«История русского летописания XI-XVIII вв»

Α

Α. Η. НАС О НОЕ

ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ

Л-НАЧАЛО XVIII ВЕКА

Α. Η. НАСОНОВ

ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ

XI—начала XVIII века

Очерки и исследования

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» Москва 1969

Книга посвящена истории русского летопи­сания с древнейших времен до первой четверти XVIII в., она подводит итог многолетним изы­сканиям автора в области летописания. Автор прослеживает возникновение русских летописных сводов, крупных исторических и литературных памятников.

Исследование ведется в органической связи с историей страны и вскрывает реальные основы возникновения новых летописных памятников, сводов, редакций. Новые данные о летописях, содержащиеся в исследовании А. Н. Насонова, заставят во многом по-иному взглянуть на отдель­ные проблемы истории России в феодальный период.

ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР академик Б. А. РЫБАКОВ

1-6-2 79 БЗ-3-68

От редактора

Арсений Николаевич Насонов принадлежит к числу крупнейших историков России, изучавших феодальный период ее истории. Он очень удачно сочетал скрупулез­ный источниковедческий анализ с решением больших проблем родной истории.

Арсений Николаевич родился 27 (15 старого стиля) ав­густа 1898 г. Скончался о>н 23 апреля 1965 г.

В юные годы Арсений Николаевич предполагал посвя­тить себя архитектуре и учился у Л. В. Руднева (будущего строителя нового здания МГУ), но затем он утвердился в своих исторических интересах и окончил (в 1922 г.) историко-филолЬгичесіЫй факультет Петроградского уни­верситета.

С первых шагов своей научной работы Арсений Нико­лаевич показал себя разносторонним ученым с широким кругом интересов, но главной чертой во всех его исследо­ваниях была глубина самостоятельного источниковедче­ского анализа. В пору всеобщего увлечения дедуктивными социологическими схемами Арсений Николаевич сохранял верность фактам и строил свои концепции на фундаменте точно выверенных исторических данных. Благодаря этому его работы очень медленно стареют. «Монголы и Русь» (1940 г.), «„Русская земля" и образование территории Древнерусского государства» (1951 г.) долго еще будут свежи и крайне необходимы специалистам.

5

Главным трудом жизни Арсения Николаевича было изучение русского летописания. Достаточно сказать, что до А. Н. Насонова науке было известно около 200 ру­кописей с летописными текстами, а в результате его мно­голетних изысканий их стало 1000!

Издаваемая сейчас посмертно его работа «История русского летописания XI —начала XVIII в.» является в известной мере итогом работ Арсения Николаевича в этой области и представляет очень большой интерес как серьезное исследование, основанное на многочисленных изданных и неизданных материалах.

Ушедший из жизни в зените своих творческих воз­можностей, Арсений Николаевич остается в памяти всех, знавших его, образцом неутомимого исследователя, скром­ность которого соперничала с требовательностью.

Он был настоящим патриотом, умевшим не только с оружием в руках защищать свое отечество (в 1920 г. и в 1942—1945 гг.), но и прививать любовь к родной земле, раскрывая новые страницы ее истории.

Б. А. Рыбаков

Введение

В настоящей книге излагаются результаты труда ав­тора над изучением путей развития русского летопи­сания.

Под изучением развития я понимаю изучение проис­хождения летописных памятников, т. е. таких вопросов, как: где, когда, в какой среде, для чего памятники состав­лялись, из каких составных частей они складывались.

Таким образом, изучение путей предполагает не только топографическое определение места возникновения памятника и использованных в нем пособий, но и тех задач, которые представлялись важными непосредствен­ным составителям и тем кругам, организациям и слоям населения, которые влияли в своих интересах на направ­ление летописной работы. Само собою разумеется, что этот сложный процесс не мог не зависеть от общих исто­рических условий общественного развития.

Исследование я понимаю как устремление к отыска­нию научной истины, т. е. познание объективного, реаль­ного процесса. Обойтись без догадок и предположений нельзя, но всякое исследование будет тем совершеннее, чем меньше в нем догадок и чем больше твердо обосно­ванных выводов.

Успехи в изучении летописания, в достижении обосно­ванных выводов в значительной степени определяются качеством метода или, точнее, метода и специально раз­работанной для изучения, анализа летописей методики.

7

В сущности, «летописная методика» была разработана сравнительно недавно и, конечно, должна с развитием советской исторической науки двигаться вперед, совер­шенствоваться, уточняться.

В 60-х годах прошлого века, когда начался подъем научной жизни в России, появились «Лекции» Н. И. Ко­стомарова 1. С большой проницательностью автор ставил ряд проблем перед историками летописания: о связях русского летописания «с историей русской жизни и рус­ского быта», о практическом значении летописей для офи­циальных органов власти, современных летописцам, о ле­тописях как хранилищах документации, о противоречиях между показаниями летописей и других памятников2; в частности он предполагал, что древнейший летописный свод кончался около 1043 г.

Однако, не владея методикой анализа летописных сво­дов, Костомаров не мог раскрыть, обосновать эти поло­жения, ограничиваясь частными примерами при обозре­нии летописного материала, которое занимает большую часть первого выпуска его «Лекций», и, тем более, уста­новить внутреннюю связь между летописями разных пе­риодов.

С весьма несовершенной, описательной по преимуще­ству методикой, применяя хронологическую группировку материала, подходил к анализу летописей замечательный знаток древнерусской письменности И. И. Срезневский3.

Много сделали для истории летописания М. И. Су­хомлинов4 и Κ· Н. Бестужев-Рюмин5, главным образом для выяснения источников Повести временных лет. Но и ими не была разработана методика изучения летописей, которая ставила бы изучение многовекового летописания на твердую научную почву.

1 Н. И. Костомаров. Лекции по русской истории, часть первая. Источники русской истории. СПб., 1861.

2 Там же, стр. 21, 22, 32.

3 И. И. Срезневский, Статьи о древних русских летописях (1853— 1866). СПб., 1903.

4 См. М. И. Сухомлинов. О древней русской летописи как памят­нике литературном. —- «Ученые записки второго отделения имп. Ака­демии наук», кн. III. СПб., 1856; он же. О преданиях в древней русской летописи. — (журн. «Основа», 1861, № 6). Переизданы в Сб. ОРЯС АН, т. 85. СПб., 1908.

5 К. Бестужев-Рюмин. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб, 1868.

8

Методика изучения русских летописей была впервые разработана великим русским ученым А. А. Шахмато­вым. Ее применение (совокупность научно-технических средств) позволяло в значительной мере устранять субъективность, произвольность в выводах. Само собою разумеется, что правильность выводов требует и правиль­ного понимания исторического процесса.

Многочисленные капитальные работы А. А. Шахма­това охватили основную массу летописных сводов6. В этом смысле пути развития русского летописания были в значительной мере им вскрыты или намечены.

Непосредственный ученик Шахматова и последователь, талантливый историк и источниковед проф. М. Д. Присел­ков составил курс «Истории летописания», основываясь главным образом на трудах Шахматова и частью — на собственных разысканиях. Этот курс был издан под заго­ловком «История русского летописания XI—XV вв.» (Л., 1940).

В последующее время определеннее обозначилось как бы разделение труда в изучении летописания. Так, литературоведы изучали летописи как жанр, изменяю­щийся и развивающийся, интересовались (преимущест­венно, но не исключительно) стилем, сюжетом, отчасти — политическими и историческими идеями; в 1947 г. вышла в свет замечательная книга Д. С. Лихачева «Русские ле­тописи» 7.

Для изучения и издания летописей много сделано акад. Μ. Н. Тихомировым, написавшим не только ряд специальных работ, но и общий очерк развития древне­русской исторической мысли — большой раздел в «Очер­ках истории исторической науки в СССР», в котором дан и общий взгляд на историю летописания в Рос­сии8. Его любовь к летописанию основана на глубоком понимании значения гуманитарных знаний для куль­турного строительства страны, для культурного роста народа.

6 Список трудов А. А. Шахматова (полный, не выборочный) см. ИОРЯС, т. XXV. Пг., 1922, стр. 7—19.

7 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947.

8 «Очерки истории исторической науки в СССР», т. I. М., 1955. гл. II.

9

Древнерусская летопись не только показатель .высоты древнерусской культуры, но и важнейший источник для познания прошлого, особенно тех периодов, от которых в силу ряда неблагоприятных условий (татарские наше­ствия, иностранная интервенция начала XVII в. и т. п.) источников иного рода сохранилось очень мало.

Громадный летописный материал остается еще в зна­чительной мере неизученным. Впереди предстоит боль­шая исследовательская работа.

Настоящая книга содержит очерки и исследования, охватывающие период с XI до начала XVIII в., задача которых лишь в некоторой мере продвинуть вперед науку о русском летописании.

Автор останавливается или на тех вопросах, о кото­рых в научной литературе существуют противоречивые суждения, или которые мало или совсем не разработаны. Он не преследует, таким образом, цель дать общую историю летописания. Но предлагаемые очерки и иссле­дования объединены общей темой, определяемой по пред­мету изучения, общей методикой, применяемой автором, и общим взглядом его на развитие русского летописания с древнейшей поры.

В книге подведены итоги работ последних 8—10 лет автора по летописанию. Таким образом, работы более ранних лет (о летописании Твери, Пскова) не вошли в монографию. Работы последних лет были частью напе­чатаны в «Проблемах источниковедения». Этим исследо­ваниям предшествовало систематическое обследование хранилищ Москвы и частично Ленинграда в поисках памятников, содержащих новые летописные тексты. В ре­зультате обследования и предварительного определения памятников был получен летописный материал начиная с конца XV и до начала XVIII в., не входивший ранее в научный оборот.

I глава касается начального периода киевского ле­тописания. Сделана попытка внести ясность в некоторые спорные вопросы и рассмотреть ход летописания в связи с окружающими общественными условиями — формирова­нием Древнерусского государства.

Глава II посвящена взаимоотношению летописания Киева, Чернигова и Переяславля-Русского, т. е. летописа­ния трех «областей», выделившихся из состава древней «Русской земли».

10

В III главе сделана попытка разрешить ряд малоис­следованных вопросов летописания Ростово-Суздальской земли XII ,в., колыбели будущего Московского госу­дарства.

Непосредственно связана с ней глава IV, в которой подвергнуто анализу ростовско-владимирское летописа­ние XIII в., рассматривается в ней и вопрос о происхо­ждении Лаврентьевской летописи и о нижегородском ле­тописании XIV в.

Глава V содержит наблюдения и замечания автора, относящиеся к Хлебниковскому и Ипатьевскому спи­скам Ипатьевской летописи, точнее — к галицко-волын-скому летописанию XIII в., сохранившемуся в этой ле­тописи.

Глава VI трактует вопрос о московских общерусских сводах 50—70-х годов XV в., причем прослеживается существование двух перекрещивающихся общерусских летописных традиций.

В главе VII дана реконструкция киевского источника общерусских сводов XV в.

В главе VIII рассматриваются, в связи с внутриклас­совыми противоречиями, тексты, восходящие к митро­поличьему общерусскому своду последней четверти XV в.

В главе IX выясняется происхождение основной части Ермолинской летописи; затрагивается вопрос о «Сокра­щенном» летописце и об Устюжской летописи.

В главе X анализируется цепь малоизученных (ча­стью недавно открытых) летописных сводов, охватываю­щих период с конца XV до середины XVI в., связан­ных между собою, и их отношение к Троице-Сергиеву монастырю и к митрополичьей кафедре.

Глава XI посвящена исследованию так называемой Костромской летописи и тому хронографическо-летопис-ному памятнику, к которому она восходит.

В XII главе рассмотрены летописи XVII и начала XVIII в., которые можно считать летописями официаль­ного направления. Данными о летописании такого рода, сохранившимися от времен Петра, глава заканчивается.

Общие итоги подведены в заключительном разделе9.

Этот раздел А. Н. Насонов закончить не успел. — Прим. ред.

ва первая

В этой главе я намерен предложить читателю не­сколько историографических заметок. Я имею в виду тем самым отметить некоторые итоги изучения древнейшей поры киевского летописания и некоторые основные проб­лемы, которые стоят перед историками, изучающими этот период. Вместе с тем задачей главы является стремление показать, что дают для обоснования и понимания началь­ных этапов киевского летописания новые данные (послед­них десятилетий) по истории образования и развития, оформления и укрепления Древнерусского государства. Законность такой темы вытекает „из характера само­го изучаемого предмета. Летописные своды, на мой взгляд, представляют следующее существенное отличие от других видов изображения исторической действитель­ности. И устные, и письменные виды изображения исто­рической действительности, предшествовавшие летопис­ным сводам, воспроизводили не историю государства или народа, а деятельность отдельных героев, представителей какого-либо знатного рода, или же — отдельные события, жизнь отдельных лиц. Эти виды воспроизведения исто­рии не только предшествовали, но и сопутствовали ле­тописанию.

Появление летописных сводов означало появление та­ких письменных исторических произведений, которые содержали опыт средневекового построения истории госу­дарства, народа или народов, опыт построения и истолко­

12

вания исторического процесса, как его понимали совре­менники. Ясно, что возникновение и развитие летописа­ния обусловливалось в значительной мере образованием и развитием, оформлением и укреплением Древнерус­ского государства. Реальный ход развития Древнерус­ского государства не мог не отразиться на русском ле­тописании.

В основе изучения начальных этапов киевского летописания лежит признание открытого А. А. Шахмато­вым Начального свода конца XI в., как свода, предше­ствовавшего Повести временных лет, для восстановления которого исключительное значение имеет текст Новгород­ской I летописи младшего извода. Это положение, обос­нованное А. А. Шахматовым на систематическом изуче­нии громадного материала, прочно вошло в науку. Одно из важнейших наблюдений сводится к следующему: хотя в Начальном своде составитель Новгородской I ле­тописи сократил ряд известий, однако в Повести времен­ных лет есть разнообразные позднейшие вставки, кото­рых не было в Начальном своде и нет в Новгородской I летописи, причем в Повести временных лет эти вставки явно разрывают первоначальный текст. К таким более поздним вставкам принадлежат разбросанные в Повести временных лет и совершенно отсутствующие в Новгород­ской I летописи тексты, содержащие договоры с греками; равным образом ряд заимствований из Георгия Амар-тола и его продолжателя, а также вкрапленные в разные места извлечения из так называемого «Сказания о прело-жении книг на словенский язык» 1. Эти разночтения

1 А. А. Шахматов. Предисловие к Начальному киевскому своду и Несторова летопись. — ИОРЯС, т. XIII, кн. 1. СПб., 1908; о н ж е. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. — ЛЗАК, вып. XX (далее — А. А. Шахматов. Разыскания). СПб. 1908; он же. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. — ЛЗАК, вып. XXIX (далее — А. А. Шахматов. Повеет ь). Пг., 1916; он же. Киевский начальный свод 1095 года. — Сб. «Академик А. А. Шахматов». М.—Л., 1947; он ж е. О начальном киевском своде. — ЧОИДР, 1897, кн. 3.

.13

по самому характеру своему невозможно объяснять со­кращениями.

Весьма важно также, что текст Новгородской I ле­тописи младшего извода содержит известия (в повество­вании и о древнейших событиях), которых нет в Повести временных лет, и имеет ряд явно более древних чтений по сравнению с Повестью временных лет.

Дошло до нас и предисловие к Начальному своду в составе Новгородской I летописи младшего извода (оно имеется также и в Троицком списке этой летописи, и в Новгородской IV летописи, и некоторых других). Со­держание предисловия при сравнении его с разновремен­ными слоями Повести временных лет и с памятниками Киево-Печерского монастыря раскрывает общественно-политические воззрения и настроения составителя На­чального свода, не совсем соответствовавшие умонастрое­нию составителей Повести временных лет разных редак­ций. Время составления в Киево-Печерском монастыре Начального свода, согласно конкретно-историческим данным, определяется второй половиной 90-х годов XI столетия.

Сопоставление показаний источников привело А. А. Шах­матова к весьма вероятному предположению, что первый этап летописной работы ,в Печерском монастыре связан с деятельностью игумена Никона в начале 70-х годов XI в. Это мнение обычно не встречает возра­жений.

Путем тщательного изучения древнерусских литера­турных памятников XI в. и всех летописных сводов, со­хранивших в своем составе в том или ином виде летописные тексты XI в., А. А. Шахматов сделал по­пытку восстановить Древнейший киевский летописный свод (в редакции 70-х годов), который, согласно его исследованиям, кончался 1039 г. (и имел приписку 1043 г.). Реконструированный текст свода 1039 г. начи­нается с рассказа о Кие, Щеке и Хориве, построивших «град» Киев, и содержит светскую и церковную историю «Русской земли».

После смерти А. А. Шахматова В. М. Истриным и С. А. Бугославским были предприняты все же попытки искусственно истолковать отсутствие в Новгородской I летописи разнообразных вставок, взятых составителем Повести временных лет из одних и тех же источников,

1.4

сокращением при составлении Новгородской I летописи младшего извода 2.

Однако аргументация главного шахматовского поло­жения осталась непоколебленной. Можно считать убеди­тельными некоторые частные указания критиков: нет не­обходимости рассматривать как позднейшие вставки в текст Повести временных лет рассказы об отроке и печенегах под 968 г. и о трех первых местях княгини Ольги. Но это как раз те места, которые имеются и в Новгородской I летописи, и главное положение

A. А. Шахматова остается в силе. Ссылка

B. М. Истрина на Летописец Переяславля-Суздальского, где договоры с греками сокращены, не может служить доводом, так как в Летописце Переяславля-Суздальского упоминания о договорах все же сохранились, а в Новго­родской I летописи их нет совсем. А авторитетные разъ­яснения В. М. Истрина о заимствованиях из Амартола свидетельствуют о том, что составитель летописного текста, вошедшего в начальную часть Новгородской I летописи, и составитель Повести временных лет пользо­вались в данном случае разными источниками: в Нов­городской I летописи нет заимствований непосредст­венно из Амартола и вместе с тем есть хронографический рассказ о походе Игоря в Царьград в более древней ре­дакции по сравнению с той, которой пользовался соста­витель Повести временных лет.

С. А. Бугославский предположил, что начальная часть Новгородской I летописи восходит к Повести времен­ных лет, а не наоборот. Но разнообразные аргументы А. А. Шахматова оотались им не рассмотренными, а чисто формальное сравнение ряда известий Новгородской I летописи с известиями Повести временных лет, сделан­ное в табличке, не может дать положительных результа­тов, так как материал, выбранный им, носит случайный характер, а сравнительного анализа содержания текстов не было произведено. Некоторые наблюдения над спи­сками, сделанные С. А. Бугославским в той же статье, представляют интерес.

2 В. М. Истрин. Замечания о начале русского летописания. — ИОРЯС, т. XXVI. Пг., 1923; т. XXVII. Пг., 1924; С. А. Бугослав­ский. Повесть временных лет. (Списки, редакции, первоначальный текст).— «Старинная русская повесть». М.—Л., 1941,

15

В 1930 г. вышла в свет книга акад. Н. К. Николь­ского «Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры». Выдающийся знаток древнерусской книжности Н. К. Ни­кольский посвятил свой труд выяснению истоков древне­русской культуры. Работа не может не вызывать и по­ныне интереса, поскольку автор собрал в ней материал, относящийся к мораво-паннонскому литературному и фольклорному наследию. Он показал, что немало сведе­ний, включенных в летопись, пришло (или, во всяком слу­чае, тем или иным путем могло прийти) на Русь со сла­вянского Запада 3, однако эти данные не дают нам осно­вания умалять значение византийско-болгарского влияния на киевскую литературу 4.

Иной вопрос — когда и как сведения эти проникли в летопись. Решение такого вопроса может быть только результатом текстологического исследования, и правиль­ность этого решения зависит от того, насколько пра­вильна текстологическая методика, которой пользуется автор.

Как ни привлекательны те идеи и то литературное построение, которое Н. К. Никольский приписывает древнейшему русскому летописцу, творцу древнейшего ядра Повести временных лет, научная совесть не позво­ляет согласиться с тем, что такая «стройная историо­графическая доктрина» лежала в основе древнейшего ядра русской летописи и что, согласно этой доктрине, некогда поляне (Русь) вместе с мораванами, чехами и ля­хами составляли «одну семью или союз», что в основу древнейшего ядра летописи была положена якобы суще­ствовавшая Повесть о поляно-Руси.

Мне представляется, что только при сочетании и взаи­мопроникновении двух сторон анализа памятника — «фор-

3 «Таковы были сведения, — писал Г. А. Ильинский, — о дея­тельности апостола Павла в Иллирике, о дунайской прародине сла­вян, о том, что «норици суть словѣне», о первенствующей роли мо-раван, т. е. как раз те сообщения, анализу которых посвящены наи­более блестящие страницы трактата акад. Никольского» — «Byzanti-noslavica», rocnik II, ν Praze, 1930, p. 434—435.

4 В докладе на IV Международном съезде славистов на тему «Литература Киевской Руси и древнейшие инославянские литера­туры» Н. К. Гудзий очертил видимые пределы западнославянского влияния на древнерусскую литературу.

16

мальной» и «идеологической» (конечно, когда это позво­ляет наличный материал) мы пойдем по правильному пути, и «формальная» сторона текстологического иссле­дования перестанет быть формальной, а «идеологический» анализ не будет субъективен, произволен и в сочетании с «формальной» стороной исследования приведет (при правильном применении других методических приемов) к точному, по возможности, выводу, к чему должна всегда стремиться научная мысль.

Между тем Н. К. Никольский, в сущности, ограни­чивается в основном «идеологическим» анализом. Вот как он сам формулирует свое расхождение с А. А. Шах­матовым: «Настоящая монография, не повторяя тексту­ального анализа летописей, опирается главным образом на наблюдения над литературно-идеологической основою легендарных сказаний, мало освещенных А. А. Шахма­товым» 5.

И действительно, он мало привлекает иной, по срав­нению с Лаврентьевской летописью, летописный материал и считает даже возможным не привлекать для своего труда «начальную часть I Новгородской летописи (до 1015 г.), сохранившуюся в младших списках ее» 6. Он оставляет в стороне показания таких памятников, как «Память и похвала князю Владимиру», «Чтение» Не­стора; едва касается таких памятников, как проложные сказания, «Слово о законе и благодати». Сравнительный, текстуальный анализ редакций, действительно, его мало интересует. Его построение покоится главным образом на наблюдениях «литературно-идеологического» харак­тера. Его интересуют течения προ-славянские и про-грече-ские. В основу своей реконструкции он кладет группи­ровку материала по принципу тематическому и идеологи­ческому. Он искал остатки древнейшего ядра Повести временных лет, исходя из текста так называемого «Ска­зания о преложении книг на словенский язык», но не всегда считался с тем, что текст источника коммен­тировался составителем Повести временных лет: так,

5 Н. К. Никольский. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и кѵльтуры.--«Сборник по русскому языку и словесности», т. II, вып. 1. Л., 1930, стр. 3 (далее — Н. К. Никольский. Повесть временных лет).

6 Там же, стр. 4.

2 А. Н. Насонов

17

слова «еже нынѣ зовомая Русь», относящиеся к слову «поляне», текстологи (А. А. Шахматов, Г. А. Ильин­ский) правильно объясняли как комментарий летописца, принявшего западных «полян» за русских. Примеры про­тиворечий, возникших в результате комментирования древнейшего текста, будут мной указаны ниже. Отметим только, что, вопреки Н. К. Никольскому и в согласии с исторической действительностью, Древнейший свод не считал древних полян христианами.

Исследования последних десятилетий о русском ле­тописании продвинули наши знания, наши представления о древнейшей поре русского летописания.

Разными путями приходили к мысли, что эпоха Яро­слава Мудрого составила важнейшую веху в развитии исторической литературы — и, в сущности, это согласо­валось с основными текстологическими наблюдениями А. А. Шахматова о древнейшей поре русского летописа­ния, хотя предлагались разные варианты возникновения Древнейшего киевского летописного свода.

Д. С. Лихачев полагал, что подъем национального самосознания времени Ярослава Мудрого имел громадное значение для истории летописания 7.

Еще И. Н. Жданов8 и А. А. Шахматов9 указывали на черты сходства между летописью и «Словом о законе и благодати» Илариона. Д. С. Лихачев в книге «Рус­ские летописи» развил мысль об идейной и стилистиче­ской близости между летописью и «Словом о законе и благодати». Эту близость он доказал с помощью мно­жества примеров.

Действительно, и в летописи, и в «Слове о законе и благодати» подчеркивается свободное, а не насильственно навязанное принятие христианства Русью. Владимир, по летописи, «сам познал бога» 10. Основы христианского вероучения он узнал от греков; но принял христианство по свободному выбору. По «Слову о законе и благодати»,

7 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение, М.—Л., 1947, стр. 58.

8 И. Н. Жданов. «Слово о законе и благодати» и похвала кагану Владимиру. — «Сочинения И. Н. Жданова», т. I. СПб., 1904, стр. 46.

9 А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 417—418.

10 «Володимиръ же радъ бысть, яко позна самъ бога и людие его» (Акад. сп. Новг. I лет. под 6496 г.; Лавр. лет.).

18

хотя «благовѣрная земля Греческая», откуда принял крещение Владимир, служила примером, он делает выбор, познает истинного бога, «от благаго смысла и остроумна разумЬвъ», и обращается от «идольскыа льсти» к истин­ной вере «посѣщением вышняго»: «въсиа разумъ въ сердци его». По летописи, в стране, где не было апостольской проповеди, люди — «невѣгласи» — обратились к христиан­ству, стали «новии». В «Слове о законе и благодати» проводится идея избранного богом и обращенного к вере народа, когда «благодать» «по всей земли распростреся», причем автор выдвигает вселенский, универсальный ха­рактер христианства, Нового завета, по сравнению с на­циональной ограниченностью Ветхого завета, «закона». Стремление к прославлению тех русских, которые до­стойны канонизации, проходит через всю древнюю рус­скую летопись, как часть до начала XI в., так и после­дующую часть до 1037 г. включительно. Мы не будем сейчас останавливаться на том, как представлялся Д. С. Лихачеву процесс сложения древнейшего летопис­ного свода.

С прославлением Владимира и Ярослава в летописи и в «Слове о законе и благодати», где находим мысль о ве­ликом назначении русского народа («лѣпо бо бѣ благодати и истинѣ на новыя люди въсияти»), нельзя не сопоставить факт поставления в митрополиты не грека, а «русина» (Илариона), что, конечно, не было подсказано полити­кой Царьграда. Новейший исследователь «Слова о законе и благодати» высококвалифицированный филолог Лудолф Мюллер, который потратил немало усилий, чтобы убедить читателя, что на Руси не было стремления к церковной ав­токефалии, все же должен был признать, что избрание митрополитом «русина», а не грека поднимало престиж и значение Киевского государства и народа, к чему, согласно источникам, стремились тогда на Руси 11.

Работая над социально-политическими проблемами, свя­занными с процессами сложения Древнерусского государ­ства, я был поражен тем, насколько совпадают этапы этого процесса с главнейшими этапами древнерусского летопи­сания, для выяснения которых так много сделал А. А. Шахматов. И с этой точки зрения становится понят-

11 См. L. Miiller. Des Metropoliten Ilarion Lobrede auf Vladimir den Heiligen und Glaubensbekenntnis. Wiesbaden, 1962, S. 8.

19

2*

иым, почему эпоха Ярослава составляла веху в истории летописания 12.

В последние десятилетия был выдвинут еще один важ­ный, на наш взгляд, вопрос: о роли Десятинной церкви в истории древнейшего русского летописания. Л. В. Череп-нин полагал даже, что существовал свод, созданный в связи с выдачей Киевской церкви грамоты о десятине, допуская, что к составлению его мог быть причастен Ана­стас Корсунянин, и ссылался также на данные «Памяти и похвалы мниха Иакова» 13. О возможной роли Десятинной церкви в летописании писал и акад. Б. А. Рыбаков 14.

Гипотеза о «своде» 996 г. осталась высказанной, но ма­лообоснованной. Но, без сомнения, назревший вопрос о роли Десятинной церкви в истории летописания требует пересмотра.

Наконец, акад. Μ. Н. Тихомиров поставил вопрос о том, когда были записаны некоторые сказания, вошедшие в на­чальную часть летописи. Μ. Н. Тихомиров поавильно за­метил, что «русскую историографию как начального пе­риода, так и более позднего времени нельзя отожествлять с летописными сводами, которые сами основывались на ряде источников разнообразного характера»15. Из этого следует, что нельзя полагать, вслед за Н. К. Никольским и другими, что Древнейший киевский летописный свод должен был отличаться цельностью и единством и не со­стоял из разнородного материала. «Летописные своды,— писал Μ. Н. Тихомиров, — были не начальной, а заключи­тельной стадией исторических обобщений, которым пред­шествовали записи об исторических событиях и отдельные сказания» 16. Μ. Н. Тихомирова интересует, когда были записаны два сказания долетописного происхождения (и внецерковного): Сказание о начале Руси, под которым

12 А. Н. Насонов. Начальные этапы киевского летописания в связи с развитием Древнерусского государства. — «Проблемы источ­никоведения», вып. VII. М., 1959.

13 Л. В. Черепнин. Повесть временных лет, ее редакции и пред­шествующие ей летописные своды. — «Исторические записки», т. 25, 1948, стр. 332—333.

14 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, стр. 173—191.

15 Μ. Н. Тихомиров. Начало русской историографии — «Вопросы истории», 1960, № 5, стр. 41.

16 Там же.

20

он понимает рассказ о Кие и его братьях, и Сказание о русских князьях X в., начинавшееся, по его мнению, с повествования об убиении Игоря и кончавшееся изве­стием о вокняжении Владимира в Киеве 11 июня 978 г. О первом он полагает, что оно могло быть записано около 1043 г., хотя «нельзя настаивать, что не было более ран­него текста первой половины Хі в.» О втором сказании он думает, что оно было записано между исходом X ,в. и 1007 г. Статья М. Н. Тихомирова носит характер предва­рительного сообщения. «Более подробное изложение своих взглядов, — писал он, — автор этой статьи предполагает сделать в особой монографии» 17. Надо приветствовать мо­нографическое изучение такой темы.

Если со времени И. И. Срезневского текст названных сказаний, их форма не определены и не установлено время, когда они были записаны, то лишь потому, что мы не имеем этих сказаний в отдельном виде, т. е. не имеем их текста, параллельного летописному, который можно было бы возводить к внелетописным предкам. Ре­шение темы, таким образом, затруднено и требует слож­ной методики. Думается, что и А. А. Шахматов поэтому не решал этой задачи по отношению к «народным преда­ниям», как он называл подобные сказания 18· В одной из ранних своих статей он пытался привлечь Устюжский свод к восстановлению древнейшего текста летописи (Арханге-логородский летописец), полагая, что «летописные статьи Начального овода переданы в Архангелогородском лето­писце в более древней и полной (оставляя в стороне встречающиеся при этом сокращения) редакции, чем та, которая отразилась в Новгородской I летописи». «Вот почему, — писал он тогда, — Архангелогородский летопи­сец представляется весьма важным источником при иссле­довании нашего летописания» 19. Однако в ходе дальней­ших разысканий он, по-видимому, пришел к мысли, что источник этот (Устюжский свод) слишком поздний, чтобы можно было использовать его для решения поставленной задачи, и в последующих трудах он к нему почти не при­бегал.

17 Там же, стр. 49—56.

18 Α. Α.. Шахматов. Разыскания, стр. 477.

19 А. А. Шахматов. О Начальном киевском летописном своде. ЧОИДР, 1897, кн. 3, стр. 52—57.

21і

*

Поскольку в новейшей литературе выдвинут вопрос о роли Десятинной церкви в древнерусской «историогра­фии», нам следует обратиться к указаниям на древнейшие истоки русской «историографии». Я говорю не об источ­никах Древнейшего киевского свода вообще, а об истоках древнерусского летописания. Я разумею истоки древне­русской исторической письменности, предшествующие со­ставлению Древнейшего киевского свода, причем те истоки, установить которые в моих силах, в пределах моей ком­петенции. Говоря конкретнее, я ограничусь показаниями, которые дают древнейшие исторические памятники пись­менности, сохранившиеся не только в летописях, но и помимо летописи, и которые содержат признаки, показы­вающие, что они восходят к архетипам, предшествовав­шим составлению Древнейшего киевского свода, но вошед­шим в состав этого свода.

А. А. Шахматов с удивительным искусством выделил из состава летописи народный источник, народное предание об Ольге, с помощью которого в дошедших до нас летописях обработан древний письменный памятник об Ольге с иными оценками, церковного происхождения, явно вы­двигавший «просветительную», руководящую роль греков, Царьграда. Этот вывод получил полную убедительность потому, что сохранились два других памятника об Ольге. А. А. Шахматов считал, что к долетописной житийной повести об Ольге восходит русское проложное житие (в Типогр. прологе XIV в., № 368). Н. И. Серебрянский указывал на юго-славянскую проложную редакцию (Румянц. музея № 319, XIII — начало XIV в.), содержа­щую следы долетописного жития Ольги 20.

Согласно русскому прологу, прах Ольги был перенесен в Десятинную церковь по распоряжению Владимира; как видно из летописного известия под 1007 г., туда были пе­ренесены останки не только Ольги. По летописи, в части, почерпнутой из народных преданий, первоначально ее по­хоронили «на мѣстѣ». Термин «мѣсто» встречаем в лето­писном народном предании о Кие («живяху кождо съ ро-

20 Н. И. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития.— ЧОИДР, кн. 3. М., 1915, стр. 4—5 и 105.

22

домъ своимъ на своих мѣстех и странахъ...» и т. д.) и в летописном предании об Олеге Святославиче («ипогре-боша Ольга на мѣстѣ у города Вручего») под 977 г.21

Естественно допустить, что первоначально житие Ольги писалось после перенесения ее тела в Десятинную церковь, а в дальнейшем могло редактироваться при церкви св. Со­фии, заложенной при Ярославе 22·

Сами по себе приведенные данные недостаточны для ут­верждения древнейшей исторической письменности при Десятинной церкви.

Значительно более интересен и со стороны текстологи­ческой, и со стороны практической, источниковедческой дру­гой памятник, изучение которого тоже приводит к истокам летописания. Сравнительное изучение летописного сказа­ния об убитых варягах-христианах под 983 г. и проложного сказания о них приводит к выводу о существовании долето-писного сказания. Шахматов показал, что проложное ска­зание не восходит к летописному потому, что в летописи нет даты (12 июля), которая имеется в прологах, и нет имени варяга-сына, помянутого в прологах .

Наблюдения Шахматова можно было бы продолжить.

В проложном сказании из харатейного точно датирован­ного сборника (сборник закончен 24 сентября 6914 года мартовского, т. е. 1406 г.) бывшей библиотеки москов­ского Успенского собора (№ 3) читаем: «Володимеръ ве-ликыи и еще поганъ сы победи ятвягы и приде Киевоу и творяше жертвы коумиромь с бояры о побѣдѣ. И реша старьци. . .» и т. д. Мы видим, что в прологе указано то, чего нет в летописях: по какому случаю приносились тогда жертвы «коумиромь». В прологе ясно сказано «о побѣдѣ», т. е. по случаю удачного похода24. В летописи связь

21 Ср. под 1037 г.: «. . . ставляше по градомъ и по мѣстомъ» (Лавр. лет.).

22 На основании сообщений Дитмара и русских летописей А. Поппэ заключает, что до постройки заложенного после 1036 г. Ярославом Мудрым каменного митрополичьего собора Софии существовал дере­вянный собор Софии, сожженный в 1017 г. и восстановленный до августа 1018 г. (см. А. Рорре. Uwagi о najstarszych dziejach kosciola па Rusi. — «Przeglad historyczny», t. LV, s. 3, 1964). Указаний о по­стройке Софии при Владимире источники не дают.

23 А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 145—146.

24 ГИМ, Усп. № 3. л. 185. В списке СПб. Дух. Акад. А-І/264, т. 2, хранящемся в ГПБ: «по побѣдѣ», т. е. тоже жертвоприношение связано с победой.

23

между победоносным походом и жертвоприношениями только подразумевается, она неясна, и Шахматов в рекон­струкции отрывал сказание о варягах от известия о по­ходе, в чем, конечно, нужды нет.

Далее в прологе (в сказании) нет литературной вставки-рассуждения, которое есть в летописи — плод об­работки материала составителем Древнейшего киевского свода. На вставку указывают и некоторые формальные признаки, и содержание рассуждения, т. е. идейный ана­лиз, почему мы считаем, что в данном случае правильнее полагать, что здесь не в прологе сокращено, а в летопис­ном своде добавлено, хотя вообще в прологе возможны сокращения: возможно, выпущено, что толпа обошла двор «около его, онъ же стояше на сѣнех съ сыномъ своимъ» (Акад. сп. Новг. I летописи; ниже «сѣни» упоминаются и в прологе). Дело в том, что в летописи единственное зна­чительное отступление от довольно фактологического рас­сказа находим в конце: это богословско-философское рас­суждение от слов «И бяху бо тогда человѣци невѣгласи...» до слов «.. .якоже попраста и». Это рассуждение начи­нается после слов «и тако побиша я»; после этих послед­них слов мы бы ожидали фразу, которой кончается сказа­ние, о том, что оба они приняли «вѣнець небесный съ святыми мученикы и с праведникы» (Новг. I летопись). В прологе так примерно и читаем: после слов «И тоу оусѣчена быста» следует: «исповѣдающися християна и прияста вѣчноую жизнь за святоую вѣроу моучена» (л. 185 об.). А философско-богословского рассуждения в прологах нет.

По содержанию своему это рассуждение принадлежит к цепи высказываний, характерных и для других мест ле­тописи (отчасти и для «Слова о законе и благодати»): идея о том, что в стране, где не было апостольской пропо­веди, «невѣгласи» обратились к истинному богу. Оно, как видно, привнесено в данном случае летописцем и отно­сится к идейным течениям времени Ярослава Мудрого.

Проложиый рассказ сказания или, точнее, протограф проложного сказания и летописного весьма архаичен. На­ряду с князем и его «людьми» выступают «бояре» и «старци» — как пережиток тех далеких времен, когда «жи-вяху кождо с родомъ своимъ на своихъ мѣстѣхъ и стра­нахъ». Эти «старци» еще пользуются значительным влия­нием среди «народа», или «киян» — местного общинного (?)

24

населения. Судя по сказанию, «старци» имели отно­шение к делам (возглавляли?) языческого культа, жерт­воприношений.

Так как под 6495 г. наряду с термином «старци» в ле­тописи употребляется термин «старци градскиа» (см. Новг. ί лет.),, а под 6505 г. — «старейшины градьскыя» (см. Лавр, лет.), было высказано предположение, приведенное В. Строевым, что «старцы градские» — это «πρεςβότεροι. της πόλεως», с которыми совещался Соломон; выше в тексте Владимир сравнивается с Соломоном 25. Быть мо­жет, прибавление «градские» навеяно литературными вос­поминаниями. Но без сомнения «старци» киевских горо­дов — вполне реальный и характерный институт общест­венного быта, вскоре исчезнувший в Поднепровье как пе­режиток древности: знать и старцы («primates natuque maiores») выступают в качестве руководящей силы в го­родах Поморья, наряду с князем, в первой половине Χί I в. (балтийские славяне отставали в своем развитии от славян Среднего Поднепровья); о них не раз читаем в довольно подробных описаниях путешествий Оттона Бамбергского 2(3.

Сказание о варягах — это предание, связанное с Де­сятинной церковью: ее построили, согласно легенде, на крови мучеников; об этом передавали в XI в. И в Новго­родской I летописи, и в Повести временных лет читаем: «И бѣяшеть Варягъ единъ, и бѣ дворть его, иде же есть церкви святы Богородица, юже созда В о л о д и м и ρ ъ» (Акад. сп. Новг. I лет.). Так как ска­зание явно церковного происхождения, то правильно за­ключали, что легенда «имела хождение среди клирошан этой церкви»27. Таким образом, вероятно, что первая за­пись была сделана при этой церкви. Руководящую роль среди ее клирошан играли греки («епископы корсуньскыя пристави служити в ней»); строилась она мастерами «из Грекъ» и снабжена корсунской утварью, и организация ее быта была построена, по-видимому, по греческому образцу,

2С В. Н. Строев. По вопросу о «старцах градских» русской лето­писи — ИОРЯС, т. XXIII, кн. 1. Пг., 1919, стр. 64.

26 См. тексты в «Сочинениях А. А. Котляревского», т. III. СПб., 1891, стр. 391, 400 и др. Ср. А. Ф. Гилъфердинг. История балтий­ских славян. М., 1855, стр. 118—119. Н. Нидерле. Славянские древ­ности. М., 1956, стр. 307.

27 «Русское народное поэтическое творчество», т. I. М.—Л., 1953, стр. 174.

25

если имевшему к ней ближайшее отношение Анастасу Кор-сунянину была, как полагают Л. Мюллер и А. Поппэ, по­ручена должность «эконома» 28. Напомним, что в Прологе подчеркнуто, что варяг приехал «изъ Царяграда» (по ле­тописи— «из Грекъ»). Свою веру варяг определяет, ссылаясь на греков («емоу же греци слоужахоу» — л. 185) 29.

Нельзя предполагать, вместе с тем, что запись о варя­гах была сделана по случаю перенесения их останков в Де­сятинную церковь и что сказание составлялось одновре­менно с житием Ольги около 1007 г. Если бы останки уби­тых были перенесены в Десятинную церковь, то об этом бы знали, конечно, составители киевских сводов, а в них мы читаем: «... и не свѣсть никто же, гдѣ положиша я» (Лавр. лет.).

Повторяем, что мы совсем не считаем, что Десятинная церковь была единственным местом, где до составления летописных сводов велись исторического характера записи. Однако, когда мы ищем устойчивых указаний на источник таких записей в сохранившемся материале, то поиски при­водят все же к Десятинной церкви. Так, бесспорные ука­зания на запись, вышедшую из недр Десятинной церкви, дает текст под 6504 г., содержащий молитву Владимира В Десятинной церкви, извлечение из грамоты, данной Десятинной церкви, его клятву и сообщение, что он дал десятину Анастасу Корсунянину, и об установлении празд­ника. Этот текст сохранился и в Новгородской I лето­писи, и в Повести временных лет, и в Устюжском лето­писце (в последнем в искаженном и сокращенном виде), и в очень древних литературных памятниках, и в отдель­ном виде в проложных чтениях под 12 маем в пергамен­ных списках (кстати сказать, праздник 12 мая «самый древний по времени праздник, внесенный в России в Про­логи»30). Мне кажется, что в этом тексте первоначально не упоминалось об Анастасе Корсунянине. По крайней мере,

28 А. Рорре. Указ. соч., стр. 389. Назначение Владимиром Ана­стаса на эту должность Л. Мюллер объясняет идентичной привиле­гией византийских императоров назначать «экономов» при Софии Царьградской.

2Ь Напомним, что фраза, в которой варяг определяет суть грече­ской веры, походит на ту, которую ниже произносят «нѣмци из Рима», посланные от «папежа».

30 Сергий. Святой Андрей Христа ради юродивый и праздник Покрова пресвятой Богородицы. СПб., 1898, стр. 67.

26

в проложных текстах под 12 мая, а также в «Слове о том, како крестися Володимеръ возмя Корсунь», и в так на­зываемой «древней редакции» жития Владимира, и в рас­пространенной редакции его жития не упоминалось об Анастасе, хотя упоминалось о даровании десятины и об установлении праздника (см. пролог Типогр. собр. в ЦГАДА, № 171, л. 36). Об Анастасе Корсунянине до­бавил, очевидно, составитель летописного свода, что под­тверждается повторением в летописном тексте того, что была дарована десятина. Не берусь судить, когда записи об Анастасе попали в летопись, но думается, что, если они или часть их были уже в Древнейшем своде, то такие записи едва ли могли быть сделаны после 1018 г., когда он стал перебежчиком и ушел с Болеславом.

Напомним также о следах древней (долетописной) ста­тьи о Владимире, из слов которой заключают, что она со­ставлялась еще во времена Владимира («им же привѣде-ние обрѣтохомъ вѣрою князя нашего Володимера вь благость сию, им же восхвэлимся и стоимъ») 31.

Наконец, с этими данными следует сопоставить указа­ния на существование летописных записей или заметок, отличающихся по содержанию от извеотий Новгородской I летописи и Повести временных лет, хотя и перекликаю­щихся с ними, но не искаженных как будто летописной переработкой сводчика, с признаками архаичности. Они дошли до нас в составе «Памяти и похвалы» Владимиру. Перед нами — краткие летописные записи о событиях, со­вершавшихся начиная от смерти Святослава, связанных преимущественно с деятельностью Владимира, исключи­тельно южнорусские, без примеси новгородских, в которых светские, гражданские события переплетаются с церков­ными. Наиболее поздняя запись (до известия о смерти Владимира) говорит, что Владимир дал десятину церкви св. Богородицы: по крещении «на четвертое лѣто церковь камену святыа Богородица заложи, а ... в девятое лѣто де­сятину блаженыи христолюбивый князь Володимер вда церкви святѣи Богородицѣ и от имѣниа своего». В слож­ной по составу «Памяти и похвале Владимиру» еще дважды говорится о Десятинной церкви — в рассказе о крещении: «... и десятиноу ей вда, тѣмъ попы набдѣти

31 См. Ипат. лет. под 6496 г.; А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 473.

27

и сироты и вдовича и нищая», и в похвале Ольге, в рас­сказе, вероятно, более позднего происхождения, о гробе, в котором «лежить» тело Ольги: «.. .гробъ каменъ малъ въ церкви святыя Богродица, тоу церковь създа бла-женыи князь Володимер каменую въ честь святѣи Богоро-дици, и есть гробъ блаженыа Ольгы и на верху гроба оконце сътворено и тоу да видѣти тѣло блаженыя Олгы лежащи цѣло...» 32 и т. д.

Обратимся к самим летописным заметкам. Для меня нет никакого сомнения, что летописные заметки представ­ляли собой первоначально отдельные заметки, что в ка­кой-то момент образования «Памяти и похвалы» или од­ной из частей ее они были приписаны или вставлены в текст. Третья часть «Памяти и похвалы» существует, как известно, отдельно и получила название с легкой руки А. И. Соболевского «Древнего жития Владимира». Срав­нивая третью часть «Памяти и похвалы» (см. от слов «Блаженыи же князь Володимеръ, вноукъ Олжинъ. ..») с ее текстом в отдельном виде, с «Древним житием» (см. рукопись ГБЛ, Румянц. собр., № 434, л. 487—487 об.), нетрудно убедиться, что в «Древнем житии» встречаем только сокращения по сравнению с «Памятью и похвалой», из которых часть объясняется гаплографией. Летописные заметки здесь переданы без каких-либо смысловых разно­чтений (только вместо «оудавиша Олга въ гребли» в «Древнем житии» читаем «оугнѣтоша Олга въ гребли»). Как бы мы ни толковали происхождение третьей части «Памяти и похвалы»: было ли оно, как думали А. И. Со­болевский и Н. К. Никольский, первоначально отдельным памятником или оно было, как предлагал А. А. Шахма­тов, продолжением первой части «Памяти и похвалы», от­деленной впоследствии вставкой похвалы Ольге, мы должны признать, что летописные заметки являются при­веском, приписками, внесенными или в «Память и похвалу», или в «Древнее житие Владимира».

Изучать эти летописные заметки нужно в том виде, как они сохранились, не переставляя эти заметки или записи

32 «Память и похвала князю Владимиру и его житие по сп. 1494 г.». Издал В. И. Срезневский (далее—«Память и по­хвала...»).— Записки имп. Академии наук, сер. ѴІП, т. I, № 6. СПб., 1897; ср. текст, изд. С. А. Бугославским («К литературной истории „Памяти и похвалы" киязю Владимиру»). — ИОРЯС,

т. XXIX. Л., 1925.

28

в хронологическом порядке, так как тем самым мы затем­ним их понимание. Я говорю не о понимании содержания, а о понимании происхождения заметок.

Всякую гипотезу следует проверять. В подавляющем большинстве своем гипотезы А. А. Шахматова оказы­ваются необычайно сильными — в полном смысле «науч­ными гипотезами». Но предположение о происхождении заметок в пределах «Памяти и похвалы» было высказано им мимоходом, и, как он сам говорил, этому высказыва­нию «в виде предположения» он «не придавал особенного значения»33. Предположил же он, что заметки первона­чально были расположены в хронологическом порядке и находились не в конце произведения, а значительно выше, после описания добродетелей Владимира (описание см. от слов «боле же всего бяше милостыню творя князь Во-лодимеръ...» до слов «...вся милу[я] и одѣваа и накормя и напояа»). После этого будто бы шли заметки, начинав­шиеся, по его мнению, словами «И сѣде Кыевѣ на мѣстѣ отьца своего Святослава». И впоследствии эти заметки будто бы были заменены тем текстом, который читаем те­перь в дошедшей до нас «Памяти и похвале»; а летопис­ные заметки перенесены в конец произведения, причем сбитыми, расставленными иначе, т. е. так, как мы их чи­таем теперь. Это довольно сложное предположение мне представляется искусственным. Если выбросить, согласно предположению А. А. Шахматова, рассказ о победах Вла­димира над радимичами, ятвягами, серебряными болга­рами и хазарами и сравнительно подробный рассказ о взятии Корсуня и вместо него вставить летописные за­метки в том виде, как их восстанавливает А. А. Шахма­тов, то мы получим текст не более убедительный и оправ­данный, чем тот, который имеем теперь в дошедшей до нас «Памяти и похвале». В самом деле, до операции, предпо­ложенной А. А. Шахматовым, первоначально был будто бы следующий весьма мало оправданный в смысло­вом отношении текст с такой «последовательностью» по­вествования: сначала рассказ о добродетелях Владимира, обнаружившихся после крещения, о том, как он творил милостыню, потом о том, что он сел в Киеве, т. е. о собы­тии периода его язычества, затем о событиях в период

33 А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 19—20,

29

предшественников Владимира, затем опять о том, что он сел в Киеве, потом о крещении его и т. д. Между тем в данном месте в сохранившемся тексте, мне кажется, проглядывает определенная мысль составителя: Владимир совершал «милостыню», творил волю божию, пребывал в добрых делах, «благодать божия просвѣщаша сердце его и рука господня помогаше ему», и он побеждал врагов своих и все его боялись и «идѣже идяше одолѣваша» и т. д.

Правда, перечисляются походы, которые (во всяком случае — часть которых), судя по летописи, он совершил еще до крещения 34.

Если рассматривать летописные заметки в том виде, как они сохранились, то можно заметить две группы их, связанные фразой «И богъ поможе ему и сѣде в Кыевѣ, на мѣстѣ отца своего Святослава и дѣда своего Игоря»; несколькими строками ниже сказано опять, что Владимир сел в Киеве, причем с точной датой, а перед связующей фразой («И богъ поможе ему...») говорится о событии, которое имело место значительно позже того, как Влади­мир сел в Киеве. Если эта фраза («И богъ поможе ему...») принадлежит составителю «Памяти и похвалы», а не автору заметок, то здесь опять повторяется мысль, что бог помогал Владимиру еще до крещения.

Первая группа заметок объединена хронологической сетью, исходным моментом которой служит крещение. Кроме того, вся группа объединена одной темой: деятель­ностью Владимира. Нет сомнения, что заметки эти пи­сались при Десятинной церкви. Они завершаются изве­стием о построении церкви св. Богородицы, которому сопутствует соответствующее рассуждение. Счет от креще­ния, по-видимому, церковная традиция. Указание на то, что Владимир жил 28 лет «по крещении», встречаем в про-ложных житиях Владимира (Румянц, собр., № 434), в «Слове о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь» (Погод., № 1559), в «Торжественнике» (Румянц. собр. № 435) 35.

34 Подобный же взгляд на Владимира до крещения находим в «Слове о законе и благодати».

35 Ср. «Сборник статей, посвященных почитателями академику и заслуженному профессору В. И. Ламанскому по случаю пятидеся­тилетия его ученой деятельности», ч. II. СПб., 1908, стр. 1071— 1072.

30

Происхождение второй группы заметок менее ясно. Она начинается от слов «А Святослава князя печенѣзи оубиша...».

Необходимо считать, что летописные заметки и первой и второй группы не восходят к Древнейшему своду. Еще А. А. Шахматов, тщательно сличив летописные заметки с летописями, установил, что заметки содержат сведения, которых нет в летописях. В сущности, их сходство с лето­писями обнаруживается лишь постольку, поскольку они частью сообщают об одних и тех же событиях. Но сооб­щения эти не извлечены из летописных сводов. В лето­писных сводах нет ничего о походе Владимира на другое лето по крещении к порогам; о том, что Владимир взял Корсунь на третье лето по крещении, что у Вручего под Олегом обломился мост; что церковь св. Богородицы была «каменной»; там нет точной даты вступления Владимира на стол и т. п. Надо быть последовательным и, применяя тот же правильный методический вывод, который приме­нял исследователь по отношению к Сказанию об убитых варягах, заключить, что летописные заметки не восходят к киевским летописным сводам, что перед нами редчайший образец древнейших летописных записей.

Изучение последующей истории летописания — летопи­сания эпохи феодальной раздробленности — показывает, что исторического характера записи начинаются с записей при местных соборных храмах (так было в Переяславле-Русском, в Новгороде, в Пскове, в Твери, во Владимире). Нет ничего удивительного, что в Киеве при Десятинной церкви возникла историческая письменность. В данном случае первое побуждение могло быть проявлено со сто­роны греческого клира, но в попытках в этом направлении клир не мог не считаться и с интересами того, кто был виновником «крещения» и построения самого храма. Во всяком случае, на первых порах историческая пись­менность в той мере, в какой она возникала при Десятин­ной церкви, не могла не носить отпечаток церковности и греческой культурной традиции.

Было бы, однако, актом большого насилия над лето­писными источниками, если бы мы стали утверждать, что Древнейший киевский летописный свод носил по преиму­ществу церковный характер, сохраняя в этом отношении черты единства и цельности. Среди древних летописных сказаний значительное место занимают сказания свет­

31

ского, «народного» содержания. Рассмотренные летописные заметки, видимо из Десятинной церкви, едва ли были нужны составителю Древнейшего киевского свода, по­скольку в его распоряжении были уже довольно подроб­ные записи светских сказаний. Да и вообще трудно ска­зать, были ли ему известны летописные заметки, сохра­нившиеся в конце «Памяти и похвалы».

Появление при Ярославе такого замечательного и глубо­кого по содержанию литературного памятника, как «Слово о законе и благодати», сохранившегося до наших дней, свидетельствует, что к 40-м годам XI в. среди русских уже были не только мастера «прекладати отъ грекъ на словѣнь-ское писмо».

Оглядываясь на материал, на те записи или «сказания», вышедшие, по ряду признаков, из Десятинной церкви, и использованные составителем Киевского свода, мы вместе с тем не находим данных для предположения, что на ис­ходе X в. при Десятинной церкви был составлен летопис­ный «с в о д». Допустив такого рода предположение, мы сейчас же встретимся с противопоказаниями, т. е. с фак­тами, которые противоречат ему или совершенно не согла­суются с ним.

Если бы действительно при Десятинной церкви на ис­ходе X в. принялись составлять летописный свод, то та­кой свод напоминал бы греческие хроники, был бы по­строен по их образцу. Если говорить о греческих хрониках и хронографах (а не об описании событий определенной эпохи или деятельности отдельных лиц), то необходимо иметь в виду, что они начинались от сотворения мира. «Греческие историки и компиляторы средневековья, пре­тендовавшие на мировое значение второго Рима, рассмат­ривали историю Византии как непосредственное продолже­ние божественного домостроительства на земле, обна­ружившегося в библейских заветах — Ветхом и Новом, и потому включали в свои компиляции изложение событий начиная со времени сотворения мира. Византийская лите­ратура средних веков не имела таких опытов хронографии, в которых превратная судьба восточной империи излага­лась бы обособленно от библейской и церковной исто­рии. . . По примеру Библии в большинстве хроник не наблюдается даже попыток к точной хронологизации со­бытий ,в виде подсобных записей; они ведут счет по индик­там или же историческими вехами для них служат цар-

32

ствования, с указанием продолжительности каждого из них» 36.

Из всего сказанного следует, что Древнейший киевский свод, судя по сохранившимся древним русским летописным сводам, не был построен по образцу византийских хроник или хронографов (о русских хронографах речь будет в осо­бой главе). Повторяем, что мы говорим сейчас не об от­дельных сказаниях (как, например, о предполагаемом ока­зании о русских князьях от 945 до 978 г.), а о первом «своде» как о средневековом построении истории государ­ства или народа, как опыте истолкования широкого исто­рического процесса. Конечно, быть может, со временем в результате большой текстологической работы высказан­ные мной недоумения рассеются. Но о результатах буду­щей работы я, конечно, судить не могу.

Существует предположение, что в основе Древнейшего летописного свода лежала повесть о полянах — Руси, как она была скомбинирована Н. К. Никольским. По его вы­ражению, повесть эта была проявлением «славянофиль­ских» течений. Мне кажется, что, предлагая такое предпо­ложение, надо оспорить результаты предыдущей текстоло­гической работы, а также объяснить, как подобная повесть могла быть положена в основу летописного свода при Де­сятинной церкви, где руководящую роль играл греческий клир со своими византийскими традициями.

И можно ли игнорировать такие датирующие текст признаки, как стилистические параллели между древней частью летописи и «Словом о законе и благодати», о ко­торых писал А. А. Шахматов, и идейные параллели, о ко­торых писали И. Н. Жданов и Д. С. Лихачев?

Наконец, освящение Десятинной церкви могло послу­жить поводом такого крупного события, как составление первого русского летописного свода, но, по всей вероят­ности, в том случае, если к тому имелись благоприятные исторические условия, порождавшие соответствующие по­требности. Мы ясно видим, что такие условия сложились к 40—50-м годам XI в. (см. ниже). В частности, тот ис­ключительный интерес составителя Киевского свода к при­соединению древлянской земли к Киеву мало понятен для конца X в. и понятен для эпохи Ярослава, накануне

Н. К. Никольский. Повесть временных лет, стр. 46.

3 А. Н. Насонов 33

выделения особой Киевской области, значительную часть территории которой составляла земля древлян.

С первого взгляда может показаться убедительным сле­дующий довод в пользу существования свода конца X в.: в летописи нет сведений о деятельности Владимира за 6506—6521 гг. Но более чем вероятно, что освящение Десятинной церкви побудило тогда же клир к ряду запи­сей, может быть, главным образом связанных с деятель­ностью Владимира, строителя церкви. Но откуда следует, что тогда же, в том же году или в следующем, был состав­лен летописный «свод»? Надо сказать, что в летописных сводах позднейшего времени (например, XVI—XVII вв.) подобные лакуны, особенно в конце рукописи, указывают иногда на окончание оригинала летописного свода. Едва ли, однако, это показательно для времени конца X— начала XI в., от которого материал дошел до нас, пройдя большое число переделок и редакций. Так, например, имеется лакуна в Новгородской I летописи между 6530— 6544 гг.; однако никто не ставит наличие ее в зависимость от существования надуманного свода 6530 г. Имеется ла­куна в Повести временных лет от 6464 до 6471 г. С дру­гой стороны, подобной лакуны может не быть там, где кончается документально засвидетельствованная редакция свода (см. Лаврентьевскую и Ипатьевскую после оконча­ния второй редакции Повести временных лет).

Причины, вызвавшие просветы или лакуны в дошедших до нас древнейших летописных сводах, могут быть различ­ные. Одной из причин может быть намеренное умолчание (сокращение?) по соображениям династическим, политиче­ским или каким-либо иным. В псковских летописях, напри­мер, видим отсутствие годов с материалом между 6755 и 6792 гг., причем исследование показало, что перед нами тенденциозные пропуски, сделанные сводчиками более позднего времени0'.

Теперь посмотрим, были ли уже при Ярославе связаны, сплетены материалы церковно-агиографические и мате­риалы светской гражданской истории или соединение их

37 А. Н. Насонов. Из истории псковского летописания. — «Исто­рические записки», т. 5, 1946, стр. 288—292.

34

произошло при Никоне Печерском, и как отражались со­циально-политические условия, развитие древнерусского государства на содержании и конструкции летописного текста?

Прежде всего мы видим последовательное стремление оправдать разные стороны деятельности киевского князя Ярослава.

В области распространения «просвещения» (в том смысле, как понимали эту сторону деятельности в те вре­мена) Ярослав, согласно летописному тексту, был продол­жателем дела Владимира и Ольги. Внимание читателей обращено почти исключительно на заслуги (в сфере хри­стианизации) киевских князей, и до нас не дошло от тех времен жизнеописаний первых «просветителей» Руси из духовенства.

В исследованиях о летописном тексте под 1037 г. смеши­вают иногда вопрос о том, когда был написан текст в том виде, как он дошел до нас, и вопрос о том, когда он был написан в первоначальном виде. Кажется, по мнению всех исследователей (не исключая и А. А. Шахматова), лето­писный текст под 1037 г. в том виде, как он дошел до нас, составлялся уже после смерти Ярослава. Восстановление первоначального текста под 1037 г. затруднено отсутствием параллельного текста в Новгородской I летописи. Могли быть вставки печерского редактора (одну вставку на осно­вании не только внутреннего анализа, но и литературного сопоставления указал Шахматов), была, вероятно, и редак­ционная переработка 38. О существовании первоначального текста (дошедшего до нас в измененном виде под 1037 г.), времен Ярослава и Илариона, заставляет думать сходство между восхвалениями Ярослава в «Слове» и в летописи под 1037 г., а также то, что последняя фраза текста 1037 г. явно принадлежит руке того же составителя Древнейшего свода, которая видна под 983, 988, 1015 гг.; наконец, то, что в составе Древнейшего свода, написанного в интересах Ярослава, естественно было подчеркивать, что после

38 Ср. В. М. Истрин. Замечания о начале русского летописа­ния.—ИОРЯС, т. XXVI. Пг., 1923, стр. 100—101. Что Иларион, когда писал или произносил «Слово», использовал или знал перво­начальную редакцию или протограф (Vorform) «хроники», допускает и Л. Мюллер («Zum Problem des hierarchischen Status und der juridik-tionellen abhangigkeit der russisehen Kirche vor 1039», Koln—Brann-sbeld, 1959, S. 72).

35

3*

1036 г., когда закончились длительные междоусобия и войны, развернулась культурная, «просветительная» и строительная деятельность Ярослава.

Мы знаем, что Ярослав стремился прославить овоего предшественника и даже канонизировать его, в чем, од­нако, встретил препятствие. Он пытался подражать Вла­димиру и в выполнении такой бытовой традиции, как устройство «народных» пиров; о них узнаем из летописи (при Владимире) и из вышегородских записей, и из «Чте­ний. .. о Борисе и Глебе» (при Ярославе) 39.

Ту же задачу — оправдания и восхваления деятельности Ярослава — преследует и цикл рассказов о Борисе и Глебе и борьбе Ярослава со Святополком.

Дело в том, что Ярослав дважды согнал с киевского стола своего старшего брата (Святополка). Захват стола «старейшего» брата рассматривался в то время как узур­пация, как незаконный захват власти и нарушение нрав­ственных норм. Понятно, какое значение имело для Яро­слава прославление убитых Святополком младших братьев и истолкование своей борьбы со Святополком, как «мести» за братьев-мучеников. Впоследствии прославление убитых братьев получило более широкое общественное значение,

Дошедшие до нас в двух редакциях вышегородские записи показывают, какое большое значение придавал Ярослав прославлению убитых братьев после их умерщв­ления Святополком.

Когда прошел слух о чуде на могиле убитых и узнали, что сгорела церковь, стоявшая там, сообщили об этом Ярославу. Ярослав позвал митрополита, и после их разго­вора устроили крестный ход в Вышгород. После другого чуда у гроба братьев Ярослав одобрил мысль соорудить церковь во имя братьев. По сведениям «Чтений», Ярослав велел тогда же написать икону Бориса и Глеба. После освящения церкви всех бывших тут позвали на обед 40.

39 Лавр, лет под 6504 г.; «Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им». Приготовил к печати Д. И. Абрамович (да­лее— Д. И. Абрамович. Жития.) — «Памятники древнерусской лите­ратуры», вып. 2. Пг., 1916, стр. 19, 55—56; ср. «Память и по­хвала...», стр. 5—6. Ср. С. А. Бугославский. Пам'ятки XI—XVIII в. про князів Бориса та Гліба (далее — С. А. Бугославский. Па­м'ятки...), у Киіві, 1928.

40 Д. И. Абрамович. Жития, стр. 17—19, 53—55. Ср. С, А. Буго-слввский. Пам'ятки.

36

После следующего чуда Ярослав созвал опять всех на обед, причем, по «Сказанию», Ярослав раздавал «от им'Ьния» (т. е. имущества) нищим, «сирым и вдови­цам», а по тексту «Чтений» устроил пир, праздник в па­мять братьев — «не токмо боляромъ, нъ и всѣмъ людемъ, паче же нищимъ», и приказал «от имѣния своего даяти имъ»41. Наконец, узнав от «судьи» одного города об осво­бождении из темницы («чудом» — молитвой Бориса и Глеба) осужденных «старейшиной града того», Ярослав приказал построить церковь на том месте во имя Бориса и Глеба, «иже и донынѣ есть» 42. Об этом могли рассказы­вать впоследствии автору «Чтений» клирики этой церкви, что подтверждается припиской: «другая самъ свѣды» 43.

Все эти сведения не оставляют сомнения, что Ярослав придавал важное значение всенародному прославлению убитых Святополком братьев.

Летописный рассказ о борьбе Ярослава со Святополком стоит в теснейшей связи с рассказом о Борисе и Глебе и служит той же цели — оправданию Ярослава, выставляя его как мстителя за убитых братьев. По тексту летописи, Святополк, расправившись с Борисом и Глебом, убивает Святослава и помышляет «избить всю братью свою» и «помыслив высок оумьемь своимь, не вѣдыи, яко богъ даеть власть, ему же хощеть, поставляеть бо цесаря и князя» 44. Узнав о злодеяниях Святополка, Ярослав, по летописи, по­шел на него, «нарекъ бога, рекъ: не я почахъ избивати братью, но онъ; да будеть отместьникъ богъ крове братья моея, зане без вины пролья кровь Борисову и Глѣбову праведную: еда и мнѣ сице же створить? . .» и т. д. Лето­писец оценивает изгнание Святополка Ярославом скорее как подвиг: «Ярослав же сѣде Кыевѣ, утер пота с дружи­ною своею, показав побѣду и труд великъ» 45.

В междукняжеских отношениях той поры большую роль играло стремление сохранить единство «Русской земли» (в узком смысле слова), т. е. южнорусской. Это стремление объясняется не просто властолюбием отдельных лиц, а же­ланием укрепить господство «Русской земли», господство

Д. И. Абрамович. Жития, стр. 19, 55. Там же, стр. 20. Там же, стр. 26. Лавр. лет. под 6523 г. Лавр. лет. под 6523, 6527 гг.

37

южнорусской знати, преимущественно киевской, над терри­ториями и центрами, разбросанными в разных концах Во­сточно-Европейской равнины. Надо сказать, что Ярослав был особенно деятелен в этом отношении. На юго-западе он пытался распространить господство «Руси» на Белз и Червенские города. В Новгородском крае укреплял северо­западные рубежи (постройка Юрьева) и северные (поход на Емь); появлялся и на северо-востоке, в Суздальской земле, не упуская из виду и Мурома. Он организовывал, видимо, местную знать, извлекая выгоды и для правящей среды Киевщины, и, как можно полагать на основании от­дельных известий о Новгороде и Суздальской земле, пе­реносил в отдаленные земли южнорусский финансово-ад­министративный и законодательный опыт 46.

Обстоятельства вынудили Ярослава временно поделить территорию «Русской земли» (южнорусской), отделив сильному Мстиславу левобережную часть: летописец под­черкивает, что со смертью Мстислава он стал «самовлас-цем» или «единовласцем Русской земли». Вопрос об едино­властии в «Русской земле» вообще занимал древнекиев-ского летописца, и с этой точки зрения он прослеживает в прошлом поведение и судьбу Ярополка и Владимира.

Нельзя не отметить, что одна и та же рука видна и в рассказе о Борисе и Глебе, и в рассказе о Блуде под 980 г.: «.. .тѣ мыслять о главѣ князя своего на погубле-ние, горьши суть бѣсовъ таковии», — читаем о Блуде и подобных ему под этим годом; а под 1015 г.: «. . .золъ же человѣкъ, тщася на злое, не хуже есть бѣса; бѣси бо бога боятся, а золъ человѣкъ ни бога боиться, ни человѣкъ

47

ся стыдит» и т. д.

Материалы церковно-агиографические и светские, по­литические подчинены общей задаче — задаче летописного труда, вышедшего из киевской правящей среды времени Ярослава Мудрого, в котором видна попытка согласовать

46 Общий тезис, что «Русская земля» (южнорусская) — рано сло­жившееся государственное образование — сохраняла впоследствии, в XI в., с расширением пределов Древнерусского государства значе­ние господствующего политического и территориального ядра на Восточно-Евоопейской равнине, — не предположение, а вывод, прочно обоснованный на разнообразном материале (А. Н. Насонов. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951).

47 Новг. I лет. под 6523 г.

за

интересы христианского «просвещения» и политики киев­ского стола. В этом смысле мы понимаем и мотив взаимо­отношений между Ольгой и Святославом, который прохо­дит и через светский, и через церковный материал, заим­ствованный из разных источников. Князья-язычники — Игорь и Святослав — каждый по-своему страдает недо­статком «мудрости» и политического «смысла». Для того чтобы показать неумеренную жадность в поборах Игоря, летописец обратился к материалу, явно почерпнутому не из дружинно-родового источника. Игорь и его дру­жина— насильники: «Насиляше имъ и мужи его»; князь сравнивается с волком-грабителем: «аки волкъ восхищая и грабя», причем в тексте имеются следы разговорной, устной речи: «.. .бѣ бо имя ему Малъ, князю Деревьску». Той более демократической средой, где передавались в Киеве в XI в. сказки и рассказы, всякие занимательные истории, могла быть преимущественно среда трудового на­селения, соприкасавшегося с жизнью города: перевозчиков через реку (ср. летописную версию, что Кий был «пере­воз ником» на Днепре), гонщиков плотов и однодеревок (ср. рассказ Константина Порфирородного), плотников, например судостроителей (ср. сведения «Чтений» Нестора о «древоделах», о плотниках Константина Порфирород­ного), рыболовов и т. п. В этой среде создавалась благо­приятная почва, преимущественно в силу особых условий их труда, для появления сказочников, рассказчиков всяких историй и т. п., как наблюдали собиратели и исследова­тели фольклора по отношению к новому времени 48. В ос­нове рассказа о смерти Игоря, судя по Льву Дьякону, писавшему в конце X в., лежало, как известно, историче­ское событие.

И в церковных записях, и в народных преданиях, ис­пользованных киевским летописцем, Ольга в равной мере изображена как «смысленая в премудрости». Она с по­мощью «кормильца-воеводы» Асмуда руководит своим «дѣтском» Святославом. Похоронив Игоря, она возвра­щается в Киев и «бяше в Киевѣ съ сыномъ своимъ дѣть-скомъ Святославомъ» (6453 г.). Под 946 (6454) г. опять

48 См., например, Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозер­ского края. М., 1915, стр. XX·—XXX и др.; Н. Е. Онучков. Се­верные сказки (Архангельская и Олонецкая губ.). СПб., 1908 и др.

39

Читаем, что Ольга собирает «вой многи и храбры» и идет на Дер ев скую землю «съ сыномъ своимъ Святославом». Победив древлян, она приходит в Киев «съ сыномъ своимъ Святославомъ». Под 955 (6463) г. опять: «. . . живущи же Олга с сыномъ своимъ Святосла­вомъ и учаше его мати креститися». Рассказ об этом пе­рекликается, с одной стороны, с рассказом о крещении Руси при Владимире. Ольга говорит: «... и аз, сыну мои, бога познахъ и радуюся, аще ты познаеши и радоватися начнеши». Святослав ссылается на дружину. Но Ольга возражает: «Сыну, аще крестишися, вси имут то же тво-рити». А под 988 г.: «Се слышавше людие, с радостью идяху, радующеся и глаголюще: аще сѵе бы было не добро, не бы сего князь и бояре прияли». С другой стороны, рассказ в представлении летописца предполагал, по-види­мому, дальнейшую историю жизни Святослава — «беду», в которую впадает Святослав, его насильственную смерть: «Онъ же не послушаше матери, творяше нравы погань-скыя; не вѣдыи бо, аще кто матери не послушаеть, и пакы в бѣду впадаеть, якоже рече: аще кто отца не слушаеть или матери, смерть прииметь. Сеи же к тому гнѣвашеся на матерь» .

Не надо забывать, что песни и рассказы о героических походах Святослава в XI в. пользовались еще, видимо, значительным авторитетом и любовью среди знатной части населения. Даже во второй половине XII в. помнили о Баяне, воспевавшем времена Ярослава Мудрого и Мсти­слава, победившего Редедю, их подвиги, знали о «песно­творцах», которых нам не следует смешивать с балагурами-скоморохами того времени, выступавшими с репертуаром, иногда двусмысленным. В XI в. героические темы обла­дали большой притягательной силой. Даже митрополит Иларион в произведении церковного склада, как «Слово о законе и благодати», считал возможным отозваться с по­хвалой о «старом» Игоре и «славном» Святославе, «иже въ своа лѣта владычествующее мужьствомъ же и храборъ-ствомъ прослуша въ странахь многах и побѣдами и крѣпо-стию поминаются нынѣ и словуть» 50. Такое отступление было, очевидно, естественным, хотя нам похвала князей-язычников со ссылкой на летописи или на героический

49 Новг. I лет. под 6453, 6463, 6496 гг.

50 ГИМ, Синод, собр., № 591, лл. 184 об,-185.

40

эпос («поминаются нынѣ и словуть») могла бы пока­заться неуместной в церковном «Слове». И о Владимире автор «Слова» говорит, как он вырос, «мужствомъ же и смысломъ предъспѣа, единодъръжець бывъ земли своей, покоривъ подъ ся округныя страны, овы миромъ, а непо-коривыя мечемъ...» Тем более естественным было соеди­нять сведения о политических событиях со сведениями о событиях церковной жизни в историческом труде, пред­принятом в Киеве в интересах Ярослава.

В «Памяти и похвале Владимиру», по тематике церков­ном памятнике (о крещении Руси), использована кусками, как мы говорили, краткая летопись о разного рода собы­тиях, а в начале сочинения Владимир назван с прибавле­нием «сын Святославль» и «внук Игорев». Иларион в своем «Слове», упоминая об отце и деде Владимира, хо­тел высказать не без гордости свои патриотические чув­ства: «Не в худѣ бо и не в невѣдомѣ земли владычьство-ваша, но в Рускои, яже вѣдома и слышима есть въсѣми конци земля». Эти князья прославляли своими подвигами «Русскую землю».

Ясно, что в киевском летописном труде, вышедшем из среды, близкой к Ярославу, составитель не случайно под­черкивал, что Ярослав сел в Киеве «на столѣ отьни и дѣдни» и что отец его жил «по устроению отьню и дѣдьню». По мысли составителя древнего киевского лето­писного текста, Ярослав — преемник не только отца (оче­видно, главным образом в деле христианизации и в «устроении» и «уставлении» своей земли), но и деда, не мудрого в вопросах религии, но храброго, доблестного князя. Святослав даже во время борьбы с греками на Бал­канском полуострове выступает, по летописи, как защит­ник чести «Русской земли», с речью, вероятно придуман­ной, но о содержании которой в X—XI вв. знали даже за рубежом (Лев Дьякон, Скилица). Летописец заим­ствует свой материал из героических песен или рассказов, быть может, обработанных еще ранее рукой «писца».

Однако (в отличие от произведений «песнотворцев»?) летописцы не только «славят» подвиги Святослава, но и осуждают его за поступки, которые не согласуются с пред­ставлениями, сложившимися в Киеве XI в. об основной обязанности киевского князя, — блюсти «свое», свою «землю», свою «отчину». Здесь обнаруживается крити­ческое отношение, которое установилось в Киеве (прежде

4 1

всего в кругах правящего класса) к пережиткам старого в поведении Святослава, к пережиткам предыдущей эпохи, для которой характерны далекие походы в погоне за обо­гащением в ущерб «устроению» своей «земли». Киевляне, по летописи, говорят Святославу: «. . . ты, княже, чюжеи земли ищещи блюсти, своея ся охабивъ»51.

Наконец, чтобы понять подбор материала в изложении событий X в., всю структуру летописного текста, нам необходимо остановиться на том переломе, на том кризисе, который переживало Древнерусское государство в XI в.

Процесс образования «земель»-«областей», «земель»-княжений означал в сущности переход к новым формам государственной жизни, с более развитым административ­ным и финансовым аппаратом, с новой системой организа­ции дани и суда, в известном смысле —более оседлым. Образование «земель»-«областей» протекало на широком пространстве Восточно-Европейской равнины, но ранее всего оно началось на юге, где складывалась территория Киевской земли и Черниговской. Начальной вехой длитель­ного процесса образования Киевской «земли»-«области» была та финансово-административная реформа, которую киевский летописец относил к княжению княгини Ольги, к 40-м годам X в.: установление «становищ» в земле древ­лян (в «Деревской земле»), определение «уставов и уро­ков». Постепенное присоединение к киево-полянской тер­ритории земли древлян было в сущности основным фактом образования «областной» киевской территории. Процесс территориального сложения завершился при Ярославе с присоединением к Киеву Берестья на западной окраине. Политическое выделение «земель»-«областей» на Юге со­вершилось со смертью Ярослава, с выделением трех кня­жеств — Киевского, Черниговского и Переяславского.

Таким образом, территориальное образование, завер­шившееся политическим выделением в виде княжества Киевской « з е м л и »-« о б л а с τ и », происходило постепенно. Это была территория, в планомерной и систематической эксплуатации которой с помощью формировавшегося го­сударственного аппарата была заинтересована не черни­говская и не переяславская, а именно киевская знать. В пе­риод образования «земель»-«областей» киевская правящая

51 Акад. сп. Новг. I лет. под 6476 г. Охабитися — покинуть, оста­вить, уклоняться, удаляться.

42

среда не могла не оказывать воздействия на подбор мате­риала в летописных сводах, составлявшихся в Киеве, не могла не оставить печати известной ограниченности инте­ресов и кругозора на киевских летописных сводах XI в.

И, действительно, если признать, что Новгородская I ле­топись младшего извода в своей начальной части отражает летописание XI в., предшествовавшее Повести временных лет, что договоры с греками были включены в летопись впервые в начале XII в., то следует обратить внимание, во-первых, на отсутствие в летописном тексте (предше­ствующем Повести временных лет) известий о древнейших судьбах Чернигова и Переяславля-Русского, хотя города эти были уже в первой половине X в. важнейшими горо­дами «Русской земли», и, во-вторых, на исключительный интерес составителя летописного текста к судьбам Древ­лянской земли в X в., вернее, к истории освоения Древ­лянской земли киевским столом, т. е. к тому, что должно было преимущественно интересовать именно киевскую знать.

Возможно, одностороннюю «областную» киевскую окраску дошедший до нас древний летописный текст при­обрел в результате всей работы над ним на протяжении

XI в. Но приписывать всецело руке Никона отмеченные особенности летописного текста едва ли возможно. Никон не был чужд интересов Черниговской «области»-княже-ния. С помощью Святослава Черниговского в Чернигов бежал, спасаясь от гнева киевского князя Изяслава (в конце 60-х годов) Антоний Печерский (разрыв между Печерским монастырем и Святославом произошел позднее, когда Святослав стал киевским князем, изгнав старшего брата из Киева). Под Черниговом на Болдиных горах Антоний основал монастырь, а потом вернулся в Печеры. Никон взял сторону Антония, как видно из летописного текста под 1068 г. Сам Никон еще ранее удалился в Тму-торокань; тогда Изяслав грозил послать его «на заточе­ние», а пещеру их «раскопать». По просьбе населения Тмуторокани он ездил оттуда после смерти Ростислава в Чернигов и посадил в Тмуторокани Глеба Святосла­вича52. Мог ли Никон в Печерском монастыре оказаться

52 См. текст жития Феодосия в сборнике XII в. московского Успенского собора, л. 41 и др. Текст опубликован: «Сборник

XII века московского Успенского собора», вып. I. Издан под наблю-

43

автором истории «Русской земли», в которой Чернигов до 1024 г. даже не упоминался; мог ли он быть составите­лем летописного текста, из которого нельзя было ничего узнать о судьбе Переяславля-Русского до кончины Яро­слава Мудрого, или в котором сообщалось только, что этот древний город был построен на исходе X в.? Ведь при Никоне в 70-х годах существовала переяславская епископия, а в 1072 г. на перенесение «мощей» Бориса и Глеба в Киев приезжали епископ Петр Переяславский и игумен Николай «Переяславский» (игумен одного из пере­яславских монастырей), который, судя по данным Киево-Печерского патерика, был из киево-печерских монахов53. И мог ли этот же Никон одновременно проявить такой исключительный интерес к Древлянской земле, где не только не было епископии, но где, насколько нам известно, не было (в XI в.) ни одного монастыря?

Рассказы о Древлянской земле X в. почерпнуты не из героических песен, не из родовых преданий и, следова­тельно, едва ли они были сообщены летописцу Яном Вы-шатичем. В эти рассказы сделаны вставки, прославляющие Свенельда, предка Яна Вышатича. К числу вставок отно­сится прибавление под 6453 г. к словам «и кормилець его Асмуд», который и был «воеводой», слов «воевода бѣ Свѣнелдъ, то же отець Мистишинъ»; а под 6454 г. — при­бавление имени Свенельда, что изобличает форма един­ственного числа «рече» («и рече Свѣнельд и Асмуд») 54.

дением А. А. Шахматова и П. А. Лаврова. — ЧОИДР, 1899, кн. 2; «Патерик Киевского Печерского монастыря». СПб., 1911; М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киев­ской Руси Χ—XII вв. СПб., 1913.

53 См. житие Феодосия в «Сборнике XII века московского Успен­ского собора», л. 35; Лавр. лет. под 6580 г.; «Патерик Киевского Печерского монастыря», стр. 76.

54 Вставки были замечены А. А. Шахматовым. Повторения под 6430, 6448 и 6450 гг. в Новгородской I летописи невозможно объяснить наслоением редакции XII в.: составителю Новгородского свода XII в. не представляло никакого интереса обогащать текст подробностями древнекиевских событий. Одна редакция известий могла отражать один текст XI в., а другая — другой (Печерского монастыря), где была тенденция прославлять предков Яна Вышатича. Поэтому, восстанавливая древнейший текст, следует исключить про­странное изложение тех же событий под 6430 г., а под 6453 г.— вставку, афиширующую богатство дружинников Свенельда, и ниже вставку о «воеводе» Свенельда, под 6454 г. — имя Свенельд. Таким образом, возможно первоначальный текст восстановить несколько

44

Когда была произведена эта обработка текста в Печерском монастыре, мы точно не знаем. По прямому свидетельству составителя Повести временных лет, им было много вписано со слов Яна Вышатича в летопись. Обработка летописного текста с целью прославления Свенельда была сделана ранее. Вставки эти имеются в Новгородской I ле­тописи и были, видимо, в Начальном своде, как правильно заключал А. А. Шахматов. Ян Вышатич в конце 60-х или в начале 70-х годов служил Святославу Черниговскому, к которому, как полагают, мог попасть из Тмуторокани, где был его отец. Неизвестно, когда он оказался в Киеве, но известно, что еще при Феодосии (ум. в 1074 г.) Ян и его жена были близки к Печерскому монастырю. Допу­стив, что вставки о Свенельде сделаны при Никоне под влиянием Яна (в чем нельзя быть уверенным), мы должны принять, что тексты о древлянах были включены в ле­топись до Никона.

Итак, мы привели ряд данных и соображений, возбуж­дающих сомнение в правильности мысли, что с именем и временем Ярослава можно связывать только труд «о рас­пространении христианства на Руси». И церковно-агиогра-фический материал, и светский, политический, относя­щийся к событиям X в. и первых десятилетий XI в., при­надлежащий к древнейшим слоям летописного текста в составе Новгородской I летописи и Повести временных лет, подчинен общей задаче оправдания и прославления киевского князя Ярослава и согласования интересов хри­стианского «просвещения» и политики киевского стола.

Трудно с уверенностью сказать, когда именно был со­ставлен этот летописный свод времени Ярослава и на­сколько полно дошел он до нас в обработке позднейших редакторов. Но те фрагменты, которыми мы располагаем, заставляют думать, что его составление было связано с по­требностью осмыслить образование и историю «Русской земли» в период нараставших противоречий в развитии

иначе, чем восстанавливал Шахматов, а именно: «Игорь же сѣдяше в Киевѣ княжа, и воюя на Древляны и на Угличѣ. [И] яшася У[г]личи по дань Игорю, и Пересѣченъ взят бысть; [и] дасть дань на них Свѣнделду. Въдасть дань деревьскую Свѣнделду тому же» (Новг. I лет., стр. 109—110). И затем: «И приспѣ осень и нача мыслити на Деревляни, хотя примыслити большюю дань, [и] иде в Дерева в дань и примышляше къ первой дани. . .» и т. д. (Лавр, лет. под 6453 г.).

45

Древнерусского государства. С одной стороны, действо­вали центростремительные силы, и Ярослав, возглавляв­ший южнорусскую знать, был выразителем этих сил, ока­завшись «единовластцем» в «Русской земле» и проводни­ком «русского» (южнорусского) влияния и интересов в различных краях Восточно-Европейской равнины. С дру­гой стороны, тот же Ярослав принужден был идти на уступки местным новгородским интересам, интересам мест­ной новгородской знати и считаться с нараставшим про­цессом зарождения и формирования « о б л а с τ е й »-« з е м е л ь ». Задачу составления труда по истории «Русской земли» взяли на себя лица (или лицо), преданные Ярославу.

Дошедшие до нас фрагменты носят печать ограничен­ности, характер местной, киевской «областной» истории.

Выше мы упоминали о летописных записях в Вышго-роде. Вышгород был политическим придатком Киева; уже в X в. его называет Константин Багрянородный наряду с наиболее значительными центрами Руси. В другой книге мы подробно останавливались на данных о социально-эко­номическом значении и о внутреннем устройстве города, «града Ольги», а также об общих интересах, связывавших Киев, киевскую знать и знать вышегородскую55 (воз­можно, что именно в Вышгороде были записаны древней­шие «народные» сказания об Ольге и древлянах). По­скольку мы говорили об истоках древнейшего южнорус­ского летописания, необходимо сказать несколько слов о том, что вышегородские записи послужили как бы до­полнительным истоком, не давшим значительного эффекта (вышегородских летописных сводов мы не знаем), но все же в небольшой мере оказавшим влияние на последую­щее летописание; причем велись они, по-видимому, не при одной только церкви в Вышгороде. Дошедшие до нас вы­шегородские церковные записи содержат интересный мате­риал по социально-экономическому быту того времени. Вышегородскими записями летописного характера пользо­вался и автор «Чтений», и автор «Сказания»; местами

55 А. Н. Насонов. «Русская земля», стр. 53—55.

46

рассказ о чудесах в «Чтениях» и в «Сказании» почти дословно совпадает. Некоторые выражения носят лето­писное обличие (см. в Чтениях: «бѣ бо уже время зимно»; «и наставшю лѣто»). Когда и кто начал вести вышегород­ские записи? Мы видели, что одним из заинтересованных лиц был Ярослав; в организации почитания братьев при­нимал участие Иоанн, которого Нестор называет то «архиепископом», то «митрополитом». Непосредственно вел записи, вероятно, клирик вновь построенной церкви Бориса и Глеба. Но есть основания полагать, что руко­водство делом было поручено «старѣйшине», или «власте­лину града», или «градьнику» Миронегу. Он сообщает Ярославу о первых чудесах. Первое чудо, записанное после того как тела братьев были внесены в сделанную часовню или сруб, относилось к сыну Миронега, не владевшего ногой. После того как Миронег сообщил об этом Ярославу, и, согласно с советом архиепископа, была построена цер­ковь в честь Бориса и Глеба, Ярослав приказал «.власте­лину града того» Миронегу давать «от дани» церкви десятую часть. Тогда же был установлен «праздьникъ» в память братьев; «якоже, — пишет Нестор, — и нынѣ свершается» (24 июля). Надо полагать, что с этого вре­мени и начались записи при вышегородской церкви имени братьев, убитых Святополком.

Вышегородских сводов, сколько нам известно, повто­ряем, не существовало. Но первая запись о самом убиении Бориса и Глеба была сделана, вероятно, в Вышгороде. Вышгородский составитель Паримийных чтений включил в свой труд философское рассуждение, которое находим и в прибавлении к летописному сказанию о Борисе и Глебе, затем во владимирских летописных текстах XII в-., где оно было сокращено (и приняло несколько иную социально-политическую окраску), и в «Мериле правед­ном».

*

После смерти Ярослава киевский стол занимал сначала Изяслав, потом Святослав, затем Всеволод. Монастырем Изяслава был основанный им Дмитровский монастырь, куда был «выведен» из Печерского монастыря в игумены Варлаам. Монастырем князя Всеволода был Михаил ои­

47

ский Выдубицкий монастырь, а монастырем Святослава в Киеве был монастырь Симеона в Копы реве конце. Сле­дов летописной работы в Дмитровском монастыре и в мо­настыре Симеона в дошедших до нас летописных текстах не сохранилось. Вообще, нет следов киевского летописа­ния, которое велось бы в среде, преданной Изяславу. За­вещание Ярослава, как правильно определил А. А. Шах­матов, было написано не в 1054 г., а позднее, при Никоне Печерском. Завещание вполне отвечало взглядам печер-ских монахов Антония и Феодосия на междукняжеские отношения. Вместе с тем следует обратить внимание, что в том же летописном рассказе 1054 г. Всеволод выдвинут как князь, любимый отцом «паче веся братьи». А вслед за этим рассказом (в конце которого опять назван Все­волод) и после упоминания о том, что братья сели по своим столам, мы читаем не о деятельности Изяслава. как следовало бы ожидать в киевском «летописце» (ибо в Киеве сел Изяслав), а о деятельности Всеволода, кото­рый сидел в Переяславле-Русском: о походе Всеволода на торков и о заключении Всеволодом мира с половцами. Наконец, первое известие с точной датой разбираемого нами материала падает на 1061 г. и относится к деятель­ности не Изяслава, а Всеволода: «Приидоша половци пръвое и а Рускую землю воеватъ; Всеволод же изиде про-тиву имъ мѣсяца февраля вторыи день; и бившись имъ, побѣдиша Всеволода, воеваше и отъидоша. Се бысть пръвое зло от поганых, безбожных врагъ. Бысть же Со-калъ князь ихъ» 56. Впервые отмечается деятельность Изя­слава в летописном изложении под 1058 г. в очень крат­ком известии: «Побѣди Изяславъ Голядъ». Далее о дея­тельности специально Изяслава нет почти ничего. Обычно последующие летописные редакции не стирали материала предыдущих, хотя иногда и сокращали его. Первая про­странная запись о событиях в Киеве (под 1068 г.) явно не принадлежит источнику, близкому к Изяславу, так как об Изяславе говорится с укоризной («Изяславъ же сего не послуша. . .» и ниже: «Се же богъ яви силу хри-стианьскую: понеже Изяславъ цѣловавъ крестъ и я и; тѣм

56 Новг. I лет.; ср. Повесть временных лет. Слова «се бысть. . . безбожных врагъ» вставлены, кажется, в первоначальный текст, так как, во-первых, они повторяют сказанное («приидоша. . . правое») и, RO-вторых, прерывают изложение событий нашествия,

48

же наведе богъ поганыа» и т. д.57; не из среды, предан­ной Изяславу, вышла и запись 1069 г.: «Изяславъ ... посла же пред собою сына своего Мьстислава Кыеву. И пришед Мьстиславъ иссѣче, иже бѣша высѣкли Все-слава, числомъ 70 чади; а другыа слѣпиша, иныя же б е з ъ вины погуби, не и з ъ π ы τ а в ъ» 58.

Но имеется ряд известий, в которых подчеркивается единение трех братьев — Изяслава, Святослава и Всево­лода. Это — известия под 1059, 1060, 1067, 1068 и 1072 гг. Совместная деятельность трех князей Среднего Подне-провья, попытка составить своего рода триумвират объяс­нены нами со стороны социальной, со стороны классовых интересов в книге «„Русская земля" и образование тер­ритории Древнерусского государства». Совместная, согла­сованная деятельность южнорусских князей-братьев отве­чала и идеалу междукняжеских отношений, сложившемуся в Печерском монастыре. Печерской записью представ­ляется также запись 1067 г., где князьям, захватившим Всеслава, брошен упрек в нарушении крестоцелования. Ряд известий о совместных действиях по защите и устрое­нию «Русской земли» завершается рассказом (под 1073 г.) об изгнании Изяслава Святославом и Всеволодом, в ко­тором ясно видна рука печерского автора; здесь читаем, что виновником изгнания был Святослав, преступивший «заповѣдь отню, паче же божию» (ср. обличение Свято­слава Феодосием).

Итак, нет следов киевского летописания, которое ве­лось бы в среде, преданной Изяславу. В Дмитровском монастыре Изяслава был похоронен Ярополк Изяславо-вич, но его некролог, помещенный вслед за сообщением о смерти, хранит следы записей не Дмитровского мона­стыря, а как будто Десятинной церкви; так, здесь ска­зано, что умерший князь был «кротъкъ, смѣренъ и брато-любивъ, десятину дая святѣи Б о г о ρ о д и и и от всего своего имѣнья по вся лѣта и моляше бога всегда, глаголя: господи боже мои! Приими молитву мою и дажь ми смерть, якоже двѣма братома моима, Бо­рису и Глѣбу. . .»59. Нестор при составлении жития Бориса и Глеба («Чтения») пользовался, по-видимому, редакцией

57 Акад. список Новг. I лет.

58 Там же.

г'9 Лавр. лет. под 6594 г.

Л А. Н. Насонов

49

жития братьев, составленной в Десятинной церкви, но до нас не дошедшей 60.

Вместе с тем можем сказать, что следы летописания во «Всеволожем» Михайловском Выдубицком монастыре имеются. Так, под 6578 (1070) г. сообщается: «Родися у Всеволода сынъ, и нарекоша именем Ростиславъ. В се же лѣто заложена бысть церкы святаго Михаила в монастырѣ Всеволожи»; под 6596 (1088) г.: «Священа бысть церкы святаго Михаила манастыря Всеволожа митрополитомь Иваномь (вариант: «... и епископы Лукою, Исаиемъ, Иоаномъ»), а игуменьство тогда держащю того манастыря Лаз[ареви]». Из того же источника, возможно, взято известие, помещенное под 6561 (1053) г.: «у [РА] Всево­лода родися сынъ, и нарече имя ему Володимеръ, от це-еарицѣ Гръкынѣ» 61. Неизвестно, какого происхождения упоминания о Всеволоде в статье 1054 г., посвященной смерти Ярослава и цитированной выше. Они явились как будто результатом редакционной обработки, так как слова «плакася по нем Всеволод и людье вси» повторяют уже сказанное: «плакашася по нем людье». Во всяком случае упоминания о Всеволоде под 1054 г. как о любимом сыне Ярослава («паче всея братьи») — одного происхождения со словами некролога под 1093 г.: «. . . любимъ бѣ отцемь своимъ . . . паче братьи твоее». Затрудняемся определить, какого происхождения записи о деятельности Всеволода за годы, когда он занимал киевский стол. Но записи бо­лее ранние — 50—60-х годов, относящиеся к деятельности Всеволода, когда он был князем Переяславля-Русского (они приведены нами выше), могли быть сделаны в Вы­дубицком Михайловском монастыре, но могли (и это пред­ставляется мне вполне вероятным) и в Переяславле-Русском.

со Нестор использовал редакцию жития Бориса и Глеба, в кото­рой особая роль отводится Десятинной церкви (см., например, о по­сещении Глебом церкви и т. п.); она названа в тексте «владычица наша Богородица в Кыевѣ». Кроме того, в тексте встречаем грече­ские выражения и слова «кафоликани иклисиа» (о Десятинной церкви), «епистолия» и другие, что побудило Д. В. Айналова пред­положить, что составление оригинала этой редакции было связано с подготовкой канонизации (Д. В. Айналов. Очерки и заметки но истории древнерусского искусства. — ИОРЯС, т. XV, кн. 3. СПб., 1910).

β1 Лавр. лет. под 6561, 6578, 6596 гг.

50

Нельзя быть уверенным, что записи, сделанные в Вы-дубицком Михайловском монастыре, были включены в летописный свод при составлении Начального свода. Они могли быть введены в текст позже, в самом Выду-бицком Михайловском монастыре при Сильвестре, монахе этого монастыря, когда он обрабатывал или переписывал, редактируя Повесть временных лет в 1116 г. при киевском князе Владимире Мономахе. Тогда же мог быть введен ряд известий о Всеволоде, как были введены известия о нем позднее, при составлении редакции, более полно отразившейся в Ипатьевской летописи. Но следует иметь в виду, что интерес к Переяславлю-Русскому поддержи­вался в Печерском монастыре в конце XI в., что Ефрем Переяславский, названный митрополитом, был из монахов Печерского монастыря и что под 1089 г. говорится об освя­щении церкви св. Михаила в Переяславле Ефремом («бѣ бо преже в Переяславли митрополья») и о строитель­ной деятельности Ефрема в Переяславле-Русском.

Имеются также следы летописной работы в Чернигове, вероятно при церкви св. Спаса, основанной Мстиславом еще до того, как была заложена София в Киеве. Под 1076 г. читаем: «Сего же лѣта преставися Святославъ, сынъ Ярославль, мѣсяца декабря 27, от рѣзанья желве, и положенъ Черниговѣ у святаго Спаса...»; под 1077 г.— «Сѣде Борисъ Черниговѣ мѣсяца мая 4 день, и бысть кня-женья его 8 днии, и бѣжа Тмутороканю к Романови» и ниже: «Олегъ же, сынъ Святославль, бѣ у Всеволода Чер-ниговѣ»; под 1078 г. — о смерти Глеба Святославича в За-волочье: «. . . его же тѣло положено бысть Черниговѣ за Спасомъ, мѣсяца нуля 23 день» 62. Последнее известие считаем или черниговским, или соединением новгородского известия с черниговской записью. О связях Киево-Печер-ского монастыря с Черниговом мы уже говорили ранее.

А. А. Куник и А. А. Шахматов полагали, что состави­тель летописного свода в Печерском монастыре использо­вал княжеский Синодик, составленный с помощью надпи­сей на надгробных плитах. Возможно, что существовал та­кой Синодик, написанный при Десятинной церкви, и был в руках у составителя Начального свода (см. 1000, 1001, 1003, 1007, 1011, 1044, 1054, 1057, 1078, 1093 гг.). Но

62 Лавр, и Ипат. летописи под 6584—6586 гг.

51 4*

допускаем также, что известия эти восходят частью к ле­тописи Десятинной церкви, где могли быть также записи о смерти князей, похороненных не только в Десятинной церкви (см. цитированную нами летописную запись о смерти Ярополка).

Никто не сомневается, что в Киево-Печерском мона­стыре велись летописные записи при Никоне, а при со­ставлении Начального свода они были положены в осно­вание дополнительной части этого свода.

Но едва ли следует полагать, что печерские записи пред­ставляли собой систематическую регистрацию событий монастырской жизни, дневник, полно отражавший внут­реннюю жизнь монастыря. Еали не считать более или менее цельных произведений печерской литературы, пол­ностью или после переработки включенных в летописный текст, таких, как статья «Чего ради прозвася Печерскии манастырь» или статья об «успении» Феодосия, или о пере­несении его мощей (см. 1051, 1074, 1091 гг.), то, соб­ственно, записей о монастырских событиях (до 1093 г.) в Повести временных лет сохранилось очень мало: под 1073 г. — об основании церкви Печерской, без точной даты; под 1075 г. — об окончании постройки церкви, с точной датой; под 1088 г. — краткая запись о смерти игумена Никона и под 1089 г. — об освящении печерской церкви св. Богородицы. Вместе с тем имеется ряд печер-ских записей о политических и иных событиях в стране, которыми по тем или иным причинам интересовались в монастыре. К ним принадлежит ряд записей о тмуторо-канских событиях, особенно интересовавших, как убеди­тельно доказал Шахматов, Никона, занимавшегося писа­нием «книг» еще при Феодосии63. К ним же есть основа­ния относить записи о совместных выступлениях трех братьев-князей, о восстании 1068 г. и об изгнании Изя­слава, о волхвах под 1071 г., о знамениях и море под 1092 г., о походе на половцев в 1093 г. Там же могли быть

63 О том, что Никон при жизни Феодосия занимался писанием «книг», рассказывает житие Феодосия, сохранившееся в сборнике XII в. московского Успенского собора: «. .. мъногашьды же пакы ве-ликоуоумоу Никоноу сѣдящю и дѣлающю книгы и бла-женоуоумоу (т. е. Феодосию. — А. Н.) въскраи того сѣдящю и пря-доущю нити, еже на потребоу таковоуоумоу дѣлоу» (л. 42). Известен был также «чернец» Иларион, который был «книгамъ хытръ псати»; он днем и ночью писал «книгы» в келий Феодосия (л. 44).

52

записаны и некоторые другие события °4. Понять, что же представляли собой печерские записи, помогают дошедшие до нас рукописи с монастырскими записями XVI— ХѴП вв., троицкие, отчасти — кирилло-белозерские. Они обычно делались в рукописной «книге» вслед за каким-нибудь переписанным памятником или статьей или в про­межутке между текстами, на чистых листах, причем не­редко записи местные, монастырские, шли вперемежку с записями о событиях общерусских (см., например, ру­копись Троицкого собр., № 201; ср. Погод, собр., № 1566 и др.). Предполагаем, что и печерские записи делались на чистых листах какой-нибудь печерской рукописной книги, быть может житийного содержания, или, возможно, вслед за текстом переписанного Древнейшего киевского свода. Вписывалось также и то из внемонастырской жизни, что в глазах русского средневекового монаха пред­ставлялось интересным или важным или в чем он видел оправдание своего мировоззрения, своего понимания исто­рических событий, причем при составлении свода такая запись могла подвергнуться обработке. В подробном рас­сказе печерского монаха показано, например, как Всеслав был освобожден из темницы и сел в Киеве, а Изяславу пришлось бежать. Это было, согласно летописному рас­сказу, проявление «силы крестной», кара, свершившаяся над Изяславом, преступившим крестное целование Все-славу. Летописец следит, как развертываются события, вынудившие Изяслава к бегству: нахлынули половцы, Изяслав не внял просьбе дать киевлянам «оружие» и «кони», а затем не решился принять меры по отношению к заключенному Всеславу»

Записи эти могли делаться и не одним лицом; напом­ним также о противоречиях в показаниях жития Феодосия Нестора и Повести временных лет.

Составляя Начальный свод, неизвестный нам автор-«черноризец» Печерского монастыря, кроме Древнейшего киевского свода, печерских записей, новгородского мате­риала и хронографического, а также Паримийника (что было установлено А. А. Шахматовым) и др., мог привлечь и записи Десятинной церкви, а также сделанные в «Рус-

64 См. А. А. Шахматов. Киево-Печерский патерик и печерская летопись. — ИОРЯС, т. II, кн. 3. СПб., 1897; он же. Житие Анто­ния и печерская летопись—· ЖМНП, 1898, март.

53

ской земле» (южнорусской), но за пределами Киева. Как показывает сравнение летописи с житием Феодосия и К иево-Печерским патериком, Начальный летописный свод отразил настроения и оценку политических событий пе-черских руководителей — Антония, Феодосия и игумена Иоанна. И позже, в XVI в., например, игумен мог дать общую политическую окраску летописному своду, состав­лявшемуся в монастыре. В известной работе «Предисловие к Начальному киевскому своду и Несторова летопись» А. А. Шахматов неопровержимо доказал, что Начальный свод обличал Святополка и его дружину.

В Печерском монастыре, как прямо свидетельствует летописный текст, написанный в этом монастыре, не смот­рели на составление летописного свода как на работу, ко­торая велась бы по заказу того или иного князя, и на свой «летописец» как на труд, который при всех обстоя­тельствах должен быть орудием княжеской политики, по­слушным княжескому двору. В Печерах подчеркивали, что много монастырей поставлено царями, боярами и богат­ством, а основатель Печерского монастыря не имел ни «злата, ни сребра». Печерские руководители не раз ока­зывались в резкой оппозиции к киевским князьям (при Изяславе, Святославе, Святополке). Причиной разногла­сий были междукняжеские отношения и злоупотребления властью княжеских слуг и самих князей.

В Печерском монастыре сложился определенный идеал князя, и представители династии Рюриковичей, признавав­шейся в Печерском монастыре единственной законной ди­настией, должны были и в отношении друг с другом и в отношениях с населением не нарушать, во всяком случае явно и резко, требований этого идеала. Осуществление требований этого идеала предполагалось в рамках совре­менных ему социальных отношений и политического строя. Но резкие обличения не могли быть приятны киевским князьям, и те отвечали иногда угрозами или репрессиями. Игумен Иоанн, например, был заточен Святополком в Ту­ров, откуда был вызволен Владимиром Мономахом. Однако те же князья старались жить в мире с монастырем и использовать его в своих интересах, в интересах своей княжеской политики.

Начальный свод был составлен, видимо, в момент разно­гласий со Святополком. Это были годы, когда внимание князей было отвлечено от вопросов летописания. Мы знаем,

54

например, что ведение летописных записей при вышего­родской церкви, где лежали Борис и Глеб, временно пре­кратилось после смерти Всеволода: «Въ та же времена,— читаем в «Сказании о Борисе и Глебе», — поганымъ укрѣпивъшемъся паче на насъ и много насильствующемъ намъ за нашѣ грѣхы. Бысть забъвение о цьрькви сеи святою мученику, и ни единъ же можаше что съдѣяти и о зьдании и о вьсемь иосъказании чюдесъ а и многомъ бывающем ъ» 65. В эти годы Начальный свод и выдвинул задачу борьбы со злоупотреблениями княжеской властью и с теми сторонами в поведении князя и его слуг, которые вызывали недовольство и которые явно не отвечали монастырскому идеалу правителя.

Предисловие к Начальному своду говорит, что и в древ­ности брали «виры», но «виры правые» (т. е. правильные, истинные, настоящие), а не «творимые» (т. е. ненастоя­щие). В этом, по мнению составителя Начального свода,— преимущество старины перед современностью. Не одоб­ряет он и распространение «продаж», которых в старину не накладывали совсем. Новые, отрицательные явления, по мнению того же автора, были результатом «несытьства» и «насилий», чинимых князем и его дружиной.

С осуждением говорит он также и о невнимании князей к голосу «смысленых» (к их числу он относит и Яна Вы­шатича), к голосу старшей дружины, и о чрезмерном вни­мании к совету «юных», т. е. младшей дружины князя.

Здесь дело шло не только о возрастном уровне совет­ников. В число старших входила местная знать, те «мужи», среди которых князь издавна был как бы первым среди равных. «Юные» же входили в состав его окружения, где он главенствовал, или, иными словами, в состав подчи­ненной ему родо-феодальной организации, образуя ее верх­ний слой и являясь принадлежностью его двора: огни­щане, мечники, «детские», «отроки», частью полузависи­мые, «гридины», между которыми было немало наемных варягов, и т. п. Родо-феодальные организации составляли окружение не только князей, но и других сильных «му­жей» — феодалов того времени.

Речь шла, таким образом, о попытках киевского князя поставить себя как-то более самостоятельно по отношению

65 Д. И. Абрамович. Жития, стр. 60; С. А. Бугославский. Пам'ятки, стр. 165.

55

к местной знати, опираясь на своих слуг. Не случайно в эти годы усилились и злоупотребления княжеских слуг своей властью. Позднее аналогичные явления наблюдались при Андрее Боголюбском на Северо-Востоке. Он оказывал особое предпочтение своим слугам и вызывал раздражение местного боярства. Его слуги также злоупотребляли своей властью: «идеже закон, ту и обид много», — поясняет кня­жеский летописец; и когда Андрей Боголюбский умер, на­селение начало грабить «по волости» дома его посадников и тиунов (судей), избивать «детских» и «мечников».

Распространение вир и продаж сопутствовало общему процессу формирования Древнерусского государства: рас­пространению органов княжеской власти, формированию государственного аппарата принуждения. В договоре Игоря с греками нет упоминания о вирах. Убийцу выда­вали «ближним», они его «держали» и затем убивали, а если же его не удавалось поймать, но оставалось иму­щество, то «ближние» получали имущество.

По древнейшей Русской Правде, наряду с выдачей убийцы родственникам для мести допускался уже и выкуп мести; родственники убийцы (?) платили за убийство. Со временем те убийцы, которые были «разбойниками» (под «разбоем» могли разуметь в древности как случаи профессионального разбоя, так и случаи классовой борьбы), выдавались не родственникам убитого, а князю для «казни» (наказания). Князь мог за «разбой» брать виру или с убийцы, или с его родственников, или с той общины, на территории которой был найден убитый. Трудно сказать, когда началось поступление вир в пользу князя; если верить летописному известию под 996 г., уже в конце X в. князь брал виры за «разбой». Во всяком случае, в первой половине XI в., при Ярославе, взимание вир получило, по-видимому, значительное распространение, на что указывает институт «вирников», или княжеских слуг, в обязанность которых входило взимание вир, а также установленная норма сборов в их пользу за пре­бывание определенный срок в данной местности. О про­даже встречаем впервые упоминание в Правде Ярослави-чей. Со временем практиковалось брать уголовный штраф за разные преступления в пользу князя в размере побора в пользу потерпевшего. Но, вероятно, уголовные штрафы в пользу князя вошли в практику не сразу.

Взимание вир и продаж распространялось по мере рас­

56

ширения функций княжеской власти. Участившиеся слу­чаи «неправедного» суда, о котором упоминает печерский летописец под 1068 г. и автор «Слова о ведре и казнях божиих», были, по-видимому, одной из причин восстания 1068 г., и на съезде 1072 г. князья Ярославичи были принуждены увеличить штраф за убийство княжих людей, и, может быть, принять меры против злоупотреблений властью (к сожалению, неясна статья Русской Правды об убийстве огнищанина «оу клѣти»; со временем запре­щалось «умучить смерда без княжа слова»)66. В конце XI в. новым явлениям в политической жизни, о которых мы выше говорили, сопутствовала волна злоупотреблений князьями и княжескими слугами своею властью; они по­зволяли себе брать «творимые» виры, допускали, по-види­мому, произвол в назначении продаж. В предисловии к Начальному своду Святополк прямо не был назван, но «нашему несытоству» противопоставлялось поведение князей древности и их дружин.

На последующем этапе истории киевского летописания видим попытку использовать печерское летописание в ин­тересах киевского стола.

После 1111 г. в Киеве появился новый летописный труд. Хотя он был составлен в том же К и е в о - Π е ч е ρ с к о м мо­настыре и всего примерно через 15 лет после Начального летописного свода, он служил новой и исключительно важной вехой в истории русского летописания. Этот па­мятник, содержавший, можно сказать, откровение о рус­ском народе, новое понимание народа — Руси, появился в условиях государственной и народной жизни, способ­ствовавших утверждению представления о широкой вос­точноевропейской общности, политической и этнической.

Памятник этот — я говорю о Повести временных лет — был сразу же понят как памятник чрезвычайного значения и оценен крупнейшим представителем государственной власти — Владимиром Мономахом. Благодаря этому По­весть временных лет дошла до наших дней, так как была

66 «Русская Правда», т. Ϊ. М.—Л., 1940; Μ. Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде. М.—Л., 1941, стр. 66.

57

в дальнейшем положена в основу официального летописа­ния в Киеве и в других крупных центрах Руси. Но вместе с тем вследствие этого же она дошла до нас, к великому сожалению для науки, не в том первоначальном виде, как была составлена в Печерском монастыре, а подвергнутая некоторой редакционной обработке.

Одна обработка могла быть произведена в 1116 г. в се­мейном монастыре отца Мономаха (Михайловском Выду-бицком) при киевском князе Владимире Мономахе, когда Повесть временных лет переписывалась, как свидетель­ствует сохранившаяся запись игумена Сильвестра, а дру­гая, как доказано А. А. Шахматовым, была предпринята в 1118 г. явно в интересах Владимира Мономаха и, по-ви­димому, при участии сына его Мстислава67.

Повесть временных лет построена была прежде всего на материале Начального свода. Особенности Повести вре­менных лет как нового летописного свода должны лучше всего обнаружиться, во-первых, при изучении части до 1016 г., особенно вводных статей, где Повесть временных лет значительно отступает от текста Начального свода (ср. Повесть временных лет и Новг. I летопись); во-вто­рых, при рассмотрении конечной части Повести временных лет, т. е. текста, который служит продолжением Началь­ного свода.

В составе Повести временных лет Начальный свод кон­чался 1093 г., и, следовательно, нас в первую очередь дол­жен интересовать текст Повести временных лет с 1094 г. до конца ее, до известий 1110 г., предшествующих записи Сильвестра.

В дошедшем до нас виде этот текст представляет, в сущ­ности, описание южнорусских событий на общерусском фоне; стержнем летописного текста служит киево-печер-ская летопись.

Записей, которые специально посвящены и непосред­ственно касаются жизни монастыря, — семь; пять из них — с точной датой; одна — без даты потому, что ка­сается монастыря в Клове, хотя действующим лицом является бывший печерский игумен; одна по содержанию не требует как будто указаний на день; .впрочем, послед­няя могла быть составлена по припоминанию при написа-

А. А. Шахматов. Повесть, стр. Ill—Χ, XXXVII—XLI.

58

нии летописного свода и не быть записью местной лето­писи (о том, что по просьбам игумена Феоктиста Свято-полк велел митрополиту вписать в синодик Феодосия для поминаний по всем епископиям). Сочетанием записи с до­бавлением самого составителя свода служит статья под 1106 г. о смерти Яна Вышатича, погребенного в Печерах. «От него же, — читаем здесь, — и азъ многа словеса слы-шах, еже и вписах в лѣтоіписаньи семь, от него же слы-шах»68. В двух больших статьях о военно-политических событиях явно обнаруживается рука печерского монаха; они могли быть написанными частью на основании мест­ных записей, частью же на основании расспросов участни­ков событий (в их числе Яна). Это рассказ (под 1096 г.) о совместной борьбе князей с половцами и о нашествии половцев на Киев («... и придоша в манастырь Печерь-скыи, намъ сущим по кѣльямъ. ..») и под 1107 г., где также речь идет о борьбе с половцами и специально, в виде отступления, говорится об отношении Святополка к Печерскому монастырю.

В ряде статей обнаруживается общая идейная линия: подчеркивается совместный характер княжеских мероприя­тий. Совместные, согласованные мероприятия «русских» князей отвечали, как мы уже говорили, представлениям Киево-Печерского монастыря об обязанностях русского князя. Так, в тексте 90-х годов проводится тема совме­стных мероприятий Святополка и Владимира начиная с 1095 г., когда обнаружилось, что Олег Черниговский нарушает традиционное единение трех «русских» (южно­русских) князей (или князей трех княжеств), необходи­мость которого в эти годы подчеркивается при выяснении обстоятельств защиты «Русской земли» от половцев. Сов­местные действия «братьи» против половцев прослежи­ваются и под 1101, 1103, 1107, 1110 гг. Описания всех этих событий составлялись, вероятно, на таком же мате­риале (монастырские записи и устные показания) автором Повести временных лет, хотя, возможно, что некоторые из них могли подвергнуться впоследствии редакционной об­работке в интересах Владимира Мономаха.

Общая идея — принцип «отчинности», провозглашен­ный в 1097 г., — проводится в тексте начиная с 1094 г. (1094, 1096, 1097 гг.).

68 Лавр. лет. под 6614 г.

59

Менее ясно, какого происхождения записи, касающиеся специально киевского князя Святополка и его семейных дел; известия такие идут почти непрерывно, особенно с 1099 г. (см. под 1094, 1095, 1099, 1101, 1102, 1103, 1104, 1106, 1107, 1108 гг.). Но где они могли быть записаны? Дмитровский монастырь Изяслава, отца Святополка, в изучаемом тексте ни разу не упоминается, а Михайлов­ская «златоверхая» церковь, в которой Святополк был по­гребен, заложена была Святополком только в 1108 г., причем похоже, что о закладке церкви записано было в Киево-Печерском монастыре69. Полное примирение Свя­тополка с Печерским монастырем произошло между 1096/97 г., когда писался Начальный свод, и 1107 г., под которым читаем характеристику близких отношений между Святополком и Печерским монастырем. Первое известие с точной датой в ряду известий о нем и делах его семьи в нашем тексте падает на 1099 г. и может считаться за­писью того времени. Предыдущие два известия (1094 и 1095 гг.) лишены точных дат и могли быть записаны по припоминанию, причем известие 1095 г. о г. Святополче и г. Гюргеве связано с записью 1103 г., где имеется ссылка на событие 1095 г. Таким образом, сообщение 1095 г. могло быть внесено впоследствии по связи с записью 1103 г.; сведения могли быть частью получены от епископа Марина, вышедшего из монахов Киево-Печерского мона­стыря, упомянутого в известии 1095 г., который, как сви­детельствует Киево-Печерский патерик, посещал Печер-ский монастырь70. История с Ярославом Ярополковичем, захваченным Святополком и освобожденным по ходатай­ству митрополита и игуменов, а затем бежавшим из Киева и вновь захваченным сыном Святополка и заключенным в оковы, кончилась тем, что Ярослав Ярополкович вскоре умер. Обо всем этом внесено в летопись и, конечно, не по желанию Святополка. Печерский монастырь не сочувство­вал в этом Святополку, как можно заключить и из записей о перипетиях этого дела (под 1101 и 1102 гг.), хотя запи­сано сухо и очень сдержанно. Далее точные даты в ряду

69 «Заложена бысть церкы святаго Михаила Золотоверхая Свято­полком князем въ 11 иулия мѣсяца; и кончаша тряпезницю Печерь-скаго манастыря при Феоклистѣ игуменѣ, иже го и заложи по-велѣньемъ Глѣбовым, иже ю и стяжа» (Лавр. лет.).

70 Лавр. лет. под 6603 г,; «Патерик Киевского Печерского мона­стыря», стр. 60, 76,

60

известий специально о Святополке и делах его семьи имеются под 1103, 1107 и 1108 гг. Под 1107 г. запись о вдове Изяслава, матери Святополка («преставися кня­гини, Святополча мати»), непосредственно следует после печерской записи. О том, что запись 1108 г. походит на печерскую запись, мы уже говорили выше.

Все эти данные и соображения склоняют нас к выводу, что записи о Святополке и делах его семьи, попавшие в изучаемый текст Повести временных лет, были сделаны в Киево-Печерском монастыре.

Но дальнейшие шаги историка, интересующегося пер­воначальным текстом Повести временных лет (в том виде, как она первоначально вышла из Киево-Печерского мона­стыря), становятся очень трудными, особенно когда он переходит к известиям новгородским, связанным с Мсти­славом, сыном Мономаха, переяславль-русским, связан­ным с деятельностью Моиомаха, и к известиям о семейных делах последнего, а также к ρ о с τ о в о - с у з д а \ ь с к и м, описы­вающим события, в которых значительную роль играет тот же Мстислав.

Что из этого материала привнесено в текст при работе Сильвестра в монастыре отца Мономаха или при редак­ционной обработке 1118 г.? Пользуясь результатом заме­чательных работ Шахматова, мы можем с уверенностью сказать, что тех прибавлений к тексту, которые имеются в Ипатьевской летописи и которых нет в Лаврентьевской, сделанных явно в интересах Мономаха, не было в первона­чальном тексте Повести временных лет. Можно с большей долей вероятности предполагать, что вставкой в первона­чальный текст Повести временных лет является простран­ный рассказ о событиях, последовавших за Любечс'ким съездом, хотя рассказ этот имеется и в Лаврентьевской летописи, и в Ипатьевской. Вставка обнаруживается и повторением в кратких известиях некоторых событий в дальнейшем, и указанием рассказчика на себя, и в по­хвале Мономаху, принадлежащей, по-видимому, тому, кто вставлял весь кусок. Можно также, вслед за А. А. Шах­матовым, полагать, основываясь на сопоставлении изве­стий 1096 и 1114 гг., что рассказ Гюряты Роговича вставлен под 1096 г, при редактировании в 1118 г.71

71 А. А. Шахматов. Повесть, стр. V—VI.

61

Но могли быть, судя по содержанию известий, и другие вставки, которые по данным текста обнаружить не пред­ставляется возможности. Укажем на ряд известий, которые по содержанию могли быть вставлены при редактиро­вании, но которые из-за отсутствия текстологических пока­заний приходится только условно относить к первоначаль­ному тексту Повести временных лет. Это сообщение под

1095 г. о движении Изяслава, сына Мономаха, из Курска к Мурому; под 1096 г. — о Кури и половцах под Пере-яславлем-Русским; под 1107 г. — о том, что Владимир Мономах женил своего сына на дочери Аепы. Равным образом принадлежащим к первоначальному тексту условно приходится считать и два новгородских известия о Мсти­славе: под 1095 г. — о том, что новгородцы предпочли взять Мстислава, сына Мономаха, из Ростова и отказаться от Д азы да Смоленского, и под 1102 г. — о приезде новго­родцев с Мстиславом в Киев и их отказе взять сына Свя­тополка, хотя такая договоренность была между Владими­ром и Святополком. Приезд новгородцев определен точной датой, и известие составлено, вероятно, на основании за­писи того времени.

Больше уверенности у нас в принадлежности к перво­начальному тексту подробного описания борьбы Олега Святославича с Изяславом и Мстиславом в 1096 г., хотя именно это описание Шахматов (не без колебаний) отнес к числу вставок редакции 1118 г. Наше мнение покоится на следующих основаниях.

Во-первых, трудно себе представить, что спустя около 20 лет после событий их записал кто-нибудь по припоми­нанию так подробно, с такими деталями, с точными хро­нологическими указаниями вплоть до дней недели. Мы го­ворим «по припоминанию», потому что на Северо-Востоке в 90-х годах XI в. летописания не велось. В Суздале не было летописания и позднее, в XII в. В Ростове и во Вла­димире оно началось только с середины XII в. В новго­родских летописях рассказа, подобного помещенному под

1096 г. ,в Лаврентьевской и Ипатьевской, мы не находим. В Новгородской IV летописи и в Софийской I имеется только очень краткое упоминание о событиях.

Во-вторых, рассказ о борьбе Олега с Изяславом под 1096 г. служит прямым продолжением рассказа об осаде Стародуба Владимиром и Святополком, помещенного ра­нее под тем же годом. Этот последний кончается тем, что

62

Олег вышел из Стародуба, ему дали мир и сказали, чтобы он шел к брату Давыду (в Смоленск) и чтобы оба они пришли в Киев и там «поряд положили»: «Олег же обѣ-щася се створити и на семь цѣловаша крестъ» 72. А рассказ о борьбе Олега с Изяславом начинается так: «Но мы на предняя взвратимся, якоже бяхом преже глаголали. Ол-гови обѣщавшюся ити к брату своему Давыдови Смолинь-ску и прити з братом своим Кыеву и обрядъ положити, и не всхотѣ сего Олегъ створити, но пришедъ Смолинску и поим вой, поиде к Мурому...»73. Вместе с тем обращаем внимание на то, что об уходе Олега к Смоленску и затем о движении его на северо-восток говорится под 1096 г. дважды, причем первый раз ранее — после известий о на­падении Боняка на Киев и нашествии половцев под Пере-яславлем, а второй раз в иной, приведенной выше, ре­дакции. В первом случае известие не является продолже­нием рассказа об осаде Стародуба, так как здесь снова сообщается (как и в рассказе об осаде Стародуба), что Олег вышел («выиде») из Стародуба; затем говорится, что он пришел к Смоленску, что смольняне его не при­няли, и он пошел «к Рязаню», а Святополк и Владимир ушли «всвояси», и ничего не говорится о нарушении кре-стоцелования74. Таким образом, эту статью нужно счи­тать попавшей в летописный свод из другого (переяслав­ского?) источника.

В-третьих, в Печерском монастыре не могли не интере­соваться ходом событий в 1096 г., связанных с делами рус­ского Юга, но развернувшихся на Северо-Востоке. У Пе­черского монастыря со .временем установились прочные связи с Ростово-Суздальским краем. Ростовскую епи­скопскую кафедру занимал печерский монах Исайя, наве­щавший еще в 1089 г. Печерский монастырь. Потом Ро­стовская земля была в ведении печерского монаха Ефрема, соединявшего, по-видимому, под своим наблюдением пере­яславскую и ростовскую епархии. И хотя после Исайи (вплоть до середины XII ,в.) в Ростовской земле не было своего епископа, там в г. Суздале был учрежден двор Пе­черского монастыря. В интересующем нас рассказе 1096 г. как раз упомянут этот двор Печерского монастыря и отме-

72 Лавр, и Ипат. летописи под 6604 г.

73 Там же.

74 Там же.

63

чено, что после пожара, учиненного Олегом в Суздале, только «остася дворъ манастырьскыи 1 Іечерьскаго мана­стыря и церкы, яже тамо есть святаго Дмитрея, юже бѣ далъ Ефрѣмъ и с селы»75. То, что происходило в г. Суздале и под Суздалем, описано особенно детально, с точными датами, и занимает значительную часть всего рассказа. Возможно поэтому, что запись была сделана вскоре после событий со слов очевидцев из монастырского суздальского двора. О том, что происходило под Муромом, могли сообщить «суздальцы», вызванные Изяславом в Му­ром. Всего вероятнее, в Печерский монастырь сведения поступали от печерского монаха Никиты, сидевшего в то время епископом в Новгороде: «Мстиславъ же, — читаем в конце рассказа, — възвративъся вспять Суждалю, оттуду поиде Новугороду в свои град молитвами преподобнаго епископа Никыты»76. Епископы были, конечно, в курсе политических дел своего княжества, а из Печерского мо­настыря в конце XI и в самом начале XII в. поставляли епископов в разные «земли» страны. В Полоцке, напри­мер, сидел (до 1108 г.) епископом печерский монах Мина, от которого в монастырь могли приходить сведения о со­бытиях в Полоцке (см. полоцкие известия, попавшие в изучаемый текст Повести временных лет под 1101, 1106 гг.; ср. 1105 г.).

Все эти данные и соображения хотя и не позволяют сделать окончательного заключения, однако склоняют к мысли, что рассказ о борьбе Олега с Изяславом и Мсти­славом под 1096 г. находился в первоначальном тексте По­вести временных лет.

Сближение киевского стола с Печерским монастырем в начале XII в., засвидетельствованное источниками, от­части объясняется, видимо, желанием Святополка исполь­зовать печерское летописание в интересах киевского стола. Для составления Повести временных лет стали доступны княжеские архивы, откуда составитель свода извлек тексты договоров с греками в русском переводе и со своими ком­ментариями включил в летописный текст, что побудило его, как заметил А. А. Шахматов, пересмотреть и вопрос об Олеге Киевском. Добрые отношения, установившиеся

75 Лавр. лет. под 6604 г.; ср. Ипат. лет.

76 Там же, ср. Ипат. лет.

64

между Мономахом и Киево-Печерским монастырем, допу­скают предположение, что в числе других лиц, с которыми находился в общении печерский создатель Повести вре­менных лет, был и этот князь, хотя возможность непосред­ственно воздействовать на обработку Повести временных лет Мономах получил позднее, когда стал киевским князем. Так как Повесть временных лет не дошла до нас в первоначальном виде, то в дошедшем до нас тексте при­внесенный в процессе редакционной обработки материал как раз в этой (заключительной) части Повести времен­ных лет не всегда можно .выделить, как полагал и А. А. Шахматов. Редакторы, естественно, интересовались более всего событиями, касавшимися современных им людей.

На более твердой почве стоит историк, когда присту­пает к изучению вводных статей Повести временных лет, имея перед собой задачу понять особенности Повести вре­менных лет как летописного свода в связи с развитием Древнерусского государства.

Вводные статьи, по всем признакам, хотя и мало, но все же редактировались. Прежде всего есть основания предполагать, что в связи с редакцией, проведенной в ин­тересах семьи Мономаха, вставлено легендарно-апокрифи­ческое путешествие апостола Андрея, которое выделяется в контексте. Это предположение основано не только на данных исследований В. Г. Васильевского о двух письмах Михаила VII Душ77, но и на признаках особого почита­ния апостола Андрея в семье Владимира Мономаха (един­ственным монастырем в Киеве, посвященным апостолу Андрею, зарегистрированным в источниках, был мона­стырь, основанный Всеволодом, отцом Мономаха, а един­ственной церковью, посвященной апостолу Андрею, на­сколько нам известно, была церковь, построенная в Пере-яславле-Русском, вотчине Всеволода и Мономаха),

Гораздо важнее для нас другая вставка или, вернее, группа вставок. В начале Повести временных лет помещен

77 В. Г. Васильевский. Два письма византийского императора Ми­хаила VII Дуки к Всеволоду Ярославичу; он же. Хождение ап. Андрея в стране мармидонян. — «Труды В. Г. Васильевского», т. II, вып. 1. СПб., 1909; М. Д. Приселков, История русского лето­писания XI—XV вв. Л., 1940, стр. 39—40. При редактировании Повести окончательный вид мог получить и расчет лет под 852 г., доведенный до смерти Святополка Изяславича.

5 А. Н. Насонов

65

рассказ о том, что в Афетовой части «сѣдять Русь, Чюдь и вси языци», что «Ляхове же и Пруси, Чюдь пресѣдять к морю Варяжьскому; по сему же морю сѣдять Варязи сѣмо ко въстоку до предѣла Симова, по т[о]му же морю сѣдять къ западу до землѣ Агнянски и до Волошьски». Вслед за этим мы читаем: «Афетово бо и то колѣно: Ва­рязи, Свей, Урмане, [Готе], Русь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Нѣмци Корлязи, Веньдици, Фрягове и прочий, (ти же — Т) присѣдять от запада къ (полу-денью — РА) и съсѣдяться съ племянемъ Хамовым»78. Вставка слов «Афетово бо и то колѣно. . . Хамовым» обна­руживает себя, во-первых, повторением того, где сидит Русь (немного выше уже говорилось, где сидит Русь), а также повторным упоминанием о варягах. Во-вторых, она обнаруживает себя содержанием: в предшествующем тексте понятие «Русь» охватывает восточнославянские пле­мена (подробнее на этом мы остановимся ниже), а во вста­вочном— племя или этническое объединение, близкое к «Свеям», «Урманам», «Готам» и «Агнянам». Так как текст, предшествующий фразе «Афетово бо и то колѣно... Хамовым», и последующий, повествующий о Симе, Хаме и Афете, не принадлежит к Начальному своду (это видно из сравнения Повести временных лет и Новгородской I летописи и других показаний), то, следовательно, вся эта фраза вставлена не при переработке Начального свода со­ставителем Повести временных лет, а при последующем редактировании текста Повести временных лет. Такой вы­вод приходится считать наиболее вероятным из всех воз­можных.

Нетрудно убедиться, что рука того же редактора ко­снулась текста ниже. Мы разумеем очень грубо и небрежно сделанную вставку, отмеченную еще А. А. Потебней в ра­боте «Этимологические заметки» 79; здесь Русь также тол­куется как разновидность варяжского народа, и наряду

78 Лавр, лет.; Ипат. лет.

79 А. А. Потебня. Этимологические заметки. Начальные сочета­ния лы-, рьі", лу-, ру- =основным +ал, +ар». — «Русский филологи­ческий вестник», Варшава, 1879, № 1, стр. 90. А. А. Потебня на­зывает фразу глоссой. Возможно, что фраза («сице бо ся зваху...» и т. д.) была первоначально заметкой, комментарием, сделанным на полях Повести временных лет, а затем, при переписке текста, в ре­дакции Мономаха (или Мономаха и Мстислава) была, как нередко делалось, включена в текст.

66

с ней также упоминаются Свей, Урмане, Англяне, Готы (слова «к Руси, сице бо ся зваху тьи Варязи (Русь — РА), яко се друзии зъвутся Свое, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си»). Следовательно, надо предполо­жить, что и эта известная вставка была сделана не соста­вителем Повести временных лет, как принято думать, а позднее, при редакционной обработке80. Шахматов полагал, что та же рука переделала слова «и пояша с со­бою дружину многу» на слова «и пояша по себѣ всю Русь». Это весьма правдоподобно, так как в Новгород­ской I летописи читаем: «И пояша с собою дружину многу и предивну», а слова Повести .временных лет в предыду­щем тексте— «... к Руси, сице бо ся зваху» и т. д., встав­лены, как мы видели выше.

Кроме того, Шахматов полагал, что тому же автору принадлежит чтение: «... и от тѣхъ Варягъ, находьникъ тѣхъ, прозвася Руская земля». Такое предположение, нам кажется, принимать не столь обязательно. Здесь в тексте могла быть высказана иная мысль; фраза имеется в Нов­городской I летописи, и фраза эта могла быть написана ранее, другим лицом; нет оснований решительно утверж­дать, что в первоначальном тексте Повести временных лет ее не было.

Приведенная выше первая вставка, судя по ее смыслу, была вызвана прежде всего желанием включить в число потомков Афета варяжские народы. Из других аналогич-

80 Вставку слов «к Руси; сице бо ся зваху тьи Варязи Русь» и т. д. А. А. Шахматов считал сделанной составителем Повести вре­менных лет (А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 339—340; ср. он же. Повесть, стр. 19). Ранее, в 1904 г., когда Шахматов при­писывал составление Повести временных лет (первую редакцию) Силь­вестру, он полагал, что вставка сделана Сильвестром. — (А. А. Шах­матов. Сказание о призвании варягов. — ИОРЯС, т. IX, кн. 4. СПб., 1904, стр. 308, 314, 326). А. А. Шахматов предполагал тогда, что и Начальный свод составлялся в Выдубицком монастыре (там же). М. Д. Приселков, придерживаясь мнения А. А. Шахматова, вполне последовательно сделал вывод, что составителя Повести временных лет (Нестора) следует считать «первым нашим» норманистом «самого крайнего направления» (М. Д. Приселков. История русского летописа­ния XI-—XV вв., стр. 39). В действительности составитель Повести временных лет не был «крайним норманистом». То, что Приселков на­зывает «крайним норманизмом», было результатом, как мы видели, последующей обработки текста. А. А. Шахматов полагал, что соста­витель Повести временных лет вставил имя «Русь» в перечень племен {А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 339).

67 5* ных вставок видно, что считали важным происхождение Руси связать с призванием варягов и показать, что «вся Русь» пришла с князьями-варягами. Мы знаем, что первая редакционная обработка происходила в княжеском Выдубицком монастыре, а вторая — делалась явно в инте­ресах князя Владимира Всеволодовича Мо­ном а χ а. Рассмотренные вставки, судя по их смыслу, отражали княжеские интересы, интересы варяж­ского княжеского Рюрикова рода и делались, оче­видно, при редакционной обработке 1116 или 1118 г. Они делались в среде, преданной Мономаху и Мстиславу, и же­лание упомянуть в числе потомков Афета Свею, Урманов, Агнян, а также Римлян, Немцев-К орлязей, Веньди-цев, Фрягов могло быть обусловлено к тому же инте­ресами, вызванными семейными западными связями Мо­номаха и Мстислава.

Что же особенного и нового содержала Повесть вре­менных лет в том первоначальном виде, как она была на­писана в Киево-Печерском монастыре, по сравнению с предшествующей летописной традицией? В каком смы­сле можно сказать, что она несла с собой откровение о русском народе?

Повесть временных лет — первый летописный памятник (начала XII в.), в котором с полной ясностью утвержда­лось и осмысливалось понятие Руси в широком значении, как совокупности разных (не только южнорусских) во­сточнославянских этнических групп, или «племен» 81.

Это исходное представление, современное составителю Повести временных лет, определяло в первую очередь на­правление исторических интересов и задач предпринятого труда: автора прежде всего интересовало происхождение и история этих этнических групп, втянутых в состав Древне­русского государства, называвшихся в его время Русью и живших «в Руси» (в новом, широком значении этого слова).

Одним из необходимых и существенных признаков, объединяющих эти этнические группы, или «племена»,

81 А. Н. Насонов. «Русская земля», стр. 34—35.

68

была, в его представлении, принадлежность к славянскому народу: «Се бо токмо Словѣнескъ языкъ в Руси: Поляне, Деревляне, Ноугородьци, П'олочане, Дреговичи, Сѣверъ, Бужане, зане сѣдоша по Бугу, послѣ же Велыняне» 82. Их следует, по его словам, отличать от иных народов, которые дань дают «Руси»: «А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись, Моръдва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола, Корсь, [Нерома — РА], Либь, си суть свои языкъ имуще, от колена Афетова, иже живуть въ странахъ полунощ-ныхъ» 83. Эти народы, по его мнению, не входят в состав Руси, как видно и из другого места Повести: «В Афе-товѣ же части сѣдять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Пе­чера, Ямь, Угра, Литва, Зимѣгола, Корсь, Сѣтьгола, Любь» 84.

Таким образом, согласно представлению составителя Повести временных лет, «иные языци» отличаются от «Руси», во-первых, языком («си суть свои языкъ имуще»), во-вторых, иным происхождением (Русь принадлежала к славянскому народу) и, в-третьих, до известной степени зависимым положением (они «дань дають Руси»).

Развитие социально-экономических, политических и культурных отношений приводило постепенно к сближению восточнославянских этнических групп, которые мало-по­малу втягивались в пределы Древнерусского государства. Но в начале XII в. был момент, особенно благоприятство­вавший такому сближению. К этому времени в результате длительного процесса распространения суда и дани по на­селенной территории Восточной Европы (суд и дань рас­пространялись не только с Юга, но и из местных центров, в пределах формировавшихся «земель») образовалась как бы сплошная территория, охваченная государственным аппаратом принуждения, и таким образом наметились бо­лее или менее сплошные границы феодальных «земель»-«областей», хотя некоторые восточнославянские группы еще не были полностью освоены, подчинены государствен­ному аппарату. Именно эти условия окружающей действи­тельности должны были способствовать в то время разви-

82 Лавр, лет.; Ипат. лет.

83 Там же.

84 Там же.

69

тию представления о Руси в широком смысле этого слова, как о стране, так и о народе. Осмыслить это важнейшее представление помогал составителю Повести временных лет славянский литературный памятник, использованный в Киеве.

Подтверждением высказанного мнения служит, во-пер­вых, то, что в перечне восточнославянских племен, живу­щих «в Руси», и в предшествующем ему тексте о племен­ных княжениях, а равно и в известном сообщении о рас­селении восточнославянских племен, помещенном после рассказа о Кие, Щеке и Хориве и взятом из особого источ­ника, нет упоминаний о вятичах и радимичах. Как раз вя­тичи (и, возможно, радимичи) были полностью подчи­ни

нены государственному аппарату позднее .

Во-вторых, наше мнение подтверждается и тем, что, от­деляя славянские этнические группы, живущие «в Руси», от иных, составитель Повести временных лет не забывает о таком признаке, как данничество, причем в его рассуж­дении отражается точка зрения правящего класса, так как тот же термин («Русь») употребляется, как бы незаметно для автора, в двух смыслах и во втором случае означает, в сущности, не народ, а правящий класс, в пользу кото­рого шла дань.

Осмыслить единство Руси (в широком значении слова) должен был помочь автору хорошо известный ему памят­ник древнеславянской литературы, условно в наше время названный «Сказанием о преложении книг на словенский язык», созданный, как полагают, на древней мораво-пан-нонской литературной основе. Насколько можно судить по сохранившимся в Повести временных лет фрагментам этого памятника, составитель Повести имел в руках «Сказание», в котором упоминалось ляшское племя полян. В «Сказа­нии» утверждалось единство дунайских славян, моравы, чехов, ляхов, полян, причем составитель Повести времен­ных лет истолковывал этих полян как полян русских («яже нынѣ зовомая Русь»).

Уже из приведенных выше цитат из Повести времен­ных лет можно заключить, что осмыслить этническую общность восточнославянских племен, входивших в состав Древнерусского государства, помогла автору идея един­ства славянских народов.

ε5 А. Н. Нас оное. «Русская земля», стр. 65.

70

Посмотрим, действительно ли в основу построения но­вого летописного свода (Повести временных лет) была положена не общеславянская, а русская идея и общесла­вянский материал служил ему лишь средством уразумения истории Руси, а также фоном, если к общеславянской идее он относился сочувственно.

Как же составитель Повести временных лет строил рус­скую историю? Предшествующий летописный авод — На­чальный свод, который был в руках у составителя Повести временных лет, начинался с Кия, Щека и Хорива (см. Новгородскую Ϊ летопись), т. е. с истории полян, причем история полян открывалась основанием Киева. Такое тра­диционное летописное начало не могло теперь не казаться устаревшим.

Начинать с этого русскую историю составитель По­вести временных лет не мог, .во-первых, потому, что исто­рия полян, согласно тем данным, которыми он располагал, начиналась гораздо ранее, и, во-вторых, потому, что ему важно было выяснить происхождение не только полян, но и всех тех восточноевропейских племен, которые входили в его время в состав Руси. Поэтому в противоположность автору Начального свода, писавшему, что от тех трех братьев (Кия, Щека и Хорива) «суть поляне в Киевѣ и до сего дни», составитель Повести .временных лет прямо утверждал: «... и до сее братьѣ бяху поляне», т. е. что история полян восходит к более глубокой древности; это и было им показано в дополнительно составленной ввод­ной части. Интересно, что ссылку на этих братьев («и до сее братьѣ») он делает еще до того, как они были им упомянуты, тем самым изобличая несовершенство своей редакционной работы над материалом предшествующего летописного свода.

Начало, вводную часть, составитель Повести временных лет строит, пользуясь хроникой Георгия Амартола, хроно­графом, «Сказанием о преложении книг на словенский язык» и другими письменными и устными источниками, имевшимися у него.

С помощью этих пособий и собранных сведений он, в сущности, задается целью проследить происхождение восточных славян, которые вошли в его время в состав Древнерусского государства и назывались Русью: эта Русь была ответвлением славянского народа, который выделился после разделения «языков» из потомков Афета.

71

Именно потому, что перед ним стояла такая задача, он не следовал примеру византийских хронистов и не начинал «истории» с сотворения мира. Подчиняя своей цели вы­держки из хроники Амартола и хронографа, он показал, какие страны были заняты после всемирного потопа по­томками Сима, Хама и Афета. Но трудность заключалась в том, что ни у Амартола, ни в хронографе он не нахо­дил, конечно, названий славянских стран, расположенных на Восточно-Европейской равнине. В современной ему дей­ствительности таких наименований также не было. Как же он вышел из положения? Во-первых, он перечислил вос­точноевропейские реки, по которым поселились потомки Афета. Перечисление их (Днепр, Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга) было сделано по аналогии с упоминанием Дуная и другой реки Αΐ'α в хронографе86 и, может быть, по примеру «Сказания о преложении книг на словен­ский язык», где назывались реки в качестве географиче­ского ориентира (Дунай, Морава). Во-вторых, названия стран он заменил здесь перечислением народов: «В Афе-товѣ же части сѣдять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Му­рома. . .» Тем самым он несколько сбил свой общий план рассказа, забежал вперед, так как об образовании отдель­ных народов среди потомков Сима, Хама и Афета он впер­вые упоминает ниже.

Далее мы и читаем о том, что образовалось 72 народа среди потомков Сима, Хама и Афета, и в числе народов, образовавшихся среди потомков Афета, — славянский на­род («. . . от племени Афетова Нарци, еже суть Словѣне»). Руководясь данными «Сказания о преложении книг на словенский язык», автор показывает читателю, как рассе­лялись этнические славянские группы, начиная с моравы и кончая полянами и поморянами; следуя же сведениям дру­гого своего источника, он описывает расселение восточно­европейских «племен» по Восточно-Европейской равнине: рисует ту картину расселения этих племен, которая в новое время подтвердилась показаниями археологии.

Но отчего автор говорит здесь о полочанах и не гово­рит о смоленских кривичах? Он рассказывает о древней-

86 Составитель Повести временных лет рядом с Дунаем поместил Днестр; ср. текст хроники Иоанна Малалы {А. А. Шахматов. По­весть временных лет и ее источники. — «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV. М.—Л., 1940, стр. 73).

72

шем расселении, а смоленские кривичи, по сведениям ав­тора, произошли от полочан («отъ нихъ же кривичи. . .»), о чем он сообщает ниже, в рассказе о племенных княже­ниях. Свою задачу он решает, комбинируя мозаичные из­влечения из своих источников и перерабатывая их; этим надо объяснять отсутствие бужан в данном тексте о рас­селении восточных славян, хотя ниже они названы в пере­числении русских этнических групп, или «племен» («в Руси»).

Так составитель Повести временных лет выясняет про­исхождение восточных славян и их место среди других народов. Но об их отношении в географическом плане к дру­гим народам мира было .внесено, возможно, позднее, одно­временно с легендой об Андрее: обрисован, с одной сто­роны, водный путь из Варяг в Греки, из Балтийского моря до Рима и от Рима до Царьграда, а с другой стороны, по Волге к Каспийскому морю, мимо Булгар, в Хвалисы 87.

Направляясь к Риму, можно дойти и до «племени Ха­мова», а двигаясь на Хвалисы и далее на восток, попасть в «жребий Симов». Согласно представлению автора, гео­графическим центром Руси был Оковский лес, откуда вы­текают три важнейшие реки: Днепр, Западная Двина и Волга; этими путями можно, таким образом, «из Руси» попасть и в «жребий Симов», и к потомкам Хама.

Итак, отправным моментом общей концепции Повести временных лет служила мысль автора первой редакции, что восточные славяне, входившие в пределы Древнерус­ского государства, составляли одно этническое целое и на­зывались Русью.

Эта мысль руководила им и в дальнейшем, заставляя включать ,в сферу своих наблюдений не только историю киевских полян и новгородских словен, но и историю дру­гих славянских этнических групп.

Добросовестно изложив историю Кия, Щека и Хорива и дополнив ее соображениями о происхождении Кия, автор Повести временных лет затем не ограничивается указанием, что поляне имели «свое княжение», а добавляет: «... в Деревляхъ свое, а Дреговичи свое, а Словѣни свое

87 О путях и связях Поволжья с Хорезмом в XII—XIII вв. см. А. Карыев, В. Мошкова, А. Насонов и А. Якубовский. Очерки из истории Туркменского народа и Туркменистана в VIII—XIX вв. Ашхабад, 1954, стр. 159—160.

73

в Новѣгородѣ, а другое на Полотѣ, иже Полочане. Отъ нихъ же Кривичи, [и]же сѣдять на верхъ Волги, а на верхъ Двины и на верхъ Днѣпра, их же градъ есть Смоленскъ; туда бо сѣдять Кривичи. Таже Сѣверъ от нихъ. На Бѣлѣ-озерѣ сѣдять Весь, а на Ростовьскомъ озерѣ Меря, а на Клещинѣ озерѣ Меря же. По Оцѣ рѣцѣ, где потече в Волгу же, Мурома языкъ свои, и Черемиси свои языкъ, Моръдва свои языкъ»88. И затем он дает важнейшие по­яснения, какие «племена» принадлежат к славянскому на­роду «в Руси», а какие — к «иным языцам», дающим дань Руси (выше мы их цитировали). Заканчивает он свое рас­суждение упоминанием, что эти последние («иные») на­роды также происходят от Афета, связав тем самым текст с вводной частью своего труда.

Во времена составления Повести временных лет наме­чалось образование новых княжеств по «землям»-«обла-стям», новых епископий, что не могло не возбуждать инте­реса к этим «землям» и их прошлому. «Земли» в начале XII в. были по этническому происхождению своего насе­ления разноплеменными. Но летописцу — автору Повеоти временных лет — были известны предания, согласно кото­рым некоторые города, служившие в его время политиче­скими центрами «земель», в далеком прошлом были цент­рами «племен», или этнических групп. Отсюда — добавле­ния о племенных княжениях.

Он останавливается здесь же и на судьбах Северо-Вос­точного края, но почему-то не называет г. Ростова, а гово­рит только о Белоозере и упоминает вслед за кривичами Весь и Мерю и не упоминает о славянском населении бере­гов Ростовского озера и Клещина, не говорит о каком-либо славянском «княжении».

Понятно, что он называет Белоозеро, Весь и Мерю. Это было согласовано с летописным рассказом о призвании князей. Но почему, упомянув о Смоленске, он не говорит о Ростове?

Верный своей основной мысли об этническом единстве восточных славян (Руси) в составе Древнерусского госу­дарства, он считал Ростов «русским» городом и подчерки­вал древность Ростова и его политическую роль в древ­ности. Это явствует прежде всего из его комментариев к договору Руси с греками под 907 г.; тексты договоров

88 Лавр, лет.; Ипат. лет.

74

с греками называли только Киев, Чернигов и Переяславль. Ростов, по его мнению, должен был играть видную поли­тическую роль не только при Олеге, но и при Рюрике, и он называет Ростов в числе городов, куда Рюрик послал своих «мужей». Но в существовании Ростова в более да­лекие времена, он, очевидно, сомневался, как сомневался и в существовании там славянского населения в далекую эпоху «племенных» княжений. Первыми «насельници» Ростова, согласно сведениям составителя Повести времен­ных лет, были меряне. Поэтому он и не говорил о ка­ком-либо славянском «княжении» на Северо-Востоке в ту отдаленную эпоху. И трудности христианизации Северо-Восточного края в XI и начале XII в. печерские монахи относили, вероятно, за счет влияния религиозных вождей неславянского местного населения, как можно заключить из сопоставления показаний Печерского патерика с лето­писными известиями 89.

Так как выше во вводных статьях автор Повести вре­менных лет написал, что славяне «по мнозѣхъ же време-нехъ» сели по Дунаю, где во времена летописца («гдѣ есть ныне») лежала Угорская земля и Болгарская, то теперь, после рассуждений по поводу племенных княжений, он считал уместным остановиться на движении к Дунаю бол­гар и белых угров с востока. Потом он сообщил об обрах, которые «примучивали» дулебов, и упомянул о движении печенегов и черных угров.

Учение о единстве западных и восточных славян требо­вало, чтобы автор Повести отметил особо также славян­ское происхождение и географическое распространение тех восточнославянских групп, которые не были причислены к Руси. Это — вятичи и радимичи (о них мы уже говорили выше), а также тиверцы, уличи и хорваты. Пояснил он и где жили дулебы, о несчастной судьбе которых он сооб­щил ранее.

Когда работал составитель Повести временных лет, только часть потомков уличей и тиверцев могла входить в состав Древнерусского государства; часть же, которая примыкала к Нижнему Дунаю, была отрезана кочевни­ками. К тому же во времена летописца население При­днепровья, входившее в состав Древнерусского государ-

89 Ср. о Леонтии в «Патерике Киевского Печерского монастыря», стр. 76; Лавр. лет. под 6579 г.

75

ства, по-видимому, не считало себя потомками уличей и тиверцев; после Игоря в летописи об уличах и тиверцах более упоминаний нет.

По мере того как назревал процесс феодального дроб­ления в результате внутреннего социально-экономического роста страны, с формированием новых «областей» расши­рялся политический и географический горизонт киевского «историка», с одной стороны, и обострялись местные ин­тересы, местный патриотизм — с другой. И эта последняя тенденция отразилась на настроении автора Повести вре­менных лет, на характере и окраске отобранных им киев­ских источников. Мы разумеем здесь прежде всего прост­ранное повествование о нравах восточных славян, вклю­ченное в Повесть. Источник этот явно носит печать киево-полянского патриотизма.

- Главная мысль летописного рассказа о нравах восточ­ных славян сводится к тому, что поляне были издревле нрава тихого и кроткого в противоположность «поганым», «не ведущим закона божия» древлянам, радимичам, вяти­чам, северянам и кривичам. В этом отношении данный рас­сказ стоит в некотором противоречии с содержанием древ­нейшего летописного текста о Кие, Щеке и Хориве, кото­рый был в распоряжении автора Повести временных лет. В тексте, сохранившемся в Новгородской I летописи под 6362 г., поляне, обитавшие на киевских «горах», называются «погаными», которые поклонялись «озером и кладязем и рощениемъ». Такой же взгляд на обитателей киевских «гор», которые «жряху бѣсомъ на горах», обнару­живает и составитель предисловия к Начальному своду, пользовавшийся Древнейшим киевским сводом 90.

Киевский автор, пользовавшийся «Сказанием о преложе­нии книг на словенский язык», не изображает полян зве­роловами, подобно тому как изображено в рассказе о Кие, Щеке и Хориве, где (ср. Новгородскую I летопись) мы читаем: «[и] бяше около града лѣсъ (ТРА) и боръ великъ, и бяху ловяща звѣрь, бяху мужи мудри и смыс-лени„ [и] нарицахуся поляне, от них же есть поляне в Киевѣ и до сего дне». Он говорит, что поляне прозва­лись полянами, потому что сидели «в π о л и» 91.

90 Новг. I лет.

91 Лавр. лет.

76

В тексте Повести, где использовано «Сказание», прово­дится мысль, что апостол Павел был учителем славян, а так как «мы Русь» также принадлежим к славянам, то и «намъ Руси учитель есть Павелъ»: хотя звались поля­нами, но «рѣчь» была славянская. Между тем в летопис­ном сказании о варягах-мучениках, которое все исследова­тели (в том числе и Н. К. Никольский) 92 относят к составу Древнейшего летописного свода, подчеркивается: «. . . здѣ бо не суть учили апостоли, ни пророци прорицали» 3 . Мысль, что христианство было принято киевлянами по­мимо апостольской проповеди, проводится и в другом месте древнего летописного текста (см. 988 г.) и состав­ляет необходимую часть общей его концепции.

Таким образом, переход к более сложным формам госу­дарственной жизни порождал в историографии того вре­мени сложный комплекс интересов: местный патриотизм сочетался с пониманием широких задач, стоявших перед «историком» Руси.

Еще не утрачена была на рубеже XI—XII вв. руково­дящая роль южнорусских князей (перешедшая со време­нем к князьям Северо-Востока), а уже определилось обра­зование новых «земель»-княжений, завершившееся к сере­дине XII в. Этот процесс связывают вполне справедливо с распространением феодального способа производства, с экономическим и политическим усилением класса феода­лов по «землям». Естественно думать, что переход к поли­тической раздробленности в какой-то мере означал переход к ослаблению, к распылению государственной власти. Мысль эта обычно легко воспринималась, легко уклады­валась в сознании читателя, который знакомился с исто­рией средних веков. И здесь-то легко возникало представ­ление, не совсем правильное, что общая линия развития

92 Н. К. Никольский. Повесть временных лет, стр. 98. Как следует из сделанных нами сопоставлений, текст, где использо­вано «Сказание о преложении книг на словенский язык», и статью о нравах славян никак нельзя относить к составу Древ­нейшего свода, к одному слою с рассказом о Кие, Щеке и Хориве и т. п. В статье о нравах славян имеются к тому же ссылки на Амартола и на обычаи половцев. Попытка реконструировать «Сказание о преложении книг на словенский язык» была сде­лана А. А. Шахматовым. Сомнительно только, чтобы в составе «Сказания» была та третья часть, о которой писал А. А. Шахма­тов (ср. соображения Н. К. Никольского — указ. соч., стр. 34—36).

93 См. Новг. I лет. и Лавр, лет под 6491 г.

77

шла в направлении к ослаблению значения государства, государственного аппарата в жизни общества.

Дело не только в том, что Древнерусское государство времен Игоря или Владимира по совершенному недоразу­мению иногда представляли себе наподобие государства централизованного или монолитного, распавшегося со вре­менем на части. И не только в том, что забывали, что процессу распространения феодального производства со­путствовало развитие, хотя и медленное, торгово-ремеслен-ной жизни и культурных связей. Дело главным образом в том, что упускали из виду другие, весьма существенные, стороны развития государственной жизни или оставались в неведении относительно них. И в X, и в XI, и в XII вв. шел процесс распространения государственного аппарата по населенной территории 94. Это — во-первых. Во-вторых, в исторической литературе в данном случае упускали и упускают из виду, что степень вмешательства государст­венного аппарата в жизнь классового общества, удельный вес государственного аппарата в общественной жизни не оставались неизменными в X—XII вв. Государство по­степенно внедрялось в общественную жизнь, и этот про­цесс представлял собой одну из важнейших сторон в об­щем процессе формирования Древнерусского государства 95.

Если мы закроем глаза на все это, то не поймем, что такое Повесть временных лет, почему она появилась на свет в условиях того времени.

Вместе с тем современному читателю и исследователю летописей необходимо помнить, что нетрудно впасть и в другую ошибку, модернизируя объем внутренней дея­тельности государственной власти, особенно потому, что летопись отражает преимущественно события, связанные с деятельностью правительства, главным образом полити-

04 А. Н. Насонов. «Русская земля».

85 Вопрос этот (в такой общей постановке), кажется, мало ис­следован. Мне представляется, что государство первоначально под­держивало выработанные жизнью нормы. Обеспечивая санкции, вы­работанные жизнью, государство тем самым устраняло опасность рас­правы, внутренних междоусобных войн, сопровождавшихся захватом имущества, когда наносился ущерб общим интересам правящего класса («и бысть меж ими рать велика и усобица. . . и не бяше в них правды»). Со временем вырабатывались новые санкции за уголовные преступления, причем вмешательство государственной власти постепенно росло. О распространении вир и продаж смо­трите выше.

78

ческие отношения. Пропаганда идеи единства Руси как восточного славянства» входившего в состав Древнерус­ского государства, идеи единения русских князей для защиты общих интересов имела значение, оказывала дли­тельное воздействие в условиях феодальной раздроблен­ности последующего времени. Но уделяя внимание преимущественно деятельности правительства, летописец сравнительно мало интересуется другими вопросами внут­ренней жизни общества. Именно поэтому при поверхност­ном знакомстве с летописным материалом можно составить себе преувеличенное представление о степени вмеша­тельства правительства в жизнь общества того времени. Мы здесь говорим не о качественной стороне дела, не о на­значении государственного аппарата в классовом обществе; эта сторона достаточно ясна. Но легко упустить из виду, что жизнь хозяйственная и правовая сосредоточивалась в значительной мере в пределах таких более или менее самодовлеющих объединений или союзов, как родо-фео-дальные гнезда, церковные организации, сельские и го­родские общины, а также в торговых объединениях. Родо-дружинные гнезда, средоточием которых в городе в изу­чаемое время служили боярские и княжеские «дворы», гене­тически частью могли восходить к древним объединениям «родового» или, вернее, патриархально-феодального типа. За пределами всех этих социальных организаций человек оказывался как бы вне жизни, без куска хлеба и защиты. Таких людей, оказавшихся за пределами социальной орга­низации, где они жили, называли «изгоями» (гоить — жить) 96. Автор Повести временных лет о многом, что составляло содержание повседневной жизни и было хорошо известно его современникам, не писал, и о чем писать, с его точки зрения, не было нужды при решении стоявшей перед ним литературной задачи.

Наряду с летописанием в Киеве, на Юге, после выделе­ния из состава древней «Русской земли» грех областей возникает со временем летописание в Переяславле-Русском и в Чернигове.

98 Это название сохранялось за ними иногда и после того, как они поступали под патронат нового хозяина или общины.

Глава вторая

Анализируя состав Лаврентьевской летописи, А. А. Шахматов высказал мнение, что в распоряжении владимирского летописца был летописный свод Переяс-лавля-Русского, и подтвердил это мнение рядом ссылок на текст Лаврентьевской летописи 1.

«Влияние переяславского летописания на суздальское, — писал Шахматов, — вполне естественно ввиду той связи, которая установилась между Переяславлем и Суздальской областью благодаря Юрию Владимировичу и его детям» 2.

В главе о Лаврентьевской летописи своего труда, посвя­щенного обозрению летописных сводов, А. А. Шахматов писал, что Повесть временных лет в этой летописи пере­дана полно, а текст с 6620 (или 6619) г. представляет собой сокращение «другой подробной летописи, более полно отразившейся в Ипатьевской»; что сокращение было произведено «суздальским летописцем», использовавшим «южнорусский свод»; происхождение этого свода он не определял. По мнению А. А. Шахматова, текст сокращен­ного источника дополнен в Лаврентьевской летописи из свода Переяславля-Русского; в этом последнем текст был «полный», несокращенный. Как видно из приложенной в «Обозрении» схемы, А. А. Шахматов предполагал, что

1 См. А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. (далее-— А. А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, стр. 18.

2 Там же.

80

переяславский свод был использован в Лаврентьевской дважды 3.

В статье, помещенной в т. XXV Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, А. А. Шахматов заметил, что Ипатьевская летопись и суздальские (т. е. Лаврентьевская и близкие к ней) «дают указания на летопись, ведущуюся в XII в. в Переяславле-Русском», которая была доведена по крайней мере до 1186 г.

Наконец, в первом томе «Повести временных лет» Шах­матов развил мысль о двух переяславских летописях. «В ближайший к Киеву южнорусский центр—Переяс-лавль, — писал он, — летописание перешло из Киева. Имеются указания на то, что в XII в. оно велось здесь систематически. Весьма вероятно, что в основание переяс­лавской летописи была положена сильвестровская редакция Повести временных лет; игумен Сильвестр в 1119 г. пере­шел, как мы видели, на епископскую кафедру южного Пе-реяславля. Но, как будет указано ниже, имеются основа­ния думать, что в Переяславль перешла и киево-печерская редакция. О двух переяславских летописях свидетельст­вуют суздальские своды. Возможно, что одна из них (осно­ванная на сильвестровской редакции) была летописью епи­скопскою, а другая княжескою».

В южном Переяславле к Повести временных лет «была присоединена местная (согласно предыдущему, епи­скопская) летопись». Во Владимире-Суздальском эту лето­пись дополнили (начиная приблизительно с 40-х годов XII в.) «своими местными записями, имевшими ближай­шее отношение к деятельности Юрия Владимировича и его сыновей» 4. О сокращении текста Шахматов в этой работе не упоминает.

В каком же отношении стояло переяславское летописа­ние к киевскому? Вопрос этот не получил в трудах А. А. Шахматова достаточного разъяснения 5.

3 Там же, стр. 16—18, 21.

4 А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания.—ЛЗАК, вып. XXIX, (далее — А. А. Шахма­тов. Повесть). Пг., 1916, стр. V—XIII.

5 Заметим, что в «Обозрении. . .» А. А. Шахматов в подтвержде­ние мнения о существовании наряду с сокращенным полного источ­ника владимирского свода ссылается на дублированные известия. Но эти известия, отмеченные им, не показывают, что существовало два таких источника, из которых один содержал полный текст, а дру-

6 А. Н. Насонов 31

По мнению Μ. Д. Приселкова, летописание Переяславля-Русского «особенно поры епископского летописца, в своем историческом охвате вовсе не было замкнутым летописцем своей волости, а по ходу дел и событий — летописцем киево-переяславским, т. е. излагавшим сверх своих переяс­лавских дел также и главные факты истории „Русской земли"». Но «если мы начнем сравнивать, — писал М. Д. Приселков, — изложение киевских событий Ипать­евской летописи, где в основе, как уже было сказано, лежит последовательно ведшийся киевский княжеский ле­тописец, с изложением тех же событий в Лаврентьевской летописи, где в основе . . . лежит епископский летописец Переяславля-Русского, то по целому ряду эпизодов и ха­рактеристик оба эти памятника весьма решительно разой­дутся между собою» 6.

М. Д. Приселков оставляет открытым вопрос, был ли общий киевский летописный источник у «переяславских сводов» и у киевского свода конца XII в.

Д. С. Лихачев правильно заметил, что в Лаврентьев­ской летописи есть ряд неприязненных высказываний об Ольговичах, которых нет в Ипатьевской (под 1136, 1138, 1141, 1142, 1148 гг.). Это наблюдение привело Д. С. Ли­хачева к предположению, что переяславский текст, прежде чем попасть в состав киевского свода, црошел «редактор­скую обработку» черниговского летописца7. Но автор не указал на другую возможность: в Ипатьевской летописи могло не быть ряда высказываний об Ольговичах, имею-

гой — сокращенный. Так, о походе на половцев и под 6619, и под 6618 гг. в Лаврентьевской летописи сообщается одинаково кратко. О смерти Олега Святославича читаем под 6623 и 6624 гг. (во вто­ром случае без точной даты). Под 6646 г. дважды сообщается о заключении мира, причем как о двух разных событиях —-«пакы» (в обоих случаях довольно кратко). Под 6660 г. сообщается дважды о бегстве Владимирка в Перемышль, и в обоих случаях в сокращенных, хотя и разных редакциях. Под 6676 и 6677 гг. в Лаврентьевской летописи дважды читаем о том, что Мстис­лав Андреевич посадил в Киеве дядю своего Глеба, но в обоих случаях одинаково кратко, и в обоих случаях отсутствует точная дата, которая имеется в Ипатьевской. Южнорусский свод привле­кался на Северо-Востоке по крайней мере дважды в разновремен­ных редакциях.

6 М. Д. Приселков. История русского летописания XI—XV вв. (далее — М. Д. Приселков. История). Л., 1940, стр. 70.

7 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 186—187.

82

щихся в Лаврентьевской, потому что они появились в Лав­рентьевской в результате обработки киевского источника в переяславском своде, когда одни выражения или фразы заменялись другими и т. п. Кроме того, далеко не все переяславские записи могли быть включены в киевский свод.

Наконец, в киевском своде редакции конца XII в. в не­которых случаях первоначальный киевский текст (которым могли пользоваться составители переяславских сводов) мог быть заменен вставками из других источников (чернигов­ского, смоленского).

Так или иначе, в итоге нашего краткого обзора лите­ратуры по истории переяславского летописания приходим к выводу, что остается неясным отношение переяславского летописания к киевскому.

Обратимся в первую очередь к записям, сделанным в Пе-реяславле-Русском, которые дошли до нас в составе Лав­рентьевской и Ипатьевской летописей.

Лаврентьевская летопись дает нить явно местных пере­яславских записей, часть которых совершенно отсутствует в Ипатьевской летописи. Так, под 6628 г. — о походе Яро-полка на половцев, Ярополк был тогда переяславским кня­зем; в Ипатьевской летописи статьи этой нет совсем. Под 6631 г. — о смерти Сильвестра, епископа переяславского, с точной датой; точной даты смерти в Ипатьевской лето­писи нет. Под тем же годом — о падении церкви св. Ми­хаила в Переяславле с точной датой; в Ипатьевской лето­писи точная дата не обозначена 8.

К известию о вокняжении Мстислава Лаврентьевская под 6633 г. прибавляет: «а Ярополкъ брат его иде Пере-яславлю», что отсутствует в Ипатьевской. Вслед за тем в Лаврентьевской читаем рассказ о нападении половцев, в котором восхваляется переяславский князь Ярополк, подчеркивается, что он победил, не ожидая «иное помощи», но «токмо с переяславци своими», и ему присваи­вается пышный эпитет «благовѣрнаго князя корень благо-вѣрная отрасль». Запись — явно переяславская. В Ипать­евской летописи хотя она имеется тоже, но опущены не­которые топографические данные («.. .ко Бронь князю. . .» и ниже: «. . . испостиже я у Полкъстѣня. ..»).

8 Ипат. лет. под 6631, 6632 гг.

83 6*

Далее под 6634 г. читаем в Лаврентьевской, что Ярополк и митрополит поставили епископом в Переяславль игумена Марка (с точной датой). Вся статья в Ипатьевской отсут­ствует. Запись — явно переяславская 9.

Под 6640 г. в Лаврентьевской читаем объяснение, по­чему Ярополк, заняв Киев, дал Переяславль Всеволоду Мстиславичу: это было сделано в согласии с завещанием Владимира Мономаха, по которому Переяславль отходил обоим братьям вместе —> Ярополку и Мстиславу, и по рас­поряжению покойного Мстислава. Объяснение это могло быть вписано в Переяславле при одном из Μ стиславичеи. В Ипатьевской этого объяснения нет.

Далее, под тем же годом в Лаврентьевской читаем о том, как в Переяславль приехал Изяслав Мстиславич, как был изгнан и как Переяславль был передан Вячеславу. В Ипатьевской этих сведений нет. Показательно, что в Ипатьевской хотя нет о том, что Вячеславу был дан Переяславль, но есть о том, что Вячеслав Переяславля лишился (под 6642 г.); очевидно, что переяславский источ­ник в киевском своде был использован не полностью и не совсем удачно.

Под 6641 г. в Лаврентьевской — о том, что Вячеслав в первый раз покинул Переяславль. В Ипатьевской изве­стия нет. Под 6642 г. — о смерти переяславского епископа Маркела. В Ипатьевской оно имеется не полностью: без точной даты. Под 6646 г. — об Андрее переяславском и об Ольговичах, начавших воевать по Суле; о том, что «посул-цем» была «пагуба» как от половцев, так и «от своих посадник», о том, что Андрею не было помощи «от братьи» (упоминание об этом звучало укором тем князьям, кото­рые не оказали помощи Андрею). В Ипатьевской всего этого нет. Под 6649 г. — подробная запись о кончине и похоронах в церкви св. Михаила в Переяславле князя Андрея Владимировича. В Ипатьевской эта статья цели­ком повторена. Под 6650 г. — о том, что «дьяволъ ражже сердце» Игорю Ольговичу, который захотел «ити в Пере-

9 Кроме того, под 6628 г. в Лаврентьевской есть известие, кото­рое представляет собой или переяславскую запись, или сильную пе­реработку киевской: о том, что бежали торки и берендеи из «Рускыѣ земли» и «тако мятущеся сдѣ [и] ондѣ, и тако погыбоша»; последней фразы нет в Ипатьевской, где говорится, что берендеев прогнал Владимир Мономах (Киевский), а торки и печенеги сами бежали.

84

яславль», остановился у Стреквы, где стоял два месяца и сделал «много пакости». Ипатьевская этих сведений не сообщает.

Под 6654 г. в Лаврентьевской читаем, что Изяслав, по­званный киевлянами, идет с дружиною своею и с переяс-лавцами в Киев, побывав («взем молитву») «въ святѣмь Михаилѣ у епископа Еуфимья»; и далее — о столкновении его с Игорем и о въезде в Киев. Упомянуто о «заступле­нии святого Михаила». Эти детали указывают, что запись была сделана в Переяславле. Хотя в Ипатьевской летописи иная редакция, однако есть основания полагать, что в ру­ках у составителя киевского свода был и в данном случае переяславский местный материал. Так, в Ипатьевской на­ходим слова, соответствующие тем, которые имеются в Лаврентьевской: «вземъ молитву у святомъ Михаилѣ, у епископа у Ефимья». Весь текст Ипатьевской летописи от слов «и не угоденъ бысть кияномь Игорь...» до слов «... у епископа у Ефимья, и переиде Днѣпръ» довольно точно совпадает с Лаврентьевской. Кроме того, как видно из контекста, это место перебивает летописный рассказ, и о прибытии послов, которые звали Изяслава в Киев, сооб­щается в Ипатьевской летописи ниже вторично, чего нет в Лаврентьевской.

В местной переяславской записи с конкретными харак­терными деталями передан рассказ в Лаврентьевской лето­писи под 6656 г. о приходе Глеба под Переяславль и о пре­следовании его Мстиславом (так, например, читаем: «. . . свитающю дни, Мстиславу же лежащю еще и дружинѣ его, пригнавше сторожеве. . .» и т. д.). В Ипатьевской рас­сказ этот тоже имеется, но с небольшими сокращениями (опущены слова «и переяславьцѣ, и обѣдавъ») 10.

С 66б5 (1157) г. в Лаврентьевской летописи начинается непрерывная цепь северо-восточных известий, которые со­ставляют основное содержание свода. Текстуальных совпа­дений с Ипатьевской в рассказе о южнорусских событиях становится мало. С 6668 до 6677 г., до взятия Киева вой­сками Андрея Боголюбского, их нет совсем. Большой фраг­мент переяславского свода, включенный в текст киевского,

10 Отметим еще, что записью о смерти Ростислава Юрьевича Пе­реяславского, похороненного в церкви св. Михаила, начинается 6659 г. в Лаврентьевской и кончается 6658 г. в Ипатьевской ле­тописи.

85

имеется под 6680 г. в Ипатьевской летописи (ср. 6677 г. в Лаврентьевской). Фрагмент начинается or слов «В тое же лѣто чюдо створи богъ и святая богородица церковь Десятинная в Киевѣ. . .» и кончается словами «. . . скорую помощьиицю роду крестьяньскому» (Ипат. лет.). На пере­яславское происхождение фрагмента указывают слова, со­хранившиеся в Ипатьевской: «по оной сторонѣ Днѣпра Кыеву», ниже: «на ону сторону Днѣпра кь Корсуню», и ниже слова о переяславцах: «противу нашимъ и наши противу им».

Рассказ в Лаврентьевской летописи под 6694 г., сооб­щающий о знаменитом неудачном походе Игоря Святосла­вича, взят из переяславского летописца, как показал М. Д. Приселков, посвятивший древним описаниям этого похода специальную статью и.

В Ипатьевской летописи переяславский источник отра­зился лишь в небольшой мере и на рассказе киевского свода о походе на половцев русских князей под 6691 (6693) г., и на рассказе о сепаратном походе Игоря Свято­славича под 6693 (6694) г. В первом рассказе, если не считать совпадающих слов «5 дни искаша их» и «берен-дѣевъ с нимь было 2100», совпадение в Ипатьевской и Лаврентьевской имеется от слов «Половци же, узрѣвше Володимерь полкъ.. .» до слов «. . . святѣи богородицѣ» 12. В Лаврентьевской этому общему в обеих летописях месту предшествует рассказ о Владимире Переяславском, отсут­ствующий в Ипатьевской. В рассказе же о походе под 6693 (6694) г. совпадение наблюдаем (не вполне точное) от слов «выеха из города. . .» до слов «. . . треми копьи» 13 в тексте, где опять-таки говорится о Владимире Переяслав­ском.

Переяславской нужно считать и пространную запись о смерти Владимира Глебовича, похороненного в церкви св. Михаила, сохранившуюся в Ипатьевской летописи под 6695 г.: «. . . разболѣся Володимеръ Глѣбовичь болѣстью тяжкою, ею же скончася, и принесоша и во свои градъ Переяславль на носилицахъ,, и ту преставися мѣсяца априля во 18 день, и положенъ бысть во церкви святого

11 М. Д. Приселков. «Слово о полку Игореве» как истори­ческий источник. — «Историк-марксист», 1938, кн. VI.

12 Ипат. лет. под 6691 г.; ср. Лавр. лет. под 6693 г.

13 Лавр. лет. под 6694 г.; ср. Ипат. лет. под 6693 г.

Михаила. PI плакашася по немь вси переяславци: бѣ бо любя дружину и злата не сбирашеть, имѣния не щадя-шеть, но даяшеть дружинѣ; бѣ бо князь добръ и крѣпокъ на рати и мужьствомъ крѣпкомъ показаяся, и всякими доб-родѣтелми наполненъ, о нем же украина много постона».

Итак, сравнение Лаврентьевской летописи с Ипатьев­ской показывает, что переяславский летописный материал был использован в киевском своде (в Ипатьевской лето­писи) далеко не полно, в качестве подсобного источника и подвергался, как правило, сокращениям (исключение со­ставляют известия о смерти переяславских князей и запись о победе над половцами 6680 г.). После 1157 г. можно найти в Лаврентьевской летописи только отдельные фраг­менты переяславского текста, которые частью были использованы и в киевском своде конца XII в. (в Ипать­евской летописи).

Из какого же источника составители «переяславских сводов» брали непереяславский материал?

Сравнением Лаврентьевской летописи с Ипатьевской устанавливается, что в Лаврентьевской в сильной степени отразился текст киевского летописного свода. Так, под 6627 г. все известия Лаврентьевской летописи повторяют, местами дословно, известия Ипатьевской (имеется в Лав­рентьевской и сообщение о византийских делах: о цесаре Алексее и Иоанне Порфирогените). Эти известия принад­лежат к кругу известий, касающихся политики киевского стола или киевских событий, и переданы в Лаврентьевской, по сравнению с Ипатьевской, частью сокращенно: в Лав­рентьевской нет слов «и бояре его, и отступиша от него», не указана точная дата и место кончины Глеба (Киев), совсем отсутствует сообщение о том, что Владимир Моно­мах взял у Глеба Минск, а самого привел в Киев (см. 6626—6627 гг. в Ипатьевской). Под 6628 г. запись о походе Юрия Владимировича на булгар явно взята из общего источника с Ипатьевской: совпадение почти полное от слов «ходи на Болгары...» до слова «... побѣди»; опущена фраза о возвращении Юрия. Общий источник виден и в известиях Лаврентьевской летописи под 6630 г.: на­пример, рассказ о захвате «ляхами» Володаря имеется в обеих летописях, только в Лаврентьевской он немного сокращен. Из трех статей Ипатьевской летописи о семей­ных делах Мстислава одна имеется в Лаврентьевской. Пространное повествование Ипатьевской летописи о

87

борьбе Андрея, сына Мономаха, с Ярославом Святополко-вичѳм под Владимиром-Волынским, написанное в духе киевской летописи, восхваляющей Мономаха, почти не от­разилось в Лаврентьевской, где лишь в одной короткой фразе сообщается, что Ярослав был убит «у Володимеря города» (6631 г.). Нет и ряда известий киевской летописи под предыдущими годами.

Под 6632 г. в Лаврентьевской снова заметен общий киевский источник; так, например, известие о смерти вдовы Святополка (погребенного в киевской Михайловской цер­кви) в обеих летописях совпадает. Под 6635 г. в Лаврен­тьевской помещены два пространных рассказа, текст кото­рых почти дословно совпадает с текстом Ипатьевской летописи под 6636 г. В первом из них выступают и Мсти­слав Киевский и Ярополк Переяславский, и трудно с уверенностью утверждать, что он киевского происхож­дения. Второй рассказ, бесспорно, не переяславский, а киевский. Речь идет о событиях похода, организованного Мстиславом Киевским на Полоцк. Среди участников по­хода не отмечены ни Ярополк, ни переяславцы. Подчер­кнуты роль Мстислава Киевского и, в конце, имуществен­ные интересы его дочери.

Общий источник Лаврентьевской и Ипатьевской лето­писей обнаруживается также в кратких статьях Лаврен­тьевской под 6637, 6638 и 6639 гг., причем в Ипатьевской летописи известия переданы, частью, более полно. Почти дословно совпадают известия о том, что Мстислав Киев­ский посылал сыновей на Чудь; о том, что он заложил церковь св. богородицы «Пирогощюю». Статья 6639 г. о походе Мстислава на Литву имеется и в Лаврентьевской, но с некоторыми сокращениями.

Под 6644 г. в обеих летописях сообщается о борьбе Ярополка с братьями против Ольговичей и половцев на верхнем Супое. Можно показать, что обе летописи имели общий источник и, без сомнения, киевского происхожде­ния. Рассказ почти точно совпадает от слов «и бывшю сступленью...» до слов «... дружина лучшая» и от слов «и воротишася опять...» до слов «... убьенъ бысть ту». Но в Лаврентьевской летописи общий источник сокращен, причем сокращено то, что написано было киевлянином в интересах киевского князя; опущены слова «и почютиша Ярополка идуча», имеющиеся в Ипатьевской; опущена запись о том, как киевский князь (Ярополк) проявил не­

88

терпение и храбрость; о том, что убит был царевич Ва-силько Леонович и что Ярополк с братьями, увидев полки свои «взъмятены», отъехали восвояси. Наконец, события, последовавшие после поражения 8 августа, переданы в Лаврентьевской летописи короче, чем в Ипатьевской, где отказ Ярополка от мести Ольговичам, за что он «хулу и укоръ прия на ся от братьѣ своея», оправдывается как акт миролюбия со стороны «благоумного» князя Яро­полка. На киевское происхождение общего источника ука­зывают и имена киевских бояр в общем тексте.

Обращаясь к статьям Лаврентьевской летописи под 6646 г., видим опять признаки общего с Ипатьевской лето­писью киевского источника. Он обнаруживается не только в общем плане изложения и в отдельных общих выраже­ниях (см., например, «... приде к стрыеви своему Яро-полку Кыеву и да ему Вышегородъ. . .»), но и в совпадении целого фрагмента (см. от слов «и людье черниговци воз-пиша...» до слов «Всеволод же то слышавъ...»). Киевское, официальное, происхождение общего обеим летописям текста свидетельствуется обращением к Всеволоду Ольго-вичу, вложенным в уста черниговцев: они говорят о «высокоумии» Всеволода и ссылаются на «милосердие» Ярополка Киевского, который «не радуется кровопро-литью» и «сблюдаеть землю Русскую»14. Статьи 6646 г. изложены местами менее полно, чем в Ипатьевской. К числу мест, опущенных в Лаврентьевской, принадлежит также восхваление Ярополка Киевского (см. в Ипатьев­ской летописи от слов «но Ярополкъ же благъ сыи, мило-стивъ нравом. . .»). Можно найти и некоторые детали в статьях Лаврентьевской, не попавшие в Ипатьевскую летопись (о них ниже).

Сравнивая Лаврентьевскую под 6647 г., когда в Киеве сидел Всеволод Ольгович, с Ипатьевской, также видим значительный кусок текста, почти дословно совпадающий в обеих летописях, но причину совпадения в данном слу­чае определить трудно. Здесь высказывается критическое отношение к Всеволоду Киевскому: «. . · надѣя бо ся силѣ своей, сам хотяше землю всю держати, искаше под Ро­стиславом Смоленьска, а под Изяславомъ Володи-мира. . .»15. Этот текст мог быть составлен при Изяславе

14 Лавр. лет. под 6646 г.; ср. Ипат. лет. под 6646 г.

15 Ипат. лет. под 6648 г.; ср. Лавр. лет. под 6647 г.

89

Киевском и, возможно, не без помощи переяславских мате­риалов. Рассуждений Ипатьевской летописи о миролюби­вых шагах Всеволода и ниже о его миролюбии (от слов «Всеволодъ же исполнивъся страха божия...») нет в Лаврентьевской.

Под 6648 г. Лаврентьевская совпадает с Ипатьевской от слов «И бывшю ему Черниговѣ. . .» до слов «. . . зиму и лѣто, и съ епископомъ». Это место представляет собой продолжение рассказа, подробно изложенного в Ипатьев­ской и очень кратко — в Лаврентьевской16.

Следы заимствования в Лаврентьевскую летопись из киевского свода можно обнаружить под 6650—6652 гг. Так, под 6650 г. в Лаврентьевской имеется абзац, посвя­щенный походу в Польшу, когда Всеволод посылал сына своего Святослава с Изяславом Давыдовичем и Владими­ром Галицким в помощь Владиславу. Этот рассказ почти слово в слово совпадает с Ипатьевской и явно заимство­ван из киевского свода. Из киевского свода заимствована (с небольшим сокращением) и статья Лаврентьевской ле­тописи о Каневской церкви, почти дословно совпадающая с Ипатьевской.

Есть основания полагать, что и рассказ Лаврентьев­ской летописи под 6652 г. также взят из киевского свода. Начиная от слов «и ста (Всеволод. — А. Н.) по сеи сто-ронѣ города...» имеем большой текст, почти тождественный с Ипатьевской. В этом рассказе о походе против Володи­мирка Галицкого Изяслав МстислаВич Переяславский, принимавший участие в походе, ни разу не упоминается, а главным действующим лицом является Всеволод Киевский.

Под 6653 г. в Лаврентьевской летописи почти дословное повторение киевского известия Ипатьевской летописи о перенесении тела Ярополка княгиней Еленой; выпущено только слово «яска» (т. е. осетинка).

Значительно больший интерес представляют следы заимствования Лаврентьевской летописи из киевского

18 Об отношениях Всеволода Ольговича Киевского с новгород­цами в Ипатьевской рассказано под 6648 и 6649 гг. В Лавренть­евской сказано кратко, но ясно виден общий источник с Ипатьев­ской. В Лаврентьевской имеется лишняя против Ипатьевской фраза о неприязненных отношениях новгородцев к Ольговичам (в переговорах с Юрием).

90

летописного источника за годы княжения в Киеве Изя­слава. Дело в том, что при сравнении с Ипатьевской ле­тописью выясняется, что в Лаврентьевской использована та киевская летописная редакция, которая еще не имела обильных и частью обширных вставок из особого черни­говского источника. С этой точки зрения сравнение с Лаврентьевской летописью приобретает выдающийся интерес не только для изучающих переяславский свод, но и для тех, кто будет работать по восстановлению первона­чальной редакции киевского летописного текста и для изучения черниговского летописания, как ниже будет по­казано.

В Лаврентьевской летописи под 6654—6656 и другими годами видим следы заимствований из киевского источ­ника, сочувственно относящегося к Изяславу Киевскому. Так, под 6654 г. от слов «Вячеслав же се слышавъ...» читаем совпадающий в обеих летописях текст, в котором повествуется о нарушении интересов Изяслава и о том, что последний распространяет свою власть на юго-запад­ные городки и на Туров.

Киевский источник Лаврентьевской летописи обнару­живается под 6654 г. в фразе «прогна (Святослав Ольго-вич. — А. Н.) нашѣ опять» — против Святослава послали киевлян с воеводой Шварном, следовательно, писано это киевлянином. Но в Ипатьевской нет этого киевского текста, гак как он заменен в данном случае черниговским (см. об этом ниже). Механическое сокращение киевского источника в Лаврентьевской обнаруживается пропуском фразы киевского текста, в которой говорится, что Изяслав дал Святославу Всеволодовичу пять городов. В Лаврентьев­ской читаем, что города были отняты «опять», но от кого отняты — не сказано. Под 6655 г. рассказывается об от­ношениях между Изяславом Мстиславичем Киевским и черниговскими Давыдовичами, о переговорах Изяслава с киевлянами и о трагических событиях, разыгравшихся в Киеве в отсутствие Изяслава — убийстве Игоря. Текст обеих летописей совпадает от слов «приела Володимеръ [и] Изяслава Давидовича...» до слов «...с ним бьемся»; от слов «Святославъ Чернигову, и згадавше князи...» до слов «. . . ты не хочеши пойти». Далее от слов «Улѣбъ же внида [въ] Черниговъ...» до слов «...цѣловали на нь кресть». Ниже близкий текст от слов «посла к брату Кыеву к Володимеру...» до слов «...лесть черниговскихъ

91

князии». Почти точное совпадение от слов «И рече имъ Володимеръ...» до слов «... кыяне передъ Володиме-ромь»; далее от слов «и емше и поведоша [и] из мана­стыря. . .» до слов «... в гривну золота»; от слов «и по-вѣдаша Володимеру. . .» до слов «... в церковь святаго Михаила»; и близкий текст от слов «Суботѣ же сви-тающи. . .» до слов «... тамо и положиша».

Совпадающий общий текст дает вместе с тем в Лав­рентьевской некоторые детали рассказа о киевских собы­тиях, отсутствующие в Ипатьевской (см. ниже). В Лав­рентьевской под 6654—6655 гг. в общих обеим летописям местах встречаются незначительные сокращения. Под 6654 г. опущены упоминания о Святославе Всеволодовиче и о Жирославе Яванковиче; под 6655 г. нет упоминания, что Изяслав оставил Владимира в Киеве, и др. Освещение событий в тех текстах, которые совпадают в обеих лето­писях, и обилие конкретных подробностей при описании киевских событий не оставляют сомнения, что общий источник был киевского происхождения.

Перейдя к 6657—6658 гг., т. е. к тем годам, когда Юрий Долгорукий захватил, хотя и ненадолго, Киев 17, а в Пе­реяславле посадил старшего сына Ростислава, мы обнару­живаем, что текст Лаврентьевской летописи (т. е. предпо­ложительно текст свода Переяславля-Русского) как бы теряет свое лицо, превращаясь, в сущности, в сокращенную редакцию киевского свода, причем сокращенную с помощью текстуальных извлечений. Это относится главным образом к обширному тексту, помещенному в Лаврентьевской под

6658 г., и только отчасти к 6657 и 6659 гг. той же летописи. Под 6657 г. характерны текстуальные совпадения в рас­сказе о южнорусских событиях: например, от слов «Гюр-гевича два, Ростиславъ и Аидрѣи...» до слов «... и Угри»; далее фраза «приимъ свѣтника Гюргя Ярославича» и ниже пространный текст от слов «выжену Изяслава и перейму волость. . .» до слов «... с людми своими в городѣ», и от слов «Изяслав же посла к Володимерку...» до слов «. . . не губи отчины своея» 18.

Сравнивая текст Лаврентьевской летописи под 6658—

6659 гг. с Ипатьевской, убеждаемся, что значительная часть текста Лаврентьевской представляет собой как бы

17 Вторично — в 1 155—1157 гг.

1,8 Лавр. лет. под 6657 г.; Ипат. лет под 6657 г.

92

мозаику из кусков, взятых из разных мест Ипатьевской. Текст содержит рассказ о событиях, связанных с судьбой киевского стола и всего Киевского княжества. Текстуаль­ное совпадение начинается с самого начала года: от слов «Гюрги князь поваби Вячеслава...» до слов «... и да и (в Ипатьевской — «Вышгородъ») Вячеславу»; от слов «посла сына своего Мстислава в Каневъ. . .» до слов «... и приведе Переяславлю» І9; от слов «В то же время поиде Володимерко...» до слов «... пойма Берендичѣ»20; от слов «Изяслав же поѣха. . .» до слов «... Мстислава сына своего»21 (далее в Лаврентьевской выпущена фраза). И далее от слов «Стрѣлцем стрѣляющимся...» до слов «... чересъ рѣку»; ниже в Лаврентьевской от слов «Изя-слав[у] же молвящу им: луче, братья. . .» до слов «... тогда и самъ поѣха прочь»22; от слов «повелѣ дружинѣ своей сбиратися у Дорогожича...» до слов «... до Чертова лѣса, и не постигъше его воротишася опять»; и вслед за тем обширный текст от слов «Изяславъ же тогда ида, зая Пого-рину. . .» до слов «... проси ми у отца Погорины» (в Ипать­евской: «проси іми у отца волости Погорину»23). И далее в Лаврентьевской летописи под тем же годом на неболь­шом протяжении находим ряд фраз, почти полностью со­впадающих с Ипатьевской летописью, где изложение зна-

94

чительно пространнее .

Таков общий характер южнорусского текста Лаврентьев­ской летописи за 6658 г. Даже те места летописи, которые совпадают с Ипатьевской и восходят к общему источнику, приведены с пропуском отдельных фраз. Так, в тексте, который начинается словами «В то же время поиде Воло­димерко. ..», в Лаврентьевской нет фразы «и приде Изя­славу вѣсть, оже Володимиръ перешелъ Болохово, идеть мимо Мунаревъ к Володареву». Далее фраза «Изяславъ же поѣха противу Володимерку, река» сокращена по сравне-

19 Ср. Ипат. лет. под 6658 г. і0 Ср. там же.

21 Ср. там же.

22 Ср. там же.

23 Ипат. лет. под 6657 г.

24 См. от слов «повабившимъ его мужемъ. ..» до слов «... и кыяном» (ср. Ипат. лет. под 6658 г.); от слов «приела Володи­мерко къ Андрѣеви. . .» до слов «... и поидоша по нихъ» (ср. Ипат. лет. под 6658 г.); от слов «Володимерку же того не вѣдущю. . .» до слов «... а Изяславъ в Кыевѣ» и др.

93

нию с Ипатьевской, где читаем: «Изяславъ же приѣха в Киевъ и тако ударя и у трубы, съзва кияны и поиде ис Киева полкы своими противу Володимеру, тако река...». Ряд больших мест текста, сохранившихся в Ипатьевской и отсутствующих в Лаврентьевской, касается событий, главным образом связанных с деятельностью Изяслава. Но и текст 6658 г. Лаврентьевской летописи содержит описание событий не переяславских, а преимущественно киевских, связанных с борьбой за киевский стол. Таким образам, в Лаврентьевской летописи под 6658 г. имеем сокращение киевского источника, полнее представленного в Ипатьевской летописи, или, точнее, выдержки из него.

Если мы сравним с Ипатьевской летописью текст Лав­рентьевской под 6659 г. и проанализируем его, то заметим следы переяславской руки (см. ниже); вместе с тем весьма обширный текст Лаврентьевской летописи этого года по­зволяет сказать следующее: это сокращение, сделанное главным образом с помощью мозаичных извлечений киев­ского летописного текста, более полно представленного Ипатьевской летописью25.

В описании событий автор проявляет хорошее знаком­ство с топографией Киева, знает, как подготовлялись во­енные действия и велись дипломатические отношения, он дает подробный рассказ о борьбе Изяслава Мстисла-вича и Вячеслава с Юрием Долгоруким. В Ипатьевской

25 См. совпадающий с Ипатьевской текст в Лаврентьевской: фразу «Изяславу же блюдущю и не дадущю вбрести въ Днѣпрь» и далее от слов «бѣ бо изъхитил Изяславъ лодьѣ. . .» до слов «. . . не обращающа лодьями». Далее от слов «хотящю поступити внизъ к Витичевьскому броду. . .» до слов «. . . идяхуть по лугу» (по сравнению с Ипатьевской в Лаврентьевской выпущена фраза). Ниже фраза «покрыта Днѣпръ отъ множества вой» и от слов «бѣ бо в то время послалъ. . .» до слов «... и перебредоша чересъ Днѣпръ». Далее от слов «и велику пакость створиша. . .» до слов «. . . всѣ присекоша»; от слов «Гюргевичь Аньдрѣи с Володиме-ромъ с Андрѣевичемъ. . .» до слов «■ . . стрѣлявшим же ся им до вечера»; от слов «бѣ бо ему вѣсть. . .» до слов «. . . противу ему»; от слов «Изяславъ же слышавъ то...» до слов «...с Воло-димерком». Далее слова «постиже и у Перепетовыхъ, хотя битися с ним» и от слов «шлющимъ слы межи собою. . .» до слов «. . . Изяславу же паче приступающю»; от слов «и идущимъ им битъся...» до слов «. . . укрѣпивъ и дружину свою»; от слов «возма и копья, ѣха напередъ. . .» до слов «. . . бысть сѣча крѣпка»; от слов «и ту убиша. . .» до слов «. . . кроткаго къняэя черниговьскаго» и т. д.

94

летописи о тех же событиях изложено значительно про­страннее, причем видна рука автора-киевлянина: «по сеи странѣ Днѣпра», «на сеи сторонѣ», тогда как в Лавренть­евской следы переяславской редакции: «на оной», «по оной».

При анализе текста под 6659 г. следует иметь в виду, что в самом тексте Ипатьевской видны как будто следы разных наслоений. Так, в описании действий речного флота, снаряженного Изяславом, видим фразу, которая от­сутствует в Лаврентьевской: «... и тако начата ся бити по Днѣпру у насадехъ... а они ис товаръ». В дальнейшем суда речной флотилии Изяслава в общем тексте Ипатьев­ской и Лаврентьевской названы «лодьями», и может воз­никнуть вопрос: не была ли приведенная нами фраза встав­лена в киевский текст Ипатьевской летописи позднее? Ниже под тем же (6659) г. в описании сражения за р. Ру-том о событиях, происходивших в пятницу утром, расска­зано дважды: так приходится думать, если не предполо­жить, что второй раз «в пятницю» написано по ошибке вместо «в суботу».

Наличие общего киевского источника Лаврентьевской и Ипатьевской летописей можно проследить и на тексте последующих годов.

В Лаврентьевской летописи события в Юго-Западном крае, с описания которых начинается 6660 г., изложены дважды (что отмечалось А. А. Шахматовым) и по двум разным источникам; первый раз изложение передает источ­ник, общий с Ипатьевской, но в сильно сокращенном виде, причем из этой записи читатель может сделать неправиль­ное заключение, что Владимир Галицкий был разбит до прихода Изяслава. Во второй раз изложено также Срав­нительно сжато, но есть детали, отсутствующие в Ипать­евской летописи, о чем речь будет ниже 26.

Под 6661 г. летописный текст и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской содержит статьи, относящиеся к Изяславу Мстиславичу Киевскому, и носит явный отпечаток киев­ского происхождения. В Лаврентьевской летописи первые две статьи переданы весьма близко к Ипатьевской, а рас-

2S В дальнейшем значительная часть текста Лаврентьевской под тем же годом совпадает с Ипатьевской, но какого происхождения этот текст, сказать трудно (см. начиная от слов «На ту же нощь Изяславъ и Ростиславъ и Всеволодичь. . .»).

95

сказ о походе на Галич сокращен, но местами текстуально совпадает с Ипатьевской (см. от слов «и рѣша князю своему. . .» до слов «... в городѣ с тобою»; от слов «бысть сѣча зла...» до слов «женяшеть галичаны...» и от слов «Изяславъ изъима...» до слов «... на нас из го­рода»). Об участи Мстислава Изяславича Переяслав­ского, поведение которого в походе не отличалось доб­лестью, в Лаврентьевской летописи ничего не говорится.

Под 6662—6664 гг. Лаврентьевская летопись содержит текст, который в общем представляет собой сокращение текста Ипатьевской летописи (за вычетом материала, попавшего в Ипатьевскую летопись из черниговского источника); частью он совпадает с Ипатьевской почти дословно, частью представляет собой краткое изложение рассказа, имеющегося в Ипатьевской. Но не всегда воз­можно определить происхождение общего источника.

Начиная с 1157 (6665) г., когда состав Лаврентьевской летописи меняется, южнорусские известия только вкрап­лены в северо-восточный материал. На значительном про­тяжении, до 6676 г., в Лаврентьевской летописи не нахо­дим мест, совпадающих с Ипатьевской в рассказе об юж­норусских событиях. Исключение составляет только текст под 6667 г. от слов «помощи прося у него еще...», проис­хождение которого неясно. С 6677 г. встречаем места, со­впадающие с Ипатьевской летописью. Совпадение под 6677 г. объясняется, как мы видели, заимствованием из переяславского свода в киевский, а не наоборот.

Рассказ о том же событии повторен в Лаврентьевской летоіписи кратко под 6679 г. М. Д. Приселков объяснял повторение тем, что во втором случае под 6679 г. в Лав­рентьевской имеем «оригинальное изложение» тоже пере­яславского летописца, но другого, княжеского27. Однако дело осложняется тем, что и первая, и вторая статьи почти дословно имеются в составе Ипатьевской летописи, и, естественно, возникает вопрос: не попала ли вторая статья из киевского свода? Такое предположение под­тверждается сравнительным анализом обеих статей. Во второй статье читаем не «оная сторона», а «Кыевская сторона». О движении половцев к Переяславлю, о пере­яславском князе и о том, что Глеб поехал к Переяславлю,

27 М. Д. Приселков. История, стр. 68.

96

и вообще о Переяславле во второй статье ничего не го» ворится. Глеб Киевский пошел на половцев не сам, а по­слал Михалку. Из рассказа первой статьи явствует, что он сделал это по совету берендеев, приводивших и довод в пользу такого решения. Вторая же статья объясняет поступок Глеба Киевского его болезнью для того, веро­ятно, чтобы не дать повода усомниться в храбрости киев­ского князя. Все эти данные побуждают нас считать, что вторая статья заимствована из киевского источника.

Наконец, под 6683 (1174) г., начиная от слов «Яро-славъ же слышавъ, яко стоить Кыевъ безо князя. . .», на­ходим в Лаврентьевской летописи рассказ о южнорусских событиях, почти полностью повторяющих рассказ Ипа­тьевской, который мог быть записан в Киеве.

Итак, можем сказать с уверенностью, что киевский свод отразился в тексте Лаврентьевской летописи в силь­ной степени. Но в то время как переяславские записи в Ипатьевской, как правило, отра­жены с сокращениями по сравнению с Лав­рентьевской, киевские записи отразились в Ипатьев с'к ой значительно более полно, чем в Лаврентьевской. Уже это склоняет к мысли, что киевский источник попал в Лаврентьевскую летопись в составе свода Переяславля-Русского. Ряд других по­казаний укрепляет нас в таком мнении.

*

На протяжении изучаемого текста встречаем показания, что киевский материал попал в Лаврентьевскую летопись из рук переяславского автора. Это обнаруживается, коль скоро мы замечаем использование киевского источника летописцем, составлявшим собственный текст, и следы небольших доработок киевского источника, и тенденцию, которую преследовал составитель свода, делая извлечения из киевского источника.

Составляя собственный текст некролога Мономаха с пе­реяславской окраской, автор имел в руках киевский текст некролога (см. в Лаврентьевской: «по всѣм землям изиде слух его...»; ср. в Ипатьевской: «его же слух произиде по всимъ странамъ»; в Лаврентьевской: «и положенъ бысть в святѣи Софьи у отца своего»; в Ипатьевской:

7 А. Н. Насонов

97

«положиша у святѣи Софьѣ, въ [о]тьца Всеволода»). Но он в соответствии со своими переяславскими интересами составил другой некролог, в котором находим конкретные сведения, отсутствующие в некрологе Ипатьевской лето­писи: о том, что Мономах создал на р. Альте церковь Бориса и Глеба, почитал убитых братьев и сам умер у лю­бимой им церкви («у милое церкве») на Альте. Река Альта — в Переяславской земле. Под тем же годом к сло­вам о том, что по смерти Мономаха в Киеве сел Мстислав, «сын его старѣишии» (см. Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи), в Лаврентьевской прибавлено: «а Ярополк оратъ его иде Переяславлю». Под 6635 г. в тексте, кото­рый совпадает в обеих летописях, в Лаврентьевской, видимо, рукою переяславца вписано, что Ярополк Переяславский посадил посадников по Семи, а в Курске — Изяслава Мстиславича. Под 6644 г., сокращая свой киевский источ­ник, составитель свода включил вместе с тем некоторые сведения о переяславской территории: «... и начата вое-вати селы и городы цо Сулѣ» и пришли к Переяславлю и «многы пакости створиша» и «Устье пожгоша». Под 6655 г. в Лаврентьевской летописи в тексте киевского источника (совпадающем с Ипатьевской) имеется топографическое уточнение-—«на Супой», касающееся территории Переяс­лавского княжества.

Весьма характерна передача киевского текста в Лаврен­тьевской летописи под 6657 г.: выпущено место, где гово­рится о «лести» переяславцев, изменивших Изяславу (ср. в Ипатьевской от слов «И бысть лесть в переяслав-цехъ...»). Из рассказа киевского источника о занятии Киева Юрием и распределении им столов в Лаврентьевскую попало только то, что Юрий вошел в Киев и сел на столе . своего отца «хваля и славя бога», а Ростислава посадил в Переяславле. Извлекая фрагменты из пространного рас­сказа под 6657 г. киевского источника, составитель свода берет преимущественно то, что связано с деятельностью Ростислава и Андрея (Боголюбского). Под 6658 г. со­ставитель летописного текста, помещенного в Лаврентьев­ской летописи, извлекает из киевского свода сведения о судьбе киевского стола, занятого Изяславом, причем выбрасывает сведения, которые были более интересны киевлянам, чем переяславцам (например, переговоры Изяслава с Вячеславом под 6658 г. в Ипатьевской лето­писи), и перемежает общие сведения с известиями о пере-

98

яславских событиях, а затем уделяет внимание Андрею и выпускает местами подробности, касающиеся Изяслава (например, в Ипатьевской под 6659 г. — о том, как после боя был опознан раненый Изяслав). Под 6659 г. есть в Ипатьевской одна запись, сделанная киевлянином: «Гюрги же перебѣже Днѣпръ у Треполя и с дѣтми и ѣха по оной сторонѣ в Переяславль; половци же бѣжаша в Половци». Как видно из сравнения с Лаврентьевской летописью, составитель южнорусского текста этой послед­ней летописи пользовался киевским источником, но данная фраза киевского оригинала переделана, и слова «и с дѣтми, и ѣха по оной сторон ѣ» опущены; «оная сторона» была «оной» для киевлянина, но не для переяславца. Не­смотря на сокращения в Лаврентьевской общего с Ипать­евской источника, в Лаврентьевской имеются лишние то­пографические данные, которые могли быть известны переяславцу (Мажево сельцо на переяславской стороне, к востоку от Днепра)28. Под 6663 г. в Лаврентьевской летописи к киевскому рассказу о Юрии и половцах у Ка-нева (Юрий был тогда киевским князем), совпадающему с Ипатьевской, прибавлено о половцах: «и много пакости створиша около Переяславля».

Итак, если вообще позволительно говорить о переяслав­ских сводах, надо считать, что они строились в значи­тельной мере на киевском летописном материале, который подвергался в Переяславле обработке, что зависимость переяславского летописания от киевского усиливалась, когда политическая ситуация теснее связывала Переяс-лавль-Русский с Киевом (1149 г.).

Остановимся еще на составе киевских источников Лав­рентьевской летописи. Выше мы убедились в близости их к Ипатьевской летописи. Однако редакция, использован­ная переяславским составителем, несколько отличалась от той, которую мы имеем в Ипатьевской, т. е. в своде 1198/99 г. Укажем на ряд расхождений. Под 6627 г. в Лаврентьевской сообщается, что Ярослав Святополко-вич бежал «вЛяхы»,а в Ипатьевской сказано — «в Угры».

28 См. также выше в Лаврентьевской летописи, где упомянуто, что Юрий был на Альте; в Ипатьевской об этом не упоминается.

99 7*

В рассказе под 6635 г. о походе князей на полоцких кри­вичей в Ипатьевской находим в двух местах пропуск фразы, причем оба раза он объясняется тем, что в ориги­нале повторялись одни и те же слова, вследствие чего переписчик перескакивал через фразу 29. В общем киевском источнике обе фразы были на своем месте, как показывает Лаврентьевская летопись. Под 6652 г. в Лаврентьевской летописи поход против Владимира Галицкого изложен явно по киевскому источнику30. Часть текста, как мы уже говорили, почти слово в слово совпадает с Ипатьевской. Но хотя в Лаврентьевской кое-что опущено, вместе с тем часть текста отсутствует в Ипатьевской; в этой части го­ворится, что Всеволод Киевский встретился с Владимиром и королевичем Баном у Теребовля и т. д. (от слов «иде к Теребовлю...» до слов «...стоя на Голых горах»). Под 6654 г. первоначальный киевский текст, как видно из сравнения Ипатьевской летописи с Лаврентьевской, вы­теснен в Ипатьевской вставками из черниговского источ­ника (см. выше). Под 6655 г. в тех местах обеих летопи­сей, которые отражают общий киевский источник, Лаврентьевская дает смысловые варианты; так, она сооб­щает имена послов, отправленных Изяславом в Киев; влагает в уста киевлян слова о том, что они хотят убить Игоря, несмотря на запрещение Изяслава; рассказывает о том, как толпа застала Игоря в сенях и разнесла сени. Церковь, в которой было положено тело Игоря, Лаврен­тьевская называет «новгородской божницей». Всего этого в Ипатьевской летописи нет. Эти сведения в общем про­тографе обеих летописей, очевидно, имелись; но в редак­ции конца XII в. (имеющейся в Ипатьевской) они были выпущены — возможно, при включении в текст материала из черниговского источника в конце столетия, о чем речь будет ниже. Под 6657 г. в Ипатьевской летописи пропу-

29 В первом случае повторяются слова «сына своего» (ср. в Лав­рентьевской: «... и сына своего Изяслава ис Курьска с своим пол­ком посла и на Логожескъ, а другаго сына своего. . .»). Во втором случае повторяется слово «своему» (ср. в Лаврентьевской «. . . своима», в Ипатьевской «своему»: «водя с собой и Брячислава, зятя своего, иже бяше пошел к отцу своему. . .»).

30 Всеволод Киевский является организатором похода и, по рас­сказу, стоит в центре событий. Принимавший участие в походе Изяслав Мстиславич Переяславский в Лаврентьевской даже не упомянут.

100

щена фраза, причем в Ипатьевском списке 4Ѵг строки оставлены чистыми. В Лаврентьевской пропущенная фраза имеется (см. от слов «не вѣдущим мысли брата своего Андрѣа...» до слов «...не възволоченъ»). Вероятно» она была и в общем протографе обеих летописей.

Итак, та редакция киевского текста, которой пользова­лись составители переяславских сводов, отразившихся в Лаврентьевской летописи, несколько отличалась от ре­дакции, вошедшей в состав Ипатьевской летописи. Рас­хождения, очевидно, надо объяснять тем, что переяслав­ские составители использовали более раннюю редакцию киевского текста по сравнению с той, которая сохранилась в Ипатьевской. В числе источников Ипатьевской летописи была, как известно, черниговская летопись. По М. Д. При-селкову, киевский сводчик конца XII в. делал извлечения из черниговской летописи Игоря Святославича. Переяслав­ский сводчик мог использовать черниговскую летопись. Святослава Ольговича. Но в переяславском тексте (в Лав­рентьевской летописи) соответствующих черниговских вставок нет, и приходится думать, что киевские источники, которые переяславские летописцы имели в руках, не со­держали таких вставок.

Чтобы не утверждать этого голословно, обратимся к материалу. В статьях 20-х годов XII в. находим в Ипатьевской летописи три черниговских известия, ко­торых нет в Лаврентьевской 33. Но это отсутствие может быть объяснено общим сокращением киевского источника при составлении переяславского свода. Далее, в Ипатьев­ской читаем: под 6649 г. — о том, что Игорь, впоследствии убитый в Киеве, ходил к Чернигову на Давыдовича и за­ключил мир; под 6650 г. — о смерти черниговского епи­скопа Пантелеймона; под 6651 г. — о поставлении в Чер­нигов епископа Онуфрия; под 6653 г. — о смерти Святослава Ярославича зимою в Муроме и о том, что брат его Ростислав сел на стол, а в Рязань послали Глеба Ростиславича. В Лаврентьевской приведенных известий

31 Под 6628 г. отмечена смерть Ростислава, сына княжившего тогда в Чернигове Давыда Святославича; под 6632 г. — записи о том, что выдали «ляховицю» в Муром за Всеволода Давыдо­вича, а также о смерти жены Ярослава Святославича Чернигов­ского.

101

нет. Но и этих данных недостаточно для заключения по интересующему нас вопросу.

Только когда мы переходим к сравнительному анализу текста, начиная с 6654 г., убеждаемся, что киевский источ­ник или источники, использованные составителями пере­яславских сводов, не имели вставок из черниговского летописца, подобных тем, которые нитью проходят через киевский текст Ипатьевской летописи.

Ипатьевская летопись под 6654 г. начинается обычным текстом киевского свода, но когда рассказ переходит к со­бытиям, развернувшимся после болезни Всеволода, иссле­дователь приходит в недоумение. Как могло быть, что в Киеве при И з я с л а в е ( а он сел на киевский стол через 13 дней после смерти Всеволода) заполнили лето­пись рассказом о том, что согласно завещанию Всеволода киевский стол должен был занять не Изяслав, а Игорь, что Всеволод призывал киевлян целовать крест Игорю, что киевляне целовали крест, обманывая: «... и яшася по нь лестью»? Автор этого рассказа явно не на стороне Изяслава, а на стороне Игоря и Святослава Ольговичей и обличает поведение «киян». Он напоминает, что Всево­лод еще при жизни посылал зятя своего к Изяславу Мстиславичу и к Давыдовичам, чтобы получить от них заверение о том, что они будут стоять за Игоря. Он рас­сказывает, как «кияне» (по смерти Всеволода) целовали крест Игорю на Ярославском дворе, а потом у Туровой божницы; как Святослав пошел навстречу просьбе о суде, высказанной киевлянами, недовольными тиунами Всево­лода (раскрывается картина социально-политических от­ношений и классовой борьбы, характерная для этого вре­мени). Он подчеркивает, что киевляне обещались «подъ Игоремъ не льстити, подъ Святославомъ», а со стороны последних, по его уверениям, было сделано все для умиро­творения и в отношении «лутших людей», и в отношении тех, кто пошел грабить дворы тиуна и «мечников». Автор далее отмечает, что Игорь послал и к Изяславу, но тот от ответа уклонился.

А затем мы видим опять, что рассказ ведется уже в ином тоне, благожелательном Изяславу, от слов «И не угоденъ бысть кияномъ Игорь и послашася къ Переяс­лавлю къ Изяславу.,.». В таком духе ведется изложение далее и прямо говорится, что Ольговичей никто не хотел: ни белгородцы, ни василевцы, ни киевляне; они говорили:

102

«ты нашь князь, поѣди, Олговичь не хоцемъ быти акы в задничи; кде узримъ стягъ твои, ту и мы с тобою готови еемь». Изяслав собирает «христьян» и «поганых» и про­износит им речь. Уже из сказанного следует сделать пред­положительный вывод, что рассказ до слов «И не угоденъ бысть...» вставлен в текст киевского свода из летописного источника, близкого к Игорю и Святославу, т. е. из источника не киевского, а черниговского. Всего этого фрагмента (до слов «И не угоденъ бысть. . .») в Лаврен­тьевской летописи нет.

Аналогичные наблюдения можно сделать и над после­дующим текстом.

От слов «Игорь же посла къ братама своима...» в Ипатьевской снова начинается текст черниговского происхождения: в центре стоит Игорь, на его стороне черниговский епископ, грозящий проклятием князьям-клятвопреступникам, а правящая группа киевлян изобра­жается как поступающая по внушению дьявола и «злым советом» с «киянами» посылающая к Изяславу. Автор от­личает эту правящую группу киевлян, за которыми идут «кияны». Ее составляли «началничи... свѣту злому тому», это — Улеб тысяцкий, Иван Войтишич, Лазорь Соковский. На их стороне Василь Полочанин, Мирослав Хилич внук. Они собрали около себя киевлян и совещались, как пре­дать, обмануть («перельстити») князя «своего», посылая одновременно и к Изяславу, и «лестью» побуждая Свято­слава выступить против Изяслава. Ясно, что это не киев­ская летопись, писанная при Изяславе, а враждебная Изяславу, враждебная правящей группе киевлян и сочув­ственно относящаяся к Игорю и Святославу: «Игорь же съ братомъ Святославомъ, — читаем далее, — възрѣста на небо и рекоста: Изяславъ чѣловалъ крестъ к нама, яко не подъзрѣти Киева...» и т. д.

Этого рассказа в Лаврентьевской летописи тоже нет.

В дальнейшем тексте Ипатьевской летописи под тем же годом явственно обнаруживается новая вставка в киевский текст из того же черниговского источника, отсутствующая в Лаврентьевской летописи. Киевский текст сообщает, как Изяслав «възрѣвъ на небо» с «великою славою и честью» въехал в Киев и «выидоша противу ему мно­жество народа.,.» и т. д., о чем читаем и в Лаврентьев­ской, и упоминает (как и Лаврентьевская) о «заступле­нии» св. Михаила, а далее о том, что через четыре дня

103

Игоря нашли в болоте, отослали в Выдубицкий монастырь, а оттуда в Переяславль. Вслед за тем от слов «И розъ-грабиша кияне съ Изяславомъ (домы) дружины...» видим явно вставку не из киевского источника, которой нет в Лаврентьевской, кончающуюся словами «... Новугороду приде». Далее же читаем фразу: «И слышавше половець-стии князи... » ит. д., которая имеется в обеих летописях. Текст Ипатьевской летописи, названный нами вставкой, не мог быть писан в Киеве, так как он, как и чернигов­ский текст, о котором мы говорили выше, обличает киевлян и Изяслава: они вместе грабили дома дружины Игоря и Всеволода и «села и скоты, взяша имѣнья много в домехъ и в манастырехъ»; так пишут только о неприя­телях. И автор далее рассказывает, как Святослав поехал в Чернигов, как вел переговоры с Владимиром и Изясла­вом Давыдовичами, запрашивая их, верны ли они кресто-целованию, а затем, оставив Костяжку «мужа своего», отъехал в Курск «уставливать» людей и в Новгород-Се-верский.

Трудно сомневаться, что и этот фрагмент, не получив­ший никакого отражения в Лаврентьевской летописи, не принадлежит к числу заимствований из черниговского источника. Продолжение этого черниговского рассказа читаем только в Ипатьевской от слов «И почаста Давыдо-вича думати.. .»32. Здесь раскрывается истинный замысел Давыдовичей и роль Костяжки (или Коснятки, Констан­тина), получившего сведения о заговоре Давыдовичей против Святослава. Автор рассказа на стороне последнего и не жалеет красноречия, чтобы очернить Давыдовичей за то, что они перешли на сторону Изяслава Мстиславича Киевского. Он сообщает затем о последующих мероприя­тиях Святослава, его переговорах с Юрием Долгоруким, сидевшим в Ростово-Суздальской земле, и т. д. Всего этого в Лаврентьевской летописи также нет совсем.

Затем в Ипатьевской снова идет киевская летопись об Изяславе и Вячеславе (в сокращенном виде ее находим и в Лаврентьевской летописи); а затем в духе черниговского предыдущего рассказа вставлен текст, в котором автор влагает в уста Давыдовичей слова о необходимости совер­шить «до конца братоубиство»33; в Лаврентьевской его

32 До слов «и прииде ихъ к нему в борэѣ 300».

33 До слов «ити на Святослава Новугороду».

104

нет. Тот же источник обнаруживается ниже, начиная или с рассказа о разграблении Игорева и Святославля стада, или от слов: «В то же веремя послася Святославъ къ Гюргеви, и чѣлова к нему крестъ Гюрди, яко искати ему Игоря...». Местами ясно, что запись делалась в лагере Святослава. Подробно рассказано о сношениях Юрия Долгорукого (он был в Ростово-Суздальской земле) со Святославом; об Иванке Юрьевиче, получившем от Святослава Курск с Посемьем, и т. п. Черниговский источник проглядывает на протяжении ряда листов руко­писи. Извлечения из этого источника местами заменили собой тот прежний киевский текст, который был известен составителям переяславских сводов. Это ясно видно, на­пример, в рассказе о том, как Святослав Ольгович нанес поражение Изяславу Давыдовичу. В Ипатьевской летописи автор не скрывает своего сочувствия Святославу и ра­дуется его победе: «Святославу же бы из головы любо въ иже дати жену и дѣти и дружину на полонъ, любо голову свою сложити. Святослав же, сгадавъ с братьею и с по­ловци, с мужи своими, възря на бога [и] на свя­тую богородицю изииде въ срѣтение ему въ день четвертокъ, мѣсяца генваря въ 16 день. ..и тако богъ и сила живот ворящаго хреста погна я»; при этом записано, видимо, тогда же: очень точно дати­ровано. Перед нами, таким образом, извлечение из черни­говского источника. Об этом же поражении киевлян в Лаврентьевской, т. е. тексте свода Переяславля-Рус-ского, сделано извлечение из киевской летописи, что обнаруживается словами «прогна нашѣ опять» (Изяславу Давыдовичу были даны киевские войска).

Местами в Ипатьевской летописи составитель пользуется киевским текстом: рассказ переносится в лагерь Изяслава Мстиславича Киевского (см., например: «Пришедшимъ же имъ лѣсъ Болдыжь и ту бяхуть стали обѣду, и прибѣже мужь къ Изяславу Мьстислаличю, и рече ему: «брата ти Изяслава побѣди Святославъ и дружину вашю». Изя­славъ же то слышавъ Мьстиславич, раж еже сердце бол-ма на Святослава, бѣ бо храбор, крѣпокъ на рать...» и т. д.).

Черниговскому источнику следует Ипатьевская летопись, например, когда повествует о движении сыновей Юрия Долгорукого, о Святославе, отпустившем половцев со мно­гими дарами, о смерти Иванка Юрьевича с точными

105

и конкретными указаниями на время и обстоятельства его Кончины (тело его отвезли к отцу в Ростово-Суздальскую землю) и о том, куда прошел Святослав, где остановился и какие дары получил от Юрия.

Все те места, которые мы имеем основания относить к черниговскому источнику, в Лаврентьевской летописи отсутствуют совсем.

Ту же картину дает и сравнительный анализ летопис­ных статей последующих лет. Под 6655 г. читаем продол­жение рассказа о Святославе и Юрии, извлеченного из того же черниговского источника, описание известной встречи Святослава с Юрием на Москве (первое упоми­нание о Москве в письменных источниках), где был дан «обѣдъ силенъ», и о дальнейшем пути Святослава и смерти старого «мужа» Петра Ильича. И ниже видим черниговский материал, тоже отсутствующий в Лавренть­евской летописи, до слов «... и цѣловаша крестъ и не управиша».

Если бы киевские источники, которыми пользовались переяславские сводчики, заключали в своем составе рассмотренный нами черниговский материал, он так или иначе отразился бы в тех извлечениях из киев­ского источника, которые имеются в Лаврентьевской ле­тописи.

Рассказ об убиении Игоря Ольговича передан по киев­скому источнику и в Ипатьевской, и, по более ранней ре­дакции и в извлечениях, в Лаврентьевской летописях. Черниговские вставки в Ипатьевской летописи обнаружи­вают себя не только содержанием, но и тем, что их не знает Лаврентьевская летопись. К вставкам относится текст от слов «Игорь же, услышавъ, поиде въ церковь.. .» до слов «... И то ему глаголющю, и емше поведоша из ма­настыря»; от слов «Игорь же побиваемъ рече: Вла-дыко!. . .» до слов «...и покрывахуть наготу телесе его своими одежами»; от слов «На ту ночь богъ про­яви над ним знамение.. .» до слов «. . . богу явлешю над нимъ».

Весьма интересен для нашей темы текст Ипатьевской летописи под 6657 г. в рассказе о переговорах Изяслава Мстиславича Киевского со Святославом Ольговичем пе­ред приходом из Ростова суздальской рати Юрия Долго­рукого. События эти завершились победой Юрия, после чего он занял киевский стол.

106

Святослав Ольгович, согласно этому рассказу, задер­живает послов Изяслава, а тем временем посылает к Юрию с вопросом: «въ правду ли» идет он? А далее читаем: «Святославъ же слыша Гюргевъ отвѣтъ», но о са­мом ответе в тексте перед тем нет ни слова. Только ниже ответ приводится, но уже в передаче князя Владимира Давыдовича. Надо думать, что у составителя было в ру­ках два источника, из которых один, черниговский, сооб­щал о переговорах Святослава с Юрием полностью и на своем месте. Немногим ниже мы уже явственно видим следы этого второго источника, начиная от слов «Гюрги же пришедъ ста у Ярышева; и ту к нему приѣха Святославъ Олговичь, на Спасшь день, и ту Святославъ позва и к собѣ на обѣдъ, и ту обѣдавшие разѣѣхашася. Въ ут-рии же день в недѣлю (т. е. в воскресенье.—-А. Н.) рано, въсходящю солнцю, родися у Святослава Олговича дчи, нарекоша въ крещение имя ей Марья. Рече же Олго­вичь Святославъ къ Гюргеви: «брате! то нам ворогъ всимъ Изяславъ, брата нашего у б и л ъ...». Эти за­писи носят характер записей, которые велись кем-то при Святославе Ольговиче; далее отмечены события «поне-дѣльника» и т. д.

Эта летопись Святослава Ольговича могла бы быть включена в киевский свод при Юрии Долгоруком, заняв­шем в том же году киевский стол; однако текст переяслав­ского свода, построенный, как мы видели, в значительной мере на киевском летописном материале, никаких следов летописи Святослава Ольговича не содержит, как пока­зывает состав Лаврентьевской летописи.

Нет в Лаврентьевской летописи и известия Ипатьевской летописи под 6658 г. о перенесении тела Игоря Святосла­вом Ольговичем в Чернигов; нет также тех отступлений в рассказе Ипатьевской летописи под 6659, 6660, 6661, 6662 (?) и 6663 гг., которые касаются Святослава Ольго­вича или Святослава Ольговича и Юрия Долгорукого. Отдельные записи о событиях в Черниговской земле (в Чернигове, в Новгород-Северском) вкраплены в текст Ипатьевской летописи до 90-х годов XII в. Но с 1157 г. в Лаврентьевской летописи преобладает суздальский ма­териал, и по данному вопросу дальнейшее сравнение не может дать интересующих нас показаний.

107

Отметим теперь одну особенность южнорусского текста Лаврентьевской летописи. Составитель (до 40-х годов XII в.) обнаруживает повышенный интерес к церковным делам и осведомленность, что заметно при сравнении Лав­рентьевской летописи с Ипатьевской. Под 6630 г., сообщая о церковных делах и знамениях, Лаврентьевская летопись приводит конкретные данные, отсутствующие в Ипатьев­ской: о смерти юрьевского епископа Данилы (точная дата), о солнечном и лунном «знамениях» (точные даты); о прибытии митрополита уточняет: «въ святую Софью». Под следующим годом в известиях о смерти епископов переяславского и черниговского имеются точные даты, которых нет в Ипатьевской. Под 6632 г. в Лаврентьев­ской читаем о погоревших церквах, и хотя говорится о пожаре в Киеве, в Ипатьевской этих сведений нет; в известии о знамении есть указание на время дня, чего нет в Ипатьевской. Пространный некролог Мономаха в Лаврентьевской летописи носит церковную окраску. Точная дата смерти митрополита имеется не в Ипатьев­ской, а в Лаврентьевской под 6634 г. Здесь же под 6655 г. есть более полные сведения по сравнению с Ипатьевской о поставлении митрополита Клима; так, к имени «Клима» прибавлено «калугера, русина» и приведена точная дата.

Таким образом, мы имеем ряд записей о церковных событиях, происходивших за пределами Переяславской земли, о которых с большей точностью передано в Лав­рентьевской, чем в Ипатьевской, хотя киевские известия Лаврентьевская летопись дает, как правило, в сокраще­нии. Все это подтверждает, что в первые десятилетия XII в. к летописной работе в Переяславле-Русском имел какое-то отношение епископ, как полагал Шахматов. Но не вижу оснований называть «епископским» летопис­ный текст 50—60-х годов XII в.34 К тому же и переяслав­ская епископская кафедра к этому времени теряет свое значение. Еще в конце XI в. переяславскому епископу были подведомственны одновременно и Ростово-Суздаль-ская и Смоленская земли. Так сложилось, во-первых, по­тому, что Владимир Мономах был князем не только пере-

34 Ср. М. Д. Приселков. История, стр. 68.

108

яславсКим, но также ростово-суздальским и смоленским; и, во-вторых, потому, что в какой-то мере действовали по­рядки или, вернее, пережитки той эпохи, когда южнорус­ская, или «Русская земля», господствовала и над Смолен­ском, и над Ростовом. В начале третьего десятилетия XII в. ни Смоленск, ни Ростов не выделились еще в цер­ковном отношении, а зависимость Ростово-Суздальской земли от южнорусских сюзеренов выражалась в уплате «Суждали залесской дани», прекратившейся лишь в 40-х го­дах XII в. Только в середине столетия была вновь создана и особая ростовская епископия. В «Русскую землю» даже во второй четверти XII в. из Смоленска еще платили и «пагородие» и «дары», а особую епископию в Смоленске образовали не ранее 1137 г. Тенденция Смоленска к обо­соблению давала себя знать еще на рубеже XI—XII вв., и Мономах, судя по летописи, делал шаги в этом направ­лении или давал какие-то обещания. Но ни ему, ни его сыну Мстиславу учредить смоленскую епископию не пришлось.

Такое положение переяславской кафедры объясняет ин­терес составителя изучаемого свода к судьбам Ростово-Суз­дальской земли в 30-х годах, объясняет, почему в Лав­рентьевской летописи имеются две статьи за эти годы, отсутствующие в Ипатьевской, из которых одна сообщает о делах в Новгороде и Смоленске, а другая —- в Новгороде и Ростово-Суздальской земле.

О делах Ростово-Суздальской земли читаем под 6643 г. о том, что Юрий в обмен на Переяславль дал Ярополку Ростов и Суздаль и «прочюю волость свою, но не всю»; то же читаем и в Ипатьевской летописи; далее — довольно объемистая статья о безрезультатном походе Изяслава со Всеволодом и новгородцами на Ростов, когда с Волги войско вернулось. Всей этой статьи в Ипатьевской нет. Нельзя ее считать и позднейшей вставкой владимирского сводчика: судя цо содержанию, статья внесена по южной записи, в Новгородской I летописи совсем иной рассказ о тех же событиях, в Ростове в 30-х годах летописание не велось. Ниже под тем же годом в Лаврентьевской имеется краткое известие о битве новгородцев с ростов­цами на Ждане горе; по сравнению с Ипатьевской здесь имеется лишняя фраза об успехах ростовцев, которая, впрочем, могла принадлежать и владимирскому сводчику. Наконец, под 6641 г. в Лаврентьевской читаем: «Яро­

109

полкъ посла Мстиславича Изяслава къ братьи Новугороду, и даша дани печерьскыѣ и отъ См о л и н ь с к а дар, и тако хресть цѣловаша; и поча лишатися Вячеславъ Пере-яславля, и дошедъ Городца воротися опять». Из всего этого в Ипатьевской находим только о том, что Вячеслав лишился Переяславля. Откуда бы ни заимствовал сведе­ния о дани и «дарах» составитель переяславского текста, он взял их, очевидно, потому, что те лица, которые руко­водили составлением свода, ими интересовались. Шла ли какая-нибудь доля «даров» и дани в Переяславль — мы не знаем; но, повторяем, Смоленск в церковном отношении подчинялся переяславской кафедре.

Где же велись летописные записи в XII в. в Пере-яславле-Русском? Таким местом служил, по-видимому, епископский собор св. Михаила в Переяславле. Летопис­ный текст нередко упоминает о церкви св. Михаила3,к. Мы знаем, что в ряде городов раннефеодальной Руси летописные записи начинались при местной соборной церкви. При этом местный летописный свод с самого на­чала мог носить характер княжеского свода, а не епископ­ского, как было во Владимире-Залесском, где в XII в. не было своей епископской кафедры. Но церковь св. Ми­хаила была построена в 80-х годах XI в. как церковь епископская, вернее митрополичья, так как Ефрем Пере­яславский, создавший церковь св. Михаила, назывался митрополитом, о чем свидетельствуют два таких авторитет­ных источника, как Повесть временных лет и житие Фео­досия Печерского в сборнике XII в.36; по сведениям Лав­рентьевской летописи, в Переяславле ранее («преже») была «митрополья». Вся запись под 6597/98 г. о строи­тельной деятельности Ефрема в г. Переяславле походит на местную запись в церкви св. Михаила; о Ефреме гово­рится как о строителе не только церквей, но и каменных укреплений и других зданий в Переяславле-Русском.

35 Лавр. лет. под 6631, 6649, 6654, 6657, 6658, 6659 гг.

36 Ипат. и Лавр. лет. под 6597—6598 гг., «Сборник XII века московского Успенского собора», вып. 1, издан под наблюдением А. А. Шахматова и П. А. Лаврова. — ЧОИДР, 1899, кн. 2, отд. II, стр. 54.

110

Итак, сравнительный анализ Лаврентьевской и Ипатьев­ской летописей с полной точностью устанавливает, что южнорусский текст XII в., попавший в Лаврентьевскую летопись (разумеем преимущественно текст до 1157 г.), составлялся с помощью киевского летописного источ­ника, который уже в Переяславле-Русском был подвергнут обработке и сокращению. Несомненно также, что этот киевский летописный источник, хотя был очень близок к Ипатьевской летописи, однако несколько отличался от текста последней, представляя более раннюю редакцию, и не имел вставок из черниговского источника. Нельзя быть уверенным, что составители владимирских сводов (Лав­рентьевская летопись) не сокращали совсем южнорусского материала и не вносили вообще никаких изменений в южнорусский текст. Однако в результате сравнения Лав­рентьевской и Ипатьевской летописей получаем ряд по­казаний, свидетельствующих, что киевский летописный источник (в тексте Лаврентьевской летописи) обрабаты­вался предварительно в Переяславле-Русском, что там извлекали материал из киевского «летописца» или сокра­щали его. Таким образом, если позволительно говорить о переяславских летописных сводах, то надо считать, что своды эти строились в значительной мере на киевском летописном материале, причем зависимость переяславского материала от киевского должна была усиливаться, когда политическая ситуация теснее связывала Переяславль с Киевом.

Местные летописные записи в Переяславле-Русском ве­лись при епископской церкви св. Михаила. Причастность переяславских епископов в первые десятилетия XII в. к работе по летописанию в Переяславле-Русском отрази­лась на содержании южнорусского (переяславского) лето­писного материала, использованного при составлении вла­димирских сводов и дошедшего до нас в составе Лаврен­тьевской и близких к ней летописей.

Глава третья

С середины XII в. среди других древнерусских «обла­стей» выделяется Ростово-Суздальская земля, колыбель будущего Московского государства.

К числу малоисследованных вопросов ростово-суздаль-ского летописания XII в. относим следующие: 1) о про­исхождении записей, упоминающих о Ростово-Суздальской земле первой половины XII в. и о том, где велись лето­писные записи в Ростове в XII в.; 2) о записях с подви­гами Андрея Юрьевича на Юге и об истоках владимир­ского летописания; 3) о происхождении летописных ре­дакций Сказания об убиении Андрея Боголюбского и о северо-восточном источнике Ипатьевской летописи; 4) о социально-политической направленности летописных записей и текстов, вышедших из среды местного клира.

Не претендуя на полное и окончательное выяснение всех этих вопросов, мы будем считать, что наша задача выпол­нена, если нам удастся внести некоторую ясность в их понимание и в иных случаях только указать на шаткость установившихся мнений.

Социально-экономическое развитие русского Северо-Востока несколько запаздывало по сравнению с другими областями Восточно-Европейской равнины, особенно юж­ными. И только, кажется, в XII—XIII вв., насколько можно судить по всей совокупности данных, Ростово-Суз-

112

дальская земля приблизилась к среднему уровню разви­тия других «земель». Дольше других «земель» она оста­валась еще в положении известного подчинения русскому Югу, представленному к XII в. тремя княжествами: Киев­ским, Черниговским, Переяславль-Русским. Это подчине­ние выражалось в уплате «Суждали залесской дани». Вла­димир Мономах еще в бытность свою князем Переяславля-Русского не раз ездил в Ростовскую землю, озабоченный не только поступлением дани, но и вопросами обороны. Как в Смоленске, так и в Ростове его интересовало и со­стояние местной церковной жизни. В Смоленске он по­строил церковь св. Богородицы; определил ей десятину с «Суждали залесской дани» и предполагал даже учредить здесь свою епископию. В Ростове, по некоторым данным, им была еще ранее, при епископе ростовском Леонтии, сооружена Успенская церковь. Известно, что христиани­зация края встречала сопротивление, и после епископа Исаи ростовскую кафедру закрыли.

До середины XII в., по-видимому, еще не было усло­вий, благоприятных для развития местного летописания: Ростово-Суздальская земля не приобрела еще своей кня­жеской династии; уплата «Суждали залесской дани» пре­кратилась лишь при Юрии Долгоруком, причем оконча­тельно едва ли ранее конца 40—50-х годов; к этому вре­мени только восстановили и особую ростовскую епископскую кафедру.

Что же известно о начале летописания в старом Ростове?

В Лаврентьевской и близких к ней летописях в изве­стиях первой половины XII в., в тексте, заполненном рас­сказами о событиях в Южной Руси, встречаются иногда упоминания о Ростово-Суздальской земле или о близких к ней областях и странах. Упоминания эти дали повод к предположению, что местные ростовские летописные записи начались с 20 или 30-х годов XII в. Так, М. Д. Приселков писал, что в составе владимирских сво­дов «северо-восточные известия начинаются с 1120 г. (по­ход Юрия Долгорукого на булгар) и первоначально весьма немногочисленны (1135, 1138 гг. и нек. другие)»1. Он полагал, что при составлении первого владимирского свода в руках у составителя были «летописные записи

1 М. Д. Приселков. История русского летописания XI— XV вв. (далее—М. Д. Приселков. История). Л., 1940, стр. 64.

8 А. Н. Насонов

113

по истории Ростово-Суздальского края времени Юрия Долгорукого», что это был «местный летописец», который велся «в Ростове при князе Юрии», но что из этого источ­ника владимирский составитель привлек только «незначи­тельное число известий, под 1120, 1135, может быть, 1138 и другими годами» 2.

Такое предположение как будто допустимо. Правда, встает вопрос: чем же объяснить, что те же известия чи­таем и в киевском своде, в Ипатьевской летописи? Но и на это можно дать ответ, так как в состав Ипатьевской летописи вошли извлечения из северо-восточного источ­ника, которые явственно прослеживаются начиная с конца 50-х годов XII в.

Как ни соблазнительны изложенные выше мнения, нельзя обойти те серьезные затруднения, которые они встречают. Если действительно перечисленные немногие известия Лаврентьевской и Ипатьевской летописей восхо­дят к владимирскому источнику, отражая интересы его составителя, то непонятно, почему же последний не взял из «ростовского летописца времен Юрия» известия о по­строении им во Владимире церкви св. Георгия3. Если он вообще пополнял текст южнорусского свода событиями, относящимися к Ростово-Суздальской земле, то почему он не отметил построение «града» Владимира Владимиром Мономахом4? Ведь нам известно, что во Владимире в 70-х годах XII в. помнили об этом событии (см. под 1176 г.: «постави бо преже градо-сь великий Володимеръ, и по том князь Андрѣи»; ср. с Ипатьевской летописью под 6648 г.). Владимира Мономаха высоко чтили: Ми-халко (под 1177 г.) определен как «сынъ Гюргевъ, внукъ Мономаха Володимера», а владимирский свод сохранил нам тексты завещания Мономаха детям и фрагмент его письма к Олегу. Если действительно владимирский лето­писец 70-х годов XII в. пополнял в годы, когда «владн-мирци» действовали совместно с «переяславцами», южно­русский материал сообщениями о событиях в Ростово-Суз­дальской земле, то непонятно, почему он не отметил построение Переяславля-Залесского, построение «великого

2 М. Д. Приселков. История, стр. 73—74.

3 Об этой записи ростовской летописи см. ниже.

4 Об этом сообщает Львовская летопись под 6616 г. — ПСРЛ, т. XX, ч. 1. СПб., 1~910, стр. 103.

114

града» Юрием и церкви св. Спаса5. Кстати сказать, и Михалко, и Всеволод стали ростово-суздальскими князьями в согласии с завещанием Юрия.

Непонятно, зачем в то же время он включил в южнорус­ский свод сведения о том, что Ростов, Суздаль с «во­лостью» (хотя и «не всей») уходили из рук Юрия, пере­данные им в обмен на Переяславль-Русский.

Нам кажется поэтому более вероятным, что все пере­численные выше известия (начиная с 1120 г.) восходят не к северо-восточным записям, а к записям, сделанным на юге, что они взяты из южнорусского свода (см. Ипатьев­скую летопись), обрабатывались в Переяславле-Русском и в таком виде попали в Лаврентьевскую летопись.

Судя по замечанию, сделанному в главе о Лаврентьез-ской летописи в «Обозрении русских летописных сводов XIV—XVI вв.», А. А. Шахматов не считал известие под 1120 г. о походе Юрия на булгар «суздальским изве­стием» 6. Из самого известия неясно, откуда ходил Юрий на булгар: из Поднепровья или из Ростово-Суздальской земли.

В Ипатьевской же летописи известие о походе Юрия стоит в ряду известий о деятельности киевского князя Владимира Мономаха и его сыновей, о их военных заслу­гах7; думается также, что если бы оно было северо-вос­точным и было вставлено в Ипатьевскую летопись позднее, на исходе XII или в XIII в., когда был привлечен северо­восточный источник, то тогда не могло быть в Лаврентьев­ской летописи следов обработки этого известия рукою летописца Переяславля-Русского; а там на первое место поставлен Ярополк Переяславский, а затем читаем: «а Георги брат его (т. е. Ярополка. — А. Н.) ходи на болгары. . .» и т. д.

5 Об этих ростовских записях см. ниже.

6 А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV—-XVI вв. (далее — А. А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, стр. 17, прим. 1.

7 Под предыдущим годом читаем, что Владимир взял Минск и привел Глеба в Киев, где тот и умер. А под 1120 (6628) г. за­писано о том, что Владимир послал Андрея (своего младшего сына) «на ляхы» и «повоеваша ·β»; под следующим годом — о том, что прогнал Владимир берендеев «из Руси» и т. д. Юрий назван по имени и отчеству («Георгий Володимеричь») так же, как выше дру­гой сын Мономаха—Роман («Романъ Володимеричь»).

115 8*

О другом известии под 6643 г. — о том, что Юрий «испросил» у «брата своего» Ярополка Переяславль-Рус-ский в обмен на Ростов, Суздаль и «прочюю волость свою, но не всю», — мы говорили.

Эта запись становится понятной также в ряду других записей киевской летописи. Дело в том, что Ярополк Переяславский в это время занимал киевский стол. Киев­ская летопись — летопись киевского князя Ярополка — в эти годы следит за судьбой Переяславля: под 6641 г. отмечено, что Ярополк «дает» Переяславль Всеволоду Мстиславичу (переяславский свод к этому киевскому известию сохранил некоторые пояснения), но сразу же Юрий отнимает у него Переяславль. Тогда Юрия из Пере­яславля «выводит», как мы читаем в киевском своде, «братъ его» Ярополк, и далее: «и посла Ярополкъ по другаго Мьстислалича в Полтескъ по Изяслава. . .» (Ипат. и Лавр, летописи). Летописец далее следит за судь­бой Переяславля. Под 6642 г. в Ипатьевской (и Лав­рентьевской) отмечено, что Вячеслав «л и ш и в с я Пере­яславля», пошел к Турову, «не послушавъ брата своего Ярополка» (как одинаково написано и в Ипатьевской, и в Лаврентьевской). Из этих слов можно заключить, что в киевском своде читалось о том, что Вячеслав получил Переяславль, сменив на переяславском столе Изяслава. Думаем поэтому, что к киевскому своду восходят слова, сохранившиеся в Лаврентьевской: «. . . Ярополкъ уладися с братьею и да Переяславль Вячеславу, а Изяслава выведе с нужею. . .». Наконец, под 6643 г. в Ипатьевской читаем интересующее нас известие: «Юрьи испроси у брата своего Ярополка Переяславль. . .» и т. д.

Ярополков летописец иначе и не мог записать, как «испроси у брата своего Ярополка Переяславль». Из при­веденных известий видно, что летописца этого интересо­вала судьба Переяславля-Русского, которым распоряжался Ярополк. Известие об обмене не выделяется ни по содер­жанию, ни по форме из ряда аналогичных по характеру киевских записей.

Остановимся на последующем рассказе Лаврентьевской летописи под тем же годом, так как год этот отмечен в ли­тературе как год, содержащий записи, сделанные в Ро­стове. В рассказе этом сообщается, что Всеволод Мсти-славич с новгородцами и Изяслав Мстиславич ходили на Ростово-Суздальскую землю, причем «на рать» поднялись

116

Ольговичи и Давыдовичи. Поход был неудачным. Новго­родская версия не расходится в этом отношении с Лав­рентьевской летописью (ср. Новгородскую I летопись старшего извода), но она прибавляет, что Всеволод хотел посадить Изяслава «в Суждали», а затем отмечает, что в «Русской земле» начались неурядицы.

Рассказ Лаврентьевской летоциси явно написан с пози­ций южного автора, а не северо-восточного: начинается он с того, что «ис Турова иде Изяславъ в Мѣнескъ» (т. е. в Минск). Выше в той же летописи говорится, что Изя­слав получил Туров, а потом был выгнан оттуда Вячесла­вом. Таким образом, разбираемый рассказ является про­должением повествования о событиях в Южной Руси. Из Турова, как сообщается далее, он пошел к Новгороду, «к братьи», и «сложишася Олговичи (вариант: «со Олго-вичи») и с Давыдовичи, и всташа вси на рать». Далее сказано, что Изяслав и Всеволод пошли «на Ростовъ», но «на Волзѣ воротишася новгородьци, и иде Всеволодъ опять Новугороду». Затем рассказано, где был и куда пошел Изяслав. Как видим, запись явно не северо-вос­точная.

Ростово-Суздальская земля принадлежала в это время киевскому князю Ярополку, и поход на нее с участием Ольговичей мог вызвать раздоры на Юге: «про то, — чи­таем далее в Лаврентьевской, — заратишася Олговичи с Володимеричи, и идоша Ярополкъ, Гюрги, Андрѣи к Чернигову на Олговичѣ» 8.

Одна запись — она находится в конце того же года в Лаврентьевской и близких к ней летописях — походит на запись ростовского происхождения. Это запись о победе «ростовцев» над новгородцами «на Ждьни горѣ». Событие более или менее подробно описано в новгородском источ­нике: в Новгородской I летописи дана точная дата вы­ступления (31 декабря), приводится характеристика по­годы, названы имена убитых, знатных мужей, дана точная дата самой битвы (26 января); битва была, таким обра­зом, в начале 1135 (6642) г. В Лаврентьевской (и Ипать-

8 На такую же последовательность событий указывает, как мы видели, и Новгородская I летопись. В Ипатьевской летописи по­чему-то не отмечен (опущено?) поход в Ростово-Суздальскую землю, но аналогичные слова имеются: «про то заратишася Олго­вичи. . .»

117

евской) запись настолько краткая, что приходится думать одно из двух: или эта запись сделана в Ростове позднее, по припоминанию, или она сделана в Переяславле-Русском по дошедшим слухам. В пользу последней возможности указывает как будто то, что в Лаврентьевской она поме­щена под 6643 г., т. е. дана в ультрамартовском стиле, который применяли в Переяславле-Русском. Едва ли эта запись киевская: в Ипатьевскую летопись она попала под 6645 г., и в ней отсутствует последняя фраза («и побита множство ихъ, и воротишася ростовци с победою вели­кою»). Вместо «ростовци» здесь читаем «суждальци», но в остальном она совпадает слово в слово с записью Лав­рентьевской и взята из одного источника (переяславль-русского или ростовского?)

Вслед за ней в Ипатьевской следует: «Въ то же время иде Юрьи Ростову, и Всеволодъ Мьстислаличь отда дчѣрь свою в Ляхы Верхуславу». Эта запись в целом, по-види­мому, южная, в Лаврентьевской ее нет. Сам факт переезда Юрия на Северо-Восток подтверждается, так как Сино­дальный список Новгородской I летописи сообщает под 6647 г., что Юрий («Гюрги князь») пришел «и-Суждаля» в Смоленск и звал оттуда новгородцев против «Всево-лодка» (т. е. Всеволода Ольговича Киевского) на столь­ный Киев.

Таким образом, мы убедились, что нет достаточных оснований возводить рассмотренный летописный материал о событиях первой половины XII в. в Лаврентьевской летописи и Ипатьевской к записям ростовским. Изве­стие же о битве на Ждане горе если и было ростовской записью, то сделанной позднее, по припоминанию.

Не содержат ли противопоказаний такому выводу те летописные своды, которые сохранили фрагменты владыч­ного ростовского летописания? Не имеется ли там в сооб­щениях о тех же событиях дополнительного материала? Ведь составители владычных ростовских сводов могли пользоваться местными ростовскими «летописцами», до нас не дошедшими. Без сомнения даже, пользовались, так как они содержат уникальный ростовский материал. Однако рассмотренные нами известия или не оказываются там сов­сем, или приведены в той же редакции, что в Ипатьевской или в Лаврентьевской, или же в сокращенном виде.

Так, известие о походе Юрия на булгар в кратком ле­тописном своде XV в., опубликованном в 1955 г. по двум

118

спискам, отсутствует9, нет его также в Софийской I и Новгородской IV летописях. В Московском своде 1479 г. известие это находится в редакции, заимствованной из ки­евской летописи (ср. Ипатьевскую), но с сокращением (нет слов «и взя полонъ многъ и полкы ихъ побѣди»). В Ермолинской — совсем кратко. Наконец, в Типограф­ской летописи известие имеется в редакции Лаврентьев­ской; из Лаврентьевской же взято и предыдущее известие, причем перенесена и описка.

Известия об обмене Переяславля-Русского на Ростов и Суздаль в сводах, содержащих фрагменты владычного ростовского летописания, также не имеют каких-либо ло­кальных уточнений или дополнений.

То же можно сказать и об известии о битве на Ждане горе: его находим или в той же редакции, что в Лавренть­евской или в Ипатьевской, или же в новгородской ре­дакции.

Сообщения о переезде Юрия в Ростов (см. Ипатьевскую под 6645 г.) в этих сводах нет совсем.

Какие же местные записи о событиях в Ростово-Суздаль­ской земле первой половины XII в. дошли до нас?

Имеем две записи, которые стоят особняком, о событиях начала XII в. в Ростово-Суздальской земле. Записи эти сделаны, по-видимому, не в княжеской среде и, как ни странно, совсем не попали ни во владимирские вели­кокняжеские своды второй половины XII—XIII вв., ни в московские великокняжеские своды XV в., а дошли до нас в письменных памятниках церковного происхожде­ния. Одна из них — в Типографской летописи, в составе владычного ростовского свода второй половины XV в. и в своде 1539 г., тоже церковного происхождения; а дру­гая— в Львовской летописи, сохранившей нам текст митро­поличьего свода, а также в кратких летописного характера записях первой половины XV в. оригинального состава, церковной окраски, в статье «А се князи русьстии», пред­шествующей Комиссионному списку Новгородской I ле­тописи.

Первая запись рассказывает об осаде в 1107 г. Суздаля волжскими булгарами, которые «воевали села и погосты»

9 «Летописный свод XV века (по двум спискам)». Подготовка текста и вводная статья А. Н. Насонова. — «Материалы по исто-рии СССР», т. II. М, 1955.

119

и убивали «многыхъ отъ крестьянъ»; о «людях» говорится, что не «соущю князю оу нихъ». Избавление от булгар толкуется как «чудо», которое «сътвори богъ и святаа богородица в Суждалстѣи землѣ». Вторая запись реги­стрирует события следующего года; она включала два со­бытия: построение «града» Владимира Владимиром Мо­номахом и построение в этом городе церкви св. Спаса. И в Львовской летописи, и в особой летописной статье оба события объединены в одном известии.

Ближайшую аналогию названным сообщениям находим в той же Типографской летописи под 1152 г. Я разумею записи об осаде булгарами г. Ярославля на Волге и о строительной деятельности Юрия Долгорукого в Росто­во-Суздальской земле.

Первая запись под 1152 г. по своему содержанию явно ростовского происхождения и явно некняжеского. Второе известие под 1152 г. говорит о деятельности князя, но оно, по-видимому, церковного происхождения и имеет сходные черты с записью под 1107 г: оба известия начи­наются с приступа религиозного характера и в обоих из­вестиях «земля» или «страна» названа «Суздальской». При этом нельзя быть уверенным, что перечисленные ме­роприятия Юрия по строительству в стране относятся к одному (1152) году, хотя и начинается рассказ со слов «Тогда же...». Среди них указано построение церкви св. Георгия. В помянутой статье «А се князи русьстии» время построения церкви св. Георгия во Владимире опре­делено так: «за 30 лѣт до Богородичина ставлениа», т. е. отнесено к 20-м годам XII в. Известия под 1152 и 1107 гг. сохранились в ростовском владычном летописании (а из­вестие под 1108 г. — в митрополичьем), но мы не знаем, все ли они сделаны в Ростове. Где именно и когда все они были записаны, сказать трудно.

Группа известий под 1152 г. могла быть записана в том же году или в ближайшее к этому году время, так как известия дают конкретные подробности; точных дат они не имеют. К ним бесспорно примыкает и известие 1154 г. Типографской летописи о том, что у Юрия, когда он был в «полюдьи» на Яхроме, родился сын, и на этом месте («тоу») он поставил «градъ» Дмитров. Место, где во время «полюдья» остановился князь, могло быть селе­нием, местным административно-финансовым центром («становищем»). Известие это также не попало ни в юж­

120

ные своды, ни во владимирские, а дошло до нас в составе ростовского владычного летописания в Типографской ле­тописи. Ростовское происхождение этого известия под­тверждается, во-первых, тем, что при разложении свода 1479 г. на источники оно оказывается среди материала из­вестий ростовского источника, и, во-вторых, оно находится в летописном своде XV в. — владычном ростовском своде сокращенной редакции, опубликованном в 1955 г.

Группа ростовских записей о событиях в Ростово-Суз­дальской земле под 1152—1154 гг. в своде, сохранившем текст владычного летописания XV в., стоит не одиноко. Можно указать на цепь записей ростовского происхожде­ния о событиях последующих годов.

Бесспорно ростовской является запись под 6665 (1157/58) г., сохранившаяся во владимирских летописных текстах. Она рассказывает, как «ростовци и суждалци» избрали Андрея, посадили его «в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали» за «премногую его добродѣтель, юже имяше преже к богу и ко всѣм сущимъ под нимъ», и что он «по смерти отца своего велику память створи»: украшал церкви, ставил монастыри и закончил ту церковь, которую заложил «преже» его отец, а именно «святаго Спаса ка-мену [в Переяславли новѣм]» 10. Попытка связать его де­ятельность с деятельностью отца весьма показательна, автор записи делает ссылку на событие, о котором, однако, ранее в той же Лаврентьевской и близких к ней летописях ничего не говорится. Между тем из этого же текста можно заключить, что такая запись была, и ее мы действительно имеем в Типографской под 1152 г. и некоторых других ле­тописях. Очевидно, приведенная выше статья извлечена из источника, где имелась и запись о закладке св. Спаса Юрием. Сказанное подтверждается словами «в Пере­яславли н о в ѣ м». Слово «новѣм» предполагает известие о перенесении «града» «от Клещина» и закладке нового, «великого града» (вал этой стены существует поныне и тянется на протяжении около двух километров). И эта запись действительно существовала и дошла до нас, но, как мы говорили, опять-таки не в Лаврентьевской

10 Лавр. лет. под 6665 г.; в квадратных скобках — из Радзиви-довской и Московско-Академической летописей, изданных в каче­стве вариантов к Лаврентьевской.

121

Летописи, а под тем же 1152 г. в той же Типографской и некоторых других летописях.

Нетрудно убедиться, что записи в Ростове продолжа­лись, и запись под 6665 г. не была последней. Так, в Лаврентьевской летописи под 6668 г. читаем о пожаре в Ростове, когда сгорела Успенская соборная «дивная и великая» церковь, «якоже не было, ни будеть». Почему мы уверены, что это местная ростовская запись, а не вла­димирская? Рядом перед этим известием в Лаврентьевской занесено о построении Успенской церкви во Владимире и говорится, что Андрей украсил ее «паче инѣхъ церк-вии». Эти два стоящих рядом противоречивых показания можно объяснить только тем, что взяты известия из раз­ных источников: одно —из владимирского, из записей, сделанных при Успенском владимирском соборе, а дру­гое — из ростовского, из записей ростовского соборного клира.

В Лаврентьевской на данном отрезке текста ростовские записи редки, случайны; знаем, что их было больше. Так, под 1187 г. в Лаврентьевской и близких к ней летописях читаем, что была «исписана» церковь св. Богородицы в Ро­стове епископом Лукою. Как выше было сказано, она ра­нее сгорела. Следовательно, до 1187 г. ее восстановили. Однако во владимирских летописных текстах об этом ничего не говорится. Нет в них ничего также и об «обре­тении» мощей ростовского епископа Леонтия. Между тем, о том и о другом в Ростове были зациси, судя по тому, что в Львовской летописи под 6669 г. читаем: «Того же лѣта заложена бысть церкви камена в Ростове княземъ Андрѣемъ; ту же обретоша святого Леонтия в теле»; и судя по тому, что в пергаментном списке жития Леонтия говорится и о пожаре в Ростове, когда сгорела Успенская церковь, и о построении церкви «каменной» на «мѣств погорѣвшиа», и о том, как был найден гроб с телом Леон­тия. Одна из редакций жития, использовавшая обильный ростовский материал, датирует пожар 6668 г., а построе­ние новой, каменной церкви и «обретение» мощей — 6669 г. Кроме того, в Львовской же летописи под 6670 г. записано об освящении той же каменной церкви в Ростове, чего нет и в текстах жития.

Летописная работа при ростовском Успенском соборе продолжалась и в XIII в. Известия такого происхождения находим в летописных сводах, сохранивших тексты ростов­

122

ского владычного летописания. Так, в Типографской ле­тописи под 6713 (1205) г. отмечено: «падеся церкови съборьна в Ростовѣ Успениа святыа Богородица». Это известие имеется также во Львовской летописи и в Мо­сковском своде 1479 г. под 6712 г., в Ермолинской ле­тописи под 6711 г. и в Рогожском летописце под 6713 г., где церковь ошибочно названа Рождества богородицы. В Лаврентьевской и близких к ней летописях известие отсутствует. Нет там и другого известия — о закладке в Ростове Успенской церкви на месте рухнувшей, что от­мечено в Рогожском летописце под 6714 г., а также о пе­ренесении мощей Леонтия из церкви св. Иоанна в новое здание Успенского собора в Ростове, о чем сообщает Мо­сковский свод 1479 г.

Уже из этих показаний можно заключить, что во второй половине XII и в начале XIII в. при ростовском соборе записывались события, связанные с самим собором. Там же могли писать литературные произведения, посвященные деятельности ростовских епископов. В Лаврентьевскую ле­топись под 1231 г. попал уникальный текст, посвященный деятельности епископа Кирилла. Он начинается примерно от слов «Выведоша же священаго епископа Кирила...», затем прерывается на словах «.. .но и дѣлом кажа» (от слов «Того же лѣта родися Василку сынъ...» до слов «.. .имя ему Борись» вписано известие о том, что у Ва­силька родился сын, которого назвали Борисом) и продол­жается от слов «И вся приходящая удивлеся.. .». Я пола­гаю, что это продолжение написано тем же лицом, которое писало первый фрагмент. Так думаю не только потому, что опять говорится о Кирилле, но и потому, что Кирилл в обоих случаях изображен достойным преемником пер­вого «просветителя» Ростова Леонтия. В первом отрывке Кирилл выставлен преемником «святых» Леонтия и Исаи, а также епископа Нестора: он следовал «нравом ихъ и ученью», не только поучая «словом», но и «дѣломъ кажа». Во втором отрывке автор пишет, что если Леонтий (здесь он его опять называет «святым») крестил Ростов, то глав­ная заслуга Кирилла заключается в его заботе об Успен­ском соборе. Об этом он распространяется как лицо заин­тересованное п. Далее автор говорит о себе самом: «Лю-

11 «Се же священыи епискоіпь Кирилъ украси святую церковь святыя Богородица иконами многоцѣньнами, их же нѣсть мощи и

123

бовному ученью же и тщанью дивлься сего честнаго свя­тителя Кирила...», и мы читаем пространное рассуждение в духе литературных послесловий или предисловий ран­него средневековья; и ниже: «да и азъ аерьскым духомъ нахоженья избѣгну, направляя корабль словеси ти в тихо пристанище введу, начиная бесѣду сдѣ, яко истиньна есть повѣстьству. Кирилъ священыи епископъ въ 1-е лѣто...» и т. д. Далее следует опять о добродетелях Кирилла, при­чем опять подчеркнуто, что он «много бо попеченье створи о церкви святыя Богородица, еже преже сказахом»; этими последними словами автор указывает, что его же перу при­надлежит и текст, на котором мы выше остановились. Фраза о «попечении» Кирилла об Успенском соборе закан­чивается словами: «еже есть и до сего дне, день от дне начиная и преходя от д-вла в дѣло», что, по мнению И. И. Срезневского, служит свидетельством того, что автор был современником Кирилла. Кирилл был духовником ро­стовского князя Василька. Ему приписывают ряд слов и поучение. Литературная работа при епископском соборе могла вестись под его покровительством и его преемника Игнатия.

Текст под 1231 г., который начинается словами: «Лю­бовному ученью же и тщанью дивлься сего честнаго свя­тителя Кирила...», для изучающего Лаврентьевскую ле­топись с текстологической стороны представляет значи­тельный интерес и до последнего времени оставался в из­вестном смысле загадкой.

Неясность конструкции первых фраз побудила издателя А. Ф. Бычкова, а вслед за ним и Ε. Ф. Карского предло­жить поправку к слову «дѣтели» и читать «дѣтеля», с ого­воркой, что будто это слово относится к Кириллу 12. А. А. Шахматов думал, что здесь слова затемнены ме­стами позднейшими переписчиками 13. М. Д. Приселков,

сказати, и с предполы, рекше пелены; причини же и кивота 2 многоцѣина, и индитью многоцѣнну доспѣ на святѣи тряпез-Ь, ссуди ж и рипидьи, ино много множество всякых узорочеи; при­чини же двери церковьныя прекрасны, яже наричются Златыя, сущая на полуденьнои странѣ; паче же наипаче внесе в святую цер­ковь кресты честныя, многы мощи святыхъ в раках прекрасных в заступленье и покровъ и утверженье граду Ростову. . .».

12 «Летопись по Лаврентьевскому списку», изд. 3. СПб., 1897, стр. 436; ПСРЛ, т. Ϊ, изд. 2. Л., 1926, стл. 458, прим. л.

13 А. А. Шахматов. Разбор сочинения И. А. Тихомирова «Обо­зрение летописных сводов Руси Северо-Восточной». — Отчет о со­

124

останавливаясь на этом тексте, писал: «К сожалению, текст Лаврентьевской летописи под этим годом спутан и сбит, и у нас нет материала и критерия, чтобы разъяснить себе получившуюся сбитость текста. Объяснение этому пороку текста Лаврентьевской летописи под 1231 г. я вижу в пороке каких-то внешних данных одной из ранних стадий жизни этого текста в XIII в.» 14

Между тем это место летописи вызывало к себе интерес, во-первых, потому, что здесь летописец говорит сам о себе, и во-вторых, потому, что оно по содержанию носило харак­тер вступления к литературному произведению и застав­ляло думать, что «статьею о Кирилле начиналась или ле­топись, посвященная деятельности Кирилла», или же «осо­бое сочинение о нем». А. А. Шахматов полагал, что «ав­тор ее был составителем особой ростовской летописи, а не составителем жития Кирилла епископа»; что состави­тель Лаврентьевского свода или его протографа встретился начиная с 1231 г. с новым источником (епископской ле­тописью) 15.

Происхождение и первоначальный смысл текста обна­руживаются при сравнении его с текстом предисловия к посланиям Павла в Апостоле (с толкованием) 1220 г., написанным на пергаменте и хранящемся в Синодальном собрании под № 9516. Это та самая рукопись, которую А. И. Соболевский относил к числу ростовских, что тре­бует разностороннего изучения 17. Приводим оба текста —

роковом присуждении наград графа Уварова. — «Записки имп. Ака­демии наук по историко-филологическому отделению», т. IV, № 2. СПб., 1899, стр. 112. (далее — А. А. Шахматов. Разбор).

14 М. Д. Приселков. История, стр. 98.

15 А. А. Шахматов. Разбор, стр. 112—113.

16 Ранее XIII в. не имеем ни одного списка Апостола с ясным обозначением года написания — Г. Воскресенский. Древний славян­ский перевод Апостола и его судьбы до XV в. М., 1879, стр. 51. Апостол 1220 г. относится к первой редакции—Г. Воскресенский. Послания ап. Павла. Сергиев Посад, 1892. Предисловие к посла­ниям ап. Павла Г. Воскресенским в этом труде не опубликовано (см. стр. 54 и сл.). В аналогичном тексте предисловия на л. 873 Библии 1499 г. (ГИМ, Синод., № 1) автором предисловия назван «Иффалиа диакон». Ср. Апостолы из ГБЛ, ф. 304, № 71 и ГИМ, Синод., № 810 («Ефалиа»).

17 К такому утверждению привело А. И. Соболевского сравнение (формат и записи) рукописи 1220 г. с ростовским житием Нифонта (ГБЛ, ф. 304, № 35)—А. И. Соболевский. Материалы и исследо­вания в области славянской филологии и археологии — СОРЯС, т. XXXIV. СПб., 1910, стр. 205—207.

125

Апостола 1220 г. (слева) и Лаврентьевской летописи (справа); сравнение ясно показывает, откуда заимствован летописный текст.

Любъвьномоу оучешю и тъщанию дивлься твоей лю-бъви, отче честьныи, съ страхъмь и покорениемь по-слоушая въ оузъцѣ мѣстѣ нѣкоемь и въ въходьнѣ 18 на­писания себе въдахъ сего пьрваго словесе Павля дѣ-тели напсати. Зѣло бо велие дѣло паче иасъ въсприяхъ боязнию ослушания, разоу-мѣхъ бо въ притъчахъ гла­големое, яко сынъ ослоушь-ливыи в погыбѣль боу-дет[ь], послоушьливыи же кромѣ ея боудеть; нъ паче молитвы своя подажь ми и въ крилоу мѣсто раскрили сюдоу и оноудоу простьри къ богоу, яко же нѣкъгда Моиси великыи онъ свои роуц'Ь простьре, помагая Израилю въ пълцѣ, да и азъ аерьскымъ духомъ нахо­жен и я избѣгноу и направ­ляя корабль словеси ти въ τϊχο пристанище въведоу, начиная оубо бееЬдоу сьде, яко же истіньна ѣсть повѣ-стьствоу.

Любовному оученью же и тщанью дивлься сего чест­наго святителя Кирила, с страхом и покореньем по­слушал въ оузцѣ мѣстѣ нѣкоем и во входнѣ написа-нья собѣ вдах сего перваго словесе дѣтели написати. З'Ьло бо велье дѣло паче нас всприях боязнью ослушанья, разумѣх в притчах глаголе­мое, яко сынъ ослушливыи в погібель будет, послуш­ливый же кромѣ ея будет; но паче молитвы своя по­дажь ми и въ крилу мѣсто раскрили сюду и онуду про­стри к богу, яко же нѣкогда Моиси великыи онъ свои руцѣ простре, помагая Из­раилю в полцѣ, да и азъ аерьскым духомъ нахоженья избѣгну, направляя корабль словеси ти в тихо приста­нище введу, начиная бесѣду сдѣ, яко истиньна есть. повѣстьству.

Интересующий нас текст Апостола 1220 г. есть, в об­щем, перевод с греческого (или, точнее, восходит к об­щему архетипу) и представляет собою начало предисловия к посланиям Павла. Греческий текст имеется в рукописи

В Синод. № 1 и № 810 читаем: «неудобь входнѣ».

126

Апостола, писанной не позднее ХіП в. и сохранившейся в том же собрании под № 346 19.

Летописный текст очень близок, как нетрудно убедиться, к тексту Апостола 1220 г.; оба одинаково отступают от греческого оригинала в деталях. Но, использовав текст древнерусского Апостола, автор летописного текста внес нужные ему изменения и исказил первоначальный смысл. В тексте Апостолов древнерусского и греческого автор обращается от своего лица к какому-то «честному отцу», удивляясь его любви к. знаниям и рвению, говорит, что, исполняя послушание, он (автор) в некоем суровом и труднодоступном (?) месте занялся написанием преди­словия к сочинениям Павла. В летописном тексте встав­лено вначале имя Кирилл, а ниже удалено упоминание об апостоле Павле.

Летописный текст под 1231 г. (в Лаврентьевской ле­тописи) находится в окружении записей, сделанных, по ряду признаков, при ростовском епископском соборе.

Текст предисловия из Апостола был приспособлен при­менительно к рассказу о Кирилле или составителем одного из летописных сводов, или, вернее, составителем какого-то литературного памятника, посвященного Кириллу и затем использованного составителем свода. Таким памятником могли быть просто записи о деятельности Кирилла или собрание «слов» или поучений Кирилла, которым (по ана­логии с Апостолом) полагалось предисловие.

И позднее, в XIV—XV вв., как явствует из содержания приписок к житию Леонтия поздних редакций, при Успен­ском соборе в Ростове велись записи летописного ха­рактера.

Не случайно из ростовских епископов XII·—XIII вв., предшественников Кирилла, в Лаврентьевской летописи под 1231 г. назван именно Нестор. С назначением в Ро­стов Нестора, первое упоминание о котором в источниках

19 По описанию Владимира — в XIИ в., по Амфилохию — в XI— XII вв. Греческий текст предисловия из Апостола был напечатан Ам-филохием параллельно с текстом Апостола его собрания: см. «Древне-славянский Карпинский Апостол XIII в. . .», т. II. М., 1885, стр. 3— 20. При сравнении с греческой рукописью в опубликованном тексте обнаруживаются опечатки, затемняющие смысл. Так, виесто«^^Щ» следует читать «επαφή»,· вместо «ει εύδίον» следует читать «εις ε^διον» (см. греческую рукопись № 346/24 на л. 93 об.).

127

относится к 1149 г.20? возобновлялась, как мы гойорили, ростовская кафедра. Андрей Боголюбский не хотел этим удовлетвориться и добивался учреждения во Владимире митрополии, имея своего ставленника Федора21. На сле­дующий год после переезда Андрея из Вышгорода во Вла­димир Нестор лишился «епископии». Но права Нестора на кафедру признавали в Ростове. В ростовской записи, попавшей во владимирский свод, не Федор, а именно Нестор противопоставляется Леону: «Леонъ епископъ не по правдѣ поставися Суждалю. Нестору пископу сужь-дальскому живу [су]щю,, перехвативъ Несторовть столъ» 22. По некоторым данным, Нестор был возвращен23. Даже владимирский летописец торжествовал по поводу падения Федора, который затеял острую борьбу с владимирским клиром, закрыв Успенский собор и другие церкви во Вла­димире 24.

Деятельность Нестора, начавшаяся в Ростове примерно к середине XII в., должна была дать толчок к развитию местного летописания в Ростове. Местом или одним из мест, где велись в Ростове во второй половине XII в. летописные записи, был ростовский Успенский собор.

Летописные записи под 1107 и 1108 гг. не дают еще оснований утверждать, что в первой половине XII в. в Ро­стове летописание уже велось сколько-нибудь системати­чески. Они могли быть сделаны позднее, по припомина­нию, они могли быть также записаны на чистых листах какой-нибудь рукописи церковно-религиозного содержания и позднее внесены в летопись.

Отсутствие ясных следов письменности в Ростове XI — первой половины XII в. обращает на себя внимание осо­бенно при сравнении ростовского наследия с новгородским. Правда, Новгород был в более выгодном положении, по­скольку Батыево нашествие и ряд других «нахождений» его не захватили. Но есть и другие показания. Когда в 70-х годах XII в. надо было составить жизнеописание Леонтия, не нашлось, видимо, письменных источников,

20 И. И. Срезневский. Древние памятники русского письма и языка. СПб., 1882, стр. 59 (надпись на антиминсе).

21 «Памятники древнерусского канонического права», ч. I. — РИБ, т. VI. СПб., 1880, стр. 63—76.

22 Лавр. лет. под 6672 г.

23 ГБЛ, ф. 98, № 637, л. 383 об.

24 Лавр. лет. под 6677 г.

128

отражавших деятельность первого ростовского епископа. Редакции жития Леонтия, восходящие к оригиналу, состав­ленному при Андрее Боголюбском, не дают ни одной кон­кретной черты деятельности этого первого епископа. Хо­дило предание, которое, впрочем, составитель жития не счел нужным использовать, что Леонтий был «много мучим и убит». Так писал в 1225—1226 гг. епископ вла­димирский и суздальский Симон к печерскому монаху По­ликарпу 25. Отсутствие письменных сведений позволило при Андрее Боголюбском сочинить официальную версию, согласно которой у Леонтия были предшественники; эту версию не принимали на веру даже в первой половине ΧίΪΙ в., как видно из Лаврентьевской летописи под 1231 г. Передавали также, что Леонтий знал «мерянский язык», о чем сообщают некоторые древние прологи 26. Но о дея­тельности Леонтия едва ли что-либо помнили, кроме того, что ему приходилось преодолевать сопротивление местного населения в стране, заселенной частью «мерей».

На какой-то «старый летописец ростовский» ссылается Симон в письме к Поликарпу, когда говорит, что из Киево-Печерского монастыря вышло много епископов. Симон пишет, что всего их «до наст» грѣшных» (т. е. до 1225— 1226 гг.) едва ли не более 50, а в «старом летописце ро­стовском» указано «болии 30». Из этих данных можно вывести, что летописец составлялся в XII в. Если же имена тех 13 епископов из печерских монахов, которых он называет, взяты им из одного источника, из этого лето­писца, то последний составлялся в таком случае не ранее третьей четверти XII в., так как среди них отмечен Лав­рентий туровский, упомянутый в Ипатьевской летописи под 1182 г.

Симон, который игуменствовал в Рождественском мона­стыре во Владимире и затем занимал кафедру епископа «владимирского и суздальского», вышел из монахов Киево-Печерского монастыря и восхвалял этот монастырь в своем послании к Поликарпу; понятен поэтому его интерес к «старому летописцу ростовскому» (1226 г.), основанному, видимо (см. выше), на летописном материале Киево-Печер-ского монастыря. Но содержал ли этот «старый летописец

25 «Патерик Киевского Печерского монастыря». СПб., 1911, стр. 76.

26 ГБЛ, ф. 98, № 637, л. 361.

9 А. Н. Насонов

129

ростовский» ростовское летописание первой поло­вины XII в., об этом мы не знаем.

Согласно приведенным нами выше данным, известия 1107 и 1108 гг., как можно предполагать, находились в од­ном летописном памятнике с ростовскими известиями 50-х годов XII в.

Под 1107 и 1152 гг. описывается оборона страны от волжских булгар, когда князя в «волости» не было. Поэтому логически оправданным является ростовское же известие под 1157/58 г., в котором сообщается, что «ро­стовци» и «суждалци» избрали Андрея Юрьевича своим князем и посадили «в Ростови на отни столѣ и Суждали». Стремление правящих кругов разных «земель» получить свою особую епископию и свое особое «княжение» было связано с социально-экономическим ростом «областей» в стране, вызывалось новыми военно-политическими и фи­нансовыми нуждами и отвечало интересам прежде всего правящих слоев населения. Это стремление к образованию особых княжений в разных «землях» было, в сущности, общим явлением тогдашней Руси (собственно, в этом и выражалось с внешней стороны установление феодальной раздробленности). Ростово-Суздальская земля даже запаз­дывала в деле политического обособления по сравнению с другими «землями».

Кроме интереса к церковным делам, древние ростовские известия обнаруживают интерес к обороне страны от внеш­них врагов и к сбору дани. Вопросы эти касались, так или иначе, всего населения. Но непосредственно оборона страны лежала на «ростовской тысяче», которой руково­дило местное боярство. В сборе дани местная знать (пола­гаем это, имея в виду аналогичные явления в Новгороде) была материально заинтересована.

Сохранившиеся ростовские летописные известия после­дующего времени (второй половины XII в.) скудны и од­нообразны по содержанию. Андрей не вполне оправдал ожидания «ростовцев» и «суздальцев», точнее, руководя­щих местных верхов, и отношение их к деятельности пер­вых владимирских князей должно было быть по меньшей мере сдержанным, сложным, а частью и враждебным, о чем можем только догадываться, зная о трагической судьбе Андрея и борьбе младших городов со «старейшими».

Мы не знаем ростовских летописных текстов, освещаю­щих деятельность Андрея и борьбу Михалки и Всеволода

130

со «старейшими» городами и боярством. Нам известны источники только одной стороны.

Ростовский материал XIII в. богаче и обнаруживает осо­бенность, которую нельзя не отметить. В нем прогляды­вают черты, противоположные тем, в известном смысле, демократическим чертам, которые присущи литературе, вы­шедшей из среды владимирского клира. В знакомом нам ростовском тексте Лаврентьевской летописи под 1231 г. из числа ростовских мирян («простьця»), прихо­дивших в ростовский Успенский собор, отмечены только «князя» и «велможѣ», а в описании добродетелей Кирилла подчеркнуто, что епископ этот «князем бо и бояром и всѣм велможам бысть на успѣхъи все дивно, обидимым помагая, печалныя утѣшая, нищая милуя...». В некрологе ростовского князя Василька ему вменяется в заслугу, что он был «сердцемь легок, до б о я ρ ъ ласков ъ; никто же бо от бояръ, кто ему служилъ и хлѣбъ его ѣлъ, и чашю пилъ, и дары ималъ, тотъ ника-коже у иного князя можаше быти за любовь его; из-лише же слугы свои любляше» 27. Интересно сравнить этот некролог с некрологом владимирского князя Всеволода во владимирском своде 1212 г. Здесь, наоборот, подчерк­нуто, что владимирский князь будто бы судил «суд исти-ненъ и нелицемѣренъ, необинуяся лица силных своихъ бояръ, о б и д я щ и χ менших и робот я-щ и χ (т. е. порабощающих) сироты и насилье тво­ря щ и м». Но о владимирском летописании речь будет впереди.

Социально-политические условия, в которых формирова­лись вкусы и настроения владимирских летописцев, не­сколько отличались от тех, которые сложились в Ростове. Ростов был старым центром волости, где рано образова­лась местная феодализирующаяся знать, претендовавшая на руководство политической жизнью Ростово-Суздаль­ской земли. Заодно с ростовским боярством выступало боярство Суздаля. Именно Суздаль, а не Ростов был пре­имущественно резиденцией южных князей. Андрей Юрье-

Лавр. лет. под 6746 г.

131

9*

вич, избранный «ростовцами» и «суздальцами», не вполне оправдал их ожидания и вызвал своим поведением недо­вольство в боярской среде. Поведение его нельзя объяс­нить только капризом, личной прихотью. Когда-то, в X в., князь со своим окружением был первым среди равных в родо-дружинной φ е о д а л и з и ρ у ю щ е й с я среде. Но с ростом торгово-ремесленной жизни и с усложнением социального состава городского населения князь со своим окружением стал обособляться, пытаясь опереться частью на своих слуг, частью на более широкие слои городского населения. Посаженный «в Ростовѣ на отни столѣ и Суждали», Андрей сделал, однако, своей резиденцией не Суздаль, а г. Владимир. Во Владимире помимо боярства сложилась социальная среда, на поддержку которой он мог рассчи­тывать; свое личное окружение он ограничивал узким кругом лиц, среди которых видим людей пришлых.

Прежде чем говорить о начальном этапе владимирского летописания, необходимо установить, являются ли влади­мирскими те записи о подвигах Андрея Юрьевича на Юге, которые читаются в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях под 1149—1152 гг.?

А. А. Шахматов высказал мнение, что описание подви­гов Андрея под 6659 г. в Ипатьевской летописи заим­ствовано из северо-восточного источника, который явствен­нее выступает в этой летописи позднее, начиная с конца 50 -х годов ΧίI в.28 М. Д. Приселков полагал, что рас­сказы о подвигах Андрея на Юге под 1149—1152 гг. в Лаврентьевской летописи написаны во Владимире рукою того владимирского летописца, которому принадлежит текст под 1175—1177 гг.29 Е. Ю. Перфецкий думал, что эти записи о подвигах Андрея «суздальские», что они «начали складываться в 40-х годах XII в., а в 50-х, с перенесением стола из Суздаля во Владимир, прекрати­лись» 30. Д. С. Лихачев заметил, что летописные записи

28 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 74.

29 М. Д. Приселков. История, стр. 71.

30 Е. Ю. Перфецкий. Русские летописные своды и их взаимоот­ношения. Братислава, 1922, стр. 41—47.

132

о подвигах Андрея на Юге «заставляют предполагать какое-то летописное произведение, составленное в манере, ... напоминающей жизнеописания князей галицкого типа. Здесь те же рассказы о ратных подвигах князя, те же речи перед битвами, полные сознания воинской чести, на­конец, то же внимание к боевому коню князя»; и отметил контраст между манерой этих записей (которые он, следуя общепринятому мнению, называет «владимирскими») и владимирских записей, которые начинаются с конца 50-х годов и имеют характерную церковную окраску31.

Описания военных подвигов Андрея на Юге действи­тельно написаны в иной манере, чем владимирские записи, т. е. те записи, относительно которых мы знаем наверное, что они сделаны во Владимире. Но дело не только в манере.

Летописец, писавший владимирскую летопись под 1175— 1177 гг., был захвачен общим социально-политическим движением, увлечен настроениями «владимирцев» опреде­ленного социального слоя. Для него, писавшего с таким подъемом и силой, вся военная борьба этих лет была борьбой «владимирцев», «переяславцев», «ростовцев», «бояр» и т. п.; и весь смысл военных действий, как он описывает их в своей летописи, заключался в движении вооруженного населения разных городов и разных со­циальных категорий. Князья в этих текстах под 1175— 1177 гг. играют более пассивную роль.

Противоположного характера настроения и интересы отражают описания личных военных доблестей Андрея Юрьевича на Юге. В этих описаниях со знанием дела и со знанием важности предмета разбираются детали личных подвигов князя: как Андрей «изломилъ копье» о своего врага, как, в то время когда «ггЬшци» бежали к городу «по гребли», он «улучи самъ по нихъ, дружинѣ не вѣду-щимъ его», только два «от меншихъ дѣтьскихъ его» ви­дели «князя своего у велику бѣду впадша», так как его обступили «ратьные» и гнались за ним, поразили двумя копьями под ним коня, а третьим—«въ передний лукъ сѣделныи. . .», и какой-то «нѣмчичь» хотел «просунути» рогатиною. Один из «детских» (телохранителей) князя

31 Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение (далее — Д. С. Лихачев. Русские летописи). М.—Л., 1947, стр. 276·—277.

133

был убит. Израненный конь все же унес «господина своего» и умер, и князь, «жалуя комоньства его», велел его похоронить над Стырем. Это — под 6657 г. Под 6659 г. опять рассказано, что под Киевом Андрей, «не вѣдущимъ дружинѣ его», бросился с одними половцами. Он гнался за неприятелем — «ратными» — почти до их «полков», пока один половчанин не остановил его, взяв за узду коня и возвратился с ним, выбранив свою «дружину» за то, что они оставили князя. А ниже опять о том, как Андрей, взяв «копье», поехал «напередъ» и «переже всихъ» съехался с неприятелем, изломал копье свое, как под ним ранили коня в ноздри, как конь начал под ним «соватися», как с Андрея слетел шлем и т. д. А под 6660 г. приведены слова Андрея перед боем («тако створим, ать яз почну день свои»), рассказано, как он взял дружину, поехал «подъ городъ», бросился на вышедших из города «пѣшь-цев», одних избил, других вогнал «в городъ» и «тогда же поревновавъше ему инии князи», они также ездили потом «под город», но уже враги не смели выйти из города, так как были «перестрашени».

Совершенно невероятно, чтобы тот самый клирик-горо­жанин, который писал летописный текст под 1175—1177 гг., мог быть автором приведенных выше описаний личных доблестей князя на Юге или лицом, через 20 с лишним лет после этих событий с такой тщательностью и любовью вставлявшим эти описания персональных подвигов в южно­русский свод.

Может быть, следует допустить, что в силу каких-то причин еще позднее были вставлены во владимирский свод описания подвигов Андрея, написанные ранее. Но по­чему же тогда составители некрологов Андрея (а в нашем распоряжении имеются две разновременные редакции их) ни единым словом не обмолвились ό военных заслугах Андрея Боголюбского; даже в некрологе Всеволода мы читаем: «много мужствовавъ и дерзость имѣвъ, на б ρ а-нех показав ъ», хотя о личных военных подвигах Все-волода нам не известно ничего s*

32 Известен даже скорее обратный случай, когда Всеволод не •хотел брать Торжка, а дружина его заявила ему: «мы не цѣловать их-ь приѣхали», бросилась и захватила город. — Лавр. лет. под 6686 г. Лично у Всеволода воспоминания, связанные с Андреем, были нерадостные. Еще в детстве по вине Андрея он должен был

134

Все сказанное заставляет сомневаться в том, что описа­ния военных подвигов Андрея на Юге принадлежали руке владимирского летописца 70-х годов XII в., а в Ипатьев­скую летопись попали на исходе XII или XIII в. из се­веро-восточного источника. Не правильнее ли думать, что они составлялись при жизни Юрия Долгорукого и по его желанию были включены в официальную киевскую ле­топись, отразившуюся в Ипатьевской летописи, и в сокра­щенном виде — в Лаврентьевской?

В 6657 г. Юрий занял киевский стол. Из двух старших сыновей Юрия — Ростислава и Андрея — первый, Рости­слав, не был так храбр, как Андрей, и едва ли мог поль­зоваться симпатией отца и его «мужей»: годом ранее он уходил от отца из Ростово-Суздальской земли к Изяславу и жаловался на отца, что тот его обидел, а потом, в отсут­ствие Изяслава, начал против него интригу и был выслан обратно к отцу. Киевская официальная летопись придер­живалась, в общем, ориентации на того князя, который в данный момент занимал киевский стол. Так, под 6657 г. читаем: «Гюрги же поѣха у Киевъ, и множество на­рода выде противу ему с радостью великою; и сѣде на столѣ отца своего, хваля и славя бога...» и т. д. Нет ничего удивительного, что ниже под тем же годом рассказывается о военных действиях Юрия и подви­гах его сына Андрея. «Отець же его Дюрги (т. е. Юрий Долгорукий. — А. Я.), — читаем здесь, — стрыи Вячесловъ и братья его вся радовахуся, видивше (Андрея.— А. Н.) жива, и мужи отьни похвалу емудаша в ел и к у: зане мужьскы створи, паче бывшихъ всих ту»33. Один из «бывшихт» ту» мужей отца, т. е. Юрия, и пере­дал, надо думать, устно или в виде черновой записи всю картину сражения составителю официального киевского свода, которому принадлежало литературное оформление. Это делалось, несомненно, лицом «духовным» (напомним, что отец Юрия Владимир Мономах выдвинул в качестве нового центра летописания свой семейный монастырь—-Выдубицкий Михайловский). На это указывают следующие выражения, применяемые к Андрею: «в ъ з л о ж и н а-

эмигрировать вместе с матерью и братьями Васильком и Мстисла­вом, изгнанными из Ростово-Суздальской земли. По возвращении он жил на Юге, подчиняясь Андрею. 33 Ипат. лет. под 6657 г.

135

дежю на богъ, пережда до свѣта. . .», «не в е л и-ч а в у б о ему сущю на ρ а τ ь н ы и ч и н ъ, но похвалы ищгочи от единого бога. Тѣм же пособиемъ б[о-ж] и е м ъ и силою хрестьною и молитвою дѣда своего, въѣха переже всихъ. . .» и т. д.34 Подобные выражения киевский летописец употребляет в применении к другому Андрею, сыну Владимира Мономаха (см. там же, под 6631 г.): «имяше надежю велику на бога съ всими людми своими» и «на отца своего молитву»; а отец его «приодолѣ гор­дость», проявил «смирение» и т. п.

В 6658 г. Юрий вынужден был из Киева уйти; в том же году он занял Киев снова, но в 6659 г. снова принужден был уступить Киев Изяславу. В 6663 г. Юрий опять сел в Киеве и занимал уже золотой стол до своей смерти в 6666 г.

В официальной киевской летописи под 6663 г. мы опять читаем: «И тако Дюрги, благодаря бога, вниде въ Киевъ, выиде противу ему миожьство народа, и сѣде на столѣ отець своихъ и дѣдъ, и прия (его. — А. Н.) с радостью вся земля Руская. . .» и т. д.35

Подобно тому как Мономах вызвал из Новгорода своего старшего сына Мстислава и до своей смерти держал его на Юге в качестве помощника и будущего преемника на киевском столе, так и Юрий выдвигал Андрея в первую очередь как своего помощника в военном деле, а также (со смертью Ростислава) как своего преемника на киев­ском столе и посадил его в Вышгороде под Киевом. В этом именно смысле надо понимать слова летописи об уходе Андрея из Вышгорода на Северо-Восток «без отнѣ волѣ», т. е. вопреки желанию, без согласия отца (вероятно, по­этому Андрей не посвящал отца в свои планы остаться на Северо-Востоке, если такие планы у него тогда уже были).

Естественно думать, что Юрий, заняв снова киевский стол, захотел проредактировать или дополнить промежу­точный текст официальной киевской летописи, за годы княжения в Киеве Изяслава, в интересах своей семьи. Описания подвигов Андрея под 6659 г. носят характер вставки, сделанной в киевскую летопись времени Изяслава. Текст начинается от слов «Андрѣи же Гюргевичь и Воло-

34 Ипат. лет. под 6657 г.

35 Ипат. лет. под 6659 г.

136

димерь Андрѣевичь. . .» и т. д. и кончается словами «. . . родитель своихъ». Перед ним читаем: «И начата би-тися о Лыбедь», а после него как будто продолжение этой фразы: «И стрѣляющимъ же ся имъ до вечера о Лы-бѣдь. . .» 36. На вставку походит и текст с описанием под­вигов Андрея, который читаем под тем же годом ниже; относительно текста под 6660 г. аналогичных текстологи­ческих показаний не имеем. Оба текста под 6659 г. кон­чаются упоминанием о молитве «родителей» Андрея.

Таким образом, описания подвигов Андрея под 6659— 6660 гг. могли быть вписаны в официальную киевскую летопись по желанию Юрия. Напомним также, что со­гласно исследованию, приведенному нами выше, текст са­мой киевской летописи под 6660 г. содержит следы двух слоев. Дополнения с военными эпизодами могли быть сде­ланы и по устному рассказу участника сражений, и по черновой записи. Не исключена возможность, что такие записи делались одним из «мужей» Юрия в годы, когда он был временно вытеснен из Киева. Такого происхожде­ния могла быть запись под 6662 г. о смерти жены Глеба Юрьевича «в Суждали». Эти записи, если они были сде­ланы на Северо-Востоке, а не в Киеве, нет основания свя­зывать с какой-либо местной летописной традицией на Северо-Востоке, с Суздалем, где и позднее не видно явственных признаков местной летописной работы, или с Владимиром.

Сравнивая описания подвигов Андрея в Ипатьевской летописи с аналогичным текстом в Лаврентьевской, мы не находим никаких указаний на то, что в Ипатьевской имеется другая редакция. Весь большой текст под 6657 г. совпадает с Лаврентьевской довольно точно. Под 6659 г. в Лаврентьевской находим только два незначительных про­пуска: в первом тексте опущено, что переехали «кдѣ же есть Сухая Лыбедь»; а во втором слова «о тъ чинъ». Под 6660 г. опять видим полное совпадение. Напомним, что тот северо-восточный летописный памятник, который использован в Ипатьевской летописи, давал иную редак­цию по сравнению с текстом Лаврентьевской летописи, хотя местами совпадал довольно точно. В этом отношении сравнительное изучение описаний не дает каких-либо

Там же.

137

показаний в пользу мнения, что описания подвигов Андрея вставлены в Ипатьевскую летопись значительно позднее. Вместе с тем представляется естественным, что когда в Переяславле-Русском составлялся при Владимире Гле­бовиче летописный свод, положенный в основу Лаврен­тьевской летописи, и делались извлечения из киевской ле­тописи, то должны были с полным вниманием отнестись к сообщениям о подвигах Андрея Боголюбского, руку ко­торого держал и Владимир, и его отец Глеб.

Так как с конца 50-х годов XIΪ в. ряд владимирских летописных записей хранит сообщения о делах, связанных с судьбою Успенского собора, то отсюда заключают, что при Успенском соборе велись записи начиная «с 1158 г.»37. А так как владимирские записи неоднократно делают ссылки на чудеса Владимирской иконы богоматери, хра­нившейся в Успенском соборе, то заключают, что летопис­ные записи «строились как цепь чудес богоматери» и что это «восхваление богоматери начинается в летописи при­близительно с 1160 г. — года построения во Владимире собора Успения богоматери» 38. При этом было замечено, что «летописатель, церковник главной церкви города Вла­димира, очевидно, далек от княжеского двора и явно избе­гает вдаваться в описания деятельности и личной жизни своего князя», что «чрез записи этого владимирского летописца мы совершенно не знаем: когда и как была перенесена столица княжества во Владимир, где прожи­вал сам князь, что делал сам, посылая в ответственные походы на Киев, Новгород и болгар своих сыновей и др.», что «при Андрее Боголюбском не было летописания в смысле княжеской заботы о нем, а тем более руководства по его составлению» .

Думаю, что не всегда возможно определить, что следует относить за счет отсутствия княжеской заботы о летопи­сании при Андрее, а что за счет установок составителей свода при его преемнике. Но в общем все приведенные

М. Д. Приселков. История, стр. 65, 75. Д. С. Лихачев. Русские летописи, стр. 278. М. Д. Πриселков. История, стр. 76.

138

наблюдения исследователей нельзя не признать правиль­ными.

Однако было бы неправильно думать, что летописные записи этой «цепи» были новым цредприятием, начатым с 1158 или с 1160 г. Есть основания предполагать, что корни литературной традиции, культивировавшиеся при владимирском Успенском соборе, ведут в один из город­ков Поднепровья, где традиция записи чудес существо­вала давно; что во Владимире стала расширяться тематика записей, а после смерти Андрея обнаружилась живая заинтересованность летописца-клирика в общественно-по­литических судьбах своего города.

В рукописных книгах сохранился до наших дней памят­ник письменности того времени — «Сказание о чудесах пресвятыя богородица Володимерьскои иконы». Памятник этот был найден и опубликован В. О- Ключевским40.

Составлено сказание было в 1164 г. или между 1164 и 1185 гг. на основе записей клира, до нас не дошедших. С этой точки зрения сказание нельзя обойти как источник для нашей темы. Само оно составлялось едва ли не по указанию Андрея Боголюбского, так как из 10 «чудес» 4 так или иначе касались самого Андрея. Кроме того, в преамбуле, с которой начинается сказание, вложена идея, близкая политическому сознанию Андрея; в ней сообщено, что значение иконы распространяется далеко за пределы Ростово-Суздальской земли: как солнце освещает всю все­ленную, так и владимирская икона «не на едином мѣстѣ чюдеса и дары исцеления источаеть, но объходящи вся страны мира просвѣщаеть и от недугъ различьных избав-

41

ляет. . .»

Проверка материала, извлеченного из записей, была уже в значительной мере произведена В. О. Ключевским и И. Е. Забелиным42. Как можно думать, автор сказания извлекал материал из подлинных записей того времени.

К сожалению, может быть, потому, что памятник этот был найден и опубликован в списке довольно позднем—-

40 В. О. Ключевский. Сказание о чудесах Владимирской иконы божией матери. СПб., 1878.

41 ГБЛ, ф. 98, № 637, л. 386.

42 В. О. Ключевский. Указ. соч.; И. Е. Забелин. Следы лите­ратурного труда Андрея Боголюбского. — «Археологические изве­стия и заметки», 1895, № 2—3.

139

XVI ί в., он не вызвал к себе того интереса среди иссле­дователей летописания, которого он заслуживает. В на­стоящее время можно указать на сборник XV в., где

44

имеется это произведение .

В Лаврентьевской и Ипатьевской летописях сообщается под 6663 г. о том, как Андрей привез в Ростово-Суздаль-скую землю ту самую икону, которая была вывезена из Царьграда «въ единомь корабли» с иконой Пирогощею, и поставил ее «в церкви своей» во Владимире. Достовер­ность сведений не вызывает сомнений, хотя запись носит признаки записи, сделаной не в 6663 г., а несколькими годами позднее, так как под «своей церковью» могла ра­зуметься только Успенская, построенная пять лет спустя. Текстом сказания подтверждается, что речь идет об Ус­пенском соборе. Сведения же о греческом происхождении иконы подтверждаются работами по ее реставрации и изу­чением специалистов в советскую эпоху.

Записи о чудесах иконы, которые использованы в ска­зании, велись частью в пути или вскоре по прибытии во Владимир. В них указан путь, которым следовал Андрей с сопровождавшими его людьми: пролегал он через Смолен­ский край к реке Вазузе и через Рогожские ноля. Собы­тия, имевшие место в пути, отмечены рядом подробностей: ехавших сопровождал «проводник», река Вазуза в то время разливалась, искали брода. Подробно описан несчастный случай с попадьей, которая занимала место «на колѣхъ съ снохою своею» и была беременная («нетуня»). Попадья,

43 ГБЛ, ф. 98, № 637, лл. 385 об.—386 и сл. Рукопись эта— сборник-«пролог», содержащий 563 листа в 4°, писанных разными почерками. Статья «О чюдесехъ пресвятыя богородица Володимерь-скои» (л. 385 об. и сл.) писана на бумаге с водяным знаком — агнец («angeau pascal»), тип — с поджатой передней ногой, пере­крещивающейся с другою. Очень близок к указанному у Briquet под № 44 (1466—1475 гг.). Из других знаков в сборнике: 1) го­лова быка (л. 427), как у Briquet под № 14464 (1471 г.) и на л. 431, как под № 14975 (1460—1478 гг.); 2) перстень (л. 450), как у Briquet под № 686 (1457—1477 гг.). Две статьи связаны с именем Леонтия Ростовского, одна — Игнатия Ростовского; кроме того, имеются «Память и похвала» князю Владимиру, «Похвала» княгине Ольге и др. Статье «О чюдесехъ. . . богородица Володи-мерьскои» предшествуют статьи: 1) «Мѣсяца августа въ 1 день празднуемь. . » (об установлении праздника Покрова) на л. 383 об. и сл. и 2) «Се ся съдѣя в лѣто 6672. Андрѣи съ сыномь своимь Изяславомь. . .» и т. д. (л. 385). Текст статьи «О чюде­сехъ» близок к напечатанному В. О. Ключевским.

140

избитая конем, потом жалела «увисЛа же отлогъ44, еже изьѣде конь»; упоминается «кортель» (женская одежда, подобная летнику, но на меху), который был на попадье. Некоторых лиц, названных по имени в памятнике, встре­чаем потом в летописи.

И Ипатьевская, и Лаврентьевская летописи сообщают, что Андрей с иконою приехал с Юга, а Ипатьевская уточ­няет: из Вышгорода. Сказание подтверждает это, отмечая место, где находилась икона (в вышгородском женском мо­настыре св. Богородицы). Вышгород, откуда приехал Анд­рей и откуда привез икону византийского письма, был одним из старейших и культурнейших центров Киевской Руси. Там еще в первой половине ΧΪ в., при вышгород-ской церкви, где находились гробницы Бориса и Глеба, велись летописные записи, в которых отмечались события, связанные с культом Бориса и Глеба, описывались «чу­деса»; эти древние вышгородские записи дошли до нас в качестве добавлений к тексту житий Бориса и Глеба.

Вместе с иконою должен был прибыть из Вышгорода во Владимир и клир для нужд проектируемого владимир­ского собора и, вероятно, рукописные «книги». Знаем, что при Успенском соборе действительно образовалась руко­писная библиотека. После смерти Андрея эти «книги» вместе с иконою были увезены Глебом Рязанским, кото­рому вскоре, однако, пришлось все вернуть: «И святую Богородицу взялъ бяше у Володимерьское церкве, что и до книг ъ, и то все вороти» 45. Но для нашей темы еще важнее прямое указание и притом внелетописное, что вместе с иконою Андрей привез из Вышгорода с собою и клир. В «Сказании о чудесах» прямо говорится: «И тогда вземь икону, поѣха на Ростовьскую землю, поимь икри­лось со собою» (л. 386 об.). Это свидетельство приобре­тает для нашей темы существенное значение, так как тем самым мы находим нить для решения вопроса, откуда была принесена традиция летописных записей во Владимир.

Записи, регистрировавшие события 50-х и начала 60-х го­дов, использованные в сказании, касались только частной жизни, за исключением последней («чюдо 10-е»), относя-

44 По объяснению А. П. Анисимова и М. Н. Сперанского —-цветная повязка; по И. И. Срезневскому «увѣсло»—головная по­вязка, а одно из значений слова «отълогъ» — цветок.

45 Лавр. лет. под 6684 г.

141

щейся к событию 1164 г. Некоторые из них носили весьма интимный характер. Так, например, четвертая описывает, как Андрей был в церкви, а «серцемь боляше, бѣ бо кня­гини его болящи дѣтиною болѣзнию»; девятая рассказы­вает, что «нѣкаа жена» болела «дѣтятем три дни. . .».

Поэтому понятно, что для летописного свода эти за­писи не послужили материалом. Что же касается последней из них, то она сообщала о событии общественно-политиче­ского значения: об открытии Золотых ворот во Владимире, сделанных подобно киевским и царьградским, что имело, конечно, в глазах Андрея символическое значение. Видимо, открытие ворот он хотел обставить торжественно, и, обра­щаясь к боярам, говорил: пусть соберутся «людье» на праздник и «врата узрят». Но когда «народ» собрался, случилось несчастье. Вследствие того, что «извисть въ вратѣх» не была еще достаточно «суха», ворота, отделив­шись от стен, упали, накрыв 12 «мужей». Эта катастрофа, вероятно, послужила причиной, почему составитель влади­мирского летописного свода не воспользовался и этой записью 46.

Описания общественных событий, действительно, сле­дуют в дальнейшем в составе владимирского свода как чудеса владимирской иконы. В сказание они не попали, возможно, потому, что оригинал сказания составлялся ранее этих событий. Но нет сомнений, что составитель вла­димирского свода заимствовал их из тех записей о чудесах иконы, которые велись при Успенском соборе. К ним отно­сятся: описание похода на булгар под 6672 г., описание изгнания Феодорца, затеявшего борьбу с клиром Успен­ского собора, под 6677 г.; наконец, описание борьбы горо­дов, завершившейся победой «владимирцев», под 6683— 6685 гг.

При восстановлении записи, послужившей составителю источником известия под 6672 г. во владимирском своде, следует иметь в виду еще статью, помещенную в том же сборнике XV в. Егоровского собрания перед сказанием.

46 Аналогичный случай имел место в московское время. В руко­писи ГИМ, Увар., № 188, в тексте, возможно монастырского про­исхождения, сохранилась под 6984 г. запись о том, как обрушилась лестница на набережной в Москве «от множества людей» («и много людей побило, а не умре ни един-ь»). В обширный официальный Московский свод 1479 г. эта запись включена не была.

142

Начинается она словами: «Се ся съдѣя в лѣто 6672. Андрѣи съ сыномь своимь Изяславомь. . .» и т. д. К со­жалению, мы не знаем, является ли она переделкой того же известия владимирского свода или восходит непосредст­венно к записям Успенского собора. Текст очень близок к летописному, в значительной мере совпадает с ним. Но имеются и отличия. В летописи говорится, что булгары были разбиты и остатки их бежали в «Великий город» (около нынешнего Билярска), что войско затем .вернулось к «пѣшцам» на «полчище» (т. е. в стан), где оставалась и владимирская икона, а затем описываются те почести, ко­торые войска воздавали иконе, кончая словами «хвалы и пѣсни въздавающи ей»; а далее без перерыва после слов «въздавающи ей» читаем: «и шедше взяша градъ ихъ славни Бряхимовъ. . .» и т. д. Таким образом, согласно летописи, вернувшись, пошли сразу же в поход вторично; а после слов «городы их пожгоша» в летописи читаем: «Се же бысть чюдо новое святое Богородици Володимерское» и т. д. В отдельной же статье слова «Се же бысть чюдо новое. . .» и т. д. читаем сразу после слов «въздающе ей», и о взятии Бряхимова ничего не говорится 47. Оба текста одинаково кончаются словами о том, что икона была при­несена во Владимир и поставлена в Успенской церкви «Златоверсѣи», где «стоить и до сего дне».

Кроме записи о чудесах, клир Успенского собора оста­вил и другие, использованные составителем владимирского свода, как, например, о пожалованиях собору, о захороне­ниях в соборе членов княжеской семьи и, может быть, не­которые другие.

В нашу задачу не входит пересматривать вопрос об источниках владимирского свода. Он строился как про­должение свода Переяславля-Русского. Но в основе ори­гинальной его части лежали записи, свидетельствовавшие о литературной традиции, принесенной из Вышгорода.

47 ГБЛ, ф. 98, № 637, лл. 385—386. В предшествующей статье («Мѣсяца августа в 1 день. . .») читаем: «... и шедше взяша 4 городы болгарьскыи, пятый Бряхимовъ на Камѣ» (л. 384).

143

5fc

Изучение социально-политической направленности вла­димирского летописания и литературной преемственности между .владимирским летописанием и южнорусской лите­ратурной традицией, вывезенной из Вышгорода, облегчит сравнительный анализ двух редакций сказания об «убие­нии» Андрея Боголюбского: краткой редакции, помещен­ной в Лаврентьевской и близких к ней летописях в составе владимирского свода, и пространной, сохранившейся в Ипатьевской летописи.

В книге о древнерусских повестях и сказаниях И. П. Хрущев рассматривал краткую редакцию как «вто­рую» после пространной; в пространной же, как он отме­чал, доевний сводчик сшил противоречивые источники48.

Н. И. Серебрянский также, полагая, что первоначально была составлена редакция пространная, дошедшая до нас в южнорусской Ипатьевской летописи, утверждал, что она составлялась на Юге, что редакция Лаврентьевской лето­писи представляет собою «опыт ее сокращения». По за­мечанию Н. И. Серебрянского, «Лаврентьевская ре­дакция — это политический трактат в защиту нового порядка жизни, к установлению которого стремились и Андрей, и один из ближайших его преемников — Все-

49

волод» .

Из замечания, сделанного М. Д. Приселковым в «Исто­рии русского летописания XI—XV вв.», явствует, что, согласно его предположению, рассказ об убийстве Андрея попал в Ипатьевскую летопись не из ее северо-восточного источника, а через черниговскую летопись, но пополнялся сведениями, взятыми из северо-восточного источника. Обо-

48 И. П. Хрущев. О древнерусских исторических повестях и ска­заниях XI—ХІІ ст. Киев, 1878, стр. 141—142.

49 Н. И. Серебрянский- Древнерусские княжеские жития.— ЧОИДР, 1915, кн. 3. стр. 145. Н. И. Серебрянский писал, что «кон­чину Андрея биограф сопоставляет с мученической кончиной Бориса и Глеба», и указывал на заимствования из житийного сказания о Борисе и Глебе (стр. 143—144). См. также С. А. Бугославский. Литературная традиция в северо-восточной русской агиографии. -— «Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского». Л., 1928. Об «анонимном» сказании о Борисе и Глебе — Н. Н. Воронин. «Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор — ТОДРЛ, т. XIII. М„ 1957, стр. 11—56.

144

снования этому мнению автор не дал. Краткая редакция рассказа об убийстве, по его мнению, уже была во влади­мирском своде 1177 г.50

Д. С. Лихачев считал, что первоначальную редакцию рассказа об убийстве сохранила не Ипатьевская, а Лав­рентьевская летопись: в Ипатьевской текст неровен, тогда как Лаврентьевская содержит «довольно цельное, хотя и краткое, изложение событий». Он противополагает ре­дакции Лаврентьевской летописи, написанной, по его мне­нию, «в житийной манере», отрывки, которыми дополнена редакция Ипатьевской летописи, написанные «в докумен­тальной манере». Среди них, однако, как он указывает, «встречаются отрывки житийного, церковно-книжного ха­рактера», но они «оказываются подражаниями чернигов­скому житию Игоря Ольговича» (в ссылке указаны речи и слова Андрея Боголюбского перед смертью).

Д. С. Лихачев полагал, что дополнения, читающиеся в Ипатьевской летописи, сделаны на основании рассказа Кузмищи Киянина, представляющего собою «ближайшую аналогию к повестям о княжеских преступлениях». «Не­ясно, — пишет Д. С. Лихачев, — было ли это повествова­ние только записано с его слов, или он сам писал свой рассказ». Но Лихачев допускает, что Кузмище Киянин сам писал, а «вернувшись ,в Киев, перенес туда и свое произведение, включенное в состав киевской летописи» 51.

Так как пространная редакция сказания была включена в киевский свод, то не исключена возможность, что соста­витель киевского свода оставил на ней след своей руки. Не он ли заменил в молитвенном обращении упоминание о Всеволоде, его княгине и «благородных дѣтях» словами «о братьи», и в аналогичном месте сделал вставку о «пле­мени» (Андрея), «сроДницѣх» и о «землѣ Русской»? Далее возникает вопрос: почему в распространенной редакции сказания оказались следы влияния черниговского жития? М. Д. Приселков, как мы говорили, вообще думал, что распространенная редакция попала в Ипатьевскую лето­пись не из ее северо-восточного источника, а через черни­говскую летопись. Здесь-то обнаруживается весьма важное обстоятельство, которое делает такую дилемму ненужной.

0 М. Д. Приселков. История, стр. 71, 95. Д. С. Лихачев. Русские летописи, стр. 241—-246,

1Q А. Н. Насонов

Дело в том, что рассматривая северо-восточные известия Ипатьевской летописи второй половины XII в., обнаружи­ваем, во-первых, что в Ипатьевской летописи есть записи о Северо-Востоке, связанные с Черниговом, которые не имеют параллелей в северо-восточных па­мятниках. И, во-вторых, имеются рассказы о Северо-Вос­токе, взятые из северо-восточного источ­ника, что твердо устанавливается текстуальным сравне­нием, которые вместе с тем сплетены с чернигов­ским рассказом, вмонтированы в черниговский текст. Это последнее наблюдение помогает понять следы черниговского влияния в пространной редакции сказания и служит одним из указаний на связь пространной ре­дакции с северо-восточным источником Ипатьевской ле­тописи.

Наблюдение первого рода относится к рассказу Ипать­евской летописи под 6670 г. о деятельности и изгнании епископа Леона из Ростово-Суздальской земли. В Лав­рентьевской летописи текст рассказа о Леоне совершенно иной. Судя по тому, что рассказ Ипатьевской летописи кончается приходом Леона в Чернигов к Святославу Оль-говичу, который, «утѣшивъ добрѣ», пустил его в Киев, и, принимая во внимание, что черниговский источник прохо­дит через текст Ипатьевской летописи XII в., можно ду­мать, что рассказ этот взят из черниговского источника, куда был записан со слов Леона в Чернигове (если не был записан в самом Киеве). Весь рассказ дается в добро­желательном духе к Леону и резко недоброжелательном к Андрею Боголюбскому. Андрей обвиняется в изгнании братьев, Мстислава и Василька, и племянников, хотя, как мы видели, владимирский летописец сообщает, что младшие братья были изгнаны ростовцами. Андрею при­писывается желание «самовластець быти всѣи Суждаль-скои земли». Обвинение это в известной мере имело под собой основание. Но осуждался Андрей за эту черту в официальных памятниках именно на Юге.

Большее значение для нашей темы имеет второе наблю­дение. Оно относится к ряду мест, которые читаются в Ипатьевской летописи после сказания об «убиении». Сразу после сказания в Ипатьевской следует пространный рассказ о событиях в Ростово-Суздальской земле, довольно точно совпадающий с Лаврентьевской и близкими к ней летописями и явно заимствованный из северо-восточного

146

источника. В одном месте владимирский текст сохранился здесь даже исправнее, чем в Лаврентьевской 52. Затем под 6684 г. в Ипатьевской пропущено о том, что владимирцы посылали в Чернигов за Михалкой; а о приезде Михалки и Всеволода из Чернигова дано в несколько ином, чем в Лаврентьевской, тексте. С одной стороны, в нем можно выделить ряд фраз, которые почти точно совпадают с текстом Лаврентьевской: от слов «Михальку же доспѣ-вающю...» до слова «... поидоша», от слов «и поидоша Мьстиславичи кличюче...» до слов «...межи полкома»; от слов «Мьстиславичи же не доѣхавше...» до слов «. . . всими человѣкы». Отмеченные фразы в Лаврентьев­ской идут не подряд, часть текста Лаврентьевской в Ипа­тьевской опущена. Совпадает также текст от слов: «ведущю пред нимь колодьникы...» до слов «... выидоша со кре­сты» (но нет слов «тогда же володимѣрци узрѣвше князя своего») и фраза «бысть радость велика вь градѣ Воло-димѣрѣ».

С другой стороны, в остальном тексте Ипатьевской ле­тописи, втом же рассказе, даже там, где дело идет о событиях в Ростово-Суздальской земле, видим следы черниговского происхождения. В отличие от Лаврентьев­ской летописи дана точная дата отбытия князей из Черни­гова. Затем упоминается р. Свинь и остановка в Кучкове («до Кучкова, рекше до Москвы»), о чем в Лаврентьев­ской нет. Названы р. Кулакша и Белехово поле, которых также в данном описании в Лаврентьевской нет. Ниже, после текста, совпадающего с Лаврентьевской, читаем: «онѣхъ бо бяшеть сила множьства, а правда бяшеть и свя-тыи Спасъ с Михалкомъ». Эти слова, которые тоже отсутствуют в Лаврентьевской, указывают на руку черни­говского автора («святыи Спасъ»). И ниже, после слов «радость велика вь градѣ Володимѣрѣ», следует продол­жение рассказа, отсутствующее в Лаврентьезской: «И по­том ъ посла Святославъ жены ихъ Михалковую и Всево-ложюю, приставя к нимъ сына своего Олга проводити ѣ до Москвѣ» и т. д. И это продолжение, как видно из со­держания, писано черниговским автором.

52 Так, в Ипатьевской летописи под 6683 г. имеются слова, от­сутствующие в тексте Лаврентьевской; после слов «ѣхаша к Воло-димѣрю» в Ипатьевской читаем: «и затворися в городѣ», и далее о «дружинѣ»: «не сущи вь градѣ, ѣхали бо бяхуть противу Яро-полку».

147 10*

Таким образом, состав описанного текста Ипатьевской летописи под 6684 г. можно определить так: это рассказ черниговского автора, в который вмонтированы, вплетены тексты северо-восточной летописи. Подобную же картину в Ипатьевской летописи наблюдаем и под 6690 г. Я разу­мею рассказ о походе на волжских булгар. В нем можно отметить ряд фраз, почти дословно совпадающих в обеих редакциях. Так, в обеих редакциях: «и принесоша ле жива в товары»; далее от слов «божиею помощью укрѣпля-еми...» до слов «... боле тысячѣ ихъ» (за исключением слов «и сняшася с ними») и ниже: «и вложиша в лодью» и «положиша Володимерѣ у святой Богородицѣ». Из ска­занного видно, что под 6690 г. в Ипатьевской и в Лаврен­тьевской прослеживается общий летописный северо-восточ­ный источник. Не все, что имеется в Лаврентьевской, по­пало в Ипатьевскую (нет о Черемисане и Тухчине городке, о встрече с половецким «полком» и о том, что Всеволод 10 дней стоял под Великим городом), но в Ипатьевской летописи рассказ под 6690 г. начинается с явно чернигов­ского текста: Всеволод просит помощи у Святослава Черниговского (Киевского), чего нет в Лаврентьевской; Всеволод назван «князем Суждальским». Святослав отправляет сына своего Владимира Черниговского с со­ответствующим напутствием (нет в Лаврентьевской). И под 6684 г., и под 6690 г. Святослав отправляет на Северо-Восток сына Владимира. И под 6684, и под 6690 г. видим соединение северо-восточного летописного источника с черниговским текстом. Детали описания похода в Ипать­евской, отсутствующие в Лаврентьевской (упоминание ряда топографических наименований, сведения о судьбе белозерского «полка»), могли принадлежать как черни­говскому автору, так и восходить к иной (по сравнению с Лаврентьевской летописью) редакции северо-восточного свода.

Соединение, самый монтаж черниговского текста с се­веро-восточным источником, заметный в составе Ипатьев­ской летописи, мог быть произведен в Киеве; но воз­можно, что имело место другое: что северо-восточный ле­тописный источник Ипатьевской летописи попал в нее через черниговский летописный свод.

Так или иначе, но следы черниговского влияния в про­странной редакции сказания находят свое объяснение и служат одним из указаний на то, что это сказание попало

148

в Ипатьевскую летопись в м е с τ е „ с ее северо-восточным источником.

Сравнивая другие отрывки северо-восточного источника Ипатьевской летописи с ее редакцией сказания об «убие­нии» Андрея, можно обнаружить детали, свидетельствую­щие в пользу их общего происхождения. В данной связи они представляют интерес; сами по себе они не имеют до­статочной доказательной силы. Напомню прежде всего о пяти «верхах» Успенского владимирского собора. Вна­чале собор имел только один купол («верх»). Позднее были пристроены еще четыре53. В более поздней редак­ции северо-восточного свода, послужившей источником для Ипатьевской летописи, говорится о построении собора с пятью верхами54. В более ранней редакции, отразив­шейся в Лаврентьевской летописи, говорилось об одном «верхе». В распространенной редакции сказания автор, следуя более поздним данным, пишет о построении Анд­реем собора с пятью «верхами».

Составитель той редакции летописного источника, кото­рая была использована в Ипатьевской, любил определение «златоверхая» по отношению к Успенской владимирской церкви; по сравнению с Лаврентьевской это слово дважды прибавлено в Ипатьевской: под 6689 и под 6690 гг. Кроме того, в той же редакции под 6666 г. подчеркнуто, что Андрей «все верхы золотомъ украси», а под 6691 г. «верхи» названы «златыми». Всего этого нет в Лаврентьевской. Составитель пространной редакции обнаруживает явное пристрастие к золотым куполам, причем в первом случае, в согласии с летописным известием, пишет: «и 5 вѣрховъ ея позолоти», а немного ниже повторяет опять то же, поль­зуясь другими литературными источниками (о них см. ниже): «и вь Боголюбомъ и въ Володимѣрѣ городѣ вѣрхъ (sic!) бо златомъ устрой. ..» и т. д.

Отметим еще одну черту, сближающую пространную редакцию сказания об «убиении» с известиями северо­восточного источника Ипатьевской летописи. В этих по­следних под 6672 г. дважды, по сравнению с Лаврентьев­ской, добавлено о плаче («и плакася по немъ князь

53 Московский свод 1479 г. под 6720 г. — ГПБ, Эрмитаж, № 416б и ПСРЛ, т. XXV. М.—Л, 1949.

54 Ипат. лет. под 6666, 6691 гг.; А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 75.

149

Андрѣи отець и братъ его Мьстиславъ», и ниже, в рас­сказе о похоронах, прибавлено: «съ плачемъ великомъ»); под 6674 г. по сравнению с Лаврентьевской опять добав­лено: «и плакася по немъ братъ Андрѣи». В пространной редакции сказания видим ту же черту литературной ма­неры; так, в рассказе Кузмищи: «и тѣ болма плачють по тобѣ». Сам рассказ Кузмищи, на котором мы остановимся в своем месте, облечен в форму плача. Всего этого в Лав­рентьевской нет. Равным образом в конце рассказа об «убиении» в Ипатьевской летописи, где вторично со­общается о том, что тело Андрея повезли из Боголюбова, читаем о «вопле» и затем: «И поча весь народъ плача молвити: „уже ли Киеву поѣха, господине, в ту цер­ковь..."» и т. д., и ниже: «и тако плакася по нѣмь всь градъ». В Лаврентьевской этого повторного рассказа также нет55. Северо-восточный источник Ипатьевской ле­тописи, как установлено на основании ряда наблюдений, носит следы более поздней обработки по сравнению с текстом Лаврентьевской 56.

Близость обеих редакций сказания об «убиении» — Ипатьевской и Лаврентьевской — очевидна. Почти все, что имеется в Лаврентьевской, находим и в Ипатьевской.

Составитель северо-восточного летописного источника Ипатьевской летописи использовал редакцию рассказа об «убиении» Андрея, весьма близкую к той, которой поль­зовался составитель Лаврентьевской редакции.

Но Ипатьевская летопись содержит, как известно, боль­шой материал, отсутствующий в Лаврентьевской. Несом­ненно, что составитель Лаврентьевской редакции сокращал

55 О северо-восточном источнике Ипатьевской летописи известно, что он частично «не совпадал ни с Радзивиловской, ни с Лав­рентьевской летописями» — А. А. Шахматов. Исследование о Радзи­виловской, или Кенигсбергской летописи (далее — А. А. Шахматов. Исследование). СПб., 1902, стр. 45—46 и др.

Интересно отметить, что Ипатьевская летопись под 6695 г. дважды сообщает о браке дочери Всеволода Верхуславы, сосва­танной (8 лет) за сына Рюрика Ростислава: первый раз под­робно— по «летописцу» Рюрика, а второй — по северо-восточному источнику («И створи бракъ великъ Всеволода»; ввиду повторе­ния здесь явно сокращено).

56 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 75—76; Он же. Исследо­вание, стр. 39-—45. Но предположение А. А. Шахматова о Поли-хроне начала XIV в. как источнике Ипатьевской летописи в на­стоящее время в науке оставлено.

150

их общий протограф. Сокращение заметно, например, при сравнении начала некролога Андрея в Ипатьевской и Лаврентьевской (см. от слов «яко полату красну...» до слов «всякыми узорочьями удиви»).

Похоже также, что в Лаврентьевской — пропуск после слов «...на память 12 апостолу» (далее в ней: «налѣзоша и подъ сѣньми. ..» и т. д.). После слов «12 апостолу» Ипатьевская сообщала сведения, которые, как увидим ниже, были намеренно опущены или обойдены составите­лем Лаврентьевской редакции.

Некоторые конкретные детали, имеющиеся в Лавренть­евской, которых нет в Ипатьевской, могут быть объяснены тем, что составитель Лаврентьевской сокращал именно общий протограф, несколько отличавшийся от Ипатьевской редакции. Так, после слов «брашно свое и медъ» в Лав­рентьевской читаем слова «по улицам», которых нет в Ипатьевской, а после слова «болнымъ» читаем «и по за­твором», которые также отсутствуют в Ипатьевской. А ниже, в рассказе о прибытии в Боголюбов владимир­цев, в Лаврентьевской после слов «с клирошаны» напи­сано: «с Луциною чадью»; этих слов в Ипатьевской нет, хотя выше упомянут Лука, как демественник «святоѣ Бо­городица». Кроме того, в конце рассказа имеется обраще­ние к Андрею с просьбой о молитве за «князя нашего господина Всеволода», тогда как в Ипатьевской говорится только о «братье своей» 57.

Встает вопрос: насколько общий протограф Ипатьевской и Лаврентьевской редакций рассказа (или сказания, как мы называем его) был близок к Ипатьевской?

Приведу ряд оснований, заставляющих предполагать, что общий протограф сказания (Лаврентьевской и Ипать­евской редакций) подвергся некоторому распространению или дополнению при составлении северо-восточной ле­тописи, отразившейся в южном, Ипатьевском своде.

Во-первых, в Ипатьевской летописи, во второй половине некролога, рассуждение о милости и о том, как милостив был князь, разорвано. От слов «и всякъ обычаи добронра-венъ имѣяшеть . . .» идет описание (его нет в Лаврентьев-

Ь1 В соответствии с этим в Ипатьевской редакции в начальной части сказания в просьбе, обращенной к Андрею, о молитве «дати мирови миръ» прибавлено «о племени своемь и о сродницѣхъ и о землѣ Руськои» (об этом см. выше).

151

ской), как вел себя князь в церкви, а затем от слов «ве-ляшеть по вся дни возити по городу брашно...» следует продолжение рассказа о милостыни. Имеем и другие по­казания, что во второй половине некролога производились дополнения: далее в Ипатьевской, в тексте, который от­сутствует в Лаврентьевской, читаем: «аще симь меньшимъ створисте братьи моей, то мнѣ створисте». Это — повторе­ние. Выше, в тексте, который имеется не только в Ипать­евской, но и в Лаврентьевской, приведены те же слова: «аще створите братьи меньший моѣи, то мнѣ створисте» °8.

Во-вторых, составитель редакции Ипатьевской летописи пользовался не только редакцией рассказа об «убиении», общей с Лаврентьевской (т. е. их общим протографом), но, кроме того, и другой редакцией рассказа, близкой, по-видимому, к первой, но более подробно и драматично излагавшей события. Так, сначала он говорит о заговоре и приходе убийц во дворец по второму источнику, расска­зывает о совещании: «свѣтъ лукавый и пагубооубиисть-веныи». Называет Якима. Говорит об их приходе так: «устрѣмивьшеся поимавъше оружья, поидоша на нь, яко звѣрье свѣрьпии, и идущимъ имъ к л о ж-ници его». Потом переходит к другому источнику, ана­логичному Лаврентьевской летописи (от слов «Началь-никъ же убиицамъ бысть ...»), опять рассказывает о сове­щании: «. . . иже ся бяху сняли на оканьныи свѣтъ.. .». В тех же выражениях повторяет о приходе убийц: «вземьше оружье, яко звѣрье див и и пришед-шимъ имъ к ложници, идеже блаженыи князь Андрѣи лежить ...».

Имена заговорщиков полнее даны по первому источнику (общему с Лаврентьевской). Но второй сообщает ряд кон­кретных подробностей (они хорошо известны из Ипатьев­ской летописи, мы не будем их излагать), которых нет в первом источнике. Заметим, что рассказ по второму источнику, несмотря на ряд конкретных деталей, носит

58 Отметим также, что ниже, в некрологе, в Ипатьевской ле­тописи текст, который также носит признаки распространения (от слов «глаголя: господа бога моего»), содержит ссылку на «самого творца», как и в помянутом у нас выше вставочном месте некро­лога (см. «взирая яко на самого творца»): «за самого творца», «творьца своего».

Показания о распространении некролога в Ипатьевской под­тверждаются словами: «мы же на преднее възвратимся».

152

определенную окраску: повторяется, что убийцы действо­вали по внушению сатаны, Яким сравнивается с Иудой.

В-третьих, плач Кузмищи Киянина, диалог и причита­ния, помещенные в Ипатьевской летописи, выделяются из контекста рассказа об «убиении» и отсутствуют в Лав­рентьевской. Они перекликаются (я имею в виду форму изложения), как мы видели, с другими известиями северо­восточного источника Ипатьевской летописи.

В плаче Кузмищи Киянина читаем: «И нача плакати над нимь Кузмище: „Господине мои, како еси не очютилъ сквѣрныхъ и нечестивыхъ пагубооубииственыихъ ворожь-битъ своихъ, идущихъ к тобѣ, или како ся еси не до-мыслилъ поѣдити ихъ . . ."». Едва ли эти слова могли быть написаны в одно время и тем же автором, который писал в некрологе совершенно противоположное: «вражное убийство слышавъ напередѣ до себе, духомъ разгореся бо-жественнымъ и ни во что же вмѣни». Последнюю фразу находим и в Ипатьевской, и в Лаврентьевской редакциях сказания.

В-четвертых, в конце Ипатьевской редакции сказания в отличие от Лаврентьевской дважды рассказано, как тело князя повезли из Боголюбова, что также свидетельствует о распространении; второй рассказ, которого нет в Лав­рентьевской, перекликается, как мы показали выше, с не­которыми известиями северо-восточного источника Ипать­евской летописи.

Итак, есть основания думать, что составитель Лаврен­тьевской редакции сокращал не тот текст, который сохранился в Ипатьевской, а более ранний, который впо­следствии был дополнен при составлении северо-восточной летописи, отразившейся в Ипатьевском своде.

Как же следует представлять себе литературную исто­рию рассказа об «убиении» Андрея?

Обратимся к первоначальной редакции сказания, послу­жившей общим протографом Лаврентьевской и Ипатьев­ской редакций. Она состояла из пяти частей: первая — запись о смерти Андрея; вторая часть — его характери­стика, или некролог; третья — рассказ о самом убиении; четвертая — события, последовавшие после смерти Андрея; пятая — славословие Андрею как христианину и муче­нику.

Рассматривая этот первоначальный текст, прежде всего замечаем следы руки местного клирика, писавшего влади­

153

мирскую Летопись, сохранившуюся в Лаврентьевской ле­тописи.

Так, первой заслугой Андрея и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской редакциях сказания выставлено, что он «от млады версты Христа возлюби и всепречистую его матерь». И в Лаврентьевской, и в Ипатьевской читаем, что владимирцы с «клирошанами» привезли тело во Вла­димир и положили «у чюдное и хвалы достойное у святыя Богородици Златоверхое, юже бѣ самъ создалъ. Не вда бо в животѣ своемъ тѣлу своему покоя и очима своима дрѣ-манья, дондеже обрѣте домъ истины, прибѣжище всѣм хрестьяном, цесарици небесныхъ чиновъ и госпожи всея вселеныя, всякого человѣка многыми путьми к спасенью приводящи». Слова эти могли быть написаны клириком Успенского владимирского собора; в тексте, написанном владимирским успенским клириком, который имеется в Лаврентьевской летописи под 6685 г., мы находим анало­гичное выражение о Михалке: «и положиша и у святое Богородици Золотоверхое в Володимери, юже бѣ создаль брат его Андрѣи». Сообщение о смерти Михалки, напи­санное владимирским клириком, и в другом отношении походит на текст сказания обеих редакций (Ипатьевской и Лаврентьевской): в нем Андрей назван сыном Юрия, вну­ком Владимира Мономаха, как и Михалка в Лаврентьев­ской под 6685 г.

Можно с полной уверенностью сказать, что уже в этом первоначальном тексте сказания на составителя оказало сильное влияние житие Бориса и Глеба. Уже в начале, в некрологе, и в Ипатьевской и в Лаврентьевской читаем: «братома бо богоумныма вслѣдовалъ еси, кровью омывъся страданья ти ...», т. е. здесь проводится аналогия между судьбой Андрея и судьбой Бориса и Глеба. Выше напи­сано и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской: «брашно свое и медъ [или: «и питие»] [по улицамъ] на возѣх слаше, болнымъ [и по затворомъ]»5Э. Здесь Андрею приписы­ваются те качества князя-христианина, о которых Повесть временных лет говорит применительно к Владимиру Свя­тому; ,в вышегородских записях, которыми продолжено житие Бориса и Глеба в двух редакциях, это качество при­писывается Ярославу, который, подражая Владимиру, звал на пиры нищих и убогих.

59 В квадратных скобках — из Лаврентьевской летописи.

154

Ниже, в рассказе об убийстве, и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской говорится, что меч, похищенный у Андрея, был мечом «святого Бориса». А в конце рассказа и в Лав­рентьевской, и в Ипатьевской опять читаем об Андрее: «кровью мученичьскою омывшеся прегрѣшении своих, с братома с Романомъ и с Давыдомъ (т. е. с Борисом и Глебом. — А. Н.) единодушно къ Христу богу притече...».

Итак, первоначальная летописная редакция сказания была написана владимирским летописцем-клириком, при­чем составитель испытывал влияние южнорусских литера­турных памятников — жития Бориса и Глеба и, судя по рассказу о подражании Владимиру, вышегородских запи­сей, которыми, как известно, тексты жития были продол­жены.

Хотя записи об «убиении» могли существовать отдельно от летописи, но в том виде, в каком сказание восстанав­ливается в первоначальной редакции, оно сложилось на основе летописного труда, составлялось при работе над владимирским летописанием в среде местного соборного клира.

Сам первоначальный летописный текст сказания имел уже свою литературную историю.

Прежде всего заметим, что вначале, возможно, была только запись с датой о насильственной смерти Андрея и некролог («Се благовѣрныи и христолюбивый князь Аньдрѣи.. .» и т. д.), а потом уже включен рассказ об «убиении»; в Лаврентьевской в начале сказания после за­писи о смерти читаем: «убьенье же его послѣди скажемъ».

Гораздо важнее для нас довольно ясные признаки того, что уже первоначальный текст — общий протограф Ипатьг евской и Лаврентьевской летописей — прошел официаль­ную редакцию великокняжеского сводчика. Так, после слов «князь бо не туне мечь носить, божий бо слуга есть» мы читаем и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской слова «Но мы на предняя возвратимся». Эти слова вызваны тем, что при составлении летописного княжеского свода, согласно интересам княжеской власти, в тексте было сде­лано отступление на тему о высоком значении княжеской власти с цитатой из ап. Павла и Златоуста от слов «И па-кы Павелъ апостолъ глаголеть ...» до слов «... слуга есть». Это отступление не вытекает из предыдущей фразы: «идѣже законъ, ту и обидъ много». После же слов «Но мы на предняя возвратимся» следует продолжение пре­

155

рванного выше рассказа: «Феодулъ же игуменъ святое Богородици Володимерьское. . .» и т. д.

Из сказанного явствует, что текст, написанный местным клириком, подвергся просмотру, испытав вмешательство ре­дакторской руки, поскольку вошел в состав официального княжеского свода.

Следующий этап литературной истории сказания за­печатлен в Лаврентьевской летописи. Здесь перед нами текст, подвергшийся еще более значительной обработке, выразившейся главным образом в сокращении в интересах владимирских руководящих властей, в интересах руково­дящих слоев владимирского населения, в интересах мест­ного владимирского «патриотизма».

Подробный рассказ о поведении убийц после убийства, отсутствующий в Лаврентьевской, читаем в пространной редакции ниже от слов: «Оканьнии же оттуда шедше убиша Прокопья.. .». Трудно определить, в какой мере он восходит (весь или частью) к общему протографу Ипать­евской или Лаврентьевской редакций. Здесь говорится о расхищении убийцами княжеского имущества, о том, что они вооружались, опасаясь прихода владимирской «дру­жины», о переговорах с «владимирцами» и о начавшихся грабежах: «разиидошася и вьлегоша грабитъ, страшно зрѣти» (записано очевидцем или со слов очевидца).

Из описания этих переговоров явствует, что и среди обитателей Владимира были сочувствующие убийцам («не [о] насъ бо одинѣхъ дума, но и о васъ суть же в той же думѣ»). Конечно, это были люди, близкие или принадле­жавшие к местной боярской среде, что видно из сопостав­ления этого рассказа с одним указанием рассказа о собы­тиях борьбы городов, разыгравшихся после смерти Андрея, когда часть владимирских бояр перешла на сторону вра­гов г. Владимира. А из дальнейшего текста пространной редакции следует, что, с другой стороны, и низы населе­ния г. Владимира и округи были озлоблены против княже­ской администрации, судя по тому, что и там начались грабежи. Все это в совокупности объясняет, почему влади-мирцы-горожане не решились идти против клики воору­женных убийц.

И интересно, что во владимирской краткой (Лаврентьев­ской) редакции сказания нет ничего ни о переговорах с «владимирцами», ни о том, что грабившие приходили «и ис селъ», что грабежи перекинулись во Владимир, где

156

грабили до тех пор, пока не начал «ходити Микулиця со святою Богородицею в ризахъ по городу». Кто такой был Микулица, мы знаем из текста другого сказания («Сказа­ния о чудесах ...»), где говорится о нем как о «попе», при­ехавшем из Вышгорода вместе с Андреем Боголюбским с иконою богоматери. В дальнейшем тексте пространной редакции, отсутствующем в Лаврентьевской летописи, опять говорится о Микуле. «Въ 6 день, въ пятницю», чи­таем здесь, «владимирцы» обратились к Феодул)' и Луке «деместьвянику святоѣ Богородицѣ» с просьбой или, вер­нее, требованием привезти тело Андрея, а Микулице ска­зали, чтобы он, собрав «попы» и облекшись в ризы, вышел бы перед Серебряными воротами встречать тело.

Рассказ этот основывался на записях того времени, сде­ланных, судя по содержанию, владимирским клириком Успенского собора. Мы допускаем, что текст этот нахо­дился уже в первоначальной редакции сказания (в общем протографе). Но если даже считать, что он был привне­сен потом, то все же записи эти не могли быть неизвестны составителям первоначальной и Лаврентьевской редакций, которые сами принадлежали к клиру Успенского собора или близко стояли к нему. Почему же в таком случае ма­териал этот был сокращен или обойден в Лаврентьевской летописи? Мы думаем потому, что эти сведения, по всем признакам, довольно точно передававшие о событиях, на­брасывали тень (как могло представляться позднее в офи­циальных кругах г. Владимира) на стольный город Влади­мир, так как оповещали, что среди владимирцев были сторонники убийц, что в самом Владимире были волнения и грабежи, что только на шестой день клир понудили ехать за телом.

Как известно, имеются неоспоримые показания, что текст владимирской летописи (до 1185 г.) в Лаврентьев­ской летописи более ранний, чем соответствующий текст в Радзивиловской и Ипатьевской летописях (точнее в се­веро-восточном летописном источнике Ипатьевской ле­тописи), хотя Ипатьевская местами сообщает подробности, которые не знают эти две летописи 60. Неизвестно точно, где составлялась северо-восточная летопись, послужив­шая источником для Ипатьевского свода. Но так или иначе, составитель этой летописи использовал подробную

60 А. А. Шахматов. Исследование, стр. 44—46 и др.

157

редакцию сказания, дополнив ее новым материалом (в рас­сказе об «убиении» Андрея, в раесказе о событиях, после­довавших после смерти его и др.). Затрудняемся сказать, было ли в первоначальной редакции сказания упоминание о том, что Андрей создал «городъ каменъ именемь Бого-любыи»,, и сравнение его с Вышгородом. Автор следовал здесь или воспоминаниям о своем родном городе, или местным записям или преданиям: «толь далече яко же Вышегородъ от Кыева, тако же и Богълюбыи от Володи-мѣоя» 61.

Есть ли необходимость отождествлять составителя про­странной (Ипатьевской) редакции с Кузмищем Кия-ниным? Думаю, что необходимости нет. Составитель мог воспользоваться рассказом Кузмищи: записать с его слов, как тот отыскивал тело князя, что отвечали ему на его расспросы, как он переговаривался с Анбалом, и о том, как он убрал тело. Этому рассказу составитель простран­ной редакции мог придать литературную форму плача над телом, подчеркнув здесь красоты церкви, открытые для всех иноверных («видивше славу божию и украшение цер-ковьное и тѣ болма плачють по тобѣ»).

Последующий летописный рассказ в Лаврентьевской летописи (1175—1177 гг.) показывает, что владимирский летописец-клирик был близок по своим настроениям к тем слоям местного общества, которые не относились неприяз­ненно к Андрею Боголюбскому и не раз поминали его, называя то «блаженным», то «добрым».

*

Текст Лаврентьевской и близких к ней летописных сво­дов, который следует непосредственно за сказанием об «убиении» и охватывает 6683—6685 гг., носит яркую со­циально-политическую окраску.

Рассказ о событиях, довольно пространный, написанный после смерти Андрея и, по-видимому, до окончательного

61 Обращают на себя внимание слова в некрологе «и всимъ приходящимъ дивитися, и вси бо видивше ю не могуть сказати изрядныя красоты ея.. .» Выражение это напоминает нам слова рассмотренного нами выше фрагмента соборного ростовского лето­писца: «И вся приходящая удивлеся, князи же и велможѣ. . где речь идет о поучениях и об «украшениях» ростовского собора, опи­санных далее тоже очень подробно.

158

утверждения власти Всеволода во Владимире, падает на время, когда местные волнения (во Владимире, в Боголю­бове и !в «волости») сменились борьбой городов, борьбой, имевшей определенное социальное содержание, — то был кризис, вызванный политикой Андрея Боголюбского, о чем речь будет впереди. Написан рассказ под свежим впечатлением от событий и, возможно, в два приема. Пер­вый раз — по возвращении Михалки во Владимир (в Лав­рентьевской летописи, в отличие от Радзивиловской и Московско-Академической, нет еще прибавлений к слову «Михалка» — «и Всеволод» или «с братом Всеволодом»), когда Михалка был уже признан на всей территории Ро­стово-Суздальской земли («се бо володимерци прослав-лени богомь по всей земьли за ихъ правду») 62. Продолже­ние, от смерти Михалки, написано, по-видимому, после самосуда над пленниками 63. Весь рассказ производит впе­чатление записи, сохранившейся, в общем, в первоначаль­ном виде. В одном случае мы усматриваем следы редакци­онного вмешательства официального представителя княже­ской власти или самого князя. Имею в виду текст от слов «А хрестънаго цѣлованья забывше ...» до слов «... ря-заньскою послу». Следующие основания позволяют сде­лать такое предположение.

Этот текст не согласуется как с предыдущим изложе­нием, так и с последующим. В нем довольно неожиданно сообщается о решающей роли рязанских послов, «слушая» которых (Дедилца и Бориса) избрали Ростиславичей64. Между тем в предыдущем рассказе ни о каких рязанских послах не говорится, и решение призвать Ростиславичей описывается как решение, принимая которое, собравшиеся на съезд представители городов учитывали опасность на­падения со стороны Рязани. В этом же тексте довольно неожиданно напоминается о том, что Андрей был посажен

62 Лавр. лет. под 6684 г. Михалко поехал в Суздаль, оттуда в Ростов «и створи людем весь наряди, утвердивъся крестнымъ цѣлованьемъ с ними» и «посади» брата Всеволода в Переяславле. Под 6683 г. рассказ (на словах «. .. на столѣ дѣдни и отни с радостью великою») прерывается известиями о женитьбе Яро­полка Ростиславича и об изгнании смольнянами Ярополка Рома­новича. Под 6684 г. от слов «Сѣдящема Ростиславичема. ..» читаем продолжение прерванного рассказа.

ез Ср. А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 11, 15—16.

64 «Но слушаху Дѣдилця и Бориса, рязаньскою послу».

159,

вопреки Крестному целованию Юрию Долгорукому «на менших дѣтех, на Михалцѣ и на братѣ его», что тогда же крестоцелование было нарушено: посажен Андрей, а «мен­ших» братьев выгнали («выгнаша»). Этот косвенный упрек в сторону Андрея не согласуется с последующим рассказом владимирского летописца, который обнаружи­вает сочувственное отношение к покойному князю, назы­вая его то «добрым», то «блаженным». Резкое осуждение решения избрать Ростиславичей не вполне согласуется со словами владимирского летописца в том же рассказе: «не противу же Ростиславичема бьяхутся володимерци, но не хотяше покоритися ростовцем».

Все сказанное позволяет думать, что отмеченный текст представляет собою вставку в рассказ о призвании Ро­стиславичей, сделанную рукой или самого Всеволода, или представителя его власти, так же как в последующей ре­дакции владимирского свода, что достоверно известно, вставлялись слова о «брате Всеволоде» там, где упоми­нался первоначально один Михалка.

Интересно, что ранее, в рассказе о посольстве к Рости-славичам, послы хвалят отца Ростиславичей: «отець ваю добръ былъ, коли княжиль у насъ». Но в летописи упоми­наний о том, что Ростислав княжил в Ростово-Суздальской земле, не сохранилось .

Владимирский летописец рассказывает обо всем этом спокойно, в обычной летописной манере, так же как и о том, что в Ростово-Суздальскую землю приехало не двое князей (Ростиславичей), а четверо (двое Ростиславичей и двое Юрьевичей: Михалко и Всеволод) и о том, как по­вели себя «ростовци», узнав о приезде Юрьевичей. Заме­тим, что в изучаемом рассказе, когда владимирский лето­писец говорит о «ростовцах» и «суздальцах», он разумеет именно ростовцев и суздальцев (а не вообще население Ростово-Суздальской земли). Но социальное содержание в эти термины он мог вкладывать различное. Ясно свиде­тельствует об этом следующее: под 6684 г. не раз гово­рится о «суздальцах» как врагах г. Владимира; но немного ниже читаем, что к Михалке, владимирскому князю, при­ехали «суздальцы» и обращаются к нему так: «мы, княже,

65 Он мог получить Ростово-Суздальскую землю вместе с Пе-реяславлем Южным, о чем упоминает Ипатьевская летопись под 6657 г. В таком случае его княжение было кратковременным.

160

на полку томь со Мстиславом не были, но были с ним бо-ляре». Следовательно, под «суздальцами» ранее разумелся преимущественно руководящий, боярский слой населения Суздаля.

Узнав о приезде Юрьевичей, согласно рассказу влади­мирского летописца, «ростовци» вознегодовали («негодо-ваша»). Изложение событий дает представление о бы­строте действий «ростовцев», принявших меры против вокняжения Юрьевичей и смело распоряжавшихся в пре­делах «земли»; князья прибыли в Москву, а «ростовци» успели уже из Владимира вызвать войско в количестве полутора тысяч человек («по повелѣнью ростовець»), от­правили Ярополка в Переяславль-Залесский, где ему при­сягнули переяславцы; затем собрали «всю силу Ростовь-скои земли», привели даже («приведоша») муромцев и рязанцев. Вся эта «сила» обрушилась на Владимир, куда приехал Михалка, и осаждала город в течение семи не­дель.

Здесь-то .владимирский летописец обнаруживает впер­вые свое личное отношение к событиям. Он всецело на стороне «владимирцев» («святѣи богородицв помогающи [и]м ...»). Он объясняет читателю, что владимирцы вое­вали не против Ростиславичей, а против тех, кто стоял за их спиной: «но не хотяше покоритися ростовцем», которые на их «град» смотрели как на «пригород», где должен си­деть их «посадник», как ранее когда-то было («пакы»). Вынужденные принять Ярополка Ростиславича, влади­мирцы заключили с ним «поряд» и положили грамоту в Успенский собор, где, по обычаю того времени, хранился государственный архив.

Дальнейший рассказ владимирского летописца хотя с внешней стороны представляет собой записи летописца-клирика, который описывает чудесные явления, связанные с владимирской иконой, по сути дела является политиче­ской апологией «владимирцев», вызвавших вскоре князя Михалку, который приехал вторично.

Летописец описывает борьбу под 6684 г. не в качестве стороннего наблюдателя, а в качестве заинтересованной стороны, одного из «владимирцев». «Не хотящих намъ добра, завистью граду сему и живу­щим в немь», — пишет он о врагах.

Апология владимирцев (можно догадываться, что «ростовцы» обвиняли их в своеволии и в нарушении

\\ А. Н. Насонов

161

договора с Ростиславичами) дана в плане и историческом, и юридическом, и моральном.

Оправдание «владимирцев» идет в тексте параллельно с обвинениями, направленными против их врагов — «злых людей», — это «ростовци» или «ростовци» и «суждалци» (под которыми, как мы видим, разумелась боярская часть населения) и «вси боляре». Уже в этой части рассказа проступает явственно социальное содержание борьбы. Враги не только в Ростове и в Суздале: «а боляре князю тою держахутся крѣпко», — пишет он о Ростиславичах; и далее: «а здѣ городъ старый Ростовъ, и Суждаль и вси бояре хотяще свою правду поставити». Иными словами, летописец не скрывает, что в Ростово-Суздальской земле боярство обнаруживает известную солидарность, что «ро­стовци»— руководящие слои населения города — нахо­дили поддержку среди боярства в пределах «земли», и, как выясняется из событий, следовавших за смертью Ми­халки, даже часть владимирского боярства держала сто­рону «злых людей». «Злые люди», как можно понять из рассуждений летописца, — это не те или иные князья, не в них дело, хотя здесь летописец вступает в противоре­чие с самим собой, так как в мрачном виде описывает дея­тельность Ростиславичей. Противоречие он пытается устранить утверждением, что юные Ростиславичи были как бы игрушкой в руках бояр, которые учили их грабить население, учили не почитать старейших между ними, не желая тем самым «добра» и самим князьям.

В плане историческом апология «владимирцев» прове­дена в рассуждении на тему о том, что «обычай», который хотят навязать владимирцам «ростовци», ныне потерял свой смысл, устарел. Древний обычай, по его словам, за­ключался в том, что «пригороды» в своих решениях сле­довали решениям главного, старейшего города, так было в Киеве, в Новгороде, в Смоленске. Но теперь положение изменилось. «Град» Владимир возвышен Владимиром Мо­номахом и Андреем Боголюбским. И когда Ростов, Суз­даль и «вси боляре» хотят навязать владимирцам «свою правду», они тем самым идут против «правды божией».

Со стороны юридической «владимирцы», как он хочет показать, правы потому, что Михалка — «старейший» среди князей; он имеет правовые основания княжить в Ро­стово-Суздальской земле: «Ты еси старѣе в братьи своей, пойди Володимерю». И ниже: «Креста честнаго не престу-

162

пати, и старѣишаго брата чтити ...». О «старейшинстве» Михалки среди всех четырех князей упомянуто и в начале рассказа («утвердившеся межи собою, давше старѣи-шиньство Михалку»).

Владимирцы согласились принять Ростиславичей, со­гласно толкованию летописца, добровольно: «Мы есмы волная князя прияли к собѣ и крестъ цѣловали на всемь».

Поведение Ростиславичей, подучаемых боярами, дает моральное основание «владимирцам», как можно понять из его объяснений, не держать долее этих князей: они сами нарушили крестное целование. Оказывается, что слуги Ростиславичей «многу тяготу людем симъ створиша продажами и вирами». Да и сами князья наживались чу­жим добром («многое имание»).

Обвинения в лихоимстве, в незаконных поборах мы не раз встречаем в древней письменности, и исходили эти обличения из церковной среды. Напомним о тиунах и «мечниках» Андрея Боголюбского. В первой части «Ме­рила праведного» по Троицкому списку читалось о кня­зьях: «в собе мѣсто поставляете властели и тивуны, мужи не богобоины ... суда не разумѣюще, правьды не смо-тряще»; «грабители и мьздоимьци» превозносятся; «кто правъ осуженъ от нихъ въ вину, припадаеть къ князю, и князь не слушаеть...». В другой статье был передан разговор, будто бы бывший между епископом и Констан­тином Полоцким о тиунах. Епископ дает понять, что тиуны неправедными доходами делились с князем: «толико того дѣля, абы князю товара добывалъ» 66.

Обвинение против посадников, тиунов, «дѣтских» и «мечников» Андрея владимирский летописец делал, как мы знаем, в очень осторожной форме: «идѣже законъ, ту и обидъ много».

Теперь же дело усугублялось тем, что «дѣтские» Рости­славичей, обиравшие население, были южнорусскими, что подчеркнуто: «русьскым дѣдьцкимъ» 67; и самих князей

66 «Мерило праведное по рукописи XIV века». М., 1961, стр. 127—129; Г. А. Розенкампф. Обозрение Кормчей книги в исто­рическом виде. М., 1829, стр. 217—218; М. Н. Тихомиров. Иссле­дование о Русской Правде. М., 1941 (о происхождении «Мерила праведного»).

67 Само собой разумеется, что это обстоятельство не дает осно­ваний утверждать, что в событиях борьбы городов, последовавших после смерти Андрея Боголюбского, речь шла о господстве «Рус-

163

11*

летописец приравнивает к завоевателям, которые, ограбив волость, уходят. Ростиславичи расхищали ценности Успен­ского собора. Все это давало «владимирцам» моральное право в глазах автора потребовать ухода Ростиславичей.

Наконе*ц\ автор — опять-таки в оправдание «владимир­цев» — сообщает, что они сначала обратились за поддер­жкой к той власти, которая была в то время над ними: они послали к «ростовцам» и «суздальцам». Но поддержки от них не получили: те только на словах были на их стороне, а на деле — «далече суще». Лишь после этого «влади-мирцы» послали в Чернигов за Михалкой.

В заключительной части рассказа (от смерти Михалки до самосуда над пленными рязанскими князьями), поме­ченной 6685 г., автор также главными виновниками в борьбе выставляет не князей, а местные руководящие силы «земли». Так, Мстислава для борьбы со Всеволодом, владимирцами и переяславцами, призывают «ростовци и боляре». «Ростовцев и бояр» он определяет вместе тер­мином «старейшая дружина». Они властно заявляют Мсти­славу: «аще ты миръ даси ему (т. е. Всеволоду. — А. Н.), но мы ему не дамы». Среди собранного войска отмечены также «гридьба», среди которых могли быть наемные варяги, и «пасынки».

«Величавые» бояре и ростовцы, которых слушается Мстислав, хотят выгнать Всеволода, не ведая, что «богъ даеть власть ему же хощеть». Бог ставит «праведного» князя в ту землю, которая «управится пред богомь». Автор, приводя эти изречения, воздает, тем самым, хвалу одно­временно и владимирцам, и Всеволоду. Интересно, что цитата эта восходит к древнему вышегородскому Пари-мийнику; возможно, что из Вышгорода с литературой о Борисе и Глебе она и пришла. Но любопытно, что там в первоначальном своем виде, а также и в летописи под 1015 г., куда она пришла из Паримийника, и в «Мериле праведном», куда она пришла из летописи, цитата эта носит другой оттенок. Там осуждаются юные князья, лю­бящие веселье, и «младые совѣтники». В XII в. такое осу­ждение могло напомнить осуждение князей, склонных к совету с «юными», т. е. с младшей дружиной, а не со «старейшей» (см. Лаврентьевскую летопись под 1093 г.),

ской земли» над Северо-Востоком. Последнего мнения или, точнее, толкования событий я никогда не придерживался.

164

осуждение, характерное для Начального свода. Может быть, поэтому владимирский летописец под 1177 г. выпу­стил этот комментарий 68.

68 Приводим текст.

Из Паримийника по рукописи ГПБ, Qn. I, № 13, лл. 258 об.~-259.

И помысли высокъумиемь, а не вѣдыи, яко богъ даеть власть, ему же хощьть; поставляеть бо царя и князя вышний, ему же хощьть, дасть. Аще убо кая земля оправдиться предъ богомь, по­ставляеть царя или князя ей, любящи судь и правьду, и властеля устраяеть. Еще бо князи правдиви бывають в земли, то многа отдаються съгрѣшения; аще ли лукави бывають, тъ больше зло навъдить богъ на землю ту, понеже глава то есть земли; тако бо Исая рече: «съгрѣшиша отъ главы и до ногу», еже от цесаря до про-стыхъ людии. Лютѣ и граду тому, в ньмь же князь унъ, любяи вино пити с гусльми и съ младыми свѣтьникы. Сяковыя бо богъ даеть за грѣхы, а старыя и мудрыя отъиметь: отъять бо оть насъ богъ Воло-димира, а Святополка наведе грѣхъ ради нашихъ, яко же дрѣвле на-веде на Иерусалима Антиоха. Исая бо глаголеть: «отъимить господь от Иерусалима крѣпость и крѣпка исполнена, и человѣка храбра и судию, и пророка, и смѣрена старца и дивна свѣтьника и мудра хытреца, и разумна послушника; и поставлю уношю князя имъ и ру­гатели обладають ими».

Из Лаврентьевской летописи под 1015 (6523) г.

Помысливъ высокоумьемь своимь, не вѣдыи, яко богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя вышний, ему же хо-щеть, дасть. Аще бо кая земля управится пред богомь, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью правящаго судъ». Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрѣшенья [земли]; аще ли зли и лу­кави бывають, то болше зло наводить богъ на землю, понеже то глава есть земли; тако бо Исайя рече: «согрѣшиша от главы и до ногу», еже есть от цесаря и до простыхъ людии. Лютѣ бо граду тому, в немь же князь унъ, любяи вино пити съ гусльми и съ младыми свѣтникы. Сяковыя бо богъ даеть за грѣхы, а старыя и мудрыя отъи­меть, яко же Исайя глаголеть: «отъиметь господь от Иерусалима крѣпкаго исполина, и человѣка храбра, и судью, и пророка, и смѣ-рена старца [и дивна свѣтника и мудра хитреца и] разумна, по­слушлива; поставлю уношю князя имъ, и ругателя обладающа ими».

Из Лаврентьевской летописи под 1177 (6685) г.

Помысливше высокоумьем своимъ, не вѣдуще, яко богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя вышний. Аще кая земля управится пред богомь, поставляеть ей князя праведьна, любяща суд и правду; аще бо князи правдиви бывають, то много отдается согрѣшенья земли той, да поне то есть глава земли.

Из «Мерила праведного» по рукописи Троицкого собр., № 15, лл. 16 об.—17.

От лѣтописця. Яко богъ даеть власть, ему же хощеть, постав­ляеть бо цесаря и князя вышний, ему же хощеть, и даеть. Аще оубо кая любо земля оуправляеться пред богомь, поставляеть цесаря и князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля оустраяеть и

165

После разгрома на Юрьевом поле Мстислава, ростовцев и «всех бояр» были захвачены «села боярские, кони и скот». Вместе со «скотом» вели и «колодников». Эти «села боярские» лежали, очевидно, где-то в районе Юрьева поля, в полоске черноземной степи, раскинувшейся между Юрье­вом, Владимиром и Суздалем.

Думаю, что неправильно понимать владимирского лето­писца как противника боярского землевладения вообще, а захват сел истолковывать как попытку ликвидировать боярское землевладение. Когда спустя некоторое время союзник Мстислава Глеб Рязанский напал на Боголюбово и разорил его, он пожег «села боярьская», а «жены и дѣти и товаръ» дал половцам «на щитъ». То были, очевидно, села бояр, живших во Владимире. Владимирский летописец с сочувствием описывает судьбу пострадавших: «ови ве­дутся полонени, друзии посѣкаеми и до молодыхъ дѣтии, инии на месть даеми поганым, друзии трепетаху, зряще убиваемых». Эта расправа объясняет то ожесточение, с которым не только «купци» и «все людье», но и влади­мирские «бояре», оставшиеся в городе, учиняли самосуд над пленными и заключенными в «поруб» союзниками Мстислава — рязанскими князьями.

Смысл всего хода борьбы городов нельзя понять, не зная предшествующей истории края и общего направле­ния политики Андрея Боголюбского, который пытался по­ставить себя в какой-то мере независимо от местного силь­ного боярства, «старейшей дружины», опираясь на своих слуг и более широкие круги городского населения, но игно-риоуя интересы низов.

Попытку также искать опору в сравнительно более широких слоях населения, поеимущественно городского, я усматриваю и в поведении Всеволода, когда он созывал

судью правяща судъ. Аще бо князи правдиви бывають на земли, то многа отдаються съгрѣшенья. Аще ли зли бывають и лукави, то болми богъ зло наводить на землю, понеже то глава есть. Тако бо Исайя рече: «съгрѣшиша от главы и до ногу», еже от цесаря и до простыхъ людии. Лютѣ же граду тому, в немь же начнеть князь оунъ жити, любяи вино пити съ гусльми и с младыми свѣтьники. Сяковыя богъ даеть за грѣхи, а старыя, мудрыя отъиметь, яко же Исайя глаголеть: «отъиметь господь от Иерусалима крѣпкаго крѣпка исполинъ и человѣка храбра, судью, пророка и смѣрена старьця, дивна свѣтника и мудра художника и разумна послушника; и по­ставлю оуношю князя имъ и ругателя обладающа ими».

166

в 6719 г. «всѣх бояръ своихъ с городовъ и съ волостей, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купцѣ, и дворяны, и вси люди» 69. В летописном некрологе Всеволода, как мы имели случай уже убедиться, ставится Всеволоду в заслугу стремление ограничить самоуправство «сильных своих бояр», обижавших «меньших» и порабощавших «сироты» и творивших «насилие» 70. Подобного рода «насилиями», вероятно, сопровождалось распространение феодальной за­висимости и рост феодального землевладения. Напомним, что ненасытность «неправедно» обогащающихся обличал позднее Серапион.

Вспомним неприязненное отношение к сильному бояр­ству автора послания Даниила Заточника. «Лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоемъ, — обра­щается автор к князю Ярославу Всеволодовичу, — нежели в черленѣ сапозѣ в боярстем дворѣ; лучше бы ми в де-рюзе служити тебѣ, нежели в багрянице в боярстемъ дворѣ» 71.

Общая социально-политическая направленность влади­мирских летописных записей и текстов, вышедших из среды местного клира, в какой-то степени роднит их с владимирско-переяславской литературой последующего времени.

69 Московский свод 1479 г. под 6719 г. — ГПБ, Эрмитаж., № 4166 и ПСРЛ, т. XXV. М.—Л, 1949, стр. 108. На съезде был. утвержден Юрий преемником Всеволода на владимирском столе. Тем самым устранялась кандидатура на владимирский стол стар­шего сына Константина, связанного с Ростовом (Константин хотел «взяти Володимерь к Ростову»).

70 Лавр. лет. под 6720 г.

71 «„Слово Даниила Заточника" по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам». Приготовил к печати Н. Н. Зарубин. — «Памят­ники древнерусской литературы», вып. 3. Л., 1932, стр. 60.

Глава четвертая

Владимирское великокняжеское летописание первых десятилетий XIII в. отразилось в двух дошедших до на­шего времени летописных сводах.

Первый из них — свод 1305 г., сохранившийся в един­ственном списке второй половины XIV в., известен под именем Лаврентьевской летописи. В нем, однако, влади­мирское летописание первых десятилетий XIII в. с 1206 г. погребено в значительной мере под пластом более позднего слоя — ростовского: ростовская летописная работа бросает как бы исполинскую тень на летописание предыдущих де­сятилетий. Восстановление владимирского текста хотя бы частично в первоначальном, «чистом» виде, выделение его из материала известий Лаврентьевской летописи первой половины XIII в. с требуемой точностью и достовер­ностью едва ли выполнимо без привлечения параллельных текстов; только при этом условии исследователь может по­лучить более или менее надежный критерий при работе. Параллельные тексты к Лаврентьевской дают Радзивилов-ская и Московско-Академическая летописи, но при иссле­довании нашей темы они мало полезны, так как обе кон­чаются известием 1205 г. (точнее—оригинал Радзивилов-ской), а до 1206 г. мы и так в Лаврентьевской имеем сравнительно «чистый» владимирский текст. Владимир­ским летописанием в какой-то мере пользовался состави­тель так называемого летописца Переяславля-Суздаль­ского, но он кончается 1213 г.

168

Второй летописный свод, который заключает в себе тексты владимирского летописания за первые десятиле­тия XIII в., это — Московский свод 1479 г. В нем отра­зился владимирский летописный текст в первоначальном («чистом») виде, т. е. таком, каким он был до того, как подвергся ростовской обработке. Но сохранился он в слож­ном по составу Московском своде 1479 г. только отдель­ными фрагментами наряду с извлечениями из других источников. Иными словами, чтобы судить об этих фраг­ментах, надо их сначала добыть из текста Московского свода, что возможно сделать, зная, какие другие источники вошли в Московский свод. А получив эти фрагменты, мы получим необходимые для нашего исследования параллель­ные тексты к Лаврентьевской летописи.

Сначала остановимся на своде 1305 г., потом перейдем к ростово-суздальскому источнику Московского свода.

Лаврентьевская летопись, содержащая свод 1305 г., дошла до нас в оригинале, что придает ей исключительный интерес, и с припиской того самого монаха, который писал ее (вместе с помощниками), — монаха Лаврентия.

При каких обстоятельствах появилась на свет пергамент­ная рукопись, известная под именем Лаврентьевской лето­писи? В приписке прямо говорится, что рукописные книги, «глаголемый Лѣтописець», писаны «князю великому Дмит­рию Костянтиновичю» (Нижегородско-Суздальскому), а «по благословенью священьнаго епископа Дионисья», и ниже: «при благовѣрном и христолюбивом князи великом Дмитрии Костянтиновичи и при епископѣ нашем1 хри-столюбивѣм священномъ Дио[ни]сьѣ Суждальском и Нов-городьском и Городьском» (т. е. Городецком). Эпитет «священный» оттенял положение лица, принадлежащего к высшей церковной иерархии. Эпитеты при имени ниже-городско-суздальского князя напоминают нам эпитеты, прилагавшиеся авторами тверских и московских литератур­ных памятников к именам своих князей.

Нижегородско-Суздальское княжество образовалось в 1341 г. После Московского и Тверского это было едва ли не самое значительное княжество на Северо-Востоке.

1 Разрядка здесь и далее моя. — А. Н.

169

И Тверское, и Нижегородско-Суздальское назывались «великими».

Возвышение Нижнего Новгорода связано с развитием торговли по водным путям, с процессом заселения края и т. п. О торговом значении Нижнего Новгорода имеется, как известно, ряд показаний; в частности, находка лето­писного свода в рукописи первой половины XVI в. в биб­лиотеке им. Ленина с известием о Тарасе Петрове позво­ляет теперь с полным доверием относиться к сведениям об этом землевладельце и «большом госте» среди гостей Нижнего Новгорода времени Андрея Константиновича и Дмитрия Константиновича 2.

С начала 50-х годов XIV в. Нижний Новгород стал центром всего княжества. В 1352 г. вновь отстраивается Спасо-Преображенский собор3, при котором, как далее увидим, началось в Нижнем Новгороде местное летопи­сание, местные летописные записи.

Сведения о Нижнем Новгороде первой половины XIII в. можно найти в тексте .владимирского великокняжеского свода XIII в.4 Несколько разновременных известий о Ниж­нем Новгороде можно встретить в тексте Владимирского полихрона и Троицкой летописи 5. Но цепь местных ниже­городских записей началась не ранее 1341 г. и не позднее 50 -х годов XIV в. Запись о смерти Александра Василье­вича под 6840 (1332) г. — не местная, как видно из срав­нения ее с рядом записей о кончинах нижегородско-суз-дальских князей последующего времени. Запись под 6849 (1341) г., сохранившаяся в Рогожском летописце, о Кон­стантине Васильевиче, по всем признакам, местного ниже­городского происхождения, но она лишена точной даты и могла быть сделана позднее. В так называемом Нижего­родском летописце цепь местных нижегородских известий

2 А. Н. Насонов. Материалы и исследования по истории русского летописания. — «Проблемы источниковедения», вып. VI. М., 1958, стр. 246—247.

3 Московско-Академическая летопись под 6860 г. (Издана вместе с Лаврентьевской).

4 Лавр. лет. и Московский свод 1479 г. (ГПБ, Эрмитаж., № 416б и ПСРЛ, т. XXV) под 6729, 6733, 6736, 6737 гг.

5 Новгородская IV и Софийская I летописи под 6813 г., а также Львовская (о восстании «черни» в Нижнем Новгороде против бояр), Симеоновская летопись и Софийская I под 6819 г.

170

также падает на вторую половину XIV в.; ей предпослано только два года значительно более раннего времени.

Теперь остановимся на вопросе, где же началось ведение летописных записей в Нижнем Новгороде? Дошедшие до нас летописные своды заставляют полагать, что велись они при древнейшем соборе в Нижнем Новгороде — соборе Спаса Преображения, который получил для Нижнего Новгорода значение, аналогичное тому, какое имели соборы: Троицы—для Пскова, Софии — для Новгорода, Успения богоматери —■ для Владимира, Успения богома­тери — для Ростова и т. д. Приведем ряд записей, которые указывают на собор Спаса Преображения как на место, где они делались. Под 6855 г. читаем о том, что Констан­тин Васильевич «слилъ колоколъ болши святому Спасу» (Рогожский летописец); под 6858 г. — о том, что Константин Васильевич «порушалъ церковь камену ста­рую и ветшаную святаго Спаса, а новую заложилъ» (там же); под 6860 г. — о том, что князю Борису привели из Литвы дочь Ольгерда «Огрофѣну» и он венчался «въ Новѣгородѣ у святаго Спаса мѣсяца ок[тября]» (там же); под 6863 г. — о смерти Константина Василье­вича: «Того же лѣта в Филипово говѣние преставися князь Костянтинъ Васильевич[ь] Суждальскыи мѣсяца нояб[ря] 21, на Ведение святыя Богородици, въ черньцѣхъ и в скимѣ, и положенъ бысть въ церкви святаго Спаса въ Новѣгородѣ въ Нижнем[ь]; а княжилъ лѣтъ 15...» и т. д. (там же, а также в выписках из Троицкой летописи Н. М. Карамзина); под 6873 г. читаем такую же подроб­ную запись о том, что 2 июня «въ недѣлю пянтикостную» умер «благовѣрныи, христолюбивый, смиреныи» князь Андрей Константинович и «положенъ бысть въ церкви святаго Спаса въ Но;вѣгородѣ въ Нижѣм[ь], иде же бѣ и отець его кня£Ь Костянтинъ Васильевич[ь]» (там же; см. также в Троицкой іпо выпискам Н. М. Карамзина); под 6880 г. — о том, что «у святаго Спаса колоколъ болшеи прозвонилъ самъ о себѣ трижды» (см. Симеонов-скую летопись и др.); под 6885 (1377) г. — о погребении князя Ивана Дмитриевича «въ церкви каменной святого Спаса въ притворѣ на правой сторонѣ, за недѣлю по Оспожинѣ дни [въ той же день, мѣсяцаі августа въ 23» (см. Троицкую по выпискам Н. М. Карамзина и Симео-новскую); под 6886 г.—о том, что (в день Бориса) татары «у святаго Спаса иконы пожгоша и двери

171

выжгоша, иже чюдно бѣша устроены дивно мѣдью золоче­ною» (из Троицкой по выпискам Н. М. Карамзина); под 6889 г. — о том, что Дионисий прислал из Царьграда две иконы, из которых одна была поставлена «въ святомъ Спасѣ въ Новѣгородѣ въ Нижнемъ», а другая — в Суз­дале; под 6891 г. — о смерти Дмитрия Константиновича 5 июля, в воскресение, «въ 6 часъ дни», названного в мо­нашестве Федором (а «в крещении» — Фомой), и «поло­женъ [бысть въ своей отчинѣ] въ Новѣгородѣ [въ] Ниж­немъ въ церкви каменной въ святомъ Спас ѣ, на пра­вой сторонѣ подлѣ отца своего [князя Костянтина Васильевичя и] подлѣ брата [своего] князя Андрѣя [бывъ на великомъ княжении два лѣта, а въ своей отчинѣ такоже на великомъ княжении 19 лѣтъ], а живъ отъ рож­дества своего всѣхъ лѣтъ 61» (см. Троицкую по выпис­кам Н. М. Карамзина, Симеоновскую и Рогожский лето­писец).

Таким образом, в самом материале обнаруживается место, где делались записи.

Но может быть, и в других местах в Нижнем Новгороде, кроме собора св. Спаса, были центры письменности и велись летописные записи? Ниже мы увидим, что есть данные для предположения, что таким другим центром был Печерский Нижегородский монастырь. Менее всего есть оснований думать, что средоточием суздальско-ниже-городского областного летописания к тому времени, когда совершал свой труд «списатель» Лаврентий, был Благове­щенский монастырь. Нитей известий этого времени со сле­дами записи в Благовещенском монастыре мы не находим в дошедших до нас летописных сводах XV—XVI вв., отразивших местное областное летописание. О самом мона­стыре в известиях изучаемой эпохи встречаем только одно упоминание — он упомянут в качестве топографического ориентира: «оуползе многъ снѣгъ и оупаде з горы высокы и великы, еже надъ Волгою за святымъ Благовѣщениемъ, и засыпа и покры дворы и съ людми» (Рогожский летопи­сец под 6878 г.). Сведения о том, что митрополит Алексей построил в Нижнем церковь Благовещения, установил общее «житие», даровал монастырю «села», «воды» и «мѣста», находим не в отдельном известии, а в «Повести о митрополите Алексее», помещенной в Никоновской лето­писи, где сообщается также, что Алексей крестил сына

172

у Бориса Константиновича в «Нижнемъ Новѣгородѣ»б. Если сравним это место повести в Никоновской лето­писи с текстом жития Алексея (написанного Пахомием) в синодальных рукописях (ГИМ, Синод., № 556, л. 148 и ГИМ, Синод., № 948, лл. 124 об.—125), то убедимся, что сведения повести были почерпнуты из жития редакции Пахомия, который допустил большую неточность, как за­метил еще В. О. Ключевский, так как Благовещенский мо­настырь существовал задолго до Алексея, и последний мог только восстановить или поддержать его 1. Оба сооб­щения Никоновской летописи перешли и в Нижегородский летописец, составитель которого пользовался Никоновской летописью или источником, близким к ней, причем соста­витель Нижегородского летописца поместил эти данные под 6878 г.8 Чем он руководствовался, делая так? Думаю, тем, что под 6878 г. в летописных сводах XV—XVI вв. отмечалось, что митрополит Алексей был тогда в Нижнем Новгороде, но о Благовещенском монастыре в них не сооб­щалось ничего. Сам факт построения митрополитом церкви в Благовещенском монастыре вполне вероятен, Но показа­ний в пользу мнения, что там после этого «завелось лето­писание», нам найти не удалось.

Длительное подчинение страны татарам, проводившим определенную политику в завоеванной стране, и разорение целых областей не прошли даром. Само образование Ниже-городско-Суздальского княжества совершилось не без уча­стия Орды. События середины XIV в. обнаружили сла­бость и чрезвычайную неустойчивость политических и национальных связей в Северо-Восточной Руси, но пока­зали вместе с тем и жизнеспособность народа. Пользуясь обстоятельствами, на русские земли наступала Литва. На­чиная с 50-х годов XIV В- Литва захватила Брянск, Чер-ниговщину, заняла Ржеву на верхней Волге, Торопец, на­конец, подчинила себе Смоленское княжесгво. Одновре­менно она распространила свое влияние на Тверь и начала втягивать в сферу своей власти Нижний Нов­город.

6 Никоновская лет. под 6886 г.

7 В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как историче­ский источник. М., 1871, стр. 139, прим. 1.

8 БАН, Строган, собр., № 38 ;«Нижнегородский летописец», изд. А. С. Гациского, Нижний Новгород, 1886, стр. 13.

173

Нижегородский князь Борис Константинович, зять Ольгерда, находился под его покровительством. В одной из грамот, сохранившихся в греческом подлиннике, Ольгерд жалуется патриарху Филофею на митрополита Алексея и просит дать им «другого митрополита на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Новосиль, Нижний Новгород»9. Он жалуется, что москвичи «шурина его» Михаила Твер­ского «клятвенно зазвали к себе. . . схватили» и «зятя» его «нижегородского князя Бориса схватили и княжество у него отняли».

События, о которых он пишет и достоверность которых подтверждается русскими источниками, как раз сопутст­вовали повороту в Северо-Восточной Руси к политическому и национальному объединению.

Москва набирала силы и начала приводить «в свою волю» князей. Примерно с середины 60-х годов XIV в. началось движение в сторону консолидации политических и национальных сил.

Первой мерой московского правительства, направленной против Бориса Константиновича Нижегородского, было изъятие территории Нижнего Новгорода и Городца из пре­делов суздальской епархии (и подчинение непосредственно митрополиту). А затем Дмитрий Константинович Суздаль­ский, отказавшись от претензий на великокняжеский вла­димирский стол, получил поддержку Москвы против Бо­риса Константиновича, и этот последний принужден был удалиться в Городец, предоставив нижегородский стол Дмитрию Константиновичу. Это означало, что Нижний Новгород отказывался от литовской ориентации и во внеш­ней политике следовал Москве. Во второй половине 70-х годов (1375—1377 гг.) Нижний Новгород, что весьма важно, включился в общую с Москвой борьбу с Мамаем, о чем нам приходилось писать в своем месте 10. Известно и о подготовительных мероприятиях. Так, в 1372 г. Дмит­рий Константинович обносил город каменными укрепле­ниями, следуя примеру Москвы. А в 1374 г. была восста­новлена нижегородско-городецко-суздальская епископия.

9 «Памятники древнерусского канонического права», ч. I (далее — «Памятники канонического права»). — РИБ, т. VI. СПб., 1880, при-лож., стлб. 140.

10 А. Н. Насонов. Монголы и Русь. М.—Л., 1940, стр. 125— 126.

174

Новая волна смут в Орде (в 1373—1375 гг.) благоприят­ствовала первым шагам сопротивления татарам.

То были первые шаги открытой национально-освободи­тельной борьбы, открытого сопротивления Мамаю, когда Нижний Новгород выступал совместно с Москвой. Ожи­вилась надежда на освобождение и усилился интерес к прошлому. В руководящей среде Нижегородско-Суздаль-ского княжества в этих условиях легко могло возникнуть желание иметь не только местные записи о событиях, но и великокняжеский нижегородско-суздальский летописный свод или местную летопись с общерусской летописной тра­дицией в основе.

На восстановленную нижегородско-городецко-суздаль-скую кафедру поставили Дионисия, архимандрита нижего­родского Печерского монастыря; монастырь этот был его детищем. Дионисий сразу же стал предметом внимания летописных записей. Запись о поставлении «архимандрита Печерскаго манастыря именемъ Дионисья» местного про­исхождения. Помещенная в Троицкой летописи перед за­писью о том, что нижегородцы побили мамаевых послов, сна содержала пространное перечисление добродетелей Дионисия, которое начиналось так: «мужа [тиха], кротка, смѣрена, хитра, [премудра] и разумна, промышлена же и разсудна, изящена въ [божественныхъ] писанияхъ и учи-тельна [и книгамъ сказателя, манастыремъ състроителя и мнишьскому житию наставника]. . .» и т. д.11. Запись эта была сделана или в соборе Спаса, или, вернее, в Печер­ском монастыре. В ней Дионисий выставлен как ученый — толкователь («сказатель») рукописных «книг», и подчерк­нута его роль как руководителя монастырской жизни; в этой сфере, судя по сохранившейся грамоте его Снёто-горскому монастырю, он отстаивал принцип, согласно ко­торому «мнихомъ ничто же подобаеть своего имѣти, но все свое предати монастырю въ власть» 12.

А под 6883 г. отмечено, что «на владычном дворе» в Нижнем Новгороде в Дионисия была пущена татарином Сараиком стрела, но она «коснуся перьемъ епископа токмо вскраи подола крилъ манатьи его». Дионисий упомянут и под 6886 г., где перед известием о приходе на Нижний

11 Симеоновская летопись и реконструкция Троицкой летописи под 6882 г.

12 «Памятники канонического права», стлб. 206—-207.

175

татар вставлено в той же Троицкой летописи целое литера­турное произведение, посвященное памяти умершей вдовы князя Андрея Константиновича — Василисе, которое начи­нается так: «Не зазрите же ми грубости, еже мало нѣчто изорку, въспоминая сию княгиню Василису- . .» и т. д. Приводится ее биография, говорится, что она была «отъ града Тфѣри», что родилась в 6839 г., что еще «отрокови­цей» «изучена бысть грамоте» и т. д. Через 4 года после смерти мужа она «пострижена бысть отъ Дионисья, архи­мандрита печерскаго...» Жизнеописание свидетельствует, что в Нижнем Новгороде были люди, обладавшие извест­ным литературным навыком. Наконец, под 6890 г., перед известием о приезде из Царьграда Дионисия (6 января 1383 г.), который «исправиль себѣ архиепископью» (т. е. повышение в ранге нижегородско-городецко-суздальской кафедры), мы читаем следующую запись, по происхожде­нию своему явно печерскую: «Тое же зимы мѣсяца генваря въ 1 день, на память святого отца нашего Василиа, пре-ставися рабъ божий Павелъ Высокыи, чернець печер-с к ы и, книжный, грамотный и чюдныи старець, поживъ добрымъ житиемъ чистымъ, святымъ, и положенъ бысть въ Печерскомъ манастыри честно, и вся братиа о немъ плакашася, яко и самому Дионисию прослезити по немъ» 13.

Как правильно полагают, труд Лаврентия был вызван желанием местного правительства получить материал для составления большого летописного свода І4. Надо было по­лучить тот великокняжеский летописный материал, кото­рый, положенный в основание нового свода, позволил бы продолжить в Нижнем Новгороде великокняжескую лето­писную традицию. Иными словами, надо было «для вели­кого князя Дмитрия Константиновича» снять копию с хра­нившегося во Владимире древнего великокняжеского свода. Для этого Дионисий должен был кого-то из монахов «благословить» на это дело.

Естественно думать, что выбор Дионисия остановился на одном из монахов своего монастыря — нижегородского

13 Симеоновская летопись и реконструкция Троицкой летописи под 6890 г.

14 М. Д. Приселков. История рукописи Лаврентьевской летописи и ее изданий (далее — М. Д. Приселков. История рукописи).— «Ученые записки Ленинградского гос. педагогического института им. Герцена», т. XIX. Л., 1939.

176

Печерского—и что «книжный списатель» Лаврентий «мнихъ», начавший «по благословению» епископа Диони­сия «писати» свою рукопись, был из монахов монастыря Дионисия. Его учителем мог быть тот Павел Высокий, «чюдныи старец», о «книжности» которого говорит печер­ская запись.

Если полагать, что Лаврентий в своей записи придер­живался не сентябрьского, а мартовского стиля, что более чем вероятно, то тогда его труд был окончен 20 марта 1377 г.

Вскоре произошли непредвиденные события: 2 августа того же года соединенная московская и суздальско-нижего-родская рать за р. Пьяной подверглась позорному раз­грому от мамаевых татар. Татары затем ринулись к Ниж­нему Новгороду. Часть нижегородцев-«горожан» бросилась искать спасения в «судах», чтобы уплыть вверх по Волге. Нижний Новгород подвергся страшному разорению. Оставшееся население города было перебито. Весь город был сожжен; сожжены были также и церкви (всего «изго-рѣло» 32 церкви «въ градѣ») и монастыри. Уходя, татары опустошили и нижегородские «волости», сжигая «села», убивая людей и захватывая «полон».

Само собой разумеется, что все это могло приостано­вить начатую работу по составлению нижегородского или нижегородско-суздальского летописного свода.

К тому же со смертью митрополита Алексея (12 фев­раля 1378 г.) началась борьба за митрополичью кафедру — то «мятежное время», о котором впоследствии вспоминал Киприан. Обстановка осложнилась с 1376 г., когда Кип-риан еще при жизни Алексея был поставлен в Царь-граде «митрополитом». Уже в 1377 г. или в начале 1378 г. московский князь Дмитрий Иванович стал выдвигать кан­дидатуру Митяя в качестве преемника Алексея. Але­ксей же хотел, чтобы после него поставили Сергия Радо­нежского, но последний не соглашался. Дионисий высту­пил как решительный противник Митяя и был единствен­ным из епископов, который не побоялся не подчиниться Митяю. Он пытался воздействовать на московского князя, но был арестован; затем, освободившись из-под ареста, уехал в Нижний Новгород, а оттуда на Сарай — в Царь-град. Это было в 1379 г. Есть сведения, что он писал в Царьград и был туда вызван патриархом. Только в иа-

\2 А. И. Насонов

177

чале 1383 г. он вернулся і5, но вскоре опять уехал в Царь-град и более не возвращался. Все эти события должны были отвлечь Дионисия от начатого дела по составлению летописного свода, если, действительно, такая задача стояла. Так или иначе, но копия, снятая Лаврентием, оста­валась во Владимире.

На лицевой стороне первого листа этой рукописи, «по­крытой какою-то черной массой с зеленоватыми пят­нами», сохранилась следующая надпись XVI или начала XVII в.: «Книга Рожественсково манастыря Володимерь-скаго». Когда А. Ф. Бычков, определявший время «над­писи», описывал рукопись в 40-х годах прошлого века, «надпись» должна была быть несколько лучше видна, чем теперь І6. Показание о принадлежности рукописи влади­мирскому Рождественскому монастырю и само содержание летописного свода склоняют к мнению, что Лаврентий писал во Владимире; с этим согласуются сведения о Рож­дественском монастыре XIII—XIV вв., о чем будем гово­рить ниже.

Основная часть рукописи была написана самим Лаврен­тием: она писана полууставом той же рукою, как и его за­пись в конце рукописи; его почерк начинается на обороте 40-го листа 17. Значительные пропуски текста в трех местах (после лл. 9, 169 и 170) объясняются утерей листов из ру­кописи Лаврентия. Существует мнение, что последний про­пуск был уже в «ветшаном» оригинале Лаврентия І8. Однако с таким мнением не согласуются как будто следую­щие показания. Во-первых, на л. 171 текст после пропуска начинается, как и в двух других аналогичных случаях, с начала страницы и даже с полуслова. Во-вторых, — и это

15 К этому времени относится его грамота псковскому Снетогор-скому монастырю о правилах общежития —■ «Памятники канониче­ского права», № 24.

j6 Рукописный «Каталог церковно-славянских и русских рукопи­сей», отд. IV, в Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щед­рина; ср. рукопись и «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку» (фототипич. издание 1872 г.).

17 Начало же рукописи написано другими чернилами и другим, более крупным, уставным почерком и, по-видимому, другою рукою, но, возможно, писцом той же школы. Кроме того, небольшую по­мощь оказал Лаврентию второй помощник, писавший тоже уставом на лл. 157, 161 об. и 167, с пробелами в конце страниц.

14 М. Д. Приселков. История рукописи, стр. 194.

178

главное — лл. 170 и 171 нарушают закономерное чередова­ние вдавленных и выпуклых линий разлиновки 19.

Какова же была роль самого Лаврентия и его помощ­ников при работе над дошедшей до нас рукописью со сво­дом 1305 г. ? Были ли они только копиистами, бережно отно­сившимся к тексту своего оригинала, или же взяли на себя роль редакторов? А. А. Шахматов оставлял вопрос нерешенным. «Эта летопись, — писал он о Лаврентьевской летописи,-—составлена или только переписана с готового оригинала»20. «Лаврентьевская летопись, составленная в 1377 г., — читаем в статье «Летописи» Нового энцикло­педического словаря Брокгауза и Ефрона, —... поло­жила в свое основание ростовскую княжескую летопись

XIII в- ... в части же от 1240 г. до конца (до 1305 г.) она представляет извлечение из общерусского свода». Нако­нец, в одном из своих последних больших трудов по лето­писанию — «Повести временных лет» — он опять пишет, что летопись «названа так по имени монаха Лаврентия, переписавшего или составившего ее» 21. Значительный шаг вперед в разъяснении вопроса сделал М. Д. Приселков. Он показал, что общерусского некняжеского свода начала

XIV в. не существовало, объяснил состав заключительной части Лаврентьевской летописи как великокняжеского вла­димирского свода и полагал, что Лаврентий снимал только копию со своего оригинала 22. Свое мнение М. Д. Присел­ков подтвердил рядом показаний, в частности многочис­ленными недописками, т. е. оставленными в рукописном тексте пустыми местами там, где в оригинале нельзя было

19 Начиная с л. 41—41 об., где писано в два столбца и видна разлиновка, наблюдаем определенное чередование вдавленных и вы­пуклых линий разлиновки в следующем порядке: — ■—■ + +--

+ + и т. д. Этот порядок показывает, что Лаврентий после раз­линовки разрезывал лист пополам, складывал обе половины и вкла­дывал одну в другую. Листы 171 и 170, следующие за пропусками текста, нарушают это чередование. Чередование нарушается также на лл. 158 и 162, где вторгается другой почерк (А. Ф. Бычков пред­полагал, что эти листы вклеены). Кроме этого чередование нару­шается только на лл. 61—62; причина последнего мне неясна.

20 А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV— XVI вв. (далее—А. А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, стр. 9.

21 А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания — ЛЗАК, Вып. XXIX. Пг., 1916, стр. LI.

22 М. Д. Приселков. «Летописец» 1305 г. — «Века». Исторический сборник, вып. 1. Пг., 1924.

179 12*

прочесть из-за его ветхости: «занеже книгы ветшаны», как свидетельствовал сам Лаврентий 23.

В настоящее время благодаря научно-популярным из­даниям получило широкое распространение мнение В. Л. Комаровича о том, как работал Лаврентий. В. Л. Комарович полагал, что Лаврентий писал рукопись для обоснования претензий учредить вместо епископии архиепископию, как документ, необходимый Дионисию для переговоров с патриархом в Царьграде. Лаврентий, по мнению В. Л. Комаровича, отнюдь не был только ко­пиистом. «Авторский вклад» Лаврентия, по выражению В. Л. Комаровича, заключался, во-первых, в том, что Лав­рентий будто бы изменил текст рассказа о Батыевом на­шествии: выбросил подробный рассказ о рязанских собы­тиях, а также эпизод с Дорожем и внес некоторые более мелкие изменения; в его оригинале эти подробности и эпизоды были. Этот последний вывод В. Л. Комаровича основывается на том, что будто бы в Троицкой летописи они имелись и из дошедших до нас летописей имеются в Воскресенской летописи. Во-вторых, Лаврентий сам написал некролог с характеристикой Юрия Всеволодовича, убитого при р. Сити, поместив его под 1239 г. «Похвалы» Юрию в оригинале, согласно утверждению В. Л. Комаро­вича, не было, не было ее, как он думает, и в Троицкой летописи, которая передавала оригинал Лаврентия, т. е. текст в том виде, как он читался до Лаврентия. Кроме того, В. Л. Комарович подтверждает свое мнение сообра­жениями, основанными на убеждении, что Лаврентий про­исходил из монахов Благовещенского монастыря 24.

В. Л. Комарович был прав только в том смысле, что Троицкая летопись действительно отражала в значитель­ной мере оригинал Лаврентия, т. е. свод 1305 г.; ее текст помог бы судить о том, что читалось в оригинале Лаврен­тия, и следует ли считать сокращения и добавления, ко­торые находим в Лаврентьевской по сравнению с Воскре­сенской летописью, авторским вкладом самого Лаврентия. Но рассказ 1237—1239 гг. в Троицкой совпадал не с Во­скресенской, а с Лаврентьевской. Доказано, что текст

23 М. Д. Приселков. История рукописи, стр. 186—-187.

24 «История русской литературы», т. II, ч. I. М.—Л., 1946, стр. 88—96.

180

Троицкой в общем близок к Симеоновской в данной части до 1390 г., за исключением мест (в Симеоновской), взя­тых из Московского свода 1479 г. Если извлечь из Си­меоновской добавления, взятые из Московского свода 1479 г., то получим текст, совпадающий с Троицкой и с Лаврентьевской. Подтверждается это и выписками Η. М. Карамзина. Читалась в Троицкой и похвала Юрию под 1239 г. Совпадение Троицкой с Лаврентьевской видно из реконструкции М. Д. Приселкова. Тем самым реша­ется вопрос и о мнимом «авторском вкладе» Лаврентия, во всяком случае, в смысле авторских добавлений под 1239 г.

Однако на нас ложится обязанность объяснить, откуда же попали в Воскресенскую летопись те конкретные дан­ные о событиях 1237—1238 гг., которых нет в Лаврентьев­ской и, по-видимому, не было в своде 1305 г. — оригинале Лаврентия?

Текст рассказа о Батыевом нашествии, дошедший до нас в Воскресенской летописи, с начала (т. е. от слов «Тоя же зимы приидоша отъ восточьныя страны на Рязаньскую землю лѣсом безбожнии Татарове со царем [ихъ] Ба­тыем...») до конца (т. е. до слов «Батый же взем Козе-лескъ и поиде в землю Половецкую») почти слово в слово совпадает с соответствующим текстом Эрмитажного списка № 416 б и Уваровской летописи № 1366, иными сло­вами— Московского свода 1479 г. При этом обнаружи­вается особенная близость рассказа Воскресенской ле­тописи именно к Эрмитажному списку: ряд мест, отсут­ствующих в Уваровской и сохранившихся в Эрмитажном списке, находим также в Воскресенской летописи. Так, в Эрмитажном и в Воскресенской читаем: «А Мирославу Михаиловичу приказа» (Эрм., стр. 374); а в Уваровской нет «Михаиловичу». В Эрмитажном и Воскресенской: «... Всеволодъ же и Мстиславъ стояста на Золотых (Зла­тых) воротех» (Эрм., стр. 375); а в Уваровской нет слов «на Златых». В Эрмитажном и Воскресенской: «к[о] Ори-ниным воротам и к Медянымъ, а отсюдя от Клязмы к[о] Во[л]жским воротам» (Эрм., стр. 376); фраза от слов «а отсюдя» в Уваровской отсутствует. В Эрмитажном и Воскресенской: «и княгини Юрья (Юрьева. — А. Н.) с[о] дщерью и со снохами и с внучаты, прочи[и] княгини и множ[е]ство бояръ и людей» (Эрм., стр. 376); фразы на­чиная от слов «с внучаты» в Уваровской нет. Ниже

181

в Эрмитажном и Воскресенской: «с Васильком и [со] Все­володом и с Володимером и с мужи своими» (Эрм., стр. 378); в Уваровской этой фразы нет. Далее, при пе­речислении убитых в Торжке в Уваровской опущены слова «Глѣбъ Борисовичь», упомянутые в Воскресенской и в Эрмитажном (Эрм., стр. 381).

Итак, текст Воскресенской летописи восходит в дан­ном случае к Московскому своду 1479 г.

Откуда же заимствован рассказ Московского свода 1479 г. о нашествии Батыя? Нетрудно убедиться, что он взят из Софийской I летописи, извлечения из которой в значительном количестве заполняют текст Московского свода.

Весь сложный составной текст Московского свода, со­держащий рассказ о Батыевом нашествии, восходит цели­ком к Софийской I летописи. При сравнении с Софий­ской I Московского свода находим в последнем только ряд пропусков, сокращений. Так, опущены слова «отъ Нухлѣ»; ниже опущено от слов «яко же речено бысть. . .» до слов «. . . на ня прежде васъ». Далее от слов «И хто, братие, о семъ не плачется. . .» до слов «о ненависти братии». Ниже — от слов «Се створися зло. ..» до слов «. . .на пред-нее възвратимся»; затем слова «не жали себя и жены и дѣтеи»; от слов «Сего бо блаженаго Василька. . .» до слов «. .. совокупилъ богъ телеса ихъ», затем слова «на ловѣхъ вазнивъ». Далее опущено от слов «Бе бо всему хитръ. . .» до слов «... и дѣднѣ» и от слов «но не предай...» до слов «. . . от насъ»; и ниже от слов «И святыи Софея. . . » до слов «...и не плачетъся»; от слов «Увѣдавше же ока-аннии. ..» до слов «прияти града» и слова «И нападъше на полки ихъ».

Подобного рода сокращения использованных источников, как мы покажем ниже, можно наблюдать в тексте Москов­ского свода 1479 г. на значительном протяжении.

Перейдем к еще более раннему этапу литературной истории рассказа о Батыевом нашествии. Оказывается, что в Софийской I летописи текст составлен из трех источни­ков: первого, близкого к Лаврентьевской летописи; вто­рого, близкого к Новгородской I, причем есть признаки, сближающие его с Комиссионным списком этой летописи; и третьего — южнорусского.

Первая фраза, от слов «Того же лѣта. . .» до слов «. . . безбожнии Татарове», — из источника, аналогичного

182

Лаврентьевской; далее составитель рассказа прибавил от себя слова «со царемъ Батыевымъ» — прибавление явно сравнительно позднее, так как Батый на Руси «царем» не именовался, и Лаврентьевская летопись его нигде так не называет 25. Затем, от слов «И пришедше, сташа первое станомъ. . .» до слов «. . . къ Юрию в Володимерь» заим­ствовано из Новгородской I летописи. Фразы от слов «десятое в бѣлыхъ. . .» до слов «. . . въ пѣгыхъ» нет пол­ностью в Синодальном списке, но она имеется в Комисси­онном списке Новгородской I летописи. Далее, от слов «И начата. . .» до слов «. . . до Проньска» взято из источ­ника, близкого к Лаврентьевской. Оттуда же взято от слов «Много же святыхъ церквей. . .» до слов «. . . на Коломну».

Таким образом, комбинируя оба источника, составитель пытался дать наиболее полный, связный и исчерпывающий рассказ, что явствует и из анализа дальнейшего изло­жения.

От слов «И хто, братие, о семъ не плачется. . .» до слов «. . . о ненависти братии» почерпнуто из Новгородской I; далее, от слов «Тое же зимы поиде. . .» до слов «. . . про­тиву татаромъ» взято из источника, близкого к Лавренть­евской. Затем, от слов «Князь же Юрьи. . .» до слова «Еремѣя» — из Новгородской I; а от слов «А Всеволодъ въ малѣ дружинѣ.. .» до слов «... Жирославу Михайло­вичи)» — из Лаврентьевской. Затем фраза «тогда при­идоша множество кровопроливець христьяньскыхъ» — из Новгородской I, а начиная от слов «къ Володимерю, мѣсяца февраля. . .» составитель следует Лаврентьевской летописи. Фраза от слов «И бысть на утрия. . .» до слов «. . . владыки Митрофана» — опять из Новгородской I, а от слов «в недѣлю мясопустную. . .» до конца года (до слов «азъ единъ»)—из Лаврентьевской. Однако в текст вкраплены слова и фразы, почерпнутые из Новго­родской летописи, а именно: слова «и наволочивше лѣса»; «и изътхошася» и фраза от слов «Юрьевъ, Дмитровъ. . .» до слов «. . . убиша».

Под 6746 г. с начала, от слов «князь же Юрьи посла Дорожа» и кончая словами «. . . на всей Рускои земли, и не плачетъся», текст Софийской I летописи представляет собой также комбинацию извлечений из Новгородской I

25 Подробнее об этом — А. Н. Насонов. Монголы и Русь. М.—Л., 1940, стр. 30.

183

и Лаврентьевской. Мы не будем утомлять читателя ука­заниями на происхождение отдельных составных частей этого текста под 6746 г., отметим только, что из Новгород­ской і летописи заимствован рассказ о взятии Торжка, и остановимся на вставках, которые сделаны самим соста­вителем комбинированного текста. Эти вставки не носят на себе никаких следов конкретного материала и свиде­тельствуют о сделанных дополнениях в интересах рито­рики или с целью поучения. Таковы места от слов «И весь разливашеся слезами. . .» до слов «. . . твоему милосер­дию»; ниже — от слов «и видяаще се, възлюбленнии, суету жития человѣча. . .» до слов «. . . грѣхи и покаемся»; и, наконец, от слов «И тако скончашася судомъ божиимъ. . .» до слов «. . . ради языка».

Рассказ о Батыевом нашествии под 6746 г. в Софий­ской I летописи завершается эпизодом взятия Козельска. Эта часть взята целиком из южнорусской летописи. От слов «И прииде къ городу Козельску. . .» до слов «. . . поиде в землю Половецьску» текст Софийской I совпа­дает с соответствующим текстом Ипатьевской летописи.

Итак, летописная традиция о Батыевом нашествии в сво­дах XV в. и в Воскресенской летописи восходит к трем первоначальным источникам: 1) владимирско-ростовскому, сохранившемуся в Лаврентьевской летописи, 2) новгород­скому, сохранившемуся в Новгородской I летописи млад­шего и (не полностью) старшего изводов, и 3) южнорус­скому, сохранившемуся в Ипатьевской летописи. Таковы три первоначальные летописные традиции в изображении этих событий: северо-восточная, южная и северная.

Теперь уместно поставить вопрос, насколько самостоя­тельны традиции северо-восточная и северная, содержащие интересующий нас материал, отсутствующий в Лаврентьев­ской летописи, как-то: подробности рязанские, сведения о Дороже и т. п. Что дает внутренний сравнительный ана­лиз этих двух традиций?

Начальная часть рассказа Новгородской I летописи, касающаяся событий в Рязани и взятия Коломны, носит следы рязанского происхождения. То, что изложение на­чинается с этих событий, конечно, не является указанием на рязанский источник. Путь Батыя по Руси начинался с Рязанской земли; и рассказ, например, Рашид-ад-дина о походе Батыя на русский Северо-Восток тоже начинается со взятия Рязани и Коломны. Но в Новгородской I ле­

184

тописи имеем ряд указаний на рязанский источник: та­ковы географические данные («сташа о Нузлѣ и взяша ю и сташа станомь ту»; «пустиша о Нухлѣ татары въ Во-ронажи»), подробности о татарском посольстве в Рязань («жену чародѣицю и два мужа с нею, къ княземъ рязань-скымъ»), сведения о требовании десятины («. . . просяче у нихъ десятины во всемь: и в людехъ, и въ князехъ. . .» и т. д.), перечисление рязанских князей, сообщение об уча­стии рязанского князя Романа в битве под Коломной. Всего этого в Лаврентьевской летописи нет. О состави­теле рассказа Новгородской I летописи допустимо предпо­лагать, что он пользовался письменным рязанским источ­ником. В. Л. Комарович, предполагая рязанский летопис­ный источник, обратил внимание на определение Георгия по Ингвару: «Инъгворовъ братъ» и сопоставил эти слова с фразой под 6726 г.: «Ингворь же не приспѣ приехати к нимъ: не бе бо приспело врѣмя его». Оговоримся, что все приведенные В. Л. Комаровичем данные позволяют предполагать только существование местных рязанских ле­тописных записей и повестей, но еще не доказывают суще­ствования рязанских летописных сводов, т. е. больших, сложных летописных памятников, соединявших известия разного происхождения 26.

Исследуемая часть Новгородской I летописи не могла быть в составе ростово-суздальского (точнее — владимир-ско-ростовского) летописного памятника: в ней не найдем ничего о взятии Москвы при изложении завоевательного продвижения татар (только значительно ниже Москва упомянута лишь при перечислении захваченных городов), но зато с насмешкой сказано о позорном поведении моск­вичей: «москвичи же [побѣгоша] ничего же не видѣвше» 21, а в поведении Юрия подчеркнута отрицательная черта: «ни послуша князии рязаньскыхъ молбы, но самъ хоть особь брань створити».

Вместе с тем соответствующая часть рассказа Лаврен­тьевской летописи не содержит никаких следов, кото­рые бы говорили, что текст этот явился в результате со­кращения рассказа Новгородской I летописи. Те сравни­тельно немногие конкретные черты, которые содержит эта

26 Вопрос о существовании рязанских сводов остается открытым; возможно, они и были.

27 Новг. I лет. под 6746 г.

185

часть рассказа Лаврентьевской летописи, отсутствуют в Новгородской I летописи: о том, что татары шли «лѣсом», о том, что была взята территория «до Проньска»; о том, что пленных «овы растинахуть, другыя же стрѣлами растрѣляху в ня, а ини опакы руцѣ связывахуть» 28; об участии Всеволода в битве под Коломной. А в Лаврен­тьевской нет о том, что отступали «к надолобомъ», точных дат и т. п. Не встречаем и бесспорно общих обеим летопи­сям мест.

Далее, в Новгородской I летописи после слов «Но на предлежащая възвратимся» уже не видно следов источни­ков рязанского происхождения. Об осаде Владимира здесь рассказано коротко, причем сообщено о фактах, которые известны и из Лаврентьевской, но рассказ иной, с другими деталями 29.

А в Лаврентьевской читаем подробнейший рассказ, со­ставленный владимирским патриотом, об осаде и взятии г. Владимира и о последующих событиях, где владимир­ский материал сочетается с ростовским. Составитель рас­сказа Новгородской I летописи пользовался в сообщениях о последующих событиях, происходивших в северной части Ростово-Суздальской земли, тоже каким-то своим источ­ником, может быть устным (что устными источниками он пользовался, явствует из его же слов, относящихся к об­стоятельствам смерти Юрия: «богъ же вѣсть како скон-чася: много бо глаголють о немь инии»). Так, еще в пре­дыдущей части рассказа, по Лаврентьевской, Юрий (до осады Владимира) из Владимира «ѣха на Волъгу... и ста на Сити станом», а по Новгородской I летописи, до осады Владимира он «бѣжа на Ярославль». По Новго­родской I летописи «инии же» татары (по смыслу рас­сказа во время осады) погнались за Юрием «на Яро­славль». В Лаврентьевской этого нет, но среди городов, по направлению к которым рассыпались татары, упоми­нается и Ярославль. По Новгородской I Юрий послал Дорожа на разведку с 3000 воинов (по смыслу рассказа, из Ярославля или из тех мест), и Дорож прибежал и до-

28 Эта фраза могла быть литературного происхождения (ср. Лавр, лет. под 6449 г.).

29 Так, в Лаврентьевской нет о том, что постригались в Успен­ском соборе «добрии мужи и жены»; о том, что прятались «в по­ла^», т. е. церковной ризнице, или на хорах, что татары поджигали <-наволочивше лѣса»; заметно расхождение в датировке.

186

ложид князю, что татары уже «обошли» их. Юрий стал «полкъ ставити около себе», но внезапно подошли татары, и князь, «не успѣвъ ничто же, побѣже»; погиб он на р. Сити, где его настигли татары. По Лаврентьевской летописи, татары, взяв Владимир, пошли «на великого князя Георгия» (по смыслу изложения — к р. Сити). Ниже сообщается, что Юрий узнает о катастрофе, про­исшедшей во Владимире, и приведены его слова и молитвы, и затем опять читаем: «И поидоша безбожнии татарове на Сить противу великому князю Гюргю». Таким обра­зом, о пребывании его в Ярославле и о Дороже ничего не говорится. Но зато Лаврентьевская сообщает немало сведений, которых нет в Новгородской I.

Подробная характеристика-некролог Юрия, помещен­ная в Лаврентьевской под 1239 г., в Новгородской I, конечно, отсутствует. Она составлена в духе владимирской летописной традиции, если правильны наблюдения, что она перекликается с летописными статьями о Борисе и Глебе, о Владимире Мономахе и Андрее Боголюбском. Она могла быть написана в одном из владимирских мо­настырей, где имели основание особенно чтить память Юрия Всеволодовича, о чем будем говорить ниже. Во вся­ком случае, как показывает Симеоновская летопись, этот некролог был в Троицкой летописи и, следовательно, в оригинале Лаврентия — своде 1305 г.30

Как мы показали выше, имеет под собою основание предположение, что работа Лаврентия имела в виду со­ставление в дальнейшем местного нижегородско-суздаль-ского свода или, может быть, даже местной летописи, но с общерусской летописной традицией в основе. Такое предположение подтверждается общими условиями, сло­жившимися к началу 1377 г. в Нижнем Новгороде, и тем, что к тому же источнику (к своду 1305 г.) обратились и в Твери, и в Москве. Менее вероятно, что труд Лаврентия преследовал только узкоцерковные интересы. Для дока­зательств прав на архиепископию потребовалась бы, ве­роятно, летопись, переходившая за 1305 г., так как в на­чале XIV в. еще не существовало ни Нижегородско-Суз-дальского княжества, ни нижегородско-суздальской епи-скопии. К тому же не следует забывать, что в записи Лав-

30 А. А. Шахматов. Симеоновская летопись XVI века и Троиц­кая начала XV века. — ИОРЯС, т. V, кн. 2, СПб., 1900.

187

рентия прямо сказано, что начал писать он рукописную книгу «князю великому Дмитрию Костянтиновичю».

Был ли составлен нижегородский или нижегородско-суздальский летописный свод, в основании которого ле­жал великокняжеский владимирский свод 1305 г.? Вопрос этот приходится оставить открытым, и нет уверенности в том, что замысел великого князя Дмитрия Константино­вича и Дионисия получил осуществление. Без сомнения, местным нижегородским летописным материалом пользо­вались, привлекали его в других крупных центрах страны. Так, доказано, что нижегородские или нижегородско-суз-дальские записи (от 6849 или от 6851 г. до 6883 г.) ис­пользовал составитель тверского летописного свода около середины XV в.31 Еще ранее нижегородские записи были в распоряжении составителя Владимирского полихрона32. Еще ранее, в 1408—1409 гг., нижегородский или нижего-родско-суздальский материал второй половины XIV в. получил в свое распоряжение составитель первого митро­поличьего свода 33. Но, к сожалению, пока нет возможности выяснить, был ли в обороте какой-либо нижегородский ле­тописный свод (подобный тверскому или митрополи­чьему), или же во Владимир или в Москву и в Тверь присылали только материал церковных и монастырских записей. Напомним к тому же, что уже в 1392 г. пришел конец нижегородской самостоятельности, и Нижний Нов­город влился в состав московского домена.

Не даст ли ответ на наш .вопрос так называемый Ни­жегородский летописец?

Последнее издание его принадлежит А. С. Гацискому 34; ряд списков остался ему неизвестным. Сравнение печат­ного издания с неопубликованными списками показывает, что существовал общий протограф XVII в., в котором были соединены два комплекса известий (из двух источ-

31 А. Н. Насонов. Летописные памятники Тверского княжества.— «Известия АН СССР, отделение гуманитарных наук», 1930, № 9, стр. 734—735 и др.

32 Ср. Софийскую I и Новгородскую IV летописи. А. А. Шахма­тов. Общерусские летописные своды XIV и XV вв. — ЖМНП, 1900,

№11.

33 М. Д. Приселков. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.—Л.. 1950; он же. История рукописи, стр. 191.

34 «Нижегородский летописец», изд. А. С. Гациского. Нижний Новгород, 1886.

188

ников?): один — кончая 6930 г. с припиской о том, что оползла гора и засыпала в слободе 150 дворов, и о «ста­ром городке», а другой — начиная с 7017 г., с известия о присылке Петра Фрязина. Не знаем, имеется ли в виду в приписке оползень 1369/70 г. или новый. Во всяком слу­чае, гибель 150 дворов была памятна в Нижнем-Новго-роде, судя по записи, сохранившейся в рукописи ГБЛ, ф. 98, № 1289, л. 129 об.

Для нашей темы необходимо остановиться на первом комплексе известий и выяснить, не заключает ли он при­знаки пользования нижегородским или нижегородско-суздальским летописным сводом XIV в.? На наш взгляд, есть основание думать, что вся компиляция или, вернее, первый комплекс был составлен не без участия клириков соборной церкви арх. Михаила. В первом же известии о построении города Нижнего Юрием Всеволо­довичем в Нижегородском летописце, где вместо 6729 г. указан 6720 г., прибавлено, что Юрий поставил церковь «соборную архистратига Михаила древянную» и с припиской, что владели «тою землею погании мордва». А под следующим, 6735 г., — Юрий будто бы заложил церковь «каменную» архистратига Михаила, а «поганскую мордву отгнал от града». Ниже даются сведения о Кон­стантине Васильевиче, который назван Константином Юрьевичем. О построении Юрием церкви Спаса не го­ворится ничего. А постройка (вернее — перестройка) этой церкви Константином Васильевичем в 6858 г. приписана Константину Юрьевичу и отнесена к 6760 г. с прибавле­нием, вероятно, местного предания, что в ту церковь был им из Суздаля перенесен «образ Спаса нерукотвореннаго».

Церковь арх. Михаила была построена, согласно данным Никоновской летописи, в 6867 (1359) г.; в XVII в., в 1630—1631 (или 1620) гг., собор перестраивался. Ду­маем, что начальная часть Нижегородского летописца представляет собою малоискусную позднейшую компиля­цию, содержание которой подсказано отчасти желанием возвеличить собор Михаила и, вопреки сведениям сущест­вовавших летописей, приписать ему наибольшую по срав­нению с другими нижегородскими церквами древность35.

35 В самом соборе видны были подписи близ входной двери, по содержанию близкие к приведенным известиям Нижегородского ле­тописца, о построении собора Юрием и с аналогичными приписками о «поганой мордве».—'«Нижегородский летописец», стр. 131, прим.

189

Ниже, под 6867 г., в том же Нижегородском летописце имеется известие о построении Андреем Константинови­чем церкви каменной арх. Михаила, взятое из источника, близкого к Никоновской летописи, но с прибавлением слов «близ двора своего». А под 6918 г. от слов «В Нижнем Новѣградѣ в соборной церкви [архи]стратига Михаила положены. . .» до слов «. . . великая княгиня Ирина» читаем список похороненных в соборе арх. Михаила князей.

После 6760 г. в Нижегородском летописце идет 6811 г. и следует ряд нижегородских известий до 6930 г., как мы говорили. Нетрудно заметить, что основным источником служила какая-то летопись, близкая к Никонов­ской. Так, текст под 6811 г. близок к Никоновской под 6886 г.; обширный текст под 6825 г. близок к Нико­новской под 6885 г. (с прибавлением о Семене Дмитрие­виче, тело которого положено «у полуденных дверей на правой странѣ»); известию 6862 г. соответствует изве­стие 6863 г. Никоновской; известию 6867 г. — известие 6867 г.; известию 6876 г. — известие 6873 г. Но сообщение, что князь Борис Константинович велел ров копать, где «быть каменной городовой стѣнѣ и башням», находим в Рогожском летописце — «заложи городъ сыпати» — среди группы нижегородских известий. А в рассказе об Арапше и князе Борисе Константиновиче, по-видимому, излагается событие 6875 г., но вместо Булат-Темиря назван Арапша. Далее, известие 6875 г. Нижегородского летописца нахо­дим в Никоновской летописи и других под 6895 г. А в рас­сказе под 6878 г. соединены сообщения Никоновской под 6886 г. (из «Повести о митрополите Алексее») с из­вестиями 6878 г., имеющимися частью в Рогожском ле­тописце, а частью в Софийской I летописи. Под 6879 г. текст близок к тексту Никоновской под 6873 г.; а рассказ о госте Тарасе Петрове, как я упоминал, обнаружен мной в библиотеке им. Ленина, в рукописном своде первой по­ловины XVI в. Далее, известия под 6880 г. соответствуют Никоновской под 6880 г.; под 6882 г. — известию под 6880 г.36 и 6882 г.; а текст 6883 г. — тексту Никонов­ской под 6886 г., хотя там говорится, что Василиса была положена не в соборе Спаса, а в монастыре Зачатия. В Никоновской же летописи находим и пространный не-

36 За исключением слов «и зачаты делать Дмитровские ворота».

190

кролог княгини Василисы (Феодоры). Рассказ Нижего­родского летописца под 6904 г, о буре в Нижнем Новго­роде находим в Никоновской летописи и в неопубликован­ном Забелинском списке Тверского сборника под 6914 г. Под 6907 г. рассказ ближе к Троицкой летописи и Воск­ресенской под тем же годом, чем к Никоновской (под 6904 г.), а рассказ Нижегородского летописца под 6918 г. более подробно изложен в Никоновской и Симеоновской под 6919 и 6918 гг., но он содержит еще список князей и княгинь, похороненных в соборах Спаса и арх. Михаила, как упомянуто выше. Наконец, под 6930 г. читаем опи­сание голода в городах, и в том числе в Нижнем Новго­роде, которое в несколько более подробной редакции на­ходится в Симеоновской и Никоновской летописях под тем же годом.

Из сказанного можно заключить, что рассмотренная компиляция содержит, начиная с 6811 г., выборки о ниже­городских событиях из разных летописей, преимущест­венно из летописи, близкой к Никоновской, или из общего их протографа. Так или иначе, но данных для утвержде­ния существования нижегородского летописного свода XIV в. в Нижегородском летописце мы не находим.

Рассмотрение неопубликованных списков Нижегород­ского летописца не меняет вывода. Некоторые из них пе­редают текст местами с сокращениями, а некоторые дают кое-какой лишний материал. Так, список БАН № 16. 17. 23 и Строгановский список № 38 XVII в. той же библио­теки сообщают под 6880 г. о том, что «[великий] князь Борис Констянтинович» поставил «себѣ город» на р. Суре и назвал его Курмыш. В Строгановском списке под 6907 г. к словам «Володимер Даниловичь» прибавлено «Ушаков», а под 6918 г.— что татары были «касимов­ские» 57.

Вопрос о том, что представлял собой оригинал Лаврен­тия, или свод 1305 г., правильно, в общем виде, разрешен М. Д. Приселковым. Путем тщательного анализа послед-

37 В списке БАН № 16.14.24, XVII в. под 7192 г. сообщается: «межь Самары и Саратова поставленъ нов город Сызраньть на реке Сызранте и на реке на Крынзе».

191

ней части Лаврентьевской летописи и сопоставления этих данных с данными по истории великого княжества Влади­мирского Приселков, как мы говорили, убедительно пока­зал, что свод 1305 г. представлял собою великокняжеский владимирский свод, составленный, когда великим князем владимирским был тверской князь Михаил Ярославич, чем и объясняется наличие тверских известий в последней части летописи. Михаил Ярославич продолжал велико­княжескую летописную традицию своих предшественников.

Основной нашей задачей в предлагаемой главе является восстановление владимирского летописания первых десяти­летий XIII в., погребенного в значительной мере под пла­стом более позднего слоя ростовского. Нам, таким обра­зом, надлежит прежде всего выяснить: когда, где и почему владимирское летописание было соединено с ростовским?

Приселков полагал, что это соединение произошло в 1239 г. Когда великому князю владимирскому Ярославу Всеволодовичу потребовался «летописный рассказ, дово­дящий изложение до вступления Ярослава на владимир­ский стол», то Ярослав обратился в Ростов, где могли выполнить его поручение. «К сожалению, — пишет М. Д. Приселков, —- уяснить себе причину, побудившую Ярослава предпринять составление свода, излагавшего на ростовском и владимирском материале историю всего Ростово-Суздальского края, мы не имеем данных» 38.

Неверно считать, что в основу «великокняжеского свода Ярослава» в 1239 г., как думал М. Д. Приселков, «поло­женным оказался ростовский летописец Константина и его сыновей». Ярослав был яростным врагом Константина. Длительная борьба Ярослава и Юрия против Константина завершилась разгромом братьев и победой Константина и новгородцев в 1216 г. По владимирскому источнику, Юрий винил во всем брата Ярослава как инициатора вражды: «суди богъ брату моему Ярославу, оже мя сего д о в е л». Уже после того как Юрий присягнул Констан­тину, Ярослав «еще пребывая въ злобѣ и дыша гнѣвом не покоряшеся, затворися в Переяславли. . .».39 Зачем же Ярослав стал бы обелять Константина? Не в пользу 1239 г. как рубежа и года, когда произошло соединение,

38 М. Д. Πриселков. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940, стр. 94.

39 ПСРЛ, т. XXV, стр. 114.

192

говорят и формальные признаки: и до 1239 г., и после видим в Лаврентьевской летописи сильную ростовскую окраску; и до 1239 г., и после прослеживается рука почи­тателя епископа Кирилла; и до 1239 г., и после видим нить известий, связанных с великокняжеской деятель­ностью Ярослава. Есть еще одно соображение, которое препятствует отнесению переработки владимирского вели­кокняжеского текста первых десятилетий XIII в. на ро­стовском материале к 1239 г. В результате переработки крупные события 1212—1216 гг. изображены в Лаврен­тьевской летописи не такими, какими они были на самом деле. Вражда князей под рукой летописца в значитель­ной мере преобразована в миролюбие и согласие, а это едва ли мог бы сделать летописец в 1239 г., когда память о событиях была еще свежа.

Когда была произведена переработка на ростовском ма­териале? Тверская нить известий начинается в Лавренть­евской с 1282 или с 1285 г. Пространный рассказ о бас­каке Ахмате в Курском княжении, помещенный под 6792 г. и под предыдущим (где не сохранилось начало за утратой листов), т. е. под 1283—1284 гг., повествует о со­бытиях 1287/88—1293 гг., как можно установить на осно­вании персидских и арабских источников; таким образом, он был вставлен при составлении свода 1305 г. Судя по Симеоновской летописи, статья 6790 г. и начало статьи 6791 г. (1282—1283 гг.) не содержали ростовского мате­риала. Таким образом, ростовский материал, который идет сплошной нитью за ряд десятилетий, кончается на 1281 г., и встает вопрос: не был ли присоединен ростовский мате­риал к владимирскому (в тексте великокняжеского свода первых десятилетий XIII в.) именно в это время? Рассказ об Ахмате показывает, что вставки задним числом нового материала в текст великокняжеских сводов бывали, и интересующая нас переработка могла быть сделана около 1281 г. К тому же год этот считается вехой в истории лето­писания.

Переработка делалась с целью показать читателю брат­ское единение князей, дать образцы княжеского согласия и взаимной любви. В редакции Лаврентьевской летописи вражда, длившаяся с 1211 по 1216 г., почти полностью замалчивалась. Военные действия 6724—6725 гг. отрази­лись в одной фразе, составленной явно представителем церкви, которая заканчивалась картиной единения и «вели-

13 А. Н. Насонов

193

кой любви». Та же идея проводится и в рассказе под 1218 г. о том, как Константин сажал сыновей своих по го­родам, говоря им: «возлюбленіи мои чадѣ! Будита межи собою в любви», после чего следовал ряд наставлений цер­ковного характера и заявление о том, что он ввиду прибли­жения смерти поручает их «брату и господину Гюргю, да то вы будеть в мене мѣсто». Та же тенденция обнаружи­вается и ниже, где Юрий и Ярослав, приехав во Владимир, будто бы плакали по Константине «плачем вельим, акы по отци и по братѣ любимѣм, понеже вси имѣяхуть и въ отца мѣсто».

Та же тенденция просвечивает и в тексте Лаврентьев­ской летописи, относящемся к 50-м годам XIII в. Подчер­кивается единение великого князя Александра Невского с ростовскими князьями; особенно заметно это под 6767 и 6769 гг. Так, под 6767 г. Александр Невский приезжает из Новгорода в Ростов, «к святѣи Богородицѣ», кланяется со­бору и епископу, обращается к нему со словами благодар­ности, и тогда «блаженыи же епископъ Кириль, Б о ρ и с ъ и Г л ѣ б ъ и мать их Марья княгини чтиша Олек-сандрас великою любовью, и поѣха в Володи-мерь». Под 6769 г.: «благовѣрныи же князь Олек-с а н д ρ ъ, сынъ Ярославль, Борисъ и Глѣбъ Василко-вича волею божьею и поспѣшеньемь святыя Богородица, благословеньемь митрополита Кирила и епископа Кирила, изведоша архимандрита святого Богоявленья Игнатья, и бысть причетник церкви святыя Богоро­дица в Ρ о с τ о в ѣ» 40.

Надо сказать, что конец 70-х-—начало 80-х годов XIII в. было временем, когда, несмотря на условия татарского ига, в Ростове развивалась письменность. Это объясняется и тем, что в Ростове высоко стояли литература и просве­щение еще с домонгольской поры41; и тем, что Ростов не был разорен, как Владимир; по новгородскому первоисточ­нику, Ростов и Суздаль не сопротивлялись: «Ростовъ же и Суждаль разидеся розно» 42; и тем, что после нашествия

40 Лавр. лет. под 6769 г.

4! К вопросу о распространении знания греческого языка и пись­менности в Ростове см. рукопись ГБЛ, ф. 98, № 637, л. 361, а также «Повесть об ордынском царевиче Петре». — «Краткий отчет о деятельности общества древней письменности за 1917—1923 гг.». Л., 1925, стр. 33, и предыдущую главу.

42 Новг. I лет. под 6746 г.

194

Батыя Ростов был единственным епископским центром во всей Ростово-Суздальской земле; и тем, что к 70—80-м го­дам, судя по некоторым признакам, возобновились в ка­кой-то мере культурные связи Северо-Востока с Киевщи-ной 43. Особенно бросается в глаза обличительная сторона в литературе того времени, резкая критика некоторых сто­рон общественной жизни АА.

Как раз около 1281 г. был составлен дошедший до нас Летописец патриарха Никифора со вставками ростовского материала, ростовскими известиями, которые кончаются сообщением о смерти Глеба Васильковича (в 1278 г.) 45.

К этому же времени, к 1281 г., относится «Послание Иакова черноризца к ростовскому князю Дмитрию Бори­совичу». Духовник Иаков уговаривает ростовского князя проявить любовь к ближнему, причем указывает на «год ратен», на угрозу вооруженного столкновения, до которого едва не дошло дело в то время у Дмитрия Борисовича с братом Константином 46.

В Ростове почти непрерывно велись летописные записи (указания имеются с 1253 г.), в то время как во Влади­мире после нашествия Батыя летописные записи прекрати­лись, судя по тому, что за длительный период после Ба-тыева нашествия в Лаврентьевской летописи нет владимир­ских записей с точной датой 47.

Великокняжеский владимирский свод приходилось со­ставлять, таким образом, на ростовском летописном мате­риале и на записях, которые можно было сделать по при­поминанью, задним числом. К числу последних относятся

43 О приездах митрополита Кирилла из Киева на Северо-Вострк в эти годы сообщает Лаврентьевская летопись; см. также «Памят­ники канонического права», стр. 83—102.

44 К концу XIII в., к 70—80-м годам, относится та редакция «Ме­рила праведного», которая сохранилась в воспроизведенном не­давно фототипически Троицком списке — «Мерило Праведное по рукописи XIV века». М., 1961. Ср. проповеди Серапиона Влади­мирского —· Е. Петухов. Серапион Владимирский, русский пропо­ведник XIII века. — «Записки историко-филологического факуль­тета С.-Петербургского университета», ч. XVII. СПб., 1888, при­ложение.

45 См. ПСРЛ, т. I, изд. 1. СПб., 1846, стр. 248—252.

46 См. С. И. Смирнов. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины (тексты и заметки). — ЧОИДР, 1912, кн. 3, отд. II, стр. 431—446; он же. Древнерусский духовник. — ЧОИДР, 1914, кн. 2, стр. 147.

47 А. Н. Насонов. Монголы и Русь. М.—Л., 1940, стр. 38.

195 12*

записи о приездах во Владимир и о деятельности на Се­веро-Востоке митрополита Кирилла,

Те годы, когда составлялся великокняжеский летописный труд, были чрезвычайно тревожными. В 1281 г., как мы говорили, открылась «крамола» между ростовскими кня­зьями, в которую чуть было не был вовлечен великий князь Дмитрий Александрович. А вслед за тем началось большое междоусобие среди северо-восточных князей, толчком к чему послужили события в Орде, где со смертью Менгу-Тимура, т. е. с 1280—1282 гг., воцарилось фактически двоевластие, причем нетрудно было предвидеть длительную и бедственную смуту. В Северо-Восточной Руси обозначились две различные политические ориентации. Прочные связи по родству и «службе», которые установи­лись у ростовских князей, во всяком случае, части их, с Волжской Ордой, сделали их верными вассалами ханов Поволжья. Эти князья — Константин Ростовский, Федор Ярославский и князь Андрей Городецкий — выступают в 80—90-х годах XIII в. в качестве ставленников и васса­лов волжских ханов; с другой стороны, князь Дмитрий Александрович Переяславский и, можно думать, князь Михаил Тверской оказываются вассалами «царя» Ногая и ищут поддержки у последнего.

Сразу же, в 1281 г., начинается вражда. Великокняже­ская летопись с осуждением повествует, как князь Андрей пошел «ратью» на Дмитрия, «испросивъ собѣ» в Орде «княжение великое подъ братомъ своимъ, имѣя спос-иѣшьника себѣ и пособника» какого-то Семена Тонилие-вича, и «съ нимъ иныа к о ρ о м о л н и к и». Когда на­грянула татарская рать, к ней присоединились и Констан­тин Ростовский, и другие князья. Летопись дает понять, какое страшное опустошение и на какой большой террито­рии произвело это «нахождение», когда разорялись «го­роды и волости, и села и погосты, и манастыри и церкви». От Мурома до Торжка «множьство безчислено христианъ полониша, по селомъ скотъ и кони и жита пограбиша, вы-сѣкающе двери у хоромовъ; и бяше великъ страх и τ ρ е π е τ ь на христианскомъ родѣ...» 48.

В интересах великого князя Дмитрия Александровича было противодействовать надвигавшейся угрозе посяга­тельств на великокняжеский стол, угрозе «нахождений»,

48 Симеоновская летопись под 6789 г.

196

распада и продолжительного разорения страны. Противо­действие должно было быть и со стороны владимирской епископской кафедры, восстановленной в 1274 г., на кото­рую тогда был поставлен известный проповедник Сера-пион, вышедший из архимандритов Киево-Печерского мо­настыря и привезенный во Владимир митрополитом Ки­риллом. В 1281 г. кафедру занимал Федор. Напомним, что самый принцип княжеского единения традиционно пропа­гандировался в Киево-Печерском монастыре. Нет сомне­ния, что и ростовский епископ Игнатий не мог не бояться надвигавшейся угрозы длительных смут. В 1281 г., когда началась «крамола» между ростовскими князьями, один из них ездил с жалобой к великому князю Дмитрию Алек­сандровичу. Дмитрий Борисович стал в Ростове «наря­жать полкы» и «городъ весь замяте». По приезде в Ростов великого князя состоялось примирение «пред» епископом Игнатием: «в в е д о ш а ихъ въ любовь, и взяша миръ» 49.

Именно β это время, после опустошительного «нахожде­ния», о котором выше шла речь, перед угрозой длитель­ного междоусобия, могла возникнуть мысль показать в ве­ликокняжеском своде, что во времена дедов князья-«братья» действовали в согласии между собой, и если начинался конфликт, он кончался миролюбивым соглашением, «ве­ликой любовью»; именно в это время и могла быть произ­ведена та переработка владимирского текста первых деся­тилетий XIII в. на ростовском материале, о котором мы говорили выше.

Нельзя не обратить внимания на то, что в том же ве­ликокняжеском тексте, как он восстанавливается с по­мощью выписок из Троицкой летописи Н. М. Карамзина, читалось (под 1270 г.) по поводу «убиения» татарами Ро­мана Ольговича Рязанского обращение к князьям с при­зывом не враждовать: «О взлюблении князи русьскыи, не прелщаитесь пустошною славою свѣта сего, еже хуже пау-чины и яко стѣнь мимо идеть ... не обидите меньшихъ сродникъ своихъ . ..»50. Аналогичное выражение читаем в Лаврентьевской под 1216 г. по поводу смерти ростов­ского епископа Пахомия: «... не хваляся ни о чем же сует-ствомь пустошнаго свѣта сего, еже скоро мимо иде и хуже

49 Там же.

50 Н. М. Карамзин. История государства Российского, изд. И. Эйнерлинга, кн. 1, т. IV. СПб., 1842, прим. 136.

197

паоучины. . .». Нельзя не отметить также, что под 1216 и 1227 гг. читаем в Лаврентьевской летописи обличения в «мздоимании», «граблении», «насилиях», которые пере­кликаются с обличениями Серапиона и с рассказом в «Ме­риле праведном» о беседе князя с Симеоном Тверским.

Средоточием летописного дела в Ростове еще с XII в. был ростовский Успенский собор. В распоряжении руково­дителей могли быть и записи ростовских князей. Известно о близости Кирилла к Васильку, Пахомия — к Констан­тину51. Преемником Кирилла был Игнатий, о котором упоминается в великокняжеском тексте летописи почти под каждым годом (Симеоновская Летопись под 6773, 6777, 6779, 6781, 6784—6786, 6788, 6789 гг.). Мы ви­дели, что новый великокняжеский владимирский свод при­ходилось составлять на ростовском материале. Игнатий мог наблюдать за составлением нового великокняжеского свода в Ростове. Однако окончательная обработка делалась уже во Владимире. Под 6788 г. рассказывается, как тот же епископ Игнатий, согласно решению приехавшего митропо­лита, сотворил «неправо», осудив покойного князя Глеба и «изринув» тело его из соборной церкви, и приводятся слова укора, сказанные митрополитом епископу.

Несмотря на разорение 1238 г., город Владимир-на-Клязьме оставался официальным центром «великого кня­жения Владимирского», и изучаемый нами текст, сохранив­шийся в Лаврентьевской и Симеоновской летописях, редак­тировался, хотя и с помощью ростовского материала, как летописный свод великого княжения Владимир­ского. Под 6746 г. читаем, что Ярослав, «сынъ Всеволода великаго» сел «на столѣ в Володимери», что в следующем году он привез во Владимир останки брата Юрия и «весь град Володимерь» оплакивал покойного; что он похоронил его во владимирском Успенском соборе, где по­коился и «Всеволодъ, отець его». И далее помещена та «похвала» Юрию, в которой составитель оправдывал его поведение при переговорах с татарами, которые «велику пакость землям творять, еже и здѣ многа зла ство-

51 Пахомий был «духовником» Константина (Лавр. лет. под 6722 г.), а Кирилл — Василька. О значении «духовенства» в Древней Руси см. С. И. Смирнов. Материалы для истории древ­нерусской покаянной дисциплины; он же. Древнерусский духов­ник.

198

риша»ь2. Составитель подчеркивал, что Юрий сидел во Владимире «на отни столѣ» 24 года и на 25-м погиб, и при подсчете лет игнорировал годы княжения Константина, Под 1241—1246 гг. рассказ идет о деятельности Ярослава как великого князя владимирского, а с 1247 г. — о деятель­ности Александра (Невского), хотя он еще не был тогда великим князем владимирским; под 1252 г. обстоятельно рассказывается, как Александра сажали во Владимире «на столѣ отца его», и затем также прослеживается его дея­тельность как великого князя владимирского и т. д.

Как летописный свод великих князей владимирский ве­ликокняжеский летописный свод должен был храниться во Владимире или в Успенском епископском соборе, или в Рождественском монастыре, находившемся в юго-восточ­ной части владимирского кремля, где в новое время стоял архиерейский дом.

О Рождественском монастыре я упоминаю ввиду следую­щих данных. Во-первых, еще до нашествия монголов, как давно было замечено, исчезают признаки ведения летопи­сания во владимирском Успенском соборе. То, что Успен­ский собор был епископским, не имело прежнего значения после 1238 г. для летописного дела, так как со смертью владимирского епископа Митрофана, погибшего в Успен­ском соборе при взятии Владимира, в г. Владимир епис­копа не ставили.

Во-вторых, Рождественский монастырь занял в XIII в. первостепенное значение в стране (только много позже он перешел на второе место по значению, после Троице-Сер-гиева53). Весьма показательно, что епископов в XIII в. стали ставить из игуменов Рождественского монастыря и

62 Если автор напоминает о постройке Юрием Нижнего Новго­рода, то потому, что это был единственный «город», о постройке которого Юрием рассказывала летопись, а об основании Благовещен­ского монастыря ■—■ потому, что о каких-либо других монастырях, по­строенных Юрием, летопись вообще не говорила.

53 В. В. Зверинский. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи, τ. II. СПб., 1892, стр. 293. В описи «книг» 30-х годов XVII в., взятых для патриарха Никона из владимирского Рождественского монастыря, числилось всего 93 рукописи, из них «5 книг лѣтопис-цев», «письменных», из которых один был «в полдесть». Не знаем точно, что это за «лѣтописец», но как известно, Лаврентьевская летопись именно «в полдесть», т. е. большую четверку. — ГИМ, Си= нод., № 205; ЧОИДР, 1848, кн. 6, отд. IV, стр. 1—44.

199

но Владимир, и в Ростов. Гак, в 1214 г. поставили Си­мона Владимирского; после его смерти —из игуменов того же монастыря Митрофана Владимирского. И из игу­менов же Рождественского монастыря был Кирилл, о ко­тором так много говорится в Лаврентьевской летописи и у которого должны были быть связи с братией Рождест­венского монастыря.

В-третьих, есть основания полагать, что в Рождествен­ском монастыре должны были особенно чтить Юрия Все­володовича, что необходимо иметь в виду при решении вопроса, где был завершен свод Юрия и где писалась «по­хвала» ему. Рождественский монастырь основал Всеволод в 1192 г.: «и монастырь созда, в нем церковь камену Рож­дество святыя Богородица» ----- Лаврентьевская летопись под 6720 г., в некрологе Всеволоду. Но исключительно важное положение монастырь занял при Юрии Всеволодо­виче, когда при жизни владыки Иоанна на его место епис­копом поставили игумена Рождественского монастыря Си­мона. Дело в том, что Иоанн не удовлетворял требованиям Юрия (недаром при составлении летописного свода неко­торые известия, связанные с Иоанном, из текста выбро­сили). Симон был первым епископом выделившейся (от­дельной от ростовской) владимирской епископии. Уже самое деление северо-восточной епископии на две соответ­ствовало желанию Юрия, а не Константина, сидевшего в Ростове и домогавшегося «Владимира к Ростову». Бли­зость Симона именно к Юрию в период его борьбы с Кон­стантином не подлежит сомнению. После поражения Юрия на Липице Константин сел во Владимире, а Юрию было предложено ехать в Радилов-Городец; вместе с ним поехал и епископ владимирский Симон. Согласно «ряду», Юрий отправился в Суздаль, и опять вместе с Симоном: «и вниде во нь (т. е. в Суздаль. — А. Н.) сентября 11, а епископ Симон с нимъ вниде в свою епископью» 54. После смерти Константина Юрий садится во Владимире, и Симон «епископъ его (sic!) вниде тогда опять в свою еписко­пью» 55, т. е. возвращается во Владимир с Юрием.

Это был тот самый Симон, от которого сохранилось по­слание к киево-печерскому монаху Поликарпу. В бытность

54 Московский свод 1479 г. под 6725 г. — ГПБ, Эрмитаж., № 4166 и ПСРЛ, т. XXV.

55 Там же под 6726 г.

200

епископом ему были известны не дошедшие до нас памят­ники письменности: летописец старый ростовский и житие Антония Печерского; сам он был в какой-то мере истори­ком Киево-Печерского монастыря. Как игумен, он должен был прививать в Рождественском монастыре вкус к исто­рической письменности.

В-четвертых, Александр Невский, великий князь вла­димирский, сведения о деятельности которого запечатлены в тексте Лаврентьевской летописи, был похоронен (со­гласно его завещанию?) в Рождественском владимирском монастыре: «Изволи его богъ привести къ собѣ отъ славы въ славу, мѣсяца ноября въ 14 день, на память святого апостола Филиппа, и пѣвше надъ нимъ обычныа пѣсни, и положиша тѣло его въ манастыри Рожества святыа Бого-

Кб

родица, и плакашася надъ нимъ много» .

В-пятых, копия, сделанная Лаврентием с великокняже­ского свода 1305 г., которую мы условно называем Лаврен­тьевской летописью, принадлежала, как указывает запись, Рождественскому монастырю. Полагаем, что там Лаврен­тий вел работу по переписке, а остался его труд в Рожде­ственском монастыре потому, что работу по подготовке нижегородско-суздальского свода приостановили по обсто­ятельствам, указанным нами выше.

Еще А. А. Шахматов обратил внимание на то, что в Мо­сковском своде 1479 г. в части с 1207 по 1234 г. прогля­дывает «особый суздальский источник». «Не может подле­жать сомнению, — писал он, — что все эти статьи и изве­стия восходят к древней владимирской летописи».

Московский свод 1479 г. не был опубликован (Эрми­тажный список не опубликован и поныне), и нет ничего удивительного в том, что М. Д. Приселков не привлек московский материал в своей «Истории русского летопи­сания XI—XV вв.» для освещения интересующего нас во­проса. Отмечая, что в Лаврентьевской летописи мы имеем ростовское изложение «могущих нас интересовать фактов», М. Д. Приселков пишет: «мы ничего не имеем для сужде­ния о том, как эти факты были изложены в великокняже-

56 Симеоновская летопись под 6771 і\

201

ском летописном своде Юрия». Однако он признавал, что восстановление владимирского летописца Юрия с по­мощью «последующего летописания XV в.» «представляет собой задачу исполнимую и важную» 57.

Итак, перейдем к основной нашей задаче: к восстановле­нию частей владимирского великокняжеского свода пер­вых десятилетий XIII в. Нам надлежит добыть парал­лельные к Лаврентьевской летописи тексты из состава Московского свода 1479 г., где отразился текст из влади­мирского великокняжеского свода за этот период в перво­начальном состоянии, т. е. летописи Юрия Всеволодовича в «подлинном» виде.

Предварительно установим самый текст Московского свода 1479 г. В статье, опубликованной в сборнике в честь проф. А. А. Новосельского58, мной отмечены места, опу­щенные в Уваровском списке № 1366 и сохранившиеся в Эрмитажном, с 6715 по 6746 г. Приводим необходимый нам для дальнейшего исследования неопубликованный текст Эрмитажного списка под 6715 г., опущенный в Ува­ровском списке59.

«[Всеволод же] Чермныи пришед седѣ в Киевѣ, много зла сотвори земли Рускои. Слышавше великий князь Всеволод Юрьевичь, внук Володимеръ Манамаха, яко Ольговичи с погаными воюють землю Рускою, и сжалиси о том, рече: «Еда единем тѣмъ отчина Руская земля, и нам не отчина ли?» И рече: «Хощу пойти к Чернигову да како ми с ними богъ ни расправить»; и посла к Новугороду по сына своего по Костянтина. Костянтинъ то слышавъ, нача сово-купляти вой многи: новогородци и посковичи, ладожаны и новоторжци, и поиде скоро со всеми силами, и дожда отца на Москвѣ. Посла жъ Всеволод в Рязань по Романа 60 и по братью его, и в Муром по Давыда; онем же вскорѣ пришедшим и поидоша по Отцѣ61 вверхъ. А Всеволод со-

67 М. Д. Приселков. История русского летописания XI—XV вв., стр 88 и 94.

58 А. Н. Насонов. Московский свод 1479 г. и Ермолинская ле­топись.— «Вопросы социально-экономической истории и источнико­ведения пеоиода феодализма в России». М., 1961.

59 ГПБ, Эрмитаж., № 4166, стр. 323—325 (ср. ГИМ, Увар., № 1366, л 130, слова «иѣлова к нему креста на его воли. Всево-лодъ же...» и т. д. — ПСРЛ, т. XXV. М.—Л., 1949, стр. 106).

60 В рукописи «Ромона».

61 Так в рукописи.

202

вокупився идѣ к Москвѣ, и срете его сынъ Костянтин со всеми новогородци, и целоваша и с честию с великою, и бысть ту на Москвѣ неделю и поиде ко Отцѣ61 к рецѣ, совокупився съ сынми своими с Костянтином, Юрьемъ, Ярославом и Володимером, и пришед ко Отцѣ61, сташа шатры возлѣ реку по брегу. И того жъ дни приидоша к нему рязанстии князя Романъ Глѣбовичь и брат его Святославъ со двема сынома, Ингоревича 62 два, Глѣбъ и Олегъ62, а Святославичи Мстиславъ (со двема сынома Игоревича два61) и Ростислав; а Всеволод Глебовичь уже преставись въ Пронскѣ. Бысть же весть великому князю Всеволоду от63 Глеба и Ольга от Володимеричу 63, яко сложилися стрыевѣ их с Ольговичи и пришли к нему на лесть; онем пришедшимъ всем ко Всеволоду и целовав их и повеле им сести в шатрѣ, а сам иде в други[и] шатеръ постельны. И нача к ним слати князя Давыда Муром-скаго и боярина своего Михаила Борисовича на обличе­ние их. Онем же кленущимся и ротящимся, яко несть тако, приидоша же Володимеричи Глебъ и Олегъ братеничи их и обличиста их. Князь же великий повелѣ изнимати их и бояр их и вести в Володимеръ, а оттолѣ посла и в Пет-ровъ. Во утрии же сам перебродися Оку и поиде к Про иску съ [сы]нми своими и Володимери [ чи ] Глебъ и Олегъ с ним и Дав[ы]дъ Муромски, а лодии свои от­пусти на островъ к Ольгову с товаром со всем. Слы-шавше же то киръ Михаило Всеволодичь, и беже въ Киевъ ко тьстю своему Всеволоду Чермному, а проняне пояша к себѣ Изяслава Володимерича, затворишася с ним во граде. Князь же велики пришел к Пронску и отпусти 64 го­род вси полки своими и стоя около его двѣ недели. Слы-шавше жъ рязанци, яко людие суздальсти II и нового­родци стоять с товаром на островѣ у города у Ольгова, и нарядиша на них людии 65 с людьми с многыми и сами...» (см. Эрм., стр. 342; ср. Увар., лл. 138 об.—139); а под 6727—6728 гг. в Эрмитажном пропущен текст от слов «Того же лѣта иде Мъстиславъ Мъстиславич. . .» до слов «Бѣ же острог утверженъ...» (см. Эрм., стр. 350— 351; Ср. Увар., лл. 143—144). Пропуск (вместе с годом)

S2-62 β ПСРЛ, т. VII, «Игоревича два Ингварь и Юрьи, и Воло­димерича два: Глѣбъ, Олег».

63-63 β ПСРЛ, т. VII, «от Глѣба от Володимерича». 84 В ПСРЛ, т. VII, «отступи». 65 В ПСРЛ, т. VII, «лодии».

203

был замечен переписчиком Эрмитажного списка, судя по тому, что против слов «Бѣ же острог» он тем же почерком написал на полях: «в лѣто 6728»; следовательно, этот изъян был уже в оригинале Эрмитажного списка. Кроме того, можно отметить несколько мелких пропусков. Так, под 6728 г. в Эрмитажном списке ниже пропущено «Мъстиславъ Романович» (см. Эрм., стр. 354; Увар., л. 145 об.). Под 6731 г. в Эрмитажном списке пропущены слова «ни городовъ ваших, ни сел, ни на вас приидохом» (Эрм, стр. 358; Увар., л. 147 об.); и ниже слова «противу им, и не дошедше Ошелья, сташа» (Эрм., стр. 359; Увар., л. 147 об.). Все отмеченные нами опущенные чтения имеются в Воскресенской летописи. В своде 1479 г. они, очевидно, были.

Теперь извлечем из текста Московского свода 1479 г. в пределах интересующего нас отрезка все, что восходит к Софийской I летописи (и частью к Новгородской IV). Так, под 6715 г. извлекаем текст от слов «и дасть имъ уставъ старых князей. . .» до слов «... а лихихъ казните»; далее от слов «А новогородци пришедше к себѣ...» до слов «. . . сына своего Святослава»; и от слов «Прииде же Святославъ...» до слов «.. . серебро пойма» (ср. Софий­скую I под 6717 г). Под 6720 г. — от слов «Исперва не хотяи добра злодѣи...» до слов «... и богатьство взяша», т. е. до конца года. Под 6722 г. — от слов «Иде князь Мъстиславъ с новогородци.. .» до слов «... и приидоша здрави вси».

Под 6723 г. происхождение трех мест допускает двоякое толкование. Эти фразы совпадают с Новгородской IV летописью. Они могут восходить к источнику, близкому к ней. Но эти фразы вкраплены в текст, повествующий о событиях в Новгородской земле и не совпадающий с Нов­городской IV летописью. Следовательно, они могут вос­ходить к общему источнику с Новгородской IV летописью. Из осторожности мы примем условно первое толкование и извлечем их: от слов «Ярославу же Всеволодовичи) сѣдящу...» до слов «...поточи их на Тферь»; от слов «посла в Новъгород Ивора. . .» до слов «... и его друговъ, изнима» и от слов «... изнима намѣстника Ярославля» до слов «... и в малѣ богъ и правда».

Под 6724 г. извлекаем почти весь текст, с начала года до слов «... а Володимер къ Пьскову» (в конце года) и последнюю фразу под этим годом, от слов «Осени той

204

ходи...». В Софийской I летописи пространный текст, со­держащий рассказ о событиях, связанных с Липицкой битвой, местами, во всяком случае, ближе к оригиналу, что видно из слов «наши князья», адресованных Мстиславу и его союзникам и свидетельствующих о новгородском про­исхождении текста, что явствует и из содержания рассказа, в котором автор с осуждением говорит об Ярославе и Юрии. Как исторический источник и памятник языка весь этот текст представляет выдающийся интерес.

Под 6726 г. извлекаем от слов «Мъстиславъ Мъстисла-вич. . .» до слов «...по Святослава»; под 6727 г. — от слов «посла князь велики. . .» до слов «... а сам сѣде в Га-личи»; под 6728 г. в конце года — от слов «Архиепи-скопъ Новгородскыи. . .» до слов «... в Перемышлѣ»; под 6729 г. — от слов «Выгнаша новогородци...» до слов «... сына своего Всеволода»; под 6730 г. — от слов «Тос же зимы князь Всеволод...» до конца года; под 6731 г.— с начала года до слов «... и печаль по всѣмъ градом и по волостем» и ниже фраза от слов «Сихъ же злых. . .» до слов «. . . ся дѣли опять»; под 6733 г.—-от слов «Князь Михаиле Всеволодич...» до слов «... проводиша его с честью» (причем, слова «бѣ бо Михаило шуринъ Юрью» могли принадлежать составителю Московского свода); далее — слова «7 их тысящь и гости побиша»; от слов «придоша же...» до слова «мало»; слова «изнима 2000» и от слов «Убиша же ту Литва...» до слов «... иде в Новъ-город».

Под 6736 г. извлекаем от слов «Князь Ярославъ. . .» до слов «...и Якима тиуна»; под 6737 г. — с начала года до слов «А послы держа все лѣто»; под 6738 г. — от слов «Того же лѣта бысть моръ силенъ въ Смоленсцѣ...» до конца года; под 6739 г.—с начала года до слов «...при кончинѣ град сеи»; под 6741 г. — от слов «... преставися князь Феодоръ» до конца года; под 6742 г.-—от слов «Князь Ярославъ Всеволодич иде...» до конца года; под 6743 г. — весь текст; под 6744 г. — с начала года до слов «. . . в полон взяша»; под 6745 г. — от слов «Том же лѣтѣ прииде в Кыевъ. . .» до слов «. . . тако исполнися опять». На этом мы кончаем, так как происхождение рас­сказа в Московском своде 1479 г. о Батыевом нашествии, во время которого был убит Юрий, мы выяснили выше.

Теперь извлечем из того же текста Московского свода 1479 г. источник, близкий к Троицкой летописи, а так как

205

Троицкая была весьма близка к Лаврентьевской, то, сле­довательно, — близкий и к Лаврентьевской. Мы, конечно,, могли бы идти и иным путем. А именно: имея в виду, что в Лаврентьевской, хотя и в переработанном виде, отразился искомый нами владимирский текст, не все извлекать из текста Московского свода 1479 г., что совпадает с Лав­рентьевской и Троицкой, а оставлять то, что, по нашим соображениям, должно было быть во владимирском лето­писце Юрия Всеволодовича. Но избрав такой путь, легко допустить произвольные, субъективные решения. Поэтому осторожнее действовать планомерно и сомнительными фрагментами не пользоваться. Но, конечно, те места, где будем наблюдать в изложении конкретных сведений от­ступления от Троицкой и Лаврентьевской в Московском своде 1479 г., мы будем вправе относить к искомому источ­нику.

Итак, извлекаем из Московского свода 1479 г. под 6715 г. с начала года до слов «. . . сташа шатры возлѣ реку по брегу» (см. Эрм., стр. 323) 66~67; от слов «и бывшу ему у Добраго. . .» до слов «. . . послуша молениа их и поиде от них»; ниже фразу «а Константина остави у собе и да ему Ростовъ» и от слов «А рязанци тогда здумавше...» до слов «... ничто же, възратишяся». Слова «а епископа Арсеньа поя съ собою» оставляем в тексте только условно: дело в том, что в Лаврентьевской упомянуто об этом, но под следующим годом.

Под 6716 г. извлекаем с начала года до слов «...при­шед ста у Рязаня» 68; под 6717 г. — последнее известие, т. е. от слов «Мѣсяца декабря. . .» до конца года; под 6718 г. — от слов «Сѣде в Кыевѣ Всеволод...» до конца года; под 6719 г.--от слов «Того же лѣта загорѣся го­род Ростовъ...» до конца года; под 6721 г. — последнее известие («Заложи князь Констянтинъ. . .» и т. д.); под 6722 г. — от слов «Родися князю Костяптину. . .» до слов «...своего духовнаго»: под 6723 г.-—от слов «Того же лѣта преставися князь Рюрик...» до слов «... въ вежи

66-67 Заметим, что изображение в тексте отношения Константина к Всеволоду подтверждает, что мы имеем дело здесь с переработкой, характерной для Лаврентьевской летописи.

68 Далее текст в Московском своде 1479 г. иной, чем в Лав­рентьевской, несмотря на совпадение отдельных слов, фраз и выра­жений.

206

свои»; под 6724 г., в конце года, — от слов «Того же лѣта великыи князь Костянтинъ. . .» до слов «изъ Суз­даля»; под 6725 г.-—с начала года до слов «. . . мѣсяца нуля 20» и последнее известие от слов «Тое же зимы. . .» до конца года; под 6726 г. — с начала года до слов «...а Всеволода на Ярославль»; под 6728 г. — от слов «Того же году преставися княгини Костянтинова...» до слов «. . . генваря 24» и последнее известие от слов «Томъ же лѣтѣ преставися...»; под 6729 г.—от слов «Тогда же князь. . .» до слов «Новъгород Нижний»; под 6730 г. — с начала года до слов «... и епископомъ Ефрѣ-мом»; под 6731 г. — от слов «Глаголаху же сице: яко...» до слов «. . . и святую богородицю» и от слов «Того же лѣта ведро. . .» до слов «. . . и невидима бысть»; под 6732 г. — весь текст; под 6733 г. — с начала года до слов «. . . септевриа въ 8»; от слов «Тое же зимы Литва. . .» до слов «. . . рать их велика», от слов «слышав же то. . .» до слов «. . . ис Переяславля»; от слов «и постигоша. . .» до слов «...а самих изби»; от слов «и князя ихъ ят. . .» до слов «... от поганых»; слова «сѣде на столѣ» и от слов «Побѣди же Литву. . .» до слова «сыропустную». Слова «бѣху бо преже того приходили по него новогородци, зо­вуще его къ собѣ княжити» могли быть приписаны соста­вителем Московского свода.

Под 6734 г. извлекаем текст с начала года до слов «съ побѣдою великою». Остальной текст до конца года исключаем условно: по реконструкции М. Д. Приселкова он не вошел в Троицкую летопись, хотя имеется в Лав­рентьевской. Напомним, что, согласно реконструкции При­селкова, в Троицкой, по сравнению с Лаврентьевской, было немало сокращений.

Под 6736 г. извлекаем текст от слов «Тоя же зимы генваря 14. . .» до конца года; но фраза от слов «вбѣгоша в лѣсы. . .» до слов «тѣх избиша» есть в Лаврентьевской, но не вошла в реконструкцию Троицкой. Условно извле­каем и не вошедшую в реконструкцию Троицкой фразу (выше) от слов «князь Святославъ. . .» до слов «... к Му­рому».

Начиная с 6737 г. и до рассказа о нашествии Батыя весь текст Московского свода, оставшийся за вычетом источника, близкого к Софийской I летописи, находим в Лаврентьевской летописи, причем значительные части его не вошли в реконструкцию Троицкой летописи. Но,

207

согласно принятому правилу, мы и этот текст устраняем, так как в принадлежности его к искомому владимирскому источнику можно сомневаться 6δ.

Так как составитель сложного текста, сохранившегося в первой части Московского свода 1479 г., подвергал одно­типной редакционной обработке свои источники, т. е. источник, близкий к Софийской I, и источник, близкий к Троицкой и Лаврентьевской, то надо иметь в виду, что аналогичной редакции Подвергся, по всей вероятности, и владимирский источник (как мы будем условно называть искомый владимирский источник). Редакционная обра­ботка выразилась в некоторых сокращениях в определен­ном направлении, о чем приходилось писать применительно к другим частям Московского свода.

В источнике, близком к Софийской I летописи, опущено: под 6719 г. — «яко Иоаннъ Златоустыи и Григорие Акра-ганьскыи»; под 6727 г. — слова «пособи богъ»; под 6732 г. — «в десятое лѣто княжения его в Киевѣ» и от слов «богъ же единъ вѣсть ихъ. . .» до слов «. . . бысть имъ» и от слов «кровь христьяньскую. . .» до слова «. . . безбожными». Опущены места (в рассказе о битве при Калке), которые могли быть поняты, как укор северо­восточным князьям: слова «Князя же великаго Юрья Суз-дальскаго нѣту в томъ съвѣтѣ» и «Василка же не бѣ в Во-лодимерѣ, младъ»; ниже слова «а из Галича — князь Мстиславъ съ всею силою» и т. п.70

69 Следует отметить только, что под 6742 г. к известию о том, что Святослав Всеволодович украсил построенную им церковь в Юрьеве, прибавлено: «паче инѣхъ церквей, бѣ бо изъвну около всеа церкви по каменею рѣзаны святыѣ чюдно велми, иже есть идо сего дн е». Это прибавление, как видно, сделано значительно позже записи: или при составлении сложного источника Московского свода, с церковной окраской, или при составлении того владычного ростовского источника, в основании которого лежала владимирская летопись и о котором мы будем говорить ниже.

70 Характерны для той же руки пропуски образных выражений и поговорок в рассказе о Липицкой битве под 6724 г. Так, опущено: «но ни сту васъ (вар.: насъ) достанется одинъ васъ. И ркоша про-межи себе князи: „Ты, Ярославе, с плотью, а мы съ крестомъ чест­ным^'»; или «А далече есте шли и вышли есте, акы рыба на сухо»; или «Вамъ животъ дати и хлѣба накормити»; или «А самъ, брате, накорми мя хлѣбомъ». Опущены также те места, где резко подчерк­нута хвастливость Юрия и Ярослава, их самонадеянность и доблесть Мстислава Мстиславича, и где прославляется «племя» Ростислава. См. например, от слов «Ци зримъ! Оже при нашихъ полцѣхъ. . .» до

208

Аналогичные пропуски заметны в Московском своде в текстах, восходящих к источнику, близкому к Лаврен­тьевской летописи и Троицкой. Так, под 6716 г. опущено от слов «яко же рече приточник. . .» до слов «. . . правед-наго снѣсть»; точная дата—19 августа «в недѣлю»; от слов «яко же рече приточник. . .» до слов «. . . чресла своя»; от слов «О сицех бо рече Давыдъ. . .» до слов «...право с нимъ»; от слов «великий князь рече...» до слова «. . . господи». Под 6718 г. опущена точная дата (18 июня); под 6719 г.-—слова «и много зла створися, богу попущьщу за умножение грѣхъ нашихъ и неправды»; под 6723 г.—-фраза «и мнози [от обоих] падаху божиимъ попущениемъ, за умножение грѣхъ нашихъ». Под 6725 г. опущено место, где рязанские князья Глеб и Константин сравниваются со Святополком Окаянным (от слов «а не вѣси ли, о окааные. . .» до слов «. . . вѣчную муку») и т. д.

В результате произведенного анатомирования текста Московского свода 1479 г. мы получаем остаток в виде ряда фрагментов. Теперь перед нами стоит задача, во-пер­вых, проверить, действительно ли это фрагменты влади­мирской летописи, иными словами, составляют ли основ­ное содержание их владимирские известия; во-вторых, выяснить, что представляют собою невладимирские ино­земные известия этих фрагментов; в-третьих, и это глав­ное, нам предстоит выяснить взаимоотношения этих фраг­ментов с параллельным текстом Лаврентьевской летописи и установить, содержат ли наши фрагменты известия, кото­рых нет совсем в Лаврентьевской (т. е. там целиком опу­щены). Затем, имеются ли сокращенные передачи в Лав­рентьевской летописи (по сравнению с фрагментами Мос­ковского свода), как результат известной обработки первоначального владимирского текста (без прибавлений конкретного материала). Далее, находим ли в Лаврентьев­ской летописи замену первоначальных владимирских изве­стий рассказом очевидца (ростовца?) или ростовскими за­писями. Само собой разумеется, поскольку в полученных из состава Московского свода фрагментах мы имеем только извлечения, фрагменты летописного источника, необхо­димо ожидать, что в Лаврентьевской летописи немало

слов «. . . Юрьи и Ярославе». Опущены слова «милостиви племя княже Ростиславле и до християнъ добры» и т. п, — ПСРЛ, т. V, вып. 1, изд. 2-е. Л,, 1925.

14 А. Н. Насонов

209

отдельных записей и более обширных текстов, взятых из того же владимирского летописного памятника, но не по­павших в текст Московского свода 1479 г.

В результате всестороннего выяснения взаимоотноше­ния фрагментов Московского свода 1479 г. и Лаврентьев­ской летописи мы должны получить проверенные, точные показания об общей политической направленности как вла­димирского летописного памятника в его первоначальном, «чистом» виде, так и той ростовской обработки, которая сохранилась в Лаврентьевской летописи, и должны полу­чить вывод, основанный на документальных данных: дей­ствительно ли владимирский великокняжеский свод пер­вых десятилетий XIII в. был летописным памятником Юрия Всеволодовича, т. е. был составлен в его интересах или в его память?

*

Переходим к рассмотрению полученных фрагментов.

Весьма обширный фрагмент или фрагменты под 6715 г. посвящены действиям великого князя владимирского Все­волода в Рязанской земле. Начинаются они с описания прихода рязанских князей к Всеволоду на Оке (см. Эрми­тажный список) и кончаются рассказом о возвращении Всеволода во Владимир: «... и прииде въ град на введе­ние святыя богородица». Подавляющая часть фрагмента иод 6716 г. также содержит сведения о деятельности Все­волода Владимирского в Рязанской земле и о взаимоотно­шениях Всеволода и его сыновей с Новгородской землей. Под 6717 г. фрагмент подробно повествует о вторжении рязанских князей в Ростово-Суздальскую землю, причем сообщает точные топографические данные; этот рассказ завершается возвращением владимирского князя-победи­теля во Владимир. Кончается фрагмент известием о же­нитьбе, вторичной, Всеволода, взявшего за себя дочь ви­тебского князя. Таким образом, все содержание фрагмента под 6717 г. заполнено записями владимирского происхож­дения. Большая часть фрагмента под 6718 г. заполнена рассказом о приезде во Владимир митрополита и о его пребывании во Владимире. Почти весь фрагмент под 6719 г. занимают сведения о владимирских делах: о приезде невесты Юрия и о венчании во Владимире и о завещании Всеволода относительно распределения сто-

210

лов; о неповиновении Константина и о съезде представи­телей городов и волостей, созванном Всеволодом. Значи­тельная часть большого фрагмента под 6720 г. посвящена владимирским известиям, повествующим о событиях в Ро­стово-Суздальской земле, но в середине читаем ряд разно­образных известий южнорусского содержания. Фрагмент под 6721 г. начинается с известия о «знамении», а затем он содержит до конца владимирские известия с описанием ростово-суздальских событий. Под 6722 г. два небольших фрагмента заключают в себе галицкие и новгородские известия. Фрагменты под 6723 г. рассказывают о собы­тиях в Новгородской земле и о взаимоотношениях новго­родцев с Мстиславом Мстиславичем, но в аспекте влади­мирских интересов. В Новгороде тогда сидел Ярослав Все­володович и был вытеснен оттуда Мстиславом. Под 6725 г. фрагмент сообщает о делах в Ростово-Суздальской земле в связи с судьбою Юрия. Под 6726 г. два коротких фраг­мента —- два известия, из которых одно южнорусское, но из владимирского источника, так как Ростислав Рюрико­вич определен как «зять Всеволожь великого князя», и одно — владимирское. Под 6727 г. в двух фрагментах имеются довольно разнообразные известия, но происхож­дение их вполне ясно (за исключением, может быть, по­следнего). В них читаем об Устюге и Унже, о нападении Глеба на Ингвара Рязанского; как выясняется из второго фрагмента, Ингвар просил помощи у «великого князя» Юрия и Ярослава; о рождении у последнего сына и о том, что Угры выгнали Мстислава Мстиславича из Галича. Под 6728 г. фрагмент заключает в себе подробнейшее и интереснейшее (не только для историков Руси, но и для ориенталистов) описание похода из Ростово-Суздальской вемли в землю волжских булгар и осаду Ошела, а также рассказ о вторичном движении против булгар, как дела, организованного великим князем владимирским Юрием. Фрагмент завершается несколькими короткими южнорус­скими известиями: о приходе Литвы на Черниговщину и о походе из Киевщины на Галич.

Итак, уже беглое рассмотрение содержания фрагментов не оставляет сомнения, что перед нами владимирский ле­тописный текст.

Что же представляли собой невладимирские, иноземель-ные известия этих фрагментов? Их сравнительно немного. Остановимся сначала на новгородских. Под 6716 г. сведе-

211

14'

ния о том, что новгородцы привели к себе Мстислава Торопецкого, а Святослава Всеволодовича «прияша», и о дальнейших отношениях между Всеволодом и новгород­цами могут восходить как к владимирской записи, так и к новгородской, но обработанной во Влади?ѵіире (см. на­пример, «новгородци же убоявшеся пустиша Свя­тослава. . .» и т. д.). Под 6722 г. читаем новгородское сообщение о том, что Мстислав Мстиславич вышел из Новгорода, оставив там жену и сына, а сам пошел в Галич просить у короля «собѣ Галича». А новгородцы, увидев, что князя у них нет, послали за Ярославом Всеволодови­чем. Под 6723 г. читаем о том, что Мстислав Мстиславич пошел на Ярослава, «зятя своего», к Новгороду и к нему в помощь пошли другие князья и собрались они в Смо­ленске. Новгородцы, узнав об этом, начали «вѣча дѣяти». Ярослав, увидев, что положение его «нетвердо», ушел в Торжок. Сообщается также, что Юрий Всеволодович прислал в помощь Ярославу брата Святослава, а Констан­тин — сына Всеволода, что Мстислав много раз посылал к Ярославу в Торжок, но тот отвечал: «яко же тебѣ се отчина, тако же и мнѣ». Не исключена возможность, что этот новгородский материал был в составе владимирского летописного источника. Во всяком случае, описываемые новгородские события связаны с историей владимирского стола.

Теперь о киевских и галицких известиях полученных фрагментов. Довольно обстоятельный рассказ о южных событиях находится, как мы упоминали, под 6720 г. между владимирскими известиями. Кроме того, сообщение о смерти двух южных князей имеется под 6726 г. и о де­лах в Черниговщине и в Галиче — под 6728 г. Кроме того, очень краткие галицкие известия находим под 6716— 6719 и 6727 гг.

Можно делать два предположения о происхождении этого материала: или, что он попал из южнорусского источника, который точно обнаруживается в тексте XII в. в Московском своде 1479 г.; или же, что он попал из вла­димирского летописного источника. Есть показания, кото­рые делают более вероятной вторую возможность. Так, во-первых, из текста видно, что южные известия под 6726 г. попали через владимирский свод («Ростислава Рюрикович, зять Всеволожь великого князя»). Во-вторых, пользуясь киевским источником, составитель

212

текста XII в. в Московском своде 1479 г. вставлял обшир­ные выписки; между тем галицкие известия наших фраг­ментов (XIII в.) очень кратки (и все без точных дат). А. А. Шахматов также отмечал, что «эти галицкие изве­стия могли читаться в древней Владимирской летописи» 71.

При сопоставлении полученных фрагментов владимир­ского великокняжеского летописания с Лаврентьевской ле­тописью прежде всего следует иметь в виду, что нельзя строить выводов на отсутствии (по сравнению с Лав­рентьевской) того или иного материала в этих фрагмен­тах, а если и делать вывод, то с большой осторожностью. Этот отсутствующий материал мог быть частично во вла­димирском источнике, которому принадлежали фрагменты, т. е. отдельные куски, хотя и значительные, не дошедшего до нас текста. К тому же и в состав Московского свода 1479 г. они вошли с сокращениями. Тем более важны для нас те чтения этих фрагментов, которые содержат но­вый фактический, конкретный материал, новый по сравне­нию с Лаврентьевской летописью. Такие чтения, бес­спорно, указывают на самостоятельный характер влади­мирского великокняжеского источника, отразившегося в Московском своде.

Здесь-то и обнаруживается работа составителя той ро­стовской редакции, которая была положена в основу Лав­рентьевской летописи. Заполняя текст своего свода, он имел в своем распоряжении не только записи, сделанные при Успенском ростовском соборе, но и иной материал. Одновременно он сокращал тот владимирский великокня­жеский источник, который в «чистом» виде отразился в добытых нами фрагментах; причем замысел его в неко­торых случаях понятен, а в некоторых случаях, когда он заменяет сокращенный им текст владимирского свода крат­ким истолкованием событий, его замысел очевиден. Иногда он заменяет текст владимирского свода своим источником; иногда дает редакцию с несколько иными фактическими данными о событиях.

Под 6715 (1207) г. ростовский составитель, редактируя и сокращая свой владимирский великокняжеский источник, выпустил известие о том, что в числе рязанских князей, прибывших к Всеволоду на Оку, были Мстислав и Рости­слав Святославичи, и о том, что схваченные рязанские

71 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 275.

213

князья были отправлены в Петров (ср. фрагменты). Он выпустил указание о том, что «весть» об измене, ко­торая готовилась со стороны рязанских князей, была по­лучена от Глеба и Олега Владимировичей, причем, со­гласно ходу его рассказа, эта «весть» была получена на Москве, тогда как во фрагменте читаем, что Всеволод по­лучил ее на Оке, на пути в Москву. Он выпустил текст о том, что Всеволод пошел к Пронску с сыновьями и с Глебом и Олегом Владимировичами и Давыдом Муром­ским, а «лодии свои отпусти на островъ к Ольгову с то­варом со всем», хотя ниже оказывается, по его рассказу, что Всеволод послал «полкъ свои к лодьямъ по кормъ на Оку».

Из сказанного явствует, что ростовский составитель пы­тался затушевать близость великого князя владимирского к Глебу, который впоследствии оказался злодеем-брато­убийцей (см. Лаврентьевскую и др. под 6725 г.). В согла­сии с таким намерением он и ниже, под 6716 г., выпускает сведения о переговорах рязанцев с Глебом и Изяславом о выдаче им Ярослава, сына Всеволода, посаженного отцом в Рязани.

Он заменяет далее, под тем же 6715 г., рассказ влади­мирского великокняжеского свода о посылке «полка» к Ужеску и поражении Романа рассказом о тех же собы­тиях, взятым, по-видимому, из другого источника. И при сравнении обоих текстов вырисовывается характер того владимирского летописного источника, к которому восхо­дит полученный нами фрагмент.

Приведем оба текста.

Лаврентьевская летопись

«Тогда же посла великыи князь полкъ свои к лодьямъ, по к о ρ м ъ, на Оку и π ρ π­οτ а в и к нимъ Олга Во­лодимерича; и бывшим имъ у 72 У ж е с к а, бысть имъ вѣсть, оже вы-шелъ из Рязаня Ро-

Мо сковскии свод 1479 г.

по Эрмитажному и У воровскому спискам

«[Слышавше жъ рязанци, яко людие суздальсти и новогородци стоять с това­ром на островѣ у города у Ольгова и нарядиша на них люди73 и с людьми

В Лаврентьевской летописи «въ». В Воскресенской летописи «лодии».

214

м а н ъ Игоревичь с полком и бьеться с лодеиникы у Ол-гова. Они же гнаша наскорѣ к лодьямъ, си же видѣвше полкъ нашь, отступиша от лодьи и поставиша полкъ, наши же поставиша про­тиву имъ, а по единой странѣ лодеиници; и побѣди Олегъ Романа, и възврати-шася наши опять к Пропь-ску с побѣдою ко князю ве­ликому».

земъ Романом Игоревичемъ. с многими и сами] идоша Слышевъ же то князь на коних брегом со кня-велики Всеволод и посла Олга Володи­мерича к лодьямъ с полкомъ своим, и сняшяся у города Олгова, и побѣди Олег Романа, и б ѣ ж а Романъ къ Ρ я-заню, лодеиници же ихъ видѣша своихъ бѣжащих, пометавше лодьи, бѣжаша в л ѣ~ сы. Романъ же прибѣгъ затворися в Рязани, а Олег взратися к великому князю Всеволоду съ честью великою».

Как видим, перед нами две разные редакции. Единствен­ная общая фраза «... и поб-Ьди Олегъ Романа». Отличи­тельная особенность рассказа во владимирском фраг­менте— его построение как «истории», изложение поступ­ков и мотивов обеих сторон, а не запись односторонних впечатлений. Рассказ и начинается с действий и мотивов противной стороны: рязанцы, узнав, что новгородцы и суздальцы стоят «с товары» на острове у Ольгова, наря­жают лодьи с людьми, а сами идут берегом на конях. Об этом узнает великий князь Всеволод и в результате посылает «полк». Подчеркнуто позорное поведение Романа Рязанского: он бежал к Рязани; увидев это, рязанские лодейники бросают свои «лодьи» и бегут в леса. Перед нами текст великокняжеской владимирской «истории», владимирского свода.

В Лаврентьевской летописи этот текст заменен записью, по-видимому, участника событий (может быть, ростовца?). Насколько ему было известно, полк был послан к Ольгову «по кормъ» (т. е. за продовольствием). О том, что из Ря­зани вышел Роман и бьется у Ольгова с суздальскими лодейниками, узнали в пути (он и, очевидно, воины его). Воинов, т. е. свой полк, он называет «наши» («наши»

215

построились, «наши» возвратились). Как запись участника, она дает одностороннее описание событий. Составитель ростовской редакции использовал, таким образом, мате­риал записей.

Подобные же показания дает сравнение рассказа в тек­стах Лаврентьевской летописи и владимирского фрагмента из Московского свода о капитуляции Пронска.

Приводим оба текста.

Лаврентьевская летопись

«И стояша около города 3 недѣли, и передашася людье в четвергъ 3-иѣ не-дѣли, мѣсяца октября въ 18 день, на память святаго апо­стола Лукы еуангелиста; князь же великыи омиривъ их, и посади у них Олга Володимерича, а сам поиде к Рязаню, посадникы поса-жавъ своѣ по всѣм городом ихъ».

Московский свод 1479 г.

«Слышевъ же то Изя­славъ съ проняны, яко полкъ рязаньскыи побѣж-денъ (т. е. поражение Ро­мана.— А. Н.), а сами уже безводиемъ умирающе бяху, и с к о τ и ихъ, и вьщдоша из града вси со княземъ Изяславомъ октября 18, и π о к л о н и ш я с я великому князю Всеволоду. Онъ же водивъ их къ кресту и посади тиунъ свои в ъ Π ρ о и ь с ц ѣ, а Изя­славу съ б ρ а τ о м а с в о и м а раздѣли имъ отчину ихъ, а кня­гиню к ю ρ ъ Михай­лову веде съ собою».

И здесь также во владимирском фрагменте из Москов­ского свода рассказ носит характер летописной «истории»; изложены прежде всего мотивы и соображения противной стороны (Изяслава и пронян), побудившие их пойти на сдачу города: известие о поражении Романа, безводие, падеж скота. Подчеркивается торжество великого князя Всеволода: вышедшие из города с Изяславом «поклони-шася» великому князю Всеволоду, а он водил их ко кресту и распоряжался, как хозяин: посадил тиуна в Пронске, разделил «отчину» между Изяславом и двумя братьями, а княгиню Михайлову увел с собой.

В Лаврентьевской же летописи сравнительно короткая

216

запись, которая носит односторонний характер, причем отмечено, что великий князь посадил в Происке Олега Владимировича, а сам пошел к Рязани, посажав по горо­дам посадников.

Ростовский составитель иод тем же годом ограничился кратким сообщением об обратном движении Всеволода во Владимир, на Коломну и Усть Мерьски, где его настиг рязанский епископ. Между тем во владимирском фраг­менте с записи или со слов лица, сопровождавшего вели­кого князя Всеволода, описывается, как Всеволод стоял у Оки, так как река не стала и цо ней еще шел лед («кры»); стояли два дня, на третий перешли и останови­лись у Коломны; как на утро были сильный дождь и буря, и реку взломало, и рязанский епископ, который подошел к Оке утром, должен был переезжать «в лодьях»: он при­шел «съ молбою от людей и от кияшіь к великому князю». Только эта последняя фраза совпадает, в общем, с изве­стием Лаврентьевской летописи, где читаем: «с молбою и с поклоном от всѣх людии».

Под 6716 г. ростовский составитель не включил в свой свод (как и известия о Глебе и Изяславе, о чем выше мы упоминали) сведения о том, что Всеволод после усмире­ния Рязани захватил рязанцев «с женами их и с дѣтми» и «разсла по градом своим жити». Эту любопытную по­дробность мы находим во владимирском фрагменте Мос­ковского свода 74.

В рассказе об отношениях с Новгородом и Мстиславом Мстиславичем Торопецким ростовский составитель (под 6717 г.) назвал дважды из сыновей Всеволода, посланных отцом на Мстислава Мстиславича, только Константина Ростовского, что вполне согласуется с общей окраской его работы75, тогда как во владимирском фрагменте названы (наряду с Константином) Юрий и Ярослав, и весь рас­сказ дан в несколько иной редакции (под 6716 г.).

Ростовский составитель весьма кратко передает свой владимирский источник в описании нашествия рязанских князей на московскую территорию, в котором роль героя-победителя осталась за Юрием. Зато владимирский фраг­мент обо всем этом говорит много и охотно (под 6717 г.).

74 В Лаврентьевской летописи только читаем: «поим'ь по собѣ всѣ рязанци».

75 В Лаврентьевской летописи «Константина с братьею его».

217

Присматриваясь к этому фрагменту, мы прежде всего замечаем черту, которую наблюдали и в предыдущих фраг­ментах: рассказ дан как «история», в которой характери­зуются также мотивы и соображения противной враждеб­ной стороны; рязанские князья76, согласно тексту фраг­мента, нашли, что момент для нападения удобен, поскольку сыновья Всеволода ушли к Твери против новгородцев, о чем им—рязанским князьям — стало известно («слы­шаны бо»). Однако расчет оказался ошибочным, так как ростово-суздальские князья заключили соглашение с нов­городцами и вернулись с Твери во Владимир «къ отцю своему» (а они, рязанские князья, «сего не вѣдяху»). Равным образом ниже объясняется, почему бежал Ми­хаил: он был извещен о поражении Изяслава.

Характерно для этого рассказа фрагмента то, что в нем подробно изложен успех Юрия Всеволодовича. Он яв­ляется центральным действующим лицом. Его («Георгия») посылает Всеволод. Он приходит («пришедшу же ему») на Голубино; он посылает «сторожи»; к нему приходит «вѣсть» об Изяславе. Он («Георгии же») отправляется против Изяслава. Он же потом посылает «сторожевыи полкъ», а «самъ» идет за ними. «Юрьевы» «сторожи» го­нят «Изяславлих». Он идет за ними «вборзѣ», наносит удар («удари») Изяславу и одерживает победу. Наконец, он возвращается «с побѣдою къ отцю своему въ Володи-мирь с великою честью».

Материалом для этого текста послужили записи, сделан­ные тогда же, или устные сообщения. Помимо топографи­ческих данных, весьма точно сообщается о временах дня: на Голубино пришли «вечер». Юрий выступил «черес ночь»; встреча сторожевых отрядов произошла «в раньню зорю»; когда Михаил узнал о поражении Изяслава, был «тогда великыи четвертокъ и соборъ архаггела Гав­риила».

Итак, во владимирском фрагменте под 6717 г. имеем также текст великокняжеского летописного памят­ника, сочувственно относящегося к Юрию Всеволодо­вичу. Подтверждается это и известием фрагмента, которое непосредственно следует за приведенным рассказом: это великокняжеское известие о вторичной женитьбе великого

76 Изяслав Рязанский и бывший князь пронский Кир-Михаил Всеволодович.

218

князя Всеволода на дочери витебского князя Василька, о чем нет в ростовском тексте, положенном в основу Лав­рентьевской летописи. Составитель этого текста под 6718 г. сохранил только первую половину владимирской записи о приезде митрополита Матфея во Владимир; вторую же половину он передал короткой фразой: «а митрополита учредивъ отпусти и с честью»77. Опущено о том,, что митрополит служил в Успенском соборе, что были «въ ве­селии у великого князя Всеволода», что отпустили рязан­ских княгинь, что митрополит пробыл еще несколько дней «въ чести и славѣ от великого князя и от дѣтеи его. . .» и т. д. Таким образом, во фрагменте Московского свода 1479 г. здесь видим признаки владимирского великокня­жеского памятника.

Ростовский составитель текста, сохранившегося в Лав­рентьевской летописи, тоже имел в руках владимирский великокняжеский летописный памятник великого князя Юрия Всеволодовича, что с полной ясностью обна­руживается при анализе рассказа о Батыевом нашествии; там владимирский текст перебивается вставками из ростов­ского, что было вполне основательно показано М. Д. При-селковым. Нет ничего удивительного поэтому, что некото­рые владимирские известия сохранились только в Лав­рентьевской летописи, а некоторые частично полнее в Лаврентьевской, чем в Московском своде. Показательно соотношение известия Лаврентьевской летописи и влади­мирского фрагмента Московского свода 1479 г. о же­нитьбе Юрия Всеволодовича под 6719 г. Во фрагменте дана дата венчания (10 апреля), опущенная в Лаврентьев­ской, а в Лаврентьевской упомянут епископ Иоанн и дан конец известия, опущенный в Московском своде: «и ту сущю великому князю Всеволоду и всѣм благородным дѣтемъ и всѣм велможам, и бысть радость велика в Воло-димери градѣ». Показательно также, что некролог Всево­лода в Лаврентьевской и во владимирском фрагменте восходит к одному источнику, что видно из общего плана некролога и отдельных фраз78. Однако в Лаврентьевской

77 Лавр. лет. под 6718 г.

78 Отметим также, что Всеволод в обоих текстах назван сыном Юрия и внуком Мономаха. В обоих говорится, что он был похоро­нен в Успенском соборе, «юже созда. . . брагь его Андрѣи». В обоих упоминается, что он создал Дмитриевский собор, что принес доску

219

кое-что выпущено и, по-видимому, не случайно. Так, нет перечисления присутствовавших на похоронах сыновей Всеволода: Юрия5 Владимира, Святослава (Константина на похоронах не было). Кроме того, выпущены подроб­ности о строительстве глав владимирского Успенского со­бора79. Вместе с тем в Московском своде 1479 г. нет значительной части некролога Всеволода, что можно объяснить тем, что в этом своде некролог сокращен, ве­роятно, при составлении Московского свода или его источ­ника XV в.80; в частности, опущено упоминание (сделанное в связи с построением владимирского Рождественского монастыря) о том, что Всеволод судил суд, «не обинуяся лица силных своихъ бояръ, обидящих менших. . .» и т. д. Во второй половине XV в. подобная реплика в официаль­ном великокняжеском своде едва ли была допустима.

Владимирский летописный памятник великого князя Юрия сохранял сведения о конфликте между Всеволодом, а затем Юрием, с одной стороны, и старшим сыном Все­волода Константином —- с другой. Во владимирском фраг­менте читаем важное для историка сообщение о конфликте между Всеволодом и старшим сыном Константином и тех мерах политического характера, которые принял Всеволод.

Всеволод хотел, чтобы старший сын по смерти его сел во Владимире, а Юрий в Ростове. Но Константин, полу­чив извещение, не поехал к отцу. Он хотел «Володимиря к Ростову». Зная ход борьбы городов во второй половине Χί I в. в Ростово-Суздальской земле, нетрудно догадаться, что в Ростове смотрели на завещание Всеволода как на раздел земли —- волости (что и было, действительно, за­креплено разделением ростово-суздальской епархии в 6721 г.

с гроба св. Дмитрия, мироточащую, из Селуня, и что построил цер­ковь и создал монастырь «Рождество святыя богородица». Наконец, в обоих текстах вслед за некрологом следует сообщение о том, что рязанские князья были отпущены в Рязань.

79 В Лаврентьевской летописи выпущена фраза, написанная лето­писцем в первом лице: «и ина многа памяти достойна створи, их же преже писахо м».

80 В Московском своде 1479 г. нет славословия начиная от слов «много мужствовавъ. . .» до слов «. .. вся врагы его» и ниже от слов «имѣя присно страх божий. . .» до слов «. . . и до мужьства». В славо­словии проглядывает влияние некролога Владимира Мономаха (см. слова «его имене трепетаху вся страны» и место, почти дословно повторенное в некрологе Всеволода, от слов «не взношашеся. . .» до слов «. . . под нозѣ его вся врагы»).

220

на две: ростовскую и владимирскую) и опасались, что за Ростовом утвердится положение второго по значению княжества. Причины конфликта коренились, по-видимому, в тех социально-политических противоречиях, которые обнаружились в стране еще после смерти Андрея Бого­любского (в 1174—1177 гг.). За спиной Константина стояла сильная ростовская боярская среда, и Всеволод счел необходимым закрепить свое завещание другими ме­рами. После того как Константин вторично не поехал на вызов, Всеволод созвал тот съезд «с городовъ и съ воло­стей» бояр, духовенства, купцов, дворян и «вси люди», о социально-политическом смысле которого нам приходи­лось говорить выше. Призванные присягнули Юрию, по­печению которого была поручена и его «братия». Практика таких съездов с представителями разных сословий на Руси не получила дальнейшего развития отчасти, может быть, из-за условий татарского ига. Константин, узнав о происшедшем, «вздвиже бръви собѣ съ гнѣвомъ на бра­тию свою, паче же на Георгиа», как читается во владимир­ском фрагменте, сочувствующем Всеволоду и Юрию.

Ростовский же составитель счел нужным полиостью опустить сведения о конфликте, явно не желая разверты­вать перед читателем картину междукняжеской розни, и, наоборот, подчеркнул единение Константина с отцом, со­общив, что во время пожара в Ростове в мае того же года «христолюбивый благовѣрныи князь» Константин будто бы был тогда во Владимире «у отца» и, узнав о беде, выехал в Ростов, где утешал «ростовских мужей», говоря «богъ да, богъ взя. . .» и т. д.

Владимирские фрагменты и под следующим годом рас­сказывают об отношениях, резко враждебных, между Юрием и Константином. При этом в характере изложе­ния, как можно заметить, проглядывает черта, которую мы наблюдали выше: освещаются намерения не только владимирской, но и враждебной стороны. Под 6720 г. го­ворится, что Святослав ушел к брату Константину Ростов­скому, а Константин, как поясняется, начал рать «з а-мышляти» против Юрия, желая «под ним взяти Воло-димерь». Юрий не хотел его пустить и пошел на него с Ярославом, Владимиром и Иваном; под Ростовом они примирились. Из последующего рассказа обнаруживается, что положение оставалось неопределившимся и напряжен­ным: теперь Владимир бежит к Константину. Тогда Юрий

221

с Ярославом и Иваном выходят к нему на «снем», и у Юрьева князья «смиришяся». Но затем Владимир идет на Волок, откуда Константин посылает его к Москве, где он затворяется. Между тем Святослав возвращается от Константина к Юрию, и тот дает ему Юрьев-Польский.

Если составитель ростовской (Лаврентьевской) редак­ции преследовал цель показывать в прошлом сцены со­гласия и по мере возможности не показывать распрей, то понятно, что он обо всем этом умолчал, а сказал только, что Юрий с Ярославом приходили к Ростову, «умири-шася» с Константином и разошлись.

Тенденция ростовского составителя (Лаврентьевской ре­дакции) ясно видна при сравнении Лаврентьевской ле­тописи с владимирским фрагментом под 6721 г. Ростов­ский составитель не обнаруживает намерения выставлять Юрия виновником разногласия с Константином; он хочет только говорить не о разногласии, а о согласии между князьями.

Во владимирском фрагменте читаем, что Константин начал «опять рать замышляти на братию», а Юрий вместе со Святославом, Ярославом, Иоанном и Давыдом Муромским двинулись к Ростову. Услышав об этом, Кон­стантин посылает «полкъ свои» на Кострому, сжигает ее, а «люди» захватывает. Юрий с «братьею» приходят к Ростову и дают сражение («и бишяся о рѣку Идшю»). Войско Юрия стоит здесь несколько дней, причем сжигает много сел около Ростова. После «докончания» с Констан­тином рать Юрия идет к Москве, где он договаривается с Владимиром, которому дают Переяславль-Русский. В Лаврентьевской же летописи ничего не говорится ни о военных действиях, ни об опустошениях, а отмечено только, что Юрий с Ярославом вторично приходили к Ро­стову, «створили поряд» с Константином и пошли затем к Москве и т. д.

К сожалению, не сохранилось владимирского описания событий, связанных с Липицкой битвой в 6724 (1216) г. Дело в том, что подробный рассказ о них в Московском своде 1479 г. восходит к новгородскому источнику и бли­зок к Софийской I летописи. А в Лаврентьевской летописи (под 6725 г.) не приведено почти никакого конкретного материала. Составитель, конечно, намеренно почти ничего не сообщает об этой междоусобной войне. В изложении событий он ограничивается несколькими словами: Юрий

222

и Ярослав бились с Константином у Юрьева и одоЛеА Константин; столкновение завершилось «великой лю­бовью» («введе я в великую любовь»). И здесь же соста­витель поясняет, что воздвигнуть междоусобную рознь стремится дьявол, который хочет, чтобы в вечной муке пребывал не он один, но и люди.

Наконец, в Лаврентьевской летописи совсем выпали сведения о пребывании Юрия в Городце: о том, что Кон­стантин Всеволодович (в 6725 г.) вызывал из Городца брата Юрия, который приехал к нему с «епископом своим» Симоном и боярами и был направлен Константином в Суздаль, куда и поехал, сопровождаемый своим еписко­пом, урядившись предварительно с Константином, что после смерти последнего перейдет во Владимир. Зато в Лаврентьевской летописи, как мы видели выше, вложено в уста Константина поучение на тему о любви между князьями, адресованное ростовским князьям Васильку и Всеволоду (под 6726 г.).

Попутно отметим небольшое фактическое расхождение между показаниями владимирских фрагментов и Лаврен­тьевской летописью под 6721-—6722 гг. Во фрагментах говорится, что епископ Иоанн по оставлении кафедры по­шел в Суздаль, в Козмодемьянский монастырь, где «бысть черноризець»; а в Лаврентьевской летописи—-что он постригся «в черньцѣ в монастыри в Боголю-бомь».

Составитель Лаврентьевской редакции совсем опустил рассказ о взятии булгарами Устюга и о нападении их на Унжу в 6727 г. Опущено было составителем ростовской (Лаврентьевской) редакции и известие, взятое, как видно, из великокняжеского владимирского памятника, о том, что рязанский князь Ингвар прислал к «великому князю» Юрию и брату его Ярославу, прося помощи против по­ловцев; что эта помощь была оказана и половцы разбиты (см. владимирские фрагменты).

Наконец, во владимирских фрагментах значительно по­дробнее изложен поход на булгар 6728 г.

В основу этого рассказа владимирских фрагментов по­ложены записи, которые велись в походе (см. «... и страшно бысть видѣти» или «бывшу же ему у лодеи и въста буря с дождемъ, яко же и лодиамъ възмястися. . .», «Ту же и на ночь облеже. И на утрѣи ту обѣдавше пои­доша. . .» и т. д.).

223

Судя по тому, что на протяжений всего рассказа в центре описываемого стоит Святослав, которого Юрий послал в поход, возможно, что записывавший был при Святославе. Он внимательно следил за ходом военных действий: за движением войска, за расстановкой «полков», за состоянием вражеских укреплений и т. д. Местами рас­сказ принимает художественный оттенок81 и даже с лири­ческой окраской 82.

И здесь материал обработан и объясняются (хотя в меньшей степени, чем в описаниях более ранних собы­тий) намерения и поступки не только русской, но и про­тивной стороны (например: «Слышавше же болгари въ Ве­ликомъ градѣ и въ иных градѣх, яко город их Ошель взят, и печальни быша повелику зѣло, и собрашася вси...» и т. д.; или «А болгарьстии поели пришедше сказаша своим, яко князь Юрьи стоить на Городци, ожидая братьи своей, а мира не дасть, но хощеть пакы ити на ны. Они же убояшяся зѣло...» ит. д.).

Данный фрагмент также подтверждает, что изучаемые владимирские фрагменты восходят к летописному памят­нику, составленному для прославления или в память вели­кого князя владимирского Юрия. Рассказ начинается с того, что «князь великий» Юрий послал своего брата Святослава на булгар, с ним отправил свои «полки», а «воеводство» поручил Еремею Глебовичу. А ниже в со­ответствии с этим рассказано, как, возвращаясь, Свято­слав послал весть Юрию, как Юрий вышел навстречу войску, какая была «радость велика» во Владимире: «и створи князь Юрьи учрежение великое брату своему и воемъ всем по три дни...» и т. д. А потом — как сам Юрий возглавил второй поход и в результате переговоров заключил мирный договор: «яко же было при отци его Всеволодѣ и при дѣдѣ его Георгии Володимеричи...».

В Лаврентьевской редакции по сравнению с рассказом владимирского фрагмента — лишь краткая заметка. Это

81 Например, «. . . повелѣ же всѣм воемъ своимъ оболочитися въ бранѣ и стягы наволочити, и наряди полкы в насадѣхъ и в ло-диахъ и поиде полкъ по полцѣ, бьюще въ бубны и въ трубы и в сопѣли. . .» и т. д,

82 «Болгари же идуще по брѣгу, видяще своих ведомых, овому отци, иному сыны и дщери, другому же братья и сестры и съпле-меници, и стаху покывающе главами своими, и стонюще сердци ихъ и смѣжающе очи свои».

224

сильно сокращенная переработка, возможно,, общего источ­ника, хотя в распоряжении составителя могли быть и дру­гие записи. Заметим, что он дважды употребляет место­имение «наши», аналогичное наблюдение отмечено нами выше.

Итак, мы убедились при сравнении с владимирскими фрагментами, извлеченными из Московского свода 1479 г., как неполно отражала Лаврентьевская летопись владимир­ский великокняжеский свод первой половины XIII в. То был памятник, составленный для прославления или в па­мять великого князя Юрия Всеволодовича, причем соста­витель в ряде случаев использовал записи, которые велись во время военных действий. Но материал был обработан в нем в виде «истории», в том отношении, что освещались намерения и поступки не только своей стороны, но и враж­дебной.

В первой части настоящей главы мы говорили об общей тенденции, которая проглядывает в тексте XIII в. Лав-рентьевской летописи, и объясняли ее условиями и обста­новкой, в которой составлялся великокняжеский владимир­ский свод 1281 г. Параллельный анализ владимирских фрагментов и Лаврентьевской летописи в полной мере подтверждает наш вывод о задачах составителя великокня­жеского свода, перерабатывавшего владимирский текст на ростовском материале.

В Лаврентьевскую летопись, точнее, в свод 1305 г., обильный ростовский материал попал вместе с великокня­жеским владимирским сводом 1281 г.

Новый великокняжеский владимирский свод 1281 г хранился во Владимире, в великокняжеском центре, где он и дополнялся в 1305 г. А позднее, в 1377 г., над ним ра­ботал, как мы говорили, Лаврентий, труд которого остался во владении владимирского Рождественского монастыря.

15 А. Н. Насонов

Глава пятая

В то время как на северо-востоке страны росла террито­рия великого княжения Владимирского, на юго-западе Во­сточно-Европейской равнины формировалась территория Галицко-Волынского княжества.

Будущая «областная» территория здесь начала склады­ваться еще в X в. — «червенские города» с наиболее зна­чительными центрами: Червеном и Перемышлем, со своей местной знатью.

В X—XI вв. появляется, судя по письменным источни­кам, ряд новых городов (Владимир-Волынский, Белз и др.). А к первой половине ΧίI в. относится возвышение Галича.

Отношение князей древней «Русской земли», князей Среднего Поднепровья к юго-западным областям в XI и в первой половине XII в., цо сути дела, напоминало их отношение к Новгороду, Смоленску, Ростову и другим центрам, на которые распространялись известные формы вассальной зависимости от Юга. Только о юго-западных областях второй половины XII в. можно говорить с уве­ренностью, как об областях самостоятельных.

Летописные сведения по истории Галицкой и Влади-миро-Волынской земель второй половины XIΪ в. очень скудны, и только о событиях XIII в. мы располагаем зна­чительным материалом в составе Ипатьевской летописи.

В предлагаемом небольшом разделе мы отнюдь не за­даемся целью дать развернутое исследование об Ипатьев-

226

ской летописи или о галицко-вольшском летописании, а ограничимся только некоторыми наблюдениями и заме­чаниями о происхождении Ипатьевской летописи — киев­ского свода, продолженного галицко-волынским историче­ским повествованием.

Ипатьевский список, согласно показанию водяных зна­ков (определение А. А. Шахматова), составлялся около 1425 г.1, а по другому его определению — в середине XV в.2 Другой — Хлебниковский список XVI в., как явствует из записи на нем, принадлежал некогда «лого­фету земли Молдавской» и еще в XVII в. находился в Юго-Западной России.

Детальное сравнение текста обоих списков на всем про­тяжении должно стать предметом особой монографии. А. А. Шахматов дал сравнительный анализ обоих списков в пределах Повести временных лет. К сожалению, в своих выводах в данном случае он руководился гипотезой (ныне отвергнутой) о существовании Владимирского полихрона начала XIV в.3, поэтому эти выводы нуждаются в пере­смотре или уточнении. Не распространяя свое заключение на другие части Хлебниковского списка (которые лежат за пределами Повести временных лет), А. А. Шахматов полагал, что составитель Хлебниковского исправлял в По­вести временных лет свой оригинал по другому памятнику или другим источникам4. В предисловии же ко второму изданию второго тома ПСРЛ (1908 г.) Шахматов писал, что Ипатьевский список исправлялся по общерусскому летописному своду, чем объясняются места, сближающие этот список с Новгородской IV и Софийской I летописями (стр. VIII).

Следует отметить, что Ипатьевский список, хотя он и бо­лее ранний, имеет и свои недостатки по сравнению с Хлеб-никовским. Так, во-первых, в галицко-волынский текст Ипатьевского списка грубо вставлена со многими ошиб-

1 ПСРЛ, т. II, изд. 2. СПб., 1908, предисловие.

2 А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I. Вводная часть. Текст. Примечания. — ЛЗАК, вып. XXIX, Пг., 1916, стр. LIII: «писана в середине XV в., по всей видимости, в Пскове с южнорус­ского оригинала».

3 ПСРЛ, т. II, изд. 2, предисловие; А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. (далее — А. А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, главы IV и V.

4 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 104.

227 15*

ками хронологическая сетка, как предполагал Η. М. Ка­рамзин и доказал М. С. Грушевский 5.

Эта сетка была вставлена уже после того, как киевский свод 1198/1199 г. был соединен с текстом галицко-волын-ского свода конца XIII в., так как последняя статья ки­евского свода — под 6706 (1198/1199) г. — была также в Ипатьевском списке неправильно разбита на годы (6707, 6708), которых нет в Хлебниковском списке. Признаком весьма поздней разбивки на годы галицко-волынской части служит и то, что этот хронологизатор, как считал весьма вероятным Н. Г. Бережков, придерживался сентябрьского стиля летосчисления 6.

Кроме того, в Ипатьевском списке вставлены некоторые заголовки (см., например, под 6745, 6795, 6797 гг.), кото­рых нет в Хлебниковском.

Во-вторых, в Ипатьевском списке в конце свода отсут­ствует ряд значительных кусков текста, сохранившихся в Хлебниковском списке. Так, цод 6799 г. в рассказе об осаде Львом Кракова после слов «наоутрѣя же воставъ» в Ипатьевском списке отсутствует обширный текст, имею­щийся в Хлебниковском, от слов «сладкаго лице его на-сыщаася...» до слов «... съ всѣми праведными. Аминь» и далее от слов «семоу же благовѣрномоу князю Володи-мерю» до слов «в среду страстное недѣли». В Хлебников­ском тексты, отсутствующие в Ипатьевском, попали явно не на место. Издатель второго издания второго тома ПСРЛ А. А. Шахматов перенес эти куски (хотя не все куски разместил правильно) в текст предыдущего года, где излагается похвала Владимиру Васильковичу. Заметим, что среди частей текста, попавших не на место, оказалась в Хлебниковском списке и статья о турово-пинских князьях (последний — Владимир Иванович), которая чи­тается в Ипатьевском списке в конце свода, а в Хлебни­ковском списке оказалась среди известий, относящихся к другому Владимиру — Владимиру Васильковичу. В Хлеб­никовском списке, и тоже не на месте, оказался большой

5 Н. М. Карамзин. История Государства Российского, кн. I, τ. III, изд. И. Эйнерлинга. СПб., 1842, прим. 113. Н. М. Карамзин пользовался как Ипатьевским, так и Хлебниковским списками; Μ. Грушевсъкий. Хронольогія подій Галицько-Волиньскоі' літописи. — «Записки Наукового товариства ім. Шевченка», т. XLI, Львів, 1901.

6 Н. Г. Бережков. Хронология русского летописания. Μ., 1963, стр. 210—211.

228

текст, содержащий обширный некролог Владимира Василь­евича, от слов «Князь же Володимеръ въ княжении своем многы городы зроуби» до слов «тоуто же положим конецъ Вълодимеровоу княжению». В Ипатьевском списке этого текста нет совсем.

Не на месте оказалась в Хлебниковском списке и гра­мота Мстислава, которая, судя по ходу изложения, пра­вильно помещена в Ипатьевском списке. Грамота Мсти­слава оказалась в Хлебниковском списке не на месте вместе с большим массивом текста. Так, после слов «отца и сына и святого духа» (стлб. 925) в Хлебниковском читаем: «Се азъ князь Мьстиславъ, сынъ королевь...» (см. текст в печатном издании, стлб. 932 до слов «а вписал есмь в лѣтописець коромолоу их»). Вслед за тем в Хлебников­ском читаем: «И оутвердив же засадоу в Берестии и поеха до Володимеря. Приехавшю же емоу оу Володимерь и съехашася к немоу бояре его старии и молодии бесчисле-ное множество. Тогда же приехалъ бяше Кондратъ князь Съмовитович». И далее, как в издании: от слов «Князь же Мьстиславь сѣде на столѣ брата своего. . .» (стлб. 932) до слов «.. .город свои Волковыескь, абы с ними миръ держалъ» (стлб. 933). О том, что Мстислав утвердил за­саду в Берестье и поехал во Владимир, здесь не повто­ряется. Думаю, что в оригинале так же, как в Хлебников­ском, об этом сообщалось после текста грамоты, и в Ипать­евском списке это сообщение (стлб. 933) передвинуто. О «коромоле» берестьян сообщалось в оригинале выше, как явствует из сравнения обоих списков. Затем в Хлеб­никовском после слов «мирь дръжал» читаем, как в изда­нии, от слов «Тогда же приехалъ бяше Кондрать...» (стлб. 933) до слов «. . . наутриа же въставь.. .» (стлб. 935). После этого в Хлебниковском фрагмент от слов «И зре-ниа сладкаго...», о котором мы говорили.

Попытаемся определить формат общего юго-западного оригинала Ипатьевского и Хлебниковского списков или их протографов. Путаница в тексте в конце Хлебниковского и отсутствие нескольких значительных фрагментов в Ипать­евском могли произойти, прежде всего, или при перепле­тении, или по ветхости оригинала. Последнее подтверж­дается тем, что в некоторых местах свода переписчики обоих списков не могли разобрать текста с описанием событий XII в., о чем будем говорить ниже, в главе VII.

229

Если так, то те куски текста, которые отсутствуют в Ипатьевском и попали не на свое место в Хлебников-ском, должны быть размером не менее одного листа.

Кусок от слов «и зрениа сладкаго лице...» до слов, «. . . праведными. Аминь» занимает в столбце печатного) текста (второе издание) 14 строк. Следующий кусок; от слов «Князь же Володимеръ...» до слов «.. .конець. Вълодимеровоу княжению» занимает 84 строки. Кусок: от слов «Семоу же благовѣрномоу» до слов «страстное: недѣли» занимает 13 строк. Если в листе общего прото­графа Ипатьевского и Хлебниковского было около> 14 строк, то второй кусок текста (84 строки) занимал, ровно 6 листов. Если наш расчет правилен, то оригинал. Ипатьевского и Хлебниковского был малого размера,, в восьмую долю листа.

Тот кусок текста о пинских князьях, который в Хлеб-никовском списке тоже попал не на место, был на послед­нем листе свода, чем и объясняется, что он занимает только 9 строк: конец страницы был, как обычно делали,, оставлен чистым.

При определении времени, когда «составлялась» влади-миро-волынская «летопись», приводили тексты, указы­вающие, что рассказ был составлен «позже»: «тогда же бяхоу вси князи в н е в о л ѣ татарьскои» 7. Следует сде­лать следующую оговорку. Здесь дело идет не о татарском иге вообще, а о принуждении, с одной стороны, и о не­обходимости повиноваться — с другой, когда татары за­ставляли русских князей воевать с собою. Принудитель­ность участия в таких походах оговаривается, чтобы оправ­дать участие в них русских князей: татары в походе Телебуги «учиниша пусту землю Володимерскую», а князь Лев, после ухода Телебуги и Ногая «сочте колко погибло воѣ его землѣ людии: што поймано, избито, и што ихъ божиею волею изъмерло — полътрѣтьинадесять тысячѣ» (Ипат. лет. под 6791 г.). Слова «тогда», «тогда же» могли быть написаны, когда обрабатывался владимиро-волын-ский свод: например, в конце 80-х или в начале 90-х го­дов XIII в.

Где же был написан общий оригинал Ипатьевского и Хлебниковского списков? Он писался, по-видимому, в Ту-рово-Пинском княжестве: последние, заключительные

7 Ипат, лет. по обоим спискам (в Ипатьевском списке под 6791 г.).

230

статьи Ипатьевской летописи относятся не к галицко-во-лынским князьям, а к пинско-туровским, к пинскому князю Юрию, брату его Демиду и к степанским князьям Ивану Глебовичу и Владимиру Ивановичу (г. Степань ле­жал на р. Горыне, тоже в Турово-Пинском районе). Ипать­евский список заканчивается этими известиями.

Сын Юрия Пинского князь Димитрий был родоначаль­ником князей Острожских. Это мнение основывается на ге­неалогических записях старых помянников киевских церк­вей, куда был внесен «род князя Константина Ивановича Острожского» вскоре после его погребения в Печерской церкви в 30 -х годах XVI в. и помянника Дубенской церкви 8.

В роду Острожских и мог сохраниться общий протограф списков Ипатьевской летописи.

Когда писался в Пинске владимиро-волынский свод, то были ли только сделаны приписки к нему в конце свода или «списатель» в какой-то мере редактировал свод?

В текст владимиро-волынского свода пинский перепис­чик мог делать вставки. К сожалению, не сохранилось дру­гих, более ранних или более поздних редакций владимиро-волынского свода или близких к нему летописных компи­ляций. Поэтому мы не будем по этому вопросу делать оп­ределенные выводы. Сведения о пинских князьях мог сообщать и волынский летописец. Но все же некоторые указания самого текста, позволяющие предполагать пин­скую вставку в первоначальный текст, мы имеем. Так, под 6756 г. в Ипатьевском, а также в Хлебниковском ря­дом дважды сообщается о том, что Скомонд был убит. Вторично сообщается в небольшом отступлении с упоми­нанием о «Пинской земле»: «Скомондь бо бѣ волъхвъ и кобникъ нарочитъ, борзъ же бѣ яко и звѣрь, пѣшь бо ходя повоева землю Пиньскую, иныи страны; и убьенъ бысть нечестивый, и глава его взотъчена бысть на колъ». Но сле­дующая фраза продолжает мысль текста, предшествующего цитированному отступлению с характеристикой Скомонда.

Под предыдущим годом в Ипатьевском списке, а также в Хлебниковском обращает на себя внимание, что хотя Михаил из Пинска (князь или боярин?) сносился с .Лит­вою, в тексте написано, что после поражения Литвы «бысть

8 М. А. Мак симович. Письма о князьях Острожских. — Собрание сочинений, т. I. Киев, 1876, стр. 165—167.

231

радость велика во Пиньскѣ градѣ». Заметим, что ниже в обоих списках (в Ипатьевском — под 6761 г.) читаем: «князи же пиньсцѣи имѣяху лесть»; дело шло о войне с Литвою.

Ниже, в обоих списках (в Ипатьевском — под 6770 г.) после рассказа о поражении Литвы у Небля и перед за­ключительной фразой «А Василко поѣха к Володимѣрю с побѣдою и честью великою...» написано следующее от­ступление о пинских князьях, в войне не участвовавших: «Се же услыша в ъше князи пиньсции, Фе-доръ и Демидъ и Юрьи, и приѣхаша к Василкови с питьемь и начаша веселитися, видяше бо ворогы своя из­биты, а своя дружина вся чѣла, токмо одинъ убитъ от полка Василкова, Прѣиборъ сынъ Степановъ Родивича. По семъ же князи пиньсции поѣхаша во­свояси».

Когда киевский свод Рюрика Ростиславича, кончав­шийся на событиях 1198/99 г., был соединен с юго-запад­ной летописью? Анализ киевского источника Московского свода 1479 г. подтверждает, что свод Рюрика Киевского 1198/99 г. действительно существовал, т. е. свод, состав­ленный при его жизни и восхвалявший его при жизни (см. гл. VI и VII). Не исключена возможность, что соеди­нение киевского свода с галицко-волынским было сделано в Пинске: известно, что пинско-туровские князья имели в лице Рюрика Ростиславича Киевского искреннего союз­ника 9, и, следовательно, копия с его свода могла сохра­няться в Пинске. Однако утверждать это за недостатком данных нельзя. Более оснований предполагать, что соеди­нение с киевским сводом имело место во Владимире-Во­лынском. В пользу такой возможности говорят следующие наблюдения и соображения. Во-первых, в волынском своде, в тексте, написанном после смерти Владимира Василье­вича, имеются значительные куски, почти дословно совпа­дающие с киевским сводом, как было показано И. П. Ере­миным 10, т. е. заимствованные из киевского свода XII в. Во-вторых, построение галицко-волынского свода как про-

9 М. Грушевсъкий. Исторія Укра'іни—- Руси, т. II, изд. 2. у Львові, 1905, стр. 310.

10 И. П. Еремин. Волынская летопись 1289—1290 гг. — «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XIII. М.-Л., 1957, стр. 113—114.

232

должения киевского, как отмечал М. Д. Приселков, могло иметь значение для Галицко-Волынского края как раз в конце XIII в., когда на Руси назревал вопрос о пере­езде митрополита из Киева на Северо-Восток и вопрос об особой галицкой митрополии, которая и была учреж­дена в 1303 (1302/3) г.11

Отсутствие параллельных галицко-волынской части Ипатьевской летописи текстов — других редакций или близких летописных памятников — не дает возможности сколько-нибудь прочно решить, какие существовали памят­ники владимиро-волынского летописания во второй поло­вине XIII в. Несомненно только, что существовал летопис­ный памятник Мстислава Даниловича, дошедший до нас с пинскими приписками (или в пинской редакции?). До­вольно ясно в тексте видна граница между галицким ле­тописанием и владимиро-волынским, что отмечалось в на­учной литературе12. Оба текста соединены словами «По сем же минувшима двѣма лѣтома бысть тишина во всей землѣ» 13. В Ипатьевском списке еще в середине этой фразы вставлены слова «Въ лѣто 6769». Предше­ствующий соединительным словам текст обрывается в обоих списках на середине фразы, на словах «еже (в Хлеб, «аще») ли азъ буду. . .»

Без сомнения и до вокняжения Мстислава Даниловича во Владимире летописание там велось. Так, в Хлебников-ском и Ипатьевском (под 6785 г.) читаем подробное опи­сание того, как Мстислав и Юрий, «утаившеся» Влади­мира, послали отдельно от общей рати «лучших» своих бояр и слуг под Городен (ныне — Гродно); там почти весь отряд был уничтожен, частью пленен, а Ростислав Мсти­славич прибежал «наг и бос». Этот поступок Мстислава и Юрия летописец называет «безумием» и говорит об отри­цательном отношении к нему Владимира (в Хлеб, «а Во-

11 М. Д. Πриселков. Летописание Западной Украины и Белорус­сии. — «Ученые записки Ленинградского гос. университета», № 67, серия исторических наук, вып. 7. Л., 1941; А. С. Павлов. О начале галицкой и литовской митрополии и о первых тамошних митрополи­тах по византийским документальным источникам XIV века. — «Русское обозрение», 1894, № 5.

12 А. В. Черепнин. Летописец Даниила Галицкого. — «Историче. ские записки», т. 12, 1941, стр. 228—229; И. П. Еремин. Указ. соч., стр. 109—110.

13 В Ипатьевском списке слова «минувшима двѣима лѣтома» пере? деланы на «минувшему лѣтоу».

233

лодимерови не любо»; в Ипат. «бысть на нею» и припи­сано: «нелубо»). Как видно, этот рассказ писался до во-княжения Мстислава во Владимире-Волынском, при Вла­димире Васильковиче.

Приведем другое место н. В Хлебниковском и Ипатьев­ском списках под 6795 г. рассказано рядом в двух ва­риантах о том, что ответил Мстислав Владимиру через епископа на предложение «ряд» учинить «о землю и о городы и о княгинѣ своей», на желание Владимира «гра­моты писати» (ниже вставлен текст грамоты). Первый ва­риант от слов «Мьстиславъ же рече епископоу брата своего: господине, рци, брат мои...» и до слов «.. .по своемь животѣ». Непосредственно вслед за этим другой вариант: от слов «Мьстислав же рече епископоу брата своего: господине, рци братоу...» и т. д. до слов «.. .како божья воля и твоя». Во втором варианте ответ является, в сущности, прямым ответом на слова Владимира и представляется первоначальным, написанным при Вла­димире. Первый же — скорее попыткой оправдать себя со стороны Мстислава от обвинений, подобных тем, о ко­торых летопись рассказывает выше (о том, что Мстислав при жизни Владимира уже начал распоряжаться селами и городом Всеволожем). Видимо, что один вариант — вто­рой— написан при Владимире, другой — при обработке материала при Мстиславе.

Во всяком случае, бесспорно, что при Владимире соби­рался, подготовлялся материал для летописного памятника.

Велись также записи о военных событиях; были ли это военные отчеты или записи, целью которых была подго­товка материала для летописного памятника, сказать трудно, но они носят следы записей, современных описы­ваемым событиям. См., например, в Ипатьевской под 6789 г. и в Хлебниковском подробности переговоров с Кондратом, точные сведения о движении отдельных групп войска с упоминанием имен военачальников, подроб­ности осады города; подробности геройской смерти Раха и прусина с указанием количества воинов, топографиче­ской обстановки и т. п. Основная запись составлялась

14 Место это было отмечено А. И. Генсиорским в работе «Редак-цгі" Галицько-Волинського літопису». — «Наукові Записки Інституту суспільних наук АН УРСР», т. IV, вып. 2, Ки'ів, 1957. Но суще­ствование ряда сводов — редакций, предположенных автором, обосно­вано недостаточно.

234

военным, о Рахе и прусине в заключение: «Сии же умроста мужественемь сердцемъ, оставлеша по собѣ славу последнему ,вѣку». См. также о победе берестьян и о воеводе Тите: «вездѣ словни мужьствомъ на ратѣхъ и на ловѣхъ. . .» См. также подробности о переходе через Вислу и через Сан под 6791 г. в Ипатьевском, а также в Хлебниковском, и т. п. И при этом (под 6789 г.) о Вла­димире, который в походе не участвовал: «помочью брата своего Володимера»; «и посла предъ собою вѣсть к оспо-дину своему князю Володимирови»; «ВолоДимѣръ же радъ бысть повелику»; о наставлениях Владимира и т. п.

Но дошедший до нас текст Ипатьевского летописного свода носит уже следы летописного текста, составленного в княжение Мстислава, о чем мы говорили выше, и с при­знаками, хотя и немногими, работы при владимиро-волын-ском епископском соборе св. Богородицы. Немногие точ­ные даты сделаны несомненно во владимиро-волынской «епископии», т. е. во владимиро-волынском соборе. Так, указав на год, место и день смерти Владимира Василье­вича, летопись в обоих списках рассказывает, что тело его было убрано, как достойно «царемь», привезено во Владимир в «епископью ко святоѣ Богородици» и там по­ставлено «на санѣх во церкви, зане бысть поздно»; как на следующее утро уже узнал о случившемся весь го­род, кто пришел в собор, какая была служба, как и когда тело его положили в гроб. Другая точная дата, в Хлебни­ковском списке, показывает, сколько времени, до которого месяца и дня тело лежало в гробу в соборе «не замазано», как тело осматривал епископ Евстигней со всем «клиром» и т. п. Весь обширнейший некролог Владимира Василье­вича написан в церковном духе, приводится «плач» княгини, «плач» «лѣпших мужей 'володимерских», перечисляются христианские добродетели покойного и заслуги перед церк­вями и монастырями и т. д. Но для нас самое важное — это та идея, которая проводится в некрологе: Мстислав — преемник и продолжатель дела Владимира; воздавая хвалу Владимиру, автор как бы прославляет Мстислава. Эта идея вложена в построение знаменитого киевского памят­ника— «Слова о законе и благодати». И из этого памят­ника автор некролога берет большие куски, относя только то, что в них говорится, не ко Владимиру Киевскому и Ярославу Мудрому, а к Владимиру Васильковичу и Мстиславу Даниловичу.

235

При изучении Ипатьевской летописи не уделяют обычно должного внимания «Слову о законе и благодати» как источнику последней ее части. В специальной статье, по­священной отражениям «Слова» в позднейшей литератур­ной традиции, А. В. Никольская приводит только часть текста Ипатьевской летописи (без указания списка), заим­ствованного из «Слова», и без цараллельного текста из по­следнего 15. Поэтому прежде всего нам следует дать пол­ный параллельный текст обоих памятников: в левой ко­лонке— из первой, древнейшей редакции (по единствен­ному Синодальному списку), а в правой — по Хлебников-скому списку Ипатьевской летописи, который сохранил большую часть интересующего нас текста.

«Слово о Законе и благодати» 16

9 К сему же кто исповѣсть многыа твоа нощныа мило­стыня и дневныа щедроты, яже къ оубогыимъ тво-ряаше, къ сирыимъ, къ бо-

9 лящиимъ, къ [| дължны-имъ, къ вдовамъ и къ всѣмь требующиимъ ми­лости? Слышалъ бо бѣ гла-голъ глаголаныи 18 Дании-ломъ къ Наоуходоносороу: съвѣтъ мои да боудеть ти годѣ, царю Наоуходононо-соре 19, грѣхы твоа милости-нями оцѣсти, и неправды твоа щедротами нищиихъ. Еже слышавъ ты, о честь-ниче 19, не до слышаниа стави глаголаное, нъ дѣломъ съконча, просящиимъ пода-

Хлебниковский список Ипатьевской летописи 17

Къ семоу же кто испо-вѣсть многые твои нощныа милостыня и дивныа щед­роты, яже къ оубогым тво-ряше и къ II сиротам и къ болящим, къ вдовам и къ жадным всѣмь творяше ми­лость, требоующим мило­сти? Слышал бо бѣ глагол господень къ Навходоносо-роу цароу: съвѣт мои да бу-дет(ь) ти вгоден, и неправды твоа щедротами нищих. Еже слыша ты, о честниче, дѣлом сконча слышаное, просящим подаа, нагыа одѣваа, жад-ныа и альчныа насыщаа, бо­лящим всяко оутѣшение по-сылаа, длъжныа искупаа, работныа свобождаа. Твоя

15 А. В. Никольская. «Слово» митрополита киевского Илариона в позднейшей литературной традиции. — «Slavia», г. VII, sv. 4, ν Praze, 1929, str. 862.

16 По списку ГИМ, Синод. № 591.

17 По Хлебниковскому списку — ГПБ, F. IV, № 230.

18 После «глаголаныи» в рукописи слегка смытые буквы «къ». 1? Так в рукописи.

236

ваа, нагыа одѣвая, жадныа и алъчныа насыщая, боля-щиимъ всяко оутѣшение по-сылаа, должныа искупая, работныимъ свободу дая. Твоа бо щедроты и мило­стыня и нынѣ въ человѣ-цѣхъ поминаемы суть, паче же пред богомъ и аггеломъ

190 его. Ея же ради || добро-прилюбныа богомъ мило­стыня, много дръзновение имѣеши къ нему, яко при­сный христовъ рабъ. Пома-гаеть ми словеси рекыи: ми­лость хвалится на судъ; и милостыни мужу, акы пе­чать съ нимъ. Вѣрнѣе же самого господа глаголъ: бла-жени милостивии, яко тѣ помиловани боудуть. Ино же яснѣе и вѣрнѣе посло-ушьство приведемь о тебѣ от святыихъ писании, рече-ное от Иакова апостола, яко обративыи грѣшника от за-блуждениа пути его, спасеть душу от смерти и покрыеть множество грѣхов ....

g9:) . . .и церкви христови поставль и слоужителя ему

191 въведъ, подобниче || вели-кааго Коньстантина, равно-оумне, равнохристолюбче, равночестителю слоужите-лемь его; нъ съ святыими отци Никеискааго събора бо щедроты и милостыня й нынѣ в чѣловѣцех поми­наемы сут(ь), паче же пред богом и аггелы его. Ея же ради добропрелюбныа бо­гомъ милостыня, много дръ­зновение имѣеши къ нему, яко присный рабъ христовъ. Помагает(ь) ми словесы ре­кыи: милость хвалится на

20

суду , милостыни мужоу, яко печат(и) 21 с ним. Вѣр-нѣе же самого господа гла­голъ: блажени милостивии, яко тии помиловани будо-ут(ь). Иное же яснѣе и вѣрнѣе послушество приве­дем^) о22 тебе от святых писании, реченное Иаковом апостолом, яко обративыи грѣшника от заблужениа пути его, спасет(ь) душю и покрыет(ь) множество грѣ-ховь. Тъ же и церкви многы христовы поставль и слоу­жителя его въвед, подобниче великого Костянтина, равно-умне, равнохристосолюбець, расночтителю служителем его. Онъ съ святыми отци Никеискаго събора закон че­ловеком полагаше, ты же съ епископы и игоумены снимаася чясто съ многым смиреним много бесѣдоваше от книгь о житии свѣта сего тлѣннаго23. . . I!......

20 Буква «у» приписана над строкой к надстрочной б>кве «д».

21 В рукописи «печа» в строке, а буква «т» и знак над строкой.

22 В рукописи «№».

23 Далее в Хлебниковском «но мы на предлежащее възвра-тимся...»

237

законъ человѣкомъ пола-гааше, ты же съ новыими нашими отци епископы сънимаяся чясто, съ мно-гымъ съмѣрениемь съвѣща-ваашеся, како въ челсхвѣ-цѣхъ сихъ новопознавшиихъ господа законъ оуставити...

*91 ... чести обещьника сътво-рилъ тя господь на небесѣх, благовѣриа твоего ради, еже имѣ въ животѣ своемь. Добръ пастухъ24 благовѣ-рию твоему, о блажениче, святаа церкви святыа бого­родица Мариа, яже създа на цравовѣрьнѣи основѣ, иде же и моужьственое твое тѣло нынѣ лежит, (о)жида троубы архаггелъскы.

Добръ же зѣло и вѣренъ послухъ сынъ твои Георгии, его же сътвори господь намѣстника по тебѣ твоему владычьству, не рушаща твоих оуставъ, нъ оутвер-жающа, ни оумаляюща тво­ему благовѣрию положениа, но паче прилагающа, не ка-

192 зяща 25, II нъ учиняюща, иже недоконьчаная твоа доконь-ча26, акы Соломонъ Давы­дова27, иже дом божий ве-ликыи святыи его прѣмуд­и чести тя7 обѣщника гос­подь на небесѣх сподоби благовѣриа твоего ради, еже имѣ въ животѣ своем. Добръ послоух благовѣрию твоемоу обилниче святаа церкви святаа Богородица Мариа, юже създа прадѣд твои на правовѣрнои осно-вѣ, иде же и мужественное твое тѣло лежит(ь), жда трубы архангеловы. Добръ зѣло послоух брат твои Мьстиславь, его же сътво­ри господь намѣстник(а) по тобѣ твоем(у) владычь-ствоу, нероушаща твоих оу-став, но оутвръжающа, ни оумаляюща твоемоу благо-вѣрию положениа, но па-ч(е) прилагающа, не казя, но вчиняюща и иже нескон-чаннаа твоа оучиняюща, яко Соломон Давыда, иже дом божий великыи святыи его мудрости създа на святость и на оцищение граду твое­моу, юже всякою красотою оукраси: златом и сребром и камением драгым, и съсуды честными, яже церк­ви дивна и славна всѣм окроужным сторонам, яка же ина не обрящется въ всем полоунощи земля от

24 Так в рукописи. В Чудовском списке «послоух» — ГИМ, Чуд., № 262, л. 416.

25 В рукописи «сказаша». Исправлено по ГИМ, Чуд., Л'а 262, л 416 об.

28 В рукописи «наконча». ГИМ, Чуд., № 262, л. 416 об. — «на-кончавая».

27 В рукописи «да Давыдова».

238

рости създа на святость и освящение граду твоему, юже съ всякою красотою оукраси, златомъ и среб-ромъ и камениемь драгыимъ, и съсуды честныими, яже церкви дивна и славна всѣмъ округъниимъ стра-намъ, яко же ина не обря-щется въ всемь полунощи земнѣѣмь, ото въстока до запада, и славный градъ твои Кыевъ величьствомъ, яко вѣнцемь, обложилъ, прѣдалъ люди твоа и градъ святѣи всеславнии, скорѣи на помощь христианомъ, святѣи Богородици, ей же и церковь на великыихъ вратѣх създа въ имя пер-192 вааго || господьскааго празд-ника святааго Благовѣще-ниа, да еже цѣлование ар-хаггелъ дасть Дѣвици, будеть и граду семоу. Къ оной бо: радуйся, обрадо-ванаа, господь с тобою! Къ градоу же: радуйся, бла-говѣрныи граде, господь с тобою! Въстани, о чест-наа главо, от гроба твоего, въстани, оттряси сонъ; нѣси бо оумерлъ, нъ спиши до обьшааго всѣмъ въстаниа. Въстани, нѣси оумерлъ, нѣсть бо ти лѣпо оумрѣти, вѣровавъшу въ Христа, жи­вота всемоу мироу. Оттряси сонъ, възведи очи, да ви-диши какоя тя чьсти гос­подь тамо съподобивъ, и на

28 В рукописи «w тряси».

востока и до запада, и слав­ный город твои Вълодимеръ величеством, яко венец, об­ложен, преда люди твоа и город святѣи и славнѣи и скорѣи на помощь Хри­стианом святѣи Богородици да еже целование арханге-лово дасть Богородици, бу-дет(ь) и городоу семоу II ко оной бо: радуйся, обра-дованнаа, господь с то­бою! К городоу же: ра­дуйся, благовѣрньш городе, господь с тобою! Въстани от гроба твоего, о честнаа главо, въстани, отряси сон; нѣси бо оумрълъ, но спи-ш(и) до обьщего въстаниа. Въстани, нѣси бо оумръль, нѣс(ть) бо ти оумрети лѣпо вѣровавшю въ Христа, все­моу мироу живодавца. От­ряси 28 сон, възведи очи, да видиши какоа ти чти господь тамо сподобивь, и на земли не безпамятно оставил братом твоим Мьстиславом. Въстани до брата своего, красящаго стол земли твоея; к немоу же виж(ь) и благовѣрноую свою княгиню, како благо-вѣрие дръжит по приданию твоемоу, како поклонятся имени твоемоу. Видѣ же яко аще не тѣлом, но ду­хом. Показает(ь) ти господь вся си", яко твое верное въсѣание не исушено бысть зноем невѣриа, но дъжчем

239

земли не беспамятна оста-вилъ сыномъ твоимъ. Въстани, виждь чадо свое Георгиа, виждь оутробу свою, виждь II милааго

193 своего, виждь, его же гос­подь изведе от чреслъ твоихъ; виждь красяащааго столъ земли твоей, и възра-дуися и възвеселися. Къ се­му же виждь и благовѣр-ную сноху твою Ерину, виждь въноукы твоа и пра-вноукы, како живуть, како храними соуть господемь, како благовѣрие держать по прѣдаянию твоему, како въ святыа церкви чястять, како славять Христа, како покланяются имени его. Виждь же и градъ величь-ствомъ сиающь, виждь церкви цветущи, виждь христианьство растуще, виждь град иконами свя-тыихъ освѣщаемь и бли-стающеся, и тимианомъ обо-ухаемь, и хвалами и боже-ственами пѣнии святыими

193 оглашаемь. || И си вься ви-'6- дѣвъ, възрадуися и възве­селися и похвали благааго бога всѣмь симъ строителя. Видѣ же, аще и не тѣломъ, нъ духомъ. Показаеть ти господь вся си, о нихъ же радуйся и веселися, яко твое вѣрное въсиание не исушено бысть зноемь невѣриа, нъ дождемь божиа поспѣшениа распложено бысть много-плоднѣ.

божиа поспѣшениа распло­жено быс(ть) многоплоднѣ. Радуйся, оучителю нашь и наставниче благовѣриа; ты правдою бѣ оболочен, крѣ-постию же препоясань и ми­лостынею, яко гривною, оутварью златою, оукра-соуяся, истинною обвит, смыслом вѣнчан. Ты бѣ, о честнаа глава, нагым одѣяние, ты бѣ алчющим кръмител(ь) и жажющим въ оутробѣ оглажение, вдо­вицам помощник, странным покоище, беспокровным по­кров, обидимым заступник, обогатение оубогым, стран-ноприемникь. Им же бла-гым дѣлом и нынѣ възмез-дие приемля на небесѣх, благаа же оуготова богъ любящим отца и сына и свят(а)го духа, || и зрениа 776 сладкаго лице его насы-щаася, моли о земли брата своего преданна ему тобою и о людех, в них же благо­верно владычьствова, да съхраниши я въ мирѣ и въ благовѣрии, и да слави-тися в нем правовѣрию, и да блюдет(ь) господь богъ от всякоя рати и преданна, и от голода, нашествиа иноплеменникь и от оусоб-ныа рати. Паче же помо-лися о братѣ своем Мьсти-славѣ добрыми дѣлы, без соблазна богом данныа емоу люди оуправившю, стати с тобою непостыдно пред

Радуйся въ владыкахъ апостоле, не мертвыа тѣлесы въскрѣшав, нъ душею ны мертвы, оумерьшаа неду-гомь идолослужениа, въскрѣ-сивъ, тобою бо обожихомъ и живота Христа позна-хомъ; съкорчени бѣхомъ от бѣсовьскыа лети, и тобою прострохомся и на путь жи­вотный наступихомъ; слѣпи л. 194 бѣхомъ II от бѣсовьскыа

29

льсти сердечныими очима, ослѣплени невидѣниемь, и тобою іпрозрѣхомъ на свѣтъ трисолнечьнаго божьства; нѣми бѣхомъ, и тобою про-глаголахомъ, и нынѣ оуже мали и велицѣи славимъ единосущную троицу. Ра­дуйся, оучителю нашь и наставниче благовѣрию! Ты правдою бѣ облѣченъ, крѣ-постию прѣпоясанъ, исти­ною обоутъ, съмысломъ вѣн-чанъ и милостынею, яко гривною и оутварью златою, красуяся.

Ты бѣ, о честнаа главо, нагыимъ одѣние, ты бѣ ал-чьныимъ кърмитель, ты бѣ жаждющиимъ утробѣ оух-лаждение, ты бѣ въдови-1'об. цамъ30 помощник, II ты б-Ь странныимъ покоище, ты бѣ бескровныимъ покровъ, ты бѣ обидимыимъ заступ-никъ, оубогыимъ обогаще­ние. Им же благыимъ дѣ-ломъ и инѣмь възмездие престолом вседръжителя бо­га и за труд паствы людии его приати от него вѣнець славы нетленна съ всѣми праведными. Ам.ин(ь).

В рукописи «льсти и тобою прострахомся», В рукописи «въдовицамъ вдовицамъ».

16 Α. Η. Насонов

241

приемля на небесѣхъ, бла­гая же оуготова богъ вамъ, любящиимъ его, и зрѣниа сладкааго лица его насы-щаяся, помолися о земли своей и о людех, въ нихъ же благовѣрно владычьствова, да съхранить а въ мирѣ и благовѣрии, преданѣѣмь то­бою, и да славится въ нем правовѣрие, и да кленется всяко еретичьство, и да съблюдеть а господь богъ от всякоа рати и плѣнениа, от глада и всякоа скорби и сътуждениа. Паче же помо-л. 195 лися о сынѣ II твоемь, бла-говѣрнѣмь каганѣ нашемь Георгии, въ мирѣ и въ съдравии поучину житиа прѣцлути и въ пристанищи небеснааго завѣтриа при-стати неврѣдно корабль ду­шевны и вѣру съхраньшу и съ богатеством добрыими дѣлы; безъ блазна же бо-гомь даныа ему люди оупра-вивьшу, стати с тобою не­постыдно прѣд прѣстоломъ вседръжителя бога и за трудъ паствы людии его приати от него вѣнець сла­вы нетлѣнныа съ всѣми пра-ведныими, трудившиимися его ради31.

Тот список «Слова о законе и благодати», который имел в своих руках составитель владимиро-волынского свода конца XIII в., содержал, как видим, заключение, в котором после слов «юже всякою красотою украси» сле­довали слова «златомь и сребромъ и каменьемь драгимъ

31 Далее в рукописи киноварью написано «Молитва».

242

й сосуды честными. . .» и в котором автор обращался к Владимиру Киевскому (к его гробнице?) и просил его посмотреть на украшающего престол земли «твоей» сына Георгия, т. е. Ярослава32. Это был список, содержавший, таким образом, редакцию, называемую полной и пред­ставленную ныне единственным списком — ГИМ, Синод., № 591, XV в. Но в отличие от списка Синодального со­брания к тексту «Слова» этого списка не была присоеди­нена «Молитва» в качестве составной его части, поскольку, судя по Хлебниковскому списку, после слов «и за трудъ паствы людии его приати от него вѣнець славы нетленна, съ всѣми праведными» следовало слово «аминь».

Такое показание Ипатьевской летописи согласуется с вы­водом, сделанным Н. Н. Розовым на основании палеогра­фических наблюдений над синодальной рукописью, что «молитва» не была первоначально составной и заключи­тельной частью «Слова о законе и благодати», а самостоя­тельным произведением 33.

Писался ли текст некролога Владимира Васильковича в 1288/89 г., вскоре после его смерти, или на исходе 80-х— начале 90-х годов, когда был составлен владимиро-волын-ский свод Мстислава, дошедший до нас в Пинском списке или редакции, — мы сказать затрудняемся, так как и после заголовка о начале княжения Мстислава (в г. Владимире) замечаем в тексте показания, аналогичные показаниям предыдущего текста. Первое же известие после заголовка рассказывает о приезде Мстислава «в епископью ко свя­той Богородици», где было положено тело Владимира Ва­сильковича. И единственная точная дата — о вокняжении Мстислава 10 апреля 6797 г. «на самый Великь день» —· относится к записи, сделанной той же рукой (и, по-види­мому, рукой клирика), которая выше писала или обраба­тывала известие о вокняжении Владимира Васильковича. И там, и здесь говорится: «правдолюбьемь свѣтяся ко всей

32 Тексты Ипатьевской летописи должны быть использованы при реконструкции первоначального текста «Слова». Вопрос об отношении фрагментов из Ипатьевской летописи к архетипу «Слова» был по­ставлен Л. Мюллером — L. Miiller. Des metropoliten Ilarion Lobrede auf Vladimir den Heiligen und Gleubensbekenntnis. Wiesbaden, 1962, S. 144.

33 Η. H. Розов. Синодальный список сочинений Илариона — рус­ского писателя XI в. — «Slavia», т. XXXII, sv. 2. Praha, 1963, str. 144—145.

243

16*

братьи своей и къ бояромъ» и «к простымъ людемъ»; только о Мстиславе прибавлено: «и бысть радость велика тогда людемъ: се воскресение господне, а се княже сѣде-ние». Там составитель присовокупил: «а Левъ нача кня-жити в Галичѣ и в Холмѣ, по братѣ по своемь по Шварнѣ». А здесь, в дальнейшем рассказе с сочувствием составитель отзывается о брате Мстислава Льве, который, несмотря на неуспех под Краковом, возвращается «во­свояси с честью велико ю».

Летописание во Владимире-Волынском велось, как мы убедились, и до вокняжения Мстислава, и нет ничего уди­вительного в том, что значительно выше (в Ипатьевском списке под 6776 г.) описано подробно, как преступление, подсказанное дьяволом, убийство Войшелга, совершенное Львом, заманившим литовского князя. Это было время, когда открывались широкие перспективы для распростра­нения русского культурного влияния в Литве. Дело в том, что Войшелг передал «Литовскую землю» зятю своему русскому князю Шварну. Сам он был очень близок к семье Василька и, очевидно, к Владимиру Васильковичу и счи­тал Василька своим «отцом». Будучи ранее язычником и (как описывает летописец) неукротимой жестокости, он обратился затем в православие и ушел в монастырь. Со смертью Шварна в «Литвѣ» начал княжить Тройден, в адрес которого летописец посылает самые нелестные эпи­теты. Со Львом Тройден был «во велицѣ любви», а с Вла­димиром Васильковичем — в отношениях неприязненных.

Во Владимире, в кафедральном ецископском соборе вы­соко оценивали миссионерскую деятельность Владимира Васильковича. Подробно перечисляются построенные им в разных городах церкви. Сам он любил рукописную книжность, сохранились даже названия «книг», которые он «сам списа»; автор некролога свидетельствует, что он был не только «книжник велик», но и вообще образован­ный человек («философ велик»). Если для характеристики Владимира Васильковича при кафедральном соборе было использовано «Слово о законе и благодати», то не только потому, что оно являлось хорошим образцом для похваль­ных слов, но и потому, что одна из основных идей Слова — распространение христианства среди «новых» народов. Не случайно, что «Слово о законе и благодати» было использовано также в начальный период «освоения»,

244

христианизации Ростово-Суздальского края34. Думается, что имелся в виду не только процесс христианизации в пределах окраинной Владимиро-Волынской области, но и среди соседней «непросвещенной» Литвы. В волынском своде Владимир с помощью цитат из «Слова» сравни­вается с Константином Великим. Для Мстислава же использование «Слова» было лестно, поскольку с помощью «Слова» Мстислав изображен как достойный преемник Владимира.

34 ГБЛ, ф. 98, № 637. Сборник северо-восточного происхождения, содержащий «Слово», а также две статьи, связанные с именем Леон­тия Ростовского. О влиянии «Слова» на житие и похвальное слово Леонтию, еп. Ростовскому.—И. Н. Жданов. Слово о законе и благо­дати и Похвала кагану Владимиру. — «Сочинения И. Н. Жданова», т. I. СПб., 1904, стр. 18.

лава шестам

Основные условия, в которых развивалось русское лето­писание в XIV в., определялись, во-первых, дальнейшим процессом феодального дробления страны и, во-вторых, обстановкой, сложившейся в результате татарского ига и усиления Литвы.

Громадная русская территория ушла под власть возра­стающего Литовского государства. Галицко-Волынская земля сделалась жертвой литовской и польской агрессии. В течение XIV в. под Литвой оказались Смоленщина, По­долье и Черниговщина. В XIV в., по-видимому, в 60-х го­дах, был захвачен Ольгердом и Киев.

На северо-востоке в XIII в. начинаются летописные записи в Твери, а на севере — во Пскове. В первой поло­вине XIV в. стали вестись летописные записи в Москве, а с середины XIV в., как мы видели, — в Нижнем Новго­роде. Продолжались летописные записи в Ростове и, ко­нечно, в Новгороде Великом, не испытавшем татарского погрома.

Татарские «нахождения» и татарское иго сильнейшим об­разом затормозили ход развития Русского государства, уничтожая его производительные силы, ослабляя его поли­тическую мощь. Опустошению и разорению страна подвер­галась не только в нашествие Батыя, но и в течение много­численных последующих «нахождений», вызывая значи­тельные передвижения населения1. Признаки ослабления

1 А. Н. Насонов. Монголы и Русь. М.—Л., 1940; он же. Татар­ское иго на Руси в освещении Μ. Н. Покровского. — «Против анти­марксистской концепции Μ. Н. Покровского», ч. II. М.—Л., 1940.

246

ига наблюдаются только с середины XIV в.: началось хо­зяйственное оживление, а с последней четверти XIV в. стало развиваться на Руси денежное обращение2.

Открытые в новейшее время произведения искусства конца XIV—начала XV в., получившие ныне всемирную известность, свидетельствуют о замечательном подъеме духовных сил народа. В первой четверти XV в. оживает летописная работа.

Внутренние социально-экономические процессы созда­вали предпосылки для образования централизованного го­сударства, особенно с середины XV в.

Но в первые десятилетия XV в. политические отноше­ния в Северо-Восточной Руси не позволяли московскому князю играть ведущей роли в организации такой летопис­ной работы, которая объединяла бы летописание феодаль­ных земель и княжеств. Длительная смута в московской княжеской среде, продолжавшаяся около четверти века, за­вершилась только в начале 50-х годов, с насильственной смертью Шемяки. В 20-х годах великий князь московский фактически не распоряжался Новгородом Великим, кото­рый балансировал между Литвой и Москвой. Московский князь не мог противодействовать установлению в извест­ной мере вассальных отношений Тверского и Рязанского княжеств с Литвою3. В древнем Ростове ему принадле­жала только половина города4, он не владел Ярославлем и т. п. Подобную же картину можно было наблюдать и в 40-х годах XV в.

Иное дело — митрополит. Он имел возможность беспре­пятственно получать летописный материал, из местных епархий. Феодальные земли и княжества в церковно-адми-

2 «Очерки истории СССР. Период феодализма, конец XV—на­чало XVII в.». М., 1955, стр. 62—80.

3 А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства.— ЛЗАК, вып. XXX. Пг., 1920, стр. 220, 252—253; К. В. Базилевич. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952, стр. 37—46; А. В. Черепнин. Образо­вание Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960, стр. 749—750.

4 В летописи ГИМ, Забелин., № 262 находим указание, что Сре­тенская половина Ростова была присоединена к Москве еще при Иване Калите. — А. Н. Насонов. Летописные памятники хранилищ Москвы (новые материалы). — «Проблемы источниковедения», вып. IV. М., 1955, стр. 259. Ср. данные родословного предания — А. Е. Пресняков. Указ. соч., стр. 148.

247

нистративном отношении объединялись под его властью. Нет ничего удивительного поэтому, что первые общерус­ские своды были сводами митрополичьего происхождения.

Первый митрополичий общерусский свод — Троицкая летопись — кончался описанием Едигеева нашествия. Пер­гаментный экземпляр этого свода существовал еще в на­чале прошлого века: он сгорел в Москве во время пожара 1812 г. С выходом в свет в 1900 г. знаменитой статьи А. А. Шахматова «Симеоновская летопись XVI века и Троицкая начала XV века» открылись возможности вос­становления текста Троицкой летописи5. Эту трудную, кропотливую и требующую больших знаний работу по ре­конструкции Троицкой летописи выполнил последователь и непосредственный ученик А. А. Шахматова — проф. М. Д. Приселков 6.

Следующий общерусский митрополичий свод был в еще большей мере сводом общерусским по составу своему и об­щему направлению. Он дошел до нас значительными фраг­ментами в составе Новгородской IV и Софийской I лето­писей — это так называемый «Владимирский Полихрон 1423 г.».

Существует также предположение, основанное на изуче­нии хронографа, что в хронограф, составленный Пахомием Сербом, был включен материал, извлеченный из общерус­ской митрополичьей летописи редакции 1441 г.7

Чрезвычайно любопытно, что общее направление соци­ально-экономического развития страны вызывало потреб­ность в составлении в XV в. в разных центрах страны ле­тописных сводов с общерусским направлением. Так, в Нов­городе Великом, предположительно в 30-х годах XV в., появился общерусский свод, соединявший текст «Влади­мирского полихрона» с новгородской владычной лето­писью. Это соединение хорошо видно при сравнении Нов­городской IV и Софийской I летописей с Новгородской I летописью. В Смоленске в XV в. был составлен, предположительно, свод, который носил общерусский ха-

5 ИОРЯС, т. V, кн. 2, СПб., 1900.

6 М. Д. Приселков. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.—Л., 1950.

1 А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV--XVI вв. (далее — А. А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, стр. 145.

248

рактер; его известия с 1419 по 1427 г. сходствовали с Ни­коновской летописью 8. В начале XVI в,, судя по Супра-сльскому списку (ЦГАДА, ф. 181, № 21), летописным де­лом в Смоленске занимался Иосиф, епископ смоленский; на исходе XV в. он был поставлен на киевскую митропо­лию, оставаясь в Смоленске ?.

Около середины XV в. появился летописный свод в Твери, далеко не узкоместный по составу и отражавший политическую проблему общерусского значения. Аналогич­ные в некоторой степени устремления, но только устремле­ния, мы наблюдаем в псковском летописании XV в.

В положении московского князя некоторый перелом на­ступил только с середины XV в. Рязань сама отдалась под власть московского князя. В середине 50-х годов Москве удалось порвать связь между Литвою и феодальными зем­лями и княжествами Северной и Северо-Восточной Руси. Договоры с тверским князем и с Новгородом обязывали их действовать заодно с великим князем московским. Но прочной зависимости еще не было. События начала 70-х годов и связанный с ними поход на Новгород 1471 г. показали, что в Новгороде руководящая боярская партия хотела сближения с Литвою.

В 50—70-х годах появляется ряд общерусских москов­ских сводов, причем параллельно существуют две тради­ции: одна — митрополичья, а другая — великокняжеская, которые частью перекрещиваются. И великий князь, и митрополит равно были заинтересованы в том, чтобы Нов­город Великий не ушел под власть Литвы. Отсюда по­нятно, что время составления сводов совпадает с крупней­шими событиями в истории отношений Москвы с Новгоро­дом Великим.

Первая веха (1456 г.) восстанавливается предположи­тельно — по данным редакций Софийской I летописи младшего извода. Статья 1456 г. — последняя статья, об­щая Бальзеровскому списку и списку Царского; далее, в Бальзеровском нарушен хронологический порядок статей;

8 Там же, стр. 369.

9 П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей Рос­сийской церкви. СПб., 1877, стлб. 590.

249

в перечне князей во второй редакции Софийской Ϊ лето­писи не упоминается Иван Иванович. Все это заставило А. А. Шахматова предположить, что известиями 1456 г. кончался один из московских сводов 10.

Известия последних десятилетий изложены в нем срав­нительно кратко. Последнее известие под 1456 г. — это из­вестие о походе на Новгород и о переговорах, или о так называемом Яжелобицком «докончании», оформленном в двух грамотах различного содержания и. Чувство не­приязни к поведению «новгородцев» со стороны москвича-составителя, ярко сказалось в следующем его добавлении к тексту Софийской I младшего извода: под 6678 г. после слов «того же лѣта выгнаша новгородци князя Ро­мана» прибавлено: «таковъ бо бѣ обычаи блядинымъ дѣ-темъ!» 12.

С двумя событиями, составлявшими важнейшие вехи в московско-новгородских отношениях. — походом 1471 г. и походом 1477 г. — связано составление двух больших сводов московской великокняжеской традиции: свода 1471 (1472) г. и свода 1479 г. Первый из них сохранился в со­ставе Никаноровской летописи (ныне опубликованной в т. XXVII ПСРЛ) в части с 1420 г. до конца летописи; и в составе Московского свода 1479 г. в части с 1425 до 1471 г., до известия о том, что митрополит Филипп пове­лел готовить «камение» для построения Успенского собора.

Нет ясных свидетельств о происхождении предполагае­мого свода 1456 г. М. Д. Приселков думал, что свод 1456 г. представлял собою редакцию митрополичьего ле­тописания. Это весьма возможно, хотя текст не дает на этот счет вполне определенных указаний. Во всяком слу­чае, использован митрополичий или церковный материал (см., например, под 6958, 6960, 6962, 6963 гг.).

Позволю себе отметить среди статей этого текста за­писи с точными датами, которые нельзя не считать запи­сями, сделанными в московском Архангельском соборе, где хоронили великих князей и потом царей. Так, под 6958 г. читаем: «Того же лѣта бысть чюдо страшно во градѣ Москвѣ: мѣсяца августа 5 день, канунъ дни Спасова,

10 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 216—219.

1,1 О тексте договоров -— Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV—XV вв., ч. 1. М.—Л., 1948, стр. 356—363. 12 ПСРЛ, т. V. СПб., 1851, стр. 164 и прим. Б.

250

предъ вечернею за единъ ч а с ъ, внезапу прииде туча со въстока на градъ» и далее описывается событие, которое совершилось «у церкви у каменныя святаго Миха­ила Архангела на площади». А непосредственно вслед за этим идет запись: «Того же мѣсяца августа 13 день прииде туча от западныя страны на градъ Москву и вѣтръ ве-ликъ зѣло, и сломило крестъ у церкви святаго Архангела Михаила на площади». Подобной же местной церковной записью представляются сведения, сообщаемые в связи со смертью и похоронами великого князя Василия Василь­евича под 6970 г.: о «плаче», о том, какая теснота была от «множество народа», о колокольных звонах; перечисле­ние тех, кто был на погребении, и замечание о том, что в церкви «великого архистратига Михаила», где тело было положено, лежат «сродници его, великий князь Иванъ, сынъ Даниловъ, внукъ божественаго Але­ксандра, и дѣдъ его и отецъ и иныхъ князей много» 13.

В научной литературе существовало убеждение, что в первой половине XV в. прекращается общерусское мит­рополичье летописание. А. А. Шахматов, отмечая явст­венные следы митрополичьего общерусского свода в со­ставе западнорусских летописей, полагал не случайным, что нить общерусских известий доведена до 1446 г. «В 1446 г., — писал он, — ослепление в. кн. Василья Ва­сильевича, последовавшее затем сначала заместительство митрополичьего стола Ионою, епископом рязанским (с 1446 г.), а затем возведение его на митрополичий стол (с 1449 г.) в значительной степени изменили прежние от­ношения митрополичьего двора к подведомственным мит­рополиту епархиям. В связи с этим ставлю прекращение В 1446 г. общерусской и вместе митрополичьей летописи. Митрополит все более утрачивает свое политическое зна­чение. Общерусскою летописью становится все более лето­пись великокняжеская» 14.

М. Д. Приселков утверждал, что митрополичье летопи­сание прекратилось в 50-х годах XV в. Он исходил из об­щих соображений. «Два события, — писал он, — самым решительным образом изменили позицию митрополии всея Руси, что с неизбежностью должно было отразиться на истории летописания. В 1453 г. пал Константинополь,

13 Там же, стр. 270, 273, 274.

54 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 343.

251

а с ним вместе и многостолетний призрак греческой «иге-монии» над Русскою землею. Московские великие князья очень рано чувствуют эту перемену и у себя дома охотно выступают в своих новгородских распрях охранителями и защитниками веры против католических планов, т. е. при­сваивают себе роль павшего под турецкою рукою былого распорядительного центра «Второго Рима». В этой новой своей роли московские государи не допускают и мысли о каком-то беспристрастном отношении митрополии к по­литической жизни Москвы и скоро и легко добиваются со­вершенного омосковления митрополии, по старому только величавшейся митрополиею «всея Руси». Второе событие было для митрополии не менее чувствительно: литовская половина кафедры ушла из рук московского митрополита и надежду на ее воссоединение оставалось только строить на политической поддержке московских князей перед ли­товскими великими князьями. Именно такую помощь вели­кий князь Иван Васильевич оказал митрополии в подведе­нии Великого Новгорода под свою руку, чем охранил для митрополичьей кафедры эту, весьма не малую, часть ее об­ладания. В таких новых условиях жизни, лишенная внемо-сковской опоры императорской власти, утратив литовскую свою половину, митрополичья кафедра, титулуясь по-ста­рому, фактически становится кафедрою Московского вели­кого княжения, в успехах политического роста которого только и мог крыться успех ее расширения» 15.

Таково было заключение М. Д. Приселкова «о прекра­щении митрополичьего летописания». Все эти общие сооб­ражения, отнюдь не лишенные основания, свидетельствуют только, что митрополичья кафедра со временем станови­лась в большей мере в зависимости от великокняжеской (а впоследствии — царской) власти; но не свидетельст­вуют, что митрополичье летописание прекратилось в 40-х или в 50-х годах XV в. В настоящее время благодаря но­вым исследованиям и открытию новых летописных памят­ников накопился большой материал, заставляющий пола­гать, что традиция митрополичьего летописания продол­жалась и позднее. Другой вопрос — где над составлением таких текстов работали: в пределах ли монастыря или в стенах митрополичьей канцелярии. Что же касается уси-

15 М. Д. Приселков. История русского летописания XI—XV ве­ков. Л., 1940, стр. 162—163 (далее — М. Д. Приселков. История).

252

ления зависимости церковной иерархии от гражданской власти, то процесс этот был весьма длительным, протекал неравномерно, обнаруживаясь и в XVIII, и в XIX, и в на­чале XX в.

Предполагаемый свод 1456 г. был продолжен рядом при­писок, сделанных не в хронологическом порядке, и окан­чивался большим произведением, озаглавленным «Словеса избрана отъ святыхъ писании. . .», посвященным отноше­нию Москвы с Новгородом, походу 1471 г. на Новгород и сопутствующим событиям и кончавшимся словами «... въ семъ вѣцѣ и въ будищемъ, аминь». Дальнейший текст во вшитой тетради никакого отношения к Бальзе-ровскому списку конца XV в., т. е. своду 1471 г., не имеет. Как было определено в исследовании о псковских летопи­сях, тетрадь эта содержит отрывок псковско-новгородского свода первой половины XVII в.16

Дополнения, или приписки, сделанные в Бальзеровском списке после 1456 г., носят еще более церковную окраску, чем предыдущий текст. Особенно примечателен с этой точки зрения пространный рассказ о московско-новгород­ском конфликте и походе 1471 г. «Словес избранных».

Едва ли требует особых объяснений и доказательств цель, назначение «Словес избранных». В этом произведе­нии с начала и до конца автор обличает «новгородцев», точнее — правящую партию во главе с «окаянной» Мар­фой Борецкой, представительницей богатейшего новгород­ского рода, которая, как утверждает автор, хотела с «Ко­ролевым паном» править «всею Новогородскою землею» от литовского «короля», а весь «народ» к «латыньству... при­ложите»; памятник оправдывает действия великого князя московского и выставляет его в образе смиренного «боже­ственному закону хранителя» и «крѣпка поборника по православии».

Этот памятник — «Словеса избранна» — отнюдь не сле­дует смешивать с пространным рассказом о московско-нов­городских отношениях и о походе 1471 г., помещенным в московском своде 1471 (1472) г., отразившемся

^ «Псковские летописи», вып. 1. М,—Л., 1941, стр. XXVI.

253

в Никаноровской летописи и Московском своде 1479 г.; там имеем, по сути дела, памятник, вышедший в составе вели­кокняжеской летописной традиции из великокняжеской ле­тописной лаборатории.

Для нашей темы весьма важно выяснить, какого проис­хождения «Словеса избранна», откуда вышло это летопис­ное произведение?

Прежде всего отмечаем, что «Словеса избранна» были включены (несколько позднее) в список Царского; в этом списке текст Софийской I летописи был дополнен, между прочим, значительным митрополичьим по содержанию ма­териалом (см. ниже). «Словеса избранна» находим и в списке Дубровского Новгородской IV летописи, иными словами, в одной из редакций свода 1539 г., который был составлен архиепископом новгородским, а затем митропо­литом Макарием и содержал, кроме основных источников (Новгородской IV и владычной новгородской летописи XVI в.), еще извлечения из «общерусского митрополи­чьего свода», как полагал А. А. Шахматов, о чем подроб­нее будем говорить ниже. Как увидим, составитель свода 1539 г. пытался сочетать защиту интересов церковных с защитой интересов великокняжеских.

Памятник этот — «Словеса избранна» — отвечал требо­ваниям церковного литературного стиля. В нем фактиче­ский материал в значительной мере тонет в выдержках из «Писания». Подобный характер носит и приступ. Философ­ское рассуждение о взаимоотношении в поведении «земли» и князя, которое находим в памятниках XI—XIII вв., при­водится здесь только в своей начальной части, кончая сло­вами «любяща суд и правду».

Текст содержит прямое указание на письменный источ­ник составителя. Это — грамота (или грамоты) митропо­лита Филиппа к новгородцам, который «не единою посы-лалъ къ ним въ Великий Новгородъ свои грамоты». При этом указывается, что составление «грамоты» соответство­вало желанию великого князя: он велел «отцю своему пре-священному Филипу митрополиту всея Руси... посылати къ нимъ своего писания грамоты съ своимъ святитель-скимъ поучениемъ и наказаниемъ отъ божественныхъ писа­нии». Приводится в «Словесах избранных» и текст такой грамоты, вернее — выдержки из нее. Этот текст несколько отступает от дошедших до нас в собрании И. Н. Царского текстов грамот Филиппа, но местами совпадает почти до­

254

словно (от слов «Й вы божия гнѣва убоитеся...» до слов «...на тѣхъ прелестныхъ богоотступницѣхъ»). Но самое важное, что заимствования из грамоты (или грамот) Фи­липпа обнаруживаются в ряде других мест текста «Словес избранных», где составитель рассказывает от себя (напри­мер, выше слова «и яко забывше своея великия старины»; о новгородцах: «никогда же не отступны были отъ нихъ отъ своихъ господъ»; слова «а имя ихъ великыхъ государей князей держали на собѣ честно и грозно, а въ земли и въ воды не вступалися»; от слов «а которыхь земль и водъ...» до слов «...присылали многихъ людей»; от слов «посломъ Василеи ихъ Ананьинъ...» до слов «. . . то ми не наказано») 11. И далее текст «Словес избранных» обна­руживает местами близость к сохранившемуся в собрании И. Н. Царского тексту грамоты Филиппа.

Все сказанное заставляет думать, что «Словеса избранна» вышли из среды, близкой к митрополиту Филиппу. Неод­нократные ссылки текста на помощь «архангела Михаила» допускают предположение (как одно из возможных), что писавший имел какое-то отношение к Архангельскому со­бору. Следующий этап в истории общерусского церковного летописания раскрывается при изучении состава Москов­ского великокняжеского свода 1479 г.

е.сли происхождение московского свода 1471 (1472) г. остается еще не вполне выясненным, то обширнейший, бес­спорно великокняжеский, общерусский по составу Москов­ский свод 1479 г. благодаря исследованию последних лет становится понятным во всем многообразии.

Свод 1479 г. открыт А. А. Шахматовым. Сначала А. А. Шахматов определил его на основании состава лето­писного сборника бывшего Архива Министерства иност­ранных дел № 20/25, где свод 1479 г. соединен с новгород­ским сводом 1539 г. А затем им был открыт и список свода в Эрмитажном собрании 18.

17 «Памятники древнерусского канонического права», ч.

т. VI. СПб., 1880, стлб. 724—727; АИ, т. I. СПб., 1841, стр. 512 и сл.

18 Редакция конца XV в. Московского свода 1479 г. была обна­ружена М. Н. Тихомировым в Уваровском собрании Государствен­ного исторического музея и опубликована в 1949 г. в т. XXV

255

Основываясь на литературных данных, можно различать в Московском своде 1479 г., после Повести временных лет, три части: 1) до 1425 г., 2) с 1425 до 1471 г. и 3) с 1472 г. до конца, о первой части использованы мате­риалы особого южнорусского свода, летописи, близкой к Троицкой, северо-восточного свода и новгородско-софий-ского свода (и, может быть, отдельно — Софийской I и Новгородской IV летописей). Во второй части составитель следовал московскому своду 1471 (1472) г., как показы­вает сравнение с Никаноровской летописью. В третьей части использованы московские летописные записи и доку­ментальные материалы 19.

До последнего времени оставался малоисследованным Эрмитажный список. Между тем, хотя он поздний (XVIII в.), это, в сущности, единственный сохранив­шийся список Московского свода 1479 г., и правильное представление о тексте этого свода нельзя составить без Эрмитажного списка, тем более, что он, как известно, вос­полняет утраченные листы Уваровского.

Загадкой оставалась первая часть свода, хотя и было указано наличие в ней ряда источников.

Сличение Эрмитажного списка с Уваровским показало, что ряд фраз и целых фрагментов сохранились в Эрми­тажном и опущены в Уваровском как вследствие утраты

ПСРЛ. В Уваровском списке текст исправнее Эрмитажного и воспол­няет его пропуски. Об Эрмитажном списке см. ниже.

19 А. А. Шахматов полагал, что московский свод возник предпо­ложительно около 1456 г. и, кроме Софийской I, использовал еще общерусский свод 1423 г., московскую Троицкую летопись, доведен­ную до 1409 г., и другие. Перерабатываясь последовательно, свод этот выделил из себя редакцию 1472 г., затем редакцию 1479 г.— статья «Летописи» в Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Ранее А. А. Шахматовым было показано, что свод 1479 г. в части от 1425 до 1471 г. передает предыдущий московский свод, восстанавливаемый при помощи Никаноровской и близких к ней летописей. — А. А. Шахматов. Общерусские летописные своды.— ЖМНП, 1900, сентябрь, стр. 154—157. Он же обратил внимание на материал ростовского владычного и южнорусского сводов в составе свода 1479 г. — А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 273—275, 279, 280. М. Д. Приселков считал, что составитель свода 1479 г., кроме предыдущих московских сводов, использовал ростовский владычный, киевский и Новгородскую IV летопись. — М. Д. Приселков. История, стр. 177—182. Д. С. Лихачев дал характеристику заключительной части свода 1479 г. — Д. С. Лихачев. Русские летописи и их куль­турно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 355—362.

256

листов в Уваровском, так и в результате работы писца или редактора конца XV в.

Эрмитажный список XVIII в. обрывается на описании события 5 декабря 1477 г. словами «... у себя велелъ быти имъ» (стр. 799, л. 397). Далее 3А листа оставлены чистыми. Гаким образом, в оригинале Эрмитажного списка послед­них листов недоставало, и по ряду признаков он был де­фектным, быть может, по ветхости. Начала летописного текста в списке тоже нет, он начинается со слов: «сар-мати, таврияни, сифиа , фрази...» и т. д., причем неко­торые места переписчиком прочитаны не были и оставлены чистые строки, а на стр. 754—762 в Эрмитажном списке текст списан с перепутанных листов оригинала. При вос­становлении первоначального порядка листов оригинала нам представилась возможность определить размер ориги­нала: страница в этой части рукописи содержала текст, соответствующий 9—97г строкам т. XXV ПСРЛ. В рас­сказе о событиях 70-х годов XV в. (ноябрь 1475 г.) Эрми­тажный список сохранил значительный фрагмент, отсутст­вующий в Уваровской рукописи, по-видимому, из-за по­тери листов 21.

Летописный свод 1479 г., как отмечал А. А. Шахматов, кончался на известии о пожаре 9 сентября 1479 г. (6988 г.), на что указывает содержание Архивского списка (№ 20/25), где текст свода 1479 г. соединен с новгород­ским сводом 1539 г.22, а также Уваровский список, где вслед за известием о пожаре начинается новый почерк и иные приемы расстановки киноварных букв. Мы думаем, что рассказом о пожаре летописный свод заканчивался по­тому, что это было одно из последних событий, достойных описания с точки зрения составителя. В тушении пожара принимал участие «сам князь велики да сынъ его со многими людьми» и «богъ же свою милость показа к ним за их по-тружение и отврати ярость свою...» 23. На наш взгляд, есть основание полагать, что свод 1479 г. был написан в про­межутке между 5 марта 1478 г., когда великий князь Иван Васильевич возвратился в Москву из новгородского по-

20 Другими чернилами исправлено на «Еисифиа».

21 А. Н. Насонов. Московский свод 1479 г. и его южнорусский источник. — «Проблемы источниковедения», вып. IX. М., 1961, стр. 383—385.

22 А. А. Шахматов. Обозрение, стр. 256.

23 ПСРЛ, т. XXV. М.—Л., 1949, стр. 326.

17 А. Н. Насонов 257

хода, и осенью 1479 г., так как описанием события 9 сен­тября свод кончался.

Нет сомнения, что в задачу составителя входило доста­точно полно отразить новгородский поход, показать его значение. Впрочем, задача заключалась не только в вос­произведении событий последних лет. Новгород был ли­шен всякой самостоятельности, и надо было оправдать этот совершенно новый факт в истории Русской земли. Измена Москве и двуличное поведение новгородских бояр вынудили, согласно своду 1479 г., великого князя к небы­валым мерам. То, что произошло в 1476—1478 гг., расце­нивалось в Москве как нечто совсем новое в судьбе Новго­рода Великого. Описывая, как вечевой колокол перево­зили из Новгорода в Москву, составитель свода 1479 г. присовокупляет: «А как и стал Новгород, Русская земля, таково изволенье на них не бывало ни от которого вели-кого князя, да ни от иного ни от кого» .

Бесспорно, что большое значение составитель свода 1479 г. придавал описанию строительства Успенского со­бора. Предполагали, что составителя свода вдохновляла и идея Москвы — третьего Рима. В своде подчеркивается, что Успенский собор воздвигается по образцу владимир­ского Успенского собора, построенного Андреем Боголюб-ским, внуком Мономаха, и отмечается историческая пре­емственность традиций между домонгольской Русью и го­сударством Ивана III. Аналогичная мысль проводится в рассуждениях на предшествующих листах свода по по­воду событий начала 70-х годов 25. М. Д. Приселков писал, что «описанием торжественного открытия этого нового центра вселенского христианства и заканчивался летопис­ный свод 1479 г.» 26.

Для осуществления первой задачи требовалось привле­чение официального документального материала (напри­мер, дорожных дневников, или «итинерариев»), а для вто­рой— подробных записей о ходе строительства Успен­ского собора. Поражает, насколько подробно фиксировали записи ход работы: церемонию перенесения мощей митро­полита Петра; отмечали, как постройка рухнула уже

24 ПСРЛ, т. XXV, стр. 323.

25 Там же, стр. 287.

26 М. Д. Приселков. История, стр. 184. Выше мы видели, что это не вполне точно.

258

после смерти Филиппа при Геронтии; о том, как снова была возведена, и подробно — об освящении собора. Но всего интереснее следующее наблюдение: хотя в записях обо всем этом в своде 1479 г. изложено подробнее, чем в Софийской II и Львовской летописях, однако в послед­них видим не только иной текст, но и ряд фактических де­талей о тех же событиях, которых нет совсем в своде 1479 г.: в Москве продолжала существовать другая лето­писная традиция наряду с великокняжеской. В последней, например, нет о мастерах Ивашке Кривцове и Мышкине; нет о том, что митрополит «сотвори же... тягиню велику, со всѣхъ поповъ и монастырей сбирати сребро на церков­ное создание силно; яко же собра много сребра, тогда бояре и гости своею волею части своя имѣния даша митро­политу на церковное создание». Нет технического коммен­тария: «известь жидко растворяху съ пескомъ, ино не кле-евито, а внутрь того же малого камения сбираху да внутрь стѣны сыплюще да известию поливаху, якоже раст-воромъ тѣстенымъ, потому же некрѣпко дѣло: якоже тя-гиня того камения погнететь вмѣсто, и правило стѣны из-вихляется» 27. В своде 1479 г. упомянуто об участии масте­ров из Новгорода Великого в постройке (Увар., л. 456 об.), чего нет в Софийской II и Львовской, но там читаем ряд деталей, отсутствующих в своде 1479 г.: о работе Аристо­теля «около шеи болшие казну сътвори; полати же подлѣ олтарь отъ стороннихъ дверей учини, и на верхъ церкви въсходити лѣствицу учини; своды же въ одинъ кирпичь сътвори и сведе того ради, егда дождь идетъ, ино кап-летъ. На пятое лѣто сверши ея. Помостъ же мѣлкимъ ка-менемъ измости...». И далее читаем подробности, харак­теризующие происхождение этой традиции: «... въ ол-тарѣ же, надъ митрополичимъ мѣстомъ крыжь л я τ с к и и истеса на камени за престоломъ, его же м и τ ρ о π ό­λη τ ъ послѣди стесати повелѣ; передъ предними дверми помость накры каменемъ, и въ одинъ кирпичь сведе, и середку на гирѣ повѣси на желѣзнои» 28.

Мы указали пока на следы иной летописной традиции наряду с великокняжеской второй половины XV в. после 1456 г. (Ба льзеровскии список, кончающийся на 1471 г.: записи о построении Успенского собора в Софийской II и

27 Софийская II и Львовская летописи под 6980 г.

28 Софийская II и Львовская летописи под 6986 г.

259

17*

Львовской). Эти следы сами по себе еще недостаточно убе­дительны. Бальзеровский список мог представлять собою случайное, единичное явление. А материал Софийской II и Львовской требует объяснения в связи с изучением со­става общего источника Софийской II и Львовской лето­писей. Новые перспективы открывает сравнительное изу­чение Московского свода 1479 г. и Ермолинской летописи.

А. А. Шахматов колебался в решении вопроса о проис­хождении первой части Московского свода 1479 г. Это видно из сравнения текста его главы о Московском своде 1479 г. в «Обозрении» с генеалогической таблицей, им составленной, и из карандашных пометок на полях руко­писи его «Обозрения». Из таблицы можно заключить, что, по его мнению, Троицкая летопись, ростовская летопись, московская княжеская летопись и Полихрон (общерусский свод) 1423 г. вошли как самостоятельные источники уже в московский свод 1456 г. В таком же смысле можно по­нять и его слова в статье «Летописи», помещенной в Но­вом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Но в тексте «Обозрения» он в числе источников Московского свода 1479 г. предполагал еще наряду с Полихроном 1423 г. Полихрон начала XIV в. О нем же он пишет и в заметке на полях своей рукописи. В настоящее время, как мы говорили, предположение о существовании Поли-хрона начала XIV в. в науке отвергнуто.

М. Д. Приселков полагал, что обширная часть Москов­ского свода 1479 г. является литературной мозаикой, при­надлежащей руке самого составителя свода 1479 г. 29: он привлек разнообразные источники, и в их числе — ростов­ский владычный свод и Ипатьевскую летопись.

На первый взгляд мнение М. Д. Приселкова представ­ляется вероятным. Однако такое решение вопроса встре­чает препятствия. Обнаруживается, что то же сочетание первоисточников, тот же сложный летописный текст, ко­торый имеем в Московском своде 1479 г. (в последнем в части до 1425 г.), существовал независимо от Москов­ского свода 1479 г.

Сравнивая Московский свод 1479 г. с Ермолинской ле­тописью, приходится убедиться, что текст Ермолинской летописи представлял собою сокращение сложного летопис­ного источника свода 1479 г. (в последнем в части до

М. Д. Приселков. История, стр. 182—185.

260

20-х годов XV в.). Составитель Ермолинской летописи иногда пропускает то или другое известие, местами сокра­щает или кратко его излагает, но в общем перед нами аналогичная редакция летописного свода. Те же перво­источники и в том же сочетании, как они прослеживаются в Московском своде 1479 г., видим и здесь — Троицкую летопись или близкую к ней, Софийскую I летопись или общий источник Софийской I и Новгородской IV, южно­русский (киевский) источник, подробно излагающий юж­норусские события, особый текст владимирский (ростово-суздальский) с событиями XIII в., записи ростовского владычного свода. Перед нами тот же общерусский лето­писный материал, только с сокращениями, в целом отлич­ный и от Софийской I, и от Новгородской IV, и от Ника-норовской, которая частично отражает предшествующий своду 1479 г. московский летописный свод.

Сличение и анализ материала показали также, что не совсем верно определять состав Ермолинской летописи в части до 1425 г. как выборки из Владимирского Поли-хрона 1423 г.30, поскольку в Ермолинской летописи мы имеем сокращение того сложного летописного текста, для которого Владимирский Полихрон мог служить тольки одним из источников. Этот сложный летописный текст в более полном виде имеем в Московском своде 1479 г. в части до 1425 г. Под Владимирским Полихроном я ра­зумею, согласно определению А. А. Шахматова, тот об­щерусский свод, который в соединении с новгородской летописью был общим источником Софийской I и Новго­родской IV летописей. А. А. Шахматов произвел система­тическое сличение Ермолинской летописи с Львовской, установив их родство. Он заметил также близость Ермо­линской летописи к Воскресенской, откуда заключил о большой близости оригинала Ермолинской летописи к «Московскому своду 1480 г.» (т. е. своду 1479 г.)31. Но систематического сличения со сводом 1479 г., видимо, не произвел, так как тогда пришел бы к несколько иному выводу о составе в части до 1425 г. Ермолинской летописи. Из сказанного явствует, что систематическое сличение Мо­сковского свода 1479 г. с Ермолинской летописью имеет

30 А. А. Шахматов. Ермолинская летопись и ростовский владыч­ный свод. — ИОРЯС, т. IX, кн. 1. СПб., 1904, стр. 377, 389.

31 Там же, стр. 388.

261

немаловажное значение как для понимания состава Москов­ского свода и Ермолинской летописи, так и для восстанов­ления общерусского свода, ранее неизвестного, составлен­ного позднее Владимирского Полихрона.

Текст свода 1479 г. я восстанавливаю по Эрмитажному списку ГПБ № 416б и по рукописи Уваровской летописи № 1366 ГИМ, изданной в т. XXV ПСРЛ. Текст послед­ней значительно более исправен. В Эрмитажном списке обнаруживается много пропусков механического характера. Но имеются и пропуски в Уваровском тексте. Большинство пропусков объясняется гаплографией. Это мной показано (до известий конца XII в.) ниже. Подобную картину на­блюдаем и в интересующем нас тексте, содержащем изве­стия XIII, XIV и первой четверти XV в., причем пропус­ков в Эрмитажном списке здесь встречаем более. Но и здесь имеется некоторое количество пропущенных мест в Уваровском списке, которые восстанавливаются по Эр­митажному. Укажем на них, поскольку Эрмитажный спи­сок не опубликован.

Так, под 6715 г. на л. 130 в Уваровском опущены, после слов «ис Кыева, во Вручии», слова «и приидоша къ Киеву, бысть же им весть, яко Рюрик шел въ Вручии» (Эрм., стр. 322); под тем же годом на л. 130 в Уваровском опу­щен большой текст после слов «на его воли. Всеволодъ же». Текст этот начинается словами «Чермныи пришед седѣ...» и кончается — «. . .с людьми с многими и сами [поидоша]» (Эрм., стр. 323—325) 32. Под 6724 г. на л. 136 об. в Ува­ровском после слов «Юрьи Олексичь» опущено: «Гав­рила Милитичь» (Эрм., стр. 337). На л. 147 об. после слов «съ с мол н я кы» в Увар, в Эрм. читаем: «и все князи русти» (Эрм., стр. 359). Под 6738 г. после слов «взыде въ своемъ» в Увар, на л. 154 опущено слово «чину» (Эрм., стр. 369). Под 6742 г. на л. 156 после слов «из Медвѣ-жьеѣ головы» в Увар, опущено: «на сторожи» (Эрм., стр. 372). Под 6743 г. на л. 156 после слов «с половци» в Увар, опущено: «а Михаил Всеволодичъ с черниговци» (Эрм., стр. 372). Под 6745 г. на л. 157 об. после слов «а Жирославу» в Увар, опущено слово «Михаиловичу» (Эрм., стр. 374), а на л. 158 об. после слов «и к Мѣдяным воротом» опущено: «и отсюда от Клязмы ко Во[л]жским

2 См, выше, стр. 202—203.

262

воротам» (Эрм., стр. 376). На том же листе после слов «и съ снохами» в Увар, опущено: «с в ну чаты и прочи кня­гини и множества бояръ и людей» (Эрм., стр. 376). Под 6746 г. на л. 159 после слов «со сыновци своими» в Увар, опущено: «с Васильком и со Всеволодом и с Володимером и с мужи своими» (Эрм., стр. 378), а на л. 161 после «Яким Влункович» в Увар, опущено: «Глебъ Борисовичь». Под 6781 г. на л. 191 об. после слов «он же бѣжа» в Увар, опущено: «с Романом» (Эрм., стр. 428); под 6785 г. на л. 193 после слов «Глѣбъ Ростиславич Смоленски» в Увар, опущено: «Тое же зимы князь великий Дмитреи Александрович ходи на корелы с низовцы и с новогородцы, и полони всю землю их» (Эрм., стр. 429—430). Под 6878 г. на л. 251 об. после слов «и посад пожьже» в Увар, в Эрм. читаем: «но не весь, а волости повоева и пожже» (Эрм., стр. 492). Под 6879 г. на л. 252 об. после слов «Александръ Колывановичь» в Увар, опущено: «Борисъ Конюшковичь» (Эрм., стр. 493). Под 6885 г. на л. 266 после слов «Матвѣи Сараискыи» в Увар, опущено: «Арсенеи Ростов­ски» (Эрм., стр. 506).

Каково же взаимоотношение Ермолинской летописи и Московского свода 1479 г.? Обратимся к погодному сли­чению.

Под 6626 г. Ермолинская летопись несколько сокращает текст, имеющийся в Московском своде, причем отражает разные источники, которые служили компонентами текста Московского свода под этим годом: Лаврентьевскую ле­топись, точнее — Троицкую (в основании которой лежала Лаврентьевская), южнорусский источник, близкий к Ипа­тьевской, и содержит уникальное южнорусское известие Московского свода — с него начинается текст под этим го­дом, и оно передано в Ермолинской дословно.

6627 г. в Ермолинской летописи опущен, а под 6628 г. в ней сокращенно передано первое известие Московского свода и опущено второе.

Под 6629 г. передано только известие о смерти митро­полита Никифора, имеющееся и в Московском своде, а под 6630 г. — только известие о Никите.

Под 6631 г. первое известие Московского свода (кон­чается словами «Ярославъ, братъ его») довольно точно передано в Ермолинской. Затем опущено от слов «Того же лѣтѣ преставишяся. . .» до слов «... и побѣди их». Далее опущены слова «и моляшеся богу о насилии и гордости

263

Ярославлѣ» и ниже сильно сокращен текст Московского свода без каких-либо добавлений.

Под 6632 г. из всех известий Московского свода в Ер­молинскую взято лишь известие о смерти Василька и Во-лодаря. Кроме того, очевидно, по описке или по ошибке в Ермолинской помянут как умерший в этом (6632) г. Давид Ростиславич, о чем в Московском своде нет. Давид Ростиславич, известный по источникам, родился примерно в 6648 (1140) г.

Под 6633 г. очень кратко излагается то, что читаем в Московском своде33. Передано кратко и известие Мо­сковского свода о том, кто княжил в Новгороде, восходя­щее к новгородско-софийскому источнику.

Под 6634 г. взято только известие о смерти митрополита Никиты, причем без точной даты (восходит к Троицкой).

Под 6635 г. текст, имеющийся в Московском своде, в Ермолинской значительно сокращен. Но здесь обнару­живаем в Ермолинской несколько слов о конкретных собы­тиях, отсутствующих как в Эрмитажном списке, так и в Уваровской 1366, т. е. в Московском своде 1479 г.: после слов «раз[г]раби» написано: «а онъ бѣжа χ Киеву». Вместе с тем эти слова имеются в краткой Уваровской № 188, в параллельном к Ермолинской тексте. Эта кон­кретная деталь рассказа, отсутствующая в Московском своде, сразу же заставляет предположить, что оригинал Ермолинской сокращал не самый Московский свод 1479 г., а его сложный источник, текст которого исполь­зован в Московском своде до 1425 г.

6636 г. в Ермолинской опущен, а текст под 6637 г. сокращен, причем имеется уникальное упоминание о Ва­силии и Иоанне, отсутствующее в Ипатьевской летописи, но находящееся в Московском своде. Характерно также, что первое известие приведено дословно. 6641 и 6642 гг. опущены.

Под 6643 г. в Ермолинской текст Московского свода сокращен, причем известия восходят к разным источни­кам (к Троицкой и к новгородско-софийскому).

6644 и 6645 гг. в Ермолинской переданы сокращенно.

Под 6646 г. в Ермолинской довольно точно передан

33 Вместо «в Переяславли» в Ермолинской читаем «в Володи-мери». В тексте рукописи ГИМ, Увар. № 188, параллельном с Ермо­линской, стоит «Переяславли», видимо, в Ермолинской описка.

264

текст Московского свода 6646—6647 гг., но с рядом про­пусков; в общем дан компилятивный текст и отражены разные источники, в том числе новгородско-софийский.

Под 6648 и 6649 гг. в Ермолинской в сокращенном виде то, что в Московском под 6648 и 6649 гг.

Под 6650 г. первая фраза (до слов «на Вечеслава») в Ермолинской читается, как в Московском своде, далее— сильно сокращено. 6651 и 6653 гг. в Ермолинской опу­шены.

Под 6654 г. первое известие в Ермолинской летописи почти дословно совпадает с Московским сводом, а далее — сокращения и пропуски. Часть материала восходит к Троицкой летописи, а часть — к южнорусскому источ­нику, причем в Ермолинской передано уникальное место, отсутствующее в Ипатьевской летописи (а также в Хлеб-никовском и Погодинском списках) и имеющееся в Мо­сковском своде (от слов «они же рѣша...» до слов «. . .до-неле же ми душа в тѣлѣ, не могу лишитися его»).

Под 6655 г. Ермолинская также сокращает текст, поме­щенный в Московском своде, но здесь, несмотря на сокра­щения, опять в Ермолинской сохранился конкретный штрих, которого нет в Московском своде: это слова, отно­сящиеся к Святославу Всеволодовичу, пришедшему в Киев к Изяславу: «любяще бо его Изяславъ»; то же сохрани­лось и в параллельной Ермолинской — Уваровской № 188. Это опять свидетельство, что Ермолинская сокращала не самый Московский свод 1479 г., а свод, использованный последним.

Под 6656 г. в Ермолинской читаем тот же, составлен­ный из разных источников, текст, который имеется ■ и в Московском своде, но сокращенный. Аналогичную кар­тину наблюдаем и под 6657—6659 гг.

Итак, видим, что в Ермолинской выпускаются целые известия и произведены сокращения путем краткой пере­дачи пространного изложения.

Под 6660 г. составитель текста, имеющегося в Ермо­линской, в большинстве случаев не механически выбрасы­вает куски текста (подобный прием мы наблюдали при сравнении Ипатьевской летописи с Лаврентьевской), а пытается рассказ сложного содержания выразить схема­тичнее, короче. Так, например, вместо фразы «... и пож-гоша его; церковь же бѣ в нем святаго Михаила камена, а верхъ ея древом нарубленъ, и то згорѣ» он пишет

265

только: «и роскопа». Слова «что есмь ему сердце вередилъ и противу его стал» он передает фразой: «еже его разг-нѣвалъ». В одной фразе далее пытается он выразить суть рассказа об отношениях между Изяславом и Владимиром. Вместо перечисления имен он пишет просто: «князи. . . черниговьстии». Рассказ о движении Юрия он сокращает, давая лишь общую схему его маршрута, и т. п.

Под 6661 г. в Ермолинской сильно сокращен текст, имеющийся в Московском своде 1479 г., близкий к Тро­ицкой и Лаврентьевской. Фраза «и съступишяся битися, и бысть мижи ими смятение, не вѣдахут бо который суть побѣдили» передана в Ермолинской своими словами «и бысть смятение: сии тѣхъ гнаша, а сии тѣхъ».

Текст Ермолинской под 6662 г. начинается кратким со­общением: «Изяслав поя дружыну обезыню». В этих сло­вах кратко передано известие под 6661 г. о том, что Изяслав посылал за «другой» женой в Обезы (т. е. в Аб­хазию) и под 6662 г.—о встрече ее и о свадьбе. И затем сокращен текст, имеющийся в Московском великокняже­ском своде 1479 г., взятый из двух источников (первого — близкого к Троицкой, и второго — восходящего к северо­восточному своду).

И далее, следя год за годом за составом текста Ермо­линской летописи, убеждаемся, что в ней — сокращение того сложного текста, который представлен до 1425 г. в Московском своде 1479 г. Сокращение текста с разными источниками видим, например, в дальнейшем под тем же 6662 г., где в киевский текст вмонтировано новгородское известие. Уникальные места киевской летописи переданы под 6667 г. (от слов «лежа 3 дни» до слов «... ничсоже его», слова «в теремѣ»., от слов «Ростислав же помяну» до слов «. . . стоание въ церквахъ»). Места эти имеются и в Уваровской № 188, которая дает текст, параллельный Ермолинской. Уникальные места, восходящие к киевскому источнику, отражены в Ермолинской и под 6668 г. Сокра­щение текста из разных источников, имеющегося в Мо­сковском своде 1479 г., видим и под 6669 г. (новгородско-софийский и киевский). Те же компоненты выступают, например, под 6675 г. в Ермолинской. Великокняжеский владимирский текст (отсутствующий в Лаврентьевской и Ипатьевской), имеющийся в Московском своде (см. Ува-ровский список и Эрмитажный), встречаем в Ермолин­ской под 6715 г. (от слов «води ихъ...» до слов «. . . веде

266

съ собою»). Значительный текст под 6715 г., не сохра пившийся в Уваровском списке, но сохранившийся в Эр­митажном, тоже отражен в Ермолинской летописи.

Необходимо подчеркнуть, что в Ермолинской летописи явно обнаруживаются следы особой редакции владимир­ского летописания первых десятилетий XIII в., хотя и в сокращенном виде, которую в развернутом изложении имеем в Московском своде 1479 г. (выделение или рекон­струкцию этих владимирских фрагментов мы предлагаем в главе IV настоящей книги). Так, например, под 6715 г. в Ермолинской летописи читаем, что весть об измене ря­занских князей сообщили Глеб и Олег на Оке; упоми­нается Петров как поселение; упоминается о приходе к Оке рязанского епископа «отъ княгини»; под 6716 г.— о сношениях рязанцев с Глебом и Изяславом по поводу выдачи Ярослава; под 6720 г. — о движении Святослава в Ростов и о замышлениях Константина и т. п. Отсутст­вующий в Уваровском списке, где недостает листов, но имеющийся в Эрмитажном списке текст под 6812 г., также использован в Ермолинской летописи.

Мы не будем утомлять читателя большим количеством примеров сокращенной передачи в Ермолинской летописи текста, имеющегося в Московском своде 1479 г. в части, предшествующей 1425 г. Остановимся только на неко­торых.

Под 6849 г. в Московском своде 1479 г. описывается острая вспышка классовой борьбы в Торжке. Новгородцы учинили расправу над наместниками великого князя в Торжке. В ожидании ответных действий со стороны ве­ликого князя новгородские бояре послали в Новгород за помощью. Но тогда «чернь» восстала («въсташа») про­тив бояр. Под «чернью» здесь разумеются, вероятно, ре­месленники и мелкие торговцы. «Чернь», одевшись в «броня», напала на «дворы», освободила «намѣстниковъ» великого князя и «черноборцовъ» (т. е. сборщиков «чер­ного бора»), выслала новгородцев из города, а «дома» бежавших новоторжских бояр разграбила, хоромы «роз-возиша» и даже предала опустошению боярские «села», очевидно пригородные. В Ермолинской летописи сравни­тельно полно передан этот рассказ; опущены имена приез­жавших из Новгорода новгородцев и выброшена следую­щая фраза: «а новоторжьскые бояре прибѣжаша в Новъго-род только душею, хто успѣлъ».

267

Под 6881 г. в Московском своде 1479 г. подробно опи­сываются, следуя владычному новгородскому источнику (в составе новгородско-софийского свода), те безобразия, которые учинили тверичи в Торжке после того, как от­туда были изгнаны тверские «наместники» и перебиты тверские «гости» и «торговцы»: город был сожжен, а «женъ и дѣвиць одираху и до последние наготы, рекше и до срачици, иже и погании тако же творять», и те «истопишася в рѣцѣ срама] ради...» и т. п. Это ра­зоблачающее описание довольно подробно, лишь с не­большими сокращениями, передано в Ермолинской ле­тописи (выпущена, например, фраза «а товаръ, которой у огня поостался и иконная крута, злато и сребро, то все поимаша»).

Сравнивая весь обширный текст, год за годом, Мо­сковского свода 1479 г. с Ермолинской летописью, можно убедиться, что в той, наиболее значительной части Москов­ского свода (до 1425 г., с которого составитель Москов­ского свода переходит в общем на Никаноровскую 1471/72 г.), составитель Ермолинской, или, точнее, ее ос­новной части, ее протографа, сокращенно передавал текст, сохранившийся полнее в Московском своде 1479 г.

Итак, нет никакого сомнения, что в части до 1425 г. в Ермолинской летописи имеем не Владимирский Поли-хрон, а тот сложный общерусский текст, одним из источ­ников которого был Владимирский Полихрон.

Теперь встает вопрос: быть может, составитель основ­ной части Ермолинской летописи пользовался самим Московским сводом 1479 г.?

Напомним сначала, что на пути к такому решению стоят прежде всего наблюдения, сделанные над Ермолин­ской летописью А. А. Шахматовым. «Протограф Ермо­линской летописи, — писал он в статье „Летописи",— был доведен до 1472 г., а в списке дополнен известиями 1473—1481 и 1485—1489 гг.» 34 Из его труда «Ермолин­ская летопись и ростовский владычный свод» явствует, какие данные склонили его к такому выводу: с 1473 г. в Ермолинской летописи меняется состав известий. Текст событий 6933—6980 (1425—1472) гг. оказывается тесней шим образом связанным с текстом списков Хронографи-

34 Статья «Летописи» в Новом энциклопедическом словаре Брок­гауза и Ефрона.

268

ческого (Новгородской IV летописи) и Царского (Софий­ской I), а в известных частях и с Софийской II и Львов­ской, которые, в свою очередь, весьма близки к Хроно­графическому и Царскому. А начиная с 6981 (1473) г. Ермолинская уже не сходна ни с Хронографическим, ни со списком Царского, хотя, конечно, между ними есть общие известия 35.

Во-івторых, он установил, что под 60—70-ми годами в Ермолинской читаем ряд упоминаний о деятельности В. Д. Ермолина. Последнее известие этого рода находится под 1472 г.; в последующем тексте о ней упоминаний нет. Наконец, в пользу мнения, что основной протограф кон­чался 1472 г., он приводил и некоторые палеографические наблюдения36. Судя по этим данным, основную часть Ер­молинской летописи не мог заполнять Московский свод, составленный в 1479 г., а мог в нее попасть только его источник. Наблюдения А. А. Шахматова, показывающие, что в Ермолинской летописи не мог быть использован са­мый Московский свод 1479 г., подкрепляются другими дан­ными. Для решения этого вопроса важны результаты наблюдений при сравнении Московского свода 1479 г. с Ермолинской летописью. В Ермолинской летописи обна­руживаются детали, частью конкретного содержания, от­сутствующие в Московском своде, которые свидетель­ствуют, что оригинал Ермолинской летописи использо­вал не самый Московский свод, а его сложный по составу источник. Так, под 6668 г. в Московском своде выпали слова «дьяволомъ наученъ» (Ерм., л. 67 об.) и ниже (слова Изяслава) — «како ми сихъ опять совокупити» (Ерм., л. 69). Под 6670 г. нет слов «и зь чяды» (Ерм., л. 71). Под 6715 г. в Московском своде нет точной даты, когда Всеволод пошел к Москве—19 августа (Ерм., л. 97). Под 6767 г. нет о том, что новгородцы князя Александра Невского «много чтивше» (Ерм., л. 136 об.). Под 6834 г. в Московском своде нет слов (о митрополите Петре) «пасъ церковь божию лѣтъ 18 и мѣсяць 6» (Ерм., л. 167). Под 6873 г. в Московском своде выпала фраза «Того же лѣта митрополитъ Алексѣи отня епископью Новогородьскую и Городецкую от владыки Алексѣя Суз-дальскаго» (Ерм., л. 191). Ни в Эрмитажном списке

35 ИОРЯС, т. IX, кн. 1. СПб., 1904, стр. 407—411.

36 Там же, стр. 412.

269

(стр. 485—487), ни в Уваровской 1366 ее нет. Известие восходит к общему источнику Софийской I и Новгород­ской IV летописей. Под 6918 г. нет слов о Фотии «и приятъ его князь великы Василеи с честью» (Ерм., л. 253 об.). Под 6925 г. в Московском своде, в рассказе о Цамблаке, выпало место от слов «сущий же православнии хре-стьяне...» до слов «... и наше благословение съ право­славными хрестьяны» (Ерм., лл. 258 об. — 259), равно как под 6926 г. рассказ о чуде церкви Покрова в Новгороде — известие, которое восходит к общему источнику Софий­ской I и Новгородской IV летописей и по всем признакам было в общем источнике оригинала Ермолинской ле­тописи и Московского свода 1479 г.

В пользу вывода, что в основу Ермолинской летописи положен не свод 1479 г., а его источник, свидетельствует также и то, что признак общей редакции летописного свода в Ермолинской и Московском своде 1479 г. наблю­даем только до 20-х годов XV в., и расхождение (явное — с 1430 г.) объясняется тем, что с 1425 г. составитель Московского свода 1479 г. обратился к предшествующему московскому своду, отразившемуся в Никаноровской ле­тописи. Бесспорное расхождение начинается с 6938 (1430) г., где видим тексты в Ермолинской, отсутствующие в Московском своде 1479 г.: Ерм., под 6938 г. от слов «А князь Юрьи разверже миръ...»; под 6939 г. — о засухе и мгле; под 6941 г. — о походе Юрия Димитриевича на Москву и последующее изложение; об обвинениях, ко­торые предъявлялись Семену Морозову; а также под 6942, 6944 и др.

Если бы Ермолинская летопись следовала Московскому своду, а не его источнику, то тогда, всего вероятнее, после 20-х годов XV в. она отразила текст, близкий к Никано­ровской.

Между тем, расходясь с Московским сводом, Ермолин­ская летопись с 1430 г. дает рассказ, аналогичный Софий­ской II и списку Царского. Так, весь рассказ от слов «А князь Юрьи разверже миръ. . .» до слов «. .. прейти на нь», отсутствующий в Уваровском и Эрмитажном (стр. 618—619), можно найти в Софийской II летописи. Под следующим 6939 г. сообщения Ермолинской ле­тописи о засухе, о том, что горели земля и болота, о мгле, стоявшей 6 недель, о том, что рыбы в воде мерли, отсут­ствующие в Уваровском и Эрмитажном списках свода

270

1479 г., отразились в Софийской II и списке Царского. Под 6941 г. — о том, что Морозов «миръ свелъ», о том, что «не повыкли бо служити удѣлнымъ княземъ» москов­ские князья, бояре и дворяне, та часть рассказа, в которой обвиняется Морозов, — все это находим в Софийской II или в списке Царского, но не найдем в Московском своде. То же можно сказать относительно упоминания под 6949 г. о «мятле» Порховском, а под 6950 г. — о Кулодаре Ирешь-ском и т. п.

Укажем еще на одно показание изучаемого общерусского источника Московского свода 1479 г. Из этого показания можно заключить, что составитель этого источника не был составителем Московского свода 1479 г. Только при таком предположении становится понятным, почему в Москов­ском великокняжеском своде 1479 г. имеется в тексте, вос­ходящем к Троицкой летописи, следующая вставка, отсут­ствовавшая, по-видимому, в Троицкой 37: «Сего бо предре­ченного Митяя не хотя же никто же в митрополии, еписко-пи же и игумены, прозвитери и весь чинъ священичьскыи и мниси, вси моляху о томъ бога, дабы не попустилъ Ми-тяю в митрополитѣх быти, но единъ князь великыи хотяше его видѣти в томъ чину. Той же уповаше на любовь княжьскую, о иномъ же ни о комъ не брежа-ш е, аще бо и книгы добрѣ сведяше, но не въспомяну про­рока глаголюща: добро есть уповати на господа, нежели уповати на князя. И пакы глаголеть: не надѣи-теся на князя, на сына человѣчьскы, в них же нѣсть спасения.. .» и т. д. Конечно, не составитель великокня­жеского свода 1479 г. писал эти строки, а они были уже в его летописном источнике. И написано это рассуждение в среде, защищавшей церковные интересы «митрополии» от чрезмерных княжеских притязаний. Его нет также ни в Никаноровской летописи, ни в Софийской I, ни в Новгородской IV 38.

Когда же был составлен этот общерусский источник Московского свода, объединивший в своем тексте материал предыдущих общерусских и владычных сводов?

37 По крайней мере, ее нет в Симеоновской летописи и в рекон­струированном тексте Троицкой.

38 Новые указания, что Ермолинская летопись кончалась 1472 г., получим при сравнении Ермолинской летописи с Сокращенным сво­дом 90-х годов XV в., о чем ниже.

27/

Сокращение этого общерусского памятника производи­лось, конечно, после его составления; а составлялся он не около 1417 г., и не около 1423 г. и даже не при Фо-тии, а позднее. Под 6914 г. в текст, восходящий к Троиц­кой летописи, вставлена в Московском своде 1479 г. (в Уваровской летописи и Эрмитажном списке) следующая фраза: «по отшествии же сего митрополита и прочий митрополити русстии и до нынѣ преписывающе. сию грамоту повелевают въ преставление свое въ гробъ въкладающеся тако же прочитати въ услышание всѣм». Этой фразы не было в Троицкой летописи и в других из­вестных нам первоисточниках Московского свода, но она имеется в Ермолинской летописи, а также в Львовской и Софийской II и, следовательно, восходит к их общему ори­гиналу. Из приведенной фразы о «прочих русских митро­политах» явствует, что свод составлялся не в 20-х годах XV в., не при Фотии, а позднее. Имеем и другое указание, что общерусский свод составлялся позднее Фотиева Полихрона.

В Московском своде 1479 г. (в Уваровской летописи и в Эрмитажном списке) помещена под 6755 г. фантастиче­ская повесть «Об убиении злочестиваго Батыя въ Угрехъ». Ее мы не найдем ни в Троицкой летописи, ни в Софий­ской I и Новгородской IV, ни в Никаноровской. Но она имеется (в несколько сокращенном виде) в Ермолинской и Львовской летописях и, следовательно, была уже в об­щем оригинале московского свода и этих летописей. По­весть эта, согласно мнению В. О. Ключевского, М. Г. Ха-ланского и А. А. Шахматова, составлена Пахомием Сер­бом. Пахомий Серб писал предположительно в 40-х годах Хронограф, а в 1472 г., как прямо свидетельствует Львов­ская и Софийская II летописи, получил задание написать два канона и слово об «обретении мощей» митрополита Ионы.

Прощальная грамота сохранилась не только в изу­чаемом летописном тексте, но и отдельно в сборнике XVII в. собрания Н. В. Калачева39. Выражение «прочий митрополити русстии» показывает, что изучаемый общерус­ский летописный памятник писался не ранее 1464 г. при митрополите Филиппе, так как Фотий сам писал про­щальную грамоту, а Исидор бежал из России. Оледова-

39 ЛЮБ, т. I. СПб., 1857, столб. 544—547.

272

тельно, под «прочими» митрополитами могли разуметь лишь Иону и Феодосия. Таким образом, изучаемый обще­русский летописный источник мог появиться между 1464 и 1472 г. Быть может, его составление началось в крат­ковременное правление Феодосия, поставленного из ростов­ских архиепископов, а было завершено при митрополите Филиппе, с именем которого, как мы видели, следует свя­зывать составление «Словес избранных». В этот общерус­ский памятник был включен рассказ о Стефане Пермском, вероятно, в связи с тем, что при митрополите Феодосии пермский епископ Иона крестил «Великую Пермь» и «кня­зей» их; ставил там церкви, игуменов и священников40. Рассказ о деятельности Стефана Пермского помещен в Московском своде под 6904 г.; его нет в тексте ряда предыдущих сводов; его нет ни в Никаноровской, ни в Вологодско-Пермской, ни в Софийской I, ни в Нов­городской IV летописях; не было его, судя по имею­щимся данным, в Троицкой летописи, но он есть в сокра­щенном виде в Ермолинской и Львовской. Составитель свода пишет: «Есть же от житья его и книгы сложены, имуще тетратеи съ двадесять, здѣ же мало нѣчто изрекохъ о нем...». Надо полагать, что составитель летописного текста имел для своей работы рукопись с житием Сте­фана, пользуясь которой он мог «мало нѣчто» рассказать о нем. Согласно наблюдению В. О. Ключевского, очерк летописца о Стефане составлен по житию, написанному Епнфанием41. Фактические данные о Стефане летописец действительно мог заимствовать из жития редакции Епи-фания 42. Рукопись с житием Стефана составитель мог по­лучить в Троице-Сергиевом монастыре, где оно писалось. Напомним также, что упомянутый выше Пахомий Серб работал в Троице-Сергиевом монастыре в течение ряда лет 43.

40 Типографская летопись под 6970 г. — ПСРЛ, т. XXIV. Пг.. 1921, стр. 185; о «Великой Перми» — А. Н. Насонов. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951, стр. 112.

41 В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как историче­ский источник. М., 1871, стр. 93.

42 «Житие св. Стефана, епископа Пермского, написанное Епифа-нием Премудрым», изд. Археогр. комиссии. СПб, 1897.

43 В 1443, 1445, 1459, 1472 гг. — В. Яблонский. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб, 1908, стр. 11—20.

18 А. Н. Насонов 273

Имеется рассказ о Стефане под тем же годом и в Со­фийской II летописи с добавлением, взятым «от жития. . . Сергия». Есть под тем же годом о деятельности Сте­фана и в списке Царского, но в иной редакции и с пере­числением народов, живших «около Перми», взятым также из жития Стефана, написанного Епифанием 44.

Приведем еще ряд известий Московского свода 1479 г., которых нет в известных нам первоисточниках этой части свода и которые есть в Ермолинской летописи, Львовской и Софийской II (за исключением известия о Семене Вя­земском, их нет и в Никаноровской; зато известия под 6914 и 6916 гг. находим в списке Царского). Под 6904 г. нет сведений о приходе Олега Рязанского к Любутску; под 6906 г. — о прибытии от Витовта посольства и о поездке великой княгини Софии к отцу (Витовту) в Смоленск; под 6914 г. — о Юрии Смоленском, Семене Вя земском и жене его Ульяне, под 6916 г. — о приезде Свидригайла Литовского с другими князьями и о том, что они получили от великого князя Московского. Составителя свода интересовали, как видим, русско-литовские отно­шения.

Если общим источником Ермолинской летописи и Мо­сковского свода 1479 г. был общерусский свод, составлен­ный между 1464—1472 г., продолжавший традицию обще­русских сводов первой половины XV в., то тогда понятно и наличие в этом тексте обильных извлечений из южно­русского, киевского свода.

44 С незначительными изменениями: вместо града Булгар названа Казань и указано число верст от нее до устья Камы.

Реклама на сайте