«Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков»

Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков (fb2) - Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков (Философия в легком стиле) 1865K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Львович Никулин

Николай Никулин Пока Фрейд спал Энциклопедия человеческих пороков

Серия «Философия в легком стиле»

© Никулин Н. Л., 2017

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

* * *

Самозащита человечности

Невозможно представить современную жизнь без энциклопедий не только на высотах интеллектуальности, но и просто в быту. Стоит вспомнить, сколько раз на дню мы заглядываем в Википедию, остающуюся энциклопедией в новейшей форме. Но «Энциклопедия» Николая Никулина традиционна, и сам он вписывается в блестящую плеяду энциклопедистов, восходящую к 1751 г., когда Дени Дидро, начав как переводчик энциклопедии Чемберса (на английском языке), привлёк к изданию сначала Д'Аламбера, потом Бюффона, Жан-Жака Руссо и самого Вольтера, словом, весь интеллектуальный цвет восемнадцатого столетия.

Николай Никулин в этом ряду последний по времени, но не по достоинству. Представляю себе довольную улыбку Вольтера, читающего блестящий раздел о цинизме. Пороки в книге Никулина расположены в алфавитном порядке, что придаёт энциклопедии иногда парадоксальный, но всегда работающий смысл. Например, алчность и жадность как будто синонимы. Между тем в книге обнаруживается между ними различие, причём не только нравственное, но историческое. Персидским царям автор приписывает именно алчность: «Персидские цари древности не зря так любили единоличную власть и не понимали греков, радеющих за демократию. Как можно разделять с кем-то желание насытиться всеми богатствами мира!» (с. 28). А у жадности совсем другой социально-исторический аспект: «Так устроена жизнь, что совершенно естественным путём происходит смена времён года и совершенно искусственным – смена собственников. Поэтому и революции происходят столь кроваво, что распределять имущество все горазды, лишь только дай волю. И жадности тогда нет предела». Получается, что шариковское «отнять и поделить» – от жадности, а не от «свободы, равенства, братства», на чём настаивал бы Швондер. Алчность консервативна, жадность революционна. Мысль не бесспорная, но близкая к истине. В прологе к «Божественной комедии» Данте путь поэту преграждает тощая волчица, которая после еды голоднее, чем прежде. Это олицетворение алчности, но и политической реакции, которую должен победить некий Пёс (l'Veltro). Алчность (l'avarizia) карается в четвёртом круге «Ада», но примечательно, что вместе с алчными находятся расточители, как будто алчность и расточительство – две стороны одного и того же порока, ведущего к вечной погибели. Но и в четвёртом круге «Чистилища» на пути к вечному спасению алчные и расточители, избежавшие гибельной крайности в своём грехе. Эта мысль близка автору нашей «Энциклопедии», где не может не намечаться вопрос о природе порока. Обычно в пороке видят некоторый недостаток или ущербность. Для Н. Никулина порок, напротив, избыточность, воинствующая крайность, которая в своих более умеренных степенях граничит с добродетелью или даже совпадает с ней. Алчность может оказаться бережливостью, а гнев, также обречённый на вечную казнь в Дантовом аду, ведёт в рай через искупление в Чистилище. Читая «Энциклопедию» Никулина, вспоминаешь то и дело, что гнев бывает и праведный. Местами раздел о гневе превращается в настоящий панегирик: «Гнев – показатель искренности» (с. 118). «…гнев, если посмотреть шире, является вытолкнутой вовне совестью». «Гнев – вероятно слабость, но слабость тех, кто не желает превращать свою жизнь в сборник дидактических правил» (с. 121). Энциклопедия с редкой злободневностью вскрывает функцию гнева в истории культуры: «Кто-нибудь помнит сейчас маму Шопенгауэра, чьи книги раскупались с большой скоростью? Зато в историю вошёл её сын Артур, который своей философией только и делал, что вызывал гнев и недоумение» (с. 126). Не каждый заметит, что в энциклопедии только что досталось и самому Артуру Шопенгауэру, известному почитателю восточной мудрости: «А как жалко выглядят те, кто, придерживаясь всевозможных восточных учений, стараются вести крайне апатичную жизнь, лишённую всяких эмоций. Гнев для них – это напоминание об этом мире, мире материальной вселенной: дух же, с их точки зрения, парит над всеми мимолётными страстями. Посмотришь на них со стороны и не поймёшь, живы они или мертвы. Нет, конечно, для этого мира они мертвы – они, собственно, этого и добиваются. Но разве этот мир настолько плох, чтобы брезговать его страстями?» Этот пассаж относится не только к гневу, но и к другим порокам, рассматриваемым в «Энциклопедии».

Разумеется, в такой книге, как «Энциклопедия человеческих пороков», главная проблема, что такое добродетель. «Нет ничего любезней добродетели, ничего отвратительней порока», – писал в своём «Карманном оракуле» испанский моралист семнадцатого века Балтасар Грасиан. Книга Н. Никулина доказывает, что это так – и не так, поскольку нет такого порока, который не оборачивался бы добродетелью, именно оборачивался бы, а не просто притворялся. Недаром наряду с Данте и Бодлером важнейший первоисточник его книги – пресловутый Никколо Макиавелли, у которого «кажется, каждый порок выставлен в виде добродетели». Это мы и видим в «Энциклопедии человеческих пороков». Если порок – избыток, то это масло, которое портит кашу добродетели, хотя, вообще говоря, кашу маслом не испортишь, в особенности, когда каша и масло одно и то же и в умеренных дозах алчность – это бережливость, бестактность – искренность, болтливость – откровенность, а цинизм – правдивость. Пороки в своей чрезмерности – это слишком человеческое, как сказал Ницше, ржавеющая, но всё ещё пружина истории. В романе Достоевского «Братья Карамазовы» чёрт говорит Ивану: «Что же бы вышло после моей-то «осанны?» Тотчас бы всё угасло на свете и не стало бы случаться никаких происшествий. И вот единственно по долгу службы и по социальному моему положению я принуждён был задавить в себе хороший момент и остаться при пакостях. Честь добра кто-то берёт всю себе, а мне оставлены в удел только пакости» (то есть пороки. – В.М.). История – это и есть происшествие или происшествия, как говорит чёрт Карамазов. Непревзойдённым знатоком, теоретиком этих происшествий был всё тот же Макиавелли, появляющийся на первой странице книги: «Есть мнение, что Макиавелли написал своего «Государя», используя как раз иронию – дескать, не мог же республиканец быть столь щедрым на похвалу тиранической власти». Что касается иронии, спорить не приходится, но тут в заблуждение вводит русский перевод слова «Principe». По-русски государь – это всё-таки наследственный монарх, a «Principe» у Макиавелли вернее переводить словом «властитель», ибо, говоря словами Макиавелли, он из тех, кто приобретает государство «путями преступными, либо благодаря расположению к нему других его сограждан». И в том и в другом случае это властитель республиканский; ирония в том, что рекомендуемые ему добродетели сочетаются или совпадают с преступными путями, то есть пороками. Макиавелли не просто использует иронию, он вооружается иронией, но вооружается для самозащиты.

Эразм Роттердамский – другой великий мастер, можно сказать, гений иронии, вдохновляющий «Энциклопедию пороков». Казалось бы, его «Похвала глупости» должна бы быть гневным разоблачением глупости, а между тем это действительно похвала, хотя и похвала ироническая. По отношению к схоластической учёности, к чистой, абстрактной разумности сама жизнь – глупость, но без этой глупости не будет самой жизни. Заслуживает внимания предположение, что самоубийство, в сущности, совершенно рационалистический акт, а ему противится сама жизнь иррационалистической стихией бессознательного. Рационалистический культ республиканских добродетелей выстроил в революционной Франции гильотину, на которой, правда, погибли те, кто её строил. Террор во все времена основывался на идее добродетели, не совместимой с живой, чувственной, «порочной» жизнью. При этой устрашающей иссушающей угрозе, объявляющей пороками все проявления человеческой жизни, человек просто перестал бы существовать, если бы не смех, образовавший то, что русский мыслитель Михаил Бахтин назвал смеховой культурой. На этой смеховой культуре основывается книга Николая Никулина. Сквозь каждую её страницу проступает бессмертное латинское изречение: Homo sum, et nihil humanum a me alienum puto. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

В. Микушевич

Обращение к любезному читателю

Подобно Бальзаку, я имею смелость сказать, что пишу исключительно для людей живых в своих суждениях. Или, проще говоря, для тех, кто любит литературу.

В книге вы не найдете нравоучительных пассажей. Потому что это скучно. «Милей всего писать не с плачем, а со смехом», – писал Рабле, и, скажем прямо, французский классик сделал очень много для того, чтобы высмеять общественные пороки.

Писано это не в дидактических целях, а эстетических – я не старался рассказать о том, какими должны быть люди, а старался найти красоту в том, какими люди являются на самом деле. В этом смысле «Энциклопедия» не столько философский трактат или учебник по психологии, сколько художественное произведение, так как часто обращается к фантазии, вымыслу и юмору. А без последнего трудно достигнуть исследовательской глубины.

Джованни Боккаччо в своем труде «Генеалогии языческих богов» резонно замечает, что некоторые люди считают поэтов «преступными учителями порока». Под «поэтами» разумея всех людей, хоть раз бравшихся за перо. Такое брезгливое отношение пошло еще от философа Платона, который не видел места художникам в «идеальном государстве». Во-первых, они своенравны и не подчиняются всеобщим законам, а во-вторых, в своих произведениях копируют то, о чем не имеют профессионального представления.

И если бы не Аристотель, своевременно сказавший: «Платон мне друг, но истина дороже», быть может, мы так и прожили бы всю свою жизнь с запретом на воображение. Мало того что Аристотель подчеркнул большое значение искусства, так еще и отметил: сильные чувства, такие как смех и страдания, позволяют человеку выйти на новый уровень понимания действительности.

Именно в комедиях, где безраздельно царил смех, высмеивались общественные пороки – без назидательного пафоса, с легкомысленной издевкой.

Теофраст, ученик Аристотеля, в IV веке до нашей эры написал трактат под незамысловатым названием «Характеры», где описал 30 типов человеческой личности: болтун, притворщик, хвастун, трус и т. д. Науки психологии тогда еще не существовало, о внутреннем мире человека догадывались, но смутно. Яркие внешние поступки и квалифицировались как проявления характера человека. И конечно, именно пороки – а что может быть ярче? – определяли тип этого характера.

В XVII веке Жан де Лабрюйер с высоты философии просвещения написал трактат «Характеры, или Нравы нынешнего века», высмеяв дурные наклонности французского общества. Он предложил свою классификацию пороков, отличную от Теофрастовой.

Число пороков растет, и едва ли ученые, философы, теологи и культурологи придут к единому мнению о том, сколько их всего на свете.

Но без них жизнь лишилась бы своей важной составляющей. Да и смеяться было бы не над чем!

С некоторым трепетом в сердце я отдаю на общественный суд труд, над которым корпел денно и нощно, задыхаясь от смеха и впадая в отчаяние, изобретая ловкую риторическую фразу и жалуясь на отсутствие вдохновения, примеряя пороки на себя и с яростью их отвергая.

Мудрость мира сосредоточилась в этой книге. Читая ее, вы приобщаетесь к мыслям древних. О последнем я просто не мог не упомянуть, дабы придать пущей значительности моему труду.

Обращение к критикам

Мне известно, что критикам уготовано обычаем судить и умножать число умозрительных суждений. Вы так и ждете, когда писатель неловко оступится и позволит себе лишнее словцо, которое с эпикурейским наслаждением вы растолкуете в угоду затейливой оценке. Ваше чтение с пристрастием, безусловно, имеет успех средь своих собратьев. Но я пишу для читателя, который значится по другому ведомству. Поэтому без опаски берусь за перо, ибо мысли мои зачаты вне школьных классов злословия.

Объяснение того, как следует понимать эту книгу

Здесь содержится столько же научности, сколько способен позволить себе поэтический вымысел («fiction poeticque», как называли такой жанр французские поэты эпохи Возрождения, прозванные великими риториками). Поэтому автор дерзко позволяет себе цитировать знаменитых мыслителей прошлого, пренебрегая правилами оформления ссылок в научных работах. Можно считать приведенные цитаты больным вымыслом самого писателя, а можно просто поверить ему на слово – что они действительно когда-либо были написаны или произнесены. Но эти ссылки на авторитеты необходимы из соображений этических (аморально присваивать себе чужие мысли) и риторических – во славу красивой фразе. Ибо, как говорил французский ритор Жак Легран, последователь Боккаччо, «…ссылка есть не что иное, как умение кстати применить к тому, о чем говоришь, некие истории либо некие выводы». Впрочем, для самых любопытных в конце книги будет помещена библиография, из которой вы узнаете, как много прочитал автор, как богата его эрудиция и из каких произведений он черпал вдохновение при написании.

Книга сочинялась в ироническом ключе. Это стоит особо подчеркнуть, чтобы сразу избавиться от излишних претензий в апологетике пороков. Есть мнение, что Макиавелли написал своего «Государя», используя как раз иронию – дескать, не мог же республиканец быть столь щедрым на похвалу сильной тиранической власти. Это как сказать «в стабильном государстве хорошо бы душить противников режима». Казалось бы: шутка. Но кто-то может отнестись к ней вполне серьезно.

«Божественную комедию» Данте так вообще используют нынче в качестве туристического путеводителя по загробному миру, хотя флорентийский поэт всего лишь классифицировал пороки и добродетели в риторической форме, по ходу отправляя в тот или иной круг ада своих нерадивых современников. Ну, были у него враги, что тут сделаешь? И «комедией» он назвал свою поэму потому, что не скупился в причудливых описаниях на сатиру. Мол, господа, минуточку внимания, сейчас я продемонстрирую свою удивительную способность к классификации, причем сделаю это ярко, живописно и в рифму.

Надеюсь, и к «Энциклопедии» читатель отнесется должным образом. А чтобы она по прошествии времени не стала опасным оружием в руках злых людей, я еще раз оговорюсь: все написанное мной необходимо воспринимать с иронической дистанцией.

И пусть слова Гёте станут рекламой этой книге:

Люди! Спешите узнать, для чего вы живете на свете! Ключ к этой тайне продам ровно за десять грошей.

Алчность Глава о том, что беспечно желать всего и сразу

«Жить только для себя – еще не значит жить».

Менандр

1

Большинство книг, изданных в Советском Союзе, имело один недостаток, который для некоторых спустя десятилетия по-прежнему остался достоинством: то, что Карл Маркс незримо присутствовал в них. Мыслитель он был, безусловно, превосходный (и лишь крайне укорененный в своих предрассудках человек посмеет с этим не согласиться) и сделал очень многое для истории философии. Для России же, помимо революции, в которой он опосредованн о повинен, он открыл путь многим поэтам и писателям – во многом, конечно, благодаря своему негативному отношению к денежному накопительству и алчности. «Буржуазность» – так это называлось по-марксистски, а только самый сытый из поэтов не метал копья в пресловутую буржуазность. Она сама по себе идеальная цель для насмешек. И хотя мы в своем рассуждении об алчности попробуем обойтись без Маркса, тот факт, что он будет незримо в них присутствовать, нужно держать в голове.

Желание власти и обогащения – вечная тема в истории человечества. А поскольку, как сказал Маркс, «…история, в лучшем случае, являлась не более, как готовым к услугам философа сборником иллюстраций и примеров», этих примеров можно собрать множество – и без Маркса, разумеется.

Ну какой из правителей искренне не желал свою власть сохранить? Какой из правителей не получал от этого удовольствие? Наверное, только слабый правитель – тот, который быстро утратил свои позиции. Власть же – это не только легализованное насилие над подданными, но и неограниченные возможности для удовлетворения своих прихотей. Персидские цари древности не зря так любили единоличную власть и не понимали греков, радеющих за демократию. Как же можно разделять с кем-то желание насытиться всеми богатствами мира? Это же противоестественно! Аристоксен в «Жизнеописани Архита» словами своего героя рассказывает, что «все люди, обретя достаточно богатства и силы, обращают их на службу именно телесным своим наслаждениям, видя в этом главную цель, а все прочее полагая второстепенным. В пример можно привести нынешнего персидского царя, да и всякого достаточно самовластного правителя, как когда-то цари Лидии, Мидии и Ассирии. Они не упустили ни единого наслаждения; напротив, у персов, говорят, за изобретение новых наслаждений назначаются награды. И это правильно, потому что природа человеческая быстро пресыщается затяжными наслаждениями, даже самыми отборными, а значит, если новизна имеет способность усиливать наслаждение, ею нельзя пренебрегать, но со всем тщанием добиваться. Оттого-то и придумано столько яств, и печений, и умащений, и благовоний, и столько плащей, и покрывал, и чаш и прочей утвари: все приносит наслаждение, если опирается на то, что радует природу человеческую. Таково и золото, и серебро, и все, что редкостью радует взгляд, когда обработано по правилам искусства».

Нет сомнений, что каждый грек завидовал этим описаниям. И если бы не законодательство, придуманное скучными рациональными умами, жажда власти ослепила бы каждого. Впрочем, не будем идеализировать прошлое. Как только одному из них – пусть не греку, а македонцу, – удалось добиться единоличной власти, да еще и расширить границы своей империи равносильно своим амбициям, все встало на свои места. Александр Македонский обладал полководческим даром и невиданной силой убеждения – не только страны покорялись ему, но и приближенные, веря в его божественное предназначение. Однако, помимо политических талантов, история отмечает его безграничную жажду к увеселениям и богатству. Парменион в «Письме к Александру» после взятия Дамаска перечисляет добро, которое досталось Александру. Среди них не только материальный капитал, но и человеческий. Он взял себе «царских наложниц, обученных музыке – триста двадцать девять, мужчин, плетущих венки, – сорок шесть, кулинаров – двести семьдесят семь, горшечников – двадцать девять, молочников – тринадцать, буфетчиков – семнадцать, процеживателей вина – семьдесят, парфюмеров – четырнадцать». А уж сколько женщин он себе присвоил – тут и памяти Пармениона не хватит.

Цезарь, по словам историка Светония, был падок до роскоши: «В походы возил с собою штучные и мозаичные полы. (…) Красивых и ученых рабов он покупал по таким неслыханным ценам, что сам чувствовал неловкость и запрещал записывать их в книги. (…) В провинциях он постоянно давал обеды на двух столах: за одним возлежали гости в воинских плащах или в греческом платье, за другим – гости в тогах вместе с самыми знатными из местных жителей».

Кажется, достаточно примеров из древней истории. И без Маркса становится ясно, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно.

2

А как быть с нами, то есть людьми, далекими от политики и грандиозных стратегических операций? Тут, пожалуй, все еще более наглядней! Человек остается человеком, с короной он или без нее. Властвовать над людьми можно и психологически, и статусно, и, разумеется, денежно. До денег все охочи, как ни крути.

Герой плутовского романа Матео Алемана «Гусман де Альфараче» без обиняков сообщает: «Странствуя по свету, я убедился, что богачи-толстосумы, подобно китам, разевают алчную пасть, готовые поглотить все, что ни попадется, дабы набить свои сундуки и умножить доходы; глаза их отвращены от бездомного сироты, уши не слышат жалоб бедной девицы, плечи не служат опорой слабому, а руки не поддерживают недужного и убогого. Напротив, разглагольствуя об обязанностях правителя, каждый правит так, чтобы вода лилась на его мельницу. На словах они полны благих намерений, но творят дурные дела, прикидываются агнцами божьими, но стрижет этих агнцев дьявол».

Стремление к господству никогда не проявляется топорно. Здесь работают более тонкие механизмы. Создать вокруг себя ореол праведника – тоже задача не из простых. Не только государственный правитель желает снискать у народа звание справедливого и честного, но и алчный человек. «Вы упрекаете меня в богатстве? – разведет он руками. – А вы вообще знаете, сколько я трачу денег на благотворительность?» И не придерешься ведь. Занимаясь благотворительностью, можно совершать какие угодно злодеяния – это как получить неограниченные полномочия. Весьма удобно. И главное, обеспечено господство над умами, со званием «человек года» в придачу.

Монтень в «Опытах» писал: «От всякой возни с богатством отдает алчностью; ею отдает даже от его расточения, от чрезмерно упорядоченной и нарочитой щедрости; оно не стоит такого внимания и столь докучной озабоченности. Кто хочет расходовать свои средства разумно, тот постоянно должен себя останавливать и урезывать. Бережливость и расточительность сами по себе – ни благо, ни зло; они приобретают окраску либо того, либо другого в зависимости от применения, которое им дает наша воля».

Все-таки желание к накопительству – обременительная вещь. Мало того что это желание никогда не угасает, а лишь только разрастается, так ведь еще и появляются заботы о том, как бы свое состояние сохранить. Время, надо сказать, непредсказуемое – причем как сейчас, так и всегда. Глядишь, найдется пройдоха-обманщик, который лишит тебя накопленного капитала. А что потом делать? Как быть? Расставаться с ним плачевно.

Видимо, умно поступал Диоген, когда все свое носил с собой. Ему, в общем, нечего было и терять – даже дома и того не было. В конечном счете, не назовешь же бочку ценным предметом!

Или Сократ – тоже человек весьма скупой в своих желаниях, – когда прогуливался по рынку, весьма по-философски замечал: «Сколько вещей, которых я совсем не желаю!» Монтень по этому поводу сказал: «Для алчности, судя по моим наблюдениям над повседневною жизнью, нет большей помехи, чем сама алчность: чем она беспредельнее и ненасытнее, тем меньшего достигает. И обычно она гораздо быстрее скапливает богатства, когда прикрывается личиною щедрости».

3

«Богатые тоже плачут» – очень точная фраза. И, что важно отметить, они плачут «тоже», но не «так же». Разумеется, нет таких весов, которые могли бы сравнить тяжесть этих страданий, но то, что богатым каждый день приходится думать о своих вещах, добавляет их страданиям значительности. Впрочем, не только богатые склонны к накопительству, но и, как бы их назвал Маркс, буржуа… Или мещане, филистеры – словом, как их только в истории не называли. Этот средний класс, привыкший откладывать свои деньги, чтобы в радостный момент своей жизни съездить в большой супермаркет и сделать основательные закупки.

Думаете, их не снедает наш порок? Еще как! Возможно, даже сильнее других, ибо только про них можно сказать: ваша жажда никогда не будет удовлетворена по причине недоступности конечной цели. Попросту говоря, к власти мещанин прийти не может – далек он от этих дел, хотя, может, очень бы хотел. К огромному богатству так же далек. Стало быть, алчность его неуемна – и в желаниях, и в страстях, и в других пороках.

Одну из своих «Ксений» (сатирических эпиграмм) немецкий поэт Гёте так и назвал: «Филистерам».

Глядя на бабочек, вспомните гусениц: вашу капусту сильно попортят они, чуть ли не с блюда украв.

Чтобы понимать: филистер, мещанин, буржуа – это человек, зацикленный на материальной стороне жизни. Флобер, например, в красках описал поведение таких людей в известном романе «Мадам Бовари». Не знаю, зачитывался ли кто-нибудь этим романом до слез, до волнительного переживания, до трагического осознания бренности жизни, но роман этот написан совсем для других целей. И сам Флобер, когда писал его, смеялся над тем, как точно обрисовал примитивное поведение Эммы, главной героини, ее стремление жить по канонам романтической литературы, ее фантазии на тему красивой жизни, и все это на фоне абсолютного морального упадка! Попробуйте перечитать этот роман еще раз, только с мыслью, что все написано там иронично. То есть несерьезно, лукаво, игриво. И даже ее самоубийство – это не драма отдельно взятой женщины, а карикатура на литературу, в которой всякий раз кто-нибудь норовит самоотверженно покончить с собой. Вот такие люди, живущие мечтами, алчут занять положение повыше, не имея к этому никаких предрасположенностей. Отсюда и происходит слово «пошлость», то есть примитивность вкусов, их искусственность, китчевость. Пошляк алчет того, чего и сам не знает, просто потому, что это считается престижным. И смотрит на искусство аналогичным образом: если люди о нем говорят, значит, в нем есть определенное значение. Однозначно есть. Нет никаких сомнений!

Хорошо сказал Набоков: «Маркс назвал бы Флобера буржуа в политэкономическом смысле, а Флобер Маркса – в духовном; и оба не ошиблись бы, поскольку Флобер был состоятельным человеком, а Маркс – мещанином во взглядах на искусство».

4

И все-таки, если не быть столь уж строгими и обойтись без назиданий, присущих, к слову, именно мещанской душе, то можно в алчности найти и позитивные моменты. Во всяком случае, подойдя к вопросу беспристрастно. Вот Гоббс в своем «Левиафане» писал: «Жадность к большому богатству и честолюбивое стремление к большим почестям есть нечто почетное, ибо они признаки могущества. Жадность и честолюбие, направленные на ничтожные приобретения или незначительные продвижения по службе, позорны».

И кто возразит, что жадность к богатству не играет временами на пользу человечеству?

Нет? Не верите? Думаете, деньги все-таки являются злом и не приводят ни к чему хорошему?

Тогда давайте обратимся к голой статистике. Вернее, обратимся не мы, а знаменитый социолог Макс Вебер, автор книги «Протестантская этика и дух капитализма». С его легкой руки мы узнали, что протестантские страны, в которых дух экономической свободы стал одним из краеугольных камней религиозной системы, опередили по своему развитию католические. Конечно, можно поразглагольствовать на тему – а что такое развитие? Мол, цивилизации развиваются по своему пути и нет никакого единого прогресса для всех. В общем, эти сказки мы слышали много раз, и даже в каком-то смысле поверили в них, поэтому спорить себе в ущерб не будем. Но опять же, если обратиться к беспристрастной статистике по экономическому росту – к, так сказать, голым цифрам, – то на примере Америки легко в вышеозначенном тезисе. Протестантская Северная Америка создала едва ли не самую сильную экономику в мире (впрочем, это скорее риторическое допущение за неимением истинных критериев оценки экономик мира; а есть ли они вообще?), а Южная Америка, кажется, не очень-то к этому стремилась. Показатели налицо. Хочешь жить комфортно? Тогда жажда наживы отнюдь не мешает!

«Простите, но как алчность связана с экономическим развитием?» – уточните вы не без подозрения.

«Это элементарно, Ватсон!» – ответил наш внутренний Шерлок Холмс.

Ради денег люди готовы придумывать тысячи изобретений. А доставать их хочется как-то без особого риска и труда. Не то чтобы совсем не прикладывая рук – нет, что вы? – но именно упростив способ их добывания. Это и есть технологический прогресс. Один человек получает деньги за свои открытия, а другие этим открытием пользуются.

Лучше всего эта нехитрая мысль представлена в романе «Атлант расправил плечи» американской писательницы Айн Рэнд. В сущности, в этом романе все хорошие люди выглядят эгоистами, честолюбцами и алчущими денег людьми, а плохие – мистиками, альтруистами, людьми, не способными зарабатывать себе самостоятельно. Наверное, странно это слышать, ведь мы привыкли превозносить совершенно другие идеалы. Но мы ли? Или нас заставили верить в эти идеалы? Скажем, в идеал Робина Гуда, самоотверженного разбойника, отнимавшего деньги у богачей и раздававшего их бедным. Айн Рэнд устами своего героя Даннешильда сбрасывает этот образ с корабля здравомыслия: «Он стал оправданием всякой посредственности, которая не способна заработать себе на хлеб и поэтому потребовала лишить людей, которые богаче ее, их собственности. Он заявил, что хочет посвятить жизнь тем, кто ниже, за счет ограбления тех, кто выше. И это подлейшее существо, дважды паразит – он присосался к ранам бедных и питался кровью богатых, – объявлен нравственным идеалом! Это привело к тому, что чем больше человек трудится, тем ближе он к утрате своих прав. А если человек талантлив, он превращается в бесправную тварь, жертву всех желающих, потому что теперь достаточно нуждаться, чтобы подняться выше прав, принципов, нравственности, подняться туда, где все разрешено, даже грабеж и убийство».

Ну, и весь роман, в общем, вот об этом.

5

Данная глава без излишнего бахвальства просто-таки усыпана обильными цитатами, что иной раз не только демонстрирует блестящую эрудицию автора, но и приводит к усложнению чтения. Но что поделать? Алчущие знаний, да придерутся сквозь затейливый и начиненный ссылками текст. А алчущий поделиться своими знаниями автор просто не в силах сдержаться от последней цитаты. Как можно обойтись без Бальзака при разговоре об алчности? Это была бы непростительная оплошность. А он – властитель дум XIX века, – пожалуй, был едва ли не самым умным в понимании пороков, даже в сравнении с проницательным Марксом. И поскольку пороки он не столько осуждал, сколько изучал, он пришел к выводу, что отвечать на них можно лишь по принципу «око за око». Так, цинично и не жалея своих врагов, видя в них рабов инстинктов, добились своей славы Александр Македонский и Цезарь. Отбросьте сентиментальность в сторону! Достоевский, по своему признанию, искал человека в человеке, а Толстой, подсказал, как человека можно расчеловечить. Поэтому без излишней нежности к жизни относились Маркс и Флобер, Макс Вебер и Айн Рэнд… И разумеется, сам Бальзак.

Не знаю, пришлось ли ему для осознания этой мысли писать всю жизнь «Человеческую комедию», но роман «Утраченные иллюзии» – однозначно. Именно он, предельно насыщенный пространными рассуждениями о человеческой природе, психологии и этике, несет в себе результат накопленных дум. И как бы по-канцелярски эта формулировка ни звучала, от нее крайне сложно отказаться, ведь, сколько ни улыбайся, в ней есть правда! Словами Бальзака и завершим почетно нашу главу:

«Короче, в мире дельцов будьте алчны, как ростовщик, и низки, как он; поступайтесь всем ради власти, как он поступается всем ради золота. И не пекитесь о том, кто падает: он уже для вас не существует. Знаете ли вы, почему вам надобно так себя вести? Вы желаете властвовать в свете, не правда ли? Так надобно прежде склониться перед светом и тщательно его изучить. Ученые изучают книги, политики изучают людей, их вожделения, побудительные причины человеческой деятельности. Однако ж свет, общество, люди, взятые в их совокупности, фаталисты: все, что ни свершается, для них свято».

Бестактность Глава о том, что даже для шутки есть свое время

«Такт – это неписаное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением. То есть жалкий компромисс».

Эрих Мария Ремарк. «Три товарища»

1

Трудно не согласиться с Ремарком, когда он обличает человеческое лицемерие. Ведь вести себя согласно такту – значит не говорить правду, сдерживать раздражение, делать доброжелательный вид. А ведь нас учили с детства отстаивать свои интересы! Вгрызаться за свои убеждения! И что же это получается: приличий ради мы должны наплевать на свои идеалы?

Один советский плакат гласил: «Пионер не курит! А если видит курящих, то решительно поворачивается и выходит из помещения». Никакого уважения, право слово. Да, ему не нравятся эти люди, но зачем же демонстрировать свое пренебрежение? Это поведение, по всей видимости, и называется бестактностью: не скрывать неприязни к неприятным людям.

Но надо понимать и следующее: бестактным ты можешь быть, только если другие тебя таковым признают. Разумеется, решительный пионер среди курящих тотчас же будет высмеян: «Посмотрите какой принципиальный! Я тоже когда-то им был, пока не начал курить»; «Вот если бы он попробовал, то, уверен, пинком бы его нельзя было выгнать отсюда»; «Наивный мальчик»; «Видимо, он до сих пор верит, что умрет позже, чем мы».

Особенно абсурдно выглядела бы картина, если бы это произошло в наши дни. Тогда бы про пионера уместно было сказать: «Видимо, он до сих пор верит, что Ленин жив».

А вот если у определенных лиц нет голоса – не в том смысле, что они его вдруг потеряли, а в том, что никогда не имели, – то пренебрежительное отношение в их адрес едва ли сочтут бестактным. Только представьте, если бы сегодня кто-нибудь публично начал рассуждать о глупости женщин и всячески принижать их достоинства? Тут же разбушевались бы феминистки и правозащитницы. И не оставили бы от оратора камня на камне. Но так было не во все времена. В древности вообще с правами женщин было туго. Гражданками они не являлись, образование не получали, по статусу были не больно выше рабов. Поэтому реплика персонажа древнегреческого комедиографа Менандра не воспринималась чем-то неуместным:

«Учить женщину грамоте? Ужасная ошибка. Все равно что добавлять яду изготовившейся ужалить змее».

Будьте уверены, в тот момент публика смеялась. И не только над удачно подобранным сравнением. А почему? Да потому что женщин на сатирическом представлении не было (иные историки считают, что они вообще не допускались в театр). Впрочем, даже если бы они и находились, кто прислушался бы к их слову?

Так что бестактным поступок может быть расценен по отношению к тому, кто пользуется каким-никаким уважением в обществе. От того-то и становится странно: зачем насмехаться над вполне приличным человеком? Ладно бы он был мимом, шутом, уродом, карликом или доходягой… А тут… Так себя вести… Как-то даже неуместно.

2

Со стороны бестактный человек выглядит, конечно, забавно. Уже то, как он все делает несвоевременно, вызывает смех. Однако в силу отсутствия самоиронии бестактный человек не замечает своих недостатков, отлично находя их в других.

– Слушай, хочешь анекдот расскажу?

– Нет, спасибо.

– Ты весь такой угрюмый, давай я тебя развеселю!

– Спасибо, но не в этот раз.

– А ты, однако, мог бы получить номинацию на самого угрюмого сотрудника года!

– Может, потому, что я сейчас работаю?

– Или потому, что делаешь такой вид?

И как тут объяснить, что приставать к занятому человеку неприлично? Всему свое время. А он, шутник, даже и не желает с этим считаться.

Бестактность – это умение срывать маски с людей, когда наступает время их надевать. Не то чтобы в этом есть особый цинизм, просто иной раз человеку хочется побыть в своей роли. Серьезно, со значительностью, важностью и осознанностью. И тут вдруг из-за угла: «А король-то голый!» Да кто тебя спрашивал, умник? Это и так все знают, включая короля. Нет нужды об этом заявлять во всеуслышание на празднике голых королей. Не поймут.

Нетактичность не всегда связана с временем и местом. Иногда она проявляется в ситуациях, когда необходимо понимать контекст. Скажем, странно, когда самоироничный человек начинает подтрунивать над самим собой, а другой – вступает в диалог с целью над ним же посмеяться.

– А ты знаешь, что я вчера много проказничал?!

– Об этом уже знает весь отдел, страдающий от головной боли!

– Дорогой мой, неужели и тебя я чем-то задел?

– Хотя бы тем, что подошел ко мне со своей «новостью».

Выходит так, что шутят оба, но над одним человеком, что, прямо скажем, некрасиво.

Впрочем, нетактичный человек в последнюю очередь заботится о красоте своих поступков, ставя во главу угла исключительно свои интересы.

Поэт Владимир Маяковский, говорят, вел себя весьма нетактично по отношению к другим. Стихи-то сочинять он был мастак, а вот замечать настроения других – едва ли. Да и какое ему дело было до остальных?

Как писал Бунин в «Окаянных днях»: «Вчера был на собрании „Среды“. Много было „молодых“. Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник».

Или вот описание его поведения на банкете, полного, по словам Бунина, «гомерического безобразия»:

«Я сидел с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что без всякого приглашения подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов. Галлен глядел на него во все глаза – так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. Маяковский это заметил:

– Вы меня очень ненавидите? – весело спросил он меня.

Я без всякого стеснения ответил, что нет: слишком было бы много чести ему. Он уже было раскрыл свой корытообразный рот, чтобы еще что-то спросить меня, но тут поднялся для официального тоста министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там он вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что министр оцепенел». И ведь даже, чудак, не постеснялся важного человека! Хотя что там – важных людей на том мероприятии было предостаточно. Но разве Маяковского это когда-то смущало?

Или вот случай, который описывает Л. А. Евреинова:

«Был август месяц. У Страстного монастыря я села на трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.

– Здравствуйте, Иконникова! – вдруг раздался громкий голос Маяковского. – Я узнал вас по вашему оперению. (На мне была надета шляпка с двумя крылышками по бокам.)

– Здравствуйте, – ответила я, отыскивая его глазами.

Проехали остановку.

– Перебирайтесь сюда в вагон, – крикнул Маяковский. – Угощу вас грушей. Во! Смотрите!

Я повернула голову. В высоко поднятой руке он держал большую зеленую грушу.

– Самая лучшая груша в Москве! – громогласно объявил он, привлекая внимание стоящих на площадке.

Я поблагодарила и отказалась.

– Да что вы краснеете, как печеное яблоко, – продолжал Маяковский (на площадке засмеялись), – не стесняйтесь, у меня есть еще одна.

Я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Дядя, который в фартуке, – снова раздался голос Маяковского, – посмотрите, что она взаправду рассердилась или так, только притворяется.

„Дядя“, стоявший за моей спиной, судя по белому фартуку – дворник, вытянув шею, заглянул мне в лицо и деловито доложил под новый взрыв смеха публики:

– Шибко осерчали».

3

В приличных обществах дурное поведение так и называют – моветон. Произнося его, человек будто исполняется важностью и возвышается над своим обидчиком. «Фи, это моветон», – звучит тяжеловесно, сильно, по-французски. Особенного обаяния, конечно, добавляет французский язык, ведь на нем говорила образованная часть Европы в XIX веке. Да и вообще иностранное слово в лексиконе никогда не бывает лишним.

Против хулиганов нет иных противоядий, кроме языковых. Он будет продолжать вести себя нетактично ровно до тех пор, пока не столкнется с непониманием.

– Моветон? Простите, что? – с недоумением произнесет он.

И кажется, все немедленно встанет на свои места: он со своим неуместным поведением, и вы со своим неуместным снобизмом будете достойны друг друга.

4

В Библии есть рассказ о Хаме, сыне Ноя. Пережив потоп в ковчеге, он вместе со своими братьями стал одним из прародителей современных народов. Но прежде он попал в неприятную историю, в которой, чего лукавить, поступил нетактично. Увидев своего отца Ноя – хмельного и обнаженного, – Хам не посчитал нужным войти в его положение: как-никак потоп позади, земля, наконец, под ногами, почему бы в конце концов не расслабиться? Но Хаму это показалось смешным. Более того, он не стал умалчивать об увиденном, а тотчас же рассказал братьям, что являлось проявлением непочтения к отцу.

Поступил он не просто плохо, а по-хамски. Не случайно слово «хамство» происходит именно от его имени.

Да, всякий раз, когда мы сталкиваемся с непочтительным отношением к себе с чужой стороны, с попыткой вторгнуться в святая святых наших моральных принципов, мы имеем дело с хамом. Он не спрашивает тебя: «Удобно ли меня сегодня потерпеть?», он решительно действует.

Хамство повсюду. Чаще всего его можно встретить в общественных местах. Например, в трамвае (как это было с Маяковским) или в автобусе. Сколько таких историй! «Вы стоите на моей ноге». – «Не нравится, ходите пешком!» Или: «Извините, не могли бы вы передать билетик?» – «Разве не видите, что не могу?»

А что уж говорить про театры и кино. Иные хамы мнят, что храмы искусства созданы лишь для удовлетворения их «эстетических» запросов. Они могут шуметь, кричать, громко чавкать и даже не считать себя при этом виноватыми. Но больше всего они любят поболтать. Должно быть, это самое сильное искушение. «Стараться занимать слух каким-то вздором – вот что, говоря словами Мольера, делает докучный хам. Впрочем, предоставим слово самому Мольеру, который вдоволь высмеял такой тип людей в своей пьесе «Докучные»:

Но в поисках, где сесть, назойливый нахал Со стуком пересек весь возмущенный зал И, несмотря на то что сбоку место было, Посередине вдруг поставил кресло с силой, От прочей публики презрительной спиной Широко заслонив актеров с их игрой. Другой бы со стыда сгорел от реплик зала, А он сидит упрям и не смущен нимало. Он так бы и сидел, надменный вид храня, Когда б, к несчастью, вдруг не увидал меня. «Маркиз! – воскликнул он и, кресло подвигая, Добавил: – Как живешь? Дай обниму тебя я». Пришлось мне покраснеть, почувствовав испуг: Вдруг все подумают, что он мне близкий друг. Ведь он из тех людей, что всюду точно дома, Из тех, кто кажет вид, что вы давно знакомы, Кто обнимает вас средь светской суеты, Как будто вы давно с ним перешли на «ты». Старался он занять мой слух каким-то вздором И громко так шептал, что стал мешать актерам.

5

Избегать общества нахалов проблематично. Они так и норовят найти тебя и сесть рядом. Мольер весьма проницателен в своих оценках: сколько ни делай вид, что ты не знаком с хамом, он все равно во весь голос закричит о вашем мнимом знакомстве. Ведь ему ничего не стоит совершить неприличный поступок, а краснеть приходится вам.

Но что делать, когда вы – воспитанный человек? Каким образом отвечать, если вы интеллигент в бабушкиной кофте?

Как же реагировать, когда по отношению к тебе ведут себя нетактично?

Есть следующие пути отступления, которые со всей научной серьезностью можно аттестовать фразой «психологи выяснили».

1. Во дворе неоднократно можно услышать вопрос «А ты кто такой?» И несмотря на, казалось бы, странную формулировку, вопрос имеет свой вразумительный эффект. И в самом деле – кто? Начинаются длительные поиски глубинных смыслов, своего социального статуса, положения в обществе. Разумеется, пробегают эти мысли в голове мгновенно. Времени на размышление, как правило, немного – все-таки вопрос поставлен резко и прямо в лоб. Но если избежать грубой прямолинейности и задать вопрос корректно – уже по отношению к хаму, – то можно оппонента озадачить. В сущности, нетактичность проявляется тогда, когда человек ставит себя выше остальных. И тут нужно набраться смелости и намекнуть – ненавязчиво так, по-товарищески, – что вообще-то, дружище, чем выше обезьяна забирается на дерево, тем отчетливее виден ее голый зад.

2. Если вас достали надоедливыми разговорами и вы не желаете больше слушать навязчивого собеседника, то легче всего сделать вид, что вы его не слышите. Дело это, безусловно, трудное. Сосредоточиться на своих мыслях не так-то просто, когда перед тобой нескончаемо горланят. Но есть безотказный инструмент: недоуменно посмотреть на приставучую личность и сказать: «Похоже, вы не со мной разговариваете». И не поспоришь – очевидно, что разговаривает он с самим собой!

3. Иной раз можно столкнуться с прожженным, опытным хамом, который так просто не отстанет. Вступать в разговор все-таки придется. В таком случае следует определиться с ролями. Сыграть жертву – значит подписать себе смертельный приговор. Агрессор так и норовит привязать вас к стулу и заставить слушать несмешные шутки. В начальника сыграть тоже не получится – тут нужны особый навык и ювелирная работа. Да и агрессией отвечать на агрессию как-то не комильфо. Это же вам не политические игры! Остается одно: надеть на себя костюм психолога. То есть продолжать разговор с рисованной заинтересованностью и непрекращающимися вопросами: «Это действительно ваши желания?», «А почему вы решили подойти именно ко мне?», «Есть ли в этом мире люди, готовые вас выслушать?» И самый грязный прием: «А что бы на это сказал Фрейд?»

4. Главная ошибка – называть вещи своими именами. Возможно, это звучит странно. Но приличия требуют особого внимания в выборе слов. Именно с вашей стороны нужно сохранять тактичность. Легче всего ответить: «Ты ведешь себя очень неприлично!» Но это все равно что сказать, подобно насмешливой Надежде Тэффи: «Природа разделила Грецию на четыре части: северную, которая находится на севере; западную – на западе; восточную – на востоке; и, наконец, южную, занимающую юг полуострова!» Словом, очевидные вещи. Хам и сам понимает, что он хам. И даже получает от этого удовольствие. Но вы, тщась вести себя культурно, даже не столько подаете пример (его в этой жизни уже ничего не научит), сколько создаете дистанцию. Процитируйте Вольтера или Оскара Уайльда: они своими мыслями помогли человечеству построить такую плотину между светлым разумом и беспросветной темнотой, какую ни один бобер бы не смог соорудить! Ну хорошо, за одним исключением – Симоны де Бовуар, которую французский философ Жан-Поль Сартр с любовью называл «бобер».

Болтливость Глава о том, что умеренность нужна и в разглагольствованиях наших

«Полоний: Что вы читаете, принц? Гамлет: Слова, слова, слова…»

Шекспир

1

Что ж, не правы были те, кто заставлял нас день и ночь корпеть над трудами Цицерона со словами: «Учись красноречию у древних!» Они били нас по пальцам, когда втайне под одеялом мы зачитывались эротическими сценами из Апулея! Негоже, мол, безнравственностью насиловать свое детство – поди вон науку изучи. И к чему же привели их наставления? К чему склонили своим дидактическим упрямством? Верно, к тягчайшему из пороков, простить который не может ни один уважающий свое время и личное пространство человек.

Поглядите на плоды просвещения: изучая логику, мы приучились рассуждать последовательно и многословно, риторика подтолкнула нас к искусным эпитетам, без которых речь была бы гораздо короче. Ан нет, лаконичность – удел спартанцев (это они, жители Лаконии, любили все короткое и ясное). Но мы же не из простых. Нам бы такое словцо, да что бы витиеватое, затейливое, замысловатое! Да туману побольше, и ясности поменьше. Вот это я понимаю – Мартин Хайдеггер. Да простит меня мировая философская истина в его лице. Впрочем, кто бы понял, в чем она заключается – эта истина, уж больно она многословна.

Конечно, бывают болтливые глупцы, и об этой касте совсем другой разговор, но если у них нет разумной возможности себя сдерживать, то как же быть с людьми учеными? Казалось бы, и разум есть, и научный метод, и тип мышления, и – как его там? – ученая степень, а все равно слова вырываются, словно из рога изобилия. Это из большой щедрости, что ли?

Потому-то это один из самых страшных пороков, что стал, как сказала бы Ханна Арендт, «банальностью зла». И если она этой банальностью обозначила насилие, которое было свойственно XX веку и укоренилось в бытии, то для XXI века несомненной банальностью стала излишняя говорливость. Время спокойное, от стрессов лечат психологи, от банкротства – друзья, а от запоя – родственники. Но вот от чего не вылечиться, так от болтливости. Она, так сказать, на уровне подсознания, на уровне инстинктов.

Садишься с утра пить чай с женой, весь такой образованный и проницательный в политике, и начинаешь говорить о государственных проблемах. Как будто жена с утра только об этом и хочет слышать. Как будто ей не снился страшный сон, о котором ей хотелось бы рассказать. Как будто ее не тревожит ваше совместное будущее. Как будто дети в школе перестали получать двойки по природоведению. Как будто в мире нет ничего более важного, чем политическое состояние дел в родной стране.

«Ну, хорошо, давай расскажи, какой ты гражданский активист».

А будь это женщина! Пришел, значит, домой после безумного рабочего дня мужчина, лег в расслабленности на диван, включил футбол и тут тебе: «А ты знаешь, что сегодня приняли закон, по которому…» Ах, как жаль, что нет законов против болтунов! Не то чтобы их слова неверны или, скажем, не патриотичны (боже упаси, обвинять оппозиционеров в болтливости!), но они бывают несколько неуместны. И все тут.

Пожалуй, абсурдно бы выглядело разрешение говорить много: дескать, давай, я сделал себе чай, можешь говорить. Даже оскорбительно для говорящего. Но разве не является ли оскорбительным тот факт, что тебе приходится выслушивать информацию, которую ты решительно слышать бы не хотел? Ну кто его знает, почему ты отказываешься ее слушать? Может, ты просто занят чем-то. Представляете? Человек может быть чем-то занят.

Почему бы в таком случае не заговорить – на полном серьезе – о праве человека не слушать другого. Это же так просто – заткнуться!

Но разве невежественный человек может понять, каково это – сдерживать в себе неуемное образование? Легко молчать, когда в твоей голове пусто. А ты поди помолчи, когда твоя голова кричит научными фактами, художественными фантазиями, философскими теориями. И как жаль, что весь этот золотой дождь выливается на простых, ни в чем не повинных прохожих. На что, спрашивается, психологи? Сходи к ним, выговорись. Но с психологами говорят о личной жизни, с людьми же хочется поделиться всем, что ты знаешь.

Наверное, каждому знакомо чувство, когда ты приходишь в незнакомое общество, садишься за стол и внимательно слушаешь одного видного говоруна. Должно быть, он обладает авторитетом в этом обществе. Должно быть, даже озвучивает неизбитые мысли. Однако тебе не терпится встать и выйти. Простое человеческое желание, не правда ли? Ну, в туалет захотелось, например. Но такт, воспитание, правила поведения не позволяют. Ты начинаешь отвлекаться, переглядываться, может быть, даже разговаривать с кем-то. И тогда он с важным видом обращается к тебе:

– Неинтересно, что ли?

– Право слово, что вы такое говорите?

– Я говорю о вещах, которые тебе стоило бы знать.

– Да, я понимаю все прекрасно.

– Что, что ты понимаешь?

– Я понимаю, что единственными добродетелями за этим столом являются молчание и смирение.

2

А что говорить о человеке поверхностном, дерзком и невыносимом? Болтливость-то его и выдает. Стоит ему открыть рот, как немедленно все становится ясно. Правильно говорят в народе: лишь дурак считает, что он во всем прав. Не сомневается, не колеблется, как паскалеский тростник, а стоит на своем, точно тысячелетний камень. И ладно бы дурак оставался со своими мыслями при себе, так ему их хочется нести в массы! Рассказать, как жить-то нужно.

И от этой болтовни уж вовсе нет спасения. Таких пророков в любом Отечестве пруд пруди. Если им и нужен собеседник, то лишь для поощрения их собственных же идей. Несогласие лишь раззадорит и обозлит. И тут нельзя забывать правило: не зли болтливого человека, если не хочешь услышать его монолог в двойном размере. С другой стороны, твое молчание также даст ему возможность говорить: а вдруг ты чего-нибудь недопонял либо желаешь услышать детальных рассуждений? «Молчанье – щит. А болтовня всегда во вред», – говорил писатель-гуманист Себастьян Брант, забывая, впрочем, о том, что на мирную пирушку, дабы не посеять сомнения, не приходят со щитом.

А как же эти болтуны любят выражение: «Хорошо, что ты мне напомнил!» Он точно ждал этого момента, чтобы ухватиться мыслью за твое случайно брошенное слово. Его речь бесконечна, как описания щита Ахилла у Гомера в «Илиаде». Ему совершенно невдомек, что собеседнику может стать скучно. Скука – это категория из другой жизни, неведомой ему. Или ведомой, когда он сам молчит и слушает. Но разве такое бывает?

Только дай ему повод, и он с радостью и тщанием расскажет о своих доблестях и завоеваниях. Как не бывает войн без славы, так не бывает и болтунов без хвастовства! Болтливый хвастун – это, как говорят сейчас, вечный образ.

И в самом деле, станешь ли ты слушать потоки несвязанных слов от человека, о чем достоинстве тебе неизвестно? Затем и он, чтобы не ставить спрашивающего в неудобное положение, первым делает шаг навстречу и рассказывает в красках о себе. Ах, нет ничего лучше этих художественных экспериментов. Наверное, лишь только резюме, отправленное на потенциально новое место работы, способно сравниться по силе скрытого самолюбования.

И как печален опыт общения с болтуном, когда ты попадаешь в места, где говорить, вообще говоря, неуместно. Например, в библиотеке. К черту ханжество и лицемерие – все мы общаемся в библиотеках. Мы, в конце концов, не в тюрьме, чтобы с виноватым видом молчать. Однако всему есть мера, и эту меру мы прекрасно осознаем. А если не осознаем, то нам вовремя напомнит об этом злая тетушка своим назидательным «тсс».

Болтуну, правда, все нипочем. Ни дня без слова – его жизненное кредо. Даже когда ты вежливо обратишься к нему: «Ты не мог бы помолчать?», он обидчиво ответит: «Подожди, но я же еще не договорил». Хотя, кажется, его цель была посетить библиотеку, а не обсудить всеобщую теорию всего.

А если это кино или театр? Места, где по определению говорить постыдно? Но разве могут они уйти, не вставив едкого комментария: «Я знал, что именно этим все закончится» – или вообще не комментируя происходящего: «А вот сейчас главный герой зайдет в эту дверь… Видишь, я же говорил!»

Несомненно, все это проявление их высочайшей эрудиции или природного дарования. Разве не остановится планета Земля, если ты не узнаешь об их гении? Нет уж, молчать для них преступно. Все равно что утаивать что-то очень важное, что потом могло бы повлиять на ход истории. Остается лишь одно – слушать их. Смиренно и по-монашески. Не случайно кто-то из богословов придумал по такому случаю философскую формулировку: говори как можно больше. Только тогда есть возможность, что ты рано или поздно произнесешь божественную истину. Да будет так.

3

Есть расхожее мнение, что женщины болтливее мужчин. Мнение это основывается на домыслах, слухах, догадках. Эмпирический опыт мужчин совершенно точно указывает на верность этой гипотезы. Опыт женщин вполне бы мог это оспорить. Но поскольку большинство ученых на свете – мужчины и именно свой мужской опыт они считают наиболее точным (как и свой гений наиболее гениальным), то приходится считаться с этими слухами, даже не ссылаясь на пресловутых британских ученых или неких не названных психологов. Словом, женщины разговаривают больше, чем мужчины.

Как же способны аргументировать свою позицию светлые мужские умы?

Во-первых, женщины любят судачить об отношениях. Не то чтобы мужчины о них совсем не судачат, но, похоже, значительно меньше. Темы мужских разговоров, в сущности, весьма скудны и сводятся к двум вещам: женщинам и прочему. К «прочему» могут относиться и автомобили, и футбол, но, как правило, не сильно шире. Круг тем женских разговоров все-таки богаче. По сути, там нет границ. Так уж устроен организм женщины (опять-таки не без авторитетного подтверждения со стороны досужих безымянных психологов), что она способна думать о нескольких вещах одновременно. И если считать аксиомой то, что мысли рано или поздно артикулируются словами, то, несомненно, и женские разговоры весьма разнообразны. И вот одна из ключевых тем – это отношения. Или назовем это обобщающе – «любовь». Куда же без нее? Любовь как кислород. Любовь – она важнее жизни. Любовь сильнее смерти. Все это могло быть стать отличной темой для обсуждения. И, попадая в уста женщин, эти темы безгранично разрастаются.

Во-вторых, женщины любят распускать слухи. Это уж как повелось издревле – женщину, мол, ни в какие тайны не посвящай. Сам виноват будешь. Но любовь (см. выше) ослепляет даже здравомыслящего мужчину, и в порыве чувств он ослабляет свою бдительность, легкомысленно расставаясь с сокровенными тайнами. Результаты бывают плачевными. Не зря так много народных сказок посвящено этой теме, несмотря на то что придуманы они были тоже мужчинами. Не зря!

В-третьих, женщины совершенно лишены такого качества, как самообладание. Иной раз это очень полезно – сдерживать себя в необходимых ситуациях. Мужчина с его шовинистическим ясным разумом в силах обуздать свою природу, когда это нужно. Вспомним хотя бы, как много философов было среди мужчин, учивших самообладанию, и как ничтожно мало – а возможно, и вообще нисколько – их было среди женщин. Создается впечатление, что женщины просто лишены этого качества. Кинорежиссер Ларс фон Триер, кажется, понимал в природе женщин несколько больше остальных мужчин, показывая их в своих фильмах пусть и своенравными, но очень прозорливыми. Ведь мужчины в вымышленном мире фон Триера, сколько бы ни пытались познать мир рационально, непременно попадали впросак – и все их попытки оборачивались полным провалом. Женщины же другие: они не думают о последствиях своих поступков и живут исключительно инстинктами, полагаются на чувства, абсолютно не сдерживая их. Именно поэтому им легче распознать наступление конца света, чем объяснить свое поведение. А если женщины просто не могут сдерживать себя, то, соответственно, они и не могут сдерживать свою речь. Не хватает стоп-крана под рукой.

Правы мужчины или нет, не заблуждается ли мужская наука или нет, предрассудок ли это или оправданная теория и виноват ли в этом предрассудке несправедливый мужской мир – пусть на этот вопрос ответят сами женщины. По возможности кратко и лаконично. Без лишних слов.

4

В «Корабле дураков» Себастьяна Бранта можно прочитать такие строки о болтунах:

Несносен тот глупец, который Со всеми затевает споры, Хоть люди и молчат кругом, В душе смеясь над дураком.

И действительно, кто только не потешался над болтливыми людьми? Им-то кажется, что они находятся в выгодном положении: дескать, истину глаголют! Но за своими разговорами они совершенно не замечают посторонних людей. Не зря же говорят про таких людей, что разговаривают они сами с собой. Собеседник – лишь повод для пристрастного монолога болтуна и алиби от шизофрении. Но если бы они знали, что о них думают другие… Этот мир немедленно бы очистился от болтунов.

В том их и порок, что слушать они не желают никого. Прислушиваться – тошно. Что в сухом остатке? Лишь вредоносный эгоизм и кичливое высокомерие. Зачем им кого-то слушать, если они и так все об этом мире знают лучше других. А как это знание у них просыпается, когда они разбавляют свой досуг вином! Поговорки не врут: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Казалось бы, какой еще список тем не охвачен, чтобы в алкогольном состоянии не затеять оригинальный разговор? И ведь получается недурно. Пьяный человек – он человек коллектива. Это не значит, конечно, что он готов самоотверженно броситься в фонтан и петь застольные патриотические песни (хотя и это тоже). Но как приятно в коллективе излить душу! Это ж как на сцене, только в зрительном зале сидят исключительно близкие люди. Наверное, они пришли в этот вечер посмотреть на тебя. Наверное, пропустили любимый фитнес и запланированную поездку на дачу. Наверное, наряжались специально для тебя. И ты стоишь такой, со всеми признаками популярной звезды, с полной уверенностью своего величия, и начинаешь свою речь. Ты – душа коллектива!

Правы, должно быть, были древние греки, когда затевали долгие беседы на пиру, который просто не обходился без вина. Сначала они много ели, потом много пили, а затем приходило время и для бесед о любви. Собственно, весь платоновский «Пир» – едва ли не самое лучшее произведение о любви в мировой литературе (во всяком случае, в ее риторическо-философском осмыслении) – явно пронизан сентенциями, рождавшимися не на трезвую голову. Разумеется, это не отменяет заслуг выдающихся ораторов, как не отменяет и философской глубины, это лишь доказывает, что изрядная болтливость прочно стоит на своих ногах, если она подкреплена вином. Подумайте только: как много великих текстов и, соответственно, великих речей просто не было бы рождено, если бы греки не изобрели вино. А что им еще оставалось делать в своем изнеженном климате? Пить да философствовать! Например, так: «Любовь, друзья, бывает разная. Знаете какая? А давайте расскажу! Есть любовь высокая и низкая. Небесная и пошлая. Одна вызывает симпатию к душе, а другая к телу». Сейчас эта мысль звучит каким-то анахронизмом – только ежик не прибегал к такой метафоре. Платоническая любовь? Слышали! Но во времена Платона это было свежо. И занятно, что идея о существовании духовной любви пришла к интеллектуалу Павсанию в «Пире» именно во время попойки.

Впрочем, не во всех случаях вино оказывает столь волшебное воздействие. Это ж еще от человека зависит. А если он не древний грек? Что тогда?

Тогда болтать он будет много и не по делу. А над такими ребятами все, как правило, только лишь смеются.

5

Но есть и своя сермяжная правда в том, что люди не молчат. Молчание тоже не бывает выигрышным. Особенно на первом свидании.

Представьте только: собрались вы впервые в кино, до сеанса еще целый час, нужно как-то скоротать время, но вы совершенно не знаете как, а главное, не знаете, о чем все это время говорить! Болтун бы здесь не растерялся.

Молчание вызывает дискомфорт. Молчанием можно обидеть.

– Неужели со мной и поговорить-то не о чем? – возмущается в мыслях девушка.

– И почему я обязан начинать разговор? – молвит про себя ухажер.

Нет, мало того что молчание способствует непониманию, так оно еще зачастую провоцирует конфликты. По словам – даже неуклюжим, даже отрывистым, даже неразборчивым, – можно хоть как-то понять человека. Или иметь представление о его намерениях. Но как быть, когда человек беспрестанно молчит? Можно посчитать его мертвым, спящим, больным или, на худой конец, буддийским монахом, но это никак не снимет с него подозрений. Нирваной и прочими духовными способами ухода из этого материального мира прикрываются лишь те люди, которые этому материальному миру что-то должны. Не доверяйте им – возможно, это именно они украли у тебя собаку.

Молчаливый, конечно, выглядит очень умным и находится в более выгодном положении в отличие от болтуна. Последнему палец в рот не клади, он сам себя разоблачит и всю правду о себе выболтает. А молчун, он выше этого. В нем есть отпугивающая безжизненность. Сравним, к примеру, двух Христов, представленных в русской литературе. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» Иешуа – плут и болтун, этакий социальный революционер. А у Достоевского в «Братьях Карамазовых» в сцене с Великим инквизитором Христос вообще не произносит ни единого слова и, напротив, безмолвно целует своего собеседника в щеку. Жест, несомненно, достойный, но какой-то холодный. Словно он пришел возвестить вовсе не о Новом Завете, а дописать Ветхий. И почему-то булгаковскому Христу больше доверяешь, ведь не напрасно некоторые говорят, что Новый Завет – первое плутовское произведение в истории мировой литературы. Поверили бы люди безмолвному Христу без его блестящих притч и афоризмов?

Но все же пусть на свете много болтунов и демагогов, зато они хотя бы не молчат. Позволим людям свободно саморазоблачаться – по крайней мере, так картина мира будет нагляднее и живописнее.

Ворчливость Глава о том, что неистовые жалобы на препоны судьбы – всего лишь пустой звук

«Однажды Сократ привел к себе в гости юного и прекрасного Эфидема. Ксантиппа не была об этом предупреждена. Она подняла большой шум, стала жаловаться на бесцеремонность чудака-мужа и принялась, брюзжа, готовить обед. Потом, все более и более досадуя на ясную невозмутимость мудреца, она так рассердилась, что ухватилась за стол и опрокинула его. В смущении Эфидем поднялся и хотел уйти. Но Сократ, обращая в смех это непредвиденное недоразумение, удержал его.

– Останься, Эфидем, – сказал он, – разве ты не помнишь, как намедни, когда мы ужинали у тебя, курица случайно вскочила на стол и уронила приборы, которые ты только что поставил? Разве я тогда смутился и собрался уходить от тебя?»

Диоген Лаэрций. О Жизни, учениях и изречениях знаменитых философов

1

Многоопытный муж не понаслышке знает, что такое ворчливость, ведь разве брак не позволяет вблизи столкнуться с данным пороком? Холостяцкая размеренность существования отходит на второй план перед непрестанными семейными ссорами. Не стоит винить одних женщин в ворчливости – это было бы слишком неполиткорректно, да и как-то по-сексистски для наших дней: мужчины по жизни не менее брюзгливы. Но когда два человека, живших более-менее спокойной и тихой жизнью (хотя нет сомнения, что под спудом у каждого в личной биографии таится нечто вызывающее), сходятся вместе, дабы построить совместное счастье, они иногда забывают, что и несчастья переживать придется не по одиночке. Особенно если это несчастье засело в душе одного из супругов как раз накануне важного события.

Как будет раздосадован мужчина, если при просмотре зубодробительного боевика, на который он настраивался всю рабочую неделю, делил невзгоды судьбы с кружкой пива по вечерам и всеми мыслями был нацелен на конец недели, – как он будет раздосадован, если во время зрелищной перестрелки вдруг жена начнет сетовать на несправедливость жизни?!

Это, конечно, очень не вовремя.

А как быть, если у жены случился праздник: новая покупка платья или важное достижение в карьере, – а муж приходит с работы и с ворчливым выражением лица произносит: «Опять пробки, опять кругом дураки, опять коллеги вели себя так, как не повернется у меня язык их окрестить». И все – сорван волшебный момент признания: «Знаешь, а у меня сегодня самый счастливый день». Нет, он не будет счастливым, если хоть кто-нибудь начнет ворчать.

Оно ведь как получается? Как по математической формуле философа Паскаля, только не применительно к преимуществу веры в Бога (лучше верить, чем не верить, так как с точки зрения вероятности верующий не проигрывает, даже если он оказался не прав, а атеист однозначно пасует в случае, если Бог все-таки есть). Покуда один человек счастлив и второй человек счастлив, то и быть счастью в этом доме. Но ежели один из них несчастен (несчастье обоих даже представлять рискованно), то пиши пропало. Ворчливость порождает злость.

Впрочем, премудрый Сократ выработал внутреннее спокойствие к ворчливости своей супруги, и ничего, был доволен. Даже когда он созывал к себе в гости друзей и, скажем прямо, угощал их весьма скупо (а что вы хотели от философа, чьи кулинарные способности воспаряют к духовным сферам?), он не обращал внимания на стенания Ксантиппы. Говорят, он мудро отвечал: им понравится наш стол, если гости скромны, но ежели они все-таки весьма прожорливы, то досада раззадорит их в безудержных речах.

Да, время, разумеется, было другое – никаких тебе телевизионных новостей, мучительно влияющих на психику, никакого ускоренного темпа жизни, никаких рекламных баннеров с призывом быть красивым и здоровым. Это очень напрягает, особенно если ты некрасив и нездоров. В Древней Греции жилось все же попроще. Но люди были такими же, как и сейчас, и сварливая жена Сократа ни раз обливала его помоями в приступе недовольства. А афинский философ (куда нам сегодня до таких побед?) невозмутимо переносил внешние раздражители, словно напоминая нам всем: «Выберешь хорошую жену, станешь счастливым человеком; выберешь же плохую – философом». В любом раскладе – победа.

2

Но что мы все, ей-богу, о склочных женах?! Не поговорить ли нам о ворчливых мужьях? Их тоже в достатке, к чему лукавить? Вот оратор Либаний даже написал недурную речь на эту тему: «Угрюмый ворчун, женившийся на болтливой женщине, подает в суд на самого себя и просит смерти». Пороков в одном названии перечисляется достаточно – одно лишь то, что жена вечно интересуется жизнью мужа: «Где ты был? Откуда пришел? С кем говорил? Что слышал нового? Ходил ли ты в суд? Много ли было народа? Кто подал жалобу?» – очень расстраивает главного героя.

Но и его ворчливости нет предела. Было это приблизительно так.

Один мой друг, говорит рассказчик, посоветовал мне взять в жены девушку. К чему это высокомерное одиночество? Угождать своим прихотям – сплошное счастье, но ведь и о будущем подумать должно. Жена должна быть проста и молчалива. Тогда это будет благо. Жена должна вести себя так, будто ее и нет рядом вовсе. Тогда это будет благо. Но что хотел этот простодушный гражданин, кладбищенского молчания в доме? Он денно и нощно сетует на то, что жена делится с ним сплетнями, обсуждает досужие дела и не дарит ему спокойствие. Быть может, стоило ему и посожалеть, если бы не его всепоглощающая ворчливость! Доходит, в сущности, до того, что его раздражает любое высказанное слово своей жены.

Наивный, он думал, что жена – это подобие домашнего животного. Что жизнь человека сводится к удовлетворению собственных эгоистических потребностей. И что нужно жить по тому графику, который выработался на протяжении прожитых лет. Ан нет. Оказывается, рядом есть другие люди – со своей душой, со своей оценкой мира, со своим укладом. И вот начинается: зачем она проводит столько времени с подругами? почему ложится поздно спать? к чему повесила картину на стене (но это уже небольшое преувеличение для наглядности)?

Да и с домашними животными, знаете ли, не все так просто. За ними ухаживать надо, уделять время. Это сегодня мы можем превратить их в удобный предмет мебели с возможностью передвижения. Хочешь – кастрируй. Хочешь – лиши животное всех возможностей досаждать тебе запахами, повадками, природными инстинктами. Их можно просто удалить – делов-то? А вот попробуй-ка столкнуться с животным в его, так сказать, имманентной сущности, немедленно захочется поворчать.

Говорит ли это о том, что человеку удобнее иметь дело не с живой жизнью, а ее искусственной копией, – тема для философских диссертаций. Пусть ученые мужи спорят, на чьей стороне добро – природы или цивилизации. Но факт остается фактом: ворчание, как порок, неизбежно возникает при наличии внешнего раздражителя. А им может стать что угодно. Как, например, для рассказчика жена.

Кстати, он настолько не мог ужиться с ней, что даже пошел в суд. И настолько ее боялся, что вовсе не стал подавать на развод (ведь при разводе в суде она должна была бы присутствовать и всем своим видом вызывать раздражение ворчуна). Тогда-то он и попросил себя умертвить, ибо на слушании по вопросам жизни и смерти может присутствовать только один человек. Собственно, истец, и он же ответчик. И здесь, как видим, ворчливость доводит процесс до абсурда: ему так не хочется уживаться с другими, что даже жаловаться он готов лишь в отсутствие «обидчика».

Таково ворчание – оно не выносится на обсуждение. Ворчун не готов это обсуждать с человеком, не готов стирать острые углы, обсуждать непонимания во имя мира. Ворчливость – это уверенность в своей правоте при абсолютном убеждении в греховности другого. Ворчливость эгоистична, ворчливость бескомпромиссна, ворчливость мелочна.

Ведь гораздо легче обижаться на несущественные проблемы (например, разбросанные по квартире носки), чем замечать проблемы общественного масштаба.

Разве могут затронуть нас стихийные бедствия или всенародный голод? Это где-то далеко и показывается по телевизору. Гораздо сильнее бьют непонимание и бесконечная бытовая суета. И ворчун никогда не поймет: не столько грязные носки рано или поздно его ударят лицом о реальность, сколько мировые события, которых в порыве своих мелочных обид он просто не заметит.

Прав был английский поэт Джон Донн, когда утверждал, что человек не подобен Острову, а, напротив, «есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».

И жаль, что эту сентенцию мы знаем лишь по эпиграфу к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол», ведь чтение длинных проповедей вызвало бы в нас не меньшее негодование.

3

Ворчливые люди – великие болтуны. Едва ли их можно заткнуть примиряющими аргументами: «Успокойся, все хорошо, давай просто получим удовольствие от прогулки». Но и это их не остановит – и уж тем более не заткнет. Любой непроизвольный ветерок, любая трещина в асфальте, любое постороннее движение – все вызовет у него живейший интерес к разговору о том, как внешний мир неучтив по отношению к нему. Будь то Высшая Сила, Судьба, правительство, общество, друзья, ничего не останется без эмоционального разбора и промывания их косточек.

И ладно бы в их речи проскальзывали занимательные факты о мироустройстве нашей Вселенной, философии Лейбница и Шопенгауэра, богословии Фомы Аквинского и Кемпийского, ан нет: слушай брюзжание о суете дней, начиненное бытовыми подробностями из жизни посредственности.

И что интересно, ворчливые люди совершенно не замечают своего ворчания. Совершенно. Он сделает подарок, а затем будет упрекать тебя в том, что ты неверно им распорядился.

– Тебе он не понравился? – спросит ворчун.

– Нет, что ты, мне он пришелся по вкусу.

– А почему тогда ты им не пользуешься?

– Даже не знаю, – ответишь ты и задумаешься: «Что за глупые вопросы? И почему я должен на них отвечать?»

После чего последует его негодование:

– Какой ты капризный.

Именно «капризный» – одно из любимых слов ворчуна. Они вообще частенько находят в людях то, что в себе пристально скрывают или не желают видеть. Пригласит он, к примеру, тебя в гости, приготовит что-нибудь с особенным тщанием, подаст на стол, а ты вежливо откажешься: «Спасибо, но я не голоден». С того момента отсчитывай секунды, когда будет произнесено слово «капризный». «Я ему и так и эдак угодить, а он – отказывается».

Для ворчуна каприз – что-то вроде козырного короля в карточной игре под названием жизнь. Человек такого типа всегда найдет, к чему пристать или за что зацепиться. Но легче всего это делать с поступками людей, которые не отвечают этическим представлениям о должном (то есть о том, как надо и как не надо). Если поступок другого человека не вписывается в идеальную картину мира, то этот поступок тотчас же будет наречен неверным. И тогда носитель действия обречен на клеймо «капризный», или «странный», или «глупый». Ведь каприз, в сущности, это некое упорство в своих желаниях. Но для ворчливого человека любое другое мнение или недостойное поведение сродни упорству делать по-своему: «Не как все люди поступает». Хотя если бы «все люди» были подобны ему, то и его поступки квалифицировались бы весьма капризными. Ворчливость индивидуальна, как ни крути.

Впрочем, оставим пресловутых людей в стороне – ворчуну нет разницы, на кого роптать. Сколько было в истории случаев, когда человек сердился на Бога, словно Тот был повинен во всех бедствиях в мире.

И ладно бы он был атеистом или агностиком (это слово, как правило, кичливо используют для обозначения неопределенности), так нет – верующий. Только верующий с ворчливым характером: покуда все в этой жизни происходит по воле Творца, то и несчастья безусловно дело Его рук.

И вот он обращается к Небесам со своим списком претензий: если Бог всемилостив и справедлив, то почему допускает зло в мире? Повинен ли Он в слезах детей? И где Он был, когда пять лет назад соседи удавили друг друга из-за разногласий по философии Иммануила Канта?

Другое дело – Блаженный Августин. Вот он выработал безупречную форму – исповедь. Это не сетования и ворчания на окружающую действительность, а попытка разобраться в себе. Иными словами, диалог, а не режим монолога. Постойте, рьяно закричит атеист, какой же диалог возможен с Высшей Силой? Но не обязательно слышать речь, чтобы получать ответы на свои вопросы. Исповедь – это, говоря языком высоких технологий, вещь интерактивная, как голосование на радио. Отдача есть всегда – и ты ее чувствуешь. А ведь первым ее придумал Августин, а как давно это было, на заре христианской философии!

Исповедь нежна и поэтична, в ней нет ни доли агрессивности и злобы. Другое дело – ворчание. Оно не предполагает ответа. Собственно, даже когда ворчуном пишется жалоба, то она, по сути, не нуждается в отклике. Он ей просто не нужен, как не нужен ответ на риторический вопрос. Это разговор с самим собой: не то попытка выместить свою злость, не то грациозное упражнение в риторике.

Так, уже упоминавшийся ритор Либаний в одной из своих речей говорил о подобных людях: «Кто красив, но ростом невысок, упрекает судьбу в несправедливости, а себя считает злополучным, так же и тот, кто высок ростом, но не красив; тот, у кого есть оба этих качества, сетует, зачем он не силен, а у кого есть все три, упрекает богиню в том, что он не скороход». Но этим стенания ворчуна, по мнению Либания, не исчерпываются! «И даже если человек вкусит от всех даров судьбы, он сидит, испуская стоны по поводу того, что человеку неминуемо суждено умереть».

4

Вообще, формат жалоб – это риторика наших дней. И вероятно, лишь ворчуны прибегают к ним. В этом смысле они гордо продолжают традицию великих древних ораторов – те тоже были не святыми и отличались не только строптивым нравом, но и предвзятой позицией.

Жалоба обычно пишется следующим образом.

1. Находится лицо, повинное во всем. Конечно, это может быть и вся организация, но не желательно, так как объект жалобы будет не персонифицирован. Все собаки вешаются на бедолагу (пусть он даже невиновен, но в данном случае должен хоть кто-то стать сакральной жертвой!).

2. Обвинения идут по всем фронтам. Сначала жалоба метко бьет по действиям человека, которые по определению несовершенны. Затем бьют по бездействию: так почему же вы ничего не сделали, дабы положение изменить? Непорядок.

3. В обвинениях должно содержаться много восклицаний. Эмоциональность добавляет искренности в отличие от официального языка. К чему сухие факты и безжизненные слова этих дипломатов, когда есть настоящий язык – язык обиженных людей? Со стороны это выглядит симпатично и вызывает одобрение.

4. Находятся сторонники жалобы. Эта сторона процесса так вообще одна из самых важных. Если не найти сторонников борьбы за права животных, женщин, толстых, высоких, волосатых и пр., организация ворчунов просто будет недееспособна. Поставьте подпись под петицией – поддержите их.

Чего таить, некоторые общественные организации только на этом и делают деньги, собирая вокруг себя негодующие слои населения. Это ж как удобно: собрать в одном месте всех ворчунов и объединить их под общим лозунгом: «Долой!»

Отбросим наивность в сторону: это не романтические «Долой», которые, скажем, были представлены у Маяковского в поэме «Облако в штанах»: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию». Едва ли можно было поэта-футуриста назвать ворчуном – во всяком случае, ворчуны не кончают жизнь самоубийством, поскольку себя любят значительно больше, чем остальных. Его «долой» – это вызов обществу, его мещанским ценностям.

Ворчунское же «долой» – это прямое продолжение этого мещанства: побеситься на месте, выпустить пар, проклинать всех и вся, а потом прийти в себя и продолжить жить как ни в чем не бывало. Его «долой» – плевок в лицо врагу, но не его уничтожение. Без врага исчезнет потребность в ворчании (в конце концов, не с собой же собачиться?). Враг обязан быть – а на кого еще можно будет перенести свое плохое настроение, а главное, причины своих неудач? Только на стороннего человека. Для этого и нужен враг. Он нужен многим. И даже приличным людям в костюмах, называющих себя политиками.

5

Но повествование было бы предательски неполным без упоминания о старческой ворчливости. Элементарные правила приличия, впрочем, не позволяют раскрыть тему масштабно, с живописными подробностями из жизни и наглядными примерами вопиющей ворчливости. Это во времена Средневековья можно было собрать вокруг себя зевак и с площадной откровенностью бичевать пороки. Время нынче другое, вежливое.

Однако пройти стороной многовековой опыт высмеивания старческой ворчливости просто невозможно – хотя бы во имя высоких научных целей.

Брюзжание стариков – вещь совершенно не новая. Еще, говорят, в египетских папирусах находили письмена о том, как старшее поколение было недовольно младшим. Еще бы, какой вздор – переделывать то, что уже и так священно и установлено предками. Молодежь уже виновата в том, что родилась в другое время, а значит, и представление о добре и зле у нее совсем другое. Не то чтобы эти представления менялись каждые сорок лет, пересматривались серьезными мыслителями на академических прениях, однако природа вещей такова: если бы мы до сих пор жили по представлениям древних, то так бы и верили, что мир стоит на трех китах и черепахе. Так и жгли бы несогласных на кострах невежества в приступах злобы и, разумеется, подспудной ворчливости.

Верно изрек Оскар Уайльд: «Людям пожилым я всегда противоречу. Я это делаю из принципа. Спросите их мнения о чем-нибудь, что произошло только вчера, и они с важностью преподнесут вам суждения, господствовавшие в тысяча восемьсот двадцатом году, когда мужчины носили длинные чулки, когда люди верили решительно во все, но решительно ничего не знали…»

Но старикам претят эти высоколобые аргументы. «Не умничай», – ворчат они. От многого ума много и страданий.

Почтенные старушки сторонятся идеологических споров, зато мнят себя за больших экспертов в области нравов. «Вот эта одежда смотрится слишком вызывающе», – задрав нос говорят они. Рваные джинсы они тотчас же намереваются зашить, а рубашку навыпуск неотлагательно заправить! (Хотя, быть может, встречаются и прогрессивные старушки, но они-то и лишены болтливого порока ворчливости.)

Словом, целью ворчания для них становится неостановимое время, безоглядно бегущее в непредсказуемое будущее. И пусть они срываются на молодежи – простим им этот порок (на кого же еще срываться, как на неопытных сорванцов?), – главной виновницей их роптания все же является именно оно, время, которое не вернуть. Даже читая Пруста «В поисках утраченного времени», ты пребываешь затем в поисках потраченного времени. Ведь пока ты читал – время необратимо уходило. Впору было бы и поворчать, но читающий книги человек, пусть и обладающий дюжиной пороков, от ворчания застрахован. Так кажется.

Высокомерие Глава о том, как все-таки приятно быть умнее других

«Если кому-либо не хватает даров природы, он возмещает этот изъян усиленной дозой самодовольства».

Эразм Роттердамский

1

Если бы эта глава писалась человеком высокомерным, то она бы не была написана. Причина проста: читатели все равно не поймут. Если бы высокомерного писателя учтиво попросили пояснить, то он бы отказался, сославшись на неуместность вопроса и, вообще говоря, глупость вопрошающего. Такой он, высокомерный индивид.

Высокомерному человеку живется очень хорошо на этом свете. Во-первых, наличие дураков вокруг позволяет демонстративно возвышаться надо всеми; во-вторых, рассыпанная в пространстве глупость дает право не напрягать свои извилины, поскольку и без этого ясно, кто тут самый умный; а в-третьих, если не замечать жалких и посредственных людей, то мир заметно пустеет – разве это не заветная мечта одинокого мыслителя?

Словом, куда ни взгляни, везде найдется рай для знающего себе цену человека. Ведь не будет же он утруждать себя поисками идеала на Земле, сам идеал должен его найти. В такой надменности, что и говорить, есть своя доля обаяния. Обаяния зла.

Кажется, едва ли не самым первым литературным героем – достаточно высокомерным, чтобы его образ отталкивал от себя, – был дьявол. К Библии не во все времена относились с должным религиозным трепетом, встречались и такие художники, которые толковали тот или иной сюжет весьма своенравно. Так, прославленный английский поэт Джон Мильтон в своем «Потерянном рае» изображает дьявола как первого революционера в истории, бунтаря. Дескать, был он жаден до знаний, но, по всей видимости, не сыскал в своем окружении одобрения и был низринут. Но он, этакий гордец, вознамерился отомстить и, главным образом, поменять порядок вещей. Разумеется, у него ничего не получается (все-таки везде должно побеждать добро), однако зло выиграло в одном – в читательских симпатиях. Ах, как дерзок этот герой, как он смел!

Зло вообще имеет свойство быть вполне себе привлекательным. Тут к Бодлеру за советом не ходи, и так все очевидно. И злодеи – будь то литературное произведение или кинематографическое (где это показано еще нагляднее) – вызывают симпатию как раз за свою природную надменность. На кого ни взглянешь, так он желает одурачить весь мир или, чего хуже, его поработить. Планы колоссальные, для этого одной удачи мало, без хитрости не обойтись.

Это обыватели живут слепыми мечтами: надеются на счастливое будущее, стоически принимают настоящее, не задаются вопросами о целях в жизни и отправляют свой мозг в долгосрочный отпуск. Но есть и другой слой людей, которым претит слово «средний», для которых неприхотливый выбор сводится исключительно ко всему лучшему, которые познание ставят на первое место. Для них история народов ассоциируется с историей порабощения человеческой мысли. Во все времена традиция и религия учили тому, что опыт предков важнее научного познания и делали человека невежественным. Пресловутый дьявол в облике змея, предлагавший вкусить плода с древа познания добра и зла, быть может, выполнял и благостную функцию – дать человеку возможность узнать правду, но эту правду в результате дозволено было знать лишь только Богу. Не ставь себя на его место, не возгордись!

Еще говорят: «Не выпендривайся», «Не отличайся от остальных». Какие затертые, заезженные слова – аргумент для темной массы. Высокомерный человек даже не замечает столь жалких требований, он живет той жизнью, которую выстраивает сам.

2

Наука, к слову, по определению несет в себе вызов обществу. Наука старается изменить уклад вещей. Вдумывается в основы мира. Критически анализирует. В общем, занимается делом достаточно порочным, если не сказать греховным.

Был один ученый по фамилии Франкенштейн, который возжелал создать человека из кусков мертвых тел и воскресить его. Возложил на себя функции Бога, возомнил себя новым создателем. И пусть это был выдуманный персонаж из романа Мэри Шелли, но факт налицо: у него ничего из этого не получилось, а то, что получилось, еще и восстало против него. Как говорил Ницше, чем больше заглядываешься в бездну, тем сильнее она начинает заглядываться в тебя. Знания о мире – бездна, из которой нет пути назад. Сколько бы мы не познавали нашу планету, не изучали наше мироздание, а природа сильнее наших гипотез. Хитрее, изобретательнее, находчивее. Приводит ли желание – без лишней скромности назовем его горделивым – познать и переделать мир к положительным результатам? Лишь смех мироздания вырывается в качестве ответа. И разумеется, проклятие фараона для тех, кто имел отвагу открыть его гробницу. Тайна должна оставаться тайной. Сколько ни расколдовывай мир, а он к тебе лицом отнюдь не повернется.

Кстати, Фаусту за излишнюю любознательность еще как досталось. Наивный, он думал, что с помощью дьявола (или мелкого беса, демона, просто господина Мефистофеля) сможет обмануть порядок вещей – как же он заблуждался! Во-первых, не стоило вообще заключать сделку с дьяволом: это опасно и опрометчиво. Во-вторых, гордыня не заменяет совесть. В-третьих, само желание своим разумом охватить безграничные пределы мироздания мыслится несколько заносчивым и дерзким. Первый космонавт Юрий Гагарин тоже в космос летал, но Бога не видел. Зато, как говорят бывалые священники, Бог его видел и благословил.

Всему виной, конечно, философия с ее напыщенным желанием ответить на вопросы, не нуждающиеся в ответах. Живи спокойно и никому не мешай! Но нет, философу так и хочется встрять и острым словом поддеть беззаботных людей.

Был такой философ Каллисфен при дворе Александра Македонского. Судя по всему, сам Аристотель послал этого задумчивого мудреца, дабы тот записывал о военных победах великого царя. Тот, казалось бы, и взялся за это дело, но этим ограничиваться был не рад. Философу едва ли спокойно сидится на стуле, если этот стул не получил строгое гносеологическое объяснение. Так и Каллисфен – все-то ему хотелось дать совет Александру, сухим логическим словом остановить импульсивное действие своего правителя. И что в результате? Поплатился. Как не любил его Александр Македонский, но некоторые вещи он любил сильнее – например, единомыслие. Пришлось от Каллисфена избавиться. Высоко задрал нос, мол!

Другой философ по имени Платон был тоже весьма заносчив. Жил он в пору, когда еще не было единой империи Александра, зато было много разрозненных государств, и в некоторых из них даже правили тираны. Напомним учтивому читателю, что у Платона была своя модель идеального государства (раз уж взялся рассуждать обо всем идеальном, то почему бы и до политики не добраться?), выглядела она утопически, имела массу перегибов и, вполне возможно, что повлияла на становление тоталитарных государств в XX веке. Впрочем, Платон едва ли мог помыслить, как воспользуются его теорией, – как не мог, например, Вагнер представить, что его музыка будет ассоциироваться с нацистским режимом, – и простодушно полагал, что делить общество на строгие сословия – это мудро. И тем более было бы мудро сделать философов правителями. Действительно, как порой не хватает мозгов власть имущим? Предложение рационально по двум причинам: оно призывает править осмысленно, чего, увы, нигде не встретишь, а также оно выдает в Платоне расчетливого человека, ведь явно же под словом «философ» скрывается он сам любимый.

Но высокомерие и здесь сыграло злую шутку. Когда тиран Сиракуз Дионисий пригласил Платона к себе, тот захотел тотчас же реализовать свой план, пусть и с оговоркой: мол, философ будет не правителем, а советником правителя, но и это уже сделает власть гораздо разум нее. Итог оказался плачевным. Тиранам советчики, да еще и выдающие себя за умников, отнюдь не нужны. С Платоном расстались, и философ еще должен благодарить судьбу, что его вышвырнули, продав в рабство, – могло сложиться все много хуже.

3

Ни одного высокомерного человека не переубедишь. В этом будет сказываться его высокомерие. Хотя одному человеку все-таки удалось. Во всяком случае, он попытался изменить заносчивого человека – и в своем литературном произведении, кажется, это даже получилось. Речь идет о Достоевском.

В «Преступлении и наказании» каких смыслов только не находили: от самых интимных до глобально метафизических. Вы думаете, там рассказывается история одного убийства? Нет, там рассказывается история убийства целого мира, цивилизации XIX века, поработившей человека.

Однако если отрешиться от широких толкований и сосредоточиться на главном – на характере Раскольникова, – то невооруженным взглядом можно обнаружить причину его преступления. Его теория. Да-да, она всему виной, а не «среда заела». Она каждый день заедает миллионы людей, но не все они восстают против несправедливости, не поднимают топор на старушек и не пишут статьи о разделении мира на две половины. Тут-то и собака зарыта! Раскольников – не они, не все остальные: «твари дрожащие», как любят повторять все, кому не лень. Во всяком случае, он не желает к ним относиться. А хочет он, согласно своей написанной статье, казаться Наполеоном, то есть человеком, двигающим исторический процесс.

И если раньше вы могли обвинять соседа по лестничной площадке в том, что он высокомерен, раз не здоровается с вами, не делится сигаретами и не поздравляет с днем рождения, то на фоне Раскольникова его лихие причуды покажутся детским лепетом. Вот что такое высокомерие – причислять себя к людям, творящим историю. Но теория, впрочем, дала сбой при первом же преступлении. Раскольникову привыкнуть к мысли о том, что он убил человека, так и не удалось. Правда, еще не ясно – это от того, что его теория не стройна, или от того, что он сам в нее не вписался. Но Раскольников изменился, это правда. Надменные мысли моментально ушли в сторону.

Вообще уроками не всегда богата жизнь. Иногда она словно специально не разбрасывается ими, дабы человек мог делать выводы без подкрепленных очевидных причин. Это как с верой – всем хочется чуда, а ты поди поверь во что-нибудь сверхъестественное без совершенного на глазах чуда!

От высокомерия не отказываются, его даже не выбивают, как пыль из ковра. Сама история расставляет необходимые акценты. Но поскольку, как говорил Гегель, история нас учит тому, что история нас ничему не учит, на нее тоже полагаться бессмысленно.

Говорили Наполеону: не иди на Москву. А он пошел. Строил великие планы. Гордец! А что сказал по этому поводу Толстой? Исторический процесс так устроен, что время от времени западные народы идут на Восток, а восточные – на Запад. Логика, так сказать. И хочешь ты этого или не хочешь, но изменить ничего не можешь. «Война и мир» для этого и написана, хотя и она никого ничему не научила.

Наполеон потому и проиграл, что не доверял интуиции, а опирался лишь на разум. Ох уж этот обманщик разум! Он уверяет нас в том, что в этом кону нужно ставить на вороную лошадку, но его совет вновь не срабатывает, ибо на скачках играет роль прихотливая удача. И никакого разума.

4

А с чем остается высокомерный человек? Ни семьи (она бы его вечно раздражала), ни привязанностей (они усложняют жизнь интеллектуала), ни друзей. Ну, какие друзья могут быть у человека, окруженного болванами? Нет, можно было бы поискать другого сноба – их во все времена было немало, – однако в том-то и их сущность, что друг с другом они не общаются. Надменность априори одинока и не терпит вокруг себя другой надменности – в ней же, проще говоря, не может быть степеней и иерархий, а при сравнении они невольно появляются. «Я надменнее тебя», – сказал бы один другому. «Да дурак ты, вот ты кто», – ответил бы второй и оставил бы собеседника наедине с собой.

В результате, если с чем-то и остается высокомерный человек, то разве что со своими мыслями. Они его никогда не покидают. Возможно, именно они и придают ему сил. Совсем пустой человек не мог бы быть высокомерным, хотя…

Так или иначе, счастья это, разумеется, нисколько не прибавляет. В рассказе Толстого «Три смерти» описаны смерть дерева, простого мужика и «госпожи, худой и бледной». Последняя была явно из того класса, который много думает и ничего не делает. То есть господствующего класса, эксплуатирующего. Это по-марксистки выражаясь. И когда просто мужик гнул спину в полях, эти господа собирались в салонах и жеманно красовались друг перед другом, ведя пустопорожние светские беседы. И вот что-то этой госпоже стало дурно, не по себе. Тотчас же ее мысли вскипели, зазмеились, заплелись в узел. «А как же так?» «Почему?» «За что?»

Мысли о смерти не дают ей успокоиться. А просто мужичок лежит безмолвно на печи и так же безмолвно с этой жизнью расстается. По простодушию своему.

Вот и высокомерный человек никогда не успокоится из-за своих мыслей. Он не чувствует момента, когда нужно всего-навсего расслабиться, отдаться природе. Жан-Жак Руссо верно же призывал людей к тому, чтобы найти гармонию с природой. Ведь что, как не цивилизация, испортила человеческие нравы? Но разве сноб когда-нибудь одобрит эту идею? Разве позволит себя поставить в один ряд с, как бы он выразился, деревенщиной?

Однажды Жан-Жак Руссо поделился своими воззрениями с гениальным Вольтером, тем еще снобом: дескать, цивилизация и человеческий прогресс, а также науки и искусства не способствуют улучшению нравов. На что Вольтер ответил: «Ваши твердые аргументы убеждают меня в желании встать на четвереньки. Кстати, не хотите ли испить чистого молока из сосцов моей коровы?»

Издевательство, и только!

Жан де Лабрюйер в своем произведении «О творениях человеческого разума» писал о снобах: «Он так занят собственными блистательными замыслами, и только ими, что весьма неохотно соглашается время от времени обнародовать какую-нибудь премудрую истину, так неспособен снизойти до обыкновенных человеческих суждений, что предоставляет заурядным душам вести размерное и разумное существование».

В самом деле, высокомерные люди живут в своем государстве, где играют в бисер. Не то что суждения, образ жизни заурядного человека чудовищно их отпугивает. Наверное, – полагают они, – это заразительно. И в какой-то мере они правы: в каком кругу ты вращаешься, таких слов и понаберешься. Исследователи давным-давно выяснили, что тесное общение двух человек делает их похожими друг для друга. Так стоит ли снисходить и из жалости дружить с глупцом, если это все-таки заразно? Нет, высокомерный человек предпочтет умереть в неизвестности, чем приобретать известность в посредственных кругах.

5

Если быть уж совсем объективным – без той надменной категоричности, свойственной подлинным снобам, – то не на едином образовании возвышается высокомерие. Образование – это, конечно, весомый аргумент в пользу ненависти всех тех, кто глупее тебя, но все-таки не все прибегают к этому аргументу. А что еще остается? Разумеется, опыт. Жизненный опыт, прожитые года, накопленная мудрость, возраст и многое другое, что составляет джентльменский набор сноба, если он обделен образованием.

Нет-нет, если человек обладает двумя вышеназванными качествами, то к нему вообще лучше не подходить. Во всяком случае, не будешь себя ощущать идиотом. И пусть говорят, что по-настоящему умные люди не кичатся своим опытом и образованием – это, знаете ли, не комильфо в приличном обществе, – все равно надменные люди продолжают это делать. А что им остается, когда нет других карт? Ум, в конце концов, понятие относительное и проблемное, и если есть иные достоинства, которые однозначно заметны для других, значит, ими пренебрегать ни в коем случае нельзя.

Что такое, в сущности, опыт? Наиболее длительное пребывание на этой грешной земле. Это не спортивное или интеллектуальное достижение, его не нужно было завоевывать в кропотливом труде и бессонных ночах, он не является тем, что вырывается с кровью. Да и призы за его приобретение если и дают, то, видимо, в форме старческого маразма.

Нельзя не почитать старость. Нельзя ее не уважать. Но вместе с тем старость имеет врожденные пороки, среди которых особняком стоит высокомерие. То самое старческое высокомерие, которое зиждется на пресловутом опыте.

«Ты просто еще очень молод, чтобы это понимать» – мы это слышим на каждом шагу. И у молодости, по сути, нечем крыть этот аргумент, потому что по логике своей он сводится к не менее парадоксальной фразе: «Ты еще очень молод, чтобы быть старым». Иными словами, подрасти немного. Глядишь, и поймешь.

И все-таки прав был Оскар Уайльд, когда утверждал: «Молодость! Что может с ней сравниться? Как это глупо говорить о „неопытной и невежественной юности“. Я с уважением слушаю суждения только тех, кто много меня моложе. Молодежь нас опередила, ей жизнь открывает свои самые новые чудеса».

За опыт могут принимать совершенно устаревшие суждения. Казалось бы, мир меняется: человек полетел в космос, изобрел компьютерный вирус, научился фотографировать на телефон. Но даже при этих достижениях цивилизации, существенно обновивших нравы общества, главенствует мораль из дописьменных времен. «Представление о добре и зле, – с высокодуховным выражением лица скажет надменный старик, – не могут меняться в силу объективных причин. Мораль одна, как истина, и не подлежит исправлению».

Не будем, впрочем, вдаваться в идеологические споры, дабы не прослыть нигилистами. О морали много в свое время сказал Ницше, за что тоже высокомерными современниками был причислен к наивным простакам.

Но то, что старики живут заветами прошлого, в то время как на дворе совершенно другое время, вызывает диссонанс. Хотя, быть может, мы просто ничего не понимаем в силу молодости и юношеского максимализма. Старческая надменность – не порок. Склонность к анализу и рефлексии – вот главный порок! К чему лишние мысли, если за тебя человечество уже все помыслило? Вот одно остается не ясно: почему мы до сих пор живем не в безупречном обществе и грех по-прежнему живет среди нас, если предыдущие поколения были безгрешны? Или у людей прошлого тоже можно было обнаружить бревно в глазу?

Гнев Глава о том, как ярость лишает рассудка

«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал».

Гомер. «Илиада»

1

Взвешенное и обдуманное решение вызывает уважение. Когда встречаешь человека, умеющего совладать со своими эмоциями, проникаешься к нему симпатией. Только врагу пожелаешь разгоряченного собеседника. С таким ни за стол переговоров не сядешь, уж тем более не станешь вынашивать общих планов. Поэтому в цивилизованном обществе принято гнев расценивать как слабость.

Тысячи лет прошло со времен Троянской войны, в которой, кажется, гнев стоял на первом месте. Сначала Менелай разгорячился по факту того, что у него увели красавицу жену. Затем греки в неистовстве осаждали троянцев. И в конце концов самый доблестный из героев, Ахиллес, вышел из себя, когда ему не позволили присвоить военную добычу, а именно взять себе пленную наложницу. Из-за гнева события той войны поворачивались радикально, отчего победы пришлось ждать аж десять лет. Сейчас, с высоты христианской морали, можно только лишь осудить древних за их неуемное желание мстить, горячиться и не иметь никаких представлений о сдержанности.

Некоторые ученые даже пришли к философскому выводу: мол, эволюция человечества напоминает эволюцию отдельно взятого человека. Древность – это юношество. Когда в школе вас обидно обзывают, едва ли вы вспоминаете о всепрощении – напротив, в гневе вы стараетесь наказать своего врага. Для Античности это было нормой поведения: ежели оскорбили твою честь и достоинство, ты обязан наказать обидчика. Иначе и быть не может.

«Умерь свой пыл» – эту фразу можно встретить уже в христианские времена смирения. Для греков же, например, гнев представлялся неконтролируемым. Когда Гера наслала безумие на Геракла, тот в гневе умертвил своих детей. Конечно, ему стало стыдно за содеянное, но лишь перед окружавшими его людьми. А как они после этого на него посмотрят? Будут ли вообще разговаривать? О внутреннем мире говорить еще рано – он вместе с совестью появятся гораздо позже. Но гнев, спровоцированный безумием, вполне себе можно было оправдать карой богов.

Это действительно наваждение. Трудно вообще себе представить, отчего появляется гнев и каковы его причины. Встал не с той ноги? Плохо спал? А вот то, что боги просто-напросто решили наказать тебя (причем это не обязательно вызвано рациональными причинами, это может быть всего лишь прихоть одного из богов), выглядит вполне убедительной причиной.

Плутарх писал в сочинении «О подавлении гнева»: «Гиппократ говорит, что самая тяжелая болезнь – та, при которой человек более всего изменяется в лице. Вот и я прежде всего, заметив, что гнев особенно изменяет и искажает черты и цвет лица, походку, голос, приобрел отчетливый образ этой страсти, и мне внушала отвращение мысль, что я могу показаться друзьям, жене и дочерям таким страшным и обезображенным – не только диким на вид, утратившим свой обычный облик, но и приобретшим грубый, отталкивающий голос; именно такими я видел своих знакомых, охваченных гневом; они не могли в этом состоянии сохранить ни свой обычный нрав, ни благопристойную внешность, ни изящество и убедительность речи, ни подобающую манеру общения».

В самом деле, гнев воспламеняется, подобно факелу, мгновенно. Будто болезнь одолела тебя, и ты уже не в состоянии отвечать за свои поступки. Впрочем, если посмотреть на это под другим углом, то, быть может, в тебя в этот момент что-то вселяется, и уже от имени этой силы ты – неизвестно, праведной ли или греховной, – поступаешь спонтанно. В известном смысле такого человека можно назвать представителем интересов его величества гнева. Ибо вряд ли сам человек ведает, что творит.

2

Аристотель в «Никомаховой этике» пишет: «Недостаток, будь то некая безгневность или что бы там ни было, осуждают, ибо те, у кого не вызывает гнева то, что следует, считаются глупцами, а также те, кого гнев охватывает не так, как следует, не тогда и не на тех, на кого следует. Кажется ведь, что такой человек не чувствует и не страдает, а недоступный гневу [он, видимо] не способен защищаться, между тем сносить унижения самому и допускать, чтобы унижали близких, низко».

Словом, гнев все-таки не всегда расценивается как недостаток. В иных ситуациях нужно ответить обидчику, ведь если тебя умышленно оскорбили, терпеть как-то предосудительно.

Да, терпение, несомненно, является благодетелью, с этим спорить никто не будет. Как и с тем, что гнев порочен по своей природе. Однако это отнюдь не означает, что в некоторых ситуациях приходится на зло отвечать злом. Иначе ты сам будешь выглядеть нелепо.

Представьте, если оскорбили ваших родных и близких, отмалчиваться тут нет никакого смысла. Вооружившись слепой яростью, ты имеешь полное право на ответный удар. Во-первых, потому что это ярость. А во-вторых, потому что слепая. Если дело дойдет до суда, то помимо мотивировки ваших действий, в качестве защитного довода всегда всплывет «состояние аффекта». Это, простите, человеческая природа.

Гневливый человек имеет массу преимуществ, кроме того что может постоять за себя. Одно из самых важных его качеств – это отходчивость. Насколько он быстро впадает во гнев, настолько и быстро исполняется спокойствием. Гневливый человек поддается настроению, зато никогда не пребывает в этом настроении долго.

Представьте отношения между мужчиной и женщиной, лишенных гнева. Несмотря на то что такие отношения на первый взгляд кажутся образцовыми, люди не склонны считать их настоящими. Если люди любят, они не могут оставаться равнодушными друг к другу. И гнев является лишь частью их неутомимой страсти. Без гнева не было бы желанного обновления отношений – условно говоря, их перезагрузки. Словом, чем быстрее он вспыхнет, тем быстрее любовь перейдет на новую стадию. И как знать, быть может, этот этап окажется более устойчивым.

А что бывает при расставании с человеком? Разве степень его гневливости не равна степени любви, которую с сожалением следует признать потерянной? Так и возникает гнев. Дипломатичность в расставании весьма лицемерна: столько хороших слов в свой адрес можно лишь узнать во время деликатного разрыва – какой ты прекрасный человек и как хорош на фоне всех остальных. Нет, бросьте, о чем вы говорите? Вот если бы ты был самым плохим, самым несносным человеком на земле, тебе было бы приятнее расставаться, ведь ты бы отчетливо понимал, как тебя по-настоящему любили. А не мнимо – за выдуманные достоинства, о которых никогда не приходилось слышать прежде. Скромность не позволяла? Едва ли.

3

Гнев – показатель искренности. Нельзя разгневаться специально, по заказу. Зато по заказу можно творить зло (и есть специально обученные люди, которые делают это профессионально). В таком злодеянии может быть расчет, но мало страсти. Во всяком случае, в их «джентльменском наборе» нет места гневу.

А вот месть, даже самая безжалостная и кровавая, имеет свое эмоциональное оправдание. Об этом хорошо знали испанцы, благодаря которым расцвела их драма. Какую пьесу ни возьми, каждый раз убийство происходит на почве поруганной чести. Но мы, читатели, не видим в мстителях злых бесов, ведь они являются заложниками задетых чувств. Возьмем фильмы Квентина Тарантино – разве в них мало жестокости и крови? Напротив, иной зритель игнорирует его фильмы – либо по причине слишком жестоких сцен, либо по моральным соображениям: дескать, он просто играет на низменных инстинктах толпы. Но разве многовековая традиция мести – за честь, доброе имя или, в конце концов, за справедливость – не достойна называться «высокой»? Гнев героини Умы Турман в фильме «Убить Билла» показателен: в нем угадывается человеческая нотка, присущая каждому из нас. Поставь себя на место героини, и ты поймешь, с чем ей пришлось столкнуться. Расправа со своими врагами выглядит резонной – здесь нет холодного цинизма. И сколько бы ни утверждал Тарантино, что месть нужно непременно подавать холодной, зритель в это никогда не поверит. Впрочем, какой фильм Тарантино ни назови, везде герой, несущий смерть, обладает обаянием, и его обаяние не в том, что он – воплощение порока, а, наоборот, в том, что он человек, с присущими человеку чувствами. Не месть ли руководит Джанго, когда он расправляется со своими обидчиками в одноименной картине? Как были неправы латиняне, сочинившие крылатый афоризм: «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав»! Еще как прав, ибо достоинство гнева в отсутствии его причинности.

Иные возразят: гневлив и тот, у кого просто не задался день. Зачем же ему расточать свой гнев на остальных? Разве это справедливо?

Но это фатальное заблуждение. В руках злодея и вилка может оказаться оружием. Что уж говорить, в человеческом роде не без плохих людей, желающих выместить на ком-нибудь свой гнев. В том нет вины ни одного из человеческих чувств, а есть лишь вина отдельно взятого человека.

Собственно, так у гнева и возникла дурная слава. С другой стороны, кажется, гневливые люди даже не замечают того, что их в обществе недолюбливают. «Давайте не будем кричать, сдержанность есть основа всех вещей», – гласят правила в великосветском обществе. И конечно, за буйный нрав человека моментально из такого общества исключают. Но разве кто-нибудь, будучи в состоянии гнева, хоть раз задумывался о том, что за плохое поведение он больше не сможет посещать приличные компании? Да сдались ему эти компании, пропахшие морализаторским нафталином! Наверное, по этой причине есть некоторое презрение к подобным собраниям благородных людей. Правила делают их элитой, но бездумное почтение к этим правилам лишают человечности.

Гнев невозможно запретить, как невозможно запретить любить. Гнев, вероятно, слабость, но слабость тех, кто не желает превращать свою жизнь в сборник дидактических правил.

Родителям свойственно гневаться на детей за их легкомысленность. Детям свойственно гневаться на родителей за их строгость. Странно, если это было как-то иначе.

4

Более того, гнев, если посмотреть шире, является вытолкнутой вовне совестью. Гнев со стороны окружающих тебя заставляет вести себя иначе. Страх наказания, может, и не самый эффективный способ сделать человека ответственным за свои деяния, но ничего более эффективного, пожалуй, не придумано. Все сказки про внутренний стержень – из разряда желанного, но недостижимого. Достоевский сколько ни искал совесть в своих персонажах, каждый раз натыкался на препоны – сложная она вещь, совесть.

Небесный гнев же создал человека таким, какой он есть. Нет сомнений в том, что он и зародил желание следить за своими поступками. Можно, разумеется, менять себя изнутри, а если для этого нужен толчок? Так, иногда люди состригают волосы, чтобы изменить свою жизнь. Или, скажем, уезжают в другие страны, то есть прибегают к внешним изменениям.

В философском смысле страх перед гневом – будь то небесный, отцовский или общественный – открыл человеку свободу выбора. Когда Адам нарушил райский закон – а он ведь был совсем не глуп и понимал на что идет, – он сделал первый в истории человечества выбор, пусть и в пользу зла. Но именно так и зарождается свобода – она не всегда бывает радостной и приятной, в некоторых случаях она приводит к непоправимым последствиям. Но, так или иначе, свободный выбор – это удел человека. Обрушившийся гнев за неповиновение придает осознанности ложному действию. Но невозможно понять изначально, ложный ли ты поступок совершишь или нет. Где регулятор?

Когда ты ведешь себя не так, как принято в обществе, ты рискуешь оказаться в немилости, но, главный образом, за осознанное решение. Твое решение.

С неповиновения к родителям начинается взросление ребенка. Постигая жизненную мудрость, он раз за разом ошибается и получает за это порцию горячих слов. Но без этих слов никогда не усваивается урок. И конечно же не обретается свобода – свобода взрослого, независимого индивида.

С ударами судьбы, несомненно, придется сталкиваться в жизни очень часто – к сожалению, крайне часто, – но таков человеческий путь, уснащенный трудностями и преградами.

5

А что же было бы, если бы в мире напрочь отсутствовал гнев? Если бы все жили по заветам древней Стои, с абсолютной апатией к происходящему?

Учителя бы говорили своим нерадивым ученикам: «Ты сегодня в очередной раз не принес тетради в школу? Что ж, наверное, это судьба, сиди и просто слушай».

Ученик без какой-либо рефлексии по этому поводу продолжил бы сидеть за партой, не сделав для себя выводов. И не важно, что в следующий раз не принесли бы тетради несколько учеников, учитель бы этого даже не заметил. «Все к лучшему в этом лучшем из миров», – говорил Лейбниц.

Будь не гневлив ваш сосед, вам совсем некуда было бы метать дротики, когда вам плохо. В самом деле, хорошо иметь под рукой цель для своевременного злословия. Иначе мог бы пострадать кто-нибудь из близких.

А как жалко выглядят те, кто, придерживаясь всевозможных восточных учений, стараются вести крайне апатичную жизнь, лишенную всяких эмоций. Гнев для них – это напоминание об этом мире, мире материальной Вселенной; дух же, с их точки зрения, парит над всеми мимолетными страстями. Посмотришь на них со стороны – и не поймешь, живы они или мертвы. Нет, конечно, для этого мира они мертвы – они, собственно, этого и добиваются. Но разве этот мир настолько плох, чтобы брезговать его страстями?

Смиряя свой гнев, вы тем самым говорите: пора уходить на покой.

А представьте, если спортсмены перестанут гневаться? Если у них исчезнет критический настрой?! Не пропадет ли тогда конкуренция и желание победить? А вместе с ними и яркое зрелище, ради которого ходят зрители на стадион… Спортсмен, лишенный гнева, – явление редкое и встречающееся разве что в могиле.

Избавить мир от гнева – значит лишить его азарта, жажды жизни. Без гнева все становится застывшим. Гнев своим пусть и неприятным существованием напоминает людям о самом главном – о чувствах, которые заставляют нас любить нашу жизнь.

Что лучше – увидеть гнев в глазах девушки или ее равнодушие? Скажите, мужчины, только честно, без обиняков? Есть такое поверие: чем сильнее гнев женщины, тем эффектнее будет примирение – оно ведь, как правило, сопровождается не менее бурными сценами. При безразличии в расставании же ты встретишь безразличие во время встречи. Впрочем, нужна ли она будет? Не вызывают ли подлинную симпатию те люди, которые вызывают страсть?

Это как с книгами или фильмами – иной раз случается попасть на совершенно мерзкую безделушку, лишенную, казалось бы, хорошего вкуса, такта и элементарных приличий. Ты, раздраженный, выходишь из зала, плюешься во все стороны, брызжешь слюной в неистовстве, но со временем признаешь: да – это искусство. Оно не всегда должно радовать и быть уютным. Очень может быть, что подлинное искусство безжалостно вас кинет лицом в грязь – и даже не поморщится. Это его призвание – вызывать чувства и последующие размышления над ними. Вспомните только, как неудобны были фильмы Андрея Тарковского для советской власти! Да что там говорить, как неудобны были они для любого зрителя. И сейчас еще едва ли кто-нибудь смог окончательно разгадать смысл «Зеркала». Едва ли не каждый второй с раздражением воспринимает происходящее на экране. И практически каждого подталкивает к внутреннему диалогу.

Гнев – не показатель качества, а показатель отношения. Плохой фильм вообще не вызывает ни гнева, ни раздражения – он просто проходит мимо вашего внимания. Словно его не было, словно вы с ним просто не сталкивались. Вероятно, по этой причине книги-однодневки не сохранились в истории (а ведь они были!). Кто-нибудь сейчас помнит маму Шопенгауэра, чьи книги раскупались с большой скоростью? Зато в историю вошел ее сын Артур, который своей философией только и делал, что вызывал гнев и недоумение. Он будто издевался как над читателями, так и над своими слушателями, ставя свои лекции параллельно с Гегелем. Он и правда думал, что его зал не будет пуст?..

А еще общественный гнев просто-таки делает ту или иную книгу известной. Так, в 1857 году состоялся суд над знаменитым французским поэтом Шарлем Бодлером. Его сборник стихотворений «Цветы зла» нынче почитается как библия декадентства, в которой зло выглядит обаятельным и красивым. Однако для своего времени книга была вызовом: в ней присутствовали нападки и на религию, и на общественные нравы.

Официально обвинение звучало так:

«Ввиду того что поэт избрал себе неверную цель и шел к ней по неверному пути, осуждение, которым он предваряет либо заключает нарисованные им картины, не может воспрепятствовать гибельному воздействию их на читателей, чью чувственность стихотворения, вменяемые автору в вину, возбуждают своим грубым и оскорбительным для стыдливости реализмом».

Эрнест Пинар, выступавший обвинителем на процессе, говорил: «Призываю вас осудить […] опасное, лихорадочное желание изображать, описывать, высказывать все без изъятий, как если бы оскорбление общественной морали больше не считалось преступлением, а сама эта мораль более не существовала».

Одно из стихотворений, которое, по утверждению Пинара, порочит общественные нравы, это „Метаморфозы вампира“».

Красавица, чей рот подобен землянике, Как на огне змея, виясь, являла в лике Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал (А между тем корсет ей грудь формировал): «Мой нежен поцелуй, отдай мне справедливость! В постели потерять умею я стыдливость. На торжествующей груди моей старик Смеется, как дитя, омолодившись вмиг. А тот, кому открыть я наготу готова, Увидит и луну, и солнце без покрова. Ученый милый мой, могу я страсть внушить, Чтобы тебя в моих объятиях душить; И ты благословишь свою земную долю, Когда я грудь мою тебе кусать позволю; За несколько таких неистовых минут Блаженству ангелы погибель предпочтут». (Пер. В. Микушевича)

И разве можно после всего этого читать «Цветы зла» Бодлера? Еще как хочется! Все, что не убивает нас, делает нас сильнее. Особенно гнев!

Жадность Глава о том, что жадным людям завистники беспричинно желают скорейшей смерти

«В самом деле, что может быть ужаснее этой черствости, этой непонятной скаредности отца? На что нам богатство в будущем, если мы не можем воспользоваться им теперь, пока молоды, если я весь в долгу, оттого что мне жить не на что, если нам с тобой приходится, чтобы мало-мальски прилично одеваться, брать в долг у купцов?»

Мольер. «Скупой»

1

Скупой отец – образ вечный. Не нужно быть Мольером или уж тем более Плавтом, чтобы в сатирическом кураже метать стрелы в жадных людей. Эти стрелы припасены у каждого. Но Мольер, несомненно, благодаря своему бесценному таланту в пьесе «Скупой» сумел обозначить главную проблему – всеобщее желание смерти жадного Гарпагона. Ну, зачем он такой? Лучше бы побыстрее преставился и передал свое наследство: долгожителей ведь особенно не любят – покуда дождешься преемства, уже сам состаришься. Главный герой Гарпагон – человек, в общем, простой, явно обделенный какими-либо достоинствами и высоким вкусом. Все, что у него есть, это его состояние, которым он, разумеется, делиться не желает. Он устами игривого Мольера произносит в пьесе: «Нелегкий, ах, право, нелегкий труд хранить большие деньги в своем доме! Хорошо тому, кто все свое богатство вложит в прибыльное дело, а при себе только на расход оставит. Поди-ка вот придумай да устрой у себя в каком-нибудь уголочке надежный тайник. А сундукам золото доверить нельзя, я никогда не буду держать его в сундуках. Что сундук? Приманка для воров! Грабители первым делом в сундук полезут».

Понять его можно: каждый, кто, подобно мифологическому дракону, внезапно оказался бы обладателем сокровищ, едва ли немедленно от них отказался и всего скорее начал бы их усиленно хранить. Осуждать такое поведение мы все горазды, но пусть однажды хотя бы один из нас наденет это пресловутое «кольцо всевластия» и на века станет его рабом. Сила воли – красивые слова, неизменно произносящиеся на бизнес-тренингах для посредственных умов. Легко ее демонстрировать в отсутствии всяких соблазнов, и совсем другое дело, когда этим соблазном в один прекрасный день ты становишься покорен.

Ненависть с Гарпагону достигает воинствующих высот – дело доходит до того, что ему явно желают смерти. Ну, скажем прямо, для скупого человека это не новость. Он не проживает ни дня без мысли, что его деньги возможно получить легально по наследству. Или нелегально, но получить. И к чему в таком случае возмутительные восклицания: «Какой он мнительный? Всюду видит врагов!» Да просто, видимо, нет дыма без огня, и жадность появляется не на пустом месте. Когда всюду на тебя смотрят не как на положительно прекрасного человека, не как на личность, обладающую уникальными характеристиками, а всего лишь на обладателя несметных богатств, немудрено не сойти с ума и стать скаредным до неузнаваемости.

Жадность – обратная сторона зависти. Когда кто-то ожидает твоей скорейшей смерти, совершенно логично исполниться упованием на будущую справедливость и желанием оставить бессовестных лентяев перед пустым корытом. Согласитесь, ведь старуха, жадно желающая от золотой рыбки сначала дорогого убранства, затем высокого статуса, а может быть, и бесконечной власти, это не просто сказка, а реалии наших дней. Жадность, в сущности, разбросана везде – просто у кого-то есть возможность ее проявлять, снискав славу гнусного скупердяя, а у кого-то нет. Но это отнюдь не означает, что жадными бывают лишь богатые, жадными бывают и остальные, то есть люди, мечтающие стать богатыми.

Так устроена жизнь, что совершенно естественным путем происходит смена времен года и совершенно искусственным – смена собственников. Потому-то и революции происходят столь кроваво, что распределять имущество все горазды, лишь только дай волю. И жадности тогда не будет предела.

Является ли причиной революций жадность? Бесспорно. Униженные и оскорбленные желают сменить цивилизационную парадигму и начать самим унижать и оскорблять. Поэтому скаредность ходит рядом со смертью. Вашей смерти желают не менее сильно, чем вы не желаете расставаться со своим состоянием.

Вот, мол, говорят, что Гарпагона изобразил Мольер крайне подозрительным. Еще бы: а кто на его месте из вас не стал бы подозрительным? Посмотрели бы вы на себя, корыстолюбивые лицемеры! Стоило бы вам оказаться на его месте, как тотчас же вы обвинили весь мир в преступных намерениях. Это все равно что постоянно находиться под прицелом.

– Здравствуйте, мистер, – обратятся к вам, – как вы?

– Великолепно! – ответите вы, – но смерти моей не дождетесь.

– Что вы? Как вы могли о таком подумать?

– Наверное, потому, что вы справляетесь о моем самочувствии каждый день.

– Но я всего лишь задаю вопрос из чувства такта.

– Из этого же чувства вы могли бы вежливо промолчать.

– Стало быть, чувствуете вы себя хорошо…

– Гораздо лучше, чем вы. Во всяком случае на сей момент карман мой набит деньгами, о которых вы лишь можете мечтать.

И все в таком же духе.

У кого еще язык повернется сказать, что жадность – это порок. Какой вздор! В атмосфере всеобщей порочности робкую осторожность можно расценить как примерную добродетель!

На всякий случай, впрочем, не лишним будет подготовить себе эпитафию (да станет же могильная плита местом паломничества), какую, например, написал деятель русского просвещения, поэт Михаил Муравьев:

Прохожий, воздохни в сем месте мимоходом: Расстался Гарпагон здесь ввек с своим доходом.

2

Вообще скупого человека легко определить по внешнему виду. Можно сколько угодно упражняться в красноречии, дабы перечислить гардероб такого человека, однако это будет напрасной тратой сил – перечислять-то, собственно, и нечего. Скупой человек выглядит всегда скупо. Бомарше говорил, что «любовник носит на шее портрет своей возлюбленной, а скряга – ключи». По большому счету ничего иного на скряге и не увидишь – все бережно хранится в шкафу, который еще нужно потрудиться найти.

Эй, богатый человек – или, во всяком случае, достаточно имущий, – иди себе на променад, ничего не стесняйся, приоденься как следует, мало ли что, вдруг еще найдешь приличную компанию. Но едва ли об этом беспокоится жадина! Компания? О чем вы говорите? Лучше уж быть одному, чем рядом с кучкой вожделеющих твое имущество людей. А лучше вообще из дому не выходить – так безопаснее. В мире, где человек человеку волк, так и поступают.

Как такой мир сложился? Что предшествовало ему? Одному Создателю известно. Ну, и, быть может, еще философу Томасу Гоббсу, который в своем трактате «Левиафан» утверждал: человеческая природа – это вам не сахар. Каждый сам за себя. О мирном сотрудничестве не может быть и речи, когда интересы одного человека пересекаются с другими. И конечно же главный интерес – это желание прибрать к себе как можно больше денег.

Разумные люди, говорит Гоббс, однажды решили заключить общественный договор и поставили над собой государство с полицейскими функциями. Раз уж мы не способны управлять своими страстями, то пусть Большой брат сделает это за нас. Так, в общем, и получилось, и расхлебываем мы роковые последствия такого общественного договора по сей день. Вот понравилась тебе какая-нибудь игрушка, захотелось тебе ее присвоить – ан нет. Она уже принадлежит кому-то другому. И по закону принадлежит. Государство следит за этим (хотя временами и увлекается).

Жадным людям в этом смысле повезло: полиция тщательно охраняет их собственность. Единственный оставшийся негосударственный институт по охране собственности – это совесть. Лишь она – незаменимое оружие в борьбе с противником, который априори сильнее тебя и желает у тебя что-нибудь украсть. Апеллировать же к совести самого собственника трудно – если есть возможность чего-то не делать, человек всегда именно этой возможностью и воспользуется.

– Не хотите ли дать мне в долг, сударь?

– Знаете ли, я взвесил все доводы «за» и «против» и решил ответить отрицательно.

И нечего тут удивляться: каждый бы так поступил!

Совесть активизируется лишь тогда, когда из жадного ты становишься алчущим и неимущим, но тогда уже поздно. Раньше надо было думать.

Поэтому, кстати, самые щедрые богатые – это те, кто, будучи бедными, заработали свое богатство самостоятельно. Они-то знают, как им было трудно. Знают, чего приходилось лишаться, дабы выбиться в люди. И начинают заниматься благотворительностью.

3

Кажется странным, что в мире, построенном на жадности, еще существует благотворительность. Когда суровый капитализм диктует моду на эгоизм и корыстолюбие, трудно проникнуться идеями справедливости и сорваться на щедрость к другим людям. Однако, как ни странно, это случается. Но скажем шепотом: случается тоже из жадности. Пусть никто не обижается, сказано ведь это было как бы в шутку. Как бы не всерьез. Да и не про всех. Про некоторых.

Для чего эти некоторые жертвуют свои деньги? Безграничный альтруизм? Мимо. Высокие побуждения? Да что вы! Потому что папа в детстве завещал делиться? Полноте! А может быть, ради репутации? Спокойно – это все говорится шепотом. Как бы в шутку.

Как же все-таки престижно во всеуслышание заявить: я – да, да, именно я – занимаюсь благотворительностью. Вроде бы ни к чему не обвязывающее заявление. Меня за язык никто не тянул. Но как-то однажды, выйдя с работы, гуляя по вечернему городу и дыша несвежим воздухом, посетила мимолетная мысль: почему бы и нет?

Зато теперь вся страна знает, какой я молодец. Робин Гуд, например, тоже занимался своего рода благотворительностью: отнимал деньги у богатых и отдавал их бедным. Кто помнит этих богатых и бедных? А вот Робина Гуда помнят все – от мала до велика. Не то что бы Робин Гуд был тщеславным – нет, он-то как раз действовал бескорыстно (впрочем, не будем лезть в его голову, откуда нам знать?!), – но последователи разбойника из Шервудского леса не всегда оставались чисты в своих помыслах, как и вообще любые последователи того или иного образца для поведения.

«Я очень щедрый человек, – скажет кто-нибудь из оных. – Я обожаю дарить людям добро!»

И как дурно пахнут слова этого человека. Есть в них что-то соленое, ненастоящее. То ли дело жадина. Пусть он и противный в некоторых смыслах человек, зато честный. Все свое он разбазаривать не станет, говорить публично об этом не станет, будет сидеть себе тихо в углу и помалкивать. Ну как не зауважать такого человека?

Еще древнегреческий сатирик Аристофан показал в своей пьесе «Богатство», что оно, это самое богатство, слепо к своим клиентам. Честно не само по себе быть богатым или бедным, а честно признавать свое богатство случайным. Ибо сейчас оно есть, а завтра не будет. Не зря же еще в древних сказках красной нитью проводилась нехитрая мысль: богатый, умирая, лишается всего, а нищий ничего не лишается.

Поэтому скупой, понимая мимолетность своего состояния, бережно его хранит. Расстаться с ним всегда можно успеть, а насладиться его обладанием – это удовольствие для избранных. Скупердяй – это элитный коллекционер, который видит ценность не вещей, а их количества. Да, на деньги можно купить себе много полезных вещей, но в том-то и дело, что подходит к деньгам он не утилитарно, а эстетически.

Мысль о своем богатстве греет душу. Но разве это объяснишь какому-нибудь мелочному обывателю?

4

Можно нескончаемо насмехаться над патологической скупостью иных лиц, можно находить их наивными и в некотором роде глуповатыми, но разве они не сами выбрали этот путь? Причем сознательно? Вот, дескать, Гоголь в «Мертвых душах» пишет про Плюшкина, что тот «…восемьсот душ имеет, а живет и обедает хуже моего пастуха!..». Пусть так. Да, он экономит на всем – на одежде, на еде, на образе жизни. Не случайно же в «Корабле дураков» Бранта сказано:

Дурак – добро копящий скряга, Ему его добро не в благо. Кому богатства он откажет, Когда в свой час в могилу ляжет?

Но, с другой стороны, при всех недостатках этого типа ему нельзя не отказать в здравомыслии. Да, может быть, простодушном, но здравомыслии.

Слышали ли вы когда-нибудь о бойком на язык человеке хоть пару добрых слов? Едва ли. Напротив, жадные на слова, то есть знающие им цену и держащие свой язык за зубами, превозносятся в обществе как люди рассудочные и сознательные.

Тут речь не о том, чтобы «поделиться» своими мыслями. Кто захочет – сам попросит. А кто не захочет – скорее сбежит, нежели будет выслушивать ваши разглагольствования. Впрочем, все это больше относится к другому пороку – болтливости. Но и в любом пороке важно хранить дистанцию: будучи щедрым в своих греховных деяниях, ты вряд ли обретешь симпатию окружающих. В пороках как раз нужно быть очень жадным: не делиться им, держать под ключом.

Говоря о жадности, люди почему-то поднимают лишь один аспект – добродетельный. Мол, давай, делись своим состоянием. Но почему-то о пороках они никогда не заикаются – не то в силу боязливости, не то в силу стыдливости. Человек устроен так, что зло предпочитает находить в других людях, но никогда не в себе. Поэтому легче обвинить другого в алчности, чем в его намеренной сдержанности.

«Не жадничай», – говорят человеку, когда он держит в руках конфету.

«Нет, спасибо, оставь себе», – отвечают, когда он предлагает заведомо несъедобный продукт.

5

Мы обвиняем жадность, но не замечаем, что результаты ее совершенно безобидны для окружающих. Чего не скажешь об обратной ее стороне – мотовстве!

Проматывающий деньги светский лев не способен делать это в одиночку – он обязательно затащит в рискованную авантюру друзей и с большим удовольствием купит им билет в ад. Вот уж циник – ни о ком не думает, даже о себе.

У скупого человека сохранилось еще достоинство, но можно ли то же самое сказать о моте? Кажется, он и сам не понимает, чем занимается, когда транжирит свои деньги. Каждый день он топит в праздности и легкомыслии, тогда как жадный человек полагается исключительно на расчетливость и светлый ум. Без плана на жизнь скупердяй не способен идти дальше. И пусть в его поведении бывают перегибы: он может не отдавать свою драгоценную дочку замуж за нищего человека, может не делиться состоянием со своими детьми, может скрывать свои доходы от налоговой инспекции. Так или иначе, этого человека не назовешь легкомысленным – он прекрасно представляет себе, как должно жить, а как не должно.

И если жадный человек вправе назвать мота глупцом, то мот жадину – едва ли.

Выбор скупого – это выбор умышленный. «Сколько сегодня мои гости выпили вина?» – задается он вопросом всякий раз после очередных посиделок. Да, его мелочность весьма напрягает, что и говорить. Но это его выбор – быть предельно точным.

Просто все зависит от взгляда на вещи. Можно сказать, что религия жадна до земных благ. А можно, что религия щедра на небесные награды.

Жадность никогда не ходит в одиночку. И квалифицировать ее нужно, исходя из ситуации. Так почему же общество ополчилось на этот, казалось бы, невинный порок?

Что в нем такого?

Или дело в другом? Заглядывая в колодец в поисках чудовища, живущего глубоко на дне, мы видим в отражении себя? Не мы ли, в сущности, демонстрируем свои самые худшие качества, когда указываем другому человеку на его жадность?

Да и вообще в приличных обществах о таком стараются умолчать. Во всяком случае приличные мужчины не отвечают на вопрос: «Сколько вы зарабатываете?» А приличные женщины их не задают.

Зависть Глава о том, что чужому счастью тоже нужно уметь радоваться

«Как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный нрав».

Антисфен

1

Отсутствие желания поддержать человека, испытать прилив счастья вместе с ним, – черта довольно неприятная. Как порой хочется, чтобы твою радость кто-нибудь разделил, даже несмотря на то что, может быть, ты в ней не нуждаешься. «Вы только посмотрите на этого победителя!» – скажут злые языки. Да, не исключено, что судьба милостива к тебе и каждый день преподносит подарки, в то время как других она в страхе сторонится. Жизнь вообще несправедлива: кому-то достается Елена Троянская по прихоти богини любви, а кому-то ее нужно отвоевывать в кровопролитных сражениях. Но если человеку везет по жизни, это не значит, что он не нуждается в теплых словах. Сильные – они лишь сильные на публике. Но как же хочется быть обласканным ближними. Ведь даже самые независимые животные – коты и кошки – временами льнут к своим хозяевам в поисках понимания.

Однако зависть снедает каждого из нас. Радетели морали и радикальные сторонники нравственности, про которых можно с уверенностью сказать: «Утрата их способности подавать дурные примеры компенсируется способностью давать ханжеские советы», проклинают завистников, но забывают, что порок этот коренится в природе человека. Отъем у человека зависти равноценен отъему ноги, руки или глаза. С тех самых библейских времен, когда Каин – один из первых людей на Земле – позавидовал Авелю и расправился с ним по-братски, человек несет эту печать. Трудно сказать по совести, нужна ли была поддержка Авелю – кажется, он и без нее удачно справлялся со своими мирскими делами. И все у него получалось слишком хорошо, чтобы не нарваться на гнев своего брата. Понять Авеля можно: трудно умышленно делать так, чтобы твое дело шло из рук вон плохо. Да и к чему вся эта игра в поддавки? Но со стороны успех человека – а надо признать, что в глазах Господа Авель явно имел более высокий рейтинг, – воспринимается как непозволительная наглость. А если это еще и делается на глазах, то воспринимается как оскорбление. «Он желает меня унизить? Показать, что я ничего не стою?»

Пожалуй, на любого человека можно найти компромат. Иначе говоря, повод обозлиться. При благополучном настроении ты никогда этого человеку не скажешь, а лишь отметишь кое-какие, выбивающиеся из общего ряда, особенные качества. Но как только ты встанешь не с той ноги, то эти качества немедленно станут раздражающими. Зависть проснется ровно тогда, когда разгорится ненависть. Или наоборот, что тоже верно: во взаимном сплетении зависти с ненавистью наблюдается незамысловатая диалектика. Авель слишком долго красовался перед Каином, видя, что у второго совершенно ничего не получается. Каин был пусть и грешником, но грешником, которого по-человечески можно было понять. Убийство, разумеется, не решение проблемы (хотя мы до конца не знаем, как в стародавние времена разрешались по справедливости подобные конфликты), но сама проблема возникла не на пустом месте. Или, уместнее сказать в ситуации Каина, не на пустой земле. Зависть затмила его разум, но разве не происходит ли это с нами, когда мы упражняемся в злоязычии, к которому никогда бы не прибегли, если бы не порочная природа человека? А словом, между прочим, ранить человека иной раз можно гораздо сильнее, чем кулаком. «Человека можно убить, но невозможно победить», – говорил Эрнест Хемингуэй, подразумевая физическое воздействие. Однако словом, особенно с перчинкой да поострее, можно так задеть человека, что эта рана не затянется до конца его жизни. И вот тогда человек будет побежден. И никакая смерть уже не будет страшна. Так что Авель, скажем смело, еще легко отделался. Но опять же оговоримся в назидание: убивать – это плохо.

2

Ну вот, мол, завидуют лишь те, кто ничего не делает. Может, это и так. Может, это и аксиома. Но данный факт не столь однозначен с точки зрения оценки. Ленивые люди, конечно, очень неприятные. С ними трудно работать, с ними трудно дружить, с ними трудно делать семью. Они не будут утруждать себя, а предпочтут спокойное лежание на диване.

Но с другой стороны, если бы не существовало ленивых людей, не было бы прогресса! Все технические нововведения, начиная от пульта телевизора и заканчивая кофемашинами, сделаны для того, чтобы сократить наше время. Зачем совершать лишние телодвижения, если можно упростить этот процесс? Так и появлялись изобретения, полезные человечеству.

Но про них продолжают говорить: они – завистники. Вот бы они делали много лишней работы, получали повышения по службе, заслуживали звания «ударник труда», но нет же, они нагло продолжают манкировать важными делами и завистливо критиковать трудоголиков.

В зависти есть определяющее свойство: понимание, что ты лучше не сделаешь. К чему лукавить? Ежели коллега, сидящий в соседнем кабинете вашего офиса, быстрее отправляет документы, чем ты, он вызывает зависть. Но завистливый человек при этой мысли моментально останавливается в развитии умения отправлять документы – это бьет, в конце концов, по самолюбию. Ну раз уже лучше его не сделаешь, то можно выбрать другой вариант работы. Может быть, более эффективный. Вот тогда-то зависть и заявляет о себе: раз он такой умный, то я окажусь умнее его.

3

Философ Жан Бодрияр был прав, когда представлял наше общество в виде большого супермаркета. И человеческие отношения уже стали не те, и потребности упростились. Но если избавиться от морализаторского пафоса и посмотреть на ситуацию просто – скажем, с точки зрения посетителя магазина, – то можно обрадоваться обилию товаров. Не хочешь шоколад – возьми кукурузу. Не хочешь кукурузу – возьми мороженое. Это ведь так просто! И в потреблении не возникает никакой зависти!

И если допустить, что в наше время человек тоже стал товаром (как бы это печально ни звучало, но давайте называть вещи своими именами), то и зависти практически нет места. Если у твоего друга красивая девушка, а ты все еще ходишь в холостяках и гуляешь в парке один, покупая вместо мороженого хлеб для уточек, то расстраиваться нет нужды, как, впрочем, и завидовать. В магазине под названием «жизнь» всегда найдется для тебя товар – может, и получше, чем у друга, но чуть дороже, а может, достанется даже со скидкой.

«Зависть порождает раздор среди людей», – говорил Демокрит. Иногда этот раздор перерастает в гонку вооружений, иногда – в горячую войну, иногда – в элементарную драку. Но так было до того, как, согласно пророческим словам политолога Фрэнсиса Фукуямы, произошел «конец истории». Это раньше существовало обилие культур и государств, представлений о добре и красоте, но сейчас во всем мире победил один шаблон – тот самый супермаркет, который сгладил различия и привел человеческие потребности к общему знаменателю. История, какой мы ее знали доселе, была в какой-то степени историей зависти. Теперь же нечему завидовать. Как сказал Бернар Вербер, джинсы сделали то, что не смог сделать годами социализм, – они уравняли людей. А разве при равенстве бывает зависть?

4

Но оставим все эти философские концепции философам – им-то уж точно никто не завидует: каждодневно проблематизировать свою жизнь и жизнь окружающую могут лишь отпетые безумцы. Поговорим о реальном положении дел.

Допустим, есть человек, о котором в обществе сплетничают: «Вот чудак, вот позер!»

Общество, признаемся, обременено пороками не меньше отдельно взятого индивида и массово эти пороки плодит. А массе, хоть убей, ну, не нравятся люди выделяющиеся. Как-то это неприлично, что ли. Стоит представителю, скажем, общества любителей пышных париков прийти на очередное заседание с накладной лысиной, как тотчас же разразится скандал.

– Где это видано?

– Да как он посмел?

– Совести у него нет!

А человеку только и всего, что захотелось приодеться по-другому. Обрыдла одинаковость. Что в ней хорошего – в одинаковости этой?

А Стендаль, этот великий прозорливец, в своем романе «Красное и черное» писал про общество, которым был окружен главный герой: «Горе тому, кто блеснет своеобразием в разговоре». И ведь не старался герой его книги выделиться узорной татуировкой или новым цветом волос (хотя для XIX века это стало бы беспрецедентной выходкой), он всего-навсего знал Святое Евангелие наизусть и очень складно говорил. Звали его Жюльен Сорель, воспитывался он, подобно Иисусу, в безвидной семье плотника, выучился самостоятельно, а дальше начал всех раздражать. Почему не стал плотником? Отцу, надо понимать, нужна помощь – иных причин иметь детей в дремучем крестьянском девятнадцатом столетии просто не было. Ан нет, захотелось ему пойти по сложному пути, выбирая между авторитетной профессией священника или военного. Выбиться в люди решил, шельмец!

А как только выбился в люди, так сразу и начал всех учить. Это чувство испытывал, пожалуй, каждый исхудалый студент, случайно обронивший в разговоре осколок своего образования. «Какую чушь говорит этот сопляк! – возмутятся старики. – Он смеет претить устоявшимся мнениям». И не нужно было получать ему это никчемное образование, сидел бы тихо и смирно, веря в то, что Земля стоит на трех китах.

И нет бы позавидовать такой прыти, такому желанию обогатиться знаниями. Но разве кто-то в самом деле верит в существование «белой зависти»? Наивные глупцы – белой завистью завидуют лишь мертвецам, потому что они более не произнесут ни мало-мальски живой мысли, ни какой-либо другой.

5

Зависть – один из тех пороков, которым едва ли кто-нибудь будет кичиться. Высокомерным быть модно, да и моде следовать не менее почетно. Быть чревоугодником, пьяницей, прелюбодеем – тоже, в общем, удел не из стыдливых, и в определенных ситуациях порождающий повод для гордости. А про зависть никто так не скажет. Признание – царица доказательств, но, право, легче признаться в тяжком грехе убийства, чем в зависти.

Герман Мелвилл, один из классиков мировой литературы – можно сказать, американский Лев Толстой, любящий море, – посвятил зависти целое произведение под названием «Билли Бадд, фор-марсовый матрос». Действие его, как и положено мелвилловской повести, происходит на военном корабле, который патетически называется «Неустрашимый». Поскольку у назидательного писателя все имена говорящие (вспомним хотя бы «Моби Дика», где капитан Ахав, названный в честь ветхозаветного правителя, мстит огромному белому киту, который мало того что олицетворяет злой рок, так еще и намекает своим именем на огромный фаллос), то и судно воплощает в себе определенную стойкость, так необходимую Билли Бадду, дабы пожертвовать своей жизнью. Кстати, попал он на корабль с другого судна «Права человека».

В повести осужденный за неповиновение Бадд – осужденный, надо сказать, несправедливо – идет на казнь по воле капитана Вира. Вир знает, что Бадда оклеветали и что сделал это из зависти каптенармус Клэггарт, однако остается непреклонен: порядок есть порядок. Словно Бог Отец, жертвующий своим сыном Иисусом во имя мирового уклада, Вир делает это из представлений о должном, то есть исходя не из сиюминутных страстей, а этакого космического замысла.

Повесть, конечно, сложная, что можно было заключить из вышеописанных рассуждений, которые отнюдь не высосаны из пальца, а действительно закладывались Мелвиллом-символистом, так ловко раскидывающим метафоры по всем своим книгам, но основная тема, которая в ней затрагивается, очевидна. Это зависть. Нужно сказать Мелвиллу спасибо, ведь среди полунамеков, изобилующих в повести, есть и прямая подсказка автора, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы ее разгадать. Он пишет:

«А ведь зависть и антипатия – страсти, если рассуждать здраво, словно бы несовместимые, – тем не менее, нередко рождаются неразрывно соединенными, как Чанг и Энг, знаменитые сиамские близнецы. Но зависть – такое ли уж это чудовище? Вспомним, однако, что немало людей, представавших перед судом, в чаянии смягчения кары признавали себя виновными в самых ужасных преступлениях, но кто и когда в подобных обстоятельствах хоть раз сослался на зависть? Все словно соглашаются, что это чувство куда постыднее даже тягчайшего преступления. И не только всякий спешит отречься от него, но иные добрые души просто отказываются верить, что умный человек вообще способен поддаться зависти. Однако зависть гнездится в сердце, а не в мозгу, а потому никакой ум не может послужить от нее защитой».

По сути, художественная форма для Мелвилла – это всегда возможность в игровой манере передать философскую мысль, без которой, кажется, не мог прожить и дня. И действительно, как зависть по своей стыдливой мощи опережает любые другие преступления! И видимо, тут объяснение тоже философское – куда без них? Позволим себе такую вольность: представим себе, подобно Аристотелю, некий перводвигатель. Этот перводвигатель нематериален, но порождает материю в мире, дает толчок для движения всего на свете. Тем самым создается иерархия вещей: если есть что-то порожденное, то оно, несомненно, ниже по рейтингу чего-то порождающего.

Взглянем на человеческие пороки: многие из них, если не все, тоже порождаются завистью. Мы гневаемся, спиваемся, сплетничаем (далее – перечисление остальных пороков) зачастую из-за того, что начинаем кому-то завидовать. Это, безусловно, не аксиома, как и вообще в гуманитарных дисциплинах трудно говорить об аксиомах, но несомненно, что из зависти мы преступаем свою совесть. Поэтому нам легче сознаться в вещах низшего порядка, чем в самом высоком по рейтингу.

Нет, что вы, завидуют лишь слабые, и отчасти это верно. Просто признаваться в этом как-то нелегко. Прав был Мелвилл: зависть не является порождением ума, она коренится в человеческих страстях. А разве найдется хотя бы один человек на земле, который еще не стал святым мучеником, который сумел бы обуздать свои страсти навечно? Пожалуй, что нет. А для тех, кто не согласится, стоит почитать про гордыню – тяжкий, кстати говоря, грех.

Казалось бы, Сократ расставил все точки над «i», сказав, что умный человек по определению благодетельный. Но тогда почему среди преступников попадаются умные люди? Почему так много злодеев в кино, замышляющих покорить человечество не по чудаческой прихоти, а по вполне обдуманному плану? Поэтому нужно было прожить еще несколько столетий, чтобы появился доктор Фрейд, поведавший нам о причудливом бессознательном. И сколько бы мы, образованные мужи, не старались вести рациональный образ жизни, иррациональное ежедневно дает о себе знать. И вот зависть коренится в нем – от нее никуда не деться.

Как ребенок, стыдящийся того, что он описался в кровати, но не понимающий, что это могло бы произойти по совершенно естественным причинам, так и уже взрослый человек стыдится зависти. Более того, панически страшится. Она не дает нам покоя, она снедает нас. И кажется, что ты вот-вот от нее избавился, как во сне приходит к тебе Стив Джобс с напоминанием, что ты еще ничего не достиг в этой жизни. А сны не обманешь! «Сон разума рождает чудовищ», – будто напоминает нам из прошлого автор одноименной работы из серии «капричос», художник Франсиско Гойя. И чудовища эти, добавим мы не без лукавой проницательности, сидят глубоко в нас.

Эти чудовища и называются страстями.

И самое страшное из них – зависть.

Игромания Глава о том, к каким долгам приводит неистребимое желание доигрывать партии до конца

«Человек благородного звания подтверждает свою добродетель действенным испытанием силы, ловкости, мужества, но также остроумия, мудрости, искусности, богатства и щедрости. Либо, наконец, состязанием в слове, то есть заранее восхваляя или предоставляя восхвалять поэту или герольду ту добродетель, в которой желательно было превзойти соперника».

Йохан Хейзинга. «Homo Ludens»

1

Если и представлять нашу жизнь, изобретательно подбирая точную метафору, в форме игры, то скорее не театральной, где прописаны роли каждого персонажа и предсказуем финал, а игры состязательной, в которой определяется победитель и проигравший. В такой игре нужны незыблемые правила и арбитр, неусыпно следящий за их исполнением. Тут не нужен совет ни Хейзинги, который посвятил человеку играющему культурологический труд, ни пресловутых психологов, чтобы понимать: человеческие отношения и являются игрой – азартной, страстной и непредсказуемой. Так удобнее: с улыбкой на устах вступать в коммуникацию заметно проще, чем с хмурым лицом. Оставьте серьезность в стороне или хотя бы похороните ее в академических книгохранилищах. Мир, в котором мы живем, слишком нелогичен, чтобы его воспринимать с научным бесстрастием. Другое дело – игра. Быть эмоциональным в ней – долг участника. Быть рисковым – возможность победить.

Вероятно, этим можно объяснить весьма обширный эмоциональный разброс, присущий людям: от неуемной радости до прогрессирующей депрессии. А что еще делать, когда ставки столь высоки? Допустим, захотел молодой человек обольстить понравившуюся красотку, для него это стало целью, маниакальным желанием во что бы то ни стало осуществить задуманное. И вдруг не удается. Не то чтобы это должно было состояться априори (ведь никто не спрашивал мнения красотки!), но определенно в голове мужчины был план, продуманный до мельчайших деталей, который просто не мог не реализоваться. И тут на тебе, вдруг не реализовался. Ставки были столь высоки, что только лишенный всяких чувств не впал бы в отчаяние. Потому что в игре на кон ставится человеческое самолюбие. Это игра, в которую, должно быть, он играет не в первый раз. Он испробовал множество тактик, готов даже написать учебник по соблазнению, но в конкретно взятом случае его теория не сработала.

Дело, конечно, не в том, что выдуманный герой – просто неудачник (хотя и эта версия вполне работоспособна). Дело в том, что он пошел на авантюру, зная, что может проиграть. Зная, что рискует. Так как в жизни предсказать результат того или иного поступка так же сложно, как в игре ход следующего игрока. Можно, но сложно. И если бы все просчитывалось так легко, то никто бы не стал играть в эту игру. Вкус победы тогда сладок, когда досталась она в тяжелой борьбе и при случайном стечении обстоятельств.

Порок лишь в том, что некоторые заигрываются и в результате расплачиваются посмертно. Но, кажется, их это только подбадривает – какая, в конце концов, игра без самых высоких ставок?

2

Герой «Шагреневой кожи» Бальзака Рафаэль Валантен в начале романа идет на Пале-Рояль, дабы поставить на кон свою жизнь. Кажется, он пришел туда без надежды на победу – во всяком случае, об этом говорило все его подавленное естество. В результате Рафаэль проигрывается и решает покончить жизнь самоубийством.

В кратком символическом начале книги фактически раскрывается последующая философия произведения, а именно то, что любовь к жизни неразрывно связана с азартом.

Только поглядите, каким печальным и отстраненным он зашел в игорный дом! «Глубокие морщины говорили о постоянных мучениях; должно быть, весь свой скудный заработок он проигрывал в день получки. Подобно тем клячам, на которых уже не действуют удары бича, он не вздрогнул бы ни при каких обстоятельствах, он оставался бесчувственным к глухим стонам проигравшихся, к их немым проклятиям, к их отупелым взглядам. То было воплощение игры. Если бы молодой человек пригляделся к этому унылому церберу, быть может, он подумал бы: „Ничего, кроме колоды карт, нет в его сердце!“ Но он не послушался этого олицетворенного совета, поставленного здесь, разумеется, самим Провидением, подобно тому, как оно же сообщает нечто отвратительное прихожей любого притона».

Собственно, из самого описания игорного дома становится очевидно, что место это в уменьшенной копии символизирует Париж. «По вечерам поэзия игорных домов пошловата, но ей обеспечен успех, так же как и кровавой драме. Залы полнятся зрителями и игроками, неимущими старичками, что приплелись сюда погреться, лицами, взволнованными оргией, которая началась с вина и вот-вот закончится в Сене. Страсть здесь представлена в изобилии, но все же чрезмерное количество актеров мешает вам смотреть демону игры прямо в лицо».

Зайдя в зал, Рафаэль словно попадает на испанский бой быков или римские гладиаторские бои – иными словами, становится участником праздничного зрелища, этакой метафорой расточительной жизни, в которой все мы являемся заложниками своих пылких желаний. Впрочем, про Рафаэля нельзя сказать, что он пришел на этот праздник от большого желания, скорее от нужды. Но здесь кроется его последняя надежда на исцеление. Здесь – проблеск жизни, которая уходила из-под ног. «Страсть более смертоносная, чем болезнь, и болезнь более безжалостная, чем умственный труд и гениальность, искажали черты этого молодого лица, сокращали эти подвижные мускулы, утомляли сердце, которого едва лишь коснулись оргии, труд и болезнь. Когда на каторге появляется знаменитый преступник, заключенные встречают его почтительно, так и в этом притоне демоны в образе человеческом, испытанные в страданиях, приветствовали неслыханную скорбь, глубокую рану которой измерял их взор».

Но игра заканчивается поражением, подтолкнувшим его к самоубийству. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Рафаэль, прогуливаясь по улочкам Парижа с мыслями о конце жизни, не заглянул в лавку древностей и не наткнулся на шагреневую кожу, исполняющую желания. Казалось бы, тогда-то и начался роман – во всяком случае, для тех, кто смутно помнит его содержание, но совершенно отчетливо знает, о чем он повествует. Магическая ослиная кожа, оказывается, не только осуществляет мечты, но и при каждом исполнении сокращается. Выходит, что как только фатально сократится кожа, закончится и жизнь Рафаэля.

В сущности, это тоже игра, в которую предлагает поиграть авторский гений. Герой может продолжать получать от жизни все, но ставка за неуемность желаний весьма сурова. Не менее сурова, чем была в начале романа. Другими словами, Рафаэль словно и не выходил из игорного дома, а лишь продлил пребывание в нем. Игра, конечно, ограничена алчностью игрока, но в том и ее правила. Как только иссякнут запасы, придется покинуть не столько место за столом, сколько вообще жизнь.

Это и есть игромания. Если угодно, ад, в котором оказывается участник. Из него нет выхода. Только вход. «Сыграем?» – искусительно спрашивает судьба. И разве можно ей, плутовке, отказать?

3

Азарт толкает нас к игромании. Если бы не было азарта, многие человеческие преступления просто потеряли бы значение. Но именно он – коварный азарт – побуждает людей на злодеяния. А что будет дальше? А что, если ничего за это не будет? Что, если ты выйдешь сухим из воды?

Подходя в игорному столу, мало кто задается вопросом: «Вдруг я все проиграю?» Он может где-то в глубине души думать о последствиях, представлять неразрешимость ситуации, но едва ли станет воображать ее в красках. К чему эти страхи?

Азартные люди идут покорять самые опасные вершины. Опасность щекочет нервы и придает им силу.

Вот их заповеди.

1. Если ты пришел в зоопарк, иди к самым опасным животным. С ними не соскучишься.

2. Если ты предался наслаждениям, то пусть же эти наслаждения заставят тебя ходить по краю пропасти.

3. Нет офисному образу жизни! Экзотические приключения ждут тебя!

4. Живи в эпоху перемен, тебе будет что рассказать людям.

5. Хочешь завести семью? Так заведи ее с самым злостным человеком в мире, ибо семейная жизнь тогда покажется весьма обильной на события.

6. Отдых на природе не будет веселым, если ты не возьмешь с собой наручники.

7. Не оплачивай проезд в общественном транспорте, ведь поездка превратится в занимательное происшествие.

8. Изменяй своей жене сразу с двумя соседками, да так, чтобы ни одна из них не знала о существовании другой.

9. Проигрывай желания во всех играх – возможно, когда-нибудь обязанность их исполнения приведет тебя к обременительным последствиям.

10. Занимайся экстремальным видом спорта без страховки. Лови момент, как говорили древние на своей латыни: Carpe diem. И пусть он ощущается как последний.

К каким последствиям приводит соблюдение этих заповедей – говорить излишне. Но кто для них советчик в деле азартного времяпрепровождения? Уж, конечно, не поучающий во всем, смирившийся со скучной жизнью буржуа.

Азарт придает всему бессмысленному и бессистемному значение игры. Победителей не судят, отвечают игроманы. И они правы до того момента, пока продолжают побеждать.

Впрочем, иной раз и проигрыш для них сладостен своим падением. Например, роман «Игрок» стал для его автора, Федора Достоевского, некоторым оправданием собственной игромании. Проигрыш на рулетке – жалкая оплошность. Настоящей победой стала книга, в которой он описал экстаз поражения. В известном смысле нужно было пережить огорчение, чтобы о нем можно было убедительно написать: «Что я теперь? Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще он не пропал!»

4

Проигравшийся игроман – это чаще всего должник. Карточная игра настолько затягивает, что желание продолжать в нее играть заставляет искать финансовую поддержку. Она, конечно, находится, но, как правило, под проценты. Если, правда, доброго друга не оказалось рядом. Впрочем, умный друг никогда не даст в долг игроману, понимая, что прощается со своими деньгами раз и навсегда.

Долг – каторжная обязанность работать на кого-то. Долг – каинова печать на человеческом достоинстве. Но вместе с тем долг – это ни к чему не обязывающая повинность для людей, этих повинностей избегающих. Как часто можно услышать от должника: «Я – свободный человек и сам решу, когда отдать тебе твой долг». Несомненно, что и свободные люди бывают биты кулаками за свою дерзость и показную независимость. Но есть и те, кто пронырливо ускользают от своих кредиторов.

Излюбленная тема древнегреческих софистов – искусство не платить долги. Когда одного остроумца вызвали в суд за неуплату, тот ответил: «Видите ли, когда я давал в долг я был одним человеком, но сейчас я уже совсем другой!» Несет ли он ответственность за того человека, каким был? В любом случае, ударом палки ему дали понять, что за поступки других людей тоже нужно нести ответственность. Даже когда они выглядят в точности как ты.

В комедии Аристофана «Облака» должник Стрепсиад отправляет своего сына Фидиппида в философскую школу Сократа, дабы тот обучился словесной ловкости убеждать кредиторов не платить по долгам. Сократа прославленный комедиограф изобразил без почтения, известным софистом, лежащим в гамаке и измеряющим длину прыжка блохи, – иными словами, человеком, занимающимися пустыми делами. Это было более похоже на шутку: едва ли учитель Платона был столь уж чудаковат. Но ясно, что в афинском обществе существовал стереотип о всякого рода мудрецах, учащих безнравственности и пустословию (за это в результате Сократ на самом деле и пострадал).

В другом античном анекдоте рассказывается, как Корак учил Тисия искусству говорить. Но тот оказался весьма неблагодарным и, открыв свою школу риторики, не стал платить учителю. Корак немедленно подал в суд.

«Скажи мне, Корак, – начал свою речь Тисий, – учителем чего я объявляю себя?»

«Искусства убеждать кого угодно», – ответил Корак.

«Но если ты выучил меня этому искусству, то вот я тебя убеждаю ничего с меня не брать; если же ты меня не выучил убеждать, то и в этом случае я тебе ничего не должен, так как ты не научил меня тому, чему обещал».

Корак возразил:

«Если, научившись у меня искусству убеждать, ты убеждаешь меня ничего с тебя не брать, то ты должен отдать мне вознаграждение, так как ты умеешь убеждать; если же ты меня не убеждаешь, то ты опять-таки должен заплатить мне деньги, так как я не убежден тобою не брать с тебя денег».

5

Но если бы только изобретательные должники умели обманывать кредиторов! Бывают случаи, когда они кичатся своим положением. Дескать, в нем нет ничего дурного. Кто-то отдает, а кто-то берет. Разве это не есть поддержание мира в его первоначальном устройстве? Так, у Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» можно встретить целую главу, посвященную апологетике должников:

«Будьте всегда кому-нибудь должны. Ваш заимодавец денно и нощно будет молиться о том, чтобы Господь ниспослал вам мирную, долгую и счастливую жизнь. Из боязни, что он не получит с вас долга, он в любом обществе будет говорить о вас только хорошее, будет подыскивать для вас новых кредиторов, чтобы вы могли обернуться и чужой землей засыпать ему яму. Во времена давнопрошедшие в Галлии по обычаю, установленному друидами, на похоронах и погребении хозяев и господ сжигали живьем их рабов, слуг и прислужников, – так что ж, разве они не тряслись за жизнь своих хозяев и господ? Ведь умирать-то им предстояло вместе. Разве они не молились с утра до ночи своему главному богу Меркурию и отцу золота Диту о здравии своих господ? Разве они не старались как можно лучше ухаживать за ними и служить им? А все потому, что с ними вместе они могли прожить, уж во всяком случае, до самой своей смерти. Можете быть уверены, что кредиторы ваши будут воссылать Богу жаркие молитвы о том, чтобы вы жили подольше, и будут бояться, как бы вы не умерли, оттого что подношение им дороже руки подносящего, а деньги дороже жизни. Примером могут служить ландерусские ростовщики, которые чуть не удавились с горя, когда узнали, что цены на хлеб и вино падают и что вслед за ненастьем настало вёдро».

И далее: «Вы не можете себе представить, как приятно каждое утро быть окруженным толпою смиренных, угодливых, почтительных кредиторов! Как приятно бывает заметить, что чуть только ты поласковее на кого-нибудь взглянешь или получше угостишь, и вот уж этот поганец возмечтал, что сперва я удовлетворю именно его, что его очередь первая, и мою улыбку он принимает за чистую монету. В такие минуты мне представляется, что я играю роль Бога в сомюрской мистерии Страстей Христовых, что меня окружает сонм ангелов и херувимов. Кредиторы – это мои льстецы, мои прихлебатели, мои поздравители, мои ранние посетители, усердные мои молитвенники».

Цитировать Рабле можно беспрестанно, лишь бы было желание. Но нельзя не согласиться с резонностью некоторых утверждений, несмотря на, казалось бы, порочный пафос этих аргументов. Наверное, хуже положения должника может быть лишь положение кредитора. Отсюда напрашивается вывод: не обманывайтесь чистотой намерений, никогда не давайте в долг никому. Люди, которые берут в долг, найдут не только способы распорядиться вашими деньгами, но и способы никогда их не вернуть.

Ведь это тот же самый азарт, который склоняет человеке к игре. И тот же самый азарт, который не позволит им из нее никогда выйти.

Клевета Глава о том, что злословием оттачивается изящный ум

«Тот, кто рассказывает тебе о чужих недостатках, рассказывает другим о твоих».

Дени Дидро

1

Эту главу следует начать с надменного осуждения клеветников. Люди они скользкие. Сегодня дружат с тобой, метая стрелы в окружающих, а завтра будут дружить с другими, направляя свой гнев на тебя. Постоянство их суждений находится под большим вопросом, так как клевета – действие ситуативное: в одной компании уместно произносить одни слова, а в другой – совершенно противоположные. Представим себе ситуацию, когда вы сидите в дружном коллективе, обмениваясь острыми шутками. Стоит одному из вас выйти из комнаты, как клеветник тут же начнет обсуждать за спиной вышедшего. Он становится смел и задорен, тогда как ранее был несколько стеснен.

С такими людьми дружить нехорошо. Но, с другой стороны, с кем вообще можно дружить? Стоит ли хоть кому-нибудь доверять в этой жизни? Дружба похожа на военный союз: формируется он с целью усилить свои позиции против врага и не имеет юридических обязательств. Он как бы есть, но в любой момент может быть разорван. Почему? Да потому что война на дворе (война – естественное состояние человека, как говорили просветленные умы), и разрыв отношений лишь приведет к острому конфликту. А как его избежать, ежели ты решишь перейти на другую сторону? Вспомните школу, вспомните, как вы начинали вращаться в компании, которая поносила твоих врагов. Даже если они вам не нравились, вы не забывали: враг твоего врага – уже друг.

В этом зыбком состоянии клевета является одним из сильнейших оружий.

– О тебе сказали, что ты берешь в долг и никогда не возвращаешь. Поэтому, извини, не помогу тебе, – с сожалением откажет тебе товарищ.

Кто сказал? Он сам занимал у тебя? Нет? Ему сказал кто-то другой? Словом, однажды появившаяся клевета имеет обыкновение расти в геометрической прогрессии. И уже не поймать того хитреца, который первым опорочил твое светлое имя. И в суд не подашь – это же шалость. Но с результатами этой шалости придется ведь как-то жить в дальнейшем.

У клеветника присутствует недоброжелательность в речах, будто он смакует каждое негативное слово, произнесенное в чужой адрес. Он намеренно желает оскорбить человека, тщась тем самым выпустить пар или пригвоздить врага. Так или иначе, в его речах нет ни толики положительного расположения. Он разгневан. Он взбешен. Он не мыслит разрешить вопрос иначе, чем злословием.

2

Впрочем, закончив разбрасывать укоризненные слова – в этом искусстве не нужно быть большим оригиналом, – пришло время сесть в кресло психоаналитика и разобраться с проблемами клеветника. Что же склоняет человека к этому?

Каждый из нас имеет в своей голове несколько ячеек, в которых хранит информацию о том или другом человеке. В одной ячейке он держит исключительно положительные факты, в другой – отрицательные. Не будем лицемерами и признаемся: да, про каждого из нас – и про себя в особенности – можно накопать гору компромата. Речь идет, конечно, не об украденных миллионах, а о простых житейских ситуациях. Зададимся вопросом: «А случалось ли нам преступать моральные заповеди?» После чего спросим: «А если честно?» И придем к выводу, что непорочной была лишь беременность Девы Марии. Как в анекдоте, когда Иисус произносит классические слова: «Пусть тот, кто не имеет греха, первым бросит в меня камень». Камень прилетает прямо в глаз, на что Иисус отвечает: «Ну, мама, зачем ты встряла?»

И если уважаемый читатель не нашел в вышеприведенном анекдоте богохульной клеветы, то можно продолжить далее.

К ячейке с негативной информацией не часто приходится обращаться. Да и поводов особенно нет. Мир как-никак становится толерантнее и политкорректнее, всюду торжествует идеология дружелюбности. И зачем вообще ворошить улей? Еще и сам ужалишься.

Но, увы, всегда держать в себе гнев не так уж и легко. Особенно когда некоторые откровенно настроены против тебя. Клевета в этом случае – не форма досужих разглагольствований, а именно форма защиты. Этакая гонка вооружений, то есть процесс накопления клеветнических сведений о человеке, происходит в состоянии «холодной войны», но как только война становится горячей – в ход идут любые средства. На уровне государств, разумеется, это невозможно, потому что грозит уничтожением всего. А от клеветы еще пока никто не умирал. Подкашивались, впадали в отчаяние, но не умирали. Когда Хемингуэй говорил, что «человека можно убить, но невозможно победить» (в другом варианте – нельзя отнять честь), то он ошибался в одном: смотря как убить. Убивают порой и так, что человек лишается всякой чести. Смерть бывает позорной. Более того, после смерти, несмотря на старое латинское выражение «О мертвых либо хорошо, либо ничего», порой извергается такой поток клеветы, что трудно потом очистить светлую память. А при жизни это возможно: раз оклеветали, встань, утрись и иди дальше. Либо вступай в войну.

Клевета способна из прежде одобрительных слов «Ты нравишься окружающим, ведь это так здорово» извлечь совершенно противоположный смысл: «Да он ни одну юбку не пропускал мимо!» Казалось бы, говорится об одном и том же человеке, но говорится с разных интонационных ракурсов, с разных позиций. Клевета преувеличивает слухи или собственные наблюдения, в этом ее, говоря на высоком литературном языке, гротескность.

Каким образом, скажем, в Средние века в Европе смеялись над священниками? Что они, дескать, много пили вина и были весьма любвеобильны. Карнавальная культура, являвшая себя в театральных городских зрелищах, прибегала к самым острым полемическим приемам, вплоть до клеветы. Мы не знаем достоверно – и никогда не узнаем, – так оно было или не так. Но то, что это могло иметь место, пусть и не в таких преувеличинно-сатирических формах, сомнению не подлежит. Клевета не всегда бывает агрессивной, гораздо страшнее ее насмешливый вариант. Когда она представлена в виде шутки, тогда защититься будет совсем не просто.

3

Наиболее остроумно используется клевета в знаменитой комедии Шеридана «Школа злословия». В пьесе жена Питера Тизла по юношеской прихоти оказывается в академии злословия, где коротает время в легкомысленной болтовне. Клевета на остальных – часть веселой игры. И про это общество верно сказано: «Иной бедняга, которого вздернули на виселице, за всю свою жизнь не сделал столько зла, сколько эти разносчики лжи, мастера клеветы и губители добрых имен».

ЛЕДИ СНИРУЭЛ. Но нельзя все-таки отрицать, что сэр Бенджамен – остроумный человек, и притом поэт.

МАРИЯ. Что до меня, сударыня, то я должна сознаться, что остроумие теряет цену в моих глазах, когда оно соединено со злостью. Вы согласны, мистер Сэрфес?

ДЖОЗЕФ СЭРФЕС. Разумеется, сударыня: улыбаться шутке, которая вонзает терн в чужую грудь, – это значит быть соучастником злодеяния.

ЛЕДИ СНИРУЭЛ. Полноте! Какое же возможно остроумие без капельки яда? Умному слову нужна колючка злости, чтобы зацепиться. Как ваше мнение, мистер Сэрфес?

ДЖОЗЕФ СЭРФЕС. Конечно, сударыня: разговор, из которого изгнан дух насмешки, всегда будет скучен и бесцветен.

МАРИЯ. Я не хочу спорить о том, в какой мере извинительно злословие. Но в мужчине, на мой взгляд, оно всегда постыдно. У нас имеются тщеславие, зависть, соперничество и тысяча всяких оснований порочить друг друга, но мужчина, чтобы очернить другого, должен обладать женской трусостью.

Комедия полна уместных замечаний по поводу злословия, ведь без него и жизнь показалась бы крайне постной. Общество благочестивых людей – не самая дружная компания. Они едва ли обменивались бы друг с другом увлекательными репликами, дабы невольно не уязвить кого-нибудь. Да и прав был персонаж пьесы Джозеф Сэрфес, замечая: «Вот чем плоха хорошая репутация: всякие несчастные докучают просьбами, и требуется большая ловкость, чтобы прослыть сострадательным человеком, не входя в расходы. Чистое серебро доброты убыточная статья в расписании наших достоинств, тогда как французский металл хороших слов, которым я его заменяю, так же красив на вид и не облагается пошлиной».

Клевета нужна уже потому, что облегчает общение. Как мучительно сложно вести диалог с человеком образованным, важным, респектабельным! И как легко, когда ты знаешь, что он носит разные носки. Дистанция моментально рассеивается.

Вы, вскормленницы Школы Клеветы, Доведшие поклеп до красоты, Ужели нет на свете ни одной, Настолько милой и совсем иной, Чтоб даже вы хвалу воздали ей Безмолвием и завистью своей?

«Школа злословия» – наглядный пример того, как просветительский пафос сыграл дурную шутку. Показав настолько привлекательно общество острословов (конечно же с осудительных позиций), Шеридан в каком-то смысле влюбил в них читателя. Их разговоры пусты, а поступки аморальны. Но разве именно аморальные герои зачастую не вызывают подлинную симпатию?

«Что вы говорите? Ведь автор показывает распад загнивающей английской буржуазии», – возразят иные. Может, оно и так, может, некоторые читатели и возрадуются победе добра над злом, но хорошо то зло, победа над которым высоко ценится. Стало быть, враг был очень силен. А смешки, которые раздавались в театральной ложе при постановке пьесы в театре, лишь подтверждают, что враг этот сидит глубоко внутри. И он очень соблазнительный, аж смешно.

4

Испанский иезуит Бальтасар Грасиан так описывал клеветников: «Есть люди свирепого нрава: всюду видят преступления, и не в пылу страсти, а по природной склонности. Всех осуждают – одного за то, что сделал, другого за то, что сделает. Сие знак души не только жестокой, но хуже того – подлой. Осуждая, они так преувеличат, что из атома бревно сотворят и глаза им выколют. На любом месте злобные надсмотрщики, они и Элизиум превратят в галеру. А если примешается еще страсть, удержу им нет. Наивность, напротив, все извиняет, и не по умыслу, а по недомыслию».

Назидательный пафос, впрочем, разбавляется полезными советами о том, как сберечь свое доброе имя. Ведь оно «дает право пользования славой. Стоит дорого, надобны достоинства великие, а они столь же редки, сколь часты посредственные. Но если снискал, сберечь легче. Ко многому оно обязывает, еще больше дает. Внушая почтение, окружает как бы ореолом величия, когда высоки его носитель и сфера. Но истинно доброе имя не зависит от положения».

Доброе имя является главной мишенью клеветнических стрел. Наверное, каждый стремится к тому, чтобы обладать достойной репутацией в обществе – как-никак клоуном прослыть желает мало кто. А вот добиться того, чтобы о тебе говорили «он благопристойный, порядочный, воспитанный человек», многого стоит. Порой – всей жизни. Однако для разрушения этого хрупкого домика достаточно всего лишь одного меткого выстрела – меткого лживого словца, – и жизнь человека поменяется до неузнаваемости.

Конечно, можно защищать свою честь и достоинство в суде – благо тому есть юридические основания. Но кто будет серьезно разбираться, если клевету распространили в форме слуха, у которого нет ни автора, ни источника? Здесь разве что Божий суд расставит все точки над «i», но Судного дня еще ждать и ждать. И как же быть?

Особенно актуальна эта тема для журналистской сферы – она, право слово, не скупится на клевету. Поношение известных людей – излюбленный прием колумниста. Нужно слить компромат на то или иное лицо? Запросто. А если еще и за деньги, то вообще бессовестно отказываться от праздника жизни!

Не нужно никому доказывать, что газеты, радио и телевидение имеют важных начальников, у которых есть та или иная позиция по любому вопросу. Оставим громкие слова про независимую и гражданскую журналистику учебникам по политологии. Если где-то и проявляется четвертая власть, то, видимо, в идеалистических представлениях академических ученых. И в силу того, что журналистские издания занимают разные позиции, возникают войны «компроматов», войны правд и клевет. В одной газете появляется обличающая статья о депутатской собственности, а в другой – о подозрительных с моральной точки зрения похождениях известного бизнесмена. Разумеется, все они борются за доброе имя, репутацию. Но таков уж обычай: чтобы поднять одного человека в статусе, нужно статус конкурента заметно принизить. О, жестокий и бесчеловечный мир!

В известном смысле клевета не так уж плоха, как ее представляют в народе. Людям вообще свойственно делить мир на черное и белое – так проще жить. И почему бы автоматически клевету не сопровождать негативными коннотациями? А между тем клевета – двигатель прогресса, ибо не бывает конкуренции без жесткой борьбы за обманутого клиента.

5

Наверное, лишь лицемер не признает того факта, что поносить того или иного человека – сплошное удовольствие. Дело даже не в том, что время от времени тебе хочется сорваться на ком-то, а в том, что умело принизить человека – большое удовольствие. Лопе де Вега писал:

Злословить, и остро при этом, Весьма приятно, милый мой. Ведь было сказано поэтом: Злословье греет нас зимой И освежает жарким летом.

Уложить человека лицом в грязь способен каждый. Или если уж совсем нет сил, то есть возможность представить, каково это. Но замысловато уложить врага на лопатки путем словесных ухищрений – это подлинное искусство. Когда это получилось метко, когда каждое слово в клеветнической фразе стояло на своем месте, когда это еще и вышло остроумно и смешно, ты празднуешь победу. Вкус победы ощущается еще острее, когда побежденный даже не догадывается о своем поражении. В этом и есть суть клеветы – произносимые слова за спиной не отзываются тотчас же в сердце поносимого, зато аромат триумфа уже где-то рядом. Ты чувствуешь его, слышишь. И нет нужды в том, чтобы узнавать постфактум, во что переросло твое злословие и как отозвалось оно в судьбе твоей жертвы, ты довольствуешься малым, но великим: мыслью о ювелирной работе.

Поэтому не нужно злоупотреблять этим пороком, если у тебя нет таланта к злословию. Безграмотно прибегать к нему и в самом деле большой грех. В умелых же руках злословие расцветает во всем своем блеске беспринципной аморальности, а стало быть, в некотором смысле обретает природу добродетели. Нет, оно ничему не учит, но положительно влияет на умы.

Даже поражение имеет приятный вкус, когда соперник был силен. «Как ловко он меня обвел вокруг пальца», – признаешься ты. Про искусную клевету же резонно можно ответить: «Я гордо вписываю себя в ряды героев многовекового устного народного творчества».

Лесть Глава о том, что не так уж и плохо хвалить людей без оснований

«Ораторы в одном отношении похожи на военных: они идут на больший риск, чем люди других профессий, зато быстрее возвышаются».

Жан де Лабрюйер. «Характеры, или Нравы нынешнего века»

1

Лесть – качество, без которого трудно представить себе хорошего оратора. И великие риторы прошлого – Горгий, Демосфен, Цицерон – прекрасно осознавали сей факт. Тот же Горгий в своей школе учил тому, что самое важное качество оратора – это умение воздействовать на публику. «Риторика способна убеждением творить», – говорил он.

Публика бывает разная, и достучаться до ее разума или сердца очень сложно. Порой приходится идти на уступки, жертвуя своими убеждениями ради того, чтобы польстить слушателям.

Нет ничего дурного в том, чтобы прибегать к лести. Льстить – значит тонко чувствовать чужие желания. Ведь нужно еще угадать, в чем бы хотел возвыситься человек, чтобы попасть своим комплиментом в самую цель. Это только кажется со стороны, что все так просто. Но на самом деле необходимы годы риторических тренировок, чтобы стать сладкоречивым Цицероном.

Странно, однако, что ни в одном учебнике по риторике сегодня не найдешь упоминаний о лести. Видимо, авторам просто кажется постыдным упоминать об этом пороке. Но что же тут постыдного, если умение применять этот порок себе на пользу делает твои уста медовыми.

Покуда ни в одном учебнике риторики невозможно встретить инструкцию по тому, как мастерски использовать лесть в качестве украшения речи, постараемся заполнить эти пробелы своим легковесным пером.

Вот несколько правил, соответствуя которым вы научитесь быть отменным льстецом!

1. Ни на минуту не сомневайтесь в правильности своих слов. Они должны звучать уверенно, но вместе с тем очень мягко, с угадываемой симпатией. Знайте, что ваши предки упорно трудились, чтобы вам только и оставалось что пробивать себе дорогу в жизнь языком.

Главное говорить, долго не думая. Во-первых, речевые паузы могут вызвать подозрение в вашей искренности, а во-вторых, думают над своими словами лишь люди, обладающие в обществе прозвищем «умники». Они, эти умники, если и льстят, то исключительно самим себе, считая свои занятия науками и искусствами самыми значительными для общества. А льстить другим – это не из их оперы. Поэтому не старайтесь надеть на себя парик философа – философы так же далеки от лести, как и от абсолютной истины.

3. Авторитетные суждения непременно подтвердят вашу точку зрения. Мало сказать человеку: «Вы великолепны». Нужно еще быстро доказать почему. И легче всего в таком деле обратиться к словам того или иного мыслителя или поэта. Заготовить красивую строчку или патетическое суждение. «Вы, сударь, великолепны, как великолепен Париж, когда его изображали импрессионисты» – это, знаете ли, звучит многозначительно. Даже если ваша метафора хромает на обе ноги.

4. Отбрось скромность, она – враг профессионального льстеца. Скромные люди, по обыкновению, завистливы и ревнивы. Вероятно, потому-то они и сидят молча в сторонке – хвастаться же нечем. И их льстивая речь, хотим мы того или нет, ассоциируется со злым умыслом. «Нет, этот человек едва ли говорит правду», – скажут про него. Пусть скромными остаются обманутые мужи, вы же не должны отпускать поводья своей судьбы.

Невозможно оставаться изобретательным льстецом, не будучи при этом человеком с хорошим чувством юмора. Ну, или вообще чувством юмора. Определить, хороший он или нет, можно только по типу людей, которые будут вас в этот момент окружать. Впрочем, будь ты горделивым интеллигентом, будь снобом, эстетом, потребителем интеллектуальной продукции, но при слове «задница» у любого человека невольно нарисуется на лице улыбка.

6. Юмор бывает разным – профессиональным, узкоспециализированным, – но есть вещи, объединяющие всех. И все они нам прекрасно известны, пусть и заслонены одеждой от срамных глаз.

7. В обществе ценятся те добродетели, о которых говорят во всеуслышание, а не замалчивают их. По этой причине, если вы занимаетесь благотворительностью, об этом нужно рассказать всему миру. А поскольку иной раз как-то неловко это делать самому, то легче всего прийти на помощь в нужный момент и снискать славу порядочного человека. «Друзья, позвольте мне сказать пару важных слов, пока это не сделали за меня», – начнете вы, разумеется манерно иронизируя.

Когда дело касается проблемных личных отношений, то лишь секс, смех и лесть являются залогом успеха в деле примирения. Видимо, поэтому идеальным мужем, с которым никогда не будет ссор, является бесконечно льстящий сексуальный извращенец с чувством юмора.

2

«В наши дни, – писал философ Эразм Роттердамский в своем труде „Похвала глупости“, – лесть почитается чем-то постыдным, но так судят лишь те, для которых названия вещей имеют больше значения, нежели самые вещи. Они полагают, что лесть несовместима с верностью; но они заблуждаются – даже животные служат примером обратного. Кто льстивее пса? И кто его вернее? Найдется ли животное ласковее белки, и кто так легко, как она, становится другом человека? Или, быть может, для совместной жизни с людьми более пригодны суровые львы, свирепые тигры, неистовые леопарды? Есть, правда, и пагубный вид лести, при помощи которого иные коварные насмешники доводят несчастных до гибели».

Действительно, не так уж плох льстец, покуда он ведет себя как верный пес! Примеры подобных отношений нам известны из мировой литературы: таковым был Санчо Панса при Дон Кихоте, таковым же был Сганарель при Дон Жуане в комедии Мольера. Роль шутливого слуги в классических пьесах, когда двумя главными героями становятся хозяин и его помощник, нельзя недооценивать. У Мольера, например, Сганарель появляется в разных пьесах, но каждый раз в роли озорного весельчака. По большому счету в пьесу «Дон Жуан» его добавили лишь для того, чтобы слуга как-то снижал пафос слов своего хозяина, подтрунивал над его серьезностью и тем самым создавал комический эффект в пьесе. Ведь сам Дон Жуан, известный севильский распутник, конечно, не образец добродетели. Он признается, что «лицемерие – модный порок, а все модные пороки сходят за добродетели. Роль человека добрых правил – лучшая из всех ролей, какие только можно сыграть. В наше время лицемерие имеет громадные преимущества. Благодаря этому искусству обман всегда в почете: даже если его раскроют, все равно никто не посмеет сказать против него ни единого слова. Все другие человеческие пороки подлежат критике, каждый волен открыто нападать на них, но лицемерие – это порок, пользующийся особыми льготами, оно собственной рукой всем затыкает рот и преспокойно пользуется полнейшей безнаказанностью».

Но интересно в этой пьесе вот что: лицемерен не только хозяин, но и сам слуга. Сганарель вынужден подчиняться своему нерадивому господину, выслушивать его оригинальные представления о вере («Я верю, Сганарель, что дважды два – четыре») и, разумеется, льстить. За спиной он признается: «Мой господин – просто отчаянная голова: сам ищет опасности» или «Мой господин Дон Жуан – это величайший из всех злодеев, каких когда-либо носила земля, чудовище, собака, дьявол, турок, еретик, который не верит ни в небо, ни в святых, ни в бога, ни в черта, который живет как гнусный скот, как эпикурейская свинья, как настоящий Сарданапал, не желающий слушать христианские поучения и считающий вздором все то, во что верим мы».

Но как только он оказывается тет-а-тет с Дон Жуаном, он моментально прибегает к искусству притворства.

«Дон Жуан. Слушай! Если ты и дальше будешь мне докучать глупыми нравоучениями, если ты мне скажешь еще хоть слово на этот счет, я позову кого-нибудь, прикажу принести воловьи жилы, велю трем или четырем человекам тебя держать и нещадно тебя изобью. Понял?

Сганарель. Как не понять, сударь, прекрасно понял! Вы говорите прямо, в вас то и хорошо, что вы не любите обиняков, а всегда объясняетесь начистоту».

Чего только не сделаешь ради своего жалования? И пусть тот, кто осудит поведение мольеровского героя, вспомнит прежде всего о том, как на работе он смеялся над несмешными шутками своего начальника!

Неправильно полагать, что льстец – это эгоистичный карьерист. Льстец лишь тот, кто знаком с правилами человеческого общежития, в котором при помощи лести выстраивается грамотная коммуникация между людьми.

3

Однако избавиться от мысли, что лесть – это порок, крайне затруднительно. Ну, не любят льстецов у нас, не доверяют им. Предубеждение строится на том, что льстецы уж больно несносны. Ладно бы они тихо отмалчивались в стороне, так они еще довольно часто оказываются на виду! Умеют добиваться своих целей, стало быть.

Да и как после Данте, который в своей «Божественной комедии» поместил льстецов в восьмой круг ада, можно их защищать? Ни один адвокат дьявола тут не поможет. Все попытки тщетны. Надо сказать, что Данте проявляет неслыханную щедрость, и не только когда придумывает изысканные наказания за означенные пороки, но и когда помещает своего современника Алессио Интерминелли во второй ров Злых Щелей:

…и моим глазам Предстали толпы влипших в кал зловонный, Как будто взятый из отхожих ям. Там был один, так густо отягченный Дерьмом, что вряд ли кто бы отгадал, Мирянин это или постриженный. Он крикнул мне: «Ты что облюбовал Меня из всех, кто вязнет в этой прели?» И я в ответ: «Ведь я тебя встречал, И кудри у тебя тогда блестели; Я и смотрю, что тут невдалеке Погряз Алессио Интерминелли». И он, себя темяша по башке: «Сюда попал я из-за льстивой речи, Которую носил на языке». Потом мой вождь: «Нагни немного плечи, — Промолвил мне, – и наклонись вперед, И ты увидишь: тут вот, недалече Себя ногтями грязными скребет Косматая и гнусная паскуда И то присядет, то опять вскокнет».

Если бы знали льстецы, какое посмертное будущее их ожидает, возможно, они отказались бы от своих методов. Но поскольку все они, подобно мольеровскому Дон Жуану, лишь верят в то, что дважды два – четыре, видимо, они никогда не исправятся.

4

Впрочем, стать объектом лести весьма приятно. Быть может, поэтому в земной жизни льстецов не считают такими уж большими преступниками. Да, они врунишки, но как без них? Кто еще будет тешить ваше самолюбие? Самому это делать как-то не комильфо, а со стороны слышать только в радость. Более того, случается и так, что мы умышленно напрашиваемся на комплимент со стороны. Как писал Франсуа де Ларошфуко в «Максимах»: «Мы браним себя только для того, чтобы нас похвалили».

Вместе с тем французский писатель не менее точен, когда там же утверждает: «Чистосердечной похвалой мы обычно награждаем лишь тех, кто нами восхищается». Око за око, зуб за зуб, только в плоскости позитивного права. Дескать, ты мне сделай хорошее дело, а я в ответ сделаю хорошее дело тебе. И в этом смысле похвала, как правило, награждается похвалой. Так и рождается настоящая дружба.

– Мне кажется, я толстый.

– О чем ты говоришь? – выражает поддержку друг. – Совсем нет. Вспомни Наташу. Вот она толстая.

И как бы ваш друг был не прав, вы никогда не откажетесь от слов поддержки. Потому что это как-то неправильно. Не по-дружески, что ли. Помните, что в свое время американский президент Франклин Рузвельт сказал по поводу Сомосы, который установил жесткий авторитарный режим в Никарагуа, но при этом оставался ярым противником коммунизма: «Сомоса, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын».

5

Похвала – это искусство, которым виртуозно обладает льстец. Это сегодня оно в упадке, а когда-то за плохую «похвалу» можно было лишиться головы. Поэтому нужно было беспрестанно находиться в тонусе. Правители же вечно требуют к себе внимания! Вот поэты и писали им всяческие панегирики, восхваления, оды… Римский поэт Вергилий, дабы прославить власть императора Августа, так вообще решился написать «Энеиду», тщась переплюнуть Гомера, совместив в одной поэме и «Илиаду» и «Одиссею». И все это во славу Великой Римской империи.

Чтобы хорошо польстить, нужно провести серьезный анализ качеств человека: понять, какие стоит отметить и преувеличить, а о каких лучше промолчать. Знаменитый древнегреческий сатирик Лукиан написал риторический труд под названием «Похвала мухе», в котором проявил свою наблюдательность и нашел несколько причин считать муху совершеннейшим существом.

Так, он замечает:

«…еще буду я говорить о большом уме, когда избегает муха злоумышляющего и враждебного к ней паука: она подсматривает севшего в засаду и, смотря прямо на него, вдруг отклоняет полет, чтобы не попасться в расставленные сети, не спутаться сплетениями чудовища. О мужестве и отваге мухи не нам подобает говорить: красноречивейший из поэтов – Гомер – не со львом, не с леопардом и не с вепрем сравнивает отвагу лучшего из героев, желая его похвалить, но с дерзновением мухи, с неустрашимостью и упорством ее натиска. Ведь именно так он говорит: не дерзка она, но дерзновенна».

Или:

«Кажется, что только об одном забыл упомянуть Платон в слове о душе и ее бессмертии. А именно – умершая муха, посыпанная пеплом, воскресает, как бы снова возрождаясь, и снова сначала начинается новая жизнь. Уж это ли не убедит с несомненностью всех, что душа мух также бессмертна, если, удалившись, вновь возвращается, узнает и воскрешает тело и возвращает мухе полет?»

Впрочем, Лукиан всего лишь упражнялся в красноречии, льстец же за своими словами прячет корыстные интересы. Муха едва ли чем-то способна наградить льстеца, помимо лишних хлопот, а вот человек… Но настоящее искусство – в мелочах. Мастеровитый льстец должен знать, что расточать похвалы в явной форме – это грубо. Существуют и более искусные варианты. Философ Плутарх приводит один из них в своих «Застольных беседах»:

«Дружескую насмешку представляет собой и порицание, за которым скрывается похвала. Так, Диоген говорит об Антисфене:

Одел меня в лохмотья, нищим быть велел, Без крова побираться и без родины».

И это более убедительно, чем просто сказать: «Он сделал меня мудрецом, самодовлеющим и благополучным». А один лаконец, получив в бане бездымные дрова, под видом упрека сказал: «Тут и слезу пролить не удалось». Другой назвал гостеприимца, который ежедневно угощал его обедами, тираническим поработителем, не позволившим ему в течение стольких лет увидеть собственный стол».

Отрадно, что некоторые мысли не выражаются впрямую. Лесть – одна из форм обмана, то есть нежелания называть вещи своими именами. Но если бы мы не лицемерили… то, наверное, все перессорились. Прав же был Паскаль, когда утверждал:

«Когда бы каждому стало известно все, что о нем говорят ближние, я убежден, на свете не осталось бы и четырех искренних друзей. Подтверждение этому – ссоры, вызванные случайно оброненным, неосторожным словом».

Закончим на этом, дабы своим неосторожным словом еще кого-нибудь не обидеть.

Назойливость Глава о том, что докучать людям нужно с известной деликатностью

«Сотни верст пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого уныния, как один человек, когда он сидит, говорит и неизвестно, когда он уйдет».

Антон Чехов

1

И почему все так обрушились на безобидно назойливых людей? Кажется, что даже фильмы Терренса Малика вызывают меньшее раздражение, чем эти простодушные зануды. А ведь у Малика хотя бы есть фанаты и парочка недурных картин, как, например, «Древо жизни» (хотя и она понравилась разве что безумным киноманам). Но нет, с людьми сложнее. Их нельзя не то что полюбить, хотя бы принимать такими, какие они есть, даже если бы их плохое поведение объяснялось уникальным поведенческим почерком. Даже самые поразительные по своей ничтожности произведения искусства растолковать в положительном философском ключе можно, а человека – нет. Видимо, потому, что не писал ничего хорошего о человеке Сартр или Камю. А Ницше вообще человека не любил и желал его переплавить. Вот вам и весь интерпретаторский гуманизм.

Но что плохого сделали обществу люди, обладающие пороком навязчивости? Они не убивают людей, не грабят банки, не снимают плохих фильмов, но одним лишь тем, что бывают рады чрезмерно пообщаться, вызывают отторжение.

Судя по всему, здесь причина в зоне комфорта. Словосочетание «зона комфорта» сравнительно новое, в античные времена не представленное, средневековой схоластикой не обласканное, но получившее распространение во времена, когда частная жизнь стала на вес золота. «Есть мой мир и твой, и лучше бы, чтобы эти миры не пересекались», – сказал бы гордый индивид. Разумеется, все желают жить по собственным правилам и не пускать в свой монастырь посторонних со своим уставом. Назойливый же человек не только нарушает личные границы, так он еще и имеет дерзость учить и наставлять других. И это в эпоху свободы мнений!

Впрочем, и в другие эпохи за излишнее усердие в деле обучения истине прохожих жестко наказывали. Так, афинская демократия распорядилась лишить жизни философа Сократа за то, что тот наглым образом приставал к мальчикам на улице и тщился изложить им свое учение. И ладно бы Сократ излагал свои истины в форме монолога, так он еще и провоцировал на диалог! Общаясь, например, с красавцем Критобулом, он своими провокационными вопросами наводил собеседника на мысль.

«– Знаешь ли ты, – спросил Сократ, – для чего нам нужны глаза?

– Понятно, – отвечал он, – для того, чтобы видеть.

– В таком случае, мои глаза будут прекраснее твоих.

– Почему же?

– Потому что твои видят только прямо, а мои вкось, так как они навыкате.

– Судя по твоим словам, – сказал Критобул, – у рака глаза лучше, чем у всех животных?

– Несомненно, – отвечал Сократ. – Потому что и по отношению к силе зрения у него от природы превосходные глаза».

И многие вскоре оставили бы Сократа, если бы не его непрекращающаяся назойливость. Случалось, что ему удавалось завербовать слушателя, как это произошло с Платоном, но были и те, кто роптали на Сократа. Негоже шататься по улице в старых тряпках, да еще и учить детей атеизму!

Конечно, с высоты сегодняшнего дня это выглядит кощунством: как это так, великого философа отравили? Но в то время имя Сократа еще не ассоциировалось с мудрой фразой «я знаю, что ничего не знаю» и причудливым внутренним голосом. Выглядел он, прямо скажем, неважно. Похож был на бродягу, а разве кто-нибудь в наши дни стал прислушиваться к бродяге?

Время, безусловно, поменялось. Бродяги уже не те, какими были при Сократе. Они уже не так бескорыстны, и их назойливость проявляется не столько в желании донести до вас новую идею, сколько получить денег на пиво.

Помыслы честные, но не отвечающие идее блага.

2

В Средние века считали, что назойливый человек одержим бесом. Ведь, в самом деле, к чему быть таким непокладистым, если время всем отведено на грешной земле одинаковое (во всяком случае по космическим меркам) и всему свое время. Даже призыв «не забывай о смерти» не был столь фанатичным, чтобы побуждать людей думать об этом бесконечно долго. Да, они о ней и не забывали, но время старались проводить в праздности. Но опять-таки без фанатизма.

Навязчивость ассоциировалась с бесовщиной. «От лукавого», – как говорят в народе. Лукавый, то есть черт или дьявол (сущности пусть и разные, но в народном сознании, как правило, обладающие одними и теми же свойствами), частенько предлагал свои услуги доверчивому христианину. В то время как помыслы честного налогоплательщика были устремлены к небесам, из адского пекла появлялась сомнительная персона, предлагавшая продать душу за соблазнительную выгоду. Вел он себя откровенно бестактно и невежливо, о приличиях, кажется, был не наслышан, и всюду лез со своей назойливостью. «Ну, подпиши же», – унижался он.

Поскольку с тех самых времен образ любого продавца ассоциируется с бесом (тут, разумеется, без Маркса тоже не обошлось), то этот слой людей тоже невзлюбили. Вот где проявляется вся сила надоедливости, так это в продавцах. И если теперь они уже не предлагают продать душу за сокровенные мечты, то уж деньги вытрясать из человека они еще как приноровились.

– Прошу вас, не нужно вопросов, я сам разберусь в том, что хочу купить, – говорите вы робко, в сущности не желая произносить даже эти слова, если бы не навязчивость продавца.

– Хорошо. Но если вам все же понадобится консультация, я буду возле той стойки, – ответит он учтиво, улыбчиво, будто без злодейского умысла подтолкнуть вас к покупке.

И сколько ни проси их замолчать, они не умолкнут. Работа такая, ответят они, просто ты, глупец, не понимаешь основ рыночной экономики.

Но, видимо, им невдомек, что существуют и другие основы человеческой природы. И чрезмерная навязчивость хуже глупости, из-за которой некоторые люди все-таки ведутся.

А что бывает, когда вам беспрестанно названивают по телефону? Казалось бы, можно и догадаться – если не поднимаешь трубку, стало быть, занят. Но есть и такие, для которых это правило не работает. Или они просто не верят в твою искренность. «Ну, поднимись же наконец, я знаю, что ты лежишь на диване и ничего не делаешь».

И даже если ты действительно занят, назойливый человек никогда тебе не поверит. Потому что нет ничего важнее в этой жизни, чем его срочное сообщение.

3

Назойливые люди не могут думать о других. Разве у пресловутых «других» («Ад – это другие», утверждал Сартр) есть своя жизнь, есть свои интересы? Если посмотреть на мир с дерзких позиций субъективного идеализма и признать, что все вокруг – плод твоего воображения, то, быть может, у тебя появятся основания считать, что другой жизни, кроме твоей, просто нет. Но если допустить существование других концепций… Впрочем, других концепций нет. Есть только субъективный идеализм и субъективная наглость.

Как часто мы сталкивались с ситуацией, что в субботнее тихое утро нас будил бодрый и веселый друг. Он, кажется, уже сделал зарядку, пробежал несколько кругов возле дома, приготовил яичницу и даже успел позвонить маме, а ты, дескать, все еще спишь. Хватит спать, так проспишь всю жизнь!

Он, конечно, хороший друг, и вы вместе очень многое пережили, но невозможно в такую минуту не разгневаться на него. «Дай поспать, пожалуйста», – крикнешь ты сквозь сон. Однако агрессия не уймет его, а даже раззадорит: «Да что ты сопротивляешься? Ведешь себя, будто маленький. Пойдем скорее на улицу, там такая хорошая погода!»

И даже если ты равнодушен к погоде в принципе – будь она хоть дождливой или холодной, – даже если ты предпочитаешь сидеть дома, а не гулять, даже если ты вообще не имеешь привычки вставать по утрам, так как ночами сочиняешь куртуазные стихотворения, все равно твой друг не отступит и обвинит тебя в другом пороке – упрямстве.

Возможно, этот порок и оживает, но, надо заметить, оживает он каждый раз, когда ты имеешь дело с настойчивым человеком. Не замечали тенденции? А назойливый ее никогда не заметит, ведь он страстно любит немецкого философа Иоганн Готлиба Фихте, который не сомневался в иллюзорности окружающей действительности и безусловной истинности своего «я».

Как от него отстать? – задаются вопросом психологи.

Во-первых, лучше всего разрушить его мировоззренческую картину, в которой есть только он и больше никого. Доказать, что есть и другие – со своими интересами и желаниями, со своими устремлениями и поисками, а также со своими проблемами. Если он не верит, что внешний мир существует объективно, вне границ его воображения, то лучше всего огреть его палкой. Ведь вряд ли бы он сознательно захотел причинить себе боль! А это как с лунатиком: чтобы разбудить его, нужно намочить коврик. Как только он на него встанет, моментально придет в себя. Таким образом суровая реальность даст понять, что существует все-таки нечто, помимо внутреннего мира.

Во-вторых, человек назойливый – это человек эмоции. А эмоции имеют свойство угасать, когда не получают ответной реакции. Молчите, не говорите ничего, потому что каждое ваше слово может быть использовано против вас. Назойливый человек видит в окружающем мире лишь маячки, которые призывают его к действию. Но если вы откажетесь быть таким маячком – решительно и смело, – то будет вам счастье.

В-третьих, в любой игре есть правила, и даже в игре под названием «коммуникация». Как изначально поставите вы себя, так эту роль в дальнейшем и придется исполнять. Не нужно обвинять назойливого человека в его беспардонном поведении, если вы на первой встрече разрешили себя расстреливать словами. Будьте бдительны с самого начала, потому что по ходу игры правила не меняются.

4

Самое страшное проявление назойливости – это назойливая любовь. Против нее нет ни рецептов, ни лекарств. Если однажды вы стали объектом чьей-то страсти, пиши пропало – едва ли теперь вам удастся добиться одиночества.

Дождливым серым вечером возвращаясь домой, вы желаете поскорее забраться под одеяло, включить любимый фильм и полноценно расслабиться. Вы промокли, заболели, настроение не из лучших. Но раздается звонок: «Можно я тебя увижу?» – «Нет», – отвечаешь ты, разумеется, не без доли вежливости. «Но я уже перед твоим домом», – напирает влюбленный собеседник. И твоя болезнь в сложившихся обстоятельствах уже не играет роли – эта козырная карта уже вышла из игры, так как была эффективна лишь на расстоянии. Вблизи она может сыграть и в обратном ключе: «А давай я схожу за лекарствами и поухаживаю за тобой?»

Нет, этого не должно произойти ни в коем случае.

Навязчивые люди видят ваши слабости, и стоит сделать тактическую ошибку, как этой брешью в обороне тотчас же воспользуется враг. Конечно, иной раз приятно видеть рядом с собой своего поклонника – скажем честно, это льстит самолюбию. Но нужно знать пределы. Если дать надежду влюбленному человеку, то его надоедливое поведение станет еще активнее.

«Прошу прощения за свою назойливость, надеюсь, тебя она не смущает (как он наивен! – Авт.), просто я не могу молчать. Прогуливаясь в одиночестве по лесу, я слышал в шелесте листьев твой голос, я видел в солнечных лучах сияние твоих глаз. Я не мог ни на минуту расстаться с мыслями о тебе, потому что жизнь кажется неполной с тех самых пор, как мы познакомились. Быть может, я тебе уже надоел, раз ты не отвечаешь на мои письма в течение двух дней, но я не могу просто сидеть и ждать. Знай, что я есть и своими мыслями всегда буду рядом с тобой».

Думаю, что сам Флобер бы позавидовал заурядности написанного! Однако, как ни странно, эти слова до боли знакомы всем – разве вам не писали такого? Как знать, может быть, и вы оказывались в этой ситуации и прибегали к перу с надеждой написать нечто оригинальное. Но романы в письмах остались в прошлом, и если раньше еще могла Жорж Санд растрогаться от сентиментального тона письма, то нынче едва ли таким тоном можно растрогать уборщицу.

Любовь побуждает к навязчивости, потому что один, обремененный любовью, уже не способен жить без другого. Певец духовности, философ Платон не случайно посвятил этой теме целый трактат, который вошел в списки лучших произведений всей мировой мысли о любви. Название «Пир» призывает не ослеплять себя иллюзиями и трезво понимать ситуацию: о чувствах говорят особенно красноречиво после рюмки-другой горячительного напитка. Греки любили вино, а еще больше любили рассуждать о высоких материях, когда развязывался язык. И вот один из участников «Пира» Аристофан (кстати, реальное историческое лицо, комедиограф) предложил свою версию, почему же люди любят друг друга. Оказывается, когда-то давно не существовало разделения полов, а человек представлял из себя гермафродита, передвигающегося, судя по всему, колесом – на четырех ногах и четырех руках. Но были эти люди заносчивы и неуважительны к богам, после чего Зевс решил разделить их на две части. Дальнейшие перипетии этой истории, пожалуй, известны всем, так как она передавалась из уст в уста в виде застольных анекдотов или уличных рассказов. То, что человек ищет свою вторую половинку, версия, конечно, романтическая. Но то, что он должен прилипать к ней, неустанно следовать за ней, об этом как-то умалчивалось. Половинки уже никогда не станут целым, если их не попытаться склеить. Но будет ли это уже то самое целое, как прежде? Или клей вызовет известный дискомфорт?

5

Напор, конечно, поощряется в некоторых областях, но имеющий свои границы. Испанский философ и острослов Бальтасар Грасиан сказал: «Прокладывать себе путь благоразумием, а не наглостью. Верный путь снискать уважение – заслуги, и когда предприимчивость сочетается с доблестью, это к успеху путь кратчайший. Мало быть только честным, но постыдно быть назойливым – все, что тогда заслужишь, будет замарано, запятнает добрую славу. А достигается она равнодействующей из заслуг и умения выдвинуться».

Навязчивость говорит о вашем желании не сидеть на месте. Вы – Фауст, неуемно расширяющий границы своего мира. Вы понимаете, что если в этот мир еще не пришла демократия, то пришло время ее насадить. И стоит ли спрашивать, нужна эта демократия другому миру или нет. Вы совершенно точно уверены в своей правоте. Для вас это миссия, и плевать вы хотели на мнение окружающих. Даже если оно крайне негативно влияет на вашу репутацию.

Тот же Бальтасар Грасиан пишет в книге «Карманный оракул, или Наука благоразумия»: «Не будь назойлив – не хлебнешь позора. Уважай себя, дабы тебя уважали. На то, чтоб себя показать, будь лучше скуп, чем расточителен: приходи туда, где желанен, где тебя радушно встретят; не приходи, пока не просят, и уходи до того, как попросят. Кто за одного себя хлопочет, в случае неудачи всю брань тоже один схлопочет, а добьется удачи – благодарности не получит. Назойливый – постоянная мишень для поношений; как сам он втирается без стыда, так и его выпроваживают без стеснения».

Назидание резонное, но будет ли сама мишень поношений к ней прислушиваться? Назойливый человек сам выбирает свой путь – он один против всех. И еще не понятно, совершались ли бы революции без настойчивых людей? Они учили тому, что Земля вращается вокруг солнца, что в природе существует давление и гравитация, что права угнетенных необходимо защищать. И где бы сейчас находилось человечество, если бы его столь надоедливо и фанатично не старались переубедить?

Платон сравнивал наш мир с пещерой, в которой люди видят лишь тени вещей. В отличие от истинного философа они не способны взглянуть на свет, будучи заложниками своих предрассудков. Но что, если философ, вышедший однажды из пещеры и взглянувший на солнце, вернется обратно, дабы возвестить человечеству истину? Его, разумеется, признают сумасшедшим. Тем самым сумасшедшим с улицы, который навязчиво пристает к прохожим и задает им неуместные вопросы.

Невежество Глава о том, что Шекспир лучше Человека-паука

«Лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого».

Аристипп

1

То, что невежество – мать всех несчастий, говорил едва ли не каждый человек, считавший себя сведущим в данной проблематике. Но о том, что невежество в разное время в истории выступало в роли отца добродетели, упоминали единицы. Диоген, Дидро, Руссо, Толстой – все они выступали за опрощение: мол, веди себя бесхитростно, особенно не выпендривайся, знаниями не обременяй голову, ведь много знаний порождают и много печали. Но как-то все остальные лицемерно отворачивались от этого тезиса, считая его кокетливой игрой и народной демагогией.

Ведя салонные беседы, жеманно переглядываясь друг с другом, блистая остроумием и цитируя тот или иной пассаж из античного автора, высшие слои общества веками плели интриги, строили козни и разливали яд по бокалам с вином. Это же так культурно и цивилизованно – устранить ненавистного тебе человека. В то время как остальных они принимали за скот (неотесанные мужики – да чего они вообще знают о жизни?), сами вели необузданный образ жизни, авантюрный до неприличия, театрально превращая его в забавную игру. Оскар Уайльд, большой мастер парадоксов и искусный игрок в игру под названием «жизнь» (по его утверждению, не искусство отражает жизнь, а жизнь – искусство, иначе, если бы не импрессионисты, человечество никогда бы не заметило теперь уже знаменитых лондонских туманов), в результате доигрался до тюрьмы: за лоском его аристократических манер скрывались поступки весьма наказуемые для викторианского общества. Ну уж простим Уайльда – хотя не многие его современники смогли его простить, – он хотя бы оставил нам «Портрет Дориана Грея», а ведь многие вообще ничего после себя не оставили, кроме интриг да предательств. И это они упрекали «человека природы» в невозможности контролировать свои инстинкты. И это они называли невежественных людей «зверьми».

А что простой человек? Допустим, не знает он грамоты. Не слышал никогда о Шекспире и Сервантесе (а слышал ли о них Аристотель?). Вот занимается он своим нехитрым делом – например, сельским хозяйством, – и нет у него ни нужды, ни желания углубляться в науки. Пусть он хоть трижды неотесан, но он выполняет, если угодно, долг перед своей женой и детьми – защищает и обеспечивает всем необходимым. Добр ли он или зол – вопрос, конечно, иезуитский. Сложно вообще говорить в этих категориях о людях: глупо, например, осуждать человека за то, чего у него нет, так же как и хвалить, глупо сравнивать с другими, если они «другие», нежели он. В общем, только воду в ступе толочь.

Однако с чем однозначно трудно поспорить, так это с неведением невежды. Он же не ведает, что творит! И стало быть, какая вина у человека, который поступает неосознанно?

– У него было смягчающее обстоятельство – он совершил преступление в состоянии аффекта, – говорят адвокаты в оправдании подсудимого.

Так невежественные люди вообще пребывают в перманентном состоянии аффекта. У них не случаются осознанные поступки или умышленные действия – они словно живут в гармонии с природой, которая не знает ни добра, ни зла.

Посмотрите на волка. Во многих народных сказках персонаж он, мягко говоря, непорядочный. Ведет себя некомильфотно, симпатии не вызывает – одним словом, мерзавец. Но если вдуматься, что сказка – это не репортаж о реальном происшествии, а назидательная или иной раз развлекательная история, высказанная в символическом ключе, то волк в истории, конечно, никакой не волк, а его преступления совсем не преступления. Под волком читатель всегда понимает какого-нибудь неправедного человека, а за сказкой – мораль: дескать, не водись с теми, кто может тебе навредить.

Святой Франциск Ассизский, впрочем, тоже считал, что волк ведет себя не по-христиански, оттого-то он ему и читал проповедь. Волк, кажется, после одной-другой воодушевляющей встречи одумался и встал на путь благочестия. На то была Божественная воля. Простой человек до такого просто не додумался, а если бы и додумался, то картина встречи волка с человеком напомнила бы самые кровавые фильмы ужасов.

А что в сухом остатке? А то, что волк по природе – хищное животное. Ну не может он взять и, подобно хиппи или буддистам, стать вегетарианцем. Силы воли нет, мозгов, образования. Он, знаете ли, читать не умеет, с йогой не знаком – так чего вы от него хотите? Не будет он возлежать в одном месте с аппетитной овцой, хоть ты тресни. Но можно ли его поступок квалифицировать как злой? Нет же, он по-другому жить не может. Не каждому же волку повезло встретить святого Франциска, иной волк обременен всю жизнь охотиться на слабых зверей.

Так и невежественный человек. Да, он способен натворить бед, но по глупости своей беспредельной. Не от больших же амбиций, в конце концов.

2

Можно ли то же самое сказать о добре? Почему сторонники «естественного человека» считают его по природе добрым? Может ли глупость считаться синонимом доброты?

Ум и образование порождают в человеке сомнения. Это еще знали до Декарта с его «я мыслю, следовательно, я существую», а Сократ так вообще своим сомнением подвергал религиозные основы афинского общества. В противоположность уму есть простодушная глупость – ни к чему не обязывающая, какая-то ненапряженная и легковесная. Невежественным людям легче впасть в фанатизм, ведь они даже не в силах засмеяться над шуткой о власти, традиции, религии – они просто воспримут это как оскорбление. Мир должен быть един и неделим, и никаких тебе оппозиционных мнений! С одной стороны, неотесанные люди легко управляемы, но, с другой, они добры в своей наивности – и почему бы, в самом деле, не поделиться своими деньгами ради общего блага, ведь это так здорово. Все что ни делается, все во имя добра. И пусть их мозги запудрены, промыты, отуманены, пусть невежественные люди даже не догадываются о том, что их разыгрывают, они совершенно искренни в своих суждениях и желаниях.

И почему бы в таком случае не резюмировать, что они стараются делать добро? Так, как они его понимают (даже если они вообще ничего не понимают).

«А как же религиозные войны, которые вели фанатики? Как же инквизиция, отправившая на костер тысячи невинных?» – спросят образованные критики, сославшись на убедительные цифры жертв и уважительные исторические источники. Все это так, но нельзя и забывать, что делали это – несчастные, бедные невежды! – не из желания намеренно сотворить зло в мире, а, напротив, из самых добрых намерений. Дураки, разумеется, ошибаются – на то они и дураки, – но обвинять их в нравственном падении все-таки слишком безосновательно. Добрые они ребята, хоть и небезопасные.

3

Невежественный друг приносит сплошные несчастья. Может, это стереотип, но в нем нет ничего постыдного. А почему, в конечном счете, он должен приносить счастье? Он аист, что ли, или веселый Санта? Пора бы уже стать серьезными и констатировать факт: человек – существо многостороннее и сложное, и в его душевных глубинах чего только не отыщешь. Если глубоко копать, то можно докопаться даже до благородства! А то, что с невежественным человеком частенько можно попадать в глупые ситуации, разве это страшно?

Дружба с неотесанным и невоспитанным человеком не раз высмеивалась в кино – например, в фильме «Тупой и еще тупее». Правда, там трудно определить, какой из друзей «жертва», а какой «виновник», так как оба из них не блещут выдающими умственными способностями. Но оттого и весело: все, что происходит на экране, порождено буйными необдуманными поступками персонажей, которые напоминают нам, что жизнь – одна сплошная шутка. И не случайно Шекспир об этом говорил: жизнь – это история, рассказанная идиотом, в которой много шума и страстей, но мало толку. Может, действительно отринуть философские концепции и солидаризироваться с гениальным английским драматургом: не стоит искать в жизни того, чего в ней нет? Ведь не стараются же люди искать толкований анекдотов? Как нет нужды в интерпретации комедий, там все, так сказать, налицо.

Как и налицо отсутствие какого-либо прагматизма в дружбе с невежественным человеком. По большому счету, не нужно смотреть комедии на эту тему, чтобы ухватить эту нехитрую мысль. А если нет в ней прагматизма либо какого-либо другого расчета, стало быть, такая дружба совершенно бескорыстна. Не такая ли дружба называется настоящей?

Друзей выбирала по расчету разве что хитроумная Айн Рэнд, знаменитая американская писательница, автор бестселлера «Атлант расправил плечи» и сторонница разумного эгоизма. В чем он проявляется? «Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня», – гласила надпись над дверью Джона Галта, героя «Атланта», и очень уж он похож на саму Айн Рэнд (впрочем, там все положительные персонажи на нее похожи). Разумный эгоист не станет помогать слабому, ведь таким образом ты его никогда не сделаешь сильным. А сильным он может стать лишь самостоятельно. Ты не будешь общаться с невеждой, ведь мало того что он не умеет распоряжаться собственной жизнью, так он еще и ведет совершенно неразумную жизнь. Но как бы громко ни звучали эти принципы, на деле они выглядят как-то бессильно. Если и любят персонажи «Атланта», то любят рационально, обдуманно, холодно. И диалоги у них выходят совершенно безжизненные, запрограммированные. Не этому нас учил Ги де Мопассан в своих эротических повестях! Страсть сильнее разума, и как бы ты ни старался от нее отказаться, твое бессознательное все равно тебя ущипнет.

Поэтому друзей, как и любовь, выбирают иррационально. В противном случае космонавты брали бы в жены только космонавток, а теннисисты – теннисисток. И каким бы он ни был – странным, чудаковатым и даже невежественным, – ты все равно продолжишь с ним общаться. Как-никак вы ходили собирать грибы вместе в лес, играли в салочки на крыше гаражей, вертели кошек за хвост, собирали недокуренные сигареты за домом. И кто тогда, ей-богу, знал, что ты пойдешь по пути наук и искусств, а он так и продолжит дергать за хвост безобидных животных?

А главное, есть какое-то благородство в том, чтобы, несмотря ни на что, продолжать с ним общаться. Ты уже привык к тому, что полиция приезжает к тебе два раза в неделю, как в гости, по доносу соседей: мол, один дурак слишком громко шумит. Ты знаешь этого дурака, ты бываешь в гневе на него, но ты не станешь его бросать, более того, защитишь, простишь и будешь дальше дружить. Такая дружба, если угодно, одобрена небесами. Дружбу же с богатым и влиятельным человеком одобряют только алчные и завистливые люди – в общем, не самых высоких моральных качеств.

4

Остроумный Оскар Уайльд говорил: «Воображение дано человеку, чтобы утешить его в том, чего у него нет, а чувство юмора – чтобы утешить тем, что у него есть». Юмор помогал ему пребывать в своем мире, максимально абстрагировавшись от того, что происходит вокруг него. Это ведь он признавал, что искусство важнее жизни и что ложь важнее правды, так как правду говорить любой горазд, а красиво лгать способен лишь художник. Юмор – это то, чем он виртуозно обращался. Его парадоксы заставляли трепетать даже самых красноречивых французов, отточивших свой слог в салонной болтовне. Однако его шутки до сих пор некоторым остаются непонятными. Слишком тонкими.

Другое дело – шутки про задницу. Они универсальны в любое время и в любом возрасте, будь ты ребенок или взрослый. В Древней Греции ухахатывались над вульгарными намеками на мужское бессилие в пьесе Аристофана «Лисистрата», а в Средние века не меньший смех вызывали площадные представления, демонстрирующие человеческие гениталии. Для таких шуток не нужно много ума. Это для чтения Оскара Уайльда хорошо бы предварительно поучиться в университете и получить диплом о высшем образовании. Но разве это поймет невежественный человек?

Вот тут с ним сложно. Юмор – важная деталь общения. Если у человека нет чувства юмора и самоиронии, порой сложно вести с ним диалог. Но если его шутки, простите, глупые, то уж здесь пиши пропало.

И знаете как бывает? Захочешь, например, блеснуть каламбуром и сказать: «Иной раз долгожданная близость в отношениях начинается с того, что девушка кладет свою голову парню на плечо. Но некоторым такая близость не по плечу». Так невежественный человек, во-первых, не поймет игры слов, а во-вторых, скажет, что это не смешно. Может, оно и не смешно. Но как доказать этому недотепе, что смеяться можно и не только над красной задницей мартышки?

Остроумие, по существу, отличается от народного юмора перспективой своего контекста – как знание отличается от факта. Факт вызывает пересуды и реакцию, знание же провоцирует внутреннее удовлетворение. «Достоевский – псих», – скажут первые. «Достоевский – идиот», – скажут вторые. Над первым высказыванием посмеются, второе вызовет уважение.

5

Есть еще одно неприятное свойство в невежестве – это упорное нежелание учиться. Умный человек похож на волка, смотрящего всегда в лес, – его взор устремлен в библиотеку. А что говорить о невежде? Он не то что библиотеку, он и музей не захочет посещать. «Да зачем мне все эти голые статуи? Чего я там не видел?»

У невежды сложившийся взгляд на мир: он знает, что делать нужно, а что дурно; он знает, как правильно оценивать жизнь и ничуть не сомневается в правдивости своей позиции. Критический взгляд на мир – это сплошная болтовня. Жизнь похожа на анекдот, и к чему его объяснять? Он же становится несмешным. Поэтому невежда предпочитает ничего не узнавать, ютясь в своем скромном мире, где сжигают еретиков за попытку подвергнуть этот мир сомнению.

– Не хочешь ли сходить в театр? – спросишь ты кокетливо. – Это так здорово!

– Театр? А ничего более скучного ты не мог предложить? – парирует он.

Так что если вы вдруг захотели отправиться в путешествие и узнать что-нибудь нового о культуре других стран, то лучше такого друга с собой не брать. Себе дороже. Едва ли он встанет со своего лежака, который застолбит за собой с самого утра. Ведь перед ним – море, солнце, всевозможные коктейли, чудесный вид. О каком культурном досуге вообще может быть речь? «Не выпендривайся», – отрежет он и продолжит бездумно проводить время.

Это, конечно, не так страшно – пусть себе живет своей жизнью. Но становится страшно, когда это касается общения с иностранцами. Невежество, как ни крути, лишь разделяет народы. Другой – это всегда враг, говорит нам природа, если ее не приручить умом.

Должно быть, и конфликты среди народов сводятся к непониманию культуры друг друга. Культурный человек не задаст вопрос: «Зачем мне ехать в Италию?» Ведь это же страна божественного Данте! «Зачем мне ехать во Францию»? Это же страна глубокомысленного Гюго. Для невежественного человека эти страны так и будут ассоциироваться с макаронами и круассанами, а еще, разумеется, с пороками, грехами и вообще плохим поведением, которое у себя отнюдь не прослеживается. Истина просто не подвергается сомнению. А если кому-то вздумается ее оспорить, то всегда в наличии найдутся кулаки.

Агрессия – тоже форма невежества. «Я не хочу ничего о тебе знать, я просто думаю, что ты плохой».

Любая попытка принудить человека к диалогу обречена на провал. Потому что аргументы, которые ты так ловко начнешь доставать из кармана, будут сочтены фокусами и желанием заговорить зубы.

«Ты мне тут не умничай» – в общем, стандартная фраза от невежды, для которого цитата из Вольтера выглядит как красная тряпка для быка.

Жизнь надо любить. Жизнью надо дорожить. У тебя есть семья и дети, хорошая работа и добрые друзья. К чему лукавые мудрствования? Они способны сбросить тебя с корабля, устроить революцию в голове. А как завещал нам многомудрый народ, без царя в голове никак. Республика – это у них, умников, погрязших в нечестивости и разврате. Мы же прекрасно устроили свою жизнь, и незачем ее менять.

Нечистоплотность Глава о том, что принимать душ нужно вовремя

«Бывает два вида чистоты. Вот Дик: он чист, как начищенная кастрюля. А мы с тобой чисты, как ручьи или ветер».

Фрэнсис Скотт Фицджеральд. «Прекрасные и проклятые»

1

Трудно оставаться чистым, когда вокруг так много грязи. Однако это не отменяет элементарных законов гигиены! Ведь если кто-то не соблюдает правил дорожного движения, то нельзя на этом основании приходить к выводу неэффективности правил вообще. Но, признаться, что касается чистоты, то тут все очень сложно.

Нечистоплотных людей, конечно, не любят. Его неопрятность вряд ли станет для кого-то аргументом в пользу общения с ним. Тут, знаете ли, и запахи, и внешний вид скажут сами за себя. С другой стороны, патологическое стремление к идеальной чистоте тоже откровенно пугает. А ведь именно такие люди и становятся критиками нечистоплотности. У других людей просто нет такого права – не заслужили, так сказать.

С подобными критиками, вообще говоря, трудно найти общий язык. Раз уж они педантичны в области гигиены, то педантичны во всем. Потому что принципы человека поначалу распространяются только на себя, а уж затем – на всех остальных. Такой педантизм порой ничем не лучше нечистоплотности, а вернее, просто-напросто является ее второй стороной. По этому поводу точно заметил Чарльз Диккенс в романе «Большие надежды»: «Миссис Джо тем временем повесила на окна чистые белые занавески, сменила пышную цветастую оборку над очагом и открыла взорам маленькую парадную гостиную, где в остальное время года никто не бывал и все недвижимо покоилось в холодном блеске серебряной бумаги, даже четыре белых фарфоровых собачки на камине, совершенно одинаковые, с черными носами и с корзиночками цветов в зубах. Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь. Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди, достигающие того же своей набожностью».

Чистота подобна душе, которая, по замечанию Достоевского, является полем для битвы добра и зла. Но мы, вдумчивые метафизики, прекрасно понимаем, что нет добра без зла, как и нет обратной ситуации. И добро и зло, в сущности, олицетворяют мировой порядок. Так и в чистоте одновременно содержатся представления о чистоплотности и ее отсутствии. Нет нужды обращаться за диалектическими доказательствами к Гегелю, это же и так очевидно: если в яркой чистоте порой проглядывается грязь, то и в грязи можно охотно рассмотреть чистоту.

Нечистоплотный человек, другими словами, это не просто противник чистоты, он ее выразитель. Как только знакомый замечает грязь на чьей-то рубашке или штанах, он первым делом рассматривает свои вещи: все ли с ними в порядке? И уже удостоверившись в том, что они чисты, говорит:

– Мне кажется, тебе следовало бы быть внимательней к своему внешнему виду.

А втайне думает: хорошо, что сам не оплошал.

2

Нечистоплотные люди числятся по ведомству людей неряшливых, то есть отрешенных от мирских проблем. Нищих мы оставляем за скобками: их нечистоплотность едва ли назовешь пороком, скорее повинностью. А вот если человек, обладающий выбором, делает его в пользу нечистоплотности, то, судя по всему, делает он это в пользу науки, искусства или какой-либо иной заоблачной области. К чему там личная гигиена, когда человек думает о стратегическом развитии Вселенной и будущем мировых цивилизаций? Потому люди и делятся на два типа: тех, которые выбирают чистоту, и тех, кто делят людей на два типа – разумеется, относя себя к «высшему» типу.

И в самом деле, если обратиться к истории, в которой, как в коробке для игрушек, повсюду разбросаны гении – не знаешь даже, какого и взять для примера, – то можно сделать вывод: все они не шибко как заботились о чистоте своего тела. Конечно, можно обвинить в том научно-технический прогресс – уж как-то поздно возможность принимать ванну каждый день вошла в нашу жизнь, – можно сетовать на немилосердную судьбу и злой рок, но как-то гении выживали. Вернее, скажем по-другому: гении просто не думали о гигиене. Писали картины, делали открытия, правили странами, но нигде в своем письменном наследии не упомянули о тяжелом бремени быть нечистоплотным. Это сейчас в случае отключения горячей воды отовсюду сыплются бесчисленные жалобы. Еще бы, избаловали нас. И прошлое особо людей не баловало, да и не жаловались они на дурные запахи вовсе – привыкли, знаете ли.

Вот, мол, знаменитый факт, что испанская королева Изабелла Кастальская за всю свою жизнь мылась всего два раза – в день рождения и день свадьбы. Осознавать это, конечно, не хочется, принюхиваться к историческим деталям тоже, но принять необходимо. XV век не отличался хорошими нравами, так какие могут быть претензии?

Ладно Античность – у римлян хотя бы были бани. И то, пожалуй, лишь у знатных. Для простолюдинов на стенах изображали богов, дабы они там не мочились. Вот и налицо все нравы этого просвещенного народа, читавшего Вергилия с Горацием. Про Средние века даже говорить не приходится. Едва ли там ухаживали вообще за телом – время было другое: подвигов и великих дел за веру. А так как христианство, по существу, в центре своего учения ставит дух, а не материю, вот и праведники отнюдь не помышляли о внешнем виде. Кое-как оделся – уже хорошо.

Да и дальше было не сказать чтобы лучше. Говорят, что сам Людовик XIV, «Король-солнце», монарх, абсолютизировавший власть во Франции, уж очень был нечистоплотен. Грязноват, откровенно говоря. Впрочем, жил он среди подлиз и лицемеров, а других он просто не терпел – тотчас бы отправил на казнь. Получалось как в сказке про голого короля: и сказать ему про нечистоплотность было некому, все податливо признавали не только блеск его ума, но и одежд. А то, что время от времени от него неприятно пахло… Ну нет, экая дерзость! Зачем портить настроение своему монарху? Даже Мольер, и тот не смел возражать Людовику XIV, по его указке ставил пьесы, организовывал костюмированные праздники и давал в своих пьесах роль «бога из машины». Это же раньше, в театре античном, когда драматическая ситуация оказывалась безысходной, просто нерешаемой на уровне сюжета, то откуда ни возьмись появлялся тот или иной языческий бог и своим могучим словом решал спор. А у Мольера этим богом был солнечный Людовик XIV. Как не вспомнить, что даже самого популярного персонажа мольеровских пьес Тартюфа никто так и не смог поставить на место, пока в дело не вмешался справедливый и милосердный король. И лишь дурак в тот момент думал о его грязных ногтях. Справедливость торжествует вне зависимости от того, грязными ли ногтями она была сотворена или нет.

3

Удивительное свойство грязи – геометрически разрастаться там, где она только-только появилась. Это как с грязным бельем: стоит ему образоваться, как по неизвестным законам физики оно начинает размножаться. Вероятно, поэтому чистюли так педантичны в своем отвращении даже к маленьким пятнышкам. Действительно, чтобы сохранять чистоту, нужно быть радикальным.

Американская социология не дремлет – был проведен следующий опыт: в каком-то здании разбили окно (будем надеяться, что не в жилом, хотя чего только не сделаешь ради чистоты эксперимента). Выяснилось, что через несколько дней там разбили еще несколько окон. Аналогичная ситуация с граффити в американском метро: как только его везде запретили, ни одного художественного творения не появилось. Но стоило хотя бы допустить одну «картину», как галерея тут же пополнилась бы новыми.

А замечали ли вы, что порядок в доме точно так же регулируется? Отнесешься иной раз пренебрежительно к своему долгу держать комнату в чистоте, так она за несколько дней превратится в чердак. А чистота комнаты – это тоже показатель чистоплотности.

Неряхи совершенно не замечают, какие изменения происходят в их комнате. Они, кажется, готовы лежать на пустых бутылках, но лишь бы в приятной компании с телевизором или игровой приставкой.

О чем же говорит неряшливость в квартире? Всего лишь о неряшливости хозяина? Но разве не всем известно такое понятие, как «организованный хаос»? Американская внешняя политика в этой стратегии еще как поднаторела. Да и многие справляются с таким хаосом не хуже. Ведь вещи, разбросанные по углам, всегда находятся в поле твоего внимания, они на виду в отличие от вещей, собранных в одном месте. Доступные для видимости вещи находятся как будто в «активном состоянии», и пусть ты к ним не притронешься, пусть не будешь использовать в ближайшее время, но они всегда будут указывать на себя. Дескать, смотри, мы существуем.

Грязная комната – другая сторона неряшливости. Если человек за едой сморкается в занавеску, то в персональном плане это говорит о невоспитанности. Во всяком случае, так квалифицируют это поведение этические кодексы (и даже если таковых нет, о чем непременно сообщат любители потолковать об относительности морали, то их следовало бы придумать). А о чем могут говорить в хозяйском плане занавески в соплях? Едва ли это такой стиль. Уж больно вычурно, да и эпоха радикального авангарда канула в Лету. Все-таки здесь нечистоплотность никак не отнесешь к положительным качествам. Точнее, его можно определить так: грязь в квартире появляется не только по недосмотру мужчины, но и отсутствию в этой квартире женщины.

Говорить о том, что все женщины чистоплотны по природе и держат свое жилище в положенном состоянии, непозволительный сексизм. Но исторический опыт показывает, что мужчины в одиночку с этим совершенно не справляются (хотя, право слово, такие упреки в сторону мужчин являются не меньшим сексизмом). Холостяцкая жизнь хороша своей независимостью и огромными возможностями придаваться в одиночестве изучению природы и мира. Но квартира отчего-то непременно страдает – видимо, по причине не самого высокого места чистоты в иерархии мужчины. Впрочем, вряд ли это мешает любить мужчин.

Если бы женщины выбирали себе мужчину по чистоте его квартиры, едва ли слагались бы пары. А вот мужчины весьма придирчивы в таком выборе: женщина обязана быть чистоплотной, иначе и внешний вид ее не будет привлекателен, и квартира станет похожей на античные развалины.

Чистоплотность в этом смысле, разделив в своих обязательствах мужчин и женщин, сделала больше для развития сексизма, чем любые шовинистские теории.

4

Ученик Аристотеля – Теофраст – называл нечистоплотными тех людей, которые плюются, разговаривая с другом. Качество это, безусловно, отпугивающее. Никто не хотел бы во время мирной беседы оказаться заплеванным. Но это говорит, скорее всего, о его нежелании нести ответственность за свои поступки, сознательном или нет. Нечистоплотные люди не задумываются над тем, комфортно ли рядом с ними другому или нет. Или, скажем иначе, абсолютной уверенности, что комфорт в данном случае не имеет значения.

И действительно, стоит ли прислушиваться к здравым мыслям человека, если у него нечищеные ботинки? Нужно ли серьезно воспринимать правду из уст того, кто плюется тебе в лицо? Играет ли роль то, в грязном ли костюме оратор, если он говорит правдивые вещи? Для чистоплотного человека ответ очевиден. Он брезгливо отвернется и уйдет восвояси. Нечистоплотный же человек пренебрежет мимолетным дискомфортом, поставив во главу угла новое знание.

Говорят, что Иммануил Кант был совершенно равнодушен к внешнему удобству, посвятив всю свою жизнь метафизике. Никогда не выезжая за пределы родного Кёнигсберга, он только и делал, что сидел в своем доме, время от времени прогуливался (по его выходу на улицу сверяли часы) да преподавал в университете. Метафизик неряшлив, но добропорядочен в своем отношении к высоким знаниям. Прямо как в анекдоте про английского, французского и немецкого философа. Мол, английский философ, чтобы дать определение лосю, объездит весь мир и составит полную энциклопедию лосей. Французский сходит в Булонский лес, не встретит лося и усомнится в его существовании. А немецкий философ, закрывшись в своей комнате с книгами, будет рождать образ лося посредством своей воли и внутреннего «я». Кант был как раз из таких чудаков. И женщины у него, как известно, не было, чтобы разобраться с домашними делами.

Однако, если бы у него все-таки был опыт соприкосновения с непредсказуемым характером противоположного пола, история философии, полагаю, обогатилась бы не только термином «вещь в себе», но и «вещь, вышедшая из себя».

Русский писатель Карамзин, побывав в гостях у Канта, так описывает их встречу в «Записках русского путешественника»:

«Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика, который опровергает и Малебранша и Лейбница, и Юма и Боннета, – Канта, которого иудейский Сократ, покойный Мендельзон, иначе не называл, как der alles zermalmende Kant, то есть все сокрушающий Кант. Я не имел к нему писем, но смелость города берет, – и мне отворились двери в кабинет его. Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были:

„Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту“. Он тотчас попросил меня сесть, говоря: „Я писал такое, что не может нравиться всем; немногие любят метафизические тонкости“».

Не случайно «Метафизика» Аристотеля начинается словами: «Все люди от природы стремятся к знанию». Но есть и те, кто от природы стремится лишь к чистоте.

5

Ну а кто, как не убежденный эстет, возразите вы, может быть неподдельным сторонником чистоты, ведь и костюм и его комната должны непременно выражать представление о незапятнанном идеале? Тут спорить трудно, даже в знаменитом романе Гюисманса, декадента и любителя прекрасного, «Наоборот», его герой Дез Эссент, когда раздумывает над тем, как обустроить спальню – превратив ее либо в место ночных услад, либо в мрачную келью для дум и покоя, – естественно, предпочитает первый вариант, поскольку он в точности передает атмосферу парижской квартиры, в которой когда-то именно так «некогда устроил спальню, куда для особой остроты ощущений поместил громадную, вдобавок белую, лакированную кровать: старый развратник как бы издевается, поднимая на смех ложноневинных и мнимо-стыдливых грезовских недотрог, а также иронизируя по поводу якобы чистоты подростковой и девичьей постельки».

Однако даже для эстета нравственная чистота важнее телесной. Уж кто-кто, а Оскар Уайльд понимал немало в том, что такое красота человека. Собственно, именно этой теме и посвящен его роман «Портрет Дориана Грея» – поискам вечной молодости, которая если и может быть запечатлена в одночасье, то лишь в момент продажи души. И чистота у Уайльда ассоциируется главным образом с молодостью и внутренней невинностью. Любая цитата о чистоте так и норовит доказать эту мысль.

1. «В его лице было нечто такое, что сразу внушало доверие. В нем чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость».

2. «Этот мальчик, с которым он по столь счастливой случайности встретился в студии Бэзила, – удивительное существо, но из него можно вылепить нечто еще более совершенное. У него есть все – обаяние, юношеская чистота, а главное, красота, сравнимая лишь с той, какую сохранили для нас в мраморе древние греки».

3. «К нему возвратилось ощущение непорочной чистоты детской жизни, и ему стало не по себе при мысли, что именно здесь будет стоять роковой портрет».

4. «Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте».

5. «Возвышенная чистота и тонкость выражения этого печального лица поражали и бесили Алана».

6. «Лицо человека, которого он хотел убить, сияло всей свежестью юности, ее непорочной чистотой».

7. «Неужели правда, что человек при всем желании не может измениться? Дориан испытывал в эти минуты страстную тоску по незапятнанной чистоте своей юности, „бело-розовой юности“, как назвал ее однажды лорд Генри».

Так что, каким бы человек ни был аккуратным до фанатизма – а Оскар Уайльд к ним как раз принадлежал, – все равно в первую очередь он признает в человеке чистоту внутреннюю, а уж потом внешнюю.

Обман Глава о том, что каждый в жизни обманываться рад

«Лгунишка, что лежит под сенью гробовой,

Небось не скажет: „Я живой“».

Александр Поте

1

Веками философы разных мастей поносили человеческую цивилизацию за лукавство и лицемерие. Но разве не благодаря лукавству и лицемерию мы сделали нашу жизнь живописнее?..

Как просто говорить правду. Для этого нет необходимости обладать извилистым умом или искусным воображением, да и наблюдательность не лучший помощник. В сущности, правда так же проста, как констатация факта: что видишь, то и говоришь. Что же касается лжи, то для нее нужно известное умение сочинительства. Человечество не сразу доросло до мнения, что о некоторых вещах следует молчать, а некоторые просто искажать. Вежливость, кокетство, игривость пришли в мир тогда, когда на определенном историческом этапе появилась нужда сделать шаг вперед в интеллектуальном развитии. Коварство поступков известно и в животном мире, но им совершенно невдомек, что такое словесный обман. Игра словами – удел умельца, но никак не простолюдина.

Поэтому в среде людей, живущих, что называется, «по правде», не почитаются искусства: они не понимаются ни в своей ценностной важности, ни в моральной значимости. Платон в своем трактате «Государство» предлагал изгнать всех художников для того, чтобы построить идеальное общество. Ведь, по факту, художники не приносят никакой пользы – мало того что в жизни и так много неведения, так они его еще и приумножают. Изображая вещи в своих произведениях, они не делают шаг навстречу познанию этих вещей, а, напротив, уводят лишь в сторону. Делают слепки слепков (если вспомнить, что Платон считал материальные объекты в мире лишь тенями истины, то можно представить всю горечь и негодование философа от факта существования искусства). Высокие моралисты продолжили дело древнегреческого идеалиста, подбрасывая произведения искусства в очистительные костры, – и в самом деле, зачем нужна литература, когда она лишь искажает нравственные устои общества?

Однако при всех причудливых поворотах истории искусство сохранилось и по-прежнему имеет спрос в обществе. Почему? Потому что без красивого обмана жизнь человека стала бы по-настоящему скучной.

Солгать человеку просто в первый раз, но во второй и в третий уже понадобятся память и умение связать свою ложь в гармоничную историю, дабы не оказаться у позорного столба. Почему бы не признаться, что мы сами обманываться рады? Что без обмана не появилось бы искусство красноречия, потом породившее изящную словесность.

Жан-Поль Сартр написал знаменитую пьесу «За закрытыми дверями», где троица главных героев встречается в аду, дабы окончательно разрешить проблемные вопросы бытия, не решенные еще в жизни. На поверку оказывается, что такое соседство вызывает лишь больше вопросов, ибо «ад – это другие». Склоки, интриги, лицемерие появляются там, где есть люди. И не нужно представлять себе ад, подобно Данте, живописно нарисовавшего его во всем своем насильственном величии. Достаточно оказаться закрытыми втроем в одной комнате – а дальше психология сделает свое дело.

К чему лукавить: человек не существует без лжи. Самым страшным обманщиком в истории считается дьявол, но сколько случаев мы знаем из мировой литературы, когда и дьявола оставляли с носом? Человек не так прост, каким его себе представляют моралисты. «Он должен быть таким…» – утверждают они. Наивные моралисты, мечтающие искоренить обман из человеческой природы, кажется, обманывают самих себя. Но разве можно им запретить получать удовольствие от этого сладостного порока?

2

То, что человеческая жизнь похожа на игру, видится очевидным (при всем почтении к Йохану Хейзинге, посвятившего многие часы своего умственного труда данному вопросу). Да, мы играем с самого детства и продолжаем этим заниматься в любом возрасте, ловко прикрывая свои дурачества словами «это всего лишь понарошку».

Прав был Эразм Роттердамский, говоря: «Если бы кто-нибудь сорвал на сцене маски с актеров, играющих комедию, и показал зрителям их настоящие лица, разве не расстроил бы он всего представления и разве не прогнали бы его из театра каменьями, как юродивого? Ведь все кругом мгновенно приняло бы новое обличье, так что женщина вдруг оказалась бы мужчиной, юноша – старцем, царь – жалким оборвышем, бог – ничтожным смертным. Устранить ложь – значит испортить все представление, потому что именно лицедейство и притворство приковывают к себе взоры зрителей. Но и вся жизнь человеческая есть не иное что, как некая комедия, в которой люди, нацепив личины, играют каждый свою роль, пока хорег не уведет их с просцениума».

Существует заблуждение, что во время игры люди надевают маски, чтобы на время забыть о своей личности и сыграть любую понравившуюся себе роль. Но маски, напротив, срываются! В сущности, все темные стороны человеческой натуры проявляются именно в игре: алчность, лицемерие, обман, предательство. Тогда как в жизни их приходится маскировать вежливостью и учтивостью.

В игре не бывает двоемыслия. Ты можешь обнажить свою душу, изливать яд на окружающих, ранить их в самое сердце, то есть быть собой без зазрения совести. Ведь у тебя всегда есть алиби: «Это всего лишь игра».

В игре не нужен обман, потому что это заложено в правилах. В жизни же никаких правил не существует – они естественно вытекают из общения с окружающими. И чтобы не казаться слабым в этом «аду», мы прибегаем к обману.

Будем ли мы называть толстого человека толстым? Нет же, это моветон. Во-первых, таким образом можно обидеть человека. Во-вторых, можно навредить и себе. Конечно, если уж очень хочется выразить свое огорчение по поводу его не самой лучшей физической формы, можно прибегнуть к тонкой словесной игре, передать мысль иносказательно – например, иронически.

– Привет, худой! – сказать толстому. Вместе посмеяться и разойтись. Как знать, может, толстый, посмеявшись над собой, и задумается о здоровом образе жизни.

Легкая ирония в любой ситуации эффективнее правды. Да и, что говорить, эффектнее, живее, художественнее! Писатель Оскар Уайльд в «Упадке искусства лжи» констатирует:

«Точно так же, как узнают поэта по изящной музыке его стиха, можно узнать и лжеца по его богатой, размеренной речи. (…) Тут, как всегда, совершенство достигается практикой. Но в наши дни, когда стихосложение стало чересчур обыденным и, по возможности, не должно поощряться, искусство лжи, можно сказать, приобрело дурную славу. В юности многие обладают естественным даром преувеличения, и если эту наклонность развивать в благоприятной и доброжелательной атмосфере или же путем подражания наилучшим образцам, то она может перерасти в нечто поистине замечательное. Но, как правило, все оканчивается ничем. Человек или впадает в небрежную точность…»

3

Нельзя сказать, что все мы рождаемся на свет привлекательными. Не найдется ни одного человека, который тотчас же скажет: «О, я хочу познакомиться с этим младенцем!»

Впрочем, не найдется таких людей и впоследствии: чем может привлечь незнакомый человек? Планета перенаселена на первый взгляд гениями всех мастей (в каждой маленькой группе можно найти лидера, именующегося высокопарным званием) – и к чему еще один?

Интерес публики нужно заслужить, и, как правило, заслуживаем мы его путем обмана. Искусство нравиться – это и есть подлинное искусство обмана.

В обмане нет ничего пренебрежительного к людям, нет ничего злонамеренного. Просто иногда, чтобы привлечь внимание к своей персоне, необходимо громко войти в комнату. Оправдаешь ты надежды или нет – вопрос уже другой. Но обмануть, то есть показать себя другим, эпатажным, ярким, причем сделать это ловко и изобретательно, – значит предъявить свою претензию на значительность. А значительных людей любят, даже если за этим ничего не стоит.

Почитайте салонные беседы французов XIX века – сплошные остроты, речевые красивости, иронические замечания, каламбуры, подтрунивания. И все это за отсутствием логики и здравых рассуждений. В салонах, где собирались выдающиеся умы времени, от Оноре Бальзака до Анатоля Франса (что и зафиксированы в их прославленных произведениях), трудно было уловить хоть одну полезную для ума мысль, но сколько было радости для чувств! Пустые разговоры, но каков отточенный слог, каково изящество речей. Пожалуй, французам просто не было равных, что признавал даже сладкоречивейший Оскар Уайльд, выучивший французский, дабы щеголять в салонных словопрениях.

Обман так же пуст, как цветастые речи французов, но так же и не менее обаятелен. Французы знали толк в легкомысленной лжи. И конечно, нравился прежде всего тот острослов, кто умел тонко обмануть всех остальных.

Обман – это ведь еще и аморальное умение оправдать свою измену перед женой («аморальное», несомненно, в данном контексте должно восприниматься как слово, произошедшее от латинского «amor», что значит «любовь»). Посещая светские салоны, развлекаясь в театрах и совершая жовиальный променад, французы вместе с тем частенько забывали о супружеском долге. Но их можно понять: времена были еще суровые, сексуальная революция не свершилась, и жениться приходилось не по любви, а по расчету. Неудивительно, что в литературной традиции такое большое место занимает тема адюльтера. Эмма Бовари, знаменитая героиня Флобера, обманывая своего простодушного мужа и гуляя на стороне с любовниками, подражала этой самой традиции, начитавшись романов, как Дон Кихот. Только романы эти были не рыцарские, а любовные – об амурных похождениях и игривых ситуациях. Да, тогда они пользовались большим успехом. Даже Бальзак начинал свой творческий путь с «Озорных рассказов». Так, в «Красавице Империи» умный турский священник, проведя ночь с куртизанкой Империей, покинул ее, что чрезвычайно разгневало девушку.

«И в змеином взоре, коим Империа смерила беглеца, желая его унизить, была начертана его смерть. (…) А наш туренец, нимало не обращая внимания на гнев Империи, выскользнул из дома, как побитый пес, которого отогнали от господского стола. Из груди г-жи Империи вырвался стон; в тот час она бы жестоко расправилась со всем родом человеческим, будь это в ее власти, ибо пламя, вспыхнувшее в ее крови, бросилось ей в голову, и огненные искры закружились в воздухе вкруг нее. И немудрено – впервые случилось, что ее обманул какой-то жалкий монах».

Жертвам обмана не позавидуешь, а вот его устроитель в глазах читателя неизменно пользуется уважением – каков ловкач! Обманывать умеют лишь умные люди, и образованные французы знали это, как никто.

4

Часто к обману обращаются во имя любви. Сейчас, может быть, не столь актуальны сословные различия в любви, но раньше это всегда становилось камнем преткновения! А ведь сердцу не прикажешь. Любовь шире феодальных предрассудков. Простолюдину приходилось облачиться в царские одежды, чтобы завоевать сердце принцессы. Обман, разумеется, раскрывался, первое время женская вспыльчивость давала о себе знать, но затем градус ссоры понижался, и влюбленные сходились навсегда.

В комедии Лопе де Вега «Аркадия» шут Карденио, спрятавшись за статуей Венеры, вещает всем собравшимся в храме голосом богини, что нельзя женить Белису на немилом ей богаче. Прибегает он к этому фокусу затем, чтобы, по страстной испанской традиции, подлинная любовь победила расчет. Хороший финал – это не когда женщина выходит замуж за обеспеченного мужчину, живет с ним в загородном доме, имеет свою машину, ходит в самые дорогие магазины одежды и покупает исключительно фирменные вещи. Такой финал хорош для простой жизни, но не для жизни в искусстве! Поэтому женщина всегда выбирает нищего, но любимого. Потому что деньги – дело временное (сегодня они есть, а завтра нет), а любовь – вечное. По крайней мере, так считали жаркие испанцы, судя по всему не ведая, что и любовь бывает мимолетной.

Несчастные.

Впрочем, любовь ли это? Или всего лишь страсть? Или просто-напросто обман? Рассуждая о любви, можно уйти в бесконечные умозаключения, поэтому оставим ее, любовь, в стороне. Зачастую, осознавая никчемность своей жизни, нам хочется полюбить хоть кого-то, и мы намеренно обманываем себя, чтобы не быть одинокими и несчастными.

Вообще обман – это и безукоризненный терапевтический прием. Наслушаешься иной раз всяких философов и впадешь в тоску: уж насколько мир несовершенен, настолько судьба несправедлива, настолько наша жизнь бессмысленна, что и распрощаться со всем этим захочется. Однако, обманывая себя, что жизнь хороша, мы живем, в общем-то, неплохо. Не прислушиваемся к упадническим голосам, жизнерадостно смотрим в будущее, и помогает нам в этом обман.

Может, и любовь в каком-то смысле – это взаимный обман. И чтобы любовь длилась всю жизнь, нужен труд подлинного художника жизни, мастеровитого театрального актера, ибо обман позволяет отношениям не затвердеть, беспрестанно обновляя их. Что было бы, если бы мы друг другу говорили только правду? Мы быстро бы заскучали от элементарного перечисления трюизмов: ну да, мы потолстели, да, меньше стали зарабатывать, чувства уже не те. Нет уж – пусть лучше супруги продолжают оставаться супергероями друг для друга, представая в различных ипостасях: в понедельник он – пианистом, а она – медсестрой; во вторник он – футболистом, а она – учителем, и так далее.

Вообще говоря, перевоплощения – изысканнейшая форма обмана. Как умело ей пользуются врачи! Мольер в свое время вдоволь посмеялся над служителями Асклепия. Скажем, в психиатрии нужно иметь весьма зоркий глаз, чтобы отличить доктора от пациента. Не зря даже родилась шутка, что в психиатрии тот считается врачом, кто первым надел белый халат. В рассказе Эдгара По «Система доктора Смоля и профессора Перро» главный герой посещает лечебницу для душевнобольных. Хозяин учтиво рассказывает о своей новой системе работы с умалишенными – весьма, кстати сказать, гуманной. Пациенты свободно разгуливают по лечебнице, ужинают вместе с доктором и занимаются тем, чем хотят. «Что бы сумасшедшему ни взбрело в голову, он не встречает ни малейшего противодействия с нашей стороны. Мы не только не мешали, но, напротив, потворствовали их причудам, на этом были основаны многие случаи излечения, и к тому же наиболее устойчивого. Нет для ослабевшего, больного рассудка аргумента более убедительного, нежели argumentum ad absurdum. Были у нас, например, пациенты, вообразившие себя цыплятами. Лечение состояло в том, что мы признали их фантазии фактом и настаивали на нем: бранили больного за бестолковость, если он недостаточно глубоко сознавал этот факт, и на этом основании кормили его в течение целой недели только тем, что едят цыплята. Какая-нибудь горсть зерна и мелких камешков творила в таких случаях настоящие чудеса», – признается доктор.

Но обман в результате раскрывается: на самом деле в этой лечебнице пациенты взяли власть в свои руки и всех врачей переквалифицировали в больных. Но главный герой поначалу и не догадывался, что произошла подмена, настолько реалистично выглядело все вокруг.

Еще одна история про обман, произошедшая в психбольнице, изложена в пьесе Фридриха Дюрренматта «Физики». Инспектор полиции приезжает в частный сумасшедший дом, в котором случилось очередное убийство санитарки. Виновник – сумасшедший, прозванный Эйнштейном. Предыдущее аналогичное убийство совершил Ньютон. В клинике есть и третий умалишенный физик – Мебиус. Выясняется, правда, что он настоящий ученый, обладающий знаниями о том, о чем не следовало бы знать никому. И чтобы его не раскусили, он притворяется больным. Как только санитарка, ухаживающая за ним, начинает верить в его нормальность, он тоже убивает ее. Выясняется, впрочем, что и первые два убийцы – лица подставные. Они – физики-разведчики, задача которых разузнать секрет Мебиуса. Все они совершают преступления ради конспирации. Все они обманывают окружающих ради своих целей.

Не лукавил Блез Паскаль, когда говорил: «Пусть человеку нет никакой выгоды лгать – это еще не значит, что он будет говорить правду: лгут просто во имя лжи».

Правда, и смотрительница этой частной лечебницы оказывается сумасшедшей, что добавляет пьесе двойного обмана. Словом, на обмане зрителя строится сюжет любой хорошей пьесы. Нужно поначалу пустить его в одном направлении, а под финал внезапно удивить.

5

Да, обманщик – это умелый адвокат, умеющий белое представить черным и наоборот. И что же? Ненавидеть его за это?

Если и можно за что-то его упрекать, так это за отсутствие личной жизни. Ведь если человек регулярно лжет, то и доверие к нему пропадает. Как в известной истории про мальчика, который кричал: «Волки, волки», когда их не было, а в самый ответственный же момент при действительном нападении волков ему уже не удалось проявить алармистский талант.

Заигравшись в обман, пожалуй, трудно сохранить друзей и семью. Вернее, конечно, можно, но при условии, что другие будут лояльно относиться к его обману или обманывать сами. На деле получается обратное: семейная жизнь требует определенных правил. Скажем, вовремя приходить домой или не изменять. Но можно ли быть застрахованным, когда имеешь дело с обманщиком?

Все люди для обманщика – цель его хитрой игры ума, и не более того. Трудно сказать, любит ли он кого-нибудь серьезно. На словах-то он образец добродетели, но где уверенность в том, что это не ирония?

Поэтому обманщики – маститые, опытные, без толики совести, – привыкли действовать в одиночку. Но жалости они отнюдь не вызывают. Какая жалость? Это осознанный выбор. Хотя и здесь есть известная доля условности. Кто их знает, обманщиков? Вдруг и выбранный ими путь – тоже обман для окружающих, и они, подобно клоунам, надевают маску комического, втайне обливаясь трагическими слезами?

Оставим эти вопросы не раскрытыми. Все это переливание из пустого в порожнее. Правды здесь не сыскать. Так не будем же сами обманывать читателя.

Погоня за модой Глава о том, что нужно быть осторожным при выборе одежды

«Mens agitat molem».

Вергилий

«Ум человека проявляется в том, как он держит трость».

Фешенебельный перевод О. Бальзака

«Даже джинсы нужно рвать с умом».

Перевод наших дней Н. Никулина

1

Мода существовала во все времена и при всех политических режимах. Мода потому и порождает порочное ей следование, что коренится в человеческой психологии: с появлением первого человека, пришла и она. Адам и Ева, несомненно, не относились к одежде с тем трепетом, с которым относятся люди в наши дни, но тогда и думать об этом не приходилось. Магазинов еще не придумали, людей, перед которыми уместно бы покрасоваться, не народилось, так и ходили обнаженные. Но стоило им совершить грехопадение, как моментально срамные места скрылись под фиговыми листочками. Может быть, это и была первая мода. Срамные места не столь уж капризны в деле маскирования, тут только бы включить фантазию. Но Ева, по всей видимости, прельстилась примером Адама и тоже выбрала фигу. Наверное, это удобно, подумала она. Вот так и поныне: случайно надетому аксессуару мы норовим придать крайне важный смысл. Изящно, красиво, элегантно. А как оно было на самом деле и что являлось первопричиной, одному Богу известно.

Думается, не случайно мысль об одежде посетила первых людей. После потери бессмертия чувствуешь себя не только голым физически, но и, знаете ли, духовно. Во всяком случае, совесть у них, пренебрегших запрет на съедение яблока, однозначно проснулась. А как теперь быть? Репутация человечества опорочена, восстановлению не подлежит, остается лишь одно – завоевывать заново по крупицам. Кто-то начинает покорять вершины благими поступками, а кто-то – щегольским внешним видом. Одно другому не противоречит, а вероятно, и дополняет.

Не удивительно, что Бальзак говорит об уме применительно к умению элегантно себя вести и одеваться. Действительно, это вам не нацепить на себя первую попавшуюся майку, тут подумать надо. Ведь мода на тот или иной костюм появляется не на пустом месте. Сначала должен прийти избранный, ведь, как известно, много званых, а он – один такой. Так, например, моду на отказ от мяса в пище создал Пифагор. Но создал он ее не благодаря отказу как таковому, а своему благочестию и стройной философией. Образ жизни – не забудем добавить к нему уместное прилагательное «умный» – порождает моду на отдельную его часть. Так, например, лорд Байрон, благодаря своей поэтической харизме, романтизировал и свою хромоту, которая в некоторых кругах радикальных байронистов стала очень даже модной.

Избранный понимает: человек – это, прежде всего, стиль. А стиль проявляется во всем. И тут уж без ума явно никак.

Впрочем, созданный им стиль порой делается всенародным, а мода на него – весьма красноречивой. В ней есть не только подражательное свойство, но и разъяснительное. Она, если угодно, формирует культурный код. Вот как пишет об этом Бальзак: «Ученый муж или светский щеголь, который занялся бы изучением костюма того или иного народа в различные эпохи, написал бы в результате живописнейшую и правдивейшую историю наций. Разве длинные волосы франков, тонзура монахов, бритые головы сервов, парики короля Попокамбу, аристократическая пудра и прически а-ля Тит не воплощают для нас основные этапы нашей истории?»

А вы говорите «геополитика»… Да какая геополитика? Какой географический детерминизм? Эти сказки про то, что климат определяет характер народа, рассказывайте несмышленым детишкам. Или, на худой конец, тем самым оправдывайте свои дурные поступки («Знаете, это не я, это климат у нас такой плохой; я вспыльчивый, потому что страна у меня жаркая, ничего личного»). А вот мода на костюм – это совсем другое дело. Это же безупречный помощник культуролога! Нужно узнать, в каком веке написана та или иная картина? Посмотри на костюмы, обладатели которых запечатлены на холсте. Хочешь понять, в каком месте происходит действие любимого романа, внимательно приглядись к описанию внешности героя – здесь все важно: от прически до манер.

Если нация тяготеет более к красному цвету, то, несомненно, в ее менталитете сидят раздражительность и скрытое желание напасть на слабого соседа. Если же нация имеет моду на синий, то, верно, если и чего-то желает, то чтобы оставили ее в покое. Или вы смотрите по телевизору, как в одной из стран устраивается карнавал: яркие живописные платья, разноцветные перья на голове, – знай, ты имеешь дело с жизнерадостным народом. То ли дело крестьянские наряды – нет, стереотипы ужасны сами по себе, но как только увидишь эти несчастные лица, этих страдальцев на брошенной земле, так и понимаешь: нелегка их жизнь, ой нелегка.

2

А если задуматься – причем очень серьезно, с усердием, достойным Хайдеггера, – то можно с прискорбием резюмировать: мода делает людей похожими. Ладно – культурный код. Он не для нас написан, а для истории. А что с нами? Что с личностью – этим почтительным званием, терминологическим венцом европейской цивилизации? Как с ней быть? Неужели индивидуальность каждого стирается и всему виной злосчастная мода?..

Ну нет. Проколотые пупки, татуировки и порванные джинсы не могут уничтожить личность вот так просто. Это несущественно, это всего лишь, если угодно, оттенки вкуса. Как туники в Древней Греции – может, они были не только белые, как это показывают бесцветные статуи, а, например, бежевые или голубоватые. И разве Платон перестал бы быть Платоном, если бы, подражая Сократу, начал носить какую-нибудь модную тунику цвета морской волны?

Борода, впрочем, совсем другая история. Сегодня модно носить бороду – это выглядит красиво. Это делает мужчину мужественнее. Бороду же носили великие умы человечества. Борода была у старцев. Бриться – значит идти против моды. Когда Диоген увидел бритого, он спросил: «Это ты хочешь попрекнуть природу за то, что она сделала тебя мужчиной, а не женщиной».

Но будем откровенны: когда-то модой была как раз выбритость. А борода, она ассоциировалась с провинциальностью, что ли. Так в «Корабле дураков» Себастьяна Бранта говорится:

Считалось ведь не без причин, Что борода – краса мужчин. А ныне, кроме деревенщин, Не отличишь мужчин от женщин.

Но поди еще угонись за модой. Она – девушка своенравная. Сегодня хочет клубники, а завтра – шоколадного мороженого. В погоне за модой нужно находиться в состоянии нескончаемой бдительности.

1. Читать журналы или книги, чтобы быть в курсе.

2. Следить за новостями, чтобы быть в курсе.

3. Посещать магазины, чтобы быть в курсе.

Словом, нужно быть в курсе. Иначе ты отстал от моды. Ты из другого теста, парень.

3

Но есть и такие люди, которые категорически моде следовать не хотят. Ими движет другой порок – гордыня. Они желают выделиться и не идти в ногу со временем. Зачем, в сущности, все новое, когда можно донашивать старое?

Вы только взгляните на них: упорно не желая следовать прогрессу, они отправляются в леса и горы, дабы там, вдали от цивилизации и городской шумихи, предаться размышлениям.

Такие люди мнят себя умными. Умнее всех остальных. «Ты – человек потребления, товары контролируют твой мозг», – говорят они. «Капитализм сделал тебя пешкой в большой шахматной игре. Твои желания мнимые и подчиняются воле мировой буржуазии». Если вы не поняли ни слова из вышесказанного, то в этом нет ничего страшного. Какой вообще нормальный человек это может понять? Когда ты, изрядно опьянев, решаешь подшутить над товарищем и, пока он спит, пишешь на его заднице «Распорядитель своих ветров», едва ли этот поступок можно квалифицировать с точки зрения влияния буржуазной мысли на твое сознание.

Нет, с этими ребятами явно что-то не так. И потом, убегая от одной моды, они неизбежно создают другую. Уехал в горы один человек, за ним второй – и вот уже появилась модная идея эскапизма. Мода похожа на идолов, с которыми многие истово борются. Но, избавляясь от одного идола за другим, мы не замечаем, как подготавливаем почву для новых. Потому что без них никак нельзя.

Человек, стремящийся не следить за модой, вызывает отвращение. Ведь он может не только перестать носить новые вещи, но и перестать следить за гигиеной. А к чему она? Это же общество манипулирует нами и заставляет мыться! Поднимем на щит лозунг «Назад к природе», нам нужны естественные запахи, которые нещадно уничтожает европейская цивилизация!

Философ Жан-Жак Руссо тоже пропагандировал идею гармонии с природой, поскольку, по его словам, городская культура только развращает нравы. Будь проще и откажись от образования, закабаляющего тебя.

А потом Руссо стал модным писателем, и его идея отказа от городской жизни тоже модной. И чем же закончилась борьба с идолами?

Да и порядком надоели эти оппозиционеры. Мода им, видите ли, не нравится. Возникает она тоже не на пустом месте – тут предпосылки нужны. Вот стали мы чистить ботинки, а когда-то это не делали. Ну, не входило это в правила приличия, а теперь вот входит. И вроде как понятно, что человек с чистой обувью – как бы это сказать? – отвечает требованиям сегодняшнего дня. А человек с нечищеными ботинками, какими бы революционными его мысли ни казались, не вызывает большого доверия. Да и слова его произносятся будто из обиды.

Действительно, можно ли говорить о нравственной чистоте того, кто даже не удосуживается почистить ботинки с утра? А ведь это единичный пример. Отказывающиеся от моды тоже это делают сознательно, то есть выражая свою позицию. А может ли быть эта позиция хоть сколько-нибудь весомой, когда человек не может разобраться даже со своим внутренним миром, грубо говоря, структурировать его?

Есть подозрение – и мы скромно озвучим его вслух, – что все это делается из-за стесненности.

4

Мода разорительна и никак не дружит с экономией. А на такие жертвы не каждый готов пойти! Представляете, сколько нужно тратить денег, чтобы одеваться адекватно времени? Нет, проще отказаться от излишних трат и написать обосновывающий подобное поведение трактат. Правда же, проще. Еще и походу оскорбить тех, кто ведет себя иначе. Так тоже проще – считать, что кругом одни идиоты, а ты один стоишь в шубе умный и красивый.

Оскар Уайльд, например, ни в чем себе не отказывал и одевался в высшей степени изысканно. Ему настолько претила экономическая размеренность и бережливость, что даже нищего, которого приходилось время от времени встречать на лондонских улицах, он специально одел в дорогие платья. Дескать, так он хотя бы будет соответствовать высокому вкусу – нищета, знаете ли, тоже должна смотреться красиво.

О красоте-то и забывают хулители моды. Им, в общем, это невдомек. Подобно нигилистам XIX века, они живут идеями социальных перемен. Как убого это смотрится! Ведь даже в романах Бальзака они готовы увидеть не красоту метко подобранной фразы, а марксистскую критику капиталистического строя.

Не хочется, конечно, становиться в высокомерную позу и брезгливо покачивать головой – но разве можно смотреть на это равнодушно? Искусство выражает экономический уклад общества, считают они. И мода, соответственно, тоже. А об эстетических критериях, кажется, им и дела нет. Они не знают, что такое в чистом виде красота.

Еще пример. Популярная американская писательница Айн Рэнд категорически не умела описывать любовь. Разве высоким чувствам бывает объяснение? А у Айн Рэнд объяснение должно быть всему. И если любовь существует, то ее можно рационально познать. Поэтому для нее отношения между людьми по определению строятся на разумных началах. По сути дела, любовь у нее похожа на запрограммированную операцию: объект А должен вступить в связь с объектом Б на том основании, что оба они мыслят в едином рациональном русле. А то, что кандидат философских наук может влюбиться в глупую блондинку лишь потому, что у нее красивое тело, большая грудь или, скажем, красивые глаза (какой вздор! – воскликнет так называемый разумный человек), ей, по всей вероятности, было невдомек.

Нет, какие тут могут быть социальные объяснения?! Лишь наивный простак продолжает верить формуле, что базис определяет надстройку. И что бы ни говорили о кино и его искусственных способах отображения жизни, но люди охотно подражают героям любимых фильмов. Мелодрамы определяют романтическое поведение, боевики – степень героизма в обществе, а ужасы – умение бороться со своими страхами. Можно бесконечно перечислять все, что сделало голливудское кино с человеческим сознанием. Прически, одежда, повадки – все это перенималось зрителем. Экран диктовал моду.

5

Хотя будем откровенны, началось это еще с литературы, когда слепец Гомер создал моду на расписные щиты. Шло время, и затем уже рыцарские романы побуждали людей к подвигам (как оно было на самом деле и существовала ли рыцарская доблесть, еще большой вопрос). Зато когда Дон Кихот открыл для себя таинственный мир рыцарских романов, он уже не мог стать прежним. Мода на подвиги проложила ему дорогу в будущее. И пусть этот путь оказался весьма непростым – а местами и вообще абсурдным, – зато имя его осталось в веках, как знак безумного поклонения книжным образцам.

А вспомните, что случилось с Европой, когда вышла первая серьезная книга Гёте «Страдания юного Вертера»? Во-первых, имя Гёте прозвучало во всех уголках цивилизованного мира, а во-вторых, роман задал моду на самоубийства. Сентиментальный Вертер, главный герой романа, отвергнутый своей возлюбленной, сводит с жизнью счеты, но делает это, видимо, так красиво, что впечатлительный читатель того времени просто не мог этим не восхититься. А затем и повторить. Повальное увлечение самоубийствами появилась как раз тогда, и трудно сказать, виноват ли был Гёте или нет.

Поэтому в наши дни самые почтенные радетели морали запрещают смотреть телевизор – развращает он нравы, и все тут. Да и спорить тут не с чем – плохой продукт создает плохую моду, хороший – хорошую. А раз мы живем в такие времена, что новых Гёте еще ждать и ждать, приходится довольствоваться запретами.

Подражание глубоко укоренено в нас. Даже не хочется задумываться насколько. Может, оно и к лучшему – всегда есть повод свалить всю вину на другого. Например, на отца за то, что научил чавкать за столом. На мать за то, что часто пела в душе. На соседа, ежедневно бранившего свою жену и поднимавшего на нее руку. «А при чем здесь я, меня этому научили!» Или вот еще сильный аргумент: «Не я такой, а жизнь такая».

Бегство от моды лишает алиби. Так зачем же от нее отказываться? Жизнь – это смертельная болезнь, передающаяся половым путем. Давайте же примем этот диагноз с достоинством аристократа. Помучаемся, но красиво.

Подозрительность Глава о том, что без доверия к людям можно заболеть паранойей

«Подозрение всегда живет в душе преступной: каждый куст кажется вору сыщиком».

Уильям Шекспир. «Генрих VI»

1

Подозрение – начало любого детектива. Хотя нет, постойте, ведь еще ранее должно произойти убийство! Впрочем, в хорошем детективе мы знаем лишь о происшествии, но само убийство раскрыть придется во время расследования. И без подозрения здесь никак. Иначе к чему вообще проводить расследование, если и так все ясно?!

Сыщик обязан обладать подозрительностью, но хорошо ли обладать данными качествами не обремененному профессиональными обязательствами человеку? Нужно ли воспринимать окружающий мир с позиции недоверия? И не является ли это скорее показателем своей порочности, нежели порочности других?

От лицемерных людей частенько можно услышать, что вокруг царит лицемерие! Они подозревают буквально всех: и родственники, дескать, обманывают, говоря, что ты такой красивый, тогда как на самом деле это суждение далеко от правды; и друзья улыбаются, хотя только вчера ты с ними поссорился; а что творится на работе, когда коллеги, которых ты на дух не переносишь – притом взаимно, – лицемерно говорят с утра: «Привет!» Нет, как же это можно терпеть? Но подумайте только: а вдруг ни родственники, ни друзья, ни коллеги отнюдь не думают лицемерить, а ведут себя просто, как бы это сказать, вежливо. В цивилизованных формах общения. Быть может, некоторые и слова такого не знают – «лицемерие»! «Что-что, простите? Лицемерие? Это из области морали, да?»

Но как ярко характеризует употребление этого слова того, кто обличает остальных в лицемерии. Ведь чтобы его распознать, нужно иметь точные представления о его границах.

А если он подозревает людей, например, в чревоугодии? Он беспрестанно напоминает о том, что нужно питаться умеренно, вести здоровый образ жизни, в магазине покупать исключительно экологические продукты и, говоря без обиняков, не становиться «рабом живота своего». И думаешь: вероятно, при этих словах он так и норовит залезть в холодильник и схватить с полочки что-нибудь вкусненькое. «Но он же за здоровый образ жизни! Что за абсурд?» – резонно возразит проницательный читатель. Да, но жизнь – не компьютерная игра, где все возможные пути героя прописаны в коде. Жизнь тем и привлекательна (эх, если бы у людей еще и был выбор до появления на свет, они, надо думать, выбирали жизнь за ее несомненные товарные достоинства), что все в ней непредсказуемо. И отчасти потому, что сторонники той или иной системы склонны ее нарушать. Не верьте этим подозревающим всех и вся в неправильном питании! Они просто обязаны время от времени повторять свои мантры – такова их религия. Но случается – и случается довольно часто, – когда слабину дает и собственная воля.

Подозрение, конечно, порок невредный, и хорош он тем, что является наглядным. По подозрительным людям можно немедленно определить, что их заботит и о чем они думают, зачем они произносят те или иные слова и перед чем они робеют и трясутся. Опять же лишь с одной оговоркой: мы не берем людей, которые занимаются этим профессионально. Хотя, скажем честно, кому, как не полицейскому, быть сведущим в преступлениях? Необходимо очень хорошо знать закон, чтобы иметь представления о его нарушении.

2

Вообще подозрительному человеку не позавидуешь: ему приходится каждый день иметь дело с нечестными людьми. И как им можно верить? А если эти подозрения еще и оправдаются? Вот тогда-то совсем можно сойти с ума. Это и называется в определенных кругах «паранойя». Тут к доктору Фрейду не ходи. Хотя, конечно, не помешало бы.

Паранойя развивается в тех случаях, когда возникает прецедент. Когда однажды твое подозрение оказалось небезосновательным. Тогда уже голова упражняется в сочинении глобальных заговоров: а что, если все люди негативно настроены против меня? Что, если в данную секунду меня обманывают и все это просто сон? Ну, или телешоу.

Этому явлению даже название придумали: «Синдром Шоу Трумана». Разумеется, появлению этого синдрома предшествовал выход фильма «Шоу Трумана» с Джимом Керри в главной роли. Комедийный актер априори ассоциируется у зрителя с весьма эксцентричным и неадекватным персонажем. Достаточно вспомнить «Эйса Вентуру», «Маску» или, скажем, фильм «Тупой и еще тупее». Керри как будто везде играет одну и ту же роль. Но в «Шоу Трумана», оставаясь таким же беззаботным парнем, он вдруг исполняется странной тревогой: в мире, который его окружает, что-то происходит не так. И дело здесь не в том, что с неба по случайности падает софит – подумаешь тоже, мало мы видели падающих софитов в жизни? – а в том, что его жизнь выглядит словно срежиссированной. В такие моменты кажется, что ты не являешься хозяином собственной жизни, твой выбор ограничен между работой или домом, а жена лишь изображает любовь к тебе. Ты подчиняешься чьей-то воле и играешь по чужому сценарию. А что осталось настоящего в этом мире?

Паранойя? Да, именно она и зовется «Синдром Шоу Трумана». Ты чувствуешь себя актером на съемочной площадке телешоу. Все ведут себя естественно, точно не было команды «мотор», не было строгих режиссерских выкриков, не было пробегавших мимо гримеров на площадке.

А вот герой Джима Керри взял и решил покинуть благополучный мир, в котором до тошноты удачно все прописано. И, да, его жизнь оказывается на самом деле срежиссированной. И, да, действительно все это время за ним следили при помощи видеокамер.

А потом мы всячески подтруниваем над теоретиками, фанатично разделяющими мнение, что за нами следят инопланетяне. А что, если их подозрения окажутся правдой? Тогда это будет совсем другой разговор.

3

Но иной раз подозрительность способна сыграть злую шутку. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», – говорят прозорливые в этом деле люди. Но на любую аналогию, как известно, можно найти контраргумент в виде противоположной аналогии: «лучше недосолить, чем пересолить». И вот о том, как слишком недоверчивые люди могут «пересолить» самим себе, отлично продемонстрировано в одном из ранних рассказов известного американского писателя О. Генри. Правда, это сейчас он знаменитый О. Генри, а тогда являлся лишь подающим надежды сатириком Уильямом Портером, но тем не менее произведение достойно того, чтобы его процитировать целиком. Называется «Перемудрил».

«Есть в Хаустоне человек, идущий в ногу с веком. Он читает газеты, много путешествовал и хорошо изучил человеческую натуру. У него естественный дар разоблачать мистификации и подлоги, и нужно быть поистине гениальным актером, чтобы ввести его в какое-либо заблуждение.

Вчера ночью, когда он возвращался домой, темного вида личность с низко надвинутой на глаза шляпой шагнула из-за угла и сказала:

– Слушайте, хозяин, вот шикарное брильянтовое кольцо, которое я нашел в канаве. Не хочу наделать себе хлопот с ним. Дайте мне доллар и держите его.

Человек из Хаустона с улыбкой взглянул на сверкающий камень кольца, которое личность протягивала ему.

– Очень хорошо придумано, паренек, – сказал он. – Но полиция наступает на самые пятки таким, как ты. Лучше выбирай покупателей на свои стекла с большей осторожностью. Спокойной ночи!

Добравшись до дому, человек нашел свою жену в слезах.

– О Джон! – сказала она. – Я отправилась за покупками нынче днем и потеряла свое кольцо с солитером! О, что мне теперь…

Джон повернулся, не сказав ни слова, и помчался по улице, но темной личности уже нигде не было видно.

Его жена часто размышляет на тему, отчего он никогда не бранит ее за потерю кольца».

Да уж, ничего не скажешь, мнительность в вопросе доверия не приводит ни к чему хорошему.

Так, герой повести Оскара Уайльда «Преступление лорда Артура Сэвила» наивно доверился пророчеству и поддался ему. А хиромант по руке нагадал Артуру – ни много ни мало! – убийство другого человека. И в этом случае разумное сомнение было бы весьма уместно. Доверять в таких делах – значит полностью отдаться во власть инстинктов и беспардонно написать прощальную записку своему разуму.

«Чудовищно, невероятно! Неужели на его руке начертано тайное послание, которое расшифровал этот человек, – предвестие злодейского греха, кровавый знак преступления? Неужели нет спасения? Или мы в самом деле всего лишь шахматные фигуры, которые незримая сила передвигает по своей воле, – пустые сосуды, подвластные рукам гончара, готовые для славы и для позора», – вдруг исполнился мыслью Артур, как будто иной причины для высокопарных пассажей просто не нашлось. Что и говорить, исключительная мысль требует исключительных обстоятельств. Этому утверждению можно доверять.

4

Когда говоришь о подозрительности как пороке, то нельзя не впасть в иезуитский психологизм. Из чего появляется этот страх перед людьми? Почему недоверие заменяет, простите за пафос, базовый демократический принцип уважать другую личность? Считать ее доброй, а не злой по природе. Откуда вдруг берутся люди, живущие по принципу «человек человеку – волк»?

И тут как нельзя кстати следует вспомнить творчество французского писателя Эмиля Золя. Кажется, что придуманное им направление в литературе под названием «натурализм» моментально стало оправдывать любые творческие эксперименты, будь они удачные или нет. Социальный роман «Западня» – это, несомненно, проявление натурализма, поскольку в нем общественные грехи были изображены крайне реалистично.

Роман о куртизанке «Нана» конечно же натуралистичен, иначе какой толк писать о борделях без жизненной убедительности. А роман «Творчество», вероятно, только потому и написан, чтобы продемонстрировать природу жизнетворчества художника. А природа должна быть натуральна.

Можно посмеиваться над литературно-критическими преувеличениями, но куда деваться – они были, есть и будут. Вопрос лишь в том, доверять им или нет. Оставим это на совести читателя.

Интересно другое – раннее творчество Золя, как раз того периода, когда формировалась концепция натурализма. В этом смысле весьма интересен роман «Тереза Ракен», в котором недоверие показано как чувство, рождающееся из животных глубин человеческой природы. Здесь-то и явлен научный принцип Золя по изучению человеческих инстинктов.

В предисловии к роману автор отчитывается перед злоязычными критиками: роман не про плохих людей, не про убийство и даже не про любовь, тут под микроскопом вырастают два человека страстно жаждущих друг друга, готовые переступить человеческую этику ради необузданного инстинкта. Это почти что «Мадам Бовари», только доведенная до крайности, до того самого пресловутого натурализма. Тереза Ракен, разочарованная в своем постылом муже Камилле, влюбляется в Лорана. Но ей мало измены, она хочет быть с возлюбленным, а для этого устраивает заговор: вместе с Лораном они избавляются от Камилла. Избавляются, как можно догадаться, путем убийства.

То, что рисуется на страницах романа, живописно не в плане психологии – психология хотя бы имеет дело с совестью, – а в плане описания темных и мрачных сторон человеческого существа. И если, скажем, Достоевский беспрестанно искал человека в человеке, то Золя ищет в человеке зверя – и, надо сказать, выразительно его находит.

Именно после смерти мужа Терезы животные инстинкты дают о себе знать. Прежде всего любовники начинают подозревать друг друга. А что, если один из них сдаст другого? Ведь это преступление, за которое придется платить – вероятно, и ценой своей свободы, так необходимой дикому распутному существу. Непризнание в другом человеке верности – это апогей подозрительности. Золя словно любуется своими героями, при этом ужасаясь их поступкам. Он любуется тем, как легко раскусить их поведение, как легко понять их помыслы, ведь все они основаны на примитивных инстинктах – куда им до большой мысли с ее узорным видом?!

«Тереза Ракен» – произведение не для слабонервных, порой читаешь его с дрожью в руках. Вероятно, поэтому другой французский классик, режиссер Марсель Карне, снял по мотивам романа криминальный триллер, и сделал это с поистине готическим размахом. Убийство порождает новые убийства, и два не подконтрольных разуму существа уже не способны остановиться. С этим порой не хочется соглашаться. Этого можно и не признавать. Но у Золя, чего безусловно не отнимешь, великолепно получилось свою мысль выразить. Очень правдиво. Очень натуралистично.

5

Ну а если отношения все-таки нормальные? В человеческом смысле, то есть как у всех. Без желания кого-то убить, кого-то подставить, от кого-то утаить правду. Почему же даже в простых любовных отношениях появляется недоверие друг к другу?

В фильме Билли Уайлдера «Сабрина» (1954 г.) есть такой диалог:

– Ты опять курил?

– Нет, я же бросил курить три месяца назад. Печально видеть, что после сорока восьми лет супружеской жизни в наши отношения вторгается недоверие!

Примечательно, что в этот момент оправдывающийся муж стоит с сигарой в руках, пусть и старается это всячески скрыть. «Взаимные иллюзии – вот лучшая основа для брака», – писал Оскар Уайльд в уже цитировавшемся «Преступлении лорда Артура Сэвила».

Любовные отношения словно и невозможно представить без взаимного недоверия. Ведь если первая стадия уже пройдена – стадия завоевания, – то вторая, самая мучительная, начинает испытывать тебя. Стадия удержания – это понимание, помноженное на подозрительность.

– Моя жена беременна!

– Неужели? И кого ты подозреваешь?

Вообще если говорить о подозрении, то нельзя отделаться от ощущения разочарования, когда ты становишься объектом ложных домыслов. Временами необоснованные подозрения совпадают с нереализованными желаниями, и тогда ты думаешь: «Так почему бы их не реализовать, добавив обоснованности?» Так и родилась «Теория оправданного подозрения». Принцип ее сводится к следующему.

Если и когда вас ложно подозревают в человеческих прегрешениях, в последнюю очередь думайте о своей репутации. Ее уже не исправишь. Зато можно исправить свою жизнь и, наконец-то, прегрешить!

Пример:

– Ты мне изменила!

– Я тебе не изменяла.

– Ну и зря.

Говорят, что на доверии держатся хорошие отношения. Но что считать хорошими отношениями? Полное равнодушие друг к другу? Вот мистер и миссис Смит в одноименном фильме долгое время не интересовались, какой работой они занимаются. Не то чтобы они были вовсе безразличны, но не углублялись в расспросы, тщательно не выпытывали. В общем, им было просто не до этого. А стоило бы! Оказалось же, что они – наемные убийцы. Да еще из разных организаций, и по заданию они должны устранить друг друга. Плох тот тайный агент, который не подозревает свою жену в желании его убить! Нужно быть начеку круглосуточно.

– Дорогая, я узнал: ты мне изменяешь.

– Но я же девственница.

– Этого я еще не успел узнать.

А нужно! Не забывайте, даже невинность Жанны Д’Арк проверялась трижды – в Шиноне, Пуатье и Руане – как матронами, так и опытными мужчинами-врачами, поскольку обманом она едва ли смогла повести французское войско к победе.

Похоть Глава о том, как чувства ослепляют разум

«Тот, кто находит разум у влюбленного, Хоть в ком-нибудь способен видеть глупого?»

Манандр. «Похотливый»

1

Любой разговор о половом влечении начинается с Фрейда. Не важно, правильно это или нет, есть в том его вина или нет, Фрейд стал символом всего того бессознательного, которого страшится человек разумный. Как это так? Веками человечество научалось обуздывать свои страсти, стремилось отличаться от бессознательных животных, опиралось на роль разума, а тут вот как получилось – пришел психоаналитик и во всеуслышание заявил о бессилии рационального начала. Да-да, если вы думали, что уже спланировали свою жизнь по графику, то бросайте все, ибо будущее преподнесет вам много сюрпризов. И ладно, будущее, настоящее день за днем удивляет нас своей непредсказуемостью. Если бы можно было превратить личность в бездушный объект, возможно, вопросы бы отпали, но, во-первых, никто не хочет становиться механическим роботом, а во-вторых, жизнь бы стала очень скучной.

Похоть – это тот порок, который и ассоциируется с жизнью. Замечали ли вы когда-нибудь, что человек, лишенный похоти, уже заботится о покупке гроба? Происходит это потому, что пресловутый Эрос сменяется не менее пресловутым Тонатосом, то есть, говоря по-нашему, смертью. И если вы перестали любить – в самом вульгарном, разумеется, смысле слова, – то нужно задуматься над своим здоровьем.

Похоть называют одним из главных грехов, но называют ее так старики, лишенные возможности подобным образом грешить. Есть ли в этом зависть? Очень может быть.

Вообще похоть ходит нога в ногу с молодостью и глупостью, иначе и быть не может. А стало быть, прочно ассоциируется с лучшими моментами нашей жизни, когда мы отправляем голову в отпуск и не думаем еще о взрослой жизни.

2

Страшно представить, если бы похоть совсем ушла из нашей жизни. Куда подевались бы незаконнорожденные дети, появившиеся на свет, кстати говоря, не по плану, а вопреки ему, то есть, в сущности, по любви? Сегодня, когда институт брака трещит по швам, а мужчины и женщины все больше стремятся к одиночеству и независимому образу жизни, похоть является целебным средством для связи полов. Приходится признать: браки нынче – это не союз, созданный ради высоких идеалов. А что бы мы делали, если бы похоть ушла из нашей жизни? Социологические службы тотчас бы начали трубить о демографической опасности, а государственные органы немедленно что-либо предпринимать. Но поскольку государству мы, мягко говоря, не доверяем – не ему же в конце концов нас стимулировать к рождаемости! – то на помощь приходит похоть. Коренящаяся в природе человека, побуждающая нас к необдуманным поступкам, толкающая на сомнительные связи – словом, спасительница наша, похоть.

В пьесе Аристофана «Лисистрата» повествуется о том, как во время войны между Спартой и Афинами раздосадованные воюющими мужьями женщины решают объявить своим вторым половинкам сексуальный бойкот. Те, мол, предпочитают сублимировать свою взрывную энергию в войну, и это вместо того, чтобы разделять ложе со своими женами. Нечестивые, неверные, подлые мужья! В результате план сработал: изголодавшиеся по любовным ласкам мужчины возвращаются к своим женам – впрочем, уже с упавшими мечами.

Препятствовать похоти себе же во вред. Можно, конечно, шантажировать кого-нибудь этим, но не нужно забывать, что шантаж может сыграть злую шутку. Желание имеет обыкновение быстро угасать, и, если его вовремя не удовлетворить, можно его вообще лишиться. Поэтому похоть страшна прежде всего своей мимолетностью. Сегодня она есть, а завтра уже отсутствует.

Браки, например, заключаются не из похотливых соображений, а из соображений общих интересов. В противном случае же на горизонте будет маячить развод (не случайно именно с сексуальной революцией связывают увеличившееся число разводов – видите ли, чувства очень непостоянны).

Все самые известные литературные герои, прославившиеся избыточной похотливостью, холостяки. Возьмем, скажем, Дон Жуана. Его роль – метаться от одной женщины к другой в поисках одной-единственной. Похоть в его случае – это катализатор жизни, смысл которой сводится к поиску идеала. Просто некоторым по тем или иным причинам достаточно одного партнера, чтобы сделать выбор. Другим же необходимо посмотреть «весь товар», чтобы окончательно определиться. Дон Жуан не замкнут в себе, он – харизматик. Когда мы обсуждаем его обаяние, мы не вспоминаем про его внутренние качества, крепкий характер или нравственные поступки. Его обаяние внешнее, как и движущий механизм – похоть. И пусть его обвиняют злые языки в непристойности, зато женщины, обласканные его вниманием, никогда не скажут о нем ни единого бранного слова!

В книгах Льва Толстого много уделено места «половому вопросу», уж больно он его волновал. Похоть для него, напротив, неприглядна, но преодолеть эту животную страсть, увы, не так-то просто.

Конечно, герои Толстого отнюдь не Дон Жуаны, ведь Дон Жуан искусно манипулировал своими желаниями, подчинял их и извлекал из них пользу. Герой же рассказа «Дьявол» Евгений Иртенев совершенно бессилен перед довлеющей страстью. Казалось бы, у него есть благочестивая жена, устроенный быт, но нет, терзает необъяснимое чувство к крестьянской девушке. Когда-то давно, будучи молодым, он постиг с ней науку любви, но влечение до сих пор преследует его. Почему повесть называется «Дьявол»? И кто тут, собственно, дьявол?

С одной стороны, это роковая крестьянка, обладающая природной красотой (у Толстого всегда наглядна оппозиция городской искусственности и природной жизненности), а с другой, это он сам, или, как сказали бы психоаналитики, «оно», побуждающее к преступному деянию.

Дьявол – это похоть, которую невозможно обуздать. Горе тем, кто становится рабом страстей и не в силах их сдерживать. На поверку получается, что если не подчинить себе похоть, как это делали прославленные холостяки, соревнуясь в списках покоренных женщин, то не обрести тебе более покоя.

Помните Клода Фролло, истомленного из-за любви к Эсмеральде? Архидьякон из романа Гюго «Собор Парижской Богоматери» готов был заключить союз с дьяволом, дабы сделать красотку цыганку своей собственностью! Здесь похоть сделала свое грязное дело – ослепила священника и лишила его разума.

Словом, как говорил Себастьян Брант в поэме «Корабль дураков»:

Кто похоти покорный раб, Тот нищ умом и духом слаб, — Он плохо кончит, жертва баб!

3

Похотливые люди в этом смысле всегда дуэлянты с судьбой. Они бесстрашны перед проигрышем и алчны до побед. Похоть способна разорить человека – сколько тому примеров! Богатый человек влюбляется в женщину и ради нее готов жертвовать своим состоянием и, более того, своим именем. И все ради одного: сладострастного обладания! Богатые женщины тоже временами попадаются в ловушку альфонсов, причем последствия подобной катастрофы фатальны: женщине куда сложнее встать с земли и вновь обрести богатство, чем мужчине.

В конечном счете еще с древних времен предприимчивые люди научились из похоти выжимать деньги. Животные потребности живут в каждом из нас, и зарабатывать на этом для некоторых совсем не зазорно.

Так, героиня романа Эмиля Золя «Нана» – девушка легкого поведения, танцовщица и обольстительница. Но она не чувствует себя подавленной обществом или заложницей обстоятельств. Улицы, конечно, не обладают моралью и обращаются с людскими судьбами порой весьма безжалостно. Но хитроумная Нана научилась не только зарабатывать на чужой похоти, но и манипулировать чувствами своих клиентов. Уместно ли в таком случае говорить о бедной, задавленной социальной несправедливостью девушке? Похоже, что публичный дом стал для нее высшим учебным заведением и подарил образование не хуже латыни: «В разврате погрязли все, от мала до велика. Ну и что ж, так, вероятно, и должна протекать нормальная парижская жизнь с девяти вечера до трех утра; и Нана смеялась, говорила, что если бы можно было заглянуть во все спальни сразу, то точно можно было бы увидеть что-нибудь забавное – например, как всякие простые люди из кожи вон лезут, чтобы изобрести что-нибудь новенькое, а иногда и сильные мира сего, те, кто глубже других нырнул в пучину греха. Если бы это было возможно, ей не нужно было бы больше учиться».

Управлять чужой похотью – это искусство. Своего рода «игра в бисер» среди избранных, среди тех, для кого мораль является лишь словом. Что такое, по большому счету, моральные наставления? Кто их придумал? Почему они именно такие, а не иные, – будут в неистовстве возмущаться они. – Мораль придумали те, кто боится своих страстей. Мораль и страсть – два врага, вечно сражающихся друг с другом. И если морали однажды удалось заключить страсть в тартар и надежно оградить умозрительную тюрьму колючей проволокой, то это не значит, что рано или поздно оттуда не совершится побег. Во всяком случае, судя по последним слухам, Монте-Кристо уже обманул охрану замка Иф – и страсть уже на свободе.

Но если душа человека, как говорил Достоевский, это поле борьбы добра и зла и если представить, что каждый из соперников стремится установить свою диктатуру, то неудивительно, что и среди похоти нашлись свои диктаторы. Жрицы любви – своего рода священники похоти. Они выполняют ровно ту же функцию со стороны страстей: проповедуют свои ценности. И надо признаться, что у похоти сторонников намного больше.

С другой стороны, не обязательно становиться жрицей любви, чтобы соблазнять падких до наслаждений мужчин. Можно просто быть красивой, самодостаточной, сексуальной девушкой, и все. Этакая героиня «Секса в большом городе», которая знает, что искусить мужчину легче, чем достать новую шубку или приобрести стильную сумочку. Мужчины морально слабы: достаточно бросить им кость, как они бульдогом понесутся за ней. Женщин-манипуляторов принято называть роковыми. Они знают себе цену – и знают, в каком случае нужно прибегать к соблазнению, а в каком – нет. И поскольку мужчины не разлучаются с похотливыми желаниями ни на час, то к уловке можно прибегнуть в любую минуту.

4

А что женщины? Мы привыкли так избыточно рассуждать о похотливости мужчин, будто кротость женщины по определению не вызывает сомнения. Дескать, женщины только и делают, что соблюдают чистоту нравов, читая исключительно религиозную литературу и никакую другую. Увы, женщины думают о сексе не меньше мужчин.

Режиссер Ларс фон Триер, кажется, посвятил всю свою жизнь изучению женского поведения. Но сделал он это, разумеется, не путем просиживания штанов в библиотеках, а кинематографическими средствами, то есть как художник. Ни раз женщины, работавшие с ним на площадке, признавались, что он – большой знаток женских душ. Ведь все знают, что фильмы Триера – провокация, причем не только для зрителей, но и зачастую для актеров. Однако если женщины соглашаются сниматься у него (а Шарлотта Генсбур снялась вообще в трех его фильмах), значит, это о чем-то говорит.

Женская похоть очень своенравна и едва ли концентрируется лишь на одном объекте. Поэтому и жизнь женщины совершенно непредсказуема. В картине «Меланхолия» рассказывается о том, как на Землю летит гигантских размеров метеорит, предвещающий конец света.

Не самая, в общем, лестная картина, но мужчины отнюдь не беспокоятся. Ученые говорят, что метеорит пролетит мимо, телескоп также показывает неверность гипотезы столкновения, и все эти аргументы готов доставать из кармана мужчина, дабы успокоить взволнованную женщину. Но для женщины рациональные аргументы ни к чему, она вместе с природой и животными предчувствует беду – не может объяснить, но предчувствует.

В том же фильме интересна сцена свадьбы, когда муж затаскивает свою жену в комнату, чтобы уединиться с ней. Кажется, что это заготовленный трюк, кажется, муж думал об этом долго. Но трюк не проходит – мало того что жена обеспокоена предчувствием конца света, так еще предсказуемость мужских желаний ей претит. В результате она отказывает ему в близости, а спустя какое-то время изменяет жениху на лужайке для гольфа – спонтанно, страстно, нелогично. И прямо во время своей свадьбы! Вот это эффектно.

Мир логики – это мужской мир. Мир страстей – женский. Поэтому и похоть для девушки – это не внезапный взрыв чувств, а состояние души.

Не случайно в другой картине – «Антихрист» – эта тема находится в фокусе внимания. Главная героиня Шарлотты Генсбур не в состоянии пережить смерть сына, ведь для нее это крах всей системы ценностей. Природа рожает и будет рожать – в том ее назначение. Но как только у близкой к природе женщины случается сбой в механизме – пиши пропало. Сколько ни обращайся к психологу – никакого толку. Даже если этот психолог – ее муж. Он делает все, чтобы вывести жену из депрессии. Даже предлагает отдохнуть в их загородном доме, но и он ассоциативно доставляет боль женщине. Дело в том, что летом ранее она писала в этом доме диссертацию об убийствах женщин в Средние века. С ведьмами, как мы знаем, особенно не церемонились и бросали в костры не реже, чем дрова. Упоминание о ведьмах здесь не случайно и как бы говорит зрителю: искушение пришло в наш мир с появлением в нем женщины. И, похоже, эти представления актуальны и поныне.

Можно, конечно, упрекать Средневековье в сексизме и угнетении женщин, можно не любить это время за разгул мракобесия, но разве охоту на ведьм можно объяснить лишь слабохарактерностью мужчин, не желавших признаваться в своих изменах? Ну, пусть и так – да, они слабохарактерны. Но совсем не замечать похотливости женщин было невозможно! Суждение о том, что дьявол вселяется в красивых женщин, воспринимается без шуток даже сегодня, только метафорически. Но суть не поменялась: красавица привлекает мужчин, и чем она красивее, тем больше привлекает. Философ Антисфен на вопрос, какую девушку надо брать в жены, находчиво ответил: «Красивая будет общим достоянием, а некрасивая – твоим наказанием».

5

Критики с подчеркнуто психологическим образованием возразят: «Какую ерунду вы говорите! Просто у каждого человека бывают слабости, и долг человека – их преодолеть». Такие гимны человеческой воле мы слышали со времен появления человечества, только психологами тогда были какие-нибудь певцы на пирах, но более талантливые и воспевающие силу не в примитивно-дидактическом ключе. Но одно дело воспевать то, что должно быть. А другое – констатировать то, что есть на самом деле. Хотим мы того или нет, но сила похоти безгранична. И бороться с ней – значит заранее расписаться в поражении.

Мужчины априори любят привлекательных женщин. И не могут противостоять своим желаниям. Но как быть в таком небезопасном мире самим привлекательным женщинам? Пусть хищницы-обольстительницы останутся в стороне, у них свои заботы, но как быть тем, кто просто родился красивым по природе, но в силу скромности и застенчивости не стремится собирать вокруг себя мужчин?

Увы, так уж сложилось, что женщина – источник вожделения. И в каком бы ключе она ни была воспитана – будь это монастырская строгость или аристократический либерализм, – ей суждено быть в фокусе внимания мужчины.

Конечно, если она не полноватая. Но это уже к другой главе – чревоугодию.

Наивным детям можно рассказывать, как высокодуховный, наделенный добродетельными качествами нищий Аладдин любил принцессу Жасмин, а принц Эрик – русалочку Ариэль. Но мы же прекрасно понимаем, что именно нужно мужчинам от красивых героинь. Другой момент – что высокие чувства не исключаются. Они вполне могут быть неплохим дополнением.

Тут не нужно ничего придумывать. Достаточно вспомнить массу историй про то, как вначале мужчина и женщина встречались для того, чтобы вместе спать, а затем влюблялись друг в друга. Это правда: не всегда сначала люди знакомятся, а потом спят. Бывает и наоборот. И зачастую этот «наоборот» более крепок. Ведь тогда отношения складываются гармонично, когда в постели все в порядке, не правда ли? Так почему бы сначала не попробовать, чтобы затем делать платонические признания в любви?

Вот поэтому похоть еще и порождает любовь. Не нужно бояться пороков – достаточно однажды поддаться им, чтобы с их помощью открыть ворота к добродетелям.

Прелюбодейство Глава о том, что не изменяют лишь очень самоуверенные люди

«Женщины нисколько не виноваты в том, что порою отказываются подчиняться правилам поведения, установленным для них обществом, ведь эти правила сочинили мужчины, и притом безо всякого участия женщин».

Мишель де Монтень

1

В суждении о том, что природа женщины априори греховна, несомненно, есть доля истины, и особенно она проявляется весной. Вот Ленин определял материю как объективную реальность, данную нам в ощущениях. Похоже, что на его материализм повлияло апрельское рождение: весной, знаете ли, объективная реальность начинает носить юбки и оголять плечи. Если бы он родился зимой, то пресловутая реальность давалась бы нам исключительно в исступленных фантазиях.

Женщина всегда приковывает к себе внимание. И конечно, если она красивая, то мало кто в силах побороть соблазн полюбоваться ей.

Красивая девушка – это общее достояние. Как и суждение об этом – общее место. А значит, и грех, вызываемый ее красотой, не индивидуальный – то есть не остающийся на совести конкретного человека, – а массовый. Очевидно, что именно этой логикой руководствовалась инквизиция, сжигая миловидных девушек на основании мужского подозрения в ее ведовстве. Раз, дескать, очаровывает, да еще и не только одного меня, рассуждает правоверный католик, стало быть, запудрила голову, околдовала. Куда еще, как не на костер, ее, нерадивую, отправлять?

Конечно, ни один мужчина, будь он трижды награжден званием высоконравственного человека, не признается в своей вине. Ей-богу, это просто невозможно. Правила морали установлены мужчинами, для мужчин, и мужчинами же корректируются по необходимости. Кажется, женщин забыли спросить – хотя в то время, когда эти правила придумывались, у женщин просто не было права голоса. Они же красивые, небесные, сияющие, но вот словом «разумные» едва ли их назовет многомудрый мужчина.

Однако ни разум, ни ум отчего-то не удерживает мужчину от прелюбодеяния. Казалось бы, если ты обладаешь столько высокоинтеллектуальной организацией, столько расчетлив в своих поступках, то как же ты можешь быть так безвольно падок на низменные страсти? Ответ, разумеется, последует: это виноваты не мы, это виноваты женщины.

Из-за чего началась пресловутая Троянская война? Из жажды наживы – это да. Но ведь было еще и уязвленное чувство собственничества. Прекрасная Елена, жена Менелая, взяла и сбежала со своим любовником в Трою. Война фактически началась из-за безрассудного поступка женщины. Может быть, иной мудрец глазами сегодняшнего дня увидит в том сарказм, но для древних греков это было однозначным приговором. Елена – виновница. Например, в трагедии Еврипида «Троянки», действие которой происходит после войны, Менелай вновь встречается со своей женой, но в этот раз, чтобы судить ее. Впрочем, она желает оправдаться. И пусть Менелай жаждет не разговора, а приговора, неуловимый закон драматургии все же дает ей слово. И что она говорит? Как оправдывается? Виной тому – воля богов!

Твоя ль рука казнит меня за то, что Я уступила силе, и за мой Единственный венец, за горечь рабства? Иль точно ты задумал быть сильней Самих богов? Какое ослепленье!..

Неоспоримо: пророчество освобождает от моральной ответственности. А если тебе еще и напророчили изменить, то как можно не поддаться столь притягательному пороку, ведь все равно прелюбодеяние будет лежать вне юрисдикции твоей совести?!

2

Почему же за столько лет, покуда существует порок прелюбодеяния, он окончательно не был истреблен? Ежели он признается всеми аморальным и безнравственным, разрушающим семьи и порой людские судьбы, как же рассудительные граждане еще не смогли его приструнить?

Видимо, на стороне прелюбодеяния все-таки хорошие адвокаты. И один из них – вероятно, самый статусный – это соблазн. Будь ты добропорядочным семьянином, любящим свою жену, а контролировать свой взгляд не в состоянии. Дай только жене отвернуться, как взгляд немедленно упадет на красивую блондинку! Или брюнетку – кому что по душе. И дело тут не в том, что в такие моменты безнадежно слепнет разум (хотя он конечно же слепнет), а в том, что инстинкт выступает на передний план. Хочется же всегда чего-то новенького. И в физическом, и в духовном смысле. А то ведь и рассказать друзьям нечего. Интрижка на стороне – не только гарантия долгосрочных отношений в семье, но и благодатная почва для хвастовства. Пусть и в узком кругу друзей. Пусть и шепотом, чтобы никто не услышал. Пусть и в атмосфере таинственной секретности. О чем бы еще писали остроумные французы в своих романах, если бы гордые и независимые мадам не решались на адюльтер? А так – тотчас же воображение воспылало у Мопассана, у Золя, у Флобера, и вот уже французская литература вырывается вперед по смелости высказывания и свежести ощущений. И радует прежде всего то, с каким достоинством женщины высокого света выходят из двусмысленных ситуаций – подумаешь, измена, честь рода ценится выше каких-то бесхитростных заигрываний. Да и всегда можно отыскать тысячу оправданий для своих тайных забав.

– Тебя слишком долго не было дома!

– Мне было так одиноко.

– Меня, кажется, обманули.

– В моей семье все так поступали.

Как это злободневно и по-французски: когда все обо всем знают, но робко молчат. Вернее, молчат за столом, ловко жонглируют намеками в светских салонах и как вкусно отрываются в своих литературных произведениях!

3

Но как можно обходить вниманием очевидный факт? Если в семье нет любви, то прелюбодеяние не то чтобы порок смертельный, а скорее порок необходимый. Аристократические фамилии прошлого в бездумном бегстве за своей знатностью и наследием, увы, забывали о настоящих чувствах. Вот и получалось: замуж выдавали не по любви, а по расчету. Браки, конечно, были крепкие – во всяком случае, разводов было не так уж и много. Но отсутствие разводов компенсировалось наличием любовников. Женщины – опять приходится их корить! – только и делали, что водили за нос своих супругов. Анной Карениной и мадам Бовари примеры ловких измен не исчерпываются. У Стендаля в «Красном и черном» тема измены не играет особой роли. Роман, в конце концов, написан не про это, а про самовлюбленного юнца Жюльена Сореля, колеблющегося на пути к славе между карьерой священника или военного. Но измена, впрочем, случается, и, разумеется, во вине героя.

У Жюльена есть несколько достоинств, из которых самое удивительное – это знание наизусть Нового Завета. Этим знанием он щеголяет без меры и, кажется, вполне успешно. Ведь, как сказано в одном из эпиграфов в романе, «Мало-мальски живая мысль кажется дерзостью, настолько привыкли здесь к избитым и плоским речам».

Собственно, попав в дом к господину де Реналю, Жюльен берется обучить его сына наукам и искусствам. Однако параллельно влюбляет в себя его жену. И как ей не влюбиться? Муж-то явно не оригинал!

«Как, неужели я люблю? – говорила она себе. – Я полюбила? Я, замужняя женщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужу ничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни на секунду забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится ко мне с таким уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равно моему мужу, какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Реналь умер бы со скуки от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; что ему до этого? Он занят своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю для Жюльена».

Можно сколько угодно поносить ту эпоху за лживость человеческих отношений, но и сегодняшний день не в силах похвастаться добродетелями. Сексуальная революция позади, можно смело выбирать себе супруга по любви, а измены продолжают иметь место. Как писал Себастьян Брант в «Корабле дураков»:

С ума все кошки сходят, лишь Отведают впервые мышь, А женщины, вкусив однажды Любви с другим, любовной жажды Не могут утолить: чем чаще, Тем грех прелюбодейства слаще!

Быть может, все дело в азарте? Когда прелюбодеяние становится этаким спортом, затягивающим тебя все сильнее и сильнее. Ведь библейский плод с древа познания добра и зла потому и срывается, что является запретным. А как же хочется время от времени переступить черту, разделяющую пространство на доступное и недоступное! Надпись на двери «Не входить!», похоже, только подстегивает к тому, чтобы войти.

Измены делают человека бесчувственным. Он не может уже остановиться, так как ни один человек, по его мнению, не заслуживает того, чтобы остаться с ним. Да и ему не нужны чужие чувства. Его волнует не человек, а факт порочной измены. Поэтому изменника, если его застают врасплох, никогда не жалко. Поэтому изменник никогда не раскается. А ведь, скажем, Анна Каренина как только ни терзалась, мучилась, билась головой об пол, лишь бы унять раздирающее ее чувство противоречия: и долг зовет остаться с сыном, и любовь затягивает в пучину измены. Проговаривала про себя нечеловеческие внутренние монологи, раздумывала в унынии, даже заливалась слезами – но оттого ее отнюдь не жалко.

Так и видится картина: Лев Николаевич живописует трагическое состояние Карениной, а сам хохочет во весь голос, изрекая: «Вот умора!»

4

Надо сказать, что женская измена сопровождается целым потоком эмоций. Она – измена – не просто очередное похождение за спиной у мужа. Это всегда либо месть, либо проявление гордыни или тщеславия, либо борьба со своими комплексами. Если мужчине нет особых причин кому-то что-либо доказывать, то женщина эти причины найдет.

В этом смысле мужья очень уязвимы: поскольку женщины вообще склонны к эмоциональному восприятию действительности, пожалуй, измена не заставит себя ждать.

Даже если ты хороший муж, даже если хороший сексуальный партнер, даже если хороший наставник – нет, женщина не остановится. Достаточно вспомнить яркий образ графини Дианы из комедии Лопе де Вега «Собака на сене», которая затевает интрижку со своим секретарем из простой ревности – ведь тот осмелился любить какую-то служанку! Женщины – существа непростые. Отсюда и любовь как к изменениям, так и к изменам.

Мужчин, по различным причинам терпящих изменниц, называют рогоносцами. Откуда есть пошло это название – никто не знает доподлинно. Одни говорят, что так в свое время шутил византийский император Андроник Комнин, даривший любовникам своей жены оленьи рога. А в прозорливости императору не откажешь: мало того что он терпел выходки своей любимой, так еще и относился к ее похождениям с чувством юмора. И в историю попал с достоинством – не то что ревнивый Отелло. Впрочем, рога эти были не только шуткой императора, но и определенной наградой – этаким разрешением на охоту. Имеешь рога? Имеешь право охотиться в царских владениях. Так что любовником оказываться было выгодно, даже если и жена императора тебе приходилась не по нраву. В элитный охотничий клуб лежала дорога лишь, так сказать, через постель.

Это сегодня принято насмехаться или просто-таки жалеть рогоносцев за их жалкое положение – и выглядят крайне тщедушно, и по слепоте духовной не замечают измен своей жены. Не то что жалеть, насмехаться над ними не хочется. Недостойны!

Однако в положении рогоносца есть и свои плюсы. Во-первых, ты свободен от домашних хлопот. Едва ли жена, своими мыслями витающая где-то в другом месте, заметит бардак в комнате. Во-вторых, ты лишен неприятных сцен выяснения отношений. Ну кому это нужно? Портить друг другу нервы… И кажется, люди понимают это – да каждый недочеловек понимает, – но разборки, тем не менее, повторяются снова и снова. Хоть весь человеческий род поменяй. Судя по всему, тому виной не индивидуальные качества людей, а встроенный культурный код человечества – на генетическом уровне. Не можем мы без этих сцен, заскучаем. Рецепт один: любовник на стороне. Пусть он и получает всю порцию чувств на себя, покуда ты будешь тихо в стороне заниматься важными делами своей поэтической души. К чему эти мирские проблемы?

Вы говорите: прелюбодеяние – порок. А я говорю: в некоторых случаях это благостная психологическая встряска. Иметь любовника на стороне – это все равно что танцевать с разными людьми. Однако ты, сидя на лавочке и наблюдая за тем, как мужчины жадно поедают взглядом твою женщину, бросают ее с одного колена на другое, крепко прижимают к телу, тем не менее отчетливо даешь понять, что уйдет она этим вечером домой вместе с тобой. А все эти танцоры – так, легкое увлечение. Необходимое в известной степени.

Поэтому любовник на стороне лишь укрепляет ваши отношения. Иной раз на его фоне жена может осознать, насколько ценны именно вы. Что спать с ними – это одно, а жить высокодуховной жизнью с вами – это совсем другое. А если вдобавок и за ваш счет, то, думается, цены такому мужу не будет.

Поэтому с любовником жены нужно строить отношения. Стараться быть обходительным с ним. Ниже приведены пять правил рогоносца, следуя которым можно сохранить свои семейные отношения в счастье и гармонии.

Правило 1. Жена не должна страдать из-за своенравия любовника. В минуты их разлуки поддержи ее занимательными беседами.

Правило 2. Законы жены едины для всех – как для мужа, так и для любовника.

Правило 3. Сцены ревности необходимы, дабы придавать остроты тайным свиданиям с любовником.

Правило 4. Некультурно открывать двери в свой дом для любовника жены. Он должен сам проявить смекалку и находчивость, чтобы оказаться вовремя в спальне.

Правило 5. Уважай любовника своей жены. Не забывай: на вас обоих пал ее выбор.

И ведь главное во всем этом – это уступка своей возлюбленной. Если она решилась на измену – надо признаться, весьма рискованный и в моральном отношении нечистоплотный шаг, – то главным образом она изменила себе. Или, если попытаться сформулировать это в формате философской сентенции, измена проявляет себя в желании человека измениться. Не случайно эти слова однокоренные. Урезоньте свое самолюбие, взгляните правде в глаза – вашей жене плохо. Она отчаянно желает поменяться. Как поступить? Покрасить волосы? А может быть, просто их состричь? А что, если поменять гардероб? Изменить цвет ногтей? Пошлость, вздор, увольте! Измена – вот единственное средство по излечению душевной пустоты жены.

5

Однако же мы совсем ничего не сказали про измены самих мужчин. Ах, любезный читатель, стоит ли констатировать очевидный факт, выдавать трюизм за оригинальность мысли, напрасно придаваться пустопорожним мудрствованиям? Прелюбодеяние для мужчины не порок, а образ жизни. Не приговор, а оправдание. Женщина – не женщина, коли она изменила. Измена – не измена, покуда она касается мужчины. Вот и весь нехитрый сказ.

А ежели мужчины были скромными и тихими… Да какой там? Вы серьезно? Женщинам подавайте лихого и удалого рыцаря! И тут уж скромность отходит на второй план. Раз женщине ты хочешь угодить, будь добр, не веди себя прилично.

Впрочем, едва ли в этом признается сама женщина. В силу приличий, разумеется.

Пьянство Глава о том, что в наслаждении не следует ведать границ

«Пиры устраиваются для удовольствия, и вино веселит жизнь».

Екклесиаст

1

Если о некоторых грехах мы стараемся говорить шепотом и лишь узкому кругу лиц, то уж о пьянстве готовы рассказать во всеуслышание. Это высокая болезнь – сродни поэтической. Истории о пьянстве неизменно сопровождаются занимательными историями, перерастающими в анекдот. Видимо, причина тому – врожденное желание человека к приключениям.

Как бы ни было популярно здоровое питание и благочестивый образ жизни, несут они за собой лишь одно: весьма предсказуемое будущее. Не исключено, что для кого-то это и есть идеал жизни: знать, что каждый последующий день похож на предыдущий и что череда этих дней будет как можно более длительной. Но есть и те – и, как подсказывает опыт, их большинство, – которые готовы продать долгие, но скучные минуты существования на решительно непредсказуемый миг, вспышку эмоций. Пьянство – это легальный способ вырваться из колеса Сансары с его беспрестанно чередующимися реинкарнациями из одного примирительного с моралью состояния в другое.

Высоконравственные люди зачастую лицемерят, отказываясь от сладостного порока. В надежде, что в загробной жизни им воздастся и уж там-то они вдоволь напьются, они без капли искренности манкируют искушениями. Не из соображений полного равнодушия к вину, а именно полагаясь на достойное вознаграждение за свои страдания.

Но разве вино не добавляет карнавальности окружающему миру? Не делает ли оно его в каком-то смысле мистическим? Сторонники логического взгляда на мир, разумеется, отвергнут эту гипотезу и даже найдут тысячу доказательств тому, но это и будет красноречивым подтверждением их страха перед иррациональным.

Когда в знаменитом стихотворении Александра Блока «Незнакомка» «пьяницы с глазами кроликов „In vino veritas!“ кричат», читатель невольно присоединяется к поэтическому пиру. Без этих строк к лирическому герою не пришла бы незнакомка – мнимая она или настоящая, – а мы при чтении просто не поверили бы в ее присутствие. Блок кокетливо намекает, что незнакомка эта из другого мира – мира грез и фантазий, чему свидетельствует символическая вуаль.

И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.

И не случайно же обнаруживается эта вуаль. Если бы мы надели на себя костюм символиста, то однозначно бы заявили: дескать, вуаль – важный атрибут образности. Вуаль – это прозрачная оболочка, которая и является вратами в мир мнимостей. Она и сама, в сущности, мнимость, такая легкая и прозрачная. Вуаль Незнакомки только подчеркивает ее нездешнее происхождение и важную поэтическую миссию.

Но если уберечь себя от излишних ученых рассуждений – не каждый же читатель знаком с философией Владимира Соловьева, так сильно повлиявшего на Блока, – то с чем же мы останемся? Что нам будет напоминать о другом мире? Именно вино. Пьянящее, головокружительное вино.

Не случайно мистики той или иной величины и разной степени мракобесия обращались к крепким напиткам, дабы разрушить стены реальности. Они – эти стены – на поверку оказываются весьма хрупкими и небезопасными. И при неуемном употреблении этих напитков враждебный и агрессивный мир становится очень гостеприимным. Индийцы в таких случаях говорили: «Ты во всем, и все – в тебе», и кто знает, в каком состоянии это было придумано. Но уж очень верное замечание.

2

В самом деле, пьянство делает людей животными. Но если добавить к этому утверждению «в хорошем смысле этого слова», то негативная коннотация сойдет на нет. А что, собственно, плохого в животном статусе? Животные лучше людей ориентируются в мире, понимают его целостно. Да, у них нет разума, но всегда ли разум помогает осмыслять происходящее? Тот ли это друг, которому ты доверишь ключи от квартиры?

Животные чувствуют мир, и получается у них это, на зависть, отлично. И если человек, напившись до скотского состояния, не может понять себя, то это отнюдь не означает, что он не понимает ничего вообще – как знать, быть может, ему открываются совершенно другие истины? У каждого – свои. Истин так же много, как правд, аксиом и прочих однозначностей. Смотря сколько человек выпил.

Благодаря богу Дионису, покровителю виноделия, в Древней Греции появился театр. В нем не было той гармонической ясности, которая присуща искусству Аполлона. Более того, театр представлял собой прежде всего эмоциональное действо, приводящее, по меткому выражению Аристотеля, к катарсису (попросту говоря, духовному очищению). Например, когда была поставлена на театре пьеса «Взятие Милета» древнегреческого трагика Фриниха, впечатлительных зрителей сильно расстроила судьба разрушенного в войне города (а сюжет основывался на реальных событиях). Демократия не могла позволить себе в дни войны пребывать в упадническом настроении, и было принято дружное решение автора столь душещипательного произведения просто выгнать из Афин. Понимать надо, что пишешь.

Вино склоняет человека к обостренной впечатлительности. Едва ли, конечно, зрители приходили на представление пьяными, но, кажется, что сегодня эта традиция прочно укрепилась – не зря в антрактах театральные кафе щедро предлагают алкогольные напитки, словно намекая: если хотите ощутить полный драматизм, нужно непременно пригубить бокальчик-другой, да еще и за символически высокую цену. И не в деньгах же счастье, а в должном настрое!

А как вино помогает расцветать любви – тут и говорить не приходится. Будучи пьяным, ты влюбляешься в человека очень быстро, несмотря на то, являются ли твои намерения искренними или нет. Говорят же: пьяный никогда не врет. Он, в общем, и не способен в таком состоянии к искусной лжи. И как тут понять: его признания в любви честные или нет? С одной стороны, да, но, с другой, способен ли он повторить это трезвым? Не все так однозначно.

Впрочем, разговоры об искренности слов напоминают лживую схоластику. В душу человека не заглянешь. Да останутся же его поступки на его же совести.

Другой момент – восприятие. Несомненно, алкоголь облегчает коммуникацию. Когда пара хочет провести действительно теплый и романтический вечер, она не отказывает себе в желании сопроводить его распитием горячительных напитков. Это в сознании обывателей романтика ассоциируется с цветочками и стихами. На самом же деле без глотка вина никакие цветы и стихи совершенно никому не нужны. Спросите у поэтов – они лучше всех знают, из какого сора растут стихи, не ведая стыда.

3

Особая забава – писать эпитафии пьяницам. Сам образ жизни благоприятствует этому. Жизненный путь пьяницы ярок, но весьма краток. Здоровье не допускает избыточного озорства. В состоянии опьянения человек становится настолько смелым, что теряет всяческие представления о самосохранении. Хорошо, когда это происходит на войне, а вот в повседневной жизни совсем не к месту.

Вот, например, эпитафия утонувшему пропойце, которую написал французский писатель Жак Дю Лоран:

Тот в сей могиле погребен, Кто был пропойца беспримерный. В какого бога верил он? В того, чей храм зовут таверной. Когда походкою неверной Он из таверны в поздний час Брел, вдохновенных мыслей полон, И в луже по уши увяз, То в первый и в последний раз Свое вино водой развел он.

Знаменитый правитель Дарий, проводивший немало времени на пьяных пирах, распорядился написать над своей могилой: «Я умел много пить и легко это переносить». И в этом он был действительно неповторим. Последствия пьянства – это не только смерть. Смерть – лишь самый худший исход. Но, в сущности, результаты никогда не приносят радости. Уметь легко переносить последствия – весьма ценный навык, однако присущий не всем. Головные боли, слабость, отсутствие воли к жизни – все это сопутствует тому эмоциональному фону, который возникает на следующее утро после пышной пирушки.

Так, со слов античного мыслителя Феопомпа, мы знаем, что тиран Дионисий Младший испортил зрение из-за вина. А Теофраст рассказал о друзьях тирана – мол, дабы обрести расположение Дионисия Младшего, они тоже прикидывались слепыми. Их так и прозвали – Дионисиевы льстецы.

Древние вообще любили пить вино – им просто ничего не оставалось делать. Вода в регионе была не сказать чтобы чистой, приходилось смешивать с вином, дабы появлялась возможность утолить жажду. Они пили вино утром, днем и вечером. В таком свете и неудивительно, что, например, древние греки придумали поэзию и философию. Под вином не только такое сочиняется. Но если вернуться к теме смерти, которая претенциозно преследует злоупотребляющих алкоголем, то можно вспомнить историю, как появилось выражение «малый не промах».

Ни один словарь в данном случае не поможет – все они не ссылаются к первоисточнику. А вот в «Пире мудрецов» Афинея рассказывается случай, как однажды на задорном пиру паренек по имени Промах решил на спор выпить больше всех вина. Греки, как известно, большие спорщики: состязаются то в спорте, то в драматургии, то в судебном процессе. А иной раз могут и в таком славном деле, как распитие вина! Промах отважился выпить больше всех, но замысел свой не реализовал. Выпить-то он выпил, и много, да на месте и помер. Но уже потом – много лет спустя – находились смельчаки, которые могли выпить столько же, сколько и Промах, и при этом отнюдь не умереть. Про таких-то людей и стали говорить «Малый не промах».

Это ведь кажется, что обрести состояние искаженного сознания – это весело и не ведет ни к каким последствиям. Увы, организм с этим утверждением решительно не согласен. Считается, например, что пьяные мужчины расположены к похоти. Во всяком случае, любая женщина, которая ходила раз в жизни на корпоратив, убеждалась в этом: мужчины так и норовят обнять, поцеловать, затащить в туалет. Объясняется это так же просто – элементарной человеческой природой. Какая задача у мужчины? Оставить потомство. Причем чем больше, тем лучше. Но зов природы разумный представитель рода человеческого научился приглушать. Постыдно, в конце концов, скатываться в скотство. Есть же науки и искусства – там много в мире чего не познанного. А тут жалкая похоть. Однако если усиленно налегать на алкоголь, то эффект обратный: разум выходит покурить, и остаются лишь инстинкты. Они-то и говорят мужчине: парень, ты уже не соображаешь, что делаешь, ты на грани смерти, либо сейчас ты оставишь свое потомство, либо никогда. Шаг за шагом поведение мужчины начинает изменяться, и из обходительного джентльмена он превращается в агрессивного насильника.

В античном трактате Батона «Обманщик» есть такой сюжет: отец обрушивается гневом на раба-педагога за то, что тот научил его сына всяческим непристойностям. Презабавный диалог:

– Подлец! Забрав мальчишку, ты сгубил его. И в жизни путь внушил, совсем не свойственный Его натуре. Вот и пьянки ранние, Чего с ним доселе не водилося. – Хозяин, не бранись: умеет мальчик жить. – И это жизнь?! – Та к утверждают мудрые: Сам Эпикур сказал, что удовольствие Есть благо величайшее. Его ж нельзя Никак поймать иначе – только вольностью: Сам будешь счастлив и других порадуешь! – Скажи, ты видел пьяного философа Хоть одного, всем этим обольщенного? – Да всех! Они хоть важно лоб наморщивши Разгуливают, спорят и, подумаешь, Рассудок ищут, как раба сбежавшего; А только рыбку перед ними выставишь — Уж знают за какую взяться «топику», И «сущность» так тебе ее разделают, Что все вокруг дивятся многоумию.

4

Впрочем, традиция прославлять вино за его философские качества давняя. И если бы смерть пугала поэтов, наверное, они навечно замолчали. Но, похоже, звериный оскал смерти не так уж страшен, когда ты пьян, ведь вино прочно ассоциируется с жизнью. Персидский поэт Омар Хайям посвятил вину столько строчек, сколько, кажется, в мировой поэзии никто не посвящал.

Вино запрещено, но есть четыре «но»: Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино. При соблюдении сих четырех условий — Всем здравомыслящим вино разрешено! (Пер. Л. Пеньковский)

На какой бы странице ты не открыл его «Рубаи», ты непременно наткнешься на упоминание о вине. Оно – царь его вдохновения. Вместе с тем, будучи запретным (напомним, что в исламской традиции вино пить нельзя), для философа Хайяма оно обретает свою легитимность благодаря своему чудотворному свойству делать человека веселее и мудрее. Потому что по-настоящему мудрый человек не склонен к скучной нравоучительности и воспринимает мир в полной его чудаковатой полноте.

День каждый услаждай вином, – нет, каждый час: Ведь может лишь оно мудрее сделать нас, Когда бы некогда Ивлис вина напился, Перед Адамом он склонился б двести раз. (Пер. О. Румера)

Поэтому поэт искренне признается:

Все царство мира – за стакан вина! Всю мудрость книг – за остроту вина! Все почести – за блеск и бархат винный! Всю музыку – за бульканье вина! (Пер. И. Тхоржевский)

5

Примечательно, что пьяный человек выглядит смешно. Разумеется, он к этому не стремится и, быть может, даже и не ощущает своего комического статуса, но со стороны его кривляние просто не может выглядеть по-другому. Когда Ной после потопа попробовал вина и заснул обнаженным, то его сын высмеял его наготу. Достоверно неизвестно, о чем думал тогда Ной. Но совершенно очевидно, что нередко пьяный не осознает нелепого положения, в которое он попал. Более того, алкоголь добавляет смелости и важности поступкам – тебе кажется, что теперь можно говорить все. Есть мнение, что пьяный не стесняется говорить правду, а значит, несет ответственность за свои слова. Однако нести ответственности за свои поступки («ну, это я же сделал пьяным!») ни в коем случае не желает.

Верно было сказано в «Корабле дураков»:

Муж просвещенный, мудрый далее, Предавшись пьянству, до конца Лишится славы мудреца.

Пьяный надевает на себя костюм клоуна, дурака. Но он не стыдится быть дураком. Напротив, будучи дураком, можно говорить любую правду – даже самую неудобную, – при этом иметь нерушимое алиби: это всего лишь слова дурака. Разве можно серьезно к ним относиться? Разве можно воспринимать пьяного, когда он сам не ведает, что творит.

Говорят, что Александр Македонский не стеснял себя запретами на вино. Пил он много и всегда до упаду. Впрочем, смеяться над ним никто себе не позволял. Правитель он был жесткий, мог и по прихоти своей отправить подданного к крокодилам. Его пьянство – это пьянство властителя, человека, которому все льстят и лицемерят.

Поэтому и Александр не мог расслабиться. Положение обязывает быть строгим. А как, наверное, ему хотелось по-дружески расслабиться, побыть простым дураком. Ан нет, такой роли удостаиваются лишь самые недостойные и незначительные люди.

В этом смысле пьянство – удовольствие народное. Когда ни один правитель не страшен, когда можно короля сравнить с ослом и распространять гнусные слухи о похотливых похождениях его жены на стороне. Пьянство – единственное эффективное оружие против всесилия власти. Тогда уже не страшно. Тогда хочется петь и плясать. И пусть они там, на своих тронах, завидуют жизнерадостной беззаботности. Кому живется лучше всех на свете? Пьяному!

Равнодушие Глава о том, что сложно черпать эмоции там, где их нет

«Ондатр по-прежнему лежал в гамаке.

– Привет, дядя Ондатр, – сказал Муми-тролль.

Муми-тролль и Снифф увидели, как Ондатр спит в гамаке.

– Не мешай мне, я работаю! – ответил Ондатр.

– Работаете?.. Над чем? – удивился Муми-тролль.

– Я думаю, – сердито проворчал Ондатр. – Думаю о тщете и напрасности всего сущего».

Туве Янссон. «Муми-тролль и комета»

1

«Чем меньше девушку мы любим, тем легче нравимся мы ей», – писал прозорливый поэт Александр Пушкин, судя по всему, сведущий в этом вопросе лучше всех. И как тут поспорить, если сама жизнь вторит этим словам каждодневно. Причем не только касаемо любви. Равнодушие притягивает к себе эмоции – правда, без взаимности.

Не то есть определенный романтический ореол в такой холодности, не то просто людям нравится безрезультатно доставать меч из камня. Если переиначить знаменитые слова Игнатия Лойолы (или по другой версии – Никколо Макиавелли), то средства оправдывают цель.

Равнодушие не отвечает взаимностью, как замок, который не подчиняется ни одному ключу. Однако желание повозиться и открыть-таки его, несомненно, сильно. А теперь представьте на секунду, что этот замок поддался в первую же секунду, – как знать, быть может, интерес к нему моментально угаснет. И что делать потом с открывшейся дверью? Заходить? Вот прямо так сразу и без приглашения? Нет уж, ожидание слаще результата. И взор тотчас же обращается к другому неприступному объекту.

Равнодушный человек вызывает интерес: он не замкнут в себе, он может быть вполне сложившейся личностью, даже вполне способен на моральные поступки, однако не имеет обыкновения к чему-либо относиться с ярко выраженным чувством. Он – вещь в себе. Поэтому и становится объектом исследования.

В каком-то смысле он подобен равнодушной природе, которая нас окружает. Едва ли можно вызвать на суд природу и предъявить к ней претензии – она такая, какая она есть. И все, что в ней происходит – а происходит очень много бесчеловечного и несправедливого, – происходит как само собой разумеющееся. Единственное, что остается человеку, это ее изучать. Таков и равнодушный человек. Когда Портосу задали вопрос, зачем он пришел драться с Д’Артаньяном в самом начале популярного романа Александра Дюма «Три мушкетера», то тот отвечает: «Я дерусь, потому что я дерусь». И нет других причин находить иные причины.

Равнодушное отношение к жизни – это осознание того, что судьба управляет людьми и ничего изменить в ней самостоятельно невозможно. А если любые попытки влиять на происходящее вокруг тщетны, тогда зачем вообще проявлять эмоции? Зачем сетовать на плохое материальное положение, если громкими словами его не изменить? Зачем срываться на близких, если человеческие отношения по определению конфликтны? Люди разные, как-никак. И к чему горевать по нескладывающимся отношениям? Стало быть, нужно просто их переносить или вообще не замечать.

2

В романе Алена-Рене Лесажа «Хромой бес» есть следующий диалог.

«– Занятный господин, – усмехнулся студент, – бьюсь об заклад, что это какой-нибудь чудак.

– Да, это довольно странный субъект, – подтвердил бес. – В Испании есть философы-циники – вот это один из них. Он отправляется в Буэн-Ретиро на луг, где бьет прозрачный родник, образуя ручеек, вьющийся среди цветов. Философ проведет там целый день, любуясь на красоты природы, будет играть на гитаре, размышлять и потом запишет свои впечатления. В карманах у него его обычная пища, а именно несколько луковиц да ломоть хлеба. Такова воздержная жизнь, которую он ведет уже десять лет, и если бы какой-нибудь Аристипп сказал ему, как Диогену: „Умей ты угождать великим мира сего, так не питался бы луком“, – этот новейший философ ответил бы: „Я угождал бы грандам так же, как и ты, если бы согласился унизить человека до того, что он пресмыкался бы перед другим человеком“.

Вот, видимо, почему философов частенько упрекают в равнодушии. Дело тут не в том, что философы склонны к этому пороку, а в их мудром отношении к жизни. Завидовать богатым – глупо. Сегодня они обладают деньгами, а завтра в силу переменчивой судьбы они будут сидеть с протянутой рукой возле домов благотворительности. И это если еще умолчать о том, что смерть всех людей уравнивает – и бедных, и богатых. В таком случае зависть – странное и мимолетное чувство, не достойное подлинного философа.

Оскар Уайльд в своей парадоксальной манере сформулировал: «Я всегда очень дружески отношусь к тем, кто мне безразличен».

Вообще эмоциональность порой только мешает адекватному отношению. Представьте себе доктора, который выполнял бы свои обязанности с дрожью и волнением в душе, невероятно обеспокоенного за результат операции. Да вы бы ни на шаг не приблизились к кабинету такого доктора! Как раз эмоции в профессии лишь мешают серьезному подходу. А возьмите, к примеру, судопроизводство. Предвзятое отношение на судебном процессе настораживает, не правда ли?

Те, кто выбирают себе друзей по тому качеству, что они вместе провели детство, вместе ходили в садик или сидели за одной партой в школе, допускают непростительную ошибку – общие воспоминания, конечно, объединяют, но не делают вас интересными друг другу. А равнодушный подход к выбору друзей – это дело другое. Научное, что ли. Такой человек заводит дружбу лишь с теми, кто подлинно ему интересен. И эмоции тут ни при чем.

Да, равнодушного человека можно упрекнуть во многом – например, в том, что он относится к людям, как к вещам. Устраивает им хладнокровный тест на прочность, оценивает строго и по делу, никогда не привязывается к ним. Но разве люди не подобны вещам в том смысле, что они принадлежат к другому миру – не миру внутреннего «я». Они – часть окружающего мира, как бы это чудовищно ни звучало. Впрочем, для равнодушного человека нет ничего «чудовищного», ибо он исходит из трезвых оценок. Если в данную секунду он нуждается в общении с конкретным индивидом, то он не откажется от него; если же нужда буквально через другую секунду исчезает, то он бесследно исчезает. К чему эта медоточивая вежливость? К чему наглядное лицемерие?

Напротив, как глупо выглядят люди, которые из приличия сидят за столом с теми, к кому интерес давным-давно угас. Возможно, они мыслями уже дома, а возможно, и лишены всяких мыслей из-за удручающе скучной обстановки. В то время как за столом ведется отвлеченный разговор – допустим, о модных тенденциях в одежде, – своими мыслями ты где-то далеко, поскольку никогда не увлекался этой темой и по-философски пренебрежительно относился к одежде, но тебе все равно приходится это терпеть. И ладно бы это терпение было со стоической ноткой, ан нет, со злобой, презрением, раздражением. Тебе ведь хочется уйти, не правда ли? Однако ты сам себе не являешься хозяином и в силу общественных предрассудков вынужден подчиняться законам этикета.

«Это же неправильно, вот так встать и уйти», – возразят люди. Может, и неправильно, может, и крайне неуместно, но равнодушный человек не станет думать об этом. В этом и заключается его равнодушие. Думать о последствиях – значит мучать себя загадками. А стоят ли этих мучений пресловутые последствия? «Люби Бога и делай что хочешь», – говорил философ Августин, имея в виду то, что будущее нам так же недоступно, как и прошлое. И ведь последствия думать о тебе не станут – они просто случатся. Зачем же в таком случае заставлять себя вступать в заранее проигранную игру?

3

И все-таки: почему же равнодушие считают пороком? Раз в нем так много положительных свойств, так много героических примеров его применения, почему же люди по-прежнему предвзято относятся к равнодушным людям?

Видимо, потому, что помогать друг другу – это максима, которую невозможно искоренить никакими философскими учениями. Если человек не подает тебе руку в трудный момент, ссылаясь на риторически отточенную мысль, едва ли он заслужит комплимента.

Как выглядит равнодушный человек со стороны, несмотря на всю свою кичливую позу?

Холодным, безжизненным человеком с каменным лицом. Если вспомнить историю Голема – искусственного человека, созданного эзотерическим путем для того, чтобы исполнять желания, – то можно ужаснуться, с каким равнодушием он расправлялся со своими жертвами. Некоторые монстры, созданные подобным путем – тот же монстр Франкенштейна, не испытывали никаких чувств, нападая на людей. Потому что у настоящих людей в определенный момент срабатывает совесть или жалость, и они останавливаются. Лишь мертвый человек не способен к эмоциональному воздействию извне.

Поэтому-то очень часто и называют равнодушных людей мертвыми. «Да, – говорят они, – мы сторонимся чувств, но делаем это для того, чтобы не быть похожими на обезьян». – «Да, – отвечают им скептики, – все так, но велик шанс стать похожими на роботов».

Считается, что ребенок начинает смеяться, подражая взрослым. Это качество не является врожденным, а приобретается опытом, из чего можно сделать смелый вывод, что смех – явление культуры. Стало быть, равнодушный человек, устремленный в сферу несмешного, неироничного (так как ирония моментально бы разрушила его стоический пафос), отчасти отказывается и от человеческой культуры. Или даже от жизни.

В Древней Греции было целое философское учение под названием стоицизм, учившее бесстрастию и умеренности. Основателем ее стал Зенон, который любил проповедовать свои идеи в местечке под названием Стоя. Диоген Лаэртский в своем труде «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» писал про Зенона: «Он обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и бог ответил: „Взять пример с покойников“». И пусть под «покойниками» подразумевались древние писатели, тем не менее указание на смерть не случайно. Стоики, считавшие равнодушие добродетелью, холодно относились к миру современному, но с большим почтением к прошлому. Действительно, зачем изводить себя понапрасну, волноваться и стенать, когда мудрецы прошлого давным-давно все разложили по полочкам и ты уже ничего нового не способен привнести в мир. Нужно лишь не нарушить его баланс, его гармонию. И как раз эмоции иной раз мешают задуманной цели – они разрушительны для порядка, ибо не подчиняются законам. Чувственный человек – это человек, поступки которого трудно предсказать, так как он совершает их в состоянии аффекта, возбуждения, импульса. Мудрец же поступает иначе, как писал тот же Диоген про стоиков:

«Стоики называют мудреца бесстрастным, потому что он не впадает в страсти. (…) Далее, он безыскусен, ибо видом и речью свободен от всякой искусственности. Далее, он не подвержен хмелю, хоть и способен пить. Далее, он не подвержен безумию, хотя от черной желчи или вздорности его могут подавлять чуждые представления, несообразные с предпочтительным разумом и противные природе. Далее, мудрец не подвержен скорби, потому что скорбь есть неразумное сжатие души».

4

Более того, и многие восточные учения прославляют равнодушие. Делается по следующим благородным причинам.

1. Согласимся, что мир нам причиняет много зла. Иначе мы бы не болели и так часто не жаловались на недомогание.

2. Поскольку мы этот мир не выбирали, а сразу были, как сказал бы Жан-Поль Сартр, брошены в него, то, оказавшись здесь, в этом «самом лучшем из миров», мы констатируем наличие боли. Ее устранить невозможно, она заложена в природе. Ужасно, конечно, но что делать? И изменить ничего невозможно. Тогда и переживать тоже нечего.

3. Единственно верное решение – это спокойствие. Душевное, внутреннее, осмысленное спокойствие и умиротворение.

Состояние покоя способствует систематизации мыслей, приведению их в порядок. Говорят, например, что Махатма Ганди выделял целый день на то, чтобы отдыхать от людей и ни с кем не разговаривать. Так он и приводил мысли в порядок – и, быть может, был прав. Все остальное «суета сует и томленье духа». Зачем колебать ветер, если будущее от этого не поменяется?

Однако мир настолько конфликтен, что ежедневно ставит нас перед моральным выбором: оставаться бесстрастным или прийти на помощь? Эти ситуации возникают во всех сферах: бытовой, образовательной, социальной и даже политической. Хранить нейтралитет – все равно что трусливо отсиживаться в стороне. Впрочем, как мы знаем, некоторые философемы, относящиеся главным образом к мысли Древнего Китая, учат как раз неподвижному ожиданию в стороне: дескать, пока ты слаб, лучше наблюдай, как два сильных хищных зверя будут ослаблять друг друга. Это, конечно, верная стратегия, как с ней не согласиться? Но когда речь касается людей, то она не всегда кажется целесообразной.

Если люди тонут, а бесстрастный философ молчаливо смотрит в сторону, то как можно расценить такой поступок – как мудрость или как попытку взвалить ответственность на других? Ну, наверное, им кто-нибудь поможет… Поможет ведь, да? Эй, люди, где вы? Я далек от того, чтобы вмешиваться в ход вещей. Но почему же так пусто кругом? Нет уж, я выше этого, просто понадеюсь на то, что рано или поздно к ним придут на помощь. А если не придут, то, стало быть, такова судьба.

Что сделали бы с таким философом люди? Конечно, расправляться с людьми неправильно и противозаконно. Но вместе с тем противозаконно не помогать людям – например, оставлять в опасности при пожаре; проходить мимо, когда видишь, что слабую девушку пытаются изнасиловать; не изображать эмоций при виде откровенного избиения!

Прав был Теодор Адорно, утверждая, что после ужасов Второй мировой войны необходима радикальная переоценка ценностей. И одним из пунктов должен стать отказ от равнодушия, ведь из-за него, из-за предательского молчания и конформизма человечество пережило шок XX века. А вероятно, и не пережило до сих пор.

5

Чтобы снизить зашкаливший пафос, необходимо упомянуть и о противоположной стороне равнодушия – чрезмерной вспыльчивости. Да, равнодушный человек подобен стене, от которой отскакивает брошенный тобой мячик. Эта стена не имеет цели тебя обыграть, поэтому ее отскок предсказуем: она не будет силиться обмануть тебя, направив мяч в совершенно другую сторону. Так и равнодушный человек отнюдь не проявляет никаких чувств к тебе, его реакция не требует анализа. На любой вопрос он ответит: «Мне все равно». Даже если ты спросишь его: «Как думаешь, не пора ли тебе обратиться к психиатру?» – «Мне все равно».

Но вспыльчивый человек, лишаясь разума, подобен диким джунглям – совершенно не знаешь, что произойдет, если ты начнешь играть там в мяч. Вылезет ли откуда-нибудь ядовитый гад или дикий зверь? Найдешь ли ты мяч, если далеко его бросишь?

Вообще чрезмерная эмоциональность в этом мире как раз компенсируется равнодушием – так-то и образуется космическая гармония. Элементарный закон сохранения энергии: если где-то что-то убывает, то в другом месте это прибавляется. И кто знает, может быть, было бы и хорошо разлить эмоциональность в необходимых дозах по всем душам, но стало бы от этого лучше? Пожалуй, столь разнообразная эмоциональная палитра (от избытка чувств до их отсутствия), напротив, лишь украшает нашу жизнь. И если вспыльчивых людей порой приходится терпеть – причем довольно сильно, – то с равнодушными людьми гораздо проще. Они сидят в стороне, никого не трогают и не замечают. Их существование едва ли существенно портит чью-то жизнь. Если, разумеется, они эту жизнь с ними не свяжут.

Отсюда важный урок: не навязывайся дружить с равнодушными людьми, это не подарит тебе счастья; в случае, если они сами предложат тебе деловое партнерство, это будет одна из лучших сделок в твоей жизни. Знай, он делает это не в силу симпатии, а в силу глубинных рациональных причин. Иными словами, ты просто-напросто достоин этого. Вот и прими это подобающим образом – например, с ноткой равнодушия.

Рассеянность Глава о том, как люди без сожаления расстаются с памятью

«Это было», – сказала Память. «Этого не могло быть», – сказала Гордость. И Память сдалась».

Фридрих Ницше

1

Память – штука неоднозначная. Любой ученый человек не отказался бы от хорошей памяти: чтобы места было, как на огромном жестком диске, чтобы доступ был неограниченный и, главное, чтобы работал быстро. Но на поверку идеальная мечта непременно омрачается неизбывными житейскими обстоятельствами. Большой жесткий диск? Ну почему бы тогда не заполнить его какой-нибудь ерундой? «Стойте-стойте, – прервете вы, – он же умный человек, он заставит память исключительно книгами Флобера и Стендаля». И если вы все-таки не человек наивный и не готовы в это поверить (хотя охотно хочется верить в доброе имя человека), то немедленно поймете, чем все это кончится. Проверьте в качестве примера компьютер так называемого умного человека – посмотрите, не завалялось ли у него парочка игр, эротическое видео и масса нелепейших картинок с бессмысленным содержанием. В этом нет ничего предосудительного – человеку должно разряжаться, иначе он просто превратится в овощ. Но как найти гармонию в своей памяти? Как точно определить, какие знания нужны, а какие – нет.

Вот легко было Шерлоку Холмсу – он совершенно точно не засорял свой мозг ненужной информацией. Она никак не помогала ему в деле раскрытия преступлений. Меркантильный подход? Да, пожалуй. Но разве человечество придумало что-то лучше?

Впрочем, посмотрим на Холмса с другой стороны – скажем, с романтической. С женщинами у него сложные отношения. Во-первых, они не вписываются в логику, что уже очень плохо; во-вторых, вызывают эмоции, что претит разумности; в-третьих, сбивают с толку. Но как-то нужно с ними вести диалог. Ах, как рассеянно он выглядит в такие минуты! Неловко, жалко, малодушно, но вместе с тем так мило.

Люди от науки, говоря по правде, страдают рассеянностью, хотя занимаются вещами, объясняющими мир. Это в порядке вещей: одно дело обустраивать мир вокруг, а другое – свой мир. Как правило, о своем мире ученые легкомысленно забывают или просто оставляют его в стороне, потому что он не вписывается в список ближайших его задач. Голова должна быть устроена так, чтобы запоминать лишь полезные вещи. Видимо, по этой причине люди химии могут совершенно ничего не знать о литературе, ведь, в сущности, она никак не применима в их области знаний.

Артур Конан Дойл создал своего знаменитого сыщика именно таким – блестящим примером невежества и рассеянности в одной сфере знаний, но чрезвычайно наблюдательного в другой! Доктор Ватсон глаголет истину:

«Невежество Холмса было так же поразительно, как и его знания. О современной литературе, политике и философии он почти не имел представления. Мне случилось упомянуть имя Томаса Карлейля, и Холмс наивно спросил, кто он такой и чем знаменит. Но когда оказалось, что он ровно ничего не знает ни о теории Коперника, ни о строении Солнечной системы, я просто опешил от изумления. Чтобы цивилизованный человек, живущий в девятнадцатом веке, не знал, что Земля вертится вокруг Солнца, – этому я просто не мог поверить!

– Вы, кажется, удивлены, – улыбнулся он, глядя на мое растерянное лицо. – Спасибо, что вы меня просветили, но теперь я постараюсь как можно скорее все это забыть.

– Забыть?!

Видите ли, – сказал он, – мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных.

– Да, но не знать о Солнечной системе!.. – воскликнул я.

– На кой черт она мне? – перебил он нетерпеливо. – Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?»

2

А разве вы не встречали когда-нибудь безумных ученых? Пусть это прозвучит и провокационно и бестактно (ясно, что с безумцами мы встречаемся не каждый день), однако с этим образом всякий знаком – поначалу по фильмам, а затем вольно или невольно этот опыт выявлял безумство в других людях. Срабатывал стереотип. И какое его главное качество? Разумеется, рассеянность. Они явно не от мира сего, замышляют революцию в сфере науки, а может быть, и духа, их голова разрывается свежими идеями, но вот только в жизни они – ах, как это забавно! – очень невнимательны. Могут оставить куртку в библиотеке, кошелек в поезде, часы в унитазе – все эти вещи, вероятно, лишь на время занимают профессора, а затем он с ними легко расстается.

Забывчивость – не физиологическая, а скорее психологическая – проявляется в их поведении. Вы можете встретить ученого человека в разных носках, а он этого совершенно не заметит. И ежели вы укажете ему на носки, то он, скорее всего, вежливо поблагодарит, но ничего не исправит. Эта новая информация, поступившая в его мозг и безнадежно не нашедшая там себе места, моментально ликвидируется. Но стоит вам спросить его о том, как он смотрит на проблему «коперниканского переворота» в философии, совершенного Иммануилом Кантом, как тот словоохотливо изольет свою душу. Поверьте, уж по этой теме в его картотеке всегда отыщется необходимый раздел. Дайте только волю, как ваши уши тотчас же будут атакованы тоннами информации.

Рассеянность в некотором роде порок трогательный. На рассеянных не обижаются, хотя изредка и бранят. Рассеянных нужно принимать такими, какие они есть: чудаковатыми. С дураков спрос небольшой, так зачем же судить человека за невнимательность, если он весь из себя в науке? Другой момент, что в жизни – не той заоблачной и небесной, о которой написано в метафизических работах умнейших людей планеты, а той приземленной, в которой мы все живем, – рассеянные люди порой вызывают и раздражение.

Каково, например, жене жить с таким мужем? Оставим первоочередной вопрос о том, зачем она его выбирала, – раз выбрала, так выбрала. А что дальше? Он забывает помыть посуду, убраться в комнате, закрыть холодильник, сходить в магазин. Он вечно раскидывает свои вещи, а потом тщетно старается их отыскать. Он не помнит важных семейных дат, не приходит с работы в день рождения жены, не слушает, когда она жалуется на соседку. В общем, негодяй. Думает только о себе. А если не о себе, а о мире, то тем более глупец. Лучше бы о себе подумал!

И ведь не будь у него жены (или друга, на худой конец), так пропал бы он в одиночку-то. Кто бы ему находил тапки по утрам? Собака? Так он и собаку бы забыл где-нибудь на улице. Рассеянность выглядит умилительно, если она не касается вас. Пожалуй, трудно жить с рассеянным человеком. Это все равно что расписаться в своем рабстве: с момента подписания договора ты обязан следить за ним, помогать ему, всячески способствовать его счастью и благополучию. История знала много благотворителей, но история не упоминала, были ли они этому рады. Наверное, не очень. Хотя доброе имя могли увековечить в анналах.

3

К чему лукавить? Главным образом рассеянность присуща обывателям. «Обыватель» – грубое слово и чаще всего произносится не без намерения оскорбить. Вот, дескать, мы, оригиналы, забираемся на скалы, покоряем вершины гор, пускаемся в дальние плавания по морям, покоряем земли, а они, эти самые обыватели, просто приспособляются к текущему ходу вещей. Живут, как правило, в одном месте, боятся изменений в жизни, ходят на одну и ту же работу, предпочитают стабильность и предсказуемость. Это тот самый обыватель, который так точно был изображен у Флобера в романе «Мадам Бовари». И сколько бы ни пытался этот обыватель, пошляк, буржуа, посредственность жить жизнью романтика (а ведь Эмма Бовари прикладывала усилия!), ничего у него не получится: фальшь видна невооруженным взглядом. Так и представляешь себе образ насмешливого Флобера, весело пародирующего свою героиню: «О, любимый Родольф, как прекрасно нынче небо над нашими головами!» (А делал писатель это неоднократно, говоря с улыбкой: «Госпожа Бовари – это я».) Как отметили бы сегодня: героиня выражалась словами бразильских сериалов. А Флобер, плут, умело это показал!

В общем, трудно дотянуться обывателям до героических высот. Казалось бы, вот-вот и получится, но выходит сплошная пародия. «Уж не пародия ли он?» – вопрошает Татьяна Ларина, подразумевая другого пошляка мировой литературы, Евгения Онегина. Пушкин, похоже, тоже заливался смехом при написании национального русского романа в стихах.

А уж что получается у обывателя искренне, так быть рассеянным. Об этом – вся мировая литература. Хитроумный Одиссей обманывает рассеянного Циклопа в пещере. И не то чтобы Циклоп безмерно страшен и грозен – напротив, он выглядит весьма неловко и очень даже глупо, поддаваясь на уловки Одиссея. Циклоп – не злодей, от образа которого дрожат коленки, а простой обыватель, которого легко обвести вокруг пальца. Просто обыватель этот несколько перерос себя.

Считается, что на обывателе зиждется любое общество, иначе некого будет обманывать. А как известно, еще со времен социалистической критики общественных отношений, капитализм не существует без обмана. Ленин, придя к власти в России, распорядился бороться с «обывательщиной». Революция, по его идее, должна была создать новый тип человека – идеологического борца, делающего выбор между страной и женщиной, разумеется, в пользу страны. Никаких тебе мещанских желаний, только победа мирового коммунизма! На деле, впрочем, ничего не изменилось. Люди как хотели своего теплого уголка, так и не передумали. И этот самый обыватель со всем его джентльменским набором пороков занял прочное положение в социалистическом обществе.

Наверное, самое известное стихотворение о рассеянности написал Самуил Маршак под названием «Вот какой рассеянный»:

Сел он утром на кровать, Стал рубашку надевать, В рукава просунул руки — Оказалось, это брюки. Вот какой рассеянный С улицы Бассейной!

Ну, ей-богу, призадумался! И что с того?

Вместо шапки на ходу Он надел сковороду. Вместо валенок перчатки Натянул себе на пятки.

Особенно рассеянность ярко выражена в случае, когда человек торопится. И то ему надо сделать, и это. Много мыслей одновременно сбивают с толку. Есть, конечно, единицы гениев, способных думать сразу о нескольких вещах (как Цезарь, например), но в основном это присуще женскому уму. Мужчине, дабы не попасть впросак, противопоказано растрачивать свои драгоценные мысли понапрасну. Думу надо думать осторожно и без отвлечений. Иначе вот что бывает: и брюки наденешь вместо рубашки, и сковородку вместо шапки. А он, что называется, еще хорошо отделался. Иной раз можно попасть совсем в неловкую ситуацию. И по рассеянности к тому же еще и забыть, как из нее выходить.

4

Как же бывают рассеяны дети! И ничего ты с этим не поделаешь: не могут они усидеть на месте. Вечно им хочется приключений на свою голову. Но, находясь в плену романтических грез, они забывают о вполне себе житейских вещах. Так, например, персонаж знаменитого итальянского писателя Джанни Родари по имени Джованни в рассказе «Как гулял один рассеянный» чего только по пути не терял!

«Он был так доволен своей внимательностью, что даже запрыгал от радости, как воробушек. А потом загляделся на витрины, на машины, на облака, и, понятное дело, начались неприятности.

Какой – то очень вежливый синьор мягко упрекнул его:

– Какой же ты рассеянный, мальчик! Смотри, ты ведь потерял пальцы!

– Ой, и верно! Какой же я рассеянный!

И Джованни стал искать свои пальцы. Но нашел только какую-то пустую банку.

Пустую? Посмотрим-ка! А что в ней было, в этой банке, раньше? Не всегда же она была пустая…

И Джованни уже забыл, что ему надо отыскать свои пальцы. А потом он забыл и про банку, потому что увидел вдруг хромую собаку. Он кинулся за ней, но не успел и до угла добежать, как потерял руку. Потерял и даже не заметил. Бежит себе дальше как ни в чем не бывало.

Какая-то добрая женщина крикнула ему вслед:

– Джованни, Джованни! Руку потерял!

Куда там! Он даже не услышал!

– Ну ничего, – решила добрая женщина. – Отнесу руку его маме. – И она пошла к Джованни домой».

Нет, не стоит оставлять озорных детей одних – они точно растеряют все вещи. В случае с весельчаком Джованни – части своего тела. Непоседливость детей стала притчей во языцех: их ум подобен телевизионному пульту, который бесконечно переключает один канал за другим. А ведь как легко потерять бдительность при таком просмотре телевизора. В то время как ты страстно прыгаешь с передачи на передачу, твоя сосиска, лежащая на столе в ожидании приема пищи, становится жертвой хитрого кота. Отвернулся – и сосиска уже в зубах хищника.

Дети – такие же. Только еще хуже.

«Прошло еще немного времени, и один за другим в дом Джованни потянулись разные люди – какая-то старушка, рассыльный булочника, вагоновожатый и даже старая учительница-пенсионерка. И все приносили какой-нибудь кусочек Джованни: кто ногу, кто ухо, кто нос.

– Ну где вы найдете еще такого рассеянного мальчишку, как мой сын? – воскликнула мать.

– И чего вы удивляетесь, синьора! Все дети такие!»

5

С другой стороны, нельзя не признать, что без рассеянности мы жили бы совсем в другом мире. Чрезмерное внимание со стороны вызывают резонные опасения. «А что это они все время думают?» Наши страхи XXI века – тотальная слежка со стороны спецслужб, бдительность Большого брата, – быть может, сильно преувеличены. Даже грозные ребята бывают рассеянными. Это вполне себе невинное качество делает нашу жизнь вполне человечной. В противном случае реализовались бы самые страшные антиутопии. Вечная бдительность – это вообще очень подозрительно. Что эти люди хотят? Чего они боятся, если внимательно следят?

Помнить следует то, что необходимо. Вот французский писатель Лафонтен, которого Александр Дюма приводил в качестве примера рассеянности: «Мечтательный, как Байрон, и рассеянный, как Лафонтен», – однажды решил зайти в гости к своему другу, но тот уже был как месяц мертв. «Вы же сами произносили надгробную речь», – сказала с удивлением служанка. «У меня такая замечательная память, что я могу сей же час точно записать, что я тогда сказал», – ответил Лафонтен.

Как мило, когда время от времени каждого человека посещает частичная потеря памяти. К чему все эти воспоминания? Проживайте день, как новый, не задумываясь ни о чем. «Он ведет себя как ребенок», – скажут о вас. И будут правы, ведь не бывает взрослых людей, бывают лишь подросшие дети.

Долой манерную серьезность, расстанемся со стереотипами без скандала. Да прибудет с нами озорное детство, а вместе с ним и жизнерадостная рассеянность!

Самоуверенность Глава о том, как глухота к советам приводит к душевной глухоте

«Обоснованная вера в собственные силы порождает попытку к действию, между тем как предположение о своих силах не порождает таковой и поэтому вполне правильно называется тщетным».

Томас Гоббс. «Левиафан»

1

Лишь самоуверенный глупец будет спорить с утверждением выдающегося философа Томаса Гоббса о том, что самоуверенность прибавляет сил. Даже спортсмены живут по этому принципу: сначала поставь перед собой завышенную цель, и даже если ты ее не достигнешь – ты довольно далеко зайдешь. Но мало кто обращает внимание на слово «обоснованная». Это не фигура речи, не пресловутое красное словцо, и сказано не для дивной звучности фразы. Обоснованность – мать прагматичных поступков. Совершенно позабыв о том, что перед принятием решения нужно взвешивать все «за» и «против», можно сильно обжечься.

Уверенность в своих силах – этакая мотивация, без которой ни один человек не возьмется за дело. Но именно что «в своих силах», а не в тех, которых не существует.

Некоторые самоуверенные люди предпочитают заявлять: «Мне ничего не страшно, я способен преодолеть любые препятствия». Сказано, конечно, со вкусом, с долей рисованного высокомерия и позерства. И если уж надевать на себя такую маску, то снимать ее ни в коем случае нельзя, тем более когда «любые препятствия» все-таки не будут преодолены. Ситуация, так сказать, патовая. И тогда на помощь приходит… философия. Как точно было описано в романе Константина Вагинова «Козлиная песнь»:

«После ужина универсальный артист Кокоша сел за пианино, начал импровизировать. В соседней комнате Асфоделиев, выбрав местечко потемнее, затащил Мусю на диван. Муся, в истоме после выпитого вина, позволяла ему проводить губами по руке, целовать затылок, но руки его отстраняла, подбородок отталкивала.

Тогда Асфоделиев попытался на нее воздействовать философией».

Философия, разумеется, помогла. И непререкаемая самоуверенность.

Право слово, это красивое умение – найти красноречивое обоснование своего безвыходного положения. Это подвластно лишь подлинному ученику Цицерона!

Как в бородатом анекдоте про старую лошадь, которая уговаривала поставить на себя: она же в хорошей форме, да и по-настоящему верит в себя. Результат, впрочем, разочаровал: лошадь проиграла, даже не добежав до финиша. Зато нашла что ответить: «Ну не шмогла я, не шмогла».

Истории про самоуверенность – это не только про тех, кто смог, но и тех, кто не смог. Потому что порок этот проявляется не в поступках, а в умении из любой ситуации выйти чистым из воды.

– Вам не кажется, что вы каждый раз допускаете ошибки?

– Зато это мои ошибки! – парирует самоуверенный человек.

– Но ведь умные люди учатся на чужих ошибках.

– Да, но если глупые, соответственно, учатся только на своих, стало быть, умные учатся на ошибках глупых?

Самоуверенный человек даже свои недостатки может превратить в достоинства. Хитрый тип!

2

Нельзя не обратить внимания на то, что всякий хороший аферист (если к таковому применимо слово «хороший») должен обладать изрядной долей самоуверенности. Во всяком случае, умелый обманщик, блестящий знаток ораторского искусства, непременно внушает к себе доверие. Дар убеждения – это то, что объединяет пророка и лжеца. Именно поэтому так трудно определить, кто из них кто. А порой и вовсе невозможно.

Мишель Монтень так говорит об этом в своих «Опытах»:

«Истинным раздольем и лучшим поприщем для обмана является область неизвестного. Уже сама необычайность рассказываемого внушает веру в него, и, кроме того, эти рассказы, не подчиняясь обычным законам нашей логики, лишают нас возможности что-либо им противопоставить. По этой причине, замечает Платон, гораздо легче угодить слушателям, говоря о природе богов, чем о природе людей, ибо невежество слушателей дает полнейший простор и неограниченную свободу для описания таинственного.

Поэтому люди ни во что не верят столь твердо, как в то, о чем они меньше всего знают, и никто не разглагольствует с такой самоуверенностью, как сочинители всяких басен – например, алхимики, астрологи, предсказатели, хироманты, врачи, id genus omne (и все люди подобного рода (лат.)».

Томас Гоббс в своем знаменитом труде «Левиафан» словно продолжает:

«А те, кто верит тому, что какой-нибудь пророк говорит им от имени Бога, приемлют слово пророка, оказывают ему честь и доверие, принимая за истину то, что он им рассказывает, независимо от того, является ли он истинно- или лжепророком. Так же обстоит дело и со всякой другой историей. Ибо если я не стал бы верить всему, что написано историками о славных деяниях Александра или Цезаря, то я не думаю, чтобы дух Александра или Цезаря или кто-либо иной, кроме историка, имели основательный повод считать себя оскорбленными».

Не думаю, что и обманщик искренне оскорбится, если ему все-таки не поверят. Афера есть афера, и у нее нет никаких гарантий. Единственное, что движет людей в этой ситуации, это риск. Но в силу самоуверенности риск оправдан. Это как в случае с известным «пари Паскаля», которое доказывает резонность выбора в пользу веры в Бога. Мол, если ты веришь – а Бог существует, – то тебя ожидает Рай (а неверующего, соответственно, Преисподняя). Если же Бога не существует, то всех ждет одна участь – впрочем, как ее назвать, никому неизвестно, ибо из числа атеистов не сохранилось ни одного свидетеля.

Аналогичным образом: если ты идешь на риск, плененный своей самоуверенностью, то при любом раскладе – и победе и поражении – ты едва ли разочаруешься в себе.

Хорошо ли обманывать свои чувства? Или это тот самый случай, когда роль, которую ты играешь, начинает играть тобой? Хотя к чему эти вопросы? Любая попытка рефлексии, напротив, приводит к разрушению устоявшихся ценностей. Сколько пытался разобраться Декарт в том, существует ли объективная реальность или же она плоть от плоти нашей фантазии? Так и остался на уровне сомнений. Это мы его помним, беднягу, по единственной фразе: «Я мыслю – следовательно, существую», однако изначально в слово «мыслю» он вкладывал значение «сомневаюсь». Разумеется, именно с сомнения и начинается подлинная мысль.

Но самоуверенности чужды мысли. Умники вообще ни в чем не уверены. Наверное, в этом их слабость. Они живут в своем отчужденном мире, где нет места ярким ощущениям и чувствам. «Пусть философы, ежели им это нравится, носятся со своим мудрецом, пусть никого не любят, кроме него, пусть пребывают с ним вместе в государстве Платона, или в царстве идей, или в садах Танталовых!» – писал Эразм Роттердамский в «Похвале глупости». И в самом деле, чрезмерная мысль убивает чувства. Легкомысленность, наоборот, приобщает к ним всецело. Что уж говорить о самоуверенности, которой должно обладать, как обладают своим ремеслом хорошие актеры. Весь спектр чувств выражается в поведении актера. А кто, как не актер, способен стоять в позе самоуверенного павлина и решительно ее не менять. Это достойно тщательного разбора со стороны лучших театральных критиков, если, конечно, они лишены другого порока – снобизма.

3

Впрочем, не зря самоуверенность причисляют к человеческим порокам, ведь пороком можно назвать то, что явно отрицается обществом. Самоуверенных людей не любят. Почему? Потому что они могут обойтись без остальных.

Но что, если рано или поздно им понадобится реальная помощь? Не совет или напутствие, не соль или сахар, а помощь в спасении жизни?

Например, потерявшись в лесу, самоуверенный человек, по идее, должен полагаться только на себя и свою сообразительность. Первые три часа. Следующие три часа самоуверенность должна таять на глазах, как желание заняться спортом во время тридцатиградусной жары. А что потом? А потом уже никто на помощь не придет, ибо надо относиться к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Это золотое правило морали. Не случайно садистов называют мазохистами, которые свято соблюдают золотое правило морали.

А вот про самоуверенных людей такого не скажешь. Глядишь, и действительно из лесу никто не выведет. А ведь кроме леса есть еще много разных мест, откуда не выбраться!

Фома Аквинский, уважаемый теолог, будучи совсем не дураком, отчетливо сформулировал в трактате «Сумма теологии», почему самоуверенность – это порок:

«Во-первых, это та [самонадеянность], посредством которой человек полагается на свою собственную силу, когда пытается добиться того, что превосходит его [естественные] способности, так, как если бы это было для него возможным. Такого рода самонадеянность со всей очевидностью возникает из тщеславия, поскольку надо очень желать славы, чтобы пытаться добиться того, что превосходит [естественные] способности, особенно если речь идет о чем-то новом, которое [как правило] является предметом наибольшего восхищения. По этой причине Григорий и говорит, что самонадеянность в отношении нового является дщерью тщеславия.

Во-вторых, это та [самонадеянность], посредством которой [человек] неупорядоченно полагается на божественную милость или силу, надеясь обрести славу без добродетелей или прощение без раскаяния. Такого рода самонадеянность, похоже, возникает непосредственно из гордыни, а именно когда человек настолько высоко оценивает сам себя, что пребывает в уверенности: каким бы грешником он ни был, Бог не покарает его и не лишит славы».

Стоит разобрать вышеприведенные аргументы детальнее.

Начнем с первого – его можно окрестить одной фразой: «Нельзя прыгнуть выше головы». Речь здесь идет не о моральных или духовных стремлениях, а чисто физических: скажем, нельзя, будучи высоким человеком, попасть в танковые войска. Хоть убей! И попытка сгруппироваться, сжаться, доказав тем самым, что самонадеянному человеку все нипочем, как правило, заканчивается или ничем, или пирровой победой. Залез-то залез, да как потом вылезти?!

Второй аргумент гораздо интереснее. Я могу поступать, как угодно, поскольку уверен в своей правде. Этот принцип абсолютно противоположен сократовскому. Вспомним, как древнегреческий философ, осужденный на смерть, не стал предпринимать попытки к бегству на основании того, что суд установил его вину. Мы, современные читатели его биографии – впрочем, как и первые последователи Сократа, благодаря которым мы стали читателями, – уверены в его непогрешимости и правильности: «Разве мог Сократ угрожать хоть как-то обществу? Как-никак он учил жить по уму!» Но Сократ самоуверенно не отстаивал свою истину, положившись на правоту закона. Да и о какой самоуверенности можно было говорить, когда сам Сократ лишь знал, что ничего не знает. Очевидно, это олицетворение его неуверенности.

А если не разделять трезвомыслие Сократа, то можно жить, полагаясь исключительно на свою веру. «Я – избранный, – словно говорит самоуверенный человек. – А значит, мне можно все!» Пусть это и вариант, доведенный до абсурда, но, в сущности, логика ясна. Как было много людей в истории, завоевавших право вести себя, как заблагорассудится. У них были на то причины: успешные политические результаты, народная слава, труд на благо отечества. Словом, заработал, заслужил. Но как порой это негативно проявляется – человека словно не узнать.

Он может оскорблять женщин, отпускать скабрезные шуточки, танцевать на столе – да что там, убить человека! – и ничего ему за это не будет. «Ну, послушайте, господа, он же известный писатель. Как вы смеете его в чем-то подозревать или ущемлять? Это недопустимо. Это свойства кровавого режима и тоталитарной власти».

Думается, и Сократа отравила кровавая греческая власть. Но из скромности историки все же не решаются об этом говорить.

4

В киноленте «Всегда говори «да» с Джимом Керри в главной роли демонстрируется психологический прием, который помогает главному герою избавиться от своих комплексов, но вместе с тем и приводит к определенным жизненным осложнениям. Этот прием по развитию уверенности в себе так и называется «всегда говори „да“». С одной стороны, это выглядит странно – как может постоянное согласие привести к самоуверенности? Но с другой стороны, если выполнять это задание, то можно воочию убедиться в том, что грань между ожидаемыми нами последствиями и реальными весьма ничтожна. Почему мы чаще всего предпочитаем отказываться? Из трусости. А вдруг меня поймут неправильно? А вдруг это приведет к чему-то плохому? А вдруг… а вдруг…

Но как выясняется, не так страшны последствия. Более того, твое «да» вызовет прилив положительных эмоций со стороны собеседника и лишь сблизит вас. Так о каких негативных последствиях вообще можно вести речь?

Не будем, впрочем, углубляться в проблематику и множить лишние сущности (как известно, разобрав на части живой организм, затем уже не сложишь) – сюжет фильма сам в остроумной форме дает ответы на все вопросы.

Любопытно здесь то, что самоуверенность начинается с позитивного «да». Причем не столько себе, сколько окружающему миру. Самообладание – это же не только внутренне присущее качество человека, зачастую его еще нужно достичь. Какие предлагаются варианты достижения?

1. Карьерный успех – оно же, как озвучивалось выше, политическое, социальное и прочее достижение, признанное людьми.

2. Любовные победы. Уж это, несомненно, один из самых эффективнейших вариантов. Если в твоем послужном донжуанском списке свыше полусотни побед, ты смело можешь идти на любые авантюры. «Мы великие, потому что у нас великое прошлое» – этот лозунг утешит тебя даже в случае тотального провала.

Везение. Либо ты родился в такой семье, где тебя финансово пригреют, а в случае опасности и защитят. Либо тебе просто не повезло. Но не отчаивайся, самоуверенности можно понабраться, используя и первые два варианта.

5

Будем снисходительны – самоуверенность еще никому не мешала. А вот отсутствие ее – еще как! Представьте только, если бы страх ослеплял трезвый ум? Если бы люди робели перед самым мало-мальски решительным поступком?

Тогда бы искусствоведы быстро потеряли свою работу, ибо страшились обидеть автора своим аналитическим витийством! Художники – люди ранимые, обижать их ни в коем случае нельзя.

Тогда бы футбольные фанаты разошлись по домам, ибо болеть за свою команду как-то опасно и слишком самонадеянно – глядишь, еще и проиграет матч, – а поносить противников еще хуже: задевать чужие чувства ой как нетактично.

Тогда бы учителя не кричали на учеников и не ставили их в угол. Ох уж эти педагогические приемчики! Сплошная уверенность в их эффективности. Куда лучше никому не мешать и оставить все на самотек!

Тогда бы политики не вели свои подковерные игры и с радостью сложили с себя полномочия.

И если бы не последний пункт, картина производила бы удручающее впечатление. А сколько еще не перечислено – просто страх не позволяет это сделать. Трепет писателя перед читателем пусть выглядит и кокетством, но кокетством высокого полета!

Так что не будем лицемерить и лгать самим себе. Самоуверенность – это костюм, который не каждому впору: кому-то жмет, кому-то не подходит по цвету, а кто-то вообще не носит костюмов. И напрасно полагать, что бывают универсальные вещи. Нет, все в этом мире индивидуально. И на некоторых людях, право слово, этот костюм смотрится безукоризненно. Отдадим им должное, хотя они в силу своей самоуверенности конечно же в нашем одобрении не нуждаются.

Сплетни Глава о том, что распускают слухи исключительно богатые в духовном отношении люди

«Я слышал столько клеветы в Ваш адрес, что у меня нет сомнений: Вы – прекрасный человек!»

Оскар Уайльд

1

Про слухи говорят исключительно неприятные вещи: мол, их распускают из зависти, с целью оскорбить или опорочить честное имя, тогда как без слухов нет и репутации человека. В самом деле, можем ли мы назвать человека известным, если о нем не распускают слухов? Стало быть, он просто никому не интересен – ни своими духовными качествами, ни физическими. Про физические, кстати, люди особенно любят толковать, так как они сразу же бросаются в глаза. Телесный изъян придает человеку таинственности, но в глазах общественности – в сущности, дикой и жадной до кровавых расправ – таинственность всегда враждебна. Чужой – значит, из стана врага. Поэтому, как только в коллективе (особенно это отчетливо проявляется в детских сообществах) появляется новичок, немедленно начинают плодиться толки о его причудливой внешности. Но все было хорошо – они множатся ровно столько, сколько держится интерес к новичку. Если коллектив понимает, что в нем нет ничего такого и что он в принципе ничем не отличается от остальных, зауряден по природе и достаточно пассивен, то слухи быстро сходят на нет и угасают. Но если в человеке есть потенциал затмить кого-нибудь и – не дай бог – оказаться харизматичнее лидера, то пиши пропало. Слухи съедят этого паренька, каким бы хорошим он ни был.

«Не выделяйся», – говорили тебе с детства, и ты носил безвидные вещи, дабы не казаться чересчур агрессивным. Практически с самой колыбели в тебе развивали рабский инстинкт подчинения, иначе о тебе будут судачить, смотреть исподлобья. Но правда такова, что распускают слухи именно про тех, кто заслуживает слухов. И какими бы они ни были резкими и даже в некотором роде скабрезными, они всегда показывают повышенное внимание к твоей персоне.

Страхом перед слухами и называется та река, которая разделяет людей на популярных и непопулярных. Причем порой это не касается выдающихся качеств, а всего лишь исходит из психологии. «Я не хочу, чтобы обо мне говорили, обсуждали мою личную жизнь», – говорит домосед, привычный к устоявшемуся укладу жизни. Он любит вставать по утрам, кормить свою собаку, делать вкусный завтрак для жены и отправляется на работу, чтобы отсчитывать там часы до ее завершения. И так каждый день. Он не желает, чтобы кто-то вторгался в его личную жизнь, он не желает, чтобы вообще кто-то обсуждал его жену и верного пса. А есть люди, которые просто-напросто этого не боятся. И не обладая, по сути, харизматическими качествами, они идут в «известность» в силу своей храбрости и невозмутимости перед злыми языками.

А как оно будет сначала? Ты появляешься на экранах телевизоров, и тотчас же все обращают внимание на твой длинный нос. «Он, должно быть, еврей. А евреи всегда попадают на телевидение», – скажут одни. «С таким носом только и делать, что совать его куда ни попадя. Сразу видно, что человек нечист и попал на экран не благодаря своим примерным нравственным качествам», – скажут другие. Для третьих его нос станет темой для насмешек и острых шуток, обладающих привлекательностью только в их кругу. Для четвертых нос станет причиной ненависти и послужит весомым аргументом, чтобы однажды дать ему по лицу. Это невозможно объяснить логически, так как физиологическое отвращение гнездится в самых интимных глубинах собственного «я».

Но уже после физических недостатков люди непременно перекинутся на ваше гнусное поведение. Ну как гнусное? Не то чтобы оно регулярно гнусное – думается, так может считать лишь истинно наивный человек, – но симптомы налицо. Тут к психологу не ходи, даже и ежу понятно: любой человек стремится к нравственной чистоте за счет того, что он оплевывает нечистотами всех вокруг. А когда гора нечистот образуется настолько, что уже можно с ее высоты кого-то учить, тогда у человека и прорывается отвага говорить, как ему кажется, правду. «Все эти люди на телевидении – маньяки»; «Ты же знаешь, что на телевидение попадают через постель». Телевидение, как концентрация демонстративной ненависти и вместе с тем завуалированной зависти, существует в качестве доктора – оно показывает такие омерзительные вещи, что на их фоне человек думает о себе как об образце добродетели. Этакий терапевтический прием, к которому прибегают нуждающиеся в завышенной самооценке. А таких, поверьте, очень много.

Поэтому слухи не так страшны, если ты избрал другой путь – путь находящегося в центре новостей. Может, оно и больно, зато очень престижно. Это о мертвых либо хорошо, либо ничего. А ты, судя по всему, на верной дорожке строительства жизни в славе. Но конечно, здесь нужно не забывать об осторожности.

2

Отчего могут пойти слухи? Знайте, что за вами следят и любое неосторожное движение может быть квалифицировано не в вашу пользу. Сплетни – они как наказание за содеянное преступление, если, конечно, это преступление из моральной области. Большинство из них, надо сказать, вполне себе правдивые, хотя бы потому, что каждый человек по природе не свят. Просто некоторых берегут и особенно не насилуют, но «дело» о каждом из нас хранится в специальном ящичке, откуда вовремя можно достать необходимое свидетельство. Как оно бывает? Вот скажут о тебе что-нибудь плохое, пусть даже и выдуманное, но ты так сразу не опровергнешь слух, а скорее даже подумаешь: «Откуда он знает?»

Это полицейский прием: утвердительно сообщить о твоем пороке, чтобы посмотреть на реакцию – как быстро ты в этом признаешься? Слухи, быть может, для того и существуют, чтобы обличать лицемерие людей. Даже про самых безгрешных можно сказать, что они – рабы гордыни с массой примеров проявления этого порока в жизни. В конце концов человек сам признается себе, что он не прав.

Как-то раз писатель и журналист Хантер Томпсон, будучи заинтересован в провале одного политического деятеля на выборах, сказал про него: «По слухам, он употребляет наркотики». Разумеется, разразился скандал, политика немедленно приставили к стене. Но он упорно отбивался. Так оно или не так – вопрос другой. Хорошенько досталось пареньку, но, с другой стороны, это был безупречный тест на прочность: доказал обратное – молодец, не доказал – стало быть, и сплетни не случайно появились. Но забавно здесь то, что Хантеру Томпсону, автору «Страха и отвращения в Лас-Вегасе» (произведению, мягко говоря, не для детей), пришлось оправдываться за свои слова.

– Хантер, вы оклеветали политика.

– Я не оклеветал, – уверенно признался он.

– Но вы сказали, что он употребляет наркотики.

– Я сказал, что «по слухам» он употребляет наркотики.

– А кто же распустил эти слухи?

– Я.

И в общем, не придерешься. Выдумка оказалась великолепной.

3

Сплетни – это форма поклонения. Когда мы говорим «кто-то», «говорят», «считается», «есть мнение», то мы опираемся на мнения неизвестных нам людей, с сомнительной компетенцией. Да и вообще, кажется, что это моветон. Если уж взялся доказывать ту или иную точку зрения, то опирайся на мнение конкретного научного работника, который протер все свои штаны до дыр, разрабатывая концепцию по тому или иному вопросу. Это называется «профессионализм», а не просто «решил поболтать».

Однако в древности так отнюдь не считали. Вернее, не были столь категоричны.

Собирались у кого-нибудь дома, устраивали пир – сначала ели, а потом вели сладкоречивые разговоры.

Вспомним, к примеру, классический «Пир» Платона, в котором по очереди греческие мудрецы произносили речи во имя любви. Они обращались к знаменитым именам – Гомеру, Гесиоду, – цитировали их по памяти, а также часто просто ссылались на истории, передававшиеся из уст в уста, которые на поверку оказывались просто анекдотами.

В этом и заключалась мудрость: греки старались заучивать стихи и истории наизусть, но, право слово, не всегда это удавалось безупречно. А иной раз авторство истории вообще упускалось со словами: «Один человек сказал». Тут не было никакого недоверия – мысль жила в словах, речах, риторических формулах.

Возьмем, к примеру, книгу Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Так он рассказывает о философе Аристотеле:

«Один болтун, сильно докучавший Аристотеля своим пустословием, спросил его: „Я тебя не утомил?“ Аристотель ответил: „Нет, я не слушал“».

Какой болтун? Когда это произошло? При каких обстоятельствах? Не важно. Важно то, как остроумно ответил Аристотель, даже если такого при жизни не было (говорят, что Диоген много себе позволял фантазировать и домысливать). Это добавляет убедительности образу Аристотеля, которого обычно представляли довольно угрюмым человеком.

Или вот еще про Платона и Сократа:

«Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал „Лисия“, воскликнул: „Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот юнец!“, ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не говорил».

Опять же очень похоже на анекдот. Но кто может с уверенностью сказать, что такого не было? Слухи? Сплетни? А кто сказал, что в них не бывает правды?

«Часто Сократ говаривал, глядя на множество рыночных товаров: „Сколько же есть вещей, без которых можно жить!“»

Даже если он такого не говорил, уж очень похоже на правду!

«Когда Антисфен повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, Сократ сказал Антисфену: „Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие“».

Ну настоящий Сократ! Вот как бы бедолаги-ученые доказывали существование так называемой «иронии Сократа» без таких показательных примеров!

Да и образ Платона не был бы объемным без сплетен, которые тщательно собрал Диоген Лаэртский:

«Однажды, когда к Платону вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог это сделать, потому что был в гневе. А какому-то из рабов он и сам сказал: „Не будь я в гневе, право, я бы тебя выпорол!“»

А вот еще какая славная история про Аристотеля: «Диоген предложил Аристотелю сушеных смокв; но он догадался, что если он их не возьмет, то у Диогена уже заготовлено острое словцо, и взял их, а Диогену сказал: „И словцо ты потерял, и смоквы!“»

Про Пифагора:

«Жизнь, говорил Пифагор, подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые – смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы – до единой только истины».

Про развратника Эпикура:

«Эпиктет обзывает Эпикура развратником и бранит последними словами. Тимократ, брат Метродора, сам учившийся у Эпикура, но потом покинувший его, говорит в книге под заглавием „Развлечения“, будто Эпикура дважды в день рвало с перекорму и будто сам он еле-еле сумел уклониться от ночной Эпикуровой философии и от посвящения во все его таинства».

Ученые мужи свидетельствуют: если прочитать сохранившиеся труды Эпикура, то можно убедиться, что он не призывал жить припеваючи и отдаваться всецело чувственным порывам. Его философия гораздо глубже и многообразнее. Чувственные потребности бывают разных видов (дальше идет перечисление видов), а их удовлетворение имеет несколько причин (далее следует список причин), а также и возможных последствий (далее – последствия). Но осмысление этих причудливых умствований оставим таким же причудливым умникам. Эпикур остался в истории совершенно другим – веселым, озорным, праздношатающимся. И даже если он таким на самом деле не был, слухи сделали из него человека с репутацией повесы. И таким мы его любим по сей день. Во многом, как ни странно, благодаря – внимание! – слухам. Да и мы, заметит читатель, неоднократно прибегали к этому приему, употребляя «говорят» и «по слухам». Делаем мы это не из невежества, а чисто из риторических побуждений, дабы сделать сплетни и слухи частью культурного достояния (а может, просто оправдать себя).

4

В центре внимания сплетен редко оказываются профессиональные заслуги или недостатки, но всегда – личная жизни. Так устроен механизм восприятия человека: когда в своей жизни практически ничего не происходит, велик соблазн проследить за жизнью чужой, да чтобы побольше мексиканских страстей, кровавых расправ, сенсационных подробностей, шокирующих новостей. Профессиональная жизнь в этом смысле очень скучна. В ней есть свой сленг, свои смыслы, и к универсальному интересу они мало имеют отношения. Ну разве будет учитель интересоваться профессиональной жизнью металлурга, а металлург – журналиста? А порыться в грязном белье, посудачить на тему измен – это прельщает всех.

Сплетни – это своего рода устная литература, которую пишут здесь и сейчас. Там много чего вымышленного, много искусственного, но именно этим и отличается художественное творчество. Если вы увлеченно желаете написать роман, вы никогда не начнете с того, что будете «нанизывать» героев на придуманную идею. «Идея» романа – это вообще что-то антихудожественное и попахивает скорее назиданием или пропагандой. Настоящая же литература оперирует простыми житейскими историями, со своими кругами конфликтов и своей причудливой драматургией. Иными словами, всем тем, что содержат в себе и слухи. Личная жизнь – интересная она или нет – дает нам пример, иногда косный и безыскусный, иногда философский и обобщающий, того, к чему приводят наше разгильдяйство, бесшабашность, безответственность (далее – по списку). Поэтому сплетни не только отражают наш скучный нрав, но и придают фантазии.

Когда древние садились возле костра и вспоминали своих героев, то красноречивый рассказчик доносил до слушателей именно слухи – о реальном положении дел не могло быть и речи, их просто никто не знал. Устное творчество своими корнями тянется еще древнее, чем письменное, и отрадно, что в наши дни мы можем воочию наблюдать за непрекращающейся традицией словотворчества.

5

Кстати, новости – из этой же области. Несомненно, они имеют больше к себе уважения и обладают почтительной квалификацией. Но по большому счету с точки зрения восприятия новости ничем не отличаются от слухов. И то, и другое почитаются за правду, если слушатель сам не находился на месте событий.

Кажется, что в XXI веке без новостей прожить просто невозможно. Нам необходимо быть в курсе происходящего: какой будет погода в ближайшее время, что сказал президент твоей страны по поводу очередного того или иного международного скандала, спасся ли крокодил во время агрессивного нападения на него со стороны разбушевавшейся зебры? Новости формируются по принципу – что интересно людям, о том мы и расскажем. А людям прежде всего интересно необычное: не как, например, собака укусила человека, а как человек укусил собаку.

«Как я не люблю все эти журналы со сплетнями из светской жизни!» – ворчливо поговаривают воспитанные люди, вечерами на кухне обсуждая тайную жизнь своих соседей.

А ведь дело совсем не в том, что журналы опустились до неприличия и публикуют грязные истории, а то, что читателю это очень нравится. Не нравилось бы – наверное, мы жили бы в мире, в котором журналы рассказывали исключительно о поэзии Данте и виртуозных визуальных решениях Квентина Тарантино. Да вот незадача – не все на планете Земля этим интересуются. Что, впрочем, и к лучшему. Только представьте: если бы все читали книги, смотрели умное кино, ходили по театрам и музеям, если бы все замкнулись на своем образовании и не выходили на улицу гулять, о ком бы мы тогда распускали слухи? О ком бы сочиняли сплетни?

Вероятно, стало бы очень скучно жить на этом свете. А глядишь, через какое-то время, вообще бы вымерла культура. Ведь если выродилось бы устное творчество, из которого все пошло, то за ним последовали бы и все остальные виды. Это как срезать корень.

Нет уж. «Пусть расцветают все цветы», как говорил Мао Цзэдун. И даже если он такого не говорил, даже если мы несколько перефразировали его лозунг, позволим себе такую наглость – пустим дерзкий слух. Ведь это так гармонично увенчает нашу главу.

Суеверие Глава о том, что верить во что бы то ни стало нужно трезво и осторожно

«Поразительно, как обозлился мир в последнее время!»

(реплика моей консьержки, оброненная в этот понедельник поутру).Альфонс Алле

1

И все-таки: новостям мы верим, даже когда в них рассказывают про инопланетян! Казалось бы, всем все понятно: журналистам нужны рейтинги, журналисты ищут жареные факты, журналисты могут преувеличивать, журналисты обманывают. А мы, тем не менее, упорно продолжаем этому верить. Хотя, быть может, журналисты чисты и непорочны и их грязные делишки – наши предрассудки?

Короче говоря, суеверия существуют всюду. Начиная с консьержки и заканчивая высокопоставленными дипломатами.

Глупо говорить: «Нас всюду обманывают!» Это, знаете ли, тоже заблуждение. А вот то, что люди щедро делятся своими предрассудками и суевериями, сущая правда.

Конечно, можно заняться серьезным филологическим, гносеологическим или даже теологическим анализом понятия «новости», можно было бы навострить свой ум в изощренных силлогизмах, но к единому мнению не прийти. Потому что по-простому новость – это то, что мы слышим от других. И средством массовой информации может стать кто угодно, начиная с друга по лестничной площадке и заканчивая подзаборным философом. «Мне тут нашептали», – говорит изумленный слушатель, внушающий себе, что намедни открытый шокирующий факт из жизни является истиной.

Хотя удивляться тут нечему. Без новостей наша жизнь была бы скудна и бессобытийна, человек остался бы наедине со своим естеством, со своим неприглядным отражением – и что тогда? Началось бы самокопание, изучение своих изъянов, анализ недостатков. Другими словами, никому не нужная философия, разъедающая на корню своим ядом рациональности, поглотила бы себя и забрала бы в придачу за собой беззаботность, озорство и слепое счастье. А представьте, если рядом любимый человек? Тогда бы пришлось и его за собой утащить. Хотя сначала ему пришлось бы пройти череду критических стрел, ссор, недоразумений.

Нет, все это не от лучшей жизни. То ли дело новости о других. Идеальная сублимация. Посмотри, как одна звезда экрана поступила недобросовестно по отношению ко своей второй половинке – да это же свинство! И как приятно осознавать чужое свинство, сидя на диване перед телевизором и безмятежно попивая спиртное. Сплошное удовольствие.

Мир кормится суевериями, предрассудками и заблуждениями. Потому что так легче жить. И не то чтобы правда глаза режет, однако же останавливаться лишь на ней одной невероятно утомительно. Верно говорят иные: зачем жить своей жизнью, когда есть чужие?

2

Но все это было прозой жизни, время же поговорить о ее поэзии. То есть о метафизике. Или, как ее называют в народе, мистическом. О, пожалуй, это самая сладкая тема для философа. Надев парик Аристотеля, он с бодростью начнет рассказывать о двойственной природе Афродиты – земной и небесной, – преподнесет учение Платона об идеальном мире в новом свете с дополнительными теологическими комментариями и посвятит весь вечер рассуждению о душе.

Простому человеку все эти мудрствования, разумеется, ни к чему. Да и, право слово, простой человек считает их досужей ерундой (что зачастую недалеко от истины). Он либо верит, либо нет.

Неверующие ни во что сверхъестественное достойны преклонения и всяческих похвал, их кичливая независимость от чужого мнения так и светится гордостью и тщеславием. Поэтому не будем их трогать – пусть возвышаются надо всеми в своем высокомерном одиночестве. Ведь чем больше презрения и независимости, тем сильнее одиночество!

А что с суевериями, которым предаются люди простые? Так сказать, без причуд. Зачем им верить в нечто потустороннее?

Хочется чудес, ответит внутренний голос. И с этим будет трудно поспорить.

Представьте, что бы мы делали, если бы все в мире было предсказуемо? Джордж Оруэлл, сидя в сторонке, ехидно подсмеивался бы над нами. Каждое движение, каждый шаг, каждый чих известно к чему бы приводили. Но нам ведь хочется другого – нам хочется, чтобы жизнь напоминала литературу, живопись, кино. Чтобы случались драматургические повороты, чтобы сюжет жизни был совершенно нелинейным. Это и есть чудо – возможность самой реальности выдавать нам время от времени приятные сюрпризы.

Романтика – этим словом мы называем нечто возвышенное. Романтики – этим словом мы называем мечтателей о возвышенном. Но почему-то каждый раз, когда мы произносим слово «романтики», непроизвольно вырывается прилагательное «наивный». В самом деле, какой романтик не наивный. Без наивности же он просто-напросто не сдвинулся с места.

Таковы и суеверные люди. Они очень наивны, хотя и вызывают симпатию. Однако давайте не будем лукавить, за этой симпатией скрывается не желание походить на них, а снисходительная жалость: мол, ребята, продолжайте в том же духе верить в чудеса, а я погляжу на вас со стороны и поумиляюсь.

Как легко можно манипулировать их судьбами, обманывать, водить за нос. Показательным примером является одна из остроумнейших новелл Джованни Боккаччо из «Декамерона», в которой рассказывается история хитрой Тессы, уставшей от повседневной рутины замужней жизни и желающей подсластить свою жизнь свежими авантюрами. Так, у нее появляется любовник, которого она регулярно приглашает к себе в гости, пока ее муж Джанни отсутствует. Но, как оно обычно и случается, любовник приходит как раз в тот самый момент, когда муж остался дома.

Впрочем, у Боккаччо положение смягчается тем, что действие происходит ночью (а в какое время еще приходить любовнику?), а в это время суток чего только не происходит.

«Тесса! Ты слышишь? – прошептал муж. – К нам кто-то стучится».

Жена, все слышавшая еще лучше мужа, сделала вид, будто только сей час проснулась.

«А? Что?» – спросила она.

«Кто-то, говорю к нам стучится», – отвечал Джанни.

«Стучится? – переспросила жена. – Вот горе-то! Джанни, родненький! Ты разве не знаешь, что это такое? Это – привидение, я за последние ночи такого страху от него натерпелась! Как заслышу стук, одеялом с головой накроюсь и так лежу до самого до рассвета».

Хитроумная жена, подобно изобретательному Одиссею, ловко вышла из ситуации – и суеверие пришло на помощь очень вовремя. Тесса наскоро придумала забавную молитву, с помощью которой можно было бы прогнать привидение, и спасла тем самым как любовника, так и себя от лишних разговоров.

Что и говорить, ночью возможно поверить во все что угодно, кроме измены жены. Эта вера досталась нам от наших предков: они боялись ночи в силу непредсказуемости окружающей среды. А вдруг дикое животное нападет? А может, и еще что-нибудь непредвиденное произойдет? Кругом опасность. И она у нас в крови. До сих пор.

Вот оказываетесь вы темной ночью в лесу. Рядом никого. И будь у вас диплом о высшем образовании или не будь, ровно никакого значения не имеет. Почему-то и природа начинает вести себя причудливо, и звуки разные внезапно раздаются, и перед глазами что только не проносится. Так что не спешите высмеивать суеверия и демонстрировать смелость суждений, покуда не оказались хоть раз в подобном положении!

Кто его знает? Может, люди действительно живут в двух разных мирах, как это описывал немецкий писатель Гофман, и если один мир весьма рационален, то второй просто не поддается никакому осмыслению. Едва ли философ Иммануил Кант мог представить себе автономную жизнь ожившего щелкунчика, а его ученик Гофман (к слову, спавший на занятиях своего учителя) уверовал-таки, да еще и творчески осмыслил.

Да, мир ночных грез – это что-то из области сказок. А что в них плохого? Любой суеверный человек скажет: сказка описывает нашу жизнь точнее любого документального факта.

Ночью будто все существует по-другому. Права же была Изабелла, сумасшедшая героиня романа Ремарка «Черный обелиск», когда жаловалась на своего доктора:

«Он сам решительно ничего не знает. Даже того, какая бывает трава ночью, когда на нее не смотришь.

– А какая же она может быть? Наверно, серая или черная. И серебряная, если светит луна.

Изабелла смеется:

– Ну, конечно! Ты тоже не знаешь. В точности как доктор.

– Так какая же она бывает?

Изабелла останавливается. Порыв ветра проносится мимо нас, а с ним вместе – пчелы и аромат цветов. Ее желтая юбка надувается парусом.

– Травы тогда просто нет, – заявляет она».

3

Диоген как-то сказал: «Философия и медицина сделали человека самым разумным из животных; гадание и астрология – самым безумным; суеверие и деспотизм – самым несчастным». Уж не ошибался ли он? Неужели занудство нынче причисляется к разумности? Вы видели когда-нибудь философа на пиру? Как пишет, Эразм Роттердамский в неподражаемой «Похвале глупости»: «Допусти мудреца на пир – и он тотчас всех смутит угрюмым молчанием или неуместными расспросами. Позови его на танцы – он запляшет, словно верблюд. Возьми его с собой на какое-нибудь зрелище – он одним своим видом испортит публике всякое удовольствие». Оставим в стороне и сентенцию Диогена о суеверии и несчастии – тут нужно не рубить сплеча, а сесть и обстоятельно все взвесить, что мы сделаем в следующей части. Остановимся же на гаданиях и астрологии – «самых безумных» людских делах. Вот здесь не поспоришь с мудрецом.

И не понятно – что в этом находят? Разве могут планеты, живущие в космосе своей жизнью и никому не мешающие, влиять на судьбы отдельно взятых людей, о существовании которых, даже если бы они обладали сознанием, они едва ли бы догадывались? Ан нет! Человечеству хочется верить в то, что любой процесс можно объяснить. Это же так просто! И так же недоказуемо! Гороскоп – твой лучший друг. Он всегда тебе подскажет, как вести себя правильно в тот или иной день. Более того, он даст тебе несколько полезных советов по поводу того, как нужно выстраивать отношения с людьми и эффективно работать. А вы разве не знали, что планеты еще и определяют характер человека?

Да-да, упала ли звезда в момент твоего рождения, пролетала ли комета – все определяет твой нрав. Если ты родился осенью, то определенно склонен к эгоизму. Если весной, то к альтруизму. Рожденные зимой весьма черствы по отношению к окружающим. А как легки в общении те, кому посчастливилось появиться на свет летом!

Конечно, можно сделать известную оговорку: мол, каждый человек не похож на другого, но как же это скучно, не правда ли? Это ж тогда трудно предсказывать поведение другого, а уж тем паче оправдывать поведение свое. Ведь в известном смысле все свои дурные наклонности можно объяснить своим знаком зодиака. Не мы такие, а жизнь такая.

Гадание – несколько другая статья. Во многом благодаря гаданиям мы до сих пор имеем возможность играть в «дурака» или «покер». Должно быть, и карты вышли бы из употребления уже веков как пять назад, если бы не пользовались спросом на рынке суеверий. Гадать – это азартно. Примерно так же, как делать ставки на тотализаторе. Будь ты хоть трижды специалистом в области конного спорта, а на скачках результаты почему-то непредсказуемы. Видимо, аналогичная история с гаданиями: есть люди, обладающие эзотерическим знанием о том, что произойдет в будущем, а есть люди более высшей ступени, обладающие гиперэзотерическим знанием, закрытым ото всех, о том, что будущее предсказать невозможно. Зато сколько азарта – а вдруг сбудется?

Тогда лучше предсказывать как можно туманнее и загадочнее, чтобы пророчество попало прямо в цель. Вот дельфийские оракулы в Древней Греции вообще предсказывали в стихах, причем настолько непонятно, что каждое предсказание попадало прямо в точку. «Завтрашний день станет для вас переломным». И в самом деле, что бы ни произошло – убежала ли из дома кошка, палец на ноге заболел или внезапно созрел на лбу прыщ, – значит к переменам. Это знает каждый – от гадалки до Рея Брэдбери, – что каждая незначительная деталь меняет ваш мир до неузнаваемости. Кажется, в образованном обществе это зовется «эффектом бабочки».

4

Что же до счастья, то нельзя согласиться с Диогеном, что суеверия делают человека несчастным. Это как еще посмотреть!

В каком-то отвлеченно-абстрактном смысле, с точки зрения абсолютной истины, отвлеченного мудрствования, беспристрастного наблюдателя или большого брата, да, наверное, приносит несчастье. Но, во-первых, неясно, приносит ли счастье этот отвлеченно-абстрактный смысл, да и существует ли он вообще или только в головах высокомерных мудрецов?

Счастье быть дураком. Счастье наслаждаться слепо происходящим с тобой. Счастье не думать ни о чем. Счастье верить во что угодно, лишь бы это приносило счастье.

Видите ли, счастье – это и есть в некотором смысле суеверие. Верить в счастье в нашем суровом мире, в котором бушуют страсти и коварство, это очень наивно. Лишь отдавшись всем сердцем бурному потоку суеверий, можно прослыть счастливцем на земле. Недаром же Некрасов в своей поэме «Кому на Руси жить хорошо?», отвечая на проклятый русский вопрос, не нашел счастья ни среди царей, ни среди приближенных. А у пьяницы должен был найти!

Был же прав афинский законодатель Солон, когда сказал богатому лидийскому царю Крезу о том, что он не самый счастливый человек на свете (хотя царь, разумеется, желал услышать свое имя). Предупреждал же его Солон, что капризная фортуна любит простых людей, а не правителей, но Крез лишь хохотал над подобными словами, считая их глупыми суевериями. «Боги не дали нам знать границ нашей жизни, объявлять счастливым человека еще живущего – все равно что провозглашать победителем еще сражающегося воина», – говорил Солон. В результате, когда персидский царь Кир захватил Лидию и отправил Креза на костер, последний вспомнил слова Солона и признал его правоту.

Так зачем испытывать судьбу, покуда ей можно всего лишь подчиниться? Одиссей и тот прогневал богов, за что был обречен скитаться по морю десять лет, так зачем же это все? Счастье – жить в мире и согласии с природой, играть с ней в кошки-мышки, подыгрывать ей, валять дурака.

5

Суеверные еще и очень любопытные люди. Наверное, так на них влияет счастье. Для человека разумного (назовем его так условно, слегка потешив самолюбие) нет ничего нового в мире. Исторический процесс имеет обыкновение повторяться – сначала в виде трагедии, а потом в виде фарса. Поэтому он и не прислушивается к досужим новостям. «Да чего же может быть нового? – в унынии посетует он. – Все это уже было, просто читайте больше книг». Или вообще за словом в карман не лезет, всего лишь отмалчивается, не интересуясь ничем.

То ли дело человек суеверный. Ему вечно хочется о чем-нибудь прознать и нос совать куда не надо! Ведь это так интересно. Маргарита Наваррская написала по случаю занимательную эпиграмму:

Хвалился шарлатан, что сатану Покажет всем воочию. Да ну? — Сбежались ротозеи и гуляки. Вот подошел он к ближнему зеваке И говорит: «Смотри в мою мошну! Смотри, смотри! Нечистый дух, изыди…» «Там пусто», – удивился ротозей. А шарлатан вскричал: «Уразумей, Ведь это чертовщина в чистом виде: Открыть мошну и пшик увидеть в ней».

И пусть легко так потешаться над зеваками. И пусть легко так пользоваться их легковерием. Без этого бы не было искусства! Мы же и сами, право слово, «обманываться рады», когда приходим в театр. Ну, скажите, не провалился бы тогда сеанс черной магии господина Воланда с ее последующим разоблачением? Советские зеваки, лихо описанные в «Мастере и Маргарите» Булгакова, словно и сами желали разоблачиться. Зато как смешно, как задорно!

А если посмотреть на это со стороны? – спросите вы. Ну нет, со стороны смотреть не надо. Со стороны, знаете ли, и половой контакт выглядит нелепо. Со стороны и мы ведем себя всегда неубедительно. Бросьте вы эти «со стороны». Мы всегда по эту сторону – если угодно, на стороне суеверия.

Обманываться рады мы и в случае с рекламой. А что вы думали? Если бы не было доверчивых людей, процветала она бы так сильно? Суеверие – оно не сводится исключительно к потустороннему. Время от времени любой товар в капиталистической системе воспринимается как эзотерический предмет для ритуального поклонения. Серьезно-серьезно, только присмотритесь.

Мы поддаемся манипуляции рекламы и желаем купить именно тот бренд, который по неизвестным нам причинам ассоциируется с качеством (или еще каким-нибудь символическим содержанием). Впрочем, к чему это морализаторство?..

Каждому воздастся по вере его. А путь к истине, как известно, весьма тернист. Но разумным людям этого не понять.

Трусость Глава о том, что осторожность еще никому не мешала

«Когда кто-то поинтересовался, почему спартанцы сражаются под звуки флейты, Агесилай сказал: „Это делается для того, чтобы по соблюдению ритма сразу выявить, кто храбр, а кто трус“».

Плутарх. «Изречения спартанцев»

1

Ночь заставляет содрогнуться даже самого смелого человека. В темноте трудно что-либо разобрать – столб перед тобой, машина или таинственный незнакомец. Именно незнание побуждает нас включить фантазию. Так древние придумывали людей с песьей головой, страшных существ, как Сцилла и Харибда, модель мира, где земля держалась на трех слонах, стоявших, в свою очередь, на черепахе. И ровно так же наше архаическое сознание начинает заполнять пустоты подсознательными страхами. А вдруг? А что, если? А как быть? И тогда человек включает осторожность и начинает вести себя совсем иначе – долой дерзость и самоуверенность, которыми он кичился еще несколько часов назад перед своими знакомыми в баре. Там было светло, многолюдно и, к слову, подпитывал алкоголь. Но когда ты наедине со своими страхами, моментально наступает трезвость, и ты уже хочешь скорее выйти на свет. Страхи – это проявление здравомыслия. В каких-то ситуациях – здравомыслия инстинктивного.

В трусости нет ничего постыдного, потому что она естественна. Но поскольку мы живем в обществе, где идеалы сильнее правды, слабости, как считается, нужно преодолевать. «Посмотри на себя, ты так и хочешь всю жизнь прожить трусом?» – говорят, глядя на себя в зеркало, люди, надеясь таким психологическим путем внушить себе уверенности.

Дело, конечно, хорошее. И быть смелым – задача благородная. Но скорее из области этики, а не психологии. Ведь этика изучает человека таким, каким он должен быть. А психология – таким, какой он есть на самом деле.

А какой он? Каким может быть трус?

Если трус боится в темноте встретиться с маньяком, то его трусость биологическая. Его можно понять – мало кто желал бы оказаться в подобном положении.

Если трус боится в темноте встретить супруга, то его трусость социальная. Всякое бывает: придешь, бывало, пьяным и думаешь: «Вот сейчас мне достанется! Хорошо бы, чтобы свет был выключен и все спали». Ситуация знакомая.

Если же трус боится в темноте встретить самого себя, то его трусость экзистенциальная. Оставаться наедине с самим собой и своими мыслями, пожалуй, испытание не из легких. Мысли о тщетности бытия могут вызвать приступы тошноты! – спросите у Жан-Поля Сартра, он об этом книгу написал.

Все ситуации объяснимы, и страх, конечно, весьма рационален. Но далее мы сталкиваемся с тем, как мы реагируем на обстоятельства. Как трус? Или как храбрец?

2

Спартанцы, например, прославились в истории тем, что никого не боялись. Трудно представить себе такое. Может быть, историки врут? Не те, что сегодня денно и нощно ковыряются в архивах, а те, кто жили еще в те времена и воочию наблюдали отвагу неустрашимых бойцов. Но приходится принять на веру то обстоятельство, что жили они в простых условиях, прихотливостью не отличались, слабых детей сбрасывали со скалы, а после поражения домой живыми никогда не возвращались. Трусость – слово, которого они не знали. Плутарх в «Изречениях спартанских женщин» вспоминает:

«Одна спартанка, узнав, что ее сын пал в битве, сказала: „Плач пускай провожает трусливых, тебя же, мой милый, Похороню я без слез. Ты же из Спарты, сынок“.

Что и говорить, не только сами спартанцы, но и их матери предпочитали смерть постыдной трусости. Умереть в бою – разве это не красивая смерть? Какой еще народ после спартанцев мог похвастаться подобной доблестью? Никакой! Не случайно появилась поговорка, что «спартанский воин стоит несколько других воинов».

Но между тем с тех самых времен трусость неразрывно следовала по одному пути с глупостью, невежеством, застенчивостью и многими другими пороками. И поскольку столь военизированных обществ больше никогда не существовало (хотя и про Спарту можно подсунуть дюжину провокационных историй), то и к трусам стали относиться толерантно.

Впрочем, трус – это типаж затейливый. Трусами, как правило, являются пусть и смешные, но вдумчивые люди. Классическая пара в литературе – это хозяин и его слуга. Хозяин, как правило, отличается достоинством и статью; ему, в общем, и положено этим отличаться, ведь в нем течет голубая кровь. Простолюдин же отличается качествами пошлыми и вульгарными, в частности трусостью. Но если посмотреть на эту пару более внимательно, то можно задаться вопросом: а что бы делал хозяин, не будь у него такого прозорливого слуги? Ведь в «истории» попадает как раз не слуга, зато слуге приходится эти неприятности хитрым образом разрешать. Трус ли он? Разумеется, он первым бежит с поля боя, как только чувствует опасность. Но иной раз его опасения можно по-человечески понять. Вспомним Дон Кихота, который как только не изгалялся, дабы проявить свои рыцарские достоинства: и с мельницами сражался, и заключенных освобождал, и питал куртуазные чувства к женщине, не сказать чтобы достойной таких притязаний. И ведь предупреждал его Санчо Панса, советовал не ввязываться в авантюру, так нет, обвиняемый в элементарной трусости, он вынужден был в итоге с хозяином соглашаться. «Рыцарь без страха и упрека» – такой символический титул могут носить лишь необычайные смельчаки. И Дон Кихот, живший в своем вымышленном идеальном мире, тоже тщился эти идеалы восстановить. Но, как мы уже громогласно заявили выше, времена спартанцев канули в Лету, а значит, трусость поменяла свой статус.

Поэт Мариенгоф вот как сравнивал философа Жан-Жака Руссо с поэтом Полем Верленом.

«Куртизанка сказала Жан-Жаку Руссо, испугавшемуся близости и принявшемуся изучать ее тело:

– Оставь женщин и займись математикой.

А Рембо не боялся – и овладел несколькими туземными диалектами самым приятным способом: он завел нечто вроде гарема из женщин, принадлежащих к различным племенам.

– Я приобрел целую серию словарей, переплетенных в кожу, – говорил он.

Француз!»

Трусость Руссо в данном случае безобидна, она тихо шепчет: «Может, все-таки не стоит?» Кстати, осторожность и тут выглядит выигрышно. У храбреца выбора вообще нет, он несвободен в своих поступках, так как в любой ситуации полезет на рожон. Трус же трижды оценит, проанализирует, найдет как минусы, так и плюсы. «А мне это надо?» – вопрос, по существу, трусливый. Но, с другой стороны, если первым делом задаваться именно им, а потом уже действовать, быть может, человечество давным-давно избавилось от конфликтов и войн. Думать надо, что говоришь, прежде чем говорить, что думаешь. Глядишь, и окажется, что ты, подобно Руссо, нуждаешься в совершенно другом. Вероятно, тебе бы стоило заняться математикой, а не участвовать в рыцарских поединках!

3

В больших дозах трусость приводит к плачевным результатам. Не то чтобы судьба наказывает человека за то, что он старается ее изменить, просто нелепые ситуации главным образом возникают из-за чрезмерной предосторожности. Бывает, закроешься дома, дабы никуда не выходить и никому не попадаться на глаза, да вот возьмешь и заболеешь. Как назло! Потому что регулярные утренние пробежки вокруг дома на то и существуют, чтобы делать это каждый день. Сломал график, испугался погоды – жди беды.

Возможно, это преувеличение, подумает читатель, но во всяком преувеличении есть полезное назидание: никогда не зацикливайтесь на своих фобиях, иначе никакой врач вас не спасет.

Вот, например, персонаж рассказа Антона Чехова «Смерть чиновника», Иван Червяков, во время спектакля взял да и чихнул на сидящего спереди зрителя. Никто не будет спорить – положение из наиглупейших. Но кто в подобном не был замечен? Ну, хорошо, предположим, что мало кто чихал на других людей, пусть даже и случайно. Но представить себе такое возможно. Гипотетически.

А Иван Червяков так был раздосадован этим событием, что продолжал тревожиться. «Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему». А вот Червяков, надо думать, со всей серьезностью подошел к проблеме. Ведь он же чиновник, человек подневольный, радеющий за свою репутацию. Страх в его жизни – явление повседневное: боязнь увольнения или разжалования, боязнь праведного наказания за взятку или подковерные интриги. Словом, жизнь чиновника не сахар. Поэтому чихать – тем более на генерала – весьма обременительно. Страшно.

„Я его обрызгал! – подумал Червяков. – Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо“.

Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:

– Извините, ваше-ство, я вас обрызгал… я нечаянно…

– Ничего, ничего…

– Ради бога, извините. Я ведь… я не желал!

– Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!»

И казалось бы, сказали же ему: «Ничего, ничего». Но боязливый чиновник за любым «ничего» найдет массу подспудных упреков. И сколько ни пытался успокоиться Червяков, страх продолжал его гложить. Пришел он в очередной раз к генералу с объяснениями и, наконец, нарвался на крик:

– Я вчера приходил беспокоить вашество, – забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, – не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с… а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам… не будет…

– Пошел вон!! – гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.

– Что-с? – спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.

– Пошел вон!! – повторил генерал, затопав ногами».

А потом пришел домой в расстроенных чувствах да и помер. И как бы ни смешна была эта история, а мораль в ней все-таки есть. Если, разумеется, взяться с большим желанием ее отыскать. Что такое страх? Ожидание всего самого плохого. Если оно – это самое «плохое» – неизбежно наступит, так чего же бояться? А если все-таки судьба слепа, так к чему все эти переживания? Это как с предсказателями: зачем к ним обращаться, если будущее нельзя изменить, а если изменить возможно, то какие же они предсказатели?

4

Быть трусом не так зазорно, если речь идет о жизни и смерти. А ведь если вдуматься: по большому счету, главным страхом и является страх смерти. Думать о ней все время противоестественно и даже опасно для здоровья, а вот вспоминать про смерть во время угроз вполне себе уместно. Всякий раз, когда говорят о философии смерти, почему-то вспоминают немецкого философа Мартина Хайдеггера, как будто он расставил в вопросе все точки над «i». Трудно сказать, действительно читал ли кто-нибудь Хайдеггера или только его интерпретаторов, но в текстах философа уж больно сложно докопаться до того, что именно он хотел сказать. Там нужно переводить с немецкого на немецкий. И если при этом переводе не испугаться за свое потраченное время, то можно докопаться до важных ответов.

Например, про то, что ужас является неотъемлемой частью нашего существования. И ужас, напоминая нам о смерти, как бы говорит: знай, что в данный момент на планете только ты думаешь об этом, а значит, реально существуешь. Помогает ли это освободиться от своих страхов, наверное, не ответит даже самый опытный психолог. Зато все психологи, кроме разве что самых упрямых, сходятся во мнении, что фильмы ужасов помогают справиться со своими фобиями.

Наверное, мы выглядим нелепо, когда закрываем глаза во время страшных сцен, кричим от испуга, зарываемся в одеяло и боимся смотреть под кровать. Но что поделать – инстинкт самосохранения дает о себе знать. Древний человек боялся темноты, думая, что неизвестная сила вдруг может атаковать его; современный же человек отнюдь не изменился, только теперь он боится совершенно конкретных неизвестных сил – привидений, зомби, вампиров, оборотней и прочих чудовищ. Придумала их безграничная человеческая фантазия, поначалу проявлявшаяся в страшных историях, потом в готической литературе и затем конечно же в кинематографе.

Когда немецкие кинематографисты первой трети XX века – Фриц Ланг, Пауль Вегенер, Фридрих Мурнау и др. – своими фильмами творили историю модернизма, они не думали зрителей напугать. Они исследовали глубины человеческой личности. А кто, как не двойники или созданные руками человека чудовища, могли о человеке сказать больше? Внутренние фобии словно обретали плоть, материализовывались. И вот уже все наши страхи как на ладони – уродливые, агрессивные и, что важно, непредсказуемые.

С тех пор поменялся кинематограф, и фильмы ужасов с технической точки зрения научились пугать по-новому, но принцип остался старый: да, мы выглядим жалкими трусами, когда вздрагиваем при внезапном появлении сверхъестественного существа, но таким образом мы избавляемся от своих реальных страхов, переживая их в кино.

Во всяком случае, такая точка зрения твердо устоялась в обществе. И глупо с ней спорить. Как минимум, она комплементарно говорит о нас – будто мы не просто ходим в кинотеатр насладиться попкорном и испытать аттракционные эмоции, а с высокой терапевтической целью: чтобы избавиться от своих страхов.

Но посыл понятен: трусость – это состояние, предшествующее уравновешенности. Иными словами, нужно сильно перетрусить, чтобы затем больше никогда не испытывать страх. Поэтому трус – это не столько устойчивая характеристика человека, сколько временная болезнь, которую нужно переболеть.

5

«Я не посмел на смерть взглянуть

В атаке среди бела дня,

И люди, завязав глаза,

К ней ночью отвели меня».

(Пер. К. Симонова)

Это эпитафия трусу, которую написал Редьярд Киплинг, автор знаменитой «Книги джунглей» про Маугли. Разумеется, это шуточные стихи – в сущности, мало кто из трусов заслуживал поэтических слов на свою смерть. А вот храбрецы, напротив, получали их в большом количестве, что не удивительно. Храбрец – человек достойный похвалы, но вместе с тем рискующий своей жизнью. И сколько бы мы ни воспевали храбрость, чаще всего это приходится делать в эпитафиях.

Считается, что эпитафии первыми начали писать древние греки. На смерть своих храбрых воинов каких только похвальных слов они не сочиняли. Красноречив был народ философов и поэтов, а также остроумен. Забористые изречения рождались не без отточенного чувства юмора. Так, родоначальник жанра Симонид Кегосский написал «Эпитафию бедняку»:

«В этой могиле лежит не Крез, а бедный поденщик. Знаю, гробница мала, но для меня хороша».

А Леонид Тарентский – «Эпитафию утонувшему»:

«Ты не надейся на крепость судов и больших и высоких, В море пускаясь, и знай: ветер – владыка судов».

Дальше остановить начавшийся процесс сочинения находчивых слов по случаю смерти уже было невозможно.

Французские поэты Жан Пaccepa и Никола Рапен написали такую эпитафию:

«Когда возьмет меня могила, То, чтоб лежать легко мне было, Друзья, на мой последний кров Прошу не класть плохих стихов».

А Понс-Дени Экушар-Лебрен, подражая Эпикуру, такую:

«Смерть совершенно не тревожит Воображение мое: Пока я есмь, не может быть ее, А есть она, меня уж быть не может».

Согласитесь, хороший совет избавиться от страха смерти. И к услугам Хайдеггера вовсе не нужно обращаться.

А вот эпитафия на кладбище Пер Лашез на могиле ростовщика гласит следующее: «Страшнее всех мук ада для него то, что ты читаешь эту эпитафию на его могиле бесплатно».

И преступно не вспомнить знаменитую эпитафию Ньютона: «Здесь покоится Исаак Ньютон, беспримерною силою ума и могуществом математики впервые объяснивший движение планет, пути комет, приливы и отливы океана».

Одним словом, красиво.

Но если вы все-таки дорожите своей жизнью и готовы лишить себя словесной награды после смерти, то немножко предосторожности и заряд трусости никогда не помешают.

Тщеславие Глава о том, что смешно искать признания у народа

«Смешная сторона тщеславия и вся постыдность этого порока полнее всего проявляются в том, что его боятся обнаружить и обычно прячут под личиной противоположных достоинств».

Жан де Лабрюйер, «Характеры, или Нравы нашего века»

1

Между нами говоря, все делается для того, чтобы получить одобрение со стороны окружающих тебя людей. Можно истошно дискутировать на эту тему, ведь утверждение, право, небесспорно, однако трудно его и убедительно опровергнуть.

– Мне не нужен никто для того, чтобы самосовершенствоваться, – скажут меланхоличные сторонники одиночества.

И позабудут разве что об одном факторе: что человек-то, по метким словам Аристотеля, существо социальное. А как сказал не менее известный мыслитель, – пусть и считают его в определенных кругах мерзавцем и мошенником, – Владимир Ильич Ленин, живя в обществе, нельзя быть от него свободным. Золотые слова, хоть и с социалистическим душком. С другой стороны, истина, проговоренная пусть и коммунистом, пусть и фашистом, пусть и маньяком, пусть и извращенцем, оттого истиной перестать быть не может. В конечном счете, придется отказываться от употребления большинства слов на том основании, что их когда-то произносил и Гитлер.

Итак, мы живем в обществе… А если бы жили в пустой квартире, в гордом одиночестве, и неустанно творили, то, пожалуй, об этом бы просто никто не узнал. А стало быть, и результаты творения – как, впрочем, и любой работы, – канули в небытие.

Мы настолько привыкли иметь дело с людьми, вступать в социальные связи, или, как сказали бы ученые люди, коммуницировать, что просто этого не замечаем. Мы рождаемся в мире, в котором прочно распределены роли. То есть человек не был бы человеком – с его бурной природой, его эгоистической душой, – если бы он не стремился свою роль изменить.

Так впервые появились люди, которых принято с пренебрежением называть тщеславными. Они стремятся наверх, они ищут признания людей, они питаются похвалой и уважением. Вампиры наших дней, и при этом совершенно реальные.

Должно быть, найдется такой философ, который заявит, что все люди от природы тщеславные. Намекая в религиозном духе на то, что в человеческой натуре есть врожденные пороки, они совсем забудут о главном: о зыбкой природе самого порока. Тщеславие зиждется на песке.

Представьте, что вы от рождения обладаете каким-нибудь талантом! Скажем, виртуозно владеете мастерством заплетать косички. Хотя нет, что это еще за талант? Возьмем уровень выше – умеете вышивать крестиком. Этому многих учат, но не многие научаются. Опять же, тут талант нужен.

Время от времени вы приходите в гости к друзьям, где они в паузах между вакхическими удовольствиями и интеллектуальными беседами, вперив в ваше искусство взгляд, наслаждаются умением вышивать. Делают это без зависти, запальчиво, рукоплеская. В этот момент к вам приходит мысль: «Я добился своего».

С этого момента вы – в центре внимания. Вас обсуждают, вас боготворят, а когда вы не приходите, начинают скучать. Это ли не признание вашего веса в обществе?

Что и говорить, многие мечтают добиться подобных высот. И не обязательно для этого вышивать крестиком. Но, забравшись высоко, мало кто резонно опасается упасть, ведь жизнь не стоит на месте: она, собственно, состоит из триумфальных подъемов и болезненных падений.

Человек – не только существо двуногое и без перьев (по утверждению Аристотеля), но еще и очень непостоянное. Сегодня он хочет пиццу в итальянском кафе, а завтра становится идейным вегетарианцем. Как бы то ни было, но симпатии весьма переменчивы. А если это касается общества, то эффект вдвойне сильнее. Хорошо, когда ты на вершине славы, но как быть, когда твой, простите за ругательство, рейтинг фатально падает?

Правители это хорошо знают, ибо в политике без тщеславия нечего делать. Политика – это концентрация тщеславия. И именно политикам небезызвестно, что народ сегодня с такой же силой боготворит тебя, с какой завтра отправит на гильотину. Миленькое дело – расстаться со светлой головой, которая привела тебя к власти. История не любит слишком умных и слишком выделяющихся – подобно Джордано Бруно, они в скорости отправляются на костер. «И все-таки она вертится», – в гордости произнес Галилей, обвиненный инквизицией в ереси. «И все-таки она вертится» – фраза всех тех, кого отправил на смерть невежественный народ, живущий предрассудками и суевериями. Хочешь настоящей славы? Потворствуй этим животным инстинктам. Гадай, пророчествуй, исцеляй. Так и рождается громкая репутация магов и гадалок.

2

Снискать одобрение толпы – это своего рода искусство. Нужно много лицемерить и обманывать. Говорить ровно то, что желают от тебя услышать.

Это Калигуле простительно было привести в сенат коня и уронить репутацию демократии у всех на глазах. Он был единовластный правитель! Французский философ Монтескье по такому случаю бросил фразу: «У короля Франции нет золотых рудников, как у его соседа, короля Испании, но он богаче последнего, потому что извлекает золото из тщеславия своих подданных, более неисчерпаемого, чем рудники».

Впрочем, даже у государей временами возникают трудности с уважением со стороны народа. Не случайно знаменитый Николло Макиавелли, автор прославленного философского труда «Государь», в котором, кажется, каждый порок выставлен в виде добродетели, дает свои советы на тот случай, если люди вдруг засомневаются. Нужно вести победоносные войны, быть жестоким и конечно же иногда приносить дары. Ах, как люди падки на подарки – ради них они с радостью готовы обуздать свой гнев.

Верно ведь он заявляет: «о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива – пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, – но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся». Поэтому с ними нужно быть поосторожней, отпускать вожжи в таком деле только себе во вред.

А как быть простому человеку? Без голубой крови, дворянского титула, кастового рождения? Как быть, если хочется попасть сразу в короли? А общество так предательски неблагонадежно? Помогают лишь лесть, обман и опять-таки подарки!

К обману прибегают подлинные умельцы. Например, в среде воров обладает авторитетом лишь тот из них, который лучше всех владеет своим воровским ремеслом. Злодей, но каков злодей! Тщеславия ему в таком случае не занимать. Но ежели обман вскроется, пеняй на себя.

Поэтому для гордого подъема по карьерной лестнице нет ничего более эффективного, чем подлая лесть и коррупция.

К коррупции принято относиться плохо, с осуждением. Однако все, что осуждается публично и прилюдно, как правило, пользуется большим употреблением в частном порядке. «Курить – очень вредно, никогда не позволю это делать своим детям», – пророческим голосом скажет девушка с сигаретой во рту. И как бы она ни распиналась, что никогда бы не взялась курить, будь у нее шанс начать все сначала, что она грешна, что ни в одном храме ее не простят, все равно она палец о палец не ударит, дабы изменить что-либо в жизни. Самобичевание – порок с привкусом удовольствия.

И вот, когда политики, общественные деятели, да и простые граждане во всеуслышание бранят коррупцию, это выглядит весьма комично. Ведь что, как не коррупция, является двигателем личностного роста. Заплатил за институт – иди учиться. Дал взятку чиновнику – решил проблему. А как важны подарки!

Трудно завоевать признание среди коллег по работе, будучи скупым. Тебя так и прозовут за спиной – жадиной, что, в общем, поставит крест на репутации. Щедрость – вот путь к успеху. «Какой он вежливый, всегда обходительный, как хорошо воспитан и умен», – будут повторять подкупленные голоса. Удивительно, как легко достигается вес в обществе. И видимо, лишь очень скупые люди совершенно не обладают тщеславием. Быть им поносимыми в обществе!

И разумеется, лесть – куда без нее? Это как в любви: говори красивые слова, и ты добьешься своей цели. Тешить тщеславие ближнего своего едва ли не самый эффективный ход на пути к своей популярности. Законы бизнеса и тут работают: чем больше вложишься, тем больше будет отдача. Главное, вкладываться с умом и не расточать слов понапрасну. Иначе произойдет девальвация, и сказанное быстро упадет в цене. Ведь все же люди желают казаться вежливыми и воспитанными – кроме разве что скупцов, за что мы их по-прежнему порицаем, – так почему не стать хорошим продавцом на этом богатом рынке? Находишь свою аудиторию, определяешь ее вкусовые предпочтения, определяешь бюджет, минимизируя расходы, и вперед – к славе!

3

Тщеславные люди обладают еще одним распространенным качеством – ложной скромностью. Трудно, если ты не Александр Македонский, выставлять твои заслуги напоказ. Это как-то пошло, некультурно, да и отдает хвастовством. Можно в глубине души наслаждаться своим могуществом, но прибедняться на людях. Об этом Жан де Лабрюйер, тот еще обличитель общественных пороков XVIII века, проницательно написал: «Ложная скромность – самая утонченная уловка тщеславия. С ее помощью человек тщеславный кажется нетщеславным и завоевывает себе всеобщее уважение, хотя его мнимая добродетель составляет противоположность главному пороку, свойственному его характеру; следовательно, это ложь. Ложное чувство собственного достоинства – вот камень преткновения для тщеславия. Оно побуждает нас добиваться уважения за свойства действительно присущие нам, но неблаговидные и недостойные того, чтобы выставлять их напоказ; следовательно, это ошибка».

Иногда своей скромностью человек просто выпрашивает комплимент, словно говоря: «Я немного сомневаюсь в своей безупречности». Эта позиция вдвойне выигрышна: во-первых, человека никто не посмеет назвать заносчивым бахвалом, во-вторых, тотчас найдутся сожалеющие. А как известно еще с древних времен, слабость сильного – это не слабость слабого. Если угодно, обе слабости приготовлены по разным кулинарным рецептам.

Ну кто из нас, право слово, не прибегал к ложной скромности? Слова о личных недостатках сопровождаются внутренней уверенностью в своем неповторимом совершенстве. Ваше картинное тщедушие так и кричит: «Ты согласен с моим мнением, что я слаб и жалок? Еще скажи мне тут, что согласен! Давай же, смелее, я хочу услышать возражения. Есть возражения? Я не слышу! А, вот у вас нашлись возражения. Как неожиданно, в самом деле!»

Судя по всему, недалек от истины был Гегель со своей диалектикой, когда противоположности не столько разводил в стороны, сколько сводил к единой точке. Вот и филологи пришли к выводу, что слова «начало» и «конец» имеют общий корень. Говоря проще: сколько бы ни пыталась скромность возвыситься среди прочих добродетелей, по сути, она лишь маскирует человеческое тщеславие. И еще не очевидно, какой из этих пороков – открытый или скрываемый, – хуже!

4

Есть люди, которых нельзя любить. Ведут они себя дурно, беспардонно, преступно по отношению к общественному мнению. И что им ни говори, они все равно не перестанут этим заниматься. Знаете почему? Потому что им нравится находиться в центре внимания. Быть ненавидимым другими – это тоже вид тщеславия, самый грязный, самый инфернальный. Они наслаждаются ненавистью, поскольку понимают: такие люди в обществе нужны. А кто, если не они? Кто будет умножать эмоциональный фон без их помощи?

Вышеупомянутый Лабрюйер говорил в «Характерах, или Нравах нашего века»: «Человек тщеславный равно получает удовольствие, говоря о себе как хорошее, так и дурное; человек скромный просто не говорит о себе». Скромность после нашего анализа уже не звучит столь благодетельно, однако в данной фразе ее следует воспринимать символически – как все хорошее, что есть в человеке. То есть человек, положительный во всех отношениях, не говорит о себе ничего. Тщеславный – говорит много и желает слышать много.

Быть в тени для тщеславного человека – удел мещанского времяпрепровождения, которое ничем не отличается от хомячкового: спать, есть и временами размножаться. Жизнь без тщеславия – это жизнь без полета фантазии. И слышать про себя гадости – тоже своего рода удовольствие.

5

В мире, где одним волевым решением с помощью пиар-технологий милую мышку можно превратить в безобразную крысу, стать популярным отнюдь не сложно. Ведь черный пиар, как известно, тоже пиар. Распространение слухов о своем непристойном поведении в каком-то смысле обеспечивает тебя репутацией романтического мерзавца. А поскольку романтическими бывают лишь авантюристы (просто невозможно себе представить романтического семьянина!), они быстро наживают себе славу. Как часто можно услышать фразу о Сталине: убийца, но убийца гениальный. И так сразу не поймешь, на чем зиждется популярность Иосифа Виссарионовича: на его благих делах во имя государства или на его злом образе палача?

Так устроена человеческая психология: к критикуемому объекту невольно цепляется внимание. И если еще в недавнем прошлом едва ли не самыми желанными к прочтению книгами становились те, которые шли благодаря не то общественному, не то политическому мнению на костер, то сейчас это явление можно отнести к чему угодно, и к личности в том числе. Она тоже товар на рынке. Хотите создать себе образ? Начните с чего-нибудь нетривиального – ну, скажем, ведите себя нетривиально, одиозно, вызывающе. И вас сразу заметят.

Судя по всему, хорошо работала тактика авангардистских поэтов, своим эксцентрическим поведением привлекавших к себе немалое внимание. Не важно, хороша была их поэзия или нет (впрочем, будем справедливы – в основном хороша), – важно то, каким образом они ее преподносили массам. Поэзия ушла на улицы и превратилась в театральное зрелище. Подходите все, кому скучно этим вечером! Хотите услышать дюжину нетривиальных слов, обогатиться духовно и вместе с тем посмеяться вдоволь? Что же вы стоите? Проходите смелее!

«Пощечина общественному вкусу» – знаковое название манифеста футуристов. Они ж не только жаждали революции в области поэзии, они ж еще и талантливо хамили публике. Высасывали из нее ненависть. Тщеславные поэты – их совесть давно уже не здесь.

Но можем ли мы их осудить, если сама публика выбирала и любила подобные сеансы саморазоблачения? Может, людям нравилось получать серию пощечин и раздражаться? Необходимо ж иногда вымещать злость. Пусть это будет лучше на незнакомом поэте, политике, шоумене, чем на своей жене или детях!

И славно, что практически в каждой стране есть сборная по футболу, на которой можно оттачивать свое злоязычие. «У нас в футболе все специалисты, начиная от домохозяйки и заканчивая сантехником», – с недовольством скажут критики. Однако они не выставляют себя специалистами, они выставляют себя как раз подлинными зрителями. Специалист холоден и непред взят. А зритель (читай – болельщик) просто не может быть не эмоциональным. В противном случае он ошибся дверью!

И как без болельщиков не подогревается тщеславие футболистов, так и футболисты не живут без ежедневной брани в свой адрес. Это норма вещей. В результате все довольны: футболист если и прислушается (что, в общем, случается крайне редко), то только себе на пользу (будет знать, какие умения развивать), болельщик же выпустит пар, а после будет учтив со своей семьей и, возможно, даже устроит романтический ужин.

Тщеславные люди, точно вампиры, высасывают людское внимание. Посмотрите на художников – эту богему, ставящую себя выше всех, называющую себя «не такими, как все». Богема, быть может, и ведет автономное существование, но не может совершенно прожить без одобрения со стороны «тех, кто как все». Иначе кто будет смотреть на их произведения искусства?

Вкуса они, мол, лишены, весьма вульгарны в своих пристрастиях, недалеки в рассуждениях и, вообще говоря, ведомы модой. Но великие мастера кисти вынуждены работать на них, ибо они – единственный потребитель их продукта. Как ни странно, сама богема у богемы картины не покупает – по самым, впрочем, житейским обстоятельствам: отсутствию денег.

Хотя конечно же деньги здесь ни при чем, скажут они. Вечность – вот кто станет им судьей. Но публичный интерес, появляющийся вокруг их произведений, надо признать, очень вдохновляет.

И после этого разве не очевиден ответ на вопрос: какой нахлебник (пардон, художник) лишен тщеславия? Верно. Никакой.

Хвастовство Глава о том, как почетно притязать на достоинство

«Любой дурак клюет на речь трескучую

И хвастовство».

Менандр

1

Чтобы написать безупречную речь в защиту хвастовства, нужно, несомненно, обладать известной степенью скромности. Не будем, впрочем, ей хвастаться, а сразу перейдем к делу. Хвастуну, как кажется, не нужны защитники. Он сам по себе искрометный адвокат, не нуждающийся в посторонних оценках.

Достоинство – понятие не врожденное, а приобретаемое. Некоторые люди идут в неравный бой, чтобы доказать свою храбрость. Некоторые предельно ограничивают жизнь, дабы прослыть праведниками. А некоторым для доказательств своего достоинства служат лишь слова.

У нас принято к словам относиться снисходительно: их можно использовать как средство выражения мысли, можно как определенный коммуникативный аппарат, но почему-то нельзя воспринимать как самоценное явление. А между тем выдающиеся риторические речи не менее ценны, чем хорошая картина художника или отлично написанный текст писателя. С помощью слов мы всегда приписываем тому или иному явлению свойства, которыми, быть может, оно не обладает. Но в том-то и прелесть человеческой речи, что с ее помощью можно безболезненно смыслы приумножать. Возьмем, к примеру, любую книгу. У нее есть смысл, заложенный писателем, и есть смысл, появляющийся при прочтении. Читательское прочтение невозможно предсказать, да и не нужно. Выводы читателя не менее значительны, чем авторские задумки. Более того, читательские смыслы зачастую придают книге содержательности. Как сказал литературный критик Лев Аннинский, если в книге не было этого смысла, то теперь будет. И действительно, он немедленно появляется.

Что было бы с «Черным квадратом» Малевича без всевозможных интерпретаций, верных или неверных, выдуманных или точных? Сейчас можно утонуть в море толкований известнейшей картины, и все эти толкования и есть фон, вокруг которого создается настоящее искусство.

Хвастун сочиняет свое достоинство, он выдумывает его из воздуха. Возможно, он не обладает никаким достоинством. Возможно, его вообще нет в природе. Но одно то, что он дерзко и смело берется это достоинство придумать, заслуживает уважения.

Хвастаться нужно уметь. Не тот хвастун, кто говорит о себе положительно, а тот, кто делает это искусно. Искусство хвастовства сводится к следующим качествам.

1. Умение отрешиться от кичливой застенчивости. Хуже молчать о своих личностных победах, чем громогласно заявлять о них.

2. Презрительное отношение к общественному мнению. Людям вообще свойственно высмеивать чужие дела – из зависти ли или из собственной неуверенности в себе, одним им лишь известно. Это их проблемы, но не проблемы хвастуна.

3. Обладание риторическим талантом. Это важное свойство: если ты не способен в красках рассказать о своих достоинствах, лучше за это не браться вовсе.

Последнее чрезвычайно необходимо для понимания ситуации. Хвастун в некотором роде софист. Тот самый, который жил в Древней Греции и учил людей тому, что в мире нет ни добра, ни зла. Что нет устойчивых понятий. И что, как говорил Гераклит, нельзя войти в одну реку дважды. Причем не только потому, что река неуловимо меняется, но и потому, что меняется сам человек – он уже явно не тот лихой экспериментатор, решившийся это сделать в первый раз. Второй раз – всегда другой.

Софистов принято поносить, так как их поносил Сократ. Но если обратиться к историческому опыту и посмотреть на школу софистов без предвзятости (но при прежнем почтении к Сократу), то в них мы не увидим ничего недостойного. Они были первыми лингвистами, изучающими язык. Ловко придумывая парадоксы, они силились доказать что угодно. Отсюда, собственно, и вышли риторические опыты.

Так, например, древнегреческий сатирик Лукиан написал «Похвалу мухе», в которой доказывал, что муха – совершеннейшее существо. Приведем некоторые из причин:

«1. Полет мухи не похож на быстрые взмахи летучей мыши, не похож на подпрыгивания кузнечиков или кружение осы – плавным поворотом стремится муха к некоей цели, намеченной в воздухе. И к тому же летит она не безмолвно, но с песней, однако не с враждебной песней комаров, не с тяжелым жужжанием пчел или ос, страшным и угрожающим, – нет, песнь мухи настолько звонче и слаще, как против труб и кимвалов медовые флейты.

2. Голова мухи наитончайше соединяется с шеей, легко поворачиваясь вокруг, а не сросшись, как у кузнечика; выпуклые глаза с большим количеством роговицы; грудь, прекрасно сложенная, и ноги, прорастающие свободно, без излишней связанности, как у осы. Брюшко – крепкое и похоже на панцирь своими широкими поясками и чешуйками.

3. Свободная, ничем не связанная, пожинает муха труды других, и всегда полны для нее столы. Ибо и козы доятся для нее, и пчелы на нее работают не меньше, чем на человека, и повара для нее услащают приправы. Пробует она их раньше царей: прогуливаясь по столам, муха угощается вместе с ними и наслаждается из всех блюд.

4. Так сильна муха, что, кусая, прокалывает не только кожу человека, но и быка, и лошади, и даже слону она причиняет боль, забираясь в его морщины и беспокоя его своим соразмерным по величине хоботком. В любовных же и брачных сношениях у них большая свобода. Самец, подобно петуху, взойдя, не спрыгивает тотчас же, но мчится вдаль на своей подруге, она же несет возлюбленного. Так летят они вместе, и связь эта, заключенная в воздухе, не нарушается полетом.

Пребывая и питаясь с людьми одними кушаньями, за одним столом, она отведывает все, кроме елея, ибо пить для нее – смерть. И все же она недолговечна, ибо очень скупо отмерены ей пределы жизни. Потому-то больше всего любит она свет и на свету устраивает свои общественные дела. Ночь же муха проводит мирно, не летает и не поет, но притаится и сидит неподвижно».

2

Думается, похвалить муху сложнее, чем похвалить себя. Если можно найти достоинства у простой мухи, то отчего же человеку не поискать их в себе? Иные качества, рассмотренные под другим углом зрения, выглядят вполне выигрышно. И хвастун просто не смущается их констатировать.

У хвастуна, разумеется, появляются враги – этакие насмешники. Они подтрунивают над хвастуном: дескать, он плетет какие-то небылицы. Но хорош тот хвастун, который способен смотреть на мир выше этих сентенций, не замечать их, пренебрежительно отвергать.

Вот, например, художники. Те еще хвастуны. Напишут какую-нибудь экспериментальную картину, а ты еще пойми, что на ней написано. Зато как они кичатся своим мастерством, как умеют чинно стоять в стороне, наслаждаясь славой. Причем художники – народ непростой. Говорить о своих картинах они не умеют. А если бы и умели, то, судя по всему, не являлись бы художниками. Их задача – писать картины, а не разглагольствовать о смыслах, заложенных в своих произведениях. Их язык – не слово, а краски. Поэтому они в некотором смысле имеют алиби – любая попытка критика упрекнуть художника за бессодержательность обернется его провалом. Потому что объяснять художник ничего не будет, все написано на холсте. И он может охотно улыбаться, хвастливо показывать на свое творение, не произнося при этом ни единого слова. Смотрите, мол, на мой шедевр! И сами догадывайтесь, почему я его написал. А если ты ничего не видишь там, помимо размазни, то это твои проблемы.

Известный английский художник Джеймс Уистлер, потешаясь над публикой, стремящейся объяснить его картины – а, по сути, раскритиковать их, – написал книгу под названием «Изящное искусство создавать себе врагов» с добавлением «Шутливо показанное на многих примерах, когда чрезмерно серьезных людей, лишенных самообладания, раздражали и весело подзадоривали к непристойной и бестактной болтливости». Человеком он был неординарным – впрочем, как и многие художники, – вырос в Петербурге, постигал таинства творчества в Париже, выставлялся вместе с импрессионистами и обрел славу на суде против популярного художественного критика Джона Рёскина. Последний посмел в своей статье назвать его произведения «преднамеренным плутовством». Он писал: «Я до этого много видел и слышал о нахальстве кокни, но все же я ожидал, что самодовольный скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что швырнул горшок красок в лицо публики». Из-за отзыва одного из самых влиятельных критиков картины Уистлера перестали продаваться, вот он и решил судиться, практически безрезультатно.

Его книга пропитана хвастовством: он изящно укладывает на лопатки своих недоброжелателей, превознося себя и свои работы, и высокомерно считает лишь художников способными подлинно судить о живописи. Впрочем, достается там всем. Даже такому самодовольному эстету, как Оскар Уайльд.

«Punch напечатал воображаемый разговор между м-ром Уистлером и Оскаром Уайльдом, что вызвало нижеследующий обмен телеграммами.

Оскар Уайльд – Макнилу Уистлеру. «Punch слишком глуп, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как о самих себе».

Уистлер – Оскару Уайльду: «Нет, нет, Оскар. Вы забыли, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как обо мне».

Или еще об Уайльде:

«Как мне выстоять против его справедливого гнева и осуждающих уничтожающих утверждений! Согласно его изящным определениям, я – увы! – всего только „невоспитанная и невежественная личность“, на чьи „вымученные произведения“ для него „крайне неприятно“ обращать внимание.

И все же, сколько ни отчаянно мое положение, я вынужден указать, каким бы „нахальным“, „желчным“ и „вульгарным“ он меня ни называл, все же он признает меня своим „учителем“ и, будучи на скамье подсудимых, основывает свою невинность именно на таких наших взаимоотношениях.

Поэтому, признаюсь со всем смирением, что воплощением моего „глупого тщеславия и несведущего ничтожества“ является – Оскар Уайльд».

3

С другой стороны, не всем же быть такими решительными в своем злословии, как Уистлер. Хвастунам приходится туго, когда на них обрушивается шквал насмешек. И это нужно терпеть, как ни крути.

Бахвал, казалось бы, не обладает самоиронией. Чтобы произносить патетические речи, необходимы высокий слог, александрийский стиль, грандиозный размах. Но чтобы разрушить подобную речь, достаточно одного острого слова – и вся конструкция моментально разваливается на части.

Самый уязвимый в этом смысле слой людей – это политики. Уж им-то хвастовства хоть отбавляй. На каждой предвыборной кампании можно услышать сотни положительных слов из их уст в свой адрес. И как они умны, как красивы, как занимательны! Они в точности соблюдают правила бахвальства – говорить о том, чего нет в природе. Более того, их слова зачастую не имеют никаких реальных последствий, оставаясь лишь предвыборными обещаниями. Но разве этим кого-то удивишь? Политика в глазах людей, похоже, окончательно превратилась в спектакль, где хвастливые обманщики играют в игру под названием «демократия». Как точен был знаменитый персонаж комедии Бомарше хитрец Фигаро, доказывая, что политику он знает вдоль и поперек:

«Да, только уж здесь нечем хвастаться. Прикидываться, что не знаешь того, что известно всем, и что тебе известно то, чего никто не знает; прикидываться, что слышишь то, что никому непонятно, и не прислушиваться к тому, что слышно всем; главное, прикидываться, что ты можешь превзойти самого себя; часто делать великую тайну из того, что никакой тайны не составляет; запираться у себя в кабинете только для того, чтобы очинить перья, и казаться глубокомысленным, когда в голове у тебя, что называется, ветер гуляет; худо ли, хорошо ли разыгрывать персону, плодить наушников и прикармливать изменников, растапливать сургучные печати, перехватывать письма и стараться важностью цели оправдать убожество средств. Вот вам и вся политика, не сойти мне с этого места».

Но зрители этого спектакля не остаются безучастны. Они также несерьезно относятся к политикам, подтрунивая над ними, издеваясь и передразнивая.

Хвастуны на телеэкране – лишь объект насмешек. Должно напрочь отсутствовать чувство юмора, чтобы не выставлять их на посмешище. Но видимо, политики согласны играть в эту игру. Вам – смех, а нам – власть. Смех позволяет закрыть глаза на то, что происходит вокруг. А вокруг давным-давно другие реалии и властвуют другие законы. Хвастуны не дремлют. Сегодня вы над ними смеетесь, а завтра вы им подчиняетесь. И кто смеется последний?

4

Пожалуй, самым ярким персонажем в литературе, притязающим на звание хвастуна (если закрыть глаза на манерные комедии Плавта), остается Фальстаф, герой пьес Шекспира «Виндзорские насмешницы» и «Генрих IV». Толстый и неповоротливый рыцарь, он отнюдь не стеснялся говорить о своих победах на полях сражений. Ах, как не правы те, кто считает, что настоящий актер мечтает сыграть Гамлета! Меланхоличного, задумчивого датского принца сыграть не так уж и проблематично – достаточно приставить руку к виску с задумчивым видом. Кажется, что любая книга о биографии актера сводится к тому, что он – артист – просто обязан умереть на сцене. И роль Гамлета в этом смысле словно придумана самой судьбой. А вот Фальстаф – это совсем другое дело. Это проверка на прочность и подлинную технику. Рассмешить зрителя вообще сложнее, чем заставить плакать. Тут смертью не отделаешься, придется изображать все пороки человеческой души и вместе с тем хвастаться несуществующими добродетелями. Это ли не искусство? Не зря Шекспир придумал этому герою такое имя: Falstaff даже звучит как «false stuff», то есть «ложное, фальшивое вещество». И мало кто из актеров в самом деле способен похвастаться своим умением изобразить на сцене это фальшивое вещество. Мало того что нужно нарядиться в костюм петрушки (этим могут похвастаться комические актеры), так еще нужно беспрестанно лгать. А как известно, только шут способен говорить правду королю – его все равно никто серьезно воспринимать не будет. А как же быть, если он еще и врет? Нет, тут нужен высокий полет мысли. И нужно еще поискать таких людей, в состоянии небеспричинно похвастаться этим талантом!

5

А может быть, просто иным людям нечем похвастаться, вот они и набрасываются на хвастунов? Может быть, их добродетельная скромность покоится на отсутствии умения демонстрировать пороки? Представьте только, если бы все лишь принижали свои достоинства. «Вы знаете, моя жизнь настолько пуста и бесцветна, что и рассказать о ней нечего. Даже неприлично заикаться об этом», – говорили бы они, потупив взгляд. Слушайте, но это же не дело. Что ни говори, но хвастовство позволяет нам узнать что-либо о человеке. Если угодно, при помощи хвастовства мы несем информацию о себе, будь она даже самой нелепой и неказистой.

В языке даже существует уместный глагол «похвастал» в значении «рассказал». Действительно, диалог между людьми просто не возможен без взаимного хвастовства. В конечном счете, когда человек разговаривает с другим человеком, он прежде всего настроен поведать о себе и уже в последнюю очередь узнать о другом. Разговор – это встреча двух эгоистов, мечтающих блеснуть фактом из своей насыщенной жизни.

А теперь посмотрите на скромников – этих самоуничижительных молчунов. Во-первых, им нечего было бы рассказать о своей скудной жизни, а во-вторых, они даже не осмелились бы о ней рассказать.

Вот так поинтересуешься, мол, как у кого дела, а они сразу переведут разговор в другую плоскость. Ну, хватит, не стоит говорить о моей скромной натуре. «Я предпочитаю не обсуждать себя, – ответит самый дерзкий из них. – Мои дела показательнее любых слов».

Однако на поверку оказывается, что их дела – это и есть слова. Только слова о своем благочестивом бесславии.

Это ли не хвастовство? Это ли не лицемерие? Ведь хвастаться своим пренебрежением к хвастовству много хуже, чем объективно признавать наличие этого качества.

А оно есть у всех. Его просто не может не быть. Пусть это останется аксиомой. И никаких тому не нужно доказательств. Так сказал хвастливый автор, доказавший всем аксиоматичность его утверждений.

Цинизм Глава о том, что быть циничным некрасиво

«Данте, сдается мне, жестоко ошибся, когда он с вгоняющей в оторопь откровенностью проставил над вратами своего Ада надпись: „И меня сотворила вечная любовь“, – над вратами христианского Рая с его „вечным блаженством“ могла бы, во всяком случае с большим правом, стоять надпись: „и меня сотворила вечная ненависть“ – допустив, что над вратами, ведущими ко лжи, могла бы стоять истина!»

Фридрих Ницше. «Генеалогия морали»

1

Давайте представим на миг, что все маски сброшены, нет больше места полуправде, и человек предстает пред самим собой в полной своей наготе. Это если, конечно, поэтически выражаться. А по факту – что будет, если мы признаемся себе в своих недостатках? Честно, без обиняков. Ну, нет, увольте! А если вашу роль исполнит кто-нибудь другой? Да как он смеет? Но он, поверьте, посмеет. И еще получит от этого удовольствие. Ведь как радостно произносить нежелательную правду вслух, плескаясь змеиным ядом, и уязвлять другого! К чему эти мелочные заботы о ближнем? Христианские ценности, как говорил Ницше, созданы для того, чтобы сделать из тебя раба. Это танцующему в экстазе Заратустре позволено быть выше всех – он, кажется, кое-что знал об этом мире. А нам, простым смертным, рабам морали и нравственности, только и остается, что молчать.

Для циника молчание – печать слабости. Молчуны поступают еще хуже болтливых лицемеров: возможно, они догадываются о сути вещей, но боятся их называть. С такими явно не по пути. Мы же не ради красного словца вспомнили о Ницше (и не для того, чтобы щегольнуть образованностью), он, по большому счету, многое точно сформулировал для понимания сути дела.

Оставим за скобками вопрос, был ли он здоров, когда писал «Генеалогию морали», и вообще стоит ли доверять его радикальным суждениям, не всегда встречающим понимание в высоколобых академических кругах. Но понятие морали он препарировал с искусностью хирурга. Кто, дескать, выдумал представление о хорошем и плохом? И почему нынче мы должны следовать этим умозрительным правилам, покуда их автор затерялся в веках? Это же как с руссоистским вопросом о собственности: а в какой момент она стала собственностью и кто ее присвоил?

В конечном счете, в обоих случаях мы приходим к выводу, что виноваты во всем мерзавцы. Да-да, это именно они кулаками растолкали своих братьев послабее и установили закон: простите, ребята, но теперь этот кусок земли принадлежит мне! И именно они, встав одной ногой на постамент, дабы произвести эффект победителя, а второй ногой – на нищих и убогих, сказали: а теперь вы будете жить по нашим правилам.

По правилам морали: делай то, поступай так-то. И хорошо-то как! Никакой свободы воли, никакой ответственности. Все решено за тебя. И должно быть, только сумасшедший сегодня возьмется сомневаться в истинности этих правил. Ну, в самом деле, общество – это же не психиатрическая больница, где ведутся бесконечные спекуляции на тему нормы и патологии! Или все-таки больница?..

А что циник? А циник изначально выше всякой морали. Плевать он хотел на мораль. Для него мораль – удел недалеких людей. Он обходит ее стороной.

Таковы, например, критики религии. Молчали бы уж, право слово. Хочешь – не верь, но зачем об этом всем говорить? Да, временами пробиваются и разумные аргументы, но разве в приличном обществе об этом упоминают?

Это похоже на ситуацию, которую в свое время описывал другой философ, Артур Шопенгауэр. Он глубокомысленно считал, что в мире повсюду разбросаны идеи – скажем, в вашей квартире незримо витает мысль о квадратуре круга, а в квартире друга – о конечной бесконечности. Конечно, лучше не думать на эту тему часто, чтобы не лишиться ума, потому как, если судьбе будет угодно, идеи сами придут к вам. Или, как принято говорить, придут в голову. Но, будем честны, гостят они лишь у самых любезных хозяев своего ума. И когда они изрекают оригинальную думу, люди говорят: «Как хорошо сказано! Я сам об этом думал». Да, думал, но не мог сказать. Потому что, соседствуя с резвящимися в воздухе идеями, невозможно быть в стороне. Ты их, разумеется, нащупываешь, но изрекают их избранные. Они еще любят себя называть циниками. «Да-да, – легкомысленно произносит он, – я говорю ровно то, что могли бы сказать другие, но робели или просто были лишены дара здравомыслия».

2

Горький, говорят, тоже любил Ницше. Во всяком случае Сатин, герой его пьесы «На дне», патетически восклицает: «Человек – это звучит гордо!» Каков ницшеанский размах высказывания!

К циникам, впрочем, относился он неважно. В работе «О цинизме» он писал:

«„Род приходит и снова уходит“, – говорит он, спрятав лицо свое в древнюю книгу, где мятежная мысль человека пробовала силу бога, созданного ею, пробовала и горько сомневалась в силе и красоте его.

Когда видишь, что за этой навсегда красивой, гордой книгой прячется жалкая фигурка трусливого циника, прячется и тупоумно клевещет на мудрого ради оправдания лени своей или бессилия своего, обидно за книгу».

Что поделать, иногда циника можно назвать и трусом. Ведь цинизм – это своего рода ширма, за которой удобно прятать свои недостатки.

Боишься показаться глупым – скажи, что все на свете глупы.

Боишься показаться некрасивым – скажи, что все на свете некрасивы.

Боишься привидений – скажи, что мы живем в обществе страха, где отваге нет места.

Представляете, как удобно? Можно было бы сочинить привлекательный рекламный заголовок: «Хочешь избавиться от комплексов? Стань циником!»

Называть вещи своими именами – большое искушение. Этими благородными начинаниями циники и оправдывают свой образ жизни. Только вот есть ли у вещей свои имена? Серьезно, без пустопорожней болтовни? Считается, мол, что Адам и Ева первыми получили право давать имена окружающему миру. Правильно они его назвали или неправильно, одному Богу известно. Но назвали же всех без разбору и предварительного обсуждения в ученом совете. А теперь нам приходится с этим как-то жить.

Когда ты едешь в общественном транспорте и видишь пожилого человека, по правилам приличия ты уступаешь ему место. Тогда циник, смотря на тебя, говорит: «Вижу, что без особой охоты ты этого сделал». Как бы насмехаясь. Дразня. Издеваясь. Называя вещи своими именами.

А что? Может, оно и так. Может, и не было особенного желания вставать. Но встал же! Встал! И какое мне дело до моих чувств, когда нужно проявить такт и воспитанность. Правда, и на это у циника найдется оправдание: «Наивный, помогая ближнему, ты надеешься на встречный подарок». И дальше польется: даже если тебе не нужны деньги, то общественное признание уж точно не помешает. Каким смельчаком ты будешь выглядеть в глазах других, когда уступишь место бабушке. И настроение сразу улучшится. Вот и вывод: пропало настроение с утра – уступи бабушке место в автобусе. Улыбка будет до ушей.

Но вообще к циникам не только у Горького было плохое отношение. Их, знаете ли, мало кто любит. Они же мало того что всем перечат, так еще и настаивают на своей правоте! Гордое одиночество их в какой-то степени возвышает, облагораживает.

Возьмем, к примеру, Базарова – персонажа романа Тургенева «Отцы и дети». Там он назван нигилистом (словцо получилось насколько отменным, что опять-таки злополучный Ницше пополнил им свой философский словарь). Что такое нигилизм, где его схоластические корни – разговор для маститых историков, да и то, едва ли продуктивный. В сухом остатке Базаров – это отрицающий общественные нормы человек. Короче говоря, циник. Человеческие отношения ему претят, романтические мысли кажутся надуманными. Ощущение, что ему бы с лягушками в болоте жить и не тужить. Хотя лягушки еще бы поразмыслили – затея-то, в общем, не самая для них привлекательная.

«Принципов вообще нет… а есть ощущения. Все от них зависит», – произносит он. Так-то оно так, но хочется верить еще во что-то. В самое лучшее. В духовное. Но циник глух к подобным призывам. Для него религия – опиум для народа, а бессмертие – жалкая надежда простаков.

И почему ему категорически не хочется думать, что мир не так прост, как ему кажется? Пусть он трижды прав в своих сентенциях, но разве нет ничего важнее правды? Так и представляется: завтра все люди выходят на улицу и начинают жить по правде – без ложных масок. Никаких тебе интрижек, никакого тебе лицемерия, никаких ссор.

Жизнь без эмоций. Антиутопия Оруэлла. Большой Брат следит за тобой. Страшно? Нет, ибо ты абсолютно к этому равнодушен. И ничто не способно вызвать у тебя эмоции, потому что мир устроен предельно рационально. Хотя нет, одно мешает: отсутствие цинизма. Ведь он просто пропадет за ненадобностью, а без него тоже как-то пустовато…

3

Однако нельзя не отдать должного обаянию циника. Он – искусительное зло, этакая дьявольская харизма. Наверное, циники своим существованием оправдывают садомазохистскую природу человека – страсть к самобичеванию. Посмотрите, как ловко он разделывается с людьми, как изящно ставит их на место. И даже если речь касается тебя самого, слова циника звучат как-то особенно, будто он обратил на тебя внимание, будто отметил своим сарказмом.

Смех, к слову, является их непреложным оружием. Разумеется, это не дружеская насмешка, а зачастую именно злой смех. И юмор такой называют черным. Но разве кто-то бросит в циника камень за тонкое и красивое использование черного юмора? Например, английский поэт Томас де Куинси имел обыкновение шутить «по-черному» (или это нам так хочется представлять). Человек он был, конечно, образованный и умный, но весьма неприятный. За словом в карман не лез и любое свое действие умел оправдать благими намерениями во имя искусства. Пределов, надо сказать, де Куинси не знал – дошло до того, что даже в убийствах он нашел свой вкус. Поэтизация зла – это очередной вызов общественным устоям и главной коронованной особе по имени Мораль. Так, виртуозно рассказывая об убийствах, смакуя их творческую составляющую, он не забывает пошутить: «Претендент (на убийство. – Прим. Н. Никулина) должен быть в добром здравии: убивать человека больного, обыкновенно неспособного вынести подобное испытание, было бы верхом коварства».

Дерзко? Не то слово. Де Куинси, дабы не оставлять нас в недоумении, замечает: «Читателю может показаться, что я попросту смеюсь над ним, но это всего лишь моя старая привычка шутить, превозмогая боль».

Убийства вообще облюбованная тема для цинизма. «Как порой хочется убить учителя», – говорит ученик за партой. «Перестрелять бы всех коллег на работе», – добавляет клерк в офисе. «Как же достали пробки на дорогах. Перестрелял бы всех!» – в неистовстве кричит автолюбитель.

Не случайно этой теме так много посвящено фильмов. С особым цинизмом расправляются со своими врагами герои Квентина Тарантино. Как изящно устраняет своих противников Черная Мамба, главная героиня «Убить Билла»; на пути к осуществлению мести кровь цвета клубничного варенья льется рекой, эстетически украшая собой стены, ковры, окна и, разумеется, белый снег. Подлинное наслаждение для настоящего ценителя искусства – красный цвет на белом. Глаз не оторвать. Этим же приемом с блеском пользуются братья Коэны в своих киношедеврах, неугомонно прибегая к черному юмору. Смерть своей нелепостью вызывает лишь улыбку. Например, в фильме «Игры джентльменов», когда банда неуклюжих бандитов замыслила ограбить банк, но столкнулась с препятствием в виде приставучей старушки. Решено: нужно ее убить. Однако они не в силах прийти к единому решению, придумать общий план, а способны лишь ссориться и паниковать. В результате умирает не старушка, а каждый из них по очереди. Нелепо и смешно. И сколько бы всезнающие кинокритики не поносили картину «Игры джентльменов» за ее слабость, получилась она весьма наглядной.

4

Циничным может быть не только убийца, но и любой другой нарушитель морали. Ведь легко себе представить сорванца, плюющего везде и всюду на закон, но обладающего неповторимой харизмой. Даже включать фантазию не нужно! На таких мерзавцев девчонки только и ведутся. Открыв широко рот, они слушают высокомерных циников, рассказывающих о загнивающем обществе и полном отмирании его нравственных основ. Это звучит умно, нестандартно, революционно – словом, сплошная романтика! Ну кто откажет такому смелому и отважному борцу за новое будущее?

Хотя ни за что, в сущности, циник сражаться не будет. С критики его речь начинается и критикой же заканчивается. Не ждите от него действий – они принижают его гордый статус наблюдателя, пребывающего по ту сторону сражения. Пусть другие играют в свои игрушки под названием «социальные отношения», а я пока постою в сторонке – и то больше пользы принесу.

И ничего им и не остается другого, как смеяться над происходящим. Воспевать червивый труп лошади и, подобно Бодлеру, сравнивать его с человеческой любовью.

А вот придет пора – и ты, червей питая, Как это чудище, вдруг станешь смрад и гной, Ты – солнца светлый лик, звезда очей златая, Ты – страсть моей души, ты – чистый ангел мой! (Пер. Эллиса)

Любовь зла. Как «Цветы зла».

5

И разве можно было не сказать о прославленном Диогене, жившем в бочке и не имеющем стыда, пожалуй, самым известном цинике в истории. Впрочем, он не был создателем этого философского течения (да, цинизм имеет еще свою мировоззренческую основу, идущую своими корнями к Античности). Философ Антисфен, обладая солидным запасом аргументов, доказывал, что быть циником – это хорошо.

1. Никакие авторитеты не должны влиять на твое мнение.

2. Лучше человеку вообще никого не слушать и уйти в изоляцию.

Красочным примером такого циника стал как раз Диоген, ходивший днем с фонарем в поисках людей. И чего он только не вытворял: и эпатировал людей, и вступал в споры с философами, и пренебрежительно относился к правителям (помните же: когда Александр Македонский спросил, чего он хочет, Диоген скромно ответил, что хочет, чтобы царь не загораживал ему солнце).

Это называется среди людей воспитанных «стыда нет». У Диогена в самом деле не было стыда, как нет его ни у одного циника. Стыд – это, простите за умное слово, категория общественная. Стыдятся своих поступков перед кем-то. А Диоген всех презирал, оттого мог позволить себе дерзкие выходки.

Согласно собранным о нем анекдотам, Диоген как-то раз побывал в доме богатого человека. Когда хозяин сказал: «Смотри, Диоген, не плюнь куда-нибудь, ведь здесь так чисто», Диоген плюнул ему в лицо: «Куда еще плеваться, если нет места хуже».

А когда древнегреческий философ просил денег у людей, он говорил, что просит не чужие деньги, а свои.

Тогдашним интеллектуалам, штудирующим «Илиаду» и «Одиссею», Диоген только и мог посочувствовать, ведь они изучали бедствия героев, но не замечали своих.

Его циничной критике подвергались абсолютно все. Собственно, цинизм как оружие просто не ведает границ. Если ты придешь на умное кино со своим другом, а тот начнет есть попкорн, то, возможно, тебе захочется сказать ему какую-нибудь грубость (хотя все, конечно, зависит от вашего к нему отношения). Но одно дело подумать, а другое дело – сказать. Ну, согласитесь, все-таки воспитание, уважение к человеку и многое другое не позволяют вам это сделать. Моветон, как говорится. А Диоген бы с легкостью подверг критике природу людей. К чему лукавить? Не жаждет простой человек ничего умного, ему подавай развлечения! Так, однажды Диоген, дабы привлечь к себе внимание, запел как птица. Возле него собрались зеваки, которым он презрительно сообщил: «Вот цена вашего ума. Когда я говорил вам умные вещи, никто не обращал на меня внимания, а когда защебетал, как неразумная птица, вы слушаете меня разинув рот».

Такие они, циники. Грубияны, смутьяны, острословы – отталкивающие субъекты, скажем прямо. Но чертовски привлекательные!

И не нужно для этого сидеть в бочке и плеваться людям в лицо, достаточно лишь одного – говорить правду. Даже если она никому не нужна.

Чревоугодие Глава о том, что жить ради еды не так уж бессмысленно

«При рождении человек получил от своего желудка приказ есть не меньше трех раз в день для восстановления сил, которые отнимает у него работа, а еще чаще – лень».

Александр Дюма. «Большой кулинарный словарь»

1

Да-да, это с легкой руки Сократа, который сказал «Я ем, чтобы жить, а многие живут, чтобы есть», стало как-то неловко попадать в категорию «многих». Хочется чувствовать себя особенным, не похожим на этих… которые только и делают, что едят.

Однако, чего лукавить, еда в жизни человека занимает особое место. И поносить порок чревоугодия только за то, что он побуждает человека заниматься любимым делом, да еще и получая при этом удовольствие, слишком поспешно. Дьявол, как известно, кроется в деталях.

Например, Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров», был не дурак покушать. Правда, предпочитал это делать роскошно: в выборе блюд он был весьма избирателен. Вот поэтому и составил свой «Большой кулинарный словарь», где рассказал не только о различных гастрономических чудесах, но и о том, как люди с самых древних времен не отказывались от земных яств. «Только дикарь ест по необходимости, а цивилизованный человек – из-за чревоугодия. Для него и написана эта книга», – писал Дюма.

И в самом деле, человеческий гений сделал жизнь комфортной, а когда ты не думаешь каждый день о том, как бы выжить, ты начинаешь полноценно распоряжаться своей жизнью, то есть выбирать. Что бы сегодня съесть на завтрак? Не сходить ли мне на обед в китайский ресторан? Не приготовить ли мне на ужин чего-нибудь оригинального – скажем, из японской кухни? Чревоугодие в этом смысле подталкивает человека к созданию все новых и новых блюд.

Некоторые психологи считают, что искусство рождается из комплексов – дескать, чтобы избавиться от них, нужно перенести их на бумагу, холст, сцену или кино. Если говорить о кулинарии как искусстве, то здесь теория однозначно верна. Без неискоренимого чревоугодия кулинария быстро бы канула в небытие. Многие искусства таким образом пришли в упадок из-за отсутствия спроса на них. Но только кулинария обречена на вечный прогресс благодаря ненасытным человеческим аппетитам.

Дюма насчитал три вида аппетита:

«1. Аппетит, испытываемый натощак, – безжалостное ощущение, которое не дает возможности придираться к блюдам. При необходимости его можно утолить как куском сырого мяса, так и жареным фазаном или глухарем.

2. Аппетит, испытываемый тогда, когда, сев за стол, вы уже отведали какое-нибудь вкусное блюдо. Согласно пословице, аппетит этого рода «приходит во время еды».

3. Аппетит третьего рода возникает тогда, когда после вкусных блюд, подававшихся во время обеда, скромный гость без сожалений собирается встать из-за стола, и вдруг в конце трапезы появляется еще какое-то превосходное блюдо. Это последнее искушение удерживает гостя на месте».

Кстати, выражение «аппетит приходит во время еды» приписывается епископу XVI века Анже Манскому. И приписывает это выражение ему Рабле в своем романе «Гаргантюа и Пантагрюэль».

2

Как мы себе представляем день чревоугодника? Он встает раньше всех, чтобы успеть первым вкусить пищи. Он ест до того, как проснутся другие, во время их приема пищи и даже после. Чувство стыда ему неведомо, так как его испытывают лишь пустые люди. «Лучше быть полным, чем пустым», – беспрестанно повторяет он себе, не то стараясь самоутвердиться в своих глазах, не то показаться остроумным в чужих.

Так или иначе, но обжорство неминуемо приводит человека к полноте. Но разве это может его остановить? Днем он накрывает себе на стол, которому мог бы позавидовать сам Вальтасар – разумеется, не качеством, а количеством, – а вечером вообще не закрывает холодильник. Голод тебя терзает не тогда, когда тебе нечего есть, а когда у тебя много еды. Как ей распорядиться? Не бросишь же ее портиться?

Так с древности к нам пришла традиция устраивать застолья. В античной Греции они назывались пирами и устраивались следующим незатейливым способом: хозяин дома отправлял свою жену к себе в комнату заниматься шитьем и воспитанием детей, а сам собирал в большом зале компанию друзей – поэтов, философов, ораторов, – чтобы вдоволь поболтать, поесть и выпить. Можно, конечно, было пригласить и гетер – профессиональных соблазнительниц, – но это по вкусу: если уж вести разговоры, то исключительно в компании здравомыслящих мужей.

Вероятно, поэтому в античной литературе так много «пиров»: главный философский труд Платона о любви называется «Пир»; ученый трактат Афинея о самых разных областях знаний, включая еду, называется «Пир мудрецов»; у любителя покушать, поэта Филоксена тоже есть свой «Пир», но, правда, текст его утерян. Везде герои много едят и рассуждают о науках, искусствах и ремеслах, будто давая понять, что с пустым желудком говорить не в радость. И если Сократ утверждал, что он ел, чтобы жить, то философы «пиров» могли бы эту формулу переиначить: «Мы едим, чтобы разговаривать».

Кстати, поэта Филоксена, о котором было упомянуто выше, Аристотель называл обжорой. Однажды, обедая с правителем Сиракуз Дионисием, он был раздосадован тем, что перед ним положили маленькую рыбку. А есть-то очень хотелось! Тогда – каков хитрец! – он поднес ее к уху рыбы и начал с ней разговаривать. На резонный вопрос Дионисия: «Что ты делаешь?» – поэт ответил: «Для своей поэмы про Галатею я хочу узнать кое-что о Нерее и его дочерях. Но рыба отвечает, что слишком мала, чтобы быть поданной в их компании, зато старшей сестре – той, что побольше и лежит возле тебя, – это хорошо известно». Дионисия такая выходка рассмешила, и он решил передать свою рыбу прозорливому Филоксену.

Чего только не сочинишь ради вкусной рыбки! Особенно на знатном пиру…

Время от времени обжору посещают знаки судьбы: дескать, не ешь сверх меры. Последний вавилонский царь Вальтасар решил закатить такой богатый пир, что даже распорядился принести на стол украденные священные вазы из Иерусалимского храма. Смело? Еще как! Но Вальтасара это не волновало, как не взволновали появившиеся из ниоткуда во время пира надписи на стене: «Мене, мене, текел, упарсин». Сколько бы ни старался внушить Вальтасару пророк Даниил, что в таинственном послании, написанном невидимой рукой, содержатся предсказания о скорейшем завершении его царствования, все было впустую. В результате Вальтасара застигла смерть в тот же день. Трудно сказать, было ли это наказание за чрезмерную любовь к еде, но, как сказал Александр Дюма, «поскольку чревоугодник оказался к тому же нечестивцем, терпеть такое было нельзя».

Кроме того, одним из самых красноречивых знаков судьбы может служить эпиграмма на могиле. Наверное, это не самая приятная участь – умереть от переедания. Поэт Тимокрент Родосский, известный охотник за яствами, поделился своей печалью в ритмических стихах:

«Много я пил, много ел, на многих хулу возводил я; Нынче в земле я лежу, родянин Тимокреонт».

Однако ни один знак судьбы – даже продолжительная икота – не способен сбить обжору с проторенного пути. Любой чревоугодник скажет: однажды взвалив на свои плечи сие бремя, ты с удовольствием готов нести его до конца жизни.

3

Какими же чревоугодники бывают? Дадим самую точную, научно выверенную, опытом доказанную классификацию.

1. Чревоугодник ненасытный. Для этого типа нет никаких запретов. Он способен есть любую пищу – без лишних капризов. Ему нравится сам процесс поедания еды, и неважно, к каким последствиям он приведет. Подобно римским гедонистам, он готов прочищать свой желудок павлиньим пером, дабы освобождать в нем место для последующего обильного приема пищи.

Чревоугодник-гурман. Это настоящий ценитель своего дела. Для него выбор продуктов – не пустое слово. Тщательнейшей проверке на качество подвергаются даже уже проверенные блюда. А вдруг их приготовили не по классическому рецепту? Гурман, несомненно, привереда, но привереда идейный, ведь все силы отдаются во славу чревоугодия. Жизнь такого человека парадоксальна, так как доказывает, что можно оставаться капризным и на пустой желудок!

3. Чревоугодник-жаворонок. От такого типа лучше держать с утра холодильник на замке. Он рано встает и не справляется со своим желанием позавтракать перед завтраком. В общем, его можно понять: а чем бы занялись вы, покуда проснулись ни свет ни заря? Все спят, кругом сплошная тишина – ни телевизор включить, ни по телефону поговорить. Так от нехватки коммуникативных возможностей и начнешь объедаться без заботы. Одиночество способствует хорошему диалогу с едой.

4. Чревоугодник-сова. Не менее страшный тип. Отличие в одном: не способен сдерживать свои желания именно ночью. Проблема та же: вокруг нет людей, хоть ты тресни. Поэты в такое время вдохновляются ночными фантазиями, берутся за перо и начинают творить. Но не всем же быть поэтами. И эти две разъедающие душу мысли: «С кем бы мне поговорить?» и «Почему я не поэт?» – подталкивают к тому, чтобы начать неустанно есть. Ну, чтобы не умереть со скуки.

Чревоугодник-трус. Самый ловкий тип, притворяющийся простым обывателем. Будучи большим любителем поесть, он скрывает ото всех свои порочные пристрастия, обыкновенно отвечая на подозрения: «Я не ем много, просто у меня комплекция такая». Живя в постоянном страхе, он генетически выработал инстинкт узнавания врага. Трудно, например, доверять человеку, который отказывается от мяса. Вегетарианца он априори считает лицемером: в самом деле, если и можно не есть мясо, то исключительно из тщеславных соображений!

4

Боккаччо пишет: «…во Флоренции был некий человек, по имени Чакко, прожора, как никто другой, и так как его достатка не хватало на расходы по его прожорливости, а он был вообще человек с очень хорошими манерами и большим запасом приятных и забавных острот, он избрал себе ремесло, не то что потешника, а язвителя, и стал ходить к тем, кто богат и кто хорошо любил поесть; у них он бывал и к обеду и к ужину, если иной раз и не был зван».

«Декамерон» – не единственная книга, в которой упоминается Чакко. Судя по всему, имя этого человека в свое время стало нарицательным и ассоциировалось исключительно с чревоугодием. Дошло до того, что Данте поместил Чакко за обжорство в третий круг ада (мы знаем, что флорентийский поэт не жалел своих современников, но обжору-то за что так обижать?).

Прозвали Чакко граждане меня. За то, что я обжорству предавался, Я истлеваю, под дождем стеня.

Вор представляет опасность тем, что способен лишить человека собственности. Обманщик – тем, что способен ввести человека в заблуждение. Но чревоугодник-то чем опасен? Если кому он и может навредить, то лишь самому себе.

«Он демонстрирует дурной пример!» – скажут примерные моралисты. Однако кажется, что любой прием вкусной пищи является таким дурным примером, поскольку просто невозможно есть с недовольным лицом, если тебе этот продукт нравится. Мы живем в мире искушений, и если им не поддаемся, то чувствуем себя несчастными. А несчастье своим эмоциональным воздействием на нас словно намекает: что-то идет не по плану. Философ Эпикур сформулировал это следующим образом: «Нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно; и нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко. У кого чего-нибудь недостает, чтобы жить разумно, хорошо и праведно, тот не может жить сладко».

Если, подобно Данте, отправить всех обжор в Ад, то, во-первых, не остается людей, над которыми можно будет потешаться (или потешаться над их лишним весом), а во-вторых, пропадут бесценные рецепты! Ведь кто, как ни они, дабы усилить свое наслаждение, изощряются в придумывании новых блюд! Про одного такого человека рассказал Монтень, назвав его науку «наукой ублаготворения глотки»:

«Он произнес целую речь об этой науке ублаготворения глотки со степенностью и обстоятельностью ученого, словно толковал мне какой-нибудь важный богословский тезис. Он разъяснил мне разницу в аппетитах, какой у человека бывает натощак, какой после второго и какой после третьего блюда; изложил средства, которыми его можно или просто удовлетворить, или возбудить и обострить; дал обстоятельное описание соусов, сперва общее, а затем частное, остановившись на качестве отдельных составных частей и на действии, которое они производят; рассказал о различии салатов в зависимости от времени года, какие из них следует подогревать, какие лучше подавать холодными, каким способом их убирать и украшать, чтобы они были еще и приятны на вид».

Да и можно ли предъявлять претензии к тому, кто готов временами помогать нам – например, доедать со стола?! Сколько пользы приносят чревоугодники своим неограниченным аппетитом: если бы не они, приходилось бы каждый раз выбрасывать брошенную еду на столе.

Эразм Роттердамский писал: «Поглядите-ка на этого обжору, уписывающего гнилую солонину; иной запаха ее не стерпел бы, а ему она представляется амброзией – так чего же недостает ему для полного блаженства?»

5

Любителей обильно покушать в истории было много. Поэт Александр Пушкин, по словам Вяземского, совершенно не стеснялся обильно набить живот: «Пушкин вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил и нехорошо постигал тайн поваренного искусства, но на иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко».

Агата Кристи так вообще в детстве не отказывала себе в сладостях. Быть сытым очень важно для хорошего настроения, особенно для писателя, чей жанр подразумевает убийства. Лучше ее не злить! Правда, посуду за собой она мыть не очень любила – именно в такие моменты и сочинялись кровавые истории.

Едва ли был прав историк Феопомп, утверждая, что «обжорство и мясоедение отнимают рассудок и обессиливают души, наполняя их гневом, жестокостью и неуклюжестью». По поводу неуклюжести не поспоришь – объевшись, только и думаешь, как бы поскорее где-нибудь пригнездиться, – а вот с остальными параметрами сложнее. Издревле считалось, что сильный человек должен много есть. Это сохранилось как в фольклоре, где богатыри и рыцари отнюдь не голодали, так и в жизни – достаточно съездить в деревню, чтобы в этом убедиться. В любом доме вас тепло примут, накормят и скажут: «Обязательно доедай до самого конца! Иначе силушки пропадут!»

В древнегреческой комедии, например, знаменитый герой Геракл изображался как обжора. Это было смешно потому, что демонстрировало другую сторону его мощи. Не бывает власти без обжорства. Примерами тому могут служить не только силачи, но и политические правители, а уж они-то точно ужинают не бутербродами.

Пожалуй, можно было бы говорить о роскошных столах царей и императоров неустанно, но один из них, по всей видимости, особенно выделился. Это Петр Первый, о праздности которого доходили новости до самой Европы. Кажется, что любое событие – будь это новый закон, территориальное завоевание или просто спуск нового корабля – должно было быть ярко отмечено. Гуляли день, два, неделю, а порой и месяц – ели и пили, не переставая. Не то чтобы Петр был таким легкомысленным, просто тем самым он демонстрировал свои политические возможности: сильный правитель – прожорливый правитель! А сильная страна, соответственно, прожорливая страна.

Так гуляли раньше, так гуляют и сейчас. Ведь это какой колоссальный повод – устроить щедрое застолье в честь какого-нибудь патриотического праздника.

И все же не надо забывать главного: плох тот пир, который обходится без приятных речей. Обжора, он, как правило, еще и отличный собеседник. Так что, принимая решение, к кому пойти на этот раз в гости, нужно хорошенько все обдумать. Приятный разговор иной раз слаще любого десерта.

Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности изложенного в книге

Толковать свое же произведение – дурной тон. Читатель вправе самостоятельно выносить суждения, делать выводы, оспаривать или соглашаться с высказанными мыслями.

Тот, кто думает, а потом пишет, критик.

Тот, кто пишет, а потом думает, писатель.

Однако некоторые моменты – возможно, оставшиеся не понятыми – следует пояснить.

Добро и зло – понятия нравственные.

Эстетическое же произведение, написанное в духе ренессанской легкомысленности, не силится ответить на вопросы «Что такое хорошо?» и «Что такое плохо?».

Хорошо, если вам понравилось читать эту книгу. Автор добросовестно рассчитывал на это.

Плохо, если она оставила вас равнодушным. Плохо, прежде всего, для самого автора.

Я не был ни судьей, ни адвокатом.

Я старался быть пытливым исследователем, временами позволяющим себе философские вольности.

За смехом прячется тоскливая дума.

А за нарочитой иронией – сермяжная правда.

Важно ее разглядеть.

Библиография

Аристотель. Метафизика / Пер. А. Кубицкого. М.: Эксмо, 2015.

Аристотель. Никомахова этика / Пер. Н. Брагинской. М.: ЭКСМО-Пресс, 1997.

Артамонов С. Вольтер и его век. М.: Просвещение, 1980.

Афиней. Пир мудрецов / Пер. Н. Голинкевича. М.: Наука, 2004.

Бальзак О. Невольный грех (сборник) / Пер. Н. С. Соколова. М.: Издательство «Э», 2016.

Бальзак О. Утраченные иллюзии / Пер. Н. Г. Яковлевой. М.: АСТ, Астрель, 2011.

Бальзак О. Физиология брака. Размышления / Пер. В. А. Мильчиной, О. Э. Гринберг. М.: ИД «Флюид», 2009.

Бальзак О. Шагреневая кожа / Пер. Б. Грифцова. М.: АСТ, Астрель, ВКТ, 2010.

Бальтасар Г. Карманный оракул / Пер. Е. Лысенко. М.: Наука, 1984.

Боккаччо Д. Декамерон / Пер. Ю. Корнеева, Н. Любимова. М.: Фирма АРТ, 1992.

Боккаччо Д. Декамерон. В 3 т. / Пер. А. Веселовского. М.: Вита Нова, 2010.

Бомарше. Избранные произведения / Пер. М. Рожицыной, Н. Любимова. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954.

Брант. Корабль дураков. Эразм Роттердамский. Похвала глупости. Разговоры запросто. «Письма темных людей». Гуттен. / Пер. Л. Пеньковского. М.: Художественная литература, 1971.

Бретон А. Антология черного юмора / Пер. С. Дубиной. М.: Carte Blanche, 1999.

Бунин И. Темные аллеи. Окаянные дни. Повести и рассказы. М.: Эксмо, 2014.

В. Маяковский в воспоминаниях современников. Под общей редакцией В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Ю. Г. Оксмана, Б. С. Рюрикова. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963.

Вагинов К. Козлиная песнь. М.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2015.

Васильев В. Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в. Л.: Советский писатель, 1975.

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма / Пер. В. Соколовой. М.: Эксмо. 2012.

Вересаев В. Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник). М.: АСТ, Астрель, Харвест, 2011.

Владимир Набоков. Лекции по зарубежной литературе. М.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011.

Гёте. Лирика / Пер. В. Топорова. М.: Терра, 1997.

Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского / Пер. Н. Федорова, А. Гутермана. М.: Мысль, 2001.

Гоголь Н. Мертвые души. М.: Современник, 1974.

Гомер. Илиада / Пер. Н. Гнедича. М.: Художественная литература, 1987.

Горгий, Лисий, Исократ, Демосфен, Эсхин, Дион Хризостом, Элий Аристид, Либаний, Фемистий. Ораторы Греции / Пер. С. Кондратьева, Э. Юнц, С. Ошерова, Е. Рабинович, Н. Брагинской, М, Грабарь-Пассек, Ю. Шульц, Т. Миллер. М.: Художественная литература, 1985.

Горький М. Собрание сочинений. В 25 т. М.: Наука, 1972.

Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. М. Лозинского. М.: Правда, 1982.

Данте. Боккаччо. Бомарше. Беранже. Золя. Биографическая библиотека Ф. Павленкова. СПб.: ЛИО, 1994.

Диккенс Ч. Собрание сочинений. В 30 т. Т. 23. Большие надежды / Пер. М. Лорие. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960.

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Пер. М. Л. Гаспарова. М.: Мысль, 1986.

Дойл А. К. Этюд в багровых тонах / Пер. Н. К. Треневой. М.: Правда, 1966.

Достоевский Ф. Игрок. М.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014.

Дюма А. Большой кулинарный словарь / Пер. Г. Мирошниченко. М.: АСТ, Астрель, ОГИЗ, 2008.

Еврипид. Трагедии. В 2 т. / Пер. И. Анненского. М.: Наука, Ладомир, 1999.

Ирина Стаф. Цветы риторики и прекрасные литеры. Французская литература позднего Средневековья и раннего Возрождения. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2016.

Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1987.

Корнилова Е. Риторика – искусство убеждать. Своеобразие публицистики античного мира. М.: МГУ, 2010.

Куле К. СМИ в Древней Греции / Пер. С. Кулланды. М.: Новое литературное обозрение, 2004.

Лабрюйер Ж. О творениях человеческого разума / Пер. Ю. Корнеева. М.: АСТ, 2003.

Лабрюйер Ж. Характеры, или Нравы нынешнего века / Пер. Э. Линецкой и Ю. Корнеевой. М.; Л.: Художественная литература, 1964.

Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы / Пер. Б. Реизова. М.: Наука, 1993.

Лаура А. Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя / Пер. И. Свердлова. М.: Молодая гвардия, 2005.

Лесаж А.-Р. Хромой бес / Пер. Е. А. Гунст Евгений. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956.

Лосев А. Ф. История античной эстетики. М.: Искусство, 1969.

Лукиан. Похвала мухе. Хрестоматия по античной литературе. В 2 т. / Пер. К. М. Колобовой. М.: Просвещение, 1965.

Макиавелли Н. Государь / Пер. Г. Муравьевой. М.: Художественная литература, 1982.

Мариенгоф А. Собрание сочинений. В 3 т. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013.

Маршак С. Собрание сочинений. В 8 т. М.: Художественная литература, 1968.

Матео Алеман. Гусман де Альфараче / Пер. Е. Лысенко. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963.

Мелвилл Г. Моби Дик, или Белый Кит. Повести. Рассказы / Пер. И. Бернштейн, И. Гуровой, М. Лорие, С. Сухарева. М.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2015.

Мольер. Дон Жуан, или Каменный гость / Перевод А. В. Федорова. М.: ГИХЛ, 1957.

Мольер. Скупой / Пер. В. С. Лихачева. М.: Эксмо, 2006.

Мольер. Собрание сочинений. В 2 т. / Пер. В. Рождественского. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957.

Монтень М. Опыты / Пер. А. Бобовича. М.: Издательство Академии наук СССР, 1960.

Ницше Ф. Генеалогия морали / Пер. К. Свасьяна. СПб.: Азбука, 2014.

О. Генри. Постскриптумы / Пер. А. Д’Актиля. М.: Агентство независимого предпринимательства, 1991.

Плутарх. Застольные беседы / Пер. Л. Б. Сумм. М.: Эксмо, 2008.

Плутарх. Изречения спартанцев. Изречения спартанских женщин. Застольные беседы / М. Ботвинника. Л.: Наука, 1990.

Плутарх. Сочинения / Пер. Я. М. Боровского. М.: Художественная литература, 1983.

Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль / Пер. Н. Любимова. М.: Азбука-классика, 2013.

Ремарк Э. М. Три товарища / Пер. И. Шрайбера. М.: Астрель, 2016.

Ремарк Э. М. Черный обелиск / Пер. В. Станевич. М.: АСТ, АСТ Москва, Харвест, 2009.

Родари Д. Сказки по телефону / Пер. И. Константиновой, Ю. Ильина. М.: Правда, 1987.

Рэнд А. Атлант расправил плечи / Пер. Д. В. Костыгина. М.: Невская перспектива Оникс, 2006.

Стендаль. Красное и черное / Пер. М. Богословской, С. Боброва. М.: ФТМ, 2008.

Сурков А. А. Краткая литературная энциклопедия. М.: Сов. Энцикл., 1962–1978.

Тит Лукреций Кар. О природе вещей. М., 1983. Перевод М. Л. Гаспарова.

Теофраст. Характеры / Пер. В. Смирина. М.: Художественная литература, 1964.

Уайльд О. Портрет Дориана Грея / Пер. М. Абкина. М.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2010.

Уайльд О. Избранное. Преступление лорда Артура Сэвила / Пер. Д. Аграчева. Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1990.

Уайльд О. Упадок искусства лжи / Пер. А. Махлиной. Oscar Wilde, The Decay of Lying, 1889.

Уистлер Д. Изящное искусство создавать себе врагов / Пер. Е. Некрасовой. М.: Ад Маргинем, 2016.

Фицджеральд Ф. С. Прекрасные и проклятые / Пер. В. Щенникова. М.: Издательский Дом Мещерякова, 2008.

Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–III. Вопросы 1–46. / Пер. С. И. Еремеева. К.: Ника-Центр, 2011.

Французская классическая эпиграмма / Пер. В. Васильева. М.: Художественная литература, 1979.

Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Пер. Д. В. Сильвестрова. М.: Прогресс – Традиция, 1997.

Хемингуэй Э. По ком звонит колокол / Пер. Н. Волжиной, Е. Калашниковой. М.: Художественная литература, 1987.

Чехов А. Смерть чиновника. М.: Наука, 1983.

Шекспир У. Гамлет: Антология русских переводов: 1883–1917 / Пер. Н. Россова. М.: Совпадение, 2006.

Шеридан Р. Б. Школа злословия / Пер. М. Лозинского. М., Искусство, 1956.

Эразм Роттердамский. Похвала глупости / Пер. П. К. Губера. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960.

Эстетика Ренессанса. Составитель: В. Шестаков. М.: Искусство, 1981.

Янссон Т. Муми-тролль и комета / Пер. В. Смирнова. М.: Детская литература, 1967.

Оглавление

Самозащита человечности

Обращение к любезному читателю

Обращение к критикам

Объяснение того, как следует понимать эту книгу

Алчность Глава о том, что беспечно желать всего и сразу

  1

  2

  3

  4

  5

Бестактность Глава о том, что даже для шутки есть свое время

  1

  2

  3

  4

  5

Болтливость Глава о том, что умеренность нужна и в разглагольствованиях наших

  1

  2

  3

  4

  5

Ворчливость Глава о том, что неистовые жалобы на препоны судьбы – всего лишь пустой звук

  1

  2

  3

  4

  5

Высокомерие Глава о том, как все-таки приятно быть умнее других

  1

  2

  3

  4

  5

Гнев Глава о том, как ярость лишает рассудка

  1

  2

  3

  4

  5

Жадность Глава о том, что жадным людям завистники беспричинно желают скорейшей смерти

  1

  2

  3

  4

  5

Зависть Глава о том, что чужому счастью тоже нужно уметь радоваться

  1

  2

  3

  4

  5

Игромания Глава о том, к каким долгам приводит неистребимое желание доигрывать партии до конца

  1

  2

  3

  4

  5

Клевета Глава о том, что злословием оттачивается изящный ум

  1

  2

  3

  4

  5

Лесть Глава о том, что не так уж и плохо хвалить людей без оснований

  1

  2

  3

  4

  5

Назойливость Глава о том, что докучать людям нужно с известной деликатностью

  1

  2

  3

  4

  5

Невежество Глава о том, что Шекспир лучше Человека-паука

  1

  2

  3

  4

  5

Нечистоплотность Глава о том, что принимать душ нужно вовремя

  1

  2

  3

  4

  5

Обман Глава о том, что каждый в жизни обманываться рад

  1

  2

  3

  4

  5

Погоня за модой Глава о том, что нужно быть осторожным при выборе одежды

  1

  2

  3

  4

  5

Подозрительность Глава о том, что без доверия к людям можно заболеть паранойей

  1

  2

  3

  4

  5

Похоть Глава о том, как чувства ослепляют разум

  1

  2

  3

  4

  5

Прелюбодейство Глава о том, что не изменяют лишь очень самоуверенные люди

  1

  2

  3

  4

  5

Пьянство Глава о том, что в наслаждении не следует ведать границ

  1

  2

  3

  4

  5

Равнодушие Глава о том, что сложно черпать эмоции там, где их нет

  1

  2

  3

  4

  5

Рассеянность Глава о том, как люди без сожаления расстаются с памятью

  1

  2

  3

  4

  5

Самоуверенность Глава о том, как глухота к советам приводит к душевной глухоте

  1

  2

  3

  4

  5

Сплетни Глава о том, что распускают слухи исключительно богатые в духовном отношении люди

  1

  2

  3

  4

  5

Суеверие Глава о том, что верить во что бы то ни стало нужно трезво и осторожно

  1

  2

  3

  4

  5

Трусость Глава о том, что осторожность еще никому не мешала

  1

  2

  3

  4

  5

Тщеславие Глава о том, что смешно искать признания у народа

  1

  2

  3

  4

  5

Хвастовство Глава о том, как почетно притязать на достоинство

  1

  2

  3

  4

  5

Цинизм Глава о том, что быть циничным некрасиво

  1

  2

  3

  4

  5

Чревоугодие Глава о том, что жить ради еды не так уж бессмысленно

  1

  2

  3

  4

  5

Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности изложенного в книге

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg