«Трагедия русского офицерства»

Сергей Волков ТРАГЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРСТВА

Предисловие

В своей предыдущей книге[1] я попытался дать очерк истории русского офицерского корпуса со времени зарождения регулярной русской армии до революции. Настоящая книга является как бы продолжением ее, повествуя о трагической судьбе русского офицерства после катастрофы 1917 года. В ходе Первой мировой войны русский офицерский корпус очень сильно изменил свое лицо по сравнению с довоенным временем, и далеко не был уже той сплоченной силой, которая обеспечивала внутреннюю и внешнюю безопасность страны на протяжении столетий. Поэтому далеко не все его представители приняли участие в борьбе за российскую государственность против коммунистического Интернационала в годы гражданской войны, предпочтя по соображениям личного порядка отречься от своего прошлого и профессии и остаться в стороне от нее, а многие (пусть в большинстве и по принуждению) даже сражались на стороне разрушителей России против своих недавних сослуживцев. Трагедия русского офицерства связана, таким образом, не только с гибелью его лучших представителей и его исчезновением как исторического явления и, но и с этими печальными обстоятельствами.

Но, как бы там ни было, судьбы российского офицерства заслуживают внимания, даже если бы в них не было ничего исторически поучительного: оно было достаточно ярким явлением и сыграло слишком большую роль в нашей истории, чтобы не вызывать интереса. Данная книга представляет собой общий очерк истории российского офицерства после гибели исторической России, в котором прослеживаются основные типы судеб его представителей, оказавшихся в тех или иных армиях или вне их и делается попытка определить хотя бы приблизительно численность этих групп офицерства, на том уровне, на котором это сегодня возможно.

При обилии публикаций о судьбе отдельных представителей и иногда групп русского офицерского корпуса, обобщающего труда на эту тему не создано даже в зарубежной русской военной литературе (излишне говорить, что при коммунистическом режиме ничего подобного появиться в принципе не могло). Однако в эмиграции было создано множество трудов, освещающих участие офицерства в гражданской войне и его положения за рубежом, которые можно разделить на следующие группы:

1) капитальные военно-исторические труды, посвященные революции и гражданской войне,

2) подробные истории отдельных белых частей (содержащие многочисленные сведения об их составе и потерях),

3) истории и памятки отдельных полков и учебных заведений русской армии, созданные, как правило, в соответствующих полковых объединениях и содержащие главы об участии этих частей в гражданской войне, а также списки их офицеров — расстрелянных, убитых и состоящих в объединениях за рубежом, которые в условиях отсутствия сводных данных позволяют наглядно представить себе судьбы офицерства,

4) работы, посвященные отдельным операциям и эпизодам гражданской войны и эмигрантской жизни,

5) мемуары руководителей Белого движения,

6) воспоминания рядовых офицеров и иных участников событий. В совокупности они дают достаточно полную картину судеб той части офицерства, которая сражалась в белых армиях и оказалась в эмиграции.

Советские авторы писали лишь о той части бывших офицеров, которая служила большевикам (как они выражались, «перешла на сторону Советской власти»), причем исключительно с целью подтвердить таким образом «историческую правоту дела коммунистической партии» (изучение судеб этих офицеров никогда не было самоцелью). Следует заметить, что освещение роли этой группы офицерства в советской литературе определялось не только особенностями идеологической линии на данный момент, но и субъективной позицией авторов. Среди последних были и люди, относившиеся к офицерству весьма благожелательно (обычно и генетически с ними связанные). Такие, ратуя за благосклонное отношение к офицерам (а тем самым и шире — к досоветской традиции) не могли в советских условиях сказать о них доброе слово иначе, как всячески подчеркивая и преувеличивая массовость и добровольность службы большевикам офицерства и вообще старой интеллигенции (тогда как правоверные коммунисты, напротив, стремились принизить роль «чуждого элемента»). Ибо тогда советская власть казалась вечной и незыблемой, а шельмуемое офицерство с точки зрения его доброжелателей нуждалось в «оправдании». В период же ослабления коммунистического режима это стремление стало совпадать и с официальной идеологической линией. В условиях, когда в общественном сознании престиж советского режима упал, а русского офицерства (как и всей досоветской традиции) вырос, факт службы офицеров советам как бы «оправдывал» уже не офицеров, а, наоборот, — советскую власть. Обычно они оперируют отдельными цифрами, (восходящими к одному и тому же источнику или же совершенно недостоверными) и именами (на уровне примеров) и представляют интерес лишь с точки зрения отношения к этому вопросу в идеологическом плане. Единственным исключением является книга А. Г. Кавтарадзе[2], хотя по обстоятельствам издания и выдержанная в указанном выше идеологическом духе, но совершенно не похожая на советские работы ни по методологии, ни по обстоятельности (автора интересовало не столько прославление советской власти, сколько выяснение роли служивших ей офицеров, и он работал на базе составленной им картотеки генералов и старших офицеров).

Следует заметить, что каких-либо сводных цифровых данных по судьбам офицерства никогда не составлялось и не существует ни в литературе, ни в архивных материалах. Имеются данные лишь единовременных учетов по тем или иным армиям, соединениям, частям, обществам и т. д., количественные сведения по мобилизациям, потерям (опять же на отдельные даты или по отдельным частям) и т. д., которыми и приходилось руководствоваться. В упомянутых выше печатных источниках и архивах (т. н. «Пражском», вывезенном в 1945 г. в СССР и ныне переданном в ГАРФ и частично в ЦГАСА, архиве РОВСа в Джорданвилле), а также материалах, переданных мне частными лицами, содержатся многие десятки тысяч имен офицеров; значительный материал того же рода (в виде списков убитых, раненых, произведенных, мобилизованных офицеров) содержится в белых и советских газетах времен гражданской войны. Эти сведения (использованные мной для составления базы данных по русскому офицерскому корпусу) также позволяют судить о величине и доле групп офицерства с той или иной судьбой. Надо сказать, что не все аспекты проблемы могут быть освещены с равной степенью полноты и достоверности. Если определение числа офицеров белых армий и оказавшихся в эмиграции, а также служивших в Красной армии во время гражданской войны по имеющимся материалам не представляет особой сложности (вплоть до того, что большинство их известно поименно)[3], то о числе погибших от красного террора и о судьбах оставшихся в России (как белых, так и служивших у большевиков) судить, в общем, достаточно сложно, ибо архивы советских репрессивных органов до сих пор остаются недоступны.

Разумеется, здесь нет возможности говорить о судьбе отдельных офицеров и называть сколько-нибудь значительное число имен (конкретные лица упоминаются, как правило, в тех случаях, когда их роль была особенно существенна или показательна). Для этого, впрочем, сейчас ведется работа по подготовке трудов иного рода — справочников, словарей и баз данных, учитывающих по возможности всех лиц офицерского состава русской армии. К настоящему времени автор, в частности, располагает материалами для словаря участников Белого движения, охватывающими более 70 тыс. лиц, и картотекой на офицеров, призванных в Красную Армию (около 20 тыс. лиц). Кроме того, создается база данных, учитывающая всех лиц офицерского состава русской армии. Некоторые исследователи заняты поэтапным составлением мартиролога русского офицерства. Содержащиеся в них сведения, будучи со временем статистически обработаны, прояснят, конечно, вопрос с максимально возможной полнотой.

Глава I. Русский офицерский корпус в 1917 году

Изменения в численности и составе офицерства, вызванные годами войны, были огромны. На начало войны русская армия насчитывала свыше 40 тыс. офицеров, еще около 40 тыс. было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращенный курс обучения (3–4 месяца, специальные — полгода), и их выпускники как офицеры военного времени производились не в подпоручики, а в прапорщики; с декабря 1914 г. так выпускались все офицеры. Кроме того, было открыто более 40 школ прапорщиков с таким же сроком обучения. Наконец, свыше 30 тыс. человек были произведены непосредственно из вольноопределяющихся (лиц с правами на производство по гражданскому образованию) и унтер-офицеров и солдат за боевые отличия.

В общей сложности за войну было произведено в офицеры около 220 тыс. человек (в т. ч. 78581 чел из военных училищ и 108970 из школ прапорщиков), то есть за три с лишним года больше, чем за всю историю русской армии до мировой войны. Учитывая, что непосредственно после мобилизации (до начала выпуска офицеров военного времени) численность офицерского корпуса составила примерно 80 тыс. человек, общее число офицеров составит 300 тысяч. Из этого числа следует вычесть потери, понесенные в годы войны. Непосредственные боевые потери (убитыми, умершими от ран на поле боя, ранеными, пленными и пропавшими без вести) составили свыше 70 тыс. человек (71298, в т. ч. 208 генералов, 3368 штаб — и 67772 обер-офицера, из последних 37392 прапорщика)[4].

Однако в это число, с одной стороны, входят оставшиеся в живых и даже вернувшиеся в строй (только в строй вернулось до 20 тысяч[5]), а с другой, не входят погибшие от других причин (несчастных случаев, самоубийств) и умершие от болезней. Поэтому, чтобы выяснить, сколько офицеров оставалось в живых к концу 1917 г., следует определить приблизительное число погибших (убитых, умерших в России и в плену и пропавших без вести). Число убитых и умерших от ран по различным источникам колеблется от 13,8 до 15,9 тыс. чел., погибших от других причин (в т. ч. в плену) — 3,4 тыс., оставшихся на поле сражения и пропавших без вести — 4,7 тыс., то есть всего примерно 24 тыс. человек. Таким образом, к концу войны насчитывалось около 276 тыс. офицеров, из которых к этому времени 13 тыс. еще оставались в плену, а 21–27 тыс. по тяжести ранений не смогли вернуться в строй. Подчеркну еще раз, что нас интересуют все офицеры (а не только бывшие в строю к моменту революции), поскольку когда в дальнейшем будет идти речь о численности погибших от террора, эмигрировавших, воевавших в белых и красной армиях, то в это число входят и те, кто был в начале 1918 г. в плену и те, кто находился в России вне рядов армии. Так что цифра 276 тысячи офицеров (считая и еще не вернувшихся в строй) выглядит наиболее близкой к истине и едва ли может вызывать возражения[6].

Эта цифра полностью согласуется с тем, что нам известно о численности офицерского корпуса Действующей армии (она охватывала 70–75 % всех офицеров). На 1 января 1917 в ней было 145916 офицеров и 48 тыс. военных чиновников[7], сведения по состоянию на 1 марта, 1 мая и 25 октября 1917 г. см. в табл. 1, 2, 3, 4[8]. Флот в конце 1917 г. (там не было больших потерь) насчитывал примерно 6 тыс. офицеров (70 % из них приходилось на Балтийский флот), причем 80 % были в чине не выше лейтенанта. К январю 1918 г. на флоте числился 8371 офицер (54 адмирала, 135 генералов, 1160 капитанов 1 и 2 ранга, полковников и подполковников, 4065 старших лейтенантов, лейтенантов, мичманов, капитанов, штабс-капитанов, поручиков и подпоручиков, 2957 мичманов военного времени и прапорщиков)[9]. Численность врачей и иных военных чиновников (увеличившаяся почти вдвое за вторую половину 1917 г.) составляла около 140 тыс. человек.

Огромные изменения в численности офицерского корпуса сами по себе предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но еще более усугубилось это тем обстоятельством, что масса потерь не распределялась пропорционально между кадровыми и произведенными за войну офицерами; основная ее часть приходится как раз на первых: из 73 тыс. боевых потерь 45,1 тыс. падает на 1914–1915 гг., тогда как на 1916 г. — 19,4 и на 1917 г. — 8,5. То есть едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны. Понятно, что к 1917 г. это были уже совсем другие офицеры, чем их себе обычно представляют. К концу войны во многих пехотных полках имелось всего по 1–2 кадровых офицера, в других в лучшем случае ими был обеспечено батальонное звено, в среднем приходилось по 2–4 кадровых офицера на полк[10]. Ротами (а во множестве случаев и батальонами) повсеместно командовали офицеры военного времени, многие из которых к этому времени стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами (в подполковники офицеры военного времени как не получившие полного военного образования не могли производится). С начала войны офицерский корпус сменился на 7/8, в пехотных частях сменилось от 300 до 500 % офицеров, в кавалерии и артиллерии — от 15 до 40 %[11].

В результате наиболее распространенный тип довоенного офицера потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста — пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и инженерных войсках (а также на флоте) положение было лучше. Во-первых, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск, и во-вторых, потому что соответствующие училища комплектовались все годы войны выпускниками кадетских корпусов в наибольшей степени. Это обстоятельство, как мы увидим впоследствии, очень ярко сказалось на поведении офицеров кавалерии, артиллерии и инженерных войск во время гражданской войны. Однако эти рода войск вместе взятые составляли крайне незначительную часть армии.

Из кого же состоял в результате к 1917 году офицерский корпус? Можно констатировать, что он в общем соответствовал сословному составу населения страны. До войны (1912 г.) 53,6 % офицеров (в пехоте — 44,3) происходили из дворян, 25,7 — из мещан и крестьян, 13,6 — из почетных граждан, 3,6 — из духовенства и 3,5 — из купцов. Среди же выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10 %, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет (а большинство прапорщиков было произведено именно в 1916–1917 гг.). Свыше 60 % выпускников пехотных училищ 1916–1917 гг. происходило из крестьян[12]. Ген. Н. Н. Головин свидетельствовал. что из 1000 прапорщиков, прошедших школы усовершенствования в его армии (7-й) около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и 40 из дворян[13].

Офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры. Кроме того, в составе офицерского корпуса оказалось несколько десятков тысяч людей с более низким уровнем образования. После февральского переворота были к тому же отменены всякие ограничения (касавшиеся иудаистов) и по вероисповедному принципу (с 11 мая 1917 г., когда начались выпуски поступивших в учебные заведения после февраля, было выпущено 14700 человек из военных училищ и 20115 из школ прапорщиков, а всего произведено около 40 тыс. офицеров)[14].

Социальную свою специфику офицерский корпус, таким образом, полностью утратил. Качественный его уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями. Однако, поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров военного времени не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Как вспоминал один из них: «Подумать только — большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне… станут «ваше благородие»… Итак, свершилось. Мы — офицеры… Нет-нет да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь»[15]. Часто это чувство у людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обостренным, и нежелание с ними расставаться дорого обошлось многим из них после большевистского переворота. При этом, как отмечал Н. Н. Головин, вследствие больших возможностей устроиться в тылу, «в состав младших офицеров войсковых частей Действующей армии приходил только тот интеллигент, который устоял от искушения «окопаться в тылу»; таким образом, в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров Действующей армии»[16].

Но при столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполнится и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время беспорядков 1905–1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 г. среди почти трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу. Любопытно, что хотя для современников самых разных взглядов характер изменений в составе офицерского корпуса был совершенно очевиден (эсер В. Шкловский писал: «Это не были дети буржуазии и помещиков… Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью.», а ген. Гурко с пренебрежением говорил о «новом офицерстве, вышедшем из среды банщиков и приказчиков»), большевистская пропаганда представляла его в виде суррогата «классовых врагов рабочих и крестьян», а Ленин писал, что он «состоял из избалованных и извращенных сынков помещиков и капиталистов».

Глава II. Офицеры и разложение фронта

Прежде, чем перейти к описанию судеб офицерского корпуса во время гражданской войны, следует остановиться на положении офицеров после февральского переворота, ибо оно, во-первых, оказало огромное влияние на настроение и дальнейшую позицию офицерства, во-вторых, выявило в его среде те силы, которые затем проявили себя во время гражданской войны, и, наконец, потому что русскому офицерству враги российской государственности объявили войну уже тогда, и для него гражданская война началась фактически с тех февральских дней. То, что было пережито офицерами в те месяцы, никогда не могло изгладится из их памяти и нашло отражение во множестве воспоминаний. Не имея возможности привести все или хотя бы часть содержащихся в них фактов, мы ограничимся здесь лишь некоторыми типичными и красноречивыми примерами из официальных документов[17].

Март-август

События 27–28 февраля и последующее отречение императора Николая II от престола открыли дорогу потоку ненависти и насилия и стали началом Голгофы русского офицерства. На улицах Петрограда повсеместно происходили задержания, обезоруживания и избиения офицеров, некоторые были убиты. Когда сведения о событиях в столице дошли до фронтов, особенно после обнародования пресловутого «Приказа № 1» Петроградского совета, там началось то же самое. Какое влияние это оказало сразу же на боеспособность армии, свидетельствует телеграмма главкома Северного фронта начальнику штаба Главковерха от 6 марта: «Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят командный состав армии, нередко георгиевских кавалеров, в безвыходное положение. Аресты эти произведены в Пскове, Двинске и других городах. Вместе с арестами продолжается, особенно на железнодорожных станциях, обезоружение офицеров, в т. ч. едущих на фронт, где эти же офицеры должны будут вести в бой нижних чинов, товарищами которых им было нанесено столь тяжкое и острое оскорбление, и притом вполне незаслуженное. Указанные явления тяжко отзываются на моральном состоянии офицерского состава и делают совершенно невозможной спокойную, энергичную и плодотворную работу, столь необходимую ввиду приближения весеннего времени, связанного с оживлением боевой деятельности»[18].

Особенно трагический оборот приняли события на Балтийском флоте. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, повела на площадь, где и убила, а труп бросила в овраг. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал Бутаков, потомок известного русского флотоводца. будучи окружен толпой, отказался отречься от старого строя и тут же был немедленно убит. 3 марта был убит командир 2-й бригады линкоров адмирал Небольсин, на следующий день та же участь постигла и командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали также комендант Свеаборгской крепости Протопопов, командиры 1 и 2-го флотских экипажей Стронский и Гирс, командир линейного корабля «Император Александр II» Повалишин, командир крейсера «Аврора» Никольский, командиры кораблей «Африка», «Верный», «Океан», «Рында», «Меткий», «Уссуриец» и другие морские и сухопутные офицеры. К 15 марта Балтийский флот потерял 120 офицеров, из которых 76 убито (в Гельсингфорсе 45, в Кронштадте 24, в Ревеле 5 и в Петрограде 2). В Кронштадте, кроме того, было убито не менее 12 офицеров сухопутного гарнизона. Четверо офицеров покончили жизнь самоубийством и 11 пропали без вести. Всего, таким образом, погибло более 100 человек[19]. На Черноморском флоте также было убито много офицеров во главе с вице-адмиралом П. Новицким, трупы которых с привязанным к ногам балластом сбрасывались в море; имелись и случаи самоубийства (напр. мичман Фок с линкора «Императрица Екатерина II»).

На сухопутном фронте тоже происходило немало эксцессов. Цензура часто перехватывала солдатские письма такого вот содержания: «Здесь у нас здорово бунтуют, вчера убили офицера из 22-го полка и так много арестовывают и убивают». В 243-м пехотном полку, убив командира, солдаты устроили массовое избиение офицеров, в одном из гусарских полков были убиты предварительно арестованные ген. граф Менгден, полковник Эгерштром и ротмистр граф Клейнмихель. Очевидец описывает это так: «Двери карцера были взломаны, и озверелая толпа солдат бросилась на арестованных. Граф Менгден был сразу убит ударом приклада по голове, а Эгерштром и Клейнмихель подняты на штыки и потом добиты прикладами». Убийства происходили и в тыловых городах, так, в Пскове погиб полковник Самсонов, в Москве — полковник Щавинский (его труп толпа бросила в Яузу), в Петрограде — офицер 18 драгунского полка кн. Абашидзе и др. Не в силах вынести глумления солдат, некоторые офицеры стрелялись. Вот типичная сценка тех дней: «… поручик Дедов что-то сказал, озлобленные солдаты его окружили, грозили. Дедов, припертый к стене, выхватил револьвер и застрелился»[20].

В апреле-мае было уволено огромное число командующих генералов. За несколько недель было устранено 143 старших начальника, в т. ч. 70 начальников дивизий[21]. Высшее военное руководство было терроризировано и многие из оставшихся на постах не решались противодействовать развалу. К середине мая, после окончания гучковской «чистки» из 40 командующих фронтами, армиями и их начальников штабов только 14 имели мужество открыто бороться с «демократизацией», тогда как 15 ее поощряли и 11 оставались нейтральны. Впоследствии (с 1918 г.) 19 из них сражались в белых армиях (в т. ч. 10 боровшихся против демократизации, 7 нейтральных и 2 поощрявших), 14 не участвовало в борьбе (3, 4 и 7 соответственно) и 7 служили у большевиков (в т. ч. 1 противник демократизации и 6 поощрявших ее)[22].

После февраля положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, ничто отныне не сдерживало, и она велась совершенно открыто и в идеальных условиях. Желание офицеров сохранить боеспособность армии (а то, что идея прекращения войны была для массового офицера синонимом гибели России, было психологически совершенно естественно[23]), наталкивалось на враждебное отношение солдат, распропагандированных большевистскими агитаторами, апеллировавшими к их шкурным инстинктам и вообще самым низменным сторонам человеческой натуры. Но до лета абсолютное большинство рядового офицерства оставалось еще единым и готовым противодействовать развалу. По заявлению Брусилова на заседании 2 мая, «15–20 % офицеров быстро приспособились к новым порядкам по убеждению. Часть офицеров начала заигрывать с солдатами, послаблять и возбуждать против своих товарищей. Большинство же, около 75 % не умело приспособиться сразу, обиделось, спряталось в свою скорлупу и не знает, что делать.» Ген. Драгомиров отмечал, что «ужасное слово «приверженцы старого режима» выбросило из армии лучших офицеров… много офицеров, составлявших гордость армии, ушли в резерв только потому, что старались удержать войска от развала… Недостойно ведет себя лишь очень незначительная часть офицеров, стараясь захватить толпу и играть на ее низменных чувствах»[24].

«Рядовое офицерство, несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди Генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры. Следует, однако, признать, что в то время еще военная среда оказалась достаточно здоровой, ибо, не взирая на все разрушающие эксперименты, которые над ней производили, не дала пищи этим росткам. Все лица подобного типа, как, например, молодые помощники военного министра Керенского, а также генералы Брусилов, Черемисов, Бонч-Бруевич, Верховский, адмирал Максимов и др. не смогли укрепить своего влияния и положения среди офицерства»[25].

Но если большевики были откровенными врагами российской государственности, и их деятельность находила в глазах офицерства, по крайней мере, логичное объяснение, то едва ли не тяжелей воспринималась им предательское поведение по отношению к офицерскому корпусу деятелей Временного правительства. Последние, особенно Керенский, одной рукой побуждали офицерство агитировать в пользу верности союзникам и продолжения войны, а другой — охотно указывали на «военщину» как на главного виновника ее затягивания. Призыв ген. Деникина: «Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть!»[26] — остался гласом вопиющего в пустыне. Такая политика сбивала офицеров с толку, лишала точки опоры и отдавала на растерзание распропагандированной большевиками солдатской массе. Естественно, она не могла вызвать ничего, кроме недоумения, горечи и недоверия к правительству.

Эксцессы, между тем, не прекращались. Как отмечал в рапорте начальнику штаба Северного фронта генкварт 5 армии, «причиной эксцессов следует считать приказы Совета рабочих депутатов». Случаи отказа идти в наступление и повиноваться начальникам становятся повсеместными и постоянными, не прекращались и аресты, многие офицеры были отстранены от занимаемых должностей. Командир 2-го Кавказского корпуса в рапорте военному министру упоминает о просьбе командира 704-го полка полковника Кириловича, который, не имея возможности управиться с полком и не желая оставлять службу во время войны, подал рапорт о продолжении службы рядовым. Подобные настроения и стремления наблюдались в то время у многих офицеров. В условиях продолжения военных действий брожение в армии тяжело сказывалось на ее положении. В приказе военного министра от 28 апреля отмечалось: «Люди, ненавидящие Россию и несомненно стоящие на службе наших врагов, проникли в действующую армию и, по-видимому, выполняя их требования, проповедуют необходимость окончить войну как можно скорее. Одновременно с этим в стране идет усиленный призыв к непослушанию и погромам, причем эти преступные призывы проникают и в армию, стремясь посеять в ней раздор и вызвать анархию»[27].

Отношение к офицерам продолжало ухудшаться, о чем свидетельствуют многочисленные факты из донесений командиров частей и соединений: «17 мая солдатами 707-го полка убит начальник 177-й пехотной дивизии ген. Я. Я. Любицкий… 18 мая с командира роты 85-го пехотного полка, прапорщика Удачина сорваны погоны, 19 мая арестованы начальник 7-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Богданович, командир 26-го Сибирского стрелкового полка полковник Шершнев и командир батальона этого полка… 23 мая возбужденная толпа солдат 650-го полка арестовала командира полка и 7 офицеров, сорвав с них погоны, причем штабс-капитану Мирзе были нанесены несколько ударов по лицу, а подпоручика Улитко жестоко избили и оставили на дороге лежащим без сознания… 7 июня в Уфе арестованные офицеры 103-го полка жестоко избиты и ограблены… 15 июня в Ахалцихе убит врач Молчанов, 18 июня в 671-м пехотном полку арестован подполковник Курчин, в 58-м Сибирском стрелковом полку — командир полка, 23 июня в 16-м пехотном полку полковник Михайлов… в районе Пернова убиты командир 539-го полка полковник Остапенко, один из командиров позиционных батарей Балтийского побережья и начали срывать погоны с офицеров, в 540-м полку ранен командир полковник Селиванов… 2 июля толпа солдат учинила самосуд над поручиком 78-го Сибирского стрелкового полка Антоновым… в 673-м полку часть офицеров подверглась насилию и, опасаясь расправы, ушла в штаб дивизии, в 699-м полку офицерам заявляют в лицо, что их ожидает кровавая расправа… 12 июля убит комиссар 1-го Сибирского корпуса поручик Романенко (когда он уезжал, раздались выстрелы, он упал с лошади, разъяренная толпа набросилась и прикончила штыками, изуродовав труп), 18 июля убит прикладами подполковник 463-го полка Фрейлих… в 56-м запасном пехотном полку убит полковник Стрижевский». 4 июля толпой солдат был убит командующий 22-м гренадерским полком подполковник Рыков, уговаривавший полк идти на позицию[28].

Атмосферу в частях хорошо характеризует такая, например, телеграмма, полученная 11 июня в штабе дивизии из 61-го Сибирского стрелкового полка: «Мне и офицерам остается только спасаться, т. к. приехал из Петрограда солдат 5-й роты, ленинец. В 16 часов будет митинг. Уже решено меня, Морозко и Егорова повесить. Офицеров разделить и разделаться. Я еду в Лошаны. Без решительных мер ничего не будет. Много лучших солдат и офицеров уже бежало. Полковник Травников.» Ситуация осложнялась и погромами винных складов в ближайшем тылу (в одном из сообщений о таковом в Оргееве говорилось, что там «воцарились пьянство, вакханалия, полная анархия, торжество темных сил»). Характерной приметой времени стала получившая распространение в офицерской среде песня «Молитва офицера», в которой были такие строки[29]:

На родину нашу нам нету дороги, Народ наш на нас же, на нас же восстал. Для нас он воздвиг погребальные дроги И грязью нас всех закидал. … Когда по окопам от края до края Отбоя сигнал прозвучит, Сберется семья офицеров родная Последнее дело свершить. Тогда мы оружье свое боевое, Награды, что взяты в бою, Глубоко зароем под хладной землею И славу схороним свою…

С начала лета все чаще стало проявляться отсутствие единства среди офицеров, что было неудивительным по изложенным выше причинам. Уже в это время значительную роль в эксцессах играли большевистски настроенные офицеры, подстрекавшие солдат к неповиновению. В рапорте командира 37-го армейского корпуса командующему 5-й армией, в частности, говорилось: «Необходимо отметить, что состав офицеров далеко не обладает сплоченностью это механическая смесь лиц, одетых в офицерскую форму, лиц разного образования, происхождения, обучения, без взаимной связи, для которых полк «постоялый двор». Кадровых офицеров на полк — 2–3 с командиром полка, причем последний меняется очень часто «по обстоятельствам настоящего времени». То же происходит с кадровыми офицерами, которые уходят, не вынося развала порядка и дисциплины, нередко под угрозой солдат. Среди столь пестрого состава офицеров немудрено и появление провокаторов и демагогов, желающих играть роль в полку в надежде стать выборным командиром. Такие типы нередко попадают в комитеты, раздувая рознь между солдатами и офицерами в своекорыстных видах»[30].

Действительно, такие офицеры имелись едва ли не во всех частях. (В донесениях называются, в частности, прапорщики Карахан в 6-м корпусе, Лавский в 1-м Туркестанском корпусе, Ремнев во 2-й Кавказской гренадерской дивизии, Семин в 74-й дивизии, Флеровский в 735-м полку, Дмитриев в 172-м, Свистедка в 157-м, Захаров в 297-м, Сухоребров в 332-м, Кокорев, Колосун-Пышинский в 462-м, Рогальский и Васильев в 540-м, Юшкевич в 423-м, Жук в 17-м Сибирском, Эрасмус в лейб-гвардии Гренадерском, Стасиков, Ляй в 1-м Сибирском запасном, Пономарев и Тишаев в 7-м Сибирском запасном, Никонович в 8-м Сибирском запасном, Клячкин и Сырнев в 26-м стрелковом, Копавин в 25-м Туркестанском стрелковом, Лансберг в 3-м Финляндском стрелковом, подпоручики Филиппов в 650-м, Телегин в 243-м, Лукьяновский в 296-м, Сергаско в 300-м, Сокольский в 707-м, Стружинский во 2-м Кавказском стрелковом, Найдовский в 42-м корпусе, поручики Клепинин в 439-м, Кондратюк в 614-м, Хаустов в 436-м (издатель «Окопной правды»), Перфильев, Корзунь в 762-м, Сердуль в 332-м, Муратов в 6-м гренадерском, Чайка в штабе 10-го корпуса, Луканин в 6-й армии, штабс-капитаны Дзевалтовский-Гинтовт в лейб-гвардии Гренадерском, Вышгородский в 332-м, Михайлов в 80-м Сибирском, Основин во 2-м Кавказском стрелковом, капитан Собецкий в 11-м Особом, врач Данилов в 7-м этапном батальоне.)

В противовес им и с целью сплочения офицерства перед лицом угрозы истребления стали создаваться офицерские организации и союзы. Наконец в мае в Ставке образовался Главный комитет Всероссийского союза офицеров. В апреле в Петрограде ген. бар. П. Н. Врангелем и гр. А. П. Паленом была создана тайная военная организация, могущая рассчитывавшая на целый ряд воинских частей и организовавшая ряд офицерских дружин[31]. Но далеко не все представители даже старшего комсостава оказались на высоте положения. «Непротивление было всеобщее. Тяжело было видеть офицерские делегации Ставки, во главе с несколькими генералами, плетущиеся в колонне манифестантов, праздновавших 1-ое мая, — в колонне, среди которой реяли и большевистские знамена, и из которой временами раздавались звуки Интернационала… Зачем? Во спасение Родины или живота своего?… Начало съезжаться также множество рядового офицерства, изгоняемого товарищами-солдатами из частей. Они приносили с собой подлинное горе, беспросветную и жуткую картину страданий, на которые народ обрек своих детей, безумно расточая кровь и распыляя силы тех, кто охранял его благополучие»[32]. В Петрограде «с первых же дней среди членов союза возникла группа «приемлющих революцию», решивших на этой революции сделать себе карьеру… С ухватками дурного тона фата, полковник Гущин, читавший в это время лекции в академии, в первые же революционные дни появился на кафедре, разукрашенный красным бантом, и с пафосом заявил: «Маска снята, перед вами офицер-республиканец». Он говорил трескучие речи, бил себя в грудь и гаерствовал…»[33]. Вот портрет командира 20-го корпуса: «Это был типичный «перекрасившийся» генерал, блестящий кандидат в «революционные генералы», один из тех, кои начали заигрывать с солдатами и лебезить перед различными революционными представителями; к офицерам они относились по-прежнему строго и свысока и любили читать им нравоучения, особенно в присутствии солдат: «надо, господа, воспринять духовно смысл революции»… чем и без того ухудшали тяжелое положение офицерского состава»[34].

Летнее наступление еще более ухудшило положение офицеров. В докладе помощника комиссара 1 гвардейского корпуса указывалось: «Положение офицеров чрезвычайно тяжелое. Офицеры подвергаются глумлению, постоянно живут под угрозой смерти. В Финляндском полку у офицеров отобраны лошади и личные вещи; за то, что офицеры высказывались за наступление, они были в течение двух дней лишены всякой пищи.» В донесении командующего 12 армией подчеркивается, что «с усилением большевистской пропаганды растет злобное отношение к офицерам, в которых видят единственное сдерживающее в армии начало и поборников порядка».

Понятно, что в таких условиях на успех наступления рассчитывать не приходилось. Донесения с фронта рисуют крайне неприглядную картину, никогда ранее не возможную для русской армии: «Последующие волны атаки в некоторых случаях не вышли вовсе, несмотря на самоотверженный пример офицеров, потерпевших значительные потери». «Развращенные большевистской пропагандой, охваченные шкурными интересами, части явили невиданную картину предательства и измены родине. Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния. Немногие пехотные и все кавалерийские части самоотверженно пытались спасти положение, не ожидая никакой помощи от обезумевших бегущих полков. Сообщены возмутительные факты, когда дивизия отступала перед двумя ротами, когда несколько шрапнелей заставляли полк очищать боевой участок. Были случаи, когда горсть оставшихся верными долгу защищала позицию в то время как в ближайших резервных частях шли беспрерывные митинги, решая вопрос о поддержке, а затем эти части уходили в тыл, оставляя умирать своих товарищей. Озверелые вооруженные банды дезертиров грабят в тылу деревни и местечки, избивая жителей и насилуя женщин»[35].

Лучшие офицеры, стремившиеся сделать все возможное, чтобы не допустить полного разгрома, в первую очередь и гибли. Вот реляция из 38 армейского корпуса: «Тщетно офицеры, следовавшие впереди, пытались поднять людей. Тогда 15 офицеров с небольшой кучкой солдат двинулись одни вперед. Судьба их неизвестна — они не вернулись»[36]. С 18. 06 по 6. 07 на Юго-Западном фронте потери офицеров убитыми, ранеными и без вести пропавшими составили 1968 чел. В сводке сведений о настроении в действующей армии с 1 по 9 июля о положении офицеров сказано следующее: «В донесениях всех высших начальников указывается на крайне тяжелое положение в армии офицеров, их самоотверженную работу, протекшую в невыносимых условиях, в стремлении поднять дух солдат, внести успокоение в ряды разлагающихся частей и сплотить вокруг себя всех, оставшихся верными долгу перед родиной. Подчеркнута явная агитация провокаторов-большевиков, натравливающая солдат на офицеров. В большинстве случаев работа офицерства сводится к нулю, разбиваясь перед темной и глухой враждой, посеянной в солдатских массах, охваченных одним желанием уйти в тыл, кончить войну любой ценой, но не ценой собственной жизни. Вражда часто принимает открытый характер, выливаясь в насилия над офицерами. В 115-м полку большинство офицеров должно было скрыться. Требования солдат о смене неугодных начальников стали повседневным явлением. В 220-м полку несколько рот ушли с позиции, причем в окопах остались одни офицеры. В 111-м полку на всей позиции после самовольного ухода рот остались несколько десятков наиболее сознательных солдат и все офицеры. Напряжение сил офицеров дошло до предела, терпение стало мученичеством. В боях под Крево и Сморгонью все офицеры были впереди атакующих частей, показав пример долга и доблести. Потери офицерского состава громадны. В 204-м полку выбыли из строя все офицеры.

Яркую иллюстрацию положения офицерства дают рапорты трех офицеров 43-го Сибирского полка, в которых они ходатайствуют: двое — о зачислении в резерв и один — о разжаловании в рядовые. Офицеры указывают на невозможность принести какую-либо пользу при данных условиях и слагают с себя ответственность за свои части в бою. «Служба офицера превратилась в настоящее время в беспрерывную нравственную каторгу…» — пишет один из офицеров. На докладе рапортов Верховный главнокомандующий положил резолюцию, в которой призывает офицеров исполнить долг до конца, как бы тяжел он ни был»[37]. Как отмечалось в докладе комиссаров 11-й армии, «Бросалось в глаза прежде всего невозможное положение офицерского состава, бессильного, непризнаваемого солдатами, третируемого ими и лишенного возможности ркализовать свои полномочия. При большой ответственности, офицерство оказалось лишенным прав не только командных, но зачастую и многих гражданских, как например свободы слова. Всякий призыв с их стороны к солдатам к исполнению своих обязанностей, вообще все, что шло в разрез с инстинктами и пожеланиями шкурных элементов армии, встречается последними резко враждебно, причем нередко раздавались угрозы расправы оружием. И это были не простые угрозы»[38].

В то время, как офицеры пытались хоть как-то задержать развал армии, многим из них приходилось уходить из-за выраженного недоверия и угроз физической расправой. Как правило, это были как раз те офицеры, которые наиболее настойчиво старались укрепить боеспособность частей и навлекли этим на себя ненависть большевизированных солдат. Перед самым наступлением на Западном фронте были вынуждены уйти 60 начальников от командира корпуса до полка[39]. Чтобы представить масштабы этого явления, приведем для примера сведения по старшему командному составу армий Западного фронта. Здесь к 15 июля вынуждены были уйти: 2 армия — командир 3-го Сибирского корпуса генерал-лейтенант Редько, начальник штаба его генерал-майор Афанасьев, начальники дивизий: 42-й генерал-лейтенант Ельшин и 75-й генерал-лейтенант Никольский, командиры бригад: 7 Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Панафутин и 178 пехотной дивизии полковник Голунец, командиры полков полковники: 17 пехотного полка Верховцев, 29 Сибирского стрелкового полка Басов, 3 °Cибирского стрелкового полка Изюшевский, 31 Сибирского стрелкового полка Марцинишин, 32 Сибирского стрелкового полка Малишевский, 6 °Cибирского стрелкового полка Витковский, 68 Сибирского стрелкового полка Стомпчевский, 711 пехотного полка Зощенко. 3 армия — начальники дивизий: 29-й генерал-лейтенант Дзичканец, 133-й генерал-майор кн. Крапоткин, 137-й генерал-майор Ливенцев, командир бригады 67 пехотной дивизии генерал-майор Фабрициус, командиры полков полковники: 683 пехотного полка Гульковиус, 684 пехотного полка Яковицкий, 694 пехотного полка Даннер, 722 пехотного полка Либер. 10 армия — командир 1-го Сибирского корпуса ген. от кавалерии Плешков и его начальник штаба генерал-майор Михайлов, командир 2-го кавказского корпуса генерал от артиллерии Мехмандаров, начальники дивизий: 2-й Кавказской гренадерской генерал-лейтенант Никольский (и его начальник штаба полковник Войцеховский), 5-й стрелковой генерал-майор Тарановский, 9-й пехотной генерал-лейтенант Лошунов, 31-й генерал-лейтенант Федяй, 171-й; командиры полков: 17 стрелкового полка полковник Катхе, 36 пехотного полка генерал-майор Седергольм, 673 пехотного полка полковник Никонов, 697 пехотного полка полковник Гвоздоков, 673 пехотного полка полковник Манучаров. Кроме того, были арестованы и удалены во 2 армии: командир 58 Сибирского стрелкового полка полковник Эллерц, начальник штаба 17 Сибирской стрелковой дивизии полковник Костяев, командир 171 пехотного полка подполковник Курчин, а в 3 армии командир 268 пехотного полка генерал-майор Свистунов и ряд более младших офицеров[40]. Отстранение офицеров происходило не только на фронте, но и в глубине страны. Например, в Туркестанском военном округе летом 1917 г. было отстранено более 30 старших офицеров, в т. ч. начальник штаба округа, командующие войсками областей, командиры дружин, бригад и гарнизонов.

Введение в начале июле смертной казни на фронте несколько отрезвило часть солдат, однако эксцессы продолжались и после этого. Один из них произошел в 299-м полку, где толпа солдат, угрожая поднять на штыки офицеров, бросилась на командира генерал-майор Пургасова и убила его, предварительно засыпав ему глаза песком. 31 июля на ст. Калинковичи солдаты насмерть забили трех офицеров, 1 августа в л. — гв. 1-м стрелковом полку были убиты его командир полковник Быков и командир батальона капитан Колобов, 16 августа была брошена бомба в офицерское помещение 479 пехотного полка, в 12-м Особом полку совершено нападение на командира полковник Качанина, в Нахичевани едва не стали жертвой самосуда толпы арестованные командир Тобольской дружины подполковник Гусев, три прапорщика и врач, 27 августа избиты двое офицеров в 34-м корпусе и т. д. «Другая картина… Я помню хорошо январь 1915 года, под Лутовиско. В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой полковник Носков, рядом с моими стрелками, под жестоким огнем вел свой полк в атаку на неприступные скаты высоты 804… Тогда смерть пощадила его. И вот теперь пришли две роты, вызвали генерала Носкова, окружили его, убили и ушли»[41].

Положение офицеров по-прежнему оставалось неустойчивым, в самой офицерской среде углублялся раскол. Как отмечается в рапорте штабного офицера Кавказской армии, «в полках замечается тип офицеров-демагогов, которые, желая выдвинуться или прикрыть свои старые грешки, бьют на популярность и играют на низменных инстинктах темной, озлобленной толпы.» В сводках отмечались также недоразумения, происходившие на почве бестактных выходок молодых офицеров-украинцев. «На офицерский состав жалко было смотреть, так как они были терроризированы, и много их погибло от руки своих же солдат…»[42]

В то же время не потерявшая дух и волю часть офицеров искала путей и средств к спасению положения, не только обращаясь к своим начальникам, но и предлагая решительные меры для борьбы с разложением, включая формирование частей специально для этой цели из офицеров и верных солдат. Однако попытки осуществить эти меры наталкивались на нерешительность и страх военного руководства и Союза офицеров. Видя это, такие офицеры готовы были действовать и через голову непосредственного начальства. «Все мы принадлежали к той полковой «элите», которая сложилась из бывших «прапорщиков армейской пехоты», постепенно заменявших кадровых офицеров на ротах, командах и даже батальонах. — вспоминал офицер 127-го пех. полка. Эта «элита» спаялась в дружную семью со строгой моралью взаимной выручки, независимо от приказаний свыше. Часто собирались и обсуждали положение, вырабатывали общую линию поведения. Была вера в ген. Корнилова, и в самый разгар его выступления от имени всех офицеров полка была послана ему телеграмма с предложением оставить полк и явиться ему на поддержку. После его неудачи строили планы пробраться на Дон к Каледину»[43].

Август-октябрь

Корниловское выступление сыграло исключительно важную роль в судьбе офицерства. Представляя собой реакцию на разложение армии антигосударственными силами, оно сплотило его и показало, что у него есть вождь. Движение генерала Л. Г. Корнилова было в тот момент единственной в России силой, способной предотвратить катастрофу, и закономерно вызвало воодушевление и подъем духа в офицерской среде. Когда Корнилов в своем манифесте прямо заявил, что Временное правительство идет за большевистским Советом и потому фактически является шайкой германских наймитов, он лишь выразил то, что и так чувствовали и в чем успели убедиться на своей участи офицеры.

Общую ситуацию Корнилов оценивал совершенно верно. Накануне выступления он писал генералу Лукомскому: «Как Вам известно, все донесения нашей контрразведки сходятся на том, что новое выступление большевиков произойдет в Петрограде в конце этого месяца. По опыту 20 апреля и 3–4 июля я убежден, что слизняки, сидящие в составе Временного правительства, будут смещены, а если чудом Временное правительство останется у власти, то при благоприятном участии таких господ, как Черновы, главари большевиков и Совет рабочих и солдатских депутатов останутся безнаказанными. Пора с этим покончить. Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать так, чтобы он нигде и не собрался. Вы правы, конный корпус я передвигаю главным образом для того, чтобы к концу августа подтянуть его к Петрограду, и если выступление большевиков состоится, то расправиться с предателями родины, как следует». Именно так впоследствии и произошло. Однако Корнилов, человек по своей психологии и качествам совершенно иной, чем Керенский, не был в состоянии постичь степень ничтожества главы правительства и его способности к самоубийственной политике.

На практике, как известно, весь «мятеж» ограничился попыткой нескольких эшелонов Кавказской Туземной кавдивизии («Дикой дивизии») продвинуться к Петрограду, так что выступление имело только моральное значение. Горячо поддержавшее Корнилова офицерство (абсолютное его большинство) ничего не знало, естественно, ни об интригах Керенского, ни о степени подготовленности выступления. А обошлась ему его неудача чрезвычайно дорого. Уместно напомнить, что некоторая часть командного состава, занимавшая важные должности, оставалась слепо преданной Керенскому (как военный министр генерал-майор Верховский и командующий Московский военным округом полковник Рябцев), или даже уже активно сближалась с большевиками (как генерал-лейтенант Бонч-Бруевич) и заняла враждебную Корнилову позицию. Впоследствии последний счел возможным заявить, что Корнилов «своим безрассудным выступлением погубил множество офицеров»… по этой логике, разумеется, с большевиками вообще не следовало бороться, с чем в августе 1917 г. не согласился бы ни единый хоть сколько-нибудь патриотично настроенный человек. Поддержавшие Корнилова офицеры поступили самым естественным для себя образом, руководствуясь теми же соображениями, которые привели их впоследствии в ряды белых армий.

После корниловского выступления последовали многочисленные перемещения среди командного состава, аресты и бесчисленные расправы с офицерами. Волна эта прокатилась по всей России. Одним из распространенных поводов для ареста, обычно производившихся по солдатским доносам о «контрреволюционости» (в частности, сразу же по смещении командования Юго-Западного фронта подобный донос поступил от солдат ординарческого эскадрона на 28 офицеров штаба фронта), была принадлежность к Союзу офицеров (Главный комитет союза во главе с полковник Новосильцовым был арестован, а союз распущен). До 40 офицеров было схвачено в Минске, 32 в Гомеле и т. д.

От офицеров требовали давать подписку о том, что они не поддерживают Корнилова, отказывающихся ожидала расправа. Так, 29 августа на линейном корабле «Петропавловск» за это были убиты четверо молодых офицеров: лейтенант Тизенко и мичманы Михайлов, Кондратьев и Кандыба, убит также начальник воздушной станции в Або. В тот же день в Выборге были арестованы командир 42-го корпуса ген. Орановский, обер-квартирмейстер ген. Васильев, комендант крепости ген. Степанов и подполковник Кирениус; по водворении на гауптвахту, арестованные были толпой выведены из нее, подвергнуты истязаниям и, убитые, брошены в залив. Там же убиты и ограблены начальник инженеров крепости ген. Максимович, командиры 1-го и 3-го крепостных полков полковники Дунин и Карпович, а также подполковник Бородин, подпоручик Куксенко и еще двое офицеров, а на Юго-Западном фронте — начальник дивизии генерал-лейтенант Гиршфельд («солдаты схватили Гиршфельда, повели его в лес, раздели, привязали к дереву, истязали и надругались над ним, после чего убили») и с ним еще двое офицеров, в т. ч. командир одного из полков[44]. Эксцессы приняли бы еще более широкий характер, если бы во главе армии не стоял ген. Алексеев, согласившись принять должность начальника штаба Главнокомандующего и формально руководя ликвидацией корниловского выступления. Это «спасло не только непосредственных участников выступления, но и все лучшее строевое офицерство, он помогал спасти как раз ту распыленную силу, которая впоследствии собралась на его зов и под знаменами того же ген. Корнилова геройски боролась за Россию»[45].

После августа эксцессы стали практически ежедневным явлением. Как писал ген. Н. Н. Головин: «… Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими. Это уже две вражеские армии, которые еще не носят особых названий, но по существу это белая и красная армия»[46]. Сводки полны сообщениями типа: «18 августа в Коротояке уездный начальник милиции доставлен в местный запасный полк и убит, пытавшийся удержать солдат дежурный офицер сильно избит… 8 сентября в 34-й пехотной дружине убиты поручик Смеречинский и прапорщик Вильдт… 20 сентября в Калуге толпа солдат нанесла тяжкие побои двум врачам и двум фельдшерам… 30 сентября в Эрзеруме избит войсковой старшина Кучапов… 1 октября в Тифлисе избиты помощник коменданта станции и случайный офицер, в Екатеринодаре убит казачий офицер, в 60-м Сибирского полку бомбой, брошенной в офицерское собрание, ранено 17 офицеров, в 132-м полку избит полковник Макаревич… 8 октября в 63-м Сибирского полку решено перебить всех офицеров, в 313-м полку ранен офицер, а солдаты 217-го и 218-го полков, окружив офицеров, оскорбляли их и закидали камнями… 15 октября в 25-м Туркестанском стрелковом полку избит батальонный командир поручик Андрющенко, а командир полка полковник Данишевский (лучший из командиров полков дивизии) вынужден уйти из-за угрозы расправы,… 19 октября солдатами 26-го полка убит и ограблен начальник 7 стрелковой дивизии ген. Зиборов… 20 октября в Боровичах солдатами 174 пехотного полка убит его командир полковник Буланов… 21 октября во 2-й Туркестанской казачьей дивизии ранен подъесаул Агафонов»… 22 октября в 31-м полку избит ротный командир поручик Чуб… 24 октября в стрелковом полку Заамурской конной дивизии избит ротмистр Головшилов, в 272-м полку — капитан Заметнов, в 3-й Заамурской пехотной дивизии убит прапорщик Сорокин… в 227-м полку на глазах командира и офицеров убит прапорщик Баранов; рядовой 43-го полка убил двумя выстрелами из винтовки подпоручика 123-го полка, при попытке арестовать его солдаты оказали сопротивление, и убийца скрылся. Во 2-й батарее 39-го корпуса в землянку командира была брошена бомба, которой контужено три офицера; в 1-й Кавказской артиллерийской бригаде выстрелом через окно ранен командир батареи»[47], и т. д. Часто «катализатором» убийств были солдатские погромы в прифронтовых городах, с разгромом винных складов, ставшие к тому времени обычным явлением (в одном Ржеве было разграблено 20 тыс. ведер водки), после чего пьяные толпы солдат и местных преступных элементов учиняли расправы над попавшими им в руки офицерами.

Один из примечательных документов того времени — рапорт командира 60-го пехотного Замосцского полка полковника М. Г. Дроздовского (будущего героя Белого движения) начальнику 15-й пехотной дивизии от 27 сентября: «Главное считаю долгом доложить, что силы офицеров в этой борьбе убывают, энергия падает и развивается апатия и безразличие. Лучший элемент офицерства, горячо принимающий к сердцу судьбы армии и родины, издерган вконец; с трудом удается поддерживать в них гаснущую энергию, но скоро и я уже не найду больше слов ободрения этим людям, не встречающим сверху никакой поддержки. Несколько лучших офицеров обращались ко мне с просьбой о переходе в союзные армии. Позавчера на служебном докладе о положении дел в команде закаленный в боях, хладнокровнейший в тяжелейших обстоятельствах офицер говорил со мной прерывающимся от слез голосом — нервы не выдерживают создающейся обстановки. Я убедительно прошу Ваше превосходительство довести до сведения высшего начальства и Временного правительства, что строевые офицеры не из железа, а обстановка, в которой они сейчас находятся, есть ни что иное, как издевательство над ними сверху и снизу, которое бесследно до конца проходить не может. Если подобный доклад приходится делать мне, командиру полка одной из наиболее дисциплинированных, в наибольшем порядке находящейся дивизии, то что же делается в остальной русской армии?»[48]

В рапорте начальник штаба Юго-Западного фронта (20 октября) отмечается, что отношение к офицерам, за исключением немногих частей, враждебное и подозрительное. Они постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причем терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием еще больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров. То же — в донесении ген. кварта Северного фронта (27 октября): «Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни»[49].

Картина того, в каких условиях приходилось служить и выполнять свой долг офицерам, достаточно ясна. Перед лицом прогрессирующего развала армии, они старались делать все возможное для сохранения боеспособности частей и недопущения прорыва фронта, причем их усилия служили еще и поводом к солдатским самосудам. Постоянными стали явления, когда позиция оборонялась одними офицерами, а толпы солдат митинговали в тылу. Вот характерное сообщение от 22 октября: «11-й Особый полк по дороге на смену смешался с 12-м полком и фактически не существует. Штаб полка, офицеры и кучка солдат заняли окопы». В. Шкловский (бывший тогда комиссаром 8-й армии) писал: «Бывало и так, что австрийские полки выбивались одними нашими офицерами, телефонистами и саперами. Врачи ходили резать проволоку, а части не поддерживали»[50].

Наиболее тяжелым было положение офицеров в пехотных частях, кавалерийские обычно отмечаются в сводках в числе боеспособных и с высоким моральным духом. Однако разложение проникало и в них, вплоть до 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, о чем свидетельствуют протоколы заседаний солдатского комитета Кавалергардского полка с требованием изгнания офицеров. (Впрочем, это понятно, ибо офицеры гвардейской кавалерии и в конце войны представляли цвет российской аристократии, и одни их титулы резали слух бредившим революционными идеями солдатам.) «Описать, что происходит в полку (17-й драгунский), трудно. Оно в полном смысле этого слова неописуемо. Ненависть к офицерству, большевистская вакханалия, радость после краткого испуга (Корнилов!), словно гора у них спала с плеч»[51]. В Севастополе «ходить в форме было тяжело, и большинство офицеров обзавелось штатским платьем, да и то, если оно было приличное, то получался — «буржуй», а, следовательно, ненависть и издевательство толпы»[52].

Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу: одни «поплыли покорно по течению», другие — объявили себя сторонниками Временного правительства, третьи, отрешившись от всяких дел, ждали возможности уехать домой, четвертые же понимали, что и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Некоторые (из более благополучных артиллерийских частей), как это проявилось на офицерском съезде 3-й армии в конце сентября, опускались до того, что в угоду комиссарам Керенского, полагавшим, что «революционные солдаты (как сознательные граждане) не могли оскорблять офицеров за требования дисциплины», возлагали вину на… самих же травимых своих пехотных собратьев, обвиняя их…»в недостаточной культурности». Возмущение такими выступлениями было велико (при штабе армии тогда находилось до сотни офицеров, вынужденных оставить свои части за то, что в условиях революционного времени осмелились требовать дисциплины и стоять за продолжение войны). На том же съезде была зачитана резолюция офицеров 24-го пех. полка, гласившая, что если не будут предприняты меры по восстановлению порядка, то они будут считать себя свободными от службы. «Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными, даже более — становясь враждебными друг другу. Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но… неужели корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа и дел снизу? Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!», такие суждения высказывали будущие добровольцы[53].

Стали все явственнее проявляться и националистические настроения части офицеров, главным образом украинцев (в сводках отмечалось отрицательное влияние «некоторых офицеров, неспособных отказаться от узконационалистической пропаганды»), что было явлением, для русской армии ранее совершенно неслыханным. В условиях, когда происходило выделение украинцев в некоторых частях в особые батальоны, такие офицеры (все они, разумеется, были случайными в армии людьми из сельских учителей и т. п.; кадровому офицеру ничего подобного в голову прийти не могло), способствовавшие этому процессу и межнациональной розни, играли исключительно вредную роль (именно они составили потом основу комсостава петлюровских войск).

Значение корниловского выступления для кристаллизации настроений офицерства огромно. Об этом очень полно написал Н. Н. Головин, «… Гонения, которые испытывал с марта офицерской состав, усиливали в нем патриотические настроения; слабые и малодушные ушли, остались только сильные духом. Это были те люди — герои, в которых идея жертвенного долга. после трехлетней титанической борьбы, получила силу религии… Неудача корниловского выступления могла только усилить эти настроения. Связь большевиков с германским генеральным штабом была очевидна. Победа Керенского, которая по существу являлась победой большевиков, приводила к тому, что в офицерской среде прочно установилось убеждение, что Керенский и все умеренные социалисты являются такими же врагами России, как и большевики. Различие между ними только в «степени», а не по существу… Как всякое поражение, оно вызвало в офицерстве некоторую депрессию. Но дух его не был побежден. Затаив временно внутри себя свои идеи, оно стало еще непримиримее… Гонения, которым подверглось офицерство после неудачи корниловского выступления, прочно сковали между собою наиболее действенные элементы. Таким образом, оно увеличивало в этой среде «силу внутреннего притяжения». Было также последствие противоположного характера: «сила отталкивания» офицерской среды от неоднородных элементов значительно возросла. Русское офицерство военного времени, не носившее классового характера, приобретает теперь обособленность социальной группировки… это обособление не обусловливалось какими либо сословными или имущественными признаками, а исключительно данными социально-психического порядка. До корниловского выступления офицерство старалось всеми силами не допустить углубления трещины между ним и нижними чинами. Теперь оно признало этот разрыв как совершившийся факт… В Корниловские дни офицерство видело, что либеральная демократия, в частности кадеты, за немногими исключениями находится или «в нетях», или в стане врагов. Это обстоятельство они учли и запомнили. Оно сыграло впоследствии немаловажную роль в создании известных политических настроений в стане антибольшевицкой армии. Офицерство больно почувствовало. что его бросила морально часть командного состава, грубо оттолкнула социалистическая демократия и боязливо отвернулась от него либеральная…»[54]

Офицерство и к августу было неоднородно в политическом отношении, после корниловского выступления расслоение по этому принципу пошло полным ходом, и ко времени октябрьских событий оно поляризовалось уже очень сильно. Уже тогда вполне проявились безнадежность и пассивное отношение к происходящим событиям очень большой части офицерства, изуверившейся во всем и ищущей только личного спасения. Имелось и множество офицеров, прямо занимающихся подрывной работой вплоть до прямых призывов к расправе над своими товарищами по оружию. Так что когда после октября наступил последний акт драмы русской армии, офицерству лишь оставалось открыто разделиться в соответствии со своими политическими убеждениями.

После октября

В результате деятельности большевиков к ноябрю армия была практически небоеспособна. Величайших трудов стоило просто удерживать войска на позициях, нести боевую службу, выделять наряды, ремонтировать позиции и т. д. Опасаясь целой, боеспособной армии как силы, способной выступить против них в случае попытки захвата власти, большевики продолжали прилагать все усилия по ее разложению. В соответствии с ленинскими указаниями первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства — единственной силы, противодействующей этому процессу: «Не пассивность должны проповедовать мы, не простое «ожидание» того, когда «перейдет» войско — нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц и самой энергичной борьбы за колеблющееся войско». Таким образом, физическое истребление офицерства было, можно сказать, «генеральной линией» большевистской партии.

Но даже это обстоятельство не способно оказалось подвигнуть большинство офицеров на защиту Временного правительства. В данном случае им приходилось выбирать между даже не плохим, а очень плохим и худшим, при этом «худшее» они в полной мере еще не познали, а «очень плохое» было свежо в памяти, и эмоциональное восприятие от восьми месяцев травли собственным «начальством» было исключительно сильно. Поэтому когда Временное правительство пало жертвой собственной политики, очень многие, совершенно не обманываясь относительно личной своей дальнейшей участи, испытали даже чувство некоторого злорадства. Вот почему массовой поддержки офицерства правительство не получило. «События застали офицерство врасплох, неорганизованным, растерявшимся, не принявшим никаких мер даже для самосохранения — и распылили окончательно его силы»[55]. После всего того, что офицерство претерпело по вине Временного правительства, после августовских событий, офицерство в массе своей не могло, да и не хотело защищать его. Оно понимало, что большевики несут с собой еще нечто более худшее, но искреннюю преданность правительству выразить и выявить не могло. Весьма характерный разговор состоялся 4 ноября по прямому проводу между генералами Черемисовым и Юзефовичем: «Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. Картина безусловно возмутительная».

Впрочем, высказывалось мнение, что причиной пассивности офицерства было не столько нежелание, сколько невозможность успешного сопротивления, причины которой ген. Н. Н. Головин объясняет так: «Во-первых, офицерство было обезглавлено. Вожди, за которыми оно пошло бы с самоотвержением, были или арестованы, или удалены. Лица, поставленные им на замену, не только не пользовались уважением, но часто даже презирались. Во-вторых, офицеры, распыленные в толще армии, были бессильны что-либо сделать после неудачи корниловского выступления: солдатская масса видела в офицере своего врага». Он указывает также, что из 100 тыс. офицеров, находящихся в тылу (на фронте, естественно, сделать было ничего нельзя), входили и раненые, и больные, и бывшие в полном смысле слова в плену у своих солдат офицеры запасных частей. Так что речь может идти о нескольких десятках тысяч офицеров, распыленных по всей территории России и не сорганизованных. «Конечно, трудно было ожидать, чтобы офицерская среда, после всего пережитого, способна была проявить большой пафос в защите правительства Керенского. Однако то, что офицерство, воплотившее в себе всю наиболее патриотически настроенную часть молодой интеллигенции, готово было защищать государственную власть в лице существующего Временного Правительства, если бы только они видело этому малейшую возможность, не представляет сомнений. Насколько такая возможность среди офицеров отсутствовала, явствует из письма генерала Алексеева от 21 ноября, в котором он пишет: «Наличные офицеры, могшие принять участие в обороне Зимнего Дворца, остались без оружия, а в Москве не имелось достаточного количества патронов… В результате гибель лучшего элемента, гибель нерасчетливая и преступная»[56].

В решающем месте — в Петрограде, военными руководителями отпора большевикам было проявлено очень мало активности, а офицеры, остававшиеся лояльными Временному правительству, оставались в абсолютном большинстве пассивными зрителями происходящего. В принципе, отдав, например, приказ о сборе всех офицеров гарнизона в определенном месте (в том же Зимнем дворце), можно было бы (при всех скидках на неявку части офицеров) иметь под рукой не менее 3 тыс. отличных бойцов, что представляло бы некоторую силу. Но даже этого и вообще никаких попыток мобилизовать офицеров на защиту правительства сделано не было, и в Зимнем дворце находились лишь 310 чел. 2-й Петергофской, 352 чел. 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, рота юнкеров школы прапорщиков инженерных войск и юнкера школы прапорщиков Северного фронта, а также 50–60 случайных офицеров и женский батальон[57]. Один из защитников дворца, поручик Синегуб, рисует в своих воспоминаниях поведение офицеров (и во дворце, и вне его), напоминающее «пир во время чумы»[58].

Некоторое отрезвление наступило лишь несколько дней спустя, когда оживилась деятельность тайных офицерских организаций (среди которых была и монархическая под руководством Пуришкевича). Но запоздалое восстание юнкеров 29 октября (не более 900 чел. под руководством полковников Краковецкого, Полковникова, Куропаткина и подполковника Солодовникова), привело только к тяжелым жертвам, особенно среди юнкеров Владимирского военного училища, разгромленного артиллерией (где погиб 71 человек, в т. ч. и полковник Н. Н. Куропаткин и ранено около 130[59]), а также Павловского. О конце Владимирского училища имеется такое свидетельство: «С момента сдачи толпа вооруженных зверей с диким ревом ворвалась в училище и учинила кровавое побоище. Многие были заколоты штыками, — заколоты безоружные. Мертвые подвергались издевательствам: у них отрубали головы, руки, ноги»[60]. В городе повсюду избивали юнкеров, сбрасывали их с мостов в зловонные каналы[61]. В боях под Пулковым 30 октября участвовало не более 100 офицеров[62]. Несколько офицеров казачьих войск и ударных батальонов, пытавшиеся поднять на борьбу свои части, были убиты. На следующий день была раскрыта антибольшевистская группа в Петроградской школе прапорщиков инженерных войск. В Петроградских газетах печатались случайные и неполные списки погибших в октябрьских боях, один из таких списков включал 23 имени убитых и раненых офицеров и юнкеров[63].

Ряд офицеров — членов большевистской партии или давно уже с ней связанных, активно участвовал в событиях на стороне большевиков (решающую роль сыграла в них подвезенная из Финляндии большевизированная 106 пехотная дивизия во главе которой стоял член партии полковник Свечников; большевистские отряды возглавлялись также рядом офицеров типа поручиков Петрухина и Петухова, мичмана Юрьева и других; военными действиями против войск ген. Краснова под Пулковым руководил подполковник Муравьев при начальнике штаба полковнике Вальдене.)

В Москве, где Совет офицерских депутатов еще утром 27 октября организовал собрание офицеров-сторонников правительства и разработал план борьбы, сопротивление приняло, как известно, более организованный характер и происходило успешнее. Оплотом его были Александровское (куда собрались созванные по инициативе полковника Дорофеева несколько десятков офицеров-добровольцев; из тысячи с небольшим защитников училища было 300 офицеров[64]) и Алексеевское военные училища, три московских и Суворовский кадетские корпуса и московские школы прапорщиков. Среди наиболее активных руководителей были полковники Л. Н. Трескин, В. Ф. Рар, Дорофеев и Матвеев. Большевикам потребовалось несколько дней, чтобы сломить сопротивление кучки офицеров и юнкеров. Только в общей могиле на Братском кладбище было погребено 37 участников боев[65], погибло, в частности, 9 кадет 1-го Московского корпуса[66]. Но и в Москве в борьбе приняли участие лишь несколько сот (не более 700[67]) из находившихся тогда в городе десятков тысяч офицеров. (Пострадала, впрочем, и часть тех, кто не принял участие в боях; так, утром 28 октября при разгроме офицерского общежития 193-го запасного полка многие его офицеры были заколоты штыками.) По условиям капитуляции, подписанной нерешительным и склонным к соглашательству полковником Рябцевым, офицерском оставлялось оружие и обеспечивалась личная безопасность. Но выполнены они, разумеется, не были: сдавшиеся были переписаны (причем некоторые сразу отправлены в тюрьму, а аресты остальных начались на следующий день) и многие расстреляны[68].

В Киеве восстание большевиков 26 октября встретило сопротивление ударников и юнкеров Константиновского училища и 1-й Софийской школы прапорщиков. Особенно большие потери (40 юнкеров и 2 офицера убиты, 60 и 2 ранены) понесло 1-е Киевское Константиновское военное училище[69]. Офицер-ударник вспоминал: «… Мы на Крещатике, идем в сторону Думы. По сторонам на столбах болтаются трупы повешенных юнкеров Константиновского и 1-й школы прапорщиков. Кругом выстрелы. Пулеметная очередь скосила у нас несколько человек»[70]. Но и здесь офицерство не было организовано и его сопротивление носило случайный характер. Один из офицеров приводит в своих воспоминаниях такой эпизод: «Войдя в Купеческий сад, я увидел цепь офицеров, лежавших на земле и стрелявших в неизвестного мне противника. Из чувства солидарности я присоединился к ним, не спрашивая, в чем дело. Взял винтовку у раненого офицера. Обстановка стала быстро ухудшаться. Раздался голос командира отряда: «Господа офицеры, спасайся, кто может!»… Я бросил винтовку и поспешил выйти из сада»[71]. Чугуевское военное училище было разгромлено после ожесточенного боя в городе, понеся большие потери. После его капитуляции (на условиях сохранения свободы личному составу) оставшиеся в городе офицеры были арестованы и отправлены в тюрьмы Харькова и Москвы[72].

Были попытки сопротивления и в Сибири. 1–3 ноября под руководством военного прокурора Омского военного округа и войскового атамана Сибирского казачьего войска генерал-майоров Г. К. Менде и П. С. Копейкина, их помощников полковников В. В. Казначеева и Е. П. Березовского, произошло выступление юнкеров в Омске, в котором приняли активное участие штабс-капитан инженерных войск Н. И. Лепко, подполковники Бойе и Котляревский, капитан Болтунов и поручик Немчинов. 9-17 декабря под руководством бывшего начальника штаба Иркутского военного округа полковника М. П. Никитина и его помощника генерал-майора В. И. Марковского вспыхнуло восстание в Иркутске. В заговоре участвовало практически все командование округа во главе с генералами Самариным, Тарнопольским, полковниками Ланге, Скипетровым, подполковником Ивановым, капитаном Тарновским, прапорщиком Мелентьевым, главой казаков Оглоблиным. Об ожесточенности боев свидетельствует тот факт, что за 8-17 декабря было убито 277 и ранено 568 чел с обеих сторон, не считая тех, чьи трупы унесла Ангара[73]. Против около 800 юнкеров и 100–150 добровольцев оказалось до 20 тыс. солдат запасных полков и рабочих. Юнкерами руководили полковник Лесниченко и случайные офицеры поручик Худяков и Гайдук, но большинство кадра училищ и школ прапорщиков устранилось, тогда как юнкерская масса готова была идти в бой в почти совершенно безнадежной обстановке и не имея никакой руководящей и ясной цели. В Томске 3. 12. 1917 г. состоялось выступление сотника Ситникова[74], в Красноярске 17 января 1918 г. пытался поднять казаков есаул А. А. Сотников[75]. В Ташкенте, где события начали принимать угрожающий характер еще в сентябре, из офицеров гарнизона и надежных солдат был сформирован отряд в несколько сот человек, располагавшийся в местной крепости. Однако в конце октября, при начале боев командующим ген. Коровиченко не было проявлено должной решимости и после капитуляции 1 ноября «в городе началась ловля офицеров и добровольцев», многие (в т. ч. георгиевский кавалер ген. Мухин) были убиты на своих квартирах. Позже часть находившихся в тюрьме офицеров (в т. ч. и ген. Коровиченко) были убиты, а 8 чел. 14 декабря были отвезены в крепость и зарублены шашками[76].

По всей стране прокатилась волна погромов. Сознанием офицерства «уже мощно овладела сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя… Чем другим можно объяснить, что во многих городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу кучкам матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую безропотно переносили издевательства. лишения, терпеливо ожидая решения своей участи. И только кое-где одиночки офицеры-герои, застигнутые врасплох неорганизованно и главное — не поддержанные массой, эти мученики храбрецы гибли, и красота их подвига тонула в общей обывательской трусости, не вызывая должного подражания»[77]. В некоторых городах — Смоленске, Калуге, Воронеже, Саратове, Калуге, Ташкенте, где офицеры и другие антибольшевистские элементы сумели хоть как-то организоваться, было оказано сопротивление. Но его очаги были подавлены, слова «офицер», «юнкер», «студент» стали бранными, и геройский порыв людей, носивших эти звания, бледнел перед пассивным отношением населения, на защиту которого они выступили и жертвовали жизнью. В Калуге для охраны города в начале ноября была сформирована рота из офицеров разных полков, которой при поддержке некоторых неразложившихся кавалерийских частей удалось было пресечь грабежи и насилия, но из страха местных властей перед большевиками она была распущена[78].

На фронте переворот породил, конечно, новую волну насилий над офицерами. Прибывавшие разложившиеся пополнения вносили еще большую смуту в и без того напряженную обстановку. В сводке по Западному фронту сообщалось, что отказ частей от выхода на занятия стал общим и ежедневным. Отношение к офицерском резко враждебное, и настроение их угнетенное. В некоторых полках офицерском пришлось спасаться бегством, имели место аресты их во многих частях. Командиры полков и дивизий были вынуждены работать в присутствии приставленных к ним солдат. «29 октября в Режице большевиками захвачен эшелон с броневиками, командир и офицеры, пытавшиеся оказать сопротивление, посажены в тюрьму… при слиянии рот 68-го Сибирского полка с 31-м командир батальона штабс-капитан Ждановских избит за призыв к исполнению приказа… в 297-м полку положение офицеров сделалось невыносимым, т. к. находясь фактически в плену у солдатской массы, офицеры вынуждены терпеть унижения и оскорбления: они лишены вестовых, средств передвижения, возможности сносится друг с другом… толпа солдат 22-го Финляндского полка разгромила штаб, угрожая командиру самосудом… положение всех вообще офицеров невероятно тяжело…» Типичное впечатление офицера: «Невозможно описать человеческими словами, что творилось кругом в нашей 76-й пехотной дивизии, в соседней с нашей и вообще, по слухам, во всей Действующей Армии!. Еще совсем недавно Христолюбивое Воинство наше, почти одними неудержимыми атаками в штыки добывало невероятные победы над неприятелем, а теперь… разнузданные, растрепанные, вечно полупьяные, вооруженные до зубов банды, нарочно натравливаемые какими-то многочисленными «товарищами» с характерными носами на убийства всех офицеров, на насилия и расправы»… [79]

После захвата власти большевиками командному составу пришлось делать нелегкий выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов российской государственности, с другой, уйти значило оставить фронт в руках людей, совершенно неспособных к управлению, следствием чего явилась бы полная анархия и, возможно, поголовное истребление офицеров. Разумеется, для тех, кто успел снискать особую ненависть большевиков, этот вопрос не стоял, но остальные решали его по-разному. Некоторые, считая, что верность союзническим обязательствам потеряла теперь всякое значение, склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома, чтобы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, наивно полагала, что те, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии (нормальному человеку, а офицеру в особенности, трудно было представить себе, чтобы могла существовать партия, принципиально отрицающая понятие отечества и всерьез ставящая целью мировую революцию). Существовало и еще одно обстоятельство. «Воспринятое с первых шагов службы сознание чувства долга перед родиной, укорененное в течение долгих лет, обратившееся в привычку точно и беспрекословно исполнять приказы начальников, заставляли офицера задумываться над вопросом неисполнения даже и противозаконного приказа, идущего сверху от новых властителей Родины, хотя бы эти приказы и разрушали впитанное с ранних лет чувство национальной гордости русского офицера. Как ни странно, но эта привычка к беспрекословному повиновению сыграла во многих случаях роковую роль в жизни офицеров. Перед каждым из нас встал тяжелый вопрос: повиноваться ли велениям, идущим сверху, и, умыв руки, точно выполнять все приказы, возложив ответственность за судьбы Родины на отдающих эти приказы, — или же, стряхнув с себя наваждение, сказать открыто:

— «Вы губите Россию!» — а самим уйти… куда? В неизвестное будущее, против многомиллионной России?… Да и верен ли тот путь, который, помимо открытого неповиновения, не дает гарантии, что решение, мною принятое, является действительно верным решением? Может быть, для спасения России более правилен путь повиновения большевикам, а мое офицерское достоинство и все прошлое — это лишь соринка, которую каждый из нас должен принести в жертву во имя блага России? Вот почему многие из доблестнейших офицеров, проявившие в боях полное самопожертвование, но не смогшие разобраться в политическом моменте того страшного времени, остались инертны и не восстали против происходившего вокруг предательства»[80]. Но другие не строили себе иллюзий. Как записал в своем дневнике 31 декабря, откликаясь на известие о резне офицеров в Севастополе, ген. А. П. Будберг: «Большевики хорошо понимают, что на их пути к овладению Россией и к погружению ее в бездну развала, ужаса и позора главным и активным врагом их будет русское офицерство и стараются вовсю, чтобы его истребить»[81].

В середине ноября после смещения адм. Развозова с поста командующего Балтийским флотом, у адм. М. К. Бахирева на «Чайке» состоялось совещание флагманов, на котором наиболее непримиримо отнеслись к мысли остаться на службе при большевиках адмиралы Развозов, Бахирев, кн. Черкасский, Паттон, Старк, М. Беренс и Тимирев, кроме них подали рапорты об увольнении Пилкин, Шевелев и другие. В Гельсингфорсе по инициативе группы молодых офицеров было проведено собрание, на котором около 200 морских офицеров единогласно высказались против службы при большевиках. В дальнейшем, правда, некоторые из них отказались от этого решения, мотивируя это тем, что больше пользы принесут, оставаясь на службе и участвуя в подпольной работе для сокрушения советского режима[82].

Назначенный большевиками вместо генерала Духонина Главкомом прапорщик 7-го Финляндского стрелкового полка Н. В. Крыленко, прибыв 11 ноября в Псков, сместил командующих Северным и Западным фронтами (Главкозапом был поставлен большевик подполковник В. В. Каменщиков), находившимися в пределах его досягаемости, и стал готовиться к походу на Ставку. Между тем она не собиралась сопротивляться. Явившимся к нему с намерением защищаться командирам ударных батальонов Духонин приказал покинуть Ставку, сказав: «Тысячи жизней ваших будут нужны родине. Настоящего мира большевики России не дадут. Я сам имел и имею тысячу возможностей скрыться. Но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, даже расстреляет. Но это — смерть солдата.» (Сразу же по вступлении большевиков в Ставку он был убит, а выражение «отправить в штаб к Духонину» пришлось с тех поручик услышать перед смертью многим и многим офицерам.) В ночь на 20 ноября из Быховской тюрьмы были освобождены содержавшиеся там руководители августовского выступления. Генералы Деникин, Лукомский, Романовский, Марков, Эрдели и другие будущие вожди Белого движения, переодевшись в гражданскую одежду, направились на Дон по железной дороге, а ген. Корнилов с преданным ему Текинским конным полком двинулся на юг походным порядком. В ту же ночь Ставку покинули ген. кварт ген. Дитерихс, полковник Кусонский, начальник связи Сергиевский, почти все офицеры оперативного отдела и многие другие офицеры. Часть генералов и офицеров во главе с М. Д. Бонч-Бруевичем осталась.

Больших жертв среди офицеров в самой Ставке не было, но с ее занятием большевиками исчезла последняя преграда, хоть как-то защищавшая офицеров от озлобленной солдатской массы. Те генералы, которые формально остались на руководящих постах, ничего не могли поделать, им лишь оставалось констатировать полный развал армии и какое-то время продолжать доносить по инстанции сведения о происходящих расправах. Овладев армией, большевики по-прежнему продолжали опасаться ее и продолжали политику «слома старой армии». Им еще пришлось какое-то время над этим поработать, поскольку, несмотря на все, в армии сохранялись еще боеспособные части и соединения. Как отмечал В. Шкловский: «У нас были целые здоровые пехотные дивизии. Поэтому большевикам пришлось резать и крошить армию, что и удалось сделать Крыленко, уничтожившему аппарат командования и его суррогат — комитеты. Судьба нашего офицерства глубоко трагична. Положение офицера было, конечно, тяжелее положения комитетчика: он должен был командовать и не мог уйти. «Окопная правда» и просто «Правда» преследовали его и указывали на него как на лицо, непосредственно виновное в затягивании войны. А он должен был оставаться на месте. Лучшие оставались, именно они и пострадали больше всего. Мы сами не сумели привязать этих измученных войной людей, способных на веру в революцию»[83]. Это запоздалое признание адепта Временного правительства особенно ценно.

После занятия Ставки и заключения перемирия полным ходом пошла «демократизация» армии. Во всех частях власть переходила к военно-революционным комитетам и повсеместно вводились выборы командного состава. 30 ноября по частям было разослано «Временное положение о демократизации армии», по которому офицерские чины, знаки отличия и ордена вовсе упразднялись. Это вызвало новый подъем озлобления против офицеров, настроение которых было крайне угнетенным и подавленным благодаря неопределенности их положения как в настоящем, так и в будущем. Последовали эксцессы на почве требований снятия погон и т. п. (Например. 1 декабря был убит начальник 6-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Петров и едва избегли смерти ее начальник штаба полковник Колецкий и командир 22-го полка полковник Гловинский, а в 21-м полку — капитан Тугаринов и чиновник Тимонов.) Во многих частях офицеры были лишены кухни и вестовых. С началом демобилизации офицерском старших возрастов (тех же, что и демобилизуемые солдаты, т. е. свыше 39 лет) было разрешено вернуться домой. Однако не во всех частях они смогли это сделать, поскольку соответствующим распоряжением комитетам предоставлено было право решать — отпустить этих офицеров, или, арестовав их, задержать при части.

Наконец, 16 декабря был опубликован декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное устранение от власти офицеров и уничтожение самого офицерского корпуса как такового, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии». О впечатлении, произведенном этими декретами даже на тех офицеров, которые смирились было уже с новой властью, имеется авторитетное свидетельство наиболее видного из них: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»[84]. На это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля было более 800), не сумевших пережить краха своих с детства усвоенных идеалов и крушения русской армии (хорошо известен случай, когда, не вынеся унижения перед и без того наглым и заносчивым германским командованием, застрелился посланный в составе большевистской делегации на переговоры о мире полковник В. Е. Скалон).

Помимо моральных страданий, эти меры поставили офицерство и в крайне тяжелое материальное положение, особенно в тылу. «Положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильно голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую-нибудь, даже самую черную работу; доносчики множатся всюду, как мухи в жаркий летний день и всюду изыскивают гидру контр-революции. Над офицерами совершили последнее надругание, лишив их семьи всякого содержания и сделав это без всякого предварения; в довольствующих учреждениях сегодня (18 декабря) происходили потрясающие сцены, так как некоторые жены и вдовы приехали из пригородов на занятые деньги и им не на что вернуться домой, где сидят некормленные дети; положение многих такое, что в управлении воинского начальника писаря не выдержали и, забыв про контр-революцию, собрали между собой некоторую сумму денег и роздали наиболее нуждающимся. Депутация офицерских жен целый день моталась по разным комиссарам с просьбою отменить запрещение выдать содержание за декабрь; одна из представительниц, жена полковника Малютина спросила помощника военного комиссара товарища Бриллианта, что же делать теперь офицерским женам, на что товарищ сквозь зубы процедил: «Можете выбирать между наймом в поломойки и поступлением в партию анархистов»[85].

Большинство офицеров на фронте пассивно переживало происходящее. «Я чаще всего слышал один и тот же ответ: «Мы помочь ничему не можем, мы бессильны что-либо изменить, у нас нет для этого ни средств, ни возможности, лучшее, что мы можем сделать при этих условиях — оставаться в армии и выжидать окончания разыгрывающихся событий или с той же целью ехать домой». Такая психология — занятие выжидательной позиции и непротивление злу, была присуща командному составу не только нашей армии, ею оказалась охваченной большая часть и русского офицерства, и обывателя, предпочитавших тогда, когда большевики были наиболее слабы и неорганизованны, уклониться от вмешательства с тайной мыслью, что авось все как-то само собой устроится, успокоится, пройдет мимо и их не заденет. Поэтому многие только и заботились, чтобы как-нибудь пережить этот острый период и сохранить себя для будущего»[86].

Эти события подвели черту под историей русской армии, которая с этого времени практически прекратила свое существование. Но «упраздненное» большевиками русское офицерство не исчезло с росчерком пера радетелей III Интернационала и сумело еще стать достаточной преградой на пути мировой революции. Оно осталось, ибо запрещением носить погоны и называться офицером невозможно было уничтожить дух людей, три года воевавших за Россию и даже теперь желавших сделать все возможное, чтобы не допустить ее гибели[87].

Глава III. Офицерство после катастрофы русской армии

С декабря 1917 г. в условиях ликвидации общероссийской власти и единого фронта русское офицерство оказалось разделенным не только политически, но и территориально. Разные его части оказались в весьма неодинаковых условиях. Большая часть офицерства к началу декабря находилась еще на фронтах, чуть меньшая по численности — внутри России и, наконец, небольшая его часть (менее 10 %) — за границей. Условия существования офицеров существенно разнились не только в зависимости от этих обстоятельств, но внутри каждой категории — по фронтам и местностям России.

Северный и Западный фронты находились всецело под властью большевиков, и положение офицерства здесь было наихудшим. При выборах на командных должностях оказывались главным образом демагоги из младших офицеров, сумевшие снискать доверие темной массы, вплоть до того, что полугра-мотные фельдшера и санитары выбирались полковыми и главными врачами. Неизбранные на командные должности офицеры принуждались к несению солдатских обязанностей, а пытавшиеся скрыться, арестовывались и подвергались расправе.

Фронта как такового уже не существовало, по донесению начальнике штаба Ставки, «При таких условиях фронт следует считать только обозначенным. Громадное большинство опытных боевых начальников или удалено при выборах, или ушло при увольнении солдат их возраста. Благодаря невыносимым условиям службы штабы и хозяйственные учреждения пришли в упадок. Укрепленные позиции разрушаются, занесены снегом. Оперативная способность армии сведена к нулю… Позиция потеряла всякое боевое значение, ее не существует. Никакие уговоры и увещевания уже не действуют. Оборонять некем и нечем. Оставшиеся части пришли в такое состояние, что боевого значения уже иметь не могут и постепенно расползаются в тыл в разных направлениях». Крыленко пришлось 12 декабря срочно издать приказ о нераспространении «демократизации» на штабы и управления, но это уже помочь не могло. Войска не были способны не только на сопротивление, но даже на организованный отход без давления противника. После заключения Брестского мира армия прекратила свое существование не только де-факто, но и де-юре. 16 марта была расформирована и Ставка. Юго-Западный и Румынский фронты 3 декабря обра-зовавшейся в Киеве Центральной Радой были объявлены украинскими, и с середины декабря вовсе перестали сно-ситься со Ставкой.

Положение на Юго-Западном фронте было крайне сложным и запутанным. Некоторые части были «украинизированы», некоторые находились под контролем большевиков, в некоторых еще сохранял некоторое влияние старый командный состав. Здесь тоже проходили выборы, но во многих частях большинство выбранных были офицерами, причем многие занимали эти должности и ранее. Однако и в таких частях (например, в 5-м Сибирском корпусе, где все старшие командные должности, большинство батальонов, рот и команд находились в руках офицеров, и только в половине батарей командовали унтер-офицеры) положение их было неустойчивым (как доносил командир корпуса, «предугадать, что будет завтра или через два дня никто не имеет смелости»). Войска Центральной Рады нападали на большевистские части, в которых пол-ным ходом шло разложение. У Винницы и Бердичева — в районе штаба фронта постоянно шли бои и стычки. Там формировались сборные офицерские отряды — не столько с целью удержания фронта (что было теперь совершенно невозможно), сколько с целью самозащиты в образовавшемся хаосе. Немецкое наступление окончательно положило конец фронту. Часть офицеров ушла на Дон, большинство возвращались в Россию к своим семьям.

Румынский фронт оказался примерно в таком же положении с той лишь разницей, что наличие румынских частей несколько сдерживало страсти. Большинство офицеров стремилось выбраться в Россию или на Дон, те, кто связал свою судьбу с украинскими или польскими формированиями, боролись в их составе против большевиков, которые, захватив власть в соединениях фронта, теряли ее вместе с перестававшими существовать самими соединениями. Положение Кавказского фронта отличалось тем, что здесь пестрота образовывавшихся правительств была наибольшей, и власть над Кавказской армией у большевиков оспаривали грузинские, армянские и азербайджанские националисты. В рядах армии находились офицеры всех этих национальностей, и размежевание шло по нескольким линиям.

После окончательного развала и ликвидации армии вопрос о том, оставаться ли на фронте, естественно, не стоял, и офицерам не оставалось ничего другого, как пробираться к местам своего довоенного жительства. Однако сделать это было непросто, и большинство вполне отдавало себе отчет как в опасности самого пути домой, так и в том, что их там ожидает. И все-таки большинство офицеров стремилось прежде всего пробраться к своим семьям, чтобы хоть как-то обеспечить их существование. Семьи же кадровых офицеров проживали в это время в абсолютном большинстве там, где располагались до войны их воинские части. Подавляющее большинство их стояло в губернских городах центральной России, находившихся под властью большевиков. (Это обстоятельство, кстати, послужило главной причиной, по которой большевики смогли впоследствии мобилизовать столь значительное число офицеров.) Практически все штабы и управления, равно как и разного рода военные организации, также располагались в столицах и крупнейших городах. Поэтому естественно, что именно в них (и прежде всего в центах военных округов — Петрограде, Москве, Киеве, Казани, Тифлисе, Одессе, Омске, Иркутске, Хабаровске, Ташкенте) скопилось наибольшее количество офицеров. Хотя цифры по конкретным городам называются разные, но они не сильно расходятся. В Москве насчитывалось до 50 тыс. офицеров; на конец октября называется также цифра около 55 тыс. и много незарегистрированных[88] — или 56 тыс. [89], в Киеве — 40 тыс., в Херсоне и Ростове — по 15, в Симферополе, Екатеринодаре, Минске — по 10 тыс. и т. д. [90] По другим данным, в Киеве было 19,5 тыс. офицеров, в Пскове 10, в Ростове 9,5 тыс. [91] По третьим — в Киеве 35–40 тыс., в Херсоне — 12, Харькове — 10, Симферополе — 9, Минске — 8, Ростове около 16 тыс. [92] В это время лишь относительно немногие (главным образом те, чьи семьи уже были вырезаны, или не имевшие их вовсе) сразу же стремились пробраться на Дон в добровольческие формирования.

С весны 1918 г., после заключения большевиками мира с Германией все местности России с точки зрения безопасности и условий существования на их территории офицеров можно условно разделить на три группы. В местностях, занятых германскими войсками или находящихся под контролем не признавших большевиков местных правительств (Финляндия, Прибалтика, Белоруссия, Украина, Закавказье), офицеры некоторое время находились в относительной безопасности. Интернированные в ходе германского наступления вскоре были освобождены и до последовавших позже событий могли оставаться на этих территориях или даже выезжать за границу. Там, где большевикам оказывалось сопротивление или их власть была непрочной (Новороссия, Крым, Дон, Кубань, Северный Кавказ, Сибирь, Средняя Азия), офицеры, с одной стороны, имели возможность организоваться и принять участие в борьбе, но с другой — именно здесь в первой половине 1918 г. офицерам было находиться наиболее опасно. В местностях, с самого начала твердо находящихся под контролем большевиков (Центральная Россия, Поволжье, Урал) организованный террор развернулся в основном позже — с лета-осени 1918 г.

В наибольшей безопасности находились те, кто еще оставался за границей, где находилось на службе несколько тысяч офицеров. Прежде всего это офицеры Особых бригад на Французском и Салоникском фронтах. Несколько десятков офицеров состояло при русских посольствах и миссиях в столицах союзных держав (главным образом в Париже и Лондоне), а также находилось в командировках в этих странах, связанных с приемом вооружений и техники. Наконец, существовал русский экспедиционный корпус кн. Баратова, действовавший отдельно от частей Кавказского фронта в Персии. Русскими офицерами была также укомплектована Персидская казачья дивизия шахской армии. Они во главе с полковником Старосельским продолжали служить в ней в течение всей гражданской войны, причем в 1921 г. им пришлось участвовать в отражении попыток большевиков вторгнуться в Иран (в этих боях погибло 4 офицера). Затем все они были заменены англичанами и отправлены в Европу[93].

После заключения Брестского мира офицерам, находящимся в плену, была предоставлена возможность вернуться, однако практически возвращение стало возможно и началось в массовом порядке лишь с осени 1918 г., причем, конечно, далеко не все спешили воспользоваться этой возможностью. К этому времени о положении офицеров в России было уже хорошо известно от беженцев из России и особенно спасшихся от террора офицеров. Когда появились достоверные сведения о существовании и борьбе белых армий, многие стали возвращаться с целью вступить в их ряды. Представление о количестве пленных офицеров дает табл. 5. Позже, в 1918–1919 гг., вернулось 4014 офицеров (в т. ч. 1068 кадровых), 347 военных чиновников и 617 человек медперсонала (в т. ч. и нижних чинов). Офицеры русских частей во Франции после Брестского мира почти поголовно подали рапорта о вступлении в «Русский Легион Чести», продолжавший борьбу на французском фронте, либо об отправке их в белые армии. В частности, в августе 1918 г. до 30 из этих офицеров выехали во Владивосток[94]. Значительное число русских офицеров: как бывших пленных, так и других (до 2000 чел.) в 1919 г. обучалось в английской офицерской школе в Нью Маркете, после чего отбывали в белые армии (последний выпуск прибыл в Крым в начале 1920 г.)[95].

Но многие так и остались за границей. Как отмечал в начале 1919 г. ген. Марушевский: «По-видимому, масса уже не подчинялась единой воле и с недоверием относилась к каждому патриотическому выступлению. До Сибири было «слишком далеко», Деникин был недостаточно «монархистом», Чайковский-де «убийца Александра II», Юденич — пожалуй, уже чересчур близко, одним словом, причин не ехать было сколько угодно. Я никогда не позволю себе делать упрек тем доблестным офицерском (слава Богу, их подавляющее большинство), которые хоть сколько-нибудь работали в одной из белых армий, но я горячо порицаю тех, которые с 1918 по 1920 год просидели за границей, «не найдя» для себя места ни на одной из окраин России»[96].

В Финляндии, где первое время шла гражданская война, русское население, и особенно офицеры, лишенные защиты государства, находились в опасном положении. В Выборге в ходе резни 26–27 апреля 1918 г. было убито около 400 русских и расстреляно не менее 500 чел., по большей части офицеров. Петроградские газеты сообщали также о расстрелах офицеров 10 мая в Николайштадте (11 офицеров) и Таммерфорсе. Однако после разгрома местных коммунистов обстановка стабилизировалась, и Финляндия превратилась в один из центров эмиграции, куда устремился поток беженцев (в т. ч. и сотни офицеров) из Петрограда. В Прибалтике проживало довольно много офицеров остзейского происхождения, вернувшихся по домам, кроме того, там же, особенно в Латвии скопилось значительное число русских офицеров, не имевших прямой связи с этой местностью, но желавших предоставить свои силы для общей борьбы с большевизмом[97]. Прямой угрозы их жизни не было, весь 1918 г. они вынуждены были, правда, оставаться в бездействии, но с осени 1918 — начала 1919 гг. могли выбирать между русскими добровольческими формированиями в Пскове, Балтийским ландесвером, формированиями св. кн. Ливена и Бермонта-Авалова или Латвийской армией. Некоторое число офицеров было, правда, истреблено большевиками при занятии ими части Латвии и особенно Риги в начале 1919 г., когда на улицах разыгрывались такие, например, сцены: «На углу я столкнулась с душераздирающей процессией: два совсем молодых русских офицера в полушубках, один без фуражки, с разрубленной щекой, из которой ручьем текла кровь, с ними еще два немецких солдата шли под конвоем вооруженных латышей; они шли молча с опущенными головами, очень бледные, но спокойно. Не успели они еще пройти и пятидесяти шагов, как их всех четверых выстроили, раздались выстрелы — и тела их тяжело опустились в снег»[98]. А также в мае, во время ликвидации рижских тюрем при отступлении красных войск.

В Закавказье картина разложения частей Кавказского фронта дополнялась первое время политической неразберихой и непрестанной резней между местными национальностями. Эшелоны, идущие в Россию, подвергались нападению толпы и до области Войска Донского находящиеся в них офицеры обычно истреблялись. Но в целом у офицеров Кавказского фронта было несколько больше шансов уцелеть ввиду более слабого большевистского влияния и близости казачьих областей со своей, не признавшей большевиков и пока еще державшейся властью. Кроме того, и закавказские правительства, несмотря на неприязнь к русской армии, старались не допускать на своей территории большевистских погромов и расправ, логично полагая, что они могут перекинуться и на местные власти. В отношении офицерства грузинское правительство ограничивалось снятием формы и запрещением иметь оружие[99]. На черноморском побережье Кавказа — от Батума до Поти имелось множество дач, где проживали семьи русских офицеров и чиновников. В конце 1917 — начале 1918 гг. там скопилось, пробравшись к родственникам, немало офицеров. В условиях отсутствия твердой власти некоторые из них стали жертвами местных банд. В начале апреля 1918 г. этот район был занят турецкими войсками, и русские офицеры были взяты на учет как военнопленные. В мае несколько сот их было арестовано и содержалось некоторое время в заключении[100]. Крупнейшим центром сосредоточения офицерства был Тифлис, где в июле 1918 г. находилось до 10 тыс. офицеров[101]. В дальнейшем русские офицеры (как и чиновники и прочие служащие), которых было в общей сложности не менее 15 тыс. подвергались в Грузии всевозможным притеснениям, но в основном морального порядка[102]. Позже большинство из них вступило в Добровольческую армию, часть эмигрировала, а некоторые оставались до занятия Грузии большевиками, после чего либо также уехали за границу, либо были расстреляны.

В Армении и Азербайджане офицеров было сравнительно немного. В Баку в начале июля прибыл из Персии отряд войскового старшины Л. Ф. Бичерахова в 1,5 тыс. чел. [103], который сражался с турецкими войсками, защищая Петровск и Дербент. Бичерахов встал во главе Прикаспийского правительства и был произведен адм. Колчаком в генералы с назначением командующим войсками на Кавказе и Каспии. В ноябре 1918 г. его части были распущены и влились в Добровольческую армию[104]. На Мугани русские офицеры во главе с поручиками Хошевым и Добрыниным, примирив русских колонистов с местным населением, свергли большевистскую власть, и организовали оборону Муганского края от грабительских набегов персидских племен и вели борьбу с наступавшими турками[105]. После окончания военных действий и эвакуации турецких войск в Армении, находившейся в самых дружеских отношениях с руководителями Белого движения, их положение было особенно благоприятным. В Азербайджане отношение к русским офицерам было в целом весьма недоброжелательным. В Баку существовал немногочисленный Союз офицеров, находившийся в тесном контакте с защищавшим интересы русского населения Русским Национальным Советом. С прибытием осенью 1918 г. в Баку представителя Добровольческой армии ген. Эрдели часть офицерства присоединилась к ней. За исключением отдельных лиц, заискивавших перед местными властями, офицерам в Азербайджане приходилось нелегко, многие из них сидели в тюрьмах в Баку и Гяндже по обвинению в шпионаже в пользу Добровольческой армии[106], но до появления большевиков для жизни офицеров, прямой опасности, по крайней мере, не было.

Зимой 1917–1918 г. и весной, когда миллионные солдатские массы хлынули с фронта в тыл, по всем дорогам, особенно вдоль железнодорожных путей, пошла невиданная еще волна бесчинств и насилий. Офицеры, даже давно снявшие погоны, становились, естественно, первыми жертвами расправ, стоило только случайному проходимцу заподозрить их принадлежность к офицерскому корпусу. Множеству офицеров, пробиравшихся к своим семьям, так и не суждено было до них добраться. Опасность угрожала им всюду и со всех сторон — от солдат, которым могла показаться подозрительной чья-то слишком «интеллигентная» внешность, от пьяной толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т. д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на «гидру контрреволюции». Сами офицеры и их семьи практически безнаказанно могли подвергаться нападениям уголовных элементов, всегда имеющих возможность сослаться на то, что расправляются с врагами революции (в провинции грань между уголовными элементами и функционерами новой власти была, как правило, очень зыбкой, а часто ее вообще не было, так как последние состояли в значительной мере из первых). В результате этого «неофициального» террора конца 1917 — первой половины 1918 гг. погибло множество офицеров, точное число которых затруднительно назвать ввиду отсутствия какого-либо учета. Невозможно точно сосчитать, сколько офицеров пало от рук озверелой толпы и было убиты по инициативе рядовых адептов большевистской власти: такие расправы происходили тогда ежедневно на сотнях станциях и в десятках городов.

Впечатления очевидцев на всех железных дорогах ноября-декабря 1917 г. приблизительно одинаковы. «Какое путешествие! Всюду расстрелы, всюду трупы офицеров и простых обывателей, даже женщин, детей. На вокзалах буйствовали революционные комитеты, члены их были пьяны и стреляли в вагоны на страх буржуям. Чуть остановка, пьяная озверелая толпа бросалась на поезд, ища офицеров (Пенза-Оренбург)… По всему пути валялись трупы офицеров (на пути к Воронежу)… Я порядком испугалась, в особенности, когда увидела в окно, прямо перед домом на снегу, трупы офицеров, — я с ужасом рассмотрела их, явно зарубленных шашками (Миллерово)… Поезд тронулся. На этом страшном обратном пути, — какой леденящий сердце ужас! — на наших глазах, на перронах, расстреляли восемь офицеров. Обыски происходили непрерывно… Мы видели затем, как вели пятнадцать офицеров, вместе с генералом и его женою, куда-то по железнодорожному полотну. Не прошло и четверти часа, как послышались ружейные залпы. Все перекрестились (Чертково)… В момент отхода поезда к нему быстро направилось двое молодых в военной форме. Момент — и два друга лежали на платформе, заколотые штыками. «Убили офицеров!», пронеслось по вагонам (Воронеж). То же на ст. Волноваха и других. Десятки арестованных… Его вывели из вагона в помещение вокзала, разули и, оставив лишь в кальсонах, отвели в комнату, где находилось уже около 20 человек в таком же виде. Оказались почти все офицеры. Они узнали свою судьбу… расстрел, как это было в минувший день с пятьюдесятью арестованными (Кантемировка)»[107]. В начале января на ст. Иловайской из эшелона 3-го гусарского Елисаветградского полка были выхвачены офицеры (5 чел.) во главе с командиром и отвезены на ст. Успенскую, где в ночь на 18 января расстреляны[108]. Ударник, шедший на Дон с эшелоном своего полка, вспоминал: «И еще большое столкновение было в Харцызске, где была красными создана застава и вылавливание офицеров. Заранее мы были осведомлены и поэтому к станции подошли под прекрытием пулеметного огня, от которого красные банды стали разбегаться. Тут нам какой-то железнодорожник сказал, что всю ночь водили обнаруженных офицеров на расстрел, указав, где трупы; и теперь повели 50–60 человек, которых нам удалось спасти. Убитых там было 132 человека. Тут произошла мясорубка. Убитых мы заставили похоронить, а спасенные, все бывшие офицеры, присоединились к нам»[109].

Не менее опасно было пробираться и пешим порядком. Вот насколько сцен. Оставшиеся после развала 12 офицеров и несколько старых солдат Ингерманландского гусарского полка решили пробираться на Украину. На одном из ночлегов в д. Роги Киевской губ. они подверглись нападению банды дезертиров: один из офицеров был убит, пятеро тяжело ранены и лишь чудом спаслись[110]. В районе Александрово банда красногвардейцев захватила нескольких офицеров Ширванского гренадерского полка, избила, глумилась над ними, двоих убила, выколов глаза[111].

Особенно острый характер приняли события в приморских городах Кавказа и Крыма, и прежде всего в Севастополе, переполненном большевистски настроенными матросами. В начале декабря вернулся из-под Белгорода отряд, направленный против идущих из Ставки на Дон ударных батальонов. Состоялись похороны убитых, после чего толпы матросов и всякого сброда бросились в город на поиски офицеров, которых хватали и отводили в тюрьму. Когда же начальник ее отказался принимать арестованных из-за отсутствия места, толпа вывела и тех, которые уже находились в тюрьме, отвела на Малахов курган и расстреляла. Так погибли 32 офицера и священник. Это случилось с 16 на 17 декабря. Эпизод этот нашел, кстати, отражение в стихотворении Ахматовой:

Для того ль тебя носила Я когда-то на руках, Для того ль сияла сила В голубых твоих глазах! Вырос стройный и высокий, Песни пел, мадеру пил, К Анатолии далекой Миноносец свой водил. На Малаховом кургане Офицера расстреляли Без недели двадцать лет Он глядел на Божий свет.

В эту ночь охота на офицеров шла по всему городу, особенно на Чесменской и Соборной улицах (где было много офицерских квартир) и на вокзале. Типичный ее эпизод: «Вдруг, среди беспрерывных выстрелов и ругани раздался дикий крик, и человек в черном громадным прыжком очутился в коридоре и упал около нас. За ним неслось несколько матросов — миг и штыки воткнулись в спину лежащего, послышался хруст, какое-то звериное рычание матросов… Стало страшно…». Тогда, во время первой севастопольской резни, истреблялись, впрочем, преимущественно морские офицеры — из 128 погибших в городе офицеров сухопутных было только 8[112].

В целях самозащиты офицеры вынуждены были объединиться и примкнуть к выделенным из армии частям образовавшегося в Симферополе крымско-татарского правительства. Начальником штаба «Крымских войск» был подполковник Макуха, при котором состояли полковник Достовалов и капитан Стратонов. Там собралось до 2 тыс. офицеров. Но реально огромный штаб располагал только четырьмя офицерскими ротами около 100 ч в каждой. На базе вернувшегося с фронта Крымского конного полка (около 50 офицеров) была сформирована бригада (полковник Бако) из 1-го и 2-го Конно-татарских полков (полковник Петропольский и подполковник Биарсланов), эскадроны которых поддерживали порядок в городах полуострова; в Евпатории в офицерской дружине было 150 человек[113]. Тем временем большевики сосредоточили более 7 тыс. человек и под командованием офицеров Толстова и Лященко двинули их на Симферополь, который пал с 13 на 14 января 1918 г. [114] В ходе боев было убито до 170 офицеров (погибли почти все чины крымского штаба во главе с подполковником Макухой). После этого большевики сделались хозяевами всего полуострова и начались расстрелы. Всего было расстреляно по минимальным данным свыше 1000 ч, главным образом офицеров (офицеров Крымского конного полка погибло тогда 13 чел. [115]), прежде всего в Симферополе, где число расстрелянных офицеров называют от 100 до 700[116].

На южном побережье только мирных жителей убито более 200[117], в Феодосии в феврале погибло более 60 офицеров, несколько отставных офицеров было убито в Алуште. В Севастополе в ночь с 23 на 24 февраля произошла вторая резня офицеров, но «на этот раз она была отлично организована, убивали по плану, и уже не только морских, но вообще всех офицеров, всего около 800 чел. Трупы собирали специально назначенные грузовые автомобили. Убитые лежали грудами. Их свозили на Графскую пристань, где грузили на баржи и вывозили в море.» В апреле, когда немцы занимали Крым, некоторые уцелевшие офицеры, которым было невыносимо сдавать корабли немцам, поверив матросам, вышли вместе с ними на кораблях из Севастополя в Новороссийск, но в пути были выброшены в море[118].

В Евпатории 15–18 января было арестовано свыше 800 ч. Казни производились на транспорте «Трувор» и гидрокрейсере «Румыния». На «Румынии» казнили так: «Лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду. Бросали массами и живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у локтей и кистей. Помимо этого, связывали ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывали колосники.» На «Труворе» «вызванного из трюма проводили на так называемое «лобное место». Тут снимали с жертвы верхнее платье, связывали руки и ноги, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки, и в таком виде бросали в воду. Казни продолжались всю ночь, и на каждую казнь уходило 15–20 минут.» За 15–17 января на обоих судах погибло около 300 чел. [119]. Вот описание очевидца о расправе над одной из партий: «Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, один из матросов ногой сбрасывал их в море. Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб штабс-ротмистр Новацкий. Его, уже сильно раненого, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта»[120]. Кроме того, 9 офицеров было расстреляно 24 января и еще 8 (с 30 другими лицами) 1 марта под городом[121].

В Ялте, после занятия ее 13 января большевиками, арестованных офицеров доставляли на стоявшие в порту миноносцы, с которых отправляли или прямо к расстрелу на мол, или же помещали на 1–2 дня в здание агенства Российского общества пароходства, откуда почти все арестованные в конце-концов выводились все-таки на тот же мол и там убивались матросами и красногвардейцами. Удалось чудом спастить лишь единицам (среди которых был и бар. Врангель, описавший потом в своих воспоминаниях эти события). В первые два-три дня в Ялте было убито до 100 офицеров, а всего в эти дни только на молу было расстреляно более 100 чел., трупы которых, с привязанным к ногам грузом, бросались тут же у мола в воду. Часть офицеров была убита непосредственно на улицах города[122]. В воспоминаниях одного из офицеров приводится, в частности, такой эпизод: «В Ялте начались окаянные убийства офицеров. Матросская чернь ворвалась и в тот лазарет, где лежал брат. Толпа глумилась над ранеными, их пристреливали на койках. Николай и четверо офицеров его палаты, тяжело раненные, забаррикадировались и открыли ответный огонь из револьверов. Чернь изрешетила палату обстрелом. Все защитники были убиты»[123].

В Одессе в начале декабря было около 11 тыс. офицеров. Попытка большевиков захватить власть кончилась тогда неудачно; в начале января в главе с ген. Леонтовичем стали формироваться добровольческие части для охраны города, для иногородних офицеров были устроены общежития и столовые, но собрать удалось немногих[124]. В январе 1918 г. они приняли участие в боях с большевиками. Юнкера Одесского военного училища во главе с его начальником полковником Кисловым и 42 офицера-добровольца три дня оборонялись в здании училища; покинув его ночью, они группами пробрались на Дон в Добровольческую армию[125]. Последовавшая в городе резня офицеров проходила под руководством Муравьева. На крейсере «Алмаз» помещался морской военный трибунал. Офицеров бросали в печи или ставили голыми на палубе в мороз и поливали водой, пока не превратятся в глыбы льда… Тогда их сбрасывали в море[126]. Тогда в городе было убито свыше 400 офицеров[127].

В Новороссийске 18 февраля все офицеры 491-го полка (63 чел.), выданные своими солдатами озверелой толпе, были отведены на баржу, где раздеты, связаны, изувечены и, частью изрубленные, частью расстрелянные, брошены в залив[128]. В Бердянске в конце февраля 1918 г. занявшим город матросским отрядом было арестовано 400–500 офицеров, лишь случайно избежавших вывоза в Севастополь и расстрела[129].

На Украине ситуация была крайне запутанной. Здесь находилось значительное число офицеров — как проживавших на этой территории и служивших до войны в Киевском военном округе, так и масса тех, кто застрял на Юго-Западном и Румынском фронтах или не смог добраться до центральной России[130]. Киев, по свидетельству современников, был переполнен разряженными под запорожцев офицерами петлюровских «куреней», изъяснявшихся на русско-украинском языке, а также русскими офицерами, спасшимися из большевизированных частей. По приказу Рады правом жительства пользовались только проживавшие в городе до 1 января 1915 г. Все остальные обязаны были регистрироваться. В подтверждение выдавалась темно-красная карточка, так называемый «Красный билет», послуживший позже предлогом к притеснениям и расстрелам их носителей со стороны большевиков. В декабре 1917 г. Петлюра, чтобы держать в руках по крайней мере Киев, даже обратился за содействием к В. Шульгину для привлечения русских офицеров в украинские части, изъявляя намерение порвать с большевизмом Винниченки и австрофильством Грушевского и утверждая, что «имеет только двух врагов — немцев и большевиков и только одного друга — Россию». Но соглашение не состоялось, да и было поздно[131].

Большевики, в январе 1918 г. во главе с Муравьевым 26 января захватившие Киев и ликвидировавшие Раду, истребили там множество офицеров. «Раздетые жертвы расстреливались в затылок, прокалывались штыками, не говоря о других мучениях и издевательствах. Большинство расстрелов производилось на площади перед Дворцом, где помещался штаб Муравьева, и в находящимся за ней Мариинском парке. Многие тела убитых, не имея в Киеве ни родственников, ни близких — оставались лежать там по нескольку дней. Со слов свидетелей картина представлялась ужасной. Разбросанные по площади и по дорожкам парка раздетые тела, между которыми бродили голодные собаки; всюду кровь, пропитавшая, конечно, и снег, многие лежали с всунутым в рот «красным билетом», у некоторых пальцы были сложены для крестного знамения. Но расстрелы происходили и в других местах: на валах Киевской крепости, на откосах Царского Сада, в лесу под Дарницей и даже в театре. Тела находили не только там, в Анатомическом театре и покойницких больниц, но даже в подвалах многих домов. Расстреливали не только офицеров, но и «буржуев», и даже студентов.» По сведениям Украинского Красного Креста общее число жертв исчисляется в 5 тыс. чел., из коих большинство — до 3 тысяч, офицеров[132]. Называются также цифры в 2[133] и около 5 тыс. погибших офицеров[134], один из офицеров гвардейской кавалерии (тогда погибли 14 ее офицеров) говорит даже о 6 тысячах[135]. Во всяком случае это была одна из крупнейших, если не самая крупная за войну единовременная расправа над офицерами. Как вспоминает проф. Н. М. Могилянский: «Началась в самом прямом смысле отвратительная бойня, избиение вне всякого разбора, суда или следствия оставшегося в городе русского офицерства… Из гостиниц и частных квартир потащили несчастных офицеров буквально на убой в «штаб Духонина» — ироническое название Мариинского парка — излюбленное место казни, где погибли сотни офицеров Русской армии. Казнили где попало: на площадке перед Дворцом, и по дороге на Александровском спуске, а то и просто где и как попало… выходя гулять на Владимирскую горку, я каждый день натыкался на новые трупы, на разбросанные по дорожкам свежие человеческие мозги, свежие лужи крови у стен Михайловского монастыря и на спуске между монастырем и водопроводной башней»[136]. Другие очевидцы пишут: «Солдаты и матросы ходили из дома в дом, производили обыски и уводили военных. Во дворце, где расположился штаб, происходил краткий суд и тут же, в Царском саду, — расправа. Тысячи молодых офицеров погибли в эти дни. Погибло также много военных врачей»[137]. «На морозе, выстроенные в ряд, они часами ждали, когда и как, по одиночке или группами, большевистским солдатам заблагорассудится их расстрелять»[138]. «Проходя возле театра, а потом возле ограды Царского и Купеческого садов мы видели тысячи раздетых и полураздетых трупов, уложенных местами в штабели, а местами наваленных кучей, один на другой»[139].

Жертвы во время большевистского наступления были и в других городах. В частности, в Полтаве, захваченной большевиками 5–6 января, были перебиты оказавшие сопротивление юнкера эвакуированного туда Виленского военного училища (части удалось пробиться)[140]. Некоторые офицеры создавали летучие партизанские отряды. Один из нескольких таких отрядов в районе Нового Буга, например, состоял из 7 офицеров и совместно с хуторянами вел борьбу с местными бандами на Южной Украине[141].

С установлением власти гетмана генерал-лейтенанта П. П. Скоропадского положение офицеров изменилось радикальным образом. Если не считать действий петлюровских банд, жертвами которых в числе прочих становились и офицеры, в период с весны до осени 1918 г. офицеры находились на Украине в от-носительной безопасности. Гетманом были даже ассигнованы денежные суммы для выдачи находящимся на Украине офицерам[142]. В это время Украина и осо-бенно Киев превратились в Мекку для всех, спасающихся от большевиков из Петрограда, Москвы и других местностей России. К лету 1918 г. в Киеве насчитывалось до 50 тыс. офицеров, в Одессе — 20, в Харькове — 12, Екатеринославе — 8 тысяч[143]. «Со всех сторон России пробивались теперь на Украину русские офицеры. Частью по железной дороге, частью пешком через кордоны большевиц-ких войск, ежеминутно рискуя жизнью, старались достигнуть они того единственного русского уголка, где надеялись поднять вновь трехцветное русское знамя, за честь которого пролито было столько крови их соратников. Здесь, в Киеве, жадно ловили они каждую весть о возрождении старых родных частей. Одни зачислялись в Украинскую армию, другие пробирались на Дон, третьи, наконец, ехали в Добровольческую армию»[144]. Немецкое командование иногда арестовывало офицеров, слишком откровенно ведших вербовку в Добровольческую армию, но впоследствии они освобождались. Однако часть офицерства предпочитала выжидать, пользуясь временной безопасностью, а некоторые вели себя и крайне недостойно: «В ресторанах служили лакеями офицеры… И это на тех, кто любил свою службу и свою корпорацию, кто видел в офицере рыцаря, готового на подвиг, кто дорожил каждым орденом и значком — производило неизгладимое впечатление. Было больно, грустно и стыдно… Особенно, когда на вопросы, почему, зарабатывая огромные деньги чаевыми, эти офицеры не снимают защитной формы, училищных и полковых значков, а иногда и орденов, цинично отвечали: «Так больше на чай дают»… К счастью, все эти господа были офицеры военного времени»[145]. Как вспоминает один из добровольцев, «Харьков, где в те дни (май 1918 г.) жизнь била ключом, представлял собой разительный контраст умирающей Москве. Бросалось в глаза обилие офицеров всех рангов и всех родов оружия, фланирующих в блестящих формах по улицам и наполнявших кафе и рестораны. Их веселая беспечность не только удивляла, но и наводила на очень грустные размышления. Им, как будто, не было никакого дела до того, что совсем рядом горсть таких же, как они, офицеров вела неравную и героическую борьбу с красным злом, заливавшим широким потоком просторы растерзанной родины»[146]. Однако в том же Харькове существовала тогда сильная офицерская организация, в «батальоне» которой состояло около тысячи человек. Кроме того, имелись списки еще около 2 тыс. проживавших в городе офицеров, не посвященных в организацию, но считавшихся надежными (и каждый офицер «батальона» в случае необходимости должен был привести 2–3 лично ему из-вестных офицера). Такие же, но более мелкие организации существовали в других городах Харьковской и Полтавской губерний[147].

Одной из форм самоорганизации офицерства была служба в гетманской армии. Гетманская власть в отличие от петлюровской не была на деле ни националистической (лишь по необходимости употребляя «самостийные» атрибуты и фразеологию), ни антироссийской. Это давало возможность даже возлагать некоторые надежды на нее и ее армию как на зародыш сил, способных со временем освободить от большевиков и восстановить всю остальную Россию. Гетманская армия состояла из кадров 8 корпусов, 20 пехотных и 4 кавалерийских дивизий, 6 кавалерийских бригад, 16 легких и 8 тяжелых артбригад. Эти кадровые части состояли исключительно из подразделений старой российской армий (11-й, 12-й, 15-й, 31-й, 33-й, 42-й пехотных, 3-й и 4-й стрелковых, 7-й, 8-й, 9-й, 10-й, 11-й, 12-й кавалерийских, подразделений 4-й, 13-й, 14-й, 19-й, 20-й, 32-й, 34-й, 44-й пехотных, 3-й и 16-й кавалерийских дивизий). Все должности в гетманской армии занимали русские офицеры, в абсолютном большинстве даже не украинцы по национальности. Военным министром был ген. А. Ф. Рагоза, морским — контр-адмирал М. М. Остроградский, начальником штаба гетмана был ген. Дашкевич-Горбатский, начальником Генштаба — полковник Сливинский, генерал-квартирмейстерами генералы Синклер и Прохорович. Во главе Глав-ного штаба стоял ген. Алексей Галкин (помощник — ген. Кушакевич), кадровое управление возглавлял ген. Рябинин, интендантское — Бронский, учебное — Астафьев, геодезическое — ген. Коваль-Недзвецкий, главным инспектором был ген. Приходько, санитарным инспектором — ген. Яницкий, инспектором артиллерии — ген. бар. Дельвиг, главой Военого суда был ген. Чивадзе (помощник — ген. Гречко), прокуроврское управление возглавлял ген. Брылкин, кодификационое — ген. Игнатович, кассационное — ген. Балясный.

Корпусами командовали генералы Дядюша, Ерошевич, Березовский, Мартынюк, Волховский, Дорошкевич, Слюсаренко, Лигнау, Волкобой, Васильченко, начальниками их штабов — Янушевский, Лебедев, Бортновский, Дроздовский, Стефанович-Стеценко, Агапеев, Генбачев, Свирчевский, Диденко. Пехотными дивизиями командовали генералы Клименко, Васильев, Бочковский, Осецкий, Батрук, Феденяк-Былинский, Борк, Поджио, Горбов, Игнатьев, Острянский, Былим-Колосовский, Даценко, Рак, Купчинский, Александрович, Жнов, Кованько, Зальф, Натиев, Яхонтов, Петренко, кавалерийскими — Бискупский, Чеславский, Ревшин и Кулжинский, кавалерийскими бригадами — Поплавский, Каратеев, Опатович, Кислицын, Эммануэль и Елчанинов. Инспекторами артиллерии корпусов были генералы Годлевский, Банковский, Колодий, Кирей и Зелинский, артиллерийскими бригадами командовали генералы Тихонович, Орловский, Лунский, Мещерининов, Зольднер, Иванов, Демьянович, Островский, Снесарев, Криштафович, Пащенко, Бенау, Телешов, Бенескул, Левковец, Альтфатер, Рахлин, Дынников, Романовский, Богаевский, Лахтионов и Попов. Во главе военно-учебных заведений (главным образом прежних военных училищ) стояли генералы Юнаков, Максимов, Протазанов, Анисимов, Нилус, Шлейснер, Гернгрос и Семашкевич[148]. В гетманской армии служили также генералы Раух, Спиридович, Присовский, Стааль, Стельницкий, Ярошевский и многие другие.

Все они были произведены в генеральские чины еще в русской армии и оказались в гетманской армии в большинстве потому, что стояли во главе соединений и частей, подвергшихся в конце 1917 г. «украинизации». Из примерно 100 лиц высшего комсостава гетманской армии лишь менее четверти служили потом в украинской (петлюровской) армии, большинство впоследствии служило в белой армии, часть погибла в ходе петлюровского восстания или эмигрировала, а некоторые оказались в Красной армии. Части гетманской армии и осенью 1918 г. обычно представляли собой «украинизированные» в 1917 г. части старой русской армии с прежним офицерским кадром. Например, 31-й артполк 11-й артбригады в Полтаве состоял главным образом из офицеров бывшей 9-й артбригады (31-м и 33-м полками — бывшими дивизионами — командовали подполковники 9-й артбригады), 32-й — из офицеров бывшей 32-й артбригады («украинизированной»), и т. д. [149] Собственно, все 64 пехотных (кроме 4-х особых дивизий) и 18 кавалерийских полков представляли собой переименованные полки русской армии, 3/4 которых возглавлялись прежними командирами[150]. Хотя гетман жаловался, что у него нет хороших генералов и офицеров, которые «все или на Дону, или у Добровольцев»[151], избыток кадровых офицеров позволил во-енному министру ген. Рагозе в июне издать приказ об увольнении из армии всех офицеров военного времени с предоставлением им права доучиваться на положении юнкеров в военных училищах. Это сильно понизило численность офицеров и создало армии новых врагов, примкнувших при первой возможности к Петлюре[152].

Оценивая причины, побуждавшие офицеров поступать на гетманскую службу, Деникин писал: «Офицерский состав ее был почти исключительно русским. Генералитет и офицерство шли в армию тысячами, невзирая на официальное поношение России, на необходимость ломать русский язык на галицийскую мову, наконец, на психологическую трудность присяги в «верности гетману и Украинской державе». Побудительными причинами поступления на гетманскую службу были: беспринципность одних — «все равно, кому служить, лишь бы содержание платили» и идейность других, считавших, что украинская армия станет готовым кадром для армии русской. Так как истинные мотивы и тех и других не поддавались определению, то в добровольчестве создалось отрицательное отношение ко всем офицерам, состоявшим на украинской службе». Тем не менее, эти офицеры в огромном большинстве относились с сочувствием к добровольцам, и гетманская армия дала многих офицеров и генералов как ВСЮР, так и Северо-Западной армии генерала Юденича. К Деникину пришли, в частности, И. Барбович (получивший из рук Скоропадского чин генерального хорунжего — генерал-майора), полковник (затем генерал) Шевченко, генералы Васильченко, Волховский, Махров, Кислов, Кирей и многие другие. Юденичу гетманская армия дала таких известных генералов, как Ветренко (бывший гетманский полковник), Бобошко (бывший подполковник) и ряд других офицеров. Ген. Казанович вспоминал, что по пути с Дона через Украину, гетманским ко-мендантам предъявлял удостоверение Добровольческой армии и всегда получал нужное ему содействие. «Помню, как комендант одной из станций, молодой морской офицер, даже запрыгал от удовольствия, увидев подпись ген. Деникина, и заявил, что судьба посылает ему случай хоть чем-нибудь быть полезным Добровольческой армии»[153].

Надо заметить, что у вступавших в армию офицеров было еще одно важное соображение — собственной безопасности среди враждебной стихии: после всего пережитого за последние месяцы армия как организованная и вооруженная сила представлялась некоторой опорой. Гетманская армия была, однако, очень невелика (корпуса и дивизии были очень слабого состава), и надежды на нее было мало. Поэтому гораздо более важное значение имела другая форма организации офицерства — создание русских добровольческих формирований. Организацией таковых в Киеве занимались ген. Буйвид (формировал Особый корпус из офицеров, не желавших служить в гетманской армии) и ген. Кирпичев (создававший Сводный корпус Национальной гвардии из офицеров военного времени, находящихся на Украине, которым было отказано во вступлении в гетманскую армию). Офицерские дружины, фактически выполнявшие функции самообороны впоследствии стали единственной силой, могущей противодействовать Петлюре и оказывавшей ему сопротивление. Формирования эти имели различную ориентацию — как союзническую (считавшие себя частью Добро-вольческой армии), так и прогерманскую, и их руководители часто не находили общего языка, что усугублялось характерной для того времени атмосферой неизвестности и неопределенности.

При новом же повороте событий, начавшемся осенью 1918 г. с подъемом петлюровского движения, уходом германских войск и одновременным наступлением большевиков, ориентироваться в обстановке стало еще труднее. «Русское офицерство было сбито с толку, рассеяно, неорганизованно. Кое-где были отдельные, иногда доблестные попытки сопротивления, лишенные, однако, общей идеи и растворившиеся бессильно в картине общего хаоса. Так в Харькове, например, в течение одной недели было проведено три мобилизации гетманская, петлюровская и добровольческая». Украинский хаос как нельзя лучше характеризуется положением злосчастного Екатеринослава, о котором сводка в середине ноября 1918 г. сообщала: «Город разделен на пять районов. В верхней части укрепились добровольческие дружины, в районе городской думы — еврейская самооборона, далее — кольцом охватывают немцы; добровольцев, самооборону и немцев окружают петлюровцы и, наконец, весь город — в кольце большевиков и махновцев.» В боях против петлюровцев и большевиков наряду с другими русскими отрядами приняли участие и небольшие части, формировавшиеся при вербовочных бюро Южной Армии в разных городах Украины[154].

Гетман в последний момент откровенно принял прорусскую ориентацию и пытался войти в связь в командованием Добровольческой армии. Им было издано распоряжение о регистрации и призвании на службу офицеров и дано разрешение на формирование дружин русских добровольцев. Но надежды его не оправдались, было мобилизовано едва 6–8 тыс. чел… Неудача сформирования Гетманом своей русской Добровольческой армии была предрешена той враждой и недоверием, которые испытывала по отношению к Гетману значительная часть русского офицерства[155]. Ситуация в разных местах Украины и судьбы офицерства складывались по-разному — в зависимости от наличия или отсутствия решительных начальников, оружия, численности и степени организованности офицерства и других причин.

Наиболее известна киевская добровольческая эпопея (один из немногих эпизодов гражданской войны, знакомых советскому читателю благодаря «Белой гвардии» и «Дням Турбиных» М. Булгакова). Формирование осенью 1918 г. в Киеве русских добровольческих дружин проходило в той же обстановке, как за год до того на Дону. (Бывшая свидетелем того и другого М. Нестерович вспоминала: «Вечером поехала на Львовскую. И как только вошла в помещение, все стало ясно. Все и все напомнили мне Новочеркасск и Барочную. Полно офицеров, юнкеров, гимназистов… Значит, опять польется офицерская кровь…»). И, как и на Дону, происходило это при полном равнодушии населения: «Ну, а самый город? Как чувствовал себя киевский обыватель? Обыватель веселился — пир во время чумы. Пусть где-то сражаются, нас это не интересует нимало, нам весело, — пусть потоками льется офицерская кровь, зато здесь во всех ресторанах и шантанах шампанское: пей пока пьется. Какой позор эти кутившие тогда весельчаки!. Когда настал перерыв в оркестре, я крикнула в толпу: «Тепло вам здесь и весело. А в нескольких верстах за Киевом начались бои. Дерутся офицеры. Льется кровь защитников ваших. Слышите? Они дерутся за вас, бросив на произвол судьбы своих детей!»[156]

Непосредственно в Киеве были созданы подразделения как Особого, так и Сводного корпусов. В киевских частях Особого корпуса 1-й дружиной командовал полковник кн. Святополк-Мирский, 2-й — полковник Рубанов (эта дружина вскоре была влита в состав 1-й). Кроме того в корпусе при штабе гетманской Сердюцкой артиллерийской бригады формировался 1-й Отдельный офицерский артиллерийский дивизион. К Сводному корпусу относилась Киевская офицерская добровольческая дружина ген. Кирпичева, по численности превосходившая полк полного состава. Дружина имела 5 действующих пехотных отделов (начальник штаба ген. Давыдов, командиры отделов — ген. Иванов, полковники Хитрово, Крейтон, Винберг и Гревс), 3 резервных, не успевших оформиться, один инженерный и конный отряд[157]. Численность русских офицерских дружин при Скоропадском достигала от 2 до 3–4 тыс. человек. Но это было меньшинство из находившихся в ту пору в Киеве офицеров. Большинство так и осталось вне борьбы, что однако не помогло ему избежать общей участи после захвата города петлюровцами. Главнокомандующим был назначен гр. Ф. А. Келлер, очень скоро обнаруживший полное нежелание подчиняться гетману и 27 ноября замененный кн. Долгоруким. Отношения последнего с русским офицерством осложнились и тем еще обстоятельством, что ему пришлось арестовать представителя Добровольческой армии в Киеве ген. Ломновского (который издал приказ, предписывающий русскому офицерству, образовавшему в Киеве добровольческие отряды, провозгласить себя частью Добровольческой армии и подчиняться лишь исходящим от нее приказаниям), и хотя инцидент был быстро ликвидирован после отмены приказа, последствия его еще более ухудшили отношение офицерства к гетману. По свидетельству ген. Черячукина, даже среди тех офицеров, которые оказывали сопротивление петлюровцам, все время шли разговоры: «Мы подчиняемся Деникину, а за гетмана умирать не желаем»[158].

Когда немцы отказали гетману в поддержке, петлюровцам, сжимавшим кольцо вокруг Киева, противостояли только русские офицерские отряды, членов которых часто ждала трагическая судьба. Тяжелейшее впечатление произвело, в частности, истребление в Софиевской Борщаговке под Святошиным подотдела (взвода) 2-го отдела дружины Кирпичева (из которых 5 человек было убито на месте и 28 расстреляно, причем трупы их были изуродованы крестьянами): «На путях собралась толпа, обступили открытый вагон: в нем навалены друг на друга голые, полураздетые трупы с отрубленными руками, ногами, безголовые, с распоротыми животами, выколотыми глазами… некоторые же просто превращены в бесформенную массу мяса»[159]. «Киев поразили как громом плакаты с фото-графиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно истерзаны были эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных как дрова в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все — только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов, — разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии».

Того же рода свидетельства и о взятии петлюровцами Киева («Известия ВЦИК» сообщали, что при взятии Киева 10 декабря взято в плен до 10 тыс. чел. при 500 русских офицерах): «Ночью же производились уже аресты и расстрелы. Много было убито офицеров, находившихся на излечении в госпиталях, свалочные места были буквально забиты офицерскими трупами… На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундуклеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все — со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих оставалась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!. Некоторые были еще живы, — докладывал сторож, — еще корчились тут… Окна наши выходили на улицу. Я постоянно видела, как ведут арестованных офицеров «[160]. «Они пришли, и над Киевом нависли потемки. Жизнь стала тревожной, напряженной. На улицах трупы растерзанных офицеров. Ни одна ночь не проходит без убийства. Во многих домах обыски. Произвол и расстрелы без конца»[161]. В ночь на 21 декабря 1918 года погиб граф Келлер вместе с двумя своими адьютантами. Любопытно, что в петлюровской УНР смертной казни по закону вообще не существовало, и убийства офицеров происходили «неофициально». Петлюровское руководство от них открещивалось, более того, в день занятия Киева в город приехал глава комиссии по расследованию дел участников обороны Киева ген. Ф. Колодий, на которого официально возлагалась задача не допускать расправы над офицерами. Как отмечают другие очевидцы: «При нем (Петлюре) тоже были расстрелы, но они производились изподтишка, украдкой. Встретят на улице русского офицера, или вообще человека, по возрасту и обличью похожего на офицера, выведут на свалку, пристрелят и тут же бросят. Иногда запорют шомполами насмерть, иногда на полусмерть. Во время междуцарствия, когда Петлюра ушел из Киева, а большевики еще не вошли, было найдено в разных частях города около 400 полуразложившихся трупов, преимущест-венно офицерских»[162].

Защитники Киева были собраны в Педагогическом музее и Педагогическом институте. Сюда же на протяжении недели доставлялись офицеры, взятые в плен на Полтавщине и Черниговщине. По разным свидетельствам в Педагогическом музее на Владимирской было помещено от 600–800 до 1500, более 2 тыс., около 3 тыс. и даже до 4 тыс. пленных офицеров. Генералов и полковников позже отвезли в Лукьяновскую тюрьму. Те из этих офицеров, которые могли претендовать на белорусское, эстонское, литовское, латышское, чешское, польское и прочие гражданства, а также представители казачьих войск и Сибири были выпущены на поруки своих консулов. Украинцы выпускались в случае предоставления рекомендаций от общественных деятелей, военнослужащих УНР или просто домовладельцев. Некоторым русским удалось освободиться за деньги или при содействии немецкого командования и скрыться из города. К Рождеству осталось 600 чел., к 30 декабря — свыше 520 (вт. ч. 120 украинцев). Те же, кто не мог найти повода для освобождения, в количестве 450 человек были вывезены в Германию[163]. Группа офицеров бывшей Киевской добровольческой дружины ген. Кирпичева во главе с гв. штабс-ротмистром В. Леонтьевым и ряд других офицеров воевали потом в составе 3-го полка Ливенской дивизии Северо-Западной армии[164].

По другому развернулись события в Екатеринославе, где стоял 8-й корпус гетманской армии (ген. Васильченко), офицеры которого были в большинстве прорусской ориентации и враждебны сепаратизму. В городе существовала и офицерская добровольческая дружина. При петлюровском восстании корпус отказался разоружиться. На созванном митинге было решено покинуть город и идти на соединение с Добровольческой армией. Видную роль в приняти такого решения сыграл командир Новороссийского полка полковник Гусев, заявивший: «Я веду мой полк на соединение с Добровольческой армией. Кто хочет умереть честно и со славой, пусть присоединится к Новороссийскому полку, кто же хочет бесчестно умирать в подвалах Чека, пусть немедленно покинет казармы. Митинг окончен.» Ночью 27 ноября отряд во главе с ген. Васильченко (начальник штаба полковник Г. И. Коновалов, офицеры штаба ген. — майор Кислый, Боженко и Вольтищев) — 43 и 44-й пехотные (генерал-майоры Баташев и Диденко и полковник Долженко), Новороссийский конный и артиллерийский (генерал-майоры Жуков и Бенескул, полковники Лебедев, Рагоза и Немира) полки, Добровольческая дружина, бронедивизион, радио (полковник Краснописцев) и инженерная части, лазарет — численностью около 1000 ч. (большинство офицеры) при 4-х орудиях тайно выступил на юг (петлюровцы расстреляли некоторых оставшихся в городе офицеров и членов семей ушедших) и, ведя бои с петлюровцами 22 декабря (2 января) достиг Перекопа[165]. Участники Екатеринославского похода (позже для них был учрежден особый знак отличия) составили 34-ю пехотную дивизию, приняв имена ее частей, и 34-ю артбригаду, а Новороссийский полк принял прежний номер драгунского полка русской армии[166].

В Старобельске также сформировалась офицерская дружина, вскоре переименованная в Старобельский офицерской отряд в 102 штыка. Вместе с 12-м Донским полком полковника Фицхелаурова, таща за собой обоз с беженцами, она двинулась на юг, по пути штурмовав Беловодск, где в местной школе было осаждено 40 офицеров, которых собирались сжечь[167]. В Мариуполе после ухода немцев был образован офицерский отряд, который телеграммой ген. Деникина был зачислен в состав Добровольческой армии[168].

В Полтаве, где стоял 6-й корпус, служило несколько сот офицеров (в т. ч. 150 артиллеристов), с призывом офицеров после начала петлюровского восстания их число удвоилось или утроилось (в 32-м артполку к 17 прибавилось 40). Сводный отряд из его офицеров ген. — майора Купчинского вел бои с наступавшей петлюровской дивизией Болбочана, а потом был распущен (часть его отошла к Миргороду, где присоединилась к отряду контр-адмирала Римского-Корсакова). В самой Полтаве 27 ноября группа офицеров сдалась после перестрелки в здании Губернского правления[169]. В целом в городе и вокруг него погибло лишь несколько офицеров, остальные, попавшие в плен или вообще не принимавшие участия в сопротивлении, были оставлены на свободе (что объясняется проофицерскими симпатиями Болбочана, за которые тот и был впоследствии расстрелян).

Несколько десятков офицеров Особого Корпуса (офицерские русские группы из отпускных чинов Добровольческой армии и добровольцев) во главе с полковником М. Соболевским с 22 ноября обороняли подступы к Полтаве у ст. Селещина (в нем рядовыми были контр-адмирал кн. Черкасский, ряд полковников и капитанов 1-го ранга). После взятия Полтавы большинство Селещанского отряда (с 1-го декабря — Отдельный Полтавский Добровольческий батальон, 65 шт.) отказалось сдаваться и вместе с примкнувшими к нему офицерами Особого Корпуса с Харьковского направления во главе с подполковником Корольковым и кадрами 34-го Севского полка решило под командованием полковника С. М. Ратманова пробиваться на Кременчуг. Часть бригады полковника Ратманова разоружилась в еще занятых немцами Лубнах, а остальные 22 декабря двинулись на Одессу, но, получив известия о ее падении, вынужден был капитулиро-вать 27-го у д. Таганчи. Некоторые были убиты, а большинство вывезено в Германию, откуда после пятимесячного пребывания в лагерях переброшено в Ливенский отряд в Прибалтику, где они послужили ядром 3-го Полтавского полка[170].

В Одессе в декабре 1918 г. на пароходе «Саратов» под началом ген. Гри-шина-Алмазова из войск 3-го Одесского гетманского корпуса были сформиро-ваны офицерские добровольческие части, которые освободили город от петлюровцев. В начале 1919 г. ген. Тимановским из них была сформирована Одесская бригада (2 Сводно-стрелковых, Сводно-кавалерийский полки и батарея), участ-вовавшая в боях под городом и отошедшая в Румынию, а потом переправленная в Новороссийск[171]. Эта бригада, впоследствии развернувшаяся в 7-ю дивизию Добровольческой армии включала в себя Сводный полк 4-й стрелковой дивизии (у гетмана — 5-я кадровая дивизия), сводный полк 6-й пехотной дивизии (у гетмана — 6-я кадровая дивизия) и 42-й Якутский полк (у гетмана — 2-й Волынский кадровый полк), который пришел в Одессу из 1-го Волынского гетманского корпуса. При эвакуации Одессы многие офицеры были расстреляны и убиты местными большевиками еще до полного оставления города[172]. В порту на захваченных большевиками кораблях многие офицеры-беженцы убивали членов семей и кончали самоубийством. Более 30 офицеров и добровольцев, захваченных 18 декабря в Одессе, было расстреляно служившим тогда петлюровцам атаманом Григорьевым на ст. Дачная в январе 1919 г. В общей сложности в 1918 г. в ходе событий на Украине от рук большевиков, петлюровцев и различных банд погибло до 10 тыс. офицеров.

* * *

Особенно опасным было положение офицеров в районах, где велись военные действия (Дон, Кубань, Северный Кавказ). Там количество погибших офицеров, даже не участвовавших в них, а просто проживавших в этих областях, было особенно велико, тем более, что и общая численность проживавших в этих регионах офицеров была значительной. В Ростове находилось до 17 тыс. офицеров, в Новочеркасске — 3–4 или даже 7 тыс. [173] В местах концентрации большевиствующих элементов расправы имели место еще при Каледине, в одной только слободе Михайловке при ст. Серебряково в ходе резни 26 января было убито до 80 офицеров. Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа были факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение[174].

Большинство осевших в Ростове и Новочеркасске офицеров не решились своевременно примкнуть к Добровольческой армии. «Город Ростов поразил меня своей ненормальной жизнью. На главной улице, Садовой, полно фланирующей публики, среди которой масса строевого офицерства всех родов оружия и гвардии, в парадных формах и при саблях, но… без отличительных для Добровольцев национальных шевронов на рукавах!. На нас — добровольцев как публика, так и «господа офицеры» не обращали никакого внимания, как бы нас здесь и не было! Но некоторые из них останавливали нас и требовали отдания чести! Получив же в ответ что-либо не очень вразумительное, быстро отскакивали и исчезали в толпе…»[175]. «Тысячи офицеров из разбежавшихся с фронта полков бродили по городу и с равнодушием смотрели, как какие-то чудаки в офицерской форме с винтовками на плечах несли гарнизонную службу»[176]. В Ростове скопилось тогда до 17 тыс. офицеров, не считая 2 тыс. казачьих. «Их было очень много, и неизвестно даже, что они думали делать, как предполагали раствориться в той массе разложившейся, беспомощной черни. Быть может, морально убитые незаслуженным унижением творцов революции, они плюнули на все и на вся?»[177] «Обычным вопросом многих, приходящих в Бюро, был: «Что дает Добровольческая организация?» На него мог быть лишь один ответ: «Винтовку и пять патронов» и предупреждение для задумавшихся, что от боль-шевиков можно получить пулю в затылок. Ответ не удовлетворял, а предупреж-дению не верили»[178].

При занятии большевиками Дона после смерти Каледина и ухода Добро-вольческой армии на Кубань было убито до 500 офицеров[179], в Новочеркасске с 13 февраля по 14 апреля 1918 г. расстреляно более 500, в т. ч. 14 генерала, 23 полковника и 292 кадровых офицера. Немало погибло и тех, кто, не вступив в Добровольческую армию, надеялся отсидеться в Ростове. Расстрелы происходили и в других населенных пунктах. В частности, партия около 60 ч арестованных офицеров была расстреляна у Луганска[180], 74 офицера зарублено в ст. Ладыженской[181], более 60 арестованных, преимущественно офицеров, расстреляно в феврале-марте в Батайске, около 20 в конце февраля в Персиановке. В Ейске 4 мая было расстреляно 7 офицеров, и еще трое 12 июля, не считая одиночных расправ. Другая группа офицеров расстреляна около ст. Новощербиновской Ейского отдела[182]. О судьбах арестовывавшихся тогда можно судить по тому, что, например, на ст. Степной одном из множества пунктов сбора арестованных, из приведенных туда за три дня (середина февраля 1918 г.) 22 ч расстреляно было 18[183], (в начале года там же помимо военно-революционного комитета отрядом приезжих красноармейцев было расстреляно 17 ч). На Дону и позже, после вторичного занятия его большевиками в начале 1919 г., погибли тысячи людей, в числе которых были оставшиеся в станицах офицеры и их семьи (например, в Урюпинском округе более 7 тыс., в ст. Усть-Медведицкой — 50, Глазуновской 3, Цимлянской 753, Кумшацкой 10, Чертковской 34, Морозовской 200 и т. д.)[184].

На Кубани большевики, заняв узловые железнодорожные станции, имели возможность полностью контролировать прибытие эшелонов с Кавказского фронта (основная часть кубанских полков стала прибывать в конце февраля — начале марта) и все офицеры, находящиеся в них, ими арестовывались. Ряд офицеров был расстрелян после неудачи мартовского восстания (возглавленного войсковым старшиной Ловягиным, братьями Елисеевыми и др.) в Кавказском отделе[185]. В Екатеринодаре в первый же день вступления большевиков 1 марта 1918 г. было схвачено и перебито 83 ч, 4 марта зарублен полковник Орлов с женой и четверыми детьми. В Армавире первой жертвой пал в начале февраля командир 18-го Кубанского пластунского батальона, изрубленный труп которого целую неделю оставался на улице. В начале апреля из арестованных офицеров 12 были казнены в городе, а еще 79 — за городом; в том же месяце были арестованы и расстреляны 38 офицеров-грузин, следовавших из Москвы в Грузию. После вторичного занятия города большевиками 17 июля там было перебито 1342 чел., и только в обследованных 7 (из около 70) станиц — 816[186].

Такая же участь постигла офицерство, оставшееся в городах Северного Кавказа, где в декабре 1917 г. еще мало что напоминало о происходивших на Дону событиях. «В Кисловодске вы сразу попадали в другой мир. На великолепной террасе курзала масса знакомых из Петербурга и Москвы. Здесь можно было встретить и сановников, и дипломатов, и военных, и светских дам, и знаменитостей императорской сцены, и звезд балета. Светлый высокий зал в блеске электричества, роскошно убранные обеденные столы, наряды, бокалы шампанского, сладости, непринужденный разговор и смех под звуки струнного оркестра — глазам не верилось после боев под Кизетеринкой»[187]. Офицеры-корниловцы, ездившие из Ростова в Минеральные Воды с призывом к тамошним офицерском вступать в армию, услышали в ответ, что они имеют свою «самооборону», которая на деле закончилась тем, что все они погибли от руки простого партизанского отряда красных»[188]. Большая группа офицерства, преимущественно гвардейского, в Минеральных Водах в свое время не откликнулась вовсе на призыв командированного туда ген. Эрдели[189]. То же и в других городах. И эта беспечность обошлась им очень дорого, хотя и не сразу. В конце августа — начале октября 1918 г. в Ессентуках, Пятигорске, Железноводске и Кисловодске были произведены массовые аресты офицеров (в Кисловодске после регистрации их 2 октября) и 6,19 и 20 октября в Пятигорске более 60 из них были зарублены вместе с другими заложниками[190]. Степень организованности офицерства была крайне слабая, и до прихода Добровольческой армии лишь немногие решались бороться самостоятельно. В отряде Шкуро, например, первоначально было 7 офицеров и 6 казаков[191].

В Ставрополе с 1 января по 8 июля было арестовано не менее 457 ч.; массовые аресты начались в начале мая, когда была схвачена и часть офицер-ской организации; к лету 1918 г. было зарегистрировано до 900 офицеров, из среды которых террор постоянно вырывал новые жертвы. Там расстреливались партии по 67, 96 и т. д. человек[192]. Особенно кровавый террор начался в ночь на 20 июня. Офицеров убивали (главным образом, рубили шашками и кололи штыками) в городской тюрьме, у своих домов, на вокзале, на улицах, в лесу под городом и в других местах[193]. Под влиянием опасности неминуемого уничтожения тайная офицерская организация во главе с полковником П. Ф. Ртищевым подняла 27 июня восстание[194], но почти все его участники погибли в уличной схватке или казнены после жестоких истязаний[195]. Из 88 членов организации погибло 56[196]. Всего погибло несколько сот человек, трупы 96 из которых уда-лось разыскать[197].

На Тереке после убийства 13 декабря 1917 г. на ст. Прохладная Терского атамана Караулова (а потом и его заместителя Медяника) казачество окончательно лишилось организующей силы, и край был отдан на волю горских банд и большевиков. Владикавказ в течение всего января 1918 г. безнаказанно грабился ингушами. Только в феврале удалось организовать две офицерские сотни (капитана Глухарева и ген. Рудсона) для охраны города и Терско-Дагестанского правительства от большевиствующих окраин и горцев. 11 марта город был захвачен большевиками, причем 2-я сотня после ожесточенного боя обманом захваченная в плен, была поголовно расстреляна (спаслось лишь 7 чел.). Одновременно образовался Кизлярский фронт под началом полковника Бочарова и некоторые другие очаги сопротивления[198]. В июльском восстании в районе Моздока принимал участие офицерский отряд войскового старшины К. К. Агоева (40 чел.)[199]. Осенью 1918 г., когда разгорелось восстание терских казаков под руководством ген. Э. Мистулова, в составе восставших терцев действовала офицерская рота полковника Литвинова в 80–90 ч[200].

В Дагестане центром консолидации офицерства послужили остатки Кав-казской Туземной дивизии, 6 полков которой, сведенные в Туземный корпус, были в конце 1917 г. отправлены на Кавказ. Командование его (ген… Половцев, начальники дивизий принц Каджар и ген. Хоранов), находящееся во Владикавказе, не могло реально влиять на события, и сопротивление возглавили командир 1-го Дагестанского полка кн. Н. Б. Тарковский и пехотный офицер полковник Р. Б. Коитбеков. Последний и командир 2-го Дагестанского полка полковник А. Нахибашев возглавляли в начале 1918 г. оборону от большевиков Петровска, где погиб ряд офицеров полка. В Темир-Хан-Шуре полковник кн. Тарковский (помощник и начальник штаба полковник Коитбеков, адъютант капитан Н. Коркмасов, начальник артиллерии ген. Эрдман) приступил к формированию надежных частей из остатков обоих Дагестанских полков и примкнувших русских офицеров; большую роль в привлечении горцев-добровольцев сыграл бывший начальник Аварского округа штабс-ротмистр К. Алиханов. При активном участии русских офицеров (полковники А. Гольдгар, Ржевуцкий, Зоммер, Дрындин, ротмистр Матегорин, капитаны Кузнецов, Пионтек, поручик Ржевуцкий, Садомцев, Алексеев, Лапин, Брун, Поцверов, Крянев, Джавров, Геннинг, Крыжановский) было сформировано два батальона (полковники Мусалаев и Гаджиев), конный полк (полковник Нахибашев), конно-горная батарея (Б. М. Кузнецов) и бронепоезд (кап. Бржезинский). В Темир-Хан-Шуре, Петровске и Дербенте повторилась та же история, что в других местах: большинство офицеров из местных русских уроженцев не решилось присоединиться и было уничтожено большевиками при вторичном занятии этой местности, кавказцы же дали большой процент явки (в частности, практически все офицеры Дагестанских полков), только 2–3 человека из них перешло к большевикам. В марте этот отряд очистил от большевиков и некоторое время удерживал Петровск и Дербент, но был вынужден отойти в горы, где горцы разошлись по аулам, группа русских офицеров перешла в Грузию, а остальные остались в войсках Тарковского до прихода Добровольческой армии, куда и перевелись. Большинство офицеров-дагестанцев и русских, оставшихся в Дагестане после отхода Добровольческой армии весной 1920 г., были расстреляны сразу или в последующие годы[201].

В Сибири в начале 1918 г. находилось значительное число офицеров. Это были как офицеры местных гарнизонов, так и возвращающиеся с фронта со своими частями, а также беженцы из Европейской России. По данным Центропленбежа в начале 1918 г. в Сибири находилось около 80 тыс. беженцев, стремившихся дальше — на Дальний Восток и за границу, но застигнутых установлением большевистской власти. В январе-феврале в Челябинске было зарегистрировано 175 тыс. чел., переваливших Урал (при том, что регистрировались не все). В советских документах встречаются данные об избытке офицеров в гарнизонах и сотнях неслужащих офицеров, в большинстве настроенных враждебно к большевикам. Большевистские власти («Центросибирь») специальным постановлением 28 марта запретили офицерам въезд с запада в Восточную Сибирь, начиная с Енисейской губ. На всех станциях к западу от Иркутска был вывешен приказ о том же Сибирского военкомата от 19 апреля, и в поездах шли проверки и обыски. Целью этих мер было воспрепятствование офицерам присоединиться к действовавшему в Забайкалье Семенову. Но офицеры, высаживаясь со своими подразделениями, не доезжая крупных станций, создавали партизанские отряды из местного населения. Часть присоединялась к чешским эшелонам, среди офицеров которых было много русских. Например, командир одного из них кап. Воронов таким образом значительно пополнил свой эшелон. К январю 1918 г. в Омске скопилось до 6–7 тыс. офицеров, в Томске — до 3 тыс. [202].

В Красноярске в феврале скрывавшийся там штабс-ротмистр Ямбургского уланского полка Э. Г. Фрейберг сформировал из учащейся молодежи партизанский отряд в 78 чел., с которым ушел в тайгу и действовал в треугольнике Красноярск — Минусинск — Ачинск до июня, когда присоединился к формиро-вавшимся белым частям[203]. В Западной Сибири единственным открытым очагом борьбы стал отряд есаула 1-го Сибирского казачьего полка Анненкова (начальник штаба штабс-капитан Шаркунов), действовавший в январе 1918 г. в районе ст. Шараповской. Да еще отряд сотника Матвеева, совершив налет на Омск, спас из собора войсковое знамя. В ст. Павлодарской создавался еще один, пока не проявивший себя центр во главе с полковником Волковым[204].

В целях сопротивления офицеры примыкали к организациям любого направления. Посланец Корнилова ген. В. Е. Флуг столкнулся с фактом, что «большинство офицеров эсеровской организации в Томске вовсе не являются социалистами, а в организацию попали случайно, ища какой-нибудь точки опоры». Отмечалось также, что в ряде городов сравнительная малочисленность ор-ганизаций объяснялась недостатком средств, при помощи которых можно было поддерживать офицеров (в Омске рядовому офицеру выплачивалось не менее 250 руб. в месяц, в Иркутске — не более 100). В результате «массы офицеров ис-кали себе заработков в разнообразнейших профессиях, в том числе самых тяже-лых видах физического труда, оставаясь вне существующих организаций»[205].

В начале апреля, когда Флуг и подполковник В. А. Глухарев прибыли в Томск, тамошняя организация насчитывала 900 чел. (в основном младших офицеров) и офицерской отряд в 1000 чел. в чинах до полковника. Общее руководство осуществлял штаб в составе полковника Сумарокова, подполковника Пепеляева и кап. Василенко. Там же существовал монархический офицерской отряд (до 150 чел.) полковника Вишневского. Полных сведений о численности офицерского подполья не имели даже его руководители. Весной 1918 г. в Сибири существовали и другие военные организации — в Омске (13 дружин), Петро-павловске, Томске, Тайге, Новониколаевске, Барнауле, Камне-на-Оби, Бийске, Семипалатинске (поручик И. А. Зубарев-Давыдов), Красноярске, Иркутске, Усть-Каменогорске (войсковой старшина Виноградский), Канске, Барабинске (поручик Кондаратский) и другие. Сибирь была поделена на два округа Западный (подполковник Гришин-Алмазов) и Восточный (полковник Эллерц-Усов), под-чинявшиеся военному министру Краковецкому и Западно-Сибирскому комитету как органу Временного Сибирского правительства. Центральный военный штаб во главе с Гришиным-Алмазовым (как заместителем Краковецкого) находился в Новониколаевске, штаб Эллерц-Усова — в Иркутске.

Считалось, что организации Западной Сибири насчитывали 8 тыс. членов, в Иркутске — 1 тыс. С учетом действовавших партизанских отрядов общая численность сопротивления составляла, по некоторым подсчетам, в Западной Сибири 10 тыс., и в Восточной 3 тыс. Некоторые отряды насчитывали несколько сот чел. (например, Сарсенова). При этом в Восточном округе не учтены Нижнеудинский, Зиминский, Верхнеудинский, Троицкосавский, Читинский (400 чел.) и другие «пункты» (низшая ячейка организации), а также признававшие Временное Сибирское правительство действовавшие в приленских таежных районах отряды полковника Данишевского, поручика Гордеева и др., а в Запад-ном организации, чьи представители не смогли попасть на съезд руководителей местных штабов 3 мая в Новониколаевске (Славгородского, Павлодарская и др.), а также небольшие отряды, действовавшие в окрестностях городов: кап. Рубцова под Тарой, Кучковского под Акмолинском, есаула Сидорова под Семипалатинском и т. п. Члены подпольных организаций состояли на довольствии 100–300 руб. в мес., было налажено обучение молодежи, кое-где издавались даже подпольные газеты. Сибирские организации имели связи с организациями Поволжья, Зауралья, с семиреченским казачеством, «Туркестанской военной организацией». Некоторые организации (в Томске, Тайге и др.) были раскрыты ЧК. В Иркутске арестован ряд офицеров во главе с подполковником С. Ф. Дитмаром, в Хабаровске — полковник Цепушелов, при разгроме монархической организации Нахобова 29. 03 — кап. Ключарев и другие, в Петропавловске 17. 03 был расстрелян руководитель восстания прапорщик Ткаченко. В Томске в мае были арестованы служившие в красных частях штабс-капитан Николаев, поручики Максимов и Златомрежев, прапорщик Иванов, в Ишиме — часть офицеров-членов местной подпольной организации, в Омске 29. 05 — прибывшие для связи с подпольем 4 анненковских офицера, в начале июня ряд офицеров был арестован в Красноярске[206]. В конце марта-начале апреля 1918 г. произошел «погром буржуазии» в Благовещенске, в ходе которого погибло до 1500 офицеров, служащих и коммерсантов[207]. «В Благовещенске, — писал ген. Нокс, — были найдены офицеры с граммофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со следами гвоздей на плечах, на месте эполет, их вид был ужасен»[208]. 15. 06 в Хабаровске был раскрыт офицерской заговор, связанный с «Комитетом защиты родины и Учредительного Собрания» в Харбине[209].

Семиреченское казачество сразу не признало большевиков, но строевое офицерство с полками прибыли на родину довольно поздно; в феврале, когда атаманом был избран полковник Ионов, время было упущено и область сильно большевизирована. Атаман был арестован, но казаками во главе с сотником Бортниковым после налета на Верный освобожден[210]. В Ташкенте после анти-большевистского восстания массовые расстрелы начались в ночь на 21 января 1919 г., когда было перебито свыше 2500 ч, и продолжались в течение всего года[211]. По другим данным, в течение первой недели убито до 6 тыс. чел., а затем арестовано до 700, ежедневно по 10–12 убиваемых в тюрьме[212].

Положение офицеров на территориях, прочно контролировавшихся большевиками Центр, Поволжье, Урал), было потенциально не менее опасно. Здесь они не вырезались в массовом порядке в первые месяцы после октябрьского переворота, как в районах военных действий, но зато за весну и лето 1918 г. были в большинстве выявлены и находились в поле зрения советских властей, которым впоследствии не составило труда их арестовать. Спасаясь от преследований, многие офицеры старались раствориться среди массы населения, отказываясь от своего прошлого и профессии и выдавая себя за унтер-офицеров и солдат. На местах все офицеры брались на учет, причем им вменялось в обязанность регулярно являться к комиссарам и отмечаться, на документах у них ставился штамп «бывший офицер». Этим офицеры ставились в положение изгоев, т. к. подобный штамп служил чем-то вроде знака на халате заключенного. В предписаниях ЧК относительно донесений с мест постоянно подчеркивалась необходимость указывать, сколько в данном городе, уезде и т. д. находится бывших офицеров. В воспоминаниях одного из лиц, состоявших на советской службе в военных органах в Петрограде, есть характерный диалог (он пришел в ЧК ходатайствовать за одного из арестованных): «Когда тов. Чурин прочел документы, он заявил: Да послушайте, ведь этот же господин бывший офицер. — Да, во время войны он был офицером. — Так что ж вы хотите? Этим все сказано. — Но помилуйте, товарищ, я думаю, что принадлежность к офицерскому сословию не является еще достаточной причиной, чтобы держать человека четыре месяца без допроса. — Я не понимаю, что вы от меня хотите? Вы же слышали, что этот человек бывший офицер. — По-моему, это еще не преступление. — Как вы можете мне говорить такие вещи? Если вы революционер, то вы не должны так говорить»[213].

Следует иметь в виду, что большевистскими указами офицеры были лишены всех видов пенсий (в т. ч. и эмеритальных, т. е. состоявших из отчислений от жалованья в период службы) и, таким образом, те из них, кто не имел гражданской профессии (т. е. все кадровые офицеры), — всяких средств к существованию. В этих условиях, особенно учитывая, что квартиры и дома многих из них были либо разграблены, либо реквизированы большевиками, офицерском и их семьям часто приходилось не только искать средства к пропитанию, но и ютиться по углам. Чтобы прокормить семью, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи и т. д. Типичной для офицера этого времени является история полковника Н. Н. Стогова: «Октябрьская революция застала его на фронте. Дивизия распалась, с него сорвали погоны. Только случайно он не сделался жертвой солдатского самосуда. Дома, в провинции, опасно было высунуть нос на улицу, того и гляди, прикончили бы как калединского агента незаметно для себя он перешел на нелегальное положение, отрастил, чтобы не быть узнанным, бороду, оделся Бог весть во что…»[214]. М. А. Нестерович, везшая переодетых офицеров в Оренбург, рассказывала: «В Пензе наши офицеры отправились с матросами на базар, будто за водкой, а на самом деле — искать офицеров, чтобы спасти. Нелюбовский подлинно смахивал на большевика и дурачил матросов, почтительно слушавшихся его. Он привел с собой босого офицера, оказавшегося поручиком Трофимовым, бежавшим из Ташкента, — совсем полусумасшедшего вида… В одном из купе лежал какой-то босяк. Я почувствовала, что это тоже офицер и тотчас успокоила его — свои, дескать. Действительно мнимый солдат рассказал, что дрался под Ташкентом и что избитого и голого его взяла с собой партия дезертиров. Рассказывая, он не выдержал — расплакался»[215]. Астрахань перешла в руки большевиков 24 января 1918 г. после кровавой расправы с офицерством и буржуазией[216]. Войсковой атаман ген. Бирюков арестован и вскоре расстрелян в Саратове[217]. В Астраханской тюрьме с весны до осени 1918 г. находилось свыше 100 офицеров[218].

Как единодушно свидетельствуют все очевидцы, в настроениях офицерства, оказавшегося под властью большевиков, преобладали пассивность и апатия. В то же время существовало почти всеобщее убеждение, что большевистский режим не может продержаться долго и падет либо сам собою, либо кем-то будет свергнут. Поэтому враждебно-настороженное ожидание чаще всего не выливалось в стремление немедленно начать борьбу. В Москве при объявлении регистрации (14. 08. 1918 г.) в манеж Алексеевского училища в Лефортово явилось свыше 17 тыс. офицеров[219], которые тут же арестовывались, и многие из них нашли свой конец в тире соседнего Астраханского гренадерского полка[220]. Вот как описывает эту регистрацию один из офицеров: «На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась за версту. Люди теснились к воротам училища как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в Гулаги и на Лубянку. Пусть не жалуются… Офицеров объявили вне закона. Многие уехали на юг. Знакомые стали нас бояться»[221]. В Москве было посажено в тюрьмы 15 тыс. офицеров, причем 10 тыс. из них сидели еще к январю 1919 г. [222]. «Все жившие в Петербурге в первую половину 1918 года, должны помнить, что в те дни пред-ставляла собой обывательская масса… полная апатия, забитость и во многих случаях просто трусость невольно бросались в глаза. Множество молодых, здоровых офицеров, торгуя газетами и служа в новых кафе и ресторанах, не верило в долговечность большевиков, еще меньше верило в успех восстания и возлагало все свои надежды на занятие Петербурга… немцами»[223]. В Самаре к началу 1918 г. было около 5 тыс. офицеров, но в организацию из них входило очень мало[224].

Офицер, живший в Казани в начале 1918 г. вспоминал: «Город задыхался от зверств и ужасов Чека. Сотнями расстреливались невинные русские люди только потому, что они принадлежали к интеллигенции. Профессора, доктора, инженеры, т. е. люди, не имевшие на руках мозолей, считались буржуями и гидрой контр-революции. Пойманных офицеров расстреливали на месте. В Казань приехал главнокомандующий красной армией Муравьев. Он издал приказ, требующий регистрации всех офицеров. За невыполнение такового — расстрел. Я видел позорную картину, когда на протяжении 2–3 кварталов тянулась линия офицеров, ожидавших своей очереди быть зарегистрированными. На крышах домов вокруг стояли пулеметы, наведенные на г. г. офицеров. Они имели такой жалкий вид, и мне казалось — закричи Муравьев: «Становись на колени!» — они бы встали. Таких господ офицеров мы называли «шкурниками». Им было наплевать на все и всех, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Им не дорога была честь, а также и Родина. Другая же часть офицерства осталась верной своему долгу, на регистрацию не пошла, а предпочла уйти в подполье, а также и в Жигулевские леса, в надежде, что скоро настанет время, и мы сумеем поднять наш русский народ и совместно с ним уничтожить этого изверга. У этих офицеров был один лозунг — борьба против большевиков. Создавались различные тайные организации, но все они быстро разоблачались, т. к. не было опыта в конспирации, да зачастую офицеры из первой группы — шкурники — продавали своих же братьев офицеров за какую-либо мзду». В Казани тогда было зарегистрировано 3 тыс. офицеров[225].

Психологический шок от крушения привычного порядка также в огром-ной мере способствовал гибели офицерства. «Начинаются аресты и расстрелы… и повсюду наблюдаются одни и те же стереотипные жуткие и безнадежные картины всеобщего волевого столбняка, психогенного ступора, оцепенения. Обреченные, как завороженные, как сомнамбулы покорно ждут своих палачей! Со вздохом облегчения встречается утро: в эту ночь забрали кого-то другого, соседа. знакомого… кого-то другого расстреляли… Но придет ночь и заберут и их! Не делается и того, что бы сделало всякое животное, почуявшее опасность: бежать, уйти, скрыться! Пребывание в семье в то время было не только бессмысленным, но и прямо преступным по отношению к своим близким. Однако скрывались немногие, большинство арестовывалось и гибло на глазах их семей…» Один из очевидцев так вспоминал о начале террора в Петрограде (сентябрь 1918 г.): «Вблизи Театральной площади я видел идущих в строю группу в 500–600 офи-церов, причем первые две шеренги арестованных составляли георгиевские кавалеры (на шинелях без погон резко выделялись белые крестики)… Было как-то ужасно и дико видеть, что боевых офицеров ведут на расстрел 15 мальчишек красноармейцев!»[226].

К превентивным арестам генералов и офицеров, в т. ч. и тех, которые были отстранены еще после февраля 1917 г., большевики приступили сразу после переворота, чтобы обезопасить себя от возможных выступлений, и часть расстреливалась (в Гангэ, например, был расстрелян командир дивизии подводных лодок Балтийского флота контр-адмирал Владиславлев). В конце 1917 — самом начале 1918 г. некоторые арестованные офицеры еще иногда освобождались, что было вызвано необходимостью использовать их против наступавших немцев (например, схваченные в январе члены «Петроградского союза георгиевских кавалеров»), но с конца января это перестало практиковаться. Расстреливались не только те, кто отказывался служить, но и служившие новой власти (как поступили 21 июня 1918 г. с выведшим Балтийский флот из Гельсингфорса адмиралом А. М. Щастным, чья жизнь была цинично принесена в жертву, чтобы оправдаться перед немцами, которым по договору должны были передать флот.). Не были оставлены вниманием и некоторые отставные видные военачальники, уничтоженные одними из первых. Например, в конце 1917 г. был арестован и убит живший с семьей в Смоленске бывший командующий Западным фронтов генерал от инфантерии А. Е. Эверт, генерал от инфантерии Н. Н. Янушкевич был убит конвоирами по дороге в Петроград, та же участь постигла жившего в Таганроге генерала от кавалерии П. К. Ренненкампфа, генералы от инфантерии Н. В. Рузский и Радко Дмитриев были уничтожены в Пятигорске. А. А. Брусилов, раненный в ходе октябрьских боев в Москве, по возвращении из лечебницы, пока не согласился перейти на службу к большевикам, два месяца провел в тюрьме и еще два — под домашним арестом.

В Москве расстрелы офицеров-участников сопротивления начались уже на следующий день после капитуляции полковника Рябцева: некоторые были вопреки обещаниям сразу отправлены в тюрьмы, а остальных начали арестовывать на другой день. С 20-х чисел ноября террор с каждым днем усиливался, расстреливали не только офицеров, но и их семьи, в начале декабря положение ухудшалось с каждым часом, расстрелы умножались, к 1 января уже непрерывно, день и ночь, расстреливали офицеров и интеллигентов[227]. Так продолжалось до осени, об отдельных расправах сообщалось в газетах. Сообщениями об арестах офицеров газеты были полны всю первую половину 1918 г. Сообщалось, в частности, что много офицеров было арестовано 17. 02 в Чите, 20. 02 в Муроме, Коврове и Нижнем Новгороде, имеется масса известий об арестах и убийствах одиночных офицеров или небольших их групп. Летом подобные сообщения учащаются. 23 июня сообщалось о расстреле офицеров в Ельце, 1 июля — об аресте на московском вокзале отправлявшихся в Вологду 45 офицеров, 5. 07 — об арестах офицеров в Рязани, 28. 07-400 добровольцев, собиравшихся на французский фронт, 2. 08 — о расстреле 4 офицеров в Москве, 4. 08-9 офицеров на Восточном фронте, 8. 08 — об аресте нескольких офицеров в Кунгуре, 10. 08 о расстреле в Московской губ. служивших в Красной армии 7 офицеров, 13. 08 о расстреле служивших в Красной армии офицеров в Витебске, Петровске и Моршанске и 10 гвардейских офицеров в Рыбинске, 19. 08 — об аресте 15 офицеров в Городке Витебской губ., 25. 08 — о расстреле нескольких офицеров в Костроме, 24–26. 08 — об аресте более 100 и расстреле 5 офицеров в Москве, 27. 08 — об аресте 30 офицеров в Великом Устюге, 28. 08 — о расстреле 2 офицеров во Владимире и т. д.

«Красный террор», направленный против всех потенциальных врагов их власти и официально объявленный большевиками 2 сентября 1918 г. (а фактически начатый сразу после захвата власти), всей своей силой обрушился прежде всего на офицеров. В приказе НКВД, телеграфированном всем губерниям, говорилось: «Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или движения в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Все означенные меры должны быть проведены незамедлительно.» В циркулярном письме ВЧК от 17 декабря 1918 г., предписывавшем взять на учет все «буржуазное населения», могущее быть заложниками, видное место занимали офицеры и их семьи. Причем и позже, когда оставшихся офицеров стали мобилизовывать в Красную армию, они продолжали относиться к этой категории населения, и семья такого призванного офицера могла быть взята в заложники и расстреляна, как это многократно и случалось. Причем уничтожению офицеров большевиками придавалось большее значение, чем даже их использованию в целях сохранения своей власти (когда отвечавший за комплектование армии Троцкий в октябре потребовал освободить всех офицеров, арестованных в качестве за-ложников, ЦК 25 октября отверг это требование).

Официальные данные ЧК о расстрелянных не отражают, разумеется, и 10 % реальной цифры. По ним получается, что за 1918 г. было расстреляно 6185 чел. (в т. ч. за первую половину года 22), а всего за три года — 12733; в тюрьмы было посажено в 1918 г. 14829 чел., в концлагеря — 6407 и заложниками взято 4068 (в 1919 г. — 5491)[228]. Не говоря о том, что помимо приговоров ЧК, к кото-рым относятся эти данные (охватывающие, к тому же, возможно, не все местные органы ЧК), по существующим инструкциям «контрреволюционеры» подлежали расстрелу на месте, каковым образом и была уничтожена масса людей, оставшихся даже неопознанными (кроме того, помимо ЧК расстрелы производились по приговорам ревтрибуналов и военных судов). Но главное, что лишает приводимые цифры всякой достоверности как сколько-нибудь полные, — тот факт, что массовые расстрелы проводились ЧК задолго до официального объявления красного террора (сотнями, например, по казанской организации, ярославскому делу и множеству других), т. е. тогда, когда было расстреляно, якобы, всего 22 человека. По подсчетам С. П. Мельгунова по опубликованным в советских же (центральных и некоторых провинциальных) газетах случайным и очень неполным данным за это время расстреляно было 884 человека[229]. Более чем за два месяца до официального провозглашения террора Ленин (в письме Зиновьеву от 26 июня 1918 г.) писал, что «надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример которого решает». Да и по сведениям самих большевистских газет нетрудно убедиться, что расстрелы ЧК, во-первых, начались задолго до (объявленного позже первым) расстрела офицеров л. — гв. Семеновского полка братьев А. А. и В. А. Череп-Спиридовичей 31 мая 1918 г., а, во-вторых, количество расстрелянных по публикуемым спискам намного превышает объявленое позже. В крупных городах по наблюдениям очевидцев расстреливалось ежедневно несколько десятков че-ловек (в Киеве, в частности, по 60–70)[230]. Наконец, по многочисленным свидетельствам, в списки включались далеко не все расстрелянные. По делу Щепкина в Москве в сентябре 1919 г. было расстреляно более 150 ч при списке в 66, в Кронштадте в июле того же года 100–150 при списке в 19 и т. д. За три первые месяца 1919 г. по подсчетам газеты «Воля России» было расстреляно 13850 ч. В январе 1920 г. накануне провозглашения отмены смертной казни (формально с 15. 01 по 25. 05. 1920 г., но которую никто, конечно, на деле не отменял — сами «Известия сообщали о расстреле с января по май 521 чел.) по тюрьмам прошла волна расстрелов, только в Москве погибло более 300 ч, в Петрограде — 400, в Саратове — 52 и т. д. По официальным данным одни только военно-революционные трибуналы с мая по сентябрь 1920 г. расстреляли 3887 ч[231].

Хотя террор был официально объявлен 2 сентября, массовые расстрелы начались еще накануне. Представление о его ходе дают отрывочные сообщения с мест (отражающие, понятно, лишь очень небольшую часть репрессий). Здесь приводятся только те сообщения, где встречаются прямые указания на офицеров, но абсолютное их большинство не называет состав расстрелянных, а только общую цифру и общую характеристику типа «заложники», «контрреволюционеры», «буржуи», «враги пролетариата» и т. п. В это время офицеры составляли среди расстрелянных больший процент, чем в дальнейшем, особенно в 1919 г. Их арестовывали и расстреливали в первую очередь. Первые сведения о терроре, передовая статья советского официоза комментировала так: «Со всех концов поступают сообщения о массовых арестах и расстрелах. У нас нет списка всех расстрелянных с обозначением их социального положения, чтобы составить точную статистику в этом отношении, но по тем отдельным, случайным и далеко не полным спискам, которые до нас доходят, расстреливаются преимущественно бывшие офицеры… Представители буржуазии в штатском платье встречаются лишь в виде исключения»[232].

В Нижнем Новгороде еще 1. 09 расстрелян 41 ч, в т. ч. 21 офицер, а 10. 09 арестовано еще около 700 офицеров, в Пензе 5. 09 арестовано 160 офицеров, 22. 09 — еще около 200 и расстреляно 5, 6. 10 расстреляно 152 чел., в Вятке 22. 09 арестовано 70 и расстреляно 23 ч, в большинстве офицеров. В сентябре-октябре сообщения об арестах и расстрелов офицеров поступали также из других гу-бернских центров — Витебска, Могилева, Владимира, Пскова, Астрахани (11), Воронежа, Рязани, Костромы, Вологды (30 чел.), Тамбова (23), Петрозаводска, Смоленска (12), Ярославля (52), Перми (17, потом 50), Твери (130 чел.), и множества уездных городов: Жиздры, Порхова, Мещовска, Борисоглебска, Вязьмы, Козельска, Инсара, Чембара, Белого, Юрьева, Острогожска, Вышнего Волочка (22), Клина, Брянска, Малоярославца, Демянска, Невеля, Великих Лук, Городка, Повенца, Наровчата, Лихвина, Боровичей, Липецка (30), Почепа, Нижнего Ло-мова (около 30), Ардатова (32), Арзамаса (14), Красноуфимска, Осинского уезда, штаба Северо-Восточного фронта (около 20), а также о расстрелах офицеров, производимых ЧК Западной области, Беленихинской и Чориковской пограничными, Мурманской железнодорожной (260) ЧК и т. д. Они охватывают лишь некоторые случайные списки, попавшие в «Известия ВЦИК», в каждом городе таковые публиковались неоднократно.

В ряде городов (Усмани, Кашине, Шлиссельбурге, Балашове, Рыбинске) были схвачены все находившиеся там офицеры. В Сердобске офицеры и интеллигенция были расстреляны поголовно, в Чебоксарах эти категории также были все перебиты в ходе устроенной «Варфоломеевской ночи». В Пензе было расстреляно 156 офицеров. В Царицыне в середине сентября расстреляны десятки офицеров. После прихода белых только на одном из кладбищ обнаружено 63 трупа, преимущественно офицеров[233]. В Астрахани уже к началу апреля 1919 г., когда террор еще далеко не закончился, насчитывалось 4 тыс. жертв[234]. С начала 1919 г. центральные газеты стали публиковать меньше сообщений о расстрелах, поскольку уездные ЧК были упразднены и расстрелы сосредоточились в основном в губернских городах и столицах. В 1919 г. большая часть сообщений касалась офицеров, служивших в красных частях, например, 5 в Саратове 10. 09, 5 в Пензе 16. 08.

В Петрограде с объявлением «красного террора» 2 сентября 1918 г. по официальному сообщению было расстреляно 512 ч (почти все офицеры), однако в это число не вошли те сотни офицеров, которых расстреляли в Кронштадте (400) и Петрограде по воле местных советов и с учетом которых число казненных достигает 1300. Кроме того, как сообщал лорду Керзону английский священник Ломбард, «в последних числах августа две барки, наполненные офицерами, потоплены и трупы их были выброшены в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой»[235]. По кораблям Балтийского флота ходили агенты ЧК и по указанию команды выбирали офицеров, которых уводили на расстрел. Один из уцелевших вспоминал: «Когда утром я поднялся на мостик — я увидел страшное зрелище. Откуда-то возвращалась толпа матросов, несших предметы офицерской одежды и сапоги. Некоторые из них были залиты кровью. Одежду расстрелянных в минувшую ночь офицеров несли на продажу»[236]. В Москве за первые числа сентября расстреляно 765 ч, ежедневно в Петровском парке казнили по 10–15[237]. В газеты время от времени попадали сообщения о небольших партиях расстрелянных. Таковые же встречались на протяжении конца 1918 и всего 1919 г.: 3 и 19 декабря, 24 января, 4 и 12 февраля (13 кадровых офицеров), 23 марта, 12 апреля, 1, 5 и 10 мая, 23 и 28 сентября, 20 декабря, 18 февраля 1920 г. и т. д.

В 1919 г. террор, несколько ослабевший в центральной России за существенным исчерпанием запаса жертв и необходимостью сохранения жизни части офицеров для использования их в Красной армии, перекинулся на занятую большевиками территорию Украины. «Рутинные» расстрелы начинались сразу по занятии соответствующих городов, но массовая кампания, подобная осенней 1918 г., началась летом, когда белые войска перешли в наступление и начали очищать Украину от большевиков: последние торопились истребить в еще удерживаемых ими местностях все потенциально враждебные им элементы (действительно, украинские города дали белым массу добровольцев, перешло и множество офицеров, служивших в красных частях на Украине).

25. 07. 1919 г. в «Известиях ВЦИК» было объявлено, что по всей Украине организуются комиссии красного террора и предупреждалось, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии». В Киеве сообщения о расстрелах офицеров появлялись уже в марте. Перед взятием его добровольцами в течение двух недель было расстреляно около 14 тыс. ч. Другие источники называют в Киеве 3 тыс. расстрелянных всеми 16 киевскими ЧК или свыше 12 тыс. Во всяком случае комиссии ген. Рерберга удалось установить имена 4800 ч; последний список от 16. 08 включал 127 фамилий[238]. В день оставления города было расстреляно 1500 ч в Лукьяновской тюрьме, а часть заложников, в т. ч. офицеров, отказавшихся служить в Красной армии, вывезена на север[239]. Одно из помещений киевской ЧК выглядело, по рассказам очевидцев, так: «Большая комната, и посредине бассейн. Когда-то в нем плавали золотые рыбки… Теперь этот бассейн был наполнен густой человеческой кровью. В стены комнаты были всюду вбиты крюки, и на этих крюках, как в мясных лавках, висели человеческие трупы, трупы офицеров, изуродованные подчас с бредовой изобретательностью: на плечах были вырезаны «погоны», на груди — кресты, у некоторых вовсе содрана кожа, — на крюке висела одна кровяная туша. Тут же на столике стояла стеклянная банка и в ней, в спирту, отрезанная голова какого-то мужчины лет тридцати, необыкновенной красоты…»[240]

В Мариуполе после занятия его большевиками в марте 1919 г. найденные офицеры были изрублены на месте. В Екатеринославе до занятия белыми погибло более 5 тыс. чел., в Кременчуге — до 2500. В Харькове перед приходом белых ежедневно расстреливалось 40–50 ч, всего свыше 1000. Ряд сообщений об этих расстрелах появлялся в «Известиях Харьковского Совета». В Чернигове перед занятием его белыми было расстреляно свыше 1500 ч, в Волчанске — 64[241]. В Одессе за три месяца с апреля 1919 г. было расстреляно 2200 ч (по официальному подсчету деникинской комиссии — 1300 с 1. 04 по 1. 08), ежедневно публиковались списки 26, 16, 12 и т. д. расстрелянных, причем действительное число бывало обычно больше: когда писали о 18 — было до 50, при списке в 27 — до 70; летом каждую ночь расстреливали до 68 ч. Всего на Юге в это время число жертв определяется в 13–14 тысяч[242].

Судить о том, какую долю от жертв красного террора составляли офицеры, можно только по отдельным публиковавшимся спискам, в которых обозначена социальная принадлежность казненных (в большинстве списков указания на нее отсутствуют). Следует также иметь в виду, что о расстрелах участников крестьянских восстаний, всегда отличавшиеся массовостью, вообще редко писали, и эта категория в публиковавшихся списках вообще почти не представлена, равно как и заложников, расстрелянных при возникновении таких восстаний (в Меленках, например, в 1919 г. после крестьянского восстания расстреляно было 260 заложников[243]. В число заложников в сельских местностях включались обычно все местные помещики и офицеры, но большинство было все-таки крестьянами.

Расстрелянные во второй половине 1918 г. 5004 чел., сведения о которых собрал Мельгунов, распределяются так: интеллигентов 1286, офицеров и чиновников 1026, крестьян 962, обывателей 468, неизвестных 450, уголовников 438, по должности 187, слуг 118, солдат 28, буржуазии 22, священников 19. Деникинская комиссия установив профессию 73 чел. из 115 по расстрелам Николаевской ЧК, констатировала, что из них 17 офицеров, 8 буржуазии и священников, 15 интеллигентов и 33 чел. рабочих и крестьян[244]. Среди 83 расстрелянных в октябре 1918 г. в Пятигорске 66 офицеров, из 21 в мае-июне 1918 г. в Ейске — 10, из 49 13. 07. 1919 г. в Одессе — 14[245], По отдельным газетным спискам данные таковы — 1918 г.: Нижний Новгород 1. 09 — из 41–21, Петровск 17. 08 из 8–5, Петроград 6. 09 из 476–426, Московская губ. 10. 08 из 12-6, 17. 09 из 28–10, 20. 10 из 12-6, Воронеж 8. 10 из 15-3, Пермь 11. 09 из 42-9, Пермь 9. 10 из 37-5, Тверь 10. 10 из 38–10, Тамбов 25. 09 из 40–23, Западная обл. 22. 10 из 15-9, Москва 16. 12 из 27–12; 1919 г.: Чернигов 31. 07 из 12-4, по делу «Национального Центра» 23. 09 из 67–39, Москва 28. 09 из 21-6, Саратов 10. 09. 1919 из 17-5, Пенза 16. 08 из 21-5. Обращает на себя внимание, что в 1919 г. доля офицеров резко падает. Это объясняется как тем, что их уже к тому времени почти не осталось, т. к. они расстреливались в первую очередь и погибли в основном осенью 1918 г., а остальные были призваны в армию.

Члены семей офицеров расстреливались на тех же основаниях, что и сами офицеры, причем иногда в полном составе, вплоть до детей. Например, в мае 1920 г. в Елисаветграде за сына-офицера была расстреляна его мать и 4 дочери 3–7 лет[246]. В мае 1919 г. сообщалось о взятии заложниками жен и детей 11 офицеров 10-й стрелковой дивизии, перешедших к белым[247]. Как отмечалось в докладе ЦК Российского Красного Креста: «Жена, мать, дочь офицера бросаются в тюрьму, расстреливаются. Иногда это происходит потому, что офицер исчез. Есть подозрение, что он перешел к белым. Иногда офицер уже давно убит, а родных все-таки берут в плен, потому что весь офицерский клас держится под подозрением»[248]. Часть офицеров перед смертью подвергалась пыткам. В Одессе, в частности, офицеров истязали, привязывая цепями к доскам, медленно вставляя в топку и жаря, других разрывали пополам колесами лебедок, третьих опускали по очереди в котел с кипятком и в море, а потом бросали в топку[249]. Вообще, примеры различных пыток и издевательств можно приводить бесконечно. Офицерам пришлось их испытать как и всяким другим жертвам террора. Об этом собран огромный материал, но здесь нет возможности углубляться в эту тему.

В зарубежной печати получили широкое хождение такие, например, данные, характеризующие общие итоги террора: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 12 950 помещиков, 355250 интеллигентов, 193290 рабочих и 815 тыс. крестьян (т. е. всего около 1777 тыс. чел.). Деникинская комиссия также насчитала 1,7 млн. жертв[250].

Глава IV. Офицерство в Белом движении

То, что именно офицерство стало основой Белого движения, было совершенно закономерно. Как отмечал Н. Н. Головин: «Сделавшийся душою Белого движения патриотизм имеет специфический отпечаток «психологии войны». Если можно так выразиться, это «военный патриотизм» с геройством и самопожертвованием, доведенными до наибольшей высоты на одном полюсе, и верою в решающее значение «силы» — на другом. Этим предрешалась главенствующая роль в Белом движении офицерства. Настроения последнего начнут играть доминирующую роль в среде патриотически-настроенной интеллигенции»[251]. Он же отмечал, что «офицерство ищут и стараются завербовать в свой лагерь решительно все противобольшевицкие организации и политические деятели. Ищут офицерство и такие честолюбцы, как Савинков. Ищут русское офицерство и лидеры зарождающихся «областнических» движений». И если Ленин для того, чтобы перебороть инерцию народных масс, нашел для себя «машинку» в виде криминального элемента, то для контрреволюции такой «машинкой» была «подобравшаяся в атмосфере войны и революции в ряды младшего офицерства наиболее патриотично и действенно настроенная часть русской молодой интеллигенции»[252]. Как признавали и большевики, в белых армиях «лилась кровь именно мелкого интеллигента-прапорщика»[253].

Белое движение было чрезвычайно широким по идейно-политическому спектру движением противников большевизма, объединив самые разные силы от последовательных монархистов до революционных в прошлом партий эсеров, народных социалистов и эсдеков-меньшевиков. Однако настроения и идеология массы рядовых участников движения и особенно его ударной силы — офицерства вовсе не были пропорциональны настроениям политиков. Как отмечал Деникин: «Собственно офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным «интеллигентным пролетариатом». Но, связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по природе своей элемент охранительный, оно легче поддавалось влиянию правых кругов и своего сохранившего авторитет также правого по преимуществу старшего командного состава. Немалую роль в этом сыграло и отношение к офицерству социалистических и либеральных кругов в наиболее трагические для офицеров дни — 1917 года и особенно корниловского выступления». Непредрешенчество в этих условиях было данью как традиционным представлениям о неучастии армии в политических спорах, так и конкретным обстоятельствам и настроениям в стране. Но большинство офицеров было настроено монархически, и в целом дух белых армий был умеренно-монархическим. Как отмечал Деникин, громадное большинство командного состава и офицерства было монархистами. В одном из своих писем ген. Алексеев определял совершенно искренне свое убеждение в этом отношении и довольно верно офицерские настроения: «… Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа»[254]. Считалось (П. Н. Милюков), что среди собравшегося на юге офицерства не менее 80 % были монархистами[255]. Так что если поставить вопрос, что они несли России в смысле государственного строя, то ответ можно вполне дать словами Деникина: «Конституционную монархию, возможно, наподобие английской».

Хотя среди офицерства военного времени имелись многочисленные члены эсеровской партии, масса рядового офицерства считала «революционную демократию и, в особенности, социалистов-революционеров» виновниками своих страданий и относились к этому лагерю не только с недоверием, но достаточно враждебно. Эти чувства усугублялись практикой эсеровских организаций по руководству первыми антибольшевистскими выступлениями. Та легкость, с которой они толкали на выступления юнкерские части, а также та легкость, с который они заключали затем с большевиками перемирия в конце этих выступлений, отдавая на расправу их участников, справедливо питали подозрения в предательстве (что в конце войны и проявилось в полной мере). Исход восстаний савинковской организации в Ярославле, Муроме и Рыбинске явился последней каплей, переполнившей чашу этой враждебности. Теперь для рядового офицера уже прочно закрепилось убеждение в том, что присутствие в руководстве борьбой с большевиками социалистов-революционеров неминуемо приводит или к провокации, или к предательству[256]. «Естественно, что все офицерство и примкнувшая к ним интеллигентная молодежь тянулись к военным вождям. В этом тяготении играло роль не только чувство профессиональной симпатии, но также и чувство самосохранения»[257]. Внутри самого офицерства и генералитета имели место разные тактико-политические ориентации: наряду с традиционной «союзнической» проявлялась и немецкая, особенно ввиду конкретных обстоятельств, когда с весны 1918 г. большевики, выполнив все. что они могли для немецкой победы, выведя Россию из мировой войны, перестали интересовать Германию как стратегический союзник. К самому большевизму как таковому германское командование не только не питало симпатий, но относилось с крайней неприязнью, пользуясь его услугами только по необходимости. И теперь симпатии германского генералитета (чего нельзя, правда, сказать о политиках и дипломатах) начинали все больше склоняться на сторону борющегося против большевиков русского офицерства, борьба которого была им совершенно понятна. Но в деле сохранения национально-государственного единства России все антибольшевистские силы были тогда абсолютно едины. Тем более основополагающей идея Великой Единой и Неделимой России была для всех офицеров белых армий — и на Юге, и на Востоке, и на Западе, и на Севере. Именно она коренным образом отделяла их политическую позицию и идеологию от позиции и идеологии большевизма, для которого Россия должна была служить вязанкой хвороста, брошенной в костер мировой революции. Именно ею вожди Белого движения дорожили превыше всего и следовали ей вопреки всем обстоятельствам, даже когда оное диктовалось насущными потребностями борьбы. «Самостийники» и вообще сепаратисты всякого рода вызывали крайнее презрение белого офицерства. Как писал в своем дневнике М. Г. Дроздовский: «Немцы враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение как к ренегатам и разнузданным бандам»[258]. Знаменитая триединая формула «За Веру, Царя и Отечество» всегда оставалась дорога офицерскому сердцу и была популярной среди офицерства белых армий. Вековые традиции частей русской армии также неукоснительно сохранялись в белых частях. Как будет показано ниже, стремление воссоздать в белой армии свой родной полк было всеобщим. Впрочем, каких бы политических взглядов ни придерживались офицеры, стремление покончить с большевизмом было всеобщим. Воспоминания о сорванных погонах, глумлениях над всем, что они привыкли считать святым, личных унижениях служили еще одним стимулом непримиримости: «Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за «буржуйство и контр-революционность»?» «Надо понять этих людей, — говорил М. Г. Дроздовский о своих добровольцах, — из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?. »[259].

Юг

Зародышем белой армии на Юге России послужила Алексеевская организация, созданная ген. М. В. Алексеевым еще до большевистского переворота, когда неизбежность последнего стала совершенно очевидной. Эта неизбежность патриотически настроенным руководителям русской армии была ясна еще летом (как явствует из упоминавшегося выше письма Корнилова), и те из них, кто после августовских событий остался на свободе, стремились сделать все от них зависящее, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры в борьбе за спасение страны. Прибыв 7 октября в Петроград, Алексеев начал подготавливать создание организации, в которой были бы объединены офицеры, служившие в запасных частях, военных училищах и просто оказавшиеся в Петрограде, с тем, чтобы в нужный момент организовать из них боевые отряды. Он приступил к пуску бездействующих заводов, чтобы под видом рабочих разместить там офицеров. Общество «Капля молока» использовалось как питательный пункт и как «управление этапного коменданта» (через полковника Веденяпина). Моральную подготовку должна была осуществлять организация Пуришкевича «Общество Русской государственной карты». При выступлении большевиков предполагалось предъявить соответствующие требования Временному правительству, а на случай несомненного успеха большевиков существовала договоренность с Донским атаманом А. М. Калединым о перебазировании на Дон. К 25 октября в организации насчитывалось несколько тысяч офицеров, однако только около 100 во главе с штабс-капитаном Парфеновым произвели ряд нападений на большевиков и были вынуждены распылиться. 30 октября Алексеев отдал приказ о переброске на Дон, обратился со словесным воззванием ко всем офицерам и юнкерам встать на борьбу и выехал со своим адъютантом ротмистром Шапроном дю Ларре в Новочеркасск, куда прибыл 2 ноября[260]. Этот день и принято считать началом Добровольческой армии. (Впрочем, по некоторым свидетельствам, сбор антибольшевистских сил на Дону планировался ген. Корниловым еще в сентябре. Корниловец полковник Левитов вспоминает, что в конце сентября был с этой целью переведен из полка в запасный батальон в Пензу, откуда ездил по маршруту: Ростов на Дону — Кубанская область — Владикавказ — Баку и обратно[261].) С этого времени в Новочеркасск стали стекаться со всей России добровольцы, главным образом офицеры.

Всех, собравшихся в Новочеркасске, объединяла прежде всего идея продолжения войны с Германией и недопущения окончательного поражения и гибели России. «Их цель была — собрать новую армию взамен разложившейся старой и продолжать борьбу с германским нашествием, причем большевики рассматривались как ставленники немцев, как иноземные элементы»[262]. Так же определял ее цели и А. И. Деникин: «Создание организованной военной силы, которая могла бы противостоять надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию». Впоследствии он вспоминал: «Сохранение русской государственности являлось символом веры генерала Алексеева, моим и всей армии. Символом ортодоксальным, не допускающим ни сомнений, ни колебаний, ни компромисса. Идея невозможности связать свою судьбу с насадителями большевизма и творцами Брест-Литовского мира была бесспорной в наших глазах не только по моральным побуждениям, но и по мотивам государственной целесообразности». Наряду с Донской областью двумя другими центрами консолидации офицерства, положившего начало Белому движению на юге России, стали Кубань и Румыния, где самостоятельно формировались добровольческие части, впоследствии влившиеся в Добровольческую армию. Ниже отдельно будут рассмотрены обстоятельства создания и история этих частей в каждом из центров до их объединения, а также положение офицерства Донской и Южной армий, на протяжении всего 1918 г. представлявшие собой организационно независимые от Добровольческой армии образования.

Формирование первых офицерских добровольческих частей на Дону и создание Добровольческой армии

С ген. Алексеевым в Новочеркасск прибыло 6-12 ч первых добровольцев, которых поселили в лазарете № 2 в доме № 39[263] по Барочной улице, представлявший собой замаскированное общежитие, который стал колыбелью Добровольческой армии. На следующий день прибыло еще несколько офицеров, а 4 ноября — партия в 25 ч во главе с штабс-капитаном Парфеновым. В тот же день, посетив добровольцев (около 40 ч) ген. Алексеев положил начало первой воинской части — Сводно-Офицерской роте (командир штабс-капитан Парфенов, потом штабс-капитан Некрашевич). В середине ноября (тогда имелось 180 добровольцев) была введена официальная запись в Алексеевскую организацию. Все регистрировались в Бюро записи, подписывая особые записки, свидетельствующие об их добровольном желании служить и обязывающие их сроком на 4 месяца. Денежного оклада первое время не существовало. Все содержание сначала ограничивалось лишь пайком[264], затем стали выплачивать небольшие денежные суммы (в декабре офицерам платили по 100 руб. в месяц, в январе 1918 г. — 150, феврале 270 руб. [265]). В среднем в день приезжало и записывалось в ряды армии 75–80 добровольцев[266]. Первое время в приеме добровольцев играли заметную роль полковники братья кн. Хованские, бежавшие из Москвы Дорофеев и Матвеев, Георгиевского полка Кириенко и кн. Святополк-Мирский. Добровольцев сначала направляли в штаб, который находился в доме № 56[267], где распределялись по частям (этим руководил сначала полковник Шмидт, а затем полковник кн. Хованский; определение на должности генералов и штаб-офицеров оставалось в руках начальника гарнизона Новочеркасска полковника Е. Булюбаша)[268]. По просьбе Каледина группы добровольцев в 5–6 ч под командой донского офицера направлялись на станции для поддержания порядка, где некоторые из них были истреблены толпами дезертиров, потоком хлынувших с фронтов через Донскую область[269].

15 ноября юнкера, кадеты и учащиеся были выделены в Юнкерскую роту (штабс-капитан Парфенов) и переведены в лазарет № 23 на Грушевскую ул. 1-й взвод состоял из юнкеров пехотных училищ (главным образом Павловского), 2-й — артиллерийских, 3-й — морских и 4-й — из кадет и учащихся. К середине ноября, когда контроль на железных дорогах был еще не очень тщателен, из Петрограда малыми группами смог пробраться весь старший курс Константиновского артиллерийского училища и несколько десятков юнкеров Михайловского во главе с штабс-капитан Н. А. Шаколи. 19 ноября, по прибытии первых 100 юнкеров, 2-й взвод Юнкерской роты был развернут в отдельную часть — Сводную Михайловско-Константиновскую батарею (послужившую ядром будущей Марковской батареи и артбригады) (капитан Шаколи), а сама рота развернулась в батальон (две юнкерских и «кадетская» роты)[270].

Переброска артиллерийских юнкеров из Петрограда стала возможна в результате деятельности организации Пуришкевича, в связи с которой состоял юнкер Н. Н. Мино. Юнкера ехали под видом казаков, окончивших в Петрограде курсы пропаганды (документами снабжал Казачий комитет). «Училищные офицеры ехать на Дон не хотели, — кто устал от войны, кто не хотел оставить семью и ехать в неизвестность, кто просто ни во что больше не верил и ни о чем знать не хотел.» Работа велась почти исключительно среди бывших кадет, к юнкерам «со стороны» относились с недоверием (что имело некоторые основания, т. к. многие из нескольких десятков последних, попав на Дон, вернулись, когда положение там стало угрожающим)[271].

Таким образом во второй половине ноября Алексеевская организация состояла из трех формирований: Сводно-офицерской роты (до 200 чел.), Юнкерского батальона (свыше 150 чел.) и Сводной Михайловско-Константиновской батареи (до 250 чел., в т. ч. 60 «михайловцев», а остальные «константиновцы», под командованием капитан Шаколи[272]), кроме того, формировалась Георгиевская рота (50–60 чел.) и шла запись в студенческую дружину. В это время офицеры составляли треть организации и до 50 % — юнкера (т. е. тот же самый элемент), совсем юная молодежь в кадетской форме или в форме учащихся светских и духовных школ составляла 10 %[273].

Первый бой произошел 26 ноября у Балабановой рощи, 27-29-го сводный отряд[274] полковника кн. Хованского (фактически вся армия) штурмовал Ростов и 2 декабря город был очищен от большевиков. По возвращении в Новочеркасск было произведено переформирование. К этому времени численность организации сильно возросла (доброволец, прибывший 5 декабря, свидетельствует, что его явочный номер был 1801-й[275]). Сводно-офицерская рота развернулась в четыре (2-5-я, причем 3-ю составляли чины гвардии; 1-й считалась Георгиевская), численностью 50–60 ч, которых предполагалось развернуть в батальоны. Юнкерский батальон сведен в двухротный состав («юнкерская» и «кадетская», всего 120 ч), сформирована Морская рота (около 50 ч), а также 1-й Отдельный Легкий артиллерийский дивизион (полковник Икишев) из 3-х батарей: юнкерская (капитан Шаколи), офицерская (подполковник Шмит), и смешанная (подполковник Ерогин)[276].

В Ростове живший там генерал-майор А. Н. Черепов 4 декабря по согласованию с начальником гарнизона генерал-майор ом Д. Н. Чернояровым организовал собрание местных офицеров, на котором было решено создать отряд для охраны порядка в городе (речь шла лишь о «самообороне»). Вскоре, однако, отряд под началом Черепова (расположившийся на Пушкинской,1) превратился в часть Добровольческой армии[277]. В него записалось около 200 офицеров. Было открыто Бюро Записи добровольцев с целью создать Ростовский офицерский полк, но в течение двух недель записалось только около 300 ч (из которых 200 составили Ростовскую офицерскую роту, а около 100 попали в начавшие формироваться Студенческий батальон, Техническую роту и переведенные из Новочеркасска 2-ю офицерскую, Гвардейскую и Морскую роты[278].

С прибытием 6 декабря в Новочеркасск Л. Г. Корнилова и других «быховцев» «Алексеевская организация» окончательно превратилась в армию. 26 декабря ее вооруженные силы были официально переименованы в Добровольческую Армию[279]. На Рождество был объявлен секретный приказ о вступлениии ген. Корнилова в командование армией, которая с этого дня стала именоваться официально Добровольческой. В воззвании (опубликованном в газете 27 декабря) впервые была обнародована ее политическая программа[280]. В руках ген. Алексеева осталась политическая и финансовая часть, начальником штаба стал ген. Лукомский, ген. Деникин (при начальнике штаба ген. Маркове) возглавил все части армии в Новочеркасске; все остальные генералы числились при штабе армии[281]. 27 декабря она переехала в Ростов[282].

18 декабря полковнику л-гв. Уланского Его Величества полка В. С. Гершельману было разрешено приступить в Ростове к формированию 1-го Кавалерийского дивизиона. К 30. 12 в 1-м эскадроне было 18 офицеров, во 2-м 26 добровольцев при 4-х офицерских, к 10. 01. 1918 г. дивизион насчитывал 138 ч (63 офицера, 2 врача, сестра милосердия и 2 добровольца в 1-м и 62 добровольца при 5 офицерах во 2-м эскадронах). Среди офицеров было 3 полковника, 3 подполковника, 6 ротмистров (и им равных), 18 штабс-ротмистров, 13 поручиков, 24 корнета и 4 прапорщика, представлявшие 5 драгунских, 8 уланских, 7 гусарских полков и другие части; 5 офицеров были из л-гв. Уланского Его Величества полка, по 4-4-го и 15-го уланских, по 3-17-го уланского, 11-го гусарского, 2-го драгунского и 1-го Заамурского, 6 — пограничной стражи и 10 — казачьих частей[283].

Эшелон Корниловского полка прибыл в Новочеркасск 19 декабря, а к 1. 01. 1918 г. собралось 50 офицеров и до 500 солдат[284]. «Офицеры приезжали в свой полк, и почти все становились на положение рядовых в офицерский роте», когда 30 января 1918 г. на Таганрогском направлении офицерская рота корниловцев (120 ч) сменила сводную роту своего полка, в ней было 120 ч. Как вспоминает один из них, «вокруг тишина, лишь из соседних вагонов доносятся песни о России… Долго не ложились спать… Все офицеры роты в один день стали близкими, родными. У всех одна мысль, одна цель — Россия…»[285]. Прибыли также офицеры ударных батальонов (ушедшие из Ставки накануне ее занятия большевиками, они в течение недели вели упорные бои с окружившими их большевистскими частями и, рассеявшись, смогли группами добраться до Новочеркасска) и Текинского полка, вышедшего из Быхова с Корниловым. К концу декабря формировались 1-й и 2-й Офицерские, Юнкерский, Студенческий, Георгиевский батальоны, Корниловский полк, кавалерийский дивизион полковника Гершельмана и Инженерная рота. Отрядом из сводных рот этих частей командовал с 30 декабря на Таганрогском направлении полковник Кутепов[286].

Наиболее крупными компонентами офицерского ядра Добровольческой армии стали, во-первых, офицеры, находившиеся в Новочеркасске с ген. Алексеевым с начала ноября, во-вторых, — вывезенные из Москвы, в-третьих, — петроградские юнкера, в-четвертых, — офицеры, прибывшие из Киева (т. ч. в составе Георгиевского и Корниловского ударного полков), в-пятых, — поступившие в Ростове. До выступления в 1-й Кубанский поход Добровольческая армия состояла из ряда соединений, которые почти все были преимущественно офицерскими. Это были:

— 1-й Офицерский батальон — 200 чел. (подполковник Борисов), развернутый 15 декабря в Новочеркасске из 1-й (13 декабря переименованную из 5-й) офицерский роты[287];

— 2-й Офицерский батальон — около 240 чел. (полковник Лаврентьев), развернутый в Ростове из переведенной из Новочеркасска 2-й офицерский роты[288];

— 3-й Офицерский батальон — около 200 чел. (полковник Кутепов) сформирован в Ростове 29 января 1918 г. из офицерских рот, входивших в отряд Кутепова под Таганрогом (1-я и 2-я из 2-го Офицерского батальона и Гвардейской)[289];

— 3-я офицерская (Гвардейская) рота — 70 чел. (полковник Кутепов), сформированная в Новочеркасске[290];

— 4-я офицерская рота — 50 чел. (полковник Морозов), сформированная в Новочеркасске и сражавшаяся в составе отряда Чернецова[291];

— Георгиевская рота (полковник Кириенко);

— Морская рота — 70 чел. (капитан 2-го ранга Потемкин), сформированная в Новочеркасске[292];

— Юнкерский батальон — 120 чел. (штабс-капитан Парфенов) из двух рот (ротмистр Скасырский и штабс-капитан Мезерницкий)[293];

— Отряд ген. Черепова — около 200 офицеров, навербованных в Ростове для обороны города[294];

— Ростовская офицерская рота — до 200 чел. (капитан Петров) — из записавшихся в Ростове в Бюро Записи[295];

— Офицерский отряд полковника Симановского — батальон 4-ротного состава имени ген. Корнилова, сформированный в Ростове[296];

— Отдельный Студенческий батальон из двух рот — полковника Зотова и капитана Сасионкова (280 чел. при 25 офицерах), окончательно сформированный 8 января 1918 г. по инициативе группы офицеров-ростовчан, бывших студентов, прежде всего поручика Дончикова (командир ген. Боровский, пом. полковник Назимов), после похода из его состава осталось 30–40 чел. [297];

— Техническая рота — около 120 чел. (полковник Кандырин), сформированная в Ростове (послужившая впоследствии кадром для железнодорожной, инженерной и телефонографной Марковских рот)[298];

— Ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии — около 120 чел. (полковник Ширяев и ротмистр Дударев) — регулярная часть, прибывшая в составе 80 чел. с Кавказского фронта[299];

— 3-я Киевская школа прапорщиков — 400 чел. (полковник Мастыка) из 2-х рот (подполковники Дедюра и Макаревич), переведенная в начале ноября из Киева и стоявшая гарнизоном в Таганроге и почти полностью погибшая в ходе большевистского восстания 17–22 января 1918 г. [300];

— Таганрогская офицерская рота — около 50 чел. (капитан Щелканов), вскоре влита во 2-й Офицерский батальон[301];

— 1-й Кавалерийский дивизион (полковник Гершельман) — 138 чел., в т. ч. 71 офицер, сформированный в Ростове в декабре 1917 г. [302]

Численность армии, однако, оставалась сравнительно небольшой, что было вызвано целым рядом причин. Прежде всего, далеко не все офицеры, проживавшие непосредственно в районе формирования Добровольческой армии, присоединялись к ней. И это обстоятельство было самым трагичным. В Ставрополе, Пятигорске и других городах Северного Кавказа и Донской области, не говоря уже о Ростове и Новочеркасске, в конце 1917 г. скопилось множество офицеров (см. выше), оказавшихся не у дел после распада армии, но по различным причинам не присоединявшимися к добровольцам. Основной причиной была продолжающаяся глубокая апатия, развившаяся после всего, перенесенного на фронте и обусловившая пассивное поведение офицерства в ходе октябрьских событий, неверие в возможность что-либо исправить, чувство отчаяния и безнадежности, наконец, просто малодушие. Других удерживала неопределенность положения Добровольческой армии, третьи просто не были в достаточной мере информированы о ее целях и задачах. Как бы там ни было, но им пришлось стать жертвой собственной нерешительности и недальновидности. По просьбе прославленного донского партизана полковника Чернецова был дан приказ по гарнизону Новочеркасска о регистрации офицеров. Перед регистрацией было устроено собрание для освещения положения в области., где выступили Каледин, Богаевский и Чернецов: «Г. г. офицеры, если так придется, что большевики меня повесят, то я буду знать — за что я умираю. Но если придется так, что большевики будут вешать и убивать вас, благодаря вашей инертности — то вы не будете знать, за что вы умираете». Из 800 присутствовавших записалось только 27, потом 115, но на следующий день на отправку пришло 30[303]. Так и случилось. Чернецов доблестно сложил свою голову, а офицеры, оставшиеся в Ростове, скрывавшиеся, изловленные и расстрелянные, не знали, за что они погибли[304]. В начале февраля была предпринята последняя попытка привлечь ростовское офицерство, но на собрание пришло всего около 200 ч, и из них большинство не поступило в армию («Странный вид имели пришедшие: немногие явились в военной форме, большинство в штатском, и то одетые явно «под пролетариев». Это было не собрание офицеров, а худший род митинга, на который собрались подонки, хулиганы… Позорное собрание!»). «На следующий день в газетах было помещено объявление, предлагающее в трехдневный срок не вступившим в армию покинуть Ростов. Несколько десятков поступили в армию. Остальные… щеголявшие еще вчера по людным улицам Ростова в блестящих погонах, сегодня толпами стали появляться на вокзале без погон и кокард, с отпоротыми от шинелей золотыми пуговицами, торопясь покинуть опасную зону. Картина была омерзительная»[305].

Из России приток добровольцев был крайне затруднен. В областях, занятых большевиками, и даже на Украине, невозможно было даже получить какую-либо информацию о Добровольческой армии, и подавляющее большинство офицеров о ней попросту ничего не знало. По появляющимся иногда в газетах сообщениям о «бандах Корнилова», которых вот-вот должны прикончить, не было возможности сделать выводы о действительном состоянии Белого движения на Юге. В Киеве даже весной 1918 г. о Добровольческой армии почти ничего известно не было: «доходившие с разных сторон сведения представляли добровольческое движение как безнадежные попытки, обреченные заранее на неуспех за отсутствием средств»[306]. «В Москве, к концу декабря, передавали, что на Дону уже собралась у ген. Алексеева большая армия. Этому верили и этому радовались, но… выжидали… стали говорить о неясности положения на Дону, включая даже сомнения о сборе там армии»[307]. Очень большую роль играла привязанность офицеров к своим семьям, существование которых надо было как-то обеспечивать в условиях тогдашней анархии и террора. Очень немногие могли пренебречь этими соображениями. Во второй половине ноября положение на путях на Дон резко ухудшилось, в январе 1918 г. стояли уже не заставы красных, а сплошной фронт их войск. Единственной возможностью было пройти только по глухим, незначительным проселочным дорогам, обходя населенные пункты. «Просачиваются немногие, дерзавшие до конца. Их число возросло снова, когда в конце января началась демобилизация армий на фронтах»[308]. Все это приводило к тому, что «пробивались сотни, а десятки тысяч в силу многообразных обстоятельств, в том числе, главным образом семейного положения и слабости характера, выжидали, переходили к мирным занятиям, или шли покорно на перепись к большевистским комиссарам, на пытки в чрезвычайку, позднее — на службу в Красную армию»[309].

Один из будущих добровольцев, находившийся в Киеве, вспоминал: «Я зашел в Аэро-фото-граммометрические курсы, где, я знал, было около 80 офицеров авиации. Они сидели, курили и обсуждали последние политические события. Я рассказал им о сведениях, полученных с Дона, и стал убеждать ехать туда с нами. Увы! Мое многочасовое красноречие пропало даром… никто из господ офицеров не пожелал двинуться на соединение с формирующейся антибольшевицкой армией»[310]. «Прежде всего, многие не знали о существовании ячейки Белой борьбы на Дону. Многие не могли. Многие не хотели. Каждый был окружен влиянием вражеских сил, боялся часто за свою жизнь или находился под влиянием своих родных, думавших лишь о безопасности своего близкого»[311]. Были, конечно, и примеры другого рода. Один из очевидцев Кубанского похода, рассказав о смерти одного из его участников, замечает: «Когда мы возвратились на Дон, к нам в Ольгинскую станицу приехал его старший брат, последний из трех братьев, оставшихся в живых. Он оставил молодую жену и маленькую дочь и приехал заменить своего брата. Его мать сказала ему: «Мне легче видеть тебя убитым в рядах Добровольческой армии, чем живым под властью большевиков»[312]. Но такое самоотречение не могло быть массовым.

Очень существенным фактором, крайне отрицательно сказавшимся на численности Добровольческой армии, было ее фактически нелегальное существование. Атаману Каледину приходилось считаться с эгоистической позицией части донских кругов, надеявшихся «откупиться» от большевиков изгнанием добровольцев из пределов области, и та небольшая помощь, которая ей оказывалась, оказывалась по его личной инициативе. «Донская политика лишала зарождавшуюся армию еще одного весьма существенного организационного фактора. «Кто знает офицерскую психологию, тому понятно значение приказа. Генералы Алексеев и Корнилов при других условиях могли бы отдать приказ о сборе на Дону всех офицеров русской армии. Такой приказ был бы юридически оспорим, но морально обязателен для огромного большинства офицерства, послужив побуждающим началом для многих слабых духом. Вместо этого распространялись анонимные воззвания и «проспекты» Добровольческой армии. Правда, во второй половине декабря в печати, выходившей на территории советской России, появились достаточно точные сведения об армии и ее вождях. Но не было властного приказа, и ослабевшее нравственно офицерство уже шло на сделки с собственной совестью… Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками советский комендант Калюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, «что они не были в Добровольческой армии»… Так же было и в Новочеркасске»[313].

Была и еще одна причина, о которой один из добровольцев сказал так: «Древнегреческая пословица говорит: «Кого боги хотят погубить, того они лишают разума»… Да, с марта 1917 года значительная часть русских людей и офицерства лишились разума. Мы слышали: «Нет Императора — нет смысла служить». На просьбу нашего начальника дивизии генерала Б. Казановича к графу Келлеру, не отговаривать офицеров от поступления в Добровольческую Армию, был ответ: «Нет, буду отговаривать! Пусть подождут, когда наступит время провозгласить Царя, тогда мы все вступим» (как было показано в предыдущей главе, «вступить»-то ему все равно пришлось, только тогда было уже поздно). Забыто было все, так четко нам втолкованое и ясно воспринятое в прекрасных военных училищах: повеление при отречении Императора, данная присяга, немецкий и интернациональный сапоги, попирающие родную землю…»[314].

Наконец, тех, кто все-таки решил пробраться на Дон, ждало множество опасностей. Добраться до Ростова и Новочеркасска из центральной России офицеру было чрезвычайно трудно. Вероятность быть заподозренными соседями по вагону и стать жертвой расправы была очень высока. На приграничных с Донской областью станциях большевиками с декабря был установлен тщательный контроль с целью задержания едущих на Дон добровольцев. Подложные документы не всегда спасали офицеров. «Их часто выдавали молчаливая сосредоточенность и внешний облик. Если в теплушке находились матросы или красногвардейцы, то опознанных офицеров зачастую выкидывали из вагона на полном ходу поезда»[315]. Сотни и тысячи офицеров погибли таким образом, не успев присоединиться к армии. Воистину, «сколько мужества, терпения и веры в свое дело должны были иметь те «безумцы», которые шли в армию, невзирая на все тяжкие условия ее зарождения и существования!» Вот один из эпизодов. В конце декабря из Киева с казачьим эшелоном выехал отряд во главе с полковником Толстовым. На ст. Волноваха поезд был окружен толпой, и казаки решили выдать «чужих» офицеров. Двое офицеров застрелились. Раздался голос полковника Толстова: «То, что сделали эти молодые люди — преступление. Они не достойны звания русского офицера. Офицер должен бороться до конца.» Штыки наперевес выскакивают первые наши офицеры. Мы выстроились перед вагоном и совершенно спокойно прошли через расступающуюся перед нами многотысячную толпу.» 1 января 1918 г. эти 154 офицера встретились с добровольцами[316].

Исключительную роль в спасении офицеров в Москве и отправке их на Дон и в Оренбург сыграла сестра милосердия М. А. Нестерович, без устали собиравшая для них по крохам деньги и организовавшая эвакуацию офицеров через солдатский «Союз бежавших из плена», снабжавший их своими документами. Более того, на станциях Грязи, Воронеж, Лиски солдаты из «Союза» дежурили на вокзалах, помогая отбить у толпы арестованных офицеров[317]. Первая партия в 142 человека уехала врассыпную с разных вокзалов, затем было доставлено 120 офицеров к Дутову; всего из Москвы ею было спасено и отправлено в белые формирования 2627 офицеров и юнкеров[318]. Некоторое количество офицеров смогло добраться до границ Дона только тогда, когда армия уже ушла в Кубанский поход. Им пришлось остановиться и скрываться в станицах и хуторах, до которых они дошли, но многие не решились на это и повернули назад. В ст. Митякинской к апрелю собралось до 40 офицеров, до 100 — в соседней Луганской, но из-за неготовности казаков оказать сопротивление им пришлось сдаться или распылиться[319].

Хотя Дон представлял собой «маленький незатопленный островок среди разбушевавшейся стихии» — только здесь офицеры продолжали носить золотые погоны, только здесь отдавалась воинская честь и уважалось звание офицера[320], но и тут атмосфера была крайне неблагоприятной для добровольцев. Даже в Новочеркасске в ноябре несколько офицеров были убиты в затылок из-за угла[321]. Не изведавшее власти большевиков казачество оставалось тогда равнодушным, а «рабочие и всякий уличный сброд с ненавистью смотрели на добровольцев, и только ждали прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными «кадетами». Мало понятное озлобление против них… было настолько велико, что иногда выливалось в ужасные, зверские формы. Ходить в темное время по улицам города, а в особенности в Темернике, было далеко не безопасно. Были случаи нападений и убийства. Как-то раз в Батайске рабочие сами позвали офицеров одной из стоявших здесь добровольческих частей к себе на политическое собеседование, причем гарантировали им своим честным словом полную безопасность. Несколько офицеров доверились обещанию и даже без оружия пошли на это собрание. Около ворот сарая, где оно должно было происходить, толпа окружила несчастных офицеров, завела с ними спор сначала в довольно спокойном тоне, а затем, по чьему-то сигналу, рабочие бросились на них и буквально растерзали четырех офицеров… На другой день я был на отпевании двух из них в одной из ростовских церквей. Несмотря на чистую одежду, цветы и флер — вид их был ужасен. Это были совсем юноши, дети местных ростовских жителей. Над одним из них в безутешном отчаянии плакала мать, судя по одежде, совсем простая женщина»[322]. В город приходилось отпускать только по 5 человек вместе и хорошо вооруженных[323].

Немногочисленность добровольцев компенсировалась тем, что это были люди, беззаветно преданные своей идее, имевшие военную подготовку и боевой опыт, которым было нечего терять, кроме жизни, сознательно поставленной на карту спасения родины. Ген. Лукомский, характеризуя моральные качества первых добровольцев, вспоминал, как выбранный им на должность адъютанта офицер отказался занять эту должность: «По его словам, он не хотел бы занимать безопасное место адъютанта в то время, когда его товарищи подвергаются лишениям и опасностям боевой жизни. Вскоре после этого он был убит, спасая в бою раненого офицера. Узнав о его смерти, пошел в ряды Добровольческой армии его брат, тяжело контуженный во время Европейской войны и безусловно подлежащий освобождению от службы. Он также был убит. Третий их брат был убит во время Европейской войны. Из таких честных и доблестных бойцов была сформирована маленькая армия генерала Корнилова»[324]. Руководители армии — генералы Л. Г. Корнилов, М. В. Алексеев, А. И. Деникин, С. Л. Марков, И. Г. Эрдели и другие, представляли собой цвет русского генералитета. Многие из добровольцев уже лишились близких, часть принимала участие в боях в Петрограде и Москве. Вот одна из типичных судеб: «Мне рассказали потом его историю. Большевики убили его отца, дряхлого отставного генерала, мать, сестру и мужа сестры — полного инвалида последней войны. Сам подпоручик, будучи юнкером, принимал участие в октябрьские дни в боях на улицах Петрограда, был схвачен, жестоко избит, получил сильные повреждения черепа и с трудом спасся. И много было таких людей, исковерканных, изломанных жизнью, потерявших близких или оставивших семью без куска хлеба там, где-то далеко, на произвол бушующего красного безумия[325]. По возрасту и чинам это были самые разные люди: «В строю стояли седые боевые полковники рядом с кадетами 5-го класса»[326].

«В одной картине запечатлелась героическая борьба на Дону. Широкая улица большого города. Многоэтажные дома с обеих сторон. Парадные подъезды больших гостиниц. В залах ресторанов гремит музыка. На тротуарах суетливое движение тысячной толпы, много здорового молодого люда. Выкрики уличных газет, треск трамваев. Проходит взвод солдат. Они в походной форме, холщевые сумки за спиной, ружья на плечах. По выправке, по золотым погонам вы узнаете офицеров. Это третья рота офицерского полка. Вот капитан Зейме, Ратьков-Рожнов, вот Валуев, полковник Моллер, поручик Елагин, с ними два мальчика, еще неуверенно ступающих в больших сапогах по мостовой. Куда они идут? Под Ростовом бой. Полковник Кутепов с 500 офицерами защищает подступы к Ростову. Под Батайском ген. Марков с кадетами и юнкерами отбивается от натиска большевиков. Батайск за рекою. На окраинах слышна канонада. Потребовано подкрепление, и из Проскуровских казарм вышло 50 человек. Представьте себе эту картину. По шумной улице большого города в толкотне праздничной толпы проходит взвод солдат. 50 человек из пятисоттысячного города. И вот, когда перед вашими глазами встанут эти 50, вы поймете, что такое Добровольческая армия»[327].

9 (22) февраля 1918 г. Добровольческая армия выступила из Ростова в свой легендарный 1-й Кубанский («Ледяной») поход на Екатеринодар, ставший поистине героической эпопеей русского офицерства. Численность ее составляла 3683 бойца и 8 орудий, а с обозом и гражданскими лицами свыше 4 тысяч[328]. В самом начале похода в ст. Ольгинской армия, состоявшая до того из 25 отдельных частей, была реорганизована (батальоны превратились в роты, роты во взводы) и получила следующий вид[329]:

Сводно-Офицерский (1-й Офицерский) полк (ген… Марков) — из трех офицерских батальонов разного состава, Кавказского дивизиона, части Киевской школы прапорщиков, Ростовской офицерский и Морской рот;

Корниловский ударный полк (полковник Неженцев) — со включением частей Георгиевского полка и отряда полковника Симановского;

Партизанский полк (ген… Богаевский) — 3 пеших партизанских сотни, главным образом из донских партизан;

Особый Юнкерский батальон (ген. Боровский) — около 400 чел. (1-я рота из юнкеров и кадет, 2-я и 3-я из учащихся) — из прежнего Юнкерского батальона, Отдельного Студенческого батальона (Ростовского студенческого полка) и части Киевской школы прапорщиков;

Артиллерийский дивизион (полковник Икишев) — 4 батареи (подполковники Миончинский, Шмидт, Ерогин и полковник Третьяков);

Чехословацкий инженерный батальон — до 250 чел. с Русско-галицким взводом (капитан Неметчик, инженер Кроль, прапорщик Яцев);

Техническая рота (полковник Банин);

Конный отряд полковника Глазенапа — из донских партизан;

Конный отряд полковника Гершельмана — из регулярных кавалеристов;

Конный отряд подполковника Корнилова — из бывших чернецовских партизан.

Охранная рота штаба армии (полковник Дейло);

Конвой (из текинцев) командующего армией (полковник Григорьев);

Походный лазарет (доктор Трейман).

Офицеры на Кубани

Офицерство с разваливающихся фронтов стекалось и на Кубань, но нерешительность Войскового правительства и шаткость его положения заставляли многих разочароваться в возможности создания здесь антибольшевистских сил и покидать край. Находившиеся в Екатеринодаре бывшие начальники дивизий и командиры корпусов, охваченные обычным для того времени параличом воли, оказались не способны возглавить сопротивление, однако в целом того позорного подавленного настроения у большинства офицеров, какое имело место в Киеве, Одессе, Ростове, Екатеринославе и других городах, здесь не наблюдалось, и большинство приняло участие в борьбе (тем более, что местными большевиками предполагалось истребление атаманского окружения и всех офицеров в городе)[330]. Так что и здесь стали создаваться добровольческие отряды. Первый был создан 1 ноября 1917 г. Кубанским атаманом из офицеров стоявшего в городе Кавказского запасного артиллерийского дивизиона и Кубанского гвардейского дивизиона, но через две недели после исчезновения непосредственной угрозы со стороны разложившихся солдат, распущен[331]. 29 ноября начальником для формирования отрядов на правах командующего армией был назначен генерал-майор К. К. Черный (9 января 1918 г. его сменил ген. Букретов, а 17-го — ген. Гулыга) и создан его Полевой штаб (начальник штаба — подполковник В. Г. Науменко). 6 декабря закончил формирование первого отряда войсковой старшина Галаев (135, позже 350 ч при 2-х орудиях и 6-ти пулеметах; батареей командовал капитан Е. Полянский), 2 января 1918 г. сформировался отряд капитан В. Л. Покровского (около 200, позже 350 ч при 2-х орудиях и 4-х пулеметах). Эти отряды состояли преимущественно из молодых офицеров, не старше капитана (как регулярных частей, так и казачьих), они разоружали большевизированные запасные части и несли охрану атаманского дворца. В середине января была сформирована батарея есаула Корсуна и смешанный отряд полковника С. Улагая[332].

К этому времени связь с Доном прервалась, высланный оттуда отряд капитана Беньковского был предательски разоружен на ст. Тимашевской и его офицеры брошены в тюрьму Новороссийска. 20 января было созвано собрание всех офицеров, находившихся в Екатеринодаре, на котором в ответ на выражения безнадежности и уныния с пламенной речью выступил генерал-квартирмейстер Полевого штаба полковник Н. Н. Лесевицкий, призвавший русское офицерство подняться на борьбу; тут же началась запись в возглавленный им отряд (800 ч при 2-х орудиях и 4-х пулеметах)[333]. Ядром этого отряда, получившего название «Отряд Спасения Кубани», послужили офицеры 5-й Кавказской казачьей дивизии, только что прибывшей с фронта во главе с полковником Г. Я. Косиновым. В его составе из юнкеров Киевского военного училища и Киевской школы прапорщиков была сформирована пешая сотня, из юнкеров Николаевского кавалерийского училища и Екатеринодарской школы прапорщиков — конный взвод, инженерная рота из 4-х взводов (ген… Хабалов), есаулом В. Я. Крамаровым офицерская батарея (главным образом из кубанцев)[334].

Первый бой с большевиками (в котором погиб войсковой старшина Галаев) добровольцы выдержали 22 января у ст. Энем. Отряд Покровского насчитывал тогда около 120 или 160 ч. В дальнейшем он (объединенный с галаевским) держал фронт в направлении ст. Тихорецкой, а отряд полковника Лесевицкого ст. Кавказской (на тимашевское направление выдвинулся отряд капитан Раевского). Формировались и более мелкие части, в частности, конная сотня имени войсковой старшина Галаева (около 50 офицеров), 1-я Кубанская добровольческая батарея имени войсковой старшина Галаева, отряды есаула Бардижа, войскового старшины Чекалова и другие[335]. На левом берегу Кубани действовали отряды полковников С. Улагая и Султана-Крым-Гирея[336].

22 февраля на совещании у Кубанского атамана полковника Филимонова (помимо командующего войсками и членов правительства присутствовали ген. Эрдели, полковники Галушко, Науменко, Косинов, Успенский, Кузнецов, Мальцев, Рашпиль, Ребдев, Султан-Келеч-Гирей и есаул Савицкий) было решено оставить Екатеринодар. 26 февраля 1918 г., накануне эвакуации города, Покровский (произведенный в полковники и назначенный 14 февраля командующим войсками Кубанской Области) приказал всем еще не состоящим в отрядах офицерам прибыть к нему, в результате чего прибыло около 180 чел. [337]. 1 марта вышедшие из города части были собраны и реорганизованы в ауле Шенжий и приняли следующий вид:

1-й стрелковый полк (подполковник Туненберг) — 1200 штыков (в т. ч. 700 офицеров, 400 юнкеров и 100 казаков) и 60 ч пулеметной прислуги;

Батарея (есаул Корсун) — 2 взвода (есаулы Корсун и Крамаров) по два орудия и 10 ч прислуги;

Черкесский конный полк (полковник Султан-Келеч-Гирей) — 600 чел.;

Конный отряд полковника Кузнецова — 100 чел.;

Конный отряд полковника Демяника — 50 чел. (все офицеры);

Пластунский отряд полковника Улагая — 100 чел. (в т. ч. 50 конных), из которых 85 офицеров;

Кубанская дружина (полковник Образ) — 65 чел.;

Кубанская отдельная инженерная сотня (капитан Бершов, потом полковник Попов);

Конвой командующего отрядом (капитан Никитин);

Кубанский лазарет (доктор Пеллерман);

Обоз (генерал-лейтенант Карцов)[338].

14 марта кубанские части, всего 3300 бойцов соединились с Добровольческой армией[339]. Оставленные в ауле Шенжий или, по другим данным, самовольно отделившиеся отряд полковника Кузнецова и батарея Корсуна 23 марта были почти полностью уничтожены красными на побережьи у с. Божьи Воды, 65 чел. взяты в плен, а полковник Кузнецов впоследствии расстрелян в Туапсе. Обычно же при ликвидации мелких отрядов, отделившихся от армии, пленные расстреливались на месте[340].

* * *

Вскоре после соединения армия была переформирована в две пехотные бригады: в 1-ю бригаду (ген… Марков) входили Офицерский и Кубанский стрелковый полки, 1-я Инженерная рота (бывш. Техническая) и 1-я отдельная батарея, во 2-ю (ген… Богаевский) — Корниловский и Партизанский полки, Пластунский батальон (кубанский), 2-я Инженерная рота (кубанская) и 2-я отдельная батарея, в конную — Конный и Черкесский полки, Кубанский конный дивизион (потом полк) и конная батарея (кубанская)[341]. Конный полк (впоследствии 1-й Офицерский конный) состоял из остатков мелких конных частей (27 марта 1-й и 2-й дивизионы были слиты в полк[342]) — тогда почти исключительно из офицеров (в частности, офицеры и юнкера-кубанцы составили 2 офицерскую сотню во главе с полковником Рашпилем) и понес огромные потери в знаменитой конной атаке под Екатеринодаром (в одной только сотне полковника Рашпиля было убито 32 офицера)[343]. Кубанский конный дивизион, в который после соединения была сведена кубанская кавалерия впоследствии развернулся в Корниловский конный полк под командой подполковника Корнилова и затем полковника Косинова[344].

За 80 дней похода (из которых 44 дня боев) — с 9 февраля по 30 апреля армия прошла 1050 верст. Каждый бой для двигавшейся в постоянном окружении голодной и оборванной крохотной офицерской армии был ставкой на жизнь или смерть. Никто из офицеров не ждал для себя пощады в случае поражения. Они могли выжить, только составляя армию, и армию побеждающую. Проходя десятки километров то по заснеженной степи, то по жидкой грязи, переходя по грудь в воде ледяные речки, ночуя в грязи и снегу под открытым небом, офицерам пришлось претерпеть неимоверные лишения, справедливо создавшие «первопоходникам» тот ореол мученичества, которым они были окружены впоследствии[345]. Именно эти люди стали ядром и душой Белого движения на Юге России, из их числа выдвинулись почти все видные командиры белых частей («первопоходниками» были практически все командиры батальонов и полков и большинство командиров рот Добровольческой армии), многие из них дослужились до высоких чинов.

Среди 3683 участников похода было 36 генералов (в т. ч. 3 генерала от инфантерии и генерала от кавалерии и 8 генерал-лейтенантов), 190 полковников, 50 подполковников и войсковых старшин, 215 капитанов, ротмистров и есаулов, 220 штабс-капитанов, штабс-ротмистров и подъесаулов, 409 поручиков и сотников, 535 подпоручиков, корнетов и хорунжих, 668 прапорщиков, 12 морских офицеров (в т. ч. 1 капитан 1-го ранга и 1 капитан 2-го ранга), 437 вольноопределяющихся, юнкеров, кадет и добровольцев и 2 гардемарина, 364 унтер-офицеров (в т. ч. подпрапорщиков и им равных), 235 солдат (в т. ч. ефрейторов и им равных) и 2 матроса. Кроме того — 21 врач, 25 фельдшеров и санитаров, 66 чиновников, 3 священника и 14 гражданских лиц. Из 165 женщин 15 были прапорщиками, 17 рядовыми доброволицами, 5 врачами и фельдшерицами, 122 сестрами милосердия и только 6 не служили в армии[346]. Всего в походе, не считая женщин и гражданских лиц, приняли участие 2325 офицеров и 1067 добровольцев. По возрасту — старше 40 лет было около 600 ч, и около 3000 моложе[347]. После возвращения Добровольческой армии на Дон она была реоганизована и пополнилась новыми добровольцами.

Поход Яссы — Дон

По прибытии ген. Алексеева на Дон между ним и штабом Румынского фронта была налажена связь, и там возникла идея о формировании Корпуса русских добровольцев для отправки на Дон. В это время в Яссах (где находился штаб фронта), находилось много офицеров, покинувших свои разложившиеся части. Начало отряду Дроздовского было положено так. Среди приехавших в Яссы были 9 офицеров 61-й артиллерийской бригады во главе с капитаном С. Р. Ниловым, намеревавшихся ехать на Дон. В штабе фронта они встретили сочувственное отношение капитана Федорова и полковника Давыдова, которые просили их подождать. «Неожиданно, поздно вечером 15 декабря в их комнату вошел в сопровождении полковника капитан Федоров. После взаимных приветствий присутствующие узнали, что пришел полковник Дроздовский — начальник 14-й пехотной дивизии. Полковник Дроздовский сразу приступил к делу. «Я думаю, сказал он, — начать в Яссах формирование отряда для борьбы с большевиками. Согласны ли вы присоединиться ко мне?» Ответ был единодушный — «Так точно». «Кто из вас старший?» — спросил полковник Дроздовский. Представился капитан Нилов. «Завтра в штабе фронта у полковника Давыдова получите ордер на помещение и будете комендантом». В этот момент было положено основание будущего отряда, совершившего поход Яссы — Дон, а утром, 16 декабря 1917 г., одна из палат лазарета Евгеньевской Общины Красного Креста явилась колыбелью 1-й бригады Русских Добровольцев»[348].

На ул. Музилер, 24 было открыто Бюро записи. Поступающие в бригаду давали подписку: «1. Интересы Родины ставить превыше всех других, как то: семейных, родственных, имущественных и прочих.», а также не роптать на недостатки обеспечения и неудобства. М. Г. Дроздовским были посланы офицеры-вербовщики в Одессу, Киев и другие крупные города и организован сбор оружия у разлагающихся частей фронта. Первое время бригада существовала неофициально: штаб фронта лишь закрывал глаза на ее деятельность, но 24 января ген. Щербачев решился открыто поддержать формирование добровольческих частей. Решено было сформировать 2-ю бригаду в Кишиневе и 3-ю в Белграде. Несмотря на настояния М. Г. Дроздовского, Щербачев не решился отдать приказ по фронту, предписывающий офицерам явиться в Яссы. Рядовые офицеры, знающие о формированиях лишь случайно, ждали такого приказа, исходящего от непосредственного начальника, и там, где командир проявлял такую инициативу, шли за ним. (В частности, командир 2-го Балтийского морского полка в Измаиле полковник Жебрак, собрал всех своих офицеров и выступил на соединение с Дроздовским.)

Поступавшие в бригаду офицеры сначала группировались в общежитии лазарета, а затем партиями направлялись в Скынтею, где распределялись по родам войск. Первой частью, сформированной Дроздовским, была конно-горная батарея капитана Колзакова, затем пулеметная команда, 1-я рота подполковника Руммеля, 2-я капитана Андриевского и легкая батарея полковника Ползикова. Вскоре были созданы кавалерийский эскадрон (на базе группы офицеров 8-го драгунского полка) штабс-ротмистра Аникеева, гаубичный взвод подполковника Медведева и бронеотряд[349].

Однако после оставления Добровольческой армией Ростова связь со штабом фронта прервалась, и последний, растерявшись и не считая возможным рисковать, издал приказ о расформировании добровольческих частей, освобождающий всех записавшихся от подписки. «Агитация против похода изводит, со всех сторон каркают представители генеральских и штаб-офицерских чинов; вносят раскол в офицерскую массу. Голос малодушия страшен, как яд. Колебания и сомнения грызут… Только неодолимая сила должна останавливать, но не ожидание встречи с ней. А все же тяжело», — писал в дневнике Дроздовский[350]. 2-я бригада ген. Белозора в Кишиневе (около 1000 ч) была распущена, но Дроздовский отказался подчиниться и, пробившись сквозь заслоны румынских войск, пытавшихся разоружить отряд, со своей бригадой и присоединившимися к ней офицерами 2-й бригады (60 чел.) и других частей 26 февраля 1918 г. вышел в поход на Дон[351].

Отряд Дроздовского состоял из следующих частей: стрелковый полк (ген… Семенов), конный дивизион (штабс-ротмистр Гаевский) из двух эскадронов (штабс-ротмистр Аникиев и ротмистр Двойченко), конно-горная батарея (капитан Колзаков), легкая батарея (полковник Ползиков), гаубичный взвод (подполковник Медведев), броневой отряд (капитан Ковалевский), техническая часть, лазарет и обоз. Начальником штаба отряда был полковник М. Войналович, его помощником — подполковник Лесли, начальником артиллерии генерал-лейтенант Невадовский (поступивший сначала рядовым). Отряд насчитывал 1050 чел., из которых 2/3 (667 чел.) были офицеры — все молодые (штаб-офицеров, кроме штабных, было всего 6 человек)[352].

По пути к отряду присоединялись офицеры и добровольцы, но далеко не все. «Офицерство записывается позорно плохо и вяло.» Мелитополь дал около 70 ч, Бердянск — 70–75, Таганрог — 50, большая группа офицеров из Одессы осталась на месте, дезориентированная ложным известием о гибели отряда[353]. Пройдя с боями огромное расстояние, отряд Дроздовского 21 апреля 1918 г. взял Ростов и соединился с восставшими казаками, освободив с ними Новочеркасск. В Новочеркасске поступало ежедневно так много добровольцев, что через 10 дней Офицерский полк развернулся из одного батальона в три, а численность всего отряда возросла до 3 тыс. человек. 27 мая отряд Дроздовского торжественно соединился с Добровольческой армией[354].

Южная Армия

Южная Армия, формировавшаяся в Киеве союзом «Наша Родина» (герцог Г. Лейхтенбергский и М. Е. Акацатов), имела монархическую и прогерманскую ориентацию. В июле 1918 г. при союзе в Киеве было образовано бюро (штаб) Южной Армии, которым руководили полковники Чеснаков и Вилямовский, имевшее целью вербовку добровольцев и отправку их в Богучарский и Новохоперский уезды Воронежской губ., где формировалась 1-я дивизия ген. В. В. Семенова. Начальником штаба армии был приглашен ген. Шильдбах (бывший командир л. — гв. Литовского полка), начальником контр-разведки Южной Армии в Киеве в августе 1918 г. был будущий создатель Русской Западной армии подполковник Бермонт (кн. Авалов). В августе началось формирование 2-й дивизии ген. Джонсона в Миллерово и штаба корпуса. В течение 3-х месяцев по всей Украине было открыто 25 вербовочных бюро, через которые отправлено в армию около 16 тыс. добровольцев, 30 % которых составляли офицеры, и около 4 тыс. в Добровольческую армию через Краснова[355]. В конце августа были сформированы эскадрон 1-го конного полка (полковник Якобсон) в Чертково и пехотный батальон в Богучаре. В штаб армии начали поступать предложения от целых офицерских составов кавалерийских и пехотных полков, сохранивших свои знамена и штандарты, вступить в армию при условии сохранения их частей[356].

Гетман Скоропадский активно поддерживал идею создания Южной армии. Именно он передал в армию кадры 4-й пехотной дивизии (13-й Белозерский и 14-й Олонецкий полки), из которых планировалось еще весной создать Отдельную Крымскую бригаду украинской армии. Кроме того, Южной армии были переданы кадры 19-й и 20-й пехотных дивизий, почти не использованные в гетманской армии. Именно они послужили основой для 1-й и 2-й дивизий Южной армии, а в начале 1919 года организационно вошли в состав Добровольческой армии 5-й дивизией и 13-м Белозерским полком 3-й дивизии.

Предполагалось, что Южная Армия будет действовать вместе с Донской, и атаман требовал перевода этих формирований в Кантемировку. После перевода их в район Чертково и Кантемировки, обнаружилось, что насчитывается едва 2000 ч, в т. ч. не более половины боеспособных, «остальные, — как писал Донской атаман, — священники, сестры милосердия, просто дамы и девицы, офицеры контрразведки, полиция (исправники и становые), старые полковники, расписанные на должности командиров несуществующих полков, артиллерийских дивизионов и эскадронов и, наконец, разные личности, жаждущие должностей губернаторов, вице-губернаторов и градоначальников, с более или менее ярким прошлым». Краснову пришлось выгнать более половины офицеров и просить Деникина о присылке их из Добровольческой армии, в чем ему было отказано[357]. К октябрю боевой элемент Южной Армии исчислялся всего 3,5 тыс. людей[358]. К концу октября. после четырех месяцев формирования Южная Армия насчитывала едва 9 тыс. штыков. Она была передана Северо-Восточному фронту Донской армии как «Воронежский корпус», и 7 ноября ген. Семенов со своей дивизией выступил на фронт. Однако в ноябре при 3000 шт. на фронте армия имела в тылу более 40 штабов, управлений и учреждений и в ней числилось около 20 тыс. чел. [359].

Астраханская Армия формировалась в Киеве независимо от Южной рядом организаций крайне правого толка и в отличие от последней была очень тесно связана с германским командованием[360]. Одним из ее организаторов был полковник Потоцкий[361]. Астраханский корпус во главе с Астраханским атаманом кн. Тундутовым (начальник штаба полковник Рябов) насчитывал около 3000 ч пехоты и 1000 конницы и оборонял степи за Манычем. После 1-го Кубанского похода в Астраханскую армию по призыву штабс-капитана Парфенова перешли до 40 только что произведенных в нем офицеров (через полтора месяца от них осталось 8 чел.)[362]. В Астраханской армии служило также немало офицеров-уроженцев нижнего Поволжья[363]. Саратовский корпус (в начале формирования именовался Русской народной армией) формировался летом 1918 г. на севере Донской области и действовал на царицынском направлении[364]. Он никак не мог вырасти больше бригады; составленная из крестьян Саратовской губ., она воевала в составе Донской армии[365].

Саратовская и Астраханская армии так же формировались при непосредственном участии гетмана Скоропадского. Этим армиям (как и Южной) из украинской казны были переданы громадные суммы на содержание. Реально же в Астраханском корпусе был сформирован лишь 1-й Астраханский пехотный полк, а в Саратовском — несколько отдельных «полков» крайне малой силы.

Ген. Гурко отмечал, что немецкое командование, видя в Добровольческой армии силу себе враждебную, почти столь же мечтающую о возобновлении войны с Германией, как и о свержении большевиков, препятствовало поступлению в нее добровольцев, поощряя, напротив, комплектование Южной Армии, однако «гвардейское офицерство в Южную Армию не шло, считая ее прогерманской, и инстинктивно стремилось в Ростов и Новочеркасск». Н. Н. Головин также писал, что «немецкие формирования не пользовались той популярностью, какой пользовалась Добровольческая армия»[366]. Тем не менее, по мнению А. С. Лукомского, Добровольческой армии был нанесен существенный вред: «Очень и очень многие из хороших офицеров, стремившихся попасть в Добровольческую армию Деникина, теперь или шли в Южную армию, или, не идя ни туда, ни сюда, заняли выжидательную позицию, выясняя, какие же лозунги в Добровольческой армии. Это же послужило причиной задержать свой отъезд в Добровольческую армию и для менее устойчивой части офицеров, нашедших предлог и объяснение для неисполнения своего гражданского долга»[367]. После поражения Германии В. В. Шульгин обратился в № 36 газеты «Россия» к руководителям Астраханской и Южной армий с письмом, где, в частности, говорилось: «Ваша тяжкая жертва была принесена напрасно» и советовал «соединиться с людьми, которые, как и вы любят Россию, но которые шли к ее спасению другими путями». Сам Шульгин считал, что в скором времени следует ожидать массового бегства офицеров из Южной армии в Добровольческую (на что ген. Драгомиров писал ему, что «нужно успокоить офицеров Южной Армии и убедить их не уходить из ее рядов, т. к. в скором времени все равно они попадут под наше начальство»)[368].

30 сентября 1918 г. Донской атаман издал приказ о формировании Особой Южной армии из трех корпусов: Воронежского (бывшая Южная армия), Астраханского (бывшая Астраханская армия) и Саратовского (бывшая Русская народная армия) во главе с ген. Н. И. Ивановым (начальник штаба ген. Залесский)[369]. Осенью 1918 г. она насчитывала более 20 тыс. ч, из которых на фронте находилось около 3 тыс. бойцов. Части армии, действовавшие на воронежском и царицынском направлении, понесли большие потери. В феврале-марте 1919 г. они были переформированы и вошли в состав 6-й пехотной дивизии ВСЮР[370].

Донское офицерство

К моменту занятия Дона большевиками в войске состояло около 6 тыс. офицеров[371] (донская артиллерия на 1. 01. 1918 г. насчитывала 213 офицеров)[372]. Однако далеко не все они активно боролись с большевиками на стороне своего войскового атамана. По прибытии на Дон фронтовые казачьи части фактически распались, и, хотя отношение к офицерам осталось уважительным, они были лишены возможности повести их за собой. Значительная часть казаков, уставшая от войны и не испытавшая еще власти большевиков, не склонна была оказывать им сопротивление. Придя на Дон, полки расходились по станицам, с офицерами обычно прощались миролюбиво и даже сердечно. Последние, впрочем, были уверены, что испытав на себе большевистскую власть, казаки возьмутся за оружие, как сказал при прощании один из офицеров 3-го полка: «Погодите, весною нас еще позовете!»[373] Как отмечал Деникин, «донское офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонилось вовсе от борьбы: в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую армию единицы, а все остальные, связанные кровно, имущественно, земельно с войском, не решались пойти против ясно выраженного настроения и желаний казачества»[374].

Поэтому единственной силой, которой располагало Донское правительство, были добровольческие отряды, возглавляемые наиболее решительными офицерами (в последствии ушедшими во главе их в Степной поход) и в значительной мере из офицеров же (не только казачьих) и состоявшие. Особенно прославились отряды кубанского сотника Грекова (сформированный в ноябре на базе группы кубанцев, возвращавшихся с фронта, и к концу января насчитывавший до 150 ч), есаула Р. Лазарева, войскового старшины Э. Ф. Семилетова, есаула Ф. Д. Назарова, поручика В. Курочкина, сотника Попова (погибший в конце января у хут. Чекалова) и самый большой — есаула В. М. Чернецова[375]. Отряд последнего (сформированный 30 ноября[376]), численностью до 600 чел, успешно громил многократно превосходящие по силе красные части, но 21 января недавно произведенный в полковники Чернецов под Глубокой попал в плен и был зарублен вместе с примерно 40 офицерами и добровольцами своего отряда[377]. Существовала также Донская офицерская дружина (200 ч, в т. ч. 20 офицеров)[378] и партизанская артиллерия из добровольцев: Отдельный взвод есаула Конькова и еще три — сотника Е. Ковалева, есаула Абрамова и подъесаула Т. Т. Неживова, а также Семилетовская батарея (штабс-капитан Щукин) и отдельные орудия (есаул А. А. Упорников и сотник Лукьянов)[379].

После самоубийства Каледина несколько сот офицеров во главе с ген. П. Х. Поповым (начальник штаба полковник В. И. Сидорин) ушли в Степной поход (1727 чел. боевого состава, в т. ч. 617 конных при 5 орудиях и 39 пулеметах). Состав Степного отряда был следующий: отряд войскового старшины Э. Ф. Семилетова (куда вошли отряды войскового старшины Мартынова, есаула Боброва и сотника Хоперского) — 701 чел.; пехотой командовал полковник Лысенков (сотнями — войсковые старшины Мартынов и Ретивов, капитан Балихин, есаулы Пашков и Тацин), конницей — войсковой старшина Ленивов (сотнями — подъесаулы Галдин и Зеленков); отряд (конный) есаула Ф. Д. Назарова — 252 чел.; отряд полковника К. К. Мамонтова (заместитель полковник Шабанов), куда вошли отряды полковников Яковлева и Хорошилова — 205 пеших и конных; юнкерский конный отряд есаула Н. П. Слюсарева (помощник есаул В. С. Крюков) — 96 чел.;

Атаманский конный отряд полковника Г. Д. Каргальскова (заместитель войсковой старшина Хрипунов) — 92 чел.;

Конно-офицерский отряд полковника Чернушенко (заместитель есаул Дубовсков) — 85 чел.;

Штаб-офицерская дружина ген. Базавова (заместитель полковник Ляхов) 116 чел.;

Офицерская боевая конная дружина войскового старшины Гнилорыбова — 106 чел.; инженерная сотня ген. Модлера — 36 чел.

Артиллерия была представлена Семилетовской батареей (капитан Щукин), батареями есаулов Неживова и Кузнецова (орудие сотника Мелихова). Штаб-офицерская дружина ген. Базавова, почти полностью состояла из бывших в отставке по возрасту генералов и штаб-офицеров. Среди участников Степного похода офицеры составляли очень большой процент причем, в т. ч. и на командных должностях, было немало и не казаков — полковники Чернушенко и Лысенко, капитан Балихин и др. Позже отряд пополнился калмыками ген. И. Д. Попова (сотни полковника Абраменкова, войскового старшины Кострюкова, подъесаула Аврамова и сотника Яманова). С пополнениями отряд вырос к концу марта до 3 тыс. чел. (2850 плюс 251 нестроевой). В самом походе потери были относительно невелики (к концу марта убит 81 чел.), но его участники были наиболее активными участниками войны и не удивительно, что большинство их (свыше 1600 чел.) погибло еще до мая 1919 г., а к моменту эвакуации из Крыма их оставалось около 400[380].

Оставшиеся же на Дону офицеры были перебиты в Новочеркасске и других местах. Многим удалось укрыться в своих станицах и на хуторах, где они дождались весны. Отдельные офицеры создавали свои отряды из казаков, калмыков, офицеров и юнкеров и оказывали сопротивление большевикам. В беспорядочной войне, развернувшейся по всему Дону, гибли и те, кто не принимал в ней участия. Потери донского офицерства были громадны. Например, 24 февраля в ст. Платовской из отряда Гнилорыбова было убито свыше 300 человек. К оставшимся в станицах офицерам отношение стариков и большинства фронтовиков было сочувственное. «Мутила рвань, кучка негодяев, нестроевые, обозники, оставшиеся дома, подкупленная муть дна и особенно иногородние, которые, видя офицеров, шипели от злости, рисуя себе картину, как они будут расправляться с ними, линчевать, убивать». В начале апреля офицеров взяли на учет. К Пасхе положение ухудшилось, за офицерами усиленно наблюдали. При начале восстания было приказано арестовать всех офицеров[381].

В марте 1918 г. Войсковой круг в ст. Константиновской избрал атаманом ген. П. Н. Краснова, а в начале апреля донское казачество повсеместно восстало против большевиков. Восстанием в большинстве станиц руководили скрывавшиеся там офицеры. Из сальских степей вернулись и отряды П. Х. Попова. Так сложилась Донская армия. В течение всего 1918 г. она действовала отдельно от Добровольческой, и положение и роль офицеров в ней существенно отличались. Единым организмом обе армии стали только с избранием в начале 1919 г. донским атаманом А. П. Богаевского и создания Вооруженных Сил Юга России (ВСЮР).

В апреле Донская армия состояла из 6 пеших и 2-х конных полков Северного отряда полковника Фицхелаурова, одного конного полка в Ростове и нескольких небольших отрядов, разбросанных по всей области. Полки имели станичную организацию с численностью от 2–3 тысяч до 300–500 ч — в зависимости от степени патриотического подъема в станице. Они были пешие, с конной частью от 30 до 200–300 шашек[382]. К концу апреля армия насчитывала до 6 тыс. чел., 30 пулеметов, 6 орудий (7 пеших и 2 конных полка). Она состояла из трех групп под общим командованием П. Х. Попова: Южная (полковник С. В. Денисов), Северная (войсковой старшина Э. Ф. Семилетов; бывший Степной отряд) и Задонская (полковник И. Ф. Быкадоров). В апреле командующим был назначен генерал-майор К. С. Поляков, начальником штаба — полковник С. В. Денисов, с мая ставший командующим[383].

На 12 мая 1918 г. войсковому штабу было подчинено 14 отрядов: генералов Фицхелаурова, Мамонтова, Быкадорова, полковников Туроверова, Алферова, Абрамовича, Тапилина, Епихова, Киреева, Толоконникова, Зубова, войсковых старшин Старикова и Мартынова, есаула Веденеева. К 1 июня отряды были сведены в 6 более крупных групп: Алферова на Севере, Мамонтова под Царицыном, Быкадорова под Батайском, Киреева под Великокняжеской, Фицхелаурова в Донецком районе и ген. Семенова в Ростове[384]. В середине лета армия увеличилась до 46–50 тыс. чел., по другим данным, к концу июля 45 тыс. чел. [385], 610 пулеметов и 150 орудий[386]. С августа 1918 г. станичные полки сводились, образуя номерные 2-3-х батальонные полки, а конные — 6-ти сотенные, распределенные по бригадам, дивизиям и корпусам на 4-х фронтах: Северном, Северо-Восточном, Восточном и Юго-Восточном. Тогда же завершилось формирование Молодой армии из казаков 19–20 лет: 2 пехотных бригады, 3 конные дивизии, саперный батальон и технические части с артиллерией[387].

Летом 1918 г. не считая постоянной Молодой армии, под ружьем находилось 57 тыс. казаков. К декабрю на фронте было 31,3 тыс. бойцов при 1282 офицерах; Молодая армия насчитывала 20 тыс. ч, Донской кадетский корпус насчитывал 622 кадета, имелось Новочеркаское училище, Донская офицерская школа (для подготовки командиров рот и сотен из офицеров военного времени, которые иначе не могли получить эти должности) и военно-фельдшерские курсы. К концу января 1919 г. Донская армия имела под ружьем 76,5 тыс. ч[388]. Донские полки в 1919 г. имели в строю по 1000 сабель, но после трех месяцев боев их состав сокращался до 150–200[389]. В составе Донской армии была в 1918 г. железнодорожная бригада (генерал-майор Н. И. Кондырин) из 4-х дивизионов по 3 бронепоезда и 5 отдельных бронепоездов. Экипажи их насчитывали 9 офицеров и 100 солдат. В 1919 г. бригада была разделена на два полка (полковники Рубанов и Ляшенко) по 9 бронепоездов[390].

Офицерами в полках были уроженцы тех же станиц. Если их не хватало, брали и из других станиц, а в случае крайней необходимости офицеров-неказаков, которым первое время не доверяли. По отзыву Краснова, младшие офицеры были хороши, но сотенных и полковых недоставало. Пережившие за время революции слишком много оскорблений и унижений старшие начальники недоверчиво относились к казачьему движению и первое время прятались по станицам и в Новочеркасске, избегая идти на фронт. Дисциплина была братская. Офицеры ели с казаками из одного котла, жили в одной хате — ведь они и были роднею этим казакам, часто у сына в строю во взводе стоял отец или дядя, но приказания их исполнялись беспрекословно, за ними следили, и если убеждались в их храбрости, то поклонялись им и превозносили. Такие люди, как Мамонтов, Гусельщиков, Роман Лазарев, были в полном смысле вождями, атаманами старого времени… Офицерам «своего» полка, то есть знакомым, казаки отдавали воинскую честь. Казаки требовали, чтобы офицеры шли впереди. Поэтому потери в командном составе были очень велики[391].

Сначала было решено не препятствовать уходу офицеров в отставку, и очень многие этим воспользовались. Однако оказалось, что резерв офицерства совсем не так велик, как предполагалось. Спасаясь от преследований, донские офицеры распылились по всей России, и было невозможно их собрать. «Кроме того, среди наличных офицеров многие были сильно утомлены физически и настолько глубоко пережили стадию своего морального унижения и оскорбления, что навсегда потеряли веру в успех дела и, следовательно, к предстоящей работе совсем не годились.» Поэтому были срочно предприняты следующие меры: 1) создана особая врачебная комиссия для проверки заявлений о непригодности к службе, 2) без всяких исключений было проведено в жизнь распоряжение (приказ № 213) о командировании на фронт всех годных к строю и оставлении на административных должностях только негодных к нему, 3) открыт прием в армию неказачьих офицеров (приказ № 24), 4) казачьим офицерам воспрещен переход в Добровольческую армию, а служившие там были отозваны, 5) воспрещен уход в отставку ранее 31 года, а ушедшие возвращены. На первое время армию удалось обеспечить офицерами, хотя качество их оставляло желать лучшего[392]. В дальнейшем Донская армия практически всегда ощущала огромный недостаток в офицерах (командование Добровольческой армии весьма неохотно направляло туда своих офицеров), который пополняла широким производством отличившихся в бою урядников[393]. К концу марта 1920 г., на момент Новороссийской катастрофы, донское офицерство насчитывало около 5 тыс. человек[394].

Организация армии

Историю белой армии на Юге России можно разделить на несколько этапов, каждому из которых соответствовал, как правило, и организационный: 1) зарождение и первые бои на Дону и Кубани, 2) 1-й Кубанский поход, 3) 2-й Кубанский поход, 4) осенне-зимние бои 1918 г. в Ставропольской губернии и освобождение Северного Кавказа, 5) бои в Каменноугольном бассейне зимой-весной 1919 г., 5) от наступления на Москву до эвакуации Новороссийска (лето 1919 — март 1920 гг.), 6) борьба Русской Армии в Крыму. Как общая численность ее, так и удельный вес офицеров в ее составе на каждом из этих этапов. естественно, различались.

Выше уже говорилось об организации белых частей в первой половине 1918 г. В начале июня, перед выступлением во 2-й Кубанский поход, армия была разбита на дивизии: 1-я пехотная (генерал-лейтенант Марков) — 1-й Офицерский, 1-й Кубанский стрелковый, 1-й Офицерский конный полки, 1-я Инженерная рота, 1-я Офицерская батарея и Отдельная конная сотня; 2-я пехотная дивизия (генерал-майор Боровский) — Корниловский ударный, Партизанский пехотный, 4-й Сводный Кубанский конный полки, 2-я Инженерная рота и 2-я Офицерская батарея[395]; 3-я пехотная дивизия (полковник Дроздовский) — 2-й Офицерский стрелковый, 2-й Офицерский конный полки, 3-я Инженерная рота, 3-я Отдельная легкая, Конно-горная и Мортирная батареи; 1-я конная дивизия (генерал от кавалерии Эрдели) — 1-й Кубанский (Корниловский), 1-й Черкесский, 1-й Кавказский и 1-й Черноморский конные полки и конно-горная батарея; 1-я казачья Кубанская бригада (генерал-майор Покровский) — 2-й и 3-й Кубанские конные полки и взвод артиллерии; не входили в состав дивизий Пластунский батальон[396], 6-дюймовая гаубица, радиостанция и 3 броневика («Верный», «Доброволец» и «Корниловец»)[397].

В июле-августе 1918 г. 1-я конная дивизия включала полки: Корниловский, 1-е Уманский, Запорожский, Екатеринодарский и Линейный, 2-й Черкесский, 1-я Кубанская казачья дивизия (ген… Покровский) — 2-е полки этих наименований[398]. 2-я Кубанская казачья дивизия (полковник Улагай) включала 1-й и 2-й Хоперские, 1-й Лабинский и 2-й Кубанский полки[399]. Были также Отдельная Кубанская казачья бригада (полковник Шкуро) и Пластунская бригада (ген… Гейман)[400]. В отряде Шкуро в сентябре 1918 г. состояли 1-я Кавказская дивизия (1 и 2-й Партизанские, 1 и 2-й Хоперские, 1 и 2-й Волжские), 1-я Туземная горская (1 и 2-й Кабардинские, 2 и 3-й Черкесские, Карачаевский полк и Осетинский дивизион) и пластунская бригада (Офицерский, Терский и Хоперский батальоны)[401]. В армии существовали также 1-й Ставропольский офицерский полк (сформирован после занятия Шкуро Ставрополя из имевшихся в городе офицеров, юнкеров и студентов[402]), 1-й Астраханский добровольческий полк, 1-й Украинский добровольческий полк, Солдатский полк (сформирован в июле из пленных красноармейцев, позже ему передано знамя 83-го пехотного Самурского полка, и полк переименован в Самурский) и другие части.

В ноябре 1918 г. дивизии Казановича и Боровского были развернуты в 1-й и 2-й армейские корпуса, сформирован 3-й армейский корпус (ген. Ляхов), а из 1-й конной и 2-й Кубанской дивизий сформирован 1-й конный корпус (ген. Врангель)[403]. В декабре в составе армии были созданы Кавказская группа, Донецкий, Крымский и Туапсинский отряды[404]. В Крыму с конца 1918 г. формировались также сводные полки 13-й и 34-й пехотных дивизий, входившие в 4-ю пехотную дивизию[405]. К началу 1919 г. Добровольческая армия состояла из пяти корпусов: 1–3 армейские, Крымско-Азовский и 1-й конный; в феврале последний переименован в 1-й Кубанский и создан 2-й Кубанский корпус, включавшие 5 пехотных и 6 конных дивизий, 2 отдельные конные и 4 пластунские бригады. В состав 1 и 2-го корпусов в феврале вошли переданные донским атаманом части бывших Астраханской и Южной армий[406].

В начале 1919 г. были образованы Вооруженные Силы Юга России, состоявшие из ряда оперативных объединений, важнейшими из которых были Добровольческая, Донская и Кавказская армии. В составе ВСЮР также числились с 22. 01. 1919 г. действовавшие отдельно Войска Закаспийской области. Кроме того, существовала государственная стража и морские силы (Черноморский флот, Каспийская и речные флотилии). К осени 1919 г. ВСЮР имели также запасные: пулеметный батальон, инженерный полк и бронеавтомобильный дивизион, 7 отдельных дивизионов тяжелой артиллерии, 10 отдельных телеграфных рот (3 дивизиона), 6 автомобильных батальонов, 8 железнодорожных батальонов, 3 местные бригады и ряд других отдельных частей[407]. Бронепоездные силы (не считая бронепоездов Донской армии) состояли из 10 дивизионов (по два легких и тяжелому бронепоезду) и свыше 20 отдельных бронепоездов[408].

Добровольческая армия (генерал-лейтенант В. З. Май-Маевский) включала к середине июня 1919 г. 1 армейский (1-я, 3-я и 7-я пехотные дивизии) и 3-й конный (1-я Кавказская и 1-я Терская казачьи дивизии) корпуса, 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду, а также части Таганрогского гарнизона и штаба армии, к концу июля в нее были включены группа ген. Промтова (5-я пехотная дивизия и 2-я Терская пластунская бригада) и вновь сформированный 5-й кавалерийский корпус, в который была сведена вся регулярная кавалерия: 1-я (полки Сводно-Гусарский, Сводно-Уланский и сводные 9-й и 12-й кавалерийских дивизий русской армии; осенью также Ингерманландский гусарский и 1-й конный) и 2-я (полки Сводно-Драгунский, сводный Кавказской кавалерийской дивизии, 1-й и 2-й Сводно-гвардейские полки и дивизион Гардейской конной артиллерии; осенью также 2-й и 3-й конные) конные дивизии[409]. К 15 сентября в 1-м корпусе числились 1-я (марковские и корниловские полки), 3-я (дроздовские полки) и 9-я (Алексеевский, Белозерский, Олонецкий и Сводно-стрелковый полки) дивизии (отдельно существовал Сводный полк 1-й отдельной кавалерийской бригады), а из 5-й и 7-й (полки: сводный 4-й стрелковой дивизии, Якутский и сводный 15-й пехотной дивизии) был образован 2-й армейский корпус. 27 октября 1919 г. 1-я и 3-я пехотные дивизии (куда входили «именные» полки) были развернуты в 4 именных дивизии: Корниловскую, Марковскую, Дроздовскую и Алексеевскую (последняя выделена из 9-й дивизии; третьим ее полком стал Самурский) — по 3 полка, артбригаде 4-хдивизионного состава, отдельной инженерной роте и запасному батальону, а из 5-й дивизии (где остались Кабардинский и сводные полки бывших 19-й и 20-й пехотных дивизий) выделена Сводно-гвардейская. Кроме того, была сформирована 1-я Отдельная пехотная бригада из двух сводных полков бывшей 31-й пехотной дивизии[410].

Кавказская армия (генерал-лейтенант бар. П. Н. Врангель) включала сначала 1-3-й конные (3-й конный корпус составлен из 1-й конной и Горской дивизий, но через несколько дней, когда 1-й и 2-й корпуса были переименованы в Кубанские, 1-я Терская и Кавказская казачья дивизии составили 3-й Кубанский, а 3-й конный переименован в 4-й) и Сводно-Донской корпуса, Астраханскую бригаду, и 6-ю пехотную дивизию (сводные: Астраханский, Саратовский, Гренадерский полки и Саратовский конный дивизион). После переформирования состав выглядел так: 1-й Кубанский корпус (1-я Кубанская, 2-я Терская и 6-я пехотная дивизии), 2-й Кубанский корпус (2-я и 3-я Кубанские дивизии и 3-я Кубанская пластунская бригада), Сводный корпус (Сводно-Горская и Донская Атаманская бригада), 4-й (бывший 3-й) конный корпус (1-я конная и Астраханская дивизии и Кубанская отдельная пластунская бригада). В оперативном подчинении был Сводно-Донской корпус (4-я и 13-я дивизии)[411]. Состав корпусов постоянно менялся. В октябре 1-й Кубанский корпус включал Сводно-Гренадерскую дивизию (бывшая 6-я пехотная) с Павлоградским гусарским полком, 1-ю Кубанскую казачью дивизию, 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду и 1-й отдельный тяжелый артдивизион, 2-й Кубанский (переброшен вскоре в Донскую и потом в Добровольческую армию) — 2-ю, 3-ю и 4-ю Кубанские казачьи дивизии, 4-й конный — 1-ю, Сводно-Горскую и Кабардинскую конные дивизии и 3-ю Кубанскую пластунскую бригаду; кроме того в армии были Нижневолжский (3-я Кубанская и Астраханская казачья дивизии и 5-й Кавказский стрелковый полк) и Заволжский (Кавказская стрелковая дивизия, 3-й Астраханский казачий полк и отряд степных партизан) отряды, Отдельная Кубанская казачья бригада, 2-я Терская пластунская бригада и Ставропольский конно-партизанский дивизион[412].

Донская армия (генерал от инфантерии Л. А. Сидорин) после объединения с ВСЮР в феврале 1919 г. была переформирована. Из отрядов формировались корпуса и дивизии по 3–4 полка[413]. Армия состояла из 1-го, 2-го и 3-го Донских корпусов, к которым летом добавился 4-й[414]. В августе 1919 г. последовала новая реорганизация: четырехполковые дивизии превращались в трехполковые бригады, которые сводились в девятиполковые дивизии (по 3 бригады в каждой)[415].

Войска Новороссийской области (генерал-лейтенант Н. Н. Шиллинг) были развернуты 12. 09. 1919 г. из 3-го армейского корпуса, образованного 3 июня из Крымско-Азовской Добровольческой армии. В мае туда входили 5-я пехотная и Сводная конная (Сводно-кирасирский, 2-й Офицерский конный, 2-й Таманский казачий, Гвардейский сводно-кавалерийский дивизион, Сводный полк Кавказской кавалерийской дивизии и Гвардейская конно-артиллерийская батарея) дивизии[416]. В сентябре-октябре их основу составляла 4-я пехотная дивизия (Симферопольский офицерский полк и по два сводных полка бывших 13-й и 34-й дивизий), Чеченская конная дивизия, а также Славянский стрелковый и Крымский конный полки[417].

Войска Киевской области (генерал от кавалерии А. М. Драгомиров) были образованы в августе 1919 г. В составе войск Новороссийской и Киевской областей воевали также малочисленные офицерские дружины, составленные из пожилых офицеров местных городов, в частности, Роменская офицерская дружина в несколько десятков ч[418]. Имелись также Войска Северного Кавказа (генерал от кавалерии И. Г. Эрдели), до 4. 08. 1919 г. именовавшиеся Войсками Терско-Дагестанского края, основу которых составляла 8-я пехотная дивизия (Апшеронский, Дагестанский и Ширванский полки и два сводных полка бывшей 52-й пехотной дивизии); они включали также 1-ю Кубанскую и 1-ю Терскую пластунские бригады, 2-ю Терскую казачью, Кабардинскую и Осетинскую конные дивизии и 5-й гусарский Александрийский полк. Основой войск Черноморского побережья (генерал-лейтенант С. К. Добророльский), была 2-я пехотная дивизия (Кавказский офицерский, Черноморский и 1-й Кубанский стрелковый полки)[419].

В декабре 1919 г. армия после тяжелого отступления и больших потерь была сведена в Добровольческий корпус. Регулярная кавалерия — в дивизию (гвардейская кавалерия была собрана в один Сводно-гвардейский полк, к ней присоединили л-гв. Гусарский и л-гв. Уланский Ее Величества полки из Сводно-горской дивизии и в январе 1920 г. л-гв. Гродненский гусарский из Сводно-гусарского полка[420]). Войска Киевской и Новороссийской областей прекратили существование, частично отойдя в Крым (3-й армейский корпус в начале 1920 г. включал Славянский, 1-й Кавказский стрелковый, Чеченский сводный полки), а группа войск ген. Бредова, отошедшая в Польшу, 3. 03. 1920 г. была переформирована в Отдельную Русскую Добровольческую армию (2-й армейский корпус из 5-й пехотной дивизии и Отдельной гвардейской бригады, 4-я стрелковая и 4-я пехотные дивизии, отдельные казачья и кавалерийская бригады)[421]. Донская и Кубанская армии[422] прекратили свое существование.

После эвакуации Новороссийска и Одессы белые войска в Крыму в начале апреля 1920 г. были сведены в три корпуса — Добровольческий, Крымский и Донской, Сводную кавалерийскую дивизию и Сводную Кубанскую казачью бригаду. В мае, когда ВСЮР были переименованы в Русскую Армию, она состояла из 4-х корпусов. 1-й армейский ген. Кутепова включал Корниловскую, Марковскую, Дроздовскую, 1-я кавалерийскую (1-4-й полки регулярной кавалерии) и 2-я конную (Отдельная — 5-7-й полки и Донская казачья бригады) дивизии; 2-й армейский ген. Слащева — 13 и 34-ю пехотные и Терско-Астраханскую казачью бригаду; Сводный ген. Писарева — Кубанскую и 3-ю конную (астраханские казаки и туземцы) дивизии; Донской ген. Абрамова — 2 и 3-ю Донские дивизии и Гвардейскую бригаду[423]. В июле из конных частей был создан Конный корпус ген. Барбовича (1-я и 2-я дивизии), в 1-й корпус включили 6-ю пехотную дивизию, во 2-й — 2-ю Отдельную сводную конную бригаду. Отдельную группу составили части, предназначенные для десанта на Кубань (1-я и 2-я Кубанские казачьи и Сводная дивизии и Терско-Астраханская бригада). После новой реорганизации в середине сентября в 1-ю армию ген. Кутепова вошли 1-й армейский (Корниловская, Марковская и Дроздовская дивизии), Конный (1-я и 2-я кавалерийские и 1-я Кубанская казачья дивизии) и Донской (1-я и 2-я Донские конные и 3-я Донская дивизии) корпуса, во 2-ю ген. Драценко — 2-й (13-я и 34-я пехотные дивизии и Сводно-гвардейский полк) и 3-й армейские (6-я и 7-я пехотные дивизии); отдельно существовали Терско-Астраханская бригада, военные училища, авиация, бронепоездные, бронетанковые, позиционные артиллерийские и различные вспомогательные части. Строевая артиллерия была организована в виде одноименных с пехотными дивизиями артбригад и отдельных дивизионов[424].

Численность и удельный вес офицеров в армии

О количестве офицеров, воевавших в белых войсках на юге России, можно судить, во-первых, по данным об общей численности армий и соединений и частей (сведения о которых имеются на то или иное время), во-вторых, по сведениям о доле офицеров в этих частях и соединениях и интенсивности обновления их состава (такие данные по отдельным частям довольно многочисленны), в-третьих, по числу погибших и эмигрировавших. Имеются приблизительные данные и об общем числе офицеров в армии по состоянию на определенное время. Следует иметь в виду, что приводимые данные о численности армии чаще всего имеют в виду либо число бойцов непосредственно на фронте, либо общее число их на данный момент, но только «штыков и сабель», т. е. без численности не только тыловых служб, но и артиллерии и других специальных войск. Если почти для всего 1918 г. число бойцов практически совпадало с численностью армии или было близко к ней, то в 1919 г. доля небоевого элемента (в т. ч. больных и раненых) резко возросла, составляя более половины или даже 2/3 общей численности. Особенно это касается офицеров, среди которых было множество негодных к строевой службе по возрасту и инвалидности, вынужденных, однако, в условиях гражданской войны в каком-либо качестве состоять в армии.

Добровольческая армия (потеряв несколько тысяч человек за время с ноября до февраля) вышла в 1-й Кубанский поход в числе (по разным данным) 2,5–4 тыс., присоединившиеся к ней кубанские части насчитывали 2–3 тыс., вернулось из похода около 5 тыс., отряд Дроздовского в момент соединения с армией насчитывал до 3 тыс. В итоге весной 1918 г. Добровольческая армия насчитывала около 8 тыс. чел. В начале июня, она выросла еще на тысячу человек. К сентябрю 1918 г. в армии было 35–40 тыс. штыков и сабель, в декабре в действующих войсках было 32–34 тыс. и в запасных, формирующихся частях и гарнизонах городов — 13–14 тыс., т. е. всего около 48 тыс. чел. [425]. К началу 1919 г. Да насчитывала до 40 тыс. штыков и сабель[426], 60 % которых составляли кубанцы[427]. К середине июня собственно Добровольческая армия без других оперативных соединений насчитывала 20 тыс. штыков и 5,5 тыс. сабель, в конце июля — 33 тыс. штыков и 6,5 тыс. сабель, к октябрю — всего 20,5 тыс. бойцов[428]. В начале декабря 1919 г. в Добровольческой армии было 3600 штыков и 4700 сабель; весь Добровольческий корпус имел 2600 шт., 5-й кавалерийский — 1015 сабель, Полтавская группа 100 шт. и 200 сабель, в конной группе около 3500 сабель[429]. В момент отхода за Дон 26–27 декабря 1919 г. в Добровольческом корпусе было 3383 штыка и 1348 сабель (в Сводном Кубано-Терском корпусе 1580 сабель и в 4-х Донских корпусах 7266 штыков и 11098 сабель), на 1 января 1920 г. Добровольческий и Кубано-Терский корпуса имели 10988 бойцов, а Донская армия — 36470[430]. Приводятся о численности собственно Добровольческой армии и такие данные: до Ледяного похода — 4 тыс., под Екатеринодаром — 6, к июню 1918 г., на начало 2-го кубанского похода — 8–9, в августе — около 35 тыс. штыков и сабель, к сентябрю — 30–35, к походу на Москву в июне 1919 г. — 40, в начале 1920 г. (сведенная в корпус) и Добровольческий корпус в Крыму — 5 тыс. [431]

Добровольческая армия в 1919 г. была, как показано выше, главной, но не единственной, помимо Донской армии, войсковой группировкой. Кавказская армия, в частности, насчитывала в октябре 1919 г. 14, 5 тыс. чел. [432]. О численности Донской армии (помимо приведенных ранее) имеются следующие данные (тыс. бойцов): к 1. 05. 1918 г. — 17, к 1. 06–40, к 1. 07–49, к концу июля — 39, к 1. 08–31, к 20. 11–49,5, к 1. 02. 1919 г. — 38, на 15. 04, 21. 04, 10. 05–15, 16. 06–40, 15. 07–43, 1. 08–30, 1. 09–39,5, 1. 10–46,5, 15. 10–52,5, 1. 11–37, 1. 12–22, 1 и 22. 01 1920 г. — 39, 1. 02–38[433].

Численность белых сил на Юге в целом постоянно возрастала до лета 1919 г. После мобилизации к весне 1919 г., перед началом наступления в армии состояло около 100 тыс. чел., летом-осенью, в кульминационный период войны общее число их достигало 300 тыс. Число только штыков и сабель во ВСЮР к концу июля определяется до 85 тыс. в октябре (максимальная численность за всю войну) — около 150 тыс. на фронте и в тылу[434]. Советские газеты летом 1919 г. сообщали, что в армии Деникина 30 тыс. офицеров, 70 тыс. казаков, 10 тыс. горцев, а всего 140 тыс. человек[435]. Из Новороссийска в Крым перебралось 35–40 и из Крыма эвакуировалось до 80 тыс. войск[436]. На 5 января 1920 г. во ВСЮР оставалось 81506 чел, в т. ч. в составе Добровольческого корпуса 10 тыс., а всего в добровольческих частях 30802 чел[437]. К середине января на Дону и Кубани оставалось менее 54 тыс. (10 тыс. в Добровольческом корпусе, 7 — в кубанских частях и 37 в донских), офицеров среди них было не более 10 тысяч (в Донской армии к моменту Новороссийской эвакуации было около 5 тыс. офицеров). Отошедшая в Польшу группа Бредова в марте 1920 г. насчитывала около 23 тыс. чел. [438].

В конце марта 1920 г. на довольствии в армии состояло более 150 тыс. ртов, но из этого числа лишь около одной шестой могли почитаться боевым элементом, остальную часть составляли раненые, больные, инвалиды разных категорий, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, громадное число чинов резерва, в большинстве случаев престарелых, чинов многочисленных тыловых учреждений[439]. Русская Армия ген. Врангеля в Крыму после мобилизации насчитывала к маю 22–27 тыс. штыков и сабель (в Крыму в начале 1920 г. находилось около 3,5 тыс. чел. и с Северного Кавказа было переброшено в общей сложности 35–40 тысяч). К началу июня в ней числилось 25 тыс. штыков и сабель[440]. В сентябре 1920 г. армия со всеми тыловыми учреждениями насчитывала около 300 тыс. чел., из которых на фронте около 50 тыс., около 80 тыс. в военных лагерях и около 30 тыс. раненых[441]. Боевой состав армии в сентябре не превышал 30–35 тыс. чел. (в середине сентября 33 тыс.), в октябре — 25–27 тыс. [442] Из имевшихся в Русской Армии 50 тыс. офицеров непосредственно в боевых порядках находилось 6 тыс., 13 тыс. в ближайшем тылу и 31 тыс. в тылу (считая больных и раненых)[443].

Численность офицеров росла вместе с общей численностью армии до лета 1919 г. Осенью 1918 г. она оставалась примерно такой же, как весной-летом 5–6 тыс. из 10 тыс. активных бойцов. Если весной-летом 1918 г. в Добровольческой армии было 8-10 тыс. чел. (осенью ее активное ядро составляло 8600 штыков и 1300 сабель), из которых офицеры составляли 60–70 % (в начале июня офицеры составляли половину из 12 тыс. строевых бойцов[444]), то через год она вместе с кубанскими частями насчитывала 40–42 тыс. чел., процент офицеров среди которых сильно снизился и составлял вряд ли более 30 %. Приток офицеров происходил постоянно, но сводился на нет большими потерями и только-только был способен поддерживать численность на прежнем уровне. С крупными победами армии и переходом ее в наступление весной 1919 г. положение изменилось. Во-первых, по мере освобождения все новых густонаселенных территорий создавались условия для вступления в армию тех офицеров, которые ранее не могли этого сделать по причине беспокойства за судьбу семьи и трудности перехода линии фронта. Во-вторых, победы белой армии заставили воспрянуть духом и поверить в нее тех, кто ранее был охвачен безнадежностью. В-третьих, на освобожденных территориях была проведена мобилизация офицеров, так что практически все они, в т. ч. и те, кто иначе не отважился бы вступить в армию, оказались в ее рядах. В результате численность офицеров резко возросла, и к моменту, когда армия достигала своей максимальной численности, офицеров в ней было (считая непомерно разросшийся тыл) не менее 60 тысяч. Рост численности офицеров, однако не был пропорционален росту численности армии, и постепенно они растворились в массе бывших пленных красноармейцев и другого элемента, составляя к осени 1919 г. не более 10 % боевых частей. В период тяжелых испытаний в начале 1920 г. процент офицеров вновь повысился (поскольку они были элементом, в наименьшей степени подверженным разложению), в «цветных» частях — до 25–30 %: 20 января Корниловская дивизия имела на 1663 штыка 415 офицеров, Алексеевская — 333 на 1050, Дроздовская — 217 на 558, Марковская — 641 на 1367, Сводно-кавалерийская бригада — 157 на 1322[445]. Судьба армии вновь легла на плечи неполных двух тысяч офицеров.

Однако большинство офицеров, поступивших позже осени 1918 г. и тем более призванных по мобилизации, не могли равняться по духу и боевым качествам с добровольцами 1918 г. Состав офицеров из-за потерь постоянно менялся, и последних оставалось все меньше. Через «цветные» полки, состоявшие всегда преимущественно из добровольцев, прошли многие тысячи людей, именно в этих частях служило подавляющее большинство офицеров на положении рядовых. Офицеры не составляли в них теперь, как в 1918 г. большинство, но и теперь в каждом полку имелись офицерские роты и даже батальоны (в частности, во 2-м Корниловском полку офицерская рота большого состава была в августе 1919 г. развернута в батальон из 750 ч, просуществовавший до конца войны[446]), представляющие собой его костяк и ударную силу. Существовали и другие изначально «офицерские» части (конно-офицерские полки, Симферопольский офицерский полк и т. д.), которые впоследствии перестали быть таковыми. Из прочих частей относительно больше были насыщены ими артиллерийские, кавалерийские и технические части, в остальных их было, как правило, не намного больше штатной численности. В 1919 г. офицерские роты формировались обычно из мобилизованных и пленных офицеров (как, например, 2-го Корниловского полка)[447].

Роль офицерских рот в Крыму 1920 г. несколько изменилась. Их число сократилось; к этому времени в составе Русской Армии было приблизительно только 15 % офицеров, не занимавших офицерских должностей[448]. Категорией, несшей наибольшие потери, был офицерский состав обычных рот. «Офицерская рота несла потери, главным образом, от артиллерийского огня, т. к. она составляла резерв полка и бросалась в бой только, когда нужно было спасать положение. Обычно, появление офицерский роты создавало перелом, и атака кончалась полным успехом с минимальными потерями роты от ружейного огня. После каждого боя из ее рядов переводились новые офицеры с рядовых должностей для занятия освободившихся офицерских вакансий в стрелковых ротах взамен убитых или раненых в бою. Таким образом офицерская рота являлась становым хребтом, опираясь на который держались солдатские роты, укомплектованные бывшими красноармейцами, и кузницей офицерских кадров для этих рот. Под жгучим солнцепеком, страдая от жажды, поливаемые сверху стальным дождем рвущихся шрапнелей, а когда нужно — идущие в штыковую атаку на прорвавшегося противника, со стертыми до открытых ран ногами, мы были в вечном движении, делая иной раз за сутки несколько десятков верст с боем. Таков был лик войны для офицерский роты на полях Северной Таврии»[449]. Как и ранее основную тяжесть боев и в Северной Таврии, и при обороне Перекопа несли «цветные» дивизии, но, начиная с 1919 г. в составе даже лучших, бывших офицерских полков солдаты (в основном из пленных) составляли до 90 % состава[450].

Для того, чтобы можно было наглядно представить роль офицеров в боевых частях армии, приведем многочисленные сведения об изменении численного и качественного состава добровольческих — «цветных» и некоторых других частей, где служило подавляющее большинство всех офицеров, воевавших на передовой.

Корниловские части. При выступлении в 1-й Кубанский поход Корниловский полк насчитывал 1220 ч (в т. ч. 100 ч влитой в полк Георгиевской роты), при этом если раньше он был обычным солдатским, то теперь треть его составляли офицеры[451]. На 1. 01. 1919 г. полк имел 1500 ч. В момент наибольших успехов — к середине сентября состав Корниловской дивизии (в полках по 3 батальона, офицерский роте, команде пеших разведчиков и эскадрону связи) был таков: 1-й полк — 2900, 2-й -2600 (в т. ч. вместо офицерский роты офицерский батальон в 700 ч), 3-й — 1900 ч. [452] К январю 1920 г. во всех трех полках Корниловской дивизии осталось 415 офицеров и 1663 штыка[453]. На 4 июля (н. ст.) 1920 г. 2-й Корниловский полк имел 8 штаб — и 253 обер-офицеров и 793 солдата, на 22 июля — 349 офицеров и 1018 солдат[454].

Марковские части. Части, вошедшие в состав Марковского полка, практически полностью состоявшие из офицеров, начали 1-й Кубанский поход в составе около 1320 ч, под Екатеринодаром — 800, после штурма — 400 ч (по 40-100 в роте), на 13 апреля — до 600, в мае — около 500. Во время похода в полк было влито несколько сот кубанцев, и он перестал быть чисто офицерским. Перед 2-м Кубанским походом полк был переформирован в 9 рот, из которых 5-я состояла из учащейся молодежи, 6-я — из чинов гвардии, а 7-я, 8-я и 9-я были чисто офицерскими и самыми многочисленными (по 200 ч против 150 в других). В августе, после похода, последовало новое переформирование. Из полка (около 800 ч) были выделены на формирование своих частей гвардейцы, гренадеры, моряки, поляки (в Польский отряд), офицеры для пластунских батальонов, 100 ч в особую роту при Ставке — всего до 400 ч. Но, пополнившись, полк насчитывал свыше 3000 ч (3 батальона по 4 роты в более 200 шт., в т. ч. 7-я и 9-я чисто офицерские по 250 шт.). В конце октября, после боев у Армавира в полку было 1500 шт. (по 40-120 в роте), столько же — в середине ноября (роты по 100 шт., офицерские — свыше 200), в конце месяца — 2000. В середине января 1919 г. в полку было до 800 шт. (по 50–80 в роте, в офицерских — по 150), в конце месяца — до 1500, в начале апреля — до 550 (по 10–35 в роте). В это время офицерские роты наполовину состояли из солдат. «Приходилось радоваться каждому, вернувшемуся в строй. Однажды в 7-ю офицерскую роту вернулось сразу 5 офицеров. Громкое «ура» пронеслось по хутору. Кричали 7 офицеров, получившие пополнение в 5 человек». Эта рота, отмечавшая в июне годовщину своего существования, имела после возвращения всех раненых, 22–23 офицера, воевавших в ней с первого дня, за год через нее прошло около 600 офицеров, 70 кубанских казаков и до 200 солдат (дважды она имела по 250 штыков). 5-я рота марковцев в июне в Волчанске с 28 ч увеличилась до 180 и стала выглядеть так: 1-й взвод — 40 шт. — офицерский, 2-й — 50 шт. — из молодежи с офицерами на отделениях, 3-й и 4-й — по 40 шт. — солдатские. В августе 1919 г. был сформирован 2-й Марковский полк офицерский кадр для которого дали офицерские роты, значительное число влитых мобилизованных офицеров позволило сформировать офицерскую роту в 100 шт., в остальных ротах было по 150 шт. при 10–15 офицерах. После взятия Курска в конце августа этот полк увеличился до 3500 шт. (по 250 в роте и офицерская рота более 200), но в начале сентября в нем было около 2000. 1-й Марковский полк на 1. 10. 1919 г. насчитывал около 3000 ч. В сентябре 1919 г. был сформирован 3-й Марковский полк по тому же принципу, по 120–130 шт. в роте, причем в каждом батальоне одна рота была офицерский. В середине октября в 1-м полку было около 1200 шт., во 2-м — около 1400 шт. и 150 сабель. На 12. 12. 1919 г. 1-й полк имел 800 шт., 2-й и 3-й — по 550 и по 60-100 сабель в конных сотнях. В конце декабря в 1-м полку осталось около 300 ч, во 2-м около 250 и в 3-м — около 300 (в ротах по 4–6 ч), в середине января 1920 г. в дивизии было 641 офицер и 1367 солдат (по 30–35 в роте), но после 17. 02 ее состав снова сократился до 500 шт. В середине марта в Крыму 1-й полк насчитывал около 450 шт., 2-й 650 и 3-й -350 шт. К 30. 07 во 2-м полку было около 250 шт., в 3-м — 400, в конце августа — по 500 шт., в начале октября в ротах было по 30–40 ч при 4–5 офицерах, в конце месяца, после отхода в Крым, 1-й полк насчитывал 400 шт., 2-й — 200, 3-й — 300, во всей дивизии 1000 штыков и сабель. В 4-х запасных батальонах дивизии в течение лета 1920 г. было по 1000 ч, в конце октября сформированный Запасный полк насчитывал 2000 ч. После сбора в Галлиполи всех марковцев (с техническими ротами), их набралось2030 ч (в т. ч. 500 ч артдивизиона)[455].

Дроздовские части. Отряд Дроздовского, как уже говорилось, вышел в поход из Румынии в количестве 1050 ч, а к моменту соединения с Добровольческой армией насчитывал около 3000. 2-й Офицерский (Дроздовский) конный полк в середине июня 1918 г. насчитывал 650 ч. В начале апреля 1920 г. 3-й Дроздовский полк насчитывал 1000 ч, в начале августа 2-й полк состоял из 300 шт., 1-й — из свыше 1000, на 21. 09 в 1-м полку было свыше 1500 шт., 2-м ок900 и в 3-м — свыше 700, Запасном — около 600, конном — до 600. В 4-м (Запасном) полку офицеры были только на командных должностях, и то в ограниченном числе, в середине октября он насчитывал 500 ч, а вся дивизия свыше 3000 шт. и 500 сабель в конном полку[456].

Алексеевские части. Под Екатеринодаром Партизанский полк насчитывал 800 ч, после штурма — 300[457], в начале 2-го Кубанского похода в июне 1918 г. 600 ч. [458] При десанте на Геническ на 1. 04. 1920 г. Алексеевская бригада имела 600 ч. [459]

Симферопольский офицерский полк начал формироваться капитаном Орловым на добровольческой основе в Симферополе осенью 1918 г. в основном из офицеров-местных уроженцев. К началу ноября имелось уже более 200 ч; одновременно по две роты было сформировано в Ялте (капитан Б. Гаттенбергер) и Севастополе (капитан Коттер). Он вошел в состав 4пд Крымско-Азовской армии. К июлю 1919 г. в полку насчитывалось 1225 ч, на 7. 09-1475, к 2. 08. 1920 г. по прибытии в Крым — 426 (в т. ч. 196 офицеров и 23 чиновника), на фронт он прибыл в составе 260 ч (в т. ч. 6 штаб — и 98 обер-офицеров и 13 чиновников). 23. 08. 1920 г. остатки полка влиты в 49-й пехотный полк[460].

Части, созданные на базе офицерского кадра полков старой армии. Гвардейский отряд в конце января 1919 г. состоял из 4-х батальонов по 3–4 офицера в роте[461]. Сводно-гвардейский полк летом 1920 г. имел 1200 шт. [462] Весной 1919 г. в роте л. — гв. Саперного полка более 15 офицеров[463]. Сводный полк Кавказской гренадерской дивизии в 1919 г. имел 400–500 шт., но к концу января 1920 г. сократился до 60 и 11 февраля 1920 г. был окончательно уничтожен у Горькой Балки, спаслось лишь 16 офицеров[464]. Белозерский полк к 11 марта 1919 г. имел всего 76 ч (4 роты, в двух из них было по 11 ч)[465], в апреле 1919 г. он имел 62 шт., летом в нем было около 100 офицеров и две офицерские роты. Из Харькова полк выступил в количестве около 800 шт., к моменту штурма Чернигова он имел 2000 шт., 200 сабель и 600 ч в запасном батальоне. В полку солдатский состав на 80–90 % состоял их пленных красноармейцев или мобилизованных и бежавших от красных, от Харькова до Бредовского похода полк пропустил через свои ряды более 10 тыс. ч[466]. Осенью от потерь полк уменьшился до 215 штыков. Олонецкий пехотный полк летом 1919 г. насчитывал 250 штыков[467]. В Сводно-стрелковом полку к началу февраля 1920 г. в оставалось около 250 ч[468]. В 7-й пехотной дивизии в конце июня 1919 г. (4653 чел.) служило (без артбригады) 272 офицера на офицерских и 442 на солдатских должностях, в т. ч. в сводном полку 4-й стрелковой дивизии 90 и 222, а в сводном полку 15-й пехотной дивизии 148 и 114[469].

По советским данным отошедшие в конце октября 1920 г. в Крым части насчитывали (штыков и сабель): Сводно-Гвардейский полк — 400, 13-я пехотная дивизия 1530, 34-я — 750, Корниловская дивизия — 1860, Дроздовская — 3260 и Марковская — 1000[470].

Артиллерия. Обычно в батареях состояло 30–40 офицеров и 150 солдат. Все батареи 1-й конной дивизии в августе-сентябре 1918 г. (1 и 2-я конно-горные и 3-я конная) имели почти исключительно офицерский состав[471]. В 1-й конно-горной батарее в августе 1918 г. было около 100 офицеров на солдатских должностях и 12 солдат ездовых[472]. В 7-й артбригаде летом 1919 г. насчитывалось 69 офицеров на офицерских и 103 на солдатских (из 723 чел.) должностях[473]. В Марковской артбригаде к 1. 01. 1920 г. осталось всего 365 ч (в т. ч. 33 офицеров и 150 солдат в 4-й батарее). В Крым прибыло 246 офицеров и чиновников и около 500 солдат. На 15. 09. 1920 г. в бригаде состоял 250 офицеров (13 в управлении бригады, по 4–5 в управлении дивизионов и по 30–40 в батареях). Командиры дивизионов были полковниками, среди командиров батарей — 4 полковника, подполковник и капитан, старших офицеров — 4 подполковника и 2 штабс-капитана; всего — 1 генерал-майор, 11 полковников, 9 подполковников, 16 капитанов, 76 штабс-капитанов, 43 поручика и 93 подпоручика[474]. В Галлиполи в одной из батарей Дроздовского дивизиона на 85 офицеров приходилось 74 солдата[475]. В обычных обстоятельствах соотношение между солдатами и офицерами было 1:3–1:5.

Кавалерия. Сводно-драгунский полк в апреле 1919 г. имел 74 офицера при 841 солдате[476]. Сводно-Кирасирский полк к 8. 12. 1919 г. потерял 9/10 своего состава и вместе со 2-м Гвардейским Сводно-кавалерийским полком насчитывал около 60 сабель[477]. 5-й Александрийский гусарский к октябрю 1919 г. имел около 2000 ч при 3 штаб — и 27 обер-офицерах, к 5. 03. 1920 — около 400 ч. [478] Мариупольский гусарский полк в январе 1920 г. имел 46 офицеров при около 500 солдат[479]. 7-й полк в начале октября 1920 г. насчитывал около 400 сабель[480]. В середине октября 1920 г. в конном корпусе Барбовича было около 4000 сабель (1кд — 1300, 2кд — около 1700, в Кубанской — свыше 1000)[481]. В большинстве частей регулярной кавалерии соотношение офицеров и солдат было приблизительно 1:12.

Прочие части. С июня 1919 г. велась запись желающих отправиться в армию Колчака (в основном уроженцы Сибири, служившие в Сибирских частях), и к началу октября был сформирован Отдельный Сибирский офицерский батальон во главе с генерал-майор Г. П. Гаттенбергером. Но ввиду невозможности отправки его в Сибирь, он был влит в один из Марковских полков[482]. Летом-осенью 1919 г. из офицеров местных городов создавались офицерские роты, например, Черкасская офицерская рота в октябре насчитывала около 70 штыков[483]. Высокий процент офицеров был в бронепоездных частях. Экипажи бронепоездов насчитывали свыше 100 чел. (например, команда бронепоезда «Офицер» в марте 1920 г. насчитывала 48 офицеров и 67 солдат, бронепоезда «Генерал Алексеев» на момент эвакуации состояла из 70 чел.)[484].

В казачьих и других иррегулярных частях процент офицеров был крайне невелик. иногда опускаясь даже меньше штатной численности. В июле 1918 г. в казачьем отряде Шкуро было 10 офицеров на 600 казаков, возрожденный 1-й Кубанский полк насчитывал тогда же 16 офицеров при 1000 казаков[485]. Во 2-м (затем 3-м) Черкесском конном полку, например, в сентябре 1918 г. было 24 офицера и около 400 сабель, на 29. 12. 1919 г. — 26 офицеров и 1200 сабель[486]. Даже в артиллерии число офицеров не превышало положенного по штату[487]. Так продолжалось до Новороссийской эвакуации, в ходе которой процент выехавших в Крым офицеров был много выше, чем среди рядовых казаков. По прибытии в Крым большинство донских офицеров (500–600 ч) было зачислено в Донской офицерский резерв, поскольку их число намного превышало штаты новосформированных донских частей. «Материально офицер был обеспечен настолько плохо, что были случаи самоубийства на почве голода. Особенно тяжело было положение рядового офицерства. Офицеры были раздеты, многие без сапог. Денег почти не получали, что заставляло офицера продавать последние вещи, толкаясь на базаре среди всякого сброда. Дабы не умереть с голода, офицеры вынуждены были образовывать артели грузчиков и работать на пристани, конкурируя с портовыми рабочими»[488]. Затем из части резерва был сформирован Донской офицерский отряд из 6 сотен, несший службу на Сивашах. Больше половины Донского резерва погибла (одна сотня погибла у Перекопа, а еще три сотни — на затонувшем при эвакуации эсминце «Живой» — около 250 ч[489].

Очень большое число офицеров имелось в чрезвычайно многочисленных во ВСЮР тыловых учреждениях и различных организациях. В общей сложности их было гораздо больше, чем на фронте. На это обстоятельство часто обращают внимание. Но тут надо иметь в виду следующие обстоятельства. Обычно непосредственно на фронте находится 50–60 % всех имеющихся офицеров (именно таким — примерно 56 % это соотношение было в русской армии во время мировой войны — за вычетом тыловых частей Действующей армии и войск внутренних военных округов). Но состояние тылов ВСЮР даже близко не походило на тогдашнее: если на территории России царили полное спокойствие и порядок, то большая часть тыловых территорий ВСЮР являлась ареной действий различных бандформирований, иной раз угрожавших (как махновские) даже городам. Это требовало, естественно, держать более значительные силы в тылу. Затем, минимально необходимый набор различного рода снабженческих и вспомогательных учреждений относительно постоянен и никогда не бывает ровно во столько же раз меньшим, во сколько меньше общая численность армии. Наконец, самое существенное то, что в условиях гражданской войны в армии и ее органах состояли и входили в общее число практически все офицеры, проживавшие на данной территории, в том числе и те, кому давно полагалось находиться в отставке, и кто в ней уже и находился не только к 1917, но и к 1914 году. Часть из них стремилась принести посильную пользу общему делу, часть просто не имела бы иначе никаких средств к существованию. Именно такие офицеры, во возрасту и состоянию здоровья все равно уже не годные для строя, составляли абсолютное большинство наполнявших многочисленные тыловые учреждения ВСЮР, что и сказывалось на общем соотношении.

Белая армия на юге России состояла из частей трех основных типов (помимо казачьих). Во-первых, это возникшие вместе с самой армией первые добровольческие офицерские части, об истории которых говорилось выше Корниловский ударный, Марковский (1-й офицерский), Дроздовский (2-й офицерский) и Алексеевский (Партизанский) полки, позже развернувшиеся в бригады и дивизии (их также называли «цветными» — за разноцветные фуражки: красные с черным околышем корниловские, белые с черным марковские, малиновые с белым дроздовские и белые с синим алексеевские). В них служили офицеры всех частей русской армии, в т. ч. кавалеристы и казаки, сохранявшие наименования своих чинов по прежнему роду оружия. Во-вторых, другие добровольческие части, возникшие в ходе гражданской войны, первоначально также состоявшие преимущественно из офицеров (Ставропольский и Симферопольский офицерские полки, различные офицерские дружины и т. д.). В-третьих, возрожденные в белой армии части прежней Императорской армии.

Движение за возрождение полков получило распространение прежде всего среди офицеров гвардейских и кавалерийских частей, ибо первые отличались наиболее сильным корпоративным духом, а вторые в наибольшей степени сохранили свои кадры. К тому же офицеры всех этих полков по обстоятельствам происхождения и образования (в большинстве потомственные военные, окончившие кадетские корпуса) отличались наибольшей непримиримостью к большевикам и дали, по сравнению с другими частями, наибольший процент участников Белого движения. Пехотные полки в ходе мировой войны почти полностью лишились своих кадровых офицеров — носителей традиций полка (не говоря уже о том, что абсолютное большинство пехотных частей были сформированы только в годы войны и имели случайный офицерский состав), поэтому их возродить было труднее.

Ниже мы рассмотрим некоторые данные о возрожденных полках, ибо они, ко всему прочему, дают и возможность судить о доле офицеров, воевавших в белых армиях. Один из офицеров делил однополчан, оставшихся вне своего возрожденного в белой армии полка, на четыре группы: «Одни, да будет им стыдно, как всегда, старались не делать того, что могут сделать другие… Ко вторым относятся те, что из-за причин материального свойства не могли оторваться от семьи, от полученной уже службы и прапорщик. Третьи, возвращаясь из плена, заблудились (попав в другие белые части). И, наконец, к последней группе можно отнести тех, что погибли героями в самом начале гражданской войны»[490].

«Зарождение и формирование новых частей в Добровольческой армии происходило обычно по одному и тому же шаблону. Когда собиралось несколько офицеров какого-либо прежнего полка, они начинали мечтать о его восстановлении. Когда ячейка имела 15–20 ч, она просила командира того «цветного» полка, в котором находилась, разрешение сформировать N-скую роту. Обычно командиры полков поддерживали такое начинание, и на усиление новой роты назначали 15–20 солдат из числа пленных красноармейцев. Параллельно с этим разыскивался прежний командир, или кто-либо из наличных старших офицеров становился таковым. Он устраивался в ближайшем тылу и тихонько, без лишнего шума, формировал строевую канцелярию, хозяйственную часть, обоз… Рота, работающая на фронте, все «излишки» — пленных и вообще трофеи, переправляла в штаб «своего» полка. О подобных отправках командир «цветного» полка, конечно, знал, однако подобный порядок формирования полка почитался неписаным добровольческим законом и нарушать его не полагалось. В итоге, в зависимости от энергии и возможностей, в один прекрасный день к командиру «цветного» полка прибывала новая N-ская рота. Таким порядком создавался батальон. А когда это случалось, то командир нового полка являлся к начальнику дивизии, докладывал, что им сформирован батальон, просил дать батальону самостоятельный участок и «записать на довольствие». Если часть была сильна духом, она, несмотря на потери в боях, усиливалась и развертывалась в полк, каковой затем и утверждался Главнокомандующим. Морально слабая часть обычно хирела и не выходила из периода хронического формирования». Так, например, Белозерский полк сформировался при Дроздовском, летом 1919 г. при нем самом формировались ячейки Олонецкого и Ладожского пехотных, Иркутского гусарского полков и сводного батальона 31-й пехотной дивизии[491].

Возрожденный полк сохранял свои традиции, и его офицеры, как правило, стремились служить именно со своими однополчанами, переводясь из других частей армии. Офицеры других полков (в т. ч. и пехотных в кавалерийском полку), считались прикомандированными к полку и после нескольких месяцев (например, в Крымском конном — полгода) службы по подаче соответствующего рапорта и решению собрания офицеров принимались в полк постоянно. В полк производились во время войны поступившие в него вольноопределяющиеся и юнкера, в первую очередь из числа родственников служивших в полку офицеров.

Вот обстоятельства возрождения некоторых гвардейских пехотных полков. Л. -гв. Гренадерский полк был представлен в Добровольческой армии с самого начала: в 1-м Кубанском походе участвовало 18 офицеров под своим знаменем во главе с командиром полковником Дорошевичем. Потом их было несколько десятков. Офицеры л. — гв. Литовского полка после его расформирования тремя эшелонами выехали из Жмеринки в Киев, откуда, собравшись вместе, направились в Добровольческую армию, где приняли участие в 1-м Кубанском походе. В конце 1918 г. большинство их находилось в Крыму в охране Императорской фамилии[492]. Из л. — гв. Московского полка, помимо батальона в Добровольческой армии, около 20 офицеров воевало на трех других фронтах[493]. Из офицеров л. — гв. Финляндского полка в воссоздании полка на Дону участвовали 27 офицеров[494]. Он формировался первоначально полковником Есимантовским при Донской армии, там же была предпринята попытка сформировать л. — гв. Измайловский полк[495]. Из л. — гв. Измайловского полка на Дону в январе 1918 г. находилось 19 офицеров, 13 из них участвовали в 1-м Кубанском походе. Всего в Добровольческой армии воевало 52 офицера полка, еще 5 было принято в полк во время войны и 44 прикомандировано (часть их тоже принята в полк)[496]. Из л. — гв. Кексгольмского полка в белых армиях воевало 77 офицеров, в т. ч. 67 на Юге, 6 в армии Колчака, по 2 на Севере и Северо-Западе[497]. В 1-м и 2-м Кубанских походах участвовало в общей сложности 112 офицеров гвардейской пехоты (из них 18 убито и 20 ранено), в дальнейшем в Добровольческой армии было в среднем около 50 офицеров от каждого полка[498].

Офицеры л-гв. Кирасирского Ее Величества полка, оказавшиеся после его расформирования разделенными на три большие группы: в Петрограде, Москве и на Украине, в течение сентября 1918 г. в большинстве собираются в Киеве, где на своем собрании постановляют возродить полк и в октябре-ноябре организованно перебираются в Новороссийск. Из списочного состава к концу 1917 г. (около 60 офицеров), на Юге в рядах полка воевало 38 его офицеров и 15 прикомандированных (из Крыма эвакуировалось 25); еще около 20 воевали на других фронтах или были расстреляны большевиками[499]. Офицеры л. — гв. Уланского Его Величества полка послужили ядром 1-го кавалерийского дивизиона Добровольческой армии — «полковника Гершельмана», в Галлиполи прибыли 7 офицеров. Кроме того, в Сибири воевали 3 его офицера, в Северо-Западной армии — 4[500]. Эскадрон л. — гв. Драгунского полка формировался вначале как команда конных разведчиков Сводно-гвардейского пехотного полка (к февралю 1919 г. там собралось до 10 его офицеров)[501]. В л. — гв. Казачьем полку в 1918 г. служило 28 офицеров и было принято вновь 22, некоторое время служили еще 7 (в т. ч. 5 старых), в 1919 г. было принято еще 14 плюс 2 прикомандированных, в 1920-5 плюс 9 прикомандированных. За войну в другие части переведено 4, вышло в отставку 3 и исключено 2. Соотношение между офицерами и казаками было примерно 1:12-1:15[502]. Офицерами л. — гв. Атаманского полка в мае 1918 г. был укомплектован состав 2-го полка Молодой армии, который вскоре получил прежнее наименование и старый штандарт[503].

Л. -гв. 1-я и 2-я артбригады возродились 20. 08. 1918 г. в Екатеринодаре как 1-е и 2-е орудия 3-й батареи 1-го Отдельного легкого артдивизиона. Из нее 28. 11 был создан «кадр Гвардейской артиллерии» в Гвардейском Отряде, а 1. 01. 1919 г. создана батарея бригады в Сводно-гвардейской артбригаде. 14. 07 она была развернута в дивизион, 27. 04. 1920 г. переименован во 2-й Отдельный тяжелый артдивизион[504]. К 1. 01. 1919 г. в Добровольческой армии было 15 офицеров л. — гв. 2-й артбригады, всего — 44 (плюс некоторые воевали на других фронтах). Донская артиллерия на 1. 01. 1919 г. насчитывала 296 своих (10 генералов, 34 полковника, 38 войсковых старшин, 65 есаулов, 29 подъесаулов, 38 сотников и 82 хорунжих) и 214 прикомандированных (3 генерала, 11 полковников, 11 подполковников, 13 капитанов, 25 штабс-капитанов, 43 поручика, 53 подпоручика и 55 прапорщиков) офицеров[505].

Возрождение кавалерийских полков встречало на первых порах противодействие командования, опасавшегося распыления кавалерийских офицеров по мелким формированиям. «В армии имелось большое количество кавалерийских офицеров, были некоторые полки, весь офицерский состав коих почти полностью находился в армии. Некоторые из кавалерийских частей сумели сохранить и родные штандарты. Офицеры мечтали, конечно, о воссоздании родных частей. однако штаб главнокомандующего эти стремления не поощрял»[506]. Но в дальнейшем именно кавалеристы дали наибольшее количество возрожденных полков[507]. Судьбы кавалерийских (гвардейских и армейских) полков представлены в таблице 6[508].

Из 1-го гусарского Сумского полка в Сибири воевали 12 офицеров, 3 — на Севере, 3 — в Северо-Западной армии, на Юге в созданном в декабре 1918 г. в Одессе эскадроне (потом дивизионе) к июню 1919 г. было 43 офицера; за войну в полк было принято 8 офицеров и в эмиграции 8[509]. К концу 1918 г. в Добровольческой армии было 23 офицера 4-го гусарского Мариупольского полка и несколько офицеров в Донской; полк был возрожден в Донской армии 12. 07. 1919 г. В нем воевало более 30 коренных офицеров[510]. Почти все офицеры 7-го гусарского Белорусского полка собрались в декабре 1918 г. в Одессе, где сформировали эскадрон[511]. Из 9-го гусарского Киевского полка осенью 1918 г. в Добровольческую армию прибыло 13 офицеров, в Галлиполи прибыло 25 офицеров[512]. Ядром к восстановлению 10-го гусарского Ингерманландского полка послужил ординарческий взвод, сформированный из офицеров кавалерии при 1-й конной дивизии[513], в октябре в развернутом на его основе дивизионе было 16 кадровых офицеров полка с полковым штандартом[514]. 12 офицеров этого полка в феврале 1918 г. пыталась пробиться на Дон, но была схвачена, остальные оставшиеся на квартирах в Чугуеве, не пожелав служить у гетмана, летом группами прибыли в Добровольческую армию[515]. В Добровольческой армии воевали почти все офицеры полка, состоявшие в нем к моменту революции — 41 офицер[516]. 7 офицеров 17-го гусарского Черниговского полка принимали участие в 1-м Кубанском походе и затем рядовыми служили в 1-м конном офицерском полку, другая группа офицеров полка собралась летом 1918 г. в Киеве и служила в русских добровольческих дружинах; после ее прибытия в Добровольческую армию там был сформирован дивизион полка[517].

Из 1-го уланского Петроградского полка 2 офицера были расстреляны в Киеве в январе 1918 г., 1 воевал с 1918 г. в Кубанских частях, 4 — воевали в армии адм. Колчака, 4, встретившись в Киеве, решили отправиться в Добровольческую армию, где был возрожден полк, куда стеклись рассеянные по другим частям офицеры. Кроме того, за время войны в полк были приняты 7 офицеров кавалерии и 5 пехоты. В Галлиполи прибыло около 90 ч, в т. ч. 8 офицеров[518]. Большинство офицеров 5-го уланского Литовского полка были в Сибири, в армии Колчака[519]. Офицеры 12-й кавдивизии (28 чел.) прибыли в Новочеркасск 24. 06. 1918 г. во главе с ген. Чекотовским. К моменту формирования эскадрона было 20 офицеров 12-го уланского Белгородского полка, в Галлиполи прибыли 32[520]. Через ряды 14-го уланского Ямбургского полка за Великую и гражданскую войну прошло 85 офицеров[521].

Из 17-го драгунского Нижегородского полка в своей части воевало с начала 1919 г. (в Сводном полку Кавказской кавдивизии) 26 офицеры и 4 прикомандированных, служили также из 18-го — 5 и 1 прикомандированный, 15-го — 6, 16-го — 10 и 2 прикомандированных офицера[522]. Из Крымского конного полка (не считая погибших в январе 1918 г.) в декабре 1918 г. при возрождении его в Добровольческой армии прибыло 27 его офицеров и в 1919–1920 гг. в полк было принято еще 24 офицера из прикомандированных к нему. Другие офицеры служили в иных частях и даже на других фронтах. В Галлиполи из полка было 45 офицеров и 22 солдата. В 1928 г. кадр полка включал 26 офицеров[523]. Текинский полк в ноябре 1917 г. вышедший с Корниловым из Быхова, после отделения 1-го эскадрона (попавшего в Минскую тюрьму) насчитывал 19 офицеров. После расформирования в Киеве 10 офицеров и взвод всадников сражались с января 1918 г. в Добровольческой армии[524].

Гренадеры первоначально были ротой в Марковском полку, а в Южной Армии — 2-м батальоном 2-го Сводно-гренадерского полка. Затем осенью 1918 г. был сформирован гренадерский батальон (полковник Кочкин), вскоре развернувшийся в Сводно-гренадерский полк из 16 рот (каждого из прежних полков), вошедший в 6-ю пехотную дивизию Кавказской армии. Затем в ее составе были образованы 1-й и 2-й Сводно-гренадерские полки. Во 2-й входили офицеры Кавказской гренадерской дивизии (31 ч), и он был переименован в Сводный полк Кавказской гренадерской дивизии. (В конце 1918 — начале 1919 г. почти все офицеры русской национальности Эриванского и других полков покинули Грузию и вступили в Добровольческую армию[525].) В сентябре 1919 г. дивизия была преобразована в Сводно-Гренадерскую (включая 4 — от каждой дивизии Императорской армии — сводно-гренадерских полка); к 4. 03. 19120 г. гренадер, сведенных полковником Кочкиным в батальон осталось 45 ч, которые были влиты в Дроздовский полк[526], а другие остатки дивизии влиты в Алексеевский полк[527], образовав батальон, полностью погибший в Кубанском десанте в августе 1920 г.

Несмотря на указанные выше трудности, были возрождены и некоторые пехотные полки, сохранившие свои знамена или достаточно заметный офицерский кадр: 13-й Белозерский, 14-й Олонецкий, 25-й Смоленский, 42-й Якутский (офицеры этого полка еще летом 1918 г. пытались сформировать свою роту в Южной и Донской армиях; осуществить свое намерение им удалось в начале 1919 г. в Одессе[528]), 80-й Кабардинский и другие, особенно те, что стояли до войны на территории, занятой белой армией (стоявшие в Крыму полки 13-й и 34-й пехотных дивизий, сначала существовавшие в виде сводных полков этих дивизий, 21-й пехотной дивизии). В декабре 1919 г. планировалось развернуть 45-й и 47-й полки[529]. Целый ряд полков существовал в виде ячеек или рот при других полках. Наконец, в армии существовали сводные полки некоторых дивизий: 4-й стрелковой, 15-й, 19-й, 20-й, 31-й (два полка), 52-й (два полка) пехотных. Офицеры стрелковых полков были объединены во ВСЮР в рядах Сводно-стрелкового полка, Сибирских стрелковых — в рядах Сводного Сибирского стрелкового полка.

Некоторое количество офицеров нашло себе применение в возрожденных и вновь организованных в белой армии военно-учебных заведениях, некоторые из которых сохранили свой кадр. 13. 11. 1917 г. в Екатеринодар прибыло Киевское Константиновское военное училище в составе 25 офицеров и 131 юнкера во главе с ген. Калачевым. Большинство их погибло в Кубанских походах. К 3. 08. 1918 г. в нем осталось 11 офицеров и 14 юнкеров. 1. 01. 1919 г. был открыт прием (67-й выпуск), а 3. 09 — еще один (68-й выпуск). В училище был 21 офицер. При выступлении на фронт 27. 12. 1919 г. в батальоне училища было 16 офицеров, 336 юнкеров и 27 солдат, на 30. 07. 1920 г. к началу десанта на Кубань — 2 генерала, 5 штаб — и 20 обер-офицеров, 2 врача, 377 юнкеров и 44 солдата, на момент эвакуации — 4 генерала, 15 штаб — и 16 обер-офицеров, 2 чиновника, 342 юнкера и 3 солдата[530]. В начале 1918 г. на Кубани на основе 1-й Киевской Софийской школы прапорщиков было открыто Кубанско-Софийское военное училище, во главе которого стояли 4 брата Щербовичи-Вечор (начальник, командир батальона и два преподавателя)[531]. Кубанское генерала М. В. Алексеева военное училище (созданное в 1917 г. из школы прапорщиков казачьих войск в Екатеринодаре) возродилось после 2-го Кубанского похода. Летом 1920 г. в нем числилось 23 офицера, 3 чиновника, 2 врача, 307 юнкеров и 47 казаков[532].

Сергиевское артиллерийское училище, действовавшее в Одессе с 1913 г. и закрытое большевиками в январе 1918 г. (12-й выпуск не закончил курса), было восстановлено в октябре 1919 г. (в него была влита и основанная в летом 1919 г. Армавирская артиллерийская школа) во главе с прежним начальником генерал-майором Нилусом (в начале 1920 г. его сменил полковник Казьмин). Половина курсовых офицеров и преподавателей была из старого состава училища. В начале 1920 г. училище в составе двух батальонов (50 офицеров и 400 юнкеров) прикрывало эвакуацию Одессы, а осенью — Севастополя[533].

Александровское военное училище возродилось в Добровольческой армии 31 января 1919 г. [534] Тогда в Екатеринодаре был сформирован кадр двух военно-училищных курсов. В июле 1919 г. одни из них развернулись в Ставрополе и впоследствии преобразованы в Корниловское военное училище, другие — в Ейске — в Александровское. В Корниловском училище служило, не считая начальников, 59 офицеров (5 командиров батальона, 9 командиров рот, 3 адъютанта, 19 курсовых офицеров, 4 хозчасти и 19 преподавателей, в т. ч. 4 генерала)[535]. Оно имело в числе преподавателей 11 генералов и полковников генштаба, 4-х офицеров, закончивших другие академии и 4-х с университетским образованием[536].

В состав белой армии на Юге входил также ряд восстановленных кадетских корпусов: Донской (генерал-лейтенант П. Г. Чеботарев), Владикавказский (генерал-майор М. Н. Голеевский) и восстановленные еще при гетмане Киевский (полковник Линдеман), Сумский, Полтавский и Одесский (полковник Бернацкий). 17 октября 1919 г. по инициативе капитан 1-го ранга Н. Н. Машукова был открыт Морской корпус в Севастополе (первоначально — на 260 чел.; в это время в армии служило более 50 морских кадет и гардемарин[537]). Полтавский корпус 21 ноября 1919 г. был переброшен во Владикавказ. После эвакуаций начала 1920 г. Донской корпус оказался в Египте (куда был эвакуирован из Новороссийска), Одесский, Киевский и рота Полоцкого (совместно размещавшиеся в Одессе, за исключением около 350 кадет, оставленных в городе) — в Югославии (где из них был создан Первый Русский кадетский корпус). В Крыму из остатков Владикавказского и Полтавского был создан просуществовавший в Ореанде до эвакуации Крымский кадетский корпус (генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков), из Сумского — интернат в Феодосии (полковник кн. П. П. Шаховской) и из остатков Донского — Второй Донской (генерал-майор И. И. Рыковский) в Евпатории.

Во ВСЮР воевало немало и морских офицеров[538] (с одного только «Гангута и только на Юг прибыли в разное время 7 офицеров[539]). Первые моряки Добровольческой армии были собраны в Морской роте (см. выше). Среди 25 ее чинов, о ком сохранились сведения, помимо капитана 2-го ранга В. Н. Потемкина, 4 старших лейтенанта, 7 лейтенантов, 7 мичманов, 4 гардемарина и кадет. В 1-м Кубанском походе участвовали 16 чинов флота[540]. Очень активно участвовали в борьбе морские кадеты: 43 из 49 кадет 5-й роты (т. е. в возрасте 15 лет) Морского корпуса в Петрограде, судьба которых известна, сражались в белой армии, из кадет Севастопольского корпуса 13 были за храбрость произведены в офицеры[541]. В 1918 г. большинство морских офицеров воевали на суше. Ими, в частности, были укомплектованы команды бронепоездов — «Адмирал Непенин» (капитан 2-го ранга В. Н. Марков, потом старший лейтенант А. Д. Макаров;), «Дмитрий Донской» (капитан 2-го ранга Бушен), «Князь Пожарский» (капитан 1-го ранга В. Н. Потемкин) и другие.

Флот удалось организовать не сразу. В декабре 1918 г. по предписанию морского министра Добровольческой армии адм. Герасимова группа из 8 морских офицеров во главе со старшим лейтенантом А. П. Ваксмутом была направлена в Севастополь с целью получить военный корабль, но безуспешно. Первым кораблем Черноморского флота Добровольческой армии стал реквизированный в Новороссийске ледокол «Полезный» (капитан 2-го ранга С. Медведев), чуть позже к нему присоединились подводная лодка «Тюлень» (капитан 2-го ранга В. В. Погорецкий) и канонерка «К-15» (ст. лейт. А. А. Остолопов). В апреле 1919 г. из Севастополя в Новороссийск был уведен крейсер «Кагул» (капитан 1-го ранга П. П. Остелецкий), экипаж которого состоял из 42 морских офицеров, 19 инженер-механиков, 2 врачей, 21 сухопутного офицера, нескольких унтер-офицеров и 120 охотников флота (в т. ч. 30 кубанских казаков) вместо положенных 570 ч. Летом флот Добровольческой армии насчитывал уже более десятка судов[542].

Черноморский флот состоял из трех отрядов (в разное время ими командовали капитан 1-го ранга Н. Н. Машуков, контр-адмиралы П. П. Остелецкий, М. А. Беренс, А. М. Клыков) и имел в 1920 г. свыше 120 судов[543]. Флотом последовательно командовали: вице-адмиралы Канин, М. П. Саблин, Ненюков, контр-адмирал М. А. Кедров, начальниками штабы были контр-адмиралы Николя, Машуков. Существовало особое морское управление Донской армии (контр-адмирал И. А. Кононов), образовавшее флотилию из речного Донского (контр-адмирал С. С. Фабрицкий) и Азовского (капитан 2-го ранга В. И. Собецкий) отрядов[544]. Весной 1919 г. Азовская флотилия была переименована в Днепровскую и перешла на Днепр, где в мае были созданы Верхне-Днепровская (капитан 1-го ранга В. С. Лукомский), Средне-Днепровская (капитан 1-го ранга Г. И. Бутаков) и Нижне-Днепровская (капитан 1-го ранга В. И. Собецкий) флотилии[545].

Весной 1919 г. при организации Каспийской флотилии, на нее прибыла группа морских офицеров, находившаяся в Персии (ст. лейтенанты Н. Н. Лишин, Н. В. Потапов, лейт. бар. Нолькен и др.). На Каспий были отправлены также собранные из частей Добровольческой армии морские офицеры. 22 марта в Петровск с Черного моря прибыла группа во главе с капитаном 2-го ранга Б. М. Пышновым (8 апреля она получила первый корабль — моторный баркас «Успех», на котором бежал из Астрахани капитан 2-го ранга Ордовский-Танаевский), а в середине апреля прибыла вторая группа с начальником флотилии капитаном 1-го ранга А. И. Сергеевым. В июне Деникин издал приказ об откомандировании на флотилию всех морских офицеров с фронта (в частности, капитан 2-го ранга А. П. Ваксмут прибыл из Царицына с 10 офицерами. Начальниками штаба флотилии были капитан 2-го ранга Апушкин, капитан 1-го ранга Рябинин и капитан 1-го ранга Пышнов. Остатки флотилии, отошедшие во главе с капитан 1-го ранга Б. М. Бушеном в Энзели (до 700 ч при более 200 офицерах) спаслись в Персии, а большинство офицеров было в сентябре 1921 г. переправлено во Владивосток, где составили кадр Сибирской флотилии[546].

Комплектование и проблема «добровольчества»

Изначально основным принципом комплектования, закрепленным в самом названии армии, был добровольческий. Создание первых частей было описано выше. После возвращения из 1-го Кубанского похода лишь немногие офицеры покинули ряды армии, но взамен пошел поток новых добровольцев. «Все были молодые офицеры, все фронтовики, почти всем пришлось пробиваться сквозь большевицкие заставы, в пути терять своих компаньонов; и все неделями и месяцами бродили по Югу России с одной мыслью — в Добровольческую армию! Армию они не застали на Дону и им пришлось осесть по станицам и хуторам, скрываться и путаться — многим без денег. подаянием… Опрос был строгий и пристрастный: «Почему Вы не сочли для себя нужным явиться значительно раньше?» Заявления, что они прибыли из Смоленска, Москвы, прямо с фронта, не считались уважительными. «Вы — полковник?» Потрудитесь представить двух свидетелей». Эти и подобные им вопросы несколько задевали самолюбие являвшихся, но «явка с опозданием» повелевала снести это безропотно»[547]. Следует заметить, что весной 1918 г. переход границ, тщательно контролировавшихся большевиками, был не менее рискованным чем зимой 1917–1918 гг. в пору «охоты» на офицеров на южных станциях. Один из офицеров вспоминал, что в районе Суджи, где ему удалось пересечь границу, около пропускного пункта валялось до 80 трупов[548].

Кроме того, в города Юга России были посланы эмиссары Добровольческой армии для набора офицеров. В местных газетах обычно помещались объявления о собрании офицеров, на котором выступал представитель армии, после чего проводилась запись добровольцев. Результаты были разными. Имеются, например, следующие данные о пополнении 1-го Офицерского полка. В ст. Каменской в первый же день записалось более 20 офицеров из тех, что не успели в свое время добраться до Ростова и после прихода немцев записались в донской отряд. В Одессе на собрание пришло около 200 чел., из которых записались добровольцами 150, но большинство (за исключением 20 чел.) свернули по пути в Южную армию, через месяц прибыла еще партия в 87 чел. В Александровске на собрание явилось до 150 офицеров, выехало 30. Кременчуг, Бахмут, Павлоград и некоторые другие города (где украинские власти не допускали собраний) дали по несколько десятков офицеров, Екатеринослав — 100.

В двух крупнейших центрах — Харькове и Киеве дело обстояло по-разному. В Харькове об армии уже хорошо знали, но украинские власти препятствовали деятельности ее представителей, и никаких собраний проводиться не могло. Сначала на Дон уезжали одиночки или маленькие группы — тайно или с ложными документами, но потом стали выезжать и большими партиями, организованно и даже с оружием. Всего выехало около 2000 офицеров, гораздо меньше того, что могло бы быть. Киев же дал ничтожное пополнение: помимо особой трудности работы для представителей Добровольческой армии, местное офицерство «укрылось» постановлением какой-то группы офицеров, побившего все рекорды непонимания обстановки и лицемерия («Мы должны быть в полной готовности, ввиду скорого восстановления неделимой России под скипетром законного Монарха силами самого русского народа»), обращавшимся к населению с просьбой «поддержать, помочь офицерам пережить невзгоды революционного времени и оберечь их, жаждущих подвига во благо Родины, от вторжения их во всевозможные авантюры». Несмотря на очевидную постыдность ожидания освобождения «силами народа» без их участия и саму смехотворность его, за демагогическую идею «сохранения себя для будущего» охотно ухватились все слабые духом. Действительно, просившие «оберечь их от втягивания в авантюры», оказались неспособны «оберечь» себя[549].

В отношении добровольцев армия была связана контрактом (первый период контракта для старых добровольцев закончился в мае, второй — в сентябре, третий — в декабре). Однако 25 октября был издан приказ № 64 о призыве в армию всех офицеров до 40 лет. При этом освобождавшимся из армии добровольцам предлагалось либо подвергнуться призыву, либо покинуть территорию армии в семидневный срок. 7 декабря приказом № 246 четырехмесячные контракты были окончательно упразднены. Как подчеркивает Деникин, «к чести нашего добровольческого офицерства надо сказать, что приказы эти не только не встретили какого-либо протеста, но даже не привлекли к себе в армии внимания — так твердо сложилось убеждение в необходимости и обязательности службы»[550].

Мобилизации

С середины ноября, после взятия Ставрополя, на территории армии (главным образом в Ростове и Таганроге) была проведена мобилизация офицеров. Это были те, которые в свое время не желали поступать в армию. «Неловко чувствовали себя эти офицеры, хорошо обмундированные, одетые по зимнему, прибывшие с полными чемоданами. Чтобы загладить свою вину они проявляли себя до щепетильности дисциплинированными, готовыми перенести все тяжести службы, быть такими же, как остальные. Но… у них не будет марковской воли, порыва»[551]. В конце ноября 1918 г. мобилизация офицеров была назначена и в Крыму, но проходила вяло, и из большого числа офицеров, находившихся в Крыму, явилось сравнительно мало. К тому же боеспособного рядового элемента явилось мало, зато много калек и стариков (в Симферопольский офицерский полк, например, были назначены 4 полковника, бывшие командиры полков в Великую войну)[552].

Другими источниками пополнения армии были прибытие бывших пленных офицеров из-за границы и организованных офицерских отрядов с Украины после крушения гетманского режима. Из Екатеринослава в Крым отошло 400 офицеров. В Одессе в начале 1919 г. при союзниках ген. Тимановский развернул формирование 4-й «Железной» стрелковой дивизии (до войны стоявшей в городе) надеясь на десятки тысяч офицеров, — местных и осевших с начала революции, не желавших ехать на занятые большевиками территории, а также недавно бежавших от них с Украины. К марту его бригада насчитывала 5 тыс. чел. (3350 штыков и 1600 сабель), были и другие русские формирования, но после эвакуации Одессы они распались, а бригада, брошенная французами, в половинном составе перешла румынскую границу и отказавшись разоружиться, прибыла в Новороссийск[553].

В начале 1919 г. стали прибывать офицеры из плена. Эшелоны шли через Смоленск и Харьков, многие, зная о Добровольческой армии, прибыли в Донбасс. Прибывшим был дан длительный отпуск и право выбора части. До 20 попало в Марковский полк, где были встречены с уважением: это были кадровые офицеры 1-й пехотной дивизии, до войны стоявшей в Смоленске, где жили их семьи; однако они в городе не остались[554]. В течение 1919 г. продолжали прибывать небольшие партии офицеров из-за границы — как пленных, так и оказавшихся там после революции. Прибыли, в частности, офицеры «Легиона Чести», сформированного из солдат русской бригады во Франции и воевавшего на французском фронте до самого конца мировой войны[555]. С начала 1920 г. в Русскую Армию в Крыму стали прибывать офицеры с ликвидированных к тому времени белых фронтов. В октябре 1920 г. в Крым прибыло около 400 офицеров из Северной армии, отошедших в Норвегию и Финляндию[556].

Особенно большое пополнение поступало на освобожденных армией от большевиков территориях, однако процент добровольцев в этой массе снизился. Как отмечал Деникин: «Ряд эвакуаций, вызванных петлюровскими и советскими успехами (Украина), и занятие нами новых территорий (Крым, Одесса, Терек) дали приток офицерских пополнений. Многие шли по убеждению, но еще больше по принуждению»[557]. Для определения в армию офицеров, находившихся на занятых большевиками территориях создавались специальные реабилитационые комиссии. Через них, в частности, должны были пройти, чтобы реабилитировать себя в государственной измене, все офицеры, служившие в гетманской армии (в чем нашло свое отражение крайне враждебное отношение Деникина к гетману Скоропадскому)[558].

После начала наступления в мае 1919 г. пополнение частей добровольцами и мобилизованными офицерами происходило часто совершенно самостоятельно, властью командиров полков, и даже рот. Так, в Купянске марковцами было дано распоряжение о регистрации находящихся в городе и уезде офицеров. Их зарегистрировалось около 100 ч и через два дня они явились в полной походной форме для зачисления в полк. В Ливнах в конце сентября в 1-й Марковский полк влилось около 100 местных офицеров. Пленным предпочитали мобилизованных, и в города направлялись из полков офицеры-уроженцы этих городов, которые должны были агитировать земляков, убеждать местные власти отпустить в полк мобилизованных, а офицеров освободить от прохождения реабилитационных комиссий. В Александровске желающих поступить в Марковский полк набралось свыше 1000, но явилось на погрузку 400, а в полк прибыло 240, из Екатеринослава — 50–60. Офицеров в этих городах были многие сотни, но они предпочитали «реабилитироваться»[559]. Некоторые командиры не сторонились офицеров, перешедших от красных и усиленно набирали их в свои части. Когда после взятия Харькова в Ростов прибыло до 350 офицеров из занятых мест, командир 2-го Корниловского полка капитан Пашкевич, испросив разрешение на набор офицеров из этой партии, отобрал из них 240 ч и отправил в свой полк не дожидаясь отзывов реабилитационных комиссий[560].

Тем не менее приток в армию офицеров с территорий, находившихся под властью большевиков, порождал немало проблем. Во-первых, необходимость прохождения реабилитационных комиссий помимо того, что занимала много времени, вызывала недовольство офицеров, хотя значительная часть их, уклонившаяся в свое время от поступления в Добровольческую армию по соображениям личной безопасности, едва ли имела право возмущаться выражаемым теперь недоверием. Однако некоторые старшие офицеры считали этот порядок безусловным злом. Б. А. Штейфон, в частности, высказывал следующие впечатления о работе регистрационных комиссий в Харькове, где жили несколько тысяч офицеров: «Подавляемые этим числом, комиссии изнемогали от непосильной работы, и регистрация крайне затягивалась, создавая атмосферу нервности и разочарования… На наших регистрациях офицерам тоже надо было, прежде всего, оправдываться. Если вопросы «оправдания» затрагивали бы только тех, кто вольно или невольно служили в красной армии, это имело известный смысл. К сожалению, «обвинялись» все, кто по тем или иным причинам проживал на территории, занятой советской властью, хотя и был в подавляющей массе, внутренне непримиримым врагом этой власти. Офицерство, встречавшее «свою» белую армию с энтузиазмом и яркими надеждами, быстро теряло порыв первых дней, считало себя несправедливо обиженным и мучительно переживало свою трагедию. После демобилизации 1917–1918 гг. на юге России проживало не менее 75 тыс. офицеров. 75–80 % этой массы было настроено, несомненно, жертвенно и патриотично, но мы не умели полностью использовать эти настроения… Офицеры, простояв много дней в очередях (в одном из крупных городов комиссия за три дня успела зарегистрировать лишь офицеров с фамилиями на «А»), переставали туда являться, а стали сами поступать в те или иные части. Приняв новых офицеров, каждый полк частными путями быстро выяснял и прошлое этих офицеров, и их политические исповедания. Почти всегда находились однополчане, однокашники или просто знакомые. Для объяснения офицерский психологии тогдашнего времени, является интересным нижеследующий факт: в Харькове, еще в мирное время стоял полк 31-й дивизии, и офицеры этих частей в числе нескольких сот человек воздерживались от немедленного поступления в Добровольческую армию. Они верили, что будут воссозданы их родные части и личным почином образовали свои, очень сильные духом и числом ячейки»[561].

Во-вторых, возникали проблемы взаимоотношений вновь поступивших офицеров со старыми добровольцами, под команду к которым, как правило молодым офицерам в младших чинах, поступали старшие по чину. Зачисление вновь прибывающих офицеров рядовыми в строевые или офицерские роты тот же Штейфон считал чрезвычайно вредным: «Прежде всего, нахождение офицеров на должностях рядовых больно било их по самолюбию и тем принижало их дух. Это была одна из главных причин, почему значительный процент офицеров уклонялся от службы в строю. Затем, наличие офицеров-рядовых резко отражалось на дисциплине, что в дальнейшем принесло крайне печальные плоды, запутав и усложнив веками слагавшееся офицерское мировоззрение. Эта же система привела к тому ненормальному явлению, что прежним кадровым офицерам, преимущественно штаб-офицерам, в армии места не находилось. На должности рядовых они не годились, да и сами не желали идти в подчинение молодым подпоручикам и поручикам. На командные должности их не назначали, ибо каждый добровольческий полк ревниво оберегал «старшинство» своих офицеров, основанное не на чинах и прошлом прохождении службы, а исключительно базировавшееся на добровольческом стаже. В итоге прекрасный штаб-офицерский состав Императорской армии оставался за бортом. Свою преданность Родине и свою доблесть они полностью проявили во время Великой войны. Должность рядового их нисколько не обижала как мера чрезвычайная, но как систему они ее резко осуждали». Кроме того: «Зло заключалось в делении офицеров на «старых» и «новых». Первая группа, притом меньшая числом, занимала командные должности и пользовалась всеми правами офицера и начальника. Вторая группа, резко увеличившаяся после выхода армии из Донецкого бассейна, в массе своей никакими правами не пользовалась, считалась «рядовыми» и лишалась даже тех офицерских преимуществ, какие дарованы уставом каждому офицеру»[562].

Впрочем, это было злом неизбежным, ибо такое отношение к не поступившим в армию до лета 1919 г. офицерам имело совершенно реальное и веское основание. Достаточно привести массу описаний, которые вовсе не свидетельствуют о «горении» офицеров этих местностей поступать в армию — как о их жизни при немцах, так и слабое пополнение летом 1919 г. Те десятки тысяч, о которых идет речь уже имели возможность и сполна проявили свое «горение» в 1917–1918 гг. Офицер Добровольческой армии, посланный летом 1918 г. для набора добровольцев в Киев, с презрением писал о таких: «Большинство же оставалось с гордым самоутешением: они «мученики» и «страстотерпцы» за Родину. А затем они будут спасаться, уходя с немцами или убегая в Одессу, куда высадятся союзники, или зароются в норы с воплем: спасайте нас! А потом, когда уже не будет ни немцев, ни «Вильной Украины», а придет Добровольческая армия, они вылезут из нор, объявят: «мы — офицеры!» и предъявят свои претензии на места, сообразно своим чинам. Естественный вопрос к ним: «Где вы были до сего времени и что делали?» для них будет оскорбительным. Они никогда не ответят на него открыто и честно»[563]. Эти офицеры по свидетельствам всех начальников были в целом гораздо менее надежным элементом. Факт доблестного поведения во время Великой войны не помешал, однако, множеству старших офицеров не только равнодушно относиться к белой борьбе, но и служить красным. Едва ли правомерны и протесты против офицерских рот, ибо офицеров было бы просто некуда девать — их число было в любом случае непропорционально числу солдат. При проведении же общей мобилизации в достаточном числе части потеряли бы всякую устойчивость, как, к сожалению, показал реальный опыт. Если добровольческие по духу «цветные» полки даже при небольшом количестве старых добровольцев оставались на высоте и никогда не знали массовых сдач в плен, то части «регулярного» типа (за немногими исключениями) сплошь и рядом переходили к красным при первых неудачах, истребляя своих офицеров. Так что реальная картина была именно такова, и едва ли стоит противопоставлять ее тому, что хотелось бы видеть или было бы, якобы, возможно. Добровольчество тоже было, в принципе злом, но только этим «злом» армия реально и держалась. К тому же условия гражданской войны не имели ничего общего с мировой, и отличные в прошлом начальники (как ген. Канцеров под Ольгинской) просто не умели к ним приспособиться, не пережив их с самого начала.

Деникин характеризовал проблему адаптации вновь поступивших офицеров следующим образом. «Вливание в части младшего офицерства других армий и нового призыва и их ассимиляция происходили быстро и безболезненно. Но со старшими чинами было гораздо труднее. Предубеждение против Украинской, Южной армий, озлобление против начальников, в первый период революции проявивших чрезмерный оппортунизм и искательство или только обвиненных в этих грехах по недоразумению — все это заставляло меня осторожно относиться к назначениям, чтобы не вызвать крупных нарушений дисциплины. Трудно было винить офицерство, что оно не желало подчиниться храбрейшему генералу, который, командуя армией в 1917 году, бросил морально офицерство в тяжелые дни, ушел к буйной солдатчине и искал популярности демагогией… Или генералу, который некогда, не веря в белое движение, отдал приказ о роспуске добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную добровольческую часть, отряд. Или генералу, безобиднейшему человеку, который имел слабость и несчастье на украинской службе подписать приказ, задевавший достоинство русского офицера. И т. д., и т. д.

Для приема старших чинов на службу была учреждена особая комиссия под председательством генерала Дорошевского, позднее Болотова. Эта комиссия, прозванная в обществе «генеральской чрезвычайкой», выясняла curriculum vitae пореволюционого периода старших чинов и определяла возможность или невозможность приема на службу данного лица или необходимость следствия над ним. Процедура эта была обидной для генералитета, бюрократическая волокита озлобляла его, создавая легкую фронду. Но я не мог поступить иначе: ввиду тогдашнего настроения фронтового офицерства эта очистительная жертва предохраняла от многих нравственных испытаний, некоторых — от более серьезных последствий… Вообще же «старые» части весьма неохотно мирились с назначением начальников со стороны, выдвигая своих молодых, всегда высокодоблестных командиров, но часто малоопытных в руководстве боем, и в хозяйстве, и плохих воспитателей части. Тем не менее жизнь понемногу стирала острые грани, и на всех ступенях служебной иерархии появились лица самого разнообразного служебного прошлого… Труднее обстоял вопрос с военными, состоявшими ранее на советской службе»[564].

Не будучи долго поддержаны другими, первые добровольцы вместе с тяжкими испытаниями, выпавшими на их долю, впитывали в себя презрение и ненависть ко всем тем, кто не шел рука об руку с ними. В Кубанских походах поэтому, как явление постоянное, имели место расстрелы офицеров, служивших ранее в Красной армии… С развитием наступления к центру России… необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение — расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов. Изданный в ноябре 1918 г. приказ Деникина, осуждающий непротивление офицеров на советских территориях заканчивался фразой: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии — суровый и беспощадный». Впоследствии Деникин признавал, что этот приказ «произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душой с нами. Отражая настроения добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы… Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставить ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей: той же болотовской комиссии было указано мною не вменять в вину службу в войсках Советской России, «если данное лицо не имело возможности вступить в противобольшевистские армии или если направляло свою деятельность во вред Советской власти». Такой же осторожности в обвинении, такой же гуманности и забвения требовали все приказы добровольческим войскам, распоряжения, беседы с ними»[565].

Осенью 1919 г. из штаба Главнокомандующего был разослан циркулярный запрос в штабы армий по поводу отношения к офицерам, перешедшим из Красной армии и указывалось на существующую ненормальность сурового к ним отношения. Донским командованием еще в начале 1919 г. было изложено мнение на этот счет, сводившееся к тому, что офицеры белых армий не должны смотреть на своих собратий, принужденных служить в советской армии с точки зрения «непогрешимых судей». Считаясь с принудительной системой службы офицеров в советской России, с террором, с системой заложников и с системой поруки, нужно смотреть на громадное большинство советских офицеров как на лиц, вынужденных к этой службе обстоятельствами[566].

Поступление в полки офицеров, ранее служивших в Красной армии, никакими особыми формальностями не сопровождалось. Офицеры, переходившие фронт, большею частью отправлялись в высшие штабы для дачи показаний. Таких офицеров было не так много. Главное пополнение шло в больших городах. Часть офицеров являлась добровольно и сразу. а часть после объявленного призыва офицеров. Большинство и тех, и других имели документы о том, что они в Красной армии не служили. Все они зачислялись в строй, преимущественно в офицерские роты, без всяких разбирательств, кроме тех редких случаев, когда о тех или иных поступали определенные сведения. Часть «запаздывающих» офицеров, главным образом высших чинов, проходили через особо учрежденные следственные комиссии (судные).

Отношение к офицерам, назначенным в офицерские роты, было довольно ровное. Многие из этих офицеров быстро выделялись из массы и назначались даже на командные должности, что в частях Дроздовской дивизии было явлением довольно частым. В Корниловской дивизии пленные направлялись в запасные батальоны, где офицеры отделялись от солдат. Пробыв там несколько месяцев, эти офицеры назначались в строй также в офицерские роты. Иногда ввиду больших потерь процент пленных в строю доходил до 60. В частях Дроздовской дивизии пленные офицеры большею частью также миловались, частично подвергаясь худшей участи — расстрелу[567]. То же свидетельствует и ген. Штейфон: «Офицеры, перешедшие от большевиков или взятые в плен, если они не были коммунистами, решительно никаким репрессиям не подвергались. Все они для испытания назначались рядовыми в строй и после небольшого искуса уравнивались в правах с остальными офицерами полка. Что касается пленных и мобилизованных офицеров, то в своей массе они доблестно воевали, а когда приходилось — умирали»[568].

С сентября 1918 по март 1920 г. было предано суду (чьи дела дошли до Главнокомандующего) около 25 генералов, из которых 1 был приговорен к смерти (приговор не утвержден), 4 к аресту на гауптвахте и 10 оправдано. Наказание заменялось арестом на гауптвахте и в важных случаях разжалованием в рядовые, причем к декабрю 1919 г. все разжалованные были восстановлены в чинах[569]. Например, генерал-лейтенант Л. М. Болховитинов, как и Сытин, и многие другие, перешедший из Красной армии, был судим и разжалован и послан рядовым на фронт. Свое разжалование он переносил с большим достоинством. В Крыму он был восстановлен в чине[570]. Приказом 29 апреля 1920 г. Врангель освобождал от всяких наказаний и ограничений по службе воинских чинов не только перешедших из Красной армии, но и тех. кто при взятии в плен не оказывал сопротивления.

Роль офицерства в армии

Офицеры-добровольцы сражались с исключительным мужеством и упорством, что были вынуждены вполне признавать те их противники, кому приходилось непосредственно встречаться с ними в бою. «В составе Астраханской дивизии (речь идет о бое с пехотной дивизией ген. Виноградова на ст. Гнилоаксайской во второй половине ноября 1918 г.) преобладали офицеры-добровольцы, действовавшие в качестве солдат. Они дрались исключительно упорно: раненые не выпускали оружия из рук, пока в силах были держать его. Руководя боем, я наткнулся на трех раненых офицеров. Обнявшись, они тяжело шагали и из последних сил тянули за собой пулемет «кольт». Увидев меня, они упали на землю, и один из них, раненный в живот, судорожно припал к пулемету. Он успел открыть огонь и убить лошадей подо мной и моим ординарцем. Но мы с ординарцем бросились на них, и развязка произошла очень быстро… Я видел, как офицеры-белогвардейцы, действовавшие в качестве рядовых солдат, с винтовками наперевес бросались на наших кавалеристов, кололи штыками их лошадей… Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены… Начался жаркий бой. Офицеры дрались яростно и в плен не сдавались. Раненые либо кончали жизнь самоубийством, либо пристреливались оставшимися в живых. Особо упорно оборонялись офицеры, сбившиеся у штаба бригады (речь идет о бригаде ген. Арбузова), вокруг черных знамен с двуглавыми орлами»[571]. «Держаться далее в бронепоездах было нельзя. Вооружившись винтовками, штаб корпуса (речь идет о гибели 1-го Кубанского корпуса 21. 02. 1920 г. у Белой Глины) и команды бронепоездов во главе с генералом Крыжановским и инспектором артиллерии генералом Стопчинским во главе по занесенному снегом полю стали отходить от железнодорожного полотна. Они сразу же были окружены красной конницей. Несмотря на совершенно безвыходное положение, белые не сдавались и старались пробиться в степь. Красным хотелось захватить окруженных живыми, но после того, как несколько атак было отбито и они понесли большие потери, пришлось отказаться от этой мысли. Конница отошла, а вперед были выдвинуты пулеметные тачанки, открывшие огонь по кучке белых. В 2–3 минуты огонь скосил всех. Тогда вновь бросилась конница и зарубила тех, кто был еще жив»[572].

На офицерском самопожертвовании во многом и держалось Белое движение. Этим фактором, главным образом, объясняется то обстоятельство, что малочисленная Добровольческая армия целых три года смогла выдерживать напор многократно превосходящих ее по численности и вооружению красных войск и даже одерживать над ними блистательные победы, пока это превосходство не стало абсолютно подавляющим. «В области военной, — признавал Фрунзе, — они, разумеется были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего». И — еще определеннее: «В нашей политической борьбе — кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить так же, как на это были способны мы[573]. Подчас уважение к мужеству офицеров приводило даже к таким эпизодам. В начале декабря 1919 г. при отступлении от Харькова от 3-го Корниловского полка остался только сводный батальон в 120 ч и офицерская рота в 70 ч. При попытке прорыва через лес батальон был скошен, в живых осталось 16 ч, но когда со штыками наперевес пошла в атаку офицерская рота, донеслась команда: «Товарищи, расступись, офицера идут!», и рота прошла сквозь безмолвный лес[574].

В начале 1919 г. в Донбассе, когда одни и те же станции, селения и хутора переходили из рук в руки, «пали на поле брани, умерли от ран и болезней или были изранены многие достойнейшие из достойных и храбрейшие их храбрых. Здесь нормально дрались один против десяти, а часто и против двадцати-тридцати. В подкрепление посылались роты в 20 штыков, под станцией Дебальцево взвод офицерский роты в составе семи штыков перешел в контратаку и задержал наступление красных. Все было сделано выше сил человеческих, не жалея себя и выручая соседа. Уже казалось, что больше выдержать нельзя, но доблесть и стойкость добровольцев сделали свое дело, и фронт красных дрогнул»[575]. «Полк офицеров, и это показано на деле, можно было уничтожить измором, огнем, огромной численностью, но отнюдь не разбить его. Для красных один вид наступающих офицеров, одно: «идут офицеры», уже лишал их моральной стойкости»[576]. Командование офицерами частями требовало от офицеров особой отваги, личного примера бесстрашия: «Когда шла в бой офицерская рота, тогда я чувствовал, как пытливо смотрят на тебя около двухсот пар глаз, я понимал тогда немой вопрос: «А каков-то ты будешь в огне?»[577] В ноябре 1920 г. в Крыму был случай, когда отступавшие конные батареи, внезапно остановившись и построившись, подпустили на минимальное расстояние и смели картечным залпом, полностью уничтожив, красную кавалерийскую бригаду. Участник этого боя комментировал его так: «Были офицеры, которые считали главной ошибкой красных то, что они атаковали нас в лоб. Я же думаю, что они не были так неправы. Они ведь судили по себе. Не нужно забывать, что наши солдаты срывали погоны и удирали. Если бы батареи были солдатскими, атака красных имела бы успех. Но батареи были офицерскими, и это изменило все. Офицеры не побежали»[578].

Трагедия Белой борьбы заключалась в том, что, принимая на себя главный удар, офицерские части несли и наибольшие потери, которые трудно было восполнить равноценным материалом. Их необходимо было сохранить, но, с другой стороны, они были необходимы в бою, и это фатальное противоречие так и не смогло быть преодолено до конца гражданской войны. ген. Юзефович писал по этому поводу: «С правого берега (Дона — С. В.) надо убрать ядро Добровольческой армии — корниловцев, марковцев, дроздовцев и другие части, составляющие душу нашего бытия, надо их пополнить, сохранить этих великих страстотерпцев — босых, раздетых, вшивых, нищих, великих духом, на своих плечах потом и кровью закладывающих будущее нашей родины… Сохранить для будущего. Всему бывает предел… И эти бессмертные могут стать смертными»[579].

В этом трагедия всех белых армий, но особенно южной. Роль, которую играли офицеры в белой армии и фатальность для нее их потерь были очевидны и для советских историков, указывавших, что «главные причины военного поражения антисоветских армий лежали не в области военного искусства… операции, проведенные ими против Красной Армии с точки зрения военного искусства были образцовыми». Важнейшую роль сыграло на последней стадии борьбы изменение состава белогвардейских армий. Пока армия состояла из сравнительно однородной надежной массы, она побеждала, хоть и была малочисленна. Пусть в начале 1918 г. в Добровольческой армии было всего 5 тыс. чел., но до 70 % их составляли офицеры, а остальные — близкие им по качеству и духу добровольцы. Но стоило только перейти к массовой мобилизации… как процент офицеров упал в 7–8 раз, и армия стала терпеть поражения»[580].

Понятна и та неистовая ненависть, которую испытывали к офицерам большевики. Показателен такой эпизод. «На перроне валялся изуродованный труп старичка — начальника станции. У него на груди лежали проткнутые штыками фотографические карточки двух молоденьких прапорщиков, сыновей начальника станции… Если так расправлялись большевики с родителями офицеров, то над самими офицерами, взятыми в плен, красные палачи изощряли всю свою жестокость. На плечах вырезывали погоны, вместо звездочек вколачивали гвозди, на лбу выжигали кокарды, на ногах сдирали кожу узкими полосками в виде лампас. Бывали случаи, когда даже тяжело раненных офицеров медленно сжигали на кострах. Видя неминуемый плен, офицеры добровольцы застреливались, или же, если были не в состоянии пошевелить рукой, просили своих друзей пристрелить их во имя дружбы»[581]. Тела офицеров, убитых 19 января 1918 г. у ст. Гуково «были отрыты в ужасном виде, свидетельствовавшем о нечеловеческих пытках, которым подвергли их красные. Шт. — кап. Добронравов был зарыт еще живым»[582]. Офицеры, тяжело раненные с полковником Жебраком в ночной атаке 23 июня 1918 г. под Белой Глиной, были истерзаны и сожжены живыми: «Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было разможжено прикладом. Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Красные захватили его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запытали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и многих других наших бойцов»[583]. В декабре 1918 г. у с. Сергиевка в Ставропольской губ. прапорщики 1-й батареи Степанов и Меньков, взятые в плен, после издевательств над ними, голыми были облиты керосином и сожжены живыми»[584]. И когда Ленин писал, что «неприятель бросает самые лучшие полки, так называемые «Корниловские», где треть состоит из офицеров, наиболее контрреволюционных, самых бешеных в своей ненависти к рабочим и крестьянам, защищающих прямое свое восстановление своей помещичьей власти», то писать подобное про корниловских офицеров, абсолютное большинство которых было из крестьян[585], его побуждала уж поистине «бешеная ненависть».

Офицеры служили предметом «особого внимания» и разного рода бандитских формирований, особенно махновцев. Долго после смерти брата Махно вымещал свою злобу над тяжело раненными офицерами, попадавшими лишь в таком состоянии в его руки, т. к. каждый строевой офицер предпочитал смерть махновскому плену. После взятия Бердянска махновцы два дня ходили по дворам, разыскивая офицеров и тут же их расстреливая и платя уличным мальчишкам по 100 р. за найденного. В захваченном у Волновахи поезде Махно уничтожил всех, кто хотя бы приблизительно имел сходство с офицерами. Непримиримая ненависть Махно к офицерам оставалась неизменной[586].

Между тем, офицерам удавалось создавать вполне боеспособное пополнение даже из пленных махновцев (2-й Корниловский полк был сформирован первоначально в основном из этого элемента). «Офицеры жили в казармах и постоянно общались со своими солдатами. Махновцы скоро убедились, что эти «золотопогонники» не страшны — они были молодыми веселыми людьми безо всякого барства и снисходительного отношения высшего к низшему. Большинство корниловских офицеров сами были из крестьянских семейств. Пашкевич и старые корниловцы неустанно вели с махновцами беседы о России, о ее былом величии и теперешнем унижении, о целях и смысле борьбы, начатой Корниловым. Говорили просто, горячо и без всякой внутренней фальши, на что очень чуток русский человек»[587].

Излишне говорить, что офицеры были цементирующим началом армии. Среди них были, конечно люди разной силы духа, но в целом офицерская масса, сражавшаяся на передовой, отличалась высочайшей надежностью. «Советская пропаганда, — замечал Деникин, — имела успех не одинаковый: во время наших боевых удач — никакого; во время перелома боевого счастья ей поддавались казаки и добровольческие солдаты, но офицерская среда почти вся оставалась совершенно недоступной советскому влиянию»[588]. И это несмотря на то, что многие офицеры были озабочены судьбой и устройством своих семей. Даже семьи терских и кубанских казачьих офицеров, не получавшие регулярно жалования, временами бедствовали[589]. Еще в худшем положении находились семьи тех, кто не имел никакой связи с бывшими тылом армии казачьими областями. В письме Главнокомандующему ген. Врангель писал, что «нам необходимо войти в соглашение с союзниками об эвакуации семей офицеров. Офицер не может хорошо выполнять свой долг, когда он поглощен заботами об участи своей жены и детей»[590].

Лучшим элементом были офицеры из числа бывших воспитанников кадетских корпусов, которые служили в белых армиях почти поголовно, что вполне подтверждается имеющимися данными по Одесскому корпусу. Из 99 офицеров, окончивших этот корпус и дослужившихся до генеральских и штаб-офицерских чинов, 71 получили их в белых армиях (по 7 в Императорской и болгарской, 6 в польской, 5 в югославской, по 1 в гетманской, грузинской и литовской), из 25 капитанов занимавших штаб-офицерские должности — 11 (12 в Императорской, по 1 в югославской и РОА). Из 235 погибших выпускников корпуса 70 погибли в 1-й Мировой войне, 128 в белых армиях (в т. ч. 56 в 1920 г.) и еще 32 в борьбе с большевиками после гражданской войны. Из 1196 выпускников корпуса в белых армиях служили 446 (из окончивших до 1920 г. включительно 1031-386), т. е. подавляющее большинство тех, чья судьба известна (из прочих 70 погибли в Мировую войну, 53, в т. ч. иностранцы, служили в иностранных армиях: 15 в польской, 13 в Югославской, 12 в болгарской, 8 в грузинской, 3 в гетманской, по 1 в литовской и английской, несколько десятков после корпуса не стали офицерами, а об остальных нет сведений)[591].

Чинопроизводство и продвижение по службе

Чинопроизводству в Добровольческой армии, с одной стороны, не придавалось большого значения, а с другой, оно было практически единственным видом наград, ибо на Юге старыми орденами офицеры не награждались, а новый орден Св. Николая Чудотворца был учрежден П. Н. Врангелем лишь 30. 04. 1920 г. (им было награждено 337 чел. [592]). Когда после 1-го Кубанского похода был поднят «больной» вопрос о ненормальности положения, когда младший по службе и в чине является начальником старшего, ген. Марков ответил твердо и решительно: «Мой принцип: достойное — достойным. Я выдвину на ответственный пост молодого, если он способнее старшего»[593]. Этот принцип последовательно проводился и в дальнейшем, в результате чего чины в Добровольческой армии значения не имели. Доминировала должность. Поручики командовали батальонами, а штаб-офицеры и капитаны были в этих батальонах рядовыми[594]. Право таких младших в чине офицеров командовать обусловливалось как тем, что это были люди, наиболее сильные духом, первыми начавшие борьбу, когда многие их подчиненные еще отсиживались вне армии, так и тем, что они обладали уже столь необходимым опытом военных действий, совершенно не похожих на мировую войну. Вот почему главным было старшинство не в чине, а в поступлении в армию. Такой подход отмечается практически везде: «Чины в нашей батарее не играли большой роли. Важна была давность поступления в батарею»[595].

В первые месяцы борьбы производства в следующий чин почти не практиковались, за исключением производств за отличие в первый офицерский чин юнкеров, кадет и вольноопределяющихся. Первое такое производство последовало 12 февраля 1918 г. в ст. Ольгинской: при выходе в 1-й Кубанский поход все юнкера были произведены в прапорщики, а кадеты старших классов — в «походные юнкера». Тут же всем произведенным были выданы приготовленные еще в Ростове погоны, а кадеты нашили на погоны ленточки национальных цветов по нижнему ранту. По окончании похода, 6 мая, во время парада в Егорлыцкой «полевые юнкера» были произведены в офицеры[596]. Тот факт, что в офицеры производились, как правило, все лица, бывшие к моменту большевистского переворота юнкерами, совершенно закономерен, ибо им оставалось до выпуска не более полутора-двух месяцев, а участие в боях делало такое производство тем более правомерным. Производство в офицеры за боевые отличия кадет приводило к тому, что они затем, когда вновь открылись кадетские корпуса, доучивались там уже в офицерских чинах. В частности, в выпуске 1919 г. Донского корпуса таких было 12 человек, среди зачисленных во вновь открытый Морской корпус в Севастополе бывших морских кадет и гардемарин большинство было уже подпоручиками Корпуса Корабельных Офицеров[597].

В дальнейшем офицеры производились в следующие чины обычным порядком, но тщательного внимания этому не уделяли, и чинопроизводство носило достаточно случайный характер: одни офицеры довольно быстро производились в соответствии с занимаемыми должностями, другие, на таких же должностях, многими месяцами оставались в прежнем чине. Многое зависело от своевременности представления, сроков прохождения дел в штабах (подверженных многим случайностям) и т. д. Это приводило к тому, что летом-осенью 1919 г., когда в основном налажено было регулярное прохождение документов, офицеры в течение одного дня (или с интервалом в один-два дня) производились в два-три следующих чина. В Крыму, в марте 1920 г. ряд офицеров также были произведены сразу через несколько чинов: в частности, командир 1-го Марковского полка капитан Марченко, командир 1-й батарея Марковской артбригады штабс-капитан Шперлинг стали полковниками[598]. Они с начала войны не производились, хотя и занимали соответствующие посты и считались одними из лучших офицеров в армии. В Гвардейском кавалерийском полку, где к апрелю 1920 г. числилось 200 офицеров, из которых почти никто ранее за время гражданской войны в следующие чины не производился, было сразу произведено 165 производств, 100 переименований офицеров гвардии в следующие чины по армии (некоторые были повышены на два-три чина) и 60 производств вольноопределяющихся в первый офицерский чин, в результате чего в полку оказалось около 70 штаб-офицеров[599].

Вообще же чинопроизводство для основной массы офицеров осуществлялось примерно с той же интенсивностью, что и в годы мировой войны. Юнкера-артиллеристы, прибывшие в армию в ноябре 1917 г. и произведенные в офицеры в начале 1-го Кубанского похода к концу войны были штабс-капитанами, а некоторые даже капитанами — точно так же, как к 1917 г. были штабс-капитанами и иногда капитанами прапорщики выпуска 1914 г. Большинство остальных офицеров, находившихся на передовой продвинулись на два чина капитаны стали полковниками, подпоручики — штабс-капитанами, и т. д. В то же время офицеры тыловых частей и учреждений, особенно от капитана и выше, зачастую ни разу за войну не производились в следующий чин. То же касалось младших офицеров, не занимавших офицерских должностей, они в лучшем случае к концу войны получали следующий чин. Были и нередкие примеры головокружительных карьер выдающихся добровольческих офицеров «цветных» частей, как, например, знаменитые генералы, командиры Дроздовских полков Туркул, Харжевский и Манштейн, бывшие штабс-капитаны.

Следует иметь в виду, что в системе чинов белой армии на Юге производились некоторые изменения. В октябре 1918 г. с целью ликвидировать различие между гвардейскими и армейскими офицерами, не имевшее в условиях гражданской войны никакого значения, был упразднен чин подполковника, и все подполковники были переименованы в полковники. В 1919 г. был отменен чин прапорщика, а прапорщики подлежали переименовыванию в корнеты и подпоручики, однако вновь принимаемые в армию прапорщики некоторое время оставались в этих чинах, а не переименовывались автоматически. В 1920 г. в Русской Армии Врангеля чин подполковника был восстановлен, но не только в армии, но введен и для гвардии[600]. В Кубанском казачьем войске был отменен чин подъесаула[601].

В генералы производство осуществлялось, как правило, только на соответствующих должностях (исключение делалось для некоторых командиров «цветных» полков), и было относительно нечастым явлением, множество полковников, не только занимавших низшие должности, но и командиров полков, так и остались в этом чине. Зато в полковники было произведено множество офицеров — как вследствие отсутствия длительное время чина подполковника, так и потому, что, в отличие от начальников дивизий и корпусов, командиры полков, дивизионов, эскадронов и батарей в условиях гражданской войны менялись очень часто. Поэтому после эвакуации число полковников даже превышало число подполковников.

Что касается производства в офицеры (в первый офицерский чин), то, за исключением производства «старых» юнкеров, о котором говорилось выше, оно практиковалось сравнительно редко. На тех же основаниях, что во время мировой войны, шло производство вольноопределяющихся, но ввиду обилия офицеров оно не имело особенно широкого распространения. Существовавшие в армии военные училища были с самого начала (с конца 1918 — начала 1919 гг.) ориентированы на полноценный двухгодичный курс обучения мирного времени и первые выпуски сделали в самом конце 1920 г. уже в Галлиполи. С учетом некоторых очень небольших ускоренных выпусков и производств за отличие число произведенных в офицеры едва ли превысит тысячу человек. Сказанное не касается казачьих частей, где за полным исчерпанием запаса офицеров (казачьи области с самого начала были ареной войны и террора, а на освобождаемых территориях казачьих офицеров не было) производство из урядников было основным каналом пополнения офицерского состава. Но в общей сложности число произведенных вряд ли превысило 3 тыс. чел.

Руководители

На юге Белое движение располагало наиболее квалифицированными командными кадрами. Среди его основоположников были два Верховных Главнокомандующих, командующие фронтами и армиями в мировой войне. Из лиц, сыгравших ведущую роль на первом этапе борьбы (М. В. Алексеев, Л. Г. Корнилов, А. М. Каледин, А. П. Богаевский, С. Л. Марков, А. И. Деникин, М. Г. Дроздовский, А. С. Лукомский, И. П. Романовский, П. Х. Попов) только Дроздовский был полковником. Среди высших руководителей (командующих и начальников штабов армий, оперативных объединений и командиров корпусов) ВСЮР и Русской Армии (генералы бар. П. Н. Врангель, А. П. Кутепов, А. А. Боровский, С. К. Добророльский, И. Г. Эрдели, В. З. Май-Маевский, А. М. Драгомиров, Л. А. Сидорин, Н. Н. Шиллинг, Я. Д. Юзефович, Я. А. Слащев, Н. Э. Бредов, Д. П. Драценко Б. И. Казанович, В. К. Витковский М. Н. Промтов, П. К. Писарев, Н. П. Ефимов, П. Н. Шатилов, И. Г. Барбович, В. П. Ляхов, И. И. Чекотовский, М. Н. Скалон, П. С. Махров, А. К. Келчевский, В. В. Чернавин, В. Е. Флуг, М. Н. Вахрушев, Е. В. Масловский, П. А. Томилов Ф. Ф. Абрамов, А. П. Гревс, Н. П. Калинин, Г. И. Коновалов, В. Л. Покровский, А. Г. Шкуро, С. Г. Улагай, А. В. Голубинцев, С. Д. Говорущенко, К. К. Мамонтов, Н. Г. Бабиев, И. Д. Попов, А. А. Павлов, А. К. Гусельщиков, В. Г. Науменко, С. М. Топорков, Н. М. Успенский, М. И. Тяжельников, М. И. Хоранов, Крыжановский, Николаев, и др.) лишь треть (притом главным образом те, кто командовал казачьими соединениями) была произведена в генералы в белой армии (к 1918 г. они были полковниками, лишь Покровский капитаном).

Из лиц, занимавших строевые генеральские должности не выше начальников пехотных и кавалерийских дивизий и бригад (генералы Станкевич, Третьяков, Канцеров, Черепов, Чичинадзе, Тимановский, Корвин-Круковский, Андгуладзе, Сахно-Устимович, Выгран, Дубяго, Зубор, Оленич, Непенин, Шевченко, Колосовский, Теплов, Оссовский, бар. Штакельберг, Шинкаренко, Волховской, Буйвид, Миклашевский, Ревишин, Руднев, Эммануэль, Крейтер, Манштейн, Кельнер, Туркул, Харжевский, Пешня, Скоблин, Шифнер-Маркевич, полковники Блейш, Биттенбиндер, Кочкин, Манакин, Данилов, бар. Притвиц, Самсонов, Силин, Сычев, кн. Авалов и др.) примерно треть имела генеральские чины до 1918 г., а остальные были полковниками и подполковниками (лишь четыре начальника «цветных» дивизий были штабс-капитанами). Но начальники того же ранга, командовавшие казачьими и инородческими соединениями (генералы Султан Келеч Гирей, Афросимов, Борисевич, Ренников, Морозов, Гусельщиков, Постовский, Савельев, Стариков, Агоев, Секретев, Семилетов, Арбузов, Татаркин, Скипетров, Губин, Житков, Ирманов, Туроверов, Косинов, Фицхелауров, Смагин, Смирнов, Лобов, Клочков, Колосовский, кн. Бекович-Черкасский, Анзоров, Аленич, Расторгуев, Гейман, Павличенко, Мамонов, Скляров, Зыков, Семенов, Тихменев, Черячукин, Кравцов, Чернецов, Якушев, Толкушкин, Успенский, Филимонов, Чайковский, Шапринский, полковники Белогорцев, Бутаков, О'Рем, Земцев, Серебряков-Даутоков, Елисеев, Савельев, Скворцов, Лебедев, Муравьев, Дьяконов, Фирсов, Ходкевич, Захаров, Лащенов, Захаревский, Авчинников, Сальников, Позднышев, Рудько, Сутулов, Уваров и др.) в абсолютном большинстве вступили в белую армию полковниками, подполковниками, а то и есаулами.

Во ВСЮР находилось примерно 2/3 старшего командного состава (от полковника и выше)[602]. При обилии генералов и полковников все штабные, административные и тыловые должности были укомплектованы ими, равно как и военные училища за единичными исключениями возглавлялись генералами производства до 1918 г. (начальниками военных училищ были, в частности, генералы Калачев, Чеглов (Константиновского), Протозанов, Жнов, Зинкевич, Георгиевич (Корниловского), Курбатов, Хамин (Александровского), полковник Ермоленко, генералы Корольков и Болтунов (Кубанского). Высшие чины штаба Главнокомандующего ВСЮР и армий (оперативных объединений) генерал-квартирмейстеры, дежурные генералы, начальники военных сообщений и снабжений (генералы Вязьмитинов, Фирсов, Плющик-Плющевский, Трухачев, Киселевский, Кравцевич, Санников, Тихменев, Бенсон, Месснер, Деев, Вильчевский, фон Зигель, Петров, Масленников, Соловьев, Арцишев, Ветвеницкий, Шуберский, Бресслер, Иванов, полковники Булгаков, Даровский, фон Гоерц, Халецкий) почти все находились в этих чинах до 1918 г., а из начальников штабов корпусов, дивизий и отдельных бригад (генералы Агапеев, Абутков, Георгиевич, Кусонский, Арпсгофен, полковники Ребдев, Бородаевский, Бредов, Ахаткин, Скоблев, Эверт, Лебедев, Иордан, Храпко, Замбржицкий, Даниленко, Егоров, Соколовский, Тарло, Беликов, Ивановский, Александров, капитан Петров) — примерно половина, остальные — как правило, одним чином ниже.

Наиболее молодым (в среднем) был командный состав «цветных» частей», сыгравших наиболее видную роль в войне. Большинство полковников этих частей (за исключением командовавших ими в первой половине 1918 г.) были в конце 1917 г. капитанами и штабс-капитанами. Командирами полков, не говоря уже о батальонах, назначались офицеры в чине капитана и даже обер-офицеры. Это было следствием особого старшинства по службе в данном добровольческом полку.

Корниловским полком последовательно командовали полковники М. И. Неженцев, А. П. Кутепов, В. И. Индейкин, Н. В. Скоблин. После развертывания в дивизию последний стал ее начальником, его в 1920 г. сменил генерал-майор М. А. Пешня (начальник штаба — капитан Капнин, потом капитан Месснер), а полками командовали: 1-м — полковники Пешня, Гордиенко (временно — капитан Дашкевич, штабс-капитаны Ширковский, Филипский, Челядинов), 2-м — капитан (потом полковник) Пашкевич и полковник Левитов, 3-м — ес Милеев, капитан Франц и полковник Щеглов (временно — полковник Пух), 4-м — поручик Дашкевич (временно — штабс-капитан Филипский). Среди особо доблестных офицеров капитаны Трошин, Морозов, Бурьян, Натус, поручики Редько, Маншин, Судьбин, подпоручик Бондарь. Корниловскую артбригаду возглавлял генерал-майор (б. полковник) Л. М. Ерогин, дивизионами командовали полковники Ф. П. Королев, С. Д. Гегела-Швили, Ю. Н. Роппонет и П. А. Джаксон, батареями — полковники А. Г. Пио-Ульский, Е. А. Глотов, Поспехов, Я. М. Петренко, В. И. Гетц, Н. П. Бялковский, Халютин, Мальм и капитан Шинкевич. Среди ее выдающихся офицеров — полковник К. И. Мутсо, подполковники Д. А. Смогоржевский, П. А. Корбутовский, поручик А. Попов[603]. Батальонами и ротами командовали младшие офицеры, например, в составе сформированных летом 1919 г. 2-го и 3-го Корниловских полков не было ни одного штаб-офицера (см. табл. 7). Младшие офицеры рот (1–3 на роту) в основном были прапорщиками (в 3-м Корниловском полку из 21–14 прапорщиков, 3 подпоручика и 4 поручиков)[604].

Марковским полком последовательно командовали: генералы С. Л. Марков, А. А. Боровский, полковники Дорошевич, кн. Хованский, Н. С. Тимановский, генерал-майор Ходак-Ходаковский, полковники Наркевич, Гейдеман, Сальников, А. Н. Блейш, при разворачивании в дивизию ею командовали генерал-майор Н. С. Тимановский (начальник штаба полковник А. Г. Битенбиндер), полковник А. Г. Биттенбиндер, генерал-лейтенант П. Г. Канцеров, полковник А. Н. Блейш, генерал-майор А. Н. Третьяков, генерал-майор В. В. Манштейн; 1-м полком командовали: полковники А. Н. Блейш, Докукин, Слоновский, капитан Марченко, подполковник Лебедев, 2-м — полковник А. А. Морозов, капитаны Д. В. Образцов, Перебейнос, Крыжановский, Луцкалов, полковники Данилов и Слоновский, генерал-майор Гаттенбергер, полковник Кудревич, 3-м — полковник Наумов, капитан Савельев, капитан Урфалов, подполковники Никитин и Сагайдачный; Запасным — полковник Фриде. Среди особо прославившихся марковцев полковники Волнянский и Булаткин. Марковскими артиллерийским дивизионом и (с 4. 04. 1919 г.) бригадой командовали полковник Д. Т. Миончинский, генерал-майор А. Н. Третьяков, полковник П. Н. Машин, ее дивизионами (с 4. 04. 1919 г.) полковники А. А. Михайлов, Ю. Н. Роппонет, А. М. Лепилин, Айвазов, Иванов, Шкурко, батареями — полковники В. П. Левиков, Иванов, Харьковцев, штабс-капитан (подполковник) В. И. Стадницкий-Колендо, штабс-капитан А. С. Князев, поручик (капитан) Н. Боголюбский 1-й, штабс-капитан (полковник) А. А. Шперлинг, капитан Тишевский, штабс-капитан Михно, капитан (полковник) Подъесаулчанников, штабс-капитан Масленников, штабс-капитан (полковник) Ф. А. Изенбек, поручик Жуков.

Дроздовским полком командовали последовательно ген. В. В. Семенов, полковники М. А. Жебрак-Русанович, В. К. Витковский; после разворачивания полка в дивизию, ею командовали генерал-майоры В. К. Витковский, К. А. Кельнер, А. В. Туркул и В. Г. Харжевский, а полками командовали: 1-м — полковники Руммель, Туркул, Мельников, генерал-майор Чесноков, полковник Петерс, 2-м полковники Звягин, Титов, подполковник Елецкий, 3-м — полковники В. В. Манштейн и В. С. Дрон, 4-м — полковник Тихменев. Дроздовским конным (2-м Офицерским) полком командовали: ротмистр Гаевский, генерал-майор И. И. Чекотовский, полковники Гатенбергер, Барбович, Гаевский, Шапрон дю Ларре, Силин, Кабаров. Дроздовской артбригадой командовал генерал-майор Ползиков, дивизионами — полковники Протасович, Шеин, Соколов и Медведев, конно-артиллерийскими дивизионами — полковники Колзаков и Москаленко, батареями — полковники Нилов, Ягубов, Самуэлов, Туцевич, Чесноков, Косицкий, подполковники Мусин-Пушкин, Гамель, Маслов, Соловьев, Соколов, Абамеликов, Прокопенко, капитан Лазарев.

Алексеевским (Партизанским) полком командовали: генералы Богаевский и Казанович, полковники П. К. Писарев, кн. А. А. Гагарин (при разворачивании в дивизию, ею командовал генерал-майор А. Н. Третьяков, 1-м полком — капитан П. Г. Бузун, 2-м — кн. А. А. Гагарин), полковник П. Г. Бузун и временно полковник Шклейник, капитан Рачевский и полковник Логвинов.

Командиры других пехотных полков были до 1918 г. обычно полковниками, реже подполковниками (иногда генерал-майорами) и лишь как исключение капитанами. Из наиболее известных Симферопольским офицерским полком командовали полковники Морилов, Гвоздаков, Робачевский, Решетинский, Белозерским — Радченко и Штейфон, Олонецким — Быканов, Сводно-Стрелковым Гравицкий, л. — гв. Финляндским — фон Моллер и Енько, Кубанским стрелковым Дмитриев, сводным 4-й стрелковой дивизии — Удовиченко, сводным 14-й пехотной дивизии — Зеленецкий, сводными 31-й пехотной дивизии — Смельницкий и Ткачев, сводными 52-й пехотной дивизии — Жуковский и Пархомович, Литовским А. Буяченко, Белостокским — А. Винокуров, Керчь-Еникальским — В. Лосиевский, Апшеронским — Дубяго, Дагестанским — Тиморенко-Кривицкий, Ширванским Камионко, Самурским (Солдатским) — Кельнер, Дорошевич-Никшич, Сипягин, Звягин, Ильин, Зеленин и подполковник Шаберт, сводно-гвардейскими генерал-майоры Тилло и Моллер и полковник Стессель, сводно-гренадерскими полковники Пильберг, Яковлев и Ставицкий, Таганрогским — генерал-майор Черский, полковники А. Куявский и В. фон Эссен, Брестским — подполковник Л. Руссов, Якутским — генерал-майор Бернис, Славянским стрелковым генерал-майор Вицентьев, Сводным Сибирским стрелковым — генерал-майор Бурневич.

Кавалерийскими полками командовали почти исключительно полковники (Глазенап, Н. А. Петровский, Д. А. Ковалинский, Г. Н. Псиол, Калугин, Лермонтов, Доможиров, Гершельман, М. Мезерницкий, С. П. Попов, Кузьмин, Д. И. Туган-Мирза-Барановский, Антонов, Невзоров, Скачков, Мацылев, А. А. Байдак, И. Глебов, Самсонов, А. А. Трушевский, Д. В. Коссиковский, С. Н. Ряснянский, гр. А. П. Беннигсен, бар. Ф. Н. Таубе, М. Е. Ковалевский, М. А. Смагин, Н. М. Алексеев, Н. М. Гончаренко, Н. Д. Скалон, М. Длусский, Д. С. Мартыновский, С. И. Новиков, Г. А. Доленго-Ковалевский, Тихонравов, Сабуров, Гернгросс, Коссиковский, Псиол, Аппель, Ф. Ф. Грязнов, Апрелев, Кублицкий), иногда генерал-майоры (М. Ф. Данилов, Е. Иванов), причем абсолютное большинство их имели этот чин до поступления в белую армию, меньшая часть была подполковниками (или гвардейскими ротмистрами) и лишь немногие ротмистрами. Офицеры в чине ниже полковника командовали полками редко и только временно (подполковник П. И. Максимов, ротмистры Христинич, А. Н. Шебеко, Г. Г. Раух, поручик Н. А. Озеров и др.).

Командиры казачьих и инородческих полков (из которых наиболее известны генералы А. Рубашкин, А. Шмелев, Фостиков, полковники Болдырев, Чапчиков, П. Губкин, А. Ружейников, С. Рябышев, Г. Чапчиков, Гамалий, Рудько, Жуков, А. И. Кравченко, Н. И. Малышенко, В. Н. Хоменко, В. Безладнов, Польской, Кандаков, кн. Султан Кадыр Гирей, Мурзаев, Растегаев, И. Литвиненко, Гетманов, Гончаров, Непокупной, Свидин, Муравьев, Жуков, Чекалов, Преображенский, Лопата, Ерохин, Буряк, Шляхов, Айсер, Саппо, Головин, Асеев, Волошинов, Черкезов, Орфенов, Казаков, Штригель, Поссевин, Дикий, Безладный, Галушко, Ануфриев, кн. Крапоткин, Ходзинский, Беликов, Гутиев, Хабаев, Бучевский, Рыбасов, Борисов, Волшанский, Гуцунаев, Крым-Шамхалов, войсковые старшины Дейнега, Закрепа, Несмашный, есаулы Акимов, Соломахин, Б. Ногаец, ротмистры Иванов, Аджиев и др.) и Кубанских пластунских батальонов (полковники Рутковский, Еременко, Погодин, Пята, Наумов, Запольский, Захаров, Староверов, Серафимович, Цыганок, Белявский, Головко, Грищенко, Мазанко) в абсолютном большинстве к началу гражданской войны были войсковыми старшинами и есаулами, полковниками были сравнительно немногие.

Старшие артиллерийские начальники — инспекторы артиллерии армий, оперативных объединений и корпусов (генерал-лейтенанты Илькевич, Макеев, Неводовский, Репьев, генерал-майоры Лахтионов, Папа-Федоров, Беляев, Бодиско, Стопчанский, Мальцев, полковник Урчукин), как и командиры артиллерийских бригад (генерал-майоры Икишев, Без-Корнилович, Милостанов, Эрдман, Росляков и др.) в подавляющем большинстве были произведены в эти чины в Императорской армии. Командиры артдивизионов и отдельных батарей (генерал-майоры Жуков, Савицкий, Подгорецкий, Шлегель, полковники Пименов, Ефремов, Ильяшевич, Гудима, Плющинский, Абрамовский, Сакс, Шпигель, Казачинский, Белый, Иванов, Белый И., Столбин, Джизкаев, Пашков, Красовский, Островский, Добровольский, Занфиров, Менк, Ржевуцкий, Григорович, Пуржинский, Сазневский, Коптев, Толмачев, Миронич, войсковой старшина Березлов, штабс-капитан Киреев и др.), командиры конно-артиллерийских дивизионов и батарей (генерал-майор Фок, полковники Д. С. Перфильев, М. В. Котляревский, Б. А. Лагодовский, кн. Авалов, Батурский, Трепов, Безладнов, Козинец, Крамаров, Петровский, Сейдлер, Щеголев, Яблочков, подполковник Ф. Гумбин, капитан Ермолов, есаул Антонов и др.) обычно и до гражданской войны находились в этих чинах, за исключением некоторых командиров кубанской казачьей артиллерии, но и те были тогда в чине не ниже есаула.

Бронепоездными дивизионами командовали генерал-майор Иванов, полковники Зеленецкий, Неводовский, Истомин, Баркалов, Селиков, Гадд, Громыко, Скопин, бронепоездами — полковники Александров, Бурков, Вальрос, Васильев, Гонорский, Гурский, Делов, Журавский, Имшеник-Кондратович, Ионин, Карпинский, Кельберер, Кузнецов, Кунцевич, Лебедев, Лойко, Мокрицкий, Морилин, Огонь-Догановский, Окушко, Положенцев, Саевский, Скоритовский, Соллогуб, Стремоухов, Федоров, Циглер, Шамов, Шмидт, Юрьев, капитан 1-го ранга Потемкин, подполковники Григорьев, Ергольский, Зуев, Каньшин, капитаны 2-го ранга Бушен, Марков, капитаны Блавдзевич, Высевко, Долгополов, Заздравный, Колесников, Коссовский, Костецкий, Лазарев, Магнитский, Молчанов, Муромцев, Недзелькович, Нефедов, Норенберг, Плесковский, Прокопович, Разумов-Петропавловский, Рипке, Савицкий, Сипягин, Скаткин, Смирнов, Харьковцев, Юрьев, старший лейтенант Макаров, лейтенанты Полетика, Чижов, штабс-капитан Вознесенский, поручики Антоненко, Назаров, Шимкевич, подпоручик Лагутин. Среди командиров дивизионов и бронепоездов Донской армии — войсковые старшины И. И. Бабкин и Л. А. Стефанов, капитаны Н. И. Лобыня-Быковский и Киянец, есаул П. А. Федоров, подъесаулы Н. С. Аврамов, С. А. Ретивов, Н. Д. Скандилов, штабс-капитан Попов, сотник К. Н. Фетисов, поручик Воронов.

Донской артиллерией руководили последовательно генерал-майор И. П. Астахов, полковник Б. А. Леонов, генерал-лейтенант Ф. И. Горелов, генерал-майор (б. полковник) Л. М. Крюков, генерал-майор А. И. Поляков. Инспекторами артиллерии фронтов и групп, командирами дивизионов были генерал-майоры П. А. Марков, И. И. Золотарев, А. Н. Ильин (б. полковник), полковники Н. Н. Упорников, Ф. Ф. Юганов, Д. Г. Баранов (б. войсковой старшина), А. А. Кирьянов, В. М. Марков, О. П. Поцепухов, А. А. Дубовской, В. М. Федотов, Ф. И. Бабкин (б. войсковой старшина), Степанов, Михеев, А. С. Форапонов, А. Ф. Грузинов, А. А. Леонов (четверо последних — бывшие есаулы). Батареями командовали полковники Л. А. Данилов, В. А. Ковалев, А. В. Бочевский, Н. П. Шкуратов, П. И. Кострюков, А. И. Лобачев, Б. И. Туроверов, С. М. Тарасов, В. С. Тарарин, А. В. Первенко, Я. И. Голубинцев, А. А. Брызгалин, И. Ф. Филиппов, И. И. Говорухин (из них 5 были войсковыми старшинами и 4 есаулами), войсковые старшины Свеколкин, В. В. Климов, А. И. Недодаев, А. Н. Пустынников, А. И. Афанасьев, Г. Г. Чекин, Н. А. Горский, А. А. Упорников, Г. В. Сергеев, П. Д. Беляев, П. А. Голицын, К. Л. Медведев, Г. И. Ретивов, М. С. Житенев, А. И. Каргин, А. П. Харченков, А. П. Пивоваров, П. П. Харченков, В. А. Кузнецов, С. Г. Нагорнов, Шумилин, М. С. Житенев, В. С. Голицын, В. М. Нефедов, подполковник Рудницкий (из них 3 бывших есаула и 2 подъесаула), есаулы Г. С. Зубов, П. А. Зелик, В. И. Толоконников, Б. Е. Туркин, А. П. Сергеев, Б. П. Трояновский, С. В. Белинин, Ф. Д. Кондрашев, С. Г. Нагорнов, К. Д. Скляров, Б. А. Родионов, И. А. Мотасов, В. Н. Самсонов, Е. Е. Ковалев, М. И. Еронин, Я. И. Афанасьев, С. М. Плетняков, В. С. Мыльников, Козлов, И. Г. Коньков, капитаны В. Д. Майковский, Р. И. Серебряков, подъесаулы Д. К. Полухин, З. И. Спиридонов, Н. Дондуков, Т. Т. Неживов, А. М. Добрынин, штабс-капитаны Ю. В. Тржесяк, А. Ф. Бочевский, И. З. Поповкин, А. И. Недодаев, сотники Прошкин, Ф. Н. Попов, И. М. Греков, поручик А. А. Мельников, хорунжий К. Д. Тарановский.

Командиры запасных частей (полковники Гуртих, Булгаков, Стратонов, Юрьев, Шекеров, Юлатов, Баталин, Сычев, Есиев, Кох, Платов, Бакеев, Ступин, Глинский, Левашев и др.), равно как и командиры отдельных инженерных рот (полковники Гротенгельм, Бершов, Бородин, Добровольский и др.) и других технических частей (полковники Дружинин, Краснопевцев, Рар, Шульц, Введенский, Захаров, Гроссевич, Сафонов, капитаны Гартман, Маевский, Нюхалов, поручик Чибирнов и др.) находились в большинстве в своих прежних чинах. То же самое можно сказать о командовании местных бригад и уездных воинских начальниках (генерал-майоры Горский, Краснопевцев, Русинов, полковники Олимпиев, Аджемов, Камов, Захаров, Минаев, Шимановский, Зозулин, Яковец, Евстафиев, Николаев, Моложанов, Миклашевский, Бабенко, Радкевич, Вильке, Худяков, Тарасов, Добрянский, Каплинский, Рагинский, Тер-Саркисов, Смирнов, Байков, Егоров, Иванов, Домбровский, Финютин, Григорьев, капитаны Кутяшев, Матросов), которые назначались из имевшихся в изобилии штаб-офицеров и редко повышались в чине.

Потери

Наиболее тяжелые (относительно своей численности) потери Добровольческая армия несла в течение 1918 г., т. е. именно тогда, когда офицеры составляли особенно значительную ее часть. 17 января при большевистском восстании в Таганроге погибло более 300 офицеров и юнкеров, а остальные юнкера 3-й Киевской школы прапорщиков (141 ч) были перебиты 22-го при выходе из города после перемирия[605]. До 50 офицеров и юнкеров было брошено в доменную печь на металлургическом заводе, кроме того, после изгнания большевиков в мае было обнаружено около 100 трупов[606]. При оставлении Ростова и Новочеркасска в лазаретах были перебиты большевиками несколько десятков или сотен раненых, которых не успели вывезти[607]. В частности, из лазарета № 1 Новочеркасска из около 100 было выброшено на улицу 42 чел., из которых большинство зарублено[608]. Учитывая, что за время с начала формирования в армию поступило свыше 6000 ч, а при оставлении Ростова число бойцов не превышало 2500[609], можно считать, что она потеряла не менее 3500 ч. В «Ледяном» походе погибло около 400 чел. и вывезено около 1500 раненых[610]. Раненых, однако, армия, не всегда могла везти с собой. После отхода от Екатеринодара на север около 300 чел. [611] было оставлено в ст. Елизаветинской и еще 200 — в Дядьковской. Почти все они были добиты преследователями. (В Елизаветинской их рубили топорами, причем когда раненые просили не рубить их, а расстреливать, неизменно следовал ответ: «Собаке собачья смерть». Так погибло не менее 69 ч. [612])

Не менее тяжкие потери понесла армия и во 2-м Кубанском походе (в некоторых боях, например, при взятии Тихорецкой, потери доходили до 25 % состава[613]), и в боях под Ставрополем. В течение 1918 г. погибли и все главные вожди Белого движения, чьими именами были названы полки (31 марта под Екатеринодаром был убит Л. Г. Корнилов, 12 июня под Шаблиевкой С. Л. Марков, осенью в Екатеринодаре умер от тифа М. В. Алексеев, в ночь на 1 января умер от ран М. Г. Дроздовский). До самого конца 1918 г. сохранялась вероятность полного уничтожения армии. В отдельных боях потери исчислялись сотнями и даже иногда тысячами убитых. В Петровском было убито 200 чел и 800 попало в плен, у Чекупников погибло 140. В летних боях у Сосыки, Гуляй-Борисова, Егорлыкской и Целины убито и ранено 1,5 тыс. чел., 7 ноября под Ставрополем погибло до 2,5 тыс. чел… В январе 1919 г. в Прямой Балке и Давыдовке было убито около 1 тыс. чел., 1 февраля много офицеров погибло в рукопашном бою в ст. Иловлинской, 7 апреля в бою за Коростень убито около 300 чел., при взятии Проскурова и Староконстантиновки — 200, при взятии Березовки потери убитыми и ранеными составили 500 чел. [614] и т. д. Более 20 офицеров было убито в поезде на ст. Великоанадоль под Мариуполем, ряд офицеров погиб во время большевистского восстания в мае 1919 г. в Керчи[615]. В начале июня 1919 г. в боях под Царицыным Кавказская армия потеряла 5 начальников дивизий, 3 командиров бригад, 11 командиров полков[616]. 27 сентября 1919 г. севернее ст. Казанской тяжелые потери (почти в половину своего состава) понесла бригада (с высоким процентом офицеров) ген. Арбузова[617].

Велики были и потери в Орловско-Кромском сражении и при последующем отступлении. 3 ноября 30 офицеров убито в Фатеже, много офицеров погибло 15 ноября в Переяславле, с 14 по 18 ноября у Льгова убито до 500 чел. Дроздовского и Самурского полков. 6 декабря в д. Львовке погиб почти весь штаб корпуса Мамонтова[618]. В бою под Торговой 18–19 февраля 1920 г. погибло до 5 тыс. казаков группы ген. Павлова. Много жертв было при эвакуации Новороссийска. Вот несколько типичных воспоминаний. «Многие офицеры стрелялись тут же в порту»[619]. «Момент пленения нас большевиками не поддается описанию; некоторые тут же предпочитали покончить счеты с жизнью. Мне запомнился капитан Дроздовского полка, стоявший недалеко от меня с женой и двумя детьми трех и пяти лет. Перекрестив и поцеловав их, он каждому из них стреляет в ухо, крестит жену, в слезах прощается с ней; и вот, застреленная, падает она, а последняя пуля в себя…»[620]. «Дорога шла мимо лазарета. Раненые офицеры, на костылях, умоляли нас взять их с собой, не оставлять красным. Мы прошли молча, потупившись и отвернувшись. Нам было очень совестно, но мы и сами не были уверены, удастся ли нам сесть на пароходы»[621]. Из пленных, взятых в Новороссийске, многие были вскоре же расстреляны. «Ночью мы — несколько человек из штаба бригады — разместились в стодоле. Среди ночи сюда привели двух казаков, ограбили их и тут же зверски убили. Мне приказали встать и идти за стодолу, где нас собралось до 20 ч. Отвели в сторону, выругали, приказали стоять на месте, а сами вскинули на руку ружье, дали залп — один, другой. Все попадали, в т. ч. и я»[622]. При наступлении в Северной Таврии в 1920 г. только корпус А. П. Кутепова потерял за три дня 23 % своего состава. Несколько десятков офицеров погибло 24 августа у х. Балтазаровки и т. п. [623] Едва ли не большие потери принесла смертность от болезней, прежде всего от тифа, особенно свирепствовавшего при осенне-зимнем отступлении 1919 г., когда в пути замерзали, занесенные снегом, целые санитарные поезда.

Косвенно можно судить и по потерям офицеров различных полков Императорской армии. Л. -гв. Преображенский полк, не считая расстрелянных большевиками, только в боевых действиях потерял около 10 офицеров[624], всего в гражданской войне убито 29 его офицеров (в мировой — 42)[625]. Л. -гв. Финляндский потерял 17 офицеров (в мировой 53)[626], л. — гв. Гренадерский — 24 (в т. ч. 19 убито в боях)[627], л. — гв. Московский 26 (в мировой — 56)[628], л. — гв. Измайловский — 37[629], л. — гв. Конный — 23 (в мировой — 12)[630], л-гв. Кирасирский Ее Величества — 22 (в мировую 10)[631], 13-й гренадерский полк — 25 (в мировую 29)[632]. 18-й гусарский полк потерял 13 офицеров (в мировую 11)[633], 1-й гусарский — 19 (в мировую — 8)[634], 10-й гусарский — 21 (в мировую — 14)[635], 14-й гусарский — 14 (в мировую — 13) и в эмиграции к 1932 г. умерло 4[636], 17-й гусарский — 36[637], 3-й уланский — 8[638], 12-й уланский — 25[639]. Л. -гв. Казачий полк потерял погибшими 34 офицера, ранено было 73, заболело тифом 36[640]. Из состава л. — гв. 1-й артиллерийской бригады (70 офицеров к началу революции плюс 5 зачисленных в гражданскую войну) погибло 20 и умерло в эмиграции в 1922–1958 гг. 12[641]. Из состава л. — гв. 2-й артиллерийской бригады погибло 29 офицеров[642]. Гвардейская кавалерия потеряла в общей сложности 178 офицеров (см. табл. 8)[643]. Донская артиллерия потеряла в гражданскую войну 52 офицера (в мировую — 6), в эмиграции к 1. 01. 1936 г. умерло 20[644]. Представляется интересным рассмотреть в изобилии имеющиеся данные о потерях добровольческих частей, в которых процент офицеров был особенно велик.

Корниловские части. Оборона Ростова в феврале 1918 г. стоила Корниловскому полку 100 ч[645]. Из 18 ч командного состава Корниловского полка (до командиров рот), вышедших в 1-й Кубанский поход, за войну погибло 13[646]. В начале штурма Екатеринодара полк имел 1000 штыков и пополнился во время боя 650 ч кубанцев, после штурма полковник Кутепов принял его в составе 67 ч (потери в 1583 ч)[647]. Всего за поход он потерял 2229 ч (теряя в отдельных боях от 6 до 60 ч, в двух наиболее крупных — под Кореновской и переходе через р. Белую — 150 и 200[648]. В первом же бою под Ставрополем полк потерял до 400 ч, к 1 ноября в нем осталось 220 ч, а через несколько дней — 117[649]. За 2-й Кубанский поход полк трижды сменил состав, с начала его до 1. 11. 1918 г. он потерял 2693 ч[650]. С 1 января по 1 мая 1919 г. в 57 боях в Донбассе полк также переменил полностью три состава: при средней численности в 1200 ч убыло 3303 ч, в т. ч. 12 командиров батальонов (2-й батальон потерял 6 и остальные по 3), 63 командира рот (3-я — 9, 9-я — 8, 1-я — 7, 6-я — 6, 8-я,11-я, и 12-я — по 5, 5-я и 10-я — по 4, 2-я и 4-я по3) и 683 офицеров, служивших в качестве рядовых[651]. В Орловско-Кромском сражении 1-й Корниловский полк потерял 750, 2-й — 1560 и 3-й — 646 ч[652]. Около 6. 12 в лесах северо-восточнее Змиева полностью погиб 3-й Корниловский полк и 6-я батарея[653]. В первый день наступления под Ростовом 8 января 1920 г. Запасный Корниловский полк потерял 200 ч[654]. В марте 1920 в ст. Шкуринской был почти полностью уничтожен 4-й Корниловский полк[655]. 17 июня 1920 г. под Б. Токмаком 2-й Корниловский полк потерял убитыми 6 офицеров и 4 солдат и раненными — 51 офицеров и 58 солдат, 16 августа у Верхних Серогоз ранено 23 офицера и 56 солдат (соотношение потерь говорит за себя)[656]. 1-й Корниловский полк 31 июля 1920 в бою за Куркулак потерял 61 офицера и 130 солдат — четверть состава, а общие потери дивизии за время боев у Б. Токмака достигали 2000 ч. В конце августа, после того, как она почти полностью полегла на проволочных заграждениях у Каховки, в 1-м полку осталось 107 ч, во 2-м 120 и в 3-м — 92 человека[657]. 2-й Корниловский полк потерял в бою у Любимовки 111 офицеров и 327 солдат, а всего в Каховской операции за семь основных боев — 804 чел.; вся дивизия — примерно 3200 ч[658]. 26 сентября на Днепре из 1-го батальона 2-го полка было зарублено 68 и пленено 80 ч. Известны точно и общие потери корниловцев (см. табл. 9), из которых явствует, что в их рядах погибло 5347 офицеров и классных чинов[659].

Марковские части потеряли до 1-го Кубанского похода несколько сот ч: уже под Кизитеринкой погибло около 20 офицеров, а всего при взятии Ростова около 150 (в т. ч. до 40 убитых), 11 января 1918 г. взорвали себя окруженные у Матвеева Кургана 18 ч команды подрывников отряда Кутепова, 19 января 1918 г. у ст. Гуково из 2-й роты 1-го Офицерского батальона из 35 ч осталось 7, всего отряд Кутепова потерял более 110 ч, при выходе из Ростова гвардейская рота потеряла 16 ч, всего до 600. В 1-м Кубанском походе под Выселками и Кореновской марковцы потеряли до 200 ч при 45 убитых, под Екатеринодаром около 350 (около 80 убитых и до 50 пропавших), т. е. 50 % состава, у ст. Медведовской — до 75 (15 убито), у Лежанки — 20 апреля — до 50 и 21-го более 100 (15 убито), у Сосыки — около 100 чел., всего за поход — около 1175 ч (из которых около 300 убитыми и до 80 пропавшими)[660]. Во 2-м Кубанском походе 25. 06 у Кагальницкой полк потерял 400 ч в т. ч. около 80 убитых, (по другим данным 317, в т. ч. 31 убит[661]), причем почти все потери пришлись на три чисто офицерские роты — 305 (около 65 убитых), 6. 07 под Екатериновской до 350 (в т. ч. 150 — офицерские роты), а всего за неделю — до 500. В боях под Армавиром 13. 09 — около 350, 14. 09 — до 250, 19. 09 — свыше 150 (из них 7-я офицерская рота до 100 при 24 убитых), 2. 10 — свыше 200, 13. 10 — свыше 300, а всего до 2000 ч. В начале ноября под Ставрополем — до 500, в зимних боях в Ставропольской губ. 16. 12 у с. Грушевка 20 офицеров и 6 солдат, а всего 2200 ч. За весь же 1918 г. (не считая потери до 1-го Кубанского похода) марковские части потеряли более 10 тыс. человек[662].

В Донбассе 20. 01. 1919 г. у ст. Доломит одна из офицерских рот полка потеряла до 40 ч, к концу января за 9 дней полк потерял до 300 ч, в начале февраля одна 1-я рота — 60 (20 убиты), а всего за четыре месяца боев до начала мая — до 2000 ч. При начале майского наступления марковцы потеряли 150 ч, а к июню — до 300. За год существования к июню 1919 г. 7-я офицерская рота потеряла около 120 (20 % потерь) убитыми, раненными по 2 и более раза до 300, по 1 разу — около 160, пропавшими 5–6 офицеров, 30 остались полными инвалидам, и только один офицер ни разу не был ранен. 1-й Марковский полк с 6 по 27. 08 потерял до 800 ч, при взятии Волчанска 2-й Марковский полк потерял к 20. 08 около 100 ч, атака Корочи стоила марковцам 260 ч (60 убито). В начале наступления 31. 08 1-й Марковский полк потерял до 80 ч, при наступлении на Ливны к 20. 09 1-й полк потерял 800 ч, 2-й — свыше 200, 21. 09 1-й батальон 2-го полка потерял 550 ч (от офицерский роты остался 21 офицер), всего за 5 дней 2-й полк потерял до 1500 ч; в конце сентября ликвидация прорыва красных стоила ему еще 1000 ч, в боях 7–8 октября потери составили до 400 ч, при обороне Ливен к 15. 10 комендантская рота 1-го полка потеряла 117 ч, из состава офицерский роты 2-го полка было убито 50 офицеров, а один из его батальонов потерял 125; всего 2-й полк потерял до 500 ч. 29. 10 одна из рот 1-го полка потеряла до 100 ч, весь полк с 7 по 31 октября — до 2000, с 4 по 10 ноября — 200, 3-й полк при отступлении в первую декаду ноября потерял до 500 ч. При окружении дивизии 18. 12 в с. Алексеево-Леоново она потеряла около 500 ч убитыми, в течение всего 1919 г. она потеряла свыше 10 тыс. человек, а при обороне ст. Ольгинской 13–17 февраля 1920 г. при новом разгроме дивизии — до 1000 ч, всего же у Ейска, Ростова и Ольгинской — до 1500 (в т. ч. 500 раненых), причем среди офицеров потери достигали 50 % — до 275 ч (во 2-м полку из 125 осталось 50). В Крыму при штурме Перекопа 3. 04. 1920 г. 3-й батальон 3-го полка потерял 42 ч, 4. 04 1-й полк — до 60, один день боя 25. 05 стоил дивизии до 600 ч, 13. 07 у Янчекрака 1-й полк потерял до 400 ч, в непрерывных боях с 12. 07 до 20. 08 дивизия потеряла до 2000 ч, в заднепровских боях 25. 09-2. 10-500, у Днепровки 14. 10-800 (в т. ч. 300 ранено), 16. 10 у с. Б. Белозерка — более 200, у с. Н. Григорьева — 100, 21. 10 в Геническе — 750, всего в последних боях в Северной Таврии до 1850, плюс запасные батальоны потеряли до 1500 ч[663]. Из состава Марковской артиллерийской бригады за войну по неполным данным (особенно в отношении умерших) было убито и умерло от ран 66 офицеров (4 полковника, 5 капитанов, 2 штабс-капитана, 18 поручиков, 16 подпоручиков и 21 прапорщик), 30 юнкеров и кадет, 2 сестры милосердия и 59 нижних чинов, от болезней умерли 30 офицеры (2 полковника, 3 капитана, 5 штабс-капитанов, 5 поручиков, 10 подпоручиков, 4 прапорщика и 1 врач) и 6 солдат[664]. Общие потери марковцев исчисляются до 30 тыс. чел. кровавых потерь, в т. ч. 20 % — 6 тыс. — убитыми, кроме того 1–2 тыс. дезертиров, несколько сот без вести пропавших и несколько тысяч пленных[665].

Дроздовские части. Потери дроздовцев за поход Яссы-Дон были незначительны, но 21 апреля 1918 г. в бою за Ростов они потеряли 82 ч. [666] В начале 2-го Кубанского похода 2-й Офицерский (Дроздовский) полк в бою под Белой Глиной в ночь на 23 июня 1918 г. потерял около 400, в т. ч. до 80 офицеров было убито[667]. В июле за 10 дней боев дивизия потеряла 30 % состава[668]. С 16 августа за месяц боев дивизия потеряла около 1800 ч, т. е. более 75 % своего состава[669]. 28. 01. 1919 г. к северу от Бахмута погибла дроздовская офицерская рота, убито 37 офицеров[670]. 9. 01. 1920 г. 1-й Дроздовский полк потерял около 70 ч, при взятии Ростова 9. 02 — около 220 ч (6 офицеров убито)[671]. В десанте на Хорлы дивизия потеряла 575 ч. [672] 29. 06 3-й Дроздовский полк потерял 103 ч (25 убито), 31. 07 под Гейдельбергом 1-й Дроздовский полк потерял более 300 ч, 14. 08 у Андребурга дивизия потеряла 100 ч, 4-й Дроздовский полк 14. 10 у Ново-Григорьевки — около 200 ч. [673] Дроздовский (2-й Офицерский) конный полк за 14 мая 1919 г. потерял 71 ч, 5 июня — 87, 2. 11. 1919 г. у Жуковки — 50 ч, 19. 10 1920 г. у Отрады 30 ч. [674] Этот полк, каждый эскадрон которого в 1918 — первой половине 1919 гг. на три четверти состоял из офицеров, потерял за войну убитыми и ранеными до 2 тыс. чел. [675] Из состава 7-й (3-й) дроздовской гаубичной батареи за войну погибло 24 ч, в т. ч. 14 офицеров[676]. В Северной Таврии при ее обычном составе в 19 офицеров выбыло 15[677]. Общие потери дроздовцев исчисляются в 15 тыс. убитых и 35 тыс. раненых[678]. Среди убитых было свыше 4,5 тыс. офицеров[679].

Алексеевские части. Под Екатеринодаром Партизанский полк потерял 500 ч, 2–3. 07. у Песчанокопской — около 300[680], под Ставрополем только в 1-м (офицерском) батальоне осталось из около 600 30 ч[681]. Потери Алексеевской бригады в десанте на Геническ составили 340 ч. [682], по другим данным 80[683]. Гренадерский батальон Алексеевского полка целиком погиб 2. 08. 1920 г. при десанте на Кубань (убито и зарублено в плену более 100 чел.)[684]. При отходе в Крым у с. Богдановки 15 октября полностью погибли все обозы, лазарет и нестроевые команды полка, а из полка осталось не больше роты[685].

Симферопольский офицерский полк в боях против банд Махно терял десятки человек: 22. 08. 1919 г. — 88 ч (32 офицера), 23. 08–38 (18 офицеров), 24. 08–92 (44 офицера, в т. ч. 10 убито, и 48 солдат, в т. ч. 8 убито), всего же у ст. Помощной полк потерял 218 ч (34 убито). 30. 08 полк потерял 16 офицеров (3 убито) и 17 солдат, 9. 09–86 (в т. ч. 47 офицеров, из которых 5 убито и 4 пропало), 13. 09–40 (15 офицеров), 14. 09-233 ч, в т. ч. 148 убито, из них 60 офицеров и 85 ранено, из них 30 офицеров). Всего же бои против Махно с 22. 08 по 14. 09 стоили полку 635 ч — 208 убито (87 офицеров), 416 ранено (178 офицеров) и 11 пропало (5 офицеров)[686].

Другие части. Сводно-Гвардейский полк (обычного солдатского состава) в бою 2 октября 1918 г. под Армавиром потерял половину своего состава — около 500 ч, было убито 30 офицеров[687]. Киевское (Константиновское) училище в Кубанских походах потеряло около 100 офицеров и юнкеров, 15. 01. 1920 в бою на Перекопе — 87 ч (в т. ч. 3 офицера и 29 юнкеров убито), в боях в Кубанском десанте в августе 1920 г. было убито 2 офицера и 25 (или 38) юнкеров, ранено — 9 и 101 и без вести пропали 4 юнкера и 5 солдат[688]. Всего с января 1919 г. училище потеряло убитыми 4 офицеров и 64 юнкера и ранеными 9 и 142 соответственно[689]. Кубанское военное училище потеряло убитыми в Кубанском десанте 2 офицеров, врача и 27 юнкеров, ранеными — 4 офицеров и 52 юнкера[690]. 7-я пехотная дивизия в боях 16–17. 06. 1919 г. под Царицыном потеряла убитыми и без вести пропавшими 29 офицеров (на 74 солдата) и ранеными 59 (на 199 солдат)[691]. Белозерский полк за три месяца летних боев 1919 г. потерял 4000 ч[692]. На ст. Абганерово в январе 1920 г. понесла огромные потери Сводно-гренадерская дивизия, 22 февраля, попав в окружение, погибли почти все ее оставшиеся офицеры. Сводно-стрелковый полк в Генической операции потерял 150 ч[693].

Кавалерийские части. 1-я конная дивизия за август и сентябрь 1918 г. потеряла 260 офицеров и 2460 казаков — почти 100 % своей численности[694]. Сводно-горская дивизия 23. 08. 1919 г. потеряла 40 ч (3 офицера убито)[695], 1-я бригада 5кк 28. 11. 1919 г. имела 146 шашек, 29-го после пополнения 206, а 2. 12-141; в рапорте командира корпуса говорилось: «При столь ограниченном пополнении и числе рядов кадры офицерского состава гибнут, незаметно исчезают. Примером этому может служить Стародубовский дивизион сводного полка 12кд, где из 24 кадровых офицеров осталось 12 (4 ранено и 8 убито)»[696]. В бою под Егорлыкской 17. 02. 1920 г. гвардейская кавалерия потеряла половину своего состава: из 20 офицеров 10 убиты и 2 ранено[697]. Почти полностью погиб возглавлявший атаку конно-офицерский полк. У Белой Глины 21 февраля 1920 г. погиб весь штаб 1-го Кубанского корпуса, в т. ч. около 70 офицеров[698]. Почти полностью погиб на Перекопе в ночь на 3 апреля 1920 г. сводный гвардейский эскадрон, находившийся в Крыму: 4 офицера убито, 1 ранен и 1 пропал без вести[699]. Туземная дивизия 30 мая 1920 г. потеряла зарубленными 200 ч[700].

Общее число офицеров, убитых в белой армии на Юге, можно определить, исходя из потерь «цветных» частей. Как явствует из приведенных выше данных, численный состав корниловцев, марковцев, дроздовцев был примерно одинаков. Потери убитыми корниловцев и дроздовцев исчисляются в 14 и 15 тыс. чел., причем для корниловцев известно точное число офицеров — 5,3 тыс. Потери марковцев несколько ниже, но зато в марковских частях была выше доля офицеров (в корниловских и дроздовских она была одинакова), причем изначально, в 1918 г., когда потери были наибольшими, это были чисто офицерские части. Таким образом, в рядах этих трех «цветных» дивизий погибло примерно 15 тыс. офицеров. С алексеевцами и другими добровольческими частями (численность которых, вместе взятых, равна каждой из трех дивизий) — 20 тыс. Гвардейские и кавалерийские полки Императорской армии, возрожденные на Юге, потеряли по 20–30 офицеров, т. е. всего примерно 2 тыс. В других пехотных частях ВСЮР и Русской Армии офицеров было немного, как и в казачьих войсках. Очень сильно насыщены офицерами были артиллерийские, бронепоездные и другие технические части (от трети до половины состава), но они несли сравнительно меньшие потери. Поэтому общее число убитых офицеров едва ли превысит 30 тыс. С потерями от болезней — до 35–40 тысяч[701].

Судьбы офицерства на Юге

Чтобы прояснить судьбы офицеров армии, следует также определить число попавших в плен. В первый период войны — практически в течение всего 1918 г. в плен обычно не брали, особенно офицеров. Захваченных тут же расстреливали, часто — после диких издевательств. В дальнейшем, особенно после того, как начались мобилизации офицеров в Красную Армию, тех, кто не был после пленения сразу же убит, стали иногда отправлять в тыл, а некоторых даже пытались привлечь на службу в красные части. Иной раз в плен попадали целые группы офицеров, но в условиях весенне-летнего наступления 1919 г. такие случаи были крайне редки, а до того, как уже говорилось, их в большинстве случаев расстреливали. Так что до осени 1919 г. речь может идти лишь о нескольких десятках человек.

Значительные потери пленными ВСЮР стали нести лишь осенью 1919 г. Например, 11 октября у д. Каменец-Мелихово попали в плен 70 офицеров Самурского полка, 17-го у д. Себякино — 44 чел. 2-го Корниловского, 20-го у д. Столбище — 31 чел 1-го Дроздовского, 26-го в Кромах — 200 3-го Марковского, 3 ноября в Ливнах — около 300 чел, 6-го у с. Сабурова — более 2000 из Корниловской дивизии. В боях под Льговом Дроздовские и Самурский полки потеряли пленными около 1700 чел, 15-го у разъезда Васильевке в эшелоне было захвачено 70 офицеров, в районе Касторного 15-16-го в плен попало около 3000 чел, 18-29-го у д. Танюшкино — 117 офицеров, 24-го у Обояни — до 1000 чел, 1 декабря в районе деревень Красное и Роково несколько сот чел 31-й пехотной дивизии, в д. Сухая Солодина в тот же день 570 чел 1-го Корниловского полка и т. д. Правда, среди этих пленных офицеров было очень мало. Южным фронтом Красной Армии с 20 октября по 20 ноября 1919 г. было взято в плен всего 300 офицеров (при 7367 солдатах)[702]. При окружении Марковской дивизии 18 декабря в с. Алексеево-Леоново в плен попало 67 офицеров и около 400 солдат[703]. К 10 января 1920 г. Южным фронтом было взято 40450 пленных, Юго-Восточным — 20550, всего красными с 19 ноября по 10 января — 61 тысяча[704]. Учитывая, что офицеры составляли среди плененных в боевых условиях менее 5 % (составляя в составе боевых частей около 10 %), речь может идти примерно о 3 тыс. пленных офицеров (больший процент — 10–12, они составляли, как будет показано ниже, среди взятых на побережье при эвакуации крупных городов, набитых тыловыми учреждениями).

Особенно много попало в плен в начале 1920 г. при агонии белого фронта на Юге. Хорошо известны трагические последствия бездарно проведенных эвакуаций Одессы и Новороссийска, в которых скопились почти все отходящие белые части. 29–30 января 1920 г. 730 чел. было захвачено в Херсоне и Николаеве, в Одессе 7 февраля попали в плен 3 генерала, около 200 офицеров и 3 тыс. солдат (в т. ч. 1500 больных и раненых)[705]. Из отошедшего из Одессы Овидиопольского отряда (16 тыс., в т. ч. много беженцев) в Румынию удалось перебраться 127 чел. [706] Много офицеров было захвачено в Екатеринодаре (на следующий же день по занятии его красными была проведена регистрация), но часть из них сразу зачислена в армию[707]. В конце марта при эвакуации Новороссийска в плен попало 22 тыс. чел., (в основном кубанские и донские части (старших кубанских офицеров — командиров полков, батарей и пластунских батальонов было до 80 чел. при 5 генералах[708]). Советские источники приводят цифру 2500 офицеров и 17 тыс. солдат и казаков[709].

Действовавшие против Астрахани части ген. Драценко, отошедшие в Петровск, и Каспийская флотилия эвакуировались в Баку, но ввиду неприязненного отношения азербайджанских властей почти вся флотилия с частью других офицеров ушла в Энзели. Оставшиеся в Баку офицеры были захвачены красными, частью расстреляны, частью отправлены в лагеря[710]. Всего при крушении ВСЮР попало в плен 182895 чел., в т. ч. на Украине с 13 января по 12 февраля 19318 и на Дону, Кубани и Северном Кавказе с 14 февраля по 2 мая 163577[711]. Некоторые потери пленными были в ходе весенне-осенней кампании 1920 г. Например, 16 апреля у Перекопа попало в плен 100 чел, осенью при обороне Юшуньских позиций — тоже до 100. 30 мая Туземная дивизия потеряла пленными 600 ч. [712] У Днепровки 13–14. 10 по советским данным Марковская дивизия потеряла пленными 1000 ч (по белым — всех потерь было 800, в т. ч. 300 раненых)[713]. Таким образом, в плен (главным образом за счет тех, кто не смог эвакуироваться) попало к осени 1920 г. около 7 тыс. офицеров.

Эвакуация из Крыма была проведена образцово, в полном порядке. Всем желающим заранее было предложено остаться. Не успели погрузиться только некоторые небольшие арьергардные отряды. Выше указывалось, что в Крыму было всего 50 тыс. офицеров. Как явствует из сведений об эвакуированных (см. последнюю главу), из примерно 150 тыс. эвакуированных военнослужащих было примерно 70 тыс., и это вполне согласуется с тем, что в армейских лагерях, после того, как все излишние штаб-офицеры, больные, раненые и престарелые были отпущены из армии, разместилось 56,2 тыс. чел., из которых офицеров могло быть до 15 тыс. (учитывая, что к 1925 г., когда в армии осталось 14 тыс., офицеров из них было 8 тыс.). Отпущено в Константинополе было, следовательно 14 тыс. — в большинстве офицеров. Всего, стало быть, из Крыма эвакуировалось до 30 тыс. офицеров, и около 20 осталось в Крыму. Кроме того, после Одессы и Новороссийска за границей осталось около 15 тыс. офицеров, и около 3 тыс. нелегально вернулись в Россию. Таким образом, общее число офицеров в белой армии складывается из: 1) 45 тыс. эмигрировавших (15 до осени 1920 г. и 30 из Крыма), 2) до 30 тыс. оставшихся в России (около 7 тыс. пленных до осени 1920 г., около 20 тыс. оставшихся в Крыму, и около 3 тыс. вернувшихся в 1920 г.), 3) 35–40 тыс. погибших. Всего, следовательно через ряды армии прошло примерно 115 тысяч офицеров.

Север

На Севере источником белой армии послужили в основном три группы офицеров: 1) члены тайных белых организаций, 2) служившие в местных красных частях, 3) местные уроженцы, проживающие в сельской местности. Ведущая роль в организации белых сил на Севере принадлежала капитану 2 ранга Г. Е. Чаплину, члену руководства одной их офицерских организаций в Петрограде. В конце мая 1918 г. во главе 20 офицеров он выехал в Вологду, а затем в Архангельск, где по соглашению с союзниками приступил к подготовке антибольшевистского переворота. Из офицерства ему сразу же удалось привлечь к работе молодой состав (большинство же старшего в это время уклонилось от нее), и вскоре организация («Союз возрождения России») насчитывала около 300 ч. 12 офицеров было направлено в Шенкурский уезд, где возглавили крестьянское восстание. Практически все служившие у красных офицеры были настроены антибольшевистски (флотом командовал контр-адмирал Н. Э. Викорст, начальником штаба красных войск в Архангельске был полковник Н. Д. Потапов, начальником оперативного отделения полковник кн. А. А. Мурузи). Но со старшими начальниками Чаплин пока не входил в сношения, боясь подвести их[714]. В ночь с 1 на 2 августа организация Г. Е. Чаплина (до 500 чел.) свергла большевистскую власть в городе, где вскоре высадились союзные войска. В перевороте принимали участие во главе своих подразделений служившие в красных частях офицеры — как члены организации Чаплина, так (например, ротмистр А. А. Берс с 12 своими офицерами) и не связанные с ней.

В Мурманске создание белых частей было тесно связано с формированием частей против пронемецки настроенных финнов и высадкой союзных войск в Мурманске 6 марта, чему способствовали служившие у красных ген. Н. И. Звегинцев (командующий войсками района) и старший лейтенант Г. М. Веселаго. После перехода Мурманска под власть Северного правительства им пришлось подвергнуться нападкам, но, по мнению ген. Марушевского, «они сделали в крае больше, чем все те, которые работали после и не удержали края в руках». С занятием Мурманска появилась возможность организации регулярных частей, тем более, что командные кадры в лице находившихся в Мурманске офицеров имелись. В ноябре 1918 г. Звегинцева сменил полковник Нагорнов[715]. К тому времени в Северном крае уже действовали партизанские отряды под руководством офицеров-фронтовиков из местных уроженцев. Таких офицеров, в большинстве выходцев из местных крестьян, как, например, братья прапорщики А. и П. Бурковы, в Северной области было несколько сот человек. Большинство их было настроено резко антибольшевистски, и борьба носила довольно ожесточенный характер. Так что кадровая база для создания армии имелась и тут. Кроме того, в Карелии, с территории Финляндии, действовала Олонецкая добровольческая армия.

Формирование белой армии на Севере проходило политически в наиболее трудной обстановке, поскольку здесь она создавалась, во-первых, в условиях засилья левых элементов в политическом руководстве (достаточно сказать, что правительство ожесточенно противилось даже введению погон[716]), во-вторых, Север был единственным местом, где присутствие «союзных» войск имело реальное военно-политическое значение, и где «союзные» представители (поддерживавшие «демократические», т. е. эсеровские, власти) могли оказывать прямое воздействие на события. Присутствие английских и других войск вносило (как будет показано ниже) дополнительные сложности и в организацию армии.

При формировании армии пришлось столкнуться с нежеланием молодого офицерства, вышедшего из белых организаций, становиться под начало служивших у красных старших офицеров (хотя их деятельность принесла не меньшую пользу общему делу), и последние на первом этапе не получили командных должностей. Многие штаб-офицеры, убедившись, что Север обречен на второстепенную роль в войне, уехали в Сибирь и в Добровольческую армию[717]. Первое время не было возможности планомерно вести формирование армии, так как наскоро сколоченные части под командой первых попавшихся офицеров приходилось сразу же посылать на фронт. Первые добровольческие отряды были почти целиком офицерскими[718]. Так, в первые же дни рота и батарея почти сплошь офицерского состава под началом капитана А. П. Орлова и подполковника П. А. Дилакторского были брошены на Двинское направление (1-й Русский экспедиционный отряд). Кроме того, одновременно с формированием Г. Е. Чаплиным русских частей, велась запись в созданный англичанами и руководимый английскими офицерами Славяно-британский легион, а также в аналогичную французскую часть, куда поступило немало русских офицеров[719]. Вследствие эсеровского характера первого правительства Северной области призываемые им русские офицеры предпочитали идти рядовыми в эти формирования, чем офицерами в русские части с нездоровыми моральными условиями режима образца лета 1917 года, получившего наименование «керенщины»[720].

Славяно-британский легион не представлял собою строевой части в строгом смысле этого слова. К нему относились все те офицеры, которые поступили на английскую службу с фиктивными английскими чинами. Все они носили английскую форму, за исключением лишь герба на фуражке, и имели отличительные знаки английских офицеров. Вместе с тем они не имели никаких прав на продолжение службы в английской армии и связаны были особыми контрактами. К этому же легиону относились некоторые русские части, как артиллерийский дивизион подполковника Г. А. Рождественского и отряд ротмистра А. А. Берса. Французский иностранный легион представлял собою одну роту, наполовину состоявшую из поступивших рядовыми русских офицеров. Таким образом, часть офицеров находилась в распоряжении русского (мобилизованный в Архангельске полк, военное управление и добровольческие отряды под Шенкурском и на Двине), часть — английского командования (Славяно-британский и французский легионы, отряд Берса и обучаемые в английских военных школах). «Кроме того, по городу бродило много людей в лохмотьях, и среди них можно было угадывать чутьем также бывших представителей великой армии»[721].

Организация

Северный фронт включал Мурманский и Архангельский фронты. Последний в конце 1918 г. состоял из 7 направлений: 1) долина Онеги (формирующийся батальон), 2) железная дорога на Вологду, 3) долина Емцы и Средь-Мехреньги (крестьянский партизанский отряд), 4) Шенкурск (отряд Берса из 200 ч и формирующийся батальон), 5) Двина (добровольческий офицерский отряд в 200 чел.), 6) долина Пинеги (группа партизан), 7) долина Мезени (отряд в 50 чел.). В Архангельске находились еще батальон, прибывшая через Англию рота из бывших пленных, полэскадрона, автомобильная рота, 2 саперных взвода и артиллерийский дивизион. С марта 1919 г. находившиеся на фронте разнородные части (1-й Архангелогородский и 2-й Мурманский пехотные полки, Русский офицерский легион, отряд полковника Груздева, Онежский отряд, 1-3-е отдельные батальоны, Особый пограничный батальон крестьянские партизанские отряды и др.) стали сводиться в объединенные в бригады полки единой нумерации (1-15-й Северные стрелковые) двух, а потом трехбатальонного состава[722]. Кроме того, существовали артиллерийская школа Северной области, телеграфно-телефонная школа службы связи войск Северной области, Архангельская пулеметная школа, Архангелогородский запасный стрелковый полк, Арханегельская местная бригада, Национальное ополчение, 1-й автомобильный дивизион, Северный драгунский дивизион, батальон Шенкурских партизан, Мурманский авиадивизион, 1-4-й артиллерийские дивизионы, отдельные: траншейная мортирная, тяжелая и легкая полевые батареи, 1-3-я инженерные роты, отдельный рабочий батальон, 1-2-я железнодорожные роты. В оперативном отношении войска делились на имевшие свои штабы районы (основу каждого из которых составляла, как правило, стрелковая бригада): Мурманский, Архангельский, Железнодорожный, Двинский, Онежский, Печорский, Пинежский и Мезенский[723].

Мобилизация первых трех месяцев дала в Архангельске около 4 тыс. штыков[724]. По другим данным мобилизация дала к середине октября 200 офицеров и 100 унтер-офицеров, а к концу месяца число мобилизованных в Архангельском районе составило около 1900 ч. [725] К 1. 01. 1919 г. русские войска насчитывали 2715 ч (1700 шт.) на Архангельском и 4441 (3500 шт.) на Мурманском фронте; в конце января — всего 5300 ч (5100 шт.)[726]. В январе 1919 г. русские силы насчитывали около 5400 штыков и сабель, в т. ч. в Архангельске около 2000, на Мурмане 280, в долине Онеги 400, в Селецком районе 800, на Двине 400, на Пинеге 400, в Мезенско-Печорском районе 600[727]. В середине февраля в Архангельской группировке было 3325, Мурманской — 6450 ч. [728] В марте численность армии превышала 15 тыс. штыков и сабель (при мобилизационной способности области 25 тыс. чел.)[729]. К 15 апреля русские силы исчислялись (не ясно — штыков или общее число) в 18,5 тыс. на Архангельском и 6 тыс. на Мурманском фронте[730]. К концу лета численность армии планировалось довести до 23 тыс. чел. [731] В июле 1919 г. численность армии была около 50 тыс. чел. при числе штыков в треть этого количества[732]. По другим данным к концу лета численность армии составила до 25 тыс. чел. (но, возможно, это число штыков)[733]. Накануне падения фронта, к 1 февраля 1920 г. в армии числилось до 55 тыс. чел. (39822 строевых и 13456 нестроевых нижних чинов) при 1492 офицерах и до 10 тыс. в национальном ополчении[734].

Положение офицеров

После мобилизации офицеров появилась возможность назначать в каждую роту не менее 10–12 офицеров, чтобы не только взводы, но и часть отделений были в офицерских руках. Командующий исходил из того, что если в обычной войне рота нуждается в 3–5 офицерах, то в гражданской это число должно быть увеличено в 2–3 раза. Однако к весне 1919 г. на фронте было уже около 10 полков, и в офицерах был некомплект даже по нормальному штатному составу. Офицеры широко назначались в крестьянские партизанские отряды. В декабре 1918 г. в Тарасовском отряде уже работало несколько офицеров, которых крестьяне, «в полном смысле этого слова, носили на руках»[735]. Из части прибывших в июле из Англии офицеров была сформирована офицерская рота; большинство этих офицеров было сразу же направлено на фронт и многие из них погибли в первых же боях. Осенью 1919 г. в Архангельске из находившихся на службе в штабах и учреждениях города офицеров была сформирована особая офицерская рота, снабженная в изобилии пулеметами, к который по тревоге должны были примыкать приезжавшие с фронта офицеры, что в общей сложности обеспечивало 400 ч надежных бойцов, живших в одном специально особо освещаемом по ночам районе, где было приказано поселиться всем офицерам. Тогда же покинутый англичанами Онежский район был очищен «Волчьей сотней» в составе 60 офицеров и 100 солдат[736] (в феврале 1920 г. эта офицерская сотня насчитывала около 40 чел.)66[737].

В состав войск Северной области входила флотилия Ледовитого океана (на стоявшем в Архангельске броненосце «Чесма» было около 30 офицеров) с различными службами Белого моря (служба маяков и лоций, служба связи, гидрографическая экспедиция, охрана водного района, управление Архангельского военного порта), Онежская озерная (капитан 1-го ранга А. Д. Кира-Динжан), Северо-Двинская и Печорская речные флотилии, но морских офицеров было гораздо больше, чем требовалось для них. Поэтому морских офицеров приходилось привлекать и для пополнения фронтового комсостава: так, по призыву командующего войсками около 40 из них отправилось в отдаленный Мезенско-Печорский район, где огромный недостаток офицеров остановил весь ход мобилизации[738]. Как и на Юге, ими укомплектовывались бронепоезда «Адмирал Колчак» (капитан 1-го ранга Н. А. Олюнин) и «Адмирал Непенин» (капитан 2-го ранга А. М. Леман). На бронепоездах служило несколько десятков морских офицеров, в большинстве расстрелянных потом после капитуляции. Ими были также укомплектованы Архангельская отдельная флотская рота и 1-й Морской стрелковый батальон.

Комплектование

В первые дни после свержения большевиков было мобилизовано свыше 500 офицеров, (из которых 6 кадровых), не считая тех, что в первые же дни были приняты на службу в штаб и тех, что ушли с офицерским отрядом на фронт в первые дни переворота[739]. В ноябре 1918 г. в Архангельске было всего три генерала (из них генерал-майор С. Н. Самарин вступил рядовым в франко-русскую роту, а двое не годились для строевой службы) и три офицера Генерального штаба (полковник кн. Мурузи и полковники Жилинский и Костанди). Вступивший в ноябре 1918 г. в командование войсками ген. Марушевский добился от правительства восстановления дисциплины на точных принципах дореволюционного устава, формы прежнего образца и статуса ордена Св. Георгия. Эти указы «сразу же обратили ко мне симпатии родных мне офицерских кругов, униженных в своем достоинстве и не находивших себе места, не зная, что с собой делать». Насколько затерроризировано было офицерство свидетельствует тот факт, что если часть его с восторгом надела погоны, то, как вспоминает ген. Марушевский, «другие боялись этих погон до такой степени, что мне пришлось бороться уже с помощью гауптвахты и дисциплинарных взысканий». Была объявлена немедленная регистрация всего офицерского состава с проверкой всех документов, доказывающих право данного лица на офицерское звание, и учреждена специальная комиссия. В течение двух недель было учтено около 2000 офицеров (в т. ч. морских) и военных чиновников, из которых пригодных к строевой службе около 1000. К февралю все они были уже распределены по частям[740].

Учет громадного офицерского запаса за границей осуществлялся. главным образом, в Париже, и ген. Марушевский телеграфировал ген. Щербачеву о необходимости высылки офицеров на Север, указывая. что ему некем замещать должности батальонных командиров, а также прося специалистов (офицеров ген. штаба, юристов, интендантов). Однако, как он отмечал, «осенью 1918 г. офицерство было уже до такой степени издергано, разочаровано и разложено, что на мои призывы ехать отзывались весьма немногие. Из Финляндии были почти что ежедневные приезды, но в северные войска записывались весьма немногие и чаще всего неохотно»[741]. Планировалось к концу лета 1919 г. отправить на Север 700 русских офицеров[742]. Лишь в мае появились с радостью встреченные первые небольшие группы приезжих офицеров (прибыло некоторое число записавшихся в Стокгольмском бюро Северной армии), но за весь май прибыло не более 15 ч. 22 июля прибыло 350 офицеров из Англии, в это же время в Архангельск прибыло 7 генералов[743].

Северный фронт был единственным, где офицеры и их семьи были хорошо обеспечены материально. Офицерские семьи, находившиеся за границей получали более чем приличное пособие в валюте. В этом отношении правительство сделало максимум возможного. После эвакуации оно содержало на свои средства в лагерях более 2000 беженцев — военнослужащих с семьями, а при ликвидации лагерей снабдило их всеми пособиями, достаточными для того, чтобы до приискания работы временно не очутиться в безвыходном положении[744].

Руководители

Прибывший в январе 1919 г. главный руководитель Белого движения на Севере генерал-лейтенант Е. К. Миллер официально именовался Главнокомандующим фронтом и генерал-губернатором Северной области. До него командующими войсками были капитан 2 ранга (затем капитан 1-го ранга) Г. Е. Чаплин, полковник Б. А. Дуров (помощник — генерал-майор С. Н. Самарин), контр-адмирал Н. Э. Викорст, генерал-майор (затем генерал-лейтенант) В. В. Марушевский, начальниками штаба — подполковник В. Н. Маслов, подполковник (затем полковник) В. А. Жилинский, генерал-лейтенант М. Ф. Квецинский. Морское ведомство во главе с командующим морскими силами и Главным Командиром портов Ледовитого Океана было подчинено главнокомандующему на правах Морского Министра. Флотом командовал первое время контр-адмирал Н. Э. Викорст, а потом контр-адмирал Л. Л. Иванов (начальник штаба — капитан 1-го ранга В. Н. Медведев). Среди других начальствующих лиц — генерал-лейтенант П. М. Баранов (начальник снабжения и военных сообщений), генерал-майор Е. Ю. Бем (начальник отдела военных сообщений фронта), генерал от инфантерии С. С. Саввич (начальник офицерских школ, национального ополчения, снабжения и железнодорожных сообщений), генерал-лейтенант Ваденшерна (начальник национального ополчения), полковник (затем генерал-майор) С. Ц. Добровольский (военный прокурор).

Командующими и начальниками штабов войск районов были: генерал-лейтенанты П. П. Петренко и Н. А. Клюев, генерал-майоры В. С. Скобельцын, В. И. Замшин, Д. Д. Шапошников (б. полковник), кн. А. А. Мурузи (б. полковник), Б. Н. Вуличевич, И. А. Данилов (б. полковник), Иванов, полковники П. А. Дилакторский (б. войсковой старшина), И. И. Михеев (б. подполковник). М. Н. Архипов, Н. Волков (б. подполковник), С. Л. Грабовский (б. штабс-капитан). Полками (помимо ряда из перечисленных выше) командовали генерал-майор И. Я. Шевцов (б. полковник), полковники А. И. Еленин, А. П. Глебовский (б. подполковник), Бродянский, (б. подполковник), Акутин (б. капитан), М. М. Чарковский, П. Н. Гейман, Постников, бар. К. П. Рауш фон Траубенберг (б. подполковник), В. Ф. Соколовский, А. А. Цвиленев, И. -С. Ф. Линсен (б. подполковник), артдивизионами — полковники (б. подполковники) Н. П. Барбович, Г. А. Рождественский, Н. П. Зеленов, Аргамаков, капитан А. М. Бриммер.

Качественный состав

Офицерский состав белой армии на Севере состоял из весьма разнообразных элементов, которые, однако, можно свести к трем основным группам: мобилизованные местные офицеры, прибывшие в область добровольцы и офицеры, прибывшие в область из Англии тоже по добровольному своему желанию (это были в основном участники русских добровольческих отрядов на Украине при гетмане, которые после падения Киева были вывезены в Германию, а оттуда попали в учебный лагерь в Нью-Маркете). Основную массу этих трех групп составляли офицеры военного времени, а кадровые представляли среди них редкое исключение, и они в большей части служили в штабах и управлениях.

«Местные офицеры, связанные с краем прочными интересами частного или служебного характера, разделялись тоже на две резко друг от друга отличавшиеся категории. Одни из них не склоны были к активной борьбе, учитывая возможность перехода к противнику, а поэтому старались преимущественно устроиться в тыловых и хозяйственных учреждениях и в моменты военных кризисов в них всегда очень громко говорили инстинкты самосохранения. Другая группа местных офицеров принадлежала к самым доблестным и самоотверженным бойцам, покрывшим свои имена неувядаемой славой. Среди них необходимо отметить «Тарасовцев» и «Шенкурцев», выросших из простой среды партизан-крестьян[745]. Правда, офицерского в них было очень мало, т. к. по своему образованию и развитию они очень мало отличались от солдатской массы, из который вышли сами и для который были малоавторитетны. Солдаты в них видели своих школьных и деревенских товарищей, и им трудно было признать над собой авторитет и дисциплинарную власть «Колек» или «Петек» и величать их «г. поручик», а часто даже «г. капитан» и «г. подполковник», так как производство носило у нас интенсивный характер.

Прибывшие в область офицеры в большей своей части отличались тоже мужественным и доблестным исполнением своего долга. К сожалению, между ними не было полной солидарности, т. к. офицеры, спасенные на Украине от большевиков немцами, были проникнуты германофильством, что возмущало офицеров, сохранивших верность Антанте. Все это антантофильство и германофильство, конечно, не носило серьезного характера, но, к сожалению, давало повод для ссор и недоразумений. Много выше стояла офицерская среда в артиллерии, производя своим поведением, воспитанностью и уровнем образования впечатление офицеров мирного времени. Цвет офицерства составляла небольшая группа кадровых офицеров, командовавших отдельными войсковыми частями пехоты и артиллерии, на которых собственно говоря и держалась наша маленькая армия»[746]. Любопытна оценка северного офицерства, данная Б. Соколовым, одним из руководителей гражданских властей на Севере: «В большей своей части оно было не только весьма высокого качества, не только превосходило офицерство Сибирской и Юго-Западной армий, но и отличалось от офицерства добровольческих частей. Оно было не только храбро, оно было разумно и интеллигентно»[747].

В офицерский среде отмечались прежде всего монархические устремления, причем к монархическому течению примыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы. Именно эти же представители проявляли полную нетерпимость ко всем проявлениям «завоеваний революции» и, конечно, сгруппировались в свое время вокруг капитана 2-го ранга Чаплина, инициатора сентябрьского переворота (эсеровское правительство было тогда арестовано и отправлено на Соловки, но вскоре, по требованию «союзников», освобождено, а Чаплину пришлось оставить должность командующего войсками и пойти на фронт командиром полка, однако в новом составе правительства эсеров больше не было, и оно было более правым)[748]. Англичане также отмечали, что большинство русских офицеров были сторонниками монархии[749].

В середине августа 1919 г., как вспоминал ген. Миллер, на совещании всех командиров полков Архангельского фронта было высказано единогласное мнение, что с уходом союзных войск с фронта в наших полках будут всюду бунты, будут перерезаны офицеры, как элемент пришлый, не имеющий связи с населением и, таким образом, желание продолжить борьбу после ухода англичан приведет лишь к бесполезной гибели нашего многострадального офицерства «[750]. Это мнение было высказано под впечатлением нескольких бунтов, поднятых в некоторых полках большевистской агентурой. 25 апреля 1919 г. во время мятежа в д. Тулгас были убиты офицеры 3-го полка[751]. 22 июля 1919 г. на Онеге от рук взбунтовавшихся солдат погибли почти все офицеры 5-го полка (12 офицеров, захватив пулеметы, засела в избы и защищалась до последнего патрона, с последним выстрелом они покончили с собой — сначала более сильные духом застрелили других, а потом застрелились сами)[752]; по сообщению в советской печати в Архангельске при таких же обстоятельствах погибли 9 русских и 5 английских офицеров[753], на Пинеге — несколько офицеров 8-го полка (часть убита, часть взорвала себя гранатами), при восстании Дайеровского батальона в Двинском районе было убито 3 русских и 4 английских офицеров. Но этот пессимизм оказался неоправданным. В дальнейшем был отмечен лишь один такой случай (8 февраля 1920 г. в 3-м полку заговорщиками было захвачено и уведено к красным 12 офицеров[754]). Все очевидцы отмечают в целом необычайно теплые отношения между офицерами и солдатами Северной армии. Даже при развале фронта «ни одного акта насилия, ни одного враждебного жеста по отношению к оставшимся в строю офицерам не было сделано; со слезами на глазах, как бы извиняясь за свой поступок, объясняя его желанием спасти семью от гибели, прощались солдаты со своими офицерами и расходились по деревням»[755]. Эксцессов в отношении офицеров на фронте почти не было. Лишь на Средь-Мехреньге благодаря своей неуравновешенности погиб подполковник Э. Чубашек, понуждавший солдат, вопреки сложившейся обстановке, к дальнейшему сопротивлению. В общем солдатская масса расставалась с офицерами дружелюбно, прощание носило дружеский характер. «Вы домой и мы домой», говорили солдаты и даже иногда старались добыть для офицеров подводы, желая им счастливого пути[756]. «… Солдаты снабдили своих офицеров продуктами, снарядили их, оставили им их оружие и тайком, проселочными дорогами, довезли их до Архангельска. Провожая своих офицеров, прощаясь с ними — солдаты плакали. То, что я рассказал, факт не единичный, отнюдь не редкостный, а имевший место в различных полках Северного фронта»[757].

В общей сложности в войсках Северной области воевало 3,5–4 тыс. офицеров: несколько сот участников белых организаций, свыше 500 мобилизованных в первые дни (не считая сразу же выступивших на фронт до 200 чел.), около 2000 мобилизованных в конце 1918 г. и 400–700 прибывших позже из Европы. Многие (не менее тысячи) покинули Северную область до крушения фронта. В частности, в июне-октябре 1919 г. союзниками было эвакуировано от около 5 до более 6 тыс. чел., а также 1845 военнослужащих (в основном Славяно-британского легиона)[758]. Потери убитыми и умершими были сравнительно невелики и вряд ли превышали 500 чел.

Однако судьба северного офицерства была, пожалуй, наиболее трагична. На ледоколе «Минин», где находился ген. Миллер со своим штабом, эвакуироваться удалось лишь 650 офицерам и членам их семей (Миллер в телеграмме от 25 февраля говорил о примерно 800 пассажирах[759]). На 4 марта в Норвегии с ген. Миллером находилось 220 сухопутных офицеров, около 100 морских, 73 врача, военных и гражданских чиновника, около 90 солдат и матросов, около 100 женщин (жен офицеров) и около 65 детей[760]. Несколько морских офицеров были убиты, 6 покончили самоубийством и около 100 попали в плен при восстании в Мурманске, (в Архангельске также были случаи самоубийств)[761]. Войска Мурманского фронта после известия о восстании в Мурманске, совершив тяжелый переход по замерзшим болотам, перешли финскую границу в количестве около 1500 чел. [762] (согласно официальному рапорту командующего Мурманским фронтом ген. Миллеру от 31. 03. 1920 г. в Финляндию с ним перешло с Мурманского и Архангельского фронтов 1001 ч, в т. ч. 377 офицеров, 493 солдата, остальные — гражданские беженцы[763]). Офицеры Пинежско-Печорского фронта попали в плен в полном составе с ген. Петренко[764]. Войска Двинского района (в т. ч. около 150 офицеров) с ген. Даниловым капитулировали 19 февраля у ст. Холмогорской и были привезены в Архангельск[765]. Войска Железнодорожного фронта и части, не успевшие погрузиться в Архангельске, пытались во главе с ген. Вуличевичем пробиться к Мурманску и финской границе, но были окружены под Сороками и (за исключением 11 ч, ушедших на лыжах в Финляндию) и сдались в плен на условиях полной амнистии[766]. Численность этого отряда (а это были, как отмечал Миллер, почти исключительно офицеры[767]) на момент переговоров едва ли превышала 1000 чел. [768] Офицеры этой группы были отправлены в Вологодскую тюрьму[769]. Таким образом, при крушении фронта удалось перебраться в Норвегию и Финляндию примерно 800 офицерам, а остальные (до 1500) попали в плен.

Еще до прибытия в Архангельск Особого отдела 6-й армии Временным Комитетом была проведена регистрация бывших белых офицеров и военных чиновников, а 25 февраля с его прибытием — еще одна, с угрозой расстрела, причем все явившиеся за единичными исключениями немедленно отправлялись в тюрьму, а некоторые были тут же расстреляны. Первыми были расстреляны в Архангельске 42 офицера, чьи послужные списки были найдены среди не уничтоженных вовремя бумаг штаба[770]. 25 марта 320 офицеров (в т. ч. все старшие) были отправлены в Бутырскую тюрьму в Москве[771], откуда переводились в лагеря и уничтожались (уроженцы Прибалтики и Финляндии, в т. ч. ген. Ваденшерна, полковник Линсен, штабс-капитан Бухгольц, вместо отправки на родину были расстреляны, часть, в т. ч. Л. И. Костанди, была расстреляна в группе 47 заложников после Кронштадтского восстания). В мае 1920 г. основная часть была переведена в Покровский концлагерь в Москве, где содержалось около 1300 офицеров Северной армии — в основном сдавшихся под Сороками и на Мурманском фронте. Несколько десятков было в конце мая взято в Красную армию, а остальные отправлены на Север, где и расстреляны[772]. В целом из офицеров, воевавших на Севере, погибло до 15 %, эмигрировало около половины, и свыше 35 % попало в плен и было в большинстве расстреляно.

Запад

Белые формирования на западе России действовали в очень сложной международно-правовой обстановке и были мало связаны друг с другом. Помимо Северо-Западной армии Юденича (также сложившейся из разных по происхождению и независимых друг от друга формирований) к ним относятся также Русская Западная армия Бермонта-Авалова и русские формирования в Польше (3-я Русская Армия и другие).

Северо-Западная армия

Зародышем ее послужил Особый Псковский Добровольческий корпус, формировавшийся с сентября 1918 г. в Пскове по инициативе ротмистров фон Розенберга и Гершельмана (командированными в Псков петроградской организацией ген. Юденича), как часть Северной армии (создававшейся теми же силами, что и Южная, и призванная быть с ней одним целым). Для приема переходящих границу русских офицеров при германских частях было создано русское комендантское управление (ротмистр Каширский и штабс-ротмистр Петров). В Пскове было много офицеров воинских частей, стоявших там в мирное время, но они в большинстве перешли к мирным занятиям и представляли собой элемент, годный для формирования только при наличии некоторого количества идейных офицеров. Однако лучшие уже раньше уехали в Добровольческую армию и продолжали убывать в Южную (чье бюро в Пскове возглавлял подполковник Бучинский)[773].

10 октября 1918 г. в Пскове было открыто ротмистром Гоштовтом «Бюро по приему добровольцев», и уже к концу первой недели оно зарегистрировало 1500 добровольцев, из корорых 40 % были офицерами[774]. Вербовочные бюро Северной армии (во главе которой должен был встать гр. Келлер), помимо Главного, были открыты в Острове, Режице, Двинске, и Прибалтике — Нарве, Валке, Юрьеве, Ревеле, Риге и Митаве. Начальником всех прибалтийских бюро был гв. ротмистр фон Адлерберг. Кроме того, с той же целью были посланы офицеры в Вильно, Ковно и Гродно и отправлена в Германию комиссия во главе с полковником бар. Вольфом для вербовки в лагерях русских военнопленных. Тайно велась вербовка и на большевистской территории[775].

Были сформированы Псковский (полковник Лебедев), Островский (полковник Казимирский, потом полковник Дзерожинский) и Режицкий (полковник Клесинский, потом полковник фон Неф) полки по 500 ч, батареи (полковники Исаев и Смирнов), отряды внешней (200 чел., командир капитан Микоша) и внутренней (полковник Штейн) охраны, а также отряды полковников Неплюева, Афанасьева (150 чел в Режице) и Бибикова (150 конных в Острове), поручика Данилова и Талабский отряд ротмистра Пермикина; в Пскове имелся также предназначенный для Южной Армии 53-й Волынский полк в 200 ч (подполковник Ветренко)[776]. Кадры этого полка были переданы гетманом Скоропадским графу Келлеру в начале ноября 1918 года. До того полк входил в 1-й Волынский кадровый корпус гетманской армии.

Стоявшая у истоков армии группа молодых офицеров (ротмистры Гершельман, фон Розенберг и Гоштовт) уступила руководство прибывшим из Ревеля старшим начальникам. В командование Северной Армией с 21 октября (до ожидаемого прибытия гр. Келлера) вступил ген. А. Е. Вандам (начальник штаба генерал-майор Малявин; начальником 1-й стрелковой дивизии стал генерал-майор Никифоров, затем генерал-майор Симанский). 2 ноября из Красной армии перешел конный отряд ротмистра Булак-Булаховича в два дивизиона и Чудская флотилия из 3 судов капитана 2-го ранга Нелидова. С их прибытием численность корпуса достигла 3500 ч. [777] С 22 ноября командующим стал полковник фон Неф (начальник штаба гв. ротмистр Розенберг)[778]. В конце ноября корпус насчитывал 4500 чел, 1500 из которых были офицерами[779] (в Пскове находилось около 3000 ч, в т. ч. около 700 офицеров[780]) и состоял из роты при штабе, трех полков по 700 шт. (см. выше), отряда Булак-Булаховича (800 сабель), Талабского отряда (400 шт.), отряда капитана Микоши (250 шт.), отряда полковника Бибикова (150 сабель) и батареи[781].

После занятия Пскова большевиками корпус с боями отошел на территорию Эстонии (кроме отряда полковника Афанасьева, отошедшего к Либаве)[782]. Большое количество отступивших от Пскова офицеров прибыло в Ригу, где полковник Родзянко пытался безуспешно объединить под общим командованием Балтийский ландесвер и части Псковского корпуса. В Эстонии корпус («Отдельный корпус Северной Армии»), состоявший из Восточного (ротмистр Булак-Булахович, потом генерал-майор Родзянко) и Западного (полковники фон Валь, потом Дзерожинский и Ананьин) отрядов, возглавляли полковники Бибиков, затем фон Валь и Дзерожинский (начальник штаба полковник фон Валь, потом полковник Крузенштерн). Отношение к корпусу эстонского режима было крайне недоброжелательным и настороженным, по договору от 4. 12. 1918 г. он не должен был превышать 3500 ч. [783] Эстонское население относилось к армии враждебно. Осенью 1918 г. при отходе корпуса в Эстонию офицеров задерживали на железнодорожных станциях и высылали из Эстонии[784].

В Ревеле было приступлено к формированию Русской Дружины ген. Геникса и отряда полковника Бадендыка[785]. Всех русских войск в Прибалтике к 15 февраля 1919 г. насчитывалось 31920 человек. В начале 1919 г. корпус состоял из 1-й (Островский и Ревельский полки, конный отряд полковника Бибикова, партизанский отряд поручика Данилова и офицерская рота подполковника Алексеева) и 2-й (Талабский, Волынский и Конный имени Булак-Булаховича полки, партизанский отряд Булак-Булаховича и конная батарея) бригад. В мае корпус возглавил генерал-майор А. П. Родзянко (начальник штаба полковник Зейдлиц), а летом 1919 г. он был преобразован в Северную (вскоре Северо-Западную) армию.

Пока в Пскове формировалась Северная армия, в Прибалтике также начали формироваться антибольшевистские части. Всем офицерам русской службы германским командованием было предложено собраться для сформирования особых стрелковых батальонов, причем русские, латышские и прибалтийские офицеры записывались отдельно. Еще в конце октября 1918 г. в Риге началось создание Балтийского ландесвера, в чем принимали участие ротмистр св. кн. А. П. Ливен и капитан К. И. Дыдоров; 15 ноября было приступлено к формированию Рижского Отряда Охраны Балтийского края, в который входила и Русско-Сводная рота (кап. Дыдоров)[786]. В ноябре в Риге на собрании офицеров разгорелись национальные страсти, и было решено создать три отдельных батальона по национальному признаку, общее командование над которыми принял 20 ноября полковник Родзянко[787]. Но это начинание не получило развития, и 24 декабря он приказал русским добровольцам перейти в Либаву. Во главе Либавского добровольческого отряда встал ген. Симанский (начальник штаба ротмистр фон Розенберг), отдавший 30 декабря приказ о его формировании, но уже 6 января 1919 г. после получения известия о гибели в Киеве гр. Келлера отряд был расформирован. В день ликвидации отряда кн. Ливен приступил к формированию из оставшихся чинов русской роты при ландесвере[788].

Отряд, формировавшийся св. кн. А. П. Ливеном из русских офицеров, сначала был известен как «Либавская добровольческая группа»[789], или «Либавский добровольческий стрелковый отряд». Срок службы добровольцев обуславливался сроком, введенным в Балтийском ландесвере, т. е. первоначально по 1 июля, затем по 1 октября 1919 г. Для офицеров служба была по самому своему смыслу бессрочная. Оклад для рядового офицера составлял сначала 11, потом 18 марок[790]. Каждый доброволец из Германии должен был представить двух известных лиц в качестве поручителей[791]. В отряд вступила и часть офицерства Псковского корпуса, отрезанная при отступлении от него и попавшая в Либаву. Первоначально он насчитывал только 60 ч, почти все офицеры. Помощником кн. Ливена был полковник В. Ф. Рар[792]. 15 января формирование было закончено и по соглашению с Балтийским ландесвером отряд временно вошел в его состав; 31 января первая его рота в 65 шт. выступила на фронт. К 9 февраля в отряде насчитывалось около 100 чел., из которых более половины офицеры, штат был определен в 440[793]. В конце февраля в отряд вошла бывшая ранее в составе ландесвера рота капитана Дыдорова[794]. В начале марта Ливенский отряд насчитывал 250 ч. [795], в дальнейшем он (эскадрон 100 чел., пулеметная команда — 125 и рота 250 шт. [796]) вместе с частями Латвийской армии и Балтийского ландесвера, состоявшего из остзейских немцев (в т. ч. офицеров русской армии) и немецких добровольцев сражался против красных войск в Курляндии, пополняясь за счет бывших пленных русских офицеров из Германии. К июню он насчитывал 3500 ч.: 3 полка (генерал-майор Верховский, подполковник Янович-Канеп), стрелковый дивизион (подполковник Казаков), артиллерия (кап. Андерсон), 2 броневика и авиационный отряд)[797]. Тогда же вместе с отрядами полковников Бермонта (отряд имени графа Келлера) и Вырголича он вошел дивизией в Западный корпус Северной армии (командир кн. Ливен, заместитель полковник А. Беккер, начальники штаба полковники Бирих, Чайковский, ген. Янов)[798]. Тогда же началось прибытие эшелонов из Польши, где записалось до 15 тыс. добровольцев, и из Германии. Летом 1919 г. Ливенский отряд перебазировался в Эстляндию и вошел в состав Северо-Западной армии как 5-я («Ливенская») дивизия (его 1-3-й полки стали, 17-м Либавским, 18-м Рижским и 19-м Полтавским)[799].

Организация и численность

С лета 1919 г. армия состояла из корпусов (развернутых из прежних бригад) и дивизий. 1-й Стрелковый корпус состоял из 2-й (Островский, Уральский, Талабский и Семеновский полки и отряд поручика Данилова) и 3-й (Волынский, Ревельский, Балтийский и Красногорский полки) дивизий и Конно-Егерского полка (б. конный отряд полковника Бибикова). 2-й корпус был составлен из войск Булак-Булаховича. В состав 1-й дивизии (отдельной) входили Георгиевский, Колыванский и Гдовский полки[800].

На начало октября 1919 г. армия состояла из двух армейских корпусов, пяти пехотных дивизий, отдельной бригады и ряда отдельных полков и других частей (всего было 26 пехотных полков, 2 кавалерийских, 2 отдельных батальона (в т. ч. добровольческий офицерский) и 1 отряд); полки в составе дивизий и бригады имели единую нумерацию и насчитывали от 200 до 1000 штыков каждый. В 1-й корпус входили 2-я, 3-я и 5-я дивизии, Конно-Егерский и Балтийский полки, во 2-й — 4-я дивизия, Отдельная бригада и конный полк Булак-Булаховича. Не входили в состав корпусов 1-я дивизия, Десантный морской отряд, и бронепоезда[801]. Состав дивизий по полкам был следующим: 1-я — 1-й Георгиевский, 2-й Ревельский, 3-й Колыванский, 4-й Гдовский; 2-я 5-й Островский, 6-й Талабский, 7-й Уральский, 8-й Семеновский; 3-я — 9-й Волынский, 10-й Темницкий (б. отряд Данилова), 11-й Вятский, 12-й Красногорский; 4-я — 13-й Нарвский, 14-й Литовский, 15-й Вознесенский, 16-й Велико-Островский; 5-я — 17-й Либавский, 18-й Рижский, 19-й Полтавский, 20-й Чудской; Отдельная бригада (позже 6-я пехотная дивизия) — 21-й Деникинский, 22-й Псковский, 24-й Печерский и Качановский батальон. В состав каждой дивизии входили также: отдельный легкий артиллерийской дивизион (по номеру дивизии), инженерная рота, перевязочный отряд и запасная рота (5пд) или батальон (2 и 4пд), а также другие части: 1-й маршевый и Отдельный пограничный батальоны (1пд), Егерский Гатчинский батальон (3пд), ударный батальон и 2-й отдельный гаубичный артдивизион (4пд), пулеметная рота и Стрелковый дивизион (5пд). Вне дивизий существовали Конно-Егерский полк, ударный батальон Шувалова, отдельный батальон танков, 1-я авторота, 1-я автоброневая батарея, Шведский Балтийский легион, 1-й и 2-й запасные полки и 1-й и 2-й запасные артдивизионы[802].

Северо-Западная армия была невелика по численности. К маю корпус насчитывал 5,5 тыс. чел., из которых на штаб, интендантство и другие тыловые учреждения приходилось всего 400[803]. В момент наивысшего своего подъема к началу октябрьского наступления на Петроград, она насчитывала 17800 штыков, 700 сабель, 57 орудий, 4 бронепоезда, 6 танков, 2 бронеавтомобиля и 6 самолетов[804]. Общая ее численность едва достигала 50 тыс. чел.

Положение офицеров

К лету 1919 г. начала ощущаться нехватка командного состава, т. к. много лучших офицеров было убито и ранено, вследствие этого не было даже возможности в полной мере использовать новые пополнения. Однако англичане не откликались на просьбы переправить офицеров из Финляндии, где они без дела сидели по общежитиям (и которых насчитывалось, по слухам, до 4 тысяч), и отдельные офицеры на рыбачьих лодках самостоятельно пересекали Финский залив[805]. Морских сил в Северо-Западной армии практически не было (хотя имелось Морское управление), если не считать перешедшую от красных Чудскую флотилию из 3 судов, о которой говорилось выше, и созданной в Нарове небольшой речной флотилии под началом капитана 1-го ранга Д. Д. Тыртова. Но в армии воевало до 250 морских офицеров и гардемаринов, особенно их много было в Печорском полку, где одним из батальонов командовал капитан 1-го ранга П. А. Шишко, а ротами — капитаны 2-го ранга Н. Бабицын, В. Беклемишев, М. Ромашев и Г. Вейгелин[806]. В общей сложности офицеры в армии составляла до 10 % ее состава. Они, как правило, находились только на командных должностях (от 40 до 100 офицеров на полк). В начале декабря 1919 г. офицеров и классных чинов насчитывалось (без сведений по некоторым частям) 2723 чел. (в т. ч в 1-й пехотной дивизии 483, во 2-й — 82, в 3-й 326, 4-й 241, 5-й 383, 6-й 155, прочих (отдельных) частях 302, в штабах корпусов, управлениях и таможенно-пограничной охране — 351)[807].

Комплектование

Помимо первоначально составившего ее контингента, Северо-Западная армия пополнялась офицерами, прибывающими из Германии (бывшие пленные) и через Финляндию и другие скандинавские страны (беженцы из России и находившиеся во время войны в Англии и Франции). Были также прибалтийские уроженцы и служившие в Петроградском военном округе. Прибыло также из германских лагерей несколько сот офицеров-участников русских добровольческих частей на Украине при Гетмане. (В 3-м полку Ливенской дивизии таких насчитывалось 80 чел. [808]) Всего насчитывалось не более 5 тыс. офицеров. По словам ген. Ярославцева, вначале, до мая 1919 г., большинство солдат были настоящие добровольцы. Много гимназистов, реалистов, студентов и т. д. В тылу после мая появились офицеры из Финляндии, Англии и других стран, но, видя увеличение армии и необходимость увеличивать штаты и хозяйственные учреждения, старались устраиваться на хороших должностях и всеми силами упираются при попытке отправить их на фронт, тем более что начальник тыла ген. Крузенштерн охотно брал их на службу. [809] На фронте, по свидетельству А. И. Куприна, «в офицерском составе уживались лишь люди чрезмерно высоких боевых качеств. В этой армии нельзя было услышать про офицера таких определений, как храбрый, смелый, отважный, геройский и так далее. Было два определения «хороший офицер» или изредка: «да, если в руках»[810]. Офицеры продолжали поступать в армию и в октябре-ноябре 1919 г., в т. ч. и перешедшие от красных. Последние до возвращения им (приказами по армии) чинов именовались «бывший поручик», «бывший капитан» и т. д. Зачисление офицеров в списки армии часто отставало по времени от начала их в ней службы. Некоторые добровольцы осени 1918 г. по разным причинам так и не были официально зачислены. В чинах (не более, чем на один чин) повышались, как правило, офицеры, поступившие в армию не позже мая 1919 г. или командиры частей. Добровольцы октября-ноября 1918 г. почти все к декабрю 1919 г. получили очередные чины.

Руководители

Верховное руководство армией принадлежало генерал от инфантерии Н. Н. Юденичу, который в июне 1919 г. указом Верховного правителя России адм. Колчака был назначен Главнокомандующим войсками Северо-Западного фронта). С февраля 1919 г. южной группой Северного корпуса, а с июля и всем корпусом и Северо-Западной армией командовал полковник А. П. Родзянко (произведенный в генералы), в конце ноября 1919 г. его сменил генерал-лейтенант П. В. Глазенап, а в январе 1920 г. — генерал-лейтенант гр. А. П. Пален. Начальником штаба армии были полковник Зейдлиц и ген. Вандам. В общей сложности в армии служило 53 генерала (в т. ч. и вновь произведенных), среди которых наиболее заметную роль играли П. К. Кондзеровский, военный министр М. Н. Суворов, главный начальник снабжения Г. Д. Янов, состоящий для поручений при Главнокомандующем генерал-лейтенант Десино, бывший Донской атаман, ведавший в армии пропагандой П. Н. Краснов[811].

Бригадами (из которых были затем развернуты корпуса) командовали генерал-майор Родзянко и полковник Георг (начальники штабов — полковник Александров и штабс-ротмистр Видякин), корпусами — генералы гр. А. П. Пален и Арсеньев, дивизиями — генерал-лейтенант кн. Долгорукий, генерал-майоры (б. полковники) А. Ф. Дзерожинский, Л. А. Бобошко, Н. В. Ярославцев, Булак-Булахович, Д. Р. Ветренко, Ижевский, полковники св. кн. Ливен, Шталь, Стоякин, Дыдоров (б. капитан), Пермикин (б. поручик). Помощниками и начальниками штабов дивизий, командирами бригад были генерал-майоры (б. полковники) М. Е. Георг, П. И. Иванов, полковники Р. Ф. Делль, М. Е. Лотов, А. А. Будзилович, В. А. Трусов, А. А. Прокопович, Терентьев, подполковник Е. Н. Решетников, капитаны К. С. Власьев и Е. И. Липский. Полками (помимо некоторых из названных выше) командовали генерал-майоры К. А. Ежевский, Э. В. Геннингс, бар. Раден, полковники Н. Н. фон Гоерц, А. С. Шиманский, М. В. Бельдюгин, Э. Э. Бушман, А. Д. Данилов, Ф. Е. Еремеев, А. Я. Смолин, В. Ф. Григорьев, Ананьин, Вейс, В. А. Алексеев, Рентельн, И. П. Хомяков, Микоша, Н. А. Козаков, К. Г. Бадендык, бар. Унгерн-Штернберг, Миних, Бенкендорф, подполковники В. Г. Бирих, В. В. Паруцкий, Талят-Келпш, Грюнвальд (б. штабс-ротмистр), ротмистр фон Цур-Мюлен, капитан Зайцев, штабс-капитан М. И. Васильев. Отдельными батальонами и запасными полками командовали капитан 1-го ранга Шишко, полковники Н. В. Россинский, Д. Д. Лебедев, Ходнев, Рымкевич, Керсковский, подполковник Покровский, ротмистр С. И. Шувалов, капитан Т. И. Жгун, штабс-ротмистр Гранберг. Командирами артдивизионов были полковники А. А. Винокуров, К. К. Смирнов, В. С. Артюхов, Щепкин, подполковники В. А. Макаров и Свобода, батареями командовали капитаны П. Тенно, В. К. Мальм, Н. М. Петренко, М. П. Рожанский, Андерсон, Яницкий, штабс-капитаны М. Полетаев, Э. Бательт, А. А. Соколовский, А. С. Гершельман, К. А. Моллин, Д. Антонов, поручики Я. И. Аборин, Б. А. Габаев, подпоручик В. И. Крутелев и др.

Потери

Северо-Западной армии были небольшими по сравнению с другими фронтами, но для нее серьезными. Наиболее тяжелые потери имели место осенью 1918 г. при оставлении Пскова, когда процент офицеров был наиболее высоким. 25 ноября там было захвачено большевиками до 600 человек, а 100 человек тут же расстреляно[812]; ряд офицеров (нач. особого отдела кап. Тарановский, полковник Андреев и др.) были убиты местным большевизированным населением[813]. Здесь, как и везде, офицерские подразделения, хотя их было немного, бросались на самые опасные участки фронта. Известно, например, что среди морских офицеров, воевавших в Северо-Западной армии, погибло около половины[814]. За все время военных действий погибло, видимо, около 1000 офицеров.

Некоторое количество офицеров попало в плен при ноябрьском (1919 г.) отступлении к эстонской границе (7 ноября в Гдове попало в плен всего 700 военнослужащих Северо-Западной армии, 14-го в Ямбурге — около 600 и т. д. кроме того, от подписания перемирия до заключения большевиками мира с Эстонией — с 31 декабря 1919 по 2 февраля 1920 г. из армии перебежало 7611 человек)[815]. В это же время от болезней вследствие тяжелейшего положения армии в Эстонии и отношения к ней эстонских властей умерли тысячи людей, в т. ч. и офицеров. В полках насчитывалось по 700–900 больных при 100–150 здоровых, количество больных, не помещенных в госпитали достигало 10 тысяч, общее число заболевших составляло 14 тысяч[816].

По договору Эстонии с большевиками Северо-Западная армия подлежала расформированию и превращалась в массу беженцев. Отношение эстонцев к Белому движению всегда было крайне враждебным и они терпели русскую армию Юденича лишь как неизбежное зло (что армия всегда чувствовала на себе) пока им самим угрожали большевики. После заключения мира чувства эти ничем уже не сдерживались, и эстонские солдаты стали открыто грабить русские части, срывая погоны с офицеров и обезоруживая их. Северо-Западная армия избегла неприятностей эвакуации из портов под давлением противника, но зато оказалась в крайне тяжелом положении в Эстонии. Более того, эстонское правительство объявило призыв на принудительные лесные работы 15 тыс. человек «лиц без определенных занятий» (т. е. ровно столько, сколько было тогда работоспособных чинов армии), фактически установив, таким образом, институт рабства для русских офицеров и солдат; реально было отправлено на работы 5 тыс. чел. [817]. Основная масса офицеров вскоре рассеялась по всей Европе, остальные организовывали, чтобы прокормиться, артели грузчиков, работали на лесозаготовках или занимались иной черной работой.

Русская Западная армия

Политическая ситуация в Латвии была крайне сложной. Там еще оставались немецкие войска под командой ген. фон дер Гольца, вызывавшие опасения Англии. Союзники покровительствовали самопровозглашенным прибалтийским государствам, относясь с большим подозрением как к Балтийскому ландесверу, так и к русским частям. Русское офицерство ввиду такой политики Англии не испытывало к ней симпатий, но большинство начальствующих лиц считало, тем не менее, что в интересах борьбы с большевизмом не следует обострять отношений ни с Англией, ни с эстонским правительством (хотя официально независимости Эстонии Юденич не признавал), а ориентироваться на побежденную Германию в данный момент смысла не имеет. Однако существовали и сторонники твердой ориентации на Германию, составившие под руководством П. Р. Бермонта-Авалова Русскую Западную армию. Бермонт-Авалов, заведывавший летом 1918 г. бюро Южной Армии в Киеве, в конце года начал формировать конно-пулеметный отряд. Прибыв с его остатками в лагерь Зальцведель в Германии, он 8 февраля продолжил формирование[818].

Этот отряд (возникшая в самом начале 1919 г. в Южной Прибалтике одновременно с «Ливенской группой» «Группа генерала графа Келлера»), и послужил зародышем Западной Армии[819]. Формирование выросшего из нее Отряда им. графа Келлера проходило в Митаве, к маю (тогда он именовался Отдельным добровольческим партизанским отрядом имени генерала графа Келлера) в нем было 3500 ч. 4 мая в отряд зачислилось 70 офицеров бывшего 34-го пехотного Севского полка, формировавшегося под командой полковника Е. Кочанова еще при Гетмане в Полтаве, затем прибыли полковники Евреинов и Анисимов с 250 добровольцами каждый; к насчитывалось уже 4–5 тыс. чел… Там же, а потом в Шавлях формировался отряд полковника Вырголича, насчитывавший (не более 1500 чел.)[820]. Они вместе с ливенцами входили в Западный корпус. После отбытия ливенцев отряд Вырголича был 28 июля 1919 г. включен в Западный Добровольческий корпус им. гр. Келлера (как тогда называлась Западная армия). В середине августа 1919 г. в Западной Армии насчитывалось около 6 тыс. чел., среди которых много офицеров (в основном вернувшихся из германского плена), но не более 2 тысяч. Ввиду большого числа офицеров временно с учебными целями были созданы офицерские роты по родам оружия[821].

После совещания с представителем Юденича предполагалось, что Русская Западная армия (включившая в себя оставшиеся немецкие войска и выросшая до 50 тыс. чел.) будет наступать совместно с Северо-Западной армией. 5 сентября Бермонт-Авалов был назначен Юденичем командующим всеми русскими частями, сформированными в Курляндии и Литве. Однако от Русской Западной армии, насчитывавшей в общей сложности 55 или, точнее, 51–52 тыс. чел. (вместе с около 40 тыс. немецких добровольческих частей) при переброске (речь шла только о русских частях) осталось бы до 6–7 тысяч человек. Это были, собственно, 1-й Добровольческий им. гр. Келлера корпус (полковник Потоцкий) в составе Пластунской дивизии (2 полка — 4 пластунских и батальон 34-го пехотного Севского полка), 1-го артиллерийского полка из 2-х дивизионов, 1-й и 2-й конных батарей, Гусарского им. гр. Келлера полка (полковник Долинский), 1-го конного полка, конвойного эскадрона, казачьей полусотни, 1-го запасного батальона и ряда технических частей (авиаотряд, технический батальон) — всего около 10 тыс. чел. при 7 тыс. боевого состава, и Добровольческий отряд полковника Вырголича в составе 1-го стрелкового полка, артдивизиона, Конного полка (полковник Марков) и технических частей (всего около 5 тыс. чел. при 3,5 тыс. боевого состава). начала 8 октября наступление на Ригу и в дальнейшем боролась с прибалтийскими националистами. Потерпев неудачу, она отошла в Германию. Из ее состава в Северо-Западную армию отправился только Конный полк[822]. В Германии армия была встречена чрезвычайно радушно, и ее офицерам не пришлось терпеть тягот и неудобств. Среди руководителей армии — генерал-лейтенант Архипов, генерал-майоры Альтфатер, Бенуа, Богданов, Погосский, полковники Кременецкий, Кольчевский, Равич-Богемский, Кузьминский, Юрьев, Шемякин, Дараган, подполковник Ашехманов (командир 1-й конной батареи) и другие.

Формирования в Польше

Положение русских офицеров в Польше в 1918-начале 1919 гг. было крайне тяжелым. Они находились там совершенно без средств и без всякой надежды на помощь, будучи окружены враждебностью поляков, обиравших и грабивших их. В Польше также имелись русские формирования. Но к 15 февраля 1919 г. их было всего 1050 человек, из которых несколько десятков офицеров. Русские части из перевезенных из Польши офицеров пытался в Митаве формировать полковник Вырголич (к маю до 1200 чел.)[823].

Летом 1920 г. генерал-майор Бобошко вывез в Польшу несколько эшелонов военнослужащих Северо-Западной армии, где они вошли в состав 3-й Русской армии ген. Б. С. Пермикина[824]. Эта армия подчинялась ген. Врангелю и состояла из 1-й (ген. Бобошко) и 2-й (ген. гр. Пален) стрелковых дивизий (из кадров Северо-Западной армии) и сводной казачьей дивизии (ген. Трусов) из двух бригад (полковники Немцов и де Маньян); в казачью дивизию входили Донской («Красновский», под командованием полковника Духопельникова), Оренбургский и Уральский полки, Кубанский дивизион и Донская батарея)[825].

В 1920 г. Булак-Булахович сформировал в Брест-Литовске Русскую Народную Армию (около 10 тыс. чел.), вскоре выросшую до 20 тыс. чел. и действовавшую в составе польских войск до перемирия[826]. Донским полком в ней командовал полковник Духопельников, артвзводом — полковник И. И. Бабкин. Кроме того, летом 1920 г. в Польше образовалась группа из казачьих частей, перешедших из Красной армии (в основном плененные в Новороссийске), находившаяся на польской службе: Донской полк войскового старшины Д. А. Попова и батарея есаула И. И. Говорухина, составившие бригаду есаула Сальникова, которая после перемирия вошла в состав Сводной Казачьей дивизии 3-й Русской армии (ген. Трусов); в сентябре при ней была сформирована батарея есаула Конькова. Отдельно существовали Донской полк (с батареей) есаула Фролова (из дивизиона 42-го Донского казачьего полка, не пожелавшего интернироваться с частями Бредова и вошедшего в Украинскую армию) и бригада (с батареей) есаула Яковлева[827]. В общей сложности из состава белых формирований на Западе, насчитывавших в общей сложности не более 7 тыс. офицеров, погибло 1–1,5 тыс., чуть меньше попало в плен, а до 70 % — около 4 тыс. эмигрировало.

Восток

На Востоке создание белой армии имело ту важную особенность, что здесь она создавалась в разных центрах на огромной территории с совершено разными условиями. Лишь к осени 1918 г. белые силы вполне консолидировались. На территории от Волги до Тихого океана отдаленность от столиц и основных центров большевизма делали положение противников советской власти сравнительно более благоприятным. С самого начала, подобно Донскому атаману А. М. Каледину, не признали власти большевиков Оренбургский атаман полковник А. И. Дутов и возглавивший забайкальских казаков есаул Г. М. Семенов. Если начало борьбы, как и на Юге, было неудачным, и Дутов вынужден был уйти в Тургайские степи, то весной, когда сущность новой власти проявилась в достаточной степени, сопротивление разгорелось с новой силой. В марте офицеры подняли солдат-фронтовиков в Кузнецке, в конце месяца восстало уральское казачество во главе с наказным атаманом Бородиным. Учитывая, что во всех крупных городах Поволжья, Урала и Сибири имелись офицерские организации, к моменту выступления в мае Чехословацкого корпуса, необходимые кадры для создания белой армии имелись. Помимо самого Чехословацкого корпуса (роль которого на первом этапе борьбы была тем более велика, что до 80 % красных войск в Сибири составляли ненавистные чехам бывшие пленные немцы и венгры), сложилось несколько основных центров формирования белых армий: 1) Поволжье, где образовалась «Народная армия» Комуча, 2) Средняя Сибирь, где сформировалась Сибирская армия, 3) Оренбургская и Уральская казачьи области и 4) Забайкалье. Следует заметить, что в Чехословацком корпусе также служило немало русских офицеров, начиная с того, что командовал им русский генерал-майор В. Н. Шокоров, а начальником штаба был сыгравший затем видную роль генерал-лейтенант М. К. Дитерихс. Русские офицеры (Войцеховский, Степанов, Ушаков и др.), остававшиеся в штабах и на командных должностях чехословацких войск, сыграли далеко не последнюю роль в решении чешских руководителей выступить против большевиков. С другой стороны, единственным союзником выступивших чехов могло быть только русское офицерство этих территорий, к которому чехи и обратились за помощью. Руководство восставшими войсками приняли на себя: поручик Чечек (Пенза, Сызрань, Самара), полковник Войцеховский (Миас, Челябинск), капитан Сыровой (Петропавловск, Курган, Омск), капитан Гайда (Новониколаевск, Тайга)[828].

Поволжье

В Самаре еще с конца 1917 г. существовала подпольная офицерская организация подполковника Н. А. Галкина. Когда 8 июня 1918 г. в городе было создано правительство Комуча, ему было предложено возглавить военное ведомство, а его организация, насчитывавшая 200–250 чел, послужила основой для развертывания «Народной армии». Офицерская организация Самары выставила две роты, эскадрон и конную батарею[829]. Артиллерией заведовал генерал-майор Клоченко. Одной из первых частей была сформированная капитаном Вырыпаевым 1-я отдельная конно-артиллерийская батарея в 100 ч. [830] Формировавшаяся армия с самого начала столкнулась с недостатком опытных и решительных начальников. 8 июня в Самаре состоялось собрание офицеров Генерального штаба, на котором обсуждался вопрос, кому возглавить добровольческие части. Желающих не находилось. Тогда попросил слова скромный на вид и мало кому известный офицер: «Раз нет желающих, то временно, пока не найдется старший, разрешите мне повести части против большевиков!» Это был подполковник Владимир Оскарович Каппель[831]. Добровольцы Каппеля действовали у Самары и к северу от нее; южнее — части полковника Ф. Е. Махина (Особая Хвалынская группа)[832]. Видную роль на первом этапе при взятии Казани сыграл капитан Степанов — командир 1-го Чешского полка[833].

Первоначально армия строилась по добровольному принципу, но в середине августа была объявлена мобилизация офицеров, которым к 1 августа не исполнилось 35 лет (а генералов и старших офицеров независимо от возраста). По мере очищения от большевиков территорий, в армию переходило немало проживавших там или служивших в красных учреждениях офицеров. Под Казанью действовал партизанский отряд поручика Ватягина в 40 ч, принявший участие во взятии города[834]. В Казани сразу же после освобождения города были сформированы две офицерские роты: 1-я (полковник Радзевич) в 380 (или 280[835]) ч, 2-я (полковник Филиппов) — 300–350[836]. По другим сведениям Казань дала два офицерских батальона[837] или из офицеров сформировано 4 инструкторских батальона[838]. Там же армия пополнилась 140 офицерами из находившейся там тогда Академии Генерального штаба. В Симбирске после взятия города 22 июля офицеры в чине до капитана включительно в течение 6 часов образовали батальон, в тот же день выступивший на позиции[839].

В освобождаемых населенных пунктах организовывались роты, затем сводившиеся в батальоны. В конце июня были развернуты 8 пехотных полков (в июле переименованы в стрелковые). Армия включала такие части, как Казанский офицерский батальон, Чистопольский, Бугурусланский, Мензелинский и Бирский добровольческие отряды, Курганский русский батальон, две офицерские и студенческая роты и другие. Отряд Каппеля в июле развернулся в Отдельную стрелковую бригаду, а остальные части в середине августа сведены в 3 стрелковые дивизии. К сентябрю были сформированы еще 3 стрелковых дивизии, а число кавалерийских полков доведено до пяти. Из Северной группы создана Казанская стрелковая бригада[840]. К концу октября в «Народной армии» было уже около 5 тыс. офицеров. Начальником штаба армии был полковник С. А. Щепихин, 1-й дивизией командовал широко прославившийся уже в первых боях подполковник В. О. Каппель, 2-й — ген. С. Бакич.

Поскольку Комуч представлял собой организацию эсеровско-демосоциалистическую, его армия имела и соответствовавшие тому атрибуты. В ней существовало обращение «гражданин», форма — без погон, с отличительным признаком в виде георгиевской ленточки. Все это находилось в вопиющем противоречии с настроениями, психологией и идеологией офицерства. «Офицеры Народной армии высказывали недовольство отношением к ним и их полкам Самарского правительства, что развели опять политику, партийную работу, скрытых комиссаров, путаются в распоряжения командного состава… Офицеры и добровольцы были возмущены до крайности: «Мы не хотим воевать за эс-эров. Мы готовы драться и отдать жизнь только за Россию», говорили они. «Такое предательство, хуже 1917 года, — говорил мне капитан, трижды раненный в Германскую войну и два раза уже в боях с большевиками, как только успех и мало-мальски прочное положение, они начинают свою работу против офицеров, снова натравливают массы, мутят солдат, кричат о какой-то «контр-революционности». А как опасность, так офицеры вперед. Посылают прямо на уничтожение целые офицерские батальоны»…[841].

Комуч, в свою очередь, крайне подозрительно относился к офицерству, обвиняя его в том, что «стал офицер делать армию знакомыми и близкими ему методами», не изжив иллюзий создания армии какими-то новыми методами, не применяемыми ни в одном, даже самом демократическом государстве и не отдавая себе отчета в том, что по другому армия строиться и не может. Он старался противопоставить русским формированиям и русскому командованию чехов, создавая даже специальные чехо-русские части под началом чешских офицеров. Командующим армией был назначен не ставший уже тогда легендарным Каппель, а недавно произведенный из поручиков в полковники Чечек. Как писал один из его деятелей: «Недовольство офицерства политикой Комуча начало выявляться с первых же дней движения не только в мелочах, но и в некоторых реальных действиях, угрожающих самому существованию Комуча»[842].

Офицеры ненавидели Комуч (который в реальных условиях того времени действительно был нелепым явлением) и терпели его лишь как неизбежное зло, позволявшее, по крайней мере вести борьбу с большевиками. Характерен такой случай: однажды в Самару прибыла группа офицеров-анненковцев. Увидев красный флаг на здании Комуча, они очень удивились и, решив, что красная тряпка болтается тут по недоразумению, сорвали его. Завязалась перестрелка, в которой несколько их было убито[843]. Но не лучше относились к Комучу офицеры его собственной армии. В сентябре в Уфе, накануне приезда туда представителя Комуча на Уфимское совещание, офицеры сняли форму «Народной армии» и надели форму Сибирской. Все симпатии громадного большинства офицеров «Народной армии» были на стороне адмирала Колчака.

Оренбургская и Уральская области

Борьба с большевиками началась приказом атамана Дутова по войску № 862 от 26 октября. Боевые действия велись с 23 декабря 1917 г. Положение Дутова осложнялось малолюдством в тыловом Оренбурге офицеров. Из Москвы к нему прибыло только 120 ч. В распоряжении атамана было военное училище (150 юнкеров) и остатки школы прапорщиков — 20 юнкеров с поручиком Студеникиным. 17. 01. 1918 г. Оренбург оставили около 300 или до 500 ч — остатки офицерских рот, Отряд защиты Учредительного Собрания, юнкера и кадеты-неплюевцы во главе с прапорщиком Хрусталевым и юнкером Миллером[844]. Часть офицеров, юнкеров и добровольцев во главе с генерал-майором Слесаревым ушла к уральским казакам. Многие офицеры в одиночку и небольшими группами укрывались в станицах, хуторах и киргизских аулах. Атаман Дутов (начальник штаба полковник Н. Я. Поляков) с войсковым правительством обосновался в Верхнеуральске. Единственной вооруженной силой его был партизанский отряд войскового старшины Мамаева и небольшие отряды подъесаулов Бородина, Михайлова и Енборисова — всего около 300 бойцов, преимущественно офицеров[845].

Восстание началось 23 февраля 1918 г. в пос. Буранном под руководством хорунжего П. Чигвинцева и вскоре распространилось по всей территории войска[846]. В марте офицеры, укрывшиеся по станицам в районе Оренбурга, подняли восстание и под руководством войскового старшины Лукина взяли 4 апреля Оренбург, но не смогли его удержать. После набега казаков на Оренбург за участие в бою 15 кадет 2-го Оренбургского кадетского корпуса были расстреляны 7 его преподавателей[847]. Начальником отрядов в районе станиц Изобильной и Буранной был есаул Сукин, затем подъесаул Донецков, особенно заметную роль играли войсковые старшины Шмотин, Красноярцев, Корноухов, подъесаулы Богданов, Нестеренко, сотники Слотов, Тимашев, Мелянин, капитан Булгаков. Операциями в районе Илецкой Защиты в июне руководил генерал-майор Карликов (б. командир стоявшего до войны в Оренбурге пехотного полка)[848]. После освобождения Оренбурга 17 июня там стала формироваться Юго-Западная (28 декабря переименованная в Отдельную Оренбургскую) армия А. И. Дутова.

В Уральске борьба началась с того, что в начале 1918 г. группа офицеров во главе с ген. М. Ф. Мартыновым арестовала активистов коммунистических организаций. Командующим войсками уральского казачества был ген. В. И. Акутин, а непосредственно руководил начавшимися в марте боевыми действиями М. Ф. Мартынов[849]. Во главе илецких казаков стоял полковник К. И. Загребин[850]. В конце декабря 1918 г. из уральских частей была образована Уральская отдельная армия.

В Забайкалье борьбу возглавил есаул Г. М. Семенов, который еще 18 ноября в Верхнеудинске во главе Монголо-бурятского полка вступил в бой с местными большевиками[851], а с декабря 1917 г. во главе созданного им Особого Маньчжурского Отряда сражался в Забайкалье (в середине декабря отряд насчитывал 90 офицеров, 35 казаков и 40 бурят[852]). В конце 1917 г. в Забайкалье стали прибывать полки Уссурийской казачьей дивизии, большая часть офицеров и значительная часть казаков которых присоединилась к Семенову. Ее начальник, ген. Хрещатицкий первый подал пример подчинения младшему, согласившись принять должность начальника штаба Семенова, выбранного атаманом Забайкальского казачьего войска[853]. Приближенными Семенова были генерал-майор Д. Ф. Семенов, есаулы Тирбах и Сипайлов, поручик Кюнс и знаменитый впоследствии бар. Р. Ф. Унгерн фон Штернберг. Отрядами в семеновских войсках командовали полковники А. П. Бакшеев, И. Шемелин, Комаровский, Толстиков, войсковые старшины А. В. Кобылкин, Войлошников, Васильев, есаулы П. Ф. Шильников, М. Е. Золотухин, Е. Л. Трухин, Ф. Ф. Рюмкин, Д. Шемелин, Беломестнов, Широков, Надзоров, Куклин, сотник Шустов. Бурятским отрядом командовали офицеры-буряты Ваньчиков и Очиров[854]. С Урала и Сибири к Семенову стекались офицеры-добровольцы; насколько это движение было заметным, явствует из того, что большевистский Сибирский Воком пытался принимать против этого специальные меры и требовал от советов Урала не пропускать на восток офицеров и военных чиновников. В Забайкалье действовали также казачьи отряды, возглавляемые офицерами Димовым, Перебоевым, братьями Бельскими. В начале марта атаман И. М. Гамов захватил Благовещенск и удерживал его до 14 марта[855]. Атаманом Уссурийского казачьего войска стал непримиримый противник большевиков есаул И. П. Калмыков.

В Харбине существовало нечто вроде военного правительства в составе генерала от инфантерии Д. Л. Хорвата (управляющего КВЖД), генерала от кавалерии Плешкова и вице-адмирала А. В. Колчака, которое пыталось координировать действия антисоветских сил. Там же сформировался отряд полковника Орлова, который, наведя порядок в городе, действовал в дальнейшем вместе с Калмыковым. В середине апреля 1918 г. у Семенова на ст. Маньчжурия было до 700 ч, у Орлова в Харбине до 400 и у Калмыкова на ст. Пограничной несколько меньше[856]. На ст. Мулин в феврале-марте 1918 г. формировался отряд «Защиты Родины и Учредительного собрания» штабс-капитана Меди[857]. Во Владивостоке существовала боевая организация, состоявшая из 400–500 чел. офицеров и учащейся молодежи во главе с полковником Толстовым, которая после переворота 29 июня была преобразована в «Войска Приморской области», перешедшие в августе под командование ген. Плешкова[858].

К концу весны 1918 г. Особый Маньчжурский отряд включал Бурят-Монгольский конный, 1-й Семеновский и 2-й Маньчжурский пешие полки, 2 полка монголов-харачен, 2 офицерские и 2 сербские роты. После очищения Забайкалья и Дальнего Востока от большевиков Семеновым была сформирована Отдельная Восточно-Сибирская армия в составе 5-го Приамурского отдельного и Туземного корпусов и ряда казачьих частей. В мае 1919 г. по приказу адм. Колчака был сформирован 6-й Восточно-Сибирский армейский корпус в составе Маньчжурской атамана Семенова, Забайкальской казачьей и Туземной конной дивизий[859].

Сибирь

В Сибири и на Дальнем Востоке, как и в Поволжье, существовали с конца 1917 г. сильные офицерские организации. Их члены, ведя подпольную работу, помогали по мере возможности боровшимся против Сибирского Вокома отрядам казаков и присоединившихся к ним офицеров. Активно боролся в Прииртышье есаул Б. В. Анненков. В Сибири и особенно на Алтае существовали и национальные антибольшевистские формирования во главе с офицерами соответствующей национальности. Среди офицеров-алтайцев были, в частности, Б. Сарсенов, Ю. Р. Саиев, С. Майнагашев, Тудаяков, Добранов, Чевалков, Манеев. В Западной Сибири базой офицерского сопротивления служили в основном два источника Сибирское казачье войско и расквартированная до войны 11-я Сибирская стрелковая дивизия (41-й полк в Новониколаевске, 42-й в Томске, 43-й и два батальона 44-го в Омске, по одному батальону 44-го в Барнауле и Семипалатинске) — именно офицеры этих полков, вернувшиеся в свои родные города, составляли наиболее сплоченные ячейки и сыграли роль ядер, к которым примкнули более многочисленные, но более разрозненные офицеры иных полков старой армии[860].

Выдающуюся роль в подготовке выступления в Сибири сыграл полковник А. Н. Гришин-Алмазов. Посредством постоянных разъездов он вполне конспиративно организовал целый ряд офицерских дружин на сибирской магистрали от Аткарска до Челябинска (он прибыл, по некоторым данным, по поручению ген. Алексеева для объединения доморощенных офицерских организаций; во всяком случае он объехал при большевиках все более или менее крупные сибирские города, внося систему и единство в кустарно создававшиеся офицерские организации[861]). Уже в марте частью покупкой, частью набегами на плохо охраняемые арсеналы, они добыли себе оружие. Общая численность военных организаций на всей территории Сибири к западу от Байкала к маю достигла 7 тыс. чел… Самой сильной была омская Иванова-Ринова (до 3 тыс. чел.), за ней по численности следовали организации в Томске, Иркутске и Новониколаевске[862]. В Красноярске к 1. 06 в организации полковника Гулидова насчитывалось до 800 ч, из которых более половины офицеры-фронтовики, создавшие на дачах вокруг города сеть баз. В Томске к июню в подполье находилось почти 3 тыс. офицеров и около 1000 «не вовлечены в организацию, но готовы поддержать». В омской организации было до 1,5 тыс. чел… В мае были организованы выступления в Нарымском крае, Енисейске, Камне-на-Оби (поручик Самойлов), Усть-Каменогорске (организация «Щит стального штыка»), Павлодаре, Барабинске (поручик Кондаратский), Балагинске, Томске (полковник Сумароков) и другие[863].

Одновременно с выступлением чехословаков в ряде городов Сибири офицерские организации свергли большевистскую власть и приступили к формированию частей. Первым таким городом стал Петропавловск, тайная организация которого насчитывала 60–70 ч (главным образом казачьи и пехотные офицеры). Здесь начальником военного района стал войсковой старшина Волков, начальников штаба — есаул Блохин, комендантом города — полковник Панкратов, начальником мобилизационного отдела — подъесаул Поротиков. Во главе отдельной инструкторской роты, укомплектованной исключительно офицерами (до 60 чел.), стал капитан Васильев, другую роту образовали добровольцы-учащиеся, казаки — сотню. В Кургане во главе офицерского добровольческого отряда (150 чел.) встали чех поручик Грабчик и штабс-капитан Титов[864], в Шадринске, взятом курганским отрядом через неделю, местный добровольческий отряд (120–150 или около 400 чел.) возглавил капитан Куренков[865]; в Ишиме, освобожденном петропавловским отрядом, также была создана Ишимская офицерская добровольческая рота (30 чел)[866]. К 1 июня были сформированы Ново-Николаевский полк, рота, конный отряд и конвойная команда общей численностью до 800 чел. [867] При приближении повстанцев к Омску, там 6–7. 06 выступила, поддержанная союзом солдат-фронтовиков, местная офицерская организация (к ней присоединились служившие в красных частях поручик Скурихин и прапорщик Жуков) во главе с полковником Ивановым-Риновым, который и вступил в должность начальника гарнизона и фактически управлял всей очищенной от большевиков территорией. В ночь с 13 на 14 июня в Иркутске выступила местная офицерская организация во главе с полковником Эллерц-Усовым и комиссаром милиции подпор. Щекачевым (до 400 чел.), но большинство участников восстания погибло, а 12 (в т. ч. шт. — кап. Телятьев) были расстреляны. Однако организация сохранилась и сыграла важную роль при взятии Иркутска 10 июля[868]. Позже там была сформирована из местных добровольцев 3-я Иркутская дивизия[869].

В районе Тары выступила офицерская организация шт. — кап. Рубцова. Акмолинск был захвачен организацией Кучковского, в Барнауле 11. 06 произошло выступление организации шт. — кап. Ракина (400 чел.), в Камне-на-Оби — пор. Самойлова. Семипалатинск (где при попытке захвата оружейного склада был убит пор. Правденко) был 11. 06 взят отрядом есаула Сидорова и кап. Виноградова при помощи отряда есаула Машинского и станичного атамана Леднева. 8. 06 начал борьбу Каракорум-Алтайский военный комитет во главе с полковником Катаевым (его отрядами командовали Венярский, подпор. Лукашевич, прапорщик Любимцев), там же в с. Кош-Агач поднял восстание шт. — кап. Д. В. Сатунин, вместе с которым действовал сотник Шустов. В Зайсане большевиков сверг войсковой старшина Кузнецов, Павлодар был захвачен подпольным центром во главе с офицерами Ивановым и Казначеевым и отрядом атамана Тычинского, Усть-Каменогорск отрядом хорунжего Толмачева (убит)[870]. Томск был захвачен 29 июня также офицерской организацией (нач. орготдела — полковник Шнапперман)[871], там сразу выдвинулся молодой офицер 42-го Сибирского стрелкового полка подполковник А. Н. Пепеляев[872].

В Омске образовалось Сибирское правительство, во главе его вооруженных сил которого встал А. Н. Гришин-Алмазов. Сибирским временным правительством начала формироваться Сибирская армия. Ядром формировавшегося в Омске Степного Сибирского корпуса (генерал-майор П. П. Иванов-Ринов) стали офицеры 11-й Сибирской стрелковой дивизии: во главе 1-й Степной Сибирской дивизии были полковники ее 44-го полка Фукин и Вержбицкий, полками командовали подполковники Вознесенский (43-го), Панков (43-го) и Черкасов (42-го), а также некоторые офицеры других частей, зарекомендовавшие себя в подполье капитан 109-го пех. полка Жилинский, капитан артиллерии Вержболович, ротмистр Манжетный и другие. Видную роль сыграл случайно попавший в Сибирь штабс-капитан Казагранди, уже в первый день освобождения Омска приступивший к формированию Первого партизанского офицерского отряда (72 чел.) и через день выступившего с ним на фронт. Еще один такой же отряд был создан в Омске полковником Смолиным (среди 44 русских было 25 офицеров, 4 вольноопределяющихся, 6 солдат и 9 учащихся). Эти два отряда (90 и 80 чел.) наряду со Степными полками и составили главные силы Сибирской армии. При выходе из Омска 1-й Степной полк имел до 150 ч (в подавляющем большинстве офицеры), 2-й — тоже 150 (потом усилен Курганским добровольческим отрядом в 100 ч), 3-й, усиленный ротами из Петропавловска, также достиг численности в 150 ч. Конница была представлена формированиями сибирских казаков — отрядом сотников Тимофеева и Вальшевского и 2-м Сибирским казачьим полком, артиллерия — батареями капитанов Плотникова, Остальского и Седова (в 1-й батарее из 33 чинов 25 были офицеры)[873].

В Тобольске большевики были свергнуты подпольной офицерской организацией полковника Киселева (42-го Сибирского полка) и сформированный добровольческий отряд (100 чел., потом 120–150) выступил на соединение с омскими частями (потом это был 6-й Степной Сибирский полк, после слияния с ним роты, приведенной поручик Митрофановым из Тары, он насчитывал около 200 чел.). По занятии Ирбита к армии присоединились 60–70 местных офицеров, 30–40 их влилось в отряд Казагранди[874]. В Чите 23 августа одновременно с восстанием казаков (во главе с присланным для связи с офицерским подпольем есаулом Трухиным) восстали заключенные в местной тюрьме офицеры[875].

Формирование частей и в Поволжье, и в Сибири происходило сходным образом: сначала из офицеров, проживавших в данном городе, формировался офицерский батальон, который потом разворачивался в часть. Организация белых сил носила на первых порах зачастую случайный характер: наряду с офицерскими ротами и батальонами в одних полках и отрядах, существовали отряды при минимальном числе офицеров, кроме того, поскольку офицеры попадали в те или иные отряды по воле родства, уз совместной прошлой службы или случая, отрядами пехоты командовали артиллеристы, конницы — пехотинцы и т. д. [876]

В начале июня численность войск Западно-Сибирской (с 27 июня Сибирская) отдельной армии достигла 4 тыс. чел., что позволило в середине июня образовать Средне-Сибирский (А. Н. Пепеляев) и Степной Сибирский (П. П. Иванов-Ринов) корпуса, которые в августе получили номера 1-й и 2-й (позже был создан Уральский корпус (генерал-лейтенант М. В. Ханжин). К 18 июня армия насчитывала 6047 чел (в т. ч. 4332 штыка, 1215 сабель и 500 невооруженных)[877]. Вместе с чехами и казаками она сражалась с красными войсками Центросибири по всей Сибири. Белыми отрядами командовали в это время полковники Буткевич, Ярушин, подполковники В. И. Волков, Б. Ф. Ушаков (вскоре убитый у Байкала), капитаны П. А. Бондалетов (Якутия), Виноградов, Кушнарев (убитый под Минусинском), поручик Гордеев, Б. С. Геллерт и др.

На 26 августа, после реорганизации, армия состояла из 3-х корпусов (Средне-Сибирский, Степной и Уральский) по 2–3 дивизии четырехполкового состава каждый. В Средне-Сибирский корпус Пепеляева входили: 1-я Томская (четыре Томских полка), 2-я (1 и 2-й Новониколаевские, Барнаульский и Енисейский полки), 3-я Иркутская (Иркутский, Байкальский, Нижнеудинский и Хамардабанский полки) дивизии и небольшие казачьи части. Он состоял сплошь из добровольцев, в основе — членов подпольных офицерских организаций, и в этом смысле не отличался от «именных» полков Добровольческой армии (например, бравшие Иркутск части состояли сплошь из офицеров, которые вообще в это время составляли подавляющее большинство войск Сибирского правительства). При выходе к Байкалу на передовой в корпусе было не менее 5000 штыков. Убыль регулярно пополнялась за счет новых добровольцев, и к концу лета в нем было 7–8 тыс. штыков, не считая местных партизанских отрядов[878]. Большинство офицеров воевало, естественно, рядовыми. Даже в начале сентября в качестве солдат сражалось более 4500 офицеров, т. е. половина всех имевшихся. В некоторых частях их было больше, чем солдат. В Средне-Сибирском корпусе на 2 сентября из 5261 человека с винтовками 2929 были офицерами[879]. Степной корпус (где было много казаков) состоял из офицеров примерно на четверть (к 31 июля — 2384 офицеров на 7992 добровольца, в т. ч. 1314 на 4502 на передовой), причем в ряде полков и во всех батареях офицеров было свыше половины (см. таблицу 33). В общей сложности к 31 июля в армии было 6970 офицеров и 28229 добровольцев[880].

В сентябре была установлена связь с войсками Г. М. Семенова и приступлено к формированию 4-го Восточно-Сибирского и 5-го Приамурского корпусов. После очищения Сибири армия сражалась с большевиками вместе с Народной армией. «Работа, которую несли русские офицеры, была выше сил человеческих. Без правильного снабжения, не имея достаточных денежных средств, при отсутствии оборудованных казарм, обмундирования и обуви приходилось собирать людей, образовывать новые полки, учить, тренировать, подготавливать их к боевой работе и нести в то же время караульную службу в гарнизонах. Надо еще прибавить, что все это происходило среди населения, только что пережившего бурную революцию и еще не перебродившего»[881].

Урал

На Урале очагом белой борьбы стали Ижевский и Воткинский заводы, восставшие 8 и 17 августа. На Ижевском заводе находилось несколько десятков офицеров двух категорий: старшие офицеры заводского технического персонала и младшие офицеры военного времени, большинство которых до войны были рабочими и техниками на заводе. Мирно настроенные офицеры первой категории активного участия в событиях не приняли, и ведение боевых действий легло на вторых. Был выбран штаб обороны в составе капитанов Цыганова и Солдатова и поручика Зебзиева, а командование было предложено единственному строевому кадровому офицеру полковнику Д. И. Федичкину. Интендантство и штаб возглавили полковники Сорочинский и Власов. Такая же ситуация сложилась и в Воткинске, где имелось только 2 кадровых офицера — капитаны Юрьев и Нилов, которые и стали во главе восстания. Кроме того, вслед за заводами восстала вся южная часть Вятской губ. Во главе восставших крестьян Елабужского уезда встал подполковник Молчанов. При помощи имевшихся в районе заводов 80 офицеров руководители восстания совершили поистине чудеса: мобилизовали до 25 тыс. чел., сформировали из них части и сражались в окружении 100 дней (с 7 августа по 17 ноября 1918 г.); но этого количества офицеров было, конечно, слишком мало. В октябре во всем Ижевско-Воткинском районе имелось до 300 офицеров[882]. Среди наиболее проявивших себя офицеров были участники тайной организации в Глазове (поручики Михайлов и Вершинин), прапорщик Багиянц, поручики Болонкин и В. Н. Дробинин (потом полковник командир Воткинского конного дивизиона), перешедший от красных полковник Альбокринов. Ижевско-Воткинской (Прикамской) армией, в которую объединились восставшие, командовал полковник Федичкин, потом капитан Юрьев (начальник штаба капитан 2-го ранга В. П. Вологдин), ижевцами — штабс-капитан Журавлев. В конце ноября ижевцы и воткинцы соединились с Народной армией и впоследствии были сведены в Ижевскую и Воткинскую дивизии[883].

Организация и численность

Летом 1918 г. в состав белых сил на Востоке входили действующие самостоятельно Народная (Комуча) и Сибирская (Временного Сибирского правительства) армии, формирования восставших казаков Оренбургского, Уральского, Сибирского, Семиреченского, Забайкальского, Амурского, Енисейского, Уссурийского казачьих войск, а также разного рода добровольческие отряды. До ноября 1918 г. военные формирования, действующие против большевиков на Востоке формально подчинялись назначенному Уфимской директорией Верховному главнокомандующему всеми сухопутными и морскими силами России ген. — лейт. В. Г. Болдыреву. Прибывший 14 октября в Омск и введенный в правительство в качестве военного министра адмирал А. В. Колчак 18 ноября при полной поддержке офицерства обеих армий был провозглашен Верховным Правителем России. Ведущую роль в событиях сыграли арестовавшие эсеровское правительство офицеры Сибирского казачьего войска полковник В. И. Волков, и войсковые старшины А. В. Катанаев и И. Н. Красильников (оправданные судом, они были произведены в следующие чины). Офицеры повсеместно разгоняли эсеровские органы и брали власть в свои руки. Немногие сторонники Комуча и Директории из офицерский среды были смещены, а некоторые и убиты.

В декабре 1918 г. была образована Ставка Верховного главнокомандующего, которой непосредственно подчинялся штаб Верховного главнокомандующего. Сибирская и Народная армии были упразднены, и в начале января 1919 г. фронт разделен на Сибирскую, Западную и Оренбургскую отдельные армии, в оперативном подчинении ставки находилась также Уральская отдельная армия. В конце мая 1919 г. фронт (ген. Дитерихс) был поделен на три неотдельные армии — 1-я и 2-я из бывшей Сибирской и 3-я (бывшая Западная); в непосредственном подчинении Ставки находились Южная армия (образована из Оренбургской армии и Южной группы; ее составили в основном оренбургские и уральские казачьи части) и Уральская армия, а также Степная группа в районе Семипалатинска, войска Семиречья и внутренние антипартизанские фронты. Осенью 1919 г. Ставка была упразднена, и управление войсками осуществлялось непосредственно через штаб Верховного главнокомандующего[884].

Армия адм. Колчака была сравнительно единообразно организована. Она делилась на армии, корпуса и (помимо казачьих частей) на дивизии и полки с единой нумерацией и с названиями по сибирским и уральским городам. Корпуса и стрелковые (пехотные) дивизии (свыше 20) в 1919 г. также получили в основном единую нумерацию; дивизии именовались, как правило, Уральскими и Сибирскими стрелковыми дивизиями, некоторые из них именовались также и по городам. Помимо них в армии имелись 1-я и 2-я Уфимская кавалерийские, Ижевская, Добровольческая, Морских стрелков, Особая Маньчжурская (2 пехотных и конный полки) дивизии, отдельные Волжская кавалерийская, Красноуфимская партизанская, Егерская, Штурмовые бригады, Отдельный Морской, Конно-Егерский и Приморский драгунский полки и некоторые другие части и соединения[885]. Оренбургское казачье войско выставило всего 36 конных и 3 пластунских полка и 9 батарей, Сибирское — 15 конных полков и 3 батареи, Забайкальское — 14 конных полков и 4 батареи, Семиреченское — 3 конных полка, Енисейское — 2 конных полка и батарею, Иркутское — конный дивизион.

Сибирская армия (образована на Пермском направлении из Екатеринбургской группы) первоначально включала 1-й Средне-Сибирский и 3-й Степной Сибирский корпуса, Воткинскую дивизию и Красноуфимскую партизанскую бригаду, в феврале — марте 1919 г. — 1-й Средне-Сибирский, 3-й Степной Сибирский и Сводный корпуса, а к июню 1919 г. включала Северную (1-й Средне-Сибирский и 5-й Сибирский армейские корпуса) и Южную (3-й Сибирский Степной и 4-й Сибирский корпуса) группы, Сводно-Ударный и 8-й Камский корпуса и 1-ю кавалерийскую дивизию.

Западная армия (на Уфимском направлении) была образована на базе Камской и Самарской групп Народной армии и 3-го Уральского корпуса. Первоначально включала 3-й Уральский горных стрелков, 6-й Уральский, 8-й Уфимский (Воткинская и Сводная Уфимская дивизии) и 9-й Волжский (4-я стрелковая и Волжская дивизии) корпуса. К марту 1919 г. состояла из 2-го Уфимского, 3-го Уральского горных стрелков и 6-го Уральского корпусов, а также Южной группы. В мае была усилена 1-м Волжским армейским корпусом[886]. В конце мая 1919 г. Западная армия поделена вместо корпусов на три группы: Волжскую ген. В. О. Каппеля (1-я Самарская, 3-я Симбирская, 13-я Казанская дивизии, Волжская кавалерийская и Оренбургская казачья бригады, а с конца июля также 12-я Сибирская стрелковая дивизия), Уфимскую ген. С. Н. Войцеховского (4-я Уфимская, 8-я Камская, 12-я Уральская дивизии и Сибирская казачья бригада, а с конца июля также 13-я Сибирская стрелковая дивизия) и Уральскую ген. кн. В. Э. Голицына (6-я и 7-я Уральские горных стрелков, 11-я Уральская стрелковая, 2-я Уфимская кавалерийская дивизии и 1-я Отдельная стрелковая бригада)[887].

Оренбургская армия к концу 1918 г. состояла из корпусов: 1-го (1-я и 2-я дивизии) и 2-го (4-я и 5-я дивизии) Оренбургских казачьих, 4-го Оренбургского армейского (2-я Сызранская, 5-я Оренбургская стрелковые дивизии и 1-я Отдельная Сводно-казачья бригада), Сводного Стерлитамакского (Сводно-Уральская и Сводно-Оренбургская дивизии) и Башкирского (4 пехотных полка). Численность ее красные оценивали в 10 тыс. чел… Весной 1919 г. из нее выделена и подчинена Западной армии Южная группа (4-й Оренбургский армейский корпус и др. части). С подходом подкреплений и формированием новых дивизий армия и Южная группа 23 мая переформировываются в Южную армию, состоящую из корпусов: 1-го Оренбургского казачьего (1,2 и 4-я казачьи дивизии), 4-го Оренбургского армейского (2-я Сызранская, 5-я Оренбургская и 5-я Оренбургская казачья), 5-го Сибирского (19-я и 2 полка 20-й стрелковой дивизии), 11-й армейского (21-я Яицкая и 2 полка 20-й дивизии), Сводно-Туркестанского (Оренбургская пластунская дивизия, 42-й Троицкий и 24-й Уральский и 1-й Линейный казачий полки) и Отдельной конной башкирской бригады. В августе 1919 г. Южная армия состояла из 8 оренбургских казачьих полков, 21-й Яицкой пехотной дивизии (по 200–300 ч), двух конных (ротмистров Марсова и Львова) по 100 сабель и артиллерийского (подполковник Гринев) дивизионов. Южная армия с конца июля 1919 г. действовала самостоятельно (Ставка не имела о ней сведений) и только через два месяца вышли из тургайской степи в районе Петропавловска[888]. В октябре 1919 г. она насчитывала 20 тыс. чел. [889]. В октябре 1919 г. из остатков Южной армии была сформирована отдельная Оренбургская армия. По приходе в Семиречье, она вошла как Оренбургский отряд в состав Отдельной Семиреченской армии генерал-майора Б. В. Анненкова[890]. Последняя была образована в конце 1919 г. на базе 2-го Отдельного Степного Сибирского корпуса (в состав которого в июле входили Партизанская дивизия атамана Анненкова, 5-я Сибирская стрелковая дивизия, Отдельные Семиреченская казачья, Степная стрелковая и Киргизская конная бригады)[891].

Уральская армия к октябрю 1918 г. состояла из 17 Уральских полков (около 600 чел. каждый), 13-го Оренбургского, 33-го Николаевского стрелкового полков и пришедшей в с Волги Семеновской дружины, общей численностью до 18 тыс. [892] К июлю 1919 г. она включала 3 корпуса: 1-й Уральский (1,2, 6-я и 3-я Илецкая дивизии, 1-й Уральский пехотный, Николаевский, Семеновский и Царевский полки, пешие партизанские, броневой и авиационный отряды), 2-й Илецкий (5-я Илецкая дивизия и ряд отдельных частей) и 3-й Урало-Астраханский[893]. Отдельная Уральская армия действовала на трех направлениях. На 10. 10. 1919 г. красные оценивали ее силы на Бузулукском направлении в 6 тыс. штыков и сабель (13-й Оренбургский, 13, 15, 18-й Уральские казачьи, 5-й Уральский пехотный, 12-й Сборный полки и Семеновская дружина), на Саратовском — 8,3 тыс. (4–8, 10, 11, 16 и 17-й Уральские казачьи, 1 и 3-й Уральские учебные, 33-й Николаевский стрелковый, Гурьевский пеший полки и 1-й пеший сводный дивизион), на Новоузенском — 1,4 тыс. (9-й Уральский казачий полк, полковника Карташева и Чижинский партизанские отряды)[894]. Основную тяжесть борьбы несли три учебных полка. В 1919 г. армия была реорганизована и все полки кроме учебных стали именоваться по станицам (например, 6-я дивизия состояла из полков Сламихинского, Чижинского, 2-го партизанского и Поздняковского иногороднего). Кроме них были отряды Позднякова из Самарской губ., Решетникова, Бичерахова, Сафаровская татарская рота, перешедший от красных Покровско-Туркестанский полк. Отрядом на Астраханском направлении командовал полковник Тетруев[895].

В ходе отступления осенью 1919 — зимой 1920 гг. (Великий Сибирский Ледяной поход) 1-я армия, отведенная в тыл для охраны Сибирской магистрали разложилась и перестала существовать, а остатки 2-й и 3-й армий вышли к Чите. По приходе в Забайкалье в середине февраля 1920 г. Главнокомандующим и главой правительства стал генерал-лейтенант Семенов, а армия (генерал Войцеховский, потом генералы Лохвицкий и Вержбицкий) была сведена в 3 корпуса: 1-й (из Забайкальских войск Семенова), 2-й (Сибирские, Уфимские и Егерские части) и 3-й (Волжские, Ижевские и Воткинские части). Корпуса сводились в дивизии, а дивизии в полки. Казачьи части существовали отдельно[896]. В ноябре 1920 г. армия была вытеснена из Забайкалья и перебазировалась в Приморье.

В Хабаровском походе армия имела следующую организацию: части 3 стрелкового корпуса — 1-я Отдельная стрелковая бригада (1-й Егерский, 2-й Уральский, 1-й Конно-Егерский полки, 1 стрелковый артиллерийский дивизион и 1-я батарея), Приморский отряд (3-й Добровольческий, 4-й Омский полки и Воткинская батарея), Ижевско-Воткинская бригада (Ижевский, Воткинский, 1-й Добровольческий полки, Воткинский конный дивизион, Добровольческая батарея и Красноуфимский эскадрон), Поволжская бригада (1-й Волжский, 4-й Уфимский, 8-й Камский, 1-й кавалерийский, Сибирский казачий полки, отдельная Иманская сотня, Волжская, Иркутская и Сибирская казачью батареи); части 2-го стрелкового корпуса образовала «Гродековская группа» войск — Отдельная сводно-стрелковая бригада (1-й (Конвойный и Маньчжурский дивизионы) и 2-й (Камский и Уссурийский дивизионы) пластунские полки и сведенная в полк Отдельная Сводно-конная бригада[897].

После похода все казачьи части сведены в 1-й казачий корпус: Оренбургская и Сводная (енисейцы, сибирцы и уральцы) бригады и Забайкальская дивизия. 3ск состоял из Поволжской (1-й Волжский, 8-й Камский, 1-й кавалерийский полки и Отдельная Волжская батарея) и Ижевско-Воткинской (Ижевский, Воткинский и 1-й Добровольческий полки, Воткинский конный дивизион и Отдельная Добровольческая батарея) стрелковых бригад. В Поволжскую бригаду был включен и анненковский дивизион полковника Илларьева, прибывший через Китай. 2-й Сибирский стрелковый корпус — из 1-й и 2-й стрелковых бригад, все номера полков которых были изменены на новые — с 1-го по 6-й: 1-я — 1-й Пластунский (сведенный из 3-й Пластунской бригады), 2-й Уральский, 3-й Егерский, 1-й кавалерийский полки и 1-я батарея; 2-я — 4-й Омский, 5-й Иркутский, 6-й Добровольческий, 2-й кавалерийский полки и 2-я Воткинская батарея. Кроме того при корпусах — 2-й (Иркутская и Добровольческая батареи) и 3-й (1-я и 2-я батареи) артдивизионы[898].

При переименовании армии в «Приамурскую Земскую Рать» она была разделена на четыре группы («рати», т. е. бывшие корпуса,) бригады сведены в полки (отряды), а батальоны и дивизионы переименованы в «дружины». На 1 сентября 1922 г. армия имела следующий вид. В Поволжскую группу (2835 штыков и сабель) входили Прикамский стрелковый полк (Ижевский, Воткинский, Пермский (бывший Сводно-Добровольческий) батальоны, Прикамский (б. Воткинский) конный дивизион и Прикамская (б. Ижевско-Воткинско-Добровольческая) батарея), Приволжский стрелковый полк (Волжский, Камский, Уфимский батальоны, Приволжский конный дивизион (б. 1-й кавалерийский полк) и Приволжская (б. 3-я Отдельная Волжская) батарея), Московский конный полк (Московский (б. 1-й кав. полк 2-го Сибирского стрелкового корпуса), Петроградский (б. 2-й кав. полк 2-го Сибирского стрелкового корпуса) и Анненковский дивизионы), Поволжский (б. 3-й Отдельный) артиллерийский и Поволжский (б. 3-й Отдельный) инженерный дивизионы. В Сибирскую группу (1450 штыков и сабель) входили Западно-Сибирский стрелковый полк (Омский и Ишимский батальоны (оба из б. 4-го Омского полка) и Западно-Сибирская (б. 2-я Отдельная Воткинская) батарея), Восточно-Сибирский стрелковый полк (Томский (б. 6-й Добровольческий полк) и Красноярский (б. 5-й Иркутский полк) батальоны), Пограничный стрелковый полк и Сибирские (б. 2-ые Сибирские) артиллерийский и инженерный дивизионы. В Дальневосточную группу (до 1800 штыков и сабель) входили Забайкальская казачья дивизия (Атамана Семенова, 1-я и 2-я Забайкальские казачьи конные и Забайкальская пластунская дружины), Амурская и Иркутская казачьи и Пластунская дружины. В Сибирскую казачью группу (1133 штыка и сабли, а всего 1230 чел.) входили Оренбургский отряд (конный полк, пластунский дивизион и артиллерийская сотня), Сводный отряд (Енисейская и Сибирская дружины и Сибирская казачья батарея), Восточно-Сибирский артиллерийский дивизион и Уральская казачья сотня. Кроме групп отдельно существовали Железнодорожная бригада (дивизион бронепоездов и железнодорожный батальон), Урало-Егерский полк и Партизанский отряд генерал-лейтенанта Савельева (около 20 чел.)[899].

В отличие от Юга, на Востоке белая армия очень рано стала проводить мобилизации не только офицеров, но и населения, поэтому численность ее росла быстрее, и спустя два-три месяца после начала борьбы она утратила характер добровольческой (какой, как показано выше, носила при своем возникновении). В Сибирской армии к середине июля было 23,4 тыс. чел. [900]. К 8 августа, когда красные войска в Сибири были уничтожены, она насчитывала более 40 тыс. чел., в т. ч. около 10 тыс. офицеров, а остальные — добровольцы. К 20 сентября в армию было призвано еще 166 тыс. чел. (это был еще вполне надежный призыв), и она уже больше не напоминала Добровольческую. Народная армия насчитывала из 50–60 тыс. мобилизованных не более 30 тыс. вооруженных, а бойцов едва ли больше 10 тыс. [901]

К 1 сентября между Казанью и Вольском находилось 15 тыс. чел. Чечека (в т. ч. 5 тыс. чехов), на пермском направлении — 20 тыс. (15 тыс. чехов) полковника Войцеховского, на Каме 5–6 тыс. ижевско-воткинских повстанцев, на юге — 15 тыс. уральских и оренбургских казаков. — всего 55 тыс. чел. (в т. ч. 20 тыс. чехов). На долю Народной армии приходилось 15 тыс., половина из которых — в добровольческих частях Каппеля и Махина (за счет которых и были достигнуты все успехи)[902]. Боевой состав Сибирской армии к 1. 09. 1918 г. достиг 60,2 тыс. чел., а к 1 октября она насчитывала 10,7 тыс. офицеров при 59,9 тыс. вооруженных и 113,9 тыс. невооруженных солдат[903]. По другим данным, к 1 сентября белая армия имела на Камском направлении 22–26,5 тыс. чел., на Волжском — 14–16 и на Уральско-Оренбургском — 10–15 тыс. чел., всего 46–57,5 тыс. бойцов. К середине ноября на всем фронте было 43 тыс. штыков и 4,6 тыс. сабель[904]. Отряд атамана Анненкова в районе Семипалатинска в конце 1918 г. насчитывал не менее 10 тыс. чел. [905].

Данные о численности армии в 1919 г. несколько разнятся, но все источники указывают на огромную разницу между числом бойцов (штыков и сабель) и общей численностью едоков: в результате массовых мобилизаций тыловые части и учреждения разбухли чрезвычайно. На конец апреля 1919 г. боевой состав Западной армии (штыков и сабель) насчитывал около 34 тыс. ч, Сибирской — около 40 тыс., Оренбургской (с Южной группой) и Уральской — до 30 тыс.; красные источники (Какурин) на февраль 1919 г. называют цифру 143330 бойцов (из коих надо исключить ушедших с фронта чехов, а белые — 80 тыс.)[906]. К весне 1919 г. армия увеличилась до 400 тыс. чел. (в т. ч. 130–140 тыс. штыков и сабель на фронте; Семенов и Калмыков в Забайкалье имели 20 тыс., Анненков в Семиречье — свыше 10, Унгерн в Прибайкалье — до 10 тыс.), а к лету — до 500 тыс. чел. при 30 тыс. офицеров[907]. По другим данным, в армии числилось около 17 тыс. офицеров[908]. В середине мая на довольствии состояло около 800 тыс. чел. при 70–80 тыс. штыков, на середину августа — 300 тыс. при около 50 тыс. строевых чинов (военный министр считал необходимым сократить расплодившиеся штабы и расформировать дивизии в 400–500 штыков при 6–8 тыс. нестроевых и штабных чинов)[909]. В июне 1919 г. Сибирская армия насчитывала 350 тыс. ртов (при 60,5 тыс. штыков и сабель), Западная — 140 тыс. (при 30,1 тыс. штыков и сабель), Южная — 27,2 тыс. штыков и сабель и 7 тыс. невооруженных (в октябре 1919 г. при переформировании Южной армии в Оренбургскую, в ней насчитывалось до 20 тыс. чел. ). Весь боевой состав частей действующей армии и военных округов к 1 июля 1919 г. не превышал 416,6 тыс. строевых и нестроевых нижних чинов при 19,6 тыс. офицеров (Сибирская, Западная и Южная армии насчитывали 117 тыс. штыков и сабель и 8,8 тыс. невооруженных)[910].

В декабре 1919 г. после ряда мятежей расположенная вдоль транссибирской магистрали 1-я армия перестала существовать, ее остатки в 500–600 ч были присоединены ко 2-й армии[911]. Перед Щегловской тайгой в войсках 2-й и 3-й армий числилось 100–120 тыс. чел. (по другим мнениям — около 150) и по приблизительным подсчетам столько же беженцев[912]. После Красноярска на восток шло уже только около 25 тыс. чел. [913] или 20–25 тыс. чел. [914]. Под Иркутском вся армия насчитывала не более 5–6 тыс. бойцов из 22–24 тыс. чел. [915] Байкал перешло 26 тыс. чел. [916], по другим данным — 10–15 тыс. чел. [917], в Читу пришло около 15 тыс. чел. [918]. Известно, что через госпитали в Верхнеудинске и Чите за февраль-март прошло около 11 тыс. тифозных, ген. Войцеховский телеграфировал во Владивосток, что привел в Читу 30 тыс. чел… Войска Семенова в Забайкалье на 20. 01. 1920 г. насчитывали 7200 шт. и 8880 сабель, к 20. 02 — на 2700 шт. и 1900 сабель меньше[919]. В Чите армия имела 40 тыс. ч при 10 тыс. бойцов[920]. В мае в армии насчитывалось до 45 тыс. чел., из которых в полевых частях трех корпусов 20 тысяч[921].

На 6. 11. 1921 г. в армии насчитывалось 27 тыс. едоков, но на фронт можно было выдвинуть не более 6 тыс. бойцов, при полном напряжении сил не более 9 тыс. Армия ген. Молчанова в Приморье насчитывала 18–20 тыс. чел. [922]. На 25. 12. 1921 г. в действующих частях было4130 шт. и сабель[923]. В Приморье белые силы насчитывали до 8 тыс. чел., включая около 1000 офицеров. Мобилизация могла дать 4500 офицеров запаса 2 и 3-го разрядов. В конце 1922 г. армия насчитывала около 8 тыс. штыков и сабель[924].

Положение офицеров

Чрезмерное увеличение численности армии имело те же последствия, что и на Юге. Офицеры, которых и так было немного (из приведенных выше данных наиболее достоверной представляется цифра в 19,6 тыс. на лето 1919 г.), совершенно растворились в массе мобилизованных солдат. В целом доля офицеров не превышала, видимо, 5 % всех военнослужащих. Формировавшиеся в тылу новые части комплектовались по полному штату, например, в полках 13-й Сибирской стрелковой дивизии было по 3800 штыков, а всего в дивизии не менее 12 тысяч[925]. Как уже говорилось выше, неоправданно раздуты были тыловые и административные учреждения. «Министерства были так полны служилым народом, что из них можно было бы сформировать новую армию. Все это не только жило мало деятельной жизнью на высоких окладах, но ухитрялось получать вперед армии и паек, и одежду, и обувь. Улицы Омска поражали количеством здоровых, сильных людей призывного возраста; много держалось здесь зря и офицерства, которое сидело на табуретах центральных управлений и учреждений. Переизбыток ненужных людей, так необходимых фронту, был и в других городах Сибири»[926]. Привлечение офицерства в армию вообще и в действующие части особенно оставалось поэтому предметом постоянного внимания руководителей движения. 23 июля 1918 г. Временное Сибирское правительство своим постановлением отменило все отсрочки и освобождения от призыва для офицеров и военных чиновников в возрасте до 43 лет, 7 января 1919 г. адм. Колчак издал приказ о отмене всех отсрочек офицерам, служащим в предприятиях и работающим на оборону и переосвидетельствовании всех, имеющих освобождение по болезни, выданное при большевиках, 16 мая последовал его приказ о сокращении отпусков из армии и переосвидетельствовании всех офицеров, имеющих свидетельства о непригодности к строевой службе[927].

На Востоке офицеры занимали после мобилизаций то же положение, что в обычной армии, т. е. находились почти исключительно на командных должностях. В корпусах и дивизиях имелись, правда, ударно-офицерские батальоны, но не в таком количестве, как на Юге. Они использовались в самых опасных местах в наиболее важные моменты. Армия порой испытывала недостаток даже в младшем и среднем командном составе. Интересно, что красные (Г. Х. Эйхе) считали, что «армия временами ощущала острый недостаток в командном составе. Никаких самостоятельных офицерских полков, батальонов или отрядов в армии Колчака никогда не было. Никакой политической роли офицерство в своей массе при Колчаке не играло»[928].

В Западной армии и Южной группе в конце апреля 1919 г. на 45605 штыков и сабель приходилось 2486 офицеров — один офицер на 18 солдат, причем если в Западной армии — на 15, то в Южной группе — на 33 (состав этих объединений показан в таблице 10[929]). 1 августа 1919 г. в Ижевскую дивизию прибыло пополнение 52 офицера и 842 солдата, и к 31. 08 она насчитывала 182 офицера и 1309 штыков и сабель, а с приданными частями — 223 и 1618. Ижевский конный полк в конце ноября 1919 г. насчитывал в строю 25 офицеров и 700 солдат[930]. Казачьи полки имели, как правило, офицерский состав меньше штатной численности и структура его была сдвинута в сторону младших чинов (в декабре 1918 г. 15-й Оренбургский казачий полк, например, насчитывал полковника, по 2 войсковых старшин и есаулов, по 3 подъесаулов и поручиков, 6 хорунжих, 2 подпоручика и 12 прапорщиков[931]).

После Сибирского Ледяного похода соотношение между солдатами и офицерами изменилось, поскольку офицеры в гораздо меньшей степени сдавались в плен и уходили из армии. Например, 49-й Сибирский полк по приходе в Забайкалье насчитывал 200 ч, из которых 45 офицеров[932]. Это привело даже к появлению офицерских частей. В частности, из остатков офицеров 13-й Сибирской дивизии была сформирована «офицерская рота имени генерала Каппеля» при Волжской бригаде, достигшая вскоре 100 шт. и преобразованная в отряд. Весной 1921 г. в отошедших в Приморье частях офицеры составляли 20–25 % всех бойцов (см. табл. 11[933]). После мобилизации офицеров в Приморье Дитерихсом в 1922 г. был создан офицерский отряд в 150–200 (мобилизовано 165) шт., стоявший гарнизоном во Владивостоке, в нем числилось 238 офицеров[934].

В Приморье на заключительном этапе борьбы в каждой части были офицерские роты и сверхкомплект офицеров в полках. Нужды в офицерах не имелось[935]. В батареях 3-го дивизиона было по 25–30 солдат при 7 офицерских, в 1-й Отдельной 25 офицеров на 80 солдат, во 2-й Воткинской свыше 100 солдат при 10–12 офицерских, в остальных батареях было 12–20 офицеров при 50-120 солдатах. Из девяти командиров батарей в Приморье 1 был пехотным офицерам, 1 из подпрапорщиков артиллерии, 6 окончили артиллерийские училища. В пехотных частях доля офицеров доходила до трети (см. таблицы 12, 13, 14). Так что армия снова, как и на первом этапе борьбы, стала походить на добровольческую. Поскольку во всех каппелевских частях был излишек офицеров, решено было всех слабых в познаниях откомандировать в образованные в каждом корпусе стрелковые школы, в эти же школы откомандировывались преподавателями лучшие старшие офицеры. В первую очередь были откомандированы произведенные из солдат за боевые отличия, затем окончившие школы прапорщиков, а потом предполагалось пропустить через школы всех офицеров военного времени. Но полностью эту программу осуществить не удалось[936].

На Востоке имелось и некоторое количество морских офицеров. В первых же числах июня 1918 г. по инициативе мичманов Мейрера, Ершова и С. Дмитриева было положено начало Волжской флотилии, на которую вскоре прибыл ряд офицеров. Первым командующим ее был мичман Мейрер, которого после взятия Казани сменил контр-адмирал М. И. Смирнов, начальником штаба был ст. лейт. Н. Ю. Фомин, дивизионом командовал капитан 2-го ранга Феодосьев. Те же лица составили командный состав Камской флотилии (при эвакуации с Камы она имела свыше 100 офицеров). Впоследствии из моряков в Красноярске была сформирована бригада Морских стрелков во главе с контр-адмиралом Ю. К. Старком (батальонные командиры — капитаны 2-го ранга Н. Н. Степанов и П. В. Тихменев). В августе 1919 г. часть морских офицеров направлена на Обь-Иртышскую флотилию, а 70 офицеров во главе с капитаном 2-го ранга П. В. Тихменевым пошло на создание Морского Учебного батальона, который с сентября непрерывно находился в боях до полного истребления. Обь-Иртышской флотилией командовал капитан 1-го ранга П. П. Феодосьев (погибший с 20 своими офицерами под Красноярском), дивизионами — капитан 2-го ранга Гутан и ст. лейт. Гакен. Во Владивостоке была сформирована Сибирская флотилия. Общее командование морскими силами Дальнего Востока принадлежало контр-адмирал у С. И. Тимиреву, которого весной 1919 г. сменил контр-адмирал М. Г. Федорович[937]. Восстановленной Сибирской флотилией сначала командовал капитан 2-го ранга Соловьев, участник переворота 26 мая 1921 г., а затем контр-адмирал Старк.

Комплектование

Все офицеры, начавшие борьбу на Волге и в Сибири, были, естественно, добровольцами. До середины августа, когда стали проводиться мобилизации, до 10 тыс. офицеров вступило в ряды армии в Сибири и несколько тысяч на Волге (с Забайкальем всего до 15 тыс.). Они в дальнейшем и составляли основу офицерского корпуса армии. Однако, как и на Юге, в первые дни пришлось столкнуться и с пассивностью части офицерства. Один из первых добровольцев на Волге вспоминал: «Итак, каждый боевой день приносил потери, а пополнения не было… Где же эти так называемые господа офицеры? Неужели предали и не пошли в строй? Раненые офицеры после выздоровления возвращались в строй и передавали нам, что каждый кабак набит людьми в офицерской форме, все улицы также полны ими… сущее безобразие… Одни формируют какую-то гвардейскую часть и находятся при штабе, другие говорят, что рядовыми они не пойдут, и, наконец, многие отговариваются тем, что у нас нет определенного монархического лозунга «За веру, Царя и Отечество!» и т. д. Для нас они шкурники и предатели. Эти новости сильно действовали на настроение наших офицеров. Они ничего не говорили, не спорили, а как-то притихли, понурили головы. Чувствовалось, что каждый из них считал себя отрезанным куском, преданным своими же братьями офицерами»[938].

Как и на Юге, на Востоке существовало некоторая отчужденность между теми, кто с самого начала участвовал в борьбе, и теми, кто присоединился позднее. Касаясь этого вопроса, генерал-майор Сукин (начальник штаба 3-го Уральского корпуса) отмечал, что (имелась в виду ситуация конца 1917 начала 1918 гг.) «нашлись отдельные лица и среди офицеров, примкнувшие к большевикам. Отбрасывая эти единицы, все остальное офицерство разбилось на две части, из которых одна признала необходимость вести борьбу, не складывая оружия; другая часть, видя бесполезность такой борьбы до тех пор, пока массы не переболеют большевизмом и не изживут его, временно сложила оружие, выжидая событий. Но когда время борьбы настало и началось восстание масс, эта часть офицерства поголовно, включая даже стариков, встала в ряды бойцов… эта последняя часть офицерства также честно исполняла свой долг, и ни в коем случае нельзя признать основательными те отношения, которые приходится наблюдать со стороны многих представителей 1-й группы к группе 2-й»[939].

К осени практически все офицеры, еще не вступившие в армию, были призваны по мобилизации. Этот контингент (меньшей численности, чем добровольцы) был, естественно, гораздо худшего качества: часть призванных офицеров была пассивна, слаба духом. Были случаи, когда такие офицеры, отправляясь на фронт, просили выдать им удостоверения, что они служат по мобилизации[940]. Последняя мобилизация офицеров была произведена на территории Приморского края по приходе к власти ген. Дитерихса[941]. Небольшое число прибыло из Вооруженных Сил Юга России. В конце июля 1919 г. по просьбе адм. Колчака ввиду некомплекта комсостава во Владивосток на пароходе «Иерусалим» было послано более 200 сухопутных офицеров[942]. 23 сентября 1921 г. прибыло 80 офицеров Каспийской флотилии во главе с капитан 1-го ранга Пышновым[943].

Немало офицеров перешло из Красной Армии, особенно в 1918 г. при взятии Казани, Перми и в последующих боях (в Челябинске из служивших у красных 120 офицеров перешло 112). Причем отношение к ним на Востоке было благодаря нехватке комсостава совершенно иным, чем на Юге. Здесь они принимались не только охотно, но и доверяли ответственные должности. Например, командир красной бригады полковник Котомин, перешедший с 11 офицерами в июле 1919 г. под Челябинском, планировался на должность начальника дивизии[944].

При формировании частей офицеры заполняли краткие послужные списки, которые направлялись в Омск, где тщательно проверялись по «Русскому Инвалиду» в Отделе производства, т. к. было выявлено немало самозванцев[945]. Чинопроизводство офицеров велось Главным Штабом, часто задерживавшим его. Командующие армиями имели право производить в чины до капитана включительно[946]. Все офицеры-участники Сибирского Ледяного похода приказом № 121 были произведены в следующий чин[947].

Ввиду недостатка офицерских кадров на Востоке в 1918–1919 гг. действовало довольно много военно-учебных заведений, сведения о которых приводятся ниже. Все они комплектовались юнкерами, не закончившими курса из-за революции, кадетами и добровольцами из выпускников гражданских средних учебных заведений, а также присланными из полков отличившимися солдатами. Большинство училищ рассчитывалось на полный курс мирного времени, но на практике все они были сокращенными. Выпускники военных училищ производились, как правило, в подпоручики. Инструкторские школы (Екатеринбургская, Челябинская, Иркутская и Томские военно-окружные курсы), созданные весной 1919 г. (бывшие Егерские батальоны, в которые по мобилизации зачислялись лица с правами по образованию) были рассчитаны на двухмесячный курс, после которого юнкера выпускались портупей-юнкерами в части и после месячного пребывания в строю производились по рекомендации командира части в подпоручики. Всего до конца 1920 г. военные училища дали 6500 офицеров, в т. ч. 104 инженерных войск, более 500 артиллеристов, около 400 кавалеристов[948].

Хабаровское военное училище имени атамана Калмыкова было сформировано 18 октября 1918 г. при Хабаровском кадетском корпусе для выпускников его и Хабаровского реального училища и молодежи калмыковского отряда. Начальник ген. М. П. Никонов, потом полковник Н. Ц. Грудзинский. Первый прием — 22 чел. (ускоренный выпуск в августе 1919 г.), второй — 80 и 60 чел. артиллерийских курсов (полковник Грабский). Прекратило существование при отступлении в Китай в феврале 1920 г.

Читинское атамана Семенова военное училище (до 17. 04. 1919 — Читинская военная школа) открыто 14 ноября 1918 г. Начальник — полковник М. М. Лихачев, помощник полковник Дмитриев, инспектор классов полковник Хилковский. Второй прием состоялся в мае-июне 1919 г. (200 чел.), третий — в январе 1920 г. Первый выпуск был произведен 1 февраля, второй — 11 сентября 1920 г. В апреле училище насчитывало около 600 юнкеров. В июле училище было эвакуировано на ст. Даурия и 1 октября расформировано. Оставшиеся юнкера были зачислены в Отдельный стрелковый дивизион личного конвоя атамана Семенова и оставшиеся в живых 55 ч были произведены 8. 09. 1921 г. — младший курс в подпоручики, общеобразовательный — в прапорщики. Всего училище выпустило 597 офицеров.

1-е Омское артиллерийское училище открыто 1 июня 1919 г. и с 1 сентября переброшено во Владивосток (Раздольное) Состав: 2 батареи на 240 юнкеров. Начальник — полковник Герцо-Виноградский, помощник — полковник Сполатбог, инспектор классов — полковник Коневега. Курс, рассчитанный на 2 года, был сжат до 8 месяцев и единственный выпуск произведен в феврале 1920 г.

Артиллерийское техническое училище открыто в Омске тоже 1 июня 1919 г. и позже было, как и 1-е артиллерийское, переброшено на Дальний Восток.

Владивостокское (Корниловское) военное училище создано в октябре 1921 г. на Русском Острове. Второй прием произведен осенью 1922 г. Состав: рота, эскадрон и офицерский взвод (30 чел.). Начальник — ген. Тучанский (потом полковник Воротников), помощник — полковник Томилин. 1. 10. 1922 г. в полном составе 205 юнкеров училище вышло на фронт и под Спасском потеряло 75 чел. При двухгодичном курсе училище не успело сделать ни одного выпуска и в начале 1923 г. было расформировано в Гирине.

Учебная Инструкторская школа («школа Нокса») на Русском острове во Владивостоке открыта в ноябре 1918 г. с помощью английского представителя ген. Нокса. Начальники — генерал-лейтенант Н. К. Сахаров, полковник М. М. Плешков. Состав: офицерский (500 чел. для переподготовки) и 2 унтер-офицерских (по программе учебных команд) батальона по 4 роты по 125 чел. Курс — 4 месяца, но первый выпуск был 15. 02. 1919 г. Офицеры, направленные в школу по окончании производились в подпоручики (в ноябре 1919 г.), при третьем приеме был сформирован юнкерский батальон. Прекратила существование 31. 01. 1920 г. при перевороте во Владивостоке.

Челябинская кавалерийская школа создана в мае 1919 г. Состав: 2 эскадрона (учебный и юнкерский) по 80 ч. Начальники — полковник Титов и ротмистр Бартенев. После Сибирского Ледяного похода ее юнкера были в Чите произведены в корнеты, и она преобразовывается в «эскадрон Бартенева», участвующий в боях до 1922 г.

Екатеринбургская инструкторская школа сформировалась к 5 мая 1919 г. Начальник — полковник Ярцев, помощник — полковник Д. А. Малиновский (потом полковник Орлов). Состав: 2 батальона по 200 юнкеров в роте. При оставлении Екатеринбурга 14. 07. 1919 г. школа переименовывается в Северный отряд и участвует в боях. Первый выпуск произведен в августе в Омске, в Томске произведен второй прием (один батальон по 100 чел. в роте), начавший занятия 1 октября. Была расформирована в Чите в феврале 1920 г.

Челябинская инструкторская школа сформирована в марте 1919 г. Начальник — ген. Москаленко. Летом в боях у Челябинска школа в составе около 400 шт. приняла участие в боях и после боя у д. Муслюмово понеся огромные потери, была расформирована.

Иркутское военное училище создано в конце марта — начале апреля 1919 г. как Иркутская инструкторская школа (через несколько месяцев переименована в училище, а срок обучения продлен до 8 месяцев). Начальник — полковник Пархомов. Состав: 3 стрелковых (по 100 юнкеров) и пулеметная (80) роты. Прекратило существование после Иркутского мятежа в январе 1920 г.

Тюменская инструкторская школа начала формироваться в конце октября 1918 г. Состав: 4 роты. Начальник — полковник Заалов. В конце декабря была переброшена в Екатеринбург и развернута в 16-ю Сарапульскую дивизию.

Томское пехотное училище начало формироваться в апреле 1919 г. на базе бывшей Томской школы прапорщиков как Томские военно-окружные курсы (инструкторская школа). Начальники училища — полковники Антонович, Мясоедов и Шнапперман. Курс составлен по программе училища военного времени — 3 мес. с производством окончивших по 1-му разряду в подпоручики. Состав: 4 роты по 100 юнкеров. Первый выпуск состоялся в июле 1919 г. и осуществлен следующий прием. В ноябре оставшиеся чуть более 200 юнкеров прикрывали отход армии. После Красноярской катастрофы в с. Голопупово училище прекратило свое существование.

Оренбургское казачье военное училище возродилось в августе 1918 г. (В конце 1917 г. 150 его юнкеров были опорой атамана Дутова, и часть их погибла в боях. Отступив в пределы Уральского войска, училище произвело выпуск в хорунжие, после чего остались 20–25 юнкеров младшего курса и кадр училища, вернувшиеся в освобожденный летом Оренбург.) Начальник — ген. Слесарев. Состав: сотня (75 юнкеров), эскадрон (75), пехотная рота (120), полубатарея (60) и инженерный взвод (80). Курс — 1 год. Первый выпуск был сделан в эвакуации в Иркутске 3. 07. 1919 г. Тогда же был сделан второй набор, а в начале декабря — третий (300 чел.). После мятежа в январе-феврале 1920 г. училище прекратило существование[949].

Уральская школа прапорщиков была сформирована в августе 1918 г. для подготовки лиц с правами вольноопределяющихся 1 и 2 разрядов. Состав: сотня, пехотная рота, пулеметная команда и артиллерийский взвод. Срок обучения — 8 месяцев, выдержан не был, ибо большую часть времени юнкера провели в боях. Начальники — полковники Исаев и В. И. Донсков. Произведено два выпуска. После отхода из Гурьева до форта Александровска дошло лишь3 офицера при 4 казаках и 5 юнкерах, остальные 25 юнкеров и полковник Донсков были расстреляны красными в Прорве.

Юнкерская сотня Уральского Казачьего войска создана в июле 1918 г. Начальник — ген. Мартынов. Погибла 20. 12. 1919 г. при нападении Алаш-Орды[950].

Морское военное училище во Владивостоке открыто в ноябре 1918 г. на базе направленной осенью 1917 г. из Петрограда во Владивосток 3-й роты Морского училища. Из 205 ч в ноябре добралось около 100 (в первой партии было 62 гардемарина при 5 офицерских[951]). Пополненное морскими кадетами, гардемаринами, юнкерами флота и учащимися Морского инженерного училища, оно начало занятия в составе 129 гардемарин. Начальник — капитан 1-го ранга Китицын. При эвакуации 31. 01. 1920 г. училище насчитывало более 40 офицеров и более 250 кадет и гардемарин. В Сингапуре 11 апреля был произведен первый выпуск 116 ч в корабельные гардемарины. Часть гардемарин осталась в Югославии, а 111 прибыло в Крым за 5 дней до его эвакуации (49 из них были произведены в мичмана по пути в Константинополь). Взамен училища при восстановлении белой власти в Приморье в июле 1921 г. при Сибирской флотилии старшим лейтенантом Гарковенко была сформирована гардемаринская группа в 12 ч (в основном из кадет сибирских корпусов). Гардемаринский класс просуществовал до эвакуации, и 27. 03. 1923 г. на Филиппинах оставшиеся 7 ч были произведены в корабельные гардемарины.

Академия ген. штаба, перешедшая в белую армию летом 1918 г. в Казани, выпустила около 60 своих слушателей в войска и была переведена в Томск, где сделала первый (четвертый с 1917 г.) выпуск в мае 1919 г. (150 ч). Затем она до 1922 находилась во Владивостоке. Начальниками ее были генерал-майор Андогский и генерал-лейтенант Колюбакин[952].

В Сибири продолжали действовать и кадетские корпуса: 1-й Сибирский, Оренбургский-Неплюевский (был восстановлен после освобождения Оренбурга; директор — полковник Азарьев; сделал последний ускоренный выпуск 25 декабря 1919 г. [953]), 2-й Оренбургский, Иркутский, Хабаровский и эвакуированный Псковский. Все эти корпуса (кроме 1-го Сибирского и Хабаровского), переведенные в Иркутск, прекратили существование в январе 1920 г. после мятежа. Старшие роты вместе с юнкерами принимали участие в последних боях в городе. 1-й Сибирский корпус (директоры генерал-майоры В. Д. Нарбут и Е. В. Руссет) был в июле 1919 г. переведен во Владивосток. Выпуск 1919 г. целиком пошел на комплектование Томского военного училища, 1921 и 1922 — в Корниловское военное училище и на флот. При эвакуации Приморья корпус (за исключением младших кадет и большинства преподавателей) был в составе 38 чел. персонала и около 180 кадет вывезен в Шанхай[954]. В гражданской войне погибло 47 его кадет и еще 8 — в партизанских отрядах в СССР после ее окончания[955].

Хабаровский корпус 20. 12. 1919 г. сделал свой 16-й выпуск. При закрытии корпуса в 1920 г. там состояло 666 кадет, но ко времени открытия его во Владивостоке — 367, без 39 выпускных — 328. К 1. 01. 1923 г. в корпусе состояло 155 кадет (еще 113 осталось во Владивостоке), 76 окончивших, 14 юнкеров Корниловского училища, 28 штатных и 20 вольнонаемных служащих и 31 член их семей. В Мукдене уволено 12 офицеров и служащих, из Шанхая убыло 34 и 50 кадет. Почти все питомцы корпуса участвовали в белом движении. За годы гражданской войны корпус выпустил 288 чел. (в 1918 г. 45, 1919-54, 1920-71, 1921-56 и 1922-62). Из выпускников 1918 г. 4 служили в отряде Орлова, 3 в ОМО, 13 вышли в Калмыковское училище, 3 во флот и 1 в полк, из выпуска 1919 г. 1 вышел в полк и 40 поступили в военные училища (8 в Омское артиллерийское, 7 в Читинское, 2 в Томское, 3 в Корниловское 19 в Морское и 1 в школу Нокса), из выпуска 1920 г. 4 пошли в Корниловское и 4 в Морское, из выпуска 1922 г. — 2 в Морское и 10 в Корниловское[956].

Качественный состав

В Сибирь при большевиках пробиралось и там оседало главным образом офицерство, имевшее какую-либо связь с этим краем. В рядах армии служило, например, большинство офицеров Уссурийской казачьей дивизии и в частности Нерчинского полка (из рядов которого вышли Семенов и бар. Унгерн)[957]. Число офицеров, не связанных с Сибирью, попавших туда случайно, главным образом по причине стремления в отряды Дутова и Семенова, было в общем незначительно. По этой причине, например, кавалерийских офицеров было очень мало, т. к. до войны от Поволжья до Приморья стояли только полки: 5-й гусарский в Самаре, 5-й уланский в Симбирске, 5-й драгунский в Казани и Приморский драгунский в Раздольном.

По качеству своему офицерство на Востоке отличалось от Юга в худшую сторону. Кадровых офицеров было чрезвычайно мало, а просьбы прислать таковых с Юга выполнить практически не удалось. В армии адм. Колчака офицеры подразделялись на кадровых и военного времени, причем (что чрезвычайно показательно) в отличие от общепринятых критериев, по которым кадровыми считаются офицеры, получившие образование в объеме полного курса военных училищ, т. е. до войны, здесь к ним относились все офицеры, произведенные по 1915 г. включительно. Но и при таком подходе всех таких офицеров насчитывалось менее тысячи, а остальные 15–16 тыс. были производства 1916–1917 гг. [958]

Причем мобилизованные старшие офицеры, назначавшиеся на строевые должности в формируемых в тылу дивизиях, не имели опыта гражданской войны. «Начиная с начальника дивизии (13-й Сибирской) и кончая командирами полков, а также и строевое офицерство не были совершенно знакомы с приемами тактики гражданской войны. В нашем полку, к моему удивлению, со стажем одного года гражданской войны был только я и больше никого… Вся дивизия, т. е. ее состав, были мобилизованы, включая и большинство офицеров, которые после Германской кампании осели и занялись другой работой, обзавелись семьями, и, конечно, без особого удовольствия явились на призыв»[959]. Поэтому в ряде случаев предпочтение отдавалось боевым младшим офицерам. В частности, назначенный командиром Ижевской бригады полковник Молчанов не стал торопиться с заменой молодых офицеров в малых чинах более опытными офицерами с авторитетом прошлых заслуг, и это вполне оправдалось впоследствии[960]. (В это время, на 8. 02. 1919 г., среди комсостава этой бригады не было даже ни одного капитана: командующий и начальник штаба были штабс-капитанами, полками командовали поручик и подпоручик, батальонами, дивизионами и батареей — 5 штабс-капитанов, 2 поручика и 3 прапорщика. [961])

Военачальников, составивших себе имя на фронте за время Великой войны, по ряду причин, в Сибири к моменту выступления чехословаков, не оказалось. Видных работников Генерального штаба в Сибири тоже не было[962]. В армии имелось несколько десятков генералов производства до 1918 г., но абсолютное большинство их занимало штабные, тыловые и административные должности. То же касалось пожилых штаб-офицеров, которые стремились осесть в штабах и управлениях, тем более, если речь шла о казачьих войсках, с которыми они не были органически связаны. В Уральске, например, скопилось много армейских офицеров, но они в ряды войска в большинстве не пошли, а занимали тыловые и административные должности, тогда как казачьи все были на фронте и ранены по многу раз[963]. Подавляющее большинство генералов белой армии на Востоке были до революции штаб — и даже обер-офицерами. Лишь немногие имели и ранее генеральские чины. Все известные руководители казачьих войск — А. И. Дутов (Оренбургского), В. С. Толстов (Уральского), П. П. Иванов-Ринов (Сибирского), А. М. Ионов и Б. В. Анненков (Семиреченского), Г. М. Семенов (Забайкальского), И. П. Калмыков (Уссурийского), в генералы были произведены только в белой армии, причем трое последних — из есаулов.

Среди высших руководителей Белого движения на Востоке (главнокомандующим до адм. А. В. Колчака был генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, а в дальнейшем — генерал-лейтенанты М. К. Дитерихс, К. В. Сахаров, В. О. Каппель, С. Н. Войцеховский, Н. А. Лохвицкий, Г. А. Вержбицкий) только половина имела генеральские чины до 1918 г., трое были полковниками и один подполковником, их начальники штаба (генерал-майоры Д. А. Лебедев, С. А. Щепихин, Ф. А. Пучков, П. П. Петров, Богословский) все были полковниками. Армиями (в т. ч. и временно), помимо перечисленных выше, командовали также генералы М. В. Ханжин, Р. Гайда, А. И. Дутов, А. Н. Пепеляев, Г. А. Белов, Барышников, Савельев, Вагин, из которых генералом до 1918 г. был только Ханжин.

Командиры корпусов и групп (помимо ряда из названных выше — генералы Косьмин, Мациевский, Гривин, Зиневич, Акутин, Молчанов, Глебов, Бородин, Бангерский, Смолин, Шишкин, Бордзиловский, Волков, Иванов-Ринов, Жуков, Акулинин, Бакич, Эллерц-Усов, Галкин, Попов, Сукин, полковники Фаддеев, Балалаев, Изергин, Махин), начальники штабов армий и корпусов (полковники Сладков, Виноградов, Моторный, Савчук, Ловцевич, Дубинин, Бодров, Кононов, Пичугин, войсковой старшина Тушканов и др.) до 1918 г. в абсолютном большинстве были в чине полковника, а некоторые — подполковника. Среди лиц, занимавших должности не выше начальников дивизий и командиров бригад (генералы Голицын, Милович, Нечаев, Вишневский, Ижбулатов, Имшенецкий, Зощенко, Ковальский, Крамаренко, Н. П. Сахаров, Беляев, Бородин, Ванюков, Панов, Кручинин, Смирнов, Мамаев, Лосев, Круглевский, полковники Перхуров, Жуланов, Юрьев, Ивакин, Бандарев, фон Вах, Ракитин, Фукин, Гоппер, Горшков, Шеметов, Красильников, Ефимов, Карнаухов, Аргунов, Буйвид, Александров, Ростовцев, Сотников, подполковник Глудкин, поручик Балабанов и др.) только трое были ранее генералами, более половины — полковниками, а остальные подполковниками и обер-офицерами.

Из командиров полков (генералы Блохин, Хрущев, полковники Богословский, Отмарштейн, Сотников, Черкес, Белянушкин, Михайлов, Вольский, Зуев, Камбалин, Долгово-Сабуров, Родзевич, Иванов, Заалов, Моисеев, Киселев, Булгаков, Курин, Донсков, Беляев, Карташев, Быков, Хохлачев, Абрамов, Доможиров, Александров, Гампер, Зултан, Турков, Степанов, Карпов, Мельников, Мохов, Бахтерев, Павлов, подполковники и войсковые старшины Керенцев, Мейбом, Черкасов, Березин, бар. Жирар де Сукантон, Климов, Вознесенский, Панков, капитаны и есаулы Володкевич, Вержболович, Турков, Мудрынин, Фадеев, Жилинский, Ляпунов, штабс-капитаны Болонкин, Дробинин, поручик Багиянц, прапорщик Ощепков и др.), дивизионов и батарей (полковники Якубович, Шестоперов, Смольянинов, Новиков, Сартыков, Бек-Мамедов, Романовский, Вырыпаев, Тряпицын, Алмазов, Радыгин, подполковники Бельский, Гайкович, Зеленой, капитаны Миронов, Седов, Курбановский, Остальский, Плотников, штабс-капитан Литкенс, поручики Верцинский, Кузнецов и др.) абсолютное большинство до 1918 г. было обер-офицерами (чаще всего капитанами), реже подполковниками, и лишь немногие — полковниками.

Потери

Первое время потери среди офицеров были весьма чувствительны. При захвате большевиками Верхнеуральска в нем и ближайших станицах было расстреляно много офицеров Оренбургского казачьего войска[964]. Летом 1918 г., когда большинство офицеров сражались в качестве рядовых, потери среди них иногда достигали в отдельных боях нескольких десятков человек (например, под ст. Барабинск погибло до 40 офицеров, в боях под Свияжском 1-я офицерская рота потеряла 83 офицера (21 убит)[965], у ст. Подъем под Тюменью отряд подполковника Смолина потерял за день 47 ч (13 убито)[966], но в дальнейшем они не были так значительны, как на Юге благодаря меньшему проценту офицеров в армии, хотя, конечно, удельный вес офицерских потерь по сравнению с солдатскими был гораздо выше и на Востоке. В отдельных боях некоторые полки теряли до трети своих офицеров (например, 3-й Барнаульский полк 13 декабря 1918 г., 1-й Новониколаевский под Охотском 19 января 1919 г.). В феврале 1919 г. много офицеров погибло при бунте запасных частей в районе Красноярска[967]. Один из батальонов 49-го Сибирского полка летом 1919 г. потерял в бою 8 офицеров (3 убито) и 45 солдат (12 убито)[968]. Бронепоезд «Витязь» в одном из боев весной 1920 г. 16 офицеров и 23 солдат[969]. 15 июля 1919 г. при бунте 1-го Забайкальского казачьего полка в пос. Грязном погибло 14 его офицеров[970]. Морской батальон в штыковой атаке 12 сентября 1919 г. потерял убитыми 13 офицеров[971]. С марта до середины апреля Ижевская бригада потеряла 37 офицеров и 746 солдат[972]. Из остатков Южной армии, совершившей переход через Тургайскую степь осталось 1200 ч из 1500[973]. С 1. 09 по 15. 10 1919 г. 3-я армия потеряла убитыми и ранеными 988 офицеров (в т. ч. и 17770 солдат, т. е. по 18 офицеров на солдата (см. табл. 15[974])

Особенно значительные потери имели место во время отступления белых армий осенью 1919 — зимой 1920 гг., сопровождавшегося массовыми эпидемиями тифа. В конце 1919 г. при отходе Уральской армии на юг некоторые части совершенно прекратили свое существование, полностью погибнув от потерь на фронте и тифа. Изменивший киргизский полк вырезал штабы Илецкого корпуса, 4-й и 5-й дивизий, при чем погибли все бывшие в строю офицеры во главе с командирами и начальниками штабов корпуса и дивизий. 6-я дивизия и отряд Позднякова, отходившие к Волге степью Букеевской орды целиком погибли от преследователей. Поход основной части уральцев вдоль Каспия сопровождался огромными потерями. «После каждого ночлега на месте оставались трупы умерших, которых не было сил и возможности хоронить. Порою целые команды, остановившись на отдых, уже больше не поднимались, убаюканные снежной бурей, усыпленные навеки морозом… Так погиб весь отряд полковника Семенова.» За два месяца похода Уральской армии из 12 тыс. (по другим данным — из 15 тыс. [975]) до форта Александровского в начале 1920 г. дошло менее 3 тыс. [976] Из офицеров Оренбургского войска после разгрома много было расстреляно, остальные разосланы по лагерям и тюрьмам, и лишь немногие взяты в армию[977].

Великий Сибирский Ледяной поход продолжался с 14 октября 1919 г. (возобновление боев на Тоболе) по 14 февраля 1920 г. (переход через Байкал) и сопровождался большими потерями. Во второй половине ноября потери, например, в полках 8-й Камской дивизии достигли от 1/3 до 2/3 боевого состава, одно время оставалось по 150–200 боеспособных людей на полк[978]. 22. 11. 1919 г. в д. Николаевской погиб весь штаб Самарской дивизии. К середине декабря в Ижевской дивизии в строю оставалось 400 ч. У д. Дмитриевской в Щегловской тайге 25. 12. 1919 г. почти полностью погибла 7-я Уральская дивизия и Воткинский запасный полк[979]. 49-й Сибирский полк войдя в Щегловскую тайгу в составе 680 шт., перешел Байкал в числе 265 шт. при 38 офицерах[980]. Черданский полк Пермской дивизии после Красноярска имел около 300 бойцов[981]. При взрыве на ст. Ачинск погибло 1400 ч, в т. ч. весь конвой главнокомандующего[982].

«В эти дни наиболее трагические сцены разыгрались вдоль полотна великого Сибирского пути, где гибли брошенные русские поезда. Все, кто мог двигаться, с подходом красных разбегались по соседним деревням или вслед за уходящей армией. Но огромная масса больных и раненых, неспособных двигаться и совершенно раздетых, замерзала целыми эшелонами. То, что творилось в этих обреченных поездах, является, несомненно, одной их страшных страниц гражданской войны»[983]. «Эпидемия начала косить людей без жалости и без разбора. тысячи больных в непосредственной близости со здоровыми увеличивали число жертв. Попытка сдавать тифозных в поезда не помогала. т. к. везде выяснялось отсутствие медицинской помощи и самого необходимого для ухода за больными. Здоровые бежали в панике, а больные оставались на произвол судьбы и гибли. Вскоре можно было видеть чуть ли не целые эшелоны. груженные окоченевшими трупами, которые стояли ужасающими привидениями на запасных путях железнодорожных станций»[984]. Щегловская тайга стала кладбищем 3-й армии. Преследуя ее, красные ехали по трупам сотен павших коней и замерзших людей, полузанесенных снегом. В 8-й дивизии за время Сибирского ледяного похода переболело до 100 % солдат и 50 % офицеров[985].

В начале 1920 г. много офицеров погибло при расправах во время занятия красными Дальнего Востока. В Николаевске-на-Амуре с 1. 03 по 2. 06 погибло свыше 6 тыс. чел., в т. ч. были вырезаны и замучены все офицеры города и члены их семей (уцелел чудом лишь подполковник Григорьев)[986]. В Сахалинской области 11 марта в бухте Де-Кастри полностью перебит отряд полковника И. Н. Вица, из 120 чел., убитых большевиками в то же самое время на мосту р. Хор в Приморской области 96 были офицерами[987]. Во время Хабаровского похода под Ином после боя 28 декабря 1921 г. в Волжском полку в строю осталось 80, в Камском — 60 ч (из 470 в обоих); было убито 85 ч, в т. ч. 20 юнкеров конвоя Семенова[988]. В бою под Ольгохтой 4. 01. 1922 г. Ижевский и Добровольческий полки потеряли до 160 чел., из которых более 50 офицеров (от офицерской роты Добровольческого полка осталось 7 чел.)[989]. Всего в Хабаровском походе потеряно до тысячи убитыми и ранеными[990]. В последних боях 13–14 октября 1922 г. в Приморье потери составили несколько сот ч. (один только отряд полковника Мельникова потерял 360 чел.; Сибирская группа с 8 по 18 октября потеряла не менее 249 ч или 17–20 % своей численности)[991].

В ходе боев на фронте случаев захвата крупных групп офицеров было не много (9 ноября 1918 г. у Кунгура попало в плен 12 офицеров 7-й Уральской пехотной дивизии., 19 января 1919 г. у с. Дворецкое — офицеры 2-й Сибирской пехотной дивизии., 27 января у ст. Чайковская — 17 офицеров и т. д.). Но в ходе зимнего отступления 1919–1920 гг. после падения Омска (14 ноября 1919 г.) до перехода через Байкал (март 1920 г.) потери пленными были значительны (особенно под Красноярском, где пленено 60 тыс. человек[992]; по некоторым мнениям у Красноярска потери были не меньше 90 % всей движущейся массы, включая и беженцев[993]). Из Красноярска командованием 5-й красной армии было отправлено в Приуральский военный округ 1100 пленных офицеров (причем в Екатеринбург прибыло 465, а остальные умерли от тифа в дороге)[994]. В форте Александровск в марте 1920 г. сдались 2 генерала, 27 офицеров и 1600 казаков Уральского войска. С атаманом Толстовым на юг ушло только 214 чел., в т. ч. 53 офицера (большинство пожилых: штабных и тыловых должностей); после отделения групп капитана Решетникова, полковника Сладкова, полковника Еремина (вырезана киргизами) и ген. Моторного осталось 163 чел. дошедших до Ирана[995].

Кроме того, не меньшее число офицеров, отстав от своих частей, распылилось, растворившись в массе населения. В общей сложности таких насчитывалось до 20 тыс. чел… Общее число убитых военнослужащих определяется примерно в 50–60 тыс., умерших от болезней — 70–80 тыс., следовательно, офицеров среди них (принимая во внимание их удельный вес в армии) могло быть 6–7 тысяч. Из Владивостока морем и из Южного Приморья через китайскую границу к 2 ноября 1922 г. эвакуировалось до 20 тыс. чел., среди которых до 14 тыс. военнослужащих. Считая и тех, что отошли из Забайкалья в августе 1920 г. и в Приморье не попали и тех, что отошли в Синцзян (из состава Южной армии) и не были в последующем захвачены красными, т. е. до 10 тыс. чел. (см. последнюю главу), общее количество эмигрировавших офицеров составит примерно 7 тыс. Таким образом, из общего числа 35–40 тыс. офицеров, воевавших в белой армии на Востоке, погибло около 20 %, примерно столько же эмигрировало и свыше 60 % взято в плен и распылилось, оставшись в России[996].

Борьба в большевистском тылу

Борьба русского офицерства против антинациональной власти не ограничивалась белыми фронтами. Уже в первые месяцы большевистской власти в крупных городах развернулась деятельность тайных антибольшевистских организаций, постепенно сплачивавших вокруг себя опоминающихся от апатии офицеров. Организации эти создавались самыми разными антибольшевистскими силами — от монархических до эсеровских, но во всех них основной костяк составляли офицеры. В целом их можно разделить на четыре типа: 1) «политические» организации различного толка с активным участием офицеров, 2) чисто офицерские организации «общебелогвардейского» характера, 3) вербовочные (в т. ч. и созданные непосредственно руководством добровольческого движения) — для отправки офицеров и добровольцев в белые армии, 4) организации, состоявшие главным образом из офицеров, мобилизованных в Красную Армию и служащих в различных штабах и управлениях, связанные с белым командованием (появились несколько позже). Выше уже рассматривались те из них, которые послужили базой возникновения фронтов Белого движения.

Численность подпольных организаций в начале 1918 г. по всей стране составляла около 16 тыс. чел. [997] Но в большинстве случаев дело велось неумело, и организации часто становились жертвой провокаторов, иногда их губило составление списков своих членов[998]. Кроме того, «представлявшие реальную силу офицерские организации ждали руководства и указаний со стороны политических группировок, а эти последние спорили об «ориентациях», о формах будущего устройства России, писали записки и совещались с иностранцами. Одни ставили на немцев, другие — на союзников, но никто… на себя самих. Офицерские организации искали возглавителей и ожидали решений политических центров. Центры ничего решить не смогли, а офицерские организации так и не выступили…». Единственным исключением в центре страны стал созданный в феврале 1918 г. савинковский «Союз защиты Родины и свободы». Какие цели и программу он имел, свидетельствует приговор по делу А. П. Перхурова, который обвинялся в том, что «в целях идейного объединения местных организаций выработал и распространил программу организации, в которой ближайшей задачей поставлено свержение существующего правительства и организация твердой власти, непреклонно стоящей на страже национальных интересов России, воссоздание старой армии с восстановлением прав старого командного состава с целью продолжения войны с Германией». То есть это была та программа, которая идейно сплачивала все офицерские организации, независимо от политических пристрастий. Кроме того, Савинков создавал «союз», выдавая себя за полномочного представителя Алексеева и Корнилова, использовав удостоверение члена Совета при ген. Алексееве[999]. Штаб-квартира «Союза» находилась в Москве, с отделениями в других городах (в Казани ее представлял служивший в Красной Армии фон дер Лауниц, в Муроме — Григорьев и т. д.). В штаб «Союза» входили кроме известного Савинкова полковники А. П. Перхуров, Я. Бредис, военврач Д. С. Григорьев. В организации состояло несколько тысяч офицеров, из которых были сформированы полки и бригады. Общая их численность определяется по разным данным от 2 до 5 тыс. («причем последняя цифра ближе к действительности»)[1000], называются также цифры около 3 тыс., около 5 тыс. [1001]; имеются данные, что к концу мая удалось привлечь в организацию до 6,5 тыс. офицеров в Москве и 34 провинциальных городах[1002], некоторые в этих 34 городах без Москвы насчитывают более 5 тыс. офицеров[1003]. В одной Москве в пехоте числилось 400 офицеров. В определенные дни на московских бульварах устраивались смотры: члены организации в назначенное время по одному проходили мимо памятника по бульвару, имея на одежде условный знак. Рядовые члены организации не могли знать более 3–5 чел. Командующим всеми боевыми отрядами был назначен генерал-лейтенант Рычков при начальник штаба полковнике Перхурове. Активными членами «Союза» были генералы Веревкин, Карпов, Афанасьев, полковники Филипповский, Томашенский, капитан 2-го ранга Казарновский, штабс-капитан Благовещенский, поручики Попов, Кутейников, Шрейдер, Веденников и др.

Предполагалось одновременно поднять восстания в Москве, Ярославле, Челябинске, Рыбинске, Муроме, Калуге и других городах. Насколько серьезно было поставлено дело, свидетельствует тот факт, что даже после случайного провала и арестов руководителей организация сохранилась и смогла обеспечить выступления в ряде городов. После того, как 29 мая в Москве было арестовано 13 офицеров, занятых разработкой оперативных планов, ЧК смогло выйти и на других членов руководства и произвести новые аресты, а, овладев паролем, начать аресты и в других городах. Наиболее тяжелый удар был нанесен в Казани, где был схвачен в полном составе весь штаб местного отделения «Союза» и штаб офицерский организации генерал-майор И. И. Попова, связанной непосредственно с ген. Алексеевым. Все офицеры, схваченные в Москве и Казани (около 600 человек) были расстреляны в начале июня. Но большинству членов организации удалось перебраться в Поволжье. 7 июля произошло восстание в Рыбинске (где в организации состояло до 400 офицеров), а на следующий день в Муроме (где им руководили полковник Н. Сахаров и убитый в тот же день поручик А. Мальчевский), подавленные после кратковременного успеха[1004].

Основные события, как известно, развернулись в Ярославле, где после демобилизации скопилось много офицеров из штабов и управлений 12-й армии, которые вместе с прибывшими членами «Союза» и рядом офицеров, служивших в местных частях Красной Армии составили главную силу восстания под руководством полковников А. П. Перхурова и К. Г. Гоппера и ген. П. П. Карпова. Сюда же с начала июня стали прибывать группы офицеров-членов организации (около 300)[1005]. 6 июля 105 офицеров во главе с Перхуровым захватили арсенал. Всего в Ярославле сражалось около 1,5 тыс. офицеров и около 6 тыс. добровольцев. Судьба их была трагичной. Не получив ниоткуда помощи, Ярославль, превращенный латышской артиллерией в груду развалин, 21 июля пал, и большинство его защитников погибло. Часть офицеров — около 500[1006], сдавшаяся представителю германской миссии (восставшие провозгласили отмену Брестского мира и возобновление войны с Германией), была расстреляна в первый же день, как и остальные уцелевшие. Полковнику Перхурову с несколькими десятками офицеров удалось на катере прорваться и позже вступить в армию Колчака (после окончания войны он возвратился в Поволжье, по предложению подполковника Голованенко, тоже воевавшего в Сибири, вступил в Поволжскую организацию, но был арестован и в 1922 г. расстрелян).

Летом 1919 г. активно действовал «Национальный Центр», в состав которого входило 800 кадровых офицеров. Отделения «Национального Центра» помимо Петрограда и Москвы имелись также на Урале, в Сибири и на Урале. Большевикам удалось арестовать не более трети или четверти его участников (около 700 человек)[1007]. Офицеры принимали участие в организации «Тактического Центра» возглавлявшегося кн. С. Е. Трубецким. Наиболее интенсивная подпольная работа велась во время гражданской войны в Петрограде и Москве[1008].

В Петрограде осенью 1917 г., воспользовавшись прикрытием Совета Союза казачьих войск, действовала организация во главе с командиром л. — гв. Измайловского полка полковником Веденяпиным, состоявшая из офицеров полка, кавалерии, «Дикой дивизии» и технических войск. Она имела сильное влияние в артиллерийских училищах и Морском корпусе, чьих воспитанников переправляла на Дон[1009]. Там же в ноябре-декабре 1917 г. развернула свою деятельность монархическая организация В. М. Пуришкевича «Русское Собрание», которая состояла главным образом из офицеров (среди ее членов, попавших в руки большевикам, были, в частности генералы Аничков и Сербинович, полковник Ф. Винберг, поручик Н. А. Штыров, прапорщик Е. Зелинский, штабс-ротмистр бар. де Боде, юнкера С. Гескет и герцог Д. Лейхтенбергский). В январе 1918 г. действовал «Петроградский союз георгиевских кавалеров» во главе с капитаном А. М. Зинкевичем, подпоручиком Г. Ушаковым, военврачем М. В. Некрасовым и вольноопредяляющимся Н. И. Мартьяновым[1010]. После ареста руководителей его члены пробрались на Дон. Типичной «вербовочной» организацией была «Организация борьбы с большевиками и отправки войск Каледину», возглавляемая полковником Н. Н. Ланским и поручиком А. П. Орлом (22 января 1918 г. 17 офицеров во главе с последним были арестованы)[1011]. Другими организациями этого типа были «Союз реальной помощи», «Черная точка», «Все для Родины», «Белый Крест». 14 февраля был схвачен гвардейский полковник А. Д. Хомутов, который со своим однополчанином В. В. Ивайницким и полковником л. — гв. Измайловского полка В. В. Кушелевским также занимался переправкой офицеров на Дон. При содействии этой организации удалось уехать гренадерскому капитану Фрейбергу, летчику Смирнову и другим офицерам, из найденных при обыске писем ЧК стало известно, что к отправке готовились еще полковник В. К. Соколовский, капитан Д. В. Шатилов и еще 8 однополчан Хомутова, имена которых он назвать отказался. Организация имела вербовочные пункты и в других городах. После неудавшегося заговора в апреле-мае 1918 г. в Петрограде и его окрестностях было сделано еще несколько попыток организовать восстание, но все они кончались неудачей и приводили только к излишним новым жертвам[1012]. Как вспоминает капитан 2-го ранга Г. Е. Чаплин: «Должен сказать, что к маю 1918 г. я не избег общей участи и состоял в рядах «тайной» офицерский организации, коим в те дни в одном Петербурге имя было легион. Состоя даже в рядах ее «штаба», я прекрасно сознавал всю беспомощность нашего положения, главным образом, в силу полного нашего безденежья, и вся наша деятельность в те дни выражалась в переправе лиц на Дон, на Волгу и, редко, к союзникам на Мурман. Работа наша со дня на день усложнялась, все большее число наших людей не доезжало до назначения, и стало ясным, что при таком положении вещей наша деятельность должна прекратиться. В те дни во главе этой организации состояло, кроме меня, еще три лица: военно-морской врач, гвардейский полковник и полковник Генерального штаба»[1013]. Осенью 1918 г. активно действовал «Всероссийский монархический союз». В течение почти всего 1918 г. — Гвардейская офицерская организация, члены которой проникли в 1-й корпус Красной Армии (ротмистр фон Розенберг) и Самаро-Волжскую флотилию (Билибин), имевшая тесную связь с монархической группой Н. Е. Маркова 2-го (полковник фон Штейн и др.). Она делилась на пехотную и кавалерийскую группы, возглавляемые генералами (летом арестованы), секретарем кавалерийской группы был полковник бар. Таубе[1014]. С начала 1919 г. в Петрограде действовала организация «Единая Великая Россия», которую ЧК удалось раскрыть только весной. С «Национальным Центром» были связаны выступившие в июне при наступлении Северо-Западной армии на Петроград офицеры-заговорщики, служившие в красных войсках на фортах и в Кронштадте. После разгрома ЧК петроградского отделения Центра было расстреляно несколько десятков офицеров. В октябре-ноябре активную работу по помощи армии Юденича вели прибывший с юга М. Шидловский и ряд офицеров, занимавших должности в Красной Армии (полковники В. Г. Люндеквист и В. Е. Медиокритский, адмиралы М. К. Бахирев и А. В. Развозов и другие, позже схваченные и расстрелянные)[1015].

Из Москвы на Дон офицеров отправлял «Белый Крест», который, будучи в связи с ген. Алексеевым, мог незаметно, как благотворительное учреждение, перебрасывать на Дон маленькие группы офицеров под видом инвалидов или раненых[1016]. Здесь же в марте 1918 г. действовала организация гр. Ланской и несколько мелких офицерских групп, в которых участвовали генералы М. Н. Суворов, А. В. Геруа, офицер М. А. Давыдов; в апреле была раскрыта вербовочная организация офицеров Громова, капитана Кривошеина и прапорщика Халафова. Московская организация (прис. пов. Полянского), предпринявшая единственную реальную попытку освобождения императорской семьи, послала в Сибирь отряд в 30 ч (в т. ч. 10 офицеров Сумского гусарского полка) во главе с ротмистром Лопухиным[1017]. Целый ряд офицеров из московской организации по спасению царской семьи погиб в Сибири при попытке ее освобождения[1018]. Во главе наиболее крупной монархической организации германофильского толка стоял последний командир Гренадерского корпуса ген. Довгирд при начальнике штаба ген. фон Дрейере (в ней состояли, в частности, практически все находившиеся тогда в Москве офицеры Сумского гусарского полка — 18 человек). Она также занималась отправкой офицеров на Дон и делилась на десятки, пять десяток составляли отряд, шесть отрядов — боевую группу. Выданная немецкими же дипломатами, она была разгромлена, а многие ее члены — схвачены и расстреляны[1019]. В июне прибывший в Москву ген. Казанович предложил, ввиду невозможности поднять восстание в Москве, всем уцелевшим членам офицерских организаций выехать в белые армии, чему большинство участников и последовало[1020]. В общей сложности в Москве в 1918 г. действовало не менее 12 офицерских организаций[1021], в частности, 31 августа здесь был раскрыт офицерский заговор, действовали также «Сокольническая боевая организация», «Орден романовцев» и «Объединенная офицерская организация». В ноябре ряд офицеров был арестован по «делу Локкарта». 2–3 июля 1919 г. в Москве была раскрыта офицерская организация в Полевом Штабе Красной Армии. Летом 1919 г. там действовал тесно примыкающий к «Национальному Центру» «Штаб Добровольческой армии Московского района» — организация, состоявшая из офицеров, служивших в красных войсках и организациях в Москве и ее окрестностях; ей удалось подготовить к восстанию некоторые части. 19 сентября большинство ее членов (в т. ч. несколько генералов, служивших в Главном штабе Красной Армии) было арестовано и расстреляно. В том же году до 150 человек было арестовано по делу офицеров Главного артиллерийского управления. Всего с декабря 1918 по 1920 г. в Москве было раскрыто 59 организаций, в т. ч. 22 белогвардейских[1022].

В западнорусских губерниях и на Украине действовал крупный союз «Наша Родина», проводивший вербовку в Южную армию (см. выше). Начальником штаба его был ген. Литовцев (он был схвачен только в 1922 г.), видную роль играли генерал-майор Шульгин и полковник Чесноков. Начальниками пунктов были: Харьковского, Полтавского и Екатеринославского — полковник Домашнев, Житомирского — ген. Пальчинский, Псковского — полковник Тучинский, Могилевского — полковник Зубржицкий. Отделения имелись также в Минске, Бердичеве, Смоленске и других городах. В сентябре большевикам удалось разгромить смоленское отделение союза, вместе с его руководителем генерал-лейтенант М. Дорманом погибли семеро офицеров и чиновников и трое помогавших ему местных помещиков[1023]. В Одессе существовала монархическая группа морского офицера бар. Унгерна фон Штернберга. В Харькове зимой 1917–1918 гг. действовала офицерская организация, помогавшая пробираться на Дон[1024].

Офицерские организации в конце 1917–1918 гг. действовали также в крупных городах Поволжья и Урала. В Нижнем Новгороде, где осенью скопилось много офицеров, офицерами местного кадетского корпуса был организован завод жестяных изделий, куда принимались только офицеры, юнкера и кадеты. Эта тайная офицерская организация направляла своих членов в Добровольческую армию, а с весны — в Ярославль, Рыбинск, Муром и другие города. где готовились восстания[1025]. Сильная военная организация, державшая связь с Уралом и вполне способная захватить город при подходе белых войск, существовала в Саратове[1026]. В конце 1917 г. офицерская организация (состоящая почти исключительно из младших офицеров) была создана подполковником Галкиным в Самаре; ее члены (200–250 чел.), были разбиты на не знающие друг друга десятки[1027]. В Царицыне к январю 1918 г. существовала организация численностью более 300 ч во главе с полковником Корвин-Круковским[1028]. В Астрахани 15 августа 1918 г. после подавления офицерского выступления был расстрелян весь штаб восставших во главе с полковником Маркевичем. В Екатеринбурге в ноябре 1917 г. действовала вербовочная организация «Союз фронтовых офицеров». В Перми в конце 1918 г. также существовала офицерская организация во главе с Любашевым, Симоновым и Белобродским, немало способствовавшая занятию города белой армией.

Офицеры руководили или принимали активное участие и в ряде крестьянских восстаний. Так, 18 мая 1918 г. в Саратове офицерам «Союза фронтовиков» удалось поднять против большевиков мобилизованных в Красную Армию крестьян, в Чернском уезде Тульской губ. во главе восставших крестьян стоял полковник Дурново и другие офицеры. В мае 1918 г. в Тамбове к крестьянскому восстанию присоединились офицеры во главе с ген. Богдановичем, по подавлении его офицеры небольшими отрядами ушли в леса, выйдя затем на Донской фронт. Один из отрядов под командой капитана Копейкина пробился в Саратовскую губ., приняв участие в тамошнем восстании, а затем также вышел на фронт Донской армии[1029]. Офицеры руководили выступлениями в нескольких волостях Велижского уезда Витебской губ., принимали участие в сотнях других крестьянских выступлений.

Был организован ряд заговоров и в частях Красной Армии. Так, 2 июля 1918 г. в Вологде была раскрыта организация, готовившая переход офицеров в Северную армию («Организация британо-славянских легионов»), 15 июля заговор в Киевском авиапарке, в Царицыне — организация подпоручика Угневенко. В августе-сентябре ряду офицеров удалось проникнуть в Вологодский отдел военконтроля и заняться набором офицеров в части Красной Армии с целью последующей переброски их через линию фронта. Целому ряду офицерских групп удалось это сделать (хотя иногда и с потерями). Когда организация была раскрыта, по ее делу было расстреляно 20 офицеров во главе с ген. Осташевым, врачом Ковалевским, полковниками Куроченковым, Оленгреном, Обневским и Харченко. Подобная же организация действовала в 4-й армии Восточного фронта. Ее руководители — служивший в штабе армии штабс-ротмистр Буренин, командир 2-го кавалерийского полка Бредихин и его помощник Шевелев старались укомплектовать этот полк и некоторые другие части верными людьми, чтобы в нужный момент поднять восстание, и одновременно занимались переброской офицеров через линию фронта. После раскрытия организации в августе было расстреляно более 20 офицеров, некоторым удалось бежать[1030].

Всего за 1918 г. в 20 губерниях центральной России произошло 245 крупных выступлений и было раскрыто 142 организации, за 7 месяцев 1919 г. 99 восстаний и было обнаружено ЧК 270 организаций, более трети из которых чисто белогвардейских[1031]. В 1919 г., несмотря на свирепствовавший красный террор и истребление большей части находившегося на занятой большевиками территории офицерства, действовали офицерские организации в Саратове, Астрахани, Чернигове и других городах. В феврале был раскрыт офицерский заговор в красных частях в Ярославле, а 24 марта началось выступление в красных войсках в Гомеле под руководством Стрекопытова, полковника Степина и капитана Г. Михайлова (после боев восставшие соединились с белыми частями)[1032]. 160 человек было арестовано в связи с раскрытием 2 июля офицерского заговора в Астрахани. В августе после разгрома офицерской организации поручика Волосова в Пензе было расстреляно 32 ее участника и 20 отправлены в концлагерь.

Ряд организаций существовал на занятой большевиками части Украины. В марте 1919 г. действовала киевская организация во главе с полковниками Генерального штаба Немирко и Ерарским (в нее входили и служившие у красных полковники Кирнин и Палибин). Другую киевскую офицерскую организацию возглавлял кн. Касаткин-Ростовский. 10 апреля одной из организаций было организовано восстание в с. Куреневке под Киевом, среди руководителей которого были ген. Петров и штабс-капитан М. Бородаевский. В июле при содействии ряда офицеров во главе с подпоручиком П. Е. Тищенко, Н. М. Панченко и Онищенко было организовано крупное восстание в Черниговском и Городнянском уездах[1033]. В июле-августе существовали группы в Одессе и Херсоне. В Одессе, застигнутые большевиками офицеры организовали тайный союз и сформировали конный дивизион, готовый при подходе белой армии присоединиться к ней[1034]. 10–11 августа 1919 г. офицерская организация полковника Саблина и другие подняли восстание (в результате чего для овладения городом оказалось достаточно сил одного Сводно-драгунского полка): «Огромное содействие десантной операции оказали офицерские организации, восставшие по нашему указанию в Одессе и очистившие собственными средствами весь город от красноармейцев. Эти же организации давали нам точные данные о всех советских войсках и их батареях в этом районе»[1035].

Активное участие в борьбе с Советами офицеры приняли и в Туркестане. Основной военной силой стал здесь возвратившийся из Ирана отряд полковника Зайцева, уже 14 февраля 1918 г. столкнувшийся с большевиками у ст. Ростовцево. Однако до лета возможности активно действовать не было. К августу 1918 г. в Ташкенте существовал «Туркестанский союз борьбы с большевизмом» (так называемая «Туркестанская военная организация»), куда входило много офицеров, возглавлявшихся полковником П. Г. Корниловым (братом белого вождя), полковником И. М. Зайцевым, генерал-лейтенант Л. Л. Кондратовичем, бывшим помощником генерал-губернатора Туркестана ген. Е. Джунковским и полковником Блаватским[1036]. 7 января 1919 г. он организовал восстание в Ташкенте, которому немало содействовал Турквоенком К. П. Осипов, тайно сплачивавший вокруг себя офицеров — полковника Руднева, Ботта, Гагинского, Савина, Бутенина, Стремковского и др. [1037] Ушедшие из города после восстания образовали Ташкентский офицерский партизанский отряд (101 чел.), с марта сражавшийся в Фергане, а затем под Бухарой[1038]. В ходе боев в Туркестане офицеры сражались также в войсках Закаспийского правительства и других антибольшевистских формированиях.

Сопротивление в тылу продолжалось и после того, как белые армии потерпели поражение и удерживали лишь небольшие окраинные территории и на Юге, и на Востоке. В мае 1920 г. в Одессе было арестовано до 300 человек, принадлежащих к организации, возглавляемой офицерами Балаевым, Мордановым и поручиком Голяско[1039]. 13 июня — раскрыт заговор в органах снабжения Красной Армии, 22 июня — разгромлена организация «Белый крест». На оставленных белыми войсками территориях действовали партизанские отряды, достигавшие иногда очень значительных размеров, как «Армия возрождения России» ген. М. А. Фостикова на Кубани летом 1920 г., и отряды полковника Гиреева на Тереке. Армия Фостикова (начальник штаба полковник Тулупов, старший адъютант хорунжий Пономарев, начальники отрядов полковник Крыжановский, есаулы Бойко и Женцов) насчитывала в середине августа 5,5 тыс. бойцов[1040] и состояла из полков: 1-го и 2-го Хоперских конных, 1-3-го Лабинских конных, 1 и 2-го Линейных конных, 1 и 2-го Урупских пеших и пластунских батальонов. От Майкопа до Новороссийска и в районе Грозного и Владикавказа действовали отряды повстанцев полковников Дастурова, Рубашкина, Иванова и Титарева, в рядах которых было 5395 штыков и 3160 сабель при 15 орудиях и 89 пулеметах[1041]. В конце июля на Кубани действовала вербовочная организация Добринского, на Украине в июле — офицерская организация во главе с Кашинским, Снитко, Овсянниковым и Домбровским, в Елисаветграде организация полковника А. Беличенко[1042].

Сопротивление в Семиречье возглавлялось полковником Л. В. Молоствовым (расстрелянным позже с Попковым, Кубышкиным и другими офицерами своей организации). В сентябре 1920 г. офицерская организация (всего до 40 офицеров) во главе с Вороновым, Покровским, Сергейчуком, Кувшиновым и полковником Бойко действовала в районе Верного (в районе оз. Балхаш организацию возглавлял полковник Нилов). Ей удалось собрать по окрестным станицам вооруженные отряды численностью до 660 чел и устроить своих членов на работу в советские учреждения, но затем все они были расстреляны. Осенью произошло неудачное выступление в Нарыме, где после отступления белых войск осталось много офицеров (организация во главе с Демченко должна была поддержать восстание одного из отрядов красных войск под командованием офицера Д. Кирьянова на границе с Китаем)[1043].

В это время число потенциальных участников сопротивления оставалось весьма значительным, т. к. при отходе белых армий многие офицеры оставались на советской территории. В циркулярном письме ВЧК от 17 июня 1920 г. отмечалось, что «забранные в плен белогвардейские офицеры, которых насчитывается до 75 000 чел., рассеялись по всей России и представляют собой контрреволюционное бродило»; большевиков беспокоило также то, что после эвакуации из Крыма «более 300 тысяч врагов советской власти, в том числе и офицеров, рассеялись по всему Югу». Хотя число оставшихся в России белых офицеров не было так значительно (как показано в предыдущих разделах, в общей сложности попало в плен и растворилось среди населения к этому времени не более 35–40 тыс. офицеров, часть которых была, к тому же, уже расстреляна; в списке пленных белых офицеров, составленном в Управлении по командному составу Всеросглавштаба к 15. 08. 1920 г. числилось всего 9660 чел. [1044]), но в некоторых местностях, особенно в Сибири, их скопилось немало.

Офицеры во главе в ген. Козловским и бывшим командиром линкора «Севастополь» капитан 1-го ранга бар. Вилькеном играли видную роль в Кронштадтском восстании, большинству их (не менее 40 чел. [1045]) удалось уйти в Финляндию. Тогда же Голованенко, Казанцев, Камьин и другие офицеры подняли мятеж в красных частях в Колчедане. Почти одновременно с Кронштадтским в феврале-марте 1921 г. происходило крупнейшее восстание в Сибири, во главе которого также стояли офицеры, в большинстве служившие в белой армии: полковники Сватош, Кудрявцев, Токарев, Третьяков, офицеры Силин (начальник штаба повстанческой армии), Свириденко, Желтовский, Данилов и др. Одновременно по всей Сибири действовал созданный офицерами колчаковской армии «Союз трудового крестьянства», служивший организационной базой восстания (в одном Красноярске в Союзе состояло 89 офицеров). Видную роль в нем играли подпоручик Н. П. Густомесов, корнет Лобанов, штабс-капитан Трофимов, поручики Новицкий, Зелихан и Горбунов. Большинство их погибло в боях или расстреляно[1046]. Летом 1921 г. значительные районы Западной Сибири охватило восстание ген. Белова (б. командующий Южной армией)[1047].

В мае 1921 г., когда активизировал свою деятельность савинковский «Народный союз защиты Родины и свободы», в примыкавшем к нему «Всероссийском союзе офицеров» (возглавлял штабс-ротмистр Г. Е. Эльвенгрен) активно работали казачий полковник М. Н. Гнилорыбов, есаул В. В. Савинков, ген. Матвеев, полковники Данилов и Эрдман. Этими организациями направлялись через польскую границу действия отрядов в Белоруссии (каковых осенью 1921 г. было до 15). Среди их руководителей были полковник С. Э. Павловский, подполковник В. Свежевский, полковник Павлов, капитан Колосов, поручики Прудников, Орлов, Пименов. Весной и летом в Петрограде офицерская группа «Петроградской боевой организации» возглавлялась полковником артиллерии В. Г. Шведовым и Ю. П. Германом. Там же имелись и более мелкие офицерские организации. В одну из них входили, в частности, лейтенант Г. Д. Дмитриев и мичманы Г. В. Золотухин и Кунцевич, в другую — капитан Мейзе и служившие в красных частях контр-адмирал Зарубаев и подполковник Дурново, во главе Гельсингфорсской офицерский группы стояли Н. Лион и Степанов[1048]. По связанным с ними делам было арестовано свыше 200 чел, большинство участников-офицеров было расстреляно.

На Украине в том же году различными выступлениями руководили полковники А. Гулый-Гуленко, С. Яворский, Грин, Чепилко (с сыном штабс-капитан Чепилко), во Львове действовала организация во главе с полковниками Отмарштейном, Ступницким, Кузьминским и подполковником Добротворским[1049]. На Кубани в мае 1921 г. действовали отряды полковника Серебрякова до 5 тыс. ч, и дивизия полковника Марченко, действия которых координировал ген. Пржевальский. Ему же подчинялись отряды поручика Иваненко и капитана Ярошенко по 250 ч в районе Приморско-Ахтарской и в Ачуевских плавнях отряды подполковников Рябоконя и Жукова (по другим данным Марченко и полковник Савицкий возглавляли «Кубанское временное повстанческое правительство»). На Тереке и в Карачаевской области тогда же действовали отряды кн. Джентимирова и Крымшикалова, которые удалось разгромить только к концу 1923 г. [1050], в Дагестане — штабс-ротмистр К. Алиханова[1051].

В Сибири в 1921 г. существовала так называемая «Базаровско-Незнамовская организация» во главе с офицерами И. Д. Жваловым (псевдоним Базаров) и есаулом А. А. Карасевичем (псевдоним Незнамов), по делу о которой были осуждены 21 офицер и 2 военных чиновника — молодые (до 30 лет) обер-офицеры и прапорщики, происходившие из крестьян, мещан и казаков[1052]. На Алтае во главе белого движения стоял капитан Д. В. Сатунин, в 1918 г. основавший партизанский отряд, а в 1919 г. избранный атаманом вновь учрежденного по инициативе офицера-алтайца штабс-капитана А. П. Кайгородова Алтайского казачьего войска. При отступлении он руководил всеми белыми частями на Алтае (начальник штаба капитан 2-го ранга Елачич): 3 полка Алтайской конной дивизии (ротмистр Склаутин), технический дивизион (капитан Банников), отряды капитанов Проскурякова и Смолянникова по 100 чел. и много одиночных офицеров с семьями). При переходе в Монголию отряд почти полностью погиб. А. П. Кайгородову удалось уйти в Монголию с 100 ч и к концу 1920 г. его «Партизанский инородческий отряд войск Горно-Алтайской области» насчитывал свыше 200 чел. В боях при попытках поднять восстание на Алтае от отряда осталось несколько десятков ч, а сам Кайгородов был убит 10. 04. 1922 г. [1053] В 1921–1922 гг. в этих местах боролись отряды офицеров К. и Г. Чегураковых, Т. Ташкинова, С. Тадышева, есаула В. Кусургашева, поручика Шерстобитова, Бурлакова, Штанакова, Турданкина, Словарецкого и других. На Дальнем Востоке действовали Забайкальская, во главе с ген. Шильниковым, и Амурская Военная Организация во главе с ген. Сычевым (представитель во Владивостоке ген. Вертопрахов). После эвакуации Приморья ее отряды перешли китайскую границу и были распущены. Остатки ее сыграли большую роль в последовавшем в 1924 г. «Зазейском» восстании[1054]. В Сибири и Якутии в 1921–1922 гг. еще действовали небольшие отряды во главе с офицерами (один из них, полковник Олиферов, был убит в феврале 1921 г.). В Иркутской области действовали партизанские отряды Донского, Черепанова, Чернова и Дуганова численностью около 1000 ч, но за исключением полковника Дуганова, прорвавшегося в Якутию, к концу 1921 г. были уничтожены.

Последние крупные боевые действия в 1922–1923 гг. имели место в Якутии. Начавшееся там в июне 1921 г. восстание было возглавлено корнетом Коробейниковым, в отряде у которого (Якутская повстанческая армия) было 9 офицеров; независимыми от него отрядами в Верхоянске и Нелькане командовали капитаны Хапилин и Толстоухов. В Охотске с апреля 1920 г. держался небольшой отряд капитана Яныгина, а в 1921 г. туда из Владивостока прибыла экспедиция войскового старшины Бочкарева, которая высадила гарнизон также в Аяне и осенью 1921 г. заняла Петропавловск. В сентябре 1922 г. охотский отряд принял ген. Ракитин, который, оставив в городе капитана Михайловского, двинулся с партизанами Яныгина на Якутск. Когда 5 июня 1923 г. Охотск пал, Яныгину удалось скрыться, а ген. Ракитин погиб. В сентябре 1922 г. в Аяне (где находились 150 чел. во главе с Коробейниковым) высадилась и пошла на Якутск 1-я Сибирская добровольческая дружина (740 чел.) генералов Пепеляева и Вишневского, но после тяжелых боев под Амгой (где отрядом командовал полковник Рененгарт), потеряв 376 ч в марте 1923 г. вынуждена была отступать к побережью. 17–18 июня 1923 г. остатки повстанцев и дружины Пепеляева (640 чел.) погибли в Аяне. Полковники Андерс, Леонов, Степанов и Сивков с небольшими группами ушли в тайгу, но часть вынуждена была сдаться[1055]. С Пепеляевым было захвачено 230 солдат и 103 офицера[1056]. Всего в Якутии погибло до 900 ч (сдавшиеся были расстреляны в 1924 г.). На Камчатке вследствие преждевременной ее эвакуации погибли посты на побережье и весь отряд войскового старшины Бочкарева (ген… Поляков, 4 штаб — и 37 обер-офицеров, 10 казаков) был уничтожен красными в Гижиге в декабре 1922 г. [1057]

В 1922 г. ряд офицеров были арестованы в связи с раскрытием «Центра действия» (С. П. Единевский, Д. Капоцинский, подполковник Б. Ю. Павловский и другие) и киевской организации (Н. Афанасьев и полковник В. Алексеев). В последующие годы сопротивление заметно ослабело, сосредоточившись в основном на Дону, Кубани и Украине (полковник Бунаков, Лебурдье, штабс-капитан Хмара и др.)[1058]. В мае 1923 г. в Кубано-Черноморской области было раскрыто 4 белогвардейских организации. Тогда же раскрыты белогвардейские группы в Вольске, Витебске, Пермской губернии, а летом и осенью — монархические группы в Томской, Тамбовской, Тульской, Орловской, Иркутской и других губерниях. На Кубани весной 1924 г. были схвачены полковник Орлов, подполковник Козликов и хорунжий Семилетов. При разгроме одной из организаций на Дону в 1929 г. было арестовано 43 офицера. Среди членов перебрасываемых из-за границы боевых групп (многие из которых погибли в перестрелках или были расстреляны в Москве) были капитаны В. А. Ларионов и А. Б. Болмасов, мичманы Н. Н. Строев, Д. и Н. Гокканены, поручик Падерна, Петерс и другие офицеры[1059]. Боровшиеся на протяжении 20-х — начала 30-х годов в западных приграничных областях и на Дальнем Востоке отряды «Братства Русской Правды» также в большинстве случаев возглавлялись офицерами. На протяжении 20-х годов попытки продолжить борьбу на Дальнем Востоке предпринимались неоднократно. Отряды во главе с офицерами пробирались довольно далеко на советскую территорию, но часто полностью гибли. В 1930–1931 гг. отрядами руководили Русев, Подгорецкий, Пешков, Алла-Верды, Зыков и другие офицеры. Долгое время вели подпольную работу в Сибири полковник Кобылкин с подпоручиками Переладовым и Олейниковым[1060]. Офицер Александров был начальником штаба дагестанского восстания 1934–1935 гг. [1061]

Общее число офицеров, состоявших в подпольных организациях, можно приблизительно определить в 15 тыс. человек, учитывая, что абсолютное большинство организаций действовало в 1918 г., когда всех их участников насчитывалось 16 тыс. (а офицеры составляли подавляющее большинство их членов). Но больше половины из этого числа офицеров принадлежали к организациям, составившим затем кадры белых армий и учитывалось в их составе. Офицеров, чье участие в Белом движении ограничилось подпольем, было не более 7 тыс. Поскольку расстреливались практически все схваченные участники подпольных организаций, а абсолютное большинство уцелевших пробралось потом в белые армии, лишь очень немногие из них (не более 10 %) эмигрировали.

Общие выводы

Изложенное выше показывает, что именно офицеры были той силой, благодаря которой Белом движение вообще могло возникнуть и несколько лет бороться за возрождение России. В этом не сомневались и большевики, отчего понятие «офицер» было в Советской России символом абсолютного зла (до тех пор, пока обстоятельства не заставили их в годы 2-й мировой войны заняться политическим мародерством, надев погоны своих противников). Среди белых офицеров в годы гражданской войны было собрано все, что представляло культурные и духовные силы страны, в их рядах сохранялись традиции русской армии и российской государственности, унесенные затем в эмиграцию. Характерно, что им были вынуждены отдать должное и представители кругов, традиционно относившихся к офицерству без какого-либо пиетета. В одной из брошюр, появившихся сразу после окончания войны, есть, например, такие строки: «Я, как и все поколение 900-х годов, был воспитан если не в прямом презрении, то в холодном пренебрежении к офицерству… Я стал прозирать в 1917 г. и окончательно упала пелена с моих глаз, когда мне выпало счастье провести несколько дней в боевой обстановке. Русские офицеры! Будет время, и не поверят потомки, что могли существовать на грешной земле люди во всем, казалось бы, похожие на нас, с такой же плотью и кровью, а на самом деле возвышающиеся над нами, как вершина Монблана возвышается над долиной Роны… в 17 году их топили, варили в пару, бросали в пылающую нефть свои же братья в Кронштадте, Севастополе, Владивостоке; с 1918 большевики сдирают кожу с их рук и черепов, вырезают им лампасы на теле, прибивают гвоздями погоны к плечам, насилуют их жен и дочерей, расстреливают малолетних детей; недавно добрые союзники бросили их на какую-то турецкую свалку и осудили на голодную смерть — и все-таки ничего нельзя поделать с Максим Максимычами и Тушиными, хотя жатвенная машина смерти десятки раз прошла над их непреклонными головушками. Не падают духом и просят об одном: «Не мешайте нам сохранить горсточку солдат, они еще пригодятся России»… Геройство без рисовки, страдание без жалоб, терпение без конца, самопожертвование без позы, патриотизм без фразы — вот русский офицер, каким нам показали его 1917–1921 годы. Средний русский офицер — аполитичен, он только национален. Он, молчавший, он, действовавший, поможет нам вернуть родину, а не ученые дрозды, до головной боли насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку»[1062].

Судьбы офицерства белых армий, исходя из приведенных выше данных и подсчетов по имеющейся базе данных по персоналиям (около трети всех белых офицеров), можно приблизительно представить следующими цифрами. На Юге России в Белом движении приняло участие примерно 115 тыс. офицеров, из которых 35–40 тыс. (примерно треть) погибло, до 45 тыс. эмигрировало (ок. 40 %) и до 30 тыс. (примерно четверть) осталось в России. Под «оставшимися в России» имеются в виду как попавшие в плен, так и оставшиеся на советской территории и растворившиеся среди населения. Подавляющее большинство их также погибло, будучи расстрелянными сразу (как в Крыму или на Севере) или в последующие годы (см. последнюю главу). На Востоке воевало 35–40 тыс. офицеров, из которых погибло до 7 тыс. (примерно 20 %), столько же эмигрировало, а большинство осталось на советской территории. На Севере из 3,5–4 тысяч офицеров погибло не менее 500, осталось (попало в плен) 1,5 тыс. (свыше трети), а половина эмигрировала (в большинстве до начала 1920 г.). На Западе страны в белых формированиях участвовало в общей сложности около 7 тыс. офицеров, из которых погибло не более 1,5 тыс. (ок. 20 %), а подавляющее большинство (здесь не было проблем с эвакуацией) оказалось за границей, на советской же территории осталось менее 10 %. Из участников антисоветского подполья (приблизительно 7 тыс. офицеров, не считая тех, кто потом воевал в белых армиях) удалось уцелеть и выбраться за границу лишь немногим (не более 400–500 чел.). Таким образом, из примерно 170 тыс. офицеров, участвовавших в Белом движении около 30 % (50–55 тыс. чел.) погибло, до 58 тыс. оказалось в эмиграции и примерно столько же осталось на советской территории.

Южный фронт антибольшевистской борьбы (Добровольческая и Донская армии, ВСЮР, Русская армия) притягивал подавляющее большинство офицеров — здесь воевало около 68 % всех офицеров-белогвардейцев, на Востоке — свыше 22 %, на Севере — 2,5 % на Западе и в подпольных организациях — по 4 %. Юг дает до 73 % всех погибших, Восток — около 13 %, подполье — до 12 %, Запад — менее 3 % и Север около 1 %. Среди белых офицеров-эмигрантов на Юге воевало примерно 78 %, на Востоке — более 10 %, на Западе около 7 % и на Севере чуть более 3 %. Из оставшихся в России на Юг приходится немногим более половины, на Восток свыше 40 %, на Север 2–3 % и на Запад — менее 2 % всех белых офицеров.

Глава V. Офицеры в армиях лимитрофных государств

В результате исчезновения общероссийской власти на окраинах России образовался пояс самопровозглашенных государств: Польша, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Украина, Грузия, Армения и Азербайджан. К концу войны среди русских офицеров было немало представителей соответствующих национальностей. Эти офицеры оказались в сравнительно лучшем положении. Если офицерам русской национальности после возвращения с фронта некуда было скрыться от террора, то первые, вернувшись домой, не только не попали в положение изгоев, но могли найти себе почетное место в новообразованных государствах, заинтересованных в командных кадрах для национальных армий. Большевики, признав независимость лимитрофных государств, не могли открыто препятствовать выезду туда офицеров-местных уроженцев. Это обстоятельство, кстати, спасло жизнь некоторому числу русских по национальности офицеров, родившихся на территории новообразованных государств (а таких было немало, особенно учитывая, что войска Варшавского, Виленского, Киевского, Одесского и Кавказского военных округов составляли более половины российской армии).

Судьбы офицеров, выехавших на территории и вступивших в армии лимитрофных государств, складывались по-разному, поскольку эти офицеры отличались друг от друга и по убеждениям, и по возможности влиться в национальную среду этих государств. Одни вполне прониклись местным национализмом и с полной убежденностью принялись за дело создания национальных армий, другие (не только русские по национальности), оставаясь людьми русской культуры, были преданы идее государственного единства России, рассматривали свое положение как временное и стремились использовать его для борьбы против большевиков. Наконец, судьбы самих новообразованных государств оказались разными. Одни (Польша и Финляндия) сохранили независимость, другие (прибалтийские) просуществовали два десятилетия, третьи (закавказские) прекратили свое существование к концу гражданской войны, петлюровская же Украина фактически существовала лишь несколько месяцев, да и то лишь на небольшой части той территории, на которую претендовала.

Украина

Сразу же после образования Центральной Рады в ее войсках служило множество офицеров — не только украинцев. К этим войскам к тому же автоматически причислялись все «украинизированные» части русской армии со всем своим старым командным составом — до 20 только пехотных дивизий (не говоря о том, что два фронта — Юго-Западный и Румынский были целиком объявлены украинскими). Как отмечал проходивший весной по югу Украины со своим отрядом М. Г. Дроздовский, «украинские офицеры больше половины враждебны украинской идее, в настоящем виде и по составу больше трети не украинцы некуда было деваться… При тяжелых обстоятельствах бросят их ряды…» Один из начальников украинских дивизий на Юге Украины — ген. Натиев, вел переговоры о присоединении к отряду Дроздовского (в составе его дивизии было около 800 офицеров при 2000 солдат)[1063].

Но среди украинских офицеров было и множество убежденных «самостийников». По приходе к власти гетмана, эти офицеры его не поддерживали, продолжая ориентироваться на Петлюру. Поэтому когда Директория во главе с ним стала формировать свою армию, недостатка в офицерах у нее, в общем-то не было. Все те, кто в трагические для русской армии дни осени 1917 г. способствовали ее разложению, ратуя за «украинизацию», теперь закономерно очутились у Петлюры. После крушения гетманской власти состав петлюровской армии был очень пестрым. Офицеры, вошедшие в армию во времена гетмана, не были не социалистами, ни националистами. После восстания против гетмана им ничего не оставалось, как признать Директорию, чтобы не попасть в руки красных. Многие из них стремились в белую армию и при удобном случае уходили к Деникину или в Западную Добровольческую армию[1064] (среди гетманских офицеров были и «федералисты», после падения гетмана в большинстве оказавшиеся в Польше: за Петлюрой как откровенным врагом России они пойти не захотели, но и Добровольческая армия, на знамени которой они не видели автономии Украины, их не привлекала[1065]). Как отмечал Д. И. Дорошенко: «Петлюра и его ближайшие сотрудники относились с глубоким недоверием ко всем старым офицерам, хотя бы они были чистокровными украинцами. И, встречая это недоверие на каждом шагу, старые опытные офицеры Генерального штаба, генералы, имеющие уже славный боевой стаж, не стремились особенно в ряды молодой украинской армии. Шли по большей части авантюристы, закончившие свою карьеру после многочисленных переходов и измен службой в советской армии.»

Высшие должности в армии занимали, разумеется, в основном кадровые генералы и офицеры. Среди лиц, занимавших посты военного министра, командующего армией и начальника штаба А. П. Греков, А. С. Галкин, М. В. Омельянович-Павленко, Н. Л. Юнаков, А. В. Осецкий, В. А. Синклер были генералами, В. П. Сальский, В. Н. Петров, П. И. Липко — полковниками, А. Жуковский, В. Тютюнник — подполковниками, А. Шаповал, Г. Сиротенко, Ю. Тютюнник и А. Долуд младшими офицерами. Среди начальников дивизий 10 % составляли бывшие генералы, 70 — кадровые офицеры и 20 — офицеры военого времени (для сравнения — в белой армии 30 % генералы и 70 кадровые офицеры, в красной 30 % кадровые офицеры, 50 — офицеры военного времени и 20 — нижние чины)[1066]. В украинской армии служило более двух десятков бывших генералов русской армии: генерал-лейтенанты бар. С. Н. Дельвиг, П. К. Ерошевич, Г. Е. Янушевский, генерал-майоры А. А. Рябинин, В. М. Бронский, Н. А. Коваль-Недзвецкий, С. И. Дядюша, А. Г. Бортновский, А. К. Феденяк-Белинский, С. Н. Кулжинский, Б. Поджио, А. С. Астафьев, Т. М. Протазанов, А. Годлевский, В. Баньковский, Ф. А. Колодий, В. П. Зелинский и др.

Кроме того, ядро генералитета петлюровской армии составили кадровые штаб-офицеры, уже в 1917 г. проявившие себя как крайние националисты (к этому же типу относились почти все перечисленные выше лица высшего комсостава): полковники М. Н. Капустянский, Е. В. Мешковский, В. М. Кущ, Г. Базильский, Э. И. Башинский, А. Бурковский, В. Гудима, Н. Д. Ещенко, А. Козьма, П. Кудрявцев, Н. А. Никонов, В. В. Ольшевский, И. В. Омельянович-Павленко, А. В. Пилькевич, А. Пузицкий, В. М. Сварыка, В. Сикевич, Н. Ткачук, В. А. Янченко, Н. Н. Янчевский, подполковники В. А. Павленко, М. Д. Безручко, В. Е. Змиенко, М. С. Пересада-Суходольский, А. Д. Алмазов, а также обер-офицеры (в т. ч. и военного времени) подобных же убеждений — А. И. и Н. И. Удовиченко, А. Н. Вовк, Т. Гулый-Гуленко, А. Загродский, Н. Е. Шаповал, В. Г. Шепель, Н. Яшниченко и др. Некоторые из них по этой причине при гетмане не допускались на важные посты, а другие вовсе не служили в гетманской армии.

Однако в общей массе украинского офицерства кадровых офицеров, особенно старших, было мало. В подавляющем большинстве это были младшие офицеры сельские учителя, агрономы и т. д., призванные из запаса, или «офицеры военного времени» из крестьян и мещан, произведенные в генералы и полковники уже Директорией. У Петлюры же оказались, естественно, все те офицеры военного времени, которые были уволены из гетманской армии как обладающие наиболее слабой подготовкой (см. выше). Именно из этой среды вышли наиболее активные атаманы: Зеленый, Струк, Соколовский, и т. д.; прапорщик Петриченко и некоторые другие присоединились к Махно[1067]. Потом, когда армия Директории была оттеснена на Волынь, многие из них стали предводителями разбойничьих отрядов (полковники Нечай, Струк, Мордалевич и другие). Знаменитый бандит Ангел тоже был петлюровским офицером, как и известный Н. А. Григорьев — бывший штабс-капитан, служивший сначала в гетманской, потом в петлюровской и Красной армиях и под конец никому уже не пожелавший подчиняться.

Петлюровская армия имела по нескольку десятков офицеров на полк, офицеры составляли примерно 10 % ее численности, а в конце существования даже 25 %. На 16. 07. 1919 г. всего в ней состояло 3023 офицера (при общей численности в 34 тыс.), в ноябре 1919 — мае 1920 г. в ее трех дивизиях (Зимний поход) состояло 479 офицеров (всего 4,3 тыс. чел.), в ноябре 1920 г. в армии было 3822 офицера (всего 15,5 тыс. чел.)[1068]. Однако не все они были офицерами русской армии: часть была произведена Директорией, имелось немало предводителей повстанческих отрядов, никогда не служивших в офицерских чинах, а также некоторое число служивших в австрийской армии.

Любопытны сведения о составе петлюровских офицеров, оказавшихся в 1921 г. в Рымынии (в основном из отошедшей туда 2-й пулеметной бригады). Из 235 офицеров 1 окончил академию, 13 — училище мирного времени, 214 — училище военного времени, 4 были из запаса и 3 произведены за отличие. 195 из них были в возрасте до 30 лет, 31-30-40 лет. Только 22 были женаты и 5 имели детей. 23 чел. имели университетское образование (в т. ч. незаконченное), 50 окончили гимназии и равные им заведения (еще 61 не успели их окончить), 56 учительские семинарии, 45 — низшие училища, гражданские профессии имели только 28 человек. К 1931 г. их осталось 141: 12 умерли, 26 вернулись в СССР (14 для продолжения борьбы), 40 выехали в другие страны[1069].

Большинство петлюровских офицеров после разгрома и конца гражданской войны осело в Польше. Многие из них служили в польской армии. Из них шестеро офицеров закончили польскую Военную академию Генерального штаба. В 1939 г. некоторые из них попали в немецкий плен. Несколько офицеров отличилось при обороне Варшавы, а генерал украинской службы, майор польской армии П. Шандрук после войны удостоился ордена «Виртути милитари». Проживавшие в Западной Украине в 1939 г. были уничтожены советскими органами (так, во львовской тюрьме «Бригидки» в 1939 году был замучен генерал-полковник УНР, бывший генерал-лейтенант А. Галкин).

В годы Второй мировой войны многие бывшие видные петлюровские офицеры воевали в рядах Украинской Повстанческой Армии — бандеровцев. Так, генерал-майор российской кавалерии С. Кулжинский в 1943 году занимал должность инспектора конницы и погиб в боях с НКВД, отдельными отрядами командовали бывший офицер 15-го Украинского гусарского полка, полковник УНР и польский майор Н. Недзвецкий (погиб), полковники УНР (б. штабс-капитаны) Н. Литвиненко (умер в тюрьме), М. Омелюсик, Н. Ступницкий-Гончаренко (двое последних погибли, посмертно получив чин генерала УПА) и другие (всего на сегодняшний день известно более 30 человек). Бывшие офицеры УНР служили и в Украинской Национальной армии, сформированной в 1945 году на базе украинской 14-й дивизии войск СС «Галичина». Например, генералы УНР П. Ф. Шандрук (б. штабс-капитан) — командующий армией, М. М. Крат (б. подполковник), П. Дяченко (б. прапорщик; потом майор польской армии), Б. Барвинский (б. подпоручик; потом майор польской армии), а также В. Мальцов, И. и К. Мандзенко, П. Самутин, С. Яськевич и др. После окончания войны все они перебрались в Канаду, США или Австралию.

Некоторые представители генералитета и офицерства УНР, проживавшие в странах Европы, после войны были захвачены органами СМЕРШа и НКВД. Так, в киевской Лукьяновской тюрьме скончался генерал-майор, бывший начальник штаба 2-го Гвардейского корпуса, генерал-поручик УНР В. Синклер. Неизвестна судьба генерал-майора, бывшего командира 12-й пехотной дивизии, генерал-поручика УНР П. Ерошевича, который находился под следствием в одесской тюрьме. Восемь лет лагерей (с 1948 по 1956 гг.) пришлось пройти генерал-майору, бывшему командиру Лейб-гвардии Егерского полка, занимавшему в 1919 году посты министра Украины и командующего Украинской Галицкой армии А. Грекову.

Польша и Финляндия

Судьба Польши была предрешена еще до революции: после войны ей (в границах бывшего Царства Польского с передачей территорий, некогда аннексированных Пруссией и Австрией) предполагалось предоставить независимость. Поэтому в русской армии (подобно тому, как были созданы чешские легионы) формировались польские части. Корпус ген. И. Р. Довбор-Мусницкого, укомплектованный исключительно поляками, представлял уже, по существу, зачаток будущей польской армии. После непродолжительных боев с большевиками, пытавшимися его разоружить (в советской историографии именовавшимися «мятежом польского корпуса»). Кроме того, офицеры-поляки других частей вступали в нее, пробираясь в Польшу самостоятельно. Некоторые из них, желая продолжить борьбу с немцами, пробирались во Францию (45 таких офицеров, намеревавшихся уехать во Францию через северные порты, были схвачены 1 июля 1918 г. на московском вокзале). Польские формирования Й. Пилсудского существовали и в австро-венгерской армии.

Всего к началу 1918 года в составе русской армии имелось на разной стадии формирования целых три польских корпуса, а в австро-венгерской армии — три польских легиона (по два полка каждый). Впрочем, на протяжении 1918 года все эти части были расформированы немцами, как явно ненадежные для них. Так, в феврале 1918 года 2-я Карпатская польская бригада австро-венгерской армии перешла в состав 2-го польского корпуса российской армии, что вызвало последующую ликвидацию обеих корпусов немецкими войсками.

В конце 1918 г., после освобождения Польши от немецкой оккупации, на присоединение к польской армии была отправлена со всем оружием сформированная еще до того в Добровольческой армии из выделенных из частей офицеров-поляков бывшего 2-го польского коропуса бригада полковника Зелинского, которая стала 4-й стрелковой дивизией[1070].

Большинство офицеров польской армии вышло из легионов Пилсудского, но бывшие русские офицеры составляли значительную часть польского офицерского корпуса (таких было довольно много среди взятых в плен в 1920 г.). В общей сложности в польской армии служило более 40 генералов русской армии; некоторые занимали видное положение (ген. Карницкий, полковник Дзеваницкий и др.), часть (и прежде всего сам Довбор-Мусницкий, резко расходившийся во взглядах с антироссийски настроенным Пилсудским) была впоследствии отодвинута в тень. Однако и ко времени II мировой войны в рядах польской армии было немало таких офицеров (в том числе и среди нашедших конец в Катыни).

Выходцев из Финляндии (главным образом потомков шведского рыцарства) в русской армии было гораздо меньше, чем поляков, но все-таки не менее полутора-двух тысяч. Большинство из них вернулось на родину. Из тех 2–2,5 тыс. офицеров-эмигрантов, которые находились в Финляндии в 1919 г., немало было именно местных уроженцев. Они приняли активное участие в борьбе с местными большевиками, а затем служили в финской армии. Однако, хотя главнокомандующим ее был генерал-майор русской службы бар. К. Г. -Э. Маннергейм (ставший затем и главой финского государства), основу комсостава финской армии составляли все-таки выходцы из финских батальонов, сформированных во время войны в германской армии.

Прибалтика

В сходном положении находились офицеры прибалтийских национальностей литовцы, латыши, эстонцы. Как известно, в русской армии имелись две латышских дивизии и эстонские части, в которых и было сосредоточено большинство офицеров этих национальностей. После революции некоторые из них приняли участие в гражданской войне на обеих сторонах, но большинство вернулось на родину. Здесь они заняли командные должности в формирующихся национальных армиях и во главе их сражались с красными войсками (представленными в Прибалтике в значительной мере «красными латышскими стрелками»), а после войны занимали большинство высших должностей в небольших армиях прибалтийских государств. Из выпускников одного только Виленского военного училища (которое окончили многие уроженцы Прибалтики) в эстонской армии служило 39 офицеров, в латвийской 12, в литовской 16, в польской 6[1071].

С конца 1918 г. в Либаве латышским добровольческим отрядом командовал полковник О. Колпак, а после его гибели полковник Баллод, ставший осенью 1919 г. главнокомандующим, а впоследствии военным министром Латвии[1072]. Русскими офицерами были начальники штаба латвийской армии Радзинь и Гартман, инспектор стрелков В. Кашинский, начальник пограничной стражи Ю. Янсон, среди генералов и старших офицеров латвийской армии были также кадровые офицеры Апин, А. Бауман, И. Цеплит, Лейтис, Либерт, Фрейман, Понэ, Кишкурно и др. Латвийская армия состояла из созданных в 1919 г. 4 дивизий (по 4 полка) и десятка отдельных частей.

Эстонская армия включала 4 дивизии (2 полка и 12 отдельных батальонов) и по штату мирного времени имела 12,9 тыс. солдат при 1480 офицерах. Во главе ее с самого начала встал полковник И. Лайдонер (бывший и в 20-30-х годах ее главнокомандующим), среди эстонского генералитета и старших офицеров 30-х годов преобладали бывшие офицеры русской армии: военным министром был Н. Реэк, начальниками штаба армии — И. Соотс и И. Тырванд, заместителями военного министра — А. Ларка, П. Лилль и Т. Ротберг, главным интендантом — Р. Рейман, начальником военно-учебных заведений — И. Ринк, помощниками и начальниками отделов штаба армии — Р. Маасинг, И. Прей, В. Саарсен, начальниками дивизий — Я. Майде, Э. Пыддер, В. Пускар, А. Тыниссон, И. Унт, помощниками начальников дивизий и начальниками штабов дивизий Э. Куббо, В. Мут, А. Сейман, Г. Туксам, комендантами Ревеля — И. Юнкур и О. Раудвере; среди других генералов и старших офицеров небольшой эстонской армии — Р. Томберг, Э. Эйн, К. Фрейман, Н. Стейнманн, И. Абель, В. Кюлаотс, П. Ойнас, К. Мутсо, Коххаль и др. Кроме того, бывших офицеров было немало среди видных политических деятелей Эстонии (начиная с президента К. Пятса): А. Ассор (министр юстиции), Й. Варес, Н. Вийтак (министр путей сообщения), О. Кестер (министр земледелия), М. Клаассен, Х. Круус, Х. Ойдерман (министр пропаганды), Р. Пенно, Й. Питка, А. Рей (премьер и министр иностранных дел), Й. Семпер, А. Сузи (министр просвещения), Й. Холберг (министр торговли и промышленности).

Литовская армия состояла из 4 пехотных (по 3 полка и артбригаде) и кавалерийской дивизий. Военным министром Литвы был полковник русской армии К. Жукас, министром внутренних дел (генералом) — Чапликас, генералами (в т. ч. командирами и начальниками штабов дивизий) литовской армии стали также С. К. Жуковский, Настопка, Радус-Зенькович, Ладыго, Гловацкий, Томашевский, Якайтис, Шкапский, Лянскоранский, старшими офицерами — Саладжюс, Ишлинский, Балтушевский и др. Ряд офицеров, служивших в армиях прибалтийских государств, прибыли туда после гражданской войны из белых армий. Некоторые из них также занимали видные должности (например, инспектором артиллерии литовской армии был полковник Алексеевского артдивизиона О. Г. Урбонос).

При оккупации этих государств Советами бывшие русские офицеры (как занимавшие старшие командные должности, так и прочие) были почти все расстреляны или отправлены в лагеря[1073]. В частности из эстонской армии уже летом 1940 г. было уволено около 250 старших офицеров, а в июне 1941 г. арестованы и остальные.

В сложном положении оказались офицеры из остзейских немцев, которым при враждебном отношении со стороны эстонцев и латышей, не было места на родине. Впрочем, подавляющее большинство их, столетиями связанных с российской государственностью и по своим взглядам и культуре практически не отличающихся от остальных кадровых русских офицеров, воевало в белых армиях, разделив их судьбу. Лишь очень немногие из них сразу же уехали в Германию. Но те, кто вернулся домой в Прибалтику, пытались организовать самостоятельную военную силу, способную защищать их интересы от агрессивного эстонско-латышского национализма (подавляющее большинство городского населения Прибалтики и практически все помещики были остзейскими немцами, и немало пострадали от него, вплоть до резни со стороны эстонцев и латышей).

Инициатором создания Балтийского ландесвера выступил в октябре капитан 1-го ранга бар. Г. Н. Таубе, и на первом этапе практически все командование состояло из русских офицеров. Сначала командование предлагалось передать ген. Юновичу, затем общее руководство принял ген. бар. Фрейтаг фон Лорингофен (начальник штаба полковник фон Рихтер). В состав ландесвера входила как местная молодежь, так и балтийцы (воевавшие как в русской, так и в германской армиях). В середине ноября 1918 г. было сформировано 4 отряда, тремя из которых командовали русские офицеры (полковники Борнгаупт, бар. Деллингсгаузен и Рар), а также чисто русский отряд капитана Дыдорова и 3 латышских роты (всего около 1000 чел.); обучением всех частей руководил русский полковник фон Струве. Ландесверу вскоре же пришлось в союзе с латышскими национальными частями и русскими добровольческими отрядами вести тяжелые бои с собранными со всех фронтов и брошенными в Латвию красными латышскими полками. В составе него имелись батальоны, почти полностью состоявшие из офицеров. Ротами и эскадронами командовали русские офицеры остзейского происхождения — полковник бар. Клейст, бар. Ган и т. д. В январе 1919 г. в ландесвер поступило много германских офицеров, и он был преобразован по германскому образцу. Вследствие этого все русские офицеры оставили свои посты и большинство, за исключением молодых, служивших рядовыми, вышли из его рядов, объединившись в Ливенском отряде. В июле, когда по требованию англичан все германские офицеры покинули ландесвер, его возглавил капитан 1-го ранга бар. Таубе, а осенью, попав во власть латышей, он был преобразован в латышский полк[1074]. В составе Эстонской армии воевал против большевиков составленный из остзейцев Балтийский полк. Эти части впоследствии были расформированы и некоторые их офицеры вошли в состав прибалтийских армий, а другие уехали в Германию (остававшиеся еще в Прибалтике офицеры-остзейцы перебрались туда перед занятием ее советскими войсками в 1940 г.).

Закавказье

Хотя в русской армии существовали созданные во время войны грузинские, армянские и азербайджанские дружины, абсолютное большинство офицеров этих национальностей служили не в них, а в обычных регулярных частях. После развала армии они в основном вернулись домой и приняли самое активное участие в событиях, развернувшихся в Закавказье (хотя большинство кадровых офицеров этих национальностей, особенно старших, служило в белых армиях). После образования грузинского, армянского и азербайджанского правительств, немедленно было приступлено и к созданию национальных армий, чем занимались исключительно эти офицеры. В отличие от Польши и частично Финляндии, где офицеры русской армии были не единственным и даже не главным источником комплектования командного состава, здесь кроме них некому было возглавить национальные армии, создаваемые к тому же в условиях борьбы с турецким нашествием. Еще в период существования Закавказского правительства в составе его армии имелись грузинский и армянский корпуса под командованием генералов Габаева и Назарбекова, сражавшиеся с турками в течение полугода. 26 мая 1918 г. Закавказский сейм сложил свои полномочия, и 26–28 мая была провозглашена независимость трех закавказских государств.

Если среди грузин и армян (которые несли службу в русской армии на общих основаниях) было достаточно много офицеров, то среди кавказских татар (азербайджанцев), которые служили только добровольно, их было очень мало. Во главе азербайджанской армии стояли, правда два весьма известных и выдающихся генерала русской армии генералы от артиллерии С. -Б. Мехмандаров (военный министр) и А. А. Шихлинский. В ней служили также генералы Талышханов, Халилов, Селимов, полковники кн. Магалов (бывший командир Татарского полка Кавказской туземной кавалерийской дивизии), Зейналов, Эфендиев, Каджар и другие, в большинстве получившие эти чины уже на родине. Некоторые специальные службы, в частности, военно-судебная часть, полностью были укомплектованы русскими офицерами[1075]. После занятия большевиками Азербайджана те из них, кто не погиб, бежали в Иран и Турцию, а некоторые, как А. А. Шихлинский и М. М. Каджар, перешли на службу в Красную армию.

Среди руководителей грузинской армии были генералы Арджеванидзе, Гедеванов (командующий народной гвардией), Джехадзе, Микадзе, Надиров, Сумбатов, Мдивани, Мачавариани (командующий фронтом у Гагр), Мазниев (б. подполковник), Вашакидзе (командующие фронтом у Сочи), Кавтарадзе, полковники Сумбатов, Тухарели, Шмагайлов, Церетели и др. За небольшим исключением все они получили эти чины от грузинского правительства (а некоторые были ранее военными чиновниками, приставами и т. д.), из генералов лишь двое-трое имели эти чины до революции. После поражения некоторые эвакуировались при помощи англичан, некоторые, как ген. Мазниев, перешли к большевикам, а большинство осталось в Грузии. Следует заметить, что офицеры, перешедшие на грузинскую службу, в большинстве своем не забывали о том, что были русскими офицерами и были настроены к Добровольческой армии и ВСЮР гораздо более благожелательно, чем их правительство, крайне неохотно участвуя в столкновениях с белыми частями (имевшими место из-за Сухумского района); обычно с командованием грузинских частей белым удавалось договариваться гораздо лучше, чем с политическим руководством. При отходе Добровольческой армии на кавказское побережье многие из них (например, командир дивизиона полковник Журули) помогали ее офицерам избегнуть плена и перебраться в Крым[1076]. Позже, в эмиграции такие офицеры не отделяли себя от белых офицеров и состояли в одних с ними организациях. Поступали на грузинскую службу и офицеры-негрузины. В частности, многие из проживавших в Сочи в 1918 г. видя в грузинах вольных или невольных союзников Добровольческой армии против большевиков, поступили на службу в отряд Мазниева, значительно усилив его и численностью и качеством[1077].

Армянские власти относились к русским вполне лояльно, и на службу широко принимались не только армяне, а все русское офицерство. Из одного только Эриванского гренадерского полка в армянской армии служили ген. Вышинский (вскоре умерший) и 4 штаб-офицера[1078]. Армянскую армию возглавляли генералы Багдасаров, Назарбеков, Пирумов (бывший полковник 153-го полка), Дро, Силиков, Хачатуров, Шелковников, полковники Корганов, Дандаров, Нжде, и др. Как и в грузинской армии, большинство их имело на русской службе более скромные чины, но, например, генералы Назарбеков (бывший начальник 2-й Кавказской стрелковой дивизии), Шелковников, Пирумов, были генералами и в русской армии и обладали достаточным боевым опытом. Осенью 1920 г. армянской армии во главе с этими офицерами пришлось отражать турецкое наступление и одновременно вести бои с большевиками, начавшиеся еще в мае, причем некоторые офицеры ее с самого начала перешли на сторону Красной армии: так в начале мая в Александрополе поступили офицеры 1 конного полка во главе с его командиром полковником А. П. Мелик-Шахназаровым (среди них был и будущий красный маршал Баграмян), бронепоезда «Вартан Зоравар» во главе с капитаном С. Мусаэляном, и сам начальник гарнизона города ген. Хачатуров (вскоре убитый). Другие же продолжали бороться до самого конца (восстанием в Зангезуре в октябре 1920 г. руководили полковник Нжде и поручик Тер-Давидянц, в апреле 1921 г. еще оказывали организованное сопротивление отряды во главе с Мартиросом, Луничем, Каро-Сосуни, Сумбатом и Тархановым). Большинство офицеров дашнакской армии осталось в Армении, в Турцию и Иран эмигрировало очень небольшое их число. Вообще количество офицеров в закавказских армиях было невелико. В азербайджанской армии всего насчитывалось не более 30 тыс. чел, следовательно, не более тысячи офицеров (в Баку, правда, имелось юнкерское училище на 500 чел). Армянская армия была такой же численности, грузинская к февралю 1921 г. насчитывала около 35 тыс. чел. так что количество офицеров во всех этих армиях вряд ли было больше 5–6 тысяч.

Глава VI. Бывшие офицеры на службе у большевиков

Служба офицеров партии, проявившей себя как главный враг и ненавистник офицерства, была, конечно, явлением в принципе вполне противоестественным. И рассматривая его, следует прежде всего иметь в виду то, что было сказано в самом начале книги об изменениях в составе офицерского корпуса в годы Мировой войны, в результате которых само понятие «офицер» перестало быть столь определенным, каким оно было до войны. С учетом же этого обстоятельства поведение множества офицеров было, напротив, совершенно естественным. Разумеется, никакого «осознания правоты ленинской партии» офицерами (о чем более всего любили говорить советские апологеты) не было, и быть не могло. Для человека, воспитанного в понятиях русского офицерства, в принципе было невозможно полностью их отбросить и «переменить веру» в такой степени, чтобы сознательно бороться за прямо противоположные идеалы, откровенно отрицающие не только престол, но и веру и отечество. Это ведь только через двадцать с лишним лет под давлением объективных обстоятельств новые правители стали поговаривать о патриотизме. Тогда же цели формулировались с предельной откровенностью и никого вводить в заблуждение не могли: разрушение исторической российской государственности «до основания» и построение на ее обломках путем мировой революции «земшарной» республики Советов. России совершенно определенно противопоставлялся Интернационал. Поменять искренне одно на другое настоящий русский офицер не мог ни при каких обстоятельствах.

Самих офицеров поведение их сослуживцев часто ставило в тупик, и некоторые были склонны приписывать его исключительно деятельности большевиков: «Какова же причина такого прыжка: от службы верою и правдой самодержавной Монархии и до диктатуры пролетариата мирового коммунизма? Мне кажется, что ужасы небывалого развала Русской Армии творцами февральской бескровной и чистая работа ЧК Ленина были главной тому причиной»[1079]. Однако причины были более разнообразны уже хотя бы потому, что разнообразен был и состав офицерства к 1917 г.

В составе бывших офицеров, служивших у большевиков, различаются четыре основные группы, мотивы службы которых у красных в равной мере ничего общего с «осознанием» не имели. Первую составляли лица, служившие по идейным соображениям, т. е. в той или иной степени разделявшие коммунистические убеждения. Но такие люди были в большей мере большевиками, чем офицерами, они придерживались своих весьма левых убеждений и до того, как, попав во время войны в армию и имея соответствующее образование, получили офицерские погоны. Новая власть для них была вполне своей, а принадлежность к офицерству — лишь случайным и временным обстоятельством. Вторая представляла тип беспринципных карьеристов, почувствовавших в условиях дефицита специалистов возможность выдвинуться при новой власти. Третья включала в себя лиц, испытывавших в отношении большевиков те или иные иллюзии или считавших, что, служа у большевиков, им удастся, овладев военным аппаратом, свергнуть их власть. Наконец, четвертая, и самая многочисленная (до 80 %) состояла из лиц, насильно мобилизованных большевиками и служивших под угрозой репрессий в отношении семей или просто ввиду отсутствия средств к существованию. Сами большевики, хотя и любили подавать факт службы у них бывших офицеров как свидетельство силы и правоты коммунистической идеологии, никаких иллюзий в отношении «перевоспитания» офицерства не испытывали, лучшим подтверждением чему стала судьба служивших им офицеров в течение первых же десяти лет после войны.

Итак, прежде всего большевики могли располагать офицерскими кадрами в лице членов своей партии и им сочувствующих, которых к концу 1917 г. насчитывалось несколько сот человек. Некоторые офицеры (призванные из запаса) состояли в партии еще до войны, но большинство вступило в течение 1917 г. К ним следует добавить представителей других близко стоявших к большевикам партий — эсеров-интернационалистов, левых эсеров и других. Об их деятельности по развалу армии уже говорилось во второй главе. Они, как правило, возглавляли солдатские комитеты, выносившие большевицкие резолюции и были проводниками партийной политики в армии. Они же возглавляли в ходе октябрьского переворота и сразу после него большевистские формирования. Это были почти исключительно младшие офицеры в чинах от прапорщика до штабс-капитана, но встречались и отдельные штаб-офицеры: подполковник В. В. Каменщиков (бывший командир 12-го Туркестанского стрелковый полк., назначенный командовать Западным фронтом), полковники М. С. Свечников, А. К. Энкель (77-го пехотного полка), Федоров (избранный командиром 17-го армейского корпуса) и т. п. Офицерами (в основном прапорщиками) были такие весьма известные большевистские деятели, как Н. В. Крыленко, А. Ф. Мясников, М. К. Тер-Арутюнянц, С. М. Нахимсон, Ф. Р. Сиверс, Р. П. Эйдеман, Г. Х. Эйхе, Р. И. Берзин, М. В. Кривошлыков, С. Г. Лазо и т. д. Интересно, что для большинства офицеров, хотя и имевших возможности наблюдать на фронте в 1917 г. тип офицера-смутьяна, возможность для офицера быть членом большевистской партии с трудом укладывалась в голове, но с этим явлением белым пришлось сразу же столкнуться. Один из них вспоминал: «Три человека, которых мы оставили для допроса, были офицерами коммунистов. Они же в прошлом были офицерами нашей, т. е. Императорской армии в чине прапорщиков. На вопрос: «Как вы могли служить у коммунистов?» — они ответили: Мы сами коммунисты!»[1080].

Но в целом офицеров этой категории вместе с примкнувшими авантюристами было едва ли более 2–3 тысяч. Этого количества вполне хватало для руководства отрядами Красной Гвардии, но было совершенно недостаточно для создания серьезной вооруженной силы, необходимость которой обнаружилась уже в январе-феврале 1918 г., когда возникла угроза не договориться с немцами. Необходимость противодействия немецкому наступлению обусловила возможность сотрудничества с большевиками некоторого, и довольно значительного, числа офицеров, надеявшихся на возобновление войны с Германией. Будучи преданными этой идее всей душой (за что и травимые недавно большевиками), они, не представляя себе вполне идеологию и цели большевиков (программных документов партии никто из них не читал, и прошло несколько месяцев, прежде чем ее идеология сделалась хорошо известной, но к тому времени большевики, уже полностью владели положением), наивно полагали, что большевики — лишь одна из экстремистских партий, целью которой является захват власти, после чего они будут отстаивать интересы России как свои собственные. Об идее мировой революции если и слышали, то не воспринимали ее всерьез. Поэтому, хотя в первые полгода никакого систематического привлечения офицеров большевиками не велось, многие из них сами предлагали свои услуги. Для настроения этой части характерна такая. например, телеграмма кап. Ф. Л. Григорьева: «В случае потребности в офицерах Генерального штаба для будущей постоянной армии, предназначенной для борьбы с внешним врагом, прошу о зачислении меня на какую-либо должность Генерального штаба»[1081]. Такие офицеры обычно подчеркивали, что они имеют в виду именно борьбу против внешнего врага, а не борьбу с врагами большевиков внутри страны.

Эти соображения были вполне понятны и многим из тех, кто их не разделял и с самого начала вступил в белые формирования. Как отмечал, в частности, ген. П. П. Петров: «Нужно иметь при этом все время в виду, что хозяйничанье большевиков считалось временным, что германский фронт, несмотря на Брестский мир, существовал или считался в мыслях офицеров подлежащим восстановлению. И вот офицерство разделилось. Одни в ненависти своей к большевикам считали всякую работу с ними предательством по отношению к прежней Русской Армии и формируемой Добровольческой Армии, другие считали возможным принять участие в работе с условием, что новые части создаются только для выполнения задач на фронте; третьи считали возможным работу без всяких условий, полагая, что нужно создать хорошие части, прекратить хаос, забрать в руки военный аппарат с тем, чтобы использовать его по обстановке, четвертые просто искали работы. Только небольшая часть шла в Красную Армию охотно и то большею частью в различные комиссариаты. Никто еще не отдавал себе отчета, что Советская власть потребует службы от всех военных без всяких рассуждений и условий, а это случилось скоро»[1082].

Методы привлечения

Ввиду угрозы германского наступления ряд генералов предложили начать формирование надежных отрядов из остатков старой армии, однако это предложение было отвергнуто большевиками из опасения, что такие части могут быть повернуты против них. В дальнейшем форма организации была найдена в виде так называемой «завесы». Главную роль в ее организации и в привлечении офицеров на службу большевикам на этом этапе играла группа генералов во главе с М. Д. Бонч-Бруевичем (руководствовавшихся частью изложенными выше, а частью карьеристскими соображениями), прибывшая в составе 12 человек 20 февраля 1918 г. из Ставки в Петроград и составившая основу штаба Высшего Военного Совета. Как писал сам Бонч-Бруевич, «завеса» «являлась в то время едва ли не единственной организацией, приемлемой для многих генералов и офицеров царской армии, избегавших участия в гражданской войне, но охотно идущих в «завесу», работа в которой была как бы продолжением старой военной службы». В значительной мере привлечение велось путем уговоров и убеждений друзей и сослуживцев, и вагон, где располагался штаб ВВС был справедливо окрещен «генеральской ловушкой». Поскольку «подавляющее большинство генералов и офицеров считало службу в Красной Армии не только неприемлемой, но чуть ли не позорной», разговор, как свидетельствует, Бонч-Бруевич, был всегда один и тот же: «Да вы поймите, Михаил Дмитриевич, что не могу я пойти на службу к большевикам, ведь я их власти не признаю. — Но немецкое-то наступление надо остановить, — приводил я самый убедительный свой довод. Конечно, надо. — Вот и отлично, — подхватывал я, — значит, согласны… Ничего я не согласен, — спохватывался посетитель, — да если я к большевикам на службу пойду, мне и руки подавать не будут… В конце-концов упрямец соглашался со мной и со всякими оговорками принимал ту или иную должность в частях «завесы»[1083]. Подобным путем и оказались в Красной Армии несколько тысяч офицеров (большинство из тех «добровольно вступивших в Красную Армию», о которых так любили вспоминать советские историки), считавших, что они идут служить делу продолжения войны с немцами. В дальнейшем же, с введением поголовной мобилизации офицеров и террора, им уже некуда было деваться и, когда отряды «завесы» были развернуты в дивизии и использованы в гражданской войне, их желания уже ничего не значили.

Штаб, образованный при руководителе ВВС Бонч-Бруевиче, насчитывал до 60 бывших генералов и офицеров. Районы «завесы» делились на отряды, служба в которых для бывших офицеров протекала в чрезвычайно тяжелых условиях, т. к. составлявшая их распустившаяся «вольница» была скорее склонна поднять своих командиров на штыки, чем выполнять их приказания. Бывшие офицеры, назначавшиеся на командные посты в отрядах «завесы», на местах часто арестовывались, а то и расстреливались. При попытках поднять дисциплину в своих отрядах некоторые бывшие офицеры (Беретти, Врублевский, Румянцев, Степанов, Пшерадский и другие) были убиты. 27 марта 1918 г. в печати («Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Флот») было опубликовано извещение о привлечении на службу бывших офицеров, для чего они должны были подать заявления в любой военкомат с указанием, на какой должности они желали бы служить. Списки подавших заявления публиковались в печати на предмет «отвода» со стороны желающих. Решение принималось созданными 5 апреля аттестационными комиссиями.

В несколько иных условиях проходил этот процесс в Сибири, где большевики не были особенно сильны, и где отсутствовал «немецкий» фактор. Хотя и здесь практически всеми красными отрядами командовали бывшие офицеры, сколько-нибудь заметного желания офицеров служить у красных не наблюдалось. Как констатировал советский исследователь, «одна за другой становились известны измены штаб-офицеров и участие в заговорах младших офицеров» (единственным из генералов, вставшим на сторону Советов и не перешедшим к белым летом 1918 г. был ген. Таубе). В печати даже появлялись открытые письма офицеров с демонстративным отказом служить в Красной Армии (в частности, письмо подполковника Б. А. Павловского большевику Маслову в издававшемся в Троицкосавске «Еженедельном листке объявлений с телеграммами» 21 февраля 1918 г.)[1084]. Всего считается, что за «добровольческий» период формирования Красной Армии (с января по май) в нее поступило 8 тыс. бывших офицеров (к середине июня — около 9 тыс.)[1085]. (О происхождении этой цифры будет сказано ниже.) Эта группа обычно характеризуется как «сразу же добровольно перешедшая на сторону Советской власти». Однако почти все они поступили в связи с необходимостью дать отпор немецкому наступлению во второй половине февраля 1918 г. [1086] и не могут считаться более симпатизирующими советской власти, чем призванные позже по мобилизации. Высказывалось, впрочем, утверждение, что в период добровольного комплектования Красной Армии в нее вступили только 765 офицеров[1087].

Численность и доля в комсоставе

С лета 1918 г. большевикам, несмотря на крайнюю антипатию к бывшим офицерам, пришлось перейти к их мобилизации в массовом порядке. Условия для этого были самые благоприятные, ибо в крупных городах, находящихся под контролем большевиков, скопилось очень много офицеров, вернувшихся к своим семьям. Принятие на учет бывших офицеров последовало по приказу Наркомвоена от 7. 05. 1918 г. № 324[1088]. В Москве, по сообщению «Известий ВЦИК», на 15. 06. 1918 г. было зарегистрировано около 30 тыс. офицеров (в т. ч. 2500 кадровых), 2/3 которых принадлежали к артиллерии и другим специальным войскам. Первый декрет о призыве офицеров, военных врачей и военных чиновников был издан 29 июля 1918 г. Речь шла о лицах 1892–1897 гг. рождения в Московской, Петроградской, Владимирской, Нижегородской, Архангельской, Вяткой и Пермской губерниях и 51 уезде Приволжского, Уральского и Западно-Сибирского военных округов[1089]. Затем последовал декрет СНК от 1 октября 1918 г. (носивший общероссийский характер и касавшийся лиц, не достигших к 1. 01. 1918 г. 40 лет), приказы РВСР от 11 сентября (№ 228) призыв лиц 1890–1897 г. р. (а 22. 09 — еще пяти возрастов 1897–1901 г. р.) и 3 ноября (№ 275) 1918 г. Военные чиновники призывались по тем же декретам и приказу РВСР от 11 сентября 1918 г. № 4 и от 28 декабря того же года № 485. Врачи — по декретам СНК и приказам РВСР от 29 июля, 29 августа, 12 ноября, 7 и 28 декабря 1918 г. Мобилизации проходили и на Украине, в «Известиях Всеукраинского ЦИК» с 1 по 18 августа 1919 г. публиковались списки нескольких сот призванных врачей и фельдшеров.

Во всех местностях, находившихся под контролем большевиков, проводились регистрации офицеров, которые, не желая служить, часто скрывали свои звания. Далеко не везде мобилизация была проведена успешно (чем и объясняется неравномерность картины призванных по военным округам). Подавляющее большинство офицеров служить большевикам, тем более в условиях, когда речь шла не о противодействии немцам, а гражданской войне, естественно. не желало. В докладе Бонч-Бруевича от 8 июля 1918 г. констатируется: «Бывшие кадровые офицеры в подавляющем числе воздерживаются от поступления в новую армию, и количество изъявивших желание служить не составляет, по некоторым донесениям, и 10 % зарегистрированных»[1090]. С апреля 1919 г. действовали особые комиссии по учету бывших офицеров, задачей которых было выявлять направлять в армию всячески стремящихся этого избежать бывших офицеров, находившихся на тыловых должностях, службе в гражданских учреждениях, а также скрывающих свои чины. По приказу РВСР от 2 июля 1919 г. об учете офицеров, с июля 1919 по январь 1920 г. по всей стране было взято на учет 29652 человека, из которых 14984 отправлено на фронт.

По сведениям мобилизационного управления Всеросглавштаба призыв офицеров выглядел так (см. таблицы 16, 17, 18, 19, 20[1091]). Затем известно, что на 1. 09. 1919 г. призвано было 35502 бывших офицера, 3441 военный чиновник и 3494 врача[1092], Всего же с 12 июля 1918 по 15 августа 1920 г. в Красную Армию было призвано 48409 бывших офицеров, 10339 военных чиновников, 13949 врачей и 26766 чел. младшего медперсонала[1093], т. е. 72697 лиц в офицерских и классных чинах. Эти цифры признаны в последнее время в советских официальных изданиях как наиболее достоверные и никем не оспариваются[1094].

Сложнее дело с определением общего числа служивших в Красной армии бывших офицеров. Иногда оно признается равным числу призванных, но обычно добавляются пресловутые 8 тыс. «поступивших добровольно» и пленные офицеры белых армий, каковых в 1921 г. было учтено 14390 человек (из них до 1. 01. 1921 г. 12 тыс.)[1095]. Встречаются поэтому утверждения, что в 1920 г. в армии было более 68 тыс. офицеров[1096], что к концу гражданской войны из 130 тыс. комсостава бывшие офицеры составляли более половины[1097]. К концу гражданской войны численность бывших офицеров без достаточных оснований оценивается в советских работах обычно в 70–75 тыс. чел. [1098].

Существенно разнятся представления о доле бывших офицеров в красном комсоставе. По одним данным, в 1920 г. бывшие офицеры составляли 15–16 %[1099], по другим — к концу войны среди него было до 6 % кадровых офицеров, до 28 % офицеров военного времени, а всего — 34 %[1100], по третьим, в декабре 1920 г. из 130932 лиц комсостава Красной Армии офицеры составляли 29 % (4 % кадровых и 25 — военного времени)[1101], по четвертым — в декабре 1921 бывших офицеров и чиновников было 33,7 %[1102], по пятым — в 1922 г. среди комсостава было 5,6 % бывших кадровых офицеров, 22,3 % офицеров военного времени и 6,1 % военных чиновников, всего 34 % (из 217 тыс. чел. на них приходится 70–75)[1103]. Наиболее широкое хождение имеют данные, согласно которым в 1918 г. «военспецы» составляли 75 % комсостава, в 1919-53, в 1920-42 и в 1921-34 %[1104]. Они и кажутся наиболее достоверными.

Из всей совокупности приведенных выше данных можно сделать вывод, что реальность была такова. Прежде всего, цифра в 8 тыс. добровольцев, которая столь широко распространена в литературе — вполне мифическая, и не подтверждается никакими реальными данными[1105]. Тем более, что речь идет о лицах, поступивших до Брестского мира с целью противодействия германскому нашествию, которые после марта в большинстве ушли или были уволены. Но, во всяком случае, до мобилизаций несколько тысяч офицеров могло служить. Цифры призыва — 48,5 тыс., равно как и 12 тыс. бывших белых офицеров следует признать вполне достоверными как основанные на документальных списочных данных. Но ими практически и исчерпывается весь состав когда-либо служивших в Красной армии офицеров, т. е. даже приняв достоверным цифру 8 тыс. добровольцев, всего служило не более 68 тысяч офицеров и более 24 тыс. врачей и военных чиновников. К концу войны офицеров никак не могло быть более этого числа, ибо несколько тысяч перешло к белым и погибло, а было, как и указывается в ряде работ, 70–75 тыс. чел. вместе с врачами и чиновниками. Офицеров в этом случае должно быть примерно 50 тыс., что вполне реально отражает потери. Да и невозможно представить, чтобы с 1. 09. 1919 г. число офицеров выросло более, чем вдвое — с 35,5 до 75 тысяч. В общей сложности из числа служивших у красных офицеров погибло не более 10 тыс. человек. Из 1 млн. погибших военнослужащих Красной армии[1106] их не могло быть более 1 %, т. е. столько, сколько они составляли в ее общей численности[1107].

Состав, качество и источники

Состав бывших офицеров, служивших у большевиков, существенно отличался от такового в белых армиях. Намного ниже был процент старшего и высшего комсостава. В советских работах можно встретить утверждения, что осенью 1918 г. в Красной Армии служило 160 бывших генералов[1108], весной 1919 — более 200 и около 400 полковников и подполковников, однако советские авторы совершенно напрасно считают, что это была 1/5 и 1/15 соответствующих офицеров старой армии[1109]: генералов было не 1 тыс., а штаб-офицеров не 6 тыс. — уже летом 1916 г. одних полковников было около 7 тыс., а генералов 3–4 тысячи, через год это число еще более возросло. Даже наиболее полные сведения, приводимые А. Г. Кавтарадзе дают только 775 генералов и 1726 штаб-офицеров (980 полковников и 746 подполковников)[1110]. Реально у большевиков служили не более 5-10 % генералов и еще меньше штаб-офицеров русской армии, которые составляли примерно 5 % от всех бывших офицеров в Красной Армии. Это совершенно естественно, ибо в штаб-офицеры (подполковники) офицеры военного времени не производились, и состав этой категории офицерства был целиком кадровым и не отличался от довоенного. Основную массу служивших в Красной Армии бывших офицеров составляли офицеры военного времени, главным образом прапорщики[1111].

О составе призываемого в Красную армию офицерского контингента можно судить по спискам, публиковавшимся в центральных и губернских газетах. По доступным газетам было выявлено 12750 ч, или половина призванных к этому времени (до мая 1919 г.). Призванные в Москве и Петрограде охвачены почти полностью, провинция — слабее. В списках указывался чин или должность, часть, иногда возраст и образование. Среди лиц, известных по чинам (7787) 171 ген. (2,3 %), 565 полковников (7,3 %), 379 подполковников (4,9 %) и 415 капитанов и им равных (5,3 %); кроме того еще 73 ч в должностях от командира полка и выше. Подавляющее большинство младших офицеров: штабс-капитанов и им равных 712 (9,1 %), поручиков — 1186 (15,2 %), подпоручиков — 1451 (18,6 %), прапорщиков — 2828 (36,3 %), остальные (1 %) юнкера и вольноопределяющиеся.

Как явствует из списков призываемых, в большинстве мобилизовывались местные уроженцы, вернувшиеся по домам. Например, из 48 офицеров 9-го Новгородского полка Красной армии на 2. 11. 1918 г. 31 (64,6 %) — уроженцы Новгородской (в основном Старой Руссы) и Псковской губерний; остальные губернии (12, в основном западные) имеют, как правило, только одного представителя. Тем же обстоятельством объясняется наличие значительного числа, если даже не большинства, офицеров одного и того же полка (иногда с его командиром): брали сразу всех, вернувшихся к семьям и застигнутых на довоенных квартирах полка или в месте расположения во время войны тыловых запасных частей. Таковы запасные полки — 78-й (33 офицера), 126-й и 140-й 12–13, Латышский — 26, 98-й и 99-й — по 11, 197-й и 232-й — по 10, а также 3-й стрелковый — 10, 1-й гренадерский — 11, 5-й Латышский стрелковый — 14, пехотные: 12-й, 25-й и 27-й — по 10, 85-й, 86-й и 87-й — по 12, 88-й — 33, 95-й — 22, 96-й — 11, 137-й — 29, 138-й -15. 139-й — 28, 140-й — 10, 177-й 18, 182-й — 10, 183-й -19, 318-й — 10, артиллерийские бригады: 1-я — 11, 35-я — 21, 45-я — 16, 1-я запасная — 13 и т. п.

Обычно из каждого полка представлено по 1–5 чел., чаще всего не более 3. Встречаются почти все гренадерские полки — как правило, по 1–7 чел. и все гвардейские пехотные (Петроградский 7, Кексгольмский и Измайловский по 6, Преображенский и Егерский по 5, Финляндский 4, остальные — еще меньше). Кавалерийские полки представлены не все, обычно по 1–3 ч (1-й гусарский, стоявший в Москве, — 9), казачьих офицеров очень мало (20 чел. на почти 13 тыс.), из всей гвардейской кавалерии только 5 офицеров, причем никого из 1-й дивизии. (При сравнении с тем, что говорилось выше о числе офицеров этих полков в белых армиях, ясно, что абсолютное их большинство пробилось на Дон не позже лета 1918 г. или было расстреляно.) Весьма высок в целом процент артиллеристов, инженеров и представителей других специальных войск. В целом из лиц, известных по месту службы (5917) 2549 (43,1 %) приходится на армейскую пехоту, 857 (14,5 %) — на запасные части, 560 (9,5 %) — на штабы и военно-учебные заведения, 292 (4,9 %) — на кавалерию, 866 (14,6 %) — на артиллерию, 244 (4,1 %) — на инженерные войска, 51 (0,9 %) — на железнодорожные, 7 (0,1 %) — на химические, 78 (1,3 %) — на гвардейские части всех родов оружия, 24 (0,4 %) — на пограничные, 30 (0,5 %) — на авиацию, 36 (0,6 %) — на обозные части, 73 (1,2 %) — на войска связи, 28 (0,5 %) — на местных воинских начальников, 41 (0,7 %) — на топографов, 53 (0,9 %) — на санитарные части, остальные — на разного рода особые и специальные части. По месту призыва состав сильно разнится: в Москве и Петрограде преобладают офицеры старших чинов, штабные и технических войск, на Украине заметно выше, чем в других областях доля кавалерийских офицеров, в центральных губерниях основная масса — младшие пехотные офицеры.

Некоторые списки[1112] содержат более подробные данные и пригодны для сопоставления. По Владимирской и Тверской губерниям представлены выпускники 16 военных училищ и 48 школ прапорщиков, наибольшее число приходится на Александровское (21) и Алексеевское (12) училища, 2-ю (13) и 4-ю (16) Московские школы прапорщиков, по 8 выпускников — Виленское училище и 2-я Тифлисская школа прапорщиков, по 6 — Павловское училище, 5-я Московская и Ораниенбаумская школы прапорщиков. По годам производства в офицеры есть сведения по Тверской губ.: из 74 чел. 23 (31,1 %) — в 1917 г., 25 (33,8 %) — в 1916, 17 (23,0 %) — в 1915, 4 (5,4 %) — в 1914, 5 (6,8 %) — до войны. По гражданскому образованию из 25 офицеров Витебской губ. реальное училище или гимназию окончили 4 чел., институт — 1, кадетский корпус 2, средние специальные заведения 4, остальные 14 (56 %) — городские, народные училища и низшие школы. (Другие данные представлены в таблицах 21, 22, 23.)

Основная масса служивших у большевиков бывших офицеров была представлена пехотинцами, составлявшими большинство русской армии. Пехота понесла наибольшие потери и обладала наименьшим процентом кадровых офицеров (кроме командиров полков и некоторых батальонов она их практически и не имела). Именно в пехотных полках, где служили почти все большевистски настроенные офицеры, начался и свершился развал армии. Латышские полки ударная сила большевиков, перешли им на службу с большинством своих офицеров (за исключением старших), в 7-м полку они занимали все должности до ротных включительно. В июне 1917 г. во всех латышских полках было 726 офицеров, чиновников и врачей, а когда была сформирована красная Латышская дивизия, среди старшего комсостава 104 (из 259 чел.) были офицерами (остальные несколько сот офицеров составляли средний комсостав), да еще многие офицеры-латыши служили в других частях[1113]. Исключение составляла только гвардия и гренадерские полки (из состава некоторых из них, чем впоследствии гордились полковые объединения за рубежом, ни один офицер не служил у красных, в частности, не служил у красных ни один офицер Эриванского гренадерского полка[1114]), из которых в Красной Армии служило в общей сложности лишь несколько десятков младших офицеров.

Кавалерийских офицеров у большевиков было очень мало. Относительно небольшие потери и более специфический социальный состав (высокий процент окончивших кадетские корпуса потомственных военных) способствовали сохранению в ней духа русской армии до самого ее развала, и большинство офицеров кавалерии стали добровольцами белых армий. У большевиков были лишь единицы из старших кавалерийских офицеров, и всего несколько десятков офицеров армейской кавалерии, а гвардейцев почти вовсе не было. Было, правда, некоторое число младших казачьих офицеров военного времени.

Артиллерия представляла такой род войск, на командные посты в котором менее всего могли быть назначены лица, не обладающие специальной подготовкой. Но, хотя по своему составу артиллерия почти не отличалась от кавалерии, большевикам удалось мобилизовать довольно много артиллерийских офицеров. Объясняется это главным образом тем обстоятельством, что в состав артиллерии входили множество частей и учреждений вспомогательного характера, располагавшихся в столицах и крупных городах, где их личный состав и был застигнут большевистской мобилизацией (как уже упоминалось, в Москве артиллеристы и инженеры составляли 2/3 всех офицеров). Поэтому острого дефицита в артиллерийских кадрах красные никогда не испытывали, почти все даже полевые командные должности занимались бывшими офицерами (в Латышской дивизии из 38–24, в т. ч. все командиры батарей).

Сказанное выше об артиллерии в не меньшей степени относится и к инженерным войскам, войскам связи и прочим техническим частям, специалистам топографической, геодезической и иных служб, еще теснее привязанных к Москве и Петрограду. Только в собственно инженерных войсках, не считая офицеров, приданных общевойсковым частям, служило 80 военных инженеров и 360 бывших саперных офицеров и техников. В целом подобных специалистов у большевиков было едва ли меньше, чем в белых армиях. В красной авиации также подавляющее большинство составляли бывшие офицеры. К началу 1919 г. во фронтовых частях воздушных сил они составляли: среди летчиков — 80 %, среди командиров отрядов — 60, среди начальников авиации фронтов и армий — 62 %[1115]. В целом среди старших специалистов (генералов и штаб-офицеров) родов войск (кроме пехоты и Генштаба) абсолютно преобладали инженеры и артиллеристы[1116].

Относительно офицеров Генерального штаба имеются наиболее точные данные (ибо эти офицеры включались в специальные списки не только в русской, но и в Красной армии). Объективные данные тут следующие. В последнем «Списке Генерального штаба» на 8. 02. 1917 г. числилось (без учета находящихся в плену) 1528 ч (641 генерал, 609 штаб — и 278 обер-офицеров), до 25. 10. 1917 г. было переведено в Генштаб 81, погибло 25 и уволено 90 офицеров. 27. 06. 1918 г. уже при большевиках в ген. штаб было переведено 133 ч (из 158 закончивших курсы 23. 03. 1918 г.), а 305 чел. окончили академию в армии адм. Колчака. [1117]. Итак, к моменту большевистского переворота офицеров Генштаба насчитывалось 1594 (уволенные за «реакционность» никуда ведь не исчезли и не только принимали участие в гражданской войне, но среди них был весь цвет командования белых армий), и в годы гражданской войны к ним добавилось 438. По советским спискам лиц Генштаба, служивших в Красной армии значится: на 15. 07. 1919 г. 418 чел. (в дополнительном списке по Украине на 1. 09. 1919 г. 70), а на 7. 08. 1920 г. — 407 (в т. ч. 21 чел. не относящийся к офицерам ген. штаба).

Мобилизовать генштабистов было проще всего, поскольку большинство служило в штабах и управлениях Москвы и Петрограда или оказалась после революции в этих городах. В советской печати приводились данные, что к лету 1918 г. в Красной Армии бывших офицеров Генштаба служило 98 чел., а к 30 июня (их призывали прежде всего) — 232, осенью — 526 (в т. ч. 160 генералов и 200 штаб-офицеров). В дальнейшем, после расстрелов и переходов к белым их число уменьшалось (см. выше данные списков)[1118]. Большинство генералов и штаб-офицеров Генштаба служило в центральных штабах и управлениях: летом 1919 г. из 178 бывших генералов (в т. ч. 9 генералов от инфантерии, 42 генерал-лейтенанта и 127 генерал-майоров) на фронте находилось 37 (21 %), из 130 штаб-офицеров — 54 (41 %), из 109 капитанов — 65 (60 %)[1119]. Г. Х. Эйхе писал, что из 1600 офицеров Генштаба к концу 1917 г. было взято на учет около 400, а фактически работало 323, из них только 131 в действующей армии, «все же остальные оказались на стороне наших противников»[1120].

Вообще же число и доля офицеров Генштаба, служивших у большевиков, определялись по-разному в зависимости от методики подсчета и подхода к определению их исходного общего числа — назывались 21 % (А. К. Баиов[1121]), 24 % (А. А. Зайцов[1122]), 33 % (А. Г. Кавтарадзе[1123]). Последняя цифра наиболее полно учитывает служивших у большевиков (639 чел.), включая всех, когда-либо (хотя бы самое непродолжительное время в деле отражения германского наступления) сотрудничавших с ними с ноября 1917 г., но не учитывает участников гражданской войны в белой армии из уволенных из армии Временным правительством. Среди всех офицеров ген. штаба, остававшихся в живых к концу 1917 г. и пополнивших их ряды в годы гражданской войны (2022) доля служивших у красных составит поэтому 31,6 % (в действительности несколько меньше, т. к. в общем числе ген. штабистов не учитывались попавшие в плен до 1917 г.), если же считать только тех из них, кто не перешел к белым (475 чел.), то 23,5 %.

Специфика флота, как известно, такова, что здесь замена офицера любым другим лицом практически невозможна. Если в других родах войск большевиками широко использовались наиболее способные и опытные унтер-офицеры, то командовать кораблем, быть штурманом или корабельным инженером такие лица не могли. Но красный флот, состоявший преимущественно из озерных и речных флотилий, был невелик, и бывших офицеров для него вполне хватало. Морских офицеров у большевиков было (несмотря на традиционно весьма аристократический их состав и то, что во флоте не практиковалось во время войны производство из унтер-офицеров и матросов), в общем-то, довольно много — благодаря тому, что абсолютное большинство их было сосредоточено в Петрограде, Кронштадте и других местах, с самого начала находившихся под властью большевиков. Поэтому в красном флоте почти все соответствующие должности замещались офицерами. К марту 1921 г. из 8455 ч комсостава 6559 служили ранее на флоте, в т. ч. 128 адмиралов и генералов, 261 капитан 1-го ранга, 388 капитанов 2 ранга, 389 старших лейтенантов, 338 лейтенантов, 901 мичман, 953 инженер-механика, 171 корабельный инженер, 112 гидрографов, 44 офицера корпуса морской артиллерии, 3 штурмана, 1224 чина по адмиралтейству, 968 мичманов военного времени, 194 мичмана военного времени по механической части, 485 прапорщиков флота[1124].

Значение и функции

Каким бы ни было отношение большевиков к бывшим офицерам, что бы они ни думали о мотивах и намерениях друг друга и как бы ни складывались их взаимоотношения, а с самого начала гражданской войны, до создания регулярной армии, большевики ни шагу не могли ступить без бывших офицеров. В биографических словарях активных участников революции в Петрограде и Москве значится 37 офицеров (при том, что не включены некоторые весьма известные лица, отношения которых с большевиками затем испортились — подполковник М. А. Муравьев, полковник П. Б. Вальден и т. п.)[1125]. Поход на Ставку возглавляли мичман В. Н. Павлов и прапорщик Р. И. Берзин, операциями против ударных батальонов руководили прапорщики И. П. Павлуновский, А. Ф. Ильин-Женевский и А. И. Толстов, борьбой против Центральной Рады Антонов-Овсеенко и подполковник Муравьев (основными отрядами командовали П. В. Егоров, Р. И. Берзин, Г. Н. Кудинский, В. М. Примаков), против корпуса Довбор-Мусницкого — полковник И. И. Вацетис, против Дутова — мичман С. Д. Павлов и братья Каширины, против Семенова — прапорщик С. Г. Лазо, тремя группировками, занимавшими Дон в начале 1918 г. командовали Р. Ф. Сиверс, Ю. В. Саблин и Г. К. Петров, в Туркестане оборону Кушки возглавлял ген. А. П. Востросаблин, на Северном Кавказе большевистскими войсками руководили сотник А. И. Автономов и подъесаул И. Л. Сорокин. Некоторые офицеры (напр. подполковник Н. Г. Крапивянский, штабс-капитан П. Е. Щетинкин) возглавляли созданные ими партизанские отряды против немцев на Украине. Так что во всех операциях «добровольческого» периода Красной Армии руководство принадлежало почти исключительно офицерам.

Естественно, что их же руками создавалась и регулярная армия, в чем главную роль играл упоминавшийся выше образованный 4 марта 1918 г. и состоящий исключительно из офицеров Высший Военный Совет (из 86 офицеров там было 10 генералов, 26 штаб-офицеров, 22 капитана и 30 младших офицеров). Параллельно существовал Революционный полевой штаб, ведавший операциями на «внутреннем фронте» (ВВС и его штаб руководили «завесой» против Германии). Вскоре он слился с оперативным отделом штаба МВО и стал именоваться «Оперодом» (оперативным отделом Наркомвоенмора) во главе с штабс-капитан С. И. Араловым, состоящий в основном из молодых обер-офицеров. В начале сентября 1918 г. ВВС и Оперод прекратили свое существование, и был создан Реввоенсовет с Полевым штабом при нем, а управление вооруженными силами на всех фронтах сосредоточено в руках Главнокомандующего, штаб при котором был развернут из аппарата ВВС. Для управления формированием и обучение войск Наркомвоен образовал 8 мая 1918 г. Всероссийский Главный Штаб, подчинив ему военкоматы. Существовали также Высшая военная инспекция, Центральное управление снабжения и другие органы. Аппарат всех этих учреждений состоял из бывших генералов и офицеров. Например, в ГАУ в мае 1919 г. работало 184 боа (29 генералов, 66 полковников и подполковников, 35 капитанов и 54 младших офицера))[1126]. Подавляющее большинство должностей в военкоматах и прочих местных военных органах тоже было занято бои. В органах Всевобуча в 1919 г. бывших офицеров состояло на 1. 01 1506, на 1. 04 6481, на 1. 07 7255, на 1. 10 2434 и на 1. 12 3157[1127]. Весь преподавательский состав созданных большевиками военно-учебных заведений состоял, естественно из бывших офицеров (некоторое число имелось и среди слушателей[1128]). За 1918–1920 гг. было открыто более 150 школ и курсов и т. п., действовало 6 академий (Ген. штаба, артиллерийская, инженерная, медицинская, военно-хозяйственная и морская). В военно-учебных заведениях бывшие офицеры составляли свыше 90 % всего персонала[1129].

Высшие командные должности в войсках также главным образом занимались офицерами. В период существования «завесы» в первой половине 1918 г. все командные и штабные должности ее участков и отрядов (и развернутых позже на их основе дивизий) были заняты исключительно офицерами. Эта ситуация сохранилась и в дальнейшем, когда вместо участков «завесы» были развернуты фронты. В списках высшего строевого комсостава Красной Армии за 1918–1922 гг. [1130] значится 23 командующих фронтами, 30 начальников штабов фронтов, 101 командующий армиями, 147 начальников штабов армий, 494 начальника дивизий и 640 начальников штабов дивизий, (а также 9 командующих вооруженными силами ДВР и Туркестанской республики, 8 их начальников штабов, 24 командующих фронтами ДВР и 15 Туркреспублики). Всего (поскольку многие в ходе войны продвигались по службе) учтено 1215 чел. (надо заметить, что списки эти неполны, по другим источникам число соответствующих лиц может быть несколько увеличено). Подсчеты показывают, что среди тех, чье прошлое известно, бывшие офицеры составляли 92,3 % командующих фронтами, 100 % начальников штабов фронтов, 91,3 % командующих армиями, 97,4 % начальников штабов армий, 88,9 % начальников дивизий и 97 % начальников штабов дивизий[1131]. Вообще штабные должности всех уровней от Высшего Военного Совета до батальона замещались в Красной Армии офицерами практически на 100 %. Ими же были, естественно, все начальники артиллерии, связи соединений, командиры инженерных и саперных частей.

Батальонные командиры также в большинстве случаев были офицерами, а так называемые «краскомы» в большинстве случаев занимали должности командиров взводов и рот, равно как и выдвиженцы из унтер-офицеров и солдат, составлявшие к концу 1920 г. более половины всего комсостава (начиная от взвода). Офицерами были и все командиры кораблей, за исключением некоторых речных. Например, в конце 1918 г. из 61 чел. комсостава 3-й армии Восточного фронта (до батальонного звена включительно) было 3 бывших полковника, 10 капитанов, есаулов и подъесаулов, 34 поручика, подпоручика и прапорщика (всего 47 офицеров, или до 80 %), 10 унтер-офицеров, 3 солдата и 1 невоенный. Из восьми командиров бригад — 7 офицеров (подъесаул, штабс-капитан, 3 подпоручика и 2 прапорщика), большинство командиров полков — подпоручики и прапорщики, батальонов — прапорщики и унтер-офицеры. Штаб армии состоял исключительно из бывших офицеров[1132]. В частях и соединениях, формировавшихся летом 1918 г. в Московском, Петроградском, Ярославском и других военных округах, почти весь комсостав от командиров взводов до командиров дивизий состоял из бывших офицеров. В некоторых дивизиях (напр. 20сд Восточного фронта) из них состояло 100 % комсостава, начиная с бригадного звена. Высшая военная инспекция констатировала. что в МВО «в значительном большинстве командный состав всех частей состоит из офицеров прежней армии»[1133].

Для уяснения роли бывших офицеров достаточно напомнить, что, не говоря о важности занимаемых постов и качестве подготовки, все школы и курсы в 1918 г. окончило 1753 чел., в 1919-11556, а всего за 1918–1920 гг. — 39914 чел., тогда как офицеров служило вдвое больше. К декабрю 1920 г. из 446729 чел. комсостава 130932 приходилось на собственно командный (начиная с командиров взводов, которыми в русской армии были унтер-офицеры). Из них 31 % почти поровну составляли краскомы и бывшие офицеры, 12 — военные чиновники, 22 унтер-офицеры и 35 — солдаты и прочие лица без образования[1134]. Т. е. в общей сложности классные чины старой армии составляли до 30 %.

Надо заметить, что в советской историографии (за немногими исключениями) роль и значение бывших офицеров принято было всячески принижать, поскольку это никак не соответствовало положению о «ведущей роли партии», «красных командирах-выходцах из народа» и т. п. идеологическим постулатам. Для этого применялись разные методы. В одних случаях, при перечислении высшего комсостава сначала дается список побольше, где часть бывших офицеров смешивается в одном ряду с солдатами и унтер-офицерами под термином «военнослужащие старой армии», а затем отдельно (список поменьше) перечисляются наиболее известные «бывшие генералы и офицеры», чем создается впечатление, что тех было даже немного меньше, хотя в первом списке бывших офицеров тоже больше половины — 9 из 15[1135]. В другом случае в «краскомы» (термин, для советского читателя однозначно связанный с «полководцами из народа») зачисляются все младшие офицеры (туда попадают и поручик Тухачевский, и даже «близкий им по духу» кап. Какурин), а термин «военспецы» относят только к кадровым офицерам[1136]. В третьем о видных командирах Красной армии говорится как о выходцах «из среды трудового народа, видных партийных работников, бывших младших офицеров, унтер-офицеров и солдат», т. е. объединены совершенно разные категории[1137]. И хотя даже при таком подходе из перечисленных лиц офицеров оказывается 2/3, это обстоятельство благодаря такому трюку остается читателю неизвестным.

Часть бывших офицеров занималась обобщением опыта мировой войны, для чего 13 августа 1918 г. была создана «Военно-историческая комиссия по описанию опыта войны 1914–1918 гг.» под председательством генерал от инфантерии В. Н. Клембовского, а также Военно-морская историческая комиссия. Комиссия подготовила «Краткий стратегический очерк войны 1914–1918 гг.» (вып. 1–2 М., 1918–1919) и «Стратегический очерк войны 1914–1918 гг.» в 8-ми частях (1920–1923), разрабатывались и монографии по отдельным проблемам. Небольшие исследования печатались в «Военно-историческом сборнике» (вып. 1–4 в 1919–1921 гг.), два сборника было выпущено Морискомом[1138]. Некоторое число бывших офицеров работало в гражданских учреждениях, напр. в Наркомпроде к 15. 12. 1919 г. служило 38 генералов и офицеров[1139].

В целом благодаря мобилизации офицеров красным удавалось иногда даже превосходить своих противников по качеству комсостава. Не говоря уже о петлюровцах и других национальных армиях, встречаются подобные мнения и относительно армии Колчака: «В этом отношении Красная Армия всегда имела над нами решающее преимущество, ибо ее командный состав был, с одной стороны, опытен, а с другой — вынужден подчиняться строгой дисциплине»[1140]. Большевистские лидеры вполне отдавали себе отчет в том, чем они обязаны привлечению бывших офицеров: «Если бы мы не взяли их на службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армию… И только при помощи их Красная Армия смогла одержать те победы, которые она одержала… Без них Красной Армии не было бы… Когда без них пробовали создать Красную Армию, то получалась партизанщина, разброд, получалось то, что мы имели 10–12 млн. штыков, но ни одной дивизии, ни одной годной к войне дивизии не было, и мы неспособны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых»[1141]. Поэтому тем из них, кто отвечал за успех дела в верхних эшелонах власти, приходилось давать отпор т. н. «военной оппозиции», ратовавшей за партизанщину.

Настроения и убеждения

Причины, по которым офицеры оказывались в Красной Армии, уже были обрисованы выше. Следует добавить, что после того, как большевики вполне осознали необходимость привлечения офицерства на службу, они совершенно сознательно подогревали в своей пропаганде, ориентированной на офицерство, те иллюзии, руководствуясь которыми некоторые его представители шли к ним на службу в период угрозы германского наступления — именно то, что они-де являются защитниками отечества. Говорилось это, естественно, исключительно для офицеров и никак не соответствовало ни общей идеологической линии, ни практике большевистского режима. Поскольку подобные утверждения со стороны самих большевиков выглядели бы тогда совершенно смехотворно, соответствующие взгляды предлагалось выражать самим же бывшим офицерам, уже твердо решившим связать свою судьбу с новой властью, которые обращались «как офицер к офицеру», и могли рассчитывать на доверие себе подобных. Характерна в этом смысле статья в журнале «Военное дело», подписанная «Военспец», автор который говорит, что Красная Армия борется и с врагом внешним, и с внутренней своею болезнью (политиканство и т. д.) и заявлял, что более всего пленяло его то, что в ней он видел «главный аргумент за неделимость России». Лозунги интернационализма и мировой революции он-де воспринимал как символы государственного суверенитета, независимости, как формулировку «права на место под солнцем» и вкладывал в них «надежду на возвращение к старым границам». От имени военспецов он призывал внушить красноармейцам, что «с точки зрения и социализма, и интернационализма и мировой революции, первая, единственная и важнейшая задача — это сохранение и рост Советской России, удержания за ней необходимых выходов к морю и экономического простора»[1142]. Характерно, что если в воззваниях, адресованных солдатам белых армий, тех призывали к уничтожению офицеров — «Смерть всем офицерам и генералам!», то в листовках, адресованных офицерам, тон резко менялся — речь шла о патриотических чувствах, дисциплине, и даже слово «Вы» писалось с большой буквы; натравливать же их оставалось только на генералов, что и пытались делать.

Таким образом пытались парировать главный лозунг белых «За Великую, Единую и Неделимую Россию!» и одновременно заставить поверить, что у большевиков служат люди, желающие и способные повернуть их политику на патриотический курс (к которым и предлагалось присоединиться). В том же духе высказывался и Незнамов: «Красная Армия создалась на кадрах старой армии, ей нужны были корни. Но эти корни волей-неволей несут свои соки»[1143]. Настроения, которыми руководствовались такие офицеры (позже получившие название «сменовеховских») особенно активно стали эксплуатироваться во время войны с Польшей. Именно в это время Особым Совещанием при Главком (состоящим из бывших генералов во главе с Брусиловым) 30 мая 1920 г. было издано воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», гласившее: «В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды. кто бы и где бы их вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо, в противном случае, она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то. что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку-Россию»[1144]. Чудовищный цинизм этого документа (особенно оттеняемый тем обстоятельством, что сами большевики не скрывали, что в этой войне несут на штыках мировую революцию в Европу, и ни единым словом не погрешили против того, что они всегда говорили о России) не помешал, однако некоторому притоку офицеров (по этому поводу позднейшие советские историки с удовлетворением замечали, что «значительный рост количества военных специалистов в Красной Армии в 1920 г. объясняется не только новой волной патриотизма, охватившего представителей старого офицерского корпуса в связи с войной против Польши, но и привлечением в ее ряды бывших офицеров белогвардейских армий, понявших бесполезность борьбы против Советской власти и пошедших к ней на службу»[1145]). Впечатление, по впечатлениям очевидцев, было произведено довольно сильное: «Изменил России, предал народ Брусилов! так сколько же за ним пойдет слабых и колеблющихся? Насколько это воззвание произвело на непримиримых страшное и подавляющее впечатление, — в такой же противоположной мере сильно это подействовало на колеблющиеся массы»[1146]. Действительно, в 1920 г. большевики активно вербовали в армию пленных офицеров (из заключенных в Покровском концлагере в Москве, в частности, добровольно записалось в первый раз не более 30 чел. из 1300, однако в конце мая 45 чел. из не записавшихся были также взяты в армию)[1147].

Независимо от объективных результатов своего поведения, многие офицеры сознательно или подсознательно надеялись. что, находясь в рядах большевистской армии, они смогут когда-нибудь «переделать» ее и поставить на службу российским интересам. В этом их помыслы соответствовали той «двойной задаче», которую ставил Красной Армии Деникин перед началом 2 мировой войны (разгромить немцев, а потом свергнуть советский режим). Собственно, Деникин и развил свою теорию, исходя из мысли о наличии подобных людей и настроений в Красной Армии. Дело, однако, в том, что большевики не хуже их представляли себе возможность такого поворота событий и истребили всех потенциальных носителей этой идеологии вскоре же после гражданской войны, так что деникинская идея к моменту, когда была высказана, являлась совершенно беспочвенной.

Абсолютное же большинство офицеров служили просто потому, что судьба не оставила им иного выхода, стремясь, по возможности, устроиться на тыловых должностях. «Вся эта масса, выброшенная большевистским переворотом на улицу, перенесшая поголовно, за малым исключением, ужасы тюремного режима и террора и уцелевшая от расстрела, конечно, была довольна, что прибилась к «тихой пристани» и здесь могла немного вздохнуть, хотя все-таки влачила жалкое состояние»[1148]. Но очень многие из них пошли бы на службу и без принуждения, поскольку не видели иной возможности обеспечить свое и своих семей существование и видели в советской службе хотя бы некоторую гарантию от того, чтобы самим быть взятым в заложники и пасть жертвой красного террора. Такой гарантии, однако, были лишены их семьи, которые, несмотря на службу главы семьи у красных, все равно относились к той социальной категории, из которой брались и расстреливались заложники (а в случае его перехода к белым истреблялись непременно и немедленно).

Для понимания психологии этой массы офицерства стоит привести впечатления Ф. Степуна о беседе в обществе красных «спецов» во время наибольших успехов Деникина осенью 1919 г.: «Слушали и возражали в объективно-стратегическом стиле, но по глазам и за глазами у всех бегали какие-то странные, огненно-загадочные вопросы, в которых перекликалось и перемигивалось все — лютая ненависть к большевикам с острою завистью к успехам наступающих добровольцев; желание победы своей, оставшейся в России офицерской группе над офицерами Деникина с явным отвращением к мысли, что победа своей группы будет и победой совсем не своей Красной армии; боязнь развязки — с твердой верою: ничего не будет, что ни говори, наступают свои.» Другой очевидец отмечает, что в разговорах офицеров, с самого начала служивших у большевиков «всегда были двусмысленность и двойственность. Но во всех словах этого офицерства красной нитью проходил один момент: полное непонимание коммунизма и своей роли в укреплении того режима, который они ненавидели»[1149].

Условия службы бывших офицеров были крайне тяжелыми, как сокрушался Бонч-Бруевич, «перелом в настроении офицерства и его отношении к Красной Армии было бы легче создать, если бы не непродуманные действия (недурной эвфемизм для красного террора! — С. В.) местных исполкомов, комендантов городов и чрезвычайных комиссий»[1150]. Поскольку все-таки многие офицеры не имели семей или их родные уже были истреблены большевиками, переходы в белые армии были чрезвычайно распространенным явлением в течение всей войны, причем даже тогда, когда положение белых было совершенно безнадежно, потому что совершались они практически всегда по идейным соображениям и нежеланию противопоставлять себя родным и сослуживцам. Часто переход имел массовый характер. Так, летом 1918 г. в Челябинске из 120 служивших у красных офицеров к белым перешло 112, в июле перешел командующий 2-й армией полковник Ф. Е. Махин, весь состав управления Приволжского военного округа во главе с его руководителем ген. В. В. Нотбеком присоединился к белым в Самаре, практически целиком перешла во главе со своим начальником ген. Андогским отправленная в Екатеринбург Академия Генерального штаба. В декабре 1918 г. под Пермью со своей дивизией перешел капитан Русин[1151]. В марте 1919 г. у с. Богородского перешло 17 офицеров Петроградского полка[1152], в июле 1919 г. под Челябинском — командир бригады полковник Котомин с 11 офицерами[1153], летом 1919 г. под Гатчиной капитан Зайцев со своим полком Внутренней Петроградской охраны[1154]. Из 70 офицеров ген. штаба, служивших на Украине и значившихся в «Дополнительном списке Генерального штаба» к 1. 09. 1919 г. лишь 5 остались в Красной армии[1155].

Наиболее надежным средством обеспечения верности бывших офицеров всегда считалось наличие в качестве заложников их семей, поэтому большое значение придавалось установлению их местонахождения. В приказе Главкома № 41 от 5. 10. 1918 г. говорилось: «Приказываем всем штабам армий республики и окружным комиссарам представить по телеграфу в Москву списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми имеющимися необходимыми сведениями об их семейном положении. Члену Революционного Военного Совета Республики тов. Аралову принять по соглашению с соответствующими учреждениями меры по задержанию семейств предателей». Начальниками штабов военных округов по частям было разослано следующее предписание: «По приказанию Председателя Революционного Военного Совета Республики тов. Троцкого требуется установление семейного положения командного состава бывших офицеров и чиновников и сохранение на ответственных постах только тех из них, семьи которых находятся в пределах советской России, и сообщение каждому под личную расписку — его измена повлечет арест семьи его и что, следовательно, он берет на себя, таким образом, ответственность за судьбу своей семьи… Все начальники обязываются всегда иметь адреса своих подчиненных бывших офицеров и чиновников и их семей»[1156].

Об убеждениях и настроениях служивших в Красной Армии офицеров и степени их «добровольности» лучше всего свидетельствует поведение тех из них, кто, попав в плен (о перешедших добровольно и речи нет) служил дальше (практически всегда рядовыми) в белой армии. По свидетельству А. И. Деникина (в данном случае особенно авторитетному, ибо он крайне скептически относился к служившим у большевиков), до 70 % потом (у белых) сражались хорошо, 10 % в первых же боях переходили к большевикам и 20 % всячески уклонялись от боев. Следовательно, лишь 10 % служили большевикам вполне добровольно и сознательно. Перешедший к Колчаку командир красной бригады полковник Котомин также писал в своем отчете о Красной Армии, что большинство офицеров настроено против большевиков, но есть и пошедшие служить добровольно[1157].

Добровольных же переходов из белых армий в красную по той же причине было очень немного, происходили они практически всегда при поражениях и совершались по другим причинам. Например, из группы перебежчиков (37 чел.) осенью 1919 г. 22 назвали в качестве причины усталость и разочарование, а 11 — наличие родных на большевистской территории. Пополнение бывшими белыми офицерами Красная Армия получала за счет пленных, которых с 1919 г. (если они не были сразу же расстреляны), все чаще отправляли в тыл и после содержания в лагерях и тюрьмах направляли в войска. В советской печати сообщалось, например, о состоявшемся 19 октября в Самаре собрании бывших офицеров и военных чиновников Сибирской белой армии, около 200 чел. из которых «решили служить и скоро получат назначения»[1158]. Абсолютное большинство пленных было получено в начале 1920 г. когда тысячи офицеров были захвачены в тифу в брошенных эшелонах отступающей армии Колчака и на Кубани после эвакуации Новороссийска (последние были тут же переброшены на польский фронт). Любопытно, что в обращениях к офицерам белых армий большевики, призывая их переходить к ним на службу, делали упор на то, что в красных частях офицеры будто бы восстановлены в своих правах и даже имеют по-прежнему денщиков. Такие воззвания сопровождались обычно десятками подписей служивших у красных бывших офицеров с указанием их прежних чинов и места службы[1159].

Отношение красных

Несмотря на значение, которое имели для них бывшие офицеры, невозможно обнаружить со стороны большевистской власти какое-либо чувство благодарности используемым специалистам (достаточно вспомнить расстрел выведшего им Балтийский флот из Гельсингфорса адм. Щастного). Они относились к бывшим офицерам не лучше, чем тогда, когда те еще не были «бывшими», и никогда им не доверяли — даже тем, кто первыми и добровольно пошел к ним на службу (если это не были члены партии). Несмотря на успокаивающие заявления о том, что каждый офицер, служащий в Красной Армии, «имеет право на почет и уважение трудящихся и Советской власти», бывшие офицеры работали под постоянным страхом расправы. «Трагичность моего положения, — писал Бонч-Бруевич, — усугублялась тем, что у оперативного кормила армии стояли либо военные недоучки, не имевшие боевой практики, либо знающие, но утратившие с перепугу свой профессиональный разум и волю военные специалисты. Обе эти категории военных или просто не работали, или больше заботились о согласовании своих решений с теми или иными политическими деятелями, не понимавшими требований военного дела и не раз заявлявшими в разговорах с нами, что военное искусство — буржуазный предрассудок»[1160]. Политиканствующие демагоги из Реввоенсовета постоянно разъезжали по фронтам, отдавая не согласованные ни с командованием, ни друг с другом нелепейшие приказания, а когда их деятельность приводила к военным катастрофам, сваливали вину на бывших офицеров. Не только командующие армиями и фронтами, но и Главком мог быть без всяких объяснений арестован прибывшим из Москвы комиссаром. Любой мог указать на них как на «контрреволюционера», после чего следовал арест, часто избиения и расстрел. В 1918 г. присылаемые из центра командиры из бывших офицеров на местах часто арестовывались местными совдепами, ЧК и т. д., а во главе частей ставились выборные командиры. Бывшие офицеры были поставлены фактически вне закона и уничтожались по первому поводу, благо мобилизованных было достаточно. Отношение в бывшим офицерам на самом высшем уровне достаточно хорошо иллюстрирует следующая записка Ленина Бонч-Бруевичу: «Предлагаю назначить трех ответственных сотрудников для срочного выполнения всего затребованного для Архангельского фронта и указать трех бывших генералов, которые будут расстреляны, если задание не будет выполнено». Служившие красным офицеры понукались угрозами расправы над себе подобными.

Очень часто лишь случай (срочная необходимость в комсоставе, настроение местного руководства и т. д.) решал — попасть ли офицеру под расстрел — или на службу. Офицеры, числящиеся в списках заложников, при острой нужде в кадрах оказывались иногда в списках мобилизуемых в Красную Армию, и наоборот — из списков мобилизуемых при изменении обстановки офицеры с тем же успехом перекочевывали в списки заложников и расстреливались. В докладе ЦК Российского КрасногоКреста приводится и такой, например, характерный случай. В киевский концлагерь после взятия Кременчуга 31 июля 1919 г. было привезено 17 взятых на улицах офицеров. За что их взяли — ни один из них не знал. Им говорили: «Вы заложники, потому что вы враги советской власти». Через четыре дня без всяких допросов их определили к растрелу. Однако появилась какая-то комиссия, и на следующий день им было объявлено, что они будут отправлены в Москву для занятия командных должностей. Их увезли, но судьба их осталась неизвестной[1161].

Тем более трудно было ожидать благожелательного отношения красноармейцев, в значительной части бывших солдат, еще по большевистской агитации на фронте привыкших ненавидеть «золотопогонников». В лучшем случае поэтому бывшие офицеры ощущали молчаливую враждебность и настороженность со стороны подчиненных. Случаи убийств были иногда настолько часты, что грозили оставить части без комсостава. На Северном фронте после того, как несколько бывших офицеров были убиты в бою своими же солдатами, пришлось всех бывших офицеров отправить в тыл, в район Великого Устюга. Столь же неприязненным было и отношение и «коллег» — красных командиров-выдвиженцев. Буденный вспоминал, что когда командующим Южным фронтом был назначен полковник Егоров, то, узнав, что, по слухам в Царицын приехал «генерал» и привез с собой «десятки офицеров», многие командиры из низов помчались туда посмотреть, «нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова»[1162]. Так что выгодав отчасти в смысле материальных условий и дальнейшего существования, офицеры, пошедшие на службу большевикам, оказались в тяжелейшем морально-нравственном положении, их жизнь или выгоды были куплены ценой бесконечных унижений и обид. Люди их круга, бывшие боевые товарищи, презирали их как предателей, а те, кому они служили, не доверяли им, всячески унижая и даже иногда натравливая в случае неудач солдатские массы.

Отношение к офицерам отражала и большевистская печать. Характерна статья под названием «Революция и офицерство»[1163], направленная против привлечения бывших офицеров: «Старое офицерство, вышедшее из Среды дворян, буржуазии и буржуазной интеллигенции — групп, несмотря на свою различную социальную природу, одинаково враждебных Советской республике — не пожелало служить рабочим и крестьянам. Почти поголовно оно передалось врагу… Эти же офицеры вступили с целью предательства в ряды советских войск в качестве инструкторов и военных специалистов, сплошь и рядом перебегают. Каждый день подтверждает, как опасно рабочему классу поручать командные места в своей рабочей армии выходцам из враждебных ему классов. Офицерские места в нашей армии должны быть замещены представителями класса — хозяина в нашем социалистическом государстве, выходцами из пролетариата». Автор пытается провести параллель с Французской революцией, перечисляя генералов-«выходцев из народа» (и по невежеству не зная, что половина перечисленных — дворяне и офицеры). В статье Берзина «Красное пролетарское офицерство» говорится, что хотя Наркомат по военным делам призвал много бывших офицеров, но это мера временная, и эти офицеры ограничены в своих правах, «Бывшие офицеры — не наши люди, они не вышли из пролетарской среды. Насколько богат пролетариат своими идейными вождями, настолько он беден своими руководителями и знатоками военного дела»[1164]. Там же пятью днями ранее была помещена большая статья самого Троцкого «Офицерский вопрос», где он, более всех по обязанности ратовавший за их привлечение, отзывается, тем не менее, о них крайне враждебно: «Офицерство царской армии руководило гражданской войной против рабочих и крестьян (имеется в виду пресечение беспорядков до революции — С. В.), поэтому не может говорить, что оно не хочет идти в Красную Армию, т. к. желает стоять вне политики, а война против Краснова и чехов не является будто бы войной против внешнего врага». Офицерство он делит на пять групп: 1) «нечисть», перекрасившаяся в большевиков, которую надо искоренять, 2) более или менее «понявшие смысл революции» и работающие не за страх, а за совесть — «пока немногочисленная», 3) «службисты», служащие по принципу «что ни поп, то батька», 4) прямые враги (подлежащие истреблению), 5) (самая многочисленная) — «трусливые враги», представляющие резерв контрреволюции — «в области чехословацкого мятежа переходят на действительную службу, где Советская власть крепка — судачат и создают атмосферу враждебности вокруг офицеров, преданных Советской власти». Вывод делается такой: «Офицеры, получившие образование за счет народа, те, которые служили Николаю Романову, могут и будут служить, когда им прикажет рабочий класс. Это вовсе не значит, что государственная власть всем им вручит командные должности. Нет, командовать будут те, которые на деле докажут свою готовность повиноваться рабочей и крестьянской власти. На остальных будут только возложены обязанности — без каких бы то ни было командных прав. Советская власть считает, что настал момент подчинить суровой дисциплине саботирующее и фрондирующее офицерство»[1165]. В конце 1918 г., заявляя, что «офицеры хотят вырваться к нам с Украины, но боятся репрессий», он соглашался принять «тех бывших офицеров, кот сами явятся к нам с повинной головой и заявят о своей готовности служить на том посту, который им будет указан»[1166]. Но, пожалуй, наиболее откровенно отношение к служащим в Красной Армии бывшим офицерам было выражено в статье некоего Н. Кузьмина: «Мы говорим генералам и офицерам, пришедшим к нам на службу: «Гарантировать вам, что вас не расстреляют по ошибке красноармейцы, мы не можем, но гарантировать вам, что мы вас расстреляем, когда вы начнете изменять, мы можем и даже обещаем»[1167]. Пафос статей большевистской печати сводился к трем основным положениям: 1) все офицеры происходят из «эксплуататорских классов» и являются врагами рабоче-крестьянской власти, 2) привлекать их поэтому не надо, а если и привлекать, то держать «на цепи» и в бесправии (по типу упряжных собак, которых съедают, когда в них отпадает необходимость), 3) офицер виноват уже тем, что он офицер, и может искупить этот «первородный грех» (да и то не до конца), только полностью отдавшись в распоряжение новой власти без каких-либо притязаний. Очень редко к концу войны «в порядке дискуссии» появлялись статьи с требованием единоначалия в армии[1168].

Отношение белых к офицерам. служившим большевикам было, в общем-то, однозначным: их презирали как изменников Родины, пошедших на службу германским наймитам и разрушителям России. Многие из них, попав в плен, были расстреляны или повешены по суду, невзирая на чины (в т. ч. генералы А. П. Николаев, А. В. Соболев, А. В. Станкевич, бар. А. А. Таубе, полковники А. А. Маклаков, Н. Новиков, Г. Петров, А. К. Сенотрусов и другие). Описывая сцены, когда первопоходники, проходя мимо пленных красных офицеров, плевали им в лицо, Деникин говорит об этом как «одной из самых больших трагедий русского офицерства». «У дома, отведенного под штаб, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона. Вот она, новая трагедия русского офицерства!. Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы. Проходит ген. Алексеев. Он взволновано и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово… Оправдания обычны: «Не знал о существовании Добровольческой армии…», «Не вел стрельбы…», «Заставили служить насильно, не выпускали…», «Держали под надзором семью…» …Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой цепи полковника Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому артиллерийскому огню, направленному, очевидно, весьма искусной рукой… Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан — командир этой батареи. — «Взяли насильно… хотел в Добровольческую армию… не удалось.» Когда кто-то напомнил капитану его блестящую стрельбу под Гуляй-Борисовкой, у него сорвался, вероятно, искренний ответ: «Профессиональная привычка…». Итак, инертность, слабоволие, беспринципность, семья, «профессиональная привычка» создавали понемногу прочные офицерские кадры Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку»[1169].

П. Н. Врангель вспоминал, как в Киеве к нему явился (выгнанный им) бывший ген. Одинцов, оправдывавший себя следующим образом: «Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов, ради любви к Родине» — В чем же эта жертва? — Как в чем. Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков… «[1170] М. Г. Дроздовский, отвечая на появившуюся в мае 1918 г. в Ростове статью Накатова «Там и здесь», говорившего о единомыслии с добровольцами офицеров Москвы и Петрограда, поступающих в Красную армию, писал: «Мы слишком хорошо знаем все русское офицерство, его достоинства и недостатки, его душу и мозг, его настроения и надежды. И мы удостоверяем, что отнюдь не патриотизм, не стремление к Единой и Великой Руси толкнуло офицеров в ряды красногвардейцев, ибо для всех ясно, что большевизм и именно советская власть явилась главным, почти единственным фактором расчленения России… Если, вступая в ряды ленинских воителей, офицеры, внеся туда тень порядка, хотя немного продлят агонию умирания красной армии, то этим они совершают одно из роковых преступлений момента… И если отдельные, единичные офицеры, вступающие в красные ряды по особым соображениям, которых мы здесь не касаемся, и там творят великое русское дело, то вся масса ленинских офицеров не во имя родины и патриотизма, не в защиту неделимой России пошла туда, а из эгоистических мотивов — сохранить свою жизнь и здоровье от гонений, в поисках, где безопасней и ради права на сытое и беззаботное хорошо оплачиваемое житье»[1171].

Особенно непримиримо были настроены рядовые офицеры. «Позор нейтралитета 17 тысяч офицеров, скопившихся в Ростове, всем известен. пишет корниловский офицер, — Но самым позорным было, когда мы в Каменноугольном бассейне при ночных набегах обнаружили, что служившие у красных «гг. офицеры» с пулеметами охраняли в сторожевках спящих красноармейцев. Их поведение, когда они отбрасывали нас очередями из пулеметов, вызывало с нашей стороны всем понятное воздействие»[1172]. Эту непримиримость сложнее было понять гражданским людям. Б. Соколов приводя сцену допроса пленного красного офицера на Севере («Где служили? — В Лейб-гвардии Уланском полку, в чине ротмистра. — И не стыдно было служить у этих сволочей? — Мобилизовали, господин поручик. — Так что же, убежать не могли? — Семья. Советское правительство держало ее заложницей за меня. Рассказывайте, все вы так говорите»), добавляет: «Из чего рождалась эта ненависть, эта грубость, эта нечуткость со стороны белых офицеров к мобилизованным красным? Ведь ясно было, в сколь тяжелом положении пребывали мобилизованные в красной армии офицеры, и как бережно к ним следовало бы отнестись»[1173]. Из чего рождалась ненависть, показывает приведенный выше пример.

Часто вина служивших большевикам представлялась даже более тяжелой, чем самих большевиков. Военный прокурор Северной области Добровольский так, например, формулировал свое мнение по этому вопросу: «Члены комиссии никак не могли понять, как можно осудить за принадлежность к большевизму лиц, не принадлежащих к РКП(б). Пришлось терпеливо приступить к долгим разъяснением, что с точки зрения юридической приходится иметь дело с двумя преступными сообществами, одно из которых именует себя РКП(б), а другое — Советской властью. Ядро второго сообщества составляют Ленин и другие, но, кроме них, в состав его входят не только партийные коммунисты, но и другие лица, сознательно, а не в силу куска хлеба примкнувшие к этому сообществу, причем иногда не в силу каких-либо идейных соображений, а просто потому, что они в порядке борьбы поставили ставку на Советскую власть. Деятельность таких лиц в объективном смысле приносит не меньший вред, и в оценке ее судебная власть не исходит из партийной принадлежности, но лишь разрешает вопрос, поскольку данное лицо является сознательным агентом Советской власти. Для иллюстрации своей мысли я просил членов комиссии ответить, чья деятельность является более преступной: какого-нибудь коммуниста, или командующего против нас красными войсками генерала Генерального штаба Самойло»[1174]. «Вероятно, нет более тяжелого греха у старого полководца, потерявшего в тисках большевицкого застенка свою честь и достоинство, — писал про Брусилова А. И. Деникин, — чем тот, который он взял на свою душу, дав словом и примером оправдание сбившемуся с пути офицерству, поступавшему на службу к врагам русского народа.» В статье «Как они продались Ш Интернационалу» в газете «Общее дело», опубликованной в конце гражданской войны, назывались имена 12 генералов, оказавших наибольшие услуги большевикам и подлежащих повешению после водворения в России законной власти, ибо «они: 1) поступили на советскую службу добровольно, 2) занимали посты исключительной важности, 3) работая не за страх, а за совесть, своими оперативными распоряжениями вызвали тяжелое положение армий Деникина, Колчака…, создали военно-административный аппарат, возродили академию Генерального штаба, правильную организацию пехоты, артиллерии и ту своеобразную систему ведения боев большими конными массами, которая вошла в историю под именем операций конницы Буденного. Все двенадцать подготовляли победу большевиков над остатками русских патриотов; все двенадцать в большей степени, чем сами большевики, ответственны за угрозу, нависшую над цивилизацией. Чтобы не повторять всем известных деталей, — достаточно сопоставить нынешнюю Красную Армию, нынешний стройный военный аппарат с тем хаосом и разбродом, какие памятны нам в первые месяцы большевизма. Вся дуга от перехода от батальона оборванцев к стройным войсковым единицам достигнута исключительно трудами военспецов… Русская армия и Россия погибли от руки взлелеянных ими людей. больше, чем немцы, больше, чем международные предатели, должны ответить перед потомством люди, пошедшие против счастья, против чести их мундира, против бывших своих товарищей. И их умелую и предательскую руку чувствовали в критическую минуту и Колчак, и Деникин, и Врангель. Они прикрывались именами никому не известных комиссаров и политиков. Это не спасет их ни от нашего презрения, ни от суда истории»[1175].

Глава VII. Судьбы русского офицерства после гражданской войны

Эмиграция

Некоторое количество офицеров-эмигрантов имелось в Европе и до окончания Гражданской войны. Помимо находившихся на службе за границей и в плену и так и не вернувшихся в Россию, часть офицеров покинула Россию уже после Февральского переворота, а в течение 1918–1919 гг. за границей оказались тысячи офицеров, спасавшихся от красного террора, а также значительное число тех, кто по инвалидности или возрасту не мог принять участие в антибольшевистской борьбе. В одной Финляндии, куда спасалась основная масса беженцев из Петрограда, к 1919 г. находилось более 20 тыс. эмигрантов, в т. ч. 2–2,5 тыс. офицеров[1176]. Основной поток хлынул с начала 1920 г.: после эвакуации Одессы и Новороссийска в январе-марте не менее трети эвакуированных попали не в Крым, а в Турцию, Болгарию (до 10 тыс. беженцев, из которых офицеров могло быть до 1,5–2 тыс.) и Египет (куда, в частности, были вывезены из Новороссийска Донской кадетский корпус и ряд учреждений и госпиталей). Несколько тысяч офицеров из состава войск Киевской и Новороссийской областей ВСЮР перешли под командованием ген. Бредова в Польшу, а некоторые — в Румынию. В это же время происходила эвакуация Северной и Северо-Западной армий, офицеры которых из Финляндии, Норвегии и Эстонии рассеялись вскоре по всей Европе. Правда, несколько тысяч потом вернулось в Крым, где оставались до самого конца Белой борьбы. Летом 1920 г. в Крыму было более 500 тыс. беженцев и столько же в Европе, Египте и на Ближнем Востоке[1177]. К началу мая 1920 г. по данным красной разведки в Турции и Болгарии находилось около 45 тыс. русских, из которых почти половину составляли офицеры, в Крым из них вернулось около 4 тыс. Кроме того, к середине ноября (в основном из Константинополя) 2850 офицеров нелегально (через Румынию, Польшу и Закавказье, а также морем с помощью контрабандистов) возвратилось в Россию[1178]. Следовательно, осталось за границей около 15 тыс. офицеров.

Образцово проведенная эвакуация Русской армии ген. Врангеля из Крыма в начале ноября 1920 г. привела в Константинополь на 126 кораблях 145693 ч, не считая судовых команд, в т. ч. 50 тыс. чинов армии и 6 тыс. раненых[1179]. Красная разведка считала, что из Крыма было вывезено 12 тыс. офицеров боевых частей, 7 тыс. раненых офицеров и более 30 тыс. офицеров и чиновников тыловых частей и учреждений, а также 10 тыс. юнкеров (цифра явно нелепая, завышенная едва ли не десятикратно), до 15 тыс. казаков и 4–5 тыс. солдат, кроме того, до 60 тыс. гражданских лиц (в большинстве членов семей офицеров и чиновников)[1180]. Учитывая, однако, что в Крыму всего было такое число офицеров (50 тыс.), эта цифра завышена. Как было показано выше (см. главу IV) из Крыма выехало до 30 тыс. офицеров.

Командование не считало борьбу законченной и во что бы то ни стало стремилось сохранить армию как боевой организм. Еще в пути она была сведена в 1-й армейский (ген… Кутепова), Донской и Кубанский корпуса, разместившиеся, соответственно, на Галлиполийском полуострове, в районе Чаталджи (50 км. к югу от Константинополя) и о. Лемнос (уже бывший ранее прибежищем части эвакуированных из Новороссийска). В Константинополе армию разрешалось покинуть всем престарелым и раненым офицерам, а также всем штаб-офицерам, которым после сведения частей не осталось строевых должностей. Были распущены и практически все тыловые учреждения и организации.

1-й армейский корпус (26596 чел.) состоял в Галлиполи из 1-й пехотной (4 именных полка, в один из них — Алексеевский, были сведены все прочие пехотные части), Кавалерийской дивизии (1–4 полки, Гвардейский дивизион, Офицерский учебный кавалерийский полк и Запасный ремонтный эскадрон), 1-й артиллерийской бригады (4 именных, 5-й Тяжелый и 6-й Бронепоездной и Конно-артиллерийский дивизионы), Технического полка и Железнодорожного батальона. Там же действовали 6 военных училищ и 3 офицерских школы (артиллерийская, инженерная и фехтовально-гимнастическая). Кубанский корпус (16050 чел.) состоял из 1-й (1–3 полки, Горский и 1-й конно-артиллерийский дивизионы) и 2-й (4–6 полки, Гвардейский и 2-й конно-артиллерийский дивизионы) Кубанских конных дивизий и Кубанского технического полка. Донской корпус (14630 чел.) — из 1-й (1–6 Донские казачьи и Терско-Астраханский полки и 1-й артиллерийский дивизион) и 2-й (7-10, 18-й Донские казачьи и Дзюнгарский калмыцкий полки и 2-й артиллерийский дивизион) Донских казачьих дивизий и Донского технического полка[1181].

Армия оказалась в очень тяжелом положении, разместившись в старых, полуразрушенных деревянных бараках и даже просто палатках, которые должны были служить убежищем в зимнюю пору. Начались массовые заболевания, у тысяч людей открылся туберкулез в острой и быстро прогрессирующей форме. При отсутствии медикаментов уже за декабрь-январь умерло около 250 чел. Офицеры жили в палатках в большой скученности без всяких средств к существованию (все, имевшее какую-то ценность, имущество было продано в первые же дни в Константинополе за продукты). На 12 февраля 1921 г. численность армии составляла 48319 чел., среди которых до половины офицеров.

В таких разлагающих условиях Врангель и его окружение (в первую очередь генералы Кутепов, Кусонский, Шатилов) прилагали неимоверные усилия по поддержанию дисциплины, понимая, как важно сохранить «надежный и вполне подготовленный кадр будущей армии». Проводились учения, парады, офицерские военно-штабные игры, активно действовали военно-полевые суды, решениями которых 40 офицеров были разжалованы в рядовые. Абсолютное большинство офицеров оставалось на высоте положения, и среди 10 тыс. человек, покинувших лагеря в первые месяцы 1921 г. по настоянию французского командования, их было лишь несколько десятков. Положение офицеров вне армии было едва ли лучше. Им приходилось работать продавцами газет, посудомойками, грузчиками, чернорабочими и т. д., подвергаясь бесконечным и бесчисленным унижениям, зачастую даже побоям турецких полицейских. Константинопольская эпопея, неоднократно описанная в десятках мемуарных и художественных произведений, хорошо известна. Некоторое офицеры бежали даже в армию Кемаля Ататюрка, импонировавшего им своим твердым и решительным характером.

После того, как стала очевидна беспочвенность надежд на возобновление военных действий, армию было невозможно сохранять в неизменном виде, и по мысли П. Н. Врангеля она должна была существовать в «полускрытом виде». Было принято решение о перебазировании армии в Болгарию и Югославию. На 22 мая 1921 г., когда началась отправка войск, они насчитывали 12833 офицера и 29816 солдат и казаков (штаб, конвой Главнокомандующего и ординарческий эскадрон в Константинополе — 109 офицеров и 575 солдат, 1ак — 9363 и 14698, Донской корпус — 1977 и 5690, бригада в Кабадже 218 и 1059; при армии состояло 2000 женщин и 459 детей). Кавалерийская дивизия уже с августа 1921 г. находилась в Югославии, принятая в полном составе — 3382 чел. на пограничную стражу и частично в жандармерию (64 старших офицера на офицерские, 778 офицеров на унтер-офицерские должности); позже к ним присоединились 1100 чел. гвардейской казачьей группы и около 300 чел. на свободные вакансии из прибывших с последним эшелоном из Галлиполи[1182]. Переезд войск (сохранивших часть оружия и насчитывавших тогда до 24 тыс. чел.) закончился в середине декабря 1921 г. На севере и северо-востоке разместился 1ак со штабом в Велико Тырново, а в южной части страны — Донской корпус со штабом в Стара Загоре. Части армии размещались на работы по строительству дорог, на шахты и т. д., по возможности сохраняя свою организацию (одним из главных мест сосредоточения чинов армии были шахты в Пернике, на которых работали несколько сот человек, в частности 260 корниловцев, причем командир 2-го Корниловский полк полковник Левитов пошел простым забойщиком, отказавшись от должности старшего[1183]). До 11 тыс. чел. (главным образом казаки Кубанского корпуса) осело в Югославии. После перевода армии на Балканы в Константинополе и его окрестностях еще оставалось много офицеров, не бывших в военных лагерях: из около 30 тыс. беженцев, учтенных по профессиям, только не имеющих гражданской профессии (кадровых) офицеров насчитывалось 3660 чел. [1184]

Часть наиболее решительных и непримиримо настроенных офицеров сплотилась вокруг ген. В. Л. Покровского, создав организацию, главной задачей который было осуществление десантов в Россию. Начальником штаба ее был Ф. Н. Буряк, личным составом ведал полковник И. Д. Золотаревский, связью и расквартированием — генерал-майор М. Д. Гетманов, политической разведкой Н. В. Бабкин, военно-морской — генерал-майор В. В. Муравьев, офицером для поручений был кап. В. И. Драгневич, представителем в Сербии — ген. А. А. Боровский, в Константинополе — полковник Кучук-Улагай. Однако попытки высадить десанты на Кавказе по разным причинам потерпели неудачу. Одна из групп распылилась в районе Трапезунда, другая сразу попала в засаду и была уничтожена[1185]. Организация боролась также с большевистской агентурой и насаждавшимся ею «возвращенческим» движением.

Отношение болгарского социалистического правительства, находившегося под сильным советским влиянием, к русским офицерам (ориентировавшимся на правые круги) было крайне неприязненным. Среди командного состава проводились обыски и аресты, и более 100 видных офицеров во главе с генералами Вязьмитиновым, Кутеповым и Шатиловым были высланы в Югославию. Были случаи убийств жандармами русских офицеров (от их рук пал, в частности, и ген. Покровский). Переворот 9 июня 1923 г., приведший к власти правительство Цанкова, резко изменил положение русских офицеров, тем более, что сформированные из них отряды под руководством генералов Туркула и Витковского (первые «нестроевые роты» с болгарской формой были организованы еще в июле-августе) сыграли важнейшую роль в подавлении осеннего коммунистического восстания.

Постепенно чины армии стали рассеиваться по всей Европе, причем основной поток устремился в Чехословакию (где были созданы условия для завершения и получения высшего образования), Бельгию и Францию, куда переезжали в организованном порядке в отдельные города (иногда имея контракты на работу на местных предприятиях) целые группы офицеров определенных воинских частей. Офицеры, имеющие ранее осевших в Европе родственников, стремились воссоединиться с семьями. Большинство офицеров в начале 20-х годов было сосредоточено на Балканах. В Венгрии переговоры ген. А. А. фон Лампе о размещении воинских частей были безуспешными. В Германии, которая тогда была крупнейшим центром русской эмиграции (на декабрь 1922 г. до 600 тыс. чел.), находились в основном офицеры Северо-Западной армии. До 1921 г. германское правительство помогало содержать остатки «Западной Добровольческой армии» Бермонта-Авалова, жившего в Гамбурге и не оставлявшего надежды на продолжение борьбы. Германия тогда была также центром сосредоточения монархических организаций и сторонников германской ориентации (генералы Краснов, Бискупский, Шкуро, полковник Ф. Винберг и др.). В Польше в это время еще находились русские формирования Булак-Булаховича, служившие базой для отправки отрядов в Белорусию (полковник Лавочников, поручик Шуньянц и др.), но после 1922 г. они прекратили организованное существование, и вообще с ухудшением отношения к русским эмигрантам последние стали покидать Польшу.

Осенью 1921 г. была проведена перепись и регистрация офицеров, оказавшихся в Европе, которая особо тщательно проводилась на Балканах. Зарегистрировалось всего примерно 10 тыс. офицеров (в т. ч. около 600 генералов и более 4 тыс. полковников и подполковников) — почти все из служивших на Юге России. Едва ли, однако, она могла охватить более четверти всех офицеров. Скорее всего, судя по доле штаб-офицеров, она касалась только тех, кто не был в рядах армии после ноября 1920 г. (в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе)[1186].

В 1921–1922 гг. в среде офицеров, оказавшихся вне строевых частей армии, начали создаваться офицерские организации, различные военные общества и союзы. В Нормативном уставе, разработанным командованием Русской армии предусматривалось, что их действительными членами могут быть только офицеры, а военные чиновники, врачи и священники — членами-соревнователями. Предписывалось к 1. 11. 1922 г. произвести регистрацию офицеров вне армии и лиц, могущих и желающих служить, считать временно находящимися в резерве, а остальных — уволенными от службы. Регистрационный лист содержал следующие вопросы: 1. Служба в антибольшевистских армиях: когда вступил в армию и в какую; в каких частях служил и какие занимал должности; последний чин и старшинство в нем по последнему о нем приказу; награды; ранения и контузии; имеет ли категорию и какую; судимость; когда покинул ряды армии и флота. 2. В каких обществах и союзах состоит и с какого времени. 3. Имеет ли возможность и желание стать в ряды армии или флота по зову Главнокомандующего. 4. Адрес[1187].

23 июля 1921 г. с целью объединения офицерских организаций был образован «Совет Союзов и Обществ бывших русских воинов, находящихся в Турции», куда вошли следующие организации (численность дается на 23. 07. 1921 и то же число 1922 г.): Союз Русских инвалидов (1531/1536), Общество кавалеров ордена Св. Георгия (185/185), Союз офицеров армии и флота (381/295), Союз участников 1-го Кубанского похода (223/216), Общество офицеров Генерального штаба (58/44), Общество офицеров Русского экспедиционного корпуса во Франции и Македонии (27/27), Общество офицеров Конной Артиллерии (42/40), Группа лиц, поддерживающих духовную связь с русскими военными за границей (874/237) — всего 2430 членов. Имелись и более малочисленные (10–15 чел.) организации («Кружок Заамурцев», «Союз офицеров Интендантской Академии» и т. п. Ряд организаций по различным причинам (не чисто военный, а корпоративный характер, наличие политической платформы) не вошли в состав «Союза»: Общество бывших пажей, Русский Авиационный Союз, Союз офицеров Российской Императорской гвардии[1188].

В 1921 г. в Белграде возник Совет объединенных офицерских обществ в Королевстве СХС в составе всех местных офицерских организаций, некоторые из которых распространяли свою деятельность и на другие страны. К концу 1923 г. в него входили следующие общества: русских офицеров в Королевстве СХС — 225 чел., офицеров Генерального штаба — 318, офицеров-артиллеристов — 290, военных юристов — 33, военных инженеров — 121, офицеров инженерных, железнодорожных и технических войск — 652, бывших воспитанников Николаевской Инженерной академии и училища — 306, офицеров Корпуса военных топографов 88, военных интендантов — 63, гвардейской артиллерии — 55, георгиевских кавалеров — 150, морских офицеров — 709, пажей — 129, бывших юнкеров Николаевского кавалерийского училища — 51, офицеров Корпуса военно-воздушного флота — 200, Союз полковых объединений гвардейской пехоты и сапер — 190 (членами последнего были не отдельные лица, а полковые объединения в полном составе); всего 3580 чел. Советом было основано Русское офицерское собрание, имевшее целью дать возможность офицерам проводить свободное время в офицерский среде и пользоваться библиотекой, читальней и столовой. Его членами были все офицеры, чиновники и военные священники и члены их семей[1189]. В Болгарии офицеры, не состоящие в строевых частях армии, образовали Союз русских офицеров.

Кроме того, для массы офицеров, находящихся вне структур Русской армии, центрами притяжения были учреждения и организации самых разных типов: российские представительства и посольства, отделения Общества Красного Креста и Земгора, различные общества взаимопомощи, общежития и столовые на общественных началах, бюро и агентства по трудоустройству и т. д. Офицеры состояли также в национальных и профессиональных организациях. Многие же находились совершенно вне всяких организационных структур.

В Софии существовали: Управление Всероссийского союза городов, Союз русских воинов, Союз инвалидов, русская военная миссия, в Варне — Союз офицеров, Союз увечных воинов, Союз взаимопомощи служащих в армии. В Плевне было отделение Союза инвалидов, в Новой Загоре — представительство Общества Красного Креста; представительства Земгора имелись в Плевне и в Тырновском округе. В Белграде находились Управление российского военного агента и Управление российского морского агента; Трудоустройством занималась Государственная комиссия в Королевстве С. Х. С. (Югославии), которая имела районные бюро труда: в Панчеве, Сееке, Сараеве, Нише и агентства: в Субботице, Самборе, Пегце, Добое, Парелине, Зайчаре и Шабаце. Ряд организаций имелся и в Германии, прежде всего в Берлине — Русский союз увечных воинов, Союз бывших русских военнопленных и интернированных, Союз взаимопомощи украинских офицеров в Германии, Союз русских летчиков в Германии. Существовал также Союз взаимопомощи офицеров бывшей Российской армии и флота. Во Франции тогда еще не было центральных воинских учреждений, и массовое переселение эмигрантов еще не началось. Однако в Париже находилось Главное управление бывшего Главнокомандующего ВСЮР, Управление военного агента и российская военная миссия, Управление военно-морского агента. Имелись также Союз офицеров-участников войны, Общество помощи бывших русских воинов во Франции, Союз офицеров-инвалидов, а также русское офицерское общежитие и столовая.

В Константинополе располагался тогда штаб Главнокомандующего Русской армией, военно-морской агент (капитан 1-го ранга Ренненкампф), русский капитан над портом (капитан 1-го ранга Шмидт) и Союз русских инвалидов. В Греции имелось представительство Главнокомандующего, в Чехословакии российская военная миссия и общежитие для офицеров, а также Союз русских, бывших военнопленных, в Польше — Русский Варшавский военно-исторический кружок, Польско-Русское общество, в Швеции — русская военная миссия, в Англии — Союз русских воинов. В Венгрии, Румынии, Италии, Швейцарии, Австрии, Египте, Прибалтике, Дании, Норвегии и Финляндии военных организаций не было, и офицеры состояли в различных общественных организациях или тяготели к центрам иного рода (например, в Дании имелось некоторое число офицеров-монархистов, группировавшихся вокруг двора вдовствующей императрицы Марии Федоровны). В США российское представительство возглавляли военный (полковник А. Николаев) и морской (капитан 1-го ранга И. Миштовт) атташе. При общей многочисленности разных организаций воинских было немного. В Нью-Йорке существовали Союз русских офицеров армии и флота и Союз русских моряков. Общее представление о размещении эмиграции и ее организаций и учреждений (всех типов) в 20-е годы может дать табл. 24[1190].

По своим политическим настроениям офицеры-эмигранты были весьма разнородны, как и вся эмиграция в целом. Но соотношение между основными направлениями внутри офицерский среды существенно отличалось от общего. Некоторое количество младших офицеров примыкало в эмиграции к кадетам и другим либеральным партиям. Но подавляющее большинство офицерства, особенно старшего — кадрового, было настроено монархически. Это не означало их организационного единства, поскольку такового не было изначально и в самой монархической среде. Избранный в 1921 г. на Рейхенгалльском съезде Высший монархический совет не признал манифеста Великого Князя Кирилла Владимировича, принявшего императорский титул (офицеры, с самого начала поддержавшие этот акт, состояли в созданном в 1924 г. Корпусе Императорской Армии и Флота, просуществовавшем до 50-х годов). Руководство армии (настроенное однозначно монархически), главной целью которого было сохранить единство армии, признавая династические права Кирилла Владимировича, не считало, однако, возможным участвовать в этой распре и запретило всем офицерам состоять в каких бы то ни было политических организациях, хотя бы и монархических, в чем было поддержано практически всеми ее чинами и офицерскими организациями. Тем более резкий отпор встретили попытки подчинить себе армию с стороны ВМС.

Начиная с 1921 г. широкий размах при активном содействии советской агентуры приобрело «возвращенчество», захватившее частично и офицерскую среду. Если младшие офицеры, в значительной части производства времени гражданской войны, руководствовались теми же иллюзиями, что и рядовые казаки и солдаты, рассчитывая на снисходительное отношение большевиков (судьба оставшихся в Крыму и Архангельске еще не была известна), то ряд лиц старшего командного состава находился во власти личных обид и амбиций[1191]. В ноябре 1921 г. возвратились ген. Я. А. Слащев, ген. Мильковский, полковник Гильбих, затем полковники А. А. Краковецкий, И. Калинин и другие офицеры, в 1923 г. возвратился один из бывших руководителей Белого движения на Востоке ген. В. Г. Болдырев. генералы А. Секретев, Ю. Гравицкий, И. Клочков, Е. Зеленин и другие еще 29 октября 1922 г. опубликовали свое заявление «К войскам белых армий» о готовности перейти на службу в Красную Армию, 4 февраля 1923 г. вышло новое одноименное воззвание с той же целью. В Париже о намерении вернуться заявил ген. Мазниев, а несколько десятков младших офицеров обращались в советское консульство. Впрочем, подавляющее большинство возвращенцев (тот же Болдырев) было и ранее известны своими левыми (как правило эсеровскими взглядами). Они, естественно, были и наименее непримиримым элементом. В 1921 г. вернулось 121843 эмигранта, а всего по 1931 г. — 181432, или 18–20 % эмиграции. Во Франции к середине 1926 г. подали заявления 13–15 тыс. чел., вернулось от 15 до 20 % находящихся там эмигрантов, из Болгарии в 1922–1923 гг. — более 11 тыс. [1192] Но в целом в массе возвращенцев офицеров было ничтожно мало — не более 3 тысяч.

1922–1924 гг. стали критическими в судьбе офицеров-эмигрантов. Армия не могла более существовать как армия. Ввиду недостатка средств все трудоспособные военнослужащие перешли на собственное содержание, а поиски работы делали невозможным сохранение частей в прежнем виде. Выход был найден П. Н. Врангелем в сохранении армии в виде объединений и союзов, а также штабов и кадра отдельных частей и соединений. Центром продолжала пока оставаться Югославия и частично Болгария.

Приказом № 82 от 8. 09. 1923 г. офицерские союзы и общества зачислялись в состав армии и передавались под руководство представителей Главного командования в соответствующих странах. Этим же приказом чинам армии (а, следовательно, и чинам воинских союзов) состоять в партийных и политических организациях. 1 сентября 1924 г. было объявлено о создании Русского Обще-Воинского Союза. (РОВС), чем и подведена черта под существованием Русской армии. РОВС включал в себя всех солдат и офицеров белых армий, оставшихся верным идеям Белого Дела, и главной его задачей стало сохранение кадра для развертывания в будущем новой русской армии. Он включал в орбиту этого дела и вообще всех русских офицеров за границей, в т. ч. и не служивших в белых армиях, но состоящих во входящих в РОВС организациях. Военнослужащие частей Русской армии, даже рассеянные по всей Европе, сохраняли связи со своими полками и входили в ближайшую группу своей части или соединения. С созданием РОВСа начался новый этап истории русского офицерства на чужбине. Представление о численности и распределении по странам строевых офицеров Русской Армии на сентябрь 1925 г., т. е. сразу после создания РОВСа, дают таблицы 25, 26, составленные по спискам, хранящимся в архиве РОВСа в Джорданвилле.

Германия, бывшая в начале 20-х годов основным местом сосредоточения эмиграции, к концу их утратила значение такового (если в 1922 г. там жило 600 тыс. эмигрантов, то в 1923-400, в 1924-500, 1925-250, 1928-150, и в 1934-50 тыс.)[1193]. Начиная с 1924 г. большой поток эмигрантов устремился во Францию (где к концу 20-х годов проживало до 40 % всей эмиграции). Постепенно туда переехало руководство РОВСа и главные правления всех офицерских организаций. Однако во Франции, в отличие от Чехословакии, большинство не имело возможности заняться умственным трудом. До 3/4 было чернорабочими, что в полной мере относится и к офицерам, большинство которых жили ниже прожиточного минимума. К этому следует добавить плохое отношение французских рабочих, чью психологию русские офицеры не усваивали, продолжая мыслить совершенно другими категориями и смотреть на свою нынешнюю судьбу как на временное явление. Они не состояли в профсоюзах, срывали стачки и были на стороне администрации. Некоторые генералы работали грузчиками на парижских вокзалах, ген. Шкуро работал в цирке Буффало, ген. Эрдели тапером в ресторане и т. д. [1194]

Лишь единицы имели финансовые средства или возможность пользоваться таковыми, будучи близкими к соответствующим кругам и фондам. В Париже существовало полтора десятка русских церквей, несколько десятков принадлежащих русским ресторанов и иных заведений, при которых находили себе работу и офицеры. Одним из самых распространенных занятий русских офицеров в Париже стало вождение такси — из 17 тыс. машин 2 тыс. обслуживались ими. Семейных среди офицеров было не более трети — основную массу их составляли 20-30-тилетние неженатые люди, да и содержать семьи тогда почти не было возможности; если женились, то в 20-30-е годы почти исключительно на соотечественницах. Французское общество относилось к русским совершенно равнодушно, не интересуясь их жизнью и судьбой.

По прежнему крупнейшим центром офицерской эмиграции продолжали оставаться балканские страны, особенно Югославия, единственная страна, где русские офицеры долгое время имели возможность носить свою форму, где продолжали действовать русские кадетские корпуса и другие учебные заведения, поскольку югославские власти и лично король Александр I, отдавая дань благодарности России, наиболее дружественно относились к русской эмиграции. В Болгарии для участников войны 1877–1878 гг. были установлены пенсии, и туда переехало немало русских ветеранов. Русским офицерам довелось сыграть решающую роль в судьбах Албании. 10 декабря 1924 г. в г. Дебари (Югославия) был сформирован (в основном из Киевских гусар) Русский Отряд в 108 ч (или 102 ч при 15 офицерах[1195]) во главе с полковником Миклашевским (пом. полковник Берестовский, начальник штаба — полковник Русинов, командир батареи полковник Барбович, начальник пулеметной команды — полковник Улагай), который, перейдя 17 декабря албанскую границу, 24-го с боями вошел в столицу и посадил на престол короля Ахмета Зогу. После этого чины отряда получили пенсии и осели в стране, а ряд офицеров остались на албанской службе (к 1939 г. оставалось около 20 ч, в т. ч. четверо были офицерами албанской армии). Некоторые были в 1945 г. убиты коммунистами[1196].

Некоторое количество русских офицеров осело в Африке. В Бизерту, куда эвакуировалась русская эскадра, прибыло 5200 ч, в т. ч. около 1 тыс. морских офицеров и гардемарин Морского корпуса[1197]. Оттуда, не считая 0,5 тыс. раненых, помещенных во французские госпиталя, свыше 3 тыс. чел. выехало во Францию, а до 1,5 тыс. остались в Тунисе. В Эфиопию с 1925 по 1935 гг. прибыло 17 офицеров, к концу 30-х годов русская колония там насчитывала около 80 ч (к 1973 г. — чуть более 20)[1198].

Несколько сот офицеров служили в рядах французского (и некоторые испанского) Иностраного Легиона, причем некоторые в 20-х годах пали в боях против повстанцев в Сирии и Марокко. Несколько десятков офицеров поступили добровольцами в национальную испанскую армию ген. Франко, рассматривая это как продолжение борьбы с мировым коммунизмом. Во время гражданской войны в Испании на стороне национальных сил ген. Франко сражалось около 80 русских офицеров во главе с генерал-майорами А. В. Фоком и Н. В. Шинкаренко, 9 из них погибли, некоторые служили потом в Голубой дивизии[1199]. Но некоторые, из числа «возвращенцев» использовали эту войну чтобы снискать благоволение советских властей и служили в республиканских частях, после чего прибыли в СССР.

Наиболее известная русская колония в Южной Америке до 2 мировой войны сложилась под руководством ген. Беляева в Парагвае, куда организованно переезжали эмигранты из Европы (в частности, в начале 1935 г. из Люксембурга прибыла группа чинов РОВСа во главе с полковником Кермановым — 44 чел., в т. ч. 12 женщин и детей[1200]). Русские офицеры сыграли там выдающуюся роль в ходе войны с Боливией в 1932–1935 гг., выигранной во многом благодаря именно им (пятеро погибли). В это время в парагвайской армии служило около 80 русских офицеров, в т. ч. двое (И. Т. Беляев и Н. Ф. Эрн) в генеральских чинах, 8 полковниками, 4 подполковниками, 13 майорами и 23 капитанами (один из них С. Л. Высоколян, служил генералом до 80-х годов). Некоторые командовали полками. Будущий президент А. Стресснер служил тогда под их началом и навсегда вынес убеждение, что это — люди чести. Именами погибших русских офицеров были названы 10 улиц в столице страны Асунсьоне, и положение русских в Парагвае было всегда наиболее благоприятным[1201].

Китай и Монголия

Монголия и Китайский Туркестан представляли совсем особую зону для русских эмигрантов. Если в Европе, перейдя границу, они могли чувствовать себя, по крайней мере, в безопасности, то сюда красные отряды вторгались совершенно свободно. В Монголии, где еще до революции насчитывалось около 15 тыс. русских, их положение было особенно незавидным. В ходе монголо-китайской борьбы они вырезывались и грабились обеими сторонами. В ноябре 1920 г. под Ургой была вырезана экспедиция Центросоюза (убито более 20 чел.), в самой Урге русские офицеры с семьями содержались в тюрьме в невыносимых условиях до взятия города бар. Унгерном. Не менее 100 русских погибло в резне 19 марта 1921 г. в Маймачене, до 10 при погроме 20 февраля в Кобдо. 21 июля в Улясутае монголами была произведена резня русских офицеров-инструкторов и населения, погиб и весь персонал русского госпиталя, а всего до 100 ч. Судьбы русских офицеров (доля которых среди переходивших границу была выше, чем в прежнем составе соответствующих частей) складывались в зависимости от принадлежности к основным группам, попавшим на эти территории, участь которых обрисована ниже[1202].

Оренбургский отряд (б. Оренбургская армия) во главе с ген. А. С. Бакичем — свыше 10 тыс. бойцов, не считая беженцев (или до 12 тыс. [1203]) перешел китайскую границу 27 марта 1920 г. у г. Чугучак. Из лагеря на р. Эмиль к июню вернулось в Россию около 6 тыс., а часть получила разрешение выехать в сторону Дальнего Востока (генералы Шильников, Комаровский, Никитин, Жуков и Зайцев). По соседним заимкам располагались несколько сот прибывших осенью повстанцев войскового старшины Шишкина. В апреле 1921 г. присоединилась отошедшая из Сибири повстанческая Народная Дивизия хорунжего Токарева (до 1200 бойцов). 24 мая ввиду вторжения красных войск (в Чугучаке началась охота за офицерами, которые арестовывались и отправлялись в Россию) Бакич (начальник штаба полковник Смольнин-Терванд) двинулся на восток. Этот поход, получивший название «Голодный поход Оренбургской армии», протекал в неимоверно тяжелых условиях жары, без пищи и воды. У р. Кобук почти безоружный отряд (из 8 тыс. чел. боеспособных было не более 600, из которых только треть вооружена) прорвался сквозь красный заслон и дошел до Шарасумэ в Монголии, потеряв более 1000 ч. [1204]. В начале сентября свыше 3 тыс. сдалось здесь красным, а остальные ушли в Монгольский Алтай, где от отряда отделились 1-й Оренбургский казачий дивизион полковника Кочнева (306 чел.) и Оренбургская дивизия ген. Шеметова. После боев в конце октября остатки корпуса Бакича (несколько сот человек) сдались под Уланкомом. Большинство их было убито или умерло по дороге, а Бакич, его помощник ген. Степанов и еще 15 офицеров (в т. ч. Смольнин-Терванд, Шеметов и Токарев) в январе 1922 г. расстреляны в Кяхте[1205]. Лишь 350 ч скрылись в степях Монголии и вышли с полковником Кочневым к Гучену, откуда до лета 1923 г. распылились по Китаю[1206].

Чуть позже перешел в Китай и расположился в лагере на р. Бартале, а потом в Суйдине отряд Оренбургского атамана А. И. Дутова (исполнявшего обязанности генерал-губернатора Семиречья) — 600 ч; с учетом присоединившихся позже (в т. ч. 500 перешедших от Анненкова) к 1921 г. насчитывалось 1600 ч. После убийства Дутова командование им принял полковник Гербов. Этот отряд, получив денежную помощь от атамана Семенова, постепенно распылялся и к 1922 г. прекратил существование. Большинство офицеров ушло в Приморье, остальные осели в городах Китайского Туркестана[1207].

Отряд ген. Б. В. Анненкова (начальник штаба ген. Денисов) после четырехмесячного пребывания в горах Алатау, где погибло от болезней несколько сот ч, а свыше 1,5 тыс. вернулось, перешел границу у Кульджи 26 мая 1920 г. В нем оставалось около 600 ч (лейб-атаманцы, кирасирский полк, артиллеристы и конвой). В середине августа отряд стал передвигаться в Урумчи, а осенью — далее на восток — в Гучен, откуда четырьмя эшелонами рассеялся по Китаю. Сам Анненков и ген. Денисов были в 1925 г. арестованы китайцами и выданы большевикам[1208].

Белые войска Алтая под командой кап. Сатунина, потом капитана 1-го ранга Елачича, а затем есаула А. П. Кайгородова держались в горах Алтая до весны 1921 г., а в апреле те, кто не был отрезан красными (около 1000 чел., из которых большинство вернулось), вышли в Монголию в районе Кошагача. К Кайгородову присоединились беглецы из небольших русских отрядов, бродивших по Западной Монголии (Смольянникова, Шишкина, Ванягина), и к февралю 1921 г. в отряде, располагавшемся в районе Оралго, было около 100 ч (начальником штаба стал бежавший из Кобдо полковник В. Ю. Сокольницкий), а к лету — три конных сотни, пулеметная команда и взвод артиллерии. Отряд (около 400 чел.) вместе с подошедшим корпусом Бакича (2 тыс.) в сентябре сражался с красными у оз. Тулба, потеряв более 400 ч (140 убито) и на русской территории Алтая. Потерпев поражение, Кайгородов с 4 офицерами и частью отряда остался партизанить на Алтае, а основная часть отряда с полковником Сокольницким вернулась в Кобдо. 28 октября отряд вместе с ушедшими от Бакича оренбуржцами (670 ч, в т. ч. 488 бойцов) покинул город. Его опорой была офицерская полусотня. В конце декабря, после тяжелого похода и стычек с монголами он расположился лагерем на р. Булугун, в китайском Туркестане, где 26 ноября 1922 был ликвидирован как боевая часть и откуда постепенно распылялся (последние его чины убыли 27 февраля 1923 г.), осев в Пекине, Мукдене, Тяньцзине и других городах северного Китая[1209].

Азиатская конная дивизия бар. Р. Ф. Унгерна фон Штернберга (до 400 русских и до 2 тыс. азиатов) при отступлении войск Семенова из Забайкалья покинула свою базу на ст. Даурия и в середине октября 1920 г. двинулась в Монголию, где вела бои против китайских и красных войск. Начальником штаба ее был полковник Островский, бригадой командовал генерал-майор Б. П. Резухин, полками в разное время — полковник В. И. Шайдицкий, войсковой старшина Циркулинский, полковник Лихачев, войсковой старшина Марков, ротмистр Забиякин, полковники (из обер-офицеров) Парыгин и Хоботов, Ачаиров, батареями — капитаны Дмитриев и Попов. Барону Унгерну подчинялись и другие русские отряды в Монголии: полковника Казагранди, атамана Енисейского казачьего войска Казанцева и есаула Кайгородова. Дивизия освободила от китайцев монгольскую столицу Ургу и дважды пыталась прорваться в Забайкалье, но несла тяжелые потери. В июне 1921 г. она насчитывала 3500 сабель, но потеряла до 2/3 под Троицкосавском. При отступлении, возмущенные жестоким обращением начальника, офицеры изгнали Унгерна, и дивизия под началом есаула Макеева, а затем полковника Островского двинулась в Маньчжурию, где осенью была разоружена, а остатки ее перевезены в Приморье или рассеялись в Маньчжурии[1210].

В Улясутае, где было до 300 русских, тайную организацию возглавлял полковник Михайлов, после ухода китайцев 12 марта 1921 г. ставший начальником гарнизона. Затем прибыл назначенный бар. Унгерном И. Г. Казанцев, собравший всех офицеров и сформировавший отряд, который в мае двумя колоннами (поручики Поползухин и Стригин) предпринял поход в Урянхайский край. Потеряв около 80 ч, он вернулся, в июле выступил еще раз, но, получив известие о русской резне в Улясутае, двинулся на Кобдо, где 22 августа соединился с отрядом Кайгородова[1211].

Осенью 1920 г. полковник Корюхов сформировал в Ханге отряд из беженцев — иркутских казаков (в конце осени около 150 чел.). Вскоре его сменил находившийся там же полковник Казагранди. В середине февраля 1921 г. в Заин-Шаби русская колония (до 80 чел.) во главе с кап. Барским организовала сопротивление пытавшимся вырезать ее китайцам, после чего влилась в подошедший отряд Казагранди. Отряд был развернут в двухполковую (хорунжий Петров и капитан Арянин) бригаду и насчитывал в июне 1921 г. 350 чел. После боев с красными он начал отход на юг через пустыню Гоби. Там его возглавил сотник Сухарев, изменивший маршрут. Отделившаяся группа их 42 ч сдалась китайцам и была отправлена в Пекин, в отряде к началу августа осталось 169 ч, которые в большинстве погибли в боях с китайцами, а последние 35 сдались 5 октября у Цицикара и были вывезены в Приморье[1212].

В Китае положение офицеров-эмигрантов существенно отличалось от Европы. Там беженцы первоначально селились в основном в полосе отчуждения КВЖД, где сохранялась старая русская администрация, и основной костяк эмигрантов сложился еще после занятия большевиками Сибири. Всего в полосе отчуждения проживало до 300 тыс. чел., крупнейшим центром русской эмиграции был Харбин. Офицеры оказались, однако еще в худшем положении, чем в Европе, поскольку на Дальнем Востоке после эвакуации Приморья армии как целостного организма не существовало. Чтобы не умереть с голода, офицерам приходилось объединяться в артели грузчиков, носильщиков, работать чернорабочими, заменив в этом качестве китайцев.

Эвакуация Приморья началась с 21 октября 1922 г. Из Владивостока смогли выехать практически все желающие. На судах Сибирской флотилии в Посьет эвакуировалось до 7 тыс. чел. (по другим данным на 30 кораблях эвакуировалось 10 тыс. чел., в т. ч. около 600 морских офицеров[1213]), в Ново-Киевске для перехода границы собралось до 9 тысяч, в т. ч. до 700 женщин, 500 детей и 4 тыс. больных и раненых. 2 ноября эвакуация завершилась: одновременно с переходом границы Сибирская флотилия прибыла в Гензан. Перешедшие сухопутную границу прибыли в Хунчун, где на середину ноября насчитывали 8649 ч (7535 мужчин, 653 женщины и 461 ребенок). В Гензане, за исключением тех, кто прибыл туда и затем уехал самостоятельно, собралось около 5,5 тыс. чел., в т. ч. 2,5 тыс. военнослужащих, около 2 тыс. членов их семей и 1 тыс. гражданских лиц[1214]. В середине декабря хунчунская группа стала переводиться в Гирин, где в феврале 1923 г. размещена в лагерях. Группа войск ген. Смолина в 3 тыс. чел. отступила в район ст. Пограничной. Ее офицеры были интернированы в лагере в Цицикаре. Из Гензана флотилия 21 ноября перешла в Пусан, затем в Шанхай, откуда 4 января 1923 г. вышла на Филиппины (туда прибыло около 800 чел.), а 1 июля прибыла в Сан-Франциско. Через полгода в Шанхай из Гензана прибыли еще 4 корабля с войсками ген. Глебова[1215].

Когда в конце 1922 г. хлынул последний поток беженцев из Приморья, китайцы не пустили их в полосу отчуждения, а направляли в концентрационные лагеря, где были созданы тяжелейшие условия, и помимо голода и болезней эмигранты подвергались издевательствам китайских жандармов, как о том свидетельствуют многочисленные письма: «… Но возмущает всех поголовно участившиеся мордобития. Жандармы грубые, вспыльчивые и на руку невоздержанные, и то и дело приходится слышать, что они избили поручика такого-то, прапорщика такого-то». «… В Хунчхуне, Яндигане нам выдавали по одному фунту чумизы и одному фунту картофеля, а если этого не было, заменяли редькой. Да кроме того невозможные санитарные условия грозят унести еще не одну сотню жизней женщин и детей. Больных масса. И, между прочим, их судьба находится в руках чиновника-китайца, человека малокультурного»[1216].

Офицеров в Китае было не менее 5 тысяч, и хотя многие сразу же уехали в Японию, США и Канаду, а некоторые и в Европу (главным образом во Францию и Чехословакию), большинство оставалось в Китае. Несколько больший процент, чем на Западе, эвакуировался вместе с семьями, т. к. среди офицеров Сибирской армии абсолютно преобладали местные уроженцы, но имущества большинство никакого не имело. Некоторую заботу об офицерских проявляли высшие военные круги, обладавшие на Дальнем Востоке кое-какими средствами, поступали таковые и от руководства КВЖД. Имелись Общество взаимопомощи офицеров и другие организации взаимной поддержки. Крупнейшим центром по объединению офицеров была харбинская офицерская организация во главе с полковниками Волковым, Нилусом, Орловым, Самойловым, подполковником Сулавко и другими. С декабря 1934 г. русская эмиграция находилась в ведении Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии (к началу 30-х годов там насчитывалось около 110 тыс. русских, в т. ч. около 60 тыс. эмигрантов), в 1938–1945 гг. в армии Маньчжоу-Го имелись российские воинские отряды, комплектовавшиеся из молодежи во главе с русскими офицерами[1217].

В Синцзяне к 1926 г. насчитывалось до 6 тыс. русских. Во время мусульманского восстания 1931–1933 гг. из них был набран конный отряд в 180 ч (сотник Франк) и была взята на службу бывшая батарея войск Анненкова (полковник Кузнецов). Когда эти части показали себя, китайцами была объявлена мобилизация белых русских в Илийском крае (под угрозой высылки в Совдепию), и командование над отрядом (до 1000 чел.) принял сподвижник Дутова полковник Папенгут. Однако эти войска, сыгравшие главную роль в подавлении восстания, при изменении политической обстановки в результате борьбы среди китайских властей были раздроблены на мелкие части, затем обезоружены и распущены, а некоторые командиры (в т. ч. Папенгут) казнены[1218].

Некоторые офицеры находились на службе в китайской армии, полиции, служили инструкторами и участвовали в гражданской войне в Китае на стороне правителя Маньчжурии Чжан Цзо-лина. 1-я русская смешанная бригада воевала в войсках маршала Лу Юн-сяна, причем самый факт ее существования доставлял беспокойство советскому правительству, которое в 1925 г. заявляло официальный протест по этому поводу. Сформированная генерал-лейтенантом К. П. Нечаевым (начальник штаба полковник Карлов) по просьбе командующего фронтом Чжан Зун-чана русская группа войск включала пехотную (104 и 105-й полки по 500 шт.) и кавалерийскую бригады двухполкового (по 300 сабель) состава, отдельные инженерные роты, дивизион из 6 бронепоездов и воздушную эскадрилью (кроме того охрана ген. Чжан Зун-чана 120 шашек при 5 офицерах и 107, 108 и 109-й полки с русским кадром). Среди ее офицеров одних только выпускников Виленского училища было 35 чел. [1219] В марте 1925 г. при штабе 65-й дивизии была создана русская комендантская команда, преобразованная в июне в Юнкерскую роту в 87 ч (командир полковник Н. Н. Николаев, потом капитан Русин). Осенью 1926 г. ее юнкера произведены в подпоручики. В Шаньдуне в 1927–1928 гг. в китайской армии существовало русское военное училище (курс был установлен сначала полгода, затем год, наконец, 2 года), выпускники которого (русские) были признаны РОВСом в присвоенных им чинах подпоручиков русской службы[1220]. Через него прошло около 300 ч (первый выпуск 1927 г. дал 43 чел., второй — 1928 г. — 17. Для первого выпуска специально был создан Особый полк из трех родов оружия (командир ротмистр Квятковский, помощник полковник Шайдицкий), в 1928 г., при начале краха, полк и училище во главе с полковником И. В. Кобылкиным были выведены в Маньчжурию и спасены, но русская группа войск понесла огромные потери (только в Цинанфу, главной базе русских войск, похоронено около 2 тыс. убитых — половина всех добровольцев)[1221]. Например, в 1925 г. у Суйчжоу погибла группа русских бронепоездов полковника Кострова, из примерно 400 ч удалось прорваться только 100 бойцам[1222]. К началу 30-х годов русские формирования были в основном распущены, и офицеры постепенно устраивались на гражданскую службу или покидали Китай. Из 29 офицеров кадра и выпускников Читинского военного училища полковником китайской армии стал Репчанский, двое — подполковниками, 6 — майорами, остальные — капитанами и поручиками, четверо погибли[1223]. Среди погибших в китайской армии 12 выпускников Хабаровского кадетского корпуса[1224].

Одним из важных центров сосредоточения русского офицерства был Шанхай, где существовало русское офицерское собрание, созданное в 1926 г. и на 1941 г. насчитывавшее в общей сложности 216 членов и 32 постоянных гостей[1225]. Там же 16. 01. 1927 г. в составе Шанхайского волонтерского корпуса был сформирован русский отряд во главе с капитаном 1-го ранга Н. Ю. Фоминым (командиры рот полковники Иванов, Мархинин и Савелов) из 250 ч, затем развернутый в полк (существовавший более 10 лет), охранявший европейское население, где до 50 % составляли офицеры, а также русская полицейская рота во французской концессии[1226].

До 2 мировой войны лозунг «Кубанский поход продолжается!» всецело владел умами большинства офицеров, и РОВС в это время был массовым источником антикоммунистического активизма. Организация ген. Кутепова подготовила десятки активных борцов с советским режимом, переходивших границу и действовавших на советской территории. Как правило, это были молодые офицеры, произведенные в белой армии из юнкеров и выпускники зарубежных русских кадетских корпусов.

Другим направлением деятельности по воплощению этого лозунга была подготовка кадров для будущей русской армии. Собственно, сам РОВС уже представлял собой такой кадр, но принимались меры по его пополнению и развитию военного образования. Еще в 1926 г. было отдано распоряжение о приеме молодых людей в части и полковые объединения в качестве кандидатов, а 5. 06. 1930 г. было составлено и введено «Положение о приеме в воинские организации Р. О. В. Союза молодых людей, ранее в войсках не служивших». Оно предусматривало сдачу в дальнейшим этими лицами (окончившие кадетские корпуса именовались юнкерами, получившие образование в объеме гимназического и выше — вольноопределяющимися, остальные — охотниками) экзаменов на унтер-офицерский, а имеющими соответствующее образование — офицерский чин («самое производство в офицеры осуществляется председателем РОВС, когда это будет признано возможным»).

Еще в 1922 г. основанные в центрах расселения военной эмиграции кружки военного самообразования были объединены ген. Н. Н. Головиным в «Заочные курсы высшего военного самообразования» (в 1926 г. насчитывалось до 52 таких кружков с 550 участниками). А в 1927 г. им были организованы в Париже вечерние Высшие военно-научные курсы (просуществовавшие до 1940 г.), на которых офицеры обучались по полной программе курса академии ген. штаба. Такие же курсы в январе 1931 г. были открыты ген. А. Н. Шуберским в Белграде. Их руководящий и професорский состав состоял из 19 чел., состав которых был дополнен 8 лучшими выпускниками первого выпуска. Всего в Париже курсы закончили 82, в Белграде — 77 офицеров[1227]. Отделения имелись в Праге и Буэнос Айресе. 1. 09. 1930 г. в Париже открылись трехгодичные Военно-Технические Курсы с программой Николаевской Инженерной академии (генерал-майор Е. Ю. Бем). С 1930 г. при ВВНК в Париже действовали Военно-училищные курсы для подготовки юношей с 16 лет по программе военных училищ, выпускникам которых присваивался чин подпоручика[1228]. Имелись также русские полицейские курсы. Из других военно-учебных заведений можно отметить Русскую стрелковую дружину им. генерала Врангеля в Брюсселе, Гардемаринские курсы в Париже, Русское морское училище в Шанхае и ряд унтер-офицерских школ и курсов. В конце 30-х годов высказывалась мысль, что сотни-другой эмигрантов, закончивших эти курсы. будет достаточно, чтобы при определенных обстоятельствах преобразовать Красную армию в Белую, заменив всех старших командиров[1229].

Созданные в белой армии военные училища практически все свои выпуски сделали уже в эмиграции. Константиновское военное училище, открывшее прием по полному курсу в январе и сентябре 1919 г., за 5 лет сделало 3 полных (двухлетних) и 2 ускоренных выпуска — всего 343 офицера[1230]. В Галлиполи 5 декабря 1920 г. были произведены в офицеры 114 юнкеров его 67-го выпуска (первого набора в белой армии), 4. 06. 1922 г — 109 ч 68-го выпуска, в 1923 г. — юнкера 69-го выпуска[1231]. Александровское и Корниловское военные училища сделали первый выпуск (107 и 69 чел.) 29 июня 1921 г. в Галлиполи[1232]. Последнее всего дало 5 выпусков офицеров с чином подпоручика (считая и ускоренный 29. 01. 1920 г.)[1233]. Николаевское кавалерийское училище (начальник ген. Говоров, инспектор классов ген. Линицкий) было воссоздано в Галлиполи в середине февраля 1921 г. (из существовавшего в Крыму Учебного дивизиона) и существовало в Белой Церкви (Югославия) до 1923 г. Оно произвело 4 выпуска (5. 11. 1922, 12. 07 и 2. 09. 1923 г. и перед закрытием — выпуск эстандарт-юнкеров, произведенных в корнеты 7. 03. 1924 г.) — всего 357 человек[1234]. Сергиевское артиллерийское училище сделало первый (13-й по общему счету) выпуск (127 чел.) 29 июня 1921 г. в Галлиполи (несколько юнкеров, принадлежавших к 12-му выпуску, разогнанному большевиками в 1918 г., были произведены в офицеры еще зимой 1920/21 г.), и был произведен новый набор. Еще три выпуска сделаны в Тырново (Болгария), причем последние два (15-й и 16-й выпуски) — весной и летом 1923 г. [1235] Николаевское (Николаевско-Алексеевское) инженерное училище возникло в Галлиполи в виде курсов, в середине февраля 1921 г. преобразованных в училище, а 11 июля осуществлен новый прием. Кубанское Алексеевское училище сделало последний выпуск 1. 09. 1922 г. в Болгарии[1236].

Если военные училища прекратили свое существование как учебные заведения до 1924 г. (сохранившись в виде кадра и офицерских сотен из последних выпускников), то кадетские корпуса действовали гораздо дольше. В 1922 г. за границей оказалось примерно 2 тыс. кадет, сведенных в корпуса: Донской в Египте (Исмаилия), Русский в Сараево (Югославия), Крымский (579 кадет) в Белой Церкви (Югославия), Второй Донской в Билече (Югославия), Морской в Бизерте (Тунис), Омский и Хабаровский (около 400 кадет) в Шанхае (Китай). В 1924 г. Омский (выпустивший в 1923 г. 43 чел. и в 1924-36) и Хабаровский (выпустивший в 1923 г. 41 чел. и в 1924-65), перевезенные в Европу, были влиты в другие корпуса, а Донской, расформированный в Исмаилии осенью 1922 г., был воссоздан на базе Второго Донского.

Морской корпус просуществовал в Бизерте до 1925 г. При эвакуации он имел 235 гардемарин, 110 кадет, 17 офицеров-экстернов, 60 офицеров и преподавателей. За время его существования через корпус прошло 394 человека, 300 из которых получили аттестаты[1237]. Последний выпуск был сделан в июне 1925 г. Его директором был адм. Герасимов.

Крымский кадетский корпус провел через свои ряды более 1000 кадет (до 75 % его кадет в Крыму участвовали в боях, из них 46 георгиевских кавалеров) и 150 чинов персонала. При эвакуации он насчитывал 650 кадет (в т. ч. 108 воспитанников Феодосийского интерната) и 37 чинов персонала, к моменту закрытия — 250 и 44 соответственно. 103 кадета перешло в Донской корпус, остальные — в Русский. Умерло 5 чинов персонала и 27 кадет. Полный курс окончили 604 (616) кадета. Из них 85 (по неполным данным 122, а всего из учившихся 158) затем окончили университеты, 3 — Белградскую академию художеств, 1 — балетную школу, 64 — Югославскую Военную Академию (1 французское и 2 — румынское военные училища), 56 — курсы при артиллерийском заводе в Крагуеваце, 43 — геодезические курсы (4 — геодезическую школу), 66 выпускников поступили в Николаевское кавалерийское училище, 4 — в Сергиевское артиллерийское[1238]. Его директорами были генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков и генерал-лейтенант М. Н. Промтов, инспекторами классов полковник Г. К. Маслов и действительный статский советник А. И. Абрамцев.

Донской Императора Александра III кадетский корпус существовал до 1933 г. в Горажде (Югославия). Среди его кадет также было много участников войны (например, из 36 кадет выпуска 1924 г. — 28, в т. ч. 9 георгиевских кавалеров), многие поступили в университеты (из того же выпуска — 23 из 36). Его персонал насчитывал более 35 ч в Египте и более 70 в Югославии[1239]. Его директорами были генерал-лейтенант А. А. Черячукин (в Египте), генерал-майор И. И. Рыковский, генерал-майор Бабкин, генерал-майор Е. В. Перрет, инспекторами классов — полковник Н. В. Суровецкий (Египет), генерал-майор Ерофеев и полковник А. Е. Чернокнижников.

Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус был создан в Югославии (Панчево и Сисак, затем Сараево и с 1929 г. Белая Церковь) 10 марта 1920 г. из остатков Одесского и Полоцкого (165 кадет и 21 чин персонала) и Киевского (95 кадет и 18 чинов персонала) корпусов, эвакуированных из Одессы. Он просуществовал до осени 1944 г., приняв в свой состав персонал (в разное время в нем служило 175 чел.) и кадет упраздненных Крымского и Донского корпусов. В апреле 1945 г. остатки его были интернированы в Зальцбурге (Австрия). Корпус за 24 выпуска окончили 906 кадет, и в 1944/45 г. в нем оставалось более 190 кадет и около 40 чинов персонала. В Югославии умерло 50 кадет и 22 чина персонала. Из выпускников корпуса 43 поступили в Николаевское кавалерийское училище, 113 окончили Югославскую военную академию и были югославскими офицерами, более 200 окончили университеты. Его директорами были генерал-лейтенант Б. В. Адамович и генерал-майор А. Г. Попов, инспектором классов — полковник В. А. Розанов[1240].

Русский корпус-лицей имени Императора Николая II в Версале создан 1. 11. 1930 г. и просуществовал до конца 50-х годов. Первый выпуск (9 чел.) был сделан в 1937 г. Его директорами были генерал-лейтенант В. В. Римский-Корсаков и генерал-майор И. Я. Враский[1241].

Организации РОВСа были трех типов: 1) объединяющие кадры войсковых частей 1-го армейского и Донского корпусов, Кавалерийской и Кубанской дивизий (сохранялись штабы и кадр всех частей и соединений армии, существовавших в 1921–1924 гг.), 2) объединяющие чинов РОВСа, проживающих в данном населенном пункте или районе, 3) объединяющие военнослужащих по принадлежности в прошлом к частям русской армии (полковые объединения, общества выпускников военных академий, училищ, кадетских корпусов, Северной, Северо-Западной белых армий и отдельных их соединений), специальностям и родам войск и т. п. После смерти ген. П. Н. Врангеля РОВС возглавляли генералы А. П. Кутепов (1928–1930) и Е. К. Миллер (1930–1937), похищенные и умерщвленные большевиками, а затем генерал-лейтенанты Ф. Ф. Абрамов (1937–1938) и А. П. Архангельский (1938–1957). Формально не входил в РОВС, но находился с ним в теснейшей связи Зарубежный союз Русских военных инвалидов (генерал от кавалерии Н. Н. Баратов), объединявший Союзы инвалидов в Англии, Бельгии, Болгарии, Германии, Греции, Дании, Польше, Румынии, Сербии, Турции, Сирии, Северной Америке, Финляндии, Франции, Чехословакии, Эстонии, Шанхае и Тяньцзине[1242]. В период своего расцвета, в начале 30-х годов РОВС насчитывал до 40 тыс. членов и имел следующую структуру и состав.

I отдел (Франция, Англия, Испания, Италия, Швейцария, Голландия, Скандинавские страны, Польша, Египет, Сирия и Персия; нач. генерал от кавалерии П. Н. Шатилов). Абсолютное большинство его чинов было сосредоточено во Франции, прежде всего в Париже. Здесь располагались: Гвардейское объединение (состоявшее из объединений всех 38 гвардейских частей всех родов оружия), Общество офицеров Генерального штаба, Союз Георгиевских кавалеров, Союз офицеров участников войны, Русская секция союза французских комбатантов, Союз офицеров участников войны на Французском фронте, Союз офицеров Кавказской армии, Союз чинов Сибирских войск, Союз Технических войск, Общество офицеров артиллеристов, Союз Донских артиллеристов, Объединение чинов 13-й пех. дивизии, Объединение Железных Стрелков, Союз Первопоходников, Союз Ливенцев, Союз Северо-Западников, Союз офицеров Нижегородского драгунского полка, Союз Тверских драгун, Общество Галлиполийцев, Союз Галлиполийцев во Франции (в т. ч. 21 отделение в других городах Франции), Французская, Парижская и 25 полковых групп всех частей 1-го армейского корпуса, объединение и 23 полковые группы Кавалерийской дивизии (в т. ч. 1,5, 7-10, 12, 16-го гусарских, 7-10, 12 и 13-го уланских, 8-10, 12,13,15,16 и 18-го драгунских, Крымского конного и конной артиллерии), объединения: офицеров 7-го гусарского полка (с отделениями в Лионе и Риве), л. — гв. Гусарского полка, 1-го гаубичного артдивизиона, юнкеров Одесского военного училища, Киевлян-Константиновцев, Тверского кавалерийского училища, Гренадерское объединение, Общество взаимопомощи бывших воспитанников Николаевского кавалерийского училища, и, наконец, 34 группы РОВС в различных провинциях Франции. В Англии имелся Союз офицеров участников гражданской войны, в Дании — Союз офицеров, в Голландии — группа РОВС, в Норвегии — объединение РОВС и Объединение Северян, в Италии — Союз офицеров, в Египте — отдел РОВС, в Сирии — Союз русских инвалидов, Кавалерийское и артиллерийское объединения. Кроме того, во Франции имелись формально не входящие в РОВС: Всероссийский союз кадет, Объединение бывших кадет Аракчеевского корпуса, Союз Пажей (с отделами в Ницце и Брюсселе), Союз военных летчиков, Оренбургское казачье училище и Общество Северян, а в Англии — Союз взаимопомощи бывших военнослужащих в Англии.

II отдел (Германия, Австрия, Венгрия и Прибалтика; нач. генерал-майор А. А. фон Лампе). В Германии имелись: Союз взаимопомощи офицеров, Общество офицеров Генерального штаба, Центральный союз русских увечных воинов, Союз взаимопомощи служивших в Российском флоте, Союз взаимопомощи офицеров инженерных, технических и железнодорожных войск и отделение Общества взаимопомощи бывших кадет Первого корпуса. В Венгрии — Союз офицеров и отделение Общества Галлиполийцев, в Латвии — Общество взаимопомощи военнослужащих (с Двинским и Режицким отделами), в Австрии, Литве и Данциге были представители отдела РОВС (в Данциге — еще объединение Ливенцев), в Эстонии — начальник Эстонского района.

III отдел (Болгария и Турция; нач. генерал-лейтенант Ф. Ф. Абрамов). В Болгарии располагались: Общество Галлиполийцев (с отделениями в Тырнове, Рущуке, Пловдиве, Видине, Варне и Пернике), Общество офицеров Генерального штаба, Союз Георгиевских кавалеров, Союз «Долг Родине», Союз офицеров артиллеристов, Союз офицеров технических войск, Группа 1-го армейского корпуса (в т. ч. 13 представительств его частей и военных училищ), Группа л. — гв. Гренадерского полка и Объединение л. — гв. 3-й артиллерийской бригады.

IV отдел (Югославия, Греция и Румыния; нач. генерал от инфантерии В. Э. Экк). В Югославии (втором после Франции центре офицерской эмиграции), в основном в Белграде, находились общества: русских офицеров в Королевстве Югославии (Центральное правление в Белграде и 37 отделов в других городах), кавалеров ордена Св. Георгия и Георгиевского оружия, офицеров артиллеристов, взаимопомощи воспитанников Николаевской Инженерной академии и училища, военных топографов, Николаевского кавалерийского училища, воздушного флота, офицеров Интендантской академии, военных юристов, участников Великой войны, офицеров л. — гв. Кексгольмского полка, офицеров Генерального штаба, ревнителей военных знаний, бывших юнкеров Елисаветградского кавалерийского училища, единения 12-го уланского полка, Митавских гусар, объединения: Киевлян-Константиновцев, 48-й пех. дивизии, Лейб-Егерей, Северских драгун, Одесских улан, л. — гв. Волынского полка, чинов 18-го армейского корпуса, взаимопомощи Черниговских гусар, а также Морское объединение, Галлиполийская, Кавалерийская и Кубанская группы, кадр Приморского драгунского полка, кадр 14-го уланского полка, группа Корниловского артдивизиона; наиболее крупными были Общество Галлиполийцев (правление и 12 отделений в разных городах) и Союз участников 1-го Кубанского похода (Главное правление в Белграде, 8 отделов в Югославии, в т. ч. отдел участников Великого Сибирского похода, 2 в Болгарии, 2 в Чехословакии, а также во Франции, Греции и Польше).

V отдел (Бельгия и Люксембург; нач. генерал-майор Б. Г. Гартман). В Бельгии находились: Союз русских офицеров в Бельгии, Объединения офицеров ген. штаба, Гвардейской пехоты и Волынского полка, Объединение бывших воспитанников Пажеского Корпуса, Русская Спортивная дружина, Группа Корниловского артдивизиона (в Брюсселе), Союз офицеров (в Льеже), Союз участников Великой войны (Шарлеруа), Объединение бывших воспитанников Русского кадетского корпуса (Лувен); Общество Галлиполийцев имело отделения в Брюсселе и Льеже, группы чинов 1-го армейского корпуса были в Шарлеруа, Ла-Лувьере и Лувене. В Люксембурге имелись группы чинов 1-го армейского корпуса и отделение Общества Галлиполийцев.

VI отдел (Чехословакия; нач. генерал-лейтенант Ходорович). Галлиполийские землячества существовали в Праге, Брно, Пильзене и Братиславе, в Праге находился также Союз участников Великой войны (с отделениями в Брно, Пильзене и Градец-Кралове), в Пшибраме — Союз русских студентов, в Жижкове — Союз первопоходников.

Дальневосточный отдел (Китай; нач. генерал-лейтенант М. К. Дитерихс). В Шанхае находились Союз служивших в Российской армии и флоте (с отделением в Тяньцзине) и Союз первопоходников и добровольцев юга России, в Харбине Офицерский союз, а также имелись отделения РОВС в Харбине, Мукдене и Дайрене.

Существовали также отделы РОВСа: 1-й (Сан-Франциско; нач. генерал-лейтенант бар. А. П. Будберг, куда входило Общество русских ветеранов) и 2-й (Нью-Йорк; нач. полковник Николаев, куда входил Союз Галлиполийцев) в США, Канадский (нач. генерал-майор Ионов), Южноамериканский (нач. генерал-майор Эрн; включал находившиеся в Бразилии Союз русских воинов и Русский офицерский союз) и Австралийский (нач. полковник Попов; включал Союз служивших в Русской армии в Сиднее)[1243].

Военно-Морской союз (председатель которого вице-адмирал М. А. Кедров был заместителем председателя РОВС) объединял чинов флота по группам в зависимости от места жительства, а в Париже (где их было больше всего) — по выпускам из учебных заведений и месту прежней службы. Здесь существовало 15 групп: 1 — Минной бригады Черного моря, 2 — инженер-механиков и корабельных инженеров, 3 — крейсера «Цесаревич Георгий», 4 — линкора «Гангут», 5 Онежской флотилии, 6 — офицеров выпуска до 1914 г., 7 — Азовского отряда, 8 — выпуска 1914 г., 9 — выпусков 1915–1917 гг., 10 — выпуска 1918 г., 11 Парижского отд. «Звено», 12 — корабельных гардемарин выпуска 5. 07. 1922 г., 13 — корабельных гардемарин выпуска 6. 11. 1922 г., 14 — гардемарин выпусков 1923–1925 гг., 15 — охотников флота. Вне Парижа существовали группы в Марселе, Алжире, Ницце, Нанси, Каннах, Ментоне, Судане, Афинах, Белграде, Бухаресте, Гельсингфорсе, Чехословакии (и отдельно в Брно), Норвегии, Германии, Эстонии, Латвии, Болгарии и Шанхае. Кроме того, разного рода объединения морских офицеров (группы, кружки, кают-кампании и др.) существовали в Алжире (два), Тунисе (два), Греции (Афины), Германии (Берлин), Сирии (Бейрут), Югославии (3 в Белграде, по одному в Гаражде, Загребе, Катарро), Чехословакии (2 в Пильзене, по одному в Праге и Брно), Франции (10 в Париже, а также в Ницце, Лионе и Тулоне), Бельгии (Брюссель), Румынии (Бухарест), Финляндии (2 в Гельсингфорсе), Дании (Копенгаген.), Латвии (Рига), Эстонии (Ревель), США (в Нью-Йорке, Сан-Франциско и Сиэттле), на Филиппинах (Манила) и в Китае (Тяньцзинь, Харбин и Шанхай)[1244].

Русскими офицерами за рубежом велась военно-научная и военно-историческая работа, в ходе которой было создано много ценных трудов, которые можно разделить на следующие категории: 1) работы по составлению историй полков и учебных заведений русской армии (наиболее значительные из которых — истории Собственного Его Императорского Величества конвоя[1245], л. — гв. Гусарского[1246], л. — гв. Конно-Гренадерского[1247] и л. — гв. Конного[1248] полков)[1249], 2) труды по истории 1 мировой войны (прежде всего «Россия в мировой войне» Ю. Н. Данилова, «Военные усилия России в мировой войне» Н. Н. Головина, «Старая армия» А. И. Деникина), 3) фундаментальные научные труды по истории Гражданской войны («История российской контрреволюции» в 12 книгах Н. Н. Головина, «1918 год. Очерки по истории русской гражданской войны» А. А. Зайцова), 4) работы по той же теме более частного характера, посвященные отдельным операциям[1250], 5) истории отдельных частей белых армий («Марковцы в боях и походах за Россию» В. Е. Павлова, «Дроздовцы от Ясс до Галлиполи» В. Кравченко, «Корниловский ударный полк», «Ижевцы и воткинцы» Н. Ефимова и другие[1251]), 6) жизнеописания руководителей Белого движения[1252], 7) труды мемуарного характера (как ведущих руководителей Белого движения — П. Н. Врангеля, А. И. Деникина, П. Н. Краснова, А. С. Лукомского и других[1253], так и рядовых участников[1254]). Более 80 книг вышло в серии «Русская морская зарубежная библиотека», не считая нескольких десятков других книг, посвященных флоту[1255].

Созданная офицерами зарубежная военная печать внесла огромный вклад в русскую культуру. Достаточно назвать журнал «Часовой» — орган связи русского воинства за рубежом, флагман военной журналистики, в течение 60 лет (!) возглавлявшийся кап. В. В. Ореховым (в 1929–1988 гг. вышло 669 номеров). В 30-х годах выходила также ежемесячная газета «Русский Инвалид» в Париже, собрание воспоминаний «Белое Дело» и ряд журналов: военно-научных («Вестник военных знаний», «Военный Сборник», «Артиллерийский журнал»), некоторых объединений («Вестник Союза офицеров участников войны», «Вестник Общества Галлиполийцев в Болгарии», «Вестник Общества ветеранов в Америке», «Вестник Объединения Российских Пажеского, Морского и Кадетского корпусов в Королевстве Югославии»), морских («Зарубежный Морской сборник», «Морской журнал», «Морские записки») и казачьих («Казаки за границей», «Родимый край»).

Наиболее тесные связи существовали между офицерами, входившими в полковые объединения, где собирались сведения обо всех однополчанах, постоянно велся учет оставшихся в живых, издавались бюллетени и материалы исторического характера. Полковые объединения до Второй мировой войны насчитывали иногда свыше ста офицеров. Например, к 1930 г. в эмиграции жило более 120 ч, когда-либо служивших в л. — гв. Преображенском полку[1256], объединение л. — гв. Измайловского полка на сентябрь 1930 г. насчитывало 72 чел. (в т. ч. 32 во Франции, 17 в Сербии и 12 в Финляндии)[1257], л. — гв. Конной Артиллерии в Париже — 43[1258], Черниговского гусарского полка — 65 плюс 8 прикомандированных Нежинского гусарского (в конце 40-х осталось 17)[1259], л. — гв. Гренадерского — 48 офицеров и 39 солдат[1260], Морского Инженерного училища — 85[1261]. Из состава донской артиллерии за границу выехало 26 генералов и свыше 200 офицеров, из которых вернулся только один, к 20. 03. 1921 г. в строю находилось 151[1262]. Объединение л. — гв. Кирасирского Ее Величества полка насчитывало к 1927 г. 52 офицера[1263]. К 1932 г. за рубежом жило 62 офицера л. — гв. 2-й артиллерийской бригады (20 в Югославии, 20 во Франции, 5 в США, 4 в Болгарии, по 2 в Германии и Финляндии, по 1 в Канаде, Польше, Венгрии, Дании, Эстонии, Бельгии, Греции, Чехословакии и Парагвае) и 10 к тому времени умерли в эмиграции; среди них много шоферов, а также имелись банковские и министерские служащие, чертежники, мелкие торговцы, строительные подрядчики, ретушеры, два офицера Югославской армии[1264]. Объединение л. — гв. Уланского Его Величества полка к 1923 г. насчитывало около 50 офицеров[1265], л. — гв. Конного к 1931 г. — 105[1266], л. — гв. Финляндского к 1932 г. — 74[1267], Митавского гусарского к 1932 г. 89[1268], л. — гв. Московского на 1936 г. — 39, к 1962 г. — 21[1269], Ямбургского уланского полка на май 1937 г. — 23 офицера[1270], Апшеронского пехотного к 50-м годам — 27[1271]. Некоторые объединения и в 50-х годах насчитывали десятки членов, например, в объединении Сумского гусарского полка на 1951 г. состояло 39 ч. [1272], Ингерманландского на 1954 — около 20[1273], в объединении Мариупольского полка даже в начале 70-х годов насчитывалось 11 офицеров, произведенных не позже 1920 г. [1274]. Еще более многочисленными были объединения выпускников училищ. Общество взаимопомощи Киевского Константиновского училища насчитывало к 1930 г. более 200 ч. [1275], Объединение Виленского военного училища к 1963 г. — 36 ч (и 25 умерло с 1953 г.)[1276], из выпускников Елисаветградского кавалерийского училища к 1965 г. за рубежом жили, как минимум, 142 чел. (в т. ч. 9 юнкеров, произведенных в Добровольческой армии)[1277].

Очень сплоченно держались моряки, которых насчитывалось более 2 тыс. чел. (не считая выехавших одиночным порядком, около 100 остались в 1918 г. в свободных от большевиков портах Балтики, около 1 тыс. прибыли в Бизерту, до 500 бежали в Финляндию после Кронштадтского восстания, около 600 эвакуировались из Владивостока). В середине 30-х годов насчитывалось около 30 морских организаций, а к началу 40-х более 50 (как правило, они должны были иметь не менее 5 ч). Наиболее крупными в 20-х годах были Тунисский отдел общества русских офицеров (64 чел.), Общество бывших русских морских офицеров в Америке (124); Парижская кают-компания насчитывала 343 чел. В середине 60-х осталось 10 морских организаций с обшей численностью 608 ч (79 в США, 59 во Франции, остальные в Бельгии, Тунисе, Аргентине и Австралии). Всезарубежное объединение морских организаций в 1966 г. переехало из Парижа в Нью-Йорк[1278].

Во время германо-югославской войны часть русских офицеров воевала в югославской армии и была увезена в плен в Германию. В то же время местные коммунисты начали террор против русских эмигрантов, вырезывая иногда поголовно целые семьи, только до 1. 09. 1941 г. было зарегистрировано более 250 случаев одиночных и групповых убийств[1279]. В этих условиях возглавлявший эмиграцию в Югославии генерал-майор М. Ф. Скородумов выступил с инициативой организации русской части для защиты эмигрантского населения и 12. 09. 1941 г. отдал приказ о формировании Русского Корпуса, имея в виду последующую переброску его на Восточный фронт для борьбы против коммунизма. Но вследствие политики немецкого партийного руководства эти надежды не оправдались, настаивавший на этом Скородумов был арестован, и корпус остался в Югославии, сражаясь против коммунистических банд Тито. В корпус вступили представители трех поколений русской эмиграции (наряду с 16-18-летними внуками белых офицеров, был ряд лиц старше 70 лет). Особую жертвенность проявили старые офицеры, вынужденные за недостатком командных должностей всю службу провести рядовыми. Корпус во главе с генерал-лейтенант Б. А. Штейфоном (начальник штаба генерал-майор Б. В. Гонтарев) состоял из 5 полков (бригадами и полками командовали генерал-майор ы В. Э. Зборовский, Д. П. Драценко, И. К. Кириенко, А. Н. Черепов, В. И. Морозов, Егоров, полковники А. И. Рогожин, Б. С. Гескет, Б. А. Мержанов, А. А. Эйхгольц, Д. В. Шатилов, подполковник Н. Н. Попов-Кокоулин). Корпус, выведенный заменившим умершего Штейфона полковником Рогожиным в Австрию, прекратил существование 1. 11. 1945 г. в лагере Келлерберг, превратившись в Союз чинов Русского Корпуса.

Первоначальное ядро чинов корпуса составили проживавшие в Югославии из состоявших на 12. 09. 1944 г. 11197 чел. из Сербии было 3198 и Хорватии 272; из Румынии прибыло 5067, из Болгарии — 1961, Венгрии — 288, Греции 58, Польши — 19, Латвии — 8, Германии — 7, Италии 3 и Франции — 2 человека, было и 314 советских военнопленных. Из них до 40 лет было 5817, 41–50 лет 3042 и старше — 2338. За все время из состава корпуса выбыло 11506 чел.: убито и умерло 1132 чел., пропало без вести 2297, ранено 3280, эвакуировано по болезни и уволено 3740 и убыло самовольно 1057. Поскольку границу Австрии 12. 05. 1945 г. перешло 4500 чел. и находилось тогда в лазаретах и командировках 1084, общее число прошедших через корпус определяется в 17090 чел., но с учетом недостачи сведений по уволенным в первые месяцы 1941 г. оно на нес сот больше[1280]. Среди корпусников были представлены несколькими офицерами практически все сохранившихся в эмиграции объединения полков Императорской и белых армий и военно-учебные заведения (например, было 23 выпускника Хабаровского корпуса[1281], около 40 офицеров флота[1282]).

Целый ряд офицеров-эмигрантов принимал участие в деятельности РОА (много сделал для ее создания служивший в германской армии капитан В. Штрик-Штрикфельд, среди ее руководства были генералы В. И. Ангелеев, В. Ф. Белогорцев, С. К. Бородин, полковники К. Г. Кромиади, И. К. Сахаров, Н. А. Шоколи, подполковник А. Д. Архипов, а также М. В. Томашевский, Ю. К. Мейер, В. Мельников, Скаржинский, Голубь и др., некоторое время с ней сотрудничал генерал-майор Б. С. Пермикин). Поддержку РОА оказывали также генералы А. П. Архангельский, А. А. фон Лампе, А. М. Драгомиров, Н. Н. Головин, Ф. Ф. Абрамов, Е. И. Балабин, И. А. Поляков, В. В. Крейтер, Донской и Кубанский атаманы генералы Г. В. Татаркин и В. Г. Науменко. Правда, между бывшими советскими пленными и старыми эмигрантами существовал некоторый антагонизм и последние постепенно были вытеснены из руководства РОА. Большинство из них служило в других, не связанных с РОА русских добровольческих формированиях (лишь в самом конце войны в большинстве формально присоединившихся к РОА) — бригаде ген. А. В. Туркула в Австрии, 1-й Русской национальной армии ген. Б. А. Хольмстона-Смысловского, полку «Варяг» полковника М. А. Семенова, отдельном полку полковника Кржижановского и, разумеется, в казачьих соединениях (15-й Казачий кавалерийский корпус и Казачий стан).

Хольмстону-Смысловскому (в войсках которого все командные посты занимали штаб-офицеры из старых эмигрантов: Ряснянский, Месснер, Тарасов-Соболев, Бобриков, Истомин, Кондырев, Колюбакин, Каширин, Климентьев) удалось вывести свои части в Лихтенштейн и избежать выдачи. Большинство чинов РОА было, как известно, выдано, но старые эмигранты выдаче в принципе не подлежали и пострадали лишь некоторые из них. (Следует отметить, что среди офицеров антисоветских формирований некоторые, как глава Казачьего стана Т. И. Доманов, видные деятели РОА В. Ф. Малышкин, М. А. Меандров, М. В. Богданов, А. Н. Севастьянов, Ф. И. Трухин, в свое время тоже были офицерами русской армии, но либо изначально служили в Красной армии, либо попали туда после плена.) Наиболее тяжелая участь постигла казачьих офицеров (казаки, в абсолютном большинстве к началу войны остававшиеся на Балканах, практически поголовно служили в антисоветских частях): 28 мая 1945 г. все они (в т. ч. более половины, 1430 — не подлежащих выдаче старых эмигрантов) — в общей сложности 2756 офицеров (в т. ч. 35 генералов во главе с П. Н. и С. Н. Красновыми, А. Г. Шкуро, Т. И. Домановым, 167 полковников, 283 войсковых старшины, 375 есаулов, 460 подъесаулов, 526 сотников, 756 хорунжих, 124 военных чиновника, 15 офицеров санитарной службы, 2 фотографа. 2 священника, 2 дирижера, 2 переводчика и 5 офицеров связи РОА) должны были быть переданы советам. Реально (за исключением не явившихся, покончивших самоубийством, бежавших и убитых) было передано 2146 (из которых 68 % старых эмигрантов); большинство было расстреляно еще в Австрии[1283]. В Маньчжурии позже были захвачены проживавшие там ген. Г. М. Семенов и множество других офицеров, часть которых была убита на месте, некоторые вывезены и расстреляны в Монголии, а остальные — на территории СССР[1284]. Позже, после установления коммунистического режима во всем Китае, та же участь постигла и офицеров, не успевших выехать из Шанхая и других городов.

Вторая мировая война послужила, таким образом, важным рубежом в судьбах русских офицеров за рубежом, и судьбы эти сложились в зависимости от стран проживания: жившие на Балканах, в Восточной Европе в основном служили в Русском Корпусе и других русских антисоветских объединениях и после войны многие из них были схвачены большевиками (равно как и жившие в Китае) и частью расстреляны, частью сгинули в лагерях. Жившие в Западной Европе (прежде всего во Франции) избегли этой участи (некоторые офицеры сравнительно молодого возраста воевали в составе французской армии; в ее составе в 1939–1945 гг. было убито в общей сложности более 300 русских эмигрантов[1285]), несколько сот некоторое время находилось под арестом при немецкой оккупации[1286]). Но после 1945 г. начался массовый исход и тех, и других в США и Южную Америку (прежде всего в Аргентину). Из Китая остававшиеся там офицеры перебирались на Филиппины, а оттуда в Австралию и США.

После войны, когда, с одной стороны, видимая мощь СССР не оставляла, казалось бы, надежд на свержение советского режима, а с другой — этот режим претерпел заметные косметические изменения (самым наглядным из которых для офицеров было введение погон и формы по образу и подобию русской армии) возникло движение так называемых «советских патриотов», готовых признать коммунистический режим. Этим лицам была предоставлена возможность получить советское гражданство и выехать в СССР. В общей массе их было немного — из сотен тысяч этим правом воспользовалось, более 6 тыс. чел. в Югославии и около 11 тыс. во Франции (из которых около 2 тыс. выехало в СССР)[1287], но среди них было и несколько сот офицеров. Судьба этих репатриантов, поверивших в «перерождение» советского режима, за единичными исключениями была столь же трагичной, как и захваченных в Восточной Европе: они в лучшем случае отправлялись в ссылку в Среднюю Азию, в худшем — после ареста погибли в лагерях.

Другим важным аспектом стало качественное изменение функций РОВСа, по-прежнему остававшегося душой белой эмиграции, но превратившегося как по возрасту его членов, так и по условиям существования из боевой организации кадра белой армии в «ветеранскую» организацию. Его основные структуры в Европе в ходе войны были уничтожены, ибо не могли существовать в условиях немецкой и советской оккупации, и центр деятельности переместился в конце-концов в США. В 1957–1967 гг. его возглавлял генерал-майор А. А. фон Лампе, в 1967–1979 — генерал-майор В. Г. Харжевский, в 1979–1984 — капитан М. П. Осипов, в 1984–1985 — войсковой старшина В. И. Дьяков, 1985–1986 — поручик П. А. Калиниченко, 1986–1988 — капитан Б. М. Иванов, в июне-августе 1988 г. сотник Н. И. Иович, и с 1988 г. — поручик В. В. Гранитов[1288].

После Второй мировой войны помимо «Часового», последний номер которого вышел в 1988 году, выдающуюся роль играли такие военно-исторические журналы как «Первопоходник» («Вестник первопоходника»), посвященный Гражданской войне (руководимый А. Ф. Долгополовым; в 1961–1976 гг. вышло 127 номеров), «Военная Быль», посвященный старой армии и частично Гражданской войне (руководимый лейтенантом А. А. Герингом; в 1952–1974 гг. вышло 129 номеров), «Военно-исторический вестник» (в 1947–1975 гг. вышло 46 номеров), посвященный преимущественно старой армии. До 90-х годов сохранились во-первых, казачьи организации со своими изданиями (журналы «Донской атаманский вестник», «Кубанец»), во-вторых, Союз чинов Русского Корпуса («Наши вести»), в-третьих, Общекадетское Объединение («Кадетская перекличка»), а из газет, близких этим кругам — «Наша Страна» (Аргентина), «Русская жизнь» (США) и «Единение» (Австралия).

Основными центрами проживания уцелевших русских офицеров помимо Нью-Йорка, Сан-Франциско и Лос-Анжелеса в США стали Лейквуд, Патерсон, Наяк, Вайнленд, Ричмонд, Сиэттл, в Аргентине — Буэнос-Айрес, в Бразилии Сан-Паулу, в Австралии — Сидней и Мельбурн, в Англии — Лондон и Манчестер, в Бельгии — Брюссель, во Франции, помимо Парижа, Ниццы и Канн, — места расположения старческих домов: Монморанси, Кормей-ан-Паризи, Сен-Женевьев де Буа, Ментон, Ганьи и Шелль. Именно там после 1945 г. умерло абсолютное большинство русских офицеров. Последние из них умерли в 90-х годах (последний генерал — В. Н. Выгран, умер в 1983 г. в Сан-Франциско).

В Советской России

Оставшиеся в Советской России офицеры по своему положению разделялись на три категории: служившие в белых армиях; служившие в Красной армии; те, кто растворился среди населения, скрыв свое прошлое. Их положение, впрочем, сколько-нибудь существенно различалось только в первые годы, затем же судьбы их были примерно одинаковы, поскольку советским режимом они рассматривались как в равной мере нежелательный и опасный элемент.

Бывших офицеров белых армий можно, в свою очередь, разделить на три группы: 1) взятые в плен — таких часто немедленно расстреливали, остальных отправляли в лагеря и только небольшую часть сразу ставили в строй, 2) оставшиеся в прифронтовых местностях после отхода белых — их вылавливали при регистрациях с теми же последствиями, 3) вернувшиеся из эмиграции — из них возможность уцелеть была выше в том случае, если они делали это нелегально или по фальшивым документам. Но, так или иначе, большинство бывших белых было истреблены еще в 20-х годах. Весной 1920 г. в одной Бутырской тюрьме сидело около 2000 офицеров различных белых армий, причем несколько тысяч погибли в предшествующую зиму в результате расстрелов и повального тифа (ежедневно оставалось до 150 невывезенных трупов). Тогда же несколько тысяч офицеров содержалось в Покровском и Андрониковском концлагерях в Москве, в июне 1920 г. офицеры, содержавшиеся в Покровском лагере (1092 чел.) были отправлены на Север и расстреляны[1289].

На территориях, только что отвоеванных у белых, немедленно разворачивался новый виток террора. При отступлении белых от Сарапула было расстреляно большое количество членов семей офицеров, служивших в белой армии. В Екатеринбурге в первые дни после взятия города — 2800 чел. [1290]. В Одессе в начале 1920 г. ежедневно расстреливалось в среднем по 100 ч (иногда по 30–40, иногда — 200–300). Всего погибло по разным данным от 10–15 до 7 или 2 тысяч; в одном отчете Одесской ЧК с февраля до мая 1921 г. насчитывается 1418 чел. Все офицеры, захваченные на румынской границе (не пропущенные румынами через Днестр и не успевшие присоединиться к войскам Бредова) — до 1200 ч были постепенно расстреляны в лагерях, массовый расстрел их был произведен 5 мая. Очевидец, живший в Екатеринославе летом 1920 г. вспоминает: «В ту же первую ночь из всех тюрем были отобраны добровольческие офицеры, переведены в большой дом Брагинского на Новодворянской улице и тогда же… под шум двух сильных автомобильных моторов все доставленные офицеры были скошены пулеметным огнем»[1291]. В одной Екатеринодарской тюрьме с августа 1920 по февраль 1921 г. было расстреляно около 3 тыс. чел., большинство которых — в августе 1920 г. во время белого десанта на Кубань: 17–20. 08 погибло от свыше 1600 до около 2000 ч, затем меньше — 30. 10–84, в ноябре — 100, 22. 12-184, 24. 01. 1921 г. — 210, 5. 02–94. В Ростове в первые же дни после захвата города до 40 офицеров было сожжено в госпитале и расстреливалось затем до 90 чел. в ночь. В городах Ставропольской губ. также шли ежедневные расстрелы (по спискам — до 300 чел.)[1292]. Пленные из Новороссийска доставлялись в Ростов, где по результатам работы проверочных комиссий часть расстреливалась на месте, а остальные направлялись в лагеря центральной России[1293].

Но особенно выделяется, конечно, Крым. Массовость крымских расстрелов (как заявил зам. Реввоенсовета Склянский, «война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер») произвела такое впечатление, что назывались цифры даже в 100–120 и 150 тыс. расстрелянных, а также 50, 56 тысяч. Несомненно только, что все зарегистрированные офицеры, военные чиновники и солдаты «цветных» частей были расстреляны поголовно (именно такая телеграмма послана была Бела Куном всем комендантам городов). Приказ о первой регистрации был составлен в таком тоне, что большинство оставшихся истолковало его как амнистию (которая и была объявлена) и почти все зарегистрировались в первые же дни. И действительно, в первые дни, имели место только самочинные расправы. Небольшое количество офицеры в Феодосии даже успело поступить в части 30-й дивизии (составленной из бывших колчаковцев). Но вскоре была объявлена вторая регистрация, и все пришедшие на нее были арестованы. Они были разделены на две категории: 1) все офицеры и военные чиновники и солдаты «цветных» частей, 2) солдаты остальных частей. Первая категория подлежала поголовному расстрелу, который производился сразу большими партиями по нескольку десятков человек. Осужденные выводились к месту казни раздетые и привязанные друг к другу и становились спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливались из пулемета. Расстрелы происходили одновременно во всех городах Крыма под руководством Особого отдела 4-й армии, постепенно идя на убыль, до 1 мая 1921 г. Кроме офицеров расстреливались и гражданские лица, особенно прибывшие в Крым в годы гражданской войны. Уцелела только часть военных врачей, затребованных в центр. По официальным советским данным в Симферополе было расстреляно около 20 тыс. чел., в Севастополе — около 12, Феодосии — около 8, в Керчи — около 8, в Ялте — 4–5 тысяч, всего, следовательно, до 52 тыс. чел. [1294]. Первая же ночь расстрелов дала в Симферополе 1800 жертв (за несколько дней там в имении Крымтаева было казнено более 5,5 тыс. чел. зарегистрированных воинских чинов), Феодосии — 420, Керчи — 1300 и т. д. Считается, что в одном Севастополе за первую неделю было убито более 8 тыс. чел., а всего там и в Балаклаве — до 29 тыс. Во всяком случае местные «Известия» 28 ноября опубликовали первый список в 1634 чел., второй — 30-го — в 1202, керченские известия — список в 860 чел. [1295]

В 1921 г. расстрелы продолжались. В конце сентября в Екатеринодаре 104 чел., в конце марта в Пятигорске — 50, под Новороссийском — несколько сот, в Анапе — 62, и т. д. Часть офицеров была расстреляна на Украине по фабриковавшимся делам «петлюровских» организаций: в Киеве 180, затем 39, 28. 09 в Одессе 63, в Тирасполе 14 и 66, в Харькове 215, в Житомире 29 и т. д., а также в Белоруссии — в Минске в сентябре 45. За первые три месяца 1921 г. ВЧК расстреляла 4300 ч, за июнь только трибуналами расстреляно 748 ч в Москве, 216 в Петрограде, 418 в Харькове, 315 в Екатеринодаре и т. д., железнодорожными трибуналами за год — 1759; по разрозненным сообщениям, видно, что число погибших было и в этом году довольно велико: в Москве в январе 347, в Екатеринбурге 25, в Петрограде осенью 61, тысячи — по Кронштадтскому восстанию (только в Ораниенбауме 1400), в Екатеринославе 51, в Бийске 18, в Семиреченской области 48, в Елисаветграде 55. За май 1922 г. расстреляно 2372 чел., по разным данным в Москве в апреле 348, 8 мая — 164, в Харькове за май 187, в других городах губернии — 209, в Петрограде — более 200. Официальные сообщения советских газет дают меньшие цифры, но тенденция та же. Харьков — 12 ч, Одесса 25, Николаевск 55, Минск 34, Гомель 8, Северный Кавказ 10, Павлоград 10, Симбирская губ. 12 и 42, Майкоп 68, Мелитополь 13, Харьков 13, Красноярск 18 офицеров, Киев 148, Одесса до 260, Архангельск 28. 07–18 офицеров, плененных на Северном Кавказе в 1920 г. То же в 1923 г.: Верховным трибуналом с января по март 40, трибуналами за май 100, только самочинных расстрелов ГПУ 826. Постоянно сообщалось о расстрелах бывших белых офицеров — 3 в Архангельске, 2 в Перми, 3 в Москве, 7 в Чите и т. п., кроме того офицеры были и в более крупных списках: 12 в Семипалатинске, 28 в Екатеринославе, 26 в Подольске, 64 на Волыни, 19 на Кавказе и др. [1296]

Трагическая участь постигла и репатриантов. Первый их эшелон в 1500 чел. был отправлен из Константинополя на пароходе «Решид-Паша» 13 февраля 1921 г. в Новороссийск. Через два месяца тот же пароход отвез 2500 чел. в Одессу. Как общее правило, все офицеры и военные чиновники расстреливались немедленно по прибытии. Из вернувшихся в Новороссийск расстреляно 500, в Одессе — также 30 %. То же касается и мелких партий репатриантов, например, из состава партии в 180 ч, прибывшей в мае из Варны в Новороссийск офицеры были отделены и тут же расстреляны. Встречаются также данные, что из вернувшихся из эмиграции 3500 чел. расстреляно 894[1297]. Некоторые офицеры, прибывшие с партиями репатриантов в 1921 г. попали на нефтяные промыслы Баку, что было разновидностью заключения (они находились под охраной). В мае 1922 г. было составлено 13 списков «врангелевцев, прибывших из Константинополя» на 214 чел., позже — еще 18 списков на 180 чел. Там же работали некоторые офицеры, скрывшие свое прошлое. В октябре 1927 г. все бывшие офицеры Добровольческой армии были выселены из Баку, и в 1928 г. в «Азнефть» из ГПУ поступило два списка на 74 офицера, которых требовалось уволить[1298].

Везде на занятых после отхода белых войск территориях применялся один и тот же прием: объявлялась регистрация офицеров, после чего явившихся тут же арестовывали и отправляли в лагеря (преимущественно на Север — в Архангельские), где их постепенно расстреливали. Но случалось, что и не сразу. В Новороссийске, в частности, офицеры пребывали после регистрации на свободе целый месяц, затем последовал приказ об их вывозе, но и после этого многие, особенно служившие в военных организациях, как-то задержались в городе. Но 5. 08. 1920 г. все они, независимо от занимаемых должностей, все-таки были вывезены в Архангельскую губернию. Одновременно туда же были вывезены бывшие белые офицеры из других городов Северного Кавказа. Все они во время Кронштадтского восстания были расстреляны. Всего с Кубани было вывезено до 6 тыс. офицеров и военных чиновников (в т. ч. и глубоких стариков, давно находившихся в отставке; в частности, группа таких — еще участников турецкой войны 1877 г. в 300 чел. одно время содержалась в лагере в Рязани[1299]). Часть была расселена в северных губерниях (весной 1921 г. в Петрозаводске, например, проживало более 100 из них), но большинство, следовавшее эшелонами через Москву в Архангельск, было расстреляно сразу по прибытии[1300]. Большой поток белых офицеров проследовал на Север после занятия большевиками Грузии в 1921 г. Туда же была отправлена большая партия офицеров через два месяца после своего возвращения в декабре 1924 г. из эмиграции в Киев[1301]. Характерно, что «из длинного списка офицеров, по официальным сведениям отправленных на Север, никогда нельзя было найти местопребывания ни одного. И в частных беседах представители ЧК откровенно говорили, что их нет уже в живых.» Интересно, что такой же прием был применен в отношении офицеров Балтийского флота в Петрограде 22 августа 1921 г., которые не только не скрывались или служили в белых армиях, а служили в красной, и большинство за четыре года ни разу не арестовывалось. Свыше 300 офицеров было задержано и разослано по тюрьмам (см. ниже).

На Севере (Архангельская губ. стала поистине могилой русского офицерства) основные расстрелы происходили под Холмогорами. Холмогорского лагеря, в который отправляли офицеров, до мая 1921 г. фактически не было — в 10 верстах от города партии прибывших просто расстреливались десятками и сотнями. Там были расстреляны и 800 офицеров Северной армии, и множество привезенных с юга. В самом Архангельске 1200 офицеров были утоплены на барже. В 1921 г. 600 заключенных петроградских тюрем были утоплены на барже по пути в Кронштадт. Имели место и такие случаи. Бывшие белые офицеры, допущенные к занятию командных должностей в Красной армии, отправлялись на краткосрочные политические курсы. Около 500 таких курсантов за несколько дней до окончания курсов и 450 кандидатов к ним (и те, и другие находились на свободе) 19 октября 1920 г. были внезапно переведены в Кожуховский лагерь под Москвой и присоединены к эшелону в 500 чел. из московских лагерей, направляемому в Екатеринбург на принудительные работы[1302]. (Причиной тому было, видимо, окончание войны с Польшей, когда потребность в дополнительных командных кадрах отпала.)

К концу 1920 г. в Красной Армии насчитывалось 5,5 млн. человек (22 армии, 174 дивизии (в т. ч. 35 кавалерийских)[1303]. После войны было проведено резкое сокращение ее численности, затронувшее и служивших в ней бывших офицеров. Их властям желательно было уволить прежде всего, но не считаться с тем, что это были наиболее квалифицированные специалисты, было нельзя. Поэтому сначала увольнялись те, кто имел более скромную подготовку произведенные из солдат и унтер-офицеров и закончившие школы прапорщиков и ускоренные курсы военных училищ. В 1921 г. по приказу РВСР № 1155 2710 офицеров военного времени (в т. ч. 1919 чел. командного и 791 административного состава) были уволены в бессрочный отпуск. По аттестованию (приказ № 2112) из признанных нуждающимися в дополнительных знаниях 159 чел. комсостава бывших офицеров было только 16, из 124 смещенных на низшие должности — 6, из 1754 уволенных — 265. Вскоре, однако за бывших офицеров принялись всерьез. Прежде всего были уволены все офицеры, служившие в белых армиях (как взятые в плен в ходе войны, так и вернувшиеся из-за границы). Таких было взято на учет 14390, из которых 4000 переданы в Наркомтруд и уволены в бессрочный отпуск, а еще 8415 уволены туда же по приказу № 1128/202. (Впоследствии они были высланы в концлагерь в Череповце. [1304]) Оставлено пока было 1975 чел. Всего из имевшихся в декабре 1921 г. 446729 чел. комсостава, к январю 1922 г. осталось 201008 (в т. ч. 59108 командного и 141900 административного).

На 1. 01. 1924 г. в армии оставалось всего 78748 чел. комсостава (49319 командного и 29429 административного). В 1924 г. по приказу № 151701/сс было уволено 9397 бывших офицеров, из которых 1584 — по причине службы в белых армиях[1305], т. е. это были практически последние офицеры этой категории, еще остававшиеся в армии. Из имевшихся в 1921 г. 217 тыс. командиров к 1. 10. 1925 г. осталось только 76,2 тыс., из которых бывшие офицеры составляли около трети[1306]. Но и теперь среди старшего и высшего комсостава бывшие офицеры абсолютно преобладали. К февралю 1923 г. они составляли 83 % среди командиров корпусов и дивизий, 82 — среди командиров стрелковых полков, 54 среди командующих войсками военных округов, только среди командиров кавалерийских полков их было 41 %. Во флоте бывшие офицеры преобладали среди командиров всех степеней (в 1924 г. здесь из потомственных дворян происходило 26 %, а из рабочих — 13 %), в начале 1927 г. на Балтийском флоте высший комсостав состоял из дворян на 71 %, а среди командиров кораблей дворян было 90 %[1307]. К концу 20-х годов процент бывших офицеров в комсоставе снизился уже очень заметно, что нашло отражение и в его структуре по происхождению (хотя опосредованно, т. к. среди бывших офицеров было большинство лиц крестьянского происхождения, а среди краскомов были и выходцы их образованных слоев), и по образовательному уровню, и по партийности, что отражено в таблицах 27, 28, 29, 30, 31, 32[1308].

За последующие 10 лет среди среднего комсостава бывших офицеров почти не осталось, т. к. те, кто не был уволен, продвинулись по службе, общий процент их сократился еще больше, но уже за счет естественной убыли и омоложения армии. Однако в высшем комсоставе доля бывших офицеров оставалась еще значительной. Именно они определяли развитие советской военной науки и военного искусства в предвоенный период. Ими были написаны все основные труды по стратегии, тактике и оперативному искусству[1309], учебники для академий, военных училищ, школ и курсов, составлялись уставы и наставления, планы боевой подготовки и мобилизации, вырабатывалась военная доктрина. В их руках была сосредоточена практически вся военно-педагогическая деятельность, преподавание в академиях и училищах[1310], где они в довоенный период составляли абсолютное большинство преподавателей. Все крупные военно-исторические работы также принадлежали перу бывших офицеров — как по истории мировой войны (прежде всего капитальные работы А. М. Зайончковского «Мировая война 1914–1918 гг.», А. К. Коленковского «Маневренный период 1 мировой войны. 1914 г.», Е. З. Барсукова «Русская артиллерия в мировую войну» и «Артиллерия русской армии (1900–1917)» в 4-х томах), так и гражданской (в первую очередь «Стратегический очерк гражданской войны» и «Как сражалась революция» Н. Е. Какурина, «Разгром Деникина 1919 г.» А. И. Егорова). Ими были написаны также работы по военной технике и вооружению, истории войн и военного искусства более ранних времен и ряд трудов мемуарного характера, подготовлены и изданы сборники документов по важнейшим операциям мировой войны.

Учет бывших офицеров был поставлен большевиками очень хорошо. Поскольку все архивы и текущие учетные документы военного ведомства были в их руках, ничего не стоило составить списки на всех офицеров русской армии и проверять по ним. Списки всех офицеров дееспособного возраста были разосланы в местные органы ГПУ, где по ним велась проверка. Летом 1921 г. были созданы фильтрационные комиссии с целью радикальной чистки кадров. В несколько дней были составлены и списки чинов, служивших до 1917 г. в морском ведомстве. Только в Петрограде и Кронштадте в них оказалось 977 ч (703 офицера, 80 гардемарин и 194 военных чиновника, в т. ч. 1 вице — и 10 контр-адмиралов, 8 генералов, 5 генерал-лейтенантов, 35 генерал-майоров, 52 капитана 1-го ранга, 32 полковника, 108 капитанов 2-го ранга, 18 подполковников, 56 старших лейтенанта, 38 капитанов, 76 лейтенантов, 17 штабс-капитанов, 111 мичманов, 26 мичманов военного времени, 34 поручика, 81 прапорщик и 3 подпрапорщика). Фильтрационной комиссией из них было арестовано 20–21 августа (в основном по принципу происхождения) 329 человек[1311].

Что же касается положения офицеров, оставшихся вне армии (растворившихся среди населения сразу после революции, служивших в белых армиях и оставшихся в СССР, уволенных из Красной Армии), то их положение было в огромном большинстве случаев бедственным. Им труднее всего было устроиться на достойную работу, они были «лишенцами» в сфере общегражданских прав. Немалому числу белых офицеров удалось, впрочем, уклониться от регистрации и скрыть службу в белой армии. Однако, в 1923 г. был произведен переучет всех военнообязанных, во время которого особое внимание обращалось как раз на выяснение службы в белых армиях. Выявленные ставились на особый учет ГПУ, что означало не только постоянный надзор, но и почти автоматическое лишение работы. А в 1929 г. они так же автоматически попали в категорию «лишенцев», и положение их становилось совсем трагическим. В 1924 г. таковые были вычищены из армии, а немногие оставшиеся через несколько лет прошли по разным процессам. (Например, оставшиеся в Киевской военной школе бывшие белые генерал-майор Гамченко, генерал-лейтенант Кедрин, А. Я. Жук и др. были в 1931 г. арестованы вместе с прочими бывшими офицерами по делу «организации «Весна» и получили по 10 лет.)[1312]

В середине 20-х годов массовых арестов бывших офицеров не было (не всегда арестовывались и скрывавшие службу в белых армиях: в упомянутой выше Киевской школе таких было не менее дюжины, но до 1928 г. их не трогали, хотя почти все знали об их прошлом). Части офицеров удалось уцелеть в лагерях и некоторым разрешено было вернуться домой. Некоторых, «наиболее опасных», но в свое время почему-либо не расстрелянных, отправляли в Соловки (единственный тогда постоянный концлагерь). Волна арестов белых офицеров прокатилась в конце 1930 — начале 1931 г… когда еще более сильная волна захлестнула бывших офицеров, служивших в Красной армии (дело «Весна», не менее масштабное, чем дело Тухачевского и других, но почти совершенно не известное; во главе его был поставлен бывший главком красного Восточного фронта генерал-майор Ольдерогге, а всего было арестовано более 3 тыс. офицеров; среди них были, в частности известный военный теоретик Н. Какурин, украинский историк А. Рябинин-Скляревский). При очередной «чистке» Кронштадта в начале 1930 г. среди около 300 расстрелянных моряков было более 80 бывших офицеров[1313]. Бывших белых осуждали по большей части по ст. 58–13 и отправляли в лагеря, и если кто уцелел в этот период, то почти автоматически хватался в «ежовский» период, даже если уже отбыл срок[1314].

Массовые репрессии против офицеров 1930–1931 гг. касались всех категорий офицеров и носили тотальный характер. В Петрограде, в частности по данным дореволюционного издания «Весь Петербург» и другим справочникам были поголовно арестованы все оставшиеся в городе офицеры частей, стоявших в свое время в городе и его окрестностях. Большинство из них (в т. ч. почти полностью офицеры гвардейских полков по специально созданному «делу гвардейских офицеров») были расстреляны, а остальные сосланы. В обязательном порядке расстреливались заподозренные в стремлении к объединению и сохранении реликвий полков — в частности, офицеры Константиновского училища за товарищеский завтрак в 1923 г., директор и офицеры Александровского кадетского корпуса — за хранение знамени (знамена были найдены также у офицеров л-гв. Преображенского и 148-го пехотного полков)[1315].

Особенно тяжело стало их положение после 1934 г… когда тысячи бывших офицеров и их семей были высланы из крупных городов в отдаленные районы, где влачили нищенское существование, некоторые разлучены с семьями. Во время «большого террора» было расстреляно и большинство бывших офицеров, ранее уже проведших по нескольку лет в лагерях (через советские тюрьма и лагеря к этому времени прошло абсолютное большинство оставшихся в СССР офицеров). В ходе репрессий конца 30-х годов (как известно, затронувших всех командующих военными округами и армиями, 70 % командиров корпусов и дивизий и 50 % командиров полков, а всего было устранено более 30 тыс. командиров[1316]) были истреблены и последние бывшие офицеры, занимавшие видные посты в армии, так что к началу войны в рядах армии оставалось лишь несколько сот бывших офицеров (некоторые из них продолжали занимать важные посты вплоть до командующих фронтами). После войны преследования бывших офицеров именно как бывших офицеров прекратились, но репрессии обрушились на тех офицеров, кот были выданы Сталину союзниками из состава антибольшевистских формирований и возвращенцев, добровольно прибывших из эмиграции. Многие из них сразу же были отправлены в лагеря, а остальные расселены в Средней Азии и других подобных местностях[1317]. С конца 50-х годов, когда вернулись из лагерей оставшиеся в живых последние офицеры, понятия «бывший офицер» в том значении, в котором оно употреблялось до войны, более не существовало. Детям бывших офицеров до войны было еще труднее, чем детям прочей старой интеллигенции поступить в вузы, тем более военные. Удавалось это главным образом тем, чьи отцы служили в РККА, но начиная с военных лет эти ограничения практически перестали действовать. Дети практически всех бывших офицеров, сохранивших положение в армии к началу войны, наследовали военную профессию.

Отношение к бывшим офицерам лучше всего прослеживается по публикациям в военной печати, обзор «Красной Звезды» за 50 лет дает об этом очень наглядное представление. Вообще, в публицистике, литературе и искусстве оно оставалось резко враждебным до 40-х годов, и в произведениях того времени офицеры изображались обычно в самых мрачных красках. Заметки к памятным датам русской военной истории почти не встречаются. Появляются они (посвященные Кутузову, Жуковскому, и другим видным деятелям) с 1937–1938 гг. и умножаются, естественно, в годы войны, особенно с 1943 г., когда с 21. 10 по 3. 11 появились четыре больших статьи под общим названием «Традиции русского офицерства» почти апологетического толка. (Эти публикации, собственно, были пиком доброжелательности к русским офицерам, позже такое не встречалось.) В 1943–1945 гг. появлялись не только заметки, но не менее 8 больших статей по случаю юбилеев военных деятелей. То же продолжалось до начала 50-х годов, но касалось только отдаленного прошлого (не позже русско-турецкой войны 1877–1878 гг.).

Однако обычному живому человеку быть офицерам русской армии с идеологической точки зрения считалось предосудительным еще долгие годы после прекращения массовых преследований бывших офицеров. В публикациях даже 50-х годов невозможно встретить упоминание, что тот или иной советский военачальник был офицерам до революции. При упоминании о службе бывших офицеров в Красной армии характеристика им давалась самая отрицательная (что относится и к мемуарам военных деятелей, т. к. большинство уцелевших к этому времени офицерами не было; Буденный, в частности, весьма плохо отзывался о Тухачевском, Лебедеве, Шорине, Миронове и других сослуживцах из бывших офицеров). Поскольку дело касалось идеологии, тенденция носила обязательный характер, и даже те авторы, которые впоследствии писали о 75 %-й доле бывших офицеров в красном комсоставе, тогда говорили лишь об «одиночках», «присоединившихся к рабочему классу». С самого конца 50-х упоминать об офицерах в Красной армии стало можно, но обычно муссировался десяток наиболее известных имен; наиболее «полный» список включал 84 фамилии[1318]. С 60-х годов охотно писалось об участии бывших офицеров в революции и службе их в Красной армии, что было связано с общей тенденцией тех времен представить дело так, что интеллигенция с одобрением приняла революцию и преданно служила советской власти. Кроме того, эта тенденция получила мощную подпитку в связи с реабилитацией уничтоженных в 30-х советских военачальников, которым теперь практически всем в связи с юбилеями посвящались большие статьи. В общей сложности в эти годы в «Красной Звезде» имело место более 40 видных публикаций, так или иначе касающихся лиц, носивших до революции офицерские погоны. В 70-х годах благожелательные отзывы о русских офицерах стали обычными, но допускались только в трех аспектах. Во-первых, в связи с научной и культурной деятельностью конкретных лиц не возбранялось упоминать о наличии у них до революции офицерских чинов. Во-вторых, в связи со службой в Красной армии. В-третьих, как и раньше, допускались благожелательное отношение к офицерам более отдаленных периодов истории. Столетний юбилей освобождения Болгарии, а равно и 500 лет Куликовской битвы послужили дополнительным фоном к оживившемуся в это время интересу к некоторым внешним чертам русской армии (помимо порожденных юбилеями череды статей, заметок и художественных произведений, в эти годы на парадной форме появились аксельбанты, было введено звание «прапорщик» — хотя и для обозначения совершенно другого явления, но, как подчеркивалось, взятое «из традиций русской армии», на военных концертах стали звучать старые солдатские песни, а также песня об «офицерских династиях», и т. п.). Что касается белых офицеров, то долгие годы единственным широко известным произведением, содержавшим их положительные образы, были булгаковские «Дни Турбиных». В 70-е годы, помимо издания булгаковской же «Белой гвардии», появились два телесериала, один из которых («Адъютант Его превосходительства») был совершенно необычен по число положительных образов белых офицеров при минимальном числе отрицательных, а в другом (новая версия «Хождений по мукам») вполне симпатично показаны белые вожди и картины «Ледяного похода», что, помимо воли авторов, работало на изменение привычного стереотипа.

Заключение

Попробуем теперь дать представления о судьбах русского офицерства в обобщенном виде. Некоторые сведения имеются по отдельным категориям офицеров. Например, по данным комиссии Стахевича, изучившего судьбы 1859 морских офицеров, погибли в белых армиях и были расстреляны большевиками 536 ч, эмигрировали 908 и остались в России 415. Однако по более полным сведениям из 5,5 тыс. офицеров флота эмигрировало более 2 тыс., а из остальных 3,5 тыс. более половины погибли и расстреляны (около 2 тыс.), до 30 % служили в красном флоте, а остальные — на гражданской службе[1319]. То есть в Совдепии осталось не более 20 % от менее, чем 3,5 тыс. чел. или 700 чел. из общего числа 5,5 тысяч.

В советской печати единственная попытка оценить приблизительно судьбы офицерства была сделана А. Г. Кавтарадзе, который считал, что до 30 % служило в Красной, до 40 % в белых и 30 % «перешла на гражданское положение и рассеялась по всей территории Российской империи, пропала без вести, дезертировала из Красной и белой армий, эмигрировала, погибла и т. д.». Он исходит из 250 тыс. общей численности офицерства (заниженной почти на 25 тыс.) при 75 тыс. в Красной армии (цифра несколько завышенная и к тому же включающая около 15 тыс. бывших белых) и 100 тыс. в белых, в т. ч. 30 у Колчака и 50 у Деникина со ссылкой на Спирина (что сильно занижено, т. к. только в Крыму на последнем этапе борьбы находилось 50 тыс. офицеров)[1320].

На самом же деле, как показано выше (см. первую главу), общая численность офицерства составляла примерно 276 тыс. чел. (включая и тех, кто к моменту октябрьского переворота не вернулся в строй по небоеспособности или был уволен Временным правительством; и те, и другие, однако, участвовали в событиях гражданской войны и были объектом расправ). Примерно 170 тыс. из них (около 62 %) воевало в белых армиях, у большевиков (без учета взятых в плен бывших белых офицеров) — 55–58 тыс. (19–20 %), в армиях новообразованных государств — до 15 тыс. (5–6 %) и немногим более 10 % — 28–30 тыс. не участвовало в гражданской войне — главным образом по той причине, что в подавляющем большинстве (свыше 2/3 «не участвовавших») они были истреблены большевиками в первые месяцы после развала фронта (конец 1917 — весна 1918 гг.) и в ходе «красного террора».

Во время гражданской войны погибло 85–90 тыс. офицеров. Свыше 60 % этого числа (50–55 тыс. чел.) падает на белые армии, свыше 10 % (до 10 тыс. чел.) на красную, 4–5 % на национальные и 22–23 % (около 20 тыс. чел.) на жертвы антиофицерского террора. В эмиграции оказалось примерно 70 тыс. офицеров, из которых до 83 % — эвакуировались с белыми армиями (58 тыс. чел.), до 10 % служили в армиях новообразованных государств, а остальные не участвовали в войне (в подавляющем большинстве это не вернувшиеся в Россию из-за революции бывшие пленные мировой войны и офицеры русских частей во Франции и на Салоникском фронте). На советской территории в общей сложности осталось около 110 тыс. офицеров. До 53 % (57–58 тыс. чел.) из них служили в белых армиях (включая тех, что после плена служили в красной), чуть больше 40 % (45–48 тыс. чел.) служили только в Красной Армии и остальные 7–8 % примерно поровну делятся на тех, кто служил в петлюровской и закавказских армиях и кому удалось вовсе уклониться от военной службы. Трагедия русского офицерства 1917–1922 гг. нашла, таким образом, свое выражение не только в том, что крушением российской государственности был предрешен и конец русского офицерства как социального слоя и культурно-психологического феномена, но и в физической гибели огромной части его состава. В общей сложности в 1914–1922 гг. офицерские погоны носило примерно 310 тысяч человек. В округленных цифрах — 40 тыс. (около 13 %) из них были кадровыми офицерами к началу мировой войны, еще столько же были призваны из запаса, 220 тыс. (71 %) подготовлено за войну и до 10 тыс. (чуть больше 3 %) произведено в белых армиях. Из этого числа 24 тыс. (около 8 %) погибло в мировую войну, до 90 тыс. (около 30 %) — в гражданскую (до эвакуации белых армий), 70 тыс. (22–23 %) оказалось в эмиграции и 110 тыс. (35–36 %) — на советской территории. Остается еще добавить, что из оставшихся в России (а также вернувшихся из эмиграции, откуда за все время с 1921 г. возвратилось примерно 3 тыс. офицеров) от 70 до 80 тысяч было расстреляно или погибло в тюрьмах и лагерях в 20-30-е годы (от трети до половины этого числа приходится на 1920–1922 гг. — главным образом в Крыму и Архангельской области). Со временем, вероятно, будут установлены все или почти все офицерские имена и судьбы.

Таблицы

Список таблиц №№ 1-33

1. Численность офицерского корпуса Действующей армии на 1 марта 1917 г.

2. Численность офицеров Действующей армии на 1 мая 1917 г.

3. Численность офицеров Действующей армии на 25 октября 1917 г.

4. Численность офицеров флота на январь 1917 г.

5. Пленные офицеры по состоянию на 1 августа 1918 г.

6. Возрождение кавалерийских полков в Белой армии

7. Командный состав 2-го и 3-го Корниловских полков

8. Потери гвардейской кавалерии в белых армиях

9. Потери Корниловской ударной дивизии

10. Состав Западной армии и Южной группы на конец апреля 1919 г.

11. Численность частей, расположенных в Раздольном на 6.03.1921 г.

12. Численность Ижевско-Воткинской бригады на июль 1922 г.

13. Численность частей Поволжской группы на 1.10.1922 г.

14. Численность частей Сибирской группы на 8.10.1922 г.

15. Потери 3-й армии войск адмирала Колчака с 1.09 по 15.10.1919 г.

16. Численность офицеров по военным округам, призванных на указанные даты 1918–1919 гг.

17. Мобилизация военных чиновников по военным округам

18. Мобилизация военных врачей по военным округам

19. Мобилизация офицеров и военных чиновников по военным округам на 21.11.1918 г.

20. Численность резерва бывших офицеров и чиновников в 1919 г.

21. Распределение мобилизованных офицеров некоторых регионов по чинам

22. Распределение мобилизованных офицеров некоторых регионов по возрасту (годам рождения)

23. Распределение мобилизованных офицеров некоторых регионов по военному образованию

24. Старшие специалисты различных родов войск в Красной армии

25. Численность и размещение русской эмиграции в 20-х годах

26. Строевой состав частей Русской Армии на сентябрь 1925 г.

27. Размещение строевых офицеров 1-го армейского корпуса по странам на сентябрь 1925 г.

28. Социальный состав комсостава РККА по категориям

29. Социальный состав комсостава РККА по годам

30. Образование комсостава РККА

31. .Партийность комсостава РККА

32. Состав слушателей академий РККА в 1927 г. по происхождению

33. Состав частей Степного корпуса на 31 июля 1918 г. 

Об Авторе

Волков Сергей Владимирович — родился в 1955 г. в Москве. Окончил ИСАА (при МГУ им М. В. Ломоносова). Доктор исторических наук, профессор. Ведущий научный сотрудник ИСАА (при МГУ), главный научный сотрудник Института русской истории РГГУ. Главный редактор газеты Российского Дворянского Собрания «Дворянский вестник». Автор более 500 научных и публицистических работ, в т. ч. книг «Чиновничество и аристократия в ранней истории Кореи» (М., 1987; 288 с.), «На углях великого пожара» (М., 1990), «До и после секретных протоколов» (М., 1990; в соавторстве), «Русский офицерский корпус» (М., 1993; 368 с.). «Трагедия русского офицерства» (М., 1999; 383 с.), «Служилые слои на традиционном Дальнем Востоке» (М., 1999, 312 с.), «Интеллектуальный слой в советском обществе» (М., 1999; 250 с.), «Белое движение в России: организационная структура» (М., 2000; 368 с).

Примечания

1

1 — Волков С. В. Русский офицерский корпус. М., 1993.

(обратно)

2

2 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республике Советов 1917–1920 гг. М., 1988.

(обратно)

3

3 — В моем распоряжении (в значительной степени благодаря помощи Н. Л. Казанцева) были практически все материалы по теме, изданные в эмиграции, в т. ч. полные комплекты всех основных зарубежных военных журналов.

(обратно)

4

4 — Россия в мировой войне 1914–1918 гг. В цифрах. М., 1925, с. 31.

(обратно)

5

5 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 28.

(обратно)

6

6 — Иногда округленно численность офицерского корпуса оценивается в 300 тыс. (Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1918–1920 годов, т. 1, Париж, 1962, с. 20, 124; Елисеев Ф. И. Лабинцы и последние дни на Кубани // ВП, № 43, с. 28). Встречаются мнения о 320 (Еленевский А. Военные училища в Сибири // ВБ, № 61, с. 26), 400 (Сербин Ю. В. ген. В. Л. Покровский // ВП, № 25, с. 9), и даже 500 тыс. офицеров (Николаев К. Н. Первый Кубанский поход // ВП, № 29, с. 24; Зиновьев Г. Е. Армия и народ: Советская власть и офицерство. Пг., 1920, с. 12), но, либо в этом случае имеется в виду численность с чиновниками и врачами, либо просто недоразумение. Примерно к таким же выводам приходит А. Зайцов; исходя из того, что на 1 мая 1917 г. в Действующей армии состояло налицо 136, 6 и по списку 202, 2 тыс. офицеров, следовательно, в тылу еще по крайней мере 37 тыс. (при том же соотношении 1:50 солдат), плюс 13 тыс. в плену на август 1918 г. и 40, 5 тыс. раненых, контуженных и отравленных газами, он определяет минимальную численность офицеров в 200, а более реальную — в 250 тысяч (Зайцов А. А. 1918 год. Гельсингфорс, 1934, с. 183). Цифру 250 тыс. называет и Н. Н. Головин (Головин Н. Н. Российская контрреволюция. кн. 1. Ревель, 1937, с. 85). Эту же цифру принимает и А. Г. Кавтарадзе (Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 28), причем не включает сюда не вернувшихся к тому времени в строй (в т. ч. и пленных). В советской литературе приводятся цифры 240 (Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров // Военно-исторический журнал, 1965, № 4, с. 11) и 275–280 тысяч (Буравченков А. А. Офицерский корпус русской армии накануне Октябрьской революции // Интеллигенция и революция, ХХ век. М., 1985, с. 147).

(обратно)

7

7 — См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров.

(обратно)

8

8 — См.: Гаврилов Л. М. О численности русской армии в период февральской революции // История СССР, 1964, № 2; Гаврилов Л. М., Кутузов В. В. Перепись русской армии 25. Х. 1917 гг // История СССР, 1972, № 3; Доценко В. Д. Эхо минувшего // Н. З. Кадесников. Краткий очерк Белой борьбы под Андреевским флагом. Л., 1991, с. 6.

(обратно)

9

9 — Березовский Н. Ю. Военспецы на службе в красном флоте // ВИЖ, 1996, № 2, с. 54.

(обратно)

10

10 — Деникин А. И. Очерки русской смуты. т. 1, ч. 2. Париж-Берлин, 1921, с. 49.

(обратно)

11

11 — Гиацинтов Э. Записки белого офицера. М., 1992, с. 253.

(обратно)

12

12 — Осипов А. К 65-й годовщине начала Белого движения // Ч, № 641, с. 20.

(обратно)

13

13 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 1, с. 85.

(обратно)

14

14 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 25–26.

(обратно)

15

15 — Герасимов М. Н. Пробуждение. М., 1965, с. 250.

(обратно)

16

16 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 1, с. 86.

(обратно)

17

17 — В основном данные такого рода обобщались в сводках сведений о настроении в действующей армии, регулярно составлявшиеся в Особом делопроизводстве Управления генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего (ЦГВИА, ф. 366) и соответствующих сводках фронтов, армий и корпусов. Часть их была опубликована в сборниках: Октябрьская революция и армия. 25. Х. 1917 — март 1918 гг. М., 1973; Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г. М., 1968; Разложение армии в 1917 г. Сборник документов. М. -Л., 1925.

(обратно)

18

18 — Революционное движение в русской армии, с. 26–27.

(обратно)

19

19 — По другим сведениям Февральская революция стоила Балтийскому флоту 70 офицеров — 67 убитых (в т. ч. 8 адмиралов и генералов) и 3 покончивших самоубийством (Морской журнал, № 29, с. 10). См. также: Бьеркелунд Б. Первые дни революции на Балтийском флоте // ВБ, № 107.

(обратно)

20

20 — Столыпин А. А. Записки драгунского офицера. 1917–1920 гг. // Русское прошлое, кн. 3 1992, с. 12–13.

(обратно)

21

21 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 5; Врангель П. Н. Воспоминания. Франкфурт, 1969, т. 1, с. 28.

(обратно)

22

22 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 7–8;.

(обратно)

23

23 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 1, с. 87.

(обратно)

24

24 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 50, 52–53.

(обратно)

25

25 — Там же, т. 1, ч. 1, с. 74.

(обратно)

26

26 — Там же, т. 1, ч. 2, с. 114.

(обратно)

27

27 — Революционное движение в русской армии, с. 75.

(обратно)

28

28 — Гиацинтов Э. Записки белого офицера. М., 1992, с. 255.

(обратно)

29

29 — Ларионов В. Последние юнкера. Франкфурт, 1984, с. 38.

(обратно)

30

30 — Революционное движение в русской армии, с. 169.

(обратно)

31

31 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 32–33.

(обратно)

32

32 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 1, с. 92–93.

(обратно)

33

33 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 31.

(обратно)

34

34 — Лисовой Я. Л. А. Керенский в армии генерала Деникина (по материалам штаба 28-й дивизии) // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 37.

(обратно)

35

35 — Революционное движение в русской армии, с. 213.

(обратно)

36

36 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 185.

(обратно)

37

37 — Революционное движение в русской армии, с. 211–212.

(обратно)

38

38 — Секретный отчет комиссаров ХI армии И. Кириенко и А. Чекотило // Белый архив, т. 1. Париж, 1926, с. 29.

(обратно)

39

39 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 177.

(обратно)

40

40 — Революционное движение в русской армии, с. 217–220.

(обратно)

41

41 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 184.

(обратно)

42

42 — Моисеев М. А. Воспоминания старого корниловца // ВП, № 91, с. 25.

(обратно)

43

43 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1918–1920 годов, т. 1, Париж, 1962, с. 17.

(обратно)

44

44 — Краснов П. Н. На внутреннем фронте // АРР, 1, c. 111–112.

(обратно)

45

45 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 2, с. 66.

(обратно)

46

46 — Там же, с. 114.

(обратно)

47

47 — Там же, с. 139.

(обратно)

48

48 — Революционное движение в русской армии, с. 428.

(обратно)

49

49 — Там же, с. 505–513, 551.

(обратно)

50

50 — См.: Шкловский В. Революция и фронт. Пг., 1921.

(обратно)

51

51 — Столыпин А. А. Записки драгунского офицера, с. 30.

(обратно)

52

52 — Кришевский Н. В Крыму (1916–1918 г.) // АРР, ХШ, с. 96.

(обратно)

53

53 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 19–20.

(обратно)

54

54 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 2, с. 129–134.

(обратно)

55

55 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, т. 1, ч. 2, с. 141.

(обратно)

56

56 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 3, с. 27–29.

(обратно)

57

57 — О событиях во дворце см.: Прюссинг фон О. Защита Зимнего Дворца // ВБ, № 20; Гайлеш де К. Защита Зимнего Дворца // НРС 4. 11. 1971.

(обратно)

58

58 — Синегуб А. П. Защита Зимнего дворца // АРР, IV, с. 163, 193–194.

(обратно)

59

59 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 33.

(обратно)

60

60 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 3, с. 44.

(обратно)

61

61 — Ларионов В. Последние юнкера, с. 25.

(обратно)

62

62 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 33.

(обратно)

63

63 — «Правда» 24. 11. 1917 г.

(обратно)

64

64 — Мамонтов С. Походы и кони. Париж, 1981, с. 49.

(обратно)

65

65 — Московское городское Братское кладбище. М., 1992, с. 82.

(обратно)

66

66 — Веденяпин Н. Московский Императрицы Екатерины II кадетский корпус // КП, № 22, с. 90.

(обратно)

67

67 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 49.

(обратно)

68

68 — Одарченко Д. Как полонили Москву // ВП, № 44, с. 11–14; Трембовельский А. Смутные дни Москвы в октябре 1917 года // Ч, № 624, с. 18–20; Соколов П. Последние защитники // Ч, № 94/95, с. 31–34; Волков А. Л. Вооруженное выступление юнкеров в Москве // ВИВ, № 41; Невзоров А. Г. 4-я Московская школа прапорщиков // ВБ, № 91; Трескин Л. Н. Московское выступление большевиков в 1917 г. // Ч, № 159–159; Зилов С. «Московская неделя» в октябре 17-го года //Перекличка, № 187/188, с. 7–9.

(обратно)

69

69 — Алексеев Г. Две встречи // ВБ, № 62, с. 16; Перепеловский К. М. Киевское Великого Князя Константина Константиновича Военное Училище // ВБ, № 73, с. 24.

(обратно)

70

70 — Моисеев М. А. Былое. 1894–1980. Сан Франциско, 1980, с. 69.

(обратно)

71

71 — Сукачев Л. П. Из воспоминаний // ВП, № 28, с. 21–22.

(обратно)

72

72 — Сырцов Б. Чугуевское военное училище. 1916–1917 / ВБ, № 90, с. 38.

(обратно)

73

73 — Познанский В. С. Очерки истории вооруженной борьбы советов Сибири с контрреволюцией в 1917–1918 гг. Новосибирск, 1973, с. 44, 48–49.

(обратно)

74

74 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 61, с. 28.

(обратно)

75

75 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 66–7.

(обратно)

76

76 — Поляков И. Донские казаки в борьбе с большевиками // ВП, № 6, с. 26. Гнесин Ф. Туркестан в дни революции и большевизма // Белый архив, т. 1, с. 86, 90–93.

(обратно)

77

77 — Столыпин А. А. Записки драгунского офицера, с. 48–49.

(обратно)

78

78 — Свидерский Д. Д. Поход к Ледяному походу // ПП, № 1, с. 17–19.

(обратно)

79

79 — Николаев К. Н. Первый Кубанский поход // ВП, с. 21–22.

(обратно)

80

80 — Будберг А. П. Дневник //АРР, ХП, с. 266.

(обратно)

81

81 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы под андреевским флагом на суше, морях, озерах и реках России в 1917–1922 гг. Спб., 1992, с. 24–25.

(обратно)

82

82 — См.: Шкловский В. Революция и фронт. Пг., 1921.

(обратно)

83

83 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957, с. 227–228.

(обратно)

84

84 — Будберг А. П. Дневник //АРР, ХП, с. 262–263.

(обратно)

85

85 — Поляков И. Донские казаки, с. 25. См. также: Апухтин С. На фронте после революции // ВБ, № 92; Драудин Т. Рижский фронт в 1917 г. М., 1922; Чемоданов Г. Н. Последние дни старой армии. М. -Л., 1926; Поливанов А. Из моего дневника. Последние дни Лейб-Гвардии Уланского Ее Величества полка // ВБ, № 77; Новиков С. Конец родного полка // ВБ, № 89; Лисенко В. Конец одной батареи // ВБ, № 116; Голубинцев С. На Тихий Дон // Родимый край, № 106.

(обратно)

86

86 — В первые годы после революции появился ряд работ, где делалась попытка осмыслить трагедию офицерства: Крачкевич И. З. История русской революции. кн. 1. Трагедия русской интеллигенции. Гродно, 1921; Мариюшкин. Трагедия русского офицерства. Новый Сад, 1923; Оберучев К. М. Офицеры в русской революции. Нью-Йорк, б. г.; Яхонтов В. А. Русское офицерство в связи с развитием русской общественности. Нью-Йорк, 1919.

(обратно)

87

87 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками. Воспоминания. Париж, 1931, с. 39.

(обратно)

88

88 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 53.

(обратно)

89

89 — Николаев К. Н. Первый Кубанский поход, с. 24.

(обратно)

90

90 — Еленевский А. Перечисление войсковых частей Поволжья и Сибири в 1918–1919 годах // ВБ, № 89, с. 38.

(обратно)

91

91 — Поляков И. Донские казаки, с. 26; Число офицеров в Киеве определялось также в 30 тыс. чел. (Доклад начальнику операционного отделения германского восточного фронта о положении дел на Украине в марте 1918 года // АРР, I, с. 291.).

(обратно)

92

92 — Булацель С. Воспоминания о службе в Персидской Казачьей Его Величества Шаха дивизии // Наши вести, № 434, с. 15–17. См. также: Захарин И. Е. На службе у персидского шаха // Ч, № 629, с. 14–16; Калугин С. Персидская казачья Его Величества Шаха дивизия // ВИВ, № 11, с. 15–17; Фадеев П. Персидская революция // РК, № 89, с. 9–17.

(обратно)

93

93 — На службе Отечества. Сан-Франциско, 1963, с. 361, 367; Васильев В. Русский Легион Чести // Ч, № 630, с. 23–24.

(обратно)

94

94 — Бобарыков И. И. Киев — Севастополь via Германия — Англия // ВИВ, № 42–43, с. 32–35.

(обратно)

95

95 — Марушевский В. В. Год на Севере (август 1918 — август 1919 г.). // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 1. Архангельск, 1993, с. 244.

(обратно)

96

96 — Лампе фон А. А. Пути верных. Париж, 1960, с. 51.

(обратно)

97

97 — Бар. Фрейтаг фон Лорингофен. Из дневника //АРР, П, с. 199.

(обратно)

98

98 — Попов К. С. Воспоминания Кавказского гренадера 1914–1920. Белград, 1925, с. 209.

(обратно)

99

99 — Столыпин А. А. Записки драгунского офицера, с. 74–77.

(обратно)

100

100 — Калинин И. М. Русская Вандея. М. -Л., 1926, с. 11.

(обратно)

101

101 — Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказьи (1917–1920 гг.) // АРР, 1Х, с. 168.

(обратно)

102

102 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 134.

(обратно)

103

103 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане. Нью-Йорк, 1959, с. 66–67.

(обратно)

104

104 — Добрынин В. А. Оборона Мугани — 1918–1919. Записки кавказского пограничника. Сан-Франциско-Париж, 1978; Барат Л. Духовный и политический профиль молодых офицеров гражданской войны 1918–1919 гг // Ч, № 647, с. 22.

(обратно)

105

105 — Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказьи, с. 154, 177.

(обратно)

106

106 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 52–53, 113, 135, 137–138; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 32–33.

(обратно)

107

107 — Красный террор в годы гражданской войны. По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. Лондон, 1992, с. 111.

(обратно)

108

108 — Моисеев М. А. Былое, с. 72.

(обратно)

109

109 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 64; 10-й гусарский Ингерманландский полк. 1704–1954, с. 20; Слезкин Ю. А. Летопись пережитых годов. Буэнос Айрес, 1975, с. 80–84.

(обратно)

110

110 — Дроздовский М. Г. Дневник. Нью-Йорк, 1963, с. 75–79.

(обратно)

111

111 — Кришевский Н. В Крыму (1916–1918 г.) // АРР, ХШ, с. 105–107.

(обратно)

112

112 — Крымский конный Ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк. 1784–1922. Сан-Франциско, 1978, с. 117. Кришевский Н. В Крыму, с. 107.

(обратно)

113

113 — Альмендингер В. В. «По крайней мере, Достовалов не будет знать времени начала атаки» (Воспоминания) // ВП, № 63/64, с. 23–29.

(обратно)

114

114 — Крымский конный полк, с. 125

(обратно)

115

115 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 58; Кришевский Н. В Крыму, с. 109; в это число входят, очевидно, и гражданские лица — таковых, например, только во дворе городской тюрьмы было убито свыше 6 0.

(обратно)

116

116 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 202.

(обратно)

117

117 — Кришевский Н. В Крыму, с. 108, 117.

(обратно)

118

118 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 187–189.

(обратно)

119

119 — Кришевский Н. В Крыму, с. 108.

(обратно)

120

120 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 191.

(обратно)

121

121 — Там же, с. 195–196.

(обратно)

122

122 — Туркул А. В. Дроздовцы в огне. Нью-Йорк, 1990, с. 49.

(обратно)

123

123 — Одесский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус. 1899–1924. Нью-Йорк, 1974, с. 281–282.

(обратно)

124

124 — Ч, № 45, с. 20; Марков А. Кадеты и юнкера. Сан-Франциско, 1961, с. 236.

(обратно)

125

125 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 129–130.

(обратно)

126

126 — Мельгунов С. П. Красный террор в России. М., 1990, с. 46.

(обратно)

127

127 — Деникин А. И. Очерки русской смуты // Белое дело, кн. 1, М., 1992, с. 82; Волков А. Памяти трагически погибших офицеров одного полка // ВБ, № 129; Кришевский Н. В Крыму, с. 111. Число погибших офицеров определяется также в 32 чел. (Воронович Н. Меж двух огней // АРР, УП, с. 59.).

(обратно)

128

128 — Абальянц. Восстание Бердянского Союза Увечных Воинов в начале апреля 1918 года // ВП, № 51, с. 13.

(обратно)

129

129 — См., напр.: Греков А. П. На Украине в 1917 году // ВП, № 44.

(обратно)

130

130 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 42.

(обратно)

131

131 — Стефанович М. Л. Первые жертвы большевицкого массового террора (Киев — январь 1918 г.) // Ч, № 502, с. 15–16.

(обратно)

132

132 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 46; Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста // АРР, У1, с. 340.

(обратно)

133

133 — Матасов В. Д. Белое движение на Юге России. 1917–1920 годы. Монреаль, 1990, с. 59.

(обратно)

134

134 — Розеншильд-Паулин В. Участие в Белом Движении. Жизнь за рубежом. // Гоштовт Г. А. Кирасиры Его Величества в Великую войну. т. 3. Париж, б. г., с. 131.

(обратно)

135

135 — Могилянский Н. М. Трагедия Украйны // АРР, XI, с. 77, 83.

(обратно)

136

136 — Гольденвейзер А. А. Из киевских воспоминаний // АРР, У1, с. 206.

(обратно)

137

137 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 94.

(обратно)

138

138 — Любарский Г. Из киевских воспоминаний // НВ, № 179, с. 9.

(обратно)

139

139 — Битенбиндер А. Виленское военое училище // ВБ, № 79, с. 34.

(обратно)

140

140 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 74.

(обратно)

141

141 — На службе Отечества, с. 378.

(обратно)

142

142 — Виноградов Н. И. О волевом столбняке антибольшевиков // Перекличка, № 82/83, с. 14.

(обратно)

143

143 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 65.

(обратно)

144

144 — Кришевский Н. В Крыму, с. 119.

(обратно)

145

145 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 42.

(обратно)

146

146 — Лукомский А. С. Из воспоминаний // АРР, У, с. 174.

(обратно)

147

147 — Тинченко Я. Украiнське офiцерство: шляхи скорботи та забуття. 1917–1921 роки. Киiв, 1995, с. 99–100.

(обратно)

148

148 — Милоданович В. «Полтавский бой» // ВБ, № 104, с. 23–24.

(обратно)

149

149 — Тинченко Я. Украiнське офiцерство, табл. 2–3.

(обратно)

150

150 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 6, с. 34.

(обратно)

151

151 — Герасименко К. В. Махно // Деникин, Юденич, Врангель. М., 1991, с. 216.

(обратно)

152

152 — Казанович Б. Поездка из Добровольческой армии в «Красную Москву» // АРР, УП, с. 187.

(обратно)

153

153 — Лейхтенбергский Г. Как начиналась «Южная Армия» // АРР, VIII, с. 181.

(обратно)

154

154 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 12, с. 15.

(обратно)

155

155 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 190–192.

(обратно)

156

156 — Хитрово В. Киевская эпопея // ВИВ, № 31, с. 14–15.

(обратно)

157

157 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 12, с. 15–16.

(обратно)

158

158 — Гуль Р. Киевская эпопея // АРР, П, с. 67.

(обратно)

159

159 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 195–197.

(обратно)

160

160 — Плешко Н. Из прошлого провинциального интеллигента // АРР, 1Х, с. 218.

(обратно)

161

161 — Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста // АРР, У1, с. 340.

(обратно)

162

162 — Хитрово В. С. Киевская эпопея 1918 г. // ВИВ, № 31; Бобарыков И. И. Киев — Севастополь via Германия — Англия // ВИВ, № 42–43, с. 25–27; Гуль Р. Киевская эпопея, с. 75, 78, 81–82; Гуль Р. Моя биография // Новый Журнал, № 164, 17–18; Кислицин В. А. В огне гражданской войны. Харбин, 1936, с. 12–20. См. также: Горелов П. Следуя крестному пути // Гуль Р. Ледяной поход. М., 1990, с. 8.

(обратно)

163

163 — Памятка Ливенца. 1919–1929. Рига, 1929, с. 110.

(обратно)

164

164 — Гуреев В. Екатеринославский поход // Ч, № 407, с. 14; Матасов В. Д. Белое движение на Юге России, с. 111–112; А. Д. Екатеринославский поход // ПП, № 9.

(обратно)

165

165 — Гуреев В. Екатеринославский поход, с. 14.

(обратно)

166

166 — Мирошниченко П. Старобельцы // ПП, № 4, с. 44–46.

(обратно)

167

167 — Власов А. А. О бронепоездах Добровольческой армии // ВБ, № 96, с. 35.

(обратно)

168

168 — Милоданович В. «Полтавский бой», с. 24–30.

(обратно)

169

169 — Памятка Ливенца, с. 104–110.

(обратно)

170

170 — Сумские гусары. (1651–1951). сф б. г., с. 272–274.

(обратно)

171

171 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 202–203.

(обратно)

172

172 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 230–231, 209.

(обратно)

173

173 — Мельников Н. М. А. М. Каледин герой Луцкого прорыва и Донской атаман. Париж, 1968, с. 240; Оприц И. Н. Лейб-казаки в годы революции и гражданской войны. Париж, 1939, с. 20.

(обратно)

174

174 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 102. По другим сведениям в резне 12 января среди нескольких десятков жертв было 36 офицеров (Голубинцев А. В. Русская Вандея. Мюнхен, 1959, с. 52, 56).

(обратно)

175

175 — Свидерский Д. Д. Поход к Ледяному походу, с. 37.

(обратно)

176

176 — Корниловский ударный полк. Париж, 1936, с. 56.

(обратно)

177

177 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка. Париж, 1974, с. 111.

(обратно)

178

178 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 64.

(обратно)

179

179 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 204.

(обратно)

180

180 — Оприц И. Н. Лейб-казаки, с. 89.

(обратно)

181

181 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 89.

(обратно)

182

182 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 123, 215–216, 219.

(обратно)

183

183 — Лукомский А. С. Воспоминания // Белое дело, кн. 1, с. 258.

(обратно)

184

184 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 123, 258–259, 262.

(обратно)

185

185 — Елисеев Ф. И. Кавказское восстание // ПП, № 6, с. 11, 17–18.

(обратно)

186

186 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 106, 155, 162–163.

(обратно)

187

187 — Львов Н. Н. Свет во тьме. Очерки Ледяного похода. Сидней, 1972, с. 6.

(обратно)

188

188 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 227.

(обратно)

189

189 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 76.

(обратно)

190

190 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 25–56.

(обратно)

191

191 — Шкуро А. Г. Записки белого партизана. Буэнос Айрес, 1961, с. 90.

(обратно)

192

192 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 4 6.

(обратно)

193

193 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 63–64, 85–87, 104.

(обратно)

194

194 — См.: Краснов В. Из воспоминаний о 1917–1920 гг. // АРР, VIII, с. 161.

(обратно)

195

195 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 254; Красный террор в годы гражданской войны, с. 88.

(обратно)

196

196 — «Северо-Кавказский край», 2 7. 06. 1919 г. № 130, с. 2–3.

(обратно)

197

197 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 90.

(обратно)

198

198 — Денисов С. В. Белая Россия. Нью-Йорк, б. г., с. 52–53.

(обратно)

199

199 — Арсеньев А. А. Воспоминания о службе в Кабардинском конном полку // ВБ, № 117, с. 16.

(обратно)

200

200 — Арсеньев А. А. Из героических времен // ВБ, № 32, с. 17.

(обратно)

201

201 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане, с. 20, 23–27, 33, 39, 58, 60–61, 81.

(обратно)

202

202 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 35–36, 137, 163, 66.

(обратно)

203

203 — Тимофеев. История Ачинского конно-партизанского отряда // Ч, № 56, с. 25.

(обратно)

204

204 — Денисов С. В. Белая Россия, с. 54–55.

(обратно)

205

205 — Отчет о командировке из Добровольческой Армии в Сибирь в 1918 году // АРР, 1Х, с. 259, 261.

(обратно)

206

206 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 84–87, 74–76, 173, 188, 206.

(обратно)

207

207 — Будберг А. П. Дневник белогвардейца. М., 1990, с. 172.

(обратно)

208

208 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 94.

(обратно)

209

209 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 232.

(обратно)

210

210 — Денисов С. В. Белая Россия, с. 51–52.

(обратно)

211

211 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 51.

(обратно)

212

212 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 242–243.

(обратно)

213

213 — Смильг-Бенарио М. На советской службе // АРР, Ш, с. 170.

(обратно)

214

214 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 286.

(обратно)

215

215 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 52–53.

(обратно)

216

216 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 64.

(обратно)

217

217 — Денисов С. В. Белая Россия, с. 53.

(обратно)

218

218 — Сахаров К. В. Белая Сибирь. Мюнхен, 1923, с. 7.

(обратно)

219

219 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 118.

(обратно)

220

220 — Волков А. Л. Гренадеры в Гражданской войне // ВИВ, № 45/46, с. 35.

(обратно)

221

221 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 53–55.

(обратно)

222

222 — Лебедев В. И. Борьба русской демократии против большевиков. Нью-Йорк, 1919, с. 37.

(обратно)

223

223 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 1. Архангельск, 1993, с. 49.

(обратно)

224

224 — Вырыпаев В. Каппелевцы // ВП, № 28, с. 6.

(обратно)

225

225 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь // ПП, № 25, с. 4, № 24, с. 6.

(обратно)

226

226 — Виноградов Н. И. О волевом столбняке антибольшевиков, с. 17.

(обратно)

227

227 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 88, 116, 125.

(обратно)

228

228 — Трифонов И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975, с. 166.

(обратно)

229

229 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 37, 45.

(обратно)

230

230 — См., напр.: Цывинский Г. Ф. 50 лет в Императорском флоте. Рига, 1921.

(обратно)

231

231 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 47, 52, 55–58.

(обратно)

232

232 — «Известия ВЦИК» 10. 09. 1918 г.

(обратно)

233

233 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 239, 266–267, 261.

(обратно)

234

234 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 51.

(обратно)

235

235 — Там же, с. 21.

(обратно)

236

236 — Гефтер А. Воспоминания курьера // АРР, Х, с. 118–119.

(обратно)

237

237 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 220.

(обратно)

238

238 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 47–48.

(обратно)

239

239 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 271.

(обратно)

240

240 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 208–209.

(обратно)

241

241 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 230, 258, 266, 254, 212, 255.

(обратно)

242

242 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 49–50.

(обратно)

243

243 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 2 60.

(обратно)

244

244 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 105–106.

(обратно)

245

245 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 34–56, 214–215, 284–286.

(обратно)

246

246 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 116.

(обратно)

247

247 — «Известиях ВЦИК», 5. 05. 1919 г.

(обратно)

248

248 — Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста //АРР, У1, с. 360.

(обратно)

249

249 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 129.

(обратно)

250

250 — Там же, с. 87–88.

(обратно)

251

251 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 2, с. 131.

(обратно)

252

252 — Там же, кн. 5, с. 14–15.

(обратно)

253

253 — См.: Покровский М. Н. Контрреволюция за четыре года. М., 1922.

(обратно)

254

254 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 225.

(обратно)

255

255 — Мельгунов С. П. Гражданская война в освещении П. Н. Милюкова. Париж, 1929, с. 70.

(обратно)

256

256 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 26.

(обратно)

257

257 — Там же, кн. 5, с. 15–16.

(обратно)

258

258 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 125.

(обратно)

259

259 — Там же, с. 63, 83–84.

(обратно)

260

260 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 2 1-22, 24–25.

(обратно)

261

261 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 110.

(обратно)

262

262 — Слащев-Крымский Я. А. Крым в 1920 году. М., 1990, с. 35.

(обратно)

263

263 — Называется также дом № 36 (Марковцы-артиллеристы. 50 лет верности России. Париж, 1967, с. 15).

(обратно)

264

264 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 46–48.

(обратно)

265

265 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 81.

(обратно)

266

266 — Лукомский А. С. Воспоминания, с. 230.

(обратно)

267

267 — Иногда называется дом № 54 (Марковцы-артиллеристы, с. 15), № 36 как штаб (Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 54; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 57) или № 2 как штаб и общежитие (Ларионов В. Последние юнкера, с. 31).

(обратно)

268

268 — Булюбаш Е. Мои воспоминания о Первом Кубанском походе // ВП, № 17, с. 17–18.

(обратно)

269

269 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 49.

(обратно)

270

270 — Там же, с. 51; Ларионов В. Последние юнкера, с. 33; Марковцы-артиллеристы, с. 16.

(обратно)

271

271 — Ларионов В. Последние юнкера, с. 27.

(обратно)

272

272 — Марковцы-артиллеристы, с. 16.

(обратно)

273

273 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 52.

(обратно)

274

274 — По свидетельству штабс-капитана Мезерницкого, он состоял из 150 чел. Юнкерского батальона, 120 чел. 1-го Георгиевского офицерского полка (эти части он называет как первые, сформированые в армии) и взвода юнкеров Донского училища. См.: Мезерницкий В. К. Так пролилась первая кровь // Кадетская перекличка, № 59, с. 71–72.

(обратно)

275

275 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 58.

(обратно)

276

276 — Марковцы-артиллеристы, с. 22; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 56.

(обратно)

277

277 — Черепов А. Н. Зарождение антикоммунистической борьбы на Юге России // ВП, № 75, с. 15–21.

(обратно)

278

278 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 64–65.

(обратно)

279

279 — Там же, с. 73.

(обратно)

280

280 — Поляков И. Донские казаки, с. 376.

(обратно)

281

281 — Булюбаш Е. Мои воспоминания о Первом Кубанском походе, с. 19.

(обратно)

282

282 — Долгополов А. Отряд полковника Кутепова // ВП, № 13, с. 18.

(обратно)

283

283 — Крицкий А. История 1-го кавалерийского «Полковника Гершельмана» дивизиона // ВП, № 5, с. 7.

(обратно)

284

284 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 31.

(обратно)

285

285 — Корниловский ударный полк, с. 56, 58, 61.

(обратно)

286

286 — Долгополов А. Отряд полковника Кутепова, с. 19. См. также: Долгополов А. От Таганрога до Ростова с отрядом полковника Кутепова // ВП, № 16; Ковалев Е. Последний бой на Персиановке. (10 февраля 1918 г.) // ВБ, № 31.

(обратно)

287

287 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 58.

(обратно)

288

288 — Там же, с. 69.

(обратно)

289

289 — Там же, с. 99.

(обратно)

290

290 — Там же, с. 70.

(обратно)

291

291 — Там же, с. 86, 89.

(обратно)

292

292 — Там же, с. 70.

(обратно)

293

293 — Векслер А. Русская молодежь за честь России. Кадеты Морского корпуса в первых боях с большевиками // ВП, № 15, с. 9.

(обратно)

294

294 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 64.

(обратно)

295

295 — Там же, с. 65.

(обратно)

296

296 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 110; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 69.

(обратно)

297

297 — Дончиков В. Молодежь в добровольчестве // ВП, № 29, с. 30; Сальский Б. Студенческий батальон // ВП, № 22, с. 11–13; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 67.

(обратно)

298

298 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 68.

(обратно)

299

299 — Там же, с. 69.

(обратно)

300

300 — Долгополов А. Отряд полковника Кутепова, с. 20–21; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 72.

(обратно)

301

301 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 72.

(обратно)

302

302 — Крицкий А. История 1-го кавалерийского «Полковника Гершельмана» дивизиона, с. 7.

(обратно)

303

303 — Мельников Н. М. А. М. Каледин герой Луцкого прорыва и Донской атаман, с. 240.

(обратно)

304

304 — Львов Н. Н. Свет во тьме, с. 17.

(обратно)

305

305 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 102–103.

(обратно)

306

306 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 65.

(обратно)

307

307 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 28–29.

(обратно)

308

308 — Там же, с. 36.

(обратно)

309

309 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 76.

(обратно)

310

310 — Сукачев Л. В. Из воспоминаний, № 28, с. 23.

(обратно)

311

311 — Николаев К. Н. Первый Кубанский поход, с. 24.

(обратно)

312

312 — Львов Н. Н. Свет во тьме, с. 21.

(обратно)

313

313 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 76–77.

(обратно)

314

314 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 227.

(обратно)

315

315 — Корниловский ударный полк, с. 56.

(обратно)

316

316 — Сукачев Л. В. Из воспоминаний, № 28, с. 24.

(обратно)

317

317 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 94.

(обратно)

318

318 — Там же, с. 44, 49, 159.

(обратно)

319

319 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 36–37.

(обратно)

320

320 — Львов Н. Н. Свет во тьме, с. 2.

(обратно)

321

321 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 73.

(обратно)

322

322 — Богаевский А. П. Воспоминания 1918 г. Нью-Йорк, 1963, с. 42–43.

(обратно)

323

323 — Свидерский Д. Д. Поход к Ледяному походу, с. 36.

(обратно)

324

324 — Голеевский М. Н. Материалы по истории гвардейской пехоты и артиллерии в гражданскую войну с 1917 г. по 1922 г. кн. 1. Бг б. г., с. 45–46.

(обратно)

325

325 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 88.

(обратно)

326

326 — Богаевский А. П. Воспоминания, с. 56.

(обратно)

327

327 — Львов Н. Н. Свет во тьме, с. 17. О духовном облике первых добровольцев см. также: Турчанинов Б. Терновый венец. За Русь Святую. Скорбные тени и др. // ВП, №№ 45–50, 69–70, 73–74, 91; ПП, №№ 3, 11, 14.

(обратно)

328

328 — Первые начавшие. Нью-Йорк, 1958, с. 44. Приводятся также цифры от 2,5 до 4 тыс. (около 3 тыс. штыков и 400 сабель). См.: Лукомский А. С. Воспоминания, с. 240; Богаевский А. П. Воспоминания, с. 56; Дерябин А. И. Белые армии в гражданской войне в России. М., 1994, с. 10.

(обратно)

329

329 — Богаевский А. П. Воспоминания, с. 55–56; Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 113–114; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 123; Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 110; Первые начавшие, с. 44.

(обратно)

330

330 — Сербин Ю. В. ген. В. Л. Покровский, с. 8–9.

(обратно)

331

331 — Боголюбский В. Н. Воспоминания юного артиллерийского офицера о начале гражданской войны // ПП, № 20, с. 46–47.

(обратно)

332

332 — Николаев К. Н. Смутные дни на Кубани // Ч, № 331–332, с. 18–20; По другим сведениям в конце декабря в отряде Галаева было до 200 чел. и у Покровского менее 100 (Науменко В. Г. Начало гражданской войны на Кубани // КИЛС, № 8, с. 10).

(обратно)

333

333 — Сербин Ю. В. ген. В. Л. Покровский, с. 7–13; Николаев К. Н. Первый Кубанский поход, № 30, с. 10.

(обратно)

334

334 — Крамаров. Воспоминания об отряде «Спасения Кубани» // ПП, № 25, с. 14–15; Казамаров П. Т. Россию защищают дети // ПП, № 5, с. 33.

(обратно)

335

335 — Пухальский Ф. В. В Кубанском правительственном отряде // ВП, № 17, с. 31; Полянский Е. Первый бой на Кубани // ВП, № 16, с. 5–6; Третьяков В. Первые добровольцы на Кубани и кубанцы в 1-ом походе // ВБ, № 24, с. 18. См. также: Сербин Ю. В. Смутные дни на Кубани. Белград, 1924; Леонтович В. Первые бои на Кубани. Воспоминания. Мюнхен, 1923; Гаджемуков В. Черкесы и большевизм // ВП, № 50; Скрылов А. И. Экспедиция Бардижа на Тамань в самодельном бронепоезде // ВП, № 7; Он же. Экспедиция К. Л. Бардижа // ПП, № 24;

(обратно)

336

336 — Науменко В. Г. Начало гражданской войны на Кубани // КИЛС, № 8, с. 14–15.

(обратно)

337

337 — Мяч А. Вступление в Кубанский отряд // ПП, № 1, с. 21.

(обратно)

338

338 — По другим даным, полковник Кузнецов командовал Гвардейским дивизионом численостью до 400 ч, куда входила и сотня полковника Демяника, и было еще несколько сотен под началом полковника Косинова — второй конный отряд, а также батарея есаула Крамарова — из артиллерии всех трех отрядов, а конная батарея Корсуна сведена во взвод, приданный отряду полковника Кузнецова; встречаются упоминания, что конница была сведена в Черкесский и Кубанский казачий полки (Казамаров П. Т. Россию защищают дети, с. 36–37; Сербин Ю. В. ген. В. Л. Покровский, с. 11; Третьяков В. Первые добровольцы на Кубани и кубанцы в 1-ом походе, с. 19). В сборнике «Первые начавшие» артиллерия отряда описана так: Кубанская сводная батарея есаула Крамарова, Кубанская полевая батарея капитана Виноградова и конно-артиллерийский взвод есаула Корсуна. Там же численность отряда определяется в 1500 чел. пехоты, 500 чел. конницы, а всего около 3 тыс. чел. при 8 орудиях (с. 72), но в списке опечаток указывается. что все эти данные не верны: на самом деле в отряде 2500 чел. пехоты, 800 конницы при 12 орудиях, а всего около 4 тыс. чел. Последнее полностью соответствует данным о том, что тогда было зарегистрировано около 5 тыс. чел., в т. ч. более 3 тыс. боевого элемента, в момент соединения — 3150, при численности армии Корнилова 2770 (Науменко В. Г. Начало гражданской войны на Кубани // КИЛС, № 9, с. 16–22).

(обратно)

339

339 — Николаев К. Н. Смутные дни на Кубани, № 331, с. 11–12; Денисов С. В. Белая Россия, с. 111.

(обратно)

340

340 — Воронович Н. Меж двух огней, с. 80–81.

(обратно)

341

341 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 187. Говорится также о наличии в 1-й бригаде еще 4-й, а во 2-й — 3 и 5-й (б. Кубанская полевая) батарей (Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 165; Первые начавшие, с. 76). По другим сведениям в 1-ю бригаду входили Корниловский и Партизанский, во 2-ю — Офицерский и Кубанский полки двухбатальонного состава, в конную бригаду — Черкесский и Конный четырехсотенного состава с Кубанской конной батареей и инженерно-саперный отряд из двух рот — связи и подрывников (Пермяков Л. ген. Корнилов (Из воспоминаний участника 1-го Кубанского похода) // ВП, № 31/32, с. 20).

(обратно)

342

342 — Крицкий А. История 1-го кавалерийского «Полковника Гершельмана» дивизиона, с. 16.

(обратно)

343

343 — Черешнев В. Конница под Екатеринодаром // ВП, № 9, с. 2, 5–9; Острецов В. Атака // ВП, № 14, с. 21–22.

(обратно)

344

344 — Третьяков В. Первые добровольцы на Кубани и кубанцы в 1-ом походе, с. 19.

(обратно)

345

345 — Первый Кубанский поход нашел освещение как в ряде посвященных ему книг (Какурин И. Первый Кубанский генерала Корнилова поход. Париж, 1967; Половцев Л. В. Рыцари тернового венца. Париж, 1980) и сборников (В память Первого Кубанского Похода. Сборник. Белград, 1926; Ледяной поход. б. м., 1949; Ледяной поход. 1918–1953. б. м., 1953; Первые начавшие. Сборник памяти 40-летия 1-го Кубанского похода. Нью-Йорк,1958; Начало Белой борьбы и ее основоположники. 1917–1957. Сборник. Аргентина, 1957), так и в многочисленных воспоминаниях офицеров-участников, публиковавшихся в ряде эмигрантских журналов: «Вестнике первопоходника» (Бассов Н. И. Кореновская. Усть-Лабинская. Ново-Дмитриевская. Екатеринодар-Дядьковская-Новочеркасск — № 6–8, 18–19; Лисенко И. Записки юнкера (и др.) — № 9-10, 15–16, 91; Рейнгардт Г. Мой взвод и др. — № 20–25,33; Крицкий А. Начало 1-го Кубанского похода № 10; Эйхенбаум И. Пасха в Лежанке — № 21; Кариус Э. Ф. Ледяной… — № 3; Черешнев В. Конница под Екатеринодаром — № 9 и Последний павлон — № 22; Арон. Текинцы — № 22; Гуссак Г. Перед походом — № 2; Лысенко И. Наши сестры — № 27; Головань Г. К 46-й годовщине первых начавших — № 29 и Прошлое обязывает — № 34; Гетманов. Первый Корниловский поход — № 2; Ваксмут А. П. Русским женщинам — № 33; Ряснянский С. Н. Командировка к походному Донскому атаману — № 29 и Воспоминания о Кубанском походе — № 53/54; Крамаров. Под Екатеринодаром — № 93), «Первопоходники» (Гернберг С. Н. Выступление Добровольческой армии в Первый Корниловский «Ледяной» поход — № 5; Трембовельский А. Возвращение из первого похода — № 1; Федоров Н. В. Смерть есаула Власова, командира Баклановского отряда, в бою под Выселками — № 34; Нефедьев К. Два первопоходника — № 13), «Часовом» (Павлов Б. Алексеевцы в Первом Кубанском походе — № 581) и др. Однако имена всех его погибших участников до сих пор не установлены (список уцелевших — награжденных Знаком Отличия — хранился в единственном экземпляре в правлении Союза первопоходников в Белграде и, по-видимому, был утрачен во время Второй мировой войны).

(обратно)

346

346 — Ледяной поход. 1918–1953. Сборник. Нью-Йорк, 1953, с. 5–6.

(обратно)

347

347 — Николаев К. Н. Первый Кубанский поход, № 29, с. 24.

(обратно)

348

348 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи. т. 1. Мюнхен, 1973, с. 18–20.

(обратно)

349

349 — Там же, с. 22, 25–26.

(обратно)

350

350 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 44–45.

(обратно)

351

351 — Там же, с. 44; Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 28–30.

(обратно)

352

352 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 31, 34; Виноградов Н. И. О волевом столбняке антибольшевиков, с. 7.

(обратно)

353

353 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 126, 138, 140, 151.

(обратно)

354

354 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 114–115, 120, 126.

(обратно)

355

355 — Авалов П. В борьбе с большевизмом. Гамбург, б. г., с. 46–47.

(обратно)

356

356 — Лейхтенбергский Г. Как начиналась «Южная Армия» // АРР, VIII, с. 179; см. также: ПП, № 9, с. 49.

(обратно)

357

357 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское // Белое дело, кн. 3. М., 1992, с. 90–91.

(обратно)

358

358 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 6, с. 85.

(обратно)

359

359 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 249–250.

(обратно)

360

360 — Лейхтенбергский Г. Как начиналась «Южная Армия», с. 174, 181.

(обратно)

361

361 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 125.

(обратно)

362

362 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 242–243.

(обратно)

363

363 — В «Известиях Астраханского Совета» от 27. 08. 1918 г. была перепечатана заметка из киевской газеты, где офицеры-уроженцы Астрахани шлют привет из Ростова, где они записались в Астраханскую добровольческую армию (следуют имена 32 офицеров).

(обратно)

364

364 — Белое дело, кн. 3, с. 400.

(обратно)

365

365 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, с. 92.

(обратно)

366

366 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 6, с. 89.

(обратно)

367

367 — Лукомский А. С. Из воспоминаний //АРР, У, с. 184.

(обратно)

368

368 — Там же, с. 86.

(обратно)

369

369 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 214 (герцог Г. Лейхтенбергский в своих воспоминаниях называет дату 1/14 ноября).

(обратно)

370

370 — Белое дело, кн. 3, с. 400.

(обратно)

371

371 — Поляков И. Донские казаки, с. 226.

(обратно)

372

372 — Материалы по истории Донской артиллерии. вып. 1–2. Париж, 1935–1939, с. 12.

(обратно)

373

373 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 54.

(обратно)

374

374 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 77.

(обратно)

375

375 — Мельников Н. М. А. М. Каледин герой Луцкого прорыва и Донской атаман, с. 231.

(обратно)

376

376 — Денисов С. В. Белая Россия, с. 32.

(обратно)

377

377 — См.: Бугураев М. Чернецовцы — Тихого Дона партизаны // ВП, № 27; Последний бой с полковником Чернецовым // Ч, № 112/ 113; Туроверов Н. Гибель Чернецова. // Ч, 655–660.

(обратно)

378

378 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 92.

(обратно)

379

379 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 6–7.

(обратно)

380

380 — Падалкин А. Степной поход и начало казачьих восстаний на Дону // РК, № 80/81, с. 44–45, 85; Падалкин А. Партизаны-степняки // ПП, № 2, с. 5–6; Материалы по истории Донской артиллерии, с. 10; С. В. Денисов (имея в виду момент выступления из Новочеркасска, называет в отряде Семилетова 470 чел., Мамонтова и Назарова по 250, Слюсарева 80, Каргальскова 70 и Чернушенко 45 чел. (Денисов С. В. Белая Россия, с. 111.).

(обратно)

381

381 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 56, 58.

(обратно)

382

382 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, с. 357–58.

(обратно)

383

383 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 14.

(обратно)

384

384 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, с. 62–63.

(обратно)

385

385 — История латышских стрелков (1915–1920). Рига, 1972, с. 440.,

(обратно)

386

386 — Гражданская война и военная интервенция в СССР. т. 1 М., 1980, с. 226.

(обратно)

387

387 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, с. 64.

(обратно)

388

388 — Там же, с. 64, 68–69, 194.

(обратно)

389

389 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 204.

(обратно)

390

390 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 16; Бугураев М. Бронепоезда Донской армии // ВБ, № 45.

(обратно)

391

391 — Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское, с. 59–61.

(обратно)

392

392 — Поляков И. Донские казаки, с. 226–227.

(обратно)

393

393 — Оприц И. Н. Лейб-казаки, с. 223.

(обратно)

394

394 — Раковский Г. Н. В стане белых. Константинополь, 1920, с. 226; Перепеловский К. М. Белое движение // Кадетская перекличка, № 26, с. 60.

(обратно)

395

395 — И пластунский батальон Улагая (Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 247).

(обратно)

396

396 — По некоторым сведениям (Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 247; Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 127) два, но один из них тот, что Деникин называл в составе 2-й дивизии (см. выше).

(обратно)

397

397 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 192–193; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 246–247; Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 127; Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 247–248.

(обратно)

398

398 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 73–74.

(обратно)

399

399 — Шкуро А. Г. Записки белого партизана, с. 140.

(обратно)

400

400 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 70.

(обратно)

401

401 — Шкуро А. Г. Записки белого партизана, с. 158.

(обратно)

402

402 — Там же, с. 140.

(обратно)

403

403 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 92.

(обратно)

404

404 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 11.

(обратно)

405

405 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк. Париж, 1962, с. 7.

(обратно)

406

406 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 364.

(обратно)

407

407 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 10–13.

(обратно)

408

408 — Власов А. А. Список и организация бронепоездов Добровольческой и Донской армий 1918–1920 гг. // ВБ, № 115, с. 39–44; См. также его работу: О бронепоездах Добровольческой армии // Там же, №№ 95-112, 114.

(обратно)

409

409 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 13; ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 10–11.

(обратно)

410

410 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 3, 6–9, 12.

(обратно)

411

411 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 130, 141–144.

(обратно)

412

412 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 16–17; ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 12, 15–20.

(обратно)

413

413 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 93.

(обратно)

414

414 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 16.

(обратно)

415

415 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 121–122.

(обратно)

416

416 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 241.

(обратно)

417

417 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 6, 12, 20.

(обратно)

418

418 — Матасов В. Д. Белое движение на юге России, с. 123.

(обратно)

419

419 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 135, л. 5, 8, 12, 15, 19–20.

(обратно)

420

420 — Ширвинт. Лейб-драгуны дома и на войне. кн. 3. Париж, 1930, с. 138.

(обратно)

421

421 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк, с. 37; Дерябин А. И. Белые армии, с. 20.

(обратно)

422

422 — В 1-ю конную дивизию в марте входили 1-й и 2-й Уманские, 1-й и 2-й Запорожские полки, во 2-ю Кубанскую казачью в апреле — 1-й и 2-й Лабинские, Сводно-Кубанский, Запорожский (Елисеев Ф. И. Лабинцы, № 41, с. 20; Пухальский Ф. В. Отход в неизвестность // ВП, № 12, с. 17).

(обратно)

423

423 — Рубцов И. Петроградские уланы в Гражданской войне на Юге России 1918–1920 // ПП, № 6, с. 24 (доп. см.: письмо В. Маркова // ПП, № 9); Врангель П. Н. Воспоминания, т. 2, с. 91.

(обратно)

424

424 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 20; Октябрь 1920-го. Последние бои Русской Армии генерала Врангеля за Крым. М., 1995, с. 109–111.

(обратно)

425

425 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 11.

(обратно)

426

426 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 3 64.

(обратно)

427

427 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 11, с. 41.

(обратно)

428

428 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 13–14.

(обратно)

429

429 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 260.

(обратно)

430

430 — Ковалев Е. Бой с конной арией Буденного у Батайска и Ольгинской // ВБ, № 77, с. 20.

(обратно)

431

431 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 70; См. также: Добровольческая армия. БСЭ. 3 изд.

(обратно)

432

432 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 16.

(обратно)

433

433 — Добрынин. Борьба с большевизмом на Юге России. Участие в борьбе донского казачества. Февраль 1917 — март 1920. Прага, 1921, с. 111.

(обратно)

434

434 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 19.

(обратно)

435

435 — «Известия ВЦИК», 31. 07. 1919 г.

(обратно)

436

436 — См.: Советская военная энциклопедия.

(обратно)

437

437 — Деникин А. И. Поход на Москву. М., 1990, с. 28.

(обратно)

438

438 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 20.

(обратно)

439

439 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 2, с. 16.

(обратно)

440

440 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 19.

(обратно)

441

441 — Раковский Г. Конец белых. Прага, 1921, с. 441.

(обратно)

442

442 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 20.

(обратно)

443

443 — Голеевский М. Н. Материалы по истории гвардейской пехоты и артиллерии в гражданскую войну с 1917 г. по 1922 г. кн. 3. Белград, б. г., с. 58.

(обратно)

444

444 — Патронов И. Ф. Письмо в редакцию // Ч, № 238–239, с. 43

(обратно)

445

445 — Критский М. Красная армия на Южном фронте // АРР, ХУIII, с. 280.

(обратно)

446

446 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 268.

(обратно)

447

447 — Корниловский ударный полк, с. 122.

(обратно)

448

448 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 354.

(обратно)

449

449 — Пронин Д., Александровский Г., Ребиков Н. Седьмая гаубичная. 1918–1921. Нью-Йорк, 1960, с. 112–113.

(обратно)

450

450 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 376.

(обратно)

451

451 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 142, 179.

(обратно)

452

452 — Корниловцы. Юбилейная памятка 1917–1967 гг. Париж, 1967, с. 42, 59–60. Или же: 1-й полк — 2300 штыков (в т. ч. офицерская рота более 100), 2-й — 2250 (офицерский батальон 750), 3-й — 1660 (офицерская рота 100) штыков (Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 331).

(обратно)

453

453 — Корниловский ударный полк, с. 157.

(обратно)

454

454 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 464, 471.

(обратно)

455

455 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 125, 127, 168, 187, 208, 222, 256, 313–314, 335, 350, 375; т. 2, с. 9, 14, 23, 39, 41–42, 58-9, 99, 103, 105, 116, 139, 178, 198, 208, 219, 229, 266, 282, 308–309, 336–338, 368.

(обратно)

456

456 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 138; т. 2, с. 33, 127, 177, 181, 196–197.

(обратно)

457

457 — Казанович Б. Партизанский полк в Первом Кубанском походе // ВП, № 16, с. 3.

(обратно)

458

458 — Прянишников Б. Еще о «Белых мальчиках». Во втором Кубанском походе с Партизанским полком // Ч, № 576, с. 13.

(обратно)

459

459 — Павлов Б. Из истории алексеевского полка // Ч, № 568, с. 13.

(обратно)

460

460 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк, с. 6, 16, 20, 40–42.

(обратно)

461

461 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 201.

(обратно)

462

462 — Яконовский Е. Голая Пристань (Последний б-ой лейб-гренадер 7 октября 1920) // ВБ, № 6, с. 45.

(обратно)

463

463 — Маевский В. А. Гвардейские саперы. Новый Сад, б. г., с. 184.

(обратно)

464

464 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 275–277.

(обратно)

465

465 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 220–221.

(обратно)

466

466 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества. Белград, 1928, с. 19, 55, 61, 63, 78–79.

(обратно)

467

467 — Горяйнов И. 13-й пехотный Белозерский генерал-фельдмаршала князя Волконского полк в гражданскую войну // ВБ, № 124, с. 31–32.

(обратно)

468

468 — Карпов Б. В. Белый флот в Азовском море // Ч, № 139/140, с. 15.

(обратно)

469

469 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 122, лл. 7–8.

(обратно)

470

470 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 337.

(обратно)

471

471 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 73.

(обратно)

472

472 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 66.

(обратно)

473

473 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1 д. 122, лл. 7–8.

(обратно)

474

474 — Марковцы-артиллеристы, с. 236, 242, 288–291.

(обратно)

475

475 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 292.

(обратно)

476

476 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 35.

(обратно)

477

477 — Лейб-драгуны дома и на войне, с. 137.

(обратно)

478

478 — Топорков. Александрийцы у г. Святой Крест 12 января 1920 г. // ВБ, № 43, с. 15, 17; Раух Г. Г. Разгром Буденного под Ростовом 6–8 января 1920 г. // ВП, № 71/72, с. 24.

(обратно)

479

479 — Шишков Л. 4-й гусарский Мариупольский Императрицы Елисаветы Петровны полк // ВБ, № 111, с. 27.

(обратно)

480

480 — Рубцов И. Петроградские уланы, № 7, с. 31.

(обратно)

481

481 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 205.

(обратно)

482

482 — Краткие сведения об Отдельном Сибирском Офицерском батальоне // ПП, № 18, с. 38.

(обратно)

483

483 — Лейб-гвардии Московский полк. 7. Х1. 1811-7. Х1. 1936. б. м., б. г., с. 50.

(обратно)

484

484 — Осипов А. Краткий военный календарь легкого бронепоезда «Генерал Алексеев» // ВП, № 67/68, с. 49.

(обратно)

485

485 — Толстов В. Г. Краткая историческая памятка Кубанского, генерал-фельдмаршала Великого Князя Михаила Николаевича полка Кубанского казачьего войска 1732–1932 гг. // Кубанский исторический и литературный сборник, № 4, с. 22.

(обратно)

486

486 — Глебов А. Формирование и жизнь 3-го Черкесского коного полка Черкесской конной дивизии // ПП, № 6, с. 3–4, 7–8.

(обратно)

487

487 — См.: Туржанский С. Л. Дневник поручика, младшего офицера Семилетовской батареи Сводно-Партизанской дивизии Донской армии с 30 ноября 1919 г. по 28 сентября 1921 г. // ПП, № 29–32.

(обратно)

488

488 — Голубинцев А. В. Русская Вандея, с. 188–189.

(обратно)

489

489 — Какурин И. Донской офицерский резерв в Крыму // ПП, № 15, с. 17–20.

(обратно)

490

490 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 231.

(обратно)

491

491 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 20–21, 64.

(обратно)

492

492 — Армия и Флот. Париж, б. г., с. 100, 108.

(обратно)

493

493 — Лейб-гвардии Московский полк, с. 14.

(обратно)

494

494 — Ходнев Д. Д. Л. -гв. Финляндский полк в Великой и гражданской войне (1914–1920 гг.). Бг, 1932, с. 48.

(обратно)

495

495 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 212.

(обратно)

496

496 — Ч, № 39, с. 19–20.

(обратно)

497

497 — Янковский Е. К 250-летию основания Лейб-Гвардии Кексгольмского полка // Военая быль, № 45, с. 22–23.

(обратно)

498

498 — Голеевский М. Н. Материалы по истории гвардейской пехоты и артиллерии в гражданскую войну с 1917 г. по 1922 г. кн. 1–3. Бг б. г., с. 45–46.

(обратно)

499

499 — Баумгартен А. А., ЛитвиновА. А. Памятка кирасир Ее Величества за время гражданской войны. Берлин, 1927, с. 44–46, 111, LIII–LV.

(обратно)

500

500 — Уланы Его Величества 1876–1926 гг. б. м., 1927, с. 32, 39, 41.

(обратно)

501

501 — Ширвинт. Лейб-драгуны дома и на войне. Вып. 2. Париж, б\г., с. 38–40.

(обратно)

502

502 — Оприц И. Н. Лейб-казаки, с. 145–146, 265–266, 357, 363–364.

(обратно)

503

503 — Армия и Флот, с. 91.

(обратно)

504

504 — История Лейб-Гвардии 1-й артиллерийской бригады. б. м., б. г., с. 11–13; Аккерман фон. Лейб-гвардии 2-я артиллерийская бригада. Париж, 1933, с. 79, 82–83.

(обратно)

505

505 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 13.

(обратно)

506

506 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 134.

(обратно)

507

507 — Многие из кавалерийских офицеров оставили воспоминания: Афанасьев С. Лихой налет улан 1-го уланского Петроградского полка // ПП, № 27–28; Борель М. В поход // ВП, № 25, 27; Витт де Д. Миниатюры прошлого и др. // ВБ, № 20, 47, 53; Волков-Муромцев Н. В. Юность от Вязьмы до Феодосии. Париж, 1983; Глушков А. Из дневника кавалериста // ВП, № 4; Искандер кн. А. Конная атака (взятие Большой Каховки. 1920) // ВБ, № 60; Мейер Ю. К. Записки белого кирасира. Вашингтон, 1991; Шилле М. Из дневника кавалериста // ВП, № 9, 20, 27.

(обратно)

508

508 — Составлена по: Приказ ВСЮР № 1301 от 27. 06. 1919 г.; Рубцов И. Петроградские уланы, с. 30–31; Топорков. Александрийцы у г. Святой Крест; Оношкович-Яцына Е. Сводно-Гвардейский кавалерийский полк в период 10 декабря 1919 г. — 15 марта 1920 г. // ПП, № 2; Раух Г. Г. Разгром Буденного под Ростовом; Лейб-драгуны дома и на войне, с. 138; Матасов В. Д. Белое движение на Юге России, с. 106, 140, 144; Столыпин А. А. Записки драгунского офицера, с. 82; Крымский коный полк, с. 141; Сумские гусары; Аристов А. Девятый гусарский Киевский полк // ВП, № 89–90; Шишков Л. 4-й гусарский Мариупольский полк; Байдак А. А. Участие Белгородских улан в гражданской войне. 1917–1920. Белград, 1931; Голицын Н. В. кн. Конная атака Новоархангельских улан в октябре 1919 года // ВИВ, № 44; Кох С. Э. Встреча с Махновцами // Ч, № 114/115, с. 35; Вонсяцкий А. А. Против большевиков // Ч, № 29, с. 26; Витт де Л. На Акманае в 1919 году // ВБ, № 49, с. 15. и др.

(обратно)

509

509 — Сумские гусары, с. 269, 276, 320.

(обратно)

510

510 — См.: Шишков П. 4-й гусарский Мариупольский полк.

(обратно)

511

511 — Армия и Флот, с. 122.

(обратно)

512

512 — Аристов А. Девятый гусарский Киевский полк, № 90, с. 15.

(обратно)

513

513 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 79.

(обратно)

514

514 — Слезкин Ю. А. Летопись пережитых годов, с. 89.

(обратно)

515

515 — 10-й гусарский Ингерманландский полк, с. 20; Слезкин Ю. Ингерманландский гусарский полк в гражданской войне // НВ, № 260, с. 6–8.

(обратно)

516

516 — Армия и Флот, с. 117.

(обратно)

517

517 — Куторга Г. Черниговские гусары в гражданскую войну // ВБ, № 98, с. 13.

(обратно)

518

518 — Рубцов И. Петроградские уланы, № 6, с. 30–31, № 7, с. 31, 34.

(обратно)

519

519 — Сукачев Л. В. Из воспоминаний, № 33, с. 16.

(обратно)

520

520 — Байдак А. А. Участие Белгородских улан в гражданской войне, с. 7, 10, 32.

(обратно)

521

521 — Ч, № 190, с. 22.

(обратно)

522

522 — Столыпин А. А. Записки драгунского офицера, с. 82–83.

(обратно)

523

523 — Крымский конный полк, с. 129, 148–149, 173, 176, 246–247; Рубцов И. Петроградские уланы, № 7, с. 34.

(обратно)

524

524 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 26–27.

(обратно)

525

525 — Попов К. С. Лейб-Эриванцы в Великой войне. Париж, 1959, с. 8.

(обратно)

526

526 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 229, 278–280.

(обратно)

527

527 — Кривошей А. Ю. Краткая история гренадерских частей в Гражданскую войну // ВИВ, № 18, с. 24–25; Волков А. Л. Гренадеры в Гражданской войне // ВИВ, № 4 5/46, с. 35–36.

(обратно)

528

528 — Чернопыский. 42-й пехотный Якутский полк в гражданской войне // ВБ, № 126, с. 41–44.

(обратно)

529

529 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк, с. 30.

(обратно)

530

530 — Перепеловский К. М. Киевское Военное Училище, с. 24–26.

(обратно)

531

531 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 227.

(обратно)

532

532 — Ч, № 40, с. 18–19.

(обратно)

533

533 — Дюкин В. Сергиевское Артиллерийское училище в годы гражданской войны // ВБ, № 86, с. 13–14; Мамушин. Сергиевское артиллерийское училище // Ч, № 51, с. 14.

(обратно)

534

534 — Ч, № 45, с. 19.

(обратно)

535

535 — Корниловское военное училище. Памятка. б. м., б. г., с. 1, 18–19.

(обратно)

536

536 — Корниловцы, с. 128.

(обратно)

537

537 — Щепинский Б. А. Последние годы военной жизни воспитанников кадетских рот Морского Училища // ВБ, № 118, с. 34–35.

(обратно)

538

538 — Среди оставленных ими многочисленных воспоминаний см., напр.: Аристов В. На «Живом» в гражданскую войну // ВБ, № 94; Боголюбов Н. А. Посыльное судно «Китобой» // ВБ, № 107; Ваксмут А. П. Моряки у Корнилова // ВП, № 8; Варнек П. А. На фланге армии // ВБ, № 9; Нелавицкий И. Начало 2-го Отряда Судов и снятие с мели канон. лодки «Терец» // ВБ, № 101.

(обратно)

539

539 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 25.

(обратно)

540

540 — Эльманович В. Морская рота Добровольческой армии // ВП, № 12, с. 15.

(обратно)

541

541 — Штром А. А. Памяти «белой молодежи» // Русская газета, 1967, № 50.

(обратно)

542

542 — Варнек П. А. Образование флота Добровольческой армии // ВБ, № 129, с. 13; Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 33–35.

(обратно)

543

543 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 42.

(обратно)

544

544 — Варнек П. А. Образование флота Добровольческой армии, с. 16.

(обратно)

545

545 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 31.

(обратно)

546

546 — Ваксмут А. П. Конец Каспийской флотилии времени гражданской войны под командой генерала Деникина // ВП, № 27, с. 3, 8, 10; Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 52–53.

(обратно)

547

547 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 253.

(обратно)

548

548 — Моисеев М. А. Былое, с. 73.

(обратно)

549

549 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 248–250.

(обратно)

550

550 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 369–370.

(обратно)

551

551 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 350.

(обратно)

552

552 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк, с. 6–7.

(обратно)

553

553 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 32–33; Лукомский А. С. Из воспоминаний // АРР, У1, с. 117.

(обратно)

554

554 — Там же, с. 8–9.

(обратно)

555

555 — На службе Отечества, с. 364–365.

(обратно)

556

556 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 339.

(обратно)

557

557 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 382.

(обратно)

558

558 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 12, с. 16.

(обратно)

559

559 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 38, 105, 72.

(обратно)

560

560 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 255.

(обратно)

561

561 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 58–60.

(обратно)

562

562 — Там же, с. 60–63.

(обратно)

563

563 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 250.

(обратно)

564

564 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 382–383.

(обратно)

565

565 — Там же, с. 384–385.

(обратно)

566

566 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. б92.

(обратно)

567

567 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 385–386.

(обратно)

568

568 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 82.

(обратно)

569

569 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 385.

(обратно)

570

570 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 12.

(обратно)

571

571 — Буденный С. М. Пройденный путь. т. 1, М., 1958, с. 103, 126, 247.

(обратно)

572

572 — Елисеев Ф. И. Отход от Маныча (в 1920-м году) // ПП, № 34, с. 31–32.

(обратно)

573

573 — Фрунзе М. В. О принципах стратегии и тактики Красной Армии // Вопросы стратегии и оперативного искусства в советских военных трудах 1917–1940. М., 1965, с. 55.

(обратно)

574

574 — Корниловский ударный полк, с. 150–151.

(обратно)

575

575 — Марковцы-артиллеристы, с. 168; Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 225.

(обратно)

576

576 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 234.

(обратно)

577

577 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 191.

(обратно)

578

578 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 445.

(обратно)

579

579 — Деникин А. И. Очерки русской смуты.

(обратно)

580

580 — См.: Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России. М., 1968.

(обратно)

581

581 — Корниловский ударный полк, с. 57.

(обратно)

582

582 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 92.

(обратно)

583

583 — Туркул А. В. Дроздовцы в огне, с. 36.

(обратно)

584

584 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 368.

(обратно)

585

585 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 360.

(обратно)

586

586 — Герасименко К. В. Махно, с. 231, 234, 243.

(обратно)

587

587 — Корниловский ударный полк, с. 123.

(обратно)

588

588 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 387.

(обратно)

589

589 — Шкуро А. Г. Записки белого партизана, с. 221.

(обратно)

590

590 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 271.

(обратно)

591

591 — Одесский кадетский корпус, с. 116–117.

(обратно)

592

592 — Лампе фон А. А. Пути верных, с. 135–139, 143–150.

(обратно)

593

593 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 242.

(обратно)

594

594 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 109.

(обратно)

595

595 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 66.

(обратно)

596

596 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 127–128, 239.

(обратно)

597

597 — Щепинский Б. А. Последние годы военной жизни воспитанников кадетских рот Морского Училища // ВБ, № 118, с. 36; см. там же, с. 48.

(обратно)

598

598 — Марковцы-артиллеристы, с. 245.

(обратно)

599

599 — Баумгартен А. А., ЛитвиновА. А. Памятка кирасир Ее Величества, с. 102.

(обратно)

600

600 — Крымский конный полк, с. 130, 148, 173.

(обратно)

601

601 — Елисеев Ф. И. Лабинцы, № 43, с. 25.

(обратно)

602

602 — См.: Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России.

(обратно)

603

603 — Корниловцы, с. 50–55, 88, 102–106.

(обратно)

604

604 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 259, 265–266.

(обратно)

605

605 — Долгополов А. Отряд полковника Кутепова, с. 20–21. По другим сведениям всего с 13 по 16 января их погибло ок. 150 (Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 96–97).

(обратно)

606

606 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 130.

(обратно)

607

607 — Суворин Б. А. За родиной. Париж, 1922, с. 11; Лукомский А. С. Воспоминания, с. 239.

(обратно)

608

608 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 120.

(обратно)

609

609 — Лукомский А. С. Воспоминания, с. 240.

(обратно)

610

610 — Ледяной поход, с. 6. (Иногда встречаются утверждения, что погибла почти половина участников похода и только под Екатеринодаром пало до 400 чел, не считая 1500 раненых, но они не соответствуют действительности)

(обратно)

611

611 — Гуль Р. Ледяной поход (с Корниловым). М., 1990, с. 80. Иногда говорится о 64 чел. (Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 204; Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 189).

(обратно)

612

612 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 58, 60.

(обратно)

613

613 — Кариус Э. Ф. Второй. // ВП, № 11, с. 8.

(обратно)

614

614 — Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960, с. 184.

(обратно)

615

615 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 165, 244.

(обратно)

616

616 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 154.

(обратно)

617

617 — Буденный С. М. Пройденный путь, с. 247.

(обратно)

618

618 — Агуреев К. В. Разгром белогвардейских войск Деникина, с. 113–121; См. также: История Латышских стрелков.

(обратно)

619

619 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 211.

(обратно)

620

620 — Моисеев М. А. Былое, с. 93.

(обратно)

621

621 — Мамонтов С. Походы и кони, с. 352.

(обратно)

622

622 — Моисеев М. А. Воспоминания старого корниловца // ВП, № 92, с. 47.

(обратно)

623

623 — Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение, с. 184.

(обратно)

624

624 — Суворин Б. А. За родиной, с. 203.

(обратно)

625

625 — Ч, № 31, с. 10.

(обратно)

626

626 — Ходнев Д. Д. Л. -гв. Финляндский полк, с. 42, 46–47.

(обратно)

627

627 — Армия и Флот, с. 100; Швецов А. К боевому прошлому лейб-гренадер // Ч, № 54, с. 18.

(обратно)

628

628 — Лейб-гвардии Московский полк, с. 21–24.

(обратно)

629

629 — Ч, № 39, с. 19–20.

(обратно)

630

630 — Козлянинов В. Ф. Юбилейная памятка конногвардейца. Париж, 1931, с. 60–61, 65–66.

(обратно)

631

631 — Баумгартен А. А., ЛитвиновА. А. Памятка кирасир Ее Величества за время гражданской войны. Берлин, 1927, с. V, LVI–LVII.

(обратно)

632

632 — Попов К. С. Лейб-Эриванцы, с. 194, 242.

(обратно)

633

633 — Подушкин К. 18-й гусарский Нежинский полк // ВБ, № 86, с. 29.

(обратно)

634

634 — Сумские гусары, с. 321.

(обратно)

635

635 — 10-й гусарский Ингерманландский полк, с. 29–30.

(обратно)

636

636 — Ч, № 81, с. 14.

(обратно)

637

637 — «Русская жизнь», 18. 10. 1968 г.

(обратно)

638

638 — Ч, № 37, с. 12.

(обратно)

639

639 — Байдак А. А. Участие Белгородских улан в гражданской войне, с. 38–39.

(обратно)

640

640 — Оприц И. Н. Лейб-казаки, с. 5–6, 357.

(обратно)

641

641 — История Лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады, с. 15–19.

(обратно)

642

642 — Аккерман фон. Лейб-гвардии 2-я артиллерийская бригада, с. 108.

(обратно)

643

643 — Баумгартен А. А., ЛитвиновА. А. Памятка кирасир Ее Величества, с. LIX.

(обратно)

644

644 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 55, 59–60.

(обратно)

645

645 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 112.

(обратно)

646

646 — Корниловский ударный полк, с. 76.

(обратно)

647

647 — Корниловцы, с. 42.

(обратно)

648

648 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 180.

(обратно)

649

649 — Корниловский ударный полк, с. 107, 109.

(обратно)

650

650 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 213.

(обратно)

651

651 — Корниловский ударный полк, с. 118–119; Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 232; Корниловцы, с. 42; Матасов В. Д. Белое движение на Юге России, с. 102.

(обратно)

652

652 — Корниловцы, с. 83.

(обратно)

653

653 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 254.

(обратно)

654

654 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 412.

(обратно)

655

655 — Корниловский ударный полк, с. 160.

(обратно)

656

656 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 461, 478.

(обратно)

657

657 — Корниловский ударный полк, с. 182, 185, 191.

(обратно)

658

658 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 502–503.

(обратно)

659

659 — Корниловский ударный полк, с. 201, 227.

(обратно)

660

660 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 54–55, 91, 95, 99, 114, 151, 208, 216, 232, 234.

(обратно)

661

661 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 221.

(обратно)

662

662 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 281, 290, 293, 324, 325, 328, 331, 333, 335, 349, 371, 375, 376.

(обратно)

663

663 — Там же, т. 2, с. 10, 14. 17, 27, 34. 39–40, 63. 66, 71–72, 90, 99, 102–103, 106, 128, 132–133, 138, 166–167, 197, 212, 219, 224, 233–234, 242, 257, 279, 305, 320, 326, 336.

(обратно)

664

664 — Марковцы-артиллеристы, с. 283–287.

(обратно)

665

665 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 385.

(обратно)

666

666 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 104; Дроздовский М. Г. Дневник, с. 153.

(обратно)

667

667 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 142. Данные о потерях в этом бою расходятся. По другим — убито 70 и многие умерли от ран (Туркул А. В. Дроздовцы в огне, с. 36) или 44 (Пронин Д., Александровский Г., Ребиков Н. Седьмая гаубичная, с. 132), или свыше 100 ч., в т. ч. 44 офицера (Матасов В. Д. Белое движение на юге России, с. 92).

(обратно)

668

668 — Нилов С. Р. На броневике «Верный» // ВИВ, № 27–29, с. 10.

(обратно)

669

669 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 167.

(обратно)

670

670 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 13. По другим данным 26. 01 2-я рота потеряла убитыми 31 ч. (Туркул А. В. Дроздовцы в огне, с. 51–52).

(обратно)

671

671 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 356, 372.

(обратно)

672

672 — Там же, т. 2, с. 29; Участник. Десант в Хорлах // Ч, № 353, с. 8.

(обратно)

673

673 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 68, 120, 143, 197.

(обратно)

674

674 — Там же, т. 1, с. 243, 245, 292; т. 2, с. 213.

(обратно)

675

675 — Участник. Краткая выписка из боевой жизни 2-го конного имени генерала Дроздовского полка // Ч, № 48, с. 23.

(обратно)

676

676 — Пронин Д., Александровский Г., Ребиков Н. Седьмая гаубичная, с. 221–222.

(обратно)

677

677 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 273.

(обратно)

678

678 — Туркул А. В. Дроздовцы в огне, с. 3; Ч, № 501, с. 18.

(обратно)

679

679 — Туркул А. В. Русский национальный фронт // Вестник общества Галлиполийцев, № 32, с. 1.

(обратно)

680

680 — Прянишников Б. Еще о «Белых мальчиках», с. 14.

(обратно)

681

681 — Партизанский генерала Алексеева пехотный полк. 1917–1920. Сборник. 1974 (ПП, № 21), с. 10.

(обратно)

682

682 — Павлов Б. Из истории алексеевского полка, с. 14.

(обратно)

683

683 — Долгополов А. Добровольческие десанты в Азовском и Черном морях // ВП, № 67, с. 8.

(обратно)

684

684 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 273; Кривошей А. Ю. Краткая история гренадерских частей, с. 25; Волков А. Л. Гренадеры в гражданской войне, с. 36. По другим данным, убито в бою и после пленения 200 ч. (Пылин Б. (Павлов). Первые четырнадцать лет. Калифорния, 1972, с. 160) или — убито 58, в т. ч. 10 из пленных, 17 спаслось (Терентьев В. Последний Кубанский поход. // ВП, с. 16).

(обратно)

685

685 — Партизанский генерала Алексеева пехотный полк, с. 13.

(обратно)

686

686 — Альмендингер В. В. Симферопольский офицерский полк, с. 17–21, 23. По другим даным — с 20. 08 по 14. 09 потеряно 255 убитых и 317 раненых (Альмендингер В. В. Гибель 2-го батальона Симферопольского офицерского полка // ВБ, № 57, с. 42).

(обратно)

687

687 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 331.

(обратно)

688

688 — Перепеловский К. М. Киевское Военное Училище, с. 25–26; Ч, № 41, с. 9.

(обратно)

689

689 — Армия и Флот, с. 124.

(обратно)

690

690 — Ч, № 40, с. 18–19; Армия и Флот, с. 128.

(обратно)

691

691 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 122, л. 3

(обратно)

692

692 — Штейфон Б. А. Кризис добровольчества, с. 63.

(обратно)

693

693 — Павлов Б. Из истории алексеевского полка, с. 14.

(обратно)

694

694 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 79.

(обратно)

695

695 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 277.

(обратно)

696

696 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 254–255.

(обратно)

697

697 — Лейб-драгуны дома и на войне, с. 140.

(обратно)

698

698 — Елисеев Ф. И. Отход от Маныча, с. 32.

(обратно)

699

699 — Лейб-драгуны дома и на войне, с. 141.

(обратно)

700

700 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 50.

(обратно)

701

701 — По некоторым сведениям белая армия на Юге потеряла всего убитыми 50, умершими от ран 8 и от болезне 60–70 тыс. чел. — всего примерно 120 тысяч (Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение, с. 184–186) Стало быть, погибших офицеров должно приходиться примерно 8 тыс. на Добровольческую армию и 5 — на другие части. Однако с учетом того, что в 1918 г. Добровольческая армия составляла в среднем до 50 % всех белых войск и что удельный вес офицерских потерь был намного выше средних, число погибших офицеров должно быть не менее 15–17 тысяч.

(обратно)

702

702 — Агуреев К. В. Разгром белогвардейских войск Деникина, с. 122.

(обратно)

703

703 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 197.

(обратно)

704

704 — Агуреев К. В. Разгром белогвардейских войск Деникина, с. 164, 168–169.

(обратно)

705

705 — Варнек П. А. Эвакуация Одессы Добровольческой армией в 1920 г // ВБ, № 106, с. 16–17.

(обратно)

706

706 — Штейнман Ф. Отступление из Одессы //АРР, VI, с. 97.

(обратно)

707

707 — Елисеев Ф. И. Лабинцы, № 39, с. 17.

(обратно)

708

708 — Родимый край, № 106, с. 45.

(обратно)

709

709 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 1, с. 392. По паническим слухам, распространявшимся в невоенных белых кругах под влиянием Новороссийской катастрофы, там было захвачено в плен чуть ли не 10 тыс. офицеров (Валентинов А. А. Крымская эпопея. // АРР т. 5, с. 343), причем в советских работах именно эта курьезная цифра часто приводится вместо данных красного же командования.

(обратно)

710

710 — Ваксмут А. П. Конец Каспийской флотилии, с. 7.

(обратно)

711

711 — Агуреев К. В. Разгром белогвардейских войск Деникина, с. 198, 206–207.

(обратно)

712

712 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 50.

(обратно)

713

713 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 320.

(обратно)

714

714 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере, с. 51, 53.

(обратно)

715

715 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 186.

(обратно)

716

716 — Там же, с. 212.

(обратно)

717

717 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере, с. 60–61.

(обратно)

718

718 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 191.

(обратно)

719

719 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере, с. 63.

(обратно)

720

720 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 35.

(обратно)

721

721 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 201–202.

(обратно)

722

722 — Там же, с. 208–209, 261.

(обратно)

723

723 — РГВА, ф. 39829, оп. 1, дд. 3, 5; ф. 39450, оп. 1, дд. 174, 263–265, 284.

(обратно)

724

724 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 192.

(обратно)

725

725 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере 1918–1920. М., 1993, с. 114.

(обратно)

726

726 — Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 2. Архангельск, 1993, с. 11–212; Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 120.

(обратно)

727

727 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 236–237.

(обратно)

728

728 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 120.

(обратно)

729

729 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 261.

(обратно)

730

730 — Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области, с. 212.

(обратно)

731

731 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 137.

(обратно)

732

732 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 2. Архангельск, 1993, с. 334.

(обратно)

733

733 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 158.

(обратно)

734

734 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 5; с. 454.

(обратно)

735

735 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 218, 288, 226.

(обратно)

736

736 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 2. Архангельск, 1993, с. 53, 89–91.

(обратно)

737

737 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков. // АРР, ХIV.

(обратно)

738

738 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 265.

(обратно)

739

739 — Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области, с. 205.

(обратно)

740

740 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 200, 213–214, 243.

(обратно)

741

741 — Там же, с. 180.

(обратно)

742

742 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 137.

(обратно)

743

743 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 288, 329, 244, 331. Число этих офицеров по другим сведениям — ок. 400 или даже 700 (Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области, с. 212). Утверждается также, что вслед за Миллером прибыло ок. 20 генералов, из которых только пять было на фронте, а остальные — штабные или интенданты (Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 344).

(обратно)

744

744 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 94.

(обратно)

745

745 — Типичный пример местных уроженцев-крестьян — братья Ракитины. Прапорщик Максим Николаевич Ракитин — один из организаторов и руководителей Шенкурского востания, потом командир Шенкурского батальона, его братья Петр, Александр и Илья — также активные участники Белого движения; все, кроме последнего расстреляны (Белый Север 1918–1920 гг. Мемуары и документы. Вып. 2. Архангельск, 1993, с. 484).

(обратно)

746

746 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 97–99.

(обратно)

747

747 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 340.

(обратно)

748

748 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 233–234.

(обратно)

749

749 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 119.

(обратно)

750

750 — Миллер Е. К. Борьба за Россию на Севере. 1918–1920 гг. // Белый Север 1918–1920 гг. Вып. 1. Архангельск, 1993, с. 24.

(обратно)

751

751 — Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области, с. 210.

(обратно)

752

752 — Марушевский В. В. Год на Севере, с. 328; Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 57–58.

(обратно)

753

753 — «Известия ВЦИК», 25. 07. 1919 г.

(обратно)

754

754 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 55, 57, 173.

(обратно)

755

755 — Миллер Е. К. Борьба за Россию на Севере, с. 27.

(обратно)

756

756 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 194–195.

(обратно)

757

757 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 339–340.

(обратно)

758

758 — Белый Север, с. 453–454.

(обратно)

759

759 — Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на русском Севере, с. 175.

(обратно)

760

760 — Белый Север, с. 437.

(обратно)

761

761 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 391, 410, 426–427.

(обратно)

762

762 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 196.

(обратно)

763

763 — Белый Север, с. 453.

(обратно)

764

764 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 409.

(обратно)

765

765 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, с. 69.

(обратно)

766

766 — Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной Области, с. 196.

(обратно)

767

767 — Белый Север, с. 437.

(обратно)

768

768 — Зеленов Н. П. Трагедия Северной Области, с. 231. По другим данным — 2000 (Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 412).

(обратно)

769

769 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 412, 419.

(обратно)

770

770 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, с. 72, 75; Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 418.

(обратно)

771

771 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 431.

(обратно)

772

772 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, с. 80–88.

(обратно)

773

773 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 63, 65.

(обратно)

774

774 — Северин А. Памяти Северо-Западной армии // Ч, № 388, с. 9; Лампе фон А. А. Пути верных, с. 50.

(обратно)

775

775 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 73; Северин А. Памяти Северо-Западной армии, с. 9.

(обратно)

776

776 — Там же, с. 74; см. также: Пермикин Б. О Северо-Западной армии // Ч, № 390. По другим данным он прибыл с Украины, набранный в лагерях военнопленных в начале 1919 г. (Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии. Берлин, 1921, с. 22), или (150 чел.) — был отправлен в Псков, как и Ярославский полк (50 чел.), из бюро Южной Армии в Киеве Бермонтом-Аваловым (Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 51).

(обратно)

777

777 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 76.

(обратно)

778

778 — Северин А. Памяти Северо-Западной армии, с. 10.

(обратно)

779

779 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 134; Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 510.

(обратно)

780

780 — Северин А. Памяти Северо-Западной армии, с. 10.

(обратно)

781

781 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 134.

(обратно)

782

782 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 247.

(обратно)

783

783 — Там же, с. 508.

(обратно)

784

784 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 133.

(обратно)

785

785 — Северин А. Памяти Северо-Западной армии, с. 11.

(обратно)

786

786 — Памятка Ливенца, с. 55; Северин А. Памяти Северо-Западной армии, с. 10.

(обратно)

787

787 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 7–8.

(обратно)

788

788 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 112–117.

(обратно)

789

789 — Лампе фон А. А. Пути верных, с. 51.

(обратно)

790

790 — Памятка Ливенца, с. 14.

(обратно)

791

791 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 524.

(обратно)

792

792 — Памятка Ливенца, с. 50, 114.

(обратно)

793

793 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 524.

(обратно)

794

794 — Северин А. К истории Белого движения. К 35 летию основания «Ливенского отряда» // Ч, № 345, с. 18.

(обратно)

795

795 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 248.

(обратно)

796

796 — Там же, с. 122.

(обратно)

797

797 — Памятка Ливенца, с. 32.

(обратно)

798

798 — Будберг Н. бар. Штаб Добровольческого Корпуса Светлейшего Князя Ливена летом 1919 г. в Митаве // ВБ, № 70, с. 29–30.

(обратно)

799

799 — Памятка Ливенца, с. 34; Северин А. К истории Белого движения, с. 19.

(обратно)

800

800 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 59–60.

(обратно)

801

801 — Там же, с. 94–95.

(обратно)

802

802 — РГВА, ф. 40298, оп. 1, д. 67.

(обратно)

803

803 — Горн В. Гражданская война на Северо-Западе России // Деникин. Юденич. Врангель. М., 1990, с. 281.

(обратно)

804

804 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 7–8.

(обратно)

805

805 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 53–54.

(обратно)

806

806 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 44.

(обратно)

807

807 — РГВА, ф. 40298, оп. 1, д. 67. Списки Северо-Западной армии.

(обратно)

808

808 — Памятка Ливенца, с. 111–113.

(обратно)

809

809 — Горн В. Гражданская война на Северо-Западе России, с. 281.

(обратно)

810

810 — Куприн А. И. Эмигрантские произведения: Купол святого Исаакия Далматского. Извощик Петр. М, 1992, с. 68.

(обратно)

811

811 — По другим данным на 17 тыс. штыков к концу кампании имелось 34 генерала и 12 было произведено после ликвидации армии (Горн В. Гражданская война на Северо-Западе России, с. 279).

(обратно)

812

812 — Гражданская война и военная интервенция в СССР. т. 1, с., 270.

(обратно)

813

813 — Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 133; Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 93.

(обратно)

814

814 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 44.

(обратно)

815

815 — История Латышских стрелков, с. 545.

(обратно)

816

816 — Нео-Сильвестр Г. Белая армия у стен Петрограда // Ч, № 657, с. 7; Памятка Ливенца, с. 187.

(обратно)

817

817 — Там же; Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 529–530.

(обратно)

818

818 — Там же, с. 52.

(обратно)

819

819 — Лампе фон А. А. Пути верных, с. 51.

(обратно)

820

820 — Памятка Ливенца, с. 33; Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 142–143.

(обратно)

821

821 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 160.

(обратно)

822

822 — РГВА, ф. 40147, оп. 1, дд. 37–38, 60–68; Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 190–191, 211–213, 226, 526.

(обратно)

823

823 — Там же, с. 136, 142.

(обратно)

824

824 — Памятка Ливенца, с. 49.

(обратно)

825

825 — Ковалев Е. Из Польши на Украину с 3-й Русской армией генерала Врангеля // ВБ, № 27, с. 14; Моисеев М. А. Былое, с. 121.

(обратно)

826

826 — Ар-ский К. Генерал-партизан Булак-Булахович // Ч, № 645, с. 29.

(обратно)

827

827 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 8, 51–52.

(обратно)

828

828 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу. Шанхай, 1934, с. 7–8, 16.

(обратно)

829

829 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 169.

(обратно)

830

830 — Вырыпаев В. Каппелевцы, № 28, с. 13–14.

(обратно)

831

831 — Там же, № 29, с. 14.

(обратно)

832

832 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 89.

(обратно)

833

833 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы (борьба с большевиками 1918-20 гг.). Сан-Франциско, 1974, с. 48.

(обратно)

834

834 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 24. 20.

(обратно)

835

835 — Мейбом Ф. Ф. Гибель 13-й Сибирской стрелковой дивизии в боях под гор. Челябинском в 1919 г. // ПП, № 18, с. 54.

(обратно)

836

836 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 25, с. 5, № 26, с. 6.

(обратно)

837

837 — Петров П. П. Роковые годы. Франкфурт, 1965, с. 111.

(обратно)

838

838 — Лебедев В. И. Борьба русской демократии, с. 46.

(обратно)

839

839 — Там же, с. 32.

(обратно)

840

840 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 24.

(обратно)

841

841 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 11–12.

(обратно)

842

842 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 98–100.

(обратно)

843

843 — См.: Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России.

(обратно)

844

844 — Яконовский Е. Каргалла // ВБ, № 3, с. 36; Он же. Пугачевские дороги // ВБ, № 12, с. 2.

(обратно)

845

845 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско в борьбе с большевиками. Шанхай, б. г., с. 46, 51–52.

(обратно)

846

846 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 61, с. 31.

(обратно)

847

847 — Еленевский А. Конец Оренбургского-Неплюевского корпуса в 1920 г // ВБ, № 29, с. 12.

(обратно)

848

848 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 62, 70–71.

(обратно)

849

849 — Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска. Нью-Йорк, 1963, с. 107.

(обратно)

850

850 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 72.

(обратно)

851

851 — Матасов В. Д. Белое движение на юге России, с. 27.

(обратно)

852

852 — Петров П. П. Роковые годы, с. 134.

(обратно)

853

853 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 120–121.

(обратно)

854

854 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 81.

(обратно)

855

855 — Там же, с. 79.

(обратно)

856

856 — Будберг А. П. Дневник, с. 176.

(обратно)

857

857 — Ч, № 80.

(обратно)

858

858 — Отчет о командировке из Добровольческой Армии в Сибирь в 1918 году, с. 300.

(обратно)

859

859 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 28.

(обратно)

860

860 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 12.

(обратно)

861

861 — Там же, с. 29–30.

(обратно)

862

862 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 4, с. 86–87.

(обратно)

863

863 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 173, 177, 183, 190.

(обратно)

864

864 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 18–20, 23. По другим сведениям — 120 ч. во главе с С. Лебедевым и Н. Львовым (Ленков А. Никита Львов // ВП, № 57, с. 29).

(обратно)

865

865 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 103; Ленков А. Никита Львов, с. 30.

(обратно)

866

866 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 25, 70.

(обратно)

867

867 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 21.

(обратно)

868

868 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 190, 233, 239.

(обратно)

869

869 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 277–278.

(обратно)

870

870 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 177, 195, 198–200.

(обратно)

871

871 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 63, с. 39.

(обратно)

872

872 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 25–26.

(обратно)

873

873 — Там же, с. 32–36, 60–63, 88, 136.

(обратно)

874

874 — Там же, с. 67–68, 141, 145–146.

(обратно)

875

875 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 266–267.

(обратно)

876

876 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 14.

(обратно)

877

877 — Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России.

(обратно)

878

878 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 249–250, 257.

(обратно)

879

879 — Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России.

(обратно)

880

880 — Данные о численности Сибирской армии летом 1918 г. любезно предоставлены автору А. Б. Езеевым.

(обратно)

881

881 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 21–22.

(обратно)

882

882 — Войнов В. М. Офицерский корпус белых армий на востоке страны (1918–1920 гг.) // Отечественная история, 1994, № 6, с. 51.

(обратно)

883

883 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 9, 15, 17, 30.

(обратно)

884

884 — Петров П. П. Роковые годы, с. 190.

(обратно)

885

885 — Есть, в частности, упоминания о 1-м и 2-м Самарских, 1-м Сводном, Отдельном Бессмертном Ударном имени ген. Гайды полках, 17-м Егерском батальоне, Красноуфимском добровольческом отряде и др. (Звегинцов В. В. Добровольческие части в Сибири // ВБ, № 90, с. 25).

(обратно)

886

886 — Еленевский А. Перечисление войсковых частей Поволжья и Сибири в 1918–1919 годах // ВБ, № 89, с. 36.

(обратно)

887

887 — Там же, с. 35.

(обратно)

888

888 — Петров П. П. Роковые годы, с. 187; Дерябин А. И. Белые армии, с. 25.

(обратно)

889

889 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 127.

(обратно)

890

890 — Еленевский А. Перечисление войсковых частей Поволжья и Сибири, с. 37–38.

(обратно)

891

891 — Серебренников И. И. Великий отход. Харбин, 1936, с. 32–33.

(обратно)

892

892 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 24.

(обратно)

893

893 — Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 121.

(обратно)

894

894 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 23.

(обратно)

895

895 — Еленевский А. Перечисление войсковых частей Поволжья и Сибири, с. 38.

(обратно)

896

896 — Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 121, 130, 132, 134.

(обратно)

897

897 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 302.

(обратно)

898

898 — Звегинцов В. В. Добровольческие части в Сибири, с. 26; Филимонов Б. Б. Белоповстанцы. кн. 2. Шанхай, 1932, с. 23.

(обратно)

899

899 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья. США, 1971, с. 23–25.

(обратно)

900

900 — Там же, с. 122–127.

(обратно)

901

901 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 21.

(обратно)

902

902 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 99. По другим сведениям — даже ок 3000 бойцов (Вырыпаев В. Каппелевцы, № 33, с. 17).

(обратно)

903

903 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 118–119.

(обратно)

904

904 — Дерябин А. И. Белые армии, с. 21.

(обратно)

905

905 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 216, 264.

(обратно)

906

906 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 236.

(обратно)

907

907 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 100.

(обратно)

908

908 — Советская военная энциклопедия.

(обратно)

909

909 — Эйхе Г. Х. Уфимская авантюра Колчака. М., 1960, с. 69; Петров П. П. Роковые годы, с. 141.

(обратно)

910

910 — Будберг А. П. Дневник, с. 257, 285, 302, 304.

(обратно)

911

911 — Еленевский А. Перечисление войсковых частей Поволжья и Сибири, с. 39; Дерябин А. И. Белые армии, с. 23, 25; Серебренников И. И. Великий отход, с. 32.

(обратно)

912

912 — Пучков Ф. А. 8-ая Камская стрелковая дивизия в Сибирском Ледяном Походе // ВП, № 46, с. 13.

(обратно)

913

913 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 303.

(обратно)

914

914 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 64, с. 28.

(обратно)

915

915 — Варженский В. Великий Сибирский Ледяной поход // ПП, № 2, с. 11.

(обратно)

916

916 — Пучков Ф. А. 8-я Камская стрелковая дивизия, № 51/52, с. 11.

(обратно)

917

917 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 68, с. 45.

(обратно)

918

918 — Варженский В. Великий Сибирский Ледяной поход, с. 9.

(обратно)

919

919 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 45.

(обратно)

920

920 — Петров П. П. Роковые годы, с. 251–252.

(обратно)

921

921 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 64, с. 28.

(обратно)

922

922 — Петров П. П. Роковые годы, с. 253–254.

(обратно)

923

923 — Советская военая энциклопедия.

(обратно)

924

924 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 63, с. 40; Филимонов Б. Б. Белоповстанцы, кн. 2, с. 13, 22.

(обратно)

925

925 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья, с. 122–127.

(обратно)

926

926 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 27/28, с. 11; Мейбом Ф. Ф. Бронепоезд «Витязь» // ПП, № 4, с. 8.

(обратно)

927

927 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 58.

(обратно)

928

928 — Константинов С. И. Трагедия офицерского корпуса белых армий на востоке страны // Белая армия. Белое дело. № 1, Екатеринбург, 1996, с. 22.

(обратно)

929

929 — Эйхе Г. Х. Уфимская авантюра Колчака. М., 1960, с. 69; Петров П. П. Роковые годы, с. 141.

(обратно)

930

930 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 99а-б.

(обратно)

931

931 — Там же, с. 138, 141–142, 188.

(обратно)

932

932 — Войнов В. М. Офицерский корпус белых армий на востоке страны, с. 57.

(обратно)

933

933 — Мейбом Ф. Ф. Бронепоезд «Витязь», с. 8. В другой статье приводится цифра 22 (Мейбом Ф. Ф. Гибель 13-й Сибирской стрелковой дивизии в боях под гор. Челябинском в 1919 г // ПП, № 18, с. 62).

(обратно)

934

934 — Филимонов Б. Б. Белоповстанцы. кн. 1 Шанхай, 1932, с. 28.

(обратно)

935

935 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 29, с. 9–10, № 30, с. 8, № 33, с. 8, № 34, с. 5–6.

(обратно)

936

936 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 63, с. 40.

(обратно)

937

937 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья, с. 25–26, 90, 92, 180–182, 221.

(обратно)

938

938 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 62–65.

(обратно)

939

939 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 35, с. 12.

(обратно)

940

940 — Войнов В. М. Офицерский корпус белых армий на востоке страны, с. 57–58.

(обратно)

941

941 — Петров П. П. Роковые годы, с. 139.

(обратно)

942

942 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 33, с. 8.

(обратно)

943

943 — Варнек П. А. Образование флота Добровольческой армии, с. 20.

(обратно)

944

944 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 57.

(обратно)

945

945 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 122, 162.

(обратно)

946

946 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 27/28, с. 11–12.

(обратно)

947

947 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 111.

(обратно)

948

948 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 30, с. 7.

(обратно)

949

949 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 27, с. 19–20.

(обратно)

950

950 — Хабаровский графа Муравьева-Амурского кадетский корпус. Сан-Франциско, 1978, с. 83; Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 61, с. 31–34, № 62, с. 27–35, № 63, с. 38–41, № 64, с. 27–31.

(обратно)

951

951 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 61, с. 29–30; Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 130, 137.

(обратно)

952

952 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 70.

(обратно)

953

953 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 65, с. 29–34.

(обратно)

954

954 — Еленевский А. Конец Оренбургского-Неплюевского корпуса в 1920 г.; Данилевич М. Оренбургский Неплюевский Кадетский Корпус // ВБ, № 46, с. 13.

(обратно)

955

955 — Марков С. Краткий исторический обзор 1-го Сибирского Императора Александра 1-го Кадетского корпуса // ВБ, № 96, с. 2–5; Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус // КП, № 9, с. 51–55.

(обратно)

956

956 — Соколов В. Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус: 175 лет со дня основания // КП, № 47, с. 115.

(обратно)

957

957 — Хабаровский кадетский корпус, с. 85, 89, 104, 215–231.

(обратно)

958

958 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 12.

(обратно)

959

959 — Эйхе Г. Х. Уфимская авантюра Колчака. М., 1960, с. 69; Петров П. П. Роковые годы, с. 141.

(обратно)

960

960 — Мейбом Ф. Ф. Гибель 13-й Сибирской стрелковой дивизии, № 17, с. 43, 50.

(обратно)

961

961 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 72.

(обратно)

962

962 — Молчанов В. М. Борьба на Востоке России и в Сибири // ПП, № 20, с. 6.

(обратно)

963

963 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 11.

(обратно)

964

964 — Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 121.

(обратно)

965

965 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 79.

(обратно)

966

966 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 35, с. 12.

(обратно)

967

967 — Филимонов Б. Б. На путях к Уралу, с. 121.

(обратно)

968

968 — Будберг А. П. Дневник // АРР, ХШ, с. 286.

(обратно)

969

969 — Мейбом Ф. Ф. Гибель 13-й Сибирской стрелковой дивизии, № 18, с. 58.

(обратно)

970

970 — Мейбом Ф. Ф. Бронепоезд «Витязь», с. 12.

(обратно)

971

971 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 63, с. 30.

(обратно)

972

972 — Штром А. А. Флот в Белой борьбе // Русская газета, 1978, № 136.

(обратно)

973

973 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 86.

(обратно)

974

974 — Ленков А. Никита Львов, с. 32.

(обратно)

975

975 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 153; Ефимов А. Г. Ижевцы и воткинцы, с. 160.

(обратно)

976

976 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 151.

(обратно)

977

977 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 43–45. Приводятся также сведения, что из 11 тыс. чел. дошла только 1/4 (Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 132, 138), или же из 16 тысяч — около 4 тысяч (Дорошин Н. Уральское казачье войско // Голос Зарубежья, № 26, с. 22).

(обратно)

978

978 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 161.

(обратно)

979

979 — Пучков Ф. А. 8-я Камская стрелковая дивизия, № 44, с. 19.

(обратно)

980

980 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 187, 212.

(обратно)

981

981 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 39, с. 8.

(обратно)

982

982 — Варженский В. Великий Сибирский Ледяной поход, с. 11.

(обратно)

983

983 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 64, с. 31.

(обратно)

984

984 — Пучков Ф. А. 8-я Камская стрелковая дивизия, № 44, с. 18.

(обратно)

985

985 — Варженский В. Великий Сибирский Ледяной поход, с. 9. См. также: Семчевская Е. Очерки из Сибирского ледяного похода. 1919–1920 гг. Шанхай, б. г.; Марков С. Пятьдесят лет тому назад // ВБ, № 114.

(обратно)

986

986 — Пучков Ф. А. 8-я Камская стрелковая дивизия, № 46, с. 12, № 51/52, с. 10.

(обратно)

987

987 — Эч В. Исчезнувший город (трагедия Николаевска-на-Амуре). Владивосток, 1920, с. 22, 42.

(обратно)

988

988 — Хабаровский кадетский корпус, с. 85; Серебренников И. И. Великий отход, с. 55–56.

(обратно)

989

989 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 63, с. 35; Филимонов Б. Б. Белоповстанцы, кн. 2, с. 38.

(обратно)

990

990 — Филимонов Б. Б. Белоповстанцы, ч. 2, с. 78.

(обратно)

991

991 — Там же, с. 158.

(обратно)

992

992 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья, с. 316, 346.

(обратно)

993

993 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 67, с. 19.

(обратно)

994

994 — Варженский В. Великий Сибирский Ледяной поход, с. 11.

(обратно)

995

995 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 171, 213.

(обратно)

996

996 — Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска, с. 141, 143, 144. См. также: Толстов В. С. От красных лап в неизвестную даль. Константинополь, 1921.

(обратно)

997

997 — О судьбах офицеров-сибиряков можно судить и по тому, что, например, из 13 погибших чинов персонала Хабаровского кадетского корпуса 1 был убит в мировую войну, 8 погибли в гражданскую и 4 от репрессий после ее окончания, из 199 погибших выпускников 48 приходится на первую мировую, 77 на гражданскую и 14 пали в борьбе с большевиками после ее окончания (Хабаровский кадетский корпус, с. 233–239).

(обратно)

998

998 — Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии 1917–1921 гг. Сборник документов. М., 1958, с. 97.

(обратно)

999

999 — Казанович Б. Поездка из Добровольческой армии, с. 197–198.

(обратно)

1000

1000 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 142, 145.

(обратно)

1001

1001 — Там же, с. 145.

(обратно)

1002

1002 — Нефедов Н. Июльские восстания 1918 года // Ч, № 579, с. 12.

(обратно)

1003

1003 — Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 7, с. 21.

(обратно)

1004

1004 — Бек Л.,Годлевский Б. Ярославское восстание 1918 г // Ч, № 508, с. 18.

(обратно)

1005

1005 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. кн. 1. М., 1980, с. 179–182.

(обратно)

1006

1006 — Нефедов Н. Июльские восстания 1918 г., с. 12; Симонович С. Ярославское восстание // Ч, № 334, с. 25; Орлов Г. Еще о Ярославском восстании // Ч, № 337, с. 15–16.

(обратно)

1007

1007 — Бек Л.,Годлевский Б. Ярославское восстание 1918 г., с. 19. Называются также цифры 57 (Головин Н. Н. Российская контрреволюция, кн. 1, с. 181) или 428 человек (Нефедов Н. Июльские восстания 1918 г., с. 14); последняя, видимо, и отражает реальность.

(обратно)

1008

1008 — Трифонов И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов, с. 161.

(обратно)

1009

1009 — Деятельность подпольных организаций в силу закрытости соответствующих советских архивов освещена очень плохо, найдя отражение только в работах апологетов ВЧК, напр.: Лацис М. Я. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921; Бычков Л. ВЧК в годы гражданской войны. М., 1940; Софинов П. Г. Очерки истории Всероссийской чрезвычайной комиссии (1917–1922). М., 1960; Из истории Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. 1917–1921 гг. Сборник документов. М., 1958; МЧК. Из истории Московской чрезвычайной комиссии. 1918–1921. Сборник документов. М., 1978.

(обратно)

1010

1010 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 25–26.

(обратно)

1011

1011 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 184.

(обратно)

1012

1012 — Там же, с. 140.

(обратно)

1013

1013 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 58.

(обратно)

1014

1014 — Чаплин Г. Е. Два переворота на Севере, с. 48.

(обратно)

1015

1015 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 59–60.

(обратно)

1016

1016 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 296–297.

(обратно)

1017

1017 — Николаев К. Н. Первый Кубанский поход, № 29, с. 24.

(обратно)

1018

1018 — Сумские гусары, с. 262.

(обратно)

1019

1019 — Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками, с. 177.

(обратно)

1020

1020 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 190.

(обратно)

1021

1021 — Сумские гусары, с. 266–268.

(обратно)

1022

1022 — Лацис М. Я. (Судрабс). Два года борьбы на внутреннем фронте. М., 1920, с. 23.

(обратно)

1023

1023 — «Известия ВЦИК», 6. 02. 1920 г.

(обратно)

1024

1024 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 142–143.

(обратно)

1025

1025 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 1, с. 36.

(обратно)

1026

1026 — Бек Л.,Годлевский Б. Ярославское восстание 1918 г., с. 18.

(обратно)

1027

1027 — Записки белогвардейца // АРР, Х, с. 66.

(обратно)

1028

1028 — Вырыпаев В. Каппелевцы, № 28, с. 6–7.

(обратно)

1029

1029 — Марковцы-артиллеристы, с. 32.

(обратно)

1030

1030 — Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 111–112.

(обратно)

1031

1031 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 145, 162–163.

(обратно)

1032

1032 — Лацис М. Я. (Судрабс). Два года борьбы на внутреннем фронте, 74–75.

(обратно)

1033

1033 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 322–324.

(обратно)

1034

1034 — Там же, с. 316–317.

(обратно)

1035

1035 — Рубцов И. Петроградские уланы, с. 32.

(обратно)

1036

1036 — ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 128.

(обратно)

1037

1037 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 253–254.

(обратно)

1038

1038 — Гражданская война и военная интервенция в СССР, т. 1, с. 219.

(обратно)

1039

1039 — Искандер кн А. Н. Небесный поход // ВИВ, № 9, с. 8.

(обратно)

1040

1040 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 53–54.

(обратно)

1041

1041 — Бек-Софиев Л. О. Десант русской армии ген. Врангеля на Кубани в 1920 г. // ВИВ № 49/50, с. 68.

(обратно)

1042

1042 — Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи, т. 2, с. 177.

(обратно)

1043

1043 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 48.

(обратно)

1044

1044 — Там же, с. 64–66.

(обратно)

1045

1045 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 171.

(обратно)

1046

1046 — Елисеев Ф. И. Кубань в огне // Кубанец. Донской атаманский вестник, 1996, № 1, с. 23.

(обратно)

1047

1047 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 95–99.

(обратно)

1048

1048 — Филимонов Б. Б. Белоповстанцы, кн. 2, с. 2; Серебренников И. И. Великий отход, с. 59.

(обратно)

1049

1049 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 111–115, 127–133.

(обратно)

1050

1050 — Там же, с. 135–138.

(обратно)

1051

1051 — Хахулин А. Кубань в белом огне // Ч, № 639, с. 15–18.

(обратно)

1052

1052 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане, с. 60.

(обратно)

1053

1053 — Обвинительное заключение по делу о базаровско-незнамовской контрреволюционной организации. Новониколаевск, 1923.

(обратно)

1054

1054 — Долгополов А. Алтайское казачье войско // ПП, № 8, с. 14–15. См. также: Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 154.

(обратно)

1055

1055 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья, с. 365–366.

(обратно)

1056

1056 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 227, 229, 233; Еленевский А. 1921–1923 годы в Якутской области // ПП, № 31/32, с. 10, 13, 48–49, № 33, с. 12.

(обратно)

1057

1057 — Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия.

(обратно)

1058

1058 — Еленевский А. 1921–1923 годы в Якутской области, № 33, с. 13–14.

(обратно)

1059

1059 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 2, с. 184–185, 243.

(обратно)

1060

1060 — См. также: Ларионов В. А. Боевая вылазка в СССР. Париж, 1931.

(обратно)

1061

1061 — На службе Отечества, с. 483–484.

(обратно)

1062

1062 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане, с. 78. Горелов М. На реках Вавилонских // Новый Журнал, № 183, с. 207–209.

(обратно)

1063

1063 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 126, 149.

(обратно)

1064

1064 — Матасов В. Д. Белое движение на юге России, с. 114.

(обратно)

1065

1065 — Могилянский Н. М. Трагедия Украйны, с. 102–103.

(обратно)

1066

1066 — Тинченко Я. Украiнське офiцерство, с. 5, 8–9.

(обратно)

1067

1067 — Герасименко К. В. Махно, с. 216.

(обратно)

1068

1068 — Тинченко Я. Украiнське офiцерство, табл. 5–8.

(обратно)

1069

1069 — Эти данные любезно предоставил автору Я. Тынченко.

(обратно)

1070

1070 — Нефедов Н. Железный занавес. Две великие провокации. Нью-Йорк, 1978, с. 47–48.

(обратно)

1071

1071 — Бережанский Н. П. Бермондт в Прибалтике // Историк и Современник. Берлин, 1922, с. 75; На службе Отечества, с. 471–472.

(обратно)

1072

1072 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 121, 246.

(обратно)

1073

1073 — На службе Отечества, с. 471–473.

(обратно)

1074

1074 — Авалов П. В борьбе с большевизмом, с. 241–264.

(обратно)

1075

1075 — Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказьи, с. 174.

(обратно)

1076

1076 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане, с. 57.

(обратно)

1077

1077 — Воронович Н. Меж двух огней, с. 92.

(обратно)

1078

1078 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 209.

(обратно)

1079

1079 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 111.

(обратно)

1080

1080 — Мейбом Ф. Ф. Тернистый путь, № 36, с. 8.

(обратно)

1081

1081 — См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров.

(обратно)

1082

1082 — Петров П. П. От Волги до Тихого Океана в рядах белых. Рига, 1923.

(обратно)

1083

1083 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 273, 284.

(обратно)

1084

1084 — Познанский В. С. Очерки истории, с. 105.

(обратно)

1085

1085 — Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия.

(обратно)

1086

1086 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 70.

(обратно)

1087

1087 — Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии в годы гражданской войны (1918–1920). Автореф. канд. дисс. М., 1965, с. 14.

(обратно)

1088

1088 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 91.

(обратно)

1089

1089 — Там же, с. 107.

(обратно)

1090

1090 — Там же, с. 95.

(обратно)

1091

1091 — Данные на 1918 г. и январь, апрель и май 1919 г. см.: Директивы командования фронтов Красной Армии (1917–1922), Т. 4. М., 1978, с. 271–273; на февраль, март, июнь и июль 1919 г. — см.: Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 166–167.; табл. 17 см.: Ненароков А. П. Восточный фронт 1918 г. М., 1969; табл. 18 — Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 344–346.

(обратно)

1092

1092 — Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 274; Военные специалисты // Гражданская война в СССР. Энциклопедия. М., 1987, с. 107.

(обратно)

1093

1093 — Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров; Военные специалисты // Гражданская война в СССР. Энциклопедия, с. 107; Зайцов А. А., 1918 год, с. 183.

(обратно)

1094

1094 — Этим данным не противоречат и другие встречающиеся сведения, которые вполне укладываются в промежуточные (по отношению к тем, что зафиксированы в таблицах) даты. К декабрю 1918 г. было призвано 36645 лиц командного и административного состава, в т. ч. 22295 офицеров (Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии, с. 14), это же число («около 37 тыс. военных специалистов») названо как результат призыва за вторую половину 1918 г. (Гражданская война в СССР, т. 1, с. 298). А. Зайцов констатировал, что за весь 1918 г. (он берет число призванных) большевикам удалось привлечь ок. 10 % офицеров старой армии, а всего не более 1/4 (Зайцов А. А. 1918 год, с. 183–184). С лета и до конца года (т. е. за весь 1918 г.) было мобилизовано 22315 боф, 2409 военных чиновников и 2508 медицинских и ветеринарных врачей — всего 27232 чел., за 1919 г. (до 1. 04) — 6095 офицеров, 510 чиновников и 1887 врачей, за 1920 г. (до 15. 08) — 19999 офицеров, 7420 чиновников и 9554 врача (Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 342; Ефимов Н. Командный состав Красной Армии // «Гражданская война 1918–1921 гг.» Т. 2. М., 1928, с. 1–96; Зайцов А. А. 1918 год, с. 182). С сентября 1918 по март 1919 г. призвано было 34 тыс. офицеров и военных чиновников и 21 тыс. медработников; это же число (4, 6 и 21 тыс.) называется как призванных по приказам от 11 и 22. 09. 1918 г. (Гражданская война в СССР, т. 1, с. 294). Иногда число мобилизованных к данному моменту интерпретируется как число состоящих в это время на службе. Определенные основания к этому есть, т. к., как видно из таблиц, часто цифры последующих дат бывают меньше предыдущих, а потом опять растут, что наводит на мысль, что это данные по состоянию налицо к соответствующей дате. Втречаются также утверждения, что за весь 1919 г. призвано было 13207 офицеров, 986 чиновников и 986 врачей, и на 1 сентября 1919 г. имелось 45764 бов, 3970 чиновников и 4897 врачей (Винокуров А. В. Политика коммунистической партии использования старых военных специалистов в Красной Армии в период гражданской войны. Автореф. канд. дисс. М., 1969, с. 18–19). К 1. 08. 1920 г. призвано 46589 офицеров, в т. ч. 407 генерального штаба (Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии, с. 20). Иногда говорится, что за три года войны было привлечено более 100 тыс. «военспецов» (Шатагин Н. И. Коммунистическая партия — организатор Советской Армии // Вопросы истории КПСС, 1958, № 1, с. 17; О военно-теоретическом наследии В. И. Ленина. М., 1964, с. 112). Эта цифра возникла, очевидно, потому, что, во-первых, под «военспецами» понимаются все классные чины (в т. ч. врачи и военные чиновники), во-вторых, учитываются служившие в армии попавшие в плен офицеры белых армий. С их учетом общее число офицерских и классных чинов составит 97087 человек, а с учетом поступивших до мобилизаций действительно превысит 100 тысяч.

(обратно)

1095

1095 — Ефимов Н. Командный состав Красной Армии, с. 97, 107.

(обратно)

1096

1096 — Котов А. Т. Победа Великой Октябрьской социалистической революции и проблема использования старой интеллигенции // Ученые записки Белорусского института физкультуры. Вып. 2. Минск, 1958, с. 40.

(обратно)

1097

1097 — Гринишин Д. М. Военная деятельность В. И. Ленина. М, 1960, с. 383.

(обратно)

1098

1098 — А. Г. Кавтарадзе (Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 176, 214) выводит ее на основании того, что на 1. 01. 1921 г. из 130932 ч. комсостава у 44 % — 57610 отсутствовала всякая предварительная подготовка (почему-то зачисляя сюда и краскомов, окончивших курсы), следовательно 56 %, т. е 73311 ч. считает бывшими офицерами (округляя потом до 75 тыс.). Но эта доля противоречит всем другим оценкам (см. ниже), согласно которым бывшие офицеры (причем вместе с военными чиновниками!) составляли в 1920 г. 42 %, в 1921-34, но никак не 56 %. Кроме того, он складывает 8 тыс. «добровольцев», 48, 5 мобилизованных и 12 бывших белых (хотя к концу 1920 г. множество из них перешло к белым или погибло), а также исходит из того, что «военные специалисты составляли примерно 13–16 % от общего числа командно-административного состава» — на 1. 04. 1920 г. 28410 из 216280 (13 %), на 15. 08. 1920 48409 из 314180 (15 %), на 1. 01. 1921-71, 5 тыс. из 446729 (16 %) — см.: Ефимов Н. Командный состав Красной Армии, с. 94–96. Но под военными специалистами могли иметься в виду и военные чиновники, кроме того, цифра на 15. 08. 1920 — это, как указано выше, число призванных к этому моменту, что указывает на недостоверность этих данных.

(обратно)

1099

1099 — См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров.

(обратно)

1100

1100 — Антонов-Овсеенко В. Строительство Красной Армии в революции. М., 1923, с. 31.

(обратно)

1101

1101 — Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии, с., 23.

(обратно)

1102

1102 — Пять лет власти Советов. М., 1922, с. 157.

(обратно)

1103

1103 — См.: Орджоникидзе Г. К. Избранные статьи и речи 1918–1937. М., 1945.

(обратно)

1104

1104 — Петров Ю. П. КПСС — руководитель и воспитатель Красной Армии (1918–1920). М., 1961; Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1972; Гражданская война в СССР, т. 1; Военные специалисты // Гражданская война в СССР. Энциклопедия.

(обратно)

1105

1105 — Насколько можно уяснить из книги А. Г. Кавтарадзе (наиболее подробного исследования на эту тему), речь идет о тех, кто вступил до 1 марта 1918 г., причем их было бы достаточно для укомплектования 20 дивизий. Непонятно, то ли это взято из доклада начальника ген. штаба Н. М. Потапова Н. И. Подвойскому, то ли из беседы последнего с Ф. В. Костяевым в 1921 г. Кавтарадзе (с. 70, 116) ссылается на архивное дело с этой беседой. Однако далее выясняется, что в этой беседе (ссылка на тот же лист дела), Подвойский говорил не о 20, а о 9-10 дивизиях, т. е. о 4 тыс., а о цифре 8 тыс. говорится только как о бытующей в советской литературе на основе возможности комплектования пресловутых 20 дивизий (с. 166, 212). Более того, Кавтарадзе признает, что офицеры, поступившие в феврале, после Брестского мира ушли или были уволены, т. к. армия насчитывала тогда всего 150 тыс. человек.

(обратно)

1106

1106 — Советская военная энциклопедия.

(обратно)

1107

1107 — Следует заметить, что советские авторы, благожелательно настроенные к бывшим офицерам, стремились в целях «реабилитаци» русского офицерства преувеличить долю офицеров, служивших большевикам, утверждая, например, что у них служило около половины всех офицеров, занижая почти вдвое их общее число — приводимая цифра 157884 чел. относится только к составу Действующей армии, (Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция) всего же офицеров было не менее 270–280 тысяч (см. главу 1) Другие, принимая численность офицерства за 250 тыс., а офицеров в Красной армии за 75, говорят о 30 %, (Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 176–177). Интересно, что Н. Ефимов (автор наиболее до 80-х годов квалифицированной и основанной на документальных источниках работы) часто упрекался в «преувеличении роли офицеров и принижении роли краскомов» (между тем сообщается, что все советские военно-учебные заведения в 1918 г. выпустили 1773, в 1919 г. — 10918 и в 1920-25326 краскомов, всего 38017 (Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 343; Винокуров А. В. Политика коммунистической партии использования старых военных специалистов, с. 19) что показывает несостоятельность утверждений, не подкрепленных. кстати, какими-либо ссылками (Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии, с. 23) о якобы подготовленных за войну «около 100 тыс. командиров и более 25 тыс. политработников». Кстати, именно такой подход был характерен для советских работ, в которых утверждалось, что решающую роль в создании Красной Армии и достижении первых побед играли кадры, подготовленные на курсах и те, «которые никаких курсов не проходили», а «вторым источником командных кадров» были офицеры старой армии (Гражданская война в СССР, т. 1, с. 174).

(обратно)

1108

1108 — Познанский В. С. Очерки истории…

(обратно)

1109

1109 — Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров, с. 12.

(обратно)

1110

1110 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 178. Характерно, что автор, говоря о том, что эти данные сверены им по спискам генералов и полковников на 1916 г., избегает упоминать, сколько же всего лиц в этих списках числилось.

(обратно)

1111

1111 — О социальном составе бывших офицеров в красных войсках косвенно может свидетельствовать такой факт. В 1920 г. на Западном фронте из 378 командиров и преподавателей курсов (349 бов и 29 краскомов) рабочих было 31, крестьян — 94, интеллигенции 236, прочих 17 (Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция).

(обратно)

1112

1112 — Таковы, в частности, списки призванных по Владимиру и уезду 14. 09. 1918 г., находящихся на службе в Лепельском уезде Витебской губ. состоящих инструкторами в Тверской губ. в ноябре-декабре 1918 г., подлежащих мобилизации в мае 1919 г. офицеров и военных чиновников Харьковской губ. и Рязани на 15. 04. 1919 г. и предназначенные на должности в Петрограде 9. 08-3. 12. 1918 г.

(обратно)

1113

1113 — История Латышских стрелков.

(обратно)

1114

1114 — Попов К. С. Воспоминания кавказского гренадера, с. 231.

(обратно)

1115

1115 — Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция.

(обратно)

1116

1116 — А. Г. Кавтарадзе в своей книге (с. 179–180) перечисляет «наиболее известных военных специалистов» (кроме пехоты и ген. штаба), сопровождая списки их по родам войск «и др.», однако ясно, что названы все соответствующие лица, известные ему по его картотеке (соотношение между приведенными в списке лицами по чинам — то же, что и общее — см. выше). Поэтому небезынтересно будет представить его данные в виде таблицы, дающей представление о соотношении между ними по чинам и родам войск.

(обратно)

1117

1117 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 186.

(обратно)

1118

1118 — Именно осенью 1918 г. сразу после массовой мобилизации отмечен наибольший процент офицеров Генштаба в Красной армии — 30–35, тогда как в белые армии основная масса их прибыла позже. К 1. 12. 1918 г. в Добровольческой армии было около 10 % и в Донской около 3 %; 10 % офицеров Генштаба к этому времени уже погибло (Лисовой Я. М. Генеральный штаб // Донская волна, № 9(37), 24. 02. 1919 г.).

(обратно)

1119

1119 — Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров, с. 12. При определении доли служивших в Красной армии Спирин исходил из неверного представления, что к осени 1917 г. их было примерно 1350 (ок 500 генералов, 580 полковников и подполковников и 270 капитанов), и еще около 100 окончили курс в начале 1918 г.

(обратно)

1120

1120 — Эйхе Г. Х. Уфимская авантюра Колчака. М., 1960, с. 69; Петров П. П. Роковые годы, с. 141.

(обратно)

1121

1121 — Баиов А. К. Генеральный штаб во время гражданской войны // Ч, 15. 07. 1932 г. Исходя из численности Генштаба на февраль 1917 г. и советского списка на 15. 07. 1919 г. (418 чел. за исключением не состоявших на февраль 1917 г. 98), он говорит о служивших у красных 319 офицерах (21 %) ген. штаба.

(обратно)

1122

1122 — Зайцов А. А. 1918 год, с. 184–187. Он исходит из численности офицеров Генштаба примерно в 1400 ч., исходя из того, что выпуски после 1913 г. (когда численность была именно такой) примерно компенсируют потери в войне. По «Списку Генерального штаба» Красной армии на 24 мая 1920 г. офицеров ген. штаба числится 283 чел. (по выпуск 1916 г. включительно; главная масса — выпуска 1898–1904 гг. — 96 чел. и 1909–1912 гг. — 44; по чинам более половины — 156 генералов, в т. ч. 13 полных и 30 генерал-лейтенантов), т. е. 20, 3 % их во время гражданской войны служило у красных; в таком же списке на 1 марта 1923 г. их значится 265 (эта цифра отражает как убыль старых, так и прибыль новых: из 283 офицеров, числившихся на 24. 05. 1920 г. к 1923 г. ушло 75 и поступило других 57 чел.), таким образом максимальное число когда-либо служивших у красных составит 340 чел. или 24 % всего состава офицеров Генштаба. Разница в цифрах происходит, возможно, и от того, в Красной армии под «лицами Генштаба» понимались не только офицеры Генерального штаба, но все вообще офицеры, когда-либо окончившие Военную академию. См. также: Горяинов И. Офицеры Ген. Штаба в Великой войне и в Русской Смуте // Ч, № 620, с. 15–16.

(обратно)

1123

1123 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 195–196. На 25. 10. 1917 г. А. Г. Кавтарадзе числит только 1494 чел. (660 генералов, 639 штаб — и 195 обер-офицеров), а общее число генштабистов, служивших у большевиков определяет в 639 ч.: 252 генерала, 239 штаб — и 148 обер-офицеров (407 из списка 7. 08. 1920 г. минус 21 не состоявших в Генштабе, 129 отсутствовавших в этом списке, но числившихся в списках 15. 07. 1919 г и «Дополнительном» по Украине 1. 09. 1919 г. и 124 не числившихся в списках, но «сотрудничавших с Советской властью с ноября 1917 г.»). Добавляя к 1494 ч на 25. 10. 1917 г. 133 переведенных красными в 1918 г. и 305 окончивших курсы в Сибири у Колчака, он получает 1932 чел., от коих служившие в Красной армии составляют 33 %. Однако, во-первых, он включает сюда переведенных в 1917–1919 гг. (а это, как сказано выше, 81, плюс 133, плюс 305 чел.), но не включает 90 уволенных за «реакционность» (в большинстве потом бывших в белой армии), во-вторых, учитывает как «красных» (но не числит у белых) всех, когда-либо сотрудничавших с большевиками, хотя бы они потом при первой возможности бежали к белым (хотя сам же указывает, что не изменили большевикам только 475 чел.).

(обратно)

1124

1124 — Березовский Н. Ю. Военспецы на службе в красном флоте, с. 57.

(обратно)

1125

1125 — См.: Герои Октября. тт. 1–2, Л., 1967; Октябрь в Москве. М., 1967.

(обратно)

1126

1126 — См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров.

(обратно)

1127

1127 — Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 325. Иногда говорится о более 13 тыс. к концу 1919 г. (Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция).

(обратно)

1128

1128 — В 1919 г. из 5144 курсантов, ранее служивших в армии, было 217 (4, 2 %) бов, 36 (0, 7 %) военных чиновников, 2017 (39 %) унтер-офицеров, 1727 (33, 6 %) солдат, 1129 (22 %) красногвардейцев и 18 (0, 5 %) — с командных постов в Красной Армии, по происхождению — 24, 7 % крестьян, 37, 5 рабочих и 37, 8 прочих. Среди слушателей академии ген. штаба во 2-м и 3-м приеме рабочие и крестьяне составляли вовсе незначительный процент, а в 1-м и последующих — лишь половину, всего бывшие офицеры составляли 65 %, «краскомы» 5, солдаты 18 и невоенные 12 % слушателей (См.: Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров).

(обратно)

1129

1129 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 198.

(обратно)

1130

1130 — Директивы командования фронтов Красной Армии, с. 4. 529–595.

(обратно)

1131

1131 — Примерно такие же данные приводит А. Г. Кавтарадзе (с. 208–209), который учитывал занимавших должности не позже 1920 г. и в каждой категории не учитывал лиц, занимавших потом более высокие должности: 85 % командующих фронтами (17 из 20), 100 % (все 25) начальников штабов фронтов, 82 % (82 из 100) командующих армиями (еще у 5 чин неизвестен, и следует считать из 95, т. е. 86 %), 83 % (77 из 93) начальников штабов армий (еще у 8 чин неизвестен, и следует считать из 85, т. е. 91 %), 90 % (327 из 367) начальников дивизий (всего 485, у 118 чин неизвестен) и 100 % (все 173) начальников штабов дивизий (всего 524 минус 78 учтенных как начальники дивизий, 133, занимавших должность менее месяца и 140 с неизвестным чином).

(обратно)

1132

1132 — Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров, с. 15.

(обратно)

1133

1133 — Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция.

(обратно)

1134

1134 — Ефимов Н. Командный состав Красной Армии. Из всей этой массы 61 % имел низшее образование, 67, 3 % происходили из крестьян, 12 — рабочие, и 20, 7 приходилось на долю образованных слоев. Иногда заявляется, что с положением о том, что большинство командных должностей было занято бывшими офицерами «нельзя согласиться» — на том основании, что должности командиров взводов и рот были в основном заняты не офицерами (Гавлин М. Л. Рец. на ст. Д. Джонса «Офицеры и Октябрьская революция» (Soviet Studies. Glasgaw. 1976. N 2) // Вопросы истории, 1977, № 11) что довольно глупо, т. к. должности взводных командиров для бов и не предполагались.

(обратно)

1135

1135 — Гражданская война в СССР, т. 1.

(обратно)

1136

1136 — Поликарпов В. Д. Начальный этап гражданской войны. М., 1980.

(обратно)

1137

1137 — Гражданская война в СССР. Энциклопедия; Советская военая энциклопедия.

(обратно)

1138

1138 — Поликарпов В. Д. Начальный этап гражданской войны, с. 84–85, 92.

(обратно)

1139

1139 — См.: Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России.

(обратно)

1140

1140 — Найда С. Ф. О некоторых вопросах истории гражданской войны в СССР. М., 1958.

(обратно)

1141

1141 — Ленин В. И. ПСС. т. 40, с. 199, 218, т. 39, с. 406.

(обратно)

1142

1142 — Поликарпов В. Д. Начальный этап гражданской войны, с. 99–100.

(обратно)

1143

1143 — Там же, с. 80, 96.

(обратно)

1144

1144 — Ростунов И. И. Ген. Брусилов. М., 1964, с. 202.

(обратно)

1145

1145 — Винокуров А. В. Политика коммунистической партии использования старых военных специалистов, с. 19.

(обратно)

1146

1146 — Арбатов З. Ю. Екатеринослав 1917-22 гг. // АРР, ХП, с. 113.

(обратно)

1147

1147 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, с. 84–86.

(обратно)

1148

1148 — Там же, с. 96.

(обратно)

1149

1149 — Виноградов Н. И. О волевом столбняке антибольшевиков, с. 15.

(обратно)

1150

1150 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 285.

(обратно)

1151

1151 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 66, с. 23.

(обратно)

1152

1152 — Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы, с. 312.

(обратно)

1153

1153 — Сахаров К. В. Белая Сибирь, с. 122.

(обратно)

1154

1154 — Пермикин Б. О Северо-Западной армии // Ч, № 390, с. 10; Родзянко А. П. Воспоминания о Северо-Западной армии, с. 49.

(обратно)

1155

1155 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 49.

(обратно)

1156

1156 — Критский М. Красная армия на Южном фронте // АРР, ХVIII, с. 270–271.

(обратно)

1157

1157 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 386.

(обратно)

1158

1158 — «Известия ВЦИК», 16. 10. 1919 г.

(обратно)

1159

1159 — «Известия ВЦИК», 21. 10. 1919 г.

(обратно)

1160

1160 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 345.

(обратно)

1161

1161 — Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста // АРР, VI, с. 359.

(обратно)

1162

1162 — Буденный С. М. Пройденный путь, с. 112.

(обратно)

1163

1163 — «Известия Тамбовского губернского Совета», 8. 09. 1918 г.

(обратно)

1164

1164 — «Известия Пермского Совета», 6. 08. 1918 г.

(обратно)

1165

1165 — «Известия Пермского Совета», 1. 08. 1918 г.

(обратно)

1166

1166 — «Известия ВЦИК», 25. 12. 1918 г.

(обратно)

1167

1167 — «Северная Коммуна», 4. 07. 1918 г.

(обратно)

1168

1168 — «Известия ВЦИК», 24. 12. 1919 г.

(обратно)

1169

1169 — Деникин А. И. Очерки русской смуты, с. 121–122.

(обратно)

1170

1170 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 1, с. 66.

(обратно)

1171

1171 — Дроздовский М. Г. Дневник, с. 202–203.

(обратно)

1172

1172 — Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 227–228.

(обратно)

1173

1173 — Соколов Б. Ф. Падение Северной Области, с. 375.

(обратно)

1174

1174 — Самойло А. А. Две жизни. М., 1958, с. 233.

(обратно)

1175

1175 — Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам, с. 319–320.

(обратно)

1176

1176 — Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья, кн. 1, с. 270.

(обратно)

1177

1177 — Врангель П. Н. Воспоминания, т. 2, с. 168.

(обратно)

1178

1178 — Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов. М., 1994, с. 10–11.

(обратно)

1179

1179 — Матасов В. Д. Белое движение на юге России, с. 163; Павлов В. Е. Марковцы в боях и походах, т. 2, с. 365; Врангель П. Н. Воспоминания, т. 2, с. 242. Встречаются также утверждения, что на 126 кораблях было ок. 135 тыс. ч, среди которых до 70 тыс. бойцов (Левитов М. Н. Материалы для истории Корниловского ударного полка, с. 566), или 70 тыс. военных из 150 (Лампе фон А. А. Пути верных, с. 60).

(обратно)

1180

1180 — Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе, с. 12.

(обратно)

1181

1181 — Там же, с. 57–60; Ершов В. Русская армия генерала П. Н. Врангеля в Галлиполи 1920-21 гг // Октябрь 1920-го. Последние бои Русской Армии генерала Врангеля за Крым. М., 1995, с. 106. См. также: Даватц В., Львов Н. Русская армия на чужбине. Белград, 1923; Галлиполи-Лемнос-Чаталджа-Бизерта. Голливуд, 1955; Русские в Галлиполи. Сборник. Берлин, 1923; Станюкович Н. В. Еще о жизни в Галлиполи // Ч, № 548; Рытченков С. 259 дней Лемносского сидения. Париж, 1933; Казаки на Лемносе в 1920–1921 гг. б. м., 1924; Казаки заграницей. б. м., 1931.

(обратно)

1182

1182 — Шатилов П. Н. Расселение Армии по Балканским странам // ВИВ, № 39, с. 25, № 41, с. 19.

(обратно)

1183

1183 — Корниловцы, с. 136.

(обратно)

1184

1184 — Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе, с. 15, 61.

(обратно)

1185

1185 — Кузнецов Б. М. 1918 год в Дагестане, с. 76.

(обратно)

1186

1186 — Спирин Л. М. В. И. Ленин и создание советских командных кадров. Интересно, что в эмиграции о ней никто не слышал, и в «Часовом» после цитирования этих данных стоит «(!!??)» (Ч, № 504, с. 5) Возможно имеется в виду перепись, о коей см. ниже.

(обратно)

1187

1187 — Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе, с. 62–63.

(обратно)

1188

1188 — Там же, с. 65–67.

(обратно)

1189

1189 — Там же, с. 69–71, 75.

(обратно)

1190

1190 — Справочник-альманах. Под ред. Г. В. Франка. Берлин, 1922; Русский эмигрантский календарь на 1922 год. Варшава, 1922.

(обратно)

1191

1191 — Слащев-Крымский Я. А. Требую суда общества и гласности. Константинополь, 1921.

(обратно)

1192

1192 — Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1987, с. 74, 77.

(обратно)

1193

1193 — Там же, с. 23.

(обратно)

1194

1194 — Каржанский Н. Зарубежная Россия // Новый Мир, 1926, № 8–9.

(обратно)

1195

1195 — Берестовский. Русский отряд в Албанской армии // ПП, № 30, с. 52.

(обратно)

1196

1196 — Сукачев Л. В. Из воспоминаний, № 33, с. 16–22, № 34, с. 28–29; Берестовский. Русский отряд в Албанской армии.

(обратно)

1197

1197 — Доценко В. Д. Эхо минувшего, с. 7.

(обратно)

1198

1198 — Турчанинов Г. Русские в Эфиопии // ВИВ, № 45/46, с. 12–13.

(обратно)

1199

1199 — Яремчук 2-й А. П. Русские добровольцы в Испании. Сан-Франциско, 1983, с. XVII, 365–373.

(обратно)

1200

1200 — Русский Парагвай // Ч, № 144, с. 16.

(обратно)

1201

1201 — Белые русские офицеры в Парагвае // НВ, 1982, с. 17.

(обратно)

1202

1202 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 61, 74–76, 90, 103, 148–149; Макеев А. С. Бог войны — барон Унгерн. Шанхай, 1934, с. 34.

(обратно)

1203

1203 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 156.

(обратно)

1204

1204 — См.: Елавский И. Голодный поход Оренбургской армии. Пекин, 1921.

(обратно)

1205

1205 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 35, 121–139.

(обратно)

1206

1206 — Акулинин И. Г. Оренбургское казачье войско, с. 157.

(обратно)

1207

1207 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 35–40.

(обратно)

1208

1208 — Там же, с. 40, 238–244.

(обратно)

1209

1209 — Там же, с. 42, 104–112, 176–193.

(обратно)

1210

1210 — Там же, с. 47, 69, 93, 97, 100–102.

(обратно)

1211

1211 — Там же, с. 141–150.

(обратно)

1212

1212 — Там же, с. 94, 150–175.

(обратно)

1213

1213 — Доценко В. Д. Эхо минувшего, с. 7.

(обратно)

1214

1214 — Филимонов Б. Б. Конец Белого Приморья, с. 355–356, 358–359.

(обратно)

1215

1215 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 211–214, 219–221.

(обратно)

1216

1216 — О положении русских эмигрантов в Китае см.: Киржниц А. Д. У порога Китая. М., 1924; Камский. Русские белогвардейцы в Китае. М., 1923; Полевой Е. По ту сторону китайской границы. Белый Харбин. М. -Л., 1930; Казаков В. Г. Немые свидетели. Шанхай, 1938.

(обратно)

1217

1217 — Аурилене Е. Е. Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи // Белая армия. Белое дело, № 1, Екатеринбург, 1996, с. 101–102, 108.

(обратно)

1218

1218 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 258–262.

(обратно)

1219

1219 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 66, с. 21, 23; На службе Отечества, с. 423, 480.

(обратно)

1220

1220 — Марков А. Кадеты и юнкера, с. 245.

(обратно)

1221

1221 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 66, с. 22–23; На службе Отечества, с. 481. По другим данным отряд потерял убитыми всего 2000 ч. (Ленков А. Никита Львов, с. 34).

(обратно)

1222

1222 — Серебренников И. И. Великий отход, с. 255–257.

(обратно)

1223

1223 — Еленевский А. Военные училища в Сибири, № 62, с. 35.

(обратно)

1224

1224 — Хабаровский кадетский корпус, с. 233–239.

(обратно)

1225

1225 — Офицерское собрание в Шанхае. 1926–1941. Шанхай, 1941, с. 38–52.

(обратно)

1226

1226 — Армия и Флот, с. 141; Алексеев В. Шанхайский русский полк // «Русская жизнь», 2. 09. 1995; Красноусов Е. М. Шанхайский русский отряд. 1984; Краткая история Сююза Русских Военных Инвалидов в Шанхае. Шанхай,1936.

(обратно)

1227

1227 — Бобарыков И. Парижские военно-научные курсы генерала Головина // ВИВ, № 35–36, с. 18–22; Шуберский А. Н. К двадцатипятилетию со дня основания Высших военно-научных курсов проф. ген. Головина в Белграде. Ментона, 1955, с. 59–64.

(обратно)

1228

1228 — Армия и флот…, с. 139–140.

(обратно)

1229

1229 — Любимов Л. На чужбине // Новый Мир, 1957, № 2–4.

(обратно)

1230

1230 — Ч, № 41, с. 9.

(обратно)

1231

1231 — Перепеловский К. М. Киевское Военное Училище, с. 26–27.

(обратно)

1232

1232 — Ершов В. Русская армия генерала П. Н. Врангеля в Галлиполи, с. 106.

(обратно)

1233

1233 — Корниловцы, с. 128.

(обратно)

1234

1234 — Марков А. Кадеты и юнкера, с. 275.

(обратно)

1235

1235 — Каратеев М. Белогвардейцы на Балканах. Буэнос Айрес, 1977, с. 97; Дюкин В. Сергиевское Артиллерийское училище в годы гражданской войны // ВБ, № 87, с. 11.

(обратно)

1236

1236 — Армия и Флот, с. 130; Мамушин. Сергиевское артиллерийское училище, с. 14.

(обратно)

1237

1237 — Кадесников Н. З. Краткий очерк Белой борьбы, с. 38, 85–86.

(обратно)

1238

1238 — Кадетские корпуса за рубежом 1920–1945. Монреаль, б. г., с. 53, 126, 152–155, 161–162, 165–169, 172–176; Марков А. Кадеты и юнкера, с. 279.

(обратно)

1239

1239 — Кадетские корпуса за рубежом, с. 303–306, 312–314.

(обратно)

1240

1240 — Там же, с. 14, 415–416, 435–437, 491–502. См. также: Русский Кадетский корпус. Сараево, 1925.

(обратно)

1241

1241 — Русский Кадетский Корпус-Лицей имени Императора Николая I в Версале. Париж, 1939.

(обратно)

1242

1242 — Зарубежный союз русских военных инвалидов 1920–1938 гг. Париж, 1938; Армия и Флот, с. 143–144.

(обратно)

1243

1243 — Армия и Флот, с. 62–78.

(обратно)

1244

1244 — Там же, с. 56–57, 79–81.

(обратно)

1245

1245 — Галушкин Н. В. Собственный Его Императорского Величества Конвой. Сан-Франциско, 1964.

(обратно)

1246

1246 — Рооп С. Х. Служба Лейб-гусар царю и родине. тт. 1–2. Париж, 1956.

(обратно)

1247

1247 — Скуратов К. Н. Мирное и боевое прошлое л. гв. Конно-гренадерского полка. т. 1–5. Нью-Йорк, 1951.

(обратно)

1248

1248 — История Лейб-гвардии Конного полка. т. 1–3. Париж, 1964–1967.

(обратно)

1249

1249 — См. также: Бороздин Г. А. Псковский кадетский корпус. б. м.,б. г.; Суворовский Кадетский корпус. Памятка 1899–1949 гг. б. м., 1949; Константиновское военное училище. 1865–1922. Горная Джумая, б. г.; Нечаев П. А. Алексеевское военное училище. Париж, 1964; Перепеловский К. М. Киевское Великого Князя Константина Константиновича военное училище. Париж, 1965; Апостолов Н. А. Николаевское артиллерийское училище // ВБ, № 92; Лейб-Гвардии Шестая донская казачья Его Величества Батарея л. гв. конной артиллерии. Париж, 1930; Стефановичи П. Л. и К. Л. Памятка Общества старых офицеров л. гв. Конногренадерского полка. Париж, 1929; Совещания старейших Улан Его Величества. Белград, 1937; Танутров Г. Ф. Общество бывших юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Париж, 1935; Стракач. Памятка о жизни николаевцев за рубежом. Париж, 1936.

(обратно)

1250

1250 — В частности: Бек-Софиев Л. О. Кубанский десант русской армии ген. Врангеля в 1920 г. // ВИВ, № 47–50; Будберг Н. бар. Северо-западная армия генерала Юденича и Петроградская операция 1919 года // ВБ, № 39; Булгаков Л. Хорлы // Ч, № 586/587; Воробьев А. Восстание на Ижевском и Воткинском заводах в августе 1918 года // Ч, № 663; Ефимов А. Г. Бой под Уфой // ПП, № 4; Б. В. (Видяхин). Краткая записка о возникновении Северного корпуса и дальнейшей его боевой деятельности. Эстония, 1919; Белый Офицер (Кузьмин-Караваев Д. Д.). Октябрьское наступление на Петроград и причины неудачи похода. Финляндия, 1920; Варнек П. А. Действия флота в северо-западном районе Черного моря в 1920 году // ВБ, № 108; Голубинцев В. Рейд генерала Мамонтова // ПП, № 9; Горбач А. Белое движение в Терской области // ВБ, № 83; Гражданская война на Волге. Сборник. Париж, 1930; Елисеев Ф. И. Партизан Шкуро и его отряд // ПП, № 27–28; Какурин И. Разгром конной группы Жлобы 20 июня 1920 г. // ПП, № 10; Ковалев Е. Действие 2-го Донского отдельного корпуса с началом Мамантовского рейда // ВБ, № 37; Он же. Бой с конной армией Буденного у Батайска и Ольгинской // Военая быль, № 77; Пивоваров Л. Восстание в станице Барсуковской // ПП, № 10; Промтов М. К истории Бредовского похода // Ч, № 107; Он же. Еще о Бредовском походе // Ч, № 125/126; Раух Г. Г. Бой с Буденным 6–8 января 1920 г. под Ростовом // ВБ, № 81; Филимонов Б. Бойко-Павлов в Хабаровске // ПП, № 8; Штейфон Б. А. Бредовский поход // Ч, № 110/111.

(обратно)

1251

1251 — Помимо упоминавшихся выше см. также: Звегинцов В. В. Кавалергарды в Великую войну и гражданскую. т. 3. Париж, 1966; Баумгартен, Литвинов. Памятка кирасир Ее Величества за время гражданской войны. Берлин, 1927; Станюкович Н. Александрийские гусары в гражданской войне // ПП, № 29; Гетц А. И. 6-ая Корниловская // Ч, № 407–411; Омские стрелки. б. м., 1921; Власов А. А. О бронепоездах Добровольческой армии //ВБ, № 98-108; Трембовельский А. Эпизоды из жизни 3-го отряда танков // ПП, №№ 3, 4, 6, 14, 16; Терская гвардейская сотня в десанте на Кубани в августе 1920 г. // Терский казак, № 20, ноябрь 1937; Деятельность особого Манджурского Атамана Семенова Отряда. Харбин, 1919; Елисеев Ф. И. Лабинцы и последние дни на Кубани. кн. 1–9. Нью-Йорк,1962–1964; Он же. С Корниловским конным полком в 1918–1919 гг. в Закубанье, Ставрополье и Астраханских степях. Нью-Йорк,1959; Он же. С хоперцами от Воронежа до Кубани в 1919–1920 гг. кн. 1–5. Нью-Йорк,1962; А. Д. Закубанские черкесы в первых двух Кубанских походах 1918 г. // ВП, № 76–78; Уход в изгнание. (Из дневника Терско-Астраханской бригады). // Терский казак, № 28, июль 1938; Зуев А. В. Оренбургские казаки в борьбе с большевизмом. 1918–1922 гг. Харбин, 1937; Красноусов Е. М. Вторая батарея 1-го Сибирского казачьего конно-артиллерийского дивизиона. Брисбен, 1958; Варнек П. А. Линейный корабль «Генерал Алексеев» и его пушки // ВБ, № 101; Каспийская военная флотилия 1918–1919 // Морские записки, № 13; Старк Ю. К. Отчет о деятельности Сибирской флотилии 1921–1922 гг. // Там же.

(обратно)

1252

1252 — Григорьев И. ген. Корнилов. Болгария, 1937; Елисеев Ф. И. Партизан Шкуро. Нью-Йорк, 1955; Линьков А. Атаман Семенов. Чита, 1919; Николаев К. Н. ген. Алексеев. Келлерберг, 1948; Он же. ген. Корнилов. Келлерберг, 1948; Нилов С. Р. Рыцарь духа // Ч, № 512; Партизаны отряда Атамана Дутова. Александр Ильич Дутов, атаман Оренбургского казачьего войска. Оренбург, 1919; Смирнов М. И. Адмирал Александр Васильевич Колчак. Лондон, 1930; Тинский Г. (Гортынин). Атаман Семенов. Его жизнь и деятельность. Токио, 1920; Федорович А. А. ген. Владимир Оскарович Каппель. Мельбурн, 1967; Хан Хаджиев. Великий Бояр. Бг 1929; Атаман Богаевский. Сборник статей. Париж, 1935; Шаблиевка. Париж, 1933.

(обратно)

1253

1253 — См., напр.: Алексеев М. В. Из дневника. Прага,1929; Шатилов П. Н. В Добровольческой армии // ВИВ, № 33–36; Витковский В. К. В борьбе за Россию. Воспоминания. Сан-Франциско, 1963; Денисов С. В. Записки. Гражданская война на Юге России. 1918–1920 гг. кн. 1, Константинополь, 1921; Махров П. С. В штабе генерала Деникина // Русское прошлое кн. 3, 1992; Петров П. П. От Волги до Тихого Океана в рядах белых. Рига, 1923; Федичкин Д. И. Записки // ПП, № 17; Атаман Семенов. О себе. б. м., 1938; Гоппер К. Четыре катастрофы. Рига, б. г.; Вишневский Е. К. Аргонавты белой мечты. Харбин, 1937; Филатьев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири 1918–1922. Париж, 1985.

(обратно)

1254

1254 — Бердник М. Ю. Из мира неведомого // ВП, № 71/72; Буря К. В. К 55-летию Крымской эвакуации // ВИВ, № 45/46; Васильев К. И. Бой у хутора Новолокинского и др. // ВП, № 47/48, 49; ПП, № 1; Волошинов Ю. Отход к Ростову // НВ № 276; Голеевский Н. С Волжской батареей под Ином. Последние одинадцать выстрелов и др. // ВБ, №№ 61, 65, 67, 92; Голубов М. А. Сильные духом // ВП, № 53/54; Даватц В. На Москву. Париж, 1921; Долгополов А. Возмездие и др. // ПП, № 2; ВП, № 49, 61/62; Думбадзе Г. То, что способствовало нашему поражению в Сибири в гражданскую войну // ВП, № 24; Елисеев Ф. И. На берегах Кубани. Нью-Йорк,1955; Он же. Горькие уроки // Ч, № 664; Енборисов Г. В. От Урала до Харбина. Шанхай,1932; Оношкович-Яцына Е. Взятие Ростова 7–8 февраля 1920 г. // ВБ, № 78; Иванов. По следам памяти // ВП, № 30–45; Игнатьев И. И. Последний бой 1-го Партизанского генерала Алексеева пех. полка — 1920 г. // ПП, № 12; Каменский В. Воспоминания курьера ген. Врангеля // ВИВ, № 12; Кефели Я. И. С ген. А. В. Шварцем в Одессе (осень 1918 — весна 1919) // ВИВ, № 35–37; Киборт И. Один из малоизвестных эпизодов Великого Сибирского Ледяного Похода // ПП, № 18; Кисиль Н. Мои заметки // ВП, № 14; Коваленский М. Из дневника добровольца // ВП, № 31/32; Крамарев Ф. Эпизоды гражданской войны // Ч, № 196; Красноусов Е. М. В Шилкинской речной флотилии боевых судов // ВБ, № 68; Лиманский И. Партизанский отряд полковника Кучук Улагая // ПП, № 12; Литвинов А. На «Моряке» в Добровольческую армию в 1918 г. // ВБ, № 54; Марченко Д. А. На боевых постах // Ч, № 564–573; Михайлов Д. Как воевали ижевцы, покинув заводы // ПП, № 9; Н. В камышах Кубани // ВБ, № 106; Никитин А. Встреча со Стариком // ВП, № 49; Оболешев Ф. Против бронепоезда // Ч, № 118/119; Орехов В. Из пережитого. Эпизоды из гражданской войны. // Ч, 635; Павленко К. Орлик // «РМ», 15. 01. 1970; Пантюхов О. О днях былых. Нью-Йорк,1969; Прюц Н. Очерки. Лос Анжелес, 1967; Рыхлинский В. А. Года 1918-1919-1920. Из Германии на Юг России. б. м., б. г.; Рябинский А. Братья-славяне. Бронеавтомобиль «Витязь» и др. // ВП, № 28, 45, 46; Сагацкий И. Атаманское военное училище под Каховкой. Бой под станцией Должанской и др. // ВБ, № 11, 17, 28–30, 39–40, 47–48, 53; Сыроватка. Из далекого прошлого // ВП, № 76/78; Трембовельский А. Посвящается Варе Салтыковой, сестре милосердия Корниловского ударного полка // ВП, № 76/77/78; Усаров Г. А. Три похода в Хорлы в 1920 году // ВБ, № 19; Хартлинг К. Н. На страже Родины. Шанхай,1935; Чуйков А. Их было четверо // ВП, № 86/87; Энвальд С. Каиново семя. // ПП, № 20; Яконовский Е. После Канделя // ВБ, № 14.

(обратно)

1255

1255 — См.: Геринг А. А. Материалы к библиографии русской военной печати за рубежом. Париж, 1968.

(обратно)

1256

1256 — Ч, № 31, с. 10.

(обратно)

1257

1257 — Ч, № 39, с. 19–20.

(обратно)

1258

1258 — Армия и Флот, с. 97.

(обратно)

1259

1259 — Куторга Г. Черниговские гусары в гражданскую войну, с. 14.

(обратно)

1260

1260 — Армия и Флот, с. 100.

(обратно)

1261

1261 — Там же, с. 127.

(обратно)

1262

1262 — Материалы по истории Донской артиллерии, с. 53, 55.

(обратно)

1263

1263 — Баумгартен А. А., ЛитвиновА. А. Памятка кирасир Ее Величества, с. LXXVIII–L XXIX.

(обратно)

1264

1264 — Аккерман фон. Лейб-гвардии 2-я артиллерийская бригада, с. 107, 283.

(обратно)

1265

1265 — Уланы Его Величества, с. 46.

(обратно)

1266

1266 — Козлянинов В. Ф. Юбилейная памятка конногвардейца, с. 75–80.

(обратно)

1267

1267 — Ходнев Д. Д. Л. -гв. Финляндский полк, с. 42.

(обратно)

1268

1268 — Ч, № 81, с. 14.

(обратно)

1269

1269 — Лейб-гвардии Московский полк, с. 25; ВБ, № 52.

(обратно)

1270

1270 — Ч, № 190, с. 22.

(обратно)

1271

1271 — Мирошников И. Д. 81-й пехотный Апшеронский императрицы Екатерины Великой полк // ВБ, № 77, с. 42.

(обратно)

1272

1272 — Сумские гусары, с. 322.

(обратно)

1273

1273 — 10-й гусарский Ингерманландский полк, с. 27.

(обратно)

1274

1274 — Шишков Л. 4-й гусарский Мариупольский полк, № 112, с. 20.

(обратно)

1275

1275 — Ч, № 41, с. 9.

(обратно)

1276

1276 — На службе Отечества.

(обратно)

1277

1277 — Незабываемое прошлое Славной Южной школы. 1865–1965.

(обратно)

1278

1278 — Доценко В. Д. Эхо минувшего, с. 7–9, 13–15.

(обратно)

1279

1279 — Русский Корпус 1941–1945 гг. Нью-Йорк, 1963, с. 14.

(обратно)

1280

1280 — Там же, с. 404–405. См. также: Верные долгу. 1941–1961 Найяк, 1961.

(обратно)

1281

1281 — Хабаровский кадетский корпус, с. 233–239.

(обратно)

1282

1282 — Штром А. А. Флот в Белой борьбе // Русская газета, 1978, № 137.

(обратно)

1283

1283 — Хофманн Й. История власовской армии, Париж, 1990, с. 237; см. также: Трагедия казачьей силы // Ч, № 275, с. 8–10.

(обратно)

1284

1284 — На службе Отечества, с. 481.

(обратно)

1285

1285 — Ч, № 318, с. 2 1.

(обратно)

1286

1286 — Колтышев П. В. На страже русской чести (Париж, 1940–1941 гг.) // Русское прошлое кн. 3 1992.

(обратно)

1287

1287 — Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции, с. 207.

(обратно)

1288

1288 — Иванов И. Б. Русский Обще-Воинский Союз. Спб., 1994, с. 24.

(обратно)

1289

1289 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, с. 88.

(обратно)

1290

1290 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 252, 274.

(обратно)

1291

1291 — Арбатов З. Ю. Екатеринослав 1917-22 гг. // АРР, ХП, с. 103.

(обратно)

1292

1292 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 62–65.

(обратно)

1293

1293 — Моисеев М. А. Былое, с. 98–99.

(обратно)

1294

1294 — Красный террор в годы гражданской войны, с. 328–330; Пагануцци П. Красный террор в Крыму после Врангеля // КП, № 28, с. 28–43. Встречается мнение, что в Крыму после эвакуации было расстреляно 80 тыс. чел. (Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, АРР, ХVI, с. 166) или только до 15 тыс. чел. (Лампе фон А. А. Пути верных, с. 62).

(обратно)

1295

1295 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 66–68.

(обратно)

1296

1296 — Там же, с. 71–73, 76–79, 81–85.

(обратно)

1297

1297 — Там же, с. 78; Красный террор в годы гражданской войны, с. 318–320.

(обратно)

1298

1298 — «Независимая газета», 26. 01. 1996 г.

(обратно)

1299

1299 — Моисеев М. А. Былое, с. 105.

(обратно)

1300

1300 — Елисеев Ф. И. Кубань в огне…, с. 21–22; Он же. Агония Кубанской армии // НРС 13. 11. 1971.

(обратно)

1301

1301 — Сергеев А. Белогвардейцы «на воле» и в лагерях // НРС 10. 09. 1974.

(обратно)

1302

1302 — Мельгунов С. П. Красный террор, с. 60–62, 165–166; см. также: Елисеев Ф. И. Кубань в огне…, с. 21 (автор был в числе этих офицеров).

(обратно)

1303

1303 — Советская военная энциклопедия.

(обратно)

1304

1304 — Данилов И. А. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков, АРР, ХVI, с. 210.

(обратно)

1305

1305 — Ефимов Н. Командный состав Красной Армии, с. 88, 97, 107.

(обратно)

1306

1306 — Изменения социальной структуры советского общества 1921 середина 30-х годов. М., 1979, с. 150.

(обратно)

1307

1307 — Федюкин С. А. Советская власть и буржуазные специалисты. М., 1965; Он же. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1972.

(обратно)

1308

1308 — Ефимов Н. Командный состав Красной Армии; Большая Советская энциклопедия. Замещавшие увольняемых бов краскомы состояли из рабоче-крестьян в 1918 г. на 67, 4 %, в 1919 — на 71, 6, 1920-81, 3 и в 1921 г. — на 78, 8 % (см.: Федюкин С. А. Советская власть и буржуазные специалисты); на 1. 10. 1920 г. 37, 5 % их происходили из рабочих, 24, 7 из крестьян и 37, 8 из образованных слоев (См.: Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России); на 1. 06. 1919 г. на командных курсах Москвы рабочих было 40 %, крестьян 24, 3, прочих — 35 %, на других курсах в 1918 г. соответственно 40, 24 и 36, в 1919 г. — 37, 5, 24, 7 и 37, 8, в 1920 г. 27, 7, 51, 0 и 21, 3 % (Кисловский Ю. Г. Создание командно-политических кадров Красной Армии, с. 18).

(обратно)

1309

1309 — См.: Вопросы стратегии и оперативного искусства в советских военных трудах 1917–1940. М., 1965; Вопросы тактики в советских военных трудах 1917–1940. М., 1970.

(обратно)

1310

1310 — В 1925–1927 гг. училища подготовили 135 тыс. командиров (за гражданскую войну 60 тыс.), за 1925–1937 гг. — 148 тыс., с 1939 по 1940 еще 77, за войну — ок 2 млн.; к 1938 г. было 75 училищ, к началу войны — 203 с 240 тыс. курсантов, в годы войны — более 220 (Советская военная энциклопедия).

(обратно)

1311

1311 — Доценко В. Д. Эхо минувшего, с. 7–8; Березовский Н. Ю. Военспецы на службе в красном флоте, с. 58.

(обратно)

1312

1312 — Сергеев А. Белогвардейцы «на воле» и в лагерях // НРС, 10. 09. 1974 г.

(обратно)

1313

1313 — Стахевич М. С. Из деятельности «Морского Журнала» за 100 месяцев // Морской журнал, № 100, с. 65.

(обратно)

1314

1314 — Там же, 11. 09. 1974 г.

(обратно)

1315

1315 — Х. После корпуса // ВБ, № 128, с. 9.

(обратно)

1316

1316 — См.: Некрич А. 22июня 1941 г.; Верт А. Россия в войне.

(обратно)

1317

1317 — Мейснер Д. И. Миражи и действительность. М., 1966, с. 257.

(обратно)

1318

1318 — См.: Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция.

(обратно)

1319

1319 — Доценко В. Д. Эхо минувшего, с. 5.

(обратно)

1320

1320 — Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты, с. 170, 177.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава I. Русский офицерский корпус в 1917 году

Глава II. Офицеры и разложение фронта

Глава III. Офицерство после катастрофы русской армии

Глава IV. Офицерство в Белом движении

Глава V. Офицеры в армиях лимитрофных государств

Глава VI. Бывшие офицеры на службе у большевиков

Глава VII. Судьбы русского офицерства после гражданской войны

Заключение

Таблицы

Об Авторе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте