Повседневная жизнь эпохи Шерлока Холмса и доктора Ватсона (epub) - Повседневная жизнь эпохи Шерлока Холмса и доктора Ватсона 3002K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Василий Григорьевич Сидоров

Василий Сидоров Повседневная жизнь эпохи Шерлока Холмса и доктора Ватсона

Введение

Один из самых популярных в России сериалов – «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». За восемь лет, с 1979 по 1986 год, снято четыре двухсерийных и один трехсерийный телефильм. С тех пор для советского, потом для российского зрителя, Шерлок Холмс навсегда воплотился в образе Василия Борисовича Ливанова (родился в 1935), а доктор Ватсон – Виталия Мефодьевича Соломина (1941–2002).

Казалось бы, фильм ну такой «английский»! Казалось бы, это признают и англичане. В 2006 году режиссера Игоря Федоровича Масленникова (родился в 1931) приняли в «Превосходнейший орден Британской империи». Девиз ордена – «За Бога и Империю». Принятые в орден носят красивые нагрудные ордена и имеют право надевать не менее красивые мантии на собраниях ордена.

Но даже награждение имеет некоторую особенность… «Превосходнейший орден Британской империи» – самый поздний из рыцарских орденов в Британии, созданный 4 июня 1917 года Георгом V. Это самый младший орден в британской наградной системе и самый «демократичный». При том в нем состоит немало иностранцев. Вообще-то в Британии быть иностранцем глубоко неприлично. В этот же орден иностранных подданных принимают как «почетных членов». Они могут стать полноправными членами, только если примут британское подданство.

Стал ли Масленников гражданином Британии и тем самым – полноправным членом ордена Британской империи, не ведаю, да и не это важно. Важно, что наградили его не высоким знаком отличия.

Важно, что образы, созданные Ливановым и Соломиным, просто идеально легли на представления россиянина о докторе Ватсоне и гениальном Шерлоке Холмсе. Эти образы не всегда сильно, но все же отличаются от задуманных Конан Дойлем. И Шерлок Холмс у Конан Дойля глупее «Шерлока-Ливанова», и Ватсон – умнее «Ватсона-Соломина». Эти различия принципиальны, потому что отражают не только авторские замыслы литераторов и кинематографистов. Они отражают представления, сложившиеся в разных странах и у разных народов.

В детективном боевике британского кинорежиссера и продюсера Гая Ричи (родился в 1968), вышедшем на экраны в 2009 году, Шерлок Холмс совершенно другой. Не в том дело, что «Шерлок Холмс» Гая Ричи – не экранизация Конан Дойля, а совершенно самостоятельное произведение «по мотивам». Сам Шерлок, сыгранный Робертом Джоном Дауни-младшим (родился в 1965), – совершенно не похож на «Шерлока-Ливанова». Он молод, энергичен, не слишком интеллектуален. Если внимательно прочитать сэра Артура Конан Дойля, легко убедиться: этот образ «Шерлока-Дауни» гораздо ближе к авторскому. Но в России он вызвал протесты! Не раз я слышал возмущенное, чуть ли не обиженное:

– Это же вовсе не Шерлок Холмс!

Почему? Да потому, что «настоящий», «английский» Шерлок Холмс не близок сердцу россиянина. Для нас гениальный сыщик должен быть постарше и поумнее. Да и более подчеркнуто английским. В том числе и в кепке, которая в России ассоциируется с Англией.

Это касается и других кинематографических образов: Ватсона, которого сыграл Дэвид Джуд Хейворт Лоу (родился в 1972), миссис Хадсон, сыгранной дамой[1] Джеральдиной Джеймс (родилась в 1950).

Туповатый, но безмерно симпатичный, верный и храбрый «Ватсон-Соломин» – даже не искажение замысла сэра Артура Конан Дойля… Это его русская интерпретация. Мы видим Джона Ватсона именно так.

Сами по себе приключения литературных персонажей – невероятно интересная тема, которая позволяет увидеть и различия между одновременными культурами, и изменения в одной и той же культуре.

Ватсон сэра Артура Конан Дойля обожает, буквально боготворит Шерлока Холмса.

«Ватсон-Лоу» спорит с Шерлоком Холмсом, часто оказывается им недоволен.

В телесериале «Шерлок» (2010) действие переносится в XXI век, а Ватсон пишет истории о Шерлоке в своем личном блоге.

В 2012 году в США в телесериале «Элементарно» действие не только переносится в Нью-Йорк XXI столетия! Тут исчезает Джон Ватсон, а на его месте оказывается дама – Джоан Ватсон. Она становится ученицей и соратницей Шерлока после того, как побывала его куратором трезвости, – Шерлока Холмса, оказывается, долго лечили от наркомании…

Трудно сказать, какие чудеса еще могут произойти с образами людей, созданными гением сэра Артура Конан Дойля под влиянием политкорректности и толерантности. Не удивлюсь, если на экраны выйдет сериал, в котором сидящего в инвалидной коляске, умирающего от СПИДа Холмса начнет опекать одноногая лесбиянка – африканка Джоанна Ватсон.

Образы героев Конан Дойля переосмысляются и в России. В телесериале 2013 года «Шерлок Холмс» доктор Ватсон в исполнении Андрея Владимировича Панина (1962–2013) дает Холмсу уроки бокса (у сэра Артура Холмс легко побеждает Ватсона) и вообще выступает не как последователь и помощник, а скорее как воспитатель и старший товарищ. «Ватсон-Панин» занимал в сюжете гораздо более заметное место, чем в «Рассказах о Шерлоке Холмсе». Российский зритель принял этот образ настороженно – он слишком отличается от ставшего каноническим образа «Ватсона-Соломина». Но и у нас возможны дальнейшие эксперименты.

Сказанное касается не только образов людей, но и образов страны, эпохи, народа. Представление об Англии конца XIX века у россиянина формируется и чтением «Рассказов о Шерлоке Холмсе», и бесчисленными киновоплощениями.

Но ведь все возникающие в наших головах образы – вовсе не некая объективная истина. Все это – наше понимание того, что написано или показано. Написанное и показанное – тоже не некая истина, строго установленная по всем правилам научного дискурса. Это тоже фантазия, пусть опирающаяся на факты.

Наши представления об Англии вообще, Англии конца XIX века – это фантазии по поводу фантазий.

С точки зрения британского литературоведа Карен Хьюитт, написавшей книгу «для тех, кто уже побывал в Великобритании или только собирается там побывать»[2], в головах россиян живет выдуманная Британия, которой никогда не существовало.

Самое точное представление о мире, в котором жили Ватсон и Холмс, дают, конечно, тексты самого сэра Артура. Но ведь и он о чем-то фантазировал, чего-то не знал, что-то искажал… Не обязательно специально и целенаправленно.

Сэр Артур описывал Гримпен в Девоншире как невероятную глушь… Ну да, «глушь»! Путь на лошади в Баскервиль-холл от железнодорожной станции занимает от силы часа два… То есть порядка 10–15 километров. Для англичанина это очень далеко… Но мы ведь можем иметь другое мнение.

Упоминается, что Шерлок Холмс любит обедать в ресторане «Симпсонс». Читатели сэра Артура знали, что это один из престижнейших ресторанов Лондона… Уже современные англичане могут не иметь об этом представления… Россияне – тем более.

Не одно поколение ломало голову, что это за удивительная борьба – баритсу, в процессе которой Мориарти и Шерлок Холмс рухнули в Рейхенбадский водопад.

А это, если разобраться, тогдашнее английское произношение джиу-джитсу – это слово японцы произносят скорее как «дзюдзюцу».

Работая в Японии в 1893–1897 годах, инженер Эдвард Уильям Бартон-Райт (1860–1951) изучал восточные единоборства, а вернувшись в Англию, с 1898 году разработал свой собственный стиль единоборств и назвал его бартитсу Англия того времени была опасной страной. Голодные и нищие частенько покушались на кошельки и здоровье джентльменов; желающих научиться бить морду низшему классу нашлось много.

В своем бартитсу Эдвард Бартон-Райт смешал то, чему научился в Японии с боксом, французским единоборством сават, с фехтованием тростью. Слово «бартитсу» сэр Артур Конан Дойль передал как «баритсу» – то ли сознательно исказил, то ли написал, как услышал, и поленился уточнить.

Мир Ватсона и Холмса был очевиден для Конан Дойля – это был его привычный мир. Какой смысл писать, что такое кеб и чем он отличается от кареты? Все это знают, потому что ездят в кебах. Какой смысл писать, сколько зарабатывает кебмен? Все это знают, потому что платят кебменам.

Точно так же: что за смысл описывать, как выглядит купе в поезде, с какой скоростью движется поезд, как устроены холл и какая мебель стоит в спальнях Баскервиль-холла? Современники сэра Артура знали это, но теперь англичане вполне могут и не знать. В одном из романов Агаты Кристи весьма тонко замечено, что в 1960-е годы поддерживать в отеле материальную культуру 1920-х будет стоить намного больших денег, чем создание самых роскошных интерьеров[3]. Так что и в самой Англии забыли очень многое. Адекватно представить себе мир, в котором жили Ватсон и Холмс, сегодня и в Англии могут в основном профессиональные историки.

Эта книга написана о стране и об эпохе, в которой жили Ватсон и Холмс. О Британии конца XIX столетия. Часто эту эпоху называют викторианской, что не совсем точно.

Королева Виктория (1819–1901) взошла на престол 20 июня 1837 года. Сменил ее старший сын Эдуард VII (1841–1910). Из-за долговечности своей мамы он к моменту воцарении оказался самым пожилым наследником престола за всю историю Британии. Ему быстро наследовал его старший сын Георг V (1865–1936).

В эдвардианскую эпоху историки включают не только короткий период правления Эдуарда VII. Еще и время до гибели «Титаника» в 1912 году, порой даже время до начала Первой мировой войны, до окончания Мировой войны и подписания Версальского договора в 1919 году.

Потомок древнего рода, сэр Артур Конан Дойль был весьма консервативным человеком. Огромные перемены в экономике, политике, образе жизни, в мировоззрении людей в начале XX века он попросту игнорировал. Ни в «Рассказах о Шерлоке Холмсе», ни в других произведениях сэра Артура мы ничего об этом не найдем. Оценки происходящего в последнем рассказе о похождениях Шерлока Холмса в 1914 году ничем не отличаются от сделанных раньше.

До конца своих дней в 1930 году Конан Дойль оставался представителем викторианской эпохи – как бы и о чем бы ни писал. Но нам-то необходимо знать об этом, если мы хотим понимать, в каком же мире жили его герои… Да и в каком мире жил сам сэр Артур, как он думал и чувствовал.

Итак, это книга об Англии на переломе эпох… Книга о Британии конца викторианского периода и начале эдвардианского. О мире доктора Джона Ватсона и его друга Шерлока Холмса.

Глава 1 Страна, в которой они родились

Все так ухожено, так облагорожено столетиями труда, что незримое присутствие человека создает своеобразное чувство уединенности без одиночества.

Прайс Кольер

Маленькая плоская Англия

Начнем с того, что действие всех рассказов о Шерлоке Холмсе разворачивается в Англии, на острове Великобритания… Это маленький океанический остров, площадью 229 946 квадратных километров. Для сравнения – площадь Московской области составляет 44300 квадратных километров.

Весь остров Великобритания с севера на юг – около 1440 километров. В самой широкой части – около 700 километров, а в самой узкой, у стены Адриана – 65 километров. Север острова, порядка 80 тысяч квадратных километров, занимает Шотландия. Собственно Англия с севера на юг простирается не более чем 800 километров. Опять сравним с Московской областью, которая протянулась с севера на юг на 310 километров, с запада на восток – на 340 километров.

Шотландия производит на англичан сильное впечатление еще более скверным климатом, высокими горами, редким населением. Но что такое горы Шотландии? Высота Южно-Шотландской возвышенности не превышает 843 метров, и только Северо-Шотландское нагорье вздымается на высоту более одного километра: горами Бен-Невис (1344 метра) и Бен-Макдуин (1309 метров).

Климат и правда мерзкий, очень дождливый и прохладный.

В сравнении с Шотландией, Англия и впрямь густо населена, климат ее суше и теплее. То, что называют в Британии горами, нам покажется скорее незначительными холмиками. Высочайшая вершина Пеннинских гор – 893 метра, Камберлендских – до 978 метров.

В общем, Англия – это равнинная страна. Часть ее слабо всхолмлена, не более.

Англия легкопроходима в любом направлении. Даже в самое глухое Средневековье расстояния Англии можно было преодолеть максимум недели за две, а большинство расстояний из Центральной или Северной Англии до Лондона или крупных портов – за три-четыре дня. С появлением железнодорожного транспорта остров стал субъективно еще «меньше».

В 1801 году инженер-самоучка Ричард Тревитик (1771–1833) соединил двигатель и бойлер для нагревания воды. Он получил патент на «машину высокого давления» – первый в истории паровоз. В 1804 году он устроил испытания и перевез 10 тонн железа, пять вагонов и 70 человек на дистанцию в 15,69 километра за четыре часа и пять минут со средней скоростью восемь километров в час.

К 1808 году Тревитик построил паровоз «Поймай меня, кто может», развивавший скорость до 30 километров в час. Деловые круги не спешили вкладывать деньги. Изобретатель за свой счет построил кольцевую дорогу в парке предместья Лондона, где его паровоз перевозил людей ради развлечения, или устраивал соревнования в скорости с лошадьми. К 1811 году Тревитик разорился и умер в полной нищете.

У большинства англичан он не вызывал сочувствия. Они уважают тех, кто может быть и меньше смыслит в паровозах, но лучше разбирается в «делах».

Джордж Стефенсон (1781–1848) в делах понимал. Еще при жизни бедняги Тревитика в 1814 году он строит паровоз «Пыхтящий Билли», а позже называет его «Блюхер» – в честь прусского фельдмаршала Гебхарда фон Блюхера, союзника Англии, который лихо бил Наполеона. «Пыхтящий Билли» делал 10 километров в час и тащил груз в 30 тонн. Это уже лучше, чем лошади!

Первая в мире железная дорога для грузов и пассажиров открылась в 1825 году между Стоктоном и Дарлингтоном – 26 миль, 40 километров пути. Ширина колеи этой дороги до сих пор является стандартом на железных дорогах многих стран мира: так называемая Стефенсоновская, или нормальная, колея – четыре фута восемь с половиной дюймов, а в метрической системе – 1435 миллиметров.

В 1830 году промышленный Манчестер и портовый Ливерпуль соединили 56 километров такой колеи. Появление железных дорог пугало… От свистка паровозов и грохота движения коровы перестанут давать молоко, куры прекратят нести яйца, а с овец полезет шерсть!

Но консерваторов мало кто слушал: слишком большие перспективы открывались. В 1837 году королева Виктория, всходя на трон, произнесла:

– Не будет на моем острове места, удаленного больше, чем на 10 миль, от станции железной дороги!

Королева погорячилась, но небольшую Англию и впрямь вскоре связали плотной сетью железных дорог. К 1843 году было уже проложено 3200 километров железнодорожных путей, а к 1870 году – 22 тысячи.

Сделаем еще одно важное замечание. Сегодня поезд – консервативный, старинный вид транспорта. Поезд уютно громыхает на стыках, вагон покачивается, за окном проплывают виды… Для людей конца XIX века поезд был революцией в транспорте, символом научно-технического прогресса. Ватсон и Холмс – всего второе поколение англичан, которые могли ехать в удобном вагоне. Строго говоря, они не ехали – их везли. Комфорт поезда стократ превосходит комфорт путешествия на лошадях, будь то индивидуальная карета или многоместная пассажирская карета, движущаяся по расписанию, – омнибус.

В 1830 году паровоз ехал из Ливерпуля до Манчестера со скоростью 30 километров в час, и это казалось просто неправдоподобной скоростью. В 1850 году стандартная скорость пассажирского поезда в Англии составила 80 километров в час.

Во многих рассказах Ватсон и Холмс мчатся со скоростью 50 миль в час. Сухопутная английская миля составляет 8 фурлонгов, 1760 ярдов, 5280 футов, что равно 1609,34 метра. Те самые 80 километров в час.

Конечно, средства железнодорожного транспорта все время совершенствовались. Между Лондоном и Ланкастером на самом севере Англии – 334 километра по прямой. В 1900 году поезд проходил это расстояние за четыре часа (экспресс) или шесть часов, если поезд делал множество остановок. В наше время экспресс идет между этими городами от двух часов до двух часов двадцати минут. Так ли уж велика разница?

Почти во всех рассказах детективов или других героев от железнодорожной станции везут лошадьми. Но ни в одном рассказе им не требуется больше двух – трех часов, чтобы достичь места назначения. Деревушка Гримпен и Баскервиль-холл – невероятная глушь! Но в эту «глушь» надо ехать по железной дороге два – три часа, а потом около двух часов лошадьми.

Примерно так же быстро добираются герои Конан Дойля до севера Англии в рассказе «Случай в интернате». Директор интерната под Мэклтоном, доктор Торникрофт Хакстейбл, попал в Лондон, когда не было еще и 12 дня. «Раненько же ему пришлось выехать!» – комментирует Холмс.

Холмс с Ватсоном выезжают днем, а «вечером на нас пахнуло бодрящим, холодным воздухом графства Дерби, где находилась знаменитая школа доктора Хакстейбла». Правда, «когда мы подъезжали к ней, было уже темно»[4] – путь на лошадях был чуть ли не дольше времени путешествия на поезде.

Итак, Холмс и Ватсон – обитатели небольшого равнинного острова, который соединен очень совершенными средствами коммуникации. Собственно, за сто лет более совершенных и не появилось. Авиация? Но она не нужна на такой небольшой территории. Скорее, она даже лишняя: самолет будет дольше взлетать и садиться, путь в аэропорт и из аэропорта займет больше времени, чем сам полет.

С этой проблемой в России столкнулись только во второй половине XX века, когда летное время из Москвы в Санкт-Петербург составило полтора часа, время подъезда до аэропортов и назад – те же полтора часа, если не больше… А «Сапсан» проделывает этот путь за те же три-четыре часа, доставляя путешественника из центра города в центр.

Очень разный остров

Разница между районами Англии намного больше, чем между соседними регионами России. То есть различия бывают громадны и у нас… Но в России разнообразные ландшафты разделены большими расстояниями – как лесотундры Мурманска и широколиственные леса Брянщины. В Англии очень разные ландшафты могут соседствовать или почти соседствовать. Карен Хьюитт с большим чувством юмора описывает недоумение россиянина, который привык к облику одного из районов страны, а оказавшись в другом, почувствовал себя «как и не в Англии»[5].

Британец же очень хорошо осознает разницу между суровым Йоркширом и теплым Корнуоллом, между которыми всего 200–250 километров, или между западным и восточным побережьем Англии – а их разделяет примерно такое же расстояние.

«Между тем мы проезжали по одной из самых любопытных местностей Англии. Все современное население этого края ютится в редко разбросанных домишках, но на каждом шагу над зеленой равниной вздымаются огромные четырехугольные башни церквей, свидетельствуя о былой славе и былом процветании старой Восточной Англии.

Наконец за зеленым обрывом возникла лиловая полоса Немецкого моря, и кучер кнутом указал нам на две остроконечные крыши, торчащие из-за кущи деревьев»[6].

Географы называют такую особенность территории умным словом «емкость ландшафта». Англия – повышенно емкий ландшафт. Такой, где на небольшой территории соединяются разные ландшафты. Где велико их разнообразие.

Ватсон и Холмс жили в очень разнообразной стране. В наше время различия между природой, экономикой, народным говорком разных частей Англии смазана глобальной экономикой, всеобщим образованием, телевидением и радио. В «их времена» эти различия были велики, ярки и очевидны.

Море вокруг

Море вокруг Англии тоже очень разное. Восток Англии омывается Северным, или Немецким, морем – частью Мирового океана.

В курортном городке Брайтоне на востоке Англии вода очень соленая. Соль на губах, очень много соли! Умылся – и глаза начинает щипать.

В курортном же городишке Моркоу на северо-западе стоит попробовать воду во время отлива – почти пресная, потому что это залив мелкого Ирландского моря.

В Брайтоне – прохладное серо-зеленое море. Легендарный Ла-Манш накатывает низкие волночки, шумит и шуршит галькой, швыряет водоросли на берег, несет запах йода и соли.

Серо-стальное неспокойное море образовало четко видные волновые террасы. Спускаюсь к воде по этим террасам… От набережной до уреза воды – не меньше десяти метров, три террасы. Мелкая галька, где полно мелких кремешков. Они хорошо раскалываются в любом направлении, и видно, как постаралось над ними море: стучало ими друг об друга, производя множество сколов.

Во многих камушках – ровные круглые дырочки: водоворотики в зоне прибоя старались, пока не проточили углубление. А чем глубже углубление, тем основательнее образовывался водоворотик….

Еще много обломков раковин, замытых, зализанных морем. Эти кусочки раковин даже принимаешь за камушки.

В Моркоу – узкий залив. Когда и если туман поднимается, видны противоположные берега.

Что общего везде? Море не южное. Как сказал Вадим Шефнер, «море покрашено в цвет военного судна». В Брайтоне зашел в воду… Градусов 10, не больше. Умываюсь холодной водой, она стекает на затылок, на спину. Ноги стынут, быстро перестаю их чувствовать.

Англичане относятся к морю совсем не как мы. У нас море – это или романтическое место отдыха, или тоже романтическое место совершения путешествий и подвигов. Для англичан море – привычный обыденный ландшафт: примерно как для нас озеро или лес.

Очень хорошо это видно в Моркоу, потому что там с часу дня начинается отлив. Море опускается на глазах, на добрые четыре метра, залив почти высыхает. Промозгло, холодно и сыро, в воздухе висит мелкая водяная пыль, постепенно пропитывает одежду. А по обнажившемуся дну моря вовсю выгуливают собак, бегают дети… При том, что на специальных щитах сделаны надписи: «Осторожно! Глубокая вода!», «Осторожно! Зыбучие пески!»

Опасно? Конечно, опасно. Песок, в котором отступающей водой промыты глубокие борозды, водоросли и камни, тянется на километр – два-три от коренного берега. Если уйти к самой кромке, есть реальный шанс не успеть уйти на коренной берег, когда начнется прилив: море прибывает очень быстро. Не дай Бог, пойдет человек один, без мобильного телефона, и подвернет ногу. Или угодит ногой между камней. Или… Словом, опасностей масса. Чаще всего неосторожного отрезает от берега водный рукав, он оказывается на временном, быстро уходящем под воду острове…

Каждый год море берет человеческие жизни зазевавшихся, пьяных и неосторожных. Не так давно, в 2011 году, в Моркоу погибли двое детей: убежали к самой кромке обнажившейся земли, играли – прятались друг от друга в промоины… они бывают глубиной до полутора метров. И не успели вернуться, когда солоноватая вода пошла обратно…

Зачем же ходят на дно?! Потому что дно моря опасно не больше, чем наш лес с волками или мороз в минус 20… Мороз без одежды убивает за несколько минут. Не знающий леса заблудится в трех соснах, ухитрится погибнуть даже летом. Но мы же ходим собирать в лесу грибы… Мы же пускаем гулять детей в мороз и шатаемся по лесам? Нам даже нравится… Вот и англичане так радостно вопят со дна моря.

Все просто: у каждой земли свой нрав. Его надо знать, не всегда доверяя земле и воде. Характер народа начинаешь понимать как раз в таких вот местах. Например, понимаешь, какое место в жизни англичанина занимает именно море.

Приливы в Англии заметны далеко от побережья: вода из моря мчится вверх по рекам. Приливы на Темзе хорошо заметны в Лондоне. В устье Северна вода может подняться на 18 метров. Против течения реки мчится приливная волна, бар, – высотой до двух метров.

Не знакомые с особенностями рек Великобритании могут попасть в большую беду, катаясь на лодке или рыбача.

Конан Дойль не описывает этих опасностей моря, хотя он хорошо знал о них: в молодости совершил плавание на тюленебойном и китобойном судне[7]. О том, чем грозит море человеку, много писали другие английские писатели. Так, у Войнич дети на лодках попадают в очень опасное положение[8]. О зыбучих песках как о смертельной опасности писали и Стивенсон[9], и Коллинз[10]. У Хольт отрицательная героиня заманивает в зыбучие пески положительную[11].

Почему ничего такого нет в историях о Шерлоке Холмсе? Трудно сказать…

Реки Англии

Исторические реки Европы не производят впечатления – все они мелкие и узкие. В древности, пока не повырубили леса, они были полноводнее, но вряд ли намного. На фоне карликовых Сены и Луары особенно странно выглядит Темза – это река по-настоящему большая. Ее длина— 334 километра, площадь бассейна – 15300 квадратных километров, но в Лондоне ширина Темзы колеблется от 600 до 900 метров.

Северн еще больше. При длине в 354 километра и бассейне в 11420 квадратных километров эта река судоходна даже в 244 километрах от устья.

Для сравнения – Сена при длине 776 километров и площади бассейна 78650 квадратных километров в Париже официально имеет ширину 265 метров. Фактически – меньше. И океанские суда в нее далеко не заходят. Почему-то Конан Дойль почти не описывает других рек Англии, кроме Темзы. Разве что на уровне: «Было почти четыре часа, когда, миновав прекрасную долину Страуд и переехав через широкий сверкающий Северн…»[12]

Читатель получает полное впечатление о том, где именно находятся герои, но описание реки – почти никакое.

Реки Британии намного полноводнее континентальных, потому что тут выпадает больше осадков. На склонах гор и возвышенностей, где начинаются реки Британии, выпадает до 2000 миллиметров осадков в год. С одной и той же площади реки Британии собирают и несут в море больше воды. К тому же прохладная летняя погода ограничивает испарение.

Темз

Очень загадочный вопрос: почему мужской род при переводе с английского на русский упорно заменяется на женский? Почему персонаж «Маугли» мистера Киплинга, черная пантера Багира, стал самкой, еще понятно: индусское слово «багира», то есть «воин», имеет «женское» для русского языка окончание на «а». И вообще переводчики решили сделать Багиру дамой, потому что она – черная пантера – опять же она. Хотя и в английском, и в хинди пантера – «он». И у Киплинга это самец.

Но вот как сделался Темзой «отец английских вод»? Как река Темз стала «матерью английских вод»? Это совершенно непостижимо! И во французском, и в немецком Темз он и есть Темз. Только в русском с почтенным британским реком происходит что-то несуразное – он превращается в нее….

Река и потому «она»? Но и Рейн, и Дон, и Днепр, и Дунай – «он», и никого это обстоятельство ничуть не смущает. Рейн в Рейну и Дунай в Дунаю не превратился, а вот Темз в Темзу превратился. Автор абсолютно не в силах понять причины этой причудливой операции по перемене пола географического объекта!

Гибель естественной природы

Когда-то по островам Великобритания и Ирландия бродили стада оленей, косуль, лосей, кабанов и зубров, а на них охотились медведи и волки.

Первыми исчезли зубры – их не встречали с XII века.

Какие-то, в XIV веке дикие быки внезапно появились во владениях герцогов Норфолкских после снежной бури и урагана. Их охраняли и разводили как диких зверей, но, скорее всего, это одичавшие животные. Начался малый ледниковый период. Население сокращалось, быки и коровы лишались погибших хозяев. Это странные животные, появление их неясно, но это, конечно, не зубры.

Кабанам повезло немногим больше. Этих зверей истребляли не только для еды. Крестьяне сильно не любили зверей, которые охотно пожирали урожай, пугали и калечили людей.

Еще в XVI века охоту на кабана вели Генрих VIII и его дочь Елизавета I. Только особо почетных гостей удостаивали приглашения на королевскую охоту. Но к середине XVII века кабаны в Англии практически исчезли, их стали разводить на специальных фермах – для охоты.

Дикие кабаны современной Англии происходят от нескольких животных, сбежавших с такой фермы. Единственное небольшое стало диких кабанов сегодня обитает в лесах юго-востока Англии, на Корнуолле.

В Англии и сегодня существуют фермы, на которых разводят кабанов. Трудно поверить, но существуют целые организации, ставящие своей целью «освобождение» этих зверей. Недавно «Фронт освобождения животных» устроил побег кабанов с фермы некого мистера Дадэймса. Эта акция «посвящена кабанам, которых мистер Дедэймс отправлял на бойню на протяжении многих лет». Активисты с гордостью сообщают, что в результате действий активистов кабаны обрели «новую жизнь на свободе».

Остается добавить, что кабан – очень опасное животное и что 22 бежавших кабана уже пришлось застрелить.

Почему активисты «Фронта освобождения животных» не организуют «побегов» домашних свиней и не помогают «обрести жизнь на свободе» коровам, уткам и курам – уже вообще непостижимо. Кур еще необходимо вернуть на родину, в Индию. А что? Жертвы колониализма. Они жили в Индии и были там счастливы.

Благородный олень и получил свое название за то, что считался образцом благородного воина – сильного не столько физически, сколько морально. Древние германцы верили, что один запах оленя обращает в бегство гадюк и других змей.

Благородные олени и сегодня обитают в дикой природе на возвышенностях Шотландии и Корнуолла – там, где почти нет людей. Но, конечно же, на большей части Великобритании вы оленей не встретите.

Косули встречаются на севере Йоркшира и на юге Англии. Это лишь остатки когда-то многочисленных стад.

«Самый крупной дичью Шотландии является барсук», – констатирует Джон Хантер[13].

Причина исчезновения крупных копытных зверей простая: деятельность человека, исчезновение ландшафтов, в которых они могли бы обитать. Хищников же истребляли вполне сознательно.

Нормандские короли в XI–XII веках держали специальных охотников на волков и ставили в обязанность правителям отдельных земель убивать их как можно больше.

Эдуард I (правил в 1272–1307) приказал полностью истребить всех волков в своих владениях. Король нанял некоего Питера Корбета для истребления волков на севере Англии. Такую же политику вели первые Тюдоры.

Считается, что последний волк в Англии убит около 1500 года.

Такая политика перестанет казаться варварством, если вспомнить: каждый год волки убивали путников. В метельные зимние ночи волки даже врывались в деревни, резали скот в хлевах и нападали на людей прямо в домах.

Вероятно, их поведение вызвано исчезновением привычной для них среды обитания и диких животных. Зверям было попросту нечего есть… Но ведь людям от этого не легче.

Еще в эпоху первых Тюдоров велась охота на медведей. Очень популярным развлечением была травля медведей собаками. Интересно, что никогда борьба с медведем или поединок человека с медведем не казался англичанам таким увлекательным. Интересно было именно затравить обреченного зверя.

Иногда медведю выкалывали глаза и избивали его кнутом, чтобы он был безопаснее и при том вел себя более агрессивно, бросался на рвущих его собак.

По разным данным, Англия лишилась этого увлекательного зрелища к концу XVII или самому началу XVIII века – за полным истреблением медведей.

Короли и знать в Средние века хотели охотиться – но зверей не хватало и для них.

Так называемые королевские леса существовали со времен нормандского завоевания. Их обносили частоколом и рвом, а дичь подкармливали и охраняли.

Но леса исчезали и исчезали. В XIII веке Робин Гуд прятался в Шервудском лесу – королевском заказнике, который тогда тянулся на десятки километров.

В 1568 году королевские леса были упразднены. В 1610 году в окрестностях Ноттингема еще существовало семь крупных лестных массивов. Шервудский лес имел тогда площадь порядка 19 квадратных километров, второй по размерам лес Неддингли – около 9,1 квадратных километра.

Сегодня лес Неддингли – это лесопарк размером около 0,6 квадратных километра.

Ноттингемский лес – это открытый в 1963 году природный парк общей площадью 423 гектара. Не лес, а именно парк. В нем каждый год бывает от 350 до 500 тысяч туристов, проводятся костюмированные представления из эпохи Робин Гуда.

Дуб, которому от 800 до 1000 лет, объявлен «дубом Робин Гуда»: якобы именно с него знаменитый разбойник выслеживал свои жертвы. Называют это дерево еще и «Дуб-майор»: в 1790 году майор Рук Хейман описал дерево в своей книге о древнейших дубах Шервуда.

С 1850-х годов массивные сучья дуба поддерживаются с помощью специальных подпорок.

Вообще же англичан следует поздравить с полной победой над природой своего острова: леса растут только на четырех процентах всей территории Великобритании. То, что англичане называют лесом, не произвело бы впечатления на россиянина.

«Деревня Бирлстоун представляет собой небольшое и очень древнее скопление деревянно-кирпичных домов на северной границе графства Суссекс. Она веками оставалась неизменной, но в последние годы ее живописный вид и местоположение привлекли нескольких богатых жителей, чьи виллы проглядывают из окружающих рощ. Местные люди считают эти рощи краем громадного Уилдского леса, редеющего по мере того, как он достигает северных известковых холмов. Здесь появилось несколько лавочек, чтобы удовлетворять нужды возросшего населения, поэтому есть вероятность, что Бирлстоун вскоре превратится из стародавней деревни в современный город. Он является центром значительной части графства, поскольку Танбридж-Уэллс, ближайшее большое село, находится в десяти – двенадцати милях к востоку, за границей Кента»[14].

«По берегам Боскомского пруда растет густой лес, близко подступающий к воде; их разделяет лишь узкая полоса травы и осоки…Над лесом, обрамлявшим пруд на дальнем берегу, возвышались красные остроконечные крыши бельведеров – там находилась усадьба богатого землевладельца. Со стороны фермы лес был густым, между ним и прибрежными водорослями тянулась поросшая травой полоса мокрой земли шириной в двадцать шагов»[15].

То есть весь лес – узкая полоса деревьев между прудом и усадьбой.

Да и сам Боскомский пруд не вызывает ощущения грандиозного. Он «представляет собой небольшое озерцо, образовавшееся в результате разлива речки, протекающей через Боскомскую долину… Боскомский пруд, представляющий собой окаймленную осокой и камышами водную гладь шириной ярдов в пятьдесят, расположен на границе между фермой Хезерли и частным парком богатого мистера Тернера»[16].

На Украине такие пруды называют копанками.

Дикие пространства Британии

В России культурные ландшафты, поля и луга, окружают дикие пространства – в первую очередь, леса. В Англии вся пригодная для этого земля давно превращена в культурные ландшафты. Лесов нет. И никакой культурной традиции гулять в лесу, путешествовать по лесу, жить в лесу – тоже нет. Британцы, похоже, даже не совсем представляют себе, что такое вообще лес.

У Уэллса после гибели современной цивилизации на заброшенные города не наступает лес. Действие «Машины времени»[17] происходит в таком парковом, открытом пространстве, привычном для англичанина. Цивилизация окончилась, некому поддерживать культурный ландшафт – но никаких лесов! Видимо, другого англичанин XIX–XX веков просто не в силах себе представить – без таких парковых ландшафтов это будет уже не Англия. После гибели человечества герой того же путешествия во времени оказывается на морском берегу. Машина времени не перемещается, берег моря сам приходит туда, где разворачивается все более мрачная картина гибели всего живого. Ведь для англичанина дикий ландшафт – это морской берег или горы. Вот море и приходит на смену культурному ландшафту.

Писатель часто не выдерживает соблазна перенести опасные или жуткие события в места малонаселенные, глухие, дикие… Что делает вовсе не только Г. Уэллс. Увести героев повествования в лес? В истории Робин Гуда или героев «Черной Стрелы» Стивенсона – почему нет. Но «Черная Стрела» – это повесть про события Войны роз. Если пишется не исторический роман про Средние века, уводить в лес невозможно – некуда.

Уэллс не единственный использует берега моря для описания дикого места. «Дом на дюнах» Стивенсона стоит на уединенном побережье. У Войнич и Коллинза берега моря тоже дики, ненаселенны, опасны.

Другой вариант – увести читателя в горы. Действие «Собаки Баскервилей» разворачивается там, где «уютные домики и поля остались далеко внизу»[18].

Но и там не леса, там пустоши и болота. У Хэрриота открытые горные склоны Йоркшира, «нагромождения куполов и пиков», где «с востока нависала темная громада горы, безлесная, суровая», названы одним «из самых диких пейзажей в Англии»[19]. Они и открытые потому, что леса на них давно вырубили.

Или вот: «Вокруг на много миль тянутся поросшие кустарником пустоши, совершенно необитаемые, если не считать цыган, которые время от времени забредают сюда»[20]. Пустоши… Места, где леса вырублены, а земля бедная, для сельского хозяйства непригодная. Это и есть дикие пространства.

Сельскохозяйственные ландшафты и парки

Культурный ландшафт в Англии – это парк. Парков очень много, даже в больших городах. Эти парки хорошо организованы, уютны и приятны для прогулок.

Английский парк называют еще иррегулярным и ландшафтным, в отличие от регулярных французских парков. Сложилась эта традиция, отталкиваясь от традиции итальянских парков с их искусственными водопадами и гротами, и от французских с их ровными дорожками, подстриженными кустами и «античными» статуями.

Регулярный французский парк выражал идею торжества человека над природой, подчеркивал абсолютный контроль над всем естественным.

Создатель английской парковой традиции Уильям Кент (1684–1748) учился у итальянца Андреа Палладио. Он сам называл себя его учеником, а его последователи называли себя палладианцами. Но нет ничего дальше от континентальных парков, чем английские!

Английская традиция вырастает из того, что в имениях английской аристократии участки естественной среды все больше окультуривались. Аристократы любили природу родной страны, хотели проводить время на свежем воздухе и как можно больше двигаться. Но хотели, чтобы природная среда была уютной, «прирученной».

Проживая в доме графа Берлингтона на Пикадилли, Уильям Кент начал с того, что избавил от правильных геометрических форм самый грандиозный регулярный парк Англии – Стоу (в Бекингемшире). Регулярный парк был переосмыслен как естественное продолжение, идеализация окружающего пейзажа. Английский парк – это та природа, которую хотели видеть вокруг себя богатые и образованные.

Что чарует в английских скверах и парках – традиция ходить по газонам и огромные старые деревья. Колоссальные дубы, вязы и платаны очень красивы. Одиноко стоящие, раскидистые, они бросают во все стороны одинаково роскошные ветки.

Огромные старые деревья – поистине национальная философия. Мы любуемся лесом – своего рода коллективом деревьев. Вероятно, мы подсознательно и самих себя чувствуем такими деревьями – частью леса.

Англичанам больше нравятся такие вот отдельные деревья. Они ассоциируют себя именно с могучими одинокими деревьями. «Если одинокое дерево вырастает – оно вырастает сильным», – говорят они.

По существу, вся Англия – это колоссальный парк. Империя сделала сельское хозяйство необязательным: все необходимое в Англию можно привезти. Сначала резко сократилась площадь полей. Потом и луга превратились в нечто, скорее напоминающее парки с редко стоящими деревьями. Везде видна рука человека. Все улучшенное, усовершенствованное, окультуренное. Сельскохозяйственная Англия задолго до Холмса и Ватсона – не парк, конечно, но тоже искусственно поддерживаемый ландшафт. «Разгороженные пышные луга, на которых рыжие коровы пощипывали сочную траву, свидетельствовали о том, что климат в этих местах, при всей влажности воздуха, значительно лучше, чем на востоке»[21].

Или «красные и серые крыши ферм», «рассеянные вдоль дороги дома» «на протяжении всего пути, вплоть до холмов Олдершота»[22].

Если не вкладывать в луга с пасущимися коровами и овцами, в веселые домики такое огромное количество денег, они очень быстро начнут выглядеть намного менее ухоженными и красивыми.

Англичанин привык именно к такому облику родной страны. Природа в ней окультурена, сделана удобной для жизни. В первую очередь, для прогулок. Англичанин по своей психологии – житель не деревни и не города, а пригорода. Пригорода, окружного красивыми парками, часть которых находится в частном владении, но другая часть доступна всем. Он любит гулять или заниматься спортом в этих парках.

Земля в собственности

Для россиянина естественно идти в лес или удить рыбу, не спрашивая ничьего разрешения. В Англии почти нет земли, которая не была бы в частной собственности. Живописные каменные ограды и красивые живые изгороди указывают границы частных владений. Нарушать эти границы глубоко неприлично. Там, где речь идет о собственности, в Англии не уместно ни снисхождение, ни чувство юмора.

Острова посреди моря

Плохой климат Англии – притча во языцех, классическое утверждение, которое как бы и не нуждается в доказательствах. Но почему он «плохой»? В некоторых отношениях он куда лучше нашего.

Разница между температурой воздуха и в разные сезоны года, и в разное время суток в Англии намного меньше, чем в России. В Москве средняя температура января – 6,5 градуса ниже нуля (а бывает и до минус 40). Июля – плюс 19,2, а бывает до плюс 38. И по времени суток температура сильно колеблется. Днем плюс 24, а закатилось солнце – уже плюс 15. Размах колебаний большой и по времени года и по времени суток.

В Британии такие колебания намного меньше. Летом на юге Англии температура не выше плюс 20. Средняя в июле – 16–17 градусов выше нуля. Прохладно.

Зимой на юге Англии средняя температура января плюс пять градусов. Даже на севере Шотландии плюс четыре. Не морозно, но промозгло и сыро.

По времени суток колебания температуры тоже самые небольшие. Ночью температура воздуха почти такая же, как днем. Мы привыкли даже летом набрасывать куртку после захода солнца… В Англии такой необходимости нет.

Дожди и ветры

Близость к океану – это частая изменчивость погоды. Даже сравнивая небо в Сибири и в Петербурге, легко убеждаешься – в Сибири небо не такое подвижное. Облака плывут задумчиво и медленно, погода меняется далеко не в одну минуту. Случается, что ветер нагонит быструю смену погоды – но это скорее исключение из правила. Чаще бывает, что зарядит на неделю мелкий дождик… Или наоборот, наступит тяжелая жара. Меняется погода тоже долго. В Петербурге намного чаще небо быстро «несется» – по нему стремительно летят тучи. А одной и то же погоды неделями попросту не бывает.

В Британии небо еще подвижнее. В Лондоне в году 260 дождливых дней… На западе Шотландии – 340. С тем же успехом можно считать эти же самые дни ясными. Потому что все меняется на протяжении считаных часов.

Зонтик не случайно стал повседневной и неотъемлемой частью мужского туалета: ведь дождь может пойти в любой момент, его невозможно предсказать. Как и прекращение дождя.

Двести шестьдесят дней в году в Лондоне идет хотя бы короткий дождь.

Тут полезны и стойкость, и некоторый оптимизм. Как у Джерома Клапки Джерома: «Но кому нужно знать погоду заранее? И без того плохо, когда она портится, зачем же еще мучиться вперед? Прорицатель, приятный нам, – это старичок, который в какое-нибудь совсем уже мрачное утро, когда нам особенно необходима хорошая погода, опытным глазом оглядывает горизонт и говорит:

– О нет, сэр, я думаю, прояснится. Погода будет хорошая, сэр.

– Ну, он-то знает, – говорим мы, дружески прощаясь с ним и пускаясь в путь. – Удивительно, как эти старички знают все приметы.

И мы испытываем к этому человеку расположение, на которое нисколько не влияет то обстоятельство, что погода не прояснилась и дождь непрерывно лил весь день. "Он сделал все, что мог", – думаем мы.

К человеку же, который предвещает плохую погоду, мы, наоборот, питаем самые злобные, мстительные чувства.

– Ну как, по-вашему, прояснится? – весело кричим мы ему, проезжая мимо.

– Нет, сэр. Боюсь, что дождь зарядил на весь день, – отвечает он, качая головой.

– Старый дурак! – бормочем мы про себя. – Много он понимает! – И если его пророчества сбываются, мы, возвращаясь домой, еще больше злимся на него, думая про себя, что и он тоже отчасти тут виноват»[23].

Очень легко определить, с какими природными явлениями чаще всего встречается народ, – это всегда отражается в его языке. Не случайно слово ураган попало в европейские языки из языков карибских индейцев, а тайга – из якутского.

У чукчей есть до сорока названий для разного снега. У русских «завьюжено» – это совсем не то, что «заметено» или «заснежено». В немецком языке эти тонкие различия стираются… И как перевести из Рильке «verschnait» – поистине неразрешимая проблема.

У англичан нет тонкого различения снегов, но разработана целая классификация дождей. Чаще всего употребляются пять-шесть терминов, но вообще-то их известно до сорока.

Специально для этой книги я попросил своего сына Павла, живущего в Лондоне, показать мне разновидности английского дождя. Вот что он мне прислал: rain, shower, drizzle (моросить), downpour (проливной), rainstorm (штормовой), sunshower (слепой), spit (легкий дождик), picking (диалектное из Йоркшира), sleet (дождь со снегом). Все эти слова – самостоятельные термины, без необходимости сочетать «downpour rain», но rain shower/shower rain встречается. Вот британский гидрометцентр объясняет, что разница между дождем и shower (дословно – душ) в виде облаков, из которых льется дождь[24].

Прокомментирую: shower – это скорее даже не дождь, а некая водная взвесь в воздухе… Некая переходная форма от тумана к дождю.

И шовер, и дриззл – дождик мелкий и редкий. Иностранец может счесть его не заслуживающим внимания… Гуляя в лондонском Гуинсберри-парке, я как-то решил: не растаю! Ведь дождь совсем меленький и реденький! Но дриззл – очень коварный дождь… Я промок быстро и безнадежно.

Из названных видов (или сортов?) дождя только rainstorm (штормовой) заслуживает сравнения со старым добрым российским дождем. Но rainstorm обычно идет с сильным ветром, падает под углом.

Ливня, вертикально и весело хлещущего по крышам крупными каплями, вы в Англии рискуете вообще никогда не увидеть – это немалая редкость.

Влажная земля Англии

При чтении «Шерлока Холмса» убеждаешься: дождливая погода намного типичнее хорошей. «Ночь, когда украли документы, была очень темной, накрапывал теплый мелкий дождь. В обе стороны двигались люди, торопясь поскорее укрыться от дождя»[25].

Кстати, «ночь» – без четверти 10 вечера, 21:45. Но для героя (и для автора) уже ночь. Отметим и это.

Ночь, когда погибла Элен – старшая сестра главной героини, «была жуткая: выл ветер, дождь барабанил в окна»[26].

«Вечер был холодный и темный, резкий мартовский ветер и мелкий дождь хлестали нам в лицо, и от этого еще глуше казался пустынный выгон, которым шла дорога, еще печальней цель, к которой она нас вела»[27].

Погода бывает и просто пасмурная: «Черные тучи медленно ползли по небу, в разрывах между ними то там, то здесь тускло мерцали звезды»[28]. И вот такая: «Стоял конец сентября, и осенние бури свирепствовали с неслыханной яростью. Целый день завывал ветер, и дождь так громко барабанил в окна, что даже здесь, в самом сердце Лондона, этого огромного творения рук человеческих, мы невольно отвлекались на миг от привычной повседневности и ощущали присутствие грозных сил разбушевавшейся стихии, которые, подобно запертым в клетку диким зверям, рычат на смертных, укрывшихся за решетками цивилизации. К вечеру буря разыгралась сильнее; ветер в трубе плакал и всхлипывал, как ребенок»[29].

Конечно, бывает и иначе… «Приехав в Летерхед, мы в гостинице возле станции взяли двуколку и проехали миль пять живописными дорогами Суррея. Был чудный солнечный день, и лишь несколько перистых облаков плыли по небу. На деревьях и на живой изгороди возле дорог только что распустились зеленые почки, и воздух был напоен восхитительным запахом влажной земли»[30].

Или вот так: «Стоял прекрасный весенний день, бледно-голубое небо было испещрено маленькими кудрявыми облаками, которые плыли с запада на восток. Солнце светило ярко, и в воздухе царили веселье и бодрость. На протяжении всего пути, вплоть до холмов Олдершота, среди яркой весенней листвы проглядывали красные и серые крыши ферм»[31].

Вплоть до: «Стоял неимоверно жаркий августовский день. Бейкер-стрит была раскалена, как печь, и ослепительный блеск солнца на желтом кирпиче дома напротив резал глаза. Трудно было поверить, что это те самые стены, которые так мрачно глядели сквозь зимний туман. Шторы у нас были наполовину спущены, и Холмс, поджав ноги, лежал на диване, читая и перечитывая письмо, полученное с утренней почтой. Сам я за время службы в Индии привык переносить жару лучше, чем холод, и тридцать три градуса выше нуля не особенно меня тяготили»[32].

Но чаще погода плохая, и она имеет самое прямое отношение к раскрытию преступлений! Она – великий помощник Шерлока Холмса. То-то он везде ищет следы…

И у Боскомского пруда, где «земля на берегу, как, впрочем, и повсюду вокруг, была мокрой, заболоченной; на тропинке и на ее поросших невысокой травой обочинах отпечатались следы множества ног».

И в Лондоне, где «после дождя, который шел всю ночь, развезло, грязь повсюду стояла неимоверная». Неудивительно, что «на мокрой глинистой почве виднелось множество следов». Другой вопрос, что «полицейские в последние часы беспрестанно ходили по ней взад-вперед, я не понимал, как мой компаньон надеется хоть что-нибудь узнать по этим затоптанным следам»[33].

Но если полицейские не мешают Шерлоку Холмсу, то «прошлую ночь шел небольшой дождь. Видите, на подоконнике земля; отпечаток ботинка и еще один странный круглый отпечаток. А, вот опять этот след»[34].

И найти пропавшего жеребца Серебряного помогают «многочисленные следы в грязи, покрывавшей дно роковой впадины»[35].

Редчайший случай! «Земля здесь, как видите, сухая и твердая – так что следов не осталось». Так тоже бывает в Англии… Как мешает Холмсу сухая погода! «Затем я приступил к газону – нет ли там следов, но сушь стоит такая, что земля тверже камня»[36]. Когда некий негодяй залезает в дом к Перси Фелпсу, «на клумбе под окном Джозеф с конюхом обнаружили следы, а искать следы на лужайке не имело смысла – дождей давно не было»[37].

Но истинно английский дождь все-таки чаще выручает: и в имении рейгетских сквайров Холмс устанавливает, что «Алек Каннингем солгал, сказав, что выстрел раздался в тот момент, когда мужчины боролись. Опять же отец и сын указали одно и то же место, где преступник выскочил на дорогу. В этом месте проходит широкая сырая канава. Не обнаружив никаких следов на дне этой канавы, я абсолютно уверился, что Каннингемы и здесь погрешили против истины: на территорию поместья не проникали посторонние люди»[38].

Ветер

Ветер – еще одна типичная неприятность Англии. Ветер дует почти все время. Он то сильный, то слабый, он все время меняет направление… Но редко совсем утихает.

Ветер подхватывает дождь, струи воды все время падают под углом. В Шотландии и на западе Англии у вас появляется шанс увидеть еще одно местное чудо – дождь, который идет горизонтально. Ну, или почти горизонтально.

«Благодаря» ветру, вы и под зонтиком все равно хоть немного, но промокнете. Ведь поливать вас будет под разными углами, с разных сторон, причем эти углы и стороны будут все время меняться.

Ветер – еще один признак постоянного непокоя. Погода меняется… ветер дует… стихает… меняет направление… В Англии намного меньше, чем в средней полосе России, возможность просидеть у входа в дом весь вечер, наблюдая, как медленно надвигается закат. Скорее всего, за эти два или три часа что-нибудь да изменится.

Эта все время меняющаяся погода действительно позволяет о ней постоянно говорить. Английская традиция много говорить о погоде – глубоко не случайное явление.

Туман

Туманы так же характерны для Англии и Шотландии, как дождь. Англичане не любуются дождями, но любуются туманами и описывают их довольно романтически.

«Всепроникающий, шоколадного цвета покров опустился сюда из рая, он был темным, как поздний вечер, как будто огненно-коричневый свет зарева далекого пожара; и здесь на какое-то время туман разорвался и изможденный луч света проглянул сквозь клубящиеся кольца… это скорбное завоевание темноты, казалось, погрузило темный город во всепроникающий кошмар»[39].

«Был сентябрьский вечер, около семи часов. С самого утра стояла отвратительная погода. И сейчас огромный город окутывала плотная пелена тумана, то и дело переходящего в дождь. Мрачные, грязного цвета тучи низко нависли над грязными улицами. Фонари на Стрэнде расплывались дымными желтыми пятнами, отбрасывая на мокрый тротуар поблескивающие круги. Освещенные окна магазинов бросали через улицу, полную пешеходов, полосы слабого, неверного сияния, в котором, как белые облака, клубился туман. В бесконечной процессии лиц, проплывавших сквозь узкие коридоры света, – лиц печальных и радостных, угрюмых и веселых, – мне почудилось что-то жуткое, будто двигалась толпа привидений. Как весь род человеческий, они возникали из мрака и снова погружались во мрак. Я человек не впечатлительный, но этот унылый, тягостный вечер и наше странное путешествие подействовали мне на нервы, и мне стало не по себе»[40].

«В предпоследнюю неделю ноября 1895 года на Лондон спустился такой густой желтый туман, что с понедельника до четверга из окон нашей квартиры на Бейкер-стрит невозможно было различить силуэты зданий на противоположной стороне… На четвертый день мы после завтрака, отодвинув стулья, встали из-за стола и увидели, что за окном плывет все та же непроглядная, бурая мгла, маслянистыми каплями оседающая на стеклах»[41].

«Было холодное утро начала весны; покончив с завтраком, мы сидели возле ярко пылавшего камина в нашей квартире на Бейкер-стрит. Густой туман повис между рядами сумрачных домов, и лишь окна напротив тусклыми, расплывшимися пятнами маячили в темно-желтой мгле. У нас горел свет, и блики его играли на белой скатерти и на посуде – со стола еще не убирали»[42].

Туман – своего рода философия. «Видите вон то маленькое облачко? Оно плывет, как розовое перо гигантского фламинго. Красный диск солнца еле продирается вверх сквозь лондонский туман. Оно светит многим добрым людям, любящим вставать спозаранку, но вряд ли есть среди них хоть один, кто спешит по более странному делу, чем мы с вами»[43].

В сельской местности туманов меньше. «Мы оставили позади сырой туман большого города, здесь же, в деревне, ночь была суха и тепла»[44].

Это и к лучшему! В отличие от дождя, туман может и помешать хорошему делу. Как в Дартмуре: «Белая волокнистая пелена, затянувшая почти все болото, с каждой минутой приближалась к дому. Первые прозрачные клочья уже завивались у золотистого квадрата освещенного окна. Дальняя стена сада совсем исчезла в этой клубящейся мгле, над которой виднелись только верхушки деревьев. Вот белесые кольца показались с обеих сторон дома и медленно слились в плотный вал, и верхний этаж с крышей всплыл над ним, точно волшебный корабль на волнах призрачного моря. Холмс яростно ударил кулаком о камень, за которым мы стояли, и вне себя от нетерпения топнул ногой.

– Если он не появится через четверть часа, тропинку затянет туманом, а через полчаса мы уже не сможем разглядеть собственную руку в этой тьме.

– Отойдем немного назад, там выше.

– Да, пожалуй, так и сделаем.

По мере того как туман надвигался на нас, мы отступали все дальше и дальше, пока не очутились в полумиле от дома. Но сплошное белесое море, посеребренное сверху луной, подбиралось и туда, продолжая свое медленное, неуклонное наступление»[45].

Англичане привычны к туману. В Лондоне насчитывают до 75 туманных дней в году (в Москве – не больше 8-10). В Западной Шотландии – до 180.

Возможное и типичное

Двухсерийный телевизионный фильм Самсона Иосифовича Самсонова «Чисто английское убийство» снят в 1974 году. Действие в фильме происходит на Рождество в отрезанном от мира, заваленном снегом замке. Из-за снежных заносов и не удается вызвать полицию, когда убивают наследника замка Роберта Уорбека, расследовать преступление приходится самим участникам событий.

Фильм хороший, добротно сделанный. Во время «перестройки» раздались презрительные голоса «счастливцев», побывавших в Англии: автор не знает, о чем снимал фильм! В Англии не бывает снежных заносов, там на Рождество всегда зеленая травка, тепло и поют птички. Они-то знают! Они-то не какие-нибудь совки, судящие об Англии по детективам!

Сложность в том, что фильм Самсонова – экранизация романа английского классика детектива Сирила Хэйра (1900–1958). Роман написан еще в 1951 году, и действие в нем все-таки разворачивается в заваленном снегами замке. Видимо, чистокровный англичанин, родившийся и выросший на своем острове, не исключает такой возможности.

И в романе Чарльза Диккенса «Холодный дом» миледи Дедлок умирает в снегах.

Вполне определенно упоминаются снегопады и высокие снега в романе Шарлотты Бронте «Джейн Эйр».

Роман Агаты Кристи «Загадка Ситтафорда» вышел в 1931 году. О его переводе на русский язык или его экранизации тогда, разумеется, никто и не думал. Убийство капитана в отставке Джозефа Тревельяна происходит в деревушке Ситтафорд, отрезанной от мира снегопадами. Пробиваться к его дому приходится «навстречу слепящей метели»[46].

Картина, открывающаяся перед одним из героев, «была типичным английским пейзажем, каким его изображают на рождественских открытках или в старомодных мелодрамах. Повсюду лежал снег – глубокие сугробы, не просто снежок в дюйм-два толщиной. Снег шел по всей Англии в течении четырех дней, и тут на краю Дартмура его покров достиг нескольких футов»[47].

Мало того, что Агата Кристи описывает подобную историю, она еще ссылается на открытки и мелодрамы! Видимо, снег в Англии все-таки иногда лежит.

Чтобы понимать происходящее – и в романах, и в Англии, надо принимать во внимание сразу два обстоятельства.

По поводу Англии: снегопады и долго лежащий высокий снег в Англии случаются, но не каждый год. Завалить снегом дороги в Англии МОЖЕТ. Изоляция собравшихся на Рождество – ВОЗМОЖНА. Так бывает редко, и с каждым десятилетием все реже. Тем не менее и живший в XIX веке, и современный англичанин отлично знают, что такое снег и снегопад.

По поводу романов. В XIX веке снегопады и холода случались чаще. Классические рождественские фотографии, на которых изображены заваленные снегом дома, вовсе не выдумка. Другой вопрос – насколько это типично? В романах англичане изображали, порой и сегодня изображают, не типичное, а исключительное и экстремальное. Ставили героев перед лицом особенных, исключительных событий.

Конан Дойль очень последовательно избегает природных экстремумов. Любая «жуть» у него – дело рук человеческих. Холодно у него бывает… «Начинал заниматься бледный зимний рассвет, и в молочном лондонском тумане мы уже могли разглядеть смутные очертания изредка встречавшихся нам мастеровых, торопившихся на работу. Холмс молчал, завернувшись в теплое зимнее пальто, и я был рад последовать его примеру; воздух был ужасно холодный, и мы не успели даже позавтракать»[48].

И снег у него выпадает. «Было ясное февральское утро. Выпавший вчера снег лежал плотным слоем, сверкая в лучах зимнего солнца. На середине улицы снег превратился в бурую грязную массу, но по обочинам он оставался белым, как будто только что выпал. Хотя тротуары уже очистили, было все же очень скользко, и пешеходов на улице было меньше, чем обычно»[49].

Или вот: «Фэрбенк – большой квадратный дом из белого камня, расположенный недалеко от шоссе, с которым его соединяет только дорога для экипажей. Сейчас эта дорога, упирающаяся в массивные железные ворота, была занесена снегом»[50].

Буря и непогода? «На обезлюдевшей Бейкер-стрит бесновался ветер, дождь яростно хлестал в оконные стекла. Как странно, подумал я, ощущать железную хватку природы в самом сердце большого города, где на каждом клочке пространства на десять миль вокруг громоздятся творения человеческих рук; как странно сознавать, что могущественная примитивная стихия может смести с лица земли весь Лондон, как какой-нибудь кротовый холмик в чистом поле. Я выглянул в окно и посмотрел на пустынную улицу. Редкие фонари освещали раскисшую дорогу и блестящий от дождя тротуар. Со стороны Оксфорд-стрит, поднимая фонтаны брызг, катил в нашу сторону одинокий кеб»[51].

Но ведь и это – не снежные заносы, из-за которых останавливается жизнь. Это просто дождь с ветром, которые только у впечатлительного интеллигента могут вызвать ощущение катастрофы, способной «смести с лица земли весь Лондон». Артур Конан Дойль очень последовательно описывает именно повседневное.

Как жили и живут англичане?

В Англии редко бывает по-настоящему холодно. Зимой дождь идет намного чаще снега. В Лондоне снег если и выпадает, то лежит не больше пяти – шести дней. А чаще выпадает и стаивает неоднократно.

Почти каждое поколение англичан на протяжении своей жизни увидит глубокий снег или почувствует на щеках ожог «минус пятнадцати». Но именно как экстрим, как исключение из правила.

Поэтому англичанин не готовится к морозам. Ему не нужны очень теплый дом, зимняя одежда и обувь.

Летом в Англии – вовсе не жарко, а прохладно. Не нужно пить прохладительные напитки, сидеть в беседках и под тентами. Чаще всего промозгло – если и нет дождя, то все равно сыро, в воздухе много влаги.

В любое время года вам будут нужна хорошая крепкая обувь; чем меньше она промокает – тем лучше. Нужна и одежда – не обязательно очень теплая, но желательна плотная одежда в два-три слоя, страхующая от промозглой сырости. Дубленка или шуба не нужна. А вот две теплые рубашки, а поверх куртка или плащ – полезны. Даже если они промокнут, то не скоро, и от промозглого холода защитят.

Чтобы получать удовольствие от пребывания на улице, нужно постоянно много двигаться. Поэтому англичанин любит не созерцание природы из беседок или со скамейки в парке, а длительные пешие прогулки, деятельные игры типа крикета – когда надо много бегать.

В декабре 2012 года я получил огромное удовольствие от прогулок по Ланкастеру и его окрестностям. Но посидеть на скамейке в парке Уильямсона не захотелось: скамейки залиты дождем, промозгло и холодно. Остановиться даже ненадолго, чтобы раскурить трубку, означало продрогнуть. В Англии надо все время ходить!

«Больной пожилой человек отправился вечером на прогулку – ничего удивительного в этом нет. Но ведь в тот день было сыро, холодно. Зачем же ему понадобилось попусту стоять у калитки пять, а то и десять минут, как утверждает доктор Мортимер, обративший внимание на сигарный пепел?»[52]

Заметим: Артуру Конан Дойлю кажется необычным то, что сэр Баскервиль стоял у калитки и курил. Кроме того, что старик старался держаться подальше от болот, у него совершенно нет никакой нужды стоять и курить – даже несколько минут. Но героям Конан Дойля – вероятно, и самому сэру Артуру – вовсе не кажется странным, что «больной пожилой человек отправился вечером на прогулку».

Гулять – дело обычное, в том числе в сырую, холодную погоду. В любое время года, в любом возрасте. Человек, который «слишком» тепло одевается, «слишком» заботится о своем здоровье, характеризуется весьма комедийно – как, например, Тадеуш Шолто: «Наш новый знакомый очень аккуратно отвернул трубку с кальяна и достал из-за занавески длинное пальто, отделанное тесьмой, с каракулевым воротником и манжетами. Он застегнулся сверху донизу на все пуговицы, хотя вечер был теплый, даже душный, и нахлобучил на голову кроличий треух, так что боковые клапаны плотно закрывали уши, оставив острую подвижную мордочку»[53].

Глава 2 Британское государство, или Кому же служил Майкрофт Холмс?

Все, что вы захватили, крепко держите своими окровавленными руками, джентльмены!

Роберт Клайв

Ватсон и Холмс жили в государстве, которое не только в России, но во всей континентальной Европе кажется несколько странным. Его полное название – Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии. Сокращенно – Соединенное Королевство.

Если иностранец имеет в виду это государство, но говорит о нем «Англия», его поправят или зададут ехидный вопрос: «А что, Шотландия уже стала отдельным государством?» Еще и посмеются над постоянными политическими игрищами Шотландии по поводу выхода из состава Соединенного Королевства. Сами же шотландцы просто обижаются, если их страну путают с Англией. И о выходе Шотландии из состава Соединенного Королевства будут говорить уже серьезно.

Соединенное Королевство – унитарное государство, в котором три его части пользуются правами автономии. Как так?! А вот так. Так оно исторически сложилось: еще в 1603 году король Шотландии Яков VI унаследовал престолы Англии и Ирландии в порядке династической унии. Он стал королем Шотландии Яковом VI и одновременно королем Англии и Ирландии Яковом I.

Единое Королевство Великобритания возникло в 1707 году вследствие объединения Шотландии и Англии, включая Уэльс и завоеванную Англией Ирландию. В 1800 году Королевство Великобритания и Королевство Ирландия объединились; возникло Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии.

В 1922 году, после отделения Ирландского свободного государства, это государство стало именоваться Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии.

Ватсон и Холмс жили ДО отделения Ирландии. ДО того, как в Шотландии появился особый «шотландский фунт стерлингов» и собственный гимн. В государстве хаотичном, но унитарном.

Правительство

Король Соединенного Королевства считается «неправящим монархом». Якобы он «царствует, но не правит». Якобы власть короля Соединенного Королевства ограничивается «правом получать советы, правом побуждать и правом предупреждать». Это мнение активно пропагандировал сын банкира, политический экономист и философ Уолтер Бэджет (1826–1877), написавший в 1867 году книгу «Британская конституция». Книга стала настольной для всех интеллектуалов Британии, США и в большой степени – всей континентальной Европы. Одновременно она может рассматриваться как эталон великолепно поданного политического вранья, а если вежливее – политической пропаганды. Существует мнение, что Бэджету щедро заплатили за то, что он ловко прятал концы в воду, но правда ли это – неизвестно.

В реальности король Соединенного Королевства – важнейшая фигура в политической жизни страны. Несменяемый, наследственный король Соединенного Королевства – верховный арбитр во всех вопросах. Король возглавляет все три ветви власти. Он – верховный главнокомандующий, он объявляет войну и заключает мир. Король собирает и распускает парламент, назначает министров.

Любой документ, принятый парламентом, становится законом только после королевской санкции. Палата общин выдвигает лидера победившей на выборах партии, премьер-министра. Но премьер-министра назначает король. Отказ короля признать выбор палаты общин будет означать серьезный политический конфликт.

Назначенный королем премьер-министр выбирает министров, но министров тоже утверждает король. Считается, что монарх «уважает выбор премьер-министра». Но если не захочет «уважить» – не быть человеку министром.

Правительство отвечает пред палатой общин, но приносит присягу Тайному совету Великобритании. Ее величества почтеннейший Тайный совет, в который входят высшие чиновники и аристократы, – исторически едва ли не самое могущественное учреждение Британской империи.

Король-в-совете – это один из рядовых участников совета и вместе с тем так называется король, если он действует по рекомендациям совета. Главное должностное лицо тайного совета – лорд-председатель совета. Это по традиции четвертый из высших сановников Соединенного Королевства, член кабинета, представитель кабинета в парламенте. Второй по значимости человек – клерк. Он ведет дела тайного совета, именно его подпись стоит на всех приказах, изданных Советом.

До 2009 года судебный комитет тайного совета был высшей апелляционной инстанцией Великобритании. Именно он рассматривал соответствие местного законодательства Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии общему праву Соединенного Королевства.

Само по себе существование тайного совета показывает, какую огромную роль играет король и созданные при нем органы власти в политической жизни Соединенного Королевства.

Король и помимо тайного совета во всем вопросам консультируется с политическими лидерами, с профессиональными чиновниками и военными. Но в Соединенном Королевстве вообще все устроено так, чтобы один человек не мог принимать решения. Чем важнее решение – тем с большим числом людей приходиться советоваться и идти на компромиссы.

Формально король должен советоваться с парламентом… Но и парламент – вовсе не един. Он состоит из палаты лордов и палаты общин. Кроме парламента король всегда посоветуется с верхушкой армии и высшими гражданскими чиновниками.

Премьер-министр приходит на время, а король не сменяем.

У каждого министра есть заместитель – профессиональный чиновник. Министр сменяем, а чиновник остается на своем месте.

И это еще не все!

Знающие люди заметят, что множество аристократов связаны с королевской семьей личными наследственными связями и что без них король тоже не принимает решений. Люди еще более знающие обратят внимание на роль важнейших клубов, объединяющих аристократов и богачей.

Правовая система

В Соединенном Королевстве до сих пор не существует единой писанной конституции. Вместо нее – совокупность актов различного характера, нормы общего права и конституционные обычаи. Самые важные акты, которые нельзя нарушать, – Великая хартия вольностей 1215 года, Хабеас Корпус и билль о правах 1689 года, акт о престолонаследии 1701 года. От отсутствия конституции хаос только возрастает.

Нет никакой разницы между обычными статутами и конституционным правом, и потому парламент может провести «конституционную реформу», просто приняв очередной закон, – изменяя или отменяя практически любой письменный или неписаный элемент законодательства. Причем ни один парламент не сможет принять закон, который следующий созыв не смог бы изменить или отменить.

Каждая из трех стран Соединенного Королевства имеет свою правовую систему. Единых гражданского и уголовного кодексов тоже не существует.

Правовая система всего Соединенного Королевства основана на судебных прецедентах: на вынесенные судами решений по конкретным делам. Эти решения становятся правилом, обязательным для применения в аналогичном деле всеми судами той же или низшей инстанции. Получается, что запутанное право Соединенного Королевства создается самими судами в процессе их работы путем применения законов и толкований законов. Не все адвокаты могут разобраться в хаосе накопившихся прецедентов.

При этом вышестоящие суды не обязаны придерживаться решений, вынесенных нижестоящими судами, но могут их учитывать.

Полиция и прокуратура могут передавать дело в суд, уголовные дела рассматриваются присяжными. Двенадцать присяжных назначаются судьей. Каждого из присяжных может отвести адвокат тяжущейся стороны.

В Шотландии присяжные могут выносить три вердикта: «виновен», «не виновен» и «не доказано». Вердикт «не доказано» в шутку называют «не виновен, но больше так не делай».

Судей избирают, а потом утверждает Верховный суд. То есть судит преступника само общество: избранные судья и присяжные. Героям Конан Дойля крайне рискованно передавать в суд дело, если вина преступника плохо доказана.

В эпоху Ватсона и Холмса роль парламента уменьшилась в пользу гражданской бюрократии.

Парламент

Какой ненормальный первым назвал парламент символом демократии, еще предстоит установить. Потому что парламент Англии хорошо работал только во времена, когда был совершенно недемократичным.

Собственно, палата лордов и сегодня на 65–80 процентов состоит из наследственных пэров. Во времена Ватсона и Холмса введение в палату лордов кого-то за выдающиеся заслуги было редчайшим исключением.

Что до палаты общин… Само ее название происходит от слова commons (общины). В XIV веке в общины городов входили в основном владельцы городской или пригородной недвижимости.

Далеко не все населенные пункты Великобритании имели право посылать своих представителей в парламент. Существовал список общин, составленный еще в конце XV века и не обновлявшийся до XIX века.

Огромный город Бирмингем вообще не имел представительства в парламенте, потому что во время составления списка общин не имел никакого значения. Промышленное графство Йоркшир могло послать в парламент всего 2 депутатов.

А другие населенные пункты обезлюдели в ходе промышленной революции, но право посылать депутатов в палату общин сохраняли. Рекордсменом стал населенный пункт Гаттон в графстве Суррей: из его жителей семеро имели право голоса, но эти семеро посылали в парламент двоих депутатов.

Такие населенные пункты и называли гнилыми местечками. Голосами избирателей в гнилых местечках часто распоряжался лендлорд, хозяин земли. Избрать от гнилого местечка могли вовсе не только местного жителя, а кого угодно. Но избранный таким образом депутат был кем угодно, только не представителем народа.

С самого начала для избиравшихся в парламент существовал избирательный ценз: избираться могли от силы 20 тысяч человек в конце XVII века, 50 тысяч в конце XVIII века – значительно меньше людей, чем один процент населения страны.

Это о формальном праве выставить свою кандидатуру. А ведь кроме того, процедура избрания в парламент стоила немалых денег, шел откровенный подкуп избирателей. Избирательный голос в Англии уже XV века был капиталом, который не так трудно было превратить в живые денежки, фунты и шиллинги.

В XVIII веке в Британии говорили, что цена голоса избирателя установлена с такой же точностью, как цена на хлеб или цена сажени земли. В среднем место в парламенте в первой половине XVIII века можно было купить за одну – полторы тысячи фунтов стерлингов. Это огромная сумма, равная примерно 100–160 тысячам современных фунтов.

Во второй половине XVIII века цена на места возросла до пяти тысяч фунтов стерлингов. Ведь во время промышленной революции увеличилось число лиц, обладавших значительными капиталами. Они не пользовались политическим влиянием, а покрасоваться в парламенте хотели. Все логично! Спрос определяет предложение.

Известно, что в начале XIX века банкир Лопес платил по 20 фунтов каждому, кто голосовал за него. Это громадные деньги! Океанский корабль водоизмещением в 200 тонн стоил около 800 фунтов, а каменный двухэтажный дом в городе – 100–150 фунтов.

Поскольку прямая уплата денег все же запрещалась, а как-то договариваться надо, в городе Шорхэме для целей продажи голосов избирателей был организован Христианский клуб. При вступлении в клуб избиратели и покупатели (будущие депутаты) давали друг другу торжественную клятву не обманывать друг друга, не утаивать полученных денег и по-христиански делить полученные суммы.

Дав клятву, члены клуба решали, каким избирателям нужно продать свой голос.

Продажа голосов была так хорошо налажена, что если кандидат не имел нужных средств в момент избрания, то деньги могли быть уплачены им в течение ряда последующих лет. В рассрочку. Например, в Стаффорде один голос стоил семь фунтов стерлингов, а деньги выплачивались в течение 12 месяцев после выборов. Парламент в кредит!

В XVIII веке подкупы избирателей совершаются в массовых масштабах и постепенно становятся все более открытыми, да к тому же и не считаются в обществе чем-то аморальным. Считалось, что нет стыда в даче и получении взяток при выборах. Некто Кочрэйн, не стесняясь, признался палате общин, что после его избрания от города Хэнитона он послал в город глашатая – передать избирателям, чтобы они шли к главному банкиру получать по 10 фунтов стерлингов каждый. А что? Честный делец. Получил услугу и сразу же расплатился.

Во время избирательных кампаний на видных местах вывешивались плакаты, призывавшие избирателей подать свой голос за кандидата и тут же называлась сумма, которую можно получить.

Для подкупа избирателей и приобретения мест от городов правительство тратило огромные средства, достигавшие иногда 50 тысяч фунтов стерлингов на одни выборы – та самая стоимость имения. Лорд Рокингэм утверждал, что на выборах в 1782 года около 70 избирательных округов контролировалось голосами зависимых от правительства людей.

Абсолютное большинство британцев ничего не имели против. По их мнению, все было справедливо. Система продажи мест в парламенте их не раздражала и не возмущала. Люди, обладавшие богатством, могли иметь соответствующую богатству власть. Люди, богатством не обладавшие, получали от кандидатов деньги или какие-то важные для них услуги.

Британцы, не имевшие избирательных прав, боролись за то, чтобы их получить… На то было много причин, но одна из них очевидна: гражданские права были делом далеко не безвыгодным. Одна только важная экономическая проблема: чем большему числу людей давали право голоса, тем меньше стоил этот самый голос.

Еще в XVIII веке на торговле своим голосом можно было если не разбогатеть, то уж, по крайней мере, купить дом или выучить в колледже детей. К концу XIX века избирателям ставили бесплатную выпивку и кормили рыбой с картошкой. И правда… Не устрицами же кормить рабочих и фермеров?

Парламент исчезающего меньшинства

В XIV–XV веках не более одного процента населения могло выбирать депутатов парламента.

Как и во времена Кромвеля, якобы борца за демократию и власть народа.

В XVII–XVIII веках всего два процента британского населения имело активное избирательное право, то есть право выбирать в парламент своих представителей.

В 1815 году в Великобритании жило около 20 миллионов человек, из которых правом голоса располагали 160 тысяч человек – 1,8 процента населения.

Но этот-то парламент был очень эффективным органом управления!

Парламент издавал законы, которые не могли быть отменены ни королем, ни архиепископом Кентерберийским. Парламент распоряжался бюджетом страны. Парламент поддерживал важнейшие изобретения и открытия.

Происходило это вовсе не потому, что парламент выражал волю народных масс и был очень демократичен. Наоборот. Парламент был эффективен потому, что избирали и избирались хорошо знакомые друг другу люди. Исчезающее меньшинство.

Англия, избиравшая 600 членов палаты общин, – это порядка 100 тысяч джентльменов с высоким доходом и образовательным уровнем. Шестьсот членов палаты лордов – тоже из них.

С конца XVI до середины XIX века эти один – два процента богатых и образованных издавали законы, по которым жили все 100 процентов.

Девяносто восемь процентов населения подчинялось двум процентам – такая вот «демокрэйшен».

Неизбежная судьба парламента

Разумеется, «демократизация» была неизбежна, и она происходила весь XIX век.

В 1832 году был принят закон «О внесении поправок в представительство в Англии и Уэльсе». Такие же по смыслу отдельные законы были приняты в 1832 году для Шотландии и Ирландии.

Законом было предоставлено представительство в парламенте 42 большим городам, возникшим в ходе промышленной революции, а 56 «гнилых местечек» были лишены права посылать депутатов в парламент. Для 30 других «гнилых местечек» количество депутатов было урезано с двух до одного.

Теперь избирательное право предоставлялось мужчинам, достигшим 21 года, обладавшим недвижимой собственностью, которая приносила не менее 10 фунтов стерлингов годового дохода, и уплачивавшим налог на бедных. Избирательным правом наделялись даже арендаторы: на условиях долгосрочной аренды с доходом не менее 10 фунтов стерлингов в год и краткосрочной – не менее 50 фунтов стерлингов. В результате сих мер число избирателей возросло с 500 тысяч до 813 тысяч человек – 5,8 процента всего населения, 20 процентов всех взрослых мужчин.

В 1867 году 11 «гнилых местечек» лишили права посылать депутатов, а 35 позволили посылать только одного депутата.

Еще раз снизили избирательный ценз, число избирателей возросло в два раза. Уже 40 процентов взрослого мужского населения посылало представителей в парламент.

Реформой 1884–1885 годов уничтожены последние 105 «гнилых местечек». Опять снижен избирательный ценз. Теперь избирателями стали все, платившие за аренду квартиры более 10 фунтов стерлингов. Не избирают представителей в парламент только сезонные рабочие, батраки, домашняя прислуга и все женщины.

До 80 процентов взрослого мужского населения становятся избирателями.

С 1874 года Соединенное Королевство разбито на 650 избирательных округов с равным представительством от одинакового количества населения: один депутат от 50–54 тысяч избирателей – тех самых 80 процентов взрослых мужчин[54].

Ура демократии? Но с конца XIX века парламент перестает быть таким важным и эффективным органом власти, которым он до того был века. Ровно потому, что в него перестали избирать и избираться люди узкого привилегированного клуба.

Демократия прекрасно работает только в одном случае – когда выбирают лично знакомых людей. Парламентская демократия с 1874 года состояла в том, что избиратели выбирали не лично известных людей, которые потом будут представлять их интересы, а незнакомцев. Выбирают программы? Но кто их читал, эти программы? Кто вникал в их содержание? Да и вообще, разобраться в этих документах без специальной подготовки не всегда просто.

О личностях и о программах сообщает пресса… Газетная бумага все терпит, как и бумага, на которой написаны предвыборные обещания и программы политических партий.

Все избиратели и во все времена всегда потом кричат, что их обманули. А что, могло быть иначе?

В эпоху Ватсона и Холмса способности и ответственность депутатов палаты общин резко упали. Роль парламента в жизни Британии – тоже.

На смену ей все более властно выдвигалась профессиональная бюрократия.

Английская бюрократия

В Соединенном Королевстве гораздо дольше других стран Европы не было профессиональной государственной службы. Везде гражданское управление начиналось с выполнения поручений монархом тех или иных феодалов. Те и заводили свои канцелярии… Но бюрократия быстро становилась государственной.

В Московской Руси «пути», или «приказы», даваемые боярам великим князем, сменились государственными приказами уже в начале XVI века.

Во Франции королевская бюрократия существует с XIV века, а в городах – с X–XI века. При короле Франциске I (1515–1547) все центральное управление сосредоточено в королевском совете, отделы которого соответствовали будущим министерствам. Руководителей отделов часто называют ministre – от латинского слова minister – слуга. Эти «слуги» и множество чиновников – одновременно слуги и лично короля, и государства.

С XVII века существуют уже министерства именно как государственные учреждения. Знаменитый кардинал Арман Жан дю Плесси де Ришелье (1585–1642) с 13 августа 1624 года официально назначен первым министром французского королевства, то есть премьер-министром, главой правительства[55].

К концу XVIII века число чиновников только центрального управления во Франции превысило 20 тысяч человек.

В Британии и в XVIII–XIX веках все обстояло почти так же, как во Франции XIV века или в Московском княжестве XV столетия.

Министерства в Англии появились еще с XVII веке, но их значение было несравненно меньше, чем в любой континентальной стране Европы. На любую государственную должность выдавался королевский патент, который становился как бы собственностью держателя. Патент продавался, дарился, передавался по наследству, как всякое феодальное держание от короля.

Штат министерств укомплектовывался личными знакомыми министров и их приближенных, никакой единой системы централизованной администрации вообще не существовало.

В Соединенном Королевстве службу не называли публичной или государственной. Было и есть понятие гражданская служба: чиновник в английском праве рассматривается как гражданский слуга короны, в отличие от ее военных слуг. Гражданскую службу правили и чиновники, взятые на работу держателем патента. Они как бы тоже слуги короля.

Интересная и важная особенность Англии: даже усложнившаяся жизнь XVII–XVIII веков не привела к большим злоупотреблениям. То есть и протекционизм, и взятки были просто бедствием – особенно там, где есть что взять: в адмиралтействе, например. Но нанести ущерб делу, не только повредить государству, но просто проявить недостаточное рвение в преследовании государственных интересов в кругах высших английских чиновников было чем-то совершенно недопустимым.

Во-первых, большинство из них принадлежали к аристократическим семьям. Они считали государство чем-то вроде семейного владения, а себя почти что отождествляли с государством. Во-вторых, они были достаточно обеспечены, чтобы не польститься, по крайней мере, на мелкие прибытки. В-третьих, зарплата владельцам патентов если и выплачивалась, то не регулярно. Служба была источником дохода для их клерков и приказчиков, трудившихся в министерстве патрона. Для них же самих это было почетной обязанностью благородных людей, знаком доверия к ним со стороны короны.

На местном уровне всеми делами управляли, как правило, местные землевладельцы или близкие к ним интеллигенты и священники. Какой-либо платы за это они не получали, но считались не слугами короны, а представителями местных сообществ. Это была национальная, а не королевская служба, своего рода общественная работа по поручению местных общин… Великобритания, несмотря на унитарную форму правления, – административно весьма децентрализованное государство.

Местные власти фактически не были подчинены центральным властям.

По мнению многих авторов, английская аристократия была более ответственной, более патриотичной и националистичной, чем представители правящего класса стран континентальной Европы: Франции, Австрии, Пруссии, России. Архаичная полулюбительская администрация опиралась на личные достоинства аристократов, на относительной независимости графств от центра, на общественное уважение и на традиции[56].

Что характерно: сам термин гражданская служба сложился в британской колониальной администрации в Индии, а не в самой Англии. Управление огромной и сложной колонией потребовало стройной бюрократической системы. В самой Британии реалии XIX века тоже настоятельно потребовали модернизации британской системы администрации. Ведь теперь государство не только поддерживало порядок и собирало налоги – оно начало активно вторгаться в самые разные области жизни.

В 1854 году парламент рассмотрел доклад Норткота – Тревельяна. Премьер-министр сэр Стаффорд Генри Норткот (1818–1887) хотел использовать богатейший опыт администрации знаменитой Ост-Индской компании. Долго трудившийся в Индии сэр Чарльз Эдвард Тревельян (1809–1886) такой опыт имел.

В докладе Норкота – Тревельяна убедительно показывалось, что Соединенному Королевству необходима высококвалифицированная гражданская служба, комплектуемая не на основе патронажа и личных пристрастий, а в зависимости от профессиональных и личных качеств людей.

Докладчики рекомендовали создать специальную экзаменационную комиссию и назначать на должность в зависимости от результатов открытых конкурсных экзаменов. Экзамены должны были проверять в первую очередь гуманитарные знания, то есть на их основе отбирались все же в первую очередь «джентльмены».

Тем более все служащие делились на два класса – административный и технический. Технический – простые исполнители, низшего и среднего звена. Естественно, в административный класс входили люди из более высоких слоев общества. Они и экзамены сдавали лучше, и имели необходимые связи – все же без них никак.

Доклад приняли, но аристократам ну о-о-о-чень не хотелось вводить открытые конкурсные экзамены и допускать в «свой круг» простолюдинов. В 1870 году законопроект стал законом, по которому вводились не два, а целых три класса государственных служащих: администраторы, исполнители и клерки. Возникла британская государственная служба[57].

По общему мнению, британская бюрократия XIX – начала XX века была немногочисленной – не более нескольких тысяч человек на всю страну. При этом она была исключительно высококвалифированной и эффективной. Причины две: на должности всегда было много претендентов, легко было найти наиболее способных и активных. Даже скоромные клерки имели порой прекрасное образование.

Как, например, Перси Фелпс, с которым сильно дружил в школьные годы Ватсон. «Мы были ровесники, но он обгонял меня на два класса. Перси обладал блестящими способностями и за время учебы собрал все мыслимые и немыслимые награды. Вершиной его успехов стала стипендия, позволившая ему продолжить свое стремительное продвижение наверх в Кембридже. Его семья имела большие связи, и Перси уже в начальной школе хорошо понимал значение того факта, что брат его матери – лорд Холдхерст – серьезный политик от партии консерваторов. Правда, в школе столь важное родство сослужило ему плохую службу: однокашники никогда не отказывали себе в удовольствии догнать зазнайку на спортплощадке и треснуть ему ракеткой по ногам. Однако все это осталось в прошлом, когда он вырос и занял положение в обществе. До меня доходили отдаленные слухи, что благодаря своим блестящим способностям и влиятельным родственникам Перси весьма неплохо устроился в министерстве иностранных дел»[58].

Во-вторых, гражданскую службу укомплектовывали люди из верхушки общества. При сборе информации, получении консультаций, для помощи в любых делах они всегда могли опереться на своих соучеников по аристократическим закрытым школам и университетам, да и просто на знакомых. Нужно ли вводить таможенные пошлины для ввоза из Франции сыра? Есть ли в Германии специалисты по торпедным аппаратам? Чиновник может этого не знать, но вот сэр Джон долго жил в Оверни и хорошо разбирается в торговле французскими сырами. А у сэра Генри полно приятелей немцев, он знает язык, часто встречается с родственником, фон Мюлльаймером, в замке которого часто гостят немецкие фабриканты оружия… И чиновник снимает трубку:

– Послушай, старина, у нас тут такая проблема…

Так поступает и Майкрофт Холмс:

«Я пригласил сюда мистера Мэласа, – сказал Майкрофт. – Он живет через улицу, прямо надо мной, и мы с ним немного знакомы, почему он и надумал прийти ко мне со своим затруднением. Мистер Мэлас, как я понимаю, родом грек и замечательный полиглот. Он зарабатывает на жизнь отчасти как переводчик в суде, отчасти работая гидом у разных богачей с Востока, когда они останавливаются в отелях на Нортумберленд-авеню. Я думаю, мы лучше предоставим ему самому рассказать о своем необыкновенном приключении»[59].

Будет нужно – чиновник сам придет к человеку своего круга.

«К нам жалует Майкрофт, мой брат!

– И что же тут особенного?

– Что особенного? Это все равно как если бы трамвай вдруг свернул с рельсов и покатил по проселочной дороге. Майкрофт движется по замкнутому кругу: квартира на Пэлл-Мэлл, клуб «Диоген», Уайтхолл – вот его неизменный маршрут. Сюда он заходил всего один раз. Какая катастрофа заставила его сойти с рельсов?

– Он не дает объяснений?

Холмс протянул мне телеграмму. Я прочел:

"Необходимо повидаться поводу Кадогена Уэста.

Прибуду немедленно. Майкрофт".

– Кадоген Уэст? Я где-то слышал это имя.

– Мне оно ничего не говорит. Но чтобы Майкрофт вдруг выкинул такой номер… Непостижимо! Легче планете покинуть свою орбиту. Между прочим, вам известно, кто такой Майкрофт?

Мне смутно помнилось, что Холмс рассказывал что-то о своем брате в ту пору, когда мы расследовали "Случай с переводчиком".

– Вы, кажется, говорили, что он занимает какой-то небольшой правительственный пост.

Холмс коротко рассмеялся:

– В то время я знал вас недостаточно близко. Приходится держать язык за зубами, когда речь заходит о делах государственного масштаба. Да, верно. Он состоит на службе у британского правительства. И так же верно то, что подчас он и есть само британское правительство.

– Но, Холмс, помилуйте…

– Я ожидал, что вы удивитесь. Майкрофт получает четыреста пятьдесят фунтов в год, занимает подчиненное положение, не обладает ни малейшим честолюбием, отказывается от титулов и званий, и, однако, это самый незаменимый человек во всей Англии.

– Но каким образом?

– Видите ли, у него совершенно особое амплуа, и создал его себе он сам. Никогда доселе не было и никогда не будет подобной должности. У него великолепный, как нельзя более четко работающий мозг, наделенный величайшей, неслыханной способностью хранить в себе несметное количество фактов. Ту колоссальную энергию, какую я направил на раскрытие преступлений, он поставил на службу государству. Ему вручают заключения всех департаментов, он тот центр, та расчетная палата, где подводится общий баланс. Остальные являются специалистами в той или иной области, его специальность – знать все. Предположим, какому-то министру требуются некоторые сведения касательно военного флота, Индии, Канады и проблемы биметаллизма. Запрашивая поочередно соответствующие департаменты, он может получить все необходимые факты, но только Майкрофт способен тут же дать им правильное освещение и установить их взаимосвязь. Сначала его расценивали как определенного рода удобство, кратчайший путь к цели. Постепенно он сделал себя центральной фигурой. В его мощном мозгу все разложено по полочкам и может быть предъявлено в любой момент. Не раз одно его слово решало вопрос государственной политики – он живет в ней, все его мысли тем только и поглощены. И лишь когда я иной раз обращаюсь к нему за советом, он снисходит до того, чтобы помочь мне разобраться в какой-либо из моих проблем, почитая это для себя гимнастикой ума. Но что заставило сегодня Юпитера спуститься с Олимпа? Кто такой Кадоген Уэст, и какое отношение имеет он к Майкрофту?»[60]

Правящий класс Соединенного Королевства традиционно очень патриотичен. Он может рассказать анекдот о тупости англичан или порассуждать о превосходстве французов при производстве дамского белья… Но своему государству он поможет везде и всегда.

Конан Дойль изобразил и это. Яростный профессор Челленджер знакомится с латвийским изобретателем Теодором Немором: тот изобрел машину, позволяющую «разобрать» любой объект на молекулы, а потом собрать его. Держава, которая приобретет машину, сможет уничтожать целые неприятельские армии и флоты! СССР уже послал своих представителей, чтобы ее купить… Представителей в «блестящих цилиндрах, в пальто с астраханским воротом у них был вид процветающих буржуа, который так любят напускать на себя преуспевающие коммунисты».

Купить машину можно только вместе с изобретателем, потому что секрет машины Теодор Немор хранит только у себя в голове. Изобретатель заявляет: «Британское правительство уже упустило свой шанс. Что еще оно упустило, возможно, выяснится позднее. Вполне вероятно, что оно упустило свою империю. Да, джентльмены, я готов был продать свое изобретение первому правительству, которое предложило бы мне за него соответствующую цену. И если сейчас дезинтегратор попал в руки тех, кого вы, скорее всего, не одобряете, то винить вам остается только самих себя»[61].

Челленджер и его друг, журналист Мелоун, испытывают на себе действие этой машины… После чего Челленджер хитростью заставляет самого изобретателя сесть в кресло своей машины и «распыляет» его самого.

Теперь, по словам профессора Челленджера, «небезынтересная личность мистера Теодора Немора растворилась в пространстве, его машина теперь бесполезна, а некое иностранное правительство осталось без знания, посредством коего оно могло бы причинить много вреда»[62].

Так же служит своему государству Шерлок Холмс: вынужденный попутешествовать по востоку, он представил «отчет об этом визите… министерству иностранных дел». В общем, действовал Шерлок Холмс в точности так же, как и профессор Челленджер.

Вероятно, себя сэр Артур Конан Дойль тоже считал верным слугой короля… И миллионы его собратьев по народу и классу, читатели «Шерлока Холмса».

Итак, теперь понятно место в обществе и род деятельности Майрофта Холмса. «У него необыкновенные способности к вычислениям, и он проверяет финансовую отчетность в одном министерстве. Майкрофт снимает комнаты на Пэлл-Мэлл, так что ему только за угол завернуть, и он в Уайтхолле – утром туда, вечером назад, и так изо дня в день, из года в год».

Конечно же, Майкрофт Холмс самобытен, оригинален, «…был много выше и толще Шерлока. Он был, что называется, грузным человеком, и только в его лице, хоть и тяжелом, сохранилось что-то от той острой выразительности, которой так поражало лицо его брата. Его глаза, водянисто-серые и до странности светлые, как будто навсегда удержали тот устремленный в себя и вместе с тем отрешенный взгляд, какой я подмечал у Шерлока только в те минуты, когда он напрягал всю силу своей мысли.

– Рад познакомиться с вами, сэр, – сказал он, протянув широкую, толстую руку, похожую на ласт моржа».

В общем, эксцентричный джентльмен.

Впрочем, встречаемся мы с ним в неком закрытом клубе…

«Больше он никуда не ходит, и нигде его не увидишь, кроме как в клубе "Диоген", прямо напротив его дома.

Членам клуба не дозволяется обращать друг на друга хоть какое-то внимание. Кроме как в комнате для посторонних посетителей, в клубе ни под каким видом не допускаются никакие разговоры, и после трех нарушений этого правила, если о них донесено в клубный комитет, болтун подлежит исключению. Мой брат – один из членов-учредителей, и я убедился лично, что обстановка там самая успокаивающая.

В таких разговорах мы дошли до Сент-Джеймса и свернули на Пэлл-Мэлл. Немного не доходя до Карлтона, Шерлок Холмс остановился у подъезда и, напомнив мне, что говорить воспрещается, вошел в вестибюль. Сквозь стеклянную дверь моим глазам открылся на мгновение большой и роскошный зал, где сидели, читая газеты, какие-то мужчины, каждый в своем обособленном уголке. Холмс провел меня в маленький кабинет, смотревший окнами на Пэлл-Мэлл, и, оставив меня здесь на минутку, вернулся со спутником, который, как я знал, не мог быть не кем иным, как только его братом»[63].

Клубы – это еще один механизм, позволяющий Майрофту Холмсу служить своему обществу и государству.

Система клубов

Серьезные исследователи не допускают и мысли, что важные законопроекты могут приниматься без обсуждения в клубах[64].

Существует легенда, что первый клуб был основан еще в самом начале XVII века фаворитом Елизаветы I – знаменитым мореплавателем, поэтом и политиком сэром Уолтером Рэли. Считается, что среди прочих знаменитостей в клубе состоял и Уильям Шекспир. Лондонцы до сих пор верят, что «клуб Рэли» собирался в таверне «Русалка». Существовал ли он на самом деле, достоверно не известно, но первоначально многие английские клубы и правда собирались по тавернам.

Первый клуб, имевший собственное помещение, возник в 1615 году – клуб драматурга Бена Джонсона.

Впервые же слово клуб применили к клубу любителей кофе некого Кретона…Когда его выгнали из Оксфорда, он с друзьями с 1659 года стал собираться в кабаке некого Тильярда. Этот сомнительный делец тесно общался с контрабандистами, и у него всегда был кофе…

Кофе имел репутацию грубого мужского напитка, «арабского вина» или «турецкого вина». Пили его люди решительные и буйные. Правительство неодобрительно относилось к питью кофе. В 1675 году король Карл II даже попытался запретить кофейни, поскольку в них «измышляются лживые, злоумышленные и скандальные сплетни и затем распространяются к поношению правительства его величества, что нарушает мир и спокойствие королевства».

Король не случайно беспокоился: с 1675 года в лондонской таверне «Голова короля» (уже – очень смелое название) начал собираться «Клуб зеленой ленты», члены которого обязательно носили на шляпе что-нибудь зеленое. Это был клуб оппозиционной партии вигов.

Неудивительно, что свое сообщество опальный оксфордский студент назвал клубом – от слова club, то есть дубинка. Члены общества стали называть себя клубменами.

В 1702 году в Лондоне было две тысяч кофеен, а во всей Англии – больше трех тысяч. Здесь посетители могли выпить чашку крепкого кофе с традиционным свежайшим бисквитом. Кофе считался несколько грубоватым мужским напитком, который не следует пить дамам. Из-за скверной воды тогда пили невероятно много пива и вина – до пяти литров в день.

В «кофейный дом», кафе, приходили для того, чтобы заключить сделки, узнать последние новости, почитать свежие газеты, пообщаться с друзьями. За чашкой кофе вели дискуссии, говорили о литературе, политике, искусстве. Фактически кафе стали мужскими клубами. У каждого кафе складывалась собственная клиентура – от дельцов и политиков до поэтов и священнослужителей. Некоторые из этих заведений положили начало успешным и долгоживущим учреждениям. Знаменитое страховое общество «Фирма Ллойда» в Лондоне, которое и сегодня является мировым лидером на рынке страховых услуг, выросло из кофейного дома Эдуарда Ллойда, в котором с 1688 года собирались торговцы и морские страховые агенты. Другой кофейный дом, «Джонатан», положил начало первой английской фондовой бирже.

Появилось даже название – «университеты пенни», потому что и вход в кафе, и чашка кофе стоили один пенс – пенни. Сумма, кстати, немалая – посидеть всего с одной чашкой стоило 1/6 часть шиллинга… Но для тех, кто мог себе это позволить, регулярное посещение кофеен становится отличным способом получить неформальное образование – слишком уж образованная и умная публика там собиралась.

Дамы не любили кофейни, и в 1674 подали в парламент петицию с просьбой их закрыть: их мужья «чрезмерно потребляют отвратительный языческий ликер под названием кофе, который… сделал наших мужей евнухами и искалечил наших милых галантных кавалеров… они приходят домой выжатые, как лимон, и во всем их организме нет ничего влажного, кроме сопливых носов, ничего твердого, кроме костей, ничего стоячего, кроме ушей». Разумеется, кофейни не закрыли.

К началу XVIII столетия клубное движение, уже независимо от питья кофе, охватило всю английскую аристократию, а также всех тех, кто мечтал быть на нее похожим. И даже подонков общества! В Лондоне был клуб воров, клуб безносых (то есть сифилитиков) и клуб убийц.

Во всех клубах традиционно разобщенные англичане могли неформально общаться. В клубах заводились полезные знакомства, поддерживались профессиональные и деловые связи. Разумеется, далеко не все клубы играли роль в политике.

Некоторые джентльменские клубы тоже больше походили на сборища хулиганов. Члены клуба весельчаков ломали фонари и устраивали в Лондоне поджоги. Клуб очистителей ставил цель очистить улицы Лондона от тех, кто не нравился его членам. Клуб мохоков назвал себя в честь индейского племени, «прославленного» особой отмороженностью и жестокостью. «Мохоки» в Лондоне нападали на прохожих – на тех, чья жизнь, по их мнению, была «бесполезна и беспутна». А часто без всяких причин. Кого «только» сбивали с ног в грязь, кого еще и пинали ногами, случалось и резали ножами. Особо славились среди «мохоков» джентльмены, способные «убить льва», то есть одним ударом расплющить человеку нос и выдавить глаз.

Естественно, такие нравы могли процветать только там, где «джентльмены» находились над законом и никогда не привлекались к ответственности. В сравнении с Британией XVIII века Российская империя была правовым государством, где человеческая жизнь, честь и достоинство охранялись намного более строго.

Конечно же, в политической жизни играли роль не сборища одичалых бездельников, а аристократические клубы, где собирались знать, богачи, высшие чиновники, верхушка армии. Первым таким клубом стал знаменитый Уайтс-клуб.

Начался клуб с собрания богатых и знатных людей, постоянно посещавших кондитерскую некого Френсиса Уайта. Это не настоящее имя: итальянский эмигрант свое настоящее имя скрыл, а в Англии взял себе английское. Возможно, у выходца из Неаполя были на то весьма серьезные причины.

После смерти Уайта его вдова Лиза запретила посещение кондитерской всем, кроме уже устоявшихся элитных посетителей. Эти завсегдатаи купили здание для клуба и составили устав, согласно которому членом клуба теоретически мог быть любой, «имеющий деньги и хорошую одежду». Согласно уставу 1736 года, новых членов клуба выбирали сами клубмены путем голосования. Уже одного голоса «против» было достаточно, чтобы отвергнуть кандидатуру.

Хорошая одежда? Деньги? Во главе клуба стояли герцог Девоншир, графы Честерфильд, Рокингем и Чолмондели. Какая одежда «хорошая», решали они.

Клубмены платили ежегодный взнос в размере одной гинеи «на содержание хорошего повара», и по 12 шиллингов на каждый обед. Стоит напомнить, что в XVIII веке 80 процентов англичан жили на доход в два фунта в месяц и меньше.

Уайтс-клуб стал почти официальным органом власти. В 1814 году клубмены принимали российского императора Александра I и устроили в его честь обед стоимостью 9849 (девять тысяч восемьсот сорок девять) фунтов стерлингов, два шиллинга и шесть пенсов. Стоимость небольшого поместья или двух океанских кораблей.

В том же 1814 году в другой клуб, Альмакс-клуб, не пустили… Герцога Веллингтона. Да, этот национальный герой разгромил лучших маршалов Наполеона, позорно бил его самые элитные войска… Но герой был одет в длинные брюки вместо положенных по уставу панталон, и ему указали на дверь.

В исторической перспективе победили именно чопорные аристократические клубы, бравшие пример с Уайтс-клуба. Дух снобизма и осознания своей элитности был присущ и клубам людей более скромного общественного положения.

Аристократам стремились подражать все слои общества. Иногда члены какого-нибудь клуба лакеев начинали хоть в чем-то вести себя подобно графам и герцогам. В 1898 году произошел раскол в клубе газетных рисовальщиков. Часть клубменов потребовала, чтобы ужин подавался горячим, в то время как консервативное большинство настаивало на том, что ужин всегда был холодным и должен таким оставаться во веки веков. Раскольники покинули клуб, чтобы основать свой собственный.

Но конечно же, роль в политике играли не члены этих клубов. В аристократических клубах еда была значительно дешевле, чем в любом ресторане, – ведь в клубе никто здесь не стремился извлечь прибыль из ресторанной наценки. Член клуба мог получить ресторанный обед за пять шиллингов, а в ресторане с него взяли бы полтора фунта (в этот период рядовой англичанин редко зарабатывал больше пяти фунтов в месяц).

Алкоголь также был дешев, поскольку до начала XX века от клубов не требовали лицензию на виноторговлю. Во многих клубах можно было даже ночевать, что давало новые удобства.

Но главное – в клубах вырабатывалось общественное мнение, велось непринужденное общение. Члены правящего класса решали в них, что хорошо для всей Англии, всего Соединенного Королевства, всей Британской империи.

Даже на фронтах Первой мировой войны возникали новые клубы. Возник клуб «Батальон спортсменов», в который брали «имеющих опыт стрельбы и охоты…», причем исключительно «представителей высшего и среднего класса». Известен «Батальон коротышек», для людей ростом не выше 160 сантиметров, и как минимум три фронтовых футбольных клуба.

Только после Второй мировой войны число клубов стремительно сократилось со 120 в 1945 году до 40 в 1985-м. Но и сегодня говорят: «Нет ничего такого, что не могло бы быть решено в течение часа за бокалом шерри в Уайтс-клубе».

Кому же служил Майкрофт Холмс?!

Уже понятно: Майкрофт Холмс не мог работать вне клубной системы. Мало сказать, что Майкрофт Холмс служил своему государству. То есть государству он тоже служил, но государству очень уж своеобразному. Вероятно, для Майрофта Холмса (как, впрочем, и для Ватсона и Шерлока Холмса) «государством» была совокупность людей, имевших некий образовательный, культурный и экономический уровень. Тех, кто посещает клубы… И не клуб воров, разумеется. Тех, кто ездит в кебах, а не водит кебы. Кто покупает цветочки у уличных торговок, но не сами уличные торговки.

Чтобы понять это до конца, нам предстоит рассмотреть, как же было устроено английское общество. То общество, в которое входили Ватсон и Холмс.

Глава 3 Общество, к которому они принадлежали: верхушка

– Разве можно так обращаться с королевой?!

– С этой – можно.

Л. Кэролл

Общество, победившее государство

Начиная с XIII века английское общество одерживало над государством одну победу над другой. Конечно, государство вовсе не было уничтожено. Но государство было все более ограничено в своих действиях по отношению к частному человеку.

Ограничения были совершенно различными в зависимости от того, к какому классу принадлежит человек, – то есть в зависимости от того, сколько у него денег. Ограничения были слабыми в отношении нищих и бездомных, их государство порой жестоко тиранило. Намного меньше могли сделать чиновники и слуги королей в отношении богатых, особенно наследственных богачей.

Если англичанин совсем богат и знатен, то он как бы сам по себе – часть государства.

В эпоху Ватсона и Холмса англичанин жил в мире, где роль государства в повседневной жизни не так уж велика, а вот принадлежность к некому общественному рангу определяет почти все.

Общественная иерархия

Иерархия есть в любом обществе, вопрос – на чем именно она построена. Иерархия английского общества построена исключительно на деньгах.

Это трудно понять россиянину, да и вообще всякому континентальному европейцу: наша иерархия намного сложнее. Наша иерархия включает род занятий, ученость, образование, заслуги перед обществом и государством.

В Англии все это имеет значение только в том случае, если вы превращаете свои «другие достижения» в деньги. Более того – сама возможность иметь эти «другие достижения» прямо зависит от вашего богатства.

И еще одно… Важны даже не сами деньги. Важны наследственные деньги. Вы лично можете иметь какое угодно состояние. Но верхи английского общества оценят вас по тому, какое состояние имел и передал вам ваш отец, а еще лучше – дед. Верхи прекрасно знают, как легко лопаются и исчезают случайно полученные состояния. Изволь доказать свою устойчивость, наследственную принадлежность к богачам. Изволь приобрести поместье или хотя бы землю в городе. То есть изволь стать владельцем некой части инфраструктуры Англии.

Типичный путь в дворянство проделала семья изобретателя Ричарда Аркрайта. В 1785 году все его патенты были аннулированы судом, но в 1786 году он получил дворянство.

Сын начинателя промышленного способа производства, Роберт Аркрайт-младший (1755–1843) не известен решительно никакими достижениями. Разве что тем, что стал шерифом Дербишира, владельцем замка Уиллерсли. Джентльмен, живущий на ренту со своего поместья, и не более.

Известен он еще тем, что в 1790 году был изображен на портрете, сделанном одни из самых выдающихся живописцев XVIII столетия – Джозефом Райтом из Дерби (1734–1797).

Семейство Аркрайтов существует до сих пор. Они учатся в Оксфорде, занимают высокие должности… Словом, потомки купца и промышленника стали настоящими джентльменами. Таких буржуа, сделавших первые шаги во дворянство, и их потомков мы встретим немало в «Приключениях Шерлока Холмса».

Старательная классификация

Чаще всего в Англии применяют классификацию общественных слоев, введенную в 1940-е годы американским социологом Ллойдом Уильямом Уорнером (1898–1970). Но деление на девять имущественных классов существовало задолго до XX столетия.

По крайней мере, о «высшем среднем классе» и о «низшем высшем классе» рассуждали в газете «Таймс» еще в 1830-1850-е годы – за 100 лет до Ллойда Уоркера.

Как видно, Ллойд Уоркер принял и перенес на американскую почву то, что уже было, – только придал классификации большую систематичность. Впрочем, сам Уорнер определял социальный класс как «два или более слоя людей, в существование которых верят члены данного сообщества».

Преставления о том, каковы границы принадлежности к тому или иному классу, чем именно владеют и как себя ведут люди этих категорий, менялось от века к веку. Тем не менее англичане верят в такие классы и обычно могут легко указать, к какому классу относятся они сами, их знакомые, родственники и соседи. Обычно принадлежность к классу не надо специально определять: она очевидна в зависимости от того, где именно человек живет, каков его уровень и образ жизни. Так было и в XVIII веке, и в эпоху Ватсона и Холмса. Так и теперь.

Конечно, существуют и другие классификации. Одну из них приводит Карен Хьюитт, из 11 классов. Другую предложили британские ученые, проводившие исследования по заказу Би-би-си. Они предлагают деление на семь классов, от элиты до тех, кого они называют «прекариатом» (то есть «запролетариатом»): людей, вообще не имеющих стабильного источника дохода.

Есть и классификации, учитывающие пять категорий общества.[65]

Разумеется, «классовую систему» регулярно «хоронят».

Ивлин Во (1903–1966) тосковал об упадке английской аристократии. В 1945 году он уверял, что сложная классовая структура сложилась «почти втайне» и что она скоро отомрет.

Примерно в то же время Джордж Оруэлл был уверен, что классовая система исчезнет после войны.

Прошло больше 70 лет… И вот совсем недавно, уже в XXI столетии, сотрудник Калифорнийского университета Грегори Кларк выяснил: для перехода из высших или низших слоев общества в средний класс в Британии должно смениться около десяти поколений.

Дальше – больше: Кларк выяснил, что в списках студентов Оксфордского и Кембриджского университетов, выгодоприобретателей по заверенным у нотариуса завещаниям, среди членов парламента постоянно встречаются фамилии, известные из «Книги страшного суда» 1068 года.

Правда, не очень понятно, в чем тут дело – в консерватизме английского общества или в том, что всегда и везде элита разворачивается поколениями и веками, и что способности – явление все же генетическое.

Итак, Ватсон и Холмс хорошо знали: общество делится на низший, высший и средний классы, а каждый из них – на три категории: тоже низшую, высшую и среднюю.

Как Ватсон и Холмс имели дело с верхним высшим классом

Верхний высший класс – это «аристократия по крови»: те, кто родились богатыми аристократами.

Верхний средний класс – богачи, скопившие не столь несметные богатства и еще не ставшие владельцами земель.

Верхний низший класс – «новые богатые», еще не создавшие мощные родовые кланы, не захватившие высшие посты в промышленности, бизнесе, политике. Нувориш, разбогатевший на торговле мануфактурой, в конце XX века – эстрадная певичка или киноактер могут быть даже богаче человека из высшего среднего класса, но они еще не доказали своей принадлежности к верхам.

Таких, как один из клиентов Холмса, даже среди верхнего высшего класса не так много: «"Холдернесс, шестой герцог, кавалер Ордена подвязки, член Тайного совета…" и так далее, до бесконечности. "Барон Боверли, граф Карлтон…" Боже мой, сколько титулов! "Председатель суда графства Хэллемшир (с 1900). Женат на Эдит, дочери сэра Чарльза Эпплдора (1888). Единственный сын и наследник – лорд Солтайр. Владелец двухсот пятидесяти тысяч акров земли. Рудники в Ланкашире и Уэльсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас; Холдернесс-холл, Хэллемшир; замок Карлтон, Бангор, Уэльс. Лорд Адмиралтейства (1872), министр…" Словом, человек известный, пожалуй, один из самых известных в нашей стране».[66]

Внесем ясность в один немаловажный вопрос…

Высшая аристократия Соединенного Королевства имеет строжайшую иерархию. Конечно же, герцоги намного важнее маркизов. Герцогов всего 35, а маркизов – 45. Маркизы важнее графов: графов 121 в Великобритании, из них 51 – в Англии. Графы важнее 110 виконтов. Виконты важнее 200 баронов.

Герцоги тоже не равны.

Герцог Англии – это самый важный титул, присвоенный английскими королями в период с 1337 по 1707 год.

Герцог Шотландии чуть менее важен. Он присваивался шотландскими королями в период с 1398 по 1707 год.

Герцог Ирландии – этот титул присвоен в период с 1661 по 1868 год.

Герцог Великобритании тоже очень почтенен, но меньше первых двух. Он присвоен в период с 1707 по 1801 год.

Титул герцога Соединенного Королевства присваивался с 1801 года по настоящее время.

Чем важнее титул, тем ближе к королю будет стоять носитель титула на официальных приемах и торжествах.

Если Холдернесс в 1894 году был шестым герцогом, его предки получили титул явно ДО 1801 года. От слова «Холдернесс» просто «пахнет» Шотландией. Видимо, это герцог Шотландии. Очень, очень почтенный титул. Герцог входит в первые 20 или 30 высших аристократических семей.

Конечно, в верхний высший класс входят не только носители титулов. Вторые и третьи сыновья наследуют титулы поскромнее, семьи разрастаются, 20-30-50 родственников носителя титула тоже входят в высшую аристократию. И все-таки их очень немного.

В 1890–1900 годах в Соединенном Королевстве жило порядка 35 миллионов человек. Из них людей верхнего высшего класса – порядка трех тысяч семей, максимально 15 или 20 тысяч человек.

Внесем ясность в еще один вопрос.

250 тысяч акров земли – это примерно 100 тысяч гектаров. Одна тысяча квадратных километров. Напомним, что вся площадь Англии не превышает 130 тысяч квадратных километров, а острова Великобритания, Англии и Шотландии вместе – 229 946 квадратных километров.

Клиентом Шерлока Холмса становится человек, владеющий на правах частной собственности 0,6 процента площади всей Англии. И уж наверное, не зыбучих песков и вересковых пустошей. Очевидный представитель верхнего высшего класса.

Второй раз представители верхнего высшего класса появляются, когда «нам предстоит перенестись в высшее общество, Ватсон: хрустящая бумага с гербом, монограмма "Ю.Б.", и, судя по адресу, дом расположен в одном из самых живописных мест графства»[67].

Далеко не все герцоги и графы богаты. Но хотя бы теоретически у них должны быть и бумага с гербом, и роскошное имение – не кусок земли, который они обрабатывают, чтобы прокормиться, а частный парк, в котором стоит большой трех или четырехэтажный дом.

Вот и в Эби-Грейндж герои едут «до ворот большого ухоженного парка. На растерянном лице старого привратника, распахнувшего перед нами ворота, читалось пережитое потрясение. Мы проехали по широкой аллее, вдоль которой росли древние вязы, кроны которых сходились наверху в виде арки, и подкатили к крыльцу невысокого, растянутого вширь здания, украшенного колоннами в излюбленном неоклассическом стиле Палладио. Центральная часть здания, заросшая плющом, вероятно, была построена очень давно, однако большие современные окна говорили о том, что хозяин дома желал идти в ногу со временем и внес в архитектуру здания отдельные усовершенствования».

Конечно же, в доме много комнат, живут хозяева весьма свободно. «Я расскажу вам, что здесь произошло. Возможно, вам уже сказали, что комнаты слуг находятся в новом крыле. Все остальные комнаты и кухня расположены в главном здании. На верхнем этаже находятся наша общая с мужем спальня и спальня моей горничной Терезы. Прямо под ней расположена моя комната, в которой я провожу большую часть времени. По вечерам, кроме меня, моего мужа и Терезы, в главном здании никого не бывает, и ни единый звук не может потревожить тех, кто находится в дальнем крыле. Должно быть, грабители знали об этом, иначе они не действовали бы так дерзко. Сэр Юстас ушел спать примерно в половине одиннадцатого. Слуги тоже уже разошлись. Только моя горничная еще не спала, она была у себя в комнате наверху, ожидая, когда я позову ее готовиться ко сну. Я сидела здесь и читала. В начале двенадцатого, прежде чем подняться к себе, я обошла все комнаты: я всегда делаю это сама, потому что на сэра Юстаса, как я уже объяснила, положиться было нельзя. Я заглянула на кухню, в буфетную, в оружейную комнату, в бильярдную, в гостиную и, наконец, в парадную столовую».[68]

Обстановка соответствующая: «Столовая представляла собой очень большое помещение с высоким дубовым потолком, украшенным резьбой. На стенах, обитых дубом, были развешаны оленьи головы и коллекция старинного оружия. В дальнем конце комнаты находилось французское окно, о котором мы уже слышали. В окна с правой стороны лился свет холодного зимнего солнца. Слева располагался большой, сильно утопленный в стену камин, над которым нависала массивная полка из дуба. Возле камина стоял тяжелый дубовый стул с перекладинами у основания и подлокотниками».

Что весьма интересно – герои Конан Дойля уважают аристократию. Но все аристократы, с которыми сталкивается Шерлок Холмс, до единого – мерзавцы и преступники.

Шестой герцог Холдернесс скрывает, что его секретарь Джеймс Уайлдер – его незаконнорожденный сын. Расстаться с сыном герцог не в силах, а тот узнал, кто он такой, и «старался всячески использовать свои сыновние права, держа меня в страхе перед разоблачением». Герцог опасается, что незаконный сын прикончит законного: ведь у него «тяготение к дурному обществу». Приходится отправить юного лорда Солтайра в интернат, но и там Джеймс Уайлдер чуть не добрался до него.

Но это еще что! Герцог Брэкенстолл – куда более экзотическая личность.

«Трезвый он был еще ничего, но стоило ему напиться или даже немного выпить, потому как совсем трезвым он почти не бывал, как он превращался в настоящее чудовище. В такие моменты в него будто дьявол вселялся и он был способен на все. Несмотря на высокий титул и богатство, он, говорят, пару раз едва не попал за решетку. Однажды он облил керосином и поджег собаку ее светлости. Скандал с трудом удалось замять. В другой раз он швырнул в Терезу Райт графин – тоже был шум».

«Да, сэр, это правда, что он бросил в меня графин. Он назвал мою хозяйку нехорошим словом, а я сказала ему, что он не посмел бы с ней так разговаривать, если бы здесь был ее брат. Тогда он и швырнул в меня графин. Да пусть бы он бросил в меня хоть дюжину этих графинов, лишь бы не трогал мою птичку. Он ужасно с ней обращался, а она слишком гордая и никогда не жаловалась. Она и мне рассказывала не все. Она так и не сказала мне, откуда у нее на руках появились эти пятна, которые вы заметили сегодня утром. Но я-то знаю, что он колол ей руки шляпной булавкой. Это был сущий дьявол – Господи, прости, что я так говорю о покойном, но другого такого негодяя не сыскать в целом свете»[69].

В общем, высокопоставленный алкоголик и подонок. Это тип, который никогда не смог бы сам занять такое положение в обществе и приобрести такое богатство. Ползучий гад, герцог Брэкенстолл все получил по наследству… Ничтожный и отвратительный вырожденец, паразитирующий на заслугах предков.

Неудивительно, что бывшая «мисс Мэри Фрэйзер из Аделаиды», а теперь несчастная «леди Брэкенстолл из Эбби-Грейндж» намного выше и приличнее мужа. А уж влюбленный в нее капитан Кроукер – просто сокровище. Эти «простые» люди несравненно привлекательнее гнусного аристократа.

Решение Шерлока Холмса имитировать суд присяжных и отпустить капитана Кроукера глубоко закономерно.

Несомненно, Шерлок Холмс и Ватсон очень лояльны к высшему обществу Великобритании. Но похоже, Конан Дойль невольно, непроизвольно выдает некую тайну высшей английской аристократии… Действительно: можно ли ожидать чего-то слишком уж хорошего от потомков разбойников? По убеждениям англичан – как раз нельзя. Это у нас «сын за отца не отвечает». В Англии – очень даже отвечает! И сын за отца, и даже правнук за прадеда. Порода сказывается – говорят англичане.

Порода… Какая?! «Примерно в полумиле от деревни, в старом парке, знаменитом громадными буками, стоит древний помещичий дом. Часть этого достопочтенного строения восходит к временам первого Крестового похода, когда Хьюго де Капус выстроил замок в центре поместья, пожалованного ему Рыжим королем. В тысяча пятьсот сорок третьем году его уничтожил пожар, и кое-какие закопченные угловые камни нашли применение, когда в царствование Якова Первого на развалинах феодального замка поднялся кирпичный помещичий дом с множеством фронтонов и узкими ромбовидными окнами»[70].

Кто же пожаловал имение предку современного помещика?

Вильгельм Второй Рыжий (1066–1100), английский король с 1087 года, третий сын Вильгельма Завоевателя – нормандского герцога, сумевшего захватить Англию в 1066 году. Из многочисленных сыновей Вильгельма I Завоевателя Вильгельм Рыжий был ближе других к отцу. Воинственный, патологически безжалостный, он пользовался особой любовью папы. Всю свою жизнь он воевал со старшим братом, старшим сыном Вильгельма, Робертом III, по прозвищу Куртгез (Короткие штаны; 1054–1134). Впрочем Куртгез отличался еще более гнусным характером. Возможно, виноват сам добрый папа Вильгельм: он все время посмеивался над сыном, не доверял ему и не допускал его к власти.

Многие считают, что если бы Вильгельм II просидел на троне подольше, англо-нормандское государство развалилось бы: он не заботился о подданных, а к завоеванным англосаксам относился с величайшим пренебрежением. Убили короля во время охоты, как бы случайной стрелой. За убийством стоял его младший брат, Генрих. Узнав о смерти брата, он оставил на месте его труп и во весь опор помчался в Винчестер, где захватил королевскую казну.

Вероятно, получивший землю вассал вызывал самые добрые чувства у короля-сюзерена. Каков царь – таковы и бояре.

При каком же короле поднялся красивый кирпичный дом?

Сын Марии Стюарт, шотландский король Яков VI (1566–1625) правил в Англии с 1603 года под именем Якова I. Государства не объединились, но король общий. Дальний родственник Тюдоров, но Стюарт по отцу. Шотландец и француз по крови, Яков Стюарт не слишком хорошо знал Англию и не чрезмерно ее любил.

Королю не хватало денег, он постоянно ссорился с парламентом за право вводить новые налоги. Он учредил новый титул баронета, то есть «маленького барона». Получить титул мог всякий, внесший в казну 1 080 фунтов стерлингов. Впрочем, продавали и титулы виконта, барона и графа… Суммы были побольше, до трех тысяч фунтов, всякий раз другие. Но денег все равно королю не хватало.

При нем-то владелец поместья и расширил свое жилище.

Лошади негодяя «Хейза были подкованы так, что их следы можно было принять за отпечатки коровьих копыт. Кто его надоумил сделать это – уж не мистер ли Уайлдер?

Минуту герцог молчал, сосредоточенно сдвинув брови. Потом он открыл дверь в соседнюю комнату, представлявшую собой настоящий музей, подвел нас к витрине в дальнем ее углу и показал на надпись под стеклом. "Эти подковы, – прочитали мы, – найдены при раскопках крепостного рва в Холдернесс-холле. Они предназначались для лошадей, но их выковывали в форме раздвоенного коровьего копыта. По-видимому, магнаты Холдернесс-холла, занимавшиеся разбоем в Средние века, применяли этот способ, чтобы сбивать погоню со следа"»[71].

Как видите, слова о потомках разбойников – вовсе не преувеличение и не проявление какой-то злобности автора к английской аристократии.

Что тут сказать… Конечно, в России тоже встречались и встречаются разбойники… Но мы по крайней мере не делаем их графами и герцогами. Наши цари не торговали титулами князя, не создавали специальный титул «княжонка», чтобы продавать его желающим.

Как Ватсон и Холмс имели дело с верхним средним и верхним низшим классами

Последний сборник рассказов о Шерлоке Холмсе, написанных в 1921–1927 годах, Артур Конан-Дойль выпустил в 1927 году. Этот сборник открывается рассказом о том, как мисс Вайолет де Мервилл охмурил некий немецко-австрийский авантюрист барон Грюнер[72].

Ее папу, знаменитого генерала «Де Мервилла окончательно сломила эта история. Некогда бесстрашный солдат полностью деморализован. Он утратил мужество и самообладание, не раз выручавшие его на поле брани, превратился в жалкого, беспомощного старика, совершенно неспособного противостоять этому австрийцу, умному и волевому негодяю».

Заказчик Холмса, – некий таинственный и очень важный аристократ, имя которого не называется. Это последняя мимолетная встреча с представителями верхнего высшего класса. Но представители более низких страт высшего класса появляются постоянно.

Хотя бы граф Негретто Сильвиус, которому Шерлок Холмс сообщает: у него записано все, «что касается смерти старой миссис Гаролд, оставившей вам свое владение в Блимере, которое вы так поспешно проиграли.

– Что за чушь!

– И вся история мисс Минни Уоррендер.

– Бросьте! Вы ничего из этого не выжмете.

– И много еще чего, граф. Ограбление в экспрессе по пути на Ривьеру 13 февраля 1892 года. И подделка чека Лионского банка в том же году»[73].

Лорд Кантлмир – никак не преступник. «Это знаменитый пэр, представляющий интересы августейших особ». Но и он не особенно приятен. Холмсу приходиться проучить старого лорда, подсунув «огромный желтый бриллиант» в карман его пальто.[74]

В «Знатном холостяке» появляется лорд Сент-Саймон. Он весьма знатен: порукой тому уже двойная фамилия. Но он далеко не богат… Верхний средний класс. И не криминальный элемент, типа собрата по сословию Негретто Сильвиуса.

Вроде бы Сент-Саймон – скорее жертва… Если и не преступления, то по крайней мере некой нехорошей истории… Путешествуя по Соединенным Штатам, он влюбляется в мисс Алису Доран – дочку золотоискателя. Ее отцу «посчастливилось напасть на богатую золотоносную жилу, он удачно поместил капитал и быстро пошел в гору»[75]. А жених Алисы Доран, Фрэнсис Хей Маултон, разорился. Отец не желает и слышать о браке, но молодые люди все же тайно женятся. Парень кидается искать золото, и приходит известие – его убили апачи.

Девушка убеждена, что ее жених погиб, и готова выйти замуж за лорда Сент-Саймона. А «Фрэнк, оказывается, попал в плен к апачам, бежал, приехал во Фриско, узнал, что я, считая его умершим, уехала в Англию, поспешил вслед за мной сюда и, наконец, разыскал меня как раз в день моей второй свадьбы».

Исчезновение невесты непосредственно из-под венца делает лорда Саймона откровенно пострадавшей стороной. Человеком, с которым очень нехорошо поступили.

И словно назло Конан Дойль уточняет: за невестой лорд Сент-Саймон брал большое приданое. Трагедия как-то переходит в другое качество.

А тут еще история с «Флорой Миллар – женщиной, которая утром того же дня устроила скандал в доме мистера Дорана. Сейчас она арестована.

– Ах да, расскажите, пожалуйста, об этой молодой особе и о характере ваших отношений.

Лорд Сент-Саймон пожал плечами и поднял брови.

– В течение нескольких лет мы были с ней в дружеских, я бы даже сказал, в очень дружеских отношениях. Она танцевала в "Аллегро". Я обошелся с ней, как подобает благородному человеку, и она не может иметь ко мне никаких претензий, но вы же знаете женщин, мистер Холмс. Флора – очаровательное существо, но она чересчур импульсивна и до безумия влюблена в меня. Узнав, что я собираюсь жениться, она начала писать мне ужасные письма, и, говоря откровенно, я только потому и устроил такую скромную свадьбу, что боялся скандала в церкви. Едва мы успели приехать после венчания, как она прибежала к дому мистера Дорана и сделала попытку проникнуть туда, выкрикивая при этом оскорбления и даже угрозы по адресу моей жены. Однако, предвидя возможность чего-либо в этом роде, я заранее пригласил двух полицейских в штатском, и те быстро выпроводили ее. Как только Флора поняла, что скандалом тут не поможешь, она сразу успокоилась»[76].

Что тут сказать? Спать, значит, с танцовщицей можно, а вот жениться… И вообще выставить ее прочь с полицией – пустяки, дело житейское. В общем, лорду начинаешь сочувствовать значительно меньше.

В рассказе «Второе пятно» в кабинете Холмса «появились два человека, пользующиеся европейской известностью. Один из них, строгий, надменный, с орлиным профилем и властным взглядом, был не кто иной, как знаменитый лорд Беллинджер, дважды занимавший пост премьер-министра Великобритании. Второй, элегантный брюнет с правильными чертами лица, еще не достигший среднего возраста и одаренный не только красотой, но и тонким умом, был Трелони Хоуп, пэр Англии и министр по европейским делам, самый многообещающий государственный деятель нашей страны»[77].

О богатстве сих государственных мужей Конан Дойль ничего не сообщает. Видимо, тоже верхний средний класс. И у них в семье – тоже поганая тайна!

Оказывается, важнейшее письмо украла леди Хильда Хоуп, потому что ее шантажировал международный преступник Лукас. Шантажировал ее собственным девичьим письмом, написанным до знакомства с мужем. Счастье, что Лукаса убила его разъяренная любовница (видимо, итальянка или испанка).

В «Морском договоре» действует племянник лорда Холдхерста Перси Фелпс. Лорд невероятно влиятелен, но Холмс, конечно же, сразу выводит лорда на чистую воду!

«А он ничего, – сказал Холмс, когда мы вышли на Уайтхолл. – Только очень уж держится за свое кресло. Он далеко не богат, а расходов так много! Вы заметили, что ему пришлось набить новые подметки на ботинки?»[78]

Сам Перси Фелпс собирается жениться на мисс Харрисон.

«У этой девушки сильный характер.

– Да, и, по-моему, прямой. Если только я не ошибаюсь. Отец мистера и мисс Харрисон – владелец фабрики, выпускающей металлические изделия, – живет где-то в Нортумберленде. Фелпс обручился с ней прошлой зимой, путешествуя по стране; потом она приехала к нему в сопровождении брата, чтобы познакомиться с будущей родней. Потом случилась история с договором, и она осталась ухаживать за женихом»[79].

Любопытно, что о леди Хильде Хоуп сообщается в основном, что она – «самая очаровательная женщина в Лондоне. Я часто слышал о красоте младшей дочери герцога Белминстера, но ни одно описание ее, ни одна фотография не могли передать удивительное, мягкое обаяние и прелестные краски ее тонкого лица». В общем, «это была настоящая королева – высокая, грациозная и очень женственная»[80].

Но высокие душевные качества Конан Дойль обнаруживает то у бывшей мисс Мэри Фрэйзер из Аделаиды, то у американки Алисы Доран, то даже у танцовщицы Флоры Милар. Вряд ли бы их светлость Хильда Хоуп смогла вести себя так отважно, так биться за свою любовь, как мисс Милар, девица совершенно иного круга. Их светлость то изволили спасать «репутацию», украв важнейший документ, поставив на край гибели собственного мужа.

Вот и в «Морском договоре» девушка с железным характером, преданная жениху и реально помогающая ему, – дочь владельца железоделательной фабрики, особа среднего высшего класса. Не ее предки грабили на больших дорогах, подковывая лошадей подобием коровьих копыт. Куда уж Энни Харрисон до славной британской аристократии!

В этой семье тоже живет своя отвратительная тайна: брат Энни, Джозеф Харрисон, и похищает важнейший договор. Но все же преступник на этот раз не сам владелец дома, не лорд Холдхерст. Все же не самая верхушка аристократии.

Верхний средний класс появляется в нескольких других рассказах: в «Месгрейвском обряде», «Пестрой ленте», «Серебряном», «Рейгетском сквайре» действуют средней руки помещики… Это не владельцы несметных богатств, но люди весьма и весьма обеспеченные. И это потомственная, во многих поколениях, знать – верхний средний класс.

Что характерно – все они тоже не особенные сокровища! Не лучше графов и герцогов. Рейгетские сквайры, отец и сын, пытаются похитить важные документы и в конце концов оказываются мерзейшими убийцами собственного слуги[81].

Полковник Ройлотт – представитель даже высшего низшего класса. «Он является последним отпрыском одной из старейших саксонских фамилий в Англии, Ройлоттов из Сток-Морона, у западной границы Суррея.

Холмс кивнул головой.

– Мне знакомо это имя, – сказал он.

– Было время, когда семья Ройлоттов была одной из самых богатых в Англии. На севере владения Ройлоттов простирались до Беркшира, а на западе – до Гэмпшира. Но в прошлом столетии четыре поколения подряд проматывали семейное состояние, пока наконец один из наследников, страстный игрок, окончательно не разорил семью во времена регентства. От прежних поместий остались лишь несколько акров земли да старинный дом, построенный лет двести назад и грозящий рухнуть под бременем закладных. Последний помещик из этого рода влачил в своем доме жалкое существование нищего аристократа. Но его единственный сын, мой отчим, поняв, что надо как-то приспосабливаться к новому положению вещей, взял взаймы у какого-то родственника необходимую сумму денег, поступил в университет, окончил его с дипломом врача и уехал в Калькутту, где благодаря своему искусству и выдержке вскоре приобрел широкую практику. Но вот в доме у него случилась кража, и Ройлотт в припадке бешенства избил до смерти туземца-дворецкого. С трудом избежав смертной казни, он долгое время томился в тюрьме, а потом возвратился в Англию угрюмым и разочарованным человеком»[82].

Ройлотт живет в родовом поместье в Сток-Морон. Наследие его жены дает доход до тысячи фунтов в год – то есть, не шевеля пальцем, Ройлотт имеет весьма высокий пассивный доход.

А он «заперся в усадьбе и очень редко выходил из дому, а если и выходил, то всякий раз затевал безобразную ссору с первым же человеком, который попадался ему на пути. Бешеная вспыльчивость, доходящая до исступления, передавалась по мужской линии всем представителям этого рода, а у моего отчима она, вероятно, еще более усилилась благодаря долгому пребыванию в тропиках. Много было у него яростных столкновений с соседями, два раза дело кончалось полицейским участком. Он сделался грозой всего селения… Нужно сказать, что он человек невероятной физической силы, и, так как в припадке гнева совершенно не владеет собой, люди при встрече с ним буквально шарахались в сторону.

На прошлой неделе он швырнул в реку местного кузнеца, и, чтобы откупиться от публичного скандала, мне пришлось отдать все деньги, какие я могла собрать. Единственные друзья его – кочующие цыгане, он позволяет этим бродягам раскидывать шатры на небольшом, заросшем ежевикой клочке земли, составляющем все его родовое поместье, и порой кочует вместе с ними, по целым неделям не возвращаясь домой»[83].

Видимо, в этом человеке словно бы оживают такие же «достойные» предки, которые то сколачивали громадное богатство, то четыре поколения пропивали его и проигрывали в карты.

Теперь Ройлотт не останавливается перед тем, чтобы убить обеих падчериц: выйдя замуж, они унесут с собой часть наследства своей матери.

Еще один разорившийся аристократ – полковник Себастиан Моран, наемный убийца профессора Мориарти: «жестокие, стального оттенка, глаза с нависшими веками и циничным взглядом, хищный, ястребиный нос и глубокие морщины, избороздившие лоб, указывали, что сама природа позаботилась наделить его признаками, свидетельствовавшими об опасности этого субъекта для общества».

Но самый настоящий аристократ! «Моран Себастьян, полковник в отставке. Служил в первом саперном бангалурском полку. Родился в Лондоне в 1840 году. Сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего английского посланника в Персии. Окончил Итонский колледж и Оксфордский университет. Участвовал в кампаниях Джовакской, Афганской, Чарасиабской (дипломатическим курьером), Шерпурской и Кабульской. Автор книг: "Охота на крупного зверя в Западных Гималаях" (1881) и "Три месяца в джунглях" (1884). Адрес: Кондуит-стрит. Клубы: Англо-индийский, Тэнкервилский и карточный клуб "Бэгетель". На полях четким почерком Холмса было написано: "Самый опасный человек в Лондоне после Мориарти".

– Странно, – сказал я, возвращая Холмсу книгу. – Казалось бы, его путь – это путь честного солдата.

– Вы правы, – ответил Холмс. – До известного момента он не делал ничего дурного. Это был человек с железными нервами, и в Индии до сих пор ходят легенды о том, как он прополз по высохшему руслу реки и спас человека, вырвав его из когтей раненого тигра. Есть такие деревья, Ватсон, которые растут нормально до определенной высоты, а потом вдруг обнаруживают в своем развитии какое-нибудь уродливое отклонение от нормы. Это часто случается и с людьми. Согласно моей теории, каждый индивидуум повторяет в своем развитии историю развития всех своих предков, и я считаю, что каждый неожиданный поворот в сторону добра или зла объясняется каким-нибудь сильным влиянием, источник которого надо искать в родословной человека. И следовательно, его биография является как бы отражением в миниатюре биографии всей семьи»[84].

Если принять всерьез теорию Холмса, страшно подумать, какова история высших аристократических семей Британии. Исходя не только из судьбы полковника Себастиана Морана, но и почти всех, кого он описывает. Читать страшно.

Правда, есть и такое объяснение: «Сэр Роберт принадлежит к весьма уважаемой фамилии. Но в орлином гнезде иногда встречаются вороны»[85]. Однако многовато оказывается «ворон», и все это птицы довольно одинакового свойства: невероятно агрессивные и злобные. Что Ройтлотт, что сэр Роберт Норбертон, который недавно «избил кнутом Сэма Брюэра, хорошо известного ростовщика с Керзон-стрит. Это случилось на Нью-Маркетской пустоши. Он забил беднягу чуть не до смерти»[86].

Асоциальное поведение и агрессивность английского высшего класс» отмечаются во множестве произведений английской классики – в том числе и в других произведениях сэра Артура Конан Дойля[87].

Видимо, это их яркая черта, которая сразу бросается в глаза.

Если эти люди и не совершают ограблений и убийств, их действия, говоря мягко, довольно-таки аморальны. Как все тот же сэр Роберт Норбертон, который скрыл смерть своей сестры, похоронил ее в одном из родовых склепов, а кости из этого склепа сжег. Зачем, он рассказывает сам: «Я живу на деньги сестры, леди Беатрис, однако всем известно, что рента поступает только до тех пор, пока она жива. Я попал в лапы к ростовщикам. Я всегда понимал, что, как только сестра умрет, кредиторы налетят на меня, как стая стервятников. Все пойдет к чертям: мои конюшни, лошади – все. Так вот, мистер Холмс: неделю назад моя сестра умерла.

– И вы никому не сказали!

– А что мне было делать? Меня ожидал полный крах. Если бы я смог оттянуть сообщение о ее смерти на три недели, все обошлось бы. Муж ее горничной – вот этот человек – актер. И нам, то есть мне, пришло в голову, чтобы он сыграл роль моей сестры. Ему приходилось лишь выезжать каждый день на прогулку, а в комнатах с ним всегда была только горничная. Организовать представление оказалось нетрудно. Сестра умерла от водянки, мучившей ее уже давно».

Ну не преступник же он? Сестру вроде бы, собственноручно не прикончил… По крайней мере, по его собственным словам. И в результате «эта история закончилась для сэра Роберта гораздо удачнее, чем он того заслуживал. Шоскомбский Принц все-таки выиграл дерби. Его владелец заработал на этом восемьдесят тысяч фунтов и сполна расплатился с кредиторами, которые вопреки его ожиданиям согласились подождать до дня скачек. После уплаты всех долгов у него осталось еще достаточно денег, чтобы вести привычный образ жизни. Полиция и коронер отнеслись на удивление снисходительно к его странному поступку и ограничились мягким порицанием за небольшую задержку с регистрацией кончины леди Беатрис. В целом можно сказать, что инцидент почти не отразился на карьере удачливого баронета и сейчас он доживает свой век почтенным господином».[88]

Аристократы и владельцы имений появляются в 17 рассказах из 56, и в двух из четырех повестей о Шерлоке Холмсе. Только в двух рассказах о Шерлоке Холмсе, где появляются владельцы поместий, преступником оказывается не хозяин, а слуга. Да и то в одном из них аристократ выступает не в самом лучшем виде.

В «Серебряном» коня полковника Росса пытается искалечить «Джон Стрэкер, прослуживший у полковника двенадцать лет, из которых пять лет он был жокеем, пока не стал слишком тяжел для положенного веса. Обязанности свои он всегда выполнял образцово и был преданным слугой». А потом спутался с дамой, которой нужны были деньги, и был убит жеребцом, которого пытался искалечить…

«Счет показал, что в деле замешана женщина, вкусы которой требуют денег. Как ни щедро вы платите своим слугам, полковник, трудно представить, чтобы они могли платить по двадцать гиней за туалет своей любовницы. Я незаметно расспросил миссис Стрэкер об этом платье и, удостоверившись, что она его в глаза не видела, записал адрес портнихи. Я был уверен, что, когда покажу ей фотографию Стрэкера, таинственный Дербишир развеется, как дым. Теперь уже клубок стал разматываться легко. Стрэкер завел лошадь в овраг, чтобы огня свечи не было видно. Симпсон, убегая, потерял галстук, Стрэкер увидел его и для чего-то подобрал, может быть, хотел завязать лошади ногу. Спустившись в овраг, он чиркнул спичкой за крупом лошади, но испуганное внезапной вспышкой животное, почувствовавшее к тому же опасность, рванулось прочь и случайно ударило Стрэкера копытом в лоб. Стрэкер, несмотря на дождь, уже успел снять плащ – операция ведь предстояла тонкая. Падая от удара, он поранил себе бедро. Мой рассказ убедителен?»[89]

Но и в этом рассказе про недостойного слугу, предающего своего благодетеля, является преступный джентльмен – тренер мистер Сайлес Браун. Гнусный тип! «– Такой великолепной смеси наглости, трусости и подлости, как у мистера Сайлеса Брауна, я давно не встречал, – сказал Холмс, устало шагая рядом со мной по склону.

– Значит, лошадь у него?

– Он сначала на дыбы взвился, отрицая все. Но я так подробно описал ему утро вторника, шаг за шагом, что он поверил, будто я все видел собственными глазами».

Естественно, «немолодой мужчина свирепого вида с хлыстом в руке» после беседы с Холмсом резко переменился: «лицо у него стало пепельно-серым, лоб покрылся каплями пота, хлыст прыгал в трясущихся руках. Куда девалась наглая самоуверенность этого человека!»

Так что выходит, и в «Серебряном» полковник Росс – жертва не только слуги, но и человека своего круга.

В определенной степени жертвой своего слуги оказывается и Реджинальд Месгрейв. «По наружности это был типичный аристократ: тонкое лицо, нос с горбинкой, большие глаза, небрежные, но изысканные манеры. Это и в самом деле был отпрыск одного из древнейших родов королевства, хотя и младшей его ветви, которая еще в шестнадцатом веке отделилась от северных Месгрейвов и обосновалась в Западном Суссексе, а замок Харлстон – резиденция Месгрейвов – является, пожалуй, одним из самых старинных зданий графства. Казалось, дом, где он родился, оставил свой отпечаток на внешности этого человека, и, когда я смотрел на его бледное, с резкими чертами лицо и горделивую осанку, мне всегда невольно представлялись серые башенные своды, решетчатые окна и все эти благородные остатки феодальной архитектуры».

После смерти своего отца ему «пришлось тогда взять на себя управление Харлстонским поместьем. Кроме того, я депутат от своего округа, так что человек я занятой».

Но Месгрейв оказывается не в состоянии понять, что за удивительный обряд заставляли проходить всех мальчиков его семьи с незапамятных времен. А стоило! Ведь это его предок «сэр Ральф Месгрейв, занимал видное положение при дворе и был правой рукой Карла Второго[90] во время его скитаний».

Это обстоятельство и дает Шерлоку Холмсу последние штрихи для понимания: как оказались в подвале дома Месгрейвов, а потом в пруду, корона английских королей и другие сокровища.

На первый взгляд, это всего лишь «полотняный мешок, набитый обломками старого, заржавленного, потерявшего цвет металла и какими-то тусклыми осколками не то гальки, не то стекла».

Но: «– Поздравляю вас, Месгрейв! Вы стали обладателем – правда, при весьма трагических обстоятельствах – одной реликвии, которая представляет огромную ценность и сама по себе, и как историческая редкость.

– Что же это такое? – спросил он, страшно взволнованный.

– Не более и не менее, как древняя корона английских королей.

– Корона?!

– Да, корона. Вспомните, что говорится в документе: "Кому это принадлежит?" – «Тому, кто ушел». Это было написано после казни Карла Первого. "Кому это будет принадлежать?" – "Тому, кто придет". Речь шла о Карле Втором, чье восшествие на престол уже предвиделось в то время. Итак, вне всяких сомнений, эта измятая и бесформенная диадема венчала головы королей из династии Стюартов».

«– Но интересно, почему же Карл Второй не получил обратно свою корону, когда вернулся? – спросил Месгрейв, снова засовывая в полотняный мешок свою реликвию.

– О, тут вы поднимаете вопрос, который мы с вами вряд ли сможем когда-либо разрешить. Должно быть, тот Месгрейв, который был посвящен в тайну, оставил перед смертью своему преемнику этот документ в качестве руководства, но совершил ошибку, не объяснив ему его смысла. И с этого дня вплоть до нашего времени документ переходил от отца к сыну, пока наконец не попал в руки человека, который сумел вырвать его тайну, но поплатился за это жизнью»[91].

В общем, Месгрейвы поколение за поколением повторяли, как попугаи, заученные слова. Повторяли, но не понимали. Тайну обряда дома Месгрейвов разгадал слуга – дворецкий Реджинальда Месгрейва, Ричард Брайтон.

«Из этих людей дольше всех прослужил в нашей семье Брайтон, дворецкий. Когда отец взял его к себе, он был молодым школьным учителем без места, и вскоре благодаря своему сильному характеру и энергии он сделался незаменимым в нашем доме. Это рослый, красивый мужчина с великолепным лбом, и хотя он прожил у нас лет около двадцати, ему и сейчас не больше сорока. Может показаться странным, что при такой привлекательной наружности и необычайных способностях – он говорит на нескольких языках и играет чуть ли не на всех музыкальных инструментах – он так долго удовлетворялся своим скромным положением, но, видимо, ему жилось хорошо, и он не стремился ни к каким переменам. Харлстонский дворецкий всегда обращал на себя внимание всех наших гостей»[92].

Слуга ведет себя не лучшим образом, но оказывается-то он умнее целой династии хозяев.

Так же своеобразны отношения аристократов на службе государства и менее родовитых служащих. Мелкий клерк Кадоген Уэст обвинен в краже чертежей новой подводной лодки. Украсть чертежи больше некому! Ведь «официально ответственным за документы является известный правительственный эксперт сэр Джеймс Уолтер, его награды, титулы и звания занимают в справочном словаре две строки. Он поседел на государственной службе, это настоящий английский дворянин, почетный гость в самых высокопоставленных домах, и, главное, патриотизм его не вызывает сомнений»[93].

А виновником оказывается его брат, полковник Валентайн Уолтер, «очень высокий красивый мужчина лет пятидесяти, с белокурой бородой». В конце концов он пойман Шерлоком Холмсом и во всем сознался: «Все раскрыто, полковник Уолтер, – сказал Холмс. – Как мог английский дворянин поступить подобным образом, это решительно не укладывается в моем сознании» – «На мне висел долг – я запутался, играя на бирже. Деньги нужны были позарез. Оберштейн предложил мне пять тысяч. Я хотел спастись от разорения».

Он виновник и смерти брата: узнав об измене, сэр Джеймс покончил с собой.

«Он не говорил ни слова, но однажды застал меня с ключами, и, я думаю, он меня стал подозревать. Я читал это в его взгляде. Он не мог больше смотреть людям в глаза и…»

Самоубийство Джеймса производит колоссальное впечатление на «младшего брата покойного сэра Джеймса. Смятение в глазах, щеки, мокрые от слез, волосы в беспорядке – все говорило о том, какой удар обрушился на семью. Рассказывая, как это случилось, полковник с трудом выговаривал слова.

– Все из-за этого ужасного скандала, – сказал он. – Мой брат был человеком высокой чести, он не мог пережить такого позора. Это его потрясло. Он всегда гордился безупречным порядком в своем департаменте, и вдруг такой удар…»

В общем, государственную измену совершает один сукин сын – причем полковник британской армии. А другой… такой же сукин сын – сэр Джеймс, глава департамента субмарин, тоже предает свое государство, покрывает брата… Он не только не «сдает» брата— что еще можно понять стремлением скрыть позор семьи. Он и не пытается заставить братца вернуть чертежи. Видимо, понимает – брату необходимо избежать разорения любой ценой. Покончить с собой Джеймсу проще, чем отстаивать кровные интересы своего государства… Корпорации таких же, как он сам.

Поистине убийственное место: «Мистер Шерлок Холмс занимался расследованием преступлений двадцать три года; семнадцать из них он позволил помогать ему и вести записи о его приключениях, благодаря чему у меня накопился огромный материал. Проблема даже не в том, о чем писать, а в том, чтобы отобрать лучшее. Дела распределены по годам и занимают целую полку; кроме того, есть несколько курьерских сумок, доверху набитых документами, – бесценный источник не только для студента, изучающего криминалистику, но и для всех, кого интересуют скандальные события из общественной и политической жизни Викторианской эпохи. В связи с последним добавлю, что авторы страстных писем, умоляющие пощадить фамильную честь и репутацию их знаменитых предков, могут не беспокоиться. Порукой тому – врожденная деликатность и высокое понимание своей профессии, всегда отличавшие моего друга. При этом я должен выразить негодование в связи с тем, что в последнее время некие лица предпринимают попытки завладеть архивом и уничтожить его. Мне хорошо известно, кто за этим стоит, и мистер Холмс уполномочил меня заявить, что в случае повторения подобных попыток дело о политике, маяке и дрессированном баклане будет немедленно предано огласке. Тот, кому адресован этот намек, должен догадаться, о чем идет речь»[94].

В общем, не жалует аристократию писатель с двойной аристократической фамилией, потомок сэра Найджела, героя Столетней войны!

Возможно, конечно, что есть в его рассказах некая назидательность… В XIX веке было обычно противопоставлять хороших бедных мальчиков и плохих богатых. Получалось весьма воспитательно: демонстрация того, что и в низах бывают хорошие люди. Что если много дано – много и спросится, что нельзя ронять обретенное предками достоинство… В общем, сами по себе вполне правильные представления несли в себе эти истории для детей. Если бы они не были еще так слащавы и тоскливо-назидательны…

Джером Джером прямо издевался над такими историями[95].

Может быть, элемент назидательной литературы для подростков проскальзывает и здесь?

Глава 4 Общество, к которому они принадлежали: средний класс

Достаточно богатые, чтобы иметь собственность, достаточно бедные, чтобы работать.

А. Тойнби

Средний класс, каким он был при Ватсоне

Средний высший класс Великобритании состоит из средней и крупной буржуазии, из высокооплачиваемых профессионалов. Это владельцы магазинов, доходных домов, крупные адвокаты, известные врачи, актеры и журналисты. Они весьма обеспечены. Во времена Ватсона и Холмса они могли купить квартиру в центре Лондона, большой дом в пригороде, но не могли бы купить поместье.

Таковы сам Шерлок Холмс и его брат Майкрофт: Шерлок Холмс может, удаляясь на покой, купить ферму в Суссексе. Но купить у Мейсгрейва его имение он бы не смог, как и приобрести его фамильные драгоценности или желтый алмаз Мазарини.

Так же точно профессора Джеймс Мориарти, Пресбери и Армстронг могут жить в собственном доме и совершить путешествие в Южную Африку… Но хотя Мориарти – «прославленный автор "Динамики астероида", книги, восходящей к таким высотам чистой математики, что никто в научной прессе не способен критиковать ее», хотя Армстронг – «один из лучших профессоров медицинского факультета в Кембриджском университете, выдающийся мыслитель европейского масштаба, имеющий огромные достижения в различных областях науки», они никогда не смогут купить картины прославленного художника. Ведь «в восемьсот шестьдесят пятом году картина Греза, названная "Девушка с ягненком", была продана в Порталисе за миллион двести тысяч франков – это больше сорока тысяч фунтов». А «размеры жалованья профессора легко установить по нескольким достоверным справочникам. Оно составляет семьсот фунтов в год»[96].

К тому же классу, что и профессора, относится владелица собственного дома в Лондоне, миссис Хадсон, у которой, скорее всего, вообще нет никакого образования.

Вот Ватсон – уже явный представитель другого среза: среднего среднего класса.

Средний средний класс – профессура, большинство врачей, мелкие предприниматели, офицеры, старшие клерки, учителя, управленцы среднего звена.

Они могли покупать довольно дорогие товары, путешествовать по разным странам, учить детей в престижных университетах, получать хорошую медицинскую помощь. Они охотно занимаются спортом, знают иностранные языки, порой увлекаются историей, много читают и путешествуют.

К этому кругу относятся постоянные оппоненты Холмса, офицеры Скотланд-ярда Лестрейд и Грегсон, отец жены Ватсона, офицер мистер Морстен и его сослуживец мистер Шолто, адвокаты Годфри Нортон и Фордхэм, доктор Перси Тревельян, владельцы среднего бизнеса мистер Грэнт Манро и Харрисон, клерк Холл Пикрофт.

Средний низший класс составляют низшие служащие, инженеры и те квалифицированные рабочие, которые являются работниками скорее умственного, чем физического труда. Например, машинисты. К среднему низшему классу относится переводчик Мэлас, инженер-гидравлик Виктор Хэдерли, ординарец Ватсона Мюррей, благодаря которому он «не попал в руки кровожадных гази». Рыжий мистер Уилсон и обманувший падчерицу мистер Уиндибенк, коммивояжер по продаже вин. Таков же и покойный отец мисс Сазэрленд, владелец паяльной мастерской.

Со второй половины XX века весь средний класс составляет 55 процентов населения Британии, ее «материально удовлетворенное большинство». Это костяк современного общества.

Но в 1837 году средний класс в Англии составлял всего 15 процентов населения, в 1901-м – 25 процентов. То есть это восемь-девять миллионов человек из современников Ватсона и Холмса. Их меньше, чем людей высшего класса, – тех порядка 500–900 тысяч. Но это меньшинство англичан и шотландцев.

Средний класс – это народ в народе. Люди среднего класса поселяются в других районах и Лондона, и вообще всех городов Великобритании. Это люди, у которых удовлетворены так называемые первичные экономические потребности в еде, жилье и одежде: они живут в домах, где на каждого члена семьи приходится своя комната, едят четыре раза в день, их дети не меняются единственной парой обуви на троих.

Конечно же, они дают детям образование, им вполне доступна медицина любого уровня.

У Дойля не упоминается продолжительность рабочего дня этих людей. Упоминается у Джером Джерома: «Джордж спит в каком-то банке с 10 часов до 4, кроме субботы, когда его будят и выставляют из банка в 2 часа»[97].

У всех работающих по найму людей среднего класса рабочий день редко превышает те же шесть часов. Даже инженеры приходят на работу позже рядовых рабочих. Предприниматели и владельцы собственных адвокатских контор могут трудиться и по восемь часов; считается, что они очень загружены. Предприниматель может трудиться и по 14 часов в сутки, но, конечно же, сам характер и интенсивность его труда совершенно иные. Больше всего замучены работой врачи – владельцы собственной практики. Их могут поднять с постели и глубокой ночью.

В общем, эпоха удобна для носителей хоть какого-то образования: их знания, даже самые скромные, востребованы, они занимают в обществе престижное положение. Не особо перетруждаясь, они не нуждаются ни в чем.

Вместе с высшим классом это тот слой, который и создает все, что мы сейчас называем культурой Великобритании XIX века. Всю ее науку, литературу, театр, живопись, поэзию. Эти примерно девять миллионов человек не только создают образцы культуры, но и потребляют их. Инспектор Макдональд беседует с профессором Мориарти: «Мы разговаривали о солнечных затмениях. Понять не могу, как разговор зашел о них, но он взял рефлекторный фонарь, глобус и все объяснил за минуту. Дал мне почитать книжку, но, признаюсь, я ничего в ней не понял, хотя получил в Абердине хорошее образование»[98].

Профессор лучше разбирается в солнечных затмениях, чем полицейский инспектор, получивший «хорошее образование» на самом севере Шотландии. В самом этом тексте Дойля трудно не увидеть некую иронию… Россиянин мог бы написать примерно так: «Я ведь тоже получил неплохое образование в педагогическом институте Благовещенска». Но тем не менее и инспектор Макдональд имеет представление о солнечных и лунных затмениях, и ему интересны объяснения профессора.

Семьдесят пять процентов англичан никогда не встретятся с профессором и не получат никакого представления о затмениях.

Реальнее всего считать высший и средний классы Великобритании особым народом. В конце XIX – начале XX века в Британской империи живет 400 миллионов человек, из которых порядка 38–40 миллионов – европейцы, живущие на самих Британских островах. Точно так же на Британских островах обитают восемь – девять миллионов людей, создающих британскую культуру и живущих в ней. Они не только пишут книги, но и читают. Не только рисуют картины, но и смотрят на них и приобретают их.

Кроме этих восьми – девяти миллионов, на Британских островах живут около 30 миллионов английских, шотландских и ирландских туземцев.

Разнообразие среднего класса

Средний класс – совокупность людей примерно одного материального достатка. Насколько они разнообразны, показывает хотя бы сравнение двух представителей среднего высшего класса – Холмса и миссис Хадсон.

«Квартирная хозяйка Шерлока Холмса, миссис Хадсон, была настоящей мученицей. Мало того что второй этаж ее дома в любое время подвергался нашествию странных и зачастую малоприятных личностей, но и сам ее знаменитый квартирант своей эксцентричностью и безалаберностью жестоко испытывал терпение хозяйки. Его чрезвычайная неаккуратность, привычка музицировать в самые неподходящие часы суток, по временам стрельба из револьвера в комнате, загадочные и часто весьма неароматичные химические опыты и вся атмосфера преступлений и опасности, окружавшая его, делали Холмса едва ли не самым неудобным квартирантом в Лондоне. Но, с другой стороны, платил он по-царски. Я не сомневаюсь, что тех денег, которые он выплатил миссис Хадсон за годы нашей с ним дружбы, хватило бы на покупку всего ее дома»[99].

К тому же классу относится и плантатор мистер Кэлвертон Смит. «Возможно, вас удивит, что лучший в мире знаток этой болезни – не врач, а плантатор. Мистер Кэлвертон Смит – постоянный житель Суматры и хорошо там известен, а в Лондон он только приехал по делам. Вспышка этой болезни на его плантациях, расположенных далеко от медицинских учреждений, заставила его самого заняться изучением ее, и он добился немалых успехов. Смит очень методичный человек. Я не хотел отпустить вас ранее шести часов, зная, что вы не застанете его дома. Если вам удастся уговорить его приехать ко мне и применить свои исключительные познания в этой области медицины, он, бесспорно, мне поможет[100].

Таков же и «Джосайя Эмберли. В прошлом, по его словам, младший партнер компании "Брикфол и Эмберли", изготовляющей товары для художников». «Усадьба мистера Джосайи Эмберли зовется "Гаванью", – начал я. – Я думаю, вас это заинтересует, Холмс. Прямо-таки обедневший аристократ, вынужденный ютиться среди простолюдинов. Вам ведь такие места знакомы: улицы, застроенные одинаковыми кирпичными домами, разбитые дороги, и в гуще всего этого крохотный островок древней культуры и уюта, старинная усадьба, огороженная высокой, растрескавшейся от солнца, в пятнах лишайника».

В 1896 году Джосайя ушел на покой и «в начале 1897-го женился на женщине, которая на двадцать лет моложе его. Симпатичной женщине, если верить фотографиям»[101].

Среди людей верхушки среднего класса есть и такие омерзительные личности, как тот же Джосайя Эмберли, убивший жену и симпатизировавшего ей соседа.

В этой среде возможны и преступления ничуть не менее отвратительные, губящие семью, как в среде высшего класса. «Александр Холдер из банкирского дома "Холдер и Стивенсон" на Треднидл-стрит» занимается тем, что «ссужает крупными суммами знатные семейства под обеспечение картинами, фамильными библиотеками, сервизами».

Он дает большую ссуду под залог национального достояния – берилловой диадемы. Приносит ее «один из самых высокопоставленных и знатных особ Англии. Я был ошеломлен оказанной мне честью и, когда он вошел, хотел было выразить свои чувства высокому посетителю».

Мистер Холдер обвиняет в попытке украсть и разломать драгоценную диадему с алмазами своего сына Артура… А парень ни в чем не виноват. Виновен другой член семьи: «…ваша племянница Мэри была в сговоре с сэром Джорджем Бэрнвеллом. Сейчас они оба скрылись.

– Мэри? Это невозможно!

– К сожалению, это факт! Принимая в своем доме сэра Джорджа Бэрнвелла, ни вы, ни ваш сын не знали его как следует. А между тем он один из опаснейших субъектов, игрок, отъявленный негодяй, человек без сердца и совести. Ваша племянница и понятия не имела, что бывают такие люди. Слушая его признания и клятвы, она думала, что завоевала его любовь. А он говорил то же самое многим до нее. Одному дьяволу известно, как он сумел поработить волю Мэри, но, так или иначе, она сделалась послушным орудием в его руках»[102].

В общем, и тут не обошлось без человека высшего класса. Парень дрался с похитителем, а после обвинений отца «не мог рассказать вам правду, не предав Мэри, хотя она и не заслуживала снисхождения. Он вел себя как рыцарь и сохранил тайну».

Что же до девицы, то «как бы ни расценивать поступок вашей племянницы, она будет скоро наказана».

Хочет того сэр Артур Конан Дойль или не хочет, а получается: не имейте дел со знатью – в любом случае дешевле обойдется.

В числе верхушки среднего класса есть и довольно жуткие типы, сумевшие любой ценой подняться по общественной лестнице. Как Нейл Гибсон: «Едва взглянув на него, я сразу понял, почему его так боится и ненавидит управляющий, и ясно представил, какие проклятия должны сыпаться на его голову со стороны менее успешных конкурентов. Если бы я был скульптором и захотел изобразить человека на вершине власти, с железной волей и кристально ясным умом, я выбрал бы в качестве модели мистера Нейла Гибсона. Его высокая, грубо сколоченная фигура излучала жадность и ненасытность. Вообразите Авраама Линкольна, поставившего во главу угла низменные инстинкты, и вы получите портрет Нейла Гибсона. Лицо его было словно высечено из гранита: грубое, шероховатое, безжалостное, с глубокими продольными морщинами – следами пережитых потрясений»[103].

Впрочем, разве разбойники, получавшие имения, грабившие целые города и народы, были лучше? А этот предприниматель жесток и безжалостен, ибо уверен – таков бизнес. Но и это человек с неплохими задатками, носитель сильных страстей. Никаких признаков порока или подлости.

Многие из них проявляют весьма ценные личные качества. Как отважная женщина миссис Мейберли: когда к ней среди ночи вламываются преступники, «когда очнулась, вдруг увидела: один мужчина стоит подле моей постели, а другой роется в вещах моего сына. И как раз в этот момент достает из коробки какой-то сверток. Тот развернулся, и что-то посыпалось на пол. Тут я вскочила и набросилась на грабителя»[104].

У людей среднего класса бывают трагедии не слабее, чем в высших классах общества.

И «миссис Меррилоу из южного Брикстона», сдающая комнату, и снимающая у нее комнату миссис Евгения Рондер – дамы среднего среднего класса[105]. А миссис Рондер всегда ходит с вуалью: невозможно смотреть на то, что осталось от ее лица. Ведь когда лев по кличке Король Сахары убил ее мужа, циркача Рондера, он навсегда изувечил несчастную женщину.

За этой историей кроется трудная отвратительная тайна…

«Миссис Рондер встала с кресла и достала из ящика комода фотографию мужчины – судя по великолепной мускулатуре, профессионального акробата. Он стоял, скрестив огромные руки на широкой груди, и из-под черных усов сияла самодовольная улыбка – улыбка человека, одержавшего немалое количество побед.

– Это Леонардо, – сказала она.

– Силач Леонардо, который давал показания?

– Он самый. А это… это мой муж.

Это отвратительное лицо напоминало морду свиньи или кабана. Я почему-то сразу представил, как этот мерзкий рот чавкает и брызгает слюной, а маленькие злобные глазки источают ненависть ко всему, что попадает в поле их зрения. Грубый, нахрапистый зверь – вот первое определение, которое приходило в голову при взгляде на это мрачное лицо с тяжелым подбородком.

Потом я превратилась в красивую женщину, и этот человек полюбил меня, если грубое вожделение можно назвать любовью. Он женился на мне, не спрашивая моего согласия. С того злосчастного дня я жила как в аду – этот дьявол беспрестанно терзал меня. О моих страданиях знала вся труппа – он никого не стеснялся. Когда я пыталась урезонить его, он связывал меня и бил кнутом. Все сочувствовали моему горю, но что они могли сделать? Его боялись все до одного. Он наводил ужас одним своим видом, а пьяный был способен и на убийство. Сколько раз ему приходилось иметь дело с полицией за драки и жестокое обращение с животными! Но он всегда откупался. Хорошие артисты, которые находили работу в другом цирке, постепенно оставили нас, и наши дела пришли в упадок. Цирк держался только на Леонардо и клоуне Джимми Григгсе, ну, и, конечно, на нашем номере с Королем Сахары»[106].

Тайна состоит в том, что Леонардо и миссис Рондер затеяли убить мистера Рондера и свалить преступление на льва… Но, когда зверь кинулся терзать женщину, испугался и убежал. Пока Леонардо был жив, благородная миссис Рондер молчала.

Профессор Пресбери относится к среднему высшему классу.

Это «представительный мужчина в сюртуке, высокий, строгий, с крупными чертами лица и полной достоинства осанкой, отличающей опытного лектора». «Конечно же, внимание прежде всего привлекали его глаза: зоркие, наблюдательные и умные, невероятно умные»[107].

Профессор совершает поступок, который кажется странным его обществу: «Несмотря на свой возраст – а профессору шестьдесят один год, – он обручился с дочерью профессора Морфи, своего коллеги по кафедре сравнительной анатомии, причем все это, как я понимаю, больше напоминало не рассудочное ухаживание пожилого человека, а пламенную страсть юноши. Никто не мог бы выказать себя более пылким влюбленным. Элис Морфи, молодая особа, о которой идет речь, – девица весьма достойная, умна и хороша собой, так что увлечение профессора вполне понятно. Тем не менее в его собственной семье к этому отнеслись не слишком одобрительно.

– Нам показалось, что это определенно перебор, – вставил наш клиент.

– Вот именно. Чересчур бурно и не совсем естественно. При этом профессор Пресбери – человек состоятельный, и со стороны отца его нареченной возражений не возникло».

И правда: как же отказать человеку, который живет в «прелестном особняке, окруженном лужайками и пурпурной глицинией. Все говорило о том, что профессор Пресбери ни в чем не знает неудобств, даже более того, живет в роскоши».

К среднему среднему классу относится «мистер Тревор Беннет, который работает ассистентом у знаменитого ученого, живет с ним под одной крышей и помолвлен с его единственной дочерью»[108].

Тут опять тайна: профессор принимает некий препарат и начинает вести себя подобно обезьяне. Вообще-то никакие побочные действия такого рода от всевозможных препаратов для омоложения науке не известны. Видимо, основой для написанного в 1923 году рассказа стали широко известные эксперименты по омоложению различных органов, в том числе для придания пожилым людям юношеской пылкости.

Героем дня в ту эпоху стал наш бывший соотечественник Сергей Абрамович Воронов (1866–1951). Сам он вынужден был в 1884 году навсегда уехать во Францию. Двое его братьев погибли в Освенциме за свое не совсем арийское происхождение.

Прививая ткань яичек обезьян к человеческим яичкам как будто давал некий эффект. Вставив яичко павиана в мошонку некого богатого англичанина 74 лет, Воронов демонстрировал публике «омоложенного», словно бы сбросившего лет 20[109].

В 1923 году «700 известнейших хирургов со всего мира аплодировали успехам Воронова по "омоложению во время международного хирургического конгресса в Лондоне».[110] Правда, в 1940-х годах ведущий британский хирург Кеннет Уокер заявил, что метод Воронова «не лучше, чем методы ведьм и колдунов»[111]. Но, во-первых, кто знает, кто тут был прав. Во-вторых, знаменитостью-то Воронов был. И довольно скандальной знаменитостью.

В начале 1920-х годов в Париже лихо продавались пепельницы, украшенные фигурой обезьяны, закрывающей свои половые органы. И надпись: «Нет, Воронов, ты меня не возьмешь!».

В России опыты по омоложению вел великий физиолог Иван Петрович Павлов. Руководителем одной из его лабораторий был доктор Розенталь (Борменталь из булгаковского «Собачьего сердца»), другой – профессор Воскресенский (Преображенский Булгакова).

В Австрии Эйген Штейнах (1861–1944) и хирург Роберт Лихтенштерн, если верить прессе, творили чудеса омоложения. В числе их клиентов – и знаменитый Фрейд.

Их… даже не опыты, скорее их практика, были хорошо известны в Британии. В 1934 году хирург Норман Хейр «омолодил» знаменитого ирландского поэта Уильяма Батлера Йейтса (1865–1939) по «методу Штейнаха». Омоложение романтического националиста, видимо, не очень удалось – Йейтс скончался спустя пять лет после операции. Но есть у него нечто общее с профессором Пресбери: в 1917 году 53-летний Уильям Йейтс женился на 20-летней Джорджи Хайд-Лиз.

Профессор Преображенский превращает Шарика из подворотни в Клима Чугункина, омерзительного подручного большевиков.

«Человек крадущийся» не менее сатиричен, но по-другому. Для начала – сластолюбивый профессор Пресбери изменился после поездки в Прагу… О!!! Это очень подозрительно – у Дойля с континента всегда приходит только самое плохое.

Выясняется: «каждый девятый день профессор принимает какое-то лекарство, оказывающее кратковременное, но очень сильное действие. Под его влиянием природная несдержанность профессора усугубляется. Рекомендовали ему это снадобье, когда он был в Праге, теперь же снабжают им через посредника – богемца из Лондона»[112].

После этого «он начал с непостижимым проворством карабкаться вверх по стене. Он перелетал с лозы на лозу, уверенно переставляя ноги, цепко хватаясь руками, без всякой видимой цели, просто радуясь переполнявшей его энергии. Полы халата развевались в воздухе, и он напоминал гигантскую летучую мышь, темным пятном распластавшуюся по освещенной луной стене его собственного дома. Вскоре эта забава наскучила ему, он спустился вниз, перескакивая с лозы на лозу, опять опустился на четыре конечности и все тем же странным способом передвижения направился к конюшне».

Шерлок Холмс замечает еще его костяшки пальцев на руках: «утолщенные, ороговевшие – ничего подобного в моей практике не встречалось. Всегда первым делом смотрите на руки, Ватсон. Затем на манжеты, колени брюк и ботинки. Да, прелюбопытные костяшки».

Тут Дойлю изменяет чувство меры: никак не могли бы у профессора, превращавшегося в обезьяну раз в девять ночей, изменится костяшки пальцев за счет «хождения» на тыльной стороне ладоней. Но главное – это, конечно, дьявольская наблюдательность Шерлока Холмса!

Гадостный элексир шлет профессору некий Г. Ловенштейн… Как похоже на Лихтенштерн! Этот элексир омоложения сделан из черноголового лангура: «не составило труда достать животное, но ведь лангуры передвигаются на четырех конечностях и живут на деревьях».

Вот профессор и становится лангуром, введя себе препарат.

Большевики были в восторге от перспективы омоложения, а вот англичанин Дойль не в восторге от нарушения естественных законов.

«– Истинный корень зла – это, разумеется, запоздалая страсть на склоне лет, – уточнил Холмс, – внушившая нашему пылкому профессору мысль, что он сможет добиться исполнения своих желаний, лишь став моложе. Тому, кто пытается поставить себя выше матери-природы, нетрудно скатиться вниз. Самый совершенный представитель рода человеческого может пасть до уровня животного, если свернет с предначертанной ему прямой дороги. – Он помолчал, задумчиво разглядывая наполненный прозрачной жидкостью флакон, который держал в руке. – Я напишу этому человеку, что он совершает уголовное преступление, распространяя свое зелье, и нам больше не о чем будет тревожиться. Но рецидивы не исключены. Найдутся другие, они будут действовать искуснее. Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Вы только вдумайтесь, Ватсон: стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, – все они захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир!»[113]

Хм…А не кажется ли любезному читателю, что противоестественный отбор уже совершается? И без всяких операций на половых органах. Грустно как-то…

Впрочем, «Человек крадущийся» – только один из рассказов о том, как люди среднего класса сталкиваются с Неведомым. Удивительное дело, но ни один аристократ рассказах о Шерлоке Холмсе» не сталкивается ни с чем подобным! Разве что в «Собаке Баскервилей», о которой разговор впереди.

Люди же среднего класса очень часто не преступники, даже не жертвы преступлений, а скорее те, кто сталкивается с чем-то необычным и удивительным, неприятным и опасным. То есть с неприятными проявлениями нашего удивительного мира.

Вот «молодой Годфри Эмсворт. Единственный сын полковника Эмсворта, того самого Эмсворта, ветерана Крымской войны. Видно, отвага передалась ему по наследству— неудивительно, что он стал добровольцем»[114].

Этот солдат англо-бурской войны был ранен, попал в лепрозорий и провел ночь на постели больного. После этого на лице «младшего капрала Эмсворта из эскадрона "Б" проступили странные беловатые пятна, точно кожа была выбелена в этих местах».

Семья прячет парня, чтобы не сдавать его в лепрозорий, парень рвет все связи в этом мире.

На его счастье и счастье всей семьи «известнейший в мире специалист в области дерматологии» Джеймс Сандерс сообщает: это не проказа. «Это типичный случай так называемой псевдопроказы, иначе говоря, болезни под названием ихтиос, характеризующейся чешуйчатыми образованиями на коже. Болезнь тяжелая, но излечимая и совершенно незаразная».

Вообще-то рассказы о Шерлоке Холмсе считаются детективными… Но это – детектив особый. Расследование тайны в нем есть, а вот преступника нет.

Точно так же, как в «Львиной гриве» с Неведомым сталкиваются директор и владелец частной школы Гарольд Стэкхерст (средний высший класс), чья школа «занимает довольно обширный дом, в котором размещены человек двадцать учеников, готовящихся к различным специальностям, и небольшой штат педагогов» (средний средний класс).

Все по законам жанра, когда детектив совершенно случайно оказывается в центре событий: «…одна из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел».

Отправившись купаться, гибнет «Фицрой Макферсон – видный, рослый молодой человек – преподавал в школе естественные науки». «Его спина была располосована темно-багровыми рубцами, словно его исхлестали плетью из тонкой проволоки. Макферсон был, видимо, замучен и убит каким-то необычайно гибким инструментом, потому что длинные резкие рубцы закруглялись со спины и захватывали плечи и ребра. По подбородку текла кровь из прикушенной от невыносимой боли нижней губы».

Умирает он со странными словами: «Львиная грива».

Подозрение падает на Яна Мэрдока – они соперники, добиваются расположения некой Мод – известной местной красавицы. Она «дочь старого Тома Беллами, владельца всех прогулочных лодок и купален в Фулворте. Начал он с простого рыбака, а теперь он человек с положением. В деле ему помогает его сын Уильям».

Делец местного значения, он богаче учителя, и вот: «Я не хочу, чтобы моя дочь связывалась с людьми другого круга!»

А тут еще и соперничество…

Но Шерлок Холмс, конечно, раскрывает страшную тайну! После покушения и на Яна Мэрдока он находит настоящего убийцу: «Странное существо, на которое я указывал, и в самом деле напоминало спутанный клубок, выдранный из гривы льва. На каменном выступе под водой на глубине каких-нибудь трех футов лежало странное волосатое чудовище, колышущееся и трепещущее; в его желтых космах блестели серебряные пряди. Все оно пульсировало, медленно и тяжело растягиваясь и сокращаясь.

– Достаточно она натворила бед! – вскричал я. – Настал ее последний час. Стэкхерст, помогите мне! Пора прикончить убийцу!

Над выступом, где притаилось чудовище, лежал огромный валун: мы со Стэкхерстом навалились на него и столкнули в воду, подняв целый фонтан брызг. Когда волнение на воде улеглось, мы увидели, что валун лег куда следовало. Выглядывавшая из-под него и судорожно трепещущая желтая перепонка свидетельствовала о том, что мы попали в цель. Густая маслянистая пена сочилась из-под камня, мутя воду и медленно поднимаясь на поверхность»[115].

Вот это кто: «Полное латинское название ее Cyanea capillata. Она столь же смертоносна, как кобра, а раны, нанесенные ею, болезненнее укусов этой змеи. Разрешите мне вкратце прочесть вам ее описание: "Если купальщик заметит рыхлую круглую массу из рыжих перепонок и волокон, напоминающих львиную гриву с пропущенными полосками серебряной бумаги, мы рекомендуем ему быть начеку, ибо перед ним одно из самых опасных морских чудовищ – Cyanea capillata". Можно ли точнее описать нашу роковую находку?»

Формально это детектив, но как и «Женщина под вуалью», и «Солдат с бледным лицом», и «Человек крадущийся» – скорее приключенческий рассказ о том, что «бывает на свете». Люди среднего класса у Дойля живут как-то ближе к природе, разнообразнее и интереснее знати. Вряд ли это отражает реальность – но так уж получается у сэра Артура.

Сколько у них было денег и на что

Собственно, стоимость труда и размер дохода среднего класса в «Приключениях Шерлока Холмса» сообщается… Хотя и мимоходом – это ведь не экономический трактат.

Мисс Сазерлэнд имеет «капитал в новозеландских бумагах, четыре с половиной процента годовых. Всего две с половиной тысячи фунтов, но я могу получать только проценты». То есть порядка 100 фунтов в год.

Другие рантье имеют доход от тех же 100 фунтов до 400–500.

Доходов лавочников и мелких ремесленников сэр Артур Конан Дойль не сообщает – слишком не его круг. Но вот у Уэллса называются суммы – на самый конец XIX века это те же самые 100–200 фунтов в год.

Трудясь машинисткой, мисс Сазерлэнд зарабатывает по два пенса за страницу, а печатает по 15–20 страниц в день. Это дает порядка трех шиллингов в день. Если мисс трудится 300 дней в году, ее доход составит менее 40 фунтов в год.

Учитель в школе может иметь порядка 100–120 фунтов стерлингов в год.

Ассистент или преподаватель в университете заработает в год порядка 300 фунтов. Профессор – 600–800 фунтов.

Мистер Джабез Уилсон – «самый заурядный мелкий лавочник, самодовольный, тупой и медлительный. Серые в клетку брюки висели на нем мешком, его не слишком опрятный черный сюртук был расстегнут, а на темном жилете красовалась массивная цепь накладного золота, на которой в качестве брелока болтался просверленный насквозь четырехугольный кусочек какого-то металла. Поношенный цилиндр и выцветшее бурое пальто со сморщенным бархатным воротником были брошены тут же на стуле»[116].

Когда ему предлагают четыре фунта в неделю (порядка 200 фунтов в год), он совершенно счастлив.

Клерк Холл Пикрофт – птица другого полета: «в очень блестящем цилиндре и хорошо сшитом строгом черном костюме». Но и он «у Коксона получал три фунта в неделю и за пять лет накопил семьдесят фунтов»[117]. Три фунта в неделю – это 150 фунтов в год. Не богатство? Как сказать… Старательный клерк может продвинуться по службе. К 40–50 годам он получит верных 200 или 240 фунтов годового дохода. Когда мистеру Холлу Пикрофту предлагают 500 фунтов в год, он чуть в обморок не падает от изумления… Это стоимость труда директора банка или его филиала в другой стране.

Невилл Сент-Клер долго колеблется перед тем, как стать отвратительным калекой Хью Буном… Это не обычный попрошайка! «Он профессиональный нищий; а для того чтобы обойти полицейские правила, делает вид, будто продает спички. Вы, вероятно, помните, что на левой стороне Треднидл-стрит есть ниша в стене. Так вот в этой нише, поджав ноги и разложив у себя на коленях несколько спичечных коробков, обычно и сидит калека. Один вид его вызывает сострадание, и дождь милостыни так и сыплется в грязную кожаную кепку, которая лежит перед ним на мостовой. Я не раз наблюдал за ним, еще не предполагая, что когда-нибудь мне придется познакомиться с ним как с преступником, и всегда удивлялся тому, какую обильную жатву он собирает в самое короткое время. Внешность у него настолько незаурядная, что никто не пройдет мимо, не обратив на него внимания. Ярко-рыжие волосы, бледное лицо с чудовищным шрамом, который рассекает надвое верхнюю губу, бульдожий подбородок и проницательные темные глаза, цвет которых представляет такой резкий контраст с цветом волос, – все это выделяет его из толпы попрошаек. У него всегда наготове едкое словцо для каждого, кто, проходя мимо, вдруг вздумает задеть его насмешкой».

Сент-Клер рассуждает: «…Легко ли работать за два фунта в неделю, когда знаешь, что те же два фунта можно получить в один день, выпачкав себе лицо, бросив кепку на землю и ровным счетом ничего не делая?

Долго длилась борьба между гордостью и стремлением к наживе, но страсть к деньгам в конце концов победила. Я бросил работу в газете и стал проводить дни на облюбованном мной углу, вызывая у прохожих жалость своим уродливым видом и набивая карманы медяками.

Только один человек был посвящен в мою тайну – содержатель притона на Суондам-лейн, где я поселился. Каждое утро я выходил оттуда в облике жалкого нищего и каждый вечер снова превращался в хорошо одетого господина. Я щедро платил хозяину за комнаты, так что был уверен, что он никому ни при каких обстоятельствах не выдаст меня.

Вскоре я стал откладывать крупные суммы. Я вовсе не хочу сказать, что в Лондоне любой нищий соберет семьсот фунтов в год – а это меньше моего годового дохода, – но у меня были преимущества – я умел искусно гримироваться и шутливо парировать случайные насмешки прохожих»[118].

Из этой истории получаем и стоимость труда газетчика: порядка все тех же 100 фунтов в год. Конечно, приятнее получать 700 фунтов в год и больше – это означает сразу попасть из среднего низшего класса в средний высший.

Доход адвоката или врача слишком сильно зависит от его практики. Ватсон покупает практику… И вот: «Некогда дела у старика, доктора Фаркуэра, который мне ее продал, шли прекрасно, но потом возраст и болезнь – он страдал чем-то вроде пляски святого Витта – привели к тому, что пациентов заметно поубавилось. Люди, и это естественно, исходят из принципа, что сам лекарь болеть не должен, и с подозрением относятся к целительным способностям того, кто не может прописать себе нужное лекарство. И чем хуже становилось здоровье моего предшественника, тем в больший упадок приходила его практика, поэтому, когда я ее приобрел, она приносила немногим более трехсот фунтов в год вместо прежних тысячи двухсот. Но я твердо верил в свою молодость и энергию и не сомневался, что буквально через пару лет пациентов заметно прибавится».[119]

Правила игры показаны предельно четко: заболел или состарился – получишь 200–300 фунтов в год. Пока молод, энергичен и здоров – можешь войти в ряды среднего высшего класса.

Стоит оговорить и стоимость жизни представителей среднего класса.

Собственников жилья среди них в Великобритании 1900 года – примерно два миллиона человек. По разным оценкам, от 30 до 50 процентов семей имеют свое жилье. Практически никаких налогов на недвижимость нет или почти нет. Стоимость дома может составлять от двух – трех до десяти тысяч фунтов – в зависимости от размеров и местоположения дома.

Больше половины представителей среднего класса жилье снимают.

Стоимость аренды жилья составляет порядка 30–40 процентов дохода арендующего.

Если у вас 100 фунтов в год, вы отдадите 30–40 фунтов за двухкомнатную квартиру с кухней.

Если у вас 1000 фунтов в год, вы заплатите 300–400 фунтов за большую квартиру из пяти – шести комнат или за собственный дом с участком и садом.

Живя в пригороде, вы будете ездить на поездах, уплачивая до пяти – шести фунтов в год, или заведете собственный выезд. То есть заплатите около 40 фунтов за карету и лошадей и будете платить 30–50 фунтов в год кучеру.

«Приличная» одежда может стоить от двух – трех фунтов – как наряд Джабеза Уилсона, до пяти-шести фунтов, как модный прикид клерка из Сити Холла Пикрофта.

Платье мисс Сазерлэнд может стоить порядка двух – трех фунтов.

Для каждого из этих людей одежда и белье, приобретаемые раз в год, обойдутся в три – восемь фунтов. Это, конечно, минимальные расходы. Для клерка в модном банке, процветающего адвоката и врача, для профессора потребуется по меньшей мере 20–30 фунтов в год.

Внимание Шерлока Холмса привлекает «счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, мадам Лезерье с Бонд-стрит, на имя Уильяма Дербишира. Миссис Стрэкер говорит, что Дербишир – приятель ее мужа и что время от времени письма для него приходили на их адрес.

– У миссис Дербишир весьма дорогие вкусы, – заметил Холмс, просматривая счет. – Двадцать две гинеи за один туалет многовато»[120].

И комментирует: «Счет показал, что в деле замешана женщина, вкусы которой требуют денег. Как ни щедро вы платите своим слугам, полковник, трудно представить, чтобы они могли платить по двадцать гиней за туалет своей любовницы».

О гинеях… Богачи в Великобритании считают деньги в особых единицах…

Вообще-то в основной денежной единице Соединенного Королевства, фунте стерлингов, насчитывается четыре кроны, или восемь полукрон, или 10 флоринов, или 20 шиллингов, или 240 пенсов, или 960 фартингов.

Гинея – золотая монета, которая была впервые отчеканена в 1663 году из золота, привезенного из Гвинеи. Потому и гинея – Гвинея. Она ценилась чуть дороже, чем фунт стерлингов. Гинея – 21 шиллинг.

Человек из верхушки среднего класса хотя бы раз в год или в два года сошьет жене и дочерям платья за 10 или 20 гиней. У дорогой портнихи типа француженки «мадам Лезерье с Бонд-стрит».

О еде. Стоимость годового рациона, если за стол садится семья из пяти – шести человек и ест традиционную английскую пищу – плотную и сытную, хотя и не особенно вкусную, составит не менее 80-120 фунтов в год.

Представители среднего низшего класса не могли позволить себе такого рациона, так же как «престижной» одежды. Волей-неволей, но они экономили на питании.

Тем более не для всех были доступны рестораны. В харчевни для простонародья представители среднего класса не ходили, а стоимость обеда в ресторане редко была ниже пяти шиллингов. Для человека с доходом в 100–120 фунтов в год – многовато.

Конечно, и транспорт был для них не всегда доступен. Билет на пригородный поезд, в зависимости от расстояния – от шести пенсов до одного шиллинга, – доступен. А вот доехать поездом от Лондона до Абердина за 12–16 шиллингов они могли не всегда.

Тем более совершенно недоступны плавания в Европу – за два или четыре фунта, в Америку – за 10–15 фунтов.

Получается, что не только 30 миллионов людей низшего класса, но и примерно четыре миллиона людей среднего низшего класса очень мало мобильны. Единственный их шанс путешествовать – завербоваться в колониальную армию, клерком в колониальную гражданскую службу, уехать по делам нанявшей их частной фирмы, уплыть в качестве матросов и так далее.

Единственным видом общественного транспорта в Лондоне с 1829 года были омнибусы, то есть своего рода конные автобусы. С 1855 года в омнибусах ввели билеты: кондуктора постоянно «заначивали» часть денег. Узнав о билетах, кондуктора даже устроили забастовку! Но, конечно, им пришлось смириться.

Указаний конечных и начальных пунктов, маршрута и номера маршрута не делались. Вместо этого омнибусы расписывались яркими цветами, позволяющими определить «свой» маршрут. Ну и при скорости движения порядка пяти километров в час, при том, что омнибус останавливался по требованию, не трудно было уточнить маршрут у кондуктора или кучера.

По Бейкер-стрит ходили три омнибусных маршрута под общим названием «Атлас», кареты которого окрашивались в зеленый цвет разных оттенков. Все они шли в Сент-Джонс-Вуд: первый – от Камберуэлл-гарден, второй – от Лондонского моста, а третий – из Вулворта на южном берегу Темзы.

Омнибусы в Лондоне в 1880-е годы были не по карману низшему классу: рабочие передвигались строго пешком. Ездить они начали на трамваях и автобусах в начале XX века. Транспорт среднего класса, омнибус стоил от одного до девяти пенсов, в зависимости от продолжительности маршрута, за городом один шиллинг. Если омнибус дожидался приехавших на поезде внутри вокзала, то стоимость не могла быть меньше трех пенсов. Чемодан? Кладите наверх кареты или в специальное багажное отделение – два пенса.

При доходе в 100, тем более в 200–300 фунтов это уже вполне по карману. Но почему-то Ватсон и Холмс никогда не ездили в омнибусах! У Ватсона плохо с деньгами, он ищет дешевую квартиру… Но в омнибусах не ездит никогда.

Холмс и Ватсон предпочитали еще менее демократичный вид транспорта, своего рода конное такси XIX столетия – кеб.

В 1836 году Диккенс живописал наемную карету так: «Большое, громоздкое, квадратное сооружение темного-желтого цвета (словно страдающая желтухой брюнетка), с очень маленькими стеклами, но зато широченными рамами; дверцы украшены выцветшим гербом, напоминающим анатомированную летучую мышь, оси выкрашены в красный цвет, а большая часть колес – в зеленый. Козлы частично прикрыты старой шинелью со множеством пелерин и какой-то странно выглядящей одеждой; солома, которой набита холщевая подушка сидения, торчит там и сям, словно конкурируя с соломой, которая выглядывает через щель в подставке с сиденьем для слуг[121]».

Откуда «выцветший герб»? Такие кареты обычно были отработавшими свой век каретами аристократии.

Наемные двухколесные и двухместные кабриолеты Давида Дейвиса появились в 1823 году. Кучер помещался на узком неудобном сиденье между корпусом и колесом: нельзя же сажать наемного водилу впереди джентльменов?! Вскоре стало обычным слово «кеб» – сокращенное от «кабриолет». Слово это считалось вульгарным, уличным, до 1870-х— 1880-х годов.

Широкие и громоздкие кабриолеты Дейвиса с трудом помещались на улицах. Появились одноместные… Верх этих кебов сильно напоминал поставленный на попа гроб, их прозвали «гроб-кебами».

В конце концов, после многих модернизаций, устоялись две формы кебов.

Для людей побогаче существовали брумовские кебы, или попросту брумы. Названы они по имени Генри Брума (1778–1868), который в 1830–1834 годах стал лордом-канцлером. В 1839 году лондонская каретная мастерская «Робинсон и Кук» сделала четырехколесный кеб, разработанный Брумом; кучер в бруме сидел спереди.

Брум стал очень популярен среди врачей за то, что позволял взять с собой много оборудования. К тому же это экипаж очень почтенный; приехавшему в нем, естественно, следовало заплатить получше. В брумах охотно ездили на светские мероприятия, в театр и оперу.

Бывали и более роскошные варианты. «Я говорю – кеб, но у меня тут же возникло подозрение, не сижу ли я скорей в карете. Экипаж был, во всяком случае, куда просторней этого лондонского позорища – четырехколесного кеба, и обивка, хотя и потертая, была из дорогого материала»[122].

Конечно же, повседневно пользоваться старались кебами категории хэнсом: по имени изобретателя кеба, архитектора Джозефа Алоизиуса Хэнсома (1802–1882). Эта карета экономкласса представляла собой двухместный двухколесный экипаж с низким центром тяжести, быстрый и надежный. Кучер у него располагался сзади, чтобы почтенные джентльмены сидели впереди везущего их простолюдина. Чтобы кебмен мог править, вожжи пропускались через специальные скобы на крыше.

Около 1880 года майор Чарльз Четвинд-Талбот, предложил вариант кеба с колесами на резине. Кеб перестало немилосердно трясти, он начал двигаться настолько бесшумно, что пришлось подвешивать маленькие колокольчики.

Кебмены возмущались, потому что резиновые шины покупали они сами, а увеличивать плату за проезд закон воспрещал.

Если верить городской легенде, то изобретателя таксометра разъяренные кебмены утопили в Темзе.

Кебы должны были стоять на биржах, а вне биржи кебмены должны были ни на шаг не отлучаться от экипажей. Традиция позволяла кебмену помочиться на колесо кеба во время стоянки.

Все кебы нумеровались, кебмены получали лицензии. То-то Шерлок Холмс ищет «кебмена номер две тысячи семьсот четыре»![123]

На 31 декабря 1901 года в Лондоне было 11252 лицензированных кеба, из которых 7531 были хэнсомами и 3721 – брумами. Количество кебменов при этом достигало 13201.

Расценки довольно интересны… Внутри трехмильной зоны Лондона первые две мили стоили пассажиру один шиллинг, а каждая последующая или часть ее – шесть пенсов. Вот если кеб выезжал за пределы этой зоны, но не более чем на милю, цена сразу же возрастала до одного шиллингов за каждую милю маршрута. При езде более чем на милю от зоны каждая внутренняя миля стоила шесть пенсов, а после пятой – один шиллинг. Наем кеба вне городской зоны стоил один шиллинг за каждую милю или часть мили. Извозчик не обязан был ехать больше шести миль с одним седоком.

Если нанимать кеб по времени, то брум внутри городской зоны стоил два шиллинга, а хэнсом – два шиллинга шесть пенсов. За каждую дополнительную четверть часа в бруме брали шесть пенсов, а в хэнсоме целых восемь. При найме вне городской зоны стоимость часа составляла два шиллинга шесть пенсов, а за каждую дополнительную четверть часа – восемь пенсов. Извозчик не обязан был ехать с одним седоком больше часа, а с восьми вечера до шести утра мог отказать в посадке. За каждое место снаружи экипажа уплачивалось два пенса, за каждого седока свыше двух – шесть пенсов, за каждого ребенка до 10 лет – три пенса.

Много это или мало? Опять же зависит от дохода… В 1899–1900 годах запустили 77 электрических кебов. Кабина таких кебов ярко освещалась, седоки жаловались: в темное время суток они чувствовали себя как на витрине.

Шерлок Холмс и герои рассказов о нем никогда не пользовались электрическими кебами и не ездили в такси с двигателем внутреннего сгорания. Такие такси известны с 1902 года, но и кебы с лошадьми дожили до конца 1940-х годов. Другие расходы – например, на книги, были доступны не всем представителям среднего класса. Перочинный нож в 1900-х годах стоил 7—10 пенсов. Дешевая книжка в бумажном переплете – от 3 до 12 пенсов. Но вот книга на хорошей бумаге, в картонном переплете и с иллюстрациями – до двух фунтов.

Культура письма эпохи

Ко времени Ватсона и Холмса железные перья для письма полностью вытеснили гусиные. В XVIII веке Англия ежегодно закупала в России по нескольку миллионов гусиных перьев для письма.

Гусиное перо дорого, потому что стадо гусей всегда меньше числа уток и кур в хозяйстве, а приготовление пера к работе и его использование сложно. Весной у здорового молодого гуся вырывалось одно из пяти внешних перьев левого крыла – перо из левого крыла лучше ложится в правую руку пишущего. С пера сразу обрезалась часть бородки для более удобного хвата за стержень. Перо вываривалось в щелочи для обезжиривания не менее 10–15 минут. Вываренное и высушенное перо обжигалось и закаливалось в горячем песке с температурой не более 65 °C.

Уже перед использованием кончик купленного потребителем пера заострялся при помощи перочинного ножа – название такого ножа само говорит за себя, причем в процессе эксплуатации затачивать перья приходилось постоянно. На столе пишущего находилась чернильница, стакан с перьями и мелкий песок – присыпать написанное.

Первое стальное перо в 1748 году изобрел Йоханнес Янссен, а в 1842 году немецкая фирма Heintze & Blanckertz начала промышленное производство перьев для письма. С 1835 года известна и промокательная бумага. Эти изобретения чрезвычайно упростили процесс письма, и тем не менее еще долго, до середины XX века, существовал специальный предмет для обучения школьников письму чернилами – чистописание.

«Осмотрите конверт повнимательнее, и вы увидите, что писавшему не повезло с письменными принадлежностями. Перо дважды запнулось на одном слове, и его пришлось трижды обмакнуть в чернильницу, чтобы написать такой короткий адрес. Значит, чернил было мало, на самом дне. Собственное перо и чернильницу редко доводят до такого состояния; а чтобы и то и другое отказывалось служить – это уж исключительный случай. Но, как вы знаете, в гостиницах других перьев и других чернильниц почти не бывает»[124].

Мальчиков и девочек учили писать красиво: выписывая каждую букву по определенным правилам – где линия толще, где тоньше. Шерлок Холмс легко различает мужские и женские почерки: женщины писали буквы более округло.

Глава 5 Средний и высший классы – носители британской культуры

– Запомни, мой мальчик: консерваторы и есть представители народа! Той его части, которая заслуживает чтобы ее представляли!

Лорд Кларендон

Аристократия, средний класс и низший класс

Какой остроты могли достигать сословные противоречия в XIX веке, говорит хотя бы дело Констанции Кент (1844–1944), убившей своего сводного брата. Семья принадлежала к верхнему низшему классу. Отец Констанции, чиновник форин-офиса, аналога министерства иностранных дел, второй раз женился и перенес все внимание на детей от второго брака… Дочь от первого брака вынести этого оказалась не в силах.

В ночь с 29 на 30 июня 1860 года 4-летнего Фрэнсиса Сэвилла Кента нашли в подвале туалета, возле особняка, – английском варианте деревянной будочки. Труп ребенка, одетый в ночную рубашку и завернутый в одеяло, был ранен в руки, грудь и горло. Тело было почти обезглавлено. Первоначально была арестована няня мальчика, Элизабет, но вскоре инспектор Джек Уичер из Скотланд-Ярда арестовал 16-летнюю сводную сестру мальчика, Констанцию. Позже именно она оказалась виновницей убийства, но в 1860 году девицу пришлось освободить без суда: общественность яростно протестовала против того, чтобы детектив, выходец из низшего класса, выдвигал обвинения против молодой леди из высшего света, да еще и арестовывал ее. Преступницу освободили.

Позже ее все-таки пришлось арестовать. Констанция Кент была признана виновной присяжными и приговорена к смертной казни, замененной на пожизненное заключение благодаря ее юному возрасту. Она провела 20 лет в заключении и была освобождена в 1885 году в возрасте 41 года. После этого она эмигрировала в Австралию и умерла в возрасте 100 лет.

Аристократия и средний класс

Всегда верхи общества задают некую планку, предлагают образцы «правильной» жизни всему остальному народу.

В Англии аристократия веками задавала образцы поведения, мировоззрения, массовой психологии. До промышленной революции между дворянами и простолюдинами лежала пропасть. С конца XVIII века начал стремительно расти средний класс.

Его верхушка прилагала просто титанические усилия, чтобы войти в дворянство. Благо, «джентльменом является тот, у кого достаточно средств, чтобы быть джентльменом». Но и самые широкие слои среднего класса изо всех сил подражали аристократии.

Низший класс просто физически не мог подражать аристократии, но во второй половине XIX века 25 процентов населения копировали многие черты жизни высшего класса. Жизнь в загородных домах, раздельная жизнь родителей и детей, моды и привычки дворян стали частью образа жизни значительной части народа Великобритании.

Аристократия, владельцы не только богатств, но и земель, стали образцом поведения и законодателями образа жизни для буржуазии.

Джон Голсуорси (1867–1933) происходил из буржуазной семьи. Но в его «Саге о Форсайтах»[125] буржуазное семейство выведено почти сатирически – особенно в первых романах цикла. А в «Конце главы»[126] аристократы Череллы – необыкновенно милы.

У большинства англичан эпохи Ватсона и Холмса не было даже тени сомнения в том, что образцом достойного человека является в первую очередь джентльмен, то есть человек, наследственно располагающий некоторым пассивным доходом. Не случайно треть рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе посвящены событиям в среде верхнего класса. Тридцать три процента текстов – двум процентам населения Великобритании. Верхнему классу – самое пристальное внимание.

Культ любителя

Яркое проявление английского отношения к общественному идеалу дает классический культ любителя. Англичане убеждены – всякий любитель лучше профессионала! Ведь кто такой профессионал? Человек, вынужденный сам зарабатывать себе на жизнь, – одно это говорит о невысоком положении в обществе.

А любитель – это джентльмен, у которого появилось такое «хобби». Джентльмен не должен зарабатывать на хлеб, об этом позаботились его предки. Но он занят чем-то для себя, для собственного удовольствия. Само собой разумеется, джентльмен на сто голов выше всякого выскочки.

При этом «наши сыщики-профессионалы, может быть, не всегда быстро шевелят мозгами, но в храбрости им нельзя отказать. Грегсон поднимался по ступенькам, чтобы арестовать этого матерого преступника, столь же деловито и спокойно, как если бы шел по парадной лестнице Скотленд-Ярда. Пинкертоновский агент попытался было обогнать его, но Грегсон весьма решительно оттеснил его назад. Лондонские опасности – привилегия лондонской полиции»[127].

В том же рассказе действует сеньора Лукка: высокая красивая женщина.

Тем не менее: «Так вот, миссис Лукка, – сказал прозаичный Грегсон, положив руку на локоть синьоры так же бесстрастно, как если бы она была хулиганом из Ноттинг-Хилла. – Пока мне еще не совсем ясно, кто вы такая и зачем вы здесь, но из того, что вы сказали, мне вполне ясно, что вами заинтересуются в Скотленд-Ярде».

Но любитель, Шерлок Холмс, куда круче! Он ничуть не менее храбр, вынослив и силен, а главное – Шерлок Холмс сразу понимает то, что не в силах постигнуть куриный умишко специалиста. Шерлок Холмс может даже подарить свое открытие Лестрейду или другому сыщику – раскрытие очередного преступления. Ему не жалко, он уже получил удовольствие, применив дедуктивный метод.

«Я оставил Баркера завершить все формальности, – объяснил Холмс. – Раньше вы Баркера не встречали, Ватсон. Это мой ненавистный соперник на Суррейском берегу. Когда вы упомянули про высокого брюнета, мне уже не составило труда довершить картину. У него на счету несколько удачных расследований, верно, инспектор?

– Да, он не раз вмешивался в наши дела, – сдержанно отозвался инспектор.

– Не отрицаю, его методы, как и мои, не регулируются законом. И порой, знаете ли, это очень выручает. Вам, например, с вашим непременным предупреждением: "Все, что бы вы ни сказали, может быть использовано против вас", – ни за что не удалось бы фактически вырвать у этого мерзавца признание.

– Быть может, и так, но мы все равно добиваемся своего, мистер Холмс. Не думайте, что мы не составили собственного мнения об этом деле и не смогли бы выйти на преступника. Вы уж извините, что мы чувствуем себя задетыми, когда вы с вашими запретными для нас методами вырываетесь вперед и лишаете нас всех лавров!

– На этот раз ничего подобного не произойдет, Маккиннон. Обещаю вам, что с этой минуты я буду держаться в тени, а Баркер делал лишь то, что я ему говорил.

Инспектор заметно повеселел.

– Это очень благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Для вас похвала или осуждение мало что значат, а мы ведь совсем в другом положении, особенно когда нам начинают задавать вопросы газетчики.

– Совершенно справедливо. Но задавать вопросы они наверняка будут, и вам не мешает иметь наготове ответы. Что вы скажете, например, если какой-нибудь смышленый и расторопный репортер спросит, какие именно улики вызвали у вас подозрение и, в конце концов, дали возможность установить изобличающие его факты?»[128]

И далее: «Да у вас готов ответ на любой сложный вопрос, – в голосе инспектора слышалось восхищение. – Одного я не могу понять: к нам он не мог не обратиться, но зачем пошел к вам?

– Из чистого бахвальства! – ответил Холмс. – Он мнил себя умником, раздувался от уверенности в себе и вообразил, будто его никому не побить. А потом он смог бы сказать недоверчивому соседу: "Посмотрите – чего я только ни предпринимал! Я обратился не только в полицию, но даже к Шерлоку Холмсу".

Инспектор рассмеялся.

– Придется простить вам это "даже", мистер Холмс, – сказал он. – Такой виртуозной работы я не припомню».

Сам Дойль не раз помогал полиции как врач и как человек, использовавший этот самый дедуктивный метод. Но себя он вывел как милого, приятного и мужественного, но очень ограниченного доктора Ватсона. Который годится в основном для того, чтобы задавать глупые вопросы и получать на них умные ответы Шерлока Холмса.

Этот культ гениального любителя – не первый и не последний случай, когда Дойль отнюдь не идет вразрез с общественными предрассудками. Вряд ли он сознательно подделывается под представления массового англичанина… Более вероятно, что автор эти предрассудки разделяет.

Так же поступят и другие английские писатели.

Агата Кристи моложе Артура Конан Дойля на полвека – она родилась в 1890 году. Но и у нее детектив-любитель, старая дева мисс Марпл, живущая в деревне в собственном доме, учит полицию, как надо работать.

Чарльз Перси Сноу (1905–1980) годится Дойлю по крайней мере во внуки… Но и он тоже выводит гениального детектива-любителя, дипломата Финбоу, который и раскрывает преступление. А сержант уголовной полиции Алоиз Берелл показан румяным дурачком, не способным понять самые очевидные вещи[129].

С чем бы мы не столкнулись, почти на уровне инстинкта мы пытаемся иметь дело со специалистами. Так же точно англичанин попытается понять, не чем вы зарабатываете, а чем же вы увлечены. Если вы ему понравитесь, попытается дружить с вами именно на базе общего хобби. В трудных случаях жизни найти «подходящего» любителя кажется ему просто счастьем.

Профессиональная работа – скучная проза, которой приходиться заниматься для денег. Хобби – увлекательное, престижное занятие того, у кого и так достаточно средств. Это то, чего вы делать не обязаны, что вы выбрали сами.

Основы массовой психологии

Климат, природа Британии сформировали тип если не физически сильного, то выносливого, неприхотливого и упрямого человека. Англичанин веками учился упорно вгрызаться в неподатливую землю, выращивать упрямую скотину, править утлые лодки в свинцовое северное море. Физически хилые, трусливые и глупые не выживали.

Переселившиеся на заливаемый дождями, туманный и ветреный остров учились (и научились) противостоять ветру, дождю и туману. Англичанин уверен: работать надо как можно лучше, упорнее, дольше, непреклоннее.

История Британии сформировала законченного индивидуалиста. Это тип человека, привыкшего ни на кого не полагаться, решать свои проблемы самостоятельно. Все – сами по себе. Все – индивидуумы. Общины нет. Корпорация – объединение тех, у кого частные дела решены сходным образом. У каждого свое собственное дело, собственное отношение к обществу и государству.

В беде мало кто поможет. Если поможет – спасибо, но полагаться нужно только на самого себя.

Успех – это только твой успех. Захотел поделиться – делись, но не жди ответа, не рассчитывай, что добрый поступок припомнят.

Англия – это колоссальная диаспора, числом десятки миллионов человек. Сохранилась старая легенда: некий лодочник очень радовался победе протестантов на реке Бойн в 1690 году. Поздравлял переправляющихся, ликовал. На что ему сказал некий аристократ (молва называет и герцога Герефорда, и герцога Норфолка… истинный автор не известен):

– Ты-то чему радуешься? Ведь ты как был, так и останешься лодочником.

Действительно… Какой смысл радоваться событию, которое никак не изменит твою лично жизнь? Правь лодкой, человек, собирай мелкие монетки.

Русская эмиграция, русское белое движение не раз сталкивалось с этим. С одной стороны, англичане надежны. Сказали – сделают. Верят на слово, но если обманешь – перестанут с тобой вести дела и даже тебя замечать. С другой стороны, в частной жизни не надо на них рассчитывать. Вроде – друзья. Вроде – вместе. Но в критической ситуации каждый поступает, как ему выгодно или удобно, без оглядки на соседа. Не помогает.

Многие русские белогвардейцы в Китае ждали, что после вторжения японцев (1937) английские друзья помогут им перебраться в Европу. Не дождались. Англичане уезжали, весело махая оставшимся на берегу россиянам. Каждый пользуется тем, чем может, каждый в этом мире за себя.

Находясь в Англии, следует всеми силами избегать вторжения в частную жизнь. В автобусе или в метро не надо спрашивать – выходит ли человек на следующей остановке. Это почти что вторжение в частную жизнь. Надо сказать ему: «Я выхожу». Естественно, он пропустит вас.

Если заблудился в английском городе – англичане охотно тебе помогут. Но развивать любые личные темы с помогающими не надо. У них своя жизнь, не влезай.

Частная жизнь прежде всего. Поразительно, с каким мужеством и упорством англичане строят эту самую частную жизнь! Они привыкли, что за жизнь нужно бороться. В их книгах и фильмах век от века показывали людей, смертным боем бьющихся за свое личное преуспевание.

Для россиянина сверхнапряжение, героизм как-то не очень реальны без пафоса чего-то большего, чем индивидуальная судьба: защита Отечества, служение чему-то высшему. Англичанин может быть не менее героичен в служении чему-то большему, чем он сам, – если таковы его убеждения. Британские солдаты явили пример массового героизма во время обеих мировых войн.

Но в частной жизни россияне слабее. Мы просто не видим оснований так же жестко и цепко воевать за то, что нужно только нам самим. А англичане за себя бороться будут.

С этим вполне уживается нелюбовь к тому, что англичане называют «крысиными гонками»: к приложению слишком больших усилий к карьере или стяжанию богатств. Частная жизнь включает ведь и быт, и хобби.

Надо иметь время на коллекционирование открыток, на посидеть в пабе, на прогулку по парку. Если только зарабатывать деньги, это обеднит частную жизнь.

Классовая система, среди прочего, основывается на принятии того, что есть. Я принадлежу к низшему среднему классу? И хорошо. Это мое, моя частная судьба.

Отношение к собственности у них совершенно другое. Не надо просить у англичанина его вещи. Скорее всего, он даст вам свою удочку или портфель… Но вы тут же перестанете быть для него тем, что китайцы называют «человек моего закона». Иностранцу прощается нарушение правил – на то он и иностранец, существо странное и несколько неполноценное. Но лучше правил все-таки не нарушать.

Торжество частной жизни и культ материального несут с собой отсутствие особой крылатости мысли, духа, воображения.

Англичанин – невероятный практик и реалист. Он борется за само по себе физическое существование. Есть баранья нога с картошкой в котелке? И хорошо. Есть крыша над головой? Есть трезвый расчет, что так будет и дальше? Вот хорошо, вот и достаточно.

Религиозный экстаз? А зачем вообще вникать в тонкости вероучения? О них можно, если захочется, спросить у священника. Но стоит ли? Зачем отрывать от дела занятого человека?

Познание чего-то, не имеющего к тебе отношения? Это вообще зачем? Хобби есть хобби, но зачем учить иностранный язык, которым не будешь пользоваться для дела? Зачем изучать историю или ездить в археологические экспедиции в свой отпуск?

Все интеллектуальное вне работы и повседневной жизни проходит именно по категории хобби… Собирать белые камушки с гор Шотландии ничуть не хуже, чем знать латынь и читать в подлиннике Цицерона. Читать и много знать об Атлантиде ничуть не лучше, чем коллекционировать порнографические открытки.

Показывая высокий статус своего лирического героя, Высоцкий пел: «Могу одновременно грызть стаканы // И Шиллера читать без словаря». У нас читать Шиллера повышает статус человека. В Англии – ничуть не повышает. Вот если чтением Шиллера он заработает на новый дом в более престижном районе…

Известный диссидент Буковский перестал заниматься наукой в том числе и поэтому… В СССР наука сама по себе была делом статусным! Сам по себе ученый уже вызывал уважение. В Англии ты можешь заниматься наукой, а можешь торговать кастрюльками. Одни ничем не лучше и не хуже другого. Важно не занятие, важно на нем заработать.

От культа частной жизни происходит и великая терпимость англичанина. Каждый волен жить, как считает нужным. Мало ли какие у кого правила в его частной жизни. Не осуждай, вообще не суди, даже не слишком вникай в чужую жизнь. Сложилось у тебя о ком-то какое-то мнение? Ну и живи с ним как знаешь. Высказывать это мнение – уже на грани вторжения в чужую частную жизнь. Антиобщественный поступок.

Вообще высказываться о чем-то слишком прямолинейно – не стоит. Если занесет в Британию – понаблюдайте, как говорят между собой англичане… Сдержанно, спокойно, как бы почти безразлично. Не надо «напрягать» собеседника спором или возражением. «Человек своего закона» и так все поймет… А остальным не обязательно.

Англичане потрясающе умеют держать лицо. Это очень закрытые люди, внешне всегда приветливые и дружелюбные. Даже если ты делаешь нечто странное с точки зрения англичан, они тебе не покажут своего отношения. Россияне часто ошибаются, думая – все в порядке. А все вовсе даже не в порядке, вам просто не сказали об этом.

Россиянам такая манера вести себя и говорить часто кажется лицемерной. С лицемерием и ханжеством в Англии все хорошо – намного лучше, чем в России. Но вызвано это не попыткой обмануть или расположить к себе, а суровой установкой – не вторгаться, куда не положено, оставаться приятным для собеседника.

Самих себя англичане сравнивают с одинокими деревьями. Такие деревья, если выживают, становятся могучими и красивыми. Если…

Жесткая верхняя губа – такой же стереотип, как одинокие деревья. Важнейший компонент национального самоопределения. Не надо проявлять эмоций – этим ты вторгаешься в частную жизнь. Пусть верхняя губа как можно реже расплывается в улыбке.

Общество одиноких

Англичанин веками привыкал не только к тому, чтобы не лезть в чужую жизнь, но и не лезть в душу другого. И в свою тоже не впускать.

Очень точно сказал настоятель лондонского собора Святого Павла, великолепный английский поэт Джон Донн (1572–1631): физически вы можете и не быть на необитаемом острове, но вы живете на нем по своему ощущению.

Густонаселенная Англия – необитаемый остров для отдельного англичанина. В Англии друг – это то, что мы бы обозначили как приятеля или даже знакомого. Люди встречаются, общаются… Вместе попыхивают трубочками у камина… Обсуждают хобби (это самое важное), какие-то новости, беседуют о пустяках. В России люди доходят до рукопашной выясняя, хороший или плохой Петр Первый. В Англии разговоры об истории и культуре – скажем, убил ли Ричард племянников, или прав ли был Генрих VIII в истории с Анной Болейн, могут идти только в жанре спокойной беседы, а не ожесточенного спора.

Разговоры «на психологию» тем более не поощряются. Возникли вопросы и проблемы? В старину шли к священнику, теперь идут к психоаналитику. Не принято «грузить» своими переживаниями никого, даже близких по крови. Даже жену, родителей и детей.

Англичанин внутренне одинок, потому что его внутренняя жизнь – только его частное дело. Его, а не отца, не брата, не жены, не друга, не сына.

До какой степени может быть одинок англичанин, доказывает странная и страшная история блистательного политического деятеля XVIII века, Филиппа Дормер Стэнхоупа, 4-го графа Честерфилд (1694–1773).

Не будем останавливаться на блистательной карьере почтеннейшего графа Честерфилда. Личный друг, а бывало что и враг, королей, в разные периоды жизни он был министром, государственным секретарем, а должность дипломата полагал почетной ссылкой. С 16 лет он выступал с блестящими речами в парламенте и с памфлетами.

Граф Честерфилд замирил Ирландию, бешено боролся с государственной коррупцией. Его врагом стал самый могущественный человек в британской политической жизни 1720-х и 1730-х годов – Роберт Уолпол (1678–1745). Этот термин еще не существовал, и Уолпола называют порой «фактическим премьер-министром». Этого человека всю жизнь обвиняли в протекционизме и взяточничестве, одно время даже держали в Тауэре. Честерфилд бился с ним, как лев, хотя кто был прав – до сих пор не совсем ясно.

Он дружил с величайшими писателями Англии, в том числе со Свифтом и Филдингом, защищал свободу писать памфлеты и ставить пьесы, основал журнал «Здравый смысл»…

Но бессмертным это имя сделали «Письма к сыну»[130].

Сын – это реальнейшее лицо, и письма были написаны именно ему, не литературному персонажу. Сын, также Филипп Стэнхоуп (Стэнхоуп-второй, 1732–1768), родился в Гааге.

Сын родился от Элизабет дю Буше – французской гувернантки в доме богатого голландского коммерсанта, вдовца, отца двух детей. Была Элизабет на 15 лет моложе Честерфилда и на 15 сантиметров выше: ему нравились такие женщины, выше его самого. Бывая в доме хозяина Элизабет, граф Честерфилд заключил с ним пари – как быстро соблазнит гувернантку.

Когда Элизабет забеременела, хозяин ее немедленно уволил. Родители прокляли. После рождения сына граф Честерфилд дал ему родовое имя Филипп и увез в Лондон обоих – сына и мать.

Элизабет и сына он поселил в лондонском предместье. В библиотеке своего дома над камином Честерфилд повесил портрет Элизабет. Портрет не сохранился, дат жизни этой женщины нет. Неизвестно даже, где и когда она окончила свои дни, пережила ли графа Честерфилда и их общего сына.

А вот сына граф очень приблизил к себе…

Параллельно 5 сентября 1733 года 38-летний Честерфилд женится на внебрачной дочке короля Георга I от его многолетней любовницы Мелюзины фон дер Шуленбург, герцогини Кендал. Жену звали Петронелла Мелюзина фон дер Шуленбург (1693–1778).

В 1722 году папа-король сделал внебрачную дочку пожизненным пэром с титулами баронессы Алдборо и графини Уолсингем.

Жили супруги раздельно, детей у них никогда не было. При этом Петронела Мелюзина долгие годы была любовницей Чарльза Калверта, 5-го барона Балтимора (1699–1751). Это тоже важный человек: первый лорд адмиралтейства, член Лондонского королевского общества и многолетний член парламента, губернатор колонии Мэриленд, основанной его предком. Еще до брака с Честерфилдом у Мелюзины родился сын Бенедикт Суингейт (1722–1788). Его сразу же отправили в Мэриленд, за океан. Этот Калверт стал плантатором, избирался судьей, а во время войны за независимость выступал на стороне Соединенных Штатов.

Но это все ее жизнь, Мелюзины…

Граф Честерфилд к ней зеркально равнодушен. Чтобы сохранить отношения с Элизабет, ему чего-то не хватило… То ли ума, то ли чувств. Но незаконного сына Честерфилд очень любил. Он дал сыну свое родовое имя, всю жизнь воспитывал и продвигал в свет как законного. Ему он и писал «Письма к сыну» – смесь ироничных, умных наблюдений, наставлений, указаний, поучений. Честерфилд хотел видеть сына таким же блестящим и ярким, как он сам, такой же звездой европейской политики. На это и направлены все его письма.

А сын не блещет. Он проваливается, пытаясь произнести речь в парламенте. При дворе скучен, неловок, скован… От поучений отца начинает сильно потеть, а порой на лице высыпает сыпь, красные пятнышки. У отца как-то попросил разрешения завести аквариум.

– Ты уже изучил рыбий язык? – спросил папа. – Надеешься стать послом в рыбьем царстве?

Трудно сказать, кем мог бы стать Филипп-младший… Просто лендлордом, который интересуется рыбами, или великим ихтиологом. В любом случае он не хотел и не был способен стать ни царедворцем, ни дипломатом, ни политиком. Ему просто этого не нужно. Очень рано сын начинает вести двойную жизнь. Он все больше живет на континенте, где представлен при дворах монархов, принимают его более чем хорошо. А он не радует папу успехами, так и не был принят в высший свет… Мог бы быть принят, если бы приложил усилия.

Папе даже не приходит в голову, что сын может не хотеть блистать в свете, выступать в парламенте, делать большую политику… В его письмах все сильнее ехидные нотки, а сын все больше отдаляется.

В 1750 году начинается тайная связь Филиппа-младшего с ирландкой Юджинией Дорнвил. В 1761 году рождается сын Чарльз. В 1763-м – Филипп. Об этом граф Честерфилд не имеет ни малейшего представления. Он все пишет и пишет письма, поучая сына блистать при дворе и делать политику.

Его все сильнее раздражает плохой почерк, невнятные подписи сына под письмами. Он не знает, что на его письма отвечает не сын, а его жена – с которой он тоже не знаком. Фактически граф Честерфилд пишет не сыну, а собственной выдумке. С живущим на континенте сыном он не виделся по крайней мере 12 лет. Так и жил один – все писал письма.

Филипп в 1767 году на континенте женился на Юджинии, а в 1768 году умер от чахотки. В том возрасте, в каком отец только познакомился с его мамой. Трудно сказать, в какой степени его смерть приблизили странные отношения с отцом, органическая неспособность соответствовать его желаниям. Как он относился к отцу, мы тоже не знаем.

О существовании Юджинии и внуков граф Честерфилд узнал только после смерти сына: Юджиния написала ему письмо. Он прожил еще около пяти лет. Усыновил младшего внука Филиппа и завещал ему все свое состояние. Филипп-третий дожил до 1815 года. Его потомки живут в Британии до сих пор, но не сохранили титул и не стали великими людьми.

Юджинии и второму внуку граф Честерфилд писал, но Чарльзу оставил небольшие деньги, а Юджинии не завещал ничего. Полное безденежье заставило Юджинию Стэнхоуп продать издателям письма, которые никогда не предназначались для печати. Видимо, она была образованной женщиной – понимала их литературную ценность. Сборник писем стал литературной сенсацией, принес молодой женщине состояние.

Кстати – письма Юджинии от имени сына не сохранились. Временами появляются в печати и в интернете, но это – подделки. Видимо, граф Честерфилд уничтожил «неправильные» письма. Как он жил, узнав о том, что писал собственному вымыслу, а не реальному сыну? Неизвестно. Одно из высказываний отца, обращенное к сыну: «Надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного». Вот и молчал.

Отношение к письмам различное. Одних шокировала их откровенность, других – цинизм Честерфилда, прагматическое направление воспитания: жесткая подготовка сына исключительно к великосветской и государственной карьере.

Свое мнение читатель пусть составляет сам, если прочтет эти письма.

Для меня сейчас важнее показать на примере и отца и сына поразительное одиночество, казалось бы, самых близких людей.

«Надо уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя одного». Сын тоже молчал много лет.

Все эти черты английского характера так ярко отражены в историях о Шерлоке Холмсе, что об этом и говорить не имеет смысла. Читайте и убеждайтесь.

Шерлок Холмс как образец джентльмена

Шерлок Холмс – не дворянин, хотя его предки «были захолустными помещиками»[131], а французская бабушка – сестрой французского художника Ораса Вернье (1789–1863). И он сам, и его брат Майкрофт вынуждены работать. Дальний родственник Холмса, врач Вернер, покупает врачебную практику Ватсона[132].

Если сравнить с российскими реалиями, происхождение Холмса больше всего напоминает происхождение интеллигента далеко не первого поколения. Тоже знать своего рода, но не земельная аристократия.

Холмс полон уважения к своему статусу. В 1902 году он «отказался от дворянского звания, пожалованного ему за услуги, которые, быть может, еще будут описаны»[133].

И все же этот представитель верхушки среднего класса – типичный британский джентльмен. Даже внешне – Холмс высокий и тощий. «Ростом он был больше шести футов, но при своей необычайной худобе казался еще выше. Взгляд у него был острый, пронизывающий, если не считать тех периодов оцепенения, о которых говорилось выше; тонкий орлиный нос придавал его лицу выражение живой энергии и решимости. Квадратный, чуть выступающий вперед подбородок тоже говорил о решительном характере»[134].

Сероглазый[135], узколицый, высокий, он выглядит и ведет себя как представитель верхушки общества. Холмс не сомневается в своем статусе и в праве принимать решения.

Холмс делает блестящую карьеру в том смысле, что становится все более и более известен. Его посещают знатнейшие лица, включая премьер-министра. Он «провел день в Виндзорском дворце и вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой для галстука»[136], отказался от дворянства. Но и карьеру он делает как джентльмен-любитель. Он нигде не работает. Его карьера – как бы часть его частной жизни.

Холмс не богат, но среди его друзей и знакомых много владельцев имений, которые намного богаче его. Бытовые привычки Холмса говорят обо многом. Он обожает оперу и хорошо в ней разбирается: «В "Ковент-Гардене" идет опера Вагнера. Если поторопиться, мы можем поспеть ко второму действию»[137]. Он хочет услышать игру на скрипке Пабло де Сарасате. И вот: «Мой друг страстно увлекался музыкой и был не только очень способным исполнителем, но и незаурядным композитором. Весь вечер просидел он в кресле, вполне счастливый, слегка двигая длинными тонкими пальцами в такт музыке; его мягко улыбающееся лицо, его влажные, затуманенные глаза ничем не напоминали о Холмсе-ищейке, о хитроумном, безжалостном Холмсе, готовом в любую минуту преследовать нарушителей закона»[138].

Он и сам прекрасно играет на скрипке, исполняя «скрипичные пьесы, и довольно трудные: не раз по моей просьбе он играл "Песни" Мендельсона и другие любимые мною вещи…»[139]

Холмс любит обедать в престижнейшем и дорогом ресторане «Симпсонс».

Типично утверждение, что Дойль ненавидел Холмса и сделал его неучем, который не знает, что Земля вращается вокруг Солнца[140]. Но, во-первых, джентльмен и должен быть эксцентричен! К тому же джентльмен и должен иметь самое хаотичное образование. Ведь он – не специалист, получивший систематическое образование! Английские закрытые школы не имеют единой программы.

И Холмс прекрасно образован, но образован бессистемно!

Доктор Ватсон устанавливает, что Холмс обладает такими знаниями:

«1. Знания в области литературы – никаких.

2. Философии – никаких.

3. Астрономии – никаких.

4. Политики – слабые.

5. Ботаники – неравномерные. Знает свойства белладонны, опиума и ядов вообще. Не имеет понятия о садоводстве.

6. Геологии – практические, но ограниченные. С первого взгляда определяет образцы различных почв. После прогулок показывает брызги грязи на брюках и по их цвету и консистенции определяет, из какой она части Лондона.

6. Химии – глубокие.

7. Анатомии – точные, но бессистемные.

8. Уголовной хроники – огромные, знает, кажется, все подробности каждого преступления, совершенного в девятнадцатом веке.

9. Хорошо играет на скрипке.

10. Отлично фехтует на шпагах и эспадронах, прекрасный боксер.

11. Основательные практические знания английских законов.

Практичность и прагматизм глубоко симпатичны англичанам. Сообщаемые Ватсоном сведения о Холмсе делают его весьма симпатичным. А то, что рассказывается о Холмсе, говорит никак не о скверном образовании. Ну подумаешь, не знает философии и астрономии!

Холмс хорошо знает языки. Он может написать нужное слово по-итальянски[141], улавливает немецкое построение фразы[142] и цитирует по-немецки Гете[143]; по-французски цитирует письмо Гюстава Флобера к Жорж Санд[144]. Холмс достаточно знает латынь, чтобы понять без перевода эпиграмму[145].

Однажды «Холмс заинтересовался также древним корнуэльским языком и, если мне не изменяет память, предполагал, что он сродни халдейскому и в значительной мере заимствован у финикийских купцов, приезжавших сюда за оловом. Он выписал кучу книг по филологии и засел было за развитие своей теории».[146]

Уже в его времена кельтские языки считались частью индоевропейских и не признавалась их связь с семитскими… Но Холмс, сын своего времени, мог разделять представления, отвергнутые позднее.

Холмс написал научную монография «Музыка средневековья»[147], он постоянно цитирует Гете, Шекспира, Библию. Пишет он и книгу «Практическое руководство по разведению пчел»[148].

Холмс прекрасно образован и по части своей работы детектива – намного лучше официальных полицейских чиновников. Он прекрасно разбирается в следах, в том числе в следах от шин, в окурках и сортах пепла, пулях и порохах, отпечатках пальцев и шрифтах. «На мой взгляд, разница между боргесом на шпонах, которым набираются передовицы "Таймс", и слепым шрифтом дешевеньких вечерних листков не менее очевидна, чем разница между вашими неграми и эскимосами. Знание шрифтов – одно из самых элементарных требований к сыщику, хотя должен признаться, что в дни своей юности я однажды спутал "Лидского Меркурия" с "Утренними известиями". Но передовицу "Таймс" ни с чем не спутаешь, и эти слова могли быть вырезаны только оттуда»[149]. И при том, что Холмс прекрасно образован, он еще и отлично физически развит. Джентльмен и должен быть хорошим спортсменом. Холмс быстро ходит, прекрасно бегает. «Я всегда считался хорошим бегуном, но он опередил меня на такое же расстояние, на какое я сам опередил маленького сыщика»[150].

Он и на ринге выступал: «Да нет же, Мак-Мурдо, знаете! – вдруг добродушно проговорил Шерлок Холмс. – Я не думаю, чтобы вы забыли меня. Помните любителя-боксера, с которым вы провели три раунда на ринге Алисона в день вашего бенефиса четыре года назад?..

…– Уж не мистера ли Шерлока Холмса я вижу?! – воскликнул боксер. – А ведь он самый и есть! Как это я сразу вас не узнал? Вы не стояли бы здесь таким тихоней, а нанесли бы мне ваш знаменитый встречный удар в челюсть – я бы тогда сразу узнал вас. Э-э, да что говорить! Вы – из тех, кто зарывает таланты в землю. А то бы далеко пошли, если бы захотели!»[151]

Холмс в одиночку и без оружия противостоит двоим вооруженным дубинками преступникам[152], легко отбивается от «какого-то негодяя с дубинкой»[153]. Когда «господин Джозеф бросился на меня с ножом, и мне пришлось дважды сбить его с ног и порезаться о его нож, прежде чем я взял верх. Хоть он и смотрел на меня "убийственным" взглядом единственного глаза, который еще мог открыть после того, как кончилась потасовка, но уговорам моим все-таки внял и документ отдал»[154].

Джентльмен должен владеть оружием. Холмс от нечего делать «усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем "V.R.", выводя его при помощи пуль, я особенно остро чувствовал, что это занятие отнюдь не улучшает ни воздух, ни внешний вид нашей квартиры»[155].

Забавно? Но попробуйте чтобы то ни было «написать» на стене, стреляя даже из ружья, а не то что из револьвера. Холмс умеет действовать и так: «Послышался глухой удар – это Холмс обрушил свой револьвер на череп бандита»[156].

Когда приходится применять оружие, спасая человеческую жизнь, «тогда и я и Холмс выстрелили одновременно, и раздавшийся вслед за этим оглушительный рев убедил нас, что по меньшей мере одна из пуль попала в цель». Чуть позже «Холмс всадил ей в бок одну за другой пять пуль. Собака взвыла в последний раз, яростно щелкнула зубами, повалилась на спину и, судорожно дернув всеми четырьмя лапами, замерла. Я нагнулся над ней, задыхаясь от бега, и приставил дуло револьвера к этой страшной светящейся морде, но выстрелить мне не пришлось – исполинская собака была мертва»[157].

Владеет Холмс и шпагой, тренируется[158] – но это чисто спортивное занятие, в бою Холмс шпагу не применяет.

Вот трость и хлыст Холмс применяет частенько. Его хлыст дополнительно утяжелен при помощи свинца, налитого в рукоять. «Блеснул ствол револьвера, но Холмс охотничьим хлыстом стегнул противника по руке, и револьвер со звоном упал на каменный пол»[159].

Холмс неприхотлив, совершенно безразличен к удобствам, тем более равнодушен к роскоши. Прожить на болотах, охраняя сэра Генри и прячась в жилищах древних людей, для него – полные пустяки. Он феноменально наблюдателен, но неаккуратен по мелочам. «Когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак – в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей».[160]

«Холмс курит крепкий табак, и безразличен к его качеству. И как курит! «…Я вошел в комнату и перепугался: не пожар ли у нас? – из-за того что через дым едва брезжил свет лампы…»[161].

Но это же так естественно для джентльмена – выкурить трубочку, подстегнуть свой мозг табаком!..Как и выпить иногда портвейна.

Убежденный холостяк, который не доверяет женщинам и не понимает их? Но таких чуть ли не треть среди мужского населения…Тем более что «самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за убийство своих троих детей. Она отравила их, чтобы получить деньги по страховому полису»[162]. Тут тоже все понятно без слов. Тем более что Холмс неизменно вежлив с женщинами и проявляет рыцарскую готовность помогать.

Холмс многогранен и умеет быть прекрасным собеседником: «Мы отлично позавтракали; за столом Холмс говорил только о скрипках и с большим воодушевлением рассказал, как он за пятьдесят пять шиллингов купил у одного еврея, торгующего подержанными вещами на Тоттенхем-Корт-роуд, скрипку Страдивариуса, которая стоила по меньшей мере пятьсот гиней. От скрипок он перешел к Паганини, и мы около часа просидели за бутылкой кларета, пока он рассказывал мне одну за другой истории об этом необыкновенном человеке»[163].

Но: «всякие чувства, а тем более это, были ненавистны его холодному, точному и поразительно уравновешенному уму. Мне кажется, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир, но в роли влюбленного ему было бы не по себе. Он говорил о нежных чувствах не иначе как с презрительной усмешкой и с издевкой. Они были великолепным объектом для наблюдения, превосходным средством срывать покровы с человеческих побуждений и поступков. Но допустить вторжение чувства в свой утонченный и великолепно отрегулированный внутренний мир значило бы для изощренного мыслителя внести туда хаос, который бросил бы тень на все достижения его мысли. Песчинка, попавшая в чувствительнейший прибор, или трещина в мощной линзе причинила бы меньше неприятностей такому человеку, как Холмс, нежели страсть»[164].

Мягко скажем, преувеличение! Но очень в английском духе… При том что и по мнению англичан, человек вовсе не должен быть бесчувственным; скорее он должен уметь прекрасно владеть собой. Высказываться, клеймя «всякие там» чувства и эмоции, – тоже очень престижно. Но престижно в то же время эти чувства испытывать… По возможности, пореже проявляя.

Эти сочетание качеств и демонстрирует Холмс. Он очень хорошо сдержан и прекрасно владеет собой. Он не проявляет эмоций… Но: «Хватайте его сзади, Ватсон! Не выпускайте из комнаты! Сейчас, сэр, мы посмотрим содержимое вашей записной книжки…»[165]

Холмс не вносит хаос в свой «прекрасно отрегулированный внутренний мир». Но вот «самая совершенная мыслящая и наблюдающая машина» слышит, как демоническая собака погналась за беглым каторжником по болотам.

«Где это? – шепнул Холмс, и по тому, как дрогнул у него голос – у него, у человека с железными нервами! – я понял, что этот вопль проник ему в самую душу. – Где кричат, Ватсон?

– По-моему, в той стороне. – Я протянул руку, показывая в темноту.

– Нет, вон там!

Мучительный крик снова пронесся в безмолвной ночи, но теперь он был еще ближе, еще громче. И к нему примешивались какие-то другие звуки – глухое низкое рычание, напоминающее чем-то непрестанный рокот моря.

– Это собака! – крикнул Холмс. – Бежим, Ватсон, бежим! Боже мой! Только бы не опоздать!

Он бросился в темноту, я следом за ним. И вдруг где-то впереди, за валунами, раздался отчаянный вопль, потом глухой, тяжелый стук. Мы остановились, прислушиваясь. Но больше ничто не нарушало давящей тишины безветренной ночи.

Я видел, как Холмс, словно обезумев, схватился за голову и топнул ногой о землю:

– Он опередил нас, Ватсон! Мы опоздали!

– Нет, этого не может быть!

– Чего я медлил, дурак! И вы тоже хороши, Ватсон! Оставили Баскервиля одного, и вот чем все кончилось! Нет, если поправить ничего нельзя, я все равно отомщу негодяю!»[166]

У Холмса жесткая верхняя губа. Холмс издевается над «нежными чувствами». Но стоило убийце Эвансу ранить Ватсона, и…

«Вы не ранены, Ватсон? Скажите, ради Бога, вы не ранены?

Да, стоило получить рану, и даже не одну, чтобы узнать глубину заботливости и любви, скрывавшейся за холодной маской моего друга. Ясный жесткий взгляд его на мгновение затуманился, твердые губы задрожали. На один-единственный миг я ощутил, что это не только великий мозг, но и великое сердце… Этот момент душевного раскрытия вознаградил меня за долгие годы смиренного и преданного служения.

– Пустяки, Холмс. Простая царапина. Перочинным ножом он разрезал на мне брюки сверху донизу.

– Да, правда, слава Богу! – воскликнул он с глубоким вздохом облегчения. – Только кожу задело. – Потом лицо его ожесточилось. Он бросил гневный взгляд на нашего пленника, который приподнялся и ошарашенно смотрел перед собой. – Счастье твое, негодяй, не то, клянусь… Если бы ты убил Ватсона, ты бы живым отсюда не вышел».[167]

В общем, на машину не похоже.

Холмс никогда не сочувствует преступнику, преступления ему глубоко антипатичны. И при том он не связан формальными требованиями. Его представления о справедливости очень личностны. Это он, Холмс, несет в мир представления о разуме, справедливости и чести.

Холмс отпускает на свободу ничтожного человечка Райдера[168], но он готов отхлестать хлыстом такого же мелкого негодяя Уиндибенка за подлости по отношению к его падчерице[169].

Он оправдывает поступок капитана Кроукера – хотя он все-таки убил своего отвратительного соперника. Формально он преступник и убийца. Тем более он не винит лакея Бэннистера, который скрыл скверный поступок студента – сына своего бывшего хозяина[170].

Когда знатная дама убивает шантажиста Чарльза Огастеса Милвертона, «если бы не Холмс, схвативший меня за руку, когда женщина посылала пулю за пулей в шатающегося Милвертона, я бросился бы ему на помощь. Я понял, что означает его твердое рукопожатие. Это не наше дело, правосудие наконец настигло мерзавца, у нас свои обязанности и своя цель, которую мы не должны терять из виду».[171]

Но Холмс строго судит поступки герцога Холдернесса, приведшие к преступлению. Он готов преследовать профессора Мориарти, уничтожить тайного Баскервиля – Стэплтона, если он убьет сэра Генри.

Словом – он не чиновник на службе закона… Холмс – рыцарь на службе своего общества… А это совсем не одно и тоже. Именно в этом состоял смысл средневекового рыцарства: вооруженный всадник лично несет в мир справедливость, руководствуясь своим чувством чести и отвечая перед Богом. Сам. Лично.

Таков и Холмс: отнюдь не бесстрастный винтик в машине соблюдения законов.

Расследуя дела, которыми снабжают его клиенты, Холмс опирается на свои жизненные принципы, правила чести, и они ему частенько заменяют писаные на бумаге законы, судебные претенденты и распоряжения сановников и царственных лиц.

Холмс – джентльмен, но вынужден брать деньги за свой труд. С кого-то побогаче берет много. Шесть тысяч фунтов с герцога Холдернесса – огромная сумма. На шесть тысяч фунтов семья среднего класса может жить лет 10, не нуждаясь ни в чем.

Но с несправедливо обиженных не берет ничего, часто ограничивается оплатой его расходов в процессе расследования.

Тем более – часто расследует дела, которые и не могут принести дохода.

Философия? Холмс ей вовсе не чужд, только это не профессиональная философия, которую преподают в Оксфорде на соответствующем факультете. Это мировоззрение человека, твердо верящего в осмысленность происходящего. Порой действительность сильно огорчает его бессмыслицей и несправедливостью.

«Что же это значит, Ватсон? – мрачно спросил Холмс, откладывая бумагу. – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа»[172].

Возможно, Дойль и не любил своего героя. Возможно, он тысячу раз предпочел бы писать о «Белом отряде» и о приключениях профессора Челленджера, а не о сыщиках. Возможно, он считал приверженность сограждан к детективам вульгарной и низкой. Возможно, он предпочел бы, чтобы они читали что-то более возвышенное.

Но вот что неправда: что сэр Артур изобразил Холмса малокультурным, туповатым, нелепым. Холмс – крупная, яркая личность, вызывающая уважение и интерес даже сегодня. Скажу больше – это идеал англичанина рубежа XIX и XX веков. Холмс изображен таким, каким хотел бы видеть самого себя англичанин среднего класса.

Неприхотливый и выносливый, отважный и упрямый, физически сильный и воздержанный в еде, Холмс воплощает в себе лучшие качества вообще любого англичанина.

Он настолько близок к идолу англичан, к богатому помещику, насколько это вообще возможно для человека, у которого нет пассивного дохода за тысячу фунтов. Множество людей среднего класса хотели бы быть настолько же образованными, благородными, независимыми. Хотели бы есть в том же ресторане, играть на скрипке и слушать оперу… Или иметь такие же аристократичные привычки. Хотели бы так же владеть хлыстом, револьвером и тростью, так же неутомимо ходить и бегать.

Даже недостатки Холмса таковы, что делают его еще симпатичнее. Страстный курильщик, порой выпивающий нечто спиртное, он – носитель простительных, даже привлекательных недостатков, массовых дурных привычек. «Как мы все».

Идеальный герой литературного произведения и должен быть таким же, как читатель, – только лучше. Таким, каким хотелось бы видеть себя читателю. Скажем, торговец обувью, старьевщик или мясник вряд ли способен и захочет уподобиться Холмсу. Но англичанин среднего класса – захочет.

Холмс – идеальный мужчина для восьми – девяти миллионов человеческих существ.

И при том он – глубоко народный герой, психология которого уходит глубоко в национальную толщу. В представления, привычки, предрассудки, выдумки англичан.

Прагматичный и позитивный, Шерлок все старается объяснить рационально…

И притом часто руководствуется вовсе не логикой, а эмоциями, здравым смыслом и чувством чести. Он знает, как должен быть устроен мир, и способен хотя бы в частностях привести его к идеальному – не идеальному, но хотя бы приемлемому состоянию. Хотя бы покарать явное зло.

Он осознает, что «восставать против самого прародителя зла будет, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны», но «борется со злом по мере своих скромных сил и возможностей»[173].

В этой извечной борьбе Шерлок Холмс утверждает народную мораль. Да, народную! Это мораль английского народа, особенно ее образованной части.

Он считает правильным и справедливым то же, что считают правильным и справедливым большинство англичан.

Его представления о мире разделяются всем средним и высшим классами Великобритании его эпохи.

Глава 6 Шерлок Холмс и народный фольклор

Одарил меня молотом Тора

И я стал персонажем фольклора.

М. Елизаров. Корни «Собаки Баскервилей

Более того – благодаря сэру Артуру с народными поверьями англичан ознакомилось до 100 миллионов человек: ведь уже до 1914 года повесть издали тиражом до 20 миллионов экземпляров на всех европейских языках. Считается, что каждую проданную книгу прочитают в среднем пять человек.

С 1914 по 2016 год повесть экранизировали минимум 30 раз и издали еще тиражом до 100 миллионов экземпляров, в том числе на языках Индии, китайском и ряде африканских. Исследования о повести публикуются до сих пор[174].

Впервые повесть «Собака Баскервилей» впервые публиковалась в ежемесячном журнале «Strand Magazine» с августа 1901 по апрель 1902 года. С тех пор этот фольклорный персонаж Британских островов сделался известен всему миру.

О демонических собаках много говорится в кельтском фольклоре – сказаниях народов, живших на Британских островах задолго до англосаксов. Английское название гнусного и страшного существа – Черный Шак, Старый Шак или просто Шак – происходит от кельтского «шкукка», то есть «демон».

Ученые рассказывают, что Черного Шака, конечно же, не существует и что легенды о нем восходят к древнейшим преданиям ариев о священных собаках и о Дикой Охоте.

Но в разных частях страны, чаще всего в Восточной Англии, со Средних веков рассказывают про призрачных собак, про черных демонических псов, про людей, оборачивающихся чудовищными животными… Многие истории попали в хроники, письма, даже в официальные документы.

Размеры и поведение этих тварей различно, но изучавшие вопрос еще в XIX веке писали, что Черный Шак «является самым любопытным из наших местных явлений, так как все сообщения, без сомнения, повествуют об одном и том же животном»[175].

У всех версий Черного Шака – черная шерсть, горящие глаза размером с блюдца, острые оскаленные клыки.

В 1577 году в Лондоне вышла книга, написанная священником, преподобным Абрахамом Флемингом. Этот человек был учителем; он переводил с латинского языка на тогдашний английский античных авторов, издал несколько учебных пособий по латинскому языку. Позже стал настоятелем собора Святого Панкраса в Лондоне.

Книга с длиннейшим названием: «Странное и ужасное Чудо, случившееся совсем недавно в приходе одной церкви в Банги, городке, что не так далеко от города Нориджа, а именно, четвертого августа лета Господня 1577-го, во время сильной бури и проливного дождя, молний и грома, какие редко бывают. С появлением создания ужасной внешности, которого явственно видели люди, собравшиеся там в тот момент. Записано и зарисовано обычным образом согласно писаному документу Абрахамом Флемингом».

Сам Флеминг не видел событий, которые описывал. Суть же их такова… Во время необычно сильной грозы, между 9 и 10 часами утра в церкви Святой Марии городка Банги слушали проповедь около 20 человек. Вдруг в церковь вбежал огромный черный пес. Этот пес промчался мимо целой толпы людей и загрыз именно тех мужчину и мальчика, которые стояли в церкви пьяные и говорили нехорошие слова.

Через несколько минут гроза ушла, но тот же пес появился в церкви Святой Троицы в Блайсбурге, или Блитбурне, городке в 11 километрах от Банги. Там он загрыз еще двоих мужчин и одного мальчика. Жаркое дыхание демона обожгло руку одного из прихожан. Дьявольская собака исчезла, оставив следы своих лап на дубовой двери храма.

В разных летописях приводятся разные слова, которые говорили эти нечестивые люди. Различаются и детали того, что произошло. Разные свидетели видели Черного Шака то размером с корову, то «чуть больше овчарки».

Современные ученые предполагают, что на самом деле в церковь залетела шаровая молния: она и поубивала людей, напугала всех остальных.

Другие предполагают, что в церкви ворвались самые обычные молнии: убили одних, обожгли других.

Но выжженные следы лап огромной собаки есть до сих пор у входа в церковь Блитбурна. Эти выжженные следы на церковной двери можно видеть и сегодня, так что легенда не врет… По крайней мере, не во всем врет.

В XIX веке множество людей видели Черного Шака своими глазами, в том числе несколько человек одновременно. Черного Шака видели женщины и даже дети лет восьми-девяти. Их Черный Шак провожал, оберегая от опасностей. В 1850-е он попался навстречу мальчику лет десяти, который вел из паба пьяного в дупель папашу и сопровождал его до дома. Мальчик уложил папу под стеной, открыл двери и обернулся, чтобы втащить родителя в дом… Он только и увидел, как Черный Шак скрывается в вересковой пустоши, держа пьяницу во рту, поперек туловища.

В 1890-е годы, незадолго до написания «Собаки Баскервилей», у побережья восточной Англии подобрали в море мальчика, который уплыл куда глаза глядят, спасаясь от Черного Шака. Разумеется, никакого Черного Шака не существует, да только мальчик и правда плыл в открытое море. Чтобы 10-летний ребенок так поступил – как же его надо напугать… А видела это вся команда, человек до 30.

В XX веке не раз местная пресса в разных частях Англии начинала писать про колоссальных собак. В 1920-х – 1930-х годах на побережье Дартмура рыбаки регулярно слышали вой, несущийся с пустынного берега моря. В 1944 году собака «размером с лошадь» напугала подгулявшую компанию в графстве Норфолк, возле большого города Нориджа. В начале 1970-х годов в местной прессе писали о «неестественно большой» собаке, появлявшейся на побережье близ города Грейт-Ярмут, все в том же Суффолке.

Легче всего сказать, что демонических псов придумали, но в их существование верили и образованные слои общества.

История сюжета

Трудно сказать, читал ли сэр Артур книгу Абрахама Флеминга и насколько он знал легенды про Черного Шака. Трудно представить, что не знал… Но у него был по крайней мере один близкий знакомый, который познакомил сэра Артура с таким сюжетом.

В июле 1900 года военный врач Дойль возвращался из Южной Африки, с полей Англо-бурской войны. На борту парохода «Бритт» он познакомился с военным корреспондентом Флетчером Робинсоном.

Флетчер Робинсон пригласил нового друга погостить у его родных в имении Ипплтон, в графстве Норфолк.

В глухом северном графстве охотно рассказывали о Черном Дьяволе… И не как о легенде, а как о сегодняшней реальности: Черного Дьявола время от времени встречали неподалеку от гостиницы, где остановился сэр Артур, и у соседнего поместья лорда Кромера, Кромер-холла. Сэр Артур бывал в гостях у лорда Кромера. Все местные жители подтверждали, что такое существо можно встретить.

Бытовала и местная легенда, что некого злого эсквайра, сэра Ричарда Кейбла, в XVII веке настигли и разорвали на месте чудовищные псы: за то, чтобы овладеть некой девицей, сквайр продал дьяволу душу. Уверяли, что потомкам Кейбла лучше не появляться на болотах.

Дойль писал матери: «Тут, в Норфолке, со мной Флетчер Робинсон, и мы собираемся вместе сделать небольшую книжицу под названием "Собака Баскервилей" – такую, что у читателя волосы дыбом встанут!»

Почему Баскервилей? Потому что звучную фамилию Баскервиль носил кучер владельцев имения. Согласитесь, Баскервиль-холл звучит лучше, чем Ипплпен.

Из дома Робинсона в Ипплпене, возле Нью-Эббота, друзья совершали экскурсии на болота, а возил их Гарри Баскервиль.

Дойль перенес место действия из графства Норфолк в еще более глухое графство Дартмур, сделал это место еще более страшным и таинственным. К тому же он… Оживил Шерлока Холмса.

Второго апреля 1901 года Дойль снова отправил письмо матери: «Мы с Робинсоном лазаем по болотам, собирая материал для нашей книги о Шерлоке Холмсе. Думаю, книжка получится блистательная. По сути дела, почти половину я уже настрочил. Холмс получился во всей красе, а драматизмом идеи книги я всецело обязан Робинсону».

Зачем ему Шерлок Холмс?! Причина простая… Сэр Артур просил платить ему 50 фунтов стерлингов за каждую 1000 слов – поистине царский гонорар, который следовало разделить пополам. Ведь «стиль, и смак, и вся писанина – полностью мои… но Робинсон дал мне главную идею, приобщил к местному колориту, и я считаю, что его имя должно быть упомянуто».

Издатель журнала «Стрэнд мэгэзин», Гринхау Смит, предложил платить в два раза больше: 100 фунтов за каждую 1000 слов, из которых Артуру Конан Дойлю доставались 75, если в числе персонажей будет Шерлок Холмс.

Получил ли Робинсон деньги, неизвестно. Но как с соавтором знаменитого Дойля, поступили с ним не хорошо… Когда в августе 1901 года в «Стрэнде» началась публикация «Собаки Баскервилей», Робинсона не назвали соавтором. В сноске на титульном листе стояло: «Появление этой истории стало возможным благодаря моему другу, мистеру Флетчеру Робинсону, который помог мне придумать сюжет и подсказал реалии. А.К. Д».

В 1907 году, то есть через пять лет после выхода книги, 36-летний Флетчер Робинсон неожиданно скончался. Официально – от тифа. Его супруга Глэдис заявила, что ее муж скончался от пищевого отравления через несколько дней после возвращения из Парижа.

Тут же заговорили, что Дойль отравил друга настойкой опия, не желая делиться гонорарами от «Собаки Баскервилей». Другие – что писал «Собаку Баскервилей» Робинсон, а Дойль боялся раскрытия тайны авторства. Третьи уверяют, что с Глэдис у сэра Артура начался роман, и что они вместе отравили ее мужа. А может быть, подлила ему в еду или в кофе яду, сама не понимая, что именно ему дает.

Насчет романа трудно сказать определенно… Именно в это время сэр Артур лечил свою больную туберкулезом жену Луизу Хокинг. Одновременно с 1897 года он был сильно влюблен в Джин Леки, которая в 1907 году стала его второй женой. Что Робинсоны сильно ссорились – факт. Миссис Робинсон даже не приехала на похороны мужа. Но в романе ли с Дойлом тут дело?

Присваивать авторство Дойлю тоже не было ни малейшего смысла – соавторство Робинсона он оговаривал с самого начала. Оно как-то «само» постепенно забывалось. В 1929 году, в предисловии к «Полному собранию романов о Шерлоке Холмсе», сэр Артур сообщает: «"Собака Баскервилей" – итог замечания, оброненного этим добрым малым, Флетчером Робинсоном, скоропостижная кончина которого стала утратой для всех нас. Это он рассказал мне о призрачной собаке, обитавшей близ его дома на Дартмурских болотах. С этой байки и началась книга, но сюжет и каждое ее слово – моя и только моя работа».

Грязным бельем писателя трясли с тех пор не раз и не два. В марте 1959 года 88-летний Гарри Баскервиль в газете «Дэйли экспресс» заявлял, что вообще повесть эту писал не Дойль, а Флетчер Робинсон. По его словам, большинство всех произведений о Шерлоке Холмсе написаны Робинсоном.

Если не заниматься глупыми выдумками, обращают на себя внимание два факта:

1. Если бы Артур Конан Дойль не оживил Шерлока Холмса, успех произведения наверняка был бы гораздо слабее. Большинство «жутиков» сэра Артура благополучно забыто, переиздается разве что «Ужас расщелины голубого Джона»[176], да «Номер 249»[177]. Шерлок Холмс сделал «Собаку Баскервилей» бессмертной.

2. Повесть создана по явным фольклорным мотивам. Артур Конан Дойль всерьез верил в существование демонических собак. Возможно, и по болотам он скитался в надежде встретить что-то «эдакое». Если надеялся – не повезло.

Сложнее ответить на вопрос, считал ли сэр Артур демонических собак феями? Вопрос может показаться настолько невероятным, что он требует особого рассмотрения.

Кое-что о феях

Самые ранние упоминания о феях в Англии содержатся в англосаксонских хрониках VIII или IX веков. В конце XII века о феях писал один из образованнейших англичан того времени, придворный короля Генриха II, священник Уолтер Maп (около 1140–1208/1210). Его сочинение «О придворных безделицах» считают то важным источником, то сборником анекдотов. Во всяком случае, придворный короля и образованнейший священник, многократно участвовавший в диспутах общеевропейского значения, верил в фей.

К этим сообщениям можно относиться как угодно, но их чрезвычайно много. Вплоть до истории про детей, которых воспитывали феи и которые научились различным волшебным качествам. Как девочка Малекин, которая появилась в неком доме в графстве Суффолк в 1190 году. Она поедала оставленную пищу и была то невидимой, то появлялась в облике девочки в белой накидке. Со слугами говорила на местном диалекте, а со священниками – по-латыни.

Рассказывали и о детях фей, подброшенных людям: в том же графстве Суффолк нашли двух зеленых детей, брата и сестру, у входа в пещеру. Они не умели говорить на языке людей, все время плакали и могли есть только бобы. Мальчик вскоре умер, а девочка постепенно начала есть пищу людей, научилась говорить на местной версии английского.

Она рассказывала, что они с братом заблудились в пещерах и потерялись. Девушка даже была крещена и обвенчалась с местным парнем, но, по словам хрониста Ральфа Коггесхельского в его записях 1189 года, отличалась «развязным и беспутным поведением».

Объясняли появление детей самыми разными способами, объявляли их даже беглецами с медных рудников – якобы от контакта с медью их кожа и приобрела зеленый оттенок. Некоторая сложность состоит в том, что медных рудников нет нигде в округе… Вторая сложность в том, что и Коггесхельский, и Уильям Ньюбергский, писавший о зеленых детях в 1220 году, так не думали.

Для британцев и Средневековья, и много более поздних времен маленький народец холмов был чем-то совершенно очевидным. Он требовал изучения, знания о нем нуждались в систематизации, а не в приведении доказательств. Как существование барсуков или серых гусей.

В 1691 году шотландский священник Роберт Кирк (1644–1692) собрал громадный материал и написал книгу «Тайный союз эльфов, фавнов и фей». Он расспрашивал фермеров и вообще всех, кто сталкивался с малым народом холмов, полагая: это существа «Природы средней между Человеком и Ангелом, каковыми считались в Старину Демоны». Он подробно описывает внешность и одежду эльфов, их способность летать, их еду, бытовые привычки, ремесла и колдовство. При этом Кирк верил, что эльфы жили в Шотландии до людей, и продолжают жить рядом с ними, скрываясь на вершинах гор и в пещерах. «Их (эльфов) цивилизация оставила следы на вершинах гор…». Там они живут, «не подвластные Хворям, но вянут и тают в известное время, длиной около одного Века».

Кирк – вовсе не полуграмотный селянин. Потомственный священник, он окончил старейший в Шотландии, третий по дате основания в Великобритании Сент-Эндрюсский университет. Он получил звание профессора в Эдинбурге, служил священником в церковных приходах Балкедера и родного Аберфойла.

Его книга впервые была напечатана только в 1815 году (после чего переиздавалась в 1893 и 1933 годах). Но в существование эльфов верил не один Кирк. Он внезапно скончался в возрасте 48 лет – был найден мертвым возле кургана Эльфов в Аберфойле… Скорее всего, инфаркт. И тут же возникла легенда, что священника похитили эльфы и он теперь будет жить у них, в их царстве. Конечно же, говорили и о том, что эльфы убили «слишком много знавшего» Роберта Кирка.

Есть много свидетельств людей, которые лично общались с малым народцем. Сообщения о целом войске фей, которое вторглось в имение, поступило в 1807 году.

В 1855 году англиканский священник сообщал о том, что видел трех фей неподалеку от Колчестера, когда проходил по парку после ужина с хозяином поместья. Доктор Эванс-Ветц в своей книге «Вера в фей у кельтских народов» (1912) привел свидетельства 102 человек, которые утверждали, что своими глазами видели этих мифических – или не совсем мифических – существ[178].

В 1907 году леди Арчибальд Кемпбелл имела беседу со слепым ирландцем и его женой, которые утверждали, что поймали фею и держали ее в плену две недели, после чего той удалось бежать[179].

В 1917 году две девочки, 16-летняя Элзи Райт и ее двоюродная сестра, 10-летняя Франсис Гриффитс из йоркширской деревни Коттингли, рассказывали, что видели фей и играли с ними. Девочкам никто не поверил, и тогда они взяли на свидание с феями фотоаппарат и сделали несколько поистине сенсационных снимков.

О подлинности снимков спорят до сих пор, многие заключения экспертов просто убивают: «За отсутствием фей в природе, фотографии наверняка поддельны»[180].

Но никаких признаков подделки обнаружить не удалось.

Для одной из серий фотографий девочкам дали специально помеченные негативы. Получив отснятые негативы, сэр Артур Конан Дойль и местный руководитель спиритического общества, Гарднер, первым делом проверили стоявшие на них метки. Но оказалось, пластинки не подменялись…. А феи на снимках, тем не менее, изображены.

По материалам снимков и сообщений девочек сэр Артур Конан Дойль в 1922 году написал книгу «The Coming of the Fairies» («Появление фей»). Конечно, написание книги само по себе ничего не доказывает, тем более сэр Артур прославился и тем, что верил в спиритизм – в столоверчение, явление духов, медиумов, борющихся с опасными привидениями… Книги об этом он тоже писал.

Книгу я упомянул, чтобы показать резонанс от сообщения девочек. После статей и книги сэра Артура читатели прислали больше 300 сообщений о встречах с феями, в том числе больше 100 фотографий. Некоторые фотографии – явная фальшивка, но другие ставят в большое затруднение экспертов. Вроде, подлинные они… А феи на них изображаются. Как так?!

Множество людей в Британии разделяли веру сэра Артура Конан Дойля, что «есть целый народец, который может быть столь же многочисленным, как и человеческий род, который ведет свою собственную жизнь и отделен от нас неким различием в вибрациях». Собственно, и не веру даже, а убежденность – порой основанную на собственном опыте.

Трудно сказать что-либо о вибрациях, но есть и такие свидетельства: «Я гостила в нашем старом глочестерском доме. Садик на задворках граничит там с лесом Бердлип Бичез, покрывающим часть Котсуолдских холмов. Короткая стрижка тогда еще не вошла в моду. Я вымыла голову и отправилась сушиться в лес на солнышко. Почувствовав, что кто-то тянет меня за волосы, я обернулась. Глазам моим предстал несуразнейший карлик с личиком цвета осинового листа. Росточку в нем было, наверное, сантиметров двадцать. Пытаясь выбраться, он визгливо ворчал и жаловался: я, дескать, не имею никакого права тут находиться, потому что мешаю добропорядочным гражданам, одного из которых, к тому же, чуть не задушила своими волосами! Высвободившись, он тут же исчез. Я рассказала об этом происшествии профессору Бристольского университета, и тот не удивился: в Бердлип Бичез действительно гулять не рекомендуется, потому что это одно из немногих мест в мире, где остались феи и гномы»[181].

Кстати, и став взрослыми, Элси Райт и Франсис Гриффите не изменили показаний, рассказывая о встрече с феями. На них всю жизнь оказывалось огромное давление. В 1982 году Элси даже сделала полупризнание – они вырезали фей из бумаги, а не хотели сознаваться, чтобы не разочаровывать любимого писателя Дойля.

Правда, на многих негативах видно, что фигурки фей – объемные… И позже Элси говорила, что в 1982 году ее вынудили признаться в обмане, которого не было. Конечно, каждый может верить тем показаниям, каким ему больше хочется верить.

Какие бывают феи?

У многих людей фотографии 1917–1920 годов вызывают подозрения именно потому, что на них феи изображены такими, какими их делает молва: крохотными человечками с крылышками. Такими и правда видели фей многие дети… В разные времена. Но феи совершенно не обязательно таковы, и фольклор сообщает о совершенно других созданиях.

Зеленые дети внешне ничем не отличались от детенышей человеческих, кроме странного цвета кожи. Похищали человеческих детей явно не такие вот крохотули с крылышками.

Но ведь вообще представления о фее как о крохотной девушке с крылышками возникло только во второй половине XIX века. «Причесывая» и приукрашая народный фольклор, делая его все менее страшным, литераторы, во-первых, сделали фей красавицами. Во-вторых, сделали их миниатюрными. В-третьих, завели им крылышки. В-четвертых, неизвестно, куда девали фей мужского пола.

Феи в фольклоре Англии и Шотландии, а тем более в кельтском фольклоре, – во-первых, существа не крупные, но вполне сравнимые с людьми по размерам. Не говоря о том, что есть разные категории фей.

Гальфрид Монмутский (около 1100–1155) ввел в литературу цикл валлийских легенд про короля Артура, его предков и соратников, про волшебника и мудреца Миррдина, которого он назвал Мерлином. В этих легендах действует и фея Моргана – единокровная сестра и одновременно любовница короля Артура. В некоторых версиях легенды она – мама сына Артура, Мордреда, который в конце концов наносит отцу смертельную рану… Впрочем, в более ранних кельтских сказаниях Медраут назван не сыном, а племянником короля Артура.

Образ Морганы заставил назвать ее именем неприятное оптическое явление – мираж, возникающий над морем. Но ее первоначальное имя в кельтских языках – Моркант, что переводится как «круг моря». Морская ведьма, если угодно. Но это существо вполне человеческих размеров и облика.

Феи в фольклоре, как правило, некрасивы. Есть много сюжетов, в которых влюбленная фея отводит глаза человеку, чтобы он видел ее не настоящей, а сказочной красавицей.

Литературная героиня Гальфрида Монмутского, облик феи Морганы так же прекрасен, как внешность литературных фей «Волшебной страны Оз», фантазии Фрэнка Баума, Виллины и Стеллы. Но в народных предания они похожи скорее на уродливых злых колдуний Бастинду и Гингему – в любом случае внешне, а часто и по внутреннему содержанию.

В фольклоре феи бывают обоих полов. У них есть семьи, рождаются дети. Порой они влюбляются в людей и от них тоже рожают.

Феям, хотя и не всем, приписывалась способность к полету – но никаких крылышек! Феи летали сами по себе, и только в XIX веке им стали приписывать использование птиц или стебельков травы (вместо метлы).

В общем, фольклор не знает добрых красавиц из детских сказок, которые творят похвальные дела, защищая хороших девочек, становятся крестными принцев и принцесс, неизменно одаривая при крещении какими-нибудь волшебными дарами или способностями. Нет у них и волшебных палочек. И вообще феи – существа скорее опасные.

Странности некоторых собак

Вот что умеют фольклорные феи – это принимать облик животных, особенно собак или волков. Иногда феи страшно воют, и не очень понятно – уже превратившись в волкоподобных монстров или им для этого не нужно ни в кого превращаться.

Еще два слова о феях

Кельты не знали никаких фей. Они говорили об эльфах и еще примерно о 30 разных породах малого народца холмов. Слово «фея», фейри, а более позднее – «фее», пришло с материка, из старофранцузского – «faerie», «фейри». В старофранцузский язык слово попало из латинского – fata, дух-хранитель. От этого же слова происходит современное итальянское fata и испанское hada. Римляне полагали, что у каждого человека есть некий божественный страж его судьбы. Он появляется над колыбелью новорожденного и охраняет его всю оставшуюся жизнь.

Это очень древнее слово… Пути предков европейцев и азиатских ариев разошлись пять – шесть тысяч лет назад, а в древнеперсидском языке есть слово «парика», на современном фарси – пери. Это и правда персидский вариант фей.

И в древней, и в современной исламской культуре живут представления о джиннах – духах, которые очень напоминают фей-эльфов и других существ с разными названиями. Слово происходит от арабского слова джанна, что значит – скрытый. Аллах сотворил джиннов из чистого пламени. Джины были на Земле до человека. Они невидимы, если хотят, стремительно перемещаются; они параллельно с нами живут на Земле, могут помогать и вредить людям.

Джинны – материальные существа. Они нуждаются в пище и воде, женятся, имеют детей, иногда влюбляются в людей. Они живут намного дольше нас, но в конце концов и они умирают. Мусульмане верят, что Аллах посылал джиннам пророков, часть их уверовала в Него. Как и людей, джиннов будут судить за их деяния, и праведные джинны попадут в рай.

Джинны могут принимать облик животных и даже растений. Если джинн хочет помочь человеку, влюбляется в женщину или хочет напакостить, он может принять облик человека.

В доисламские времена джинам поклонялись как части языческого пантеона. Джиннаями назывались некие «хорошие» боги у древних арамеев. У некоторых соседей мусульман представления о джиннах намного ярче, чем о самой мусульманской вере. Во время взаимной резни народностей хуту и тутси в Руанде в 1994 году и те и другие не трогали мусульман и не входили в мечети: язычники верили, что они находятся под защитой джиннов и что если джинны разгневаются, то жестоко накажут погромщиков.

Конечно, эти представления не имеют ничего общего ни с исламом, ни с представлениями о джиннах у семитских народов.

Не следует судить о джиннах по сказкам «Тысячи и одной ночи» – это позднее литературное произведение, аналогичное средневековым европейским хроникам.

Тем более старик Хоттабыч Лажечникова или ифриты из романа «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких имеют не больше общего с персонажами народных легенд, чем фейри средневековой Англии с Виллиной и Стеллой из книг Волкова «Волшебник изумрудного города». Тем более симпатичнейший джинн из советского фильма 1966 года, «Волшебной лампы Алладина», предельно далек от народного облика джиннов – даже внешнего. Джинны не крупнее человека.

И пери древних персов, и джинны семитоязычных народов в том числе современных мусульман – это некие «другие», живущие на земле параллельно с нами… Почти совсем тайно от нас.

Они обладают многими странными способностями, в том числе и способностью принимать разные облики – от крохотных крылатых девушек до гигантских волков.

Джиннов часто отождествляют с европейскими бесами… Что глубоко неверно. Бесами – шайтанами в исламском мире признаются только те джинны, которые отвергли проповедь ислама и сознательно выбрали поклонение Сатане.

Мусульмане последовательнее христиан считают джиннов «параллельным человечеством»: к ним обращена проповедь, они выбирают добро или зло, их будут судить на Последнем суде как разумных существ обладающих умом и волей.

Проповедь же святого Патрика, крестителя кельтов в V веке, обращенная к фейри, решительно невозможна. При том, что случаи крещения фей-фейри известны. Значит, у них есть душа?

Поверья и наука

Я не буду утверждать ни того, что существуют феи, гномы и джинны, ни того, что их нет. Серьезный ученый не должен верить или не верить во что бы то ни было. Ученому следует опираться на факты, а факты в данном случае противоречивы и невнятны.

Главное – в иной народец, живший ДО людей, традиционно верили совершенно серьезно – от Индии до Ирландии. Их существование было вполне очевидно для большинства людей даже в XVII–XIX веках, когда уже существовала наука в современном понимании термина.

Были, конечно, попытки дать рациональное объяснение вере в эльфов и в фейри. Кельты вторглись на Британские острова сначала в IX веке до Р. X., потом – новой волной – в IV–V веках до Р.Х. Новая волна переселенцев загнала на север, в будущую Шотландию, пиктов – они говорили и на кельтском языке, и на каком-то доиндоевропейском.

О населении Британских островов до кельтов мало что известно. Версия некоторых ученых проста: вытесняемые кельтами, древние обитатели острова стали прятаться в горах и пещерах. Оттуда они появлялись, чтобы похищать пищу или убивать пришельцев; жизнь сделала их ловкими ворами и грабителями. От этих партизан бронзового века и пошли якобы поверья о эльфах, потом названных фейри.

Возможно, были и такие исторические корни явления. Но все же мало вероятно, что пикты или близкие к иберам доиндоевропейские обитатели Британии умели превращаться в собакоподобных монстров и летать. Тут память все-таки не о прячущихся людях…

Другое объяснение тоже очень материалистическое: фейри – божества и духи рек и лесов, сохранившиеся с языческих времен.

Логично, но кого же крестили и выдали замуж в XII веке в Суффолке – духа?

Впрочем, для нашей книги важнее всего: сэр Артур Конан Дойль верил в существование и демонических собак, и в существование фей. Насколько он отождествлял их, неясно.

Шерлок Холмс и Ватсон убеждаются: мистическая вера в «собаку из ада», преследующую Баскервилей с 1742 года, – не более чем легенда. Собака Баскервилей – орудие вполне материалистического, злобного, изощренного преступника. Что это – попытка убедить читателя, что Черный Шак – не более чем глухое народное поверье? Такое предположение вступает в противоречие с верой сэра Артура в фольклорные персонажи. Шерлок Холмс в фей и в Шака не верит… Ватсон готов уверовать, но убеждается в сугубо материалистическом происхождении собаки Баскервилей… По крайней мере, именно этой собаки, застреленной Холмсом.

В любом случае так же, как Шерлок Холмс – глубоко народный герой, «Собака Баскервилей» – глубоко национальное произведение литературы, основанное на фольклоре и на истории.

Глава 7 О чем не писал сэр Артур Конан Дойль: жестокое детство англичан

Воспитание не может не быть жестоким; безрассудных детей усмиряет только страх. Внушать страх – одна из первейших обязанностей воспитателя.

Сэмюэль Джонсон

Важно понять, о чем именно пишет писатель. Ничуть не менее важно то, о чем он НЕ пишет. Многое для англичанина так очевидно, что нет смысла и проговаривать. Никто ведь не уточняет, описывая обед, что тарелки были круглой формы, а говоря о спальне, не уточняет, что на подушки надевают наволочку. Какой смысл говорить о том, что и так само собой разумеется?

Дойль никогда не описывает детства своих героев. Каким был Шерлок Холмс в возрасте 13 лет? Готовили ли его к жизни провинциального помещика? Что говорил отец Холмсу и о чем? Кто, кроме отца, формировал его душу?

Какие песни пела мама будущему доктору Ватсону? Кто был его отец и каким он был человеком? Почему Ватсон выбрал профессией именно медицину?

Так же сдержан автор и при описании детства всех остальных героев и злодеев. В какие игры играл в восемь лет профессор Мориарти? Какие книжки читал полковник Моран в 14 лет?

Даже если в рассказе появляется ребенок, мы не знаем буквально ничего о его внутренней жизни. Действительно: как общался герцог Холдернесс со своим сыном? Что сын носил титул лорда Солтайра, мы знаем. А гулял ли с ним папа по парку? Разговаривали ли они вообще хоть о чем-то? Если разговаривали – то о чем? О чем думал мальчик, что его интересовало в этой жизни?

Сэр Артур Конан Дойль ничего не пишет об этом. На что у него есть по меньшей степени две важные причины.

Во-первых, нечего вторгаться в частную жизнь. Растет очередное одинокое дерево, приобретает свою жесткую верхнюю губу. Ну, и о чем говорить?! Нечего вторгаться ни во внутреннюю жизнь одинокого дерева, ни в его отношения с другими, тоже одинокими деревьями. В том числе с папой и мамой.

Во-вторых, многие взрослые герои Дойля не так уж случайно демонстрируют бешеные, неукротимые характеры. Об этих причинах очень хорошо знали современники Ватсона и Холмса – так же хорошо, как о форме тарелок, которые делают круглыми. Какой смысл говорить о том, что знают все?

Традиция телесных наказаний

Конечно же, семейные традиции в Британии таковы же, как и во всех других странах: в одних семьях детей драли и дерут, как Сидоровых коз, в других пальцем не трогали и не трогают. В одних секут в основном мальчиков, в других – детей обоих полов. Складывается впечатление, что средний класс тут как-то благополучнее. Пролетарии лупят детей, потому что ничего другого представить себе не в состоянии, аристократия следует традициям.

Традиционное английское отношение к порке отлично видно из сочинений почти забытого писателя Фредерика Марриета (1792–1848), прославившегося вообще-то скорее своими приключенческими, в основном морскими, рассказами. В одном из его романов мальчик и его гувернер падают в пруд. Мальчика за неловкость высекли, он согрелся и не заболел. А вот гувернера высечь «забыли», он подхватил простуду и помер[182].

Бить жену тоже считалось обычнейшим делом. В русских деревнях бытовала поговорка «не бьет – не любит». Но в образованных слоях общества все же приняты были иные нравы.

В Англии же во всех классах общества действовал «прецедент Буллера»: в 1782 году судья сэр Фрэнсис Буллер постановил, что муж имеет право бить жену, если он пользуется палкой не толще большого пальца. Острые языки окрестили Буллера Судьей Большой Палец. Судья при этом не уточнил, чей именно палец имеется в виду – жены или мужа? И как насчет избиение другими предметами, не палкой, а, допустим, нагайкой? Или кулаком?

Ладно, это было давно, задолго до рождения Ватсона… Ватсон поступил в Лондонский университет в 1872 году. Вероятно, он родился в 1852 или 1854 году. Наиболее вероятно, что Холмс родился в 1854 году – в 1914 ему 60[183].

В 1850 году, незадолго до их появления на свет, лорд Джон Бересфорд так сильно избил свою жену Кристину, что ее братья сочли нужным заступиться за сестру. Но, когда братья приехали в имение Бересфордов, чтобы разобраться с «милым» родственником, они узнали: старший брат Джона, маркиз Уотерфорд, только что упал с лошади и сломал шею на охоте. Титул Уотерфорда теперь переходит к Джону… Братья убедили Кристину терпеть и дальше: чай, теперь маркизой станет!

Кристина поступала ничем не лучше супруга: вымещала боль и обиду на детях.

Знаменитый сын этой пары, адмирал и общественный деятель, лорд Чарльз Уильям де ла Повер Бересфорд (1846–1919) был современником Ватсона и Холмса, почти что их сверстником. Не раз, перебрав виски, знаменитый адмирал уверял: у него на заду навсегда остался отпечаток от золотой короны, украшавшей мамину щетку для волос.

В общем, не надо считать, что леди всегда так уж лучше джентльменов. И кстати, мы не знаем, какое воспитание получила Кристина, маркиза де ла Повер Бересфорд. Может, у нее на заду тоже сохранились отпечатки орудий воспитания?

Многие случаи из юридической практики Британии могли бы показаться очень забавными, если бы не стали такими трагичными.

В 1862 году (Ватсон и Холмс пошли в школу – в Англии дети учились тогда с семи или восьми лет) жена не позволила майору Муртону привести в дом двух проституток. Он забил ее до смерти. Приговаривая Муртона к трем годам тюремного заключения, судья сказал: «Я знаю, что это будет суровым наказанием, потому что прежде вы занимали высокое положение в обществе».

Муртон был потрясен бесчеловечным приговором. «Но я всегда был так щедр с ней!» – кричал он. Ну да… Покупал чулки и приводил проституток.

В 1877 году (Ватсон работает хирургом в больнице Святого Варфоломея, Холмс делает первые шаги на поприще сыщика) некий Томас Харлоу убил жену за то, что она отказалась купить ему выпивку на деньги, заработанные уличной торговлей.

Судья признал его виновным, но смягчил приговор: ведь Харлоу был спровоцирован!

Вот когда в 1869 году (Холмс и Ватсон учатся в школе) Сьюзан Палмер зарезала своего мужа, ей дали 10 лет. Муж зверски избивал ее на протяжении 10 лет. Когда женщина забрала детей и сбежала, Палмер ее отыскал, отнял и распродал все ее имущество. Только тогда несчастная бросилась на мужа с ножом и нанесла ему смертельные раны. По мнению суда, тут провокации не было.

Дети и животные

В общем, дети росли в весьма своеобразной атмосфере: их постоянно лупили, и на их глазах папы лупили мам. Приучение к насилию с горшка.

К тому же растить «одинокие деревья» начинают с самого нежного возраста. Англичане не считают, что отношения родителей и детей должны быть теплыми.

О безопасности ребенка, разумеется, позаботятся, но так… Без особого фанатизма. В Британии легко увидеть совсем маленьких детей, которые лезут в глубокую грязь или в воду, играют под струями ледяного дождя, а мамы в это время преспокойно болтают между собой. Не потому, что не любят детей, – они сами «одинокие деревья», их самих так воспитывали. Пусть ребенок сам научиться жить самостоятельно. Это ему ледяная грязь льется в штанишки. Это его жизнь, его проблемы.

Англичанам смешно, что в России хорошее поведение ребенка связано с тем, как он кушает. Разумеется, детей накормят – но опять же, без фанатизма. Никто не будет уговаривать съесть еще ложечку за папу за маму. Не ест? И не надо. Значит, не хочет. Экономить на питании собаки англичанин сочтет вопиющей безнравственностью. На питании ребенка – делом совершенно обычным.

Британское Королевское общество защиты животных от жестокого обращения основано в 1824 году англиканским священником Артуром Брумом. Британские короли поддерживали это движение. Сегодня это общество представлено тремя тысячами отделений, примерно двумя сотнями клиник и госпиталей, а также штатом из пяти тысяч инспекторов, которые опираются на десятки тысяч добровольных помощников.

Первое местное общество защиты детей от побоев организовано в Англии в 1882… Оно собиралось в здании приюта для бездомных собак.

Национальное общество по предотвращению жестокости к детям создано в 1884 году. Национальное… Все «национальное» в Британии традиционно имеет намного более низкий статус, чем «королевское».

И с более старшими детьми особенная близость не поощряется. Английского ребенка – и мальчика, и девочку – с рождения приучают не бежать к родителям за утешением и поддержкой. Упал и расшибся? Кровавая ссадина на колене? Возьми себя в руки.

Тебя обидели? Тебе страшно, непонятно, одиноко? Возьми себя в руки.

Встань, если расшибся, подумай о своем поведении, научись решать свои проблемы сам.

Баловать детей?! От такой мысли на лбу англичанина прорезается глубокая морщина. Это… Это безнравственно!!

Мальчик-калека пытается убить брата из-за «чрезмерной, нездоровой, маниакальной любви к вам и, возможно, к покойной матери»[184]. Холмс рекомендует Роберту Фергюссону отправить юного Джекки на год «путешествия по морю». Путь научится любить отца поменьше.

Герцог Холдернесс прощает самые гнусные вещи Джеймсу Уайлдеру, «потому что видел в нем его мать и терпел ради нее. Не только чертами лица, но и движениями, манерами он ежеминутно вызывал у меня в памяти ее милый облик. Расстаться с ним мне было не под силу»[185].

Рецепт тот же: Джеймс Уайлдер «навсегда покинет Холдернесс-холл и отправится искать счастья в Австралии».

В общем, любовь к детям до добра не доводит. Эта истина быстро доводится до сведения детей в Англии, они быстро привыкают жить сами по себе, не доставляя слишком много хлопот.

К тому же, как гласит английская пословица, «птенцов нужно выкидывать из гнезда, чтобы они быстрее научились летать». Детей в доме англичанина не должно быть слышно с самого раннего возраста. Если они попадают в закрытые школы-интернаты – то и видно.

Результат очевиден – отчуждение детей. Они тоже привыкают любить папу и маму… Без чрезмерности. Еще один источник одиночества.

Многих из них воспитывают на культе силы. У многих из них воспитание в семье оборачивается и приучением к жестокости, и психотравмами, которые они, став взрослыми, вымещают и на собственных детях, и вообще на всех окружающих.

Почему доктор Ройлотт и Роберт Норбертон готовы перекусать всех окружающих? Почему некоторые Баскервили просто органически не способны жить в обществе? Частично ответ очевиден – они потомки социопатов: разбойников, живших в укрепленных сумасшедших домах под названием «замок», постоянно резавших друг друга и всех окружающих.

Но, возможно, помимо наследственного отягощения, существуют и другие причины буквально рычать от ненависти ко всему окружающему.

К тому же большинство англичан среднего и высшего классов учились в закрытых школах-пансионах…

Нравы публичных школ

Публичные школы – это частные школы. Они намного престижнее государственных, и многие из них – это школы-пансионы. Все британцы, располагавшие необходимыми средствами, старались отдавать детей именно в «паблик скулз». Мальчиков высшего, а потом и среднего класса практически всегда отдавали в пансионы: детей с этого возраста можно видеть по воскресеньям и во время каникул. Видимо, этого достаточно.

Итонский колледж основан в 1440 году. Это очень, очень аристократический колледж. Его кончали и полковник Моран, и герцог Холдернесс… Окончить Итон – значит принадлежать к элите! Общее же число пансионов к началу XIX века превышало 100.

На середину XIX века приходится время создание еще большего числа элитных школ-пансионов: Великобритания становится крупнейшей колониальной империей мира, средний класс растет и тоже хочет быть аристократичным. Школы создавались для детей чиновников, уезжавших на административную работу в колонии, для детей офицеров, состоящих на военной службе, а иногда для детей из семей офицеров, погибших в боевых действиях в колониях.

Сегодня соотношение поступивших в Оксфорд и Кэмбридж из частных и государственных школ составляет примерно 45 и 65 процентов. Но лишь семь процентов детей Великобритании учатся в частных школах. Семь процентов выпускников школ составляют 45 процентов студентов.

Но главное, конечно же, не это. Во-первых, престижные частные школы принимали детей аристократии, позже – верхушки среднего класса. Многие семьи учились в одной и той же школе из поколения в поколение; веками складывалась некая элита, которая потом продолжала учебу в таких же престижных колледжах, университетах и затем поддерживала друг друга в бизнесе, политике. То есть существует некий «клуб», куда со стороны попасть почти нереально.

Сами по себе академические результаты в таких школах могут быть не самыми сильными. Зато выпускники будут иметь «старый школьный галстук», то есть систему связей, завязавшуюся еще у подростков. Для детей среднего среднего и среднего низшего класса – это почти единственный социальный лифт.

Не во всякую частную школу вообще примут мальчика, чей дед ее не окончил. Чем школа более замкнутая – тем она престижнее. Чем школа демократичнее и чем легче в нее принимают детей, чьи папы и дедушки так не учились, тем ниже ее ранг.

Главное в таких школах – вовсе не учение как таковое. Обычная средняя школа в России, по крайней мере хорошая, даст образование пожалуй что и получше.

Главное в публичных школах – это воспитание определенного человеческого типа. Личные качества важнее способностей, их и формируют.

Формировались же такие качества, во-первых, спортом. Культ спорта вообще зашкаливает в Англии, а в закрытых школах достигал (вероятно, и сегодня достигает) некого высшего накала. Быть хорошим спортсменом намного важнее, чем хорошо учиться. Некоторое разгильдяйство – это даже хорошо… Такая аристократическая небрежность. А вот не интересоваться спортом… Это просто неприлично! Не принимать участия в спортивных состязаниях? Не тренироваться в команде? Это вообще значит исключить самого себя из коллектива.

Вторая составляющая воспитания – иерархически устроенный коллектив. Не коллектив сверстников, на котором помешано советское воспитание, а именно иерархия.

В Итоне новичок мог сразу поступить в старшее отделение, если до того учился в младшей школе или занимался дома. Если нет – в младшее отделение. Чаще всего в младшее отделение поступали дети до 12 лет, но бывало и иначе. Ученик младшего отделения прикреплялся к ученику из старшего – это называлось «фаггинг». Младший поступал в полное распоряжение к старшему. Он приносил ему завтрак и чай, зажигал камин, бегал в лавку, прислуживал. «Сеньор» защищал своего «вассала» от других мальчиков, и старших и младших, но сам был над ним полностью властен. Пятнадцати – шестнадцатилетний над двенадцати – тринадцатилетним.

Сами британцы часто писали, что старшие вымещают свои обиды на младших, это обычная практика. Обиды же просто не могли не возникать – такое уж это учебное заведение.

Среди преподавателей тоже был свой наставник, тьютор. Каждый мальчик обучался под опекой тюьтора, которому за это платили родители. Но один тьютор приходился на 40 учеников, на 700–800 учащихся в Итоне было всего 17–20 учителей. Естественно, иерархия самих учеников делалась необходимой, старшие ученики официально получали право бить и унижать младших. Естественно, кто-то не злоупотреблял своими правами, а кому-то только того и хотелось.

Третье – это спартанские условия. Чем аристократичнее школа – тем суровее. Закалка, знаете, спорт, неотапливаемые ни в какое время года спальни. Подросток заработает хронические заболевания? Ну что ж, не всем «одиноким деревьям» суждено гордо зеленеть посреди газона, подстригавшегося триста лет. А подагра – это даже аристократично. Королей – и то скрючивала подагра.

Четвертый способ….

Принимая мальчика в основанный в 1440 году Итонский колледж с родителей дополнительно к плате за обучение взимали по полгинеи на покупку розог. Воспитанников пороли буквально за все. В 1660 году, когда школьникам в качестве средства профилактики чумы предписали курение, одного итонского мальчика выпороли, «как никогда в жизни», за… Отказ курить.

Итон славился как изощренным ритуалом порок, так и директорами – явными садистами.

Самый знаменитый «палочник», возглавлявший Итон с 1809 до 1834 года, доктор Джон Кит (John Keate; 1773–1852) однажды за один только день собственноручно высек розгами 80 мальчиков.

Каждый «Дом» каждого тьютора в Итоне имел собственный эшафот – деревянную колоду с двумя ступеньками. Учителя и тьюторы вносили имена виновных в чем-то в специальный список. В назначенный час ученика вызывали для порки. Наказываемый должен был спустить брюки и трусы, подняться на эшафот, стать на колени на нижнюю ступеньку и лечь животом на верхнюю часть колоды. В таком положении мальчика держали два старших ученика, пока провинившийся не получит всех назначенных ему ударов.

Что касается итонских розог, то они были намного больше применявшихся в обычных школах: метла с ручкой длиною в метр и пучком толстых прутьев на конце.

Розги готовил директорский слуга, каждое утро приносивший в школу целую дюжину. Иногда ему приходилось пополнять запас в течение дня.

Обычно наносилось шесть ударов, причем строго ритуализированно: четыре горизонтально, а два вертикально – чтобы новые удары пересекали места старых, и выступала кровь. За более серьезные проступки назначалось до 30 ударов. Следы от порки не проходили неделями.

Избегать же розог считалось дурным тоном. Мальчики даже хвастались друг перед другом своими рубцами. Особое значение имела публичность наказания, особенно для старших, 17 – 18-летних мальчиков, почти что молодых мужчин.

В 1854 году «Таймс» писал, что в другом аристократическом колледже, Хэрроу некий староста нанес младшему ученику 31 удар тростью, после чего мальчику понадобилась медицинская помощь. Никаких изменений нравов скандал не повлек.

Директор колледжа Хэрроу с 1844 по 1859 годы, Чарльз Джон Воган (1816–1897), известный ученый и англиканский церковник, епископ Рочестера, прославился своими богословскими сочинениями и проповедями. Восемнадцать из его учеников стали епископами, а двое из них – архиепископами.

Когда епископа спросили, как он добился таких выдающихся результатов, тот простодушно ответил: «Беспощадно порол». Уйти ему пришлось не из-за изуверских методов воспитания, а потому, что его учеников назвали голубками Вогана: все они были его любовниками.

Время от времени вспыхивали скандалы. В 1860 году произошло убийство в курортном городке Истборне. Недалеко от идиллического городка находится знаменитый Бичи-Хэд – 162-метровый меловой утес, один из символов Англии.

Насколько можно судить, 13-летний Реджинальд Кэнселор страдал легкой формой аутизма. Раздраженный учитель «заторможенного» мальчика попросил у его отца разрешения бить ребенка «так сильно и так долго, как это необходимо, чтобы заставить его учиться». Отец дал согласие.

Тогда учитель Хопли (1816–1876) привел мальчика поздно ночью в пустой класс и в течение двух часов избивал его… тяжелым медным подсвечником, после чего ребенок умер. Суд постановил, что хотя Хопли имел право наказывать мальчика, тем более с согласия отца, наказание должно быть «умеренным и разумным». А учитель применил наказание «чрезмерное». Этим мудрым решением скандал и закончился.

В 1874 году директор школы в Шрусберри, священник Мосс, нанес ученику 88 ударов розгами. По свидетельству врача, осмотревшего мальчика через 10 дней после происшествия, его тело все еще было покрыто рубцами. Отец мальчика поднял шум, и тогда Мосс написал в газету «Таймс»: он возмущался поведением родителя.

После этого скандала Мосса слегка пожурили и попросили впредь не наказывать учеников столь сурово.

Русский народ часто считают избыточно терпеливым. Но что удивления достойно: отец мальчика не подстерег Мосса в укромном месте с увесистой палкой.

Долготерпение и кротость англичан поистине выходят за пределы куриного умишки презренного иностранца.

В 1877 году повесился 12-летний Уильям Гиббс из школы «Христианский госпиталь». Расследование парламента установило, что с восьми вечера до восьми утра учителей в школе просто не было. Все, что происходило, решали старосты – старшие ученики. Уильяма Гиббза невзлюбил один из старост, и ребенок сбежал из школы. Конечно же, его поймали и жестоко высекли. Сбежал второй раз. Поймали. И тогда не дожидаясь порки, несчастный ребенок повесился. Врач констатировал «самоубийство в состоянии временного умственного помешательства». Порядки в школе никто и не подумал изменить.

Опять удивлюсь кротости англичан. Даже теряя сыновей убитыми в закрытых школах, они не сжигали этих школ и не плевали в морды их директорам.

Кстати, в 1860 году Ватсон и Холмс были маленькими мальчиками, а в 1874-м и 1877-м – юношами, студентами. На их счастье, они не учились в Итоне, но в конце концов, об их школьных годах, как и об их семейном воспитании, мы не знаем абсолютно ничего.

В «Шерлоке Холмсе» свирепость педагога вызывает у автора чуть ли не восхищение: «Дверь отворилась, и в проеме обозначилась фигура высокого, чисто выбритого мужчины с суровым и властным выражением лица, какое бывает у людей, которые держат в повиновении лошадей или мальчишек. Мистер Джон Мэйсон имел в достаточной мере дело и с теми и с другими и, судя по всему, вполне соответствовал возложенной на него задаче»[186].

Но при этом сам Дойль был далеко не в восторге от полученного им воспитания. Выпускник начальной школы в Эдинбурге, он писал: «В возрасте от семи до девяти лет я страдал под властью рябого одноглазого мерзавца, который будто бы сошел со страниц Диккенса, который калечил наши юные жизни»[187].

«Мои школьные годы прошли в Ньютон-Абботе, где розги ничего не прибавили к моим взглядам на жизнь»[188], – грустно добавляет известный путешественник Персивал Гаррисон Фосетт (1867–1925). Друг Дойля, Фосетт много рассказывал сэру Артуру; не без влияния этих рассказов был написан знаменитый «Затерянный мир».

Персивал Фосетт был уверен в существовании древней цивилизации в Бразилии и исчез во время своей последней экспедиции, в поисках затерянных городов в бразильских джунглях.

Примерно так же оценивали свои школьные годы и другие знаменитые англичане, которые тоже прошли традиционную систему образования.

Киплинг описал закрытые школы примерно так же, как описывал бурсу Помяловский. Его описания учителей порой привлекательны, а учеников и их прогулок отдают ностальгией по детству. Но тут же такая история: слепая на один глаз служанка вносит 15 булочек для 15 учеников. Лихость состоит в том, чтобы, взяв булочку, подкрасться со стороны слепого глаза и похитить вторую[189]. Полуголодные дети готовы оставить одного из своих товарищей без булочки… Может, их выпороть за это? Или все-таки сначала накормить?

Рассказ Киплинга о годах, проведенных в частном пансионе, просто страшно читать[190]. Как и сообщение о порках почти взрослого Кима, Кимбола О'Хара, которые прекращает только покровительствующий ему полковник Крейтон[191].

Джеймс Огастин Алоишес Джойс (1882–1941) изображает, как уличенные в онанизме мальчики в английской школе вынуждены выбирать между исключением и поркой[192].

С 8 до 13 лет Герберт Уэллс учился в «Коммерческой академии мистера Томаса Морлея». На вопрос, что он приобрел в этом учебном заведении, пожилой писатель пожал плечами: «Разве что умение терпеть боль».

Возможно, лондонские клерки, полковники колониальной армии, торговцы ботинками, другие светочи британской цивилизации вспоминают свои школьные годы с трогательным сыновним умилением. Но о жизни Британии судят не по бормотанию неудачников, а по словам лучших и талантливейших сыновей английского народа. Они, старшие и младшие современники Ватсона и Холмса, свое слово сказали.

И девочек тоже

В английской литературе о порках девочек разбросано немало информации – чаще всего в виде брошенных мимоходом замечаний. Как у Джона Голсуорси, в котором главный герой, Сомс, вспоминает, как утешал дочь после порки, устроенной ею матерью[193]. Как героиня Киплинга, девица 1830-х годов, замечающая «современной» девочке, то есть девочке начала XX века, что она грустна, «как двенадцатилетняя девчонка, которую ведут пороть»[194]. А героине и есть 12 лет.

Наверное, по понятным причинам девочек и в старину секли менее жестоко и значительно реже, чем мальчиков, но что секли и продолжают сечь – сомнений никаких. А что поделаешь? Традиция! Как же в Британии – да без традиций?!

В 1889 году Ватсон живет с женой, Холмс остается на Бейкер-стрит один. В этом же году разразился скандал: через газету «Таймс» некая миссис Уолтер Смит из Клифтона предлагала свои услуги в воспитании и обучении «неуправляемых девочек». Всего за шиллинг она продавала брошюрки с советами по воспитанию.

У желающих она могла взять дочь в свою частную школу – всего за 100 фунтов в год. Уверяла, что сумеет ее хорошо воспитать, девочка спустя год станет «шелковая». В беседе с журналисткой миссис Уолтер Смит показала рекомендательные письма от священников, аристократов, высокопоставленных военных, которые убеждались в действенности ее методов. Миссис Смит рассказала, что в ее заведении обучаются и двадцатилетние девицы, одну из них она высекла всего пару недель назад.

За «прием» – то есть за приезд в дом к «нуждающимся» в порке девицам – она брала с родителей «всего» две гинеи. Не фунта, а именно аристократические гинеи.

Была же миссис Смит вдовой пастора, директора школы Всех Святых в Клифтоне. После смерти мужа она и открыла школу для девочек.

Скандал получился нешуточный. Все, кто давал миссис Смит рекомендательные письма, заявили, что они поддельные. Но правда ли это – неизвестно, ведь мистер Холмс не взялся расследовать дело миссис Смит.

И вообще Дойль ни словом не упоминает это интереснейшее дело. Почему? Позже попробуем ответить.

Закрытые пансионы для женщин

Закрытые пансионы для дочерей знати, верхушки среднего класса и священников известны с XVII века. В одном из таких пансионов обучалась известная романистка Джейон Остин (1775–1817), автор «Гордости и предубеждения». Она и ее сестра очень страдали от деспотичной директрисы, а Джейн чуть не умерла от сыпного тифа. В другом заведении с директрисой повезло, но знаний там давали так мало, что Джейн фактически училась дома.

В середине XIX века, на волне роста числа пансионов, появились женские пансионы, существующие по сей день. Самые мрачные воспоминания остались о своем пансионе, Кован-Бриджской школе для дочерей духовенства, у сестер Бронте, где они учились в 1824–1826 годах. Это устрашающе заведение стало прообразом приюта «Ловуд» из «Джен Эйр»[195].

За 14 фунтов в год в пансионе преподавали правописание, арифметику, историю, грамматику, вышивание и домоводство. За рисование, музыку и иностранные языки вносилась доплата. Недостающие средства брались у богатых покровителей… Которые тоже выведены в «Джен Эйр» – так, что не приведи Господи. Посланным в Кован-Бридж девочкам до конца дней запомнились прокисшее молоко, подгнившее мясо, застоявшаяся вода для каши – из водосточной бочки и воскресное пиршество – картофельный пирог с вонючими лохмотьями лежалого мяса.

Эти воспоминания хранили двое сестер из четырех, потому что двое дочерей священника Патрика Бронте умерли… Чуть не написал, в «Ловуде». Умерла от чахотки и лучшая подруга будущей писательницы Шарлотты Бронте.

А ее старшая сестра Мария чем-то не угодила одной из учительниц (тоже выведенной в «Джен Эйр» под именем мисс Скетчард). Двенадцатилетняя девочка постоянно подвергалась мелочным придиркам и несправедливым наказаниям. Незадолго до смерти Мария так разболелась, что еле могла встать и одеться. Ее мучительница влетела в спальню и с силой швырнула девочку на ледяной каменный пол, ругая за лень и неряшливость. А когда Мария все же оделась и сошла в столовую, ее тут же высекли за опоздание.

Позже Шарлотта Бронте училась в Роу-Хэдской школе и там же осталась в качестве преподавательницы.

Судя по довольно большому числу воспоминаний, сообщений в британской прессе, иллюстрациям и гравюрам, наказания в пансионах для девочек мало отличались от традиционных в Итоне и Хэрроу.

Это часто отрицается современными исследовательницами. Их можно понять, – им неприятно, они с младых ногтей усвоили, что девочек это не касается и что с ними нельзя так обращаться. Екатерина Коути пишет: «Очень часто в газетах XIX века можно встретить живописания порок в пансионах для девочек. Судя по шокированным отзывам других читательниц, большая часть этих историй является плодом фантазий. Но порнографов эти фантазии вдохновляли…Несмотря на заверения порнографов, девочек в английских школах XIX века секли гораздо реже, чем мальчишек. По крайней мере, это относится к девочкам из среднего класса и выше»[196].

Ну во-первых, если даже речь идет только о «фантазиях», то уже интересно: почему эти фантазии принимали именно такое направление?

Во-вторых, «шокированные отзывы» других выпускниц вовсе не означают, что первые врут. Точно такую же общественную полемику вызывает информация, например, о дедовщине в советской армии или о системе «блата» в СССР. Поскольку явления эти бросают негативный отсвет на советский строй, кто-то всегда будет с пеной у рта доказывать, что «не было этого». Причем очень может быть, что в профессиональной среде именно этого человека не было блата, а в части, где он служил – дедовщины. Так тоже бывает.

Но от того, что кто-то из бывших советских офицеров заходится в «шокированных отзывах», дедовщина в СССР не исчезала, и глупо считать явление не существующим.

Добавим и типично британскую способность искренне не видеть того, что видеть не полагается. Дамам вообще не хочется видеть школьных наказаний девочек, а британским особенно.

Существуют вполне убедительные свидетельства, что были женские пансионы с весьма разным режимом. В том числе и сведения от правительственных комиссий. Убийств учениц, подобных убийствам Реджинальда Кэнселора и Уильяма Гиббса, как будто не происходило, или мы не все знаем. Но сестры Бронте – не единственные девочки, умершие в пансионах от болезней и недоедания. Кстати, оставлять без обеда или без ужина было в Англии XIX века типичным наказанием для девочек. Мальчиков пороли, но хотя бы кормили… Пусть не всегда хорошо.

Если это так важно, укажем: розги для девочек делались короче, чем для мальчиков, ими редко наносили больше шести ударов. Чаще всего девочек, не раздевая, били по рукам или по плечам – именно такое воздействие описывается и в «Джен Эйр». Но случалось, задирали платья и снимали панталоны. Смотря куда и в чьи руки попадешь.

В 1869 году (Холмсу 15 лет, Ватсону 15 или 17) в прессе развернулись бурные дебаты. Одни считали, что сечь почти взрослых девушек, 14–16 лет, вообще не следует. Другие отстаивали порку по рукам или по верхней части спины. А по попе – это безнравственно. Третьих волновало в основном то, что учителя-мужчины могут и возбудиться от созерцания голых ягодиц девиц. Этих почему-то не волновало, что могут возбудиться учительницы, секущие мальчиков.

Кстати, нужно ли и допустимо ли сечь младших школьниц, никто не сомневался, полемику на эту тему не вел. К чему привели споры, трудно сказать. По крайнем мере, ничего не изменилось, просто участники полемики в газетах выплеснули эмоции. При желании эту полемику можно объявить симптомом садомазохизма… Если хочется.

В сравнительно лучшем положении были девочки из верхушки среднего класса. Аристократки учились в пансионах с самым строгим режимом. Полуголодные пайки и ледяные полы по типу Кован-Бриджа там были нормой, как и строгие наказания.

В школах для среднего низшего и для всех категорий низшего класса применялись розги по голым задам, трости (если это важно – более тонкие) и специальные ремни – тоузы.

В 1937 году в британской прессе обсуждался случай: ученица лет 15 читала «неприличные книги». Что имелось в виду – не уточнялось. Может, это и правда был какой-нибудь «Дневник похотливой гувернантки», может – античная классика: скажем, стихи Апулея. Может – стихи Суинберна (тоже классика своего рода), а может, и «Любовник леди Чаттерлей» или «Смерть героя» Олдингтона.

В любом случае учительница нанесла 14 ударов розгами по голой попе девицы. Читатели занимали разные позиции: от полной поддержки учительницы до требования прекратить порки «таких больших девочек». Наказания мальчиков и девочек помладше не обсуждались.

В «Шерлоке Холмсе» всегда подчеркивается красота очередной героини, а очень часто – и ее железный характер. Интересно… А в какой школе и с какими традициями учились Мэри Морстен и ее приятельница Кэт Уитни, которая так любит мужа? Как воспитывалась храбрая Ирэн Адлер и «самая очаровательная девушка, какую мне случалось видеть», мисс Тернер[197]? Или скромная мисс Мэри Сазерлэнд?

Мы не знаем ничего этого… Как не знаем, играла ли в куклы Элен Стоунер и ее сестра Джулия, читала ли чувствительные книжки о любви несчастная танцовщица Флора Милар, недолгая любовница Сент-Саймона.

Без всех этих деталей характеристики персонажей не полны… Но это то, о чем каменно умалчивает автор!

«Фигуру умолчания» можно объяснить только одним: сэр Артур никогда не посягал на предрассудки британского общества. Причин может быть две, весьма различных:

Сэр Артур полностью и безоговорочно разделял эти предрассудки.

Сэр Артур писал книги, которые и должны были соответствовать предрассудкам английского общества.

Все британцы знали, что часть людей верхнего класса и верхушки среднего – антиобщественные типы, опасные для окружающих. Но обсуждать причины, по которым эти люди приобрели свои неприятные черты, – не хотели. Не считали приличным. И вообще начать обсуждение причин, означало поднять руку на традиции британской жизни. Общество вовсе не хотело этого… Вот сэр Артур и не поднимал.

Глава 8 О чем не писал сэр Артур Конан Дойль: традиции британской семьи

У женившегося без денег по любви хорошие ночи и жалкие дни.

Английская поговорка

Страна демографического перекоса

Убежденные холостяки и старые девы в конце XIX века составляли едва ли не треть британского высшего и среднего классов. Аристократам приходилось жениться – надо было обеспечить рождение новых владельцев поместий, столпов британского общества. Но у супругов этого слоя были возможности не жить вместе.

Обилие старых дев обеспечивалось еще и существованием империи. Вынужденные уплывать в море, уезжать в колонии на годы и десятилетия, британские мужчины оседали вдалеке, не всегда с английскими женами. В 1851 году на каждую тысячу женщин Великобритании приходилось 906 мужчин. В 1861-м – уже 879, причем в Шотландии только 769 мужчин приходилось на тысячу женщин. Многим девушкам, особенно незавидной внешности, просто не доставалось женихов.

Кроме того, для женитьбы требовался капитал: конечно же, разный в разных классах общества, но всегда обязательно требовался. Бедному молодому человеку было трудно жениться. Бедной девушке непросто было выйти замуж: за ними всегда давали приданое, бесприданниц старались не брать замуж.

С одной стороны, создать семью было категорическим требованием. Парень, имевший хоть какие-то средства и не женившийся до 30 лет, начинал вызывать подозрения: что-то с ним не в порядке. Сначала его залучали во все дома, где были подходящие невесты, но если он жениться не спешил, о «дефектном» женихе начинали ходить все более отвратительные слухи. Сделать карьеру женатому было намного проще и легче, чем холостяку, – что на государственной службе, что в деловом мире.

С другой стороны, для женитьбы требовались деньги, а неимущих было много. Число мужчин, так и не создавших семей, в среднем классе середины – конца XIX века составляло от 20 до 30 процентов. В основной массе это были или люди, которые не имели средств именно тогда, когда и следовало жениться. По мнению самого что ни на есть англичанина, Герберта Уэллса, «в течение восьми или девяти лет – где то начиная с двадцать второго года у девушки и с двадцать восьмого года у мужчины, продолжается период "первичной зрелости", когда он… наиболее расположен выбирать себе партнера и плодить потомков»[198].

Слишком многие англичане не имели необходимых средств в этот период… Многие из этих мужчин даже и приобрели капиталы… Но слишком поздно. В конце концов, в период «первичной зрелости» мало кто имеет и имел высокие доходы, а если и имел – то чаще сего не свои, а семейные или папины.

Томас Ланглуа Лефрой (1776–1869) прожил долгую жизнь и сделал прекрасную карьеру. Он был депутатом парламента от избирательного округа Дублинского университета в 1830–1841 годах, тайным советником Ирландии в 1835–1869 годах, главным судьей Ирландии в 1852-1866-м. Умер он лордом.

Все прекрасно, но в 1795 году у Томаса Лефроя ничего этого еще не было. Девятнадцатилетним студентом-юристом он влюбился в будущую писательницу Джейн Остин (1775–1817). Обе семьи считались бедными… То есть на хлеб хватало, но обе семьи хотели пристроить своих отпрысков за кого-то побогаче. В результате молодым людям пришлось расстаться.

Лефроя в 1799 году женили на Мэри Пол, с которой он завел восьмерых детей. В отличие от несостоявшегося брака с Джейн Остин, этот брак был вполне даже практичным, денег в семье было много. Племяннику Остин Лефрой рассказывал, что любил Джейн, но это была «детская любовь». Правда, последние 30 лет своей долгой жизни Томас Лефрой пил многовато портвейна… Может, вспоминал Джейн? Которой к тому времени уже не было в живых?

Но он, не имея возможности жениться на своей «детской любви», хотя бы попал на аристократическую случку… В смысле, женился по папиному указанию.

А король лимериков, художник и поэт Эдвард Лир (1812–1888) никогда не женился. Он был широко известным литератором, но… бедным. Эдвард Лир много лет любил свою кузину, но даже не пытался делать ей предложения.

Сердце ноет от его стихов про «Совенка и Кошечку-Киску», которые уплыли на лодке, объяснились, нашли обручальное кольцо в носу у Свинки… И в конце концов плясали на свадьбе: «В руке рука, у кромки песка // Плясали они под луной, Луной, Луной, // Плясали они под луной»[199].

Самому Эдварду Лиру за его 76 лет жизни не довелось сплясать под луной.

Знаменитый ученый, физик и математик Исаак Ньютон говорил, что не может себе позволить жениться – женщина отвлечет его от науки. О его тайной юношеской любви ходили легенды… Не хочется их передавать.

Это истории мужчин – причем состоявшихся настолько, что их имена вошли в историю. Женщинам приходилось еще хуже: им просто не хватало женихов, а к старым девам относились как к нежеланной обузе для семей, как к неким ущербным особам. Незамужние дамы «за 30» должны были вставать, если в комнату входила замужняя леди. А ведь бесприданниц замуж не брали, женихов не хватало катастрофически.

Несостоявшаяся невеста Лефроя, Джейн Остин, в 1805 году, в возрасте 30 лет, тоже надела чепец – тем самым она публично объявляла, что она уже старая дева, и не рассчитывает на личное «устройство». Ей было сделано предложение от не особо богатого, но образованного и достойного человека, соседа по имению. Отказала. Спросили: «Из-за Лефроя?!» Грустно улыбнулась и не ответила. Поздравляю папеньку и маменьку.

Никогда не вышли замуж сестры Бронте: Шарлотта (1816–1855), Эмилия (1818) и Анна (1820–1849). Написанные ими романы произвели сенсацию при жизни авторесс, а впоследствии были признаны классикой, вошли в учебники. Но женихи их избегали: небогаты.

Вообще же старыми девами прожили жизнь и умерли до 35 процентов женского населения Англии XIX века.

Никогда не женились многие физически здоровые, обеспеченные мужчины. Причина коренится все в тех же особенностях воспитания.

Массовое воспитание педерастов

Важная сторона жизни Великобритании: мужчины среднего и высшего класса воспитывались в однополой среде, в таком направлении и такими методами, словно им специально пытались привить наклонности к педерастии.

Мальчик с шести – семи лет оказывался в однополой среде, где полагалось считать мужчин совершенством, а женщин высокомерно игнорировать. Существует, как говорят ученые, «корреляционная зависимость» между порками, тем более публичными, и проявлениями педерастических наклонностей. Такая же связь существует и между воспитанием в однополой среде.

К тому же среди старших и воспитующих мужчин в публичных школах буквально кишели педерасты, а никаких законов о педофилии не существовало.

Уже приводились имена высокопоставленных педерастов, занимавших посты ДИРЕКТОРОВ Итона и Хэрроу. Страшно подумать, в каком окружении мог оказаться самый обыкновенный мальчик… А вдруг он сексуально понравится директору? Преподавателю? Тьютору? Старшему, которому он прислуживает?

В 1970-е годы рухнуло табу на изучение вопроса… И выяснилось, что с XIX века целые коллективы и компании педерастов, повязанные общими сексуальными интересами и общим прошлым, выходили из Итона, Хэрроу, мужских колледжей Оксфорда и Кембриджа. Выпускники элитных заведений спустя годы и десятилетия занимали высшие посты в дипломатии, правительстве и администрации… Это создавало огромные возможности для шантажа.

Типично британское лицемерие: в XVII–XVIII веках публичная содомия каралась смертной казнью. Но именно что публичная! Пока педераст не обнаруживал себя и соблюдал внешние приличия – все в порядке.

И герой фильма «Табу» шантажирует одного из своих агентов – трансвестита. Создатели фильма опираются на исторические факты.

В 1828 году появился новый закон: «Каждое лицо, виновное в омерзительном преступлении содомии, совершенном с мужчиной или с любым животным, подлежит смерти как преступник». Интересно, а сколько бисексуалов и педерастов было среди тех, кто принимал этот закон?

До 1861 года за гомосексуализм полагалась смертная казнь, в 1861-м ее заменили тюремным заключением от 10 лет до пожизненного.

А одновременно всякий, кто располагал средствами и умел прятать концы в воду, легко занимался любимыми действиями.

Мужчины-проститутки кишели. В одном из путеводителей 1850-х туристам предлагали «полюбоваться на настоящий цирк из Маргарит, Пуффи и Мэри-Энн». «Квадрант, Холборн, Флит-стрит и Стрэнд буквально кишат ими. Недавно на окнах респектабельных отелей по соседству с Черинг-Кросс вывешивали опознавательные знаки и таблички с надписями: "Берегитесь педерастов!" Обычно они собираются у художественных магазинов, и распознать их можно по женственной внешности, модной одежде и т. д. Квадрант посещают множество самых примечательных, которые разгуливают там в поисках своей "жертвы" наподобие проституток-женщин».

С середины XIX по середину XX веков в Англии существовало даже братство второстепенных поэтов, известных под названием «уранианцы». Обычно свои слащавые творения, проникнутые женоненавистничеством, они издавали очень маленькими тиражами… Для «верхов». «Уранианцы» пытались восстановить традиции Древней Греции, где педерастия считалась чем-то совершенно обычным, и подросток или юноша чаще всего имел старшего «друга». Эти образованные люди брали «на воспитание» мальчиков из рабочих семей под свое покровительство, чтобы любить их, помогать им и руководить ими.

В 1885 году (Ватсон и Холмс уже знакомы и живут на Бейкер-стрит) была принята «поправка Лабушера» к уголовному законодательству. Политический деятель и публицист Генри Лабушер (1831–1912), с 1865 по 1868 год и вновь с 1880 года – член палаты общин, считался одним из наиболее энергичных и блестящих представителей либеральной партии. Поправка гласила, что «любое лицо мужского пола, которое в общественной или частной ситуации совершает, или участвует в совершении, или обеспечивает, или делает попытки обеспечить совершение любым лицом мужского пола любого нечестивого акта с другим лицом мужского пола», подлежит двум годам тюремного заключения с каторгой или без нее.

Проституткам мужеского пола стало даже полегче: теперь им грозили не 10 лет, а два года тюрьмы.

«Непрофессионалы» оказались под угрозой: публичный ты педераст или нет, а можешь попасть под жернова. К тому же страшна сама по себе огласка, а не само по себе тюремное заключение.

«Поправку Лабушера» отменили только в 1967 году, сохранив только для служащих в армии, на флоте и в полиции; до этого Англия была раем для шантажистов.

По «поправке Лабушера» осудили и Оскара Фингала О'Флаэрти Уиллса Уайльда, известного больше как Оскар Уальд (1854–1900).

Собственно говоря, Оскар Уйальд был бисексуален. Двадцать девятого мая 1884 года Оскар Уайльд женился на Констанс Мери Ллойд (1859–1898), у них родились сыновья: Сирил (1885–1915) и Вивиан (1886–1967).

1891–1895 – годы головокружительной славы Уайльда. Но в начале этого периода он познакомился с лордом Альфредом Дугласом. «Бози» Дуглас умел расположить к себе и сам искал знакомства со знаменитостью. Уальд легко давал деньги «своему златокудрому мальчику», о наклонности которого хорошо знали в Оксфордском университете. «Златокудрым мальчиком» прозвали его именно там. После этого знакомства Уайльд переключается с услуг женской проституции на проституток-мужчин.

Периодические исчезновения и непомерные расходы беспокоили жену Уайльда, Констанс, но тот объяснял: это все необходимо, чтобы познавать жизнь и быть великим писателем.

Дуглас же и не думал скрывать свою связь с «блистательным Оскаром». Он постоянно требовал не только тайных встреч, но и у всех на виду. Уайльд, как и Дуглас, становится постоянной целью для лондонских шантажистов.

Истории того, как шантажисты тянули деньги с «златокудрого»… (опущу эпитет), а тот тянул деньги с Уальда, как отец Дугласа пытался пресечь их связь, хорошо описана во многих книгах – и российских, и переводных[200]. Рассказывать ее не вижу смысла.

Двадцать пятого мая 1895 года Уайльд был признан виновным в «грубой непристойности» с лицами мужского пола, в соответствии с «поправкой Лабушера», и приговорен к двум годам каторжных работ. Судья завершил заседание словами: «Это самое дурное дело, в каком я участвовал». Ответ Уайльда: «А я?» – утонул в криках «Позор!» в зале суда.

Большинство друзей от Уальда сразу же отвернулись – хотя и до суда прекрасно знали о его ориентации. Альфред Дуглас, в которого Уайльд был сильно влюблен, ни разу не приехал к нему. Он поселился за границей, закладывая и продавая подарки Оскара Уайльда. В одном из его писем были слова: «Когда вы не на пьедестале, вы никому не интересны…»

Известный публицист и общественный деятель Уильям Томас Стед (1849–1912) – одно из имен, почти не известных на континенте. Претендент на Нобелевскую премию мира 1912 года, он погиб на «Титанике» в апреле 1912 года.

Во время скандала, разразившегося вокруг Оскара Уайльда, Уильям Стед справедливо заметил: «Если бы каждый, кто виновен в грехе Оскара Уайльда, попадал в тюрьму, то мы бы стали свидетелями удивительного переселения обитателей Итона, Хэрроу, Рэгби и Винчестера в тюремные камеры Пентонвилля и Холлоуэя.

Ведь мальчики в общественных школах свободно подхватывают привычки, за которые их потом могут приговорить к каторге».

Последним испытал на себе действие закона о «грубой непристойности», или «поправку Лабушера», знаменитый математик, логик Алан Мэтисон Тьюринг (1912–1954), один из создателей современной информатики, первых моделей компьютера. В честь ученого учреждена премия Тьюринга – самая престижная в мире награда в области информатики.

В 1952 году Алан Тьюринг был признан виновным по обвинениям в совершении «грубой непристойности», ему предоставлен выбор между тюрьмой и принудительным гормональным лечением. Ученый выбрал лечение и покончил с собой в 1954-м, приняв цианид.

Двадцать четвертого декабря 2013 года Тьюринг был посмертно помилован королевой Великобритании Елизаветой II. Какое великодушие, не правда ли?!

О педерастии Дойль никогда даже не пытался писать. Шерлок Холмс не расследовал ни одного дела, в котором был бы замешан педераст. Доктор Ватсон никогда не обсуждал это явление со своим знаменитым приятелем.

Оскар Уальд и его близкие не обращались к Шерлоку Холмсу за помощью.

Английский порок

Французы в XIX веке называли гомосексуализм немецким пороком, а садомазохизм – английским пороком. Отсюда и пошло.

Легко можно сказать, что само название половому отклонению дали сочинения самого что ни на есть француза маркиза Донасьена Альфонса Франсуа де Сада (1740–1814) и крещеного австрийского еврея Леопольда фон Захер-Мазоха (1836–1895).

Но термины «садизм» и «мазохизм» очень поздние, их ввел в 1886 году немецкий психиатр Рихард фон Крафт-Эббинг (1840–1902). Он, кстати, ввел в науку само понятие «половое извращение» и начал считать садомазохизм болезнями, которые можно излечивать.

Но ведь явление существовало задолго до того, как получило современное название.

Врачи использовали термин «алголагния», то есть «влечение к боли». Был и более распространенный термин «флагелломания» – от «флагелляция», порка. Именно о флагелломании говорил Бернард Шоу, описывая массовое английское помешательство на телесных наказаниях.

Но английским пороком садомазохизм называли еще в конце XVIII столетия, и все понимали, о чем идет речь.

Одна из гравюр в серии Уильяма Хогарта, выпущенная в 1732 году, – «Карьера проститутки» – изображает комнату, на стене который висит шляпа ведьмы и пучок розог.

В 1748 году Джон Клеланд (1709–1789) опубликовал порнографический роман «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех»[201]. Книга веселая и оптимистичная, главная героиня в конце концов находит великую любовь. Ни один роман Клеланда, а он написал их восемь, никогда не был настолько популярен!

Книгу запрещали, публиковали без имени автора… Неудивительно: работа борделя и деятельность проституток описаны во всех подробностях. Среди прочего, описывал он и садомазохисткие игрища.

В 1788 году вышло целое пособие по флагелоломании, «Венера-наставница, или Игры с розгой», где мужчин разделяли: на тех, кому нравилось, чтобы их порола женщина, тех, кто предпочитал пороть женщину, и любителей наблюдать за этими процессами.

Далеко не все проститутки попадали в такие заведения добровольно. В 1863 году разгорелся скандал: 14-летняя Агнес Томпсон обвиняла содержательницу борделя Сару Поттер. Агнес семь месяцев силой удерживали в борделе, где клиенты ее раздевали донага, привязывали так, что она не могла шевелиться, затыкали ей рот полотенцем и секли розгами. Помимо нее, в борделе содержались и другие девочки, с которыми обращались точно так же. Однажды утром миссис Поттер вышвырнула Агнес на улицу, без еды или денег. Тогда Агнес постучалась в соседский дом, где ее приютили и вызвали ей врача. Суд приговорил неосторожную миссис Поттер к шести месяцам каторжных работ, но ведь она не единственная. Через шесть месяцев она вернулась и уж наверное восстановила свой «бизнес».

В 1880-е публицист Уильям Стед описывал бордели, оснащенные пыточными застенками, с цепями, на которых подвешивают женщин и детей. Многих заманивали деньгами, а то и просто продавали.

Как раз в это время Холмс и Ватсон познакомились, начали вместе ловить преступников…

Причина процветания садомазохистских борделей понятна: колоссальный спрос в обществе. Существует целая библиотека садомахохистских порнографических сочинений: «Любвеобильный турок, или Распутные сцены в гареме», «Пирушки леди Бамтиклер», «Танец мадам Бечини», «Монастырская школа, или Ранние опыты юной флагеллянтки», «Желтая комната», «Розга в будуаре».

Некоторых авторов этих творений мы знаем, других нет. Большая часть из них была богато проиллюстрирована.

Немало денег просаживал в садомазохистских борделях один из культовых поэтов Англии Алджернон Чарльз Суинберн (1837–1909). Первые же две книги Суинберна, вышедшие до его 30-летия, принесли ему славу первого поэта Англии, преемника Теннисона и Браунинга.

Судя по всему, садомазохистом он сделался еще в Итоне… По крайней мере, он многократно описывал итонские порки и уверял, что был их свидетелем. Про своего наставника, преподобного Джеймса Лей Джойнса, Суинберн писал, что перед поркой Джойнс обрызгивал его одеколоном, после чего до крови сек попеременно в трех различных положениях.

Что тут правда, что нет – сказать трудно. Оскар Уайлд называл Суинберна «хвастуном по части пороков, который сделал все, что мог, чтобы убедить своих сограждан в своей гомосексуальности и скотоложестве, ни в коей мере не будучи ни гомосексуалистом, ни скотоложцем».

Во всяком случае, именно такое представление о своем прошлом Суинберн пытался создать. И никогда не отрицал своих наклонностей. Это уже позже его стихи стали печататься с пометкой «приписывается А. Суинберну», а биографы наводить тень на плетень[202].

Свои садомазохистские творения Суинберн публиковал в порнографическом журнале «Жемчужина», который издавался в Лондоне с июля 1879 года по декабрь 1880-го. Издание в журнале характерно: в XIX веке не было ни интернета, ни социальных сетей. Бедным садомазохистам приходилось использовать газеты и журналы: и для поиска друг друга, и для выплескивания своих страстей.

Алджернона Суинберна письма очень вдохновляли… Он говорил, что подумывает: не переодеться ли ему в женское платье и не отвечать ли на предложения.

Еще более откровенная переписка велась в семейных журналах «Family Herald», «The Englishwoman's Domestic Magazine» и «Town Talk». В этих журналах давали советы по домоводству и хорошим манерам, рассказывали сплетни и новости. В них же печатали и письма читателей, на которые потом могли отвечать другие читатели. Вот, например, письмо: «Мой муж любит сечь меня хлыстом. В остальном же он нежнейший из мужей и ни в чем мне не отказывает. Ах, что же мне делать? Быть может, у кого-нибудь найдется совет?»

Конечно же, советчики находились, обоих полов.

Печатались там и рассказы о телесных наказания в школах, в особенности в женских пансионах. Одни выпускницы тех же пансионов приходили в ужас и печатали опровержения, другие охотно поддерживали тему. Кому верить, доселе неведомо. Возможно, и тем, и другим.

В 1870 году «Женский домашний журнал» начал специально выпускать садомазохистские письма отдельным ежемесячным приложением «в виду необычайного интереса к этой дискуссии».

Британия и сегодня – классическая страна садомазохизма. Какой-то убедительной статистики, полученной научными методами, не существует. По разным оценкам, во всем мире различные по сложности садомазохистские действия характерны для пяти – десяти процентов супружеских и любовных пар. В Британии – для 25–30 процентов. Разумеется, чем занимаются взрослые люди в собственном доме и по взаимному согласию – только их дело. Но все же масштаб впечатляет.

Страна убежденных холостяков

Британским мальчикам не позавидуешь… Но не позавидуешь и женщинам: педерастия отнимала у них не менее еще 10 процентов потенциальных женихов. Часть других, оставаясь нежнейшими из мужей, пробовали на женах хлысты.

И не в одной педерастии дело…

Человек, воспитанный в чисто мужской среде, которого никогда не учили общаться с женщинами. Кто привык считать, что служба в министерстве колоний или в армии – дело нужное, а семья – дело десятое, непременно сталкивается с трудностями, если влюбляется и начинает ухаживать.

Нет никакой статистики, какой процент мужчин сталкивается с проблемами в личной жизни после того, как их маленькими унижали и пороли женщины. А они существуют, эти проблемы. Сравнить общественное или семейной воспитание в современной России и традиционной Британии можно разве что «в порядке бреда», Россия на порядки благополучнее. Но знаю два достоверных случая. В одном из них моего знакомого беспощадно порола усыновившая его тетка. Была она садисткой или искренне считала, что с мальчиками иначе нельзя, – не знаю. Знаю, что этот человек не любил и боялся женщин, не доверял им; он так никогда и не женился.

В другом случае парня пороли мама и сестры, старше его на восемь и шесть лет. Парень сел за зверское избиение своей девушки. Вероятно, в Британии XIX века он бы просто избивал жену, а заняться состоянием его психики никому не пришло бы в голову.

До начала, даже середины, XX века для гувернанток, нянек и маменек в Британии порки мальчиков были чем-то совершенно естественным. Несомненно, некоторые из них начинали не доверять женщинам, не любить их, вступая в ряды многочисленных убежденных холостяков, – тех, кто вполне гетеросексуален, способен и на чувства, и на стабильные отношения, но стремится прожить жизнь вне брака.

Математик, логик, философ, писатель, фотограф и дьякон англиканской церкви Чарльз Лютвидж Доджсон (1832–1898) вошел в историю под псевдонимом Льюис Кэролл. Этот человек, профессор математики Оксфорда, обожал маленьких девочек и находил их очень красивыми. Знаменитым его сделали «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье». Считается, что прототипом образа Алисы стала одна из подруг автора, Алиса Плезенс Лидделл, хотя сам Доджсон несколько раз уверял, что образ его маленькой героини полностью вымышлен.

Обвинения в педофилии неуместны: ни с одной из своих юных подруг Доджсон никогда не пытался вступить в сексуальную связь. И вообще само слово «ребенок» частенько употреблял применительно к особам 20 и даже 30 лет. Так, в 1894 году он писал: «Некоторым из моих дорогих девочек тридцать и более: я думаю, что пожилой человек шестидесяти двух лет имеет право все еще считать их детьми»[203].

О влюбленностях Кэролла ничего не известно. Жениться он никогда не пытался. Возможно, причина этого кроется в детских впечатлениях: мальчик уродился левшой, его пытались перевоспитать. О методах легко догадаться, потому что именно с тех пор он сильно заикался, а перевоспитывала его гувернантка.

Замечу еще – на «толстокожих», то есть душевно туповатых, жестокое воспитание действует меньше. Английская система воспитания делает так, что вне брака оказываются самые тонкие, самые интеллигентные англичане. Противоестественный отбор.

Неслучайно именно в Британии появилось такое понятие, как «убежденный холостяк». То есть тот, кто жениться вполне может, но не хочет. И не именно на этой девушке не хочет, а не хочет вообще, принципиально.

Убежденными холостяками называет самого себя и доктора Ливси сквайр Трелони в «Острове сокровищ».

Шерлок Холмс тоже убежденный холостяк; он не любил и боялся женщин, их логика оставалась для него решительно непостижима.

Главные детективы Агаты Кристи – холостяк Эркюль Пуаро и старая дева мисс Марпл. Холост и Финбоу из «Смерти под парусом» Чарльза Перси Сноу, а Честертон в своих «Приключениях отца Брауна» так вообще сделал главным детективом католического священника.

Особенности национальной любви

Британия создала богатую, достойную похвалы традицию и романтической, и супружеской любви. Вряд ли англичане на биологическом уровне менее романтичны и склонны к сильным чувствам, чем континентальные европейцы.

Любовная лирика была в Англии до XVI века в основном народной[204], но и «верхи» быстро «исправились»: и «Зеленые рукава» они писали, и появились Джон Донн, Джон Мильтон, десятки поэтов меньшего масштаба[205]. Пьесы Шекспира, и не только «Ромео и Джульетта», таковы, что при попытке их экранизировать камера может расплавиться.

А уж «Сильнее смерти» Дойля – просто торжествующий гимн любви. Наверное, одно из самых сильных произведений на эту тему во всей мировой литературе[206].

Британия даже благополучнее Франции, потому что во Франции с ее культом любви установилась традиция брака-сделки. Результат понятен – параллельный культ любовниц. В Англии все же считалось, что жениться надо по любви.

И в XVIII–XX веках британская литература создала немало образов, которые вошли в мировую сокровищницу.

Одна из сквозных тем творчества Голсуорси – право человека любить.

Но даже у Голсуорси в его грандиозной эпопее любовь – что то вроде психического заболевания… К счастью, быстро проходящего, но непременно калечащего жизнь. О любви как временном помешательстве пишет и Агата Кристи: каждый должен пережить нечто похожее, но, к счастью, оно (помешательство) к дальнейшей жизни прямого отношения не имеет.

Первым произведением Голсуорси о Форсайтах был рассказ «Спасение Форсайта» (1901). Умирающий Суизин Форсайт, никому не нужный и одинокий старик, перед смертью вспоминает свое единственное сильное чувство. Что характерно, оно было к венгерке Рози, роман состоялся на континенте. Жениться на ней Суизин не посмел: «Что скажут в Лондоне?!» Умирая, он уже ничего не в силах изменить, он может только сожалеть о сделанной глупости.

Да и всем остальным Форсайтам и Череллам любовь не приносит ничего, кроме, может быть и возвышенных, но безнадежных страданий.

Причина предельно ясно высказана у той же Агаты Кристи: герой ее романа «Хлеб исполина» вынужден выбирать: он может или жить в родовом имении «Могущественные аббаты», или жениться на любимой девушке Нелл Верекер[207]. А что? Содержание имения стоит денег. Содержание жены тоже стоит денег. Если источник денег не безграничен, нужно думать, как и куда их потратить. Приходится выбирать.

Героиня «Тоно Бенге» Уэллса[208], Беатриса, так же жестко разводит любовь и брак. Она разорена, и ее любимый разорен. Она любит главного героя, она готова повторить это тысячу раз, но ей «не хватит мужества» выйти замуж за разоренного человека. «Разве ты бы хотел, чтобы… мы виделись в Париже и Лондоне, таскались по жалким портнихам?». Беатриса становится женщиной богача, который ее захотел, некоего Кэрнеби.

Герои Толстого, Флобера, Марка Твена, и мужчины и женщины, счастливы своей любовью, особенно женившись по любви. Герои английских романов чаще всего вспоминают любовь как состоявшееся когда-то приключение – прекрасное, но непрактичное.

Удивляться ли изобилию убежденных холостяке»? Описав Холмса убежденным холостяком, Конан Дойль сделал его намного типичнее, чем кажется. Все же Холмс входит в добрые 25–30 процентов мужчин среднего класса Британии.

Не пытаясь объяснить, откуда взялось это убеждение Холмса, сэр Артур остается удобным для читателя бытописателем, не раздражает его обсуждением неприятных, неудобных тем. Англичанин привык считать, что живет в практически идеальном мире. Вряд ли сэр Артур мог бы лишить его такой иллюзии. Но он и не делает такой попытки! Ведь прочитав что-то, о чем не говорят, сунутый носом в безобразные стороны английской жизни, британец мог бы и не купить книжки о Шерлоке Холмсе. А приключения Шерлока Холмса оставались самыми кассовыми произведениями Конан Дойля! Не рисковать же…

Так вот и «Собака Баскервилей» из мистического романа превратилась в очередную повесть про Шерлока Холмса.

Сэр Артур не пишет социальный роман. Он принимает правила игры… Или, по крайней мере, делает вид, что принимает. Он скорее подыгрывает массовому читателю, рассказывая ему красивую романтическую сказку. В одной их первых же повестей о Шерлоке Холмсе, вышедшей в 1890 году, возникает конфликт: Ватсон узнает, что мисс Морстен – наследница «драгоценностей на сумму не менее полумиллиона фунтов стерлингов».

«Услыхав такую цифру, мы все широко раскрыли глаза. Мисс Морстен, если нам удастся отстоять ее права, из бедной компаньонки превращалась в одну из самых богатых невест Англии. Без сомнения, всякий настоящий друг должен был бы обрадоваться, услыхав такую новость. Но я, к своему стыду, должен сказать, что сердце мое налила свинцовая тяжесть».

«Как я мог, простой армейский хирург с простреленной ногой и тощим кошельком, как осмелился мечтать о подобных вещах? Она была неким данным, одним из компонентов проблемы – ничего больше. Если будущее мое черно, то лучше думать о нем с холодным спокойствием, как подобает мужчине, а не расцвечивать его пустой игрой воображения».

Вроде бы Ватсон далеко не безразличен мисс Морстен… Но «говорить ей сейчас о своей любви значило воспользоваться ее беспомощностью. Но еще хуже было то, что она была богата. Если поиски Холмса увенчаются успехом, она станет наследницей найденных сокровищ, по крайней мере половины их. Будет ли справедливо, будет ли благородно, если отставной хирург на половинном жалованье воспользуется минутой близости, которую подарил ему случай? Не отнесется ли она ко мне как к обычному искателю богатых невест? Я не могу допустить, чтобы она так обо мне подумала. Эти сокровища Агры легли между нами непреодолимым барьером»[209].

Это сэр Артур показывает страдания героя, который и не думает о нелепости такого положения вещей. Но что дальше? Оставить Ватсона с разбитым сердцем? Это будет реалистично, но не получится красивой сказки. Пусть Ватсон все равно женится на мисс Морстен? Это будет абсолютно нереалистично. К тому же тогда Ватсон предстанет перед читателем не таким рыцарственным и благородным, каким он должен быть… Есть риск, что книга с таким концом станет хуже продаваться.

И сэр Артур блистательно решает проблему! Сокровища Агры утонули в Темзе, ничто больше не разделяет милейшую мисс Морстен и Ватсона. Фанфары!!!

…Правда, брак Ватсона разлучает его с Шерлоком Холмсом… Становится все труднее «устраивать» их совместные приключения. Из этого найден не менее блистательный выход: счастливый брак длится недолго, миссис Ватс он умирает в 1892 году. Новый брак Ватсона в 1902 году выглядит уже намного менее романтично. Полный порядок. И романтическая сказочка рассказана, и можно продолжать истории про совместные приключения Холмса и Ватсона.

Своеобразие английской семьи

Семейная история Честерфилдов многое объясняет в особенностях домашней жизни англичан: это семья одиноких. Доведенный до предела индивидуализм разделяет даже супругов. Опросы общественного мнения показывают: британцы и даже британки придают основное значение честности и дружескому расположению в отношениях супругов. Любовь и интимные отношения как-то не выдвигались на первое место… По крайней мере, опрошенные об этом не говорили. Не считали это важным? Или не считали возможным говорить о настолько личных вещах? Бог весть… Вообще проявление чувств англичане считают скорее неприличным. Частное дело и есть частное дело.

По сравнению с семьями ирландцев, французов или любого славянского народа семейная жизнь англичан кажется очень «прохладной».

Разумеется, страсти прорываются наружу, ничего с ними не сделаешь. Шоком для Англии в 2005 году стало сообщение, что 11 процентов англичан родились не от титульных отцов.

Вообще-то автор открытия, Роберт Бэйкер, уверен, что нашел закономерность, общую для всего человечества. И писал он о всяческих странных, неожиданных желаниях, препятствующих строгой моногамии: вовсе не только у англичан[210].

Но его книгу – уже в XXI веке! – в Англии подвергли осторожному замалчиванию. И от того, что вскрылось нечто, о чем не говорят. И от того, что на их родном острове происходят «такие вещи». И от того, что отношение к измене в Британии отягощено не только общественным ханжеством. Континентальный европеец скорее посмеется над обманутым мужем – он не сумел стать опорой и основой, главным человеком в жизни женщины. Кто же он после этого?

Англичанин нахмурится… Обманутый муж потерпел в том, что имел все основания считать своей собственностью. Ему нанесен ущерб! До нашего времени обманутый муж имеет право предъявить любовнику денежный иск – за пользование его женой. И это не шутка. Не покушение автора на злую иронию… Такой закон действительно существует.

Из множества английских романистов только у Джона Брэйна главный герой узнает: его дочь, которую он очень любит, родилась от его лучшего друга[211].

Нельзя сказать, что в приключениях Шерлока Холмса совершенно обходятся эти особенности английской семьи. Есть тут и тайные браки, и внебрачные дети, хотя бы старший сын герцога Холдернесса. Но и в этой истории автор на стороне того, что установлено от века. Холдернесс расплачивается за любовь к простой женщине, которая, даже родив от него ребенка, отказалась выйти за него замуж, чтобы не повредить репутации почтеннейшего герцога.

А если бы они все же вступили в официальный брак? У Дойля брак практически всегда неудачен, если человек верхнего класса женится на простой девушке. Не только в «Приключениях Шерлока Холмса», но и во всех остальных его романах и рассказах. Хотя бы в том, где леди Маннеринг убивает лорда Маннеринга…

Ведь лорд женился на певичке, влюбленной в другого человека! В человека ее круга. А развестись не хочет, «Потому что скрытое несчастье лучше публичного позора. Потому что легче страдать от ошибки, чем признать ее. И еще потому, что мне нравится держать вас в поле зрения и знать, что вы не можете вернуться к нему…

– Вы негодяй! Трусливый негодяй!

– Да, да, миледи. Я знаю ваше тайное желание, но оно никогда не сбудется, пока я жив, а если это произойдет после моей смерти, то уж я позабочусь, чтобы вы ушли к нему нищей. Вы с вашим дорогим Эдвардом никогда не будете иметь удовольствия расточать мои деньги, имейте это в виду, миледи»[212].

Мораль ясна – нечего нарушать общественные установки. У Дойля не рассказано ни одной истории про то, как лорд взял в жены уличную продавщицу цветов и они счастливо прожили пятьдесят лет. Видимо, история Золушки слишком уж фантастична для британцев эпохи Ватсона и Холмса. Дойль рассказывает сказки другого рода… Более реалистичные.

В «Приключениях Шерлока Холмса» брак не особенно счастливый, если супруг с бешеным темпераментом жесток с женой. А это ведь едва ли не массовое, по крайней мере – очень типичное, явление. В 18 из 60 произведений о Шерлоке Холмсе есть семьи. Семь из них несчастливы именно по этой причине. В трети случаев!

Но намного чаще Дойль описывает счастливый любовный брак. По крайней мере, таковы почти все браки людей среднего класса. Это типично не только для «Приключений Шерлока Холмса»! Таковы «Любящее сердце» и «Успехи дипломатии»[213]. Да и во многих других произведениях Дойля выведены любящие супруги.

Да не поймет меня читатель, что все браки в викторианскую эпоху непременно несчастливы и что, изображая хорошие браки, Дойль непременно рассказывает сказки.

Но чрезвычайно полезно изучить, на чем он делает акцент, в чем он видит истоки несчастий своих героев, а о чем осторожненько умалчивает. Эпоха видна не только из описаний, но ничуть не меньше – из умолчаний.

Культ домашних животных

Культ домашних животных развивался в Британии постепенно. В XVIII веке плата за посещение коллекции экзотических животных в лондонском Тауэре составляла либо полтора пенни, либо кошку или собаку на корм львам.

Сегодняшняя Британия чарует культом домашних любимцев. Чаще всего – собак и кошек. Повсюду на мокрых газонах гуляют люди с собачками. Собаки обычно не агрессивные, веселые и обнюхивают вас с самыми добрыми чувствами. Они не боятся людей, охотно общаются с ними. Белки пристают к посетителям парков, утки в пруду и не подумают уплыть от вас. Впервые видящий вас кот попытается о вас потереться.

И упаси вас Бог проявить к животным неуважение! Даже просто не проявить интереса… Животные – это невероятно значимо для англичанина. Если собака в доме британца оближет вам физиономию – радуйтесь. Ведь собаки, «как известно», умеют видеть хороших людей. Вот если англичанин пригласит вас в дом, а собака вас облает – англичане насторожатся.

Всеволод Овчинников рассказывает историю японского директора Би-би-си, который принимал у себя коллег-англичан. К его удивлению, отношения в результате не улучшились, а ухудшились. Оказалось: японец, устраивая одного из гостей, согнал с кресла… своего кота. Хорошо еще, что согнал своего кота, в своем доме. В гостях согнать кота с кресла «было бы просто кощунством»[214].

Рассказы о домашних животных, «собачьи истории» – классический жанр и беседы людей, и литературных произведений[215].

Рассказать англичанину про любимого кота или о проделках собаки – лучший способ войти к нему в доверие.

Причина этой маниакальной любви к животным проста и трагична: дефицит общения с людьми, в том числе с самыми близкими. Нет ничего нового в том, что природа человека нуждается в близости, любви, интимности. У китайцев дружба и отношения с детьми и внуками оказались окрашены чувствами, которые мы скорее считаем свойством отношений разнополых людей. «Закрыв» любовные отношения, китайцы перенесли эмоциональные стороны разнополой любви на отношения с коллегами, друзьями, между отцами и детьми, учителями и учениками – причем без всякой педерастии. Речь идет именно об эмоциональной стороне жизни.

Англичане объявили любовь видом душевного заболевания. Они изгнали эмоции из семьи. Их друзья – скорее приятели, если не знакомые. И эмоции сосредоточились на животных.

На кладбище животных можно прочитать надпись: «Спи спокойно, мой лучший и единственный друг». Делается страшно за людей, у которых собака или кошка были единственным другом на протяжении жизни.

Поистине, «чтобы познать англичан, видимо, лучше быть зоологом, чем психологом… Когда учителя ломают розги о спины школьников, им никто не говорит ни слова. Но если ударить собаку, которая вас укусила, можно оказаться в тюрьме»[216].

Юмор? Какой-то черный юмор. Потому что если вы ударите укусившую вас собаку, вы и правда рискуете попасть на скамью подсудимых.

Книги и передачи о животных чрезвычайно популярны в Англии. Общественные протесты против убийства новорожденных тюленят или истребления слонов в Африке, за бойкотирование боя быков в Испании и так далее, всегда получают освещение в прессе и собирают немалые деньги.

Этот культ домашнего зверья ярко проявляется в «Приключениях Шерлока Холмса». Причиняют вред животным не просто преступники, а только самые отвратительные, самые порочные типы. Как Юстас Брэкенстолл, который «однажды облил керосином и поджег собаку ее светлости».[217] Как можно жалеть о гибели столь чудовищного субъекта?!

Тренируется на спаниеле Карло отвратительный первый сын Роберта Фергюсона, который «слишком» любит отца и покойную маму[218]. Чудовищный Стэплтон-Баскервиль похищает кокера-спаниеля доктора Мортимера для пищи не менее чудовищной собаки Баскервилей[219].

В общем, только самый отвратительный человек может обидеть собачку. С людьми герои Дойля поступают куда более запросто.

Глава 9 О чем тем более не писал сэр Артур: страна ханжества и его последствий

Я тебя люблю, но на мой кошелек не рассчитывай.

Английская поговорка

Шерлок Холмс и викторианское повреждение нравов

Ни в одном рассказе о Шерлоке Холмсе нет ни одного эротического описания. Самая смелая сцена выглядит так: «Фергюсон стоял возле кровати, дыхание у него прерывалось, протянутые к жене руки дрожали.

– Теперь, Ватсон, я полагаю, нам пора удалиться со сцены, – шепнул мне Холмс. – Если вы возьмете не в меру преданную Долорес за один локоток, я возьму ее за другой. Ну-с, – продолжал он, когда дверь за нами закрылась, – я думаю, мы можем предоставить им самим улаживать свои отношения»[220].

И вообще, у невероятно продуктивного Дойля вышло примерно 150 романов и повестей, около тысячи рассказов, эссе и статей. В них во всех нет ни одного эротического описания. НИ ОДНОГО! И это очень типично для того, что называют викторианской культурой.

Заметим: культура Англии на протяжении веков оставалась довольно жизнерадостной. Например, в Англии XVII века был такой женский обычай: выпекать так называемый «cockle bread» для своих возлюбленных. Кусок теста прижимали к половым органам, чтобы на нем отпечатались все складки, а затем уже запекали. Считалось, что такой хлеб будет действовать на мужчину как афродизиак.

В Шотландии и говорили об интимном свободнее, чем в Англии, и вели себя куда решительнее. «Девушки в Шотландии мало изменились со времен Бернса»[221] – констатирует автор, выпустивший свою книгу в 1947 году. Со времен, когда было написано знаменитое:

  И какая нам забота, Если у межи Целовался с кем-то кто-то Вечером во ржи[222].  

Но это – в Шотландии. В Англии весь XIX век было иначе, и особенно к его концу. Мне не удалось найти автора этой «гениальной» формулы: «Леди не шевелится». В любом случае эта установка родилась сравнительно поздно, в XIX веке, в среде среднего класса. Аристократия относилась к «леди не шевелится» с иронией.

Судя по всему, доходящее до абсурда ханжество связано с событиями в королевской семье.

Счастливая и несчастная королева Виктория

Королева Виктория (1819–1901) не должна была править… Она унаследовала престол в 18 лет, так как все три старших брата ее отца умерли, мужского наследника не стало. Она не была желанным ребенком: принц Эдуард, четвертый сын психически больного короля Георга III, был вынужден жениться, чтобы обеспечить наследника престола. Его женили на дочке герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского Франца, на Виктории, вдовствовавшей княгине Лейнингенской (1786–1861).

До жены ему не было никакого дела, а рождение дочери, не сына, вызвало у принца Эдуарда откровенное раздражение. Эдуард умер от пневмонии за шесть дней до смерти отца, и через восемь месяцев после рождения дочери. Назвали ее Викторией, в честь матери, и Александриной – в честь крестного отца, императора Российской империи Александра I.

Матери Виктория Александрита была не нужна в той же степени, что и отцу. Единственным близким для Виктории человеком стал некий сэр Джон Понсонби Конрой (21 октября 1786 – 2 марта 1854) – шталмейстер принца Эдуарда.

Теперь этот напыщенный дурак стал любовником безутешной вдовы и разработал особую систему воспитания наследницы престола: так называемую Кенсингтонскую систему. По этой мелочной, изматывающей и строгой системе надлежало раз и навсегда сломать принцессу Викторию, ослабить волю, сделать Викторию полностью зависимой от старших и после того, как она сядет на трон.

А сесть она могла в любой момент!

Бабушка и дедушка Виктории умерли в 1820 году, а первый наследник – герцог Йоркский, умер в 1827 году. После смерти в 1830 году ее дяди Георга IV Виктория сделалась предполагаемой наследницей своего другого дяди, Вильгельма IV.

Одновременно с папой Виктории женились и его братцы. Но у герцога Йоркского не было детей, а у герцога Кларенса, потом Вильгельма IV, родились и очень быстро умерли две принцессы – в 1819 и 1820 годах. С 1819 года все принцы жили раздельно со своими женами, и к тому же их жены уже вышли из детородного возраста. А от размышлений о величии Британии дети почему-то не рождаются.

Джон Конрой изо всех сил старался продвинуть герцогиню Кентскую на роль регента… В акте о регентстве 1830 года специально указывалось, что герцогиня Кентская станет регентом, если к моменту смерти Вильгельма Виктория еще не достигнет совершеннолетия. Но король этого очень не хотел… В 1836 году в присутствии Виктории он заявил, что намерен дожить ее до 18-летия! Чтобы племянница села на престол без всяких регентов!

Джон Конрой не травил короля Вильгельма, но, судя по всему, очень хотел бы это сделать. Будущее он видел как правление своей любовницы, вдовствующей герцогини Кентской… А себя, соответственно, чем-то вроде неофициального короля.

Тут надо сказать: королева Виктория очень хорошо понимала, что является личностью исторической. С июля 1832 года до самой своей смерти она вела подробнейший дневник, записывая в день примерно 2500 слов. Набралось 122 тома!

Редактировать дневники начали еще при жизни королевы. Литературным душеприказчиком она оставила свою младшую дочь Беатрису (1857–1944). Беатриса готовила дневники матери к публикации, а одновременно… Сжигала оригиналы. Теперь уже невозможно определить, что же именно писала о том или ином королева Виктория.

По официальной версии, она описывала свое детство как «довольно тоскливое»[223]. Неофициально от нее слышали и более решительные выражения.

По Кенсингтонской системе Виктория не должна была встречаться с нежелательными людьми, в том числе не должна была появляться при дворе: там бывали внебрачные дети короля от актрисы Дороти Джордан (1761–1816). У Дороти родилось 10 детей, получивших фамилию Фицкларенс. Приставка «Фиц» пришла из Франции – традиционная приставка к фамилиям незаконнорожденных детей. После вступления на престол Вильгельм присвоил своему старшему сыну Джорджу титул графа Мунстера.

Герцогиня Кентская считала, что для нее оскорбительно встречаться с детьми «этой женщины». Раз так – пусть и Виктория с родственниками не встречается. Любовница бывшего шталмейстера своего отца, она очень решительно ограждала дочь от всякого неприличия. Виктория только в возрасте 13 лет обнаружила, что рождению котят и жеребят предшествуют половые акты.

Спала Виктория в одной спальне с матерью. В установленные часы она занималась с частными учителями, а в строго отведенное время могла поиграть с куклами и со своим любимым спаниэлем Дэшем.

Из детей она могла встречаться только с дочкой Конроя, тоже Викторией. В своих дневниках она называла ее «мисс Конрой». Дэша она ласково называла «милый маленький Дэш» и «дорогой Дэш», определяя его как «ближайшего компаньона» и «почти друга детства».

Переезжая в Букингемский дворец, Виктория больше всего переживала, как почувствует себя на новом месте Дэш. Дэш радовался жизни, весело лаял и орошал кустики в саду. Виктория быстро успокоилась. Двадцать восьмого июня 1838 года, сразу после коронации, Виктория сразу после завершения церемонии отправилась домой – купать Дэша.

Королеве подарили столько собак, что лорд Мельбурн шутил: Виктория скоро утонет в собаках. Их всегда было много… Когда королева умирала, рядом с королевой по ее последней просьбе, лежал любимый померанский шпиц Турри.

Несмотря на это, Дэш оставался самой любимой собачкой до своей смерти в 1840. На мраморном надгробии могилы Дэша в Виндзоре в Хоум-парке написано: «Здесь лежит ДЭШ, любимый спаниель Ее Величества королевы Виктории в свой десятый год. Его привязанность была без эгоизма. Его игривость была без злобы. Его верность была без обмана. Читатель, если ты хотел бы быть любимым и умереть оплакиваемым, бери пример с ДЭША».

В 1832, 1833, 1834 и 1835 годах герцогиня Кентская и ее любовник совершили несколько путешествий по Англии, везде показывая Викторию народу. Девочке эти путешествия не нравились, она вообще не привыкла встречаться с людьми, часто заболевала от обилия движений и впечатлений. Но ее встречали с энтузиазмом: она нравилась англичанам больше, чем король Вильгельм. Король изволил раздражаться. Их светлость герцогиня Кентская настаивала на путешествиях: пусть короля гложет ревность. О Виктории не думал никто.

В октябре 1835 года в Рамсгите Виктория заболела серьезной формой лихорадки. Конрой объявил болезнь Виктории притворством и заставлял больную девочку появляться на церемониях. Но поняв, что наследница и правда больна, любовники попытались заставить ее назначить Конроя своим личным секретарем. И после того мать и Конрой не раз пытались заставить Викторию ввести Конроя в число ближайших придворных. Девчонка с железным характером отказывала – даже тяжело больная.

Виктории исполнилось 18 лет 24 мая 1837 года, а в б часов утра 20 июня 1837 года ее разбудили: пришли архиепископ Кентерберийский и лорд Конингем. На картинах эти лица, встав на левое колено, провозглашают красиво одетую Викторию королевой Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии. В своих дневниках Виктория писала, что еле успела накинуть халат.

Первое, что сделала королева: велела Конрою немедленно оставить должность управляющего. Переехав в Букингемский дворец, Виктория отвела матери самые дальние комнаты в отдаленном крыле здания.

Когда она унаследовала трон, правительство возглавлял премьер-министр из партии вигов, Уильям Лэм, 2-й виконт Мельбурн (1779–1848). Судя по всему, бездетный вдовец искренне полюбил юную королеву и давал ей много полезных советов. Отношение королевы к лорду было почти что дочерним.

На парламентских выборах 1839 года виконт Мельбурн был выбран премьер-министром Великобритании на второй срок при серьезной поддержке королевы. Имя лорда Мельбурна было увековечено в названии нового города, основанного в заливе Порт-Филипп в 1837 году – крупнейшего тогда города Австралии, Мельбурна.

Окончательно он отошел от политики в 1841 году, но не раз встречался с королевой и после этого.

Вот к лорду Мельбурну и обратилась юная королева: как ей избавиться от матери?

– Для этого необходимо выйти замуж.

Если верить преданию, Виктория вскричала:

– Какой отвратительный путь!

Я верю преданию, но частично. Может быть, Виктория и кричала что-то в этом духе, но вряд ли искренне: еще в 1836 году ее дядя по матери, король Бельгии Леопольд, познакомил принцессу с герцогом Альбертом Саксен-Кобург-Готским. Мать Виктории и отец Альберта Эрнст I были родными братом и сестрой Леопольда. Вильгельм IV хотел другого брака Виктории: с Александром Нидерландским из Оранского дома. Сложность в том, что Александр Виктории не понравился, показался глуповатым. Вот про Альберта она была столь высокого мнения, что написала дядюшке Леопольду, «лучшему и добрейшему советчику», благодарила его «за перспективу великого счастья…в которое вы внесли свой вклад, дав мне, в лице дорогого Альберта… Он обладает всеми качествами, которые можно было желать, чтобы сделать меня совершенно счастливой. Он так чувствителен, и так добр, и так мил тоже. Он также имеет наиболее приятную и восхитительную наружность…»

В октябре 1839 года Альберт приезжает в Англию, в гости к уже королеве. Пятнадцатого октября, всего через пять дней после того, как Альберт приехал в Виндзор, королева предложила ему брак. Обряд совершился 10 февраля 1840 года. Но есть тут интересная деталь…

Двадцатилетняя королева заключила брачный контракт с обожаемым женихом, Альбертом Францем Августом Эммануилом Саксен-Кобург-Готским (1819–1861).

Этим договором сын генерала русской службы, участника наполеоновских войн был полностью отстранен от государственных дел. Он не мог принимать никаких политических решений. После смерти королевы он не мог наследовать престола. Для Альберта пришлось придумать специальное название: принц-консорт. Не король, а принц-консорт. Эдакий муж королевы, но недокороль.

Альберт, судя по всему, ничего против не имел.

Чаще всего в королевских семьях культурой занимались женщины… Но в этой семье правила одна королева Виктория! Принц-консорт посвятил свою жизнь поощрению культуры, науки, просвещения, улучшению нравственного и материального быта народа.

Приведем всего один пример. До середины XIX века рождественские елки ставились в Скандинавии, Голландии, Германии. В Британии традиционными символами были веточки омелы и остролиста. По инициативе принца Альберта в 1841 году в Виндзорском замке была установлена первая рождественская елка. В 1848 году в английской газете появилась фотография собравшейся вокруг елки королевской семьи, растиражированная вскоре в виде многочисленных открыток. Придворная мода быстро распространилась среди верхов, а затем и простого народа.

У правящей пары сложились самые лучезарные отношения. В дневниках Виктории есть и такие слова: «Лежать рядом с ним, в его объятиях, на его драгоценной груди и слышать, как он называет меня самыми нежными именами, так, как никто и никогда меня не называл, – невероятное блаженство!» И в другом месте: «Когда забрезжил рассвет и я увидела это прекрасное лицо рядом, это было самое большое счастье, невозможно даже описать его… О! Была ли хоть одна женщина так счастлива!»

О брачной ночи: «Я никогда, никогда не проводила такого вечера!!! Мой дорогой, дорогой, дорогой Альберт… Его большая любовь и привязанность дали мне чувство небесной любви и счастья, которое я никогда не надеялась почувствовать раньше! Он заключил меня в свои объятья, и мы целовали друг друга снова и снова! Его красота, его сладость и мягкость – как я могу когда-нибудь быть действительно благодарна за такого Мужа!.. Это был самый счастливый день в моей жизни»[224].

Конечно, эти слова из дневника редактировала их общая дочь… Но есть и другие свидетельства об очень теплых, даже скорее раскаленно-горячих отношениях этой пары. И не похоже, что чувства так уж остыли с ходом лет.

Порой супруги бурно ссорились, и принц Альберт уходил в свою комнату… То есть в смысле его величество удалялось в свои покои. Виктория отчаянно стучалась.

– Кто там?

– Королева Великобритании!

– Принц-консорт не желает вас видеть.

Опять стук.

– Кто там?!

– Твоя жена.

– Входи.

Принц имел огромное влияние на королеву. После нескольких скандалов она рассталась даже со своей старой гувернанткой Луизой Летцен. Эта добрая женщина была отрадой принцессы в годы кенсингтонской системы. Она имела большое влияние на Викторию и управляла ее личным хозяйством. Принц Альберт считал Луизу Летцен недостойной и некомпетентной. Виктория сопротивлялась, но в конце концов поступила так, как хочет супруг: отправила Летцен на пенсию и прервала с ней близкие отношения.

Возможно, принцем-консортом двигала ревность. Судя по всему, принц Альберт действительно очень любил жену. Дважды он закрывал собой Викторию от пуль убийцы.

Во время первой беременности Виктории в 1840 году, в первые месяцы после свадьбы, 18-летний Эдвард Оксфорд дважды стрелял из ружья, целясь в Викторию. Альберт рванулся, но сумасшедший не попал ни в кого.

Третьего июля 1842 года Джон Уильям Бин также попытался выстрелить в королеву из пистолета. Альберт опять закрыл собой жену. Пистолет оказался заряжен бумагой и табаком, но принц-консорт не мог этого знать.

В 1850 году на королеву напал еще один сумасшедший, бывший офицер Роберт Пэйт. Когда Виктория ехала в экипаже, Пэйт ударил ее тростью – сломалась шляпка, а на лбу Виктории остался здоровенный синяк. Самое трудное оказалось оттащить Альберта от Пэйта.

Понять принца-консорта не сложно: королевство королевством, а у него пытались убить жену! Но вел он себя весьма достойно.

После свадьбы Виктория сразу попросила мать переселиться в особняк на Белгрейв-сквер. Только в самые последние годы их отношения улучшились – во многом благодаря посредничеству и уговорам Альберта. Конрой оставался в окружении герцогини Кентской, но вот с ним-то Виктория никогда не встречалась. Впрочем, Альберт об этом ее и не просил.

В 1839 году у ближайшей фрейлины герцогини Кентской, Флоры Гастингс, начал расти живот. Виктория охотно поддерживала слухи, что она беременна от Конроя, и требовала медицинской экспертизы.

Экспертиза показала, что Гастингс – девственница. Конрой и вся семья Гастингс организовали кампанию в прессе, обвиняя королеву в распространении ложных слухов. В июле 1839 леди Флора умерла, при вскрытии была обнаружена опухоль в печени, которая и вызвала увеличение живота.

Во время этого скандала принц-консорт был на стороне королевы – хоть она и явно не права. Королеву освистывали, а Альберт публично выступал в ее защиту.

Викторианская мораль

Виктория сидела на троне 63 года семь месяцев и два дня. До своей правнучки Елизаветы II она была самым долгоправящим монархом в истории Британии. Викторианская эпоха – время промышленного, культурного, политического, научного и военного взлета Соединенного Королевства, время наибольшего расцвета Британской империи.

Виктория была очень и очень не глупа. Когда ее внучка Алиса засобиралась замуж за наследника российской короны, будущего Николая Второго, незадолго до свадьбы королева предупреждала: «Состояние России настолько плохое, что в любой момент там может случиться что-то страшное».

Не признак ограниченности…

Внучка бабушку не послушалась и стала российской императрицей Александрой Федоровной, зверски убитой большевиками в Екатеринбурге 17 июля 1918 года.

Одновременно время правления Виктории – эпоха расцвета чудовищной по своему ханжеству викторианской морали. С чем-чем, а с ханжеством в Британии всегда было очень хорошо. Но теперь, активно подражая королеве, Британия дошла до полного идиотизма.

Виктория была ростом 147 сантиметров и довольно болезненной. При этом Виктория нежно любила мужа и исправно рожала детей… Перероднившись через девятерых детей со всеми монархами Европы, она получила ироническое, но вместе с тем и уважительное прозвище Бабушка Европы. Но из сказанного вовсе не следует, что ей нравилось быть беременной, что интимные отношения она считала приличными, и что у нее не было самых дичайших предрассудков.

Королева терпеть не могла беременности, кормление грудью вызывало у нее отвращение, новорожденных детей она называла уродцами. Королева была крайне огорчена, когда ее старшая дочь, тоже Виктория, решила отказаться от кормилиц и кормить детей сама. Когда ее примеру последовала и вторая дочь, Алиса, Виктория вслух называла их коровами. Одну из молочных коров на ферме при дворе она демонстративно назвала Элис – то есть Алиса.

Есть основания полагать, что смерть принца-консорта ускорило непозволительное поведение их сына: во время армейских маневров в Ирландии он якобы спал с ирландской актрисой. Как было дело, до сих пор не очень ясно, но что факт – Альберт был потрясен и устроил настоящее семейное расследование.

В конце ноября 1861 года принц Альберт тяжело заболел, а 14 декабря 1861 – умер. Официально диагностировали тиф, но еще за два года до смерти Альберт страдал от болей в области желудка. Возможно, рак. Возможно, волнения по поводу ужасного поведения сына стали толчком для развития опухоли.

Ранняя смерть принца-консорта Альберта в возрасте 42 лет стала для Виктории трагедией, от которой она не оправилась до конца своих дней. Сыну она не простила: говорила, что муж умер из-за беспокойства по поводу романа принца и что он был «убит этим ужасным делом».

Королева Виктория до конца жизни ходила в черном. На публике Виктория старалась не появляться и редко бывала в Лондоне. Поэтому, помимо Бабушки Европы – прозвища скорее международного и для образованных, – в народе ее прозвали Виндзорской вдовой. Только через пять лет Виктория впервые после смерти мужа приняла участие в церемонии открытия парламента.

Жизнь продолжалась, как если бы Альберт был жив. Каждый вечер слуга клал на его постель пижаму, каждое утро приносил горячую воду для умывания, ставил свежие цветы в вазы, заводил часы, готовил чистый носовой платок… Ходил упорный слух, что королева связывается с духом Альберта во время спиритических сеансов.

Большинство и историков, и рядовых людей считают, что Виктория до конца своих дней сохраняла верность покойному Альберту. Так ли это, достоверно неизвестно.

В 1860-х годах Виктория сблизилась с шотландским слугой Джоном Брауном (1826–1883). В печати появились упорные слухи о романтических отношениях и даже тайной свадьбе между ними. У королевы появилось оскорбительное прозвище – Миссис Браун.

После смерти Брауна Виктория, к ужасу приближенных, начала работу над хвалебной биографией о покойном. Ее активно отговаривали: ведь публикация могла послужить подтверждением слухов о любовном романе с Брауном. Рукопись первоначального варианта биографии была уничтожена, но в начале 1884 года Виктория все-таки опубликовала «Страницы из журнала жизни в горной Шотландии», посвященные «преданному личному спутнику и верному другу Джону Брауну»[225].

В числе фаворитов королевы называли и индусского мусульманина Мухаммада Абдула Карима, известного еще под кличкой Мунши (1863–1909). В отличие от Джона Брауна, этот печально прославился тем, что все время выпрашивал награды, хлопотал о продвижении по службе своего отца, оставшегося в Индии. После смерти Виктории новый король Эдуард VII позволил Абдуле Кариму проститься с королевой, но после похорон выслал его обратно в Индию. Переписку между ним и королевой велел уничтожить. Все письменные документы, которые находились в Англии, тоже было уничтожены.

Собственно, об Абдуле Кариме до сих пор мало что известно, все сочинения историков базируются больше на сплетнях[226].

Возможно, эти люди и правда были не только друзьями королевы. Может быть, не были. Неизвестно. В любом случае, вся жизнь королевы Виктории в 1861–1901 годах, всю вторую половину ее жизни, были посвящены памяти Альберта. Это уже не слухи, это факт.

Согласно завещанию, Викторию на смертном одре облачили в белое платье и свадебную вуаль: она отправлялась к Альберту. Тоже факт.

Почувствовав, что умирает, королева произнесла:

– Как же вы теперь без меня…

И через некоторое время, вероятно уже не видя окружающих:

– Альберт, где же ты?! Я иду к тебе.

Что тут сказать? Мне приятно думать, что Виктория и Альберт встретились.

Если 40-летняя вдова и оказалась в чем-то виновата перед Альбертом, это вряд ли имеет значение… То есть Альберт пусть решает сам – это его жена, пусть он сам и разбирается с ее верностью-неверностью. Но вот для нас с Вами, любезный читатель, это никакого значения не имеет. Дело это не наше, нет никакого смысла изучать вопрос.

Королева Виктория вошла в историю как символ громадной империи, олицетворение величия и могущества Британии.

Еще она внесла в историю обаяние крупной личности.

Британцы всегда пытались подражать верхам своего общества и тем более королям. Подражать ТАКОЙ королеве хотелось особенно сильно.

Королева разделяла ханжеские установки своего общества. Но пока был Альберт, проявляла интерес к отношениям мужчин и женщин, допускала какие-то эмоциональные реакции, за которыми угадывалось интимное. После смерти Альберта королева сделалась как бы «внесексуальной». Ее поведение бесполого существа, ведущего крайне замкнутую жизнь, по-прежнему было образцом для верхнего и среднего классов.

Людям свойственно оказываться ортодоксальнее ортодоксов, а если проще – пытаться быть святее папы Римского. Викторианская мораль казалась неким излучением, исходящим от королевы Виктории. Символом империи, набором незыблемых моральных принципов, позволивших быть сильнее и лучше всех других людей на Земле.

Викторианская мораль

Считалось, что секс очень оскорбляет женщин, наносит им тяжелые психические травмы. Некий будущий священник всерьез скорбел, что вынужден будет жениться на любимой девушке и осквернить это чистое существо низкими зоологическими действиями.

Вообще всякая супружеская жизнь рассматривалась как нечто отвратительное и неприличное. «Почти любая разновидность секса в викторианскую эпоху приближалась к извращению в психоаналитическом смысле. Оборотной стороной викторианской чрезмерной самоуверенности было чувство уязвимости и вины, примешивавшее даже к обычному гетеросексуальному сношению…Элемент интеллектуального и морального мазохизма»[227].

Именно в эпоху правления Виктории и появилось классическое «леди не шевелится»!

В 1856 году парламент Империи, над которой никогда не заходит солнце, три дня выяснял: шевелится леди или не шевелится. Тогда у некого парламентария жена умерла во время полового акта, и он вынес проблему на публичное обсуждение.

Вердикт парламента, всерьез обсуждавшего «проблему»: «Леди не шевелится, но подает признаки жизни».

Верхи еще могли относиться к «леди не шевелится» с иронией.

Низы пели непристойные песни и плясали танцы, пугавшие образованный слой.

Что же касается среднего класса, тут ханжество зашкаливало. Считалось, что благовоспитанная дама не испытывает никаких сексуальных переживаний. Она должна была оставаться совершенно бесстрастной во время полового акта. Если оргазм и случался – следовало симулировать его полнейшее отсутствие.

Девиц полагалось ограждать от любых знаний о половой жизни. Бывали случаи, когда девицы сходили с ума в брачную ночь или наутро убегали к родителям.

Спать с мужем нужно было исключительно в рубашке. Специально для полового акта надевалась рубашка с вырезом на уровне низа живота. Период беременности считался таким неприличным, что женщина не показывалась на людях. О ней говорилось: «в интересном положении».

Женщинам и девушкам запрещалось выходить из дому одним. Считалась вполне допустимым, если дама путешествовала, сидя на соломе в вагоне-стойле вместе со своим конем, – предполагалось, что конь – благородное животное, оно сможет защитить хозяйку.

Называть руки и ноги иначе как конечностями было тоже очень неприлично. Даже ножки рояля полагалось облегать в ткань. Предложить за обедом женщине птичью ножку считалось грубостью.

Общественная мораль в Великобритании и ее колониях, да и во многих других странах Европы и Америки в XIX веке, не позволяла купаться или загорать на пляже, если их видели люди другого пола. Широкое распространение получили купальные машины – крытые повозки, перевозимые лошадьми с берега в водоем и обратно. Купальщик заходил в нее одетым, переодевался в купальник и сходил в воду по ступеням, причем так, чтобы никто не увидел его с берега. На популярных курортах для таких машин сооружали специальные рельсы, а кое-где их передвигали даже без лошадей с помощью паровых машин. Популярность купальных машин быстро сошла на нет в начале XX века, после разрешения смешанного купания на пляжах.

Книги авторов разного пола ставили на одну полку, только если они состояли в браке.

Окололитературное ханжество

В XIX веке описать половой акт было совершенно немыслимо. Впрочем, и в XX-м долгое время было не лучше.

Трудно поверить, но в Англии долгое время был запрещен роман одного из ведущих писателей XX века Давида Герберта Лоуренса (1885–1930), «Любовник леди Чаттерлей»[228].

Лоуренса объявили порнографом уже за то, что он придал английскому слову sex его современное значение – половые отношения. До него слово sex означало только «пол».

Роман «Любовник леди Чаттерлей» написан в 1928 году. Вся непристойность романа заключается в том, что леди, чей муж парализован после ранений на войне, сходится с его слугой, егерем в поместье. Непристойность? Но молодые люди всерьез собираются жить вместе. Откровенные сцены разочаруют любителей клубнички: они изображены вполне сдержанно. Но и эти сцены оскорбляли леди, которые не шевелятся, и даже их шевелящихся мужей. К тому же роман аристократки и… И кого?! Рабочего парня?! Как это неприлично!

Роман в Англии опубликовали только в 1960 году… А за год до издания, в 1959-м, парламент принял акт «О непристойных публикациях». По этому акту в суде Олд-Бели в 1960 году слушалось дело об издании романа Д. Г. Лоуренса.

– Неужели вы думаете, что вам захочется, чтобы эту книгу прочитала ваша жена или ваши слуги?! – вопрошал государственный обвинитель Мервин Гриффит-Джоунз.

Впрочем, право издавать и читать эту книгу удалось отстоять.

Вот «Мемуары женщины для утех» Джона Клеланда в 1964 году запретили.

Кое-что о медицине

Невежество всех, даже врачей, обо всем женском поражает. В конце XIX века нескольких дам лечили… от склонности к минету. Вылечили или нет – история умалчивает. Сочувствую и излечиваемым, и их мужьям, но Ватсон вполне мог участвовать в этой полемике.

В 1878 году «Британский медицинский журнал» приводит шестимесячную корреспонденцию – полемику о том, может ли менструирующая женщина своим прикосновением испортить ветчину. Испортить в самом прямом смысле слова: ветчина может протухнуть. Многие врачи не верили, что у женщин вообще возможен оргазм.

Женщина не могла раздеться в кабинете врача. Она показывала, где болит, на специальной кукле. Доктор Ватсон изучал пациенток именно таким способом.

Дойль не описывал участия своего героя в таких полемиках и не уточнял, как именно беседовала с ним пациентка. А ведь все сказанное – такая же часть жизни англичан в эпоху Ватсона и Холмса, как матерчатая кепка с козырьком или бекон, залитый яйцами, на завтрак.

Медицина вполне официально считала, что беременность на любой стадии полностью исключает половую жизнь. А ведь в 1871 году в английской семье среднего класса было в среднем шестеро детей. Сто семьдесят семь семей из тысячи имели по десять детей и больше.

Результат закономерен: феерическое развитие проституции и разного рода половых отклонений.

Страна массовой проституции

Многие мужчины считали, что используя проституток, они действуют на благо своих жен, давая им «отдохнуть». К тому же половая жизнь вообще опасна для здоровья. Чем слабее страсти, тем лучше для всех – и для мужчин, и для женщин.

Врачи всерьез утверждали, что половые сношения менее опасны, если они совершаются без «неконтролируемого возбуждения» – не слишком часто, спокойно и без всяких бурных эмоций. Конечно же, секс с проституткой, при котором не возникали ни любовь, ни страсть, «обычно считался вызывающим меньшие психические расстройства», чем секс с женой. А уж любимая жена – полная погибель мужчины.

По современным оценкам, в Большом Лондоне в 1840-х годах было около 50 тысяч проституток. К 1859 году (Ватсон и Холмс уже научились ходить) полиции было известно о 2828 борделях в Лондоне, а проституток насчитывали не менее 80 тысяч.

Среди этих дам были и «деловые женщины», накапливавшие таким способом капитал на домик или на пошивочную мастерскую. Были молодые вдовы или незамужние матери, шедшие на панель ради прокормления детей. Были сельские девушки, которые не могли найти другого занятия в Лондоне. Были лондонские портнихи и работницы табачных фабрик, вынужденные подрабатывать, чтобы хоть как-то прожить.

Пандемия проституции закономерно обернулась пандемией венерических заболеваний.

Долгое время британская медицина даже не знала, что гонорея и сифилис – это два разных заболевания: гонорея считалась ранней стадией сифилиса. Лечение было совершенно неэффективным. Многим пациентам, больным гонореей, говорили, что они уже здоровы, хотя на самом деле они еще могли заразить других. Кстати, инддусские врачи хотя бы осознали, что имеют дело с двумя совершенно различными заболеваниями, – на это индусам потребовалось всего 20 лет. Но индусы не были ханжами, у них не было запрета на изучение реальности, если она их не устраивает.

Законы об инфекционных заболеваниях 1864, 1866 и 1869 годов даже ухудшили положение дел… Мужчин по этим законам не обследовали – британские граждане, они имели право не соглашаться. Но по этим законам требовались регулярные обследования женщин, работавших в местах главного размещения военно-морских сил или в пределах 15 миль от любого города с крупным гарнизоном, кроме Лондона.

Чтобы составить списки проституток и заставить девушек обследоваться, полиция начала их регистрировать. С профессиональными проститутками и девушками из публичных домов проблем не было… Они даже стремились к обследованиям, опасаясь за собственное здоровье. Но полиция поневоле включала в списки и девушек, на которых показывали другие… Сколько разыгралось трагедий, трудно себе и представить. Зараженные венерическими болезнями уличные проститутки не могли ни заплатить за лечение, ни потерять свои доходы. Они скрывались и преспокойно занимались своим делом – больные.

Поправки к уголовному законодательству 1885 года объявили вне закона не саму проституцию, то есть получение денег за сексуальные услуги, а сводничество и содержание публичных домов. Теперь организованная проституция стала преступлением, и в результате ею стали заниматься преступники.

Девственные проститутки

Мужчины боялись заболеть и принести гонорею жене. К тому же ходил миф о том, что половое сношение с девственницей исцеляет болезнь. Результат – спрос на девственных проституток. Находились любители, уверявшие: это особое удовольствие! И правда: помимо разрядки – смесь агрессии, обладания и некоторого садизма.

В начале XIX века за девственницу в Лондоне назначалась цена в 100 фунтов стерлингов. К 1880-м годам эта цена упала до пяти фунтов.

Смелый публицист Уильям Стед в 1885 году в газете «Пэлл-Мэлл» опубликовал серию статей, под названием «Дань девушками в современном Вавилоне». Уточним, что Вавилоном в то время звали часть лондонского Вест-Энда, где были сосредоточены основные увеселительные заведения и процветала проституция.

Разоблачая торговлю белыми рабынями, Уильям Стед даже купил 13-летнюю девочку у матери за пять фунтов и вывез ее во Францию. Хотя он почти сразу передал девушку в Армию Спасения и не имел с ней сношений, беднягу посадили в тюрьму на три месяца. Своего рода месть – и со стороны торговцев, и со стороны ханжей. Но стало очевидным: торговля девственными проститутками в Лондоне стала хорошо организованным и доходным бизнесом. Некоторые бордели, специализировавшиеся на девственницах, находили их на конечных железнодорожных станциях, куда прибывали поезда из провинции. Все они находились в некотором удалении от других зданий и были оснащены хорошей звукоизоляцией (обычно слышимость в английских домах просто чудовищная). В некоторых борделях были врачи, которые удостоверяли девственность по требованию клиента.

Обычно убедить служанку или торговку расстаться с девственностью в обмен на золотую гинею было несложно. Несговорчивых девиц избивали, заставляли, продавали. Опытные же шлюхи имитировали потерю девственности: вставляли во влагалище клочок губки, смоченный кровью, которая выдавливалась в процессе полового акта, или вставляли туда маленький рыбий пузырь, наполненный кровью.

Впрочем, применялось и битое стекло, и пиявки. Влагалище же и сшивали, и использовали сильные вяжущие средства: пары уксуса, настои из желудей или терновых ягод. В некоторых борделях профессиональных «девственниц» «подправляли» по нескольку раз в неделю.

Детская проституция

В Лондоне детские публичные дома существовали еще в XVIII веке. Запрещалось «использование» девочек младше 14 лет, но в первой половине XIX появились 12-летние проститутки – в основном с окраин больших городов. Многих из них посылали на панель собственные родители, а братья охраняли и искали клиентов.

Первая феминистка, получившая публичное признание, Джозефина Батлер (1828–1906), основательница Национальной ассоциации женщин, полагала: действует двойной стандарт, а проституция существует исключительно в пользу мужчин.

В 1869 году Батлер заявила, что из девяти проституток одного крупного английского портового города, «как показали последние изыскания, полторы тысячи были младше 15 лет, а треть от этого числа – младше 13 лет». Батлер преследовали, забрасывая коровьим навозом, рассыпали кайенский перец в комнате, где она должна была выступать, печатали клеветнически статьи… Общество бешено сопротивлялось борьбе с проституцией, в том числе с детской.

С 1885 года усилиями таких, как Д. Батлер, возраст согласия подняли с 12 до 16 лет, а похищение девушек младше 18 стали трактовать как преступление. Несомненно, Англия сделала шаг в сторону большей цивилизованности… Но ведь именно в это самое время немало детей продолжали работать по 10–12 часов в сутки, умирали от голода и болезней.

Кто скажет, чья судьба оказывалась тяжелее и страшнее?

Джек-потрошитель

Во второй половине 1888 года в Уайтчепеле и прилегающих районах Лондона действовал серийный убийца. Он убил от пяти до 15 проституток, которым перерезал горло очень острым инструментом, а потом потрошил. С сентября по октябрь 1888 года различные редакции газет и Скотланд-Ярд получили много писем, якобы написанных убийцей. Одно из писем прислали вместе с половиной почки, извлеченной из жертвы. Письмо гласит: «Из ада. Мистер Ласк, сэр. Я посылаю Вам половину почки, которую я взял у одной из женщин и сохранил для вас. Вторую половину я зажарил и съел, она была прелестной на вкус. Я пошлю Вам окровавленный нож, которым вырезал ее, если Вы подождете дольше. Попробуйте остановить меня, мистер Ласк».

У других жертв вырезался клитор.

Само прозвище Джек-потрошитель взято из очередного письма… Всего же писем от Джека-потрошителя получены сотни. Большая часть их – явная фальсификация. Возможно, фальсифицированы все, подлинных писем от Джека-потрошителя не существует. Чаще всего считают подлинными четыре или пять.

Джек-потрошитель исчез так же внезапно, как и появился. Кто это был, до сих пор совершенно не известно. В рассуждения и догадки, кто бы это мог быть, в эпоху Ватсона и Холмса оказались втянуты буквально тысячи людей. Миллионы следили за событиями.

Предположений о личности убийцы – до сотни. Кроме десятков казненных за другие убийства обитателей лондонского дна, называли и сумасшедшего парикмахера – русско-польского еврея, эмигранта Арона Косминского, и немецкого эмигранта Карла Файгенбаума. Думали, что Джек – это Элизабет Уильямс, бесплодная жена королевского врача Джона Уильямса, который спал с одной из жертв Потрошителя.

Конечно же, подозревали врачей – слишком уж ловко и быстро разделывал жертв Потрошитель. Так что и доктора Ватсона можно включить в список подозреваемых.

Естественно, уже в XIX веке Джека-потрошителя искали в числе джентльменов.

Журналисты мрачно намекали на тех лордов, которые им нравились меньше других или за обвинения которых им приплатили другие лорды. Называли даже внука королевы Виктории, старшего сына Эдуарда, принца Уэльского. Принц Альберт Виктор, герцог Кларенс и Эвондейл (1864–1892) занимал второе место в порядке наследования после отца. Весьма эксцентричный, Виктор Альберт вызывал немало сомнений в своей психической адекватности.

В июне 1889 года полиция накрыла гомосексуальный бордель по адресу Кливленд-стрит, 19. В числе завсегдатаев оказались лорд Артур Сомерсет, шталмейстер принца Уэлльского, сын герцога Графтона, граф Юстон. Называли и Альберта Виктора… Доказать это уже невозможно: скандал, бросавший тень на королевский двор, постарались побыстрее замять. Владелец заведения Хэммонд вместе с лордом Сомерсетом бежал на континент.

Характерна реакция британской публики: она стала считать гомосексуальность неким аристократическим пороком. Юноши из низшего класса служат удовлетворению эдаких высших потребностей… Ка-акие возвышенные отношения!

Судя по всему, Виктор Альберт и правда был личностью странной и неприятной. Но во время совершения всех убийств Джека-потрошителя он находился не в Лондоне…

Джека-потрошителя ищут до сих пор. В англоязычных странах писателей, историков и детективов-любителей, ловящих неуловимого Джека, называют «рипперологами» – от ripper. В России появился термин «потрошителеведы». В общем, одна давно помершая сволочь уже больше 100 лет не дает спать тысячам и тысячам людей[229].

Сообщается, что Джеком-потрошителем был британский художник Уолтер Сикерт (1860–1942) с его не особенно здоровым творчеством.

Рассказывают, что Джеком-потрошителем был Льюис Кэролл.

Как справедливо замечает русско-польско-британский исследователь, теле- и радиожурналист Максим Якубовский, «достаточно умелый исследователь может собрать доказательства того, что Джеком-потрошителем была королева Виктория или Марк Твен»[230].

Если хочется развлечься, можно изобразить в роли Джека-потрошителя и доктора Ватсона, и мистера Холмса. Почему нет?

Но вот что самое интересное: грандиозный скандал вокруг Потрошителя абсолютно никак не отражен в творчестве Дойля. ВООБЩЕ.

До сих пор единственное столкновение Холмса с Джеком-Потрошителем – компьютерная игра «Шерлок Холмс против Джека-потрошителя», созданная в 2009 году. В ней «Джеку-потрошителю можно противостоять в режимах от первого и третьего лица. В первом случае за перемещения героя отвечает система click&hold (нажать левую кнопку мыши и удерживать ее – персонаж последует за направлением курсора). Во втором работает система click&point (указать на нужное место и кликнуть по нему). Чтобы переключиться на бег, дважды нажимают левую кнопку мыши. Переключение между видом от первого и третьего лица происходит по клику колеса мышки или по нажатию соответствующей кнопки в правом нижнем углу экрана»[231].

У самого же сэра Артура в июне 1888 года Холмс занимается раскрытием тайны Боскомской долины. В марте 1890-го – тайной поместья «Медные буки». Почему же Холмса не позвали расследовать такое громкое дело?! Как он сам упустил такую возможность?!

Ответов может быть три:

1. Сэра Артура совершенно не интересовал реальный преступный мир Англии и вообще вся общественная жизнь. Реальный мир сам по себе, а он— сам по себе.

2. Сэр Артур создавал только тот мир, который интересен его читателю. А Джек-потрошитель его читателям был совершенно не интересен.

3. Описание борьбы Шерлока Холмса с Джеком-потрошителем заставило бы описывать реалии, которых сэр Артур совершенно не хотел касаться.

Первые две версии категорически неверны. Сэр Артур живо интересовался всем происходящим вокруг. Другой вопрос, что демонические собаки и феи интересовали сэра Артура намного больше, чем проститутки, вырезанные у них почки, расследования в трущобах Уайтчепела и копания в чьей-то больной психике.

Среди читателей, вероятно, многие охотно почитали бы и про Джека-потрошителя. Некоторые из них с одинаковым интересом читали бы и про Потрошителя, и про Мориарти, другие все же предпочитали в большей степени одного из них…

Выбор сэра Артура заставлял его терять читателей, которым интересен Джек-потрошитель и притом совсем не интересен профессор Мориарти. Но… Сэр Артур Конан Дойль не хотел пачкаться ни делами лондонского дна, ни проститутками и их клиентами. Не хотел открывать Джека-потрошителя ни в неком лорде, ни в профессоре Оксфорда. Наверное, сам Джек-потрошитель, кто бы он ни был, вызывал у Дойля некоторое отвращение: существо мелкое и гадкое. У него ведь и Мориарти совершает преступления намного более «благородные». Ограбления и убийства – причем убийства сильных, часто вооруженных мужчин – все же совсем не то, что убийства и расчленения продажных девок на заплеванном тротуаре, под унылым лондонским дригглом.

Есть охота на тигра, а есть ловля крыс. Ловить крыс тоже приходится, как и травить клопов, но сэр Артур заниматься этим не хотел. В молодости он охотился на китов. В зрелости описывал людей, ловящих полковника Морана.

Он писал для тех читателей, которые делали аналогичные выборы.

Глава 10 Ватсон, Холмс и низшие классы общества

– Вы удостоились чести попасть в высшее общество, мистер Томас Спринт! – сказал он.

Боксер провел рукой по своему избитому лицу.

– Знаете, мистер Кордери, – сказал он, – меня вполне устраивает и низшее общество[232].

Сэр Артур Конан Дойль

Двести лет, при жизни восьми поколений, Британия была мастерской мира. Шестьдесят процентов мужского населения работали на производстве. Это был мир рабочих предместий городов, промышленных гигантов типа Манчестера и Бирмингема. Мы очень плохо представляем этот огромный мир – промышленную половину Англии.

Англия, о которой знают в России, – это страна аристократии, буржуазии или среднего класса. Аристократов Дойля и Гейнсборо, мелкого дворянчика Киплинга, буржуев Голсуорси и Стюарт, интеллигентов Диккенса и Киттса, поповичей Уоррена и Дарвина.

В этой знакомой Англии есть и выходцы из пролетариата: вроде сына батрака Джеймса Кука, сыновей рабочих Оуэна и Фарадея. Но все это именно что выходцы.

Они и интересны нам потому, что стали адмиралами, первооткрывателями, предпринимателями, учеными… Средним классом. А кому интересны, прошу извинить за выражение, пролетарии? Эта Англия пролетариев известна мало именно потому, что никому не интересна, ее люди сливаются в общую невыразительную массу. А она ведь была, эта масса.

Низший класс британского общества, примерно 30 миллионов человеческих существ в 1900 году, тоже подразделяется на три слоя.

Низший высший класс включал средне- и малоквалифицированных рабочих, занятых в массовом производстве, на местных фабриках, продавцов. Эти люди не имели высшего образования, работали в основном руками. Водители кебов – тоже низший высший класс.

Эти люди пили избыточно много крепких напитков. Досуг в основном пассивный: скачки, карты, посещение кабаков и так далее. Если будут читать, то вряд ли хорошие книги – они им мало понятны. Любовные романы? Не «Джейн Эйр», а «Чувствительные приключения Сары Хакерзак». Если газеты – то не «Тайме», разумеется, а скорее некий «желтый листок».

Низший средний класс – рабочие без квалификации, обслуга на уровне портье, официантов, носильщиков, прислуга. Они плохо владели даже родным языком, их интересы и развлечения грубы и примитивны. Они чаще всего малограмотны, читают мало, и уж конечно, не классику. Скорее желтую прессу, максимум – боевики того времени. Ведь помимо «Шерлока Холмса», детективов откровенно элитных, выходило масса историй про «Славного Бобби Андервуда», который ловит мелких жуликов на задворках города Лондона.

Низший низший класс точнее всего назвать дном, а если научно – андерклассом. Среди них много бывших заключенных, бродяг, алкоголиков. Они обитали на окраинах городов, часто в малопригодных для жилья помещениях, имели от силы начальное образование. Жили случайными заработками, благотворительностью, пособиями или прямым попрошайничеством.

Для них типичны не только примитивизм образа жизни, интересов и развлечений, но и комплекс неполноценности, истеричность и агрессивность на фоне нищеты и постоянно униженного положения.

Людей низшего высшего класса в Великобритании 1900 года – порядка семи миллионов человек. Низшего среднего класса – порядка 15 миллионов. На дне оказались до шести – восьми миллионов англичан и шотландцев. Цифры, конечно, примерные, но дающие общее представление: каждая из этих групп по численности практически равна всему среднему классу, а то и больше.

Эти примерно 30 миллионов человеческих существ почти не имеют перспектив изменить свое положение. Никаких социальных гарантий у них тоже нет.

Социальные гарантии

Собственно, Великая хартия вольностей требовала одного: пусть верховная власть даст гарантии подданным. Пусть пообещает, что не будет нарушать установившихся обычаев, будет учитывать интересы людей.

В XVII веке приняли еще «Хабеас корпус». Теперь любой англичанин имел гарантию того, что не будет арестован без серьезных оснований. Маловероятно, что даже явного преступника изобьют в полицейском участке.

Но и никаких обязательств со стороны общества и государства. Каждый предоставлен сам себе.

В середине XIX века появляются запреты на использование труда детей. С 1870 года государство делает обязательным начальное образование. Закон не выполняется – дети пролетариата работают, часто у них просто нет ботинок и приличной одежды, чтобы ходить в школу. Требование правительства ничего не гарантирует.

О женских правах просто не хочется рассказывать – право распоряжаться своей собственностью англичанки приобрели только в 1884 году. При этом ни в каких законах не говорилось, что женщинам надо платить ту же самую зарплату за тот же самый труд.

До самой середины XX века англичане имели поразительно мало социальных гарантий и почти не имели никакой защиты со стороны общества и государства.

Деталь, которая может показаться пустяком… Но музеи и библиотеки Англии работали по будним дням и закрывались вечером. Рабочие просто физически не могли бы туда попасть, из развлечений им оставался только кабак. И никого это не волновало.

Конечно же, никаких гарантий выплат даже при травмах на производстве. Тем более в случае серьезной болезни или по старости.

Образование низших классов

Как бы и где бы ни учились Ватсон и Холмс, это произошло ДО принятия законов о всеобщем обязательном образовании.

Вплоть до 1870 года образование продолжало оставаться частным делом. Богатые родители отправляли своих детей в платные публичные школы, в то время как другие могли использовать лишь то, что было по месту их проживания.

Согласно опросу 1841 года, 67 процентов мужчин и 51 процент женщин называли себя грамотными (по крайней мере, могли написать свое имя).

Первые неуверенные попытки государства поддерживать систему народного образования начались всего за 20 лет до появления на свет Ватсона и Холмса: в августе 1833 года парламент впервые утвердил ежегодные ассигнования на строительство и содержание школ для бедных на срок до 1870 года. Сразу же начались споры: кто должен давать на них деньги?

С 1839 года государственные субсидии на строительство и содержание школ должны были дополняться добровольными пожертвованиями организаций и частных лиц. Государство давало больше или меньше денег в зависимости от результатов инспекций.

Система правительственных субсидий, созданная в 1833 году, закончила действовать через 38 лет, 31 декабря 1870 года. Семнадцатого февраля 1870 года парламент начал рассматривать законопроект, составленный бывшим квакером, промышленником и филантропом Уильямом Эдвардом Форстером (1818–1886).

В 1870 году закон о начальном образовании предполагал обязательное посещение школы детьми с пяти до десяти лет. Если дети живут дальше, чем в полутора милях от школы, они должны учиться в частично финансируемых государством школах-интернатах. Но за обучение взималась плата.

Фактически обязательное начальное образование вводилось законом о начальном образовании 1880 года. Закон требовал обязательного посещения школ детьми в возрасте пяти – десяти лет: и мальчиками, и девочками.

На практике не все могли позволить себе такую роскошь, ведь до 1891 года обучение оставалось платным и стоило два пенса в неделю. Некоторые семьи не хотели платить и отправляли детей на заработки. Инспекционные проверки на дому выявляли, что дети не ходят в школу, и родителей штрафовали. Если наниматель не мог представить документа, что его работник младше 13 лет посещал школу, его тоже штрафовали. В общем, благородный по сути закон становился еще одним наказанием для бедных.

На деньги налогоплательщиков были построены тысячи новых зданий для школ, а семьи лишились дополнительного заработка, который приносили домой сыновья и дочери. Скорее налог, чем привилегия.

Что касается методов… Входя в класс, учитель клал на стол прут или ремень – чтобы всегда под рукой. В числе инструкций для учителей были и такие: «За стреляние шариками из промокашки, пропитанной чернилами. Наказание: поставить ученика на колени на полчаса на каменный пол, с руками за головой. Если он сядет на пятки или начнет наклоняться вперед или назад от неудобности позы, немедленно заставить его выпрямиться».

Если учесть, что 70 процентов учителей были женщины, а наказывали они и мальчиков, инструкцию можно рассматривать как отличное пособие для воспитания садомазохизма – и учителей, и учеников.

Ученикам тоже давались письменные инструкции в специальном «Правиле для учеников»: «Рано ложитесь спать перед школой, иначе за зевоту в классе вы будете наказаны». «Хорошенько мойтесь перед уроками, иначе грязные, неопрятные, почесывавшиеся ежеминутно дети будут отосланы домой». «Есть перед школой. Пустой желудок мешает занятиям, как и пустая голова». «Не опаздывать. Быть строго в 9 00, иначе не будете допущены до уроков».

Конечно же, от учеников требовали и посещения воскресной школы. Вот чудесный, ну очень английский рассказ: «Каждый понедельник священник приходил к нам в класс и спрашивал, кто из нас пропустил воскресную школу? Я и моя сестра всегда пропускали ее, потому что воскресенье был день, когда мы с мамой стирали одежду и белье на всю нашу семью. Стирки накапливалось очень много. Поэтому каждую неделю мы признавались, что пропускали церковь в выходной, и в понедельник нас наказывали ремнем.

Мы стеснялись объяснить, почему мы не могли прийти. Однажды священник спросил меня: "Разве ты не знаешь, что Господь любит тебя и хочет видеть в своем доме в воскресенье?"

Я ответила: "Если он нас любит, то почему тогда в понедельник нас наказывают ремнем?"

Не помню, что священник ответил, но меня наказали еще сильнее!»

Конечно же, священник прав: нельзя же было допускать подобное вольнодумство?! Что особенно интересно: с каким сердцем мама отпускала в школу дочерей, зная – понедельник станет для них временем порки? Или не имела ничего против?

С 1891 года по закону о бесплатном образовании государство приняло на себя оплату обучения в размере до 10 шиллингов в неделю на ученика.

В 1893 вступил в силу закон о начальном образовании и обязательном посещении школы. По этому закону минимальный возраст выпускников школ был увеличен до 11 лет, а поправка 1899-го увеличила минимальный возраст выпускников школ до 12 лет. С 1902 года эта планка была поднята до 13 лет.

«В 1893 году в Англии и Уэльсе при населении в 29731100 человек, существовало 19577 школ, рассчитанных на 5762617 учащихся, которые ежедневно посещали в среднем 4 100 030 учащихся.

Помимо них, работало еще 1 604 вечерние школы.

В Шотландии (населением в 4093959 душ) работало 3004 школы, рассчитанные на 737797 учащихся. Их ежедневно посещали в среднем около 542851 учеников»[233].

В апреле 1900 года в системе школьного образования вводились школы второй ступени, которые предоставляли образование с 10 до 15-летнего возраста.

По закону об образовании 1902 года, или закону лорда Бальфура, на смену школьным советам пришли государственные органы системы образования – они действуют и по настоящее время.

Закон об образовании 1918 года, или закон Герберта Фишера, сделал образование до 14 лет обязательным и возложил поддержание средних школ на государство. По этому закону многие высшие начальные школы и обеспеченные грамматические школы стали частью единой системы: окончил начальную – переходи в среднюю. На практике большинство детей не переходили в средние школы, а уходили работать после 14 лет.

Фишер предполагал постепенное введение обязательное обучение для всех детей до 18 лет. Первая мировая война заставило отложить это начинание. Закон Фишера вступил в силу специальным актом, принятым в 1921 году.

В 1947 году минимальный возраст завершения обязательного образования был установлен в 15 лет. «Закон Баттлера» 1944 года также рекомендовал обязательное дополнительное образование до 18 лет. Но эта рекомендация не была введена в тяжелое послевоенное время. Только с 1972 года ребенок британских родителей должен учиться не до 15, а до 16 лет.

На глазах Ватсона и Холмса низший класс начал получать хотя бы начальное образование. Среди их сверстников из низшего класса, начавших жизнь в 1850-е годы, половина оставалась неграмотными.

В 1900 году до 80 процентов молодежи (младше 35 лет) хотя бы теоретически могли прочитать «Рассказы о Шерлоке Холмсе», но среди 50-60-летних – чуть больше половины. В 1910 году «Шерлока Холмса» могли прочитать почти все граждане Соединенного Королевства младше 35 лет.

Правда, есть данные: до настоящего времени 15 процентов англичан функционально неграмотны. То есть прочитать вывеску магазина они могут, а вот книгу любой степени сложности – не могут. Правда ли это – не знаю.

Общественный лифт

На протяжении веков простолюдин в Англии не мог сделать буквально ничего, чтобы подняться по общественной лестнице.

Начать зарабатывать больше? Но для этого нужен хотя бы небольшой капитал.

Изобретать, пойти в мастера или техники? Нужно уж по крайней мере быть грамотным, иметь хотя бы начальное образование.

Образование, как мы видим, тоже никакого лифта не дает. Окончив начальную и даже среднюю школу, вы не попадете ни в Оксфордский, ни в Кембриджский университет. Это уж никак не для рабочих и тоже зависит от денег. Чем больше денег – тем престижнее колледж, на который вы (а вернее, ваш сын) может претендовать. Герберт Уэллс хорошо описал, какое разное отношение ждет студентов, чьи родители платят за обучение, и учащихся по грантам или за счет университета. Герой его рассказа, Вильям Хилл, «был сыном лендпортского сапожника, и ему посчастливилось получить государственную стипендию, случайно попавшую в распоряжение Лендпортского технического колледжа. Теперь он жил в Лондоне на двадцать один шиллинг в неделю и находил, что при должной бережливости этой суммы хватает не только на пропитание, но и на одежду (то есть изредка на целлулоидный воротничок), на чернила, иголки, нитки и тому подобные мелочи, необходимые городскому жителю. Он учился в Лондоне первый год и готовился к первой экзаменационной сессии, но его отец, старик с землистым лицом, так хвастался своим "сыном-профессором", что успел до смерти надоесть завсегдатаям всех лендпортских пивных»[234].

К тому же в самые престижные колледжи вас попросту никто не возьмет – это для аристократии, то есть для наследственных богачей.

Стать профессором Оксфорда? Для простого человека это почти невероятно, но, если вы и станете профессором, даже тогда вы вовсе не попадете «на самый верх». В самых престижных колледжах профессура будет пользоваться другими входами-выходами и идти в совсем другие пабы, чем их обеспеченные студенты. Это не люди «верхов», а высокооплачиваемая, привилегированная прислуга – вроде дворецких или старших кухарок.

Исключения – это джентльмены, ставшие профессорами. Сэр Артур Эванс (1851–1941), первооткрыватель минойской цивилизации на острове Крите, входил и выходил, сидел в пабах с другими джентльменами. Он был джентльмен по рождению.

Сделать карьеру в Церкви? На высшие должности всегда будут ставить джентльменов. Хорошо образованный священник из низов в лучшем случае станет сельским викарием.

Сделать карьеру в армии? Но в британской армии полковники сами оплачивали жизнь своего полка. В младшие офицеры простого человека еще могли возвести, но не в полковники же…

Бывают и исключения, но как-то больше в колониях. Герой одного из рассказов о Шерлоке Холмсе служит в «Роял Мэллоуз» – «прославленном ирландском полку британской армии. Он особенно отличился в Крымской войне и в Индии во время восстания сипаев, но и после всегда показывал себя с наилучшей стороны. До нынешнего понедельника он находился под командованием Джеймса Баркли – нашего славного ветерана. Он начинал с рядового, затем был произведен в офицерский чин за доблесть, проявленную в индийской кампании, а после назначен командующим полком, в котором когда-то служил простым солдатом.

Полковник Баркли женился, будучи еще сержантом. В девичестве его жену звали мисс Нэнси Девой; ее отец, старший сержант в отставке, служил в том же полку. Мне представляется, что офицерское окружение приняло не слишком благожелательно молодую пару (в то время они были очень молоды) из-за низкого происхождения Джеймса Баркли. Однако вскоре трения сгладились, и миссис Баркли, как я понимаю, стала весьма популярной фигурой среди офицерских жен, так же, как ее муж стал своим среди офицеров»[235].

Писатель Бернар Корнуелл (родился в 1944) создал целый цикл романов о стрелке Роберте Шарпе[236]. Действие разворачивается в самом конце XVIII – начале XIX веков. Выходец из простонародья, Шарп буквально мечтает о полковничьем чине. Он героичен, везуч, просто идеально предназначен для военной карьеры. Но офицеры-джентльмены бешено сопротивляются присвоению ему любого нового чина – выскочка…

Знаменитое исключение из правила, сын сельского батрака Джеймс Кук (1728–1779), всю жизнь подвергался травле джентльменов. Он стал адмиралом, но лорды из адмиралтейства не всегда предлагали ему присесть. Сын батрака может и постоять, пока с ним изволит говорить дворянин. Дети Кука карьеры не сделали – несмотря на несомненные способности.

Заслуги младшего современника и почти ученика Кука, Уильяма Блая (1754–1817) намного скромнее, но карьеру он сделал куда более ослепительную. Повсюду, где командовал Блай, почти неизбежно дело кончалось бунтом. Последняя его должность – губернатор Нового Южного Сиднея. Там тоже возник военный бунт, во время которого бежавшего и спрятавшегося Уильяма Блая извлекали из-под кровати. Но и после этого ему присвоено звание вице-адмирала. Джентльмен.

Стать известным художником или писателем? Но и это вряд ли выведет в верха общества. Конечно, если заработаешь очень много денег – твое положение в обществе изменится. Но и тогда во многом будешь важен не ты сам, а твое происхождение. В джентльмены выйдут твои внуки.

Артур Конан Дойль в высшее общество входил… Но это заработал приличные деньги представитель древнего рода. Дойль считал, что свой «Белый отряд» он пишет о своих предках.

Редьярд Киплинг в высший класс уже не входил. Разве что в высший низший класс.

Сын служанки, кухаркин сын Герберт Уэллс тем более не входил в верхушку своего общества. От силы в средний высший класс. Однажды некий джентльмен подчеркнуто вел себя в общении с ним, как с человеком нашего круга. Видимо, хотел проявить свою демократичность. Герберт Уэллс не оценил и по-купецки запустил в джентльмена котлетой.

Конечно, кому-то удавалось сделать карьеру. Какие-то буржуа выходили в дворяне, специалисты – в буржуа. Особенно много людей в XIX веке из рабочего класса превратились в специалистов или мелких предпринимателей, то есть вошли в средний класс. Но и они, первое поколение, еле ступили на новую ступеньку. К среднему классу будут принадлежать только их дети и внуки.

Для большинства англичан весь XIX век есть только один реальный шанс – уехать в колонии.

Обращение высших с низшими

С точки зрения хорошего общества, во всем виноваты… сами рабочие. Они хотят слишком многого. Они работают не так старательно и добросовестно, как следует. Они недостаточно честны. Они не умеют экономить и копить деньги. Восхитительная формула «бедный, но честный» появилась именно в Англии, в XVIII веке. Формула, предполагающая: всякий бедняк – непременно вор и мошенник.

Но самое главное – рабочие слишком быстро плодятся. Зачем им столько детей?!

Теория священника Томаса Роберта Мальтуса (1766–1834) проста: неконтролируемый рост народонаселения должен привести к голоду на Земле. Ведь средства производства растут в арифметической прогрессии, а население – в геометрической. Народонаселение ограничено средствами существования. А раз так, необходимо или воздержание, или катастрофы – войны голод, эпидемии.

Мальтус был неправ в главном. Уже в том, что рост народонаселения останавливается в городах и с ростом женских прав, с участием женщин в экономике и в общественной жизни. Просто в его эпоху этот процесс еле наметился, и Мальтус его не наблюдал.

Оценка роста населения тоже сделана им неверно: Мальтус учитывал прибывающих эмигрантов в общем числе растущего населения Англии. У него все время получалось, что рост происходит быстрее, чем в действительности.

Но в английском обществе теория Мальтуса считалась абсолютно верной. И предлагаемые им меры тоже нравились.

Вести войны? Мальтусу войны вести совершенно не хотелось. Вот против прививок он выступал очень последовательно, считая их нарушением воли Господней.

Воздержание? Но Мальтус, как и все его современники, считал меры по ограничению рождаемости делом крайне греховным. Бог дал детей? И нечего богохульничать, препятствовать зачатию и рождению!

Самым важным становятся моральные ограничения: увеличение возраста вступления в брак, строгое сексуальное воздержание до брака. Низы общества плодятся, потому что безнравственны. Они погрязли в нищете, ибо погрязли в пороке.

Вот! Читая Мальтуса, получаем «научное» подтверждение того, что рабочие сами виноваты.

Таковы же и все другие теории, а по их числу и зловредности Англия лидирует в мире.

Еще Томас Гоббс (1588–1679), задолго до Мальтуса и Дарвина, отмечал: многие процессы в обществе аналогичны тем, что происходят в животном мире.

Теория Чарльза Роберта Дарвина (1809–1882) намного более жестока и намного больше приложима к обществу людей, чем принято полагать.

Чарльз Дарвин утверждал, что природные законы действуют на человека так же, как и на весь остальной животный мир. Эти универсальные законы жизни природы сводятся к естественному отбору – то есть к выживанию сильнейших и приспособленнейших. Дарвин писал предельно ясно: «В недалеком будущем, возможно, уже через несколько сотен лет, цивилизованные расы целиком вытеснят или уничтожат все варварские расы в мире»[237].

Независимо от Дарвина, а потом и опираясь на его учение, множество теорий в Англии и США с 1870-х годов стремились применить естественный отбор и выживание сильнейшего к социологии и политике. Социальные дарвинисты, дети маниакально индивидуалистического общества, отрицали все ценности традиционного общества: солидарность, патернализм, помощь слабым… Как можно быть слабым и бедным?! Это неприлично. Слабые должны погибать как можно быстрее.

Самым ярким выразителем идей социал-дарвинизма стал Герберт Спесер (1820–1903), автор крылатого выражения «Выживает сильнейший!». Спенсер уверял: «Универсальный Закон природы: существо, недостаточно энергичное, чтобы бороться за свое существование, должно погибнуть».

Этот комплекс идей был популярен с середины – конца XIX века и до Второй мировой войны во всем мире… Но нигде он не был популярнее, чем в Англии! Согласно социал-дарвинизму, человек всегда стоит перед выбором: либо плыви, либо тони. Или, как выражался некий герой Горького: «Или всех грызи, или лежи в грязи».

Нищие – это слабые. Если люди низшего сорта перемрут – общество станет едва ли не идеальным.

Социал-дарвинисты так упивались гибелью низших рас и низших социальных типов, что совершенно не задумались: если низшие все перемрут, кто же будет работать на заводах?

Отношение высших классов к низшим очень ярко проявляется уже в организации кеба: кучер едет позади седоков. Джентльмены сидят внутри кабины, а кучера мочит дождь, сечет ветер.

Не менее ярко отношение к простолюдинам показывают телесные наказания в армии и на флоте.

Порки в армии и на флоте

Рассказ о порках, которым подвергался стрелок Шарп во время службы в Индии, можно отнести за счет фантазий современного писателя[238]. Но вот замечание уже не романиста, а серьезного историка: за весь рейс судна «Баунти» капитан Блай назначил «всего» 11 телесных наказаний с общим числом ударов 229: «невероятно низкая цифра в сравнении с тем, что делалось на других судах в конце восемнадцатого столетия»[239].

Внесем три уточнения.

1. Плавание «Баунти» началось 23 декабря 1787 года. Восстание произошло 28 апреля 1789 года. Менее чем за полтора года высечено 11 человек.

2. Пороли взрослых мужчин, которые находились в тяжелом, опасном плавании, выполняя важнейшее правительственное задание: привезти в Вест-Индию ростки хлебного дерева с острова Таити – для прокормления негров-рабов.

3. Пороли матросов девятихвостой плеткой. Традиционно плеть имеет девять хвостов: обычный канат расплетался на три пряди, каждая из которых расплеталась еще на три «хвоста». Плеть длиной около 70–75 сантиметров называли кошкой: все девять концов имели твердые наконечники, специальные узлы, а то и крючья на всех девяти концах. Каждый из 229 ударов, нанесенных матросам «Баунти», наносил по девять рваных ран.

Мне не удалось узнать имени гениального английского джентльмена, который осчастливил человечество этим чудесным изобретением, но в 1689 году адмиралтейство официально ввело кошку как главный инструмент поддержания дисциплины в английском флоте.

История плавания на «Баунти» вошла в легенды: 28 апреля 1789 года капитана «Баунти» и нескольких верных ему матросов посадили в шлюпку и отправили ко всем морским чертям. Шлюпка преодолела по открытому морю 6710 километров до голландских владений в Индонезии.

После мятежа у моряков не было выбора, кроме как скрываться: по законам смертной казнью карался не только мятеж, но даже отказ вступить в бой с мятежниками. Ставшиеся на Таити были пойманы специальной карательной экспедицией, в кандалах привезены в Англию – 14 человек в ящике длиной 5,4 метра на 3,3 метра – и повешены.

Более разумные преступники поселились на необитаемом острове Питкэрн. Потомки английских моряков и похищенных ими полинезийских женщин до сих пор живут на этом острове – 49 человек на 2014 год. Их убежище случайно обнаружил американский китобойный корабль в 1808 году. История восстания и жизнь беглецов на Питкэрне стала темой не менее 10 книг и б кинофильмов.

Случайность? Но российские мореплаватели начала XIX века хорошо знали: почти на каждом острове южных морей живут беглые британские матросы. При появлении паруса на горизонте они убегали вглубь острова – больше всего боялись, что их вернут в Англию. Известно несколько случаев, когда они нанимались на американские китобойные суда и поселялись в Соединенных Штатах, но на родину практически никогда не возвращались.

Капитан Иван Федорович Крузенштерн в своих записках приводит описание некого Робертса, который бежал на острове Нукухива в Маркизском архипелаге – после того, как у него осталось только семь зубов: остальные выбил капитан[240].

В Новой Зеландии были случаи, когда беглые английские матросы воевали против английских солдат и поселенцев вместе с туземцами.

В одной из маорийских деревень в 1854 году после штурма нашли еле передвигавшегося, полупарализованного старика – англичанин прожил в Новой Зеландии больше 40 лет. К нему отнеслись хорошо, считая захваченным матросом китобойного судна, и обещали вернуть в Англию. «Что угодно, только не в Англию!» – закричал старик, в ужасе закрывая руками лицо. Он уверял, что забыл свое английское имя, и называл себя Анару. Поздравим Анару – он умер в Новой Зеландии на руках внуков и правнуков. Дикарей? По крайней мере, они не сдали дедушку в работный дом.

Бывали случаи, когда британское общество охватывало нравственное и умственное просветление, оно начинало протестовать против порок солдат и матросов.

В 1846 году засекли насмерть солдата. Двадцатисемилетний рядовой гусар Фредерик Джон Уайт, конечно, поступил нехорошо: в пьяной драке ударил палкой своего сержанта. Построили 300 солдат, на их глазах дали преступнику 150 ударов плетью – той самой девятихвосткой. При этом десятеро солдат, в том числе четверо самых опытных, то есть ветеранов, грохнулись в обморок. Что надо было увидеть ветерану нескольких войн, чтобы свалиться в обморок, – это отдельный вопрос.

Вроде бы спина уже заживала, когда появились боли в сердце, и рядовой все-таки умер. Полковой врач признал смерть никак не связанной с поркой, но однополчане Уайта в этом «почему-то» усомнились… Предусмотрительный полковник тоже «почему-то» отобрал у солдат боевые патроны. Священник отказался хоронить солдата без вскрытия… Неужели тоже усомнился в причинах смерти?!

После же вскрытия был суд, и присяжные заседатели постановили:

«Вынося этот вердикт, суд не может удержаться от выражения своего ужаса и отвращения к тому, что в стране существуют законы или правила, допускающие применение к британским солдатам возмутительного наказания в виде порки; жюри умоляет каждого человека в этом королевстве не пожалеть сил на то, чтобы написать и отправить в законодательные органы петиции с требованием, в самой настоятельной форме, отмены любых законов, порядков и правил, которые допускают, что позорная практика порки остается пятном на человечестве и на добром имени народа этой страны».

Мнение присяжных опубликовала «Таймс». Пошел вал писем. Петиция, требующая отмены порки, поступила в палату лордов, которая 14 августа 1846 года обязала правительство серьезно обсудить этот вопрос. По совету военного министра герцога Веллингтона, максимальное количество плетей было уменьшено до пятидесяти.

О-о-о-о!!! Каков, однако, гуманизм… Применить к герцогу Веллингтону те же методы вразумления? Может и не подействовать: герцог учился в закрытой школе. Даже в Англии подростков пороли розгами, а не кошками, но необходимый опыт Веллингтон все же имел. Действительно: если секут герцога… Вы понимаете??!?!? ГЕРЦОГА!!!! То не жалеть же вонючих мужиков?!!?!?

Вот уже самый конец XIX века: один из расспрошенных Джеком Лондоном англичан, бывший военный моряк, рассказывает, как офицер изволил находиться в скверном расположении духа и мерзко обозвал мать рассказчика. Тот ударил офицера и в отчаянии бросился вместе с ним в море: надеялся утонуть вместе с офицером, чтобы все и кончилось. Обоих спасли. Моряка уволили без пенсии и выходного пособия, дали 50 плетей[241]

В 1904 году, уже после выхода книги Джека Лондона, вспыхнула публичная полемика между драматургом Джорджем Бернардом Шоу и вице-адмиралом Пенроузом Фитцджеральдом. Шоу считал, что пороть матросов на флоте не нужно.

Героический строитель империи закидал Шоу цитатами из «Притчей» Соломона. На это Шоу ответил, что как следует изучил биографию мудреца и выяснил: к концу жизни сам Соломон впал в идолопоклонство, а его хорошо выпоротый сын так и не смог сохранить отцовские земли. По мнению Бернарда Шоу, пример Соломона – лучший аргумент против телесных наказаний.

Пересмотрел ли адмирал свои семейные и служебные традиции, история умалчивает.

Сколько было рабочих?

Промышленный переворот XVIII века создал многомиллионный рабочий класс.

В 1800 году в Великобритании жило порядка двух миллионов рабочих. В 1850-м – порядка четырех миллионов, то есть почти половина работоспособных англичан и шотландцев.

Такое соотношение оказалось чрезвычайно стабильным.

В 1867 году, когда Ватсон и Холмс были подростками, в Англии и Уэльсе жило больше 50 тысяч семей высшего класса с доходом больше 1000 фунтов стерлингов в год, порядка двух миллионов семей среднего класса, с доходом от 100 до 1000 фунтов год. Низший класс с доходами меньше 100 фунтов в год исследователь того времени Бакстер поделил на квалифицированных рабочих (1123000 человек), полуквалифицированных рабочих (3891000) и сельскохозяйственных и неквалифицированных рабочих (2843000). Итак, 80 процентов британских семей – рабочие семьи?

Конечно, в действительности многие семьи с низким доходом вовсе не обязательно работают на производстве. Реально на производстве и в строительстве в Великобритании в 1860-1880-е годы работало порядка все тех же 50 процентов всего работоспособного населения. В 1900–1913 годах рабочих порядка 8 миллионов, то есть те же 50 процентов работоспособного населения.

Всю жизнь Ватсона и Холмса окружены морем рабочего люда. Правда, на их глазах положение рабочих продолжало меняться.

Мир пролетариата: недавнее прошлое

Весь XVIII век машины пока очень просты, даже примитивны. Нужна кучка техников, которые ремонтируют машины; организаторов, которые устраивают процесс производства; надзирателей, которые следят за основной массой рабочих и не дают им портить машины, оборудование, сырье и продукцию. Но этих – именно что кучка.

Основная масса рабочих может не иметь никакого образования, подготовки и квалификации. Рабочий в месяц получает не больше двух фунтов, и эту зарплату запрещено повышать.

В 1820-е годы стоимость машины в прядильной промышленности может превышать 100 фунтов. Стоимость продукции, которая производится на этой машине за год, составляет до 700 фунтов. Получается, что стоимость работника намного ниже, чем стоимость средств производства и продукции.

При этом рабочей силы – избыток. Никакого трудового законодательства нет. Законодательство, враждебное всем неимущим и малоимущим, действует. Работник не представляет вообще никакой реальной ценности.

Естественно, нет никаких определенных законодателем отпусков, декретных отпусков, оплаты лечения или компенсаций за потерю здоровья. Нет никаких письменных договоров с работником. То есть они могут быть – но на усмотрение фабриканта… Как он хочет.

Рынок труда? Но уходить с территории своего прихода запрещено всем, кто имеет доход меньше двух фунтов в месяц. Платить больше официально запрещено. Попытка уйти с фабрики – преступление. Тех, кто бежал, ловили и заковывали в цепи. Они носили свои цепи даже во время работы, в них и спали. До смерти.

Девушек-текстильщиц пороли за плохое поведение и за дерзость. Их заковывали в цепи, если подозревали в намерении бежать.

Рабочий день длился по 14–15 часов с перерывами на обед (час), завтрак и ужин (по полчаса). Работали шесть дней в неделю. Иногда рабочих кормили в специальных столовых. Как кормили, показывает такой факт: иногда они отнимали корм у хозяйских свиней.

Фактически рабочий прикреплен к месту проживания, он полностью зависит от того, возьмут ли его на работу именно здесь. Никакого рынка труда нет в помине.

В случае, если рабочему оторвет кисть руки, если он отравится красителями, состарится или просто тяжело заболеет, – все зависит от доброты и личного отношения к этому рабочему фабриканта.

Никаких общественных систем поддержки утративших трудоспособность тоже не существует. Церковный приход может дать бедняку пособие… Но с тем же успехом может и не давать. Если в приходе неимущих один или два на сотню прихожан, им можно позавидовать. Но если бедняков слишком много – увы.

У марксистов всегда получалось так, что все фабриканты – это мерзавцы и садисты, просто по своей гадостной природе. Разумеется, и богатые джентльмены, и управленцы на фабриках в большинстве своем были самыми обычными людьми – многие из них хорошими, и даже очень хорошими. Но давать рабочим «слишком много» означало проиграть конкуренцию.

До изобретения газового освещения в 1807 году рабочий день ограничивался временем естественного освещения. С появлением дешевых газовых горелок фабрики стали работать и в темное время суток. Появилось понятие вечерней смены и ночной смены.

В те времена половозрастная иерархия была чем-то сам собой разумеющимся. Меньше платить женщине или ребенку за тот же самый труд не считалось несправедливостью. Сначала женский труд стал широко использоваться в текстильной промышленности. При этом немногочисленные мужчины работали надзирателями и квалифицированными механиками, а женщины обслуживали прядильные и ткацкие станки. Их зарплата составляла не больше 60 процентов мужской.

На железоделательном производстве и в металлургии женщин было меньше, но и на рудниках среди рабочих, дробивших руду или носивших в отвал шлаки, было до 40 процентов женщин.

Заболевших и полностью изработавшихся просто выгоняли. Иногда – с грошовым пособием. Иногда – без. Беременные работали до самых родов и спустя неделю после рождения ребенка.

Детский труд известен с самого начала промышленного переворота, с 1760-х. Детям платили еще меньше – порядка 40–50 процентов зарплаты мужчин. К станкам ставили ящики или скамейки, чтобы маленький работник, чаще работница, мог доставать до рабочей части станка.

В 1839 году 46 процентов фабричных рабочих Великобритании не достигли 18-летнего возраста. По достижении 18 лет детей попросту увольняли и брали на их место других. Судьба этих людей на протяжении остальной (обычно не слишком долгой) жизни – безработица, пьянство, безделье, полная ненужность никому.

В горнорудной промышленности «бывают случаи, что дети начинают работать с 4-х лет, иногда с 5-ти, 6-ти, 7-ми и 8-ми лет в рудниках». Это кажется невероятным, но маленькие дети могли пролезать по очень узким ходам, где просто не поместились бы взрослые. Существовало даже производство ломиков и кирок, приспособленных для размеров крохотных работников, и соответствующих вагонеток.

В 1842 году парламентская комиссия обнаружила, что большая часть рудокопов не достигла и 13 лет. Они часто оставались в шахтах целую неделю, выходя на свет только в воскресенье. Женщины, девушки и дети перетаскивали уголь в вагончиках, ползая на коленях в сырых подземельях. Выбившись из сил, эти несчастные работали совершенно голые. Ребенок и даже взрослая женщина не могли бы работать пудлинговщиками или в цеху металлопроката. В этих отраслях промышленности лучше платили, там работали все же взрослые мужчины. Но и вокруг таких производств старались нанимать как можно больше женщин и детей, беспощадно экономя на зарплате.

Странное зрелище представляли собой рабочие поселки и рабочие кварталы городов Англии 1770-1840-х годов: полчища неприкаянных безработных мужиков, живущих на содержании жен и детей. Малолетним работникам, которые родились в 1830 году и успели поработать с шести – восьми лет, в 1870 было всего 40, а в год знакомства Холмса с Ватсоном – всего 51. Ватсон и Холмс могли встречаться и беседовать с ними.

С середины XIX века

С середины XIX века состав рабочего класса с середины XIX века начинает быстро изменяться. С 1842 года запрещен труд женщин и детей в шахтах. С 1847 года продолжительность рабочего дня женщин и детей ограничена 10 часами. Теперь женщины составляли меньшинство фабричных работников, хотя зарабатывали все же меньше. Мужская зарплата рассчитывалась так, чтобы работник мог содержать семью. Женская – как добавочная.

Вот три важнейших причины изменений.

Во-первых, станки становятся более сложными, работа на них требует все большей квалификации, грамотности, ответственности. Потребовалась более квалифицированная рабочая сила.

Во-вторых, стало легче уехать в колонии. Рабочая сила стала ценнее.

В-третьих, из колоний повезли дешевое продовольствие. Еще не разорившиеся фермеры разорялись… Но дешевая баранина из Австралии, пшеница и говядина из Аргентины, фрукты из Африки делали положение рядовых людей все лучше и лучше: рабочую силу стало дешевле кормить.

В 1909 году реальная заработная плата английского рабочего оказалась почти вдвое выше, чем в Бельгии, в полтора раза больше, чем во Франции и на треть выше, чем в Германии.

Но тут надо учитывать сразу три фактора….

Во-первых, низы общества во всей Европе до Первой мировой войны жили исключительно бедно. Если английские рабочие стали чуть богаче континентальных, то это – в рамках общей нищеты.

Во-вторых, не надо считать «среднюю температуру по больнице». Были рабочие, по уровню доходов вошедшие в средний класс. Были «люди бездны», чудовищно нищие и неприкаянные.

В-третьих, и к началу XX века «бездна» никуда не исчезла. Только если в начале XIX века в эту «бездну» рухнуло 90 процентов населения Англии, сто лет спустя, к началу XX, в ней оставалось «всего» 20 или 30 процентов населения.

По данным на 1902 год, «каждый четвертый лондонец умирает в благотворительном учреждении; из каждой тысячи населения Англии девятьсот тридцать девять человек умирают в бедности; восемь миллионов человек живут впроголодь и, наконец, двадцать миллионов не знают самых элементарных жизненных удобств»[242].

Для Ватсона и Холмса рабочие – какой-то неведомый им народ, почти как индусы, зулусы или китайцы. Они и внешне отличаются от рослых тощих джентльменов: меньше ростом, приземистые, плотно сложенные.

Вот у Джека Лондона появляется человек, считающий себя здоровяком: «Какой он нескладный, низкорослый! Землистое лицо, скрюченное потерявшее человеческое подобие тело, впалая грудь, согнутые от бесконечных часов изнурительной работы плечи, тяжело свисающая голова, словно ее не держит шея. Вот уж воистину здоровяк!

– Какого вы роста?

– Пять футов два дюйма[243] (то есть 157 сантиметров – примеч. Буровского А. М.)»[244]

Джек Лондон не выдумывает: есть и объективные сведения. По данным воинских присутствий, то есть призывных комиссий, средний рост призывников в России с 1870 года по 1915 год вырос на четыре и три десятых сантиметра, а вес – на пять килограммов.

Тогда как взрослый англичанин в 1880 году был на три – пять сантиметров ниже своего сверстника в 1800 году. «Обычная старшеклассница из современной Англии была бы на голову выше викторианского рабочего»[245].

Работные дома

Американец Джек Лондон подробно описывает «бездну». Англичанин Диккенс начал ее описывать, но быстро оставил, переключившись на сентиментальные сказки о людях среднего класса. Рабочие все равно книг не покупают и не читают, писать надо о тех, кто грамотен и платежеспособен. Дойль родился в 1859 году. Родившемуся в 1812 году Диккенсу он годится в поздние сыновья или в ранние внуки. Он не повторяет ошибки – вообще ничего не пишет о «бездне». Впрочем, он ее и не знал: Диккенс ведь описывал нищету Лондона по собственным впечатлениям. Дойль все же мальчик из среднего класса.

Но и живописания Джека Лондона и Диккенса – это не самое дно. Предел падения – это работные дома. Начали их строить еще с 1572 года на специальные налоги на содержание бедных. С этих пор все нищие старше 14 лет при первой поимке подвергаются бичеванию и клеймению, при второй – объявляются государственными преступниками, при третьей их казнят без пощады. Всех – в работные дома! Там нищие тоже должны работать под страхом телесного наказания. Содержание в работном доме – это и наказание, и средство исправления. Одновременно как бы и дом престарелых.

Этот закон с небольшими изменениями оставался в силе до 1814 года.

Более поздние поправки мало что изменяли. Высшие классы последовательно считали бедность какой-то неприличной болезнью. Они полагали, что «идеальный работный дом следует сделать "домом ужаса", а не приютом для бедных, где они получают обильную пищу, теплую и приличную одежду и где весьма мало работают»[246].

Идеальные работные дома и стали каторгой. В них ввергались те, кто преступно был беден или стар и при том имел неосторожность (или преступную наклонность?) пережить своих детей и внуков.

На ежедневное содержание заключенного полагался всего один пенс (тогда как смотритель получал 12 пенсов в день). Один из известных рецептов супа, придуманный не кем-нибудь, а попечителем работных домов, графом Румфордом: пять фунтов ячменя, пять фунтов кукурузы, на три пенса селедок, на один пенс соли, на один пенс уксуса, на два пенса перцу и зелени, итого на сумму 20,75 пенса, получается суп на 64 человека».

Уточним: на 64 человека – два килограмма ячменя, два килограмма кукурузы, а на три пенса селедки – это три фунта, один килограмм триста граммов. В концентрационных лагерях питались сытнее. Во время еды разговаривать запрещалось.

Режим понятный… Подъем в 6 утра. Перекличка (вдруг кто-то сбежит), молитва, завтрак. С 7 до 18 часов – работа, с часовым перерывом на обед. В 19 часов – ужин, ломтик хлеба и каша. В 20 часов – отбой, после которого общаться запрещалось.

Супругов содержали раздельно. Матерей здесь разлучали с детьми, которых они могли видеть только один час по субботам. Впрочем, маленькие дети жили в работных домах недолго. Они тоже работали лет с шести, а бывало, что и с четырех.

За всякий проступок полагались плети, только от смотрителя зависело число ударов.

Бывало, работные дома и закрывались. В 1845 году выяснилось: в работном доме города Андовера, в графстве Гэмпшир заключенные поедали кости собак и лошадей, которые должны были измельчать на удобрения.

В лазарете работного дома города Хаддерсфилда, графство Уэст-Йоркшир, больные по несколько дней лежали в одной кровати с умершим, в том числе с умершим от тифа. Белье не меняли месяца по два. Мало кто вышел из этого лазарета.

Но на место закрытых работных домов вскоре открывали новые – вряд ли намного лучше.

Работные дома – ужас англичан. Что угодно, но не работный дом!

Работные дома оставались частью быта Великобритании на протяжении всей жизни Ватсона и Холмса. Все изменилось, только когда они состарились. В 1909 году королевская комиссия рекомендовала вообще закрыть работные дома… Они официально никогда не были закрыты, но заведения для одиноких инвалидов и стариков с 1920-х уже не имеют ничего общего с прежними работными домами.

Как работал английский рабочий

Рабочий день законом 1833 года устанавливался в 12 часов. В 1820-1840-х годах рабочий день за вычетом трех перерывов для приема пищи (час на обед и по 20–30 минут на завтрак и ужин) длился 12–13 часов. В 1900-м – в среднем около 10 часов.

Что интересно: в Австралии в 1856 году впервые в мире принят закон о восьмичасовом рабочем дне и 48-часовой рабочей неделе для взрослых мужчин. Но это – в Австралии, где рабочей силы было мало и она очень ценилась.

В Британии же в 1833 году сообщалось, что «от чрезмерной работы люди умирают с удручающей быстротой; но места погибающих тотчас заполняются снова, и частая смена лиц не производит никакого изменения на сцене»[247]. Никто не запрещал сверхурочную работу. В 1847 году рабочие сами протестовали против сокращения рабочего дня до 11 часов – они боялись, что не смогут заработать на жизнь. Распространенной становилась работа и по воскресным дням, причем рабочего, который в воскресенье вскапывал огород или мастерил что-то в доме, могли крупно оштрафовать и даже посадить в тюрьму на срок до двух месяцев. Ведь Господь велел отдыхать в воскресенья!

В 1833 году в газете «Таймс» шла вполне серьезная полемика: должен ли верующий человек в воскресенье развлекаться, проводить этот день с семьей, непрерывно молиться или же пребывать в полнейшей неподвижности? Находились и сторонники того, что в воскресенье нельзя даже топить камин и вообще двигаться.

А тут кто-то вскапывает огород!

Но того же рабочего могли посадить в тюрьму и уж наверняка оштрафовать, если он отказывался работать в воскресенье.

С 1860 года рабочий день для взрослых мужчин все же ограничили восемью часами, запретили работу по воскресеньям. Причина вовсе не в том, что фабриканты и их ставленники в парламенте вдруг стали очень сердобольными людьми. Причина в том, что рабочая сила подорожала, стала квалифицированнее, а ее резервы иссякали. Еще в 1780-е годы в северные графства, на текстильные производства, ввезли до 30 тысяч «лишних» сельскохозяйственных рабочих.

Теперь не получится: «мужчины Уэст-Райдинга превратились в суконщиков для всего человечества… Здоровье рабочего населения было принесено в жертву, и в течение нескольких поколений раса совершенно выродилась бы, если бы не последовала реакция. Часы детского труда были ограничены…»[248].

Результат: в 1864 году в таком же отчете для парламента сообщается: «недавнее обследование графства Суссекс показало, что в округах этого графства, когда-то столь славившихся красотой мужчин и храбростью солдат, население выродилось в худосочную и захиревшую расу. В наиболее здоровых местностях, расположенных по обращенным к морю склонам холмов, лица детей так худы и бледны, как если бы эти дети жили в гнилой атмосфере какого-нибудь лондонского закоулка»[249].

Как видно, авторы отчета отлично знают: в лондонских закоулках не живут слишком долго. Они принимают массовую гибель соотечественников в трущобах просто как факт, не слишком волнуясь по этому поводу. Жаль, если вырождаются и умирают в сельском Суссексе – это уже серьезно. Это – не будет солдат.

Доход и расход

В 1860-е рабочий на производстве зарабатывал от 15 до 25 фунтов в год. Машинист паровоза— 50–60 фунтов.

Соотнести с доходами среднего класса нетрудно… Мадам Шарпентье далеко не богата – средний средний класс. Она не решается выгнать мистера Дреббера «с мистером Стэнджерсоном, его секретарем, судя по всему», хотя мистер Дреббер «вел себя грубо и развязно. В первый же вечер по приезде он в стельку напился. Признаться, после полудня его вообще редко видели трезвым. С прислугой он обращался фамильярно и допускал непростительные вольности. Но хуже всего то, что вскоре он стал позволять себе подобное и по отношению к моей дочери Алисе; слава Богу, что она по невинности своей не понимала, что означает манера, в какой мистер Дреббер неоднократно пытался говорить с ней. А однажды он дошел до того, что грубо схватил мою дочь и против ее воли поцеловал. Выходка была настолько безобразной, что даже собственный секретарь мистера Дреббера не сдержался и упрекнул его за поведение, не достойное настоящего мужчины.

– Но вы-то сами почему терпели все это? – спросил я. – Вы ведь в любой момент могли выставить его за дверь.

Мой вполне уместный вопрос вогнал мадам Шарпентье в краску.

– Видит Бог, мне хотелось сделать это с самого первого дня по его приезде, – сказала она. – Но слишком уж велико оказалось искушение. Они платили каждый по фунту в день – это четырнадцать фунтов в неделю, а ведь сезон сейчас мертвый. Я вдова, служба моего мальчика в военно-морском флоте недешево мне обходится. Признаюсь: я позарилась на деньги. Хотела сделать как лучше. Но последняя выходка постояльца переполнила чашу моего терпения, и я уведомила его, что отказываю ему от комнаты. Поэтому-то он и решил уехать»[250].

Четырнадцать фунтов в неделю… Годовой доход рабочего победнее, доход за три месяца каторжного труда представителя рабочей аристократии. Деньги среднего класса и низшего – словно бы разная валюта, эти доходы трудно даже просто сопоставить.

На первый взгляд, даже 20 или 50 фунтов – не так и мало: в 1850 – 1860-е годы за один фунт давали около десяти царских золотых рублей.

Двести рублей золотом в России выглядело бы достаточным годовым доходом для рабочего, 1000 рублей золотом – очень приличным. Среднегодовая заработная плата промышленных рабочих в Российской империи даже много позже, в 1897 году, составила 187 рублей, в 1900 году – 207 рублей, в 1908 году – 249,5 рубля, в 1913 году – 264 рубля.

Но по величине реальной заработной платы, с учетом разницы в уровне цен, в России получали больше немцев, англичан и французов. Единственно американские рабочие получали на 15 процентов больше россиян.

Большой город – особый образ жизни. Здесь не заведешь огород, покупать надо решительно все. В рабочих поселках тоже далеко не у всех была земля. Купить нужно каждую картофелину и каждый кочан капусты. А стоимость продуктов в небольшой стране определяет рынок.

Последствием этого было полуголодное существование 80 процентов британцев. Тех самых рабочих семей, живших менее чем на 60 фунтов в год в 1970-м, менее чем на 100 фунтов в 1900-м.

О стоимости продовольствия я уже упоминал. Естественно, ни о каких кафе и ресторанах для рабочих речи не шло. Максимум – рабочая столовка, если предприниматель решил ее завести. Такая столовка нужна была на железоделательных производствах, в ремонтных мастерских, на верфях – где труд с металлом, с тяжелыми деталями был очень трудным физически. В столовых ставились специальные люди, следившие, чтобы рабочие не уносили с собой еду семьям. Кормили-то именно их самих, каждый шмат мяса или масла должен был вернуться в виде совершенного труда.

Дома далеко не у всех были кухни. Часто бедняки «готовили на улице у общественных костров, разводимых по ночам, или у булочника, выпекавшего хлеб днем и ночью. Тогда по вечерам в дверь к нему выстраивалась очередь из желавших после рабочего дня приготовить в его огромном чане со студнем свои продукты. Туда засовывались тряпочки с черным пудингом (аналог кровяной колбасы), отруби, говяжьи почки. Хозяева студня не возражали: наваристей будет бульон. Но такие сытые дни в рабочих семьях бывали редко. Чаще всего на ужин доставались краюха черствого хлеба и кружка воды»[251].

Как и у среднего класса, расходы на аренду жилья составляли от 30 до 40 процентов дохода. Вопрос, какого именно жилья… На 8 или даже на 40 фунтов в год нельзя было снять квартиры, где жили Ватсон и Холмс, часто даже отдельной комнаты. Большинство рабочего населения снимало «угол».

Скопление людей в промышленных городах создало колоссальную проблему: этим скопившимся попросту стало негде жить. В Лондоне жилищная проблема стояла особенно остро, но она существовала во всех городах Великобритании. Под жилища использовалось все, что имело крышу. Сдавались сараи, амбары, хлева, погреба. Во дворах сколачивались из досок жуткого вида хибары для постояльцев.

Девяносто процентов домов было перенаселено: в каждой комнате жило по два – три человека. Была также распространена сдача коек постояльцам – семьями, снимавшими целую квартиру или комнату. Встречались объявления о сдаче части комнаты, причем мужчина, работавший днем, и девушка, работавшая прислугой в гостинице ночью, должны были пользоваться одной постелью.

В 1836 году Чарльз Диккенс так увидел лично ему хорошо знакомые трущобы: «Тем, кто не знаком с этой частью Лондона (а таких немало), трудно вообразить себе всю грязь и нищету, которые царят в ней. Убогие домики, где выбитые окна заделаны тряпьем и бумагой и где в каждой комнате ютится по целому семейству, а подчас и по два и по три даже: в подвале – мастера, изготовляющие сласти и засахаренные фрукты, в передних комнатах – цирюльники и торговцы копченой селедкой, в задних – сапожники; торговец певчими птицами на втором этаже, три семейства на третьем и лютый голод на чердаке; в коридоре ирландцы, в столовой – музыкант, на кухне – поденщица и пятеро ее голодных детей»[252].

Качество жилья устрашает. Гнилые стены и дверные косяки, изобилие крыс и насекомых никого не удивляли.

«Заходя в дом, вы видите умопомрачительную грязь везде, куда бы вы ни ступили, но в большинстве случаев теперешним жителям дом уже достался в таком состоянии»[253].

Таков был не один Лондон: в середине XIX века писали, что в Ливерпуле «от 35 до 40 тысяч населения живет ниже уровня почвы – в погребах, не имеющих вовсе стока».

Зимой в таких домах не топили. Хозяева экономили на угле, а то и просто у жильцов не было денег на отопление. Освещение тоже было крайне недостаточным: свечи и даже газ слишком дороги. Появился газ – но компании сразу же стали устанавливать счетчики, работавшие очень просто: бросаете монетку и получаете газа ровно на эту сумму. Далеко не все могли пользоваться газом.

Грязь всюду: «перед самым домом – сточная канава, позади выгребная яма, в окнах сушится белье, из окон льются помои; девочки четырнадцати-пятнадцати лет бродят босиком и нечесаные в каких-то белых салопах, надетых чуть ли не на голое тело; тут же мальчики всевозможных возрастов в куртках всевозможных размеров или вовсе без оных; мужчины и женщины, одетые кто во что горазд, но все без исключения грязно и убого; все это слоняется, бранится, пьет, курит, ссорится, дерется и сквернословит»[254].

Интересно, что рабочие и вообще городская беднота в «Шерлоке Холмсе» почти не появляются.

Как ни парадоксально, не появляются и реальные преступники из низшего класса… А ведь лондонские трущобы – просто потрясающая питательная среда для преступности.

Преступники, которых нет в «Шерлоке Холмсе»

В XVIII–XIX веках во всей Европе уровень преступности, по современным представлениям, зашкаливал. В Англии было еще хуже, чем в любой стране континента: нигде не шло, с одной стороны, настолько жестокого сгона крестьян с земли, а с другой, ни возникало настолько индивидуализированного общества, члены которого были до такой степени предоставлены сами себе.

В своем «Трактате о городской полиции» шотландский предприниматель, а потом мировой судья Патрик Колкхаун показал, что в Лондоне конца XVIII века, за сто лет до Ватсона и Холмса, более 100 тысяч человек в городе зарабатывали «занятиями криминального, нелегального или аморального свойства».

Сто тысяч криминальных личностей – это 10 процентов всего населения города, включая младенцев, или 30 процентов работающего населения.

Жизнь даже в глубине сельской Англии оставалась опасной. Известно, что знаменитый экономист Адам Смит в возрасте четырех лет, в 1727 году, был похищен цыганами. Но его дядя, брат матери, погнался за табором и заставил преступников вернуть ребенка. Неизвестно, были это настоящие цыгане с континента или ирландские кочевники – особая этническая группа шелда или шельта, которая сама себя называет пэйви. В любом случае, поздравим и маленького Адама, и его маму с возвращением мальчика домой. И задумаемся о не слишком скучной жизни англичанина – не столь уж далеких времен.

Статистики до середины XIX века практически нет. Все пишут о том, что преступников было очень много, что они составляли целые подпольные корпорации, что существовали школы для воров. Но сколько именно было преступников?

Еще пишут о громких и страшных преступлениях. Об одном Джеке-потрошителе написаны целые библиотеки. Кто был Джеком-потрошителем, до сих пор неизвестно, и современные авторы предлагают свои, более или менее остроумные догадки.

Почти столько же пишут о шайке душителей, терроризировавших Лондон в 1830-1840-е годы. О сожжении живьем Бриджит Клири в Ирландии… О торговле трупами…

Но именно эти события имеют очень далекое отношение к повседневной жизни англичанина. Намного важнее, что бытовая преступность, включая самые тяжелые преступления, оставалась частью общественной жизни в Англии до Первой мировой войны.

Например, вот такая история: «Одним из самых громких дел конца 1890-х было убийство Генри Смита, зажиточного инженера, отошедшего от дел. Семидесятидевятилетний вдовец проживал в запустелой усадьбе Масвелл-лодж в Тетердауне, что на севере Лондона. Был он настолько нелюдимым, что обходился без постоянной прислуги. Соседи сплетничали, будто старый скряга прячет в сейфе груды золота, иначе зачем он расставил по саду капканы и натянул проволоку, соединенную с ружейным курком, – если грабитель запнется, ружье сразу выстрелит. Слухи о богатствах донеслись до недобрых ушей. Утром 14 февраля 1896 года садовник обнаружил на кухне тело мистера Смита. Старик был одет в ночную сорочку, руки были стянуты за спиной полосками скатерти, на голове виднелись многочисленные удары, общим числом 12. Видимо, взломщики проникли в дом через кухонное окно, а мистер Смит, услышав возню, спустился посмотреть, что же творится в его владениях. Грабители забили его до смерти, после чего вскрыли сейф в спальне и убежали с награбленным.

Полицейские нашли в кухне два перочинных ножа, из чего напрашивался вывод, что бандитов было двое. Самой важной уликой оказался детский фонарик, который валялся на полу возле жертвы. Вскоре один из детективов заметил, что с его участка пропали двое условно освобожденных грабителя – громила Генри Фаулер и его сообщник, трусоватый Альберт Милсом. Родственник Милсома, 15-летний Генри, опознал игрушечный фонарик, который у него недавно позаимствовал Альберт. У полиции уже не оставалось сомнений, что взломщики переквалифицировались в убийц. По почтовому штемпелю из Бата удалось вычислить местонахождение злобной парочки. При задержании Фаулер сопротивлялся так яростно, что полицейским пришлось утихомирить его несколькими ударами по голове. Но и на суде в Олд-Бейли он не сдал обороты. Милсом клялся, что старика убил именно Фаулер, а его приятель настаивал, что кровью свои руки обагрил как раз Милсом – даже наступил Смиту на горло, чтобы проверить, жив ли он еще. В итоге виновными признали обоих. А пока присяжные совещались, Фаулер набросился на своего сообщника и едва не придушил его прежде времени. Но душить кого-то – прерогатива суда, поэтому драчунов разняли. Повесили Милсома и Фаулера 9 июня 1896 года. Наверное, чтобы они не подрались и на эшафоте, между ними поставили еще одного грабителя, Уильяма Симана, который забил до смерти пожилого торговца и его экономку»[255].

Жить в Англии было опасно, потому что слишком многие были втянуты в криминальную жизнь и достаточно легко шли на преступления против личности.

Страна почти без полиции

Тем удивительнее, что в Англии до XIX века не было регулярной государственной полиции. Города содержали вооруженные отряды за свой счет; эти «силовики» могли выступать и в роли полиции, и в роли армии.

В графствах поддержание порядка лежало на местных дворянах и их отрядах. Вспомним «Остров сокровищ»: бесчинства Билли Бонса в трактире «Адмирал Бенбоу» останавливает доктор Ливси – не только врач, но и судья. Когда пираты нападают на трактир «Адмирал Бенбоу», главного героя и его маму спасает отряд «таможенных стражников мистера Данса». А никакой полиции там нет.

Первая настоящая полиция в Англии – это речная полиция. Родилась она сначала как частное учреждение. Проблема в том, что на Темзе в порту действовала не то что мафия… Мафия – это нечто тайное. А тут с входящего в порт судна почти что открыто сбрасывали в воду ящики или бочки с товаром. Одни сбрасывали, другие потом вылавливали, третьи хранили и продавали украденное. Чиновники ничего не видели, таможенная стража никого не ловила. А убытки, которые несли владельцы товаров, превышали два миллиона фунтов в год. Профессиональных воров стало так много, что появились «опасения, смогут ли существующие органы власти удерживать их в определенных рамках».

Отряды речных полицейских были созданы Патриком Колхауном на собственные средства и средства Вест-Индской компании. Масштаб потерь резко уменьшился до 500 тысяч, потом и до 100 тысяч фунтов в год. И тогда 1 июля 1798 года правительство утвердило и частично взяло на баланс Морское полицейское учреждение: в самом центре тогдашнего Лондонского порта, на Уоппинг-Хай.

Но сухопутную государственную полицию ввели только в 1829 году. До этого частная полиция в Лондоне и других городах действовала как предприятие для извлечения прибыли. В конце XVIII века семь респектабельных домовладельцев получали плату от всех владельцев домов в Лондоне за несение патрульной службы.

«Бегуны с Боу-стрит» пользовались дурной славой. Они гонялись за ворами и грабителями – откуда и кличка бегуны, но редко кого-то ловили. Они порой находили украденное и расследовали преступления – если им за это платили. Но рядовой человек и преступления против него бегунов слабо интересовали.

В 1805 году на Боу-стрит завели отряд из 52 конных полицейских в красивой форме, но и это мало что меняло.

Бегуны с Боу-стрит дожили до 1839 года, параллельно с муниципальной полицией.

До 1848 года дожили и чарли – стражи, появившиеся при Карле (Чарли) П. Вооруженные тесаками и дубинами, чарли сидели по одному в крошечных будках на перекрестках. Каждый час они должны были проходить по своему участку, громко сообщая о времени и о погоде. При виде преступника чарли должны были или самостоятельно его задержать, или загреметь колотушкой.

Считалось, что на треск колотушки жители должны прибежать на помощь к стражам порядка. Чаще всего никто не приходил, а случалось – жители помогали ворам и грабителям.

Тем временем число официально зарегистрированных преступлений в Лондоне с 1805 по 1848 год выросло в восемь раз. Город потрясли такие громкие преступления, как убийство двух семей на Рэтклифф-Хайвее всего за одну неделю декабря 1811 года. Но муниципальная полиция появилась только после чисто политических беспорядков…

Король Георг IV (1762–1830) был исключительно мало популярен и считался холодным эгоистом. Его жена Каролина Брауншвейгская была намного более популярна в народе. Супруги развелись еще 1796 году, но в 1820-м жившая на континенте королева вернулась, чтобы короноваться вместе с супругом. Палата лордов приняла акт о разводе королевской четы. Палата общин этого акта не утвердила. Жители Лондона высыпали на улицы, выражая верноподданнические чувства королеве.

Недопущенная к коронации королева умерла меньше чем через месяц. Прошел слух об отравлении ее королем или знатью, люди опять вышли на улицы.

Правительство нуждалось не в неких частных, а именно в правительственных полицейских, чтобы опираться на них в случае беспорядков.

И тогда в 1829 году министр внутренних дел Роберт Пиль (1788–1850) ввел закон о столичной полиции. К 400 чарли добавили 1000 муниципальных полицейских. В честь Пиля их окрестили пилерами или бобби – от уменьшительной формы имени Роберт. Это был прообраз современной полиции, цель которой – систематическое поддержание порядка, предупреждение преступности и регулярное патрулирование.

Слуги народа, полицейские были одеты как слуги – во фраки. Представители власти, они носили на головах котелки. Только с 1850-х годов вводились высокие шлемы и удобная форма.

Горожане протестовали против появления полиции – считали это вторжением государства в частную жизнь. Появление бобби на улицах вызывало возмущение горожан, свистки и возмущенные крики. В городе раздавали тысячи листовок против полиции.

Но скоро стало очевидно, что новая полиция очень эффективна. В бобби брали только рослых, сильных парней. Они были вооружены саблями и дубинами… Даже сабли у них отняли, когда полицейский отрубил ухо некому боксеру, который на него бросился. Но в царстве нищих недокормышей, в которых превратились 90 процентов англичан, просто физически крепкие люди вполне справлялись. Почти безоружные бобби бесстрашно шли против преступников – ведь в эти отряды брали жителей Лондона, которые сами очень страдали от преступности. Сразу же стало меньше ограблений домов, на улицах ночью сделалось тише и безопасней.

Полицейские патрулировали свои участки, постоянно докладывая сержантам все, что они видели. Дневной патрульный находился на службе в течение 14 часов, без перерыва с семи утра до девяти вечера. Покинуть пост он мог только после того, как ночной патрульный приходил его сменить.

Полицейский вращал трещотку, с 1880 года— свистел в свисток, созывая не жителей, а других полицейских и привлекая внимание к нарушителю порядка.

Через три месяца после формирования новой полицейской организации герцог Веллингтон в письме Пилу поздравил его с «полным успехом деятельности полиции Лондона».

Но и после создания полиции города оставались опасными – по крайней мере, для рядового человека. Между 1855 и 1860 годами в одном Лондоне было убито 278 детей, более 60 утонули в Темзе, каналах и прудах, около сотни было найдено мертвыми под железнодорожными мостами, в подвалах и тому подобное. Это наверняка только часть случаев.

Стоит вдуматься в смысл слов: «убито 278 ДЕТЕЙ». В Англии были преступницы, которые специализировались на том, чтобы заманить подальше хорошо одетого ребенка, раздеть его, а потом лучше всего убить – не оставлять же свидетеля.

Полиция официально не рекомендовала хорошо одетым людям появляться в Восточном Лондоне после наступления темноты. Неудивительно, что на Джека Лондона Восточный Лондон 1902 года произвел впечатление «какого-то сборища отбросов человечества… Зверинец, где расхаживали двуногие в брюках и юбках, лишь отдаленно похожие на людей»[256], и он рассуждает о новой породе хищников – хищников больших городов.

Законы… против кого?!

Экономический и социальный строй Соединенного Королевства закономерно порождал просто неправдоподобную по масштабам преступность. Бороться с преступниками необходимо… Содержать полицию дорого, вооружать простолюдинов опасно. Приходилось бороться с преступниками, создавая невероятно жестокое законодательство, применяя устрашающие казни.

Во времена Ватсона и Холмса уже не варили живыми фальшивомонетчиков. «Холл Пикрофт, оказавшийся не кем иным, как знаменитым фальшивомонетчиком и взломщиком Беддингтоном, который со своим братом на днях вышел на свободу, отсидев пять лет в тюрьме»[257], получит обычный тюремный срок. Как и «некий Артур Г. Стонтон – молодой начинающий фальшивомонетчик»[258]. В тюрьму пойдет и «Роджер Прескотт, знаменитый чикагский фальшивомонетчик»[259].

Последнюю ведьму в Англии сожгли в 1806 году. На костре сжигали не только ведьм и еретиков, но и фальшивомонетчиц, и мужеубийц. Почему-то это была в основном женская казнь. С 1702 по 1734 годы 10 женщин были сожжены в Лондоне, а во всей Англии с 1735 по 1789 годы сожжены по меньшей мере 32 мужеубийцы и фальшивомонетчицы.

Постепенно Англия избавлялась от слишком уж изуверских видов казней. Последним в клетке повесили разбойника Джона Уитфилда, застрелившего путешественника на большой дороге в 1777 году. Умиравший от голода и жажды бандит дико орал, беспокоя все население деревушки Уэзерэлл. В конце концов кучер проезжавшей мимо почтовой кареты сжалился и пристрелил беднягу.

Последним, кого в Великобритании казнили путем отсечения головы, был якобит Саймон Фрейзер, лорд Ловат, обезглавленный 9 апреля 1747 года. Отрубленные головы выставляли на пиках на Лондонском мосту. Предварительно их пропаривали в большом котле с солью и тмином. Запах специй отгонял чаек, птицы не расклевывали головы, и они порой могли сохраняться годами.

Самое интересное в этом вовсе не жуткие виды казней, которыми так упиваются люди, сидящие в безопасности в теплых уютных кабинетах. Интереснее всего иерархия… За преступления против властей, за посягательство на привилегии короля наказания гораздо более страшные, чем за убийства и ограбления. B XIV–XV веках за лжесвидетельство полагалось отрезание языка, за убийство оленя в королевском лесу— ослепление и кастрация. Вот за убийство просто вешали. Преступления одних подданных против других мало волнуют корону.

Для начала XIX века интересны даже не изуверские наказания сами по себе, а, во-первых, невероятная жестокость законодательства в целом. В конце XVIII века по уголовному кодексу Великобритании смертная казнь полагалась по 215 статьям. Всего не перечислишь, но смертью карались: хищения растений из чужого сада, блуд с женой или сестрой священника, богохульство, оскорбление члена королевской фамилии (даже 30-юродного родственника короля), самовольное перенесение дорожных знаков, подача неправильных знаков идущему в море судну, попытка кражи чужой лошади, кража овцы или кролика, помеха в движении королевского чиновника, повреждение чужого коровника, отказ платить налог на строительство дорог, умышленно неправильное складывание камней при возведении стены, самовольное возвращение из ссылки, охота в чужих владениях, рубка дров, собирание плодов в королевском лесу, супружеская измена, ведьмовство, получение пенсии военного моряка по подложным документам, выдача себя за пациента дома престарелых, повреждение Лондонского и Вестминстерского мостов, времяпрепровождение с цыганами, бунтарство, разрушение машин, увечье чужих животных, угроза в письме.

Долгое время смертной казнью каралось хищение любой собственности на сумму больше шести пенсов. Достоверный случай конца XVIII века: три девушки украли шаль у богатой старухи. Их схватили и отвели к судье. Тот обрушился на них со страшной руганью, словно они страшные преступницы. Девушки оправдывались: старшая из них – дочь боевого офицера из Индии. Отец отправил ее домой, а пока она плыла на корабле, ее тетка умерла. У нее в Лондоне никого нет, она с подружками три дня слонялась по улицам голодная, у них не было выхода…

Но девушек спасло от смерти другое: шаль старухи стоит всего 14 пенсов. Преступниц трое. Значит, на каждую из них приходится меньше чем по шесть пенсов! Значит, можно их не казнить, а «только» сослать навечно в Австралию.

В ту же самую Австралию вместе с ними сослали парня, который украл овцу: умирающий отец просил бульона. У парня не было ни пенни на мясо, и он украл злополучное животное. Судили, приговорили к 100 ударам плетью и к смертной казни. Заменили наказание ссылкой в Австралию без права возвращения. Кстати, пока сын сидел в тюрьме, отец умер, так и не отведав перед смертью бульона.

Эти факты известны, поскольку именно эта пара каторжников вошла в историю как организаторы массового побега. Каторжники в 1789 году захватили морское судно и прошли на нем около трех тысяч километров вдоль восточного побережья Австралии[260].

Подробной статистики нет, но известно, что в одном Лондоне с 1749 по 1772 год приговорены к повешению 1121 человек, из которых повешены 678 (остальных помиловали, отправив в колонии). В 1810–1826 годах на территории Лондона приговорены к казни 2755 человек, а за один только 1831 год – 1601 человек.

Для сравнения: в Российской империи смертная казнь предусматривалась по 68 статьям. За все 34 года правления Екатерины II известно три случая приведения в исполнение казни, в том числе Емельяна Пугачева. За 25 лет правления Александра I казнено 24 человека.

Второе, что поражает, помимо массовости казней: превращение казней в некий конвеер.

Считается, что первая виселица в Англии – это вяз в предместье Лондона Тайберне. Через Тайберн пролегала основная северная дорога в Лондон. С 1196 года на вязах Тайбернских полей висели преступники, на устрашение и в назидание проезжим.

Вязы повырубили, а преступников все больше и больше. В конце XVI века пришлось построить виселицу. Ее несколько раз ремонтировали, а в 1759 году заменили сборной. Тайберн был самым известным, но далеко не единственным местом публичных казней даже в Лондоне. По всей Англии же вешали все время, вешали постоянно, повсюду.

В Тайберне вешали по понедельникам или пятницам, хотя иногда назначался и другой день – лишь бы не воскресенье, чтобы отвлекать народ от молитвы.

Насколько обычным делом были казни уже в эпоху Ватсона и Холмса, говорит и судьба последнего палача, проводившего публичные повешения, Уильяма Кэлкрафта (1799–1890). Этот образцовый глава семейства, отец двух сыновей и дедушка кучи внуков, вешал 45 лет, а между казнями разводил голубей и кроликов. Когда в 1874 году 75-летнего Кэлкрафта выпроводили на пенсию, он очень сопротивлялся – он еще может работать!

Никаких ограничений по возрасту не существовало, казнили даже маленьких детей. Самым малолетним из повешенных считается восьмилетний мальчик, обвиненный в поджоге двух амбаров в конце XVIII века.

В 1830 году повешен девятилетний мальчик, укравший цветные мелки…

В 1880 казнен 10-летний Джеймс Арсен.

Не могу назвать имена четырех малолетних проституток, повешенных в 1827 году за то, что они обокрали несколько почтенных и достойных людей. Знаю, что им не было и 14 лет.

Для сравнения: с 1613 года история государства Российского не знает ни одного случая казни малолетнего.

Третье: поражает отношение общества к казням, превращенным в публичные представления. Скопление людей на Тайбернском поле так и называли – Тайбернская ярмарка. Известны имена людей, продававших места поближе к эшафоту, строившие там удобные ложи. Некая мамаша Проктор только на одном повешении заработала 500 фунтов. Другой мамаше Дуглас в 1758 году повезло меньше: казнь отменили, заплатившие заранее в ярости разнесли подмостки и чуть не убили саму мамашу. Что ж, эти люди хотя бы частично компенсировали себе потери от того, что кого-то не убили на их глазах.

Кто побогаче, мог наблюдать за казнью из окон карет.

У приговоренных брали интервью и распечатывали вместе с комментариями разных знаменитостей.

Казни становились местом активной работы продавцов сладостей и еды.

Палачей знали по именам, комментировали их действия. Женщина-палач Бетти была очень популярна. Появилась даже страшилка для непослушных детей: «Будете шалить, и вас заберет леди Бетти!» Вот именно… Леди…

В 1783 году повешения в Тайберне прекратились, виселицу перенесли во двор Ньюгейта. Там происходило то же самое. В феврале 1807 года на виселице у Ньюгейтской тюрьмы должна была состояться смертная казнь неких Оуэна Хаггерти и Джона Холлоуэя. Возле эшафота возникла чудовищная давка – такая, что затоптали 36 человек. Казнь пришлось отложить.

После казни тела преступников вывешивались на цепях на перекрестках дорог – видимо, в назидание остальным. Трупы повешенных были обычной частью ландшафта, с этими повешенными связан целый пласт народных обычаев. Женщины терлись щеками о руки трупа – считалось, что это лечит прыщи. К телу подносили и младенцев, страдающих от кожных болезней, чтобы «смертный пот» исцелил их язвы.

Щепки от виселицы слыли хорошим средством от зубной боли, а кусок конопляной веревки приносил удачу. Кусками веревки торговал палач. Чем более известный преступник был повешен на веревке, тем дороже ценились ее куски. Злые языки замечали, что самые дорогие веревки получались длиной в мили – если сложить все проданные куски.

В XIX веке против публичных казней поднялась волна протестов интеллектуальной части общества. Первым начал возмущаться известный публицист Самюэль Джонсон (1709–1784).

В 1849 году «Таймс» публиковала протесты интеллектуалов и их возмущения против безнравственности этого зрелища, «неописуемо ужасного» поведения людей.

В 1864-м та же «Таймс» сообщала, что во время публичной казни убийцы банковского клерка, вокруг виселицы «происходили кражи и драки, слышались громкий смех и оскорбления, совершались непристойности, тут и там раздавалась грязная брань». Сообщалось, что основными зрителями на казнях было «закоренелое отребье» Лондона: «шулеры, воры, картежники, любители пари и боксерских матчей, зеваки, обычно околачивающиеся в дешевых театрах и бильярдных».

Можно подумать, раньше было иначе!

И Роберт Пиль, и Диккенс развернули широкую кампанию против публичных казней.

Последней англичанкой, чья казнь послужила развлечением для сограждан, стала убийца Фрэнсис Киддер 2 апреля 1868 года. Последним мужчиной – то ли Томас Уэлл 13 августа 1868-го, то ли ирландец Майкл Барретт, устроивший взрыв в тюрьме «Клеркенуэлл» в попытке освободить товарищей, повешенный 26 мая 1868 года.

В 1868 году депутат парламента от Олдхэма Дж. Т. Хибберт внес законопроект, и парламент постановил: проводить казни за стенами Ньюгейтской тюрьмы, без доступа общественности. Общественность громко возмущалась! Правда, свидетелей, включая репортеров, допускали на казни до 1910 года.

Одновременно шло смягчение уголовного законодательства. С 1830-х число преступлений, караемых смертью, постепенно сокращается. После 1861 года казнили только за посягательство на особу королевы и членов царствующего дома; бунт, сопровождающийся насилием; убийство, злоумышленное нанесение ран, окончившееся смертью; морской разбой и поджог доков и арсеналов.

За период между 1830 и 1864 годами во всей Англии было повешено «всего» около 2000 человек. С 1864 по 1900 год – еще того меньше, «всего» 1200.

Для сравнения: в России с 1830 по 1900 годы повешен 121 человек. Среди них ни одного малолетнего.

Водить людей за телегой и публично пороть их перестали в XIX веке. Женщин с 1820-го, мужчин с 1830 года. Тогда же исчезает практика пронзать тела самоубийц колом и хоронить их на перекрестке четырех дорог. Все это вполне могли видеть родители Ватсона и Холмса. В их время память о славных временах, когда «преступника», уличенного в бродяжничестве и нищенстве, тащили за телегой и били плетьми, еще очень свежа.

«Недоброй памяти Тайберн-Три»[261] упоминается в «Приключениях Шерлока Холмса» всего один раз. Казнь через повешение – несколько раз. То отмечается, что «многих отправили на виселицу на основании куда менее веских улик»[262], то сообщается, что «такая красивая безделушка ведет людей в тюрьму и на виселицу»[263]. То мелкого гаденыша Олдейкра обвиняют в том, что он сделал «все, чтобы невинного человека вздернули на виселицу»[264]. То высказано предположение: «Возможно, вы еще успеете спасти ее… для виселицы»[265]. Негодяя Хейза «ждет виселица»[266], как и банду Рэндалов, отца и сына[267].

Шерлок Холмс рад будет «отправить полковника Морана на виселицу»[268], а в другом случае его «извиняет благая цель спасти невинную женщину от виселицы»[269].

В общем, виселица многократно появляется в «Приключениях Шерлока Холмса». Но как заслуженная кара, а вовсе не как общественная проблема. Проблемы как бы и нет.

Да и преступники у Дойля какие-то странные… Романтичные очень. В 1853 году в тюрьмах Англии и Уэльса содержалось 142 166 арестантов обоего пола и всех возрастов. В начале XX века – порядка 160 тысяч арестантов. Как ни оценивай общественную систему Соединенного Королевства, сидели они за достаточно отвратительные поступки: многократные кражи, похищения людей, попытки изнасилования и изнасилования, ограбления, нападения на полицейского, мошенничества… А помимо того, за кражу собак, участие в мятеже, браконьерство, незаконную уборку мусора, кражу фруктов.

Как правило, каторжники выполняли бессмысленный труд. Скажем, в тюрьме «Колдбат Фидлз» одним из «воспитывающих» занятий было перетаскивание пушечных ядер по двору: мужчины выстраивались на расстоянии трех метров друг от друга, один из них поднимал с земли ядро и клал на землю возле соседа, который должен был тащить его дальше. Арестанты тяжело дышали, от пота у них скользили руки, но упражнение продолжалось ровно 1 час 15 минут.

Другое занятие: ступальное колесо – горизонтальный цилиндр с 24 ступенями снаружи. По полчаса в день арестанты становились «белками на колесе». В тюрьме Бодмин в Корнуолле женщины-арестантки работали на колесе по восемь часов в день, перемалывая зерно для кухни и близлежащей психиатрической лечебницы.

Малолетних преступников отправляли в «Тотхилл Филдз», бывшую тюрьму «Брайдуэлл». По данным на 1851–1852 годы 55 арестантов моложе 14 лет оказались в тюрьме за кражу товара на сумму шесть пенсов и ниже.

У девочки, укравшей ботинки, спросили, зачем она это сделала.

– Дык у меня ж своих не было, – отвечала «преступница».

Известно немало случаев, когда дети демонстративно били на улицах стекла и фонари, – чтобы их «забрал бобби». Ведь в тюрьме кормили, давали горячую ванну раз в месяц и обували в самые настоящие сапоги!

Низший класс в «Приключениях Шерлока Холмса»

Для Ватсона и Холмса низший класс – это поистине какое-то неведомое племя, как зулусы или ашанти.

«Видите, как хорошо видны отсюда люди, снующие в свете газовых фонарей?

– Они возвращаются домой после работы в доке.

– Какие они усталые и грязные! Но в каждом горит искра бессмертного огня. Глядя на них, ни за что не скажешь этого. И тем не менее это так. Странное все-таки существо человек.

– Кто-то назвал человека животным, наделенным душой.

– Уинвуд Рид хорошо сказал об этом, – продолжал Холмс. – Он говорил, что отдельный человек – это неразрешимая загадка, зато в совокупности люди представляют собой некое математическое единство и подчинены определенным законам. Разве можно, например, предсказать действия отдельного человека, но поведение целого коллектива можно, оказывается, предсказать с большей точностью. Индивидуумы различаются между собой, но процентное отношение человеческих характеров в любом коллективе остается постоянным. Так говорит статистика»[270].

Так может рассуждать об индусах Редьярд Киплинг.

Среди людей низшего класса попадаются достойнейшие личности – так же и мистер Киплинг бывает об отдельных индусах весьма высокого мнения. Нищий Хью Бун, в которого превращается для заработка милейший Невилл Сент-Клер, ярок и интересен – прямо как смелый гурк или устремленный в духовные искания брахман.

Таков и Генри Вуд, лицо которого, «сейчас темное и изнуренное, когда-то, должно быть, было изумительно красивым. Он посмотрел на нас глазами с пожелтевшими белками и молча, даже не сделав попытки привстать, указал на свободные стулья»[271].

Солдат, преданный своим полковником, он попадает в плен к сипаям. «Прошло больше года, прежде чем я снова увидел лицо белого человека. Меня терзали и мучили, я пытался бежать, но меня поймали и снова терзали и мучили. Вы видите, в какую развалину я превратился»[272].

Под конец жизни хочет еще раз увидеть родную Англию… В ней он – бродячий артист, жилец самого дна, но вызывает жалость и симпатию.

К пролетариям надо уметь найти подход!

«Самое главное, – начал Холмс, когда мы расположились на снастях ялика, – имея дело с простыми людьми, не давать им понять, что хочешь что-то узнать у них. Стоит им это понять, сейчас же защелкнут створки, как устрицы. Если же выслушивать их с рассеянным видом и спрашивать невпопад, узнаешь от них все, что угодно»[273].

Опять вспомним мистера Киплинга…

Трущобы упоминаются в «Приключениях Шерлока Холмса» множество раз, но никогда не расследуются преступления, совершенные в трущобах, в среде низшего класса. Люди низшего класса попадают на страницы «Приключений Шерлока Холмса» исключительно как свидетели того, что совершено против представителей высшего или среднего класса, или как преступники.

Убийца Черного Питера, Патрик Кэрнс – гарпунщик, человек низшего высшего класса: он готов уйти в море за восемь фунтов в месяц, то есть за 96 фунтов в год. По понятиям низшего класса, он довольно обеспеченный человек.

Упоминается в этом рассказе и «каменщик, по имени Слэтер, который шел из Форрест-Роу около часа ночи за двое суток до убийства, остановился у владений капитана и посмотрел на квадрат света, видневшийся сквозь деревья»[274].

Но, строго говоря, сам Черный Питер, капитан Кэрри, уже человек среднего среднего класса – пусть опустившийся, впавший в алкоголизм.

К низшему среднему классу относится «Беппо, итальянец-ремесленник. Иногда исполняет у меня в лавке кое-какую работу. Может резать по дереву, золотить рамы, всего понемножку». Таковы же и все остальные «около пятидесяти рабочих, занятых резьбой и формовкой»[275].

К низшему среднему классу относится стюард Джим Браунер, убийца своей жены, пославший ее ухо и ее возлюбленного сестре жены, Саре Кушинг[276]. К низшему низшему классу он будет относиться только после того, как выйдет с каторги… Если выйдет.

К низшему среднему и низшему высшему классам относятся циркачи из заведения мистера Рондера[277].

Мистер Джонатан Смолл – беглый каторжник. Он – человек низшего низшего класса, и ничего тут не поделаешь. Как бы разумно он ни рассуждал и чем бы ни занимался.

В Индии он еще как-то может просуществовать… В Англии он – на дне жизни. Но и он – вовсе не порождение дна! Он – человек среднего низшего класса, который не удержался в своем классе по рождению.

Его история, которую он излагает очень доходчиво, предельно ясно показывает, как англичанин в эпоху Ватсона и Холмса мог очутиться на дне жизни: «Родом я из Вустершира, родился в местечке под Першором. Если вы заглянете к нам, найдете не одно семейство Смоллов. Я часто подумывал съездить туда, но я никогда не был гордостью своего семейства и сомневаюсь, чтобы они очень мне обрадовались. Все они люди почтенные, ходят в церковь, пользуются уважением в округе. Они фермеры, а у меня всегда были дурные наклонности. Когда мне было восемнадцать лет, я попал в историю из-за одной девушки. Спасло меня только то, что я завербовался и стал солдатом королевы в Третьем линейном пехотном полку, который как раз отправлялся в Индию.

Но служба моя кончилась скоро, я выучился только стрелять из ружья и ходить "гусиным шагом". Понесла меня однажды нелегкая купаться в Ганг, хорошо еще, что рядом со мной оказался в воде наш сержант Джон Холдер. А он был в нашем полку одним из лучших пловцов. Выплыл я на середину, глядь – крокодил. Оттяпал мне ногу выше колена, как ножом отрезал. Я бы утонул от шока и большой потери крови, да рядом оказался Холдер, он подхватил меня и вынес на берег. Пять месяцев я пролежал в госпитале. Выписался я на деревяшке полным инвалидом, неспособным к воинской службе, да и вообще ни к какой другой.

Мне тогда довольно солоно пришлось, как вы можете себе представить, – беспомощный калека; и всего только двадцать лет. Но, как говорится, нет худа без добра. Одному человеку, по имени Эйблуайт, хозяину индиговых плантаций, потребовался надсмотрщик. Случилось, что он был другом нашего полковника, принимавшего во мне участие. Он горячо рекомендовал меня Эйблуайту. Надсмотрщик большую часть времени проводит верхом на лошади, а так как культя у меня была довольно длинная, то держаться в седле я мог, деревяшка мне не мешала»[278].

К самым низам относятся и беспризорники – «летучий отряд уличной сыскной полиции Бейкер-стрит».

«Он здесь, мистер Холмс! – бойко отрапортовал маленький беспризорник, подбегая к нам.

– Хорошо, Симпсон! – поблагодарил Холмс, погладив его лохматую голову. – Идемте, Ватсон. Нам вон в тот дом»[279].

При необходимости Холмс может собрать целую армию уличных мальчишек.

«Боже праведный, это еще что такое? – воскликнул я, услышав в прихожей и на лестнице топот множества ног, сопровождаемый громкими возмущенными возгласами нашей хозяйки.

– Это летучий отряд уличной сыскной полиции Бейкер-стрит, – совершенно серьезно объяснил Холмс.

Не успел он закончить фразу, как в комнату ворвалось с полдюжины самых замурзанных и оборванных беспризорников, каких я когда-либо видел.

– Смирно! – строго скомандовал им Холмс, и шестеро грязных сорванцов замерли в строю, словно маленькие диковинные изваяния. – Впредь являться сюда с докладом только Уиггинсу, остальным – ждать на улице. Ну что, Уиггинс, нашли?

– Никак нет, сэр, не нашли, – отрапортовал один из юнцов.

– Я особо и не надеялся. Но вы должны продолжать поиски – пока не найдете. Вот ваше жалованье. – Холмс вручил каждому по шиллингу. – А теперь марш отсюда и в следующий раз приносите новости получше.

Он махнул рукой, и мальчишки кубарем скатились по лестнице, как серая крысиная стайка; в следующую секунду их пронзительные голоса доносились уже с улицы.

– От этих маленьких попрошаек толку бывает больше, чем от дюжины полицейских, – заметил Холмс. – Один вид человека в форме лишает людей речи. А эти малолетки шныряют повсюду и все слышат. Вы не представляете себе, как они сметливы; им недостает только организованности»[280].

«Организовывает» их Холмс своеобразно… «Пока он говорил, на лестнице послышался быстрый топот босых ног, громкие мальчишеские голоса, и в комнату ворвалась ватага грязных, оборванных уличных мальчишек. Несмотря на шумное вторжение, было заметно все-таки, что это отряд, подчиняющийся дисциплине, так как мальчишки немедленно выстроились в ряд и нетерпеливо воззрились на нас. Один из них, повыше и постарше других, выступил вперед с видом небрежного превосходства. Нельзя было без смеха смотреть на это чучело, отнюдь не внушающее доверия.

– Получил вашу телеграмму, сэр, – сказал он. – И привел всех. Три шиллинга и шесть пенсов на билеты.

– Пожалуйста, – сказал Холмс, протянув несколько монет. – В дальнейшем, Уиггинс, они будут докладывать тебе, а ты мне. Я не могу часто подвергать мой дом такому вторжению»[281].

Интересно: получать сведения от этих мальчишек, можно. Прекрасно понимая при этом, что стоит очередному Стэплтону или Джону Клею понять, что за ним следят – и за жизнь маленького шпиона нельзя будет дать даже шиллинга, которым Холмс одаривает подростка. Но не принимать же «грязных, оборванных уличных мальчишек» в приличном доме миссис Хадсон! Там, где играют на скрипке, обсуждают оперные арии, читают и пишут умные книги… В доме мистера Холмса ведутся беседы с герцогами и профессорами, в нем не место оборванному «чучелу, отнюдь не внушающему доверия».

Различия английских и русских туземцев

Упоминание английских туземцев может вызвать у русского читателя неверные ассоциации. В России до середины XX века наряду с образованным слоем, русскими европейцами, существовали русские туземцы. Фактически – носители цивилизации Московской земли, дожившие до совсем другой эпохи. Русские туземцы говорили не просто на плохом русском языке, а на другой версии русского языка. Они имели свой строй представлений о должном, свое мировоззрение, свою систему ценностей. Не более примитивную, а именно что качественно другую. Даже еда русских простолюдинов – не ухудшенный вариант еды верхов, а именно что совсем другая кухня с другой гастрономией и другой эстетикой.

В этом смысле русских туземцев следует уподобить не английскому простонародью, а индусам и африканцам. Сосуществование двух народов в одном стало ярчайшей реалией русской жизни на протяжении примерно двухсот пятидесяти лет – со времен реформ Петра Первого до завершения русской модернизации в 1960-е. До времен, в которые Евгений Евтушенко написал о старушке в гробу: «Крестьянка по рукам и по лицу»[282].

В Англии нет ничего подобного. Тут весь народ, от королевской семьи до лондонского дна, признает единую систему ценностей, обладает единым мировоззрением. Аристократия в наибольшей степени воплощает в себе некий национальный идеал. Средний класс делает этот идеал массовым и распространенным, но что-то уже утрачивается.

Низший класс Соединенного Королевства – это не люди, которые стремятся вести другой образ жизни. Это люди, которые тоже хотели бы жить в отдельных домах с каминами и картинами на стенах, поедать такие же бифштексы и пудинги, надевать такие же пиджаки и жилеты, держать собак и прогуливаться в парках. Это люди, у которых недостаточно средств, чтобы вести такой же образ жизни.

Таковы же и преступники со дна. Скопив достаточно средств и улизнув от полиции, они охотно купят уединенный домик и отдадут детей и внуков в публичную школу. При счастливом стечении обстоятельств их внуки станут обычнейшими клерками.

Преступники, которых ловит Холмс

В «Приключениях Шерлока Холмса» нет ни Джека-потрошителя, ни жертвы убийства и ограбления, зажиточного инженера Генри Смита, ни Уильяма Симана, который забил до смерти пожилого торговца и его экономку. Нет преступниц, раздевавших и убивавших получше одетых детей. Нет малолетних проституток, повешенных за кражу у клиента. Нет десятилетнего ребенка, повешенного за кражу цветных мелков, и восьмилетней воровки, у которой не было ботинок.

У Дойля иногда упоминаются члены банд уголовников, грабящих или проникающих в дома с целью воровства. Но именно что упоминаются! «Последнее время в Рейгете неспокойно. В понедельник ограбили старого Эктона, и мы опасаемся, что разбойничья шайка еще не покинула наших мест. Любопытная деталь: усадьба Эктонов – одна из самых богатых в нашем графстве, но грабители почти ничего не взяли».

«… Я уверен, что это те самые негодяи, которые обчистили Эктонов»[283].

Но оказывается, это вовсе не разбойники, убийца – сам рейгетский сквайр! Что, конечно, намного интереснее, чем какой-то примитивный урод, искалеченный с детства и не способный прокормиться другим способом.

И в Эбби-Грейндж действует вовсе не банда Рэндалла, которую «арестовали сегодня утром в Нью-Йорке»[284].

Одним словом, почти нет порождений дна… У него есть джентльмены, упавшие на дно жизни и ставшие преступниками. Те, кого ловит Шерлок Холмс, – не скучные тупые бандюганы. Не особая порода «хищников больших городов», ломающих шеи своим жертвам[285]. Они куда более экзотичны!

«Да, Джон Клей, убийца, вор, взломщик, фальшивомонетчик, – сказал Джонс. – Он еще молод, мистер Мерриуэзер, но уже искуснейший преступник; ни на кого другого в Лондоне я не надел бы наручников с такой охотой, как на него. Исключительная личность этот юный Джон Клей. Его дед был герцог, сам он учился в Итоне и в Оксфорде»[286].

Вот это да! Внук герцога, как-никак, а вовсе не тип с тремя классами образования, воспитанный в лондонском дне таким же тупым вором – папашей и его приятелями, озверелый от нищеты и побоев.

По другому экзотичен «Генри Питерс из Аделаиды, в прошлом – его преподобие доктор Шлезингер из Бадена и Южной Африки»[287]. Бандит из Южной Африки, Джек Каррузерс, должен жениться на племяннице миллионера Ральфа Смита, но влюбляется в нее. «Увидев, что она оказалась в руках самого отъявленного мерзавца во всей Южной Африке, в руках человека, одно имя которого наводит ужас на всей территории от Кимберли до Йоханнесбурга, я чуть не лишился рассудка»[288].

Фактически этот бандит – такой же представитель среднего класса, как и Холмс, принципиально он думает и чувствует так же.

Если и появляются отъявленные мерзавцы из низшего класса, то они просто комедийно нелепы. Вместо того, чтобы изнасиловать мисс Виолетту или украсть ее и требовать выкуп, они устраивают с ней брак – заведомо незаконный, легко оспариваемый любым адвокатом. Что, бандит из Южной Африки не понимает этого?! Невозможно поверить. В общем, настоящее порождение дна если и появляется в «Шерлоке Холмсе», то исключительно чтобы над ним можно было бы посмеяться.

В общем, реальных преступников, порождений дна в «Приключениях Шерлока Холмса» нет. Временами появляются люди низшего класса, но скорее как некий фон.

Преступники, которых ловит Холмс, – не подонки из трущоб, а шиковатые экзотические личности. Джентльмены, в силу порочных наклонностей ставшие частью лондонского дна… Они упали на дно или находятся в процессе падения… Но это вовсе не те, кто вырос и воспитывался на дне!

Это и позволяет вместо грязи и жестокости реального сыска описывать увлекательные романтические приключения.

Особый сорт лицемерия

Одна из особенностей традиционной Британии – общественный запрет замечать уродство и жестокость общественной жизни. Наверное, лицемерие – оборотная сторона повседневной жестокости и черствости. Если на глазах благополучных граждан умирают от голода такие же, как они, виновные исключительно в бедности, – что остается им, благополучным? Делать вид, что ничего этого нет.

Люди прекрасно знают, что происходит в работных домах. На из глазах по грязным улицам Лондона бредут изможденные рабочие. Они знают, что их сыновей будут мордовать старшие ученики и пороть учителя в пансионах. Они слышат крик женщины, которую избивает муж, а из тумана выходит, хватает их за рукав голодная девчонка лет 14. Жестокость вокруг – норма жизни.

«Существует заблуждение о том, что англичане добрее и вообще милосерднее, чем другие народы. Многие англичане – и среди них прежде всего женщины, охотно воспринимающие эту легенду, – думают прежде всего о лошадях, собаках и кошках, но вовсе не о людях и отнюдь не о детях. Жестокость издавна была, да и поныне, пожалуй, остается чертой, присущей характеру англичан»[289].

Оборотной стороной повседневной жестокости становится традиция не замечать уродства окружающей жизни. Иначе ведь и впрямь можно свихнуться.

Ватсон и Холмс полностью укладываются в модель британского фарисейства. Они не замечают того, чего не положено замечать: дикой общественной несправедливости, порождающей преступность… Фактически не замечают даже самой преступности.

Герои «Приключений Шерлока Холмса» предельно далеки от 30 миллионов своих соотечественников – невежественных, малокультурных туземцев с Британских островов. Они – типичные представители 25 процентов жителей Соединенного Королевства, почти что другого народа.

Моряки и кебмены еще появляются на страницах «Приключений Шерлока Холмса». Промышленные рабочие составляют скорее некий фон… Люди, с которыми надо уметь находить общий язык, использовать… И не замечать.

Вот какую часть британского простонародья очень даже замечают герои книги – так это прислугу. То есть ту часть британских туземцев, которая теснейшим образом взаимодействует с джентльменами.

Глава 11 Мир прислуги

Есть люди, чья судьба, смысл жизни которых – прислуживать тем, кто выше их! Не смейте нарушать незыблемые законы жизни!

Лорд Сэлливэн

Царство прислуги

Богатейшая империя породила толпы джентльменов, которые нанимали просто неправдоподобное количество слуг. Первая мировая война многое изменила, но на протяжении жизни Ватсона и Холмса число слуг, особенно женщин, только росло.

В 1841 году в Англии и Уэльсе жило 16 миллионов человек… Прислуги из них – около одного миллиона.

В 1851 году из трех миллионов женщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь, 751 641, 25 процентов, работали служанками.

К 1871 году число служанок увеличилось до 1 204 477.

В 1891 году слугами были 1 386 167 женщин и 58 527 мужчин. Четыре и семь десятых процента всего населения Британии. Девять процентов всего женского населения.

В 1861 году из 2 700 000 женщин и девушек старше 15 лет, которые «работали на прибыльной работе» в Англии и Уэльсе (26 процентов всего женского населения), конторских служащих было ровно 279. Остальные – рабочие или служанки. Причем до конца Первой мировой войны служанок было даже больше, чем рабочих. Одна из важнейших причин этого – чисто экономическая.

В 1850-е годы в Англии мужчина-прядильщик зарабатывал в неделю от 14 до 22 шиллингов. Женщина, выполнявшая такую же работу, всего 5-10 шиллингов, то есть в год 6-12 фунтов.

В середине XIX века горничная среднего звена получала 6–8 фунтов в год, не считая денег на чай, сахар и пиво.

Личная горничная хозяйки в середине века получала 12–15 фунтов в год плюс деньги на дополнительные расходы, ливрейный лакей – 13–15 фунтов в год, камердинер – 25–50. Кроме того, 26 декабря, в так называемый День подарков, прислуге давались одежда или деньги на одежду.

Средняя стоимость платья для горничной в 1890-х годах равнялась трем фунтам – то есть полугодовому жалованью горничной, только начавшей работать. Помимо платьев, горничные покупали себе чулки и туфли.

Вообще самостоятельные заработки женщины не поощрялись, казались неким нарушением правильного образа жизни. Предприниматель и публицист Уильям Грег (1809–1881) в своей книге «Загадки жизни» (1872) писал: «Женщины, которые должны зарабатывать на свою жизнь, вместо того чтобы тратить деньги своего мужа, явили свою неспособность быть придатком мужчины и не отвечают своему главному предназначению на земле – служить ему и быть им поддерживаемыми».

Женская прислуга служила не мужу, но все же не зарабатывала, а служила. Это было как-то более приемлемо.

И не будем сравнивать нелегкий труд горничных с адски тяжелым и опасным трудом промышленных рабочих.

Мужская и женская прислуга

Учитывая колоссальное различие в доходах среднего и низшего классов, нанять служанку мог даже мелкий банковский клерк. В городских семьях среднего класса принято было держать как минимум трех служанок: кухарку, горничную и няню.

Заурядный и туповатый мистер Джабез Уилсон, в прошлом корабельный плотник, а теперь владелец ссудной кассы (то есть мелкий ростовщик). У него одна прислуга: «девчонка четырнадцати лет, которая кое-как стряпает и подметает полы. Больше никого нет, я вдовец, и к тому же бездетный»[290].

Александр Холдер из банкирского дома «Холдер и Стивенсон» – человек весьма обеспеченный. У него «конюх и мальчик-слуга – приходящие работники, поэтому о них можно не говорить. У меня три горничные, работающие уже много лет, и их абсолютная честность не вызывает ни малейшего сомнения. Четвертая – Люси Парр, официантка, живет у нас только несколько месяцев. Она поступила с прекрасной рекомендацией и вполне справляется со своей работой. Люси – хорошенькая девушка, у нее есть поклонники, которые слоняются возле дома. Это – единственное, что мне не нравится. Впрочем, я считаю ее вполне порядочной девушкой во всех отношениях»[291].

Мужская прислуга уже была символом престижа: мужчинам платили раза в три больше. Даже камердинер был намного значительнее камеристки или старшей горничной – хотя он выполнял точно такую же работу.

К тому же именно мужская прислуга облагалась налогом. С 1777 года каждый наниматель мужчины платил в казну одну гинею. Правительство рассчитывало покрыть этим налогом расходы на войну с нарождавшимися США.

Мужская прислуга служила статусу таких людей, как шестой герцог Портленд: в конце XIX века он держал 320 слуг мужского и женского пола. Или как Реджинальд Месгрейв, который «хоть и не женат», но вынужден «держать в Харлстоне целый штат прислуги. Замок очень велик, выстроен он крайне бестолково и потому нуждается в постоянном присмотре. Кроме того, у меня есть заповедник, и в сезон охоты на фазанов в доме обычно собирается большое общество, что тоже требует немало слуг. Всего у меня восемь горничных, повар, дворецкий, два лакея и мальчуган на посылках. В саду и при конюшнях имеются, конечно, свои рабочие»[292].

Дворецкие, конюхи и камердинеры появляются во всех рассказах о Шерлоке Холмсе, где упоминаются поместья или дома аристократии. Исключение разве что доктор Ройлотт, но у него и женская прислуга не держится из-за его бешеного нрава.

Мужской прислугой командовал дворецкий. Это была важная фигура! Он лично не занимался никаким физическим трудом – разве что чистил фамильное серебро: простой прислуге такого занятия не доверишь. Дворецкий организовывал жизнь дома и работу всей прислуги. Чаще всего распоряжение слугам делались через него.

Дворецкий держал при себе все ключи. Он распоряжался винным погребом. Если кухарка занималась закупкой продовольствия и могла получать комиссионные от лавочников, то дворецкий заключал сделки с торговцами вином и со всеми, кто ремонтировал или чинил что-то во дворце. Дело совсем другого масштаба.

Он распоряжался освещением, то есть собирал все прогоревшие свечи и мог продавать воск – тоже весьма выгодная сделка.

Дворецкий объявлял гостей. Он организовывал сервировку стола и торжественную подачу блюд.

Дворецкий должен быть не очень молодым, массивным и важным – воплощение солидности и респектабельности.

Хороший дворецкий представлял немалую ценность, ему многое прощалось. Как Ричарду Бартону, который был «немного донжуан, и, как вы понимаете, в нашей глуши ему не слишком трудно играть эту роль.

Все шло хорошо, пока он был женат, но когда его жена умерла, он стал доставлять нам немало хлопот. Правда, несколько месяцев назад мы уж было успокоились и решили, что все опять наладится: Брайтон обручился с Рэчел Хауэлз, нашей младшей горничной. Однако вскоре он бросил ее ради Дженет Треджелис, дочери старшего егеря. Рэчел – славная девушка, но очень горячая и неуравновешенная, как все вообще уроженки Уэльса. У нее началось воспаление мозга, и она слегла, но потом выздоровела и теперь ходит – вернее, ходила до вчерашнего дня – как тень; у нее остались одни глаза»[293].

Камердинер готовил одежду хозяина, помогал одеваться, собирал багаж, чистил, заряжал ружья, хранил к ним боеприпасы, готовил ванну. Такой слуга был особенно полезен для холостяков и пожилых джентльменов, которым и правда нужна была помощь в быту.

Слово «грум» часто применяют к любым слугам, занятым в конюшне, но это не точно… Конюх ухаживает за лошадьми. Кучер правит экипажем на выезде. А грум – начальник над ними обоими. Он следит, чтобы и лошади, и экипажи, и все нужное для выезда всегда было в порядке, наблюдает за работой младших слуг, контролирует как кормят, выгуливают, лечат, чистят лошадей.

Важность этих старших слуг подчеркивалась их жалованием. Камердинер и кучер получали от 50 до 80 фунтов в год. Грум – от 60–80 фунтов, а в больших конюшнях – до 200–300 фунтов.

Жалование дворецкого не могло быть меньше 150 фунтов, а часто достигало 200 и 250 фунтов.

Получалось, что мужская прислуга по уровню дохода входит не в низший, а в средний низший и даже в средний средний класс. Прислуга не могла голосовать на выборах в любые органы власти. Прислуга составляла как бы отдельное сословие. Преданность хозяевам была для слуг и чем-то естественным, и единственной гарантией социальной защиты.

Одежда слуг, хотя бы полосатые платья горничных с фартуками, сразу показывали, кто есть кто. Слуги шли позади господ. Они вставали, если барин или барыня входили в комнату. В церкви горничные и лакеи садились позади господ, а если церковь была полна, стояли у входа.

Слуга помогал господину выйти из кареты, даже если сам по колено тонул в грязи. Слуга держал над хозяином зонтик, даже если сам промок. Слуга выполнял распоряжения хозяина, как бы они не оказывались неудобны и даже рискованны.

В случае опасности отношения слуги и господина напоминали отношения рядового и старшего офицера.

«На земле лежал молодой человек лет семнадцати, судя по крагам и штанам из вельвета, – конюх. Он лежал на спине, подогнув колени, на голове его зияла рана. Он был без сознания, но дышал. Я осмотрел его рану и увидел, что кость не задета.

– Это мой конюх Питер, – воскликнул незнакомец. – Он повез мисс Вайолет на станцию. Мерзавцы вытащили его из коляски и оглушили. Оставьте его, мы все равно ничем ему сейчас не поможем; мы обязаны спасти мисс Вайолет от самой страшной участи, которая только может выпасть на долю женщины»[294].

Реальный случай: будущий генерал Чарльз Джордж Гордон в Китае подвергся нападению шайки китайцев-мародеров, возглавляемых английским дезертиром. Его слуга Том прикрыл собой хозяина и был серьезно ранен. К чести офицера и дворянина, за кровь своего слуги Гордон пообещал вырезать всех китайских мародеров в окрестностях Тяньцзиня – что и сделал.

Отношения слуг с господами зависела от множества факторов, но больше всего – от знатности семьи господ и от продолжительности службы. Чем знатнее семья – тем лучше там относились к слугам: знать не нуждалась в самоутверждении за счет слуг.

Из этого не следует, что их считали хоть в какой бы то ни было степени ровней. Оценки даются соответствующие: «Сьюзен – деревенская девушка. Вы должны знать, какими глупыми бывают представители этого класса»[295].

Или «Рэчел – славная девушка, но очень горячая и неуравновешенная, как все вообще уроженки Уэльса»[296].

Вот выходцы из среднего класса, знать первого поколения, были разные. Порой третировать слуг было для них способом подчеркнуть свое превосходство.

Чем дольше служил слуга, тем больше доверия вызывал. Если не первое поколение, как «сын покойного управляющего поместьем. Это уже четвертое поколение Бэрриморов, которое живет в Баскервиль-Холле», то господа скорее всего учтут: «Ведь ваши предки в течение нескольких поколений жили в Баскервиль-Холле». Им в результате очень не захотелось «с первых же своих шагов здесь порывать старые семейные связи»[297].

При переходе имения к новому поколению слуг выстраивали перед домом, и вступающий в свои права наследник знакомился с ними. Приезжая в имение после отлучки, хозяин точно так же здоровался со слугами. Приезжавшие в имение родственники и гости должны были знать хотя бы старших слуг и прослуживших долгое время.

Хорошим тоном было заботиться о слугах, которым отдавали поношенную одежду, дарили подарки, лечили в случае болезни. Заботливые хозяева знали семейные обстоятельства слуг, вникали в их житейские проблемы, были готовы помочь.

В семьях выскочек и прислуга была несколько иная: откровеннее вымогала чаевые, была менее вежлива, порой вульгарна. Для представителей древних родов казалось очень комичным, что прислуга знаменитого Бенджамина Дизраэли (1804–1881), с 1876 года графа Биконсфилда, могла передразнивать его гостей. Чем-то почти неприличным казалось равным образом то, что Дизраэли в своих романах выводил самого себя и представителей знати, и поведение прислуги… И самих Дизраэли с прислугой.

Сохранилась легенда, что один из юных графов Дерби был высечен собственной бабушкой за то, что наорал на горничную, повторяя действия графа Биконсфилда.

В идеале слуги были преданными исполнителями воли господ и их друзьями. Патриархальные нравы могли принимать даже комедийные формы. Когда (в 1877 году) женился 15-й герцог Норфолкский, Генри Фицалан-Говард (1847–1917), его старый камердинер, сентиментально всплакнул:

– Кто бы мог подумать, что я доживу до свадьбы сэра Генри! Ведь я так часто лупил его по детской розовой попочке…

Не знаю, правда ли это, как и рассказы о том, что молодая жена Генри Фицалан-Говарда очень смеялась и учредила пенсию для камердинера.

В любом случае прислуга для Дойля – намного более знакомые и понятные люди, чем рабочие или лавочники. Ни один слуга не выведен так откровенно комедийно, как Джабез Уилсон или Черный Питер. Ни один представитель низшего класса не нарисован так подробно и так сочувственно, как Бэрримор.

Глава 12 Британия как центр Вселенной

Он миновал планету Кловис, триста восемьдесят жителей которой вполне серьезно готовились к завоеванию Вселенной.

К. Саймак. Ощущение пространства

Англичанин среднего класса времен Ватсона и Холмса – подданный империи, над которой никогда не заходит солнце. «Где соленая вода – там и Англия». Житель Земли, остро осознающий, что обитает на планетном теле и чуть ли владеет этим планетным телом.

Холмс прекрасно знает реалии передвижения по морю… «Вероятно, весьма вероятно, что отправитель находился на борту корабля. А теперь рассмотрим еще один пункт. В случае, когда письмо было послано из Пондишери, между угрозой и ее выполнением прошло семь недель; в случае же, когда письмо было из Данди, прошло всего три-четыре дня. Это вас наводит на какую-нибудь мысль?

– В первом случае надо было проехать большее расстояние.

– Но ведь письмо тоже должно было пройти большее расстояние.

– Тогда я не понимаю.

– Остается предположить, что судно, на котором находится этот человек – или эти люди, – парусник. Похоже на то, что они всегда посылали свое странное предупреждение или знак перед тем, как отправиться на выполнение своей цели. Вы видите, как быстро действие последовало за знаком, посланным из Данди. Если бы они ехали из Пондишери пароходом, они прибыли бы почти одновременно с письмом. Но в действительности прошло семь недель. Я думаю, что семь недель составляют разницу между скоростью почтового парохода, доставившего письмо, и скоростью парусника, доставившего автора письма»[298].

Холмс знает, как плавают по морю. Вся планета – вотчина Британии. Но почему же тогда у Холмса порой такие фантастические представления о том, что происходит в других странах?

Удивительные короли континентальной Европы

В 1805 году произошел случай невероятный, но он хорошо документирован… Приходится верить. После кораблекрушения в Ла-Манше в маленьком британском городке повесили… Шимпанзе. Несчастная обезьяна оказалась единственной спасшейся после крушения парусника. Ее поймали и повесили как французского шпиона. А что? На англичан не похож, говорит непонятно… Ясное дело – француз. Зачем плыл на корабле, тоже понятно – шпионить.

Невероятно? Трудно представить себе? В Соединенном Королевстве происходит много такого, во что трудно поверить. Ведь и Шерлок Холмс порой ведет себя так, словно он сам участвовал в казни шимпанзе[299].

«Конечно, вспомнят убийство в Гродно, на Украине, в 1866 году»[300]. Простите, где?! В какой стране находится город Гродно?! Еще с утра он находился в Белоруссии.

Почему этого не знает или не считает нужным знать почтеннейший сэр Артур из древнего рода Дойлей?

Впрочем, Шерлок Холмс ухитряется не только припомнить убийство в украинском Гродно. Он знакомится не с кем-нибудь, а с «Вильгельмом Готтсрейхом Сигизмундом фон Ормштейном, великим князем Кассель-Фельштейнским и наследным королем Богемии»[301].

Вообще-то Богемия, она же Чехия, с XVI века входила в состав герцогства, с 1804 года – империи австрийской ветви Габсбургов. Нет там никакого короля. Последний чешский король из династии Пшемысловичей, Вацлав III (одновременно король Венгрии под именем Ласло V), был убит в 1306 году неизвестным тремя ножевыми ударами. Юный король (1289–1306) имел грустную для правителя репутацию пьяницы и бездельника.

После этого Чехией правили короли из разных династий. Чехия входила в ту или иную империю или в различные конгломераты феодальных владений, порой довольно причудливых. Последний король Чехии и Венгрии из династии Ягеллонов, Лайош II (немцы называли его Людовиком II; 1506–1526), погиб в катастрофическом для Европы Мохачском сражении. Спасаясь после разгрома христианского войска турками, Людовик утонул в болоте. Его останки были найдены только через два месяца. Престол Чехии в итоге унаследовал муж старшей сестры Людовика Анны, Фердинанд I Габсбург. Венгерская и чешская знать не признавала наследственного принципа, она королей выбирала. Она не признала Фердинанда, Чехия погрузилась в череду династических войн.

Но престол Чехии с тех пор пустовал, Чехией владели Габсбурги.

Так что же за удивительный король появился на Бейкер-стрит?!

Описан король… не особенно уважительно: «Одет он был роскошно, но эту роскошь в Англии сочли бы дурным вкусом. Рукава и отвороты его двубортного пальто были оторочены толстыми полосами каракуля; темно-синий плащ, накинутый на плечи, подбит огненно-красным шелком и застегнут у шеи пряжкой из сверкающего берилла. Сапоги, доходящие до икр и обшитые сверху дорогим коричневым мехом, дополняли впечатление какой-то варварской пышности»[302].

Этот бутафорский король собирается жениться «на Клотильде Лотман фон Саксе-Менинген, второй дочери скандинавского короля»[303]. Еще одна несуществующее королевство. Реально существовавшая Саксен-Мейнингенская династия правила в Саксен-Менингском герцогстве. В Тюрингии.

Скандинавия как единое государство вообще никогда не существовали, и не было титула скандинавского короля.

Кальмарская уния 1397–1523 годов была личной унией Дании, Норвегии и Швеции под верховной властью датских королей… Но все три государства сохраняли полную автономию. В момент написания рассказа Швеция и Норвегия все еще находились в личной унии, но все попытки объединить Скандинавские государства в одно дальше планов никогда не шли.

И в другом рассказе опять упоминается:

– Король Скандинавии.

– Как, у него тоже пропала жена?[304]

Все это похоже на то, что Дойль просто издевается… Хотя и не очень понятно, над кем именно.

Жизнь вне Англии он всегда описывает так, что читателю делается жутко. Особенно не любит он почему-то Латинскую Америку. Центральная Америка никогда не была единым государством. И тем не менее страной, «притязающей на цивилизованность», правил «низкий, кровожадный тиран», чьем имя «повергало в ужас всю Центральную Америку». Он «при первом же слухе о надвигающихся беспорядках тайно вывез свои богатства на пароходе с экипажем из своих приверженцев. На другой день повстанцы ворвались в пустой дворец. Диктатор, его двое детей, его секретарь, его сокровища – все ускользнуло от них. С этого часа он исчез из мира, и в европейской печати часто обсуждалось, не скрывается ли он за той или другой личностью».

Мстители ищут «тигра из Сан-Пеьро», но «какое дело английскому закону до моря крови, пролитой много лет назад в Сан-Педро, или до судна, груженного ценностями, которые украдены этим человеком? Для вас это все равно как преступления, совершенные на другой планете. Но мы-то знаем. Мы знаем правду, выстраданную в горе и муках. Для нас нет в преисподней дьявола, подобного Хуану Мурильо, и нет на земле покоя, пока его жертвы еще взывают о мести»[305].

Появляется там и повар-мулат исповедующий культ вуду, чья вера объясняет «растерзанную птицу, кровь в ведре, обугленные кости – всю тайну ведьминской кухни.

Холмс улыбался, раскрывая свой блокнот на длинной выписке.

– Я провел целое утро в Британском музее, читая по этим и смежным вопросам. Вот вам цитата из книги Эккермана "Вудуизм и негритянские религии": «Убежденный вудуист никогда не приступит ни к какому важному делу, не принеся установленной жертвы своим нечистым богам, дабы умилостивить их. В чрезвычайных случаях эти обряды принимают вид человеческого жертвоприношения, сопровождающегося людоедством. Обычно же в жертву приносится белый петух, которого раздирают на куски живьем, или черный козел, которому перерезают горло, а тело сжигают».

Как видите, наш темнокожий друг проводил обряд по всем правилам своей религии. Да, Ватсон, дикая история, – добавил Холмс, медленно закрывая на застежку свой блокнот, – но, как я имел уже случай заметить, от дикого до ужасного только шаг»[306].

Итальянцы, впрочем, знают не менее жутки страсти.

Вроде бы страсти это любовно-семейные…

«Родилась я в Посилиппо, неподалеку от Неаполя, – начала она, – я дочь Аугусто Барелли, который был там главным юристом, а одно время и депутатом от этого округа. Дженнаро служил у моего отца, и я влюбилась в него, ибо в него нельзя не влюбиться. Он был беден и не имел положения в обществе, не имел ничего, кроме красоты, силы и энергии, и отец не дал согласия на брак. Мы бежали, поженились в Бари, продали мои драгоценности, а на вырученные деньги уехали в Америку. Это случилось четыре года назад, и с тех пор мы жили в Нью-Йорке»[307].

Однако «мой бедный Дженнаро в дни пылкой одинокой юности, когда ему казалось, что весь мир против него и его сводили с ума несправедливости жизни, вступил в неаполитанскую лигу "Алое кольцо" – нечто вроде старых карбонариев. Тайны этой организации, клятвы, которые дают ее члены, ужасны, а выйти из нее, согласно правилам, невозможно. Мы бежали в Америку, и Дженнаро думал, что избавился от всего этого навсегда. Представьте себе его ужас, когда однажды вечером он встретил на улице гиганта Джорджано, того самого человека, который в Неаполе втянул его в организацию и на юге Италии заработал себе прозвище Смерть, ибо руки его по локоть обагрены кровью убитых! Он приехал в Нью-Йорк, скрываясь от итальянской полиции, и уже успел создать там отделение этой страшной лиги. Все это Дженнаро рассказал мне и показал полученную им в тот день бумажку с нарисованным на ней алым кольцом. Там говорилось, что в такой-то день и час состоится собрание, на котором он должен присутствовать»[308].

Хорошенькая итальянка вызывает бешеную страсть Джорджано, а когда дама отказывает, «подставляет» ее мужа – «на ладони мужа оказался роковой кружок с алым кольцом – приказ совершить убийство. Он должен был лишить жизни самого близкого друга – за неповиновение товарищи наказали бы его, и меня тоже. Дьявольская лига мстила отступникам или тем, кого боялась, наказывая не только их самих, но и близких им людей, и этот ужас навис над головой моего несчастного Дженнаро и сводил его с ума.

Всю ночь мы сидели обнявшись, подбадривая друг друга перед лицом ожидающих нас бед. Взрыв назначили на следующий вечер. В полдень мы с мужем были уже на пути в Лондон и, конечно, предупредили нашего благодетеля об опасности и сообщили полиции все сведения, необходимые для охраны его жизни»[309].

В общем, в Италии тоже жить непросто – там карбонарии и «Алое кольцо».

Быть иностранцем неприлично

Даже живя в Англии, лучше избегать иностранцев. А уж жениться на иностранках – наверняка значит обречь себя на череду самых странных и неприятных событий.

У непутевого «Роджера Баскервиля, младшего брата сэра Чарльза, которому пришлось бежать в Южную Америку», родился сын… И «сей небезызвестный вам молодчик женился на некой Бэрил Гарсиа, одной из красавиц Коста-Рики, растратил казенные деньги»[310].

Порочное тянется к порочному. Стэплтон, «любопытный пример возврата к прошлому и в физическом, и в духовном отношении», почти что реинкарнация гнусного Хьюго Баскервиля, женился на испанке. Да еще привез с собой преданного слугу, старика Энтони, который и кормил чудовищную собаку, пока Баскервиль-Стэплтон уезжал. В общем, «испанский след» присутствует.

Или вот еще персонаж: «Чистокровная испанка, в жилах ее течет благородная кровь конкистадоров, мужчины в ее роду на протяжении многих поколений были губернаторами штата Пернамбуко в Бразилии.

Она вышла замуж за престарелого "сахарного короля", господина Клейна из Германии, и скоро стала не только самой красивой, но и самой богатой вдовой в мире. Ну и пустилась во все тяжкие, пытаясь наверстать упущенное. У Изадоры было много любовников, одним из них стал Дуглас Мейберли, самый блестящий лондонский кавалер. Для него это была не просто интрижка или увлечение. Он не относился к числу светских ловеласов, это был сильный и гордый мужчина, который отдавал все и рассчитывал на столь же сильное взаимное чувство. А она была всего лишь belle dame sans merci (то есть жестокая светская кокетка) и фантазерка. Удовлетворив свой каприз, Изадора тут же охладевала к возлюбленному. И если тот не верил ее словам, что между ними все кончено, приводила его в чувство другими способами»[311]. Сейчас Изадора «собирается замуж за юного герцога Ломондского, который годится ей в сыновья», а прежнего любовника отваживает всеми силами: «Он был милым мальчиком, этот Дуглас, но никак не входил в мои планы, так уж получилось. Он хотел жениться, мистер Холмс! Настаивал на браке, но как могла я выйти замуж за человека без гроша за душой? А ему, видите ли, нужен брак, и точка! Он стал настойчив, просто невыносим. Из-за того, что я раз уступила Дугласу, он вообразил, что так будет всю жизнь и я должна принадлежать только ему! Нет, это было невыносимо! Пришлось открыть ему глаза.

– Подослать бандитов, чтобы избили его до полусмерти прямо у вас под окном, да?

– А вы действительно много знаете. Да, все верно. Барни со своими парнями увезли его прочь, признаюсь, мне даже было немного жалко беднягу»[312].

Проблемы мистера Роберта Фергюссона состоят в том, что его слишком сильно любит старший сын. Но и тут не обходится «без молодой девушки, уроженки Перу, дочери перуанского коммерсанта, с которым познакомился в ходе переговоров относительно импорта нитратов» и без ее служанки Долорес. «Молодая перуанка очень хороша собой, но ее иноземное происхождение и чуждая религия привели к расхождению интересов и чувств между мужем и женой, и любовь моего друга к жене стала несколько остывать»[313].

Женщина оказывается не виновной ни в чем. Она – «прекрасная, любящая женщина, несправедливо обиженная». Но ведь и отравленные стрелы, и она сама привезены из Южной Америки… И душу старшего сына, от англичанки, «пожирает ненависть к этому великолепному ребенку, чье здоровье и красота – прямой контраст с его собственной немощностью». В общем, не женитесь на иностранках и не заводите от них детей. Так же сомнительна жена золотого короля Нейла Гибсона. Он «встретил свою жену, когда искал золото в Бразилии. Мария Пинто была дочерью члена правительства в Манаусе. Я был тогда молодым пылким юношей, но даже сейчас, хладнокровно оглядываясь назад, в прошлое, понимаю, что она обладала редкостной красотой. Мария была глубокой, богатой натурой, страстной, цельной, неуравновешенной – словом, настоящей южанкой, абсолютно не похожей на всех знакомых мне американских женщин. Буду краток: я полюбил ее, и мы поженились. Когда пора романтических чувств миновала – а она продлилась немало лет, – я осознал, что у нас нет ничего, совершенно ничего общего. Моя любовь угасла. Если бы то же самое произошло и с Марией, все было бы гораздо проще. Но вы знаете, какими бывают женщины! Что бы я ни делал, ничто не могло отвратить ее от меня. Я был с ней резок, временами даже груб, как скажут вам некоторые, но считал, что, если мне удастся убить ее любовь или обратить в ненависть, нам обоим станет легче. Но в наших английских рощах она обожала меня так же, как двадцать лет назад на берегах Амазонки. Что бы я ни делал, Мария была предана мне безраздельно.

Потом появилась мисс Грейс Дунбар. Она откликнулась на объявление и стала гувернанткой наших детей. Возможно, вы видели ее портрет в газетах. Все соглашаются, что она тоже очень красивая женщина. Я не стану изображать из себя еще большего моралиста, чем мои соседи, и признаюсь вам, что невозможно жить под одной крышей с такой женщиной, видеть ее каждый день и не проникнуться к ней жаркой страстью. Вы осуждаете меня, мистер Холмс?»[314].

От английского националиста трудно ожидать справедливости, но тут сэр Дойль превосходит сам себя: бразильянка Мария Пинто оказывается виновата в том, что не охладела к мужу. Сильно…

Впрочем, южанка и самоубийство устраивает так, чтобы погубить соперницу. Разве можно ждать от англичанки такого коварства?! Разумеется, нет… Ох, не женитесь на испанках!

Да и не только на испанках. И не только в женитьбах тут дело.

«Потом полиция заподозрила молодого Горо, который, если вы помните, тоже задержался в тот вечер. Но, кроме французской фамилии, ему больше нечего было предъявить. Кстати, я ведь начал работать только после его ухода, да и сам он по своим склонностям и традициям такой же англичанин, как и мы с вами, даже если его предки и были гугенотами. Так что Горо быстро оставили в покое»[315].

В общем, полиция на всякий случай проявляет повышенный интерес к человеку только потому, что у него французская фамилия. Не слабо…

У профессора Прескотта ассистент Тревор Беннет помолвлен с его единственной дочерью, причем подчеркивается: Эдит – «миловидная девушка, типичная англичанка».[316]

И опять некое зло идет с континента! На этот раз исходит оно из города Праги, и принимает вид некой шкатулки… «Из своей поездки профессор привез маленькую деревянную шкатулку. Единственный предмет, указывавший, что он побывал на континенте: одна из оригинальных резных вещиц, которые сразу наводят на мысль о Германии».

Шкатулку дал Прескотту «Ловенштейн! При этом имени мне вспомнилось коротенькое газетное сообщение о каком-то безвестном ученом, который ставит загадочные опыты с целью постичь тайну омолаживания и изготовить эликсир жизни. Ловенштейн, ученый из Праги! Ловенштейн, открывший чудо-сыворотку, дарующую людям силу, и которому другие ученые объявили бойкот за отказ поделиться с ними секретом своего открытия»!

В Лондоне профессор приобретает гнусное снадобье у человека по имени «Дорак – странная фамилия! Славянская, как я понимаю».

В общем, «рекомендовали ему это снадобье, когда он был в Праге, теперь же снабжают им через посредника – богемца из Лондона»[317].

Мораль ясна: как увидишь иностранца – непременно следует ждать гадости. Не покупайте ничего у иностранцев – страшно подумать, какие мерзкие снадобья они сбагривают англичанам!

Здесь Дойль тоже поддерживает предрассудки своей страны, народа и сословия. Всякий, кто бывал в Англии, знает: быть иностранцем – неприлично! Не надо говорить по-русски на улице – даже друг с другом. Не надо никак подчеркивать, лучше всего и не обнаруживать, что вы – иностранец. А то получится как с Горо – арестуют потому, что у вас «неподходящая» фамилия. Арестуют, конечно, далеко не во всяком случае, но недоверие, дистанцирование – гарантировано.

Шерлок Холмс и Америка

Шерлоку Холмсу «всегда приятно видеть американца, ибо я из тех, кто верит, что недомыслие монарха и ошибки министра, имевшие место в давно минувшие годы, не помешают нашим детям превратиться когда-нибудь в граждан некой огромной страны, у которой будет единый флаг – англо-американский»[318].

Холмс хорошо знает историю. Он упоминает «недомыслие монарха», короля Георга III (1738–1820) и «ошибки министра», премьер-министра Фредерика Норта (1732–1792). Политика Георга III и Норта привела к конфликту, а затем к войне с американскими колониями. Холмс предпочел бы тесный союз с англосаксами за океаном, вплоть до образования общего государства.

Но почему же Холмс извлекает из Американской энциклопедии, тома на букву К, такие странные сведения?

«Преступлениям членов ку-клукс-клана обычно предшествовало предупреждение, посланное намеченному лицу в причудливой, но широко известной форме: в некоторых частях страны это была ветка дубовых листьев, в других – семена дыни или зернышки апельсина. Получив такое предупреждение, жертва могла либо открыто отречься от своих прежних взглядов, либо покинуть страну. Если человек игнорировал предупреждение, его ожидала верная смерть, обычно постигавшая его каким-либо странным и неожиданным образом. Общество отличалось такой совершенной организацией и такими последовательными методами, что не зарегистрировано почти ни одного случая, когда человеку удалось бы безнаказанно пренебречь предупреждением или когда виновники злодеяния были бы найдены. Несколько лет организация процветала, несмотря на усилия правительства Соединенных Штатов и лучших слоев населения Юга. В конце концов в 1869 году движение неожиданно прекратилось, хотя отдельные явления подобного рода наблюдались и позже»[319].

Если такие сведения и правда содержались в неких справочниках, то их составители просто сказочно невежественны. Если так думал Дойль, то остается удивляться: зачем он рассказывает сказки?!

Впрочем, и в последней повести о Шерлоке Холмсе его герой получает шифрованное письмо одного из подручных профессора Мориарти, Порлока. Ведущий двойную игру злодей сообщает, что готовится нападение на некоего мистера Дугласа. Почти тут же на Бейкер-стрит приходит инспектор Скотленд-Ярда Макдональд и сообщает, что мистер Дуглас убит в своем поместье. Оказывается – убит вовсе не мистер Дуглас, а как раз преступник, который намеревался его убить.

Во второй части повествование переносится в Соединенные Штаты. Считается, что Дойль частично основывался на реальных событиях: деятельности ирландских эмигрантов из тайного общества «Молли Магуайрес».

История этого тайного общества коротка: 1873–1878 годы. Организация то ли заменяла собой профсоюз, то ли действовала в его интересах, когда во время экономической депрессии к 1877 году только 20 процентов угольщиков в Пенсильвании были полностью заняты, 20 процентов были полностью без работы, а остальные работали только по шесть-восемь месяцев в году Владельцы угольных трестов и железных дорог постоянно задерживали зарплату, а то и «разорялись» и вообще «не могли» ее выплатить. Они разъезжали в дорогих экипажах и жили в больших домах, рабочие верили хозяевам все меньше и меньше.

По Пенсильвании прокатился вал убийств, поджогов, хищений людей, избиений и шантажа. Пенсильванская железная дорога обратилась к частному агентству Пинкертона. Агент Джеймс Мак Парлан внедрился в организацию «Молли Магуайрес». Частная полиция железной дороги провела несколько десятков арестов.

Информация, поступавшая от детективов агентства Пинкертона, первоначально предназначалась только для агентства и для его клиентов – крупнейших собственников Пенсильвании. Железная дорога помимо содержания собственной полиции начала организовывать силы самообороны. Начался ответный террор. Частная полиция сажала в частные тюрьмы врагов частных лиц. «Ополченцы» убивали и избивали тех, кого хотя бы подозревали в причастности к «Молли Магуайрес».

Экономический конфликт переходил в частную войну. Было несколько случаев, когда «ополченцы» сходились с «Молли Магуайрес» и рабочими в настоящих битвах с применением винтовок, револьверов и ручных гранат.

В конце концов прошло несколько публичных процессов над членами «Молли Магуайерс» как над обычнейшими уголовниками. В истории эта организация одновременно выступала как профсоюз и как тайная организация. Чего больше – уже не установить.

Таковы скучные факты, частично Дойль и правда опирался на них. Но очень, очень частично. У него действует явный прообраз Джеймса Мак Парлана, сыщик Берди Эдварде, который под именем Мак-Мэрдо приехал в городок Вермиссу и внедряется в шайку «Чистильщиков». Это уголовная банда и масонская ложа одновременно. Описание Вермиссы даже сочувственное: «Железорудные и угольные долины района Вермиссы представляли собой отнюдь не курортные места для досужих и образованных людей. Повсюду были видны суровые свидетельства тяжелой борьбы за существование, грубая работа, которую приходилось выполнять, и грубые, сильные рабочие, выполнявшие ее»[320].

Все получается, но несколько членов шайки остаются на свободе. Что характерно, ни заказчики, ни агентство Пинкертона защитить своего работника не в состоянии. Одинокий герой под именем Дугласа бежит в Англию. Он уходит от своих американских врагов, убивает одного из них… Но тут вступает в дело новая сила— конечно же, профессор Мориарти!

Берди Эдвардс может бороться с американскими уголовниками, но против наемных убийц профессора Мориарти он бессилен.

«Нет-нет, мой добрый сэр, – сказал Холмс. – За этим чувствуется рука мастера, тут не обрез и не неуклюжие шестизарядные пистолеты. Старых мастеров можно узнать по мазку кисти. И я сразу узнаю руку Мориарти. Это преступление организовано из Лондона, не из Америки.

– Но какой тут мотив?

– Убийство организовал человек, который не может позволить себе совершить оплошность. Уникальное положение этого человека держится на том, что все его дела должны быть успешными. Замечательный мозг и громадная организация нацелились на уничтожение одного человека. Это разбивание ореха рычажным молотом – нелепая растрата энергии, но орех тем не менее разбит.

– Почему этот человек сводил счеты с Дугласом?

– Могу только сказать, что первое известие об этом деле мы получили от одного из подручных Мориарти. Эти американцы были хорошо проконсультированы. Им предстояло дело в Англии, и они вступили в партнерство с великолепным консультантом по преступлениям. Это доступно любому иностранному преступнику. С этой минуты тот, кого они преследовали, был обречен. Сначала Мориарти довольствовался тем, что использовал свою сеть для поиска их жертвы. Потом указал, как нужно браться за дело. Наконец, прочтя в газетах о неудаче этого исполнителя, вмешался сам, пустил в ход свое мастерство. Вы слышали, как я предупреждал в Бирлстоуне этого человека, что надвигающаяся опасность серьезнее прошлой. Я был прав?

Баркер в бессильном гневе ударил себя кулаком по голове»[321].

Вот так! Английские преступники лучше американских. Это вам не придурки «с обрезами и неуклюжими шестизарядными пистолетами». Это НАСТОЯЩИЕ преступники! Профессора! Противостоять им может только английский сыщик Шерлок Холмс.

Шерлок Холмс и Россия

Возможно, у итальянца или жителя Центральной Америки сложится другое мнение… Но россиянину все время кажется, что нет в Шерлоке Холмсе отражения более фантастических представлений, чем о России…

Вот хотя бы такая история: «Как я уже сказала, этот человек – мой муж. Когда мы поженились, ему было пятьдесят, а я была глупая двадцатилетняя девчонка. Это происходило в одном российском городе, я не буду называть его.

– Благослови тебя Господь, Анна! – снова пробормотал старик.

– Мы были революционерами и выступали за реформы. Вы, наверное, слышали о нигилистах. Кроме нас, там было много других людей. Потом в городе начались волнения, был убит полицейский, многих из наших арестовали, но против них не было никаких улик. И тогда, чтобы спасти свою жизнь и заработать вознаграждение, мой муж выдал свою собственную жену и ее соратников. По его доносу нас всех арестовали. Некоторых отправили на виселицу, других – в Сибирь. Я оказалась в числе последних. А мой муж, прихватив неправедно нажитые деньги, эмигрировал в Англию и спрятался в уединенном месте. Он знал, что, если кто-нибудь из Братства узнает, где он поселился, не пройдет и недели, как свершится возмездие»[322].

Ну и конечно же «лав стори»: «Среди наших товарищей был один человек, которого я любила. У него было честное, любящее, открытое сердце – словом, он был полной противоположностью моего мужа. Он выступал против всякого насилия. Все мы были виновны в том преступлении, за которое нас осудили – если это вообще можно назвать преступлением, – но только не он. Мы вели активную переписку, и сохранилось много писем, в которых он отговаривал нас от насильственных действий. Эти письма могли бы спасти его. Есть также мой дневник, которому я поверяла все свои чувства и в котором подробно описывала каждого из нас. Письма и дневник попали в руки моего мужа. Он спрятал их и сделал все от него зависящее, чтобы молодого человека приговорили к смертной казни. К счастью, в этом он не преуспел, но Алексис был сослан в Сибирь, где и по сей день работает на соляных шахтах».

Проникнув в дом к эмигранту Сергею, его бывшая жена «ошиблась дверью и очутилась в комнате мужа. Он хотел сдать меня полиции. Но я объяснила ему, что теперь его жизнь находится в моих руках. Если он предаст меня правосудию, я выдам его Братству»[323].

В заключение женщина «достала приколотый к лифу платья маленький пакет.

– Это мои последние слова, – сказала она. – Эти бумаги спасут Алексиса. Я полагаюсь на вашу честь и любовь к правосудию. Возьмите их! Отвезите их в русское посольство. Теперь я выполнила свой долг и…

– Остановите ее! – вскричал Холмс. Он подскочил к женщине и выхватил у нее из рук маленькую склянку.

– Слишком поздно, – сказала она, падая на кровать. – Слишком поздно! Я приняла яд еще до того, как покинула свое укрытие. У меня кружится голова… Я умираю… Заклинаю вас, сэр, помните про пакет»[324].

Как и во всех историях про английских уголовных, эта революционерка, сбежавшая из Сибири, – не простая женщина! Не какая-то там простолюдинка!

«Стэнли Хопкинс положил руку ей на плечо и сообщил, что она арестована, но женщина мягко отстранила его. Этот деликатный, но полный достоинства жест говорил о принадлежности к вышестоящему классу»[325].

Как и во всех других случаях, Дойль буквально жить не может без тайных обществ. Что за «Братство»? Тайными организациями были и «Земля и воля», и «Народная воля», и «Черный передел». Все они, случалось, убивали предателей. Но подробностей нет, все таинственно до полного предела.

А самое главное – не чувствуется ни малейшего знания страны и народа. Вместо них – смутные отголоски русской истории, как некий гвоздик, на который Дойль повесил детектив и мелодраму.

В русской истории известна дама, вышедшая замуж за человека на 30 лет ее старше и оказавшаяся тесно связанной с англосаксами. При желании ее можно назвать и принадлежащей к вышестоящему классу, потому что Елена фон Ган имела право на дворянство. Правда, манеры были у нее весьма скверные, одевалась она очень неаккуратно, вела себя скандально и вульгарно. Но это уже мелочи, конечно! Главное – происхождение.

Эта дама вышла замуж в 17 лет за вице-губернатора Эривнаской губернии Никифора Васильевича Блаватского и с тех пор именовалась Еленой Петровной Блаватской (1831–1891). Спустя три месяца она сбежала от мужа, подделав документы, и начались ее странствия по России, потом по всему зарубежью. Блаватские существуют до сих пор; в числе прочего они дали миру нескольких крупных ученых. В беседах с Блаватскими не советую упоминать ее имени. С нею связана и ранняя смерть Никифора Васильевича, и исчезновение драгоценностей, и использование его имени… Много такого что в моем понимании, понимании худородного, с принадлежностью к «вышестоящему классу» никак соединяться не может.

Описывать похождения пучеглазой мошенницы можно долго. Себя она объявила избранницей некоего «великого духовного начала» и ученицей братства тибетских махатм. Сих махариш или махатм она именовала «хранителями сокровенных знаний». Говоря коротко: ни одного махатмы никто отродясь не видел и не слышал, а все сообщенные ими Блаватской «знания», говоря мягко, оказываются ложными.

Это не помешало Теософскому обществу Блаватской приобрести десятки тысяч последователей по всему миру, а самой Блаватской написать по-английски несколько чудовищно неграмотных книг.

В Каире организованное Блаватской в 1871 году Спиритическое общество «для исследования и изучения психических явлений» спустя считанные месяцы было обвинено в денежных махинациях и распущено.

В Индии Блаватская демонстрировала письма махариш, через нее вели переписку с махаришами десятки людей. В 1884 году она не заплатила слугам в соседнем отеле, и они обратились в полицию: выяснилось, что они-то и были этими самыми «махаришами». Полиция «предложила» Блаватской покинуть Индию.

По поводу провидимых ею спиритических сеансов сама же Блаватская сообщала: «Каюсь в том, что три четверти времени духи… отвечали моими собственными – для успеха планов моих – словами и соображениями. Редко, очень редко мне не удавалось посредством этой ловушки узнавать от людей… их надежды, планы и тайны»[326].

В англоязычной прессе давались такие оценки «трудов» Блаватской: «большое блюдо объедков», «выброшенный мусор». В «Нью-Йорк Трибюн» писали, что «знания Е. П. Блаватской грубы и не переварены, ее невразумительный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора».

В общем, странный у Дойля прототип для героини рассказа. Сам Дойль весьма увлекался спиритизмом; возможно, поэтому Блаватская казалась ему более привлекательной, чем журналистам, высказывания которых я приводил.

В любом случае сэр Артур обнаруживает просто вопиющее неведение того, что происходит в России.

В другом рассказе Шерлок Холмс упоминает, что его «вызвали в Одессу в связи с убийством Трепова»[327].

Удивительное сообщение… Потому что Трепова никто не убил.

Если опять обратиться к скучным историческим фактам: 25 июля 1877 года обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Федор Федорович Трепов (1809–1889) отдал приказ выпороть заключенного народовольца А. С. Боголюбова: тот не снял перед ним шапку. После этого 24 января 1878 года народница Вера Засулич пришла на прием к Трепову и тяжело ранила его, дважды выстрелив из пистолета в живот. Суд присяжных оправдал Веру Засулич под восторги всей «прогрессивной общественности». Вера Засулич умерла от голода и холода в 1919 году, а Трепов скончался в своей постели.

Может быть, имеется в виду сын того самого Трепова, Дмитрий Федорович Трепов (1855–1906)? Но и его не убивали. Первого июля 1906 года на музыке в Петергофском саду некий Васильев убил по ошибке вместо Трепова похожего на него генерал-майора С. В. Козлова… И это тоже было в Петербурге. Дмитрий Федорович скоропостижно умер от инфаркта 2 сентября 1906 года. Поговаривали о самоубийстве – вскрытие развеяло эти слухи.

Впрочем, рассказ «Скандал в Богемии» написан в 1891 году. Так какого же Трепова убивали в Одессе?!

Или вот: пресса публикует уже «двадцатый репортаж о заговоре нигилистов в Одессе против великого князя Алексея»[328].

Кто такой князь Алексей? Если это наследник престола, сын Николая II, то родился он в 1904 году, а рассказ написан в 1890-м. Что за нигилисты готовили покушение, и почему именно в Одессе? Не было там никакого великого князя Алексея…

Видимо, все объясняется просто: Дойль знает русское имя Алексей и слыхал о русских нигилистах. Взял да слепил то и другое. Иного объяснения нет.

Цивилизованные варвары

Чудеса, происходящие в «Шерлоке Холмсе», я могу объяснить только одним способом: Дойлю глубоко безразличны все народы, кроме англичан. Все страны, кроме Англии. Все государства, кроме Соединенного Королевства. Безразличны настолько, что вообще не имеет большого значения, что же именно там происходит.

Это типично для английского самосознания. Англичане твердо знают, что Англия – центр Вселенной. В этом они крайне далеки от континентальных европейцев.

В Средние века центрами для европейцев были Рим и Иерусалим.

Иерусалим захватили мусульмане, Париж превзошел Рим… Его и считали главным городом христианского мира. К XIX веку германцы и скандинавы, да и некоторые славяне, превзошли старые имперские земли. А самосознание жителей периферии цивилизованного мира у славян, во многом и у германцев, осталось.

В России это особенно видно – мы до сих пор спорим, европейцы мы или еще не совсем. Немцы прекратили такие споры к середине, поляки – к концу XIX столетия.

Англия никогда не считала себя частью континента, а центры культуры континентальной Европы были ей даже враждебны.

Рим со времен Генриха VIII – столица проклятого папизма. Париж – злейший враг и конкурент.

Британцы уже XIV–XV веков могли посочувствовать иностранцу, поселившемуся в стране: не повезло бедняге, он родился не англичанином. С конца XVI века ощущение островной изоляции, зацикленности на самих себе окончательно соединилось с представлением, что именно Британия – центр мира.

Это ощущение «я центр мира», «я образец цивилизации» очень сильно у англичан. Оно нимало не противоречит классическому «это так по-английски»! Все, что «по-английски» – однозначно то, что хорошо. И одновременно – высшее достижение цивилизации вообще. Включая порки в школах, щели в два пальца в оконных рамах, побоища во время футбольных матчей, травля собаками выдр и лисиц…

Грубость варваров как эталон цивилизованности.

Одновременно многие стороны английского самосознания выдают комплекс неполноценности, острую защитную реакцию. Рассказывая о горном деле, лектор в Оксфорде повествует, как еще в бронзовом веке разрабатывались рудники меди и олова, как становилась британское горное дело… И добавляет с широкой улыбкой:

– А потом пришли французские инженеры.

Публика радостно смеется. Действительно!

С тем же успехом в России можно рассказать, как медные рудники на Урале и в Хакасии разрабатывались народами бронзового века, потом русскими поселенцами, потом промышленниками….

– А потом пришли немецкие инженеры!

Но в России этого не рассказывают. У нас просто мозги иначе устроены.

У сэра Артура Конан Дойля мозги устроены вполне по-английски.

Глава 13 Империя, которую они строили

– Там живут дикари?

– Хуже! Они вообще не понимают, что такое империя!

Лорд Керзон

Военный врач Ватсон, строитель империи

Повествование о записках доктора Ватсона начинается с его рассказа о себе: «В 1878 году я получил степень доктора медицины в Лондонском университете и отправился в Нетли[329] для прохождения курса полевой хирургии. По окончании занятий, в положенный срок, я был приписан в качестве ассистента хирурга к Пятому Нортумберлендскому стрелковому полку. Мой полк в то время стоял в Индии, и, прежде чем я прибыл на место службы, началась Вторая афганская кампания[330].

Высадившись в Бомбее, я узнал, что моя часть, преодолев перевалы, уже продвинулась далеко в глубь территории противника. Вместе со многими другими офицерами, оказавшимися в такой же ситуации, я отправился вдогонку и, благополучно добравшись до Кандагара, нашел свой полк и сразу же приступил к исполнению новых обязанностей.

Многим эта кампания принесла славу и продвижение по службе, но для меня обернулась сплошными неудачами и бедствиями.

Переведенный из своего полка в Беркширский, я участвовал в роковой битве при Мейванде[331]. Там был ранен в плечо джезайлской пулей[332], которая раздробила мне кость и задела подключичную артерию. Я непременно попал бы в руки кровожадных гази[333], если бы не преданность и храбрость моего ординарца Мюррея; он взвалил меня на вьючную лошадь и благополучно доставил на британские позиции.

Измученного болью и ослабленного долгими лишениями, которые выпали на мою долю, меня с полным обозом других раненых отвезли в главный госпиталь, располагавшийся в Пешаваре. Там я оправился от ранения и окреп настолько, что уже ходил по палате и даже понемногу загорал на веранде, но тут меня внезапно сразил брюшной тиф – это вечное проклятие наших индийских владений. Несколько месяцев жизнь моя висела на волоске, а когда я наконец пришел в себя и начал выздоравливать, то оказался так слаб и истощен, что консилиум врачей решил, не медля ни дня, отправить меня в Англию. Меня доставили на транспортное судно «Оронт» и месяц спустя высадили в Портсмуте с непоправимо разрушенным здоровьем. Впрочем, отечески заботливое правительство разрешило мне использовать следующие девять месяцев на то, чтобы попытаться поправить его»[334]. В общем, биография военного человека.

Позже Холмс говорит об Ватсоне: «И сразу видно, что вы привыкли носить военный мундир, – послушайте, Ватсон, перестаньте наконец засовывать носовой платок в рукав, так у вас никогда не будет благопристойного вида»[335].

Тут заметим: на военном мундире не были предусмотрены карманы, поэтому военные засовывали носовой платок в рукав.

В общем, у Ватсона и бытовые привычки военного.

Холмс в Тибете

Имитировав свою смерть, Шерлок Холмс «два года пропутешествовал по Тибету, посетил из любопытства Лхасу и провел несколько дней у далай-ламы. Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что то была весточка от вашего друга. Затем я объехал всю Персию, заглянул в Мекку и побывал с коротким, но интересным визитом у калифа в Хартуме… Отчет об этом визите был затем представлен мною министерству иностранных дел»[336].

Называя вещи своими именами, Холмс активнейшим образом шпионит.

Слава норвежца Сигерсона не достигла моих ушей, но, может быть, сэр Артур имеет в виду Свена Андерса Гедина (1865–1952)? Он, правда, не норвежец, а швед. Выходец из старинной и очень богатой буржуазной шведской семьи, свои многочисленные путешествия в Центральную Азию Гедин совершал за собственный счет. Он был последним человеком, которого шведский король возвел во дворянство – в 1902 году. Германофил и личный друг Адольфа Гитлера, Гедин в конце 1930-е то ли сам вел нацистские экспедиции в Тибет, то ли активно их консультировал.

Холмс никак не мог быть Гединым… К тому же время его путешествия по востоку – 1891–1893 годы. В то время иностранцам под страхом смерти был запрещен въезд в Тибет. Англичане не раз посылали в Тибет своих шпионов: под видом буддистов-паломников шли индусские ученые, подготовленные в «исследовательских центрах».

Из России бурят Гомбожаб Цэбэкович Цыбиков в 1899–1902 годах сумел пройти в Тибет как паломник.

Фотосъемку Цыбиков вел тайком, через прорези в буддийской молитвенной мельнице. Свои действия он скрывал и от второго российского исследователя, приехавшего в Лхасу в конце 1900 года… Причем Овше Мучкинович Норзунов (1874 —?) тоже фотографировал. А приехал в Лхасу он в свите бурятского ламы Агвана Лобсана Доржиева (1853–1938) – убежденного сторонника России и утверждения ее в Тибете.

Потомок знатного калмыцкого рода, Овше Норзунов в 1929 году был выселен в город Камышин Нижневолжского края как вредный элемент. Он бежал из ссылки, и что с ним было потом – неизвестно.

Фотографии, сделанные русскими шпионами, публиковались в различных изданиях на Западе. В 1905 году малоизвестный американский научный журнал, находившийся на грани банкротства, National Geographic, опубликовал шесть фотографий Норзунова и пять – Цыбикова. Фотографии с видами Лхасы журнал разместил на разворотах с небольшими комментариями. Непривычная подача интересного материала принесла неожиданный успех. Фактически эти фотографии спасли журнал от разорения и помогли ему найти свой фирменный стиль, существующий до сих пор.

Но вот что интересно… В декабре 1901 года в лондонском «Географическом журнале» появился снимок дворца Поталы. Сделан он задолго до Цыбикова и Норзунова. Согласно подписи, фотография сделана «членом непальской дружественной миссии», направлявшейся к пекинскому двору…

Мог ли быть этим фотографом Холмс?

Чтобы попасть на прием к Далай-ламе в 1891–1893 годах, этнический англичанин должен был сыграть роль индусского пандита – то есть ученого брахмана. Он должен был без акцента говорить на местных языках, полностью войти в роль индуса. В принципе – почему бы и нет? Молва сохранила имена британцев, которые умели «играть» индусов, проникая в запретные для иноземцев края, участвовали в тайных обрядах. Один из них – венгерский еврей на тайной службе англичан, Арминий Вамбери – венгров или Герман Бамбергер – немцев (1832–1913).

С 1861 по 1864 годы Вамбери в одежде дервиша, приняв имя Решид Эфенди, путешествовал через Турцию в Перси, оттуда в Бухарское и Хивинское ханства.

В Персии он как-то сделал серьезную ошибку: начал притопывать в такт игравшему военному оркестру. Это не принято на Востоке!

– Ты ференги! – заявил Вамбери бдительный местный начальник.

Но в тюрьме «Решид Эфенди» так бешено ругался на трех восточных языках, что его выпустили:

– Ференги так ругаться не может…

Мог ли Холмс сделаться таким же по классу шпионом? Трудно сказать…

Холмс в Африке

Потом Холмс «побывал с коротким, но интересным визитом у калифа в Хартуме»… Это еще более невероятно. Чтобы понять, почему, придется немного углубиться в дебри африканской политики того времени.

Начнем с того, что Британская империя была кровно заинтересована в контроле за Суэцким каналом, пущенным в эксплуатацию в 1869 году Египет входил в Турецкую империю. Местные патриоты подняли восстание в 1882 году: Египет для египтян! Правительство хедива, то есть вице-султана Тауфик-паши ибн Исмаила ибн Ибрахима ибн Мухаммеда Али ничего не могло поделать. На его счастье, в стране был Суэцкий канал, а страна находилась под финансовым контролем держав-кредиторов, прежде всего Англии.

Как только английские экспедиционные войска высадились в Египте, националистам оставалось только повеситься. Впрочем, они предпочли капитулировать. Англичане их просто разоружили и отправили отдыхать – по домам.

С тех пор британцы не церемонились с хедивами. Национальная египетская армия была распущена – ее заменили английские оккупационные войска. Верховная власть сосредоточилась в руках английского генерального резидента. В январе 1892 года 39-летний Тауфик скончался – видимо, от огорчения. С его наследником Аббасом II Хельми церемонились еще меньше. В 1904 году англичане устроили обыск в его дворце, а в 1914-м вообще свергли надоевшего хедива и посадили на трон того из его сыновей, который им больше понравился.

Египет давно пытался присоединить к себе земли вверх по Нилу. При англичанах это стало осуществимо. Египетская армия под командованием британских офицеров не особо блистала, но собственно британские части воевали весело и лихо.

Центром англо-египетского Судана сделался город Хартум, при слиянии Белого и Голубого Нила.

В Судане работорговля стала чуть ли не основой экономики. Англичане пресекали работорговлю, и вожди племен начинали войну с англичанами. Только не рассказывайте сказки, что они воевали за независимость своего государства. И не слушайте. Никакого государства Судан не существовало. Племена Судана понятия не имели, что они живут в Судане – каждое из них знало только свою территорию. Вожди племен и феодалы воевали за право мордовать своих подданных и торговать ими.

Покончить с работорговлей египетское правительство направило Чарльза Джорджа Гордона (1833–1885). Уже прославленный участием в Крымской войне и в Китае, Гордон прибыл в Египет в 1874 году, где тут же получил чин полковника в египетской армии. Если верить легенде, после смотра своих войск полковник заплакал, а потом выпил виски и пообещал «сделать из павианов солдат».

Работорговцам Гордон обещал поддержку Британии, давал деньги, а если они не бросали свое занятие, конфисковывал собственность и вешал.

Тут же поднял восстание человек, объявлявший себя потомком пророка Мухаммеда – Мухаммад бен Ахмад ибн Сайид Абдалла, родившийся в 1844 году в глухой суданской провинции Донгала. Мухаммад говорил, что после него не будет пророков. Вычесывая вшей и предаваясь мудрым размышлениям, Мухаммад нашел выход – он объявил себя махди. Как определил это явление известный востоковед Ицхак Гольдциер, махди – «лицо неопределенное, мифологическое украшение идеала будущего».

Логика у махди была железная: раз он махди, то должен не только быть украшением будущего; он должен править Суданом и получать мзду от торговли рабами.

Раздраженные этой пропагандой, в мае 1881 года египетские власти вызвали Мухаммада бен Ахмада в Хартум для объяснений. В ответ Мухаммад призвал к джихаду – священной войне с неверными.

Двести солдат египетского наместника в Судане махдисты легко истребили. Перебили и отряд в 400 человек губернатора города Фашода Решид-бея. Тут многие пришли в ажиотаж. Далеко не все вливались в армию махди, но племенные ополчения повсюду стали нападать на малочисленные гарнизоны египтян.

Шли за махди в основном нищие фанатики, почему в Англии восстание махди часто называют войной дервишей.

Египетских солдат трудно заподозрить в героизме. Даже 4000 солдат Юсеф-паши, посланных против дервишей, повстанцы разбили легко. Теперь и знать шла под знамена Мухаммада, а на востоке Судана еще один работорговец Осман Дигна (Бородатый) собрал 15 тысяч дервишей с копями и камнями. Этого Дигну (1836–1926) часто называют племенным вождем, но это неправда – он француз. После ранней смерти отца, поселившегося в Александрии французского торговца, его сын Жорж Низбе принял ислам и стал торговать рабами. Когда Гордон конфисковал его корабли, на которых перевозили невольников, Жорж-Осман начал войну с англичанами.

В начале ноября 1882 года махди захватил Эль-Обейд, захватил все военное имущество египетского гарнизона и сделал Эль-Обейд своей столицей.

Казалось бы, Судан для Египта потерян… Но тут вмешалась другая сила: в том же 1882 году в Египте высадились англичане. Идти сами на Хартум они не хотели, командовали египетской армией. Неизвестно, плакал ли генерал Уильям Хик при виде своей армии, но известно, что часть египетских солдат в Хартуме он заковал в кандалы – чтоб не сбежали.

Треть армии все равно бежала, треть ушла к противнику. Попытка штурмовать Эль-Обейд захлебнулась, 500 солдат смогли вернуться в Хартум – это были те солдаты, которые не бежали и не сдавались, а стояли в каре и стреляли. Только трое европейцев из 80 сумели спастись. Среди них был повар Хика, который и поведал о судьбе генерала. По его словам, Уильям Хик был убит копьем, когда перезаряжал револьвер. После смерти генерала египтяне панически побежали.

О зверствах махдистов говорить не хочется.

Есть давно переведенная и никогда больше не переиздававшаяся на русский язык, а потому и мало известная книга Генриха Сенкевича… Называется «В пустыне и в пуще»[337]. Колорит ее очень тяжелый, хотя это книга для подростков. Сюжет прост: детей инженеров на Суэцком канале, 14-летнего Стася Тарковского и его подругу, восьмилетнюю Нели Роулайсон, незадолго до взятия Хартума похищают махдисты: надеются обменять детей на семью Фатьмы – арестованной в Египте двоюродной сестры махди. Это политически некорректная, но очень хорошая книга. Махдисты описаны в ней не как «революционные защитники своей земли от ужасов колониализма», а обычнейшими первобытными людьми, жестокими и малокультурными.

Бредни писателя? Но известно, что голову и половые органы Хика победители преподнесли махди в подарочек. Что англичан резали по частям – живых и мертвых – тоже факт. Весь Судан захлестнули беснующиеся толпы дикарей. Лондон принял решение – предоставить Судан своей судьбе. Но сначала – выручить англичан и вообще всех европейцев, оставшихся в Хартуме. Командиром операции эвакуации назначили генерала Чарльза Гордона.

Гордон понял, что с египетской армией он не сможет добиться победы. Бежать? Гордон был не из тех, кто быстро бегает, – разве что преследуя врага. Он сел на верблюда и один поехал в лагерь махди. Восемнадцатого февраля 1884 года он предложил махди признать его правителем Кордофана, разрешить работорговлю и установить с ним торговые сношения, махди заявил, что Гордон должен принять ислам и стать его офицером. Гордон очень смеялся. Тогда махди предложил Гордону уйти одному – его не тронут. Гордон в ответ пожал плечами. После чего поехал в Хартум – уже понимая, что погибнет.

Началась осада Хартума, продолжавшаяся 371 день. С севера Хартум отрезали бандиты француза-ренегата Жоржа-Османа Бородатого. Все сообщения с Египтом по Нилу и по суше были прерваны, телефонные провода перерезаны. Сам махди во главе 50-тысячной банды осадил город.

До сих пор парламент (не забудем – это был уже деградировавший «демократический» парламент) отказывался послать английские войска в Судан. Теперь «отцы народа» соизволили разрешить попытаться спасти своих подданных.

Генерал Гернет Уолсли вел с собой… 1100 человек. Войско двигалось на верблюдах, отбивая нападения кочевников, с трудом перевозя через пустыни продовольствие и боеприпасы.

Семнадцатого января 1885 года у колодцев Абу-Кли путь англичанам преградило войско махдистов, 12 тысяч человекоподобных. Решающую роль сыграла ненадежность тогдашней техники: пулемет на жаре захлебнулся, замолчал. Дикари прорвались внутрь плотного строя, каре. Ворвавшихся рубила в лапшу и прогнала прочь верблюжья конница, дикарей перебили больше 1100 голов. Но и половина англичан ранена, убито 65 солдат и 89 офицеров.

Расчистив дорогу на Хартум, раненых оставили в спешно возведенном укреплении. Отряд медленно двигался, почти непрерывно отстреливаясь от дервишей. Уже виден Хартум… Но оказалось – город уже пал.

В Хартуме Гордон удерживал город силами семи тысяч египетских солдат, половина которых свалилась с холерой, и 200 европейских ополченцев, против 50 тысяч, потом и 60 тысяч дикарей.

Зная, что 15 тысяч «солдат» Жоржа-Османа бежали, а 500 или 600 англичан могут вскоре подойти к городу, в ночь с 25 на 26 января 1885 года махди пошел на штурм.

Все вооруженные мужчины-европейцы погибли сразу. После чего дикари вырезали все европейское население города, включая беременных женщин и младенцев на руках матерей.

Глава гарнизона, генерал Чарльз Гордон, в парадной форме вышел к дикарям на крыльцо своей резиденции. Порой Гордона изображают гибнущим с оружием в руках, хватающим за горло или бьющего саблей нападающих. Подробностей мы не знаем – Гордон был один-одинешенек в свой смертный час. О его битве с ворвавшимися в резиденцию дикарями мало что известно. Разве что – первый удар генералу нанесли сзади, пока он выстрелами из револьвера клал ниггеров, лезущих на высокое крыльцо.

Сбив с ног Генерала, в него втыкали ножи и копья до тех пор, пока тело Гордона не превратилось в бесформенную окровавленную массу. Голову отрезали и послали «пророку». Благодаря африканским барабанам, известие об этом славном торжестве героических борцов за свободу Африки над зверьми-колонизаторами достигло Западной Африки всего через сутки.

Смерть национального героя, человека рыцарской чести, произвела шокирующее впечатление на англичан. Правительство Гладстона обвиняли в неспособности спасти генерала и чуть ли не в измене. Гордону поставили памятник в Лондоне. Личность Гордона отражена во множестве стихов, песен, литературных произведений, картин. В комнате Ватсона на Бейкер-стрит тоже висел портрет Гордона[338].

Осаждая Хартум, махди стоял на другом берегу Нила, в деревушке Омдурман. Теперь он провозгласил ее столицей и несколько изменил традиционную исламскую формулу «нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – пророк его». Теперь в его «государстве» полагалось сообщать: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Мохаммед и махди – пророки его»!

Правил он, однако, не долго… Двадцать второго июня 1885 года Мухаммад Ахмад умер от тифа. Его тело торжественно погребли в специальном мавзолее в Омдурмане, а все его приближенные сцепились в ожесточенной борьбе за власть.

Победил и стал преемником Мухаммада Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед (1843–1899). Себя он называл и махди, и халифом – скромно так. Халиф отстранил от власти учеников и членов семьи Мухаммада. Конечно же, лозунги равенства всех «перед лицом Аллаха» были забыты. Абдуллах опирался на новую феодальную знать – выдвиженцев гражданской войны. Проклятых иностранцев перерезали, работорговлей занялись по новой, железные дороги разрушили, книги сожгли. А счастье все не наступает и не наступает! Как всегда, революционный энтузиазм сладок для бесноватых, но продолжается недолго, а вот последствия безумия сказываются десятилетиями.

Чтобы хоть как-то отвлечь одних, занять других и накормить третьих, ибн Мухаммед продолжал начатый махди джихад. В 1885 году он вступил в неудачную войну с Эфиопией. Проиграл. Атаки против бельгийцев в Конго и итальянцев в Эритрее также не принесли ему успеха: десяток европейцев легко отбивался от тысячи обезумевших негров, истерично оравших про Аллаха, Мухаммеда и махди.

Когда подданный халифа, феодал Вад-эль-Неджуми с пятью тысячами воинов ворвался в Египет, эту армию истребили почти поголовно.

Беспрерывные войны подорвали военную мощь «халифата». Погиб цвет армии, в том числе ветераны, сражавшиеся еще при махди. Огнестрельное оружие гнило, терялось, попадало в руки неприятеля, а нового сделать в Судане никто не умел. Оказалось, что от заклинаний колдунов и воплей мулл и дервишей огнестрельное оружие не чинится, а боеприпасы не восстанавливаются.

В Англии в представлении большинства населения смерть национального героя Гордона не оставляла вариантов: надо закончить войну. Но правительство вигов не хотело направить войска в Африку: слишком дорого.

Деньги выделили, войско двинули только через 14 лет, когда к власти пришли консерваторы.

Новую английскую армию возглавил сэр Горацио Герберт Китченер. Армию на 57 процентов оплачивал Египет… Правда, в основном за счет английских займов. Армия: 11 тысяч британских солдат, 17600 египетских. Новейшие винтовки ли-метфорд со скорострельностью около 8-10 выстрелов в минуту. Сорок четыре скорострельных артиллерийских орудий и 20 пулеметов максим у пехоты, 36 пушек и 24 максима на канонерских лодках, стоящих в Ниле.

Британская армия открыла путь на юг, легко захватив крепость Донголу. От нее Китченер двигал армию постепенно, строя по дороге укрепления. Пороги мешали движению флота, канонерские лодки приходилось перетаскивать по суше. Военный корреспондент Уинстон Черчилль писал о порогах Нила как о «массивной лестнице из четырех огромных гранитных ступеней».

В январе 1897 года началось строительство Суданской железной военной дороги между излучинами Нила. Строили железные дороги и раньше, но победив англичан, дервиши разрушили все железные дороги, какие смогли. Осталось 33 мили нормальных путей и 53 мили, требовавших частичного ремонта.

Строить надо было очень быстро, пользуясь половодьем на Ниле, – в сухой сезон многие участки реки становились несудоходными. Противник все время набегал. Конница англичан отбивала махдистов, обеспечивая труд солдат и рабочих. Чтобы строить быстрее, пришлось выпустить из тюрем Египта до двух тысяч заключенных: за их труд им обещали амнистию.

Двести тридцать миль (370 километров) железной дороги провели прямо через пустыню. Канонерские лодки везли на платформах, объезжая три из четырех порогов Нила.

Благодаря телеграфным и телефонным линиям, англичане могли быстро перебрасывать военную помощь в районы сражений. К июлю железная дорога достигла города Атбара в устье первого притока Нила – реки Атбары, судоходной в период дождей.

Известие о начале похода англо-египетской армии в государстве махди воспринималось как религиозная война. Правительство официально заявляло, что идет джихад, в котором мусульмане не могут не победить неверных. «Кровь неверных окрасит воду Нила!» – истерично кричал Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед. Он клялся, что махди явился ему во сне, предсказывая великую победу. Потеря Донголы? Он сам велел ее сдать, неверные будут разгромлены в решающем сражении!

После строительства железной дороги тактика налетов стала бессмысленной. К тому же англичан уже не тысяча, а 10 тысяч, они легко отбивают налеты даже 30-тысячной армии.

Единственный шанс Абдаллаха ибн аль-Саид Мухаммеда оставался в том, чтобы бросить на британцев колоссальную армию. Такую, чтобы на каждого солдата Китченера приходились десятки мусульманских фанатиков.

Халиф готовил как можно большее войско и сосредотачивал его у Омдурмана – понимал, что британцы дойдут до него. Столицу охраняла армия численностью около 60 тысяч человек. Большинство солдат было вооружено лишь холодным оружием, винтовок всего несколько тысяч. Об уровне подготовки не мог бы говорить без слез не только Гордон.

В Омдурмане срочно строились укрепления. На опоясывающих Омдурман глинобитных фортах поставили несколько пушек… Из которых дикари почти не умели стрелять.

Махдисты пытались заминировать Нил. Мины представляли из себя герметично закрытые котлы с порохом, внутри которых находился пистолет. К спуску пистолета крепилась проволока, которую натягивали поперек реки. Если бы канонерская лодка коснулась проволоки или если бы ее натянул стоящий на берегу суданец, пистолет стрелял, порох взрывался.

Фактически солдатами махди были обычные племенные ополченцы с очень низким уровнем общей культуры. Долгое бездействие вело к падению дисциплины и боевого духа. Система снабжения действующей армии в Судане традиционно отсутствовала: считалось, что воины должны сами заботиться о пропитании, захватывая припасы у противника. Добычи не было – армия прикрывала собственную столицу. Войска вынуждены были мародерствовать, что вело и к моральному разложению армии, и к серьезным конфликтам со своим же населением. Чтобы снабжать армию, Абдаллах ввел своего рода продразверстк»: у населения некоторых районов Судана отнимали все зерно, кроме посевного.

В апреле 1898 года британцы атаковали лагерь примерно 10 тысяч дервишей на реке Атбаре. Махдисты и не пытались атаковать. Они построили «укрепленный» лагерь, обнеся его захваченной у британцев колючей проволокой. Сначала британцы обстреляли лагерь из орудий, потом пошли в атаку. Штурм длился всего 45 минут, но дорого им обошелся: 570 убитых, в том числе 29 офицеров. Дервиши потеряли больше пяти тысяч человек – половину своей армии, только убитыми. Остальные сдались в плен или панически бежали.

Атбар открывал прямой выход на Хартум и Омдурман. Дорога идет уже не по пустыне, канонерские лодки не встречают препятствий. «Мины» англичане расстреляли из пулеметов с дальнего расстояния. Китченер продолжил медленное продвижение. Первого сентября 1898 года его солдаты увидели стены Омдурмана.

Махди бросил на них всю свою армию: больше 100 тысяч дервишей. Всю ночь на 2 сентября в лагере Абдаллаха пели муллы, призывая к храбрости, обещая великую победу. В 6 часов 40 минут в лагере Китченера услышали шум движения войска: дервиши орали и пели, крики «Аллах акбар!» слышны были за пять километров.

Выстроившийся полумесяцем противник казался очень грозным и красивым: густые массы суданской пехоты, над которыми развевалось множество разноцветных флагов, расшитых религиозными изречениями, сверкание копийных лезвий, громкие крики.

Правда, артиллерия противника не достигла англичан: два снаряда взорвались метрах в 50 до англо-египетских порядков.

И тогда заговорила английская артиллерия. Все видели: с расстояния в 2600 метров «снаряды, попадая в ряды махдистов, рассекали их точно плугом». «В первую же минуту в их ряды врезались не менее двадцати снарядов. Одни разорвались высоко в воздухе, другие – прямо перед ними. Некоторые же вонзались глубоко в песок и разрывались, поднимая облака красной пыли, сметая ряды осколками и шрапнелью. Белые знамена стали падать повсюду. Но тут же они поднимались, когда новые люди шли вперед, чтобы умереть за священное дело Махди… Под огнем нашей артиллерии плотная масса "белых знамен" рассыпалась на тонкие линии копейщиков и стрелков, которые продолжали наступать»[339].

Вскоре заработали пулеметы и скорострельные винтовки. Последние махдисты падали всего в 50 метрах от рядов англичан, но ни один не добежал, не смог завязать рукопашную.

Остальные дервиши стали все больше отступать, местами просто бежали. Для преследования разбитых махдистов Китченер отрядил 21-й уланский полк – в составе полка служил и молодой Уинстон Черчилль. Кавалерия должна была не пустить бегущих в крепость Омдурмана. Преследуя толпу дезертиров, уланы неожиданно для себя оказались перед сухим руслом речки, в котором укрывался засадный полк. И тогда 400 англичан пошли в атаку на 2700 дервишей. «Столкнулись две живые стены», – пишет Черчилль. Позже это назовут «последней кавалерийской атакой в современной истории».

Две минуты хватило англичанам, чтобы прорубиться сквозь живую стену конных дервишей, потеряв убитыми и ранеными 70 человек и 119 лошадей. После этого они спешились и открыли беглый огонь из карабинов. Арабы пытались контратаковать; вскоре немногие уцелевшие бежали к стенам Омдурмана.

После окончания сражения корабельная артиллерия перенесла огонь на столицу. Омдурман никто не защищал, началось массовое бегство. В 16 часов британский флаг развевался над столицей «халифата».

Потери махдистов в этой битве, по официальным данным, составили более 11 тысяч убитыми, 13 тысяч ранеными, пяти тысяч пленными. Назвали и другие цифры: 30 и 50 тысяч человек. Персонаж другого произведения Дойля называет «тридцать тысяч трупов с пробитой головой и вдавленной грудной клеткой»[340].

Потери англичан известны до человека: англичане и египтяне потеряли 47 убитыми и 340 ранеными. Основная часть собственно британских потерь пришлась на 21-й уланский полк – 24 убитых. Кэмеронский и Сифортский полки потеряли каждый еще по два убитых.

Часто пишут, что Китченер то ли «кремировал» прах Мухаммада Ахмада, то ли выбросил его в Нил. Не совсем так… Мавзолей махди разрушили; труп сожгли в топке канонерской лодки и вышвырнули в реку. Голову в емкости с керосином привезли в Англию.

Разумеется, прогрессивная общественность во главе с Бернардом Шоу вопила о варварстве имперской военщины. Видимо, варварство махдистов им нравилось больше.

Абдаллах во время сражения стоял окруженный личными телохранителями, в стороне и позади войск. Еще когда его армия захлебывалась в крови под пулеметами, мистический махди и халиф, личный друг пророка Мухаммеда драпал быстрее собственного визга. Он еще пытался поднять восстания в разных частях страны, спустя несколько месяцев стал вожаком отряда в несколько сотен сабель в юго-западных районах Судана – в провинции Кордофан. Там тоже все было не просто: во время правления махдистов султан соседнего с Кордофаном Дарфура, Али Динар, сидел в тюрьме в Омдурмане. Британцы его выпустили, и, утвердившись на троне, султан ловил Абдаллаха еще ревностнее англичан. В ноябре 1899 года близ города Ом-Дебриката или Умм-Дивайкарата англичане разгромили последние остатки махдистов и убили самого Абдаллу.

Осман Дигна тоже вел партизанскую войну, в которой потерял правую руку. В феврале 1900 года его поймали и сдали англичанам собственные «подданные» – даже им стало ясно, что никакой он не святой, а так – просто мелкий проходимец. И что воевать на его стороне – значит не громить неверных, а быть перебитыми из пулеметов.

Страшно подумать, какова была бы судьбы Китченера или любого из его офицеров, попади он в лапы Жоржа-Османа Дигны. Англичане продержали полуфранцузского ренегата несколько лет в комфортабельной тюрьме в Александрии, потом отпустили. Дожил он до 1926 года, никому уже не интересный.

В начале 1899 года между Англией и Египтом было подписано соглашение-кондоминиум о совместном управлении в Судане. Фактически Судан стал английской колонией: британцам и в голову не приходило всерьез принимать египтян.

Кризис в Фашода

Китченер не мог не знать о проекте Сесиля Родса (1853–1902). Сам Сесиль Роде организовывал в основном захваты в Южной Африке, где в его честь были названы Северная и Южная Родезии. Теперь это Замбия и Зимбабве.

Но помимо того Роде предлагал проложить железную дорогу длиной в 11 500 километров по всей территории британских колоний в Африке. От Кейптауна, мимо водопада Виктория, вдоль великих африканских озер через Уганду, Кению, Судан и далее вдоль Нила до Каира. Параллельно железнодорожным путям планировалось проложить телеграфную линию.

Одновременно Франция тоже планировала строить панафриканскую железную дорогу, только с запада на восток: от Камеруна до Джибути.

Воспользовавшись смутой в Судане, вверх по реке Конго, потом по ее правым притокам двинулся пароход… Нес он восемь французских офицеров, а также 150 (по другим сведениям— 120) сенегальских стрелков. Экспедиция по суше пересекла водораздел между реками Конго и Нил, 10 июля 1898 года выйдя к деревушке Фашода, на Ниле…

Деревушка племени шиллуков, деревня Денаб в 1867 году была захвачена египтянами, которые назвали ее Фашода, сделали центром округа и построили там глинобитную крепость. Считалось, что местность это очень нездоровая, в Фашоду стали ссылать преступников и врагов режима – там мало кто выдерживал больше двух лет. Махдисты взяли штурмом египетскую крепость. Восстанавливать ее они не стали, но считали Фашоду своим важным опорным пунктом. Двести шиллуков, населявших Фашоду, наверное, очень удивлялись. Но что они думали, мы не знаем, потому что у них никто не спрашивал.

Теперь, 10 июля 1898 года капитан французской армии Жан-Батист Маршан картинно водрузил над развалинами египетской крепости французский триколор.

Шестого сентября 1898 года Китченер узнал, что в Фашоде обосновались французы. Десятого сентября 1898 года Китченер отправился вверх по Нилу – и ловить махдистов, и разбираться с французами. Девятнадцатого сентября пароход «Дал» и канонирские лодки «Султан», «Фатех», «Назир», «Абу Клеа» с несколькими баржами на буксирах вышли к Фашоде. На берег спустились рота британцев и два батальона союзных суданцев.

Китченер застонал и закрыл лицо ладонью, увидев французский флаг над крепостью. Капитан Маршан заявил Китченеру, что его правительство поручило занять область Бахр-эль-Газаль и страну шеллуков. Китченер ответил, что не может признать французской оккупации долины Нила; с его прибытием власть в Фашоде перешла к правительству Египта.

Маршан заявил, что не покинет Фашоду без приказа своего правительства. Китченер вручил ему ноту протеста. Сто двадцать или 150 сенегальцев и восемь французов явно не смогли бы справиться с артиллерией англичан. Но любой военный конфликт означал бы начало серьезной англо-французской войны.

Третьего ноября 1898 года французское правительство велело Маршану вывести свой отряд из Фашоды через Эфиопию. И Маршан, и Китченер явно вздохнули с облегчением… А до этого мир висел на волоске от новой большой войны…

Франция готова была наступить на хвост владычице морей в союзе с Германской империей. Не без труда британским дипломатам удалось добиться нейтралитета Берлина… Стоит удивляться политической близорукости кайзера и его правительства, упустивших великолепный шанс окоротить аппетиты Британии. Ведь в вероятной войне Франция выступила бы в союзе с Германией и Российской империей. Россия была готова решительно поддержать Францию, имея свои интересы: нестабильное положение в Турции, восстания единоверных армян позволили бы Петербургу провести давно желанный захват Босфора.

Но Франция отступилась. Соглашением, подписанным 21 марта 1899 года, Франция официально признала исключительные права Великобритании на долину Нила, а Великобритания признала права Франции на все западные области Судана. Этот договор явился первым шагом на пути к заключению англо-французского соглашения 1904 года о разделе сфер влияния в Африке.

Так как же Холмс?!

Обо всех этих событиях в «Шерлоке Холмсе» нет ни малейшего упоминания. Разве что о портрете генерала Гордона в комнате Ватсона. Битва при Омдурмане косвенно упоминается в повести «Отравленный пояс», и все. Но каждый британец не мог не знать того, о чем Дойль не писал.

В 1891–1893 годах в Судане правил халиф. Пусть это был всего лишь обовшивленный суданский работорговец из племени таиша, но именно так он себя называл.

Если Холмс встречался с ним, то или как тайный агент Британской империи, или как некий частный путешественник… Во втором случае он никак не мог ехать под своим настоящим именем: европейца убили бы сразу после вступления в Судан. Значит, Холмс и тут выдавал себя за мусульманина, скорее всего за араба – негром-то он никак не был.

Томас Эдвард Лоуренс, более известный как Лоуренс Аравийский (1888–1935) носил одежду араба и говорил по-арабски без акцента. Часто он выдавал себя за араба… Но верили ли ему – вопрос не однозначный. Если Холмс путешествовал под видом араба, его жизнь зависела бы от малейшего прокола.

Оговорим важный вопрос…

Если читатель был внимателен, он заметил: автора этих строк невозможно заподозрить в избытке симпатии к Британии. Но глупо не замечать: строя свою империю, англичане становились носителями и более современной, и более гуманной жизни. Они несли цивилизацию на периферию тогдашнего мира – в Индию и Африку уж точно. Это не самая лучшая версия европейской цивилизации? Уж какая есть, у туземцев и этого не было. Британия несла в свои колонии железные дороги и запрещение работорговли, борьбу с малярией и промышленные производства. Силой оружия? Да. В своих интересах? Несомненно. Но что несла, то несла.

В СССР полагалось считать, что туземцы были хорошие, а колонизаторы плохие. Не будем идеализировать британцев – даже генерала Чарльза Гордона. Но если не выдумывать – британцы были и гуманнее, и честнее, и приличнее туземцев. Они захватили Судан? Но это говорит только о том, что они были сильнее. Сила сама по себе не говорит о нравственности ни британцев, ни суданцев.

Если уж о нравственности… Если бы махдисты могли, они бы с удовольствием захватили Англию. Но принесли бы с собой не передовые технологии и более разумные нравы, а разрушение уже достигнутого уровня цивилизованности. Британцы несли в Судан железные дороги и запрет рабства. Судан мог принести Британии только рабство, племенной строй, тупую резню и шаманов вместо медицины.

Делая Ватсона и Холмса строителями империи, Дойль просто помещал их в некий исторический контекст, без оценок. У нас, если есть охота оценить, нет причин поставить им в вину участие в строительстве империи. Строили? Хорошо делали.

Вообще же некая «тень империи» то явно, то намеком все время проявляется в «Шерлоке Холмсе».

Тень Индии

Вот упоминается «Роял Мэллоуз» – «прославленный ирландский полк британской армии. Он особенно отличился в Крымской войне и в Индии во время восстания сипаев, но и после всегда показывал себя с наилучшей стороны. До нынешнего понедельника он находился под командованием Джеймса Баркли – нашего славного ветерана. Он начинал с рядового, затем был произведен в офицерский чин за доблесть, проявленную в индийской кампании, а после назначен командующим полком, в котором когда-то служил простым солдатом»[341].

Этот ирландский полк существует только в воображении Дойля, но восстание сипаев имело место быть – в 1856 году, когда Ватсон и Холмс были еще совсем маленькими. Рассказывается о нем примерно так: «А вся Индия была в огне. Мы, конечно, остались с ним. Мы – это я и Доусон, который вместе с женой вел и счета и хозяйство. Но катастрофа все-таки разразилась. Я был весь день на дальней плантации и под вечер возвращался верхом домой. На дне неглубокого оврага темнела какая-то бесформенная куча. Я подъехал ближе, и сердце мое сжалось от ужаса: это была жена Доусона, разрезанная на куски и брошенная на съедение шакалам. Немного дальше на дороге лицом вниз лежал сам Доусон, его уже окоченевшая рука сжимала револьвер, а рядом друг подле друга лежали четверо сипаев. Я натянул поводья и остановил лошадь, не решаясь, в какую сторону ехать. В этот миг из крыши бунгало Эйблуайта повалил густой дым, наружу вырвалось пламя».

И далее: «Вся страна гудела, как растревоженный улей. Англичане собирались в небольшие отряды. Они оставались хозяевами только на той земле, которую удерживали силой оружия. На всей остальной земле они были во власти восставших. Это была война миллионов против нескольких сотен. И самое трагическое было то, что нашим противником были наши же отборные войска – пехота, артиллерия и кавалерия. Мы их обучили и вышколили, и теперь они сражались против нас нашим оружием и трубили в горн наши сигналы. В Агре стояли Третий бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сикхов, два эскадрона кавалерии и одна батарея. Когда началось восстание, был сформирован отряд добровольцев из гражданских чиновников и купцов. В этот отряд, несмотря на свою ногу, записался и я. Мы выступили из Агры, чтобы встретиться с противником у Шахганджа в начале июля, и несколько времени успешно сдерживали их, но скоро у нас кончился порох, и мы вернулись обратно в Агру. Со всех сторон приходили тревожные вести, что было неудивительно: ведь Агра находилась в самом центре мятежа. Лакхнау был более чем в сотне миль на восток, Канпур – почти столько же на юг. Какое направление ни возьми, всюду резня, разорение и гибель»[342].

Или вот: «Мы оказались запертыми в Бхарти: весь наш полк, полдивизиона артиллерии, группа сикхов, просто гражданские и местные женщины. Нас осаждали десять тысяч мятежников; они рвались к нам, как свора голодных терьеров к клетке с крысами. На второй неделе осады у нас начали истощаться запасы воды. Спасти нас могло только объединение с колонной генерала Нила, продвигавшейся на север страны. Это был наш единственный шанс, но мы не могли пробиться к своим сквозь осаду: у нас было слишком много женщин и детей»[343].

Такие описания легко отнести за счет пристрастности колонизатора, но Дойль на этот раз не особенно далек от истины.

«Восстание сипаев» частенько называют еще и резней европейцев. Одно из первых событий восстания: 25 апреля 1856 года в Мируте восставшие напали на европейцев – как офицеров, так и гражданских. Они зверски убили четырех мужчин, восемь женщин и восемь детей. И в дальнейшем в большинстве захваченных городов и военных поселений почти все британское население и индусы-христане были полностью истреблены мятежниками, независимо от пола и возраста. Военнопленных пытали и убивали. Раненых пытали и убивали с особой жестокостью.

Всего, по различным оценкам, было убито от полутора тысяч до трех тысяч европейцев; большая часть – мирные жители, женщины и дети.

Один из крупнейших погромов произошел в крошечном индусском государстве Джханси в июне 1857 года. Территория Джханси была аннексирована британцами всего за четыре года до этого. Правил им бездетный вдовец Гангадар Рао, который женился на некой юной Лакшми Рао. Их общий сын умер в возрасте примерно трех месяцев. Гандагар Рао усыновил родственника, но Ост-Индская компания не утвердила наследника – он не родной сын – и аннексировала княжество.

Лакшми была очень необычной индуской – среди прочего, она владела оружием и боевыми искусствами. Гандагар Рао, гомосексуалист и любовник множества людей обоего пола, не препятствовал жене обучить боевым искусствам своих прислужниц.

Пятого июня 1857 года гарнизон Джханси примкнул к восстанию. Несколько английских офицеров были сразу же убиты. Повстанцы захватили 61 англичанина, более половины из которых составляли женщины и дети. Всех захваченных в плен европейцев выстроили в три ряда и зарубили саблями или забили дубинками до смерти. Женщин убивали в последнюю очередь: Лакшми Рао полагала, что они должны наблюдать за смертью своих мужей и детей.

Что характерно – позже Лакшми Рао пыталась уверить английское командование, что лично не виновата ни в чем. При штурме Джханси она билась в мужской одежде, держа меч двумя руками, а поводья лошади в зубах. Впрочем, среди примерно пяти тысяч жертв штурма ее не было – дамочка вовремя улизнула.

Лакшми Рао командовала конницей у другого князька – Тантия Топи и погибла 17 июня 1858 года под Гвалиором: ее разбитая конница панически драпала, никто не заметил ее гибели.

Восстание в Канпуре возглавил Нана Сагиб (настоящее имя Данду Пант), приемный сын местного правителя, которого администрация Ост-Индской компании тоже не утвердила как наследника. Здесь 300 военных и 900 гражданских лиц, включая женщин и детей, спасались в укрепленном здании от обезумевшей толпы. Сипаи осаждали Канпурское укрепление в течение 19 дней. Без воды защитники не могли продержаться слишком долго, поэтому 25 июня 1857 года они сдались. Нана Сагиб лично дал им полные гарантии безопасности, но как только пленные подошли к реке и начали садиться на лодки, кто-то открыл огонь. В результате было убито более ста человек: застрелено и утоплено в реке. Оставшихся троих мужчин, 73 женщины и 124 ребенка посадили под арест в Бибихар – усадьбу в Канпуре.

Сначала их заставляли работать под управлением проститутки Хусайни Ханум, пока к Канпуру не подошли английские войска. Пятнадцатого июля 1857 года оставшихся в живых английских мужчин вытащили и расстреляли перед большой толпой. Когда сипаи отказались убивать детей и женщин, Хусайни Ханум назвала их трусами и попросила своего любовника Сарвур-хана закончить убийство пленных.

Авторы книги «Сыплются кости наши: Канпурская резня и Индийское восстание 1857 года» приводят такое описание: «Незадолго до захода солнца появился глава мятежников Сарвур-Хан… в сопровождении четырех спутников, каждый с саблей в руке. Двое из его людей были в фартуках мусульманских мясников, оба высокие, один темный, рябой и толстый. Два других, казалось, происходили из низшей касты… Когда они приблизились, зрители заняли места вдоль стены. Внутри дома некоторые из женщин оттаскивали мертвых в одну сторону и пытались перевязать раненых…

… Выйдя из тени деревьев, старшая из англичанок хотела обратиться к Сарвур Хану, но он срубил ее одним ударом сабли.

Женщины, находившиеся во дворе, закричали. Закрыв за собой двери, пятеро индийцев разошлись по дому и прокладывали путь вперед, беспорядочно рубя ползавших по полу раненых»[344].

Мясники ушли, сочтя что все пленные уже убиты. Однако на следующее утро повстанцы явились закопать убитых и обнаружили, что три женщины и трое детей в возрасте от четырех до семи лет все еще живы: вчера они притворились убитыми. Уборщики заставили выживших женщин раздеть убитых и обрубки тел, а затем сбросили их в высохший колодец. Туда же скинули троих мальчиков, начав с самого младшего. Потом колодец завалили расчлененными телами, погребая шестерых живых под грудой расчлененных трупов.

На следующий день, 16 июля 1857 года, войска Ост-Индской компании достигли Канпура и захватили город. Британские офицеры и солдаты направилась в Бибигар, чтобы спасти заключенных… Мы уже знаем, что они увидели.

Индийский историк Джавахарлал Неру, ученик Махатмы Ганди и первый премьер-министр независимой Республики Индии, вовсе не отрицал зверства своих соотечественников. Но он заявлял, что «английские солдаты под руководством своих офицеров превзошли их в жестокости»[345].

Что ж, узнаем, как они превосходил».

Канпур взял бригадный генерал Нил. Он немедленно судил захваченных в плен мятежников. Тех, кто мог доказать свою непричастность к преступлению, освободили. Остальным велели очистить здание Бибигара от крови. Затем пленников-индуистов заставили есть говядину, а мусульман – свинину. Некоторых сипаев-мусульман перед повешением зашили в свиную кожу. Мятежников из высшей касты казнили их же низкокастовые соотечественники.

Все это делалось не только для унижения преступников. Индусов лишали надежды на перевоплощения в новых жизнях, мусульман – на райское блаженство в компании пьяных гурий. Виселицы поставили рядом с Бибигаром, чтобы казнимым было видно место устроенной ими резни. Тела похоронили в придорожной канаве.

В Канпуре впервые англичане прибегли к способу казни, который производил такое впечатление во всем мире: некоторых мятежников привязали к дулам орудий, чтобы их разорвало выстрелами.

До этих событий такой метод казни использовался в некоторых княжествах маратхов и Великих Моголов: считалось, что если тело разорвано на части, душа не сможет перевоплотиться в другое тело. Мятежники тоже убивали англичан таким способом. Рассекая на части англичанок и английских детей, они преследовали ту же цель – не дать их душам переселиться в другие существа.

Одновременно с судом в Канпуре солдаты устроили несколько погромов, грабили и поджигали дома. Начальство не удерживало их. Не оправдываю солдат, но все же отмечу: они не рубили индусских женщин саблями на части, не рубили «ползавших по полу раненых» и не закапывали живыми трехлетних детей.

В войсках после Канпура боевым кличем стало «Помни Канпур!». Кричали это и индусы, сражавшиеся против повстанцев.

Кстати, руководитель восстания в Канпуре, прямо ответственный за бойню Нана Сагиб бесследно исчез. Ходили слухи, что он бежал в Непал и даже в Россию. Британские колониальные власти получали доносы на различных личностей, которые якобы являлись «Нана Сагибами». Все эти доносы оказывались ложными, судьба негодяя до сих пор не известна.[346]

Собственно, резня европейцев началась по всей Северной Индии – везде, где вспыхивало восстание. Везде шла чудовищная по жестокости резня англичан и индусов-христиан. Везде месть британцев и их индусских союзников выражалась в грабежах, иногда в казнях взрослых мужчин без суда. Но никто никогда не убивал мирных жителей. Случалось, их грабили – и все. Грабили в основном индусы на британской службе.

Были и такие эксцессы: при штурме Дели британская артиллерия расстреляла главную мечеть, в которой скопилось множество людей, и окрестные здания, в которых проживала мусульманская элита, провозгласившая джихад. Майор Ходсон собственноручно расстрелял двух сыновей и внука последнего Великого Могола, Бахадур-шаха: они активно участвовали в восстании.

Сам же Великий Могол Бахадур-Шах был арестован. На суде выяснилось, что он лично почти ни в чем не виноват. Умер, но в возрасте 87 лет в ссылке в Рангуне. Англичане же объявили о ликвидации института Могольской империи. Видимо, тоже страшное зверство.

Еще местью можно назвать казни по судам. Например, во время Пенджабского похода 1858 года было документировано 628 казней по приказу военного командования, 1370 казней по распоряжению гражданских (английских и индусских) властей и 386 казней по приговору смешанных военных и гражданских судов.

Замечу – вовсе не вся Индия восстала. Семьдесят процентов территории Индии не знали восстания ни сипаев, ни местных князей.

В «Шерлоке Холмсе» сикх обращается к главному герою: «Сагиб, я расскажу тебе все, потому что ты ференги, а я знаю, что ференги не нарушают клятвы. Если бы ты был лживым индусским псом, то, сколько бы ты ни клялся всеми своими богами из нечестивых храмов, твоя кровь пролилась бы, а тело было брошено в сточную канаву. Но сикхи верят англичанам, а англичане верят сикхам. Так что слушай, сагиб, что я тебе расскажу»[347].

Это отражение реальности: сикхи не восставали, многие индусские княжества воевали на стороне англичан. И даже если мы о сипаях… Большая часть сипаев в восстании не участвовала. Никак.

И вообще жестокость англичан и индусов имеет и весьма разные степени и объясняется разными причинами.

Индусам просто не приходило в голову, что повседневное зверство язычников, верящих в переселение душ, для кого-то может показаться сотрясением самых основ человеческой морали. Они жили в обществе, где не было ничего подобного закрытым школам Англии, ничего подобного жизни лондонского дна. Но в их княжествах публичные казни путем растаптывания преступника слоном, сожжения живьем и рассекания на части были совершенно обычным делом. Убийство раджой поданного просто из личного раздражения вовсе не казалось им преступлением. Во время войн истребление династий противника до младенца в люльке и самые чудовищные пытки пленных были обычнейшим делом.

Напомню – шокировавшая Европу практика расстрелов из артиллерийских орудий просто заимствована британцами.

Британцы же, во-первых, были захвачены врасплох. Они искренне считали, что необычайно милы и что их правление разумно и справедливо. Когда в Дели английских женщин волокли, чтобы бросить под ноги слонов, одна из них кричала:

– Мы же хотели вам только хорошего!

Имя ее уже не установить.

Британцы совершенно не ждали, что восставшие индусы будут уничтожать вообще все, что было связано с ненавистной им властью колонизаторов: от христианских церквей до телеграфных станций, книг и железных дорог. Они же строили разумное и полезное!

Во-вторых, для британцев стало шоком повседневное зверство индусов. Конечно, они знали, что происходит в стране, но относили это на счет дикости местного населения. Вот цивилизуются – станут как мы. Они уничтожили секту душителей – поклонников богини Кали. Об этом, вполне историческом, эпизоде, есть великолепный фильм «Обманщики». Они запретили обычай сати: обязательного самосожжения вдовы на погребальном костре покойного мужа.

Законы против сати издавали ВСЕ европейцы в Индии, не только британцы. В португальском Гоа сати запрещен еще в 1515 году. Голландцы и французы запретили сати в Хугли-Чучуре и Пондишери.

Британцы начали с запрета сати в 1798 году в Калькутте. В 1829 году бенгальские брахманы просили губернатора Уильяма Бентинка разрешить сати: ведь это народный обычай!

– У англичан тоже есть народные обычаи, – ответил лорд. – Когда несколько мужчин сжигают живьем женщину, мы их вешаем. Давайте мы тоже будем придерживаться наших народных обычаев.

Вскоре сати запретили во всех областях правления британцев.

Известны и индусы, боровшиеся с сати. Бенгальский реформист Рам Мохан Рой с 1812 года вел целую кампанию против сати: его собственная сводная сестра совершила этот обряд, Рам Мохан был этим потрясен до глубины души.

В 1857 году то, что было частью местной жизни, обрушилось на самих британцев. Шок, испытанный британцами, стал причиной мести, в ходе которой европейцы сами порой забывали про нормы морали и правила ведения войны, которые сами же провозглашали.

«Жаль, что я не могу стать главнокомандующим в Индии… Я бы объявил им на их собственном языке, что считаю себя назначенным на эту должность по божьему соизволению и, следовательно, приложу все усилия, чтобы уничтожить этот народ, запятнавший себя недавними жестокостями».

Это высказывание Чарльза Диккенса часто называют ультрарасистским.

Если так, то как оценивать слова о необходимости резать неверных псов и о велении Кришны и Вишну убивать всех, кто им не поклоняется. Давайте уж всех мерить одной мерой.

В современной Индии почему-то и после достижения независимости в 1947 году не восстановили сати, а считают этот обычай варварским и борются с его остатками. Впрочем, до 30 женщин каждый год сгорают на погребальных кострах. Многие – добровольно.

В Индии всячески оправдывают сипаев и вообще всех повстанцев. В 800-серийном (в русском прокате – 350 серий) телесериале «Королева Джханси» Лакшми Бай всячески восхваляется и героизируется. Она показана как идеал кроткой и милой индусской женщины, чудесная дочь, жена, мать (что уже полная фальсификация).

Утверждается, что только подлость и вероломство маркиза Дальхузи заставило ее встать во главе сипайского восстания. Конечно же, нет ни слова о том, как Лакшми Бай забивала дубинами детей на глазах матерей. Показано, что труп Лакшми по ее же завещанию тайно сжигают на погребальном костре: чтобы англичане не могли доказать факта ее смерти. В финальной серии героиня встречает своего покойного мужа и обретает вечное блаженство.

Со своей стороны я рекомендую читателю уже названный фильм «Обманщики».

Еще про Индию в «Шерлоке Холмсе»

Конечно же, эту «индусскую тень» в Шерлоке Холмсе составляет не только память о восстании сипаев.

Мистер Ройлотт работал врачом в Индии, избил до смерти дворецкого-туземца. «Еще есть у него страсть к животным, которых присылает ему из Индии один знакомый, и в настоящее время по его владениям свободно разгуливают гепард и павиан, наводя на жителей почти такой же страх, как и он сам».

Для убийства падчериц мерзкий доктор использует привезенную из Индии змею…

«Болотная гадюка! – вскричал Холмс. – Самая смертоносная индийская змея! Он умер через десять секунд после укуса»[348].

Науке не известна никакая «болотная гадюка», но и в других местах Дойль не слишком точен.

Вот Холмс достает «первый том географического справочника, издающегося сейчас. Можно считать его последним словом географической науки. Посмотрим, что здесь есть для нас интересного. Андаманские острова. Расположены в Бенгальском заливе в трехстах сорока милях к северу от Суматры. Хм-хм… Ну а что дальше? Влажный климат, коралловые рифы, акулы, Порт-Блэр, каторжная тюрьма, остров Ратленд… Ага, нашел: "Аборигены Андаманских островов могут, пожалуй, претендовать на то, что они самое низкорослое племя на земле, хотя некоторые антропологи отдают пальму первенства бушменам Африки, американским индейцам племени диггер и аборигенам Огненной Земли. Средний рост взрослого около четырех футов, хотя встречаются отдельные экземпляры гораздо ниже. Это злобные, угрюмого вида люди, почти не поддающиеся цивилизации, но зато они способны на самую преданную дружбу". Обратите на это особенное внимание, Ватсон. Слушайте дальше: "Они очень некрасивы. У них большая, неправильной формы голова, крошечные злые глазки и отталкивающие черты лица. Руки и ноги у них замечательно малы. Они так злобны и дики, что все усилия английских властей приручить их всегда кончались неудачей. Они всегда были грозой потерпевших кораблекрушение. Захваченных в плен они обычно убивают дубинками с каменным наконечником или отравленными стрелами. Побоище, как правило, заканчивается каннибальским пиршеством". Какие милые, располагающие к себе люди, не правда ли, Ватсон? Если бы этот красавчик имел возможность действовать по собственному усмотрению, дело могло бы принять еще более страшный оборот. Думается мне, что Джонатан Смолл не очень-то охотно прибег к его помощи»[349].

Не могу указать, какой именно географический справочник читал Холмс. Скорее всего, это описание самого Дойля… К чему укажу, что населяющие Андаманские острова девять народностей относятся к самым древним поселенцам Южной Азии. Они заселили Андаманские острова между 70 и 30 тысяч лет назад, когда острова были частью материка. После конца Великого оледенения уровень моря поднялся, и эти люди жили в полной изоляции до появления на островах европейцев. Люди эти крайне неохотно идут на контакт, до сих пор есть группы, ведущие самый первобытный образ жизни. Но особой злобностью андаманцы вовсе не отличаются, людоедство у них не известно.

Так же фантастично и сообщение, что сын мистера Тревора после смерти отца из-за Хадсона «был просто убит горем, он даже покинул Англию и уехал на чайные плантации в Тераи. Насколько я знаю, сейчас он неплохо там живет»[350].

Фантастика не в том, что уехал в Тераи… И с чего бы ему плохо жить в Тераях? То есть в Северной Индии? Вот разве чайных плантаций в Тераях нет.

Тераи, буквально «влажная земля» или «предгорье» на персидском языке, – заболоченные территории у южных подножий Гималаев. Это равнина, на которой возделываются культуры риса, пшеницы, бобовых, сахарного тростника, джута, табака и кукурузы. На территории Тераев созданы джутовые фабрики, сахарные заводы, рисовые мельницы и табачные фабрики. Но чай выращивается в горных районах Индии.

Холмс заявляет: «Вспомните старую персидскую поговорку: "Опасно отнимать у тигрицы тигренка, а у женщины ее заблуждение". У Хафиза столько же мудрости, как у Горация, и столько же знания жизни»[351].

Такая персидская поговорка не известна. Цитата явно принадлежит самому Дойлю.

Тень Австралии

Сэр Артур хорошо знает, что в Австралии находится несколько колоний, не объединенных в одну. Именно «на золотых приисках, где, насколько я понимаю, мистер Тернер и сколотил свое состояние»[352].

Холмс в курсе многих интеерных реалий. Он знает, что «"коу!" – сугубо австралийский клич, им австралийцы пользуются только между собой. Значит, скорее всего человек, которого Маккарти ожидал возле Боскомского пруда, тоже когда-то жил в Австралии.

– А крыса?

Шерлок Холмс вынул из кармана сложенную бумагу и расправил ее на столе.

– Это карта провинции Виктория. Вчера я затребовал ее телеграфом из Бристоля. – Он прикрыл ладонью одну часть карты и сказал: – Читайте.

– "АРЭТ", – прочел я.

Холмс убрал ладонь.

– А теперь?

– "БАЛЛАРЭТ". Третий по величине город австралийской провинции Виктория»[353].

Нравы же колонии описываются так: «Это случилось в начале шестидесятых, на приисках. Я был тогда молодым парнем, горячим и бесшабашным, готовым на любую авантюру; попал в дурную компанию, пристрастился к выпивке, участок, выделенный мне под разработку, оказался пустым, я начал бродяжничать – словом, стал тем, кого здесь называют разбойниками с большой дороги. Нас было шестеро, мы вели вольную, разгульную жизнь, время от времени совершали налеты на станции или останавливали повозки на дороге, ведущей к приискам. Черный Джек из Балларэта – таким меня тогда наградили прозвищем, а банду нашу до сих пор помнят в провинции как знаменитую балларэтскую банду.

Однажды в Мельбурн из Балларэта отправился конвой с грузом золота, мы устроили засаду и напали на него. Охранников было шестеро, нас – тоже, так что предприятие носило рискованный характер, но мы первым же залпом уложили четверых из шести всадников. Однако и трое из наших были убиты, прежде чем мы успели унести награбленное добро. Я приставил пистолет к голове кучера, которым оказался этот самый Маккарти. Господи, лучше бы я убил его тогда, но я его пощадил, хотя видел, как он уставился на меня своими маленькими злобными глазками – словно хотел получше запомнить. Мы сбежали с золотом, разбогатели таким образом и, не вызвав подозрений, вернулись в Англию. Здесь я порвал с бывшими приятелями и решил начать спокойную и достойную жизнь. Купил это поместье, в тот момент выставленное на продажу, и взял за правило тратить деньги на добрые дела, чтобы хоть отчасти возместить то зло, вследствие которого они мне достались. Я женился, правда, жена моя умерла молодой, но успела оставить мне мою дорогую маленькую Алису. Даже когда дочка была еще младенцем, ее крохотная ручка, казалось, вела меня по верному жизненному пути. Словом, я перевернул страницу прежней жизни и изо всех сил старался забыть о ней. Все шло хорошо, пока Маккарти не схватил меня за горло»[354].

И здесь Дойль следует стереотипным представлениям своего общества. Колонии вообще частенько использовались как места ссылки преступников.

С 1723 года по «закону Уолтема» каторжников везли в Америку. До 1776 года привезли около 100 тысяч уголовников. Америка нуждалась в работниках. Кража в Англии и продажа в Америке людей приносила немалые барыши. В романе «Похищенный» действие разворачивается в 1751 году. Главного героя собственный дядюшка продает именно таким образом: парень угрожает его правам на незаконно приобретенное имение. На счастье Дэвида Бэлфура, корабль разбился о камни еще у берегов Шотландии – а не то быть бы ему проданными.[355] Пятая часть всех первопоселенцев в Америке была такими «белыми рабами».

После 1776 года преступников везли в Австралию. Первое поселение в ней основано в 1788-м, а в период между 1788 и 1792 годами в Сидней доставлено 3546 мужчин и 766 женщин – каторжников, «профессиональных преступников».

Все они могли быть официально проданы фермерам или на рудники по сходной цене – 40 фунтов за голову. Нет денег? Не страшно! Английская корона допускала рассрочку на год, а то и на два. По истечении этого срока деньги должны были быть внесены. Рабы? А кто же еще? У большинства после этого срока также не было денег освободиться: откуда у каторжника 40 фунтов? К тому же росли долги, не оставлявшие ни малейшего шанса.

Общее число таких же точно липовых каторжников, фактически рабов, до 1884 года составило порядка 30 тысяч человек. Почти все они так и не вернулись домой, в «старую добрую» Англию. В Австралии цена работника устанавливалась в 40 фунтов. Вноси деньги и забирай. Английская корона допускала рассрочку на год или на два.

Разумеется, никакие это были не уголовники; трудом «каторжников» Австралия быстро стала цветущим уголком. По этому поводу в континентальной Европе ходило множество самых фантастических историй. Просто никак не могло понять приличное общество, как же матерые злодеи так быстро исправились, стали почтенными и работящими! Жюль Верн донес до нас замечательную байку: якобы воздух в Австралии особенный, он способствует исправлению уголовников и вообще всяких негодяев. Дико звучит? Но Жюль Верн просто передает то, о чем вполне серьезно говорили в научных и околонаучных кругах[356]. Кстати, и демонический Айртон у него – из Австралии. Француз разделяет дикие английские поверья про «континент каторжников».

В самой старушке Англии Австралия тем более представлялась мрачным континентом уголовников. По меньшей мере, в двух рассказах о Шерлоке Холмсе Дойль упоминает вернувшихся из Австралии преступников, один другого ужаснее. Веселый писатель Джером Джером тоже мимоходом упоминает, как сколотил состояние один из его героев: «Австралия была в те годы не то, что теперь. Имущества, взятого на трупе, обычно еле хватало на скромные похороны»[357].

В Австралии помнят о судьбе своего доминиона. В 2011 году премьер-министр Австралии отказался выразить «должное почтение» королеве Великобритании – когда Елизавета II изволила нанести официальный визит в бывшую колонию Англии. Тогда член британского парламента от консервативной партии Терри Дикс произнес: «Это страна бывших уголовников, так что не стоит удивляться грубости их премьер-министра».

Некоторые австралийские дамы выразили готовность собственноручно кастрировать Терри Дикса. Не согласен… Следовало бы отправить его работать на рудниках, кормить бобами, а за невыполнение нормы пороть плетью. Будем гуманны – думаю, месяца хватило бы.

Тень Китая

В «Шерлоке Холмсе» дважды мимоходом упоминается Китай.

«Только в Китае могла быть вытатуирована та рыбка, что красуется на вашем правом запястье. Я изучил татуировки, и мне приходилось даже писать кое-что по этому предмету. Обычай окрашивать рыбью чешую нежно-розовым цветом распространен только в Китае. Увидев китайскую монету на цепочке ваших часов, я окончательно убедился, что вы были в Китае»[358].

«Этому камню нет еще и двадцати лет. Его нашли на берегу реки Амой, в Южном Китае, и замечателен он тем, что имеет все свойства карбункула, кроме одного: он не рубиново-красный, а голубой. Несмотря на его молодость, с ним уже связано много ужасных историй. Из-за сорока гран кристаллического углерода многих ограбили, кого-то облили серной кислотой, было два убийства и одно самоубийство. Кто бы сказал, что такая красивая безделушка ведет людей в тюрьму и на виселицу!»[359].

Но больше всего Китай отбрасывает тень на «Айзу Уитни, брата покойного Элиаса Уитни, доктора богословия, директора богословского колледжа Св. Георгия, приучился курить опий. Еще в колледже, прочитав книгу де Куинси, в которой описываются сны и ощущения курильщика опия, он из нелепой прихоти начал подмешивать опий к табаку, чтобы пережить то, что пережил этот писатель. Как и многие другие, он скоро убедился, что начать курить гораздо легче, чем бросить, и в продолжение многих лет был рабом своей страсти, внушая сожаление и ужас всем своим друзьям. Я так и вижу перед собой его желтое, одутловатое лицо, его глаза с нависшими веками и сузившимися зрачками, его тело, бессильно лежащее в кресле, – жалкую развалину, обломок благородного человека»[360].

Опиекурильня же выглядит так: «Притон, который я разыскивал, оказался в подвале между какой-то грязной лавкой и кабаком; в эту черную дыру, как в пещеру, вели крутые ступени. Посередине этих ступеней образовались выбоины – такое множество пьяных ног спускалось и поднималось по ним.

Приказав кучеру подождать, я спустился вниз. При свете мигающей керосиновой лампочки, висевшей над дверью, я отыскал щеколду и вошел в длинное низкое помещение, полное густого коричневатого дыма; вдоль стен тянулись деревянные нары, как на баке корабля, везущего эмигрантов.

Сквозь мрак я не без труда разглядел безжизненные тела, лежащие в странных, фантастических позах: согнутые плечи, поднятые колени, запрокинутые головы с торчащими кверху подбородками. То там, то тут замечал я темные, потухшие глаза, устремленные на меня. Среди тьмы то вспыхивали, то тускнели крохотные красные огоньки в чашечках металлических трубок. Большинство лежало молча, кое-кто бормотал что-то себе под нос, а иные разговаривали тихими монотонными голосами, то возбуждаясь и торопясь, то внезапно смолкая, причем никто не слушал своего собеседника – всякий был поглощен только собственными мыслями. В дальнем конце подвала стояла маленькая жаровня с пылающими углями, возле которой на трехногом стуле сидел высокий худой старик; опустив подбородок на кулаки, положив локти на колени, он неподвижно глядел в огонь.

Как только я вошел, ко мне кинулся смуглый малаец, протянул мне трубку, порцию опия и показал свободное место на нарах.

– Спасибо, я не хочу, – сказал я. – Здесь находится мой друг, мистер Айза Уитни. Мне нужно поговорить с ним.

Справа от меня кто-то шевельнулся, я услышал восклицание и, вглядевшись во тьму, увидел Уитни, который уставился на меня, бледный, угрюмый, нечесаный.

– Боже, да это Ватсон! – проговорил он.

Он только что очнулся от опьянения и дрожал всем телом.

– Который теперь час, Ватсон?

– Скоро одиннадцать.

– А какой нынче день?

– Пятница, девятнадцатое июня.

– Неужели! А я думал, что еще среда. Нет, сегодня среда. Признайтесь, что вы пошутили! И что вам за охота пугать человека! – Он закрыл лицо ладонями и захныкал.

– Говорю вам, сегодня пятница. Ваша жена ждет вас уже два дня. И не стыдно вам?

– Стыдно. Но вы что-то путаете Ватсон. Я здесь всего несколько часов. Выкурил три или четыре трубки… забыл сколько! Но я поеду с вами домой. Я не хочу, чтобы Кэт видела меня в таком виде… Бедная Кэт! Дайте мне руку Есть у вас кеб?»[361].

Интересно, что в курение опиума далеко не всегда описывалась как прискорбный путь к деградации и саморазрушению. Уже в XIX веке его рекомендовали от многих болезней. И Шерлок Холмс употребляет морфий – производное от опия, который будет опия куда потяжелее.

На представлениях о том, как активен может быть курильщик опиума, какие интересные вещи он может проделывать, построен и «Лунный камень» Уилки Коллинза[362].

Но похоже, это только «официальная легенда», для творческой интеллигенции. Чтобы она создавала в самой Англии некий «положительный имидж» опиума. А организаторы опиумной торговли, в том числе высшие представители аристократии, отлично знали, что к чему. Полное впечатление провокации, сознательного распускания слухов об опиуме среди интеллектуалов.

В 1773 году, приобретая монополию на закупку и ввоз в Китай опиума, Ост-Индская компания «подарила» королю Георгу III 10 тысяч фунтов.

До 1913 года почти 13 процентов доходов Индии давала продажа бенгальского опиума. В получение этих доходов вовлечены были высшие аристократы Англии и вся королевская семья. Эта статья колониальных доходов была одним из самых больших секретов Британской империи.

Почему бы не рассказать сказки писателям, чтобы они рассказали такие же сказки всему народу? Это обойдется даже дешевле.

«Лунный камень» вышел в 1866 году. Цикл о Шерлоке Холмсе начал создаваться в 1887-м. «Человек с рассеченной губой» написан в 1891 году. «Знак четырех» – в 1890-м.

У Дойля нет никаких иллюзий по поводу наркотиков… Кстати, и в написанных позже рассказах Шерлок Холмс не колется морфием. Морфий упоминается исключительно как лечебное средство[363].

Только в 1890 году происходит такая беседа:

«Что сегодня, – спросил я, – морфий или кокаин?

Холмс лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом.

– Кокаин, – ответил он. – Семипроцентный. Хотите попробовать?

– Благодарю покорно! – отрезал я. – Мой организм еще не вполне оправился после афганской кампании. И я не хочу подвергать его лишней нагрузке.

Холмс улыбнулся моему возмущению.

– Возможно, вы правы, Ватсон, – сказал он. – И наркотики вредят здоровью. Но зато я открыл, что они удивительно стимулируют умственную деятельность и проясняют сознание. Так что их побочным действием можно пренебречь.

– Но подумайте, – горячо воскликнул я, – какую цену вы за это платите! Я допускаю, что мозг ваш начинает интенсивно работать, но это губительный процесс, ведущий к перерождению нервных клеток и в конце концов к слабоумию. Вы ведь очень хорошо знаете, какая потом наступает реакция»[364].

В конце этой же повести Шерлоку Холмсу достается «ампула с кокаином».

Но и в этой повести наркотики однозначно выглядят злом. Тем более год спустя, в «Человеке с рассеченной губой». Видимо, романтическое представление о наркомании как аристократичном пороке в английском обществе рассеялось к концу XIX века. Но реалии поставок опиума из Индии в Китай были частью жизни Соединенного Королевства весь XIX век.

Реалии опийной торговли

В 1793 году британская Ост-Индская компания при поддержке британского правительства отправила в Китай делегацию под руководством лорда Джорджа Маккартни – хотела установить режим свободной торговли. Англичане считали вопросы торговли жизненно важными для собственной экономики. Мнение китайцев выразил император Цяньлун в беседе с Макартни: «Правители многонаселенных стран привозят по земле и по морю всевозможные ценные вещи» и «следовательно, мы не испытываем ни в чем недостатка».

Английскому королю Георгу III Цяньлун направил вежливое письмо, завершавшееся словами: «Трепеща, повинуйтесь и не выказывайте небрежения». Цяньлун вовсе не хотел оскорбить коронованную особу… Он просто не считал Георга III самостоятельным правителем.

Китайское правительство вообще не принимало никаких дипломатических представителей из «варварских стран». В 1805 году туда из Петербурга отправилось посольство графа Головкина, в задачу которого входило добиться привилегий для русских купцов. Его китайцы не пустили дальше Монголии, граф вернулся ни с чем.

Английские миссии лорда Амхерста в 1816 году и лорда Нэпира в 1834-м тоже провалились, не начавшись. Нэпира отказался принять даже губернатор провинции Гуандун. Зачем?

Вероятно, такое отношение оскорбляло бритишей: они привыкли считать центром Вселенной исключительно самих себя. Но главное: европейский спрос на китайские товары – шелк, чай и керамику – требовал большого количества серебра. Так как китайская экономика была самодостаточной, она редко нуждалась в импорте европейских товаров и сырья. Серебро ввозили в Китай, а вывозить его не удавалось[365]. В конце 1700-х годов правительства Британии и Франции были глубоко озабочены дисбалансом в торговле и нарастающим недостатком серебра.

Выходом из положения и стала торговля опиумом. Опиум британцы выращивали в своей индийской колонии Бенгалии.

Уже давно английские купцы пытались завезти опиум… В саму Англию. В 1683 году опиум завезли в Англию для пробы, чтобы посмотреть, нельзя ли продавать опиум простому народу, низшим классам. Тогда эксперимент завершился полным провалом.

В Китай в 1775 году было продано всего чуть более 20 ящиков опиума (около 1,4 тонны). К 1820 году число продаж возросло до 5150 ящиков (309 тонн). С 1830 по 1837 год английский экспорт опиума в Китай возрос с 2000 ящиков (весом около 60 килограммов каждый) до 39 тысяч. К концу 1830-х годов в Китай ввозилось более 40 тысяч ящиков (свыше 2400 тонн) в год.

Опиум приносил баснословные доходы В торговлю вовлекались торговцы и чиновники. При императорском дворце предлагали легализовать торговлю опиумом, чтобы взимать с нее налоги.

Есть сведения, что китайских чиновников британские агенты самих сажали на зелье, подкупали, а не получалось – убивали. Не своими руками, конечно, но человеческая жизнь в Китае никогда не стоила слишком много.

Поставить Китай на колени!

И не в одних доходах дело… Опиум разрушал китайское общество и государство. В 1800 году императорским указом была запрещена торговля опиумом – для любых целей. В 1813-м – опиокурение вообще. Новые указы издавались в 1822, 1829, 1833 и 1834 годах. Обилие указов доказывает одно: бессилие каждого из них. То есть нарушителей, попавшихся и не сумевших откупиться, ссылали и били палками, но к началу XIX века в Китае сложилась настоящая «наркомафия».

На рубеже 1820-1830-х годов чиновник Хань Чжаоцин, назначенный руководить борьбой с опиумной контрабандой, договорился с иностранными судовладельцами. С каждых пропущенных 10 тысяч ящиков опиума он брал несколько сот ящиков и докладывал о них властям: вот, успешно захвачен наркотик! «Захваченное» Хань Чжаоцин продавал и притом регулярно получал награды за успешную борьбу с наркоторговлей. В конце концов негодяй нажил огромное состояние и получил чин адмирала.

В 1826 году гуандунский губернатор Ли Хунбинь даже отрядил специальное судно для сбора взяток с иностранцев. Судно привозило главе провинции ежемесячно около 36 тысяч лянов (1232 кг) серебра. Раз в несколько лет из столицы приезжали ревизоры, изымали в казну часть полученных от иностранцев денег, но никого при этом не наказывали. Взятка и казне, и ее верным служителям.

Свою долю получал даже сам император. Ему гуандунская таможня три раза в год отправляла подарки-бэйгун – дарила диковины заморского происхождения вроде часов и музыкальных шкатулок.

Генри Джон Темпл, 3-й виконт Пальмерстон (1784–1865) в бытность министром иностранных дел Великобритании полагал, что не следует допускать ни малейшей возможности прекращения британской опиумной торговли в Китае. И не только для получения прибылей! Нужно поставлять китайским правящим кругам столько опиума, чтобы члены китайского правительства стали лично заинтересованы в расширении торговли: и для получения денег, и потому что сами станут наркоманами. Затем надо полностью прекратить поставки, а тогда китайское правительство будет поставлено на колени! После того как трясущиеся от ломки члены китайского правительства примут все условия британцев, следовало поставлять опиум уже по более высокой цене. И путь наркотик идет в Китай при помощи самого же китайского правительства.

Английский экономист Р. Монтгомери Мартин в 1847 году высказывался так: «Торговля рабами была просто милосердной по сравнению с торговлей опиумом. Мы не разрушали организм африканских негров, ибо наш интерес требовал сохранения их жизни… А продавец опиума убивает тело после того, как развратил, унизил и опустошил нравственное существо».

Намного позже, в 1895 году, консул Британии в Китае, Джеф Херст произнес на заседании Королевской комиссии по опиуму: «Пока Китай остается нацией наркоманов, нам не стоит бояться того, что эта страна превратится в серьезную военную державу, так как эта привычка высасывает жизненную силу из китайцев».

Последствия для Китая

В 1834 году Англия прекратила монополию Ост-индской компании и разрешила торговать опиумом всем английским купцам. Это сразу увеличило контрабанду опиума в несколько раз.

С 1810-х годов поставки опиума стали так масштабны, что серебряная монета почти целиком «вымылась» из оборота, медные деньги обесценились. Китайцы переставали платить налоги, поскольку они взимались именно в серебре, но как раз именно этого серебра в экономике с 1830 года почти не осталось.

К середине XIX века в Китае насчитывалось порядка двух миллионов курильщиков. В портовых городах их было до 90 процентов всего мужского населения младше 40 лет. При этом опиум оставлся дорог: курильщик опиума тратил на зелье в год около 36 лянов серебра. А общий годовой бюджет хозяйства среднего крестьянина не превышал 18 лянов. В 1838 году крупный сановник Хуан Цзюэцзы подал императору Даогуану докладную, в которой утверждал: «Начиная с чиновничьего сословия вплоть до хозяев мастерских и лавок, актеров и слуг, а также женщин, буддийских монахов и даосских проповедников – все среди бела дня курят опиум».

Хуан Цзюэцзы полагал, что из десяти столичных чиновников наркотик употребляют двое, из десятка провинциальных – трое, а из десяти служащих уголовной и налоговой палат – пятеро-шестеро.

Хуан Цзюэцзы подсчитал, что с 1823 по 1831 год из Китая ежегодно вывозилось 17 миллионов лянов серебра, с 1831 по 1834-й – по 20 миллионов лянов, а с 1834 по 1838 год страна ежегодно теряла порядка 30 миллионов лянов. При этом все затраты правительства, то есть бюджет государства, составляли порядка 40 миллионов лянов серебра. «Если так будет продолжаться дальше, то как мы сможем финансировать государственные нужды, как сбалансируем бюджет?» – риторически спрашивал Хуан Цзюэцзы.

Отток серебра был столь велик, что оно почти исчезло из оборота. Платить налоги стало практически нечем, так как взимались они именно в серебре. В 1839 году на покупку опиума китайцы потратили 100 миллионов лян. Деловая активность резко сократилась, упал уровень жизни населения, государственный аппарат погряз в коррупции.

Помимо экономических факторов, не менее важны и политические. Из-за массовой погруженности в наркотическую апатию разрушались все государственные институты: от управления войском до системы ремонта каналов. Даже если императору было плевать на Китай, он не мог не понимать – возникает реальная опасность и его власти. Тем более опиум стал распространяться и среди офицеров и солдат, включая маньчжурские войска. Наркотик проник в саму Маньчжурию, оплот цинской династии. А ведь от боеспособности маньчжурских войск зависела власть над всем Китаем.

Опиумные войны

В 1838 году китайский император поддержал непримиримых противников опиума. Он назначил Линь Цзэсюя (1785–1850) своим чрезвычайным уполномоченным в провинцию Гуандун, подчинив ему Гуандун вместе с провинциями Хунань и Хубэй.

Восемнадцатого марта 1839 года Линь Цзэсюй прибыл в Гуанчжоу. Он тут же задержал 22 английских судна с опиумом. В тот же день он собрал у себя представителей всех фирм, торговавших с иностранцами, и потребовал от них прекратить операции с опиумом, велел представить полную опись хранящегося на складах зелья.

Представлявший английские интересы капитан Чарльз Эллиот тут же организовал побег нескольких торговцев опиумом. В ответ Линь блокировал английские фактории, поставил охрану вокруг складов и приказал всем китайцам прекратить работу на англичан. В итоге Эллиоту пришлось сдать китайцам 20 тысяч ящиков с наркотиком.

Через шесть недель иностранцы сдались – китайской стороне было передано 1188 тонн опиума на сумму больше 2250 тысяч фунтов стерлингов.

С 3 по 25 июня 500 китайских рабочих в течение 22 дней на отмели Хумынь смывали опиум в море, смешав его с солью и лимонным соком.

Британия потребовала от Китая возместить торговцам нанесенный им ущерб. Линь Цзэсюй предлагал откупиться от англичан чайным листом. Однако правительство… Не нашло нужных средств. Оно велело Линь Цзэсюю самостоятельно искать средства для выкупа.

Линь Цзэсюй потребовал от всех английских капитанов расписку в том, что они не будут ввозить опиум, грозя при этом смертной казнью каждому нарушителю договоренности. Эллиот тут же запретил англичанам подписывать что бы то ни было.

Напряженность нарастала, а тут 7 июля некий английский матрос в драке убил китайца. Линь Цзэсюй потребовал выдать матроса, а Эллиот сослался на то, что Китай и Великобритания не подписывали ни одного соглашения – в частности, о выдаче преступников.

В двух посланиях королеве Великобритании Виктории Линь Цзэсюй сообщал о запрещении употребления опиума в Китае и требовал прекратить производство наркотика в Англии и землях, ей подчиненных: «Мы слышали, что в вашей собственной стране опиум запрещен со всей строгостью и серьезностью, – это доказывает, что вам прекрасно известно, сколь пагубен он для людей. И если ваши власти запрещают отравлять свой народ, они не должны травить народы других стран».

Виктория ничего не ответила.

В декабре 1839 года император по докладу Линь Цзэсюя вообще закрыл рынок страны для всех купцов из Англии и Индии. С точки зрения европейцев, это было чудовищное варварство.

Британия требует возмещения убытков, возобновления торговли, требует отвести ей какой-нибудь прибрежный остров для устройства на нем колонии. Пекин ничего не отвечает «варварам».

Тогда в апреле 1840 года парламент в Лондоне принимает официальное решение о войне с Китаем, направляет туда экспедиционный корпус Джорджа Эллиота: для взыскания с китайского правительства убытков за наркотики, уничтоженные Линь Цзэсюем, и для продолжения торговли. В поддержку войны высказался и президент Соединенных Штатов Америки.

Война миров

Британцы обращались к Китаю через газету на китайском языке, выходящую в Макао. Китайцы не могли сообщить англичанам о том, что находятся с ними в состоянии войны: за отсутствием любых дипломатических отношений. Император приказывал: «По всем дорогам окружайте и истребляйте врагов! Необходимо сделать так, чтобы ни одна лодка или корабль иноземцев не вернулись обратно…»

Только летом 1840 года англичане узнали об этом.

Для китайцев война была очередным набегом варваров. Линь Цзэсюй писал друзьям: «Если варвары не получат от нас чайного листа и ревеня, то им придется туго, ведь жизнь без этих вещей для них не жизнь». И что «если Китай закроет для иностранцев свои порты, то деловая жизнь в других государствах замрет».

Так же фантастичны представления Линь Цзэсюя о беоспособности британских войск. Он искренне полагал что «у вражеских солдат ноги обмотаны очень плотно, и им поворачиваться неудобно, и если они высадятся на берег, то все равно не смогут действовать».

Фантастика? Нисколько… Линь Цзэсюй был сыном своего общества, он разделял представления о Китае как центре Вселенной… Да и откуда ему было взять другие знания?

Англичане тоже не представляли себе потенциального противника. Они вообще не представляли себе внутренней географии Китая, его государственного устройства, его управления и армии. Для них Китай был «еще одной туземной страной», в которой живут какие-то «бесхвостые павианы», не знающие цивилизации.

Если дикари не знают своего места, надо объяснить им парочкой пушечных залпов.

Две империи взаимно считали другую кучкой презренных варваров… Война миров! Даже самые умные и образованные китайцы даже не догадывались, насколько британская морская артиллерии на пароходах превосходит китайскую. Что артиллерийская дуэль не даст ни малейшего шанса китайцам ворваться на корабли англичан и завязать рукопашную.

Опиумные войны

В Первой опиумной войне 1840–1842 годов со стороны англичан в войну вступило 40 кораблей и четыре тысячи солдат. Позже прибыло еще 15 тысяч.

Китай обладал 880-тысячной армией, но разбросанной по всей стране. Общее число войск, участвовавших в конфликте со стороны Китая, не превышало и 90 тысяч человек. И этого более чем достаточно, но сказывалась техническая отсталость Китая.

Не удалось выяснить, кто из британских военачальников первым сравнил войну с Китаем с дракой взрослого с ребенком. Часто китайцы бежали только при появлении европейских войск. Самые элитные маньчжурские войска были не лучше новобранцев из китайских деревень. Не было ни одного случая, когда китайцы выиграли сражение с европейцами. Потери от жары и незнакомых болезней у англичан в несколько раз превышали боевые потери.

Императору оставалось лишь просить о мире, который и был заключен 29 августа 1842 года на палубе английского корабля «Корнуэлс». Нанкинский договор «О мире, дружбе, торговле и возмещении убытков» предусматривал открытие для английской торговли пяти портов (Амой, Кантон, Фучоу, Нинбо и Шанхай), выплату контрибуции в 21 миллион серебряных юаней (около половины составляло возмещение за опиум), передачу Англии острова Сянган (часть территории нынешнего Гонконга). На английские товары устанавливались льготные пошлины.

В 1842 году в Китай было ввезено товаров британского производства на сумму 969 300, а в 1845 году – уже более чем на три миллиона фунтов стерлингов.

В 1850 году импорт опиума достиг 52 925 ящиков. В 1851-м перевалил за 55 тысяч ящиков в год.

Вторая опиумная война 1856–1860 годов шла на фоне гражданской войны с тайпинами. После Крымской войны 1853–1856 годов Британия и Франция искали только повода для нового вторжения в Китай.

В 1856 году, преследуя пиратов, китайцы поднялись на борт судна «Эрроу» («Стрела»). Британцы заявили, что это судно плавало под их флагом (хотя над судном «Юнион Джек» не развевался). Двенадцать человек было арестовано и, несмотря на требования Великобритании, они не были выпущены на свободу. Инцидент был использован Великобританией как повод развязать войну.

Вторая опиумная война 1956–1858 годов тоже была дракой взрослого с ребенком.

По Тяньцзинским трактатам, договорам с Францией, Англией, США и Российской империей Китай лишался таможенной автономии, а пошлины не должны были превышать пяти процентов стоимости товара. Европейской торговле были открыты шесть новых портов, торговля опиумом легализована. Миссионеры получили право свободно передвигаться внутри Китая. Все иностранцы, обвиняемые в каких бы то ни было преступлениях, должны были передаваться в консульства и быть судимы по собственным законам, китайское правительство приняло на себя возмещение военных издержек. В трактатах были пункты об уступке Гонконга и беспрепятственном допуске британских военных кораблей во все судоходные реки Китая.

В публицистике XIX столетия военные действия 1859–1860 годов выделялись в отдельную Третью опиумную войну. Потом уже историки договорились считать, что война 1856–1860 годов – одно событие.

Тяньцзиньские трактаты, подписанные в 1858 году, должны были быть ратифицированы в Пекине императором в 1859 году. Российский посланник прибыл в столицу Китая по суше, однако английский, французский и американский представители следовали морским путем. Прибыв к устью реки Байхэ, они обнаружили, что разрушенные в прошлом году крепости Дагу, прикрывавшие вход в устье реки, не только восстановлены, но и перестроены на современный манер.

Представитель китайской администрации предложил западным посланникам высадиться в Бэйтане, в несколько километрах к северу, и оттуда следовать в Пекин сухим путем. Нет! Посланники желали непременно доплыть до Тяньцзиня. Они обратились к командовавшему эскадрой английскому адмиралу Джеймсу Хоупу с просьбой открыть вход в Байхэ силой.

Тринадцатого октября 1860 года 25 тысяч английских и французских солдат легко вошли в Пекин, где сожгли императорский Летний дворец, разграбив бесчисленные сокровища культуры. То, что было вынесено в ходе грабежа, до сих пор хранится в музеях и частных коллекциях Европы.

По новому мирному договору Цинская империя фактически перестала существовать как самостоятельный субъект международных отношений. Хотя ее сановников больше беспокоил вопрос о том, будут ли европейские дипломаты соблюдать церемонии, обязательные при дворе Сына Неба. Кроме того, в Пекине открывались посольства.

Россия оказала помощь империи Цин против тайпинов. Теперь по Айгунскому договору 1858 года, а потом по Пекинской конвенции 1860-го Россия получает Приамурье к северу от Амура и Уссурийский край – Приморье.

В статье 51 Пекинской конвенции особо оговаривалось, чтобы по отношению к подданным Британской империи более не употреблялся иероглиф, означающий «варвар». В 1869 году в Пекине даже появилось министерство иностранных дел… Но с этого времени с Китаем в международной политике никто уже не считался.

Цели опиумной торговли

Торговля опиум послужила многим целям:

– обогатила Британию;

– разорила Китай;

– превратила Китай в нацию наркоманов;

– не допустила формирования конкурентоспособной китайской промышленности;

– не допустила появления вменяемого китайского правительства, которое могло бы модернизировать страну;

– открыла китайский рынок для европейской торговли.

Скоро сами же европейцы начали жестко критиковать опиумную торговлю… И не только с позиций морали. С их точки зрения, препятствием для успешной торговли в Китае стало вовсе не отсутствие спроса в Китае на английские товары. Плата за опиум поглощала все серебро, к большому ущербу для общей торговли китайцев.

В «Шерлоке Холмсе» нет ни малейшего упоминания всех этих событий. Ни один герой или его предок никогда не принимает участия ни в одной опиумной войне. Англичане старались не говорить об опиумных войнах и вообще о своей опиумной политике: понимали, что это показывает их страну далеко не с лучшей точки зрения.

Гарин-Михайловский передает свой разговор с неким англичанином, который заявляет: вообще-то опий ничем не вреднее водки, но как уважающие себя люди в России вряд ли торгуют водкой, так уважающие себя англичане не торгуют опием[366].

Видимо, королевскую семью Британии тоже следует считать «людьми, не уважающими себя». Сама же беседа с англичанином – яркий пример того фантастического лицемерия Острова фарисеев, о котором уже говорилось.

Империя как шанс

«Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами», – говорил виднейший строитель империи, личный друг Китченера, Сесиль Роде.

Империя стала клапаном, выпускавшим пар: ее строили те, кто не мог ужиться в самой Англии. Убийство дворецкого в Англии обошлось бы Ройлотту много дороже, а там он отделался тюрьмой. В Индии сделал карьеру полковник Баркли. В частях, стоящих в Англии, у сержанта не было бы и тени шанса стать полковником.

Основная масса состояний делалась тоже к колониях. Из Австралии возвращаются богачами Шолто и Тревор, сэр Баскервиль привез состояние из Южной Африки.

Представитель низшего класса имел только один шанс как-то изменить свое положение: уехать в колонию или в доминион. В Австралии, Африке и в Новой Зеландии поселенцам давали землю. В Индии даже мелкий клерк и рядовой солдат уж по крайней мере были сыты. Даже не сделав никакой карьеры, англичанин жил в Индии и в Африке как представитель среднего класса в Англии: в своем доме со слугами.

Только не будем рисовать некой идиллии… Слишком многим англичанам слишком дорого обошлась карьера в колониях… И на одного, сделавшего эту самую карьеру, приходились десятки, повторивших судьбу героя старой солдатской песни. Приведу ее полностью:

  Джонни, мой мальчик, не езди в Индию, Индия слишком от нас далеко. Кивер поправь, подтяни портупею — Солнце еще высоко.     Джонни был молод, и беден был Джонни, А парню – семнадцать лет. Стал королевским солдатом Джонни, Ответом на восемь бед.     В Ирландии только туманы даром, Кредита у Джонни нет. В Индию на корабле военном Он отплыл через целый свет.     Серое небо в потеках дыма, Краюха хлеба в обед И вкалывать до седьмого пота, Отцу и деду во след.     Работа до рвоты, с утра до ночи И парень подумал: «Нет», Услышав однажды бой барабанный И пересвисты флейт.     «Красный мундир – это пропуск в счастье», — Сквозь алкогольный бред Рекрут шептал на ухо ткачихе — Знакомой девушке Кет.     Сказано – сделано… И королева парню дала ответ. Служить будет Джонни в восточных колониях Целых пятнадцать лет….     Дожди и дороги, и пыль на деснах, И яростный солнечный свет. Но в Англии, в доме под красной крышей Ждет его девушка Кет.     Джонни, мой мальчик, зачем тебе Индия? Ты взял фальшивый билет… Джонни умрет в Чадре от холеры, В Темзе утонет Кет.     …Джонни, мой мальчик, не езди в Индию…  

Считается, что эта песня появилась в начале XIX века, когда ирландские войска служили британской Ост-Индской компании. Правда, почему тогда Кет утонула в Темзе?! Некоторые считают, что эта песня – позднейшая стилизация, появившаяся в 1960-е годы: ее аналога нет в интернете на английском. Предположение неверно уже потому, что текст песни на русском языке известен с 1930-х годов. Некие упоминания «грубых песен, которые придумывали сами солдаты», есть во многих воспоминаниях участников Сипайского восстания. В том числе приводятся слова «Джонни, мой мальчик», и упоминается, что в песне не советовали ехать в Индию. Ну, а приводить в литературе полные тексты солдатских песен, тем более песен ирландцев… Это британские джентльмены вполне могли счесть ниже своего достоинства.

Не приводит этой песни и сэр Артур Конан Дойль. И вообще, империя у него в «Шерлоке Холмсе» – скорее некий фон английской жизни. Автор четко осознает что Британия – центр более широкого мира. Часть этого мира принадлежит Британии. Но события в мире осознаются нечетко, потому что имеют всегда только второстепенное значение.

Сэра Артура интересуют те, кто вернулся из колоний на белом коне. Растерзанные индусами еще вызывают интерес – как подтверждение того, что в Англии лучше. Парень, которому крокодил отхватил ногу, интересен, потому что оставляет очень уж интересные следы своей деревяшкой. Помершие от холеры в самой Индии не интересуют его совершенно… В отличие от другого британского писателя, Редьярда Киплинга, которого реалии жизни в колониях как раз интересовали порой больше, чем реалии жизни в самой Англии.

Глава 14 Город, в котором они обитали

Как раз в то время мы, британцы, окончательно установили, что и мы сами и все в нашей стране – венец творения, а тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене; если бы не такое положение вещей, вполне возможно, что улицы Лондона, испугавшего меня своей необъятностью, показались бы мне очень некрасивыми, кривыми, узкими и грязными.

Чарльз Диккенс

Величайший город мира

В эпоху Ватсона и Холмса высшие классы старались жить не в городах, а в собственных имениях. Дома в Лондоне старались тоже иметь, чтобы не зависеть от гостиниц и во время светского сезона жить дома. Но и в своем доме в Лондоне знатные богачи старались жить так же, как в сельской Англии, превратившейся в громадный пригород.

Средний класс начал перебираться в загородные дома и в пригороды сразу, как только стали побогаче, а железные дороги позволили жителям пригородов ездить в центр Лондона на работу. В пригороде чище воздух, можно завести садик и огород. В собственном доме больше возможностей подражать жизни аристократов. Число проживавших в Сити уменьшилось с 129 тысяч в 1851 году до 76 тысяч в 1871-м.

А люди низшего класса рвутся в большой город, где есть хоть какая-то работа.

В Лондоне к 1850 году жило до двух миллионов человек. В 1900-м – шесть миллионов.

В величайшем городе мира уже в XIX веке появилось многое, что потом стало приметой всякого вообще большого города: например, проблема городского транспорта. Единственным видом общественного транспорта с 1829 года были омнибусы, то есть своего рода конные автобусы, или частные извозчики – кебмены. На и без того загруженных центральных улицах стали возникать заторы.

В 1836 году была открыта первая железная дорога, соединившая Гринвич и Лондонский мост. До начала 1850-х появилось шесть тупиковых вокзалов, расположенных не в самом центре Лондона. Продлевать железнодорожные пути до центра было запрещено из-за опасений, что вибрации могут повредить исторические здания.

Чтобы разрешить тяжелую транспортную ситуацию, старались создать подземные коммуникации. Построить подземный тоннель под Темзой было невозможно до изобретения проходческого щита и материалов, позволявших сделать стенки такого тоннеля водонепроницаемыми.

Проходческий щит изобрел в 1818 году Марк Изамбард Брюнель (1769–1849). Родился он во Франции, отец прочил его в священники и запрещал становиться инженером. Тогда он после окончания духовной семинарии сбежал и поступил во флот. Во время революции бежал в Америку, а в 1799 году – в Англию. В 1806 году парламент дал Брюнелю 20 тысяч фунтов за изобретение механизма блоков для подъема тяжестей во флоте.

Из своих двух имен Брюннель-старший предпочитал имя Изамбард, но в историю вошел как Марк… Потому что его еще более знаменитый сын, тоже инженер и изобретатель, звался Изамбардом Кингдомом Брюнелем (1806–1859). Вообще же Брюннели – пример полной ассимиляции французов в Англии.

История изобретения проходческого щита легендарна. Якобы Марк Брюннель наблюдал, как корабельные черви углубляются в древесину. Собственно, это не черви, а длинные червеобразные моллюски, обитающие в тропиках, в мангровых зарослях: то есть в деревьях, растущих на морской воде. Раковина у «корабельных червей» маленькая, только на голове. Этой раковиной моллюск вгрызается в древесину, прокладывая себе в ней ход. А задняя часть моллюска, лишенная раковины, выделяет известь и укрепляет стенки тоннеля. Древесина разбухает, но моллюск в своем ходе – в безопасности.

Марк Брюннель запатентовал чугунный проходческий щит. Пусть его движут вглубь земли домкратами. Рабочие убирали из-под щита землю, а тот предохранял их от обвала породы. Щит углубляется в породу. Одни рабочие отгребают и вывозят землю под защитой щита, а другие в это время укрепляют образовавшийся тоннель кирпичной кладкой.

В 1819 году Марк Брюннель представил проект туннеля под Темзой. Остановка была за веществом, которое поможет сделать водонепроницаемым туннель в мягких, полных воды породах. Подоспело другое открытие…

В 1824 году британский каменщик Джозеф Аспдин запатентовал процесс производства портландцемента. Полученный путем спекания глины и известняка, порошковый портландцемент смешивали с водой, песком и гравием, получая водонепроницаемый бетон.

Теперь можно было строить подземный туннель под Темзой! Работы велись с 1825 по 1842 год. Дело было громадным, трудным, медленным. Все время приходилось решать новые и новые проблемы.

Первый в мире туннель под судоходной рекой, в мягких породах, 11 метров шириной, шесть метров высотой, начал использоваться с 1843 года – сначала как пешеходный. Но ведь бетон Аспдина можно использовать для прокладки любых коммуникаций! С 1865 года через подземный тоннель стали ходить грузовые и пассажирские поезда.

В 1863 году открылась первая линия лондонского метро, «Метрополитен рейлуэй». Паровозы тащили вагоны, связывая под землей два железнодорожных вокзала с Сити. В 1890 году появились и поезда на электротяге.

Ватсон и Холмс жили как раз в то время, когда метрополитен стремительно разрастался. Но ни разу Холмс и Ватсон не едут в метро до вокзала – всегда берут кеб. Видимо, это вопрос статуса. Если поездами между городами и станциями может ездить хоть сам принц Уэльский, то метро – это все же транспорт другого общенственного контингента.

Метрополитен же упоминается дважды… На заре знакомства Ватсон хотел бы посмотреть, как автор заинтересовавшей его статьи «садится в метро в вагон третьего класса и на спор определяет профессии всех своих спутников. Я поставил бы тысячу фунтов против одного не в его пользу»[367].

Упоминается «вагон третьего класса». Это вагон, в котором нет или почти нет сидячих мест. В 1890 году билет в таком вагоне стоил один пенс. Вагон второго класса – это хорошо знакомый нам тип вагона, в котором сидячие места идут вдоль вагона. Стоит полтора пенса.

Первый класс – это некое подобие нашей электрички, с сидениями, разделенными узким проходом. Два пенса.

В другом рассказе труп Артура Кадогена Уэста «обнаружили неподалеку от станции метрополитена "Олдгейт"»[368].

«Олдгейт» – одна из старейших станций метро. Она находится в Сити и была открыта 18 ноября 1876 года во время продления линии «Метрополитен» до станции «Тауэр Хилл».

Другая упоминаемая станция: «Глостер-роуд», открытая 1 октября 1868 года. «Там очень любезный железнодорожный служащий прошелся со мной по путям, и я не только удостоверился, что на черном ходу окна лестниц в домах по Колфилд-Гарденс выходят прямо на линию, но и узнал еще кое-что поважнее: именно там пути пересекаются с другой, более крупной, железнодорожной веткой и поезда метро часто по нескольку минут стоят как раз на этом самом месте»[369].

В наше время поезда метро не останавливаются на несколько минут, но «Глостер-Роуд» находится довольно далеко от «Олдгейта»: в наше время это 13-я остановка (во времена Холмса их было девять). Видимо, Холмс хорошо знает лондонское метро… Но великий сыщик никогда в этом метро не ездил, и Ватсон тоже. Как и на омнибусах. Это факт.

Первая в истории канализация

Еще водонепроницаемый бетон Джозефа Аспдина пригодился при создании канализации.

До начала XIX века лондонцы брали воду из Темзы и ее притоков, из колодцев, из специальных цистерн. За воду из цистерн надо было платить. Специальные контролеры следили, чтобы торговцы и пекари не пользовались бесплатной водой в коммерческих целях. Водовозы с 1496 года создали даже собственный цех под названием «Братство водовозов имени Святого Кристофера».

А централизованной канализации в Лондоне не было. Двести тысяч выгребных ям Лондона полагалось регулярно чистить, но не всем это было по карману. С 1848 года специальная Канализационная комиссия чистила выгребные ямы… сбрасывая их содержимое в Темзу.

С 1850-х годов начинается массовое производство унитазов… Толчок к массовому производству унитазов дал в 1849 году Стефан Грин, придумавший водяную ловушку – U-образный изгиб сточной трубы между унитазом и канализацией.

Правда, приоритет Стефана Грина порой вызывает сомнения: в 1850 году русский морской инженер Василий Блинов на глазах у публики во время публичной лекции смыл водой полведра конского навоза в унитазе своей конструкции.

Англичане и дальше доводили унитазы до совершенства. В 1881 году слесарь Томас Крэппер[370], уже обладатель нескольких патентов за сантехнические изобретения, изобрел устройство для дозированного слива воды.

В 1883 году Томас Твайфорд усовершенствовал модель Креппера. Он выполнил чашу из более эстетичного фаянса и оснастил конструкцию деревянным сиденьем. Свое творение он назвал UNITAS и выставил в 1884 году на Лондонской международной выставке, посвященной здравоохранению. Изделие получило высшую награду – золотую медаль.

С 1852 года в Лондоне открыты общественные сортиры с унитазами, появляются они и в домах. Но в 1850-е клозет делался, как правило, один на несколько квартир, на черной лестнице. Бачок для слива известен с 1881 года, но и в конце XIX чаще всего сливали в унитаз из специального бака черпаком. Кстати, унитазы, в которые сливают бачком, я собственными глазами видел в Париже, в 2009 году. И в доме вовсе не бедствующих людей.

В 1882 году на многих улицах Лондона все еще один смывной туалет приходился на один из 16 домов. Возле Вестминстера, в самом центре Лондона, один туалет обслуживал всю улицу, где в каждом доме проживало по 30–40 человек. И кроме того, все проходившие мимо пользовались его услугами.

Даже в конце XIX века в Лондоне для справления нужды использовались лестницы, дворы, заборы, любые темные закоулки. В некоторых трущобах под туалет приспосабливали дырку в полу комнаты, где проживали несколько человек.

Целомудренный Дойль ни словом не упоминает такую прозу жизни, как туалет. Ни разу. А было бы весьма интересно узнать, был ли в доме миссис Хадсон туалет. Скорее всего, не было… В этом случае Ватсон и Холмс в любую погоду ходили в будочку во дворе. В эдакий атрибут скорее деревенской и дачной жизни.

А куда ходили утонченные аристократы и изысканно одетые леди в Эбби-Грейндже, в Баскервиль-Холле, в родовом гнезде Ройлоттов, богатые буржуа в доме Алекандра Холдера и «золотого короля» в купленном им имени в Хэмпшире? Неужто тоже бегали в деревянную будочку?! Или у них были унитазы? Если были – то со сливом или без?

Не менее интересно, как поступали Ватсон и Холмс во время многочасового преследования преступников. На Гримпенских болотах или при прогулках по сельским дорогам – понятно, как. А в Лондоне? В том числе в кварталах, где никакой канализации не было и в помине? Размышления на эти темы, может быть, и не слишком изящны, но открывают еще одну сторону тогдашней английской жизни – нельзя сказать, что особенно привлекательную.

Два слова о водопроводе

Не так уж многое он изменил, появившийся ватерклозет! А главное – из ватерклозетов нечистоты попадали в выгребную яму под домом или сливались все в тут же многострадальную Темзу. Использование воды для смыва только во много раз увеличило количество сточных вод.

Добавим: в 1890 году в Лондоне насчитывалось 116 600 лошадей. Ежедневно в Темзу уходило 2,4 тонны лошадиного навоза. В нее же сбрасывали отходы заводов, фабрик и скотобоен.

Туда же стекала вода из канав для отвода дождевой воды, а в эти канавы бросали решительно все, что только угодно.

При этом из Темзы и ее притоков продолжали брать воду для умывания и приготовления пищи.

Майкл Фарадей однажды решил проехаться по Темзе на пароходе и был поражен, насколько грязна была вода. Вот что он написал в газете «Тайме» 7 июля 1855 года: «Я разорвал несколько белых карточек на кусочки, намочил, чтобы они легко тонули, и в каждом месте, где пароход причаливал, опускал их в воду. Вода была так мутна, что при погружении их на толщину пальца при ярком, солнечном дне они были совершенно неразличимы. Запах от реки был такой, что казалось, мы плывем по открытой канализации».

В 1858 году стояла особенно жаркая погода. Вода Темзы и ее притоков была переполнена сточными водами, а из-за теплой погоды вода еще и зацвела. Началось то, что англичане назвали почти поэтично: «Великое зловоние». Суды решили эвакуировать в Оксфорд. В палате общин повесили шторы, пропитанные хлорной известью. Кто мог, бежал из Лондона, а до 100 тысяч человек умерли от различных болезней.

В конце 1859 года был создан Столичный совет работ. Обсудив множество проектов, Совет начал реализовывать идею своего главного инженера, Джозефа Базэлджета. К 1865 году возникла канализация в современном ее понимании. Появился и водопровод, по которому хлорированная вода поступала в жилища.

Последний случай вспышки холеры в Лондоне фиксировался в 1860-е. Хорошо, что маленькие Ватсон и Холмс тогда были далеко от города.

Был ли водопровод в доме миссис Хадсон? В доме, где жил Ватсон с женой? В доме на «Монтегю-стрит, совсем рядом с Британским музеем»[371], где жил Холмс, когда только поселился в Лондоне совсем молодым человеком… Видимо, в середине 1870-х годов.

Ладно, к 1880-м годам в Лондоне водопровод уже был.

А был ли водопровод в замках и особняках? Кто таскал воду в Баскервил-Холл? В дом Треворов, который «представлял собой кирпичное здание, старомодное, просторное, с крышей, поддерживаемой дубовыми балками»? К которому «вела красивая липовая аллея»?[372] В замок Харлстон – резиденцию Месгрейвов? К сожалению, сэр Артур Конан Дойль не сообщил об этом ни полслова.

Большой и безобразный

Английские дома XII, даже XIV–XV веков мало отличались от континентальных. Современная архитектурная традиция сложилась в XVI веке, а она от континентальной отличается очень сильно.

Во-первых, это традиция возведения именно отдельных домов, а не целых городов, районов или кварталов. Улицы даже Лондона могут быть довольно неухожены. Они ведь не находятся в частной собственности – кто же будет их украшать и холить? Тратить на нее слишком много денег просто нелепо – это значит, за свой счет делать то, чем будут пользоваться все. Улицу надо ремонтировать, поддерживать в хорошем состоянии… Но не более. Улица – только способ попасть из одного места в другое.

Ватсону кажется необычным, что «на этой маленькой тихой улице было очень оживленно. На одном углу курили и смеялись какие-то оборванцы, неподалеку стоял точильщик со своим колесом, два гвардейца флиртовали с нянькой, и несколько хорошо одетых молодых людей прохаживались взад-вперед с сигарами во рту»[373].

Необычность в том, что на улице чаще всего англичане не живут, по ней только перемещаются.

От центра Лондона исходит тяжелый аромат громадных денег. Колоссальные помпезные здания – избыточно пышные, торжественные до идиотизма. Еще от центра Лондона исходит не менее густой запах чудовищной безвкусицы. Здания безобразны каждое само по себе… И к тому же они вовсе не сливаются в единый ансамбль.

В Петербурге с 1760-х по 1850-е годы сменилось четыре поколения, три архитектурных стиля. Строили мастера высшего класса, кто во что горазд. А единый ансамбль – есть. Наверное потому, что в голове у всех архитекторов и у приверженцев всех стилей все равно было что-то общее.

А у строителей Лондона никакой общей идеи не было. У англичан вообще нет идеи устройства всего города или больших участков. И вообще нет идеи чего-то общего, коллективного. Улица – просто место, по которому надо побыстрее пройти, чтобы очутиться дома. Площадь – просто расширение улицы. Пабы полутемные, «для своих» – ничего общего с ярко освещенными, широко распахнутыми для всех парижскими кафе.

Важно место, где находится в данный момент твоя собственная задница, – потому все общественные места будут в большей или меньшей степени заброшены. Они никому не интересны.

Частные дома тоже некрасивы, даже уродливы… Но кому нужно какое-то там чувство стиля? Вкус? Красота? За них ведь не платят денег, это нечто никому не нужное и глубоко частное, неважное.

Лондон – это доведенный до полного идиотизма капитализм: когда всем нужно только свое, частное, а в этом частном важно только чистое вложение денег и мещанское чванство – «знай наших»!

Во-вторых, это традиция малоэтажных домов. Одноэтажных немного, это самые нищие дома. Обычно дом имеет два – три этажа. На первом этаже – лавка или мастерская. А если нет, то кухня и хозяйственные помещения, столовая. На втором и третьем этажах – спальни.

В городах очень много смежных домов: протяженных двух или трехэтажных построек с множеством входов – отдельных у каждого владельца.

Перед каждым входом – хотя бы клочок, хотя бы несколько квадратных метров палисадника. Чем богаче квартал – тем больше палисадник. За растениями тут ухаживают самым старательным образом; палисадники всегда аккуратные, с ровно подстриженной травкой и живыми изгородями. Это ведь свое, а не общая улица. Участки крохотные, порой буквально с обеденный стол. Почему так?! Земли мало… Людей столько, что земли на них не хватает.

Город – причудливое сочетание кварталов, где живут люди разного достатка. Они чередуются, как в калейдоскопе. «Разница между Сакс-Кобург-сквер и тем, что мы увидели, когда свернули за угол, была столь же велика, как разница между картиной и ее оборотной стороной. За углом тянулась одна из главных артерий города, соединяющая Сити с севером и западом. Эта большая улица была вся забита экипажами, движущимися двумя встречными потоками, а на тротуарах чернели толпы спешащих пешеходов. Глядя на ряды роскошных магазинов и великолепных контор, трудно было представить себе, что позади этих самых домов находится убогая, безлюдная площадь.

– Позвольте мне осмотреться, – сказал Холмс, остановившись на углу и внимательно разглядывая каждый дом один за другим. – Я хочу запомнить, в каком порядке расположены здания. Изучение Лондона – моя страсть… Так-так, сначала табачный магазин Мортимера, затем газетная лавчонка, затем кобургское отделение Городского и Пригородного банка, за ним вегетарианский ресторан, затем каретное депо Мак-Фарлейна. А там уже следующий квартал… Ну, доктор, наша работа окончена! Теперь мы можем немного и поразвлечься: бутерброд, чашка кофе – и в страну скрипок, где все сладость, нега и гармония, где нет рыжих клиентов, досаждающих нам головоломками»[374].

Или вот: «Мы пересекли Холборн, пошли по Энделл-стрит и через какие-то трущобы вышли на Ковент-Гарденский рынок»[375].

Бродя по Лондону, постепенно начинаешь понимать, к какому именно кругу принадлежат обитатели того или иного квартала. Порядки домов разбросаны довольно причудливо. Вот ухоженные домики, явно высшего среднего класса, перед каждым домиком – по две машины, садики чуть побольше носового платка… И тут же, прямо посреди этого благолепия, – здоровенный пустырь, в полтора футбольных поля, поросший бурьяном. Значит, это чья-то собственность, пока никак не использованная.

Такие места отлично известны Дойлю: «Наш путь лежал через парк, между ям и канав, которые пересекали его по всем направлениям. Это место с кучами мусора и земли, с кустами и деревьями, давно не видавшими ножниц садовника, являло вид мрачный и заброшенный, что вполне гармонировало с разыгравшейся здесь трагедией»[376].

Или вдруг среди аккуратных сытых домиков – серо-унылые домишки для сидящих на социалке, среднего низшего класса. Как так?! А очень просто – нашелся пустой кусок земли, и застроили его, чем привелось. Земли-то мало.

«Слева и справа тянулись ряды унылых кирпичных домов, однообразие которых нарушали только ярко освещенные трактиры непрезентабельного вида на углах улиц. Затем пошли двухэтажные виллы с миниатюрными садиками перед домом, затем снова бесконечные ряды новых безвкусных кирпичных зданий – чудовищные щупальца, которые протягивает во все стороны город-гигант»[377].

Город трущоб

В эпоху Ватсона и Холмса 50 тысяч людей высшего класса имели в Лондоне свои дома. Еще примерно 200 или 300 тысяч людей среднего класса имели свои дома, пусть поскромнее. Есть и дома для верхушки низшего класса: совсем крохотные.

Огромный город застроен унылыми порядками везде одинаковых домиков. Каждый квартал населяют люди одного и того же достатка. Но все это – сотни квадратных километров, застроенных в первую очередь жилыми домами. Все они в каждом квартале стандартные, унылые, порой выполненные из темно-коричневого кирпича самого депрессивного цвета. «За мостом снова потянулись унылые улицы с кирпичными домами, тишина их нарушалась только тяжелыми, размеренными шагами полицейских да песнями и криками запоздалых гуляк»[378]. В прессу того времени попала история про то, как дети, брат и сестра, решили пойти в лес… Они шли весь день, в надежде выбраться из города. И вконец заблудились, но не выбрались. Некая сердобольная женщина привела детей домой… В лес они так и не попали.

Но обитатели таких индивидуальных домов – это счастливцы. Те, кто живет на Пинчин-лейн, которая «была рядом старых двухэтажных кирпичных домов в нижней части Ламбета»[379]. Или там, где «кеб громыхал по тихим, освещенным газовыми фонарями ночным улицам»[380].

Девяносто процентов жителей Лондона снимали жилье. Первый многоквартирный пятиэтажный дом возвела в 1841 году Столичная ассоциация по улучшению жилищных условий трудящихся. Потом появилось немало таких же, особенно после акта парламента 1851 года «Жилища для рабочего класса», позволявшего местным властям возводить дома для малоимущих. Но все многоквартирные дома откровенно предназначены для бедноты. Даже Столичная ассоциация при малейшей возможности строила дома из четырех квартир, каждый с собственным садиком, – на свободных местах, вдали от центра города.

Парламентская комиссия 1851 года сообщает: «Население живет скученной массой в домах, отделенных узкими, немощеными, зараженными улицами, в атмосфере, пропитанной дымом и испарением большого мануфактурного города. А в мастерских они работают в течение 12 часов в день в расслабляющей, разгоряченной атмосфере, часто насыщенной пылью от хлопка, с нечистым воздухом от постоянного дыхания или от других причин, – будучи при этом заняты делом, поглощающим внимание и требующим неослабной затраты физической энергии в соперничестве с математической точностью, беспрестанным движением и неистощимой силою машины… Домашним хозяйством рабочие пренебрегают, домашний уют им неизвестен… Помещения грязные, неуютные, непроветривающиеся, сырые…»

Жители трущоб не имеют средств на городской транспорт, тем более на пригородные поезда. Они стараются жить там, где работают. «У соседней со складом таверны "Белый орел" Тоби в сильном возбуждении нырнул в калитку, и мы очутились во дворе склада, где пильщики уже начали свой дневной труд. Тоби, не обращая на них внимания, прямо по стружкам и опилкам выбежал на дорогу, обогнул сарай, проскочил коридор из двух поленниц и наконец с ликующим лаем вскочил на большую бочку, еще стоявшую на ручной тележке, на которой ее сюда привезли. Со свесившимся языком и блестящими глазами Тоби стоял на бочке и торжествующе поглядывал на нас, ожидая похвалы. Вся бочка и колеса тележки были измазаны темной густой жидкостью, кругом сильно пахло креозотом»[381].

Лорд Шафтесбери ужасается в 1851-м: «Эффект системы одной комнаты физически и морально невозможно описать. Вы заходите в комнату и видите там только одну кровать, на которой спит вся семья, состоящая из отца, матери, взрослого сына или дочери и детей поменьше обоего пола. Невозможно даже предсказать фатальный результат такого нездорового морального климата. Во многих случаях взрослые сыновья или дочери спят в той же комнате с другими постояльцами, у которых на ночь часто остаются пьяные приятели или подружки. Все эти факты приводят к повышению безнравственности среди рабочего класса».

Джек Лондон в 1902 году описывает примерно то же самое, приводя слова некого священника: ни один зулусский вождь не допустил бы такой непристойной скученности.

Мало того, что с конца XVII и до начала XX века жилищные условия большинства жителей Англии не отвечали элементарным санитарно-гигиеническим требованиям, провоцировали безнравственность и проституцию. Жизнь в Лондоне была опасна— и экологически, и социально. Особенно опасна она оставалась в трущобах.

«Скоро мы очутились в бесконечном лабиринте улиц предместья, полных уже заводскими рабочими и докерами. Неряшливого вида женщины открывали ставни и подметали ступеньки у входа. В кабачке на углу одной из улиц жизнь уже кипела вовсю, то и дело из него появлялись бородатые мужчины, вытирая рот рукавом после утреннего возлияния[382].

Очень разный Лондон

Современный Лондон— 1572 квадратных километра застроенного домами пространства. Этот Большой Лондон состоит из Сити, имеющего особый статус, и 32 административных единиц, именуемых «боро». Двадцать боро составляют Внешний Лондон, 12 боро – Внутренний. Внутренний Лондон, площадью 319 квадратных километров с населением в 3,6 миллиона человек, – это исторический Лондон, примерно соответствующий Лондону времен Ватсона и Холмса.

Муниципальные образования Внешнего Лондона буквально до последних десятилетий были особыми населенными пунктами. Скажем, Илинг: еще в романе Агаты Кристи, написанном в 1930-е, подруга главной героини совершает самую страшную ошибку, какую может совершить англичанка: выходит замуж за бедняка. Она вынуждена поселиться в страшной глуши, на отшибе, в неведомом и диком Илинге. Это сегодня Илинг – обычнейшая часть города Лондона…

К XIX веку давно сложились традиционные районы города. До 1889 года Лондоном официально назывался только Сити, границы которого практически не менялись со времен римлян. Лондонский Сити не считался престижным районом для жизни. Работать там было выгодно, но все же далеко не так престижно, как играть в гольф в своем имении или сидеть у камина в особняке.

Остальное пространство города образовали концы, основными из которых стали Восточный, Ист-Энд, к востоку от лондонской стены, ограждавшей Сити, и Западный – Вест-Энд, к западу от этой средневековой стены.

На западе Лондона, в Вест-Энде, традиционно селились люди весьма обеспеченные. Там до сих пор сохранились роскошные дома в районе Мейфер: многоэтажные особняки с «дворцовыми» гостиными, лепным потолком, с гигантскими мраморными каминами. Адрес с упоминанием «Мейфер» – это высший писк британского снобизма до сих пор, западный Лондона был и остается престижным местом для жизни.

Примыкающий к низовьям Темзы Ист-Энд – пролетарско-мещанский район. Знаменит он не дворцами, а доками, промышленными сооружениями, железными дорогами, портом.

Но, во-первых, этот исторический Лондон, при всей своей громадности, весь доступен для пешехода: неправильный круг с диаметром около 20 километров. Четыре часа неторопливого хода. Автору сих строк доводилось пересекать это пространство и с севера на юг и с запада на восток за день.

Традиционный район бедноты – Сохо. Страшное место, поселиться в котором – расписаться в полном крушении жизни. В дебрях Сохо исчезает друг героя Джерома Джерома. «Не беспокойся обо мне, – снова заговорил он, помолчав, – я чувствую себя достаточно хорошо. Там, куда я опустился, на жизнь смотрят просто. У нас не бывает разочарований»[383].

Но Сохо с севера ограничен Оксфорд-стрит – одной из основных структурных единиц Вестминстера. Это самая оживленная торговая улица Лондона, на которой расположены самые фешенебельные магазины. С запада Сохо ограничивает Риджент-стрит, которая известна в первую очередь своими магазинами и ресторанами не для бедных людей. На Риджент-стрит находится множество известных лондонских зданий, в том числе церковь Всех душ и Вестминстерский университет.

Пять, от силы 10 минут ходьбы от любого роскошного ресторана на одной из этих улиц – и вы в Сохо.

Еще более мрачной репутацией пользовался Уайтчепел. Здесь жили беднейшие из бедных, тут проститутки разгуливали толпами, и «многих из этих женщин можно купить за пенс, а то и за краюху черного хлеба»[384]. Здесь орудовал Джек-потрошитель. Но из исторического Уайтчепела— 10 минут пешего хода до Тауэра: исторического центра Лондона, одного из старейших сооружений Англии, символа Соединенного Королевства.

Из Флит-стрит, средоточия журналистики, туда иди пешком от силы 15 минут.

Стрэнд – центральная улица Лондона, его хребет. Стрэнд соединяет центр политической жизни, Вестминстер, и центр деловой активности, Сити.

Со Стрэнда 15 минут идти до Сохо и 20 минут до Уайтчепела.

Кстати, и Гарри, упавший на дно жизни, друг автора повести Джерома Джерома, встречается ему на набережной Темзы. «Двигаясь по направлению к Стрэнду, мы дошли до окрестностей Савоя, и он скрылся в одном из темных проходов»[385]. Остается напомнить читателю, что «Савой» – один из роскошнейших отелей Лондона и всего мира. Место, где останавливались и останавливаются самые богатые и знатные.

Во-вторых, английский город поражает сочетанием кварталов с практически одинаковыми, стереотипными домами, и районов абсолютно разностильных богатых особняков. За этим стоит своя философия – если есть средства, хозяин строит как ему Бог на душу положит. Нет средств – довольствуется жизнью «как у всех». Как построила строительная компания по стандарту. Но двери у всех домов в таком квартале будут разного цвета.

«Мы поспешно проехали через фешенебельный Лондон, через Лондон гостиниц, через театральный Лондон, через литературный Лондон, через коммерческий Лондон, через Лондон морской и наконец въехали в прибрежный район, застроенный доходными домами. Здесь кишмя кишела беднота, выброшенная сюда со всех концов Европы. Здесь на широкой улице мы нашли ту скульптурную мастерскую, которую разыскивали. Мастерская находилась в обширном дворе, наполненном могильными памятниками. Она представляла собой большую комнату, в которой помещалось около пятидесяти рабочих, занятых резьбой и формовкой»[386].

Темза – заметнейшая часть крупного порта, Лондона. «Мы промчались мимо вереницы груженых барж, как будто они не плыли, а стояли на месте. Когда мы догнали и оставили позади речной пароход, Холмс удовлетворенно улыбнулся.

Пока мы так говорили, наша лодка проносилась под многочисленными мостами, перекинутыми через Темзу. Последние лучи солнца золотили крест на куполе собора Святого Павла. Тауэра мы достигли, когда уже сильно смеркалось.

– Вот Джекобсон-Ярд, – сказал Джонс, указывая на лес мачт и снастей в стороне Суррея»[387].

Герои плывут в самом что ни на есть пролетарском окружении, а перед их глазами – Тауэр и собор Святого Павла – резиденция лондонского епископа, стоящая на самой высокой точке Сити – на холме Ладгейт.

Преследуя легендарную «Аврору», на которой мчится Джонатан Смолл, герои «проносились мимо барж, пароходов, торговых парусников, обгоняя их слева и справа. Из темноты доносились громкие голоса, а "Аврора" все уходила вперед, и мы висели у нее на хвосте»[388].

В Лондоне легко запутаться и заблудиться! «Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков, и сейчас он уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен и извозчичьих дворов, о существовании которых я даже не подозревал. Наконец мы вышли на узкую улицу с двумя рядами старых мрачных домов, и она вывела нас на Манчестер-стрит, а затем на Бландфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в узкий тупичок, прошел через деревянную калитку в пустынный двор и открыл ключом заднюю дверь одного из домов. Мы вошли, и он тотчас же заперся изнутри.

Было совершенно темно, но я сразу понял, что дом необитаем. Голый пол скрипел и трещал под ногами, а на стене, к которой я нечаянно прикоснулся, висели клочья рваных обоев. Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку и он повел меня по длинному коридору пока наконец перед нами не обрисовались еле заметные контуры полукруглого окна над дверью. Здесь Холмс внезапно повернул вправо, и мы очутились в большой квадратной пустой комнате, совершенно темной по углам, но слегка освещенной в середине уличными огнями. Впрочем, поблизости от окна фонаря не было, да и стекло было покрыто густым слоем пыли, так что мы с трудом различали друг друга. Мой спутник положил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.

– Знаете ли вы, где мы? – шепотом спросил он.

– Кажется, на Бейкер-стрит, – ответил я, глядя через мутное стекло.

– Совершенно верно, мы находимся в доме Кэмдена, как раз напротив нашей прежней квартиры»[389].

Странный город встает со страниц «Приключений Шерлока Холмса». Громадный, очень хаотично построенный, плохо освещенный газовыми фонарями, с сообщением на лошадиной тяге. Запутанный город, в котором роскошные особняки непринужденно соседствуют с самыми отвратительными трущобами.

Опасная жизнь в Лондоне

Легендарный лондонский смог имеет самое косвенное отношение к романтическому английскому туману. Когда встретились Ватсон и Холмс, термина «смог» еще не было. Впервые этот термин применил доктор Генри Антуан де Во в статье «Туман и дым» в 1905 году: «Нет нужды в науке, чтобы понять, что этот дымовой туман – смог – порождение города, которое не встречается в сельской местности». Статья написана для Конгресса здравоохранения, но термин стали обсуждать в прессе. «Дейли График» писала 27 июля 1905 года, что Генри де Во оказал большую услугу общественности, введя новый термин для описания лондонского тумана.

… Задолго до де Во лондонцы говорили, что у них не туман, а гороховый суп. В 1870-х годах в Лондоне был 51 туманный день в году, в 1880-х – 58, а в 1890-х – уже 75. Смог образовывался и от сгорания угля в каминах, и от работы промышленных предприятий. Смог бывал разного цвета: синий, темно-серый или коричневый, имел разный запах.

Описания смога даются порой красивые, даже романтичные: вырастая в этих условиях, люди привыкают к ним. Для коренного лондонца смог – одно из его детских впечатлений. Так и Джером Клапка Джером описывает, как в детстве видел туманные фигуры, бредущие в тумане через кладбище, и думал, что это привидения[390].

Англичан чуть ли не веселили приключения людей, заблудившихся в смоге. По крайней мере в 1860-е годы с большим юмором писали о том, как в сильный смог 16 мужчин упали в Темзу и утонули.

Но у них еще был шанс… Женщины в нескольких нижних юбках, практически никогда не умевшие плавать, были обречены, упав в глубокую воду. Даже в канаву или в канал. Если женщина или ребенок попадали в вязкую, засасывающую жижу береговой линии, они рисковали застрять там по пояс или по грудь и уже никогда не выбраться.

Но о риске упасть в канаву или в канал хотя бы писали. Что смог опасен сам по себе, осознали сравнительно поздно. При том, что каждый смог любого цвета приносил волну ранних смертей: и от респираторных, и от сердечных заболеваний. В 1880-е утверждалось, что неделя смога вызывает до тысячи смертей… Но конечно же, это очень условная цифра, а исследований никто не проводил.

Известно, что Великий смог 1952 года унес порядка 12 тысяч жизней… А ведь Лондон 1952 года по населению не больше Лондона 1880-х, и к тому же намного сытее, живет в несравненно лучших условиях.

Насколько опасен смог, говорит два любопытных факта: в XIX веке во время каждого смога погибало много птиц. Несчастные создания буквально падали с неба, задыхались на лету. Жители Лондона с большим энтузиазмом тут же, у разведенных на улицах костров, ощипывали и поедали птичек. Интересно, что в 1952 году такого явления вроде не отмечали. Возможно, смог в XIX веке был еще более зловредным.

В 1873 году смог внезапно упал на Ислингтон – северный район Лондона. В это время там проводилась выставка породистого скота… Сотни животных задохнулись в тумане. Англичане выживали… Воистину – стойкая нация.

Тесный город

Казалось бы, в малоэтажном городе должно быть просторно… Это не так – в нем очень тесно! Современный Лондон – 1572 квадратных километра с населением 8,6 миллиона человек. В Петербурге – 1 439 кквадратных километров с населением 5,5 миллиона. Москва – 2511 квадратных километров где живут 12 миллионов человек.

В начале XX века в Лондоне на площади в 319 квадратных километров скопилось до 9 миллионов людей. В Петербурге того же времени на площади порядка 400 квадратных километров жило 2,5 миллиона человек. В Москве на площади в 157 квадратных километров – 1,1 миллиона человек.

Конечно, это «средняя температура по больнице». Для одних Лондон – это роскошные парки с одиноко стоящими деревьями, ровные улицы с двух и трехэтажными особняками, «собственный вход», рестораны и красочная набережная возле Тауэра. Но тем в большей степени для других миллионов лондонцев – это битком набитые дома практически без отопления, водопровода и канализации, зловонные и сырые, чреватые лихорадкой и простудными заболеваниями.

Любопытный факт: скорость движения кебов и омнибусов в Лондоне регламентировалась: пять километров в час. В Петербурге извозчикам запрещалось ездить быстрее 10 километров в час, но они постоянно нарушали скоростной режим.

В России классический образ – лихой кучер, мчащийся по городу с «невероятной» скоростью в 20–25 километров в час, сбивает бедного чиновника. Классическое занятие русской литературы: скулить по поводу несчастного чиновника и обличать злых богачей.

В сравнении с английскими наши аристократы кажутся святыми, которых пора брать живыми на небо, но экипажи английской аристократии двигались с той же скоростью порядка пять километров в час – со скоростью не слишком торопящегося пешехода.

При появлении автомобилей с бензиновым двигателем их скорость в Лондоне ограничивалась теми же пятью километрами в час, а впереди должен был идти человек, предупреждающий о приближении автомобиля.

Для сравнения: в начале XX века в России максимально разрешенная скорость езды составила 20 верст в час по Москве, 15 верст по Петербургу, а в Киеве – 10 верст в час по оживленным улицам и 20 – по всем остальным.

Уже эти различия для разных городов России говорят о том, что чем город просторнее – тем быстрее разрешалось двигаться. Узкие улицы Лондона были проклятием для неповоротливых омнибусов и пароконных тяжелых фур с грузами.

Темный город

В эпоху Ватсона и Холмса освещение и улиц и домов было намного слабее современного. Это особенность не Лондона и не Англии – особенность эпохи. Скорее Лондон был даже лучше освещен, чем другие города Европы. Первые фонари появились на аристократичной Пэлл-Мэлл в 1807 году. В 1819 году в Лондоне было проложено 288 миль газовых труб, которые снабжали газом 51 тысячу фонарей. К 180-м годам газовых уличных фонарей было уже больше 60 тысяч.

Тем не менее улицы с газовыми фонарями по современным понятиям были полутемными. Англичане справедливо гордятся, что внедрили изобретение Яблочкова полнее, чем в самой России: первый электрический уличный фонарь вспыхнул в Москве в 1880 году, а в 1881 году в Лондоне появилось более четырех тысяч электрических уличных фонарей. А мисс Сазерленлд познакомилась с Госмером на балу газопроводчиков[391].

Но даже когда ввели электрическое освещение улиц, они оставались полутемными – фонари горели редко и были маломощными.

В домах свечи оставались все время жизни Ватсона и Холмса – хотя, по понятным причинам, играли все меньшую роль. Свечи в сельской местности – еще понятно, туда не проведешь газ, и свечи постоянно упоминаются в рассказах о поместьях и загородных домах[392]. Подсвечники оказываются в числе предметов, похищенных в доме рейгетского сквайра[393].

Но и в Лондоне свечи применяются постоянно[394].

Восковые свечи – признак достатка, когда «на каминной полке трепыхалась свеча – красная, восковая»[395].

Сальные – признак бедности. «Но когда я вижу их не меньше пяти, я не сомневаюсь, что человеку часто приходится пользоваться сальной свечой, – может быть, он поднимается ночью по лестнице, держа в одной руке шляпу, а в другой оплывшую свечу. Во всяком случае, от газа не бывает сальных пятен…»[396].

Свечи упоминаются параллельно с газовым освещением. То преступник зажигает свечу и, подсвечивая себе, «снял крышку люка, сделанного для того, чтобы иметь доступ к газовым трубам в случае неисправности»[397]. То со свечой в руках герои спасают жертв преступления от действия угарного газа[398].

Сравнительно мало упоминаются керосиновые или масляные лампы, что и неудивительно: их легко вытеснил газ. Вот в переносных фонарях приходилось использовать сначала китовый или тюлений жир, оливковое или рапсовое масло. С 1881 года практически все переносные фонари использовали керосин или минеральное масло. Когда «Лестрейд зажег две принесенные им свечи, а полицейские открыли свои потайные фонарики»[399], имеются в виду применявшиеся в полиции фонари «бычий глаз».

«Глазом» у них была толстая стеклянная линза, позволяющая фокусировать свет. Внутри находилась лампа с резервуаром и регулируемым фитилем. Полированный отражатель позволял посылать вперед довольно сильный поток света. Свет можно было регулировать, убирая и вынимая фитиль, а заслонка позволяла вообще убрать или уменьшить поток света.

Шерлок Холмс часто использовал такие фонари[400].

В домах Лондона к 1870-м годам практически повсеместно был проведен газ. Газовые рожки, горелки, счетчики, трубы упоминаются очень часто[401].

На Бейкер-стрит тоже проведен газ!

«Теперь зажгите газ, Ватсон. Будьте чрезвычайно осторожны, нужно открыть газ только наполовину».

В том же рассказе «мистер Кэлвертон Смит сам дал вам сигнал полным включением газа»[402].

Месячный расход газа стоил от трех до четырех шиллингов – в 15 раз дешевле свечей. В этом одна из причин, по которым многие аристократы дожили при свечах до эпохи электричества: газ казался им низким способом освещения для простонародья.

С 1880-х готовить тоже начали на газовых плитах.

В Лондоне верили, что газовая компания могла заставить газомер крутиться быстрее и вообще влиять на его показания. Бывало, что соседи тайком подключались к чужой трубе и воровали газ.

В 1879 году даже приняли закон о продаже газа. В каждом доме ставился газомер, и проверка инспектора столичного управления общественных работ стоила от одного до пяти по шести пенсов за каждый, а если их было более десятка – по одному шиллингу каждый.

Если выяснялось, что счетчик работает неправильно, газовая компания, поставившая его, обязана была оплатить проверку; в противном случае все расходы нес потребитель.

Отрицательные последствия газового освещения вытекали из положительных: газовая горелка давала столько же света, как шесть или девять хороших свечей, но съедала столько же кислорода. А проветривать помещения – дорого.

Горелка быстро покрывалась копотью, начинала чадить. Мебель, обои, шторы и ковры неизбежно со временем покрывались сажей. Воздух в комнатах быстро насыщался влагой. Запотевшие окна стали обычным явлением в городах с газовым освещением. Самым популярным домашним растением стал фикус, поскольку только он мог выносить подобную атмосферу.

К тому же газ бывал опасен: если газ вытекал через прохудившуюся трубу или из горелки, оставленной открытой, мог произойти взрыв.

Две-три газовые горелки в доме – как одна электрическая лампочка в 25 или в 30 свечей. Тоже не слишком яркое освещение.

Электричество позволяло освещать помещения намного ярче и при том оказывалось дешевле и безопаснее. Газовые компании были в шоке! В прессе печаталось много проплаченных ими статей о том, что электрический свет вызывает ослабление зрения – ведь многие жаловались на резь в глазах, если смотреть прямо на лампочку.

Писалось, что лампочки могут взрываться – о чем говорит мигание света.

Говорилось, что они «испускают опасные газы и излучения».

Художники заявляли, что электрический свет «холоден и представляет мало экспрессии». Дамы полагали, что он придает лицу какую-то мертвенность и «затрудняет выбор одежды, так как освещенные электрическим светом костюмы кажутся иными, чем при обычном вечернем освещении». Торговцы с Биллингейтского рыбного рынка «считали, что электрический свет придает дурной вид рыбе, и просили снять устроенное у них освещение».

В марте 1879 года парламент учредил специальную комиссию, которая должна была заслушать экспертов и вынести вердикт о том, допустимо ли вообще использование электричества. С апреля по июнь 1879 года комиссия собиралась 10 раз, чтобы заслушать показания сторон. Получился настоящий «суд над электричеством».

– Не будет ли электрическая лампа выделять слишком много тепла? – сводил брови озабоченный судья.

– Тепло «русской свечи» ничто по сравнению с тем, которое дает газовая горелка.

– Что делать с тем, что яркий свет лампы опасен для зрения, смотреть на него нет никакой возможности?

– Солнечный свет еще ярче, но ни у кого не вызывает нареканий, а кроме того, лампы, конечно, стоит вешать вверху, а не на уровне глаз.

– Правда ли, что электрические лампы производят веселящий газ?

– В очень малых количествах, совсем не заметных окружающим.

– Будут ли лампы коптить?

– Совсем нет, и мебель, шторы и картины, наконец, приобретут приличный вид.

– Правда ли, что электричество дороже газа?

– Безусловно, но оно дает и больше света, – отмечали инженеры.

В итоге «суд» заключил, что индустриальное будущее именно за электрическим освещением и что электрическое освещение может использоваться в общественных местах – таких, как большие магазины, площади, вокзалы и фабричные цеха.

Электрическое освещение сначала было таким дорогим, что в частном быту стало аристократической привилегией. «Подождите, не пройдет и полугода, как я проведу сюда электричество, и вы не узнаете этих мест! У входа будут гореть фонари Эдисона и Свена в тысячу свечей»[403].

Тут сэр Генри Баскервиль имел в виду фонари при въезде в имение, а не в самом доме. Но электричество стремительно становилось дешевле и доступнее.

В 1890 году в Лондоне было уже девять электроосветительных компаний и 66 подрядчиков по электроосвещению и электроснабжению.

Но было ли электрическое освещение на Бейкер-стрит – неизвестно. В рассказе, написанном в 1903 или 1904 и опубликованном в 1905 году, в доме мерзкого шантажиста Милвертона «огонь в камине ярко горел и освещал комнату. Возле дверей я увидел электрическую кнопку, но включать свет не было надобности, даже если бы это было безопасно»[404]. Газовое освещение использовалось в Лондоне до 1930-х годов. Возможно, герои «Шерлока Холмса» так и не перешли на электричество.

Тем более Шерлок Холмс на уединенной ферме в Суссексе, скорее всего, так и скончался в эпоху газа и свечей.

Опять: о чем не писал Дойль

Сэр Артур откровенно любит Лондон. Такой, как есть, – с трущобами Восточного конца, пропахшими испражнениями и креозотом, и роскошными особняками на Западном конце. С кебами и полицейскими в островерхих киверах, уличными попрошайками и лесом мачт на Темзе. Это его город, столица его отечества.

Но у нас нет причин не замечать: Ватсон и Холмс живут в нечистоплотном, опасном для жизни человеческом муравейнике. Этот город разделен между разными человеческими кастами, которые почти не смешиваются и даже почти не встречаются. Он плохо освещен, плохо организован, плохо управляется. В этом городе тесно. Громадные пространства этого малоэтажного муравейника связаны в основном конной тягой, передвижения в нем осуществляются фактически со скоростью пешехода.

В этом городе неповоротливые омнибусы еле протискиваются по узким уличкам, а волны смога могут прикончить того, кто послабее.

Современному россиянину пришлось бы туго в Москве или Петербурге начала XX столетия. Но Лондон времен Ватсона и Холмса – намного менее пригодный для жизни город, чем тогдашние Москва и Петербург. Жить в нем хорошо только для людей высшего класса и среднего высшего класса. Для двух-трех миллионов англичан из 35–40 миллионов жителей Соединенного Королевства. Остальным стоит посоветовать уехать в колонии или эмигрировать в Россию.

Глава 15 Дома, в которых они жили

Лондон – чудесное место, если вы можете уехать из него.

Артур Бальфур

В мире поместий

Идеал англичанина – жизнь в поместье, с парком, большим домом и слугами. «Уединенный особняк Брайарбрэ, находившийся всего в нескольких минутах ходьбы от станции, окружали обширные луга. Мы вручили свои визитки горничной, и она проводила нас в элегантную гостиную»[405].

«Дом Треворов представлял собой кирпичное здание, старомодное, просторное, с крышей, поддерживаемой дубовыми балками. К дому вела красивая липовая аллея. Неподалеку, на болотах, можно было отлично поохотиться на уток и порыбачить. У Треворов была небольшая, но хорошая библиотека, которая, как я понял, досталась им от предыдущего владельца, и вполне сносная кухарка. Короче говоря, только самый привередливый человек мог бы отказаться провести месяц в таком чудесном месте»[406].

Даже если помещик не богат, его дом впечатляет: «Обширный парк раскинулся по склону холма, переходя в густую рощу на вершине; из-за веток виднелись очертания высокой крыши и шпиль старинного помещичьего дома. Дом был из серого, покрытого лишайником камня и имел два полукруглых крыла, распростертых, словно клешни у краба, по обеим сторонам высокой центральной части»[407].

Ну да, «в одном из этих крыльев окна были выбиты и заколочены досками; крыша местами провалилась. Центральная часть казалась почти столь же разрушенной, зато правое крыло было сравнительно недавно отделано, и по шторам на окнах, по голубоватым дымкам, которые вились из труб, видно было, что живут именно здесь. У крайней стены были воздвигнуты леса, начаты кое-какие работы. Но ни одного каменщика не было видно»[408].

И все равно это замечательное место, и живут в таком доме очень просторно.

Таковы же и городские особняки: «Я быстро нашел Брайени-Лодж. Это изящная двухэтажная вилла, стоит она у самой улицы, позади нее сад. На садовой калитке массивный замок. В правой части дома – большая, хорошо обставленная гостиная с высокими окнами, почти до полу, а на окнах нелепые английские задвижки, которые откроет любой ребенок. За домом ничего особенного, кроме того, что с крыши каретного сарая можно попасть в окно галереи. Я внимательно осмотрел дом, но больше ничего интересного не заметил. Затем я пошел по улице и в переулке за садовой оградой обнаружил, как и ожидал, извозчичий двор. Я помог конюхам почистить лошадей и получил за это два пенса, стакан портера пополам с элем, две щепотки табаку и вдоволь сведений о мисс Адлер и о нескольких других людях, живущих по соседству»[409].

Верхушка среднего класса воспроизводит такое обиталище: «Фэрбенк – большой квадратный дом из белого камня, расположенный недалеко от шоссе, с которым его соединяет только дорога для экипажей. Сейчас эта дорога, упирающаяся в массивные железные ворота, была занесена снегом. Направо от нее – густые заросли кустарника, за ними – узкая тропинка, по обе стороны которой живая изгородь; тропинка ведет к кухне, и ею пользуются главным образом поставщики продуктов. Налево – дорожка к конюшне. Она, собственно говоря, не входит во владения Фэрбенка и является общественной собственностью. Впрочем, там очень редко можно встретить посторонних.

Холмс не вошел в дом вместе с нами; он медленно двинулся вдоль фасада, по дорожке, ведущей на кухню и дальше через сад, в сторону конюшни. Мистер Холдер и я так и не дождались Холмса; войдя в дом, мы молча расположились в столовой около камина»[410].

Планировка традиционного английского дома очень своеобразна. В идеале с улицы входящий должен попасть в холл. Это не просто прихожая, а высокое, на два этажа, помещение, занимающее центральную часть дома. От холла отходят коридоры. На первом этаже – к столовой и кухне. На втором – к спальням.

«Мы вошли в холл, выложенный каменными плитами. По обеим сторонам от него находились кухонные помещения, а вверх вела деревянная лестница, по которой мы поднялись на второй этаж. Там мы оказались на широкой площадке – куда, как выяснилось, выходила другая, более презентабельная, лестница из холла парадного входа. На втором этаже располагались гостиная и несколько спален, включая спальни мистера Каннингема и его сына»[411].

Таков же и Баскервиль-холл.

В доме богатого человека должны быть безделушки, окна закрыты тяжелыми портьерами из плотной ткани, должны быть зимние сады и веранды. «С одной стороны камина тяжелая портьера закрывала окно с выступом, которое мы видели снаружи. С другой стороны была дверь, выходящая на веранду. Посреди комнаты стоял письменный стол с вертящимся креслом, обитым яркой красной кожей. Напротив находился большой книжный шкаф с мраморным бюстом Афины наверху. В углу, между книжным шкафом и стеной, стоял большой зеленый сейф, и огонь камина ярко отражался в его начищенных медных ручках»[412].

Самое необязательное здесь – это электрическое освещение.

Дома, в которых жил средний класс

Английский дом, в том числе дом людей среднего класса, – это миниатюрная усадьба. «Открытая входная дверь, прихожая, освещенная сквозь матовое стекло внутренней двери, барометр на стене, ярко начищенные металлические прутья на лестнице. Как умиротворяюще подействовал на меня спокойный уют английского дома!»[413]

Для россиянина внутренняя лестница – вовсе не обязательный атрибут уютного домашнего пространства, но для англичанина – обязательный. Дом должен быть на разных уровнях, даже если в нем всего две или три комнаты. Дом на одном уровне – это крайняя степень нищеты.

Комнаты обедневших дворян обставлены просто: как комната, где «спала мисс Стоунер и где умерла ее сестра. Это была просто обставленная комнатка с низким потолком и с широким камином, одним из тех, которые встречаются в старинных деревенских домах. В одном углу стоял комод; другой угол занимала узкая кровать, покрытая белым одеялом; слева от окна находился туалетный столик. Убранство комнаты довершали два плетеных стула да квадратный коврик посередине. Панели на стенах были из темного, источенного червями дуба, такие древние и выцветшие, что казалось, их не меняли со времени постройки дома».

«Комната доктора Гримсби Ройлотта была больше, чем комната его падчерицы, но обставлена так же просто. Походная кровать, небольшая деревянная полка, уставленная книгами, преимущественно техническими, кресло рядом с кроватью, простой плетеный стул у стены, круглый стол и большой железный несгораемый шкаф – вот и все, что бросалось в глаза при входе в комнату. Холмс медленно похаживал вокруг, с живейшим интересом исследуя каждую вещь»[414].

Совсем другой разговор – обстановка аристократичного богатого дома: «Комната, где лежал больной, находилась на одном этаже с гостиной. Судя по меблировке, это была вторая гостиная, временно переоборудованная в спальню. Повсюду стояли прелестные вазы с цветами, комнату наполнял бальзамический летний воздух, напоенный солнцем и ароматом садовых цветов.

На диване у раскрытого настежь окна лежал бледный молодой человек с изможденным лицом»[415].

Но как бы богато ни был оставлен традиционный английский дом, жить в нем вовсе не так уютно, как может показаться россиянину.

Внутри домов

Когда-то житель Англии поступал как россиянин – возводил прочное жилище, взяв на него сколько надо камня и леса. Одному не справиться? Соседи всегда помогут. В XVI веке, когда складывались традиции британской цивилизации, лес уже давно в дефиците, а камень… Его надо покупать – ведь вся земля в частной собственности, выходы строительного камня— тоже. Надо все возить, оплачивая каждый чих извозчика, камнетеса и строителя. Дорого. Английская архитектура – дитя бедности. Это очень экономная архитектура.

Фундамента у традиционных английских зданий нет или почти нет. Никакой гидроизоляции между фундаментом и стенами тоже нет. Система вентиляции в жилище традиционно не предусмотрена. Какие-то стандарты, предусматривающие обязательную вентиляцию, появились только в 1970-е годы. До 80 процентов жилого фонда Британии старше… Никакой вентиляции. Внешние стены толстые, потому что на них держится здание. Но и их прочность не стоит преувеличивать. Д. Хэрриот описывает, что его недостроенный дом как-то развалился… от сильного ветра – рухнули недостроенные стены[416]. В России разве что в сказке про трех поросят волк дунул – и сдул соломенный домик Ниф-Нифа.

Если внешнюю несущую стену опрокидывает ветер, то каковы же внутренние?! Их тем более вовсе не нужно делать «слишком» прочными.

Перекрытия делаются деревянные, из толстых досок. Доски быстро ссыхаются, в них образуются щели, и они начинают скрипеть.

На первом этаже доски все же не кладут на пол… Ведь доски могут быстро сгнить, вводя хозяина в новые нешуточные расходы. В результате доски и первого этажа кладут на балки. Они повисают над пустотой, немилосердно скрипят. Знающие люди советуют: если дом многоквартирный, снимать квартиру надо на верхнем этаже. Дикий скрип все равно будет донимать, но не в такой степени.

Дома старой постройки, XVIII–XIX веков, обычно просторны… Ведь они были рассчитаны на джентльменов со средствами, державшими прислугу. Но коммуникации в них хороши только в том случае, если проведен капитальный ремонт. А это дорогое удовольствие, и это не всегда разрешено.

Окна и двери

В 1820-е годы в Германии научились отливать большие ровные стекла. До этого по всей Европе в деревянную или свинцовую раму с множеством ячеек вставляли небольшие куски стекла – чаще всего массивные, полупрозрачные.

В конце XIX века американцы научились делать еще большие по размерам стекла. Они создали окна, которые можно приоткрывать и сверху, и вбок… Со сплошным стеклом на всю раму или полрамы.

В Германии, потом и в России окно с крестовидной рамой и с форточкой с 1830-х сделалось типичным для городской среды.

Весь опыт жизни убеждает: нет ничего совершеннее этого прижившегося в России немецкого изобретения начала XIX века – окна с крестообразной рамой, делящей окно на четыре части. Форточка дает проветривать помещение, открывая не все окно, а только форточку. Через форточку дом можно проветривать в любую погоду, в том числе в сильные морозы.

В 1960-е – 1980-е годы, работая в экспедициях по всей Енисейской Сибири, я не раз видел в деревнях окна без форточек. В таких домах не проветривали по ночам, в избах стояла невыносимая духота. Этим русский «туземный» дом резко отличался от городского дома «русских европейцев».

Английские окна резко отличаются от русских уже по внешнему виду.

Иван Елагин, двоюродный брат Новеллы Матвеевой, ушел из Киева с нацистами, поселился в США и не собирался возвращаться в СССР. Вот его стихи:

  Мне не знакома горечь ностальгии, Мне нравится чужая сторона. Из всей навек оставленной России Мне не хватает русского окна. Оно порой мне снится и поныне, Когда в душе становится темно. Окно с большим крестом посередине. Горящее вечернее окно.  

В английских домах не предусмотрено форточек, и этим они похожи не на русских европейцев, а на русских туземцев. Или просто – на туземцев, что поделать. На иностранных туземцев, в чем-то напоминающих наших.

Англичане даже сегодня мало проветривают, чтобы не выпускать тепла из дома. Бережливые? Да… И малокультурные, не владеющие лучшими достижениями прогресса. И не богатые.

Шерлок Холмс часто открывает окно… Для россиянина это не очевидно, но для английских современников сэра Артура Конан Дойля было очевидно: это вопрос статуса. Проветриваешь? Ты обеспеченный человек.

Отопление зданий

В традиционном британском доме, даже в большом загородном особняке, нет центрального отопления. Конечно, в традиционном русском доме в XIX веке тоже центрального отопления не было. Но печи-то топились во всех комнатах! Жилье в России всегда было по крайней мере теплым.

К началу 1970-х годов 85 процентов жилищ в Британии не имели центрального отопления. В конце XIX века тем более. Печей в английских домах тоже не было, дома до сих пор часто отапливаются каминами. Я знаю людей, которые живут в России, но любят камины. Если есть центральное отопление и к нему камин – все в порядке. Но в Британии камин существует не в дополнении к печке или к центральному отоплению. Он существует ВМЕСТО любой другой отопительной системы.

Уютный такой образ – джентльмены, сидящие перед камином, вытянув к камину ноги. Добавить к нему следует три детали – для понимания.

Во-первых, от джентльменов у камина валит пар, распространяя запах прели и тины – они пришли с промозглого холода, у них мокрые одежда и обувь.

Во-вторых, скоро они разойдутся по спальням – а далеко не во всех спальнях есть камины. Большая часть помещений британского дома вообще не отапливается. Никогда и никак.

Оттого и приходится спать под теплыми перинами, в плотных полотняных ночных рубашках и в ночных колпаках. Не от хорошей жизни и даже не от невероятного ханжества – иначе попросту можно замерзнуть.

В-третьих, камин весело трещит дровами только в советских фильмах. Дровами в Англии давным-давно не топят – топят углем. Уголь бывает разного качества… Только антрацит дает ровное пламя и не воняет при сгорании. Обычно используется уголь более низкого качества. Он горит тускло и дымно. Дым заставляет кашлять и воняет. Гарь и копоть пропитывают одежду.

И вообще все радости камина – для тех, кто может купить уголь. Большинство англичан вынуждены были уголь очень даже экономить. Бедняки топили мало и редко… Разжигали камин буквально несколько раз за зиму. А то и не топили вообще.

Плиту в кухне тоже топили не самые бедные.

Что же до ванных комнат… До Второй мировой войны в 90 процентов британских домов вообще не было ванных. Во времена Ватсона и Холмса большинство англичан мылись в тазах и обтирались влажными губками. Делалось это в собственных спальнях – которые не всегда отапливались. Зимой в кувшине для умывания порой приходилось разбивать корочку льда, чтобы умыться поутру.

Теплой водой или ледяной, но умывались в тазу. Вся семья плескалась в одной и той же воде. После третьего человека – в почти черной. В раковинах на кухнях в современной Англии еще предусмотрены смесители. А в ванных комнатах – не предусмотрены. Англичанам они просто не нужны: они не моются под струей воды. Англичане затыкают специальной пробкой раковину, наполняют ее водой. Если есть горячая вода, ее смешивают с холодной тут же в раковине. Если ее нет, умываются холодной. Обычно в наше время не моются в одной и той же воде всей семьей – вот и весь прогресс Англии за последние 100 лет.

Душ? Это чересчур дорого. И расход самой воды слишком большой, и слишком много нужно угля, чтобы нагреть воду. Даже сегодня водогреи в домах англичан намного слабее, чем российские. Каждой порции воды хватает ровно на быструю-быструю помывку одного человека. Следующий член семьи будет долго ждать, пока вода нагреется.

Ванна экономичнее. Но до конца 1970-х годов даже обеспеченные люди принимали ванну не чаще раза в неделю: так русские туземцы ходили в баню по субботам.

Даже в наше время в уборной начинает работать система обогрева, только когда в нее входишь. Пока воздух нагреется – уже пора бежать поскорее в более теплое пространство.

Конечно, многое зависит от богатства семьи… Но и в каменных сараях, красиво именуемых «замками», можно натолкнуться на ледяную уборную.

В начале декабря 2017 года мы с женой вернулись из Якутии. Прогулки при минус 35 градусах, в морозном тумане производят сильное впечатление. Но намного сильнее я замерз тремя годами раньше, в феврале 2014 года, в замке герцогов Мальборо. Пришлось зайти в уборную, но после этого посещения я буквально лязгал зубами. В следующий раз нагажу под родовым дубом герцогов – снаружи теплее.

Россиянин надевает халат, только что встав с постели. Халат на голое тело или поверх легкой ночной рубашки – вполне достаточная одежда в наших домах.

Англичане надевают халаты поверх одежды. Как Шерлок Холмс, у которого под халатом неизменно оказывается костюм.

Подчеркивая простонародное происхождение своего героя, Джон Брэйн показывает – в его доме поверх костюма надевали не халат, а пальто[417]. Пальто!

Для россиянина обычно быть дома легко одетым. Для англичанина это выглядит просто дико. И дело тут не в ханжестве и не в доведенном до предела чувстве приличия – это есть, но соблюдаемый и дома «дресс-код» – это следствие, а не причина. Причина же в том, что в доме всегда холодно.

Англичане плохо топят не потому, что им не нравится тепло. Они попросту бедны. По той же причине они экономят воду.

Чтобы комфортно жить в Англии, нужно или чтобы там жило пять миллионов человек, и было бы много лесов. Или надо добывать угля во много раз больше, чем добывали в XIX веке, а тратить его не на выплавку стали, а на отопление. Или тратить газ и электричество более справедливо – чтобы хватало на всех.

Все эти задачи решены не были. Лесов давно нет, людей далеко не пять миллионов, английское общество кастовое и несправедливое, помешанное на деньгах.

Поколениями, веками в этой несчастной стране приходилось экономить на тепле. Иногда это принимает особенно уродливые формы… Скажем, в 2012 году в Лондоне проводился городской конкурс – кто из пенсионеров предложит лучшие способы экономить тепло.

Победил старик, который подробно рассказал: нужно спать, не раздеваясь. Проснулся, быстро встал, рысью – в уборную. Включил телевизор, тут же обратно в постель. Если двигаться достаточно быстро, она не успевает остыть, вполне комфортно смотреть телевизор из-под одеяла.

Все остальные советы в том же духе, один к одному.

Каждый волен, конечно, давать собственные оценки… Но при одной мысли, что на месте этого пенсионера мог бы оказаться мой дед, горло стискивает от жалости к старику и отвращения к его обществу. В том числе к детям и внукам, которые позволяют, чтобы одинокий дед в таких условиях завершал свой жизненный путь.

Англичане искренне считают себя самым цивилизованным народом планеты. Что ж… Ставших ненужными стариков они все же уже не съедают. Но они еще выбрасывают их из жизни, как делалось у самых примитивных племен, застрявших на уровне технологий каменного века.

Но о том, как топят в Англии, конкурс 2012 года сказал решительно все. Добавить нечего.

Сравним?

Большинство индивидуальных домов в Англии снаружи выглядят очень основательно и красиво, даже нарядно. Внутри же невероятно сыро, много плесени.

Причина проста: из влажной британской почвы влага поступает беспрепятственно, щедро пропитывая стены. Одинарные окна почему-то полагается делать так, что в них остаются щели чуть не в два пальца. На вопрос, почему не заткнуть щели, британцы дают поистине гениальный ответ:

– Джентльмен должен терпеливо переносить трудности.

Это справедливое мнение, но зачем надо искусственно создавать трудности, без которых вполне можно обойтись? И второй вопрос: взрослые джентльмены и леди могут, конечно, с юмором относится к трудностям… Но леди еще иногда беременеют… Как быть с беременными леди, с маленькими детьми и стариками? Им тоже следует учиться переносить трудности?!

Мне доводилось задавать эти вопросы, и ответа на них я никогда не получал.

Одинарные щелястые окна пропускают холод и сырость. Традиционный британский дом – прохладный и сырой, зимой – попросту холодный.

К тому же в нем намного чаще, чем в России, поселяются насекомые. Почему-то тараканов и блох тут намного меньше, а вот клопы… В России к клопам относятся агрессивно и искореняют их со скоростью света. В Англии вы изведете клопов у себя – но от соседей они маршируют рядами и колоннами. Знаю людей, которых съезжали с квартир – замучали клопы, а соседи живут себе с ними и в ус не дуют. Наверное, они уже научились мужественно переносить трудности… Или выросли в домах с таким количеством клопов, что уже их не замечают.

К тому же в английских домах чудовищно плохая звукоизоляция. Насколько плохая, показывает случай, наверное, нетипичный. В январе 2012 года мы с сыном курили возле его дома в городе Ланкастере. Дом считается новым, прочным и «слишком» современным. Живут в нем в основном иностранцы.

Третий час ночи, плывут клочья тумана… Даже не тумана, а таких клочков сгущенной водяной взвеси, прозрачной и зыбкой. Невнятный полуночный час, смещенность сознания, впору задуматься о привидениях… А что? Англия… Исторический город Ланкастер, наследственно владение герцогов Ланкастерских (а в их семье случались прелюбопытные истории, куда там Холмсу)… Третий час ночи….

Раздается глухой мерный стук… Сын внимательно прислушивается.

Сынок… Может, это и есть привидение?!

Что?!

Стук… стук… стук… Кости непогребенных бритишей бряцают о кости… Скоро из подвала полезут скелеты…

Папа. Вечно ты со своей мистикой. Это у соседей панцирная сетка. Об пол стучит, когда они… это самое…

Прислушиваюсь… И правда— это сеткой об пол. Мы стоим метрах в семи от стены… Слышно со второго этажа. Невольно напрягаю слух. Нет, стойкие британцы не издают ни звука… Героически удерживаются даже от тяжелого дыхания – а его тоже было бы слышно. Не могу себе представить даже сравнимой слышимости из любого дома в России. Как бы стойко не переносили трудности этот джентльмен и его леди, позавидовать им трудно.

В России почти нет настолько же плохого жилья. У нас символом скверного жилища служит хрущевка в пятиэтажном доме без лифта. Тесная она, неудобная, плохая звукоизоляция. Но по британским стандартам теплая хрущевка вполне просторна, удобна, комфортна. Совсем неплохое жилье. Тем более лучше брежневки – 9-12-этажные здания, построенные в 1970-е – 1980-е годы. А жилье в старом фонде, сталинки и здания дореволюционной постройки – это просто чудеса архитектуры.

Такое же чудо – и бревенчатые дома XVIII–XIX веков: просторные, теплые, удобные. Сравнить с английскими жилищами могу разве что бараки, на скорую руку построенные при индустриализации 1920-х— 1950-х. Их и строили с тем, чтобы побыстрее заменить жилищами более высокого качества. Если они сохранились до сих пор – в них почти такая же слышимость, полы почти такие же рассохшиеся и скрипучие, стены так же плохо держат тепло.

В Красноярске я живу в брежневке. Когда-то ее пришлось утеплить – одна из стен выходила на лестничную клетку, промерзала. В углу даже иней появлялся. Пришлось построить вторую стенку с воздушной прослойкой сантиметров в пять. С тех пор (1984) квартира очень теплая.

В Петербурге живу в доме 1913 года постройки. В этой квартире пришлось сменить батареи, вставить новые оконные рамы. Но дом до сих пор стоит без единого капитального ремонта, удобный и теплый. Эта квартира не нравится моему старшему сыну (с которым мы слушали звучный аккомпанемент полового акта в Ланкастере). Сын неуважительно называет узкие комнаты «пеналами»… Но они ничуть не меньше тех, в которых обитают 90 процентов англичан.

В Лондоне младший сын и сноха живут удобнее и теплее англичан – хотя вряд ли хуже их умеют переносить трудности. Всякий раз, возвращаясь из Англии, я радовался тому, какие у меня чудесные квартиры – теплые, удобные, дешевые, просторные.

Сочувствие Ватсону и Холмсу

Дойль не сравнивал условия жизни англичан с домашней жизнью других народов. Обо многом он не писал, как об очевидности; другого не касался потому, что не считал это важным. Какой смысл описывать, как Ватсон лязгает зубами, торопливо одеваясь поутру? Как Холмс затыкает пробкой раковину, чтобы умыться и побриться? Какой смысл описывать борьбу миссис Хадсон с клопами и крысами? Или очередь в будочку во дворе? Все так живут. Мы же не пишем, что герой романа спускает в унитазе воду или что он бреется безопасной бритвой.

Но за героическими подвигами и удивительными приключениями друзей есть ведь и бытовая сторона. Ватсон и Холмс – далеко не самые обездоленные из своих современников. Они живут каждый в отдельной комнате, ездят на кебах, едят в ресторанах. Они пользуются фонарями, пистолетами и хлыстами. Они обуты в сапоги и одеты в добротные пальто или плащи поверх плотных теплых пиджаков. На стенах их комнат висят фотографии прославленных генералов, они знают цену картинам, читают книги и газеты. Они широко образованы. О цене этой образованности неприятно думать, но ведь пороты 99 процентов тогдашних англичан, а науки и искусства знают от силы пять-десять процентов. Они долговечны. Первая миссис Ватсон умерла, не дожив и до 30 лет. В старости они покупают фермы в Суссексе, а большинство их сверстников, если дожили, попадают в работные дома.

Но тем не менее… Ватсон и Холмс жили в холодном доме с сортиром на улице, умываясь ледяной водой. В доме, где слышен каждый чих. Где согреться и просохнуть можно только у камина. И ели сэндвичи, потому что каждый день баранина с картошкой – это дорого.

Они хорошо выкованы. Они – стойкие джентльмены, которые умеют переносить трудности. Но всякий раз, представляя усталого Ватсона, вернувшегося после осмотра больных, который с довольным лицом вытягивает ноги к камину, а от его одежды валит пар, мне хочется налить ему горячего супу и посадить в комнате с форточкой. Чтобы в доме было плюс 18, а из форточки вместе с клубами соплеменного тумана врывался свежий воздух. И пусть Холмс играет на скрипке, не надевая теплого халата поверх пиджака и рубашки.

Глава 16 Что они надевали, ели и пили

Для того чтобы испортить завтрак, требуется некоторое умение – даже англичане не могут это сделать.

Джон Кеннет Гэлбрайт

Одежда, которую они носили

В английском климате надо носить одежду в несколько слоев – так меньше промокаешь. То есть промокнешь в любом случае, но меньше. Нет нужды в теплых шуба и дубленках, но нужны плотные теплые куртки, брюки и юбки, теплое белье.

Разумеется, одежда всегда позволяла определить принадлежность человека к тому или иному классу общества. Во-первых, есть одеяния, которые просто недоступны членам низшего класса. Платье для леди, как уже говорилось, могло бы стоить в пять-десять раз больше, чем для ее служанки.

Во-вторых, некоторые формы одежды никогда не используются низшими классами. Рабочий может надеть плащ – но не реглан.

Если верить легенде, реглан, у которого рукав выкраивается вместе с плечевой частью остальной одежды, придумал фельдмаршал барон Фицрой Джеймс Генри Сомерсет, 1-й барон Реглан (1788–1855). Он потерял правую руку в битве при Ватерлоо, в 1815 году.

Чтобы скрыть этот недостаток, барон и придумал такую одежду. В Крыму, под Севастополем, эту форму плаща заимствовали другие англичане. Они сильно мерзли, потому что интенданты украли часть зимнего обмундирования, а другую часть вовремя не подвезли. Вот им реглан и пригодился…

Верхи общества часто надевали спортивную одежду: джентльмен должен играть в активные виды спорта, много времени проводить на свежем воздухе.

«Одет он был как джентльмен: норфолкский жакет, короткие спортивные штаны, на голове суконная кепка»[418]. Норфолкский жакет – широкая однобортная куртка с поясом, которую никогда не надел бы бедняк.

На верхнюю одежду верхов использовалась особая ткань – касторовая. Ничего общего с касторкой! Castor fiber по-латыни означает бобер. Из шерсти бобра изготавливали сукно со сглаженным ворсом. Кастор – это очень дорогое, но очень долговечное сукно, которое не пропитывается водой. Из кастора изготавливали мужские шляпы и женские шляпки, шили костюмы, пальто, мундиры для офицеров. В России из кастора изготавливали кителя морских офицеров.

Даже одна касторовая вещь на человеке показывало – это джентльмен.

Теплое белье… Джентльмены задолго до появления трусов носили длинные нижние штаны до щиколоток или, по крайней мере, до колен – кальсоны, от итальянского calzoni – «штаны».

Дамы долгое время пользовались нижними юбками – надевая порой несколько пар одна на другую. Именно из Англии пошли дамские панталоны. Сама эта одежда известна с 1640-х годов, ее название восходит к имени комедийного итальянского, потом французского персонажа Панталоне.

С 1800-х годов английские аристократки начали надевать под юбки эти узкие штаны. Королева Виктория активно пропагандировала сию деталь дамского туалета, и «женские кальсоны» стали распространены во всех классах общества.

Первоначально дамские панталоны были чуть ниже колен или закрывали ноги до щиколотки. Украшать их рюшами и бантиками стали почти сразу, а к 1890-м годам панталоны стали намного короче.

Современные дамские панталоны-шортики ввела в моду только знаменитая Габриэль Бонер Шанель, Коко Шанель (1883–1971) в 1920-е годы.

Независимо от Коко Шанель в Англии с 1850-х годов появились облегающие рейтузы с петлей для пятки. Эта одежда введена тоже аристократками – в рейтузах удобнее ездить на лошади.

Необходимы чулки, которые носили и мужчины, и женщины. Часто чулки были шерстяные, очень плотные. Закреплялись они специальными подвязками – полосками ткани, которыми обвязывалась нога в верхней части чулка. Если вместо подвязки используются пуговицы – это гетры.

Кому больше всех понадобились получулки до колен, вытекает из названия – гольфы. Известны они с середины XVIII века. Если гольфы короче чулка и не достигают бедра, но выше колена – это гольфины. Короткие чулки – это носки.

В доме чаще, чем у нас, носят ту же одежду, что на улице, – потому что в доме ненамного теплее и суше. «Мой дом – мой замок» – произносят англичане. Что вообще-то аналог скорее поговорки «хозяин-барин». Но на русский переводится обычно как «мой дом – моя крепость». Но мы-то, сразу войдя в дом, переодеваемся в домашнее. Англичане в своих «крепостях» намного меньше изолированы от внешней среды.

Британцы XIX века называли французов развратниками, потому что они отапливали спальни. Трудно поверить, что сами они размножались почкованием, или путем верноподданических размышлений о высшем смысле монархии. Но теплые ночные рубашки из плотного полотна или фланели были для них необходимы. Не легкомысленные изделия, чарующие главу семейства, а именно плотные одеяния, не позволяющие замерзнуть в собственной постели – при температуре порядка восемь-десять градусов, а то и около нуля. Были и мужские ночные рубашки, а на головы мужчины напяливали специальные ночные колпаки. Дамы спали еще и в кофточках, надеваемых поверх рубашки, и в ночных чепчиках.

Для выхода из дома необходима прочная обувь: прохладно и сыро. Нужны сапоги или ботинки.

Ботинки со шнуровкой – в основном деталь мужского туалета.

Дамы чаше носили ботинки на пуговках. На Мэри Сазерлэнд от спешки оказываются «разные ботинки; на одном носок был узорчатый, на другом – совсем гладкий. Далее, один ботинок был застегнут только на две нижние пуговицы из пяти, другой – на первую, третью и пятую пуговицы. Когда молодая девушка, в общем аккуратно одетая, выходит из дому в разных, застегнутых не на все пуговицы ботинках, то не требуется особой проницательности, чтобы сказать, что она очень спешила»[419].

Первые резиновые калоши придумал американец Чарльз Гудрич в 1824 году. После изобретения вулканизации резины – тоже американцем Чарльзом Гудьиром вулканизированного каучука американские компании быстро наладили массовое производство верхней обуви.

Галоши в Британии использовали в основном представители среднего класса. Для низшего класса они и дороги, и меньше нужны. Аристократам галоши мешали бы заниматься спортом, сапоги лучше.

Зонтик известен с глубокой древности; первоначально он служил для защиты от солнца. Как укрытие от дождя зонт впервые применил английский предприниматель Джонас Хенвей (1712–1786) в 1750 году. Зонтик стал такой же частью мужского туалета, как штаны. Но исключительно у аристократии и среднего класса. В эпоху Ватсона и Холмса человек, несущий под мышкой зонтик, сразу определялся, как джентльмен.

В Соединенном Королевстве не было никакой особой «народной» одежды. В России дама из образованных слоев никак не могла носить сарафан, а дворянин или интеллигент – армяка. Сюртук же и панталоны никак не мог бы одеть мужик.

Одежда низших классов Британии – попросту более скверная одежда. Они сшита из более скверной ткани… Никакой касторовой ткани, конечно же! Она проще. Никаких регланов, норфолкских жилетов. Никаких кальсон, просто вторые штаны сверху. У дам – никаких панталон и рейтузов, несколько юбок. Чулки или носки, а не гольфы.

Наконец, одежда низов менялась и обновлялась намного реже – соответственно, люди низшего класса ходили в старом, зашитом, заплатанном и заштопанном. А порой и просто в рванине. Причудливые лохмотья уличных мальчишек часто вызывали желание нарисовать их у художников. Но своих детей они бы так, конечно, не одели бы.

В 1901 году люди, имевшие постоянную работу, покупали одежду в дешевых магазинах новой. Те, кто имел не постоянную работу, донашивали свое или чужое старье. Старьевщик – очень почтенная профессия. В семьях низшего класса младших одевали в обноски от старших. Матери сами перешивали одежду старших детей или свою собственную. Очень распространена была перелицовка: сносив вещь, например пальто, с лицевой стороны, переворачивали на изнаночную и сшивали заново либо на дочерей, либо на сыновей.

О еде как таковой

В традиционной культуре всех народов еде уделяется исключительное внимание. Все народные герои, воплощения народного здравого смысла и отношения к жизни, демонстрируют невероятную прожорливость. Петрушка в народных сказках съедает то целого жареного быка, то всю кашу на обед крестьянской семьи – то есть человекам тридцати. Немецкий аналог Петрушки, Ганс Вурст (что и значит в переводе «колбаса»), тоже сжирает целые кладовки колбасы и копченостей, а потом всячески демонстрирует сытость: рыгает, пукает, похлопывает себя по животу, валится на спину отсыпаться и так далее. Неказистый юмор? Но такой же юмор и у всех остальных народов мира.

Русский «вурст» налегает не на колбасу, а на кашу и щи, японский – на рис и рыбу, мексиканский – на кукурузу, но право же все это – частности. Главное – народный герой, воплощение отношения народа к жизни, беспрерывно и жадно жрет. Жрет до отвращения много, по-хамски; жрет вопиюще некультурно; жрет до рвоты, до поноса, до тупого оцепенения.

В народных сказках, стишках, потешках тоже невероятно много внимания уделяется еде. Детей словно уверяют что развлекаться – это есть что-то вкусное. Хорошая жизнь – это когда есть ватрушки, пироги, шанежки, зразы, сочни, пироги с рыбой, вареньем, яблоками, рисом-мясом, сливами, грибами… Впрочем, я кажется, увлекся.

Даже для самых маленьких подчеркивается: «каша сладенька» – причем наряду с «бабушка добренька», то есть с самыми важными для малыша фактами.

Откуда такой культ еды?!

Ответ будет не очень веселым – он от того, что еды вообще-то всегда не хватает. То есть какая-то еда обычно есть, жить можно, но, во-первых, всегда-то еды в самый-самый притык, еле-еле.

У всех народов есть меры объема, показывающие, сколько вообще хлеба нужно человеку на месяц или на год. Русская четверть – порядка 180 кило зерна. Японское коку— примерно 160 кило риса. Прямо скажем, нормы не особенно богатые. С такой нормы трудно лопнуть, как Ганс Вурст. Если это – средняя норма потребления, то кому-то обязательно не хватит.

В самые благополучные времена приятное застолье упитанных людей всегда оттенял кто-то, глотавший голодную слюну. В Англии XVI–XVII веков кучка сытых окружена морем полуголодных – впрочем, как и во всех других землях.

Во-вторых, в историческом прошлом всегда за сытыми годами следовали голодные. Неизбежно наступал год или же несколько лет, когда еды не хватало уже для многих.

Во время войн, осад, катастрофических неурожаев наступал момент, когда даже верхи общества жестоко страдали от голода. Не от того, что называем голодом мы, зажравшиеся потомки. Не то, что мы испытываем, заблудившись в лесу или утопив хлеб и консервы в походе. Наступал момент, когда и вчера нечего было положить в рот, и сегодня нечего, и завтра тоже будет нечего. И послезавтра так же будет бурчать в животе, и так же придется, вставая, придерживаться рукой за стенку. А что самое ужасное, с той же надеждой будут смотреть на тебя твои дети огромными ввалившимися глазами.

«Еще не мужчина тот, кто не испытал войны, любви и голода» – этой французской поговорке примерно 400 лет. Франция была самой богатой, самой культурной (и самой сытой) страной тогдашнего мира. Поговорка эта создана дворянами – явно не самыми обездоленными людьми.

Но как раз в этой богатой и сытой стране вошло в обычай поедать лягушек и варить суп из улиток – уж наверное не от обилия пищи. Каждые несколько лет дворянин получал возможность пройти свое испытание голодом. Голодом, от которого шатает ветром сильного человека. Голод служил таким же испытанием личных качеств человека, такой же проверкой душевной зрелости, как сильная любовь к женщине, как поведение в атаках и под огнем.

Верхи всякого общества были относительно сыты, в сравнении с простолюдинами. Они просто до неприличия демонстрировали свою относительную, в сравнении с низами, сытость. Во все времена, у всех народов. Взгляните на коллективные портреты византийских царедворцев. Все они подпоясаны «под груди», как говорили крестьяне на Руси, чтобы выпирал сытый живот. Сразу видно – люди богатые, сытые.

Так же подпоясаны и британские рыцари на миниатюрах XII–XV веков, и брахманы в Индии – показывали свои сытые, раздутые от вегетарианской пищи животы.

Избыточное потребление пищи – по сути дела, расточение продуктов, было не только чем-то приятным. Оно надежно отделяло богатые верхи от бедных низов. Так же надежно, как одежда и образование.

Произошедшие изменения

Именно в Англии произошло то, что резко изменило эту традицию: появились люди всегда сытые. ВСЕГДА. Конечно, таковы были вовсе не все англичане. Но прекратив войны на своей территории, британцы вырастили слой аристократов, которые не проходили обязательного испытания голодом.

Если войны ведутся за морем – в них принимают участие в основном те, кто этого хочет. Это уже мужское приключение, а не народное бедствие. Англичанин из не самых бедных мог попасть на континенте в осаду и тяжело голодать. Он мог долго идти через разоренные области, где физически нет никакой еды. Он мог плыть на корабле и оказаться на необитаемом острове. Он мог оказаться в Южной Азии, в первобытных лесах Америки или в Африке; там могло произойти все что угодно.

Но его старенькие дедушка и бабушка, его дети и внуки не могли оказаться в осажденном городе со времен гражданских войн 1642–1652 годов.

Навоевавшись на континенте или в колониях, дворянин возвращался домой. Попыхивая трубкой у камина, он рассказывал о своих подвигах восхищенным внукам. В картинной галерее появлялся очередной портрет предка-героя. Но его семья не голодала. И сам он голодал не дома, потому что в доброй старой Англии верхи никогда не голодали.

Во всех обществах и всегда верхи меньше страдали от голода вне катаклизмов и войн. Но все же страдали, хоть и меньше. Во время массового голода бедный дворянин страдал меньше, чем крестьянин. Но страдал. И были зажиточные крестьяне, которые страдали меньше, чем дворянин.

В Англии верхи не страдали от голода НИКОГДА. Во-первых, в состав верхов входило экономически господствующее меньшинство, и только это меньшинство. Во-вторых, это меньшинство было совершенно эгоистично.

Русские дворяне осознавали свою ответственность перед народом. Интеллигенты, того еще лучше, учудили про свой «долг народу» и вырастили в себе комплекс вины перед народом.

Английская знать в упор не замечала любого общественного уродства. Низам не хватает пищи? Это они плохо работают. Кто-то кричит, что у его детей нет еды? Это опасный бунтовщик, его надо отправить в колонии.

Пятнадцать процентов населения Соединенного Королевства в 1800 году, английские джентльмены, наложив лапу на весь земной шар, выкачивая сказочные богатства из Индии и Африки, стали первыми людьми на земле, для которых голод навсегда ушел в прошлое. Для них еда перестала быть предметом престижа. Британские джентльмены первыми вошли в удивительный мир, совершенно неведомый предкам: мир без голода. Мир, в котором не надо наедаться впрок. В котором хорошо есть означает не много есть, а означает разумно есть.

Чтобы отказаться от еды, чтобы контролировать процесс поедания – надо быть сытым. Поколениями сытым, с дедов-прадедов. В этом отношении мы все сейчас живем так же, как двести лет назад жили только британские джентльмены, но совсем не так, как еще совсем недавние предки.

Роскошь, еще недавно доступная лишь исчезающему меньшинству, стала частью жизни миллиардов людей.

В Соединенном Королевстве на протяжении XVIII века вырабатывалась традиция: богатые и образованные стали все больше воздерживаться в еде. Джентльмен должен быть тощим и выносливым! Джентльмен умеет отказаться от лакомого блюда; джентльмен не обжирается; он много занимается спортом и не любит тяжести в брюхе.

К этому надо добавить вот что: создание системы мировой торговли, а потом создание империи сделало пищу верхов разнообразнее и калорийнее, чем когда-либо и у кого-либо. Английская кухня – это мясо и овощи, почти без сытных, но менее вкусных каш и картофеля.

К тому же эта кухня полна легких наркотики и стимуляторов.

В XVII веке стали курить и пить шоколад.

В XVIII веке появился кофе.

В XIX – твердый шоколад и чай.

Ко времени Ватсона и Холмса эта новая традиция питания давно стала чем-то совершенно естественным. Так жили уже деды этого поколения, а у многих – и прадеды.

Новый режим питания

Именно в Англии, в материально обеспеченных кругах, появился обычай есть не два и не три, а четыре раза в сутки.

Обеспеченные люди первый раз пили чай еще в постели. Действительно – просыпаешься в пять-шесть часов утра и, не вылезая из постели, выпиваешь первую чашку чаю… А уже потом поднимаешься, умываешься ледяной водой в спальне-холодильнике. Но для этого, конечно, нужен тот, кто встанет еще раньше и этот чай приготовит.

Обильный завтрак предполагает кашу из овсяных хлопьев – порридж, яичницу с беконом, копченую сельдь, вареные яйца. Знаменитая фраза «овсянка, сэр!» давно стала классикой из анекдотов, но она отражает реальность.

Второй завтрак, ланч, подается в 12–13 часов. Он относительно прост, это время фаст-фуда… Хотя для некоторых это время поедания жаркого из говядины.

Традиционный «файв о'клок», «пять часов» – не просто чай. Тут опять едят холодное мясо, копченую сельдь, разные салаты, сандвичи, пирожные, кексы, печенье.

То, что англичане называют обедом, мы скорее назвали бы ужином. В 19–20 часов едят супы, жаркое с овощами, сладкие блюда, сандвичи.

Такой режим питания очень удобен – человек постоянно сыт.

Еда, которую они поедали

Оговоримся: то, что мы называем традиционной британской кухней, – это кухня верхов и только верхов. Эта кухня британских верхов справедливо считается не слишком утонченной, «лишенной воображения» и «тяжелой». Это еда людей, живущих в холодном климате, стремящихся есть сытно и в целом лишенных особого воображения и фантазии. Изыски французской кухни тут мало интересны.

Основу этой кухни составляют бифштексы – попросту говоря, куски говядины, которые полагается не прожаривать до конца, есть с кровью, то есть с прослойкой розоватого мяса внутри.

Также типичен ростбиф – большой кусок запеченной говядины, и бараньи отбивные, которые полагается готовить и подавать с чесноком. «В начале десятого служанка – ее зовут Эдит Бакстер – понесла ему ужин – баранину с чесночным соусом. Никакого питья она не взяла, потому что в конюшне имеется кран, а пить что-нибудь, кроме воды, ночному сторожу не разрешается»[420].

Многие считают пудинг торжественным рождественским блюдом.

Происходит он от еще англосаксонского обычая поедать на Рождество особую овсяную кашу на мясном бульоне. Название «плам-порридж» происходит от «плам» – слива и «порридж» – каша. Сливовая каша. Потому что в эту торжественную кашу добавляли хлебные крошки, изюм, миндаль, чернослив, мед, и подавали ее очень горячей.

С начала XIII века плам-пудинг становится одним из главных традиционных блюд рождественского стола. У людей не бедных подавали еще «пудинг в огне» – перед подачей пудинга на стол его обливали коньяком или виски и поджигали.

Но очень быстро пудинг стал самой обычной пищей. Есть немало сортов пудинга, изготовляемого с бараньим жиром, кровью, кусочками мяса, с курятиной и так далее.

Характерны картофельные запеканки с мясом и пюре, картошка фри, пироги со всевозможными начинками. Соусы и приправы тоже довольно просты. Их используют скорее, чтобы подчеркнуть естественный вкус пищи, а не изменить его.

Рыба используется часто, но не появилось ничего даже похожего на уху. Уха ведь готовится из перемежающихся сортов жирной и постной рыбы, а часть сортов рыбы (пескари, например) потом не используется в пищу. Это слишком дорого. Почему-то не характерны и любые варианты рыбного супа. Рыбные супы во времена Ватсона охотно поедали бедняки. У людей хоть немного обеспеченных зажаренную или запеченную в тесте рыбу подают с картофелем или овощами.

Еще добавлю, что употребляются сорта рыбы, вообще незнакомые россиянину. Чтобы сварить уху, я в Лондоне долго выбирал постную и жирную рыбу… Выбрал, и уха удалась – но оба вида рыб мне совершенно незнакомы.

Колбасы и сыры Англии вкусны, но при том достаточно просты, лишены французской изысканности.

Очень характерна история, рассказанная Джеромом Джеромом, – о человеке, который купил французские сыры и потом не знал, как от них избавиться[421]. От зловония сыров соседи по купе убегают, жена с детьми решила пожить подальше, пока глава семьи не съест эти сыры. Приходится закопать вонючие французские сыры.

В рассказе Джерома Джерома проявляется и типичное для Англии юмористическое отношение к французам и к любым гастрономическим изыскам. Лишнего англичанину не надо.

Вообще же иногда сыром называют то, что россиянин назвал бы скорее плотным творогом. Это типично – некоторые продукты называются так же, а по вкусу – нечто совершенно другое. Скажем, английский творог почти такой же как наш; сметана – странного вкуса, а некоторые сорта сыра я вообще не знаю, с чем сравнить.

Родина фаст-фуда

До XIV–XV веков англичане ели так же, как континентальные европейцы. Как вырубили леса – начались проблемы не только с отоплением, но и с приготовлением пищи. В рационе все большее место занимают затирухи и болтушки – холодная еда, которую не надо варить или жарить, тратя драгоценные дрова.

Англия – родина фаст-фуда. Удобно делать еду, которую можно раз приготовить – а потом ешь ее и ешь.

Холмс с аппетитом поедает сэндвич: «Он открыл буфет, отрезал кусок говядины, положил его между двумя кусками хлеба и, засунув сверток в карман, ушел»[422].

Считается, что сандвич придумал Джон Монтегю, граф Сэндвич (1718–1792). Заядлый картежник, он не хотел отвлекаться от игры и, просиживая за игровым столом круглые сутки, велел подавать ему холодную говядину между двумя ломтиками поджаренного хлеба. Так он мог поесть, не отвлекаясь от игры и не пачкая рук.

Первое упоминание о сандвиче относится к 1762 году: тогда историк Эдуард Гиббон в своем дневнике похвастался, что он – член клуба, где собираются «лучшие люди королевства». Ужинали они «маленькими кусочками холодного мяса, или сэндвичем».

Но ведь идея заворачивать в хлеб или складывать в него мясо или что-то другое появилась задолго до этого.

Еда низов

Еда низов в России XIX века – это особая кухня, народная. Повседневная еда крестьян, купцов и священников в России XIX века убийственно однообразна, что во всей полноте отражено в двух народных поговорках: «щи да каша – еда наша» и «надоел, как пареная репа». Эта пища скучна, как всякая пища локальной цивилизации, традиции которой сложились до колониальных захватов, океанских плаваний и знакомства с растениями и животными всего мира. Что растет и бегает именно здесь – то и ешь.

Еда простонародья России – это еда, состоящая из совершенно других блюд, чем у образованных верхов. Эти блюда приготовлены другими способами и совсем иначе поедаются. Вкус у народной пищи, ее биохимический состав и энергетика коренным образом отличается от дворянской и интеллигентской еды.

«С тех пор, как я стал превосходительством и побывал в деканах факультета, семья наша нашла почему-то нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порядки. Вместо тех простых блюд, к которым я привык, когда был студентом и лекарем, теперь меня кормят супом-пюре, в котором какие-то белые сосульки, и почками в мадере. Генеральский чин и известность отняли у меня навсегда и щи, и вкусные пироги, и гуся с яблоками, и леща с кашей»[423].

В середине и самом конце XIX века в Москве существовали особые «русские» рестораны. В них подавались те самые лещи с кашей, гуси в яблоках, пироги, расстегаи и кулебяки. В обычных ресторанах, не требовавших особого определения, ничего подобного не было[424].

В Британии если и можно говорить о сохранении в низах народной традиции еды, то разве что в одном: там ели больше каш и супов. Супы в Британии, да и во всей Европе, – это не совсем то, что мы называем супом.

Если заливное – это попытка максимально использовать все, что есть в туше забитого животного, то точно такой же попыткой являются и традиционные английские густые супы. Их варят, не добавляя воды в процессе приготовления, из голов и хвостов, лыток и ребер. Своего рода горячее заливное.

Таков же и шотландский хаггис – рубленое мясо, которое смешивается с ливером, с овсяной кашей. Смесь набивается в коровьи кишки. Колбаса? Только по форме, по вкусу совсем не колбаса, скорее мясо с кашей.

Англичане традиционно издеваются над на хаггисом. В политически некорректные времена Ватсона и Холмса даже газеты писали, что для его приготовления используется кошачий корм. Что от поедания хаггиса тошнит.

За два поколения до Ватсона и Холмса, в 1800-е годы (как раз когда вешали «французского шпиона» – шимпанзе) газеты в Англии толсто намекали, что англичан, которые не смогли поесть хаггиса, или поели, но не выразили восхищения, самих пускали на хаггис.

В чем англичане не правы: хаггис вовсе не отвратительный. Каша и каша со скверными сортами мяса. Как наш пирожок с ливером или кровяная колбаса. Еда на любителя, но достаточно вкусная и сытная.

Поедание небогатыми людьми каши и в Англии, и в Шотландии тоже понятно. Это дешево.

Вообще же еда низов отличается от еды джентльменов не составом или способом приготовления, а количеством и качеством. Английский рабочий, как правило, был не то, чтобы голоден… Он был постоянно полуголодным. Правительственный отчет 1851 года сообщает: «Рабочие, занятые на хлопчатобумажных фабриках, встают в 5 часов утра, работают на фабрике с б до 8 часов, потом… пьют жидкий чай или кофе с небольшим количеством хлеба… и вновь работают до 12 часов, когда дается часовой перерыв на обед, состоящий обычно из вареного картофеля у тех, кто получает низшую заработную плату… Те, кто получает высшую заработную плату, присоединяют к этому мясо – по крайней мере, три раза в неделю. По окончании обеда они вновь работают на фабрике до 7 часов вечера или позже, затем вновь пьют чай, часто с примесью спирта и с небольшим количеством хлеба. А некоторые второй раз едят вечером картофель или овсянку…»

К этому добавлю: мясо высокого качества рабочему практически недоступно. То, что упоминается в отчете 1851 года, – это шея, щеки, брюшина, мясо с нижней части ног и лыток, хвостов и хребта. В рабочих семьях не подадут к столу ни «седло барашка», ни бифштекс, ни ростбиф. Потому что цена хорошего мяса – порядка шести-восьми пенсов за фунт, то есть 15–20 пенсов за килограмм. А такого, какое едят рабочие, – три-четыре пенса за фунт, то есть 10 пенсов за килограмм.

Сравнительно дешевой курятины еще нет – не появились птицефабрики. Курица, как и традиционный рождественский гусь, – пища верхов. Как и грудинка с яйцами, и копченая селедка или камбала.

В начале XX века даже квалифицированные рабочие, низший высший класс, старались покупать продукты сразу на неделю – сразу по получении в субботу недельной зарплаты. Причем сначала супружеская пара шла к бакалейщику, поскольку цена на его продукты обычно не менялась в течение дня, а только потом направлялись к продавцу рыбы, мяснику и зеленщику, чьи продукты дешевели, когда начинали слегка портиться.

В числе покупок: четверть фунта (50 граммов) чая за 4,5 пенса, четверть фунта кофе (три пенса), фунт сахара кускового и два фунта песка (три пенса), банку варенья весом в три фунта (7,5 пенса), 200 граммов масла (шесть пенсов), восемь яиц (шесть пенсов), фунт бекона (восемь пенсов), 200 граммов сыра (три пенса).

Мяса покупали на два-три шиллинга. Это было говяжье рагу – косточки, мяса на которых должно было хватить на воскресный ужин. После горячего мясного блюда в воскресенье два-три дня ели холодное мясо. Если останется – недоеденные куски мяса варились с картошкой, морковью и луком. В бульон добавляли муку.

Рыба… Треска или хек – 2,5 пенса за фунт, реже скумбрия, угри, скаты, селедка, но не больше чем на 10 пенсов, то есть килограмма полтора. В жаркую погоду рыбу всю готовили сразу, так как в жареном виде она хранилась дольше.

Зелень и картошка – шесть пенсов.

Хлеб тоже покупали сразу на первую половину недели: три буханки (7,5 пенса), два фунта муки за три пенса.

Среди недели приходилось докупать хлеб, мясо, рыбу, яйца, бекон, овощи[425].

Этот убогий рацион – верхушки рабочего класса и притом уже в начале XX века.

Раньше «печально, но факт: в XIX веке английские рабочие перебивались с хлеба на воду. Точнее – с картошки на чай. Из-за Хлебных законов, которые с 1815 по 1846 годы поддерживали высокую стоимость английского зерна, хлеб был дорог. Конечно, не настолько, чтобы рабочие не могли его себе позволить, но картофель все равно оставался его серьезным конкурентом».

«…Масло, как и молоко, было дорого, так что на хлеб его намазывали прозрачным слоем. Настоящим спасением стал маргарин. Поначалу рабочие ворчали, что приходится есть "колесную смазку", но со временем вошли во вкус, тем более что маргарин был восхитительно дешев. В 1890-х годах женщина-кузнец – да-да, бывали и такие! – рассказала на интервью, что дальше маргарина ее мечты не устремляются, да и то, когда есть работа. Масло казалось чем-то сказочным и запредельным даже для тех, кто весь день стучал по наковальне»[426].

В Англии возник народный обычай: первым завтракает муж и отец. Ему дается все самое лучшее. Он поедает маргарин и вдоволь хлеба и картофеля. «Накормив мужа, жена наливала себе и детям чай и отрезала тоненький ломтик хлеба».

«В 1880-х около 45 лондонцев ежегодно умирало от голода: кто-то падал от истощения на улице и уже не мог подняться, кто-то тихо угасал за закрытой дверью, стыдясь позвать на помощь. В 1886 году от голодной смерти скончалась 46-летняя лондонка София Нэйшн, обедневшая леди, ставшая кружевницей. Когда обессиленную женщину привезли в лечебницу при работном доме "Бентал Грин", было уже слишком поздно. Стыд и страх перед работным домом пересилили гложущий голод».

Продуктов не только мало… Как правило, они очень скверного качества. В магазинах для джентльменов было получше и посвежее, продукты если и фальсифицировались, то осторожнее и не в такой степени. Кухарка богатого человека могла выбирать лавку и меньше бояться быть обманутой.

А для простых людей «разбавляли все, что только можно. В муку для объема добавляли не только картофельный крахмал и толченый горох, но также мел и гипс. Спитую заварку скупали по дешевке, сушили, подкрашивали и продавали заново. В индийских и китайских сортах чая можно было обнаружить английскую растительность, например истолченные листья ясеня или бузины. Что ж, так даже патриотично! Но зачем же разбавлять кофе? Хорошо, если только цикорием, и гораздо хуже, если кормовой свеклой, желудями или землей. Красный свинец придавал аппетитный вид корочке глостерского сыра, медь – изысканный цвет коньяку. В середине века около 74 % молока по всей Англии разбавляли водой, причем содержание воды варьировало от скромных 10 до 50 %. Вряд ли воду кипятили, но и само молоко было рассадником заразы. Помимо мух, в нем встречалось и кое-что похуже, в частности туберкулезные бактерии. Между 1896 и 1907 годами ими была заражена десятая часть молока, продаваемого в Манчестере. Во второй половине века продуктовые лавки англичан пополнились мороженым, которым в одном только Лондоне торговали две тысячи итальянцев. Но санитарные инспектора пришли в ужас, когда обнаружили в образцах мороженого кишечные палочки, бациллы, хлопковые волокна, вшей, клопов, блох, солому, человеческие и собачьи волосы»[427].

Разбавляли 74 процента продаваемого молока? Наверняка средний класс выпивал больше 26 процентов – были ведь люди, вообще не видевшие молока. Ватсон и Холмс хотя бы иногда пили разбавленное молоко – если миссис Хадсон не наладила контакты с молочником, и он уже не доливал воду в молоко постоянной клиентки.

«Скудная диета городских рабочих сказывалась на здоровье. Из-за нехватки витаминов С и Д у детей развивался рахит. Рахитичные девочки вырастали в женщин с искривленными костями и слишком узким тазом, что в свою очередь приводило к тяжелым родам – еще одна причина, по которой материнская смертность была высока»[428].

Не стоит считать книгу Екатерины Коути набором страшилок, она как раз основана на фактах.

Еще мрачнее атмосфера книги Джека Лондона «Люди бездны». Горячо рекомендую ее и всем англофилам, и всем вообще любителям рассуждать о «добрых старых временах». Только предупреждаю – перед чтением имеет смысл запастись валидолом.

Автор своими глазами видел, как два старика подбирали «с заплеванного грязного тротуара апельсинные корки, яблочные очистки, объеденные виноградные веточки и в жадностью отправляли в рот…Они поднимали хлебные крошки размером с горошину и яблочные сердцевины настолько черные и грязные, что было трудно определить, что это такое. И все это происходило между шестью и семью часами вечера 20 августа, в году 1902 от Рождества Христова, в сердце самой великой, самой богатой, самой могущественной империи, какая когда-либо существовала на свете»[429].

Это, конечно, самое дно, бездна. Но так питались хотя бы некоторые англичане в эпоху Ватсона и Холмса.

В любом случае – россияне из любых слоев общества в конце XIX века питались намного лучше англичанин.

Глава 17 или Три послесловия

Коммунист – это тот, кто читал Маркса. Антикоммунист – это тот, кто понял, о чем написал Маркс.

У. Черчилль

Послесловие первое: о чем не писал сэр Артур Конан Дойль

Сэр Артур писал о стране, которую знал и любил естественной сыновней любовью. О стране, природа и история которой были пронизаны для него глубочайшими смыслами.

Поэтому он писал о дождях и туманах, а его герой очень любил сырую погоду после дождя – так хорошо видны следы! При этом не писал о скверном климате Англии – для него он был родным и приятным.

Не писал Дойль об опасном, темном, неуклюжем Лондоне – это был его любимый, удобный для него город, к жизни в котором его герои прекрасно приспособились. Чуть не написал: научились стойко переносить трудности.

Дойль не писал о чудовищной жестокости экономического и политического строя Британии, о разделении людей на касты. Для него это было естественным, а самые уродливые явления английской жизни он привычно не замечал.

Сэр Артур видел Британию как ее сын. Даже самое отвратительное вовсе не казалось ему страшным или безобразным.

Потому сэр Артур и не сказал ни слова о работных домах и о нравах закрытых школ, о притонах педерастов и избиениях жен.

Сэр Артур видел Британию глазами людей своего круга: образованной верхушки среднего высшего класса. Его Британия – это страна, в которой 75 процентов населения составляют некий фон, не более. В парках растут прекрасные одинокие деревья, моросит дождь, прислуга подает пальто, по улицам спешат какие-то оборванные люди. Все как всегда, все в порядке.

Сэр Артур почти не замечал 75 процентов англичан, потому что принадлежал к 25 процентам, которые традиционно в упор не видят эти 75 процентов, но внимательно наблюдают за двумя процентами и стараются как можно больше подражать верхнему классу.

Он любил и уважал свой общественный класс. Он создал идеализированные образы Ватсона и Холмса – своего рода образцы хороших англичан. Он сам – врач, проницательный и умный человек, был немного Ватсоном, немного Холмсом.

У сэра Артура хватало внутренних сил, чтобы быть человеком сильных чувств. У него хватало материальных средств, чтобы его влюбленности претворялись в устойчивые браки – когда супругам есть где жить и есть что положить в рот каждый день. Естественно романтичный, он описывал отношения разнополых англичан куда более наполненными и счастливыми, чем были многие и многие из них.

Он создал романтически приподнятые образы борцов со злом и такой же романтический образ любви и брака.

Тем не менее судьба убежденно одинокого Холмса, овдовевшего бездетного Ватсона вовсе не казалась уродливой или плохой сэру Артуру – счастливому в обоих браках, отцу пятерых детей. И это тоже очень по-английски.

Сэру Артуру не казались интересными реальные преступники – выросшие на дне Уайтчепела тупые хищные подобия людей. Город окружают джунгли, в джунглях водятся тигры и волки. О них все знают, но ведь тигры не всех интересуют.

Для сэра Артура куда интереснее люди из высшего общества или из своего круга. В том числе интересно, как некоторые из них становятся изощренными, опасными мерзавцами. Описать тигра в джунглях – это не штука! Вот описать, как человек становится тигром! Тигра-оборотня!

Послесловие второе: о чем писал сэр Артур Конан Дойль

Каждый сильный писатель рискует сказать больше, чем хотел.

Сэр Артур мог сколько угодно любоваться аристократией. Мог сколько угодно возвеличивать ее в своем воображении, смотреть на аристократов снизу вверх, утешаясь тем, что его собственные предки участвовали в Столетней войне.

Но он описал аристократов как людей, генетически склонных к разврату, преступлению, насилию.

Он мог сколько угодно воспевать эксцентричных дженльменов, обитающих в красивых замках среди парков, – а изображал наследственных бандитов, изломанных в закрытых школах.

Убедительно, художественно создал он образы преступников своего круга… Он показал общество, в котором больше всего надо бояться друг друга: таких же, как ты, людей высшего и среднего класса. Очень часто – своих друзей, партнеров и родственников.

В России, Польше и Германии типичен детектив, в котором герой становится жертвой профессиональных преступников. Где преступление вторгается в мир, в котором преступников нет. Тем более это типично для СССР: Адамов, Безуглов, Герман, Ардаматский, братья Вайнеры… Список имен легко продолжить.

Сэр Артур написал детективные истории, в которых жена крадет документы мужа, дама высшего света убивает шантажиста, отчим убивает падчериц, а один сводный брат пытается прикончить другого. Истории, в которых внешнее благополучие джентльменов, живущих в имениях, построено на преступлении. Где самый опасный злодей – герой нескольких колониальных войн и профессор ведущего университета.

Сам болезненный интерес к детективу, феерический успех «Шерлока Холмса» ясно показывает, что именно страх друг перед другом – самый актуальный страх в обществе одиноких. Сэр Артур писал про ожившие египетские мумии, про чудовищ подземного мира и демонических собак – но никогда эти истории не были в такой степени популярны, как «Шерлок Холмс».

Международный, без преувеличения мировой успех «Шерлока Холмса» доказывает – Британия и впрямь передовая страна мира. Ее ведущий писатель нашел и показал то, чего больше всего боятся люди и тогдашнего, и современного высшего и среднего классов. Показал на примере людей, первыми в мире начавшими жить в капиталистическом обществе. В обществе, где для денег предают и убивают. Где ради материального преуспевания члены одной семьи идут на убийства друг друга.

У сэра Артура, при всей его любви к мистике, демонический пес оказался не пришельцем из ада, а способом брата и племянника убить родного дядю и двоюродного брата. Мораль – бойся не потусторонних чудищ. Бойся брата, соседа, партнера. Силы зла царят безраздельно не на болотах Дартмура, а в головах окружающих.

Это самое сильное, о чем написал сэр Артур Конан Дойль – что бы он сам ни думал по этому поводу.

Послесловие третье: как в России переводили и читали сочинения сэра Артура

В России на протяжении по меньшей мере ста лет очень последовательно делали одно и то же:

– переводили лучшие произведения британских классиков;

– не снабжали их никакими комментариями;

– читали их без всякого анализа;

– никак не соотносили написанное с известными историческими реалиями.

В результате в головах у россиян возникал крайне идеализированный, предельно оторванный от реальности образ страны, народа, эпохи.

Это дополнялось глубоким убеждением, что Россия – младшая, причем отсталая сестра стран Запада и должна у нее всячески учиться.

Из буквально тысяч романов, пьес, рассказов и повестей, написанных сэром Артуром и сегодня переведена хорошо если четвертая часть. Россияне, жившие в 1890–1990 знали от силы 10 процентов его наследия. Что переводилось? Конечно же, самое лучшее.

Как переводилось? Конечно же, идеализировано.

Как это читалось? Не вникая в суть.

Как и всякое литературное произведение, «Приключения Шерлока Холмса» можно читать, не очень вдумываясь в смысл. Просто «глотать» содержание, и все.

Увлекательнее, но и труднее использовать книгу как исторический источник… Только для этого потребуется не только прочитать сэра Артура. Потребуется еще и понять, что же именно он написал.

Читая сэра Артура, можно просто улыбнуться появлению оборванных уличных мальчишек, которым не место в приличном доме, а можно задать себе вопрос: почему оказались на улице эти полудети, что они едят и пьют? Почему они так оборваны? Каким может быть будущее этих подростков и продолжительно ли оно, это будущее?

Не менее интересные вопросы можно задать практически о любом из персонажей Дойля, включая и самого Шерлока Холмса. Некоторые из этих вопросов я попытался задавать в этой книге… Но их, разумеется, следует задать намного больше.

Даже если ничего не знать о том, в каком обществе жили герои «Шерлока Холмса», из самих текстов рассказов встает мир, в котором жить не хочется и страшно. Не видеть этого можно только в одном случае: если твердо знать, что западный мир вообще и Британия в частности находится в центре цивилизации (вероятно, и в центре Вселенной).

Послесловие последнее: Британия литературная и реальная

В каждом поколении россиян есть свои англофилы. Англофилом был помещик Муромский, который «развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка. Поля свои обрабатывал он по английской методе»[430].

В каждом поколении россиян некоторые начинают общаться с реальными англичанами и обнаруживают, что они сами относятся к своей стране намного менее восторженно, чем англофилы.

Пушкин описывает и это: некий встреченный им англичанин утверждает – в сравнении с Англией в России живут очень богато и свободно. Не бывали в Англии? «Так вы не видали оттенков подлости, отличающих у нас один класс от другого. Вы не видали раболепного maintien (то есть преклонения – примеч. А. Б.) Нижней каморы перед Верхней; джентльменства перед аристокрацией; купечества перед джентльменством; бедности перед богатством; повиновения перед властию…»[431].

Пушкин придумал своего английского собеседника? Не похоже… В книге английского путешественника К. Ф. Френкленда, посетившего Россию в 1830–1831 годах, сохранилась запись его беседы с Пушкиным.

В более позднем издании сочинений Александра Сергеевича есть почти такой же текст, только уже не от имени англичанина: «Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного.

И заметьте, что все это не есть злоупотребления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, нет в мире несчастнее английского работника – что хуже его жребия? Но посмотрите, что делается при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их последнего средства к пропитанию…

У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром. Оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать.

Взгляните на русского крестьянина. Есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я между ими ни то, что соседи наши называют un badoud, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому».

И далее: «В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть признак роскоши. У нас не иметь коровы есть признак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается несколько раз в день»[432].

Части каждого поколения россиян, в том числе сверстников Пушкина, становилось очевидно, что Англия – нищая и убогая страна. Что ее народ удручающе нищ и заслуживает искренней жалости.

Пушкин наблюдает, думает и убеждается: в 1820-1830-х годах англичанин во всех отношениях живет значительно хуже россиянина.

Россиянин СВОБОДНЕЕ. Россиянин КУЛЬТУРНЕЕ и ЧИСТОПЛОТНЕЕ.

Наконец, в каждом поколении есть люди, которые не только читали про Британию, но имели счастье ее посетить и наблюдать. Часть из них останутся англофилами – особенно обеспеченные люди, радостно впитывавшие туристские красоты и не очень способные самостоятельно мыслить.

Великий князь Николай Павлович, будущий император Николай I, имел достаточно средств, чтобы созерцать прекрасные картины, кушать в роскошных ресторанах и проникаться уверенностью: Англия – рай на земле.

Но у Николая Павловича был достаточно развит головной мозг. Помимо ресторанов и прогулок по Темзе в начале 1817 года он посетил фабрику Оуэна. Осмотрев ее, ознакомившись с жизнью фабричных, Николай Павлович окончательно убедился: огромное число англичан живут намного хуже русского простонародья, в том числе крепостных. Этот несчастный народ теряет в росте и весе, вырождается и деградирует. Может, богатый и здоровый русский народ в силах помочь этим беднягам?

Николай Павлович предложил: пусть Оуэн переезжает в Россию – вместе со всей своей фабрикой. И вообще: Российская империя в силах принять до двух миллионов англичан. Они стали лишними на родине? Так пусть едут на Русь, мы всех примем. Оуэн категорически отказался; он остался жить и умер в Англии. Сам поступок достойный. Массовой эмиграции англичан в Россию тоже не произошло… С точки зрения исторической это, может быть, и хорошо. С точки зрения гуманности – ужасно.

Выводы Николая Павловича совершенно справедливы и для эпохи Ватсона и Холмса. И в начале XX века только 10 процентов британцев жили в собственном доме, на праве собственности. Не более 20 процентов из них постоянно едят мясо и масло. Не более 20 процентов английских крестьян имеют собственную корову.

Англия времен выдуманного сэром Артуром великого сыщика – страна, где 80 процентов населения живут в жутких трущобах и сильно недоедаут. Где муку продают, смешав с мелом и толченым горохом.

Это страна, треть населения которой – лишние, ненужные люди. Люди, жестоко страдающие от скученности, голода, болезней, несправедливости. Люди, которые настолько одичали, что перестали регулярно умываться.

Хорошо! В Англии растет средний класс. Во времена Ватсона он составлял 25 процентов населения, в наше время составляет уже 70 процентов. Но и человек среднего класса в Британии живет в скверных, малоприспособленных для жизни, холодных домах. Вынужденные постоянно экономить тепло и воду, они умываются в тазиках или раковинах, а из уборной вылетают, лязгая зубами от холода.

Эти люди так разобщены, настолько равнодушны друг к другу, что больше половины стариков умрут в полном одиночестве. У них намного меньше возможности получить хорошее образование, чем у россиян. О медицинской помощи в Англии не хочется рассказывать – в России в это просто не поверят и обзовут меня клеветником.

Высокий уровень культуры? Да, в Англии, созданной гением сэра Артура Конан Дойля, великий сыщик играет на скрипке, а со сцены театра Ковент-Гарден раздаются прекрасные арии. В этой стране живет профессор Мориарти, который очень наглядно объясняет причины солнечных затмений. В ней обитают образованнейший сэр Месгрейв и работящий капитан Кроукер, отважный вояка Морстен и достойнейший доктор Мортимер. У всех этих литературных персонажей были реальные прототипы.

Но во-первых, в России найдутся люди ничем не хуже. И славные воины, и ученые высокого класса, и аристократы, хранящие историческое наследие.

Разница в том, что в России не будут читать детектив, в котором организатор мафии – Менделеев или Докучаев, любой другой профессор Петербургского университета. В это просто никто не поверит.

Не поверят и в то, что егерь или дворецкий раскрыл фамильную тайну князей Гагариных или графов Воронцовых. Дебильность, как и другие следствия наследственного алкоголизма, не свойственна нашему дворянству.

Во-вторых, кроме этих приятных людей, сэр Артур показал еще множество «бешеных» джентльменов, искалеченных с детства (а то и ущербных генетически).

В России единственный аналог таких ненормальных – это великий князь Константин, второй сын императора Павла Петровича. Не так уж много он натворил, по понятиям того времени… Убийство польской любовницы… Несколько безобразных драк… Избиения слуг… Великому князю Константину далеко до мистера Ройлотта или до полковника Морана. Но и его не пустили на престол, и сам он понимал – не ему править.

Россия, может быть, и отсталая, но наше дворянство не было потомками «романтиков с большой дороги». При любых, самых строгих, оценках.

В России публичные казни никогда не становились таким массовым шоу, как в Англии. Никаких народных поверий, связанных с использованием трупа или веревки повешенного для излечения прыщей, у нас нет. Жалеть ли о прискорбном недостатке цивилизованности в России? Или лучше нам остаться дикарями?

В наше время ничто не изменилось со времени и Пушкина, и Дойля. Мир стал в десятки раз богаче, культурнее и гуманнее, но сравнение практически всех сторон жизни в Британии и в России – и сегодня не в пользу Британии.

Сэр Артур Конан Дойль написал великолепную книгу.

Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона хороши уже тем, что воспитывают людей, показывая образцы сильных и умных людей, победоносно борющихся со злом. Читать ее полезно во всех смыслах. Особенно полезно читать ее, немного включая мозги: думая, сравнивая, анализируя.

Примечания

1

В данном случае леди, в русском переводе «дама» – не покушение автора на некую тендерную иронию, а вполне серьезная часть имени актрисы. Дамой в Британии называют дворянку. Будь Джеральдина Джеймс мужчиной, обращаться к ней следовало бы «сэр Джеймс». Вежливое обращение к женщине – леди Джеймс.

Вернуться

2

Хьюитт К. Понять Британию. Реальности западной культуры для озадаченного гостя из России. – М.: Книжный мир, 1992.

Вернуться

3

Кристи А. Отель «Бертрам» // Кристи А. Собрание сочинений в 32 тт. Том одиннадцатый. – Новосибирск: Гермес, 1994.

Вернуться

4

Дойль А. К. Случай в интернате // Все приключения Шерлока Холмса / Артур Конан Дойль; Неизвестные приключения Шерлока Холмса / Адриан Конан Дойль, Джон Диксон Карр. – М.: ACT, 2014.

Здесь и дальше все ссылки на рассказы о Шерлоке Холмсе делаются именно по этому изданию. Это необходимо, потому что рассказы в разных переводах иногда носят разные названия. А тут они все в одном томе.

Вернуться

5

Хьют К. Понять Британию. – М.: Книжный мир, 1992.

Вернуться

6

Дойль А. К. Пляшущие человечки.

Вернуться

7

Дойль А. К. Опасная работа. Арктические дневники. – М.: Паулсен, 2014.

Вернуться

8

Войнич Л. Сними обувь свою. – М.: ACT, 2011.

Вернуться

9

Стивенсон Р. Л. Дом на дюнах. – М.: Детгиз, 1958.

Вернуться

10

Коллинз У. Лунный камень. – М.: Эксмо, 2014.

Вернуться

11

Хольт В. Зыбучие пески. – М.: ДФТ, 1992.

Вернуться

12

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

13

Хантер Дж. Охотник. – М.: Географгиз, 1961.

Вернуться

14

Дойль А. К. Долина страха.

Вернуться

15

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

16

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

17

Уэллс Г. Машина времени//Уэллс Г. собрание сочинений в 15 тт. Том 1. М.:Правда, 1964.

Вернуться

18

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

19

Хэрриот Дж. О всех созданиях, больших и малых. – М.: Мир, 1987.

Вернуться

20

Дойль А. К. Серебряный.

Вернуться

21

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

22

Дойль А. К. Медные буки.

Вернуться

23

Джером Дж. К. Трое в одной лодке, не считая собаки // Джером Дж. К. Собрание сочинений в 2 тт. Том первый. – М.: Гослитиздат, 1957.

Вернуться

24

-and-showers

Вернуться

25

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

26

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

27

Дойль А. К. В Сиреневой сторожке.

Вернуться

28

Дойль А. К. Человек с рассеченной губой

Вернуться

29

Дойль А. К. Пять апельсиновых зернышек.

Вернуться

30

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

31

Дойль А. К. Медные буки.

Вернуться

32

Дойль А. К. Картонная коробка.

Вернуться

33

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

34

Там же.

Вернуться

35

Дойль А. К. Серебряный.

Вернуться

36

Дойль А. К. Подрядчик из Норвуда.

Вернуться

37

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

38

Дойль А. К. Рейгетский сквайр.

Вернуться

39

Стивенсон Р. Л. Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда // Стивенсон Р. Л. Собрание сочинений в 5 тт. Том первый. – М.: Правда, 1981.

Вернуться

40

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

41

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

42

Дойль А. К. Медные буки.

Вернуться

43

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

44

Там же.

Вернуться

45

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

46

Кристи А. Загадка Ситтафорда // Кристи А. Собрание сочинений в 32 тт. Том десятый. Новосибирск: Гермес, 1994. – С. 20.

Вернуться

47

Там же с. 7.

Вернуться

48

Дойль А. К. Происшествие в Эби-Грэндж.

Вернуться

49

Дойль А. К. Берилловая диадема.

Вернуться

50

Там же.

Вернуться

51

Дойль А. К. Дело о золотом пенсне.

Вернуться

52

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

53

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

54

Marr A. Ruling Britania. The Failure and Future of British Democracy. L. 1995.

Вернуться

55

Черкасов П. П. Кардинал Ришелье. – М.: Международные отношения, 1990.

Вернуться

56

Peters G. The Politics of Bureaucracy. N.Y., L. 2004 P. 42–43.

Вернуться

57

Pollitt С, Bouckaert С. Public Management Reform: A Comparative Analysis. Oxford, 2004.

Вернуться

58

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

59

Дойль А. К. Случай с переводчиком.

Вернуться

60

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

61

Дойль А. К. Дезинтеграционная машина. – М.: Гелеос, 2008.

Вернуться

62

Там же.

Вернуться

63

Дойль. А. К. Случай с переводчиком.

Вернуться

64

Judge D. Political Institutions in the United Kingdom. – Oxford, 2005.

Вернуться

65

-klassovaya-sistema/

Вернуться

66

Дойль А. К. Случай в интернате.

Вернуться

67

Дойль А. К. Происшествие в Эби-Грейндж.

Вернуться

68

Там же.

Вернуться

69

Дойль А. К. Происшествие в Эби-Грейндж.

Вернуться

70

Дойль А. К. Долина Страха.

Вернуться

71

Дойль К. А. Случай в интернате.

Вернуться

72

Дойль А. К. Важный клиент.

Вернуться

73

Дойль А. К. Камень Мазарини.

Вернуться

74

Там же.

Вернуться

75

Дойль А. К. Знатный холостяк.

Вернуться

76

Там же.

Вернуться

77

Дойль А. К. Второе пятно.

Вернуться

78

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

79

Там же.

Вернуться

80

Дойль А. К. Второе пятно.

Вернуться

81

Дойль А. К. Рейгетский сквайр.

Вернуться

82

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

83

Там же.

Вернуться

84

Дойль А. К. Пустой дом.

Вернуться

85

Дойль А. К Старинное поместье Шоскомб.

Вернуться

86

Дойль А. К Там же.

Вернуться

87

Дойль А. К Хозяин Фолкенбриджа // Дойль А. К. Собрание сочинений в 8 тт. Том шестой. М.: Правда, 1966.

Вернуться

88

Дойль А. К. Старинное поместье Шоскомб.

Вернуться

89

Дойль А. К. Серебряный.

Вернуться

90

Карл II (1630–1685), сын Карла I, сидел на престоле в 1660–1685 годах, а до того, после казни отца в 1649 году, много лет скитался по континенту.

Вернуться

91

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

92

Там же.

Вернуться

93

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

94

Дойль А. К. Женщина под вуалью.

Вернуться

95

Джером Дж. К.

Вернуться

96

Дойль А. К. Долина Страха.

Вернуться

97

Джером Дж. К.Трое в одной лодке, не считая собаки // К.Дж. Джером. Собрание сочинений в 2 тт. Том первый. – М.: Худлит, 1957.

Вернуться

98

Дойль А. К. Долина Страха.

Вернуться

99

Дойль А. К. Шерлок Холмс при смерти.

Вернуться

100

Там же.

Вернуться

101

Дойль А. К. На заслуженном покое.

Вернуться

102

Дойль А. К. Берилловая диадема.

Вернуться

103

Дойль А. К. Тайна Торского моста.

Вернуться

104

Дойль А. К. Вилла «Три конька».

Вернуться

105

Дойль А. К. Женщина под вуалью.

Вернуться

106

Там же.

Вернуться

107

Дойль А. К. Человек крадущийся.

Вернуться

108

Там же.

Вернуться

109

-n ews.ru/news/jaichki_shimpanze_omolazhivajut_ cheloveka/2013-03-30-6542

Вернуться

110

Time magazine (July 30, 1923) Voronoff and Steinach.

Вернуться

111

Hamilton, David. (1986) The Monkey Gland Affair. Publisher: Chatto & Windus Chatto & Windus, 1986.

Вернуться

112

Дойль А. К. Человек крадущийся.

Вернуться

113

Там же.

Вернуться

114

Дойль А. К. Солдат с бледным лицом.

Вернуться

115

Дойль А. К. Львиная грива.

Вернуться

116

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

117

Дойль А. К. Приключения биржевого клерка.

Вернуться

118

Дойль А. К. Человек с рассеченной губой.

Вернуться

119

Дойль А. К. Приключения биржевого клерка.

Вернуться

120

Дойль А. К. Серебряный.

Вернуться

121

Диккенс Ч. Очерки Боза. Картинки с натуры // Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 тт. Том первый. – М.: Гослитиздат, 1957.

Вернуться

122

Дойль А. К. Случай с переводчиком.

Вернуться

123

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

124

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

125

Голсуорси Дж. Сага о форсайтах. В 4-х тт. – М.:Правда, 1983.

Вернуться

126

Голсуорси Дж. Конец главы. – М.:Азбука, 2017.

Вернуться

127

Дойль А. К. Алое кольцо.

Вернуться

128

Дойль А. К. На заслуженном отдыхе.

Вернуться

129

Сноу Ч. П. Смерть под парусом // Английский детектив. – М.: Правда, 1983.

Вернуться

130

Честерфилд Ф. С. Письма к сыну. Максимы. Характеры. – Л.: Наука, 1971.

Вернуться

131

Дойль А. К. Случай с переводчиком.

Вернуться

132

Дойль А. К. Подрядчик из Норвуда.

Вернуться

133

Дойль А. К. Три Гарридеба.

Вернуться

134

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

135

Дойль А. К. Загадка Торского моста.

Вернуться

136

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

137

Дойль А. К. Алое кольцо.

Вернуться

138

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

139

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

140

Там же.

Вернуться

141

Дойль А. К. Алое кольцо.

Вернуться

142

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

143

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

144

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

145

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

146

Дойль А. К. Дьяволова нога.

Вернуться

147

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

148

Дойль А. К. Его прощальный поклон.

Вернуться

149

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

150

Там же.

Вернуться

151

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

152

Дойль А. К. Влиятельный клиент.

Вернуться

153

Дойль А. К. Последнее дело Холмса.

Вернуться

154

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

155

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

156

Дойль А. К. Три Гарридеба.

Вернуться

157

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

158

Дойль А. К. Глория Скотт.

Вернуться

159

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

160

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

161

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

162

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

163

Дойль А. К. Картонная коробка.

Вернуться

164

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

165

Дойль А. К. Конец Чарльза Огастеса Милвертона.

Вернуться

166

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

167

Дойль А. К. Три Гарридеба.

Вернуться

168

Дойль А. К. Голубой карбункул.

Вернуться

169

Дойль А. К. Установление личности.

Вернуться

170

Дойль А. К. Три студента.

Вернуться

171

Дойль А. К. Конец Чарльза Огастеса Милвертона.

Вернуться

172

Дойль А. К. Картонная коробка.

Вернуться

173

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

174

Конев А. А. Использование дедуктивного метода Шерлока Холмса в раскрытии преступления на примере повести А. К. Дойля «Собака Баскервилей». – Н. Новгород: РАНХиГС, 2014.

Вернуться

175

RyeW. The Norfolk antiquarian miscellany. – Miller and Leavins, 1877.

Вернуться

176

Дойль А. К. Ужас расщелины голубого Джона // Дойль А. К. Собрание сочинений в 8 тт. Том четвертый. – М.: Правда, 1966.

Вернуться

177

Дойль А. К. Номер 249 // Дойль А. К. Собрание сочинений в 8 тт. Том четвертый. – М.: Правда, 1966.

Вернуться

178

Вернуться

179

Occult Review, 6, no. 5, ноябрь 1907.

Вернуться

180

Вернуться

181

Фодор Н. Меж двух миров. – М.: Айрис, 2005.

Вернуться

182

Мариетт Ф. Полное собрание сочинений. Книги 1 – 24. – СПБ, 1912.

Вернуться

183

Дойль А. К. Его прощальный поклон.

Вернуться

184

Дойль А. К. Вампир в Суссексе.

Вернуться

185

Дойль А. К. Случай в интернате.

Вернуться

186

Дойль А. К. Старинное имение Шоскомб.

Вернуться

187

Дойль А. К, Затерянный мир. Открытие РафльзаХоу. – М.: Правда, 1986.

Вернуться

188

Фосетт П. Г. Неоконченное путешествие. – М.: Мысль, 1975.

Вернуться

189

Киплинг Р. Сталки и компания. – М.: Лимбус-пресс, 2014.

Вернуться

190

Киплинг Р. Ме-е, паршивая овца.

Вернуться

191

Киплинг Р. Ким. – М.: Азбука, 2014.

Вернуться

192

Джойс Д. Портрет художника в юности. – М.: Аст-Классик, 2009.

Вернуться

193

Голсуорси Дж. Сага о Форсайтах. – М.: Эксмо, 2002.

Вернуться

194

Киплинг Р. Меч Виланда. – М.: Терра, 1992.

Вернуться

195

Бронте Э. Джен Эйр. – М.: Худлит, 1956.

Вернуться

196

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

197

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

198

Уэллс Г. Кстати о Долорес // Уэллс Г Собрание сочинений в 15 тт. Том пятнадцатый. – М.: Правда, 1964. – с. 276.

Вернуться

199

https: //-chistyj-nonsense-sbornik-edvard-lir/-12

Вернуться

200

Ланглад Ж. Оскар Уайльд, или Правда масок. – М.: Молодая гвардия; Полимпсест, 1999.

Эллман Р. Оскар Уайльд: биография. / Пер с англ., составление аннотированного именного указателя Л. Мотылева. – М.: Издательство Независимая газета, 2000.

Соколянский М. Г. Оскар Уайльд: Очерк творчества. – Киев; Одесса: Лыбидь, 1990.

Вернуться

201

Клеланд Д. Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех. – М.: Арт Дизайн, 1993.

Вернуться

202

Суинберн А. Сад Прозерпины. Стихи. – Санкт-Петербург, 2003.

Вернуться

203

Борисенко А., Демурова Н. М. Льюис Кэрролл: мифы и метаморфозы // Иностранная литература. – 2003. – № 7.

Вернуться

204

Песни матушки-гусыни. – М.: Аякс-пресс, 2015.

Вернуться

205

Английская лирика первой половины XVII века. – М.: Изд-во МГУ, 1989.

Вернуться

206

Дойль А. К. Сильнее смерти // Дойль А. К. Морские рассказы. – М.: Гослитиздат, 1957.

Вернуться

207

Кристи А. Хлеб исполина // Кристи А. Собрание сочинений в 32 тт. Том тридцатый. – Новосибирск: Гермес, 1997.

Вернуться

208

Уэллс Г. Тоно Бенге. // Уэллс Г. Собрание сочинении в 15 тт. Том восьмой. – М.: Правда 1964.

Вернуться

209

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

210

Бэйкер Р. Постельные войны. Неверность, сексуальные конфликты и эволюция отношений. – М.: Альпина Нон-фикшн, 2013.

Вернуться

211

Брэйн Д. Путь наверх. Жизнь наверху. – М.: ACT, 2011.

Вернуться

212

Дойль А. К. Б-24// Конан-Дойль А. Собрание сочинений в 8 тт. Том четвертый. – М.: Правда, 1966.

Вернуться

213

Дойль А. К. «Успехи дипломатии» и «Любящее сердце» // Дойль А. К. Собрание сочинений в 8 тт. Том седьмой. – М.: Правда, 1966.

Вернуться

214

Овчинников В. Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. – М.: Прогресс, 1980.

Вернуться

215

В качестве яркого недавнего примера: Хэрриот Дж. Собачьи истории. – М.: Мир, 1996.

Вернуться

216

Данинос П. Записки майора Томпсона. – М.: Прогресс, 1970.

Вернуться

217

Дойль А. К. Происшествие в ЭббиТрейндж.

Вернуться

218

Дойль А. К. Вампир в Суссексе.

Вернуться

219

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

220

Дойль А. К. Вампир в Суссексе.

Вернуться

221

:Хантер Дж. Охотник. – М.: Географгиз, 1961. – С. 14.

Вернуться

222

Берне Р. Пробираясь до калитки… // Маршак С. Я. Собрание сочинений в 4 тт. Том третий. – М.: Худлит, 1969.

Вернуться

223

Hibbert С. Queen Victoria: A Personal History. – London: Harper Collins, 2000.

Вернуться

224

Longford E. Victoria R.I. – London: Weidenfeld & Nicolson, 1964.

Вернуться

225

Barrie С. Kill the Queen! The Eight Assassination Attempts on Queen Victoria. – Stroud: Amberley Publishing, 2012.

Вернуться

226

Sushila A. Indian Sahib: Queen Victoria's Dear Abdul. – London: Gerald Duckworth & Co, 1996.

Shrabani B. Victoria and Abdul: The True Story of the Queen's Closest Confidant. – Stroud, Gloucestershire: The History Press, 2010.

Вернуться

227

Тэннэхилл Р. Секс в истории. – М.: КРОН-ПРЕСС, 1995.

Вернуться

228

Лоуренс Д. Г. Любовник леди Чаттерлей. – М.: Эксмо-Пресс, 2011.

Вернуться

229

Сагден Ф. Полная история Джека-потрошителя. – М.: Терра, 2001.

Вернуться

230

URL:

Вернуться

231

URL: potroshitelja/solution.html

Вернуться

232

Дойль А. К. Хозяин Фолкенбриджа // Дойль А. К. Собрание сочинений в 8 тт. Том шестой. – М.: Правда, 1966.

Вернуться

233

Фальборк Г., Чарнолусский В. Начальное народное образование // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). Том – СПб.: Семеновская Типолитография (И. А. Ефрона), 1897.

Вернуться

234

Уэллс Г. Препарат под микроскопом // Уэллс Г. Собрание сочинений в 15 томах. Том третий. – М.: Правда, 1964.

Вернуться

235

Горбун

Вернуться

236

Корнуэлл Б. Тигр стрелка Шарпа. – М.: Эксмо, 2007.

Вернуться

237

Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. – М.: Терра, 2010.

Вернуться

238

Корнуэлл Б. Тигр стрелка Шарпа. – М.: Эксмо, 2007.

Вернуться

239

Даниельссон Б. На «Баунти» в Южные моря. – М.: Наука, 1966. – С.208.

Вернуться

240

Крузенштерн И. Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях «Надежда» и «Нева». – М.: Дрофа. – 2007.

Вернуться

241

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976.

Вернуться

242

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976. – С. 256.

Вернуться

243

Там же. С. 147.

Вернуться

244

Там же, с. 37.

Вернуться

245

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

246

Barnes D. G. A history of English corn Laws: from 1660–1846. – London – New York: Routledge, 2010 (первое издание вышло в 1930).

Вернуться

247

Wakefield E. G. England and America. V. I. – London, 1833.– P. 55.

Вернуться

248

Twenty-second Report of the Registrar General. London, 1861.

Вернуться

249

Public Health. Sixth Report of the Medical Officer of the Privy Council, 1863.

Вернуться

250

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

251

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

252

Диккенс Ч. Очерки Боза // Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 тт. Том первый. – М.: ГИХЛ, 1957.

Вернуться

253

Диттрич Т. В. Повседневная жизнь викторианской Англии. – М.: Молодая гвардия, 2007.

Вернуться

254

Диккенс Ч. Очерки Боза // Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 тт. Том первый. – М.: ГИХЛ, 1957.

Вернуться

255

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

256

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976. – С. 167.

Вернуться

257

Дойль А. К. Приключения биржевого клерка.

Вернуться

258

Дойль А. К. Пропавший трехчетвертной.

Вернуться

259

Дойль А. К. Три Гарридеба.

Вернуться

260

Фальк-Рене А. Где ты, рай? – М.: Прогресс, 1989.

Вернуться

261

Дойль А. К. Три Гарридеба.

Вернуться

262

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

263

Дойль А. К. Голубой карбункул.

Вернуться

264

Дойль А. К. Подрядчик из Норвуда.

Вернуться

265

Дойль А. К. Пляшущие человечки.

Вернуться

266

Дойль А. К. Случай в интернате.

Вернуться

267

Дойль А. К. Происшествие в Эбби-Грэйндж.

Вернуться

268

Дойль А. К. Пустой дом.

Вернуться

269

Дойль А. К. Тайна Торнского моста.

Вернуться

270

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

271

Дойль А. К. Горбун.

Вернуться

272

Там же.

Вернуться

273

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

274

Дойль А. К. Черный Питер.

Вернуться

275

Дойль А. К. Шесть Наполеонов.

Вернуться

276

Дойль А. К. Картонная коробка.

Вернуться

277

Дойль А. К. Женщина под вуалью.

Вернуться

278

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

279

Дойль А. К. Горбун.

Вернуться

280

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

281

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

282

Евтушенко Е. Памяти Ахматовой // Юность. 1966. № 8.

Вернуться

283

Дойль А. К. Рейгетский сквайр.

Вернуться

284

Дойль А. К. Происшествие в Эбби-Грейндж.

Вернуться

285

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976.

Вернуться

286

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

287

Дойль А. К. Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс.

Вернуться

288

Дойль А. К. Дело об одинокой велосипедистке.

Вернуться

289

Данинос П. Записки майора Томпсона. – М.: Прогресс, 1970.

Вернуться

290

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

291

Дойль А. К. Берилловая диадема.

Вернуться

292

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

293

Там же.

Вернуться

294

Дойль А. К. Дело об одинокой велосипедистке.

Вернуться

295

Дойль А. К. Дело о золотом пенсне.

Вернуться

296

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

297

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

298

Дойль А. К. Пять апельсиновых зернышек.

Вернуться

299

Сам он, конечно, не мог. Но если Шерлок Холмс родился в 1854 году, его дед вполне мог родиться в 1770-м или 1780 году и собственноручно вешать «французского шпиона» – шимпанзе.

Вернуться

300

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

301

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

302

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

303

Там же.

Вернуться

304

Дойль А. К. Знатный холостяк.

Вернуться

305

Дойль А. К. В Сиреневой сторожке.

Вернуться

306

Там же.

Вернуться

307

Дойль А. К. Алое кольцо.

Вернуться

308

Там же.

Вернуться

309

Там же.

Вернуться

310

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

311

Дойль А. К. Вилла «Три конька».

Вернуться

312

Там же.

Вернуться

313

Дойль А. К. Вампир в Суссексе.

Вернуться

314

Дойль А. К. Тайна Торского моста.

Вернуться

315

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

316

Дойль А. К. Человек крадущийся.

Вернуться

317

Дойль А. К. Человек крадущийся.

Вернуться

318

Дойль А. К. Знатный холостяк.

Вернуться

319

Дойль А. К. Пять апельсиновых зернышек.

Вернуться

320

Дойль А. К. Долина страха.

Вернуться

321

Там же.

Вернуться

322

Дойль А. К. Дело о золотом пенсне.

Вернуться

323

Там же.

Вернуться

324

Там же.

Вернуться

325

Там же.

Вернуться

326

Российский гуманитарный энциклопедический словарь, http:// bcoreanda.com/ShowTreck. aspx?ID=441

Вернуться

327

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

328

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

329

То есть в военный госпиталь, расположенный неподалеку от Саутгемптона.

Вернуться

330

Эта кампания происходила в 1878–1880 годах.

Вернуться

331

Одно из важнейших сражений Второй афганской кампании, битва при Мейванде произошла 27 июля 1880 года. Двадцать пять тысяч афганских всадников наголову разбили 2476 британцев, из которых 969 человек были убиты, а 177 ранено. Аюб-хан не решился продолжать преследование, потеряв от 2500 до 3000 своих воинов.

Вернуться

332

Так называли заряды, в которых вместо свинцовых пуль применялись обрубки гвоздей и куски железа.

Вернуться

333

То есть мусульман, давших клятву не щадить неверных.

Вернуться

334

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

335

Дойль А. К. Горбун.

Вернуться

336

Дойль А. К. Пустой дом.

Вернуться

337

Сенкевич Г. В пустыне и в пуще. В трех частях. Повесть. – М.: Издание А. В. Скворцовой. Книгоиздательство Заря, 1911.

Вернуться

338

Дойль А. К. Картонная коробка.

Вернуться

339

Черчилль У. С. Индия, Судан. Южная Африка. Походы британской армии 1897–1900. – М.: Эксмо, 2004. – С. 273–300.

Вернуться

340

Дойль А. К. Отравленный пояс.

Вернуться

341

Дойль А. К. Горбун.

Вернуться

342

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

343

Дойль А. К. Горбун.

Вернуться

344

Wright С. Historic Incidents and Life in India. —J. A. Brainerd, 1863.

Вернуться

345

Неру Д. Открытие Индии. В двух томах. Том второй. – М.: Политиздат, 1989.

Вернуться

346

Mukherjee R. Satan Let Loose upon Earth: The Kanpur Massacres in India in the Revolt of 1857. -Past and Present. 1990. 128:92-116.

Вернуться

347

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

348

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

349

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

350

Дойль А. К. «Глория Скотт».

Вернуться

351

Дойль А. К. Установление личности.

Вернуться

352

Дойль А. К. Тайна Боскомской долины.

Вернуться

353

Там же.

Вернуться

354

Там же.

Вернуться

355

Стивенсон Р. Л. Похищенный. – Стивенсон Р. Л. Собрание сочинений в 5 тт. Том четвертый. – М.: Правда, 1981.

Вернуться

356

Верн Ж. Дети капитана Гранта. – Л.: Лениздат, 1985.

Вернуться

357

Джером Дж. К. Пирушка с привидениями // Джером Дж. К. Пирушка с привидениями (сборник рассказов). – М.: ACT; Астрель, 2011.

Вернуться

358

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

359

Дойль А. К. Голубой карбункул.

Вернуться

360

Дойль А. К. Человеке с рассеченной губой.

Вернуться

361

Там же.

Вернуться

362

Коллинз У. Лунный камень. – М.: Эксмо, 2014.

Вернуться

363

Дойль А. К. Львиная грива; Важный клиент,

Вернуться

364

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

365

Россия была в выигрышном положении: из нее ввозились меха, кожи, скот – за них китайцы платили серебром. Сколько бы не вывозилось в Россию чая и фарфора, дефицита серебра не возникало. Не говоря уже о добыче серебра в самой Российской империи.

Вернуться

366

Гарин-Михайловский Н. Г. Путешествие по Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову// Собрание сочинений в 12 томах. Tom V. – Пг.: Из-во А. Ф. Маркса, 1916.

Вернуться

367

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

368

Дойль А. К. Чертежи Брюса-Партингтона.

Вернуться

369

Там же.

Вернуться

370

Забавная игра слов: крэп по-английски означает – долго сидеть в туалете. Унитаз улучшил «долгосиделец в туалете».

Вернуться

371

Дойль А. К. Обряд дома Месгрейвов.

Вернуться

372

Дойль А. К. «Глория Скотт».

Вернуться

373

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

374

Дойль А. К. Союз рыжих.

Вернуться

375

Дойль А. К. Голубой карбункул.

Вернуться

376

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

377

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

378

Дойль А. К. Человек с рассеченной губой.

Вернуться

379

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

380

Тем же.

Вернуться

381

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

382

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

383

Джером Дж. К. Как мы писали роман. – М.: ACT; Люкс, 2010.

Вернуться

384

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976.

Вернуться

385

Джером Дж. К. Как мы писали роман. – М.: ACT; Люкс, 2010.

Вернуться

386

Дойль А. К. Шесть Наполеонов.

Вернуться

387

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

388

Тем же.

Вернуться

389

Дойль А. К. Пустой дом.

Вернуться

390

Джером Дж. К. Как мы писали роман. – Л.: Лениздат, 1980.

Вернуться

391

Дойль А. К. Установление личности.

Вернуться

392

Дойль А. К. Пестрая лента. Палец инженера. Серебряный. Желтое лицо. Обряд дома Месгрейвов. Пляшущие человечки. Черный Питер. Происшествие в Эбби-Грейндж. В Сиреневой сторожке. Дьяволова нога.

Вернуться

393

Дойль А. К. Рейгетский сквайр.

Вернуться

394

Дойль А. К. Алое кольцо. Три Гарридеба.

Вернуться

395

Дойль А. К. Этюд в багровых тонах.

Вернуться

396

Дойль А. К. Голубой карбункул.

Вернуться

397

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

398

Дойль А. К. Случай с переводчиком.

Вернуться

399

Дойль А. К. Пустой дом.

Вернуться

400

Дойль А. К. Конец Чарльза Огастеса Милвертона. Чертежи Брюса-Партингтона. Лига рыжих.

Вернуться

401

Дойль А. К. Голубой карбункул. Берилловая диадема. Желтое лицо. Горбун. Постоянный пациент. Случай с переводчиком. Морской договор. Подрядчик из Норвуда. Чертежи Брюса-Партингтона. Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс.

Вернуться

402

Дойль А. К. Шерлок Холмс при смерти.

Вернуться

403

Дойль А. К. Собака Баскервилей.

Вернуться

404

Дойль А. К. Конец Чарльза Огастеса Милвертона.

Вернуться

405

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

406

Дойль А. К. «Глория Скотт».

Вернуться

407

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

408

Там же.

Вернуться

409

Дойль А. К. Скандал в Богемии.

Вернуться

410

Дойль А. К. Берилловая диадема.

Вернуться

411

Дойль А. К. Рейгетский сквайр.

Вернуться

412

Дойль А. К. Конец Чарльза Огастеса Милвертона.

Вернуться

413

Дойль А. К. Знак четырех.

Вернуться

414

Дойль А. К. Пестрая лента.

Вернуться

415

Дойль А. К. Морской договор.

Вернуться

416

Хэрриот Д. Среди йоркширских холмов. – М.: Мир, 1994.

Вернуться

417

Брэйн Д. Путь наверх. Жизнь наверху. – М.: ACT, 2011.

Вернуться

418

Дойль А. К. Черный Питер.

Вернуться

419

Дойль А. К. Установление личности.

Вернуться

420

Дойль А. К. Серебряный.

Вернуться

421

Джером Дж. К Трое в одной лодке, не считая собаки // Джером Дж. К/ Собрание сочинений в 2 тт. Том первый. – M.: Гослитиздат, 1957.-М.:АСТ, 2009/

Вернуться

422

Дойль А. К. Берилловая диадема.

Вернуться

423

Чехов А. П. Скучная история // Чехов А. П. Собрание сочинений в 12 томах. Том шестой. – М.: Худлитиздат. С. 261–262.

Вернуться

424

Гиляровский В. А. Москва и москвичи // Гиляровский В. А. Собрание сочинений в 4 томах. Том четвертый. – М.: Худлитиздат, 1967. – С. 67.

Вернуться

425

Диттрич Т. В. Повседневная жизнь викторианской Англии. – М.: Молодая гвардия, 2007.

Вернуться

426

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

427

Коути Е. Недобрая старая Англия. – М.: БХВ-Петербург, 2013.

Вернуться

428

Там же.

Вернуться

429

Лондон Д. Люди бездны // Лондон Д. Собрание сочинений в 13 тт. Том пятый. – М.: Огонек. 1976. – С. 49/

Вернуться

430

Пушкин А. С. Барышня-крестьянка// Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 тт. Том шестой. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949. – С. 146.

Вернуться

431

Пушкин А. С. Разговор с англичанином о русских крестьянах. // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 7 тт. Том Седьмой. – СПб: издание А. С. Суворина, 1887. – С. 432–444/

Вернуться

432

Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург. // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 тт. Том седьмой. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949.-С. 291.

Вернуться

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg