряжением ожидала известия, кото­рого они начали уже бояться. Сам Антигон не мог выдер­жать более, он вышел на улицу и поспешил навстречу при­ближавшемуся Аристодему, чтобы спросить его о своем сыне и флоте. Видя приближающегося стратига, Аристо­дем протянул к нему руки и громким голосом воскликнул: "Радуйся, царь Антигон! Птолемей побежден, Кипр наш, 16 800 человек взято в плен". И среди бесконечных кликов ликования толпа повторяла: "Радуйся, царь! Слава тебе, царь! Слава царю Димитрию!", а друзья подошли к нему, обвязали голову стратига царской диадемой и среди не­умолчного ликования народа повели его во дворец. Арис­

357

тодему он сказал: "Ты мне поплатишься, Аристодем, за то. что так долго терзал нас; ты поздно получишь себе награ­ду за эту весть!" Затем он послал своему победителю-сыну благодарственное письмо, приложил к нему диадему и сде­лал на письме надпись "Царю Димитрию" 15.

Таков рассказ Плутарха16; трудно поверить его увере­ниям, что это богатое последствиями обращение Аристо­дема было только придуманной им лестью. Аристодем был одним из самых высокопоставленных генералов Антиго­на, а не одним из многих жалких льстецов, которые окру­жали властителей, как это утверждает Плутарх и за ним новейшие писатели; он был хорошо знаком с планами сво­его повелителя и посвящен в его политику и был им нео­днократно посылаем не только для важных переговоров, но и в важные экспедиции с самостоятельной властью. За­тем, если мы примем во внимание, что целью Кипрской войны была диадема и царский престол, что только сопер­ничество побежденного теперь Птолемея препятствовало до сих пор занять освободившийся престол другим лицом, что общественное мнение только и интересовалось вопро­сом, будет ли Антигон царем или нет, — если мы присое­динимся к этому, то впечатление, какое должна была про­извести на него, на македонское войско в Кипре и на всех, кто принадтежал к партии Антигона, эта славная победа при Саламине, то мы должны будем признать тот способ, каким Аристодем в первый раз произнес имя царя, только наиболее торжественной формой, в которой он, вероятно, по поручению Димитрия, а может быть, и с ведома Анти­гона, приветствовал своего сатрапа и повелителя, чтобы произвести на народ тем большее впечатление, — одной из тех официальных сцен, которые высказывают то, что только должно быть высказано, чтобы получить законную силу. Она вполне достигла своей цели, всеобщее под­тверждение этого звания присутствующими прямо по­служило санкцией для этого нового царства, которое не пренебрегало желанием придать себе вид законности, основанной на общем желании македонян. Как бы ни были неясны в частностях сведения о поведении Аристодема и Антигона, но ясно то, что новая династия была про­возглашена именно вследствие победы на Кипре17.

358

Антигон достиг, наконец, своей цели, ему уже было бо­лее семидесяти пяти лет, и старческая слабость начала уже оказывать на него свое влияние. Не может подлежать ни­какому сомнению, что он намеревался быть царем вполне в том же самом смысле и со всеми теми же правами, кото­рыми обладал Александр. Сатрап Египта был так оконча­тельно разбит при Кипре, что, по-видимому, не мог долее противиться признанию верховной власти победителя и его диадемы; Кассандр был почти совершенно парализован освобождением Афин, возрастающим в Греции движени­ем и восстановлением независимости Эпира; он и Лизимах должны были подчиниться так же, как подчинялся Птоле­мей; Селевк находился на дальнем востоке, и прежде чем он мог возвратиться оттуда на запад Азии, Антигон мог, наверное, рассчитывать успеть покончить со своими труд­ностями. Он, который в течение всей своей долгой жизни всегда осторожно рассчитывал, всегда обдуманно и после­довательно действовал, теперь, когда он достиг диадемы, по-видимому, сам уверовал в таинство власти, в магичес­ком влиянии которой он желал видеть лучшую гарантию ее продолжительности; было заметно, что он был не так спокоен и молчалив, как прежде, и более самоуверенно полагался на свое счастье, что он рисковал вместо того, чтобы рассчитывать. Молодость, когда ей удается достиг­нуть предела своих желаний, легко теряет голову и твердо верит в свое счастье, которое уже в ближайший момент начинает колебаться, но она может всегда приучить себя к новым и новым переменам, будь то выгода или потеря, ей необходим риск и перемены, она не может быть без буду­щего; упрямое упорство старости позади такой достигну­той цели не имеет ничего, кроме воспоминаний, и достиг­нутые результаты, имеющие силу и прочность только как первое звено новой деятельности, умирают сами собой, так как старость видит в них только конец и результат того, только итог прошлого, которое уже навсегда умерло. Не­избежным и гибельным фатумом Антигона должно было, наконец, послужить то, что он мог думать, что восстано­вил царство Александра, повторяя имя и символ этого ста­рого создания без всякой новой идеи.

359

U U U U U U U и и и U У

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

306—302

Год царей. — Положение Антигона. — Приготовление к походу против Египта. —- Поход войска и флота. — Попыт­ки высадки. — Отступление Антигона. — Государство родосцев. — Раздоры между А нтигоном и родосцами. — Во­оружения Родоса. — Высадка Димитрия. — Осада Родоса.

— Мир с родосцами. — Пирр — царь в Эпире. — Восстанов­ленная афинская демократия. — Закон Софокла. — Нападе­ние Кассандра на А фины. — Высадка Димитрия в А влиде.

— Его зимнее пребывание в А финах. — Его поход в Пелопон­нес и на Коркиру. —Димитрий в Афинах

Ш

еперь Антигон носил царскую диадему; но, несмотря на это, далеко еще не все царство было соединено в его руках. Он надеялся, что Птолемей после полного уничтожения своих морских сил отка­жется от всякого дальнейшего сопротив­ления, признает его и возобновленную им в государстве царскую династию и подчиниться ему. Но Птолемей, будучи господином богатой, прекрасно управ­ляемой и преданной ему страны, еще далеко не чувствовал себя уничтоженным. Он никогда не стремился к тому, чтобы сделаться повелителем всего: но быть и остаться господи­ном той части, которая выпала на его долю, господином в том смысле и объеме, каким для целого мог быть только Александр, — за это он был готов биться до последней кап­ли крови. Когда в Египте получили весть о том, что Анти­гон был провозглашен царем своим войском, войска Л эги­да, как сообщают источники, не поколебались с таким же правом приветствовать своего повелителя царем в знак того, что они, несмотря на понесенное при Кипре пораже­ние, не пали духом, не непоколебимо и верно были преданы

360

своему господину и были готовы защищать его права на власть против нисколько не лучше обоснованных прав Антигона. И с этого времени Птолемей был и называл себя царем.

Если это сделали Антигон и Птолемей, то почему долж­ны были отставать от них другие представители власти? Еще ранее Селевк был назначен варварами царем и при­ветствуем ими по восточному обычаю; отныне он носил диадему также и тогда, когда давал аудиенцию грекам или македонянам; годы своего царствования он считал с того времени, когда он по своему возвращению из Египта сно­ва завладел Вавилоном. Лизимах Фракийский тоже при­казал при письменных и устных сношениях именовать себя царем, хотя сам избегал подписываться этим титулом. Весь­ма замечательно то, что, за исключением пяти названных лиц, ни один из крайне большого числа других сатрапов и стратигов царства Александра не принял высшего звания, верный знак того, что они уже не были более равны пер­вым и не могли уже подобно им видеть в себе неограничен­ных повелителей частей государства, но подчинялись но­вым властителям, как их высшие должностные лица. Но вне непосредственных пределов государства царский ти­тул, как кажется, встретил быстрое распространение; Мит-радат III Понтейский, Атропат Мидийский, а, быть может, также и властители Армении и Каппадокии, вероятно, те­перь приняли диадему; Агафокл Сиракузский и Дионисий Гераклийский, которого называли Кротким, тоже приня­ли царский титул. Царская, или, вернее, неограниченная власть является движущей идеей этого времени и служит формой для создания из развалин разрушенного старого порядка вещей новых государственных организмов; во всех упругих политических формах потребность государственно­го самосохранения вызывает подобную же концепцию, и их руководящим образцом делаются эти военно-полити­ческие державы распавшегося царства Александра, закон­ным правом которых является завоевание, а типом — армия, и политическая работа которых состоит в стрем­лении удержаться и упрочить свое существование в постоянной борьбе с соседями и в постоянно возоб­новляемых попытках создать на основании между­

361

народных договоров и их дальнейшего правового развития систему государств, ищущую себе нормы и опоры в равновесии сил. Ни одно из этих государств не имеет других законных прав на существование, кроме самого факта этого существования, и единственная высшая санкция, которую эти властители могут придать своей власти, заключается в том, что они заставляют поклониться себе наравне с богами, — порядок вещей, дальнейшее развитие которого еще предстоит в будущем.

В истории основанного Александром государства этот год царей знаменует собою полный перелом. Конечно, пос­ледовавшее за его смертью время неутомимо работало над разрушением этого исполинского государственного орга­низма и над эмансипацией смягченным влиянием эллинис­тической культуры на их особенности сплоченных на ко­роткое время в одно целое народов; замечательно, что как раз в ту самую минуту, когда остается ступить только пос­ледний шаг для полного восстановления прежнего един­ства, когда могучая рука готовится сплотить все снова и держать с новой силой, что как раз в этот миг все беспово­ротно распадается, как раз теперь появляется титул царя, из которого, как из полного жизни зародыша, разделив­шиеся теперь территориальные единицы разовьются в новые "государственные индивидуальности". Теперь фак­тически наступает конец основанному Александром единому государству. Если в самом существе эллинизма, который он хотел положить в его основание, в соединении с целью ассимиляции и взаимного брожения греческой и варварской культуры, лежало свойство дифференциро­ваться сообразно с элементами смещения и с особенностями азиатских стихий, то этот эллинизм в своем дальнейшем развитии никак не мог продолжать своего существования в виде единого политического организма, а должен был распасться на новообразовавшиеся политические типы, различия между которыми определялись варварскими субстратами смеси. Установление отдельных царств было первым решительным шагом на пути этого развития, и недавно начатое дело восстановления свободы греческих государств служит доказательством того, что оно действо­вало с полной силой также и в обратном направлении.

362

Очевидно, что царский титул был для этих властителей не только пустым звуком или средством для придания себе большей внешней торжественности; источники сообщают, "что они отныне начали держать себя со своими поддан­ными более гордо и деспотично, сообразуясь с достигну­тым ими, наконец, саном, подобно тому, как актеры на сце­не с переменой костюма меняют походку, голос и манеры". Во всяком случае вместе с ними изменились также и другие действующие лица на политической сцене, и с того времени берет свое начало эта новая, смешанная из азиатских и ев­ропейских элементов форма царской власти, о которой мечтал Александр Великий и которой ему не удалось ввес­ти в своей монархии в единообразном и живучем виде.

Но теперь возвратимся к событиям, которыми откры­вается эта новая фаза развития; представим себе положе­ние Антигона; как он, наконец, простирая руку к диадеме государства, хватает, так сказать, пустоту и как он, счита­ющий себя в своем гордом заблуждении единым царем и повелителем, внезапно видит справа и слева двойников своего величия. Он рассчитывал скоро видеть у подножия своего трона побежденного сатрапа Египта, а Птолемей вместо этого тоже принимает диадему, как будто диадема "империи" не была единственно законной и возможной; те, кого Антигон считал уничтоженными падением Птоле­мея, внезапно поднимают голову, чтобы в союзе с этим царем вступить с Антигоном в борьбу как самостоятель­ные цари; а Селевк, которого он вскоре надеялся раздавить всей мощью царского авторитета, провозглашенный царем востока, со всеми войсками сатрапов до Инда и Яксарта готовился теперь защищать свое господство и оказать по­мощь царям, представляющим его естественных союзни­ков. Престарелый Антигон внезапно видит себя запутав­шимся в громадные затруднения, для разрешения которых он не имеет никаких других средств и законных прав, кро­ме силы оружия, успехи которого при значительном чис­ленном перевесе сил противников в случае их соединения более чем сомнительны. Неужели он должен отказаться от единого государства и узаконить узурпацию этих других царей? Это он мог бы сделать десять лет тому назад с оди­наковой для себя пользой и меньшей опасностью; теперь

363

такой поступок был бы не только опасным признанием своей слабости, но и отречением от принципов, в силу ко­торых он поднялся над другими и которым уже принес бо­лее дорогие жертвы, чем сокровища, войска и годы. Разве в существе этих появившихся повсюду царей, этих мест­ных царьков и областных самодержцев не стояло все в про­тиворечии с царской властью государства, служение и по­корность которому составляли их единственный долг? Ка­кая дерзость была с их стороны называть себя преемника­ми Александра, его диадохами, и делить между собою об­рывки его диадемы? И где же быта их сила? Разве Птоле­мей не был уничтожен на Кипре? Разве Селевк не стоял так далеко на востоке, что был не в состоянии подать скорую помощь? Разве Кассандр и Лизимах не были отделены от Египта землями и морями, над которыми господствовал Димитрий с его государственным флотом? Враги должны были быть уничтоженыкак узурпаторы царского имени, и это необходимо было сделать скоро, прежде чем они успе­ют соединиться,* прежде всего необходимо было напасть на Птолемея и уничтожить уже затравленного льва в его ло­говище, прежде чем из Индии придут его спасать слоны Селевка; когда Птолемей будет разбит наголову, что бу­дут тогда в состоянии сделать Фракия и Македония? Они падут, несмотря на диадемы своих царей, и Антигон будет свободен и достаточно могущественен для того, чтобы уго­товить подобную же участь последнему из узурпаторов. Все зависело от того, чтобы напасть на Птолемея в его собствен­ной стране и быстро и окончательно сломить его.

Антигон находился в своей новой резиденции на остро­ве Оронте, где приготовления к походу должны были на­чаться немедленно; как раз в это время у него умер его вто­рой сын Филипп; у престарелого царя остался только вы­сокодаровитый и испытанный Димитрий; на него и на его тринадцатилетнего сына1 он перенес всю любовь, значи­тельная доля которой до сих пор принадлежала Филиппу; он похоронил тело сына с царственной пышностью. Он вызвал Димитрия с Кипра, чтобы обсудить с ним план по­хода: он начинает чувствовать свои восемьдесят лет, писан он, в его членах и мыслях нет уже прежней бодрости; его сыну выпали на долю блестящие успехи, пусть он приедет

364

помочь ему своим советом и силами. Димитрий, опьянен­ный объятиями прекрасной Л амии и радостными пир­шествами по случаю получения им диадемы, почти забыл на своем блаженном острове о внешнем мире и грозящих опасностях; получив письмо отца, он немедленно опомнил­ся от своего горячечного опьянения, поспешил в Антиго-нию к отцу, с которым столь долго был в разлуке, и когда он горячо целовал его при встрече, отец сказал: "Ты ведь не воображаешь же, сын мой, что целуешь Ламию!" На берегах Оронта уже стояло лагерем много войска, каждый день прибывали новые войска; дни проходили среди приготовлений к походу и за обучением солдат; ночи Ди­митрий проводил за вином или среди опьянения тайных нег; часто усталый еще утром, он не являлся к отцу или оправдывался нездоровьем. Таким образом, раз утром отец пришел посетить сына; там мимо него проскользнула хо­рошенькая девушка; войдя, он сел на постель сына и взял его за руку; лихорадки не было больше никаких следов; она только что оставила его, сказал Димитрий; а отец отвечал ему: "Да, я только что видел, как она пробежала мимо меня прочь!"

Приготовления были окончены, и в конце лета войско и флот, на который возвратился Димитрий, выступили в поход; это была громадная армия, состоявшая из 80 ООО че­ловек пехоты, 8 ООО всадников, 83 боевых слонов, 150 во­енных кораблей, 100 транспортных судов, на которых на-

[ холилось большое количество орудий и снарядов. Между тем как войско шло через Келесирию, флот под предводи­тельством Димитрия должен был идти вдоль берега, затем они должны были встретиться в Газе и отсюда одновре­менно напасть на Египет с суши и с моря. Газа была дос-

: тигнута в первых днях ноября. Чтобы тем скорее и неожи­даннее быть в Египте, Антигон приказал своим войскам запастись съестными припасами на десять дней, так как дорога вела через пустыню вдоль берега моря, приказал набрать у арабских племен как можно больше верблюдов и нагрузить их 130 000 медимнами хлеба; остальной вьючный скот был употреблен для транспорта фуража, орудий, снарядов и различных машин, которые были нагружены на телеги. Таким образом, сухопутное войско

365

начало свой трудный и опасный путь по пустыне. Флот тоже снялся с якоря; тщетно штурманы указывали на то, что через восемь дней наступит закат плеяд, что тогда море бурно и недоступно для кораблей и что во всяком случае следует еще восемь дней оставаться в безопасной гавани. Димитрий разбранил их за то, что они боятся моря и воздуха. "Истый моряк, — сказал он,—не боится ни ветра, ни волн". Он не имел права медлить, так как операции войска были рассчитаны на его содействие с морской стороны; в полночь его эскадры покинули гавань Газы. Первые дни море было спокойно; имея на буксире тяжелые транспортные суда, они со свежим ветром продвигались на запад и уже достигли высоты Сирбонитского озера, когда наступил день плеяд. Поднялась сильная буря с севера; она свирепствовала ужасно, и скоро эскадры были рассеяны; многие из тяжело нагруженных орудиями и людьми транспортных судов пошли ко дну и только немногим удалось спастись обратно в гавань Газы; даже военные корабли не могли устоять против бушующих волн, тетриры, которым удалось спастись, были отнесены в Рафию, где мелкая и открытая для северного ветра гавань представляла для них плохую защиту. Самым лучшим и самым большим кораблям удалось пробиться к западу до высоты Казийских дюн; лишенный гаваней берег и плохая погода принудили их бросить якорь; в двух стадиях от берега они были отданы на произвол дикой силе бушую­щих волн; северный ветер гнал их к берегу с прибоем, не­смотря на якори; грозила опасность, что корабли разобь­ются и пойдут ко дну со всем экипажем до последнего че­ловека; если они потерпят крушение у берегов и если эки­паж будет пытаться спастись на берег, то он очутится на неприятельской земле и его погибель будет несомненна. Они работали день и ночь из всех сил, лишь бы удержать корабли в открытом море; уже три тетриры пошли ко дну перед их глазами; начал чувствоваться также недостаток в пресной воде; измученные и упавшие духом, они видели перед собою верную погибель и не выдержали бы долее ни одного дня от жажды, холода и утомления. Но тут буря улеглась, небо прояснилось, и они увидели, что на берегу приближается и располагается лагерь своих войск. Тогда

366

они поспешили на берег и подкрепили свои силы пищей и питьем; поспешно начали также собираться рассеянные корабли; после короткой остановки флот, хотя и очень ос­лабленный значительными потерями, снова вышел в море, а сухопутное войско прошло три последних дневных пере­хода по пустыне к восточному рукаву Нила, в двух стади­ях от которого оно и расположилось лагерем.

Между тем Птолемей, узнав о приближении неприятель­ского войска, стянул свои войска в дельте Нила; в его на­мерения не входило выступать навстречу противнику для битвы в открытом поле; он занял главные пункты морско­го берега и восточного рукава Нила сильными прикрыти­ями, готовый отразить всякую попытку высадиться на бе­рег или переправиться через реку. Увидав по ту сторону Пелузийского рукава Нила стоявшее лагерем войско Ан­тигона, он послал в лодках некоторых из своих прибли­женных, которые должны были плавать вдоль другого берега и объявлять, что Птолемей обещает каждому, кто перейдет к нему, 200 драхм, а каждому офицеру — 1 ООО драхм. Это воззвание оказало особенное действие на наемные войска Антигона, дезертирство приняло громад­ные размеры, даже многие из офицеров, которым не нравился режим Антигона, перешли на сторону Птолемея; Антигон увидел себя вынужденным расставить вдоль берега пращников, стрелков из лука и метательные машины, чтобы отгонять подъезжавшие лодки; многие из перебежчиков были пойманы и подвергнуты самым суровым пыткам, чтобы отбить у других всякую охоту к дальнейшим попыткам такого рода.

Операции Антигона, как прежде операция Пердикки, должны были быть прежде всего обращены на то, чтобы занять противоположный берег, где он мог принудить не­приятеля сразиться; чтобы избежать необходимости пере­правляться вброд через реку на глазах у неприятеля, что некогда послужило причиной гибели войска Пердикки, он стянул к себе собравшиеся из гаваней Газы и Рафии кораб­ли и отправил их со значительным числом войска под пред-водительством Димитрия к так называемому Ложному ус­тью г. Там они должны были высадиться на сушу и зайти в тыл войскам неприятеля, между тем как сам он, пока Пто­

367

леией будет занят таким образом, хотел перейти через реку с остальным войском и произвести нападение. Десантные войска поплыли к Ложному устью, но когда пожелали пристать к берегу, то нашли пост у устья занятым такими значительными силами и были так энергично встречены дротиками, камнями и стрелами орудий и защитников, что принуждены были отступить под кровом ночи. После это­го Димитрий приказал кораблям идти следом за адмираль­ским кораблем, на котором был выставлен светильник; он направился к северо-западу и к рассвету достиг Фагнетс-кого устья1; но другие корабли не все могли следовать за ним с достаточной скоростью, так что их пришлось ожи­дать и посылать разыскивать их быстроходные корабли; так прошло самое удобное время. Это движение флота не ускользнуло от внимания неприятеля; пост на Фагнетском устье был поспешно усилен, а вдоль берега, где возможно было ожидать высадки, выстроена линия войска. Когда Димитрий собрал свой флот, было уже слишком поздно и берег был слишком занят для того, чтобы он мог рискнуть высадиться; далее же, как он узнал, он так защищен отме­лями, болотами и трясинами, что флот там не может при­стать к берегу. Поэтому Димитрий повернул обратно, что­бы возвратиться в лагерь отца; но тут поднялся сильный северный ветер, море сильно разбушевалось, с несказанным. трудом корабли боролись против него, три военных кораб­ля и много транспортных судов было выброшено на берег и попало в руки неприятеля, остальные спаслись и благо­получно достигли своей прежней стоянки только благода­ря усиленной работке их экипажа.

Таким образом, попытки Димитрия высадиться на бе­рег потерпели неудачу; завладеть входом в Пелузийский рукав было совершенно невозможно, так как он был занят Птолемеем и защищался множеством речных барок, в изо­билии снабженных войсками и метательными машинами, вверх по течению не только внутренние берега были при­крыты окопами и сильными постами, но там крейсирова­ли и многочисленные барки, занятые частью вооруженны­ми людьми, частью различными орудиями, которые пре­пятствовали не только всякой попытке переправиться че­рез реку, но и всяким дальнейшим движениям на правом

368

берегу. Таким образом, флот и войско Антигона стояли в бездействии; день проходил за днем без того, чтобы было предпринято что-нибудь, провиант для людей и животных уже начал истощаться; в войсках возникло недовольство, даже самые храбрые не видели никакого конца этому. Ан­тигон не мог скрывать от себя, что участь похода решена; не существовало такой мыслимой операции, которая могла бы привести к благоприятному для него результату; если бы даже ему удалось прорваться через один рухав Нила, то он не достиг бы ничего, так как те же самые трудности еще с большей опасностью повторялись бы при каждом из многочисленных рукавов реки; он не был в состоянии ни­чего делать, пока Птолемей упорно держался оборонитель­ного положения; но даже в этом случае, если бы ему уда­лось выманить его на открытый бой, он не был бы более в состоянии одержать теперь над ним верх со своим ослаб­ленным и павшим духом войском. Настроение последнего, недостаток съестных припасов и позднее время года заста-/ вили его подумать о поспешном отступлении. Он созвал войско и офицеров на большое собрание и предложил им на обсуждение вопрос, благоразумно ли при настоящих обстоятельствах продолжать войну или лучше возвратить­ся в Сирию, чтобы потом, сделав более соответственные особенностям ведения здесь войны приготовления, возоб­новить борьбу в такое время года, когда вода в Ниле всего ниже. Собрание громко и единогласно высказалось за воз­вращение на родину; немедленно отдан был приказ к выс­туплению, и войско и флот поспешно возвратились домой.

Чем обширнее были вооружены и чем горделивее были надежды, с которыми Антигон начал эту войну, тем по­зорнее был этот исход; он, который во всеуслышанье обе­щал восстановить царство Александра во всем его един­стве и величии, должен был, побежденный без боя, отсту­пить перед неприятелем, которого он считал потерянным. Птолемей с полным правом приносил благодарственные жертвы и устраивал радостные игры, как будто он одер­жал победу, и послал гонцов к Кассандру, Лизимаху и Се­левку, чтобы сообщить им о постигшем Антигона униже­нии. Победа в открытом бою для него не могла быть вы­годнее этого, там Антигон пал бы "сила против силы", те­

369

перь он пал по своей собственной вине, а Птолемей сохра­нил свои силы, чтобы в случае нужды нанести ему после­дний удар.

Странно, что предприятие Антигона имело такой исход; не бури, рассеявшие его флот, и не невозможность пробить­ся через реку были причиной этой неудачи, равно как даже и не дезертирство наемников; но последнее показывает, что в Антигоне не жил более тот старый твердый дух, который некогда победил Эвмена и который со строгой и твердой силой приковывал к себе тысячи; он сохранил в себе толь­ко рутину прежнего времени, но уже не ту железную силу воли, которая прежде позволяла ему встречать лицом к лицу всякую опасность и не падать духом даже после по­ражения; его рутина сделалась обстоятельною медлитель­ностью, а его твердая воля — капризом. Только смелость могла доставить успех этому рискованному нападению на Египет; почему Антигон потерял у Пелузия драгоценные дни, стараясь завладеть противоположным берегом прежде, чем приступить к дальнейшим операциям? Почему он, не­смотря на свое численное превосходство, не напал на обе столицы страны, на Мемфис с боковым корпусом, а на Александрию со своим все еще мощным флотом, между тем как главные силы удерживали бы стоящего лагерем у Пе-лузийского рукава Нила неприятеля? Почему, если все это было слишком рискованно, он не оперировал на правом берегу Пелузийского рукава Нила? Здесь он мог бы так же упорно, как Птолемей на другом берегу, стоять за окопами и частыми набегами вверх по правому берегу Нила прину­дить его, наконец, к какому-нибудь наступательному дви­жению, которое должно было быть для него роковым; здесь он мог бы, между тем как его господствовавший над мо­рем флот подвозил бы съестные припасы, дождаться весны и более низкого уровня воды в реке и снова начать войну с присланными ему новыми войсками и с большим успехом из различных укрепленных пунктов, которые он до тех пор , успел бы занять. Величайшей бессмыслицей, какую можно было сделать, было то, что он даже не удержал в своих ру­ках позиции Пелузия, а бросил все и, как совершенно по­бежденный, поспешно отошел назад в Сирию; это стоило ему не только его лучших надежд, так как, вызывая непри­

370

ятеля на бой, он отдал в его руки перевес общественного мнения, а теперь потерял честь своего собственного имени и до сих пор никем не превзойденную славу своего оружия.

Крайняя отрывочность дошедших до нас сведений ос­тавляет связь дальнейших событий в темноте; наверное, Птолемей после этого отступления Антигона предпринял что-нибудь и, пользуясь благоприятным оборотом дел, если и не решился еще теперь ворваться с войском в Сирию, то, во всяком случае, старался добиться при помощи перего­воров признания своей диадемы; в источниках мы не нахо­дим обо всем этом ни малейшего следа; известия снова на­чинаются только при новой экспедиции, при походе Ди­митрия против Родоса.

Родосское государство4, благоприятствуемое своим крайне счастливым географическим положением, достиг­ло значительного расцвета уже при жизни Александра и еще более во время борьбы между диадохами; на этом ост­рове сосредоточивалась почта вся торговля между Евро­пой и Азией; родосцы были отличными моряками, ценив­шимися за свою надежность и ловкость; их постоянство и повиновение закону, их знание дел, их прекрасные морс­кие и торговые законы делали Родос настоящим образцом в торговом мире Средиземного моря; благодаря своей по­стоянной удачной борьбе с пиратами, которые тогда час­то и большими отрядами нарушали безопасность откры­того моряs, Родос сделался главной защитой и оплотом морской торговли в восточных водах. В годы царствова­ния Александра в городе, по-видимому, находился маке­донских гарнизон; во всяком случае источники сообщают нам, что родосцы прогнали его при вести о смерти царя; с этого времени они оставались свободными; их значитель­ный флот, постоянное соперничество и борьба македонс­ких властителей, спокойное и стройное управление город­ской аристократии доставили им возможность развить си­стему политического нейтралитета, в равной степени уве­личивающую их благосостояние и их влияние. Многие чу­жеземные купцы и капиталисты жили в этом городе; мно­гие желавшие спокойно жить на доходы своего состояния или будучи изгнанными из родины, искавшие возможно более приятного места изгнания, отправились на Родос.

371

Каждый из властителей старался склонить родосцев на свою сторону и всячески дарил их и покровительствовал им; находясь с каждым из них в самых дружественных сно­шениях, они отклоняли от себя всякое подобие союзного договора, который мог бы вовлечь их в войну, и только в 312 году, когда Антигон послал флот для освобождения Греции, они выставили десять кораблей. Если несколько лет тому назад, когда Антигон хотел завоевать Тир, он приказал строить на Родосе корабли и снабдить их карий­скими матросами, то это было только частным делом ро-досских арматоров, заработку которых государство не ста­вило препятствий. Из одной случайной заметки узнаем, что Родос еще в 306 году заключил также и с Римом торговый договор в то время, когда Карфаген был ослаблен вторже­нием Агафокла в Африку, а Тарент распространил завое­вания Рима также и на Кампанию. Торговля с богатым хлебом Египтом тоже всегда представляла для Родоса осо­бенную важность; еще важнее она должна была сделаться для них благодаря товарам Аравии и Индии, для которых с тех пор, как Селевк и Антигон вели войну друг с другом, путь к Сирийскому берегу не был более открыт; отныне они получали их через Александрию для дальнейшей продажи их в Греции и на западе, и пошлина с египетской стороны торговли составляла самый крупный доход государства.

Когда Антигон искал разрыва с Лагидом или предви­дел его, он предложил родосцам соединиться с ним для борьбы против Египта и не простил им того, что они отве­чали, что желают остаться нейтральными. Если раньше все его внимание было поглощено кипрской войной, а затем экспедицией а Египет, то теперь после неудачного исхода последней, по-видимому, необходимо было предупредить то, чтобы египтянин, под видом крайне необходимой и справедливой обороны, не привлек на свою сторону тех, которые находили нужным обеспечить свою независимость от притязаний нового царя. Нейтралитет Родоса быт по­чти началом союза с Египтом, окончательное заключение которого могло подвергнуть серьезной опасности перевес Антигона на море. Неудача его экспедиции против Египта вовсе не заставила его отказаться от мысли повторить ее более энергично; так как это могло быть сделано успешно

372

только со стороны моря, то Кипр и Родос были ближай­шими этапами для такого нападения; Кипром он уже вла­дел; теперь необходимо было также сделаться господином Родоса и в то же время обеспечить себе содействие морс­ких боевых сил этого острова для задуманного единствен­но законной царской властью решительного удара. Пред­логом послужило то, что родосцы во время государствен­ной войны с непокоренным сатрапом продолжали торгов­лю с его гаванями, как будто это было правом их нейтраль­ного флага. Был послан стратиг с эскадрой, чтобы воспре­тить родосцам всякие дальнейшие сношения с Египтом, за­хватить их предназначенные к отправке в Александрию ко­рабли и завладеть их грузом. Родосцы прибегли к силе про­тив силы; они энергично протестовали против того, что на­чинаются неприязненные на них действия без всякого по­вода с их стороны. Им было отвечено, что, если они не под­чинятся немедленно, с ними обойдутся строго. Немало встревоженные родосцы старались смягчить гнев царей; они постановили воздвигнуть им статуи и оказать различ­ные почести, но просили не принуждать их к вражде с Егип­том вопреки договорам, так как ни для кого не может быть полезным, если их торговля и благосостояние будут унич­тожены. Это посольство было отвергнуто с еще более су­ровыми угрозами; в то же время Димитрий вышел в море со всем своим флотом, громадными машинами и много­численным войском, чтобы произвести нападение, которым пригрозили. Скоро в отделяющем Родос от материка ка­нале собралось 200 военных кораблей разной величины, бо­лее 170 транспортных судов и около 1 ООО пиратских и тор­говых кораблей и других легких судов; все море было по­крыто судами, направлявшимися к гавани Л оримы, лежав­шей на материке против острова. Родосцы, конечно, дол­жны были пасть духом; они изъявили готовность подчи­ниться желаниям Димитрия и даже оказать ему со всеми своими силами помощь в войне против Птолемея. Но ког­да Димитрий потребовал, чтобы в доказательство этого было дано в заложники сто знатнейших граждан и чтобы гавани города были открыты его флоту, то они предполо­жили, что он поставил себе целью их полное подчинение и что лучше защищаться до последней крайности и отстаи­

373

вагь свою свободу до смерти, чем подчиняться столь по­стыдным условиям. Они решились сопротивляться и с ве­личайшим самоотвержением начали готовиться к борьбе с превосходящим их силами Димитрия.

Город Родос лежал на северо-восточном углу острова того же имени; он был выстроен в форме полуострова, вер­шину которого составляли скалы акрополя, господствовав­шего над городом; на этой горе находился театр, из кото­рого открывался вид на весь город с его гаванями и на море. Самый город, выстроенный во времена Пелопоннесской войны, был красивее и правильнее большинства старых греческих городов. Особенно отличным устройством от­личалась главная гавань город; в залив, вокруг которого он был расположен, вдавались два мола, обнимавшие бас­сейн почти в 600 шагов в диаметре; позади большой гава­ни находилась гавань поменьше с более узким входом, ис­ключительно предназначенная для родосского военного флота. Вдоль мола и кругом города тянулась крепкая, снаб­женная множеством башен, стена, вне которой к северу и к югу находились значительные предместья. Последними приходилось пожертвовать; защита гавани и города тре­бовала уже всех средств государства. Чтобы увеличить чис­ло защитников, живших постоянно или находившихся те­перь в городе, чужеземцам было предложено тоже взяться за оружие на защиту города; весь бесполезный и праздньш люд, которого должно было находиться немало в этом де­ятельном приморском городе, был удален, чтобы он не ло­жился бременем на общественные запасы провианта или не воспользовался стеснением, которого предстояло ожи­дать, для беспорядков и измены. После этого была пронз^ ведена перепись, и налицо оказалось 6 ООО способных но­сить оружие граждан и 1 ООО взявшихся за оружие чуже­земцев, все эти люди были вооружены. Далее было реше­но, что рабы, которые дадут доказательства своей храбро­сти, будут выкуплены государством на свободу и сделают­ся родосскими гражданами, а те, которые падут при защи­те, будут преданы почетному погребению, их родители и дети будут содержаться за счет государства, их дочери бу­дут снабжены приданым, а их сыновья, когда вырастут, получат в праздник Диониса полное вооружение. Богатые

374

добровольно жертвовали деньги» ремесленники готовили оружие и снаряды, другие работали на стенах и башнях, третьи на машинах и кораблях, даже женщины помогали носить камни или отдавали свои длинные волосы, чтобы вить из них лучные тетивы.

Димитрий уже подступил из Лоримы со своими эскад­рами в полном боевом порядке; его силы были так громад­ны, что родосское государство, по-видимому, должно было быть подавлено ими; впереди шли 200 военных кораблей внушительной величины, снабженные каждый на носу лег­кими метательными машинами; за ними следовало 170 транспортных судов, буксируемые гребными лодками, на которых находилось не менее 40 ООО воинов, считая в том числе и немалое количество конницы; наконец, следо­вали каперские суда и суда с провиантом и багажем; при­ближающаяся армада скоро покрыла непрерывной цепью весь пролив, ширина которого равнялась двум милям. В городе дневной караул дал знать об их приближении; не­медленно все там зашевелилось: мужчины с оружием в ру­ках поспешили на башни и стены, женщины и старики под­нялись на крыши домов, чтобы смотреть с боязливым лю­бопытством на приближение кораблей с их металлически­ми украшениями и цветными парусами и с ярко сверкав­шим под лучами солнца вооружением находящихся на них воинов.

Тем временем Димитрий пристал к берегу со своим фло­том к югу от города, высадил там свои войска и приказал им подойти к стенам на расстояние более выстрела и разбить лагерь; затем он послал морем каперские корабли, а сухим путем легкую пехоту опустошить берега и внутренность острова. Чтобы достать лес и камни для укрепления лагеря, были опустошены рощи, сады и дворы вблизи города, и приобретенный таким образом материал послужил для снабжения палисадами и препятствиями тройного рва, которым был окружен лагерь; в течение следующих дней весь экипаж флота и все войска были заняты тем, что выравнивали пространство между городом и местом высадки и превращали в гавань бухту, где они высадились.

375

Еще раз отправились послы родосцев к Димитрию, что­бы просить пощадить их город; когда им было отказано, они спешно послали к Птолемею, Кассандру и Лизимаху гонцов с просьбой прислать помощь городу, который из-за них подвергается величайшей опасности, и тоже открыли неприязненные действия, выслав три быстроходных парус­ных корабля против неприятеля и неприятельских транс­портных судов; при этом неожиданном нападении им уда­лось частью потопить, частью сжечь много судов, пристав­ших к берегу для фуражировки и грабежа, и захватить мно­го пленных, которые по взаимному договору с Димитрием должны были быть выкуплены с уплатою по 1 ООО драхм за каждого свободного человека и по 500 за каждого раба.

Между тем Димитрий начал осадные работы; его при­бытию предшествовала молва, что ему не может сопротив­ляться никакая крепость, как бы она ни была сильна; неис­тощимый в постоянно новых изобретениях, исполинский в своих проектах, которые, несмотря на свою кажущуюся невозможность, приводились в исполнение быстро, точно и целесообразно, в изобилии снабженный строителями и архитекторами, инструментами и материалами, он начал ряд осадных работ, которые в течение всей древности ос­тались образцом военно-инженерного искусства. Его це­лью было прежде всего овладеть гаванью Родоса, отчасти для того, чтобы прервать сообщение города с морем, отча­сти потому, что крепкие стены, по-видимому, всего легче было взять штурмом со стороны гавани. Сперва были уст­роены две черепахи, помещавшиеся каждая на двух скреп­ленных между собою плотах. Одна для защиты от гори­зонтальных выстрелов катапульт, другая для защиты от навесных выстрелов метательных машин; затем были воз­двигнуты две четырехэтажные башни, превосходившие вышиной стены гавани, тоже на двух плотах, скрепленных между собою цепями и выстроенных так прочно, что они выдерживали эти высокие сооружения, сохраняя полное равновесие; плавучий частокол из палисадов в четыре фута длиной, двигавшийся на некотором расстоянии перед ма­шинами, должен был служить для того, чтобы защищать от нападения неприятеля буксирующие их лодки. Когда эти работы были почти окончены, было собрано большое ко­

376

личество морских лодок, снабженных навесами и люками по бокам; на них помещены легкие катапульты, стреляв­шие на тысячу шагов, с состоявшею на ней прислугой, и критские стрелки из лука, а затем они были двинуты про­тив молов. Катапульты начали действовать с наилучшим успехом против родосцев, занимавшихся возвышением сте­ны гавани, которой грозила опасность попасть в руки Ди­митрия; родосцы поспешно вывезли на дамбу гавани две машины, а три другие вместе со множеством катапульт и метательных машин поместили на транспортных судах при входе в малую гавань, чтобы предупредить всякую возмож­ность высадиться на молы или ворваться в гавань; в то же время на различных кораблях в гавани были устроены плат­формы для оружия, чтобы иметь возможность стрелять и метать снаряды также и с них. Таким образом, орудия дей­ствовали с обеих сторон друг против друга; сильное волне­ние помещало Димитрию двинуть свои большие машины; когда наконец волнение улеглось, он незаметно ночью высадился на конце внешней дамбы гавани, быстро воз­двиг там укрепленную позицию, защищенную обломками камней и бревнами, и поместил в ней 400 человек гарнизо­на с большим запасом всевозможных снарядов; таким образом, в 250 шагах от стены он имел укрепление, давав­шее ему в то же время возможность открыть себе доступ в гавань. На следующее утро большие машины, окруженные своими плавучими заграждениями, при звуках труб беспре­пятственно проникали в гавань, имея впереди морские лод­ки, которые своими легкими катапультами наносили жес­токий урон работавшим на стенах гавани, между тем как большие метательные орудия на башнях с наилучшим ус­пехом направили свои выстрелы против неприятельских машин и замыкавшей дамбы гавани стены, которая была низка и слаба. Родосцы сопротивлялись с неменьшей энер­гией; день прошел в самой ожесточенной перестрелке с обе­их сторон, наконец, с наступлением ночи, Димитрий при­казал отвести свои машины назад и поставить их вне выс­трелов. Но родосцы последовал!* за ним со множеством лодок, из которых были устроены брандеры, и зажгли их, когда считали себя находившимися уже в достаточно близ­ком расстоянии от машин; но плавучий частокол прикры­

377

вал их, а град выстрелов принудил родосцев к отступле­нию; огонь начал распространяться очень сильно, боль­шинство лодок сгорело, и только немногим удалось благо­получно возвратиться в малую гавань; матросам едва уда­лось спастись вплавь.

В последующие дни Димитрий продолжал свои нападе­ния; чтобы заставить осажденных напрячь все свои силы до полного истощения, он приказал одновременно с этим штурмовать город со стороны суши. Наконец, на тринад­цатый день, с помощью направленных против стен гавани метательных машин наибольшего калибра — они метали камни до двух пудов весом, — удалось проломить башни и соединявшую их стену; к берегу поспешно пристало не­сколько лодок с войсками, чтобы штурмовать эту брешь. Здесь завязалась яростная битва, родосцы бросаются со всех сторон защищать пролом; при своем настоящем чис­ленном перевесе им удается частью перебить, частью от­бросить штурмующих, множество нагроможденных перед стенами каменных глыб удваивает для неприятеля труд­ность и опасность дела; осажденные снова овладев брешью, преследуют неприятеля вниз на берег, завладевают лодка­ми высадившихся, срывают с них украшения и зажигают их. Пока они занимаются этим, со всех сторон идут к ук­реплениям гавани новые лодки осаждающих и высажива­ются новые, более многочисленные войска, так что родос­цы едва имеют время отступить. Неприятель быстро сле­дует за ними; к бреши, к стенам приставляются штурмо­вые лестницы, а в то же время войска штурмуют стены со стороны суши. С обеих сторон завязывается продолжитель­ная и ожесточенная борьба; имея за собой все преимуще­ства оборонительного положения, родосцы принуждают наконец осаждающих отступить после больших потерь убитыми, д?же среди высших военных чинов. Первый страшный штурм отбит; корабли и машины Димитрия, сильно пострадавшие от выстрелов неприятеля, требуют починки и отводятся в новую южную гавань. Родосцы при­носят в дар богам захваченную на кораблях добычу и вос­станавливают свои поврежденные стены.

Через семь дней корабли и машины Димитрия готовы для нового нападения; оно"снова направлено против гава­

378

ни. Димитрий подходит в большой гавани на расстояние*! выстрела от малой гавани, в которой стоят родосские ко­рабли и начинает метать пылающие горячие снарядаы на эти корабли, между тем как его метательные машины действуют против стен, а катапульты очищают от защит­ников башни, бастионы и другие укрепления; все это дела­ется быстро, с величайшей энергией и с большим успехом. Скоро часть родосских кораблей уже охвачена пламенем, команды бросаются тушить их, уже приближаются непри­ятельские машины для штурма внутренней гавани; тогда пританы возвещают, что гавань находится в величайшей опасности и что могут добровольно вызваться те, которые желают рискнуть своей жизнью, чтобы сделать отчаянную попытку спасти город. Наперерыв вызываются многие из самых лучших воинов; они садятся на три лучших кораб­ля, на которых они должны произвести отчаянную вылаз­ку и пустить ко дну неприятельские корабли с машинами. Под градом стрел и камней они начинают грести с такой силой, что прерывают цепь плавучего частокола; затем быстро, подвергая себя самой сильной опасности, вреза­ются стальными носами своих кораблей в корпуса неприя­тельских судов, на которых находятся машины; последние начинают наполняться водой и тонуть; две машины погружаются на дно, а третью удается отбуксировать назад. Ободренные этим успехом, родосцы неосторожно заходят слишком далеко вперед; окруженные массой больших кораблей, они оказываются не в состоянии выдержать мощную атаку неприятелей, которые приводят в совершен­но негодное состояние их передовой корабль; раненый на-варх Эксекест и многие другие вместе с пробитым кораб­лем попадают в руки неприятеля; двум другим кораблям удается спастись. Второй мощный штурм благополучно отбит; несколькими днями покоя родосцы пользуются для исправления своих укреплений, кораблей и машин.

Димитрий готовиться к третьему штурму; взамен потоп­ленных машин он приказывает соорудить новую, втрое большего размера; когда ее выводят в море, чтобы переве­сти в большую гавань, поднимается буря; буксирующие ее суда напо;гняются водой и тонут. Родосцы пользуются этим благоприятным моментом, когда корабли Димитрия дол­

379

жны спешить укрыться от бури, и производят из ворот вы­лазку против воздвигнутых на моле окопов; здесь завязы­вается ожесточенный бой, Димитрий не в состоянии прий­ти на помощь своим, и они наконец принуждены сдаться в количестве почти 400 человек. Таким образом, Димитрий теряет занятую им с трудом позицию на дамбе гавани, и вместе с нею и вход в большую гавань и возможность атаковать город с этой стороны. В то же самое время к ро-досцам прибывают подкрепления, 150 воинов из Кносса и около 500 человек от Птолемея, в том числе много родос-цев, служивших до этого в египетском войске.

Более чем потеря окопов и серьезная опасность штурма со стороны моря, побудила Димитрия прекратить свои нападения с этой стороны начавшаяся зима; он решился продолжать осаду со стороны суши. Совершенные им те­перь работы были еще более грозных и исполинских раз­меров; он собрал около 30 000 рабочих и надсмотрщиков за работам; так как таким образом все начинаемые рабо­ты заканчивались скорее, чем это можно было себе пред­ставить, то Димитрий внушал родосцам большой страх; их пугали не только величина машин и множество собранных рабочих, но и главным образом предприимчивый дух мо­лодого царя и его блестящие дарования в науке осады кре­постей; он сам отличался большим талантом в изобрете­нии новых машин и часто делал поправки и новые изобре­тения в моделях своих военных инженеров. Для дальней­шей осады города главным образом предназначалась но­вая гелеполида, выстроенная наподобие той, которая была употреблена под стенами Саламина, но только еще боль­ших размеров. Это имевшее вид башни и достигавшее 100 локтей вышины сооружение возвышалось на квадрат­ном основании, каждая стороны которого была длинною в 50 локтей; для защиты от огня она быта с трех сторон обита толстыми листами железа, передняя сторона была снабжена отверстиями для различного рода метательных орудий, прикрытыми кожаными подбитыми шерстью за­навесями дтя отражения неприятельских снарядов; девять этажей этой башни соединялись между собою двумя ши­рокими лестницами, из которых одна вела наверх, а дру­гая вниз; все это сооружение покоилось на восьми колесах,

380

обода которых были в два локтя толщины и обиты тол­стыми полосами железа; оно было устроено таким обра­зом, что могло двигаться по всем направлениям; для при­ведения его в движение было набрано 3 400 наиболее сильных людей, которые были помещены частью внутри ее, а частью позади. Кроме гелеполиды, были выстроены крытые галереи и черепахи, одни для помещения в них таранов, а другие для прикрытия земляных работ; экипаж флота сравнял землю для этих машин на пространстве 1 200 шагов, так что главную атаку можно было направить против семи башен и соединявших их между собою стен.

Родосцы с ужасом видели, как росли эти исполинские сооружения, и на тот случай, если их стены не будут в со­стоянии выдержать действия этих исполинов, приступили к постройке второй стены позади первой, причем для по­лучения необходимого материала был разрушен театр, при­легавшие к стене здания и даже некоторые храмы. Они по­слали крейсировать девять кораблей, которые должны были захватывать корабли, подвозившие неприятелю ма­териалы, провиант и рабочих. Из числа этих кораблей три так называемых дозорных, под командой Димофила, дви­нулись к югу к острову Карпафу, где захватили несколько неприятельских кораблей и Потопили или сожгли их и при­везли с собою множество пленных и предназначавшихся для Димитрия съестных припасов. Три других корабля, под командой Менедима, двинулись в Патару в Ликии, напа­ли на стоявший там на якоре неприятельский корабль и сожгли его, захватили несколько других кораблей с при­пасами для лагеря Димитрия и одну тетриру из Киликии, везшую Димитрия от его супруги Филы царский пурпур, драгоценную утварь и письма; она была послана в пода­рок Птолемею, а ее экипаж и экипаж других кораблей были проданы в рабство. Остальные три родосских корабля под командой Аминты крейсировали в водах островов и зах­ватили множество кораблей, предназначавшихся доставить в неприятельский лагерь строительные материалы, оружие и техников для постройки машин. Родосцы снова поддер­жали свою древнюю славу отважных и искусных моряков. В своей политике они были столь же благоразумны и уме­ренны: когда в народном собрании было сделано предло­

381

жение разрушить статуи Антигона и Димитрия, они отвер­гли его, хорошо зная, что даже в случае благополучного исхода осады им придется сделать некоторые уступки не­приятелю, а в случае неудачи было вдвойне необходимо не раздражать царей ненужными оскорблениями6.

К наступлению весны осадные работы Димитрия при­близились к концу; между тем как родосцы считали его за­нятым тем, что они видели, он приказал вырыть подзем­ную галерею, которая почти уже достигла стены; родос-цам открыл это один перебежчик. Они вырыли против той части стены, которую должна была разрушить неприятель­ская мина, глубокий ров, а из него — минную галерею на­встречу осаждающим; мины встретились друг с другом, обе стороны остановились и выставили сильные караулы для наблюдения друг за другом. Осаждающие сделали попыт­ку склонить значительными денежными суммами к измене начальника неприятельского караула Афинагора Милетс­кого, под начальством которого прибыли египетские вспо­могательные войска; он изъявил свою полную готовность; были назначены день и час, когда Димитрий должен по­слать в галерею одного из своих генералов, которого Афи-нагор введет ночью в город и укажет ему место, где он мо­жет спрятать отряд солдат. Обрадованный возможностью проникнуть в город так легко, Димитрий к назначенному часу послал в мину македонянина Александра, одного из своих друзей; когда тот поднимался из нее, он был схвачен и посажен в тюрьму родосцами, которым Афинагор открыл о своем соглашении; он был увенчан за то венком и полу­чил в дар пять талантов. После этой неудачной попытки неприятеля обмануть их родосцы с удвоенным мужеством ожидали дальнейших опасностей, которым суждено было стать гораздо грознее, чем они ожидали.

Постройка больших машин и расчистка местности были окончены; среди расчищенного поля высилась башня ге-леполиды, имея с обеих сторон по четыре черепахи, к кото­рым примыкало такое же количество крытых галерей, обес­печивавших сообщение между машинами и лагерем; затем было воздвигнуто две колоссальные, обитые железом и имевшие форму корабельных носов, стенобитные машины по 125 локтей длины, из которых каждую раскачивала ты­

382

сяча человек, и навесы, с которыми стояли на колесах и довольно легко приводились в движение. Машины были готовы, во всех этажах гелеполиды были поставлены ката­пульты и метательные машины, тысячи рабочих стояли у канатов, готовые привести в движение эти исполинские сооружения; одновременно с тем назначенные для нападе­ния на гавань корабли вышли в море, а полчища войск окружили город, готовые идти на штурм везде, где это до­пускали условия местности. По данному сигналу на море, на машинах и по другую сторону города зазвучали трубы и войска издали военный клик. Машины, не пошатнувшись, придвинулись к стене и принялись за страшную работу, причем штурм начался одновременно со всех сторон; час­ти стены уже начали падать под ударами стенобитных ма­шин. В то время к Димитрию явились послы книдосцев, заклинавшие его остановиться и принимавшие на себя за­дачу уговорить родосцев по возможности подчиниться приказаниям царя. Димитрий велел повсюду приостано­вить штурм; послы забегали взад и вперед, чтобы достиг­нуть соглашения, но соглашения не последовало. Штурм и работа метательных и стенобитных машин немедленно возобновилась опять, наконец самая крепкая башня, выс­троенная из громадных каменных глыб, рухнула, приле­гавшая к ней стена рухнула тоже и образовалась громад­ная брешь, — но позади ее уже стояла новая стена, доступ к которой преграждали нагроможденные перед ней разва­лины бреши; Димитрий должен был отказаться от даль­нейшего штурма.

В эти дни показался в море фдот египетских грузовых кораблей, предназначенный для доставления на Родос за­пасов хлеба; он прямо держал курс на гавань. Димитрий немедленно выслал против него военные корабли, двинув­шиеся наперерез ему, но египтяне опередили их и под все­ми парусами вошли в гавань. Такие же большие транспор­ты хлеба пришли от Лизимаха и Кассандра, и им тоже уда­лось проникнуть в гавань; родосцы, у которых уже начал чу срезаться недостаток съестных припасов, снова были обеспечены на долгое время, если бы им удалось защититься от машин неприятеля. Они решили произвести на них на­падение с помощью огня, приготовили массу горючих стрел

383

и сосредоточили в башнях большое количество катапульт и метательных машин. Наступили безлунная и темная ночь, в лагере царила глубокая тишина, у машин стояли ничего не ожидавшие часовые; вдруг, около второй стражи ночи, на них посыпался жестокий град метательных снарядов и горящих стрел, освещавших поле и стоявшие на нем ма­шины. Быстро поднялась тревога; стоявшие на карауле войска бросились спасать машины; с башни и с крыш уже начали падать куски свинца, горящие стрелы падали все гуще и гуще; камни камнеметательных машин производи­ли тем большие опустошения, что их полета нельзя было предвидеть; всякое сопротивление становилось невозмож­ным; горящие стрелы уже начали впиваться в обнаженное дерево машин, замелькали языки пламени, и башни и ма­шины подверглись опасности погибнуть окончательно. Наконец подоспел Димитрий с войсками, которые с вели­чайшей энергией начали работать против огня; при помо­щи находившихся в машинах запасов воды распростране­ние огня наконец удалось остановить, между тем как но­вые горящие стрелы все время возобновляли опасность и затрудняли работу; трубными сигналами были вызваны на свой пост предназначенные для приведения машин в дей­ствие люди; к утру машины находились вне пределов выстрела и были спасены. Чтобы составить себе пред­ставление о значительности находившихся в руках осаждаемых средств обороны, Димитрий приказал пересчитать выпущенные ими метательные снаряды; было найдено 1 500 камней из катапульт и 800 горючих стрел, не считая других снарядов; размеры поистине громадные для одного города.

Пока он был занят поправкой увезенных машин и по­гребением павших в эту ночь воинов, родосцы, очень хо­рошо знавшие, что штурм скоро будет возобновлен, воз­двигли на той стороне города, против которой были пост­роены машины, третью стену, а перед брешью вырыли глу­бокий ров, чтобы по мере возможности затруднить здесь доступ осаждающим. В то же время они послали самые быстроходные корабли под командой Амннты к лежавше­му напротив берегу Азии; три лучших во всем флоте Ди­митрия каперских корабля были захвачены в плен; они зах­

384

ватили также несколько кораблей с хлебом, предназначав­шихся для неприятельского лагеря, и другие каперские ко­рабли под командой архишграта Тимокла и ввели их но­чью в гавань, благополучно миновав дозорные корабли неприятеля. Между тем машины Димитрия были поправ­лены и снова придвинуты к стенам; была сделана попытка произвести новый штурм; метательные орудия очистили башни от защитников, против стен начали работать сте­нобитные машины, и скоро стены по обе стороны одной башни рухнули; но последняя, защищаемая с величайшею энергией, продолжала держаться одна, так что от штурма пришлось теперь отказаться. Родосцы понесли значитель­ные потери, пал не только стратиг. Амния, но и множество воинов, количества которых теперь едва лишь доставало для надлежащей защиты укреплении против возобновля­ющихся каждый раз с удвоенной силой попыток молодого царя. Поэтому им было тем более приятно, что Птолемей, помимо новой массы съестных припасов и различных сна­рядов, прислал им вспомогательный корпус в I 500 чело­век под предводительством македонянина Антигона. По­слы греческих городов, которых в царском лагере находи­лось более пятидесяти человек, приступили к новым попыт­кам склонить воюющие стороны к заключению мира; на­чался длинный ряд переговоров с родосцами и с Димитри­ем, но все эти старания окончились полной неудачей7.

Тогда Димитрий решился произвести новый и, как он надеялся, на этот раз успешный окончательный штурм, путь для которого ему должна быта проложить сделанная при последнем штурме брешь; было отобрано 1 500 чело­век самых сильных и испытанных тяжело и легко воору­женных воинов, которым было приказано под предводи­тельством Мантия и исполинского Эпирского8 по возмож­ности неслышно приблизиться около второй стражи ночи к пробитой в стене бреши, перебить сторожевые посты и броситься в город; в то же время все остальные войска были распределены по различным пунктам с приказом быть го­товыми к штурму; флот тоже приготовился маневрировать против гавани. Была глубокая ночь, отряженные к бреши ) 500 воинов напали на находившиеся около рвов посты, перебили их и через несколько мгновений миновали брешь

13. История эллинизма кн. II

385

и проникли в город, где они двинулись в сторону, к театру, который благодаря своему высокому положению и толстой каменной ограде мог служить им прекрасным оборонитель­ным пунктом. Но их вторжение было уже замечено; в пер­вые моменты страха едва не случилось то, чего, вероятно, желал Димитрий, то есть войска со стен и из гавани едва не бросились к театру, чтобы уничтожить ворвавшийся непри­ятельский отряд; в таком случае он при штурме нашел бы укрепления незанятыми и без труда взял бы их. Но именно этого больше всего боялись и старались не допустить ро­досцы; был отдан приказ, чтобы никто из находящихся на стенах и башнях или в гавани не покидал своего поста, но защищал бы его на жизнь или на смерть; против ворвав шихся был отряжен только отряд отборных воинов и не­давно прибывшие египтяне. При первых лучах света сш ружи со всех сторон раздавались звуки труб и боевые клт ки; начался штурм гавани, башен и стен; с гордым мужг ством начали засевшие в театре храбрецы свои нападени: только с большим трудом и потерями — при этом пал притан Родоса — удалось отряженным против них войс­кам отбросить их назад; в городе царила величайшая тре­вога, женщины и дети, рыдая и ломая руки, бегали по ули­цам, все представлялось уже потерянным и город уже на­ходившимся в руках неприятеля. Между тем отряд бивших-1 ся против театра родосцев все увеличивался; всякий, Kir только был в состоянии, спешил к битве, от которой зав1 села их свобода и жизнь. Без твердости и спокойствия влг стей города в издаваемых ими распоряжениях все было б потеряно; но никто не покинул своего поста, штурмовав шим извне города войскам не удалось нигде подвинуты • вперед ни на пядь, между тем как находившийся в геатт. отряд, теснимый все более и теснее и наконец утомленный л борьбой, уже едва был в состоянии защищаться; Алким пал, ] Мантий и много других храбрецов были взяты в плен и, только незначительной части удалось пробиться и спастии бегством в царский лагерь. Таким образом, и этот шту! окончился неудачей, хотя город быт уже почти взят.

Если верно то, что при целесообразной и предпринимав емой с достаточными Средствами осаде никакой город не I состоянии долго продержаться, то во всяком случае ropoj

386

Родос совершил все, что только возможно, и защищался с беспримерным мужеством и энергией и с редким искусст­вом. Несомненно, он в конце концов должен был бы пасть перед численным перевесом и постоянно возобновляющи­мися попытками Димитрия, хотя последние и предприни­мались без большого порядка и без всякого твердого и пос­ледовательного плана; но все-таки их оборонительные сред­ства и их мужество еще далеко не подходили к концу, меж­ду тем как Димитрий, при всей несоразмерной с обстоя­тельствами и поистине изумительной затрате сил, в сущ­ности, еще ничего не достиг. Он начал готовиться к новым нападениям, но в это время получил приказ от своего отца заключить мир с родосцами, если он может достигнуть это­го на возможных условиях, так как положение вещей в Греции требует его присутствия. Послы Этолийского со­юза и афиняне тоже заявили, что Кассандр уже сделал та­кие успехи в Греции, что без скорой помощи они не будут в состоянии держаться против него. Сами родосцы не ме­нее желали мира; благодаря застою в торговле, осаде и по­стоянным битвам они понесли невероятные потери; неза­долго перед этим Птолемей обещал прислать им новые за­пасы хлеба и вспомогательное войско в 30 ООО человек, но в последующих письмах посоветовал им согласиться на мир, если им будут предложены возможные условия. Та­ким образом, при посредничестве этолийцев, был заклю­чен мир на следующих условиях: родосцы сохраняют свою свободу и самостоятельность, не получают гарнизона, со­храняют все свои доходы, делаются союзниками царя Ан­тигона и Димитрия против всех, кроме Птолемея, и в обес­печение этого выдают 100 заложников, которых Димитрий изберет из числа граждан, за исключением должностных лиц. Этот договор был заключен приблизительно летом 304 года. Договаривающиеся стороны обменялись поздрав­лениями согласно военному этикету того времени; Димит­рий оставил родосцам гелеполиду на вечную память о его грандиозных работах и об их необыкновенном мужестве^ С чувством справедливой гордости родосцы могли впо­следствии вспомнить об этой борьбе против величайшей державы и против величайшего героя того времени; выка­занная ими в ней стойкость и избыток внутренних сил сде­

387

лали их предметом всеобщего изумления. Они не только быстро достигли своего прежнего цветущего состояния и далеко превзошли его, восстановив красивее прежнего свой город, свой театр и свои стены, но с этого времени они зани­мали место в ряду великих держав, которое они сумели удержать за собою благодаря своей умной и сдержанной политике. Всем сердцем радуясь заключению мира, они осыпали дарами и почестями тех, которые оказали им ус­луги во время войны; взявшимся за оружие для защиты го­рода была дарована обещанная им свобода; граждане, от­личившиеся на службе отечеству, были награждены дарами и почетными правами; царям Кассандру и Лизимаху и дру­гим, оказавшим услуги городу, были воздвигнуты статуи. Для царя Египта, благодетеля города, они постарались най­ти выражение своей глубочайшей благодарности: к оракулу Аммона были посланы теоры с вопросом, можно ли им поклоняться царю Птолемею, как богу; ответ пришел утвердительный, и родосцы дали ему одно из названий Зевеса, титул Спасителя (Сотера),0, пели его имени пэаны и посвятили ему священную рощу, четыре стороны которой были окружены колоннадами в 300 шагов длиной.

Для дела Антигона этот исход предпринятой против Родоса экспедиции был неменьшим поражением, чем два года тому назад отступление из Египта; во второй раз об­наружилось, что престарелый царь, добивавшийся неогра­ниченного господства над всем царством Александра, не в состоянии достигнуть осуществления своих желаний; Еги­пет сломил его могущество на суше, Родос стоил ему на­дежд на неограниченное господство над морем; теперь уг­рожала даже опасность, что и Греция будет вырвана из его рук; Афины были осаждены Кассандром.

В этом месте нам необходимо вернуться на несколько лет назад, чтобы рассказать о том, что происходило в Ев­ропе во время войны с Кипром, Египтом и Родосом.

Когда Димитрий в начале 306 года покинул Афины, чтобы плыть на Кипр, не только была уже вполне восста­новлена демократия Афин и было начато дело возрожде­ния афинского флота, но и повсюду происходили выступ­ления против Кассандра, а эпироты возвратили себе свою прежнюю независимость, призвав из чужбины и про­

388

возгласив царем молодого Пирра; таким образом, анти­македонское движение от Л евкады и Этолни до Аполлонии по другую сторону Акрокеравнских гор и к северу в глубь материка до иллирийцев Главкия приобретало себе центральную точку опоры. Кассандр попал бы в крайне стесненное положение, если бы, как он этого должен был ожидать, весною 306 года Димитрий двинулся против него. Вместо этого последний отплыл со своим флотом на восток, предоставляя самому себе начавшееся в Элладе движение.

Восстановленная в Афинах демократия, освободившись наконец от своего могущественного покровителя, начала приводить в действие свои собственные ферменты. Там су­ществовали люди, считавшие возможным еще раз поднять свой глубоко павший народ, призвать снова к жизни поли­тику и могущество лучших времен и пробрести для своего, хотя бы и маленького независимого государства значение и уважение наряду с царствами севера и востока. Во главе этой партии стоял Демохарит, сын сестры Демосфена, че­ловек твердого характера, одаренный значительным талан­том и воодушевленный горячей любовью к отечеству; во время правления фалерца он пренебрегал всяким обще­ственным положением; как тогда он решительно высказал­ся против олигархии, так же ясно и открыто он не одобрил отношение новой демократии к царю Димитрию; необхо­димо, утверждал он, защищать свою независимость против всякой внешней державы, и честолюбивый либерализм молодого царя не менее опасен, чем олигархические тенденции македонской партии. Против него стояла не руководящаяся противоположными принципами партия, но отдельные, более или менее талантливые лица, для ко­торых политика Афин была только средством выказать свою преданность царственным покровителям Афин, что­бы приобрести от них милости, награды, дары и усиленное влияние на дела; их, если хотите, можно назвать предста­вителями: сервилизма. Самым выдающимся из них был Стратокл, сын Эвтидема, более сорока лет уже занимав­шийся общественными делами, но все-таки до сих пор еще не сумевший добиться особого значения и влияния; он выд­винулся вперед только на одно мгновение, во время про­цесса против Гарпала; его выходившие за пределы всякой

389

возможности выдумки в честь Димитрия сделали его при последнем органом народа; несомненно, его характер не отличался особенной порядочностью, и он не обладал та­кими значительными дарованиями, как в прежние годы Эсхин или Демада; и если то, что мы знаем о его привыч­ках-, соответствовало его политике, то он был обычным типом афинянина того времени, корыстолюбивым, кича­щимся своим влиянием, легкомысленным и любящим гром­кие слова.

Для того положения, которое заняли Антигон и Димит­рий относительно памяти Александра, характеристично то обстоятельство, что Стратокл вскоре по восстановлении афинской свободы предложил обнародовать народное по­четное постановление в честь ораторов Ликурга, в кото­ром прямо восхвалялось оказанное им Александру сопро­тивление; этому предложению, несомненно, демократичес­кая партия Демохарита не отказала в своем согласии. Еще больший интерес представляет собою второе постановле­ние, предложенное около того же самого времени Софок­лом, сыном Антиклида, и гласившее, что никто не имеет права открывать без разрешения совета и народа философ­скую школу и что нарушение этого запрещения наказыва­ется смертью. Как ни странен кажется этот закон с первого взгляда, но он касался весьма существенного пункта. По­чти все эти учащиеся философы были родом не из Афин; наиболее вьщающиеся между ними не только выказывали себя противниками демократии в своем учении и в своих привычках, но и находились в близких отношениях с из­гнанным Димитрием Фалерским и Кассандром. Феофраст, самый решительный приверженец Кассандра, имел до 2 ООО учеников, политические взгляды которых, конечно, слагались по образцу воззрений учителя; из платоновской школы вышло значительное число людей, сделавшихся тиранами или добивавшихся этого; прямой обязанностью всякого философа считалось видеть в демократии устарев­шую форму и признавать монархию истинно современным, принципом. Тем более интересы современной демократии должны были требовать того, чтобы воспрепятствовать свободе этих учений и дальнейшему распространению идей, которое уже начинало грозить опасностью формальному

390

праву "большинства". По-видимому, общее мнение было таково, что это ограничение свободы учений было сделано в духе царя Димитрия; это предположение, несомненно, было поддержано Демохаритом, а вероятно, и Стратоклом и его приверженцами и принято народом; Феофраст дол­жен был оставить Афины, и, конечно, многие другие фило­софы тоже. Но этот закон просуществовал не более года; перипатетик Филон обвинил Софокла "в противозаконном предложении". Говорил ли он в интересах школы, к кото­рой принадлежал, или другие убедились в том, что Димит­рий и Антигон весьма мало интересовались тем, какие воз­зрения преподаются в гимназиях и портиках Афин, — но Демохариту не удалось выйти победителем из своей защи­ты закона: Софокл был присужден к пяти талантам штра­фа, а самый закон отменен.

Еще более в пользу необходимости закона Софокла и его защитника Демохарита говорит то обстоятельство, что во время его издания Афины находились в открытой вой­не с Кассандром. Дошедшие до нас об этой войне известия крайне отрывочны; одно афинское постановление в честь каристянина Тимосфена позволяет нам заключить, что Кассандр вел войну с Афинами уже в 306 году и Кармет на Эвбее оказал помощь афинянам; может быть, это дает нам право заключить, что афинский флот тоже участвовал в военных действиях и оперировал в море против македонс­кого флота. Во всяком случае на материке Кассандр вел войну с успехом; обе крепости, господствовавшие над про­ходами с севера в области Аттики, Панактон и Фила, на­ходились уже в его руках, он угрожал самим Афинам; Де­мохарит работал с величайшей энергией над укреплением города, восстановлением стен и приобретением машин, оружия и всевозможных запасов. Кассандр вступил на рав­нину и появился под стенами города, Афины были обло­жены и началась осада.

Странно, что Антигон и Димитрий до сих пор ничего не предприняли для защиты Афин; 1 200 комплектов вооружения, посланные Димитрием в Афины после одержанной им летом 306 года блестящей победы при Саламине, были единственной и последней поддержкой, которую он оказал им. Конечно, в течение 306 года все

391

боевые силы царей были поглощены войной с Египтом, а в следующем году войноь с Родосом, и цари, вероятно, надеялись, что, победив Птолемея, они без труда будут в состоянии прогнать назад и уничтожить Кассандра; но когда поход против Египта окончился неудачей, когда осада Родоса начала затягиваться все дальше и дальше в 304 год, когда, наконец, получили известие, что Кассандр грозит уже самим Афинам, то стало ясно, что немедленная помощь необходима. Послы афинян и этолян появились в лагере Димитрия на Родосе; источники упоминают также и о посольствах многих других городов; это были, конечно, главным образом виотяне, с 310 года снова находившиеся под властью Кассандра, и, кроме того, послы городов Пелопоннеса, так как источники положительно говорят нам, что Кассандр и Полисперхонт, находившийся в Пелопоннесе, опустошили много городов. Эти-то по­сольства на Родосе и прилагали особые старания склонить воюющие стороны к заключению мира, и когда он был заключен, Димитрий поспешил в Элладу.

Приблизительно к концу осени 304 года Димитрий с состоящим из 330 кораблей флотом и значительной арми­ей пристал к берегу в Авлиде и возвестил, что он прибыл завершить освобождение Греции. Вся область Виотии и остров Эвбея находились в руках войск Кассандра, имев­шего свою главную квартиру в Халкиде; в этом городе на­ходился виотийский гарнизон, не столько для его защиты, сколько для того, чтобы быть в руках Кассандра вместо заложников; очевидно, только временная необходимость могла побудить виотийский союз к соединению с Кассанд­ром, обусловливавшему снова их зависимость от Фив. Ди­митрий немедленно двинулся со всеми своими боевыми силами против Халкиды, господствовавшей надЭврином и над сообщением между Эвбеей и материком; город сдал­ся сразу и был провозглашен свободным. Эта быстрые и удачные движения в тылу Кассандра, занятого осадой Афин, должны были вызвать в нем опасения за свою соб­ственную сохранность и за беспрепятственное сообщение с Македонией, тем более, что на Виотию он далеко не мог положиться. Он поспешил покинуть Аттику; в Филе и Па-нактоне были оставлены гарнизоны, а сам он с главной

392

армией двинулся через Фивы к Фермопилам. Димитрий бросился вслед за ним, и хотя самому Кассандру уже удалось ускользнуть от него, но все-таки на его сторону добровольно перешло около 6 ООО македонян и ему покорилась расположенная при выходе из Фермопил Гераклея. Он победоносно возвратился назад, про­возглашая повсюду свободу, заключил для дальнейшей борьбы с Кассандром наступательный союз с этолянами и мир и союз с внотянами; затем из рук неприятельского гарнизона были вырваны и возвращены афинянам крепости Панактон и Фила и был изгнан македонский гарнизон из Кенхрей, восточной гавани Коринфа.

К концу 304 года войска Кассандра Зыли изгнаны из собственной Греции и по внутреннюю сторону Фермопил была восстановлена свобода; чем тягостнее было вторич­ное господство Кассандра, тем восторженнее все должны были прославлять победу молодого, приносящего с собою свободу царя, тем нетерпеливее всего греческие государ­ства должны были ожидать его прибытия и осуществления возвещеной им свободы. Но Димитрий решил провести зиму в своих любимых Афинах. Если мы вспомним, в ка­кой серьезной опасности находился этот город, то нам бу­дет понятно, что он встретил своего освободителя с вели­чайшими почестями, которым характер афинян того вре­мени придал невероятные размеры. Для его помещения они отвели онисфодом Парфенона; девственная богиня, гово­рили они, желает сама принять у себя освободителя ее го­рода и приглашает его поселиться в ее храме. И здесь в свя­тилище чистой богини, "своей старшей сестры", как он ее называл, он повел свой обычный разгульный образ жизни, осушая до дна кубок чувственных наслаждений; ни один мальчик, ни одна девушка, ни одна женщина не были в бе­зопасности от его необузданного сластолюбия, и Плутарх говорит, что чувство стыда не позволяет ему рассказывать обо всех святотатственных поступках, совершавшихся в этом храме Девы Афины. Он приводил несколько расска­зов, заимствованных им, несомненно, из Дурида, которые могут служить если не для характеристики Полиоркета, то для характеристики любящего сплетни аттического и гре­ческого общества и того направления, в каком впослед­

393

ствии тиран Самоса писал для него свою историю. У него мы читаем: Демокл, которого называли Красивым, глав­ным образом возбуждал страсть царя, но мальчик не под­давался ни на подарки, ни на угрозы; он начал избегать палестр, не показывался в публичных местах, купался в домах частных лиц, чтобы ускользнуть от внимания царя; так, он купался однажды, когда вошел Димитрий; не видя себе ниоткуда помощи и никакого выхода для бегства, мальчик сорвал крышку с котла с горячей водой, прыгнул в кипящую воду и спас таким образом свою честь, чистоту своей жизни. Другим мальчиком был Клеэнет, сын Клеомеда; он потребовал в награду, чтобы Димитрий про­стил его отцу денежный штраф в 50 талантов, который тот был должен государству; и Димитрий передал Клеомену письмо к афинскому народу, в котором просил о проще­нии ему этого штрафа. Народ услышал это с крайним изум­лением; было решено на этот раз согласиться, но на буду­щее время ни один афинский гражданин не имел более пра­ва представлять рекомендательных писем от Димитрия. Димитрий был так раздражен этим постановлением, что афиняне не только поспешили взять его назад, но и частью казнили, а частью послали в изгнание тех, которые сдела­ли это предложение или защищали его; по предложению Стратокла был даже издан новый указ следующего содер­жания: все, что повелел царь Димитрий, должно считаться священным в глазах богов и правым в глазах людей. Как говорят, кто-то при этом сказал: "Стратокл, должно быть, сошел с ума, если он делает подобные предложения"; на это Демохарит отвечал: "Не говори, он как помешанный, он, наверное, был бы сумасшедшим". Говорят, что это вы­ражение послужило поводом к процессу против Демоха-рита, в результате которого он должен был отправиться в изгнание. Царю не могло не быть приятным удаление че­ловека, вся жизнь и все дела которого были для афинян постоянным упреком, а для него постоянной критикой.

Наступила весна 303 года. Димитрий поспешил завер­шить начатое им дело освобождения Греции; прежде всего необходимо было сломить силы неприятеля в Пелопонне­се, призвать государства к свободе и, заручившись симпа­тиями общественного мнения, броситься на Македонию

394

для нанесения ей решительного удара. В Пелопоннесе не стояло никакой сосредоточенной в одном месте неприятель­ской армии, но в важнейших городах и областях, за исклю­чением Спарты, находились значительные гарнизоны; Си-кион все еще находился в руках египетских войск; в Ко­ринфе стоял Препелай с главными силами македонян; этот город (источники не сообщают нам, когда и почему) был уступлен Египтом Кассандру, более значительные посты были разбросаны по всей Арголиде и Аркадии; западные округа Пелопоннеса находились в руках Полисперхонта, и ахейский город Эгион был защищен особенно сильным гарнизоном подкомандой Стромбиха. Сначала Димитрий миновал эти главные посты, которые не в состоянии были ни мешать, ни вредить ему, и обратился против Аргоса; гарнизон сдался, а город встретил его с величайшим лико­ванием. Его примеру последовали Эпидавр и Трезена; как раз теперь подошло время праздника Геры, торжествовав­шего в Аргосе каждые пять лет, на который обыкновенно собирались греки с близких мест и издалека; Димитрий принял на себя устройство игр и угощение чужеземцев. Этот праздник был в то же время свадебным празднеством царя; он вступал в брак с Дендамией, сестрой молодого царя Пирра, которая была ранее обручена с сыном Роксаны; интересы Димитрия и эпирского царства, по-видимому, были одинаковы, обоим им приходилось вести войну про­тив Кассандра, и этот брак должен был только скрепить их союз; он, по-видимому, еще надежнее обеспечивал Пир­ру обладание его землями.

Из Аргоса Димитрий двинулся в Аркадию, и вся эта область передалась ему, за исключением Мантинеи. После этого предполагалось сделать нападение на Сикион, где стоял Филипп с египетским гарнизоном; чтобы усыпить в нем всякое подозрение, Димитрий отправился в Кенхреи и начал там устраивать всевозможные празднества и увесе­ления, между тем как его флот отбил Пелопоннес и, как кажется, занимал главные пункты Мессии и Элиды. Когда он миновал Рион, Димитрий неожиданно двинул всех своих наемников под командой Диодора на штурм западных Пелениских ворот Сикиона, между тем как его флот одно­временно с этим бросился на гавань, а сам Димитрий с

395

остальною пехотою подступил к городу с западной сторо­ны. Город был взят без всякого труда, и египетский гарни­зон едва успел броситься в цитадель и затвориться там. Нижний город лежал на некотором расстоянии от цитаде­ли, так что Димитрий имел достаточно места расположить­ся лагерем в промежутке и осадить цитадель. Он уже начал воздвигать большие машины и готовиться к штурму, когда Филипп предложил сдать ему цитадель под условием бес­препятственного пропуска. Это предложение было приня­то, и войска Птолемея, пробывшие на Пелопоннесе пять лет, возвратились в Египет. Так как географическое поло­жение города было неблагоприятно во многих отношениях и особенно потому, что его нельзя было защищать из акрополя, то Димитрий предложил сикнонянам покинуть равнину и поселиться в акрополе; до сих пор, прибавил он, они жили около города, теперь они могут жить внутри его. Конечно, его желание было исполнено, и действительно, для города ничего не могло быть более выгодным. Лежавшая вблизи гавани укрепленная часть Сикиона была сравнена с землею, и была предпринята соединенными усилиями горожан и войск постройка нового города на широком плоскогорье прежнего акрополя, крутая южная сторона которого была обращена теперь в цитадель; ско­ро работа быта окончена; множество художников, пользо­вавшихся тогда высокой репутацией сикионской школы, работало над укреплением нового города, которому Ди­митрий даровал полную свободу. Граждане поспешили оказать своему великому благодетелю всякого рода почес­ти; они назвали новый город по его имени Димитриадой и, как герою-основателю, воздвигли ему храм и учредили в честь его празднества и ежегодные торжественные игры.

Македонский гарнизон в Коринфе быт совершенно ок­ружен предшествовавшими движениями Димитрия; в Ко­ринфе, как и везде, существовала партия, горячо желавшая положить конец македонскому государству; они вступила в тайное соглашение с Димитрием и обещала открыть ука­занные ему ворота. Чтобы тем временем обмануть неприя­теля, Димитрий приказал ночью произвести нападение на гавань Лехей; когда оттуда послышались крики штурмую­щих, все жители бросились защищать гавань, между тем

396

как изменники открыли дверь с нагорной стороны и впус­тили неприятеля. Все улицы были быстро заняты, македо­няне бежали частью на Акрокоринф, а частью на Сизифи-он; к утру город и гавань находились в руках Димитрия. Немедленно было приступлено к осаде обоих этих укреп­ленных пунктов, которая немало была затруднена прекрас­но руководимой Препелаем энергичною защитой. Нако­нец Сизифион был взят штурмом, а его гарнизон укрылся в более крепкую цитадель Акрокоринфа; с удвоенной энер­гией было приступлено к ее осаде, были воздвигнуты ма­шины, возведены громадные сооружение, причем все это было произведено с достойными славы завоевателя горо­дов искусством и целесообразностью. Препелай, очень хо­рошо понимая, что он не может ни ожидать помощи от Кассандра, ни продержаться долгое время, сделал, как ка­жется, тщетную попытку сдаться на капитуляцию и затем искал спасения в бегстве. Акрокоринф был взят, и город провозглашен свободным; но в цитадели все-таки был ос­тавлен гарнизон, так как коринфяне сами просили об этом, пока не будет окончена война с Кассандром.

Затем Димитрий поспешил завладеть остальными об­ластями Пелопоннеса; он двинулся на запад в Ахею; город Бура был взят с бою и провозглашен свободным; затем Димитрий подступил к Скиросу и через несколько дней взял также и этот город. После этого он обратился назад про­тив других городов Ахеи; в Эгионе стоял Стромбих со зна­чительным войском Полисперхонта; Димитрий предложил ему сдаться; Стромбих отвечал ему на это со стен насмеш­ками и бранью, тогда царь приказал придвинуть к стенам машины и начать штурм, и вскоре крепость была взята; Стромбих и 80 других лиц были распяты на кресте перед воротами города, а остальной, состоявший из 2 ООО чело­век, гарнизон получил недополученное им жалованье и был принят на службу в войско царя. Теперь, когда пал также и Эгион, расположенные в окрестностях небольшие отряды увидели полную невозможность держаться против Димит­рия; помощи из Египта или Македонии они также не мог­ли ожидать и поэтому поспешили сдаться царю на милость.

Среди этих событий должна была пройти большая часть 303 года. Димитрий был господином Эллады и Пелопон­

397

нсса; государствам возвращена свобода, и преданность Димитрию сделалась условием их существования. Он со­звал синедрион в Коринфе; несметное множество народа собралось на Истме; почти все города по эту сторону Фер­мопил прислали своих представителей. Мы не имеем под­робных сведений о происходивших там переговорах; но кажется несомненным, что прекратив свое существование со времени Ламийской войны и господства Кассандра над Грецией, федерация греческих государств была возобнов­лена опять, вероятно, в существенных чертах на тех же основаниях, на каких был учрежден Филиппом Коринфс­кий союз городов, но, несомненно, с большей автономией отдельных государств. Источники сообщают нам, что Ди­митрий приказал избрать себя нгемоном Греции; конечно, эта игемония была направлена только против притязаний Македонии и других узурпаторов царского титула; тако­выми Димитрий назвал на собрании в Коринфе "наварха" Птолемея, "элефантарха" Селевка, "казначея" Лизимаха, "песиарха" Агафокла, восхвалял в противоположность им своего отца как истинного царя всего государства и зая­вил, что восстановление и обеспечение свободы греков — его прекраснейшее призвание царской власти. Принятое Димитрием относительно узурпаторов положение и его личный характер делают весьма вероятным, что в то же время он назвал себя представителем демократии против олигархии, что он указал как на право и преимущество единой монархии на обязанность обеспечить греческим государствам свободу и демократию, между тем как эти самозваные правители по самой природе вещей должны были стремиться подавить гордое стремление эллинов к свободе. О дальнейшей организации нового союза и о сфе­ре деятельности и компетентности нового синедриона мы не имеем больше никаких известий. Достоверным кажется то, что одновременно с назначением Димитрия главным полководцем союза было также решено, что союзные го­сударства пришлют ему свои контингенты для назна­ченного им на будущий год похода против Кассандра.

Между тем на лежавшем против берега Эпира острове Коркнре, освободившемся в 312 году от македонского вла­дычества, произошло событие, грозившее внести немалую

398

смуту в греческие города. Богатая республика Тарент не принимала участия в дальнейшей войне между Римом и самнитами и ограничилась тем, что продолжала свою ма­ленькую войну с луканами, союзниками Рима; когда сам­ниты были принуждены наконец просить у Рома мира (в 305 году), луканы решили продолжать войну против Та-рента с удвоенной энергией. Единственной возможностью для города найти себе помощь было нанять, по примеру прежнего времени, на службу свою князя с войсками. Он обратился к своей метрополии, Спарте. Там жил тогда Клеоним, сын царя Клеомена, который, с тех пор как ца­рем сделался сын его старшего брата Акротата Арей не переставал строить против последнего козни, как будто право на царский престол принадлежало ему. Чтобы изба­виться от него, эфоры с радостью позволили ему навербо­вать себе войско, чтобы вести его на помощь тарентинцам. Наконец прибыли тарентинские корабли, которые долж­ны были перевезти его в Италию вместе с навербованны­ми им на Тенаре 5 ООО наемников. Усилив свое войско ми­лицией Тарента и дальнейшей вербовкой наемников до 20 ООО человек, он принудил луканов заключит мир с Та-рентом и побудил их вторгнуться в область метапонтин-цев, не присоединившихся к этому миру, а затем бросился сам на этот греческий город и совершил там целый ряд са­мых возмутительных вымогательств и насилий; вместо того, чтобы продолжать далее воевать против других со­юзников Рима и против самих римлян, он начал состав­лять самые сумасбродные проекты и, кажется, замыслил даже освобождение Сицилии. Затем он неожиданно бро­сился на Коркиру, положение которой в Адриатическом море было одинаково благоприятно против Греции и про­тив Италии; он без труда взял этот беззащитный остров, наложил на него контрибуцию и поместил в его важней­ших пунктах свои гарнизоны. Это должно было произой­ти в 304 году. И Димитрий и Кассандр прислали к нему послов, предлагая ему заключить с ними союз, но он отка­зал обоим. Тут он узнал, что Тарент "отделился от него"; таким образом он понимал договор, который этот город заключил с Римом и в котором римляне обязывались не дозволять своим кораблям заходить далее Лакинского

399

мыса; возвращение необузданного и воинственного иска­теля приключений, несомненно, представлялось обеим сто­ронам настолько опасным, что они постарались предупре­дить будущие раздоры. Клеоним явился из Коркиры со сво­им войском, бросился на Гирию в земле салентшшев, но был оттуда прогнан римлянами; затем он, как рассказыва­ют, предпринял поход против богатых земель у устья Брен-ты, но потерпел здесь полную неудачу, потеряв большую часть своих кораблей и войска.

Как кажется, Димитрий воспользовался его отсутстви­ем для морской экспедиции против этого острова, резуль­татом которой, по-видимому, было гго освобождение и изгнание Клеонима. При этой экспедиции была освобож­дена также и Левка да, лежавшая напротив земли оскари-анцсв и, как кажется, до сих пор еще находившаяся в руках Кассандра".

По своем возвращении Димитрий послал в Афины ска­зать, что он будет в их городе в месяце Мунихионе (при­близительно в апреле) и что вскоре за тем он выступит в поход против Македонии; но перед этим он желает еще быть посвященным в Элевзинские таинства и пройти раз­личные степени без больших проволочек. Желание царя шло вразрез со всеми религиозными установлениями, по которым всякий посвящался сначала в Малые Таинства, праздновавшиеся в Анфестирионе (феврале), и только на второй год после этого допускался к Великому посвяще­нию в Воэдромионе месяце (октябрь). Только один из присутствующих, дадух Пифодор, решился протестовать против этого; но Стратокл выступил с предложением преж­де всего переименовать месяц Мунихион в Анфестирион и отпраздновать малые Элевзии; затем вторично переменить его имя и назвать его Воэдромионом, отнеся уже к следую­щему году, и праздновать великие Мистерии, в хоторые и посвятить царя. Все это было одобрено и приведено в ис­полнение. Когда Димитрий прибыл, афиняне приняли его самым торжественным образом, делая возлияния, воску­ряя фимиам и посвящая венки, устроили всевозможные торжественные шествия с пением хоровых песен или окру­жали его танцующими хорами, которые пели, что он есть единый истинный бог, сын Посейдона и Афродиты, пре-

400

красный и смеющийся ликом; они воссылали к нему моль­бы с воздетыми руками и поклонялись ему. Сам же он сно­ва поселился в храме Парфенона и предался там разнуз­данному сладострастию со своей флейтисткой Ламией, с Леэной и с другими распутными женщинами и с окружав­шей его армией льстецов; афиняне же воздвигли Ламии-Афродите храм, а любовницам царя — алтари и герои­ческие жертвы и приношения. Ему самому это было противно; он понял всю глубтгу ничтожества этих людей, добиться одобрения которых было для него ранее пред­метом высших стремлений, и он смеялся над их унижением. "Димитрий, — говорит прямодушный Демохарит, — с не­удовольствием смотрел на то, что для него делалось, и это казалось ему верхом низости и позора; они заходили гораздо дальше, чем он того желал сам; он был поражен тем, что увидел и сказал: "Ни один афинянин не имеет больше величия и благородства духа". Город должен был собрать для него двести пятьдесят талантов; когда они были ему доставлены, он в присутствии депутатов отдал их своей Л амии со словами:" Купи себе на это румян". Эта женщина, которая была уже немолода, но умна и привлекательна, умела если не приковать его исключительно к себе, то постоянно снова казаться ему обольстительной и необхо­димой; она вымогала и растрачивала под собственную ответственность колоссальные суммы, а отсутствие в ней ревнивых наклонностей делало ее еще более милой царю|2. Законные супруги, благородная Фила, афинянка Эвридика, прекрасная Деидамия, были почти совершенно забыты. Не одни Афины унижались, добиваясь милости царя; Фивы, которые могли боятся его гнева вследствие своей привер­женности к Кассандру, не уступали им; и там тоже был воздвигнут храм Ламии-Афродите. Остальные города, конечно, по мере возможности, делали то же самое и старались казаться одушевленными таким же энтузиазмом.

Наконец летом 302 года Димитрий начал провозглашен­ный им на союзном собрании в Коринфе поход против Македонии. Это был сигнал для всеобщей войны македон­ских властителей.

т

il U U1UMU U У u u u.

ГЛАВА ПЯТАЯ 302—301

Приготовление Димитрия к походу против Кассандра.

— Коалиция против Антигона. — Боевые силы Селевка. — План союзников. — Лизимах в Малой Азии. — Начало не­приязненных действий. — Зимние квартиры. — Птолемей в Финикии. —Димитрий против Македонии. — Его поход в Малую Азию. — Селевк в Малой Азии. — Изгнание Пирра. —Поход Полисперхонта в Малую Азию. — Битва приЙпсе.

— Бегство Димитрия — Отделение Афин — Раздел цар­ства. — Туземные государства Малой Азии. — Взгляд назад

огда в 306 году после одержанной им морской победы при С ала мине Антигон принял титул царя, его могущество нахо­дилось на такой высоте, что остальные властители государства, по-видимому, никоим образом не могли устоять против него. Если бы ему удалось победить сат­рапа Египта, то он мог бы еще раз соединить под одним скипетром громадное царство Александра; но неудачный поход конца 306 года только упрочил могущество Лагида и оградил царя Селевка на востоке от нападения. Господ­ство Антигона на суше понесло крайне чувствительный удар; с тем большей энергией он и Димитрий обратили все Свои усилия на то, чтобы приобрести господство над морем, угорое позволило бы им возобновить нападение на Еги-с большим успехом. Все зависело от благоприятного ;хода войны с Родосом; но угрожающие успехи Кассандра [Европе принудили Димитрия заключить с Родосом мир, шгавший его лучшей части этих надежд. Теперь успехи i митр и я в Греции придали всему положению вещей но : и, можно сказать, многообещающий оборот: трудность южения Антигона заключалась до сих пор в том, что он не мог напасть на самого могущественного из своих про­тивников, на правителя Египта, что он не мог обратиться ни на восток, ни на север, если не желал иметь его в тылу и пожертвовать ему самыми лучшими своими провинциями, провинциями Сирии; он мог через Димитрия производить нападение из Греции на наименее могущественного из сво­их противников, оставаясь сам для защиты своих владений с востока и юга; с его флотом он мог преградить путь всякой посланной из Египта в Европу помощи и приказать ему покорить Македонию и Фракию, причем ни Птолемей, ни Селевк не имели возможности энергически воспрепятство­вать этому, а победив сначала властителей севера, он раз­вязывал себе руки для одновременного нападения с суши и с моря на Египет.

С этой целью Димитрий предпринял поход 302 года; с войском, состоявшим из 1 500 всадников, 8 ООО македонян, 15 ООО наемников и 25 ООО человек союзных греческих войск и весьма значительным флотом, к которому присоедини­лось около 8 ООО человек легкой пехоты и морских разбой­ников, он хотел броситься на Македонию и раздавить Кас­сандра, далеко уступавшего ему боевыми силами.

Кассандр ожидал этой войны не без всяких серьезных опасений: его силы были уже ослаблены потерей всех гре­ческих государств и находившихся там его гарнизонов; за пределами собственной Македонии он владел только Фес­салией; в самих македонянах он далеко не был уверен, а греки были теперь для него, несомненно, тем злейшими врагами, чем деспотичнее он сам ранее действовал в Гре­ции; он не мог скрывать от себя, что со своими собствен­ными силами он не в состоянии оказать сопротивления неприятелю, что помощь извне будет слишком поздно и что его положение отчаянное. Он послал к Антигону послов с предложением заключить мир; Антигон отвечал, что по­нимает только такой мир, когда Кассандр вполне покорит­ся ему. В этом безвыходном положении Кассандр обратился к Лизимаху Фракийскому, так как и при других случаях он обыкновенно действовал в согласии с ним и охотно ру­ководился советами этого храброго и опытного воина!. А так как при ожидавшемся нападении на Македонию под­вергался опасности и Лизимах, то он пригласил его на сви­

403

данис и они обсудили, что им делать и как встретить опас­ность. Затем они сообща отправили послов к Птолемею и Селевку, которые должны были передать им, что Кассандр предлагал Антигону заключить с ним мир и получил край­нее оскорбительный ответ и что Антигон уже не скрывает своего намерения захватить в свои руки верховную царс­кую власть над всей империей; теперь война грозит Маке­донии; если она не получит скорой помощи, то поражение Кассандра будет только вступлением к борьбе с той же це­лью против Птолемея и Селевка; интерес всех требует пре­градить путь надменному царю; необходимо сплотиться, чтобы в одно и то же время и с объединенными силами на­чать борьбу против Антигона.

Если оба царя только теперь, в самый пскхледдшй момент, делали шаги к возобновлению прежнего союза против Антигона, то это потому, что ввиду их прежнего поведе­ния во время всеобщей войны они не могли ожидать от Птолемея и Селевка особенно сильной готовности помочь им; возможно также, что они знали, чего потребует Лагид, и только крайняя необходимость принудила их решиться изъявить ему согласие на такие условия, которые в самом благоприятном случае, если бы могущество Антигона было сломлено, создали бы на месте его не менее опасное положение вещей. Отправка ими посольства к Птолемею позволяет заключить, что им не оставалось никакого другого исхода. При таких условиях Птолемей должен был охотно согласиться на их предложение; если ему и удалось удержать до сих пор в своих руках Египет и Кирену в полной неприкосновенности, то все-таки его влияние в Греции, обладание островом Кипром и, главным образом, Сирия и Финикия были потеряны, и он не мог надеяться отвоевать их назад, пока они находились во власти Антигона; до сих пор еще приходилось вести войну с Антигоном если не одному, то по крайней мере больше всех; и хотя, благодаря счастливому положению его земли, сил его и было достаточно для успешной обороны, но о полной победе над Антигоном нечего было и помышлять, до тех пор, пока в общей борьбе не принимали участие Лизимах, Селевк и Кассандр со всеми своими силами: как они готовы были на это теперь. Он обещал свое содействие.

404

Селевк со своей стороны почти целых десять лет не при­нимал непосредственного участия в борьбе запада. Остав­шись непризнанным по миру 311 года, он все-таки удержал за собою мирное обладание верхними областями; и хотя Антигон, по-видимому, заключил этот мир главным обра­зом с целью снова завладеть богатым востоком, но, после сделанной им, вероятно, в 310 году неудачной попытки напасть на Селевка, он был слишком занят постоянно возобновлявшимися войнами на западе, чтобы иметь воз­можность серьезно думать о войне с Селевком. Этим вре­менем Селевк воспользовался с большим успехом для уп­рочения своей власти; ему повиновались сатрапы верхних земель до Окса и Яксарта, а в 306 году и он тоже принял титул царя, как его давно уже называли азиаты. О даль­нейших событиях его истории в это время наши источники молчат; только одно странное событие рассказывается более подробно, да и оно окутано глубоким мраком.

Установленная Александром организация управления Индией продержалась лишь несколько лет после его сме­ти; ужев 318 году царь Пенджаба Пор был умерщвлен Эв-демом, а сам Эвдем прибыл в Персию для борьбы за царс­кий дом; после победы Антигона в 316 году он попал в его руки и был казнен, причем на место его в Индию не было послано никакого другого сатрапа. Именно тогда, вероят­но, и произошли в отсутствие македонских войск те разно­образные перемены, благодаря которым навсегда отдели­лась от империи Индия.

Уже Александр слышал о существовании большого цар­ства на реке Ганг; там над землею празиев царил в своей столице Палибофра могучий царь Нанда, происходивший по отцу от божественного рода Кришны, но родившийся от матери низшего сословия. Услышав о наступлении Алек­сандра, он послал с посольством своего сына Чандрагипту, как говорит одно предание, или одного из cbghx военачаль­ников, как говорит другое, в македонский лагерь на берегу Гифазиса; там юноша увидел героя запада и его мощное войско; он отлично понимал, что решение Александра по­вернуть назад послужило бы единственным спасением для земли празиев: войскам запада, как он выразился позднее, было нетрудно завоевать страну Ганга, так как царь был

405

ненавидим народом за свою бездарность и за свое нечистое происхождение. По смерти Панды начался, за престол его государства, целый ряд войн, в которых наконец с по­мощью индийских и "яванийских", то есть македонских войск, отцовское царство завоевал вышеупомянутый Чан-драгипта,илиСандракотт, как называют его греки. Вероят­но, смерь Нора в Пенджабе и отсутствие Эвдема дали ему возможность распространить свое господство на другой бе­рег Гезунда и до самого Инда; в то время, когда Селевк основал свое царство в Вавилоне, он уже победил оставлен­ных в землях Инда македонян. Новые войны индийских государей против Сандракотты подали царю Селевку по­вод предпринять поход против Индии, которым он, вероят­но, надеялся снова приобрести завоеванные Александром земли; понекоторым известиям, он проник до Палибофры, и, действительно, индийские источники упоминают яванов, бившихся под стенами этого города; но все-таки отдельные подробности этого похода остаются совершенно неясными. Последствием его был мир между Седевком и Сандракот-том, по которому первый не только подтверждал за индий­ским царем обладание Пенджабом, но и уступал ему восточ­ные области Гедрозии и Арахозии и страну Паропамиза-дов, которой еще в 316 году владел Оксиарт; взамен этого он получал от него 500 боевых слонов, заключил с ним дружбу и сделался его зятем. И впоследствии оба царя про­должали жить в добром согласии, Сандракотт несколько раз посылал подарки в Вавилон, и Мегасфен, живший при дворе сатрапа Арахозии Сивиртия, часто бывал при дворе индийского царя в качестве посла Селевка.

Мы принуждены оставить открытым вопрос, когда Се левк предпринял этот поход и не заключил ли он этого мира на таких далеко неблагоприятных условиях только ввиду принятого делами на западе оборота. Когда теперь, в 302 году, к нему прибыло посольство Кассандра и Лизимаха, он ни минуты не мог сомневаться в необходимости оказать ему помощь всеми своими средствами и силами; быстрый поход Димитрия в 312 году показал ему, как легко произвес­ти из Сирии нападение на Вавилон, и он не мог предвидеть, что, в случае перехода Македонии и Фракии во власть Ал -тигона и Димитрия, если не следующий, то во всяком случае последний удар будет направлен против него.

406

Таким образом, был заключен союз четырех царей, един­ственной целью которого было скрепить свою независи­мость ниспровержением желавшей подчинить их себе име­нем государства власти, разделить между собою оставлен­ные Антигону по миру 311 года земли и окончательно унич­тожить единое царство Александра. Союзники сговорились назначить сборным пунктом своих войск Малую Азию и там, обеспечив за собою численный перевес, попытаться дать генеральное сражение; они предполагали, что, когда их мощный противник увидит себя угрожаемым в самом сердце своих владений, Димитрий откажется от своего по­хода против Македонии и поспешит в Малую Азию.

Следуя смелому и прекрасно рассчитанному плану, Кас­сандр, хотя скоро должен был сам ожидать нападения Ди­митрия со стороны Греции, передал часть своего войска над начальством Препелая Лизимаху, чтобы дать возмож­ность последнему немедленно переправиться с превосхо­дящими неприятеля численностью силами в Малую Азию, а сам со своим остальным войском, состоявшим из 29 ООО человек пехоты и 2 ООО всадников, бросился в Фессалию, чтобы преградить неприятелю путь в Фермопилы.

Приблизительно летом 302 года Лизимах со значитель­ным войском выступил из своего нового города Лизима-хия и переправился через Геллеспонт; города Лам Исак и Пирион быстро и охотно покорились ему и были объявле­ны свободными; Сигей, где находился сильный отряд не­приятельских войск, был взят с бою. Отсюда он послал Препелая с 5 ООО человек пехоты и I ООО всадников для по­корения Эолиды и Ионии, а сам обратился против господ­ствовавшего над Геллеспонтом города Абидоса, Осада приближалась уже к концу, когда прибывшая из Европы помощь, посланная Димитрием, принудила Лизимаха ос­тавить осаду города. Тогда он направился к юго-востоку; следуя вдоль пересекающей Малую Азию большой воен­ной дороги, он прошел по Малой Фригии и подчинил ее, а затем бросился на Великую Фригию, находившуюся почти без перерыва уже тридцать лет во власти Антигона. Один из главных пунктов в северной части это страны, город Синнада, занимал стратиг Антигона Доким со значитель­ным гарнизоном; Лизимах поспешил приступить к его оса­

407

де; ему удалось подкупить этого военачальника; город со всеми хранившимися в нем царскими сокровищами и за­пасами оружия был сдан ему. Тотчас же после этого пали находившиеся в окрестностях укрепленные царские замки; горные племена Ликаонии восстали, большая часть верх­ней Фригии объявила себя за Лизимаха, а из Ликии и Пам-филии начали прибывать к нему вспомогательные войска. Не менее блестящим успехом увенчался поход Препелая вдоль морского берега; Адрамиттий, лежавший напротив Лесбоса, был взят мимоходом; дальнейшей целью похода был Эфес, самый богатый и важный город Ионии, в стенах которого были заключены сто родосцев, взятых Димитри­ем в заложники. Здесь, как и везде, нападающим крайне помогало то обстоятельство, что все были совершенно не готовы к такому неожиданному нападению; начавшаяся осада города очень скоро принудила осажденных сдаться. Препелай отправил сто родосцев на их родину, жителям Эфеса он оставил все их имущество и приказал только вви­ду превосходства морских сил неприятеля и неизвестности исхода войны сжечь находившиеся в гавани корабли, что­бы не видеть их в руках неприятеля. Завладев таким обра­зом двумя наиболее важными позициями в Эолиде и Ионии, Препелай поспешил приступить к покорению лежавших между ними земель; большинство городов, как кажется, немедленно сдалось; относительно Теоса и Колофона мы имеем на этот счет прямые указания; когда он подступил к Эрифрам и Клазомену, то оба эти города получили со сто­роны моря такую сильную помощь, что он принужден был ограничиться опустошением их территории. Затем он об­ратился в глубину края против Лидийской сатрапии; там был стратиг Финик, тот самый, который в 309 году, в быт­ность свою правителем земель по Геллеспонту, был за­мешан в восстании стратига Птолемея; Антигон был так добр, что простил его; он немедленно перешел на сторону Препелая и сдал ему столицу Лидии Сарды; только сильно укрепленная Александром цитадель, находившаяся под командой верного Филиппа, отказалась сдаться; это был единственный пункт Лидии, оставшийся в руках Антигона.

Таковы были происходившие в Малой Азии в течение 302 года события. Антигон был занят в своей новой рези­

408

денции Антигонии на Оронте блестящими празднествами, на которые собралось несметное число драматических и музыкальных деятелей и со всех сторон стекались зрители, когда им было получено известие, что Лизимах со значи­тельной армией, состоящей из его собственных войск и войск Кассандра, переправился через Геллеспонт и что Птолемей и Селевк заключил с ни союз. По-видимому, это нападение было для царя полнейшей неожиданностью; он, несомненно, думал, что его европейским противникам бу­дет достаточно дела на западе со значительным флотом Димитрия и с его походом на Македонию; всего менее он мог предполагать, что бывшему до сих пор столь сдержан­ным правителю Фракии придет в голову дерзкая мысль напасть на него в его собственных владениях; неужели силы противника так выросли, а его внушавшее до сих пор все­общий страх могущество так глубоко пало? Неужели сла­ва его оружия и гроза его имени потеряли всякое обаяние? И неужели надежда восстановить царство Александра и видеть узурпаторов царского имени у подножия своего трона до такой степени обманула его, что он мог потерять Малую Азию и что Фригия, бывшая преданной ему целых тридцать лет, смогла уже сделаться легкой добычей непри­ятеля? Он отверг мирные предложения Кассандра и потребовал от него безусловного подчинения, он не при­знал царского титула Лизимаха, Селевка и Птолемея, хотя относительно этого были начаты новые переговоры. Он твердо держался мысли заставить других признать един­ство царской власти и удержать ее за собою; при некото­рой уступчивости он мог бы воспользоваться благами мира и беспрепятственным обладанием гораздо более значитель­ной властью и мог бы передать ее в наследство сыну; но ему приходилось примириться с отступлением из Египта и с неудачным нападением на Родос; все его старое озлобле­ние проснулось, и в нем точно возобновилась энергия его молодых лет. Теперь были необходима быстрая и полная победа; Лизимах первый должен был почувствовать сокру­шительную силу царской власти, на которую он дерзнул напасть; его необходимо было уничтожить; это необходи­мо было произвести тем быстрее и основательнее, чтобы Малая Азия была свободна и неприятель в ней был унич­

409

тожен ранее, чем успеет прибыть Селевк или выступит из своей страны Птолемей. Антигон со своей армией усилен­ными переходами поспешил из Сирии в Киликию; в Тарсе он выплатил из сокровищницы Киинды трехмесячное жа­лование своему войску и взял из этой сокровищницы 3 ООО талантов, чтобы иметь наготове средства для дальнейших военных надобностей и для постоянной вербовки новых войск. Он прошел через проходы Киликии в Каппадокию; в Ликаонии был быстро восстановлен порядок, Фригия была снова покорена, и затем Антигон бросился к тем об­ластям, где должен был стоять Лизимах.

Узнав о выступлении царя в поход и о его приближе­нии, Лизимах созвал военный совет и предложил на нем вопрос, какой тактики они должны держаться относитель­но превосходящего их силами неприятеля. Все высказались в пользу необходимости подождать прибытия уже высту­пившего в поход Селевка и, прежде чем предпринимать что-либо, занять неприступную позицию и держаться там в укрепленном лагере, избегая всякого сражения, которое, несомненно, будет предложено неприятелем. Поспешно была взята удобная позиция, как кажется, в окрестностях Синнады и был воздвигнут укрепленный лагерь. Наконец подступил Антигон; приблизившись к лагерю неприятеля, он приказал своему войску выстроиться в боевой порядок и тщетно несколько раз предлагал сражение; неприятель сохранял полное спокойствие. Так как условия местности делали невозможным всякое нападение, то царю ничего другого не оставалось делать, как занять выход из равни­ны и главным образом те местности, из которых неприя­тель принужден был добывать себе съестные припасы. А так как лагерь не был снабжен на долгое время провиан­том, то явилось справедливое спасение, что в случае фор­мальной осады они не будут в состоянии держаться; Лизи­мах приказал выступить глубокой ночью и отвел свое вой­ско на десять миль назад в окрестности Дорилея. Там за­пасы находились в изобилии; местность, замкнутая с севе­ра отрогами Олимпа и пересекаемая стремительной рекой Тимбрисом, была в высшей степени благоприятна для обо­роны; войско стало лагерем за рекой и вторично укрепи­лось тройным валом и рвом.

410

Антигон последовал за ними; так как ему не удалось нагнать их во время пути, то он снова выстроил против их лагеря свое войско в боевой порядок, но они опять спо­койно оставались в своем лагере. Ему не оставалось делать ничего другого, как приступить к формальной осаде укреп­ленного лагеря; были привезены машины, навалены шан­цы и валы из земли, а неприятель, пытавшийся рассеять рабочих метанием камней и стрел, был энергично отбро­шен назад; повсюду преимущество было на стороне Анти­гона; уже его сооружения подходили к неприятельским рвам, и в лагере уже начал чувствоваться недостаток про­вианта; Лизимах не считал благоразумным держаться до­лее в этой опасной позиции, так как о приближении Селев­ка все еще ничего не было слышно. В одну дождливую и бурную осеннюю ночь он приказал своему войску высту­пить, производя возможно менее шума, и отвел его через лежавшие на севере горы в Вифинию, в богатую Салоний-скую равнину, чтобы расположиться там на зимние квар­тиры. Лишь только Антигон заметил, что неприятель ушел из лагеря на берегу Тимбриса, как он тоже выступил, что­бы напасть на него во время пути; но все еще продолжав­шийся дождь до такой степени размягчил рыхлую почву, что в ней вязли люди и животные; и царь увидел себя вы­нужденным прекратить дальнейшее преследование. Лизи­мах в третий раз ускользнул от него; наступление поздней осени не позволяло ему приступить к дальнейшим опера­циям, тем более что преследование Лизимаха открыло бы македонскому войску в Лидии свободное поле для действий против внутренних областей Малой Азии; к этому присое­динялось еще и то обстоятельство, что Селевк уже перешел через Тигр и приближался, а Птолемей уже стоял под сте­нами Сидона и осаждал его. Антигон должен был занять такую позицию, которая делала бы невозможным соеди­нение Препелая, Селевка и Лизимаха. Чтобы иметь возмож­ность противопоставить силам противников, которые в случае своего соединения превзошли бы его численностью, достаточные боевые силы, он уже послал приказ Димит­рию двинуться со всей своей армией в Азию; враги, писал он ему, слетаются со всех сторон, как воробьи на хлебное поле, настала пора бросить в них добрым камнем. Сам

411

Днтигон расположился на зимние квартиры в плодонос­ных округах северной Фригии, среди земель, уже занятых Препелаем и Лизимахом и в которых скоро должен был появиться Селевк. Лизимах тоже нашел случай значитель­но увеличить свой силы. В 316 году династ Гераклеи Пон- , тийской Дионисий вступил в союз с Антигоном и отдал свою дочь за его племянника Птолемея; он был признан Антигоном царем Гераклеи и, несмотря на возмущение сво­его зятя, остался в самых лучших отношениях с могучим властителем; когда в 306 году Дионисий умер, он передал свой престол своей супруге Амастриде, племяннице после­днего персидского царя, выданной замуж в Сузу за Крате­ра, и поручил ей и некоторым другим лицам опеку над их детьми, защиту наследства которых принял на себя Анти­гон. Пока в Малой Азии господствовал мир, Антигон ис­полнял это с большой добротой и с большой пользой для города. Но события последнего года все изменили, область Гераклеи была со всех сторон окружена зимними кварти­рами Лизимаха и маленькое царство могло ожидать для себя самых худших последствий, продолжая с бесполез­ным упорством оставаться верным делу Антигона. Цар­ственная вдова Амастрнда охотно приняла предложение Лизимаха посетить его в его зимних квартирах; благород­ная царица завоевала сердце царя; вскоре после этого была отпразднована их свадьба. Таким образом, Гераклея сде­лалась гаванью для войска Лизимаха, откуда были достав­лены в изобилии съестные припасы, а значительный флот города принес ему большую пользу.

Во время этих событий в Мачой Азии и Птолемей, со­гласно установленному сообща плану, тоже выступил ле­том 302 года во главе значительного войска из Египта, втор­гся в Келесирию, завладел без труда тамошними городами и уже стоял под стенами Сидона, осаждая его. Здесь осенью получили известие, что Селевк соедишшся с Лизимахом, что произошло сражение, что войско союзников уничто­жено, что сами цари с остатками своих войск спаслись бегством в Гераклею и что Антигон приближается со своим многочисленным войском, чтобы освободить Сирию. При таких обстоятельствах осторожный Лагид считал наиболее благоразумным не оставлять своего войска в Сирии. Если

412

бы он действительно отказался от всех своих последних приобретений и поспешно отвел свое войско на безопасную родину, то его можно было бы упрекнуть только в том, что он слишком поторопился поверить известию, подтвер­ждение которого во всяком случае должно прийти достаточно рано, чтобы дать ему возвратиться домой до прибытия Антигона, но он только заключил с Сидоном перемирие на четыре месяца, и во взятых им укрепленных пунктах остались сильные гарнизоны; из этого видно, что он не обманывался относительно положения вещей в Малой Азии, но что опасность ведения борьбы с мощным Антигоном он предоставил союзникам, а для себя самого желал только нового и окончательного приобретения Финикии и Келесирии.

В Европе Димитрий летом 302 года выступил из Афин; в Халкиде на Эвбее собралось его греческое союзное вой­ско, каперские корабли, нанятые им на службу 8 ООО пира­тов и весь его флот, за исключением оставленной в Пирее эскадры. Так как Кассандр со значительным войском уже занял Фермопилы, то он приказал своему флоту идти к се­верной стороне острова, посадил там на него все свое вой­ско и переправился с ним в Лариссу Кремасту; город был занят без всякого сопротивления; цитадель была взята штурмом, македонский гарнизон перевязан и увезен прочь, а город объявлен свободным. Отсюда Димитрий двинулся вдоль морского берега к Пагасийскому заливу, чтобы зав­ладеть ведшей от морского берега в глубину Фессалии до­рогой. Антрон и Птелеон, главные пункты этого пути, были взяты. При вести о быстрой и удачной высадке Димитрия Кассандр поспешно отправил подкрепление в Феры, а сам с войском двинулся через проходы Офриса в Фессалию и расположился с войском лагерем против Димитрия. Значи­тельные массы войск стояли здесь друг против друга на не­большом пространстве; Кассандр имел 29 ООО человек пехо­ты и 2 ООО всадников; войско Димитрия, хотя в Абидос и Клазомены уже отошли большие эскадры, все еще превы­шало 50 ООО человек. Несколько дней подряд оба войска строились в боевой порядок; но оба избегали нападения, как говорят, потому, что ожидали получения из Азии вести о генеральном сражении. Конечно, Кассандр должен был

413

избегать битвы, которая ввиду значительного численного перевеса неприятеля могла кончиться для него только пе­чально, но почему же не искал сражения Димитрий? Конеч­но, в его войске находилось 25 ООО греков, но если даже энтузиазм государств передним был не особенно искренен, то их контингенты все-таки по большей части должны были состоять из наемников, которые привыкли биться в каче­стве солдат, не рассуждая, за кого или против кого они ждут боя, а их неоднократное построение в боевой порядок дока­зывает, что и неблагоприятные условия местности не пре­пятствовали сражению. Если Димитрий имел от своего отца приказ избегать теперь решающего дела, чтобы не ставить Грецию на карту, то это был самый бессмысленный на свете приказ, за которым, впрочем, весьма скоро должен был последовать другой, еще более бессмысленный.

Едва успел Димитрий, призванный ферейцами, занять их город и принудить после короткой осады к сдаче маке­донский гарнизон цитадели, как пришел приказ от его отца по возможности скорее прибыть со всею армией в Азию, — приказ, который мог продиктовать только самый неуместный страх. Если бы Димитрий со своей значитель­ной армией исполнил свой долг, то в течение одного меся­ца и еще до наступления следующего года Кассандр был бы побежден, Македония была бы занята и Фракия под­вергалась бы величайшей опасности; в таком случае Лизи­мах должен был спешить назад для защиты своего края и, пока Димитрий воевал бы с ним, Антигон мог бы с не ме­нее превосходными силами двинуться против Селевка. Думая теперь только о ближайшей опасности, Антигон давал своим противникам возможность соединиться; он отказался от Европы, чтобы сделать неизбежной в Азии борьбу, исход которой был сомнителен, и терял драгоцен­ное время, чтобы сосредоточить свою армию на таком пун­кте, где все преимущества нападательного положения на­ходились уже в руках неприятеля.

Димитрий поспешил повиноваться приказаниям свое-i о отца и заключил с Кассандром договор, в котором, ве­роятно, последнему предоставлялась Македония и те час­ти Фессалии, которые в настоящий момент находились в его руках, и в котором, несомненно, обеспечивалась сво­

114

бода греческих государств Европы и Азии; источники не упоминают о том, что Кассандр должен был обязаться не принимать никакого участия в дальнейшей войне; нако­нец, этот договор только тогда должен вступить в полную силу, когда он будет одобрен Антигоном. После этого Ди­митрий со всей своей армией сел на корабли и двинулся около конца 302 года мимо островов в Эфес. Здесь он при­стал под самыми стенами города и принудил его возвра­титься к своему прежнему устройствуг, а оставленный здесь в цитадели Препелаем гарнизон принудил сдаться на ка­питуляцию; отсюда Димитрий отошел на кораблях в Гел­леспонт, частью для того, чтобы избежать, вероятно, пред­ставлявшего некоторые трудности пути через Лидию в глу­бину края, но главным образом для того, чтобы занять зем­ли по берегам Геллеспонта и Пропонтиды, преградить путь шедшим из Европы вспомогательным войскам, отрезать Лизимаха от его владений и угрожать ему с тылу. Абидос продолжал еще держаться, но Лампсак, Парной и другие города были заняты, после чего он пошел по Пропонтиде к устью Понта; здесь на азиатском берегу Босфора, около калхедонского храма Зевса и около главной гавани для навигации по Понту, он воздвиг укрепленный лагерь и ос­тавил для охраны этих вод 3 ООО человек гарнизона и 30 военныхкораблей. После этого он расположил свою осталь­ную армию по окрестным городам на зимние квартиры.

Уже к концу этого года был устранен один из против­ников, который ранее был предан делу Антигона. Мифри-дат, тот самый, который ранее жил при дворе Антигона и недавно, предостережением Димитрия, бежал от угрожав­шего его жизни злодейского умысла, мирно владел неко­торыми городами, а именно Киосом, Кариной и крепос­тью Кимиатой на Олгассисе; при появлении союзников он перешел на их сторону, и для Лизимаха и Препелая, действовавших вблизи его владений, было немалым пре­имуществом иметь на своей стороне его, которому теперь более всего приходилось бояться победы Антигона. Его переход на сторону противников Антигона стал причиною его смерти; он был умерщвлен на 84 году своей жизни. Источники ничего не сообщают нам о том, стал ли на сторону Димитрия его сын Мифридат, наследовавший его

415

династию; если он этого не сделал, то ему было невозможно удержать в своих руках свои владения в Мизии, которые в таком случае должны были перейти в руки Димитрия, стоявшего вблизи этих областей; сам он мог находиться в Пафлагонии.

Прибытие значительных боевых сил Димитрия, встре­ченное им при Лампсаке против Лизимаха сражение, в ко­тором он захватил большую часть неприятельского обо­за 3, занятые им в тылу фракийских зимних квартир пози­ции, затем известие об отступлении Птолемея из Сирии и все еще замедлявшееся прибытие Селевка, по-видимому вызвали в лагере Лизимаха немалую тревогу. Кроме того, хотя и было известно, что он собрал большие сокровища, он задерживал уплату жалованья солдатам; постоянные отступления и малая надежда на боевые успехи должны были тоже удручающим образом действовать на настрое­ние духа солдат; они целыми толпами дезертировали к Антигону, к которому должна была привлекать их уплата им жалованья за три месяца впереди всеобщее мнение, что он все-таки одержит победу; 800 ликийцев и памфилян и 2 ООО автариатов бежали из зимних квартир на СалониЙ-ской равнине; они нашли у Антигона дружеский прием, по­лучили сполна жалованье, которое им остался должен Ли­зимах, и, кроме того, богатые дары. Таким образом, в конце этого года положение Антигона было, по-видимому, впол­не благоприятно.

Тут наконец получили известие, что Селевк со своим войском вступил в Каппадокию; у него было 20 ООО чело­век пехоты и 12 ООО всадников, включая сюда конных стрел­ков из лука, и, кроме того, более 100 вооруженных косами колесниц, употреблявшихся повсюду в верхней Азии; но важнее всего было то, что с ним было 480 индийских бое­вых слонов, что в шесть раз превышало то количество, ко­торое мог выставить Антигон. Отчасти вследствие того, что его войска должны были быть утомлены дальней дорогой, отчасти вследствие позднего времени года, Селевк распо­ложился в Каппадокни на зимние квартиры; войска поме­стились в прочных хижинах, на близком расстоянии друг от друга, чтобы быть в состоянии без труда защищаться даже и от нападения врасплох.

416

И в Европе дело союзников тоже приняло благоприят­ный оборот. Вскоре после ухода Димитрия Кассандр сно­ва овладел своей областью Фессалии, снова взял Фермо­пилы и, как кажется, поместил опять гарнизон в Фивах. В настоящую минуту он не предпринял никаких дальнейших операций, так как, с одной стороны, он желал послать в Азию все свои свободные войска, с другой — все его вни­мание было занято Эпиром. Как раз теперь молодой царь Пирр, глубоко убежденный в преданности своего народа, отправился в Иллирию, чтобы принять участие в свадьбе одного из сыновей князя Главкия, при дворе которого он вырос; в его отсутствие молосцы возмутились, прогнали приверженцев царя, разграбили его сокровищницу и воз­ложили диадему на Неоптолема, сына царя Александра. Мы можем предположить почти наверное, что это дело не обошлось без участия Кассандра; он ранее посадил на пре­стол дядю Пирра Алкету, и когда последний был умерщв­лен вместе со своими детьми, то Пирру удалось достигнуть власти только благодаря влиянию Димитрия. По злой игре случая единственным претендентом, которого Кассандр мог теперь выставить против Пирра, был вышеупомяну­тый племянник Олимпиады, которую он преследовал до самой ее смерти. Для Кассандра было достаточно того, что он, благодаря этой революции не только приобретал влияние в Эпире и важную позицию против этолян, но и освобождался от соседа, который мог угрожать немалой опасностью его западным границам. Пирр бежал из Евро­пы и отправился в лагерь Димитрия, под чьим руковод­ством он и принял участие в большой войне.

Освободившись от ближайших забот, Кассандр поспе­шил послать помощь своим союзникам в Азии; 12 ООО чело­век пехоты и 500 всадников выступили под командой его брата Плистарха из Македонии. Найдя берега Геллеспонта и Пропонтиды занятыми войсками Димитрия и не решаясь рискнуть на переправу с бою ввиду значительного непри­ятельского флота, они обратились на север к гавани Одесс, чтобы оттуда переправиться в Гераклею, находившуюся в руках Лизимаха. Наличного числа кораблей было недоста­точно для этого; Плистарх разделил свое войско, чтобы пе­реправить его в три рейса. Первый рейс был совершен впол­

14. История эллинизма кв. И

417

не беспрепятственно, и несколько тысяч человек соедини­лись в Гераклее с войсками Лизимаха. Между тем весть о том проникла в лагерь Димитрия, который послал своей стоявшей в устье Понта эскадре приказ выступить в море и захватить корабли Одесса; это удалось, и второй транс­порт войск был захвачен в плен. Не без труда успели соб­рать необходимое для третьего рейса число кораблей; меж­ду ними находился корабль с шестью рядами весел, кото­рый предназначался для самого полководца и на который было помещено целых 500 человек. Сначала плавание шло благополучно, но затем поднялась такая страшная буря, что флот был рассеян, а корабли разбиты о скалы или пог­лощены бушующими волнами; большая часть народа по­гибла; из всего экипажа шестипалубного корабля спаслось только 33 человека; полководец Плистарх был полумерт­вый выброшен волнами на берег; его доставили в Геракл ею, откуда с другими уцелевшими после кораблекрушения печальными остатками своего превосходного войска он отправился на зимние квартиры к Лизимаху.

Здесь кончается последняя дошедшая до нас в целом виде книга Диодора, а вместе с нею и источник, из которого до сих пор мы могли черпать связные известия; изложение и без того крайне запутанных событий становиться труднее в той же степени, в какой дошедшие до нас сведения становятся отрывочнее и малочисленнее.

Таким образом, уже о первой половине 301 года мы не знаем ничего определенного; наши известия начинаются снова только в тот момент, когда все войска уже стоят друг против друга на поле битвы при Ипсе. Это та самая мест­ность, в которой, как кажется, находились зимние кварти­ры Антигона, и вряд ли вероятно, чтобы он предпринял значительное движение для воспрепятствования соедине­нию Лизимаха и Селевка; из того, что произошло после сражения, мы имеем право заключить, что прибывший из Каппадокии Селевк и прибывший из Гераклеи Лизимах соединились на берегах реки Галнса, между тем как Ди­митрий двинулся к своему отцу от берегов Пропонтиды; мы не знаем, из Лидии ли прибыл Препелай и какими пу­тями он соединился с союзниками; наконец, Птолемей спо­койно остался в Египте и ограничился тем, что оставил свои

418

гарнизоны в городах Келесирии, которыми он овладел уже раньше.

Это было, вероятно, летом 301 года, когда оба вражес­кие войска стояли друг против друга в равнине Ипса. Ан­тигон имел 70 ООО человек пехоты, 10 ООО всадников, 75 боевых слонов и 120 вооруженных косами колесниц. Войс­ко союзников превосходило его колоссальным количеством своих слонов; если это в случае сражения на открытом поле почти обеспечивало за ним победу, то, во всяком случае, Антигон должен был бы уклониться от сражения и утомить, постепенно ослабляя неприятеля оборонительными манев­рами и упорным сопротивлением; уже теперь между союз­никам» не существовало такого согласия, на которое не произвела бы действия ловкая попытка дипломатических переговоров; будучи связанны между собою не взаимным доверием и верностью, а соединением против него только страхом и ненавистью, они уже начали смотреть друг на друга с подозрением и завистью. Птолемей даже совсем держался в стороне во время этого кризиса, его при помо­щи некоторых уступок, может быть, можно было бы впол­не склонить на свою сторону. Но Антигон упорно стоял на том, чтобы померяться с врагом в открытом бою, хотя и не имел полной уверенности в успехе; все его существо изме­нилось; раньше столь мужественный и быстрый перед ли­цом неприятеля, он сидел теперь задумчиво и тихо в своем шатре, совещался с Димитрием, чего он ранее никогда не делал, относительно того, что им следует предпринять, и представлял даже войскам своего сына как наследника сво­его престола в том случае, если его самого застигнет смерть. Конечно, мы должны предположить, что Димитрий ожи­дал битвы с большею смелостью и уверенностью в успехе и что он далеко еще не считал их игры окончательно про­игранной; его, вероятно, не пугала грозная сила неприя­тельских слонов, так как он знал из собственного опыта, что поражение возможно, несмотря на них, и имея на своей стороне более сильную пехоту и достаточное количество конницы, он мог положиться на свое неизменное счастье и на свой стратегический талант.

Наконец наступил день сражения; зловещие знамения, как говорят, еще более поколебали мужество отца; Димит­

419

рий рассказал ему, что он во сне видел царя Александра, который в роскошном вооружении подошел к нему и спро­сил его, какое слово он изберет своим лозунгом для битвы; он ответил: "Зевс и победа", на что Александр сказал, что в таком случае он пойдет к врагам, которые охотно примут его. И когда уже войско стояло в боевом порядке, то преста­релый царь, выходя из своего шатра, с такой силой упал на землю, что разбил себе все лицо; тогда, поднявшись с тру­дом на ноги, он воздел руки к небу и стал молить богов даровать ему победу или быструю смерть прежде, чем он будет побежден.

Наконец началось сражение; во главе крыта конницы с одной стороны стоял Димитрий, а с другой — сын Селевка, Антиох. Димитрий с величайшей стремительностью бро­сился на неприятеля; ему. удалось опрокинуть всадников Антиоха, которые в полном бегстве рассеялись в тылу своей собственной линии. Пока Димитрий был занят здесь их пре­следованием и пользовался приобретенным им преиму­ществом, не обращая внимания на то, что творится позади него, Селевк приказал поставить слонов таким образом, что Димитрий был совершенно отрезан от боевой линии своих. Так как теперь фланги Антигона были лишены при­крывавшей их конницы, то легкие всадники Селевка начали наскакивать на них со всех сторон, раня их своими стрелами и утомляя постоянно возобновляемыми нападениями, и скоро их сомкнутая линия была прорвана. Теперь соверши­лось то, чего желал Селевк; среди беспорядка и страха отдельные части неприятельской пехоты положили оружие а остальные сочли все потерянным и обратились в бегство. Только Антигон не отступал; и когда неприятельские вой­ска начали окружать его и один из его свиты сказал ему: "Царь, они идут против тебя!", то он отвечал: "Против кого же другого им идти? Димитрий придет и поможет мне". Тщетно искал он глазами своего сына, уже вокруг него но­сился град стрел и камней, но он не отступал, все поджидая своего сына, пока, наконец, в него не попали одна за другой несколько стрел; его свита бежала, а он замертво пал на землю; около его тела остался только Форак из Лариссы4.

По этому крайне неполному изложению битвы при Ипсе, как его дает нам Плутарх, поражение было послед­

420

ствием ошибочного образа действий Димитрия; из других указаний мы должны заключить, что участь была решена громадным перевесом неприятельских слонов, несмотря на величайшую энергию, с которой бились эти животные на стороне Антигона. Как бы то ни было, армия Антигона была окончательно разбита; из ее остатков Димитрий со­брал 5 ООО человек пехоты и 4 ООО всадников и бежал с ними, не останавливаясь в Эфесе. Тело Антигона было погребе­но победителями с царскими почестями.

Битвой при Ипсе был окончательно решен великий воп­рос эпохи диадохов. Могущественная власть, которая еще раз хотела соединить в своих руках все царство Александра, была уничтожена; в быстрой перемене счастья Димитрий, который еще недавно был наследником единой монархии и верным залогом ее великой будущности, был теперь бегле­цом, лишенным всяких других надежд, кроме тех, которые давали ему его неистощимое дарование и его неутомимый в несчастьи характер. Этот человек, столь надменный, лег­комысленный и разгульный в счастье, обладает поразитель­ной способностью развивать в дни опасности и невзгод все богатства своего гениального ума, решаться с гордой отва­гой на новые предприятия и, соединяя трезвый ум с пламен­ной энергией, пролагать себе после своего падения путь к новому величию. Конечно, теперь отцовское царство было для него потеряно, противники располагали подавляющим количеством сил и в числе властителей у него не было ни одного друга; но у него еще оставался флот, господствовав­ший над морем и подобного которому не мог выставить ни один из царей; у него еще оставались Сидон, Тир и Кипр, острова Архипелага еще находились в его власти, в Пело­поннесе стояли его гарнизоны, не главным образом у него оставались Афины, где находилась его казна, его супруга и значительная часть его флота. Он сделал для афинян так много и получил от них такие восторженные доказатель­ства любви и преданности, что не сомневался, что они при­мут его с распростертыми объятиями и заставят его забыть среди радостей встречи всю громадность его утрат. Он реш­ил поспешить в Грецию и сделать Афины опорным пунктом своих дальнейших операций, при помощи которых, если ему не изменит счастье, он надеялся снова достигнуть

421

могущества и власти; разве Афины уже не были однажды центром морского господства? Почему ему не возвратиться снова к идее Лернкла и не осуществить ее в обширных размерах, соединив и сосредоточив в них все греческое, разве даже значительные размеры континентальных завоеваний могут дать надежные и прочные результаты? Одно только море соединяет между собою все греческое; быть господином моря значит соединить в одно целое Элладу в земле Кельтов и Адриатике, в Сицилии и в земле скифов, сделаться повелителем вселенной.

Такие мысли должны были роиться в его голове, когда он решил вверить свое новое счастье той стихии, на кото­рую походило его собственное существо. В своем бегстве он сначала достиг Эфеса, превосходная гавань могла слу­жить стоянкой для его флота, а город с его укреплениями — передовым пунктом для набегов на богатые области в глубине страны. Несмотря на отсутствие всяких денежных средств, он, вопреки всеобщим ожиданиям, не коснулся сокровищницы храма. Оставив здесь часть своих войск под начальством Диодора, одного из трех братьев, умертвив­ших еще при жизни Александра тирана Игисия, он бросился в Карию с остальными войсками и флотом, причем раздал штурманам кораблей запечатанные приказы, которые они должны были открыть в том случае, если будут рассеяны бурей, и которые заключали в себе указание, куда им идти и где высадиться на берег, а сам поспешил отплыть в Киликию, где находилась его мать Стратоника; перевезя ее со всем, что ему удалось еще собрать на Кипре, где жила его благородная супруга Фила, он затем отплыл назад к Спорадам, чтобы соединиться со своим флотом. Здесь он узнал, что Днодор ведет переговоры с Лизимахом и что он обещал передать ему Эфес за пятьдесят талантов. Он по­спешно возвратился назад, приказал остальным судам не­заметно пристать к берегу, а сам с верным Никанором во­шел на двухпалубном корабле в гавань. Между тем как он сидел спрятавшись в каюте, Никанор пригласил Диодора на совещание под предлогом необходимости обсудить с ним, какой тактики следует держаться относительно гарни­зона города; последний, преданный своему царю, не будет спокойно смотреть на передачу города неприятелю, и он желает освободить его от неприятного присутствия. Диодор приехал на лодке с несколькими спутниками; едва он успел приблизиться, как Димитрий выскочил, прыгнул в лодку и опрокинул ее, так что Диодор и его спутники погибли в волнах, потом поспешил в город, сделал все необходимые распоряжения и затем поспешно возвратился в открытое море. Он скоро надеялся быть в Афинах. Но здесь прибыл ему навстречу афинский корабль с послами государства, которые сообщили ему, что город постановил ввиду труд­ности настоящего положения не принимать ни которого из царей; поэтому они просят Димитрия не ездить к ним; его супруга Деидамия уже перевезена со всеми почестями в Мегару. Димитрий был вне себя; только с трудом ему уда­лось овладеть собой; он отвечал с возможной мягкостью, что он не заслужил этого от Афин, что такой образ действий не принесет выгод их городу, что он не нуждается в афиня­нах и не требует ничего, кроме позволения его находящимся в Пир ее кораблям беспрепятственно удалиться и предоста­вить город своей собственной участи. На это послы изъяви­ли свое согласие. Но неблагодарность афинян возмутила его; для него было легче примириться с потерей царства, чем так жестоко обмануться в своей вере в несравненные Афины, одобрения которых он только и добивался и в кото­рых он надеялся найти силы для нового подъема. Он забыл, что он уже раньше видел действительный афинский народ совсем иным, чем сложившийся в его представлении образ афинян; и так как серьезность настоящего положения быст­ро изменила и облагородила его характер, то он забыл о том, что он сам унижал его и научил его унижаться; только он сделался другим, а не афиняне, непостоянство которых так глубоко огорчало его. Отпадение Афин совершенно разрушало его планы; одни Афины имели такое положение, гавани и средства, что могли служить опорным пунктом для его морского могущества и его дальнейших грандиоз­ных планов; теперь все рушилось вокруг него; только теперь он вполне почувствовал себя побежденным и беглецом.

Между тем победители были заняты разделом лишив­шихся теперь своего повелителя земель, но не совсем со­гласно с касавшимися этого вопроса пунктами их союзно­го договора. Не подлежало сомнению,, дто Кассандр вы­держат первый удар, что главная тяжесть войны легла на Лизимаха и что Селевк был главным виновником их успеха, между тем как Птолемей ограничился только легонькой экспедицией, оставшейся без всякого влияния на ход войны. Конечно, он присоединился к союзу царей под тем услови­ем, чтобы ему достались при разделе Келесирия и Финикия, но после победы три царя условились поделиться иным образом и приступили к разделу, не сообщив Птолемею о своих постановлениях.

Птолемей не вырвал из рук противника ни Кипра, ни финикийских городов и поместил свои гарнизоны только в некоторых укрештенных пунктах Келесирии, в Газе, Сама­рии и т. д. Главный пункт нового договора заключался в том, что, кромеверхней Сирии, к части Селевка были при­соединены также и Келесирия с Финикией. Он выступил со своим войском из Фригии, достиг приблизительно зимой Финикии, где важнейшие города находились еще во власти Димитрия, и затем двинулся далее в южную Келесирию, хотя там укрепленные пункты были заняты египетскими вой­сками. Это послужило началом нового ряда осложнений.

Источники не сообщают нам, что было постановлено в пользу Кассандра при этом втором договоре о разделе. Мы имеем право предположить, что ему были предоставлены Фессалия и Греция; был ли ему отдан также и Эпир ввиду того, что молодой царь Пирр воевал на стороне Димит­рия, этого мы решить не в состоянии. Вероятно, Кассандру было зачтено и то, что его брат Плистарх получил — мо­жет быть, совместно с царским титулом — Киликию вмес­те с остатками сокровищницы Юшнды -.

Мы не знаем подробностей относительно того, какова была пограничная линия при разделе Селевком и Лизима­хом прежних земель Антигона. Анниан говорит: "Селевк получил господство над Сирией по эту сторону Евфрата до самого моря и над Фригией до половины этой земли; но так как он всегда имел виды на соседние народы и обладал достаточными средствами для того, чтобы подавить их открытой силой, и дарованием привлекать их на свою сто­рону при помощи убеждений, то он получил также господ­ство над Месопотамией, Арменией и Каппадокией, в той ее части, где она называется Селевкидой; затем над перса­

424

ми, парфянами, бактрами, арабами, тапуриями, над Согди-аной, Арахозией и Гриканисй и над всеми другими погра­ничными народами до самого Инда, которые были поко­рены Александром открытой силой; таким образом, гра­ницы его владений заключали в себе такую значительную часть Азии, какой не владел ранее никто другой, за исклю­чением Александра, так как все земли от Фригии до Инда находились под скипетром Селевка". Большинство этих приобретений было сделано Селевком ранее; чтобы видеть, что он получил теперь нового и, главное, каким образом распределились все владения в Малой Азии, необходимо подробнее коснуться некоторых областей, о которых до сих пор было говорено только мимоходом.

В 316 году Армении находилась под управлением того самого Оронта, который уже в битве при Гавгамеле коман­довал армянами; может быть, это тот самый, которого Диодор называет царем Армении под именем Ардоата; он, вероятно, был один из тех, которых Селевк поставит в за­висимые отношения к себе, но которые, впрочем, были далеки от полного подчинения.

Почти такое же положение относительно Селевка дол­жна быта занимать Каппадокия. После победы Эвмена и Пердикки над Ариарафом и его казни сын его Ариараф бе-жат с немногими спутниками в Армению; он мирно жид там, пока оба полководца не умерли и пока не вспыхнула война между Антигоном и СелевкоМ; поддерживаемый царем Армении Ардоатом, он возвратился тогда в землю своих отцов, умертвил стратига Аминту и без труда про­гнал из страны македонские гарнизоны. Не может подле­жать ни малейшему сомнению, что Аминта был стратигом Антигона, что Ариараф действовал если не по инициативе Селевка, то все-таки в его интересах, и что теперь сами Селевк и Лизимах должны были желать видеть его власть над этой страной обеспеченной. До каких пор простира­лась она, этого мы теперь не в состоянии определить. Ка-таония (не знаю, теперь или позже) была соединена им с Каппадокией, с которой она составляла одно целое по язы­ку и народонаселению. Страна белых сиров, или Каппадо­кия Понтийская, была, вероятно, в своих восточных частях еще заселена независимыми племенами, и владения Ариа­

425

рафа ограничивались страною между Париадром, Тавром и Евфратом.

Третьей династией была династия Мифрадата, которая, возродившись только недавно, уже охватывала землю по Понту по обе стороны реки Галис; старый Мифрадат, как мы видели, был после полной треволнениями жизни умер­щвлен в глубокой старости, так как при вступлении Лизи­маха в Азию он объявил себя за него; теперь царство отца было утверждено за сыном, хотя и без западных городов.

Оба царя, деля между собою владения Антигона, конеч­но, не без твердых политических оснований устроили или восстановили между своими двумя царствами этот ряд го­сударств, находившихся под властью туземных государей; Киликия, Каппадокия, Армения и Понт составили нечто вроде нейтрального полюса, имевшего, по-видимому, це­лью предупредить непосредственные столкновения между двумя большими державами; конечно, это была иллюзия, продолжавшаяся короткое время. Очевидно, Каппадокия и Армения входили в сферу влияния Селевка, между тем как Лизимах, наверное, старался приобрести не меньшее влияние при дворе Мифрадата; Плестарх, со своей сторо­ны, тоже не мог принебречь более тесным сближением с Лизимахом, которое одно только могло обеспечить его независимость от могущественного восточного соседа.

Мы не можем дать определенного ответа на вопрос, не примыкали ли непосредственно друг к другу царства Се­левка и Лизимаха, например, хотя бы во Фригии. Конеч­но, Анннан говорит, что Селевк подучил Сирию до моря и Фригию до половины этой страны, следовательно, прибли­зительно до озера Татта; но так как он причисляет к владе­ниям Селевка также и Армению с Каппадокией, то мы можем предположить, что и юго-восточная часть Фригии была присоединена также к Каппадокии, и некоторые по­зднейшие движения Димитрия, по-видимому, подтвержда­ют это предположение. Таким образом, Лизимах получил асе остальные земли Малой А^ии, и главным образом юж­ное прибрежье по эту сторону Тавра, прекрасные провин­ции востока, Фригию Геллеспонтскую, большую часть Ве­ликой Фригии и сомнительное господство над горными народами писидийского племени; благодаря его отноше­ниям к Гераклее ему симпатизировала значительная часть

426

Вифании, а царства Пафлагонии и Понта находились под его влиянием. Но важнее всего было то, что под его управ­лением Малая Азия подверглась значительным переменам. Находившиеся там греческие города, свобода которых была торжественно восстановлена Александром после по­беды при Гранике и которые даже во время регентства Пердикки, Антипатра и Антигона сохранили свою государ­ственную самостоятельность, хотя некоторые города дол­жны были примириться с помещением в них македонских гарнизонов, — эти города в царствование Лизимаха пере­шли в ленную зависимость, как это уже ранее было со мно­гими греческими городами во Фракии. Из островов, во всяком случае, Лесбос разделил участь городов материка.

Развитие царства Александра, его распадение и разло­жение в день битвы при Ипсе со всеми его последствиями сделало решительный шаг вперед. Борьба сатрапов про­тив царской власти, начавшаяся по смерти великого заво­евателя, прошла все стадии, необходимые для устранения навсегда идеи единого македоно-азиатского царства; эти сатрапы по очереди победили могучего регента Пердикку, сломили сопротивление Полисперхонта, который должен был защищать из Македонии права царского дома, унич­тожили цвет царского войска, которым командовал Эвмен, умертвили род Филиппа и Александра и, наконец, уничто­жили могущественного Антигона, который, будучи провоз­глашен царем своими македонянами, стремился силой меча соединить в своих руках монархию Александра. Теперь не имеется более никакой формы, под которой можно было бы изъявить притязания на монархию Александра; о ней осталось одно только славное воспоминание. Единой мо­нархии положен решительный конец; ее место заступаю! отдельные территориальные органы.

Независимые, управляемые безграничной верховной властью, то враждующие друг против друга, то соединяю­щиеся между собою ради обццгх интересов, отныне сущест­вует только четыре царства: Селевка, Кассандра, Птолемея и Лизимаха; политика не ссылается более в своих перегово­рах на монархию Александра или на сделанные сообща тот­час дс после его смерти распоряжения; договоры, заключен­ные четырьмя царями n-ri-дслто до битвы при Ипсе, ста­новятся отныне основами публичного права и международ­

427

пых сношений эллинистических государств. Право новых царей уже более не основывается ни на их македонском про­исхождении, ни на их прежних отношениях к монархии Александра; в завоеванном царстве Александра они сами завоевали себе царство и сделались туземными царями в тех землях, которые некогда покорили вместе с Александром.

Но в эти новые образования переходит уже не весь тот состав земель, над которым господствовал Александр. Только единое царство имело достаточно сил и прав, что­бы в своем мощном развитии господствовать над гречес­ким миром; по мере того как царство распадается на час­ти, он отделяется от него, чтобы следовать своим искон­ным партикуляристическим тенденциям; но эти тенденции уже не находят сил и средств для защиты своей политичес­кой независимости; подобно обломкам корабля, они но­сятся взад и вперед между различными течениями большой политики, чтобы еще чаще разбиваться о скалы.

Не менее характеристично то, что местами снова появ­ляются формации времен персидского господства. Три ди­настии, Армении, Каппадокии и Понта, с гордостью ука­зывают на свое происхождение от рода персидских царей, или от одного из семи персов, сломивших господство магов; теперь они признаны царями в своих государствах; битва при Ипсе снова основала эти древневосточные династии; это первый шаг к новому ряду перемен, первая уступка, делаемая завоевывающим чуждым элементом уже затро­нутому влиянием эллинизма востоку, первая жертва, при­носимая македонской властью, чтобы примирить с собою Азию и удержать ее мстительное возмездие.

И бросив взгляд во времена далекого будущего, мы уви­дим, что через триста лет эти затронутые влиянием эллиниз­ма древнеазиатские династии господствуют над всей поко­ренной Александром Азией, пока Рим в своих завоеваниях или снова подчиняет их себе, или тщетно борется с ними, смотря по мере их проникновения духом эллинизма; и затем та же самая смена повторяется с постоянно увеличивающей­ся силой в эпоху византийской империи и магометанства, крестовых походов и господства монголов и турок и, нако­нец, в изумительных формациях новейшего времени, анало­гичное развитие которых когда-нибудь поймут наши внуки.

428

rrrrrrrrrrrr-rr

ГЛАВА ПЕРВАЯ 301—288

Димитрий в Греции. — Птолемей и Лизимах. — Селевк и Димитрий. — Конгресс в Россе. — Агафокл и Кассандр про­тив Коркиры — Разрыв между Димитрием и Селевком. — Интриги Кассандра в Греции. —Димитрий против Афин. — ТиранЛахарит. —Димитрий завоевывает Афины. —Ди­митрий против Спарты — Пирр — царь Эпира. — Алек­сандр и Антипатр. — Смерть Александра. —Димитрий — царь Македонии. —Димитрий против Фив и А фин. — Лизи­мах против гетов. — Взятие его в плен —Димитрий против Фракии и Фив — Пифии в А финах. — Союз Димитрия с А га-фоклом. — Его поход против Пирра. — Его любовь к роско­ши. — Вторжение Пирра в Македонию. — Его союз с Ди­митрием. —Приготовления Димитрия к войне против Азии

осле битвы при Ипсе и потери отцовского царства Димитрий со своим флотом хо­тел направиться в ту сторону, которую он завоевал и освободил и на благодар­ность которой он думал иметь все права; посольство афинян показало ему, как жестоко он в этом ошибался. Он имел еще достаточно сил, чтобы покарать этот неблагодарный город, но он должен был ожидать, что в таком случае они обра­тятся с просьбой о помощи к Кассандру и что он будет при­нужден к борьбе, которая теперь была ему не по силам, поэтому он отказался от этой экспедиции, вероятным ре­зультатом которой был бы переход Афин в руки не его, а Кассандра. Он проплыл мимо Пирея к Истму; Коринф, Мегара, а может быть, и еще некоторые другие пункты в Элладе и Пелопоннесе были еще заняты его войсками, и

431

повсюду существовало демократическое устройство, при­званное им к жизни два года тому назад; может быть, он найдет там большую благодарность, чем в Афинах. Эта надежда обманула его; ежедневно приходили известия о новых отпадениях; здесь были прогнаны его гарнизоны, там вступили войска Кассандра, там было уничтожено демок­ратическое устройство и введена, в интересах Македонии, олигархия или тирания; скоро Греция и Пелопоннес были почти совершенно вырваны из его рук, и он принужден был ограничиваться обладанием Коринфом и Мегарой. Что­бы не оставаться в бездействии, он поручил устройство греческих дел юному безземельному царю Пирру и высту­пил со своим флотом в море. Сперва он двинулся на север во Фракию; царь Лизимах не имел флота, находился еще в Малой Азии и не мог защитить своей страны; Димитрий беспрепятственно опустошил богатые берега Геллеспонта и Пропонтиды и захватил колоссальную добычу. Теперь он уже был в состоянии платить крупное жалованье своим войскам; имя героя и его золото привлекали наемников из близких мест и издалека. Его армия росла с каждым днем. Как раз в это время одно неожиданное событие придало внезапно его судьбе еще более счастливый оборот.

Союз четырех царей против Антигона, вызванный об­щими интересами, едва просуществовал столько времени, сколько это было безусловно необходимо; еще до оконча­ния войны Лагид почти совершенно устранился от всяко­го участия, а заключенные после битвы при И псе догово­ры показывают, как недоверчиво смотрели друг на друга также Лизимах и Селевк; каждый считал своим долгом держаться настороже относительно другого. Селевк имел громадное царство и армию, которая была, вероятно, больше, или, благодаря слонам, по меньшей мере грознее всех других царей, взятых вместе; после договора ему были отданы еще Сирия и Финикия, несомненно, потому, что он этого потребовал; необходимо было ожидать, что он скоро будет господствовать и на море; он быт сильнее Антигона на целый восток, был не менее отважен, но был хитрее его и поэтому опаснее.

Лизимах, естественно, должен был предположить, что первой мыслью Селевка будет приобретение Малой Азии, и поэтому он должен был быть готовым ко всяким случай­

432

ностям; Полистарх в Киликии, цари Каппадокии, Понта и Армении не представляли надежного оплота; доставить ему полную безопасность мог только союз с Птолемеем.

Птолемей тоже искал с ним сближения ввиду тех же со­ображений. Он тоже не мог более сомневаться в том, что Селевк, направляя свое возвращавшееся домой войско в Финикию, делал это вовсе не для того, чтобы завоевать для него эту область, а может быть, уже и получил через Лизи­маха известие о том, что было договорено между тремя царями после битвы при Ипсе; он должен был стараться усилить себя союзом с царями, которые могли бы в случае нужды напасть и на царя востока с тылу, если бы после­дний занял слишком вызывающее положение относитель­но Египта.

В числе эксцерптов Диодора находился один очень ин­тересный отрывок, относящийся, по-видимому, к этому времени. "После победы над Антигоном Селевк двинулся в Финикию и начал согласно с заключенными договорами присоединять к себе Келесирию. Так как Птолемей уже ранее занял эти города и теперь жаловался, что Селевк, будучи его союзником, согласился на присоединение к сво­им владениям уже занятой Египтом области, а также и на то, что цари не дали ему никакой доли в сделанных ими завоеваниях, хотя он тоже принимал участие в войне про­тив Антигона, то Селевк отвечал на эти упреки, что впол­не справедливо, чтобы завоеваниями располагали те, кто сокрушил неприятеля с оружием в руках; в Келесирии ради существующей дружбы он в настоящий момент воздержит­ся от дальнейших захватов, но позднее решит, как следует поступать с такими союзниками, которые желают получить более того, что им следует".

Тем более Птолемей должен был поторопиться с заклю­чением договора с Лизимахом. Доказательством достиг­нутого между обоими царями соглашения было то, что они породнились; Лизимах женился на дочери Птолемея Ар-синое1, принеся этим немалую жертву государственной мудрости, так как он от всей души любил свою "Пенело­пу" , благородную персиянку Амастриду; как только это ему дозволили различные движения, оккупации и распоряже­ния, поглощавшие все его внимание после битвы при Ипсе, он пригласил ее в Сарды и прожил там с ней зиму. Теперь

433

Амастрйда рассталась с ним и возвратилась назад в Герак-лею, чтобы посвятить весь свой глубокий ум и свою лю­бовь воспитанию своих сыновей и управлению своим го­сударство мЧ^

Селевк, со своей стороны, должен был с напряженным вниманием наблюдать за происходившим между двумя его могущественными соседями сближением; он слишком хо­рошо знал этого расчетливого, хладнокровного и не отка­зывающегося от своих надежд Лагида, чтобы позволить ему беспрепятственно стать в более благоприятное положение. Лизимах рядом с умным Лагидом был тоже опасным про­тивником. Лизимах обладал едва ли не почти таким же упорством, как Антигон, и последний поход показал, как энергично и ловко он умеет вести войну; он располагал те­перь большими силами; не принимая в течение двадцати лет своего царствования почти никакого участия в боль­ших войнах, он накопил громадные суммы денег, и поло­жение его царства давало ему самый удобный случай об­ратить их на вербовку войск в обширных размерах. Тес­ный союз между этими двумя царями должен был побу­дить Селевка тоже искать себе могущественного союзни­ка; его выбор мог колебаться между Кассандром и Димит­рием; первый находился слишком далеко и был слишком тесно связан с Лизимахов0£воим братом Плистархом и Другими общими интересами; если бы он решился в его пользу, то его зловещий враг Димитрий, несомненно, встал бы на сторону Птолемея и Лизимаха, которые охотно ус­тупили бы ему Грецию и острова, чтобы заручиться содей­ствием его флота, и таким образом создалось бы положе­ние, которое более чем нейтрализовало бы силы Кассанд­ра. Селевк решился искать дружбы Дмитрия и руки его дочери Стратоники4.

Ничего не могло быть более желательным для Димит­рия, который, несомненно, ожидал этого, так как его дочь уже находилась при нем; он немедленно идет со всем сво­им флотом вдоль берега Малой Азии в Сирию, останавли­ваясь здесь и там, появляется на высоте Киликии и видит себя вынужденным оставить здесь несколько своих кораб­лей. Едва весть об этом успела прийти в Тарсе, как Плистарх, полагая, что это есть внушенная Селевком из­мена и чувствуя себя слишком слабым для сопротивления.

434

покидает свои владения и бежит домой к брату, чтобы жа­ловаться на Селевка, который соединился с их общим вра­гом и выдал его ему. Услыхав об этом бегстве, Димитрий поспешно высаживается со всей своей армией Около Ки-инды, захватывает остатки хранившихся там сокровищ, поспешно переносит на корабль 1 200 талантов и, заняв эту область своими гарнизонами, отплывает в лежащий на южном углу Исского залива Росс. Там уже ожидает его Селевк и благородная Фила, которая тоже приехала с Кип­ра. Оба царя встречаются без всякого подозрения и при­творства, но с царственной искренностью; справа Селевк угощает благородных гостей в своем лагере, а затем Ди­митрий угощает его на своем роскошном тринадцатипа-лубном корабле; таким образом, сменяются празднества и переговоры; без стражи, без оружия, с искренностью и до­верием они приходят друг к другу; затем прекрасная неве­ста отвозится в лагерь Селевка и совершает рядом с ним торжественный въезд в новую столицу Антиохию. Димит­рий отплывает назад в Киликию.

На этом конгрессе в Россе оба царя должны были прий­ти к соглашению по многим важным вопросам. Занимая Киликию, Димитрий не мог действовать без прямого со­гласия на это Селевка, которому должно было быть приятно видеть исчезновение стеснительной для него близости Плистарха и который должен был расчитывать на то, что Димитрий охотно скрепит их новую дружбу уступкой столь важной для Сирии области, если ему взамен этого будут даны другие преимущества.

События следующего за этим периода времени — це­лых пять лет — представляются нам крайне смутными; до нас дошли только отдельные факты в различных извлече­ниях из Диодора и несколько относительных отрывочных заметок в аттических надписях, а написанная Плутархом биография Димитрия, в которой мы должны были бы ожи­дать найти общие линии событий, за эти годы еще более поверхностна, чем в своих остальных частях. Порядок, в котором перечисляются в дальнейшем изложении отдель­ные события, представляется относительно времени впол­не гипотетическим.

Прежде всего мы встречаем известие, что Димитрий после свидания в Россе послал свою супругу Филу в Маке­

435-

донито, чтобы оправдать его перед ее братом Кассандром в возведенных на него Плнстархом обвинениях. Оправда­ние было излишне, если только Фила не должна была пред­принимать ничего более; но мы должны предположить, что ее миссия была более важная, что она должна была попы­таться подготовить соглашение с Кассандром, которого мог желать Димитрий, чтобы не быть принужденным опи­раться на одну только Селевка, и на которое мог изъявить свое согласие даже и Селевк, чтобы приобрести против со­юза властителей Геллеспонта и Нила союзника, который мог бы угрожать с тыла фракийско-малоазиатским владе­ниям. Для успеха этого соглашения Димитрий должен был сделать предложение, которое представляло бы цену для Кассандра; он должен был изъявить готовность пожертво­вать Кассандру греческими землями, которые в противном случае послужили бы прикрытием его тыла; он мог решить­ся на это, если бы удалось спасти из остатков отцовского господства на Кипре и из тех финикийских городов, кото­рые еще находились в его руках, лежавшую позади фини­кийского берега область Келесирию. Формулой соглаше­ния на Россе была "свобода" эллинов; пусть Кассандр пят­нает себя жестокостями, придающими этой свободе под­разумевавшийся при соглашении смысл, Пирр, в качестве стратига Димитрия, занимал еще Истм; посланное Димит­рием его сестре и своей супруге Деидамии приглашение приехать в Киликиюs может служить доказательством того, что ради мира с Кассандром он решился отказаться от Эл­лады.

Был ли окончательно заключен этот мир, по которому македонянину отдавалась Греция или часть Греции?

Следующие годы показывают, что после происшедше­го вследствие битвы при Ипсе переворота и уничтожения той власти, которая под, именем свободы держала Грецию в более посггыдной зависимости, чем даже Антипатр или Кассандр, в Афинах, наконец, увидели наступление эпохи истинной свободы. Вместо Стратокла и других раболеп­ствующих приверженцев Димитрия руководство государ­ственными делами взяли в свои руки испытанные пат­риоты, Олимпиодор, поэт Филнпид и, конечно, воз­вратившийся теперь на родину Демохарит. Афины достаточно дорого заплатили за свою верность "освобо­

436

дителю"; в числе павших или взятых в плен при Ипсе находилось большое число аттических граждан; по-видимому, город не заслуживал никакого упрека, отка­зываясь после битвы от дела того, чье поражение отдавало их на жертву неизмеримым опасностям, и еще менее заслуживал его, решаясь защищать свою независимость также и против тех, кто были виновниками его падения.

Наши источники упоминают, что фокийцы Элатеи по­святили Аполлону бронзового льва в память помощи, при­везенной им Олимпиодором из Афин, когда Кассандр осаж­дал их город, и принудившей осаждающих отступить. К этой же категории событий относится, как кажется, то све­дение, что, когда Кассандр вторгся в Аттику, Олимпиодор поспешил в Этолию просить помощи и что этот союз был главною причиною того, что Афины избегли войны с Кас­сандром.

Таким образом, Кассандр — несомненно, после боль­шой битвы во Фригии, вероятно, весною 300 года — вторгся через Фермопилы в Грецию. Союз Афин с этолянами принудил его отказаться от нападения на Аттику, а помощь афинян — от осады Элатеи. По крайне мере так говорят аттические известия. Нам ничего не известно относительно того, смотрел ли на Истме стратиг Димитрия Пирр спокойно на совершавшиеся события или же предпринимал что-нибудь. Следующий за тем отрывок показывает нам царя Кассандра занятым предприятиями совсем в другом направлении. С тех пор как Пирр был прогнан молосцами и их царем сделался Птолемей (304 год), он пользовался в Эпире безграничным влиянием; он бросился на лежавший недалеко от этой области остров Коркиру, которая в 303 году была опыта Димитрием у спартанского авантюриста Клеонима и, как кажется, провозглашена тогда свободною; так как Димитрий находился слишком далеко или пожертвовал ею, то она принуждена была обратиться с просьбой о помощи на Сицилию к могущественному царю Агафоклу, который при своей отваге и честолюбии должен был с радостью воспользоваться предлогом вмешаться в греческие дела. Кассандр уже переправил на множестве кораблей свою пехоту и так тесно обложил город со стороны моря и суши, что он, по-видимому, скоро должен был сдаться. В это

437

время прибыл Агафокл и немедленно бросился со своим флотом на македонский флот; завязался крайне ожесто­ченный бой, македонянам было необходимо спасти свои корабли, без которых Кассандр со своим войском должен был погибнуть; сиракузяне сражались ради славы одолеть перед лицом всей Греции македонян, победителей вселен­ной. Наконец сиракузяне победили и все македонские корабли были сожжены. Если бы теперь Агафокл высадил на берег свои войска и немедленно двинул их против македонян, то он застал бы их в величайшем беспорядке и победил бы при первой атаке; но он ограничился тем, что высадил на берег свои войска и воздвиг победные трофеи. Вероятно, затем были начаты переговоры, и македонянам дозволено было беспрепятственно удалиться с тем условием, чтобы отныне Коркира оставалась под властью Агафокла. Его самого отозвали назад дела на родине.

Наш рассаказ должен перепрыгивать от одного пункта к другому, чтобы найти еще некоторые невероятные следы взаимной связи событий. В примечании мы укажем на воз­можность связи Лагида с походом Агафокла на Коркиру, относительно которой мы не имеем никаких точных сведе­ний 4. В другой заметке, относящейся по времени на два года позже, рассказывается, что Димитрий разрушил город Са­марию, которую уже Александр сделал важным военным пунктом и которую он занял македонскими ветеранами; Птолемей, наверное, удерживал ее за собою до последней возможности; если Димитрий взял этот город, то он дол­жен был взять также и Газу и, таким образом, владеть всей Келесирией и Финикией. Он отнял эти области у Птоле­мея, а не у Селевка, который еще раньше заявил царю Егип­та, что он оставляет вопрос о Келесирии открытым. Ему было, по-видимому, приятно, что Димитрий взялся за этот вопрос и решил его таким энергичным образом; около Ла­гида появлялся, таким образом, противник, который вы­нуждал его оставить всякие претензии на заключенные после битвы при Ипсе договоры; а с другой стороны, могущество Лагида было достаточно велико для того, чтобы держать также и Димитрия в постоянной тревоге и заставить его дорожить союзом с сирийским соседом. Между тем как они оба старались удержать свое равновесие и ослабили друг друга в постоянно возраставшем сопер­

438

ничестве, Селевк только приобретал тем лучшее и господ­ствующее положение. Лагид же должен был тем сильнее чувствовать, какую невыгоду представляла для его положения потеря Кипра и финикийских городов; даже цветущая торговля Александрии, от которой зависело благосостояние всей долины Нила, должна была сильно пострадать, если отважный Димитрий, властелин морей, сделался бы его недругом.

Источники сообщают нам, что при посредстве Селевка между обоими царями был заключен мир и водворилась дружба и что для их скрепления с Димитрием была обру­чена дочь Птолемея Птолемаида7. Точно так же мы знаем, что Пирр, занимавший вверенные ему Димитрием укреп­ленные пункты в Элладе, "отбыл в Египет в качестве заложника"8. Таким образом, в заключенном договоре должны были находиться пункты, по которым Димитрий был принужден дать заложников египетскому царю; то обстоятельство, что заложников давал он, а не Птолемей, по-видимому, показывает, что Димитрий имел в своих ру­ках нечто такое, что он обязывался возвратить при извест­ных обстоятельствах или по истечении известного срока. Можно было бы думать о Келесирии, Финикии или Кип­ре; во всяком случае теперь Димитрий еще был и оставался господином этих важных областей.

Положение Димитрия, конечно, не могло улучшиться вследствие этого мира, который предполагал в будущем возможность перемены в составе его владений на этом бе­регу. Из дошедших до нас преданий мы можем только зак­лючить, что Селевк тотчас же начал производить давле­ние на этот слабый пункт и несколько ослаблять связывав­шие его с Димитрием дружественные отношения. Он пред­ложил уступить ему Киликию за соответственную сумму денег; Димитрий отклонил это, что было вполне понятно, так как обладание берегом моря от мысов Киликии до Газы и с морской твердыней Кипра позади них было необходи-, мо для сохранения его господства на море. Тогда Селевк обратился к нему вторично с предчожением продать ему по крайней мере Тир и Сидон, так как он оказал ему такие значительные услуги, что имеет право ожидать от него это­го доказательства дружбы; без него и без сделанного им предложения породниться он погиб бы окончательно пос­

439

ле понесенного им поражения при Ипсе; если он не согла­сится, то он лишит его своего покровительства. На это Димитрий был еще менее согласен и отвечал, что, если бы ему пришлось потерять тысячу таких сражений, как при Ипсе, он и тогда не согласился бы заплатить самыми ничтожными жертвами за родство с Селевком; он владеет тем, что имеет; добровольно отказаться от своей собствен­ности ему кажется более позорным, чем потерять ее. Он усилил гарнизоны в городах. Требования Селевка всеми были признаны крайне несправедливыми и насиль­ственными, если только могут считаться доказательством выражения Плутарха в этом смысле; Селевк обладает уже достаточно обширной территорией и теперь он, господ­ствующий от Сирийского моря до Инда, хочет ради двух городов преследовать уже тяжело пораженного судьбою Димитрия. Не обязался ли Димитрий в своем договоре с Лагидом, в сохраненных в тайне от Селевка пунктах, в случае необходимости отказаться от обладания этими берегами, отказаться от него не иначе, как в пользу Египта? Не намеревался ли он, не отказываясь здесь ни от чего, а сохраняя за собою обладание этими могущественнейшими морскими державами, завладеть дальнейшими берегами Малой Азии, островами и даже Грецией, или по крайней мере Пелопоннесом, в случае заключения с Кассандром договора, которым последнему предоставлялись бы греческие земли к северу от Истма?

Но Кассандр повернул назад от Элатеи, так как союз этолян с афинянами и экспедиция Олимпиодора в Элатею были для него достаточным основанием отказаться от пред­принятой им, как мы предполагаем, по соглашению с Ди­митрием экспедиции; его нападение на Коркиру показы­вает, что он был занят проектами, имевшими своей целью ни более ни менее как основание господства на морях к западу от Греции. Но всего важнее было то, что его отступ­ление из Греции давало афинянам возможность снова под­няться до положения самостоятельной державы; они уже имели союз с этолянами и благодарность Элатеи; виотяне были, конечно, готовы примкнуть к ним; еще сильнее была эта готовность в городах Эвбеи, из числа которых Карист все время не переставал держать их сторону; в Афинах сто­яли теперь у кормила правления люди, которых Димитрий

440

знал как самых решительных патриотов и как своих злейших противников.

Он, конечно, должен был понять необходимость немед­ленно положить этому конец, чтобы не допустить дальней­шего распространения этого начавшегося греческого дви­жения. Может быть, это соображение и побудило его к зак­лючению мира с Египтом. Он начал против Афин войну, которая в одном аттическом народном постановлении на­зывается "четырехлетняя"9.

То немногое, что еще возможно узнать о ней, приходит­ся собирать из скудных и случайных заметок; даже время ее можно определить только приблизительно и окольным путем.

Афиняне должны были ожидать войны после того, как они заставили Кассандра повернуть назад. Существует ат­тическая надпись от августа 299 года, в которой по пред­ложению Филиппида постановляется наградить Посиди-па золотым венком за то, что он примкнул к отправленно­му к царю Кассандру посольству и, по свидетельству пос­леднего, оказался весьма полезным для достижения им сво­ей цели. И когда в другом почетном постановлении в честь Филиппида говорится, что он не только убедил Лизимаха освободить более 3 ООО взятых в плен при Ипсе афинян, но подарить Афинам в 299—298 году 10 ООО медимов пше­ницы, когда затем точно так же и Демохарит в пред­ложенном его сыну почетном постановлении его в честь он одобряется за то, что устроил отправку посольства к Птолемею, а сам отправился к Лизимаху, после чего первый подарил городу 50, а второй 30 талантов, — то из этого можно ясно видеть, что Афины готовились к угрожавшей им войне и находили у соперников Димитрия готовность оказать им помощь. Но еще важнее было то обстоятельство, что договор с Кассандром соединил между собою обе враждебные Димитрию партии в Афинах, патриотов и македонистов; против Димитрия Демохарит шел рука об руку с Лахаритом, а Стратокл молчал.

Вероятно, в течение 298 года Димитрий, усилив состав гарнизонов в своих финикийских, сирийских и киликийс-ких гбродах, вышел в море, чтобы начать войну против Афин. Он шел туда с сильным флотом, а его гарнизоны в Мегаре и Коринфе представляли для него важные пункты

441

опоры, так что он мог надеяться быстро сломать сопро­тивление Аттики. Около берега Аттики он был застигнут бурен, во время которой потерял большую часть своих ко­раблей и значительное количество войска: ему самому уда­лось спастись. С остатками своей армии он начал произво­дить нападения на берега Аттики, но безуспешно. Он послал на Кипр, чтобы вызвать оттуда новые корабли, а сам двинулся на Пелопоннес и приступил к осаде Мессе-ны; борьба велась с величайшей энергией; стрела катапуль­ты пробыла ему щеку; он был близок к смерти и очень медленно поправлялся. Наконец Мессена и некоторые дру­гие города, которые тоже отделились от него, были взяты. Тогда он снова обратился против Аттики.

Мы видели, как Афины готовились к тяжелой борьбе с Димитрием, как демократическая и македонская партия шли рука об руку друг с другом и как главным образом Демохарит старался найти поддержку в Египте и Лизима-хии, между тем как Лахарит был посредником при заклю­чении союза с Македонией. При близко угрожавшей опас­ности, по-видимому, только Македония могла оказать ско­рую помощь, которая была необходима, между тем как флот, который был обещан Птолемеем сверх денежной по­мощи, мог прибыть только спустя долгое время, а дальней­шие 100 талантов, которые Лизимах обещал прибавить к своим 30 талантам, не могли спасти Афины в случае энер­гичного нападения их ожесточенного врага.

Следующее достоверное известие, которое мы находим, есть известие о смерти Кассандра. Он умер в 297 году от мучительной болезни. Он не переставал быть врагом сво­боды Афин, и его сношения с Лахаритом должны были по­служить дтя него только первым шагом к тому, чтобы сно­ва поставить этот город в испытанной им уже форме зави­симости от Македонии. Теперь ему наследовал сын его и Фессалоники, болезненный Филипп, которому могло быть не более восемнадцати лет. Он продолжал поддерживать завязанные его отцом с Афинами отношения, и ввиду опас­ности настоящего положения даже сам Демохарит не ре­шился пренебречь помощью, которую теперь его родной город получал уже не от внушавшего страх властителя; он находился в числе посланных афинянами к царю послов. Рассказывают, что молодой царь милостиво принял их и

442

спросил, что он может сделать приятного для афинян, и что Демохарит отвечал ему: чтобы он повесился; Филипп ус­покоил громкое негодование окружающих, предложив им позволить этому Ферситу безнаказанно удалиться; другим же послам он поручил по возвращении домой сказать афи­нянам, что те, кто говорит подобные вещи, гораздо над­меннее тех, кто спокойно слушает их. Тем не менее Филипп, как кажется, двинул войско для защиты Афин не ради афи­нян, но потому, что успехи Димитрия представляли боль­шую опасность для Македонии. Он подступил к Элатее; теперь, когда он являлся защитником греков против Ди­митрия, он, вероятно, встретил бы здесь лучший прием, чем его отец три года тому назад. Но тут его унесла чахотка после четырехмесячного царствования. Престол перешел к его брату Антипатру.

Между тем Димитрий появился в аттических водах со значительно усиленным флотом; ему удалось взять Эгину, и отделившийся от Афин в 318 году С ала мин тоже попал в его руки; как кажется, для защиты Элевзиса был призван к оружию весь аттический народ. Демохарит был снова был избран в послы; он заключил мир с союзом и с виотянами и склонил их принять участие в борьбе против Димитрия. Он отправился к царю Антипатру, получил от него 20 та­лантов и привез их демосу в Элевзис.

Может быть, в то время, когда он находился в отсут­ствии, а граждане Афин, старые и молодые, находились в лагере под Элевзисом, Лахарес начал приводить в испол­нение свой злодейский план. Об отдельных подробностях мы не имеем почти никаких сведений; мы узнаем, будто он изгнал Демохарита из города и заставил издать закон, гла­сивший, что всякий, говорящий о мире или соглашении с Димитрием, повинен в смерти. Но разве можно было ожи­дать от Демохарита и его партии чего-либо подобного? Во всяком случае Лахарес имел на своей стороне народные массы; труды войны уже давно должны были тяготить их, спасение какою бы ни было ценою при посредстве Маке­донии все еще представлялось им желательным, а о том времени, когда они имели "тирана" в Димитрии Фалерс-ком, простой народ сохранил самые лучшие воспоминания. Лахарес положил конец существовавшей до сих пор демок­ратии, прежде чем успел прийти Димитрий, чтобы по

443

своему обычаю снова ввести ее в действие; он действовал в интересах тех держав, которые должны были бояться усиления Димитрия; он состоял на жалованье и македонян и Фракии, общие интересы которых были еще более скреплены браком молодого царя Антипатра с дочерью Лизимаха Эвридикой.

Писатели древностн считают Лахареса самым отврати­тельным тираном; он более всякого другого был жесток к людям и нечестив к богам; они сравнивают его с Диониси­ем, подобно которому он правил как хтодей и дрожал от постоянного страха перед изменой и убийством. Это толь­ко увеличило страдания теснимого неприятелем города, так что против него была произведена попытка вступить в за­говор и произвести возмущение, — попытка, которая, впро­чем, не увенчалась успехом. Между тем Димитрий стал твердою ногою в области Аттики, взяв на южной стороне Элевзис, а на восточной — Рамн, откуда он опустошал область города. Рассчитывая на враждебное тирану настроение, он послал из Саламина в Пирей доверенных лиц с просьбой приготовить оружие для тысячи человек, так как он придет, чтобы биться за них; и ненависть к Лахаресу была так велика, что жители Пирея приняли его предложение, и Димитрий сделался господином гавани. Началась формальная блокада города; один корабль, желавший доставить хлеб в Афины, был захвачен, а его владелец и кормчий были повешены. Такая строгость заставила всех судохозяев отказаться от попыток проник­нуть в Афины; скоро там начал чувствоваться недостаток провианта; мера соли стоила сорок драхм, а на талант едва можно было купить двадцать шеффелей хлеба; нужда приняла ужасающие размеры; люди ели траву, корни и насекомых; рассказывают, что один отец едва не был убит своим сыном из-за дохлой крысы. Лахарес сам снял в это время со статуи Паллады Фидия золотой головной убор и золотые щиты с архива Парфенона и все-таки должен быт довольствоваться за своим столом жалкими ягодами. Тогда наконец афиняне увидели с Акрополя появившийся около Эгины флот из 150 кораблей, посланный им на помощь Птолемеем. Но уже и к Димитрию прибыли подкрепления с Кипра и из Пелопоннеса; лишь только в море показались

444

его 300 кораблей, как египетский флот отошел назад, унося с собою последнюю надежду афинян.

Лахарес отчаялся в возможности держаться долее и ре­шился искать спасения в бегстве; в крестьянском платье, с запачканным сажей лицом и с коробом навоза за плечами, он проскользнул в одни ворота городской стены, вскочил на лошадь и помчался прочь, имея полные дариков карма­ны. Скоро по его пятам показались легкие всадники Ди­митрия; беглец бросал отдельные золотые монеты, подни­мать которые всадники слезали с коней; повторяя этот ма­невр, Лахарес благополучно спасся через границу в Виотию.

Лишь только тиран бежал, как терпевшие неописуемую нужду афиняне поспешили отправить к Димитрию послов, чтобы сдаться на полную милость победителя, хотя они не могли возлагать на него больших надежд. Димитрий всту­пил в город, приказал народу собраться в театре, окружил стену своими войсками, а затем сам вступил на логейон и начал говорить без всякого гнева и угроз: с кротостью и добротой он указал им на то, что он сделал для них и как они отплатили ему за это; он пришел только для того, что­бы освободить город от тирании; он считает более достой­ным прощать, чем карать; отныне они могут восстановить тех должностных лиц, которые наиболее любезны народу; а чтобы положить конец голоду в городе, он дарит афиня­нам 100 ОООшеффелей хлеба. Во время этой речи у него проскользнуло одно неаттическое выражение, поправка ко­торого ему была крикнута со скамеек, и Димитрий, как рас­сказывают, с улыбкой поблагодарил их и обещал им за это полезное сведение еще 5 ООО шеффелей хлеба. Афиняне совершенно растерялись от этих поистине неожиданных милостей, они кричали и рукоплескали в вакхическом вос­торге и, ликуя и плача от радости, бросались в обьятия друг к другу; на всех улицах раздавались клики ликования и хва­лы, на трибуне ораторы соревновались друг с другом, осы­пая Димитрия хвалами и почестями; наконец всех превзо­шел Дромоклид следующим предложением: просить царя Димитрия принять в дар от афинского народа Мунихию и Пирейi0. Димитрий удержал обе гавани в своих руках.

Выше упомянуто об одной заметке, что Самария была разрушена Димитрием и что древние хронографы относят

445

это событие к 297 или 296 году. Мы теперь не в состоянии определить, каким образом там вспыхнула война; возмож­но, что египетский царь, видя Димитрия вполне поглощен­ным четырехлетней войной, возобновил свои попытки завладеть Келесирией; возможно, что Димитрий отдал при­каз скорее разрушить Самарию, чем дозволить ей попасть в руки египетского царя; несомненно, что и Селевк был готов немедленно присвоить себе то, от чего отказался Димитрий. Взятие Афин представляло весьма большое зна­чение для этих царей, а еще более — Македонии и Фракяи. Димитрий охотнее согласился бы пожертвовать Келесири­ей, чем отказаться от своего намерения сломить или осво­бодить Афины. Если было желательно не допустить его сделаться слишком могущественным, то необходимо было поспешно преградить ему дорогу в Грецию.

Птолемей со своим флотом не мог снять осады с Афин. Он имел в руках еще только только оружие, которым он успел бы больно поразить своего отважного противника. При его дворе все еще находился Пирр Эпирский; его лов­кие и рыцарственные манеры снискали ему благосклон­ность царских жен, и Вереника, пользовавшаяся из всех них наибольшим влиянием на Птолемея, была им совершенно очарована; отдача Птолемеем ему в супруги ее дочери, Ан­тигоны, сестры Киренейского князя Мага, была, несомне­нно, ее делом. Отныне она приложила все свои старания к тому, чтобы доставить ему средства и возможность возвра­титься в царство своих отцов. Там Неоптолем возбуждал ненависть своим суровым правлением; смуты в Греции, быстрые перемены на престоле Македонии открывали ему самые соблазнительные перспективы, и душа отважного и опытного в военном деле царя жаждала подвигов и славы. Птолемей, со своей стороны, должен был спешить создать в Европе державу, которая могла бы выступить против Ди­митрия; Македония находилась в руках мальчика, Лизимах был слишком занят своими выгодами и выгодами своего зятя, которые далеко не везде совпадали с выгодами египет­ского царства, и в противовес которому Птолемей только недавно приобрел некоторое влияние благодаря браку сво­ей дочери Лизандры с юным македонским принцем Алек­сандром. Конечно, Пирр был послан в Александрию в ка­честве заложника, но, вероятно, или в дальнейшем течении

446

событий появилось разногласие, которое можно было счи­тать нарушением договора со стороны Димитрия, или Ди­митрий сам объявил таковым нарушением отправление египетского флота в Аттику; как бы то ни было, Пирр, полу­чив от Птолемея поддержку деньгами и войсками, отпра­вился в Эпир; чтобы царь Неоптолем не обратился с прось­бой о помощи к какой-нибудь иностранной державе, он за­ключил с ним договор, по которому они должны были управлять страною сообща. В настоящее время он еще не был в состоянии выступить против Димитрия. Чтобы иметь возможность немедленно выставить против него какие-нибудь силы, Птолемей, как кажется, завязал сношения со Спартой; в противном случае было бы непонятным, как это государство, которое, будучи совершенно обессилен­ным поражением 330 года, не появлялось более на полити­ческой сцене, могло решиться на борьбу с Димитрием и продолжать ее несколько лет. Спартанцы под командой своего царя Архиадама должны были выступить в поход и начать войну, так как Димитрий, выступивший против них в поход из Афин, нашел их уже в Аркадии, недалеко от Мантинеи. Оба воска разделяла лежавшая на юго-запад от города Ликейская лесистая гора; войска Димитрия на­ходились в немалой тревоге: не будучи знакомы со здеш­ними окольными дорогами, они должны были опасаться, что спартанцы нападут на них из мрака леса или обойдут их. Погода была ужасная, и дул сильный северный ветер; Димитрий, стоявший на северной стороне горы, приказал зажечь лес; пожар распространился со страшной силой, и спартанцы принуждены были поспешно отступить; тогда Димитрий последовал за ними по открывшимся теперь до­рогам; не доводя дела до формального сражения, спартан­цы, точно побежденные, отступили к своему городу, кото­рый они наскоро — до сих пор он имел только воздвигну­тые в 317 году против Полисперхонта стены — укрепили валами, рвами и палисадами. Димитрий последовал за ними; в долине Эврота произошло сражение, в котором лакедемоняне были разбиты и потеряли 500 человек уби­тыми и 200 ранеными; по-видимому, и самый городдолжен был попасть в руки неприятеля, так как он мог оказать только ничтожное сопротивление.

447

Редко счастье заставляло государя испытывать такие странные перемены, как Димитрия; именно теперь, когда он собирался довершить завоевание Пелопоннеса взятием Спарты, он потерял все, чем владел вне пределов Греции. Города Азии, которые еще находились под его властью, и главным образом Эфес, захватил Лизимах, Селевк занял области Киликии Финикию, Птолемей завладел островом Кипром, за исключением города Саламин, в котором была осаждена благородная Фила с детьми Димитрия. Македо­ния, где началась борьба между сыновьями Кассандра, при­зывала Димитрия на помощь, которой он, занятый борь­бою против Спарты, не мог немедленно оказать; теперь он узнал, что Пирр предупредил его, завладел частью этой страны и ведет переговоры о мире. Если этот мир будет за­ключен, то открывавшейся Димитрию перспективе вме­шаться в дела Македонии будет положен конец. Спасти свои заморские владения для него уже не было возможнос­ти; это стоило бы ему только что достигнутого им владе­ния Грецией, этой замены его утрат, которая должна со­здать ему могущественное положение в Европе. Он поспе­шил спасать здесь то, что еще можно было спасти; прежде всего следовало обратить внимание на Македонию. Его от­ступление из Лаконии походило на бегство, спартзнцы вы­бежали из города, преследовали его и ранили много сол­дат арьергарда; Димитрий быстро миновал один узкий проход, затем велел на^омоздить в нем все обозные теле­ги и подложить под них огонь; огонь задержал преследую­щих на столь долгое время, что его походная колонна успе­ла выиграть нужное расстояние. Затем он быстро прошел по Аркадии, перешел через Истм и вступил в пределы Вио-тии; он послал к враждебному Виотийскому союзу глаша­тая возвестить ему войну; на следующий день после того, как глашатай передал в Орхомен виотархам рескрипт сво­его повелителя, Димитрий стоял уже в Херонее; виотяне должны были покориться. Только Фивы, как кажется, ока­зали ему сопротивление; туда раньше спасся бегством Ла­харес. Димитрий не хотел тратить времени на осаду этого города; происходившие в Македонии события принужда­ли его торопиться, так как заключенный там мир еще не был скреплен клятвой.

448

Пирр принял на себя обязательства царствовать совме­стно с царем Неоптолемом. Скоро это соглашение было нарушено; дошедшие до нас в письменных источниках све­дения, несмотря на свою мелочность и анекдотичность, дают характеристическую картину молосских дел. Неопто­лем был ненавидим эпиротами, а молодой и властолюби­вый Пирр повсюду чувствовал себя стесняемым и сдержи­ваемым своим соправителем. По старому обычаю цари ежегодно сходились со своими подданными в молосское местечко Пассар, приносили жертву Зевесу-Арию, клялись, что будут править согласно с законами, и принимали от народа присягу, что он сохранит у себя царскую власть по законам предков. Оба царя и на этот раз явились со свои­ми друзьями, принесли жертву, дали клятву и начали раз­давать и принимать дары; всех больше заискивал перед Пирром преданный приверженец Неоптолема Гелон и даже подарил ему две пары прекрасных быков для плуга. Миртим, кравчий царя, присутствовал при этом и попро­сил царя подарить ему этих быков, когда царь подарил их другому, то с гневом удалился прочь. Гелон подошел к нему и пригласил его зайти с ним на его ферму; вид прекрасного юноши совершенно свел его с ума, и он готов был на все, чтобы добиться его взаимности. Они сели рядом и начали пить, и наконец, разгоряченный вином и любовью, Гелон сказал: "Разве ты не оскорблен глубоко? Он всем ненавис­тен, освободим же народ; ты ведь подаешь ему вино". Мир­тим притворился, что на все согласен, но, когда пир был окончен, он открыл происшедшее Пирру, который похва­лил его и приказал ему посоветовать Гелону открыть свой замысел также и главному кравчему, чтобы иметь больше свидетелей. Гелон же все рассказал своему повелителю и выразил надежду, что это дело скоро будет приведено в исполнение; Неоптолем не мог скрыть своей радости, он доверил это своим друзьям в гостях у своей сестры Кад-меи, рассказал об этом и ей, полагая, что их никто не слы­шит; действительно, при этом присутствовала только жена Самона, заведовавшего принадлежащими Неоптолему ста­дами и пастбищами; она лежал в постели, обернувшись ли­цом к стене, и делала вид, что спит, но слышала все. На следующий день она отправилась к царице Антигоне и от­крыла ей то, что слышала, а та сообщила об этом своему

15. История эллинизма кн. II

449

супругу. Покамест Пирр приказал молчать. Знатнейшие эпнроты были ему преданы; они неоднократно предлага­ли ему соединить в своих руках царство, наследником ко­торого он является и к управлению которым призывает его и его право, и его смелый характер и военный гений. Те­перь он мог указать на то, что его собственная безопасность требует быстрой расправы с Неоптолемом, прежде чем зло­дейский замысел последнего против него увенчается успе­хом. Он пригласил его на жертвоприношение и во время пира приказал умертвить его. Таким образом, молосское царство снова соединилось в руках государя, при котором ему суждено было достигнуть своего высшего блеска.

Только что рассказанное нами событие показывает, как патриархальны и грубы были еще нравы этой страны и как далеко отстали они от своего времени с его образованнос­тью и с его придворным и военным этикетом. Новое вея­ние проникло в эту страну, как кажется, с Пирром; в его свите находился главный кравчий, одна из многих извест­ных нам при Александре придворных должностей; точно так же, как там у него, появляется звание "друзей" и "те­лохранителей" . Он разделяет с другими царями страсть ос­новывать новые города; в честь своей тещи строит на эпи-ротском Херсонессе город Веренику. Его собственное об­разование — главным образом солдатское; он обладает вы­дающимися знаниями в искусстве и науках войны, как это доказали его теоретические сочинения по тактике. Ганни­бал называет его величайшим из всех патководцев, и, как говорят, старик Антигон, на вопросы, кого он считает луч­шим полководцем, сказал: "Пирра, когда он будет стар­ше". В его характере лежала большая способность давать сражения, чем трудиться над обширными работами глав­ной квартиры. Он был отважен, горяч, быстр в своих ре­шениях, в момент опасности быстро переходил к другим путям и целям и всегда стремился вперед. Он любил, когде его называли "орлом". Внешность его была воинственная, его взгляд был тверд и внушал страх; сросшийся верхний ряд зубов придавал ему дикий вид; его твердая поступь, его энергичные движения и вся его осанка напоминали Александра славных битв; но там, где необходимо было завоевать чье-нибудь расположение, он отличался не мень­шей добротой и кротостью и умел такого рода чарами при­

450

алекать к себе чуждые народы и пробуждать в них жела­ние иметь его своим государем. Менее заботился он об удер­жании в своих руках приобретенного им, и всего менее — нажитых им приверженцев. Царственные выскочки его времени были окружены льстецами и хвалителями, Пирр имел друзей и старался завоевать сердца лучших людей; первые имели смертельных врагов в своей собственной се­мье и изменников при дворе и в войске; домашняя жизнь Пирра была счастлива, а верность его эпиротов все время неизменна. Когда он узнал тимлян иными, чем он себе рань­ше представлял, не предполагая, чтобы в его время мог су­ществовать подобный народ, он забыл, что война делает их его врагами; он вспыхнул страстною любовью к ним и надеялся завоевать их сердца, дав громкое выражение чув­ству своего сердца. И этот рыцарственный царь, с моло­дых лет бросаемый туда и сюда переменчивою судьбою, рано закаленный всевозможными опасностями и несчас­тьями, был теперь единым повелителем народа, который обожал его, и страны, положение которой вблизи волнуе­мых смутами Греции и Македонии было благоприятно для распространения на них его власти. Очень скоро к этому нашелся и внешний предлог.

В Македонии в доме Кассандра по смерти юного царя Филиппа наступили ужасные беспорядки. Престол полу­чил его второй сын Антипатр; едва выйдя из детского воз­раста, он и его брат Александр еще должны были находить­ся под опекой их матери Фессалоники, дочери великого Филиппа; они уже теперь были женаты, старший, Анти­патр, на дочери Лизимаха Эвридике, а Александр — на Ли-зандре", дочери Птолемея. Скоро между юными братья­ми вспыхнула зависть и раздор; Антипатр жаловался, что мать ищет только выгод для своего любимца Александра и желает передать ему все царство; он умертвил свою мать, последнюю из рода царя Филиппа. Это, вероятно, произош­ло в начале 295 года. Александр спасся бегством и обра­тился с просьбою о помощи к Димитрию, которому в на­стоящий момент еще связывали руки греческие дела. Тог­да Александр бежал в Эпир; Пирр обещал ему помощь, но взамен этого потребовал себе из древнем акедо неких земель Тимфею и Паравию, а из новоприобретенных — Акарна-нию, Амфилохию, Амвракию, самый значительный

451

греческий город в этой области. Александр согласился, чтобы Пирр занял эти области, как он уже ранее приобрел Коркиру браком с сиракузянкон Ланассой; царство его про­стиралось от Ахелоя до Керавнских гор. После этого он выступил с армией, чтобы отвести Александра в Македо­нию; Антипатр бежал со своей супругой во Фракию, чтобы искать поддержки у ее отца Лизимаха. Занятый войною с гетами Лизимах не мог оказать ему помощи; он желал вос­становить мир какою бы то ни было ценою прежде, чем успеет вмешаться Димитрий. Александра ему легко удалось убедить, но как задержать полет молодого "орла"? Лизи­мах надеялся достигнуть этого при помощи обмана особо­го рода; он знал, какое сильное влияние имел на Пирра Птолемей; он написал Пирру поддельное письмо от имени Птолемея, в котором предлагал ему отказаться от дальней­шего продолжения войны за триста талантов, которые уп­латит Антипатр. Пирр тотчас же понял обман, так как вме­сто обычного привета Птолемея: "Отец своему сыну", было написано "Царь Птолемей шлет царю Пирру свой привет". Как ни был раздражен Пирр этим обманом Лизимаха, он все-таки заключил мир; три царя собрались для присяги; для жертвоприношения были приведены бык, баран и ко­зел, но бык упал прежде, чем его поразил топор; другие зас­меялись, а Пирру его предсказатель Феодор посоветовал не заключать мира, так как это знамение обозначает, что один из трех царей умрет, почему Пирр и не принес прися­ги этому миру. Так рассказывают наши источники; Пирр мог иметь серьезные основания воспользоваться этим зна­мением богов, как предлогом к тому, чтобы не связывать себе руки. Оба брата, как кажется, разделили Македонию или управляли ею сообща.

В это время Димитрий подошел с войском из Греции. Как охотно освободился бы теперь Александр от этого помощника, которого он сам призвал лишь несколько ме­сяцев тому назад; он достаточно дорого заплатил за по­мощь царя молоссов; теперь он жил в мире со своим бра­том; новая война могла принести только новые потери. Димитрий уже был в Фессалии и уже миновал проход Тем-пейской долины; юный царь поспешил ему навстречу в Дион на южной границе и принял его там с величайшим почетом, но сказал, что благодарит богов за окончание

452

раздоров со своим братом и не нуждается более в помощи, которую пришел подать ему Димитрии. Взаимные любез­ности не могли скрыть подозрительной тревоги Александ­ра и недовольства обманувшегося в своих надеждах Ди­митрия. Приглашенный Александром на пир, Димитрий узнал от одного молодого человека, что против его жизни злоумьшгляют и что он должен быть убит во время обеда, тем не менее Димитрий решился пойти; он приказал своим военачальникам велеть войску быть в полной боевой го­товности и затем отправился со своими царскими пажами, взял их с собою в залу и приказал им оставаться там, пока он не встанет из-за стола. Александр имел меньшее число спутников и не решился исполнить своего намерения; Ди­митрий вскоре встал из-за стола, сказав, что он чувствует себя не в состоянии много пить сегодня. На следующий день он отдал приказ к выступлению, сказав, что полученные им известия принуждают его возвратиться назад и что поэтому он так быстро уходит; в другое время он надеется иметь больший досуг и долее пробыть у него. Молодой царь выразил свое удовольствие, что Димитрий удаляется добровольно и сохраняя к нему свое расположение; он просил удостоить его чести проводить его со своим войском в Фессалию; его намерение было, оставаясь около Димитрия и среди его войска, тем вернее найти под личиной доверия случай выполнить свой план. Димитрий пре­дупредил его; когда они прибыли в Лариссу, он пригласил Александра к столу; Александр является, и они обедают; затем Димитрий внезапно встает; Александр, боясь, что это сигнал, тоже встает и направляется следом за Димитрием к дверям; при выходе последний кричит караулу: "Убейте того, кто сзади меня" и выходит; тщетно спутники Александра стараются спасти его; их умерщвляют в зале вместе с ним; умирая, он проклинает, что не дожил до завтра, так как в таком случае вместо него здесь бы лежал Димитрий.

В последующую за этим ночь все было полно сильного возбуждения и тревоги, прибывшие с молодым царем ма­кедоняне 11 боялись, что Димитрий прикажет зарубить их. На следующее утро царь приказал им, чтобы они ничего не боялись и что он желает говорить с ними и оправдаться в случившемся. Он явился: конечно, сказал он, царь убит

453

по его приказанию, но его принудила к этому его собствен­ная безопасность; он явился, призванный молодым царем на помощь; вместо награды ему готовилась смерть; уже в Дионе Александр злоумышлял против его жизни, и теперь в Лариссе, если бы он промедлил еще день, его смерть была неизбежна; убийства и измены постоянны в доме Кассанд­ра; нужно ли доказывать это? Разве уже Антипатр не пре­следовал и не оскорблял дорогого рода Филиппа и Алек­сандра? Разве он не велел своему сыну Иолле подать вели­кому царю отравленный напиток? Разве не Кассандр был убийцей Олимпиады, Роксаны и царственного мальчика, которого она родила? Его постыдный брак с последней наследницей царского дома произвел на свет матереубйцу Антипатра; неужели они хотят иметь его своим царем? В его отце Антигоне и в нем самом род Александра всегда имел самых преданных представителей, и возмездие Анти­патру и Кассандру он должен выполнить на его сыновьях, чтобы Македония не томилась долее под игом семьи, ли­шившей ее славы и чести, ее великого царя; маны Алексан­дра только тогда успокоятся, когда они увидят дом убийц уничтоженным, а свое царство в руках мстителя за них. Таковы или похожи на них должны были быть слова, с которыми царь обратился к Македонянам; их голосом дол­жно руководить уже то обстоятельство, что после таких событий он пощадил их и возвестил полную амнистию; они провозгласили Димитрия царем македонян и двинулись с ним в его новое царство. Если Антипатр уже возвратился в свою новую часть Македонии, то теперь он, конечно, опять поспешил с просьбой о помощи к Лизимаху. Вся его стра­на немедленно переходит к царю Димитрию. Его везде при­нимают с радостью, никто не хочет становиться на сторо­ну материубийцы; от царя Димитрия и его молодого сына Антигона, сына славной Филы, который уже успел занять выдающееся место в войске своего отца, все ожидают, на­конец, лучших дней для Македонии.

Таким образом, Димитрий сделался царем в Македонии; конечно, он потерял все свои азиатские владения, которые ему еше удалось спасти при падении великого царства его отца; даже Саламин на Кипре наконец пал, и его супруга и дети сделались пленниками Птолемея; но он быт властите­лем Македонии и Греции и располагал большим могуще­

454

ством, нежели то, с которым Александр мог некогда ре­шиться завоевать вселенную. Благодаря дарованной им приверженцам Кассандра и его сыновей полной амнистии, он уже начал приобретать себе популярность; ему было бы нетрудно усилить и укрепить ее своей личной любезнос­тью, приобретенной им славой и воинской гордостью ма­кедонян, которым должны были льстить его грандиозные планы; чем глубже пала и должна была чувствовать себя униженной Македония под господством трех мальчиков, тем горделивее, по-видимому, могла она подняться теперь под скипетром героя Кипра и Родоса, царя, которому его отец завещал великое право на всю монархию Александ­ра. Отныне все стремления Димитрия были обращены на это и его падкий на приключения ум предавался самым смелым надеждам.

Но, конечно, в настоящее время еще в Европе было до­статочное количество самых безотлагательных дел. Пирр владел значительной частью македонского запада. К Ли-зимаху бежал изгнанный Антипатр и постоянно возобнов­лял свои просьбы возвратить ему его отцовское наследае; а Димитрий имел полное право опасаться царя Фракии и Малой Азии, которого он глубоко ненавидел и который отвечал ему тем же. Наконец, его власть в Греции и Пело­поннесе еще далеко не была так упрочена, чтобы Димит­рий мог не иметь относительно них никаких опасений; Пирр находился в тесном союзе с этолянами; спартанцы, благодаря оказанному ими удачному сопротивлению, при­обрели новые силы и начали завязывать сношения с Фивами, которые еще не были побеждены; даже в Афинах творились подававшие повод к беспокойству вещи и следовало опасаться того, что Птолемей сделает все возможное для того, чтобы поддержать Грецию в таком возбужденном состоянии, которое должно было вос­препятствовать Димитрию ко всяким дальнейшим пред­приятиям. Хотя Птолемей принимал у себя с величайшими почестями саламинских пленников, сестру своей супруги и детей Димитрия, даже освободил их и отослал назад с дорогими подарками, но это, вероятно, было сделано им ради его собственной дочери, вдовы Александра, которая должна была еще находиться в руках Димитрия; для него

455

представляло слишком большой интерес не дозволить укрепиться власти Димитрия в Европе.

Даже умный Птолемей не понял прихотливой натуры своего противника. Почему ему не удалось схватить и свя­зать этого Протея? Одни велики в искусстве приобретать, другие в искусстве удерживать в своих руках приобретен­ное; Димитрий, как некогда Алкивиад, обладает поистине гениальной силой везде, куда его ни бросит судьба, немед­ленно снова делается оживляющим центром положения вещей, приспособляется к ним, как будто бы они были не­обходимыми и единственно возможными органами его воли и его планов, повсюду он умеет овладевать и руково­дить положительными, деятельными элементами движения и вести их к делам. Взбираясь на вершину, он падает в глу­бокую пропасть, и пользуется затем первым благоприят­ным случаем, чтобы подняться снова, взбираться наверх с новой удвоенной отвагой, чтобы упасть глубже и из глу­бины своего падения с изумительной дерзостью снова под­няться наверх; никогда он не падает так глубоко, чтобы потерять присутствие духа, никогда он на взбирается так высоко на опасные скалы счастья, чтобы испытать жела­ние удержаться на них; он весь принадлежит моменту, и с моментом его характер, его счастье и его планы.

Наши источники сообщают немногое об отношениях Димитрия к македонянам, и это немногое относится к пос­ледним годам его кратковременного царствования. Совер­шенно иными должны быть его первые годы; невозможно, чтобы население уже теперь погрузилось в апатию поко­ренных народов Азии; Димитрий с несколькими тысячами своих наемников не мог разбить лагерь кондотьера на ро­дине Александра и Филиппа; он должен был завладеть сим­патиями нации, понять элементы ее жизни и импульсы ее слишком грубо презираемого прошлого, суметь снова про­будить в ней национальное сознание, или по крайней мере в течение некоторого времени пытаться сделать это. Поло­жим, что история македонян представляет собой аналогию с историей их великого царского дома, что и они со своим могуществом падают со ступенек на ступеньку, истощаясь до полного уничтожения. Но этот процесс охватывает со­бою два столетия, эпоха диадохов заключает в себе только первые стадии этого пути.

456

Под властью Кассандра этот народ завоевателей вселен­ной снова втискивается в ограниченную и стеснительную сферу политики, уже не выходящую более из узких преде­лов времени Филиппа; он уже должен был уступить эпи-ротскому соседу значительную территорию: пожертвовать своим влиянием в Греции и быть затемненным царствами, которые он сам завоевал: теперь он поднимается снова; теперь признанным царем Македонии является сын того царя, который стремился еще раз объединить великое цар­ство завоеваний и который пал потому, что дерзнул пред­принять это без согласия своей македонской отчизны; он унаследовал права своего отца и, опираясь на могущество и гордость все еще непобедимого на войне народа, сумеет заставить уважать их; — он властелин греческих земель и снова покорит их македонскому имени, при нем Македо­ния будет снова биться для возвращения своих утраченных завоеваний, и полная неудача этого дерзкого предприятия послужит доказательством того, что пора единой македон­ской монархии в Европе и Азии миновала навсегда.

Источники дают нам только отдельные звенья из цепи событий этого в высшей степени странного процесса. Первое предприятие царя Димитрия в Македонии было обращено не против Лизимаха и не против Пирра, а про­тив Греции. Клеоним, искатель приключений, из спартан­ского царского рода, вторгся с войском в Виотию и был принят городом Фивы, где находился бежавший афинский тиран Лахарес; виотиские города, возбужденные феспий-цем Пизисом, который как опытный воин — умный советник пользовался большим влиянием в их союзе, на­рушили заключенный ими год тому назад с Димитрием мир. Царь быстро появился там, выставил под стенами Фив свои громадные осадные машины и начал осаду города; Клео-мен бежал, Лахерес спрятался в клоаку и ускользнул в Дель-фы, чтобы оттуда бежать во Фракию, а виотяне изъявили покорность. Димитрий поставил гарнизоны в города и взял контрибуцию со страны, наместником и гармостом кото­рой он назначил кардианца Иеронима, историка и друга Эвмена. Существовало опасение, что Димитрий разрушит Фивы, как некогда Александр, но он простил им случив­шееся; а влиятельного Пизиса постарался склонить на свою сторону, назначив его полемархом в Феспиях; став госпо­

457

дином своих прежних сограждан, он, по-видимому, должен был сделаться приверженцем той власти, против которой они раньше восстали.

В Афинах под влиянием спартанцев или той иностран­ной державы, в интересах которой они действовали, обра­зовался заговор с целью прогнать оставленный Димитрием в Пирее гарнизон и фактически восстановить свободу, которая теперь была только пустым звуком. Заговорщики вступили в сношение с одним из наемных начальников гар­низона, карийцем Гиероклом, и условились с ним насчет того, что он ночью отворит ворота и впустит их; всем этим делом руководили Гиппарх и Мнизидим. Но Гиерокл со­общил весь этот план военачальнику Гераклиду, который приказал впустить заговорщиков. Они явились глубокою ночью в количестве 420 человек; Гераклид приказал встре­тить их 2 ООО вооруженных воинов, и большая часть их была перебита. Димитрий воспользовался этим, чтобы по­ступить с Афинами так, как этого требовало теперешние македонские интересы; ему были выданы все те, кто гово­рил в народных собраниях против него, прежнего столь ревностного покровителя самой неограниченной демокра­тии, и которые требовали войны; но он освободил их, ска­зав, что прощать лучше, чем карать; он позволил возвра­титься прежним приверженцам Димитрия Фалерского, в том числе и Феофрасту, людям, которые и по своим теори­ям и по своим привычкам были противниками демокра­тии и вторичное появление которых в городе, несмотря на то, что демократические формы продолжали существовать, сламывало силу дема. Наконец, Димитрий поместил маке­донский гарнизон в самом городе, для которого был ук­реплен Музей, т. е. находившаяся перед входом в Длинные стены скала. В сущности, Афины стали теперь македонс­ким провинциальным городом.

В это время во фракийском царстве произошли собы­тия, обещавшие весьма благоприятные последствия для нового царства Димитрия и для его дальнейших планов. Лизимаху предстояла крайне трудная борьба против со­юзных сил Пентаполя по ту сторону Гема и против гетов на нижнем Дунае; ему, кажется, не удалось на долгое время подчинить себе эти пять греческих городов, а гетское цар­ство продолжало существовать под властью царя Дроми­

458

хета. Из дошедших до нас скудных заметок не видно, ка­кие дела настолько поглощали внимание Лизимаха, что он остался бездеятельным при войнах Димитрия в Греции и Македонии. Из монет позднейших вифийских царей вид­но, что эра этого царства начинается 298—297 годом; в этом году династ Зинет, по-видимому, принял царский титул; и если он расширил свою территорию, то это могло произой­ти прежде всего только за счет Лизимаха, владения кото­рого окружали Виотию почти со всех сторон. Ближайшее по времени событие, сообщаемое нашими источниками, показывает нам Лизимаха снова ведущим войну против гетов. Он послал против них своего сына Агафокла; поход кончился тем, что Агафокл был взят в плен. Геты отослали его с дарами обратно к отцу, надеясь приобрести этим дружбу царя и возвращение им отнятой у них территории, так как они не могли рассчитывать на возможность победить царя, находившегося в союзе с самыми могу­щественными властителями близких и далеких стран. Но после таких успехов могущество гетов в тылу Лизимаха было достаточно значительно для того, чтобы удержать его от всякой попытки воспользоваться наступившими в Македонии смутами для помощи бежавшему к нему зятю Антипатру. Он отказал своей дочери и ее молодому супругу во всех их просьбах водворить их на родину открытой силой, так как его первой задачей, лишь только у него будут свободны руки, будет унижение гетов, и заключил с Димитрием мир, по которому признавал его царем Македонии и формально уступал ему принадлежавшую Антипатру часть Македонской территории.

Таким образом, он имел, наконец, возможность возоб­новить войну против Дромихета; каков был повод или предлог к этому, нам неизвестно. Лизимах, как кажется, вы­ступил в поход с очень значительным войском, имея с собою молодого Клеарха Гераклейского. В лагерь царя явился перебежчиком один из начальников гетского войска, зая­вивший, что он готов указать путь, где можно напасть врас­плох на неприятеля. Ему поверили; он завел войско в об­ширную пустыню, где скоро обнаружился недостаток воды и съестных припасов; войско был окружено полчищем кон­ных гетов, от которых оно тщетно старалось оборониться, а нужда достигла отчаянных размеров. Друзья советовали

45у

царю спасаться при первой возможности и пожертвовать войском; но он ответил, что позорно покупать постыдное спасение ценою измены войску и друзьям. Когда, наконец, не оставалось более никакой надежды, он сдался в плен со всем своим войском; когда ему был подан кубок воды, он воскликнул: "О горе мне, трусу, пожертвовавшему для столь кратковременного наслаждения таким прекрасным царством". Затем прибыл Дромихет, поздоровался с царем, облобызал его, назвал его отцом и отвел с его сыновьями в город Гелис.

При вести о понесенном Лизимахом поражении Димит­рий выступил с войском, чтобы вторгнуться в его царство, которое он надеялся найти теперь беззащитным. Слух об этом, конечно, проник к гетам, и Дромихет был не настоль­ко варваром, чтобы не понять своих выгод. Геты собра­лись и потребовали, чтобы взятый в плен царь был пере­дан им для наказания, так как разделявшему опасности народу подобает решить, что следует делать с пленника­ми. Дромихет отвечал им, что их польза требует спасти царя, так как если они его убьют, то его царством немед­ленно овладеют другие, которые легко могут сделаться для них более опасными соседями, чем Лизимах; если же они последуют его совету, то не только обяжут Лизимаха веч­ной благодарностью, но и получат от него обратно завое­ванные им земли и впредь будут иметь в нем друга и верно­го соседа. Геты одобрили это; тогда Дромихет вызвать из числа военнопленных друзей и придворных слуг Лизима­ха и привел их к царю. Затем во время приготовлений к жертвоприношению он пригласил на пир последнего с его друзьями как вельмож своего собственного царства. На нем были приготовлены столы двоякого рода, причем места за столами чужеземцев были покрыты взятыми из захвачен­ной добычи дорогими коврами, между тем как для варва­ров были разостланы на полу грубые циновки; для чуже­земцев были приготовлены серебряные столы со множе­ством изысканных блюд и лакомств по греческому обычаю, а гетам было подано по туземному обычаю за их простые деревянные столы необходимое количество мяса и овощей на деревянных блюдах; затем было подано вино, для чуже­земцев — в золотых и серебряных кружках и рогах. Когда они уже выпили изрядно, царь Дромихет, наполнив

460

большой рог вином и подавая его Лизимаху, сказал: "Кажется ли тебе, отче, более достойным царей стол македонян, или фракийцев?" И Лизимах отвечал: "Конеч­но, стол македонян!" — "Так как же ты, отче, — отвечал на это Дромихет, — решился покинуть такую роскошную и прекрасную жизнь и прийти сюда к нам, варварам, живущим подобно диким зверям, в нашу страну, суровую, холодную и бедную полевыми плодами? Как решился ты вести свои войска вопреки их природе в такие земли, где они не в состоянии ночевать под открытым небом, неспособные переносит холодного инея и бурных ночей?" И Лизимах отвечал: "Я не знал грозивших мне в вашей стране трудностей и опасностей подобной войны; теперь же обязан тебе вечною благодарностью и буду тебе верным союзником; если ты хочешь, то возьми в себе в жены прекраснейшую из моих дочерей, чтобы она могла служить постоянным доказательством союза между мною и тобою". Таким образом, они установили мир и дружбу, Лизимах возвратил царю гетов отнятые у него прежде земли, причем границею их царства должен был служить Дунай. Дромихет же поцеловал царя, обвязал вокруг его головы диадему и с богатыми дарами отослал его и его друзей на родину.

Таким образом, Лизимах, хотя и спасся с ближайшими из своих подручников, но в военном отношении в настоя­щий момент представлял полное шгчтожество; если он даже имел право выкупить свои взятые в плен войска, что неко­торые намеки в вышеприведенном рассказе делают не осо­бенно вероятным, то ему все-таки было бы необходимо продолжительное время, чтобы снова сформировать под­вергшееся таким испытаниям войско. Лизимах не был бы в состоянии защитить своего царства от вторжения Димит­рия и прогнать его, если бы в последнюю минуту ему не явилось на помощь движение в тылу Македонии.

Виотяне, которым только недавно было прощено их возмущение, снова восстали, причем, конечно, дело не обо­шлось без влияния извне, а тотчас же след за этим Пирр, верный союзник Лагида, выступает со своим войском в поход; для Лагида действительно представляло величай­ший интерес спасти Фракийское царство отрук Димитрия.

При вести об отпадении виотян Димитрий отказался от фракийского похода, тем более что узнал о возвращении

461

Лизимаха и бросился через Фессалию в Виотию, где нашел виотян уже усмиренными его сыном Антигоном; только Фивы еще держались, и Димитрий немедленно приступил к осаде этого сильно укрепленного города.

Между тем Пирр вторгся в Фессалию и уже подступил к Фермопилам, которые необходимо было спасти какою бы то ни было ценою. Димитрий оставил своего сына под Фивами и поспешил с большею частью своего войска к Фермопилам; Пирр отступил, желая шбегнуть встречи с ним; Димитрий оставил для прикрытия Фессалии 10 ООО че­ловек пехоты и 1 ООО всадников и возвратился в Виотию продолжать осаду Фив; город был обложен со всех сторон и была воздвигнута пленолида, осадная машина такой ко­лоссальной величины, что ее в течение двух месяцев едва удалось продвинуть вперед на 600 шагов. Виотяне защи­щались с величайшим мужеством, осаждающие понесли много потерь, так как Димитрий очень часто совсем бес­цельно, только из прихоти или нетерпения, приказывал им сражаться или штурмовать город. Когда опять в одном таком ненужном сражении пало много людей и Антигон решился указать своему отцу на это бесполезное истребле­ние храбрых, Димитрий, как говорят, сказал: "Чего ты бес­покоишься? Разве тебе нужно давать хлеб и платить жало­ванье павшим?" С безумной отвагой он сам подвергал себя опасностям и зачастую бывал первым в рядах штурмую­щих; при одном подобном деле он получил рану стрелою в шею, представлявшую опасность для его жизни. Осада, как кажется, крайне затянулась, но наконец город был принуж­ден сдаться; фиванцы ожидали самого худшего и вспоми­нали слова одного мудрого мужа, что Кассандр восстано­вил Фивы для второго Александра. Что Димитрий и теперь поступил с неожиданной мягкостью, было заслугой Анти­гона, в котором более мягкий и сдержанный дух нового времени впервые нашел своего представителя; отец огра­ничился казнью десяти или тринадцати граждан и изгна­нием наиболее виновных и возвратил городу его государ­ственный строй; конечно, в Кадмее был оставлен такой же гарнизон, как и в Музее в Афинах. Прошли те времена, когда с именем Димитрия неразрывно связывалось пред­ставление о независимой демократии; как царь Македонии, он должен был следовать тем самым принципам, против

462

которых так часто боролся в лице Кассандра. Он факти­чески был теперь царем Эллады, которая покорилась ему вся, за исключением Спарты и Этолии.

В настоящее время мы не можем определить, продол­жала ли Спарта свою борьбу против Димитрия, если да, то каким образом; этоляне, поощряемые соседством Эпнрс-кого царства и союзом с ним, постоянно являются дерзки­ми врагами Димитрия и подвластньгх ему греческих земель. Соседние с ним локры действовали с ним заодно: они заня­ли Дельфы и, когда осенью третьего года 12 2-й олимпиады пришлось было праздновать Пифийские игры, прегради­ли проходы так называемых Трех Дорог и воспрепятство­вали прочим Эллинам прибыть на игры. Димитрий отдал следующий приказ: так как доступ в Дельфы прегражден этолянами, а праздник Аполлона главным образом при­надлежит афинянам, предком и покровителем которых он является, то отныне Пифии со всеми относящимися к ним играми, состязаниями, феориями, торжественными жерт­воприношениями и всеми другими обрядами переносится в Афины, и Пифии текущего года должны быть уже отпраз­днованы в Афинах. В текущем году это странное нововве­дение было действительно приведено в исполнение, представляя собою чуть ли не первый в истории греческо­го культа пример того, что религиозная церемония, связан­ная с определенной местностью учреждением, мифом и при­вычкой многих веков, произвольно и на основании логи­ческих соображений переносилась в другое место.

После этих празднеств в Афинах Димитрий к началу зимы возвратился в Македонию. Македоняне уже начали громко жаловаться; войска были своевольны, сварливы, дерзко и враждебно относились ко всякому общественно­му порядку и были бичом горожан и сельских жителей; сам царь предавался нескрываемому распутству и безумной расточительности; из всех возлагавших на него великих ожиданий не исполнилось ничего, даже захваченные Пир­ром земли не были приобретены назад, а война в Греции не ггринесла их стране никаких выгод и крайне мало ела вы; другие царства заметно приобретали большую устой­чивость, благосостояние и блеск, Македония же опускалась лмесго того, чтобы крепнуть. Димитрий не обращал на это внимание, его мысли были полны новых грандиозных

463

планов. Старый Агафокл Сиракузский прислал к нему своего сына Агафокла, чтобы установить с ним ми э и друж­бу; Димитрий принял его с величайшим почетом, облек его в царские одежды и богато одарил его; для принятия от­ветной присяги о заключенном союзе он послал с ним од­ного из своих друзей Оксифемида, дал ему тайное поруче­ние исследовать положение дел в Сицилии, посмотреть, нельзя ли там чего-нибудь сделать, и употребить все меры для упрочения там македонского влияния. В тоже самое время Лапасса, дочь Агафокла и супруга Пирра, послала сказать Димитрию, что она считает недостойным себя раз­делять свое ложе с варварскими женщинами эпирского царя; если она еще могла переносить, когда рядом с нею была поставлена дочь Птолемея12, то она не желает быть пренебрегаемой из-за наложниц, из-за дочери разбойника Вардилия или пеонийца Авдалеонта; она покинула двор Пирра и находится на полученном ею в приданое острове Коркира; пусть Димитрий, друг ее отца, приезжает туда отпраздновать с нею свою свадьбу.

Какие обширные перспективы открывали ему эти пред­ложения! Видя греков Малой Азии в руках Лизимаха, а греков Ливии во власти Птолемея, он считал весьма есте­ственным присоединить к своим владениям, состоявшим из Македонии и собственной Греции, также и гречов Ита­лии и Сицилии, чтобы затем сделать осуществившимся фактом ту величайшую войну против карфагенян запада, о которой думал уже Александр. Завоевания с эт< й сторо­ны были, может быть, легче и, конечно, не менее славны, чем борьба на востоке, для которой они могли дать ему тем большие средства. С римским народом, чье moi ущество начало распространяться по Италии, Димитрий уже завязал сношения, которые в свое время могли оказаться полезными; он отослал на родину захваченных им в гре­ческих водах римских морских разбойников "ввиду род­ства между греками и римлянами"14. Его военные силы делали войну необходимой, так как численность его посто­янного войска должна была находится в значительном не­соответствии с величиной принадлежавшей ем> террито­рии; ему необходима была война, для прокорма войска, для того, чтобы давать ему дело и не позволять ему распасться

464

и чтобы избавить свою страну от надменной и своеволь­ной армии, которая была ее казнью.

С такими мыслями и надеждами Димитрий, вероятно, и начал войну 289 года. Предпринимая экспедицию на запад, необходимо было прежде всего обеспечить Македонию с этой стороны. Пирр имел еще в своих руках македонские области и находился в союзе с этолянами, чей меч господ­ствовал до восточных склонов Парнаса. Пропив этих двух врагов и была сначала направлена война, к которой могло подать повод преграждение этолянами Трех Дорог в Дель-фы. Димитрий вторгся в их страну и опустошил ее; как все­гда, этоляне, вероятно, бежали в горы с женами и детьми. Чтобы довершить их покорение, в стране была оставлена часть войска под командой Пантавха, испытанного стра­тига, соединявшего с необыкновенной физической силой и ловкостью величайшую храбрость и гордую самоуверен­ность старого солдата. Так как Пирр, чего и ожидал Ди­митрий, шел на помощь своим союзникам, то Димитрий с большею частью своего войска двинулся ему навстречу, избрав такое направление, которое не позволяло бы обоим его противникам подать руку друг другу, как они рассчи­тывали. Оба царя прошли друг мимо друга, не встретив­шись; пока Димитрий, грабя и опустошая, проходит по Эпиру и затем, нимало не заботясь о том, куда направился ускользнувший от него противник, переправляется на Кор-киру и празднует свою свадьбу с Ланассой, Пирр вторга­ется в Этолию. Он встречает аванпост Пантавха, и оба стро­ят свои войска в боевой порядок; начинается бой; Пантавх ищет царя и вызывает его на поединок; и Пирр, не уступа­ющий никому силой и мужеством, спешит через ряды разъя­ренных бойцов навстречу исполинскому Пантавху. Их дро­тики скоро разбиваются вдребезги, тогда они нападают друг на друга с короткими мечами и бьются грудью о грудь с величайшим искусством и с крайним ожесточением; Пан­тавх попадает в руку царя, а Пирр в бедро противника, они борются с возрастающей яростью, но наконец рана в шею повергает стратига на землю и друзья уносят своего тяже-лораненного предводителя. Эпироты бросаются на маке­донские фаланги, прорывают их и одерживают полную победу; македоняне бегут в полном беспорядке. Таков ис­ход этого дня, в которой было взято в плен 5 ООО одних

465

македонян. Этолия освобождена; во главе своего победо­носного войска Пирр, орел, как его называют его войска, возвращается в Эпир, чтобы встретиться с войском Димит­рия; Димитрий по получении известия об этом поражении поспешно велел выступить и возвратился в Македонию.

Для Димитрия такое начало было роковым; не только рушатся его планы заморских завоеваний и его надежда на возвращение принадлежавших некогда Македонии зе­мель, но и, что еще хуже, исчезает покрывавший его ору­жие ореол победы. Даже на македонян имя орла начинает оказывать свое чарующее действие; Пирр, говорят теперь, — единственный из царей, в котором можно узнать отвагу Александра, он равен ему по уму и мужеству; другие пред­ставляют собой только тщеславных подражателей велико­го царя, рассчитывающих походить на него, когда скло­нят, как он, голову на бок, носят порфиру и имеют позади себя телохранителей; Димитрий напоминает собою коме­дианта, который сегодня играет роль Александра, а завт­ра может представлять скитающегося в изгнании Эдипа.

Димитрий не обращал на подобные речи никакого вни­мания. Он еще более увеличил (таково описание Плутар­ха, заимствованное им у Дурила) роскошь и расходы свое­го двора и никогда не показывался иначе, как в самом рос­кошном одеянии, в двойной диадеме, в пурпурных башма­ках и в шитой золотом пурпуровой мантии; более года ра-боталась для него хламида с самыми художественными узо­рами на ней; он ежедневно задавал пиры, роскошь кото­рых превосходила все пределы вероятия. Он был недосту­пен для всех, кто не принадлежал е его придворному шта­ту, да и эти последние приближались к нему только в фор­мах самого строгого придворного церемониала; просите­ли редко получали доступ к нему, и когда он принимал их наконец, то был суров, надменен и деспотичен; одно афин­ское посольство два года пробыло при его дворе, прежде чем было допущено к нему, а афинянам еще оказывалось предпочтение перед другими эллинами. До сих пор маке­доняне, народ и знать, привыкли жить со своими царями а отношениях близости и доверия, свободно говорить и со­вещаться с ними; теперь они должны были приучаться ви­деть его окруженным низкопоклонным роем придворных, расточительным и деспотичным, как Сарданапал; они ви­

466

дели, как он презирает, оскорбляет и отвергает их обычаи, права и все, что им было дорого. Когда он однажды катал­ся верхом, причем казался приветливее обыкновенного, и когда вокруг него стеснилось много народа, подававшего ему свои прошения, он взял эти прошения и приказал по­сетителям следовать за собой; въехав на мост через Аксий, он побросал все прошения в реку. Он как будто намеренно насмехался над въевшимся уже глубоко враждебным ему настроением; недовольные вспоминали царя Филиппа, с готовностью выслушивавшего всякого просителя, и все завидовали счастью эпиротов, имевших царем истинного героя; даже времена Кассандра представлялись теперь сча­стливыми в сравнении с постыдным правлением Димитрия; все более общим становилось чувство, что так не может продолжаться, что на престоле родины нельзя терпеть ази­атского деспота и что необходим только благоприятный случай для ниспровержения господства Димитрия.

В это время Димитрий заболел; он лежал в Пелле, при­кованный к одру болезни. Весть об этом побудила Пирра произвести вторжение в Македонию, причем его единствен­ной целью был грабеж; но когда к нему толпами начали приходить македоняне и наниматься к нему на службу, то он двинулся далее и подступил к Эдессе. Димитрий, лишь только почувствовал некоторое облегчение, поспешил по­полнить ряды своего войска, значительно поредевшие от дезертирства масс, и выступил против Пирра, который, не будучи готов к решительному сражению, повел свое войс­ко назад; Димитрию удалось догнать его в горах и уничто­жить часть неприятельского ополчения.

Он снова блестящим образом проявил эластичность сво­его характера и свой в случае нужды неисчерпаемый на средства гений; несмотря на всеобщее недовольство наро­да, несмотря на отпадение многих тысяч, ему с налету уда­лось прогнать врага. Он и теперь не счел нужным поста­раться успокоить умы и приобрести утраченные им симпа­тии. Было ли это высокомерием, легкомыслием или пре­зрением к людям, но Димитрий пренебрег самыми близки­ми и необходимыми мерами. Его голову снова волновали новые фантазии и новые приключения.

Он заключил мир с Пирром, так как не только желал обеспечить свой тыл для новых предприятий, но и стремил­

467

ся приобрести в этом воине и полководце помощника и то­варища. Теперь он, несомненно, формально уступил обе ма­кедонские области, а может быть, также и условился с ним насчет того, чтобы пока сам будет завоевывать восток, Пирр завоевывал запад, где при Сиракузском дворе все уже подготовлено Оксифемидом, Агафокл убит и где господ­ствует такая сильная смута, что смелое нападение обещает самый верный успех; тогда под скипетром Димитрия и Пирра осуществится идея одновременного завоевания все­ленной, только наполовину удавшаяся в эпоху двух Алек­сандров Македонии и Эпира, когда великая миссия, к ко­торой своим международным положением призваны опи­рающиеся друг на друга царства Македонии и Эпира, ста­нет свершившимся фактом.

Сам Димитрий употребил зиму 289—288 года на самые обширные и поистине колоссальные вооружения. Плутарх говорит, что его приготовления к войне нисколько не усту­пали его надеждам и планам; он поставил на ноги войско в 98 ООО человек пехоты и почти в 12 ООО всадников, приказал строить корабли в Пирее, в Коринфе, в Халкиде и в Пелле, сам посещал верфи, делал указания и сам прилагал руки к работам; был составлен такой флот, какого еще никогда мир не видел; в нем насчитывалось пятьсот кораблей, в чис­ле которых были пятнадцати- и шестнадцатипалубные су­да, гиганты, более чем своими колоссальными размерами повергавшие в изумление той легкостью и точностью, с ка­кой можно было управлять ими.

Конечно, эти сведения способны повергнуть в изумле­ние. Наибольшим из виденных до сих пор кораблей бы одиннадцатипалубный корабль; он был выстроен по прика­зу Димитрия, а его килем послужил самый большой ливан­ский кедр в 130 футов длины и в три локтя толщиной; ге-раклеоты имели на своем восьмипалубном корабле "Носи­тель Львов" 1 600 гребцов; по весьма умеренному расчету и принимая большую часть кораблей за пятипалубные и чегьгрехпалубные, Димитрию необходимо было иметь бо­лее 100 ООО гребцов; только помня его деспотический ха­рактер и господствовавшее в то время пренебрежение к за­конам, мы найдем возможным насильственный набор та­кого большого числа матросов. Общая масса собранных им для своего гигантского предприятия людей должна была

468

доходить до 300 ООО, а он владел только Македонией, Фес­салией и большей частью греческих областей, результат, который, по-видимому, выходит за пределы всякой статис­тической возможности, особенно если принять во вни­мание, как сильно должны были уменьшить человеческий материал этих стран сорок лет постоянных войн и колони­зационных эмиграции. Мы не можем представить себе всех ужасных последствий того потрясения, какой должен был произвести насильственный набор такого громадного чис­ла людей, всего ужаса положения Македонии и Греции, если даже большинство этой массы воинов и моряков сос­тояло из наемников, чужеземцев" и бродяг, которых при­влекало его жалованье. Если бы до нас не дошло о правле­нии Димитрия никаких других сведений, кроме отчета об этих вооружениях, то он один был уже доказательством не поддающегося никакому описанию более чем монголь­ского деспотизма, с каким он царствовал. Принимая в со­ображение, какие громадные денежные средства он должен был затратить на свои вербовки, на постройку этих кораб­лей, на материал деревом, железом, канатами, провиантом и т. д., мы почти отказываемся понять, откуда он мог взять их; если бы он даже имел неприкосновенными все сокро­вища, которые его отец вывез из верхних областей или соб­рал при Помощи вымогательства в своем царстве, то их не­достало бы; но собранные его отцом сокровища частью уш­ли на войну, частью попали в руки неприятеля, а Димитрий со своей стороны сделал все возможное, чтобы расточить еще уцелевшие остатки; слишком правдоподобно предло­жение, что он вымогал у своих подданных в Греции и Маке­донии то, что ему было необходимо, что он заставлял их строить и вооружать для него корабли; не поддается ника­кому описанию то, что должны были тогда выстрадать и чем должны были пожертвовать Греция и Македония; та­ким образом, становится понятна та безграничная нена­висть к Димитрию, которой скоро суждено было проя­виться при первом внешнем предлоге.

469

ГЛАВА ВТОРАЯ 288—278

Египетское царство, — Царство Селевка. — Фракийское царство. — Коалиция против Димитрия. — Начало войны.

— Изгнание Димитрия из Македонии. — Раздел Македонии. —Димитрий в Греции. — Мир между Димитрием и Пирром.

— Поход Димитрия в А зию. — А гафокл против Димитрия.

— Переговоры Димитрия с Селевком. — Последнее пред­приятие Димитрия. — Наследники престола в Сирии и Египте. — Характер Лизимаха. — Поход Лизимаха про­тив Гераклеи. — Убиение Агафокла. —Война между Селев­ком и Лизимахом. — План Селевка. — Убиение Селевка. — Птолемей Керавн — царь в Македонии. — Арей против это-лян. — Положение Антигона. — Убиение сыновей Арсинои.

— Кельты на Дунае. — Нашествие Бренна. — Антигон — царь Македонии. — Заключение

И^^ВЯв' течение целых десяти лет на востоке гос-И ^^^Н подствовал почти ничем не нарушаемый |Н ^^^Н мир; экспедиция Птолемея против Кипра Н ^^^И прервала его только на короткое время I 9^ШШ и не повлекла за собою дальнейших —I >— враждебных отношений с сирийским со-

седом; теперь этот прекрасный остров на­ходился во власти Лагида, царство и народ которого быст­ро достигли самого цветущего благосостояния. Искусство и науки скоро расцвели в этой стране древней культуры и встретили почет, досуг и поощрение при высокообразован­ном дворе Египта; Александрия была центром международ­ной торговли, и египетские корабли плавали в Индию и Эфиопию, в Гесперию и на Понт; царские простагмы упоря­дочивали отношения в номах Сезотриса, которые начали уже эллинизироваться, законы древних фараонов при меня лись наряду' с новыми распоряжениями македонского царя. Новая эра достигла здесь своего самого пышного расцвета.

470

В обширных землях Азии тоже начали обнаруживаться благодетельные последствия мира; нельзя найти слов для достаточного восхваления того, что сделал для своего цар­ства стареющий Селевк. Он предпринял истинно мудрую государственную меру, разделив в административном от­ношении свое исполинское царство, охватывавшее до тех пор только десять или двенадцать сатрапий, на семьдесят сатрапий, чем слишком большое и всегда опасное могуще­ство отдельных сатрапов было низведено до той степени, которая позволяла легко наблюдать за ними и держать их в повиновении; подробности этой реформы нам неизвест­ны. Еще важнее и благодетельнее для его монархии в целом была вторая мера, по-видимому, указываемая природны­ми условиями и этническим составом его государства: земли между равниной Тигра и Средиземным морем, насе­ленные народами, чей язык принадлежал к одной семье, чьи религиозные представления в своих главных основаниях походили друг на друга и чья цивилизация была более спо­собна к восприятию эллинистической культуры, чем циви­лизация востока, должны были сделаться главным ядром его монархии; земли высокой твердыни Ирана с воинствен­ными разбойничьими племенами в окружавших его горах и с племенами кочевников внутри, со своеобразно разви­вавшейся культурой в Мидии, по реке Кабул и на равнине Бактрии представляли собою особый мир, который, буду­чи вовлечен Александром в великую мировую борьбу, скоро опять начал возвращаться к своим своеобразным обычаям и, по-видимому, мог воспринять в себя элементы эллинистической культуры только крайне медленно и со значительными ограничениями. Сообразно с этим Селевк разделил свое царство; удержав для себя запад, он отдал верхние области своему сыну Антиоху, которого родила ему согдиянка Анама. Рассказывают, что повод к этому подала любовь его сына к своей мачехе Стратонике, доче­ри Димитрия Македонского, и притом характерным для сына и отца образом. Стратоника была молода и прекрас­на; Антиох полюбил се и, потеряв надежду побороть свою безнадежную страсть, решился уморить себя голодом. Врач Эрасистрат отлично понял, что молодой царевич умирает от глубоких душевных страданий; он заметил, что больной оставался спокойным, когда в его покой входили прекрас­

471

ные пажи или прислужшщы царицы, но когда она являлась сама и с безмолвным приветом подходила к постели страдальца, он краснел, начинал глубоко дышать, с ним делалась лихорадка, он дрожал, бледнел и с рыданиями прятал голову в подушку. Тщетно расспрашивал его верный врач; он сам понял болезнь Антиоха. Озабоченный отец постоянно требовал от врача объяснений; наконец Эрасистрат сказал ему, что его сын страждет тяжелой бо­лезнью; его терзает любовь, которая навсегда должна ос­таться без ответа; он хочет умереть, так как у него не оста­ется в жизни больше никаких надежд. Когда встревожен­ный царь спросил его, кто эта женщина и не может ли она достаться его сыну, то врач ответил: "Это моя жена, госу­дарь". На это Селевк сказал ему: "Ты мне верен, спаси мо­его сына, в нем вся моя радость и надежда". Тогда врач придал своей речи другой оборот: "Как можешь ты этого требовать, царь? Будь это твоя супруга, разве ты пожерт­вовал бы ее для твоего сына?" — "Если бы было возмож­но, — сказал ему на это Селевк, — чтобы бог или человек обратил на нее чувство моего сына, то я с радостью отдал бы ее и даже все мое царство, чтобы спасти его". Тогда Эрасистрат сказал: "Тебе, государь, не нужно более врача, ты можешь спасти своего сына; он любит Стратонику". Селевк созвал свое аойско и Объявил перед ним, что делает царем верхних сатрапий своего сына Антиоха, а царицей — Стратонику и надеется, что его сын, который всегда был ему предан и послушен, ничего не возразит против этого брака; если же царице неприятно эта исключительная пе­ремена, то он просит друзей убедить ее, что все клонящееся к общему благу справедливо и прекрасно.

Так гласит предание. Вполне возможно также и то, что Селевка побудила действовать таким образом и перемена его отношений к отцу царицы: как раз теперь он присоеди­нил Киликию к своему царству, а Кипр был занят Птоле­меем, конечно, не без его согласия. Этот раздел царства не должен был уничтожить его единства, но был вызван толь­ко существенными различиями в устройстве и админист­рации обеих его половин; крайне интересен факт возник­новения множества греческих городов, которые появились в Нижнем царстве; входившие в состав его земли, назван­ные именем македонского отечества, представляли собою

472

как бы Македонию в Азии; быть может, эллинистическая культура распространилась в Сирии еще быстрее и полнее, чем в долине Нила, а с нею развилось и благосостояние страны и более высокий и живой интерес к искусствам и науке.

Между тем как таким образом царства Лагида и Селев­ка упрочились и начали развиваться, третье гшкое цар­ство, царство Лизимаха, еще далеко не успело пустить кор­ней в той почве, которая ему была отведена; ряд греческих городов на морском берегу, имея во главе Византию на европейском берегу и Кизик на азиатском, продолжал со­хранять полную независимость; фракийский Пентаполь между Гемом и устьем Дуная, имея своими союзниками гетов, скифов и греческие города скифского берега, быт тоже достаточно силен, чтобы защищать свою автономию; война 291 года с гетами могла даже на одно мгновение сде­лать вопросом самое существование этого царства, и по окончании ее могущество Лизимаха находилосьвкрайнем упадке. Подобного рода условия не могли содействовать укреплению его власти в новоприобретенных в Азии зем­лях, тем более что последние, переполненные повсюду гре­ческими городами, должны были противопоставкть ново­му монархическому режиму гораздо большие трудности, чем Сирия или Египет. Лизимах тоже основывал города, или говоря вернее, лишал старые города их имени и их ус­тройства, чтобы обеспечить за собою обладание ими при помощи новой организации городского управления; таким образом город Эфес, больше всех сохранивший дружествен­ные отношения с Димитрием, был соединен огородами Колофоном и Лебедосом, выстроен ближе к морюиназвэн по имени царицы Арсиноей; место прежней демократии заступил назначенный совет и так называемые эшжлнтЫ: Весьма вероятно, что муниципальное устройство такого рода было введено и в других греческих и новых городах Малой Азии, где это было возможно. Выше уже упомяну­то, что династы Вифинии, приняв царский титул, начадя в 298—297 году свою собственную эру, что позволяет нам заключить, что они расширили свою территорию; точно также и Понтийское царство — оно начинает свою соб­ственную эру в том же году — должно было воспользовать­ся слабостью Фракийского царства. Относительно Герак­

473

леи Понтийской мы знаем, что царица Амастрида, сохра­нившая хорошие отношения с Лизимахом, была убита сво­ими двумя сыновьями Клеархом и Оксафром; это был по­чти полный разрыв с Лизимахом.

Таково было положение дел в 288 году, когда распрост­ранилась весть о колоссальных вооружениях Димитрия Македонского, которые угрожали безопасности каждого из трех царей. Прежде всех и больше всех должен был бо­яться Лизимах, чьи европейские владения, по своей близо­сти, представляли наибольшие удобства для предпринятой из Македонии экспедиции; македонский завоеватель дол­жен был обратиться против них, чтобы завладеть Геллес­понтом, а Малая Азия пала бы при первом нападении. Се­левк должен был бояться потерять Киликию, да и в том случае, если бы отважному и неутомимому Димитрию уда­лось пока приобрести только Малую Азию, то достиг­нутому ценою таких усилий миру на востоке наступил бы конец. Наконец, Птолемей владел Кипром еще очень недолго; если бы Димитрий со своим колоссальным флотом появился в его водах, то это приобретенное ценою таких тяжелых трудов владение бььто бы потеряно и преобла­дание Египта на море было бы снова поставлено на карту.

Эти три царства, подвергавшиеся такой же опасности, как и при последней войне против отца Димитрия, заклю­чили, или возобновили, такую же коалицию, чтобы встре­тить нападение того, чей деспотизм грозил маленьким ца­рям, династам, свободе греческих городов, свободе торгов­ли Родоса, Кизика и Византии и всей вселенной; они имели право рассчитывать, что к ним примкнут все для защиты своей государственной свободы против того, кто с бурной стремительностью старался восстановить монархию и еди­нодержавие. Вероятно, в связи с этими политическими ком­бинациями вдова умерщвленного Димитрием молодого царя Александра, дочь Птолемея Лизандра, была выдана за сына Лизимаха Агафокла, что позволяло последнему выступить против узурпатора Димитрия в защиту прав вдовы убитого, бывшей единственной законной наследни­цей короны Македонии с тех пор, как Лизимах по мирно­му договору 292 года формально отрекся от прав своего зятя Антипатра на Македонию, так как супруга Димитрия Фила не была дочерью македонского царя и только ее брат

474

Кассандр возложил на себя царский венец. Союзники пред­ложили Пирру присоединиться к своему союзу, указав ему на то, что вооружения Димитрия еще не готовы, а вся его страна полна смут, и что они не могут представлять себе, чтобы Пирр не воспользовался этим случаем овладеть Македонией; если он пропустит его, то царь Македонии скоро принудит его биться в самой молосской земле за хра­мы богов и за могилы его дедов; разве у него уже не вырва­на из рук супруга, а с нею и остров Коркир, это дает ему полное право обратиться против него. Пирр обещал свое участие.

Димитрий еще был занят своими приготовлениями к вторжению в Азию, когда пришло известие, что в гречес­ких водах показался большой египетский флот, везде призывающий греков к восстанию; в то же время ему было дано знать, что Лизимах подступает из Фракии в верхние области Македонии. Димитрий, поручив защиту Греции своему сыну Антигону, поспешно двинулся навстречу фра­кийскому войску. Уже теперь в его войске обнаружился дух недовольства; едва он успел выступить, как пришло известие, что и Пирр восстал против него, вторгся в Маке­донию, проник до Берои, взял этот город и расположился под его стенами лагерем, а его стратиги опустошают обла­сти до самого моря и угрожают Пелле. Беспорядок в войс­ках усиливался; нежелание сражаться против Лизимаха, который был одним из близких к Александру лиц и знаме-нитым героем, становилось всеобщим; многие указывали на то, что сын Кассандра, законный наследник царства, находится при нем; такое настроение войск и угрожавшая столице опасность побудили Димитрия обратиться против Пирра; оставив для защиты границы в Амфиполе Андра-гафа, он поспешил с войском обратно через Аксий к Берое и расположился лагерем против Пирра. Сюда из города, который находился в руках эпирогов, явилось много на­рода для посещения своих Друзей и родственников; Пирр, говорили они, так же добр и приветлив, как и храбр, они не могут достаточно нахвалиться его поведением относи­тельно граждан и пленных; к ним присоедитшись также и посланные Пирром люди, которые говорили, что теперь наступила пора стряхнуть с себя тяжелое иго Димитрия и что Пирр заслуживает того, чтобы господствовать над са­

475

мым благородным народом мира, так как он представляет собою настоящего солдата, полного снисходительности и доброты, и единственного человека, находящегося еще в родстве со славным домом Александра. Они встретили бла­госклонных слушателей, и скоро число тех, которые жела­ли видеть Пирра, значительно увеличилось. Он надел свой шлем, отличавшийся от других высоким султаном и рога­ми, чтобы показаться македонянам. Когда они увидели царственного героя, окруженного македонянами же и эпи-ротами с дубовыми ветками на шлемах, они тоже воткну­ли в свои шлемы дубовые ветки и толпами начали перехо­дить к Пирру, приветствуя его своим царем и требуя от него лозунга. Тщетно Димитрий показывался на улицах своего лагеря; ему кричали, что он сделает хорошо, если подума­ет о своем спасении, так как македонянам надоели эти по­стоянные походы для его удовольствия. Среди всеобщих криков и насмешек Димитрий поспешил в свой шатер, пе­ременил платье и почти без всякой свиты бежал в Кассанд-рию. Мятеж бушевал в лагере все сильнее и сильнее, все искали царя и не находили его, начали грабить его шатер, драться из-за находившихся в нем драгоценностей и коло­тить друг друга, так что завязалось настоящее сражение, причем весь шатер был разнесен в клочки; наконец появил­ся Пирр, овладел лагерем и быстро восстановил порядок.

Это произошло на седьмой год после того, как Димит­рий сделался царем Македонии; общественное мнение было повсюду так возмущено против него, что на его защиту не встал ни один человек во всей стране. Он бежал в Кассанд-рию, на берегу Фермейского залива, и поспешно сел на ко­рабль, чтобы достигнуть Греции. Фила, столь часто пре-небрегаемая супруга бежавшего царя, потеряла всякую надежду на спасение; она не хотела пережить позора свое­го супрута и лишила себя жизни при помощи яда.

Между тем Пирр был провозглашен в Македонии ца­рем; но тут подоспел Лизимах и потребовал, чтобы страна была разделена между ними, так как победа над Димитри­ем была их общим делом; начались препирательства, и дело было близко к тому, чтобы разрешиться при помощи ору­жия. Пирр, далеко не будучи уверенным в македонянах и видя их симпатии к старому полководцу Александра, пред­почел предложить ему заключить договор, которым он

476

предоставлял Лизимаху земли но реке Нест и, как кажется, области, которые обыкновенно назывались новоприобре-тенной Македонией. Когда же зять Лизимаха Антипатр, который надеялся теперь, наконец, быть восстановленным на отцовском престоле, вместе со своей супругой Эвриди-кой начал горько жаловаться на то, что сам Лизимах от­нял у него Македонию, он приказал умертвить его, а свою дочь осудил на пожизненное заключение.

Среди греков падение Димитрия вызвало самые разно­образные движения, которые с самого начала приняли бы более решительный характер, если бы египетский флот, как кажется, не ограничился занятием некоторых гаваней Ар­хипелага. В других местах более серьезным протестам по­мешали македонские гарнизоны и близость молодого Ан­тигона, а сильный гарнизон, оставленный им, как кажется, в Коринфе, поддержал порядок на Пелопоннесе; во всяком случае нам ничего не известно о каких-либо движениях на этом полуострове. Сам Антигон, как кажется, двинулся по дороге в Фессалию, чтобы оказать возможную помощь уг­рожаемому с двух сторон царству, но прибыл уже слиш­ком поздно; в Виотии в его лагерь явился не узнанным ни­кем беглецом отец в сопровождении немногих спутников. Войско сына, гарнизоны отдельных городов и присоеди­нившиеся к нему искатели приключений дали ему снова некоторую силу, и скоро дело приняло такой вид, как буд­то к нему опять хочет возвратиться его прежнее счастье; он старался склонить на свою сторону общественное мнение и объявил Фивы свободными, надеясь обеспечить этим за собою обладание Виотией.

Только в Афинах произошли серьезные и важные по своим последствиям перемены. Тотчас же по получении вести о падении Димитрия афиняне поднялись, чтобы вос­становить свою свободу. Во главе этого движения стал Олимпиадор, чья слава заключается в том, что в то время как лучшие люди, обезстваженные бесплодными попытка­ми, не решались более надеятся ни на что, он со смелой ре­шимостью и опасностью для собственной жизни выступил вперед. Он призвал к оружию даже стариков и юношей и повел их в бой против сильного македонского гарнизона, разбил его и, когда тот отступил в Музей, решился на штурм этой позиции; отважный Леократ был первым на стене, и

477

его геройская смерть подействовала на всех разжигающим образом; после короткого боя Музей был взят. И когда за­тем находившимися, вероятно, в Коринфе македонянами было немедленно произведено вторжение в Аттику, Олим-пиадор выступил против них, призвал к свободе также и жителей Элевзиса и разбил во главе их противников.

Но тут пришло известие, что Димитрий соединился со своим сыном, снова собрал войско более чем в 10 ООО че­ловек и идет на Афины; сопротивляться таким силам каза­лось невозможным. Они обратились во все стороны с просьбою о помощи; дошедшие до нас надписи доказыва­ют, что они обратились даже к царю Боспора Спартоку и к царю пеонов Авдомонту, которые оба надавали им са­мых лучших обещаний, причем первый прислал 15 ООО ме-димнов, а второй 7 500 меди м нов хлеба. Но главным об­разом обещал свою помоп(ь Пирр, к которому они обра­тились; было решено защищаться до последней возможно­сти. Димитрий подошел к городу и самым энергичным об­разом приступил к его осаде. Тогда, как рассказывают, афиняне послали к нему Кратеса, пользовавшегося тогда высоким уважением, мужа, который частью при помощи своего ходатайства за афинян, частью при помощи указа­ния на то, что теперь всего выгоднее для Димитрия, скло­нил его снять осаду и отбыть со всеми своими собравши­мися кораблями, 11 ООО человек пехоты и некоторым ко­личеством всадников в Азию. Это известие в той форме, в какой оно дошло до нас, не может быть верно; Димитрий, конечно, не без самой—необходимости отказался от осады города, взятие которого обеспечивало его господство в Греции; вернее будет предположить, что Пирр уже прибли­жался и что это известие придало вес словам Кратеса; мо­жет быть, Димитрий отступил в Пирей, а может быть, и в Коринф. Наконец прибыл Пирр, афиняне встретили его с кликами восторга и открыли ему цитадель, чтобы он при­нес там жертву Афине; сходя оттуда обратно, он сказал, что благодарит их за доверие, но полагает, что будь они умны, они не отворяли бы своих ворот ни одному государю. Затем он заключил с Димитрием соглашение, о котором нам неизвестно ничего, кроме случайного напоминания о том, что его содержание держалось в тайне даже от самих афинян. Условия этого договора могли только заключать ­

478

ся в том, что Димитрий отказывался от своих притязаний на Македонию, а Пирр признавал его повелителем Фесса­лии и находившихся в настоящее время под его властью греческих государств, включая сюда обладание Салами-ном, Мунихией и Пиреем, между тем как самые Афины обоими были объявлены свободными и независимыми.

Каково бы ни было наше мнение о характере Димит­рия, он одарен такой энергией и эластичностью, такой по­требностью дела и риска, каких мы не находим ни у одно­го другого исторического лица. Он знает, сколь нечетное число раз в своей полной треволнениями жизни он после глубокого падения достигал снова вершин могущества и славы; может быть, ему еще раз поможет его счастливая звезда. Едва успев приобрести снова некоторое положение в Греции, он устремляет все свои мысли на бывшее причи­ной его падения великое предприятие; так как в Македо­нии ему больше не на что надеятся, он хочет достигнуть Азии, там он надеется на большие успехи. Все обстоятель­ства благоприятны для этого: Лизимах занят еще новопри-обретенными областями Македонии, и уже из-за раздела страны едва не вспыхнула война между ним и Пирром; Лизимах должен быть постоянно настороже перед этим честолюбивым и храбрым царем, который неохотно удо­вольствовался только частью целого; он не будет иметь времени для защиты Малой Азии, где повсюду господству­ет сильнейшее недовольство им, самым корыстолюбивым из всех диадохов, и где, наверное, еще не забыты лучшие времена Антигона и Димитрия. Димитрий ненавидит это­го Лизимаха, этот мешОк с деньгами, как он его называет, этого ничтожного человека, который не умеет даже оправ­дать установившейся за ним репутации бравого солдата и которому его незаслуженное счастье бросает плоды одер­жанных другими побед.

Димитрий со своим флотом и довольно значительным войском покинул Грецию, где оставил военачальником своего отважного сына Антигона. Он прибыл в Милет, где нашел сестру Филы Эвридиху, покинувшую двор в Алек­сандрии, где она достаточно долго переносила пренебре­жительное отношение к себе своего супруга Птолемея и его приближенных, и живущюу теперь в Мнлете, подаренном ей, вероятно, по обычаю того времени в собственность, со

479

своей дочерью Птолемаидой, которая была обручена с Ди­митрием в 300 году. Димитрий, бьгоший врагом египетского царя, встретил самый лучший прием и отпраздновал свою свадьбу с Птолемаидой1. Отсюда он предпринял набег на Лидию и Карию, причем многие города покорились ему добровольно, а остальные были взяты открытой силой; власть Лизимаха была здесь, очевидно, крайне мало попу­лярна, так как даже многие из его оставшихся в этих зем­лях стратигов перешли на сторону Димитрия и принесли ему деньги и войска; его силы росли с каждым днем; была взята даже столица Лидии Сарды.

Малая Азия была беззащитна только в первую .минуту. Лизимах располагал достаточными силами для того, что­бы послать в Азию значительное войско под командой сво­его сына Агафокла. Димитрий не решался выступить ему навстречу; скоро, не считая себя более в безопасности в Ли­дии и Карий, он отступил во Фригию. Трудно понять, по­чему, располагая значительным флотом, он удалился от морского берега, так как должен был бы, по-видимому, отказаться от всего, только не от моря; оно всегда остава­лось бы для него открытым, с какой-нибудь скалою и па­рой товарищей для морских разбоев. Но он предавался разным фантастическим планам; он желал пробиться со своим маленьким войском в Армению, откуда надеялся возмутить Мидию и стать твердою ногою в верхних про­винциях, а в случае нужды найти достаточное количество скалистых твердынь, которые могли бы служить ему на­дежным убежищем. Но он не позаботился обратить свое внимание на то, чтобы предупредить ближайшую и самую серьезную опасность; он уже не мог избрать ближайшей дороги через Фригию, так как движения Агафокла прину­дили его отступить к югу; у восточного склона Тмола он повернулся вглубь страны, но Агафокл следовал за ним все ближе и ближе; несколько удачных стычек позволили Ди мнтрию выиграть некоторое расстояние, но Агафокл при­казал своим легким войскам рассеяться по всем окрестнос­тям и не позволять неприятелю производить какую бы то ни было фуражировку. Уже в войске Димитрия начал чув­ствоваться недостаток в самых необходимых съестных при­пасах; в войсках распространилось подозрение, что их ве­дут в Армению. Среди возраставшей нужды они перепра-

ч 480

вились через Меандр и двинулись к реке Лик. Близость преследующего неприятеля вынуждала спешить, так что не успели даже отыскать брода в том месте, где необходимо было переправиться, а река была глубока и стремительна; Димитрий немедленно приказал всадникам, имевшим крепких и крупных лошадей, въехать в реку и выстроиться в четыре ряда против течения и переправил затем под прикрытием этого странного вала, действительно ослаб­лявшего стремительность течения, на другой берег свою J пехоту, хотя и с большими потерями. Постоянно сопро­вождаемая неприятелем, среди возраставших лишений, страдая от сырости и холода рано начинающейся в этой гористой местности осени, войска двинулись дальше; постоянное отсутствие правильного питания вызвало тяжелую моровую болезнь, унесшую 8 ООО человек. Достигнуть Армении не представлялось более никакой надежды; возвращение представлялось и невозможным, и неблагоразумным, так как Эфес, который удерживал в своих руках при помощи пиратов полководец Димитрия Энет, был изменою взят стратигом Лизимаха Ликом2. Димитрий стоял около северных склонов Тавра, где встреча с Агафоклом совершенно уничтожила бы его; ему ничего другого не оставалось, как перейти через Тавр и вступить в пределы Киликии. Он поспешил в Таре в Киликии, хотя охотно избежал бы необходимости давать Селевку предлог для неприязненных действий, надеясь иметь возможность сдвинуться из Киликии по какой-нибудь дороге на север, но здесь уже все проходы были заняты Агафоклом. Димитрий был заперт, его маленькое войско было в самом печальном состоянии, и его положение было отчаянным. Ему не оставалось другого исхода, кроме унизительной необходимости обращаться к Селевку, которому он послал сказать, что судьба преследует его, что он потерял все и что свою последнюю надежду он возлагает на великодушие Селевка.

Был ли Селевк тронут судьбою и просьбами столь глу­боко павшего царя, но он послал своим находившимся там стратегам приказ доставить Димитрию все необходимое для царского двора, а его войскам достаточное количество провианта. Но что же ему было делать дальше? На созван­ном по этому поводу совещании Патрокл, один из пользо-

14. Истеки эллшкшэкг кж. II

481

вавппгхся больший влиянием друзей царя, заявил, что рас­ходы на содержание Димитрия и его войска играют в этом вопросе самую малую роль, но что царь не должен дозво­лять Димитрию оставаться слишком продолжительное вре­мя в его стране, так как он искони был самым необуздан­ным и склонным к переворотам из царей, а теперь к тому же находится в положении, могущем заставить решиться на величайшие крайности даже более спокойный характер. Благоразумие предписывало быть готовым ко всяким слу­чайностям. Селевк собрал значительную армию и высту­пил с ней в Киликию.

Спасенный великодушием Селевка от ближайшей опас­ности, Димитрий, как кажется, немедленно начал увлекать­ся новыми надеждами; ведь он владел некогда Киликией, может быть, и теперь ему удастся утвердиться здесь. При­ближение Селевка повергло его в большое смущение, так как он полагал, что за приветливостью Селевка тоже скры­валась только измена и что его хотят окружить и уничто­жить. Он отступит на самые неприступные пункты Тавра и снова послал сказать Селевку, чтобы он по крайней мере позволил ему удалиться, чтобы основать себе независимое царство среди далеких варваров и провести там остаток своих дней; если он ему отказывает в этом, то пусть хоть позволит ему провести со своими войсками зиму в этих местах; он не захочет прогнать его в этом крайнем положе­нии, нагого и лишенного всего, и отдать его на жертву сво­им врагам. Селевк сделал ему достаточную уступку, пред­ложив отправиться в Катаонню на два месяца на зимние квартиры и прислать к нему в качестве заложников знат­нейших из своих друзей; в то же время он приказал занять сильными отрядами ведшие в Сирию проходы, а Агафок-лу, который при своем преследовании переступил грани­цы своего царства, послал предложение возвратиться на­зад ввиду того, что Димитрий теперь находится в его влас­ти и что он позаботится предупредить всякую дальнейшую опасность. Димитрий со своей стороны чувствовал себя еще слишком сильным для toi о, чтобы вынужденно согласиться на эти поставленные Селевхом условия; он не мог прими­риться с необходимостью формально изъявить свою покор­ность; голод принудил его к грабежам, им были предпри­няты безумно смелые набеги, отвага и дикость последней

482

отчаянной борьбы делали его и его полчища предметом ужаса; где они наталкивались на маленькие отряды непри­ятельских войск, там они побеждали и перебивали всех, а скоро он решился выступить против более крупных отря­дов. Селевк послал против него вооруженные косами ко­лесницы, но они были обращены в бегство; Димитрий про­ник к Сирийским проходам, опрокинул расположенные там посты и овладел дорогой на восток. Теперь его надежды еще более выросли; он стоял в области Исса, его войска были исполнены мужества и готовы на все; он надеялся выиграть сражение, его неизменное счастье, по-видимому, еще раз помогло ему. Селевк с тревогой смотрел на прини­маемый этой странной борьбой оборот и жалел, что ото­слал назад Агафокла, но не решался один воевать против Димитрия, чьего счастья, мужества и военного гения он имел полное основание опасаться.

Счастье еще раз улыбнулось царственному авантюрис­ту, чтобы тем вернее погубить его. Ослабленный беспри­мерным напряжением последних месяцев, Димитрий серь­езно заболел; как раз теперь, когда был важен каждый день, когда каждый час мог принести окончательное решение, он пролежал сорок дней. Все дела остановились, беспоря­док среди войск достиг ужасающих размеров, многие пе­решли на сторону неприятеля, а многие разбежались. Се­левк не хотел нападать; сила неприятеля должна была раз­рушиться сама собой. Едва успев оправиться, Димитрий приблизительно в мае 286 года выступил из Исса; все по­лагали, что он воротится в Киликию, но он обратился к востоку, пошел глубокой ночью через Амаясхие проходы, и на следующее утро его полчища рассыпались по Кирри-стийской равнине, грабя, убивая и предаваясь диким наси­лиям. Селевк быстро выступил ему навстречу и располо­жился против него лагерем, убежденный, что Димитрий немедленно отступит. Вместо этого последний решил на­пасть на него ночью врасплох, в надежде, что неожидан­ность нападения, суматоха и темнота ночи обеспечат ему полный успех. Войска с криками ликования выслушали этот приказ, поспешно вооружились и были готовы к на­падению. Между тем два пельтаста из Этолии прокрались к неприятелю, потребовали, чтобы их немедленно вели к царю и открыли ему предполагаемое нападение. Селевк,

483

которого разбудили, быстро вооружился и со словами: "Мы имеем дело с диким зверем", приказал трубить тревогу во все войсковые трубы, а пока войска собираются — зажечь перед шатрами груды хвороста и затем вывести при бое­вых кликах войска из лагеря. Когда Димитрий подступил и увидал бесчисленные огни и услыхал боевой клик и зву­ки труб, то он понял, что его намерение было выдано не­приятелю, и отступил.

На следующее утро Селевк произвел нападение; Димит­рий несколько оттеснил неприятеля на своем правом кры­ле и проник в проход, оставленный войсками Селевка; Се­левк, сопровождаемый избранными гипаспистами и восе­мью слонами, поспешно бросился туда, расставил их вдоль дороги, сам соскочил с лошади, отбросил в сторону шлем, выступил держа в руках дротик, на край дороги и громко приказал неприятельским войскам остановиться, говоря, что с их стороны будет безумием следовать далее за этим голодным атаманом разбойников, когда они могут посту­пить на службу к богатому царю, который владеет цар­ством и которому не нужно еще завоевывать его себе; они должны отлично видеть, что они были бы давно побежде­ны, если бы он этого захотел; но он только спас их от го­лодной смерти; если он до сих пор щадил их, то делал это не для Димитрия, но в надежде, что увидит столь храбрых мужей, которых он желает спасти во что бы то ни стало, следующими совету благоразумия; пусть они идут к нему и тогда они будут спасены. Они встретили эту речь клика­ми одобрения, побросали оружие и приветствовали Селев­ка своим царем.

Димитрию едва удалось спастись бегством с немноги­ми друзьями к Амаиским проходам; здесь, скрываясь в лесу, он ожидал наступления ночи, чтобы затем бежать в Карию, в Кавн, где он надеялся найти свой флот. Но когда он уз­нал, что у них не хватит провианта даже на один день, то переменит свой первоначальный план и направился на се­вер к Тавру; Сосичен, один из друзей, предложит царю че­тыреста золотых, которые он еще имел при себе, говоря, что с этими деньгами можно будет пробраться к морю. Они двинулись в дорогу ночью и снова направились на юг, что­бы достигнуть ближайшего приморского пункта. Между тем Селевк, чтобы не дать Димитрию уйти в Сирию,

484

приказал занять Аманские горы значительным корпусом под командой Лиэия, дав ему приказ зажечь везде на высо­тах огни. Увидав эти огни, Димитрий повернул обратно к тому месту, откуда прибыл; это была ужасная ночь, из гор­сти оставшихся еще при нем многие тайно покинули его, а остальные потеряли всякую надежду. Один решился ска­зать, что необходимо сдаться. Димитрий выхватил свой меч, чтобы пронзить его, но друзья удержали его и успоко­или, хотя и признались, что и они не видят никакого дру­гого исхода; он послал некоторых друзей сказать Селевку, что отдается в его полную власть.

Селевк радушно принял их и сказал: "Моей счастливой звезде, а не звезде Димитрия я обязан тем, что она сохра­нила его и дала мне случай проявить свое милосердие". Он велел приготовить для Димитрия царский шатер и принять его со всеми почестями, и послал к нему одного из прежних друзей Димитрия, Алоллонида, который должен был при­ветствовать и сопровождать его. Придворные поспешили выразить свое почтение мужу, которого так милостиво принимал их повелитель и который, несомненно, скоро бу­дет пользоваться у него большим влиянием; в самом лаге­ре царило живейшее любопытство и желание посмотреть на Полиоркета. Более осторожные люди смотрели на это не без тревоги и посоветовали царю принять меры предос­торожности, так как можно опасаться восстания в пользу Димитрия. Между тем Аполлонид обратился к Димитрию с приветствием и сообщил ему о милостивом решении сво­его повелителя; к нему прибыло много придворных; сам Димитрий думал, что он вступил в лагерь не как пленник, а как царь. Но тут появился отряд в 1 ООО человек пехоты и конницы под командой Павзания, который окружил Ди­митрия, разогнал окружавших его лиц, поместил его по середине и молча увез его. Димитрий был отвезен в укреп­ленный город Апомея на берегах Оронта; его окружила сильная стража, но во всех других отношениях он содер­жался по-царски; сам Селевк прислал ему своих придвор­ных слуг, приказал выдавать ему столько денег, сколько ему будет нужно, и в изобилии снабдил его маленький двор всем необходимым; каждому другу было разрешено гово­рить с Димитрием, царские охоты, ристалища и сады были ему открыты; прибывшие от Селевка придворные принес­

485

ли ему добрую весть, что Селевк ожидает только прибы­тия из верхних провинций Антиоха и его супруги, чтобы совсем освободить его от заключения.

То обстоятельство, что Димитрий находился в его ру­ках, представляло для Селевка неоценимую выгоду; наи­менее важно было то, что в лице его принуждался к бездей­ствию единственный враг, которого ему, может быть, еще следовало бы бояться; несравненно более важным для него должно было быть то обстоятельство, что он имел в своем распоряжении злейшего противника Лизимаха. Отноше­ния между дворами Лизимаха и Антиохии были уже край­не натянуты; а со времени удаления Димитрия дела в Ев­ропе приняли такой оборот, который необыкновенно уси­ливал могущество Лизимаха и мог возбуждать серьезные опасения.

Несмотря на заключенный с Димитрием мир, Пирр, сле­дуя внушениям Лизимаха и желая приобрести себе завое­ваниями симпатии македонян, склонил Фессалию к отпа­дению и напал на многие города, в которых еще стояли гарнизоны Димитрия и Антигона, так что Антигон мог удержать там в своих руках только укрепленный город Димитриаду. Договором, который молосский царь теперь так развязно нарушал, он глубоко разочаровал афинян, которые твердо рассчитывали приобрести не только Му­зей, но также и Мунихию и Пирей, и которые теперь тем теснее примкнули к Лизимаху, обещавшему им всевозмож­ные блага. Не менее работал Лизимах над тем, чтобы от­вратить умы македонян от Пирра; царь пеонов Авдолеонт держал его сторону, войны его сына усилили его мужество в Малой Азии, а бежавшего Димитрия он приказал пре­следовать даже за пределами своего царства. Когда Димит­рий был заперт в Киликии и сделан почти совершенно без­вредным, Лизимах обратился против Македонии с прямым намерением отнять у Пирра корону этого края. Пирр сто­ял лагерем в гористых окрестностях Эдессы; Лизимах ок­ружил его, отрезал к нему всякий подвоз съестных припа­сов и довел его до величайшей нужды. В то же время Лизи­мах старался склонить на свою сторону первых представи­телей македонской знати, частью письменно, частью уст­но доказывая им, насколько унизителен тот факт, что чу­жеземец — молосский царь, чьи предки всегда находились

486

в подчинении у македонян, владеет теперь царством Фи­липпа и Александра и македоняне сами избрали его на это, отвратившись от друга и боевого товарища своего вели­кого царя; теперь дтя македонян, в память их древней сла­вы, настала пора возвратиться к тем, кто стяжал ее с ними на полях битвы. Слава Лизимаха и еще более его деньги повсюду нашли себе доступ, повсюду среди знати и народа обнаружилось движение в пользу фракийского царя, Пирр увидел невозможность удерживать долее в своих руках позицию подЭдессой и отступил к границе Эпира, завяза­лись переговоры с Антигоном, который, воспользовавшись благогтнятными обстоятельствами, должен был находить­ся уже в Фессалии. Лизимах выступил навстречу соединен­ным армиям их обоих и выиграл сражение, вследствие чего Пирр окончательно отказался от македонского престола, а Фессалия, за исключением Димитриады, и Македонское царство перешли в руки Лизимаха.

Селевк должен был смотреть не без тревоги на росшее могущество Лизимаха; Пирр даже в союзе с Антигоном оказался слишком слабым для того, чтобы служить проти­вовесом могущественному повелителю Фракии, Македо­нии и Малой Азии. Поэтому-то он, вероятно, и не решался энергично выступить против Димитрия в Киликии, этим объясняется его поразительное великодушие, когда после­дний принужден был сдаться ему; он мог рассчитывать в случае нужды снова выдвинуть Димитрия на сцену и по­слать его с войском в Европу, чтобы возобновлением его македонского царства восстановить равновесие, в котором существование слагавшихся эллинистических государств могло найти единственный залог своей прочности. Со всех сторон приходили просьбы об освобождении Димитрия; переговоры в этом смысле вели не только отдельные горо­да и династы, но, как кажется, также и Птолемей с Пир­ром. Антигон прилагал все свои усилия, он предложил от­казаться от всего, что еще находится в его руках, и самому явиться в качестве заложника, если Селевк освободит его отца, и послал ко всем царям просьбу поддержать его хо­датайство. Селевк был осаждаем со всех сторон; один толь­ко Лизимах делал серьезное возражение, говоря, что, если Димитрий будет выпущен на свободу, то вселенная снова наполниться войнами и смутами и ни один царь не будет

487

более безопасен в обладании своими землями; он предла­гает 2 ООО талантов, если Селевк устранит с дороги своего пленника. Селевк в резких выражениях отказа! послам, которые осмелились считать его способным не только на­рушить свое слово, но и совершить подобное преступле­ние относительно государя, соединенного с ним узами двой­ного родства. Он вступил в письменные переговоры со сво­им сыном Антиохом в Мидии относительно того, как ему следует теперь поступить с Димитрием, имел намерение освободить его и блестящим образом отвести его обратно в его царство; были приняты меры, чтобы уже теперь при всем том, что делалось для Димитрия, упоминалось имя Антиоха и его супруги, дочери Димитрия.

Между тем Лизимах, по-видимому, совсем перестал об­ращать внимание на греческие дела и заботливо избегал всякого повода к разрыву с Селевком; освобождение Ди­митрия было отложено на неопределенное время. Он сам писал своему сыну Антигону и своим друзьям и стратегам в Греции, чтобы они не надеялись на его возвращение и если будут получаться письма за его печатью, не верили бы им, а поступали бы так, как будто бы он уже умер; сво­ему сыну Антигону он передаст все свои города и владе­ния, все свои права и свою диадему. Он сам отказался от всяких надежд, которые питал в первое время своего плена, и занимал свой досуг охотой, единоборством и верховой ездой, но скоро это ему прискучило, и он начал делить свое полное бездействие между пирами, игрой в кости и развра­том, может быть, более из желания заглушить грызшую его скорбь, чем по врожденному предрасположению к этому, а может быть, и с намерением ускорить этим конец своей безнадежной жизни. На третий год плена он начал хворать и умер на пятьдесят четвертом году своей бурной жизни. Селевк горько сожалел о том, что не спас его; его со всех сторон винили в преждевременной смерти царя.

В блестящих погребальных празднествах, конечно, не было недостатка. Прах Димитрия был послан в золотой урне в Грецию, и Антигон выступил со всем своим флотом к островам, чтобы сопровождать его в Коринф; все горо­да, у которых он приставал к берегу, украшали урну вен­ками или посылали траурные депутации для сопровожде­ния смертных останков героя. Когда флот, как рассказы­

488

васт Плутарх, приблизился к Коринфу, урна с прахом Ди­митрия была выставлена на глаза всего народа на палубе, украшенная порфирой и диадемой и окруженная почетным караулом юношей; знаменитый флейтист Ксенофонт сидел около урны и играл самую возвышенную похоронную песнь; гонимый мерными ударами весел корабль прибли­зился к берегу; тысячи народа стояли на берегу и следова­ли за урной, которую со слезами на глазах нес Антигон. По окончании похоронных торжеств в Коринфе прах был отвезен для погребения в Фессалию в основанный царем город Димитриаду.

Таков был конец царя Димитрия; его беспримерная в истории, бурная и полная приключетпЗ жизнь представ­ляет собою, подобно самой эпохе диадохов, неустанное стремление вперед, завершающееся, наконец, полным ис­тощением сил; он начинает прекрасно и ослепительно, чтобы кончить отталкивающим процессом разложения. Димитрий является воплощением элементов брожения этой странной эпохи; чем сильнее она стремится к покою и к окончательному решению, тем бессвязнее становятся его поступки; его времени наступает конец, когда грандиозное движение борьбы между диадохами начинает проясняться и успокаиваться. Будучи самой яркой звездой бурной ночи, наступившей по смерти Александра, он теряет свой блеск когда начинает брезжить утро тихого дня; его оригиналь­ному величию можно удивляться, но даже его падение не может пробудить искреннего участия. Его историческое значение заключается в том, что он твердо держится идеи призрачного единства великого царства Александра, над полным разложением которого работают заключающиеся в нем элементы и постоянно выставляет ее предлогом для новых фантастических предприятий, и что он, вьгоосший на востоке и сам уже сделавшийся восточным деспотом, ста­рается привести ее в осуществление во главе греков и маке­донян. Он не понял положительных элементов своего вре­мени, которые, будучи посеяны Александром, пустили кор­ни среди пятидесятилетней борьбы й теперь уже достигли полного роста. Существенное свойство исторического про­цесса заключается в том, что во время борьбы из-за других вопросов он спокойно и беспрепятственно проходит ста­дии своего развития, и только тот, кто в состоянии понять

489

его и содействовать ему, достигает прочных результатов. Таким образом, после смерти Александра борьба за един­ство его царства, по-видимому, поглощает все силы и яв­ляется мерилом взаимных отношений между партиями, но прочный результат заключается только в принципе элли­низма, который в тот момент, когда ярость борьбы осла­бевает, является уже вполне сложившимся и настолько уп­рочившимся, чтобы пережить многие века. В интересах именно этого принципа должно было оказаться возмож­ным объединение восточно-западного царства, так как сли­яние западной культуры с отличными друг от друга эле­ментами культуры восточных народов могло иметь своим результатом только образование такого же числа эллини­стических государственных организмов; этот принцип даст устойчивость и величие господству Лагида, и на этом же принципе покоиться могущество Селевка.

Мы приближаемся к концу этого периода; три царя: Лизимах, Селевк, Птолемей, последние боевые товарищи Александра, достигли уже глубокой старости, а рядом с ними сын эпигона Димитрия Антигон принужден ограни­чиваться обладанием Элладой, между тем как Пирр Эпир-ский, которого могущество Лизимаха держит в почтитель­ном отдалении от македонских границ, начинает обращать свои завоевательные замыслы на Аппенинский полуостров. Рядом с этими тремя старцами стоят их сыновья в полном расцвете сил, которым они надеются завещать свою трудно добытую и упроченную бесконечными войнами диадему. Селевк уже передал своему сорокалетнему сыну Антиоху престол верхней Азии. Птолемей тоже спешил еще при жизни передать свое царство в руки наследника, старшего из его сыновей, Птолемея, которого за его вспыльчивый характер называли Керавном, молнией^, родила его отвергнутая теперь Эвридика, но он более любил кроткого сына дорогой его сердцу Вереники Птолемея, который впоследствии назывался Филадельфом. Престарелый царь несколько раз совещался по этому поводу со своими друзьями; рассказывают, что Димитрий Фалерский4, который жил теперь, занимаясь литературными работами, ш Александрии и принадлежал к числу ближайших друзей царя, высказывался за право первородства, но царь все-тнки решил передать диадему своему любимому сыну. Еги­

490

петские македоняне встретит! решение царя громкими кли­ками радости, и в 285 году Птолемей Филадельфийский начал свое царствование. Два года спустя после этого Пто­лемей Сотир умер на восемьдесят четвертом году жизни; если он и не был величайшим и благороднейшим из всех преемников Александра, то он был во всяком случае тем из диадохов, который с самого начала всего вернее понял тенденцию своего времени и который оставил после себя наиболее упроченное и прекрасно организованное царство, П големею уже не пришлось видеть печальных послед­ствий, которые имело для его дома оказанное им младше­му сыну предпочтение; но, вероятно, еще при жизни устра­ненный от престола Керави и его два брата покинули двор Александрии. Птолемей Керави отправился во Фракию к Лизимаху, сын и будущий наследник которого Агафокл был женат на Лизандре, родной сестре бежавшего цареви­ча. Чтобы влияние Керавна не нарушило дружественных отношений с Фракией, Александрийским двором были на­чаты переговоры относительно брака молодого царя Пто­лемея с дочерью царя Лизимаха и македонянки Никеи, Арсиноей5.

Из числа боевых товарищей Александра Лизимах всех позже достиг большого значения; только после битвы при Ипсе он вступает в число первостепенных властителей, но даже и тогда ему приходится выдерживать трудную борь­бу со своими фракийскими соседями на севере. Он был по­всюду известен как храбрый и энергичный воин, но по-видимому, не обладал большим умом, хотя и умел выжи­дать благоприятный момент и скрывать свои намерения. Если при помощи дошедших до нас немногочисленных из­вестий мы сделаем попытку набросать в общих чертах его портрет, то принуждены будем поместить его в разряд тех заурядных характеров, Koropbiei будучи честны и деятель­ны по привычке, являются вполне почетными и благород­ными людьми, пока ведут невидную и не смущаемую круп­ными событиями жизнь. Гениальная натура Димитрия для него глубоко антипатична; он всей душой любит персиян­ку Амастриду, благородство души и величие характера которой производят на него импонирующее впечатление, но расстается с ней, когда этого, по-видимому, требуют по­литические интересы, хотя постоянно продолжает говорить

491

своей новой супруге Арсиное Египетской о прекрасных качествах этой женщины и о том, как она говорила и дей­ствовала в том или другом случае. Он знает цену деньгам; он собирает большие сокровища, не растрачивая их на бе­зумную роскошь, как Димитрий, и не увлекаясь покрови­тельством искусствам и наукам, как Птолемей-^ В годы бодрой старости ему несколько раз представляется случай увеличить свое могущество, и он по возможности пользу­ется им. Нигде он не руководит событиями, а сам руково­дится ими и, протягивая свою руку в благоприятный мо­мент, приобретает Малую Азию, вытесняет воинственно­го Пирра из Македонии и к прежним приобретениям при­соединяет новые. Он совершенно лишен той энергии ха­рактера, благодаря которой Селевк или Птолемей сумели создать твердое ядро своего царства, и, по-видимому, ог­раничивается одним внешним присоединением своих новых добытков. Точно также он не умеет создать между своими приближенными прочных и устойчивых отношений; его двор разделен на партии, стать выше которых он не в со­стоянии; и между тем как он постоянно превозносит до небес память великодушной Амастриды, Арсиноя интри­гует против наследника престола Агафокла и его супруги Лизандры. Его отцовская любовь не настолько велика, чтобы он не мог пренебречь ею ради прихоти, пустого по­дозрения или ощутительной выгоды; свою дочь Эвридику он осудил на пожизненное тюремн ? ? заключение за то, что она вместе со своим супругом Антипатром Македонским несколько раз просила его восстановить их на престоле их царства; своего зятя, который укрылся у него, прося помо­щи, он приказал умертвить, чтобы овладеть его царством; еще более ужасные вещи мы узнаем из дальнейших расска­зов, где обнаружится все корыстолюбие и вся слабость ха­рактера этого старика, которые наконец принесли поги­бель ему, его дому и его царству.

Сделавшись полновластным господином Македонии, Лизимах прежде всего занялся новой войной с Фракией, относительно которой нам не известно никаких подроб­ностей, и затем предпринял поход против Гераклеи. Выше было уже упомянуто об убийстве Амастриды двумя ее сы­новьями, Клеархом и Оксафром Лизимах, как говорят, считал это убийство таким ужасным и возмутительным

492

делом, что считал себя не в праве оставить его безнаказан­ным. Но он самым старательным образом скрыл свое на­мерение и подал вид, что по-прежнему чувствует искрен­нюю дружбу к Клеарху, так что ему удалось усыпить в пос­леднем все подозрения. Он дал ему знать о своем предстоя­щем посещении для переговоров касательно общественных вопросов. Будучи беспрепятственно впущен в Гераклею, он с отцовской строгостью сделал выговор братьям и вслед за этим приказал умертвить одного, а затем другого, а город присоединил к своим владениям, завладел накопленными тиранами в течение долгих лет богатствами и затем, дав гражданам позволение ввести у себя демократическое устройство, как они того желали, возвратился во Фракию.

По возврате своем домой Лизимах много рассказывал о том, с каким изумительным искусством Амастрида уп­равляла Гераклеей, как она приумножила благосостояние города и пробудила, благодаря основанию города Амаст-риды, к новой деятельности и жизни древние, пришедшие в упадок поселения и как все в Гераклее полно красы и цар­ственной пышности. Его хвалы соблазнили царицу Арси-ною, которая попросила его подарить ей этот город; сна­чала Лизимах отказался, говоря, что это слишком дорогой подарок, что она уже владеет прекрасной Кассандрией в Македонии и что он гарантировал новому городу полную свободу; но она сумела ослепить его и не отставала от него до тех пор, пока он не согласился исполнить ее желание. Таким образом, Гераклея с Амастридой и Тионом сдела­лась собственностью Арсинои; она послала туда кимейца Гераклида, который должен был управлять городом от ее имени, безусловно ей преданного, крайне сурового и дес­потичного человека, который жестоко притеснял граждан, едва успевших начать пользоваться плодами полученной ими свободы, приказал казнить множество лиц и конфис­ковать их имущество.

Старшим и предназначавшимся наследовать его престол сыном Лизимаха был Агафокл, который руководил с ве­личайшим мужеством и благоразумием походом против Димитрия, был благородным и рыцарственным юношей и пользовался необыкновенной любовью при дворе, в войс­ке и главным образом в Малой Азии, где он много лет ко­мандовал войсками; все с радостью видели в нем и в его

493

детях наследников царства. Только одна Арсиноя с горь­кой завистью смотрела на это; неужели ее дети, дети царс­кой дочери, должны будут уступить свое место этому сыну одризянки? Неужели им когда-нибудь придется тогда ус­тупить свое место этой сводной сестре Лизандре, которую она презирала уже в отцовском доме, и ограничиться жал­кой вдовьей резиденцией в Гераклсс и Кассандр ии? Ее дети приближались к совершеннолетию; необходимо было дей­ствовать, если она желала доставить им престол Фракии. Может быть, в ее уме произошла драма еще более скрыто­го характера: Агафокл был прекрасен и ловок, а какая ра­дость была для царицы разделять ложе старика? Лизандра была счастливее ее. При дворе рассказывали, что царица делала попытки добиться взаимности молодого царевича, который, любя свою супругу, пренебрег двусмысленной любовью мачехи и с презрением отвернулся от нее. Арси­ноя решилась отомстить. В Лизимахию прибыл бежавший Птолемей Керавн, с которым она принялась строить свои планы. Она начала раскидывать свои сети вокруг Лизима­ха, говоря, что не в состоянии достаточно отблагодарить его за то, что он согласился дать ей в Гераклее место убе­жища, которое ей скоро очень понадобиться; ей удалось пробудить в старике тревоги и подозрения; даже недавно почти разрушившее столицу землетрясение было, по ее сло­вам, явным знамением богов; ему будет больно узнать, что он уже слишком долго жил, по мнению того, кто для него на земле всего дороже; теперь настала пора самых возму­тительных преступлений. Наконец она назвала имя Ага­фокла и сослалась на свидетельство Птолемея, который, конечно, заслуживает доверия, так как супруга Агафокла — его родная сестра; он-то, заботясь о сохранении жизни своего благородного покровителя, и открыл ей все. Царь поверил и поспешил предупредить преступление, на которое Агафокл не был бы способен. Сын предчувствовал козни царицы; когда ему был подан яд за столом отца, он принял противоядие и таким образом спас свою жизнь. Тогда он был брошен в темницу, и Птолемей принял на себя поручение умертвить его7.

Теперь Лизимах должен был чувствовать себя спокой­но, так как для увеличения своих владений он начал ре­шаться на такие возмутительные злодеяния, как будто бы

494

ему решительно нечего было бояться. В это время умер престарелый царь пеонов Авдолеонт, как кажется, во вре­мя восстания, вызванного одним из членов его дома, имен­но сыном Авдолеонта молодым Аристоном; Лизимах явил­ся восстановить его на отцовском престоле, как будто бы симпатии пеонов представляли для него какую-нибудь цену. Но когда после торжественного посвящения на цар­ство, которое заключалось в купанье в реке Астак, они сидели на пиру, то по знаку Лизимаха показались воору­женные воины, чтобы убигь молодого государя, которому едва удалось выбежать, вскочить на коня и спастись в со­седнюю область дарданцев. Лизимах занял его страну; один из приверженцев Авдолеонта показал ему то место в реке Саргентия, где он сам опустил на дно царские сокровища. Это увеличение территории и казны, сопровождаемое по­стоянными благодарственными и почетными постановле­ниями афинян, должно было дать престарелому царю уве­ренность, что все обстоит благополучно.

Но конец Агафокла произвел глубокое впечатление даже в самых далеких странах. Брат убитого Александр и его вдова с детьми бежали в Азию к Селевку; повсюду гром­ко высказывалось негодование по поводу этого невероят­ного злодейства. Лизимах старался мерами строгости заг­лушить общий ропот; многие из друзей Агафокла были посажены в тюрьму и казнены; но сгра гигов и войска в Малой Азии нельзя было успокоить так легко, и немало их перешло на сторону Селевка; Филетер Тианский, заведо­вавший царскою сокровищницей в Пергаме и бывший од­ним из самых верных приверженцев Агафокла, отделился от Лизимаха, послал к Селевку глашатая и предался ему вместе с заключавшей в себе 9 ООО талантов сокровищни­цей. Таких последствий Лизимах, вероятно, не ожидал; те­перь открылись неопровержимые доказательства полной невиновности Агафокла; с тем большею тревогой он ви­дел поднимавшиеся вокруг него грозовые тучи. Он ранее послал Сирийскому дворцу достаточный повод к неудо­вольствию; что, если Селевк перейдет теперь через Тавр, чтобы требовать удовлетворения? Двор Лагидов тоже был оскорблен, вдова убитого была сестрой молодого царя Птолемея, и последний не мог спокойно смотреть на то, что Керавн, у которого была отнята для него диадема Егип­

495

та, приобретает при фракийском дворе такое большое вли­яние. Лизимах должен был опасаться, что Селевк и Птоле­мей заключили союз против него и Агафокла, который бы мог воевать за него, уже не было в живых. Во всяком слу­чае необходимо было помешать союзу этих двух держав; Лизимах поспешил послать к молодому царю Птолемею свою дочь Арсиною, руки которой просили в Александ­рии; Птолемей должен был бы в этом усмотреть залог того, что его сводный брат, еще далеко не отказавшийся от сво­их надежд господствовать над Египтом, лишился того вли­яния при Фракийском дворе, которое возбуждало опасе­ния Птолемея.

Теперь Керавн не мог долее оставаться в Лизимахии; так как теперь Фракия была почти в союзе с Египтом, то он тоже бежал к врагу, против которого был направлен этот союз, к Селевку. Последний радушно принял его и сказал, что он сын находящегося с ним в дружеских отношениях мужа, что он сделался жертвой большой несправедливос­ти и что, когда его отец умрет, он обещает ему пос-оотить-ся о том, чтобы он мог получить обратно подобающее толь­ко ему царство. Лизандра и Александр тоже убеждали царя объявить войну Лизимаху; из Малой Азии должно было прийти множество просьб такого рода. Но стары;! Птоле­мей был еще жив, и, как кажется, ввиду этого Селевк отло­жил не некоторое время начало неприязненных отношений против Фракии.

История начавшейся теперь войны крайне те:..на. Рас­сказывают, что Лизимах при вести о возникших j Малой Азии восстаниях, желая предупредить Селевка, переправил­ся с войском в Азию и начал войну, причем, конечно, сделал попытку снова подчинить себе отделившиеся от не! о города и земли. Мы не имеем никаких указаний на то, когда и как Селевк начал войну с ним; как кажется, он выступил против него с состоявшим из азиатов и македонян войск« м и зна­чительным числом слонов по смерти Птолемея Сотира в 283 году. Завоевание Малой Азии должно было с-оить ему весьма малых трудов; кажется даже, что Лизимах, вынуж­денный вспыхивавшими со всех сторон восстаниями отсту­пать перед Селевком до самого Геллеспонта, не решился дать сражение; Селевк же, как кажется, тоже далеко не изби­рал ближайшего пути, чтобы настичь Лизимаха, но медлен-

496

но двигался по Малой Азии, завладевая ею, чтобы затем вступить в борьбу с Лизимахом за обладание уже не Малой Азией, а его европейским царством. На своем пути он при­был, между прочим, и в Сарды; там назначенный фракий­ским царем в хранители сокровищницы Феодот заперся при приближении Селевка в крепкой цитадели; царь предложил за его голову сто талантов награды, после чего Феодот, же­лая заработать их сам, открыл ворота цитадели. Греческие приморские города и острова, недовольные правлением Ли­зимаха, по-видимому, тоже примкнули к Селевку, во всех городах партия селевкистов была преобладающей; Лизи­мах отступил во Фригию Геялеспонтскую. Оба царя встре­тились для решительного боя в равнине Кора; Лизимах по­нес самое полное поражение: он сам пал, убитый герак-леотом Малаконом, а его войско, как кажется, сложило ору­жие. Тело Лизимаха осталось на поле битвы, пока, наконец, его сын Александр не попросил позволения похоронить его; долго напрасно искали его труп; собака царя, оставшаяся около его тела и отгонявшая от него птиц и хищных зверей, позволила узнать уже полуразложившееся тело царя; Александр отвез останки своего отца в Лизимахию и похоронил его там в Лизимахионе*.

Этим сражением9 война была окончена. Мы можем со­общить только в виде предположения, как Селевк распо­рядился после этой победы с царством Лизимаха. Царица со своими детьми бежала, так как источники сообщают нам, что Александр выпросил позволение взять тело отца у вдовы Агафокла, то она должна была получить от Се­левка известные права, которые могли заключаться толь­ко в принятии ею на себя опеки над детьми ее и Агафокла, бывшими законными наследниками престола; не представ­ляет ничего невероятного, что Селевк намеревался предос­тавить им земли, которыми первоначально владел Лизи­мах; Малую же Азию он присоединил к своему обширному царству. Он пробыл несколько месяцев в Малой Азии, что­бы привести здесь дела в порядок, и главным образом, заб­рать крепче в свои руки города. Более подробно мы знаем только то, что произошло в Гераклее. Лишь только получи­ли известие о падении Лизимаха, как гераклеоты завязали переговоры с Гераклидом и обещали ему богатое вознаг­раждение, если он оставит их город и позволит им вос-

497

тзновить свою свободу; когда он не только отказал им в том, но и подверг тяжким наказаниям многих граждан, о они склонили на свою сторону гарнизон и его началыга-ов, взяли в плен Гераклида, разрушили цитадель до осно-ания, назначили правителем города Фокрнта и вступили , переговоры с Селевком. Между тем вифинский царь Зинет [редпринял несколько набегов с целью грабежа на область "ераклеи, которые удалось отразить только с большим тру-[ом. Селевк послал во Фригию и Понтийские земли Афро-иэия, чтобы принять там присягу и ввести новое общест-ieHHoe устройство; по своему возвращению назад Афроди-нй дал похвальный отзыв обо всех других городах и облас-ях, Гераклею же охарактеризовал как далеко не преданную [арю; поэтому, когда прибыли послы этого города, царь урово принял их и пригрозил им, что принудит их к покор-юсти- Гераклеоты поспешили приготовиться ко всякой лучайности, заключили союз с Мифридатом Понтийсхим, Византией и с Калхедоном, приняли к себе снова прежних ргнанников и восстановили свободу города.

К концу 281 года дела в Малой Азии были приведены в юрядок; если Селевк, как мы предположили, хотел сохра­нит. Фракийское царство для детей Агафокла под регент-:пзом его самого и их матери, то оставалась еще корона Македонии, относительно которой Селевк оставил себе траво прийти к особому решению. Престарелый царь чув­ствовал тоску по родине, бывшей колыбелью его детских у)ей, которую он покинул более пятидесяти лет тому на-ia,n с юным героем Александром, будучи сам еще юношей; гам были могилы его родителей, там были дорогие роди лые места, именами которых он называл области и города "(й сирийской земли,там был тот народ,равного кото-у он не нашел на всем далеком востоке; быть царем едонии на вечере своей деятельной жизни, жить там mo среда забот о счастье своих подданных и среди все-гго уважения должно было казаться ему прекрасней-„,м завершением своей бурной жизни. Своему сыну Ан-АШу он передал Азию от Геллеспонта до Инда; посждний^ ^Вевых^говдаш,?Я^^^^1*Д]Ра,и единственный остав-^Ня в живых деятель века героев, между тем как везде ^Вм, в Эпире, в Греции, во Фракии, в Египте и в Азии, ^Вол уже был занят молодым поколением, — он мечтал

занять положение, которое бы дало ему не высшее внеш­нее могущество, но возможность оказывать примиряющее влияние; он мог надеяться, давая, как отец, советы окру­жающим его юным властителям и примиряя их раздоры, пользуясь всеобщим уважением, с любовью заботясь о сча­стье своей Македонии и являясь стражем общего мира, который теперь, наконец, должен был установиться надол­го, видеть расцвет новой эры, зародыши которой были за­ложены Александром. С такими надеждами, делающими честь сердцу ирестарелого царя, Селевк в конце 281 года перешел через Геллеспонт.

Это был последний отголосок идеи, двигавшей полити­ческим миром с кончины Александра, последняя форма, под которой, по-видимому, могло еще в идеале продолжать свое существование единство империи. Но и этой после­дней возможности суждено было оказаться неосуществи­мой; эллинизму, который Македония даровала всему миру, не суждено было возвратиться в Македонию ни в какой антинациональной форме, и всемирной монархии не суж­дено было возобновиться по инициативе эллинистической Азии.

Изречения оракула предупреждали Селевка, "чтобы он не ходил в Аргос". Когда он переправился через Геллес­понт и двинулся к Лизимахии, то ему пришлось проезжать мимо алтаря, который по преданию воздвигли здесь арго­навты н который местные жители назвали Аргосом; когда Селевк рассматривал этот памятник седой старины и осве­домлялся о времени его сооружения и об его имени, к нему подошел сзади Птолемей Керави и пронзил его мечом. Здесь убийца вскочил на коня, помчался в Лизнмахию, возло­жил на себя царскую диадему и с блестящей свитой воинов выступи.! навстречу войску Селевка, которое, будучи зах­вачено врасплох в полном беспорядке не имея ггредводите-ля, изъявило свою покорность и приветствовало его царем.

Так гласит скудное предание, в котором невозможно открыть ни малейших следов событий, сделавших возмож­ным успех этого страшного дела. Не играли ли здесь ка­кую-нибудь роль царица Арсиноя? После понесенного Лизимахом поражения она бежала в Эфес; но когда при­верженцы Селевка произвели в этом городе восстание, взя­ли и срыли до основания цитадель и объявили награду за

499

!голову царицы, она приказала служанке сесть в царские носилки и спешить в гавань со свитой телохранителей, а ( сама, одевшись в лохмотья и перепачкав до неузнаааемос-■ ти свое лицо грязью, пробралась в гавань, села тайком на 1 корабль и бежала. Вскоре после этого она появляется с i сыновьями в своем македонском городе Кассандрии; она, i вероятно, надеялась, что по смерти Селевка македоняне ' выскажутся в пользу ее старшего сына, которому скоро '> должно было исполниться восемнадцать лет; во всяком J случае ее поведение относительно Птолемея, когда он за-j вязал с нею переговоры, было такого рода, что не позволя-i ет предполагать существование какого-либо соглашения | между ними. Точно также с партией ненавистной царицы ; пришлось вступить в соглашение Птолемею, чтобы преж-I де всего стать твердой ногой во Фракии; он является в союзе ! с гераклеотами, которым Арсиноя была не менее не-| навистна, чем Селевк; союзники Гераклеи, главным обра-I зом Византия и Халкедон, несомненно, тоже действовали в полном согласии с Птолемеем; представляется весьма ' вероятным, что и Филетер Пергамский начал бояться Се­левка; власть Селевка должна была возбудить страх и не­нависть также и в других местах. Мы имеем право предпо­ложить, что особенно во Фракии настроение умов далеко не было благоприятно царю Селевку; это некогда могуще­ственное и самостоятельное царство, хотя Селевк и обещал сохранить в полной неприкосновенности права детей Ага­фокла, представляло собою теперь только провинцию об­ширного царства Селевка и многочисленная партия покой­ного Агафокла должна была держаться тем дальше от его детей, чем больше она желала восстановления и могуще­ства и независимости царства. Граждане Лизимахии и дру­гие жившие в том краю или служившие в войске македоня­не и греки, несомненно, без большого труда были или мог­ли быть склонены содействовать плану Птолемея, и когда часть войска Лизимаха перешла на службу Селевка, Пто­лемей мог с тем большей уверенностью решиться умерт­вить престарелого царя среди его приближенных и вблизи его войска.

Словом, Птолемей сделался царем; друзья Селевка, ве­роятно, бежали в Азию; Филетер Пергамский купил у Пто­лемея тело царя и послал его к Антиоху; о дальнейшей судь­

500

бе вдовы, брата и детей Агафокла источник» не говорят нам ничего.

Среди бесчисленных переворотов эпохи диадохов смерть Селевка была самым роковым; она разорвала все цепи и явилась началом нового ряда глубоких потрясений; удар быстро следовал за ударом, а последовавшее за тем в пределы наиболее тяжко пострадавших земель вторжение северных варваров, увлеченных потоком кельтского пере­селения народов, довершило окончательный разгром.

Хотя убийца немедленно украсил себя царской диаде­мой, но в Греции взялся за оружие Антигон, чтобы, заклю­чив союз с этолянами, поспешить в Македонию для защи­ты своих прав на ее престол; Антиох послал в Малую Азию своего полководца Патрокла, чтобы подавить вспыхнув­шее во многих пунктах восстание и подготовить поход в Европу. Восстание в Селевкиде и вторжение Египетского царя в южную Сирию удержало его там, или призвало его туда. Войско, двинувшееся с Селевком в Лизимахию, прим­кнуло к убийце, который, само собою разумеется, теперь еще вовсе не думал о Малой Азии; он поспешил с фракийским флотом, усиленным кораблями Гераклеи, в числе которых находился один восьмипалубный — "Носитель Львов" — предупредить вторжение Антигона в Македонию; в морском сражении Антигон был побежден, и его флот отступил в Виотию, между тем как Птолемей со своей сухопутной армией вторгся в Македонию и взял там в свои руки бразды правления. Он тотчас послал в Египет сказать своему брату, что отказывается от всяких при­тязаний на Египет, так как победа над врагом их отца сделала его царем Македонии и Фракии, и просить только дружбы брата. После этого началась война на суше против Антигона, между тем как по ту сторону моря Патрокл действовал против союзников Керавна.

Все зависело главным образом от того, какой тактики будет держаться Пирр. Еще весною 281 года сильно тесни­мые римлянами тарентинцы просили его помощи, еще на­стоятельнее возобновили свое ходатайство. Пирр, несом­ненно, с возрастающим вниманием следил за начавшейся борьбой Селевка против Лизимаха, который отнял у него корону Македонии, ожидая, вероятно, только благопри­ятного момента, чтобы решить в свою пользу в Европе эту

501

ронявшуюся то на ту, то на другую сторону борьбу в дзци; но когда одержанная могущественным Селевком п06еда на Геллеспонте и выраженное им намерение Отпра­вься в Македонию положили конец надеждам, ввиду 0орых он отклонил первое предложение Тарента, то он послал для заключения договора с Тарентом Кинея, за ко­торым еще осенью 281 года последовал первый транспорт юйск. Убиение Селевка и появление Керавна на престоле Фракии произвело в положении Пирра полную перемену; Македония в настоящий момент была лишена своего гла-mj молосское войско было всего ближе и готово к войне, |К, заключенный с Тарентом договор и еще более послан­ной вперед отряд делали поход в Италию неизбежным, ijioe царей прилагали все свои усилия, не для того, чтобы пучить его поддержку, в награду за которую он требовал бы себе Македонию, но для того, чтобы не густить его изменить уже начатому делу спасения алии, открывавшему ему более блестящие перспективы, корона Македонии. Антигон ссудил его кораблями для "правы, Антиох уплатил ему денежную субсидию, а ввн предложил дать для похода в Италию, несмотря на то он сам теперь крайне нуждается в войске, 5 ООО че-к пехоты, 4 ООО всадников и 50 слонов; еще до пления весны 280 года эпирский царь вышел в море, жив ответственность за неприкосновенность своего а также на Птолемея Македонского, ежду тем как Антигон вел войну против Керавна и юзннков, в Греции вспыхнула война, побудившая

мся 1 детского по возможности облегчить своему обл. ие Македонией, которое упрочило бы за ним oo;i ше Египтом. Спартанцы разослали по всей и п| 'В к войне за свободу. Повсюду началось ног ' *ение; четыре из входивших в состав давно п ммшного союза ахейских городов возобновили i ,^Исоюз; в Афинах, где Саламин, Пирей и is ^Веще были заняты Антигеном, Демохарит I §Яг" Демосфена почетным постановлением; it >зления в честь македонских офицеров,

i < Н| л восстании 287 года к делу свободы, " 'HI1 риглашением для других последовать их г | гфебам, охранявшим в течение последнего4

года важный пост на Музее, н их офицерам были воти­рованы большие почести, разгоряченное состояние умов в Афинах заметно усилилось. Тут выступил с довольно значительным войском в поход, направленный против союзников Антигона, этолян, спартанский царь Арей, причем предлогом к войне послужило постановление амфиктионов против этолян, которые захватили силой священную равнину Кирры, кощунственно засеяли ее хлебом. Арей двинулся против Кирры, уничтожил жатву на полях, разграбил город и предал огню то, что не мог взять с собой. Находившиеся на горах пастухи увидав это, собрались в количестве приблизительно 500 человек и напали на рассеявшихся врагов, которые, не зная их числа и охваченные ужасом, так как поднимавшийся кругом дым препятствовал им видеть вдаль, обратились в бегство; рассказывают, что было убито девять тысяч, а остальные были рассеяны. Когда после этого оригинального пора­жения10 спартанцы возобновили свой призыв к войне, то многие города отказали им в своей помощи, полагая, что они стремятся к расширению своего господства, а не к восстановлению свободы Греции. Все это предприятие, которое при настоящем положении вещей могло бы увенчаться успехом, потерпело крушение вследствие недомыслия честолюбивого спартанского царя, окружав­шего себя такою же роскошью и двором, как могуществен­ные цари македонского имени; как ни было сильно то угнетенное состояние, которое должны были испытать поборники свободы, видя в своих городах правителями, фрурархами и тиранами креатур Антигона, но олигархи Спарты не сумели воодушевить их; и вместо того, чтобы при помощи жертв добиться присоединения к себе этолян, они напали на этот союз, который с того времени не переставал быть врагом Пелопоннеса.

Нападение спартанцев должно было, несомненно, по­будить к быстрому возвращению на родину выступивших в Македонию этолян; таким образом, предприятию Анти­гона надлежало потерпеть крушение, и он должен был пока отказаться от борьбы за Македонию и ограничиться теми владениями, которые у него еще оставались в греческих землях. Эти владения далеко еще не представляли собою царства и заключенной в определенных границах терри­

503

ториальной державы; в своем непосредственном владении он держал лишь немного городов, а в других имел друзей, приверженцев и влияние; но в каждом городе против него стояла другая партия, против него было корыстолюбие Спарты, которое везде становилось ему поперек дороги, а позади Спарты — могущество Египта. Таково было состо­яние Греции в это время; повсюду мы видим непрекраща­ющиеся столкновения и раздоры партий, расслабленные и расслабляющие порядки, окончательное отсутствие всяко­го единства и направления в целом, находящемся в состоя­нии разложения и представляющем собою политическое ничто. К этому следует присоединить еще один любопыт­ный момент, о котором дает нам поверхностные сведения одно стоящее особняком извести, которое гласит, что при возобновлении Ахейского союза ахейские города "менее всех других" страдали от войн и чумы. В этих словах зак­лючается черта, дополняющая картину глубокого полити­ческого и нравственного упадка этого времени, каким стра­дали греческие земли. Несущая смерть и опустошение чума играет здесь, как почти всегда, роль исторической силы; соединяя в себе причину и последствие, она заканчивает этот период упадка, уничтожая остатки пережившего себя прошлого и открывая свободное место для новых организ­мов. Если чума этим летом пощадила города Ахейской области, то именно в них должна была проснуться для Гре­ции новая жизнь, зародыши которой видны в союзе четы­рех городов.

Нападение спартанцев на Кирру пришлось в такую пору, когда хлеб уже начал колоситься. В это время послан­ный Антиохом с войском через Тавр стратиг Патрокл при­ближался через Фригию, чтобы прежде всего восстановить в греческих городах морского берега царскую власть, ко­нец которой они с радостью приветствовали при смерти Селевка. Гераклея Понтийская, которой, по-видимому, раньше всех угрожало его нападение, предпочла отправить к нему послов, и он ограничился заключением мира и со­юза с этим могущественным городом, чтобы, как не подле­жит не малейшему сомнению, поскорее достигнуть более важных позиций на Геллеспонте. Он двинулся далее через область Виотии.

504

Там, на территории между Астакенским заливом, Бос-пором и Понтом, престарелый Зинет путем долгой борьбы против греческих городов с Гераклеей во главе, против стратигов Александра и против Лизимаха значительно расширил пределы своих владений и с 298—297 года назы­вал себя царем; теперь ему наследовал на престоле его стар­ший сын Никомед, который имел достаточно дерзости, что­бы напасть врасплох на войско Патрокла, когда оно всту­пило в пределы его страны, и совершенно уничтожить его. Принужденный ожидать от царства Селевкидов сурового за то возмездия, он поспешил заручиться поддержкой мо­гущественных гераклеотов, чью дружбу он купил возвра­щением им отнятых у них его отцом земель: расположен­ного на востоке от города на морском берегу Тиона, лежа­щего в глубине страны Киера и морского берега Фракии, простиравшегося до Боспора. Но Зинет, вероятно, его млад­ший брат, который или получил фракийскую землю в на­следство, или завладел ею теперь открытой силой, отразил гераклеотов и воевал против них с переменным счастьем.

Если Антиох надеялся при помощи Патрокла заставить уважать свои права также и по другую сторону Геллеспон­та, то теперь, после понесенного последнего поражения, его силы здесь были вполне парализованы, а начатая с Егип­том борьба за обладание Келесирией удерживала в ней те боевые силы, которыми он располагал, а между тем для него было крайне важно в представлявших большое значение областях Геллеспонта. Источники сообщают нам, что он заключил мир с Керавном; если это действительно про­изошло, то он должен был, отказываясь от своих притяза­ний на Фракию и Македонию, признать за ним двойную диадему. К этому он имел тем более оснований, что Анти­гон был их общим врагом; хотя его нападение со стороны моря на Македонию не удалось, а нападение со стороны суши было не менее безуспешно, но флот его, по-видимо­му, оставался вблизи Геллеспонта. Из достоверного источ­ника мы узнаем, что между Антиохом и Антигоном вспых­нула война, что они оба долгое время готовились к ней, не открывая враждебных действий, и что Никомед стоял на стороне Антигона, а другие — на стороне Антиоха. К пос­ледним, несомненно, принадлежит Зинет, а может быть, и некоторые греческие города, как, например, Кизик с его

505

значительным флотом. Далее говорится, что Няжомед, по­мимо другой помощи, получил от Гераклеи тринадцать триер и что он со своими кораблями расположился против кораблей Селевкидов, но что обе стороны уклонились от сражения. Может быть, сирийский флот господствовал над Геллеспонтом и, утвердившись там, препятствовал соеди­нению находившегося в Пропонтиде флота с флотом Ан тигона, который должен был стоять у Тенедоса.

Эти события должны относиться к 279 году. Тот же са­мый год был решающим для судьбы Македонии.

Своими победами над Антигоном и заключением мира с Антиохом Птолемей Керавн очень скоро упрочил свою власть над Фракией и Македонией. Но ему приходилось еще считаться с притязаниями детей его сводной сестры Арсинои и Лизимаха. Старший из них, Птолемей, заклю­чил союз с иллирийским государем Монунием и вторгся в Македонию; исход этой войны нам неизвестен. Керавн на­чал стараться тайными путями освободиться от этого пре­тендента и овладеть Кассандрией, где жила Арсиноя. Он предложил царице вступить с ним в брак, что по египетс­ким обычаям не представляло ничего беэ1гравственного. От этой искусившейся в интригах женщины не могло укрыть­ся намерение ее брата; для своих сыновей она до сих пор решалась на все, не отступая перед самыми ужасными пре­ступлениями, неужели же ей теперь следует вступить в брак, который несомненно отнимет у ее сыновей последнюю на­дежду на царство отца? Птолемей приказал передать ей, что он хочет править царством совместно с ее сыновьями, что он боролся против них не для того, чтобы отнять у них царство, но для того, чтобы возвратить его им; он просит се прислать к нему одного из преданных ей лиц, в присут­ствие которого он подтвердит это все самой священной клятвой. Царица долго колебалась; боясь мстительного хнрактера брата и будучи слишком слаба для серьезного сопротивления, она решилась наконец принять его пред­ложение. Царь поклялся в храме в присутствии посла сво­ей сестры, что он без всяких задних мыслей просит руки Царицы, что она будет его супругой и царицей, что он не Иступит ни в какой другой брак и не будет иметь никаких Других детей, кроме ее детей. Царица приезжает; Птоле­мей принимает ее с изысканной вежливостью, празднуете торжественная свадьба, и на общем собрании он возлагает на нее диадему и приказывает возвестить, что отныне она царица Македонии. Затем она в свою очередь приглашает его в свой город Кассандрию и сама спешит вперед, чтобы приготовить все; храмы и улицы украшены венками, пе­ред всеми храмами стоят жертвенные животные; ее оба мальчика, Филипп и Лизимах, в венках и праздничных одеяниях, спешат выйти для встречи царя; он обнимает мальчиков и целует их; приблизившись к воротам дворца, он приказывает своим телохранителям занять двор, выхо­ды и стены, а мальчиков умертвить; они спасаются бегством во внутренность дворца матери; но уже убийцы проникли и туда и они убивают их среди поцелуев и горьких рыданий матери, которая тщетно подставляет свое тело под удары кинжалов. Она сама бежит с двумя служанками на священ­ный остров СамофракииЙО

Теперь поднялась страшная буря, которой суждено было хлынуть громадным потоком через южные склоны Гема и потрясти самое сердце Греции и Малой Азии.

В течение последних трех-четырех поколений кельтские племена проникли также и на восток, в земли иллирийско­го племени. Первые последствия их приближения почув­ствовал мир Северной Греции, когда трнбаллы проникли через горы к югу до Абдеры, они были вытеснены из своих старых мест на Мораве авгариатами, которые, как кажется, были вытеснены кельтами; под стенами Абдеры они принуждены были поворотить назад, на не возвратились в свои прежние земли, а, отодвинув в сторону гетов, поселились далее к востоку между Тимоком и Дунаем. Уси­ление Македонскою царства со времени вступления-на престол царя Филиппа заставило также и народы севера держать себя спокойно; когда в 335 году Александр после своих быстрых побед над трибаллами и гетами стоял на берегах Дуная, то жившие по соседств) кельты тоже при­слали к нему послов и заключили с ним дружбу. Движение Кельтских народов в это время с тем большею силою об­ратилось против Италии; это те ужасные разбойничьи экс­педиции через Аппенины до самого Тарента, которые один великий историк называл первым шагом к разрушению исконного благо состояния Италии. После первого деся­тилетия эпохи диадохоБ, по-видимому, пришли в броже

507

ние снова также и восточные племена кельтов; как кажет­ся, теснимые ими, автариаты оставили свои некогда при­надлежавшие трибаллам земли на Мораве, и Кассандр по­селил их в горах Орбела. Но когда в Италии после продол­жительной борьбы сенноны были разбиты в большом сра­жении римлянами в 284 году и на следующий год снова понесли поражение от римлян, власть и колонии которых неудержимо распространялись за Аппенинами до самых берегов Адриатического моря, тогда, как кажется, из Ита­лии в иллирийские земли начали прибывать все новые мас­сы народа. Находившиеся там иллирийские и фракийские княжества с автариатами, дарданцами и трибаллами впе­реди и с пеонами, агрианами и гетами позади не были дос­таточно сильны для того, чтобы удержать этот стремитель­ный поток, грозную силу которого увеличивал наплыв но­вого народа из пройденных и опустошенных уже земель. Быстрое падение македонского царства после Полиорке-та, война Пирра, Антигона и Лизимаха за обладание им, война Лизимаха против гетов, а потом против Селевка и ее ужасный конец окончательно потрясли все оплоты гре­ческого и эллинистического мира против варваров севера.

Кельты не преминули, конечно, очень скоро узнать о таком положении вещей. Первый большой разбойничий набег они предприняли не к югу в царство Пирра, а на во­сток во Фракию. Камбавл вступил в долину Гебра, но, уз­нав там о силе и могуществе греков, не решился идти далее вперед ввиду недостаточной численности своего малень­кого войска.

Теперь наступило время ужасных смут, вызванных вой­ной Керавна против Антигона и Антиоха, походом Арея Спартанского и переправой Пирра в Италию; еще сильнее этого должны были действовать рассказы тех, кто участво­вал в походе Камбавл а, про изумительное богатство этих греческих земель, про золотую отделку храмов, про рос­кошную утварь в домах частных лиц и про всеобщую кра­соту женщин. Несметные толпы народа собрались для но­вых разбойничьих набегов; разделившись на три отряда, они выступили в поход из своей страны в 279 году; один подкомандой Корефрия двинулся к востоку против земли трибаллов и фракийцев; другой под командой Бренна и

508

АкихОрия — против Пеонии, а третий под командой Больгия — против Иллирии и Македонии.

Только полная сила Македонии могла преградить им путь. Птолемей Керавн послал часть своих войск с Пир­ром в Италию, а с остальным войском вел войну против Монуния, у которого нашел убежище сын Лизимаха Пто­лемей; когда Монуний и дарданцы по получении страш­ного известия о выступлении кельтов послали к македонс­кому царю послов предложить ему мир и союз и присылку подкрепления в 20 ООО воинов, он отверг это предложение со словами, что Македонии наступил бы конец, если бы покоривший весь восток народ нуждался теперь для защи­ты своих границ в помощи дарданцев.

Уже поток предводимых Больгием кельтских орд раз­лился по Иллирии и приближался с запада к македонской границе; на их предложение пощадить Македонию, если им будет уплачена дань, Птолемей только засмеялся, ска­зав, что их побуждает говорить так страх перед македонс­ким оружием и что он только под тем условием дарует им мир, если они выдадут своих князей в качестве заложни­ков и сложат оружие. Спустя несколько дней после этого кельты уже находятся на македонской территории; тщет­но друзья советуют царю избегать сражения, пока не бу­дут стянуты все войска; с безумной смелостью он выступа­ет навстречу значительно превосходящему его силами не­приятелю и дает битву; македоняне не в состоянии устоять против численного перевеса и бурного натиска варваров и отступают; несущий царя слон опускается раненый на зем­лю; сам царь, покрытый ранами, попадает еще живым в руки кельтов, которые удавливают его и поднимают на копье его голову в виде победного трофея; войско его час­тью перебито, частью взято в плен; не встречая никакого сопротивления, эта дикая масса, грабя, разливается по всей стране. Только крепкие стены городов, которых варвары не умеют штурмовать, доставляют некоторую защиту, вся остальная страна находится в их власти, и они хозяйнича­ют там с обычным своим зверством, грабя, паля огнем и убивая; самая необузданная жажда добычи — единствен­ное чувство, которое руководит ими.

По смерти Птолеме£5его брат Мелеагр провозгласил себя царем, но не был в состоянии спасти край; македоняне

509

через два месяца низложили его и, за отсутствием другого лица царской крови, провозгласили царем племянника Кассандра Антипатра, который тоже не сумел им помочь; один знатный македонянин Сосфен принудил его отказать­ся от короны, призвал все способное носить оружие насе­ление на службу, смело и неутомимо боролся с рассеявши­мися для грабежа ордами, оттесняя их все далее и далее назад, и наконец освободил страну; когда войско привет­ствовало его именем царя, он отказался от столь жадно желаемой другими предательской диадемы и ограничился званием стратига Македонии.

В эту годину бед, когда каждый город был предостав­лен самому себе, в Кассандрии во главе управления города стоял Аполлодор; всеобщая опасность дала ему средства присвоить себе неограниченную власть; обвиненный в стремлении к тирании, он унизился до самых уничижитель­ных просьб. Он был оправдан и начал притворяться по­кровителем свободы, исполненным глубокой ненависти к тирании; он предложил закон, чтобы изгнать прежнего тирана Афин Лахарса, который, скитаясь из страны в стра­ну по смерти Лизимаха, прибыл сюда, под тем предлогом, что последний заключил с царем Антиохом направленный против свободы города союз. Когда один из его привер­женцев сделал предложение дать ему телохранителей, он сам протестовал против этого; он утвердил празднество в память царицы Эвридики, которая объявила Кассандрию свободной, и выхлопотал для оставленного Птолемеем Керавном в цитадели гарнизона право беспрепятственно удалиться в Паллену и получить на этом полуострове уча­сток земли. Когда он нашел, что уже в достаточной степе­ни приобрел расположение граждан, то приступил к делу; он приказал, так гласит предание, заколоть мальчика, сме­шать его кровь с вином и зажарить его мясо; жаркое это и вино он подал за пиром своим друзьям, чтобы при помо­щи тайны такого общего им злодеяния обеспечить за со­бой их верность. С такими товарищами он захватил в свои руки тиранию, превзойдя своею зверской жестокостью всех бывших до него тиранов. Он взял на службу кельтов, ди­кий характер которых делал из них прекрасных исполни­телей жестоких распоряжений их кровожадного повелите-, ля. Вымогательства, казни и самый гнусный разврат, были

510

вполне безопасны под их охраной; чернь получала хлеб и подачки и вместе с тираном радовалась его наглому и на­сильственному обхождению с богатыми; его руководите­лем был сикелиот Каллифонт, изучивший при дворах си­цилийских тиранов все приемы деспотизма; убийства про­изводились для развлечения, женщины и старики были подвергаемы пытке, чтобы вынудить признание, где у них спрятано еще золото и серебро; крупное жалованье при­влекало все более и более кельтов; они и одичалая чернь были опорой тирана. Этот пример может служить для ха­рактеристики положения дел в Македонии через год после первого нашествия кельтов.

Предпринимавшие в 279 году поход не для отыскания себе новой родины, но для добычи, кельты, опустошив и разграбив Македонию, по большей части возвращались к себе домой; воротились также и Керефрий из своего имев­шего целью Фракию похода. Зимний досуг был употреб­лен на приготовление к новым разбойничьим набегам; Бренн горел завистью к более богатой добыче, привезен­ной Больгием из Македонии; он постоянно советовал в народных собраниях и в своих совещаниях с главарями повторить поход в неразграбленные еще греческие земли; он привел, как рассказывают, в собрание греческих плен­ников, маленького роста, бедно одетых и с выстриженной головой, и поставил с ними рядом высоких кельтов в пол­ном вооружении; стоит только выступить против таких заморышей, и они будут разбиты; неизмерима масса сокро­вищ, которыми они владеют, золотых обетных приноше­ний в их храмах и серебряной утвари, которую они упот­ребляют на своих пирах. Таким образом, был решен новый поход; собрались колоссальные массы войск, достигавшие, по рассказзм, до 152 ООО человек пехоты и 20 400 всадни­ков, из которых каждый имел при себе двух вооруженных слуг, что в целом составляло орду более чем в 200 000 вои­нов, не считая женщин, детей и стариков!3. Весной 278 года они вы ступ ми в поход. В области дарданцев вследствие различных неудовольствий от главной массы отделился отряд в 20 000 человек под командой Леоннория и Лота-рия, направившийся к востоку, а Бренн с остальными пол­чищами двинулся к югу, чтобы достигнуть Македонии.

511

Сосфен призвал македонян к оружию и отразил грозно­го врага, который с большими потерями двинулся дальше в Фессалию.

Греция с ужасом услышала о приближении варваров; начались поспешные вооружения, было решено выступить навстречу неприятелю в Фермопилы, где представлялась возможность отразить его. Только сильное чувство страха и общей опасности соединило тех, которым грозила бли­жайшая опасность; пелопоннесцы остались дома, говоря, что у варваров нет кораблей, чтобы переправиться к ним прямо, а дорогу на суше они легко будут в состоянии за­щитить за стенами и укреплениями Истм а. Из греков по другую сторону Истма виотяне выставили 10 ООО гоплитов и 500 всадников, фокейцы — 3 ООО гоплитов и 500 всадни­ков, опунтские локры — 700 человек пехоты, мегарцы — 400 человек пехоты и некоторое число всадников, а этоляне, выставившие наибольшее количества войска, — 700 тяже­ловооруженных воинов и значительный отряд легкой пехоты и всадников; из Афин прибыло 500 всадников и 1 000 человек пехоты и, хроме того, были присланы все триеры, которые могли выступить в море. Из царских войск в армию союзников явилось 500 человек от Антиоха под командой Телесарха и 500 человек от Антигона под начальством Аристодема. Даже принимая во внимание то обстоятельство, что та часть Греции, города которой приняли участие в этой войне, особенно сильно пострадала от чумы, следует признать число выставленных войск крайне незначительным; еще в Ламийской войне Афины могли выставить вчетверо более, но, конечно, если граждане не брались за оружие сами, а государству приходилось оплачивать наемников, общественные кассы были не в состоянии сделать больше.

Когда это греческое войско, численность которого едва достигла 30 000 человек, собралось в Фермопилах, полу­чили известие, что кельты уже находятся в области Фтио-тиды; к берегам Сперхея были посланы легковооруженные воины и всадники, чтобы разрушить мосты и по возмож­ности затруднить переправу. Подошел Бренн; видя противоположный берег реки занятым, он с наступлением ночи послал 10 000 человек, которые должны были пере­правиться через реку несколько ниже, где она течет по бо­

512

лотам и лугам; на следующее утро они были уже на другой стороне, и греческий авангард поспешно отступил назад. Тогда Бренн приказал побережным жителям Сперхея выс­троить взамен разрушенных новые мосты, и они быстро исполнили это, не только из страха перед варварами, но и надежде скоро избавиться от них. Кельты немедленно пе­реправились через реку и двинулись против Гераклеи, гра­бя и опустошая ее окрестности и убивая народ по дерев­ням; явившиеся из лагеря греков перебежчики сообщили, что проход прегражден и что войска собрались из таких-то и таких-то городов. Не теряя времени на попытки взять штурмом Гераклею, которая, хотя и находилась во враж­дебных отношениях с этолянами, принудившими ее при­соединиться к их союзу, тем не менее была готова защи­щаться самым упорным образом, Бренн поспешил к про­ходу. Здесь завязался жаркий бой; греки, защищенные и условиями местности и своим тяжелым вооружением, под­держанные притом подошедшими к самому берегу кораб­лями, которые метали всевозможные снаряды, удержали проход в своих руках; кельты принуждены были отступить.

Семь дней спустя после этого Бренн приказал попытать­ся занять ведущую из Гераклеи через Эту тропинку; распо­ложенный на вершине горы богатый храм Афины обещал хорошую добычу; но полководец Антиоха Телесарх защи­щал этот путь с величайшим мужеством; он пал, но кельты принуждены были отступить. Эти бесплодные усилия утом­ляли их, а вся страна кругом была уже опустошена. Бренн знал, что самая сильная часть неприятельского войска со­стояла из этолян; если бы ему удалось заставить их возвра­титься на родину, то Фермопилы были бы почти наверно взяты. Он послал назад через Сперхей и Фессалию 40 ООО че­ловек под командой Орестория и Комбутиса, чтобы про­извести вторжение в Этолию. Они проникли до этолийс-кого местечка Каллиона, где совершили неслыханные жес­токости и злодеяния; убийства, поджоги и насилия совер­шались с дикой яростью: они, как рассказывают, пили даже кровь убитых; грабя и паля огнем, они рассеялись по рав­нинам всего края. При вести об этом стоявшие в Фермопи-ла\ этоляне поспешили на родину; из Ахеи прибыли на кораблях к ним на помощь граждане Патр; женщины, ста­рики и дети взялись за оружие; были заняты горные прохо-

\1 Н.торн! эллинизма кн. II

513

ды, по которым должны были идти кельты; там постоянно нападали этоляне с возраставшей яростью и с большим успехом; говорят, что половина неприятельского войска погибла на обратном пути.

Между тем главные силы кельтов все еще продолжали стоять перед Фермопилами; наконец, гераклеоты и эпиан-цы, чтобы избавиться от варваров, предложили показать им путь через Эту; это был тот самый путь, который двес­ти лет тому назад Эфиальт показал персам. Покровитель­ствуемый туманом, Бренн с отрядом избранных воинов поднялся на горы, между тем как главная масса войска под командой Акхория осталась на земле эниатов; занимавшие эту дорогу фокейцы увидали их только тогда, когда они были уже подле них; их сопротивление, при котором наи­большую храбрость проявил павигай здесь афинянин Ки­дая, было бесполезно, кельты стремительно спустились с горы, и находившиеся в проходе реки, видя себя окружен­ными со всех сторон и не имея никакой другой возможнос­ти спастись, бежали на аттические триеры; греческие войс­ка рассеялись для защиты родины.

Теперь этот дикий и опустошительный поток варваров хлынул в Грецию, одним путем — Бренн, а другим — Акхорий с остальным войском и обозом. Их жадные инстинкты особенно возбуждали сокровища Дельфийского храма. Быстро собрались из всех городов фокейцы; к ним для защиты Дельфийского храма присоединилось 400 лок-ров из Амфиса и 200 этолян; большая часть этолян выступила в поход, чтобы преследовать обремененные добычей полчища Акихория и при помощи постоянных нападений вырвать из их рук часть своих сокровищ, между тем как Бренн пошел на Дельфы.

Происшедшие там события греки разукрасили чудесны­ми сказаниями. Снежная метель летом, землетрясение и ураган потрясли мужество варваров, кощунственно при­ближавшихся к святилищу богов; с неба падает пламя, что­бы уничтожить их, герои восстают из лона земли, чтобы устрашить их угрозами и предостережениями; при такой помощи греки сражаются с удвоенным мужеством весь день и к вечеру отступают в Дельфы. Сам бог борется в течение почти всей ночи за свое святилище; с вершины Парнаса катятся на варваров глыбы скал, погребая под собою сот­

514

ни людей; снежная метель яростно бичует их. Но они не прозревают близости бога и возобновляют бой на следую­щее утро; из города, из горных ущелий появляются греки и нападают на варваров с боков с тыла; сами боги, Апол­лон, Артемида и Афина, с громким боевым кликом стано­вятся в ряды сражающихся; панический страх охватывает варваров, которые в яростном ослеплении обращают свое оружие друг против друга; раненный насмерть Бренн пада­ет, все войско кельтов находит здесь свою гибель и из при­шедших сюда многих тысяч ни один не остается в живых.

Таков рассказ греков, который, несмотря на свою по­этичность, не соответствует истине. Действительно, кель­ты понесли при Дельфах тяжелое поражение; трудные ус­ловия местности, непогода и неоспоримая отвага четырех тысяч защитников этого святого места должны были при­нести погибель большому количеству людей; теперь, ког­да Бренн пал, они, следуя совету умирающего, поспешили отступить. Но масса этих варваров все еще представляла собою достаточно грозную силу; оставшийся на берегах Сперхея народ не был уничтожен, отдельные шайки, как кажется, еще целый год после этого тревожили проходы и дороги Греции.

Часть дельфийских полчищ, называемая тектосагами, возвратилась, как рассказывают, на свою далекую роди­ну Другие полчища под командой Комонтория и Бафа-ната, обремененные богатой добычей, двинулись к север­ным проходам тем же путем, которым пришли, среди по­стоянных нападений пострадавших от них ранее жителей, и разделились в земле дарданцев; находившиеся под коман­дой Бафаната направились в Иллирию и поселились там при впадении Савы в Дунай, а другие под командой Ко­монтория уничтожили власть трибаллов и гетов и основа­ли Тилийское царство по обе стороны Гема.

Наконец, те полчища, которые еще весною отделились от главной массы под командой Лотария и Леоннария, опустошая Фракию, взимая дань с просивших у них мира И сокрушая пытавшихся оказать им сопротивление, при­близились к Византии; этот богатый и могущественный город сделал безуспешную попытку сопротивления им; он должен был обязаться уплатить им дань, для уплаты кото­рой он получил субсидии от дружественный городов, при­

515

чем одна Гераклея дала 4 ООО статиров. Двинувшись далее, кельтские орды обложили контрибуцией богатые примор­ские города Пропонтиды, забирая все, что они только мог­ли; они услышали такие соблазнительные вещи о богатстве противоположного берега, что решили переправиться туда; взяли приступом Лизимахию, опустошили затем Херсонес, откуда местами точно на другом берегу реки виднелись богатые нивы азиатского берега. Но Византия отказалась дать им корабли для переправы, и точно так же отказал перевезти их стратиг противоположного берега Антипатр. После этого большая часть отряда под командой Леонно-рия возвратилась назад к Византии, между тем как Лота-рий овладел двумя триерами и двумя яхтами, присланны­ми Антипатром под предлогом сопровождения своего по­сла, и перевез свои полчища на другой берег, намереваясь сперва засесть в Илионе и немедленно начать оттуда свои разбойничьи набеги на Азию.

Так как мы знаем из одной случайной заметки, что в этом году Антигон вел войну против Антиоха в Азии, а другая заметка сообщает нам, что Антигон мог распола­гать в Эолиде Питаной, и так как существует даже некото­рые следы того, что увенчавшаяся успехом морская битва придала благоприятный оборот судьбам Антигона, то об­раз действий сирийского стратига Геллеспонта позволяет заключить, что война между двумя царями была уже окон­чена и что между ними был заключен мир, по которому, вероятно, Антигон отказывался от всех своих притязаний и владений в Малой Азии, а Антиох взамен того призна­вал за ним исключительное законное право на престол Македонии и выдавал за него свою сестру Филу.

Действительно, в Македонии со времени страшного от­лива кельтов из Греции господствовали величайшие сму­ты. Сосфен умер, и одновременно выступило несколько желавших присвоить себе или всю страну, или ее отдель­ные части претендентов, в числе которых называют Анти­патра, Птолемея и Арридея© При помощи своих собствен­ных сил Македония, а тем более Фракия, уже не могли быть спасены.

Вскоре мы находим Антигона с его флотом и его слона­ми под стенами Лизимахии, куда он должен был прибыть после переправы Лотария в Илион, хотя источники ничего

516

не говорят нам об этом. В Лизимахию к царю являются, как кажется, от Комонтория послы кельтов с предложени­ем купить у них мир; он угощает послов с величайшей пышностью и показывает им свои военные корабли и своих боевых слонов. По своему возвращению домой послы рас­сказывают о находящихся в царском лагере сокровищах и той небрежности, с какой он оберегается. Соблазненные перспективой богатой добычи варвары выступают, наме­реваясь напасть на лагерь врасплох; найдя лагерь не защи­щенным валом, не занятым войсками и покинутыми как бы во время поспешного бегства, они осторожно про­никают в него, страшатся измены и беспрепятственно предаются грабежу, а затем обращаются к кораблям и начинают грабить и там; в это время на них неожиданно нападают гребцы и подоспевшие войска, которые и уничтожают охваченных паническим страхом кельтов до последнего человека. [

Победой при Лизимахии Антигон открывает себе путь в Македонию, решившись оставить на первое время Фра­кию в руках варваров Тилиса.

Он принял меры, чтобы положить конец анархии в Ма­кедонии. Взял к себе на службу отряд кельтов под коман­дой Битория, вероятно тот, который остался по отступле­нии кельтов из Греции и Македонии и который после ро­кового дня битвы при Лизимахии предпочитал зарабаты­вать деньги, лишь бы не испытывать подобную участь; они выговорили себе жалованье по золотому на человека. Из претендентов, как кажется, один только Антипатр попы­тался оказать сопротивление; когда он был разбит, 9 ООО кельтов потребовали также и для невооруженных, женщин и детей по золотому условленного жалованья; по­лучив отказ, они начали грозить и затем удалились, а Ан­тигон послал за ними гонцов; главари, конечно, предполо­жили, что он боится и хочет платить; они явились к нему и, видя себя во власти царя, согласились на уступки, удоволь­ствовавшись тринадцатью талантами, причем пришлось по золотому на человека.

Следуя примеру Антигона, Никомед пригласил в Азию полчище Л еонория, которое долгое время лежало тяжелым бременем на территории города Византия, и взял его вмес­те с людьми Лотария к себе на службу, чтобы наконец окон­

517

чательно сломить сопротивление Зинета. Заключенный с ним семнадцатью главарями договор гласил, что они обя­зуются на вечные времена верой и правдой служить ему и его наследникам, не поступать ни к кому на службу без его разрешения, иметь с ним общих друзей и врагов и особен­но быть всегда готовыми для помощи византийцам, герак-леотам, калхедонянам, тианцам и киеранянам. Это они-то и остались в Малой Азии под именем талантов, служа дол­гое время предметом ужаса для своих ближайших и даль­них соседей.

Когда Македония снова сплотилась и оправилась под скипетром Антигона, кельты во Фракии и на Дунае при­нуждены были держаться спокойно. Главным событием в Греции были торжественные Дельфийские празднества; после богов Грецию спасли этоляне и Афины. Мы имеем остатки одной аттической надписи, заключавшей в себе предложение Киверния, отец которого Кадий пат при Фер­мопилах; она гласит; "Так как этоляне постановили учре­дить торжественные игры в честь Зевса Сотиры и пифийс-кого Аполлона в воспоминание борьбы против общего эллинам святилища Аполлона и для отражения которых и для совместной борьбы за всеобщее спасение афинский народ тоже прислал избранных воинов и всадников, и так как союз этолян и его стратиг послали относительно этого посольство в Афины..." и затем следует несколько отрыв­ков, в которых, по-видимому, шла речь о прибавленных афинянами музических агонах. Это чудесное избавление прославлялось также многочисленными обетными дарами и художественными произведениями; Павзаний описыва­ет в числе обетных статуй в Дельфах статуи этолян: статуи Аполлона, Артемиды и Афины, бывших против кельтов; а в Аполлоне Бельведерском думают видеть копию этого обетного дара.

С концом вторжения кельтов наш рассказ достигает та­кого пункта, который в известной степени заканчивает со­бою антистрофу эпохи Александра.

Македония после происшедших в ее внешнем могуще­стве, исконных народных силах и внутреннем устройстве громадных перемен, потрясена и расшатана до самого ос­нования. В Фессалии и в лежащих по внутреннюю сторону Фермопил областях, где после бесконечной борьбы внут­

518

ренних партий и внешних власителей чума и вторжение кельтов уничтожили последние остатки древнего порядка и устройства, на первый план выступают новые истори­ческие элементы; основывается Ахейский союз, и значение Этолийского союза быстро возрастает; оба они и пережи­вающее теперь глубокую перемену царство Спарты стано­вятся отныне руководящими факторами политической жизни Греции. Чувствуется наступление новой эры; вой­ны, которыми Пирр еще занят в Италии, принадлежит по своему значению уже к следующему периоду, в который могущество Рима начнет оказывать давление на греческий и эллинистический мир.

Восстановленной Антигоном Македонии придется еще раз вступить в борьбу за свое существование, чтобы затем под его заботливым управлением пустить крепкие корни, которых не поколеблют три следующих затем поколения. Фракийское царство Лизимаха исчезает без следа. Кельтс­кое царство Тилы владеет его континентальной частью, между тем как лежащие по берегам Геллеспонта до Понта и Дуная греческие города продолжают хотя часто с боль­шим трудом, сохранять свою свободу, но еще чаще враж­дуют друг с другом, что, впрочем, не мешает им быть бога­тыми и могущественными благодаря обширной торговле, которую они ведут.

В Малой Азии начинает усиливаться дом Пергама, ко­торый, украсив себя после большой победы над Галатами царской диадемой, приобретает значение посредствующей между востоком и западом державы. Остальные земли Малой Азии принадлежат частью туземным государствам, как Вифиння, Каппадокия, Понт и Армения, а частью к царству Селевкидов; из греческих городов морского бере­га и ближайших островов многие вскоре, хотя и сохрани­ли номинальную свободу, попадают под власть Лагида; только Родос среди больших и малых эллинистических дер­жав сохраняет свою мудрую независимость. Вся верхняя Азия находится во власти Селевкидов; еще не наступило то время, когда менее поддающиеся влиянию западной культуры народы высокого Ирана и Бактрии отделяться от совершенно эллинизированной Сирии. Египетское цар­ство, управляемое теперь Птолемеем Филадельфом, обла­дает наибольшей внутренней прочностью; скоро ему при-

519

дется испытать свои силы в новых войнах с Селевкидами и в борьбе за обладание Келесирией.

Главный политический вопрос эпохи диадохов относи­тельно того, может ли быть сохранено единство монархии Александра, теперь, после бесплодных попыток дать ему все возможные разрешения и формы или заменить его раз­личными суррогатами, сходит со сцены; полная невозмож­ность соединить политически в одно царство, в одну все­мирную монархию народы востока и запада наконец до­казана, и критика того, что желал и пытался создать Алек­сандр, доведена до конца.

Остается несокрушимым и постоянно распространяет­ся все более и более глубокими волнами только то, в чем он, дерзая и созидая с безграничным идеализмом, видел средство для поддержки своего создания, — слияние гре­ческой культуры с культурой народов Азии, создание но­вой, соединяющей в себе восточные и западные элементы цивилизации и объединение исторического мира в элли­нистической образованности.

К 1-й главе первой книге

1 Аррнан называет в числе присутствующих Пердикху, Леонна­та, Птолемея, Лизимаха, Пифона и Аристона, но пропускает Певкесту, который, по словам Эфемерида, в это время находился в Вавилоне; он прав, так как Певкеста, получив сатрапию Персида, переставал быть самотодеплаком, как Валарка, когда он в 333 году сделался сатрапом Киликии, и Менит, когда в 311 году он сделался гипархом приморских земель Сирии; быть может, вместо Певкесты телохранителем был назначен Арридей (Арравей) или предполагался быть назначенным.

2 Возможно, что теперь, по смерти царя, были созваны только гетеры, стратнгн и гипархн, т. е. лишь македоняне; источники ничего не говорят об этом.

3 По словам Курция, Пердикка колеблется принять предложенное ему первое место (Summam imperrii) в государстве.

4 Извлечение из Арриана не упоминает об этой оговорке; она должна была существовать, так как отныне всегда говориться о "царях".

5 Вернее называть его Арравеем. Эта порча имени очень стара. Для обозначения происхождения этого человека нигде не упомина­ется ни имени его отца и не дается никаких других указаний. Конечно, он принадлежит к числу вельмож, и его настоящее имя могло бы указать нам на род линкестнйскнх князей; может быть, он сын гипарха Аминты, внук Арравея, правнук царя Аэропа.

6 Курций называет его и Леонната regia stipre genitos. Во время Пелопоннесской войны Антиох был князем Орестиды, внуком или сыном которого мог быть Оронт, отец Пердикки.

7 По словам Психия,.очищение производилось ежегодно в месяце Ксанфике, который в этом году должен был приходиться на март; в данном случае производиться чрезвычайное очищение.

8 Леоннат мог происходить от какой-нибудь боковой линии царского дома.

9 Источники ничего не говорят об этом компромиссе и об этой перемене системы: что последняя фактически встречается вскоре

522

после этого, позволяет нам с некоторой достоверностью заключить относительно первого.

10 Мы имеем шесть списков этого распределения, в основании которых, как показывает порядок перечисления, лежит одна н та же схема.

11 Так как хилиархия переходит к Селевку, то Пердикка должен был оставить ее и занять какое-нибудь более высокое положение; это могло быть звание ^[згкцщС, аитохрсагор.

12 Из числа телохранителей и, вероятно, в том же звании около царя остался только Аристон, находившийся, по-видимому, в особенно дружеских отношениях с Перднккой.

13 Несомненно, что имя Ливии не охватывает прямо Кирены и не охватывает даже всей области, которая в политическом отноше­нии называлась Ливией; это слово имело не только географическое и этнографическое значение, ко означало в известный период политическую общину, хотя и состоявшую из кочевых племен пустыни.

14 У Арриана Филота называется предводителем фаланги. При дальнейших раздорах он играет довольно определенную роль как приверженец Пердикки.

13 По словам Диодора, Мифридатв 337 Году наследовал престол своего отца Ариобарзана. Вряд ли можно сомневаться в том, что владения этой династией составляла главным образом Пафлагония. По словам Диодора, этот Мифридат царствовал 35 лет. Не видно, потерял ли он свое наследие еще во время Александра или только теперь; с этого времени он находился при Антигоне и был в тесных дружественных отношениях с его сыном Димитрием.

16 Мы можем только из природы самого дела определить под­робности того, как Кратер и Антипатр определились между собой.

17 Из Страбона и Диодора видно, что Стасанор был родом из Сол на Кипре.

Ко 2-й главе первой книги

1 Интересно то, что тиран Гераклеи Понтийской, как рассказы­вает Мемнон, при вести о смерти Александра едва не умер от радости и воздвиг статую ЕшфФцш; теперь наконец он мог вздохнуть

СВО0ОДНО.

2До нас не дошло сведение о том, когда Антипатр получил известие о болезни и смерти Александра. Если Александр, в чем вряд лн можно сомневаться, сохранил и развил далее староперсидские учреждения государственной почты с ее стоящими наготове

523

эстафетами на каждой станции, которые были удалены мили на три друг от друга, то депеша из Вавилона могла быть в Сардах дней через шесть, и если почтовая служба между этими пунктами и Пеллой была организована точно таким же образом, могла быть в Пелле на десятый день. Теперь нельзя более определить, сколько дней выиграл Антигон для вооружения сравнительно с Элладой; но мы можем принять с полной доверенностью, что он получил известие о смерти Александра ранее, чем его получили в Афинах.

3 Что во главе движения во Фракии стал Севф, видно из его последующей борьбы с Лизимахом. О многочисленной знати во Фракии мы узнаем из заметки Полиэна.

4 Плутарх передает отдельные выражения этих переговоров. Хотя Павзания говорит, что аркадяне не сражались в этой войне ни за, ни против греков, приводимое в жизнеописании десяти ораторов сведение, что Демосфен убедил их принять участие в этой войне, должно быть верно. Но каким образом можно согласовать это присоединение аркадян с другими фактами, например, с отпадением Мегалополя, остается неясным. Действительно, превосходный законодатель Керкида, которого Демосфен приводит в числе тех, которые (около 334 года) предали свой родной город македонянам, еще находился в живых; от этого обвинения его вполне оправдывает его земляк Поливий. Это отпадение должна .была вызвать партия Полиэнета в Мегалополе, хотя и это предположение представляет значительные трудности.

3 Хотя Юстин и называет Коринф в числе городов, которые Демосфен н Гиперид склонили присоединиться к союзу, но по словам Плутарха, в Акрокоринфе со времени Филиппа находился постоянный гарнизон; против Юстина, как кажется, говорит и то обстоятельство, что Динарх, приверженец Антипатра, находился тогда в Коринфе. Если Коринф находился в руках македонян, то, несомненно, этого не достаточно, чтобы помешать выступить в поход пелопоннесцам, из которых хотя и многие были членами союза, но не принимали деятельного участия в войне.

6 Этот факт, заимствованный у Иеронима, приводит Grauert. Он прибавляет: "Древний героизм не вымер в Афинах; но это самоубийство, если только оно не плод фантазии, по-видимому, свидетельствует скорее о той аффектации и напряженном состоя­нии, которые возбуждают изумление в такие времена восторженно­го поклонения свободе задним числом.

7 Несмотря на существование синедриона союзников, право назначать верховного полководца, по-видимому, принадлежало Афинам. Нам не совсем ясно, был ли новоизбранный полководец одним ил десяти обыкновенных стратигов года, как Фокион, из числа

524

которых выбирали начальников, или же он был избран специально

для этого поста.

8 Мы не можем определить, происходит ли Аринтей из княжес­кого дома, или он был только уважаемым человеком в своей земле; если он теперь перешел на сторону македонян, то он, несомненно, не принадлежал к партии Олимпиады.

9 Мелитея лежит на северном склоне Фериса у Экнпея, в 60 или 70 стадиях выше Фарсала, и находится на расстоянии большого ночного перехода от Лариссы.

10 Источники не сообщают нам, каким путем двинулось это войско; оно, по-видимому, не пошло по большой дороге в Фесса­лию, ведущей через Мелитею, и, как кажется, Леоннат сделал попытку броситься на Лам ню через Фермопилы и Фивы, и тем более что Фивы и Пагасийского залива были верны македонянам.

11 Д иодор, который один только рассказывает подробно об этом сражении, утверждает первое; но при настоящих обстоятельствах было бы неблагоразумно употребить все силы войска на одно сражение, которое должно было носить только оборонительный характер; главною целью должно было остаться соединение с македонянами под стенами Ламии, н этой цели, как показывает следующий день, можно было достигнуть без дальнейшей борьбы. — Поле сражения, которого не указывает ни один древний писатель, мы должны искать в нескольких милях к северо-востоку от Ламии, на пути к фиотийским Фивам.

12 Быть может, эта позиция есть Пелинней в Гистифотиде при входе с юга в Камбунские проходы.

13 Клит дал второе морское сражение в 318 году, но в другом месте моря, и там он был побежден и пал. Между Кикладами н Спорадами находится широкий и свободный рукав моря, являю­щийся естественным путем для кораблей между Родосом и берега­ми Аттики; на западной стороне этого пути лежит Аморг, самый юго-восточный остров из Кикладов.

14 Непосредственно перед этим, между рассказом овыборе Анти­фила и событиях у Рамна, Плутарх рассказывает, что афиняне желали предпринять поход против виотян, что Фокион был против этого и что он, когда все его возражения оказались бесплодными, приказал, чтобы все граждане, не достигшие 60-летнего возраста, запаслись провиантом на пять дней и выступили в Виотию. Когда старики запротестовали и потребовали, чтобы их освободили от этого, он отвечал, что примет участие в походе, несмотря на свои 80 лет. Тогда народ постановил отказаться от этого похода. То же рассказывает и Полиэн. Можно было бы предположить, что такой поход в Виотию был предложен как ответ на наступление Леонната.

525

i5 Этих условий мы незнаем; если несколько лет спустя упоми-наюТсЯ введенные Антипатром олигархические должностные лица и уничтожение автономий, то основания этого, а именно уничто­жение неограниченной демократии, несомненно, должны были быть пол0^сены в городах с согласия одной партии уже теперь.

1* Крепость на высотах Мунихии, как кажется, была впервые посгроена македонянами.

\1 Смерть Демосфена рассказывается с множеством вариантов, и мнОгие ю этих рассказов приводит Плутарх.

К 3-й главе первой книги I #мя этого города сохранилось до нашего времени рядом с более изве^тНЬ1М именем Карам ан.

г Hamilton нашел Исавру около Олу-Бунара, вблизи озера £0Г)1ла-Гель. Чихачев увидел 14 октября 1848 года роскошные од^яины, которые, как ему сообщили, назывались Ассар-Калесса Сенгибар-Калесси.

3 Следовательно, это происходило по окончании похода в ГреИ*00' пеРеД выступлением в Этолию, приблизительно в октябре 322 гоД3-

4 Это был, вероятно, Офела из Пеллы, сын С клана, который, по слоя*** АРРиана> был в числе триерархов на Инде.

5 Так как Диодор и Арриан рассказывают об экспедиции в к ире"? и о смерти Фиброна ранее сирийского похода, то мы можем

,[|ГГать ее оконченной ранее конца 322 года.

6 Цто Филота не был уволен, как противник Пердикки, но ^чип другое назначение, видно из того обстоятельства, что при .^«млении сатрапов после падения Пердикки он не возвратил-

.цосму прежнему званию, но, напротив, воевал вместе с Алкетой и ип Л1гтигона. Не следует смешивать с этим Филотой носившего <(i имя друга Антигона. Филоксен был, как мы предполагаем, ^ппм С узнаны. Сатрап Лидии Менандр, по-видимому, не был

|fii, несмотря на свой союз с Антигоном.

< ||( тому распоряжение относительно похода в Азию исходит

,,,.*1г|>й.

• Кнк мажется, видно, что Антипатр сразу начал действовать ■< Лонх царей: т. е. не признавал более Пердикки регентом; 11жна была быть программа коалиции.

i Фарнабаз, несомненно, есть сын Артабаза, тот самый, < 333 до 331 года был адмиралом персидского флота; его • •онида с 324 года была женою Эвмена.

10 Его супругой была Фила, дочь Антипатра; свадьба произош­ла осенью 322 года, так что ее сын Кратера (собиратель документов) вряд ли мог уже родиться; о других детях Кратера мы не знаем.

11 Этот Аттал, супруг сестры Пердикки Аталанты, есть часто упоминавшийся в истории Александра сын тимфейца Адромена, который позднее со своим братом Полемоном так мужественно сражался за дело Пердикки. Уже в 330 году он предводительство­вал фалангой в Бактрни. Он был в числетриерархов флота на Инде. Говорили, что походит лицом на Александра.

12 Полиэн и Фронтин упоминают об одной военной хитрости, которая может относиться только сюда, а именно, что когда Птолемей увидал, что Пердикха у Мемфиса и с превосходящими его численностью боевыми силами переправляется через реку, то он приказал гонять по пыльным дорогам большие стада скота со снопами соломы, чтобы его маленькое войско казалось Бог знает каким огромным и чтобы неприятель из страха перед такими громадными массами войска обратился з бегство.

13 В каких отношениях они находились друг к другу, мы не знаем.

К 4-й главе первой книги

10 сыне Лагида, хотя бы о Керавве, нечего думать, так как он в это время даже еще и не родился. Тем вероятнее, что здесь подразумевается сын того Птолемея, который в 334 году был телохранителем, отправился с новобрачными в Македонию и пал при Иссе. Он был сыном Селевка. Нет ничего невероятного в том, что этот Селевк был дедом знаменитого Селевка и что последний, таким образом, был двоюродным братом вышеупомянутого Птолемея — это имя очень употребительно в доме Селевкидов до его вступления в родство с египетским домом.

2 Нора лежала, по-видимому, приблизительно а тон местности, где от М аз ахи отделяется путь в Киликию и Иконнй.

3 Невозможно определить, когда н как Кассандр покинул Азию и лагерь Антигона, но это, как показывают нам последующие события, должно было произойти в дружеских формах.

А" 1-й главе второй книги

1 Авторы не говорят этого прямо, но Полисперхонт принадлежал к княжескому роду тиифенцев, его отцом был Гнммия. Точно так же тимфейцем был Аттал, сын Андромена, который был женат на сестре Пердикки Аталанте. Братьями этого Аттал а были Симмия, Полемон и Аминта, которые вое очень хорошо известны из войн Александра.

527

I Упомянутое нами выше положение греческих городов Малой Азии получает здесь дальнейшее подтверждение.

3 Какой партии? Незадолго до смерти Александра гипарх Филоксен поместил в этом городе гарнизон, так как граждане отказались выдать трех братьев — Анаксагора, Кодра и Диодора, которые умертвили "тирана" Игисию, — и увели этих братьев в крепость Сарды. Они нашли случай бежать и спастись в Афины, только Диодор был схвачен и в оковах отвезен в Вавилон. По смерти Александра Пердикка послал его в Эфес, где он должен был быть казнен. Но его братья при вести о смерти царя возвратились на родину и спасли своего брата. Несомненно, что Клит поместил гарнизон и в Эфесе, несмотря на автономию этого города, а приверженцы автономии восстали на Антигона.

4 Не совсем ясно, кто был вождем либеральной партии в Афи­нах; вскоре на первый план выступает явный демагог Агнопид. Следует заметить, что, как это вытекает из Плутарха, Фокион вел переговоры уже не с представителями власти в Македонии, но с их стратигом в Мунихии.

5 Конечно, это не знаменитый оратор, который жил еще долго после этого, но тот самый, о котором Свида говорит: "Он умер, будучи назначен Антипатром в регенты Пелопоннеса, после его смерти".

6 Он имел с собою только часть слонов, которых Антипатр привез в Европу в 320 году.

7 Когда он осаждал Саламин, афиняне двинули против него свой флот и были разбиты; он отпустил без выкупа взятых в плен саламинян, после чего остров сдался ему. Афиняне присудили к смерти своего полководца на Саламние Аскитада и поклялись вечно помнить эту измену саламинян.

8 Это будет приблизительно в окрестностях Л ахнитинекого озера, следовательно, на севере от Эпира, в стране, которой владел ранее иллириец Клит и в которой впоследствии достигли власти его сын Плеврон и его внук Аргон.

9 Дурид рассказывает в свойственном ему жанре, что Олимпиа­да и Эвридика вели свои войска в сражение, первая — подобно вакханке при звуках тимпанов, а вторая — облекшись в македонс­кое вооружение, подобно амазонке.

10 В это время спартанцы боялись нападения Кассандра и пост­роили первую стену вокруг своего города.

II Мы теперь не в состоянии определить, был ли этот Кала тот самый, который в первые годы царствования Александра был сатрапом в Малой Фригии, или другое лицо.

528

Полисперхонт, чтобы прикрыть два верхних прохода, должен был отступить или был оттеснен Калой к западу, приблизительно к Трикке.

13 Мы должны оставить нерешенным вопрос, был ли это тот самый старый Агаррия, о котором упоминают в истории Александ­ра следующие Клитарху авторы, или нет.

14 Назначение наместника и стратига, по-видимому, указьшает на то, что Эпир стал в зависимость от Македонии; Неоптолему, сыну молосца Александра, было от 17 до 20 лет и, если только он получил от эпиротов престол, он мог править без наместшжа, следовательно, Эпир находился под официальным протекторатом Македонии.

15 Не менее счастливо было основание города Фессалоники, которое вместе с большинством древних писателей мы должны приписать Кассандру; другие, впрочем, говорят, что он был осно­ван Филиппом вследствие победы над фессалийцами или потому, что он увидел здесь прекрасную девушку и женился на ней (это скорее подходило бы к Кассандру).

Ко 2-й главе второй книги

1 Местом зимовки не были Карры в Месопотамии, как некото­рые предполагали (это при настоящих обстоятельствах было бы самой бессмысленной позицией), — но те Карры по дороге из Ониса к Экбатану, которые упоминаются при последнем походе Алек­сандра в Мидию.

2Паситигр — название, перенесенное на соединенную реку, очевидно, только по греческой этимологии — есть наверное, быст­рая река Шустер.

3 Антигон, как кажется, шел к югу несколько дней, чтобы, переправясь через Копрату значительно ниже, обойти левый фланг Эвмена.

4Kinneiv сообщает, что ближайшая дорога из Шустеры в Хамадан идет через Дузфул и что поэтому последний город должен находиться приблизительно в окрестностях древней Бадаки.

5 Другой путь должен был идти вверх по реке Дизфуля через Бахрейн и Бурудширд.

6 Расстояние от Дязфуля до Бахрейна по прямому направлению составляет более двадцати миль.

7 Диодор говорит: "Его было такое большое количество, что все войско могло быть вооружено". Кажется, это следует понимать об изделиях из кожи, а именно о башмаках, щитах, кожаных куртках, ремнях и т, д.

529

8 Географические данные этого похода крайне неясны; мы не име­ем никакой возможности определить, где впервые встретились оба войска; единственное, что можно сказать утвердительно, это то, что встреча произошла на дороге из Мидии в Перейду, в пределах области Паретакены.

9 В отдельности здесь было: 500 фракийцев, 500 паролемизадов, присланных Оксиартом, 600 арахозийцев, которыми теперь, после бегства Сивиртия, предводительствовал Кефалон, 600 всадников сатрапа Месопотамии Амфимаха и 9 500 арейцев Стазандра, наконец, на высотах 150 всадников агимы Эвдим а и в качестве ее яротауиа 2 илы дротиконосцев (ксистофоров), из которых каждая, как кажется, состояла из 50 всадников, хотя Днодор говорит, что в каждой из «их было 50 рядов-(?).

10 Диодор определяет общую численность этого войска в 35 000 человек пехоты, 6 100 всадников и 114 слонов.

11 Эти тарентинцы составляют особый вид легковооруженной конницы, они мечут сначала свои дротики и затем атакуют неприя­теля или с пикой, которую они еще имеют в своем распоряжении, или с прямой саблей.

12 Кроме этих 8 000 македонян, он имел еще 8 000 вооруженных по македонскому образцу воинов, 3 000 ликнйцев и памфилян (это, вероятно, были гипасписты) и 9 000 наемников.

13 Из описания пути, из возможности проникнуть в Армению, наконец, из направления, в котором, по-видимому, отступил Анти­гон после сражения, о котором рассказано выше, можно было бы предположить, что Гадамарта находилась в окрестностях Кума и Савы.

143десь находился также Мнфрадат, сын Арнабарзана, принад­лежавший роду одного из тех семи персов, которые умертвили Смердиса. Кто был этот Филипп, мы определить не можем.

15 Предположение, что Певкеста действовал изменническим образом, весьма правдоподобно; в противном случае непонятно, как Антигон мог решиться на сражение; но не один из древних авторов не высказывает этого предположения. Нолиэн, Корнелий и Юстин называют исход этой битвы победой Эвмена. Когда число павших щи стороны Эвмена определяется в 300 человек, то под этим следует понимать потери, понесенные фалангами.

16 По словам Полиэна, сперва македоняне перешли на сторону Антигона, затем их примеру последовал Певкеста со своими щкамн, и, наконец, был схвачен и выдан Эвмен.

17 Так передает этн слова Плутарх, причем он, несомненно, не • ям придумал их, а в главных чертах привел их в таком виде, в каком нашел у Иеронима.

*М1

В числе пленных находился также Иероним из Кардии, к которому Антигон отнесся весьма милостиво.

19 Известие о бедности его семейства и о низком ремесле его отца, несомненно, ведет свое происхождение от Дурида, из которого Плутарх заимствовал в главных чертах для первой главы своего "Эвмена", но он замечает, что по другим сведениям Филипп приблизил к себе молодого Эвмена бю. Еешихш xcti катруаш называя последнее сведение более правдоподобным.

20 Он был из фамилии кипрских князей.

21 Его пример действовал на подчиненных: так, его стратиги обложили налогом целебный источник Эденса,

22 Когда один нищенствующий циник попросил у него драхму, он сказал, что это не подобает царю, а когда тот после этого попросил у него талант, он ответил, что это не подобает цинику. Подобное этому говорил Плутарх: "Он лучше всякого другого царя умел отклонять от себя подобные требования".

23 В противном случае он не мог бы изъявить притязаний про­тив Антигона на эту провинцию.

К 1-й главе третьей книги

1 Анниан говорит, что был потребован раздел завоеванных земель и сокровищ с союзниками и другими македонянами, кото­рые были лишены своих сатрапий; быть может, кроме Селевка, это требование касается также еще и Певкесты.

2 Из Анниана видно, что, собственно говоря, вся Сирия находи­лась сначала во власти Птолемея, но что Антигон, без сомнения, в тот момент, когда двигался обратно к Киликии, завладел частью этой области.

3 Еще и в эту эпоху, как в последние времена персидского влады­чества, девять наиболее значительных городов этого острова, к областям которых принадлежали более мелкие города, имели каждый своего особого царя.

4К этому времени, несомненно, относиться брак Птолемея с дочерью Дионисия от первого брака. Дионисий унаследовал после своего отца Клеарха важное княжество, Гераклею; когда изгнанные гераклеоты просили царя Александра о восстановлении демократии, он не исполнил их просьбы благодаря посредничеству Клеопатры, которая впоследствии имела свою резиденцию в Сардах; те же самые просьбы изгнанники возобновили перед Пердиккой. а Дионисий примкнул к его противникам, и так как он был вдовцом, то Кратер выдал за него замуж свою прежнюю супругу Амастриду, что

531

представляло для тирана крайне значительные выгоды, особенно в денежном отношении, и дало ему возможность купить все царственное убранство Дионисия Сиракузского.

5 Этот египетский указ касался только греческих городов внут­ри Фермопил. Издание подобного указа, конечно, было превыше­нием прав со стороны египетского сатрапа, так как на это имел право только регент всего царства.

6 Диоскорид был двоюродным братом Антигона.

7 Остальные корабли были, кончено, триеры. Весьма вероятно, что постройкой кораблей руководил Неарх, который держал сторону Антигона.

8 Этот Доким, по-видимому, был тем приверженцем Пердикки, который долго боролся против Антигона; с 315 года Антигон защищает дело той партии, против которой он ранее так энергично боролся.

9 Разумеется, обладание Халкидой отдавало в руки Кассандра мост н мыс на материке, который служил головой моста и был несомненно укреплен.

10 Время сражения более точно не указано. Мы знаем, что вслед­ствие его Селевк поспешил в Вавилон и снова завладел своей сатрапией; так называемая эра Селевкидов начинается J октября 312 года. Но этим вовсе не сказано, что началом этой эры был день битвы при Газе.

'} Диодор приводит еще и другие предзнаменования, а именно сон о кольце с якорем. Действительно, на печати Селевка был изображен якорь, и это же изображение часто встречается на моне­тах его преемников. Тип сидящего Аполлона является господству­ющим на монетах Селевкидов.

12 Так называемая эра Селевкидов начинается 1 октября 312 года. Так как против Антигона велась война как против заместителя царя Александра, то было очевидно, что Селевк считал свое возвращение в Вавилон концом этого царства и приказал вести новое летоисчис­ление.

13 Тот час же после этого эксплуатация Мертвого моря была снова оставлена.

Ко 2-й главе третьей книги

1 Так рассказывает Диодор и Юстин; по словам Павзания, смерть / IX обоих последовала от яда. Мы не имеем возможности определить время этого убиения, если не решимся сделать того заключения, что оно произошло ранее осени 311 года.

532 ^

2 Эвмен вступил на престол именно в этом, 310 году.

3Автариаты были принуждены к переселению постигшим их страну громадным бедствием, падавшими с неба лягушками. Интересно, как Анниан мотивирует это постигшее автариатов бедствие: они хотели предпринять поход против Дельфов, чтобы разграбить храм, но Бог наслал на них дождь и бурю и наконец эту казнь и т. д.

4 Значение этого города выясняют нам указы и распоряжения Антиоха Ш.

5 Он взял также и Мегару и предложил жившему там философу Стшгьлону сопровождать его в Египет; но город опять перешел в руки Кассандра.

6 За исключением уже сообщенных нами выше в тексте сведе­ний, об этом Офеле мы не знаем почти ничего. Что он был родом из Пеллы и был сыном Силена, что затем в 325 году принимал участие в трнерархиях флота на Инде — это мы видим из Арриана. Следовательно, упоминаемый псевдо-Аристотелем уроженец Олинфа Офела не может быть одним и тем же лицом с уроженцем Пеллы.

7 Маг был сыном Филиппа, который, может быть, был сыном Аминты н был командиром фаланги в 334 году. Его мать, отличавшаяся умом и прекрасными качествами души, Вереника, прибыла в Египет вместе с дочерью Антипатра Эвридикой, послан­ной Антипатром для вступления в брак с Лагидом: она была внучатой племянницей Антипатра, внучкой его брата и дочерью Антигоны (Schol. Theocrit). Этот же самый схолиаст с своей схолии к 34 стиху называет ее отцом Лагида, так что она должна была быть сестрой Птолемея. Чтобы вступить с нею в брак, Птолемей, впрочем, не развелся с сестрой Кассандра Эвридикой. Вереника сопровождала его в качестве супруги уже в морской экспедиции 309 года, родила ему на острове Косе Птолемея Филадельфа и уже в 306 году родила ему дочь.

8 Но каким образом Птолемей, уже женившийся на любимой им Веренике, мог желать вступить в брак с Клеопатрой? Со времени Филиппа и Александра не было редкостью иметь сразу несколько жен, и брак а Клеопатрой мог тем более считаться только формой, браком из государственных видов, тем более что ей было около пятидесяти лет.

К 3-й главе третьей книги

1 Некоторые факты, которые мы сообщим при рассказе о похо­де Димитрия, делают это весьма вероятным.

533

2 Федр очень изящно описывает это.

3 Наиболее меткие черты для характеристики Афин этого вре­мени дают нам отрывки комических поэтов, особенно отрывки комедии Менандра.

4 Диодор характеризует его следующим образом: "Он обладал ростом и красотою героя; так что приезжавшие к нему чужеземцы, видя выдававшегося из всех своими физическими качествами человека украшенным царским саном и роскошью, приходили в изумление и теснились везде по дороге, чтобы посмотреть на него. Кроме того, он отличался величественным, гордым н возвышенным характером и с презрением смотрел не только на обыкновенных смертных, но и на других государей. Во время мира он особенно любил проводить время в пирах и попойках с танцовщицами, подражая знаменитым в мифологии временам Вакха и их обычаям, но во время войны он был трезв и деятелен, так что лично присутствовал повсюду, где что-либо должно было быть сделано, и сам делал различные указания".

5 Димитрий Фалерский отправился в Македонию, а оттуда по смерти Кассандра переселился в Египет.

6 Эта приводимая Плутархом галантная история вполне свободно могла быть заимствована им у Диодора и принадлежит к числу злостных сплетен того времени; но она заслуживает быть истинной, так вполне она подходит к характеру своего героя.

7 Так рассказывает Плутарх. Тот же автор очевидно преувели­чивает, говоря, что Димитрий сравнял город с землею.

8 Странно, что имя Димитриады было дано именно месяцу Мунихиону, как будто бы он имел свое имя от разрушенной Димит­рием крепости.

9 Брак Димитрия с Филой, несмотря на это, остался нерасторг-нутым.

10 Диодор говорит, что он имел 110 военных кораблей, под которыми следует понимать также и более крупные корабли, и 53 транспортных корабля для войск.

11 В этом сделанном со слов Диодора описании многое представ­ляется крайне странным. Каким образом могло случиться, что осажденные незаметно и беспрепятственно подложили под машины свои сухие деревья? И если это было возможно, почему оно не было сделано раньше? Неужели при машинах не находилось никакого караула? Конечно, если бы мы имели более точные сведения, мы не были бы принуждены считать Димитрия столь неосторожным.

12 Это показание Диодора противоречит Плутарху и Полиэну, у которых Димигрий имеет 180 кораблей. Тем не менее эта цифра

534

правильная, так как источники прямо сообщают нам, что состоявшее из 57 кораблей левое крыло Димитрия было особенно сильно; при 180 кораблях на всей линии это крыло должно было заключать в себе даже менее трети всего числа кораблей.

13 Этот историк Марсия, сын Периандра и единоутробный брат Антигона.

|4Леонтнска родила Птолемею Фаида, афинская гетера, имя которой упоминается при пожаре Персеполя и на которой он женился (?) тотчас же после смерти Александра. Следовательно, Леонтиску могло быть около 17 лет.

15 В связи с этой победой ученые приводят великолепные тет­радрахмы с изображением сражающегося Посейдона и с надписью ДНМНТПЮУ ВЛХ1ЛЕЯЕ, на лицевой стороне которых изображен нос идущей в море триеры со стоящей на нем Никой, которая, держа в руке трофей в виде жезла и трубя в трубу, стремиться в бой. Оригинал этого изображения Богини Победы был потом узнан в найденной на острове Самофракии статуе Ники.

16 Дальнейшие подробности находятся у Анниана, Диодора, Юстина и др.

17 Тот факт, что голос войска служил как бы санкцией принятия царского венца, соответствует исконному македонскому обычаю н повторялся, между прочим, в Египте во все время господства Лагида.

К 4-й главе третьей книги

1 Это Антигон, носящий в истории имя Гоната, сын прекрасной Филы, родившийся в 318 году; Стратоника тоже родилась уже несколько лет тому назад, может быть, в 315 году.

2 Ложными устьями называются многие каналы, выходящие из береговых болот; так как флот в одну ночь (ноябрьская ночь в 14 часов) достиг из обозначенного здесь места устья Дамиетты, для чего необходимо обогнуть довольно большой угол к северу, то мы имеем право предположить, что упоминаемое здесь ложное устье было восточным каналом озера Мензалех.

3 Это теперешнее устье Дамиетты.

4 Мы теперь не в состоянии определить, владел ли в это время Родос близлежащими островами и Переей, "Кн ид осек им и родос-ским Херсонесом", и если да, то до какого пункта.

5 Вскоре после этого Димитрий принял к себе на службу пира­тов для войны против Родоса; два года спустя он нанимает их 8 ООО человек для похода против Македонии; в 287 году капитан пиратов Андрон участвует во взятии Эфеса.

535

Иллюстрацией этого рассказа может служить поведение Димитрия относительно художника Протогена, о котором Плиний, Плутарх и другие рассказывают следующее. В предместье города находилась превосходная картина Протогена, изображавшая Ялиза с собакой. Родосцы отправили послов к Димитрию и просили его пощадить эту картину, на что он ответил, что он скорее готов уничтожить статую своего отца, чем эту картину. Чтобы пощадить эту картину, Димитрий оставил свое намерение выжечь это предместье города, что доставило бы ему большие преимущества, так как штурм должен был производиться с этой стороны. Протоген жил тогда в своем саду в предместье города, среди самого лагеря, и Димитрий призвал его к себе и спросил его, каким образом он решается оставаться вне стен города. Художник отвечал ему, что он знает, что Димитрий ведет войну с городом, а не с искусством. После этого царь часто посещал его в его мастерской, в которой как раз в это время, среди шума оружия, создавался знаменитый "Спящий сатир".

7 Ясно, что этн переговоры, подобно прежним, были начаты тогда, когда пробитие бреши позволяло ожидать в близком буду­щем взятие города; на этом основании посольства должны были предполагать встретить в родосцах готовность к заключению договора; египетские вспомогательные войска придали им новое мужество.

8 Вышеупомянутый исполинский Алким носил вооружение в центнер весом, следовательно, вдвое тяжелее обыкновенных доспе­хов. Его железный панцирь и Димитрия, оба по 36 фунтов весом, были подарком кипрского оружейника Зоила и были такой прекрасной работы, что выдерживали в двадцати шагах расстоя­ния стрелы катапульты.

9 Из металла этой машины, как рассказывают, Харит из Линда соорудил впоследствии знаменитого колосса Родосского.

10 Некоторые писатели производили это имя от того, что Птоле­мей при штурме города маллов защищал царя Александра своим щитом, но Птолемей вовсе не участвовал в этом штурме.

11 Обычное поведение Димитрия в других случаях позволяет нам наверное заключить, что он провозгласил на Левкаде и Коркире свободу. Принадлежали ли еще в это время акарнанцы к числу сторонников Кассандра? В источниках мы ничего не находим об этом.

12 Плутарх, Афин ей н Алкифрон переполнены рассказами об этой Ламии. Она была природная афинянка. Однажды к Лизимаху прибыли послы Димитрия, и во время разговора о прошлых временах царь показал им шрамы на руках и ногах, полученные им,

536

когда он был заперт вместе со львом по приказанию Александра; послы отвечали ему: "И наш царь тоже имеет шрамы хищного зверя даже на шее, там укусила его Ламии".

А* 5-й главе третьей книги

1 Вероятно, Лизимах уже вступил в брак с сестрой Кассандр» Ннкеей, которая в 322 году была обручена с Пердиккой.

1 Имевший под властью Антигона демократическое устройство Эфес должен был, следовательно, подвергнуться тем же переменпм в своем устройстве, каким подверглись Афины, когда Кассандр сделался их повелителем.

3 После этого сражения Лизимах приказал зарубить 5 ООО авта-риатов, чтобы лишенные своего имущества варвары не могли перейти на сторону неприятеля.

4 Антигон пал на 81 году жизни.

5 Полисперхонт более нигде ухсе не упоминается; мы не знаем, где окончил свои дни этот престарелый полководец.

К 1-й главе четвертой книги

1 Арсиноя был дочерью Вереники и родилась, как видно из этого брака, не позднее 316 года. Птолемей имел от Вереники по меньшей мере четырех детей; если он женился на ней в 322 или 320 году, то эта Арсиноя должна была родиться еще тогда, когда ее отец имел женою также еще и Эвридику, и Плутарх прямо говорит о нескольких женах, которых царь имел в одно и то же время.

2 Мемнон говорит, что она вскоре после этого основала город Амастриду с населением из четырех других пафлагонских местечек.

'Очевидно, оба они имели тождественнее интересы в борьбе с пограничными народами севера, всю значительность которых мы скоро увидим. Мы не знаем, была ли сестра Кассандра Никея в живых и жила ли она еще при дворе Лизимаха,

4 Ее матерью была Фила, сестра Кассандра, и она родилась после своего брата Антигона Гоната, следовательно, не ранее 317 года.

5 Плутарх говорит, что она заболела там и умерла.

6 Агафокл был женат на египетской царевне Феоксене, бывшей, как кажется, падчерицей Птолемея от Вереники. Очевидно, интересы Лагида требовали того, чтобы не позволять Македонии слишком усиливаться под властью Кассандра; так как последний мирный договор давал ему такую значительную власть над Элладой, то не будет слишком смело предположить, что Птолемей, заключая этот

537

союз с Агафоклом, внес в него тайный пункт, по которому Египет желал бы видеть остров Коркиру занятым Агафоклом.

7 Матерью этой Птолемаиды была Эвридика, дочь Антипатра, вышедшая замуж за Птолемея в 321 году; Птолемаида, следователь­но, была племянницей Кассандра. Так как этот брак, по-видимому, был совершен только несколько лет спустя, то вероятно, она теперь была еще слишком молода.

8 Ниже мы увидим, что это произошло несколькими годами ранее 295 года.

9 Почетное постановление в честь Демохарита.

10 Конечно, это предложение было простой формой, так как Димитрий уже ранее занял оба эти пункта.

11 Мы уже выше заметили, что она была дочерью Эвридики, сестры Кассандра.

12 Под этими македонянами, несомненно, следует понимать войско; его присутствия требовало не только приличие и безопас­ность на случай удачи злодейского замысла Александра, но и то обстоятельство, что от его решения зависело получение престола.

13 Как кажется, главным образом для этой экспедиции Димит­рий собирался проложить канал через Коринфский перешеек.

14 Так говорит Страбон, который далее связывает странным образом с этим упоминанием о храме Диоскуров, который они воздвигли на форуме.

Ко 2-й главе четвертой книги

1 Птолемаида родила Димитрию так называемого Димитрия Красивого.

2 Фронтин называет архипирата Мандроном и замечет, что Эфес был складочным местом для награбленной пиратами добычи.

3 В это время ему должно было быть более 30 лет от роду; более точных указаний на это мне не известно.

4 Птолемею Филадельфу было теперь 24 года.

5 Она родила Филадельфу двух сыновей, Птолемея (Эвергета) и Лизимаха, и дочь Вереннку; сестра Филадельфа Арен ноя, ради которой он разошелся со своей прежней супругой Арсиноей, прибыла в Египет не ранее 279 года.

6 По свидетельству пергамца Каристия, он изгнал философов из своих владений. Его сокровищница находилась в Пергаме и во фракийской горной крепости Тиризисе.

538

По категорическому свидетельству Мемнона убийцей был Птолемей Керави, его связь с Арсиноей, хотя она была родной сестрой Филадельфа, подтверждается его вступлением впоследствии с нею в брак, Лукнан говорит, что Агафокл находился в сношениях с Селевком и намеревался отнять у своего отца царство.

8 Иероним дает ему 80 лет, так что он должен был родиться в 361 году.

9 По Канону Евсевня, последним годом Лизимаха был 1733 год эры Авраама, а по Иерониму — 1734 год эры Авраама. Даже сооб­щаемое Юстином известие, что Селевк был убит через семь месяцев после этого сражения, не позволяет нам более точно определить его время.

10 Этот вздор рассказывается у Юстина, который должен был заимствовать его даже не у Дурида, а из еще худшего источника.

1' Так рассказывает Юстин. Она отправилась в Египет и скоро вступила в брак со своим братом Птолемеем Филадельфом. На нее, вероятно, и намекает Плутарх-

,2Порфирий, как и его современник Евсевий, относят смерть Керавна к маю 279 года.

13 Это приводимые Павзанием цифры. Диодор дает 150 000 галльских щитоносцев и 10 000 всадников, не считая состоявшего из 2 000 телег обоза. Юстин дает 150 000 человек пехоты и 15 000 всадников.

14 Это те самые, о сокровищах которых в Толозе древние писа­тели рассказывают разные небылицы.

15 Евсевий говорит, что Антипатр мог быть сыном брата Кас­сандра Филиппа, а Птолемей — сыном бежавшего к дарданцам Лизимаха. Диодор называл, по свидетельству Дексиппа, после падения Керавна: Птолемея, Александра, Пирра Эпирского.

СОДЕРЖАНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ Глава первая

Смерть Александра. — Военачальники организуют прави-иьство. — Пехота провозглашает царем Арридея. — Борьба жду конницей и пехотой. —Договор между ними — Очище-?, смерть Мелеагра. — Распределение сатрапий.......... 5

Глава вторая

Азиаты при смерти Александра. — Восстание греков в Верх-[ Азии. — Афины при смерти Александра. — Приготовления инян к войне. —Вооружение Македонии. — Битва при Герак-. — Антипатр осажден в Ламии. — Смерть Леосфена. — ^вращение Демосфена. —Приближение Леонната. —Смерть ■знната. — Морская война. — Битва при Кранноне. — Пере-оры. — Смерть Демосфена. — Положение Антипатра.— йна с этолянами..................................................... 29

Глава третья

Леоннат и Эвмен. — Поход Пердикки и Эвмена против Кап-)окии. — Неоптолем и Эвмен. — Никея. — Клеопатра. — наш и Эвридика. — Бегство Антигона. — Птолемей. ~ Во--жение Пердикки. — Война в Малой Азии. — Смерть Кра-оа и Неоптолема — Война этолян с Полисперхонтом. — существо Птолемея. — Захват Птолемеем Кирены. — По-) Пердикки против Египта. — Смерть Пердикки. — При-•пне Птолемея в царскую армию. — Интриги Эвридики. — :стание войска. — Провозглашение регентом Антипатра .......64

Глава четвертая

Взгляд назад. — Раздел в Трипарадиее. — Военные действия отн против Полисперхонта. — Приверженцы Пердикки в той Азии. — Возвращение Антипатра через Малую Азию.

Замен на зимних квартирах. — Переправа Антипатра в юпу. — Отступление Эвмена. — Птолемей занимает Фини­кию. — Поход Антигона против Алкеты и Аттала. — Греческие дела, Фокион и Демада.— Смерть Антипатра..........................103

КНИГА ВТОРАЯ Глава первая

Общий обзор. — Царский дом, — Полисперхонт становится регентом. — Бегство Кассандра. — Бегство Эвмена из Норы.

— Эвмен у аргираспидов. — Покушение на жизнь Эвмена. — Положение Антигона — Планы Арридея. — Антигон идет про­тив Арридея — Кассандру Антигона. — Борьба партий в Афи­нах. — Смерть Фокиона. — Кассандр в Пирее. — Полиспер­хонт под стенами Мегалополя. — Кассандр занимает Афины.

— Смерть Никанора. — Смерть Филиппа и Эвридики — Поход Кассандра в Македонию. — Олимпиада осаждена в Пепле. — Смерть Олимпиады. — Кассандр становится повелителем Македонии ..........................................................................135

Глава вторая

Положение восточных сатрапий. — Пифон выступает про­тив сатрапов. — Эвмен в Финикии. — Поход Эвмена на восток.

— Поход Антигона на восток. — Поход Антигона в Мидию. — Союзники в Персиде. — Битва при Габиене. — Союзники на зим­них квартирах. — Зимний поход. — Заговор против Эвмена. — Битва при Гадамарте. — Смерть Эвмена. —Характер Эвмена.

— Мятеж приверженцев Пифона. — Антигон в Сузе. — Бег­ство Селевка. — Характер Антигона. — Взгляд назад ....191

КНИГА ТРЕТЬЯ Глава первая

Союз против Антигона. — Переговоры. — Вооружение Антигона, — Начало войны в Малой Азии, — Первые движения союзников. — Конец первого года войны. — Антигон завоевыва­ет Тир. —Лизимах против Каллатиса. — Капитуляция Азанд-ра. — Война в Греции. — Война за Эвбею. — Восстание Кирены и Кипра. — Война за Эпир. — Войт на Пелопоннесе. — Война в Сирии — Битва при Газе. — Отступление Димитрия. — Воз­вращение Селевка в Вавилон. — Победа над Никанором. — По­беда Димитрия при Миунте. — Отстутение Птолемея из Си­рии — Поход против набатейцев. —- Поход Димитрия против Вавилона — Мир 3Л года. — Обзор............................."......253

541

Глава вторая

Заточение молодого Александра по распоряжению Кассанд­ра. -— Птолемеи как освободитель греков. —Переселение авта-ршипов. — Геракл как претендент на престол. — Месть Птоле­мея Никоклу Кипрскому. — Птолемей на берегах Малой Азии.

— Умерщвление Геракла. — Смерть стратига Птолемея — Основание Лизимахии. — Птолемей в Гиеции. — Агафокл Сира-кузский. — Офела в Кире не. — Смерть Офелы под Карфагеном.

— Покорение Кирены Магом. — Смерть Клеопатры .........305

Глава третья

Государства Греции. — Этолийский, Виотийский и Аркад­ский союзы. — Пелопоннес. — Афины под властью Димитрия Фалерскога. — План Антигона освободить Грецию: — Характер Димитрия. — Его экспедиция в Грецию. — Осада Мегары и Мунихии. — Димитрий в Афинах. — Начало Кипрской войны.

— Осада Соломины. — Морское сражение. —Победа Димитрия ...331

Глава четвертая

Гэд царей. ~~ Положение Антигона. — Приготовление к по­ходу против Египта. — Поход войска и флота. — Попытки высадки. — Отступление Антигона. — Государство родосцев

— Вооружения Родоса —Высадка Димитрия. —ОсадаРодоса.

— Закон Софокла. — Нападение Кассандра на Афины. — Высад­ка Димитрия в Авлиде. — Его зимнее пребывание в Афинах. —

Его поход в Пелопоннес и на Коркиру. Димитрий в Афинах........360

Глава пятая

Приготовление Димитрия к походу против Кассандра. — Коалиция против Антигона. — Боевые силы Селевка. — План союзников. — Лизимах в Малой Азии. — Начало неприязненных действий. — Зимние квартиры. — Птолемей в Финикии. —Ди­митрий против Македонии. — Селевк в Малой Азии, — Изгнание Пирра. — Битва при Ипсе. — Бегство Димитрия. — Отделение Афин. — Раздел царства. -— Туземные государства Малой Азии.

— Взгляд назад .................................................................402

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Глава первая

Димитрий в Греции. — Птолемей и Лизимах. — Селевк и Димитрий. — Конгресс в Россе. — Агафокл и Кассандр против 542

Коркиры. — Разрыв между Димитрием и Селевком. — Димит­рий против Афин. — Тиран Лахарит. —Димитрий завоевывает Афины. — Пирр — царь Эпира. — Александр и Антипатр. — Смерть Александра. — Димитрий — царь Македонии. — Ди­митрий против Фивы Афин. —Лизимах против гетов — Пифии в Афинах. — Союз Димитрия с Агафоклом. — Вторжение Пирра в Македонию. — Приготовления Димитрия к войне против Азии.......................................................................431

Глава вторая

Египетское царство. - Царство Селевка. — Фракийское царство. — Коалиция против Димитрия. — Ночам войны. — Раздел Македонии. —Димитрий в Греции.— Поход Димитрия в Азию. —Агафокл против Димитрия. —Переговоры Димитрия с Селевком. — Последнее предприятие Димитрия. — Наследники престола в Сирии и Египте. — Поход Лизимаха против Гераклеи.

— Убиение Агафокла — Война между Селевком и Лизимахом.

— План Селевка. — Арей против этолян. — Положение Анти­гона. — Кельты наДунае. — Антигон — царь Македонии. — Заключение....................................................................470

ПРИМЕЧАНИЯ

К 1-й главе первой книги.........................................522

Ко 2-й главе первой книги ........................................523

К 3-й главе первой книги ..........................................526

К 4-й главе первой книги ..........................................527

К 1-й главе второй книги.........................................527

Ко 2-й главе второй книги .........................................529

К 1-й главе третьей книги........................................530

Ко 2-й главе третьей книги .....................................532

К 3-й главе третьей книги ........................................533

К 4-й главе третьей книги.......................................535

А" 5-м главе третьей книги ........................................537

К 1-й главе четвертой книги.....................................537

Ко 2-й главе четвертой книги ....................................538

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА. Примечания представлены адаптированными извлечениями.

543

6

Реклама на сайте