«Касты и расы»

Касты и расы (fb2) - Касты и расы 672K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юлиус Эвола - Фритьоф Шуон (Невідомий автор) - Рене Генон

КАСТЫ И РАСЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данное издание содержит в себе материалы, посвящённые двум аспектам важнейшего вопроса различий между людьми: «вертикальному» делению по внутренней природе и «горизонтальному» делению по наследственным (физическим и психическим) признакам.

В качестве своего рода введения сборник начинает небольшая по объёму статья знаменитого французского мысли-теля-традиционалиста Рене Генона (1886–1951) под названием «Индийская кастовая система». Р. Генон кратко описывает кастовую систему на примере Индии, указывая, что «каста соответствует собственной природе каждого человека, то есть его глубинному призванию».

Далее эстафету принимает известный итальянский традиционалист Юлиус Эвола (1898–1974): «Кастовая доктрина» — это глава из его основополагающего труда «Восстание против современного мира» (1934).

Ю. Эвола говорит о различении и разделении, составляющими универсальный, вселенский порядок — космос, в противоположность смешению и хаосу, и демонстрирует соответствия индийской кастовой системы общественным системам других цивилизаций, в том числе европейских. Также мыслитель выделяет два главных принципа кастовой системы: следование собственной, а не чужой, природе и призванию, и воссоединение с высшим принципом посредством такового следования, действия ради действия, а не ради результатов. И если общество скатывается в безкастовый хаос «равенства», позабыв принцип «каждому своё» и становясь «обществом возможностей», оно неизбежно следует по пути упадка, что мы и наблюдаем в современной европейской цивилизации.

Следующий материал принадлежит перу гораздо менее известного в нашей стране мыслителя геноновской школы Фритьофа Шуона (1907–1998). Он называется «Смысл касты» и представляет собой главу из книги «Касты и расы» (1959).

Помимо разъяснения смысла кастовой системы и характеристики духовных типов, составляющих касты, Ф. Шуон рассматривает кастовую систему в более широком контексте, анализируя и цивилизации, в которых общественная кастовая иерархия отсутствует или почти отсутствует. Он указывает на причины такого отсутствия и демонстрирует достоинства и недостатки общественного устройства таких цивилизаций. Общество вполне может существовать без института каст; однако разница во внутренней природе людей, хотя и не является абсолютной, всё же существует. «Естественные касты могут быть уничтожены только в состоянии святости», пишет мыслитель, но «отсутствие каст во внешнем смысле <…> требует условий, нейтрализующих возможные недостатки такого отсутствия социальной дифференциации». И если даже в традиционной цивилизации главенствует принцип равенства людей перед Богом, он крайне далёк от современных идеалов «демократии». Ф. Шуон пишет: «отсутствие собственно каст в исламе и даже в наиболее далёких от индийской традиций не имеет ничего общего с гуманистическим отношением в нынешнем смысле»; «современная уравниловка — которая может называться «демократией» — означает противоположность теократического равенства монотеистических религий, ибо она основана не на богоподобии человека, а на его животной сущности и мятеже».

Далее следует ещё одна глава из классического труда Юлиуса Эволы. Она посвящена «регрессии каст» — закону исторической инволюции: переходу власти от одной касты к другой в нисходящем порядке одновременно с деградацией самих каст. Ю. Эвола подробно описывает проявления такого перехода в различных областях: в области власти, в области войны, в архитектуре, искусстве, отношении к труду, развлечениям и т. п. Если перед этим Ф. Шуон касался упадочного характера современной цивилизации лишь эпизодически, то итальянский мыслитель не жалеет слов, демонстрируя убожество современного западного общества.

Переходя от темы кастового деления к расовой теме, мы вновь встречаемся с аргументацией Ф. Шуона. «Смысл расы» также представляет собой главу из вышеупомянутой книги мыс-лителя. «Каста важнее расы, потому что дух важнее формы: раса — это форма, а каста — дух» — таково первое утверждение автора. Тем не менее, расы не являются чем-то случайным и неважным: чтобы понять смысл рас, пишет Шуон, «нужно осознать, что они происходят из фундаментальных аспектов человечества». Он анализирует духовные различия между тремя большими расами — «белой», «чёрной» и «жёлтой», связывая определённые физические и психологические характеристики и ставя в соответствие каждой расе свою стихию: «белой» расе — огонь, «жёлтой» — воду, а «чёрной» — землю.

Тему расы продолжает работа Юлиуса Эволы «Указания по расовому воспитанию» (1941).

Ю. Эвола часто обращался к расовой теме: ей посвящены труды «Миф крови» (1937), «Синтез расовой доктрины» (1941) и многочисленные статьи1. В данной работе итальянский мыслитель, в отличие от Ф. Шуона, сосредотачивает своё внимание на физических типах внутри большой европеоидной расы, которые он также именует расами, и излагает традиционное понимание расы как «породы», как идеала. В дополнение к привычной биологической расе («расе тела») Ю. Эвола рассматривает ещё и «расу души» и «расу духа». «К расе души относится всё, что сформировано в плане характера, восприимчивости, естественных наклонностей, «стиля» действия и реакции, отношения к собственному опыту. <…> Концепция «расы духа» <…> занимается не различными типами реакции человека на среду и содержанием обычного каждодневного опыта, а его отношениями с духовным, надчеловеческим и божественным миром: как они проявляются в форме, характерной для умозрительных систем, мифов и символов, а также для самого разнообразного религиозного опыта» — пишет он.

Здесь нужно подчеркнуть, что в отличие от расовых теоретиков типа Ганса Ф. К. Гюнтера и современных популяризаторов их идей, Ю. Эвола считал, что реальное соответствие между определёнными расами тела, души и духа — это вовсе не данность (по крайней мере, в современных условиях), но лишь идеал, к которому нужно стремиться. Это не врождённая черта всех людей, а своего рода привилегия цельных, гармоничных существ, которые и составляют «расу» в высшем смысле этого слова, и создание условий для их появления и увеличения в числе и должно являться главной целью расовой политики. Более того, такие расы души и духа имеют большое значение только в обществе, уже лишившегося непосредственного контакта с духовной реальностью. Уже после войны Ю. Эвола написал статью «Соображения о бесхребетном человеке»2, в которой был вынужден дополнить типологию духовных рас ещё один типом — ускользающим, или меркурианским (соответствующим символу ртути): настолько часто стали встречаться бесхребетные и в то же время беспринципные, избегающие любого постоянства и твёрдости люди, независимо от их физического типа.

Таким образом, биологический детерминизм был глубоко чужд мыслителю. Подчёркивая это, он пишет: «следует занять чёткую позицию против такого расизма, который считает все духовные способности и всю человеческую ценность простым следствием расы в биологическом смысле». Здесь и далее читателя не должно сбивать с толку широко используемое Эволой слово «расизм», которое у автора означает скорее определённую иерархию ценностей, напрямую не связанную с цветом кожи, нежели то, что понимается в широких кругах под этим термином сегодня3.

Данная работа имеет специфический характер: Ю. Эвола написал её прежде всего с практической целью популяризации расового аспекта своих идей в фашистской Италии. Поэтому он затрагивал и специфически итальянские темы: наследие Древнего Рима и «латинство» в их расовом аспекте, итальянский национализм и идеальный итальянский расовый тип. Ю. Эвола считал, что для Италии главным должно стать наследие, общее с другими народами арийского корня, а не средиземноморские и «латинские» элементы, а раса как порода имеет несравнимо большую ценность по сравнению с нацией. Как известно, надеждам мыслителя на эволюцию итальянского фашизма в нечто высшее, в том числе и посредством воспитания нового типа итальянца, не было суждено осуществиться, но его соображения по этому поводу представляют интерес и сегодня.

Завершает сборник статья Юлиуса Эволы «К вопросу о превосходстве белой расы» (1936). Эта статья была написана в качестве рецензии на книгу немецкого автора Вархольда Драшера «Превосходство белой расы», но это гораздо больше, чем просто рецензия.

Эвола связывает исторический процесс колонизации Западом остальной части планеты с процессом регрессии каст. Лишившись реального контакта с божественным, Запад выплеснул свою энергию в завоевательных экспедициях. Стремление вверх сменилось стремлением вширь. На следующем этапе кастовой деградации колонии стали рассматриваться исключительно как источники материальных богатств. И, наконец, в результате вестернизации колонии прекращают быть таковыми, становясь «цивилизованными» странами, заимствуя многие черты европейской цивилизации.

Но является ли это всё это следствием превосходства Запада? Не отрицая очевидных материально-технических достижений Европы, Эвола обращается к духовной стороне вопроса. «Нельзя по-настоящему гарантировать первенство и право какой-либо расы на абсолютное господство, если не существует предпосылок её реального духовного превосходства», — указывает мыслитель. Истинное превосходство может быть только духовным; всё остальное — лишь следствие. Но никакого реального духовного превосходства, даже перед находящимися в стадии упадка неевропейскими цивилизациями, материалистический Запад не имеет.

Всё сказанное Эволой более 70 лет назад ничуть не потеряло своей актуальности и сегодня. Какое духовное превосходство может иметь нынешний Запад — цивилизация фаст-фуда, ночных клубов и гей-парадов? За прошедшие годы кризис только усугубился. Впрочем, всё вышесказанное относится и к России: стоит лишь оглядеться по сторонам, чтобы понять, что нас окружает упадок, начавшийся далеко не вчера.

Юлиус Эвола пророчески пишет о том, что вопрос овладения «цветными» народами техникой, изобретённой белыми — лишь вопрос времени. Сегодня мы в полной мере убедились в этом — достаточно посмотреть на Китай и Индию. И хотя сегодня Запад ещё обладает неоспоримым военно-техническим преимуществом, трудно однозначно предсказать события, которые могут произойти через пятьдесят-сто лет, учитывая, с одной стороны, сложную демографическую ситуацию в Европе, и быструю модернизацию стран Азии с многочисленным населением — с другой.

Единственный шанс Запада обрести реальное превосходство состоит в том, чтобы пережить низшую точку цикла и обеспечить начало нового цикла, нового восхождения. Здесь можно полностью согласиться с итальянским мыслителем. Но каковы реальные шансы на благоприятный исход? Если новый цикл и начнётся в Европе, он вполне может обойтись без потомков нынешних европейцев. При сохранении нынешних тенденций конец Европы довольно предсказуем и может случиться по историческим меркам довольно скоро. Впрочем, простая экстраполяция текущих тенденций на будущее не всегда правомерна, и хочется думать, что шанс на новое возрождение, сколь мал бы он ни был, ещё есть.

Все материалы сборника переведены с английского языка, за исключением «Указаний по расовому воспитанию» и статьи «К вопросу о превосходстве белой расы» Ю. Эволы, переведённых с итальянского языка.

Рене Генон ИНДИЙСКАЯ КАСТОВАЯ ДОКТРИНА

Одним из понятий, о которых современный Запад имеет слабое представление, является индийская кастовая доктрина. Предвзято перенося свои собственные общественно-экономические представления на иную почву, люди Запада яростно критикуют то, что они считают «несправедливой системой каст», как если бы она была дискриминацией общественно-экономических классов, существующей, например, в США и Европе.

На самом же деле каста соответствует собственной природе каждого человека, то есть его глубинному призванию. В Индии каста обозначается словом варна, что означает природу или особое качество личности. Никто не усомнится в том, что в одной семье существуют чёткие различия между детьми и что они демонстрируют их очень рано. Один из них, например, демонстрирует лёгкость в пении и владении музыкальными инструментами. Другой предпочитает заниматься механическими или ручными задачами. А иной, с вдумчивой натурой, легко предаётся учению. Эти различия сущностно определены и они демонстрируют склад каждого из них, составляя то, что мы называем их естественным «призванием».

В традиционной Индии целью образования было обеспечить каждого человека наилучшими средствами для того, чтобы его качества могли развиваться в полной мере с раннего возраста. Существуют четыре касты, и они основаны на критериях, не имеющих ничего общего с общественно-экономическим положением. Эти касты таковы: брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры. Такое деление основывается на критерии иерархии, то есть на распределении качеств от наивысших — духовных — до низших, материальных.

Брахманы — это люди, чьё призвание неотвратимо ведёт их к духовной жизни. Именно их сферой полномочий является сохранение и передача метафизического и религиозного знания. Их цветом является белый, который символизирует чистоту и духовный свет (солнце). Их направление — вертикаль, восхождение. Их умственное свойство — концентрация. Их достижения транцендентны. Их символический металл — золото, так как его качества постоянны, оно не портится со временем. Они отождествляются с Золотым веком, сущностью, мудростью света, солнцем, жречеством, теократией.

Кшатрии — это люди, чьи качества заставляют их выполнять функции, связанные с управлением людьми и защитными механизмами этого управления. Короли и армии находятся в этой касте. Их символический цвет — красный, связанный с жарой, экспансией. Японский флаг — это кшатрийское представление par excellence, так же как и феодальная организация самураев. Их направление горизонтально: это экспансия. Эта каста подчиняется брахманам и поэтому, например, в Средние века королей помазывал на царство Папа Римский. Как подтверждает и даосизм, их реальная функция состоит в том, чтобы объединять небеса и землю, основывая управление в соответствии с духовными принципами. Кшатрии отражают и повелевают (в двух значениях этого слова). Они отождествляются с Серебряным веком, луной, монархией, аристократией.

Вайшьями являются те, кто естественно идентифицируют себя с торговой и промышленной функцией. Можно сказать, что это «материальные производители». Они работают в полях, сажая растения или разводя животных. Они строят дома и другие частные или общественные сооружения. Они же занимаются любыми ремеслами. Они торгуют пищей, утварью и, в конце концов, всем, что составляет материальную поддержку, обеспечивая возможность человеческой жизни и выполнение всеми своей функции. В общем, они производят и поддерживают. Их символический цвет — тёмно-зелёный или коричневый. Их отождествляют с Бронзовым веком, что и есть их символический металл (состоящий из красной меди и серого олова). Они связаны с материальным миром, землей, буржуазной демократией и сентиментализмом.

Шудры — это те, чья сущность посвящена самым разнообразным функциям тяжелого ручного труда; рабочие. Это те, чья профессиональная деятельность осуществляется при помощи личной физической силы. Они отождествляются с Железным веком, чей символический цвет — тёмно-пепельный. Ментальная черта шудр — это притяжение к внешности, к эмоциям и поверхностности. Это рабочий класс, социализм и коммунизм, царство количества.

Как можно видеть, ничто из этого нельзя сравнить с современным общественным разделением, отмеченным материальностью и представленным финансовой властью. Шудра может быть богат, в то время как брахман — совершенно беден в материальном отношении, что и происходит с определённой частотой. Существует ещё и субкаста чандала, которую характеризует отсутствие всякой квалификации. Они выполняют функции агентов разложения, распада, уничтожения. Это слепые силы, разлагающие и разложенные, беспутные, действующие повсюду и на нескольких уровнях.

«Демократическое» равенство не только не существует, но также совершенно невозможно среди людей. Оно совершенно противоречит индийской доктрине каст, которая сохраняет совершенное сходство со всем истинным восточным знанием.

Юлиус Эвола КАСТОВАЯ ДОКТРИНА

Кастовая система является одним из главных выражений традиционного общественно-политического порядка; «формой», торжествующей над хаосом и воплощением метафизических идей стабильности и справедливости. Деление индивидов на касты или эквивалентные им группы в зависимости от их природы и различного порядка их деятельности по отношению к чистой духовности в схожих чертах обнаруживается среди всех высших форм традиционных цивилизаций и составляет сущность изначального законодательства и общественного порядка, соответствующего «справедливости». Принадлежность к касте считалась традиционным человечеством первым главным долгом индивида.

Самый полный тип кастовой иерархии — древняя индоарийская система явно черпала своё вдохновение в иерархии разнообразных функций, обнаруживаемых в физическом организме, оживлённом духом. На низшем уровне такого организма существуют недифференцированные и безличные энергии материи и чистой жизненной силы; регулируют деятельность этих сил функции метаболизма и всего организма. Эти функции, в свою очередь, регулируются волей, которая двигает и направляет тело как органическое целое во времени и пространстве. Наконец, мы полагаем, что центром является душа — высшая сила и «свет» всего организма. То же самое верно и для каст: деятельность рабов или рабочих (шудр) подчиняется деятельности буржуазии (вайшьев); выше в иерархии мы обнаруживаем воинскую аристократию (кшатриев); и, наконец, представителей духовной власти и силы (брахманы, в изначальном смысле слова, и вожди как понтифики). Эти группы были организованы в иерархию, соответствовавшую функциям внутри живого организма.

Такова была индоарийская общественно-политическая система, сильно напоминавшая персидскую: последняя была выражена в четырёх пиштрах: господ огня (athreva), воинов (mthaestha), глав семейств (vastriya-fshuyant) и слуг, предназначенных для ручного труда (huti). Аналогичную схему можно найти в других цивилизациях, вплоть до европейских Средних веков, следовавших разделению людей на слуг, буржуазию, аристократию и священство. В мировоззрении Платона касты соответствовали различным силам души и отдельным достоинствам: правители (архоѵтед), воины (риХакєдили ёткѵроі) и рабочие (demiurgoi) соответствовали духу (ѵоѵд) и голове, душе (ѲѵтоіЗед) и груди, и способности к желанию (ёлѲѵтццкбѵ) и низшим органам тела, управлявшим половыми функциями и функциями выделений. Таким образом, как утверждал Платон, внешний порядок и иерархия соответствуют внутреннему порядку и иерархии согласно «справедливости»4. Мысль об органическом соответствии также можно найти в хорошо известном ведическом сравнении происхождения разных каст из разных частей «изначального человека», или Пуруши5.

Касты, кроме определения социальных групп, определяли функции и типичный образ жизни и действия. Соответствие фундаментальным естественным возможностям отдельного индивида какой-либо из этих функций определяло его принадлежность к соответствующей касте. Таким образом, в обязанностях по отношению к своей касте (от каждой касты традиционно требовалось исполнять определённые обязанности) индивид был способен опознать нормальное выражение — так же, как и развитие и освящение своей собственной природы6 в общем порядке, установленном «свыше». Именно поэтому кастовая система развилась и применялась в традиционном мире как естественный, приемлемый институт, основанный на чём-то, что все считали очевидным, а не на насилии, подавлении или, говоря по-современному, «социальной несправедливости». Признавая собственную природу, традиционный человек знал своё место, функцию и правильное отношение к нижестоящим и вышестоящим; отсюда, если вайшья не признавал авторитет кшатрия, или кшатрий не поддерживал собственное превосходство по отношению к вайшье или шудре, это считалось не столько недостатком, сколько результатом невежества Иерархия была не средством человеческой воли, но законом природы и таким же безличным физическим законом, как закон, согласно которому более лёгкая жидкость плавает на поверхности более плотной, пока не вмешается внешний фактор. Твёрдо придерживались принципа, согласно которому «те, кто хочет внедрить процесс, не согласующийся с человеческой природой, не могут заставить его действовать как этическую систему»7.

Современную чувствительность в кастовой системе больше всего оскорбляет наследственный закон и пресечение обратного. Кажется «несправедливым», что судьба может определять социальный статус при рождении и предопределить тип деятельности, на которой человек должен сосредоточиться до конца своей жизни и которую он не может оставить, даже ради чего-то низшего, иначе он станет «изгоем», парией, которого все будут избегать.

Однако на фоне традиционного взгляда на жизнь эти трудности преодолимы. Закрытая кастовая система основывалась на двух фундаментальных принципах. Первый из них состоял в том, что традиционный человек рассматривал всё видимое и мирское в качестве следствий причин более высокого порядка. Таким образом, например, рождение в тех или иных условиях, мужчиной или женщиной, в одной, а не другой касте, в одной, а не другой расе, и обладание особым талантом и предрасположенностями не считалось чистой случайностью. Все эти обстоятельства объяснялись традиционным человеком как соответствующие природе принципа, воплощённого в эмпирическом «я», желаемом или уже присутствующем трансцендентно в акте человеческого рождения. Таков один из аспектов индийской доктрины кармы; хотя эта доктрина не соответствует тому, что обычно понимается под «реинкарнацией»8, она тем не менее подразумевает идею о предсуществовании причин и принципа «люди — это наследники кармы». Подобные доктрины были вполне типичны не только для Востока. Согласно эллинскому учению, не только «качества души существуют до всякой телесной жизни; у неё есть именно то, она выбрала», но и «тело организована и определено образом души»9. Согласно персидско-арийским взглядам, которые в итоге проникли в Грецию, а затем и в Древний Рим, доктрина священной власти связана с точкой зрения, что души притягиваются определённым сходством на данную планету в соответствии с господствующими качествами и с типом рождения; царя считали domus natus именно потому, что верили, что он следовал пути солнечного действия10. Любители «философских» объяснений должны помнить, что теории Канта и Шопенгауэра об «интеллигибельном характере» («ноуменальном» характере, предшествующем миру феноменов) связаны с похожими идеями.

Итак, при условии подобных допущений и исключая мысль о том, что рождение случайно, кастовая доктрина видится в совсем ином свете. Следовательно, можно сказать, что не рождение определяет природу, а природа определяет рождение; говоря точнее, личность обладает определённым духом в силу рождения в данной касте, но в то же время она рождается в данной касте, потому что трансцендентально обладает данным духом. Отсюда различия между кастами, вовсе не искусственные, несправедливые и произвольные, были просто отражением и подтверждением предсуществования — более глубокого и внутреннего неравенства; они представляли собой высшее приложение принципа suum cuique11.

В контексте живой традиции касты представляли собой естественную «точку» земного схождения аналогичных воль и призваний. Также регулярная и закрытая наследственная передача создавала однородную группу, разделявшую благоприятные органические, жизненные и даже психические склонности, принимая во внимание ре-гулярное развитие со стороны отдельных индивидов вышеупомянутых дородовых склонностей или предрасположенностей на уровне человеческого существования. Индивид не «получал» от касты свою природу; скорее каста давала ему возможность осознать или вспомнить свою природу и дородовую волю, в то же время даруя ему своего рода тайное наследие, связанное с кровью, чтобы он смог гармонично реализовать его. Характеристики, функции и обязанности касты составляли план регулярного развития возможностей человека в контексте органической социальной системы. В высших кастах этот процесс дополняло посвящение, пробуждая и вызывая в отдельном индивиде определённые влияния, которые уже были сориентированы в сверхъестественном направлении12. Ius отдельного индивида, а именно те прерогативы и отдельные права, наследственные для каждого из этих традиционных сочленений, не только позволяли этой трансцендентной воле находиться в гармонии с родственной человеческой наследственностью, но также и позволяли каждому обрести в социальном организме состояния, реально соответствовавшие своей природе и глубочайшим склонностям; такое состояние было защищено от любой путаницы и уклонения.

Когда чувство личности не сосредоточено на эфемерном принципе человеческой индивидуальности, которой суждено не оставить после себя ничего, кроме «тени», всё это кажется весьма естественным и очевидным. Верно, что многое можно «достичь» за время жизни, но с высшей точки зрения эти «достижения» абсолютно ничего не значат (ибо прогрессивное увядание организма в итоге толкнёт его в небытие), если они не реализуют предсуще-ствовавшую волю, являющейся причиной данного рождения. Такую дородовую волю нельзя так просто изменить преходящим и произвольным решением, принятым в данный момент земного путешествия. При осознании этого необходимость каст становится очевидной. Единственное «Я», которое современный человек знает и хочет признавать, — это эмпирическое «я», начинающееся при рождении и более или менее исчезающее после смерти. Всё им сводится к чисто человеческому, индивидуальному, так как в нём исчезли все предшествующие воспоминания. Таким образом, мы являемся свидетелями исчезновения как возможности контак-та с силами, следствием которых и было само рождение, так и возможности воссоединиться с тем нечеловеческим элементом в человеке, который, существуя до рождения, находится по ту сторону смерти; этот элемент составляет «место» всего, что может окончательно быть реализовано после смерти и является принципом несравнимого чувства безопасности. Как только ритм нарушен, контакт потерян, и великие расстояния мешают человеческому глазу, все пути кажутся открытыми, и всякая область насыщена беспорядочной, неорганической деятельностью, у которой отсутствует глубокая основа и смысл, и над которой господствует преходящая и партикуляристская мотивация и эмоции, дешёвые интересы и суета. В этом контексте «культура» больше не является тем окружением, в котором возможно актуализировать существование через подлинную приверженность и верность; она является скорее местом «самоактуализации». И так как зыбучие пески этого небытия без имени и традиции, то есть эмпирический человеческий субъект, стали основанием этой самоактуализации, то требование равенства и права быть тем, кем хочется, как принцип, продвигается и энергично пропагандируется в современном обществе. Никакое иное различие не признаётся более правильным и истинным, нежели «достигнутое» при помощи собственных усилий и «заслуг» в соответствии с терминами различных поверхностных интеллектуальных, моральных или социальных убеждений, типичных для последнего времени. Таким же образом единственное, что осталось — это пределы наиболее жёсткой физической наследственности, ставшие непонятными знаками и которые терпят или которыми наслаждаются в каждом случае как капризом судьбы. Также естественно, что свойства личности и крови, общественное призвание и функция — всё это всё сильнее и сильнее несогласующиеся между собой элементы, доводящие до реального, трагического, внутреннего и внешнего конфликта; с точки зрения закона и этики они также привели к качественному краху, к относительному уравниванию, к равным правам и обязанностям, и к одинаковой общественной морали, претендующей на господство над всеми, не обращая внимания на отдельных людей и различные титулы. «Преодоление» каст и традиционного общественно-политического порядка не имеет иного смысла. Индивид достиг полной «свободы»: его «цепь» не является короткой, а его опьянение и иллюзии, как неугомонная марионетка, не имеют пределов.

Свобода, которой обладал человек Традиции, была совсем иной. Она состояла не в отвержении, а в способности воссоединиться с глубочайшим состоянием своей воли, связанным с загадкой собственной экзистенциальной «формы». В реальности то, что соответствует рождению и физическому элементу, отражает то, что можно назвать в математическом смысле равнодействующей (векторной суммой) различных сил или склонностей в его рождении; другими словами, оно отражает направление более мощной силы. В этой силе могут быть подавленные отклонения меньшей интенсивности, и они соответствуют талантам и склонностям, которые на уровне индивидуального сознания отличаются как от его собственных органически заложенных способностей (preformation), так и от обязанностей и окружения его касты. Эти примеры внутреннего противоречия в традиционном политическом порядке, регулировавшиеся кастовой системой, нужно рассматривать как исключение из правила; однако они становятся господствующими в обществе, более не знающем каст и, в общем, в отдельных социальных организмах, в которых нет закона, который бы собирал, хранил и формировал таланты и квалификации, принимая во внимание особые функции. Здесь мы встречаем хаос экзистенциальных и психических возможностей, обрекающий большинство людей на состояние дисгармонии и социального напряжения; сегодня можно видеть много примеров тому. Без сомнения, даже в случае традиционного человека всегда могла существовать область неопределённости, но эта область в нём служила только для подчёркивания положительного аспекта двух изречений: «Познай самого себя» (дополненного изречением «Ничего сверх меры») и «Стань самим собой», что подразумевало действие по внутренней трансформации и организации, ведущей к уничтожению этого поля неопределённости и интеграции собственного «я». Обнаружить «господствующую» черту собственной формы и касты и возжелать её, через трансформацию её в этический императив13, и, более того, актуализировать её «ритуально» через верность, чтобы уничтожить всё привязывающее к земле (инстинкты, гедонистические мотивации, материальные соображения, и так далее) — таково дополнение вышеупомянутого взгляда, ведущее ко второму основанию кастовой системы в её закрытости и стабильности.

С другой стороны, мы должны помнить о том аспекте традиционного духа, в соответствии с которым не было никакого объекта или функции, что сама по себе рассматривалась бы как высшая или низшая по отношению к другим. Истинное различие придавалось скорее способу, которым переживались объект или функция. Земному пути, вдохновляемом утилитаризмом или корыстью (sakama-karma), противоставлялся небесный путь действия не ради последствий, а ради самого действия (niskama-karma), и преобразования всякого действия в ритуал и «жертву». Таков был путь бхакти — термин, в данном контексте соответствовавший больше мужскому смыслу средневековой верности (fides), нежели пиетистскому смыслу, господствовавшему в теистической идее «преданности». Совершаемое в соответствии с этим типом бхакти действие можно сравнить с огнём, рождающим свет, в котором поглощается и очищается материя самого действия. Степень, до которой действие освобождалось от материи, отделялось от корысти и страсти, и становилось самодостаточным («чистое деяние», используя аналогичное аристотелевское выражение), определяла иерархию действий и, следовательно, иерархию каст или других органов, соответствовавших им в качестве «функциональных классов».

При таких исходных посылках, не теоретических, а экспериментальных, и таким образом даже не выражавшихся открыто, стремление перейти от одного рода деятельности к другой (и, следовательно, из одной касты в другую), которое при поверхностном и утилитарном взгляде может рассматриваться как более достойный и выгодный шаг, едва ли рассматривалось в традиционном мире — настолько, что наследственный характер функций устанавливался сам по себе даже там, где не было каст, а только общественные группы. Всякая функция и деятельность в равной степени казалась отправной точкой восхождения в ином — вертикальном, а не горизонтальном смысле, и не в преходящем, а в духовном порядке. В этом отношении, будучи в своей касте, в верности своей касте и собственной природе, каждый сохранял то же самое достоинство и чистоту, как и все остальные; это было верным как для шудры, так и для царя. Каж-дый выполнял свои функции в общем общественном порядке, и при помощи собственной бхакти даже принимал участие в сверхъестественном принципе того же порядка. Говорилось так: «Человек достигает совершенства, поклоняясь исполнением своих обязанностей тому, от которого произошли все существа и который пронизывает весь мир» 14. Бог Кришна объявил: «Как люди обращаются ко Мне, так Я их и вознаграждаю. Каждый во всех отношениях следует по Моему пути»15, а также: «Поэтому без привязанности всегда совершай работу, которую следует делать, ибо, действуя без привязанности, человек достигнет Всевышнего»16. Понятие дхармы, или личной природы, которой человек должен быть верен17, происходит от корня dr («поддерживать», «обеспечивать»), и выражает элемент порядка, формы или космоса, который воплощает и исполняет Традиция, против хаоса и становления. При помощи дхармы поддерживается традиционный мир, как всё живущее и всякое существо; дамбы сдерживают море чистой случайности, и воплощённый мир (temporality) стоит твёрдо; живые существа принимают участие в стабильности. Поэтому ясно, почему покидание касты или смешение каст или даже прав, обязанностей, морали и культов каждой касты считалось кощунством, уничтожавшим действенность всех ритуалов и ведущем виновных в «ад»18, то есть в область демонических влияний, принадлежащих низшей природе. Люди, виновные в пересечении «кастовой линии», считались единственными «нечистыми» существами во всей иерархии; они были париями, или «неприкасаемыми», потому что они пред-ставляли собой центры психической инфекции в смысле внутреннего разложения. В Индии только люди «без касты» считались отверженными, и их избегали даже члены низшей касты, даже если те когда-то принадлежали к высшей касте. Наоборот, никого не унижала принадлежность к своей касте, и даже шудра был насколько горд и предан своей касте, как и брахман высшего статуса. Говоря в общем, идея загрязнения не касалось только индивида высшей касты, смешивавшегося с членом низшей касты; даже последние считали себя загрязнёнными подобным смешением19. При смешении золота и свинца они оба изменяются; они оба теряют свою природу. Следовательно, каждому было необходимо быть собой. Смешение разрушало традиционный порядок и открывало дверь инфернальным силам, убирая то, что Гёте называл «творческим ограничением». Целью было преобразование «формы», что было результатом бхакти и niskama-karma, а именно, при помощи действия как ритуала и как жертвоприношения; изменение, уничтожение «формы», неважно как, считалось низким видом эскапизма. Отверженный был просто побеждён таким эскапизмом — на арийском Востоке его называли «падшим», patitas.

Таков был второй из принципов, на которых была основана кастовая система; это было сущностно духовное основание, так как Индия, осуществившая эту систему в одной из наиболее строгих версий (даже до того, что забыла прошлое), никогда не имела централизованной организации, которая могла бы внедрить её средствами политического или экономического деспотизма. Более того, даже в западных формах Традиции можно найти выражения этого. Например, классической античной идеей было то, что совершенство нельзя измерить материально, но оно скорее состоит из тщательной реализации собственной природы. Древние также полагали, что материальность только представляет невозможность актуализировать свою форму, так как материя (Ыц) изображалась в писаниях Платона и Аристотеля как основание недифференцированности и неуловимой непостоянности, делающее вещь или существо неполноценным и несоответствующим своей норме или «идее» (то есть дхарме). В римском обожествлении «границы» (termen или terminus) при помощи возвышения бога Терминуса до статуса высшего божества (его даже ассоциировали с олимпийским богом Юпитером) как принципа порядка и также покровителя «пределов»; в традиции (поддающейся интерпретации в терминах высшего смысла), согласно которой расколовший или убравший один из камней, обозначавших территориальную границу, был проклятым, которого необходимо было убить, едва завидев; и в римском оракуле, объявившем, что эра уничтожения пределов, воздвигнутых против человеческой корысти, будет также saeculum «конца света»20, — во всех этих элементах мы находим эзотерическое отражение того же духа. Плотин писал: «Любая вещь должна быть отдельной вещью; должны быть наши собственные действия и мысли; добро и зло каждого человека должны быть его собственными»21. Мысль о том, что, что абсолютное повиновение своим особым функциям ведёт к идентичному участию в духовности целого, понимаемого как живой организм, можно проследить до лучших греко-римских традиций; в итоге она стала частью органического взгляда германо-римской цивилизации Средних веков.

Предпосылки к чувству радости и гордости своей профессией (такому, что всякая работа, неважно какая скромная, могла выполняться как «искусство»), что сохранялись у некоторых европейских народов до последних времён в качестве отзвука традиционного духа, не сильно отличаются, в конце концов. Древнегерманский крестьянин, например, ощущал своё возделывание земли в качестве признака знатности, даже если он не мог считать свою работу, как его персидский двойник, символом и эпизодом борьбы между богом света и богом тьмы. Члены средневековых корпораций и гильдий так же гордились своей профессиональной традицией, как знать своими предками. И когда Лютер, следуя св. Фоме, учил, что переходить из одной профессии в другую, чтобы подняться в общественной иерархии, противоречит закону Божьему, ибо Бог даёт каждому его состояние, и следовательно, люди долж-ны подчиняться ему, оставаясь там, где они суть, и что единственный путь служить Богу — это стараться на своей работе, в этих идеях сохранялась традиция и отражался лучший дух Средних веков, хотя и в пределах, присущих теистической и набожной схеме.

До пришествия цивилизации третьего сословия (меркантилизма и капитализма) общественная этика, религиозно санкционированная на Западе, состояла в реализации своей сущности и достижения совершенства внутри фиксированных параметров, которые ясно определялись индивидуальной природой и группой, к которой человек принадлежал. Экономическая деятельность, труд и прибыль были оправданы только в той мере, в которой они были необходимы для существования, и для обеспечения достоинства существования в данном сословии, без приоритета низших инстинктов своекорыстия или выгоды. Следовательно, мы встречаем характер активной безличности также и в этой области.

Замечено, что в кастовой иерархии были воссозданы отношения, подобные отношениям между возможностью и действием. В высшей касте та же самая деятельность, как в низшей касте, представленная в более обусловленной форме, проявлялась в более чистом, полном и свободном виде как идея. Это позволяет нам оспорить современные демагогические идеи относительно предполагаемого «стадного чувства» индивидов, живших в традиционном обществе, и предполагаемом же отсутствии чувства достоинства и свободы каждого индивида, которые приобрело якобы только современное, «развитое» человечество. На самом деле, даже когда иерархическое положение индивида не вытекало из добровольного признания собственной природы и верности ей, подчинение низших высшим, далеко не будучи вялым согласием, было почти что символическим и ритуальным выражением верности, и преданность конкретному идеалу и высшей форме существа, которую низшая форма не могла прямо и органично воплощать согласно своей природе (svadharma), но которую, тем не менее, она могла считать центром своих действий именно при помощи своей преданности и активного подчинения высшей касте22. Более того, хотя на Востоке покинуть свою касту разрешалось только в исключительных случаях, и такого беглеца вовсе не считали свободным человеком, тем не менее существовала возможность создать определённые причины при помощи образа мысли, слов и дела. Эти причины, в силу аналогии между принципом или иерархией, которой подчинялся человек, могли произвести новый способ существования, соответствующий этому принципу или этой иерархии23. Кроме бхакти илиfldes, то есть направленных непосредственно на Высший Принцип, то есть на Необусловленное, бхак-ти, сосредоточенная на другом высшем принципе, должна была иметь реальную и объективную силу, чтобы впитать элементы человека, вдохнувшего энергию (следуя исполнению собственной дхармы) в этот самый принцип24, и таким образом возвысить эту личность, не внешне и искусственно (как в случае с беспорядком и карьеризмом современного общества), но изнутри, сущностно и органически, с низшего до высшего уровня духовной иерархии как отражение переходя трансцендентального принципа существования от одной возможности к другой.

Что касается этого вида общественного порядка, который был сосредоточен во властелине и продолжался до времени Священной Римской империи, здесь сохраняется принцип (поддержанный Цельсием против дуализма раннего христианства), согласно которому подданные могут демонстрировать свою верность богу при помощи верности своему правителю. Взгляд на подданных как на связанных с личностью своего господина при помощи священной и добровольно принесённой клятвы — это древний индоевропейский взгляд. В традиционном мире этаfides или личная верность превышала политические и индивидуальные границы и даже приобретала ценность пути, ведущего к освобождению. Кумон, говоря об Иране, наблюдал, что «подданные преданы своим обожествлённым царям не только действиями и словами, но и самими мыслями. Их долгом было полное оставление своей личности во имя монархов, которые считались равными богам. Священное войско мистерий было именно гражданской моралью с религиозной точки зрения. Она связывала верность и благочестие»25.

Эта верность, в самых ярких и светлых формах Традиции, была наделена силой приносить такие же плоды, как и религиозная вера. Не так давно японский генерал Ноги, победитель русских при Порт-Артуре, убил себя и свою жену после смерти своего императора, чтобы последовать за ним после смерти.

Всё это самоочевидно, так как я уже упомянул, что верность — это второй краеугольный камень всякой традиционной организации, в дополнение к ритуалу и элите, воплощающей трансцендентность. Это сила, которая, как магнит, основывает контакты, создаёт психическую атмосферу, стабилизирует общественную структуру и определяет систему согласованности и притяжения между индивидуальным элементом и центром. Когда этот флюид, укоренённый в свободе и в духовной непосредственности личности, перестаёт действовать, традиционный организм теряет свою стихийную силу единства, на пути появляются препятствия, тонкие чувства атрофируются, части распадаются и атомизируются. Последствием этой дегенерации является непосредственный уход сил свыше, что, таким образом, предоставляет людей самих себе, оставляя их свободными идти куда пожелают в соответствии с судьбой, создаваемой их действиями, и которую никакое высшее влияние больше не сможет изменить. Такова загадка упадка.

Фритьоф Шуон СМЫСЛ КАСТ

При оценке любого учреждения, особенно священного, ставшего по случаю предметом дискуссии, первым предварительным условием выступает наша отчётливая, сознательная отстранённость от всех добавлений, которые могли наложить на него человеческие чувства, индивидуальные либо коллективные. В противном случае бесполезно говорить о какой-либо оценке, и в ещё меньшей степени бесполезно говорить о возможном улучшении этого учреждения.

Вопросом, стоящим перед нами, является следующий: что такое каста по своей природе — не только по отношению к индийской социальной системе, но и в более общем смысле, как вечно присутствующий элемент любого человеческого коллектива? Однако перед попыткой обсудить сам принцип, стоящий за феноменом социального деления, нам кажется разумным прояснить кое-что ещё, рассмотрев некоторые вещи, затуманивавшие вопрос кастового деления для многих людей как в самой Индии, так и за её пределами.

В первую очередь, нужно отметить, что современную критику идеи кастового деления — или, скорее, некоторых её приложений — можно разделить на два вида, за которыми стоят разные мотивы. С одной стороны, некоторые религиозные личности (правы они или нет, мы здесь не рассматриваем) хотели бы убрать из социальной системы то, что они считают злоупотреблениями, появившимися со временем. С другой стороны, абсолютные модернисты с совершенно иными, то есть профаническими, взглядами (полученными благодаря западному образованию) яростно нападали на идею каст на основании её несовместимости с последними социально-политическими теориями, господствующими на Западе — теориями, которые они хотели пропагандировать среди своих соотечественников любой ценой.

Первый подход, даже если он часто был ошибочным в своих оценках важных фактов и ещё чаще в средствах, которые он предлагал, — это подход, с которым можно примириться на основе более точной оценки тех же самых фактов в свете традиционной мудрости. Желание устранить такие недостатки, как неправильное использование института касты подверженными заблуждениям людьми, неизбежное в этом мире, которое могло быть привнесено даже в священный институт, вполне совместимо с традиционным духом — при условии, что ему сопутствуют как чувство меры, так и благоговейное отношение в общем. В то же время второй подход не допускает никаких компромиссов ввиду того, что он представляет собой выражение люцифе-рианского неповиновения перед лицом священного.

Чтобы перейти к другому аспекту вопроса, нужно упомянуть об определённых ложных интерпретациях, появившихся у западных этнологов и с достойной сожаления лёгкостью завоевавших доверие в некоторых индийских кругах. Мы говорим об интерпретации каст как простого средства древних светлокожих завоевателей, использованного для вечного подчинения «цветного» населения. В этом случае игнорируется факт того, что иерархическое устройство общества, аналогичное кастовому, существовало у многих цивилизаций, помимо индийской, даже если не в такой абсолютной форме. Также в ведические установки вчитывается что-то родственное современным расистским теориям, обеспечившим современных колонизаторов удобной доктриной для оправдания своих притязаний

В природе человеческого порока лежит периодический приступ порчи, и цена его предотвращения — неусыпная бдительность, свойственная только святым. Без таковой защиты вполне может возникнуть некоторая нужда в новой адаптации — ре-форме в строгом смысле слова, — если злоупотребления выходят за определённые пределы: история всех великих религий полна таких примеров. Мы не хотим отрицать ни сам факт злоупотреблений, ни даже возникающую время от времени необходимость реформы; мы отрицаем компетенцию в реформировании тех людей, которые, невзирая на традицию или какие-либо сакральные ценности и не наученные многообразными бедами, бывшими результатами таких попыток в других местах, готовы отринуть сами принципы и их приложения; отринуть как уместное применение, так и злоупотребления.

Перед тем, как перейти к главной теме нашего повествования, нужно ещё упомянуть о следующем. Во время обсуждения причин, приведших к настоящему кризису, данная причина проходит в общем незамеченной: мы имеем в виду психологические эффекты, сопровождающие широкое усвоение среди слоёв, принадлежащих к высшим кастам, профанических западных вкусов и способов мышления, которые можно было бы весьма оправданно назвать «неприкасаемыми» из-за их очевидного антидуховного характера. Когда человек из установленных предпочтений заполняет свой дом крайне убогими продуктами европейского изготовления, и в то же время избегает всех объектов традиционного ремесла — таким образом намеренно способствуя вымиранию одного из наиболее ценных элементов общества, или когда слышно, как этот человек во всех подходящих случаях использует модные термины современной социологии, психологии и им подобных, как если бы они были священным писанием, или, если этот человек учёный, когда он характеризует священные документы индуизма как «философию», таким образом соотнося их с чисто формально-логическими конструкциями, которые на Западе называются этим именем, окружающим становится трудно принимать его кастовый статус или его воздержание от контакта с тем или этим за чистую монету. Бессознательно его щепетильность по поддержанию такого статуса обречена вызывать впечатление чистой условности и даже лицемерия. Такой аргумент, конечно, не является действительным в строгом смысле, так как он содержит определённое смешение вещей различного порядка. Однако он содержит и некую грубую и доходчивую логику, которую нельзя игнорировать в такие времена потрясений, как сегодняшние, когда только принятие твёрдой интеллектуальной точки зрения может сохранить человека от захлёстывания волнами профанации, накатывающимися со всех сторон.

Более того, по отношению к приведённому выше примеру нужно добавить, что здесь есть по меньшей мере одна область, в которой любой человек способен, в пределах своего собственного дома и семейной жизни, вызвав что-то вроде реставрации традиции, сознательно обратить процесс отчуждения, по крайней мере в значительной степени. Подобная инициатива, применённая без ожидания действий других, обладает реальной духовной ценностью для данной личности, а также может оказать большое влияние на взгляды других, ибо не только дурной пример заразителен. Это один аспект кризиса, который не стоит упускать из виду тем, кто стремится упрочить традиционную верность, порождаемую среди прочих вещей и кастой.

* * *

Вместе со всеми другими священными учреждениями кастовая система основана на самой природе вещей или, говоря точнее, на одном аспекте этой природы, и, таким образом, на реальности, которая в определённых обстоятельствах не может не проявляться. Это утверждение равным образом действительно по отношению к противоположному аспекту — равенству людей перед Богом. Говоря вкратце, чтобы оправдать систему каст, достаточно поставить следующий вопрос: существует ли разные качества и разная наследственность? Если да, то система каст как возможна, так и законна. В случае отсутствия каст, там, где это традиционно, имеется единственный вопрос: равны ли люди, не только с точки зрения своей животной сущности, которая не имеет отношения к данному вопросу, но с точки зрения конечного итога? Так как у каждого есть бессмертная душа, это определённо так; следовательно, в данном традиционном обществе это соображение может превосходить соображение о разнице качеств. Бессмертие души — это постулат религиозного «эгалитаризма», как полубожественный характер интеллекта — и отсюда интеллектуальной элиты — это постулат кастовой системы.

Хотя нельзя представить большей разницы, нежели та, которая существует между иерархической системой индуизма и нивелирующими взглядами ислама, тем не менее здесь присутствует только разница в акцентировании, ибо истина одна: действительно, если индуизм рассматривает в первую очередь те фундаментальные тенденции в человеческой природе, которые делят людей на множество иерархических категорий, тем не менее он осознаёт равенство в сверхкасте странствующих монахов, саньясинов, в которой социальное происхождение более не играет никакой роли. Подобен этому случай христианского священства: крестьянин не мог стать принцем, но он мог стать Папой Римским и короновать императора. Наоборот, некоторые формы иерархии появляются даже в наиболее «эгалитарных» религиях: в исламе, где каждый человек сам себе священник, шерифы — потомки Пророка — составляют религиозную знать, и, таким образом, стоят над остальным обществом, хотя и не выполняют в нём никаких исключительных функций. В христианском мире известный горожанин мог быть возведён в дворянское достоинство, тогда как в индуизме такая вещь совершенно исключена, потому что здесь сущностная цель высших каст — это поддержание изначального совершенства; именно нисходящий смысл, приданный происхождению каст, объясняет, почему касту можно потерять, но не приобрести26. В самом деле, эта перспектива «наследственной поддержки» является сущностным ключом к кастовой системе: это также объясняет исключительность допуска в индуистские храмы — они не являются трибунами для проповедников — и в более общем смысле то господствующее положение, которое играют правила чистоты. «Идея фикс» индуизма — это не обращение «неверующих», а, напротив, поддержание изначальной чистоты, обладающей в такой же степени интеллектуальным характером, как и моральным и ритуальным.

Каковы же фундаментальные тенденции человеческой природы, с которой более или менее непосредственно связаны касты? Их можно определить как разные пути рассмотрения реальности, данной в опыте: в других словах, фундаментальная тенденция в человеке связана с его чувством или осознанием того, что является «реальным». Для брахмана — чисто интеллектуального, созерцательного и священнического типа — реально незыблемое, трансцентентное; в глубине души он не «верит» ни в «жизнь», ни в «землю»; что-то в нём остаётся чуждым изменению и материи; говоря вообще, такова его внутренняя предрасположенность — что можно назвать его «воображаемой жизнью», — каковы бы ни были его личные слабости, которые это скрывают. Кшатрий — «рыцарский» тип — обладает острым интеллектом, но он обращён скорее к действию и анализу, чем к созерцанию и синтезу; его сила лежит в первую очередь в его характере; он компенсирует агрессивность своей энергии своим великодушием, а свою страстную натуру — своим благородством, самоконтролем и величием души. Для этого человеческого типа реально именно действие, ибо именно при помощи действия вещи устанавливаются, изменяются и упорядочиваются; без действия нет ни добродетели, ни чести, ни славы. Иными словами, кшатрий верит в эффективность действия, а не в предопределённость данной ситуации: он презирает рабство фактов и думает только об определении их порядка, прояснении хаоса, рубке гордиевых узлов. Таким образом, как для брахмана всё является преходящим и нереальным, за исключением Вечного и всего, с Ним связанного — истины, знания, созерцания, ритуала, Пути, — так для кшатрия является неопределённым и неважным всё, кроме констант его дхармы — действия, чести, добродетели, славы, благородства, — от которых для него зависят все остальные ценности. Эта перспектива может быть перенесена на религиозный план без какого-либо существенного изменения её психологического свойства.

Для вайшьи — торговца, крестьянина, ремесленника, человека, чья деятельность непосредственно связана с материальными ценностями не только de facto и случайно, но в силу его внутренней природы, — реальны богатства, безопасность, процветание и благосостояние; в его инстинктивной жизни другие ценности вторичны, и в глубине дущи он «не верит» в них. Его воображение расширяется в плане экономической стабильности, материального совершенства работы и приносимой отдачи, и когда это переносится на религиозный план, данная перспектива становится исключительно перспективой накопления заслуг ради посмертной безопасности. Внешне эта ментальность аналогична ментальности брахмана по причине её статичного и мирного характера, но она далека от ментальности как брахмана, так и кшатрия из-за определённой мелочности интеллекта и воли27; вайшья умён и об-лацает здравым смыслом, но ему недостаёт специфических интеллектуальных качеств, а также рыцарских добродетелей, идеализма в высшем смысле этого слова. Здесь нужно повторить, что мы говорим не о классах, а о кастах, или, говоря более точно, о «естественных кастах», так как сами институты как таковые, хотя они и могут воспроизводить природу, никогда не являются совершенно свободными от недостатков и превратностей всего проявленного. К определённой касте не принадлежат потому, что занимаются определённой профессией и рождены у определённых родителей, но, во всяком случае, при нормальных условиях, человек занимается определённой профессией, потому что принадлежит к определённой касте, и последняя во многом — хотя и не совсем — гарантирована наследственностью; по крайней мере, эта гарантия существенна для того, чтобы сделать индусскую систему возможной. Эта система никогда не могла обеспечить невозможность исключений, которые только подтверждают правило; тот факт, что исключения приобрели своё наиболее возможное количество в наши дни перенаселения и «реализации невозможного», ни в коем случае не может лишать силы принцип наследственной иерархии.

«Дваждырождённых» (dvija), а именно три касты, о которых мы сказали, можно определить как дух, наделённый телом, а шудр, представляющих четвёртую касту, — как тело, наделённое человеческим сознанием. Действительно, шудра — это человек, обладающий качествами только для ручного труда более или менее количественного характера, но не для работы, требующей большей инициативы и более сложного отношения. Для этого человеческого типа, который тем не менее сильнее отделён от предыдущих типов, чем вайшья от благородных каст, реальны телесные вещи: это еда и питьё, в этом случае составляющие абсолютное счастье, равно как и их психологическое сопровождение28. В том, что касается внутренней природы шудры, всё, что лежит за пределами телесного удовлетворения, имеет привкус роскоши, если не сказать иллюзии, или в любом случае кажется чем-то «побочным» по отношению ко всему, что его воображение принимает за реальность, а именно удовлетворению непосредственных физических нужд.

Можно было бы возразить, что рыцарский тип также испытывает наслаждение, но дело не в этом; здесь вопрос стоит выше психологической функции наслаждения, роли, которую оно играет в сборке совместимых элементов. Кшатрий легко превращается в поэта или эстета, он обращает мало внимания на материю как таковую. Центральное и в то же время элементарное место, занимаемое наслаждением в перспективе внутренней природы шудры, объясняет его зачастую легкомысленный, беспутный и «преходящий» характер, при помощи которого он сходен, по любопытной обратной аналогии, с беззаботностью человека, находящегося по ту сторону системы каст (ativarnasmmi), санньяси, который также живёт в текущем моменте, не думает о завтра и странствует без очевидной цели. Но шудра слишком пассивен, чтобы управлять собой и посему остаётся зависим от чужой воли; его добродетель — это верность, или своего рода сильная правота (massive rightness), без сомнения, невежественная, но также простая и понятная, и поэтому также достойная уважения: про этот факт иногда забывают.

Качества вайшьев часто путают с качествами брахманов и наоборот по той простой причине, что обе эти касты мирные; в то же время шудр склонны путать с кшатриями из-за насильственных аспектов, свойственных им обоим. Эти ошибки тем более вредны, что мы живём в цивилизации, которая имеет характер наполовину вайшьи, наполовину шудры; её ценности легко позволяют подобную путаницу. В таком мире невозможно достичь понимания брахмана, не поняв первоначально ценностей кшатрия. Если мы хотим избежать поспешных, но неверных суждений и неоправданных упрощений, необходимо чётко и на всех уровнях проводить деление между высшим и низшим, сознательным и бессознательным, духовным и материальным, качественным и количественным.

Нам осталось рассмотреть случай человека «без касты». Здесь вновь мы имеем в виду естественный тип, базовую человеческую тенденцию, а не только категории практической индийской системы. Мы видим, что типичного шудру можно противопоставить всем трём кастам в целом по причине отсутствия у него реального интереса ко всему, что превышает его телесную жизнь, и в результате отсутствия конструктивных склонностей. Таким же образом человека без касты, по причине его хаотического характера, можно противопоставить всем людям цельного характера. О нём можно сказать, что он демонстрирует тенденцию реализации тех психологических возможностей, которые исключены для других: отсюда его склонность к злоупотреблениям; он находит удовольствие в том, что другие отвергают. Согласно индусам, крайний тип безкастового человека — чандала — это отпрыск отца-шудры и матери-брахмана. Здесь базовая идея состоит в том, что максимум нечистоты, или, другими словами, психологического диссонанса из-за врождённой несовместимости, возникает из-за максимального различия между кастами родителей. Ребёнок роди-телей-шудр «чист» из-за своей ментальной целостности, но ребёнок, рождённый из смешения шудры и благородной женщины, «нечист» в той мере, в которой каста женщины превосходит касту её мужа. В христианских странах, как и почти везде, незаконнорожденный ребёнок, «плод греха», на практике считается нечистым. С индийской точки зрения, сконцентрированной на сущностной или органической чистоте, этот изначальный грех является наследственным — также, как и благородное рождение в Европе или первородный грех в христианской перспективе29. Все вещи, связанные с парией, каково бы ни было его этническое и культурное наследие, составляют определённый тип, который в нормальных условиях пребывает на краю общества и осуществляет те возможности, которых никто больше не хочет касаться. Когда он обладает талантами — и можно сказать, что он в таком случае способен «на всё и на ничто», — он часто является подозрительным, неуравновешенным и иногда имеющим обезьяноподобный и прометейский характер; часто он является трубочистом, акробатом, комедиантом или палачом, не говоря уже о преступных занятиях. Одним словом, он демонстрирует тенденцию или заниматься странной или зловредной деятельностью, или просто пренебрегать установленными правилами; в этом он напоминает некоторых святых — конечно же, по своего рода обратной аналогии. Что касается нечистых или презренных занятий, было бы лицемерным оставлять определённым людям занятия, которыми не хочется заниматься, но которые необходимы. Но не нужно забывать, что у общества есть право защищаться от тенденций, могущих быть вредными для него, и нейтрализовать их, используя их посредством людей, которые в какой-то мере воплощают их. Как общность, общество имеет «божественные права», которыми индивид как таковой — и так как он является частью — не обладает; в некоторых случаях верно противоположное. Индивид может воздержаться от осуждения; общество обязано осуждать.

Однако даже неизменные ситуации могут измениться с прошествием времени: безкастовая масса Индии выигрывает из-за космического закона компенсации при помощи того, что стала столь многочисленной и из-за получившейся в результате коллективной однородности; само количество действует в качестве поглощающей субстанции, так как масса как таковая имеет нечто вроде уравнивающей невинности земли. Как, согласно исламскому эзотеризму, пламя ада в итоге станет холодным, а Бог по своей сути всегда, а не случайно, добр, так и внутренняя склонность парии, его нечистота, должна пройти в конце эпохи, и во многих случаях даже совершенно поглотиться, хотя и без уничтожения наследственности, в которой индивид остаётся звеном или частью30. Для этих индивидов факт их исключения из кастовой жизни является аспектом их кармы — последствий «прошлых действий», в точности как болезнь или любая иная беда для члена высшей касты. С другой стороны, это же исключение — немного похожее на состояние вдовства — имеет определённое религиозное значение для самих парий, и это объясняет отказ большинства из них избежать такого состояния, отказавшись от мира индуизма31; как правило, такие люди гордятся принадлежностью к их собственной касте париев, и это касается даже чандал.

Каста — это центр притяжения отдельной души; крайний тип парии не имеет центра и живёт на периферии и в отрицании. Если он стремится к чему-то, это потому что в каком-то смысле это даёт ему тот центр, который у него отсутствует и таким образом иллюзорно освобождает его от его неопределённой природы. Ему принадлежит децентрализованная субъектность, центробежная и беспредельная; он бежит от закона, от нормы, потому что это привело бы его обратно к центру, которого он избегает как раз по своей природе. Тип шудры также «субъективен», но эта субъективность непроницаемая, однородная и связанная с телом, являющимся объективной реальностью. У шудры есть качество, а также и недостаток, быть «твёрдым». Это также можно выразить следующим образом: брахман объективен и сконцентрирован на духе; кшат-рий стремится к духу, но субъективно; вайшья объективен на уровне материи; шудра субъективен на этом же уровне. Следовательно, три первые касты — «дваждырождённые» в индуизме — отличаются от шудр или «духом», или объективностью; только шудра сочетает материю с субъективностью. Как и шудра, вайшья материалист, но его материализм более широк; как и брахман, кшатрий идеалист, но его идеализм более мирской или эгоцентричный.

Низшая каста не только не имеет ментальности высшей, но не может даже постичь её; кроме этого, мало что более мучительно, чем психологические интерпретации, приписывающие высшему человеку намерения, которые он никогда не мог бы иметь. Подобные мнения просто отражают ограниченность их авторов, как можно увидеть ad nauseam в исторической критике или религиоведении: люди с разорванными и тёмными душами претендуют на то, что могут учить нас «психологии» величия и священного.

* * *

В начале было сказано, что кастовая система основана на природе вещей, то есть на определённых природных качествах человека, традиционным приложением которых она является32. Сейчас, как всегда происходит в таких случаях, традиционная система создаёт — или помогает создавать — сами те факторы, приложением которых она является. Индийская система исходит из духовных или интеллектуальных различий, и вместе с тем создаёт типы, которые тем более чётко разделены; является ли это преимуществом или недостатком, или же и тем и другим сразу, это факт, и факт неизбежный. Таким же образом, там, где существует традиционное отсутствие каст, последняя перспектива не только происходит от реального отсутствия разделения между людьми, но также и актуализирует её, то есть в определённом смысле устраняет те факторы, которые в противоположной перспективе дают начало кастовой системе. В исламе, где нет жреческой касты ни в наследственном, ни в профессиональном смысле, каждый человек имеет в себе что-то от священника, и никто не является полностью мирянином или даже «обычным человеком». Приводя другой пример, можно сказать, что если каждый мусульманин в чём-то священник, то каждый американский индеец — в чём-то пророк, по крайней мере в определённых условиях и по причине структуры индейской традиции, которая распространяет пророческие качества на весь коллектив, хотя и не упраздняя пророческую функцию совершенно. Если упрекать индуизм за «создание» парий, то и Запад можно точно также было бы обвинить в «создании» греха, так как здесь, как и везде, само понятие делает свой вклад в осуществление этой вещи в силу сопутствия, которое неизбежно в случае любой формальной кристаллизации.

Если людям Запада трудно понять кастовую систему, то это главным образом потому, что они недооценивают закон наследственности по той простой причине, что он стал более или менее недействующим в такой хаотичной среде, как современный Запад, где почти каждый стремиться взобраться по социальной лестнице — если действительно можно сказать, что такая лестница существует — и едва ли кто-нибудь следует призванию своего отца. Столетия-другого таких условий достаточно, чтобы сделать наследственность весьма ненадёжной и нестабильной, тем более, что в прошлом наследственность не принималась в расчёт никакими системами так, как индийской системой каст; но даже там, где занятия всё же передавались от отца к сыну, машины практически упразднили наследственность. К этому нужно добавить, с одной стороны, практическое уничтожение знати, и, с другой стороны, создание новых «элит». Самые несопоставимые и тёмные элементы таким образом превратились в «интеллектуалов» с тем результатом, что, как сказал бы Генон, вряд ли вообще кто-нибудь находится на своём месте. Также нет ничего удивительного в том, что метафизическое знание ныне предстаёт в перспективе вайшьев и шудр — и это изменение не может скрыть никакая современная болтовня о культуре.

Вопрос деления на касты ведёт к подчинённому вопросу: как можно определить положение или качество современного промышленного рабочего? В первую очередь ответ состоит в том, что мир рабочих — это совершенно искусственное создание из-за машин и распространения научной информации, связанной с их использованием. Другими словами, машины не могут не создавать искусственный человеческий тип под названием «пролетарий», или, скорее, они создают пролетариат, потому что это вопрос количественного коллектива, а не естественной касты — касты, основанной на частной природе индивида. Если бы можно было избавиться от машин и восстановить древние ремёсла со всех их аспектами искусства и достоинства, «рабочий вопрос» прекратил бы своё существование; это верно даже в том, что касается чисто служебных функций или более или менее количественных занятий по той простой причине, что машины сами по себе имеют нечеловеческий и антидуховный характер. Машины убивают не только душу рабочего, но и душу как таковую, а также и душу эксплуататора — сосуществование эксплуататора и рабочего неотделимо от механизации: ремёсла по своей человеческой и духовной сущности препятствуют этой вопиющей альтернативе. Механизация мира, в конце концов, означает триумф тяжёлого и ненадёжного железа; это победа металла над деревом, материи над человеком, хитрости над интеллектом33; также выражения, как «масса», «блок» и «удар, шок», так часто повторяющиеся в словаре индустриализированного человека, очень значимы в этом мире, более подходящим термитам, нежели людям. Нет ничего удивительного в том, что мир рабочих со своей механикосциентистской и материалистической психологией особенно непроницаем для духовных реальностей, так как он предполагает окружающую реальность как вполне искусственную: он требует машины, и отсюда необходимы металл, шум, скрытые и предательские силы, кошмарное окружение, непостижимые доходы и расходы — одним словом, насекомоподобное существование, продолжающееся посреди уродства и банальности. В таком мире, или, скорее, в таких декорациях духовную реальность начинают считать слишком очевидной иллюзией или презираемым излишеством. Напротив, в любой традиционной обстановке именно проблема рабочих, а также механизации, лишена убедительной силы: чтобы сделать её убедительной, нужно сперва создать соответствующий мир, сами формы которого предполагают отсутствие Бога; Небеса должны стать неправдоподобными, а любой разговор о Боге зву-чать фальшиво34. Когда промышленный рабочий говорит, что у него нет времени на молитвы, он не так уж и неправ, ибо так он просто выражает то, что является нечеловеческим, или, можно сказать, недочеловеческим (sub-human) в его состоянии. Древние ремёсла были весьма понятными и не умаляли человеческое качество, которое по определению включает возможность размышления о Боге. Некоторые, без сомнения, возразят, что индустриализация является фактом, который должен быть признан как таковой, будто бы факт превосходит истину. Люди легко принимают за смелость и реализм их противоположность: если некоторую беду нельзя предотвратить, её называют «благом» и делают добродетель из собственной неспособности избежать её. Заблуждение полагают истиной просто потому, что оно существует, и это хорошо подходит к динамизму и экзистенциализму, присущими ментальности машинной эпохи; всё, что существует, благодаря слепоте людей называется «нашим временем», как если бы этот факт сам по себе составлял категорический императив. Слишком ясно, что невозможность избежать зла не превращает зло в его противоположность; чтобы найти средство защиты, необходимо рассматривать зло независимо от нашей возможности избежать его или нашего желания не видеть его, ибо из противоположности истине не может возникнуть ничего хорошего.

Существует распространённая ошибка, типичная для позитивистской или экзистенциалистской ментальности нашего времени, состоящая в вере в то, что установление факта зависит от знания его причин или средств для его устранения при необходимости, как если бы у человека не было права видеть вещи, которые он не может ни объяснить, ни изменить; это называют «пустой критикой», просто чтобы указать на зло, забывая, что первый шаг к окончательному исцелению — это установить природу болезни. В любом случае, всякая ситуация предлагает возможность если не объективного решения, то по меньшей мере субъективной оценки, освобождения при помощи духа; кто бы не исследовал реальную природу машин, в то же время освобождается от психологической зависимости от них, и это уже большое достижение. Мы говорим это без какого-либо оптимизма и не теряя из виду тот факт, что нынешний мир — это необходимое зло, метафизический корень которого в конечном итоге нужно искать в бесконечности Божественной Возможности.

Нужно учитывать ещё одно распространённое возражение: некоторые скажут, что машины были всегда, и в XIX столетии просто были внедрены более совершенные машины, но этот аргумент содержит базовую ошибку. Она происходит из отсутствия какого-либо чувства «измерения», или, говоря другими словами, из неспособности видеть разницу между качественными и сущностными различиями и количественными или случайными. Например, старые ткацкие станки, даже в большой степени усовершенствованные, — это своего рода откровение и символ, который по своей постижимости позволяет душе дышать, в то время как механизированный станок душит человека, обслуживающего его; становление искусства ткачества сопровождает духовную жизнь — как часто видно из его эстетического качества, — в то время как современная машина, наоборот, предполагает ментальный климат и исследовательский труд, несовместимый с праведностью, не говоря уже о сходстве с каким-то гигантским членистоногим или с волшебным ящиком, — это тоже может считаться критерием своего рода. Святой, в самом деле, может сконструировать или усовершенствовать ветряную или водяную мельницу, но никакой святой не изобрёл бы машину, именно потому, что технический прогресс этого рода подразумевает ментальность, чуждую духовности, и этот критерий виден с жестокой ясностью, как уже было сказано, в самих формах механических конструкций35.

Нужно подчеркнуть, что в царстве форм, как и в царстве духа, ложно всё, что не совместимо или с девственной природой, или с храмом; всё законное связано с природой с одной стороны, и со священным — с другой. Одна поразительная черта машин состоит в том, что они ненасытно питаются материалами, часто теллурического или мрачного характера, вместо того, чтобы приводиться в движение только человеком или какой-то природной силой, как ветер или вода; чтобы поддерживать их, человек вынужден обращаться к массовому ограблению земли, и это не самый меньший аспект их функции нарушения равновесия. Нужно быть действительно слепым, чтобы не видеть, что ни скорость, и перепроизводство не приносят пользы, не говоря уже о сведении людей к пролетариату и обезображивании мира36. Но основным аргументом остаётся первый из упомянутых: такая технология могла родиться только в мире без Бога, мире, в котором хитроумие заняло место интеллекта и созерцания.

* * *

После этого отступления давайте вернёмся к нашей фундаментальной теме: для жителя Запада легко понять, как равенство людей перед Богом исходит из самой природы вещей, и тем более из-за того, что монотеистические религии — а также и буддизм — по самой своей структуре нейтрализуют неудобства, которые могут возникать из неравенства людей; тот факт, что они признают его на мирском уровне, а также создают небесные иерархии, ни в коем случае не принижает их фундаментальную перспективу. Кто-то может спросить себя, почему же, при условии, что такое уравнивание возможно в духовном плане, индуизм не мог использовать ту же точку зрения и отказаться от идеи каст. Индуизм как таковой, другими словами, как цельность, не имеет ни права, ни возможности это сделать, так как само собой разумеется, что, если священный институт существует, так это потому, что это метафизически возможно и, следовательно, необходимо; и это подразумевает то, что он предлагает преимущества, которые не могут быть реализованы иным путём37.

Действительно, чистый и непосредственный характер метафизики Веданты был бы непонятен в отрыве от кастовой системы. В Индии самая трансцендентальная интеллектуальность наслаждается совершенной свободой, в то время как в других традициях эта же самая интеллектуальность должна приспосабливаться к эзотерике, более или менее предсказательной или даже неискренней в своих формулировках, и часто также к определённым сентименталистским ограничениям: такова цена упрощения социального порядка. В семитских религиях эзотерика тесно связана с экзотерикой и наоборот; отсутствие каст приводит к определённому ментальному однообразию, которое с чисто метафизической точки зрения не более выгодно, чем кастовая система, говоря о непредсказуемости человеческой природы. Экзотерика в большой степени склонна злоупотреблять эзотерикой, что ведёт к колебанию между этими двумя планами, на что такой человек, как Омар Хайям, ортодоксальный суфий, отвечал парадоксами и иронией38. Где существует чётко определённая экзотерика, эзотерика редко может избежать «ходьбы на экзотерических ходулях», хотя в реальности она представляет собой сущность истины, которая превосходит и сознательно уничтожает формы, как демонстрирует случай Аль-Халладжа, возлюбившего Бога, которого индусы, конечно же, не осудили. Нельзя забывать, что коллектив представляет собой принцип, увеличивающий плотность и сложность, он всегда готов придать абсолютный характер фактам, и это тенденция, которую религиозный догматизм допускает с самого начала. Если эзотерика может вселить в массы что-то из своих тайн и святости, массы в ответ придают им — в той же пропорции, в какой эзотерика даётся массам — свои собственные тенденции как к тесноте, так и к рассеиванию; отсюда рождается доктринальное упрощение и нужда во внешней деятельности, которые являются антиподами интеллектуальности и созерцания. Например, в исламе нужно выделять четыре уровня: экзотерика как таковая, shari’ah, включающая идеи и средства, присущие её природе; эзотерика, haqiqah или tasawwuf, живущая под покрытием экзотерики и обобщающая все экзотерические элементы, которые она смогла и даже должна ассимилировать. Различие между этими двумя уровнями не является абсолютным; но такая ассимиляция всегда остаётся личным и таинственным делом, и ни в коей мере не влияет на священный закон. Затем есть обратная ситуация, когда экзотерическая перспектива проникает в эзотерику при помощи частичной популяризации, что исторически неизбежно; это перспектива деятельности и заслуги, страха и усердия в сочетании с эзотерическими идеями39. Наконец, есть «эзотерика внутри эзотерики», если такое выражение возможно, что является ничем иным, чем освобождённым гнозисом — освобождённым не от всех форм, а от всего внутреннего формализма и всякого мифологического абсолютизма.

Что касается положительных аспектов мусульманского уравнивания, то ислам не только нейтрализовал кастовые различия, он также сделал это и с расовыми различиями. Возможно, никакая цивилизация не смешивала расы так интенсивно, как исламская: в общем, мулат в исламе является совершенно «чистым» и уважаемым элементом, а не парией, каковым он является на практике среди христианских народов. Можно сказать, что для мусульманина тюрбан или феска являются тем, чем белая кожа является для европейца. Для ислама решения природы являются случайными, и, следовательно, они не имеют отношения ни к какой кастовой системе; человечество изначально существовало без каст и без рас; именно это состояние ислам хочет восстановить в соответствии с условиями нашего тысячелетия40. В христианстве и буддизме ситуация схожа: любой человек в здравом уме может стать священником или монахом; священничество соответствует профессиональной касте, а не наследственной, как знать; но отсутствие наследственного характера во многих случаях компенсируется целибатом. Мы уже указывали на то, что индуизм допускает, что в принципе небрамин мог бы стать брамином в силу своих индивидуальных качеств и призвания, ибо риск негативных атавизмов в таком случае был бы устранён. Нечто в этом роде существует в состоянии ativarnasrami, который находится вне каст, но только при условии ухода от общества. Тот факт, что существуют некоторые ордена санньяси, допускающие только браминов, ни в коем случае не препятствует никому стать саннь-яси за пределами этих орденов. Также нужно заметить, что три аватары Вишну, а именно Рама, Кришна и Будда, были кшатриями, а не брахманами, хотя очевидно, что они должны были обладать природой брахманов в высшей степени. Здесь можно видеть проявление как универсальности, так и компенсации, ибо Бог в его прямых и сияющих проявлениях определённо не подвержен каким-то ограничениям: его бесконечность запрещает это.

Здесь важно заметить, чтобы предвосхитить неверное понимание, что отсутствие собственно каст в исламе и даже в наиболее далёких от индийской традиций не имеет ничего общего с гуманистическим отношением в нынешнем смысле по той простой причине, что точка зрения традиции — это точка зрения глобального интереса человека, а не просто того, что приятно; ей не нужно псевдомилосердие, спасающее тела, но губящее души41. Традиция сосредоточена на том, что даёт смысл жизни, а не на немедленном благополучии, являющимся частичным и эфемерным и понимаемым как цель сама по себе; она не отрицает относительную и условную законность такого благополучия, но подчиняет все ценности итоговой цели человека. К сожалению, духовное благополучие для большинства людей несовместимо с земным благополучием; человеческой природе нужны как испытания, как и утешения. Отдельный индивид, богатый или бедный, может быть трезвым и объективным по собственной воле, но коллектив — не индивид и не обладает единой волей; у него всегда есть что-то от природы лавины, которую удерживает препятствие; он поддерживает равновесие только при помощи ограничений.

Те наследственные добродетели, что поражают нас в некой отдельной этнической группе, на самом деле сохраняются только из-за постоянной борьбы, каков бы ни был уровень, на котором она ведётся. В конце концов, сама борьба составляет часть счастья, при условии, что она остаётся близкой к природе, по сути материнской, и не становится абстрактной и предательской. С другой стороны, нельзя забывать, что благополучие по определению есть что-то относительное; как только признаётся исключительно материальная точка зрения, нормальное равновесие между телом и духом исчезает, и высвобождаются аппетиты, несущие отсутствие предела. Именно этот аспект человеческой природы гуманисты в обычном смысле этого слова отрицают либо старательно игнорируют. Они полагают, что человек добр по своей природе, добр без Бога, и произвольно возлагают его недостатки на неблагоприятные материальные условия, как если бы опыт не показывал, что не только человеческая злоба вовсе не нуждается во внешних факторах, но что она часто развивается при благополучном состоянии, укрытом от всех элементарных забот; этому отклонения буржуазной культуры дают примеры ad nauseam. Для религий экономической нормой отчётливо является состояние бедности; более того, здесь основатели всегда подавали пример — но это случай бедности, остающейся близко к природе, а не состояния «гол как сокол» (denudation), вызывающегося непонятным и отвратительным рабством искусственного и безрелигиозного мира. Что касается богатств, то они терпимы, потому что являются естественным правом и не исключают ни объективности, ни умеренности — никто не принуждаем быть святым, — но их никогда не считают идеалом, которым они на практике стали в современном мире.

В этом отношении индуизм особенно строг: согласно шаст-рам, роскошь в подлинном смысле, роскошь, предусматривающая только физическое благосостояние и добавляющая к нему новые потребности — это воровство у природы. Её противоположность — простота, очевидно, означает не нехватку необходимого, а отказ от всего излишнего с точки зрения физических нужд, но не отвергание собственности как таковой. Хотя это верно, это состояние простоты повышено в самой Индии, как и везде, и было таковым много столетий. В любом случае люди сегодня слишком поспешно подводят под общий знаменатель нужды или бедствий как древнюю простоту жизни, так и просто недостаток пищи, и продолжающаяся путаница этих двух вещей вовсе не беспристрастна; ярлык «слаборазвитая страна» с этой точки зрения крайне значим в своей вопиющем обмане. Целью изобретённого стандарта жизни машинной научной эпохи стало распространение его на все народы42, прежде всего на те, которые считаются «отсталыми», индийцы ли это или готтентоты. Для этих верующих в прогресс счастье означает массу кричащих и громоздких усложнений, рассчитанных на то, чтобы подавить многие элементы красоты, а также и благополучия. Когда хотят избавиться от «фанатизма» и «ужасов», забывают, что жестокости существуют и на духовном плане, и так называемая гуманистическая цивилизация современности ими как раз насыщена.

Чтобы быть в состоянии судить о качестве счастья в некотором прошлом состоянии мира, нужно было бы поставить себя на место людей, живших в нём, и принять их способ оценки вещей, а также их художественные и чувственные привычки; многие вещи, к которым мы привыкли, показались бы им невыносимыми ограничениями, которым бы они предпочли более знакомые им опасности. Как раз уродство и атмосфера банальности сегодняшнего мира показались бы им самым страшным из кошмаров. История как таковая не может полностью передать душу отдалённой эпохи: она главным образом регистрирует несчастья, оставляя за бортом все статичные факторы счастья; говорят, что у счастья нет истории, и это верно. Войны и эпидемии не в большей мере, чем определённые обычаи, отражают счастливые аспекты жизни наших предков, но это отчётливо делают их письменные и художественные работы. Даже если предположить, что история не способна ничего рассказать нам о счастье Средних веков, соборы и прочие художественные проявления средневекового мира дают неоспоримое свидетельство счастью в том смысле, что (по меньшей мере) они не создают впечатления человечества более несчастного, чем сегодня. Как и люди Востока в прошлом, предки современных европейцев, без сомнения, предпочли бы быть несчастными по-своему, чем счастливыми по-нашему, если бы у них был этот выбор. С некоторой точки зрения всё человеческое одновременно является злым: даже сама традиция в определённых аспектах является «злом», так как она вынуждена иметь дело со злом в самом человеке, и в свою очередь, это зло завоёвывает её; но это меньшее зло, и, говоря по-человечески, было бы гораздо более верным называть его «добром». «Только Бог добр» — это истина, и у всякой земной вещи две стороны.

Без сомнения, кто-то может сказать, что гуманизм по определению вовсе не материалистический; он стремится к улучшению человеческой природы при помощи образования и законов. Но желать улучшить человеческую природу, не прибегая к божественному — это противоречие, так как вторая является сущностью первой; совершить эту попытку — значит в конечном итоге вызвать гораздо бульшие беды, чем те, которых пытаются избежать. Философский гуманизм недооценивает бессмертную душу просто потому, что переоценивает животную природу человека; он вынуждает людей даже очернять святых, чтобы было легче обелить преступников; первое, видимо, невозможно без второго. Их этого возникает угнетение людей с созерцательными наклонностями начиная с самых нежных лет: во имя равенства призвания затуманиваются, а гении истощаются (worn down) при помощи школы в частности и официальной ориентации на земное в общем; любой духовный элемент изгоняется из профессиональной и общественной жизни43, что равнозначно удалению из жизни большой части её содержания и обречению религии на медленную смерть. Современная уравниловка — которая может называться «демократией» — означает противоположность теократического равенства монотеистических религий, ибо она основана не на богоподобии человека, а на его животной сущности и мятеже. Кроме того, тезис о бесконечном прогрессе натыкается на следующее противоречие: если человек смог просуществовать тысячи лет при господстве заблуждений и глупости — всегда при условии, что традиции являются таковыми, в каковом случае заблуждения и глупости являются почти безграничными, — необъятность этого обмана была бы несовместима с разумом, который приписывается человеку и который должен ему приписываться. Другими словами, если человек достаточно разумен, чтобы прийти к «прогрессу» — который воплощает наш период — при условии, что такой прогресс есть в действительности, — то человек должен быть априори достаточно разумным, чтобы оставаться в течение тысяч лет жертвой заблуждений, настолько смехотворных, как те, что современный прогрессивизм ему приписывает;

и если он, наоборот, так глуп, что так долго в них верил, то он должен быть слишком глуп, чтобы уйти от них. Опять же, если сегодняшний человек наконец-то пришёл к истине, он должен быть соответственно выше людей прошлых времён, и несоответствие между ними было бы почти что абсолютным. Самое малое, что здесь можно сказать, — это то, что люди древности или средневековья были ни глупее, ни менее добродетельны, чем современный человек. Идеологии прогресса принадлежат нелепости, которые примечательны из-за отсутствия как воображения, так и общего смысла меры; это, более того, по сути своей иллюзия вайшья, нежели иллюзия «культуры», которая является ничем иным, нежели интеллектуальностью, лишённой интеллекта.

* * *

Возвращаясь к вопросу каст: отсутствие каст во внешнем смысле — ибо, по крайней мере в некотором отношении, естественные касты могут быть уничтожены только в состоянии святости — требует условий, нейтрализующих возможные недостатки такого отсутствия социальной дифференциации; в особенности это требует кодекса поведения для охраны духовной свободы каждого человека. Под этим понимается не свобода заблуждений, которая, очевидно, не имеет духовного характера, но свобода жизни в Боге. Такой кодекс поведения является прямым отрицанием эгалитаристской уравниловки, ибо он касается того, что является наивысшим в нас: людям предписывается достоинство, и они должны относиться друг к другу как к потенциальным святым; склоняться перед ближним своим — значит видеть Бога везде и открываться Богу. Противоположный подход — это «товарищество», отрицающее всякую тайну в своём ближнем, и даже право на неё; это означает сведение себя и ближнего к уровню животного, сведение его к удушающей и недочело-веческой плоскости. Отсутствие социальных различий может существовать только на религиозной основе: оно может функционировать только свыше, в первую очередь соединяя человека с Богом и затем признавая присутствие Бога в человеке. В такой цивилизации, как исламская, строго говоря, нет социальных страт; правила поведения составляют часть религии и достаточно быть благочестивым, чтобы знать их; поэтому бед-няк свободно чувствует себя посреди богачей, так как религия «на его стороне» — бедность, рассматриваемая как состояние, является совершенством; также и богатый человек не шокирован отсутствием культуры или образования у бедняков, ибо нет культуры в отрыве от традиции, и её точка зрения, более того, никогда не является количественной. Другими словами, бедняк может быть аристократом в лохмотьях, в то время как на Западе это предотвращает «цивилизация». Это верно, что можно встретить крестьян-аристократов даже в сегодняшней Европе, особенно в средиземноморских странах; но они создают впечатление остатков иной эпохи: современная уравниловка повсюду уничтожает красоты религиозного равенства, ибо, если одно является карикатурой на другое, то они несовместимы.

Каста, как мы её понимаем, в своей сути имеет два аспекта: аспект степени и аспект способа познания (mode of intelligence) — различие, проистекающее не из сущности интеллекта, а из случайностей в его проявлении. Интеллект может быть созерцательным или пытливым, интуитивным или дискурсивным, непосредственным или непрямым; он может быть просто изобретательным и конструктивным, или он может быть тождественен элементарному здравому смыслу; в каждом из этих случаев есть степени, так что можно быть «умнее» другого, но всё же уступать ему по способу познания. Другими словами, разум (intelligence) может быть сосредоточен на интеллекте, который трансцендентален и безошибочен по своей сути, или же на рассудке (reason), у которого нет прямого восприятия трансцендентных реальностей, и, следовательно, он не может гарантировать защиту от вторжения в мысли эмоционального элемента. Рассудок может в большей или меньшей степени определяться интеллектом, но он также может быть ограничен вещами практической жизни или даже самыми необходимыми и элементарными аспектами жизни. Как уже было объяснено, кастовая система происходит по своей сути из перспективы интеллекта, интеллектуальности и метафизического знания, отсюда и дух исключительности и чистоты, так характерный для индийской традиции.

Равенство, или, скорее отсутствие дифференциации, реализованное буддизмом, исламом и другими традициями, связано с полюсом существования, а не интеллекта. Существование, бытие вещей, нейтрализует и объединяет, интеллект проводит различие и отделяет. Существование по самой своей природе является «выделением» (ex-sistere, ex-stare)44 из Единого и таким образом является планом разделения, в то время как интеллект, будучи Единым по своей природе, — это луч, возвращающий к Принципу. Как существование, так и интеллект объединяют и разделяют, но они делают это по-разному: интеллект разделяет там, где существование объединяет, и наоборот. Это можно представить по-другому: для буддизма — который не отрицает касты открыто, а, скорее, игнорирует их — все люди суть один, страдающий на пути к Освобождению; для христианства все суть один, в первую очередь из-за первородного греха, и во вторую очередь, в крещении, в поручительстве Рождества; для ислама все едины, потому что созданы из праха и состоят в единой вере; но для индуизма, исходящего из Знания, а не от человека, именно Знание прежде всего едино, в то время как люди различаются по степени их участия в Знании, а также по степени их невежества; можно сказать, что они едины в Знании, но Знание в своей внутренней чистоте недоступно, за исключением элиты, отсюда и исключительность браминов.

Индивидуальное выражение интеллекта — это распознавание, различение (discernment); индивидуальное выражение существования — это воля. Как мы видим, перспектива, дающая жизнь кастам, основана на интеллектуальном аспекте человека; в это перспективе человек — это интеллект и распознавание; наоборот, перспектива отсутствия социальной дифференциации, связанная с полюсом существования, исходит из мысли, что человек — это воля, и различает две тенденции воли — духовную и мирскую, как перспектива интеллекта и касты различает степени интеллекта и невежества. Так можно понять, почему бхакти практически игнорирует касты и может позволить посвящение даже изгоев45: именно потому что бхакти видит в человеке в первую очередь волю и любовь, а не интеллект и разум; следовательно, наряду с кастами, основанными на знании, существует и иная иерархия, основанная на воле, так что человеческие категории пересекаются, как нити в пряже; духовная воля, однако, встречается гораздо чаще там, где есть и знание.

Говоря психологически, естественная каста — это космос; люди живут в разных космосах в соответствии с реальностью, на которой они сосредоточены, и низшей невозможно по-настоящему понять высшую, ибо по-настоящему понимающий «есть» то, что он понимает. С другой стороны, можно сказать, что все эти человеческие категории снова обнаруживаются в некотором роде, пусть даже косвенно или чисто символически, не только внутри вышеупомянутых категорий, но и внутри каждого человека. Более того, есть определённая аналогия между кастами и возрастом в том смысле, что низшие типы снова обнаруживаются в определённых аспектах детства, в то время как страстный и активный тип представлен взрослыми, а созерцательный и невозмутимый тип — старыми людьми; верно, что в случае грубого человека процесс часто обратен, ибо он сохраняет, вырастая из иллюзий юности, только свой материализм и считает иллюзиями то благородство, что молодость когда-то одолжила ему. Но мы не должны забывать, что у каждого из этих фундаментальных типов есть свои добродетели, так что у всех людей, не являющихся брахманами, есть и положительное значение: у кшатрия есть благородство и энергия, у вайшья — честность и практичность, у шудры — верность и усердие; созерцательность и беспристрастность брахмана содержит все эти качества в выдающейся степени.

Кастовый принцип отражён не только в возрасте человека, но также различным образом и у полов: женщина противостоит мужчине, как рыцарский тип противостоит священническому, или, опять же, в другой связи, как «практический тип» противостоит «идеалисту», можно сказать. Но, как индивид не связан кастой в абсолютной степени, он также не может быть в абсолютной степени связан полом: метафизическое, космологическое, психологическое и физиологическое подчинение женщины достаточно очевидно, но тем не менее женщина равна мужчине с точкие зрения человеческого состояния, а также и бессмертия. Они равны в том, что касается святости, но не в отношении духовных функций: ни один мужчина не может быть более свят, чем Пресвятая Дева, но тем не менее любой священник может служить мессу и проповедовать публично, чего она не смогла бы сделать46. С другой стороны, женщина, как и мужчина, принимает аспект Божественности: её благородство, сопровождаемое красотой и добродетелью, для мужчины подобно откровению его собственной бесконечной сущности, а также того, чем он «желал бы быть», потому что это то, что он «есть».

В итоге мы хотели бы затронуть определённую связь между воплощением каст и оседлыми условиями существования: нельзя отрицать тот факт, что низшие типы реже встречаются среди во-инов-кочевников, чем среди оседлых народов; активный и героический тип кочевой жизни приводит к нивелированию качественных различий в обобщённом благородном сословии; материалистический и рабский тип удерживается в скрытом состоянии, и в качестве компенсации жреческий тип сильно не отличается от рыцарского. В соответствии с концепциями этих народов человеческое качество — благородство — поддерживается жизнью воина: нет добродетели без мужественной и, следовательно, рискованной деятельности; человек опускается, когда он прекращает смотреть в лицо смерти и страданию; именно бесстрастие делает его человеком; именно события или, если угодно, приключения составляют жизнь. Эта перспектива объясняет привязанность этих народов — бедуинов, туарегов, американских индейцев и древних монголов — к условиям кочевнической или полу-кочевнической жизни их предков и то презрение, которое они чувствуют к оседлым людям и особенно к горожанам; самые большие несчастья, обрушивающиеся на человечество, вышли из больших городских агломераций, а не из девственной природы47.

В космосе все вещи демонстрируют в одно и то же время аспект простоты и аспект сложности, и во всех областях присутствуют перспективы, связанные с одним или другим аспектом. Как синтез, так и анализ в природе вещей, и это верно и для человеческих обществ, как и для других порядков. Поэтому невозможно, чтобы каст не было нигде, или же они были везде. Строго говоря, в индуизме нет догм в том смысле, что в нём любое понятие можно отрицать при условии, что аргумент по сути своей верен; но это отсутствие «неустранимыхдогм» в строгом смысле в то же время предотвращает социальную консолидацию. Что делает такую консолидацию возможной, особенно в монотеисти-ческихрелигиях, так это именно догма, служащая трансцендентальным Знанием, доступным всем. Если большинству людей Знание как таковое недоступно, тем не менее оно навязывается всем в форме веры, так что верующий подобен виртуальному или символическому брахману. Исключительность брахмана по отношению кдругим кастам повторяется, mutatis mutandis, в исключительности верующего по отношении к неверующим или людям других конфессий; в обоих случаях исключает именно Знание, будь это случай с наследственной склонностью к чистому Знанию или факт символического или виртуального знания, то есть религиозная вера. Но как в случае веры, так и в случае института касты исключение — обусловленное и «наступательное» в первом случае и необусловленное и «защитное» во втором — может быть только формальным и не сущностным, ибо каждый святой есть «верующий», какова бы ни была его религия, и «брамин», какова бы ни была его каста. Возможно, стоит прояснить, что краеугольные доктрины индуизма — это отчасти «подвижные догмы»; они теряют своё абсолютное качество на высших уровнях, непоколебимо сохраняя их на том уровне, к которому они относятся, за пределами всех вопросов законных различий в перспективе. Но во всём этом не остаётся места существенным ошибкам, ибо в ином случае традиция потеряла бы саму причину своего существования. Если мы различаем истину и ложь, становится возможной ересь, как бы мы на это ни реагировали; она соответствует на уровне идей материальной ошибке на уровне фактов.

Каста в своём духовном смысле — это закон дхармы, управляющий определённой категорией людей в соответствии с их квалификацией. Именно в этом смысле, и только в этом, «Бхагавад-Гита» говорит: «Лучше выполнять свою собственную дхарму, пусть не столь совершенным образом, чем в совершенстве выполнять дхарму кого-то другого. Лучше даже умереть в своей дхарме, нежели в чужой» (III, 35)48. Таким же образом «Законы Ману» говорят: «Лучше своя дхарма, плохо исполненная, чем хорошо исполненная чужая, так как живущий [исполнением] чужой дхармы становится изгоем» (X, 97).

Юлиус Эвола РЕГРЕССИЯ КАСТ

Так как в мои намерения входило предложить взгляд на историю с высоты птичьего полёта, на предыдущих страницах я представил все элементы, необходимые для формулировки объективного закона, действующего на различных стадиях процесса упадка — то есть, закона регрессии каст49. С доисторических времён происходил постепенный переход власти и типа цивилизации от одной касты к другой (от сакральных вождей к воинской аристократии, к торговцам, и, наконец, к слугам); в традиционных цивилизациях эти касты соответствовали качественной дифференциации главных человеческих возможностей. Перед лицом этого главного движения всё, что касается различных конфликтов между народами, жизни государств или иных исторических событий, играет лишь вторичную и случайную роль.

Рассвет эпохи первой касты мною уже был рассмотрен. На Западе представители божественных царей и вожди, воплощавшие две власти (духовную и земную) в том, что я назвал «божественной мужественностью» (spiritual virility) и «олимпийским превосходством» (Olympian sovereignity), принадлежат к весьма отдалённому и почти что мифическому прошлому. Мы увидели, как в постепенном вырождении Света Севера обнаруживается процесс упадка; в гибеллинском идеале Священной Римской империи я опознал последнее эхо этой высшей традиции.

Как только исчезла вершина, власть спустилась на уровень, лежащий непосредственно ниже — то есть, к касте воинов. На сцену выступили монархи как военные вожди, верховные судьи и, в более поздние времена, абсолютные властители. Другими словами, власть крови заменила собой власть духа. В некоторых случаях всё ещё возможно было найти идею «божественного права», но только в качестве формулы без реального содержания. В древности мы находим подобных правителей, стоящих за учреждениями, лишь формально сохранившими черты древних священных режимов. С разложением средневековой ойкумены (в любом случае, на Западе) переход ко второй фазе стал всеобъемлющим и окончательным. На этой стадии принцип fides, цементирующий государство, потерял свой религиозный характер, сохранив только воинский; он означал верность, преданность, честь. Такова была по своей сути эпоха и период великих европейских монархий.

Затем произошёл второй этап упадка: аристократии начали вырождаться, а монархии — трещать по швам; при помощи революций и конституций они стали бесполезными учреждениями, подчинёнными «воле нации», и иногда их даже свергали различные режимы. Принципом, характеризующим это состояние вещей, стал следующий: «Король царствует, но не правит». Вместе с парламентскими республиками создание капиталистических олигархий открыло путь для перехода власти от второй касты (воинской) к современному эквиваленту третьей касты (торговый класс). Короли угля, нефти и железной промышленности сменили предыдущих королей крови и духа. Древности тоже был знаком этот феномен в единичных формах: в Риме и Греции «аристократия богатства» неоднократно присваивала себе власть иерархической структуры, добиваясь аристократических титулов, подрывая священные законы и традиционные институты, и проникая в войско, жречество или консулы. В более поздние времена произошло восстание коммун и подъём различных средневековых образований торговой власти. Торжественное провозглашение «прав третьего сословия» во Франции представляло собой решающую стадию, за которой последовали разнообразные «буржуазные революции» третьей касты, использовавшей для своих целей либеральные и демократические идеологии. Соответственно, эта эпоха характеризовалась теорией общественного договора. В это время общественными узами была уже не fides воинского типа, основанная на отношениях верности и чести. Вместо этого она приняла утилитарный и экономический характер: она состояла из соглашения, основанного на личном удобстве и материальной выгоде, что мог понять только торговец. Золото стало средством и мощным инструментом; знавшие, как приобрести и приумножить его (капитализм, крупные финансовые операции, промышленные тресты) за кулисами демократии, практически контролировали политическую власть и инструменты, задействованные в искусстве создания общественного мнения. Аристократия уступила место плутократии, воин — банкиру и промышленнику. Экономика восторжествовала на всех фронтах. Денежная торговля и начисление процентов — типы деятельности, ранее ограниченные пределами гетто, завоевали новую цивилизацию. Согласно выражению В. Зомбарта, в земле обетованной протестантского пуританизма вместе уживаются американизм, капитализм и «дистиллированный еврейский дух». Естественно, что ввиду этих сходных предпосылок современные представители секуляризированного иудаизма увидели открытыми перед ними пути к достижению мирового господства. В этом отношении Карл Маркс писал следующее:

Каковы мирские принципы иудаизма? Практическая потребность и поиск личной выгоды. Каков его земной бог? Деньги. Еврей освободился в типичном еврейском стиле не только в том, что он взял под свой контроль власть денег, но и в том, что с его помощью деньги стали мировой властью, и практически еврейским — дух христианских народов. Евреи освободились до такой степени, что христиане сами стали евреями. Бог евреев был секуляризован и стал богом земного шара. Валюта — вот подлинный бог евреев50.

В действительности, можно сказать, что кодификация торговли золотом, как и займы под проценты, на что евреи ранее были обречены, так как у них не было иного средства собственного утверждения, являются самым главным основанием признания ненормального развития всего того, что составляет банковское дело, крупные финансовые операции и чистую экономику, распространяющиеся в современном мире как раковые метастазы. Наше время является фундаментальным временем «эпохи торговцев».

Наконец, кризис буржуазного общества, классовая борьба, пролетарское восстание против капитализма, манифест, провозглашённый на «Третьем Интернационале» в 1919 году, и соответствующая организация групп и масс в кадры, свойственные «социалистической цивилизации труда» — всё это свидетельствует о третьем этапе упадка, в котором власть норовит перейти в руки низшей из традиционных каст — касты вьючных животных и стандартизированных индивидов. Результатом этого перехода власти стало сведение горизонтов и ценностей к плану материи, машине и царству количества. Прелюдией к этому была революция в России. Таким образом, новым идеалом стал «пролетарский» идеал вселенской коммунистической цивилизации51.

Можно сравнить вышеупомянутый феномен пробуждения и выброса стихийных субчеловеческих сил внутри структур современного мира с личностью, которая более не может выдерживать напряжение духа (первая каста), и в итоге даже напряжение воли, одушевляющей тело (воинская каста), и которая таким образом сдаётся субличностным силам системы организма и неожиданно действует, почти что магнетически, под влиянием импульса другой жизни, заменяющей её собственную. Мысли и страсти демоса вскоре выходят из-под человеческого контроля и начинают действовать, будто бы приобретя собственное существование, автономное и грозное. Эти страсти стравливают нации и коллективы друг с другом и выливаются в беспрецедентные конфликты и кризисы. В конце этого процесса, после тотального упадка, нас ожидает международная система под жестокими символами серпа и молота.

Таковы горизонты, с которыми сталкивается современный мир. Как только следуя свободной деятельности человек может быть свободен и реализоваться, таким же образом, сосредотачиваясь на практических и утилитарных целях, экономических достижениях и чем угодно, что было исключительной областью низших каст, человек отрекается, распадается, теряет свой центр и открывается демоническим силам, безвольным бессознательным инструментом которых он обречён стать. Более того, современное общество выглядит как организм, перешедший от человеческого к субчеловеческому типу, в котором всякая деятельность и реакция определяются нуждами диктата чисто физической жизни. Господствующими принципами человека являются принципы материальной части традиционной иерархии: золото и работа. Именно так вещи обстоят сейчас: эти два элемента, почти без исключения, влияют на всякую возможность существования и формируют идеологии и мифы, ясно свидетельствующие о серьёзности современного извращения всех ценностей.

Эта четвертичная регрессия имеет не только социальнополитический масштаб: она превращает в свою противоположность также и всякую область цивилизации. В архитектуре эта регрессия символизируется переходом от храма (первая каста) как доминирующего строения к крепости и замку (каста воинов), к городу-государству, окружённому защитными стенами (эпоха торговцев), к фабрике, и, наконец, к рациональным и унылым строениям, являющихся ульями массового человека. Семья, которая в первоначальные времена имела священную основу, превратилась в авторитарную модель (patria potestas в чисто юридическом смысле), затем в буржуазную и условную, в итоге разлагаясь в ожидании того, когда партия, народ и общество заменят собой её важность и достоинство. Понятие войны претерпело аналогичные фазы вырождения: от доктрины «священной войны» и mors triumphalis произошёл переход к войне, ведущейся во имя права и чести господина (воинская каста); на третьем этапе конфликты вызываются национальными амбициями, зависящими от планов и интересов господствующей экономики и промышленности (каста торговцев); наконец, появляется коммунистическая теория, согласно которой война между государствами — это буржуазный пережиток, ибо единственная справедливая война — это мировая революция рабочего класса, ведущаяся против капитализма и так называемого империалистического мира (каста слуг). В эстетическом измерении произошёл переход от символического, сакрального искусства, тесно связанного с возможностями предсказания будущих событий и магией (первая каста), к господству эпического искусства и стихотворений (каста воинов); за этим последовал переход к романтическому, условному, сентименталистскому, эротическому и психологическому искусству, производимому для потребления буржуазным классом, пока в итоге не появились новые «общественные» или «общественно вовлечённые» (socially involved) взгляды на искусство, отстаивающие искусство для использования и потребления массами. Традиционный мир знал надындивидуальное единство, характеризующее ордена: на Западе первыми были аскетические, монашеские ордена; затем последовали рыцарские ордена (каста воинов), которые в свою очередь сменило единство, в котором клялись в масонских ложах, старательно готовивших кадры революционеров и активистов третьего сословия и пришествие демократии. Наконец, появилась сеть революционеров и активистов коммунистического интернационала (последняя каста), стремящаяся к уничтожению предыдущего социально-политического порядка.

Именно на этическом плане процесс деградации особенно видим. В то время как первая эпоха характеризовалась идеалом «духовной мужественности», инициации и этики, направленной на превосхождение всех человеческих ограничений, и как эпоха воинов характеризовалась идеалом героизма, победы и господства, а также аристократической этикой чести, верности и рыцарства, в эпоху торговцев господствующими идеалами стали идеалы чистой экономики, прибыли, процветания, науки как инструмента технического и промышленного прогресса, двигающего вперёд производство и новые прибыли в «обществе потребления». Наконец, пришествию слуг соответствует возвышение рабского принципа — работы — до статуса религии. Именно ненависть, таимая рабами, с садизмом провозглашает: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2-е послание к фессалоникийцам, 3:10). Рабская глупость, гордящаяся сама собой, создала священный фимиам, превознося человеческий пот: отсюда такие выражения, как «труд облагораживает человека», «религия труда» и «труд как социальный и общественный долг». Мы уже знаем, что древний мир презирал работу только потому, что он знал действие; противоположность действия работе как противоположность между духовным, чистым и свободным полюсом и материальной, нечистой ролью, насыщенной лишь человеческими возможностями, лежало в основе этого понятия. Утрата чувства этой противоположности и животное подчинение одного другому характеризует последние эпохи. И когда в древнем мире всякая работа при помощи внутреннего преобразования из-за её чистоты и смысла как «жертвы», направленного ввысь, могла освобождаться вплоть до того, что становилась символом действия, сегодня, следуя движению в противоположном направлении (что можно наблюдать как раз в эпоху слуг), всякий пережиток действия склонен к вырождению к форме работы. Вырождение древней аристократической и сакральной этики в современную плебейскую и материалистическую мораль выразительно характеризуется таким переходом от плана действия к плану работы. Высшие люди, жившие не в таком уж далёком прошлом, действовали либо направляли действия. Современный человек работает52. Единственное реальное различие сегодня существует между различными вариантами работы: есть работники «умственного труда», а есть те, кто использует свои конечности и машины. В любом случае, понятие «действия» в современном мире вымирает вместе с понятием абсолютной личности. Более того, среди всех признаваемых искусств в древности считались наиболее позорными посвящённые погоне за удовольствиями — minimaeque artes easprobandae, quae ministrae sunt voluptatum53: а это, в конце концов, именно наиболее уважаемый сегодня и в нашу эпоху вид работы. Начиная с учёного, техника и политика, и с рационализированной системы организации производства, «работа», по общему мнению, ведёт к реализации идеала, более подходящего для человекоподобного животного: лёгкая жизнь, всё более приятная и безопасная, с увеличением до максимума благосостояния и физического комфорта. Современный класс художников и «творческих людей» буржуазии — это эквивалент того класса «слуг роскоши» (luxury servants), что обеспечивал удовольствиями и развлечениями римских патрициев и, позднее, средневековых феодальных господ.

Далее, в то время как тематика, свойственная этой деградации, находит своё наиболее типичное выражение на социальном плане и в современной жизни, она проявляется и на идеальном, и на теоретическом плане. Именно в эпоху гуманизма антитрадиционная и плебейская тема проявилась во взглядах Джордано Бруно, который, перевернув традиционные ценности, с неподдельной глупостью и мазохизмом превозносил эпоху человеческих усилий и труда по сравнению с Золотым веком (о котором он не знал ровным счётом ничего). Бруно называл «божественным» животное стремление человеческих потребностей, так как это стремление ответственно за производство «всё более чудесного искусства и изобретений», за всё большее отдаление человечества от Золотого века, который он читал животным и ленивым состоянием, и за приближение человека к Богу54. Во всём этом мы находим предвосхищение идеологий, которые, будучи тесно связаны с эпохой Французской революции, считали труд основным элементом общественного мифа и воскрешали мессианскую тему, говоря о труде и машинах, безостановочно превознося прогресс. Более того, современный человек, сознательно или бессознательно, начал обращаться ко вселенной и проецировать на идеальный план опыт, наработанный в мастерских и фабриках, в соответствии с которым душа является продуктом.

Бергсон, превозносивший elan vital, проводил аналогию, которую мог провести только современный человек — аналогию между технической производственной деятельностью, вдохновлённой чисто практическим принципом, и деятельностью самого разума. Покрыв насмешкой древнюю «косную» идею знания как умозрения, он писал:

Вся попытка современной эпистемологии в её наиболее радикальных формах состоит во вбирании знания в производственную работу, согласно постулатам «Знать — значит делать» и «Можно по-настоящему знать только то, что делаешь»55.

Verum et factum convertuntur56. И так как, согласно ирреа-лизму, типичному для этих течений, а) «быть» означает «знать», б) дух отождествляется с идеей, и в) производительный и имманентный процесс познания отождествляется с процессом реальности, путь четвёртой касты отражается в высших областях и заявляет о себе как об их фундаментальной «истине». Таким же образом в области философских теорий появляется активизм, который, кажется, прекрасно согласуется с миром, созданным пришествием последней касты и её «цивилизации труда».

Говоря в общем, это пришествие отражается в вышеупомянутых современных идеологиях «прогресса» и «эволюции», которые лишили «научную» безответственность какого-либо высшего взгляда на историю, способствовали окончательному отказу от традиционных истин и создали самые правдоподобные алиби для оправдания и прославления современного человека. Миф эволюционизма — это ничто иное, как заявление выскочки. Если в последние времена Запад верит не в благородство происхождения, а в то, что цивилизация происходит из варварства, религия — из суеверия, человек — из животного (Дарвин), мысль — из материи, и всякая духовная форма — из «сублимации» или переноса того, что происходит из инстинкта, либидо и комплексов «коллективного подсознательного» (Фрейд, Юнг), и так далее — мы можем видеть во всём этом не столько результат отклонившихся поисков, а скорее, и прежде всего, алиби или что-то в этом роде, в которое цивилизация, созданная низшими существами и революциями слуг и парий, уничтоживших древнее аристократическое общество, с необходимостью должно было верить и желать, чтобы оно было правдой. Нет ни одного измерения, в котором в той или иной форме эволюционный миф не преуспел бы в проникновении, причём с разрушительными последствиями: результатом стало низвержение всякой ценности, подавление всякого чувства истины, создание и связывание воедино (как в неразрывном магическом круге) мира, населённого секуляризированным и обманутым человечеством. Согласно историцизму, так называемый постгегельянский идеализм стал отождествлять сущность «абсолютного духа» с его становлением и «самосозданием» — этот дух более не понимался как Бытие, что есть, что господствует и владеет собой; человек, сделавший себя сам, почти что стал новой метафизической моделью.

Нелегко отделить процесс регрессии по пути золота (эпоха торговцев) от регрессии по пути работы (эпоха слуг), так как эти пути взаимозависимы. На практике, как сегодня работа в качестве универсальной обязанности более не воспринимается как отвратительная, нелепая и неестественная ценность, таким же образом и получать плату кажется не противным, а, наоборот, весьма естественным. Деньги, которые более не «горят» в руках, создали невидимые узы рабства, которые хуже и развращённее, чем те, что сохранял и оправдывал высокий духовный «рост» господ и завоевателей.

Как всякая форма деятельности стремится стать ещё одной формой работы, так она всегда связана с оплатой. И в то время как, с одной стороны, действие, сведённое к работе, судится в современных обществах по своей эффективности, как человек ценится по своему практическому успеху и выгоде; и в то время как, как кто-то заметил, Кальвин действовал как подстрекатель, видя, что прибыль и богатство покрыты мистикой божественного избрания — с другой стороны, призрак голода и безработицы кажется этим новым рабам большей угрозой, чем угроза кнута в древние времена.

В любом явлении возможно различать общую фазой, в которой стремление к прибыл, выказываемое отдельными индивидами, стремящимися к богатству и власти — главный мотив (фаза, соответствующая пришествию третьей касты), и следующую фазу, которая всё ещё разворачивается, характеризуемая суверенной экономикой, ставшей почти независимой или коллективизированной (пришествие последней касты).

В этом отношении интересно заметить, что принципу «действия» в форме, свойственной низшей касте (работа, производство), часто соответствует аналогичная регрессия по отношению к принципу «аскетизма». Появляется новый аскетизм золота и труда, потому что в том виде, как он представлен соответствующими фигурами этой фазы, работать и копить богатство становятся вещами, которые любят и которых желают ради них самих, как если бы они были призванием. Таким образом, мы часто видим, особенно в Америке, влиятельных капиталистов, наслаждающихся своим богатством меньше, чем последний из их работников; вместо того, чтобы обладать богатствами и не зависеть от них, таким образом, используя их, финансируя формы великолепия, качества и чувствительности для различных ценных и привилегированных зрелищ (как было в случае с древними аристократиями), эти люди кажутся простыми управляющими своих состояний. Какими бы богатыми они ни были, они занимаются всё увеличивающимся числом видов деятельности; почти как если бы они были безличными и аскетичными инструментами, чья деятельность посвящена накоплению, приумножению и забрасыванию в ещё более широкие сети (что часто влияет на жизни миллионов людей и судьбы целых наций) безличных сил денег и произ-водства57. Fiat productio, pereat homo58 — верно заметил Зомбарт, отмечая, что духовное разложение и пустота, созданная человеком вокруг себя после того, как он стал ‘homo economicus’ и великим капиталистическим дельцом, заставляет его направлять свою деятельность (выгоду, бизнес, состояние) на то, что является целью самой по себе, любить это и желать это ради него самого, чтобы не пасть жертвой головокружения над пропастью и ужаса от совершенно бесцельной жизни59.

Даже отношение современной экономики к машинам имеет большое значение, если рассмотреть пробуждение сил, превосходящих планы тех, кто первоначально пробудил их и использует их повсюду. Как только интерес к чему-либо высшему и трансцендентному теряется либо высмеивается, единственным ориентиром становятся человеческие нужды в чисто материальном и животном смысле. Более того, традиционный принцип ограничения потребностей в контексте нормальной (то есть сбалансированной, основанной на потреблении) экономики был замещён принципом признания и преумножения потребностей, параллельно с так называемой промышленной революцией и пришествием эпохи машин. Технологические новинки автоматически вели человечество от производства к перепроизводству. После пробуждения «активистского» безумия и сумасшедшей циркуляции капитала — умножающегося из-за производства и снова пускаемого его в дело при помощи дальнейших инвестиций в производство — человечество окончательно пришло к тому, что отношения между потребностями и машиной (или работой) стало совершенно обратным: уже не потребность требует механической работы, а именно механическая работа (или производство) производит новые потребности. Чтобы продать все продукты при режиме перепроизводства, необходимо, чтобы потребности индивида вовсе не снижались, а наоборот, поддерживались и даже увеличивались, чтобы потребление могло возрастать и механизм продолжал свою работу, чтобы избежать рокового скопления, которое приводит к одному из двух следствий: или войне, понимаемой как средство насильственного утверждения более сильной экономической и производственной власти, утверждающей, что ей «не хватает пространства», или безработице (закрытия промышленных предприятий как ответ на кризис на работе и рынке и в потреблении) с последующими кризисами и общественным напряжением, подгоняющим восстание четвёртого сословия.

Как огонь порождает другой огонь, пока вся область не загорится, так и экономика повлияла на внутреннюю суть современного человека при помощи мира, созданного им самим. Эта нынешняя «цивилизация», начиная с западных рассадников, разнесла заразу по всем землям, всё ещё здоровым, и принесла всем слоям общества и всем расам следующие «дары»: беспокойство, неудовлетворённость, чувство обиды, потребность шагать всё выше и быстрее и неспособность обладать жизнью в простоте, независимости и равновесии. Современная цивилизация толкнула человека вперёд; она произвела в нём потребность во всё увеличивающемся количестве вещей; она сделала его все более и более неудовлетворённым самим собой и бессильным. Таким образом, всякое новое намерение и технологическое открытие на самом деле является не завоеванием, а поражением и новым ударом кнута во всё убыстряющейся гонке, слепо происходящей в системе обусловленностей, всё более серьёзных и необратимых, и это по большей части происходит незамеченным. Именно так разные пути совпадают: технологическая цивилизация, господствующая роль экономики и цивилизация производства и потребления — все они дополняют возвышение становления и прогресса; другими словами, они вносят свой вклад в проявление «демонического» элемента в современном мире60.

Что касается выродившихся форм действия, я хотел бы указать на дух явления, которое более свойственно плану «труда» (то есть, плану четвёртой касты). Современный мир знает возвышенную версию труда, в которой последний становится «бескорыстным», будучи отделён от экономического фактора и от идеи о практической или производственной цели, и принимает почти что аскетическую форму: я имею в виду спорт. Спорт — это вид труда, в котором производственная цель более не имеет смысла; таким образом, спорт является целью в себе как просто деятельность. Кто-то верно указал, что спорт — это религия «синих воротничков»61. Спорт — это типичная подделка под действие в традиционном смысле слова. Бессмысленная деятельность, тем не менее характеризующаяся той же самой банальностью работы и принадлежащая к той же физической и лишённой света области занятий, которые совершаются на различных перекрёстках, на которых происходит плебейское загрязнение. Хотя при помощи спортивной деятельности можно достичь временного призвания глубинных сил, оно сводится к удовольствию от ощущений и чувству головокружения, и, максимум, воодушевления, происходящего от направления своих энергий и выигрыша соревнования — без какой-либо связи с чем-то высшим и преобразующим, без какого-либо чувства «жертвенности» или безличной жертвы. Спортом лелеется и укрепляется физическая индивидуальность; таким образом, эта цепь только укрепляется и всякий остаток более тонкой чувствительности подавляется. Человек, вместо того, чтобы вырасти в органичное существо, сводится к комку рефлексов, почти что к механизму. Также весьма значительно, что именно низшие слои общества восторженно относятся к спорту, демонстрируя свой энтузиазм в больших коллективных формах. О спорте можно сказать как об одном из предостерегающих знаков типа общества, представленным Шигалевым из романа Достоевского «Бесы»: после того, как пройдёт время, требуемое для методического и обоснованного обучения, нацеленного на уничтожение зла, представленного «Я» и свободной волей, и никто больше не будет осознавать, что является рабом, все Шигалевы вернутся к состоянию невинности и счастья нового Эдема. Этот «Эдем» отличается от библейского только тем, что господствующим универсальным законом станет труд. Труд как спорт и спорт как труд в мире, потерявшем чувство исторических циклов, как и чувство истинной личности, возможно, был бы лучшим способом воплощений такой мессианской идеи. Таким образом, вовсе не случайностью является то, что в некоторых обществах, стихийно или же из-за мер государства, возникли большие спортивные организации как придатки разных классов рабочих, и наоборот.

Фритьоф Шуон СМЫСЛ РАС

Каста важнее расы, потому что дух важнее формы: раса — это форма, а каста — дух. Даже индийские касты, чисто индоевропейские по происхождению, нельзя свести к одной расе: существуют тамильские, балийские и сиамские (тайские) брамины62. Однако невозможно утверждать, что раса лишена иного значения, кроме чисто физических характеристик, ибо если верно то, что в формах нет ничего абсолютного, то тем не менее форма должна иметь собственную причину: если расы — не касты63, они, тем не менее, должны соответствовать человеческим различиям иного порядка, как различия в стиле могут выражать равенство в духовном плане, но разницу в способе выражения.

Так, мышление белого — неважно, человека Запада или Востока — подобно рассекающему лезвию и оживлённо, как его речь и черты лица; можно сказать, что в нём есть что-то «звуковое», в то время как мышление людей жёлтой расы имеет более или менее «видимый» характер64 и действует прерывисто. Дух Дальнего Востока можно назвать как статичным, так и воздушным; его лаконичность компенсируется его символическим качеством, а его сухость — интуитивной изысканностью. Языки белых людей, хамито-семитские либо арийские, флективны и движутся в мысленных арабесках, производя длинные, сильные, режущие (incisive) фразы. Языки жёлтых народов, агглютинативные или моносиллабические, презира-ют то, что мы называем «красноречием», и их способ выражения трезв и часто эллиптичен; здесь красота скорее лирическая, нежели драматическая, ибо жёлтый человек живёт в природе — в видимом и пространственном, а не в человеческом и временном; его поэзия укоренена в девственной природе, и в ней отсутствует прометеевское качество65.

Мыслительные процессы жёлтого человека в некотором роде подобны его лицу, и, как сказано выше, то же самое верно для белого и чёрного человека. Чёрная раса несёт в себе субстанцию «экзистенциальной мудрости»; она требует немногих символов — ей нужна только однородная система: Бог, молитва, жертвоприношение и танец. В своей основе чёрный человек имеет «немыслительную» ментальность, откуда «мысленная» важность для него того, что является телесным, его физическая уверенность и его чувство ритма. По всем этим характеристикам чёрного человека можно противопоставить как белому, так и жёлтому66.

Уникальность каждой из различных рас особенно очевидна в их глазах: глаза белого человека в общем глубоко посаженные, подвижные, проникающие и прозрачные; его душа «выходит» из его взгляда и в то же время пассивно появляется через него. Глаза жёлтого человека весьма отличны: физически на уровне кожи они в общем безразличны и непроницаемы; их взгляд сух и лёгок, как прикосновение шёлка. Что касается чёрного человека, то его глаза слегка выдающиеся и тяжёлые, тёплые и влажные; их взгляд отражает красоту тропиков и сочетает чувственность — и иногда свирепость — с невинностью; это глубокий и спокойный взгляд земли. Глаза чёрного человека выражают то, чем является его лицо — то есть глубокую созерцатель-ность, в то время как в случае белого человека, являющегося более мыслящим, лицо, кажется, выражает живой огонь его глаз; в случае жёлтого человека глаза буравят реальность, как вспышки безличной ясности, при помощи статичных или экзистенциальных элементов его лица. Одна из наиболее обаятельных черт монголоидного типа — это дополнительная связь между экзистенциальной пассивностью лица (можно сказать, определённая «женственность») и неумолимая ясность глаз, холодный и неожиданный огонь, освещающий маску.

Чтобы понять смысл рас, в первую очередь нужно осознать, что они происходят из фундаментальных аспектов человечества, а не из чего-то случайного в природе. Если отвергать расизм, то надо отвергать и антирасизм, который заблуждается в противоположном направлении, приписывая расовые различия только случайным причинам и пытаясь свести на нет эти различия, говоря о межрасовых группах крови, или, иными словами, смешивая вещи, расположенные на разных уровнях. Более того, то, что изоляция расы должна была внести свой вклад в её развитие, определённо не означает, что расу можно объяснить только при помощи изоляции, а также то, что эта изоляция была случайной и, таким образом, могла и не произойти. Опять же, фактом является то, что в природе нет ничего абсолютного, и что расы не разделены водонепроницаемыми отсеками, ни в коем случае не означает, что нельзя обнаружить чистых рас, как и смешанных этнических групп. Это мнение не имеет смысла по простой причине, что у всех людей одно происхождение, и человечество в целом — часто ошибочно называемое человеческой расой (human race) — составляет один вид. Расовое смешение может иметь как положительные, так и губительные последствия в зависимости от обстоятельств: смешение может «проветрить» этнос, ставший слишком «компактным», но также оно и может испортить однородную группу, наделённую определёнными (и ценными) качествами. Что не осознаётся сторонниками расовой чистоты, так это то, что между психической наследственностью разных естественных каст — даже одной расы — существует более сильное качественное различие, чем между членами одной касты разных рас; фундаментальные и личностные тенденции более важны, чем расовые формы, по крайней мере настолько, на-сколько это касается больших рас или их здоровых ветвей, а не вырождающихся групп67.

Определённые расовые черты, которые белый человек склонен считать знаками неполноценности, обозначают или менее «интеллектуальные» наклонности, чем у среднего европейца (хотя и не менее «духовные»), или же бульшую расовую жизнеспособность. Здесь мы должны привлечь внимание к тому, что ошибочно считать, что прогнатное лицо68, как и низкий лоб или толстые губы, принадлежат очевидно низшему типу. Если белый человек взирает на жёлтые типы как на низшие по сравнению с ним, потому что ему кажется, что они разделяют определённые характеристики выражения лица с негром, то жёлтый человек по такой же логике мог бы увидеть в белом и чёрном типах две различные формы вырождения, между которыми его собственный тип удерживает баланс — и так далее. Что касается лба, его высоты и объёма черепа, то если они и отмечают что-то (в зависимости от разнообразия факторов), то ни в коем случае не интеллектуальное качество, а чаще способность, исключительно творческую или даже только лишь изобретательскую

— способность, которая из-за люциферианского отклонения может стать гипертрофией сознания — особой склонностью к мышлению, но вовсе не к знанию. Нет сомнения, что лоб не должен быть слишком низок, но существует адекватная величина, подходящая даже наиболее духовным людям; всё за этим пределом не имеет никакой связи с чистым интеллектом.

Прогнатная голова демонстрирует жизненную силу и экзистенциальную полноту, и таким образом сознание, сосредоточенное на «бытии»; если же она ортогнатна, это соответствует сознанию, относительно независимому от этого полюса, более или менее неукоренённому или отделённому в отношении «бытия» и именно по этой причине творческое69. Ортогнатное лицо в общем более открытое и более личное, чем прогнатное; оно воплощает своё содержание, нежели всё своё существо, и настолько, насколько можно сказать, что оно сильнее демонстрирует, что оно чувствует и думает; нос выступающий, что как бы компенсирует утопление рта и глаз и означает психологическую тенденцию к экстраверсии. Эта черта носа, который часто становится орлиным — орлиные носы встречаются у любой расы и всегда предполагают аналогичные характеристики — указывает на космическую связь с птицами, а также с Мощью, с небесами и ветрами; здесь присутствует аспект как парения и движения, так и нестабильности и хрупкости. Дух белого человека, особенно на Западе, где эти черты в общем более выражены, чем на Востоке, имеет что-то от качества беспокойного и пожирающего огня; он поочередно выходит и возвращается в себя; он открывается как огонь, в то время как дух жёлтого человека закрыт, как вода. Чёрный человек, со своей стороны, кажется воплощением массивности, временами вулканической, земли, откуда происходит спокойная тяжеловесность или тяжеловесное спокойствие его красоты; его лицо может иметь величие горы. Хотя эта грубая, но мягкая массивность передаёт аспект Бытия и может поэтому стать поддержкой созерцательного отношения (каковое мы нашли среди негров-мусульман), это определённо не признак неполноценности. Можно добавить, что мрачная сторона негритянского искусства и анимизма в целом, как и иногда грохочущая, запыхавшаяся и конвульсивная тональность африканской музыки связа-ны с элементом земли — или в его пещерном, подземном аспекте, или в его аспекте плодородия и, следовательно, сексуальности. Белая раса, мышление которой сильнее облечено во внешнюю форму, демонстрирует в общем большее отсутствие равновесия, чем жёлтая или чёрная расы. Внутри жёлтой расы, возможно, самое большие ментальные различия, например, между японцами и сиамцами (тайцами), но это различие меньше, чем между европейцами и людьми Востока в общем; отправиться из Франции в Марокко — это почти что как путешествовать на другую планету. Тот факт, что коллектив, который в общем более активен, нежели созерцателен, как европейцы, и другой, который, возможно, наиболее созерцателен в принципе — индусы — могут вместе принадлежать к той же самой белой расе, демонстрирует в высшей степени дифференцированный характер этой расы. Китаец или тибетец будут чувствовать себя намного менее чуждыми в Японии — в смысле традиционной Японии — чем индус или араб в Англии, даже в Англии Средних веков; но, с другой стороны, между индусами и арабами существуют глубокие ментальные различия. Радикальное разнообразие религий среди белых народов отражает их ментальное разнообразие, тот их характер, неуравновешенный и творческий одновременно, который в системе европейского гуманизма так легко обращается в неустойчивость и гипертрофию: средиземноморская и нордическая расы и языческая и христианская ментальность за всю свою историю никогда не прекращали сталкиваться, ибо они никогда не могли породить достаточно однородное человечество.

Здесь важно отметить, что религии, созданные жёлтой расой70, традиция Фу-Си и И-Цзин, конфуцианство и даосизм, с нею связанные, и, наконец, синтоизм, не породили существенно разные, неприводимые друг к другу цивилизации, как это сделали великие религии белой расы — христианство, ислам и индуизм, не говоря уже о греко-римском Западе, Древнем Египте и других белых цивилизациях древности. Конфуцианство и даосизм — это две совместимые ветви, исходящие из доисторической традиции и разделяющие одинаковый язык и идеограммы; что касается синтоизма, он не касается всех духовных возможностей и не является религией, а требует высшего дополнения, обеспеченного буддизмом, так что мы находим в Японии традиционный симбиоз, которому нет параллелей среди белых народов; что-то подобное можно сказать о буддизме и шаманизме в Тибете и других странах. Как бы то ни было, то, что мы хотим здесь подчеркнуть — это то, что различия между цивилизациями жёлтой расы намного меньше, чем между Западом и Востоком в мире белой расы71; как бы то ни было, большему равновесию, большей стабильности должна соответствовать меньшая дифференциация.

Жёлтая и чёрная расы отличаются от белой в отношении их жизненной силы и их меньшего ментального проявления: жёлтая раса — в сухой и светлой манере, а чёрная — в тяжёлой и влажной; по сравнению с этими двумя расами белая раса чересчур чувствительная (hypersensitive). Однако жёлтая раса, несмотря на то, что она статична, как и чёрная раса, не обладает такой же инертностью, ибо она как творческая, так и старательная. Жёлтую расу отличает как от белой, так и от чёрной её интуитивная изысканность, её артистическая способность выражения неощутимого, её бесстрастность без инертности и её равновесие, не требующее усилий; она более сухая, более непроницаемая и менее напряжённая, чем белая раса, и более лёгкая, более живая, более творческая, чем чёрная. Возможно, также можно сказать, что белый человек в своей основе поэт; его душа в то же время живая и как бы изборожденная. Жёлтый человек — в первую очередь художник, интуитивный визуализатор вещей; его психическая жизнь, как мы сказали, более ровная и статичная, и менее выдающаяся в том смысле, что вещи рассматриваются в душе, а не душа проецируется на вещи. Что касается чёрного человека, то это не интеллектуальный тип и не визуализатор, а энергичный, прирождённый танцор. Он по сути полон энергии, как жёлтый человек изысканно визуален, и обе расы более экзистенциальны, нежели ментальны, по сравнению с белой расой. Все эти выражения могут быть не более чем приближениями, ибо всё относительно, особенно в таких сложных вещах, как раса. Расу можно сравнить с целым стилем искусства со многими формами, а не с одной исключительной формой.

Жёлтый тип разделяет с чёрным то, что оба отмечены определённым экзистенциальным безразличием — не по интеллектуальной рассеянности, выходу из себя, поиску или проникновению, — хотя в жёлтом типе это безразличие интуитивное и прозрачное, а не бессознательное и страстное, как в случае чёрного типа. Мы испытываем искушение сказать, что жёлтый человек мыслит картинками, даже абстрактными, а не догадками, в то время как чёрный человек мыслит силами. Мудрость чёрного человека динамична, это метафизика силы. Отметьте весьма большую важность тамтамов у чёрных народов, которые выполняют центральную и квазисакральную функцию: это переносчики ритмов, которые при сообщении их человеческим телам приводят всё существо в контакт с космическими сущностями. Каким бы парадоксальным это ни казалось, именно в первую интеллект, а не тело негра нуждается в ритмах и танцах, и именно поэтому его дух имеет пластичный или экзистенциальный, а не абстрактный подход72; тело, как раз по той причине, что это предел кристаллизации в демиургическом процессе, представляет «бытие» в противоположность «мышлению», или «всё наше существо» в противоположность нашим относительно индивидуальным убеждениям или нашему внешнему сознанию. Рокот тамтамов отмечает, как гром с небес, голос Божественности: по самой своей природе и по своему сакральному происхождению это воспоминание о Боге, призыв как созидающей, так и разрушительной, а потому и освобождающей Силы; призыв, в котором человеческое искусство направляет божественное проявление и в которой человек также участвует при помощи танца, всем своим существом, чтобы снова обрести контакт с небесами при помощи аналогичных вибраций между материей и духом. Барабан — это алтарь, его грохот отмечает снисхождение Бога, а танец — восхождение человека73.

Возвращаясь к белой расе, мы могли бы, рискуя повториться, охарактеризовать её в терминах «экстрериоризация» и «контраст»; то, что выходит наружу, стремится к разнообразию и богатству, но также и к определённой творческой неукоренённос-ти, объясняющей, почему только белая раса вызвала к жизни большое количество весьма разных цивилизаций, как уже было указано. Далее, контрасты, которые среди белых в целом производятся во времени и одновременно, в случае Запада были произведены во время истории Европы. Добавим, что если белый человек — это беспокойный и пожирающий огонь, он также может быть — как в случае с индусами — мягким и созерцательным пламенем. Что касается жёлтого человека, то если он «вода», он может отражать луну, но также может высвободить неистовый шторм; если чёрный человек — «земля», он обладает, кроме невинной массивности этого элемента, взрывной силой вулканов74.

Каждая из этих трёх больших рас, и каждая из их больших промежуточных ветвей, производит абсолютную красоту, красоту несравнимую и в некотором роде незаменимую; это необходимо, потому что каждый из этих типов — это один из аспектов человеческой нормы75.

По сравнению с белой красотой жёлтая и чёрная красота кажутся более скульптурными: они ближе к веществу и женственности, чем белый тип — женственности, которую чёрная раса выражает теллурически, а жёлтая — небесно. В своей высшей точке жёлтая красота реализует почти нематериальное благородство, часто смягчённое цветоподобной простотой. Белая красота более личност-на и, без сомнения, менее загадочна, ибо более явно выражена, хотя именно по этой причине наиболее выразительна и также отмечена временами чем-то вроде меланхолического великолепия. Возможно, стоит добавить, что негроидный тип в своих самых возвышенных проявлениях несводим только к «земле»: он тождественен скорее ценным конкрециям76 и, таким образом, избегает своей изначальной тяжеловесности: тогда он реализует благородство, как базальт, обсидиан или яшма; это красота минерала, превосходящая страсти и пробуждающая неизменное.

На границах больших рас существует тропический тип, более или менее негроидный, проходящий как пряжа через белые и жёлтые типы в экваториальных областях; он, кажется, указывает на важную, хотя и не исключительную роль, которую играет климат в развитии чёрного типа. С другой стороны, среди других рас не найден нордический тип, так что можно заключить, что дифференциация в белой и жёлтой расах имеет своей причиной фундаментальные различия внутреннего порядка. Однако, вообще говоря, нордический темперамент противоположен тропическому темпераменту: за пределами Европы и её этнических влияний первый представлен североамериканскими индейцами — чей тип интровертен и только немного чувственен, а последний — особенно дравидами и малайцами.

Изысканное и неистовое искусство барабанного боя или танца — это невинная гордость или гордая невинность обнажённого тела в обоих полах — всё это черты, связывающие африканцев с дравидами и балийцами, за исключением того, что среди балийцев гамелан — инструмент монгольского типа — замещает афро-индийский барабан. Как и в случае с чёрным населением Африки, такова также и душа тропических азиатов в этом вопросе — хотя и в меньшей пропорции и на священной основе, здесь есть что-то от земного элемента, что-то от его плодородия, его чувственности, его радости и тяжёлого безразличия.

* * *

В соответствии с распространённой, но ошибочной идеей, существует итальянский, немецкий, русский «тип» и так далее; на самом же деле каждый народ представляет собой набор типов, весьма отличающихся друг от друга и обладающих неравной важностью, но все они характерны для этого народа. Далее, существуют типы, которые также можно найти среди других народов этой же расы; и, наконец, на них накладывается один или больше психологических типов. Например, в наборе типов, типично японских, одно лицо может быть намного ближе к китайскому типу, нежели к другим японским лицам; таким же образом среди каждого народа белой расы можно найти головы, которые можно описать как «европейские», или «арабские», или «индийские»; что касается «стиля мышления», то всегда действенна психологическая значимость.

Похожая ошибка, гораздо более распространённая, ибо она связана с политическими убеждениями и гордостью за родную землю, — это путаница народа с государством, в котором живёт большинство, и вера в то, что группы, случайно оказавшиеся за границами этого государства, составляют другие народы. Таким образом, только жители Франции — включая группы, чуждые французскому народу — называются «французами», и только жители Германии — «немцами»; люди больше не говорят, как когда-то, о «Германиях». Мысль о том, что валлоны отличаются от «французов» — как раз этот случай, будто бы нормандцы не отличаются от гасконцев или некоторые немцы (или, скорее, «жители Германии») на юге не отличаются от пруссаков больше, чем от эльзасцев или немецкоязычных швейцарцев (аллеманское племя, разделённое несколькими политическими границами, как случилось и с баваро-австрийским племенем). Регионалисты часто ссылаются на различия в менталитете по вторичным причинам, преувеличивая их важность; они забывают не только то, что внутри каждой страны гораздо более сильные различия существуют между различными церквями, политическими партиями, культурными уровнями и так далее, но также и что политический менталитет может меняться от одного поколения к другому. Таким же образом зачастую определённому народу или его самостоятельной части приписывается миролюбие просто потому, что у них нет причин вести войны, или они не в состоянии это делать, или потому что они воюют только с «цветными народами» и так далее; но заблуждениям такого рода нет конца.

Что касается этнических менталитетов внутри Европы, не будет преувеличением сказать о латинской рациональности и германской художественности: говоря в общем, аргумент может быть обращён или главным образом к рассудку, или к воображению в соответствии с тем, предназначен он для французской или немецкой аудитории. Эти черты могут быть хорошими качествами — действи-тельно, было бы невежливо упрекать какого-нибудь рейнского мистика за его спиритуализированное воображение — как они могут быть и недостатками, и в последнем случае мы говорим, что рационализм, как чувственный и лишённый воображения, или, другими словами, деспотический и стерильный, имеет не бульшую ценность, чем несдержанное и чувственное воображение; нас подмывает сказать, что если для среднего француза роскошь — это безрассудство, то для немца безрассудство — это роскошь. Лафонтен отличал французов от испанцев, говоря о гордости так: «наша гордость намного глупее, а их гордость — намного безумнее». Что касается языка, то известно, что латинские слова «обозначают», в то время как слова германских языков «воссоздают», так что в последнем случае часта ономатопея: латинский различает, разделяет и изолирует, в то время как германские языки, «бытийные» и символичные, заново воссоздают вещи и говорят о качествах. Дальнейший пример ментальных различий предоставляет немецкий или готический шрифт, хорошо выражающий то, что германский, и особенно немецкий гений имеет из художественных, «растительных», тёплых и душевных качеств (как демонстрируют такие слова, как traut, heimatlich и geborgen), в то время как латинские буквы в своей минеральной холодности и геометрической простоте выражают ясность и в чём-то лишённую воображения точность римлян. Важность готических символов в Средние века идёт рука об руку с германским влиянием, с которым боролось Возрождение и которое заново утвердила Реформация в своём стиле. Средневековые города северной Европы с их узкими домами, часто неправильные по форме с отделкой, похожим образом выражают то, что в одно и то же время является интимным и воображаемым в германской душе.

* * *

В искусстве белый человек, или в любом случае человек Запада, склонен отделять человека от природы, даже противопоставлять его ей; жёлтый человек остаётся в природе, которую он одухотворяет и уничтожает, так что его жилища всегда сохраняют что-то от духа леса, и это верно даже для индуизиро-ванных индокитайцев, у которых индусская перспектива оказалась интегрирована в монгольский способ рассмотрения и чувства. В общем можно сказать, что материальная цивилизация жёлтой расы остаётся основанной главным образом на «бессознательном» и на природе, будучи связанной с деревом, бамбуком и гончарными изделиями, а не с камнем, которому жёлтый человек, видимо, не доверяет, считая его слишком мёртвым и тяжёлым в качестве материала77. С другой стороны, ничего не является настолько далёким от гения жёлтой расы, чем мускулистая и драматичная нагота людей Запада78; жёлтый человек видит изначальную и небесную возвышенность не в человеческом теле, а в девственной природе: божества жёлтой расы подобны цветам, их лица — как полная луна или лотус; даже небесные нимфы буддизма сочетают свою наготу, остающуюся полностью индуистской по её выраженной сексуальности и ритму, с подобной цветам изяществом, приобретённой ими у духа жёлтого человека. В искусстве жёлтого человека безмятежность Будд и полупрозрачность ландшафта обозначают качества выражения, которых не найти в той же степени нигде больше; качества, противоположные мучительному гению белых народов Европы. Дальневосточная живопись обладает воздушной изысканностью, неповторимым очарованием незаметного и изощрённого взгляда; но, в качестве компенсации, присутствие драконов, духов и демонов добавляет в искусство Дальнего Востока динамичный и яркий элемент.

Несмотря на прямые или зависящие от обстоятельств аналогии с западным рыцарем, японский герой79 сохраняет лаконичное качество монголоидной души, но это компенсируется лирическим качеством, которое определённо активное, хотя оно остаётся скорее видимым, нежели звуковым по своему характеру, и всегда черпает вдохновение из природы. Самурай немногословен и проницателен, он не забывает, даже в самые возвышенные моменты, ни о практическом смысле, ни о любезности; у него есть импульсивность, холодная дисциплина и утончённость как художника, так и созерцателя дзен; классический театр представляет его как своего рода небесного насекомого, чьи ошеломляющие прыжки и иерархическая жёсткость действительно далеки от героя греческой или шекспировской драмы. В душе жёлтого человека, которой дано мало красноречия, малейшая вещь раскрывает её тайное величие: цветок, чашка чая, ценное и искреннее прикосновение; величие как бы заранее существует (preexists) в вещах, в их изначальной истине. Это также выражено в музыке Дальнего Востока: пронзительные звуки, создающие капли, как пена одинокого водопада в своего рода утренней меланхолии; удары гонга, как дрожь медной горы; ритмичные мелодии, поднимающиеся из глубины природы, но также и из священного источника, из могилы и золотого танца богов.

Хотя и с оговорками, нам, возможно, стоит здесь вернуться к аналогии, установленной выше между тремя основными или «абсолютными» расами и тремя видимыми элементами80, соотнеся их с индийской теорией о трёх космических тенденциях — гунах. Индусы относят огонь, поднимающийся и порождающий свет, к восходящей тенденции — саттва; воду, прозрачную и распространяющуюся вертикально — к расширяющей тенденции — раджас; и землю, тяжёлую и тёмную, к нисходящей или застывающей тенденции — тамас. Нестабильная природа восходящей тенденции объясняет как греко-римские, так и современные отклонения: то, что является интеллектуальным проникновением и созерцательностью среди индусов, стало ментальной гипертрофией и изобретательностью у людей Запада; в обоих случаях акцентируется мысль в широком смысле, но результаты диаметрально противоположны. Белая раса умозрительна (speculative) как в истинном, так и в ложном смысле: она сильно повлияла на дух других рас — не только при помощи брахманизма, буддизма, ислама и христианства, но также и при помощи современных отклонений, хотя и не испытала обратного влияния, за исключением, возможно, самого лёгкого. Жёлтая раса созерцательна (contemplative), но она не подчёркивает диалектические элементы, не имеет необходимости в облечении своей мудрости в сложные и весьма изменчивые умственные процессы: эта раса дала жизнь даосизму, конфуцианству и синтоизму; она создала письменность, уникальную в своем роде и оригинальное, глубокое и мощное искусство, но она не определила жизнь ни одной чуждой цивилизации; она получила сильный толчок от буддизма, мудрости по происхождению не жёлтой — хотя, конечно, расовой бывает не сама мудрость, а человеческий посредник Откровения, — наложив на эту традицию отметку собственного мощного и утончённого гения81. Завоевания жёлтых народов смывали всё на своём пути, как прилив, но не преображали своих жертв, как завоевания белых людей82; жёлтые расы, какова бы ни была их порывистость, «сохраняют», как вода, а не «преображают», как огонь; в качестве завоевателей они позволили растворить себя в покорённых народах чуждых цивилизаций. Что касается чёрной расы, она, как уже было сказано, «экзистенциальна», и это объясняет её пассивность и отсутствие склонности распространяться, даже в рамках ислама; но эта характеристика становится качественной и духовной из-за вмешательства созерцательного элемента, глубоко укоренённого в каждом человеке, устанавливающем ценность всякому естественному решению.

Также можно сказать, что белая и жёлтая расы, насколько они соответствуют огню и воде, встречаются в воздухе. У воздуха есть качества лёгкости (саттва) и подвижности (раджас), в то время как огонь характеризуется яркостью (саттва) и жаром (раджас), а вода — текучестью (раджас) и весом или пассивностью (тамас); но в огне также есть разрушающее действие (тамас), а в воде — прозрачность (саттва). Таким образом, в какой степени в жёлтой расе господствует «прозрачность» (в её созерцательности и искусстве, в котором это качество материализуется), она становится «ближе к Небесам», чем белая раса, которая в такой же степени принимает аспект разрушительной силы (тамас). У земли два аспекта — тяжесть или неподвижность (тамас) и плодородие (раджас), но также при помощи минералов к ним добавляется светоносная возможность, которую можно назвать «кристалличностью» (саттва): духовность чёрных людей часто имеет статичную чистоту и обращает к своей выгоде всё, что чёрная ментальность содержит из стабильного, простого и конкретного. То, что является инертностью (земля) в чёрном человеке, становится равновесием (водой) в жёлтом человеке, и одна из наиболее поразительных черт этой расы — способность балансировать между крайностями. Что касается нестабильности (огонь) белого человека, то значительно то, что индусы нейтрализовали её при помощи кастовой системы, чтобы избегнуть возникновения опасности отклонения, наследственной в огненном космической качестве (саттва)83. Среди семитов и европейцев, на которых повлиял семитский дух, эта нестабильность компенсирована религиозным догматизмом84. У эфира есть внутреннее качество принципиальной неизменности (саттва) и внешние аспекты видоизменения (раджас) и уплотнения (та-мас); в этой игре аналогий он представляет изначального человека или же — при помощи происхождения — человека как такового. Эта «алхимия» не покажется странной нашим постоянным читателям, и превыше всего покажет им — если такая демонстрация нужна, — что в каждой расовой определённости есть положительный аспект, который в случае необходимости может нейтрализовать пагубный аспект.

Во всяком случае, если белая раса может заявлять о своего рода превосходстве, то это только из-за индусов, кото-рые в некотором роде увековечивают изначальное состояние индоевропейцев, и, в более широком смысле, белых людей в целом. Индусы могут превзойти любую другую группу людей по своей созерцательности и из-за неё — по метафизическому духу; но жёлтая раса, в свою очередь, гораздо более созерцательна, чем западная ветвь белой расы, и это делает возможным, при общем взгляде, говорить о духовном превосходстве традиционного Востока, белого или жёлтого, также включая в это превосходство мессианскую и пророческую перспективу семитов, параллельную арийской перспективе аватар. Все эти факты сейчас находятся под вопросом из-за современного духа, который в состоянии так пошатнуть или опрокинуть все ценности, что естественная склонность к духовности может потерять всю свою эффективность, и новая духовность может в итоге реализоваться в той части, где её меньше всего ожидают. Это снова заставляет подчеркнуть обусловленную природу всего наследственного превосходства: если принимать во внимание роль, сыгранную религиозными и идеологическими влияниями, а также взаимодействие компенсаций как во времени, так и в пространстве; если наблюдать, к примеру, что некоторая группа, считавшаяся варварской, может неоспоримо превосходить другую группу, считавшуюся цивилизованной (не говоря о возможности личного превосходства индивидов любой группы), то нужно признать, что вопрос о расовом превосходстве на практике бессмысленен.

* * *

Из всего того, что было сказано выше, можно вывести, что для нас стоит не вопрос «В чём состоит наше расовое наследие?», а скорее вопрос «Что мы делаем с этим наследием?». Говорить о расовой ценности для индивида достаточно бессмысленно, ибо существование Христа или доктрины Веданты ничего не добавляет к ценности белого человека с низкой природой, как варварство определённых африканских племён никак не умаляет чёрного человека с душой святого; а что касается эффективной величины — не расы, а этнического атавизма — это вопрос духовной алхимии, а не научных или расистских догм.

В одном из аспектов метафизическая причина существования рас состоит в том, что различия не могут быть только качественными, как в случае с кастами. Различия могут и должны проявляться «горизонтально», с точки зрения просто способов, а не сущности. Не может быть только различия между светом и тьмой, должны существовать и различия в цвете.

Если каждую касту в некотором роде можно найти среди других каст, то же можно сказать и о расах по тем же причинам, при этом не касаясь вопроса о расовом смешении. Но кроме каст и рас, также существуют четыре темперамента, которые Гален относит к четырём чувственным компонентам, а также астрологические типы, связанные с планетами нашей системы. Все эти типы или возможности присутствуют в человеческой субстанции и составляют индивида, определяя его разными способами: познать аспекты человека — это способ лучше узнать самого себя.

Расы существуют, и их нельзя игнорировать, тем более что время, когда мир был разделён как бы на закрытые вселенные, подошло к концу и с ним — право на чисто условные упрощения; в любом случае, важнее всего понять, что расовая обусловленность может быть только относительной; человек определяется ей, не переставая быть человеком.

Современное движение к единообразию, заставляющее мир становиться всё меньше и меньше, кажется, способно смягчить расовые различия, в любом случае, на уровне мышления, не говоря уже об этническом смешении. В этом нет ничего удивительного, если подумать о том, что эта стандартизирующая цивилизация, основанная на чисто земных нуждах человека, противоположна любому высшему синтезу. Человеческая животность обеспечивает в принципе достаточно хрупкую почву для взаимного понимания и благоприятствует разрушению традиционных цивилизаций под знаком количественной и духовно пустой «культуры». Но факт зависимости от того, что даёт человечеству «низкоуровневую солидарность», предполагает отделение масс, интеллектуально пассивных и несознательных, от элит, которые законно их представляют и вследствие этого также воплощают как традицию, насколько она адаптирована к данной расе, так и дух этой расы в самом высоком смысле85.

Давайте используем возможность вставить здесь вместе с этими мыслями о расах и связанные с ними некоторые замечания о противоположности — истинной или ложной — между Западом и Востоком. В первую очередь, в обоих случаях наличествует внутренняя оппозиция между священным наследием и всем иным, активно или пассивно уводящая от этого наследия; это показывает, что различие между Востоком и Западом не является абсолютным, что есть «западный Восток», как был — и, возможно, есть в определённых пределах — «восточный Запад», как на горе Афон или в другой относительно изолированной ситуации. При рассмотрении Востока, таким образом, если мы хотим избежать запутанных противоречий, мы должны начать с различения между людьми Востока, которые ничем или почти ничем не обязаны Западу, и имеют всякое право и причину противостоять ему, и теми, кто, наоборот, обязаны Западу всем (или же полагают так), но также часто проводящими своё время, подсчитывая преступления европейского колониализма, будто бы только европейцы завоёвывали другие страны и эксплуатировали другие народы. Бессмысленная спешка, с которой вестернизированные люди Востока всех политических цветов стараются вестернизировать Восток, доказывает без вопросов, что они сами убеждены в превосходстве современной Западной цивилизации — той самой цивилизации, что породила колониализм, культ машин и марксизм. Немногие вещи столь же абсурдны, как антизападничество тех, кто сам вестернизирован. Нужно сделать выбор: или эта цивилизация достойна усвоения, в каковом случае европейцы — это сверхлюди, заслужившие неограниченную благодарность, или же европейцы — это злодеи, заслуживающие презрения, и тогда они и их цивилизация связаны воедино, и подражать им нет никакого смысла. Но на практике Западу в полной мере подражают, причём искренне — даже в его наиболее бессмысленных капризах. Совершенно не ограничиваясь современными вооружениями для целей законной защиты или оборудованием экономических средств, способными справиться с ситуацией, созданной перенаселением, что само по себе частично вызвано биологическими преступлениями современной науки, восточные нации заимствуют саму душу антитрадиционного Запада, доходя до того, что ищут в религиоведении, психоанализе и даже сюрреализме ключи к вековой мудрости Востока. Одним словом, они верят в превосходство Запада, но упрекают людей Запада за подобную веру.

Давайте оставим этот парадоксальный аспект современности и обратимся к вечной душе Азии и Африки. В глазах человека Востока, оставшегося верным традициям, более отвратительным, чем другие притеснения, которые в физическом отношении были более жестокими, западный колониализм делают именно эти характеристики, которые обнаруживаются только в современной цивилизации: во-первых, материализм, не ограниченный только физической сферой, но претендующий и на область духа — материализм де-юре и не только де-факто; во-вторых, смешение лицемерия86 и вероломства, исходящего из материализма; и, в-третьих, тот факт, что всё сделано банальным и уродливым; но превыше всего это политическая непреодолимость и культурная неассимилируемость, дарованная белому человеку — в условном смысле слова — как невиданному ранее типу, как если бы это был нечеловек или «марсианин»87. Ни монголы, ни мусульмане не демонстрировали такого странного антитрадиционного духа; их военная сила не была абсолютной; монголы превратились в китайцев, другие монголы были ассимилированы исламом или, на западе, христианством. Жажда захватов мусульман подошла к естественным пределам, но более важно то, что исламская ментальность была традиционной и в своих глубочайших тенденциях совместимой с индуизмом: мусульманская духовность даже смогла дать новый стимул вайшнавскому мистицизму, как буддизм смог несколькими веками ранее оживить определённые аспекты индийской духовности. Самое малое, что тут можно сказать — это то, что современный дух не включает ничего такого рода, и что западная угроза самым священным вещам Востока, наоборот, не знает предела, как это точно доказано антитради-ционным духом «младоазиатов» или им подобных — современным стремлением Востока к самоубийству.

Для «нового поколения» главным унижением является слабость, и, таким образом, открытость для колонизации; слабость часто рассматривается как синоним традиции, как если бы при оценке западной силы или интерпретации традиционных ценностей вопрос истины и не поднимался. Что даёт силу, полагают они, то и истинно, даже если это ввергает в ад; древнюю коррупцию сменяет гневное и даже дьявольское достоинство — они «освободят» народ, даже ценой того, что придаёт смысл его существованию, и с готовностью воспримут идею «мы должны идти в ногу со временем», как если бы существовал императив, требующий от человека отречься от своего интеллекта, или разрешающий ему сделать это. Если заблуждение неизбежно, то таким же образом неизбежна и интеллектуальная оппозиция ему; и это не говоря уже о вопросе, что может быть уместно или эффективно в настоящее время. Истина — это благо, не потому что она уместна или очевидно эффективна, но потому что это истина, не забывая, что истина совпадает с реальностью и, следовательно, vincit omnia Veritas88.

Все эти соображения вызывают к мысли разочарование, которое чувствуют некоторые люди, когда они видят, как легко гибнут вековые традиции, несмотря на созерцательный менталитет соответствующего народа — менталитет, который, как они полагали, предоставляет твёрдые гарантии. Но здесь забывают о двух вещах: во-первых, существуют не только созерцательные люди Востока и «активные» люди Запада; также существуют, каким бы ни был традиционный порядок, как духовные, так и мирские люди. Во-вторых, только меньшинство в любой цивилизации сознательно и активно участвует в духе традиции, большинство же остаётся более или менее «неразвитым», то есть открытым к влияниям — неважно какого рода. Хорошо известно, как легко многие индусы, малайцы и китайцы принимали такую чуждую для них духовную форму, как ислам, и это доказательство определённого отстранения от их родных традиций. Когда к этому отстранению или пассивности, в зависимости от случая, присоединяется материалистический и мирской дух (Бог знает, как много людей Востока могут на самом деле быть материалистами), не стоит удивляться, когда отказываются от традиций и принимают материалистические идеологии. Земные интересы в широком смысле, любовь к удовольствиям или жадность, или, вкратце, переоценка вещей этого мира, всегда была открытой дверью к заблуждению; интеллектуальная способность далека от того, чтобы быть абсолютным критерием и гарантией. Здесь нужно добавить, что духовное меньшинство, сознательно и активно принимающее участие в традиции, нужно искать на каждом уровне общества, и это тождественно тому, что пассивные, несознательные и мирские люди также находятся везде.

По аналогии мы хотели бы сказать следующее: какими бы ни были недостатки современного человека, нельзя сказать, что не имеет никакого превосходства над древним, даже в чисто условном и виртуальном смысле: если бы западный человек сегодня осознал все окружающие его заблуждения и если бы он мог вернуться в Средние века, или жить в неважно каком полностью традиционном мире, и принять его способ мышления и действия, даже тогда, несмотря ни на что, он никогда бы не стал в полной мере средневековым человеком: он сохранил бы отпечаток опыта, неведомого большинству прочих людей. Здесь мы имеем в виду особое критическое чувство, которое развилось только благодаря препятствиям, и которого не знает традиционный мир, потому что определённые препятствия никогда здесь не появляются; некоторые функции интеллекта едва ли участвуют где-либо, за исключением борьбы и разочарования. В традиционном мире определённая тенденция к преувеличению и сопровождающих его нелогичностей, а также к обманчивым предрассудкам неизбежна, и объясняется как раз слишком тесным характером идей и вкусов; другими словами, у древнего человека есть пределы его существа, в которых он никогда не страдал, как есть вещи, которые он никогда не подвергал сомнению. Человек создан таким образом, что он никогда не реализуется в пределах своих возможностей, за исключением принуждения, в противном случае он был бы совершенным; где нет тормоза, там есть преувеличение и бессознательность. Если то, что было сказано, нельзя применить к избранным сосудам древней мудрости, это всё же приложимо к обычным людям, и именно они обязательно оставляют свой отпечаток на всей цивилизации.

В завершение давайте вернёмся к вопросу о расе: если этнические различия только лишь слишком часто обеспечивают иллюзорные мотивы для ненависти, в более нормальных условиях они включают и причины для любви: под этим мы имеем в виду, что у иных рас есть что-то дополнительное по отношению к нам, но в принципе ничего не «отсутствует» ни у нас, ни у них. Конечно, было бы бессмысленно любить всю расу или некоторых индивидов просто потому, что они принадлежат к другой расе; но ясно, что нельзя понять конкретной расовой красоты без понимания и, следовательно, «любви» к той расе, которая составляет её субстанцию — не более чем можно любить женщину, не любя женский пол — и это тем более верно на уровне души: качества, делающие отдельного человека достойным любви, в то же самое время делают таковым дух расы. В конечном итоге любить можно только Себя (Self), ибо во вселенной некого и нечего больше любить; и человек иной расы, если он соответствует нам по аналогии и дополнительности, — это в некотором роде забытый аспект нас самих, и, таким образом, также как бы заново открытое зеркало Бога.

Юлиус Эвола УКАЗАНИЯ ПО РАСОВОМУ ВОСПИТАНИЮ

ВВЕДЕНИЕ

Само название этой работы ясно говорит о русле, в котором она написана, и о её цели.

Здесь нет абстрактного научного изложения расовой теории, а также представления различных расовых доктрин. Впрочем, что касается этой темы, нам пришлось бы только повториться, потому что мы уже выполнили эту задачу в нашей книге «Миф крови», вышедшей в издательстве Hoepli.

Мы также не желаем начинать подробное критическое рассмотрение основных идей как биологического, так и философс-ко-духовного расизма, потому что читатель может найти наши выводы по этому вопросу в одном из других недавних наших произведений под названием «Синтез расовой доктрины», также вышедшем в издательстве Hoepli. Что же касается общей характеристики некоторых исторических и традиционных перспектив, связанных с проблемами расы и «арийства», то её всегда можно посмотреть в нашем основном произведении «Восстание против современного мира», вышедшем в том же издательстве.

В настоящей работе перед нами стоит особая задача: это не абстрактное изложение в качестве основы общей «инструкции» и источника информации, а также и не углубление в доктрину. Скорее это уточнение идеи — в смысле также и «идеи-силы», — стоящей перед воспитателем, что касается и расизма, его истинной задачи. Это простые, но ясные и насыщенные привлекательной силой понятия, способные подействовать на душу молодёжи (что лучше, чем воздействие только лишь на их интеллект), содействовать определённому формированию их воли и определённой ориентации их лучших призваний.

Воспитатель должен придавать большое значение тому, что касается по сути политической и этической ценности расовой теории в фашизме, а также и в фашистской школе. Он должен подчёркивать, что раса, о которой мы говорим, сильно отличается от той расы, о которой вчера могли говорить биология и антропология. Наш расизм в значительной степени выходит за пределы этих дисциплин, которые — по крайней мере, в последних формулировках — в своём позитивистском и сциентистском духе, по самой своей сути, напротив, находятся в решительном контрасте с истинной расовой идеей. Истинный расизм больше, чем специальная дисциплина — это образ мысли: таким образом, он проникает также и в те области, которые, согласно общему мнению, и прежде всего согласно так называемым «интеллектуалам», казалось бы, не должны иметь ничего общего с проблемами такого рода.

Муссолини заявил буквально следующее: «Пусть все знают, что и в расовом вопросе мы стремимся идти по прямой дороге». Также, намекая на известные инсинуации, он добавил: «Говорить, что фашизм подражал кому-то или чему-то, просто смешно».

Всё же нельзя скрыть, что, несмотря на эти слова, за этот более чем двухлетний период официального занятия фашизмом расистской позиции был сделано очень мало. И причины этого во многом сводятся к следующим.

В первую очередь, существует указанное предположение, что расизм исчерпывается разделом естествознания, по конъюнктурным причинам, и даже при наличии возможности (как, например, относительно еврейской проблемы) нужно указать ему определённое место, ненамного шире того, которое ему обычно следует занимать, вместе с другими существующими дисциплинами.

Во-вторых, многие питали и до сих пор питают подозрение, что расизм — это импортный товар, имеющий мало общего как с серьёзной культурой, так и с нашей традицией, знаменитой «латинством», а не «арийством», универсализмом, а не обусловленностью, определённой расой.

И, наконец, это техническая причина, касающаяся некомпетентности и недостатка подготовки. По различным причинам расизм в Италии до сих пор был прежде всего предметом пропаганды, доверенной некомпетентным людям, внезапно проснувшимся расистам или антисемитам, у которых лозунги заменяли принципы и серьёзные знания.

Эти причины застоя должны быть устранены. И нужно убедиться самим и убедить других, что расовая идея, далёкая от того, чтобы быть вспышкой энтузиазма, которая почти была таковой в своё время, учитывая, что сегодня совсем иные настроения, имеет своё определённое будущее, и не только по внутренним причинам, но также и по историческим — связанным с эпохой, в которую мы движемся: так, как мы продемонстрировали в другом месте.

Так вот, для реального прогресса в области расизма нужна прежде всего надежда на формирующее и обучающее действие, развивающее новые поколения — как в кадрах молодёжных организаций партии, так и в школах. Не нужно питать иллюзии относительно эффекта простой журналистской пропаганды на публику, которая, как наша, в этой области неподготовлена, если вообще не скептична. Таким же образом нельзя требовать, чтобы элементы, уже выкристаллизовавшиеся в определённых взглядах и в некоторых умственных привычках, смогли бы изменить искренние ориентации и внедрить идеи — либо слишком новые, либо те, которым вчера часто противодействовали или препятствовали.

Напротив, в основном нужно рассчитывать именно на новые поколения: новые поколения как воспитателей, так и учеников. И, повторяю, речь идёт по сути о формировании образа мыслей и чувствительности, а не об интеллектуальных схемах или о классификациях из области естествознания.

Именно в порядке этого мы написали настоящую работу, в которой мы хотели бы подать в самой живой и непосредственной форме смысл основных идей, которые нужно использовать для того, чтобы объединить основные взгляды этики и, вообще, мировоззрения фашизма с расовой ориентацией. Тех читателей, которые хотели более глубоко исследовать тот или иной из различных аргументов, мы отправляем как к нашим произведениям, уже упомянутым в начале, так и работам тех авторов, что здесь нам будет нужно упомянуть.

1. ЧТО ТАКОЕ РАСА?

Что такое раса? Вот некоторые наиболее распространённые определения: «раса — это живое единство индивидов общего происхождения, обладающих идентичными физическими и духовными признаками» (Вольтман); «это группа людей, которая по свойственному ей сочетанию физических признаков и душевных качеств отличается от любой другой и всегда воспроизводит только себе подобных» (Гюнтер); «это наследственный тип» (Топинар); «это род, определяемый идентичными группами генов (то есть наследственной потенциальностью), но не внешней морфологической схожестью людей» (Фишер, Ленц); «это группа, определяемая не по факту обладания теми или иными духовными или физическими признаками, а по манере поведения, выражающейся через них» (Клаус).

Мы привели эти определения не наугад. В их расположении можно проследить определённое развитие, соответствующее развитию самой расовой теории за последние годы. Первоначально раса определялась через призму антропологической концепции. Эта концепция уже больше не была «наукой о человеке вообще» в старом, этимологическом смысле. Она стала особой естественной наукой, рассматривающей человека только лишь с точки зрения признаков, характеризующих человека как биологический вид, один среди многих других.

Таким образом, сначала имелась лишь чисто натуралистическая и описательная концепция расы, наподобие того, как описывались различные виды животных и растений. Таким же образом по проявлению опредёленных повторяющихся признаков, которые в основном были физическими, соматическими, классифицировались по различным категориям и люди. Определяющими расу считались очевидные общие признаки, отмеченные у большинства индивидов, то есть лишь чисто «статистические» и количественные критерии.

В начале развития современной антропологии научные исследования основывались на самых заметных внешних признаках: цвете кожи, волос и глаз, росте, чертах лица, пропорциях и форме черепа. Одним из первых шагов было внедрение измерений — определялись численные значения пропорций тела, измерялись головные указатели и лицевые углы. Описания пытались «сделать точными» при помощи численных формул. Обращались и к психологии: пытались выделить черты, которые в силу своей повторяемости соответствовали — или предположительно соответствовали — различным группам людей.

Ещё на раннем этапе своего развития антропология принимала во внимание элемент наследственности. После того, как были выявлены морфологические различия, существующие между живыми людьми, естественно предположить постоянство этих различий как у родителей, так и у потомства. Однако особую важность элемент наследственности приобрёл в антропологии в последние годы в связи с феноменом собственно расизма. Именно с последним связаны приведенные выше определения Топинара, Ленца и Фишера. Для современного расизма теория наследственности является фундаментальной. Утверждается, в противоположность концепциям старой антропологии, что раса должна определяться не всеми признаками или параметрами, характеризующими данную группу людей, а только теми, которые могут передаваться по наследству.

Но это не всё. После того, как установлены некоторые внешние модификации (их также называют паравариациями), которые могут по каким-либо причинам проявиться в данном типе, но не передаются по наследству, формулируется фундаментальное различие между генотипом и фенотипом. Генотип — это, так сказать, потенциальность: это сила, порождающая определённый тип или серию типов, которые могут варьироваться лишь в определённых пределах. Внешняя форма (внешняя в широком смысле, поскольку теория наследственности применительно к человеку учитывает не только морфологические характеристики, но также и склад психики), которую порождает в каждом конкретном случае данный генотип, в реальности может варьироваться и, очевидно, отходить от первоначального типа до неузнаваемости. Эта внешняя форма называется фенотипом. Можно констатировать, что у природных видов модификации, относящиеся к фенотипу, не затрагивают главного. При внешних (субъективных или обусловленных средой) влияниях поведение потенциальности генотипа можно сравнить с поведением эластичной материи: кажется, что она теряет — до определённой степени — свою форму, но она снова принимает её, когда в процессе развития последующих поколений перестают действовать факторы, породившие изменения. Типичный пример можно привести из растительного мира: при нормальной температуре растение «китайская примула» даёт красные цветки, а в более тёплой среде — белые. Это растение встречается в теплицах, и если семена посажены в тёплой среде, они дают серию новых растений, всегда имеющих белые цветы. Но из посаженного при нормальной температуре и в обычной среде семени вырастает растение с красными цветками, как у его предков. Следовательно, вариации фенотипа не имеют существенного значения, они являются преходящими и иллюзорными. Потенциальность сохраняется в целости в соответствии с первоначальным типом.

Следовательно, наследственные (и, в соответствии с новейшими концепциями, «расовые») признаки — это не внешние формы сами по себе, а потенциальности, постоянные типы реакции, различные в зависимости от обстоятельств, но всегда подчиняющиеся определённым законам.

Такова основа современной расовой концепции. Вышеприведенное определение Клауса — основоположника того, что получило название психоантропологии, идёт ещё дальше и констатирует определённое «одухотворение» генотипа: сущность расы нужно искать в «стиле», в способе существования. Здесь раса становится своего рода постоянной «линией», которая выражается не только посредством ряда физических признаков (то есть посредством расы тела), но также и в манере проявления различных психических качеств или черт, как мы поясним в дальнейшем. На основе этого наследственного стиля определяется некая группа людей — группа, которая по отношению к другим различным группам с иным стилем соответствует понятию «раса».

2. ВНУТРЕННИЙ СМЫСЛ РАСЫ

Если при этом ознакомиться с последними расовыми исследованиями, то видно, что в них ещё не вышли за пределы абстрактных определений, и ничего не говорится относительно того, что раса должна непосредственно значить сегодня для индивида и что надо понимать под «расовым сознанием». Но здесь находится фундаментальное положение, в отношении которого нужно обратиться к непосредственному опыту.

Выражение «породистый человек» (дословно «человек расы», un uomo di razza) появилось не сегодня и не вчера. В общем, оно относится к аристократической идее: из массы простых и посредственных индивидов выделялись «люди расы», то есть существа высшие, «знатные». Такая знать (этот пункт хотелось бы подчеркнуть) необязательно соответствует «геральди-ческому» значению этого слова — чистые и здоровые деревенские или народные типы могут производить такое же впечатление «породы», как и представители настоящей аристократии. Это вовсе не случайно: как среди знати определённые внутренние традиции смогли защитить чистоту крови, так особые благоприятные условия, существовавшие в деревне, на природе, здоровые занятия и обычаи смогли дать сравнимые результаты в среде людей другого класса, отличных от аристократии.

Не только слово «раса», но и слово «кровь» имело чёткое и живое значение, существенно отличающееся от сегодняшнего, имеющего научный и биологический характер. Например, говорят: «Хорошая кровь не способна соврать». Существует выражение «инстинкт крови». Есть «кровавые оскорбления»; ситуации, когда «кровь» бунтует. Что означает всё это? В глубинах человеческого существа, вдали от области абстрактных концепций расы, от словесных рассуждений и условностей, порождённых жизнью в обществе, существуют инстинкты, обладающие определённой формой, а также возможность непосредственных и абсолютных реакций, которые для человека «расы» являются нормальными, в то время как у обычного человека, напротив, всё это проявляется лишь эпизодически — в крайних случаях и при очень серьёзных испытаниях.

Идёт ли здесь речь об импульсах, относящихся исключительно к животной и биологической жизни? Утверждать подобное было бы непродуманно. Силы, о которых мы говорим, инстинкты человека «расы», далёкие от того, чтобы быть продолжением животных инстинктов, часто противоречат им, накладывая на жизнь высшие нормы, делая естественной и спонтанной вещью как подчинение определённой «наследственной линии», так и определённому стилю господства, внутреннего напряжения, самоутверждения. С животными инстинктами реакции расы объединяет только их непосредственный и точный характер: они не основываются на рациональном мышлении или на интеллектуальных соображениях; наоборот, они являются спонтанными, и в них проявляется вся полнота личности человека. Не только это: они имеют место и в сфере интеллекта, поскольку проявляются также в особых и непосредственных формах восприимчивости, суждений и признания. Посредством расы и крови человек приходит к очевидным вещам, которые не обсуждаются, которые на его уровне являются такими же непосредственными, как данные, полученные здоровыми, нормальными органами чувств. Как никто не обсуждает, почему красный цвет является красным, так и у человека «расы» имеются присущие ему естественные и точные очевидные вещи в той области, в которой «современный» интеллектуализированный и деградировавший человек, наоборот, может лишь продвигаться на ощупь. Он пытается заменить утерянную способность видеть способностью осязать, призвав на помощь дискурсивный интеллект, и часто единственным результатом этого является переход от одного кризиса к другому или приём на вооружение простых конформистских критериев.

Такова основа, на которой нужно понимать и ощущать расу. Раса живёт в крови и даже на более глубоком уровне — там, где индивидуальная жизнь сообщается с надличностной, что, однако, должно пониматься не в натуралистическом смысле (как «жизнь вида»), а как порядок, в котором действуют действительно духовные силы.

В древности хорошо знали всё это, почитая лары, пенаты, ге-роев-архегетов (вождей племени), «демонов» рода — существ, иносказательно изображавших тайну крови и мистические силы расы.

Наука может установить значение важности расы посредством результатов, вытекающих из генетики, теории наследственности, демографии и патологии как науки. Всё это может благоприятствовать пробуждению чувства расы, но не может, однако, его создать. Необходимо, чтобы появилась внутренняя реакция, а для этого гораздо эффективнее «миф» — миф как идея-сила, как воодушевляющая идея, которая может помочь данной области научных исследований. Таковой миф акцентирует следующее: раса означает полноту, превосходство и твёрдость. Есть существа обычные, и есть «существа расы». Независимо от того, из какого социального класса они происходят, они составляют аристократию. В них ещё живёт пришедшее из глубины веков таинственное наследие.

Поэтому даже на уровне самых общих формулировок расизм имеет ценность испытания, своего рода реактива. Реакции людей на расовые идеи представляют собой некий барометр, показывающий «количество» расы, присутствующее в них. Говорить «да» или «нет» расизму — это не просто интеллекту-альная альтернатива, это не субъективный и произвольный выбор. «Да» расизму говорит тот, в ком ещё жива раса. Напротив, противостоит расизму и во всех областях ищет алиби, оправдывающее его неприязнь, и не верит в расизм тот, кто внутренне побежден антирасой, в ком изначальные силы были подавлены этническим обломками, процессами смешения и вырождения, или же влиянием изнеженного и «интеллектуализи-рованного» буржуазного образа жизни, потерей связи со всем действительно изначальным на протяжении поколений.

Это надо заявить совершенно ясно, почти как предпосылку для всякого частного изложения расовых идей. Фашизм сегодня призывает всех тех, в ком «раса» ещё не угасла.

3. СЛЕДСТВИЯ ЧУВСТВА РАСЫ

Граф Гобино, которого в определённом смысле можно считать отцом современного расизма, никогда не скрывал глубинных причин своего выбора. На написание знаменитого «Опыта о неравенстве человеческих рас» в 1853 году его подвигла реакция всего его существа против «демократической и эгалитарной трясины», в которую всё больше погружались европейские нации.

Такой пафос и должен сопровождать всякую последовательную расовую позицию и, следовательно, проявляться вполне определённым образом в общественно-политических выводах. Разумеется, такие выводы согласуются с принципами фашизма, которые в результате укрепятся и, так сказать, оживут.

Быть расистом фактически означает восстать против масонско-демократического мифа, согласно которому высшей ценностью является «человечество», а все люди по своей сути равны и являются братьями. В действительности же этого мифического «человечества», о котором говорят как о евангелии «бессмертных принципов», или не существует, или же в наших глазах оно мало что значит.

Разъясняя позицию расизма, мы должны сказать, что не отрицаем существование ряда аспектов, общих для большинства людей. Но равным образом существуют и не менее реальные аспекты, связанные с различиями — это очевидно и неоспоримо. При оценке первых и вторых нужно определиться, снова испытать внутренние призвания. Расизм, могли бы мы сказать, определяется в соответствии с классическим духом, неотъемлемой чертой которого было превознесение всего, что имеет форму, лицо, индивидуальность, в противоположность всему бесформенному, общему, недифференцированному. Классический (и, добавим, также и «арийский») идеал — это идеал космоса, то есть чётко индивидуализированной совокупности природы и субстанции, объединённых в единое целое органичным и иерархическим образом. Это не более или менее романтический или пантеистический идеал хаоса. Отсутствие дифференциации всегда ниже того, что имеет форму.

Согласно такой концепции мифическое «человечество» масонско-демократического мифа представляется, с нашей точки зрения, просто общим знаменателем или субстратом, который может представлять для нас интерес только на уровне живых, конкретных и чётко определённых форм, в которых он существует. И эти формы как раз и есть расы, понимаемые как общности людей как по крови и инстинкту, так и по духу. Расист, таким образом, признаёт различия и хочет различий: быть отличным, быть самим собой — это не зло, а добро. Когда же действительно появляется это самое «человечество»? Тогда, когда чётко определённый мир вырождается в мир коллективизма, смешения, хаоса, что является только лишь ужасной и последней стадией процесса разложения и всеобщего социального и духовного уравнивания. Только тогда существующие физические различия начинают считать случайными, несущественными и ничтожными. Вот что скрывается за эгалитарным мифом и за масонско-демократической идеологией.

В противоположность этому, в расовом видении жизни любые различия (даже физические) являются символическими: внутреннее проявляется во внешнем, внешнее является символом, знаком или признаком внутреннего. Таковы основополагающие принципы тотального расизма. С римской и фашистской точки зрения особенно важно подчеркнуть классическое предназначение расизма: стремление к форме, неприятие смешения, возвращение к принципам нашей древней мудрости: «Познай себя» и «Будь самим собой». Верность своей собственной природе, то есть своей крови и своей расе — таков внутренний этический и духовный эквивалент тех идей, которые предоставляют формулировкам научного расизма генетика, биология и учение о наследственности. И таковы чёткие директивы для расового воспитания, которые следуют из этого.

4. РАСОВАЯ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ТРАДИЦИЯ

Какой же смысл имеет расовый закон наследственности?

Смысл этого закона двойной. Прежде всего, мы хотим сказать о необходимости преодоления либерально-индивидуалистической и рационалистической концепции. Для расовой концепции индивид не является подобием атома, субъектом в себе, который живёт и имеет смысл только для себя самого. Расизм, напротив, понимает и оценивает индивида только в качестве функции данного общества как в пространстве (как расу живых индивидов), так и во времени (как группу людей одних корней, одной традиции или одной крови).

Что касается первого аспекта, то есть ценности индивида как органической функции единого целого в пространстве, то можно констатировать дальнейшее сближение расизма с тоталитарно-корпоративной концепцией фашизма. Что же касается второго аспекта (единства во времени), то расовое сознание придает термину «традиция» более живое, более стимулирующее и более внутреннее значение, чем то, которое придают ему обычно. Действительно, очень часто этому слову даётся чисто «историческое», культурное и «гуманистическое» значение, если оно вообще не сводится к обыкновенной риторике: под «традицией» понимается сумма творений, приобретений и верований, унаследованных от наших предков. Но во всём этом не выявляется главное, глубинный субстрат всякой традиции, достойной так называться — то есть кровь, живая раса, чувство единства не столько на основе деятельности наших предков, сколько на основе самих сил, породивших эти действия — сил, сохраняющихся в нашей крови, в самых таинственных и священных глубинах нашего существа. Таким образом, расизм даёт жизнь понятию традиции и делает её конкретной: он приучает человека видеть в наших предках не цепь более или менее знаменитых «мертвецов», а выражение чего-то такого, что ещё живо в нас и с чем мы внутренне едины. Мы являемся носителями наследия, которое нам передали и которое передаётся далее — и в этих условиях есть нечто, что по-беждает время, что заставляет предчувствовать то, что мы назвали «вечной расой».

Теперь мы перейдём ко второму смыслу расовой концепции наследственности: она совершенно отрицает теории, касающиеся влияния окружающей среды — то есть теорию Ламарка, а также и марксистскую теорию. Утверждение, что среда определяет человека и расы, ложно. Природная, историческая, общественная или культурная среда может влиять лишь на фенотип, то есть на внешний и случайный характер проявления в индивиде или в данной группе определённых наследственных и расовых тенденций, которые всегда будут первичным, исходным, основным и неустранимым элементом. Быть расистом, таким образом, означает ясно сознавать тот факт, что именно силы, коренящиеся в самой глубине нашей жизни (а не механические и безличные влияния окружающей среды), являются действительно определяющими в нашем существовании, нашем характере и наших призваниях. Эта точка зрения, кстати, приводит нас к новым историческим перспективам: отвергая теорию окружающей среды, мы отвергаем таким же образом и идею о том, что великие цивилизации прошлого определялись географическим положением, климатическими и даже историческими условиями в узком значении этого слова, экономикой и так далее. Напротив, именно человек, обладающей решающей силой, часто в неблагоприятных внешних условиях, придавал форму различным цивилизациям — и, опять же, не абстрактный человек, а человек как представитель определённой расы — как телесной, так и духовной. Эта раса — внешняя и внутренняя — не является единственной причиной того, что в совокупности данного народа определённая группа индивидов обладает неким предназначением, но оказывает своё влияние на то, в какой среде и в какую эпоху зародилась цивилизация воинов, а не торговцев, аскетов, а не гуманистов, и так далее. Опять же, решающими являются фатальные или, скорее, неизбежные силы расы, существующие внутри нас, придающие форму самой нашей природе и связанные с тайной происхождения.

Каковы же отношения между индивидом и, в общем, человеческой личностью, и этими силами? Кто-то может посчитать, что, признавая расизм, можно впасть в новую форму детерминизма, на этот раз внутреннюю: раса — это всё, а личность как таковая — ничто. По этой причине даже возникает подозрение в коллективизме, в возвращении к духу клана, дикой и смешанной общности. Но реальность состоит совсем в ином. Можно с основанием сказать, подходя с собственно метафизической стороны проблемы, что если индивид не существует вне расы, то в определённом смысле и раса не существует вне индивида или, точнее, вне личности. Поясняя эту формулировку, следует вспомнить аристократический аспект, подчёркиваемый в содержании таких выражений, как «породистый человек», или «обладать породой (расой)». Если выражаться парадоксально, то можно сказать, что раса по-настоящему существует только в тех своих представителях, которые действительно являются «породистыми», «людьми расы». Другими словами, раса — это наследие и в то же время общий субстрат: она имеет тенденцию выражаться во всех индивидах, и она выражается у всех каким-то особым образом, и только в некоторых достигает полной и совершенной реализации — и здесь как раз очевидно действие и значение индивида, личности. У действительно высших людей раса проявляется, осуществляется в кульминации, которая одновременно является кульминацией ценностей настоящей личности. Расовую наследственность можно сравнить с достоянием, полученным от предков и передаваемым потомкам. Никакого детерминизма не существует, поскольку потомки имеют полную свободу распорядиться этим достоянием по своему усмотрению. Можно как сохранять и укреплять его, что принесёт разные плоды, так и, наоборот, размывать и разрушать. Из наследственности — как духовной, так и биологической — индивид может, если будет оставаться верным своей расе, извлечь силы, необходимые для достижения личного совершенства и для воплощения идеала расы. Либо в результате смешения крови можно загрязнить эту наследственность, разрушить её, оставить на милость детерминизма, и рано или поздно она будет побеждена парализующими или растворяющими влияниями.

Таким образом, расовое сознание, признавая значение и роль личности в расе, с другой стороны, стремится пробудить в индивиде чёткое чувство ответственности, касающееся применения своей свободы в отношении как биологического, так и духовного расового наследия, переданного ему длинной цепью поколений.

5. РАСА И НАЦИЯ

Никакой расист, даже самый крайний, не будет отрицать, что такие выражения, как «итальянская раса», «немецкая раса», «англосаксонская раса» и даже «еврейская раса», с научной точки зрения неверны, потому что в этом случае нужно говорить о народах и нациях, и потому что в нашу эпоху никакой народ или нация не могут соответствовать единой, чистой и однородной расе. Сегодня, когда говорят о расе, не ограничиваются крупными общими категориями антропологии — белая раса, чёрная, красная, жёлтая и так далее, а соотносят этот термин с более индивидуализированными и самобытными этническими общностями, отчасти сравнимыми с элементарными частицами или элементами, которые являются фундаментальными понятиями химии при изучении соединений. Существующие нации и народы являются, таким образом, соединениями (более или менее стабильными и однородными) таких элементов. У Деникера, например, слово «раса» относится к набору характеристик, которые первоначально наблюдались у реальной совокупности индивидов, а сегодня разбросаны в различных пропорциях среди различных этнических групп — народов и наций, которые отличаются друг от друга в основном языком, образом жизни, обычаями и так далее.

Каковы же в таком случае отношения между национальной и расовой идеей?

Что должно считаться более важным — нация или раса? Хотя это и щекотливый вопрос, его стоит поднять, ибо, если наша позиция будет страдать отсутствием ясности, будет невозможно проникнуть в смысл и основание всех практических аспектов расизма и особенно — селективного расизма. Как народы, так и нации представляют собой синтез. Можно согласиться с утверждением, что элементы, которые являются составными частями такого синтеза, не будут исключительно расовыми, когда раса понимается как чисто этническая и антропологическая общность. Но мы не разделяем такую концепцию расы. Для нас раса — это сущность, которая проявляется не только физически, но и духовно. Различные формы культуры, искусства, религии и так далее — это проявления определённой расы души и духа. Таким образом, элементы, которые не являются ни этническими, ни антропологическими, и которые позволяют определить нацию, также могут стать объектами расовых исследований.

Теперь нужно кое-что сказать о последствиях кровосмешения. Во-первых, когда смешиваются разнородные расы, результатом является не только, или не всегда, искажение характерных черт соответствующих чистых типов. Наблюдается более серьёзная по своим последствиям гибридизация: появление потомства, у которого раса тела данного типа не соответствует ни расе души, ни расе духа, которые в нормальном состоянии должны совпадать, и первоначально были связаны друг с другом. Наблюдается дисгармония и часто даже внутренний разлад.

Во-вторых, следует рассмотреть обобщение двух концепций теории Менделя, то есть теории наследственности при скрещивании: это концепции «доминантных» и «рецессивных» характеристик. При скрещивании может случиться так, что у потомства на протяжении одного или нескольких поколений господствуют только характеристики одного из родительских типов. Может даже показаться, что нет никакого смешения, никакого вырождения или гибридизации. Но это только видимость. В генах, то есть наследственном потенциале потомства передаётся и действует также и другой тип, но в латентной форме — так сказать, скрыто, так как в течение определённого цикла доминирующим будет только влияние генов одного из родителей. Но в какой-то момент соответствующая форма проявится вновь, явно и определённо. Эти латентные характеристики определяют «рецессивное» качество в противоположность «доминантному».

Если в строго биологической среде, среде естественных видов — растительных или животных — «рецессивная» и «доминантная» функции в своём чередовании подчинены объективным и безличным законам, то в приложении к человеческим расам необходимо вновь отметить действие духовного фактора. Какое-то качество остаётся «доминантным» при смешении до определённых пределов, пока сохраняется некоторое напряжение, некоторое присутствие, так сказать, «себя самого», присутствие расы. Когда это напряжение спадает, «доминантное» качество перестает быть таковым, и начинают проявляться внешние влияния, которые до этого момента были вынуждены оставаться рецессивными, то есть присутствовали только в латентной форме.

Уточнив эти элементарные понятия расовой доктрины, можно начать рассмотрение проблемы отношения между расой и нацией, или между расой и «народом». Мы уже сказали, что как нации, так и народы сегодня являются смешанными этническими сообществами, нынешняя форма которых является результатом разнообразных превратностей судьбы. Это точки пересечения не только различных физических рас, но также и различных духовных рас, представляющих собой глубоко спрятанный субстрат элементов цивилизаций и различных культурных влияний. Точка зрения на нации, преобладавшая в эпоху демократии, имела «исторический» и агностицистский характер: проблема происхождения и состава наций не рассматривалась, существование данной общности принималось как «свершившийся факт», и прилагались усилия, чтобы поддерживать определённое равновесие между различными силами этой общности, зачастую даже противоположными.

Как расизм, так и новая фашистская концепция государства и нации имеют на этот счёт иные взгляды. Нельзя более уклоняться от рассмотрения проблемы происхождения, поскольку признаётся, что политическим принципом должна быть не система «равновесия», а твёрдое руководство государством и нацией со стороны элиты, ядра, представляющего самые ценные и самые достойные по сравнению с другими элементы; в любом случае желательно, чтобы эта элита накладывала свой отпечаток на всё остальное. В то же время нужно поставить вопрос о формировании наций с весьма иной точки зрения, то есть не только «исторической». У истоков любой действительно национальной традиции мы видим относительно чистую и однородную расу — по крайней мере, расу, доминирующую над остальными расами. Нельзя не признать, что на протяжении веков эта первоначальная раса претерпевала различные драматические и иногда даже трагические перипетии. В нашу эпоху и в нашей цивилизации она потеряла свой характер — либо из-за посторонних влияний созданные ею социально-политические общности разделились на части, либо природные расовые законы были забыты, либо в области культурного и духовных творчества произошло смешение, связанное с допущением элементов, характерных для других рас. В результате то, что до этого момента сохраняло «доминантный» характер, осталось всего лишь в подавленной, «рецессивной» форме. С другой стороны, можно также видеть спорадическое возрождение первоначальной расы и первоначальных традиций — импульс к освобождению или новому утверждению, импульс вновь дать жизнь формам и свершениям, верным своей собственной природе, несмотря ни на что.

Согласно этому новому взгляду должна быть написана (и впредь преподаваться) вся новая «национальная история». Она должна продвигать решения внутреннего порядка и формировать твёрдую волю, а не сводиться к абстрактным знаниям или пустым сетованиям. Следовательно, необходимо прийти к следующему: внутри «нации» существовала и всегда существует высшая раса. Всё, что привнесено извне, из других рас и добавляется к единой национальной традиции данной расы, имеет положительную в принципе ценность только тогда, когда расовое происхождение сходно, и действуют условия, благодаря которым первоначальное ядро может сохранить — прежде всего, в духовной сфере — свое «доминантное» качество. В противном случае это добавление — вещь ненужная, парализующая или даже тлетворная. Что же касается будущего, то если нужно сохранить сплочённость и целостность синтеза, соответствующего данному народу, необходимо отдавать себе отчёт в опасности, заключающейся в принципе «отпущения на самотек», помимо прочего, и «истории». Напротив, нужно действовать с той целью, чтобы та часть нации, которая наиболее ценна с расовой точки зрения, сохранялась и, более того, усиливалась в будущих поколениях, и чтобы менее ценные (или просто второстепенные) её компоненты не увеличивались в числе и не укреплялись, чтобы они не стали преобладающими.

В перипетиях различных эпох «национальной истории» подготовленный взгляд должен привыкнуть узнавать скрытые (в том числе и расовые) аспекты, видеть чередование влияния компонентов, из рецессивных становящихся доминантными, и наоборот; воспринимать данные места периода или цикла не только как ничтожные этапы однородного и непрерывного процесса, но видеть признаки и проявления одного или другого из этих компонентов, связанных со смешением.

С этой точки зрения раса — как высшая раса — означает, несомненно, больше, чем нация: это руководящий и формирующий элемент нации и цивилизации. И это полностью согласуется с фашистскими идеями. Фашизм (и этим он отличается от национал-социализма и превосходит его) фактически отвергает концепцию нации вне государства. Для фашизма именно государство придает форму и сознание нации. Но государство — это не абстрактный и безличный субъект: согласно идеям фашизма, государство — это также и инструмент политической элиты наилучших элементов нации. Расизм делает ещё один шаг вперёд: эта элита призвана восстановить наследие расы и её наиболее значительные традиции, присутствующие в национальной смеси. И когда Муссолини говорил в 1923 году: «Рим всегда останется — и завтра и в грядущих веках — могучим сердцем нашей расы: это вечный символ нашей жизненной силы», — он уже недвусмысленно точно указывал направление неизбежного выбора: идеальная раса итальянской нации — это римская раса, которую мы называем арийско-римской.

Вспомним также, что говорил Муссолини в 1923 году, выступая перед фашистской элитой: «Вы представляете собой по-истине чудо нашей древней и удивительной расы, которая знала и печальные времена, но никогда не знала сумерек упадка. Если иногда казалось, что она находится на закате, то она всегда возрождалась с ещё большей силой». Это точно соответствует тому, что мы здесь изложили, используя расовую терминологию, относительно наследственной устойчивости первоначальной расы и перипетий, связанных с чередованием «доминантных» и «рецессивных» форм на протяжении «национальной» истории.

6. ЗНАЧЕНИЕ РАСОВОЙ ПРОФИЛАКТИКИ

Как известно, в Германии на основе результатов теории наследственности, приложенной к расе, расовой гигиене и демографии, уже некоторое время применяются меры, преследующие цель поставить преграду передаче потомкам дефектной наследственности. Здесь не место подробно рассматривать эти меры или обсуждать их. Отметим только то, что мы полагаем, что во многих случаях пределы действия законов наследственности с абсолютной точностью установить невозможно. Должно быть достаточно просто мысли о возможности, чтобы побудить любого человека, обладающего этическим сознанием, придерживаться твёрдой линии поведения и держать под контролем всё то, что могут диктовать ему слепой инстинкт или чувства.

Надо сказать то же самое о смешении с неевропейскими расами. Переход на расовые позиции в Италии обуславливался необходимостью предотвращения смешения кровей в нашей новой колониальной империи. Но, опять же, здесь решающую роль должно играть внутреннее убеждение, ясное осознание совершения настоящего предательства своей крови и своих предков и преступления против потомков, если из-за злоупотребления личной свободой и уступки телесным импульсам и чувствам происходит загрязнение расы. И, естественно, вовсе не является необходимым требовать чистоты расы в абсолютном смысле: если общий тип той или иной нации уже является смешанным, главная причина защиты от дальнейшего смешения состоит в том, что именно смешанный тип главным образом нуждается в защите, не обладая «доминантными» чертами в такой пропорции, как чистый тип, который в особых условиях, о которых мы ещё скажем, иногда может подавить и подчинить себе относительно разнородные расовые элементы, содержащиеся в наследии смешения, при этом не изменяясь сам.

Защита от смешения крови и изоляция элементов, в которых раса уже подавлена, — таковы основные аспекты профилактического расизма, составляющие объект мер так называемой «расовой гигиены», имеющей очевидные и тесные связи с общей демографией. Но наш расизм идёт дальше: он включает не только негативные (защитные) меры, но также и позитивные меры по укреплению расовых элементов и внутренней селекции. В этой области, естественно, нельзя думать в первую очередь о правильном законодательстве: наоборот, основной задачей является формирование инстинкта, совершенствование чувствительности. Здесь речь идёт о такой деликатной проблеме, как выбор партнера в супружестве (в том числе среди этого же народа). В области отбора это единственная сфера, где можно перейти от теории к практике и приложить позитивные усилия к тому, чтобы раса последующих поколений нации (нации в общем смысле) постепенно очищалась, поднималась и всё более приближалась к типу, характерному для высшего ядра, или «высшей расы».

7. ОПАСНОСТЬ ОТРИЦАТЕЛЬНОГО ОТБОРА

Чтобы следовать в этом направлении, нужно иметь не только расовое сознание, но и чёткий расовый идеал — не теоретически, а как объект искренних устремлений, которые должно разделять наибольшее число людей данного народа. Чтобы добиться этого, необходима методичная и кропотливая воспитательная работа. Очевидно, что она должна быть направлена, прежде всего, на молодёжь, и для достижения целей должны использоваться все возможные средства: примеры из прошлого, специальная литература, то же кино — для создания такого воздействия, каковое, например, оказали на массы некоторые американские фильмы, создавая образы популярных международных кумиров при помощи некоторых типов актёров и актрис, — впрочем, не всегда бывших в порядке с расовой точки зрения. В том числе и с помощью таких образов надо добиться возрождения в народе человеческого идеала, соответствующего типу высшей расы. И если к «внушению», которое оказывают такие образы, добавить расовое сознание вместе с чувством внутреннего достоинства и ответственности, о чём мы неоднократно говорили, тогда будут созданы сущностные предпосылки внутренней селекции и усиления расы в данной нации.

Что касается супружеского выбора, то, естественно, главным оказывается выбор женщины мужчиной, и не только потому, что на практике инициатива принадлежит, как правило, мужчине, но также из-за действия вполне определённых расовых законов. Согласно древним арийским учениям касательно расы, при смешении мужская наследственность имеет «доминантный» характер, а женская, напротив, «рецессивный». Отсюда следуют два важных закона:

1. В случае брака мужчины «низшей» расы с женщиной «высшей» расы её раса оказывается подавленной и загрязнённой.

2. В случае брака мужчины «высшей» расы с женщиной «низшей» расы её раса может быть очищена и практически нейтрализована.

При рассмотрении данного вопроса надо учитывать только тот случай, когда термины «высшая раса» и «низшая раса» относительны: дело в том, что по-настоящему инородные расы не присутствуют ни в одном европейском народе.

Указанные законы основываются на внутренних, духовных обстоятельствах, о которых мы говорили в наших других трудах по расовому вопросу: уже из общих их формулировок видна важность супружеского выбора и расовой селекции. Новая чувствительность, новый инстинкт, влияние чётко определённого расового идеала должны постепенно «упорядочить» союзы: не рационализировать их, как это может иметь место в каком-либо государственном зоотехническом учреждении, а сделать их более осознанными — они должны определяться не только слепыми чувствами или желаниями определённой экономической, утилитарной или конформистской конъюнктуры, но и в равной степени значением интересов и склонностей того типа людей, которые в высшем смысле «являются расой» и «обладают расой».

По этой причине расизм должен прояснить и уточнить истинный смысл демографии, особенно в отношении так называемой «демографической кампании», помня, что на основе законов наследственности всегда существует возможность отрицательного отбора или «селекции наоборот». Мы хотим сказать, что в области демографии мы не можем довольствоваться чисто количественным критерием — рождением наибольшего количества детей; надо также рассматривать и качественный аспект, то есть задаваться вопросом — каких детей должна иметь растущая нация. Простое и неразборчивое размножение без какой-либо учёта расового состояния нации может привести даже к вторжению элементов более низкой расы в том случае, если при некоторых условиях они сильнее размножаются в ущерб высшей, но меньшей по численности расе. В этом случае действует детально изученная Ваше де Лапужем «селекция наоборот», приводящая к падению расового уровня нации. Такая опасность, во многих цивилизациях оказавшаяся губительной для политических организмов, созданных различными ядрами господствующей арийской расы, может быть нейтрализована, если осуществлять такое расовое образование в плане чувствительности и склонностей, о чём мы уже говорили, до того момента, как всё это дойдёт до выполнения точного и реального действия в деле супружеского выбора и, в общем, в человеческих союзах внутри данной нации.

8. РАСА И ДУХ

Мы уже сказали, что в тоталитарной концепции фашистского расизма раса не сводится только к простому биологическому субъекту. Человеческое существо — это не только тело, это также душа и дух. Но научная антропология либо исходила из материалистической концепции человеческого существа, либо, признавая реальность нематериальных принципов и сил в человеке, ограничивала проблему расы рамками тела.

Таким же образом в многочисленных формах современного расизма нельзя отыскать ясного представления о связи между собой расы тела, души и духа: более того, иногда в них можно усмотреть опасные отклонения, которые, естественно, с максимальной выгодой спешат использовать противники расизма. С нашей точки зрения, следует занять чёткую позицию против такого расизма, который считает все духовные способности и всю человеческую ценность простым следствием расы в биологическом смысле, производя таким образом унизительные выводы о том, что является высшим и что низшим — более или менее в духе дарвинизма и еврейского психоанализа. Но в то же время надо занять позицию и против тех, кто делает выводы на основании взглядов расизма, ограничивающегося проблемами антропологии, генетики и биологии, с целью доказать, что раса существует, но не имеет ничего общего с проблемами, ценностями и деятельностью человека, относящимися к духовному и культурному плану.

Наша точка зрения превосходит и ту, и другую позицию: мы утверждаем, что раса существует как на физическом, так и на духовном уровне. Раса — это глубинная сила, проявляющаяся как на физическом плане (раса тела), так и на душевном и духовном (внутренняя раса, раса духа). В широком смысле слова, чистота расы имеет место, когда наблюдается соответствие этих двух проявлений, то есть когда физическая раса соответствует расе духа или внутренней расе, и способна служить органом, наиболее адекватным её выражающим.

Отметим революционный аспект такой точки зрения. Утверждение, что существует раса души и раса духа, идёт вразрез с эгалитаристским и универсалистским мифом, в том числе в культурном и этическом плане, разрушая рационалистическую концепцию, которая говорит о «нейтральности» ценностей. В конечном итоге утверждается принцип и ценность отличий, в том числе и в духовном плане. Отсюда следует совершенно новая методология. Ранее в отношении какой-либо философии, например, задавался вопрос о том, «истинная» она или «ложная»; в отношении какой-либо морали требовалось определить понятия «добра» и «зла». С расовой точки зрения всё это представляется устаревшим: ставится вопрос не о том, что является «добром», а что «злом», а о том, для какой расы может быть верной данная концепция, может быть эффективной и «хорошей» данная норма. Можно сказать то же самое о юридических формах, об эстетических критериях и даже об идеалах познания природы. «Истинность», ценность или критерии, которые для данной расы являются действительными и здоровыми, могут вовсе не быть таковыми для другой расы и привести к её искажению и загрязнению. Таковы революционные последствия в сфере культуры, искусства, мышления, социологии, происходящие из теории рас души и духа в отличие от расы тела, — а именно, используя терминологию, принятую нами в других работах, расизма второй и третьей степени в отличие от расизма первой степени.

Однако необходимо уточнить как границы изложенной здесь точки зрения, так и различия, которые необходимо проводить между расой души и расой духа. К расе души относится всё, что сформировано в плане характера, восприимчивости, естественных наклонностей, «стиля» действия и реакции, отношения к собственному опыту. Здесь мы входим в область психологии и типологии — науки о типах, которая развилась в форме типологической расовой теории (или расовой типологии) — науки, которую Клаус назвал психоантропологией. С точки зрения этой науки раса — это общность людей, которая характеризуется не теми или иными психическими и физическими признаками, а стилем, который проявляется посредством этих признаков.

Очевидно различие между чисто психологическими соображениями и соображениями расовыми, которые стремятся к более основательным выводам. Психология определяет и изучает некоторые абстрактные склонности и способности. Некоторые расовые теоретики пытались распределить эти склонности между различными расами. Психоантропология, или «расизм второй степени», напротив, действует по-другому: она утверждает, что все эти склонности присутствуют, хотя и в разных пропорциях, в различных расах, но в каждой расе они принимают различные значения и «функции». Например, не говорится, что одна раса характеризуется героизмом, а другая, наоборот, меркантильным духом. Во всех человеческих расах встречаются люди, предрасположенные к героизму или меркантилизму. Но, при условии, что эти склонности присутствуют, у человека одной расы они проявляются в соответствии с его расой, отлично от проявления у человека иной расы; их действия совершаются в разных «стилях». Таким образом, герой, исследователь, торговец, аскет и так — далее выступают у различных рас в различных формах, обусловленных внутренней расой. Чувство чести, как оно проявляется у человека, например, нордической расы, отличается от проявления того же чувства у человека «западной» или ближневосточной расы. То же можно сказать о чувстве верности, и т. п.

Всё это призвано уточнить значение концепции «расы души». Концепция «расы духа» отличается от неё, потому что она занимается не различными типами реакции человека на среду и содержанием обычного каждодневного опыта, а его отношениями с духовным, надчеловеческим и божественным миром: как они проявляются в форме, характерной для умозрительных систем, мифов и символов, а также для самого разнообразного религиозного опыта. В этой области также присутствуют «инварианты» или общие знаменатели, так сказать, сходства направленности и поведения, что приводит нас обратно как раз к дифференцирующей внутренней причине, которая как раз и является «расой духа».

Здесь необходимо рассмотреть, до каких пределов может быть действительным расовый критерий различия и зависимости расовых ценностей. Эта зависимость является реальной и решающей также и в области духовных проявлений, когда речь идет о созданиях, характерных для «гуманистического» типа цивилизации, то есть цивилизации, в которой человек закрыл для себя возможность действительного контакта с миром трансцендентного и потерял всё истинное понимание познаний, относящихся к этому миру традиции, действительно достойной этого имени. Но когда это не так, когда речь идет о действительно традиционных цивилизациях, действенность таких «рас духа» не выходит за определённые границы: она касается не содержания, а только различных форм выражения, которые у того или иного наро-да, в тот или иной период цивилизации приобрели идентичные и объективные по существу опыт или познания, потому что они действительно относятся к сверхчеловеческому плану.

9. ВАЖНОСТЬ ТЕОРИИ ВНУТРЕННИХ РАС

Тоталитарная доктрина расы определяет отношения между расой и духом на основе принципов, которые мы уже упоминали: внешнее — это функция внутреннего, физическая форма — это инструмент, выражение и символ психической формы. Отсюда происходит концепция действительно чистого расового типа: это тип, «обладающий всем», гармоничный, последовательный, органичный. Это тип, в котором высшие духовные устремления данной расы не встречают ни препятствий, ни противоречий со стороны черт характера и «стиля» души, в то время как душа этой расы, в свою очередь, находится в теле, способном выразить её наилучшим образом.

Естественно, что в настоящее время такой «чистый» тип нельзя найти в массовом количестве в народах, которые, как уже отмечалось, в основном соответствуют этнически составным общностям. Его нельзя найти в массовом количестве даже в среде расы, которая оставалась достаточно долго в изоляции от всякого инородного влияния, потому что она соответствует, так сказать, «пределу понятия» (concetto-limite), то есть совершенной кульминации и реализации расы в общем смысле, относительно которой мы сказали, что высшие ценности личности идентифицируются как ценности расы.

По этой причине расовые исследования не могут быть только количественными: не останавливаясь на общих внешних элементах, превалирующих численно, нужно отбирать, искать представителей данной расы, настолько полно и чисто отображающих данный тип, чтобы понять и познать то, что он выражает и оживляет (то есть его внутреннюю расу), обладая чувством начального единства, в котором соединяются различные элементы расы. После того, как это будет сделано, можно сориентироваться в среде также и менее чистых расовых типов, то есть тех, у которых соответствие между различными элементами, внешними и внутренними, не является ни полным, ни совершенным; у которых имеется, так сказать, искажение «стиля» этой расы. Таким образом, речь идёт о качественном исследовании, основанном на внутреннем взгляде, на интуитивных и интроспективных способностях. Естественно, важную роль здесь играет физиогномика, или наука о чертах лица: общеизвестно выражение «лицо — это зеркало души», но также и тело в общем, форма черепа, пропорции конечностей и так далее имеют свой красноречивый язык для того, кто стремится его понимать. Отсюда новое и определённое значение краниологии, изучения скелета и подобных дисциплин, которые на первый взгляд могут показаться чисто техническими.

Под этим углом зрения расизм положительно относится к новому чувству тела и, в общем, физического облика человека. Ему не безразлична форма тела — это вовсе не нечто случайное и ничего не значащее. Всякий, кому не безразлично, в какой тип объединены все элементы данного человека, не может не замечать трагических и отрицательных сторон в тех случаях, когда такое единство исчезло. Душа, воспринимающая мир как нечто, по отношению к чему надо занимать активную позицию, как цель нападения и завоевания, в нормальных условиях должна иметь лицо, в котором решительные и смелые черты отражают этот внутренний опыт, стройную, высокую, энергичную и прямую фигуру — арийский или североарийский тип. Представим себе теперь, что такая душа, наоборот, воплощена в полное и пухлое лицо, коренастое и неповоротливое тело — в физическую расу, которая обычно представляется примером иного внутреннего типа. Конечно, внутренняя раса, так сказать, будет насиловать это инородное тело, придаст этим чертам лица другое выражение — несмотря ни на что, она найдёт способ выразить себя. Но, используя выражение Клауса, это всё равно что пытаться играть на окарине89 партитуру, написанную для скрипки.

Расовое воспитание должно показать, что и в этой области расизм руководствуется классическим духом и выдвигает классический человеческий идеал. Он хочет точного соответствия между внутренним и внешним, между содержанием и обликом. Он хочет цельных существ — выразителей связных и органических сил. Расизм не принимает и противостоит всякому смешению, всякому разрушительному дуализму и также, следовательно, всякой романтической идеологии, находящей удовольствие в трагической интерпретации духовности и полагающей, что только посредством вечного противостояния, страданий, постоянного стремления к чему-то и неясной борьбы можно достичь высших ценностей. Напротив, истинное превосходство арийских рас — это олимпийское превосходство: оно выражается в спокойном господстве духа над телом и душой, которые, выражая стиль и законы расы, являются адекватными средствами выражения.

Теория внутренней расы важна, поскольку она обнажает самый губительный аспект смешения: в результате возникают внутренний разрыв и противоречия, разрыв глубинного единства человека данной расы. В результате душа одной расы находится в теле другой, что вызывает изменения в обоих элементах. Появляются люди «с отклонениями» в широком смысле этого слова, и когда внутренняя сила истощится в разногласиях всевозможных трений, а остававшиеся до определённых пределов «доминантные» черты потеряют своё качество, внутренняя раса ухудшается, заменяясь бесформенной и бесхребетной субстанцией, носителями которой являются тела, у которых первоначальные расовые характеристики в итоге остаются лишь эхом, формами, лишёнными своего глубинного смысла. Это своего рода указатель на стадию, в которой интернационалистические и космополитические мифы и идеология фундаментального духовного равенства человеческого рода начинают становиться реальностью.

Действовать надо как раз в противоположном направлении. Отправным пунктом является внутренний анализ, направленный на то, чтобы найти, каков же в действительности наш основной элемент, «собственная природа» или духовная раса, в соответствие с которой необходимо привести нашу жизнь и которой, прежде всего, надо быть верными. Далее необходимо постараться добиться максимума связности и единства или, по крайней мере, наиболее благоприятных условий для потомков, на основе того, что уже получено: поскольку формирующее влияние, которое оказывает идея даже в соматическом и биологическом плане (если она имеет определённую связь с первоначальным внутренним элементом расы) — это реальность, что подтверждается ясными историческими примерами как на коллективном, так и на индивидуальном уровне.

В области культурной политики результаты расовой науки также ясны. Цитируя Клауса, «в той мере, в какой научные знания оказывают влияние на историю, цель, которую преследует психоантропология, следующая: она должна обнаруживать границы, которые никакой народ, никакая общность людей по крови и культуре не должны переступать или размыкать без риска собственного уничтожения. Поэтому поиски границ души являются в настоящее время исторической задачей». Имеется в виду главным образом задача защиты или создания благоприятных условий (не только среди индивидов, но также и наций) для той связности и единства, того соответствия между внешним и внутренним элементами, о которых мы уже говорили применительно к личности. Отсюда также ясен и центральный мотив соображений, уже высказанных здесь, об отношениях между расой и нацией.

Далее, тотальная расовая доктрина преодолевает опасности релятивизма и узкого партикуляризма, которые могут возникнуть при одностороннем и крайнем взгляде. Главным образом в сфере культуры и «расы души», соответствующей промежуточной области между телесностью и чистой духовностью, возникает необходимость определить и защитить определённые внутренние границы, потому что «замок», который отсюда следует, говоря словами Гёте, это «творческий предел», а не парализующий; это предел, блокирующий путь не вверх, а вниз: путь, ведущий к субрасовому и по сути даже к субличностному смешению, способствующий всяким процессам денатурализации, разложения и внутреннего разрыва.

10. ВНЕШНИЙ ОБЛИК РАЗЛИЧНЫХ РАС

Как мы уже не раз говорили, одна из характерных черт современного расизма — это поиск первичных этнических ядер (основ). Антропология вчерашнего дня ограничивалась суммарной классификацией известных рас — белой, чёрной, жёлтой, малайской, красной и так далее, — как каждый из нас изучал в школе. Но современный расизм продвинулся намного дальше в анализе и классификации, особенно в отношении белой расы, которая интересует нас больше всего. Таким образом, современные исследования в области физических рас различают внутри белой или «кавказской» расы целый ряд рас в более узком смысле, имеющих свои внешние особенности и постоянные характеристики, к которым применимы законы наследственности и скрещивания.

Мы отсылаем к классификации, описанной в нашем труде под названием «Миф крови», а здесь ограничимся лишь схематическим напоминанием основных моментов. В белом мире следует различать шесть основных рас. Прежде всего, это нордическая и западная расы (последнюю некоторые авторы также называют средиземноморской). У обеих преобладает долихоцефалия; светлые волосы у первой и тёмные у второй; пропорции конечностей у обеих рас одинаковые. В среднем люди западной расы ниже ростом и более утончённые: черты лица у них менее резкие. Далее идёт фальская раса, которую Гюнтер определяет как «тяжеловесную светловолосую расу». Она имеет много общего с нордической расой, но отличается от неё тем, что она более плотная, крепкая, коренастая, в общем, более высокая; в ней заметна определённая медлительность, как физическая, так и умственная, склонность к интроверсии, иногда также брахицефалия, особая предрасположенность к настойчивости, которая нередко вырождается в упрямство. Затем следует динарскаяраса, в которой наблюдается сплав элементов нордической и западной рас, вместе с элементом, который встречается у некоторых неевропейских рас — таких, как арменоидная или ближневосточная: это проявляется, по крайней мере, во внешнем облике (нос, губы и так далее), хотя этот инородный компонент в духовном плане невыра-жен. Человек динарской расы активен, воинственен, любит порядок и стиль подобно нордическому человеку, но он проявляет меньше концентрации и больше лёгкости (вкус к цветам, склонность к веселью и так далее). Затем идёт альпийская, или восточная раса, с более отличающейся внешностью: это более округлый и пухлый тип с господствующей брахицефалией, тёмными волосами, маленькими, скошенными или округлыми глазами, невысоким ростом и зачастую буроватой кожей. И, наконец, восточнобалтийская раса, преобладающая среди народов, близких к России. Это люди с вытянутым лицом, светлыми волосами, серыми глазами; скулы и разрез глаз напоминают монголоидный тип, лоб низкий и нос приплюснутый. Кажется, что у этой расы элементы, общие с нордической и западной расой, также абсорбировали некоторые элементы неевропейской расы, соответствующие расе первых славянско-азиатских народов.

Таковы основные европейские физические расы, присутствующие в европейских народах в различной степени смешения как составляющие. Однако в них присутствуют проникновения и посторонних рас: ближневосточной, «пустынной», монголоидной, негроидной, средиземноморско-африканской, к которым добавляется еврейский элемент, который, однако, несмотря на устойчивость главных типов, тем не менее, должен считаться не отдельной расой, а определённой этнической смесью, которая определяется на основе общей «расы души».

Перейдём теперь к «расизму второй степени», а именно скажем, какое содержание, какие души (или расы души) находят в физических формах и предрасположенностях каждой из этих рас тела инструмент выражения в наиболее соответствующей форме. В этом направлении исследований дальше всех пошёл опять-таки упоминавшийся Клаус. Мы отсылаем читателя к резюме его теорий, которое можно найти в нашей книге «Миф крови», а здесь же снова ограничимся самым главным.

Душа или стиль души, наиболее подходящий нордическому физическому типу, — это тип «расы активного человека»: человека, который чувствует мир как нечто, что стоит перед ним как объект обладания или нападения. Напротив, «западному» типу, как правило, скорее свойственен стиль души, раскрытой вовне, склонный к игре, жесту и демонстрации; души, которая чувствует себя в мире как актёр, который должен играть свою роль перед зрителями. Альпийская раса, напротив, характеризуется выражением глубинной души, которая любит замыкаться в своём маленьком мирке, пытается избежать широты и проблем мира посредством чувства общности, деятельности по реализации спокойного и защищённого благополучия. Фальская раса отражает стиль души, которая «держится твёрдо», иногда до неразумности, упорства и стойкости, но с тяжеловесностью, без искры внутренней свободы. Далее Клаус рассматривает две последние расы души — соответствующие ориентальной или пустынной расе, и ближневосточной расе. Что касается первой, то это раса «человека откровения», который склонен смотреть на мир как на вечное чудо, постоянное проявление случайностей, и, как кочевник, любит непостоянство и непредсказуемость. Что касается второй, то это раса «человека искупления», характеризующаяся чувством рабства в отношении тела и плоти, а также смутным желанием освободиться от неустранимого дуализма между плотью и духовностью или святостью.

Связи между расой тела и расой души, установленные Клаусом, должны рассматриваться в этих последних двух случаях как очень приблизительные, поскольку одни и те же внутренние склонности могут также характеризовать и другие расовые элементы: раса «человека откровения», согласно наблюдениям Клауса, присутствует в восточнобалтийской расе тела, а раса «человека искупления» отражает, прежде всего, некоторые характерные черты «стиля» еврейской смеси. Клаус не проводил исследований согласно своей теории внутренней расы применительно к последней расе тела — динарской расе; но без труда можно предположить, что её стиль включает определённые элементы «активной» души, к которым добавляется кое-что от западно-средиземноморского элемента (любовь к «театральному» действию, но в меньшей степени выставленному напоказ), а также влияние нестабильности, характерной для «человека откровения».

Здесь мы хотели бы отослать читателя к ряду имён, которые, к сожалению, мало что могут сказать, если не перейти к практической области, то есть если не изучать рассмотренное содержимое различных характерных черт той или иной расы, и не делать «спектральный анализ» лиц, чтобы понять внутренний элемент, расу души в наиболее «чистых» (в полном смысле, ранее оговоренном) типах. Прежде всего, необходимо обратиться к фотоматериалам, которые без труда можно найти в основных работах, посвящённых расе — кроме образцов, содержащихся в двух наших работах «Миф крови» и «Синтез расовой доктрины», можно обратиться к трудам Гюнтера, фон Эйкштедта, Фишера, того же Клауса. В качестве следующего шага нужно перейти от книг к действительности, к жизни, то есть научиться определять влияния и свидетельства вмешательства той или иной расы по особенно «заметным» лицам живых людей, чтобы натренировать глаз не только в качестве расового антрополога, но и расового психолога, научиться видеть согласие или противоречия между внутренним элементом и соматическими и физиогномическими элементами.

Далее, особой задачей является развитие способности распознавать взаимовлияния между сходными расами, способной принести положительные плоды при помощи изучения и анализа не только фзической «линии», но также и стиля действия, поведения и мышления различных типов. Вообще говоря, если до-пускается, что смешение нордического элемента с западным, фальским или динарским является благоприятным, то смешение между этим элементом и альпийским или восточнобалтийским элементом, напротив, считается нежелательным, так же как и смешение этих последних рас между собой и с западной расой. Однако не считается неблагоприятным союз между фальским элементом и средиземноморским, между динарским и западным.

Наиболее чистый и ценный элемент, содержащийся во всех этих расах благодаря изначальному единству происхождения, можно определить термином «арийская раса» или «североарийская раса», смысл которого мы раскроем ниже.

11. ПРОБЛЕМА РАС ДУХА

Мы уже сказали, что за пределами души и тела раса проявляет себя также и через дух. Исследования рас духа — это особая дисциплина, которая сегодня всё ещё находится в зачаточной стадии: если не говорить о нашем личном вкладе, в этой области очень мало успехов. Но она достаточно важна, если рассматривать реальные меры в расовом плане. В Германии это является составной частью так называемой Kampf um die Weltanschauung, то есть «борьбы за мировоззрение» (речь идет о расовой точке зрения; всякая общая концепция мира по существу может рассматриваться как выражение различных рас духа): однако в Германии в этой борьбе слишком много простых политических лозунгов и «мифов» вместо точного и научного знания.

Наука о расах духа восходит к истокам, и развивается параллельно с морфологией первоначальных традиций, символов и мифов. С этой точки зрения ограничиваться современным миром и пытаться ориентироваться в нём не имеет смысла: в современном мире и культуре расы духа существуют только как смутные отражения и пережитки. В области расы души ещё можно пробудить определённое сознание или непосредственный опыт: достаточно сослаться на качества характера, непосредственные внутренние реакции, стиль поведения — способности, которые не приобретаются обучением и не создаются искусственно, а являются врождёнными. Следовательно, качества, которые либо имеются, либо нет, тесно связаны с кровью, и, как мы уже говорили, даже с чем-то более глубинным, чем кровь.

Их ничто не может заменить. Раса души связана с жизнью, поэтому там, где она существует в латентном состоянии, всегда нужно заставлять её обнаруживаться при помощи испытаний и кризисов, а не типичных случаев из жизни, и таким образом узнать её черты и силу.

В области расы духа задача гораздо более сложная. То, что в наши дни — и на протяжении веков — в общем подразумевается под словом «дух», имеет мало общего с тем, что мы понимаем под этим словом. В действительности же сегодня мы сталкиваемся с областью, в своей основе стандартизированной и бесформенной, где весьма трудно отыскать устремления к высшему уровню. В плане познания вся совокупность современных наук имеет рационально-экспериментальную основу: форму и очевидность получаемых ей результатов способны оценить все (или почти все) люди. Такие знания, по общему мнению, полезны, «реальны» и «научны», поскольку их может приобрести, познать, признать и применять любой человек вне зависимости от своей расы или своего призвания. В плане культуры как области искусства и мысли ограничиваются более или менее субъективистской позицией; произведениями, часто имеющими характер «фейерверка»: они весьма лиричны или же имеют критически-диалектический подход, но лишены каких-либо глубоких корней.

В мире и в культуре, которые на этой основе почти полностью потеряли контакт с реальностью в трансцендентном смысле, очень трудно проводить исследования, которые ставят целью определить «стиль» трансцендентального опыта и «форму» различных возможных позиций человека по отношению к такому опыту, что как раз и эквивалентно исследованию «рас духа».

Поэтому необходимо вернуться в мир, в котором истинная духовность и метафизическая реальность были поистине центральными формирующими силами цивилизации во всех её аспектах, начиная с мифологического и религиозного плана и кончая юридическим и социальным: то есть необходимо вернуться в мир до-современных и «традиционных» цивилизаций. Установив таким образом точки отсчёта, можно уже перейти и к современному миру, чтобы выявить различные влияния, которые почти как эхо ещё исходят от той или иной расы духа в нашем ослабленном мире и в нашей по сути «гуманистической» культуре, то есть определяемой в своей основе исключительно человеческим элементом.

Здесь мы только вкратце сошлёмся на типологию рас духа; тем же, кто хотел бы использовать вещи, о которых мы скажем чуть ниже, для формирования расового сознания, мы рекомендуем две наши следующие работы: «Синтез расовой доктрины» и особенно «Восстание против современного мира», а также подборку из трудов Бахофена, сделанную нами, под названием «‘Раса Солнца’ — исследование тайной истории древнего средиземноморского мира».

Один древнегреческий автор говорил: «Существуют расы, которые, будучи расположенными между божественным и человеческим, колеблются между ними». Одни из этих рас в итоге начали тяготеть к первому элементу, другие же — ко второму, то есть к человечности.

Первый случай определяет расу духа, названную «солнечной расой», а также «олимпийской расой». Для неё естественным представляется сверхчеловеческий элемент, подобно тому, как для других рас естественным представляется элемент человеческий. Поэтому в отношениях с метафизическим миром отсутствует чувство его чуждости и трансцендентности: посторонним и случайным представляется здесь скорее человеческий элемент. Отсюда происходит также чувство «центральности» (оправдывающее само название «солнечной расы»), стиль спокойствия, мощи, самостоятельности, неподвластности и неприкосновенности, на что указывает другое название этой расы — «олимпийская».

Духовной «солнечной расе» противостоит «теллурическая» или «хтоническая» («земная») раса. В ней человек обретает свой смысл из тёмной и дикой связи с силами земли и жизни в их «низшем», лишённом света смысле; по этой причине поддерживается тёмная связь с землёй, древние культы «демонов» плодородия и сил стихии, чувство фатализма (особенно в отношении смерти), бренности индивида, который растворяется в коллективной субстанции рода и становления.

Затем отметим «лунную» или «деметрийскую» расу: наподобие того, как Луна является бледным подобием Солнца, так и этой расе не свойственно никакое чувство духовной центральности, в отличие от «олимпийской» расы, поскольку «лунная» раса воспринимает духовность пассивно, как отражение. Ей чужд всякий «стиль» утверждения и спокойной мужественности — это форма, которая характеризуется «созерцательным» опытом на сущностно пантеистической основе. Термин «деметрийская раса» происходит от древних культов Великих Матерей природы, которые характерным образом отражали эту расу, духовность которой находится под «женским» знаком, как спокойный, рассеянный свет или чувство вечного порядка, одновременно и духовного и природного, в котором стирается всякая тоска становления вместе с самой индивидуальностью. В социальном плане «раса Луны» часто порождает систему матриархата, тогда как отцовское право, или патриархат, всегда характеризовало «расу Солнца» или производные от неё.

«Титаническая раса», как и «теллурическая» раса, также связана со стихийными силами, с глубинным, интенсивным и иррациональным элементом жизни, однако её стиль характеризуется не смешением всего и вся и пассивной идентификацией, а, напротив, стилем утверждения, воли и мужественности, который, однако, не обладает светом, внутренним освобождением. Только герой Геракл освободил титана Прометея — далее мы увидим, что под этим подразумевается.

Интригующее название «раса амазонок» связано со стилем опыта, который является «лунным» по своей основе (и, по аналогии, женским), но воспринял утвердительные и мужественные формы выражения, наподобие амазонки, принимающей стиль жизни воина.

«Афродитическая раса» духа характеризуется не столько с точки зрения эротико-сексуальной сферы, сколько относится к «эпикурейскому» стилю в более широком смысле — в смысле опыта. Она отличается утончённостью форм материальной жизни и культуры в эстетическом смысле — в целом, духовностью, колеблющейся между любовью к красоте, форме и чувственным удовольствиям.

Стиль, характерный для опыта, в котором экзальтация импульсов и интенсивность жизни соединены с чувственным ощущением и только смутными экстатическими решениями (следовательно, «лунными» по своей пассивности и бесформенности), в любом случае не приводит ни к какому истинному внутреннему освобождению, а приносит только лишь мгновения избавления. Таков стиль, определяющий «дионисийскую расу».

Последняя раса духа — это «раса героев», но не в современном смысле этого слова, а в смысле, который ему придавал

Гесиод в связи с четырьмя возрастами человечества. В герое существует солнечная или олимпийская природа, но в латентном состоянии или, скорее, как возможность реализации посредством активного преодоления себя; в нём также могут быть некоторые черты стиля титанического или дионисийского человека, но согласно весьма иной функциональности.

Обо всём этом, естественно, нужно говорить не вкратце. Но тот, кто рассмотрит глубже типологию этого рода до такой степени, что сможет обрести соответствующую способность распознавания, сможет увидеть историю — историю цивилизаций, обычаев и религий — в совершенно новом свете. То, что до сих пор представлялось единым, выявит свои действительные компоненты. Он увидит непрерывность, на протяжении всей истории, глубинных вен, являющихся общими источниками совокупности индивидуальных и коллективных проявлений, которые на первый взгляд кажутся различными или разбросанными во времени и пространстве. И он также сможет ориентироваться также в самых мелких формах современной культуры и предчувствовать, здесь и там, проявление или адаптацию этих первоначальных форм рас духа.

Следующей проблемой является установление соответствий, которые нормальным образом должны существовать между расами духа, раса души и тела. Скажем вкратце: солнечная раса и раса героев созвучны стилю, характерному для «активного человека» и долихоцефального нордически-арийского и западно-арийского человека в физическом плане. Лунная раса находит своё наилучшее выражение в психических и соматических характеристиках альпийской расы и в том, что осталось от древней средиземноморской расы, которую можно в общем выразить термином «пеласгическая раса». Афродитическая и дионисийская расы могут очень хорошо гармонировать с некоторыми ответвлениями западной расы, особенно с её кельтскими формами; дионисийская раса может гармонировать даже с пустынной и восточнобалтийской расами и, согласно своим самым «мучительным» аспектам, — с ближневосточной. Титанический элемент может превосходно выражаться в душе и теле человека фальской расы. Наконец, теллурический элемент требует физических расовых компонентов, происходящих из неарийских или доарийских рас, например, присутствующих в африкано-средиземноморском типе и, частично, в семитском (ориенталоидном) элементе.

Эта сфера исследований является новой и обширной, если говорить прежде всего о пробуждении в новых поколениях интереса, которого она заслуживает. То, что удалось сделать до сих пор, может получить адекватное развитие, выразившись в итоге в действительно завершённом и тотальном расовом сознании.

12. РАСА И ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ

Уже из этих кратких соображений относительно области исследований, связанных с расизмом третьей степени, ясно видна важность, которую в нашей доктрине имеют исследования исторических корней и, следовательно, наука о доисторических временах. Однако необходимо внести в эту дисциплину революционные критерии и решительно отбросить некоторые предрассудки, характерные для сциентистско-позитивистского менталитета, которые, пользуясь благосклонностью уже устаревшей исторической школы, ещё довольно широко сохраняются в системе общего образования. Укажем на два момента.

Прежде всего, следует преодолеть эволюционистский предрассудок, согласно которому, в прямом соответствии с принципами прогресса и исторического подхода, первоначальный и доисторический мир представлялся как тёмный и дикий, в котором полуживотное человечество понемногу и с большим трудом достигло «цивилизованной» стадии и смогло обрести культуру. Расизм же, напротив, утверждает, что уже в доисторическую эпоху существовали народы, которые, помимо расовой чистоты, утерянной в дальнейшем, обладали высоким духовным уровнем. Конечно, они не были «цивилизованными» в современном понимании, связанном с развитием экспериментального знания, техники, юридической системы, но они обладали чертами характера и духовным видением мира, происходившими из реальных контактов с силами сверхчеловеческой природы; видением не «придуманным», а переживаемым, конкретизированным посредством традиций и выраженным и развитым посредством символов, ритуалов и мифов.

В этой связи также передвигаются границы новых исследований доисторической эпохи: самые современные расовые гипотезы о происхождении человека переносят нас примерно за 10 000 лет до н. э., тогда как раньше отваживались говорить только о цивилизациях, существовавших за две или три тысячи лет до н. э. Что же касается общей характеристики проблемы так называемого «происхождения человека», то здесь необходимо занять решительную антидарвинистскую позицию. Родословная человечества, к которому принадлежат высшие расы (как древние, так и современные), ведётся не от обезьяны и не от обезьяночеловека ледникового периода (мюнстерский человек, или неандерталец, а также человек Гримальди), и этот факт, кстати, всё-таки начинают признавать и специалисты, не разделяющие расовую теорию. Обезьяноподобный человек соответствует только некоей человеческой ветви, в основном вымершей, и только из-за тех элементов, которые были привнесены из других, высших человеческих рас, появившихся позднее (в связи с чем возникает иллюзия, будто они «эволюционировали» из первых), и только потому, что он появляется на тех же территориях позже, придя из регионов, потерпевших значительные разрушения или опустошённых катаклизмами и климатическими изменениями. Доисторические расы кроманьонцев и ориньякцев происходят от этих высших рас.

Совершенно необходимо понять значение этой смены перспективы в отношении расовых концепций: высшее не происходит из низшего. В тайне нашей крови, в самых глубинах нашего существования сохраняется неизгладимым наследие древнейших времён; но речь идет не о наследии жестокости, необузданных, диких животных инстинктов, как утверждает еврейский психоанализ и как нужно трагически предполагать на основе «эволюционизма» и дарвинизма: это наследие изна-чальности, идущее из мифических времён, напротив, является наследием света. Сила атавизма как сила низших инстинктов не входит в это фундаментальное наследие: она, наоборот, получила жизнь и власть во время процесса деградации, инволюции или падения (память об этом сохраняется в мифической форме в традициях почти всех народов), то есть, это следствие загрязнения, гибридизации, вызванной привнесением инородных элементов, остатков ледникового человека. Это голос другой крови, другой расы, другой природы, которую можно назвать человеческой лишь условно. Как бы то ни было, когда мы чувствуем правоту слов апостола Павла «в моей груди борются две души»90, надо интерпретировать это выражение в свете того, что мы только что сказали, чтобы понять его точный смысл. Чувствовать правоту эволюционистского и дарвинистского мифа может только человек, в котором говорит иная наследственность (внедрённая посредством гибридизации), поскольку она уже выражена в нём так сильно, что подавила присутствие первоначальной расы.

Другой предрассудок, против которого борется расизм, заключается в выражении ExOriente lux («Свет с Востока»). У многих людей сегодня ещё сохраняется представление о том, что наиболее древние цивилизации находятся в восточно-средиземноморском бассейне или в Западной Азии: будто из них, а затем из еврейской религии свет пришёл на Запад; будто Запад, особенно его северные районы, вплоть до самого последнего периода оставался в диком и варварском состоянии. Расизм представляет совершенно иную перспективу. Для нас в этих азиатских цивилизациях нет ничего изначального и ещё меньше чистого. Истоки наиболее высокоразвитой белой (и, в общем, индоевропейской) цивилизации находятся не на Востоке, а на Западе и Северо-Западе. Как мы уже сказали, нужно обратиться к нашим доисторическим корням, которые ещё вчера можно было считать невероятными. В сравнении с великолепием северо-западной и арийской доистории восточноазиатские цивилизации предстают уже сумеречными и гибридными как в духовном, так и в расовом плане. То, что в них было действительно великого и просвётленного, в действительности восходит к начальному цивилизаторскому действию ядра, принадлежавшего к господствующим северо-западным расам, дошедшим до этих областей.

13. МИГРАЦИИ С СЕВЕРО-ЗАПАДА

«Свет Севера», «гиперборейская мистерия» — таков центральный мотив нашей расовой доктрины, что может одним показаться парадоксальным, а другим подозрительным и даже клеветническим в отношении наших собственных традиций, считающихся средиземноморскими. На этот счёт надо сделать некоторые пояснения.

Прежде всего, когда мы говорим о Севере, мы не имеем в виду германский регион. Первоначальным пребыванием арийской расы, как мы говорили, являлся, напротив, регион, соответствующий сегодняшней Арктике. Позднее, но ещё в доисторический период, центр распространения, видимо, сместился в северо-западный регион. В других наших работах мы ссылались на факты, подтверждающие данный тезис, соответствующий, впрочем, воспоминаниям и традиционным учениям, совпадающим в разных цивилизациях. Даже с действительной, геофизической точки зрения можно допустить, что Арктика (или, если хотите, Гиперборея) превратилась в необитаемый регион, покрытый вечными льдами, только постепенно, начиная с определённой эпохи; в то время как второй центр — североатлантический — похоже, исчез после океанического катаклизма.

Какая-либо обеспокоенность, вызванная этими североарийскими тезисами, основана на недоразумении. Поддержка этих тезисов вовсе не означает солидарность с пангерманистс-ким мифом, который, сделав понятия «нордический», «германский», «арийский» и «немецкий» более или менее синонимичными, утверждает, будто всё высшее, что есть в различных нациях и цивилизациях нашего континента, происходит из германских элементов, в то время как всё, не относящееся к ним, является однозначно низшим и испорченным.

Именно для того, чтобы помочь избежать этого вида недоразумений, связанных с изначальной арийской расой, мы обычно употребляем термин «гиперборейский», появившийся в Греции ещё до известий о германцах. Как бы то ни было, нужно сказать, что, без всякого сомнения, термины «арийский», «нор-дически-арийский», «нордически-западный» и так далее, никогда не означают в рамках серьёзной расовой доктрины «немецкий» или «германский». Эти термины обозначают гораздо более широкую реальность. Они относятся к общему древу, в котором германские народы периода завоеваний являются лишь одним из многочисленных ответвлений. Всё это древо имеет право называться так, отражая происхождение великих народов — создателей цивилизации как на Востоке, так и на Западе — древняя Персия, древняя Индия, как и ранняя Эллада или сам

Рим. Среди всех этих народов могут существовать отношения кровного родства, но ни в коем случае не производности (происхождения одного от другого). О производности можно говорить только в смысле их происхождения из этого общего гиперборейского древа, восходящего к такой глубокой древности, что сегодня глупо выдвигать претензии от имени какого-либо исторического или тем более современного народа, представляя его единственным, исключительным потомком.

Экспансия североарийских народов шла в двух основных направлениях: горизонтальном (начиная с Запада и через Средиземное море, Балеарские острова, Пиренеи, Крит и Египет), и поперечном (северо-западное и юго-восточное направление, от Ирландии до Индии, с центрами, расположенными в регионе Дуная и Кавказа, который, вовсе не будучи, как представлялось раньше, «колыбелью» белой расы, был местом распространения на пути миграции одного из североарийских потоков). Что касается миграции собственно германских народов, то они, по сравнению с вышеуказанными двумя направлениями, относятся к несравнимо более позднему времени — последнему тысячелетию. Итак, вдоль этой горизонтальной оси и частично на пересечении с поперечной осью на Евразийском континенте возникли великие цивилизации Средиземноморья — те, что нам известны, и другие, дошедшие до нас только в виде жалких остатков. По отношению к этим цивилизациям, на основе совершенно новых доисторических горизонтов, надо видеть в нор-дически-германских народах периода завоеваний просто потомков, которые, происходя из общей семьи, были просто последними, появившимися на исторической сцене. Со всех точек зрения они уже не были «чистыми».

Конечно же, не имея за плечами всего того прошлого, что имелось у других групп той же семьи, они не были подвержены опасности смешения, и с физической и биологической точки зрения были «в порядке». Их жизнь в регионах с суровыми климатом и окружающей средой, где они были предоставлены сами себе, только усилила процесс селекции, укрепила такие черты характера, как упорство, изобретательность и смелость, в то время как отсутствие всякого контакта с внешними и городскими формами цивилизации позволило этим германским народам сохранить живые мужественные отношения, скреплённые воин-ской добродетелью и чувством чести и верности. По-другому дело обстояло в собственно духовной сфере этих потомков первоначальной североарийской расы: она подверглась определённой инволюции. В их традициях затемнилось первоначальное метафизическое и «солнечное» содержание, они стали фрагментарными, выродились в фольклор, саги и народные суеверия. С другой стороны, в этих традициях стала преобладать память не о первоначальных корнях, а о мифологизированных трагических событиях, выпавшие на долю одного из центров гиперборейской цивилизации — цивилизации Асов или божественных героев «Митгарда», отсюда хорошо известная тема «ragna-rufekr», обычно переводимая как «сумерки богов». Таким образом, чтобы ориентироваться в северогерманских традициях народов периода завоеваний и чтобы обнаружить истинное значение основных символов и воспоминаний, содержащихся в них, необходимо находить ориентиры в изучении наиболее древних арийских традиций, в которых сохраняются эти учения в наиболее чистой и наиболее полной форме: это не германские традиции, а традиции арийской цивилизации древней Индии и древней Персии, ранней Эллады и самого Рима. И немецкие расовые теоретики, как, например, Гюнтер, безоговорочно это признают91.

Характеристика проблемы происхождения, которую мы здесь обсуждаем, не должна ни в коей мере вызывать чувство неполноценности или подчинения с нашей стороны как итальянцев по отношению к исторически более поздним германским народам. Наоборот: подобно тому, как лучшие элементы итальянского народа соответствуют с точки зрения расы тела производному от нордической расы типу, точно так же в наследии наших наиболее возвышенных традиций, зачастую уходящих корнями к первоначальным временам, можно встретить эти же элементы «расы души» (стиль жизни, этос и так далее) и мировоззрение, общее для всех великих арийских и североарийских цивилизаций. Следовательно, посредством североарийских тезисов нашего расизма мы оспариваем право любого современного народа, каким бы он ни был, присваивать себе и монополизировать благородство происхождения, которое является общим. Это означает, что мы, насколько мы являемся и хотим быть наследниками древней арийской и римской цивилизации, и, следовательно, римско-германской цивилизации, сменившей её, признаём свою фактическую связь с североарийским духом, призванием и традицией.

Но, естественно, подобная позиция обязывает перейти от теоретического расизма к активному и созидательному расизму, задача которого состоит в том, чтобы из общего итальянского типа, весьма дифференцированного, извлечь и закрепить в существенной степени и чёткой форме тип — как физический, так и духовный — высшей расы, которая присутствует сегодня в итальянском народе в такой же степени, как и нордическая раса в немецком народе, будучи в обоих случаях подавленной этническим грузом со стороны инорасовых элементов и последствиями предшествующих процессов биологического и культурного вырождения.

Определённая ценность расовой характеристики проблемы исторических корней для формирования воли и для самосознания итальянца нового типа очевидна. Отсюда рождается подлинная «идея-сила», чувство достоинства и превосходства, не означающее высокомерия и основывающееся не на путаных мифах, создаваемых с чисто политическими целями, а на определённых традиционных знаниях.

14. ПРОБЛЕМА «ЛАТИНСТВА»

Тем не менее, нам могут возразить: «Всё это правильно, но как такие идеи соответствуют латинству? Разве мы не средиземноморцы, не латиняне, разве происхождение нашего народа и характер нашей цивилизации, как это признано во всём мире, не являются латинскими?». Этот латинский миф, если не по форме, которая ввиду последних событий демонстрирует только относительную прочность, то в виде «латинского братства» и фундаментального единства духа и способа восприятия «латинских» народов, по крайней мере в смысле «латинского» характера нашей итальянской цивилизации, всё ещё остаётся в силе во многих кругах, особенно в литературной и интеллектуальной среде, и имеет широкое хождение в преподавании различных дисциплин в наших школах. На основе этого мифа настаивают на противоположности, которое, несмотря ни на что, существует между нашими и всеми прочими народами, и, как следствие, на возможности только такого союза с ними, который диктуется только лишь общими политическими интересами.

Тем не менее, здесь мы опять имеем дело с сильным недоразумением, порожденным пассивным применением фраз и терминов, которые глубоко не рассматриваются. Что же всё-таки подразумевают, говоря «латинский»? Что, собственно, имеют в виду, используя это выражение?

Мы не случайно подчеркивали, что латинский миф — это любимое дитя в первую очередь литераторов и интеллектуалов. Действительно, в нынешнем понимании термин «латинский» (как и выражение «латинская цивилизация») имеет смысл, только если он используется в эстетическом, «гуманистическом» и литературном плане: то есть относится к миру искусства и культуры в самом поверхностном значении этих терминов. Здесь «латинство» — более или менее синоним «римского» элемента; другими словами, речь идет об отражении формирующей культурной деятельности Древнего Рима, которое сохранили некоторые народы, втянутые в орбиту Римской империи, вплоть до принятия его языка — латыни.

Если же, однако, взглянуть на данную проблему более глубоко, то можно легко обнаружить, что это «латинство», отражающее древнюю греко-римскую цивилизацию, является чем-то поверхностным. Можно сказать, что речь идет о штукатурке, с помощью которой безрезультатно пытаются скрыть как этнические, так и духовные различия, которые — как свидетельствует история вплоть до наших дней — могут быть даже антагонистическими. Как мы уже сказали, это единство существует только в мире литературы и искусства, и во многом сообразно с типично «гуманистической» интерпретацией, относящейся только к такому миру, в отношении которого древний героический Рим времён Катона не скрывал своего презрения. Также налицо общность в филологическом плане, но она уже является шаткой после того, как была неоспоримо установлена принадлежность латинского языка к общему арийскому и индоевропейскому древу: кроме того, остаётся фактом, что на уровне если не слов, то произношения и синтаксиса (склонения и так далее) древний латинский язык весьма близок к древнегерманскому, чего нельзя сказать о романских «латинских» языках. Так что, если отбросить половинчатые формулировки, то можно сказать, что это хвалёное «латинство» не соответствует никакой из действительно творческих и оригинальных форм, характерных для народов, входящих в эту общность. Речь идет просто о фасаде; не о существенном, а о второстепенном. Но это ещё не всё: с расовой точки зрения необходимо пересмотреть значение даже классического «греко-римского» мира, из которого происходит это латинство, и в отношении которого «гуманисты» питают почти суеверный культ.

Здесь невозможно рассмотреть ещё и эту проблему: просто скажем, что этот «классицизм» является мифом, очень близким к мифу «Просвещения», который хочет убедить нас, будто только в результате «завоеваний» эпохи Возрождения и последующего развития вплоть до энциклопедизма и Французской революции появилась, после «сумрака» Средних веков, «подлинная» цивилизация. В «классическом» мифе также выражен этот эстетствующий и рационалистический взгляд. Идёт ли речь о Греции или Риме, то, что считается «классическим», является на самом деле цивилизацией, которая в целом ряде аспектов, несмотря на своё внешнее великолепие, привлекающее всех людей «афродитичес-кой расы», представляется нам декадентской: эта цивилизация возвысилась, когда уже начался упадок предшествующей героической, священной, мужественной и собственно арийской эллинской и римской по происхождению цивилизации.

Напротив, важно указать, что, если говорить об этом первоначальном мире, созданном «солнечными» и «героическими» расами, термин «латинский» приобретает совсем иное значение — значение, которое ясно перечёркивает миф, о котором мы упомянули вначале. Укажем только на некоторые результаты последних исследований, которые ведутся сегодня в области рас и традиций доисторической и доримской Италии. Первоначально слово «latino» обозначало народ, чьё расовое и духовное родство с группой североарийских народов всерьёз не оспаривается никем. Латины представляли собой ветвь этой расы, дошедшую до центральной Италии; той самой расы, народы которой практиковали обряд кремации умерших, в отличие от оско-сабельской цивилизации, характеризовавшейся погребальным обрядом ингума-ции. Связь между этими цивилизациями, практиковавшими ин-гумацию, и средиземноморскими и азиатско-средиземноморскими доарийскими или неарийскими цивилизациями равным образом очевидна. Эти латины заняли некоторые районы Италии намного раньше появления этрусков и древних кельтов.

Среди более древних следов, оставленных словно кильватерная струя народами, от которых произошли латины, можно назвать недавние находки в долине Валь-Камоника. Эти следы соответствуют доисторическим следам первоначальных арийских рас, как североатлантических (франко-кантабрийская цивилизация Кроманьон), так и североскандинавских (цивилизация Фоссум). Мы встречаем в них те же символы «солнечной» духовности, тот же стиль, то же отсутствие знаков деметрийс-ко-теллурической религиозности, которые, напротив, присутствуют в средиземноморских неарийских или пришедших в упадок арийских цивилизациях (пеласги, критяне и так далее; в Италии — этруски, цивилизация Майелла и прочие).

Но это ещё не всё: обнаруживается родство между следами, найденными в долине Валь-Камоника, и дорийской цивилизацией, характеризующей народы, пришедшие в Грецию с севера и создавшие Спарту; им был свойственен культ Аполлона как гиперборейского солнечного бог. В действительности, согласно Альтхейму и Траутману, эта миграция народов, от которых произошли латины, и завершение которой в Италии привело к основанию Рима, во всём напоминает дорийскую миграцию, породившую в Греции Спарту: соответствующие проявления — Рим и Спарта — родственных рас тела и духа, в свою очередь связанных с собственно североарийскими расами.

Но когда мы говорим об изначальных Риме и Спарте, то очевидно, что это мир неукрощённых сил, сурового этоса, истинно мужественной выносливости и господства над собой. Такой мир едва ли можно найти в так называемой «классической цивилизации», пришедшей ему на смену и от которой, в свою очередь, якобы произошло «латинство» и «единство латинской семьи».

Если же, напротив, к термину «латинский» обращаются по поводу происхождения, можно констатировать полную трансформацию «латинского» тезиса. Первоначальное, истинное «латинство», соответствующее тому истинно арийскому, что содержится в римском величии, относилось к формам жизни и цивилизации, не противоречащим, а, напротив, родственным формам, также позднее проявленным северогерманскими народами перед лицом пришедшего в упадок мира, который был уже не только «латинским», а «романским» и более или менее визан-тинизированным. Напротив, под внешней штукатуркой это предполагаемое латинство содержит разнородные силы, способные держаться вместе только в качестве «мира словесности и искусства», и не более того.

15. РАСА, РИМСКАЯ ИДЕЯ И ИТАЛЬЯНСКАЯ ИСТОРИЯ

Как мы уже сказали, для перехода в сфере расизма от теории к практике одним из основных условий является ясное понимание смысла человеческого идеала, соответствующего наиболее выдающейся расе среди составляющих данной нации. Поскольку народ представляет собой расовую смесь, необходимо занять чёткую позицию в отношении различных его элементов: эта позиция должна быть как внутренней и индивидуальной, так и политической и коллективной. С этой точки зрения раса представляется по существу объектом предпочтения, выбора и решения.

Из вышесказанного уже можно понять, на какую расу падает наш выбор. Мы также приводили слова Муссолини, указавшего на римский элемент как на центральное ядро — «сердце» — вечного итальянского племени. Так что можно без сомнений сказать, что итальянская идея фашизма идентифицирует себя как римскую идею. Остаётся только раскрыть на основе чёткого арийского расового сознания смысл этой формулировки.

К несчастью, римская идея часто сводится у нас к простой риторике, к выражению, имеющему слишком переменчивое содержание. Доказательством этого является то, что хотя сегодня это выражение используется очень часто, однако приходится констатировать отсутствие всякого серьёзного изучения, направленного на то, чтобы придать римской идее подлинно живой смысл, который превзошёл бы пыльные археологические, филологические и убогие исторические труды университетских специалистов. Как ни странно, самый ценный вклад в изучение подлинного, живого Рима принадлежит не итальянцам, а иностранцам: швейцарцу Бахофену, немцам В. Отто, Ф. Альтхейму и Гюнтеру, венгру Кесенфи, норвежцу Этрейну. К ним можно добавить Маккиоро, который, хотя и является гражданином Италии, тем не менее, по происхождению «неариец».

Здесь мы скажем лишь, что выбор надо делать не только в отношении итальянских традиций, но также и традиций римских. Римская идея — понятие очень многогранное. Есть собственно арийская римская идея, отмеченная символами топора, орла, волка и так далее, являющихся частью гиперборейского наследия, и есть составная римская идея, сложившаяся из разнородных влияний — либо доарийских италийских слоев, либо выродившихся арийских цивилизаций. Что касается расового воспитания, представляется чрезвычайно важным выявить такие различия, проявляющиеся в обычаях, культах, обрядах и в самих институтах древнего Рима. Также крайне важно понять смысл борьбы, в ходе которой на определённом этапе победил арийско-римский элемент, освободившись таким образом от инородных (в основном этрусских) влияний, или же преобразовав их согласно своему высшему идеалу цивилизации. Мы вновь сталкиваемся с тайной историей, которая по большей части ещё не описана. Если кто-то захочет получить более глубокие познания в этой области, то может обратиться к нашей книге «Восстание против современного мира», где мы говорим как раз о «нордическом Риме», а также к работе Бахофе-на Die Sage von Tanakil («Предания Танакила») и работам других авторов, к которым мы обращаемся в этой книге.

В имперскую эпоху арийское римское самосознание покачнулось. Если из азиатских провинций в него привносились элементы древней солнечной духовности (например, митраизм, «божественная» концепция царского сана), придававшие ему энергию, то поступали также и ферменты этнического и духовного распада, тем более губительные, если учитывать этический, демографический и расовый упадок древней арийско-римской ветви. Для фашистской Италии, которая сегодня снова выполняет свою собственную имперскую миссию, расовые соображения по поводу судеб древней Римской империи, а также имперского символа Средних веков особенно поучительны.

Величие Рима создано элитой, мужественный и «арийский» стиль, а также изначальная исключительность которой хорошо известны. Итак, казалось бы логичным, если бы по мере того, как Рим постепенно собирал в своей империи и под своё крыло всё более сложную и разнообразную совокупность народов, это параллельно приводило бы к укреплению, защите и приумножению господствующего арийско-римского ядра. Однако происходит прямо противоположное: чем более расширяется древняя империя, тем более «римская раса» ослабляется или открывается чуждым влияниям: сомнительные по происхождению элементы поднимаются до высокого звания римских граждан; воспринимаются культы и обычаи, поразительно противоположные первоначальному римскому менталитету, как указывал уже Тит Ливий. Со своей стороны, императоры зачастую создавали вокруг себя вакуум вместо того, чтобы опираться на группу лучших, окружать себя людьми, верными древнему римскому самосознанию и ещё способными «проявлять твёрдость» как в расовом, так и этическом плане. Они же создали собственный абсолютный символ, веря в магическую власть своей обожествлённой, но уже ставшей абстрактной, изолированной и лишённой корней функции. Абсурдно было бы полагать, что, опустившись так низко, Империя смогла бы продолжать сколько-нибудь длительное время навязывать свою волю различным народам, которые политически находились в её орбите. Чистые случайности вместе с первыми серьёзными столкновениями на границах не могли не вызвать разрушения этого огромного организма, уже лишившегося станового хребта.

Что касается Средних веков, мы знаем, что церковь прилагала усилия, чтобы возродить наднациональный символ Рима, объединив идеалы новой веры и новую имперскую идею — идею Sacrum Imperium (Священной Империи). Но всё же итальянский народ, так сказать, остался в стороне от формирования этого нового символа: вовсе не ставилась задача выявить в составе нашего народа ядро, которое с расовой и духовной точки зрения было бы на высоте такого символа. Напротив, возобладал средиземноморский элемент, склонный к анархизму, индивидуализму и партикуляризму, источник нескончаемых споров и противостояния, не говоря уже о сильном падении общего этического уровня. Отсюда знаменитая фраза Барбароссы, который справедливо заклеймил людей, похвалявшихся тем, что являются номинально «римлянами». Следствием всего этого явилось то, что средневековая имперская функция, хотя и называлась римской, в основном присваивалась представителями других народов, в первую очередь германских, в которых лучше сохранились определённые черты расы, и в построении сред-невековой римско-германской имперской цивилизации Италия как таковая играла небольшую роль.

Таковы два ярких примера опасности, с которой сталкивается всякое имперское строительство или идея, когда они не покоятся на прочной расовой основе. Что же касается выбора традиций, который заставляет сделать арийское расовое сознание в свете последующей итальянской истории, необходимо привыкнуть к радикальным изменениям перспективы. Так, подчеркнём, что ни в коем случае не стоит считать истинно нашей (в противоположность тому, чему учит позорная «история Отечества» масонского толка) Италию коммун, боровшуюся против императорской власти: это была вовсе не «борьба против захватчиков», а борьба между носителями двух противоположных типов цивилизации. Именно на стороне императора и против коммун выступала феодальноаристократическая цивилизация, в значительной степени ещё сохранявшая арийский и североарийский образ жизни, и на её стороне сражались такие в высшей степени итальянские князья, как князья Савойи и Монферрато. Следовательно, о нашей Италии нужно говорить как об Италии гибеллинов и Данте, а не гвельфов и коммун.

Равным образом, невзирая на опасность показаться «иконоборцами», мы считаем, что надо воздерживаться от чрезмерного восхваления вклада Италии в гуманистическую цивилизацию и вообще в так называемое Возрождение. Несмотря на своё кажущееся великолепие, эта гуманистическая и «афродитическая» цивилизация литературы и искусства означала, прежде всего, упадок и отказ от ряда более глубоких и серьёзных традиций. Не считая индивидуалистической стороны, которая должна была отражаться в стиле власти и в бесконечных распрях между итальянскими городами и их полководцами, именно в лоне этой цивилизации формировались зародыши, которые в итоге развились в Просвещение и ему подобные явления современного упадка. С другой стороны, претензии на преемственность между античным классицизмом и гуманизмом основываются на сильном заблуждении, ибо были воссозданы только наиболее внешние аспекты древнего мира, но вовсе не самые древние — собственно арийские, героические, сакральные, традиционные.

Так мы приходим и к необходимости пересмотра «итальянских» ценностей Рисорджименто92 и Мировой войны 1915–1918 гг. Неоспорима и уже общепризнанна та роль, которую (оставляя в стороне чистоту намерений многочисленных патриотов) играли в Рисорджименто влияния со стороны либо масонства, либо французского якобинства, и, в общем, идеологии, которая в либеральной и демократической форме является по своей сути антирасистской и антиарийс-кой. То же самое можно сказать и в отношении нашего вступления в войну в 1915 году: мы вступили в бой за национальные интересы, но по сути во имя масонско-демократической идеологии союзников, намеревавшихся уничтожить государства, ещё сохранявшие иерархически-аристократическую структуру вместе с чувством расы и традиции, несмотря на влияние евреизирующего капитализма и определённой культуры. Но всё же вступление в войну имело для нас также и смысл героического испытания, вновь пробудив те силы, которые впоследствии благодаря радикальным переменам привели в итоге к фашистской и римской Италии.

Всё это — лишь некоторые указания, которые необходимо адекватно развивать и обобщать. Эта новая форма рассмотрения итальянской истории должна стать точным выражением нашего самосознания и расовых арийских убеждений.

16. ТИП НАШЕЙ «ВЫСШЕЙ РАСЫ»

Итак, каков же тип нашей «высшей расы»? Внешне это высокий тип, у мужчин широкие плечи; конечности пропорциональны; он строен, энергичен, форма головы — долихоцефальная (иногда меньше, чем у собственно нордического типа: вспомните голову Цезаря). Волосы преимущественно тёмные; в отличие от менее чистых средиземноморско-итальянских типов, волосы не кудрявые, а максимум волнистые; губы не пухлые, а брови не густые. Нос тонкий и удлиненный, прямой или слегка орлиный («орлиная» раса Фишера). Нижняя челюсть хорошо развита, хотя и менее выступающая, чем у нордического типа, однако из-за выделения лба и носа создаётся впечатление активного типа, готового к нападению.

Глаза могут быть карими, голубыми или серыми. В то время как у итало-средиземноморских типов менее благородного происхождения взгляд часто блуждающий, потухший или меланхоличный, здесь он ясный и твёрдый (как говорят, «смотрит в лицо», прямо перед собой); взгляд проницательный, отличный от косого или злобного взгляда средиземноморцев, смешавшихся с ближневосточными элементами. Привычка жестикулировать (которая, как считается, характерна для итальянцев) ему чужда: его жесты выразительны, но не импульсивны и не беспорядочны — это жесты, которые не указывают на преобладание инстинктивной, неконтролируемой стороны его характера, а, напротив, являются продолжением сознательной мысли. Его скорость реакции выше, чем у нордического типа того же происхождения, как и его динамизм (который, тем не менее, всегда остается чётким, контролируемым, сильно отличающимся от лихорадочности или вульгарной жизнерадостности).

Согласно расовым теоретикам, основные добродетели древнеримского типа североарийской расы таковы: сознательная храбрость, самообладание, скромная и скупая речь, продуманная решительность, смелое чувство господства. Можно говорить о его «добродетелях», но не в моралистичном и избитом смысле этого слова, а в смысле бесстрашной мужественности и силы. Его добродетели — это fortitude (твёрдость) и constantia (постоянство), то есть сила духа; sapientia (рассудительность, то есть способность к глубокому размышлению); humanitas (человеческое достоинство) и disciplina (дисциплина), то емть идеал твёрдого саморазвития человека, умеющего приобретать внутреннее богатство; gravitas или dignitas — достоинство и внутреннее спокойствие, которые у аристократии достигают уровня solemnitas (торжественности). Арийской и особенно римской добродетелью также является fides — верность. Римской и арийской была любовь к чётким действиям, без выставления напоказ; это был реализм, который, как справедливо отмечалось, вовсе не означал материализма. Идеал ясности, выродившись в рационализм, в качестве эха «латинского» менталитета остался в этой сфере более верным первоначальной сущности, чем романтическая душа определённых людей, физически более нордических. В древнеримском арийском человеке pietas (набожность, благочестие) и religio (религия) имели мало общего с последующими формами религиозности: это было чувство уважения и союза с божественными и, в общем, сверхчувственными силами, в отношении которых он чувствовал, что они являются составной частью его жизни, как индивидуальной, так и коллективной. Римский арийский тип всегда с подозрением относился к заброшенности души и путаному мистицизму, но также и отрицал семитское раболепие перед божественным. Он чувствовал себя не индивидом, растерзанным и запятнанным чувством греха и плоти, должным оказывать достойный культ божеству, но цельным человеком, как спокойная и гордая душа, способная предчувствовать направления, по которым её сознательная и определяющая деятельность могла бы стать продолжением самой божественной воли.

Что касается мира как общества, respubblica, то древний арийский и римско-арийский человек понимал его как космос, то есть как совокупность отличных друг от друга сущностей, объединённых не смешиванием, а высшим законом. Отсюда также идеал иерархии, в котором чувство личности и свободы примиряется с идеалом высшего единства. Следовательно, это не был ни либерализм, ни социализм либо коллективизм: suum cuique, каждому своё. Положение женщины в обществе было не слишком низким (как в некоторых азиатских обществах), но и не слишком высоким (как в других обществах, на которых оказали влияния лунные и деметрийские расы). Тем не менее, существовала дистанцированность от женщины, от озабоченности сексуальной сферой, и решительное утверждение отцовского права, авторитета мужского главы семьи или рода, и почти «феодального» чувства ответственности или верности этому главе перед государством.

Таковы элементы, характерные для римского и арийско-римского стиля души и духа. Для того, чтобы воплотить их в живой идеал нашей «высшей расы», нужно будет увидеть органическое соответствие физической форме высшего арийско-итальянского типа.

По мере того, как такой тип будет становиться всё более видимым и реальным, будет необходима особая коллективная духовная среда. Это не противоречит тому, что уже было сказано о необходимости среды и содействии наследственности. Там, где типы уже смешаны и в каждом человеке живут и действуют различные расовые компоненты, влияние среды становится всё более важным — не в смысле искусственного создания того, чего не существует, а в смысле создания благоприятных условий для проявления и преобладания одного из этих компонентов за счёт других. Представим себе цивилизацию, в которой господствуют ев-реизированные и антирасистские концепции; неизбежно даже среди народов, у которых преобладает арийская и нордическая кровь (за исключением случаев пробуждения реакции), на поверхность поднимется и возобладает то, что в каждом человеке и у каждого народа в общем соответствует антирасе и отбросам низшей и загрязненной крови. Или же, там, где тон всей цивилизации задали афродитизм, дионисизм или другой тип расы духа, в силу закона «подобное притягивается к подобному» мы увидим соответствующий результат: соответствующая наследственность станет «доминантной», в то время как присутствующая наследственность арийской расы (например, солярной и героической), напротив, станет «рецессивной», подавленной.

Необходимо ясно понимать, что в среде, насыщенной духовными силами и героическими призваниями, создаётся климат, которого требует наша «высшая раса», чтобы снова проснуться и по-настоящему определять будущее нашей нации.

17. ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОЛЕ ФАШИСТСКОГО РАСИЗМА

В качестве окончательной характеристики высказанного здесь взгляда скажем несколько слов об историческом поле расизма.

Сила любой по-настоящему творческой и новаторский идеи, зависящая главным образом от сопредельных обстоятельств, происходит из того факта, что она представлена в правильный момент, что она прививается на совокупность беспорядочных исторических нужд, организуя её положительным образом и в определённом направлении. Следовательно, обладание чувством исторического «поля» какой-либо идеи является необходимым условием для того, чтобы она могла возыметь своё действие в полной мере.

Что касается «исторического поля» расизма, то следует вкратце напомнить общую интерпретацию истории, основанную на социальном делении на четыре части, характерном для всех древних цивилизаций традиционного типа — от арийских цивилизаций Востока до средневековой германо-римской цивилизации.

Согласно этому четвертичному делению, наверху иерархии находятся духовные вожди; затем следует военная аристократия, которой подчиняется буржуазия; затем идёт каста слуг.

Мы обязаны прежде всего Рене Генону демонстрацией того, что смысл так называемой «эволюции» состоит ни в чём ином, как в упадке власти и типа цивилизации с одного на другой уровень или способ существования, посредством которых определялась вышеуказанная иерархия. Эпоха, когда духовные вожди в той или иной форме — например, священные короли, — обладали верховной властью, уходит корнями почти в доисторические времена. Затем власть опускается на один уровень, переходя в руки военной аристократии; это приводит к периоду цивилизации, в которой короли в первую очередь являются военными вождями. Такая картина наблюдалась в Европе с её различными традиционными династиями вплоть до вчерашнего дня.

Либеральные и демократические революции приводят к новому падению уровня: реальная власть переходит в руки буржуазии в разнообразных формах плутократических олигархий со своими «королями» нефти, золота, стали и так далее. И, наконец, социалистическая революция и коммунистическое движение, похоже, становятся прелюдией заключительной стадии падения, поскольку диктатура пролетариата должна означать переход власти к современному эквиваленту последней из древних арийских каст: к касте шудр, бесформенным и материалистическим массам слуг. Эти концепции мы развивали в ряде наших работ.

Здесь, по нашему мнению, необходимо отметить, что вышеуказанная иерархия отнюдь не является плодом сложившихся обстоятельств, а, напротив, сформировалась по определённым причинам «аналогичного» порядка. Она отражает дифференциацию и иерархию, существующие между частями нормального человеческого организма, так что по аналогии можно сказать, что государство — это «большой человек». В этом смысле духовные вожди соответствовали функциям, которые выполняет в человеческом организме дух, сверхъестественное ядро личности; воинская аристократия соответствовала воле; буржуазия — процессам «экономики» организма; слуги — всему тому, что у человека является детерминизмом чистой телесности.

При размышлении из этой аналогии можно сделать один важный вывод: каждый человек имеет собственное лицо, качества и индивидуальность, связанные прежде всего с двумя высшими принципами: духом и волей. Если их не хватает, неизбежно наблюдается падение в недифференцированное, в сублич-ностное. Верность вышеуказанной аналогии подтверждается тем фактом, что исторические эпохи, ознаменовавшиеся восхождением двух последних каст, демонстрируют как раз те силы, которые в человеческом существе находятся в аналогичном соответствии: когда власть принадлежит не духовным вождям и не аристократической элите, а узурпирована третьим сословием, плутократической олигархией и, наконец, миром материалистических масс, исчезает всё то, что является традицией, естественным чувством нации, крови, расы, касты, и поэтому утрачивается всё то, чему различные человеческие общества обязаны своими качественными отличиями, своей личностью, своим достоинством. Им на смену приходят космополитизм, интернационализм, коллективистская уравниловка, стандартизация. Всё это происходит в соответствии с логикой необходимости, под знаком смешения рационализма и материализма. Так что в этих сумеречных типах цивилизации действительно можно вообразить, что экономика — это высший закон истории (Карл Маркс). Вместо «отжившей своё» веры создаётся суеверная религия науки и техники, и вместе с коллективистским мифом наблюдается пришествие механистической, примитивистской, обскурантистски-иррационалистической и бездушной цивилизации и культуры.

Этого краткого исторического обзора достаточно, чтобы окончательно понять законность требований крови и расы в области расового образования. Фашизм и другие аналогичные политические движения утвердились как восстание и воля к возрождению подошедшей к своему закату западной цивилизации. Они призваны возвысить ценности и принципы, относящиеся к первым двум функциям вышеуказанной четырёхфункциональной системы. Отсюда в качестве соответствия фашистскому отрицанию интернационализма и космополитизма логично следует необходимость прежде всего нового появления идей, несводимых ни к чему механистическому, детерминистскому, бездушному — как к чистой материи, так и к экономике или рационалистическому мифу. И эти ценности в первое время не могут быть ничем иным, кроме как ценностями крови, ценностями расы — человеческих групп, чётко дифференцированных по глубинным силам происхождения, действующим и могущественным силам, стоящим превыше всякого экономического детерминизма, массового материализма, буржуазной культуры и индивидуалистического разложения. Именно из этих сил происходят качества «расы», которые, как мы сказали, всегда подразумевают нечто аристократическое и в то же время превосходят узкие границы индивида: их невозможно создать с нуля, они неразрывно связаны с определённым достоинством и традицией.

Этого вполне достаточно в качестве первого приближения к общей идее «исторического поля» расовой доктрины и к значению, которое оно имеет для фашизма. Отсюда следует также направление, в котором нашу расовую доктрину нужно развивать далее.

Там, где фашизм занял позицию как против мира коллективизированных и механизированных масс, так и против рационализма Просвещения, против буржуазной цивилизации в общем и плутократии в частности, в принципе были преодолены формы, соответствующие двум последним фазам европейского упадка и низшим кастам древней арийской иерархии: касте слуг и касте буржуазии или торговцев, шудр и вайшья, третьему и четвертому сословиям. Но необходимо идти дальше, то есть прилагать усилия с тем, чтобы в этой новой цивилизации снова стали определяющими ценности, образ жизни и способ восприятия, свойственные двум высшим ступеням, в древности соответствовавшим воинской аристократии и высшей духовной власти.

Именно в соответствии с этим необходимо развивать фашистскую расовую доктрину и, следовательно, представлять её в целом, что мы попытались обосновать в предыдущих главах. Прежде всего, нужно исходить из того, что раса, помимо её биологического и антропологического значения, всё более отчётливо приобретает также и героическую и аристократическую значимость. Общность крови или расы будет предпосылкой, основой. Но внутри такой общности процесс адекватного отбора установит последующую разницу, вследствие которой может появиться нечто подобное новой аристократии: группа, которая (не только в физическом плане, но также и в плане героической души, стиля, характеризующегося честью и верностью) выявит «чистую расу», подлинную расу или расу в высшем смысле.

Таким образом, перед нами открывается широкое и плодородное поле для синтеза расовых принципов и принципов фашистской «мистики» и этики, с возможностью оставаться верными нашим лучшим традициям, а также предотвратить коллективистские и социалистические уклонения, иногда отмечаемые при поспешном политическом использовании в других странах. Со своей стороны, расизм второй степени или доктрина рас души стремится уточнить основные ориентиры для чёткого и научно основанного действия в этом смысле.

В качестве последней фазы реконструкции, связанной с проблемой духовных вождей, наилучшие ориентиры можно будет найти именно в «арийском мифе», понимая под ним глубинные исторические корни. К большому сожалению, в определённой среде «арийский» имеет то же значение, что и «антисемитский», и также в области законодательства это слово имеет только отрицательное значение: если кого-то называют арийцем, то это значит, что он не еврейской крови и не принадлежит к цветной расе — иных условий нет. Необходимо реагировать на превращение арийской концепции в простую банальность. Наоборот, в своём полном смысле термин «арийский» должен снова означать для новых поколений, а также для воспитателей этого поколения, расу духа или, точнее, расу «солнечного» или «героического» типа в том смысле, который мы дали этому термину. На этом пути фашистский расизм приведёт к решающей ликвидации всякого подозрения в «материализме» или «зоологизме». Он вовсе не исключает область, свойственную над-мировой и над-временной реальности, и именно в ней он найдёт своё естественное увенчание и осуществит, опираясь на вполне определённую и восходящую к нашим корням традицию, фашистское стремление придать Революции также и «религиозную» значимость и характер возрождения в области высших ценностей.

Юлиус Эвола К ВОПРОСУ О ПРЕВОСХОДСТВЕ БЕЛОЙ РАСЫ

Определённо, в нынешнем положении цивилизации Запада одной из важных и захватывающих проблем является проблема происхождения, основ и будущего мировой гегемонии белой расы. К тому же у Италии сегодня могут быть особые причины интереса к этой проблеме, которой Вархольд Драшер (Wahrhold Drascher) недавно посвятил большой труд под названием «Превосходство белой расы» (Die Vorherrschaft der weissen Rasse, Deutsche Verlagsanstalt, Stuttgart-Berlin 1936). Его стоит разобрать, чтобы твёрдо установить некоторые моменты, относящиеся к этой теме, слишком часто рассматриваемой с сомнительной беспристрастностью и с неудовлетворительными доктринальными основами.

Тот факт, что данной группе народов удалось на века покорить своей воле, подчинить своим желаниям и вовлечь в свои судьбы весь остальной мир, справедливо кажется Драшеру уникальным фактом мировой истории, и это призывает, прежде всего, к изучению основы такой возможности.

Самое вульгарное объяснение является в то же время самым односторонним и неудовлетворительным: то есть, рассматривая факты этого рода, нельзя выдвигать на первый план чисто материальное превосходство. Если англичане при помощи всего двухсот человек смогли управлять 350 миллионами индийцев, и если Кортес и Писарро с горсткой авантюристов сумели покорить гигантские империи, то любого чисто материалистического объяснения будет недостаточно. Кроме того, очень часто путают самые последние фазы господства, уже организованного на твёрдой военной, экономической и технической основе, с исходными формами завоевания, связанными с весьма иными моральными чертами и духовными наклонностями. Согласно Драшеру, белую расу привело к мировому господству присущее ей чувство превосходства, лежащее в самой её крови: чувство, которое произошло не из-за наличия винтовок или военных кораблей, и даже не от «права», а которое заставило с чувством естественности использовать всё это для достижения своих целей. Чувство превосходства скорее было врождённым чувством личности, пронизанным духом особой эпохи, которую Драшер называет «океанской эпохой».

Что касается сути общего типа или стиля, определяемого в терминах характера, Драшер отмечает, что, по сути, только согласно этому критерию совокупная концепция «белой расы» получает положительный смысл: когда народы этой расы оказались вовлечены в самые ожесточённые конфликты, по своему поведению и по своей сути все эти народы выглядели одной семьёй. Основные их черты, согласно Драшеру, таковы: очень твёрдая воля, холодность, упорство, презрение к жизни и смерти, ясный взгляд.

Изначально такие черты были, так сказать, подпитаны толчком к приключению, к большим расстояниям, к своего рода тёмному желанию бесконечности, что, однако, тесно связано с духом эпохи Возрождения. Само по себе всё это стоит выше всякого рационального, торгового или утилитарного обоснования. Господство над миром не было «организовано», и его почти даже не «желали». Любой колонизации предшествовало стремление к расстояниям, добыче, чистому завоеванию, причём в тесной связи с эпохой тотального морского господства: потому что импульс, о котором мы говорим, был должен получить от океанского опыта своё максимальное усиление также и изнутри. «Море, безграничная поверхность, свободная со всех сторон. Ни в одной точке нет у него конца: любой горизонт всегда одинаков, и волны всё вздымаются и вздымаются. Его элемент волнующийся, беспокойный. Никогда оно не предлагает тебе отдохнуть, остаться, оно всегда вынуждает тебя следовать дальше к новой цели. Море, в высшем смысле, — это сама идея безграничности. Оно серьёзное, могучее, трагическое, это соперничающая сила, которую всегда нужно укрощать заново, которая всегда готова уничтожить тебя, если ты не будешь сильнее её». В этом элементе, и близко к новому импульсу к имманентности, свойственному Возрождению, обретает форму новый дух, океанский дух, появляясь из самых глубоких слоев расы, чтобы вести через те же морские пути, которое ведут ко всякой земле, белых людей на завоевание остального мира.

Таким образом, мы видим стремление к неограниченным расстояниям, авантюрный дух и жажду золота и добычи, но ещё в воинском, а не в экономическом или «колониальном» смысле, океанский дух, твёрдые черты характера. К этим элементам добавляется последний фактор — христианский принцип, постулирующий категорическое превосходство белых народов, поскольку христиане установили чёткую и высокомерную дистанцию по отношению ко всему остальному человечеству, считавшемуся варварским и не знающим истинной веры. Это относится прежде всего к периоду испанских завоеваний, но также и к последующему англосаксонскому периоду. Этот фактор, хотя и в скрытом виде, продолжает действовать, отталкиваясь прежде всего от протестантского пуританства, то есть от тех же предпосылок, и при этом заметны в первую очередь его последствия, а не сами принципы. Протестантизм с его теорией процветания и успеха как знака свыше представлял собой инструмент быстрого перехода от «героической» и «океанской» фазы завоевания мира к собственно экономической и колониальной фазе, в которой прибыль и торговля вышли на первый план, превосходство стало в основном промышленным, техническим и экономическим, и у военного или воинского элемента осталась только роль своего рода полиции, снаряженной в целях защиты западным капитализмом в странах, считавшихся только лишь источниками первичных материалов и рынками изделий.

Драшер, внимательно исследующий все фазы материального, географического и этнографического развития белой экспансии, не уделяет столько внимания внутренней стороне, относящейся к преобразованиям, как мы только что сделали. Но позволяет ли анализ основ гегемонии белой расы, который он делает, действительно оправдать её и составить истинный и присущий ей принцип? Единственный пункт, имеющий твёрдые основания — это как раз ссылка на «океанский» дух. Но, кроме своего имени, он также не является оригинальным. Здесь речь идёт примерно о том самом, что Шпенглер назвал западным «фаустовским духом», и в лучшем случае это может быть объяснением, но не оправданием. Далее, что касается остального, то Драшер, кажется, приходит к чисто прагматической точке зрения: раса считает себя высшей, и такая твёрдая вера создала способность, способ действия, который реально привёл её к господству и окружил её в глазах других рас ореолом престижа и опасливым уважением. Соответствовало ли это чувство превосходства реальному превосходству, если говорить о чистой цивилизации? Драшер, что весьма честно с его стороны, это отрицает, констатируя, что по отношению к цивилизациям Индии, Китая и той же доколумбовой Америки белые с большим трудом смогли бы обосновать своё право на завоевание, а иногда даже на добычу и разрушение, претендуя на абсолютное превосходство своей цивилизации. «Решающей была не высшая ценность нашей цивилизации как таковая», — говорит Драшер, — «а вера её представителей, что только эта цивилизация является наилучшей и единственной». На этой основе завоеватели демонстрировали абсолютное непонимание и априорное презрение ко всему тому, с чем они сталкивались, если даже не кичились этим, и изначально верили в своё право давать волю всякому инстинкту и совершать любое насилие. Таким образом, здесь мы находимся в чисто иррациональной области. И, добавим, в ней мы остаёмся до сих пор — более того, даже в большей степени, чем раньше. В те времена основным аргументом, поддерживавшим чувство превосходства, был эволюционистский предрассудок — идея, что материальная наука и техника, сопровождаемая парой пустых гуманитарно-общественных мифов, являются последним словом мировой истории и предоставляют её основным представителям, то есть белым народам, право на мировое господство как основу для создания универсальной «цивилизации», то есть преобразования всякой цивилизации к этому рационалистическому просвещенческому западному типу.

По сути, именно здесь наш автор окончательно заходит в тупик. Для объяснения как этой исходной самонадеянности, уверенности в превосходстве, так и самого «факта», он располагает только тем универсальным ключом, что открыт сегодня в Германии для всякой проблемы: расизмом. Но говорить, что чувство превосходства — это данность для расы, что-то врождённое в крови белых — значить обозначать другими словами ту же самую проблему, не продвигаясь вперёд в её решении. С другой стороны, подводя итоги результатов европейской гегемонии, Драшер пишет, что в «пассиве» находятся «прежде всего, жестокость и эгоизм»; в «активе» же он демонстрирует освобождение обширного цветного населения от нищеты, рабства и смертности, использование ранее игнорированных природных богатств, мировое сообщение, процветание, торговлю, умиротворение подданных, и так далее. Из-за этого в итоге «актив» превышает «пассив», и принцип европейского господства должен защищаться до последнего любым способом, прежде всего, из-за первого пункта, посредством нового пробуждения расового сознания, новой гигиены и расовой политики, согласно национал-социалистическим директивам.

Но счёт не сходится полностью, и Драшер, как мы сказали, остаётся с просвещенческим и эволюционистским алиби, на которое ныне указывают последние выражения западных претензий на гегемонию. Действительно, легко понять, что раз все выгоды «цивилизации» — цивилизации мыла, радио, фордовских фабрик и кино — Европа испытала первой, то она первой же испытает и последствия. Нет никаких причин полагать, что после того видимого мимолетного материального благосостояния, мираж которого мы также испытали в прошлом веке, различные преимущества, описанные Драшером в активе, не привели бы также и народы, поднятые таким образом до уровня западной цивилизации, к таким же кризисам и духовными разрушениям, с которыми мы боремся. Впрочем, это уже становится видимым здесь и там на Востоке, что Драшер не может не констатировать, но это должно побуждать к описанию проблемы в иных терминах и положить конец многим мифам и пустой самонадеянности.

* * *

Мы отличаем объяснение прошлого от проблематики непосредственно настоящего.

Мы твёрдо придерживаемся того принципа, что нельзя по-настоящему гарантировать первенство и право какой-либо расы на абсолютное господство, если не существует предпосылок её реального духовного превосходства.

Чтобы понять прошлое, мы должны исследовать проблему глубже, а не просто указать на факт «океанского духа», который является скорее не началом, а следствием. К этому в какой-то момент приблизился Драшер, говоря о духе гуманистической эпохи, спутав, однако, — как нужно было предвидеть — отрицательное с положительным. Когда человеческий взгляд был оторван от трансцендентности, неистребимое желание бесконечности, свойственное человеку, должно было выплеснуться во внешнюю сторону и быть переведённым в напряжение, в неудержимый толчок, в ненормальное и невыносимое насыщение в области, находящейся непосредственно ниже высшей, чистой духовности и созерцания, то есть в области действия и желания. Здесь активистское потрясение, здесь «океанский дух», вечная «фаустовская» неудовлетворённость, неукротимое желание двигаться дальше, потому что никакая законченная схема и никакая мирская цель не может исчерпать силы свыше. Желание бесконечности, секуляризованное и запутанно переданное в терминах чистого действия, впоследствии — завоевания, авантюрного материального расширения, лежит в происхождении господства белой расы: но из-за того же самого оно лежит также в источнике первого этапа внутреннего упадка духовной западной цивилизации (законсервировавшейся ещё до Средневековья), и по отношению к нему действительно состоит в связи следствия и причины.

Если не говорить о настоящей отсталости различных действительно диких цветных народов, то здесь нужно сопоставить вышесказанное с внутренним вырождением некоторых великих неевропейских цивилизаций. Это вырождение, возможно, соответствует так называемым «циклическим законам» и, вероятно, выражается в том, что такие цивилизации оказались недостаточно развиты как материально, так и в плане действия — то есть неадекватно их высокому духовному уровню (особенно в случае Индии): их структуры оказались совершенно безоружными перед западным натиском «конкистадоров»; таким же образом в их духе, направленном прежде всего на нематериальную реальность и знание, интерес к реакции не смог обрести достаточную силу. В то же время самые низкие элементы после разрушения и покорения их государств перешли сначала к пугливому уважению, а затем и к подражанию белым.

Общие основы первой фазы белого расширения могут быть более или менее сведены к этому. В них трудно найти «ценности» в высшем смысле. У этого расширяющегося развития западной цивилизации, совпадающего с её первым кризисом, есть скорее смысл принципа беспокойства и беспорядка, взрывообразно разбросанного по всему миру. В такой фазе действительная сторона остаётся ограниченной авантюрными и приключенческими чертами характера, отваги, твёрдой воли — то есть единственно преобладающими являются черты воинской касты.

Анализ последующего периода не может не привести к осознанию дальнейшего упадка, переживаемого западной цивилизацией. Таков роковой закон: когда элемент иерархии теряет контакт с тем, что выше, он деградирует, не имея даже возможности оставаться там же; он склонен спускаться с этого плана в область непосредственно более низкого элемента. Так, желание бесконечности, оторванное от плана чистой духовности и трансцендентных целей, сводится к духу действия уровня чистого завоевания и всемирных приключений. И ему не суждено закончиться на ещё более низком уровне, то есть на уровне, расположенном ниже уровня воинской касты — на торговом уровне, что происходит во второй фазе белой гегемонии, когда различные коммерческие компании присваивают наследие древних конкистадоров и мореплавателей, стремившихся в бесконечность, признавая только остатки воинской крови — как мы говорили — в своей охране; в охране, снаряженной экономикой. Но в падении трудно остановиться на полпути: следовательно, мир торгового империализма и капиталистических предприятий должен был пройти по пути более или менее демагогических и демократических идеологий, которые в итоге были должны серьёзно навредить самому принципу европейской гегемонии и уничтожить всякое действительное его оправдание.

Так обстоят дела сегодня. Таким образом — давайте скажем это сейчас, — бесполезно выдвигать лозунги и распространять обращения, одновременно пренебрегая основным делом внутреннего восстановления, которое (вопреки мнению Драшера) обращается к более высокому плану, нежели план чистого «расового» духа и солидарности. Только сама Европа ответственна за опасность, которой подвергается европейская гегемония. Истинный враг находится внутри. Цветные расы, расы других цивилизаций, ещё могут контролироваться железным кулаком завоевателей. Но в мире техники и гуманитарной идеологии с одной стороны, и националистической идеологии — с другой, всякое первенство становится проблематичным.

Прежде всего, речь идёт о технике. По своей природе техника безлична и переходна. То, что она была создана белой ра-сой, не имеет большого значения, потому что такое создание немедленно становится независимым, и, как показала Япония, овладение лучшими цветными расами техникой так же хорошо, как ею владеют белые, является лишь вопросом времени. Уже далеко осталась та эпоха, когда неизвестные технические инструменты могли внушать чувство изумления и почти мистического страха, преобразовываясь в символы видимого превосходства. Именно «цивилизируя» другие расы, «просвещая» и «развивая» их, белые народы выкопали тебе яму. Но эта роковая вещь, тем или иным способом, произошла бы в любом случае. Не может составлять монополию и привилегию всё то, что создаёт техническая цивилизация: повторим, что такая цивилизация имеет безличный и переходный характер; не будучи связанной ни с какой качественной ценностью, она остаётся открытой всем. Белые ещё смогут оставаться в первых рядах, «изобретая»: но они никогда уже не смогут сделать так, чтобы такие изобретения принадлежали только им самим.

Это первый пункт. Мировая война, в которой Драшер хочет видеть причину крушения престижа белых народов в глазах других, если и действовала в таком смысле, то прежде всего потому, что она ускорила и усилила контакт некоторых цветных народов с инструментами технической силы белых. Но сам антагонизм между белыми мог быть причиной падения престижа только в случае самых низких рас — негров и им подобных, которые, собственно, не являются основной проблемой. Нужно признать, что в глазах всякого индийца, китайца, японца определённого ранга, и даже самых чистых североамериканских аборигенов такой престиж не мог обрушиться из-за простого факта того, что его никогда не существовало: такие расы, если и признавали материальное превосходство белых, в то же время далеки от признания реального духовного превосходства. Но такое превосходство стало проблемой в тот момент, когда тайны техники оказались более или менее раскрытыми.

Второй пункт — это распространение гуманистической, националистической и, наконец, большевистско-пролетарской идеологии. Распространение догмы фундаментального равенства между всеми существами, обладающими человеческим обликом, не могло не означать разрушения предпосылок всякого превосходства. Это замечает также и Драшер: если люди в оди-наковой степени равны, то, естественно «несправедливо», чтобы одна раса господствовала над другой. Такое господство, максимум, будет элементом свободной конкуренции на одинаковых начальных условиях, и коснётся только внешней стороны, то есть материальной и административной.

Самый губительный эффект, произведённый мировой войной, — это результат её идеологии, мобилизованной против Центральных держав: это важный пункт, к которому Драшер переходит почти незаметно. Речь идёт об идеологии, в которой мировая война была своего рода крестовым походом против «агрессивного империализма» германских народов, и с их поражением привела к торжеству «принципа национальностей», самоопределения и суверенитета отдельных народов, с полной независимостью от всякого высшего иерархического принципа. Такая идеология была необходима, чтобы добить также и империализм белой расы и освятить освобождение цветных народов, их право на «равенство», как только они будут более или менее «цивилизованы», то есть европеизированы. Вот самый недавний и крайний пример этого абсурда: Абиссинии был дан точно такой же статус, как и Италии, с правом голоса, совершено равным голосу любой западной нации, и в итоге Италию заклеймили как «агрессора».

Последний толчок был дан большевистско-пролетарской идеологией, и прежде всего здесь Драшеру можно поставить в заслугу то, что он это подчёркивает (но без удовлетворительной связи со всем остальным). Миф о международной солидарности «угнетённого» пролетариата в восстании против «эксплуататорского» капитализма и его тирании — это то, что нужно, чтобы восстали самые низкие слои цветной расы: восстали, чтобы освободиться от ярма белых, доведённые до этого в той или иной степени как раз капиталистическими эксплуататорами, и чтобы отвоевать орудия труда и свободно управлять ими. Так падает последний ореол престижа и превосходства белых, уступая место ненависти и презрению, которое не только идеологически, но также и при помощи соответствующих политических шагов часто разжигает советская Россия. «В то время как русские распространяют ненависть к белым», — справедливо говорит Драшер, — «японцы демонстрируют её в избыточном количестве».

Здесь всё же крайне важно установить, что предпосылки восстания цветных народов самым тесным образом связаны с вырождением их самих, с их направлением на этот путь тем же самым нашим внутренним упадком. Восток поднимается в качестве возможного противника Запада только в тот момент, когда он подвергается влиянию самых губительных и извращённых идеологий первого, менее всего движимый своими истинными расовыми традициями. Нужно отдавать себе отчёт, что после первого западного вторжения — материального случилось второе — идеологическое, и только это вторжение даёт место опасности освобождения, если также и не контрнаступления, цветных рас. Демократическая идеология «принципа национальностей» и «социальной справедливости», из которой вытекает суверенная национальная экономика, вместе с общими техни-чески-механическими и рационалистическими предпосылками того, что сегодня соответствует «цивилизации» и продолжает называться таковой, обречена на то, чтобы породить множество копий западных наций. Эти копии будут являться такими же силами в процессе в борьбе и конкуренции, где нельзя будет установить никакого стабильного и реального превосходства из-за самого факта, что больше не будет существовать никакого истинного принципа, никакого нерушимого престижа, никакого упорядочивающего закона свыше. Картина европейских кризисов и страданий воспроизвелась бы в гораздо больших пропорциях, если бы она охватила все континенты.

Если таково истинное положение вещей, рассмотренное без лицемерия, то, естественно, будет просто глупо подавать проблему западного превосходства и его защиты, просто говоря о расе и расовой солидарности; и не в меньшей степени глупо будет возлагать ответственность за всё это на черты характера, воли, упорства — то есть на то, на что цветные народы, такие, как японцы и арабы, были бы так же способны, как и мы, если бы серьёзно сосредоточились на этом. Реальная проблема является внутренней, а не внешней: это проблема восстановления нашей цивилизации в терминах новой, духовной цивилизации.

Удивительно, что Муссолини, сказав очень немного, в своей речи к восточным студентам установил основные условия решения этой проблемы. Исходным пунктом является отказ от отождествления Запада с этой цивилизацией, в основе которой лежит капитализм, либерализм и сциентизм, лишённый души и идеала. Будучи стимулированной прежде всего в англосаксонской расе, в прошлые века она распространилась на весь мир, рассматривая его только лишь как рынок изделий и источник первичных материалов, устанавливая с Востоком простые материалистические отношения подчинения. Эта цивилизация лежит в основе нашего внутреннего и внешнего кризиса — то есть, того кризиса, который ведёт к краху западной гегемонии и восстанию цветных народов. «В несчастьях, на которые жалуется Азия, в её возмущении и в реакциях», — сказал, кроме того, Муссолини, — «мы видим отражение нашего же облика». Это следствие придания нашей «цивилизации» всемирного значения, преобразования «низших рас» до уровня нашей «истинной» цивилизации. Если мы не сумеем отказаться от этой цивилизации, или, по меньшей мере, ограничить её в заданных сферах, признавая всю относительность её ценности и её «завоеваний», ничего больше сделать будет нельзя: мы можем увидеть и межконтинентальные вооруженные столкновения страшных масс, ведомых новыми вождями, о чём говорит Шпенглер («цезаризм»).

Реставрация нашего первенства может произойти только через возвращение в духе; мы должны воскресить в памяти враждебные ступени той инволюции, что скрывается за западным «прогрессом»; достигнуть импульса «океанской эпохи», но не останавливаться на нём. Десекуляризировать такой импульс, снова придать ему духовный смысл, на вертикальном направлении трансцендентности добиться появления желания к бесконечности и медленно уйти от Возрождения, от его обращения к имманентности и внешним проявлениям: вот истинная задача и принцип всякого дальнейшего действия. Если западная цивилизация сможет объединиться в таком смысле, перспективы восстановления её мирового первенства могут быть положительными — не по сентиментальным, а по реальным соображениям — в следующем смысле.

Мы намекнули на циклические законы, управляющие развитием цивилизаций, которые, среди прочего, проявляются в факте того, что последние формы каждого цикла теряют свой исходный духовный характер, материализуются, уплотняются, и, наконец, беспорядочно и «активистски» растворяются, чтобы затем уступить место новому организационному принципу.

Здесь не место останавливаться на изложении этих законов и демонстрации того, что они с некоторого времени, кажется, действуют не на какой-то особый народ, а на всю совокупность земного человечества. Во всяком случае, всё говорит нам, что Запад находится в самой откровенной точке этого общего нисходящего движения: здесь в разгаре кризис, а последствия материалистической и антитрадиционной цивилизации очевидны. Запад, таким образом, находится впереди — ближе к концу, но также и к началу нового цикла — именно Запад, а не другая цивилизация, как Восток, который только теперь, в его начинающейся европеизации и восстании, начинает входить в настоящий, свой собственный кризис; который, возможно, ещё сохраняет значительные остатки традиционной духовности, но в итоге должен будет пройти через всё то же наше испытание. Поэтому, если нам удастся действительно пройти через кризис и конец мира, если мы сумеем восстановить контакт с истинно метафизическим, собственным духом Запада, с его новой цивилизацией, мы окажется во главе, в то время как другие расы, насладившись миражом выгод материально-технической цивилизации, окажутся в точке нашего нынешнего кризиса. Это будет точкой реставрации нашего первенства: абсолютного первенства, потому что это будет предпосылкой всякой гегемонии права высшей, твёрдой и сплочённой цивилизации.

И если среди прочих западных наций именно фашистская Италия, для начала, кажется, сумела преодолеть мёртвую точку и призвала к реакции против вырождения материалистической, демократической и капиталистической цивилизации, против лишенного света эгоизма, господствующего среди зловещих западных империализмов, и, наконец, против «социальной» идеологии, то мы с полным правом можем предположить, без даже тени увлечения шовинизмом, что Италия будет также и в первых рядах тех сил, которые будут вести за собой будущий мир и восстановят превосходство белой расы.

1

См., например, статьи в сборнике «Традиция и Европа» (Тамбов, 2009).

(обратно)

2

Considerazioni sull’uomo obliquo // Rivolta ideale, 29 мая 1952 г. В переработанном виде вошла в книгу «Лук и булава» (СПб., 2009).

(обратно)

3

Для лучшего понимания позиции Ю. Эволы см. также эссе «Негритизиро-ванная Америка» в книге «Лук и булава».

(обратно)

4

«Справедливость производится в душе, как здоровье в теле, устанавливая элементы в их естественные отношения управления и подчинения; в то время как несправедливость подобна болезни и означает, что этот естественный порядок нарушен». Платон, «Республика», 444 a,b.

(обратно)

5

Ригведа, 10.90.10–12. Это четвертичное деление стало троичным, когда возобладало мнение, что аристократия должна воплощать как воинские, так и духовные функции; оно осуществлялось в тех областях, в которых сохранились остатки этой изначальной ситуации. Это деление соответствует скандинавскому делению на ярлов, карлов и трэлей, и эллинскому делению на эвпат-ридов, геоморов и демиургов.

(обратно)

6

«Обязанности брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр различаются по качествам, рождённым их природой». Бхагавад-Гита (18.41).

(обратно)

7

Chung-yung 13.1. Платон определял понятие справедливости похожими словами («Республика», 432d, 434c).

(обратно)

8

Мысль о том, что тот же самый личный принцип или духовное ядро уже жило в предыдущих человеческих жизнях и что оно продолжит жить дальше, нужно отвергнуть. Эту мысль подверг уничижительной критике Р. Генон в своей книге «Заблуждения спиритов» (L’Etreurspirite, Paris, 1923). Я последовал его примеру в книге «Доктрина пробуждения». Исторически вера в реинкарнацию связана с мировоззрением, характерным для доарийских рас и их влияния; с доктринальной точки зрения это простой популярный миф, а не выражение «эзотерического» знания. В Ведах идеи реинкарнации нет вообще.

(обратно)

9

Плотин, «Эннеады», 3.4.5; 1.1.1. Платон писал: «Никакой охраняющий дух не будет бросать жребий за вас, но вы сами будете выбирать свою собственную судьбу. Пусть тот, на кого падёт первый жребий, первым выбирает жизнь, с которой он будет связан необходимостью» («Республика», 617e).

(обратно)

10

См. «Федр» Платона (10.15–16,146-48b), и «Гимн царю Гелиосу» (131b) императора Юлиана. Однако природа элементов, определяющих данное рождение так же сложна, как и природа элементов, составляющих человека, который есть сумма наследия различных типов. См. мою книгу «Доктрина пробуждения».

(обратно)

11

Каждому своё (лат.) — прим. перев.

(обратно)

12

«Как хорошее семя произрастает на хорошем поле, так рождённый от ария и арийки достоин всякого обряда… семя, посеянное на бесплодной почве, в неё же и погибает; поле, лишённое семени, может остаться только бесплодным». Законы Ману, 10.69, 10.71.

(обратно)

13

Единственным современным мыслителем, подошедшим близко к этому взгляду, хотя и не зная об этом, был Ницше: он развил взгляд абсолютной морали с «натуралистической» основой.

(обратно)

14

«Бхагавад-Гита», 18.46.

(обратно)

15

Там же, 4.11. В 17.3 утверждается, что «преданность» человека должна соответствовать его природе.

(обратно)

16

Там же, 3.19. Также см. «Законы Ману» (2.9): «Ибо человек, следуя дхарме, объявленной в священном откровении и священном предании, достигает в этом мире славы, после смерти — наивысшего блаженства».

(обратно)

17

«Лучше исполнять свои обязанности, хоть и несовершенно, чем исполнять чужие в совершенстве. Исполняя обязанности, предписанные собственной природой, человек не совершает греха». Бхагавад-Гита, 18.47.

(обратно)

18

По отношению к долгу оставаться верными особой функции и обычаям своей касты можно вспомнить характерный эпизод, в котором Рама убил слугу (шудру), практиковавшего аскетизм, таким образом узурпировав привилегию жреческой касты. Также можно вспомнить традиционное учение, согласно которому «Железный век» или «Тёмный век» будет ознаменован тем, что слуги будут практиковать аскетизм; это кажется действительно знаком нашего времени, когда некоторые плебейские идеологии стали видеть в «труде» особый род аскетизма.

(обратно)

19

В определённых пределах идея о загрязнении не касалась женщин: мужчины высших каст могли брать в жёны женщин из низших каст и не считаться загрязнёнными. Традиционно женщина относилась к касте не непосредственно, а через мужа. В «Законах Ману» говорится: «Каковы качества мужа, с которым жена сочетается согласно правилу, такие качества она и приобретает, как река, [соединённая] с океаном» (9.22). Однако это уже не так, так как существующие традиционные структуры теряют свою жизненную силу.

(обратно)

20

Смысл этого оракула совпадает с индийским учением, согласно которому тёмная эпоха (Кали-юга), являющаяся концом цикла (Маха-юги), соответствует периоду неограниченного смешения каст и упадка ритуалов.

(обратно)

21

Эннеады, 3.1.4.

(обратно)

22

«Если мы говорим, что люди этого сына должны быть подданными высшего типа человека, мы имеем в виду, что подданными нужно управлять не в ущерб себе, но согласно тому же принципе, что и высший над ним, который сам управляется божественным элементом в нём. Для каждого лучше быть подданным силы или божественной мудрости внутри у себя, или, при невозможности, идущей извне». Платон, «Республика», 590d.

(обратно)

23

В «Законах Ману», с одной стороны, написано: «Шудра, даже отпущенный хозяином, не освобождается от обязанности услужения; ведь оно врождённое для него, поэтому кто может освободить его от этого?» (8.414); с другой стороны, читаем: «Для шудры же высшая дхарма, ведущая к блаженству, — обслуживание прославленных брахманов-домохозяев, изучивших Веду. [Шудра] чистый, послушный высшим, мягкий в речи, свободный от гордости, всегда прибегающий к покровительству брахмана, получает [в новой жизни] высшее рождение» (9.334-5). Также, «силой аскетических подвигов и семени они в этом мире из поколения в поколение идут согласно рождению к более высокому или более низкому положению среди людей» (10.42).

(обратно)

24

Можно вспомнить учение Плотина: «Когда мы прекращаем жить, наша смерть передаёт иному принципу эту энергию нашей личной деятельности. Этот принцип (нового рождения) старается получить управление, и при успехе он также живёт и, в свою очередь, обладает направляющим духом» (Эннеа-ды, 3.1.3). В этом случае этот «направляющий дух» соответствует принципу, ставшем объектом чьей-то активной и верной бхакти.

(обратно)

25

F. Cumont, The Oriental Religions in Roman Paganism, 20.

(обратно)

26

Покойный пандит Хари Прасад Шастри, однако, заверял нас, что из этого правила могут быть и исключения, кроме возможной реинтеграции в касту при помощи последующих браков. Он приводил пример царя Вишвамитры. В этом случае, без сомнения, нужно учитывать качество цикла и особые условия, созданные близостью аватара Вишну.

(обратно)

27

В XIX в. буржуазии в Европе пришлось по причине удержания равновесия осуществлять качества классов, которые она устранила; мы имеем в виду факт принадлежности не к классу буржуазии, что само по себе неважно, а к буржуазному духу, что является совсем иной вещью. Занятия наукой в XIX и XX вв. доказывают не то, что человечество «прогрессировало», а то, что интеллект людей меркантильного типа едва ли способен подняться над уровнем простых фактов. Нынешняя иллюзия того, что человек может воссоединиться с метафизической реальностью при помощи научных открытий, хорошо характеризует эту тяжесть духа и может только доказывать, что, как писал Генон, «подъём вайшья влечёт за собой интеллектуальную ночь». Более того, «цивилизация», употребляемая без какого-либо качественного эпитета и воспринимаемая как цивилизация как таковая (the civilization), — это типичное понятие вайшья, и это объясняет, с одной стороны, ненависть, которую так часто ощущают по отношению ко всему, что напоминает «фанатизм», и, с другой стороны, элемент надменной доброты, что является точной чертой систематического подавления, осуществляемого данной цивилизацией.

(обратно)

28

Смысл, который слово «реальность» и «реализм» приобрели для многих наших современников, весьма значителен: «реальность» стало синонимом банальности и даже тривиальности, и, таким образом, безобразия и жестокости; в таком «реализме» нет больше места истине, благородству или красоте, то есть ценностей, ускользающих от количественного измерения.

(обратно)

29

«Смешение варн (каст) возникает вследствие нарушения [порядка] варн, вследствие браков, которые не должны были бы заключаться, и отказа от исполнения дел, присущих [каждой варне]», говорят «Законы Ману» (X, 24). Согласно Шри Ра-макришне, «кастовые правила автоматически устраняются для человека, достигнувшего совершенства и реализовал единство всех вещей; но пока этот высший опыт не получен, никто не может избежать чувства превосходства над одними людьми и несовершенства по сравнению с другими, и все должны соблюдать кастовые различия. Если человек в этом состоянии невежества симулирует совершенство, не считаясь с делением на касты и живя без ограничений, он похож на несозревший фрукт, сорванный искусственно… Вызывающие имя Бога становятся святыми. Кришна Кишоре был святым из Арьядахи. Однажды он отправился в паломничество во Вриндаван. Во время своего путешествия он захотел пить и, видя человека у колодца, попросил его зачерпнуть немного воды. Человек извинился, говоря, что он сапожник из очень низкой касты, и недостоин предложить воды брамину Кришна Кишоре сказал ему: «Очисти себя, произнеся имя Бога! Скажи ‘Шива! Шива!’» Человек повиновался и предложил ему воды, и этот ортодоксальный брамин выпил её! Насколько велика была его вера!… Чайтанья и Нитьянанда передавали имя Хари (введение в ритуал призыва, джапа-йога) каждому, включая парий, и приветствовали всех. Брамин без этой любви — уже не брамин, пария с этой любовью — уже не пария, ибо бхакти неприкасаемого очищается и поднимается» (L’Enseignement de Ramakrishna, опубликовано Дж Гербертом). Это иллюстрация частной добродетели бхакти, с которой мы имели дело в нашей книге «Трансцендентное единство религий» (Transcendent Unity of Religions). Если помнить о неизбежной разнице между кастовым принципом и его исторической социальной кристаллизацией, можно легко понять, что отдельный брамин может быть по своей природе еретиком — как Дайананда Сарасвати и Рам Мохан Рой, что вайшья может стать святым при помощи Знания, как Тируваллувар, почитаемый браминами таковым; низость может возникнуть в высшей системе, и наоборот.

(обратно)

30

Согласно «Законам Ману», «человека из низшей касты можно распознать по его действиям… Отсутствие благородных чувств, грубость речи, жестокость и пренебрежение обязанностями обозначают человека, который обязан своему рождению матери, заслуживающей презрения». Эти критерии, очевидно, не могут уже применяться ко всей массе безкастовых людей в бульшей степени, чем можно сказать, что все члены высших каст обладают достоинствами, соответствующими их дхарме. Можно добавить, что этот аспект проблемы независим от вопроса о входе в храм; даже если признать, что определённый социальный формализм может быть подавлен по причине новый циклических условий, что бесспорно, как ослабление внешних форм останется независимым от вопроса о знании, может ли пария быть допущен к святилищам браминов. Индуистский храм сильно отличается от церкви или мечети; это не место обязательных служб, а место Божественного Присутствия. Более того, принцип ритуального исключения, с необсуждаемыми догматическими правами, который он подразумевает, знаком всем религиям, нужно только вспомнить ограду Храма в Иерусалиме и иконостас в православных церквях.

(обратно)

31

Шанкарачарья из Канчи говорил об этом так: «Кастовая система, приняв на себя роль жёсткой дисциплины, благоприятствующей благосостоянию общества, нейтрализовывалась в случае высокоразвитых личностей, как Нанда-нар — святой-пария, или Дхарма-Вьядха, или Видура из Махабхараты. Нанда-нар, даже в состоянии духовного экстаза, отказывался войти в огороженный храм, но ликовал, узрев священный вид башни храма; но именно брамины этого храма считали Нанданара брамином браминов… Различие в ачара, включая пищу, женитьбу и т. д., имеет свою цель, которая в итоге приносит пользу всему человечеству. Шудры и чандалы настойчиво сопротивлялись бы входу брамина в их кварталы, и, если бы брамину случилось войти в такой населённый пункт даже случайно, чандалы, проживающие в нём, прошли бы через очистительные ритуалы. Это указывает на то, что ответственность за сохранение соответствующих дисциплинарных ачара любой касты не лежала только на самой касте, но была коллективной, лежащей на каждой части общества в целом». (Our Spiritual Crisis: The Hindu, July 1956).

(обратно)

32

Ганди указывал, что «кастовая система. присуща человеческой природе, а индуизм просто сделал из этого науку» (Young India).

(обратно)

33

Где-то мы прочитали, что только технологический прогресс может объяснить новый и катастрофический характер первой мировой войны, и это совершенно верно. Здесь именно машины написали историю, как повсюду они производят людей, идеи и весь мир.

(обратно)

34

Большой ошибкой тех людей в Европе, которые пытаются вернуть промышленные массы к церкви, является то, что они утверждают рабочего в его дегуманизации, признавая мир машин в качестве реального и законного мира, и даже сами веря в то, что должны «любить мир ради него самого». Переводить Евангелие на сленг или изображать Святое семейство в виде пролетариев означает насмехаться не только над религией, но и над самими рабочими; в любом случае это низкая демагогия, или, так сказать, слабоумие (weakmindedness), ибо все эти попытки выдают комплекс неполноценности интеллектуалов, когда они встречают вид жестокого реализма, типичного для промышленных рабочих. Этот реализм становится тем более естественным, чем более ограничена его сфера, грубым и таким образом также нереальным.

(обратно)

35

Попытки в античности и Средневековье, ближе всего подходившие к механическим изобретениям, служили главным образом для забавы и расценивались как диковинки, и, таким образом, как вещи, ставшие законными по самому своему исключительному характеру. Древние не были похожи на беспомощных людей, которые трогают всё, до чего могут дотянуться, но, наоборот, были подобны людям зрелых суждений, что избегают определённых вещей из-за возможностей, катастрофические последствия которых они предвидят.

(обратно)

36

Без сомнения, некоторые отказали бы нам в моральном праве пользоваться современными изобретениями, как если бы экономическая структура и ритм нашего периода позволял кому-то избежать этих изобретений или как если бы для одного человека это было бы полезно, в то время как никто другой этого не мог бы сделать. Более того, подобный отказ был бы логичным только тогда, если бы они, в свою очередь, восстановили бы для нас ценности, уничтоженные современным миром.

(обратно)

37

Более того, кастовая система доказывает свою законность своими результатами: «Мы не думаем, — писал один миссионер про браминов, — что в мире существует аристократическая или даже королевская семья, так безжалостно защищавшаяся от всякого пагубного влияния, всякого физического и морального разложения. Именно поэтому, я считаю, мы не можем скрывать тот факт, что наш контакт с этой великолепной кастой оставил нас поистине изумлёнными, и, в глубине души, крайне благожелательными. Авторитет пластической красоты браминов находится в соответствии с авторитетом их интеллекта. Особенно они одарены в области абстрактных наук, философии и прежде всего математики. Человек, который на этот счёт определённо один из наиболее знаменитых в южной Индии, будучи членом высшего совета профессоров в Мадрасском университете, его преподобие о. Оноре, заявил нам, что средний уровень бесчисленных учеников-браминов, которых он учил на протяжении полувека, был намного выше не только средней, но даже высшей категории студентов Европейских университетов» (Pierre Llande: L’Inde Sacree), «Нет сомнений, что каста (имеются в виду субкасты вайшья и шудр) предлагает много преимуществ своим членам. Она делает их работу насколько лёгкой, приятной и почётной, насколько это возможно; она исключает конкуренцию, распространяет данное количество работы среди по возможности большего количества доступных людей, присматривает за ними в случае безработицы и защищает их интересы самыми разнообразными средствами. С другой стороны, тот факт, что профессия переходит от отца к сыну, во многих отношениях гарантирует качество работы; при помощи этой наследственности человек достигает почти что органической квалификации в отдельной деятельности, которую было бы трудно реализовать иным путём; в то же самое время технические секреты передаются дальше, что позволяет ремесленникам производить шедевры самыми примитивными средствами. Наконец, кастовая система внесла свой вклад в стабилизацию индийского общества и сохранение её цивилизации.» (H. von Glasenapp: Der Hinduismus).

(обратно)

38

Если религиозное лицемерие является неизбежным фактом, то возможно и обратное, а именно мудрость и добродетель, скрывающаяся под видом позора. Среди исламских malamatiyah («людей греха») подобное отношение даже составляет часть их метода.

(обратно)

39

Например, нельзя отрицать, что суфизм Аль-Газали включает популярный аспект, который, хотя и удачный по-своему, делает необходимым новые внутренние корректировки.

(обратно)

40

Пророк после своего победоносного въезда в Мекку объявил: «Аллах избавил вас от гордыни язычества и происхождения, вы все произошли от Адама, а Адам был прахом. Аллах сказал: ‘О люди! Воистину, Мы создали вас мужчинами и женщинами, сделали вас народами и племенами, чтобы вы знали друг друга, ибо самый уважаемый Аллахом среди вас — наиболее благочестивый». Халиф Али выразил это так: «Знатность происходит из высоких качеств, а не гниющих костей предков». То, что хочет восстановить ислам, — это, говоря точнее, религия Авраама, изначальная форма семитского направления, и, таким образом, образ изначальной традиции в её абсолютном смысле, традиции Золотого века.

(обратно)

41

В Евангелии говорится: «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить», и, вновь, «Что пользы человеку, если весь мир приобретет, а душу свою потеряет?». Мы, определённо, не хотим критиковать подлинную благотворительность, исходящую из общего, а не из фрагментарного видения человека и мира: что заслуживает порицания, так это гиперболизированный (и типичный для современности) гуманизм, основанный на заблуждении, что «общность всех живых существ — это Личностный Бог… При условии, что я могу восхищаться и служить только тому Богу, что существует, общей сумме всех душ» (Вивеканан-да). Эта философия ошибочна вдвойне: во-первых, потому что она отрицает Бога, решительно изменяя понятие Божественного, и, во-вторых, потому что она обожествляет мир и таким образом ограничивает благотворительность самым внешним уровнем; нельзя видеть Бога в своём ближнем, если сводить Божественное к человеческому. Тогда не останется ничего, кроме иллюзии «совершения добра», иллюзии необходимости, в сочетании с презрением к тем, кто «ничего не делает», даже если они святые, чьё присутствие поддерживает мир.

(обратно)

42

Шанкарачарья из Канчи указывал в уже цитировавшемся тексте, что «сама мысль о поднятии уровня жизни. будет иметь вредоносный эффект на общество. Поднимать уровень жизни означает соблазнять людей на обременение себя всё большим количеством предметов роскоши и, таким образом, в итоге это приведёт их к настоящей бедности, несмотря на увеличивающееся производство. Apangmha означала, что каждый человек должен брать у природы столько, сколько необходимо для его жизни в мире».

(обратно)

43

С другой стороны, в качестве своего рода компенсации профессиональная жизнь всё больше и больше получает «религиозную» атмосферу в том смысле, что она претендует на всего человека, его душу и его время, будто бы существенной причиной человеческого состояния были какое-то экономическое предприятие, а не бессмертие.

(обратно)

44

Здесь можно вспомнить фразу из романа «Дюна» Фрэнка Герберта: «Существовать — значит выделяться, не оставаться фоном» (To exist is to stand out, away from the background). - прим. перев.

(обратно)

45

Без сомнения, такие исключения существуют и в джнане.

(обратно)

46

В рамках традиционного христианского мира.

(обратно)

47

Определённое облегчение индуистской системы среди балийцев можно объяснить фактами, качественно аналогичными кочевничеству, а именно — изоляции на острове и по необходимости ограниченности числа обитателей; также балийцы демонстрируют гордый и независимый характер, делающий их похожими на кочевников.

(обратно)

48

Нельзя утверждать, что в «Бхагавад-Гите» имеется в виду, что любой человек, встречая традиционное учение, должен следовать личным мнениям и вкусам. В противном случае индуизм, являющийся традицией, давно бы прекратил своё существование.

(обратно)

49

Идея регрессии каст, ранее обозначення мною в брошюре «Языческий империализм» (Рим, 1927), была подробно описана В. Веззани и Р. Геноном в его книге «Духовное владычество и мирская власть» (Autorite spirituelle et pouvoir temporel, Париж, 1929); наконец, она была изложена Г. Берлсом в работе Die Heraufkunst des funften Standes (Karlsruhe, 1931). Эта идея имеет аналогичное соответствие с традиционной доктриной четырёх эпох, так как каждая из четырёх традиционных каст воплощает ценности, господствующие во время четвертичного процесса регрессии.

(обратно)

50

Karl Marx, Deutsche-franzosicheJahMcher (Paris, 1844), pp. 209–212.

(обратно)

51

Д. Мережковский, «Загадки Востока» (24): «Слово «пролетарский» происходит от латинского слова proles, означающего потомство, поколение. Пролетарии «производят» при помощи своих тел, но в духовном плане они являются евнухами. Это не мужчины и не женщины, а анонимные «товарищи», безличные муравьи, являющиеся частями человеческого муравейника».

(обратно)

52

О. Шпенглер, «Закат Европы» (1918, Лондон, 1926), т. 1. Термин «действие» здесь используется как синоним духовной и незаинтересованной деятельности; таким образом, его можно приложить к созерцанию, которое, согласно античной мысли, часто считалось наиболее чистой формой действия; у него были свои собственные цели, и ему не нужно было «ничего иного».

(обратно)

53

Cicero, De officiis, 1.42.

(обратно)

54

Giordano Bruno, Spacio della Bestia trionfante, dialogue 3.

(обратно)

55

См. A. Tilgher, Homo faber, pp. 120–121.

(обратно)

56

Истина и факт взаимообращаются (лат.) — прим перев.

(обратно)

57

См. M. Weber, GesammelteAufsatzezurReligionundSoziologie (Tubingen, 1924), т.3, где обсуждаются протестантские корни такой «аскетической» версии капитализма. Первоначально существало разделение между заработком как «призванием» и наслаждением богатствами; на последнее смотрели как на греховный элемент обожествления и гордости человеческой природой. Естественно, на протяжении истории первоначальные религиозные соображения исчезли, и сегодня мы находим чисто мирские и беспринципные формы.

(обратно)

58

Да будет продукция, да сгинет человек (лат.) — прим. перев.

(обратно)

59

W. Sombart, Ilborghese (Paris, 1926), pp. 204–222, 400–409.

(обратно)

60

Слово «демонический» здесь не нужно понимать в христианском смысле. Выражение «демонические люди» из «Бхагавад-Гиты» во многом применимо к нашим современникам: «Обременённые бесчисленными тревогами, прекращающимися только со смертью, считающие удовлетворение вожделения высочайшей целью и верящие, что это всё» (16.11).

(обратно)

61

A. Tigher, Homo Faber, p. 162.

(обратно)

62

Сиамские (тайские) брамины — это пережиток брахманизма посреди буддистской цивилизации.

(обратно)

63

Это верно в любом случае для главных рас — белой, жёлтой и чёрной, и для промежуточных рас — таких, как американские индейцы, малайцы, полинезийцы, дравиды и тёмнокожие хамиты; но достаточно малая расовая группа всегда может, говоря в общем, совпадать с кастой.

(обратно)

64

Китайское письмо, являющиеся самым важным шрифтом в случае жёлтой расы, и воспринимаемое ей одной, по своей сути «видимое», а не «слышимое»; оно передаёт рисунки, а не звуки.

(обратно)

65

Приверженцы коротких фраз хотели бы обращаться с нашими морфологическими языками, как китайцы. Конечно же, у коротких фраз есть законное место в языках белой расы, но их обычный способ выражения использует сложные фразы: в арабском целая книга — это теоретически одна фраза. Для белого человека фраза — это набор мыслей, сгруппированных вокруг центральной идеи; для жёлтого человека, менее обращённого вовне, это «указание», «удар гонга». Конечно же, те белые народы, что говорят на монгольских языках — финны, венгры, турки — использует их отлично от того, как это делали их монголоидные предки.

(обратно)

66

Мы говорим о чёрной расе как таковой, независимо от вырождения отдельных племён. Говоря в общем, мы не должны забывать, что современное состояние чёрной Африки едва ли может дать какое-то представление о тех процветающих цивилизациях, которые впечатляли европейских и арабских путешественников сразу же после окончания Средних веков и позднее были уничтожены.

(обратно)

67

Определённая сегрегация белых и чёрных была бы весьма разумной и справедливой, если бы она не была односторонней; если бы, так сказать, задумывались

об интересах обеих рас без предрассудков о превосходстве, ибо ясно, что совершенная отмена сегрегации означает увеличение вероятности расового смешения и своего рода исчезновение обеих рас, чёрной и белой. Но, так как морально удовлетворительная сегрегация не может быть реализована, Соединённым Штатам следовало бы признать некоторую территорию на юго-востоке принадлежащей чёрным, ибо абсурдно импортировать расу и после этого упрекать её за её существование. В Северной Африке, где смешение между чёрными и белыми более или менее в порядке вещей, как это было тысячи лет, вопрос иной: здесь белые люди как бы ассимилированы климатом и африканским качеством окружающей среды, так что это смешение дало жизнь вполне гармоничным человеческим группам; более того, в этом случае белый элемент является средиземноморским, а не германским, как в Северной Америке. Среди белых африканцы могут ясно различать средиземноморцев и нордиков, чувствуя себя гораздо дальше от последних, чем от первых; также весьма вероятно, что смешение между человеческими типами, такими различными, как нордический и негритянский, не такое уж удачное.

(обратно)

68

Прогнатизм — выступание лица в вертикальной плоскости. — прим. перев.

(обратно)

69

Нужно отметить, что лица бушменов и меланезийцев более или менее ор-тогнатны, в то время как малайцы и индокитайцы часто заметно прогнатны, и это демонстрирует абсурдность текущего мнения, что прогнатный тип сопутствует варварству. Если тот факт, что только что упомянутые народы ортогнат-ны, в их случае не ведёт к тем же самым психологическим последствиям, как у белых народов, так это потому, что он нейтрализован другими расовыми факторами, но не теряет своего значения: каждая форма имеет смысл, но этот смысл не всегда актуализируется одинаково. Невозможно истолковать в нескольких строках многочисленные сочетания, к которым способен человеческий тип, и, более того, здесь наши намерения иные.

(обратно)

70

Это только фигура речи; ибо бесспорно, что религия открывается Небесами, а не создаётся расой; но откровение всегда соответствует расовому духу, хотя это ни в коем случае не означает, что оно ограничено особыми пределами данной расы.

(обратно)

71

Единственное фундаментальное деление на Дальнем Востоке — это деление, отмечающее различия северного буддизма в Тибете, Монголии, Китае, Манчжурии, Вьетнаме, Корее и Японии от южного буддизма в Бирме, Сиаме (Таиланде), Камбодже и Лаосе. Северный буддизм был ассимилирован духом жёлтой расы, в то время как на юге именно расовый дух был ассимилирован буддизмом. Буддизм махаяны в Индии стал жёлтым, в то время как теравада Индокитая сделала жёлтых людей индусами.

(обратно)

72

Позволить чёрному человеку танцевать, оставив его зависимым от цивилизации, в которой танец не имеет серьёзной функции, — совершенно недейственно, ибо чёрный человек не видит смысла в «разрешённых танцах» или «терпимых ритуалах», или всего того, чему покровительствуют в качестве простого «фольклора». Ему нужны ритмы тел и барабанов, которые он может воспринимать всерьёз, и это предлагают ему как ислам, так и абиссинское христианство. Мы охотно верим, что какой-то отдельный чёрный человек, даже в Африке, может сознательно не страдать от неспособности танцевать под звук тамтамов; но это не вопрос, ибо мы говорим о коллективной интеграции, а не

об индивидуальной адаптации. В случае американских негров эта нужда в телесных и музыкальных ритмах сохранилась, но может быть выражена сейчас только тривиальным способом: такова посмертная месть подавленного расового духа. Таким же образом идеи движений (таких, как мау-мау), в конечном итоге, объясняются не «неблагодарностью», как некоторые глупо заявляли, а простым фактом, что чёрные — это чёрные, а не белые, используя несколько эллиптическое выражение; и это ясно, когда нечто подобное можно сказать о других похожих случаях. Здесь мы добавим, что не существует людей, лишённых всякой ценности; это то же самое, что сказать, что если людям дозволено существовать, им также нужно позволить — по-настоящему — право на определённые элементы их культуры.

(обратно)

73

Мы встречаем тот же символизм в танце дервишей и, в принципе, во всех ритуальных танцах. Любовные танцы, танцы урожая, или военные танцы предназначены для того, чтобы снять барьеры между разными уровнями бытия и создать прямой контакт с конкретным «духом» или «божественным именем». Человеческое неверие никоим образом не меняет принципа и не уничтожает ценности этих средств: какая бы важность ни придавалась утилитарным соображениям или магическим процедурам в случае негритянского анимизма или сибирского или индейского шаманизма, символы остаются тем, что они суть, и мосты между небесами и землёй, без сомнения, никогда не разрываются.

(обратно)

74

Эти соответствия основаны на видимых элементах числом три. Нам не известен источник следующей классификации: белая раса — вода, флегма, север, зима; жёлтая раса — воздух, нервы, восток, весна; чёрная раса — огонь, кровь, юг, лето; красная раса — земля, желчь, запад, осень. Хотя эта картина включает некоторые правдоподобные элементы, она вызывает серьёзные возражения. Тот факт, что красная раса включает тип, который нельзя найти нигде ещё таким же выраженным или таким распространённым, не разрешает нам рассматривать её как одну из основных рас, ибо она также включает элементы, которые можно найти у жёлтой и белой расы.

(обратно)

75

В соответствии с распространённым мнением, норма тождественна среднему, что равно высказыванию, что принцип сведён к факту или качество к количеству; посредственность и уродство становятся «реальностью». В уродстве дух расы не виден, ибо только красота выражает тип, только она выражает то, что сущностно и воспринимаемо.

(обратно)

76

Конкреции — минеральные образования округлой формы в осадочных горных породах или современных осадках. — прим. перев.

(обратно)

77

Величественные каменные храмы Ангор Ват и Боробудор — это индусские монументы, выполненные индуизированными жёлтыми людьми.

(обратно)

78

Существует узкий классицизм, который из-за того, что у него нет объективно действенных критериев, а также из-за недостатка воображения, интеллекта и вкуса, видит в китайской цивилизации только убожество и однообразие: китайцы считаются неполноценными, ибо они не дали жизнь Микеланджело или Кор-нейлю, или потому что он не создали Девятую симфонию, и так далее. Что ж, если в величии китайской цивилизации нет ничего прометейского, то это потому, что классические предрассудки не могут её понять; на чисто художественном уровне древние бронзовые изделия демонстрируют большее величие и глубину, чем всё европейское изобразительное искусство XIX в. В первую очередь нужно понять, что в отрыве от истины нет никакого подлинного величия, и что истина, определённо, не нуждается в напыщенном выражении. В наши дни мы видим новую реакцию против классицизма, возникающую, наоборот, снизу, в соответствии с обычным ритмом определённого рода «эволюции».

(обратно)

79

Иногда говорят, что у японцев «европейская душа», что так же неверно, как утверждать, что у русских «азиатская душа». Если бы дух Японии был похож на дух Запада, буддизм махаяны никогда бы не смог укорениться здесь, и ещё в меньшей степени сохранился бы нетронутым. То же самое касается буддистского искусства, которое нашло в Японии одно из наиболее сильных духовных выражений.

(обратно)

80

Два невидимых элемента, воздух и эфир, содержаться в видимых элементах: первый в «горизонтальном», а второй — в «вертикальном» или «примордиальном» смысле; огонь и вода поглощены воздухом, как если бы он был их основой, которой они живут, в то время как эфир пронизывает все другие элементы, будучи их materia prima или квинтэссенцией (quinta essentia). Нужно ясно понимать, что, говоря об «элементах», мы имеем в виду не химический анализ, а природный и непосредственный символизм внешнего вида, что совершенно обоснованно и даже «точно» с точки зрения, которая здесь использована.

(обратно)

81

Здесь в равной степени можно упомянуть о доколумбовых цивилизациях Америки, хотя в этом случае здесь присутствовал, вместе с монголоидным элементом, атлантический элемент, возможно, предшествующий сильной дифференциации рас, или связанный с белыми народами посредством родства с древними египтянами и берберами. Америка демонстрировала, как расово, так и культурно, своего рода смешение монголоидной Сибири и Древнего Египта; отсюда шаманизм, остроконечные юрты, кожаные одеяния, украшенные кисточками, волшебные барабаны, длинные волосы, перья и бахрома, и, на юге, пирамиды, колоссальные храмы статичной формы, иероглифы и мумии. Между тремя большими расами человечества, без сомнения, существуют не только смешанные типы, но, видимо, и типы, оставшиеся более или менее недифференцированными. Легко можно предположить, что в то время как изначальное человечество не знало разных рас, оно в отдельных случаях включало сильно дифференцированные типы, послужившие прообразом сегодняшних рас.

(обратно)

82

Цезарь романизировал галлов, мусульмане навязали ислам части Африки, Европы и Азии, а европейцы европеизировали Америку, но монголы не «монголизировали» ни одну страну. Их духовный гений слишком скрыт, чтобы таким образом преобразовывать другие расы.

(обратно)

83

Здесь мы обращаемся к теории, в соответствии с которой огонь ввиду того, что он склонен подниматься и светить, соответствует саттве; вода, поскольку она распространяется горизонтально и оплодотворяет, может быть приписана к раджасу; земля же соответствует тамасу из-за своей инертности и плотности. Но несомненно, что в другом отношении огонь — это раджас из-за своей поглощающей и энергичной жары, в каком случае сам свет соответствует сат-тве. Это склонности не видимых элементов — огня, земли, — а чувственных функций солнца-огня; светоносность, жара и их противоположность — тьма. Чистая светоносность холодна из-за своей трансцендентности; тьма холодна только из-за отсутствия.

(обратно)

84

Что касается тех групп жёлтых и чёрных людей, кто придерживается семитских религий, то догма в этом случае выполняет не стабилизирующую функцию, а упрощённую — для них опасностью является не идеологическое отклонение, а невежество и материализм.

(обратно)

85

Когда Генон писал о «жителях Востока, не имеющих квалификации», он имел в виду или интеллектуальные и традиционные элиты, представляющие массы, или же — и это то же самое — массы, поскольку они управляются элитами с одной стороны и традицией с другой; эти две вещи всегда взаимосвязаны. Когда мы используем здесь некоторый коллективный термин, говоря о традиционных массах или духовных элитах, всегда должно неявно пониматься относительное дополнение — народ, когда мы пишем об элите, и наоборот. Если мы пишем «элиты» во множественном числе, то это не потому, что мы верим в существование какой-то другой элиты, за исключением интеллектуальной и духовной — без истинного и интеллектуального основания духовность не может существовать, — но только для того, чтобы показать, что элита включает способы и уровни, которые проходят через людей, как артерии проходят через тело. Если элита в первую очередь жреческая по сути, тем не менее верно, что части элиты можно найти на всех уровнях общества, как и наоборот, нет священного органа без своих фарисеев, но этот факт никак не отменяет нормальную иерархию.

(обратно)

86

Например, несправедливо и лицемерно называть народ «варварским», потому что они «делали такие и такие вещи», и отказывать им поэтому в правах, считающихся элементарными, в то же время приписывая те же действия в других случаях времени или обстоятельствам, судя по тому, совершались ли они в прошлом или настоящем. Опять же, когда народ не может избежать применения термина «варварство» к европейским врагам, то же самое лицемерие часто заставляет их добавлять эпитет «азиатское», как если бы европейцы как таковые — то есть как бы несвязанные ничем с остальным человечеством — каким-то образом были неспособны на злодеяния.

(обратно)

87

Народ страны-колонизатора имеет слишком общий взгляд на свои колонии в том смысле, что они думают только о «полученных выгодах» — или о том, что им кажется таковыми — и забывают не только о масштабе ценностей иной цивилизации, но также и об особой ментальности колонистов, которая с неизбежностью деформирована своей ненормальной и психологически «нездоровой» ситуацией. Бесконечно обсуждается вопрос, хороши или плохи колониальные народы, благодарны или неблагодарны, и забывается, что, будучи людьми, они не могут не иметь определённой реакции в определённых обстоятельствах. Колонисты неизбежно имеют абсурдный комплекс превосходства, как с сожалением заметил Лиотей, и аборигены не могут не страдать из-за этого. В человеческой душе есть некоторые вещи, которые нельзя заменить посредством дорог и больниц, и это удивительно, что европейцы, такие «идеалисты», так медленно это понимают. Если европейцы полагают, что они предлагают тем, кого они «охраняют», свободы, которые те никогда не знали, они не принимают в расчёт, что эти свободы исключают другие виды свободы, едва ли понятные им. Они дают хорошие вещи, но в то же время навязывают свои концепции хорошего, и это возвращает нас к древнему изречению, что прав всегда сильный. Эта ментальность сначала осуждает, а затем высвобождает в колониальном народе всё, что есть низменного в коллективном человеке; всё возможное было сделано, чтобы подорвать традицию, чьи руины всегда были скрытой надеждой, и тогда люди удивлялись злу, распространившемуся из её разрушения.

(обратно)

88

Истина побеждает всё (лат.) — прим. перев.

(обратно)

89

Окарина — глиняная свистковая флейта. — прим. перев.

(обратно)

90

Христианам Филипп, I. 23. В русских переводах используются другие выражения: например, «разрываюсь между двумя желаниями» (в переводе Русского Библейского общества) — прим. перев.

(обратно)

91

См. Г Гюнтер. Индоевропейская религиозность. — Тамбов, 2006. - прим. перев.

(обратно)

92

Период борьбы за политическое объединение Италии. — прим. перев.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Рене Генон ИНДИЙСКАЯ КАСТОВАЯ ДОКТРИНА

Юлиус Эвола КАСТОВАЯ ДОКТРИНА

Фритьоф Шуон СМЫСЛ КАСТ

Юлиус Эвола РЕГРЕССИЯ КАСТ

Фритьоф Шуон СМЫСЛ РАС

Юлиус Эвола УКАЗАНИЯ ПО РАСОВОМУ ВОСПИТАНИЮ

  ВВЕДЕНИЕ

  1. ЧТО ТАКОЕ РАСА?

  2. ВНУТРЕННИЙ СМЫСЛ РАСЫ

  3. СЛЕДСТВИЯ ЧУВСТВА РАСЫ

  4. РАСОВАЯ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ТРАДИЦИЯ

  5. РАСА И НАЦИЯ

  6. ЗНАЧЕНИЕ РАСОВОЙ ПРОФИЛАКТИКИ

  7. ОПАСНОСТЬ ОТРИЦАТЕЛЬНОГО ОТБОРА

  8. РАСА И ДУХ

  9. ВАЖНОСТЬ ТЕОРИИ ВНУТРЕННИХ РАС

  10. ВНЕШНИЙ ОБЛИК РАЗЛИЧНЫХ РАС

  11. ПРОБЛЕМА РАС ДУХА

  12. РАСА И ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ

  13. МИГРАЦИИ С СЕВЕРО-ЗАПАДА

  14. ПРОБЛЕМА «ЛАТИНСТВА»

  15. РАСА, РИМСКАЯ ИДЕЯ И ИТАЛЬЯНСКАЯ ИСТОРИЯ

  16. ТИП НАШЕЙ «ВЫСШЕЙ РАСЫ»

  17. ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОЛЕ ФАШИСТСКОГО РАСИЗМА

Юлиус Эвола К ВОПРОСУ О ПРЕВОСХОДСТВЕ БЕЛОЙ РАСЫ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg