«Становление и первоначальное расселение рода «Homo»»

Становление и первоначальное расселение рода «Homo» (fb2) - Становление и первоначальное расселение рода «Homo» 1130K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Зубов

А. А. Зубов Становление и первичное расселение рода «Homo»

Работа над рукописью и публикация монографии были выполнены при финансовой поддержке проекта фундаментальных исследований президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России» и грантов РФФИ № 09-06-00114а и № 09-06-07125д

Введение

Теме возникновения и эволюции человека посвящаются бесчисленные труды ученых во многих странах мира, что вызывает иногда у людей, далеких от антропологии, скептицизм относительно новизны самой темы, которая на первый взгляд кажется давно исчерпанной. Однако, принимаясь за очередную работу в этой области, специалист сразу же ощущает необъятность и возрастающую актуальность задач, встающих на этом пути перед исследователем. Всюду сталкиваешься с чем-нибудь новым, стремительно меняющимся, с чем-то знакомым и незнакомым, безграничным как сам Человек, как его прошлое и будущее. Я по специальности антрополог и в основу своих рассуждений положил данные физической антропологии, хотя неизбежно приходится обращаться к результатам исследований в области других наук и, прежде всего, археологии, которая внесла и продолжает вносить важнейший вклад в разработку задач реставрации картины жизни древнего и древнейшего человечества. Многие известные отечественные и зарубежные ученые проявляют интерес к проблеме самых ранних миграций первых популяций человечества в позднем плиоцене — раннем плейстоцене: X. А. Амирханов (Россия), А. А. Величко (Россия), А. П. Деревянко (Россия), Р. Деннелл (Великобритания), С. Митен и М. Рид (Великобритания), О. Бар-Йозеф (США), А. Тернер (США), Дж. Манци (Италия), П. Никитас и Э. Никита (Греция), Т. Пилорж (Франция). Анализируются постоянно поступающие материалы, не прекращается дискуссия о путях древних миграций гоминин, применяются новейшие методы исследований, в частности — компьютерное моделирование предполагаемой картины расселения древних представителей рода Homo.

Мне эта тематика близка, можно сказать, со студенческой скамьи: моя первая опубликованная работа (1963 г., М. Географгиз) озаглавленная «Человек заселяет свою планету», описывает в популярной форме процесс первоначального расселения древнего человечества. При этом я, как и в данной монографии, ограничиваю круг рассматриваемых вопросов самыми ранними эпизодами появления людей в различных точках планеты. Именно поэтому я вначале хотел назвать упомянутую выше работу «Открытие планеты Земля», т. е. представить древнейших Homo в роли первооткрывателей новых земель. Я, разумеется, не хотел ставить знак равенства между плио-плейстоценовыми людьми и цивилизованными путешественниками, понимая, что географическое открытие — сложное, сознательное действие, базирующееся на данных науки ряда последних веков, но рецензент настоял на своем (и был, конечно, в строго научном смысле прав), так что название работы было изменено, несмотря на мое предложение взять слово «открытие» в кавычки, и до сих пор немного сожалею, т. к. это слово как нельзя лучше отражало и отражает сущность интересующего меня явления. Многие исследователи постоянно подчеркивают различие между понятиями «заселение» («occupation», «substantial settlement») и «посещение» («первичное проникновение»). В моей работе делается акцент именно на второй вид миграционной активности, который, пусть условно, можно интерпретировать как «открытие» земель.

Не могу сказать, что суть моей работы — анализ процесса миграций гоминин: главным для антрополога всегда остается сам человек, его биологическая эволюция, его взаимодействие со средой. Поэтому первая глава целиком посвящена становлению рода Homo, определению места и времени возникновения этого рода. В первой половине XX века достаточно сильны были еще позиции ученых, считавших, что «колыбель» человечества следует искать в Юго-Восточной Азии, и только к концу века гипотеза «африканской прародины» человека стала практически общепринятой. Но не было сначала единства и по вопросу о конкретном месте возникновения первой человеческой популяции в пределах Африки. В частности «колыбелью человека» иногда называли Южную Африку.

В настоящее время накопленный антропологический и археологический материал позволяет уточнить сложившееся в науке представление о времени и географической локализации популяции древних гоминин, которых мы с достаточным основанием могли бы назвать первыми людьми. Для этого нужно проанализировать всю сумму древнейших костных остатков, принадлежащих к роду Homo, а также каменных орудий, относящихся к плио-плейстоцену и, постепенно ограничивая круг находок все более древними датами, определить, наконец, тот регион, в котором наиболее высока концентрация экземпляров, датируемых периодом 2,4–2,0 млн. лет до современности. Таких находок немного и, как показали материалы раскопок, все они сосредоточены на современных территориях Эфиопии и Кении. Именно в этом регионе по современным данным сформировалась первая популяция человеческих существ 2,4 млн. лет назад или несколько ранее.

Несколько сотен тысяч лет, проведенных первыми Homo в «колыбели», имели чрезвычайно важное эволюционное значение для человечества. Это было время становления морфофизиологического и поведенческого комплекса, присущего людям и определившего дальнейший ход развития, дифференциации и адаптации рода Homo. Радикальные изменения пищевой стратегии, увеличение размеров тела, совершенствование мозга и увеличение его объема, развитие каменной индустрии, позволили группе ранних гоминин преодолеть самый опасный за всю историю человечества «экологический кризис» и не просто выжить, но и во многих отношениях стать доминирующим таксоном в Восточной, а затем — Южной Африке.

Особое внимание в работе уделяется вопросам адаптации в специфической ее форме, названной мною «адаптивной инверсией», выразившейся в прогрессирующей тенденции к изменению некоторых параметров внешней среды вместо морфофизиологического «ответа» на воздействие последней. Однако, в период «колыбели» человеческий организм претерпел еще очень существенные модификации, в частности значительную перестройку пропорций тела: увеличение длины ног явилось ценным ароморфным приобретением, позволившим преодолевать большие расстояния двигаясь широким шагом, а впоследствии — бегом. Это стало залогом перехода от обитания в пределах ограниченного ареала к освоению обширных пространств.

Останки ранних Homo в Южной Африке и каменные орудия в Магрибе имеют примерно одинаковую древность — 1,8 млн. лет, из чего можно сделать вывод, что к этому времени человек широко расселился по всей территории Африки — от крайнего юга до северо-запада. Эта волна внутриафриканской дисперсии показала, что 1,8 млн. лет назад вполне сформировался новый таксон, характерной чертой которого явился не только хорошо адаптированный к тропической зоне морфофизиологический статус, но и активная, соответствующая этому статусу форма поведения, подготовившая переход к освоению больших территорий. Такой таксон рано или поздно неизбежно должен был выйти за пределы Африканской прародины. И движущей силой здесь был не полумистический «wanderlust» — охота к перемене мест, якобы изначально свойственная человеку, а вполне материальный комплекс внешних условий (климат, пищевая стратегия, размеры популяции) в сочетании с морфофизиологическим потенциалом возникшего нового рода гоминин.

Событием первостепенной важности в эволюционной истории человека стала дисперсия рода Homo на земли Евразии, как часто говорят теперь исследователи — «исход» из Африки. Во второй главе я рассматриваю дискуссию по нескольким вопросам, связанным с этим эпизодом. Разные мнения сложились у специалистов по вопросу о месте и времени «пересечения границы» Африки. Я придерживаюсь мнения, что самый первый момент «исхода» связан с областью Баб-эль-Мандебского пролива. Думаю, что альтернативная точка зрения; — переход через Синайский перешеек, — также вполне резонна, но отражает несколько более поздние события. Дискуссия о времени первого «исхода» во многом зависит от известных науке датировок самых древних находок остатков человека в Индонезии и Китае. Вместе с некоторыми исследователями этих проблем я считаю, что дата прихода человека на остров Ява (1,8 млн. лет назад) просто обязывает сделать вывод, что «исход» из Африки должен был иметь место по крайней мере 2,0 млн. лет до современности, если не раньше (2+Х млн. лет).

В проблеме «исхода» меня, опять-таки больше всего интересует момент, связанный с физическим типом человека. Считается, что инвазию за пределы Африки осуществил Homo erectus (ergaster). Я считаю, что в данном вопросе требуются некоторые уточнения. На основании датировок, можно заключить, что к моменту «исхода» из Африки Homo erectus еще не был окончательно сложившейся формой и имел ряд черт предшествующего вида — Н. habilis. Это доказывается конкретными находками черепов из географически периферийных местонахождений в ареале распространения ранних Homo. Я ставлю рядом черепа из Дманиси D2700 (Грузия) и SK847 из Южной Африки: на мой взгляд их сходство очень велико. Исследователи находят общие черты между черепами из Дманиси и некоторыми экземплярами из Индонезии. Мне представляется, что черепа раннего Homo из Нариокотоме, а возможно даже известного «Хоббита» (Homo floresiensis), несут в своем морфологическом облике сходство с черепами из Дманиси и SK847. Т. о. вырисовывается отдельный, довольно четко очерченный таксон древнейших людей, который можно назвать Homo habilis pre-ehectus. Пересматривая систематику ранних Homo, я ставлю в ряд ископаемые формы, начиная с черепа KNM-ER 1470, который я предпочитаю включать в состав упомянутого выше подвида. В одном ряду с ним, в эволюционной последовательности располагаются D2700 (Дманиси) и KNM-WT 15000 (Нариокотоме), который в латеральной норме особенно явно укладывается в единый таксон первых людей. Если завершить этот эволюционный ряд черепом KNM-ER 3733, то перед нами будет последовательность, отражающая превращение раннего подвида Н habilis pre-erectus в «законченного» эректуса-эргастера (3733), которого я обозначил бы в систематике как подвид Homo erectus ergaster, противопоставляющийся среди азиатских эректусов форме Homo erectus erectus. Снижение таксономического уровня Н. ergaster до подвидового уровня я счел логичным ввиду учета специфики формообразования на линии Homo, а именно свойства, определяемого зарубежными коллегами как «эластичность», а в моих работах названного «сдерживанием адаптивной радиации» под влиянием культурных факторов и, в частности, эффекта «адаптивной инверсии».

Именно выделенный таксон ранних Homo, с моей точки зрения, первым предпринял «исход» из Африки, стал «первооткрывателем» Евразии и осуществил «Великую миграцию» от Эфиопии до Явы, — путь длиной около 8 тысяч километров, изобилующий экстремальными участками.

Реставрация условий и направлений этого уникального перехода является отдельным предметом исследования антропологов, археологов, геологов, географов и порождает постоянные научные дискуссии по целому ряду аспектов. К спорным моментам относятся: численность групп переселенцев, средняя скорость движения, предпочитаемые виды ландшафта (равнина, плоскогорье, береговая зона), время прибытия первых групп в «финальные» точки, пищевая стратегия в пути, перерывы движения, включая длительные остановки и возможные эпизоды смены направления на обратное, длительность перехода в целом, морфологические перестройки за время миграции и таксономический статус гоминин, пришедших в Восточную и Юго-восточную Азию, возможности преодоления переселенцами водных пространств.

Естественно, гипотетическая траектория расселения древнейших гоминин в Евразии выстраивается в соответствии с локализацией антропологических и археологических находок в промежутке между Африкой и Юго-Восточной Азией. Однако, недостаток необходимых ископаемых материалов оставляет значительное число «белых пятен» по ходу этой реставрируемой траектории. Последняя вообще могла бы оказаться чисто умозрительной, если бы не данные раскопок в Индонезии и Китае, которые придают гипотезе «Великой миграции» черты объективной реальности и служат основной опорой всех теоретических научных построений, связанных с этим древним событием. Отсутствие данных о промежуточных звеньях цепи, составившей маршрут переселения, в какой-то мере компенсируется «географической логикой», т. е. учетом вероятности того или иного направления движения групп мигрантов в зависимости от природных условий, определявших возможность расселения и его скорость.

В науке сейчас существует мнение, что «Великая миграция» заняла относительно немного времени и проходила с довольно большой скоростью. Некоторые исследователи считают, что весь переход потребовал примерно 25 тысяч лет. Мне представляется, что эта цифра, какой бы внушительной она ни казалась нам теперь, все же существенно занижена. В моей работе приводятся обоснования такой точки зрения. Прежде всего я исхожу из постулата, что движение ранних гоминин по территории Евразии почти нигде не было направленным, изначально нацеленным на восток: оно носило характер дисперсии, рассеивания по многим направлениям, из числа которых в соответствие с природными условиями выбиралось приоритетное. Миграция не была чем-то вроде «марш-броска» и сплошь и рядом сталкивалась с многочисленными, часто непредвиденными препятствиями. Считается, что в «поход» отправилась небольшая группа, состоявшая из 30–40 человек, что обеспечивало высокую скорость продвижения. Однако, при такой малой численности был риск дальнейшего ее уменьшения, вплоть до скорого вымирания в результате действия таких факторов, как временный недостаток пищи, болезни, наконец — простой популяционно-генетической динамики. Я считаю, что к «финишу» в Юго-Восточной Азии пришли только отдаленные потомки тех людей, которые участвовали в эпизоде «исхода» из Африки, притом с довольно сильно изменившимся генофондом, который не мог оставаться постоянным вследствие генного дрейфа, мутаций и неоднократного вымирания исходных групп. Таксономически люди в точке «исхода» и гоминины, пришедшие на Яву, вероятно, были родственны лишь на уровне вида или подвида Homo habilis pre-erectus. Последнее предположение, как будто подкрепляется наличием некоторых общих черт этого подвида в морфологии потомков первых переселенцев из Африки, в частности — сходством между древнейшими индонезийскими формами и экземплярами из Дманиси.

В ходе научной реставрации параметров «Великой миграции» кроме отмеченного постулата изначально разнонаправленного расселения древних гоминин я исходил из нескольких других базовых положений, которыми руководствовался при построении модели движения групп. Во-первых здесь нужно назвать принцип ограничения «коридора» расселения географической широтой 35–40° (реже 45°). Во-вторых я полагаю, что древнейшие переселенцы после «исхода» в основном старались держаться прибрежной зоны, богатой легко доступной и высококалорийной белковой пищей (главным образом моллюски). Эти люди еще не были хорошими охотниками, а морской берег явился для них неиссякаемым источником питания. Кроме того они имели возможность приобрести «береговую адаптацию» у Красного моря до «исхода». Факторы географической широты и пищевой стратегии могли явиться направляющей силой, которая определила приоритетный вектор расселения, выделив его среди хаотической массы других направлений и обусловив возможность относительно большой скорости движения, конечно с учетом условий, замедляющих миграцию, о которых говорилось выше. Как это ни парадоксально, охотничья специализация не могла бы обусловить столь быстрой, успешной и пространственно ориентированной на восток миграции. Логично предположить, что после «исхода» в районе Баб-эль-Мандебского пролива первые мигранты продолжили свой путь по берегу Аденского залива и Аравийского моря. Однако, какие-то группы переселенцев предпочли северное направление вдоль берега Красного моря (возможно, — вдоль обоих берегов), о чем свидетельствует очень ранний приход гоминин на Кавказ (Дманиси). Есть также мнение, что в этот регион человек впервые проник, следуя вдоль долины Нила, но некоторые факты не позволяют согласиться с этим предположением. Южная ветвь миграции, избравшая путь вдоль берегов Аденского залива и Аравийского моря должна была выйти к Ормузскому проливу, «форсировать» его или обойти по берегу. Этот вопрос в моей работе оставлен открытым до получения новых фактов в области антропологии и археологии.

По современным данным человек очень давно пришел в южные районы Центральной Азии, во всяком случае свыше миллиона лет назад. Вероятно, северное направление «Великой миграции», завершившееся на Кавказе, по законам стихийного расселения образовало две «боковые ветви»: одна из них повернула на запад, о чем мы можем судить по находкам Homo erectus в Турции, другая ушла в противоположную сторону — в прибрежные районы Каспийского моря и далее — в Центральную Азию. На основании археологических и антропологических данных известно, что эта ветвь миграции достигла Алтая. Далее на север Евразии продвинулись уже группы, относящиеся ко второй, более поздней волне расселения, распространявшиеся 450–350 тыс. лет назад.

Вопрос о первоначальном заселении Европы всегда порождал острые дискуссии в среде археологов и антропологов, которые выражали удивление по поводу того, почему эта часть Света была освоена человеком значительно позже, чем Азия. Сейчас дискуссия вышла на новый уровень в связи со сравнительно недавними открытиями на юге Европы и новой гипотезой, рассматривающей заселение севера и юга Европы как две разные проблемы, требующие отдельного описания. Различные мнения продолжают существовать по поводу места проникновения первых людей в этот регион.

В верхнем плейстоцене группы охотников (сапиентного или неандертальского физического типа) проникали уже в арктические районы Европы, достигнув 66° с.ш. Древний человек проявил здесь исключительно высокий уровень адаптабельности, впрочем как и на многих этапах Великой миграции и в более поздние эпохи.

В процессе воссоздания картины «Великой миграции» постоянно приходится сталкиваться с затруднениями при ответе на вопрос, мог ли раннеплейстоценовый человек преодолевать водные пространства. В отношении древнейших мигрантов можно лишь строить предположения, основанные на соответствующих географических и геологических данных. В первую очередь здесь приходится обращать внимание на показатели уровня мирового океана, который в эпоху плио-плейстоцена резко понизился, что могло бы способствовать успешному расселению человека через Баб-эль-Мандебский, Ормузский, позже — Гибралтарский проливы. Человек современного физического типа уже в эпоху верхнего палеолита имел какие-то примитивные средства навигации, на что указывают конкретные факты из области антропологии и археологии, касающиеся заселения островов: Шри-Ланка, Калимантан, Тайвань, Рюкю, Филиппины, Новая Ирландия были заселены или, во всяком случае, «открыты» в период 40–30 тыс. лет до современности, т. е. как раз во время расцвета верхнепалеолитической культуры. Заметим, правда, что навигационные возможности людей в то время были еще сильно ограничены: перечисленные острова отделены от других участков суши сравнительно узкими проливами. Мадагаскар и большинство островов Полинезии человек посетил уже в пределах последних двух тысяч лет.

К числу проблем — «долгожителей», возникших в науке более двух веков назад и до сих пор не утративших актуальности и остроты относится вопрос о первоначальном заселении Америки. За тысячи лет до Колумба Новый Свет «открывался» несколько раз палеолитическим и мезолитическим человеком. В антропологии и археологии не прекращается дискуссия о времени первоначального заселения человеком Америки. Диапазон предлагаемых датировок этого события очень широк — от 12–13 тыс. лет (цифра, принятая большинством археологов) до 33 (и даже 50). Дискуссии о прародине американских индейцев и их расовом типе велись уже в XVII веке. Так, например, в книге Н. Витсена, подготовку и перевод которой лично курировал Петр Первый, изложена довольно детально разработанная гипотеза переселения в Америку «азиатов» из Сибири, причем в доказательство приведены факты из области антропологии, этнографии, лингвистики. В то же время создатель первой научной классификации человеческих рас, французский антрополог Ф. Бернье (1684) сближал американских индейцев не с коренным населением Сибири, а с европеоидами. С тех пор изучением антропологического типа «америндов» занимались десятки ученых из различных стран. С давних времен выдвигались разнообразные гипотезы относительно путей проникновения первых людей в Новый Свет. В конечном счете преобладающей оказалась точка зрения, согласно которой человек заселял Америку из Азии через область Берингова пролива, хотя всегда высказывались и другие предположения, включая весьма оригинальные. Французский этнограф Поль Риве считал, что древние мореплаватели чтобы достигнуть американского берега пересекли Великий океан, а португальский исследователь А. Мендес Корреа развивал идею переселения людей из Австралии и Тасмании через Антарктиду во время очередного потепления климата в позднем плейстоцене. Надо сказать, что практически все гипотезы первоначального заселения Америки в той или иной мере были связаны с антропологическими данными и опирались на характеристику физического типа современного населения, хотя, как всегда, играла большую роль и археология. В настоящее время латиноамериканские антропологи значительно активизировали исследования в описываемой области и фактически вышли на новый уровень анализа данных, что будет рассмотрено в данной работе. Я уже много лет занимаюсь вопросом происхождения коренного индейского населения Нового Света, не раз выезжал в эти регионы, собирал антропологические данные, опубликовал ряд работ по до-европейскому населению Америки.

Если по отношению к Старому Свету Америку стали называть Новым, то в отношении Австралии и Тасмании иногда употребляется термин «Новейший Свет». Последний не столь прочно вошел в лексикон науки, хотя с точки зрения истории географических открытий он имеет право на существование. «Открытие» земель в том условном значении, которое принято в данной работе (т. е. первоначальное появление древнего человека) происходило как раз в обратном порядке: в Австралию человек пришел гораздо раньше, чем в Америку, — по крайней мере 60 тыс. лет назад, если не раньше. По вопросу о путях первоначального проникновения человека на Зеленый континент развернулась долгая и пока далекая от завершения дискуссия, в которой по одному важному аспекту достигнуто все же практически всеобщее согласие: предки австралийских аборигенов прошли через Новую Гвинею. Это подтверждают, в частности, современные генетические исследования. Что касается дальнейших путей заселения континента, выдвинуты гипотезы расселения по двум разным направлениям в соответствии с довольно хорошо аргументированным предположением о двух волнах инвазии. Эти рассуждения в значительной мере построены на антропологическом материале, в котором четко выделяются два краниологических варианта — кейлорский грацильный и тальгайско-кохунский матуризованный. Новые палеоантропологические находки хорошо укладываются в эту схему.

В плейстоцене Тасмания, как и Новая Гвинея, была соединена с Австралией в едином материке, который геологи и палеонтологи назвали Сахул (Sahul). Наличие «моста» суши позволило древним людям проникнуть на Тасманию уже свыше 30 тыс. лет назад. В моей работе описана дискуссия по поводу путей заселения Тасмании. Но как удалось человеку переправиться на землю Сахула из Азии — остается загадкой, связанной прежде всего с проблемой освоения человеком водных пространств.

Если в первых главах рассматривается расселение древнейших гоминин, сравнительно недавно ставших людьми, то две последние главы посвящены «землепроходцам», в эволюционном отношении относившихся к виду Homo sapiens, в котором современные антропологи выделяют «анатомически» и «поведенчески» современного человека. В связи с этим в работе уделяется место давней и, в то же время актуальной, проблеме возникновения Homo sapiens. Сложившаяся в антропологии традиция делит исследователей, посвятивших свои труды этим вопросам, на «моноцентристов», считающих, что все современное человечество произошло от единого «корня», т. е. одной формы древних гоминин, и «полицентристов», по мнению которых все крупные биологические подразделения сапиенсов ведут начало от разных палеотаксонов Homo, в различных регионах нашей планеты. Первую точку зрения часто называют «монофилетической гипотезой», вторую — «мультирегиональной». В отечественной антропологии получила распространение «гипотеза широкого моноцентризма». В генетических исследованиях оформилась также «гипотеза генного потока и смешения».

Заселение новых земель было несомненно тяжелым испытанием для древних людей. Вымирание целых групп было, вероятно, нередким явлением. Однако в целом миграционная активность сыграла положительную роль в эволюции человечества. Во-первых она обогатила род Homo новой информацией, сделала необходимым условием жизни активный процесс познания мира, расширила диапазон адаптабельности человека, способствовала его универсализации как биологической формы, ставшей уникальным явлением на нашей планете, определила параметры Homo sapiens как космического существа. Критерием реальности прогресса человеческого рода в течение всего периода его существования можно считать постоянный рост населения планеты, несмотря на периодические «экологические кризисы» и даже катастрофы. Исходная численность человеческой популяции в области «колыбели» предположительно равнялась 10–20 тыс. особей (Алексеев, 1997). Последующая динамика народонаселения мира такова: в период становления вида Homo sapiens — 2 млн. человек, при переходе от палеолита к мезолиту — 3 млн., от мезолита к земледелию — 5 млн., к началу христианской эры — 500 млн., при переходе к индустриальной эпохе (1850 г.) — 1 млрд., переход к ядерной эпохе (1945 г.) — 2300 млн., к 1980 г. — 4400 млн. (Westing, 1981). В 2002 году численность населения Земли превысила уже 6,2 млрд. чел., а в 2006 г. достигла 6,4 млрд. человек. Цифры показывают, что на протяжении огромного промежутка времени сохранялась устойчивая тенденция к росту численности населения нашей планеты, а это указывает на сильный эволюционный генетический потенциал рода Homo. И этим человеческий род во многом обязан миграциям, обогатившим генофонд новыми мутациями, новым материалом для отбора в меняющихся условиях среды и новыми средствами выживания. Именно этот аспект описанного феномена хотелось бы здесь подчеркнуть. Что же касается отрицательных последствий глобального роста населения, о которых иногда приходится слышать — это, как говорится, — «уже совсем другая история».

ЛИТЕРАТУРА

Алексеев В. П. Расселение и численность древнейшего человечества // Человек заселяет планету Земля. М, 1997. С. 247–255.

Зубов А. А. Человек заселяет свою планету // М., Географгиз. 1963. Стр. 1-174.

Westing А. Н. A note on how many humans that have ever lived // Bioscience. 1981. Vol. 31. N 7. P. 523–524.

Глава I Род Homo на стадии «колыбели» и его первичная внутриафриканская дисперсия

Наука пока не располагает бесспорными свидетельствами колонизации человеком каких-либо регионов Земли за пределами Африки ранее 2 млн. лет назад. Но в Африке, как показал многолетний опыт, поиски следов самой ранней на нашей планете популяции рода Homo бесспорно перспективны. Костные остатки древнейших людей, геологический возраст которых достигает 2 млн. лет и даже превосходит этот рубеж времени, впервые были обнаружены в Восточной Африке. В 1960 году американский антрополог Л. Лики при раскопках в Олдувайском ущелье в Танзании нашел нижнюю челюсть, теменные кости, 13 костей кистей рук и изолированный верхний моляр молодого (12 лет) индивидуума, первоначально отнесенного к новому роду «презинджантроп», который по времени предшествовал ранее найденному представителю австралопитековых зинджантропу, хотя морфологически имел по сравнению с последним ряд более продвинутых особенностей в строении мозга, конечностей и зубной системы. При этом, — что в первую очередь обратило на себя внимание специалистов, — вместе с костями были обнаружены примитивные каменные орудия (Олдувайская галечная культура, «Model»). В целом ученые получили убедительные доказательства, что найдено существо, которое с достаточным основанием можно было отнести к числу первых представителей рода Homo. Объем мозга «презинджантропа» равен 657 см3 и практически все исследователи сошлись на том, что эта величина почти на 50 % больше, чем у большинства грацильных австралопитеков. Прогрессивные особенности были также отмечены в строении кисти руки «презинджантропа», прежде всего в анатомии большого пальца, хотя наряду с этим были констатированы и архаичные черты, связанные с адаптацией к древесной жизни. Зубная система этого гоминида была более гармонична, чем у австралопитеков: не было свойственной последним диспропорции в размерах резцов и моляров, причем третьи моляры редуцированы как у человека. Абсолютные размеры зубов очень велики. Форма нижних моляров вытянутая в мезио-дистальном направлении. Бросается в глаза почти параллельное расположение рядов заклыковых зубов. Одним словом, в начале 60-х годов исследователи встретились с новой формой гоминид (гоминин), очевидно более прогрессивной по сравнению с австралопитековыми. При этом древность находки, ее архаизм по ряду черт и примитивный тип каменного инвентаря позволяли предположить, что речь идет о представителе одной из самых древних (возможно — самой древней) человеческой популяции. Наука вплотную подошла к решению вопроса о первом человеке на Земле. Однако, только через 4 года ведущие специалисты в области эволюции гоминид Л. Лики, Ф. Тобайас и Дж. Нэйпир в совместной статье выступили с предложением включить «презинджантропа» в род Homo в качестве нового вида Homo habilis. Термин habilis (умелый, ловкий) предложил Р. Дарт. Полное научное название описываемого представителя гоминин приобрело следующую форму: Homo habilis Leakey, Tobias, Napier, 1964. И только по прошествии еще, многих лет, к концу 70-х годов новый вид был признан большинством исследователей, притом, как мы увидим далее, также не окончательно.

Территория расселения Homo habilis, как позже выяснилось, не ограничивалась областью Олдувайского ущелья, остатки древних гоминид этого вида найдены также в Кении и Эфиопии. Одна из находок с территории Кении произвела в науке настоящую сенсацию и в существенной степени повлияла на весь ход исследований происхождения и эволюции человека. Уникальный череп KNM-ER 1470 (рис. 1а, см. стр. 21), найденный в 1972 г. в районе Кооби Фора Ричардом Лики (сыном Л. Лики) за несколько дней до смерти отца. Череп был собран Мив Лики из 150 фрагментов, но оказался недостаточно полным, чтобы судить обо всех основных краниологических особенностях, исключая нижнюю челюсть.

Прежде всего антропологов поразил необычно большой для Homo habilis объем мозговой коробки найденного индивидуума — 775 см3(!). Довольно крутой по масштабу древнейших гоминин подъем лобной кости и, главное, сравнительно слабо развитые надбровные дуги, наводили на мысль о близости к Homo sapiens. Р. Лики даже выдвинул гипотезу о происхождении современного человека непосредственно от типа гоминин, представленного черепом KNM-ER 1470. Прогрессивные особенности этого черепа особенно заметны во фронтальной норме: бросаются в глаза слабо развитые надбровные дуги и строение лобной кости. В латеральной норме картина' несколько меняется: становится заметным выраженный альвеолярный прогнатизм и длинный альвеолярный отросток, создающие эффект близости к австралопитековым. Архаично выглядят форма верхней альвеолярной дуги и вогнутый в средней части контур высокого и уплощенного лицевого отдела. Зато затылочный отдел смотрится почти как современный. Затылок округлый, без перегиба, со слабо выраженным рельефом; достаточно сильно развиты сосцевидные отростки височной кости. Строение зубов (насколько можно судить по корням) резко отличается от типа зубной системы австралопитековых: крупные резцы и клыки при сравнительно небольших заклыковых зубах. Небо неглубокое, короткое. Сильно выражена посторбитальная констрикция; почти нет понижения лобной кости за надбровным валиком. Кости черепа тонкие, что обычно рассматривается как один из прогрессивных признаков, но наделе может быть объяснено просто характерными особенностями древнейших гоминин. Закон Долло не всегда оправдывается на всем протяжении эволюции.

Рассматриваемый череп не сразу был включен в какой-либо известный таксон. Его сближали и с людьми и с австралопитеками. Этому способствовала некоторое время неопределенность датировки. Сначала находке приписывали возраст 2,9 млн. лет, что сильно затрудняло определение систематического положения индивидуума. Потом датировка была пересмотрена, и теперь древность KNM-ER 1470 стала считаться равной млн. лет, точнее — 1,89 млн. лет, т. е. был сделан вывод, что данный индивидуум жил как раз в период существования на Земле вида Homo habilis.

Рассматривая подробно находки наиболее примитивных Homo, не будем забывать основную задачу данной статьи — выявление первых, самых древних свидетельств появления в Африке гоминин, относящихся к роду Homo. Следует в связи с этим обратить особое внимание на палеоантропологические находки, возраст которых превышает 2 млн. лет. Согласно приведенным выше данным индивидуум KNM-ER 1470 относится к несколько более позднему времени. Однако, с датировкой этой находки еще далеко не все ясно. В 1996 году группа английских исследователей (Fitch et al., 1996) пересмотрела оценки возраста рассматриваемого экземпляра, включенного в вид Homo rudolfensis. Были получены новые важные данные по датировке туфа KBS, с которым непосредственно связан череп 1470 и сделан следующий вывод: «Находка Homo rudolfensis «моложе» 3,31 млн. лет, возможно «моложе» 2,5 млн. лет и определенно «старше» 1,9 млн. лет», что позволяет отнести описываемый череп к числу древнейших в Африке и в мире, т. е. к кругу форм, которые могут рассматриваться как «первые» люди на Земле. В настоящее время число таких находок возрастает, причем они большей частью связаны с территориями Кении и Эфиопии. Рассмотрим подробнее основные из них.

В 1991 году при раскопках в районе Ураха (Кения, рифт Малави, горизонт Чивондо, отложения древнего озера Малави) была обнаружена неполная нижняя челюсть человека, состоящая из двух частей, легко соединяемых в области симфиза (рис. 1в см. стр. 21). В каждом квадранте челюсти имеются два премоляра — первый и второй (по палеонтологической номенклатуре — третий и четвертый) и два моляра (Bromage et al., 1995). Находку обозначили в каталоге шифром UR 501.

Детальные измерения и описания экземпляра показали, что абсолютные размеры моляров и премоляров, индексы коронок, площадь бугорков, жевательной поверхности моляров и премоляров находятся в пределах размаха вариаций зубов ранних Homo, хотя некоторые величины не выходят также за рамки вариаций зубов австралопитековых.

UR 501 характеризуется крупными размерами моляров (MD M1 — 15,1 мм; VL M1 — 12,8 мм; MD М2 — 18,3 мм (!), VL М2 — 14,2 мм), экспансией талонида премоляров, соотношением размеров моляров М2 > M1, высоким уровнем дифференциации второго моляра (ключевой зуб), наличием шестого бугорка (только на втором моляре), протостилида, начальной стадией развития коленчатой складки метаконида, полным отсутствием показателей редукции моляров и гребней тригонида моляров, узором «Y» на обоих молярах, хорошо выраженной задней ямкой второго моляра. Наиболее крупный бугорок — протоконид. Отмечены крупные размеры премоляров: первый премоляр — MD-10,2 мм, VL-12,3 мм; второй — MD- 10,4 мм, VL-11,8 мм. Несмотря на сильную стертость жевательных поверхностей, просматриваются основные межбугорковые борозды.

Челюсть массивная, подбородочный выступ отсутствует, высота тела в симфизе — 36,1 мм, у первого премоляра — 35,4 мм, толщина — 21,2. мм., высота тела у второго премоляра — 35,8 мм, толщина — 20,0 мм.

Авторы анализируемой статьи (Bromage et al.) определяют таксономический статус находки как Homo rudolfensis, а ее древность — между 2,5 и 2,3 млн. лет. Таксон возник в восточной Африке в связи с похолоданием климата 2,5 млн. лет назад и сохранил эндемичный характер. Вероятно, до этого времени существовал общий предок Н. rudolfensis и австралопитековых — A. afarensis или A. aethiopicus.

Еще один фрагмент черепа, найденный в 1965 году, долгое время вызывавший сомнения и споры, в настоящее время вновь привлек к себе внимание как возможное свидетельство существования древнейших представителей рода Homo в Африке ранее двух миллионов лет назад. Речь идет об известном экземпляре «Chemeron temporal» — височной кости из Барин- го (формация Чемерон, Тугенские холмы, Кения) (Sherwood et al., 2002. Фрагмент был найден к западу от озера Баринго, близ реки Кэптурин. Находка получила шифр каталога KNM-BC 1. Ее древность, определенная по методу 40Ar/39Ar равна 2,456±0,006 и 2,393±0,013 млн. лет (в соответствии с двумя определениями). Впервые изучивший этот фрагмент Ф. Тобайас проявил осторожность в оценке таксономического положения находки вследствие трудности диагностики некоторых признаков и дал ей предварительное наименование Hominidae, gen. et sp. indet., т. e. определил только до семейства, оставив род и вид под вопросом. Позже (1992) А. Хилл обосновал включение «височной кости из Чемерон» в род Homo, а в том же году Б. Вуд пошел еще дальше, предположив, что находка должна быть включена в вид Homo rudolfensis (Wood, 1992). Такая оценка таксономического статуса рассматриваемого фрагмента устроила не всех исследователей: были даже предложения включить его в вид Australopithecus garhi, однако все же преобладающее мнение специалистов склоняется в сторону признания KNM-BC 1 человеком, причем относят его к числу возможных первых Homo.

Описание остатков древнейших людей в Кении следует закончить недавним событием — находкой, пополнившей список ископаемых частей скелетов гоминин, которые на данный момент могут быть названы первыми людьми на нашей планете. Нельзя не упомянуть найденный в 2002 году к западу от озера

Туркана (формация Начукуи) прекрасно сохранившийся первый нижний моляр (в стадии прорезывания) ребенка 4–5 лет, таксономически принадлежащего к роду Homo (Prat et al., 2005). Древность экземпляра — 2,3–2,4 млн. лет.

Вновь открытое местонахождение, включающее палеоантропологический материал (LA1α) располагается в 100 м к югу от места раскопок LA 1 (археология). Нижний постоянный моляр ребенка (KNM-WT 42718) (рис. 1с см. стр. 21) обладает всеми характерными чертами первого моляра (с учетом эпохи): сравнительно небольшими размерами коронки, особенно — по вестибуло-лингвальному диаметру (MD — 13,7 мм, VL — 11,6 мм, ширина тригонида — 11,3 мм, талонида — 11,6 мм), неполным комплексом морфологической дифференциации коронки (отсутствуют шестой бугорок и tami, нечетко выражен комплекс протостилида, разделенного на два бугорка). При этом фиксируется наличие задней и передней ямок, дистальный гребень тригонида, частично пересеченный бороздой (по моему мнению, скорее неполный эпикристид), узор борозд Y5; отмечается вертикальное положение лингвальной стенки коронки. Самый большой бугорок — метаконид, что можно рассматривать как очень архаичную черту морфологии. В мезиальной норме просматривается дополнительный бугорок — возможно, рудимент древнего параконида. На метакониде — структура, напоминающая несформировавшуюся коленчатую складку. Сильно развиты осевые (главные) гребни всех основных бугорков. Авторы статьи полагают, что общая морфология, в особенности — умеренная редукция коронки и небольшой вестибуло- лингвальный диаметр, отличает найденный моляр от одноименных зубов австралопитеков (A. afarensis, A. anamensis, africanus), парантропа бойсова и определенно сближает находку с родом Homo. LA1α лежал на 2,2 м выше туфа Экалалеи, который немного «моложе» туфа F, имеющего датировку 2,34±0,04 млн. лет. Так же можно датировать и найденный зуб с учетом небольшой возможной ошибки порядка 10 тыс. лет. Близко (в 100 м) расположенное скопление каменных орудий Локалалеи 1, практически синхронное с LA la, позволяет предположить, что инвентарь был изготовлен именно теми древнейшими Homo, которые представлены найденным зубом, хотя, по мнению археологов, не исключено и «авторство» австралопитеков (garhi or aethiopicus).

Помимо описанных выше древнейших экземпляров, имеется еще одна синхронная им находка, довольно близкая территориально, хотя на современной карте она относится уже к другому государству — Эфиопии. Имеется в виду хорошо сохранившаяся верхняя челюсть человека из формации Хадар, слой Када Хадар (Kimbel et al., 1996), обнаруженная в ноябре 1994 года в мало исследованном прежде районе Эфиопии, в непосредственной близости от скопления каменных орудий, по технологии изготовления соответствующих Mode 1 и остатков позднеплиоценовой фауны. Анализ по методу 40Ar/39Ar показал древность находки 2,33±0,07 млн. лет, что ставит описываемый экземпляр (A. L. 666-1) в один ряд с древнейшими в мире остатками первых представителей рода Homo (рис. 1d). Особая ценность находки состоит в том, что она представляет собой древнейший хорошо датированный экземпляр Homo, найденный вместе с каменными орудиями.

Описываемая челюсть принадлежала взрослому (прорезались все постоянные зубы) молодому индивидууму предположительно мужского пола. Ее характеризует широкое и довольно глубокое небо, параболическая форма зубной дуги, умеренный субназальный прогнатизм, резкий перегиб дна назальной полости. Наиболее низкая точка скулового отростка лежит над промежутком между первыми и вторыми молярами. Клык (левый) довольно крупный: в основании коронки — 106 мм2, левый латеральный резец имеет четко выраженную лопатообразную форму. Первый моляр удлиненный в мезио-дистальном направлении. Размеры зубов (левая сторона, первая цифра — MD, вторая — VL): I2 — 7,0×7,4 мм; С — 10,2×10,4 мм; Р1 — 9,2×12,5 мм; Р2 — 9,0×12,6 мм; М1 — 12,4×12,9 мм; М2 — 13,5×14,4 мм. Авторы подчеркивают ромбоидную форму как указание на сходство с ранними Homo ergaster, однако делается оговорка, что подобную же форму имеют верхние моляры Н. habilis и Н. rudolfensis 1590. Со своей стороны хотелось бы добавить, что такой тип верхнего моляра иногда встречается у современного человека и характерен для неандертальца (Зубов, Халдеева, 1989).

Авторы описания рассматриваемой находки произвели подробный сравнительный анализ этого экземпляра с древнейшими скелетными фрагментами Homo с целью определения таксономического статуса A.L. 666-1 и пришли к выводу, что последний наиболее близок к таксону Homo habilis sensu stricto (ОН 16, ОН 39), хотя не исключаются и другие оценки. Этот вывод интересен тем, что показана вероятность выявления обобщенного варианта первого человека, когда он был еще недифференцирован и первые две ветви рода не определились.

Обычно считалось (Johanson & Blake, 1996), что древнейшим видом человека был Homo rudolfensis (2,4–1,9 млн. лет), Homo habilis жил в период 1,9–1,6 млн. лет назад. В связи с только что рассмотренной находкой в Эфиопии Homo habilis sensu stricto становится в понимании антропологов не менее древним Homo, чем Н. rudolfensis. Идет спор о том, какой из этих двух видов мог быть предком современного человека. Возможно, решение этого вопроса заключается в признании первым Homo единого недифференцированного таксона Homo habilis sensu lato, хотя в строгой научной систематике ему, вероятно, придется найти другое, адекватное наименование.

Рис. 1.

а. Череп KNM-ER 1470 (Homo rudolfensis). Из книги From Lucy to language (D. Johanson & В. Blake, 1996);

b. Нижняя челюсть UR 501 (Малави). По работе T. G. Bromage et al. (1995): Paleoanthropology of the Malawi Rift… J. Hum. Evol. Vol. 28. P. 71–108;

c. Первый нижний моляр KNM-WT 42 718, Формация Начукуи, Кения. Окклюзальная норма. По работе S. Prat et al. (2005) First occurrence of the early Homo in the Nachukui formation… J. Hum. Evol. Vol. 49. P. 230–240.;

d. Верхняя челюсть A. L. 666-1. Формация Хадар, Эфиопия. По работе: W. H. Kimbel et al. (1996): Late Pliocene Homo and Oldowan tools from the Hadar formation, Ethiopia… J. Hum. Evol. Vol. 31. P. 549–561.

Так или иначе, исследования антропологов и археологов конца XX — начала XXI вв. позволили установить место и время возникновения и существования первой человеческой популяции. Территориально ареал расселения последней был ограничен землями, входящими теперь в состав Кении и Эфиопии, отчасти — Танзании. Эту область можно было бы назвать «колыбелью человечества». В пределах этой территории возник род Homo, который относительно стабильно пребывал на ней в течение большого промежутка времени — примерно от 2,4 до млн. лет.

Наука в настоящее время располагает достаточной информацией, чтобы реконструировать условия жизни, основные черты поведения и направление эволюции этой самой ранней группы людей, хотя есть разные мнения о правомерности употребления этого термина по отношению к рассматриваемым древним гоминидам (Wood & Collard, 2000).

Период «колыбели» в эволюции человека приходится на время значительных перемен в климате и ландшафтах Восточной Африки, равно как и общих, глобальных изменений среды обитания, начавшихся еще в миоцене (Isbel & Young, 1996). Основной тенденцией этих изменений было отступание лесов и формирование относительно сухих открытых пространств между 3,4 и 2,0 млн. лет до современности (Bobe, Behrensmeyer, Chapman, 2002). При этом т. н. «острая фаза аридности» наступила 2,5 млн. лет назад (Hill, 1994), что практически совпало с такими важнейшими событиями в антропогенезе, как возникновение рода Homo и начало каменного века в технологии. Иногда связывали приобретение всеми древнейшими гоминидами новых важных адаптаций с выходом в саванны, однако современные исследователи пришли к выводу, что экологические перемены скорее способствовали вымиранию многих групп гоминид, и только род Homo явился в этом семействе первым таксоном, которому удалось приспособиться к открытым аридным пространствам (Reed, 1997) и на долгий срок закрепиться в данном регионе. Вероятно, сначала возник один вид (первичная популяция), внутри которого в дальнейшем произошли обычные процессы дальнейшей дифференциации. Есть мнение (Bromage et al., 1995), что это был Homo rudolfensis, однако с учетом описанной выше находки в Када Хадар можно было бы остановиться на более общем определении прапопуляции человека — Homo habilis sensu lato. Причиной возникновения этого таксона, по крайней мере отчасти, считается «пик» похолодания и аридизации, имевший место 2,5 млн. лет назад (Bromage et al., op. cit.). Во всяком случае, дальнейшая эволюция первых людей тесно связана с процессами адаптации к изменчивым природным условиям данного региона, и весь физический и поведенческий комплекс Homo несет на себе явный отпечаток борьбы за выживание в условиях плио-плейстоценовой африканской «колыбели». При этом морфофизиологический «ответ» на необычные и достаточно суровые требования среды включает также важный и типичный для человека момент общего эрогенного прогресса. Появление рода Homo рассматривается биологами-эволюционистами как явление общее для широкомасштабного переворота в фауне млекопитающих, вызванного климатическими изменениями в среднем плиоцене и достигшими кульминации 2,5 млн. лет назад, причем и в последующее время тектонические и климатические факторы продолжали играть ведущую роль в формировании физической и биотической среды региона (Тернер, 1997).

В процессе адаптации в восточных регионах Африки и в связи со становлением нового рода гоминид произошли чрезвычайно важные события, сыгравшие ключевую роль в становлении этого таксона и всей его дальнейшей эволюции: 1) радикальная перемена диеты и пищевой стратегии; 2) совершенствование локомоции на базе давно приобретенного семейством гоминид бипедализма; 3) начало систематической обработки камня и направленного технологического прогресса. Сразу же надо сказать, что все три события были тесно связаны между собой и явились неотъемлемыми характеристиками рода Homo, определявшими его успех в борьбе за выживание.

Отступание лесов и обеднение растительных ресурсов питания несомненно способствовало переходу гоминид на животную пищу. Однако, наиболее ранние Homo до появления Homo ergaster, вероятно, еще не были охотниками и, во всяком случае, крупная дичь была для них недоступна. Для плотоядных, но еще не имевших возможности добывать себе пищу охотой гоминид, практически единственным источником необходимого белка было мясо животных, убитых и частично брошенных хищниками. Имеется вполне резонное мнение, что при обилии копытных значительная часть туши убитого животного оставлялась хищниками нетронутой, что составляло достаточную пищевую базу для ранних гоминид (Бутовская,1997). Сложившаяся ситуация определила пищевую стратегию первых людей как популяции scavengers — «падальщиков» или, точнее, — существ, питающихся объедками, т. к. речь в данном случае идет не о животных, погибших своей смертью, а о тактике «доедания» дичи, убитой крупными хищниками. Точно перевести английское слово «scavenger», постоянно используемое в научной литературе по рассматриваемой теме, сохранив необходимый в данном случае смысловой оттенок, довольно трудно, а потому в дальнейшем изложении автор данной статьи предпочитает сохранить английский термин в русской транскрипции — «скэвинджер» и соответствующее обозначение пищевой стратегии питания объедками — «скэвинджинг». На самых ранних стадиях эволюции Homo эта форма первичного перехода к животной пище имела в значительной мере вид «пассивного скэвинджинга», когда гоминидам часто приходилось довольствоваться объедками, оставленными хищниками без активных попыток бороться за добычу и увеличение своей доли в ней. Однако, острая потребность в белковой пище, приобретенный опыт, совершенствование орудий и возрастающий уровень организации групп позволили гоминидам подняться на новую, более высокую ступень пищевой стратегии — конфронтационную (агрессивную) форму скэвинджинга (Dennell, 2003), при которой гоминиды могли серьезно конкурировать с другими «претендентами» на доступ к тушам и даже были способны отогнать хищников в ходе схватки за пищу (Treves & Naughton-Treves, 1999). Гоминины имели некоторое преимущество над своими конкурентами, будучи вооруженными каменными (и другими) орудиями, не только при прямой конфронтации, но также и в связи с возможностью добывать из длинных костей животных костный мозг, высоко калорийный продукт питания, сыгравший немалую роль в системе факторов эволюции человека. Ситуация в ходе конкурентной борьбы за туши животных складывалась часто в пользу гоминид в связи с тем, что хищники, использовав мясо, оставляли кости и, таким образом гоминины получали наиболее ценную часть добычи, хотя могли «опоздать к началу пира», если расстановка сил была не в их пользу. Конечно, наиболее крупные хищники с их мощными челюстями, способными дробить самые крепкие длинные кости, все же составляли серьезную конкуренцию гоминидам и в отношении доступа к костному мозгу убитых животных (Вlиmenschien, 1995). Особенно опасным конкурентом для гоминин в процессе борьбы за туши животных была вымершая теперь огромная гиена Pachycrocuta. Этот хищник обитал в основном в южных регионах Африки, что, возможно, в значительной степени определило локализацию «колыбели» человечества в Восточной части континента: Pachycrocuta была способна разгрызать любые кости (Lewis, 1997) и, конечно, не оставила бы гомининам никаких шансов на добычу костного и головного мозга убитых животных, а прямая конфронтация с таким зверем окончилась бы в то время не в пользу человека, тем более, что гиены охотятся стаями.

Нужно заметить, что все изложенные выше интересные выводы относительно пищи ранних гоминид были получены благодаря применению оригинального метода изучения длинных костей ископаемых животных путем сравнения частоты следов зубов хищников и ударов каменными орудиями, нанесенных древними гоминидами (Selvaggio, 1994). Сравнивая эти два показателя, можно получить представление о последовательности доступа хищников и гоминид к длинным костям убитых животных для извлечения костного мозга. Отсюда — важные выводы о реальности скэвинджинга, стадий его развития и эволюционной роли в становлении рода Homo.

Несмотря на существенные достижения в рассматриваемой области науки о человеке, по ряду вопросов все же продолжаются оживленные споры среди специалистов. В частности, снова и снова ставится вопрос о том, какое место занимали первые люди в системе взаимоотношений между таксонами африканских млекопитающих и, прежде всего, конечно, хищников, с которыми у человека развивались постоянные вынужденные контакты после перехода древнейших Homo на животную пищу. Выше были приведены современные данные о непосредственных контактах людей с хищниками вокруг туш убитых животных, причем в настоящее время можно утверждать, что представители рода Homo, по крайней мере начиная с фазы конфронтационного скэвинждинга, не были маргинальными существами, занимавшими самые низшие ступени межвидовой иерархии тогдашнего животного мира вследствие тяжелого стресса при переходе в новую экологическую нишу. Нужно, правда, заметить, что общая обстановка в плио-плейстоцене Африки, по мнению современных исследователей, в целом благоприятствовала ранним Homo в силу низкого общего уровня межвидовой конкуренции в саванне, так что гоминиды во многих случаях имели относительно безопасный доступ к тушам животных.(Dominguez-Rodrigo, 2001). Этому способствовало вымирание ряда крупных хищников, начавшееся около 2 млн. лет назад (Lewis, 1997).

В антропологической литературе остро дискутируется вопрос о том, были ли первые люди объектами охоты крупных хищников, причем имеются в виду не просто факты нападения зверей на людей (что несомненно случалось), но именно систематической охоты, когда человек мог стать постоянной добычей леопарда или льва. В рецензии на статью английских антропологов Д. Харт и Р. У. Сасмэна (Hart & Sussman, 2005), авторы которой скорее склоняются к положительному ответу на поставленный выше вопрос, американская исследовательница антрополог К. В. Уорд (Ward, 2005) выражает свое несогласие с таким решением, приводя при этом очень важные аргументы и прежде всего тот факт, что в скоплениях костей, оставленных хищниками плио-плейстоценового времени (например в Сварткранс) имеются кости бабуинов и массивных австралопитеков, но нет костей Homo. Далее автор рецензии распространяет этот вывод и на другие регионы и пишет, что не знает ни одного скопления костей, оставленных хищниками, которое дало бы основание предположить регулярное использование древних Homo как объектов охоты (Ward, op. cit.).

Выживание в условиях значительных изменений среды требовало от ранних Homo определенных морфофизиологических перестроек организма. Борьба за высококалорийную пищу, ставшая жизненно важным фактором существования этих гоминид, в ту эпоху резко обострилась и определила направление естественного отбора в сторону совершенствования поведения на открытых пространствах, где большие расстояния между непредсказуемыми источниками питаниями, связанными с перемещениями крупных хищников и их дичи, привели к выработке у гоминид новых локомоторных приспособлений к быстрому преодолению больших расстояний на основе выгод унаследованного от предков бипедализма, дающего преимущество в скорости и энергетической эффективности (Rodman & McHenry 1980, cit. after Bromage & Schrenk, 1995). Двуногая локомоция включает два модуса движения — ходьбу и бег, между которыми имеются не только количественные, но и качественные биомеханические различия. Эти аспекты эволюции человека детально исследовали американские антропологи Д. М. Брэмбл и Д. Е. Либерман (Bramble & Lieberman, 2004). Прежде считалось, что бег у древних гоминид играл подчиненную роль: ведь обезьяны — плохие бегуны на открытых пространствах. Однако, новая рассматриваемая работа названных выше авторов выявила существенную эволюционную роль этого вида локомоции в эволюции рода Homo. Можно даже утверждать, что развитие способности к бегу стало в плио-плейстоцене одной из важнейших составляющих в комплексе выживания и дальнейшей эволюции человека. При этом ценность бега как ароморфного свойства таксона Homo определялась не только и даже не столько преимуществами в скорости, но главным образом, в приобретении выносливости при преодолении значительных расстояний на открытых пространствах (endurance running — ER — по Брэмблу и Либерману). Это эволюционное приобретение было уникальным среди приматов и вообще редким в животном мире. Оно возникло около 2 млн. лет до современности как приспособление к меняющимся природным условиям «колыбели» рода Homo и достигло совершенства у Homo erectus (ergaster). Отбор в данном направлении явился следствием реализации выгод бипедализма, дававшего преимущество при адаптации к открытым пространствам, особенно в период, когда пищевые ресурсы стали более скудными и расстояния между их возможными источниками увеличились (Isbell & Young, 1996).

В конечном счете изменение пищевой стратегии, постепенно формировавшее анатомо- физиологический тип рода Homo предопределяло новые масштабы занимаемой им территории. К моменту возникновения Homo erectus (ergaster) величина освоенного человеческим родом пространства (HR) увеличилась в 10 раз по сравнению с аналогичным показателем австралопитековых (Anton, Leonard & Rodertson, 2002).

Сам по себе факт выживания и последующего процветания группы древних гоминид в плио-плейстоцене представляет собой уникальное явление, которое стало возможным благодаря сочетанию благоприятных для ароморфного прогресса генетических предпосылок, (прежде всего, отсутствию узкой специализации вида-прародителя) с мобилизующим в данном случае действием экстремального характера условий среды. Для большинства гоминид и, ранее, — миоценовых гоминоидов этот экстремум, напротив, оказался губительным, т. е. сложилась ситуация, сходная с эффектом «бутылочного горлышка». Становление рода Homo несомненно было эволюционным скачком, причем в те времена и в той среде это был «скачок через пропасть».

Исключительность таксона Homo проявилась еще в одном необычайно важном его свойстве — способности к систематическому использованию, а затем и к обработке камня. Практически одновременно с возникновением человеческого рода начался каменный век и возникла первая, постоянно совершенствующаяся технология. Здесь сразу же нужно заметить, что установление точной даты этого события связано с некоторыми сложностями. Дело в том, что орудийный критерий Homo дает определенный простор для удревнения этого рода: раскопки в Када Гона (Эфиопия) показали, что какие-то гоминиды способны были делать каменные орудия уже 2,6 млн. лет назад, а может быть даже 2,9 млн. лет назад (Semaw et al., 2003). Это могли быть представители рода Homo, однако, как уже говорилось выше, некоторые специалисты склоняются к другой версии, полагая, что «авторами» этой древнейшей индустрии скорее всего были австралопитеки — A. garhi или A. aethiopicus. Таким образом, датировка возникновения первых людей, во всяком случае по мнению антропологов, пока ограничивается рубежом 2,5 млн. лет, хотя нуждается в некотором возможном уточнении (вернее всего — не очень существенном). Для установления даты возникновения каменной индустрии, создателями которой были бы первые люди, крайне важными были бы находки примитивных орудий вместе с фрагментами скелета достоверных представителей рода Homo. На данный момент наука располагает, пожалуй, лишь одним надежным свидетельством такого рода, а именно — одновременным присутствием каменного инвентаря и верхней челюсти человека в Када Хадар (Kimbel et al., 1996), т. е. пока мы можем с уверенностью говорить о предельной древности Homo,не выходя за пределы даты 2,3–2,4 млн. лет до современности. Когда рассматриваются критерии идентификации первой человеческой популяции с точки зрения антропологии, основной задачей является стремление найти костные остатки самого примитивного существа, морфотип которого позволяет включить его в род Homo. Аналогичным образом, при поисках истоков каменной технологии человека необходимо найти материальное свидетельство самой примитивной стадии обработки камня. В этом направлении достигнут определенный прогресс в археологических исследованиях в районе «колыбели» человечества. В 1994 году кенийский археолог Мзалендо. Кибунджиа (Kibunjia, 1994) опубликовал статью, в которой описал обнаруженные им в Кении, в упоминавшемся выше районе Локалалеи крайне примитивные каменные орудия, которые даже нельзя было отнести к стадии Mode 1, т. к. их форма и размер свидетельствуют об отсутствии у изготовителей элементарных знаний техники раскалывания камня и получения самых простых отщепов. По месту и времени эту находку можно связать с первыми представителями рода Homo, однако не все исследователи согласны с этой версией, полагая, что такие орудия могли быть изготовлены какими-либо австралопитековыми, а кроме того, в случае принятия гипотезы «авторства» людей, нет возможности связать изделия с одним из известных видов Homo — habilis, rudolfensis или ранний ergaster (Hill, 1994). Здесь, впрочем, можно возразить, что эргастер вряд ли мог встречаться в столь давнюю эпоху, а что касается двух других видов, то мы не можем доказать их реальность на основании имеющихся материалов, что показала, кстати, дискуссия относительно размаха вариабельности внутри вида Н. habilis в связи со сравнительно-морфологическим анализом находок KNM-ER 1470 и KNM-ER 1813. Если принять, что древнейшие каменные орудия сделаны рукой Homo habilis sensu lato, то на данный момент «авторство» этого инвентаря не будет нуждаться в дальнейших уточнениях. Сложнее обстоит дело с проблемой способности австралопитековых к обработке камня. Ведь до сих пор нет согласия, например, по вопросу о том был ли Australopithecus (Paranthropus) boisei изготовителем орудий или добычей Homo rudolfensis в Олдувайском ущелье (Hill, 1994). Нет ясности также по поводу находок орудий в Южной Африке. Предстоит еще решить, какие гоминиды зажгли один из первых в мире костров в Чесованджа 1,42 млн. лет назад. Отсутствие четких критериев отличия самых ранних, лишенных ретуши изделий от некоторых «природных» камней уводит решение проблемы истоков орудийной технологии человека в неизмеримые глубины времени, что затрудняет поиски ответов на вопрос о первоначальном заселении континентов и, в конце концов, — о древности самого человека. Здесь наука сталкивается с более широкой темой — способностью большинства приматов, включая не только человекообразных (Pan paniscus), но, возможно, — низших обезьян (Gregory et al. 1994), раскалывать камень и использовать, даже с некоторой «доработкой» полученные «до-олдованские орудия». В связи с этим можно утверждать, что поиски первых человеческих популяций в глубинах времени должны в первую очередь опираться на антропологический материал хотя, конечно, нельзя преуменьшать значение и достоверно связанного с ним каменного инвентаря.

Производство каменных орудий играло в антропогенезе не только «вспомогательную» роль как одна из форм сложного поведения, обладавшая как бы своей собственной «параллельной» линией развития, наряду с основным направлением ароморфной, магистральной эволюции. Возможность подняться на столь высокую ступень последней определила система биологических предпосылок, сложившихся на этой уникальной «восходящей траектории» жизни. Человек потому приступил к изготовлению орудий, что он был способен сделать этот шаг, главным образом вследствие наличия высокоразвитого мозга, а также, кроме того, потому, что ситуация, возникшая в то время и в том месте, оказалась критической для данного рода гоминид и потребовала мобилизации всех имевшихся резервов выживания. Высокий уровень организации высшей нервной деятельности проявился у предков человека еще у «истоков» процесса изготовления орудий — в способности к целесообразному отбору материала. Этот вывод был сделан на основании исследования древнейших местонахождений гоминид в районах Гона и Афар: показано, что гоминиды на уровне самых ранних Homo проявляли избирательность в отношении сырья (Stout et al., 2004), т. е. имели существенный запас знаний окружающего мира и стремление к накоплению этих знаний, включая тенденцию к не-утилитарным формам поведения. Когда эти способности приобрели высокую ценность для выживания таксона, они стали объектом сначала стабилизирующего, а затем и движущего естественного отбора. Вероятно, именно тогда и там нужно искать момент становления человека.

В биологическом отношении человек в течение всего периода своего существования не был узко специализированным существом. Этому способствовала особая форма его эволюции, позволяющая в какой-то мере сохранять морфофизиологическую «нейтральность», причем немалую роль сыграла развивающаяся каменная индустрия. Английский антрополог А. Тернер высказывает эту мысль в своей статье (Тернер, 1997), полагая, что именно благодаря технологии некоторые из гоминид стали эурибионтами (неспециализированными) и приобрели способность в той или иной мере преобразовывать свою среду обитания. Это привело к уникальному для живого мира явлению — адаптивной инверсии (Зубов, 2004), обусловившей дальнейшее развитие рода Homo по линии неограниченного прогресса (Зубов, 1975; 2004).

Описываемый период биологической истории человека характеризуется рядом существенных эволюционно прогрессивных сдвигов, которые в комплексе отражают непрерывный процесс видообразования, завершившийся формированием Homo ergaster (erectus). Это — выработка нового типа локомоции, соответствующее изменение пропорций тела (удлинение нижних конечностей), увеличение размеров тела, совершенствование бипедализма, связанное, отчасти, с терморегуляторными процессами при освоении открытых саванн (Wheeler, 1992, after L. Q. Amaral, 1996), т. е. в целом — с адаптацией к новому для гоминид образу жизни. Представление о том, что «тектонические и климатические изменения продолжали играть ведущую роль в формировании физической и биотической среды региона» (Тернер, 1997. с. 13) и в описываемый период по перечисленному выше адаптивному комплексу, относится и к человеку, дополняя «набор» предпосылок дальнейшей ароморфной эволюции. Однако, есть и одно исключение — магистральное увеличение и совершенствование мозга, которое трудно объяснить прямым влиянием климатических изменений, хотя почти в любой сложной системе присутствует определенный ароморфный компонент. Необходимо учесть, что на столь высоком уровне развития, свойственном гоминидам — предшественникам человека все большую роль начинает играть не просто воздействие внешних условий, но также активное взаимодействие существ с этими условиями и, прежде всего — взаимодействие с окружающим животным миром. Известный английский антрополог Р. А. Фоули в одной из своих работ 90-х годов писал: «… the mechanism by which climate influences evolution is primarily through extinction, and the further factors dependent upon local competitive conditions play a significant part in the appearance of new taxa» (Foley, 1993, p. 275).(Механизм влияния климата на эволюцию прежде всего действует через вымирание, и другие факторы, зависящие от локальных условий конкуренции играют существенную роль в возникновении новых таксонов.»). Здесь автор подчеркивает роль фактора конкуренции видов в системе процессов выживания и вымирания, а в таких условиях высокий уровень развития мозга формирующегося рода Homo несомненно сыграл решающую роль в борьбе за сохранение таксона и его последующей успешной эволюции.

Рассматривая процесс формирования физического типа древнейших людей, нельзя обойти молчанием также проблему потери волосяного покрова этими гоминидами. В работах, посвященных адаптации ранних Homo антрополог П. Е. Уилер (cit. After L. Q. Amaral, 1996) высказывает мнение, что бипедализм, большие размеры тела и утрата волосяного покрова давали первым Homo преимущество в совершенстве механизмов терморегуляции. Поскольку таксон Homo, как говорилось выше, считается «пионером» освоения открытых саванн, то позволительно будет предположить, что именно в его пределах впервые появились группы гоминид, лишенных волосяного покрова на теле. Если это подтвердится, то можно будет считать, что первый представитель нашего рода имел более «человеческий» внешний облик, чем думали прежде. Потеря волосяного покрова на теле вызвала, как можно предположить, изменения цвета кожи гоминид, предки которых — человекообразные обезьяны миоцена — имели слабо пигментированную кожу, покрытую черными волосами (как у шимпанзе). Исследователи считают, что потемнение цвета кожи, лишенной волос, имело место уже на ранних этапах эволюции рода Homo, т. к. это было необходимо в связи с процессами терморегуляции: темней эпидермис защищал потовые железы и кровеносные сосуды от избыточного воздействия ультрафиолетовых лучей. При расселении за пределы тропического пояса имела место различная степень депигментации в соответствии с сохранением баланса между функцией защиты от чрезмерной инсоляции и необходимостью нормального синтеза провитамина D3 (Jablonski & Chaplin, 2000). При этом женщины имели несколько более светлую пигментацию кожи, что было необходимо для нормального функционирования организма во время беременности и лактации, когда синтез витамина D играет особенно важную роль. Знакомый облик африканца, как мы видим из описанных выше гипотез, сложился т. о. в глубокой древности. Однако, это означает лишь наличие локальных особенностей адаптации некоторых популяций рода в данном регионе и в данное время и не касается сущности магистрального процесса эволюции этого рода в целом, т. к. речь идет здесь не о главных параметрах и приоритетах его эволюции, прежде всего определяемых уровнем развития мозга. Какой бы ни была внешность первого человека (как вида) в деталях, он был единственным общим предком всего человечества. Такие признаки, как цвет кожи, неоднократно менялись в процессе эволюции в зависимости от менявшейся среды (Jablonski & Chaplin, op. cit.).

Перемещение популяций древнейшего человечества на территории Африканского континента несомненно началось уже на описываемой ранней стадии эволюции человека с выходом за пределы территорий Кении, Эфиопии и Танзании. Вероятно, наиболее ранним направлением внутриафриканских миграций был юг, о чем свидетельствуют некоторые южноафриканские экземпляры из Сварткранса и Стеркфонтейна, в частности — Stw 53 и SK 847. Последний известен уже давно как фрагмент черепа Telanthropus capensis и был включен в состав таксона Homo habilis sensu stricto, хотя есть также мнение (Tobias, 1991), что он скорее сближается с Homo ergaster. Ф. Грайн (Grine, 2000) подробно рассмотрел вопрос о таксономическом статусе экземпляров SK 847 и Stw 53 и пришел к выводу о сходстве этих черепов (точнее — фрагментов) между собой и их близости к Homo habilis sensu stricto. Судя по ряду работ, некоторые антропологи склонны считать оба экземпляра промежуточными формами между Homo habilis и Homo ergaster. Этим объясняется особый интерес исследователей к описанным находкам: ведь не исключено, что в них отражен процесс трансформации самой ранней стадии эволюции рода Homo в более продвинутую, причем в Африке, которая т. о. может считаться прародиной всех звеньев эволюции человеческого рода. В связи с этим сразу же встает вопрос о датировках. Антрополог и археолог из Йоханнесбурга К. Кьюмэн детально рассмотрела проблему древности находок в районе Стеркфонтейна и пришла, в частности, к выводу, что древность экземпляра Stw 53 равна или превышает 1,8 млн. лет. (Китап, 1994). Такую же дату называют в своей работе Ф. Грайн, У. Юнгерс и И. Шультц для Stw 53 и SK 847 (Grine, Jungers & Schultz, 1996).

Из приведенных данных следует вывод, что род Homo распространился к югу от первичного центра своего формирования в глубокой древности, однако в основном позже 2 млн. лет назад. Нужно уточнить, что, очерчивая область возникновения первых Homo, правильнее было бы, возможно, включать в нее только Кению и Эфиопию, т. к. в Танзанию ранние представители этого рода, вероятно, попали уже в ходе первой волны миграции на юг (Олдувай — 1,77 млн. лет — 1,95 млн. лет назад). Правда, есть данные, свидетельствующие о проникновении Homo в Танзанию раньше, чем было известно по олдувайским находкам: каменные орудия, обнаруженные на юге области Канжера, имеют возраст 2,2 млн. лет (Ditchfield et al., 1999). Важно, что древнейшие датировки, связанные с родом Homo, обнаруживают хронологическую последовательность, указывающую на характер распространения человеческих популяций из первичного центра в данном случае — к югу.

