«Экспедиция в Хиву в 1873 году. От Джизака до Хивы. Походный дневник полковника Колокольцова»

С 3-го марта по 20-е апреля

По возвращении генерал-адъютанта К. П. фон Кауфмана в Ташкент, в феврале месяце 1873 года, я был отчислен от командования 10 м Туркестанским линейным батальоном и назначен в распоряжение командующего войсками Туркестанского округа, почему и выступил в поход, вместе, с главною квартирою, 3-го марта, из Ташкента, где, генерал Кауфман оставался ещё на несколько дней.

Войска, назначенные в поход из Ташкента, выступали по эшелонно в составе четырех колонн, начиная с 1-го марта и на реке Клы, близ Джизака, должны были соединиться и ожидать прибытия главного начальника округа, который принял уже звание командующего войсками, действующими против Хивы[1].

По прибытии командующего войсками на р. Клы, 11-го марта, погода стояла очень тёплая, но 12-го числа утром сделалось пасмурно, начал кропить маленький дождь, потом усилился и стал лить день и ночь при порывистом холодном ветре.

В ночь, с 12-го на 13-е марта, меня потребовал к себе начальник полевого штаба и объявил мне приказание командующего войсками принять начальство над первым эшелоном, с которым и выступить в пять часов утра к урочищу Нурек, в [380] расстоянии вёрст 30 или 35 от позиции на р. Клы. Остальные эшелоны должны были следовать за мною один за другим, в расстоянии одного перехода; при втором эшелоне, следовали: вся главная квартира, командующий войсками, Князь Евгений Максимилианович Лейхтенбергский и начальник отряда генерал майор Головачев.

В состав эшелона, находившегося под моим начальством, вошли: одна рота туркестанских сапёров, две стрелковые роты 1-го Туркестанского стрелкового батальона, четыре орудия конной батареи подполковника Перелыгина, один ракетный дивизион, одна сотня уральских казаков и 635 верблюдов, составлявших обоз первого эшелона. При эшелоне назначен состоять генерального штаба подполковник барон Аминов. Кроме того, в распоряжение моё поступило восемь джигитов или проводников туземцев.

Получив словесное приказание от начальника полевого штаба поздно вечером, в тёмную ночь, когда дождь продолжал моросить, и имея в виду выступить в пять часов утра, я крайне был затруднён отданием приказаний в части, которые мне вовсе не были известны и к тому же, не имея ни канцелярии, ни адъютанта, я вынужден был своеручно написать приказ по первому эшелону о назначении меня начальником, о сборном пункте всех частей и о выступлении эшелона в пять часов утра. Моё затруднение усугубилось ещё более тем, что, не имея при себе ни ординарца, ни казаков, я должен был, в дождливую и тёмную ночь, по несколько раз ходить к начальнику штаба, за получением необходимых, по моему назначению, инструкций и прочих бумаг; отыскивать начальников частей, вошедших в состав начальствующего мною эшелона и, таким образом, измокший и усталый, я почти до рассвета провёл ночь в распоряжениях.

По моему приказанию, в четыре часа утра, 13-го марта, стали вьючить 635 верблюдов, составлявших обоз. Дождь не переставал моросить, что крайне затрудняло навьючивание, тем более, что люди наши не были привычны к такого рода обозу, а из туземных жителей назначено было по одному лаучу на каждые семь верблюдов.

Предстоявший нам поход отмечен был небывалою особенностью, именно той, что войскам, следовавшим в Хиву, отстоящую на тысячу вёрст, по голодным, безводным и песчаным степям, не имеющим ни малейших следов дорог, пришлось иметь с собою запасы всякого довольствия до самой Хивы, как для себя, так и для животных в провианте, фураже, и проч.; необходимо [381] было даже иметь воду для безводных переходов, быть может, простирающихся до ста вёрст.

Не взирая на дурную погоду, на дождь, слякоть и сильный, холодный ветер, командующий войсками генерал-адъютант фон-Кауфман, был уже на ногах в четыре часа утра и обходил спящий лагерь, а поднявшиеся части первого эшелона торопил к поспешной вьючке и выступлению. К пяти часам верблюды начали вытягиваться к сборному месту, а сапёрная рота, две стрелковых роты, конные дивизионы, артилерийский и ракетный, и уральская сотня выстроились на своих местах. Командующий войсками, поздоровавшись с людьми, приказал мне трогаться в путь. Я отвёл отряд от сборного места ещё версты на полторы, остановил его, построил верблюдов в несколько линий, вызвал авангард, ариергард и боковые охраны; попросил к себе гг. начальников частей и всех офицеров, познакомился с ними, поздоровался с нижними чинами и мы, осенив себя крёстным знамением, тронулись с места около 6 1/2 часов утра и начали углубляться в необозримое степное пространство.

Погода была самая мрачная. Небо, по всему необозримому пространству, было покрыто густыми облаками, дождь обратился в ливень и ветер подул до того холодный, что мы, для согревания себя, слезали с лошадей и, идя пешком, мяли глинистую землю, которая огромными комами прилеплялась к сапогам. Расположение духа невольно принимало мрачный оттенок, 13-е число, день выступления, беспрестанно вертелось в мыслях…

Не предполагая делать этого похода а ещё менее получить какую либо часть войск другой области под моё начальство, так как я сам служил в семиреченских войсках, я, кроме, запаса чая, сахара и двух пудов сухарей для чая, ничего не имел с собою, тем более, что, состоя при главной квартире, я, в числе прочих, до сих пор всегда обедал у командующего войсками. Теперь, неожиданно отделившись от главной квартиры, я должен был подумать о себе, почему и обратился к сапёрным офицерам, в числе которых у меня были знакомые, прося их принять меня в свою артель. Я был радушно принят сапёрами и никогда не забуду тех любезных отношений, в которых я находился к этому замечательному своею порядочностью обществу офицеров.

В холодную погоду люди идут скоро; пройдя более половины пути, я полагал сделать привал, но проливной дождь, глинистая слякоть и необыкновенный холод гнали нас вперёд. [382] Приостановившись, и пропустив мимо себя отряд, равно и большую часть верблюдов, я почувствовал ощущение, похожее на замерзание; поводья вываливались из рук, ноги коченели… Я поскорее догнал передних, соскочил с лошади и пошёл в числе прочих, все офицеры были спешены, и тут я увидел, до какой степени все, и люди и животные, дрожа от холода, спешили впереди… Но, куда мы спешили?. Все знали, что, кроме нескончаемой и бурной степи, на месте ночлега нет ничего. Тем не менее, отряд шёл весьма скоро, особенно, когда подполковник барон Аминов сообщил, что остаётся только около трёх вёрст до ночлега, и что на ночлеге мы найдём заготовленный хворост, привезённые дрова для варки пищи и степную, идущую на топливо, траву. Услыхав, это, люди заторопились ещё более. Но, как нарочно, вдруг завернул сильнейший буран. Небо разразилось снегом и, вслед затем, градом… вихрь обхватил всю степь и произвёл какой-то хаос в атмосфере… Окоченелые, мы бежали к видневшимся вблизи огонькам, то было место ночлега, где передовые казаки развели огонь. Отряд захватил весь горючий материал, заготовленный для всех четырех эшелонов, люди зажгли такие костры, каких, я полагаю, в этих местах, с покон века, видано не было. Наша одежда, с утра смоченная дождём, до такой степени была охвачена морозом, что все наши пальто, до другого дня, стоймя стояли на земле, представляя картину какого-то безголового строя… Верблюдов я потерял порядочное число, а тюки, когда на другой день были подобраны, оказались совершенно обледенелыми, верёвки пришлось перерубать топорами.

Костры на биваке были разведены моментально. Весь отряд, сами себя и друг друга, стали оттирать, отогревать и не давать друг другу засыпать. К особенной чести гг. офицеров первого эшелона, я должен отнести ту заботу и попечение, которые они принимали для сохранения каждого человека своей части в то время, когда сами находились в том же положении окоченелых.

С наступлением ночи, вихрь отчасти прекратился и остаток её прошёл в деятельном отогревании и оттирании друг друга. На утро оказалось несколько ознобившихся, но, благодаря Бога, ни одного замёрзшего, кроме двух лаучей туземцев, которых спасти не было возможности…. Мы их предали земле.

На другой день, утро было свежее, хотя и без вихря, но ветер дул холодный. Солнце проглядывало сквозь густой туман, ветер подавал надежду на прояснение погоды. Действительно, [383] после полудня, солнце заблистало и начало пригревать. Люди стали расходиться из кучек и разбрелись по позиции; эта картина сильно напоминала мошек, пригретых теплотою и вылезающих из щелей.

По данной мне инструкции, с места ночлега Нурек, я должен был, на другой день, выступить далее в пять часов утра; но, вследствие застигшей нас бури, я не имел возможности этого исполнить, так как на другой день всё было ещё до такой степени обледенелым, что я не мог вьючиться, почему и решился, на свою ответственность, дать отряду днёвку, о чём в полдень, 14-го числа, послал донесение с джигитом, который, возвратясь, привёз мне одобрительное разрешение главного начальника и известие, что на реке Клы войска и главная квартира потерпели тоже порядочное крушение.

На третий день, 15-го марта, вверенный мне эшелон совершенно оправился и выступил с Нурека в семь часов утра к урочищу Учьма. Оттуда мы направились на Фариш, Синтаб, Тимир-кабук, до колодцев Балты-салдыр. Отсюда, степь изменяет свой характер; следовать приходится по распросам, на колодцы, так как степь в полном смысле голодная и совершенно безводная. Названные мною переходы от Нурека до Балты-салдыра были пройдены нами, хотя без особенных приключений, но с большими невзгодами, по случаю дождей, холодов и сильных степных ветров.

На Балты-салдыре, вследствие малочисленности колодцев, часто с негодною в них водою, мне приказано было разделить эшелон и самому, с ротою сапёр, половиною казаков, двумя орудиями и ракетным дивизионом, продолжать движение по весьма трудной дороге, так называемой северной, до урочища Тамды, где предполагалось соединить все эшелоны, равно и казалинский отряд и построить временное укрепление и склад для провианта. Другая часть моего эшелона, под начальством подполковника Полторацкого, должна была следовать южнее, по пути, паралельному моему, в расстоянии семи, десяти и не далее 30-ти вёрст. За мной следовали: второй эшелон и главная квартира, а за подполковником Полтарацким, остальные эшелоны. Пройдя с нами три весьма тяжёлых перехода, командующий войсками отменил следование на Тамды, перешёл сам с главною квартирою на южную дорогу, и предписал мне сделать тоже, и на колодцах Ак-кудук соединиться с другою частью моего эшелона, вступить вновь в [384] командование первым эшелоном и продолжать следование до колодцев Аристан-бель-кудук, где ожидать его прибытия и соединение всех эшелонов.

По прибытии всех эшелонов к названным колодцам, командующий войсками благодарил меня за порядок, в котором был пройден трехсотверстный, весьма тяжёлый путь. Действительно, первому эшелону, следовавшему в голове, пришлось идти без дорог, по распросам, и, так сказать, пролагать путь другим эшелонам, следовавшими сзади; наша артилерия оставляла глубокие следы; долго сохранявшиеся в песчаном грунте. Придя к колодцам, с каждого ночлега я должен был посылать назад джигита с донесением, о числе найденных колодцев, о качестве и количестве воды, и вообще описать качество стоянки, и тем облегчить марш идущим сзади войскам. На колодцах Аристан-бель-кудук, по соединении всего отряда, скопилось такое множество лошадей и верблюдов, что могло встретиться затруднение в снабжении их водою. Между тем, отряд, имея в виду присоединение транспорта с провиантом, должен был остаться здесь довольно продолжительное время. Вследствие этого, я получил приказание отправиться далее, к урочищу Манамджан, где и встретил Светлое Христово Воскресение.

По прибытии всех войск к Манамджану, командующий войсками приказал все эшелоны нашего отряда, и отряд ожидаемый из Казалинска, соединить на урочище Хал-ата, где, вследствие изобилия воды, как ключевой, так и колодезной и по удобству местности, решено было возвести небольшое укрепление, устроить склад провианта и оставить часть войск. Для следования к Хал-ата, командующий войсками приказал составить три больших эшелона. В состав первого эшелона вошли: все стрелковые роты бригады генерала Бардовского, вся конная батарея, шесть орудий пешей артилерии, ракетный дивизион и четыре сотни казаков. Начальство поручено генералу Бардовскому, а мне приказано остаться его помощником. При нашем эшелоне следовал: командующий войсками, Великий Князь Николай Константинович, опередивший казалинский отряд, Герцог Лейхтенбергский, генерал Головачев и вся главная квартира По прибытии, 21-го апреля, к 11 1/2 часам утра, в Хал-ата эшелоны были упразднены и составился один отряд под начальством генерала Головачева Я вновь поступил в состав лиц главной квартиры.

21-е апреля. Бивак при урочище Хал-ата

Урочище [385] Хал-ата представляет собою ту же необозримую степь, но только совершенно песчаную, образовавшуюся, как кажется на первый взгляд, вследствие постоянных, вековых наносов песка. На этой местности находится значительное количество колодцев с хорошей водою, так что многие из них оставлены были без употребления, ибо независимо колодцев, из горы песчаной формации вытекает обильный ключ чистой воды. Топливо, как вообще по всей степи, состоит из каких-то колючек, заменяющих дрова. Корм, как говорится, верблюжий, потому что верблюды им насыщаются вполне, но для лошадей нет корма или, по крайней мере, подобным кормом лошадь существовать не может.

На этом биваке, войска нашей колонны, в ожидании присоединения остальных и упразднения, как я сказал, эшелонов, должны были немедленно приступить к возведению предполагаемой крепости, и так как вся эта необозримая песчаная местность весьма волниста и местами образует большие возвышенности, или даже целые горы, то одна из таких возвышенностей была избрана местом для возведения крепости.

У колодцев Хал-ата температура значительно изменилась и перешла в удушливую. Ветер, который дул порядочно, казался горячим и, по временам, как будто обжигал лицо. Солнце было во всём блеске и жгло на славу… Мы, а также нижние чины, постоянно были в белых фуражках с подзатыльниками; не смотря на то, редко у кого не было пузырей и волдырей на шее; а про лицо и говорить нечего, физиономии наши еженедельно изменялись, увы!.. всё к худшему.

Как только колонна пришла на Хал-ата и пока войска стали стягиваться на указанный места, ветер, хотя тёплый, стал дуть сильнее, чаще, безотрывочно (что и называют степным ветром) и, наконец, начал вздымать так сильно песок по степи, что к пятому часу по полудни солнце померкло и образовалась какая-то песчаная тьма. Невозможно было хорошенько различить ни одного предмета, ни палатки, ни человека, всё было занесено вихрем песку…. В восемь часов вечера ветер ослабел, не вздымал более столбами массы степного песку, но продолжал сыпать его так, как моросит мелкий дождь в пасмурную погоду на всех и на всё, безостановочно, во всю ночь. Проснувшись на другой день, я был поражён небывалым для меня зрелищем. Не говоря уже о [386] палатке моей снаружи, но я сам, моя кровать, столик, вьючные ящики, всё без исключения было засыпано толстым слоем песка…

22-е апреля. Хал-ата. Утро

Тот же ветер и вихри песку, та же голая степь, та же невозможность укрыться от всепроникающей стихии, облепляющей вас со всех сторон. Солнце вновь застелилось песочного сетью, как кисеёю.

Постоянный песчаный ветер весьма затрудняет работы. Тем не менее, уже приступили к разбивке укрепления и к устройству провода воды.

Часу во втором дня, командующий войсками встретил прибывший второй эшелон с артилерийским парком и походным лазаретом. Ежедневно, не смотря ни на какую погоду, командующий войсками, в сопровождении дежурного адъютанта, обходит весь наш громадный лагерь, осматривает все работы, которые производятся по возведению крепости, осматривает правильный отвод воды для водопоя и проч.

Часу в пятом по полудни, песчаная метель совершенно утихла, но её заменило убийственное солнечное пекло. В шесть часов вечера раздался звонок, приглашающий лиц главной квартиры к обеду к командующему войсками. Я, в числе прочих, пошёл тоже к обеду. За обедом находились и Их Высочества. Генерала Кауфмана я застал в самом хорошем расположении духа; впрочем, это расположение духа замечалось всегда, при встречах на переходе; или на привале, и производило превосходное влияние на окружающих, сообщало им бодрость и уверенность в счастливом окончании экспедиции. После окончания обеда, генерал пошёл опять по лагерю осматривать работы, и мы все почти последовали за ним. Погода, казалось, как бы пришла в себя. Солнце клонилось к закату а потому не жгло, но воздух был крайне душен. Ночью разразилась сильная буря, которая, казалось, готова была сорвать и унести мою несчастную палатку. К счастью, этого не случилось и, по обыкновению, всё занесено было песком.

23-е апреля. Хал-ата

Песчаной метели почти не было целый день, но духота и солнечный жар страшные. Работы по возведению укрепления производятся по прежнему. Та же обыденная прогулка командующего войсками по биваку, тот же обед в шесть часов, тот же осмотр работ. Вечер был тихий и душный. Вдруг, с десятого часа вечера, подул ветер, стал постепенно увеличиваться, началась метель и, наконец, всю степь охватил ураган, до того сильный, что, лёжа в постеле и в закрытой наглухо [387] палатке, необходимо было укрыться с головой. Под гулом и воем ветра, вдруг… мне почудились звуки горна. Находясь в полудремоте, я не мог разобрать в чём дело, как в эту минуту, под самым ухом, грянула дробь сапёрного барабана (моя палатка была около сапёров). Тревога!.. Я вскочил и слышу суматоху и выскакивание сапёров из палаток. Но в первый момент, ничего не мог разобрать, потому что всё это случилось совершенно неожиданно, а разглядеть нельзя было ничего, так как песчаный ураган нёсся столбами и резал лицо. К счастью, ветер дул нам в тыл, следовательно, потревожившим нас прямо в лицо. Я, однако, скоро разглядел построившихся сапёров и стрелков и офицеров, уже находившихся на своих местах. Мне подали лошадь, и я примкнул к общей суматохе. Все было на ногах и на конях; но в этом хаосе песку трудно было добиться толку. Неожиданность тревоги говорила о близости неприятеля, а между тем всё было тихо; верховые искали разъяснения причины тревоги, скакали, не разбирая места, и сталкивались друг с другом; только одна пехота совершенно спокойно и стройно стояла на своих фасах, прикрывая орудия, снятые с передков и безмолвно угрожавшие непрошенному гостю. Первоначально я примкнул к сапёрам и стрелкам; но когда мне подвели лошадь, я присоединился к разъезжающим. В это время лица главной квартиры суетились, отыскивая командующего войсками; между тем, генерал Кауфман, не дожидаясь, чтобы ему подвели лошадь, прошёл с своей палочкой в руках, мимо сапёров и стрелков, к углу фаса, к тому месту, откуда был сделан выстрел, или подан сигнал тревоги; что его не могли тотчас заметить, это совершенно натурально, так как была такая метель, что невозможно было, в особенности в суматохе, никого вдруг разглядеть. Наконец, ему подвели лошадь и все его окружили. Командующей войсками и все окружающие с нетерпением ожидали разъяснения причины тревоги, потому что кругом всё было спокойно, кроме бури, и никаких выстрелов не было более слышно.

Возвратившиеся с казачьего пикета офицеры генерального штаба объяснили причину тревоги: неприятельский разъезд, силою в 15 человек, подъехал к нашему пикету; казак-часовой, заметив их, выдвинулся, чтобы лучше рассмотреть, и убедившись, что это туркмены, сделал выстрел; ему в ответ туркмены сделали два выстрела и бросились вперёд, чтобы отрезать пикет от лагеря; но это им не удалось ибо по первому выстрелу люди выскочили и [388] выстроились на своих фасах. Необходимо отдать полную похвалу нашим солдатам, ещё более потому, что появления неприятеля в Хал-ата никто, конечно, не ожидал, между тем, по первому сигналу все фасы стояли в ружьё и, главное, в полном спокойствии.

Неприятельский разъезд в момент тревоги быстро скрылся из глаз под покровом бурана. Тем не менее, на другой день, в некотором расстоянии от бывшего казачьего пикета, было найдено туркменское ружьё и водяной турсук, вследствие чего надо полагать, что выстрелом казака один из туркменов был убит и, конечно, увезён, так как азиятцы, среди самых серьёзных дел, увозят трупы и раненых товарищей.

Командующей войсками приказал снять с каждого фаса по одному взводу от роты, а остальных на некоторое время оставить на местах.

После всей этой передряги мы разошлись по палаткам; но о том, чтобы зажечь свечку, или даже фонарь, нельзя было и думать до того продувал ветер мою прозрачную палатку, сквозь которую, как сквозь сито, сыпал тончайший песок. Я стряхнул с подушки и с кровати песок и, не раздеваясь, лёг в кителе…

24-е апреля. Хал-ата

Я проснулся в шесть часов утра от духоты, и тотчас разделся, потому что весь был в испарине и песке. Утром, 24-го апреля, погода наступила совершенно тихая, солнце, не смотря на ранний час (шесть часов), жгло сквозь палатку до такой степени, что нет слов, чтобы выразить это тяжёлое, давящее ощущение. Можно себе представить, что бывает среди дня. Вследствие необычайной духоты и постоянного утоления жажды чаем с кислотою, совершенно теряешь апетит и чувствуешь себя как будто разваренным.

В лагере всё было спокойно. Вспоминали вчерашнюю тревогу, а с ней и суматоху; однако, неожиданность эта принесла нам пользу; каждый про себя сознал, что надо быть, как говорится, на чеку.

Часов около двенадцати прибыл Казалинский отряд, так что состав наших соединённых отрядов был следующий: 1 сапёрная рота, 10 рот стрелков, 9 линейных рот, 8 конных орудий, 6 пеших, 4 горных, 2 картечницы, 2 крепостных орудия, 2 мортиры, ракетная батарея и инженерный парк.

Во вновь заложенном укреплении, которое завтра, 25-го числа, должно быть окончено, полагают оставить гарнизон из одной [389] линейной роты, двух крепостных орудий и одной сотни казаков. С остальными войсками мы двинемся к Аму-дарье, где вскоре соединимся с Оренбургским и Кавказским отрядами.

День, 24-е апреля, прошёл в работах по возведению крепости. На обеде у командующего войсками я обратил особенное внимание на распросы его, делаемые генерального штаба подполковнику барону Аминову, относительно собранных им сведений о расстоянии от здешней позиции Хал-ата до Аму-дарьи. Подполковник барон Аминов с самого начала похода был в должности как бы колоновожатого, так что при движении, мы руководствовались теми сведении, которые он собирал об этом пути как в Ташкенте, так и в Самарканде.

25-е апреля. Хал-ата

В два часа ночи разразилась новая буря и песчаная метель. Много палаток, в том числе и столовую командующего войсками, снесло. В седьмом часу утра буря несколько утихла, и явилась возможность выползти из палатки и несколько оправиться. Для того, чтобы кое как сделать свой туалет, необходимо было прежде выйти из палатки для того, чтобы прислуга могла смести или, лучше сказать, свалить песок и стряхнуть его со всех вещей. Обчиститься как следует очень трудно, хотя мы все коротко острижены, но это мало помогает, вся голова, лицо, всё в песке; для глаз в особенности это очень тяжело. Высшее начальство тоже не на розах и все несут почти одинаковые невзгоды, разница самая незначительная.

Носятся слухи, что командующий войсками сильно озабочен дальнейшим движением к Аму, говорят, что сегодня начальники частей будут призваны на совещание. Сведения относительно расстояния до этой реки оказываются разноречивыми; полагали и были уверены, что расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи 70 или 80 вёрст по страшному безводному пространству; если бы даже было и до 100 вёрст, то всё-таки переход был бы возможен; но казалинский отряд принёс свежие сведения, на основании которых расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи считается слишком в 160 вёрст, и без малейшего признака воды. Было о чём подумать. Огромный (для степи) отряд, масса верблюдов и лошадей должны пройти 160 вёрст по страшным, сыпучим пескам, о которых трудно себе составить понятие, и следовать несколько дней по убийственной духоте без капли воды на пути.

Принимаюсь вновь за перо, чтобы продолжать дневник нынешнего дня. Я было отправился на совещание, но оно, как оказалось, [390] состоится завтра, 26-го числа, после молебствия и освящения заложенного укрепления, которое будет называться укреплением св. Георгия. В ожидании результата совещания, не могу не обратиться вновь к тем ощущениям, которые приходится испытывать в такой местности, которую, по истине, Господь не мог создать для бытия людей. Я готов поручиться, что ни единый человек, который только находится на мало-мальски житейски устроенной земле, не поверит, да и не в состоянии себе представить того положения, в каком мы находимся здесь…. Слова сказки, за тридевять земель, в тридесятом царстве, невольно приходят на ум…. С самого прихода нашего на Хал-ата, ни минуты человеческого положения… День и ночь хаос, день и ночь света преставление, без отдыха и без промежутка!..

Сегодня, с двух часов дня и по сю минуту, седьмой час вечера, ураган валяет всю степь и нас так, что нет слов, чтобы это выразить. Столовую генерал-губернатора так и не могли поставить. Я едва добрался до моей палатки и хотя уже свыкся, но всё-таки ужаснулся: всё засыпано песком; сама палатка безостановочно трепещет, как какое нибудь живое существо; нет возможности ни прилечь, ни заснуть. Гул свирепствующего ветра, отвратительный крик ишаков, и не менее неприятный крик верблюдов, поминутное ржание лошадей, ужасно действуют на нервы… Невыносимо; хотя бы пять минут тишины.

Между тем, рядом слышатся голоса моих соседей, сапёрных офицеров, только что возвратившихся с укрепления. На усиленные и несколько раз повторённые приказания подать чаю, они получают неумолимый ответ, что невозможно развести огня. Нельзя не отдать полной справедливости гг. сапёрам; каждый офицер имел свою часть по возведению и постройке укрепления и самым добросовестным образом исполнял свою обязанность. Мы видели их, на валу укреплений и рвах, сожигаемыми палящим солнцем и засыпаемыми песком и не оставлявшими своего места до тех пор, пока урок не был окончен, пример, ощутительно действовавшей на усердие и рвение нижних чинов.

К ночи разнёсся слух, что завтра вечером, или в ночь, мы выступаем к Аму-дарье. Каждый приказал приготовить, собственно для себя, бутылочки три воды, независимо от той, которая по рассчету верблюдов, лошадей и прислуге каждого, может быть взята в турсуки на три дня, так как предполагали три перехода. Дай Бог, чтобы их было только три.

26-е апреля. Хал-ата

На утро части войск, которые могли [391] поместиться в укреплении, были выстроены для молебствия; на возвышенности был с утра вывешен флаг. Командующей войсками прибыл в крепость к семи часам утра, отслушал молебен с водосвятием, после чего приказал салютовать из двух орудий, поставленных на барбетах, и затем, пропустив войска церемониальным маршем, потребовал к себе в ставку генералов и начальников частей. Совещание не продолжалось и часа времени. Командующий войсками решил: роту сапёров, две роты стрелков, бригады генерала Бардовского, дивизион горных орудий, взвод скорострельных орудий и полсотни казаков отправить вперёд вёрст за 35, где, по распросам, существовали колодцы, в настоящее время засыпанные неприятелем. Отряд этот поручен генералу Бардовскому. По получении сведения от генерала Бардовского, командующий войсками, со всей главною квартирою и частью войск, предполагал тоже двинуться; за ним пойдут и остальные войска, за исключением остающихся в гарнизоне укрепления св. Георгия.

27-е апреля. Хал-ата

Сегодня, к вечерней заре, небо совершенно прояснилось, стало тихо…. Взвилась ракета, вслед затем, выстрел из орудия и зоря пробита. Луна взошла во всём блеске…. Вечер и ночь были так хороши, что это нас всех оживило, и разлило в организме какое-то внутреннее блаженство. С содроганием воспоминаешь об ужасах песчаных бурь; кажется, нет возможности ни одному организму свыкнуться с этой злою природой. Эта местность, жильё ветра, как какого нибудь злого духа, который изгоняет от себя не только человечество, но даже и всякую тварь, так как на всём пространстве до Аму-дарьи и чем далее, тем, говорят, хуже, не существует ни каких животных, не пролетает птиц, а водятся только в песке скорпионы, какие-то особенные жуки, черепахи и омерзительные ящерицы громадной величины, длиною до двух аршин. Кроме отряда, назначенного для отыскания и отрытия колодцев, отправляющегося сегодня в пять часов вечера, генерального штаба подполковник барон Аминов, на основании собранных им сведений, послал несколько джигитов, для осмотра другого пути, ведущего, по словам туземцев, к Аму-дарье по колодцам и ключам. Вследствие этого, командующий войсками решился выждать у Хал-ата два дня, в ожидании ответа от посланных бароном Аминовым джигитов.

Два часа по полудни. Ветер стих, но за то наступила такая жара, которая, казалось, сожжёт и высушить мозги. Страдая от жары и от других степных невзгод, мы часто вспоминали [392] Вамбери, который, как мы все думали до похода, многое присочинил, описывая бедствия, испытанный в степи. Теперь, пересекая тот путь, которым он шёл, нам пришлось убедиться лично в справедливости его слов.

Части, назначенные для отыскания и устройства колодцев, начали с утра готовиться к выступлению; принимали провиант, наливались водою, а около четырех часов по полудни, при ужаснейшей жаре, стали вьючиться. Вьючка это невыразимая возня и самая неприятнейшая процедура, сопровождаемая фырканьем и отвратительным криком верблюдов. В это время командующий войсками, с некоторыми лицами своего штаба, вышел из палатки проводить отряд. Около отправляющихся товарищей собрался целый кружок; все пожелали им доброго пути и счастливого исполнения возложенного на них поручения. При этом, в виде поощрения, им сообщили распространившиеся слухи, что в нескольких верстах их дожидается хорошо вооружённый отряд авганцев, тысячи в две, или три, с орудиями. Это известие весьма радовало уходивших вперёд, и даже составило предмет зависти для оставшихся. К пяти часам все было готово и рота сапёров, две роты стрелков, дивизион горных орудий, две картечницы и полсотни казаков выступили под начальством генерала Бардовского.

Не прошло и получаса времени, как проехал мимо моей палатки верхом, командующий войсками, желая хотя немного познакомиться с неизвестной дорогой, по которой он направил отряд, проводил его до 8-й версты и к вечеру возвратился в лагерь. Солнце закатилось, жар спал, луна опять взошла, наступил прелестный вечер, можно было дышать и не хотелось идти в палатку. Мы разошлись спать часу в первом ночи; ночь была великолепная… ни одна песчинка не шевелилась.

Туземцы, идущие с отрядом, в этот вечер объявили, что ни мятелей, ни буранов более не будет, но, что по верным их приметам, наступает время самых сильных жаров. Хотя весть эта не могла быть утешительною, так как мы уже теперь страдали от духоты, но мне казалось, что всё таки лучше переносить одну жару, чем соединённую с разными буйствами природы. Отходя ко сну, каждый думал об исходе экспедиции Бардовского; неотступно преследовала и меня мысль о дальнейшем нашем походе…. Тяжёлый сон прервал нить этих размышлений.

28-е апреля. Хала-ата

Проснувшись в семь часов утра, я узнал, что ночь прошла не совсем спокойно; обстоятельства [393] заставили командующего войсками, ночью же, отправить три сотни казаков, вслед за ушедшим вчера отрядом Бардовского. Первое известие об этом деле, я получил от своего слуги, который, едва взойдя в палатку, поторопился мне сообщить, что на вышедший вчера отряд было сделано нападение, что подполковник Иванов ранен в руку и в ногу, подполковник Тихменев в лицо; что два казака ранены тяжело, два легко; что из джигитов, сопровождавших отряд, некоторые ранены тяжело и самый лучший из вожаков-джигитов убит.

Наскоро одевшись и выйдя из палатки, я увидел Великого Князя Николая Константиновича, сидевшего на табурете и разговаривающего с казаком, который только что приехал из отряда генерала Бардовского с донесением. Надо заметить, что с этим же отрядом, должен был идти Великий Князь Николай Константинович, в качестве помощника начальника отряда, но, заболев лихорадкою накануне, не мог выступить 27-го числа. При отряде же, между прочими, находились: генерального штаба подполковник барон Каульбарс, как начальник съёмочной партии, генерального штаба подполковник Тихменев, в качестве колоновожатого, и полковник Иванов. Последний был командирован в отряд, как человек боевой (он имеет георгиевский крест) и отчасти знакомый с местностью; перед хивинскою экспедицией он находился в Тамдах, для собирания сведений о путях к Аму-дарье и знал окрестное население. Кроме того, при нём были его джигиты, бывавшее в этой местности.

Приглашённый Его Высочеством присутствовать при донесении казака, я услышал следующий рассказ. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, имея в виду обозрение местности, отделились от отряда и выехали вперёд. При каждом из них имелось по два казака, и, кроме того, 11 джигитов, впереди которых ехал вожак, знающий хорошо местность.

Около 8 1/2 часов вечера, партия усмотрела впереди, в близком расстоянии, несколько человек туркменов, вслед за которыми из за той же возвышенности, выскочили человек полтораста всадников и бросились на нашу небольшую групу. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, тотчас спешились, приказали казакам и джигитам сделать тоже, изготовили ружья и револьверы, причём полковник Иванов приказал стрелять не иначе как в упор. Туркмены, увидев спокойствие и стойкость этой горсти людей, приостановились и начали стрелять; наши казаки и джигиты, которые [394] тоже имели ружья, отвечали им выстрелами с самого близкого расстояния. В это время полковник Иванов был ранен пулею в ногу на вылет, и в руку так, что пуля засела; подполковник Тихменев получил лёгкую, рану в лицо; из казаков ранены четверо, из которых, два тяжело, из джигитов, один убит, несколько ранены: двое тяжело. Надо заметить, что, как только был усмотрен неприятель, полковник Иванов успел послать к отряду джигита, который на скаку передал известие восьми казакам и офицеру, ехавшим впереди отряда в виде наблюдательного пикета. Казаки, под начальством хорунжего Мамаева, тотчас бросились в карьер выручать своих, и с криком «ура» присоединились к ним. Туркмены, усмотрев пыль и скачущих всадников, вообразили, что весь отряд спешит, на выручку и тотчас отскакали от осаждённых шагов на сто, что дало возможность прискакавшим восьми казакам с офицером присоединиться к своим, спешиться и поддержать перестрелку. Туркмены, в свою очередь, заметив малочисленность отряда, снова стали напирать…. К счастью и к спасению горсти храбрых, взвод стрелков, бывший в авангарде, сбросив с себя шинели, подоспел бегом вовремя…. После двух или трёх выстрелов, шайка разбежалась.

По получении донесения, командующий войсками вышел из палатки и тут же ночью лично приказал подполковнику Главацкому с тремя сотнями идти к отряду генерала Бардовского, и произвести рекогносцировку местности. За ранеными командующий войсками отправил свой тарантас.

В шесть часов вечера, были привезены в лагерь все раненые, кроме подполковника Тихменева, который продолжал следовать с отрядом далее, по назначению. Командующий войсками навестил полковника Иванова, который, между прочим, доложил, что когда они защищались, то их весьма стесняли лошади, которые рвались и не стояли на месте; занятые стрельбою казаки не могли удержать лошадей, вследствие чего семь из них вырвались и попали к неприятелю.

У туркмен оказалось две лошади убитых, да две были захвачены казаками. Сами же, туркмены, вероятно, понесли порядочный урон, но ни одного трупа, по обычаю азиятцев, не было оставлено на месте. Командующий войсками, ещё ночью, отправляя казаков, послал четыре георгиевских креста казакам и [19] джигитам, но по личному ходатайству полковника Иванова, изъявил своё полное согласие наградить и остальных.

29-е апреля. Хал-ата

Предсказание туземцев, как кажется, оправдывается: нет ни бурь, ни мятелей, даже нет ветра; за то духота страшная….

Часу в третьем по полудни, посланные бароном Аминовым, для узнания нового пути к Аму-дарье, джигиты возвратились и сообщили, что от теперешней нашей стоянки у Хал-ата, по направлению к Аму-дарье вёрст сто можно пройти, имея на пути везде колодезную и даже, частью, ключевую воду. Но потом, всё таки, до Аму останется ещё восемь таш, т. е. 64 версты, без капли воды.

Между тем, сегодня же, подполковник Главацкий, возвратившись с своими казаками с рекогносцировки, привёз из отряда генерала Бардовского, от начальника инженеров, наскоро карандашем написанную записку, в которой он извещает, что к завтрашнему дню, 30-го апреля, на урочище Адам-крылган, где они находятся, будет отрыто и изготовлено до двадцати колодцев с водою, не в дальнем расстоянии один от другого и что, по собранным сведениям и вторичным распросам наших джигитов, по всем соображениям и комбинациям, до Аму-дарьи от Адам-крылгана не должно быть более 70 вёрст… По получении этих сведений, командующий войсками, не полагаясь на верные показания джигитов и туземцев, и не желая более терять времени, в этот же день отдал приказ, чтобы в ночь с 29-го на 30-е число, отряду сняться с бивака и следовать к колодцам Адам-крылган. Все в отряде просияли от радости, имея в виду покинуть, наконец, Хал-ата и идти вперёд. Мы столько испытали невзгод на этой ужасной стоянке, что и передать не возможно. К этой тяжёлой обстановке каждый день прибавлялись тревожные слухи о том, что дальнейшее движение до Аму-дарьи невозможно, что здесь в Хал-ата только цветочки, но далее, к Аму-дарье, вот где будут ягодки. Те самые джигиты и туземцы, которые делали розыски, которые с нами шли, все до одного, сомневались в том, чтобы отряд мог дойти до Хивы, или лучше сказать, пройти восемидесятиверстное пространство до Аму-дарьи по сыпучим пескам, при убийственной жаре, и без капли воды…

Ни человек, ни верблюд, говорили они, не стерпят; не даром, урочище Адам-крылган, в переводе значит: человеческая погибель!.. При этом рассказывались страшные легенды о [20] происхождении этого названия; на этой местности, по словам туземцев, от жары и безводья, занесённые песком, не только погибали караваны, но, по старинному преданию, Адам-крылган был могилою бухарских войск, погибших здесь во время войны с Хивою. Не придавая большего значения ни этим легендам, ни пылкости азиятской фантазии, войска нашего отрада бодро и весело готовы были переносить все невзгоды природы, лишь бы только идти вперёд.

30-е апреля. Колодцы Адам-крылган

Мы выступили с позиции Хал-ата в три часа ночи на 30-е апреля, в составе девяти рот, одной конной батареи и 3,000 верблюдов. Кавалерия была оставлена с тем, чтобы нагнать нас на предпоследнем переходе к Аму-дарье. Погода, как будто для нашего ободрения, с самой ночи посвежела: задул холодный ветер, так что конная артилерия и главная квартира были одеты в пальто, но пехота следовала в гимнастических рубашках. Не успели мы отойти от Хал-ата двух вёрст, как местность стала изменяться: пошли почти на каждом шагу возвышенности и овраги, спуски и подъёмы. Песок был сыпучий и мягкий: артилерийские колёса на целую четверть увязали в нём, оставляя глубокия колеи; лошадиная нога с бабкой погружалась в песок и это на пространстве, как в то время определяли, до 36 вёрст, от Хал-ата до Адам крылгана. Легко себе представить всю тяжесть этого похода для людей, лошадей и даже для верблюдов… Благодаря Бога, свежесть ночи и воздуха несказанно облегчили поход, и мы с трёх часов ночи безостановочно шли до десяти часов утра, потому что переход этот, до Аму-дарьи, мог быть совершён не иначе, как по самому тщательному рассчету каждого марша. В десять часов утра стянулись на привал и отряд был остановлен. Началось отчихивание людей от пыли и песку, которому вторили откашливание лошадей и рёв верблюдов; эта смесь гармонии, или, вернее, дисгармонии, долго оглашала пустынную окрестность и слышна была издалека. Солнце, по обыкновению, начинало печь жесточайшим образом, духота усиливалась. Нам давался шестичасовой привал на жгучем песку, под открытым небом; кругом нас, на необозримой степи, всюду колючки и затем ничего. Верблюды были развьючены и кормились колючкой; лошади же не имели никакого корма и ни капли воды. Им дали ячменя и, пред выступлением с привала, по порции воды, т. е. по ведру, из турсуков: здесь мы, в первый раз приступили к расходованию воды порциями из турсуков как для людей, так и для лошадей. Верблюдов [21] совсем не поили, во-первых потому, что они легко могут оставаться три дня без питья; и во-вторых напоить всех 3,000 верблюдов, было невозможно: каждый верблюд выпивает за один раз не менее пяти вёдер.

Мы снялись с привала в четыре часа пополудни, отдохнув несколько часов. Дальнейшее следование наше ничем особенно не отличалось: отряд шёл под лучами жгучего солнца по такому же однообразному песчаному пути, как и предшествующий. В седьмом часу вечера стал спадать жар и дыханию сделалось несколько легче, свободнее. Люди и животные приободрились и стали шагать как будто скорее…

К десяти часам вечера мы подошли к урочищу Адам-крылган, где нас встретил генерал Бардовский. Тут местность представляла совершенно особенную картину: повсюду казались нагромождёнными, как бы нарочно, несметные кучи песку, образовавшие высокие песчаные холмы один подле другого; между ними впадины или довольно глубокие овраги. Поэтому, позиция для расположения отряда оказалась довольно тесною, в особенности при размещении тянувшейся с нами вереницы верблюдов. Войска разместились в лощинах, между холмами, только цепь и пикеты были выставлены на холмах. Хотя луна, как говорится, светила полным своим блеском, но, всё-таки, ночное время, в походе как и всюду, мешает хорошенько ориентироваться и поудобнее устроиться. Ариергард присоединился к нам немного позже. По прибытии на Адам-крылган, командующий войсками, не сходя с коня, объехал весь бивак, в сопровождении главной квартиры и своего конвоя. При этом, он благодарил нижних чинов отряда генерала Бардовского за их труды по вырытию колодцев и добыванию воды.

Прибыв на Адам-крылган вместе с главною квартирою и объехав за командующим войсками всю позицию, я попал на то место, где были расположены сапёры, так как место главной квартиры было близко от них. Ко мне присоединился мой сын, адъютант генерал-адъютанта фон-Кауфмана, и ещё кое-кто из товарищей, и наши гостеприимные друзья-сапёры накормили и напоили нас чаем за целый день. Затем, дождались прибытия наших верблюдов; пошёл опять шум, возня, развьючивание этих кораблей пустыни, отыскивание места для них, расстановка палаток… Насытившись у сапёров, я почувствовал, что усталость берёт верх и меня сильно клонит ко сну. Тут меня взяло раздумье: раздеваться, или нет? Сделав такой переход и не предвидя [22] возможности появления неприятеля, о близости которого не имелось никаких признаков, я решился раздеться и тотчас заснул, как убитый.

Вдруг, на утренней заре, когда луна начинала уже потухать, сапёрный горнист до такой степени неистово затрубил тревогу, что я вскочил, как говорится, совершенно без памяти. Слуга мой уже подавал мне платье, а татарин оседлал лошадь; я в минуту был готов, и так как командующий войсками был близко, то вся главная квартира почти одновременно присоединилась к нему. Князь Евгений Максимилианович был одним из первых подъехавших к главному начальнику войск, а чрез пять минут подскакал и страдавший лихорадкою, Великий Князь Николай Константинович.

Генерал-адъютант фон-Кауфман впереди, а мы все за ним, групою переезжали с холма на холм, так как вся местность состояла из крутых возвышенностей и спусков. Вскакавши, по мягкому песку, на первый высокий холм, нам всем чрезвычайно ясно было видно, во первых, все наши войска, стройно стоявшие на своих местах; а, во-вторых, с помощью занимавшейся зари и потухающей луны, мы могли рассмотреть и неприятеля. Он то разъезжал взад и вперёд, то собирался на месте в кучки, то внезапно бросался вскачь по направлению к нашей позиции, как будто делая вид, что хочет атаковать нас; вероятно же он сам сильно трусил выдвинутых против его кучек стрелковых взводов.

Переезжая, во главе своей свиты, с одного холма на другой, командующий войсками совершенно спокойно рассматривал все движения неприятеля и делал необходимые распоряжения относительно высылки пехотных частей вперёд, по направлению к неприятелю; все приказания отдавались им тихо, с невозмутимым хладнокровием. Тем больший контраст представляла его свита и адъютанты, скакавшие в разные стороны для передачи приказаний главного начальника.

Туркмены, между тем, в виду нас, продолжали творить разного рода эволюции: и стреляли и собирались в кучки, потом пускались с гиком вскачь к нашей позиции; но так только раздавался залп какого нибудь из наших стрелковых взводов, тотчас все кучки рассеивались во все стороны. Я видел, как командующей войсками несколько раз отдавал приказания Князю Евгению Максимилиановичу ехать к выдвинутым взводам и давать [23] им направления, соответственно изменявшимся движениям неприятеля, и Его Высочество, всякий раз, пускаясь с места во весь карьер, по крутым спускам и подъёмам, с быстротою и точностью исполнял возложенные на него поручения.

Во время наших переездов, на одном из фасов отрядного расположения, командующему войсками было доложено, что несколько тюков от павших дорогою верблюдов оставлены при небольшом прикрытии, в недальнем расстоянии от позиции, и что, в настоящее время, при появлении неприятеля, они могут подвергнуться опасности. Командующий войсками подозвал к себе генерального штаба подполковника барона Каульбарса, обратившего на себя внимание ещё в кульджинской экспедиции, где он был ранен в рукопашной схватке, и приказал ему взять одну из рот, чтобы отогнать неприятеля от наших тюков. С холма, на котором мы находились, видно было, как барон Каульбарс повёл роту в сомкнутом строе по направлению к неприятелю, и затем, оставив один взвод на возвышенности, которая командовала местностью, где находились наши брошенные тюки и отсталые верблюды, пошёл с другим взводом на встречу туркменам, которых и разогнал несколькими выстрелами.

Часу в пятом утра, неприятель был окончательно рассеян, так что ни одного человека не оставалось вблизи нашего расположения.

1-е мая. Бивак на Адам крылгане

Название, данное урочищу Адам крылган, занимающему песчаное пространство слишком в 60 кв. вёрст, в переводе значит «гибель человеческая». Однако, к тому месту, где мы стояли и где отрядом генерал-майора Бардовского были отрыты колодцы, нельзя было в точности применить ужасающего значения этого названия. Но нам необходимо было следовать вперёд; нам нужно было, во чтобы ни стало, скорее перейти открывавшееся перед нами безводное пространство. По сделанному рассчету, основанному на имевшихся в отряде запасах, и на количестве состоявших в нём людей и вьючных животных, весь переход этот надлежало совершить не иначе, как в два раза; в противном случае результатом могла бы быть действительная гибель отряда.

Трудность предстоявшего перехода никого не обманывала если движение наше от Хал-ата к Адам-крылгану, с выдержанными лошадьми и оправившимися (на Хал-ата) верблюдами, и притом, по местности, не могшей идти в сравнение с тем, что нас [24] ожидало впереди было сопряжено с большими тягостями, то возможно ли было питать уверенность в благополучном исходе нашего странствия по мёртвой и знойной пустыне, и в том, что всем нам удастся увидеть живые воды Аму-дарьи? Притом, вчерашняя ночная тревога ясно показала нам близость неприятеля, который не преминул бы воспользоваться предстоявшими нам бедствиями….

Командующим войсками решено было выступить с настоящего бивака у Адам крылгана в три часа ночи и следовать, без ночлегов, с таким рассчетом, чтобы, пройдя вёрст двадцать при наступлении сильной жары, останавливаться часов на семь или восемь, и потом опять двигаться далее. В час по-полуночи, на Адам-крылгане был подан сигнал подъёма и вьючки верблюдов. В третьем часу войска и верблюжий обоз начали вытягиваться, перебираясь чрез бесчисленное множество барханов; следования войск подобного настоящему, я полагаю, никогда не бывало. Люди, верблюды, артилерия утопали в этом, по истине, песчаном море!.. А отряду надо было идти по рассчету, непременно до девятого часа утра. Когда же взошло солнце, а с ним вместе наступила жара, то картина движения нашего отряда приняла самый печальный колорит. К командующему войсками неоднократно приходили донесения о страшной потере верблюдов, валившихся сотнями, и о трудности движения артилерии. Генерал фон Кауфман, по временам, пропускал мимо себя войска, или сам объезжал их, и обоз, не останавливая следования. Ариергарду было строжайше подтверждено, не останавливаясь в пути, сжигать немедленно все брошеные вьюки, как казённые, так и частные. Опередив в последний раз весь отряд, командующий войсками остановил авангард около десятого часа утра с тем, чтобы сделать большой привал часов на шесть или на семь; ко времени остановки авангарда, им было пройдено, по удостоверению съёмочной партии, 19 1/2 вёрст от Адам-крылгана. Остальные войска и части, конвоирующая обоз, подходили постепенно, но крайне медленно, опаздывая несколькими часами, так что ариергард пришёл на привал с последними верблюдами обоза к шести часам вечера (следовательно восьмью часами позже главного отряда), оставив по дороге, на пространстве 19 1/2 вёрст, около двухсот верблюдов.

В числе многих офицерских верблюдов пали и мои два, на них были мои вещи и два турсука, наполненные водою, для меня, двух моих слуг и двух лошадей, по рассчету на весь переход до Аму-дарьи. Верблюды мои были сильные, доказательством чего [25] служит то, что, во всё время похода, они всегда приходили на привал или ночлег из числа первых, и никогда не отставали. Когда пали мои верблюды, то заведующий обозом объявил моим людам, чтобы они старались перевьючить наши вещи хотя бы на ранее приставших верблюдов, валяющихся по дороге; в противном случае, как только подойдёт ариергард, вещи тотчас будут сожжены. Измученные сами, люди мои подбирали по дороге несколько раз и по нескольку верблюдов, брошенных передовым обозом, на которых и раскладывали мои вещи; но все эти бедные животные, сделав версту, полторы, вновь ложились, падали и уже поднять их не было никакой возможности. Таким образом, слуга мой, с нанятым мною татарином, понабирали и попеременяли десятков до двух верблюдов. Наконец, почти в виду самого ариергарда, из трёх верблюдов, на которых тащились мои вещи, два легли окончательно. Тогда заведующий обозом сделал было уже распоряжение о предании огню моих пожитков, но слуга мой, видя, что это уже было не простой угрозою, потому что в его же глазах сожигали даже казённые вещи, и не зная какие предметы моего имущества он может, без моего позволения, предать истреблению, решился выбросить часть вещей своих и татарина и, наконец, так как самое тяжеловесное, по его словам, были турсуки с водой, то он и из них выпустил воду!.. Хотя почтённый мой Семён и сделал это «по простоте сердечной», но этим самым он поставил нас троих и моих лошадей в прескверное положение… Люди мои пришли на привал, одновременно с ариергардом, к шести часам вечера и, так сказать, тащили за собой двух верблюдов с моими вещами, но воды ни капли, а расстояние до Аму-дарьи, по гадательным рассчетам, полагали ещё вёрст в шестьдесят.

2-е мая. Продолжение следования от Адам-крылгана; большой привал

Положение моё и большинства всех нас, в шесть часов вечера 2-го мая, совершенно отвечало прозвищу Адам-крылгана, т. е. гибели человеческой…. Я, мои двое спутников и наши лошади оставались без капли воды и, вдобавок, без всяких перевозочных средств.

Однако, как ни безнадёжно было наше положение, но состояние самого отряда внушало ещё более тяжкие опасения. Кроме сожжённых и зарытых в земле казённых вещей, были брошены по дороге, не доходя вёрст 10 или 12 до привала, и такие предметы, без которых отряду немыслимо было обойтись, как, например, [26] инженерный парк и артилерийские снаряды. По распоряжению командующего войсками, с главной квартиры и с пришедших ранее на привал частей войск, немедленно было собрано до 100 более крепких верблюдов, которых тотчас и послали за оставленным казённым имуществом. Верблюды эти, действительно, доставили брошенное казённое имущество, но затем как сами они, так и остальные сотоварищи их по отряду, еле могли передвигаться.

В таком положении, имея с собою воды на каких-нибудь два дня, и не совершив даже полного первого перехода, по рассчету движения к Аму-дарье, отряд не был в состоянии следовать далее; чувствуемый уже людьми и животными недостаток воды ещё усугублял бедствия!..

Представлявшийся для решения вопрос мог поставить в тупик кого угодно. Следовать вперёд, значило бы растерять остальных истомлённых животных и лошадей, а самим оставаться в этой отверженной Богом местности и ожидать мучительной смерти от жажды и изнурения. Стоять тут, где нам дан привал, было физическою невозможностью. Воротиться же отряду вспять не приходило никому в голову. Да и мыслимо ли было бросить незаконченным дело, к которому мы все давно готовились, на которое с напряжённым, а может быть и с злорадственным, вниманием устремлены были взоры всей Средней Азии, и за исходом которого с редким интересом следили в Европе?…

Времени терять было нельзя. Не зная определительно, как велико ещё расстояние до Аму-дарьи и не удастся ли открыть где либо воду в окрестностях нашего расположения, командующей войсками решил пока не трогаться с места и приказал приступить к рытью колодцев на самой позиции. Не только солдаты, но и все мы с понятным рвением принялись за работу. Увы! старания наши были тщетны: вода не показывалась. В это время один из отрядных джигитов сообщил, что верстах может быть в семи от нас, но в стороне от пути, ведущего к Аму; должны находиться колодцы с водою. Джигиту была обещана большая награда, и этот смельчак, из преданности ли к русским, или сознавая, что и ему не миновать общей гибели, поскакал, часу в восьмом вечера, при лунном свете, отыскивать предполагаемые им колодцы. Каждый понимал, что от успеха этого джигита зависела участь всего отряда. А между тем предприятие его было крайне рискованное: будь он пойман туркменами, голове его не миновать мешка, а нам предстояло бы ещё худшее… [27]

Пока молодец этот рыщет, я опишу состояние моего личного положения, по которому можно судить и об остальных.

Прибыв вместе с главною квартирою и авангардом к месту привала в десятом часу утра, я в спокойном ещё состоянии ожидал, что мои верблюды подойдут, может быть, через час или через два, а пока пристроился к сыну моему, который, вместе с своим товарищем, также адъютантом генерала Кауфмана, майором Адеркасом, делали поход вместе. Зная, что каждый из них припас собственно для себя бутылочку, другую воды, я, не смотря на страшную сухость в горле, затруднявшую дыхание, не решился даже у сына попросить глотка из его бутылки. Вода у всех была рассчитана на дневную пропорцию как для себя и прислуги, так и для наших лошадей; даже солдаты получали воду чаркою. К счастью, верблюды сына и Адеркаса пришли часа через полтора после нашего прихода. Наставили чайник, и я с наслаждением выпил две чашки чая с кислотою.

Не спав почти две ночи сряду эту ночь и ночь тревоги, и пробыв около суток без пищи, я думал было заснуть; но внутреннее беспокойство в ожидании появления моих людей отгоняло от меня сон. Проходит час, другой, проходит три часа, а мои верблюды всё не показываются. А тут, как нарочно, поминутно приходят донесения о падеже верблюдов, о гибели офицерских и казённых вьюков. В ответ на это летят приказания жечь и истреблять менее нужные вещи, а что найдено будет необходимым спрятать, то зарывать. Отправляют из авангарда и главной квартиры верблюдов за брошенными казёнными вещами и, наконец, скачет в ариергард сам начальник отряда, генерал Головачев.

Истомлённый духотою, невыразимо страдая жаждою, не видя появления моих людей после шести часового ожидания, я начинал приходить в какое то убийственное нравственное состояние… Наконец, я воспрянул: с подходом ариергарда к месту привала, я вдруг увидел моего слугу, Семёна, и татарина, еле-еле плетущихся, и тащивших за собой двух верблюдов. Эта минута была одною из самых отрадных в жизни. Но после такой радости кто может себе представить моё уныние, когда люди объявили мне, что они вылили воду из турсуков, побросали много своих вещей и часть моих?!..

Наконец, после долгих объяснений, мой Семён сказал, что он сохранил мне две бутылки воды, а третью выпил сам с татарином. Когда он подал мне бутылку с водою, обшитую [28] кошмою, я не могу сказать, что я чувствовал… Прильнув губами к горлышку, я стал пить прямо из бутылки: вода была тёплая, как из кострюли, не смотря на то, я невольно хватил много; но потом, опомнился, сел на свой оставшийся тюк и сидел, как сидел Марий, на развалинах Карфагена…. В это время пошёл сильный говор о том, что мы всё-таки будем продолжать следование и уйдём в ночь; что приказано зарывать, истреблять и жечь все лишние вещи и что всё тяжести будут рассчитаны на наличное число годных верблюдов; притом, чтобы не обременять этих обессиливших животных, решено было, что каждый верблюд понесёт половину того, что он нёс прежде, а пожалуй и того менее. Некоторые предметы, действительно, стали зарывать в землю, и вслед за тем, запылали и истребительные костры. Я также, как и другие, сам стал отбирать свои вещи, предназначенные мною к уничтожению: сперва зарыл железную кровать, потом сжёг свой столик, табуреты, палатку, шинель, тюфяк от кровати, несколько кошем, оставив для себя только одну кошму и одну подушку и под конец истребил ещё несколько вещей из платья и даже из белья….

Вид отряда был довольно мрачный: изнурённая жарой и жаждой часть людей сидела в задумчивости, ожидая чем разрешится наше положение, другая старалась найти во сне успокоение от физических и нравственных страданий. Картина эта освещалась бледным светом луны, взошедшей в одиннадцатому часу ночи над этой необозримой песчаной пустыней: она равнодушно взирала на то, что творилось, ни в ком не принимала участия, для всех одинаково светила…

Вдруг, с песчаного холма, на котором стоял командующий войсками, с главной квартирой, сбегает кто-то и, с радостным криком, сообщает, что посланный джигит возвратился, отыскав колодцы с водою не далее семи вёрст отсюда!!.. Нужно было видеть тот момент, когда весь люд всполошился и вскочил с своих мест, услышав весть, приносившую с собою и бодрость духа, и силы к перенесению новых лишений, одним словом жизнь!

Известие это было привезено опять-таки человеком, который во весь поход приносил нам одну из самых громадных услуг своими сведениями, я говорю о нашем, так сказать, колоновожатом, подполковнике генерального штаба бароне Аминове. Грешно было [29] бы не отдать ему полной справедливости, так как человек этот был по истине мучеником своей походной деятельности.

Получив донесение об открыли колодцев в стороне от нашего расположения, командующий войсками командировал подполковника генерального штаба барона Каульбарса, с сотнею казаков и ротою 8-го линейного батальона, для занятия найденных колодцев. Отряду приказано было вьючиться и быть готовым к выступлению в первом часу ночи. Сам же генерал-адъютант фон-Кауфман с главною квартирою и вся кавалерия, которая к ночи прибыла к нам с урочища Хал-ата, опередили отряд и прибыли к колодцам часа чрез полтора; отряд же со всем обозом подошёл к нам лишь с восходом солнца.

3-е мая. Алты-кудук

Подойдя к колодцам, командующий войсками был встречен бароном Каульбарсом, который доложил ему, что на Алты-кудуке найдено шесть колодцев с водою, из которых один засыпан, и все глубиною от 16 до 20 сажен. Как бы то ни было, но находка эта была для отряда точно манною небесною в пустыне.

Как дать понятие о настоящей местности? Та же нескончаемая степь, но только с несравненно более глубоким и рыхлым песком; никакой растительности, ни травинки, ни малейшего признака жизни…. Вся эта местность вдоль и поперег пересекается барханами, оврагами и громадными наносами песку. Последний до того здесь рыхл, что нога углубляется в него, по крайней мере, на четверть аршина, а когда подует ветер, или завернёт ураган, то мятель, вздымая песок, творит такую тьму, что застилается солнце.

Едва только войска разместились на биваке и колодцы были распределены между частями отряда, как толпы солдат обступили их. Тотчас был водворён порядок: поставили часовых, назначили офицеров дежурить у колодцев, а штаб-офицеров главной квартиры наблюдать за последовательным порядком отпуска воды в части войск и разным чинам отряда. Имевшаяся в турсуках вода была также роздана войскам как для варки пищи, так и для питья и пойла лошадей, рассчитывая на то, что турсуки могут быть наполнены свежим запасом воды из колодцев на весь переход до Аму-дарьи.

Целый день был занят добыванием и отпуском из колодцев воды. Вычерпывание её с глубины до 20 сажен было весьма затруднительно, а между тем масса жаждущих солдат не давала [30] отбоя; независимо тех порций, которые отпускались в части для варки пищи, начали отпускать уже воду по запискам из частей и по прилагаемым именным спискам людей. Расход воды значительно превышал приход, т. е. накопление воды в колодцах. К вечеру же убедились, что не только изнурённые животные не могли быть вдоволь напоены, но что сами люди находились в ужасных страданиях от недостаточности отпускаемой им воды. Наконец, к довершению злополучия, докладывают, что завтра в эту пору, т. е. к ночи, в колодцах не станет ни капли воды. С самого утра и в продолжение целого дня не переставали работать над расчисткою засыпанного колодца и над отрыванием новых, но время прошло в напрасных тяжёлых трудах! Положение отряда становилось отчаянным.

Как быть, что предпринять? Как выйти из этого опасного кризиса?!.. Суждениям, толкам и пересудам не было конца; жаль только, что все мнения, в этом случае, были столь же различны, как различны сами люди, их высказывавшие.

Командующий войсками созвал тогда совет, на который собрались генералы, начальники частей, офицеры генерального штаба и, может быть, ещё некоторая из более опытных личностей в отряде. Не принадлежа ни к тем, ни к другим, я не был приглашён, а потому достоверно и не знаю, что там происходило, разве только по наслышке. Результатом же совещания было следующее распоряжение командующего войсками: отправить в ту же ночь всю кавалерию, всех артилерийских и офицерских лошадей, всех верблюдов отряда с турсуками и деревянного посудою, могущею вмещать воду, две стрелковых роты, одну роту 8-го батальона и полроты сапёров, под начальством генерала Бардовского, на место прежней нашей стоянки на Адам-крылгане, где тем же отрядом генерала Бардовского, несколько дней тому назад, отрыта была вода в изобилии.

Отправление этого отряда давало, во-первых, возможность остающимся на настоящем биваке войскам извлечь из имеющихся здесь колодцев совершенно достаточное для них количество воды, а во-вторых, отправляемые на Адам-крылган лошади и верблюды могли быть все досыта напоены и, в течение нескольких дней отдыха там, восстановить свои силы. Затем, наполнив водою все турсуки и деревянную посуду на Адам-крылгане, отряд генерал-майора Бардовского должен был вернуться к нам обратно, с тем, чтобы, напоив ещё раз лошадей из здешних уже [31] колодцев, немедленно выступить со всем туркестанским отрядом к Аму-дарье.

Заканчивая сегодняшний дневник, я не могу не высказать удивления тому, как человек, а в особенности русский, в состоянии переносить, выпадающие иногда на его долю, тяжкие страдания и лишения! Целые дни находиться в удушливой атмосфере, ходить по раскалённым, сыпучим пескам и под палящими лучами солнца, неся на себе ружьё и амуницию, и не имея возможности утолить мучительную жажду, воля ваша, это такое испытание, преодолеть которое делает величайшую и неоспоримую славу нашему богатырю-солдату.

4-е мая. Алты-кудук

Отправление трёх с половиною рот, всей кавалерии и всех артилерийских и офицерских лошадей, с верблюдами, на Адам-крылган, дало возможность, на другой же день, восстановить силы оставшихся на настоящей стоянке войск и всех нас. Не слышно более у колодцев людей, умоляющих об отпуске им хотя бы одной чарки, одного глотка воды, все стали получать её в достаточном количестве, не только для приготовдения пищи, но и для питья. Тем не менее, вода продолжала отпускаться не иначе, как по определённой для каждого из чинов отряда порции.

К полудню, отряд уже освежился, люди стали веселее и подвижнее. К вечеру, по приказанию командующего войсками, перенесены были к колодцам бывшие с нами понтоны, для наполнения их водою, с тем, чтобы, по возвращении Бардовского, немедленно напоить из понтонов всю массу лошадей и верблюдов и двинуться уже в дальнейший путь с той водою, которая должна быть привезена в турсуках и деревянной посуде с Адам-крылгана. Целую ночь продолжалось выкачивание воды из колодцев в понтоны, и когда, отработавшая свой урок смена возвращалась в лагерь, то слышался уже весёлый смех и солдатские остроты на счёт достатка воды: «пей, хоть до опьянения!»…

5-е мая. Алты-кудук

Я проснулся сегодня в восьмом часу утра: значительно подкрепив себя вчера утолением мучившей нас всех жажды, я спал эту ночь как убитый, без просыпа, не взирая на то, что у меня нет уже ни кровати, ни тюфяка, ни других принадлежностей, с которыми люди привыкли соединять представление об удобно проведённой ночи.

Лёжа на кошме, разостланной на поверхности глубочайшего песку, мы с бароном Каульбарсом предаёмся кейфу; но невыразимая [32] жара и духота одолевают до последней крайности. Меня сильно разбирает зависть и досада, что я не могу приспособиться и переносить все лишения трудного похода также бодро, как барон Каульбарс. Хлеба мы не имеем уже около двух месяцев; сухари, которыми мы питаемся, конечно, из хлеба, но, всё-таки, это далеко не то, что хлеб. Правда, наши люди и солдаты достают у сопровождающих нас туземцев какия-то лепёшки: это ни что иное, как блин, имеющий четверти полторы в диаметре, приготовленный иной раз на сале, а большею частью на воде; поверхность его как бы вся в узорах от сальных пятен и прилипшего песку, а когда лепёшки эти зачерствеют, то они также удобосъедомы, как и всякая подошва. Несмотря на всё моё желание, я не мог проглотить куска этого местного продукта; барон же Каульбарс ест эти лепёшки с наслаждением.

У колодцев хотя, по-прежнему, много солдат, но уже не страждущих и жаждущих, а занятых выкачиванием воды и наливанием её в понтоны. Унылость и изнурение исчезли с лица всех. Сегодня, вечером, по всему биваку слышны были песни солдат, видно было, как они в палатках принялись за свои обычные хозяйственные занятия; кто чинил рубашку, кто сапоги, а кто прочищал ружьё от пыли и нанесённого песку. Когда жар немного спал, у ставки командующего войсками играла музыка 3-го стрелкового батальона; это чрезвычайно рассеивало офицеров и подбодряло солдат, которые устроили нечто в роде гулянья на музыке.

Вечером же приведены были с одного дальнего колодца два оконенных всадника, хорошо вооружённых. Они были приняты за хивинцев или туркмен, но потом оказалось, что это передовые люди каравана с ячменём, высланного бухарским эмиром командующему войсками. Мы все были чрезчычайно рады, не столько ячменю, сколько верблюдам; потому что, если бы от нас зависело, то, в этом случае, мы бы поступили как Осип в «Ревизоре», который, принимая подарки от купцов, не упускал брать и верёвочку, говоря, что в дороге и верёвочка пригодится; а нам-то как могли бы пригодиться верблюды для перехода к Аму-дарье!

6-е мая. Алты-кудук

Сегодня четвёртый день, как отряд генерала Бардовского выступил отсюда на Адам-крылган. В эти дни состояние оставшихся здесь войск значительно изменилось к лучшему: вернулась прежняя весёлость и уверенность в каждом человеке, и все ждали с нетерпением возвращения товарищей с [33] Адам-крылгана, чтобы скорее направиться к столь давно желанной великой реке Средней Азии. Тут же пришло и утшительное известие от генерала Бардовского о том, что кроме потери от изнурения одной артилерийской, двух казачьих лошадей и нескольких верблюдов, отряд его дошёл благополучно до Адам-крылгана; сапёры отрыли там ещё не малое число колодцев, люди, повидимому, поправляются, и все лошади и верблюды совершенно напоены. Всех колодцев на Адам-крылгане полагают вырыть около 60, так что воды будет вполне достаточно для тех частей войск и транспортов, которые должны будут прибыть вслед за нами из Хал-ата.

Между прочим, генерал-майор Бардовский уведомлял, что прибытия на Адам-крылган транспорта с провиантом он ожидает сегодня, к вечеру, а завтра 7-го числа, полагает принять его, и вечером выступить к нам на присоединение. Это несказанно обрадовало всех нас потому, что мы наверное рассчитывали, 8-го числа, в ночь, двинуться со всеми силами к Аму-дарье.

Вследствие этих предположений, командующий войсками признал необходимым командировать подполковника барона Аминова, с полусотнею казаков от сборной сотни, под начальством корнета Буренстама, по направлению к Аму-дарье, для разведывания предстоявшего нам пути и сделания лёгкой рекогносцировки местности. Барон Аминов выступил сегодня, в пять часов утра, и верстах в семи от нашего бивака, боковыми патрулями его встречен первоначально один туркмен, потом ещё несколько и, наконец, из-за бархана показалась кучка человек в пятьдесят.

Барон Аминов поручил тотчас же некольким казакам захватить живьём, хотя бы одного туркмена; казаки бросились в догонку за неприятельскими всадниками. Корнет Буренстам, имея под собой хорошую лошадь, первым наскакал на туркмена и нанёс ему удар саблей, который тот, впрочем, успел отпарировать, и во весь опор помчался на своём борзом аргамаке, преследуя его, корнет Буренстам выстрелить по нём три раза из револьвера, но неудачно. Скакавший в это время, на перерз туркмену казак, хотел его остановить, но получил лёгкий удар шашкою, что, однако, ещё более подзадорило казака, который всё с большею настойчивостью стал задерживать своего противника. Не надеясь спастись бегством, туркмен выстрелил из ружья в бок казаку, но пуля только скользнула по коже, сделав одну царапину; в свою очередь и казак, раздражённый упорством [34] туркмена, и видя, что захватить его живым ему не удастся пустил в него свой заряд и положил туркмена на месте. …

Во время этого же преследования шайки, один урядник так лихо наскакал на туркмена, что, не дав ему опомниться, мигом выхватил у него ружьё из рук. Остальные казаки, в свою очередь, гнались за туркменами, но не могли их настигнуть, так как казачьи лошади, изнурённые походом и лишениями, далеко уступали в быстроте свежим туркменским аргамакам; притом же, барону Аминову было приказано не увлекаться преследованием и не удаляться от лагеря.

После этого маленького эпизода, рассказы о котором несколько рассеяли нашу монотонную бивачную жизнь, остальной день прошёл совершенно спокойно. Ложась спать, мы утешали себя надеждою, что, с небольшим через сутки, к нам вернётся отряд Бардовского и мы, наконец, распрощаемся с Алты-кудуком.

7-е мая. Алты-кудук

Вчерашняя ночь служила некоторым отдохновением после дневных страданий от страшной духоты и 45° зноя….

С раннего утра начинается жизнь в лагере. Солдатики наши уже забыли о перенесённых ими муках, и идут на работы весело и бодро: в их групах слышится бойкий говор и хохот, перемешанный иногда с тихою русскою песнею, которая как-то особенно многозначительно звучит в этой мёртвой средне-азиятской глуши. Утренняя прохлада, если только можно назвать прохладою одну духоту без убийственного действия солнечных лучей, продолжается недолго; в песчаной пустыне солнце не медлит вступать во все свои права, чтобы расслабляющим образом действовать на организм человека. Но, не смотря на изнурительный жар, работы идут безостановочно; я называю работами продолжение выкачивания воды из колодцев и наливания её в понтоны.

В течение сегодняшнего числа, получено было с нарочным донесение генерала Бардовского, которое немного смутило нас и заставило опасаться, что его отряд не соединится с нами завтра, вследствие происшедшего с ним случая. Дело было так:

Вчера, 6-го числа, на утренней заре, часов около четырех, пикетами генерала Бардовского замечено было приближение неприятеля двумя партиями, каждая, примерно, человек в 200. Начальник отряда не велел даже трубить тревоги, а прямо выстроил отряд и выслал против каждой партии по одному взводу. Вскоре к двум туркменским шайкам присоединилась ещё третья, также [35] человек в 200, а потому, в промежуток между обоими взводами, выдвинут был ещё один, так что из трёх взводов составилась густая цепь, Туркмены, как сказано в донесении, начали очень смело бросаться на цепь, но были отражаемы выстрелами стрелков; видно было как у них падали люди и лошади, и как туркмены живо подхватывали своих убитых и раненых. Наконец, против неприятеля высланы были ракетная батарея и кавалерия; пущенными тремя ракетами вся эта нестройная толпа мгновенно рассеялась, так что кавалерии нашей не удалось ударить на неё сомкнутым строем. Однако казаки, растянувшись сами в длинную линию, пустились преследовать туркмен и гнали их на расстоянии четырех вёрст, по ужасному песку. Дело это, как доносит генерал Бардовский, продолжалось 2 1/2 часа, что более, или менее доказывает упорство туркмен. Пленными было взято два человека, из которых один раненый; убитых туркменских лошадей насчитано до 47, но человеческих трупов не найдено, все, вероятно, были увезены.

Когда подвели пленных, первыми словами их была просьба дать им напиться, так как они уже три дня были без воды, потому что все колодцы в этой страшной степи были заняты нами. В этом и заключалась причина, почему они, зная, что отряд наш разделился, решились так храбро атаковать занимаемые нами колодцы; здесь, следовательно, шла борьба за существование. По словам пленных, нападавшая партия была под начальством известного своей отвагою и злейшего врага русских, киргиза Садыка; беспокоившие же нас прежде партии были не под его начальством. Разстояние от Адам-крылгана до Аму-дарьи, как уверяют туркмены, не более семидесяти вёрст, так что от нашей собственно стоянки, Алты-кудука, остаётся до реки с небольшим сорок вёрст, что было для нас весьма утешительно. Далее, пленные показали, что, не доходя Аму-дарьи, на урочище Уч-чучак, находилось недавно до 4,500 человек хивинского войска. Но когда хан узнал о приближении оренбургского отряда к Кунграду, то одна тысяча была отделена от них и послана на усиление войск, защищающих северную часть ханства, так что собственно нас ожидают только 3,500 человек, готовых дать нам отпор. Мы же ждём лишь прибытия генерала Бардовского, чтобы выбраться из этой песчаной, безводной местности, а там, будь хивинцев хоть 30,000.

8-е мая. Алты кудук

С самого раннего утра хотя солнце [36] и подпекало по обыкновению, но дул ветер и довольно свежий. К полудню же погода стала пасмурною, небо покрылось тучами, но без всякого результата: а как мы все жаждали дождя и какое бы это было для нас благодеяние! Как мы жалели, что до сих пор не возвращается отряд генерала Бардовского и мы упускаем такое великолепное время для марша.

Среди дня, наконец, получилось донесение генерала Бардовского, что завтра, 9-го числа, к восьми часам утра, он присоединится к нам с отрядом и приведёт с собою транспорт провианта, которого ждал на Адам-крылгане. После полудня, погода нисколько не изменилась, но ветер стал всё усиливаться и скоро поднялась мятель. Наконец, по старой памяти, хватил такой ураган, что лагерь, палатки, тюки, ружья в козлах и весь люд, всё покрылось песчаным, густым туманом, как будто кисеёю. Не придумаешь выражений, которыми можно было бы достаточно ярко изобразить картину песчаной мятели в степи. Если, как повествуют, караваны бывали засыпаемы грудами песку, и погибали под ними, то этому, по истине, можно верить.

Испечённые ежедневно солнечным жаром, истомлённые духотою, засыпанные песком, мы провели всю ночь среди невообразимого хаоса, лёжа не трогаясь с мест, накрытые кошмами и чем только попало, оставаясь с самого полдня без еды; так как не только невозможно было развести огня или что либо приготовить, но решительно ни за что нельзя было взяться.

9-е мая. Выступление с Алты-кудука

Утро 9-го числа было свежее и хотя ветер дул, но урагана не предвещало. Мы встали, обсыпанные песком, которым, в особенности, занесены были глаза, что не мало тревожило меня. Я хотел было умыться, но Семён мой объявил мне, с каким-то особенно решительным тоном: «Нет-с, воля ваша, нельзя; воды потом не хватит». Мог ли я воображать, что мне придётся испытывать когда либо нечто подобное: дрожать из за стакана воды, да ведь какой? которую всякий дворянин у нас принял бы за помои. Я всё-таки велел намочить себе полотенце и отёр глаза.

Чай, который в это утро подали мне с бароном Каульбарсом, был жёлто-бурый и смахивал на какой-то кофе, солёно-кисловатого вкуса. Мы спросили человека, отчего бы это было? Он отвечал, что сегодня, после урагана, вся вода такая, и никак не может отстояться.

Часов около восьми утра, прибыл к нам в лагерь и [37] генерал Бардовский, с отрядом и с транспортом провианта; посланные с ним верблюды, артилерийские и офицерские лошади вернулись также с отрядом. К сожалению, несколько лошадей не могли оправиться от долговременного изнурения и погибли; в том числе пала и моя лошадь. Верблюдов же, в эти пять дней, погибло значительное количество. Те же из них, которые, прибыли к нам, хотя отчасти оправились от данного им отдыха и были вдоволь напоены, но всё ещё были слабы и число их оказывалось уже недостаточным для поднятия тяжестей всего отряда.

Теперь нам уже нечего было терять ни минуты и с заготовленным запасом воды надо было скорее спасаться из этих песков и идти к Аму-дарье. Командующий войсками, первоначально, полагал двинуться всеми силами, но, по получении от начальников частей сведений, о количестве и состоянии верблюдов, решил оставить на Алты-кудуке две роты пехоты, дивизион конной артилерии и большое количество тяжестей. Мера эта была чрезвычайно полезною в том отношении, что выступающий отряд, за ослаблением его только двумя ротами и одним дивизионом артилерии, был, всё-таки, на столько силён, чтобы не опасаться встречи с каким-бы то ни было противником, а, между тем, верблюды, взятые от остающихся на Алты-кудуке частей войск и тяжестей, служили большим подспорьем для действующего отряда, и, на случай падежа вьючных животных, представляли достаточный запас для замещения их.

Итак, кроме двух рот пехоты и дивизиона артилерии, мы, в три часа пополудни, сего 9-го числа, снялись с бивака на Алты-кудуке и двинулись по направлению к Уч-чучаку и Аму-дарье. Как только подошёл час к выступлению, погода совершенно разъяснилась, солнце начало жечь и воздух, по прежнему, сделался удушливым. Следование отряда, в особенности артилерии, по глубочайшему песку, пересекаемому бесчисленными барханами, спусками и подъёмами, было невообразимо тяжёлое: люди и лошади еле тащились. Видны были неимоверные усилия, которые напрягали бедные животные, чтобы освободиться, вырваться из этого вязкого, раскалённого грунта. Солдаты тянулись с весьма бодрым духом; видно было общее усердие и рвение скорее добраться до Хивы. Идя подле орудий, чуть только замнутся лошади, все, не ожидая приказаний, и передавая ружья товарищам, бросались помогать и тащить за лямки. Верблюды, однако, крайне уставали и их опять перепадало не малое количество, но, на этот раз, падающие заменялись тотчас [38] свежими верблюдами из запаса, почему ни одного тюка не было брошено. Взамен падших моих двух верблюдов, по приказанию начальника отряда, выдали мне одного казённого, на котором и дотащились все мои пожитки.

С заходом солнца, следование наше несравненно облегчилось и, к девяти часам вечера, мы благополучно прибыли на ночлег, сделав 17 вёрст с трёх часов по полудни.

Истомлённый жарой, я совершенно потерял апетит и меня ежеминутно позывало к питью, тем более, что рот, горло, язык совершенно пересохли. Но теперь я имел при себе спасительное средство, к седлу моей лошади привязана была бутылка, обтянутая кошмой и наполненная холодным чаем, без сахара, с кислотою, к ней-то я, то и дело, прикладывался во всё время перехода. По приходе на ночлег, я всё таки велел поставить чайник и выпил две чашки чаю; более этого ни я, ни барон Каульбарс не смели выпить, потому что надо было поделиться из того же чайника с нашими людьми. Вода у всех нас была по определённому заранее рассчету, так что и наши бедные лошади не могли быть напоены, и лишь на другой день, по сделанию нового перехода, они, наравне со всеми казёнными лошадьми в отряде, получили в награду за своё долготерпение по ведру воды.

10-е мая. Ночлег на пути к Уч-чучаку

С рассветом, мы тронулись вперёд. Идти было лучше потому, что не было ещё ни жары, ни духоты, когда мы выступили; но с другой стороны, глубочайший песок представлял страшные трудности для следования войск. Мы шли с четырех до девяти часов утра и под конец стали чувствовать порядочную усталость, вследствие усилившейся духоты. В девять часов командующий войсками остановил движение, стянул все части, и отряд расположился на отдых, сделав 11 вёрст. Мы составили каре, в средину которого помещены были развьюченные верблюды; здесь нам дали шестичасовой привал, в продолжение которого люди отдохнули, поглодали сухарей, запивая отмеренною дозою воды и, на сколько было возможно, покормили животных.

В третьем часу по полудни, мы выступили с привала, напоив предварительно лошадей из турсуков, а верблюдов оставив без пойла, по неимению для них воды, и рассчитывая, что они могут обойтись без неё до выхода на Аму-дарью. Пройдя около пяти вёрст, отряд наш был остановлен для ночлега, хотя в первоначальные предположения командующего войсками и не входило [39] делать такой малый переход. Причина же нашей преждевременной остановки в этот день заключалась в следующем: вскоре после выступления с привала стали замечать частое появление одиночных неприятелей в разных направлениях. Начальник отряда, генерал Головачев, первый, заметивший близость неприятеля, подъехал к командующему войсками, и вслед за тем мы увидали как он понёсся со своею свитою вперёд. Версты через две, генерал Головачев остановился с своим штабом и конвоем на довольно большой возвышенности и значек последнего был, как будто с намерением, выставлен к нашей стороне т. е. к стороне отряда.

Командующий войсками, заметив начальника отряда, остановившегося на возвышении, неожиданно для всех нас и в первый раз за всё время похода, вдруг пустил свою лошадь большою рысью, за ним, конечно, пустились и мы, но так как он ехал крупною рысью, то нам, но большей части, пришлось гнаться за ним вскачь. Не доезжая с полверсты, или не много более, до той возвышенности, на которой ожидал нас генерал Головачев, мы почти тем же алюром внезапно спустились, по довольно крутому обрыву, в обширную песчаную лощину, проехав которою, поднялись на противоположный её берег и присоединились к начальнику отряда.

С крутой возвышенности, на которой мы стояли, нам в первый раз удалось увидеть неприятеля в больших массах, саженях в шести или семистах от нас; казалось, он с большой увренностью намеревался противустать нам.

Командующий войсками, признавая неудобным начинать дело вечером и, находя местность весьма подходящею для расположения на ночлег, приказал стягивать войска по мере их приближения. На возвышенности, где мы находились, расположили 1-ю роту 1-го стрелкового батальона. К правому флангу этой роты у самого обрыва, или спуска к узенькой дорожке, которая разделяла нашу возвышенность от такой же другой, взвезли одно орудие конного дивизиона батареи подполковника Перелыгина, дивизион этот, во время марша, следовал именно по этой узкой тропе, разделяющей две помянутые возвышенности. На самой тропе, было поставлено второе орудие, а на покатости соседней возвышенности установлены были остальные два орудия конного дивизиона и две, картечницы, которые примыкали к левому флангу 2-й стрелковой роты того же 1-го батальона, расположенной на второй возвышенности, [40] и на одной линии с 1-й стрелковой ротою. Линия эта составляла передний фас нашего расположения, обращённый фронтом к появившемуся пред нами неприятелю. Остальные фасы составляли: правый одна сапёрная и две роты 4-го стрелкового батальона; задний фас две роты 2-го стрелкового батальона и два горных орудия и, наконец, левый фас одна рота 8-го и две роты 4-го линейных батальонов. Кавалерия, в количестве 7 сотен, находилась вся за задним фасом.

Командующий войсками, вся главная квартира, начальник отряда, штабы и весь обоз расположились в той обширной лощине, из которой мы поднялись на возвышенность, указанную генералом Головачевым, т. е. почти у самого подъёма к переднему фасу. Я, подполковник барон Каульбарс и сотник барон Штакельберг расположились все вместе на самой возвышенности, в некотором расстоянии позади 1-й стрелковой роты, и так как вечер был очень тёплый, то мы ночевали под открытым небом.

Как только успели установить войска в каре, и выставить перед каждым фасом пикеты, неприятель открыл по последним ружейный огонь. Наши отвечали, конечно, с большим успехом, чем их противник, так как убивали у него и лошадей, и всадников; при каждом таком случае, перестрелка умолкала, потом вновь возобновлялась и хотя изредка, но продолжалась, с самого вечера, почти во всю ночь.

При наступлении вечерней зори, когда было ещё довольно светло, начальник отряда просил позволения командующего войсками с зоревой пушкой послать неприятелю гостинец, но генерал-адютант фон-Кауфман не разрешил этого, и выстрел был сделан холостым зарядом. Туркмены, слыша сильный удар из орудий, обращённый в их сторону, но не чувствуя никакого вреда от него, полагали, вероятно, что и наши выстрелы столь же неудачны, как и их; нам показалось, что они ещё более приободрились после того, так как не переставали попаливать во всю ночь, думая этим пугать нас.

Я стал было уже засыпать, как внезапный свист пули над головой заставил меня проснуться; полагая, что неприятель, быть может, приблизился к нам, я встал и подошёл к 1-й роте стрелков и к орудию. Но, кроме часовых, всё лежало, и на мой вопрос артилерийский часовой отвечал: «дурят, ваше высокоблагородие, собаки». Через несколько времени я вторично услыхал такой же свист, но уже лень было встать; я только [41] прислушался, не встали ли наши, а потом заснул и проснулся только тогда, когда ударили подъём.

11-е мая. Близ урочища Уч-чучак

Часу в четвёртом утра все стали подниматься и тотчас вьючиться. Выстрелов с неприятельской стороны уже не было слышно; однако, туркмены виднелись в больших массах за дымившимися ещё кострами, которые они развели с вечера на большом пространстве, с целью, вероятно, устрашить нас своею кажущеюся многочисленностью. Мы также производили свои сборы к выступлению с ночлега при догоравших огнях. Я, бароны Каульбарс и Штакельберг остались без чая собственно потому, что, находясь в совершенном неведении относительно величины расстояния до первой воды, мы берегли её для наших лошадей.

Как только всё было готово в лагере, командующий войсками выехал на передний фас к 1-й стрелковой роте, поздоровался с людьми и, обозрев неприятельскую позицию, сделал распоряжение о немедленном наступлении.

Движение наше произведено было почти в том же порядке, в каком мы были расположены на ночлеге, т. е. в каре, с тем лишь изменением, что упомянутые две роты 1-го стрелкового батальона, выслав в цепь по одному взводу, двигались за цепью в сомкнутом строю; в промежутке между ротами шла казачья полусотня. За этой передовой линиею ехали командующий войсками, вся главная квартира и начальник отряда, генерал Головачев, со своей свитою. Вслед за передовой линиею, по той дороге, которая, как я выше сказал, разделяла одну возвышенность от другой, следовал дивизион конной артилерии в одно орудие, за ним две картечницы и правее их два горных орудия, выдвинутые несколько вперёд. За артилериею наступали поротно, во взводных колоннах, сапёрная рота и рота 2-го батальона, а немного правее, собственно за горными орудиями, следовала стрелковая рота 8-го батальона. Позади этих частей войск двигался весь вьючный обоз, в количестве слишком 1,200 верблюдов, в большой, но, на сколько возможно, сжатой колонне. Правая сторона обозной колонны была прикрыта одною ротою 4-го стрелкового батальона, из которой был рассыпан в цепь один взвод, и цепь эта соединялась с цепью переднего и заднего фасов. Другой же взвод этой стрелковой роты следовал в сомкнутом строю по-полувзводно: один полувзвод равнялся с головою колонны обоза, а второй держался на линии средины обоза. Далее, за этими сомкнутыми полувзводами шло пять полусотен казаков, полусотня за [42] полусотнею, на таких дистанциях, что последняя, или пятая полусотня равнялась с хвостом колонны обоза. Левая сторона обоза была прикрыта точно таким же порядком, одною ротою того же 4-го стрелкового батальона и 4 1/2 сотнями казаков, из этой стрелковой роты один взвод также был вызван в цепь, прикрывая левую сторону колонны обоза и соединяясь с цепью переднего и заднего фасов. Последний фас, или хвост колонны, был прикрыт одной ротою 2-го линейного батальона, один взвод которой был рассыпан в цепь, и фланги его смыкались также с флангами цепей, прикрывавших правую и левую стороны обозной колонны. Наконец, самый хвост колонны замыкался взводом горных орудий. Таким образом, вся громадная масса обоза была охвачена со всех сторон цепью стрелков, а в средине его находились части войск в сомкнутом строю, всегда готовые отразить всякое нападение неприятеля.

Только что у нас был дан сигнал к движению вперёд и мы тронулись с места, как тотчас же завязалась перестрелка в цепи. Туркмены затеяли эту стрельбу, как бы имея в виду занять нас ею, а между тем было ясно что они собирались в разные кучки против всех наших фасов. Все свои эволюции они довершили тем, что вдруг стали бросаться на нас в атаку с ужаснейшими криками, весьма неприятно действующими, в первое время, на нервы. Самые сильные нападения, как мне казалось, были произведены на задний и правый фасы колонны и на правый угол переднего фаса. Всякий раз, как неприятель бросался на наш отряд, он был встречаем учащённою стрельбою цепи, а сомкнутые полувзводы поражали его залпами. Кроме того, когда туркмены собирались в более значительные массы для нападений, тогда пускался в ход орудийный огонь, который разметал их скопища, как щепки.

В том же порядке мы продолжали теснить неприятеля, подаваясь всё вперёд, хотя и не скоро, потому собственно, что верблюды, и без того отстающее при обыкновенном движении, могли бы, во время боевого марша, растянуться ещё более и затруднить наше следование.

Таким образом, мы продолжали наступать, отбивая туркменские нападения, обходившиеся им каждый раз весьма дорого, и не замечая, как проходило время. Сделав около 9 вёрст, мы вдалеке увидали огромную массу воды, которую первоначально приняли было за реку Аму-дарью. Но оказалось что что ещё не она, а большое озеро, называемое Сардаба куль. Может ли представить себе кто [43] нибудь всеобщий восторг и радость, охватившие наш отряд при виде этого озера, в котором и люди, и животные могли найти обильное удовлетворение так долго мучившей их жажде. Пространствовав в голодной и безводной пустыне, мы, наконец, стояли у порога обетованной для нас земли. Чтобы понять то, что мы ощущали в эту минуту, надо вспомнить что от самого Чиназа, где мы переправились чрез Сыр дарью, и до теперешнего места, на протяжении 800, если не более, вёрст, мы не видали воды, потому что этим именем нельзя назвать водянистую жидкость, которую мы добывали из попутных колодцев. Страшно даже вспомнить о, так называемой, воде в этих кудуках!

Озеро Сардаба куль лежит близ урочища Уч-чучак, против которого в нескольких саженях находятся древние развалины рабата, который был построен хивинским государем Абдулла-ханом, такие рабаты строились прежде во всех средне азиятских ханствах на важнейших караванных путях для приюта путешественников, одним словом, они имели назначение наших постоялых дворов.

Неприятель, ждавший нас на Сардаба-куле, составлял, по всем вероятиям, только авангардный отряд хивинсих скопищ, как мы узнали впоследствии, отряд, назначенный защищать Хиву с восточной стороны, ждал нас у Сардаба куля около двух месяцев и отсюда высылал против нас свои партии для разведок и ночных нападений на наши войска. Здесь же он решился, по видимому, дать нам последний отпор и задержать наступление наше к Аму-дарье, на берегу которого расположен был главный неприятельский лагерь.

На возвышенностях Уч чучака, теснимые нами туркмены стали стягивать свои силы и сосредоточивать главную массу их против правого угла переднего и правого наших фасов. Манёвр этот не укрылся от глаз командующего войсками, который тотчас же отдал приказание выдвинуть конные орудия батареи подполковника Перелыгина против стягивавшейся массы неприятеля. Орудия расположились как раз на том месте, где находился сам командующей войсками и главная квартира, я случайно очутился около левого орудия. Пока они устанавливались на небольшой песчаной возвышенности, неприятель продолжал перестрелку и, вероятно, не без намерения метил в ту кучу, где ему был виден значек командующего войсками, справедливо рассчитывая что тут должен находиться главный начальник наших войск, одна из самых [44] больших картечных пуль, пущенная туркменами из фальконета, пролетела чрез наши головы с пронзительным свистом. В это самое время, наши орудия пустили по картечной гранате в массу собравшихся туркмен; за оглушительным звуком наших орудийных выстрелов послышались, в стороне туркмен, разрывные удары упавших среди них гранат, и вслед затем поднялись облака пыли и песку, которые скрыли от нас неприятеля. Когда столб пыли рассеялся, впереди лежащая местность была уже совершенно очищена от неприятеля.

Поблагодарив орудийную прислугу за меткость стрельбы, командующий войсками приказал взять орудия на передки и мы двинулись к озеру Сардаба-кулю. Подойдя к последнему, войска были остановлены. Генерал-адъютант фон-Кауфман объехал все части отряда, благодарил людей за их молодецкую службу, поздравлял всех с благополучным выходом из песков и высказал вполне заслуженные похвалы за перенесение войсками столь тяжких трудов, сопряжённых в последнее время с неслыханными, беспримерными лишениями.

Пехоте приказано было остаться на несколько часов близ озера и сварить себе пищу из свежей воды, которой никто из нас не видал с 12-го марта. Тут же были оставлены и верблюды для отдыха и пойла, так как они уже четыре дня не получали воды. Начальство над оставленными пехотою, артилериею и обозом было поручено генералу Бардовскому, который, после нескольких часов отдыха, должен был привести весь отряд к Аму-дарье, до которой оставалось около десяти, если не менее, вёрст.

Командующий же войсками, вся главная квартира, начальник отряда, генерал Головачев, и вся кавалерия, пошли прямо к Аму-дарье. На походе, командующий войсками выслал вперёд для разведок о неприятеле большую часть кавалерии, под начальством подполковника Главацкого и Их Высочеств Великого Князя Николая Константиновича и Князя Евгения Максимилиановича.

Пройдя несколько вёрст, нашим взорам представилась ещё издали серебристая полоса великой реки Средней Азии и вскоре мы приблизились к берегу Аму-дарьи, открывшейся нам теперь во всей своей красоте. На том месте, где мы стояли, бивакировал перед тем наш неприятель, который бежал и оставил после себя одни только сплетённые из кустов шалаши; за ним-то направилась наша кавалерия.

По прибытии к реке, командующий войсками сошёл с лошади [45] и мы все последовали его примеру. В этом месте Аму-дарья имеет около двухсот сажен ширины или несколько более; но в других местах она уширяется до двух вёрст, а течение в самом русле, даже в обыкновенное тихое время, чрезвычайно быстрое; глубина реки очень большая, хотя местами встречаются и мели.

Не могу передать того чувства, с которым мы взирали на эту величественную массу вод, ещё так недавно, в тяжёлые минуты, бывшую предметом всех наших упований и надежд. Здесь, на берегах Аму-дарьи, в нескольких тысячах верстах, вдали от отечества, в самой глубине варварской Азии, куда, со времён Александра Македонского, не проникала ни одна европейская армия, стоял теперь небольшой руский отряд из нескольких тысяч человек, в продолжение двух месяцев боровшийся с самою ужасною, безжизненною природою, с страшными ураганами, с палащим и удушливым зноем, и вышедший победителей из всех выпавших на его долю нечеловеческих испытаний. Эта мысль, невольно занимавшая, в данную минуту, каждого из нас, возвышала дух и вселяла какой-то трепет благоговения пред этим простым человеком, называемым русским солдатом, для которого, кажется, нет ничего невозможного… Честь и хвала русскому воинству в лице нашего отряда, и слава главному вождю действующих против Хивы войск! Задача была одна из самых тяжёлых, когда либо предстоявших военачальнику. Я не берусь судить о сделанных, быть может, в этом случае ошибках, свойственных, впрочем, каждому человеку; но знаю то, что в то время, когда отряду грозило страшное бедствие, нужно было иметь много характера, чтобы не растеряться и сохранить то невозмутимое спокойствие, которое выказано было генерал-адъютантом фон-Кауфманом. Никто также не может не отдать ему полной справедливости в том, что во всё время тяжкого для всех похода, отличительною чертою главного начальника экспедиции была постоянная заботливость и попечение о войсках. Наконец, разделяя наравне со всеми всё, что только приходилось переносить отряду, он, своей неутомимою деятельностью и распорядительностью, так или иначе, но привёл вверенный ему отряд к указанной Высочайшею властью цели и покрыл русское оружие новым венком неувядаемой славы.

Достигнув берегов Аму-дарьи, мы, конечно, с жадностью бросились тотчас пробовать её воду. Вкусом вода оказалась весьма не дурною, но была несколько мутна. Можно было подумать, что Аму [46] волнуется, видя свои берега осквернёнными присутствием европейских воинов….

Командующий войсками располагал ожидать у берега реки присоединения войск, оставленных под начальством генерала Бардовского, так как здесь должен был быть ночлег. Мы уже собирались выбрать себе местечко для ночлега, в ожидании прибытия наших верблюдов с вещами, как вдруг прискакал офицер от начальника кавалерии с известием, что часть бежавшего неприятеля переправилась чрез Аму-дарью на каюках или лодках, и что летучий отряд наш успел только помешать переправе одного каюка, который почти на половине реки стал на мели; остальная же часть туркмен ускакала по направлению к гор. Шурахану. Командующий войсками, начальник отряда и вся главная квартира тотчас же сели на коней и с конвоем от сборной сотни пустились большой рысью вслед за офицером, привёзшим известие. Дорога, по которой мы ехали, шла берегом Аму-дарьи и только в некоторых местах отдалялась от неё, расстояние до того места, куда вёл нас казачий офицер, было, вероятно, вёрст семь или восемь, так как, по прошествии часа времени, мы уже спускались с довольно большой возвышенности прямо к берегу Аму-дарьи. Недалеко от этого места, река делала довольно крутой заворот и вода омывала весьма высокий, почти совсем отвесный берег. Здесь мы нашли всю кавалерию, которая остановила преследование туркмен, вследствие того, что сотни, с ночным переходом от Адам-крылгана, сделали до шестидесяти вёрст по глубокому песку и дальнейшее насилование непоенных лошадей, могло, как говорится, совершенно осадить их.

Начальник кавалерии и Их Высочества встретили командующего войсками, объяснили ему причины, по которым далее не преследовали неприятеля, и указали на стоявший на мели, в саженях двухстах около берега, неприятельский каюк с хивинцами. Не прошло и четверти часа, как с противоположной стороны реки поднялся ужаснейший вихрь: песок столбом взвился до самых облаков, ветер с страшным гулом перенёс всю эту песчаную тучу на нас и мы вмиг были осыпаны песком и дождём. Но вихрь этот продолжался не более получаса; небо прояснилось и жара снова начала так допекать нас, как будто, в самом деле, природа изыскивала все средства, чтобы воспрепятствовать появлению в здешних местах незваных европейских гостей.

Когда прояснилась погода, командующий войсками решил [47] оставаться на этом месте часов до шести, для того, чтобы дать отдых утомлённым казачьим лошадям и напоить их, а к вечеру возвратиться на ночлег в бывший туркменский лагерь, на берегу Аму-дарьи, куда должен был прибыть и генерал Бардовский с пехотою, артилериею и обозом.

Теперь надо было как нибудь достать неприятельский каюк с туркменами, который продолжал стоять на мели, не смотря на то что ветер довольно сильно подымал волны на реке. Завладеть каюком вызвалось десять человек и один офицер из казаков уральской сотни, которые, вооружившись револьверами и шашками, разделись, оставшись в одних только рубашках и, держась за гривы своих лошадей, пустились вплавь к каюку; там, где оказывалась мель, видно было, как казаки переходили её и потом плыли далее. Туркмены, усмотрев с каюка, что казаки приближаются к ним, засуетились, сделали последнее усилие, чтобы столкнуть с места свой каюк, но это оказалось тщетным, почему они стали выпрыгивать из каюка и бросаться в воду. Нам было очень ясно видно, как пять человек туркмен достигли противоположного берега, а трое из них, долго носимые волнами, наконец, исчезли и, вероятно, утонули. Казаки, добравшись до каюка, бились с ним часа полтора и, наконец, им удалось столкнуть его с мели. Лошадей своих они не имели возможности поместить в самом каюке, так как в нём уже находилось до тридцати баранов, одна корова и одна лошадь, оставленные туркменами. Один из казаков взялся сам перегнать вплавь всех лошадей на наш берег, что и исполнил, молодецки, плывя сам и держась за гриву своей лошади, он искусно направлял остальных к берегу и со всеми лошадьми благополучно добрался к нам. Прочие же казаки с офицером сели в каюк и поплыли по течению, постепенно приставая к нашему берегу; когда же они совсем пристали, то, посредством брошенного каната, каюк был подтянут к более удобному месту, молодцы-казаки вышли на берег и были тотчас же окружены командующим войсками, всеми офицерами и своими товарищами, поздравлявшими их с удачным исполнением нелёгкого дела. Командующий войсками, в присутствии всех, лестно поблагодарил казаков за их молодецкий подвиг, наградил их тут же ста рублями и отдал им в собственность всё, что было найдено в каюке; самый же каюк был взят в казну и предназначен служить вспомогательным средством для предстоящей нам переправы. [48]

Отдохнув немного, мы возвратились обратно к тому месту, где впервые приветствовали роскошную Аму-дарью; здесь, на берегу, войска расположились в турменских или хивинских шалашах, и одному Богу только известно, какое чувство раздолья охватило нас после всех этих кудуков, Хал-ата и Адам-крылганов…

Сегодняшний день, 11-го мая, должен остаться навсегда памятным для каждого из нас, участников хивинского похода. День этот был для нас днём избавления от всех напастей, не перестававших тяготеть над нами во всё время движения отряда по убийственной пустыне и, рассеянием неприятельского скопища под Уч-чучаком, он открывал нам ворота в плодоносную часть Хивинского ханства.

Так как с самого начала похода я задался целью записывать все ощущения и впечатления, которые придётся мне испытывать, потому что все заранее предвидели, что невероятный, по своим трудностям, поход в Хиву, будет одним из самых замечательных военных событий новейшего времени, то и в настоящий, знаменательный для нас день, мои мысли обращаются к тем лицам, которые, главнейшим образом, содействовали успеху столь славного дела. Им, т. е. командующему войсками, начальнику его полевого штаба, генералу Троцкому, и начальнику туркестанского отряда, генералу Головачеву, мы обязаны тем, что могли совершить, почти без потерь в людях, переход по таким местам, куда едва решались проникать небольшие партии, привыкших ко всевозможным лишениям, туркмен-кочевников. Сколько трудных минут пришлось пережить этим лицам, на которых лежала громадная ответственность за жизнь нескольких тысяч людей. Сколько забот и ежеминутной предусмотрительности должны были они выказать для того, чтобы устранить иди ослабить вредные последствия разных случайностей, которые могли привести к гибели весь отряд и окончательно расстроить порученное им громадное предприятие!.. Конечно, не мне оценивать деятельность руководителей нашей экспедиции и имена их найдут себе, без сомнения, почётное место в летописях славнейших подвигов наших войск. Но я, как простой очевидец их многотрудной деятельности, считал бы себя не вправе умолчать о заслугах тех, которые, разделяя труды всего отряда, должны были, сверх того, изыскивать все способы к облегчению этих трудов и стремиться к достижению указанной цели ценою возможно меньших жертв.

12-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи

Никогда со времени [49] начала похода не ощущали мы лучшего настроения духа, как теперь, во время стоянки близ Аму-дарьи. Не говоря уже о нравственной бодрости, оживившей всех нас с выходом из пустыни, мы могли, наконец, освежиться в соседстве реки и, уже не дрожа за каждою каплю воды, утолять величайшую из жизненных потребностей. Моральные и физическая силы, оправившись и окрепнув после тяжких испытаний, придавали всему отряду полную уверенность в успешном достижении цели нашего похода.

Простояв тут до 5 часов вечера, мы снялись с бивака и сделали небольшой переход вниз по берегу Аму-дарьи, всё таки по глубокому ещё песку. Когда путь наш удалялся хотя на незначительное расстояние от реки, становилось как-то грустно, являлось как бы опасение не увидать более этих вод, возвративших нам бодрость духа и силы. К счастью, на ночлег мы снова вышли к самому берегу.

13-е мая. Бивак на том же берегу

В четыре часа утра мы выступили далее по направлению, ведущему к городу и крепости Шурахану, и шли также по берегу реки, по крайне глубокому, местами, песку и при удушливой жаре; однако, не смотря на это, мы двигались в отличном настроении, зная, что, по приходе на ночлег, будем в состоянии утолить жажду и освежить тело.

14-е мая. Бивак вблизи Аму-дарьи

Сегодня мы опять сделали небольшой, подобный предшествующему, переход, хотя в некотором уже отдалении от реки; ничего замечательного по пути не было. Джигиты наши обещают, на следующем переходе, пахатные земли, некоторую растительность, траву и вообще признаки жизни и оседлости.

15-е мая. Бивак на большом арыке

Пройдя несколько вёрст от предыдущего ночлега, мы действительно вступили на пахатные и засеянные поля, и когда остановились на ночлег, то под ногами нашими растилался прекрасный корм для лошадей, а воду доставляли нам арыки оросительные канавы, посредством которых поливаются пахатные земли. Мы находились в семи верстах от Аму-дарьи, и верстах, приблизительно, в 30 от города Шурахана.

16-е мая. Ак-камыш

Прежде чем занести в мой дневник события замечательного дня 16-го мая и в виду того, что мы, со дня на день, ожидали приказания приступить к переправе через Аму, считаю необходимым сказать, какими средствами обладал наш отряд для исполнения такого трудного дела, как переход на левый берег широкой и быстрой реки. [50]

При открытии похода в Хиву, с Джизакскою, т. е. нашею колонною отправлен был из Чиназа, в инженерном парке один, весьма большой понтон; Казалинскою же колонною взято было три меньших размеров понтона. Все эти понтоны предназначались для плавания по Аму-дарье, с целю собирать местные перевозочные средства; кроме того, каждые два понтона могли быть соединяемы вместе и, таким образом, составлять паром для переправы. По присоединении к нам Казалинской колонны, бывшие при нём три понтона были сданы в отрядный инженерный парк. Когда же, на пути от Адам-крылгана, мы вынуждены были бросать и жечь многия вещи, то понтон Джизакской колонны, как весьма тяжеловесный, был зарыт в землю; следовательно, к Аму-дарье мы пришли уже с тремя понтонами или лодками. По взятии нашими уральскими казаками туркменского каюка, командующей войсками тогда же сделал распоряжение присоединить к этому каюку три наших понтонных лодки, посадить в них вооружённых стрелков и, с помощью бывших при сапёрной роте трёх матросов, отправить эти четыре судна под начальством разжалованного из капитан-лейтенантов в матросы, но уже произведённого в унтер-офицеры с возвращением дворянского достоинства, Зубова, для плавания по берегам Аму-дарьи. Этой маленькой речной флотилии приказано было захватывать все лодки и каюки, которые будут попадаться ей на пути её плавания.

Одновременно с нашим следованием вдоль берега Аму-дарьи к Шурахану, интендант отряда г. Касьянов, человек уже пожилой, но исполненный большой отваги, испросил позволение плыть на судне Зубова, так как импровизованная флотилия наша оставалась всё время на виду отряда и имела постоянное с ним сообщение, к г. Касьянову присоединился и професор зоологии г. Богданов. Эги три лица, находясь на передовой лодке речного отряда, не переставали охотиться за неприятельскими каюками и лодками, производили десанты на берег, вступали в перестрелку с туркменами, и успели завладеть несколькими их каюками. Действия их были так удачны, что, по приходе нашем к Ак-камышу, трофеи их состояли уже из 15 захваченных у неприятеля каюков, из которых четыре оказались очень большими.

Туркмены, следившие с противоположного берега за действиями нашей флотилии, и видя разгром, производимый Зубовым, но не зная о нашем приходе к Ак-камышу, пытались было уничтожить гребной отряд; с этою целью, они подвезли к берегу два [51] орудия и пустили в нашу флотилию до 23 ядер. Но Зубов так ловко лавировал, что умел уйти из под неприятельских выстрелов, не понеся никакой потери.

Когда же туркмены узнали, что мы уже находимся у Ак-камыша, против которого на противоположном берегу нарочно построена была ими небольшая крепостца, то, опасаясь, что мы решимся переправляться на этом самом, весьма удобном месте, они оставили Зубова, и поспешно заняли эту крепостцу, которую вооружили своими орудиями.

Командующий войсками, да и мы все, не зная ещё о том, что делается с нашей флотилиею и полагая, что неприятель находился в Шурахане, который он намеревался, будто, защищать, остановил весь отряд на удобной позиции по дороге, идущей прямо в этот город, и в семи верстах в стороне от Аму-дарьи. На избранном для бивака месте было много корма как для лошадей, так и для верблюдов. По близости находилось много кышлаков, или домов из глины и огородов, но жителей не было ни одного.

Мы уже часа два предавались отдохновению на нашей новой стоянке, стараясь спастись от нестерпимой духоты, как сын мой, бывший в этот день дежурным адъютантом при командующем войсками, вышел из палатки и приказал личному конвою генерала Кауфмана седлать лошадей. Я его спросил, что это значит, и получил в ответ, что командующий войсками, вместе с начальником отряда, отправляется осматривать местность у Аму-дарьи и нашу флотилию. Я опять спросил сына, следует ли ехать главной квартире за командующим войсками и получил утвердительный ответ.

Чувствуя себя сильно истомлённым жарой, и не очень здоровым, да и не предполагая ничего особенного в этой поездке, тем более, что командующий войсками не брал с собой ни какой части войск, кроме обыкновенного своего казачьего конвоя, я решился остаться в лагере. Впоследствии, я утешал себя тем, что в этом случае был не один, а многие из лиц главной квартиры остались также в лагере, вероятно, по одинаковым с моими соображением.

Чрез полчаса вся эта кавалькада, оба генерала с своими конвоями и штабами, адъютанты и большая часть главной квартиры поехали по направлению к Аму-дарье.

Час спустя после отъезда командующего войсками, я вдруг услышал сильный орудийный выстрел. Зная, что с генералом [52] Кауфманом не было ни какой артилерии, я спросил моего слугу, чтобы это могло значить? Семён мой, вероятно с просонья, отвечал мне: должно быть гром. Не успел я возразить на его нелепый ответ о громе, в то время когда нас печёт солнце, как раздался вторичный выстрел, и в лагере послышались шумные голоса бросавшихся в ружьё солдат. Я быстро оделся, послал за лошадью, которая была на корму, и хотел уже приглашать начальников частей выводить часть войск по тому направлению, откуда слышались выстрелы, как, выйдя из палатки, я увидал, что некоторые роты уже стояли в строю. В нетерпении, ожидая лошади, которая паслась в общем табуне отряда, я чувствовал себя в крайне неловком положении ещё более, когда увидал многих лиц, скачущих из лагеря по направлению раздающихся орудийных выстрелов; мимо меня пронеслись уже дивизион ракетный и конной артилерии, а моей лошади всё нет!..

Наконец, сев на приведённого коня, я пустился вскачь и вскоре стал нагонять многих лиц главной квартиры и разных частей войск; все летели по направлению выстрелов, так что, когда я выехал к прибрежью Аму-дарьи, всё поле было усеяно скачущими всадниками. Вдали виднелись командующей войсками и начальник отряда, стоявшие на берегу реки, но гораздо выше лежавшей на той стороне крепостцы. Выстрелы становились реже, хотя из крепостцы неприятель не переставал стрелять, вероятно уже по нас, или по видневшимся ему подходившим ротам и артилерии. Ядра наших противников брали весьма далеко, что нас крайне изумило, потому что ширина Аму-дарьи, в этом месте, была около 800 саженей и, кроме того, крепостца их была расположена не у самого берега, но отступя несколько от него. Ядра, перелетая реку, ложились очень далеко, так что, когда мы только что выезжали к предречью, несколько ядер шмыгнули от нас в весьма близком расстоянии.

Мы проехали, по крайней мере, вёрст 10 от лагеря, но всё-таки не могли нагнать командующего войсками и его свиты. Сделав за несколько часов перед тем переход в 20 вёрст, и проскакав ещё теперь 10, лошади наши положительно отказывались скакать далее. Видя невозможность догнать наше начальство и потеряв даже из виду значек командующего войсками, мы дали нашим лошадям идти по воле. Вскоре, со стороны начальства, показался скачущий офицер; мы приостановились, чтобы узнать что нибудь от него. Офицер этот, адъютант 1-го стрелкового [53] батальона подпоручик Детков, объявил нам, что командующий войсками приказал всем вышедшим из лагеря войскам и артилерии возвратиться обратно к месту бивака.

Офицер проскакал далее с этим приказанием, мы также повернули и поехали обратно, сначала шагом, а потом маленькой рысью. Проехав, таким образом, вёрст около пяти, мы должны были снова попасть на дорогу, лежавшую под выстрелами крепостцы; здесь мы наткнулись на наш дивизион конной батареи, который, снимаясь с позиции, вытягивался в одно орудие шагом. Солнце начинало уже склоняться… Только что мы присоединились к дивизиону, неприятель сделал по нам выстрел, и ядро, перелетев довольно высоко над нашими головами, упало далеко за нашей кавалькадой. За этим выстрелом последовал другой, и второе ядро шлёпнуло шагах в десяти от меня и бывших рядом со мной топографского офицера и майора Адеркаса. Мы стали просить ехавшего с нами около орудия штабс-капитана Ермолова, послать неприятелю в ответ хотя одну гранату, но Ермолов не согласился, сказав, что велено идти в лагерь и дивизион уже снялся с позиции, а что завтра туркмены получат хорошее угощение. Во время нашего разговора сплюснутые ядра шлёпали по правую и левую сторону орудий, а дивизион продолжал себе идти тихим шагом, не обращая никакого внимания на падавшие неприятельские снаряды. Несколько времени ещё неприятель провожал нас ядрами, пока мы не вышли из-под сферы его выстрелов.

Командующему войсками, начальнику отряда, их свите и конвою пришлось провести не совсем приятные полчаса. Во время стрельбы из крепостцы в них выпущено было до 30 ядер, из которых одно хлопнуло около Князя Евгения Максимилиановича, обнесло его грязью и мокрым песком; лошадь же доктора Морева, стоявшего подле Князя, два раза прокружилась и вместе с ним упала; полагали, что доктор убит, но, к счастью, он встал невредим. Если бы у туркменов были гранаты, то немного бы уцелело и начальства, и свиты…

17-е мая. Ак-камыш

Вчера, по возвращении командующего войсками в лагерь, стало известно ещё с вечера, что начальнику отряда, генералу Головачеву, с двумя ротами стрелков и дивизионом конной батареи поручено отправиться рано утром к берегу Аму-дарьи. Цель этого движения заключалась в том, чтобы наказать хивинцев за их вчерашние проделки, сбить их с заречной позиции и из крепостцы и тем дать возможность нашей флотилии, [54] оставшейся вёрст за 12 выше по реке, причалить к нашему берегу; об этом сообщено было одновременно и Зубову.

Сегодня, в шесть часов утра, мы услыхали, со стороны Аму-дарьи, сильные орудийные выстрелы. Хотя было ещё довольно рано, но вся главная квартира была уже на ногах, и лошади стояли у всех осёдланными. По мере усиления доходивших до нас орудийных выстрелов, все лица главной квартиры постепенно стали сходиться у ставки командующего войсками. В это время генерал Кауфман принимал депутацию от жителей Шурахана и четырех представителей от некоторых окрестных кочевых родов, которые накануне ещё писали к командующему войсками и, как мирные жители, просили его покровительства.

Генерал-адъютант фон-Кауфман передал им письменный перевод своего ответа, с тем, чтобы они сделали его известным по всей окрестности. Главный начальник русских войск приглашал всех мирных жителей оставаться на своих местах, по прежнему, заниматься своими полями и хозяйством, и ручался им за то, что ни единому мирному человеку не будет сделано ни малейшего вреда, потому что он ведёт войну не против жителей, а против войск неприязненного правительства. Вместе с тем, командующий войсками предложил депутации пригласить жителей сегодня же начать привозить в наш лагерь для продажи войскам разные продукты и всё, чем они только торгуют на базарах, присовокупив, что, по приходе нашем завтрашнего числа в Шурахан, жители его могут быть совершенно спокойны, что на базаре, всё будет покупаться за наличные деньги и ничего не будет взято у них без платы.

Вечером, часу в шестом, действительно, шураханские жители привезли к нам для продажи разных разностей; всё это было у них раскуплено нами и солдатами, и наши новые поставщики остались, повидимому, очень довольны. В заключение, командующий войсками приказал надеть на четырех выборных халаты; причём, переводчик передал им, чтобы подарки эти они приняли в знак особенного к ним благоволения главного начальника русских войск за то, что шураханцы были первыми мирными жителями, встретившими эти войска.

Вслед затем, генерал Кауфман и вся главная квартира сели на коней и отправились к маленькому отряду, высланному с генералом Головачевым; последний встретил нас словами, что неприятель сбит с позиции и уходит, оставляя свою крепостцу. [55]

Отступление неприятеля ясно было видно с нашего берега: он уходил из своего лагеря, с трудом таща за собою свои два подбитых орудия.

Начальник отряда не мог достаточно нахвалиться меткостью стрельбы нашей конной артилерии, прибавив, что как только определилась дистанция чрез реку и люди несколько приснаровились, то каждая наша граната производила сильное разрушение у туркменов. В отместку же нам, и неприятель, в свою очередь, угощал нас лучше вчерашнего: много удачных выстрелов было пущено им, так что ядра постоянно ложились между орудиями, а под конец у нас убита была в конном дивизионе одна лошадь и раздроблено колесо у одного орудия. Кроме того, была убита также лошадь у командира роты, прикрывавшей батарею. Поблагодарив орудийную прислугу и стрелков, командующий войсками приказал им возвратиться в лагерь.

Тем временем флотилия, под начальством Зубова, должна была проплыть вёрст десять вниз по реке, чтобы достигнуть места нашей стоянки; на этом пространстве флотилии попадались на встречу неприятельские каюки, стоявшие близ противоположного берега, который был усеян конными туркменами, поджидавшими наши суда. Неприятель завязал перестрелку с бывшими на судах людьми, что, однако, не помешало лихому Зубову не только овладеть несколькими каюками, но и производить даже десанты; вскоре стрелки наши совершенно очистили неприятельский берег. Последний захваченный нами каюк был уже в виду всех, когда наша конная батарея замолкла. Зубов увидал, в это время, на неприятельском берегу ещё один каюк, подожжённый самими туркменами; не рассуждая долго о том, ушёл ли неприятель, или только собирается уходить, командир нашего речного флота полетел на своих лодках к противоположному берегу, вырвал, так сказать, каюк из рук неприятеля и, затушив огонь, притащил его к нашему берегу.

Командующий войсками и все мы довольно долго стояли на берегу Аму-дарьи с наведёнными биноклями и смотрели, как туркмены выбирались из крепостцы. Нам, впрочем, казалось, что хотя неприятель, вероятно, направится на защиту Шурахана, ибо он знал, что завтра мы подойдём к этому городу, но так как за крепостцой и песчаными барханами, которыми был усеян неприятельский берег, начинались уже сады, тянувшиеся вплоть до Хивы, на [56] пространстве более 50 вёрст, то, по крайней мере, часть туркмен должна была, без сомнения, остаться в этих садах.

18-е мая. Переправа чрез Аму-дарью

Сегодня, в шесть часов утра, мы снимались с бивака у Ак-камыша, в полной уверенности, что идём к Шурахану, где, была назначена переправа чрез Аму-дарью, как совершенно неожиданно для всех нас авангард отряда и весь верблюжий обоз стали направляться на дорогу, ведущую не к Шурахану, а к реке, именно на то место, с которого был вчера сбит неприятель. Так как от нашей стоянки до Аму-дарьи было не более 7 вёрст, то все войска подошли к берегу часа через два. Мы были немного удивлены ещё и тем, что когда подходили к берегу Аму-дарьи, то в двух широких арыках, которые войска переходили для достижения речного берега, вода оказалась несравненно глубже вчерашнего.

Войска расположились на большом пространстве вдоль берега, и тотчас же сделано было распоряжение о переправе на ту сторону двух рот 1-го стрелкового батальона и двух горных орудий. Им приказано было занять неприятельскую крепостцу, не увлекаться вперёд, а поджидать переправы следующих войск; к вечеру на ту сторону перевезены были ещё две роты, со всем их багажем.

День 18-го числа прошёл для нас незаметно, в постоянном плавании каюков с одного берега на другой и в доставлении необходимых для перевезённых войск принадлежностей. Отправленным на левый берег ротам не приказано было приближаться к кышлакам, которые виднелись в садах. Наступил вечер, взошла на полчаса молодая луна и потом всё поверглось в мрак.

Палатка моя и барона Каульбарса отстояли от берега Аму-дарьи в нескольких саженях и находились подле самого арыка, чрез который пехота проходила утром в брод. Часу в одиннадцатом вечера слуга наш, между прочим, доложил, что в арыке нашем вода уже так прибавилась, что лошадь может идти вплавь. Около часу ночи рожки затрубили, войскам приказано было вьючиться, переходить обратно оба арыка, чрез которые мы переправлялись, подходя к Аму-дарье, и разместиться далее от реки, на большой песчаной возвышенности. Все мы не мало всполошились от такой неожиданности, в особенности, когда джигиты и местные жители стали утверждать, что, в это время года, Аму-дарья в несколько часов затопляет всё пространство кругом на десяток вёрст. Молодая луна скрылась от нас и ещё более затрудняла переход чрез арык, в котором вода, действительно, сильно [57] поднялась; в особенности затрудняла нас переправа верблюдов. В темноте, конечно, не сразу разберёшь, где лучше пройти: верблюды спотыкались, надо было их подымать и вытаскивать из воды, вещи подмачивались, и произошёл невыразимый кавардак.

Командующий войсками, начальник отряда и Их Высочества перешли арыки благополучно. За ними стали переходить войска, имея воду по пояс, но так как в эту ночь была сильная духота, то все охотно купались. Около арыков столпилось в темноте несколько тысяч людей и верблюдов, все искали как бы пройти по лучше, и шлёпанье по воде производило такой шум, который в тихую ночь далеко раздавался по окрестной местности.

Что касается лично меня, то я сомневался, чтобы в одну ночь мы могли быть так затоплены, что уже и даваться некуда, и притом был уверен, что завтра, во всяком случае, нам придётся вернуться к берегу для переправы. Поэтому, перейдя первый арык, и перетащив через него с величайшим трудом своих верблюдов с вещами, я решился не переправляться через второй арык, который оказался несравненно хуже первого, и остался ночевать между обоими арыками. Моему примеру последовало большое количество обозов и войск, на что вскоре и получено было разрешение начальства, тем более, что время уже близилось к рассвету.

19-е мая. Близ неприятельской крепостцы

Проснувшись около пяти часов утра, мы убедились, что не только не могли быть затопленными, но вода в арыках далеко ещё не достигала поверхности берегов, хотя, действительно, сильно прибавилась и должна была ещё более увеличиться, так как дул сильный ветер.

Спустя час времени, всё начальство с Их Высочествами проехало к переправе. Туда же потянулись и все войска, переходя обратно арыки, что, впрочем, не представляло днём никаких затруднений. Находясь ближе других к Аму-дарье, я с моими верблюдами перешёл только один арык и, подойдя к месту переправы, воспользовался первым каюком, который принимал людей и вещи главной квартиры. Поместившись в каюк с моей лошадью, вещами моими и барона Каульбарса и нашими двумя слугами, я к десяти часам был перевезён на другую сторону реки, где разбил себе палатку около самого берега, в районе, назначенном для главной квартиры, и как на беду в глубоком песке. Барон Каульбарс не мог переправиться со мною, так как, будучи [58] офицером генерального штаба, ему приходилось исполнять разные поручения и распоряжения по переправе.

Каюки, отобранные Зубовым у неприятеля, несказанно пригодились для переправы наших войск. При этом, не могу умолчать о наших сапёрах, которые, во всё время похода, приносили отряду чрезвычайную пользу, как при совершении переходов по безводным местам, отыскивая и устраивая колодцы, так и во время переправы. Сапёрные офицеры горячо соревновали общей пользе: сами спускались на десятки сажен в глубь колодцев, измеряя и вычисляя количество воды; руководили всеми работами во время переправы, исправляли берега, устраивали пристани, заведывали нагрузкою и разгрузкою, словом, весь процес переправы вынесли на своих плечах.

С 18-го числа и до вечера нынешнего, 19-го, переправлено уже более половины отряда: вся почти главная квартира, начальник отряда со штабом и конвой. Командующий войсками, желая лично наблюдать за переправою со своим штабом, остался ещё на правом берегу. Кавалерия и верблюдов полагают переправить последними, частью в каюках, частью, быть может, вплавь. Из нескольких тысяч верблюдов, имеющихся при войсках, оставляют только до 300, а остальных уже отправили на Хал-ата и к колодцам Алты-кудук, для облегчения следования к нам оставленных там войск. Командир 2-го стрелкового батальона, полковник Веймарн, с своими двумя ротами и частью артилерии и с разными запасами, оставленный на Хал-ата, завтра должен уже придти к переправе, вследствие чего часть пехоты, удержанная на этом берегу, дождётся его прихода. Полковник же Новомлинский, командир 3-го стрелкового батальона, с своими двумя ротами и тоже с частью артилерии должен придти позже.

Переправившись на ту сторону, я нашёл наши войска расположенными близ бывшей неприятельской крепостцы, на отличной позиции, обнесённой со всех сторон в два яруса песчаными возвышенностями, в роде брустверов. Впрочем, пришлось стоять в глубоком песке, а между тем, до садов было, что называется, рукой подать. На месте стоянки не было ни травинки, поэтому, для доставления корма, приказано было произвести фуражировку в кышлаках; возвратившиеся оттуда фуражиры, добывшие порядочное количество клевера для корма, объяснили, что жителей не видали, но заметили много хлеба на полях. Жители, хивинцы, завидев фуражиров, вероятно попрятались, но потом сообразили, что им [59] гораздо выгоднее будет самим продавать продукты нашим войскам, а потому, сегодня утром, совершенно для нас неожиданно, среди лагеря, образовался настоящий базар: жители навезли не только клеверу, но лепёшек, круп, баранов и скота, остались очень довольны торгом и обещали на другой день опять приехать.

20-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи

До нынешнего дня я находился всё один на левом берегу Аму; мой товарищ барон Каульбарс, получивший, вероятно, поручение от начальника штаба, не возвращался всё ещё с того берега. Здесь кстати заметить, что мой почтённый сожитель, давно мне известный и обративший на себя внимание своею отважностью ещё в кульджинской экспедиции, где он получил две раны, любил производить над собой весьма опасные эксперименты. Так случилось и сегодня. Часу во втором дня, я вдруг заслышал голос барона Каульбарса, отыскивавшего мою палатку; выглянув из неё, я был не мало удивлён, когда пред моими глазами предстал мокрый, обнажённый всадник на таком же мокром коне…. То был барон Каульбарс, переплывший, в виде опыта, Аму-дарью в том месте, где ширина её доходит до 800 сажен, при весьма значительной глубине, а быстрота течения пять футов в секунду….

Ждём не дождёмся конца переправы и той минуты, когда нас поведут в хивинские сады и кышлаки, так как стоянка близ крепостцы в глубоком песке, положительно несносна и живо напоминает наши прошедшие бедствия.

В три часа по полудни, командующий войсками переправился на нашу сторону. Говорят, что с приходом завтра к переправе полковника Веймарна с транспортом провианта, мы тронемся далее. До Хивы только 50 вёрст, или два обыкновенных солдатских перехода.

Пока командующий войсками находился ещё на той стороне реки, родной дядя хивинского хана присылал просить позволения явиться на свидание к генералу Кауфману. Командующий войсками послал ему в ответ своё согласие, и посланный уехал в Хиву, но ещё не возвращался.

21-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи

Сильный ветер затрудняет переправу. Красивая Аму превратилась в страшную, безобразную массу желтоватого цвета; подгоняемые ветром волны высоко подымаются и бушуют. Несносный ветер не покидает нас и пробуждает в памяти злейшие воспоминания о безводных, [60] песчаных пространствах, где он нас так сильно донимал. Наша позиция, как я выше сказал, находится как бы в квадратной песчаной котловине, окружённой со всех сторон песчаными возвышенностями, так что при малейшем дуновении ветра, песок с этих возвышенностей совершенно засыпает нас.

Полковник Веймарн, часов в девять, прибыл к переправе со своими ротами, что даёт надежду на скорое наше движение вперёд.

22-е мая. Бивак на берегу Аму-дарьи

Сегодня целый день происходила у нас суматоха, послужившая хоть некоторым развлечением в нашем скучном положении.

Жители кышлаков, расположенных в садах, верстах в двух от нашего бивака, по примеру прежних дней, с утра стали собираться к нам в лагерь с разными жизненными припасами на продажу. Как вдруг все переполошилось: приехал гонец с известием, что диван-беги (хивинский военный начальник) грабит кышлаки за то, что жители стали ездить к русским и подвозить им припасы. Получив это известие, командующий войсками тотчас же отправил на фуражировку две роты с двумя горными орудиями и несколько казаков, под начальством подполковника Чайковского, и вместе с тем приказал взять всех офицерских людей для добычи фуража. Для надзора за правильностью фуражирования и для распределения по участкам были назначены из полевого штаба два офицера.

По уходе этого отряда и по прошествии некоторого времени, стали слышаться вдали ружейные выстрелы, но, не смотря на внимательное наблюдение в бинокль, с ближайших возвышенностей рассмотреть ничего было нельзя; вековые деревья садов мешали обозрению.

Вскоре прискакал казак от подполковника Чайковского, с докладом, что высланный отряд, прогнав неприятеля (туркмен), находится не в дальнем расстоянии от укреплённого города Хазар-аспа; вместе с тем, подполковник Чайковский доносил, что один из ротных командиров довольно тяжело ранен пулею, а один солдат ранен холодным оружием. Генерал Кауфман приказал послать к подполковнику Чайковскому ещё две роты, с которыми отправились и Их Высочества. Командующий войсками, не имея положительных сведений о состоянии города и крепости Хазар-аспа, не имея достаточного количества перевозочных средств, и не окончив ещё переправы, решился тотчас же двинуться к [61] Хазар-аспу. Посланные войска разоряли хивинския партии и довольно рано вернулись в лагерь.

Вероятно, вследствие этой рекогносцировки, вечером вышел приказ, на основании которого, в три часа утра, весь отряд, кроме двух линейных рот, остающихся на позиции для охранения вещей и для наблюдения за переправою, должен был выступить для занятия города и крепости Хазар-аспа. Солдатам приказано иметь с собою в мешках (заменяющих ранцы), сухари и только то, что может быть им временно необходимо, так как, по занятии Хазар-аспа, вся местность от берега Аму будет очищена от неприятеля и тяжести отряда могут быть доставлены к Хазар-аспу, расстояние до которого считалось не более 14 вёрст.

23-е мая. Бивак в садах, близ Хазар аспа

Не смотря на то, что сегодня, рано утром, предстояло двинуться к Хазар-аспу, лагерь, а вместе с ним и мы успокоились с вечера в двенадцать часов. В три часа ударили подъём; заваренный чай брошен и мы с Каульбарсом сели на коней и пустились догонять командующего войсками, уже уехавшего к авангарду. Нагнав авангард и пройдя около двух вёрст от позиции по песчаным оврагам и буеракам, мы вступили в сады, ведущие к Хазар-аспу и тянущиеся вплоть до Хивы.

Местность эта, в особенности, после пройдённой пустыни, показалась нам раем и поражала непривычный глаз разнообразием и богатством флоры. Жаль только, что мы расстались с величественной Аму и не видим другой воды, кроме воды в арыках, которые пересекают всю местность по разным направлениям; так будет, говорят, до самой Хивы, которая также не имеет реки.

Прелестная местность, на которую мы вступили, похожа на живописный парк, тянущийся на 50 вёрст. Повсюду виднеются разбросанные в каком-то лелеющем глаз беспорядке, огромные пышные деревья, представляющие собою вид громадного гриба; около них почти всегда стоят, так называемые, курганчи, или дома, обнесённые забором, в роде, наших барских дач, построенные из весьма плотно убитой глины, представляющей известное сопротивление даже артилерийским снарядам; все дома как будто оштукатурены и имеют чрезвычайно красивый вид. Величественный гриб, своей огромной шапкою, большею частью покрывает тенью весь дом и двор. По всему парку разбросаны обыкновенные деревья и кустарники с зеленеющею листвою; там и сям виднеются поля клевера, пшеницы и других хлебов, засеянные [62] отдельными квадратиками, вероятно, сообразно хозяйству каждого владельца курганча; всё это пересекается по всем направлениям арыками, или канавами, наполненными водою; у каждого дома, кроме того, имеются колодцы с хорошей водой. Прямая, не очень широкая дорога, как бы пересекающая весь парк пополам, тянется к Хазар аспу и далее в Хиву; от неё в стороны отделяется нескончаемое число боковых дорожек, тянущихся к каждому курганчу. Все эти дороги пересекаются тоже канавками, через которые устроены мостики.

Не зная определительно расстояния до Хазар-аспа, мы шли в совершенной неизвестности часа три; только впоследствии, благодаря съёмке, постоянно производившейся во время марша и даже во время дел, мы узнали, что он отстоит от берега Аму на 14 вёрст. Местность вообще, и в особенности высокие деревья препятствовали ориентированию, так что мы почти наткнулись на выросшие перед нашими глазами, высокие крепостные стены с башнями. Генерал Головачев остановил авангард, подтянул войска, и, усматривая на стенах народ, с минуты на минуту ожидал выстрела. Но заметив мирное настроение жителей, генерал Головачев двинул войска к воротам, вошёл в крепость, занял её, взял семь орудий, в ней находившихся (три из них похожи на картечницы), и послал поздравить командующего войсками с благополучным окончанием дела.

В азиятских городах крепость и город составляют одно неразрывное целое. Хазар-асп большая крепость с высокими стенами, окружённая со всех сторон озером и примыкающая к садам, составляющим отличительную черту этой местности. Крепость выстроена, как и все здешние постройки, из глины, но, не смотря на высоту и прочность стен, была оставлена хивинскими войсками сегодня утром, до прихода наших войск. Командующий войсками и вся главная квартира въехали в город и расположились в цитадели; войска стали кругом крепости. Жители Хазар-аспа и торгующий народ тотчас явились с изъявлением покорности к командующему войсками, который приказал им объявить, чтобы они оставались на своих местах, в лавках и на базаре, и что никому не будет сделано никакого вреда. Часа два спустя, массы жителей обоего пола стали стекаться в город, и не только городские жители, но и деревенские обитатели кышлаков, которые при нашем прохождении были совершенно пусты.

Командующий войсками сделал распоряжение оставить в [63] Хазар-аспе три роты и два горных орудия. Прибывший к отряду и выздоровевший от полученных ран, полковник Иванов назначен заведующим населением; а подполковник Принц комендантом крепости. Последнему приказано было тотчас же собрать надлежащие сведения и привести в известность все находящееся в крепости и городе. Тем временем войска, поджидая транспорта с Аму-дарьи, оставались на отдыхе.

По собранным сведениям, в Хазар-аспе найдено значительное количество пороха, свинца и семь орудий, о которых сказано выше, несколько десятков палаток, значительные запасы риса, ячменя и джугары и, наконец, четырехместная карета, стараго фасона, на высоких ресорах.

Когда всё в городе и крепости было приведено в известность, командующий войсками, начальник отряда, главная квартира и все войска, кроме тех, которые были оставлены в Хазар-аспе, под начальством коменданта, отошли назад и, расположившись на половине пути до Аму, на весьма удобном биваке, стали выжидать прибытия транспорта с оставленными вещами, который и прибыл в восьмом часу.

В этот день, ни в кышлаках (деревня), ни в курганчах (дом), не видно было ни одного жителя. Старшие начальники и многие офицеры расположились в курганчах или около них. Мы с бароном Каульбарсом приказали поставить нашу палатку подле одного из арыков, под густою тенью большего дерева, вполне защищавшего нас от солнечных лучей.

Кратковременная стоянка наша в садах оживляла дух и радовала сердце, наполняя его воспоминаниями о далёкой родине… Прелестная природа, благотворный воздух, весёлое щебетанье давно неслышанных птичек, громкий свист соловья, всё окружало нас жизнью, как бы в награду за тяжёлое странствие по мёртвой пустыне.

Впрочем, печальная весть омрачила этот день. Неожиданно разнеслось известие, что командир 2-го стрелкового батальона полковник Веймарн был занесён лошадью, которая, при падении, ударилась с ним об угол каменного забора и переломила ему все рёбра. В страшных страданиях перенесён был Веймарн в лагерь и без малейшей надежды на спасение жизни.

24-е мая. Сады под Хазар-аспом

Полковник Веймарн скончался после тяжких страданий.

Веймарн был очень хороший человек и отличный офицер, [64] держал в необыкновенном порядке свой батальон, считающейся здесь одним из лучших. Веймарну, однако, как говорится, не везло: он участвовал в самаркандской экспедиции, но в дело попасть не успел; в настоящем походе он всей душою желал находиться в числе авангардных войск, но обстоятельства так сложились, что, находившись временно в ариергарде, он вынужден был оставаться на Хал-ата, в то время, когда нам предстояли дела. Когда мы перешли Аму, он нас догнал, превосходно привёл вверенную ему часть, с порученным ему транспортом провианта, и попал, наконец, в авангард генерала Головачева; но в это время дела не было. По возвращении на настоящую позицию, как старый и заботливый офицер (он прослужил тридцать пять лет), он лично хотел озаботиться скорейшею перевозкою имущества нижних чинов своей части, не отдыхал, переменил лошадь и встретил злую смерть. Завтра мы отдадим последний долг павшему товарищу.

После полудня, первоначально по одному, потом целою кучею, начали хивинцы сходиться к нашему лагерю; оказалось, что это хозяева тех курганчей, которые, при занятии нами позиции, вошли в район лагеря. Командующий войсками первый, а за ним все офицеры, которые разместились в курганчах, уступили хивинцам их дома и, в настоящую минуту, они живут среди нас.

25-е и 26-е мая. Там же

Весь этот день прошёл в передвижении войск, оставшихся за Аму, и в приготовлении к дальнейшему походу на Хиву. Начальник населения в Хазар-аспе, полковник Иванов, сделал распоряжение о найме трехсот арб с лошадьми и проводниками, которые и прислал на позицию. Арбяной обоз значительно усилил наши перевозочные средства, состоявшие из одних верблюдов, так что, при дальнейшем движении, мы ни в чём не будем иметь недостатка.

27-е мая. Сады, в пятнадцати верстах от прежней стоянки

В четыре часа утра мы выступили с позиции и следовали прямым путём по направлению к Хиве. Дорога была пересекаема множеством арыков, на которых везде находились мосты. Если бы хивинцы вздумали не только сломать, но просто испортить эти мосты, то наделали бы нам много хлопот и надолго бы отсрочили наше вступление в Хиву.

Придя сегодня вторично в Хазар-асп, потому что мы его миновать не могли, и при том должны были захватить с собою [65] оставленные в нём роты и артилерию, мы остановились на привал. Найденный в Хазар-аспе порох был потоплен, неприятельские орудия их мы захватили с отрядом, а картечницы, или лучше сказать, подобие их, были уничтожены. В Хазар-аспе мы получили, наконец, положительные сведения, что до Хивы остаётся ещё шестьдесят вёрст. Тут же вторично явился к командующему войсками, тот самый старик хивинец, который за переход, или за два до занятия нами Хазар-аспа, приезжал от хана, с тем, чтобы немножко запугать нас; так, он утверждал, что в Хазар-аспе находятся ханския войска и орудия, и что диван-беги строго приказано, ни в каком случае, не оставлять крепости, а защищать её до последней крайности. Оказалось, что это не более, как выдумка. Теперь он привёз от хана письмо, в котором последний пишет, что он крайне удивлён слухами о дальнейшем движении русских на Хиву, потому что он сделал, кажется, для них всё, что только мог, даже прислал в Казалинск пленных, которые у него содержались; письмо заканчивалось просьбой приостановить движение и обещанием окончательно укрепить дружеские с нами сношения. На это письмо, командующий войсками приказал словесно передать посланному, что он с ханом переговорит об этом завтра, в Хиве. После того, генерал-адъютант фон-Кауфман спросил посланного о другом нашем отряде (Оренбургском), и известно ли хивинцам, где он находится. Посланный отвечал, что место нахождения отряда известно, что к его начальнику был также отправлен посланец, которого направили к генералу фон-Кауфману.

При дальнейшем следовании из Хазар-аспа, многие жители кышлаков останавливали командующего войсками, подносили ему хлеб-соль и, изъявляя свою покорность, просили покровительства. В этот день мы сделали переход в пятнадцать вёрст и стали на ночлег. Только сорок пять вёрст до Хивы…

28-е мая. Сады по дороге к Хиве

В четыре часа утра отряд бодро поднялся с ночлега и, в надежде скоро достигнуть давно ожидаемой Хивы, легко сделал тяжёлый 30-вёрстный переход, при сильной жаре и страшной пыли. На половине пути был дан четырехчасовой привал; к ночлегу мы прибыли в пять часов по полудни.

Не успели мы расположиться на нашей позиции, всего в 16 верстах от Хивы, цели наших надежд и желаний, как было получено извещение, что хивинцы не желают драться и сдают Хиву. [66]

Увы исчезли надежды на штурм и взятие Хивы с боя, что немало сокрушило всех. Войска искали боя, забывая кровавые потери, без которых не обошлось бы…

Прежний посланец хивинец привёз письмо от хана, в котором последний уже не хитрил более, и просил прямо не проливать напрасно крови, соглашался на все условия, которые ему будут предложены, и без боя сдавал нам Хиву.

Командующий войсками письменно сообщил хану, что завтра он выступает к Хиве, приглашал его выехать к нему на встречу для переговоров и дозволил ему взять с собою свиту не более 100 человек.

Старик-хивинец, принимая письмо, спешил сообщить командующему войсками своё беспокойство относительно Оренбургского отряда, который, как ему известно, атакует город, что хивинцы несут потери и двое их батырей убиты. Тогда генерал Кауфман тут же написал начальнику Оренбургского отряда о присланном к нему письме хана, о предлагаемой сдаче Хивы, и приказывал прекратить военные действа против города. Это письмо, переданное старику-хивинцу, было тотчас же отправлено с одним из хивинских джигитов в Оренбургский отряд.

Вскоре после отъезда посланца получено было донесение от генерала Веревкина о деле 28-го мая, в котором потеря наша состояла из 40 человек нижних чинов (4 убиты, остальные ранены), кроме того, ранены два штаб-офицера, шесть обер-офицеров и сам начальник отряда. В этом же донесении было упомянуто, что у самых стен города ротами Апшеронского и Ширванского полков захвачены два неприятельския орудия.

Как только разнеслись слухи о полученном из оренбургского отряда донесении, у нас пошли толки и догадки, с целью разъяснить себе смысл совершившихся событий; зная, с одной стороны, что хан просит пощады, а с другой, получив известие, что под стенами Хивы было серьёзное дело, многие недоумевали и не могли разрешить этого противоречия, удовольствовавшись в заключение поговоркою: «утро вечера мудрёнее».

29-е мая. Во дворце хана и на биваке под стенами Хивы

С особенным чувством нетерпения и любопытства тронулись мы, 29-го мая в пять часов утра, к Хиве, интересуясь увидеть хивинского владыку и заветный город, цель экспедиции, которая нам стоила таких трудов и лишений….

Пройдя, примерно, около половины пути, мы заметили впереди, [67] по дороге, пыль и потом неясные очертания целой толпы всадников, с офицером впереди. То был состоящий при начальнике отряда, генерале Головачеве, поручик Бекчурин, за которым двигалась целая кавалькада хивинцев, на великолепных жеребцах, убранных богатою сбруею, с щегольскими азиятскими сёдлами и чепраками.

Командующий войсками остановился в ожидании их приближения. В первую минуту мы были уверены, что это сам хивинский хан, но вскоре разочаровались, потому что оказалось, что это были дядя и брат хана, со свитою; последний молодой человек, лет двадцати.

На вопрос командующего войсками, где же хан? ему отвечали, что хан сегодня, рано утром, выехал из Хивы и что, по всей вероятности, он бежал…. Командующий войсками повернул лошадь, отъехал несколько шагов в сторону и расположился на походном стуле, под тенью большего карагача. Приехавшие хивинцы последовали за ним и, сойдя с лошадей, в живописной групе расселись против него, поджав ноги по азиятскому обычаю. Свита генерала Кауфмана, спешившись, окружила своего начальника; мне пришлось стоять подле начальника полевого штаба, недалеко от командующего войсками и вблизи сидевшего брата хана.

Разговор начался с разъяснения странного поступка хана. Дядя хана говорил, что хан, не далее как ещё вчера, был на стороне партии мира, но что, по всей вероятности, партия воинственных иомудов успела его увлечь с собою. Всё это говорилось таким тоном и в том смысле, что поступок хана для них самих оскорбителен, что это сделано вопреки желанию народа и что, после такого поступка, они не желали бы более иметь его своим ханом. Эти последние слова были подтверждены одновременно почти всей сидящей толпою хивинцев.

Тогда командующий войсками обратился к молодому человеку, брату хана, и спросил его, не знает ли он настоящей причины бегства хана. Брат хана отвечал, что ему ничего неизвестно, потому что он сам последнее время содержался под караулом, и что только после бегства хана освобождён народом.

Командующий войсками приказал передать дяде хана, чтобы он тотчас написал своему племяннику, что начальник русских войск весьма огорчён его бегством, приписывает это советам неблагонамеренных людей и приглашает его немедленно [68] возвратиться; в противном случае, вместо него будет назначен ханом другой.

На этом кончилась аудиенция, и, в то же время, подъехал одетый в полную парадную форму, полковник Глуховской, состоявший при оренбургском отряде. Отрапортовав о благополучном состоянии оренбургского отряда, полковник доложил, что отряд выстроен неподалёку и ожидает прибытия его превосходительства.

Командующий войсками, начальник отряда генерал Головачев, вся главная квартира, конвой и присланные из города хивинцы поехали к оренбургскому отряду. Проехав версты три, мы усмотрели выстроенную пехоту, артилерию и кавалерию оренбургского отряда; в числе последней была сотня сунженских казаков и сотня мусульман.

Раздалось повелительное «на караул», и полный хор музыки Апшеронского полка заиграл встречу. Начальник оренбургского отряда, генерал Веревкин, вследствие полученной им накануне раны, не мог представить соединённых Оренбургского и Мангышлакского отрядов, почему место его заступил полковник Саранчев, который и рапортовал командующему войсками о состоянии войск.

Все, начиная с начальства, офицеры и нижние чины, щеголевато одетые в мундиры, были в полной парадной форме; даже прусский гусарский поручик был в парадной гусарской форме.

В глубине средней Азии, близ хивинских стен, на красивой поляне, среди природою насаждённых садов, встретить соотечественников и братьев по оружию это такое ощущение, которое не под силу моему слабому перу….

Мы, только что вырвавшиеся с Адам-крылгана и с других «кудуков», должны были представлять большой контраст с щёголями-оренбургцами. Начиная с начальнического кителя и до последней гимнастической рубашки солдата, всё было прожжено сорокаградусной жарой, засыпало песком и пылью.

На приветствие командующего войсками: «здорово, молодцы!» последовало единодушное громкое «ура» этих, действительно, молодецких войск. Засим, генерал Кауфман, махнув музыкантам, благодарил каждую часть войск особо за молодецкую и честную службу своему Государю. После осмотра, командующий войсками пригласил к себе всех офицеров Оренбургского и Кавказского отрядов и усердно благодарил их за службу.

Во время продолжительного отдыха, который дан был [69] войскам, офицеры Оренбургского отряда успели переодеться в кителя, как и мы, и перемешались с нашими. Нашлось много знакомых, пошли толки, рассказы, задушевные встречи. Лагерь представлял весьма оживлённую картину; офицеры и солдаты, разбредясь, в тени громадных деревьев, пили чай и закусывали. Командующий войсками, Их Высочества и главная квартира разместились особою групою. Хивинцы приезжали и уезжали, сновали там и сям, подходили к командующему войсками и к другим начальникам и, казалось, вели оживлённые переговоры. Я видел, как подвели командующему войсками подаренную ему лошадь под богатым чепраком.

Наконец, приехавший из Хивы диван-беги, тот самый, который действовал против нас на Уч-чучаке и при переправе чрез Аму, подошёл к командующему войсками и, вслед затем, ускакал опять в город. Ему приказано было снять все пушки с хивинских стен и приготовить всё для вступления наших войск.

Вскоре, отряд, имея в голове сапёров, направился к городу.

Вот, наконец, из облаков пыли показались стены Хивы, её башни и ворота. Общее впечатление, произведённое городом, было весьма оригинально. Высокие башни, минареты мечетей, медресе и проч., поражая непривычный глаз своею необычною постройкою, казались весьма красивыми. На улицах и перекрёстках стояли наши молодецкие войска, счастливые сознанием исполненного долга и достигнутой цели. Музыка играла встречу и громкое, единодушное «ура» потрясало высокие стены чужеземного города….

Внимание моё было обращено на массу хивинского народа, теснившегося на улицах города. Лица их на меня никакого особенного впечатления не сделали и ничего особенного не выражали. Толпы хивинцев в высоких бараньих шапках, с загорелыми бронзовыми лицами в халатах, и с какою-то тупою апатиею на лице, окружали войска и виднелись на перекрёстках. Длинные, узкие, немощёные улицы, покрытые пылью, обещают глубокую грязь в дождливое время. Дома хивинцев по азиатскому обычаю, и по русской поговорке, построены «шиворот, на выворот», окнами во внутрь, а то и совсем без окон. Одни только мечети и медресе (народные училища) имеют вид зданий, построенных на азиятский манер, но не без вкуса.

Двигаясь по направлению к цитадели, мы вступили на довольно [70] просторную квадратную площадь, на которую выходили: ханский дворец, мечеть и лавки. На площади была расположена наша пехота с дивизионом конной артилерии; остальное пространство занимали толпы народа. При появлении командующего войсками, вновь раздалось громкое «ура» и хивинцы сняли свои высокие шапки. Командующий войсками приветствовал и поздравлял войска, и обратился с краткою и успокоивающею речью к народу. Вслед затем, все лица главной квартиры, с командующим войсками во главе, въехали через ворота, на небольшой передний двор, сошли с лошадей и, чрез узкие сводчатые коридоры, вышли на другой, более обширный двор, обнесённый двумя рядами стен, из которых наружные были весьма высоки и имели по углам башни. Осмотрев двор, и поднявшись на несколько ступеней, мы вошли на прекрасную терасу, подпёртую красивыми колонами. На этой терасе мы заметили несколько запертых дверей, ведущих в покои хана и его семейства. Командующий войсками, предупреждённый, что семейство хана находится во дворце, не вошёл ни в один из покоев, но перешёл на терасу, где, на разосланных коврах, расположились лица главной квартиры, а также сопровождавшие нас почётные хивинцы.

Обширная тераса и дворы ханского дворца вдруг чрезвычайно оживились; по приказанию командующего войсками, явилась музыка; групы офицеров, любопытствуя посмотреть на резиденцию хивинского владыки, появились на дворах. Между тем, командующий войсками вёл переговоры с хивинцами, с целью уяснить себе положение дел в ханстве, выслушивал донесения начальника отряда генерала Головачева, успевшего собрать необходимые сведения, и рассматривал приносимое ему оружие и другие предметы, найденные во дворце.

При входе во дворец поставлен был караул из взвода сапёров, а на самую высокую из угловых башень временно поставлен часовой, который был виден всем городом и, в свою очередь, мог видеть всё пространство, окружающее Хиву, более чем на десять вёрст.

Часу в пятом пополудни, командующий войсками сошёл с терасы, приказал главной квартире возвратиться в лагерь, а сам, с начальником штаба и адъютантами, отправился навестить раненого генерала Веревкина.

Генерал Головачев занял частью войск дворец, и, кроме того, расставил караулы в разных частях города; остальные [71] войска были отведены версты на полторы от города и стали лагерем в великолепном парке, окружающем Хиву.

Часов в семь вечера, я был в своей палатке, поставленной под тенью великолепного дерева, заключил свой дневник, и поторопился отправить его в Петербург с отъезжающим курьером.

Мне хотелось под свежим впечатлением, не пополняя, даже не исправляя своей рукописи, передать те события, которых я был случайным свидетелем, и которым суждено занять почётную страницу в истории русских войск. Нет сомнения что хивинский поход будет описан пером более опытным, обставлен необходимыми данными и подробностями мне неизвестными, тем не менее, я полагаю, что простое и безхитростное описание изо-дня в день того, что я испытал сам, или что мог заметить в тесной рамке своей деятельности, будет не бесполезно, как показание очевидца и показание вполне правдивое.

Наконец, я не мог удержаться, чтобы не огласить в печати тех невообразимых тягостей и лишений, которые в течение этого беспримерного похода вынес на своих плечах наш солдат. Вот причины, которые заставили меня взяться за перо; вот мои оправдания перед строгим судом критики.

29-го мая 1873 года.

Лагерь под стенами Хивы.

1

Генерал майор Головачев назначен начальником Туркестанского отряда, генерал майор Троцкий — начальником полевого штаба, генерал майор Жаринов — начальником артилерии, полковник Шлейфер — начальником инженеров, генералы Пистолькорс и Бардовский — состоящими при командующем войсками.

Оглавление