По материалам раскопок в Дманиси (1,7 млн. лет) можно предположить, что уже в очень давние времена, вскоре после хронологического рубежа 2 млн. лет до современности, в Африке должна была начаться миграция в северном направлении. Есть данные, позволяющие предположить, что движение на запад у истоков этого рода также имело место. Одна из опубликованных датировок стоянки Айн Ханех в Алжире как раз вписывается в круг первых миграций рода Homo: 1,77-1,95 млн. лет назад (Sahnouni et al., 2002), хотя другие авторы предпочитают датировать эту стоянку временем 1,2 млн. лет (Geraads et al., 2004). Во всяком случае, можно утверждать, что в столь отдаленный от «колыбели» регион Африки — север и северо-запад — человек впервые пришел более миллиона лет назад. Что касается физического типа и таксономического статуса человека, расселявшегося по территории Африканского континента в описываемое время — 1,8–1,5 млн. лет назад, то скорее всего, это был уже Homo erectus (ergaster) (ранняя форма), о чем можно судить по скелету подростка из Нариокотоме, датируемому описанным периодом времени. Рассматриваемый вид формировался еще в области «колыбели» на базе Homo habilis sensu lato в процессе адаптации к мясной пище, длительным переходам на большие расстояния, условиям открытых пространств. Эти люди обладали уже новыми пропорциями конечностей (большая длина ног), выносливостью при ходьбе и беге, вероятно были практически лишены волосяного покрова на теле. По сравнению с видом-предшественником у Homo ergaster констатируется качественный прогресс в технологии изготовления каменных орудий — переход от типа Mode 1 к типу Mode 2, т. е. к ашельской технике, бывшей «на вооружении» человечества в течение последующих многих сотен тысяч лет. Развитие каменной индустрии у древних гоминид тесно связано с общим процессом их эволюции. Крупные и тяжелые изделия с тщательно обработанным с обеих сторон режущим и рубящим краем вошли в практику в связи с необходимостью разделки туш крупных животных, включая раскалывание длинных костей для использования костного мозга и, вероятно — в целях повышения уровня вооруженности в ходе столкновений с конкурентами в борьбе за мясо в условиях перехода к конфронтационному скэвинджингу и далее — к опасным видам охоты. Кроме того, этими функциями не исчерпывался круг областей применения целенаправленно обработанного камня в хозяйстве древнейшего человека. В настоящее время археологами доказано, что тяжелые кремневые рубила использовались в описываемый период времени для обработки дерева. Группа испанских археологов (Dominguez-Rodrigo et al., 2000), работавшая в Танзании (Пениндж), провела детальное исследование рубящего края найденных там орудий ранне-ашельского типа, применив микроскопический фитолитический анализ остатков древних растений и изучив характер износа камня у края изделий. Работа подтвердила установленную ранее датировку возникновения ашельской техники — 1,7–1,5 млн лет до современности и показала высокую степень вероятности первоначального появления последней в Африке, причем сравнительно недалеко от «колыбели» человечества. Развитие технологических навыков человечества наглядно свидетельствует о совершенствовании сложного поведения данной ветви гоминид, включающего целенаправленные действия с прогнозированием ожидаемого результата и расширение диапазона хозяйственной практики. В дальнейшем вид Homo erectus (ergaster) освоил практически всю территорию Африки к югу, востоку и западу от древней прародины, о чем мы знаем по таким находкам, как нижние челюсти из Тигениф (северо-запад, 700 тыс. лет), и черепа из Эритреи — Данакиль (Abbate et al., 1998) (восток, свыше 1 млн. лет), а также упоминавшиеся выше фрагменты черепов SK 847 и Stw 53 (1,8 млн. лет). Кстати, последние два фрагмента, возможно, являются промежуточными звеньями между Homo habilis sensu lato и Homo ergaster, что может служить доказательством происхождения нового звена эволюции Homo на территории Африки. Вероятно, этот этап антропогенеза протекал, по анагенетическому типу развития, в отличие от модели становления первого Homo.

Если следовать датировкам индонезийских находок Homo erectus, принятым во многих современных и более ранних работах, включая также публикации автора данной статьи, то неизбежно приходится признать, что в описываемые периоды времени оформлялось и восточное направление внутриафриканских миграций. Конечно, следует учесть новые исследования японских антропологов и генетиков (Hyodo et al., 2002), которые пересматривают прежние данные и называют менее древние даты первоначального проникновения человека в Восточную и Юго-Восточную Азию — не ранее 1 млн. лет назад. Этот вопрос требует отдельного рассмотрения.

Таким образом, перед нами — широкий веер расселения древнейших популяций человеческого рода в Африке во всех направлениях в период 0,5–0,7 млн. лет после возникновения первых людей. Показательно, что во временном интервале 2,4–2,2 млн. лет назад, судя по антропологическим данным, древнейшее человечество практически не переступало пределов «колыбели» — области, входящей теперь в границы Кении, Эфиопии с центром в районе озера Туркана (Рудольфа) и, отчасти, — Танзании, — так что миграционная активность первых Homo в то время ограничивалась географически территорией «колыбели», а хронологически — «порогом» 2,0–2,2 млн. лет до современности. Тем не менее, в этих сравнительно узких пространственно-временных рамках произошли события глобального масштаба в эволюции гоминид, послужившие началом долгого пути развития человечества в сторону Homo sapiens: возникновение рода Homo, его уникальная адаптивная перестройка в новых быстро меняющихся условиях, включая смену пищевой стратегии и характера локомоции, подготовка всего морфофизиологического комплекса к становлению нового, более прогрессивного вида Homo (erectus) ergaster, называемого иногда «бесспорным первым человеком», начало производства каменных орудий вплоть до важного этапа этого процесса — перехода от стадии Mode I к стадии Mode 2 (ашель) (позже).

И в этих же пространственно-временных рамках произошло одно из важнейших событий в жизни человечества — «исход» из Африки и начало освоения всех континентов планеты. Зная положение первичного центра расселения человечества, можно попытаться прежде всего ответить на следующие вопросы. 1) Какие стимулы привели в движение популяции древних Homo и побудили их перейти границы прародины — Африки? 2) Какое направление избрали мигранты, когда популяции первых людей смогли преодолевать значительные расстояния? 3) Почему самая далекая миграция в Азию произошла так рано, на заре формирования Homo, как считают многие исследователи?

Выводы

1. Самые древние на земле свидетельства существования рода Homo (свыше 2 млн. лет до современности) обнаружены в Восточной Африке, на территориях современных Кении и Эфиопии, отчасти — Танзании. Это — фрагменты черепов из Малави, Кения (нижняя челюсть UR 501), фрагмент височной кости («Chemeron temporal» KNM-BC1) из Баринго (Кения), изолированный зуб — первый нижний моляр из Начукуи, Кения (KNM-WT 42718) и верхняя челюсть человека из формации Хадар, Эфиопия (A. L. 666-1). Новая датировка черепа KNM-ER 1470 (более 2 млн. лет) дает возможность включить и этот экземпляр в круг древнейших представителей рода Homo. Все эти находки имеют геологический возраст 2,3–2,4 млн. лет и локализуются в сравнительно небольшом ареале Восточной Африки. Это позволяет предположить, что исследователям удалось определить место и время возникновения первой человеческой популяции, «колыбель человечества».

2. На описываемой стадии эволюции еще не было абсолютно четкой грани между формирующимся родом Homo и некоторыми видами австралопитековых, из среды которых выделился человеческий род. Однако, имеющийся материал все же позволяет (по мнению большинства антропологов) констатировать наличие в данном месте и в данное время таксона, более близкого к человеку, чем все виды австралопитековых и определить его как Homo habilis sensu lato, который, по мнению ряда исследователей, еще в период «колыбели» разделился на два вида — Н. habilis (sensu stricto) и Н. rudolfensis. Один из этих видов (какой именно — вопрос спорный) стал исходным для более поздних видов человека. Именно к нему относятся упомянутые выше древнейшие находки.

3. Археологический материал является одним из важнейших критериев выделения рода Homo («орудийный критерий»), особенно действенным в сочетании с анатомическими показателями. Такое сочетание критериев (на практике, к сожалению, довольно редкое) позволяет предположить, что древнейший человек появился на Земле 2,3–2,4 млн. лет назад, может быть — 2,5 млн. лет, но вряд ли раньше. Правда, имеются археологические данные (крайне примитивные каменные орудия), свидетельствующие о более раннем появлении кремневой индустрии (до 2,9 млн. лет до современности), но некоторые современные археологи считают эти артефакты результатом деятельности австралопитеков. Орудийный критерий, как и анатомический, нуждается в дальнейших исследованиях.

4. Современная антропология пришла к выводу, что род Homo первым из гоминид адаптировался к условиям жизни на открытых пространствах саванн, что потребовало существенной перестройки морфофизиологического комплекса и поведения. Эволюция человека в эпоху «колыбели» протекала в направлении совершенствования бипедализма с акцентом на повышение выносливости и приспособление к бегу на значительные расстояния. Знаменательным событием того времени в жизни человека был переход на мясную пищу — сначала по типу «пассивного скэвинджинга», а затем «конфронтационного скэвинджинга», что было подготовкой к активной охоте на крупного зверя.

5. Африканская «колыбель» обусловила становление нового, более продвинутого вида — Homo erectus. Увеличился объем мозга, изменились пропорции конечностей (длина ног), длина и масса тела приблизились к показателям современного человека, вероятно, был утрачен волосяной покров на теле. Существенные прогрессивные изменения претерпел каменный инвентарь: произошел переход от техники Mode Нолдован) к Mode 2 (ашель). Расширился спектр функций каменных орудий.

6. «Колыбелью» первого человека, родиной нового вида человека, местом возникновения древнейшей каменной технологии была Африка, где древнейшие Homo приобрели уникальную морфофизиологическую и поведенческую базу для вступления в эпоху глобальных миграций, завершившуюся заселением и освоением всей Земли. Этот базовый комплекс стал не только основой миграционной тактики рода Homo, но и послужил стимулом осуществления последней в неограниченном масштабе.

ЛИТЕРАТУРА

Бутовская M. Л. Социальная структура ранних гоминид и проблема адаптации к различным климатическим условиям в палеолите // Человек заселяет планету Земля. Глобальное расселение гоминид. М., 1997. С. 21–28

Зубов А. А. Магистрализация и демагистрализация в ходе эволюционного процесса // Вопр. антропологии. 1985. Вып. 75. С. 14–26.

Зубов А. А., Халдеева Н. Н. Одонтология в современной антропологии. М., 1989.

Зубов А. А. Палеоантропологическая родословная человека. М., 2004.

Тернер А. Распространение ранних гоминид // Человек заселяет планету Земля. Глобальное расселение гоминид. М., 1997. С. 7–21.

Abbate E., Albianelli A., Azzaroli A., Benvenuti М., Tesfamariam В., Bruni P., Cipriani N., Clarke R.J., Ficcanelli G., Macchiarelly R., Napoleoni G., Papini М., Rook L., Segri М., Tecle T. M., Torre D., Villa I. A one-million-year-old Homo cranium from Danakil (Afar) depression of Eritrea // Nature. 1998. Vol. 393. P. 458–460.

Amaral L. Q. Loss of body hair, bipedality and thermoregulation. Comments on recent papers in the Journal of Human Evolution // J. Hum. Evol. 1996. Vol. 30. P. 357–366.

Antón S. C., Leonard W. R. & Robertson M. L. An ecomorphological model of the initial hominid dispersal from Africa // J. Hum. Evol. 2002. Vol. 43. P. 773–785.

Blumenschien R. J. Percussion marks, tooth marks, and experimental determinations of the timing of hominid and carnivore access to long bones at FLK Zinjanthropus, Olduvai Gorge, Tanzania // J. Hum. Evol. 1995. Vol. 29. P. 21–51.

Bobe R., Behrensmeyer A. K., Chapman R. E. Faunal change, environmental variability and late Pliocene hominin evolution // J. Hum. Evol. 2002. Vol. 42. P. 475–497.

Bramble D. M. & Lieberman D. E. Endurance running and the evolution of Homo // Nature. 2004. Vol. 432. № 18. P. 345–350.

Bräuer G. The KNM-ER 3884 hominid and the emergence of modern anatomy in Africa // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. 2000. Firenze University press. P. 191–199.

Bromage T. G., Schrenk F., Zonneveld F. Paleoanthropology of the Malawi Rift: an early hominid mandible from the Chiwondo Beds, northern Malawi // J. Hum. Evol. 1995. Vol. 28. P. 71–108.

Bromage N. G., Schrenk F. Biogeographic and climatic basis for a narrative of early hominid evolution // J. Hum. Evol. 1995.Vol. 28. P. 109–114.

Deino A. & Hill A. 40Ar/39Ar dating of Chemeron Formation strata encompassing the site of hominid KNM-BC 1, Tugen Hills, Kenya // J. Hum. Evol. 2002. Vol. 42. P. 141–151.

Dennell R. Dispersal and colonization, long and short chronologies: how continuous is the Early Pleistocene record for hominids outside East Africa? // J. Hum. Evol. 2003. Vol. 45. P. 421–440.

Ditchfield P., Hicks J., Plumer Т., Bishop L. C., Potts R. Current research on the Late Pliocene and deposits north of Нота Mountain, southwestern Kenya // J. Hum. Evol. 1999. Vol. 36. P. 123–150.

Dominguez-Rodrigo M. A study of carnivore competition in riparian and open habitats of modern savannas and its implications for hominid behavioral modelling // J. Hum. Evol. 2001. Vol. 40. P. 77–98.

Dominguez-Rodrigo М., Serralonga J. &, Juan-Tresserras J., Alcala L. & Luque L. Woodworking activities by early humans: a plant residue analysis on Acheulian stone tools from Peninj (Tanzania) // J. Hum. Evol. 2001. Vol. 40. P. 289–299.

Fitch F. J., Miller J. A., Mitchell J. G. Dating of the KBS Tuff and Homo rudolfensis // J. Hum. Evol. 1996. Vol. 30. P. 277–286.

Foley R. A. Speciation, extinction and climatic change in hominid evolution // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 26. P. 275–289.

Geraads D., Raynal J.-P., Eisenmann V. The earliest human occupation of North Africa: a reply to Sahnouni et al. // J. Hum. Evol. 2004. Vol. 46. P. 751–761.

Gregory Charles Westergaard & Stephen Suomi A simple stone-tool technology in monkeys // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 27. P. 399–404.

Grine F. E., Jungers W. L., Schultz J. Phenetic affinities among early Homo crania from East and South Africa // J. Hum. Evol.1996. Vol. 30. P. 189–225

Grine F. E. Implications of morphological diversity in early Homo crania from Eastern and Southern Africa // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. 2000. P. 107–117.

Hill A. Early hominid behavioral ecology: a personal postscript // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 27. P. 321–32

Hyodo М., Nakaya H., Urabe H., Saegusa H., Xue Shunrong, Y.Jiyun, Xuepin J. Paleomagnetic dates of hominid remains from Yuanmou, China and other Asian sites // J. Hum. Evol.2002. Vol. 43. P. 27–41.

Isbell I. A. & Young T.P. The evolution of bipedalism in hominids and reduced group size in chimpanzees: alternative responses to decreasing resource availability // J. Hum. Evol. 1996. Vol. 30. P. 389–397.

Jablonski N. & Chaplin G. The evolution of human skin coloration // J. Hum. Evol. 2000. Vol. 39. P. 57–106.

Johanson D., Blake B. From Lucy to language. London, 1996.

Kibunjia M. Pliocene archaeological occurrences in the Lake Turkana basin // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 27. P. 159–171.

Lewis M. E. Carnivoran paleoguilds of Africa: implications for hominid food procurement strategies // J. Hum. Evol. 1997. Vol. 32. P. 257–288.

Kimbel W. H., Walter R. C., Johanson D. C., Reed K. E., Aronson J. L., Assefa Z., Marean C. W., Eck G. G., Bobe R., Howers E., Rak Y., Vondra C., Yemane N., York D., Chen Y., Evensen N. M., Smith P. E. Late Pliocene Homo and Oldowan tools from the Hadar formation (Kada Hadar member), Ethiopia // J. Hum. Evol., 1996. Vol. 31. P. 549–561.

Kramer A., A critical analysis of claims for the existence of Southeast Asian australopithecinaes // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 26. P. 3–21.

Kuman K. The archaeology of Sterkfontein — past and present // J. Hum. Evol.1994. Vol. 27. P. 471–495.

Prat S., Brugal J.-Ph., Tiercelin J.-J., Barrat J.-J., Bohn М., DelaguesA., Harmand S., Kimeu K., Kibunjia М., Texier Р.-S., Roch H. First occurrence of early Homo in the Nachukui Formation (West Turkana, Kenya) at 2.3–2.4 Myr // J. Hum. Evol. 2005. Vol. 49. P. 230–240.

Reed K. E. Early hominid evolution and ecological change through the African Plio-Pleistocene // J. Hum. Evol. 1997. Vol. 32. P. 289–322.

Sahnouni М., Hadjouis D., Made J. van der, Abd-el-Kader Derradji, Canals A., Medig М., Belahrech H., Harichane Z., Rabhi M. Further research at the Oldowan site of Ain Hanech, North-eastern Algeria // J. Hum. Evol. 2002. Vol. 43. P. 925.-937.

Selvaggio М. M. Carnivore tooth marks and stone tool butchery marks on scavenged bones: archaeological implications // J. Hum. Evol. 1994. Vol. 27. P. 215–228.

Semaw S., Rogers M. J., Quade J., Renne P. R., Butler R. F., Dominguez- Rodrigo М., Stout D., Hart W. S., Pickering Т., Simpson S. W. 2,6-million- year-old stone tools fined associated bones from OGS-6 and OGS-7, Gona, Afar, Ethiopia // J. Hum. Evol. 2003. Vol. 45. P. 169–177.

Sherwood R., Ward S. C., Hill A. The taxonomic status of the Chemeron temporal (KNM-BC 1) // J. Hum. Evol. 2002. Vol. 42. P. 153–184.

Stout D., Quade J., Semaw S., Roggers M. J., Levin M. E. Raw material selectivity of the earliest stone toolmakers at Gona, Afar, Ethiopia // J. Hum. Evol. 2005. Vol. 48. P. 365–380.

Swisher С. C., Curtis G. H., Jacob Т., Getty A. G., Suprijo A. & Widiasmoro. Age of the earliest known hominids in Java, Indonesia // Science. 1994. Vol. 263. P. 1118–21.

Tobias P. V. The skulls, endocasts and teeth of Homo habilis // Olduvai Gorge: Vol. 4. P. 1–921. Cambridge, 1991.

Treves A., Naughton-Treves L. Risk and opportunity for humans coexisting with large carnivores // J. Hum. Evol. 1999. Vol. 36. P. 275–282.

Ward С. V. (book reviews).2005, Vol. 49. P. 777–780. Hart D. & Sussman R. W. (2005) Man the Hunted: Primates, Predators, and Human Evolution.

Wood B. Origin and evolution of the genus Homo // Nature. 1992. Vol. 355. P. 783–90.

Wood B. & Collard M. Evolving interpretations of Homo // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. 2000. P. 141–149.

Глава II «Исход» древнейших представителей рода Homo из Африки как важный этап антропогенеза

Если последовательно придерживаться концепции моногенизма, следует признать, что факты, изложенные в первой главе, неизбежно наводят на мысль, что ранние этапы эволюционной истории человека когда-то должны были обусловить знаменательное событие в жизни наших далеких предков — выход за пределы границ африканской прародины. Достаточно сопоставить масштабы «колыбели» рода Homo с планетарными параметрами дисперсии этого таксона в течение последующих эпох. Для того далекого времени «исход» человека из Африки вполне можно сопоставить по значению с выходом в космос в двадцатом веке.

В данной главе будут рассмотрены представления, сложившиеся в современной антропологии и археологии по вопросам «где?» и «когда?» произошло описываемое событие, которое можно считать conditio sine qua поп для становления всего человечества нашей планеты и Разума в нашей части Вселенной. Впрочем, оно, как и любой другой крупный феномен, было подготовлено предшествовавшим ходом развития и не могло не произойти в силу накопленного потенциала универсальных адаптаций и видового опыта внутриафриканской дисперсии. Комплекс приспособлений, выработанных в африканской саванне, явился преадаптацией для более сложных реакций на разнообразные средовые воздействия и обусловил возможность новых действий таксона для освоения безлюдных земель. Конечно, не менее важным является вопрос «кто?» — точнее какой вид рода Homo впервые «перешагнул» африканский географический рубеж и вышел на просторь Евразии.

Первоначальное юявление древних Homo на внеафриканских территориях будет темой следующих разделов работы. В данной главе внимание уделяется именно моменту выхода каких-то плио-плейстоценовых гоминид за пределы Африки, так сказать «акту пересечения границы» континента. При этом, естественно, можно говорить о месте и времени описываемого события лишь в порядке более или менее вероятного научно обоснованного предположения.

Прежде чем перейти к поставленным выше вопросам «кто?», «где?» и «когда?» необходимо остановиться на широко обсуждаемой в научной литературе проблеме возможных причин исхода гоминин из Африки, т. е. практически ввести в обсуждение еще один вопрос — «почему?». Иссле

— дователи миграций млекопитающих делят последних на две контрастные категории — широко распространяющихся видов (widely dispersing species) и не распространяющихся видов (non dispersing species). Человеческий род у своих истоков отличался ограниченной дисперсией, подобной тому, что мы наблюдаем у человекообразных обезьян, но примерно 1,8 млн. лет назад приобрел тип дисперсии широко распространяющихся крупных млекопитающих (Antón et al., 2000). Имеется мнение, согласно которому приобретение древними гоминидами возможности выйти за пределы Африки было обусловлено технологическим прогрессом, связанным с развитием ашельской традиции в технологии изготовления орудий (Wolpoff, 1999, after Antón et al., 2000). Эта точка зрения была рассмотрена в ряде специальных работ, в частности — в упомянутой выше статье (Antón et al., 2000) и вызвала серьезную критику. Прежде всего нельзя недооценивать те факты, что известные древнейшие миграции Homo (Дманиси, Лонггупо) принесли с собой не ашельскую технику, а изделия типа Mode 1 (либо вообще никакого каменного инвентаря) и распространение самых ранних Homo в Восточной и Юго-Восточной Азии не повлекло за собой экспансию техники Mode

Концепция «линии Мовиуса», пока не утратившая полностью своего значения, является одной из наглядных иллюстраций отсутствия прямой причинной связи между ашелем и древними миграциями гоминид. Более того, даже значительно более поздние местонахождения (Чепрано) также не включают орудий ашельского типа. Отсюда делается вывод (ор. cit.), что переход на ашельскую традицию не был основным стимулом миграций древнейших представителей Homo. Можно добавить к этому, что крупные млекопитающие (бовиды, эквиды, крупные хищники), разумеется, никак не связанные с какой-либо технологией, свободно перемещались между Африкой и Азией в описываемые периоды времени (Kurten, 1968, cit. after Antón et al., 2000). Необходимо при всем этом отметить, что в работах М. Волпоффа в связи с анализом роли прогресса технологии как стимула миграций, подчеркивается важная роль развития когнитивных способностей у гоминид в ходе расселения. К тому же сводится замечание А. Тернера (1997) о роли эволюции мозга в таких процессах. Эти мысли несомненно затрагивают очень важный аспект теории антропогенеза, включая проблемы плио-плейстоценовых миграций гоминид.

При рассмотрении причин, обусловивших «исход» древних групп Homo из Африки часто затрагивается вопрос о значении экологических факторов. Так, например, американский исследователь О. Бар-Йозеф в работе 1997 года пишет, что «первые миграции гоминид из Африки были вызваны изменениями климата, которые произошли около 1,6 млн. лет назад» (стр.56), однако на карте (рис. 2, стр. 42) в этой работе автор предпочитает назвать несколько более раннюю дату «исхода» из Африки — 1,8 млн. лет. Оставив пока в стороне предполагаемую датировку описываемых событий, отметим, что само по себе влияние резких климатических изменений глобального и, в частности, африканского масштаба, на все стороны жизни гоминид не вызывает сомнений. Требует специального рассмотрения вопрос о механизме и характере воздействия этого фактора на процессы видообразования и миграций. Поведение плио-плейстоценовых гоминид следует рассматривать в более широких рамках закономерностей «экологии и эволюции наземной фауны млекопитающих» (Тернер,

Рис. 2.

Схема предполагаемых путей первоначального расселения гоминин из Африки. По работам нескольких авторов: О. Бар-Йозеф (1997) (непрерывная линия), С. Миттен и М. Рид (2003) (пунктир).

1997). С этой формулировкой нельзя не согласиться, особенно если речь идет о столь древних периодах времени, однако даже тогда гоминиды имели свои особенности контакта с окружающей средой, которые выделяли только что возникший род Homo из общей массы таксонов, захваченных единым потоком радикальных изменений биосферы.

Принимая наиболее распространенную точку зрения, согласно которой «исход» имел место в конце периода «колыбели» на эволюционной стадии Homo erectus, авторы публикаций на рассматриваемую тему называют несколько вероятных причин расселения ранних Homo за пределы Африки. Так, М. Л. Бутовская (1997) считает, что такими причинами были: общий рост численности населения (этот фактор приводится в первую очередь), в основе которого, по мнению автора, лежит увеличение продолжительности жизни, совершенствование стратегии заботы о детях, развитие альтруизма и, далее, — прогресс методов добычи и обработки пищи (освоение огня), увеличение размеров территорий, занимаемых различными группами, способность варьировать пищевые стратегии (Бутовская, 1997, стр.25). Последний тезис я связал бы непосредственно с произошедшим у истоков рода Homo переходом к всеядности. Кстати, такая резкая и быстрая перемена состава пищи и, соответственно, пищевой стратегии, иногда кажется мало вероятной, однако можно на это возразить, что в эволюции ранних гоминид уже имелись определенные предпосылки пищевой деспециализации. Так, существует мнение, что отдельные виды австралопитеков, включая древних, обладали значительной степенью универсализма в этом отношении. В частности, A.africanus, которого некоторые исследователи считают близким к эволюционной линии человека (и даже предком последнего), «…was highly opportunistic and adaptable in its feeding habits» (…«был в высшей степени гибким и адаптабельным в своей пищевой стратегии» [van der Merwe et al., 2003, p. 581]).

М. Волпофф в работе, озаглавленной «Из Африки» (1997) пришел к выводу, что «Люди ушли из Африки не по принуждению и не из-за голода. Это была благоприятная возможность использовать развившиеся адаптационные возможности с максимальной выгодой для себя. Необходимые предпосылки сформировались в результате менявшихся анатомических адаптаций к дневной активности, включавших большие размеры тела, длинные ноги и ряд физиологических изменений, а также благодаря использованию сложных орудий» (Волпофф, 1997, стр. 38). Говоря об орудийном факторе расселения рода Homo, автор имеет в виду более общую и глубокую причину экспансии этого рода — прогрессирующее совершенствование мозга, объем которого постоянно увеличивался в процессе эволюции на стадии «колыбели» и уже на поздних этапах существования Homo rudolfensis превысил 770 см3.

Рассматривая причины «исхода» в оценке разных авторов, можно сделать несколько обобщающих заключений, вытекающих из сравнительного анализа высказываний по данной теме.

Констатируется иерархический характер системы предполагаемых факторов, которые стимулировали движение популяций первых Homo в направлении «Out-of-Africa». В качестве основного «макро-фактора» называют глобальное изменение климата, начавшееся еще в конце миоцена и достигшее ко времени 2,5 млн. лет до современности практически масштабов экологической катастрофы. Этот фактор включал похолодание, аридизацию, формирование обширных открытых пространств вымирание многих видов (в частности — гоминид), а для рода Homo означал необходимость существенной перестройки всего морфофизиологического и поведенческого комплексов, присущих предковым формам — австралопитековым: увеличение общих размеров тела, удлинение ног в связи с жизненно важной задачей преодоления больших расстояний с периодическим переходом на быстрый бег (новый этап эволюции бипедии), совершенствование механизмов терморегуляции. Большое значение для эволюционирующего рода Homo имел переход на животную, более калорийную пищу и выработка стратегии «активного скэвинджинга». Количественное и качественное (что особенно важно) совершенствование диеты способствовало ускорению эволюции в ее специфическом человеческом варианте, а новая стратегия добычи пищи приводила к необходимости постоянных длительных переходов, улучшению организации групп, совершенствованию орудий. Это лежало в основе значительного и быстрого расширения территории, занимаемой древнейшим (или древнейшими) видом (видами?) рода Homo. Исследование, проведенное антропологами (Antón et al., 2002), показало, что площадь территории (HR), освоенной видом Homo erectus, превышала HR австралопитековых в 10 раз (!), что вызвало экспансию вида, ставшую уже жизненно необходимой для выживания. Все эти аспекты прогресса вместе взятые означали формирование нового вида, которое я отнес бы к системе макро-факторов, явившейся предпосылкой и стимулом «исхода» гоминид из Африки.

Рассматривая значение процессов видообразования в ходе формирования поведенческого комплекса Homo как «широко расселяющегося вида», необходимо прежде всего отметить континентальный масштаб внутриафриканских миграций в конце периода «колыбели». Если мы стали бы игнорировать этот важнейший этап эволюционной истории рода Homo, мы могли бы впасть в серьезную ошибку, предположив, что описанный выше прогрессивный комплекс, сложившийся в пределах этого рода, не был реализован до момента «исхода». Палеоантропологические находки, относящиеся к периоду 1,7–1,8 млн. лет до современности на юге и северо-западе Африки свидетельствуют о значительно возросшей миграционной активности гоминид, отражающей большие возможности формирующегося рода Homo в отношении проникновения в новые регионы с перспективой их колонизации. Здесь можно выделить еще один достаточно хорошо аргументированный фактор, явившийся стимулом «исхода»-Homo из Африки: практический опыт ранних человеческих миграций в освоении обширных территорий в пределах тропического и субтропического пояса, накопленный в Африке на базе морфофизиологических и психологических характеристик эволюционирующего нового вида. Добавим к этому еще один макро-фактор, на этот раз — географический по своей природе, — определивший описываемое событие в жизни гоминид: наличие смежных с Африкой территорий со сходными природными условиями, являющихся как бы продолжением знакомых, хорошо освоенных африканских земель.

О миграциях этого времени более или менее обоснованно мы можем судить в основном по археологическим материалам. Относительно видового состава групп, впервые вышедших за пределы Африканского континента, известно пока недостаточно. Их физический тип устанавливается по самым ранним экстра-африканским находкам, представленным скелетными остатками из Дманиси, а также индонезийскими формами. Большинство антропологов считает, что «исход» из Африки был осуществлен гомининами, относящимися к виду Homo erectus (Бар-Йозеф, 1997; Mithen & Reed, 2002), однако не все специалисты с этим согласны. Так, Р. Деннелл в своей работе, посвященной миграциям гоминид (Dennell, 2003), признавая, что датировка древнейших индонезийских находок (1,8 млн. лет) позволяет говорить об очень раннем «исходе» из Африки, в то же время высказывает сомнение относительно интерпретации факта достижения Явы гоминидами этого времени как основы для суждения о первом выходе человека из Африки. Р. Деннелл подразумевает возможность нескольких «исходов» из Африки в разное время, включая более ранние, и тем самым ставит проблему биологических видов гоминид, начавших период расселения за пределами Африки. Эти вопросы интересуют многих специалистов, разрабатывающих гипотезы первоначального заселения Евразии и считающих, что «способность человечества к расселению проявилась очень рано, гораздо раньше, чем было принято думать» (Peretto, 2000, p. 175). Итальянский археолог К. Перетто, из работы которого взята приведенная выше цитата, приходит к логичному для такой теоретической позиции выводу, что можно выдвинуть гипотезу распространения из Африки более древних форм, чем Homo erectus. Другой итальянский исследователь — Дж. Манци также считает неправильным ограничивать возможное решение вопроса о видовом составе группы (или групп) «исхода» из Африки предположением, что первым покинул пределы Африки только Homo erectus/ergaster и вносит осторожное уточнение: «Ното ergaster или другой, более архаичный вид африканского происхождения» (Manzi, 2000, p. 117). Нетрудно на основании современных данных понять, что речь в этом контексте может идти о Homo habilis sensu lato, т. е., — если встать на позицию сторонников гипотезы двух видов первых Homo, — Н. habilis sensu stricto или Н. rudolfensis. Археологические материалы не противоречат такому решению: практически можно утверждать, что все или почти все каменные орудия, относящиеся к древнейшим местонахождениям гоминид вне Африки, могут быть определены как Mode I (олдован), т. е. к доашельской стадии. К сожалению, эти данные не позволяют судить о физическом типе изготовителей орудий, т. к. Mode I может сопровождать скелетные остатки как Homo erectus/ergaster, так и Homo rudolfensis. Так, например, артефакты типа олдован найдены вместе с черепом из Чепрано, краниологический комплекс которого бесспорно свидетельствует о принадлежности к Homo erectus (sensu lato) и тот же Mode I характерен для древнейших африканских форм Homo habilis/ rudolfensis.

Принципиальная возможность выхода за пределы Африки пре-эректоидных гоминид нуждается в конкретных антропологических доказательствах. Решающими данными в этом отношении могли бы быть прежде всего материалы из Дманиси и находки Homo erectus mojokertensis из Индонезии.

Раскопки в Дманиси (Грузия), начиная с 1991 г., дали важнейший материал по ранним этапам эволюции рода Homo, относящийся к нижне-виллафранкскому времени (1,77 млн. лет до современности). Обнаружено 4 черепа разной сохранности и фрагменты посткраниального скелета: calvarium D2280, часть черепа D2282, соединяемая теперь с нижней челюстью D211, череп 2700/2735, а также нижняя челюсть D2600. Исследователи отмечают на найденных черепах слабое развитие надглазничного валика и других суперструктур, сильную выраженность посторбитальной констрикции, расширение черепов в области сосцевидных отростков при округлой общей форме затылочного отдела, тенденцию к «килевидной» форме черепной крышки, выступание средней части лицевого отдела (Rightmier et al., 2006). Удалось получить довольно представительный материал по морфологии зубов в серии Дманиси. В цитируемой работе даются размерные характеристики верхних зубов в черепе D2700 и нижних зубов в челюсти D2735. Следует отметить своеобразную форму верхних резцов, коронки которых резко расширяются к режущему краю (MDcor=12,6 мм) и крупные размеры моляров, причем первый слегка превосходит второй по мезиодистальноиу диаметру и почти равен ему по вестибулолингвальному: MDM1=13,0 mm, VLM1=13,0 mm; MDM2=12,6 mm, VLM2=12,9 мм (приведены средние величины правой и левой сторон, которые, впрочем, практически не различаются, кроме одного случая, когда VL правого М2 в точности равен VLM1). Коронки первого и второго верхних моляров в поперечном сечении имеют почти квадратную форму, что является архаичной чертой, главным образом в отношении второго моляра, еще не затронутого редукционным процессом. К числу примитивных особенностей можно также отнести почти параллельное расположение рядов моляров и премоляров и довольно крупный клык. Зато нужно особо обратить внимание на редукцию третьих моляров, в наибольшей мере по мезио-дистальному диаметру. Здесь мы имеем дело с существенным эволюционным сдвигом в сапиентном направлении, что можно сказать и относительно превосходства первого моляра над вторым по размерам коронки. Авторы рассматриваемой статьи делают вывод, что по размерам первых двух верхних моляров экземпляры из Дманиси близки к размерам аналогичных зубов африканских Homo erectus.

На нижней челюсти D2735, как и на верхней, можно констатировать наличие некоторых прогрессивных особенностей. Намечается редукция пятого бугорка — гипоконулида — на обоих нижних молярах. Foramen mentale располагается под первым премоляром, как у современного человека. Однако, при всем этом морфологический облик зубов описываемой челюсти выглядит в целом архаично. Клык по масштабу рода Homo крупный, имеется небольшая «филогенетическая» диастема между клыком и премоляром с обеих сторон челюсти, премоляры и моляры крупные: MDP3=9,5 мм, VLP3=10,5 мм; MDP4=7,4 мм (средняя между правым и левым зубом), VLP4=9,4 мм. Для сравнения приведем размеры нижних премоляров Homo erectus по Ф. Вейденрейху: Р3 — 8,8×9,9; Р4 — 9,0×9,8 (Weidenreich, 1937). Первый премоляр в челюсти D2735 заметно превышает величину того же зуба у Homo erectus pekinensis. Что касается величины второго премоляра, то приведенная авторами цифра 7,4 мм для MD чрезвычайно мала для Н. erectus и отражает (если это не ошибка) особое своеобразие серии из Дманиси. Вестибулолингвальный диаметр второго премоляра несколько меньше, чем у «синантропа». Нужно заметить, что этот зуб в челюсти D2735 имеет очень характерные для древних гоминид черты строения: резко выступающий дисто-лингвальный угол коронки в связи экспансией талонида и мезиальный сдвиг вершины метаконида. Эти особенности придают коронкам вторых нижних премоляров из Дманиси форму искаженного прямоугольника, которая была отмечена на ископаемых среднеплейстоценовых зубах прежними исследователями (Martinon-Torres et al., 2005; Bailey & Lynch, 2005).

Нижние моляры в челюсти D2735, как и верхние, характеризуются мозаикой эволюционно неравноценных морфологических особенностей: третий моляр редуцирован, что видно по ячейке правого М3 (левый отсутствует). Первый моляр практически равен второму по мезиодистальному диаметру (MDM1=13,1 мм, MDM2=13,1/13,5 мм) и существенно больше по вестибулолингвальному (VLM1= 11,4 мм, VLM2=10,4 мм). Мезиодистальный диаметр первого моляра D2735 значительно превосходит MDM1 синантропа (12,6 мм), а вестибулолингвальный по сравнению с Н. erectus несколько меньше (синантроп — 11,8 мм). Второй нижний моляр в рассматриваемой челюсти по MD существенно больше, чем у Н. erectus (12,6 мм), а по VL — гораздо меньше (синантроп — 12,5 мм). Приведенные выше размеры нижних моляров D2735 позволяют заключить, что эти зубы имеют своеобразную форму контура коронок, что еще более ярко проявляется в величинах индекса VL/MD. Индекс первого моляра равен 86,7 (средняя между правой и левой сторонами), второго — 78,2. Эти цифры отражают значительную степень вытянутости коронок моляров в мезиодистальном направлении. На зубах Homo erectus pekinen-sis соответствующие показатели равны 93,7 и 99,2, а у современного человека 92,9 и 92,7. Такие низкие индексы коронок нижних моляров могли бы показаться уникальными, если бы не данные по первому нижнему моляру Н. rudolfensis из Начукуи (Кения), индекс коронки которого равен 84,7 (Prat et al., 2005). Вероятно, эта особенность была в какой-то мере связана с ранними Homo. Индексы, полученные для серии зубов дрёвнейших людей Африки в среднем не позволяют определенно подтвердить этот вывод, однако минимальные величины, — 82,8 и 85,6 (Brauer & Schultz, 1996) — свидетельствуют о том, что удлиненная форма нижних моляров у людей «эпохи колыбели» встречалась, хотя мы сейчас не можем сказать насколько часто. Во всяком случае, эти факты говорят о значительном размахе изменчивости ранних Homo. По данным тех же авторов в более поздние эпохи существования человека (ранний и поздний Н. erectus) значения описываемого индекса существенно повышаются, а изменчивость уменьшается.

В морфологии нижних моляров D2735, особенно — второго, бросается в глаза широкий и высокий гребень эпикристид, средний гребень тригонида, отделяющий глубокую переднюю ямку — fovea anterior. Эта структура в целом полностью сохранилась на эволюционной линии, завершившейся неандертальским таксоном и стала уникальной особенностью нижних моляров неандертальцев (Зубов, 1968; Зубов и Халдеева, 1989. Bailey,2006). У Н. sapiens она практически не встречается, у Homo hei-delbergensis редка. На нижних молярах D2735 хорошо просматриваются также задние ямки. Относительно велика ширина тригонида — признак, отмеченный Ф. Вейденрейхом на зубах синанатропа и охарактеризованный как примитивная особенность.

Для основной темы данной работы наибольший интерес представляет оценка объема черепов, давшая сенсационные результаты: 600–775 см3 (!), что хорошо укладывается в рамки показателей, типичных для Homo habilis/rudolfensis, хотя согласно предварительному таксономическому диагнозу дманисская серия была отнесена к Homo erectus. Интересно, что максимальный объем, зафиксированный в Дманиси, в точности совпадает с объемом наиболее известного «типового» черепа Homo rudolfensis — экземпляра KNM-ER 1470 из Кении. Сходство не ограничивается размерами: умеренно развитый надглазничный валик, округлый затылок, вогнутый контур лицевого отдела в латеральной норме, выраженный альвеолярный прогнатизм (рис. 3). Авторы опубликованной недавно детальной работы, посвященной черепам из Дманиси (Rightmier et al., 2006) недаром включили в число сравнительных экземпляров ряд черепов Homo habilis/rudolfensis (ОН7, ОН13, ОН24, KNM-ER 1470, KNM-ER 1813), причем обнаружено значительное сходство и констатируется чрезвычайно архаичный краниологический комплекс находок из Дманиси: «…there are resemblances to H. habilis (sensu stricto). Some of the characters considered seem to be primitive, in the sense that they are common not only to early Homo but also species of Australopithecus and extant apes» (op. cit. p. 136). («…имеются черты сходства с Homo habilis (sensu stricto). Некоторые из рассматриваемых особенностей представляются примитивными в том смысле, что они обычны не только для ранних Homo, но также для некоторых вцдов австралопитеков и современных обезьян». Однако, следует и противоположное по смыслу заключение:

Рис. 3.

Сравнение черепов KNM-ER 1470 (справа) по работе: D. Johanson & В. Blake «From Lucy to language», 1996 и Дманиси D 2700 (слева) по работе: G. Ph. Rightmier, D. Lordkipanidze, A. Vekua «Anatomical descriptions, comparative studies and evolutionary significance of the hominin skulls from Dmanisi, Republic of Georgia». Journal of Human Evolution. 2006. N 50. P. 115–141

«…but reveal numerous resemblances to H.erectus» («…но обнаруживают многочисленные черты сходства с Homo erectus») (там же), сделанное на основе сравнения с экземплярами KNM-ER3733, KNM-WT 15000, KNM-ER 992. Отмечено также сходство с черепами из Индонезии (фауна Джетис) — Сангиран 4 и ребенок из Моджокерто (древность соответственно 1,66 и 1,81 млн. лет до современности). Авторы рассматриваемой работы склонились к признанию большей близости с Н. erectus, но весь ход анализа показывает, что выбор между двумя видами ископаемых гоминид представлял существенные трудности и окончательный таксономический диагноз в известной мере остается условным. Нам представляется более удачной острожная формулировка, данная авторами в резюме рассматриваемой работы: «Проведенное исследование показывает, что находки в Дманиси близки к стволу, от которого эволюционировал H. erectus» («close to the stem from which H. erectus evolved» (op. cit., p. 115). Описанная работа, на наш взгляд, убедительно показала, что в Дманиси найдена промежуточная форма эволюционирующего таксона внутри рода Homo, дающая основание для вывода о физическом облике гоминид, осуществивших «исход» из Африки в ранне-виллафранкское время. С нашей точки зрения логично предположить, что наука близко подошла к решению проблемы антропологического типа и эволюционного уровня гоминид, впервые покинувших пределы Африканской прародины рода Homo. Это был промежуточный, формирующийся таксон, сохранивший черты анатомических комплексов Homo habilis sensu Iato, но обладающий уже набором морфофизиологических и поведенческих адаптивных особенностей, обеспечивавшим переход к радикальной перестройке образа жизни и подъем на новую, более высокую эволюционную ступень. Фактически это еще не был Н. erectus, но уже трудно отнести его безоговорочно к Н. habilis. В этом случае следовало бы говорить о подвиде, притом достаточно хорошо очерченном, чтобы считаться самостоятельным таксоном в цепи эволюции рода Homo и имеющем право на собственное наименование в систематике гоминин.

В связи с этим необходимо подробнее рассмотреть вопрос о том, каково может быть это наименование и какой биномен соответствовал бы эволюционному уровню и систематическому положению исследуемой формы Homo. Казалось бы, проблема не очень сложна — надо только строго соблюдать правила биологической систематики. Однако, когда речь идет о человеке, притом в аспекте вертикальной систематики эволюционирующих и мигрирующих форм, возникает ряд трудностей, на которые антропологи не раз обращали внимание в подобных ситуациях и, в частности, в данном конкретном случае, когда речь шла о самых ранних представителях человеческого рода.

Процесс видообразования у человека в той или иной мере всегда отличался практически неповторимой спецификой. В моих прежних работах (Зубов, 1982, 1985, 2004) неоднократно обосновывалась точка зрения, согласно которой для антропогенеза характерен феномен «сдерживания адаптивной радиации», за счет особой формы эволюции, — магистрализации, сущностной чертой которой является акцент отбора на развитие мозга и, соответственно, — на сложные формы поведения. При этом частично отпадает и, во всяком случае, уменьшается зависимость от окружающей среды и необходимость значительных морфофизиологических адаптивных перестроек, а значит — ослабевает тенденция видообразования, которой противостоит стихийная видовая «таксономическая интеграция». Развитие материальной культуры, совершенствование орудий, накопление информации и совершенствование процессов обработки ее эволюционирующим мозгом составило базис «автономизации» (эмансипации) ветви Homo, которая, в конечном счете, несмотря на широкое расселение по всей планете, в систематическом отношении сконцентрировалась в таксономическом пространстве одного вида. Внутривидовая изменчивость не уменьшается и может возрастать, вследствие чего таксономический вес размаха вариаций соответственно падает. В этом состоит специфически «человеческий» феномен, называемый мною «интегрированным многообразием» (Зубов, 2004). Это свойство сохранять видовую модель, как бы уклоняясь от специализации, я назвал эффектом «избегания оптимумов» гармонии со средой, создающей стрессовые условия как основу возможной специализации. У человека в процессе антропогенеза ответом на видообразующий (и опасный для популяции) стресс была не тотальная морфофизиологическая перестройка, а движение, миграция, как поиск более подходящих условий жизни и уход от дистресса. Кстати, это было одной из побудительных причин больших перемещений групп древних Homo, таких, как рассматриваемая здесь «Великая миграция».

К сходным выводам относительно особенностей видообразования рода Homo, пришел и американский биолог А. Кларк Аркади считающий, что поведение может в значительной степени влиять на тенденции к специализации: представители рода Homo обладали высоким уровнем толерантности по отношению к среде обитания и в малой степени были склонны к специализации. Это свойство у плейстоценовых гоминид проявлялось в своего рода «упругости», «эластичности» таксона («resilience»), в ответ на деформирующее действие среды в период миграций (Arcadi, 2006).

Изложенные выше точки зрения приводят к заключению, что в пределах рода Homo видообразование не было очень интенсивным и «веер» адаптивной радиации был довольно ограниченным даже в период больших миграций. Однако, существуют и противоположные мнения. Так, И. Тэттерсол полагает, что антропологи всегда недооценивают число отдельных видов в ископаемом материале и что «преувеличив видовое разнообразие древнего таксона, мы, по крайней мере, сделаем меньше ошибок, чем в случае его преуменьшения» (Tattersall, 1986 after Manzi, 2000, p. 120). Индийские генетики В. Эсваран с коллегами (Eswaran et al., 2005) считают, что при расселении таксона из единого центра (в данном случае — Африки) он не мог сохранить исходный генотип в силу «диффузии демов, метисации и естественного отбора». Заметим, что речь в работе индийских исследователей идет о расселении Homo sapiens, который на пути своих миграций встречал различные группы архаичных гоминин и потому метисация действительно могла сильно модифицировать исходные генотипы, которые, по данным цитируемых авторов, могли ассимилировать до 80 % «не-африканского» генного материала. Однако, в отношении «Великой миграции» вопрос о метисации не имеет столь принципиального значения, т. к. все демы мигрирующего таксона были генотипически близки и метисация между ними, вероятно, мало влияла на общий генофонд потока миграции. Конечно, замечания относительно роли естественного отбора и мутаций справедливы, но, как говорилось выше, «эволюционная пластичность», свойственная человеческому роду, противостояла видообразующему действию изоляции и снижала возможность адаптивной радиации и специализации. Говоря о роли отбора, нельзя забывать о его стабилизирующей составляющей, которая должна была сохранять выгоды родовой модели Homo, отбрасывая нежелательные, притом менее значительные модификации, снижающие выживаемость магистрального таксона.

В результате анализа описанной дискуссии мы приходим к выводу, что в процессе «Великой миграции», которая, естественно, несла в себе известный «заряд» видообразования, таксономическая дифференциация обычно не превышала подвидового уровня. При этом и в подобных случаях таксономическая диагностика может быть субъективной по той причине, что «таксономическая значимость морфологических и генетических различий между близкими формами часто неясна» (Tattersall, 1986; Jolly, 1993; Mayr, 2000; Ahern et al., 2005, after A. Clark Arcadi, 2006, p. 1).

Сделав приведенные выше общие выводы относительно эволюционной и таксономической сущности промежуточных форм ранних Homo, перейдем теперь к конкретному анализу систематического статуса и выбору соответствующего биномена для той формы эволюционирующих гоминин, которая, с нашей точки зрения стала основой древнейшей волны миграции «out-of-Africa». Прежде всего необходимо оценить современное состояние этой проблемы, естественно вызвавшей поток литературы и острые, до сих пор не разрешенные противоречия. В 1977 году антропологи Н. Т. Боас и Ф. К. Хауэлл опубликовали интересное исследование фрагмента черепа с зубами из верхних слоев формации Шунгура (Эфиопия) (Boaz & Howell, 1977).

Датировка находки — 1,84 млн. лет (калий-аргон). Авторы считают ее промежуточной формой между Homo erectus и Homo habilis. Проводятся параллели с ОН24, ОН13 и Сангиран 4 и делается вывод, что найдена часть черепа раннего представителя Homo обитавшего в саванне. Было произведено измерение зубов (Р3-М3 d). Размеры очень близки к Н. habilis, больше, чем у синантропа и меньше, чем у массивных австралопитеков. В описываемой работе практически впервые специально уделяется значительное внимание таксономическому статусу и наименованию промежуточных форм между Н. habilis et Н. erectus. Используются материалы по древнейшим азиатским формам Meganthropus paleojava-nicus и Homo modjokertensis (терминология, данная в статье), которые по данным Ф. Тобайаса и Г. Кенигсвальда, сходны с ОН7 и ОН13 (Н. habilis), употребляя при этом удачный, во всяком случае на первый взгляд, термин «pre-erectus». Далее описание переносится на Африканский континент, где авторы также выделяют формы, которые можно отнести к «пре-эректусам», а именно: фрагментарные черепа SK847 et SK45 (Сварткранс) и некоторые находки в Олдувайском ущеслье и Ко-оби Фора (древность 1,8 млн. лет). Н.Боас и Ф. Хауэлл заключают, что в тропическом поясе Старого Света обнаруживается все больше следов «пре-эректусов», живших в Африке и Азии в период 2,3–1,5 млн. лет. Важным итогом рассматриваемой статьи является выделение отдельного таксона, промежуточного между хабилисом и эректусом. Пользуясь термином «pre-erectus», авторы, в то же время, не хотят закрепить его за описанной формой ввиду того, что это было бы нарушением правила приоритета, принятого в биологической систематике и предпочитают сохранить за выделенным таксоном (который они считают видом) первое название Homo mojokertensis.

Признавая правомерными некоторые рассуждения авторов рассматриваемой работы, я, в то же время, не считаю возможным согласиться полностью с таксономической оценкой «пре-эректуса» по ряду нижеследующих причин. Термин «mojokertensis» слишком однозначно «привязан» к месту обитания, слишком «географичен» и не отражает эволюционной сущности таксона, базируясь лишь на географической изменчивости. В 70-е годы еще не было столь важных материалов, как Дманиси, а без них морфологическая и таксономическая характеристика «пре-эректусов» теперь представляется невозможной, и вряд ли целесообразно считать «типовой» группой для «пре-эректусов» индонезийские формы, тем более, что «собственно моджокертские» находки фрагментарны, а их отношение к более представительной серии из Дманиси проблематично («Similarities to specimens from Sangiran are not numerous» («Черты сходства с экземплярами из Сангирана немногочисленны…» [Rightmire et al., 2006, p. 139], хотя что-то общее все же имеется.

Для палеодема Дманиси предложен триномен Homo erectus georgicus с оговоркой, что принадлежность массивной челюсти D2600 пока является предметом спора между исследователями, обнаружившими и описавшими эти ископаемые материалы. Относительно этого термина можно высказать те же сомнения, которые рассмотрены выше в связи с определением mojokertensis — узко локальный географический подтекст названия, которое должно охватывать огромный ареал и, что самое главное, отражать эволюционный статус подразделений рода Homo.

Казалось бы, адекватным для рассматриваемого таксона было бы название Н. pre-erectus, но оно не может быть преобразовано в триномен: термин «Homo erectus pre-erectus» включал бы противоречие внутри себя (подвид исключает вид). Мне же представляется, что рассмариваемая форма имела подвидовой статус.

Название описываемой эволюционной стадии должно соответствовать по своему содержанию, понятию «ранний Homo erectus». Остается только признать Н. pre-erectus видом, не входившим в состав Н. erectus, но находившимся «на пороге» эректуса, либо подвидом вида — предшественника, т. е. H. habilis pre-erectus. Мне представляется, что оба термина правомерны, но я все же склонен был бы предпочесть триномен Homo habilis pre-erectus, хотя он противоречит практически всеобщему убеждению, что первой мигрирующей формой человека был Н. erectus. Считаю здесь уместным поблагодарить д. и.н. С. В. Васильева за ценные замечания, высказанные им в процессе дискуссии по данному вопросу. Достоинством предлагаемого триномена является, с моей точки зрения, сохранение термина «pre-erectus» и статуса подвида за этой промежуточной формой. Наличие у пре-эректуса бесспорных черт хабилиса не раз подчеркивалось современными исследователями (Rightmier et al., 2006).

Данное предложение, как впрочем и почти любое другое, может быть объектом критики, хотя бы потому, что по правилам систематики следует отдавать предпочтение ранее присвоенным наименованиям. Однако, если мы обратимся к истории систематики гоминид, то практически на каждом шагу встретим примеры нарушения этого правила в связи с появлением новых находок, новых теоретических концепций, а также с постоянными спорами о таксономическом ранге тех или иных ископаемых групп. В ходе пересмотра систематики рода Homo были забыты синантропы, атлантропы, африкантропы, телантропы, что не было следствием случайных ошибок, а явилось необходимым отражением прогресса науки о человеке. Можно быть уверенным, что и дальше подобная ревизия систематики и номенклатуры гоминид будет время от времени неизбежна, в связи с чем я считаю правомерными новые и новые предложения о наименовании и таксономическом статусе предков человека, в частности — сформулированное выше рассуждение по поводу места «пре-эректуса» на эволюционном древе человека. Конечно, в подобных случаях необходимо обстоятельное обсуждение проблемы с привлечением новых фактов, недостаток которых, как и отсутствие единства исследователей по поводу морфологической близости рассматриваемых находок Африки и Азии, мешает сделать дефинитивное заключение.

Если не все ясно относительно морфологической общности потомков первых мигрантов, то, во всяком случае, нельзя отрицать их хронологическое единство.

Тогда встает вопрос о том, случайна ли эта близость во времени? Здесь необходимо обратиться к южноафриканским находкам SK 847 и Stw 53, оценка таксономического статуса которых до сих пор вызывает разногласия и колеблется между Н. habilis и Н. erectus/ergaster. Дискуссия по поводу эволюционного статуса SK 847 имеет особенно долгую историю. Первоначально известный исследователь австралопитековых Дж. Робинсон включал этот экземпляр в вид Homo erectus. Позже находка стала фигурировать как Homo ergaster (Johanson & Blake, 1996). Но Б. Вуд поместил ее в вид Homo habilis причем даже Н. habilis sensu stricto (Wood,1992). К этой оценке присоединился Ф. Грайн (Grine, 2000), обративший внимание на то, что сходство с Homo ergaster/erectus практически сводится к степени развития надглазничного торуса. Такой же таксономический диагноз Ф.Грайн дал и в отношении экземпляра Stw 53, подчеркнув при этом его большое сходство с SK 847. Заметим, что древность этих экземпляров — 1,8 млн. лет — совпадает с датировками находок в Дманиси (1,77 млн. лет). К сожалению, упомянутые выше дискуссионные экземпляры фрагментарны, однако все же их в какой-то мере можно использовать для сопоставлений. На рис. 4 изображен череп (фрагмент) SK 847 (Сварткранс) в сравнении с черепом D2700 (Дманиси). Бросается в глаза ряд общих черт: наклон контура части черепной крышки, резко выступающая латерально скуловая кость, глубокая вырезка скулового отростка верхнечелюстной кости, обширная и глубокая fossa canina, резкий перегиб в области скуло-челюстно-го шва. Различие в основном сводится к несколько сильнее развитому надглазничному торусу у SK 847. Спорный таксономический диагноз обеих форм объясняется их промежуточным эволюционным статусом, который может найти отражение в выделении предложенного выше отдельного подвида. Этот промежуточный тип раннего человека сформировался в Африке на позднем этапе периода «колыбели». О его африканском происхождении мы можем с большей определенностью судить в настоящее время на основании данных международной экспедиции, работавшей в южной Эфиопии (Консо, Konso-Gardula) и опубликовавшей в японском журнале Anthropological science (август 2007) большую статью (Suwa et al., 2007). Авторы рассматривают 8 фрагментов черепов (включая зубы) и подчеркивают, что изученный материал, отнесенный к раннему Н. erectus, обнаруживает мозаику примитивных и прогрессивных особенностей, причем может рассматриваться в рамках единой морфологической последовательности в течение сотен тысяч лет (1,65-1,0 млн. лет). Выдвигается гипотеза, согласно которой популяции африканских Н. erectus образуют вариабельную, но непрерывную преемственность, которая явилась источником многократных генных потоков на Евразийский континент («…multiple events of gene flow to the Eurasian continent» (Suwa et al., 2007, p. 133). Авторы рассматриваемой работы подчеркивают, что находка в Консо принадлежит к таксону Н. erectus в широком смысле и при этом фактически уравнивают термины Н. ergaster и Н. erectus … «earliest Н. erectus (or Н. ergaster)» (p. 134). Правда, H. erectus в строгом понимании считается более специализированной формой, связанной с Азией.

Для поставленной в моей работе задачи наиболее важен вывод о физическом типе первых мигрантов из Африки, который сформировался в период становления нового таксона на базе местного, африканского, что подтверждается либо очень малой хронологической трансгрессией

Рис. 4.

Сравнение черепов SK 847 (справа) и D 2700 (слева) (ссылки на литературные источники см. выше.

Н. habilis sensu lato и Н. erectus sensu lato, либо полным ее отсутствием (op. cit., р. 135).

Отметим, что сравниваемые находки ископаемых гоминид (SK847, Дманиси) связаны с миграциями, которые относятся к одному периоду времени и могут быть рассмотрены как представители самой ранней внутриафриканской и экстра-африканской дисперсии рода Homo. Таким образом, имеющийся антропологический материал в какой-то мере дает возможность ответить на вопрос «кто?» (т. е какие гоминиды) мог совершить «исход» гоминид из Африки. Его осуществили представители древнего подвида еще не сформировавшегося окончательно вида Homo erectus (в данной работе он предварительно назван Н. habilis pre-erectus). Я предпочитаю выделить самостоятельный подвид, а не просто констатировать промежуточный характер формы, как бы выхваченной из непрерывной последовательности, не только в силу наличия определенного морфологического комплекса, но в значительной степени в связи с фактами первых миграций, показавших, что этот комплекс сформировался и показал себя достаточно дееспособным для того, чтобы быть специфической поведенческой характеристикой отдельного таксона.

В данной работе (см. выше) был отмечен важный факт совпадения датировок древнейших остатков самых ранних эректусов в Африке и за ее пределами (SK 847, Stw 53, Дманиси, Ява). Ссылаясь на эти находки, объединяемые в особый таксон, вероятно осуществивший первый выход гоминид за границы Африки, мы везде сталкиваемся с датой 1,8 млн. лет, что позволяет предположительно ответить на вопрос о времени т. н. «исхода» человека с территории прародины. Эту цифру мы встречаем и в работах ряда исследователей (Бар-Йозеф, 1997, Antón et al., 2000). Учитывая время, необходимое для достижения новых земель, следует несколько удревнить предполагаемые сроки этого события — до 1,9 млн. лет, тем более, что не исключены новые открытия свидетельств пребывания человека в Азии, раньше предполагаемой на данный момент даты. Мнения исследователей, считающих, что «исход» имел место существенно раньше, чем думали прежние авторы, а именно — вскоре после хронологического рубежа 2 млн. лет — «soon after 2 т. у. а.» (Swisher et al., 1994; Mithen & Reed, 2002) или около 2 млн. лет назад (Деревянко, 2006) — оправдываются. Конечно, нужно учесть, что дискуссия о времени первого проникновения человека в Евразию не закончена, и существует довольно значительный разброс мнений на этот счет. Так X. А. Амирханов (1997) датирует это событие периодом времени 1,65-1,35 млн. лет, С. Гембл (по работе М. Волпоффа, 1997) называет дату 1,2 млн. лет до современности, С. Митен и М. Рид (Mithen & Reed, 2002) занимают крайнюю позицию, удревняя возможную датировку «исхода» до 2 млн. лет. Как во многих других подобных вопросах, сложились два альтернативных подхода исследователей к определению важной даты в эволюции человека — «короткая хронология» и «долгая хронология». На этот раз сумма аргументов разных областей науки скорее свидетельствует в пользу «долгой хронологии». Формирование нового подвида — Н. habilis pre-erectus, — его морфофизиологическая и поведенческая подготовленность к дальним переходам, сравнительно легкая доступность (в те времена) азиатского берега, видимого со стороны Эфиопского нагорья, сходство природных условий обоих берегов должны были «спровоцировать» проникновение гоминин в Азию в очень давнее время — примерно 2 млн. лет назад плюс-минус 0,2 млн. лет. С точки зрения данных современной науки другие варианты были бы странными и мало вероятными. Уточнение датировок и новые подходы к изучению ископаемых материалов позволяют внести коррективы в исследование древнейших этапов эволюции человека (Manzi, 2000). Комплексный подход к изучению таких сложных событий, как «исход» гоминид из Африки, выявил наличие определенной корреляции между физическим типом и миграционной активностью древнейших Homo и показал связь между формированием Homo erectus и резким подъемом подвижности популяций человека.

Далее речь пойдет о том, где, в какой точке границ Африканского континента, произошел первый выход древнего человека в Евразию.

Для начала уточним, в какой части света вне Африки впервые мог появиться человек — в Европе или в Азии. Третьего варианта, как говорится, не дано.

Этот вопрос неоднократно обсуждался специалистами, опубликовавшими ряд статей, в которых точки зрения авторов наглядно иллюстрируются картами предполагаемых путей расселения древнейших гоминин.

Посмотрим на карту (стр. 42), отражающую позицию разных специалистов по поводу движения популяций древнейшего человека после «исхода» из Африки. Наиболее подробно и убедительно выглядит картина выхода первых человеческих популяций в Азию, однако она не исключает и европейский путь в Евразию. Датировка стоянки Айн Ханех в северном Алжире (до 1,9 млн. лет) показывает что человек на эволюционном уровне раннего эректуса (или пре-эректуса) достиг территории нынешнего Магриба и находился уже у самого Гибралтарского пролива, «на пороге» Европы, в плио-плейстоценовое время, в период активных внуриафриканских миграций. Если бы в ту эпоху какие-то группы пре-эректусов преодолели зону Гибралтарского пролива, двигаясь на север, мы могли бы с достаточно высокой долей вероятности сказать, что второй частью света, которую посетил первый человек, была Европа. Возможность такой миграции, казалось бы, подтверждается наличием на юге Европы африканских животных, в частности, — обезьян Theropithecus oswaldi, — проникших из Африки в период существования «Гибралтарского моста», т. е. участка суши, соединявшего два континента в верхнем миоцене. Есть сведения, что такой «мост» сохранялся довольно долго, даже после 2,5 млн. лет до современности, но гоминины подошли к этому межконтинентальному рубежу, «опоздав» на несколько сотен тысячелетий. Впрочем, не только это «опоздание» помешало им распространить свою дисперсию на территорию Европы. Анализ расселения человека показывает, что древнейшие миграции этого рода имели в основном широтное направление и были ограничены тропическим и субтропическим поясами — от 35° с.ш. до 30° ю.ш., т. е.практически между Айн Ханех и Стеркфонтейн (Dennell, 2003). Это вполне понятно, учитывая уровень развития материальной культуры первых людей, который был еще недостаточен для адаптации к новым, более суровым и изменяющимся условиям Европы того времени. Были и другие факторы, лимитирующие неограниченную дисперсию групп гоминин, в частности уменьшение плотности населения при быстром распространении: это могло создать проблемы при подборе брачных партнеров (Dennell, op. cit). Во всяком случае, движение в северном направлении за пределы Африки в Европу не могло стать приоритетным для первых Homo. Впоследствии «Гибралтарский мост» распался, причем возник остров, соединившийся с Европой только в плейстоцене (Тернер, 1997). Прошел еще миллион лет прежде чем новая волна мигрантов Н. erectus/ergaster (или H.heidelbergensis) воспользовалась таким путем, но это уже были довольно поздние гоминины, не связанные с интересующим нас в данный момент периодом «исхода» из Африки. Правда, поиски остатков первых людей позволяют предположить, что человек, возможно, проник на Пиренейский полуостров раньше, чем принято считать (достоверная древнейшая дата — 0,9 млн. лет назад): испанские антропологи объявили о находке в районе Атапуэрка фрагмента черепа, возраст которого равен 1,3 млн. лет. Но все же, и эта новая находка значительно «моложе» первого «исхода» человека из Африки. Был еще один возможный путь проникновения человека в Европу из Африки — с территории современного Туниса — в Сицилию и далее — на Апеннинский полуостров по цепочке островов. Кстати, в Сицилии найдены примитивные орудия типа Mode 1.Однако, по датировке они опять-таки не увязываются с периодом первоначального «исхода» из Африки. Гипотеза более ранних посещений человеком Европы сталкивается с серьезными трудностями и не является общепринятой. Но если даже принять предельные называемые некоторыми исследователями спорные даты (1,6 млн. лет), то все равно получается, что человек проник в Европу существенно позже, чем в Азию. Древнейших по глобальному масштабу свидетельств пребывания человека в Европе пока не обнаружено.

На упомянутой карте (рис. 5) четко обозначены два возможных пути перехода древнейших гоминин из Африки в Азию: северный путь по долине Нила до Синайского п-ова и восточной части Средиземного моря и южный — через Баб-эль-Мандебский пролив. При обширной дисперсии древнейшие гоминины могли воспользоваться обоими путями, но все же, учитывая основную идею данной работы, будет полезно попытаться представить себе, на основании имеющихся данных, какой из этих двух вариантов могли избрать древнейшие люди в первую очередь.

Миграция по долине Нила к Средиземному морю имела некоторые преимущества. Прежде всего она, по утверждению исследователей, была для древнейших людей «более безопасной» (Бар-Йозеф, 1997, стр.47), (правда автор цитируемой работы в данном случае подробно не обосновал такой вывод). Против этой гипотезы можно было бы выдвинуть рассмотренное выше соображение, касающееся приоритетного характера широтного направления движений древних гоминин и трудностей продвижения на север. Однако, этот аргумент, имеющий существенное значение в отношении перехода в Европу, теряет силу при анализе миграций в пределах Африки, причем в основном южнее 30° с.ш., в очень мало меняющихся природных условиях. Здесь следует задуматься над вопросом, что могло привлекать мигрантов на северном пути. Прежде всего здесь может идти речь о наличии постоянных ресурсов пресной речной воды. Однако, тогда непонятно, зачем древним Homo понадобилось уходить из района озера Туркана, а не наоборот — стремиться к берегам этого озера. Судя по карте, опубликованной в работе Р.Деннелла (Dennell, 2003, р.427) (рис. 5), большая часть территории Восточной Африки, прилегающая к Красному морю и территории современной Эфиопии в целом в позднем плиоцене представляли собой саванны с отдельными участками вечнозеленых лесов, что свидетельствует о достаточном количестве воды в рассматриваемом регионе, находящемся в непосредственной близости от бассейна Нила. Значит, были другие факторы, обусловившие перемещение популяций гоминин. При этом движение на север, казалось бы, не давало людям каких-либо новых жизненно важных выгод. Если в Египте несколько тысячелетий до современности заселение долины Нила стимулировалось наличием плодородных почв, обусловивших развитие земледелия, то два миллиона лет назад этот фактор, естественно, не имел никакого значения. Вероятно, описываемые события связаны главным образом с пищевой стратегией. Речь идет о каких-то группах самых ранних представителей, рода Homo о том динамичном подвиде, который в этой работе мы называем Н. habilis pre-erectus. Представители этого таксона не были еще охотниками, — мы определяем их как активных («конфронтационных») скэвинджеров. Необходимо учесть, что этот тип пищевой стратегии в описываемый период претерпевал существенные изменения в связи с массовым вымиранием крупных хищников в период от 2 млн. до 1 млн. лет назад и расширением ниши гоминин в отношении пищевого поведения (Lewis, 1997). Зависимость людей от хищников уменьшилась, но, в то же время, гоминины претерпели определенный ущерб в связи с исчезновением «поставщиков» больших количеств калорийной пищи, важную в качественном отношении которой часть составлял костный мозг. Говоря о пищевых стратегиях Homo, нельзя забывать, что этот таксон никогда не был узко специализированным: диэта этих гоминин всегда была достаточно разнообразной и включала различные виды пищи, в частности такие, которые доставлялись собирательством. В числе последних важную роль, вероятно, играли моллюски, в основном морские, обитающие в прибрежной полосе и представлявшие легкую добычу для собирателей, которые имели таким образом постоянный источник «ценной»

Рис. 5.

Распределение растительности в северном полушарии в позднем плиоцене — раннем голоцене. R. Dennell: «Dispersal and colonization, long and short chronologies: how continuous is the Early Pleistocene record for hominids outside East Africa?». Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 421–440.

высоко калорийной пищи, необходимой для существ с развитым мозгом. Но чтобы овладеть этими практически неограниченными пищевыми ресурсами нужно было выйти к морю. И, разумеется, для первых Homo легче всего и раньше всего должны были стать доступными берега Красного моря и Аденского залива. Путь до Средиземного моря был гораздо более далеким. Конечно, древнейшие люди не планировали заранее «экспедиции» к морю. Просто морской берег в этом регионе Африки лежал на пути их первых, даже самых близких миграций, так что представители ранних Homo уже вскоре после формирования древнейших вариантов вида могли приобрести комплекс «береговой адаптации» и стать собирателями прибрежных моллюсков. В эпоху плио-плейстоцена и позже берег Красного моря со стороны Эфиопии был легко доступен: на месте нынешней пустыни Данакиль простиралась полоса саванн, и древние гоминины хорошо освоили приморскую область. Это, в частности, доказывает находка в Эритрее черепа Homo erectus/ergaster, получившего по каталогу шифр Данакиль UA31. Древность находки — более 1 млн. лет (Abbate et al., 1998). Череп имеет сильно развитый надглазничный торус, сравнимый по измерительным данным с аналогичным параметром Сангиран 17, однако отличается сходством по ряду признаков с Н. ergaster (Manzi, 2000).

Имеющиеся данные антропологии и археологии позволяют сделать вывод, что древние гоминины уже начиная с плио-плейстоценового времени были «у ворот Азии» на юге побережья Красного моря, т. е. в районе нынешнего Баб-эль-Мандебского пролива. Этот факт, разумеется, привлекает внимание исследователей, занимающихся проблемой древних миграций человека. Так, X. А. Амирханов пишет, что «…вновь выносится на обсуждение вопрос о кратком пути расселения людей в Азию через территорию современного Баб-эль-Мандебского пролива, как дополнение или альтернативу длинного пути через Эфиопское нагорье и долину Нила» (Амирханов, 1997 стр. 66). В работе 1991 г. этот же автор дает важную для интересующей нас проблемы «исхода» гоминин из Африки информацию о том, что на юге Аравийского полуострова в раннем палеолите некоторые районы были благоприятными для обитания, причем «располагались в пределах видимости от Афарского рифта в Эфиопии, от которой они отделялись только узким и мелководным проливом Баб-эль-Мандеб» (Амирханов, 1991, цитируется по работе Бар-Йозеф, 1997, стр. 50). То обстоятельство, что азиатский берег был видим с территории африканской «колыбели» человечества, могло играть существенную роль в качестве психологического стимула перехода в Азию, тем более, что в природном отношении территория юга Аравийского полуострова практически должна была восприниматься как продолжение столь знакомой Африки. Естественно предположить, что именно в районе Баб-эль-Мандебского пролива произошло событие, которое служит центральной темой данной главы — первый «исход» древнейших людей из Африки. Такую же точку зрения высказывают сейчас некоторые зарубежные антропологи и археологи. Р. Деннелл пишет, что «барьер Красного моря между Африкой и Аравийским полуостровом, вероятно, был гораздо менее эффективным, чем теперь, особенно на юге, у пролива Баб-эль-Мандеб (Tchernov, 1992), который мог быть важным местом перехода (crossing point) между Африкой и Азией» (Dennell, 2003), и у гоминин не было причин для прекращения дальнейшей дисперсии в такие же как в Африке саванны Азии. Согласно мнению другого английского археолога А. Тернера «можно предположить, что в позднем плиоцене происходили миграции между восточной Африкой и южным Левантом через Баб-эль-Мандебский (африканско-арабский) мост, существовавший на самом юге Красного моря, несмотря на то, что в это время уже происходило его расширение (Tchernov, 1992)» (Тернер, 1997, стр. 14). Замечание относительно расширения Красного моря дает дополнительную возможность представить себе географию района Баб-эль-Мандебского пролива в плио-плейстоценовое время: пролив был очень узким и действительно, как считает Р. Деннелл, не представлял серьезного препятствия. Кроме того, в силу понижения уровня моря на 150 м после временного интервала верхний плиоцен— ранний плейстоцен (Амирханов, 1997) глубина пролива стала небольшой. Надо также учесть возможность существования отдельных участков суши в его пределах. В настоящее время, например, в средней части Баб-эль-Мандебского пролива существует остров (Перим).

В итоге складывается представление, основанное на данных палеогеографии, палеоэкологии и палеоантропологии, что путь древнейших гоминин из Африки в Азию через область Баб-эль-Мандебского пролива был приоритетным во времена «исхода» и, более того, был практически единственным для самой ранней миграции, которая, по нашему мнению, осуществлялась еще до формирования «типовых» Homo erectus представителями подвида

Н. habilis pre-erectus, проявившего в те времена высокий уровень миграционной активности, судя по находкам в Дманиси и Южной Африке (SK 847, Stw 53). Английские исследователи С.Митен и М. Рид (Mithen & Reed, 2003) приводят на стр. 434 своей работы очень выразительную карту предполагаемого «исхода» древнейшего человека (рис. 2). Обратим внимание на соотношение северного и южного путей этой ранней миграции гоминин. На карте не изображен отрезок пути из Эфиопии до Синайского полуострова — здесь авторы проявляют определенную научную осторожность. Зато южный путь обозначен максимально четко и однозначно: он проходит через область Баб-эль-Мандебского пролива, идет через Аравийский полуостров и уводит прямо на восток, достигая территорий Китая и Индонезии. Северный участок пути поворачивает к северу, через Кавказ (Дманиси) и продолжается в сторону Европы, нигде не уклоняясь на восток. Основная идея схемы сводится к тому, что «исход» через Баб-эль Мандебский пролив являлся единственным для описываемого времени направлением на восток и был стартовым моментом грандиозной миграции через всю территорию Азии с образованием «восточного очага» антропогенеза. В рассматриваемой работе С. Митен и М. Рид на стр. 456 прямо сказано, что компьютерное моделирование по программе STEPPINGOUT приводит к выводу, что «афарский путь» из Африки, т. е. через Баб-эль-Мандебский пролив, имел большее значение для гоминид, чем расселение через долину Нила. Авторы не проводят линию, ведущую на восток по южному берегу Аравийского полуострова, заменяя ее резким поворотом на север и далее — в обход Персидского залива. Это наводит на мысль, что этим же путем теоретически можно было бы сравнительно легко достигнуть Ближнего Востока. Тогда «исход» через Баб-эль-Мандебский пролив остался бы вообще единственным предполагаемым вариантом проникновения ранних Homo в Азию. Однако, С. Митен и М. Рид все же предпочитают сохранить идею северного пути в Азию наряду с южным, причем, возможно, они правы. Но в данной работе для нас важен вопрос о первом во времени эпизоде «исхода», и в этом отношении Баб-эль-Мандебский путь, как говорится, «вне конкуренции». Во всяком случае, таким нам представляется одно из наиболее вероятных решений рассматриваемого вопроса.

Работа исследователей над рассматриваемой проблемой «исхода» гоминин из Африки продолжается и, надо сказать, приносит новые подтверждения гипотезы «афарского» (т. е. южного) пути первоначального расселения гоминин из Африки в Евразию. В 2007 году опубликована статья группы английских ученых (Hughes et all., 2007), осуществивших детальный анализ природных условий в эпоху плио-плейстоцена в разных регионах Земного шара, в том числе — в области Эфиопского нагорья и Баб-эль-Мандебского пролива. Применен усовершенствованный метод компьютерного моделирования. Исследование показало, что к северу от пролива, начиная примерно со среднего течения Нила, вплоть до Синайского перешейка, простиралась обширная пустыня, очевидно совершенно непроходимая для ранних Homo. В то же время на юге побережья Красного моря была саванна а непосредственно в области Баб-эль-Мандебского пролива оставались еще участки тропического леса. Можно предположить, что стволы деревьев, падавшие в воду могли помочь древним людям переправиться через пролив, который, сильно обмелел в те времена. Новое исследование показало, что уровень моря был тогда на 120 м ниже современного, который, кстати, тоже не превосходит 200 м. В общем, все больше данных свидетельствует в пользу «афарского» пути первого «исхода» гоминин из Африки. Поданным английских исследователей группы древнейших людей, переселившихся в Азию, очевидно, двигались «в обход» Аравийского полуострова, после чего для них открылось направление на Ближний Восток и на Кавказ.

Нам могут возразить, что на Ближнем Востоке имеются свидетельства очень раннего проникновения человека, например стоянка Эрк-эль-Ахмар (1,9 млн. лет) и даже еще более древние находки (Тернер, 1997), что может в территориальном отношении быть связано с северными регионами Африки. Несомненно, такие факты могут рассматриваться в едином контексте с североафриканской дисперсией Н. erectus, оставившей, в частности, стоянку Айн Ханех. Но ведь это может служить доказательством возможности «исхода» из Африки на севере через область Суэцкого перешейка, но ничего не говорит о невозможности более раннего «исхода» через Баб-эль-Мандебский пролив. Вопрос здесь сводится к дилемме, касающейся движения гоминин до Синайского полуострова вдоль западного или вдоль восточного берега Красного моря. Последний вариант означал бы «привязанность» первой миграции к области Баб-эль-Мандебского пролива и признание за этим участком Восточной Африки роли единой точки «исхода» первых ранних Homo из «колыбели» этого рода.

Разумеется, говоря об «исходе» как одной неповторимой точке в пространстве-времени, мы имеем в виду только самое раннее событие у истоков человечества. Исследователи не раз высказывали предположение о множественном характере феномена «исхода». Об этом писал Р. Деннелл (Dennell, 2003), а итальянский археолог К. Перетто (Peretto, 2000) конкретно назвал две предполагаемые «волны» расселения из Африки: первую, раннюю, принесшую индустрию Mode 1 и вторую, среднеплейстоценовую, связанную с носителями ашельской техники Mode 2. Вообще, с тех пор, как человек приобрел морфофизиологический и поведенческий комплекс древнейших Homo, обеспечивший ему возможность экспансии в широком масштабе, такие «прорывы» за пределы Африки должны были стать скорее обычными эпизодами, а не уникальными случаями. Одновременно шел процесс все более углубленного познания и освоения Африканского континента. Естественно, нельзя думать, что при миграциях, даже самых значительных, прародину покидал целый таксон. Часть мигрирующей популяции, как правило, остается на месте (Бар-Йозеф, 1997). Группы Homo habilis pre-erectus, сформировавшегося в «колыбели» на территории нынешней южной Эфиопии и Кении, продолжали эволюционировать в прежнем направлении, о чем свидетельствуют такие палеоантрпологические находки, как скелет из Нариокотоме (Кения, 1,6 млн. лет), череп KNM-ER 3733 (Кения, 1,5 млн. лет), фрагменты черепа из Консо Гардула (Эфиопия, 1,4 млн. лет). Эти материалы свидетельствуют о преемственности эволюционных стадий Н. erectus на территории прародины последнего и об окончательном становлении этого вида, который некоторые исследователи считают «первым настоящим человеком».

Этапы становления Homo erectus/ergaster хорошо прослеживаются на краниологических материалах, относящихся к периоду 2+ — 1,5 млн. лет до современности. На это время приходится целый ряд находок «промежуточного» характера, вызывающих постоянные споры по поводу их систематического положения (рис. 6 a-d). Древнейшим звеном мы в данном случае будем считать KNM-ER 1470, который сейчас относят к Homo rudolfensis, т. е. к эволюционному уровню хабилиса, хотя в его морфологических особенностях исследователи всегда отмечали присутствие черт Homo erectus (рис. 6 а). Здесь перед нами — фактически уже знакомая проблема таксономического диагноза древнейших Homo, на деле являющихся ранней формой Homo erectus, которую мы определили как Homo habilis pre-erectus. — предшественника H. erectus. Ее полный морфологический комплекс проявился в черепной серии из Дманиси. Поэтому нет необходимости возводить № 1470 в ранг отдельного вида, что было сделано в то время, когда еще не было ключевого материала для выделения раннего подвида Homo erectus. Этот экземпляр, по нашему мнению, должен быть включен вместе с находками в Дманиси и южноафриканскими черепами SK 847 и Stw 53 в подвид Homo habilis pre-erectus, «типовым» экземпляром которого является череп D2700 из Дманиси (рис. 6 b). Часть древней популяции ранних Homo продолжала эволюционировать на территории Кении и Эфиопии, где примерно 1,6 млн. лет назад выделился вариант KNM-WT 15000 — Нариокотоме III (рис. 6 с), отличающийся определенным своеобразием, особенно в том, что касается посткраниального скелета (большая длина тела). Иногда эту находку прямо относят к Homo ergaster, но достаточно посмотреть на череп KNM-WT 15000 в латеральной норме, чтобы убедиться в его очевидном сходстве с Homo hablis pre-erectus. Это сходство проявляется также в морфологии зубов: уникальная форма верхних резцов, коронка которых сильно расширяется в сторону режущего края отмечается на черепах Нариокотоме и Дманиси D2700; очень большая ширина тригонида по отношению к талониду характерна для первых нижних моляров Нариокотоме и D2735. Речь здесь идет о редких признаках, что наводит на мысль об общих генетических корнях палеодема Дманиси и ранних африканских Homo. Эволюционный ряд краниологических типов от истоков рода Homo до дефинитивных форм Homo erectus/ drgaster завершает «типовой» для Homo ergaster череп KNM-ER 3733 из Кении (рис. 6 d). По объему мозговой коробки (848 см3) этот экземпляр мало отличается от Нариокотоме (880 см3), но свод черепа у него выше, а чешуя лобной кости, отделенная от надглазничного валика глубокой канавкой, гораздо менее наклонна, чем на черепах Homo habilis pre-erectus. Граница между этими таксонами определяется не только по данному признаку: в Рассмотренной работе о черепах из Дманиси (Rightmi-er et al., 2006) авторы провели сравнительное исследование черепов ранних гоминид по параметрам строения нёба, причем был построен бивариантный график, на координатах которого отложены глубина нёба и нёбный индекс (р. 132). Точки, обозначающие черепа KNM-ER 3733 и D2700 расположились на поле графика на очень значительном расстоянии друг от друга. Перед нами наглядная картина становления нового таксона африканских Homo, который многие исследователи сейчас определяют как вид Homo ergaster, но автор данной статьи в интересах последовательности своей позиции в систематике гоминин предпочитает рассматривать термин «ergaster» скорее как подвидовой, входящий в триномен Homo erectus ergaster. Это наименование, кстати, совместимо с позицией тех антропологов, которые предпочитают не противопоставлять эволюционный уровень форм ergaster и erectus, считая биномен Homo erectus, универсальным для африканских и азиатских гоминин, относящихся к стадии «первых настоящих людей». В цитируемой статье, посвященной человеку из Дманиси, это проявляется

Рис. 6.

Эволюция черепа Homo erectus / ergaster от древнейших форм (KNM-ER 1470) (а) через «типовой» вариант» Н. habilis pre-erectus (b) (Дманиси D2700), промежуточный тип Нариокотоме III (с) — до «классического» Homo erectus ergaster KNM-ER 3733 (d)

вполне отчетливо: на стр. 133 читаем «…African erectus (=ergaster)». Подвидовой уровень различий между африканскими и азиатскими Н. erectus авторы связывают с большой, по их мнению, скоростью первоначального расселения ранних Homo после «исхода» из Африки и недостатком времени для возникновения существенных таксономических различий («…there would have been little time for the diverging groups to develop distinctive characters» («…дивергирующие группы имели, вероятно, мало времени чтобы выработать отличительные признаки». (op. cit. р. 139). Выше приводились рассуждения, согласно которым незначительная интенсивность процессов дивергенции и видообразования у человека может быть объяснена на основании специфических особенностей рода Homo. Все же пока сходство африканских и азиатских эректусов на подвидовом уровне не будет твердо доказано (а у меня остаются некоторые сомнения на этот счет), «не следует недооценивать определенных различий между сравниваемыми формами» (Васильев, 1999).

В итоге, генеалогическое древо рода Homo может выглядеть, по нашим представлениям, следующим образом (рис. 7). Род Homo выделяется из среды австралопитековых как Homo habilis sensu lato около 2,5 млн. лет назад и через 200–300 тыс. лет происходит разделение этого таксона на две ветви: Homo habilis habilis et Homo habilis pre-erectus. Последний широко расселяется го территории Африки и осуществляет «исход» — на земли Евразии, сравнительно быстро (?) достигая Юго-Восточной и Восточной Азии, сохранив при этом видовую (erectus) и, отчасти, подвидовую модель (mojokertensis ~ pre-erectus). Далее происходит дивергенция подвида Н. erectus erectus и его восточноазиатского ответвления — Н. erectus pekinensis. Лантьянслого эректуса, очевидно, можно отнести к Н. habilis pre-erectus (mojokerlensis),

В Африке анагенегическая эволюция приводит к становлению Н. erectus ergaster, который может рассматриваться как «opposite number» азиатского Homo erectus erectus. От него происходят Н. erectus mauretanicus и Н. antecessor (=ранний H. heidelbergensis).

Возникновение нового таксона, достигшего максимально совершенного уровня адаптации в данных условиях, часто связано со «взрывами» миграционной активности. Во всяком случае, на протяжении всей линии эволюции рода Homo эта закономерность проявляется на самых различных уровнях.

Существует мнение, согласно которому граница Африканского континента в палеолите пересекалась не только несколько раз в направлении «out-of Africa», но также были возможны миграции противоположного направления — «back-to-Africa» (Wood & Turner, 1995). Аргументация этой точки зрения строится на фактах наличия, по мнению некоторых антропологов, морфологических черт Н. erectus sensu stricto на черепах, по времени относящихся к периоду 0,9–1,2 млн. лет до современности, найденных на территориях Европы (Чепрано) и восточной Африки (ОН 9). Б. Вуд и А. Тернер предположили, что древнейшие Homo вышли из Африки в позднем плиоцене, а Н. erectus эволюционировал в Азии, но потом вернулся в Африку (Wood & Turner, 1995). Антропологи и археологи последующих лет в основном положительно восприняли идею возможности возникновения Н. erectus в Азии (Hyodo et al., 2002, Деревянко, 2006). Исследователи справедливо замечают при этом, что признание этой гипотезы в сильной степени зависит от даты первоначального появления Homo в Азии, а, надо сказать, что в этом вопросе существует довольно широкий спектр мнений. Если исходить из наиболее распространенной сейчас датировки (Swisher et al., 1994), то «сценарий» Б. Вуда и А. Тернера представляется вполне правдоподобным: человек пришел в Индонезию на ранней стадии еще не сформировавшегося вида Н. erectus и эволюционировал как Н. erectus erectus, в то время как в Африке развился вариант Н. erectus ergaster. Однако, гипотеза «back-to-Africa» пока не получила широкого распространения среди специалистов. Представляется мало понятным «поворот на 180°» самой дальней

Рис. 7.

Предлагаемая схема систематики и эволюции рода Homo.

миграции рода Homo, популяции которого должны были хорошо адаптироваться за несколько сотен тысяч лет в Юго-Восточной и Восточной Азии, так что, во всяком случае на первый взгляд, у них не могло быть никакого стимула для ухода на запад. Но при этом надо иметь в виду, что заранее запланированного направления движения у древних гоминин не было, и на огромном протяжении пути из Африки в Юго-Восточную Азию вектор дисперсии мог меняться. Упоминавшиеся выше английские антропологи С. Митен и М. Рид, разрабатывая принципы компьютерного моделирования миграций древнего человека, исходили из постулата, что при отсутствии предопределенного маршрута расселения через Евразию «…hominids can just as easily spread back into Africa» («…гоминиды могли столь же легко распространяться назад в Африку» (Mithen & Reed, 2002, p. 437). Признавая справедливость этого замечания, не следует все же забывать, что мигранты, хотя бы в течение многих поколений, все же достигли Индонезии, а значит в среднем преимущественное направление на восток очень долгое время довольно устойчиво сохранялось, о причинах чего остается лишь строить гипотезы. Факты пока свидетельствуют о длительном предпочтении восточного направления в период рассматриваемой миграции и не дают основания для альтернативного предположения о сколько-нибудь стабильном западном векторе расселения. Можно, конечно, представить, что формирование вида Homo erectus erectus вызвало новый демографический «взрыв» и, соответственно, — новую волну экспансии на территории Азии в период 1,2–0,9 млн. лет, с дисперсией во все стороны, причем такая гипотеза легче доказуема в отношении движения на север, но для утверждения реальности западного вектора пока нет достаточного основания: новый вид возникает в Восточной или Юго-Восточной Азии, появляется в Африке и Европе, а на среднем участке «обратного» пути через всю Азию антропологических свидетельств этих событий не найдено. Те же сомнения не исключены и в отношении древнейшей миграции на восток, но в этом случае они устраняются археологическими данными по Индии и Пакистану. Гипотеза «out-of-Africa» на данный момент выглядит более убедительно, чем вариант «back-to-Africa», хотя последний не исключается и показывает возможность многократного пересечения границ Африки уже на стадии пре-эректуса после первого древнейшего «исхода».

Выводы.

1. «Исход» из Африки древнейших представителей рода Homo имел огромное значение для человечества и явился существенным этапом эволюции, т. к. положил начало глобальной дисперсии гоминин и связанной с ней морфофизиологической и поведенческой универсализацией адаптивного потенциала, выразившейся прежде всего в развитии мозга, расширением когнитивных возможностей и, соответственно, технологическом прогрессом.

2. Расселение древнейших Homo за пределы Африки стало возможным и необходимым по целому ряду причин, среди которых можно выделить: резкое изменение климата в период 2,5–2,0 млн. лет до современности (глобальный фактор), переход ранних Homo к новой пищевой стратегии (мясная пища, «конфронтационный скэвинджинг»), приобретение адаптации к открытым пространствам, включая бег на большие расстояния, соответствующие морфофизиологические изменения (увеличение длины ног, общих размеров тела, совершенствование терморегуляции), опыт, накопленный при освоении Африканского континента, рост численности популяции и расширение площади занимаемой отдельными группами.

3. Эволюция гоминин в Африке в период 2,4–1,8 млн. лет до современности привела к становлению нового вида человека — Homo erectus (sensu lato), который уже на самых ранних стадиях своего формирования приобрел более высокий, по сравнению с предками, уровень мобильности, давший возможность освоить (или, хотя бы, обойти) практически всю территорию Африки — от крайнего северо-запада (Алжир, Айн Ханех) до крайнего юга (Стеркфонтейн, Сварткранс), а затем — выйти за пределы континента (Дманиси, Моджокерто). Этот вариант раннего Homo, который известен нам по материалам со стоянки Дманиси (Грузия) и черепам из южной Африки (SK 847 и Stw 53), отличавшийся от сформировавшихся вариантов Homo erectus/ergaster рядом архаичных черт, сближающих его с Н. habilis sensu lato, может рассматриваться как самостоятельный таксон в пределах вида Homo erectus или Homo habilis. В первом случае его можно определить его как подвид — Homo erectus praevius, во втором — Homo habilis pre-erectus. Именно его представители стали «первооткрывателями» Евразии.

4. В науке в настоящее время существует довольно широкий спектр мнений по поводу датировки момента выхода рода Homo в Евразию — от 2 млн. лет до 1,2 млн. лет до современности. Автор данной статьи солидарен с позицией тех исследователей, которые оценивают древность рассматриваемого события формулировкой «сразу после 2 млн. лет назад» (Mithen & Reed, 2003), т. е. присоединяется к сторонникам «долгой хронологии». Если принять более позднюю дату, возникнут трудности с объяснением факта появления ранних Homo на Кавказе и на Яве в период 1,7–1,8 млн. лет до современности. «Долгая хронология» наилучшим образом согласуется с «возрастом» первых Homo, проявивших миграционный динамизм в панафриканском и экстра-африканском масштабе.

5. Дискуссионным является также вопрос о месте выхода древнейших людей за пределы Африки. Теоретически здесь возможны три ответа, подсказываемые самой географией континента: «исход» мог произойти в районах: 1. Гибралтарского пролива, 2. Суэцкого перешейка и 3. в области Баб-эль-Мандебского пролива на юге Красного моря. Первый вариант, скорее всего, должен быть исключен, по крайней мере для описываемого времени: эволюционный статус гоминин, включая низкий уровень материальной культуры, вряд ли позволил бы им переход на север, в Европу, связанный с резким изменением условий среды и, соответственно, со значительной перестройкой адаптации. Человек смог воспользоваться этим путем проникновения в Европу значительно позже. Из двух возможных точек «исхода» в Восточной Африке древнейшие Homo должны были в первую очередь предпочесть район Баб-эль Мандебского пролива, который был в то время уже и мельче, чем теперь и, что самое главное, находился вблизи «колыбели» первого человечества. Важно при этом, что азиатский берег был видим с территории Эфиопского нагорья и по своим природным условиям мало отличался от последнего. Палеоантропологические находки в этом регионе (Эритрея) свидетельствуют о том, что Homo erectus давно освоился в южной части побережья Красного моря и, вероятно, приобрел черты «береговой адаптации». «Исход» в этой части Африканского континента не должен был представить для древнейших жителей Эфиопского нагорья сколько-нибудь значительных трудностей, так что экспансия в восточном направлении стала первой и наиболее значительной экстра-африканской миграцией рода Homo, приведшей к его глубокому проникновению в Евразию. Позже несомненно имели место другие случаи выхода гоминин из Африки в разных ее регионах, т. е. правы также исследователи, считающие, что «исход» в пространственно-временном отношении носил множественный характер, но в данной работе ставилась задача выявить именно первое событие этого рода. В разнонаправленной первичной дисперсии человечества по разным причинам приоритетным направлением оказалось восточное, которое послужило основой разделения общего ствола эволюции на западную и восточную ветви.

ЛИТЕРАТУРА

Амирханов X. А. Палеолит Южной Аравии. М., 1991

Амирханов Х. А. Археологические данные проблеме аравийского пути первоначального рас: еления человечества. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 65-77.

Бар-Йозеф О. Нижнепалеолитические стоянки Юго-Западной Азии — свидетельства расселения человека из Африки. // Человек заселяет планету Земля. М., 199. С. 41–65.

Бутовская M.Л. Социальная структура ранних гоминид и проблема адаптации к различным климатическим условиям в палеолите. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 21–29.

Васильев С. В. Дифференциация плейстоценовых гоминид. М., 1999.

Волпофф М. Н. Из Африки. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 29–41.

Деревянко А. П. Палеолит Китая: итоги и некоторые проблемы в изучении. Новосибирск. Издательство Института археологии и этнографии СО РАН. 2006.

Зубов А. А. Некоторые данные одонтологии к проблеме эволюции человека и его рас. // Проблема эволюции человека и его рас (коллективная монография). 1968. С. 5–124.

Зубов А. А. Тенденции эволюции человечества.// Расы и народы. 1982. Вып.12. С. 70–88.

Зубов А. А. Магистрализация и демагистрализация в ходе эволюционного процесса. // Вопросы антропологии. 1985. Вып. 75. С. 14–27.

Зубов А. А., Халдеева Н. И. Одонтология в современной антропологии. М., 1989. С. 1–218.

Зубов А. А. Палеоантропологическая родословная человека. М., 2004. С. 1–551.

Тернер А. Распространение ранних гоминид. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 7–21.

Abbate Е., Albinelli A., Azzaroli A., Benvenuti М., Tesfamariani В., Bruni P., Cipriani N., Clarke R. J., Ficcarelli G., Macchiarelli R., Napoleone G., Papini М., Rook L., Sagri М., Tecle Т., Torre D., Villa I. A one-million-year-old Homo cranium from the Danakil (Afar) depression of Eritrea // Nature. 1998. Vol. 393. P. 458–460.

Antón S. C., Fachroel Aziz, Yahdi Zaim. Plio-Pleistocene Homo: Patterns and Determinants of Dispersal. // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. Witwatersrand/Firenze. 2000. P. 91–102.

Antón S. C., Leonard W. R., Robertson M. L. An ecomorphological model of the initial hominid dispersal from Africa. // Journal of Human Evolution. N 43. P. 773–785.

Arcadi A. Clark. Species resilience in Pleistocene hominids that traveled far and ate widely: An analogy to the wolf-like canids. // Journal of Human Evolution. 2006. N. 51. P. 383–394.

Bailey S. E. & Lynch J.M. Diagnostic differences in mandibular P4 shape between Neandertals and anatomically modern humans. American Journal of Physical Anthropology. 2005. 126(3). P. 268–277.

Bailey S. E. Beyond shovel-shaped incisors: Neanderthal dental morphology in a comparative context. // Periodicum biologorums. 2006. Vol. 108. N 3. P. 253–267.

Boaz N. T. & F. Clark Howell A gracile hominid cranium from upper member G. of the Shungura formation, Ethiopia. // American Journal of Physical Anthropology. 1977. Vol. 46.N1. P. 93–108.

BrauerG. & Schultz M. The morphological affinities of the Plio-Pleistocene mandible from Dmanisi, Georgia. // Journal of human Evolution. 1996. 30. P. 445–481.

Dennell R. Dispersal and colonisation, long and short chronologies: how continuous is the Early Pleistocene record for hominids outside East Africa? // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 421–440.

Eswaran V., Harpending H., Rogers A. R. Genomics refutes an exclusively African origin of humans. // Journal of Human Evolution. 2005. 49. P. 1–18.

Grine F. E., Jungers W. L., Schultz J. Phenetic affinities among early Homo crania from East and South Africa. // Journal of Human Evolution/ 1996. N 30. P. 189–225.

Grine F. E. Implications of Morphological Diversity in Early Homo Crania from Eastern and Southern Africa. // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. Witwatersrand/Firenze. 2000. P. 107–117.

Hughes J. K., Haywood A.,MHhen S. J., B. W. Sellwood P., Valdes P. J. Investigating early hominin dispersal patterns: developing a framework for climat data integration. // Journal of Human Evolution. Vol. 53. (2007). P. 465–474.

Hyodo М., Nakaya H., Urabe H., Saegusa H., Xue Shunrong, Yin Jiyun, Ji Xuepin Paleomagnetic dates of hominid remains from Yuanmou, China, and other Asian sites. // Journal of Human Evolution. 2002. N 43. P. 27–41.

Johanson D., Blake B. From Lucy to language. London, 1996.

Lewis M. E. Carnivoran paleoguilds: implications for hominid food procurement strategies. // Journal of Human Evolution. 1997. N.32. P. 257–288.

Manzi G. The earliest diffusion of the Genus Homo toward Asia and Europe: a brief overview // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. Witwatersrand/Firenze. 2000. P. 117–125.

Martinón-Torres М., Bastir M., Bermúdez de Castro J. M., Gómez A., Sarmiento S., Muela A., Arsuaga J. L. Hominin lower second premolar morphology: evolutionary inferences through geometric morphometric analysis. // Journal of Human Evolution. 2006. 50. P. 523–533.

Merwe van der N., Thackeray J. F., Lee-Thorp J. A., Luyt J. The carbon isotope ecology and diet of Australopithecus africanus at Sterkfontein, South Africa. // Journal of Human Evolution. 2003. N 44. P. 581–597

Mithen S., Reed M. Stepping out: a computer simulation of hominid dispersal from Africa. // Journal of Human Evolution. 2003. N 43. P. 433–462.

Peretto С. The oldest human population in Europe: «long» or «short» chronologies. // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. Witwatersrand/Firenze. 2000. P. 175–183.

Prat S., J.-Ph. Brugal, J.-J. Tiercelin, J.-A. Barrat, M. Bohn, A. Delagnes,

S. Harmand, K. Kimeu, M. Kibunjia, P.-J. Texier, H. Roche First occurrence of early Homo in the Nachukui formation (West Nurkana, Kenya) at 2.3–2.4 Myr. // Journal of Human Evolution. 2005. 49. P. 230–240.

Rightmire G. Ph., Lordkipanidze D., Vekua A. Anatomical descriptions, comparative studies and evolutionary significance of the hominin skulls from Dmanisi, Republic of Georgia. // Journal of Human Evolution. 2006. N 50. P. 115–141.

Stewart K. M. Early hominid utilization of fish and implications for seasonality and behaviour. // Journal of Human Evolution. 1994. 27. P. 229–245.

Suwa G., Asfaw B., Haile-Selassie Y., White Т., Katoh Sh., Woldegabriel G., Hart W. K., Nakaya H., Beyene Y. Early Pleistocene Homo erectus fossils from Konso, Southern Ethiopia // Anthropological Science. 2007. Vol. 115. P. 133–151.

Swisher C. C., Curtis G. H., Jacob Т., Getty A. G., Surpijo A., Widiasmoro Age of the earliest known hominids in Java, Indonesia // Science. 1994. Vol. 263. P. 1118–1121.

Tchernov E. (1992) Цитируется по работе: А. Тернер (1997) в сб. «Человек заселяет планету Земля» (М., 1997). Стр. 14.

Weidenreich F. The dentition of Sinanthropus pekinensis. Peking. 1937. Pal. Sinica N 5. P. 1–180.

Wood B. A. Origin and evolution of the genus Homo // Nature. Vol. 355. P. 783–790.

Wood B. & Turner A. Out of Africa and into Asia. // Nature. 1995. Vol. 378. P. 339–340.

Глава III Древнейшие Homo впервые на земле Азии

В предыдущей главе была рассмотрена проблема «исхода» гоминин из Африки, причем высказано предположение, что это выдающееся событие в эволюции рода Homo имело место прежде всего в области Баб-эль-Мандебского пролива. Стала ли эта точка на карте «Воротами Слез» (как через много тысячелетий был назван пролив на арабском языке) в то время для ранних Homo — сейчас можно только строить гипотезы, но бесспорно одно: через эти «ворота» наши предки вышли в новый, необъятный мир, готовивший им и их потомкам большие победы и большие разочарования. Несомненно, что сам по себе этот первый «исход» для древнейших людей прошел довольно безболезненно, «буднично», не был каким-либо особым «подвигом», «прорывом плотины» («damburst») как считают некоторые исследователи (Lewin, 1994, cit. after Dennell, 2003), и скорее происходил подобно тонким струйкам (trickles по Р. Деннеллу), чем обширному «наводнению». Здесь я полностью согласен с Р. Деннеллом, т. к. в том регионе и в то время не было необходимости «штурма» новых земель Азии, практически не отличавшихся по природным условиям от Восточной Африки и не суливших переселенцам никаких особых перемен в их повседневной жизни: саванна, морской берег, к условиям которых люди были хорошо приспособлены, как дети африканской саванны, прошедшие хорошую «школу» береговой адаптации. Они двигались в Азию в силу естественного процесса расселения из первичного центра, а новая территория не манила их особыми преимуществами перед прародиной, а лишь давала простор для дальнейшей дисперсии, начавшейся еще в Африке и ставшей привычной. По форме это проникновение в Азию можно лучше всего определить употребляемым в зоологии термином «инвазия» (от латинского inuado — входить, вступать), означающим передвижения (выселения) животных за пределы своей родины. «Такие перемещения отличаются от истинных миграций своей нерегулярностью и большими интервалами между последовательными инвазиями. Иногда их рассматривают как начальные этапы формирования настоящих миграций, возникающих из взрывоподобных расселений — „эмиграций“» (Клаудсли-Томпсон, пер. с англ., 1982. стр. 11). Мы не знаем, каковы были интервалы между инвазиями древнейших человеческих групп в Азию через Баб-эль-Мандебский пролив, но главное, они наверняка не были регулярными, что позволяет применить рассматэиваемый термин к описываемой ситуации.

Инвазия происходила небольшими группами, вероятно по 30–40 человек (Бар-Йозеф, 1997), так что термин «струйка», вероятно, действительно отражал характер «исхода», но не мог характеризовать весь путь миграции, т. к. в процессе столь длительного и дальнего расселения были неизбежные колебания численности групп вплоть до полного вымирания с одной стороны и многократного увеличения числа мигрантов — с другой. Отсюда, естественно, — нестабильность генофонда всей мигрирующей части таксона в целом.

Мы имеем сейчас достаточно данных для предположения, что ранний Homo erectus/ergaster или, вернее — подвид Н. habilis pre-erectus осуществил инвазию на землю Аравийского полуострова и продолжил начатую в Африке дисперсию, однако нам до сих пор не вполне ясно в деталях, куда направились эти древние люди сразу после «исхода». Мы вообще могли бы никогда не найти ответа на такой вопрос, если бы в нашем распоряжении не было сведений о конечных этапах инициального (термин Величко и Соффер, 1997) проникновения человека из Африки в Азию. К счастью, древнейшие палеоантропологические и археологические находки в Индонезии и Китае бесспорно указывают, что люди, ставшие «первыми азиатами» после «исхода» продолжали движение на восток. Эти находки, конечно, «свет в конце тоннеля» для исследователей, занимающихся проблемой первоначального заселения Азии, но, надо сказать, значительная часть «тоннеля» от «исхода» до Индонезии, пока «погружена в полумрак» в ожидании «луча света» новых открытий, и реставрация всего пути древнейшего переселения в сильной степени зависит от наших знаний о первых Homo Явы и Китая. Прежде всего, не будем забывать, что сама дата «исхода», которой придерживаются сейчас многие специалисты (2±Х млн. лет назад), базируется на признании «возраста» находок в Моджокерто и Сангиране (1,81 и 1,66 млн. лет), установленного в 1994 году группой антропологов и археологов, работавшей в Индонезии (Swisher et al., 1994). Эта датировка принята рядом других исследователей, в частности на этих цифрах базируется ход рассуждений автора данной работы. В такой ситуации, естественно, приходится строить гипотезы о времени «исхода» из Африки, опираясь на неизбежный вывод о том, что присутствие первых гоминин на Яве 1,81 млн. лет назад заставляет считать, что из Африки их предки должны были выйти еще раньше, но насколько — это зависело от скорости распространения. В большинстве случаев антропологи считают, что движение было «довольно быстрым» (Тернер, 1997), иногда даже называют приблизительно время, в течение которого на описываемом этапе эволюции человек, вероятно, преодолел расстояние от Восточной Африки до Индонезии. Так, например, высказано мнение, что люди, двигаясь небольшими группами, должны были после «исхода» достигнуть Явы за 25 000 лет, перемещаясь в течение одного поколения в среднем на 10 км. (Lewin, 1994, after R. Dennell, 2003). Конечно, эта цифра базируется на ряде упрощений. О. Бар-Йозеф утверждает, что такие малые группы могли покрывать очень значительные расстояния «в считанные годы», если они не занимали всю пройденную территорию (Бар-Йозеф, 1997. Стр. 48). Возможно, небольшая разница между принятыми датировками «исхода» и прибытия на Яву в какой-то мере повлияла на оценку исследователями скорости передвижения древнейших Homo, и т. о. постепенно сложилось убеждение, что вся эта далекая миграция представляла собой некий «марш-бросок». Попробуем проанализировать эти выводы, пока не подвергая сомнению приведенные выше датировки.

Прежде всего, во всяком случае с чисто теоретических позиций, не следует исходить a priori из постулата, согласно которому движение изначально имело направленный, линейный характер с широтной ориентацией на восток. Ведь вся миграция в целом представляла собой частный случай стихийной дисперсии, которая должна была протекать по тем же законам, которые привели к «исходу» из Африки. Это значит, что расселение групп, вышедших на землю Аравийского полуострова, имело тенденцию к «веерообразному» распространению по азиатской саванне. «Процесс глобальной панмиграции объясняется прежде всего не столько преднамеренным устремлением освоить какие-то новые районы, а в первую очередь естественным процессом непрерывного расселения» (Величко, 1997. Стр. 260). Тем не менее, насколько можно судить по дальнейшим этапам миграции, довольно скоро выявилось приоритетное восточное направление, что требует объяснения с позиции современного уровня знаний.

Если рассматривать характер древнейших миграций человека на основании финальных событий, как это сделано выше в отношении восточной «ветви» дисперсии первых пришельцев в Азию, то необходимо также учитывать еще одну точку в этой части Света, куда пре-эректус пришел почти одновременно с прибытием других групп на Яву, а именно — Кавказ (Дманиси). На первый взгляд представляется, что это был совсем другой «сценарий» расселения, связанный с распространением по долине Нила, еще в пределах Африки. Однако, возможно и другое предположение, согласно которому сразу после «исхода» в Азию сформировалась не только восточная ветвь дисперсии, но также и северная, вдоль восточного или (и) западного берега Красного моря, через Ближний Восток в районе Мертвого моря и далее — в область Закавказья. Это был прямой и естественный путь через регионы, мало отличавшиеся по природным условиям от точки «исхода», судя по карте, представленной в работе Р.Деннелла (Dennell, 2003). Такая гипотеза, кстати, лучше согласуется с «классической» моделью стихийного расселения после инвазии африканских групп Homo habilis pre-erectus на Аравийский полуостров: было несколько первичных направлений движения ранних Ноцго из района Баб-эль-Мандебского пролива в позднем плиоцене-раннем плейстоцене, причем два из этих направлений стали приоритетными. Возникает вопрос — почему? Ответ прежде всего заключается в географии рассматриваемого региона: пути на восток и на север от Баб-эль-Мандебского «моста» проходят по берегам Красного моря, Аденского залива и далее — Аравийского моря. Такая «привязанность» к побережью у мигрировавшей группы ранних Homo легко объяснима: эти люди перед инвазией, «исходом», вероятно, долго жили в Африке в районе Баб-эль-Мандебского пролива, где приобрели пищевую стратегию береговых собирателей, в основе рациона которых были преимущественно морские моллюски и, отчасти, рыба, добываемая на мелководье. Морская пища отличается высокой калорийностью и богатством жирными кислотами, в частности LC PUFA (omega-3 long chain polyunsaturated fatty acids), что доказывает в своей работе 2000 года южноафриканский исследователь Дж. Паркингтон (Parkington, 2000), относящий морских моллюсков к категории «expensive tissue»(«дорогой ткани») и считающий морскую пищу важным фактором процесса энцефализации в эволюции человека. Особенно эффективна такая диета в период беременности и лактации женщин, когда LC PUFA необходима в особо больших количествах для нормального роста мозга ребенка «to maximise brain growth» («для максимизации роста мозга») (Parkington, 2000, op. cit. P. 327). Цитируемый автор считает, что этот вид диеты играл важную роль на всех этапах эволюции человека, способствуя энцефализации и ориентации отбора на развитие мозга и, соответственно, на совершенствование «человеческих» форм поведения. К этому можно добавить, что предпочтение «дорогой ткани» было характерным для рода Homo с самого начала его существования. Тогда такой тканью явился головной и костный мозг убитых животных, который гоминины получали благодаря опыту пищевой стратегии скэвинджинга. Можно предположить, что морская диета стала хорошим эквивалентом мяса для прибрежных собирателей, сохранивших основы этой важной для выживания адаптации и на земле Азии.

Несомненно, береговые группы древних людей не ограничивали свой рацион одними моллюсками, — море предоставляло им довольно широкий выбор другой пищи, прежде всего — рыбы. Здесь возникает вопрос, который требует отдельного рассмотрения, а именно — могли ли гоминины на столь примитивном эволюционном уровне заниматься рыболовством. Этой теме посвятила интересную статью канадская исследовательница Кетлин Стьюарт (Stewart, 1994), которая пришла к выводу, что рыба была альтернативным источником пищи гоминин на всех этапах эволюции, особенно в периоды сезонного стресса, когда другие виды питания были недоступны или недоброкачественны. Многие хищники и низшие узконосые обезьяны могут практически в основном переходить на сезонную рыбную диету в течение длительного времени. Археологические материалы свидетельствуют о существенной роли рыбы как источника питания у плейстоценовых гоминин, включая ранних. В частности, остатки костей рыб найдены среди материалов пяти местонахождений в Олдувайском ущелье. Конечно, обнаружить непосредственную связь между этими находками и деятельностью человека труднее, чем в случае исследования костей крупных млекопитающих, ставших объектом скэвинджинга, когда можно выявить следы употребления каменных орудий в отличие от повреждений, нанесенных зубами хищников. Однако, накопившийся ископаемый материал позволяет, по мнению исследователей, говорить о систематическом употреблении рыбы ранними гомининами. Для древнейших людей рыба становилась легко доступной добычей во время нереста, а также в полосе прилива-отлива, когда волны выбрасывали ее на берег и на мелководье. Добыча этого ценного продукта не представляла большого труда даже для самых ранних гоминин. К. Стьюарт приводит документированные наблюдения, доказывающие, что многие млекопитающие, даже такие хищники, как гиены и леопарды, совершенно лишенные преимуществ береговой адаптации, добывают рыбу из воды и съедают. Известны случаи, когда бабуины занимались примитивным «рыболовным промыслом», а также использовали мертвую рыбу на берегах рек и озер. Рыба является источником высококачественного белка, сравнимого с белком мяса, а также жира, микроэлементов и витаминов (Pigott & Tucker, 1990; after К. Stewart, 1994). Рыба становилась необходимым альтернативным источником ценной белковой пищи для гоминин в период сезонных стрессов, когда качество мяса животных снижалось и даже, по мнению некоторых исследователей, могло иногда приносить вред, не говоря уже о количественном дефиците питания. Естественно, что древнейшие Homo стремились к морскому берегу и оставались вблизи него, т. к. море являлось неиссякаемым источником пищи, мало подверженным в тропиках сезонным климатическим изменениям и богатым всеми компонентами питания, нужными для нормального существования и прогрессивного развития. Позволительно, с моей точки зрения, высказать гипотезу о тесной связи предпочтительного пути миграции древнейших Homo с береговыми регионами. В упомянутой работе К. Стьюарт приводится карта местоположения древних стоянок человека в районе Красного моря и прилежащих регионов. Данные этих исследований противоречат широко распространенной точке зрения, что ранние Homo расселялись из Эфиопии на север по долине Нила: местонахождения, относящиеся к плио-плейстоцену не встречаются севернее среднего течения Нила, в то время как в период среднего плейстоцена они многочисленны. С моей точки зрения это является основанием считать, что древнейшие Homo вряд ли двигались этим путем вплоть до Средиземного моря и Ближнего Востока. Скорее можно предположить, что эти ранние представители человечества, пройдя Баб-эль-Мандебский пролив, распространились на север вдоль берегов Красного моря — восточного или западного. Относительно первого мы находим в работе О. Бар-Йозеф (1997, с. 49) замечание, что «Археологические находки из Сирийско-Аравийской пустыни свидетельствуют, что в климатических условиях, подобных современным, большая часть пустыни скорее всего была необитаемой». Однако, трудно себе представить, чтобы в плио-плейстоцене природные условия региона были подобными современным, против чего свидетельствуют не раз упоминавшиеся карты из работы Р. Деннелла, на которых оба берега Красного моря в интересующую нас эпоху на всем протяжении представлены как занятые саваннами. Следовательно, этот путь на север был вполне реален. Что касается отсутствия находок каменных артефактов в этом регионе, то в предыдущей главе была предложена гипотеза, объясняющая, по моему мнению, этот феномен. Судя по карте, приведенной в работе О. Бар-Йозеф на стр. 42, автор является сторонником гипотезы распространения Homo erectus вдоль долины Нила и считает, что ветвь, ушедшая на Кавказ, выделилась из этого направления, однако на другой карте (стр.49) он не предлагает своей версии возникновения северного участка миграции, проходящего по «Левантийскому коридору»: линия, начавшаяся в среднем течении Нила, поворачивает на северо-запад, в сторону Аин-Ханех и прерывается, не достигая Суэцкого перешейка, откуда берет начало другой отрезок пути, ведущий на Ближний Восток и, далее, — на Кавказ. Этот участок завершается финальной «точкой» в Дманиси 1,7–1,8 млн. лет назад. На данном этапе северной ветви «Великой миграции» это место явилось тупиком («cul-de-sac» по К. Кеннеди), судя по тому, что синхронных памятников на Кавказе пока не обнаружено. Ближайшее местонахождение останков «архантропа» (нижняя челюсть) из пещеры Азых в Карабахе, связанное с ашельской индустрией, датируется миндель-рисским межледниковьем (Гаджиев, Гусейнов, 1970). Морфологически экземпляр сходен с типом Араго, т. е. скорее относится уже к таксону, выходящему за рамки «классических» эректусов (Homo heidelbergensis). Еще один экземпляр, фрагмент нижнего резца из пещеры Кударо в южной Осетии, морфологически определен как зуб Homo erectus (Зубов, 1980) и может служить одним из доказательств довольно широкого распространения Homo erectus в Кавказском регионе, тем более, что древность находки подтверждается также стратиграфически. Другие известные находки ископаемых представителей рода Homo с территории Грузии (Джурчула, Бронзовая, Сакажиа), отнесены к неандертальцам. Древнейшие археологические материалы указывают на присутствие Homo erectus в нескольких районах Кавказа.

В частности, Р. Деннелл, ссылаясь на работу В. Б. Дороничева, упоминает материалы из пещеры Треугольная, имеющие древность 583±25 тыс лет (Dennell, 2003).

Следует особо выделить значение среднего участка миграции через Левантийский коридор. Здесь, недалеко от Мертвого моря, в долине реки Иордан (Израиль) в ходе раскопок, начатых в 1959 г. вскрыта нижнеплейстоценовая стоянка Убейдия (31° с.ш.), возраст которой равен 1,4 млн. лет. С точки зрения археологии местонахождение известно тем, что на нем найдены древнейшие (наряду с Консо Гардула) орудия ашельского типа. Раскопки в Убейдиа дали также антропологический материал: несколько фрагментов черепа (UB 1703, 1704, 1705, 1706), изолированный резец (UB 1700) и изолированный моляр (UB 1701). Антропологи отнесли находки к роду Homo. Несколько лет назад на том же месте раскопок обнаружен правый латеральный нижний резец (UB 335), который идентифицирован как зуб H. ergaster (Belmaker et al., 2002). Отмечается сходство находки с нижними резцами экземпляра KNM-WT 15000 (Нариокотоме).

Раскопки в районе местонахождения Убейдиа продолжались и привели к чрезвычайно важному открытию: была раскопана еще одна нижнепалеолитическая стоянка — Эрк эль-Ахмар, расположенная в слоях, лежащих глубже, чем Убейдиа, содержащая орудия типа олдован и датированная методом палеомагнитного анализа более ранним периодом — 1,77-1,95 млн. лет. Есть мнения, что стоянка еще древнее — свыше 2 млн. лет. Можно с достаточным основанием предположить, что эта находка непосредственно связана с популяцией древнейших пре-эректусов, распространявшихся к северу, в сторону Кавказа и родственная палеодему Дманиси.

На приведенной С. Митеном и М. Рид карте, (рис. 2) (Mithen & Reed, 2002. Р. 434) предполагаемых путей миграции рода Homo после «исхода» линия, изображающая движение к востоку поворачивает на север, в сторону от моря, в саванну, вероятно потому, что примерно в середине берега Аденского залива и Аравийского моря в эпоху плиоцена-плейстоцена был участок пустыни. Учитывая сказанное выше, представляется более адекватным продолжить эту линию дальше по берегу, т. к. древнейшие Homo вряд ли ушли бы от моря, обладая большим опытом береговой адаптации. Могут сказать, что их испугала пустыня, но ведь в такой же точно ситуации были их собратья, когда шли «коридором» между пустыней и Средиземным морем на севере Африки, причем благополучно достигли Магриба (Айн Ханех). В пустынях встречаются оазисы, вероятно были и небольшие речки, а если их не было то можно было использовать дождевую воду. Вызывает возражения гипотеза постоянной «привязанности» ранних Homo после «исхода» к прибрежной полосе на всем протяжении

южного берега Аравийского моря в силу того, что там имеется мало (или иногда совсем нет) археологических находок рассматриваемого времени, однако надо учесть, что в ту эпоху имело место резкое понижение уровня моря вследствие начавшихся первых оледенений на севере Европы, и древнейшие люди шли вдоль береговой кромки, которая впоследствии ушла под воду после нового повышения уровня океана. Если там были какие-либо свидетельства пребывания человека, они сейчас находятся глубоко под водой и вряд ли доступны.

Смелый и рискованный эксперимент французского врача и путешественника Алена Бомбара (1959) показал, что человек способен выживать в открытом море при полном отсутствии пресной воды, питаясь сырой рыбой. Кстати, оказалось, что именно сырая рыба может при необходимости стать источником необходимой пресной воды. Во всяком случае выжить, полагаясь только на «дары моря» можно, по крайней мере в течение сравнительно небольшого промежутка времени, и приспособленные к береговой жизни древнейшие люди, вероятно, знали это.

Приведенные выше рассуждения относятся не только к направлению, но и к скорости передвижения древнейших групп гоминин. Показано, что быстрая дисперсия во многом определяется адекватными изменениями пищевой стратегии (Antón et al., 2002). При этом возможность достижения древнейшими людьми Юго-Восточной Азии в период времени, соответствующий принятым датировкам (1,6–1,8 млн. лет) зависела от того, насколько быстро они могли расселяться в береговых регионах (Mithen & Reed, 2003).

Итак, выбор приоритетного восточного направления миграции первыми Homo вполне объясним и не противоречит представлениям о «веерообразном» характере расселения в новом регионе. Однако, не будем забывать о том, что изложенные теоретические построения, касающиеся параметров восточной миграции гоминин базируются на принятии финальной датировки останков человека на Яве и в Китае, а ведь эта основа не абсолютно надежна, что делает вытекающие из нее заключения неоднозначными. Имеются факты и мнения, в какой-то мере нарушающие стройность представленной выше модели и требующие дополнительного анализа, хотя автор данной статьи пока не видит бесспорных причин для отказа от своей прежней позиции, во всяком случае до получения новой информации по вопросу о первых миграциях человека.

Датировка находок в Сангиране и Моджокерто уже давно вызывает принципиальные споры. Первоначальная дата 1,9 млн. лет, полученная индонезийскими антропологами, была оспорена в 1984 году Дж. Поупом и Дж. Кронином как сильно завышенная, причем эти исследователи заявили, что «возраст» рассматриваемых экземпляров не превышает 1 млн. лет (Pope & Cronin, 1984). Однако, через 10 лет, в 1994 году наиболее древние датировки получили новую поддержку в работах французского антрополога Т. Пилоржа (Pilorge, 1994) и упоминавшейся выше группы К. Суишера (Swisher et all., 1994). Одновременно С. Митен и М. Рид высказали в своей работе сомнения по поводу древнейшей датировки индонезийских материалов на том основании, что даты К. Суишера с коллегами не имеют прямой связи с самими яванскими находками («…are unrelated to the Java fossils themselves» (Mithen & Reed, 2003. Op. cit P. 447). При этом сделана ссылка на других авторов (Langbroek & Roe-broeks, 2000, after Mithen & Reed), считающих, что истинное время прибытия первых людей на Яву — приблизительно 1 млн. лет. Методом компьютерного моделирования С. Митен и М. Рид получили вероятную дату первоначального проникновения гоминин на Яву, близкую к этому значению (1,18 млн. лет), но на приведенной в их работе карте сохранили принятый многими антропологами возраст древнейших яванских находок — 1,8 млн. лет.

В конце 90-х годов и начале нового века позиции сторонников «долгой хронологии» в основном, казалось бы, укрепились, но в 2002 году они вновь подверглись серьезному испытанию после публикации детального исследования, осуществленного группой японских и китайских ученых (Hyodo et al., 2002), пришедших к выводу, что «возраст» находок из Сангирана и Моджокерто не превышает 1,1 млн. лет. В 2005 году греческие ученые П. Никитас и Е. Никита (Nikitas & Nikita, 2005) повторили интересный эксперимент С. Митена и М. Рид, осуществив компьютерное моделирование предполагаемых сроков и направлений первой миграции человека из Африки, рричем также получили результаты, не согласующиеся с данными К. Суишера. В частности, по их расчетам, вероятность прибытия первых Homo в Восточную и Юго-Восточную Азию ранее 1,6 млн. лет до современности (0,05) в 10 раз (!) меньше вероятности прибытия гоминин в Европу 1 млн. лет назад (0,5), причем отдельно для Явы эта величина оказалась еще меньше (0,01).

Эти выводы, еслй они подтвердятся в дальнейшем, могут заставить пересмотреть некоторые детали в модели «Великой миграции» из Африки в Азию в позднем плиоцене — раннем плейстоцене, во всяком случае их никак нельзя игнорировать.

С другой стороны, нельзя представлять ситуацию, сложившуюся в процессе описываемой дискуссии так, как будто чаша весов на данный момент решительно (склонилась в пользу сторонников «короткой хронологии»: в 2004 году фубликована статья С. Антон и К. Суишера (Anton & Swisher, 2004, after P. Nikitas & Е. Nikita, 2005. P. 604), в которой авторы проводят переоценку! датировок древнейшего эпизода появления человека в Сангиране и приходят к выводу, что на Яву первые люди пришли во всяком случае раньше 1,6 млн. лет.

Автор данной работы, как уже говорилось, продолжает пока придерживаться датировок К. Суишера как основы рассуждений о времени и характере первой миграции ранних Homo, в порядке рабочей гипотезы, основываясь на следующих фактах: 1. датировка останков Н. habilis pre-erectus в Дманиси (1,7–1,8 млн. лет) не вызывает сомнений и, в то же время, точно совпадает с «возрастом» черепа из Моджокерто, причем материалы обоих местонахождений имеют сходные черты, что наводит на мысль о практически едином «взрывном» эпизоде «исхода» из Африки; 2. широтный характер расселения на восток и «привязанность» древнейшей азиатской популяции Homo, специализированной в отношении береговой пищевой стратегии к прибрежным районам обеспечивали значительную скорость продвижения, что должно было позволить гомининам южной ветви миграции «не отстать» от своих северных собратьев; 3. отсутствие бесспорно доказанной связи датировок К. Суишера с яванскими находками, конечно, может вызвать сомнения, но не дает еще оснований для категорического отказа от этих датировок; 4. чрезвычайно большая древность археологических материалов нижнего палеолита Индийского субконтинента (Риват), если она будет подтверждена, может служить доказательством успешного преодоления гомининами, двигавшимися на восток, практически половины пути до Индонезии; 5. можно ждать новых интересных результатов, полученных методом компьютерного моделирования, но метод сам по себе новый и, возможно, в применении к данному сложному случаю какие-то детали разработки материала не были адекватно учтены. В частности, нужно заметить, что П. Никитас и Э. Никита в упомянутой работе, по их собственным словам, не включили в программу такие факторы, как изменения климата, растительности, колебания уровня моря и пищевые предпочтения (Nikitas & Nikita, 2005. P. 615). Исходя из приведенных выше рассуждений о важной роли пищевой стратегии и береговой адаптации в определении характера движения гоминин на восток после «исхода», можно заключить, что именно в данной ситуации, существенная часть информации осталась вне внимания авторов. Даже С. Митен и М. Рид, осуществившие подобный эксперимент в 2002 году, в своей работе замечают «We have по illusions that computer simulation is anything other than imperfect tool, one for which the results are only as good as the data and procedures put into the program (Mithen & Reed, 2003. P. 436) [«У нас нет иллюзий относительно того, что компьютерное моделирование — не более чем несовершенное орудие, результаты которого хороши в зависимости от того, какие введены данные и какие процедуры использованы»], т. е. метод в большой степени субъективен и зависит от тактики исследователя, определяющего компьютерную программу.

Говоря о значении предполагаемых финальных датировок, относящихся к «Великой миграции» человека в Азию, мы до сих пор ограничивались рассмотрением яванских находок. Однако не меньший интерес представляет континентальная, китайская «ветвь» этой миграции, изображенная на упоминавшейся карте-схеме С. Митена и М. Рид. Авторы считают (согласно схеме), что эти направления разделились еще до прихода человека на Индийский субконтинент и ставят на обоих концах ветвей очень близкие даты (1,8–1,9 млн. лет), причем приход человека на территорию Китая предполагается даже несколько более ранним, чем финал яванской части миграции. Необходимо остановиться на этих вопросах более детально, не только чтобы установить каким путем человек раньше пришел на территории Восточной и Юго-Восточной Азии, но также потому, что сопоставление дат «прибытия» в данные регионы в сильной степени влияет на заключение о характере маршрута древнейших людей в их движении на восток. Если окажется, что в Индонезию род Homo проник раньше, чем на территорию Китая, то это явится аргументом в пользу предположения, что «индонезийское направление» было тесно связано с расселением вдоль морского берега, с использованием ресурса долгого опыта береговой адаптации. Кроме того, нужно будет признать вероятность миграции на север, на территорию Китая. Если инвазия в Китай произошла раньше проникновения в Индонезию, приобретет черты реальности вероятность движения с севера на юг. Чтобы разобраться в этих проблемах нужно рассмотреть современные данные о раннем заселении человеком территории Китая.

Наука впервые получила данные о древнейших представителях рода Homo на территории континентальной Восточной Азии в течение 20-х — 30-х годов прошлого века, когда во время раскопок близ деревни Чжоукоудянь («Холм-Костей-Дракона») под Пекином был в течение ряда лет получен обильный остеологический материал, относящийся к ранним гомининам — части скелета от 44 индивидуумов, в том числе 5 черепных крышек, 11 нижних челюстей, фрагменты лицевого скелета, 147 зубов. Найденному существу было присвоено родовое название Синантроп. Физический тип синантропа удалось восстановить достаточно детально, б. ч. путем объединения фрагментов черепов разных индивидуумов. В результате тщательных исследований специалисты пришли к заключению, что этот гоминид был очень сходен с яванскими питекантропами и сохранял архаичные черты, свойственные человекообразным обезьянам. Впоследствии родовое найме-ювание «синантроп» стало постепенно терять значение и, наконец, было совсем упразднено: синантроп был включен в вид Homo erectus как подвид H. e. pekinensis. Кстати, это изменение в систематике было не только следствием открытия нового таксона, но также проявлением начавшейся тенденции к пересмотру таксономических категорий в пользу научного направления «объединителей» («ламперов»), которые, в отличие от их оппонентов — «дробителей» (сплиттеров), выступают за уменьшение числа таксонов за счет включения их в обобщенные и укрупненные систематические единицы. Вид Homo erectus в таксономическим отношении оказался довольно сильно разветвленным. Когда мы говорим о сходстве синантропа с яванским питекантропом, мы имеем в виду в основном общие морфологические черты двух подвидов — H. e. pekinensis и Н. е. erectus — по материалам из Чжоукоудянь, Триниль и, отчасти, — Сангиран. Внутривидовая дифференциация Н. erectus в значительной мере носит «вертикальный» характер и связана со значительным хронологическим диапазоном существования этого вида. Синантроп считается сравнительно «молодым» таксоном — 460–250 тыс. лет до современности. Имеются новые датировки, «удревняющие» этот подвид: так, китайский палеонтолог Г. Шен (Shen, 2000), применив два разных метода датирования, пришел к выводу, что самые ранние экземпляры из Чжоукоудянь имеют «возраст» по крайней мере 600 тыс. лет, а может быть — 800 тысяч. Однако, разрыв во времени между «синанропом» и древнейшими яванскими формами, — Сангиран 4 и Моджокерто, — все равно чрезвычайно велик. Свидетельства первоначального проникновения человека на территорию Китая следует искать среди других палеоантропологических и археологических находок. В 1963 году в районе Лантьян провинции Шенси (34° с. ш.) была обнаружена сильно минерализованная человеческая нижняя челюсть, а через год в 20 км от места первой находки — фрагменты черепа. Сначала экземпляры из Лантьяна отнесли к «обычным» синантропам, но позже китайский палеонтолог У Жукан предпочел выделить новый подвид Homo erectus lantianensis, который оказался гораздо древнее материалов из Чжоукоудянь — 1,13-1,15 млн. лет. Упоминавшаяся выше группа японских и китайских исследователей (Hyodo et al., 2002), осуществив повторное датирование, пришла к почти аналогичным выводам (1,2 млн. лет), причем особо отметила, что данная находка должна считаться самым ранним свидетельством присутствия человека не только в Восточной, но и в Юго-Восточной Азии (авторы полагают, что яванские Н. е. mojokertensis не древнее 1,1 млн. лет). Череп лантьянского Н. erectus крайне архаичен. Он характеризуется низким сводом, огромной толщиной костей, мощным надглазничным валиком и очень малым объемом мозговой коробки (780 см3), практически равным объему черепа Н. rudolfensis (Н. habilis pre-erectus) Морфологически лантьянский человек довольно близок к Н.е. mojokertensis и, возможно, принадлежит к этому подвиду (Зубов, 2004).

Приведенные выше факты и даты, однако, устраивают далеко не всех исследователей, — антропологов и археологов, — занимающихся проблемой первоначального заселения человеком Восточной и Юго-Восточной Азии, т. к. имеется еще много непризнанных и частично признанных находок, по-разному датируемых различными специалистами.

Американский антрополог и археолог Дж. Олсен из университета штата Аризона следующим образом характеризует ситуацию, сложившуюся в конце XX века в области исследования ранних этапов заселения территории Китая: «Хотя за последние несколько лет сообщалось о добром десятке местонахождений, относящихся будто бы к самому концу плиоцена — началу раннего плейстоцена (например, Сихоуду, провинция Шанси и Лантьян, провинция Шэнси), лишь в немногих случаях их возраст надежно обоснован…» (Олсен, 1997. Стр.101). Наиболее известной из таких спорных находок является материал из местонахождения Лонггупо, северный Китай, провинция Сычуан, обнаруженного в 1984 году и исследованного специалистами в течение ряда последующих лет. Были найдены: фрагмент левой половины нижней челюсти с зубами (Р4, M1, М2), а также правый верхний боковой резец (Деревянко, 2006). Первоначально китайский антрополог Хуан Ваньпо выделил новый подвид в пределах вида H. erectus (H. e. wushanensis), но потом констатировал сходство с H. ergaster и H. habilis (Хуан, по А. П. Деревянко, 2006). Морфология зубов из Лонггупо чрезвычайно архаична и вызывает сомнение по поводу принадлежности экземпляра к роду Homo. В частности, нижний премоляр имеет два четко выраженных корня, что для данного рода во всяком случае нетипично, хотя и не исключено (этот феномен, например, встречается в зубной системе индивидуумов из Атапуэрка TD6). Относительно верхнего резца из Лонггупо высказываются еще большие сомнения, причем имеется даже предположение, что этот зуб попал в описываемое местонахождение из вышележащих горизонтов (Деревянко,2006). Нужно заметить, что признание находок из Лонггупо фрагментами черепа древнейшего и очень архаичного | Homo довольно хорошо согласуется с датировкой местонахождения (1,8 млн. лет по Antón et al., 2000). Это мог быть H. habilis pre-erectus, достигший восточных пределов первой миграции из Африки почти одновременно с группами того же подвида, пришедшими в Индонезию. Судя по приведенной ранее карте-схеме из работы С. Митена и М. Рид,! английские коллеги, вероятно, склоняются именно к такому заключению, опираясь при этом на материалы из Лонггупо и не отвергая их «с порога». С другой стороны, есть столь же авторитетные специалисты, категорически не признающие достоверности находок в рассматриваемом местонахождении как свидетельств проникновения первых Homo на территорию Китая. Так М.Волпофф высказал мнение, что зубы из Лонгг>по принадлежат не человеку, а ископаемой обезьяне люфенгопитеку (Ramapithecus lufengensis) (Деревянко, 2006), а Р. Деннелл считаеЦг рассматриваемый ископаемый антропологический материал неубедительным, как и каменные «артефакты». При этом в статье Р.Деннелла слово «artefacts» взято в кавычки, чем подчеркивается явно критическое отношение автора к материалам из Лонггупо (Dennell, 2003. Р. 429). Далее, в той же работе Р. Деннелл приходит к категорическому заключению, что «Longgupo is по longer a credible hominid locality» (Лонггупо больше не является достойным доверия местонахождением гоминид»). При этом делается очень уместное и своевременное замечание, что сложившаяся в данной области науки ситуация ставит исследователей перед необходимостью объяснить, почему гоминиды достигли Индонезии примерно на 500 000 лет раньше Китая. На это можно ответить, в порядке гипотезы, что путь в Индонезию был значительно легче, т. к. движение, вероятно, происходило вдоль морского берега и осуществлялось группой, хорошо адаптированной к этой экологической нише. Кроме того, разница в полмиллиона лет между сроками проникновения гоминид в Китай и Индонезию базируется на признании датировок индонезийских находок по К. Суишеру с одной стороны при одновременном отрицании реальности оценки возраста более 1,5 млн. лет для древнейших китайских экземпляров — с другой. Относительно последних можно добавить, что проблема времени прибытия первых людей на территорию Китая не исчерпывается дискуссией о датировках Лонггупо. Так, большую известность приобрела находка двух верхних центральных резцов в районе Юаньмоу (юго-западный Китай) в 1965 г. По оценке некоторых исследователей зубы имеют возраст около 1,8 млн. лет и могут быть отнесены к виду Н. erectus (pekinensis?). Академик А. П. Деревянко считает этот материал очень важной находкой, однако замечает, что ее возраст представляется спорным. Не исключено, что данные останки принадлежат скорее Pongo, а не Homo. Три артефакта из жильного кварца, найденные в Юаньмоу, диагностируются с трудом (Деревянко, 2006. Стр. 9). Группа японских и китайских исследователей во главе с М. Хиодо (Hyodo et al., 2002), в результате новых уточнений датировки с применением геомагнитных методов, пришла к заключению, что древность зубов из Юаньмоу не превышает 0,7 млн. лет.

К местонахождениям, возраст которых больше 1,5 млн. лет некоторые исследователи относят также стоянку Сихоуду, однако и в этом случае датировка не является общепринятой. «Такие стоянки, как Лонггупо, Сихоуду, Юаньмоу и некоторые другие, которые датируются в хронологическом диапазоне 1,8–1,0 млн. лет, являются спорными» (Деревянко, 2006. Стр. 11).

Не вызывают сомнений, по мнению А. П. Деревянко, местонахождения Сяочанлян и Дунгуто. Первая из них — Сяочанлян (в англоязычной литературе — Xiaochangliang), находящаяся в Нихэваньской котловине (40° с.ш.) имеет усредненную датировку 1,36 млн. лет, хотя данные китайских исследователей сильно расходятся (от 1,8–1,67 до 1,0 млн. лет) (Zhu et al., 2001. Wu, 2004 no А. П. Деревянко, 2006). Дата 1,36 млн. лет принята и в работе Р.Деннелла, по мнению которого древнейший бесспорный и хорошо датированный материал по гомининам Китая относится к позднему нижнему плейстоцену и происходит из Нихэваньской котловины (40° с.ш.), где местонахождение Сяочанлян имеет возраст 1,36 млн. лет (Dermell, 2003. Р. 429). Предполагается, что заселение этого района происходило во время теплого периода.

Еще одно местонахождение, — Дунгуто, — давшее богатый археологический материал, хорошо изученный и достаточно точно датированный, находится вблизи стоянки Сяочанлян. Его возраст — 1,01 млн. лет (Деревянко,2006). В общем, вполне надежные датировки древнейших китайских местонахождений гоминин во всяком случае превышают 1 млн. лет.

Сопоставление дат первоначального проникновения человека в Китай и Индонезию предполагает два возможных «сценария», причем предпочтение того или другого зависит от подхода специалиста к имеющимся оценкам возраста находок, точнее — от степени доверия к последним, по аналогии с выббэом уровня достоверности различий между какими-либо группами, когда исследователь может довольствоваться 5 % уровнем, либо избирает более «надежный» стандарт (1 %), повышая степень доказуемости вывода, что некоторые коллеги могут назвать «перестраховкой». В рассматриваемом случае первый сценарий, базирующийся на относительно «уенее строгом» подходе к датировкам и определяющий относительную древность первого эпизода проникновения человека в Китай и Индонезию по находкам из Лонггупо (Antón et al.) и Мод-жокерто (Swisher et al., Kennedy) дает картину почти одновременного прибытия древнейших людей в эти регионы (1,9–1,8 млн. лет). Второй, «более строгий» сценарий исходит из датировок 1,36-1,2 млн. лет для Китая (Деревянко, Zhu et al., Dennell, Hyodo et al.) и 1,1 млн. лет для Индонезии (Hyodd et al., Pope & Cronin) и также свидетельствует о практически одновременном первоначальном проникновении людей в Восточную и Юго-Восточную Азию(!). На это совпадение следует обратить внимание. Автор данной статьи, несмотря на возможный риск быть обвиненным в «двойном стандарте», придерживается «третьего сценария» (Китай — 1,36 млн. лет, Индонезия — 1,8 млн. лет), что связано с учетом характера пути в сравниваемые регионы. Дж. Олсен, ссылаясь на А. П. Деревянко), пишет, что охотники и собиратели ледниковой эпохи, «вероятно, предпочитали обширные пространства осушенного (вследствие резкого снижения уровня моря в плейстоцене) континентального шельфа» (Олсен, 1997.Стр. 101). В данном случае речь идет только о собирателях, о самых ранних Homo, когда охотниками люди не были вплоть до последующих этапов эволюции («until after erectus» по С. Ward, 2005, р.779). Если вышедшие из Африки приморские группы придерживались береговой линии (а это определялось характером их адаптации), то у них не было необходимости «отрываться» от нее, как неисчерпаемого и легко доступного источника пищи. И такой маршрут должен был все время оставаться благоприятным для довольно быстрого продвижения вперед. Оппоненты могут сказать, что у нас нет материалов из плио-плейстоцена побережья Индийского океана, однако нельзя забывать, что уровень моря в то время был сильно понижен по сравнению с современностью, вследствие чего в настоящее время невозможно обнаружить никаких материальных свидетельств первоначальной береговой миграции: эти объекты остались глубоко под водой после очередного поднятия уровня океана.

Береговая адаптация содействовала мобильности древних популяций, делая их продвижение более «канализованным», направленным и быстрым, но, с другой стороны — несколько сковывая общее распространение и освоение новых земель в стороне от моря. Это отчасти объясняет недостаток материала для реконструкции полной картины расселения гоминин в Азии в рассматриваемый отдаленный период времени, наряду с отмеченным выше фактором колебания уровня океана. Все же древнейшие Homo оставили некоторые следы своего пребывания на пути из Африки в Восточную и Юго-восточную Азию. В поисках таких свидетельств исследователи обратились к территориям Индии и Пакистана, хотя материалы по раннему плейстоцену в этом регионе «скудны и спорны» (Dennell, 2003. Р. 429).

Довольно убедительные образцы искусственно обработанного камня, относящиеся к данному периоду времени (три артефакта), были найдены на территории северного Пакистана в Соанской долине близ Риват (33° с.ш.). Для находок был установлен возраст — по меньшей мере 9 млн. лет, причем последующее датирование дало еще более древнюю дату — 2 млн. лет (Dennell et al., 1988). Каменные орудия были найдены в расположенной недалеко местности Пэбби Хиллс и также определены как относящиеся к позднему плиоцену-раннему плейстоцену: 1,8–2,2 млн. лет. В том же районе обнаружены кроме того менее древние артефакты: 1,2–1,4 млн. лет, что, по мнению Р. Деннелла, свидетельствует о длительном пребывании древних гоминин в северном Пакистане в более позднем нижнем плейстоцене. По свидетельству Р. Деннелла, на Индийском субконтиненте не найдено останков ранне-плейстоценовых гоминин и значительных скоплений артефактов, а в Индии вообще нет определенных доказательств пребывания гоминин до среднего плейстоцена, кроме находки близ Исампура одного артефакта с сомнительной датировкой 1,3 млн. лет. Все же, А. П. Деревянко считает, что проникновение архантропов на территорию Индостана произошло, видимо, ранее 1,5 млн. лет (Деревянко, 2006. Стр. 8). Такой вывод представляется естественным, если принять во внимание, что ранние Homo достигли Индонезии 1,8 млн. лет назад и, следовательно, как подсказывает «географическая логика», не могли миновать Индийский субконтинент на своем пути в то чрезвычайно отдаленное время. На первый взгляд кажется удивительным, что древнейшие артефакты, оставленные мигрирующими группами, найдены на самом севере полуострова. Почему эти прибрежные по типу адаптации люди вдруг так резко уклонились от морского берега в область совершенно новую в экологическом отношении? Дело в том, что «Великая миграция» не могла быть везде единым узким потоком: она все же сохраняла черты дисперсии и осуществлялась несколькими разными группами людей не всегда синхронно и не всегда по единому маршруту. Когда на пути древнейших Homo встал огромный мир Индостана, единство движения групп на восток нарушилось — возникло несколько направлений, одно из которых, по-видимому сохранило «традиционную» модель («привязанности» к побережью и, по рассмотренным выше причинам, не! оставило материальных доказательств его реальности. Северная ветвь распространялась через долину Инда и привела в те районы, где теперь археологами обнаружена древнейшая каменная индустрия. Г. А. Р. Кеннеди (Kennedy, 2000), рассматривая возможные пути древних миграций человека, писал, что Индостан никогда не был «cul-de-sac», т. е. ту ликом в расселении гоминин. Однако, не бывает правил без исключений, и в данном случае, в отношении древнейших свидетельств пребывания человека в северном Пакистане имело место как раз такое исключение: Археологи столкнулись здесь с очевидным географическим тупиком, в который зашла одна из ветвей «Великой миграции» из Африки. И, может быть, именно благодаря длительной задержке какой-то древнейшей популяции в этом районе, в руках археологов оказались уникальные материалы по плио-плейстоцену Индостана.

Районы Риват и Пэбби-Хиллс расположены в предгорьях, причем с востока и северо-востока их ограничивает система грандиозных горных цепей, включающих высочайшие вершины мира и, разумеется, совершенно непроходимых в описываемые времена для человека. Горы высотой 3–5 тыс. метров замыкают этот регион и с севера. Единственно возможным выходом из этого тупика для древнейшего человека была миграция на юг, но там на пути лежала пустыня, а далее, через весь субконтинент в позднем плиоцене тянулись (судя по карте, приведенной Р. Деннеллом) вплоть до самого Кромандельского берега, бесконечные леса. Н. erectus, в основном избегал лесов (Dennell, 2003), будучи адаптированным к открытым пространствам. Правда, в описываемое время происходила

быстрая смена ландшафтов, леса отступали, давая место саваннам, и в нижнем плейстоцене в районе Пэбби-Хиллс уже преобладали луга, что могло открыть дорогу на восток. Но люди, по-видимому, довольно быстро приспособились к своему новому региону и не были склонны уходить оттуда. Во всяком случае, пока нет никаких данных, чтобы предположить сценарий «исхода» плио-плейстоценовых гоминин из области Риват — Пэбби-Хиллс. Логичнее представить эту область тупиком миграции, так сказать местом «попытки колонизации» небольшого региона, и прийти к заключению, что предки людей, достигших Китая и Индонезии, принадлежали к другим группам переселенцев, стихийно избравших более перспективный путь продвижения на восток через Индостан. Было бы ошибочно предполагать, что каждый новый этап миграции непременно являлся прямым продолжением ее предшествующего отрезка и генетически составлял одно целое с последним. Поэтому, чтобы проследить всю траекторию распространения Homo erectus от Африки до Индонезии, нужно сначала несколько вернуться назад и найти на карте Индостана предполагаемую «точку перепутья», в которой одна из групп плио-плейстоценовых гоминин повернула к северу, а другие (может быть, через тысячи лет) направились к югу и востоку.

На схеме С Митена и М. Рид предполагаемый район разделения «Великой восточной миграции» на северную и южную ветви лежит примерно в центре Иранского нагорья, откуда северное направление идет в обход Гималаев, чтобы завершиться в Северном Китае. Южная ветвь огибает Персидский залив и через восточную часть Иранского нагорья углубляется на территорию Индостана, пересекает последний примерно в середине и уходит далее на восток и на юг — в Юго-Восточную Азию. Оставлен открытым вопрос, мог ли Homo habilis pre-erectus «форсировать» Ормузский пролив. С. Митен и М. Рид дают отрицательный ответ, считая, что «гипотеза использования гомининами на уровне Homo erectus «лодок» (скорее не модифицированных природных плотов) для преодоления водных пространств представляется сомнительной» (op. cit. Р. 441). Напротив, О. Бар-Йозеф в упомянутой работе 1997 г., судя по приведенной схеме (рис. 2) (Бар-Йозеф, 1997. с. 47) допускает такую возможность. В пользу последней точки зрения можно привести тот факт, что Homo erectus проник на остров Флорес по крайней мере 0,8 млн. лет назад (Kennedy, 2000), о чем свидетельствует находка каменных артефактов этого времени, а Флорес, по данным геологии никогда не был соединен с какой-либо иной сушей и отделен от ближайшего острова довольно широким проливом (19 км.). Впрочем, в рассматриваемом случае эти детали не имеют принципиального значения: двигаясь из Африки на восток, — северным или южным путем, — древнейшие люди должны были выйти на Иранское нагорье. Нужно сказать, что этот регион как и смежные области Турции и Аравийского полуострова до настоящего времени считался белым пятном в ходе накопления информации о первоначальном расселении людей в Евразии. Недавняя новая палеоантропологическая находка позволяет предположить, что территория Турции осваивалась человеком на стадии Homo erectus в ходе его движения не только к северу, но на запад. В провинции Денизли, в западной Турции (местонахождение Бюйюк Мендерес) обнаружена состоящая из нескольких больших фрагментов черепная крышка, которая определена как часть черепа Homo erectus (Kappelman et al., 2008). Хорошо сохранилась надглазничная область с сильно развитым торусом и выраженной посторбитальной констрикцией. Свод черепа низкий, с «убегающим» лбом. Авторы резонно считают, что найденный экземпляр заполняет важный географический и хронологический пробел в научной информации о расселении древнего человечества из Африки в Азию. Теперь можно предположить, что именно на территории Турции произошло «веерообразное» разделение ветвей миграции ранних Homo erectus с выделением трех направлений: на север (Кавказ), восток (Иранское нагорье) и в западные районы Турции. Конечно, новая находка относится к более позднему времени по отношению таким «узловым» географическим точкам, как Эрк эль-Ахмар, но все же связывается с ними в общую картину расселения гоминид вида Homo erectus. Скудость археологических и, тем более, антропологических данных превращает рассуждения о путях движения плио-плейстоценовых групп людей в направлении Индостана в более или менее правдоподобные догадки. На Иранском нагорье известно одно местонахождение, — Kashafrud (северо-восток Ирана, 36° с.ш.), — которое можно отнести к столь древнему периоду, что подтверждается типом каменного инвентаря (олдован). Однако, есть указание, что находка нуждается в повторном изучении (Dennell, 2003). Допустим, что датировка и эволюционная характеристика материалов из Кашафруд подтвердятся дальнейшими исследованиями. Тогда можно будет говорить о реальности дисперсии ранних Homo в северной части Иранского нагорья, куда они могли прийти по южному берегу Каспийского моря. В этом случае логично было бы предположить, что это направление явилось ветвью миграции, которая привела гоминин в Дманиси. Это иллюстрируется, кстати, картой (рис. 2) из работы О. Бар-Йозеф (стр. 47). Возможно, именно это ответвление к востоку по северному краю Иранского нагорья вывело какие-то группы Homo erectus в Центральную Азию, свидетельством чего может служить местонахождение Кульдара в южном Таджикистане (Ranov, 1995 after Dennell, 2003) (38° с.ш., 900 тыс. лет). Та же дата характеризует северные пределы экспансии этого вида в Китае и в Европе. Но речь, как мы видим, идет уже о более поздних миграциях эректусов, что дает лишь косвенное представление о размахе первой миграции людей.

Приняв во внимание все сказанное выше о северном направлении миграции через Иранское нагорье, не следует забывать и возможной роли южной ветви расселения Homo erectus в этом регионе. Если этим ранним представителям человеческого рода все же удалось переправиться через Ормузский пролив в эпоху резкого понижения уровня моря, то перед ними лежал сравнительно короткий и «традиционный» путь по берегу (в данном случае — Аравийского моря), который мог быстро привести к устью Инда. Туда же привел бы и северный вариант миграции через Иранское нагорье. Выскажу предположение, что эта точка на пути «великой миграции» явилась чрезвычайно важным «узлом», «cross-roads» на пути Н. erectus вглубь Азии. Оттуда отошла к северу ветвь в Пакистан, в сторону Риват и Пэбби-Хиллс, оттуда же выделилось направление, завершившееся в Восточной и Юго-восточной Азии. Но между этой «узловой точкой» и финальными регионами лежит область, опять-таки практически лишенная конкретных материалов, что обязывает исследователей вплоть до новых открытий полагаться лишь на указания «географической логики», которая, впрочем, может быть вполне научной и убедительно обоснованной. В частности, выход древних мигрантов на западный берег Индостана представляется в высшей степени вероятным и даже неизбежным событием в ходе миграции из Африки в Восточную и Юго-Восточную Азию, т. к. миновать этот регион в силу его географического положения было просто невозможно. Далее можно предположить, что какая-то группа Homo erectus избрала южное направление — вдоль Малабарского берега, но доказать это пока трудно. Возникает другой вопрос, насколько правомерно предположение, что гоминины могли пересечь весь полуостров Индостан, двигаясь прямо на восток. Природные условия позднего плиоцена-раннего плейстоцена в данном регионе не противоречат такой гипотезе: на пути были постепенно отступающие лиственные леса, а несколько позже — саванны. И, что особенно важно, продвигаясь к югу мигранты должны были выйти к устьям рек, текущих в широтном направлении с востока на запад, прежде всего — большой реки Нармада, где могло иметь место очередное расхождение направлений дисперсии. Некие группы переселенцев могли двинуться вдоль берега этой реки в глубь полуострова. Антропологи в данном случае располагают реальным доказательством, что этот путь был освоен палеолитическим человеком, правда — в гораздо более позднюю эпоху — в среднем плейстоцене. В 1982 г. в долине реки Нармада был найден неполный череп молодой женщины, сочетающий очень примитивные черты (сильно развитое надбровье, положение наибольшей ширины черепа в нижнем отделе) с комплексом прогрессивных особенностей, среди которых прежде всего нужно отметить большую емкость мозговой коробки — 1300 см3 (Kennedy et al., 1991). Первоначально череп отнесли к Homo erectus, потом поставили систематический диагноз «ранний архаичный сапиенс», что по терминологии Г. Бройера практически аналогично биномену Homo heidelbergensis. Последнее определение — гейдельбергский человек — не противоречит комплексу прогрессивных черт находки: такие экземпляры, как Атапуэрка-4 и Вертешселлеш, будучи в целом архаичными, имеют очень большой для данной стадии объем мозга. Находка черепа среднеплейстоценового человека в Индии — чрезвычайно важное событие, особенно если учесть, что этот экземпляр был обнаружен в самом центре субконтинента — на территории штата Мадхья-Прадеш, в районе Хатнора, на берегах реки Нармада, вдали от океанского берега. Конечно, этот факт, относящийся к сравнительно позднему периоду эволюции древних гоминин, нельзя прямо использовать для анализа событий, совершавшихся на грани плиоцена и плейстоцена, но все же косвенно он свидетельствует о возможности палеолитического человека проникать во внутренние районы полуострова Индостан. Череп из области бассейна Нармада — свидетельство распространения «второй глобальной волны» миграции (Деревянко, 2006), которая, в известной степени, может служить ориентиром для реконструкции траектории первой, древнейшей миграции. Дисперсия второй, «позднеашельской» волны в Азии действительно в какой-то мере повторяет «рисунок» расселения первой, о чем можно судить, исходя из фактов сходства экземпляра Нармада с черепами Маба, Хэсян, отчасти — Чжоукоудянь (Н3) (Wolpoff, after Kennedy, 2000). Очень важные данные, позволяющие подтвердить сказанное выше о роли бассейна Нармада в распространении ранних гоминин не только второй волны, но и первой, дает археология. В долине этой реки, близ Джамшедпура были найдены галечные орудия, датируемые виллафранкским временем (Dharani & Ghosh, 1960, по Ю. Г. Решетову, 1966). Палеонтолог Ю. Г. Решетов делает вывод, что «из бассейна Нармады миграция шла далее на восток, в Индокитай и на Индонезийский полуостров, а также вдоль кромки деканской саванны на юг» (Решетов, 1966, стр. 263). Здесь следует пояснить, что в описываемое время основные острова Индонезии составляли единый полуостров, связанный с материковой Евразией, что, естественно, облегчало и ускоряло экспансию гоминин в этом регионе.

Это отступление сделано, чтобы показать гипотетическую схему расселения палеолитических популяций в направлении «запад-восток», в течение сотен тысяч лет сохранявшую общие контуры в соответствии с относительно стабильными геологическими, в частности — орографическими и климатическими (тропики-субтропики), условиями жизни древнейшего и древнего человечества.

Долина реки Нармада могла не только позволить древнейшим мигрантам проникнуть глубоко во внутренние области Индостана, но и продвинуться дальше на восток: верховье этой реки располагается очень близко к системе притоков Ганга, прежде всего к бассейну реки Сон. Следуя направлению последней, а затем — через долину Ганга, можно было выйти к дельте великой реки и далее, по берегу Бенгальского залива, — на территории Бангладеш, Мьянмы, Вьетнама, Таиланда. В этом регионе, на полуострове Индокитай, близ Сиамского (Таиландского) залива предположительно должен был пройти очень важный для описываемой миграции и для всей последующей эволюции человечества отрезок траектории расселения, откуда открывались пути на юг — в Индонезию (по берегу Андаманского моря и через полуостров Малакка) и на север — в Китай. В этом случае «географическая логика» теоретически оправдывает предположение о возможности одновременного прибытия ранних Homo на территории Китая и Индонезии, не исключая при этом другие варианты территориальных и хронологических параметров миграции, которые могли обусловить разные скорости движения групп гоминин в сторону этих регионов.

Нельзя не обратить внимание на тот факт, что древнейшие раннеплейстоценовые останки гоминин и каменные артефакты обнаружены не в южной части Китая, а под сравнительно более высокими широтами: Лантьян — 34° с. ш., Нихэваньская котловина — 40°, Лонггупо — 30°, что как будто противоречит выводу о более раннем появлении людей этого периода в южных регионах. Однако, необходимо иметь в виду, что природные условия в то время могли быть более привлекательными для ранних гоминин как раз на севере территории Китая: в раннем плейстоцене и позднем плиоцене там господствовал мягкий субтропический климат, расстилались саванны, постепенно сменяющиеся к югу лиственными лесами, в то время как южнее хребта Цзиньлин начиналась зона тропической растительности, трудно проходимая для древнего человека, особенно в зоне «дождевых» лесных массивов. Группа индонезийских и голландских исследователей (Storm et al., 2005) опубликовала работу, в которой детально рассматривается вопрос о способности древних людей выживать в условиях влажного тропического леса, причем авторы пришли к выводу, что Homo erectus, несмотря на широкий диапазон адаптабельности, не мог выжить в тропических джунглях, куда человек проник только на стадии Homo sapiens с его значительно более развитой материальной культурой. В качестве важного аргумента авторы статьи приводят тот факт, что ни палеонтология, ни антропология, ни археология не могут опровергнуть это заключение. В тропическом лесу пришельцев первой волны миграции ожидали совершенно новые, незнакомые и притом очень тяжелые условия: несъедобные и ядовитые

растения, животные, обитающие в «верхних этажах» деревьев, к тому же б. ч. ночные, вследствие чего мало доступные для охоты, ядовитые змеи и насекомые, малярия, трудно переносимая влажность воздуха, непроходимые болота. Учитывая все это, авторы рассматриваемой статьи высказывают уверенность, что влажные джунгли были на пути Homo erectus совершенно непреодолимой преградой. Для Homo sapiens даже на очень примитивном уровне развития материальной культуры решение этой задачи оказалось вполне доступным: луки, духовые трубки, стреляющие отравленными стрелами, лодки, средства защиты от ядовитых членистоногих, знание лекарственных трав, метательное оружие — копья, бумеранги, — казалось бы несложный набор средств выживания индейцев Амазонии, австралийских аборигенов, племен Новой Гвинеи и Филиппин — был [огромным шагом вперед в ходе заселения человеком своей планеты. Но и Homo erectus не отступал в своей неуклонной дисперсии на восток и на север. Он просто обходил такие препятствия, как тропические джунгли, «не жалея потраченного времени», причем во время «Великой миграции» его главной и «беспроигрышной» стратегией было постоянное сохранение связи с морским, иногда речным, берегом. Конечно, надо иметь в виду один очень существенный момент, содействовавший расселению рода Homo, а именно — нестабильность природных условий на протяжении десятков и сотен тысяч лет: понижение уровня океана приводило к возникновению «мостов» суши между островами и континентами, колебания климатических параметров в определенные эпохи, способствовали смене влажного леса на саванну, менялся состав растительного и животного мира, что человек использовал для успешного выживания, хотя, естественно, были и неудачи: вся траектория миграции из Африка в Восточную и юго-Восточную Азию несомненно включала перерывы, тупики, эпизоды вымирания, длительные задержки, моменты практически полного обновления генофонда. Можно говорить лишь о движении популяций, объединявшихся в таксономически единое целое только на видовом уровне, причем и такое единство таксонов (если сравнивать начало и конец пути) могло претерпеть радикальные изменения.

Возвращаясь к проблеме преодоления древними людьми участков влажного тропического леса, необходимо отметить, что миграционные потоки, разделившиеся на полуострове Индокитай, попали в разные экологические условия, что могло стать причиной неодинаковой скорости распространения гоминин: на пути к северу нужно было преодолеть обширный массив джунглей, либо обойти по берегу весь полуостров. И тот и другой варианты несомненно были связаны со значительно задержкой по сравнению с индонезийским путем расселения если, конечно. колебания природных условий не создали в нижнем плейстоцене

Индокитая возможность благополучно пересечь полуостров, двигаясь на север. Так или иначе освоение этого региона в рассматриваемое время и на данном уровне материальной культуры вряд ли легко давалось древнейшим людям, что побуждало их двигаться дальше на север в поисках лучших условий жизни. При этом для миграции в северном направлении от хребта Цзиньлин уже не было серьезных препятствий кроме закономерных широтных изменений климата, которые, во всяком случае до широты около 45° (42–43°), были в пределах диапазона выживания людей того времени. Кстати, именно до этих широт распространялись группы ранних Homo в западной Евразии, что нам известно по материалам Дманиси.

В результате именно в северных районах Китая могли раньше сложиться условия для первоначальной колонизации или, во всяком случае, длительной миграционной паузы, подобной той, которая имела место в северном Индостане в районе Риват, типа «cul-de-sac», где современные исследователи обычно находят следы пребывания древнего человека. Менее благоприятные области мигранты, вероятно, проходили не задерживаясь и б. ч. не оставляли таких следов, по крайней мере во время древнейших этапов первой миграции. Нужно все же упомянуть, что свидетельства, хотя и несколько более поздние, пребывания Homo erectus в Индокитае — во Вьетнаме, Лаосе, Тайланде — имеются и датируются периодом 600–700 тыс. лет.

Дисперсия раннепалеолитического человека в северном направлении от основного пути на восток была довольно значительной. Американский археолог из Аризонского университета Дж. Олсен пишет в работе 1997 г.: «Представляются весьма убедительными данные Деревянко (1990) о заселении Монголии еще до среднего плейстоцена; если будет доказана их истинность, это поможет установить географическую связь между наиболее древними памятниками этого региона (древний Кульдаринский комплекс в южном Таджикистане и более молодая пещера Сельунгур в центральной Киргизии) и памятниками северо-востока Сибири» (Олсен, 1997. стр. 106).

Пещера Сельунгур (Узбекистан) была детально исследована специалистами нескольких смежных наук, в результате чего появилось много публикаций, включая анализ антропологических находок. Были обнаружены фрагменты плечевой кости и 6 изолированных зубов — резцов и премоляров. Описание этих материалов было опубликовано в работе У. И. Исламова, А. А. Зубова и В. М. Харитонова (1988 г.). Было сделано заключение о принадлежности скелетных остатков Homo erectus или, что не исключено, — другому таксону плейстоценовых гоминид. Позже относительно принадлежности зубов человеку возникли некоторые сомнения, вследствие чего было осуществлено повторное, еще более детальное исследование этого материала (Зубов, 2009), которое вновь показало, что он относится к древнему таксону рода Homo, точнее — к Homo erectus. Первоначально датировка сельунгурского человека определялась в пределах 400–700 тыс. лет, но более поздние работы дали другие показатели древности: (1 150 000 — 1 000 000 до современности) (Исламов, Крахмаль, 1995). Т. о. не только археологические, но и антропологические данные позволяют заключить, что раннеплейстоценовый человек, Homo erectus, в центральной Азии в своем движении на север «перешагнул» сороковую параллель. Это согласуется с выводом Р. Деннелла, что в умеренных широтах древние гоминины распространились на север около 1 млн. лет назад до 40–45° с. ш. (Dennell, 2003). Разумеется, эта дата не позволяет прямо связать описываемый этап расселения с моментом «исхода» из Африки, но все же представляется логичным считать дисперсию гоминин в период 1,5–1,0 млн. лет закономерным продолжением именно первой волны «Великой миграции».

Далее, естественно, встает вопрос о том, насколько далеко могли зайти раннеплейстоценовые мигранты на север после достижения ими обозначенных выше широт в Центральной Азии. Древнейшей стоянкой, содержавшей остатки ископаемых гоминин в близлежащем к северо-востоку регионе, — на Алтае, является на данный момент исследований Денисова пещера, датируемая периодом 170–224 тыс. лет до современности (Шпакова, Деревянко, 2000). Морфологический анализ двух найденных в этом местонахождении зубов (постоянного верхнего резца и второго нижнего молочного моляра) позволил авторам отнести находку к кругу архаичных сапиенсов. В этом регионе древние люди достигли рубежа 50°, но это были уже популяции, относящиеся не к Homo erectus, а к гораздо более прогрессивному таксону, генетически, вероятно, связанные в какой-то мере, с первой (волной «Великой миграции», хотя доказать это уже нереально. Во всяком случае вторая волна (450–350 тыс. лет назад) не продвинулась на восток далее Монголии и Индии (Деревянко, 2006, стр. 41). При этом очень вероятно, что в Монголии «индустрия в нижних горизонтах связана с представителями первой волны глобальной миграции, а начиная\со слоя 9 — второй» (Деревянко, ук. соч. стр. 32). В работе 2005 года А. П. Деревянко опубликовал карты первой и второй миграционных волн в Евразии. (Деревянко, 2005, стр. 25 и 29). Автор прослеживает предполагаемые направления движения древнейших групп Homo erectus от точки «исхода» из Африки (по А. П. Деревянко — Суэцкий перешеек) до территорий Китая и Монголии. На прилагаемой карте стрелками показано движение групп на север (на Кавказ и в Малую Азию) и на восток — через район Месопотамии и Иранское нагорье.

Далее миграционный поток разделяется на северную ветвь, идущую через Казахстан и Алтай в Монголию и южную — на территории Индии и Бангладеш. Здесь стрелка поворачивает к северу — в Китай. С моей точки зрения в этом регионе (может быть немного дальше к востоку) происходит разделение ветвей на китайскую и индонезийскую. На карте, изображающей траекторию миграции второй, более поздней волны, стрелки указывают направления от Ближнего Востока к северу (в Малую Азию и на Кавказ) и к востоку, причем восточная ветвь, так же как и в первом случае, разделяется на две части: одна (северная) проходит через территории Казахстана и Алтая в Монголию, другая (южная) останавливается, дойдя до северной Индии. В ряде регионов вторая волна повторяет движение первой, что понятно, т. к. природные условия за истекший период мало менялись.

Освоение Сибири, или, хотя бы, кратковременное проникновение на ее территорию севернее 50-х широт, было для ранних гоминин типа Homo erectus, по-видимому, практически непосильной задачей: чрезвычайно неблагоприятное для людей ландшафтно-климатическое состояние Северной Азии возникло уже 2,5 млн. лет назад. Правда, археологи называют несколько стоянок этого региона, возраст которых включает предположительно раннепалеолитические экземпляры. Это — Улалинка, Диринг-Юрях и местонахождения в верхнем течении Ангары (Лаухин, 1997). По мнению А. П. Деревянко возраст таких стоянок может быть несколько древнее 300 тыс. лет до современности (Олсен, 1997). В принципе движение палеолитических популяций в этом направлении объяснимо с точки зрения «географической логики», имея в виду близость Монголии, на территории которой археологи считают возможным пребывание раннепалеолитического человека, пришедшего с первой волной «Великой миграции» (см. выше).

Распространение Homo erectus на восток продолжалось через территорию Китая. На Корейском полуострове древнейшие остатки человека имеют возраст 400–600 тыс. лет (Norton, 2000). Есть сообщения о находках фрагментов черепов Homo erectus, в частности — фрагмента черепной крышки из пещеры Кумгул (Олсен,1997). Еще в начале 90-х годов стало известно о находке на севере страны, в пещере Даехиондонг нескольких хорошо сохранившихся черепов, которые некоторые специалисты считают возможным отнести к Homo erectus, но пока новой информации о них в общедоступной литературе не имеется, хотя, конечно, появление такого материала в данном регионе следовало ожидать, учитывая близость таких местонахождений в Китае, как Цзиннюшань. Недавно появилась новая публикация, посвященная заселению древним человеком Корейского полуострова. Авторы этой работы — П. К. Пан и В. Ю. Бахолдина, рассматривают ряд местонахождений останков плейстоценовых гоминин и приводят их датировки. Древнейшие на территории Северной Кореи находки (Оёкфо, Хвадэ) имеют среднеплейстоценовый возраст (до 300 тыс. лет), а на территории Южной Кореи — верхнеплейстоценовый (до 50 тыс. лет). В тексте упоминается стоянка Гымгул, возможно имеющая нижнеплейстоценовый возраст, но на ней не найдено останков гоминин (Пан, Бахолдина, 2008).

В данной главе говорилось о разделении первичного «потока» «великой миграции» на два направления — «индонезийское» (южное) и «китайское» (северное). На основании приведенных выше данных можно добавить, что существовала еще одна «ветвь» первоначального расселения — центральноазиатская, которая выделилась в области Иранского нагорья в раннем плейстоцене и проникла на север, где от нее произошли более поздние направления — в сторону Алтая и бассейнов сибирских рек. Эта миграция, вернее всего, не распространялась на территорию Китая: для этого гоминидам было необходимо сначала «подняться» до высоких широт (более 50°) и потом обойти огромные горные системы. Т. о. первоначальное заселение (точнее — стихийная инвазия) территории Китая, происходило за счет разделения общего «китайско-индонезийского» потока «Великой миграции». Как говорилось выше, это разделение вернее всего произошло на территории полуострова Индокитай, а не на Иранском нагорье, как следует из упомянутых ранее карт. Тогда фактически снимается проблема «первенства» Китая и Индонезии в финальных зонах «Великой миграции»: оба направления почти до конца были слиты в едином потоке, так что китайская и индонезийская ветви миграции включались в общий очаг обширной «индокитайской дисперсии».

Что касается южной ветви «Великой миграции», выделившейся где-то в средней части полуострова Индокитай, недалеко от Сиамского (Таиландского) залива, то она почти бесспорно прошла по морскому берегу, после чего имела место дисперсия по территории островов Индонезии, б. ч. не разделенных в то время водными пространствами, т. е. практически по довольно большому полуострову. Даже сейчас район Яванского моря характеризуется мелководьем. Финальная точка этого направления пришлась на о-в Ява, который явился «cul-de-sac» на данном отрезке миграционного пути ранних Homo и потому дал антропологам столь богатый материал по древнейшим гомининам. Освоение Евразии древним человеком только в очень обобщенном ретроспективном контексте может быть представлено как постоянное движение. На деле сущность «Великой миграции» заключалась в серии «попыток колонизации», «попыток заселения», б. ч. безуспешных, по А. Тернеру, (ук. соч., 1997, стр.15), разделенных обычно очень большими промежутками времени. Паузы определялись экологическими условиями — благоприятным климатом, достаточностью пищевых ресурсов и способностью популяций адаптироваться к данным конкретным условиям среды. Чисто человеческая, генетически обусловленная особенность эволюции, выразившаяся в «адаптивной инверсии» по принципу «изменить среду вместо того, чтобы меняться самим» для достижения необходимой гармонии с внешними условиями, ярко проявилась в ходе миграционных процессов. Человек уже на самых ранних этапах эволюции, еще в Африке, приспособился к постоянным перемещениям, как средству произвольного изменения среды и сделал это новое, чрезвычайно важное ароморфное приобретение эффективным средством выживания путем поведенческой универсализации. Миграция есть форма адаптации, являющаяся сущностной характеристикой рода Homo, причем особенно типичной для ранних этапов становления человека, когда материальная культура была еще недостаточно развита, чтобы компенсировать расширяющийся спектр требований среды. Можно также сказать, что перманентная миграция как свойство человека была ступенью эволюции эволюции, т. к. она была следствием «подгонки» всего организма к условиям новой, «подвижной» формы существования: прежний, «древний» тип адаптации подготовил ее универсальную модель, ставшую основой более успешного прогресса. Миграции способствовали развитию таких «магистральных» свойств антропогенеза, как «информационная эволюция», усиливая роль процессов познания в системе факторов выживания таксона. Они открывали широкие возможности постоянного накопления новой информации и, в связи с этим, укрепляли в сознании человека стремление к безграничному пополнению знаний, что на практике означало расширение сферы ориентации в окружающей среде и путь к доминированию в ней.

Описание заселения островного мира, лежащего близ берегов Азии, следует начать с Японии. Здесь сразу же нужно оговориться, что территория этой страны лишь в настоящее время может с полным основанием считаться островным регионом: в продолжении большей части четвертичного периода Японские острова были (хотя и не все время) соединены с континентальной Азией. «Шельф то обсыхал, то снова затапливался» (Олсен, 1997, по данным японского археолога Sato). Поэтому в настоящее время на территории Японии археологи находят очень древние стоянки человека, возраст которых превышает 350 тыс. лет. На данный момент исследований древнейшим местонахождением каменных орудий в Японии может считаться стоянка Такамори в префектуре Мияги, где были найдены каменные орудия на отщепах и обработанные гальки, возраст которых достигает 500 тыс. лет до современности и соответствует времени Homo erectus. Это подтверждается типологическим анализом данной индустрии, которая оказалась сходной с материалами из пещеры Чжоукоудянь (Олсен, 1997). К сожалению, раскопки на Японских островах дали пока очень мало плейстоценовых остатков человека. Почти все древнейшие палеоантропологические находки в Японии относятся к поздней фазе верхнего плейстоцена. На основных больших островах можно отметить стоянку Ивадо (Кюсю), где были найдены части черепа и зубы (24 тыс. лет), Миккаби (Хонсю) (18 тыс. лет), — части черепа и посткраниального скелета, Хамакита (Хонсю) — аналогичный антропологический материал и сходная датировка (18 тыс. лет). Очень интересный материал дали раскопки на островах Рюкю, префектура Окинава. Наиболее древней находкой в этом регионе были части посткраниального скелета ребенка в Ямасита чо (32 тыс. лет), на которых отмечен ряд архаичных черт. Близкий возраст имеют теменная и затылочная кости, а также зубы человека из Пиндза-Абу (26800±1300 лет, радиокарбон). Известность получили результаты раскопок в Минатогава, где были обнаружены скелеты 5–9 человек, включая почти полный череп (18,25±650 лет). Японские исследователи считают, что все упомянутые плейстоценовые находки сходны с мезолитическими-неолитическими экземплярами периода Дземон (Matsuura,1996).

Датировки древнейших стоянок на островах Рюкю заставляют вернуться к затронутой выше проблеме способности плейстоценового человека преодолевать водные пространства. Сопоставим возраст первых свидетельств появления человека на островах, окружающих материковую Азию и при этом отделенных значительными участками моря.

На острове Тайвань, в долине реки Чай Ляо, найдены фрагменты теменных костей молодого и взрослого индивидуумов, по типу несомненно относящихся к Homo sapiens. Датировка (фторовый анализ) — 20–30 тыс. лет до современности. (Shikama et al., 1976).

На острове Калимантан, в Большой пещере Ниа обнаружен череп молодого индивидуума Homo sapiens. Возраст — 39600±1000 лет (радиокарбон) (Кабо,1968).

Древнейшая палеоантропологическая находка (черепная крышка Homo sapiens) на Филиппинах (о-в Палаван, пещера Табон) имеет абсолютную датировку 30500±1100 лет.

В западной части Тихого океана, на острове Новая Ирландия, в пещере Матенкупкум раскопана стоянка палеолитического человека. Датировка (радиокрбон) — 31–33 тыс. лет до современности (Allen et al., 1989). Дальше на восток в Тихом океане человек палеолита, по-видимому, не проник.

Наконец, на территории островного государства Шри Ланка древнейший человек появился, по данным археологии, примерно в те же периоды времени, когда началось заселение упоминавшихся выше островов: пещера Фа Хиен — 33000 лет, пещера Батадомба Лена — 28500 лет до современности (Kennedy, 2000).

Нетрудно видеть, что даты первоначального проникновения палеолитического человека на острова укладываются в период времени, соответствующий европейскому верхнему палеолиту и, что важнее всего, — времени становления «поведенчески современного» человека (в отличие от «анатомически современного»), совершившего «революцию» материальной и духовной культуры людей 40–30 тыс. лет назад. Отсюда сл'едует другой важный вывод: материальная культура людей того времени позволила создать первые плавательные средства и с их помощью преодолевать значительные расстояния по морю, распространяя экспансию Homo на острова, довольно далекие от материков. Архаичные виды человека были на это неспособны, что опять-таки следует из рассмотренных выше данных. Если все же отдельные «морские путешествия» им удавались, вернее всего это было чисто случайным явлением, связанным с резким обмелением морей или природными катаклизмами, приводившими к «вынужденным миграциям», притом б. ч. на небольшие расстояния.

Выводы

1. Миграция с самого начала после «исхода» из Африки носила в основе своей характер естественного расселения и везде, где было возможно, происходила по законам адаптивной радиации, — во многих направлениях. Однако, на практике все же стихийно формировались и «приоритетные направления», определявшиеся потребностью выживания. На первый взгляд может показаться, что направление «Великой миграции» на восток было предопределено какими-то особыми внутренними, скрытыми причинами, руководившими движением популяций древнейших переселенцев. На самом деле «коридор» от Эфиопии до Юго-Восточной и Восточной Азии формировался главным образом двумя факторами: географической широтой, ограничивавшей движение в северном направлении и пищевой стратегией в пределах «коридора».

2. Считается, что продвижение древнейших Homo в ходе «Великой миграции» происходило довольно быстро, что следует в основном из сравнения дат «исхода» из Африки и прибытия в Юго-Восточную Азию и на Кавказ (от 2+ млн. до 1,8 млн. лет назад). Если придерживаться такой трактовки событий, необходимо объяснить причины высокой скорости миграции. Одной из главных причин, вероятно, была «береговая адаптация» ранних африканских эректусов, приобретенная этими гомининами, в течение тысячелетий жившими на берегах Красного моря, в частности в области Баб-эль-Мандебского пролива, откуда и были сделаны первые шаги «исхода» из Африки и инвазии на Аравийский полуостров. Далее большая часть пути пролегала по морскому берегу, где моллюски и рыба были для людей неисчерпаемым источником высококалорийной и легко добываемой пищи. В этих условиях движение могло быть достаточно «комфортным», сравнительно безопасным и быстрым. Его основным содержанием было поисковое поведение, направленное на достижение новых участков береговой линии, более богатых пищей по сравнению с пройденными и, частично, истощенными в отношении тех или иных морепродуктов.

3. Распространено представление, что миграция осуществлялась небольшими группами людей (30–40 человек в каждой), что способствовало поддержанию высокой скорости дисперсии. На ранних этапах пути, вскоре после «исхода» это, очевидно, так и было в действительности. Однако, надо признать, что численность такой группы была критической и в некоторых случаях неизбежно приводила к вымиранию, тем более, что обновление и обогащение генофонда в столь уникальных условиях было невозможно. Особенно это касалось групп, вырвавшихся далеко вперед. Отсюда следует, что на всем протяжении пути «Великой миграции» были перерывы, иногда очень длительные, многовековые, после которых приблизительно тем же путем проходили новые группы, иногда генетически отличные от предшественников. Поэтому представлять себе «Великую миграцию» как единый, непрерывный «марш-бросок» близко родственных палеодемов было бы неправильно. Расселение на восток в силу постоянных колебаний численности групп носило скорее «пульсирующий» характер и изобиловало перерывами, тупиками, эпизодами вымирания со сменой генофонда, задержками в периоды «попыток колонизации». Биологическое единство всей массы гоминин-участников «похода» возможно б ыло лишь на уровне вида, в какой-то мере — подвида. Генотипические и фенотипические различия между исходными и финальными вариантами Homo, могли бы быть более значительными, учитывая огромные расстояния, их разделившие и большие промежутки времени, проведенные в изоляции друг от друга (по расчетам специалистов — по крайней мере 25 тыс. лет). Однако, свойственная роду Homo «таксономическая интеграция» и «эластичность» в процессах видообразования (свойства, отмеченные антропологами) «сдерживали» адаптивную радиацию групп мигрантов, благодаря чему даже при глобальном расселении разнообразие человечества не вышло за пределы одного рода. В период «Великой миграции», с моей точки зрения, ранний Н. erectus (или Н. habilis pre-erectus) образовал два основных подвида: Н. е. ergaster (в Африке) и Н. е. erectus (в Азии). От первого позже дивергировал Н. е. mauretanicus от второго — Н. erectus pekinensis. Н. е. mojokertensis можно, хоть и с оговорками, отнести к Н. habilis pre-erectus вместе с лантьянским «синантропом». Продвинутая афро-европейская форма Н. antecessor (≈ ранний H.heidelbergensis), вероятно, является результатом анагенеза от подвида Н. erectus ergaster.

4. Перерывы в расселении древнейших Homo на восток происходили не только в связи с вымиранием отдельных групп, но и по прямо противоположным причинам: переселенцы достигали регионов с максимально комфортными для них условиями, вследствие чего начинался период роста численности популяции и временно исчезала необходимость дальнейшего продвижения. Это были «попытки колонизации» (по А. Тернеру), часто завершавшиеся тупиками дисперсии и развития. Одним из самых ранних после «исхода» был, очевидно, предполагаемый «cul-de-sac» в северном Индостане, где какая-то группа Н. habilis pre-erectus выключилась из потока «Великой миграции» уже около 2 млн. лет назад, оставив на месте пребывания примитивные орудия типа «олдован». Другая часть расселяющихся палеодемов пре-эректусов, вероятно, прошла через полуостров Индостан по долине реки Нармада, о чем свидетельствуют находки древнейших каменных орудий в этом регионе. Хорошо известный антропологам ископаемый череп из долины Нармада (правда, более поздний) может быть косвенным доказательством возможности палеолитического человека продвигаться этим путем.

5. Распространяясь далее, группы переселенцев, несомненно вышли к берегам полуострова Индокитай, где, как я считаю, должно было произойти разделение миграции на северную (китайскую) и южную (индонезийскую) ветви. У исследователей возникает вопрос почему человек впервые пришел в Индонезию раньше, чем в Китай, причем предполагается, что пути в эти регионы были почти изначально разными. Возможно такое объяснение: до индокитайского «узла» основная миграция проходила по более или менее единому каналу, но после расхождения ветвей южное направление оказалось более легким и выгодным — по берегу Андаманского моря до полуострова, который включал основные острова Индонезии, в то время не разделенные морем. Дорога на север была труднее, т. к. во многих местах были непроходимые джунгли. Двигаться нужно было либо по долинам рек, либо в обход всего полуострова Индокитай, что, конечно потребовало огромной затраты времени. В результате первоначальное проникновение человека в Индонезию имело место 1,8 млн. лет назад, а наиболее надежная датировка прихода людей на территорию Китая, согласно мнению многих исследователей, не превышает 1,35 млн. лет (Нихэваньская котловина).

6. В Западной Азии ранние Homo двигаясь после «исхода» вдоль берегов Красного моря на север, достигли земель Ближнего Востока около 2 млн. лет назад, о чем свидетельствуют археологические материалы со стоянки Эрк эль-Ахмар (Израиль) (1,77-1,95 млн. лет). Здесь древнейшая «попытка колонизации» оказалась успешной и привела к становлению практически стабильной зоны обитания палеолитического человека на многие тысячелетия и формированию очередного «узла» расселения по нескольким направлениям, — на север вплоть до финального региона миграции (Дманиси), на восток, — по южному берегу Каспийского моря и через Иранское нагорье — в Центральную Азию, наконец, на запад, — в Малую Азию. Из ближневосточного «узла» выделилась также «вторая волна» миграции Homo erectus, которая несла с собой новую, ашельскую технику — Mode II (после 1,4 млн. лет до современности).

7. На острова (Шри-Ланка, Калимантан, Тайвань, Рюкю, Новая Ирландия), человек впервые проник только в период верхнего палеолита (40–25 тыс. лет назад), когда, по-видимому, были созданы первые примитивные средства преодоления более или менее значительных водных пространств.

8. Миграция для человека явилась формой адаптации, соответствующей одному из главных свойств уникальной родовой модели Homo — изменять тем или иным способом окружающую среду в соответствии со своими потребностями, при этом не изменяя своих собственных биологических параметров, обеспечивающих универсализацию, как важнейшее приобретение эволюции, которое дает виду наивысшую конкурентоспособность.

9. Общая картина первоначальной «великой миграции» древнего человека может быть приблизительно представлена, по моему мнению, следующей схемой (рис. 8).

Рис. 8.

Вероятные пути «Великой миграции» рода Homo на территории Евразии. Кружками обозначены «узловые точки» дисперсии, «места попыток колонизации».

ЛИТЕРАТУРА

Бомбар А. За бортом по своей воле. М., 1959. Географгиз.

Величко А. А., Соффер О. А. На подходах к концепции первичного расселения человечества. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 4–7.

Величко А. А. Глобальное инициальное расселение как часть проблемы коэволюции человека и окружающей среды. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 255–276.

Гаджиев Д. В., Гусейнов М. М. Первая для СССР находка ашельского человека (Азербайджан, Азыхская пещера). // Ученые записки Азгосмединститута. 1970. Т.31.

Деревянко А. П. Древнейшие миграции человека в Евразии и проблема формирования верхнего палеолита // Археология, этнография и антропология Евразии, 2005. № 2 (22). С. 22–36.

Деревянко А. П. Палеолит Китая: итоги и некоторые проблемы в изучении. Новосибирск. Издательство Института археологии и этнографии СО РАН. 2006. С. 1–42.

Зубов А. А. О зубе архантропа из пещеры Кударо-1 // Кударские пещерные палеолитические стоянки в Юго-Осетии. М., 1980.

Зубов А. А. Палеоантропологическая родословная человека. М., 2004. С. 1–551.

Зубов А. А. Еще раз о зубах из пещеры Сельунгур.// Археология, этнография, антропология Евразии. 2009. № 2, С. 135–143.

Исламов У. И., Крахмаль К. А. Палеоэкология и следы древнейшего человека в Центральной Азии. Ташкент, 1995. С. 1-220.

Кабо В. Р. Происхождение австралийцев в свете новых открытий. // Страны и народы Востока. М.,1968. Вып. 6. С. 246–263.

Клаудсли-Томпсон Дж. Миграция животных. М., 1982. «Мир». С. 1–136.

Лаухин С. А. Особенности заселения Северной Азии палеолитическим человеком. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 156–173.

Олсен Дж. Новые данные о самых ранних этапах заселения Восточной Азии. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 97–110.

Пан М. К., Бахолдина В. Ю. К антропологии древнейшего населения полуострова Корея. // Этнографическое обозрение. 2009. № 1. С.

Решетов Ю. Г. Природа Земли и происхождение человека. М., 1966.С. 1-375.

Тернер А. Распространение ранних гоминид. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 7–21.

Шпакова Е. Г., Деревянко А. П. Интерпретация одонтологических особенностей плейстоценовых находок из пещер Алтая. // Археология, этнография и антропология Евразии. СО РАН. 2000. №. С. 125–138.

Allen J., Gosden С., White J. P. Pleistocene New Ireland. // Antiquity. N 63(240). P. 548–560.

Antón S. C., Leonard W. R., Robertson M. L. An ecomorphological model of the initial hominid dispersal from Africa. // Journal of Human Evolution. 2002. N 43. P. 773–785.

Belmaker М., Tchernov E., Condemi S., Bar-Yosef O. New evidence for hominid presence in the Lower Pleistocene of the Southern Levant. // Journal of Human Evolution. 2002. N 43. P. 43–56.

Dennell R. W., Rendell H. R., Hailwood E. Early tool-making in Asia: two-million-year-old artefacts in Pakistan. // Antiquity. 1988. N 62. P. 98-106.

Dennell R. Dispersal and colonisation, long and short chronologies: how continuous is the Early Pleistocene record for hominids outside East Africa? // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 421–440.

Hyodo М., Nakaya H., Urabe H., Saegusa H., Xue Shunrong, Yin Jiyun, Ji Xuepin Paleomagnetic dates of hominid remains from Yuanmou, China, and other Asian sites. // Journal of Human Evolution. 2002. N 43. P. 27–41.

Kappelman J., Alçiçek М. C., Kazanci N., Schultz М., Özkul M., Şen Ş. Brief communication: Homo erectus from Turkey and implications for migrations into temperate Eurasia // American Journal of Physical Anthropology. 2008. N 135. P. 110–116.

Kennedy K. A. R., Sonakia A., Chiment J., Varma K. K. Is the Narmada hominid an Indian Homo erectus? American Journal of Physical Anthropology. 1991. N 86. P. 475–496.

Kennedy K. A. R. Middle and Late Pleistocene Hominids of South Asia. // Humanity from African Naissance to Coming Millennia. 2000. P. 167–175

Matsu’ura Sh. A chronological review of Pleistocene human remains from the Japanese Archipelago. In: Interdisciplinary perspectives on the origins of the Japanese. International Research Center for Japanese studies. 1996. P. 181–193.

Mithen S., Reed M. Stepping out: a computer simulation of hominid dispersal from Africa. // Journal of Human Evolution. 2002. N 43. P. 433–462.

Nikitas P., Nikita E. A study of hominin dispersal out of Africa using computer simulations. // Journal of Human Evolution. 2005. N 49. P. 602–617.

Norton Ch. J. The current state of Korean paleoanthropology. // Journal of Human Evolution. 2000. N 38. P. 803–825.

Parkington J. Miletstones: the impact of the systematic exploitation of marine foods on human evolution // Humanity from African naissance to coming millennia. 2000. P. 327–337.

Pilorge Th. Le plus long voyage: comment la Terre c’est peuplee.// Sci et Vie. 1994. N 922. P. 76–79.

Pope G. G., Cronin J. E. The Asian Hominidae // Journal of Human Evolution. 1984. Vol. 13. N 5. P. 377–396.

Sheri G. Currant status and prospects for dating fossil hominid sites in China // Humanity from African naissance to coming millennia. 2000. P. 257–261.

Shikama Т., Ling С. C., Shimoda N., Baba H. Discovery of fossil Homo sapiens from Cho chen in Taiwan. // Journal of Anthropological Society of Nippon. 1976. Vol. 84. N 2. P. 131–138.

Stewart K. M. Early hominid utilization of fish and implications for seasonality and behaviour. // Journal of Human Evolution. 1994. 27. P. 229–245.

Storm P., Aziz F., de Vos J., Kosasih D., Baskoro S., Ngaliman,van den Hoek Ostende L. W. Late Pleistocene Homo sapiens in a tropical rainforest fauna in East Java. // Journal of Human Evolution. 2005. N 49. P. 536–545.

Swisher C. C., Curtis G. H., Jacob Т., Getty A. G., Surpijo A., Widiasmoro. Age of the earliest known hominids in Java, Indonesia // Science. 1994. Vol. 263. P. 1118–1121.

Ward C. V. (book reviews). 2005. Vol. 49. P. 777-780. Hard D. & Sussman R. W. (2005) Man the Hunted: Primates, Predators, and Human Evolution.

Глава IV Первые европейцы

Несмотря на то, что территория Европы детально изучена палеоантропологами и археологами, в науке нет единого мнения о времени первоначального заселения этой части света, причем диапазон различий оценок древности первых европейцев очень широк. Исследователи разделились на два «лагеря»: одни стали сторонниками «короткой хронологии» (Dennel, 1983, 2003; Roebroeks & Van Kolfschoten, 1994) другие — «долгой хронологии» (Gibert, 1986, Peretto, 2000; Mithen & Reed, 2002). Можно выделить еще сторонников «очень долгой хронологии», считающих, что древность первых свидетельств пребывания человека в Европе приближается к 1,8 и даже 2,0 млн. лет (Bonifay & Vandermeersch, 1991). Иначе говоря — одни полагают, что Европа «открыта» человеком в поздние периоды нижнего плейстоцена (позже 1 млн. лет назад или в среднем плейстоцене) другие «углубляют» историю рода Homo в Европе до 1,5 и более млн. лет. Нужно заметить, что оживленный спор происходит главным образом в среде археологов и базируется на археологических данных, хотя и антропологи традиционно вносят свой вклад в разработку описываемых проблем. Так, еще в середине прошлого века российские антропологи Г. Ф. Дебец, Т. А. Трофимова и Н. Н. Чебоксаров писали: «Так или иначе, заселение Европы относится к самому раннему периоду человеческой истории» (Дебец, Трофимова, Чебоксаров, 1951), т. е. в споре между сторонниками «короткой» и «долгой» хронологии наши соотечественники встали бы на позицию «долгой» хронологии. Прежде обычно считали, что заселение Европы человеком имело место значительно позже освоения территорий Африки и части Азии. Создавалось мнение, что человек «долго медлил у ворот Европы» (Dennell, 2003). Этот взгляд, как будто, получил новую поддержку после находок в Дманиси (1,7–1,8 млн. дет): казалось, что уже в то далекое время дорога в Европу была открыта, но человек почему-то ею не воспользовался. Здесь сразу же нужно заметить, что тезис об «открытой дороге» в Европу через Кавказ в плио-плейстоценовое время нуждается в ряде поправок. Во-первых Черное и Каспийское моря были в то время соединены и представляли сплошную водную преграду; во-вторых на пути в северном направлении оставалась еще значительная часть Кавказского хребта; в третьих — пришлось бы далеко углубляться в «запретные» для ранних гоминид умеренные зоны за пределы 45° с.ш., где зимы были уже достаточно холодными: ведь первое оледенение в северном полушарии началось уже 2,3 млн. лет назад, что должно было способствовать изменению климата Европы в сторону значительного похолодания. Возможность освоения Европейского региона для древнейших людей была поэтому связана с радикальным прогрессом материальной культуры и, прежде всего, — с жилищем и одеждой. Естественно поэтому, что представители рода Homo смогли преодолеть географический рубеж сороковых широт не ранее 1 млн. лет назад (Dennell, 2003), а постоянное, стабильное заселение Европы («substantial settlement») началось только 500–600 тыс. лет назад (Roebroeks, 2001). Более позднее первоначальное проникновение ранних Homo, вызвавшее в науке столько споров и породившее недоумение, на деле выглядит вполне естественным, если мы учтем географическое положение и геологическую историю этой части Света. Сравнивая Европу с Азией при анализе первых миграций как бы забывают, что под Азией в этом случае подразумевается ее тропическая область, аналога которой в Европе нет, а ведь древнейшая миграция Homo проходила почти целиком в тропическом поясе.

Местонахождение Дманиси было типичным «cul-de-sac» — тупиком миграции, в котором небольшие группы людей либо были обречены на вымирание, либо должны были искать новое направление движения — скорее всего обратное.

При рассмотрении проблемы первоначального заселения Европы приходится учитывать широтный градиент годовых температур этого континента. Голландский исследователь В. Роебрёкс в цитированной выше работе пишет, что к северу от больших горных цепей Пиренеев и Альп первые бесспорные следы присутствия человека отмечаются начиная с 500 тыс. лет до современности, а в районах Средиземноморья свидетельства появления первых людей, возможно, древнее (Roebroeks, op. cit.). Т. о. голландский археолог делит Европу на две зоны, — северную и южную, — по времени первоначального заселения человеком. В северных регионах (48–52° с.ш.) концентрируются такие известные местонахождения остатков среднеплейстоценовых людей, как Сванскомб, Боксгроув (Великобритания), Неандерталь, Таубах, Мауэр, Кэрлих, Зальцгиттер-Лебенштедт (Германия), — места находок остатков гейдельбергского и неандертальского человека. В южных регионах Европы можно прежде всего назвать следующие стоянки древних людей (содержащие костные материалы или только каменные орудия): Тотавель, Лe Валлоне (Франция), Атапуэрка (TD6 et SH), Орсе, Барранко Леон, Фуэнтё Нуэва (Испания), Чепрано, Монте Поджоло, Изерниа (Италия).

Возможно, именно в переходной зоне между южными и северными районами Европы лежала чрезвычайно важная для эволюции человека область, в которой произошли фундаменальные сдвиги в материальной культуре, связанные с изобретением жилищ и одежды, что создало условия для проникновения в северные районы и для перехода от перемежающихся (intermittent) миграций к постоянной колонизации земель.

Среди перечисленных местонахождений есть несколько очень древних, которые, с большей или меньшей степенью достоверности, могут быть отнесены к нижнему плейстоцену, хотя их систематическая атрибуция является пока предметом споров и сомнений. «В частности, многие из предположительно более древних находок в Западной Европе требуют серьезной оценки, поскольку часто основаны на спорных археологических доказательствах, а не на ископаемых остатках гоминид» (Тернер, 1997. С. 12). Сходную позицию занимает также В. Роебрёкс, один из убежденных сторонников гипотезы «короткой хронологии», считающих, что заселение Европы имело место 500 тыс. лет назад. Этот исследователь высказывает мысль, что некоторые немногочисленные каменные образцы, датируемые более ранними периодами, являются следствием отбора археологами примитивных «обработанных» (кавычки В. Роебрёкса) камней из естественных скоплений и многие предположительно древнейшие археологические местонахождения не содержат действительных артефактов, которые доказывали бы столь раннее присутствие человека. Это относится, по мнению цитируемого автора, даже к известным материалам из Ле Валлоне, Кэрлих, Монте Поджоло, Изерниа, датировки которых, кстати, вызывают сомнения. (Roebroeks, 2001. Р. 439).

Нужно сказать, что В. Роебрёкс при всей своей строгости подхода к интерпретации археологических материалов не встал на позицию «отрицания с порога» всякой возможности пересмотра сложившихся представлений в области археологии плейстоцена Европы. В частности, в рассматрваемой статье он пишет, что одним из преимуществ гипотезы короткой хронологии является то, что ее основные положения всегда легко опровергнуть: достаточно одной находки ранне-плейстоценового времени в Европе, чтобы признать факт заселения этой территории ранее 500 тыс. лет до современности. И, как известно, положение дел повернулось таким образом, что предсказанная эвентуальная ситуация стала реальностью: находка Атапуэрка TD6 оказалась именно таким решающим событием в антропологии, что не замедлил признать сам В. Роебрёкс в своем высказывании по данному поводу: «Hence the pan-European value of the short chronology has been falsified, and the Mediterranean seems to have seen some earlier hominid presence» «Т. о. пан-европейское значение короткой хронологии было опровергнуто, а Средиземноморье, по-видимому, было свидетелем более раннего присутствия человека» (Roebroeks, 2001. Р. 440). Правда, автор все же сделал оговорку, что и датировка TD6 также не без проблем (is not unproblematic).

Сторонники «долгой европейской хронологии» считают, что в ходе разработки вопросов первоначального заселения Европы сейчас наступил период открытий и гипотез, причем неизбежно возникновение новых моделей проникновения древних гоминид в Европу ранее 1 млн. лет назад (Peretto, 2000). Эти исследователи ссылаются на новые методы и факты, на базе которых складывается убеждение, что Евразия была колонизована вскоре после «исхода» древнейших представителей рода Homo из Африки, т. е. немногим позже 2 млн. лет назад (Mithen & Reed, 2002). Итальянский археолог К. Перетто (Peretto, 2000) резко критикует сторонников «короткой хронологии», считая, что в Европе до периода ашельских рубил без сомнения существовала «индустрия отщепов», древность которой достигает по меньшей мере 1,5 млн. лет. В доказательство приводятся материалы по стоянкам Фуэнтенуэва 3 (Испания), Валлонне (Франция) и цепь стоянок в Италии, у подножья Апеннин. Доашельские орудия этого периода представляют собой отщепы без ретуши, на основе галек и кусков известняка. К. Перетто не сомневается в искусственной природе этих образцов и ссылается на углубленный анализ состояния режущего края некоторых из них, износ которого, по мнению этого автора, позволяет сделать заключение об употреблении камня в качестве орудия. Поражает обилие неретушированных отщепов на территориях Италии и Испании в ранние периоды нижнего палеолита. При этом обычно полностью отсутствуют какие-либо костные остатки гоминин. К. Перетто развивает следующую гипотезу заселения Европы: колонизация происходила в два этапа; на первом предполагаемые древние гоминины пользовались исключительно отщепами без ретуши. Позже, 600–700 тыс. лет назад наступил «период обновления» — появилась ашельская техника ручных рубил. При этом автор гипотезы уверен, что ашельская традиция не могла возникнуть на базе местной культуры отщепов, а была принесена новой волной расселения гоминин. Этой же точки зрения придерживаются и некоторые другие исследователи (Bermúdez de Castro et al., 1999). Относительно физического типа гоминин первой, древнейшей, волны К. Перетто не исключает, что это могли быть формы более древние, чем Homo erectus/ergaster. Вероятно, подразумевается эволюционная стадия уровня Homo habilis или какой-либо промежуточный вариант. Кстати, подобный же намек содержится и в работе итальянского антрополога Дж. Манци, который в одной из работ допускает возможность прихода в Европу в нижнем плейстоцене «Homo ergaster или другого, более архаичного гоминида» (Manzi, 2000, Р. 121). Вопрос об эволюционной стадии и таксономическом статусе «пре-эректусов» был рассмотрен выше. Можно по-разному называть этих древнейших представителей рода Homo, но главное, как мне представляется, состоит в том, что до Homo erectus (=ergaster) sensu stricto существовал реальный, хорошо очерченный предковый таксон, который впервые обнаружил и реализовал способность к быстрому расселению в континентальном (Африка) и межконтинентальном (Евразия) масштабе.

Анализируя сложившееся положение в длительном и сложном споре между сторонниками «короткой» и «долгой» европейской хронологии, на данный момент нужно признать, что число приверженцев «долгой» хронологии в течений последних 10–15 лет возрастало и, вероятно, будет дальше возрастать в связи с успешными раскопками в Пиренеях и в Италии. Однако до полного единства мнений еще далеко. Английский археолог Р. Деннелл пишет, например, что не находит практически ни одного высказывания относительно ранне-плейстоценовых европейцев, которое можно было бы считать убедительным в отношении датировок, смысла и идентификации (Dennell, 2003, Р. 431). Добавим, что это заявление сделано значительно позже обнаружения костных остатков человека в Атапуэрка TD6. Впрочем, здесь, возможно, играет роль и разница геологической терминологии. Нужно уточнить, что Р. Деннелл и другие зарубежные коллеги, употребляя термин «нижний» или «ранний плейстоцен», имеют в данном случае в виду древнейшие периоды эволюции человека (до 1 млн. лет). Российские антропологи в этом смысле пользовались бы скорее терминами «нижний эоплейстоцен, дунай, нижний виллафранк (Рогинский, 1977). Сторонники «долгой хронологии» говорят в защиту своей позиции, что их датировки событий нижнего (эо)плей-стоцена подтверждаются материалами палеонтологии и палинологии. Но важным аргументом противоположной стороны (Dennell, Roebroeks) все же является практически полное отсутствие абсолютно достоверных антропологическил) данных, относящихся к описываемому периоду при изобилии каменного инвентаря (по свидетельству археологов). Р. Деннелл обращает в своих работах внимание на значение природных условий раннего (эо)плейстоцена для возможной иммиграции гоминин в южные районы Европы. Он подчеркивает, что в нижнем (эо)плейстоцене конкуренция с крупными хищниками была более жесткой, чем в последующие эпохи. Гоминины уровня эргастер/эректус, а тем более формы типа хабилисов, в значительной мере были еще падальщиками (scavengers), а точнее, по определению Р. Деннелла, — «агрессивными скэвинджерами», из чего следует вывод о чрезвычайно острой конкуренции с крупными гиенами (Pachycrocuta) и саблезубыми фелидами (кошачьими) типа Homotherium и Megantereon. Только после вымирания этих хищников гоминины могли бы получить доступ к тушам убитых животных, т. е. проникновение гоминин в Европу в период между 1,5 и 0,8 млн. лет представляется Р. Деннеллу маловероятным. Здесь, правда, можно возразить, что гоминины, жившие 1,7 млн. лет назад в районе Дманиси, были современниками крупных гиен и саблезубых фелид, причем реально сталкивались с последними, о чем известно по археологическим данным, однако выживали, хотя «в окружении саблезубых кошек люди вряд ли могли спать спокойно» (Таппен, 2005, С. 102), и вывод о более или менее стабильной колонизации гомининами данного региона весьма проблематичен. В целом ситуация в Дманиси в известной степени могла бы служить моделью истории первоначального проникновения человека в Европу, тем более, что предполагаемые «первооткрыватели» Европы по эволюционному уровню, вероятно, были сходны с гомининами Дманиси. Это были ранние формы Homo с чертами хабилисов, т. е., Н. habilis pre-erectus.

Проблема присутствия древних гоминин в Европе в нижнем эоплейстоцене и их видовая идентификация являются предметом острейшей дискуссии в области теории антропогенеза в конце XX и начале XXI века. В области антропологии имеющиеся данные, по мнению многих исследователей, в настоящее время не дают возможности определенно судить о «первых европейцах», хотя краниологический материал позволяет предположить, что первоначальное проникновение последних в Европу имело место в отдаленную эпоху. Об этом науке было известно уже в начале XIX века, когда в 1907 году была найдена челюсть гейдельбергского человека, которую долгое время датировали началом миндельского оледенения или эпохой гюнц-миндельского межледниковья (нижний плейстоцен, 500 тыс. лет). Эта находка считалась древнейшим свидетельством пребывания человека в Европе. В последние годы наметилась тенденция к «удревнению» мауэровской челюсти до 700 тыс. лет (Czarnetzki, et al., 2003). Открытие останков ископаемых гоминин в Испании (Гран Долина) и Италии (Чепрано) дало возможность еще более углубить датировку «древнейших европейцев» и создать более определенное представление о вероятном начале колонизации нашей части Света — 700–800 тыс. лет назад (гюнц-верхний виллафранк), т. е. самый конец эоплейстоцена (поданным Я. Я. Рогинского, ук. соч., 1977). На данный момент это — принятая у антропологов дата первоначального заселения Европы. Дата, как мы видим, существенно более поздняя по сравнению со временем колонизации Африки и Азии и не выходящая за пределы 1 млн. лет. Но ведь по археологическим материалам колонизация (либо посещение) Европы гомининами, по мнению ряда исследователей, происходила еще в нижнем эоплействоцене и была т. о. частью «великого исхода» гоминин из Африки практически вскоре после становления рода Homo и начала периода его жизни и миграций «out-of-Africa». В связи с этим нетрудно понять, какое принципиальное значение имеют костные остатки европейских гоминин, возраст которых превышал бы 1 млн. лет. Поэтому в предлагаемой работе прежде всего уделяется внимание предположительно древнейшей находке, вызвавшей острую дискуссию в среде антропологов в конце прошлого и начале нашего века.

Речь идет о фрагменте черепа VM-0 найденном в плио-плейстоценовых отложениях в районе Вента Мисена (Орсе, Гранада, Испания).

Древность находки — 1,65 млн. лет (палеомагнитный метод), что по принятой в данной статье схеме соответствует самому началу нижнего эоплейстоцена (нижний виллафранк). Фрагментописан группой испанских палеонтологов во главе с X. Джибертом в 1983 году и определен как Homo sp. (Gibert et al., 1983). С тех пор группа X. Джиберта последовательно отстаивает свой вывод о принадлежности находки к роду Homo (Gibert & Palmqvist, 1995; Gibert et al., 1986; Gibert et al., 1998;). В этом случае снова ярко проявилась общая ситуации с противостоянием в науке сторонников «короткой» либо «долгой» хронологии, когда какая-то единственная новая находка могла бы решить вопрос в пользу тех или иных, как в случае, описанном В. Роебрексом. Если бы группе X. Джиберта удалось доказать правильность своей позиции, описываемый фрагмент стал бы считаться прямым древнейшим свидетельством пребывания человека в Европе. Однако, как мы увидим ниже, это оказалось не просто.

Кроме VM-0 в районе Орсе были найдены два фрагмента плечевых костей (VM-1960 и VM-3691) и часть зуба (Барранко Леон, BL5-0), но ни один из них не был признан в научных кругах как достоверный объект, относящийся к ископаемому человеку (Martinez-Navarro et al., 2003). Подобную же оценку получили плохо сохранившиеся фрагменты плечевых костей из карстовой пещеры Куэва Викториа — CV-1 и CV-2 (древность приблизительно 1 млн. лет). Из этой серии только находка, обозначенная CV-0, кость фаланги пальца стопы, привлекла большее внимание специалистов, но и она, в конце концов, не была признана частью скелета человека. Специальное сравнительно-анатомическое исследование показало, что найденная кость принадлежала ископаемой обезьяне Theropithecus oswaldi — единственному достоверно идентифицированному примату из раскопок в районе Орсе (Martinez-Navarro et al., op. cit.), по костным остаткам которого делается вывод о плио-плейстоценовых связях между Африкой и югом Европы. Дискуссия по материалам Орсе свелась т. о. к детальному анализу (морфологическому, биомолекулярному, фрактальному) одного фрагмента черепа — VM-0.

VM-0 представляет собой небольшой участок свода черепа, включающий две неполные теменные кости и часть затылочной (или интерпариетальной). Просматриваются сагиттальный и лямбдовидный швы, хорошо очерчена область лямбды. Вопрос о наличии или отсутствии венечного шва (sutura coronalis) остался открытым. Рисунок швов довольно сложен, имеются «пальцевые вдавления» (impressiones digitatae). Индивидуальный возраст по шкале гоминин — 5–6 лет, по шкале эквид — 3–9 мес.

В дискуссии прежде всего приняли участие испанские палеонтологи. За период с 1983 г. по настоящее время было опубликовано множество работ, значительная часть которых, к сожалению, осталась за пределами общедоступных, известных журналов. Сам по себе предмет спора может, на первый взгляд, показаться по меньшей мере странным: идет ли речь о человеческом черепе или о черепе лошади. Однако, мы не найдем ничего удивительного в такой постановке вопроса, если примем во внимание многочисленные черты сходства в разных отделах скелета всех млекопитающих. Антропологам, можно сказать, «не повезло», что находка представлена именно этой частью черепа. Поэтому спор стал разворачиваться в направлении углубления в «мелочи». В течение ряда лет после открытия VM-0 многие исследователи сходились во мнении, что перед ними — фрагмент человеческого черепа, хотя некоторые сомнения все же возникали (Gibert, Agusti, Moyà-Solà, 1983\ Gibert, Palmqvist, 1995). В конце 80-х годов, а особенно после 1995 г. взгляды палеонтологов резко разошлись, причем, как это часто бывает, образовались два противоположных «лагеря» участников дискуссии: один из них возглавил X. Джиберт, отстаивающий, как всегда, заключение о принадлежности рассматриваемого фрагмента к гомининам, а лидером противоположной группы стал испанский палеонтолог С. Мойа-Сола, считающий VM-0 частью черепа лошади. Первая работа, в которой рассматриваемый фрагмент отнесен к эквидам, что положило начало дискуссии, была опубликована в 1987 г. (Agusti & Moyà-Solà, 1987). Группа X.Джиберта еще более активизировала свою деятельность в поисках надежных доказательств «гомининной» гипотезы VM-0 с помощью новых, современных средств. X. Джиберт и П.Пал-мквист (Gibert & Palmqvist, 1995) предприняли попытку решить вопрос с помощью фрактального анализа швов, довольно хорошо сохранившихся на фрагменте Орсе. Для оценки сложности сагиттального и лямбдовидного швов была привлечена программа «Fractal D», в которой используется в качестве основного показателя т. н. фрактальный размер D, характеризующий число изгибов, отклонений и ответвлений линии шва. Для сравнения взяты черепа различных приматов (гоминины, понгиды, церкопитековые), а также других млекопитающих (эквиды и жвачные). Исследователи пришли к выводу, что фрактальный размер VM-0 входит в размах вариаций детских черепов как современных, так и плио-плейстоценовых гоминин: у экземпляра Орсе D=1,058, у современных и древних гоминин — 1,047-1,173. Сложность швов у молодых понгид и церкопитековых, а тем более — у эквид и жвачных выходит за пределы данного размаха изменчивости (эквиды — 1,249-1,374). Авторы делают заключение, что фрагмент Орсе VM-0, весьма вероятно, принадлежал ребенку Homo sp.

Казалось бы, картина проясняется. Однако, уже в следующие годы один из двух участников описанного выше эксперимента П. Палмквист пересмотрел полученные результаты и резко изменил свое отношение к проблеме, заявив, что проведенный анализ базировался на упрощенном, а следовательно — ошибочном, исходном рисунке. В итоге этот исследователь полностью отказался от «гомининной» трактовки VM-0 и признал, что изучаемый фрагмент представляет собой часть черепа животного, относящегося к семейству эквид (Palmqvist, 1997). В том же году С. Мойа-Сола и М. Келер опубликовали в журнале Human Evolution (1997, № 33) статью под названием «Череп Орсе: анатомия ошибки», в которой авторы опровергают доводы оппонентов и делают вывод, что речь идет о части черепа обыкновенной лошади Equus altidens (Moyà-Solà & Köhler, 1997). При этом отправным пунктом работы является убеждение, что фрагмент Орсе достаточно полон для общепринятого подхода на базе сравнительной морфологии и не требует дополнительных сложных методов анализа. Авторы статьи выражают несогласие с оппонентами по ряду вопросов:

1. группа X. Джиберта считает, что на изучаемом фрагменте отсутствует венечный шов ответ: этот шов имеется как на внешней, так и на внутренней поверхности черепа и хорошо виден;

2. морфология внутренней поверхности черепной крышки типична для ребенка современного человека; ответ: внутренняя морфология VM-0 нетипична для гомик ин, но обычна для многих других млекопитающих;

3. швы имеют простую структуру зубцов, как обычно у ископаемых гоминин; ответ: это, утверждение неверно — швы VM-0 сложнее, как показал П. Палмквист (1997 г.);

4. структура внутреннего сагиттального шва не опровергает «гомининную» гипотезу принадлежности находки к гомининам; ответ: внутренний сагиттальный шов, сравнимый с Орсе, исследователи не встретили ни на одном человеческом черепе.

В перечисленных пунктах дискуссии между группами С. Мойа-Сола и X. Джиберта наиболее важным моментом является вопрос о наличии или отсутствии венечного шва. Если этот шов имеется, то дальнейший спор включая ссылки на самые современные методы, теряет смысл: тогда фрагмент без сомнения относится к эквидам, т. к. на экземпляре Орсе расстояние между лямбдой и предполагаемым венечным швом равно только 4 см. что для человеческого черепа исключается, а для эквид является нормой Однако, и в этой ситуации нельзя констатировать быстрое и надежное решение задачи, т. к. наличие венечного шва на VM-0 нужно еще доказать убедив оппонентов о группы X. Джиберта. Фотография фрагмента VM0 приведенная в цитированной работе С.Мойа-Сола и М.Келера (op. cit р. 94, fig. 2) дает возможность подумать над этой проблемой. В передней части фрагмента имеется несколько разломов, один из которых проходит как раз там, где можно ожидать увидеть венечный шов. Исследователи из группы X. Джиберта высказали в связи с этим мнение, что их оппоненты принимают за шов о быкновенный разлом. В ответ на замечание, что по краям разлома в некоторых местах имеются характерные зубцы, Х.Джиберт утверждает, что это — «кортикальные чешуйки» (Gibert et al., 1989). Отвечая оппонентам, высказавшим предположение о возможной облитерации шва (тогда частично нейтрализуется тезис о нечеткой видимости зубцов), группа X. Джиберта приводит следующее возражение: у эквид внешний венечный шов зарастает последним, так что если бы фрагмент принадлежал лошади, венечный шов не был бы облитерирован в то время как внешний сагиттальный шов еще не несет признаков облитерации (Gibert et al., 1998). В итоге эти исследователи заявляют: «ни непосредственные наблюдения, ни рисунки, ни рентгеновские снимки не обнаруживают никаких намеков на венечный шов» (Gibert et al., 1995, р. 211). Представленная аргументация кажется весьма весомой, однако она не перечеркивает всех сомнений относительно наличия и положения венечного шва. Если мы теперь обратимся к упомянутой фотографии, приведенной в работе Мойа-Сола — Келера (op. cit., 1997), то придем к выводу, что участники дискуссии по-разному трактуют структуру венечного шва на VM-0: сторонники «эквидной» гипотезы, уверенные в реальности этого шва, не утверждают при этом, что он точно совпадает с линией разлома, (существование последнего признается обеими сторонами). На приведенной в рассматриваемой статье фотографии черными стрелками показано вероятное положение шва, который на правой стороне виден достаточно четко, причем без признаков облитерации, а на левой — частично «поглощен» разломом и представлен лишь небольшими отрезками. Во всяком случае, так себе представляют данную морфологическую структуру приверженцы «эквидной» гипотезы. Противоположная сторона сосредоточила критику на характере большого разлома, подчеркивая некорректность его отождествления с венечным швом, хотя, впрочем, он мог в какой-то мере определить направление разлома post-mortem. Таким образом, по данному важному пункту дискуссии пока нет единства взглядов.

На внешней и внутренней поверхности участка затылочной кости имеется небольшой, но довольно высокий (5,5 мм) сагиттальный гребень, пересекающий лямбду. Группа X. Джиберта считает этот признак характерным для гоминин, тем более, что на черепе африканского Homo ergaster KNM-ER 3733 такой гребень также имеется и достигает лямбды. В то же время даже эта группа исследователей признает, что данное образование может быть сравнимым с передним отрезком костного апофиза, описанного Sisson-Gossman у эквид, хотя при данном возрасте лошади сравнивать описываемую область черепа с аналогичным морфотипом затылочной кости гоминин, по мнению X. Джиберта, затруднительно.

Специальному морфологическому анализу была подвергнута величина лямбдоидного угла на фрагменте Орсе, причем угол оказался равным 105°, т. е. входит в размах изменчивости этого признака у гоминин (90-160°), но надо учесть, что величина данного угла варьирует в очень широких пределах и, в частности, у эквид диапазон изменчивости равен 66-143° и, следовательно, включает размер, полученный для VM-0. При такой трансгрессии данный признак не может быть использован для анализа систематического положения Орсе.

При раскопках в Вента Мисена была найдена правая теменная кость лошади Equus granatensis. На этом черепном фрагменте четко видны сагиттальный, лямбде идный и венечный швы, а также impressiones digitates. X. Джиберт с коллегами отмечают, что этот фрагмент очень сильно отличается от VM-C и может послужить прямым доказательством принадлежности последнего к гомининам. Но отличие от какого-то вида эквид не может снять все перечисленные выше возражения сторонников эквид-ной гипотезы.

Приведенный выше обзор дискуссии по морфологическим показателям фрагмента VM-0 показывает, что тщательный анализ структуры этой находки дает противоречивые результаты и не позволяет ни одной из сторон прийти к общепризнанным выводам, не вызывающим сомнений. Учитывая это, группа Х. Джиберта прибегла к качественно новым приемам анализа — биомолекулярному исследованию находки. Этот этап работы мог бы оказаться решающим, если бы ДНК и белки идеально сохранялись в ископаемых образцах, по древности сравнимых с VM-0. Но, по словам самих авторов (Gibzrt et al., op. cit.), в этом случае сохраняется только малая часть необходимого для анализа материала. Однако, палеонтологам удавалось получить г олезную информацию о находках, еще более древних (до 8 млн. лет, датировка остатков ископаемых обезьян Пакистана). При исследовании фрагмента Орсе применены два метода: связанный с белками иммуносорбентный анализ и т. н. RIA (radioimmunoassay). Оба зафиксировали наличие белка в VM-0. Лаборатория Калифорнийского университета в Сан Франциско (UCSF) обнаружила «человеческий» коллаген и трансферрин в этом образце. Исследовательская группа Гранада нашла «человеческий» иммуноглобулин в образцах VM-1960 и VM-3691. Ни одна группа не получила белковых реакций в костных фрагментах из Куэва Викториа (СV-1 и CV-2). Результаты т. о. были обнадеживающими, но, наряду с ними, та же группа UCSF объявила об обнаружении «человеческих» альбуминов в одном из ископаемых образцов, бесспорно относящихся к эквидам. Такого результата никто не ждал, т. к. было уделено очень большое внимание, чтобы избежать разного рода загрязнений материала (от человеческих рук, волос). Это послужило для некоторых участников эксперимента поводом к разочарованию. После данного эпизода П. Палмквист еще дальше отошел от группы Х. Джиберта и стал ее активным оппонентом в отношении VM-0.

В районе Вента Мисена имеются большие скопления ископаемых костей животных, но только три фрагмента, рассмотренных выше, из 15 тысяч расцениваются некоторыми специалистами как остатки гоминин. Как мы видим, в этом вопросе трудно добиться полной ясности. Особенно много усилий было приложено группой X. Джиберта для доказательства гомининной природы VM-0. Был использован обширный материал (311 рентгенограмм, 735 человеческих черепов и 72 черепа лошадей 6 видов), проведены фрактальный и биомолекулярный анализы. Однако, подводя итоги столь многостороннего исследования, X. Джиберт с коллегами делают довольно скромное заключение, что изученная находка, вероятно, относится к гомининам (Gibert et al. op. cit., 1998, p. 216), т. е. вывод не отличается от формулировки, которая завершает описание фрактального анализа, опубликованное в 1995 г. (Gibert & Palmqvist, op. cit. 1995).

По словам испанского палеонтолога Б. Мартинеса-Наварро, противостояние групп исследователей нескольких ископаемых находок в юго-восточной Испании (Орсе и Куэва Викториа) сильно запутало дискуссию ученых и «сделало сомнительной гипотезу раннего заселения человеком этого региона» (Martinez-Navarro et al.,op. cit., 2005, p.517).

Единственным возможным доказательством этой гипотезы остается археологический материал из Фуэнте Нуэва — 3 и Барранко Леон в районе Орсе: более 1400 камней известняка и расколотых кусков кремня вместе с костями ранне-(эо)плейстоценовых млекопитающих. (Martinez-Navarro, op cit.). Надо сказать, что этот материал тоже является предметом сомнений, что следует из приведенных выше высказываний В. Роебрёкса. Рассмотрев материалы дискуссии, описанной выше, мы приходим к выводу, что находка представляет интерес для антропологов, но пока трудно считать ее доказательством плио-плейстоценовой древности человека в Европе, в частности в силу невозможности однозначного решения проблемы наличия венечного шва на описанном фрагменте черепа, что действительно имеет первостепенное значение для систематической диагностики находки (Зубов, Васильев, 2006).

Проблема «долгой» и «короткой» европейской хронологии пока не может быть решена на основе находок в Орсе и требует обратиться к материалам более надежным, хотя и менее древним.

Работы антропологов и археологов в области Пиренеев оказались очень плодотворными. Широко известны прекрасно сохранившиеся среднеплейстоценовые черепа из местонахождения Sima de los Huesos (Atapuerca SH), исследование которых дало в руки антропологов богатую информацию об ископаемых гомининах Европы. Однако, поистине сенсационной находкой испанских ученых в этом регионе явилось открытие в районе Сьерра-де-Атапуэрка, близ г. Бургоса, (42° с.ш.) костных остатков человека, относящихся к гораздо более ранней эпохе. Раскопки в Гран Долина (TD) в слое Аурора (Aurora stratum), соответствующем (по оценке испанских палеонтологов) нижнему плейстоцену, на уровне TD6, дали богатый костный материал по древним млекопитающим, в частности — более 30 фрагментов скелетов гоминин — частей мозгового и лицевого черепа, нижней челюсти, зубов, посткраниального скелета — по крайней мере от 5–6 индивидуумов. Первоначальная датировка находки — 780 тыс. лет впоследствии оказалась несколько заниженной. По данным палеомагнитного, уранового анализов и электронно-спинового резонанса она приближается к 800 тыс. лет до современности. В настоящее время, по мнению большинства антропологов, можно утверждать, что материал датирован надежно: поздний нижний плейстоцен (по принятой в данной работе шкале — верхний виллафранк, преддверие гюнцского оледенения).

В описываемом слое Aurora stratum найдено 200 каменных орудий, сделанных из известняка, песчаника, кварцита, кремня. Отсутствие ручных рубил, кливеров, лезвий и хорошо обработанных отщепов с ретушью, а также высокий процент отщепов, происходящих от сферических и многогранных нуклеусов свидетельствует о принадлежности данного инвентаря к доашельскому типу (Mode I). (Bermúdez de Castro et al., 1999). Столь же примитивный инвентарь обнаружен при раскопках в Гран Долина и в слое TD4.Этот тип описывается сейчас археологами как «Олдован» (Oldowan). Археологи считают, что вариант TD6 очень близок к африканскому. В более позднем слое TD10 констатировано наличие ашельских орудий.

Во времена, соответствующие Aurora stratum, в описываемом регионе было сравнительно мало крупных хищников, которые могли бы составить конкуренцию гомининам в борьбе за пищу. Объектом охоты гоминин были в основном небольшие млекопитающие. Частично группы, жившие в области Гран Долина, были «скэвинджерами». По костному материалу палеонтологи могут судить о доминирующей роли гоминин среди окружающих животных. На фрагменте черепа из Гран Долина обнаружены следы соскабливания мягких тканей с помощью каменного орудия, что говорит о существовании каннибализма в описываемую эпоху. В нижнем плейстоцене в области Атапуэрка были леса, соответствующие умеренному климату. У антропологов возник в связи с этим вопрос, как мог человек, находящийся на уровне раннего H. heidelbergensis, колонизовать такой регион: может быть, присутствие человека в то время и в том месте ограничивалось эпизодическими посещениями? Ответ на этот вопрос пока не найден. Можно лишь упомянуть тот факт, что гейдельбергский человек в Европе уже способен был строить неплохие жилища (Fridrich, 1987).

Из находок в Гран Долина (Атапуэрка TD6) особый интерес представляют фрагменты черепов 5 индивидуумов — подростка и взрослых — с сохранившимися частями лобной, теменной, верхнечелюстной и скуловой костей, а также изолированные зубы. Из фрагментов черепной крышки и лицевого отдела удалось реконструировать череп подростка, дополнив недостающие детали с помощью компьютера. Испанские антропологи провели подробное краниологическое исследование находки. Большая коллективная работа опубликована в 1999 году (Arsuaga et al., 1999). Реконструированный череп характеризуется низкой, покатой чешуей лобной кости и сильно развитым надглазничным валиком, причем исследователи отмечают арочную форму надбровных дуг, резко отличающую данный экземпляр от яванских Homo erectus, а также от африканской находки ОН9, имеющих прямую форму торуса. Верхний край чешуи височной кости имеет выпуклую форму, общую также для неандертальцев и современных людей. Эта апоморфная черта, наряду с почти вертикальной формой и передним положением резцового канала относятся к числу особенностей, позволивших авторам (Arsuaga et al., op. cit) прийти к выводу, что ATD6 может рассматриваться как вероятный последний общий предок неандертальца и Homo sapiens, подтверждая заключение, сделанное в 1997 году X. Бермудесом де Кастро (Bermúdez de Castro et al, 1997). Чрезвычайно интересными морфологическими особенностями характеризуется лицевой отдел черепа из Гран Долина (прогнатизм средней части лица, сильно выступающие носовые кости). Эти черты также свойственны неандертальцам и современным людям. Все же одна особенность экземпляра ATD6, — слияние стилоидного отростка с основанием черепа, — считается плезиоморфной и противопоставляется апоморфным формам Homo erectus, могущим быть предками Homo sapiens. Дивергенция неандертальской линии проявляется в отсутствии неандертальских апоморфных особенностей в лицевом скелете рассматриваемой находки из Гран Долина. Испанские антропологи относят к этой группе черт сдвинутый назад «корень» скуловой кости, одноплановое (т. е. без перегиба) строение поверхности лицевого отдела, отсутствие клыковой ямки, среднелицевой прогнатизм, острый нижний край грушевидного отверстия, вторичный внутренний край грушевидного отверстия. Несмотря на отсутствие неандертальской апоморфии на черепе ATD6, авторы считают возможным выводить неандертальский таксон от формы Гран Долина, ссылаясь на то, что от последней могла произойти среднеплейстоценовая линия ATSH (Sima de los Huesos), генетически, вероятно, связанная с неандертальцами. Учитывая своеобразие ATD6, испанские исследователи, начиная с X. Бермудес де Кастро, выделили ее в новый вид Homo antecessor с чем не согласились довольно многие антропологи (Г. Райтмайер, Ж. Юблен, К. Стрингер, М. Уолпофф, А. Зубов). Точка зрения этой группы исследователей представляется на данный момент имеющей право на существование, хотя термин «Homo antecessor» уже довольно прочно вошел в лексикон многих выходящих в последние годы публикаций. Что касается сапиентной линии эволюции, испанские антрополологи, начиная с X. Бермудес де Кастро (Bermúdez de Castro et al, 1997), считают, что весь лицевой отдел черепа из Гран Долина выглядит вполне современным: «The most outstanding feature is the totally modern human morphology of the very complete face ATD6-69, representing the earliest occurrence of the modern face in the fossile record» (Arsuaga et al., op. cit., p. 431). (Наиболее заметной чертой является совершенно современная человеческая морфология полностью сохранившегося лица ATD6-69, которая представляет собой древнейшее проявление современных черт лица в ископаемом материале». При этом в числе «современных» черт называются выступающий нос и прогнатизм средней части лица. Здесь следует заметить, что эти же признаки характерны и для неандертальца. Контрастное сочетание эволюционно значимых морфологических особенностей черепа, по моему мнению, очень характерно для гейдельбергского человека как вида (Зубов, 2001, 2004). Я согласен с тем, что находка в Гран Долина — одна из древнейших в Европе и может «претендовать» на роль первого (во всяком случае — одного из первых) европейца, что послужило поводом для включения ее в статью о первоначальном заселении этой части света. Я считаю, что данных для выделения нового вида в этом случае все же недостаточно и вполне можно рассматривать находку в Гран Долина как останки человека, принадлежащего к ранним формам Homo heidelbergensis, возможно — на подвидовом уровне, но, учитывая правило приоритета в биологической номенклатуре, буду в дальнейшем изложении пользоваться термином Homo antecessor, который несет в себе полезную эволюционную информацию и в дальнейшем может стать общепринятым. Само по себе «противоречивое» сочетание признаков нельзя назвать «уникальным», т. к. оно с теми или иными незначительными отклонениями может считаться типичным для всех ископаемых средне- и ранне-плейстоценовых экземпляров, относимых многими современными исследователями к гейдельбергскому таксону. Конечно, нет сомнения в том, что описываемая находка имеет черты своеобразия и вносит ценный вклад в изучение естественной вариабельности рода Homo и характера его эволюции. Что касается роли «H. antecessor» в эволюции современного и неандертальского человека, трудно согласиться, что вновь выделенный вид, дав начало гейдельбергскому таксону в Европе (?) а через последний — неандертальскому человеку, в то же время явился основой ветви, ведущей к современному человечеству. Тогда Homo heidelbergensis выпадает из цепи таксонов, связанных с сапиенсом и должен считаться чисто европейской, практически тупиковой формой, а ареной поздних этапов сапиентации придется признать Европу, где осуществилась (по мнению некоторых коллег) непосредственная трансформация Homo antecessor в Homo sapiens. Более резонно, по моему убеждению, считать, что ранний гейдельбергский человек, возникнув в Африке (тип Бодо), в нижнем плейстоцене, проник в Европу, по-видимому через область Гибралтарского пролива, и явился предком неандертальцев, а значительно позже его потомки — на востоке Африки — дали начало популяциям сапиенсов, пришедшим в Европу через район Босфора — Дарданелл. Заметим, что «уникальное» сочетание черт мозгового и лицевого отделов, которое констатировано на черепе Гран Долина, включая «сапиентное» строение лицевого скелета, как раз наблюдается на африканском черепе Бодо (древность — 600 тыс. лет). Надо сказать, примерно такое же предположение высказали испанские антропологи в работе, посвященной морфологии зубов ATD6 (Bermúdez de Castro et al., 1997): одна из эволюционных линий привела к становлению Homo heidelbergensis и далее — к неандертальцу (в Европе); вторая — дала начало Homo sapiens (в Африке!). При этом обе линии происходят от Homo antecessor. Принимая эту точку зрения, придется неизбежно согласиться, что Homo antecessor (если признать реальность этого таксона) произошел в Африке и именно на этой стадии проник в Европу, причем часть популяции осталась на земле прародины. Напрашивается мысль, не являлся ли таксон гоминин, представленный черепом Бодо, поздним Homo antecessor, что практически мало противоречит традиционному систематическому диагнозу этой находки? Такой подход, пожалуй, таит в себе минимум сомнений и позволяет связать воедино всю цепь эволюции рода Homo, начиная с Homo erectus ergaster.

Очень интересные выводы получены в результате исследования морфологии зубов, обнаруженных вместе с фрагментами черепов в Гран Долина: часть верхней челюсти взрослого молодого индивидуума с латеральным резцом, клыком, двумя премолярами и первым моляром, фрагмент верхней челюсти ребенка с молочным клыком и первым моляром, фрагмент верхней челюсти взрослого человека с постоянным клыком и первым премоляром, фрагмент правой стороны нижней челюсти взрослого человека с первым, вторым и прорезывающимся третьим молярами, изолированные зубы — нижние резцы, нижний клык, верхние и нижние премоляры, верхние постоянные моляры. Антропологи, изучившие находки, считают, что обнаружены зубы минимум 6 индивидуумов.

Морфология зубов, включая описания и измерения, исследована испанскими антропологами (Bermúdez de Castro et al., 1997). Ввиду того, что морфология зубов имеет, как показывают факты, первостепенное значение в интерпретации эволюционной роли находки ATD6 в ходе первоначального заселения Европы человеком, я уделяю этому разделу особое внимание, учитывая, что описываемая ископаемая форма может оказаться главным источником данных о месте и времени появления первых людей в данной части Света. Ниже дается одонтологическая характеристика находки из Гран Долина.

Верхний латеральный резец крупный (MD×VL=8,3×8,2 мм), по размерам близкий к соответствующим неандертальским зубам и резцам из Рабата (Марокко). Режущий край широкий, что напоминает, с моей точки зрения, морфотип резцов из пещеры Сельунгур (Зубов, 2009). Испанские антропологи отмечают лопатообразную форму лингвальной поверхности, развитый tuberculum dentis, мезиальный и дистальный гребни, легкую выпуклость вестибулярной поверхности. Нижний резец также велик по масштабу современных зубов, особенно по вестибуло-лингвальному диаметру (7,0×7,8 мм), но значительно уступает по размерам соответствующему зубу из Нариокотоме III (7,9×8,2 мм), будучи наиболее сходным с нижними резцами неандертальцев (6,7×7,8 мм). С моей точки зрения нужно было бы еще обратить внимание на форму корня нижнего резца (а также клыка) в мезиальной и дистальной нормах: лингвальный контур корня ATD6, как и мезиальный, имеет четко выраженную выпуклую форму, что обусловливает большой вестибуло-лингвальный диаметр в средней части корня. Эта особенность нетипична для современных зубов, но встречается у нижне- и среднеплейстоценовых гоминин. В частности, описываемая форма характерна для нижнего резца UB335, найденного в южном Леванте, в долине реки Иордан. Возраст экземпляра равен 1,5 млн. лет, а в таксономическом отношении он, вернее всего, принадлежит к Н. ergaster (Belmaker et al., 2002).

Вестибуло-лингвальный диаметр верхнего клыка ATD6 (11,0 мм) находится на пределе («пике») размаха вариаций всего рода Homo и сравним только с ОН 16, KNM-WT 15000 и Рабат. Этот диаметр нижнего клыка тоже велик (10,0 мм), но мезио-дистальный, как верхнего, так и нижнего клыка намного меньше и уступает размерам многих африканских и азиатских нижнеплейcтоценовых экземпляров (Bermúdez de Castro et al., 1997, p. 541). Нужно сказать, что эти размеры очень вариабельны в пределах рода Homo и часто не отражают эволюционный статус форм. Так, например, вестибуло-лингвальный диаметр нижнего клыка в черепе Сунгирь-2 (верхний палеолит) равен 9,5 мм (Зубов, 1974, 2001), что превышает данный размер э'юго зуба у неандертальцев, гейдельбергского человека (Мауэр, ATSH), Homo erectus pekinensis.

Исследователи ATD6 приходят к выводу, что заклыковые зубы Homo antecessor обнаруживают более выраженную тенденцию к редукции, чем резцы и клыки. Правда, вестибуло-лингвальные размеры верхних премоляров довольно велики (11,7 мм). Мезио-дистальные сильно варьируют даже в пределах выборки ATD6 (8,0–8,8 мм). Можно отметить значительную выпуклость веcтибулярной стенки верхних премоляров в цервикальной трети коронки, а также (А.3.) сильно развитые, «острые» краевые гребни, ограничивающие контуры жевательной поверхности коронок этих зубов с вестибулярной и лингвальной сторон. Первый и второй верхние премоляры практически равны по размерам, так что испанские исследователи констатируют соотношение Р3 = Р4. Эти зубы имеют два корня, обнаруживающие тенденцию к срастанию при сохранении двух автономных каналов.

Антропологи, работающие в области палеоодонтологии, в настоящее время уделяют значительное внимание морфологии нижних премоляров, особенно — соотношению первых и вторых нижних премоляров в ряду. В рассматриваемой серии ископаемых зубов зафиксирован тип Р3>Р4 (8,8×10,6 и 8,2×10,2 мм соответственно). Этот тип соотношения нижних премоляров в ряду типичен для многих африканских ископаемых форм, в частности — Homo erectus ergaster (KNM-ER 992, KNM-WT 15000). Азиатский Homo erectus характеризуется противоположным соотношением P4>Р3. В серии зубов из пещеры Сельунгур (Центральная Азия, 1,2 млн. лет) констатировано соотношение Р4>Р3 (Зубов, 2009). Этим признаком в середине XX в. заинтересовался известный палеонтолог Г. Х. Р. фон Кенигсвальд (Koenigswald, 1962), который отметил таксономическую ценность сравнительных размеров нижних премоляров и, в то же время, пришел к выводу, что эта особенность вариабельна даже в пределах современного человечества: так у канадских эскимосов и австралийцев первый премоляр по мезио-дистальному диаметру больше второго, а у американцев (европейского происхождения) и голландцев имеет место противоположное соотношение размеров. Нижние премоляры, в отличие от их верхних антагонистов, не образуют единого морфологического целого, что, естественно, привлекает внимание исследователей. В рассматриваемой работе испанские антропологи (Bermúdez de Castro et al., 1997), ссылаясь на более раннюю работу Bermúdez de Castro (1993), проводят мысль, что Р3 ковариабелен с резцами и клыками, а Р4 — с молярами, вследствие чего границу между передними и задними отделами зубной дуги следует проводить между этими двумя зубами (…Р3 and Р4 belong to different dental regions. (…Р3 и P4 принадлежат к разным отделам зубной системы) (Op. cit., р. 559). В моих работах, начиная с 1968 года, неоднократно высказывалось сходное предположение в терминах гипотезы морфогенетических полей А. Дальберга: «Уподобление соседнему классу выражено на премолярах нижней челюсти значительно ярче, нежели на одноименных зубах верхней челюсти. По-видимому, морфогенетическое поле верхних премоляров весьма обособлено, а поле нижних премоляров, напротив, очерчено менее резко, так что на него накладываются поля соседних классов, вызывая с одной стороны канинизацию, с другой — моляризацию. Этим и обусловливается значительная разница между двумя нижними премолярами, а также большая плавность перехода от клыка к моляру на нижней челюсти по сравнению с верхней»...(Зубов, 1968, с. 66). «Создается впечатление, что нижние премоляры имеют либо очень расплывчатое, нечетко ограниченное морфогенетическое поле, либо входят в состав полей соседних классов»... (Зубов, 1973, с. 118).

Коронка нижних премоляров, по свидетельству испанских исследователей, имеет плезиоморфные черты — асимметрию контура Р3 по сравнению с Р4, мезиальный сдвиг вершины метаконида по отношению к вершине протоконида, экспансию талонида. Эти черты отмечены также на премолярах Homo heidelbergensis et Homo neanderthalensis (Bailey & Hublin, 2005; Martindn-Torres et al., 2005). Что касается первого премоляра, то асимметрия контура его коронки, подобная той, которая представлена на фото в рабе те Х. М. Бермудес де Кастро, обычна и у современного человека, а второй премоляр, опять-таки судя по фото, не обнаруживает, с моей точки зрения, сильной асимметрии, такой как соответствующий зуб Homo erectus (по Martindn-Torres et al.). Экспансия талонида у ископаемых гоминид бывает выражена сильнее, чем на премолярах ATD6. Словом, если говорить об индивидуумах из Гран Долина, как об общих предках неандертальца и современного человека (что, в общем, вполне правдоподобно), то на коронках нижних премоляров ярче представлена сапиентная тенденция.

Строение корней нижних премоляров ATD6 представляет чрезвычайный интерес. Эти зубы имеют два корня — мезио-вестибулярный и дисто-лингвальный. Испанские коллеги приходят к выводу, что ни один экземпляр ископаемых гоминид не имеет структуры корневой системы, сходной с зубами человека из Гран Долина. Само по себе наличие двух корней нижнего премоляр а у представителей рода Homo, действительно, является редкостью. У современного человека, например, нижние премоляры с двумя отдельными, не сросшимися корнями практически не встречаются никогда. Однако, стоит вспомнить, что первые нижние премоляры с корневой системой типа «закрытых ножниц» в современных группах далеко не редкость. Правд а, такие морфологические варианты считаются обычно однокорневыми, т. к. корни их тесно сближены и апикальное отверстие одно. При всем этом открытая часть корневой системы обращена в мезио-лингвальную сторону, т. е. можно себе представить переход от типа «2R: МВ+DL» (Гран Долина) к типу «закрытых ножниц» (Зубов, 2006). Правда, у современного человека эта форма встречается только на первых премолярах.

Верхние моляры ATD6 очень крупные, особенно — по вестибуло-лингвальному диаметру (М1: 12,1×13,1 мм; М2: 12,1×13,7 мм), величина которого на М1 находится на верхнем пределе вариаций размеров зубов современного челе пека, а на втором моляре — далеко превышает этот предел. Эти данные, в известной мере, заставляют принять с осторожностью тезис о значительной редукции заклыковых зубов рассматриваемой формы. Правда, на другом экземпляре серии ATD6 размеры несколько меньше (12,0×12,0 мм), что, возможно, связано с половым диморфизмом. Интересный результат дает сравнение размеров моляров в ряду: второй моляр в точности равен первому по мезио-дистальному диаметру и превосходит его по вестибуло-лингвальному. Второй моляр т. о. бесспорно занимает ключевое положение в ряду, что подтверждается не только метрическими данными, но и морфологическими: полностью отсутствует редукция мезио-дистального диаметра и размеров гипоконуса, выражена ямка Карабелли.

Нужно особо отметить соотношение размеров бугорков на верхних молярах Гран Долина, т. к. этот признак может отражать направление эволюции в сапиентном или неандерталоидном направлении. На первых молярах отмечено следующее соотношение: pr>me>hy>ра, на втором: pr>ра>me>hy. Т. о. ни в том, ни в другом случае мы не видим характерной для неандертельцев формулы hy>me, а последовательность, наблюдаемая на втором верхнем моляре ATD6, в целом очень характерна для современного человека. Редукция метаконуса у неандертальцев при крупном гипоконусе порождает искаженный ромбоидный контур коронки, практически неповторимый среди других видов ископаемых гоминин и являющийся видовым, апоморфным неандертальским признаком (Bailey, 2004). Ничего подобного не наблюдается на верхних молярах Гран Долина. Пожалуй, единственной «неандерталоидной» особенностью является лишь наклон вершин бугорков к центру как отражение сохраняющегося цингулюма (Bailey, op. cit.). Такие черты, как смена положения полюса морфогенетического поля с последующей редукцией гипоконуса второго моляра у Homo sapiens и редукция метаконуса у неандертальцев являются проявлением апоморфии в двух разошедшихся эволюционных линиях, ведущих начало от общего предка — Homo antecessor. На верхних молярах ATD6 можно, по моему мнению, обнаружить несколько генерализованных архаичных черт, отражающих плезиоморфный характер формы по отношению к более поздним гомининам. Это — наличие «истинной» задней ямки, практически не встречающейся у современного человека, непрерывного переднего гребня — эпикристы, соединяющего рг и ра, редкой у современного человека одонтоглифической модели 1pr (II), при которой первая борозда протоконуса впадает в большую мезиальную межбугорковую борозду (Зубов, 2006).

Корневая система верхних моляров, как на М1, так и на М2 имеет «раструбообразный» характер (т. е. корни резко расходятся в стороны, что коррелирует с отсутствием редукции коронки. Бросается в глаза большая ширина мезиального корня, несущего два корневых канала. На первый взгляд такая структура может показаться крайне примитивной и даже уникальной. Однако, аналогичная форма, хотя и в более грацильном варианте, встречается и у современного человека. В моей классификации она обозначена символом «а», указывающим на особый вариант строения более обычных форм, при котором мезиальный корень имеет второй канал (Зубов, 1968; Зубов, Халдеева, 1993, Зубов, 2006). Длина лингвального корня первого моляра — 15,8-16,1 мм.

О нижних молярах человека из Гран Долина можно составить представление по двум хорошо сохранившимся первому и второму молярам, а также коронке непрорезавшегося М3, которые находятся во фрагменте нижней челюсти ATD6-5. В статье испанских антропологов (Bermúdez de Castro et al., op cit., p. 540) приводятся размеры коронки двух моляров (M1: 12,2×11,8 мм, М2: 13,5×12,0 мм). Длина мезиального корня первого моляра — 16,7 мм.

Жевательная поверхность первого моляра довольно сильно стерта, но участки обнаженного дентина невелики — практически это точки, соответствующие вершинам бугорков. Узор коронки — Y5 при значительном расстоянии между основаниями prd и end (примитивная черта). Соотношение площадей оснований бугорков (по Bermúdez de Castro): prd>med>end>hyd>hld. He исключено наличие шестого бугорка (А.3.).

Коронка второго моляра имеет вытянутую форму, что отразилось и на измерительных показателях. Узор жевательной поверхности Y5 (6?). Контур коронки — ровный овал, почти без выступающих углов. Наиболее заметная черта в строении тригонида — наличие эпикристида («mid-trigonid crest») (А.З.). Соотношение площадей оснований бугорков (по Bermúdez de Castro): prd>hyd>med>end>hld. Третий моляр имеет 5 бугорков и С7 (tami).

В специальной одонтологической литературе много внимания уделяется обычно соотношению размеров моляров в ряду. При этом в эволюционном плане особо выделяется изменчивость типов М1>М2 и М2>М1, из которых второй считается плезиоморфным, примитивным. Именно последний отмечен на зубах индивидуума Гран Долина. В литературу попало утверждение, что в процессе эволюции это соотношение сменилось на противоположное, более того — что у Homo sapiens окончательно установилась общая формула ряда моляров М1>М2>МЗ. Этот взгляд нуждается в нескольких поправках и уточнениях. У современного человека данная формула встречается на нижней челюсти только в 60 % случаев, на верхней — несколько чаще, так что абсолютизировать ее как видовой признак современного человека не следует. Правда, тенденция к установлению такой последовательности у современного человека действительно существует, что мною показано с помощью метода взвешивания изолированных зубов на точных весах. По этому показателю (массе) в современных человеческих популяциях имеет место практически единая формула М1>М2>МЗ (Зубов, 1968). Соотношение М2>М1 постепенно менялось на противоположное, но сохранялось во многих случаях до верхнего палеолита по вестибуло-лингвальному диаметру: мезио-дистальный в процессе сапиентации эволюционировал быстрее, соответственно соотношение М1>М2 по этому размеру у современного человека стало практически нормой. Это связано с характерным для эволюции человека процессом постепенного смещения полюса морфогенетического поля в мезиальном направлении и соответственно, — с переходом роли «ключевого» зуба от М2 к M1 (Зубов, 1968). Однако, этот процесс завершился не повсеместно, так что даже среди современного населения встречаются все три возможных формулы соотношения размеров моляров: М1>М2, М2>M1, М1=М2 (Goaz, 1975).

Исследователи предлагают разные гипотезы, объясняющие движение древних гоминин из Африки. Согласно гипотезе археологов миграция, возможно, явилась следствием «соревнования» двух культур — древней доашельской (Олдован, Model) и более развитой — ашельской (Mode 2), которые долго сосуществовали в Африке. Затем, под давлением более прогрессивной техники, древний Олдован стал вытесняться на периферию, в частности — в Евразию (Carbonell et al., 1998), что вызвало волну массового расселения древних гоминин, пользовавшихся орудиями типа Mode 1.

Судя по палеоантропологическим и археологическим находкам, древнейший человек проник в Европу из Африки через Гибралтарский пролив или через обмелевший пролив между Тунисом и Сицилией в период резкого понижения уровня моря. Такого мнения придерживаются итальянские археологи (Peretto, 2000, Manzi, 2000). К такому же выводу пришел

О. Бар-Йозеф (Бар-Йозеф, 1997), сделавший, однако, оговорку, что «суша была все же гораздо удобнее для таких переселений» (ук. соч. стр. 59). Недавняя находка фрагментов черепа Homo erectus на территории западной Турции (Kappelman et al., 2008) показала, что человек на этом уровне эволюции вплотную подходил к области Босфора и Дарданелл, а следовательно, в период понижения уровня моря мог перейти в Европу, хотя доказательств такого пути проникновения в эту часть Света пока нет. Во всяком случае, при рассмотрении первоначального заселения Европы человеком теоретически следует учесть три возможных маршрута: Гибралтар, Тунис-Сицилия и Босфор-Дарданеллы, причем первый вариант в настоящее время представляется наиболее реальным и обоснованным фактическим материалом. Что же касается замечания О. Бар-Йозефа относительно «удобства» движения по суше, то все три упомянутые пути проникновения в Европу не давали в палеолите такой возможности и были связаны с проблемой преодоления водных пространств. Это, кстати, нельзя забывать при обосновании ответа на вопрос о причинах «задержки» Homo erectus «у ворот» Европы, хотя, как мы видели выше, реальность «форсирования» проливов ранними гомининами в ходе их миграций пока остается в области научных догадок.

13 марта 1994 г. при строительстве шоссе через район Кампо Гранде, близ г. Чепрано (центральная Италия) были найдены фрагменты сильно минерализованного человеческого черепа, поврежденные при работе бульдозера. Реставрация находки прошла в целом успешно, хотя в некоторых местах остались незаполненные участки крышки. В частности, было трудно установить лобную кость в правильное положение, т. к. она не имела непосредственного контакта с другими отделами черепа. Найденный экземпляр включает лобную кость, неполные теменные и височные, чешую затылочной и крылья основной костей. Находка описывается как череп мужчины среднего возраста (20–40 лет). Череп оказался асимметричным, частично вследствие посмертной деформации. Экземпляр Чепрано был обнаружен в глинистом слое, который, по стратиграфическим данным, был древнее окружающего скопления вулканических песков и имеет геологический возраст 700 тыс. лет. Однако, исследователи (Ascenzi et al., 1996) полагают, что человеческий череп был внесен в датированный слой глины из более древнего скопления костного материала, которое теперь не существует, что позволяет датировать находку более ранним временем — свыше 800 тыс. лет. Эта максимальная дата соответствует комплексу нижнего кромера, т. е., по принятой в данной статье схеме, — концу верхнего виллафранка. Таким образом, можно говорить, что человек из Чепрано в геологическом масштабе был практически современником подростка из Гран Долина. Здесь уже намечается заключение о какой-то единой древнейшей волне расселения гоминин, захватившей южную Европу. Нужно при этом заметить, что не все антропологи безоговорочно принимают имеющуюся трактовку экземпляра Чепрано, напоминая при этом, что череп us a stray find» (случайная, «оторванная» находка) (Roebroeks, 2001.р.442.).

Недалеко от места находки кальвариума, в области Кампо Гранде и Кастро дей Вольсчи, обнаружены орудия — чопперы из кварцита и кости животных, в частности — слона (Elephas throgontherii). Слой, содержащий чопперы, залегает несколько глубже описываемой находки, но итальянские исследователи полагают, что кальвариум связан именно с ним (слой 9). Археологический материал представлен двусторонними чопперами, нуклеусами, включая субдискоидные, фрагментами скребков и осколками кварцита, бывшими в употреблении. При взгляде на кальвариум Чепрано в латеральной и фронтальной нормах бросается в глаза массивный надглазничный торус, почти прямолинейный, с незначительно выступающими латерально концами. В надглазничных отделах толщина валика достигает 20 мм, в области глабеллы — 18 мм. От чешуи лобной кости торус отделен неглубокой канавкой — депрессией. Посторбитальная констрикция отмечается, но выражена не очень сильно. Чешуя лобной кости сильно наклонена по отношению к линии глабелла — инион (50°). Практически под тем же углом наклонена чешуя затылочной кости. Опистокранион и инион совпадают. Продольный диаметр черепа, определяемый линией глабелла-инион, равен 208 мм. «Килевидная» форма свода не выражена. Высота свода черепа у брегмы равна 64 мм, у вертекса — 66 мм, т. е черепную крышку можно охарактеризовать как низкую. Объем мозговой коробки, вычисленный путем заполнения просом, равен 1185 см3 Затылочная кость образует резкий перегиб: угол между затылочной чешуей и нухальной площадкой составляет 115°. Височная чешуя низка; она имеет округленную и удлиненную форму. Сосцевидный отросток велик. Супрамастоидный гребень связан с корнем скуловой дуги. Авторы исследования проявляют осторожность в оценке положения наибольшей ширины черепа, однако по фотографиям можно судить, что характерное для Н. erectus/ergaster заведомо низкое положение наибольшей ширины в данном случае не может быть констатировано. Ширина asterion-asteriоп равна 133 мм. Высота затылочной чешуи — 64 мм. Инион и эндинион расположены на разной высоте (эндинион — на 22 мм ниже иниона).

Толщина костей черепа довольно велика: теменная кость (в нижней части) — 11,5 мм при постепенном уменьшении до 8 мм в пределах свода.

Авторы работы, на которую я в основном ссылаюсь, давая описание находки в Чепрано (Ascenzi et al., op cit., 1996) склоняются к мнению, что экземпляр Чепрано сопоставим с азиатским Homo erectus, делая при этом ряд существенных оговорок. В качестве показателей сходства с Homo erectus называются такие признаки, как низкий свод, «убегающий лоб», сильно развитый надглазничный валик, соединяющийся со вздутием в области глабеллы, совпадение опистокраниона с инионом, значительный угол между затылочной чешуей и нухальной площадкой, разная высота положения иниона и эндиниона, большая ширина затылочной чешуи, сравнимая с ее высотой. Нетрудно видеть, что практически все перечисленные признаки не являются узко характерными для азиатских эректусов, но присущи вообще той категории гоминин, которую нередко называют архантропами, т. е. азиатским и африканским эректусам и тому виду (подвиду?), который принято теперь относить к Homo heidelbergensis (sensu lato), а прежде именовали «прогрессивными питекантропами» или даже «архаичными неандертальцами.

Итальянские антропологи, исследовавшие кальвариум Чепрано, наряду с чертами сходства с Homo erectus выделили также и особенности, отличающие этот экземпляр от азиатских архантропов. Это, прежде всего — отсутствие сагиттального «киля», столь типичного для азиатских древних гоминин. Во-вторых, что очень важно, череп Чепрано имеет существенно большую емкость мозговой коробки по сравнению с азиатским Homo erectus. Исследователи отмечают также менее выраженную на черепе Чепрано посторбитальную констрикцию, а также незначительную толщину костей свода.

В предложенном сравнительном анализе многие признаки имеют скорее стадиальное, чем видо-специфическое значение. Если бы мы взяли для сравнения не азиатского эректуса, а африканского эргастера, то также нашли бы черты сходства (низкий лоб, низкая черепная крышка) и черты различия (прежде всего опять-таки объем мозга). По столь древним эректоидным находкам трудно судить о восточном, либо западном происхождении человека из Чепрано. Если мы будем исходить из гипотезы азиатских корней госледнего, как предлагают итальянские коллеги, то столкнемся с большими трудностями при сравнительном анализе. Например, наличие резкого перегиба затылочной кости с образованием окципитального торуса — действительно свойственно азиатским архантропам. Но такой же морфологический комплекс мы можем наблюдать на европейских черепах из Петралоны, Бильцингслебена, Вертешселлеша, Атапуэрка-5 и африканских экземплярах Кабве (Брокен Хилл) и Хоупфилд (Салданья). Сходное строение надбровной области отмечается на черепе ОН 9 (Африка). Кстати, здесь нужно заметить, что антропологи придают не очень большое значение надглазничным структурам как таксономическим критериям (Хрисанфова, 1978). Итальянские коллеги совершенно правильно отметили «нестыковку» данных при сравнении Чепрано с азиатскими эректусами по объему черепа. Вспомним, что средний объем мозга яванских «питекантропов» равен 929,8 см3 (по данным Holloway, 1981). Кстати, у африканских эргастеров он еще меньше. Зато у более поздних европейских форм констатируются объемы мозга, очень близкие к Чепрано (1185 см3): Араго 21 — 1166 см3, Атапуэрка-5 — 1125 см3). Как «азиатская» черта называется толщина костей черепа: кальвариум Чепрано имеет довольно значительную толщину в нижней части теменной кости (11,5 мм). У современного человека этот размер равен 4,5–5,2 мм. У азиатского Homo erectus («Питекантроп 2») толщина кости в этом месте черепа равна 17 мм, а у различных «синантропов» варьирует от 13 до 15 мм, т. е. по этому признаку череп Чепрано сильно уступает азиатским формам, так что не г достаточных оснований для выделения кальвариума Чепрано из среды езро-африканских гоминин среднего и нижнего плейстоцена и однозначного сближения этой находки с азиатскими Homo erectus. Большие трудности встретит исследователь и при попытке сопоставить Чепрано непосредственно с очень древним африканским Homo ergaster. Из приведенных выше данных следует, что описываемый кальвариум имеет немало общих черт с более поздними и более продвинутыми африканскими и европейскими формами. Недаром авторы статьи о черепе Чепрано ррдчеркивают таксономическую принадлежность этой находки к поздним эректусам (Ascenzi et al.,op. cit.). А Асченци с коллегами добавляют при этом, что другой возможный диагноз — Homo heidelbergensis менее оправдан, т. к. челюсть Мауэр 1 никак не соответствует кальвариуму Чепрано. В этой связи хотелось бы заметить следующее. Во-первых вряд ли правильно сводить понятие «гейдельбергский человек» к одной только нижней челюсти Мауэр 1, т. к. теперь многие антропологи относят к этому таксону большинство средне- и нижне-плейстоценовых черепов Европы и Африки, что позволяет сопоставлять кальвариум Чепрано с более поздними находками в этих частях Света, например — с черепами Бильцингслебен, Араго, ОН 9, причем тогда сравнительный анализ приобретет гораздо более адекватную форму даже в чисто анатомическом плане. Во-вторых итальянские антропологи упоминают о лучшем, чем в отношении Мауэр 1, соответствии кальвариума Чепрано с нижней челюстью № 3 из Тернифины (Марокко), т. е. можно говорить скорее об африканских, а не азиатских связях человека из Чепрано. Могу добавить, что структура нижней челюсти африканского черепа Хоупфилд (Салданья), имеет четко выраженные черты сходства с челюстью Мауэр 1 и, следовательно, с «типовым» экземпляром таксона Homo heidelbergensis. А ведь строение кальвариума Хоупфилд, как в лобном, так и в затылочном отделах, в значительной мере сближает его с экземпляром Чепрано. Здесь — еще одно существенное, хоть и косвенное, свидетельство в пользу сближения Чепрано с гейдельбергским человеком (как видом). Резонно предположить, что популяция типа Чепрано имеет африканские корни, и это представляется более правдоподобным, чем «выведение» этого типа из далекой Юго-Восточной Азии. Здесь позволю себе не согласиться ни с авторами статьи о находке Чепрано, ни с итальянским антропологом Дж. Манци, поддержавшим гипотезу обратной миграции человека на уровне эректуса из Азии в Африку (Manzi, op. cit., 2000), выдвинутую Б. Вудом и А. Тернером в 1995 году (Wood & Turner, 1995). Черты гейдельбергского комплекса, которые сближают кальвариум Чепрано с африканскими формами, встречаются и на гораздо более поздних этапах эволюции человека в Африке. Целый ряд таких особенностей можно констатировать на кальвариуме Омо-2 (Африка, 130 тыс. лет).

В отношении эволюционного статуса человека из Чепрано можно сказать, что найденный итальянскими коллегами череп соответствует уровню раннего Homo heidelbergensis, сохранившего примитивный краниологический комплекс, который, впрочем, не следует переоценивать. При описании находки в Гран Долина я также говорил о раннем гейдельбергском человеке и, конечно, следовало бы в первую очередь сравнивать Чепрано с Гран Долина. Однако, Гран Долина — фрагментарный череп подростка, что затрудняет его сопоставление с черепом взрослого индивидуума. Можно лишь констатировать наличие «смешанного» характера краниологического комплекса у обеих находок (архаичные и продвинутые черты), что выдает их принадлежность к гейдельбергскому таксону. Испанские антропологи выделили отдельный вид для ранних представителей Homo heidelbergetisis и, возможно, поступили правильно, учитывая длительный период эволюции этого вида в Африке и Европе. Если следовать терминологии, предложенной этими учеными, мы должны отнести черепа Гран Долина и Чепрано к виду Homo antecessor, который уже в Африке дал две ветви колонизации Европы: через области Гибралтара и Сицилии на западе и через район Босфора и Дарданелл — на востоке. Можно предположить, что путь популяции, к которой принадлежал индивидуум из Чепрано, лежал, вернее всего, через Сицилию, где в наше время находят каменные орудия типа Mode 1. В Африке рассматриваемый вид представлен черепом из Бодо, характеризующимся «противоречивым» сочетанием продвинутых черт лица с большой массивностью и архаичными особенностями мозгового черепа. Кальвариум Чепрано, как более древний, являет картину несколько большего архаизма. Включение обеих древнейших европейских находок в один вид Homo antecessor могло бы снять возникшее ранее трудно объяснимое предположение о почти одновременном проникновении на юг Европы в нижнем плейстоцене двух разных видов — Н. erectus et Н. antecessor.

Теперь вернемся к спору между сторонниками «долгой» и «короткой» хронологии по проблеме первоначального заселения Европы человеком. «Короткая хронология» ограничивает возможные гипотезы относительно первого проникновения человека в эту часть Света временными рамками 500–600 тыс. лет назад (Roebroeks & Van Kolfschoten, 1994). Как раз эту эпоху итальянский археолог К. Перетто называет «временем обновления», т. е., конкретно, — появления в Европе ашельской индустрии. Го-минины из Гран Долина и Чепрано пришли в Европу несколько раньше «периода обновления» и, соответственно, пользовались инвентарем до-ашельского типа (Mode 1) Появление человека в Европе ранее 600 тыс. лет до современности позволяет сделать заключение, что нижнюю границу «короткой хронологии» нужно отодвинуть по крайней мере на 200 тыс. лет, т. е. последние научные открытия укрепили позиции сторонников «долгой хронологии» в вопросе о заселении Европы человеком. Факт обнаружения останков сразу двух представителей ранне-плейстоценовых гоминин в довольно близких регионах позволяет предположить, что наука имеет здесь дело не со случайными посещениями, но с начавшимся процессом колонизации Южной Европы древним человеком. Возможно, этот процесс начался еще раньше, и будущие антропологи и археологи могут однажды пополнить научные музеи костными остатками и орудиями человека с территории Европы, более древними, чем Гран Долина и Чепрано. Первые успехи исследователей в этом направлении уже имеются: в интернете появилось объявление о находке близ Гран Долина фрагмента нижней челюсти, древность которого по первым определениям равна млн. лет (!). Если эта информация подтвердится, то датировка «сомнительного» черепного фрагмента VM-0 (Орсе) покажется вполне приемлемой. Израильский антрополог Е. Чернов пришел к выводу, что период первоначального проникновения человека в Европу заключен между 1,0 и 1,5 млн. лет до современности (Manzi, op. cit., 2000). Но даже если принять такую «долгую» хронологию, все-таки нужно будет признать, что «открытие» Европы осуществлялось позже, чем род Homo появился в Африке и Азии. Конечно, здесь опять-таки нужно учитывать разницу между колонизацией и короткими посещениями типа «туда-обратно». Последний «сценарий» не исключен в отношении Европы с учетом ее природных особенностей и признается даже сторонниками «короткой» хронологии. Р. Деннелл (Dennell, 2003, op. cit.) пишет, что проникновение человека в эту часть Света носило характер редко повторяющихся (с перерывами до 500 тыс. лет) «скромных» событий, так что колонизационные способности Homo erectus следует признать ограниченными. Когда мы говорим о «проникновении» человека в Европу ранее 1 млн. лет назад, нужно помнить, что это было не «наводнение», а скорее «тонкая струйка» (Dennell, 2003, op. cit.), которая, правда, все же не дает права говорить о полной изоляции континентов в нижнем плейстоцене. Трудно сказать, что именно препятствовало колонизации Европы древнейшими гомининами: факторов, влиявших на этот процесс было много, но нелегко установить, каково было их суммарное действие (Mithen & Reed, 2002). Одной из главных причин был несомненно эволюционный уровень гоминин. Р. Деннелл считает, что гоминины в своем продвижении на север не могли преодолеть рубеж 45° с.ш. до того, как объем их черепа достиг нижнего предела современного размаха вариаций. Это мнение, как будто, подтверждается тем фактом, что «вторая волна» распространения древних гоминин в Европе развивалась уже на базе более продвинутого по сравнению с эректусами нового вида Homo heidelbergensis, в пределах которого объем мозга Homo перешел практически современную границу 1100–1200 см3. К первой «волне» заселения Европы, по-видимому начавшей постоянное заселение европейских земель я отношу рассмотренные выше ископаемые экземпляры Гран Долина и Чепрано, вторая «волна» гораздо более многочисленна и, используя терминологию Р. Деннелла, уже больше похожа на «наводнение». Первыми ее представителями можно считать популяции, представленные находками в Боксгроув (Англия, 500 тыс. лет), Бильцингслебен (Германия, 400 тыс. лет), Араго (Франция, 450 тыс. лет), Петралона (Греция, 350–400 тыс. лет), Вертешселлеш (Венгрия, 350 тыс. лет), Атапуэрка SH, Испания, 400–200 тыс. лет). Находка большеберцовой кости гейдельбергского человека в районе Боксгроув (Англия) показала, что гоминины на стадии «архантропа», обладавшие еще довольно примитивной материальной культурой, могли распростаняться в Европе до 50–53° с.ш. Далее последовало широкое расселение среднеплейстоценовых и позднеплейстоценовых гоминин, причем не всегда ясно, к какому виду принадлежали представители рода Homo, проникшие в арктическую зону Европы (Pavlov et al., 2004). Археологические исследования последнего десятилетия позволили пересмотреть прежние представления о возможности климатической адаптации древних людей и по-новому оценить границы адапта-бельности человека к холоду. В цитированной выше работе описываются, например, находки в пещере Мамонтовая Курья (Mamontovaya Kurya), расположенной как раз на той широте (66° с.ш.), которую географы часто считают границей Арктики. Материалы этого местонахождения археологи датируют периодом времени 35–40 тыс. лет до современности. Хронологически и территориально близки к этому местонахождению еще несколько стоянок Byzovaya, Zaozerye (58°), Garchi 1 (59°) (мы сохраняем транскрипцию названий, данную в цитируемой статье). Авторы рассматриваемой работы (Pavlov et al., op. cit.) показывают, что в рассматриваемом регионе обнаружены предметы каменного инвентаря, относящиеся как к верхнему палеолиту, так и к среднему. Известно, что период 35–40 тыс. лет до современности в антропологическом отношении был переходным (иди же «смешанным»), что с точки зрения современных представлений об Эволюции человека вполне вероятно и объяснимо. Что касается адаптационных возможностей анатомически современного и неандертальского человека, то и тот и другой прошли длительную и суровую школу приспособления к холоду и были, вероятно, готовы даже к проникновению в арктические области. Мы, возможно, не получим ответа относительно действительной таксономической ситуации в Северной Европе в описываемый период, пока не будем иметь соответствующий костный материал. Его отсутствие может, отчасти, объясняться характером миграций палеолитических популяций в европейской Арктике: вернее всего, это не была стабильная колонизация (substantial occupation), а охотничья миграционная активность «перемежающегося» (intermittent) типа, кстати очень характерная практически для всех ранних этапов заселения Европы.

Выводы.

1. Начало заселения Европы человеком, включая самые ранние эпизоды длительной колэнизации по хорошо проверенным данным приходится на конец верхнего виллафранка (800 тыс. лет назад). Об этом свидетельствуют почти синхронные находки, относящиеся к этому времени: Гран Долина (Испания) и Чепрано (Италия). Недавно поступившая информация о находке фрагмента черепа, относящегося к более раннему периоду (1,3 млн. лет до современности) является «заявкой» на пересмотр принятых датировок первичной дисперсии древнейшего человека в Европу. Т. о. новые находки свидетельствуют скорее в пользу сторонников «долгой европейской хронологии» в споре о первоначальном заселении Европы. При этом намечается определенный компромисс между двумя противоположными позициями исследователей в данной области: возникла гипотеза (Roebroeks), согласно которой северные и южные регионы Европы заселялись в разное время, что необходимо учитывать при выработке хронологических оценок истории раннего заселения Европы человеком.

2. Попытки «углубить» древность момента первого появления человека в Европе на базе исследования фрагмента черепа VM 0 (Venta Micena) до 1,6 млн. лет пока не увенчались успехом. Морфологический, фрактальный и биомолекулярный анализы этой находки дали противоречивые результаты. Модель т. н. «очень долгой хронологии» пока не является общепризнанной, хотя в принципе отдельные редкие посещения Европы человеком в этот период времени не исключаются, о чем свидетельствует прежде всего археологический материал, а также упомянутая выше новая находка антропологов.

3. Первый таксономический диагноз кальвариума Чепрано (Homo erectus) вряд ли окончательно характеризует эволюционную и видовую специфику этой находки, т. к. она не имеет полного видового набора черт азиатских эректусов. Сходство с последними носит общий стадиальный характер и, к тому же, морфологические особенности кальвариума Чепрано можно обнаружить на европейских и африканских черепах эпохи нижнего и среднего плейстоцена. Гипотеза Б. Вуда и А. Тернера относиль-но возможности «обратной миграции» из Азии в Европу в принципе не содержит ничего невероятного и не должна быть отвергнута без дополнительной аргументации. Однако, для подтверждения этой точки зрения данных пока недостаточно.

4. Кальвариум Чепрано трудно сопоставить с синхронной находкой Гран Долина вследствие большой разницы индивидуального возраста, однако некоторые морфологические особенности («противоречивое» сочетание архаичных и продвинутых черт) наводят на мысль о возможной принадлежности этих двух находок к виду Homo heidelbergensis. Оба экземпляра, по моему мнению, принадлежат к ранним формам гейдельбергского человека или, по терминологии испанских антропологов, — к виду Homo antecessor. Тогда гипотеза наличия в нижнем плейстоцене Южной Европы двух разных видов (Н. erectus et Н. antecessor) отпадает.

5. Богатый краниологический и одонтологический материал из раскопок в Гран Долина (Испания) на данный момент дает наиболее убедительное представление о видовом составе и путях миграций древних людей при первоначальной инвазии в Европу: общий предок неандертальца и современного человека возникает в Африке (Homo antesessor, тип, сходный с африканской находкой Бодо, но более древний, который может также рассматриваться как ранний гейдельбергский человек); на этой стадии он мигрирует в Европу через область Гибралтарского пролива в период 1,3–0,8 млн. лет назад и эволюционирует через стадию позднего гейдельбергского человека в Homo neanderthalensis; оставшиеся в Африке популяции эволюционируют в Homo sapiens, который приходит в Европу с востока, через район Босфора и Дарданелл.

6. Дисперсия групп древних Homo в центральную Европу вплоть до 50° с.ш. осуществлялась группами гейдельбергского человека, освоившего жилище и одежду, 400–600 тыс. лет назад. Освоение более северных регионов Европы до арктической зоны (66° с.ш.) происходило путем «перемежающихся» миграций групп современного и, возможно, неандертальского, человека в период 35–40 тыс. лет до современности.

7. Вопрос о времени первоначального заселения Европы человеком на данный момент не исчерпан, и можно ждать новых важных открытий, особенно на территориях стран Южной Европы.

ЛИТЕРАТУРА

Бар-Йозеф О. Нижнепалеолитические стоянки Юго-Западной Азии — свидетельства расселения человека из Африки // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 41–65.

Дебец Г. Ф., Трофимова Т. А., Чебоксаров Н. Н. Проблемы заселения Европы по антропологическим данным. // Происхождение человека и древнее расселение человечества. Новая серия, т. XVI. М., 1951, — С. 409–469.

Зубов А. А. Одонтология. Методика антропологических исследований. М., 1968. Монография С. 1–199.

Зубов А. А. Этническая одонтология. М., 1973. Монография (С. 1-201).

Зубов А. А. Новая интерпретация роли гейдельбергского человека в эволюции рода Homo // ЭО. 2001. № 1. — С. 91–111.

Зубов А. А. Палеоантропологическая родословная человека. // Инст. этнологии и антропологии РАН. М., 2004. Монография (С. 1-551).

Зубов А. А., Халдеева Н. И. Одонтология в антропофенетике. М., 1993. Монография (С. 1-222).

Зубов А. А., Васильев С. В. Первоначальное заселение Европы человеком по данным антропологии. // В коллект. монографии «Доисторический человек». М., 2006. С. 53–92.

Зубов А. А. Методическое пособие по антропологическому анализу одонтологических материалов (Библиотека «Вестника антропологии») // ИЭА РАН. Москва 2006. Монография (С. 1-71).

Зубов А. А. Еще раз о зубах из пещеры Сельунгур. // Археология, этнография и антропология Евразии. 2009. № 2, С. 135–143.

Рогинский Я. Я. Проблемы антропогенеза. М. «Высшая школа». 1977.

Таппен М. (в статье Дж. Фишмана «Находка в Дманиси»). // National Geographic». Россия. — С. 102, апрель 2005 г.

Тернер А. Распространение ранних гоминид. // Человек заселяет планету Земля. М., 1997. С. 7–21

Хрисанфова Е. Н. Эволюционная морфология скелета человека. М., МГУ. 1978.

Agusti J. & Moyà-Solà. 1987. Sobre la identidad del fragmento cranial atribuido a Homo sp. En Venta Micena (Orce, Granada). // Estudios geologicos. Vol. 43. P. 535–538.

Arsuaga J.-L., Martinez I., Lorenzo C., Munoz A., Alonso O., Gallego J. The human cranial remains from Gran Dolina Lower Pleistocene site (Sierra de Atapuerca, Spain) // Journal of Human Evolution. 1999. Vol. 37. P. 431–457.

Ascenzi A., Biddittu I., Cassoli P. F., Segre A. G., Segre-Naldini E. 1996. A calvarium of Homo erectus from Ceprano, Italy. // Journal of human evolution. Vol. 31. P. 409–423.

Bailey S. E. A morphometric analysis of maxillary molar crowns of Middle-Late Pleistocene hominins. // Journal of Human Evolution. 2004. N 47. P. 183–198.

Bailey S. E., Lynch J. M. Diagnostic differences in mandibular P4 shape between Neandertals and anatomically modern humans. // American Journal of Physical Anthropology. 2005. N 126. P. 268–277.

Belmaker М., Tchernov E., Condemi S., Bar-Yosef O. New evidence for hominid presence in the Lower Pleistocene of the Southern Levant // Journal of Human Evolution/ 2002. Vol. 43. P. 43–56.

Bermúdez de Castro J. M., Carbonell E., Caceres I., Diez J. C., Fernan-dez-Jalvo Y., Mosquera М., Olle A., Rodriguez J., Rodriguez X. P., Rosas A., Rosell J., Sala R., Verges J. M., van der Made J. 1999. The TD6 (Aurora stratum) hominid site. Final remarks and new questions. // J. Hum. Evol., Vol. 37.

Bermúdez de Castro, Arsuaga J. L., Carbonell E., Rosas A., Martinez I., Mosquera M. 1997. A hominid from the Lower Pleistocene of Atapuerca, Spain: possible ancestor to Neandertals and modern humans. // Science. Vol. 276. P. 1392–1395.

Bonifay E. & Vandermeersch B. 1991. Les Premiers Européens. Paris.

Carbonell E., Mosquera М., Rodriguez X. P., Sala R., van der Made J.1998 Out of Africa: the dispersal of the earliest technical systems reconsidered. // J. Anthropol. Archaeol. Vol. 18. P. 119–136.

Czarnetzki A., Jakob Т., Pusch C.M. 2003. Palaeopathological and variant conditions of the Homo heidelbergensis type specimen (Mauer, Germany). // J. Hum. Evol. Vol. 44. P. 479–495.

Dennell R.W. 1983. European economic prehistory. A new approach. Academic Press. London & New York.

Dennell R. W. 2003. Dispersal and colonization, long and short chronologies: how continuous is the Early Pleistocene record for hominids outside East Africa? // J. Hum. Evol. Vol. 45. P. 421–440.

Fridrich J. 1987. A Lower Paleolithic settlement site of Pržezletice and the finding of a dwelling structure // Anthropologie (ČSSR). V.25. # 2. P. 97–99.

Gibert J., Agusti J., Moya S. 1983. Fragmento craneal atribuido a Homo sp. de Venta Micem (Orce, Granada). // Paleontologíа i Evolución. Publicacion especial, Inst ituto de Paleontolog/a

Gibert J. 1986. El yacimiento de Venta Micena (Orce, Granada): su importancia, acción artrópica, у caracteristicas paleoantropológicas del fragmento de craneo de Homo sp. // Actas del Congreso Homenaje a Luis Siret. Madrid. P. 37–49

Gibert J. & Palmqvist P. 1995. Fractal analysis of the Orce skull sutures. // J. Hum. Evol. Vol. 28. P/561-575.

Gibert J., Campdlo D, Arqués J. M., Garcia-Olivares E., Borja C., Lowenstein J. 1998. Hominid status of the Orce cranial fragment reasserted. // J. Hum. Evol. Vol. 34. P. 203–217.

Goaz P. W. Molar size sequence in the Peruvian Indians. // Journal of Dental Research. 1975. Vol. 54. N 5. P. 37–44.

Holloway R.L. 1981. The Indonesian Homo erectus brain endocasts revised. // Amer. J. Phys. Anthropol. Vol. 55. # 4. P. 503–521.

Kappelman J., Alçiçek М. C., Kazanci N., Schultz М., Özkul M., Şen Ş. Brief communication: Homo erectus from Turkey and implications for migrations into temperate Eurasia // American Journal of Physical Anthropology. 2008. N 135. P. 110–116.

Koenigswald G. H. R. von. General remarks on absolute length and relations in size of the premolars in early and modern hominids // Bibliothek der Primatologie. 1962. Bd. 1. S. 120–129.

Manzi G. 2000. The earliest diffusion of the genus Homo toward Asia and Europe: a brief overview. // Humanity from African naissance to Coming Millennia. Witwatersrand/Firenze. P. 117–125

Martinez-Navarro B., Claret A., Shabel A.B., Perez-Claros J. A., Lorenzo C., Palmqvist P. 2005. Early Pleistocene «hominid remains» from southern Spain and the taxonomic assignment of the Cueva Victoria phalanx. // J. Hum. Evol. Vol. 48 P. 517–523.

Martinón-Torres М., Bastir М., Bermúdez de Castro J. M., Gomez A., Sarmiento S., Muela A., Arsuaga J. L. Hominin second premolar morphology: evolutionary inferences through geometric morphometric analysis // Journal of Human Evolution. 2006. Vol. 50. P. 523–533.

Mithen S. & Reed М. 2002. Stepping out: a computer simulation of hominid dispersal from Africa. // J. Hum. Evol. Vol. 43. P. 433–462.

Moyà-Solà S. & Köhler M. 1997. The Orce skull: anatomy of a mistake. // J. Hum. Evol. # 33. P. 91–97.

Palmqvist P. 1997. A critical re-evaluation of the evidence for the presence of hominids in Lower Pleistocene times at Venta Micena, Southern Spain. // J. Hum. Evol. Vol. 33. P. 83–89.

Pavlov P., Roebroeks W., J. I. Svendsen The Pleistocene colonization of northeastern Europe: a report on recent research // Journal of Human Evolution. 2004. N 47. P. 3–17.

Peretto C. 2000. The oldest human population in Europe: “long” or “short” chronologies. // Humanity from African naissance to Coming Millennia. Witwatesrand / Firenze. P. 175–183.

Roebroeks W. Hominid behaviour and the earliest occupation of Europe: an exploration // Journal of Human Evolution. 2001. Vol. 41.P. 437–461.

Roebroeks W. & van Kolfschoten. 1994. The earliest occupation of Europe: a short chronology. // Antiquity. Vol. 68. P. 489–503.

Semaw S., Rogers M. J., Quade J., Renne P. R., Butler R. F., Dominguez-Rodrigo М., Stout D., Hart W.S., Pickering Т., Simpson S. W. 2003. 2,6-Million-year-old stone tools and associated bones from OGS-6 and OGS-7, Gona, Afar, Ethiopia. // J. Hum. Evol. Vol. 45. P. 169–177.

Susman R.L. Fossil evidence for early hominid tool use. // Science.1994. Vol. 265. P. 1570–1573.

Wood B. & Turner A. Out of Africa and into Asia. // Nature. 1995. Vol. 378. P. 339–340.

Глава V Новый Свет

В предыдущих главах речь шла об эволюции и миграциях до-сапиентных представителей рода Homo, которые, несмотря на очень скромные технические возможности и многочисленные природные препятствия, смогли занять ведущее положение в среде обитания, обойти всю Африку и пройти восемь тысяч километров по землям Евразии. Это было бесспорно большое достижение первых Homo, но огромные участки суши еще очень долго оставались безлюдными. В Америку и Австралию человек проник только на эволюционном уровне Homo sapiens.

Сейчас речь пойдет о части Света, открытие которой обычно считается заслугой Колумба или скандинавских викингов.

Первоначальное заселение Америки и происхождение коренного индейского населения — одна из «тем-долгожителей» в антропологии, археологии, истории. Ей ученые посвящали работы уже в семнадцатом веке. Например, в книге Н.Витсена, подготовку и перевод которой лично курировал Петр Великий, была изложена детально разработанная гипотеза переселения в Америку «азиатов» из Сибири, причем в доказательство были приведены данные из области этнографии и антропологии. В конце XVIII века президент США, первый американский археолог Т. Джефферсон также отстаивал идею азиатского происхождения американских индейцев. Вероятно, определенную роль здесь сыграл антропологический фактор — физиономическое сходство аборигенов Америки с сибирскими народами. Однако, не всех оно убеждало. В частности, создатель первой научной классификации французский ученый Ф. Бернье (1684 год) сближал америндов (так часто называют американских индейцев) не с сибирскими монголоидами, а с европеоидами. В восемнадцатом веке К. Линней и И. Блюменбах, выделили коренное индейское население в отдельную расу. Так же поступили в девятнадцатом веке Ж. Ламарк, а в начале двадцатого века — итальянский антрополог В. Джуфрида-Руджери, затем — американские исследователи К. Кун, С. Гарн и Дж. Бердсел. В двадцатом веке преобладающей точкой зрения становится включение америндов в монголоидную расу, в чем сыграл роль авторитет американского антрополога А. Грдлички. Его концепцию в данном вопросе разделили и российские антропологи — А. И. Ярхо, Г. Ф. Дебец, Н. Н. Чебоксаров. Возможно, эта доктрина в расоведении и определила взгляд антропологов на предполагаемые пути первоначального заселения Америки: в науке закрепилась т. н. «берингоморская» теория, согласно которой первые переселенцы пришли в Новый Свет через область Берингова пролива. Эта идея хорошо соответствовала не только данным расоведения, но и «географической логике».

Представление о единой волне заселения Америки через Берингов пролив определило еще одно широко распространенное вплоть до наших дней мнение, что аборигены Америки представляют единую в антропологическом отношении группу и имеют общий физический тип. Этот вывод, впрочем, был не нов и восходил к восемнадцатому веку, когда испанский путешественник и исследователь Антонио де Ульоа произнес слова, ставшие потом поговоркой: «Если увидишь одного индейца из любого региона, можешь сказать, что видел их всех» (Comas, 1966, р. 567). Возможно, это убеждение базируется на известном психологическом феномене, когда поверхностный взгляд наблюдателя, находящегося среди представителей иного этноса, приводит к заключению, что «все они на одно лицо». В этом направлении, конечно, на серьезной научной основе, развивалась деятельность последователей школы А. Грдлички, который сформулировал понятие «американский гомотип» (American Homotype). Эту точку зрения поддержал известный английский антрополог А. Кизс, позиция которого была несколько смягчена признанием, что локальные вариации — от племени к племени и от региона к региону все же существуют, однако субстратом для них служит фундаментальное сходство, явившееся следствием происхождения от одной общей, небольшой предковой группы. На таких исходных положениях базировалось научное направление в антропологической американистике, которое получило известность как «монорасовое». Нужно заметить, что критерии «американского гомотипа» и «монорасовой» модели в подходе к изучению аборигенного населения Америки были все же довольно спорными: в их основе лежали в основном показатели пигментации и недоставало важных признаков черепа и скелета.

Многие исследователи-американисты высказывали сомнения относительно описанной выше модели «американского гомотипа» и происхождения коренного индейского населения Нового Света. По мере изучения последнего, особенно Южной Америки, все более выявлялась вариабельность физического типа америндов, которая стала основой для создания альтернативных гипотез, прежде всего учитывающих разнородный антропологический тип аборигенов. Возникли «полирасовые» модели, среди которых наибольшей известностью пользовалась гипотеза французского ученого Поля Риве, пришедшего к выводу, что индейское население сформировалось в результате нескольких миграций групп людей, принадлежавших к четырем различным расовым типам, проникшим в Америку или через Берингов пролив (монголоидный компонент) или через Тихий океан (австралоидный и малайско-полинезийский компоненты). П. Риве определенно указал на присутствие австралоидного (или, как часто говорили в то время, — меланезоидного) компонента у индейцев Южной Америки, что было подтверждено позже многими антропологами и доставило дополнительные аргументы в пользу существования т. н. «палеоамериканского типа» (тип Лагоа-Санта, «лагиды»).

Весьма оригинальную гипотезу первоначального заселения Нового Света предложил португальский этнограф А. Мендес Корреа, который считал, что первые люди могли достигнуть Америки через периферийную зону Антарктиды в то время, когда отступал ледяной покров на этом материке. Действительно, если посмотреть на карту, то путь от Тасмании до Огненной Земли представляется довольно коротким, во всяком случае короче, чем траектория через весь Великий Океан. Однако, доказательств возможности перехода Антарктиды в эпоху верхнего палеолита никто привести не может и, скорее всего, не сможет: ледяной щит покрыл Антарктиду еще в миоцене, а в предполагаемый период описываемой миграции вряд ли были существенные потепления, судя по тому, что в северном полушарии вюрмские зимы были очень суровы. Правда, как сообщает Х.Комас, в Гренландии, например, между двенадцатым и пятнадцатым веками, по данным археологии, большой участок суши освобождался ото льда настолько, что там могли расти деревья. Кроме того, имеется и другая аргументация, в пользу гипотезы А. Мендес Корреа: краниологический тип «фуэгид» — коренных жителей Огненной Земли наиболее близок к австралийскому среди всех американских форм. При всем этом, однако, главная трудность для описанной гипотезы состоит в полном отсутствии археологических и палеоантропологических доказательств. В данной работе подобные предположения рассматриваются в основном с целью показать сложность проблем первоначального заселения Америки и многообразие подходов к их решению. Антропологические данные показывают необходимость особого подхода к изучению генезиса аборигенов Южной Америки, которые достаточно резко отличаются от своих северных соседей не только по физическому типу, но, возможно, и по происхождению и путям проникновения в Новый Свет. Большой неожиданностью может, в частности, оказаться для науки вполне вероятное заключение, что Южная Америка «открыта» человеком раньше Северной.

Чтобы наполнить приведенные выше рассуждения научными фактами, необходимо прежде всего обратиться к антропологической характеристике индейского населения Америки. В наши дни это сделать нелегко, т. к. европейская инвазия в Новый Свет очень сильно изменила исходную картину распределения племен и антропологических комплексов, сложившуюся в результате первоначального заселения и последующих внутриконтинентальных популяционных процессов.

Изменения, произошедшие в историческое время, наиболее сильно повлияли на физиономический тип населения. Поэтому исследования, выполненные в прошлом веке приобрели особую ценность, сохранив хотя бы часть первоначальной информации о внешнем облике племен, заселивших Новый Свет. Учитывая это, я в данной части биологической характеристики аборигенов Америки обращаюсь к трудам американистов прошлого столетия. В начале двадцатого века антропологические исследования в Америке проводили итальянские антропологи Дж. Серджи и Р. Биасутти. Несколько десятилетий спустя аналогичные работы выполнялись аргентинским ученым Х. Имбеллони и немецким исследователем Э. Эйкштедтом, которые систематизировали результаты работ своих предшественников и получили новые данные. В дальнейшем я буду в основном цитировать труды X. Имбеллони и Э. Эйкштедта, которые, что очень важно, получили сопоставимые и укладывающиеся в логичную схему описания морфотипов. Конечно, антропологические варианты, выделенные этими исследователями, в наши дни уже практически невозможно идентифицировать, но главное, что антропологи смогли показать гетерогенность коренного индейского населения в противовес идее «американского гомотипа».

Привожу вкратце антропологическую систематику доевропейского населения Америки по Х. Имбеллони (Imbelloni, 1938, 1943). В скобках даются названия выделенных вариантов по классификации Э. Эйкштедта.

1. Субарктиды (эскимосы). Аляска. Рост мужчин 158–164 — см., уменьшается с востока на запад. Короткие конечности, желтоватя кожа, довольно часто встречающийся эпикантус, мезо-долихокефалия (головной указатель 75–76) сильно выдающиеся скулы, средняя степень выступания носа, волосы черные, тугие, прямые.

2. Колумбиды (пацифиды). Группы северо-запада и севера тихоокеанского побережья. Рост высокий и средний (мужчины 161–170 см., женщины 152–160 см), выраженная брахикефалия (головной указатель 84–90), довольно светлая кожа, короткие ноги, слабое развитие третичного волосяного покрова.

3. Планиды (сильвиды). Занимали зону северной Америки от Аляски до Атлантического океана, ограниченную с севера тундровой зоной, а с юго-запада и запада — Скалистыми горами. Обитали в области бассейна реки Миссури. Высокий рост (мужчины 166–176 см., женщины 158 см), мезокефалия (головной указатель 79,3-81,5), выступающие скулы, сильно выступающий «орлиный» нос, волосы и глаза черные, цвет кожи светло-бронзовый. Именно этот тип, а также близкий к нему вариант «апаласиды», (см. пункт 11) фигурирует в художественной литературе как характерный облик «индейца».

4. Сонориды (маргиды). Занимают часть побережья Тихого океана, штаты Орегон и Калифорния, а также часть территории Мексики (штат Сонора). Рост довольно высокий (мужчины 166–170 см., женщины 152 см.), мезокефалия (головной указатель 78,5-80,0), малые размеры головы, узкий, наклонный лоб, сранительно темный (темнее, чем в группах 2–4) с красноватым оттенком цвет кожи.

5. Пуэбло-андиды (андиды). Расселены вдоль рек Рио Гранде, Колорадо, в штатах Аризона и Нью-Мексико. Известны как «индейцы пуэбло». На юге аналогичный тип локализуется в Андийской зоне Колумбии, Эквадора, Перу, Боливии, а также в северных районах Чили и Аргентины. Малый рост (мужчины 159–162 см.), мезо-брахикефалия (головной указатель 81,5-89,0), малые размеры головы, низкое лицо, нос широкий, при этом достаточно сильно выступающий, большой скуловой диаметр, варьирующий цвет кожи, преобладает интенсивная пигментация, волосы черные, жесткие, прямые, слабо развит третичный волосяной покров, часто встречается искусственная деформация головы.

6. Истмиды (централиды). Распространены от южной Мексики до Колумбии. Низкий рост (мужчины 150–158 см., женщины 143 см.), брахикефалия (головной указатель 86–89,5), лицо широкое и низкое, нос широкий (платириния), глаза черные, волосы черные, прямые, жесткие. Характерными представителями являются индейцы майя.

7. Амазониды (бразилиды). Занимают обширную зону Южной Америки от Анд до Атлантического океана, включая бассейны Амазонки и Ориноко, на юге — до реки Лa Плата. Рост средний (мужчины 155–158 см. на севере бассейна Амазонки, 161–166 см на юге). Сильно варьирующий головной укзатель (79–84), короткие ноги, длинные руки. Кожа различных оттенков на желтоватом фоне.

8. Пампиды (патагониды). Район Матто Гроссо, центральная равнина Аргентины, степи юга до Огненной Земли. Рост высокий и очень высокий: рост мужчин в области Чако 160–170 см., в Патагонии — 173–181 см. Брахикефалия у техуэльче (указатель 80,0), долихо-мезокефалия у она. Сильно выступающие скулы, крупные размеры лица, лепториния (относительно узкий и высокий нос), довольно темная пигментация кожи с бронзовым отливом, волосы прямые, жесткие, черные. По сообщениям аргентинских антропологов этот вариант антропологического типа в настоящее время уже не существует.

9. Лагиды (лагиды). Восточное плоскогорье Бразилии, несколько изо-лятов в других регионах, в частности — на крайнем юге Калифорнии. В прошлом этот тип был распространен гораздо шире — на территориях Мексики и Чили. Низкий рост (мужчины 150–157 см.), резко выраженная долихокефалия (головной указатель 66–73), высокий свод черепа, лицо широкое и низкое, относительно широкий и низкий нос, темная пигментация волос и глаз, форма волос и цвет кожи вариабельны. Этот вариант в значительной степени послужил антропополгам и, прежде всего, И. Деникеру, в начале двадцатого века основой для выделения т. н. «палеоамериканского» типа, происхождение которого вызвало долгую дискуссию о путях проникновения и физическом типе первых пришельцев на землю Нового Света.

9. Фуэгиды (лагиды). В антропологической классификации аборигенного населения Америки Э.Эйкштедт не выделяет аналогичного варианта и включает комплекс «фуэгид» в состав подразделения «лагиды». Основной ареал фуэгид — Огненная Земля, но отдельные очаги распространения этого типа отмечаются также на побережье Чили, среди некоторых племен Колумбии, в северной Калифорнии, среди ботокудов Атлантического побережья. В прошлом этот морфологический вариант был распространен среди многих ныне исчезнувших южноамериканских групп. Рост низкий (мужчины 157, женщины 147 см.), долихокефалия (головной указатель 73–77), узкий лоб, лепториния, сильно развитое надбровье. Вместе с лагидами этот вариант составлял основу «палеоамериканского» комплекса, характеризовавшего древнейшую волну заселения Америки.

10. Апаласиды (это понятие введено Х. Имбеллони позже) и обозначает индейское население зоны, прилегающей к атлантическому побережью Северной Америки. По большинству характеристик сходны с планидами (3), от которых отличается лишь выраженной долихокефалией. Характерные представители — гуроны (ирокезы) и алгонкины.

Классификация Х. Имбеллони (а, строго говоря, Серджи-Биасутти-Эйкштедта-Имбеллони) неоднократно становилась объектом критики. В частности, еще в 1951 году М. Т. Ньюмен (Newman, 1951) подверг сомнению концепцию Х. Имбеллони, считая ее «слишком миграционистской» в силу того, что в выделенных типах аргентинский автор видел отражение исходной политипии, многокомпонентности и признавал возможность сохранения исходных вариантов в разных экологических зонах в течение очень долгого времени. Сам М. Т. Ньюмен придерживался прямо противоположной, крайне «экологистской» позиции, полагая, что все разнообразие американских антропологических вариантов объясняется только влиянием локальных средовых условий. Позже эту же точку зрения разделил перуанский американист М. Валье (Valle, 1964). К сходным выводам относительно решающего значения гетерогенной среды в формировании антропологической политипии доколумбовой Америки, пришли также В. П. Алексеев (1974) и С. Молнар (Molnar, 1992). Но если американисты признали возможность столь быстрой адаптивной радиации исходных популяций, как же они так долго мирились с концепцией «американского гомотипа», согласно которой потомки одной небольшой группы мигрантов расселились по территории всего (!) Нового Света, не претерпев при этом сколько-нибудь существенных модификаций морфо-типа? Я склонен учитывать при анализе расогенетических процессов как средовые факторы, так и роль исходного генетического разнообразия, модифицированного и усиленного генным дрейфом в группах, оказавшихся в изоляции. Несомненно, критика приведенных выше схем антропологической классификации коренного населения Америки во многом справедлива. Нужно вспомнить, что эти работы выполнялись в тот период, когда в расоведении был принят типологический подход, который вызвал впоследстии бурю отрицательных эмоций и произвел решительный переворот в умах исследователей, быстро ставших на путь воинствующего популяционизма. Я не типологист и не апологет устаревшего типологического метода. Однако, при всех условиях считаю, что в любом случае нужно стараться найти «рациональное зерно» в добросовестных трудах наших предшественников. В данном случае этим рациональным зерном является констатация значительного разнообразия коренного населения доколумбовой Америки. Причины возникновения и сохранения этого разнообразия — другой вопрос, требующий, действительно серьезной дискуссии на современном уровне развития науки. Важно, что ученые двадцатого века, профессиональным взглядом осмотревшие громадные контингенты населения, не увидели в них никакого «американского гомотипа», но выделили некоторые неоднородности, представляющие интерес для антрополога. Классификация X. Имбеллони ярко иллюстрирует бросавшееся в глаза исследователя разнообразие не только в отношении черт большой монголоидной расы, но также по ряду признаков, выходящих за рамки этого комплекса, в частности не-монголоидных особенностей, составивших основу Аля выделения «палеоамериканского» комплекса. Они наблюдаются (или (наблюдались) чаще всего в периферийных регионах, концентрируясь преимущественно в группах, относимых X. Имбеллони к лагидам и фуэгидам, черты которых, поданным антропологов (см. выше) прежде были распространены гораздо шире, что само по себе наводит на мысль о древнем cjjoe и первичной волне инвазии человека в Новый Свет. В настоящее время антропологи все реже прибегают к измерениям и описаниям ныне живущего населения, так что информация по вышеизложенному разделу в общем существенно не обогащается. Зато наблюдается значительный приток новых данных по краниологии, одонтологии, дерматоглифике, генетическим маркерам. Переходим к описанию достижений краниологии в области проблем первоначального заселения Америки.

В этом вопросе наибольший интерес представляют краниологические материалы плейстоценового времени, т. е. древнее 10–12 тыс. лет. На территории Америки таких находок мало, притом их датировки постоянно пересматриваются и оспариваются. Хорошим примером этой ситуации является история с черепом из Отовало (Эквадор). Плейстоценовая датировка этой находки подверглась резкой критике (Brothwell & Burleigh, 1977) и, в конечном счете, даже сводилась по результатам коллагенового анализа к 2–3 тысячелетиям до нашего времени. Однако, проверка несколькими разными методами все же дала свидетельство значительной древности находки — до 28 тыс. лет (Davies, 1978), хотя эта дата до сих не является общепринятой. Согласно компромиссному мнению экземпляр в любом случае должен быть датирован концом плейстоцена (Rodriguez, 1987). В связи с предполагаемой значительной древностью черепа из Отовало заслуживают особого внимания его морфологические особенности: сильно развитый надглазничный валик, наклонный лоб, резкая долихокрания, крупные зубы. Автор находки Д. М. Дэйвис счел эти показатели достаточными, чтобы констатировать неандерталоидный облик черепа, однако по метрическим показателям экземпляр не выходит за пределы вариаций современных человеческих групп. Мне представляется, что комплекс Отовало скорее обнаруживает черты сравнительно недавно выделенного таксона Homo helmei — ранней суб-современной формы, которую авторы обычно не включают в Homo sapiens, считая пресапиентным звеном эволюции. «Типовым экземпляром» этого таксона называют череп из Флорисбада (McBrearty & Brooks, 2000). Рассматриваемый морфотип, с моей точки зрения, может быть также определен как «поздний архаичный сапиенс» по систематике Г. Бройера, что в общем мало меняет анатомический диагноз находки, но все же допускает включение последней в состав вида Homo sapiens. В докладе на международной конференции «Экология и демография человека в прошлом и настоящем» в 2004 году я высказал гипотезу, согласно которой «поздний архаичный сапиенс» должен рассматриваться как эволюционный пласт, явившийся основой поздней дифференциации человечества. Этот антропологический вариант широко расселился по всей Эйкумене, что доказывается находками позднеплейстоценовых черепов данной эволюционной стадии в Африке, Азии, Австралии и Америке. В частности, экземпляры Отовало, Пунин и Понтимело я считаю бесспорно принадлежащими к типу «позднего архаичного сапиенса», т. е., по более современной терминологии, — к Homo helmei (Зубов, 2004).

Д. М. Дэйвис дал описание еще одной интересной находки на территории Южной Америки — двух челюстей, обозначенных в каталогах как «Боливия-1» и «Боливия-2», датируемых концом плейстоцена и по морфологическим показателям также обнаруживающих черты архаизма. С моей точки зрения, они, вернее всего, также могут быть отнесены по эволюционному уровню к «позднему архаичному сапиенсу». Вообще плейстоценовые черепа с территории Нового Света неоднократно оценивались специалистами как «до-сапиентные» в силу их массивности, крайней долихокрании, сильной выраженности суперструктур, в особенности надбровья, альвеолярного прогнатизма, «килевидной» формы черепной крышки, крупных зубов. Однажды было даже сообщение о находке в Бразилии черепа Homo erectus (Bryan, 1978), однако череп был плохо датирован и вскоре утерян. Широко известная находка «Леди из Миннесоты» (череп девушки, датируемый верхним плейстоценом или ранним голоценом — 15–10 тыс. лет до современности) была оценена археологом Дж. Дженксом как «слишком примитивная, чтобы быть отнесенной к современному виду» (цит. по работе J. V. Rodriguez, 1987). Однако, большинство антропологов не согласились с этим и отметили лишь негроидный облик данного черепа, отличающегося резко выраженным альвеолярным прогнатизмом. Черты архаизма были зафиксированы на черепе из Мидленда (Техас), датируемом одними методами (радиокарбон) самым концом плейстоцена, а другими (уран) — более ранним временем (20 тыс. лет до современности), а также, — в той или иной мере, — на плейстоценовых калифорнийских экземплярах из местонахождений Тренквилити и Дель Мар (Ля Джолла), которые по результатам некоторых методов датировки относятся к очень древним эпохам (20–30 тыс. лет до современности). Для известного черепа из Юха (Калифорния) американский исследователь С. Роджерс определил возраст 21500 лет (Rogers, 1977). Ранние датировки калифорнийских палеоантропологических находок были подвергнуты сомнению и пересмотрены, как, например, было с материалами со стоянки Ля Джолла, однако за некоторыми все же сохранилась репутация очень древних. В частности, черепа из Лагуна Бич и Лос Анжелес по данным радиоуглеродного и коллагенового анализа определенно отнесли к плейстоценовому времени: абсолютная датировка — 17150 и 23600 лет соответственно (Plhak, 1980). По мнению антрополога Т. Д. Стьюарта (США) эти находки совершенно определенно принадлежат к современному виду Homo sapiens, причем не выходят за пределы вариаций американоидного типа. Т.Д.Стьюарт уточняет, что черепа из Лос Анжелес и Лагуна Бич сходны именно с локальным калифорнийским вариантом. Здесь важно помнить, что Калифорния входила в область распространения антропологических типов лагид и фуэгид, т. е. носителей палеоамериканского комплекса, т. е. здесь речь может идти о преемственности древних и современных форм. В этой связи нельзя не упомянуть также одну из работ известного исследователя Огненной Земли М. Гусинде (Gusinde, 1975), описавшего практически современный череп огнеземельца-алакалуфа, отметив при этом архаичные черты лагидоидного типа, в частности сильно развитый рельеф надбровья, большую толщину костей, гипердолихокранию, что наводит на мысль о связи с древними вариантами палеоамериканского типа.

Обращает на себя внимание несоответствие датировок археологических и антропологических материалов. Археологи обычно не признают дат, превышающих 13 тыс. лет, на чем основывается предполагаемое время первоначального заселения Америки человеком. К этому вопросу придется еще вернуться в данной главе.

Ископаемых палеоантропологических находок, относящихся к раннему голоцену, известно уже довольно много. Среди них скелеты с острова Санта Роса (Калифорния, 7–8 тыс. лет), Тепешпан (Мексика, 9-10 тыс. лет), Чимальуакан (Мексика, 10500 лет), Текендама, (Колумбия, 7–9 тыс. лет).

Комплекс «позднего архаичного сапиенса» очень ярко выражен в хорошо известной серии черепов из пещеры Сумидоуро, Лагоа Санта (Бразилия). В середине XIX века (1835–1844 гг.) в этой пещере вел раскопки датский археолог П. В. Лунд, которому удалось добыть богатый скелетный материал — останки по крайней мере 30 индивидуумов. Датировка находок по сообщению мексиканского антрополога Хуана Комаса (Comas, 1966) 10782±400 лет до современности. Новые недавние исследования (Neves et al., 2005) показали более позднюю и менее определенную дату — «>8000 лет»). Этой находке суждено было сыграть большую роль в исследовании истории заселения человеком Нового Света. Своеобразие краниологического типа найденных черепов побудило сначала некоторых антропологов выделить новую расу — «Лагоа Санта». Особенно необычными для Америки казались такие признаки, как гипсидолихокрания — удлиненная и высокая форма мозговой коробки, сильно развитые надбровные дуги, низкое лицо, низкие орбиты, прогнатизм. Этот комплекс навел антропологов на мысль о присутствии в древности в Южной Америке экваториального (австрало-меланезийского) компонента. Первым об этом заявил французский исследователь А. Катрфаж. Впоследствии французский этнограф и антрополог П. Риве (Rivet, 1957) построил рассмотренную выше поликомпонентную гипотезу происхождения индейцев Америки в результате четырех миграций, одна из которых, — водный путь через Тихий океан, — принесла, по мнению автора, в Америку австрало-меланезийский компонент. Опорой этой теории в значительной мере послужили черепа из Лагоа Санта, а также черты «палеоамериканского» антропологического типа, выделенного в конце XIX — начале XX в И.Деникером (Dertiker, 1902). Специально проведенное исследование показало, что ведущим маркирующим признаком этого типа на краниологическом материале является сочетание австрало-меланезийских черт с нешироким (менее 25 мм) грушевидным отверстием (Зубов, 1968, 1993, 1999), причем этот комплекс, названный мною лагидоидным по местнахождению Лагоа Санта и по наименованию соответствующего антропологического типа лагиды, имеет закономерную связь с периферийными и труднодоступными районами Америки (Калифорния, бассейн Амазонки, Огненная Земля), что говорит о его большой древности. Интересно далее, что такая периферийная (но поздняя) группа, как американские эскимосы, обнаруживает лагидоидные черты, вероятно вследствие того, что древнейшие группы предков эскимосов, проникшие в Америку, могли иметь контакт с палеоамериканским по антропологическому типу индейским населением (например, с древнекалифорнийскими группами, занимавшими более широкий ареал). Эти факты были положены в моих вышеупомянутых работах в основу гипотезы, согласно которой в эскимосских популяциях, занимающих периферийные регионы Нового Света, имеются элементы палеоамериканско-го комплекса, в какой-то мере связывающие поздние волны мигрантов с древнейшим местным субстратом. Наиболее серьезным возражением против этой постановки вопроса является ссылка на большую высоту лица на черепе эскимосов по сравнению с палеоамериканоидами, в частности — с огнеземельцами. В ответ можно напомнить, что в ископаемой серии эскимосов с рстрова Св. Лаврентия высота лица оказалась в среднем равной 73,5 мм, что в точности соответствует этому размеру у лагид и фуэгид. По остальным краниологическим параметрам американские эскимосы почти до идентичности сходны с фуэгидами-огнеземельцами. Учитывая эти данные, можно говорить о панамериканском масштабе распространения древнейших лагидоидных элементов, игравших субстратную роль по отношению к новым миграциям.

По имеющимся в настоящее время данным мы можем охарактеризовать палеоамериканркий тип, кое-где в Америке сохранившийся до наших дней и близкий к австрало-меланезийскому морфологическому варианту. Прежде всего в нем надо отметить сочетание гипсидолихокрании (узкой и высокой черепной коробки) с низким и нешироким лицом. Развитые надбровные дуги и альвеолярный прогнатизм еще более подчеркивают сходство с австронезийским комплексом. Однако, признавая отмеченные краниологические параллели, их все же нельзя абсолютизировать: в описаниях древних американских черепов мало внимания уделяется такому важному таксономическому признаку, как ширина носа, которую в палеоамериканских сериях, как было отмечено выше, можно признать скорее небольшой, точнее — от малой до средней, как правило не более 24 мм. В то же время, у современных австралийских аборигенов ширина грушевидного отверстия черепа в среднем равна 26,9 мм, а на ископаемых черепах из Кохуны и Кейлора она еще больше: 32,0 мм и 27,0 мм соответственно (Рогинский, Леван, 1963).

Колумбийский антрополог X. В. Родригес (Rodriguez, 1987), изучая черепные серии Америки докерамического и керамического периодов, пришел к выводу, что проамериканский комплекс не укладывается в рамки какой-либо одной из трех больших рас Homo sapiens, будучи в известной степени промежуточным между последними: от экваториальных форм он отличается узким, довольно сильно выступающим носом и меньшим прогнатизмом, от азиатских монголоидов, особенно сибирских, — меньшей уплощенностью лицевого отдела и небольшими размерами лица, что дает исследователю прр заключить, что морфотип америндов с древнейших

времен выделялся своеобразием, достаточным для возведения америка-ноидного расового типа в ранг крупнейших подразделений человечества. Это, кстати, соответствовало бы трем важнейшим критериям систематики — ареальному, морфологическому и показателю внутренней дифференциации таксона. Здесь, правда, нужно заметить, что различия между «большими» и «малыми» расами достаточно условны. Поэтому, рассуждая о внутривидовом разнообразии человечества, я предпочел бы употреблять термины «антропологический тип» и «группа антропологических типов» (Зубов, 1996).

X. В. Родригес, выводя тип «среднего палеоамериканца», ссылался не только на типичные лагидоидные формы, но и на все более или менее древние краниологические материалы, в результате чего итоговый усредненный тип сдвинулся в сторону промежуточных общеамериканских значений признаков: назомалярный угол — 136–142°, зигомаксиллярный — 126,5-128,6°, средние абсолютные размеры лица, умеренный прогнатизм, средняя ширина носа. «Чистый» лагидоидный комплекс показал бы большее сближение с австрало-меланезийскими вариантами и несколько иные средние показатели, в частности — по ширине носа. Но главное, что и этот отдельно взятый тип древних америндов не мог быть однозначно отнесен к одному из трех-четырех основных внутривидовых подразделений человечества.

Вопрос об антропологических компонентах, вошедших в состав американских аборигенов, является спорным уже в течение многих десятилетий, постепенно претрпевая изменения в принципах и подходах дискутирующих сторон. В 1930 году американский антрополог Э. А. Хутон (Hooton, 1930) на основании детального исследования серии черепов индейцев Пекос Пуэбло из штата Нью-Мексико выделил в составе этой группы три краниологических компонента: 1. псевдо-австралоидный (близкий к айнскому); 2. псевдо-негроидный; 3. тип «корзинщиков» (близкий к европеоидному средиземноморскому). На этом субстрате, по Э. А. Хутону, сложилась еще в Старом Свете палеоамериканская миграционная волна. Впоследствии в Америку проникла новая волна мигрантов — брахикефалов монголоидного типа. Позже Э. А. Хутон несколько видоизменил свою схему, сведя ее к двум компонентам — монголоидному и восточно-негроидному (т. е. австрало-меланезийскому). Нужно отдать должное американскому исследователю, которому, даже на том этапе развития антропологии, который сейчас считают «устаревшим», удалось увидеть основные черты, из которых сложился физический тип америндов и установить наличие компонентов, принесенных в Новый Свет двумя волнами заселения, одна из которых имела австрало-меланезийскую основу. Лишь совсем недавно краниологические исследования бразильских антропологов полностью подтвердили эти выводы.

В 1951 году американист-антрополог Дж. Б. Бердсел (Birdsell, 1951) выступил с гипотезой участия в формировании физического типа аборигенов Америки компонента «архаичных европеоидов», под которым автор подразумевал «амурский тип», близкий к айнам. Сходную точку зрения высказал и Г. Ф. Дебец: он предположил наличие у древних индейцев двух компонентов — монголоидного и австралоидного, близкого к айнскому (Дебец, 1959). Дж. Б. Бердсел в доказательство наличия «амурского» типа в составе аборигенов Америки привел антропологическую характеристику верхнепалеолитического черепа UC101 из Верхнего грота пещеры Чжоукоудянь (Китай). Своеобразный краниологический комплекс этого экземпляра, согласно мнению Дж. Б.Бердсела, трансформировался в «амурский» тип, черты которого передались палеоамериканскому варианту (Пунин в Эквадоре, южнокалифорнийские плейстоценовые черепа). Сравнение с черепом из Верхнего грота Чжоукоудянь представляется очень уместным и перспективным. Сложным оказался вопрос о датировке этой находки. Результаты разных исследований были противоречивыми: от 10 тыс. до 30 тыс. лет до современности. По самым последним данным древность черепов из Верхнего грота равна 10175±360 лет до современности (Neves et al., 2005).

В Верхнем гроте пещеры Чжоукоудянь были обнаружены три черепа: UC101, UC102 и UC 103, отчетливо различающихся по краниологическому комплексу. Первый особенно интересен в связи с проблемой заселения Америки: он отличается долихокранией (указатель 70,2), очень большой длиной и высотой мозговой коробки (204 и 136 мм соответственно), высоким (77 мм) и довольно широким (143 мм), ортогнатным (угол 84°) лицом, низкими орбитами (31,5 мм), широким носовым отверстием (32 мм). Лоб наклонный, с развитыми надглазничными дугами, лицо значительно менее уплощено, чем у современных монголоидов. Краниологический комплекс экземпляра UC 101 исключает возможность рассматривать его как монголоидный. Не случайно, что сопоставление этой находки с черепами трех основных современных подразделений человечества не выявило определенных параллелей с каким-либо из них, зато было обнаружено несомненное сходство с черепами полинезийцев и айнов, которых относят к числу промежуточных, «контактных» форм (Рогинский, Левин, 1978). В. В. Бунак и М. М. Герасимова констатировали значительную близость описываемого черепа к европейскому верхнепалеолитическому экземпляру Сунгирь 1 (Бунак, Герасимова, 1984). При этом исследователи пришли к выводу, что UC 101 имеет даже меньше монголоидных черт, чем его европейский «близнец» из Сунгирского погребения в центральной России. Этот череп многие антропологи считают примером «недифференцированного» или «генерализованного» типа, определить место которого в рамках имеющихся расовых классификаций практически невозможно.

Его относили к примитивным монголоидам, европеоидам, полинезийцам, американским индейцам, однако ни в одном случае не приводились достаточно убедительные доказательства.

Череп UC 102 крупный, длинный (196 мм), долихокранный (указатель 69,3), очень высокий (150 мм), с узким (131 мм), низким (69 мм), ме-зогнатным, сильно профилированным лицом (назомалярный угол 130°, зигомаксиллярный — 130°), умеренно широким грушевидным отверстием (26 мм). Выступание носовых костей слабое, лоб сильно наклонный.

Женский череп UC 103 меньшего размера (продольный диаметр 184 мм, поперечный 131 мм), долихокранный (указатель 71,3), высокий (143 мм). Лицо широкое (137 мм), низкое (68,5 мм), уплощенное в верхнем отделе (назомалярный угол 150°) и профилированное в средней части (127°). Дисгармония назомалярного и зигомаксиллярного углов на этом черепе выржена особенно резко. Носовое отверстие средней ширины (25,5 мм), орбиты низкие (31 мм). Сильно выражена «крышеобразная» форма свода мозговой коробки.

Ф. Вейденрейх сближал череп UC 102 с меланезийским типом, UC 103 — с эскимосским, полагая, что в этом регионе происходило интенсивное межгрупповое смешение. Здесь уместно вспомнить точку зрения В. В. Бунака относительно краниологического полиморфизма людей верхнего палеолита: сравнение трех описанных черепов представляет хорошую иллюстрацию этой гипотезы. Это был период недифференцированных, генерализованных краниологических комплексов, из среды которых выделились группы, заселившие Новый Свет.

В 2003 году американские антропологи Д. Л. Каннингэм и Р. Л. Янтц опубликовали результаты детального сравнительного исследования черепов UC 101 и UC 103 из Верхнего грота Чжоукоудянь. В результате статистического анализа выяснилось, что череп UC 101 обнаруживает большое сходство с полинезийской популяцией с острова Пасхи, а также, отчасти, — с европеоидами, в то время как UC 103 четко сближается с австрало-меланезийскими группами. Особенно важно при этом, что оба экземпляра имеют общие черты с палеоамериканскими краниологическими сериями. Изученные черепа не входят в состав каких-либо известных внутривидовых подразделений, но, вероятно, происходят из генерализованной популяции, которая была предковой для палеоамериканской волны заселения Нового Света (Cunningham & Jantz, 2003).

Еще один вриант классификации антропологических типов Америки был предложен В. П. Алексеевым, который выделил в составе аборигенного населения две основные расы: североамериканскую и центрально-южноамериканскую, в пределах которых констатирована дальнейшая дифференциация на группы популяций, формировавшиеся вокруг нескольких очагов расообразования (атлантическая, тихоокеанская, калифорнийская, центральноамериканская, амазонская, андская, патагонская, огнеземель-ская) (Алексеев, 1974). Этот автор предположил, что в ходе формирования расового состава аборигенного населения Америки определенную роль сыграл европеоидный компонент, проникший вместе с другими составляющими через область Берингова пролива. На это X. В. Родригес возразил, что европеоидный компонент в Азии вряд ли древнее 7–6 тыс. лет, т. е. он мог принять участие в формировании лишь сравнительно поздних комплексов. Можно также предположить, что европеоидные (или «псев-доевропеоидные») черты были связаны с общим недифференцированным элементом, входившим в состав протоамериканоидов. Гипотеза европеоидной примеси у индейцев Америки высказывалась и ранее: так, Хуан Комас (Comas, 1973) считал, что какие-то группы переселенцев из Европы могли проникнуть в Америку с востока, через Гренландию в периоды потепления климата или же через Атлантический океан, располагая уже некоторыми примитивными средствами навигации. Этот мексиканский антрополог допускал возможность миграции человека таким путем еще в мадленскую эпоху (10–15 тыс. лет назад), причем это событие могло, по мнению X. Комаса, даже в какой-то мере повлиять на физический тип населения. Мне представляется, что гипотезы, предполагающие участие европеоидного компонента в формировании антропологического типа индейцев в основном базировались на таких признаках (кстати, связанных значительной корреляцией) как выступание носовых костей и общая вертикальная профилировка лица. С моей точки зрения здесь мог иметь место случай гомоплазии (т. е. наличия сходного проявления признака в разных таксонах за счет механизмов, не связанных с общностью происхождения). В пользу такой точки зрения свидетельствует одонтологический материал: частота лопатообразной формы резцов у индейцев Северной Америки соответствует мировому максимуму, в то время как у европеоидов отмечены как раз минимальные показатели концентрации этого очень важного дифференцирующего внутривидового признака.

В 1937 году Я. Я. Рогинский выдвинул и обосновал гипотезу заселения Америки популяциями-носителями несформировавшегося (по параметрам современной внутривидовой таксономии) комплекса, характерными чертами которого по сравнению с современными монголоидами были: меньшая уплощенность лица, сильнее выступающий нос, высокое переносье. Важно отметить, что Я. Я. Рогинский приводил в качестве примера такого «недифференцированного» морфотипа упомянутый выше череп UC 101. Исходя из особенностей морфологии последнего, можно было бы добавить такие признаки, как выраженная гипсидолихокрания и сильно развитые надбровные дуги, т. е. те черты, которые сразу же напоминают нам лагидоидный палеоамериканский комплекс. По Я. Я. Рогинскому современный монголоидный тип с уплощенным лицом и эпикантусом сложился сравнительно поздно, причем в Восточной и Юго-Восточной Азии ему предшествовали «нейтральные», генерализованные варианты. Практически такой же точки зрения придерживался американский антрополог У.Хауэлз (Howells, 1940), полагавший, что первоначальное заселение Америки имело место в эпоху господства в Восточной Азии «мало специализированных» типов, дальнейшая эволюция которых привела к становлению современного монголоидного комплекса. Слабая выраженность последнего на древних черепах, помимо рассмотренного выше UC 101, явилась причинаой того, что исследователи, занимавшиеся палеоантропологией Америки, могли констатировать на данном материале лишь принадлежность его к «протоиндейским монголоидам» («Леди из Миннесоты» по Дж. Дженксу), либо к «протомонголоидам» («Трэнквилити» по Дж. Энджелу), а чаще просто ссылались на слабую выраженность монголоидных черт, как, например, поступил С. Роджерс при описании древнекалифорнийского черепа из Юха. Неспециализированный в отношении внутривидовой дифференциации характер проявляется в отдельных случаях даже в некоторых группах современного коренного населения Восточной и Юго-Восточной Азии, по ряду признаков сближающихся с америндами (седанги и баанары по Я. Я. Рогинскому).

Чем древнее азиатская форма, тем менее четко выражен у нее монголоидный краниологический комплекс и отчетливее просматриваются черты сходства с австрало-меланезийскими вариантами. Индонезийский антрополог Т. Джекоб (Jacob, 1967) проследил последовательность микроэволюционных изменений древнего населения острова Бали, причем обнаружилась определенная тенденция к «монголизации» в направлении к современности и «австрализации» по мере увеличения древности человеческих останков. Более широкое расселение в древности австралоидов, точнее австрало-веддоидов, доказывается также сохранением черт данного типа в ряде современных групп Камбоджи, Вьетнама, Индии. В моих прежних работах (Зубов, 1968, 1979, 1993) не раз высказывалась мысль, что Новый Свет заселялся последовательными волнами мигрантов, каждая из которых отражала определенную стадию формирования монголоидного типа и дифференциации первичного общего «восточного» австрало-монголоидного ствола. При этом, как это было в Юго-Восточной Азии, высокий удельный вес австралоидного комплекса был характерен для относительно более древних периодов эволюции последнего. Именно этот протоморфный вариант был характерен для «первооткрывателей» Америки — носителей палеоамериканского физического типа. Продолжающийся поступательный процесс дивергенции монголоидной ветви «восточного надрасового ствола» обусловил возрастающую «монголизацию» последующих групп переселенцев, проникавших в Америку, так что более поздние волны приобретали более выраженный монголоидный облик, а более ранние сохраняли в себе много протоморфных черт австрало-меланезийского характера.

Прогрессирующую «монголизацию» мигрантов в Америку отметил в своем обширном краниологическом исследовании X. В. Родригес (Rodriguez, 1987). Согласно вычислениям этого ученого удельный вес монголоидного компонента в краниологическом (фенотипическом) комплексе палеоамериндов во время первоначального заселения Америки равнялся примерно 62,6 %, что аналогично показателям «монголоидности» уральского антропологического типа. Более поздняя волна мигрантов, — предков племен языковой семьи на-дене, — имела уже более высокий «уровень принадлежности» к монголоидному комплексу (85,7 %); наконец у самых поздних мигрантов (эскимосов, алеутов) доля этого компонента приближается к 100 %. Конечно, эти цифры в сильной степени зависят от набора признаков и выбора групп, но все же они в какой-то мере неплохо иллюстрируют поступательный характер специализации монголоидной ветви «восточного» надрасового ствола. X. В. Родригес приходит к выводу, что вариабельность америндов, особенно центральных и южных, имеет в своей основе полиморфизм палеоамериканского субстрата, где монголоидные и австралоидные элементы были слиты в едином корне. В ходе дифференциации в гетерогенных природных условиях Америки, благодаря селективным процессам, и генному дрейфу возникали локальные тенденции к усилению тех или иных особенностей комплекса, создавая впечатление значительного разнообразия.

X. В. Родригес детально изучил явления эпохальной изменчивости, — секулярного тренда, — в Америке, причем убедительно показал, что в ряде районов Нового Света, начиная с III–I тысячелетия до н. э., и в особенности после X–XI вв н. э., происходил быстрый процесс брахикефализации, так что без какого-либо притока инородных генов черепной указатель быстро менялся: долихокранные формы сменялись мезокранными и далее — брахикранными. Автор объясняет этот феномен переходом к оседлости и новому типу хозяйства — земледелию, с чем связана «пищевая революция» и соответственно — ослабление нагрузок на зубо-челюстной аппарат и перестройку отделов черепа, связанных с жевательной мускулатурой.

С учетом рассмотренных выше факторов внутривидовой дифференциации X. В. Родригес выделяет в составе аборигенного населения Америки к моменту прихода европейцев два основных морфологических комплекса, аналогичные тем, которые описаны в упомянутой работе В. П. Алексеева (1974): североамериканский и центро-южноамериканский, разграничительный рубеж между которыми проходит примерно между тридцатым и тридцать пятым градусами с.ш. Североамериканский комплекс подразделяется на несколько вариантов: 1. циркумарктический (эскимосы, алеуты); 2. тихоокеанский, включающий языковую группу на-дене (атапаски, тлинкиты, хайда, апачи, пуэбло); 3. североатлантический (алгонкинский) (сиу, черноногие, понка, арикара, гуроны, чейены). Центро-южноамериканский комплекс также делится на варианты: 1. центральноамериканский (часть индейцев южных районов США); 2. циркумкарибский (индейцы с территорий северной Колумбии, Венесуэлы, Гайаны, Суринама, Антильских островов); 3. аборигены андийских регионов Колумбии, Эквадора, Боливии, Перу, Чили; 4. аргентинская пампа, Огненная Земля, часть Чили, Боливии, бассейна Амазонки; 5. амазонский вариант, материал по которому очень скуден, так что можно судить лишь о гетерогенности популяции и притоке генов из циркумкарибского, андийского и южного регионов (Rodriguez, 1983; цитируется по работе того же автора 1987 г.). Дополнительный анализ показал, что центро-южноамериканский комплекс обнаруживает хорошо выраженные черты палеоамериканского типа. Однако, в среднем тип америндов наиболее близок к монголоидам, хотя можно констатировать и некоторый уклон в сторону других антропологических вариантов, прежде всего — полинезийцев. Здесь нужно заметить, что в описываемой работе близость аборигенов Америки к монголоидам несколько преувеличена, т. к. в изученном X. В. Родригесом материале преобладали серии, относящиеся к сравнительно поздним волнам миграций, уже значительно «монголизированным». Если бы для сравнительного анализа были взяты только палеоамериканские экземпляры, результат мог быть иным.

В конце прошлого века начали раскопки бразильские антропологи, среди которых выделилась группа которую обычно возглавлял У. А. Невеш. Фактически работы этих исследователей ознаменовали новый этап изучения процессов формирования аборигенного населения Америки. В 1989 году были опубликованы результаты обработки нескольких древних черепных серий (Текендама из Колумбии, черепа из нескольких могильников Бразилии, относящиеся к концу плейстоцена — началу голоцена) (Neves, Pucciarelli, 1989). Анализ древнейших черепных серий четко показал наибольшую близость палеоамериканских выборок к австралийским аборигенам, тасманийцам, меланезийцам. Авторы пришли к выводу, что предками палеоамериканских групп Америки были племена, относящиеся к генерализованному экваториальному типу, который был распространен в Азии до формирования монголоидов. Краниология т. о. не дает основания для включения всех америндов в состав монголоидной большой расы. Можно лишь говорить о родстве с последней лишь на уровне древнего общего протоморфного ствола. Австралоидные черты наиболее отчетливо проступают в морфологии древнейших палеоамериканских черепов.

В 1993 г. в очередной публикации группа У. Невеша подтвердила свои прежние выводы относительно домонголоидной волны заселения Америки (Neves et al., 1993).

К такому же выводу пришла американская исследовательница-палеоантрополог M. Лap,которая в своей работе 1995 года (Lahr, 1995) определенно показала, что первые обитатели Нового Света были не монголоидами, а австралоидами. В моих работах (Зубов, 1977, 1993, 1999) я проводил мысль о том, что обе эти расы являются результатом дифференциации первичного общего австрало-монголоидного ствола — первоначального внутривидового подразделения Homo sapiens. При этом я добавил бы, что итоговый вариант антропологического типа америндов включил, кроме того, некоторые изменения, возникшие в результате долгой изоляции в условиях Америки, так что я согласен с Хуаном Комасом (Comas, 1966, op. cit.), который писал, что в антропологическом отношении тип америнда есть нечто новое.

В 1998 г. группа У Невеша опубликовала очень важные данные о найденных в местонахождении Лапа Вермелья (Lapa Vermelha IV) в районе Лагоа Санта скелетах (42 мужских, 39 женских), датированных разными периодами времени, в основном самым началом голоцена. Среди них был череп молодой женщины в возрасте около 20 лет, получившей у археологов имя «Лусия» и приобретший широкую известность как своего рода символ прошлого Южной Америки. Знаковый характер этой находки объясняется ее большой древностью - 12,5 тыс. лет. Авторы публикации считают этот экземпляр не только древнейшим в Южной Америке, но и самым древним во всем Новом Свете (Neves et al., 1998). Как известно, далеко не все антропологи могут с этим согласиться (Irving, 1976, Зубов, 2004). Сравнительный краниологический анализ позволил сделать вывод, что найденный череп обнаруживает наибольшую близость к экземпляру № 103 из Верхнего Г пота пещеры Чжоукоудянь, а также к североафриканскому черепу Тафоральт 18. Исследователи приходят к общему выводу, что популяции, осуществившие первоначальное заселение Америки, были близки по типу к недифференцированному населению Азии, обитавшему в этой части Света до прихода монголоидов.

Бразильские исследователи, продолжают раскопки, дающие новые интересные археологические и антропологические материалы. В 2003 г. была опубликована работа, посвященная изучению скелетных останков людей из Сантано ду Риашо (центральная Бразилия) — примерно 40 индивидуумов (Neves et ai., 2003). Это место привлекло внимание археологов, т. к. там были обнаружены древние наскальные рисунки. Первоначальная датировка, произведенная методом радиоуглеродного анализа, составила 11960±250 лет до современности. В данном месте раскопок было отмечено наличие еще долее раннего слоя, содержащего древесный уголь, что могло указывать на присутствие человека. Однако, в этом вопросе исследователи проявили особую осторожность, полагая, что древесный уголь, по которому Цределялась древность местонахождения, мог иметь

естественное происхождение. В конечном счете авторы пришли к заключению, что изучаемый регион был заселен человеком («палеоиндейцами») в период между 9500 и 8200 лет до современности. Найдены орудия из кварца и следы охры. Из всего костного материала оказалось возможным выделить только шесть черепов, пригодных для измерений. Черепа характеризуются большой длиной и высотой, малой шириной мозговой коробки, низкими и узкими лицами, низкими орбитами. Многомерный анализ показал, что краниологический тип находок определенно сближает последние по всем основным показателям с современным коренным населением Австралии и Африки, не обнаруживая никакого сходства с североазиатскими группами и даже с современными индейскими популяциями Северной Америки. И в данном случае приходится вспомнить факты близости палеоамериканских краниологических типов с экземплярами из Верхнего грота пещеры Чжоукоудянь. Так, сопоставление черепа SR III (Сантана ду Риашо) с известным черепом UC 101 из упомянутой пещеры дает картину явного сходства обеих находок. Это становится особенно наглядным при наложении контуров мозгового черепа, которые практически совпадают у сравниваемых экземпляров (рис. 9).

Рис. 9.

Сопоставление черепов Сантано ду Риашо (1) с экземпляром и С101 из Верхнего грота Чжоукоудянь (2). Обвод мозгового черепа UC 101 вписан в обвод SR III (Сантано ду Риашо). Масштаб не соблюдается. Меняя размеры можно добиться практически полного совпадения контуров.

В 2004 году бразильские антропологи опубликовали новое исследование по краниологии древнего населения Южной Америки. (Neves et al., 2004). На этот раз речь шла о черепе из раннеголоценового местонахождения Капелинья II (Capelinha II), локализованного недалеко от Атлантического побережья, в долине Рибейра ду Игуапе (юго-восточный регион штата Сан Пауло, южная Бразилия). В районе Капелинья обнаружено 6 палеоиндейских погребений, но краниологический материал получен только из одного. Датировка находки — 8860±60 лет до современности. Череп Капелинья II мужской, средней степени сохранности. Он характеризуется довольно большой длиной (180 мм), сравнительно малой шириной мозговой коробки, узким (130 мм) и низким (71 мм) лицом, средней высотой орбит (35 мм), небольшой шириной грушевидного отверстия. Произведен полный комплекс обычных («классических») измерений и геометрический морфометрический анализ. Результаты сопоставлены с древнеиндейскими группами Южной и Центральной Америки, а также с различными по краниологическому типу сериями, опубликованными в работах У. Хауэллса. Рассматриваемый череп близко сходен с палеоамериканскими экземплярами, а также с черепами австралийцев, меланезийцев и современных негроидов Африки, что, по мнению авторов, подтверждает палеоамериканский статус находки. Нужно отметить, что в настоящее время термин «paleoamerican morphological complex» прочно вошел в лексикон антропологов, хотя несколько десятилетий назад само существование такого морфологического варианта ставилось под сомнение.

В 2007 году У. Невеш вместе с двумя другими бразильскими коллегами (Neves, Hubbe, Piló, 2007) опубликовали статью, в которой вновь обратились к материлам из Сумидоуро чтобы исследовать их на новом, более современном уровне, Интерес к этой черепной серии, открытой еще в середине XIX, понятен: Сумидоуро-Лагоа Санта — самая большая в мире коллекция палеоамериканских черепов, происходящих из одного места раскопок. Авторы применили шесть различных статистических методов анализа, причем привлекли обширный сравнительный материал из самых различных регионов Земли, включая, конечно, в первую очередь Америку. Результаты отчетливо показали сходство Сумидоуро с австрало-меланезийскими выборками при резком отличии от поздних (монголоидных) серий Азии и Америки. Полученные данные свидетельствуют в пользу гипотезы заселения Цового Света по крайней мере двумя сильно различающимися в биологическом отношении волнами мигрантов.

По мнению бразильских исследователей появление в Америке древнейших палеоамериканских популяций вполне можно объяснить не привлекая гипотезу трансокеанских миграций: в позднем плейстоцене в Азии был широко распространен краниологический тип, близкий к палеоамериканскому, и именно он был Принесен в Америку через Северо-Восточную Азию.

В недавно опубликованной работе бразильские антропологи анализируют предполагаемый процесс заселения Америки после «исхода» из Азии через область Берингова пролива (Pucciarelli et al., 2008). Выдвигается гипотеза, согласно которой тихоокеанский берег Северной Америки послужил «узким, но экологически непрерывным коридором», который прежде всего был освоен палеоамериканскими группами (op. cit., р. 305). Авторы ссылаются на работу американского археолога Э. Диксона, который предположил, что мигранты следовали не только «географической логике», но точнее — «географо-экологической логике» при выборе направления движения. Не могу не напомнить, что сходные принципы, включая гипотезу береговой адаптации и распространения вдоль морского берега, я положил в основу построения гипотетической картины «Великой миграции» с запада на восток Евразии. Э. Диксон предполагает, что береговой путь первоначальной дисперсии палеоамериканских групп обеспечивал достаточно богатый источник питания (включая «дары моря»), а также высокую скорость движения групп людей. Отсюда — генный поток в прибрежной зоне был более интенсивным, так что палеоамериканские черты могли быстро и далеко распространяться по краю континента. Это объясняет краниологическое сходство некоторых современных тихоокеанских групп, таких как Перику (Репей) с палеоамериканскими сериями. Тихоокеанский путь расселения («Pacific dispersal rout») помимо скорого передвижения по линии север-юг давал также возможность заселения прилежащих территорий: каждый его участок при определенных условиях мог стать стартовой площадкой для освоения внутренних районов континента. Авторы рассматриваемой работы анализируют дифференциацию индейских популяций по направлению запад-восток, причем различия между западными и восточными антропологическими вариантами отмечаются как в Южной, так и в Северной Америке. Береговая миграция от северной до южной оконечности Нового Света должна была занять примерно 12 тыс. лет. В пределах берегового коридора распространения древнеамериканских мигрантов краниологическая вариабельность была менее значительной, чем к востоку от Кордильер, где модель генного дрейфа по мере расселения играла все более важную роль в противоположность динамике изменчивости на западном побережье, которая сохраняла зависимость от фактора генного потока север-юг. Наличие двух различных ведущих факторов изменчивости приводила к дифференциации по направлению запад-восток в зависимости от соотношения сил генного потока и дрейфа (Pucciarelli et al., 2008). Такие же результаты, по свидетельству цитируемых авторов, были получены на основании генетического анализа по 16 системам. Известно также, что показатели социального и технологического прогресса к западу и к востоку от Кордильер различались по тому же направлению. По данным бразильских авторов в процессах дифференциации аборигенного населения Америки мог играть роль также селективный фактор, действовавший в ответ на гетерогенный характер новой для мигрантов среды. Однако, исследователи считают, что отбор не мог быть единственной силой, определяющей многообразие антропологических типов и придают очень большое значение генному дрейфу. Кроме того, бразильские антропологи, как и многие другие американисты, признают гипотезу исходной неоднородности антропологического состава мигрантов, предполагая, что заселение Нового Света происходило в два этапа, носивших гетерохронный и гетероморфный характер, причем первая, древнейшая волна принесла в Америку австрало-меланезийский антропологический комплекс, а со второй связана постепенная «монголизация» индейского населения.

В работе, посвященной исследованию скелетных остатков из Сантана ду Риашо (Neves et al., 2003) произведен детальный анализ вероятных путей дисперсии двух волн мигрантов на территории Америки и представлена карта, отражающая представление авторов о характере этого процесса. (Рис. 10). Предполагается, что отдаленные предки аборигенов

Рис. 10

Предполагаемые пути заселения Америки. Гипотеза У. Невеша: траектория заселения через Берингов пролив показана черной линией (до-монголоидная палеоамериканская волна) и пунктиром (более поздняя монголоидная волна). Прямая линия через Тихий океан показывает путь миграции согласно гипотезе П. Риве и его более поздних последователей.

Америки вышли из Африки через Баб-эль-Мандебский пролив, следуя параллельно северному тропику дошли до территории Мьянмы, где пути мигрантов разделились: одна группа повернула на юг — в Индонезию, а затем в Австралию, другая ушла к северу, дошла до Берингии и южнее ледового щита переправилась в Америку. В Новом Свете основной путь мигрантов первой (австрало-меланезийской) волны лежал по «тихоокеанскому коридору» вплоть до Огненной Земли, но часть переселенцев обогнула Южноамериканский континент по северному и восточному берегам. Кроме того бразильские авторы считают возможным предположить, что палеоамериканская волна прошла также непосредственно с севера на юг в центральные области континента, распространяясь через тропическую сельву по притокам Амазонки и Ориноко. Это объясняет наличие «экваториальных» черт в краниологическом комплексе древнего населения района Лагоа Санта и центральной Бразилии. Продвижение древних популяций вдоль тихоокеанского и атлантического берегов позволяет понять причину сходства населения этих регионов в раннем голоцене. Авторы рассматриваемой статьи не согласны с довольно распространенной точкой зрения, согласно которой «экваториальные» краниологические особенности могли быть следствием естественного отбора в сходных климатических зонах Старого и Нового Света (не исключая полностью влияние этого фактора) и выражают уверенность, что австрало-меланезийский тип явился следствием сохранения «тропического комплекса», принесенного из Юго-Восточной Азии и, в конечном счете — из Африки. Сравнительно небольшие модификации, которые претерпел этот вариант древнего сапиенса (по Г. Бройеру — позднего архаичного сапиенса) в Новом Свете, связаны с быстрым продвижением палеоамериканских популяций по прибрежным зонам. Здесь уместно добавить, что скорость дисперсии вдоль берега могла быть увеличена за счет применения примитивных судов (Dixon, 1993). С моей точки зрения авторы вполне правы, когда проводят параллели между палеоамериканским типом и краниологическим вариантом Схул-Кафзех, полагая, что эти формы были звеньями в процессе эволюции и дифференциации древнего Homo sapiens, возникшего в Африке в глубокой древности — как теперь считают около 250 тыс. лет назад (по другим источникам — 130 тыс. лет назад). В это время появляется прогрессивная форма, которую одни исследователи относят к Homo sapiens, а другие выделяют в особый вид Homo helmei (McBrearty & Brooks, 2000), обладающий характерным набором краниологических черт, — долихокрания, сильное развитие надбровья, довольно низкое лицо, низкие орбиты, альвеолярный прогнатизм. «Типовым экземпляром» этого вида (по моему мнению — скорее подвида) исследователи считают африканский череп из Флорисбада, датировка которого (хотя и не бесспорная) — 250 тыс. лет до современности. К нему близки в морфологическом плане некоторые другие позднеплейстоценовые черепа Африки — Элие Спрингс, Летоли 18, Омо 2. Упомянутые авторы считают, что Homo helmei был непосредственным предком «настоящего» сапиенса, и отличался от последнего только некоторыми пережиточными чертами, постепенно устранявшимися микроэволюционными эпохальными изменениями, которые В. В. Бунак образно определил как «изживание архаичных особенностей, еще сильно заметных в верхнем палеолите» (Бунак, 1959, стр. 191). Если сделать мировой обзор краниологических материалов, относящихся к периоду поздний плейстоцен — ранний Полоцен, оказывается, что описанный выше комплекс черепа Флорисбад был широко распространен в ту эпоху и был одним из таксонов, вовлеченных в широкомасштабные мировые миграции. В частности, упоминавшиеся выше палеоамериканские черепа (Отовало, Пунин, Понтимело) характеризуются набором перечисленных выше черт Homo helmei. Те же особенности ярко выражены на ископаемых австралийских черепах (об этом — в следующей главе) и на китайском экземпляре из Дали, который, кстати, близок во времени к «типовому» образцу из Флорисбада. Создаётся впечатление, что в позднем плейстоцене началась глобальная дисперсия недавно возникшего нового подвида, в процессе которой был первоначально заселен Новый Свет и проникла очередная, сравнительно поздняя волна в Австралию. Этот динамичный таксон просуществовал более 200 тыс. лет и может считаться таксономически реальным звеном эволюционирующего рода Homo. Если мы вспомним теперь о «загадочном» палеамериканском типе, резонно будет искать его корни в числе потомков африканского Homo helmei. Конечно, все приведенные рассуждения строится на краниологическом материале, и мы с трудом представляем себе как выглядели живые «палеоамериканцы». Впрочем, некоторое предел Вление на этот счет могут дать современные австралийские аборигены, а также сохранившиеся кое-где в Америке группы «лагид» и «фуэгце» Огненной Земли, Калифорнии, бассейна Амазонки. Можно себе представить также, что такой же внешний облик имели представители «недифференцированных» домонголоидных популяций Юго-Восточной и восточной Азии, широко распространенных в конце плейстоцена. Дисг брсия Homo helmei и его прямых потомков может считаться третьей по счету межконтинентальной миграцией гоминин после первой «Великой» миграции и последующей волны расселения, связанной с распространением ашельской культуры, носители которой по антропологическому типу б.ч. относились к Homo heidelbergensis.

С моей точки зрения рассуждения бразильских коллег относительно формирования палеоамериканских антропологических комплексов в основном вполне логичны. Некоторые сомнения возникают в связи с трактовкой момента «исхода» третьей миграции из Африки 70 тыс. лет назад. Если «Флорисбадский» тип возник в Африке 250 тыс. лет назад и уже примерно 200 тыс. лет назад оказался в Китае (Дали), повторив в общем путь первой «Великой» миграции, то его носители должны были пересечь Баб-эль-Мандебский пролив не 70 тыс. лет назад, а значительно раньше. Флорисбадский комплекс, по мнению большинства исследователей, заслуживает названия «австралоидного», а не «афро-негроидного», от которого существенно отличается по строению лобной кости и надбровья. Поэтому, с моей точки зрения, нецелесообразно искать корни палеоамериканского типа среди представителей сформировавшихся негроидов Африки: более резонно прямо обратиться к древним африканским прото-австралоидам «флорисбадского» типа. Очевидно, инвазия палеоамериканоидов в Америку имела место через десятки тысяч лет после того, как сформировался и распространился в Восточной и Юго-Восточной Азии локальный пласт позднего «архаичного сапиенса», который может быть определен как «азиатский Homo helmei». По моему мнению, из этого пласта вышли популяции, осуществившие первоначальное заселение Америки и Австралии.

Продолжая описание фактического антропологического материала, на базе которого строится теоретическая модель процесса заселения Америки, перейдем к результатам исследований по программам одонтологии, дерматоглифики, генетических маркеров крови.

В работе американского антрополога А. Грдлички (Hrdlička, 1920) описывается т. н. «лопатообразная» (точнее — «совкообразная») форма верхних резцов, причем автор впервые использовал этот признак как таксономический критерий при сравнительном анализе сходства человеческих популяций. Как известно, лопатообразные резцы встречаются с очень большой частотой в монголоидных группах и у индейцев Америки (до 100%), в то время как в европейских и африканских популяциях они редки (до 0%), причем диапазон различий чрезвычайно велик и статистически вполне достоверен. Эти факты были рассмотрены исследователями как важный аргумент в пользу гипотезы принадлежности америндов к монголоидной расе и их происхождения из восточной Сибири. Таким образом первые одонтологические данные как будто подтвердили точку зрения А. Грдлички на антропологический состав аборигенного населения Америки и навели некоторых исследователей на мысль, что одонтологическая система в целом должна и далее «идти в ногу» с позицией этого исследователя, подтверждая, в частности, идею «американского гомотипа». В ходе дальнейших исследований в области одонтологии современного индейского населения Америки некоторые факты можно было рассматривать в русле гипотезы монголоидности индейцев. Так, в 1974 году я произвел выборочное обследование современного индейского и метисного населения тихоокеанского побережья Перу по полной принятой у нас одонтологической программе. Результаты этой работы были доложены на XIV Тихоокеанском конгрессе (Зубов, 1979). Сравнительный анализ продемонстрировал безусловную близость индейцев перуанского Побережья к дальневосточным монголоидам и монголам (халха и барга) по ряду признаков, кроме дистального гребня тригонида, частота которого оказалась у перуанцев намного ниже. Последующий анализ с использованием новых одонтологических критериев, включая одонтоглифику, показал, однако, что ставить знак равенства между перуанскими выборками и теми или иными североазиатскими популяциями по меньшей мере преждевременно. Так, по частоте мало изученного фена — переднего трансверсального гребня верхних моляров (часть гребня эпикриста) различия между индейцами и монголами (а также сибирскими монголоидами) очень велики: эпикриста встречается у перуанцев значительно чаще, чем в азиатских группах (Зубов, Халдеева, 1993). Заметим, кстати, что этот признак можно назвать скорее «экваториальным», чем «восточным» (монголоидным). Например, в Африке (население Мали) частота его в точности равна значению, отмеченному в Перу (35 %). Что касается сходства пёруанских индейцев с монголоидами по таким важным одонтологическим признакам, как лопатообразная форма резцов и коленчатая складка метаконида, то прежде чем делать на этом основании выводы о прямом родстве нужно учесть следующие обстоятельства: 1. монголоиды и австралоиды входят в единый «восточный» одонтологический комплекс, и провести дифференциальный анализ на присутствие того или другого компонента по отдельности затруднительно, тем более, что мы не располагаем подробными одонтологическими данными по австралийцам. Замечу здесь также, что результаты исследования австрало-веддоидных племен Индии, проведенного мною в 1968 году как раз свидетельствует о значительном одонтологическом сходстве последних с монголоидами, а это заставляет быть осторожным при трактовке «восточного» одонтологического комплекса, который может указывать как на монголоидность, — так и на австралоидность выборки; 2. наш материал по перуанским индейцам относится к Побережью, т. е. к зоне «Тихоокеанского коридора», в которую очень быстро проникали переселенцы «второй волны» — носители сравнительно высокой концентрации монголоидного компонента. Это предположение доказывается присутствием на севере Южной Америки такого антропологического типа, как «пуэбло-андиды» (по X. Имбеллони), проникшего из Северной Америки, вероятно значительно позже палеоамериканских мигрантов, по которым мы практически не имеем одонтологических данных.

Американский одонтолог К. Тернер (Turner, 1981, 1992) исследовал краниологические серии индейцев и эскимосов по своей палеоодонтологической программе, включающей наряду с общепринятыми критериями ряд признаков корневой системы, и пришел к выводу, что все аборигенное население Нового Света может быть разделено на три большие группы: 1. эскимосы-алеуты; 2. индейцы северо-запада Северной Америки; 3. остальные аборигенные популяции Северной и Южной Америки. Эти подразделения по К. Тернеру, отражают историю заселения Америки тремя волнами мигрантов: первая — более 15 тыс. лет назад, вторая — между 14 и 12 тысячелетиями до наших дней, третья — примерно 8500 лет назад. При этом не наблюдается четкого разграничения северного и южного одонтологических комплексов, т. е. не выделяется южноамериканский вариант, в котором, согласно многим исследованиям, должен наблюдаться максимальный удельный вес палеоамериканского компонента. Все изученные К. Тернером аборигенные группы Америки относятся к синодонтному типу, свойственному населению Северной Азии, Китая, Монголии, Северо-Востока Сибири. Альтернативный (сундадонтный) комплекс, по К. Тернеру, характеризует группы Юго-Восточной Азии.

Судя по периодически появляющимся публикациям различных авторов, одонтологическая карта Америки все же не выглядит столь монотонной. Так, по частотам важнейшего «восточного» (монголоидного) маркера — лопатообразной формы резцов, довольно гомогенным представляется только индейское население Северной Америки. В изученных различными исследователями группах индейцев пима, пуэбло, сиу, нол, в аборигенных группах Техаса, частота встречаемости этого признака колеблется от 90 до 100 %, однако в Центральной и Южной Америке дело обстоит иначе. Так, у индейцев кекчи из группы майя отмечено лишь 33,9 % лопатообразных резцов (Escobar et al., 1997), у мужчин племени гуахиро (Венесуэла) — 36,5 % (de Castillo, 1973). Эти цифры как раз соответствуют типу южных монголоидов, а также данным по полинезийцам, микронезийцам и айнам (ссылки см.: Зубов, Халдеева, 1989). Правда, в ряде южноамериканских групп процент рассматриваемого признака очень высок: у индейцев ленгуа (Парагвай) — 100 % (Kieser & Preston, 1981), у индейцев Певенче (Чили) — 95,3 % (Rothammer et al., 1968), у аборигенов северо-западной Аргентины — 84,0 % (Devoto et al., 1968). Можно было бы объяснить низкие частоты лопатообразной формы резцов в некоторых индейских группах европейской примесью (что, впрочем, противоречило бы сведениям, опубликованным упомянутыми исследователями), однако данные по достоверно метисным группам Америки не позволяют сделать такой вывод. Так, в смешанных выборках Северной Америки констатировано 85 % лопатообразной формы резцов, а в метисной группе Побережья Перу — 73 % (Зубов, 1979). Следовательно, речь идет о реальном разнообразии одонтологических комплексов Нового Света (Зубов, Халдеева, 1989). Это никак не согласуется с гипотезой «американского гомотипа» и скорее свидетельствует о неоднородном антропологическом составе миграционных волн, заселявших Америку в разные эпохи, причем указывает на наличие немонголоидного компонента в ряде групп мигрантов.

Некоторые исследователи предпочитали объяснять неоднородность одонтологического типа америндов эпохальной изменчивостью в пределах Нового Света. Однако, это может относиться только к абсолютным размерам зубов. Действительно, упомянутые выше проявления секулярного тренда в течение второго тысячелетия до н. э. в Америке отмечены также на одонтометрическом материале: даже в течение короткого периода — с 1600 до 1521 гг. до н. э. имела место редукция размеров зубов на 4,4 % (Christensen, 1998). Что касается деталей морфологии, их микроэволюция не зависела в такой степени от эпохальных факторов, связанных с переменами в образе жизни. Это доказывается тем фактом, что у азиатских народов, имеющих традиционно высокий уровень развития земледелия, например у китайцев, наблюдается концентрация лопатообразных резцов, близкая к мировому максимуму.

Свой оригинальный вклад в исследование разнообразия коренного населения Америки вносит также дерматоглифика. Имеются данные, согласно которым можно констатировать определенную однородность всего индейского населения: дельтовый индекс 13,4-13,7; индекс Камминса 7,2–7,5; узорность гипотенара 12–13 % (Хить, Долинова, 1990). Межрегиональная вариабельность наблюдается по узорности тенарной подушечки: здесь резко выделяются индейцы Центральной Америки. Североамериканские и южноамериканские группы практически не различаются. Даже такие своеобразные популяции, как огнеземельцы, в основном вписываются в общеамериканские параметры (Pereira da Silva, 1974).

По данным Г. Л. Хить и Н. А. Долиновой индейцы Америки в целом более близки к южным монголоидам, чем к северным (Хить, Долинова, 1990). Это особенно относится к группам Центральной и Южной Америки. В Северной Америке имеются популяции аборигенов, одинаково близких к южным и сибирским монголоидам. Эти факты противоречат концепции происхождения всех америндов от сибирских азиатских форм, а также позволяют считать коренное население Южной Америки близким к палеоамериканскому антропологическому комплексу. В упомянутой работе Г. Л. Хить и Н. А. Долиновой делается определенный вывод, что по сумме признаков дерматоглифики америнды как целое занимают промежуточное положение между монголоидами и австралоидами, причем те и другие в значительной степени сходны друг с другом. Предковый недифференцированный «восточный» комплекс просматривается здесь совершенно отчетливо.

Сходный вывод сделала группа американских антропологов, изучивших в 1979 г. ряд аборигенных групп Нового Света. Было констатировано промежуточное положение между монголоидами Восточной Азии и австралоидными вариантами (Garruto et al., 1979). Выявлена близость групп андийского региона, Амазонии и Центральной Америки, которые все вместе могут быть противопоставлены североамериканскому комплексу черт. Центральноамериканские популяции четко делятся на «майя» и «не-майя», а южноамериканские на «андид» и «не-андид». Эти данные показывают, что по вопросу о гомогенности или гетерогенности америндов по признакам дерматоглифики существуют разные точки зрения. Одни специалисты придерживаются взгляда на аборигенов Америки как на единый пласт населения, другие ставят под сомнение гипотезу единства типа америндов по данной системе признаков.

Выше мною была высказана мысль о том, что американские эскимосы не являются чисто инородным «клином» среди аборигенов Нового Света, но имеют в нем определенные древние корни, что можно показать на краниологическом материале. Данные дерматоглифики также дают основание для такого вывода: сравнительный анализ с учетом узорности тенарной подушечки позволяет поставить эскимосский комплекс между аборигенами Сибири и Северной Америки.

Было бы трудно делать итоговое заключение о формировании аборигенного населения Нового Света без данных по генетическим маркерам крови. Начавшиеся еще в первой половине двадцатого столетия исследования частот групп крови эритроцитарной системы АВО принесли чрезвычайно важные результаты, дающие представление о своеобразии генофонда америндов. Оказалось, что группа В практически полностью отсутствует у индейцев обеих Америк и крайне редка у эскимосов и алеутов, в отличие от сибирских монголоидов, где эта группа встречается достаточно часто. Следует, кстати, здесь же отметить, что аборигены Австралии, как и индейцы, лишены данного аллеля. В противоположность группе В другой аллель этой системы — О (нулевая или первая группа) обнаруживает диаметрально противоположную закономерность: у большей части североамериканских и практически у всех центрально-и южноамериканских индейцев частота этой группы достигает 90-100 %. Ее концентрация также высока у коренных жителей северо-востока Сибири, эскимосов, в ряде аборигенных групп Австралии и Океании. Интерес представляет и распределение группы А: у североамериканских индейцев и эскимосов она встречается относительно часто, но к югу — в Центральной и особенно Южной Америке ее частота снижается почти до нуля, так что в крови многих южноамериканских племен из системы АВО сохраняется лишь группа О.

Определенную информацию о генофонде американских индейцев дает система групп крови MNSs: частота группы М в Северной, Центральной и Южной Америке превышает 80 %, что является мировым максимумом, соответственно N очень редка по мировому масштабу. Аналогов такой структуры системы MNSs в мире нет. Достаточно яркую картину своеобразия аборигенного населения Америки дает система Rh (резус): случаи «резус-отрицательной» реакции у америндов крайне редки или вовсе не наблюдаются. Несомненный интерес в связи с темой данной главы представляет фактор Диего, найденный впервые в некоторых племенах Венесуэлы. Практически он может быть назван «южноамериканским маркером», т. к. только в этом регионе его частота достигает относительно высокого уровня (до 20 %), в то время как в Северной Америке этот признак встречается гораздо реже, иногда отмечается у азиатских монголоидов (особенно юго-восточных!), практически отсутствует у эскимосов, австралийцев, полинезийцев, а также в Европе и Африке (Garn, 1962).

В настоящее время очень большое значение придается изучению генетико-биохимической изменчивости человеческих популяций. Генетически детерминированные системы белков сыворотки дают в руки специалистов новые маркирующие показатели, применимые для анализа таксономических взаимоотношений различных групп человечества. Так, весьма интересна картина географического распределения гаплотипов иммуноглобулинов Gm, которую даже удалось связать с ареалами расселения трех больших рас (Спицын, 1985). В частности показано, что гаплотип, характерный для североазиатских монголоидов — нганасан и чукчей (Gm 1, 13, 15, 16) присутствует также у эскимосов и атапасков, т. е. представителей поздних волн заселения Нового Света и отсутствует в Южной Америке, где сохранилась варианты, общие для крупных подразделений человечества, т. е. маркеры недифференцированных комплексов (Сукерник, Кроуфорд, Осипова, Вибе, Шенфилд, 1988). Это, кстати, указывает на глубокую древность генотипов Южной Америки, представляющих палеоамериканскую волну.

На основе данных по полиморфизму групп крови и биохимических маркеров были сделаны важные выводы относительно антропологического состава америндов и их происхождения. Выявлены общие черты в генотипах аборигенов Америки и Сибири, причем особенно четко определилось сходство между индейцами и американскими эскимосами с одной стороны и коренным населением Северной Америки — с другой (Спицын, 1985; Сукерник, Кроуфорд, Вибе, Шенфилд, 1988; Quilici, 1977; Turner, 1992). Однако, это сходство в значительной мере относительно. Генетики М. Ней и А. Ройчоудхури, исследовавшие более ста генных локусов, констатируют генетическое своеобразие америндов и существенное различие между североамериканскими и южноамериканскими племенами. Выделяются эскимосы и атапаски Северной Америки как группы наиболее сходные между собой и наиболее близкие не к континентальным сибирским монголоидам, а к айнам (Nei, Roychoudhury, 1982). Генетическое разнообразие америндов оказалось более значительным, чем предполагалось. Особенно это касается населения Южной Америки. Так, венесуэльская исследовательница А. Г. де Диас Унгрия (de Diaz Ungria, 1966), изучавшая племена гуахиро, гуахибо, гуарао, яруро по системам эритроцитарных факторов крови (АВО, MNSs, Rh, Duffy, Diego), пришла к вывду, что перечисленные маркеры в сильной степени дифференцируют исследованные группы южноамериканских индейцев. Американский генетик Дж. Р. Нил, также посвятивший работу проблемам генетической гетерогенности южноамериканских племен, отметив выраженное своеобразие америндов в целом, подчеркнул, что дифференциация групп индейцев Южной Америки достигла очень высокой степени, для чего были необходимы чрезвычайно большие промежутки времени и жесткая изоляция. В частности, два племени, генетическое расстояние между которыми оказалось максимально большим, — яномама и шипибо, — должны были прожить в изоляции друг от друга по крайней мере 15 тысяч лет, чтобы возникли различия такого масштаба. На основании этих расчетов автор заключает, что первые мигранты должны были проникнуть в Южную Америку 20–25 тысяч лет назад, если, конечно, принять за основу гипотезу первоначального заселения Америки одной компактной волной мигрантов (Neel, 1973). Однако, как известно, эта гипотеза в настоящее время принимается все меньшим числом исследователей, причем существенную роль в этом играют генетики. Группа канадских генетиков во главе с М. Мансальве (Mansalve et al., 1994) пришла к выводу, что наиболее приемлемым объяснением разнообразия южноамериканских популяций может служить модель множества последовательных инвазий. Аналогичное заключение сделали бразильские исследователи (Bianchi et al., 1995). Таким образом, разнообразие аборигенного населения Америки, вероятно, является не только и даже не главным образом, следствием изоляции отдельных групп, расселившихся после первоначального проникновения в Америку какой-то одной популяции, но прежде всего — исходной генетической неоднородности групп мигрантов, пришедших в Новый Свет в разное время.

Здесь будет уместно подробнее остановиться на вопросе о времени первоначального заселения Нового Света, а также о путях проникновения первых людей в Америку, поскольку эти проблемы непосредственно связаны с основным содержанием данной работы.

Начну с рассмотрения обширного и разностороннего исследования, осуществленного группой американских генетиков из Университета штата Аризона (Williams et al., 1985). Эта группа ученых пришла к выводу, что в истории древнейших периодов заселения Америки можно выделить три периода — три волны мигрантов: палеоиндейцы (40–16 тыс. лет до современности); 2. группа индейцев, относящихся к языковой семье на-дене (14–12 тыс. лет назад); 3. эскимосско-алеутская волна (около 9 тыс. лет до современности). Аналогичная «трехволновая» модель принята также в работах К. Тернера, X. В. Родригеса, Д. Дьюмонда. Упомянутая российско-американская группа генетиков (Сукерник-Кроуфорд) занимает несколько иную позицию по рассматриваемой проблеме, считая, что было две волны первоначального заселения Америки: первая (палеоамериканская) волна — 20 тыс. лет назад, вторая (на-дене и эскимосы) 12-11 тыс. лет назад. Авторы не разделяют волны на-дене и эскимосско-алеутскую, полагая, что их дифференциация имела место уже в Новом Свете. Мне представляется заслуживающей внимания данная точка зрения, во всяком случае в том отношении, что она в какой-то мере включает американских эскимосов в круг «генетических америндов». Это, как говорилось выше, согласуется также с данными краниологии и дерматоглифики. Добавлю также, что отмеченный мною еще в 1968 году факт близкого краниологического сходства американских эскимосов с огнеземельцами наводит на мысль о возможности включения обеих этих групп в палеоамериканский антропологический вариант, представители которого по мере расселения новых мигрантов были оттеснены на периферию Америки. В свете описанных выше новых исследований бразильских антропологов огромное расстояние между ареалами расселения эскимосов и индейцев Огненной Земли не является основой для отрицания возможного родства двух рассматриваемых популяций, т. к. миграция в направлении Огненной Земли происходила быстро, следуя в пределах Тихоокеанского коридора. Скорость распространения групп людей в этом регионе увеличивалась, вероятно, также за счет использования навигационных средств, так что, по мнению Дж. Диксона, мигранты могли пройти по берегу путь от Аляски до Огненной Земли за 10 лет (Dixon, 1993).

«Двухволновая» гипотеза, как и «трехволновая» имеет своих сторонников (Quillici, 1977; Пласкетт и Диксон, 1979; Szathmary, 1985). Что касается времени первоначального проникновения людей в Америку, то широкий диапазон (40–16 тыс. лет до современности) по Р. Уильямсу или 34–17 тыс. лет до современности (Schurret al., 1993) привлекает во-первых осторожностью оценок и, во-вторых — признанием возможности очень ранней инвазии человека в Америку.

Высокий уровень генетической дифференциации популяций Южной Америки, также свидетельствует о необходимости основательно пересмотреть датировки и предполагаемые пути первоначального заселения Нового Света.

Древность первых людей в Америке, которая по определению многих американских археологов, не превышает 13–14 тыс. лет до современности, может оцениваться по-разному и оказаться значительно большей. Привожу ряд датировок плейстоценовых стоянок на территории Северной Америки (по Х. Комасу; Comas, 1966): пещера Пендехо (Нью-Мексико) — 39 тыс. лет; Луисвиль (Техас) — 38 тыс. лет; Сандиа (Нью-Мексико) — 30 тыс. лет; Америкен Фолс (Айдахо, 30 тыс. лет); Тьюль-Спрингс (Невада) — 28 тыс. лет, скальный навес Медоукрофт (Пенсильвания) — 19,6 тыс. лет.

В Южной Америке костатировано наличие столь же древних местонахождений: Монте Верде (Чили) — 33370 тыс. и Педра Фурада (Бразилия) — 32 тыс. лет (данные Dillehay & Collins,1988; Guèrin, 1993). Рассматривая приведенные цифры, хочется сразу же обратить внимание на тот факт, что они намного превышают принятые в настоящее время сроки первоначального заселения Америки и, кроме того, что они хорошо укладываются в период «взрывной» экспансии человека, начавшийся, по данным Дж. Диксона, в Восточной и Юго-Восточной Азии 40 тыс. назад. Полагаю, что он длился еще10-15 тыс. лет. Интересно добавить, что и в других частях Света, в частности в Европе, это также был период экспансии человека современного типа, вытеснявшего более древних гоминин.

В связи с оценкой древности эпизодов освоения человеком Нового Света возникает вопрос, действительно ли Южная Америка была заселена одной волной мигрантов в период «второй засухи» на Панамском перешейке, т. е. 15–13 тыс. лет назад. Эта гипотеза строится на том основании, что перешеек становился проходимым только когда пересыхали болота в тропических джунглях. Но ведь был еще период «первой засухи» около 30 тыс. лет назад, когда этим путем могли пройти более древние группы — носители палеоамериканского типа (Зубов, 1993).

Перечисленные выше древнейшие местонахождения следов пребывания человека могли бы резко переменить существующие в науке представления о ходе заселения Нового Света, однако этого не происходит отчасти в силу инерции общественного сознания, отчасти — в связи с оправданным желанием следовать лишь абсолютно достоверным фактам по принципу «подождем, посмотрим, а вдруг здесь что-то не так». Упоминавшийся мною известный американский археолог Дж. Диксон в своей книге «Quest for the origins of the first Americans» (Dixon, 1993) признает, что гипотеза проникновения первых американцев 14 тыс. лет назад хорошо объясняет дисперсию данной волны мигрантов, но не объясняет следы более раннего пребывания человека в Америке — 32 тыс. лет назад — Монте Верде (Чили), 33 тыс. лет назад — Педра Фурада (Бразилия), 17 тыс. лет (по другим источникам 19,6) — скальный навес Медоукрофт (Пенсильвания, Сев. Америка), датировки которых рассматривались как ошибочные (that have been regarded as equivocal — op. cit. p. 124). Меня всегда интересовало, в чем же здесь ошибка, и я не раз обращался с этим вопросом к археологам, но, к сожалению, не получил четкого ответа. Дж. Диксон в цитируемой работе от своего лица не называет эти датировки ошибочными, что видно, хотя бы из приведенной выше цитаты. Древнейшие даты принимаются им вполне серьезно, из чего следует признание, что Южная Америка могла быть колонизована раньше, чем Северная («исследователи должны быть готовы к такому выводу», стр. 132). Цитируя работу Д. Дж. Мельтцера, выдвинувшего концепцию «капельных миграций», Дж. Диксон соглашается с этим автором относительно того, что плейстоценовые группы, которым удалось пересечь Тихий океан, должны были быть очень малочисленными, и многие из них вымирали в силу невозможности освоиться в новой среде. Именно поэтому археологи находят так мало материальных свидетельств реальности тихоокеанского пути первоначального проникновения человека в Америку. Это в основном были ранние и неудачные попытки колонизации. В предыдущих главах мы рассматривали вероятность таких событий на других континентах. Можно думать, что они имели место гораздо чаще, чем нам теперь представляется. Дж. Диксон для примера напоминает о неудачно закончившейся инвазии викингов в Северную Америку. Подобные трагические эпизоды в истории заселения новых земель не вписывались в общую последовательность волн заселения Нового Света, так что ученые тщетно пытаются в каждом случае восстановить преемственность древнейших и более поздних капельных миграций. Закрепиться на новых территориях удавалось немногим. Но ведь не исключено и менее пессимистическое заключение. Палеоамериканская, австрало-меланезийская по типу группа смогла все же выжить и включить свои гены в смешанный генофонд коренного населения Америки, а кто был предком этих людей? Не те ли «герои тихоокеанской эпопеи», которые, по мнению некоторых современных исследователей, просто не существовали? В этой связи приходится вернуться к упоминавшейся в предыдущих главах важной проблеме — необходимости разграничивать два вида инвазии людей в неисследованные регионы: 1. первоначальное проникновение, которое могло заканчиваться возвратным движением, кратковременным, б. ч. сезонным, пребыванием (за которым следовало или не следовало закрепление), или, наконец, вымиранием; 2. колонизация — освоение территории, постоянное, длительное пребывание в течение всех времен года, сопровождающееся соответствующими модификациями моделей адаптации (как культурной, так и биологической). Я полагаю, что любая крупная инвазия человеческих популяций всегда начиналась с движения по первому типу, который являлся своего рода разведкой и прокладывал дорогу (иногда — ценою жизни многих людей) последующим, более многочисленным и «удачливым» мигрантам. Дж. Диксон говорит в своей работе в основном о колонизации земель, которая оставляла какие-либо следы, доступные для изучения методами археологии и антропологии. Но для той темы, которой посвящена моя работа, очень большое значение имеет первый, «разведывательный» этап инвазии, т. к. он характеризует готовность эволюционирующей группы человечества к следующему этапу прогрессивной деятельности, новому уровню возможностей человека в области познания мира и адаптации к неизвестным ситуациям. Этот период жизни человечества в разных регионах длился тысячелетиями. Он был труден для предков и труден для изучения в наше время, т. к. он оставил слишком мало абсолютно достоверной информации, чтобы войти в него как входит историк в летопись каких-либо средневековых сражений.

Важно, что Дж. Диксон не считает невероятным океанийский путь проникновения в Америку (правда, соответствующая глава его книги носит название «Speculations»). После плавания Т. Хейердала на плоту Кон-Тики трансокеанские путешествия с применением примитивных средств навигации стали казаться реальными. Оппозиционеры возражали, что норвежская экспедиция воспользовалась океанским течением, направленным из Америки в Полинезию, а не наоборот, т. е. путь в Америку был гораздо труднее. На это можно возразить, что противоположные течения в Тихом океане также существуют: взять, хотя бы, «Межпассатное противотечение», начинающееся близ Юго-Восточной Азии и доходящее до берегов Америки. Стоит теперь вспомнить, что период между 40 тыс. и 30 тыс. лет назад ознаменовался очень высокой, «взрывной» миграционной активностью, связанной несомненно с формированием «поведенчески современного человека» (behaviourly modern sapiens) и, судя по антропологическим и археологическим данным, положил начало новому этапу навигационных возможностей человека (см. гл. 3). Интересно сопоставить некоторые датировки находок по обе стороны Тихого океана: о-в Новая Ирландия (западная Океания, 31–33 тыс. лет назад) — Пещера Педра Фурада (Бразилия, 33 тыс. лет назад), пещера Монте Верде (Чили, 32 тыс. лет назад). Совпадение поразительное. Упомянутые стоянки, по мнению тех, кто не считает их датировки «ошибочными», являются древнейшими проявлениями оседлого образа жизни в Америке. Этот эпизод инвазии оказался тупиковым вследствие малого размера групп и слишком больших трудностей в ходе попыток освоения новой территории. Вероятно, эти «первые американцы» в конце концов погибли, но, может быть, оставили какой-то след в генофонде древнего, лагидоидного по типу южноамериканского населения. Дж. Диксон ставит в своей работе вопрос, могли ли люди достигнуть Америки только для того, чтобы погибнуть или быть поглощенными последующими волнами расселения и отвечает: «На основании моего опыта арктических исследований могу сказать — да!» и далее: «Материал по Австронезии показывает, что люди в Южном полушарии были способны предпринять морские путешествия 35–40 тыс. лет назад (Dixson, op. cit., p. 132).

Напомню также, что Мексиканский исследователь X. Комас не исключал возможности пересечения Тихого океана древними мореплавателями, причем приводил высказывания специалистов по направлению морских течении и ветров в пользу вероятности такого варианта океанической миграции (Comas, 1966).

Отрицая гипотезу пересечения океана с помощью очень примитивных навигационных средств, исследователи часто рассуждают с позиции среднего современного европейского человека, представляя себе какие чувства должен испытывать последний перед перспективой пройти Великий океан на маленьком суденышке. Здесь не учитывается психологический фактор: островитянин, выросший на островах Тихого океана, не боится океанских просторов, хорошо знает их и потому большей частью оказывается победителем в борьбе с этой понятной ему стихией. Тур Хейердал, проплывший на плоту от Америки до островов Туамоту, в книге «Аку-Аку» описывает эпизод из жизни полинезийцев острова Пасхи. Узнав об экспедиции Хейердала, эти люди решили повторить эксперимент: сколотили из досок маленькую лодку и пустились на ней в открытый океан. Пять недель спустя, они, голодные и измученные, но целые и невредимые, высадились на одном из атоллов Туамоту. У этих путешественников нашлись последователи: несколько жителей острова Пасхи на такой же маленькой лодке отправились в океан, имея только запас пресной воды и очень довольные высадились на берег Атиу, далеко к западу от Таити через несколько недель, пройдя морем тысячи километров (Хейердал, 1959). Надо сказать, что эти путешественники не имели ни карт, ни опыта далеких плаваний — их вели только интуиция и общее знакомство с морской стихией. Несомненно такими же были их верхнепалеолитические предки, которым был вполне по плечу вояж через весь Тихий океан до берегов Америки, тем более, что в плейстоцене этот путь был легче, чем теперь, благодаря снижению уровня мирового океана: было больше малых островов, многие из них были соединены сушей.

Упоминавшийся ранее французский ученый Ален Бомбар, прошедший Атлантический океан на маленькой резиновой лодке, рассказывал в своей книге, что после своего путешествия перестал бояться океана и считать его враждебной для человека стихией. В океане гибнет тот, кто боится.

Конечно, приведенные выше рассуждения не направлены против хорошо аргументированных гипотез заселения Америки через Берингию. Я просто хочу показать, что формирование антропологического типа американских аборигенов было сложнее, чем представлялось согласно гипотезе «американского гомотипа» и, возможно, включало элементы океанийского происхождения, проникавшие не только берингоморским путем, но и непосредственно со стороны Тихого океана.

Бразильские исследователи во главе с У. Невешем предпочли постулировать модель проникновения австрало-океанийских элементов через Берингию в составе древнейшей волны заселения (они придерживаются двухволновой концепции). В моих предыдущих работах (Зубов, 1999, 2002) я также допускаю возможность проникновения экваториальных элементов через Берингию в те времена, когда переселенцы характеризовались в основном австралоидным антропологическим комплексом, а монголоидный еще не сформировался. Отношение к океанийским миграциям у ученых могло, конечно, сложиться под влиянием критики, которой подверглась гипотеза П. Риве. Будущее покажет, кто прав, но в наше время необходимо помнить о таких находках, как Монте Верде и Педра Фурада и не торопиться без достаточно веских оснований списывать их со счетов, как «ошибочные».

Когда речь идет о числе волн мигрантов, проникавших в Америку, обычно подразумевается модель «одна волна — одна популяция». С моей точки зрения мы имеем право судить лишь о числе промежутков времени, в течение которых открывалась возможность «исхода» с территории Старого Света: о числе групп и тем более об их составе и численности мы ничего не знаем. Ведь эти периоды исчислялись не днями, а столетиями и даже тысячелетиями. Неужели за это время через Берингию успевала «проскочить» лишь одна гомогенная группа? Мне представляется более реалистичным допустить возможность проникновения в каждый период «зеленого света» нескольких групп, имевших разный антропологический тип. Тогда нужно говорить не о двух или трех гомогенных волнах, а о двух или трех миграционных потоках, включавших несколько гетерох-ронных и гетероморфных групп. Кажда волна должна рассматриваться не как единый краткий момент истории, а как длительная и сложная цепь событий. Американский исследователь Д. Мельтцер (Meltzer, 1989) определил процесс постепенного проникновения в Новый Свет в разное время небольших групп прото-америндов как «migratory dribbles», что можно приблизительно передать на русском языке как «миграционные капли» или «капельная миграция». Такая модель, как мне представляется, наиболее точно отражает картину формирования антропологического и генетического своеобразия аборигенного населения Америки, включая большой размах межгрупповой изменчивости. Я склонен согласиться с мнением X. Комаса, что никогда «не было и нет американского гомотипа». Об этом свидетельствует разнообразие индейских групп почти по всем системам признаков. Приведу еще один пример. По «классическим» нормам, выведенным на основании данных А. Грдлички, высота лица и скуловой диаметр на черепах америндов должны укладываться в рамки 69–77 мм и 139–145 мм соответственно. Однако, те же размеры в большой серии черепов древних перуанцев оказались равными 64,4 и 132,0 мм (Burger & Ziegelmayer, 1982). Конечно, могут объяснить такие явления локальными тенденциями микроэволюции, но здесь речь идет уже не просто о колебаниях размерных показателей, но о существенных различиях, имеющих таксономически значительный масштаб.

Разнообразие индейского населения Америки по данным антропологии и генетики не может быть свдено к микроэволюционным процессам в пределах Старого Света и имеет глубокие корни в исходных характеристиках древних мигрантов, о чем сейчас убедительно свидетельствуют работы бразильских антропологов. Особенно это относится к различиям аборигенного населения Северной и Южной Америки. Если генетикам удалось обнаружить хорошо выраженное сходство индейцев Северной Америки с народами восточной Сибири, то исследования митохондриальной ДНК у индейцев Южной Америки выявляет параллели с тихоокеанскими популяциями, что показано в работах французского генетика Э. Денамюра (Denamur, 1994). Исследования Американско-Индийской экспедиции на Новой Гвинее и в Южной Америке установили генетическое сходство между папуасами и индейцами Южной Америки, что, по мнению участников этого проекта, является показателем общего происхождения обеих групп (Bahatra et al., 1995)

Сложность процесса первоначального заселения Америки, включая разные пути миграций и полиморфизм их участников, отразилась на современных оценках времени «открытия Америки». Приведем для иллюстрации этого положения некоторые мнения археологов и генетиков: 50–40 тыс. лет (Медведев, 1979), 40–16 тыс. лет (Williams et al., 1985), 34–17 тыс. лет (Schurret al., 1993), 27 тыс. лет (Szathmary, 1981), не ранее 40 тыс. лет (Stewart, 1981), 20 тыс. лет (Сукерник, Кроуфорд), 14–12 тыс. лет (Turner, 1981; Dixon, 1993). Если учесть наличие двух возможных типов инвазии в Новый Свет (кратковременное посещение и колонизация), то большинство цитируемых здесь исследователей окажутся правыми. Древнейшие малочисленные группы первопроходцев, часть которых, была занесена на Американский берег случайно, вернее всего вымирали, т. к. их материальная культура и уровень адаптабельности не позволяли долго продержаться и выжить в условиях нового мира, но все же именно их мы должны считать «первооткрывателями Америки». Вероятная дата их прибытия в Новый Свет, по моему мнению, — 30–35 тыс. лет, в эпоху становления на Земле «поведенчески современного человека», когда были «открыты» и заселены многие острова в Тихом океане и стали развиваться древнейшие средства навигации. По-видимому, первая высадка людей на землю Нового Света состоялась в тропиках и, возможно, была связана с Межпассатным экваториальным противотечением. Путь этот был трудным, но, как справедливо замечает Дж. Диксон, северный вариант — через Берингию — в те времена был еще труднее. Сейчас невозможно решить, какой континент был «открыт» первым — Северная или Южная Америка. Думаю, что скорее всего, это была Центральная Америка, куда могло занести людей Межпассатное теплое течение. И к северу и к югу мореплавателям помешали бы холодные океанические течения, в частности направить свои еще очень примитивные суда сразу к южноамериканскому берегу им воспрепятствовало бы мощное холодное течение Гумбольдта. Повернув на север, они столкнулись бы примерно с такого же рода препятствием. Вероятно, верхнепалеолитические мореходы предпочли высадиться там, где увидели землю, тем более, что они были утомлены тяжелым путешествием и торопились пополнить запасы воды и пищи. Далее движение группы (и последующих групп) могло происходить по суше как в северном, так и в южном направлениях, о чем мы уже можем судить по конкретным археологическим и антропологическим находкам в Южной и Северной Америке. К сожалению, эта первая смелая попытка заселения Нового Света оказалась безуспешной. Однако, можно предположить, что «капельные миграции» с временными эпизодами пребывания в Америке продолжались и после первого путешествия. Более многочисленные волны хорошо подготовленных переселенцев хлынули в Новый Свет только по прошествии ряда тысячелетий разными путями, в разное время. Некоторым из них удалось внести свой вклад в становление сложного, разнородного генофонда коренного населения Америки.

Выводы

1. Дискуссия о времени и месте проникновения первых людей в Америку, несмотря на значительные достижения в области антропологии, генетики и археологии, пока далека от завершения. Сформулированная и детально разработанная в основном археологами модель инвазии человека в Новый Свет в голоцене — 12–14 тыс. лет назад через область Берингии отражает лишь определенный этап межконтинентальной дисперсии человечества, но не объясняет многих фактов, относящихся к истории формирования аборигенного населения Америки.

2. Выдвинутая в прошлом веке гипотеза «американского гомотипа», согласно которой все индейское население гомогенно в отношении антропологического типа и может быть отнесено к монголоидной расе, не выдержала испытание временем: исследования в области краниологии, генетики, одонтологии, дерматоглифики обнаружили очень высокий уровень разнообразия аборигенного населения Нового Света, что трудно объяснить одними лишь микроэволюционными процессами в пределах этой части Света.

3. В науке существовало и существует несколько различных точек зрения относительно места проникновения первых людей в Америку: из Северо-Восточной Азии через Берингию, из Европы через Гренландию, из Австралии через Антарктиду или через Тихий океан. Приоритетным из этих предположений пока является Берингоморская гипотеза, принятая исследователями в США и Европе и по смыслу связанная с идеей «американского гомотипа». В Латинской Америке, кроме того, остается достаточно популярной гипотеза французского исследователя Поля Риве, согласно которой помимо берингоморского пути расселения, имели место миграции со стороны Австралии, Меланезии и Полинезии. Эта точка зрения, учитывающая многообразие антропологических типов мигрантов в Америку, имеет достаточно серьезную аргументацию, но долгое время не была принята в науке. В настоящее время становится общепризнанным фактом наличие австрало-меланезийского компонента в составе коренного населения Америки (особенно Южной). В этом вопросе гипотезу П. Риве поддерживают современные бразильские антропологи, хотя они скорее склоняются к модели проникновения экваториальных элементов через Берингию во время раннего этапа расселения. Некоторые антропологи придерживаются сходной позиции, но считают, что монголоидные и австрало-меланензийокие элементы проникли в Америку через Берингию в составе одной миграции, являясь носителями недифференцированного австрало-монголоидного комплекса, распространенного в конце плейстоцена в Юго-Вострчной и Восточной Азии. Бразильские коллеги предпочитают гипотезу инвазии обоих компонентов в составе двух последовательных независимых волн. Наличие исходного недифференцированного комплекса в Азий подтверждается антропологическим материалом (хорошо сохранившиеся черепа из Верхнего грота пещеры Чжоукоудянь). Некоторые археологи и антропологи, базируясь на современных данных археологии и генетики, не отвергают также предположения П. Риве о возможности морской миграции через Тихий океан из Австралии, Новой Гвинеи и с океанийских островов.

4. Продолжаются споры о числе волн мигрантов, заселявших Америку. Популярна «трехволновая» гипотеза: первая волна — основное индейское население; вторая — предки индейцев языковой семьи на-дене; третья волна — Предки эскимосов и алеутов. Некоторые исследователи полагают, что необходимо отдельно рассматривать палеоамериканскую волну, с которой в Америку проник экваториальный компонент. Деление на волны, разумеется, довольно условно. Антропологи и археологи все больше прислушиваются к мнению сторонников «гипотезы капельных миграций» американского исследователя Д. Мельтцера, предположившего, что последовательных миграций, причем разных по антропологическому составу, моглс быть много, и весь процесс переселения занял большой отрезок времени.

5. Среди современных специалистов нет также согласия относительно времени первоначального заселения Америки. Диапазон точек зрения здесь весьма широк — от 40 (или даже 50 тыс.) до 14–12 тыс. лет назад. Последняя дата принята у археологов, но она все же не учитывает датировок ряда древнейших находок в Северной и Южной Америке. Вероятно, наиболее приемлемой датой можно было бы считать 30–35 тыс. лет до современности, т. к. на этот период приходится пик миграционной активности верхнепалеолитических популяций и, по-видимому, приобретение человеком первых навыков мореплавания, о чем мы можем судить по времени заселения островов в районе Восточной Азии и Западной Полинезии (см. гл. 3).

6. Первые этапы освоения человеком Америки, вероятно, представляли собой многочисленные безуспешные попытки колонизации новых территорий, причем прибывшие в этот регион малочисленные группы мигрантов, по-видимому, большей частью вымирали. Вследствие этого современная наука располагает весьма скудными материалами того периода и не может установить преемственность между древнейшими и более поздними инвазиями.

ЛИТЕРАТУРА

Алексеев В. П. География человеческих рас. М., 1974

Бунак В. В. Череп человека и стадии его формирования у ископаемых людей и современных рас. М., 1959

Бунак В. В., Герасимова М. М. Верхнепалеолитический череп Сунгирь 1 и его место в ряду других верхнепалеолитических черепов. // Сунгирь. Антропологическое исследование. М. 1984. С. 14–100.

Дебец Г. Ф. Происхождение коренного населения Америки. // Народы мира. Народы Америки, том 1. М., 1959. С. 9–24.

Деникер И. Человеческие расы (перевод с французского). СПб. 1902.

Зубов А. А. О физическом типе древнейшего населения Америки. // Сов. этнография. № 4, 1968.

Зубов А. А. Одонтологические данные по вопросу о двух первичных очагах расообразования. // Ранняя этническая история народов Восточной Азии. М., 1977. С. 69–73.

Зубов А. А. «Восточный зубной комплекс» у населения Тихоокеанского побережья Перу. // Тезисы доклада на XIV Тихоокеанском Конгрессе. М., 1979. С. 194–195.

Зубов А. А., Халдеева Н. И. Одонтология в современной антропологии. М., 1989.

Зубов А. А., Халдеева Н. И. Одонтология в антропофенетике. М., 1993.

Зубов А. А. Древнейшее заселение Америки в свете данных физической антропологии. // Российский этнограф. Вып. 20. 1993.С. 187–202.

Зубов А. А. Проблема термина «раса» и расовых классификаций в современной физической антропологии. // Этнографическое обозрение. 1996. № 1. С. 15–24.

Зубов А. А. Биолого-антропологическая характеристика коренного до-европейского населения Америки. // Население Нового Света: проблемы формирования и социо-культурного развития. М., 1999. С. 11-66.

Зубов А. А. Некоторые спорные моменты в традиционных взглядах на формирование физического типа американских индейцев. // История и семиотика индейских культур Америки. М., 2002. С. 388–399.

Зубов А. А. Древность Homo sapiens в Азии. // Вестник антропологии. 2005. Вып. 12. С. 12–22

Медведев Г. И. О времени и степени возможного участия палеолитических обитателей Сибирского плоскогорья в происхождении древних культур Северной Америки. // тезисы доклада на XIV Тихоокеанском Конгрессе. М., 1979. С. 202–204.

Пласкетт Д., Диксон Д. Люди вне Азии и раннее заселение Америки. // Тезисы доклада на XIV Тихоокеанском Конгрессе. М., 1979. С. 212.

Рогинский Я. Я. Проблема происхождения монгольского расового типа. // Антропологический журнал. № 2. 1937

Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Антропология. М., 1978.

Спицын В. А. Биохимический полиморфизм человека. М., 1985.

Сукерник Р. И., Кроуфорд М., Осипова Л. П., Вибе Л. П., Шенфилд М. С. Первоначальное заселение Америки в свете данных популяционной генетики. // Экология американских индейцев и эскимосов. Проблемы индеанистики. М., 1988.

Хейердал Т. Аку-Аку. М., 1959.

Хить Г. Л., Долинова Н.А. Расовая дифференциация человечества по данным дерматоглифики. М. 1990.

Bahatra К., Black F. L., Smith Th. A., Prasad M. L., Koki G. N. Class I HLA in two long separated populations: Melanesians and South Amerinds. // American Journal of Physical Anthropology. 1995. Vol. 97. N 3. P. 291–305

Bianchi N.O., Bailliet G., Bravi C.M. Peopling of the Americas as inferred through the analysis of the mitochondrial DNA // Revista bras, genetic.1995. Vol. 18. N 4. P. 661–668.

Birdsell J. B. The problem of the early peopling of the Americas as viewed from Asia. N. Y., 1951.

McBrearty S. & Brooks A. S. The revolution that wasn’t: a new interpretation of the origin of modern human behaviour // / Journal of Human Evolution. 2000. Vol. 39. P. 453–563.

Brothwell D., Burleigh R. On sinking Otovalo man. // Journal of Archaeological Sciences. 1977. Vol. 4. N 3. P. 291–294.

Bryan A. L. An overview of palaeoamerican prehistory from a circumpa-cific spectrum. // Early man in America. Alberta. 1978.

Burger E., Ziegelmayer G. Eine umfangreiche Skelettserie aus verschie-denen Kustenregionen Altperus // Homo. 1982. Bd. 33. N 4. P. 220–230.

Castillo H. L. de. Odontometría у morfología dental de los Guajiros. Caracas, 1973.

Christensen A. F. Odontometric microevolution in the Valley of Oaxaca, Mexico. // Journal of Human Evolution. 1998. Vol. 34. P. 333–360.

Comas J. Manual de antropología fisíca. Mexico. 1966.

Cunningham D. L., Jantz R. L. The morphometric relationship of Upper Cave 101 and 103 to modern Homo sapiens. // Journal of Human Evolution. 2003. Vol. 45. P. 1–18.

Davies D. M. Some observations on the Otovalo skeleton and other remains in South America. // Journal of Human Biology. 1978. Vol. 7. N 4. P. 279–281.

Denamur E. Les gènèticiens sur la piste des premiers Americains // Journal of medical sciences. 1994. Vol. 10. N 11. P. 1157–1160.

Devoto F. C. H., Arias N. H., Ringuelet S., Palma N. H. Shovel-shaped incisors in a Northwestern Argentina population. // Journal of Dental Re-seach. 1968. N 5.

Diaz Ungria A. G. de. Estudio comparativo de las características serologicas у morfologic as correspondientes a las poblaciones Guajiro, Guahibo, Guarao у Yaruro. // Universidad Central de Venezuela. Caracas, 1966.

Dillehay T. D., Collins M. B. Early cultural evidence from Monte Verde in Chile. // Nature. 1988. Vol. 332. N 6160. 150–152.

Dixon E. J. Quest for the origins of the first Americans. Albuquerque. University of New Mexico, 1993.

Escobar V., Conneally М., Lopez C. The dentition of the Queckchi indians. Anthropological aspects. // American Journal of Physical Anthropology. 1977. Vol. 47. N 3. P. 443–451.

Gam S. Human races. Springfield, 1962.

Garruto R. M., Plato C. C., Hoff C., Newman M.T., Gajdusek D. C., Baker P. T. Characterization and distribution of dermatoglyphic features in Eskimo, North, Central and South American Indians. // Dermatoglyphics — Fifty years later. N. Y. 1979. Vol. 15. N 6.

Guèrin C. Les plus anciens Americains et leur environnement. // Bull. Mensuelle Soc. Anthropol. 1993. Vol. 62. N 8. P. 275–278.

Gusinde M. Ein Feuerland-Schädel neu interpretiert. // Ann. Naturhist. Mus. Wien. 1975. Bd. 70. P. 665–667.

Hooton E. A. The Indians of Pecos Pueblo. A study of their skeletal remains. New Haven. 1930.

Howells W. W. The origin of American Indian racial types. The Maya and their neighbours. N. Y. 1940.

Hrdlička A. Shovel-shaped teeth. // American Journal of Physical Anthropology. 1920. Vol. 3. P. 429–465.

Imbelloni J. Tabla clasificatoria de los Indios. Regiones biológicas у grupos raciales humanos en America // Physis. 1938. Vol. 12. P. 229–249. Buenos Aires.

Imbelloni J. The peopling of America. // Acta Americana. 1943. Vol. l. P. 309–330.

Irving R. Peopling of the Americas // Quaternary Reseach. 1976. Vol. 6. N 4. P. 597–612.

Jacob T. Racial identification of the Bronze Age human dentitions from Bali, Indonesia. // Journal of Dental Research. 1967. Vol. 46. N 5. Part 1. P. 66–79.

Kieser J. A., Preston С. B. The dentition of the Lengua Indians of Paraguay. // American Journal of Physical Anthropology. 1981. Vol. 55. N 4. P. 485–490.

Lahr M. Patterns of modern human diversification. Implication for Amerindian origins. // Yearbook of Physical Anthropology. 1995. Vol. 38. Suppl. N 21. P. 163–198.

Mansalve М. V., Groot de Restrepo H., Espinel A., Correal G., Devine D. V. Evidence of mitochondrial DNA diversity in South American aboriginals. // Annals of Human Genetics. 1994. Vol. 58. N 3. P. 265–273.

Meltzer D. J. Why don’t we know when the first people came to North America? // American Antiquity. 1989. Vol. 54.

Mendes Correa A. A. Nouvelle hypothese sur le peuplement de l’Amerique du Sud // Annales Facult. Ciences de Porto. 1928. Vol. 15. P. 5–31.

Molnar S. Human variation. Races, Types, and Ethnic Groups. Prentice Hall. New Jersey. 1992.

Neel J. V. Diversity within and between South American Indian tribes. // Journal of Medical Sciences. 1973. Vol. 9. N 9-10. P. 1216–1224.

Nei M. & Roychoudhury A.K. Genetic relationship and evolution of human races. // Evolutionary Biology. 1982. Vol. 4.

Neves W. A., Pucciarelli H.M. Extra-continental biological relationships of early South American human remains. A multivariate analysis. // Ciencia e Cultura. 1989. Vol. 41. P. 566–575.

Neves W. A., Meyer D., Pucciarelli H. M. The contribution of the morphology of early South and North American skeletal remains to the understanding of the peopling of the Americas // American Journal of Physical Anthropology. 1993. Suppl. N 16. P. 150–151

Neves W. A., Powell J. F., Ozolins E. G. Lapa Vermelha IV Hominid I: Morphological affinities of the earliest known American // American Journal of Physical Anthropology. 1998. Suppl. 26. P. 169.

Neves W. A., Prous A., Gonzàlez-José R., Kipnis R., Powell J. Early Ho-locene human skeletal remains from Santana do Riacho, Brazil: implications for the settlement of the New World // / Journal of Human Evolution. 2003. Vol. 45. P. 19–42.

Neves W. A., Hubbe М., М. M. Okumura, Gonzalez-Jose R., Figuti L., Eggers S., Dantas de Blasis P. A. A new early Holocene human skeleton from Brazil: implications for the settlement of the New World. // Journal of Human Evolution. 2005. Vol. 48. P. 403–414.

Neves W. A., Hubbe M., Beethoven Piló L. Early Holocene human skeletal remains from Sumidouro Cave, Lagoa Santa, Brazil: History of discoveries, geological and chronological context, and comparative cranial morphology. // Journal of Human Evolution. 2007. Vol. 52. P. 16–30.

Newman M. T. The application of ecological rules to the anthropology of the aboriginal New World. // American Anthropologist. 1951. Vol. 55. P. 201–212.

Pereira da Silva M.A. Les dermatoglyphes digito-palmares des Indians Alakaluf des archipels de Patagonie occidentale. Bull, et mem. Soc. anthropol. Paris. 1974. Vol. 1. N 1. 85-108.

Plhak M. On the morphology of the fossil hominids of Laguna Beach and Los Angeles. // Journal of Human Evolution. 1980. Vol. 9. N 8. P. 585–589.

Pucciarelli H.M., Gonzalez-Jose R., Neves W. A., Sardi M.L., Rozzi F.R. East-West cranial differentiation in pre-Columbian populations from Central and North America. // Journal of Human Evolution. 2008. Vol. 54. P. 296–308.

Quillici J. C. Hemotypologie des populations andines et du Piemont andin. Paris, 1977.

Rivet P. Los origenes del hombre americano. Mexico. 1978.

Rodriguez J. V. C. Algunos aspectos metodologicos-bioantropologicos relacionados con el poblamiento de America. // Maguare. Revista del De-partamento de Antropologia. Universidad Nacional de Colombia. 1987. N 5. P. 11–17.

Rogers S. L. The Yuha human fossil from Southern California. // Measurements and relationships. 1977. Vol. 47. N 1. P. 157.

Rothhammer F., Lassere E., Blanco R., Covarrubias E., Dixon AL. Microevolution in human Chilean populations. Shovel shape, Mesial palatal version and other dental traits in Pewenche Indians. // Zeitschrift fur morphologie und Anthropologie. 1968. Bd. 60. N 2.

Schurr T. G., Torroni A., Cabell ALA, Brown M.D., Wall-Lace D.C. Mitichondrial DNA variation and the human colonization of Siberia and the Americas. // American Journal of Physical Anthropology. 1993. Suppl. N 6. P. 127.

Szathmary E. J. E. Genetic markers in Siberian and North American populations. // Yearbook of Physical Anthropology. 1981. N 24.

Stewart T. D. Evolutionary status of the first Americans // American Journal of Physical Anthropology. 1981. Vol. 56. N 4. P. 461–466.

Turner Ch.G.II. Dental evidence for the peopling of Americas. // Early man in the New World. San Diego, 1981.

Valle ALAL Human life zones. Lima, Perw, 1964.

Williams R. C., Steinberg A. G., Gershovtz H., Bennet P. H., Knowler W. C., Pettitt D. J., Butler W., Baird R., Dowda-Rea L., Burch Th. A., Morse G., Smith Ch. G. Gm Allotypes in native Americans. Evidence for three distinct migrations across the Bering Land bridge. // American Journal of Physical Anthropology. 1985. Vol. 66. N 1. P. 1–19.

Глава VI Австронезия

Прежде чем приступить к рассмотрению конкретных проблем первоначального заселения региона, которому посвящена данная глава, следует остановиться на некоторых общих моментах, связанных с географией.

Основное внимание будет уделено т. н. «Большой Австралии», включающей Австралийский континент, Новую Гвинею, Тасманию и близлежащие острова (White & О’Connell, 1979). Однако, поскольку историю заселения данного региона было бы нецелесообразно отделять от анализа динамики продвижения древнего человека в тихоокеанский бассейн, в данной главе я касаюсь также вкратце островов Полинезии, так что в целом я предпочел озаглавить этот раздел Австронезия, использовав термин, обозначающий (по крайней мере в археологических работах) объединенный регион Австралии и Полинензии (Dixon, 1993). Говоря о заселении Большой Австралии, приходится употреблять также термин Сахул (Sahul), обозначающий плейстоценовый континент, образовавшийся в результате понижения уровня океана в период оледенений и слияния Тасмании и Новой Гвинеи с материковой Австралией. Отделение Тасмании от континента произошло 11 тыс. лет назад, а Новой Гвинеи — 8 тыс. лет назад (Девидсон, 1997). Что касается региона Сахул в целом, он в течение всего плейстоцена и ранее был полностью изолирован от Азии. Этот факт имеет важное значение для решения вопроса о первоначальном проникновении человека в Австралию: плейстоценовые племена должны были обладать довольно высоким уровнем материальной культуры и иметь возможность строить хотя бы примитивные лодки или плоты чтобы добраться до континента, т. к. практически не было никакой возможности проникнуть туда по суше (Dixon, 1993). Здесь мы опять возвращаемся к проблеме преодоления водных пространств древним человеком. Решить эти вопросы можно только в глобальном масштабе путем сопоставления известных датировок первоначального заселения островов.

До появления человека Большая Австралия в течение миллионов лет была изолирована от остального мира, что сказалось на характере флоры и фауны региона, сохраняющего уникальный архаичный облик. На Австралийский континент не смогли проникнуть крупные плацентарные млекопитающие, если не считать собаки динго, заведомо привезенной человеком. Все живое в Австралии носит отпчаток необычайной древности, неповторимого своеобразия и человек — коренное население — не представляет исключения как в отношении языка и культуры, так, в какой-то мере, и в отношении физического типа.

Как и в случае дискуссий о единстве антропологического типа Америки, некоторые исследователи выдвигали гипотезу гомогенности коренного населения Австралии, что после детального исследования разных регионов континентов оказывалось по меньшей мере преувеличением. В какой-то степени представительным для австралийских аборигенов и наиболее полно сохранившимся является тип центральной Австралии, известный по хорошо изученному племени Аранда. Для этого варианта характерны: рост средний и выше среднего, длинные конечности, волнистые волосы на голове, очень сильное развитие бороды и волосяного покрова на теле, темнокоричневый цвет кожи, низкий и очень широкий нос (мировой максимум), губы толще средних, умеренно прогнатное, низкое лицо, долихокефалия, сильно развитое надбровье. Описанный комплекс, однако, типичен не для всего континента. Особенно выделяются группы юго-востока страны, которые отличаются более низким ростом и тенденцией к курчавоволосости. Некоторые антропологи объясняют это явление сохранением черт древнего субстрата, сходного с тасманийцами, однако другие исследователи возражают, полагая, что описанные своеобразные особенности связаны с инородными для континентальной Австралии группами тасманийского или меланезийского происхождения, завезенными в Новый Южный Уэльс европейскими колонизаторами в XVIII–XIX веках. На севере континента отмечаются уклонения от среднего типа в противоположном направлении: высокий рост, более светлая пигментация. Имеются сообщения о свтлопигментированных северных австралийцах-аборигенах. Наряду с этим констатируется также наличие курчавых волос в некоторых группах, что обычно объясняют примесью папуасского компонента.

Так или иначе — бесспорно наличие довольно широкого спектра вариабельности антропологического типа коренного населения Австралии. Разнообразие проявляется и в одонтологической характеристике аборигенов. Вошедшее в обобщающие работы по физическому типу австралийцев представление о гипермакродонтизме последних как одной из общих черт всех племен, в последнее время признано неверным, вернее — неточным: очень крупными размерами зубов отличаются южные группы, населяющие бассейны рек Муррея и Дарлинга, но в других областях страны этот показатель вариабелен, так что в среднем размеры зубов австралийских аборигенов не уникальны и не могут представлять мировой максимум. Японский одонтолог К. Ханихара предпринял широкомасштабное сравнение размеров зубов австралийцев с другими группами населения Земного шара — японцами, айнами, индейцами Пима, негроидами. В анализ вошли мезиодистальныe диаметры коронок зубов от центральных резцов до вторых моляров. Автор пришел к выводу, что зубы аборигенов Австралии могут быть отнесены к категории больших, но не максимально крупных среди изученных групп, будучи сходными с африканскими негроидами и индейцами Америки (Hanihara, 1977). По данным исследователей, работавших в штате Квинсленд, на востоке страны, т. е. в области, сравнительно близкой к зонам расселения наиболее крупнозубых австралийцев, особенности зубной морфологии населения позволяют говорить о выраженном матуризованном одонтологическом типе. Так, частота шестого бугорка на первом нижнем моляре в этой выборке равна 27 %, а на втором 42 % (мировой максимум), что, как отмечают авторы работы, находится в соответствии с общим массивным строением черепа, характерным для населения данного региона. Наряду с этим частота лопатообразной формы резцов, которая, казалось бы, должна быть повышена в матуризованных формах, очень низка (наивысший балл совсем отстутствует), значительно ниже, чем известно из работы К. Ханихара по Австралии. Авторы считают такие результаты подтверждением своей гипотезы, согласно которой ведущим фактором дифференциации австралийских популяций является локальная изменчивость (Smith et al., 1981). Трудно найти некий общеавстралийский архаичный комплекс в строении зубов, но несомненно, что отдельные древние черты в разных регионах континента констатируются как результат длительной изоляции. Например, К. Ханихара в работе 1976 г. подчеркивает наличие на первых нижних молярах в черепах австралийских аборигенов сильное развитие передней ямки (Hanihara, 1976), что на этих зубах в других группах наблюдается редко.

Краниологический комплекс австралийских аборигенов во многом своеобразен, хотя и не уникален. Он несет в себе важнейшую информацию о происхождении этого биологического подразделения человечества и его древних связях с другими группами.

Средние показатели размеров черепа современных коренных австралийцев следующие (по работе Я. Я. Рогинского и М. Г. Левина, 1978): продольный диаметр -187,8 мм, поперечный — 132,2 мм, т. е. можно говорить о выраженной долихокрании (указатель — 70,4). Лоб узкий — 96,1 мм. Лицо узкое (133,6 мм) и низкое (66,8 мм). Грушевидное отверстие широкое (26,9 мм). Высота носа — 49,5 мм. Орбиты низкие (33,5 мм). Высота черепа небольшая (133 мм). Длина неба большая для современных групп (50,9 мм; для сравнения: у современных китайцев — 45,2 мм). Ширина неба средняя (41,1 мм). Надбровные дуги (по всем имеющимся данным) развиты очень сильно (мировой максимум среди современных групп человечества).

Особый интерес представляют ископаемые краниологические материалы с территории Австралии.

В 1884 году в штате Квинсленд на востоке континента был найден череп 14-16-летнего юноши. Находку пришлось собирать и склеивать из многих фрагментов, так что точность некоторых измерений нельзя считать идеальной, однако в целом череп дает достаточно определенное представление о краниологическом комплексе населения, к которому принадлежал индивидуум. Нужно сразу сказать, что этот комплекс чрезвычайно архаичен как в мировом масштабе, так и по отношению к современному населению. Для него характерны сильно развитые надбровные дуги, большая толщина костей, очень крупные зубы. Череп характеризуется большим продольным диаметром (192 мм) (поперечный — 141 мм, указатель — 73,4), низким (65 мм), довольно узким (123 мм) прогнатным лицом, средне-широким грушевидным отверстием (25 мм), низкими орбитами (32,5 мм) (ширина — 40 мм), уникально большой длиной неба (62 мм!) (ширина 42 мм). Носовые кости выступают слабо. Черепная крышка низкая («ушная» высота — 105 мм). По всем этим показателям тальгайский экземпляр близок к черепам современных австралийских аборигенов, но обнаруживает более примитивный облик, что проявляется в общей массивности, малом объеме мозговой коробки очень большой площади костного неба, развитие супраорбитального рельефа. Точно датировать эту находку не удалось, однако если судить по таким фактам как наличие вместе с черепом костей вымерших сумчатых животных, плотные известковые наплывы, сильная минерализация костей, плейстоценовая датировка тальгайского черепа представляется вполне правдоподобной, что подтверждается и общим крайне архаичным обликом экземпляра. В 1920 г. на севере штата Виктория в южной Австралии на глубине 60 см. был найден сильно минерализованный череп мужчины, относящийся практически к тему же краниологическому типу, что и тальгайский экземпляр, но, по свидетельству специалистов, еще более архаичный, о чем можно судить по мощным надбровным дугам, низкому своду черепа, сильно выраженному прогнатизму, очень крупным зубам. Резко выражена долихокрания (указатель 65,8): продольный диаметр черепа — 199 мм(!), поперечный — 131 мм… Череп низкий (108 мм), верхняя высота лица небольшая (70 мм). Очень узкий лоб (наименьший лобный диаметр — 86 мм), большая ширина носа (32 мм), очень большая длина неба (авторы не приводят цифровые данные, вероятно в силу невозможности точной оценки). Точная датировка черепа пока не установлена, но никто из исследователей не сомневается в его плейстоценовом возрасте.

Тальгайская и кохунская находки поразили исследователей необычайно архаичным обликом, который, по мнению некоторых антропологов, даже не укладывается в рамки показателей Homo sapiens. Так, Я. Я. Рогинский и М. Г. Левин писали, что описанные австралийские ископаемые черепа по некоторым показателям (объем, размеры неба, прогнатизм, величина зубов) примитивнее классических неандертальцев (Рогинский, Левин, 1978).

В 1940 году близ Мельбурна на глубине 6 м в песчаном карьере были обнаружены два человеческих черепа, один из которых, лучше сохранившийся, был изучен, а результаты опубликованы в 1943 г. По ряду показателей кейлорский (названный по месту находки) череп имеет общие черты с двумя описанными выше: он долихокранный (указатель — 72,6), длинный (197 мм, ширина 143 мм), отличается большой шириной носового отверстия (27 мм), низкими орбитами (30 мм), довольно длинным костным небом (56,5 мм). Однако при этом краниологический тип этого экземпляра менее архаичен: его высота равна 120 мм, наименьший лобный диаметр — 101 мм, существенно больше объем мозговой коробки (1593 см3). Он характеризуется более широким и высоким лицом (136×74 мм), менее массивным надбровьем, менее крупными зубами. Исследователям удалось более точно, чем в двух предыдущих случаях, определить древность находки: возраст кейлорского экземпляра по данным радиоуглеродного анализа равен 15000 лет, иногда называют дату 18 тыс. лет до современности. Во всяком случае, кейлорский череп, несмотря на более «прогрессивный» краниологический комплекс, оказался более древним, чем экземпляры из Тальгая и Кохуны. Три описанных черепа были положены антропологами в основу дискуссии о формировании физического типа аборигенов Австралии и путях заселения этого континента. Эти находки, имеющие контрастные морфологические особенности, сразу же навели на мысль о двух разнородных волнах заселения Австралии, одна из которых имела «тальгайско-кохунский» антропологический тип, другая — «кейлорский», причем последняя, как это ни странно, была более ранней. Впоследствии новые находки внесли свои коррективы в первоначальную упрощенную схему, однако в главных чертах деление на разные исходные волны признается и сейчас. Трудно представить, чтобы более грацильный и продвинутый кейлорский комплекс мог эволюционировать в крайне архаичный, массивный тальгайско-кохунский.

В 1967 году австралийский антрополог Ален Торн нашел в районе пресноводного озера Кау Свэмп, близ реки Меррей, массивный и крупный мужской череп, отлчающийся чрезвычайно примитивным краниологическим комплексом (Кау Свэмп 1) и части посткраниального скелета. Череп характеризуется низким, «убегающим» лбом, массивными надбровными дугами (о которых некоторые исследователи считают возможным говорить как о надбровном валике (Johanson & Blake, 1996), широким, низким, прогнатным лицом, выраженным альвеолярным прогнатизмом, широким грушевидным отверстием, низкими орбитами, очень большой толщиной костей, «крышеобразной» формой свода. Вскоре был обнаружен еще один скелет индивидуума мужского пола (Кау Свэмп 5), который по краниологическому комплексу очень сходен с первым. Специальный анализ показал, что череп Кау Свэмп 5 имеет искусственную деформацию, по-видимому ритуальную. Вместе со скелетом найдено много украшений из костей животных и раковин. В этом же месте раскопок найдены останки по крайней мере 40 индивидуумов, — взрослых и детей, — живших в период времени от 9,5 до 14 тыс. лет до современности. Древность черепов Кау Свэмп 1 и 5 равна примерно 13 тыс. лет, т. е. по времени (а также по морфологии) они очень близки к экземплярам Тальгай и Кохуна. Комплекс «Тальгай-Кохуна-Кау Свэмп» представляет собой позднеплейстоценовый-раннеголоценовый тип древнеавстралийского населения, который долго сохранялся на территории континента, что доказывается находками черепов в Моссгил (6000 лет) и Коссак (6500 лет), сходными с описанными выше по общей массивности, про-гнатности, долихокрании, сильно выраженному надглазничному рельефу. Близкую датировку имеет фрагментарный экземпляр из Тартанга (Кабо, 1968). Экземпляр Коссак, — череп 40 летнего мужчины, найденный на западном побережье Австралии, обнаруживает несомненное сходство с черепами группы Тальгай-Кохуна, что показывает широкое распространение данного архаичного комплекса на территории Австралийского континента.

Рассмотренный выше архаичный комплекс выражен также в серии черепов из Арнхемленда (северная Австралия), описанной чешским антропологом Я. Елинеком (Jelinek, 1979) и состоящей из 8 мужских, 4 женских, одного юношеского и одного детского черепов, которые обнаруживают ярко выраженные черты архаизма: сильное развитие надбровного рельефа, низкий, «убегающий» лоб, низкое расположение наибольшей ширины мозговой коробки, резкий перегиб затылочной кости. Максимально выражены архаичные признаки на черепе № 13 из места раскопок в Балмен Горж. Датировка не сообщается. Я.Елинек склонен видеть в этих морфологических особенностях черты Homo erectus. Нужно заметить, что приводимые чешским исследователем размерные характеристики говорят о значительной вариабельности в пределах описываемой серии, причем практически по всем признакам. Например, в мужской группе продольный диаметр черепа имеет размах изманчивости от 171 до 186 мм, поперечный — от 120 до 133 мм, высотный — от 124 до 140 мм, скуловой — от 130 до 136 мм, высота орбиты — от 29 до 37 мм, ширина грушевидного отверстия — от 26 до 32 мм, наклон лба — от 54 до 63°, общий лицевой угол от 54 до 69°. Эти данные затрудняют восприятие серии как единого антропологического типа. Возможно, здесь сыграла роль метисация между различными прибывающими с севера волнами мигрантов.

Из двух выделенных выше протоавстралийских комплексов складывался современный тип австралийских аборигенов, и трудно сказать, какая из двух волн заселения внесла больший вклад в формирование физического типа последних. Некоторые антропологи считают, что более значительную роль сыграли представители кейлорского типа. Мне кажется, что все было как раз наоборот и тальгайско-кохунская волна — более поздняя и, вероятно, более многочисленная, перекрыла древний субстрат. Так или иначе, сложилась очень своеобразная группа человечества — «австралийская раса», которую выделяли уже антропологи начала XIX века. Позже, в конце того же века, Н. Н. Миклухо-Маклай и Томас Гекели подтвердили правильность этого взгляда на австралийских аборигенов и высказали мнение, что коренное население Австралии более или менее однородно. Этот последний тезис, как мы видели выше, является спорным: в мировом масштабе на первый взгляд население кажется действительно единым, особенно по комплексу характерных, довольно редких особенностей. Однако, более углубленный анализ приводит к другим выводам. Я. Я. Рогинский и М. Г. Левин в книге «Антропология» упоминают работы антрополога Дж. Метью, который выделил в составе аборигенного населения Австралии три компонента: папуасский, дравидийский, малайский. Эта точка зрения, правда, не была поддержана другими исследователями, но и гипотеза «австралийского гомотипа» встретила много возражений.

Выше был рассмотрен краниологический материал, дополнивший данные, относящиеся к массивному тальгайско-кохунскому типу. Теперь нужно сказать, что и новые сведения о более грацильном кейлорском варианте также продолжали поступать в XX веке. Настоящей сенсацией явились результаты раскопок в районе Вилландра Лэйкс, где было сделано чрезвычайно важное открытие, заставившее пересмотреть датировку первоначального заселения Австралийского континента: к западу от Сиднея, близ озера Мунго был найден полный скелет взрослого мужчины, обозначенный в каталоге «Мунго 3». Археологи считают это погребение ритуальным. Находка замечательна прежде всего тем, что она представляет собой самый древний на данный момент скелет человека на всем континенте. Первая оценка возраста захоронения, — 26–30 тыс. лет, — вскоре была заменена на 32–35 тыс. лет, а применение новых методов (уран и электронно-спиновый резонанс) «удревнило» Мунго 3 до 62 тыс. лет. Считается, что эта датировка как раз совпадает со временем появления древнейших людей в Австралии, так что индивидуум, скелет которого найден в погребении Мунго 3, вполне возможно, был одним из «первых австралийцев». Череп Лейк Мунго 3 характеризуется низким сводом, покатым, «убегающим» лбом, т. е. обычным для древней Австралии архаизмом, однако по ряду других показателей (относительная грацильность, не очень сильно выраженный надглазничный рельеф) он более «анатомически прогрессивен», чем экземпляры из Тальгая и Кохуны, в силу чего исследователи относят эту находку к кейлорскому варианту. Такой вывод был предсказуем уже на основании известного соотношения тальгайско-кохунского и кейлорского типов: более архаичный матуризованный краниологический комплекс в Австралии был более поздним по сравнению с грацильным.

Антропологи и археологи, занимающиеся проблемами формирования населения Австралии, так же, как их коллеги — американисты, спорят относительно числа волн первоначального заселения континента. Есть сторонники одной, двух, трех волн, а также перманентной «капельной» миграции. Мне представляется, что наличие двух четко разграниченных антропологических комплексов в древнем населении Австралии является определенным свидетельством в пользу гипотезы двух основных потоков мигрантов из Азии (от других континентов Австралия была всегда изолирована огромными водными пространствами).

Австралийские антропологи Л. Фридмэн и М. Лофгрен (Freedman & Lofgren, 1979) в статье, посвященной новой палеантропологической находке — черепу из Коссак, сформулировали гипотезу «дигибридного» происхождения австралийских аборигенов, основанную на изучении рассмотренных выше двух краниологических вариантов, которые авторы описывают следующим образом: вариант первый, массивный архаичный, представленный черепами Тальгай, Кохуна (точная датировка отсутствует), Кау Свэмп (13 тыс. лет), Моссгил (6 тыс. лет), Коссак (6500 лет), Кубул Крик; вариант второй, более грацильный — Лэйк Мунго (62 тыс. лет), Кейлор (13 тыс. лет), Грин Галли (6 тыс. лет). Эти материалы, согласно мнению авторов, представляют две волны мигрантов, заселявших Австралию: массивный тальгайско-кохунский вариант проник на северо-запад континента с Явь через о-в Тимор и распространился по западному побережью. Популяци* типа Лэйк Мунго пришла, вероятно, из Южного Китая и проникла через Индокитай, Калимантан и Новую Гвинею на северо-восточное побережье Австралии, мигрировала вдоль всего восточного берега континента и дошла до Тасмании (напомним, что Тасмания в те времена входила в состав Австралийского материка) (рис. 11). Одним из доказательств такой миграции авторы считают череп из Ниа (Калимантан) (древность — 40 тыс. лет до современности), характеризующийся грацильным морфологическим комплексом и сходный с черепами тасманийцев. Новые исследования вносят определенные поправки и дополнения в описанную схему первоначального заселения Австралийского континента. Датировм меняются главным образом в сторону удревнения. В частности, как было сказано выше, возраст находки Лэйк Мунго 3 по современным данным равен 60–62 тыс. лет. Изменилась датировка находок в Кау Свэмп, — 19–22 тыс. лет до современности, период максимума последнего эледенения (датировка методом OSL — optically stimulated luminescence) (Stone & Cupper, 2003). Авторы цитирумого исследования считают), что резкое изменение климата могло стать причиной вымирания группы древнего, матуризованного по физическому типу населения.

О том, что архаичный протоавстралоидный вариант проник в Австралию с севера, через Новую Гвинею, свидетельствует найденная в 1929 году на Новой Гвинее, близ Аитапе, черепная крышка, обнаруживающая все основные черты тальгайско-кохунского комплекса, который, следовательно, как и более ранний кейлорский, был представлен на Новой Гвинее, бывшей своего рода «воротами в Австралию». Датировка новогвинейского экземпляра — 4–5 тыс. лет, что позволяет предположить, что архаичный протоавстралоидный краниологический комплекс долго сохранялся не только в Австралии, но и за ее пределами.

Родство австралийских аборигенов с коренным населением Новой Гвинеи подтверждается также генетическими данными. Группа американских генетиков (Thomson et al., 1996) осуществила сравнительный анализ группы аборигенов Центральной Австралии (119 человек) и ряда выборок населения других регионов. Оказалось, что по кластеру α-глобиновых генов австралийцы наиболее близки к жителям высокогорья Новой Гвинеи.

Рис. 11.

Предполагаемые пути заселения Австралии двумя волнами мигрантов, гипотеза Фридмена-Лофгрена: сплошной линией показана траектория движения популяций типа Кейлор (1), пунктиром — путь матуризованного типа Тальгай-Кохуна (2).

Точно такой же результат получен при исследовании митохондриальной ДНК (van Holst Pellekapn et al., 1998). Вспомним, что горные группы Новой Гвинеи обнаруживают также сходство с южноамериканскими индейцами (Bahatra et al., 1996). Это привело исследователей к выводу, что сравниваемые популяции, несмотря на огромное расстояние в пространстве и времени, имеют единое происхождение. Данная общность сказывается и в морфологических особенностях. Черепа из Вилландра Лэйкс (Австралия) обнаруживают сходство с экземплярами из Сантана ду Риашо (Бразилия).

Модель трехволновой миграции в Австралию изложила в 1976 году польская исследовательница Л. Ружбицка-Бьернат (Rozbicka-Biernat, 1976), считающая, что первая волна переселенцев пришла с Явы и принесла основной австралоидный компонент, вторая, оставившая незначительный след на континенте, содержала пигмеоидный и негроидный компоненты (А. З. очевидно, имеется в виду миграция на Тасманию), третья, распространившаяся из Юго-Восточной Азии, была носителем айноидного комплекса. Автор допускает также некоторые поздние примеси из Южной Индии, Шри Ланки, Новой Гвинеи. Работа выполнена в традициях типологической школы Чекановского, что затрудняет сравнение с современными публикациями. В современном населении выявляется также веддоидный компонент, что вполне естественно, если принять во внимание, что последний был широко распространен в Южной Азии и Индокитае, где даже сейчас прослеживается его примесь: например у представителей племен мои встречаются волнистые волосы, толстые губы, широкие носы и более темные, чем у окружающего населения, оттенки цвета кожи (Рогинский, Левин, 1978). В южных и юго-восточных регионах Азии отметил наличие австрало-веддоидных черт также Н. Н.Чебоксаров.

Подведем итоги относительно места и времени первоначального проникновения человека на территорию Австралийского континента.

Гипотеза Фридмэна-Лофгрена о двух путях проникновения человека в Австралию по-своему объясняет историю формирования аборигенного населения континента' Правда, у меня остаются некоторые сомнения относительно предполагармого расселения через остров Тимор, который находится все же слишком далеко от австралийского берега (по крайней мере в 60 км). Конечно, мне могут возразить, что глубина океана в этой его части невелика: даже сейчас она едва достигает 45 м, а в плейстоцене была еще меньше, вследствие чего из воды могли выступать многочисленные островки, образующие «мост» в направлении континента. Но не следует забывать, что Новая Гвинея в ту пору имела непосредственное соединение с Австралией, и путь через нее был, во всяком случае, предпочтительнее. Кроме того, как было сказано выше, именно на Новой Гвинее был найден череп индивидуума, относящегося к тальгайско-кохунскому массивному типу. Эти факты наводят на мысль, что предки обеих волн первоначального заселения Австралии прошли через Новую Гвинею. Сторонники одной волны первоначального заселения Австралийского континента также рассматривают этот остров как единые «ворота в Австралию». Я все же считаю более обоснованной гипотезу двух волн, прошедших в разное время через Новую Гвинею с островов, составляющих теперь Индонезию, в частности — с Явы. Аргументом в этом отношении может служить сходство древнеавстралийских и, отчасти, современных черепов, с находками из Нгандонга, отмеченное Ф.Вейденрейхом и проанализированное в работе Л. Шотта (Schott, 1992). На рис. 12 представлены совмещенные обводы черепов Нгандонг 1 (Ява) (1) и WLH-50 (Вилландра Лэйкс Австралия) (2), подтвердающие точку зрения этих исследователей. Обратим внимание на тот факт, что с нгандонгским черепом обнаружил сходство экземпляр, принадлежащий к тальгайско-кохунской эволюционной линии. Ф.Вейденрейх констатировал также близкое сходство яванских черепов раннего голоцена (а возможно, более древних) из Вадьяка на Яве с черепом из Кейлора. Экземпляр Вадьяк 1 характеризуется типично австралоидным краниологическим комплексом: долихокрания (указатель — 72,52), сильно выраженные надбровные дуги, низкие орбиты (33 мм), довольно большая высота свода — 140 мм, невысокое (73,1 мм), широкое лицо (140 мм), широкое носовое отверстие (30 мм), прогнатизм. Отличия от кейлорского черепа в общем сводятся к большей высоте свода и ширине лица яванского экземпляра. Этот тип был распространен также в континентальных районах Юго-Восточной Азии. В частности, череп № 84 MDM

Рис. 12.

Сравнение черепов Нгандонг 1 (1) и WLH 50 (Австралия) (2). 

M1 из Вьетнама — Май Да Нуок имеет следующую морфологическую характеристику: долихокрания (указатель 70,81), лицо низкое (62 мм), носовое отверстие широкое (29 мм), орбиты низкие (32 мм), прогнатизм, большая высота «крышеобразного» свода (141 мм), большой объем мозговой коробки (1429 см3). Высокий свод и большой объем являются отличительной чертой кейлорского типа, в отличие от тальгайско-кохунского и современных аборигенов. Следовательно, среди ископаемых форм Юго-Восточной Азии можно найти корни обоих главных протоавстралийских вариантов. Развивая далее рассуждение о сходстве австралийских черепов с позднеплейстоценовыми находками Азии, можно упомянуть также, что череп Май Да Нуок имеет много общих черт с китайским экземпляром из Лю Чан. Вьетнамский антрополог Нгуэн Лан Куонг (Nguyen Lari Cuong, 1986) приходит к однозначному заключению, что оба упомянутых выше черепа имеют четко выраженные особенности австралоидного краниологического комплекса. Несомненно, что и более древняя, широко известная находка с территории Китая — кальвариум Дали, несмотря на его крайне архаичный облик, несет в себе черты протоавстралоидного типа — гипер-долихокранию, массивные надбровные дуги, широкое грушевидное отверстие, низкое лицо, низкие орбиты. Интересно отметить, что по времени (и в значительной мере — по морфологии) индивидуум из Дали сближается с африканским «австралоидным» черепом из Флорисбада, считающимся типовым экземпляром для таксона Homo helmei, черты которого явно присутствуют в Австралазии и Южной Америке (Австралазия — регион, включающий Юго-Восточную Азию, Австралию, Океанию, Новую Зеландию и примыкающие к ним острова Тихого Океана).

Вопрос о времени первоначального проникновения человека на Австралийский континент тесно связан с историей заселения Новой Гвинеи. Поскольку Торресов пролив образовался сравнительно поздно, проблема перехода групп людей с территории Новой Гвинеи в Австралию в верхнем плейстоцене просто не существовала. Но Австронезия в целом была отделена от Азии, и проникнуть в Новую Гвинею с севера можно было только морским путем. Эпоха древнейших мореплавателей, как было показано в предыдущих главах, приходится в основном на период 30–40 тыс. лет назад. Конечно, мы не знаем, какими плавательными средствами располагал человек в те времена, но есть основание считать, что мы скорее недооцениваем его возможности. Известно, например, что аборигены Австралии использовали довольно широкий спектр таких средств — от самых примитивных (плавательное бревно) до разнообразных плотов, связанных из одного или двух слоев бревен и лодок, сделанных из коры. Сторонники единой миграционной волны как раз считают (во всяком случае в 90-х годах прошлого века считали) 40 тыс. лет до современности временем появления первого человека в Австралии. Однако, поступающие в течение последних десятилетий новые материалы заставляют усомниться в том, что эта дата является предельной… На крайнем севере материка, в области Арнхемленд, археологи обнаружили древние стоянки предков австралийских аборигенов — Малакунанья 2 и Наувалябила. Древность этих местонахождений — от 50 до 60 тыс. лет до современности. Датировка древнейших известных на данный момент останков человека в Австралии (Мунго 3) свидетельствует приблизительно о таком же возрасте первых следов человека на этом континенте — 62 ООО ±6000 лет (комбинация методов электронно-спинового резонанса и урановых серий). При исследовании следов пребывания человека в месте раскопок под скальным навесом Джинмиум (Jinmium), применение термолюминисцентного метода датировки показало древность 100 тыс. лет. Некоторые исследователи предполагают, что появление первых людей в Австралии имело место еще гораздо раньше — до 200 тыс. лет назад (!) (Kershaw et al., 2000). Столь древние даты кажутся маловероятными, т. к. сразу же возникает вопрос о преодолении водных пространств. Однако, если мы вспомним, что на остров Флорес человек проник по данным археологии уже 0,8 млн. лет назад (Kennedy, 2000), хочется проявить осторожность в оценках времени миграций человека. Кроме того, в науке нет еще согласия относительно датировок ряда палеоантропологических находок привлекаемых для сравнения: в частности нгандонгские черепа до сих вызывают споры, и есть даже попытки «удревнить» их до 200 тыс. лет. Это по-новому поставило бы вопрос о древности первых людей в Австралии. В настоящее время разброс мнений по данной теме очень широк. Мне представляется, что предпочтение в этом вопросе нужно отдать тем работам, в которых авторы проводят обширный сравнительный анализ с критическим обзором накопившихся данных. В связи с этим, по моему мнению, следует обратить внимание на детальную статью австралийских антропологов Р. Г. Робертса и Р. Джонса (Roberts & Jones, 2000), в которой авторы приходят к выводу, что все наиболее достоверные современные датировки первоначального заселения Австралии позволяют на данный момент считать дату 60 тыс. лет как наиболее вероятное и реальное время первоначального появления человека в Австралии. Неудивительно, что по современным данным та же датировка принимается для первоначального заселения Новой Гвинеи, проникнув на территорию которой, люди уже беспрепятственно расселились далее по землям Австралии. Здесь, как и во многих других случаях, описанных в предыдущих главах, следует учитывать различный смысл понятий «первоначальное проникновение» и «заселение». До сих пор речь шла о древнейшем эпизоде появления человека на Австралийском континенте. Заселение последнего было долгим и сложным процессом, занявшим тысячелетия, что несомненно связано с природными особенностями Австралии. Климат этой страны исследователи называют экстремальным (Девидсон, 1997). Это — самый засушливый континент мира, особенно в центральных регионах, которые лишь очень условно можно назвать пригодными для жизни человека. При этом, по геологическим данным, Австралия только за последнее тысячелетие трижды претерпела катастрофические наводнения, производившие опустошения среди населения и приводившие к длительному сокращению жизненных ресурсов. Естественно, это становилось причиной периодического вымирания больших групп населения, так что многие регионы неоднократно заселялись человеком заново (Девидсон, 1997). Остается только удивляться воле и упорству многих поколений коренных австралийцев, которые не только выжили, но и создали уникальную культуру, идеально адаптированную к условиям этого не очень гостеприимного континента. До прихода европейцев численность аборигенного населения Австралии, по расчетам специалистов, равнялась 300 тыс. человек (сейчас осталось несколько десятков тысяч). Местная культура в основных чертах сохранилась, так же, как и языки коренного населения, характеризующиеся развитым грамматическим строем и достаточно богатым словарным запасом.

Большой остров Тасмания, расположенный в непосредственной близости от континента, естественно, имеет много общего с последним в отношении животного и растительного мира, которые также характеризуются реликтовым характером фауны и флоры. Обилие видов сумчатых животных (коалы, утконосы и ехидны), собака динго, конечно привезенная человеком. Многие тасманийские виды животных — эндемики. Жившие в древности гигантские животные (в частности гиганстский кенгуру) были уничтожены человеком. Растительный мир очень богат. 70 % западной Тасмании занято непроходимыми, до сих пор мало изученными лесами. Климат острова умеренный, влажный, зимы довольно прохладные, с сильными холодными ветрами. Когда говорят о Тасмании как «райском уголке», в этом есть известная доля преувеличения, во всяком случае — в отношении климата. В целом все же можно считать этот остров чрезвычайно интересным и ею многих отношениях уникальным.

В отличие от флоры и фауны, антропологический состав ныне вымершего населения Тасмании резко контрастировал с аборигенами Австралии. Тасманийцы были низкорослыми, очень темнокожими людьми. Характерными чертами их внешности был крайне широкий нос, прогнатное лицо и сильно курчавые волосы, резко отличавшие их от волнистоволосых австралийцев. Губы были несколько тоньше, рост бороды менее обильный. В краниологическом типе эта группа отличалась мезокрани-ей, еще более широким, чем у австралийцев, грушевидным отверстием, сильнее выраженный прогнатизмом, меньшим наклоном лба. Многие антропологи пришли к выводу, что тасманийцы, во всяком случае по комплексу физиономических и краниологических черт, более близки к меланезийцам, чем к австралийцам (Бунак, Токарев, 1951). Этот вывод требует уточнения, т. к. меланезийский комплекс сам по себе неоднороден и включает четыре варианта — собственно меланезийский, новокаледонский, папуасский, негритосский. По свидетельству антропологов тасманийцы обнаруживают наибольшую близость к новокаледонскому варианту, что явилось одним из аргументов в пользу гипотезы переселения на Тасманию мигрантов с острова Новая Каледония, «в обход» Австралийского континента. Альтернативную точку зрения сразу же высказали исследователи, считающие, что предки тасманийцев пришли с Австралийского континента, переправившись через Бассов пролив. Накопившиеся за несколько десятилетий факты позволяют теперь более определенно остановиться на второй гипотезе. Во-первых теперь известно, что Тасмания отделилась от Австралии примерно 11 тыс. лет назад, а стоянки древних обитателей Тасмании во многих случаях имеют гораздо более ранний возраст и, следовательно, оставлены в то время, когда прямой сухопутный коридор соединял рассматриваемую территорию с материком и позволял свободно перемещаться из Австралии на Тасманийский «полуостров». Во-вторых водный путь из Новой Каледонии был очень далеким (3000 км), а культурный уровень древних тасманийцев — очень низким, существенно ниже, чем у австралийских соседей. Кроме того, было бы неправильно отождествлять тасманийский антропологический тип с новокаледонским: из нескольких вариантов меланезийского комплекса тасманийцы «принадлежат к особой разновидности курчавоволосых племен, отделившейся от общего ствола до того, как дифференцировались другие варианты, и сохранившей некоторые особенности древнего типа» (Бунак, Токарев, 1951, С. 503). Антропологи считают, что предки тасманийцев были прежде широко расселены по Австралийскому континенту, но позже были вытеснены пришедшими с севера волнистоволосыми племенами. Остается неясным, почему эти гипотетические «первооткрыватели» Австралии не оставили никаких следов на континенте, — ни в археологических материалах, ни в физическом типе населения. Правда, на юго-востоке страны есть группы австралийцев, среди которых отмечен некоторый процент курчавоволосых индивидуумов, но это находит объяснение в наличии поздней тасманийской примеси. Известно, что уже во времена первых европейских колонистов большое число тасманийцев переправлялось через Бассов пролив и смешивалось с австралийскими аборигенами (Рогинский, Левин, 1978). Справедливости ради следует сказать, что спор между сторонниками гипотез внутриконтинентального и экстраконтинентального путей заселения Тасмании еще не окончен. Возможны промежуточные варианты. На острове Калимантан найден череп древнего сапиенса (возраст 40 тыс. лет), краниологический комплекс которого очень близок к тасманийскому. В принципе допустимо предположить, что подобный тип проник в Австралию в эпоху, соответствующую позднему палеолиту, но встретив сопротивление предшественников, распространился по восточному берегу континента и продвинулся до «Тасманийского полуострова». В прибрежной зоне он не оставил следов, т. к. уровень океана поднялся и скрыл их. Так или иначе, предки тасманийцев проникли на землю своей новой родины в значительном числе (к приходу европейцев Тасмания была довольно густо заселенным регионом, если не считать области, занятые непроходимыми лесами). Остается загадкой, почему ни до, ни после этой инвазии волнистоволосые австралийцы не вторгались на территорию Тасмании и не смешивались там (насколько известно) с местным населением.

Вопрос о времени первоначального заселения Тасмании исследовался детально, т. к. число обследованных археологами стоянок на острове достаточно велико. Наибольшую известность в литературе получила раскопанная в 70-х годах в долине Флорентин (центральная Тасмания) раннеголоценовая стоянка, на которой найдены примитивные каменные орудия — чопперы, грубые изделия на отщепах, клектонские отщепы в архаичном тасманийском варианте. Возраст этого местонахождения — 12 600±200 лет до современности (Goede & Murray, 1977). Доказательством еще большей древности человека на Тасмании является открытая несколькими годами раньше стоянка на острове Охотничий в 6 км от главного острова, древность которой равняется 18 550 лет до современности (радиокарбон), т. е. человек проникал на Тасманию уже в плейстоценовое время (Bowdler, 1974). Интенсивные раскопки на юге Тасмании в последующие годы показали, что освоение человеком этого острова началось уже свыше 30 тыс. лет назад. Стоянка Уоррин на южной оконечности Тасмании имеет древность 35 тыс. лет (радиокарбон), т. е «сейчас совершенно ясно, что до Тасмании люди добрались уже 35 тыс. лет назад» (Дэвидсон, 1997, с. 235). По данным археологии каменные орудия тасманийцев 11 тыс. лет назад были распространены по крайней мере на 30 км в глубь острова от восточного берега в то время, когда этот регион не был занят непроходимыми лесами и был густо населен аборигенами (Corbett, 1980).

О заселении человеком Новой Гвинеи, как плацдарма инвазии в Австралию, говорилось выше, но следует добавить и уточнить ряд деталей, касающихся формирования населения этого региона. Здесь нужно упомянуть факты из области лингвистики, которые получены специалистами в течение последних десятилетий. Эти данные свидетельствуют о значительной сложности и гетерохронном характере заселения этого острова. Первыми мигрантами в Новую Гвинею были носители австралийских языков, пришедшие с запада приблизительно 60 тыс. лет назад. Родственные им племена явились «первооткрывателями» Австралии в тот же период времени, который можно т. о. считать датой «открытия» человеком древнего континента Сахул. Как мы знаем, эти факты подтверждены исследованиями генетиков, изучивших население горных районов Новой Гвинеи и констатировавших его родство с аборигенами Австралии. Неслучайно последние наиболее близки генетически именно с новогвинейскими горцами, — потомками древнейшей волны заселения Большой Австралии, вытесненными новыми волнами пришельцев. Этих волн было три: 15 тыс. лет назад, 10 тыс. лет и 5,5 тыс. лет назад. Предполагается, что все они были носителями папуасских языков. Наконец, самая поздняя — австронезийская — миграция составила основу населения некоторых береговых районов острова (Wurm, 1983). Понятно, что столь сложный характер заселения Новой Гвинеи должен был отразиться в гетерогенном антрополо-логическом составе ее населения. В этом регионе локализовался и окончательно сформировался своеобразный вариант меланезийского типа, характеризующийся большим объемом курчавых волос на голове и выпуклой спинкой носа в хрящевой ее части (в отличие от «орлиных» носов индейцев). Другие антропологические признаки сводятся к обычному экваториальному «набору» (темные оттенки цвета кожи, прогнатизм, широкий нос). Папуасский тип уникален и не встречается полным комплексом нигде, кроме Новой Гвинеи, что свидетельствует о его формировании на этом острове. Отдельные его черты, правда, отмечены в некоторых других районах Меланезии, в частности — на острове Новая Ирландия. Нужно отметить также особый негритосский тип племен, обитающих в горах, в частности — тапиро, живущих на южных склонах гор в западной части Новой Гвинеи. Их отличает от папуасов прежде всего очень малый рост, который дал повод отнести эту группу людей к пигмеям или, во всяком случае, «пигмоидам». Очень возможно, что эта черта является следствием долгой изоляции во внутренних районах Новой Гвинеи. «Островная изоляция» нередко ведет к уменьшению размеров тела. Наконец, нужно отметить наличие на Новой Гвинее групп, относящихся к «собственно меланезийскому» типу, свойственному некоторым племенам северного берега Новой Гвинеи. Т. о. на этом огромном острове встретились все варианты меланезийского антропологического комплекса, за исключением, пожалуй, лишь новокаледонского, в котором наиболее отчетливо проступают австралийские черты (сильно выраженные надбровные дуги, значительное развитие бороды), вследствие чего некоторые антропологи употребляли по отношению к новокаледонцам термин «австралоиды», считая их потомками древней волнистоволосой веддо-австралоидной группы. Все эти люди, несмотря на некоторые черты локального разнообразия, сходны между собой и различаются, в основном, большей или меньшей выраженностью курчавой формы волос. Этот признак вызвал длительную профессиональную дискуссию между антропологами, начиная еще с работ Н. Н. Миклухо-Маклая и Ф. Саразина в конце XIX века. Немецкий исследователь Фриц Саразин сделал в 1911–1912 гг. интересное наблюдение: он обнаружил, что у детей на Новой Каледонии курчавая форма волос начинает формироваться только в 5–8 — летнем возрасте, а до этого волосы волнистые, как у австралийцев. Ученый сделал вывод, что предки новокаледонцев были волнистоволосыми и, следовательно, различия между популяциями Австронезии прежде были не столь значительными, как теперь и вполне могли укладываться в пределы единого типа, имевшего общее происхождение (Бунак, Токарев, 1951).

Работы, проводившиеся археологами на островах западной Меланезии, дали чрезвычайно важные результаты, показавшие во-первых, что возможности древних мореплавателей в отношении преодоления морских просторов были существенно большими, чем считалось до сих пор, и во-вторых, что человек стал осваивать океанические острова уже в верхнем палеолите. Люди посетили острова Новая Британия и Новая Ирландия уже свыше тридцати тысяч лет назад, оставив ряд стоянок, из которых наиболее древними являются Йомбон (35,5 тыс. лет) и Матенкупкум (32,5 тыс. лет). Между двумя упомянутыми островами какие-то не известные нам плавательные средства позволили наладить систематическое сообщение, притом не просто из любви к путешествиям, но уже с конкретной практической целью: с острова Новая Британия доставлялся на остров Новая Ирландир (стоянки Матенкупкум и Матенбек) обсидиан для изготовления каменных орудий, добываемый в районе стоянок Мопир и Таласи (Дэвидсон, 19(97). При этом древнейшие этапы миграционной активности человека на островах Меланезии имели характерную черту: деятельность мореплавателей происходила с большими перерывами — до нескольких тысяч лёт. Так, например, упомянутая наиболее древняя в Меланезии стоянка Йомбон, оставленная человеком свыше тридцати тысяч лет назад, была вновь «открыта» только 4 тысячи лет назад.

В населении Меланезии, как гворилось выше, можно выделить несколько антропологических вариантов, однако, с другой стороны, исследователи констатруют определенное единство последних. В частности, одонтологические данные, обычно вскрывающие древние взаимоотношения популяций, показывают, что население островов Новая Британия, Фиджи и Соломоновых обнаруживает определенное единство, отличаясь при этом значительно от изученных групп Полинезии и Микронезии (Turner & Swindler, 1978).

Острова Микронезии и были открыты и заселены в период 3,0–4,5 тыс. лет назад. Раскопки на острове Палау показали, что 940-2890 лет назад там обитала популяций низкорослых людей, сходных с известным Хоббитом с острова Флорес. Авторы публикации по данным, относящимся к этой находке (Berger, Churchill, De Klerk, Quinn, 2008) относят ее к Homo sapiens в особом карликовом варианте, сформировавшемся в процессе островной адаптации, подобно Homo floresiensis и, возможно, относящемся к тому же таксону. Предполагается, что данная группа переселилась на о-в Палау с Филиппин. Низкорослые («пигмоидные») популяции были и, в какой-то мере, остаются особенностью описываемых регионов Австронезии. Достаточно вспомнить аэта с Филиппин, тапиро с Новой Гвинеи, жителей Андаманских и Никобарских островов. В классификации человеческих рас выделен особый «негритосский» тип, отличающийся очень низким ростом и курчавыми волосами. Возможно, к этому типу относилась популяция, обитавшая на о-ве Калимантан 40 тыс. лет назад и представленная черепом из пещеры Ниа. Резонно предположить, что такие люди были предками тасманийцев. «Пигмоиды» Австронезии смешивались с другими группами региона: современные жители о-ва Палау отличаются от населения соседних островов низким ростом и курчавыми волосами. Найденные на острове Палау черепа отличаются малыми размерами, выраженным надглазничным торусом, скошенным назад подбородком, крупными зубами. Несмотря на эти особенности, авторы описания относят найденные останки к Homo sapiens, полагая, что специфика находки объясняется островной «карликовостью» (insular dwarfism). Со своей стороны полагаю, что влияние островной среды здесь бесспорно, но оно не объясняет всего комплекса краниологических особенностей, который несет в себе архаичные, «пережиточные» черты, свойственные Homo erectus. На мой взгляд индивидуумы с островов Флорес и Палау скорее всего являются потомками «законсервировавшегося» и изменившегося в условиях изоляции индонезийского эректуса и должны быть включены в таксон Homo erectus floresiensis, родственный Homo habilis pre-erectus. Конечно, современные «пигмоиды» Австронезии несут в себе лишь небольшую часть реликтовых генов эректусов.

По вопросу о древних корнях нынешних обитателей Австронезии имеет место общность взглядов хотя бы в самых основных чертах: исследователи полагают, что прародиной меланезийцев, полинезийцев, австралийцев и тасманийцев была Восточная Азия. Американский антрополог У.Хауэллз предполагает, что в этом регионе в позднем плейстоцене существовали два очага микроэволюции, давшие с одной стороны австрало-меланезийскую ветвь, с другой — американоидную (Howells, 1976). Можно сказать, что в настоящее время на этот счет почти ни у кого не осталось сомнений. Миграции из этой области происходили в разное время и имели различный антропологический состав вследствие сложных и динамичных этногенетических процессов в данном регионе. Близость Великого Океана определила особый «морской» колорит миграционной активности населения уже со времен верхнего палеолита и сделала регион очагом развития культуры мореплавания. В этом отношении наибольших успехов достигли полинезийские мореходы.

Островной мир Полинезии занимает огромное пространство Тихого океана: от 180 до 130° западной долготы а с юга на север — от северного до южного тропика. Общая площадь суши всех островов составляет примерно 27 тыс. км2. Описываемый регион включает острова: Гавайские, Самоа, Тонга, Таити, Кука, Маркизские, Туамоту, остров Пасхи, а также большой, состоящий из двух частей остров Новая Зеландия. К моменту прихода европейцев численность населения Полинезии составляла ок. 1100 человек.

Жители всех островов имеют общее происхождение, что доказывается сходством по физическому типу, языку и культуре. Полинезийцы — высокорослый народ (170–173 см. у мужчин), характеризующийся темносмуглым (но не черным) цветом кожи, незначительным развитием волосяного покрова на лице и теле (рост бороды — до среднего), небольшим лицевым прогнатизмом. Нос довольно широкий, средне выступающий. Очень широк диапазон вариабельности головного указателя — от долихокефалии до брахикефалии. При этом области распространения долихокефалии, т. е сохранения более древнего комплекса, локализуются главным образом на периферии — в Новой Зеландии и на острове Пасхи.

Антропологический тип полинезийцев — один из «нейтральных», «контактных» т. е. не относящихся к какому-либо крупному подразделению человечества, комплексов черт внешности, которые были характерны для недифференцированных групп человечества, локализованных в Юго-Восточной и Восточней Азии. Это подтверждается краниологическими данными, основанными на сравнении с позднеплейстоценовыми черепами из Верхнего Грота Чжоукоудянь. В работе Я. Я. Рогинского и М. Г. Левина (1978) произведено сравнение черепа № 101 из этой серии с данными по различным группам современного человечества. Наибольшее сходство с этой находкой обнаружила полинезийская выборка. Аналогичные результаты получены американскими исследователями (Cunningham & Jantz, 1997). Позже, при еще более детальном сравнительном анализе было показано, что че реп № 101, известный как «эталонный» экземпляр недифференцированного «восточного» (австрало-американоидного) комплекса «очень близок» по набору антропологических характеристик к населению острова Пасхи. Кстати, современное население последнего считается в наибольшей мере представительным для исходной популяции, заселившей Полинезию.

Археололог Г. Ирвин в 1989 г. (cit. after E. J. Dixon, 1993) в сформулированной им концепции «колыбели мореплавателей» подробно исследовал проблему становления полинезийской и меланезийской культур в области, простирающейся между островами от Юго-Восточной Азии до Соломоновых островов, где развивалась и совершенствовалась культура мореходства, позволившая 3,5–4,0 тыс. лет назад людям совершить прорыв в далекие области Тихого океана. Эта экспансия за пределы «колыбели мореплавателей» связана с археологической культурой Лапита, возникшей 4 тыс. лет назад, которая дала мощный стимул развития мореплавания, доведенного до совершенства группами полинезийского этноса. Океанские лодки полинезийцев достигали в длину 40 метров и могли вместить 100–150 человек, а также домашних животных, культурные растения и все необходимое для быстрого освоения вновь найденных земель.

В настоящее время имеется антропологический материал по протополинезийским группам, в частности — по древнему населению о-ва Ватом (архипелаг Бисмарка), который исследователи относят к создателям культуры Лапита и связывают с предками полинезийцев (Houghton, 1989). Американский одонтолог К.Тернер (Turner, 1989), изучивший морфологию зубов в черепах из культурного слоя Лапита, говорит об этой культуре, как определенно относящейся к древнейшему населению Полинезии и доказывает связь последнего с населением Юго-Восточной Азии.

Конечно, описанные древнейшие протополинезийские материалы позволяют датировать истоки формирования этноса «мореплавателей солнечного восхода» (по выражению этнографа П. Бака), но расцвет этой своеобразной культуры приходится на более позднее время. Поэтому одни авторы считают датой первоначального заселения Полинезии 4 тыс. лет до современности (т. е. начало инвазии в Полинезию культуры Лапита), другие называют более позднее время, отражающее широкое расселение полинезийских мореплавателей по всем островам Тихого Океана. Вторую дату определить труднее вследствие отсутствия археологических материалов, но в данном случае она важнее. Здесь на помощь приходят «этногенетические предания» океанийских народов. Анализируя сходство имен в генеалогиях полинезийцев-жителей разных островов, этнографы (в первую очередь Перси Смит) подсчитали число поколений, в течение которых встречаются аналогичные имена. В результате соответствующих расчетов было показано, что человек проник в Полинезию примерно 2300 лет назад и заселение островов должно было начаться в середине V века до н. э. Этот результат, конечно, имеет свои недостатки, в частности сомнительно, чтобы генеалогическая информация сохранялась в течение столь долгих периодов времени. Однако, известно, что у народов, не имеющих письменности, предания отличаются особенно долгим сроком жизни.

Наиболее убедительно разработана концепция заселения Полинезии в работах известного этнографа Питера Бака — наполовину полинезийца, по материнской линии носящего также имя Те Ранги Хироа (Те Ранги Хироа, 1950). Этот исследователь считает, что предки полинезийцев жили в Индонезии и инвазию в Океанию начали по «северному» пути, т. е. через Микронезию. Далее на пути мореплавателей встретился архипелаг Таити, где они в первую очередь открыли и заселили остров Раиатеа, который, по мнению Те Ранги Хироа, был той самой легендарной прародиной полинезийцев, которая в их легендах именуется «Гаваики». (На этот счет, надо сказать, существуют самые различные мнения). Архипелаг Таити, начиная с V в. н. э., сделался центром расселения древних полинезийцев в Тихом океане по всем направлениям. Вскоре мореплавателям удалось открыть и заселить Маркизские острова. Расселяясь с Таити на юго-запад, полинезийцы нашли архипелаг Кука, на северо-запад — атоллы Манихики, Тонгарева и Ракаханга, на восток — Туамоту и Мангарева. Так, шаг за шагом, приобретал современные контуры океанийский культурно-исторический мир Полинезии. Далеко в стороне лежали Новая Зеландия и остров Пасхи. Они были заселены людьми в последнюю очередь и тоже вошли в число полинезийских земель.

Таким образом, практически вся картина миграций полинезийцев, хотя бы в общих чертах известна науке. Достаточно ясно, что протополинезийские популяции были вытеснены с территории Юго-Восточной Азии распространявшимися с севера монголоидными группами — предками малайцев. Большие массы население описываемого региона были, вероятно, приведены в движение в Ханьскую эпоху Китая (III в. до н. э.-III в. н. э.) на юг от реки Янцзы (Токарев, 1956). Протополинезийцы представляли собой потомков древнего, антропологически недифференцированного населения Восточной Азии, о котором нам известно по ископаемым позднеплейстоценовым находкам в Верхнем Гроте пещеры Чжоукоудянь в Китае.

Изложенная выше гипотеза, на данный момент наиболее распространенная, не является все же единственной. Следует еще вспомнить точку зрения Тура Хейердала, предполагающего возможность заселения Полинезии со стороны Америки. Сейчас этот взгляд почти никем не разделяется, однако содержит ь екое рациональное зерно, а именно аргументацию в пользу наличия контактов между Полинезией и Америкой. Исследователи, в частности Те Ранги Хироа, соглашаются с тем, что некоторые культурные растения в Полинезии (например батат) имеют бесспорно американское происхождение. Таких фактов много. Однако, сторонники «азиатской» концепции считают контакты между Америкой и Полинезией односторонними, допуская возможность плавания полинезийцев в Америку, но не наоборот.

Заселение Новой Зеландии относится к числу самых поздних «географических открытий» доевропейского периода истории Океании. Согласно большинству преданий наори — коренных жителей этого большого, двойного острова, лежащего на крайнем юге Полинезии, Новая Зеландия была открыта полинезийским мореплавателем по имени Купе и получила поэтическое название «Ао-теа-роа» («Длинное белое облако»), очевидно связанное с первыми впечатлениями людей, приплывших с легендарной прародины «Гаваики» и увидевших издали новый для них мир. Применив метод анализа генеалогий, этнографы высчитали примерную дату первоначального прибытия людей на Новую Зеландию и пришли к выводу, что легендарный (возможно, исторический) Купе жил в Полинезии в начале десятого века нашей эры. Эти сведения заслуживают доверия, однако можно ли принимать вычисленную датировку за время первоначального заселения (точнее — первоначального посещения) Новой Зеландии человеком.? Продолжая традицию серьезного отношения к преданиям, как историческому источнику, мы не должны также игнорировать передаваемый из поколения в поколение рассказ о том, что Купе встретил на открытой им земле людей, отличающихся по внешности от полинезийцев более темным цветом кожи и «плоским носом». Точно указывается место, где произошла эта встреча, а также сообщается, что эти предшественники Купе (в предании они называются «тангата венуа») прибыли на остров на трех лодках. В Новой Зеландии существуют и другие предания о людях, населявших остров до прибытия полинезийцев: рассказывают, что это были темнокожие и курчавоволосые мориори. Детальное описание внешности этих вероятных первооткрывателей Новой Зеландии заставляет с особой серьезностью отнестись к этому преданию, отличающемуся документальной точностью и не содержащему никаких фантастических домыслов. «Вполне возможно, что легендарные мориори представляли собой предшествующую маори колонию, исходившую из архипелага Фиджи и включавшую некоторую долю меланезийских элементов» (Бунак, Токарев, 1956, с. 517). Осторожное высказывание относительно некоторой доли связано с тем, что полинезийцы Новой Зеландии сильно отличаются от меланезийцев более светлым цветом кожи, малым носовым указателем и рядом других отчетливо выраженных признаков. Однако, эти рассуждения имеют смысл лишь в том случае, если мы примем как факт метисацию двух генетически разнородных популяций на Новой Зеландии, но для этого утверждения нет достаточных оснований. Предшественники могли быть просто вытеснены полинезийской волной мигрантов. В. В. Бунак и С. А. Токарев считают маорийскую популяцию наиболее древней среди полинезийцев и сохранившей черты австрало-идного комплекса, прежде широко распространенного в Индонезии. Это мнение согласуется с гипотезой, согласно которой предки маори первоначально локализовались в восточной части Полинезии (Green, 1975).

Если относительно даты первоначального посещения Новой Зеландии человеком имеются, как мы видели, некоторые неясности, то по поводу заселения этой земли полинезийскими мореплавателями ситуация представляется более определенной. Полинезийцы не только помнят сколько поколений сменилось со времени этого события, но могут точно сказать, на каких лодках прибыли первые переселенцы (каждая лодка имела свое имя) и из экипажа какой лодки происходит каждый род современных маори. Этот народ всегда отличался точной и емкой исторической памятью, а такое событие, как обретение новой родины, навсегда запомнилось как особо значимый подвиг. В одной из песен, посвященных предкам, говорится: «Разве можно забыть их славу, если они вечно плывут в волнах нашей памяти» (Токарев, Блинов, Бутипов, 1956, с. 689). На основании данных генеалогий этнографы вычислили, что достаточно точной датой (с небольшими возможными отклонениями) прибытия группы, начавшей заселение Новой Зеландии следует считать 1350 — й год, во всяком случае — середину XIV века.

Постоянный интерес у ученых и широких кругов читающей публики во всех частях Света неизменно вызывает маленький (118 км2) остров Пасхи, расположенный на восточной окраине Полинезии, вдали от ее основного региона. Природа этого «ничтожного клочка земли» (по выражению капитана Кука) очень бедна. Там нет даже проточной пресной воды, есть только небольшие стоячие водоемы. Леса почти полностью отсутствуют, растительность — травы, животный мир к приходу европейцев был представлен только одной породой крыс, которые потом были истреблены. Однако, люди заселили остров задолго до прихода европейцев и не только смогли адаптироваться в условиях столь скудной природы, развивая земледелие на основе привезенных с собой растений (батат, тыква, бананы, сахарный тростник), но и создать уникальную культуру, рассматриваемую теперь учеными наряду с прославленными древними цивилизациями Египта, Месопотамии, Мексики.

По данным современной науки «первооткрыватели»-полинезийцы приплыли на остров Пасхи с Маркизских островов в VIII–IX в нашей эры (Токарев, Блинов, 1956, с. 659). По поводу дат имеются, впрочем, различные мнения: Тур Хейердал, например, говорит о V веке н. э. Численность населения острова быстро увеличивалась и в конце XVIII века достигла трех-четырех тысяч человек. Казалось бы, периферийное положение острова Пасхи и практически полная изоляция от всего мира должны были способствовать застою и сохранению архаичного уровня (как это было на Тасмании), но островитянам удалось создать уникальный очаг своеобразной культуры, известной не только огромными каменными изваяниями, иногда достигавшими 20–30 тонн веса, но также собственной письменностью, что считается показателем развивающейся цивилизации. И эти достижения связаны не с островами центрального региона Полинезии, а с далекой периферией. Письменность острова Пасхи до сих пор не расшифрована. Первая попытка исследования в этом направлении была сделана венгерским лингвистом В.Хевеши в 1932 году. Ученый обнаружил 174 сходных знака из табличек «кохау-ронео-ронео» с острова Пасхи с письменами (также не расшифрованными) древнеиндийской культуры Мохенджодаро (III тысячелетие до н. э.). В науке это открытие вызвало резкие возражения в связи с тем, что две сравниваемые культуры разделены огромным периодом времени (III тысячелетие до н. э. — XVIII в. н. э.) и не менее огромным пространством — 20 тыс. км. Однако, как говорится, факт остается фактом, и объяснение ему пока не найдено. Важно, что многие крупные современные ученые подтвердили правильность сопоставлений, проведенных В.Хевеши и отвергли всякие попытки найти в них какую-либо некорректность. Остров Пасхи недаром всегда считался миром загадок.

По культуре и языку население острова Пасхи, которое застали европейцы, почти во всем определенно принадлежало к полинезийскому кругу народов, однако, как говорилось выше, были и некоторые элементы культуры, не-полинезийского точнее — южноамериканского происхождения. В частности, батат, бывший основной пищей на описываемом острове, по признанию специалистов, имел южноамериканское происхождение. Сравнительное антропологическое исследование стало практически невыполнимым, т. к. коренное население в значительной степени вымерло или было истреблено. Правда, оставалась краниология, но и здесь наука столкнулась с большими трудностями: выше я говорил, что население острова Пасхи по краниологическому комплексу имеет много черт, сходных с позднеплейстоценовым черепом № 101 из Верхнего Грота пещеры Чжоукоудянь (Китай). Но и палеоамериканский краниологический тип имеет все основные черты этого черепа, морфология которого отражает особенности населения, исходного по отношению к древним мигрантам как протоамериканоидной, так и протоокеанийской волн расселения. Я думаю, что этнографы напрасно столь скептически отнеслись к исследованиям Тура Хейердала на острове Пасхи, которые могли дать какие-то ориентиры по вопросу происхождения древнейшего населения этого острова. Так, норвежский исследователь обратил внимание на разделение популяции острова Пасхи на два исторических «корня» — длинноухих и короткоухих. Сейчас этого почти никто не отрицает, говоря о. двух союзах племен. Однако, Хейердал показал, что это были не просто племенные союзы в пределах одной этнической группы, но два разных этноса, говоривших, по-видимому, на разных языках. В преданиях острова Пасхи говорится, что последний представитель «длинноухих», когда его брали в плен, выкрикивал какие-то слова на никому не понятном языке. Кстати, само по себе появление на острове Пасхи людей, практикующих обычай удлинения мочки уха, наводит на мысль о каком-то сходстве с древнеперуанскими обычаями эпохи Тиауанако, о которых говорится в преданиях. Правда, этот обычай был широко распространен в разных частях Света, но в данном случае, при противопоставлении «длинноухих» «короткоухим» о нем стоит вспомнить. Ближайшим к острову Пасхи очагом мегалитической культуры были «империи» древнего Перу, притом, если исходить из известных науке датировок, именно эпоха Тиауанако в период VI–X в в. н. э. характеризовалась расцветом строительства гигантских каменных сооружений (напр. Ворота Солнца в Боливии) и каменных изваяний. Понятно, что решающих доказательств связи населения острова Пасхи с аборигенами Южной Америки, по мнению большинства археологов, до сих пор не найдено, но «совпадений» все же слишком много чтобы полностью отвергнуть такую версию. Практически невозможно найти серьезные возражения против идеи первоначального заселения острова Пасхи со стороны Америки. Иногда ссылаются на препятствия на пути древних мореплавателей, использовавших плоты, которые были неспособны преодолевать неблагоприятные океанские течения. В ответ на это возражение приведем мнение географа В. И. Войтова (1988): «… древние перуанцы, владевшие искусством маневренного плавания с использованием выдвижных швертов-гуаров, пускались на тех же плотах в рейсы и за пределами пассатной зоны. Так ими был открыт лежащий в умеренных широтах остров Пасхи, где навигационные условия далеки от оптимальных» (стр. 8). Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажу лишь, что принятая датировка первоначального заселения острова Пасхи (VIII–IX вв. н. э.) Практически не изменится от того примем мы или отвергнем гипотезу Хейердала относительно древнеперуанской инвазии на остров в эпоху Тиаунако: важно, что время появления первых людей на острове будет зафиксировано с достаточной точностью, а это главное в данной работе, хотя вопрос о том, что это были за люди, придется оставить пока за пределами точной науки.

Можно в заключение сказать, что «Великая миграция» рода Homo, начатая два миллиона лет назад «исходом» из Африки, завершилась заселением островов Полинезии, которое можно считать символическим эпизодом окончания глобального заселения планеты Земля.

Выводы

1. Люди впервые появились на Австралийском континенте по современным данным 60 тыс. лет назад, возможно — раньше. Они пришли с территории Новой Гвинеи, которая в плейстоцене входила вместе с Австралией в единый древний материк Сахул. Последний всегда был отделен от Евразии морем, так что попасть на землю Сахула можно было только при наличии каких-то навигационных средств.

2. Антропологический тип австралийских аборигенов сложился из двух морфологических вариантов — грацильного и массивного, носители которых пришли в разное время с территорий Восточной и Юго-Восточной Азии. Древний протоавстралоидный комплекс сложился в Африке около 250 тыс. лет назад и представлен в палеоантропологии черепами из Флорисбада, Элие-Спрингс, Летоли 18, которые выделяются некоторыми исследователями в особый таксон Homo helmei (Homo sapiens helmei). Этот подвид проявил миграционный динамизм, проникнув на территории Китая (Дали, Мапа), Америки (палеоамериканские черепа Отовало, Лунин, Понтимело) и заселил Австралию. Для него характерны: выраженная долихокрания, сильно развитые надбровные дуги, низкое лицо, низкие орбиты, прогнатизм.

3. Остров Тасмания в древности, как и Новая Гвинея, входил в материк Сахул и отделился от Австралийского материка 11 тыс. лет назад, так что мигранты могли попасть на Тасманию по суше. Коренные тасманийцы (вымершие в настоящее время) резко отличались от аборигенов Австралии прежде всего формой волос (курчавой) и были сходны с меланезийцами Новой Каледонии, что породило гипотезу миграции из Меланезии «в обход» Австралийского континента. Вопрос о соотношении волнисто-волосового и курчавоволосого антропологических типов в Австронезии пока не решен. На Тасмании первые люди появились примерно 35 тыс. лет назад. Численность их в прошлые века была очень значительной.

4. На острова Меланезии люди стали проникать уже свыше 35 тыс. лет назад, что известно благодаря находкам археологов на островах Новая Британия и Новая Ирландия. В этот период начинает зарождаться культура мореплавателей (см. гл. 3), которая развивается в обширном островном регионе между Юго-Восточной Азией и Соломоновыми островами. Четыре тысячи лет назад складывается культура Лапита, которую археологи связывают с полинезийским этносом. 2300 лет назад совершается «прорыв» человека на далекие океанийские острова и начинается постепенная колонизация последних. Эти процессы связаны с вытеснением древнего населения Восточной Азии, среди которого были протополинезийцы, монголоидными группами (предками малайцев) в период Ханьской династии Китая. По своему антропологическому типу полинезийцы сходны с недифференцированным монголо-австралоидным населением, обитавшим в Восточной и Юго-Восточной Азии до северной экспансии монголоидных групп и представленным в палеоантропологии черепами №№ 101 и 103 из Верхнего Грота пещеры Чжоукоудянь в Китае. Отмеченная выше дата — 2300 лет назад — маркирует общий быстрый прогресс мореплавания и период освоения океанских просторов не только в восточном, но в западном направлении: как раз на это время приходится первый эпизод проникновения человека на огромный остров Мадагаскар, до этого остававшийся безлюдным вследствие крайне тяжелых условий навигации в Мозамбикском проливе.

5. Периферийные острова Полинезии были последними участками суши, которые открыл человек. Новая Зеландия была обнаружена, а затем заселена в середине XIV в. н. э. полинезийскими мореходами. Правда, существует легенда, согласно которой первыми на остров приплыли курчавоволосые люди — мориори, но пока никакими другими данными, кроме легенды, на этот счет наука не располагает. Открытием острова Пасхи человек, по-видимому, завершил свой многотысячелетний поход: остров обнаружен опять-таки полинезийскими мореплавателями в VIII–IX в. н. э. Однако, как и в случае Новой Зеландии, существует еще одна версия первоначального заселения этого островка: туда могли доплыть древнеперуанские каменотесы, привыкшие к работе с большими каменными блоками и потому ставшие создателями грандиозных статуй на острове Пасхи. В этой версии нет ничего ненаучного, но пока она не подтверждена новыми данными. Впрочем, дата открытия острова Пасхи от решения этой проблемы не зависит: она практически однозначна: VIII–IX в. н. э.

ЛИТЕРАТУРА

Бунак В. В., Токарев С. А. Проблемы заселения Австралии и Океании. Происхождение человека и древнее расселение человечества // Тр. Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия, т. XVI. М., 1951. С. 497–523.

Войтов В. И. Ода мореплаванию. В кн.: Т. Хейердал. Мальдивская загадка. М., «Прогресс», 1988. С. 5–11.

Девидсон И. Первые люди, ставшие австралийцами // Человек заселяет свою планету. М., 1997. С. 226–247.

Зубов А. А. Поздний архаичный сапиенс как эволюционный пласт, послуживший базой дифференциации современного человечества. // Междунар. Конференция «Экология и демография человека в прошлом и настоящем». М., 2004. С. 38–40.

Кабо В. Р. Происхождение австралийцев в свете новых открытий // Страны и народы Востока. Вып. 6. С. 246–263. М., 1968.

Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Антропология. МГУ. М., 1978.

Те Ранги Хироа (Питер Бак) Мореплаватели солнечного восхода. М., 1950.

Токарев С. А. Происхождение коренного населения Австралии и Тасмании // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 58–77.

Токарев С. А., Блинов А. И., Бутинов Н.А. Народы Новой Зеландии // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 686–729.

Токарев С. А., Блинов А. И. Население острова Пасхи. // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 659–669.

Bahatra К., Black F. L., Smith Th. A., Prasad M. L., Koki G. N. Class I HLA in two long separated populations: Melanesians and South Amerinds // American Journal of Physical Anthropology. 1995. Vol. 97. N 3. P. 291–305.

Berger L. R., Churchill S. E., B. De Klerk, Quinn R. L. Small-Bodied humans from Palau, Micronesia. // Plos One. 2008. Vol. 3. N.e. 1780.

Bowdler S. Pleistocene data for man in Tasmania // Nature. 1974. Vol. 252. N 5485. P. 697–698.

Corbett Keith D. A record of aboriginal implement sites in Queenstown area, Tasmania // Papers and Proceedings of Royal Society of Tasmania. 1980. N 114. P. 35–39

D. L. Cunningham & Jantz R. L. The morphometric relationship of Upper Cave 101 and 103 to modern Homo sapiens // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 1–18.

Dixon E. J. Quest for the origins of the first Americans // University of New Mexico Press. Albuquerque. 1993. P. 1–154.

Freedman L. & Lofgren M. The Cossack skull and a dihybrid origin of the Australian Aborigines // Nature 1979. Vol. 282. N 5736. P. 298–300

Goede A., Murray P. Pleistocene man in South Central Tasmania: evidence from a cave site in the Florentine Valley // Mankind, 1977. Vol. 11. N 1,2. P. 2–10.

Green R. C. Adaptation and change in Maori culture // Biogeography and Ecology. N.Z. The Hague. 1975. P. 591–641.

Hanihara K. Distances between Australian Aborigines and certain other populations based on dental measurements // Journal of Human Evolution. 1977. Vol. 6. N 4. P. 403–418.

Van Holst Pellekaan Sh. M., Frommer М., Sved J. A., Boettcher B. Mitochondrial control-region sequence variation in aboriginal Australians // American Journal of Human Genetics. 1998. Vol. 62. N 2. P. 435–449.

Houghton Ph. Watom: the people // Record of Australian Museum. 1989. Vol. 41. N 3. P. 223–233.

Howells W. W. Physical variation and history in Melanesia and Australia // American Journal of Physical Anthropology. 1976. Vol. 45. N 3. Part 2. P. 641–649.

Jelinek J. Skeletal remains from Arnhem Land // Anthropologie (ČSSR). 1979. Vol. 17. N 2. P. 57–64.

Johanson D., Blake E. From Lucy to language // London, 1996.

Kennedy G.E. Are the Kow Swamp hominids «archaic»? // American Journal of Physical Anthropology. 1984. Vol. 65. N 2. P. 163–168.

Kershaw A. P., Moss P. Т., Van der Kaars S. Environmental change and the human occupation of Australia // Anthropologie. 1997. Vol. 35. N 2. P. 151–161.

Nguyen Lan Cuong. Paläroanthropologische Untersuchungen in Vietnam // Zeitschrift ftir Archäologie. 1984. Bd. 18. S. 247–251.

Roberts R. G. & Jones R. Chronologies of carbon and silica: Evidence concerning the dating of the earliest human presence in Northern Australia // Humanity from African naissance to Coming Millennia. Witwatersrand University press. Firenze. 2000. P. 239–249.

Robert-Thompson J. M., Martinson J. J., Norwich J., Harding R. M., Clegg J. B., Boettcher В. American Journal of Human Genetics. 1996. Vol. 58. N 5. P. 1017–1024.

Róźbicka-Biernat L. Składniki antropologiczne autochtonicznej ludności Australii // Zeszyt Naukowy. 1976. Ser. 2. N 3. Str. 51–78.

Schott L. Herausbildung der Australiden als Gegenstand populationsgenetischer Überlegungen // Ethnographisch-Archeologische Zeitschrift (EAZ). 1992. Bd. 33. N 4. S. 461–470.

Smith P., Brown Т., Wood W. B. Tooth size and morphology in a recent Australian aboriginal population from Broadbeach, South East Queensland // American Journal of Physical Anthropology. 1981. Vol. 55. N 4. 423–432.

Stone T. & Cupper M. L. Last glacial maximum ages for robust humans at Kow Swamp, southern Australia // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 99–111.

Turner C. G. (II), Swindler D. R. The dentition of New Britain and west Nakanai Melanesians. Peopling of the Pacific. // American Journal of Physical Anthropology. 1978. Vol. 49. N 3. P. 361–372.

Turner C. G. (II). Dentition of Watom island, Bismarck Archipelago, Melanesia (Record of Australian Museum 1989. Vol. 41. N 3. P. 293–296.

White J. P. & O’Connell J. F. Australian prehistory: new aspects of antiquity // Science. 1979. Vol. 203. N 4375. P. 21–28.

Wurm S. A. Linguistic prehistory in the New Guinea area // Journal of Human Evolution. 1983. Vol. 12. N 1. P. 25–35.

Оглавление

Введение

Глава I Род Homo на стадии «колыбели» и его первичная внутриафриканская дисперсия

Глава II «Исход» древнейших представителей рода Homo из Африки как важный этап антропогенеза

Глава III Древнейшие Homo впервые на земле Азии

Глава IV Первые европейцы

Глава V Новый Свет

Глава VI Австронезия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg