«Все в твоей голове. Экстремальные испытания возможностей человеческого тела и разума»

Все в твоей голове. Экстремальные испытания возможностей человеческого тела и разума (fb2) - Все в твоей голове. Экстремальные испытания возможностей человеческого тела и разума (пер. Ольга С. Бойцова) (Спорт изнутри) 1590K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Скотт Карни - Вим Хоф

Скотт Карни Все в твоей голове. Экстремальные испытания возможностей человеческого тела и разума

Scott Carney

WHAT DOESN'T KILL US: HOW FREEZING WATER, EXTREME ALTITUDE AND ENVIRONMENTAL CONDITIONING WILL RENEW OUR LOST EVOLUTIONARY STRENGTH

Предисловие Уима Хофа

Изложенное в этой книге рекомендовано в качестве дополнительной информации и не является замещением полноценной физической подготовки. Все виды упражнений сопряжены с некоторой степенью риска. Редакторы и издатель рекомендуют со всей ответственностью отнестись к вопросу своей безопасности и оценить свои возможности. Прежде чем приступать к выполнению описанных в этой книге упражнений, убедитесь, что снаряжение в хорошем состоянии, не подвергайте себя риску, не переоценивайте свой опыт, природные способности, физическую форму и подготовку. Программы тренировок и питания, описанные в книге, не заменяют программы тренировок и питания, которые, возможно, прописаны вам врачом. Прежде чем начать, как для любой другой программы тренировок и питания, сначала необходимо получить разрешение врача.

Ни автор, ни издатель не рекламируют отдельные компании, организации или лица, упомянутые на страницах этой книги, а упомянутые компании, организации и лица не рекламируют эту книгу, ее автора или издателя.

Адреса в Интернете и номера телефонов, приведенные в книге, актуальны на момент поступления книги в печать.

Вместо того чтобы изнеживать ноги детей обувью, Ликург потребовал укреплять их хождением босиком. Он считал, что, отказавшись от обуви, они гораздо легче будут подниматься в гору и более безопасно спускаться вниз. Привыкшие ходить босыми, они легче, чем обутые, будут прыгать, подскакивать и быстрее бегать. Вместо того чтобы расслаблять тело одеждой, Ликург постановил, чтобы они в течение всего года носили один и тот же гиматий. Он полагал, что так юноши лучше будут подготовлены и к жаре, и к холоду (перевод с древнегреческого Л. Г. Печатниковой, Ксенофонт, «Лакедемонская полития», издательский центр «Гуманитарная Академия», Санкт-Петербург, 2014 год).

— Ксенофонт Спартанский, 431–354 гг. до н. э.

Благодаря ежедневным погружениям в холодную воду человек вовсе не становится, как часто думают, «подобен богам». Такие люди часто очень гордятся своими достижениями и насмехаются над теми, кто не занимается таким ежедневным закаливанием. Такой «морж» нередко «благодарит Бога, что он не такой, как все». Погружения в холодную воду или холодные обливания очень часто бывают вредны, особенно тем, у кого вес ниже нормы или кто сбрасывает очень много веса.

— Journal of the American Medical Association, 1914 г.

Природа подарила нам возможность исцелять себя. Осознанное дыхание и закаливание в природных условиях — два инструмента, с помощью которых каждый может контролировать иммунную систему, поднимать себе настроение и увеличивать запас энергии. Я уверен, что каждый может вмешаться в эти бессознательные процессы и со временем взять под контроль вегетативную нервную систему. Это громкое заявление, и некоторые не без оснований воспринимают мою убежденность и восторженность с недоверием. Скептицизм — вещь полезная: благодаря ему раскрывается истина. Но я не был уверен, что готов к встрече со Скоттом Карни, ведь он — скептик из скептиков. Скотт приехал в Польшу, чтобы доказать всему миру, что я — жулик.

У меня был небольшой тренировочный центр в холодных горах Крконоше. Там я учил людей с помощью льда и снега вторгаться в глубинные основы физиологии. Почти все приезжали сюда со стремлением учиться. Но со Скоттом было иначе. Он — антрополог, занимающийся журналистскими расследованиями, он привык задавать вопросы, пока не докопается до истинного положения вещей. Едва я встретил его в аэропорту, я понял, что неделя предстоит не из легких.

Сначала я узнал, какой у Скотта аналитический ум, и произошло это за игрой в шахматы. Мы засиделись вечером, каждый испытывал свой способ защиты и пытался отвоевать доску. При этом мы говорили и о том, что это значит — научить любить холод. Скотт выиграл. А еще он заключил со мной договор, что испробует мою методику.

На следующий день он приступил к изучению моих техник на себе. И это человек, только что прибывший из прибрежного Лос-Анджелеса, где всегда тепло. Однако он учился правильно дышать и почти голым лежать на снегу со всеми остальными членами группы. Я догадываюсь, что это вовсе не то, что ему хотелось бы делать. Тем не менее, когда мы встретились через два дня, он стоял босыми ногами на снегу и, без сомнения, ощущал в себе первобытные силы.

Ведя европейский образ жизни, очень легко недооценивать природу. Основы физиологии у всех млекопитающих одинаковы, но человек почему-то так увлекся важными мыслями, возникающими в его большом мозге, что пришел к убеждению, что отличается от всего, что его окружает. Мы, конечно, умеем возводить небоскребы, летать на самолетах, и нам не составит труда включить термостат, чтобы справиться с холодом, однако технологии, которые считаются нашей главной силой, оказываются «костылями», без которых мы не можем обойтись. Вещи, которые мы изобрели для своего комфорта, делают нас слабыми.

Впрочем, чтобы умерить свою зависимость от комфорта, нужно всего несколько дней. Осознанное дыхание и мысленное сосредоточение дают импульс химическим изменениям, в результате которых организм ощелачивается, а благодаря погружению в холодную воду формируется психическое и физическое зеркало, в котором мы видим себя в состоянии «бей или беги». Эти изменения вызывают очень мощные ощущения.

В последующие несколько лет, по мере того как я находил все новые способы сделать свой метод доступным для всех, мы со Скоттом поддерживали переписку по электронной почте. В 2014 году он получил шесть страниц в июльском выпуске журнала Playboy! И там был я, почти голый на страницах Playboy, я разглагольствовал по поводу того, что дыхательные упражнения активизируют ствол головного мозга, а мерзнуть, бить, бежать и совокупляться — основные инстинкты нашего организма. Вскоре после этого в научных журналах начали появляться новые исследования, доказывающие, что мой метод работает. Скотт понял, что пора писать книгу. В ней будет лишь фактическое наблюдение. Без всяких рассуждений. Это-то он и сделал.

Три недели он пробыл у меня в Нидерландах. Я думаю, он понял, что я не догматик, а всего лишь тверд в своем убеждении, что каждый может стать еще более человеком.

В этом году он решился подняться со мной на Килиманджаро. Надеюсь, что не выдаю секретов раньше времени, но мы осилили эту вершину за рекордное время — всего за 28 часов. Тут нет никаких баек или выдумок, только фактические отзывы о том, чего могут достичь люди, если приложат возможности своего тела и сознания.

Пора уже вернуть силы матушки-Природы в сферу сознательного. Мы — воины и стремимся подарить силу и счастье каждому. Вместе мы вернем себе то, что утратили. Другими словами, остается только сказать: «Дышите, сукины дети!»

С любовью, Уим Хоф Стро, Нидерланды, 28 апреля 2016 года

Вступление Огонь внутри

Ряд фонарей на наших головах прорезал чернильную темноту африканской ночи, освещая лоскуты тропы, покрытой сыпучими камнями. Алюминиевые посохи и треккинговые ботинки скрежетали по грунту, группа направлялась на север к скалистой глыбе вулканического происхождения, которая каждый год уносит в среднем восемь туристских жизней. Мы дышим резко и ритмично, словно нас заперли в помещении, откуда выкачивают воздух. Кажется, будто каждый глубокий вдох может стать последним. Мы бредем вперед сосредоточенной, слаженной группой, пока оранжевые пальцы рассвета не стягивают с горизонта покрывало ночи. И вот начинают вырисовываться очертания горного пика. Сначала это лишь темно-лиловая прореха на усеянном звездами небе, но, по мере того как небосвод стряхивает объятия ночи, солнечные лучи зажигают ледник, как маяк.

Килиманджаро.

Высочайшая гора Африки вздымается посреди залитой солнцем саванны, устремляясь высоко за облака. Там ветра скоростью более 80 км/ч полируют, пожалуй, единственный образовавшийся на этом континенте участок льда. Впервые мы увидели это так близко, и я не мог определиться, в восторге я или в ужасе. Последние 20 часов горная вершина скрывалась за облаками и своими предгорьями, теперь же этот огромный массив вулканической породы был уже не мысленным образом, вызванным в нашем воображении, а неумолимой, реально существующей преградой. Постепенный подъем длиной в 25 км, начавшийся у входа в парк, через несколько километров резко обрывался — из низменности вздымалось основание вулканического конуса, переходя в бесплодные, неприветливые пустоши.

Это место, начисто лишенное жизни и приютившее словно упавший с Луны базовый лагерь, стало пунктом, где началось величайшее в моей жизни испытание, то, где я дошел до самого предела человеческой выносливости. Тысячи туристов ежегодно пытаются подняться к вершине этой горы, однако обычно они делают это поэтапно, с передышками, захватив с собой самое современное альпинистское снаряжение. Мы же достигнем вершины в близком к рекордному темпе, не давая себе акклиматизироваться к высоте, почти без еды и сна и, что самое поразительное, без какой-либо теплой одежды. На мне были лишь ботинки, купальный костюм, шерстяная шапка и рюкзак, в котором хранились кое-какие средства для неотложной помощи и вода. Грудь у меня была открыта холодным ветрам.

Один из проводников, разглядывавший меня, одетый в полный термокомплект, в конце концов не сдержался.

— Наденьте хоть что-нибудь, — проговорил он, не в силах равнодушно смотреть на оголенное тело.

Разумная просьба. Даже когда солнце всходит, температура здесь гораздо ниже нуля, а при подъеме будет еще холоднее.

Только проводник не знал, что холод заботит меня меньше всего. Собственно, в этом-то, пожалуй, все и дело. Моя кожа — словно броня, неподвластная воздействию температур. Отчасти из-за того, что я прилагал столько усилий, взбираясь в гору, в организме образовалось так много тепла, что он не знал, что с ним делать; однако произошло это на другом уровне — том, что я до сих пор пытаюсь осмыслить, — из-за того, что я попросту не позволял низким температурам влиять на мое тело. Как бы то ни было, я потел, а не дрожал. Но нам предстояло еще одно испытание, которое вызвало гораздо более опасную проблему, такую, что могла бы сорвать всю экспедицию.

Разумные люди отводят на поход к вершине Килиманджаро от пяти до десяти дней. Они поднимаются медленно, с тщательно продуманными передышками по пути с тем, чтобы организм мог выработать достаточное количество красных кровяных телец, восполнив уменьшение объема кислорода по мере подъема. Но мы же люди неразумные. Наш довольно дерзкий план состоял в том, чтобы покорить вершину за два дня. При таком темпе на акклиматизацию времени нет. На высоте всего 3900 м — не более двух третей подъема — воздух уже становится настолько разреженным, что без акклиматизации у некоторых могут возникнуть прогрессирующие приступы головной боли, судороги, вплоть до наступления смерти.

Из-за этого недуга в нашей процессии уже образовались две бреши. Одна — это двухметровый голландец, который этим утром в течение десяти минут исторгал обратно свой завтрак, а потом не мог сделать ни шагу, не споткнувшись. За ним последовала хозяйка сети известных голландских «кофе-шопов», где продают марихуану. Накануне ночью у нее в крови оказалось настолько мало кислорода, что конечности просто отказались слушаться.

Высотная болезнь может свалить даже самых крепких спортсменов. Эта проблема настолько озадачила военных, что, когда они отправляли отряды спецназначения в высокогорные зоны боевых действий (вроде тех, каких много в Афганистане), им пришлось учитывать прогнозируемый процент солдат, которых нехватка кислорода выведет из строя. Пока что единственным решением была отправка на каждое боевое задание дополнительной группы людей. Если все прогнозы сбудутся, то нам не стоит ожидать ничего хорошего. За день до нашего отбытия старший научный сотрудник Военного исследовательского центра по проблемам экологических рисков рассчитал, что три четверти нашей группы ожидает та же судьба, что уже постигла двоих. Не только в армии уверены, что большинство из нас ждет провал. Перед самым моим отъездом один журналист, который большую часть времени проводит, покоряя четырехтысячники Колорадо, по секрету признался моей жене, что совершенно уверен, что мне ни за что не покорить этой вершины.

Это очень сложно — донести до остальных, что на склонах этой горы мы вовсе не фокусничаем и не готовимся к самоубийству. На самом деле отсутствие одежды, высота и скорость — часть эксперимента с целью, чтобы узнать ответ на один из самых злободневных вопросов современного мира: слабеем ли мы из-за того, что зависим от технологий? Почти каждый, кого я знаю: от журналиста-скептика из Колорадо и научного сотрудника из Военного исследовательского центра до проводника, что идет со мной рядом, окутывает себя плотным коконом, состоящим из достижений современных технологий, которые гарантируют ему безопасность и тепло и помогают приспособиться к разным условиям окружающей среды на нашей планете. За шесть миллионов лет эволюции наши предки снаряжали походы по покрытым льдами горам и по выжженным пустыням, имея лишь отдаленные намеки на помогающие им технологии. На эту самую вершину они, возможно, и не нацеливались, но ведь они перевалили через Альпы и Гималаи, бороздили океаны и заселили Новый Свет.

Что же за сила была у них и какую мы утратили? И самое главное — можно ли ее вернуть? Идея, которая лежит в основе этой экспедиции, состоит в том, что, когда люди ищут комфорта и выносливости вовне, их тела невольно слабеют, однако, вернув в повседневную жизнь кое-какие элементы окружающей среды, можно отчасти вновь обрести ту мощь, которой мы достигли в процессе эволюции. Каждый в этой веренице раскачивающихся налобных фонарей рискует своей жизнью ради подтверждения этой теории. В то же время еще мы знаем, что помимо продолжительного закаливания есть еще и просто настрой и душевная стойкость, которые, по-видимому, высвобождают в нас биологические способности для поддержания тепла в организме.

Я втягиваю глоток холодного воздуха и сосредотачиваю взгляд на полыхающей оранжевым пламенем скале передо мной. Я исторгаю низкий гортанный рев, словно дракон, который едва пробудился от тысячелетнего оцепенения. Я чувствую нарастающий прилив энергии. Ритм моего дыхания учащается. Пальцы ног в туристических ботинках защипало. Мир перед моим взором стал ярче, словно взошло сразу два солнца: одно на небосводе, а другое в глубинах моего сознания. Тепло кольцами начало распространяться от области за ушами, будто кто-то подпалил фитиль. Оно огибало плечи, спускаясь вдоль позвоночника. Проверять температуру воздуха не было нужды. Она была гораздо ниже нуля, а я уже весь горел.

Введение Ода медузе

Мне не нравится мучиться. И я не очень-то хочу мерзнуть, мокнуть или голодать. Если бы моя душа переселилась в животное, то это, пожалуй, была бы медуза, плывущая в океане вечного комфорта. Я бы то и дело перекусывал фитопланктоном (или чем там перекусывают медузы), а силы океанских приливов удерживали бы меня на наиболее приятной глубине. А если бы мне посчастливилось явиться в мир в обличье Turritopsis dohrnii, так называемой «бессмертной медузы», то мне не пришлось бы беспокоиться даже о смерти. Когда бы пришел мой последний час, я бы просто превратился в сморщенный комок слизи, чтобы через пару часов возродиться свеженьким и юным. Да, быть медузой было бы восхитительно.

К сожалению, вышло так, что я вовсе не бесформенный комок морской слизи. Я — человек и представляю собой самую последнюю версию, возникшую в результате нескольких сотен миллионов лет эволюционного развития, с тех пор когда все мы были лишь сгустком в «первичном бульоне». У большинства предыдущих поколений все было довольно примитивно. Были хищники, которых нужно перехитрить, голод, который нужно пережить, катаклизмы, которые уничтожали целые виды и которых нужно избежать, а еще постоянная борьба за выживание в непрекрыто враждебном мире. И — будем реалистами — большинство из тех, кто мог бы стать нашими предками, погибли в этой борьбе, так и не передав нам свои гены.

Эволюция — это непрерывная борьба, которая ведется подвергшимися мельчайшим мутациям поколениями и в которой только особо физически сильные или везучие смогли обойти генетически бесперспективных бедолаг. Тело, которое есть у нас сегодня, не прекратило развиваться, но я все же считаю, что если мы очистимся от наслоившихся изменений, что происходили миллиарды лет и благодаря которым мы сегодня здесь, то в самой сердцевине самих себя мы все же обнаружим крохотную медузу.

Это от того, что нервная система у нас обладает почти идеальной гибкостью для гомеостаза: непринужденного состояния, когда внешние условия отвечают всем физическим потребностям. Наша нервная система непроизвольно реагирует на ситуации, возникающие в окружающем нас мире: вызывает мышечные сокращения, вырабатывает гормоны, изменяет температуру тела и выполняет миллион других задач, благодаря которым мы на данный момент получаем преимущество.

Однако когда острая необходимость выживания пропадает, человеческий организм прекрасно довольствуется и бездеятельным отдыхом. Для выполнения действий, любых действий, требуется определенное количество энергии, а наш организм предпочитает сохранять энергию на случай, если она понадобится позже. Основная масса этих функций организма находится за пределами сознательного мышления, но если что бы то ни было сподвигло нервную систему и она могла бы объясниться, ее бы, пожалуй, вполне устроило, чтобы тело, за которое она несет ответственность, оставалось бы в состоянии вечного и безмятежного комфорта.

Но что же такое комфорт? Это не то что бы ощущение, а, скорее, отсутствие того, что некомфортно. Наш вид мог бы вообще не пережить необходимые, но тяжкие переходы обжигающих пустынь или леденящих горных пиков, если бы не ожидание некой физической награды, которая ждет в конце. Мы удовлетворяем жажду, натягиваем по несколько слоев одежды в холодные зимние дни и держим тело в чистоте, потому что это стремление к комфорту крепко въелось в наш мозг. Это то, что Фрейд называл «принципом удовольствия».

Такое программирование, из-за которого мы неудержимо стремимся к легкой жизни, возникло не просто так. Почти все живые организмы, за исключением моей тотемной медузы, борются с природными условиями, в которых обитают. Любая биологическая адаптация, постепенно облегчающая нам жизнь, происходит в процессе крайне медленного естественного отбора, когда паре живых существ удается передать полезные признаки своим потомкам. При этом для эволюции требуется несколько больше, чем просто исполнение биологических потребностей, апогеем которых является минута пылкой страсти. Нужен также запас везения, стимулов, а также умение каждого отдельного живого существа максимально использовать свои способности.

Чтобы преодолеть испытания, которым окружающий мир подвергает нас, любому живому существу, будь то амеба или высший примат, требуется стимул. Комфорт и удовольствие — это два самых мощных и быстродействующих поощрения, какие только есть.

Люди с современным анатомическим строением живут на нашей планете почти 200 000 лет. А значит, у вашего коллеги, который весь день сидит на соседнем офисном кресле под светом флуоресцентных ламп, тело в основе своей практически такое же, как у доисторического пещерного человека, который выделывал наконечники копий из кремния, чтобы охотиться на антилоп. Чтобы из того состояния попасть в нынешнее, люди преодолевали множество испытаний: убегали от хищников, мерзли в метели, искали убежища от дождя, занимались охотой и собирательством, а еще продолжали дышать, несмотря на удушающую жару. До совсем недавних пор комфорт никогда не был чем-то само собой разумеющимся: всегда существовало некое соотношение между теми усилиями, которые мы затрачиваем, и покоем, который получаем взамен. В течение большей части нашей жизни на земле нам удавалось совершать все эти подвиги, не используя то, что хоть отдаленно можно было бы назвать современными технологиями. Напротив, чтобы выжить, нам приходилось быть сильными. Если бы у вашего бледнолицего коллеги была возможность совершить путешествие в прошлое и встретиться с доисторическими предками, то затея устроить с пещерным человеком состязания по ходьбе или по борьбе кончилась бы для него весьма плачевно.

За сотни тысяч лет люди открыли вещи, облегчающие им жизнь: огонь, приготовление пищи, каменные орудия труда, меховую одежду, обертывание ног, однако мы до сих пор во многом беспомощны перед природой. Около пяти тысяч лет назад, на рассвете истории, когда мы приручили животных разных видов работать для нас, стали строить более удобные жилища и использовать более сложные орудия, жить стало все-таки немного полегче. По мере развития человеческой культуры потихоньку становилось легче по крайней мере в этом отношении. Тем не менее жизнь человека не так уж беззаботна. С каждой эпохой мы все больше зависели от своей изобретательности, а не от основ своей природы, пока технологический прогресс в резком рывке и вовсе не перегнал эволюцию. И тогда, где-то в самом начале XX века, наше технологическое мастерство достигло таких вершин, что все основополагающие биологические связи с окружающим миром были разорваны. Санитарно-технические системы, системы отопления, продовольственные магазины, машины, электрическое освещение — все это теперь позволяет нам столь тщательно контролировать и регулировать окружающую нас среду, что многие из нас могут жить в почти постоянном гомеостазе.

Не важно, какая на улице погода: палящий зной, метель, гроза или просто прекрасные летние деньки, человек может проснуться намного позже восхода солнца, на завтрак до отвала наесться фруктов, доставленных с другого конца земного шара, отправиться на работу в машине с климат-контролем, провести целый день в офисе и вернуться домой, сделав всего пару глотков свежего воздуха. Современные люди — это самый первый вид живых существ, которые наряду с медузой могут не обращать ни малейшего внимания на естественные препятствия к своему выживанию.

Однако у золотого века комфорта есть и скрытая оборотная сторона. Хоть мы и представляем себе, что же такое суровые условия, немногие регулярно подвергаются тем нагрузкам, что испытывали наши прародители. Людям текущего тысячелетия не нужно преодолевать сложности, раздвигать рубежи или скрываться от угроз — у них слишком много вещей, они живут в тепличных условиях, у них недостаточно стимулов. Трудности, которые в развитом мире испытываем мы, привилегированные горожане: поиск работы, пенсионное обеспечение, отправка детей в хорошую школу, размещение самых что ни на есть подходящих новостей в социальных сетях, — все это меркнет по сравнению с теми смертельными угрозами и лишениями, с которыми ежедневно сталкивались наши предки. Несмотря на такой очевидный успех, победа над миром природы не сделала наши тела сильнее. Даже наоборот: не требующий усилий комфорт сделал нас толстыми, ленивыми и все чаще и чаще больными.

В развитых странах, да на самом деле и в большинстве развивающихся, больше не страдают болезнями, связанными с нехваткой чего-либо. Наоборот, у нас появились болезни, связанные с избытком. В нашем веке наблюдается всплеск ожирения, диабетов, хронических заболеваний, и даже вернулась подагра. Бесчисленные миллионы людей страдают аутоиммунными заболеваниями: от артритов до аллергий, от туберкулеза кожи до болезней Крона и Паркинсона, когда организм буквально разрушает сам себя. Словно, поскольку нет внешних угроз, которым нужно противостоять, весь накопленный у нас запас энергии направляется на внутренние разрушения.

Многие ученые и спортсмены все чаще приходят к единодушному мнению, что люди не созданы для вечного и не требующего усилий состояния гомеостаза. В процессе эволюции мы стали стремиться к комфорту, поскольку комфорт никогда не был нормой. Человеческая природа требует перегрузок, не таких, которые разрушают мышцы, в результате которых нас может сожрать медведь или повреждается наша психика. Нам нужно нечто, вроде стихийных или физических изменений, которые укрепляли бы нашу нервную систему. В течение тысячелетия мы в совершенстве научились приспосабливаться к изменчивым условиям окружающей среды. Эти изменения глубоко укоренились в нашей физиологии, выстроив бесчисленные связи, которые по большей части никак не связаны с сознательной сферой.

Мышцы, внутренние органы, нервы, жировая ткань и гормоны — все они реагируют и подвергаются изменениям в связи с воздействиями, которые они получают из внешнего мира. Немаловажно, что некоторые внешние раздражители запускают целый каскад физиологических реакций, которые, минуя сознательные участки мозга, попадают непосредственно в участки, контролирующие источник скрытых физических реакций — все вместе они называются реакциями «бей или беги». К примеру, погружение в ледяную воду не только запускает ряд процессов для согревания тела, но и налаживает выработку инсулина, стимулирует интенсивную работу системы кровообращения и повышает психическую осознанность. Если вы хотите стимулировать эти системы организма, нужно как раз подвергнуть себя дискомфорту и испытать леденящий холод. Но кто же захочет? Большинство из нас относятся к природным воздействиям совершенно иначе, чем, скажем, к занятиям спортом. Кажется, что нет никаких явных причин покидать свою раковину окружающей нас безмятежности.

Это, пожалуй, не совсем верно. В последнее время представители контркультуры пытались не поддаваться чрезмерной навязчивости технологий и отчасти вернуться к нашей животной природе. Они отказывались от причудливой обуви в пользу ботинок на плоской подошве (а порой и вовсе ходили босыми). Они отвергали спортзалы с климат-контролем, предпочитая прохождение полосы препятствий и спортивные лагеря, во время занятий в которых мышцы работают синхронно. Они тщательно продумывали свой рацион: помня о наших предках эпохи палеолита, они ели корнеплоды, мясо и воздерживались от зерновых. Не меньше восьми миллионов человек купили приспособление под названием Squatty Potty, туалет, сконструированный так, чтобы можно было испражняться на корточках, как делали наши не знакомые с унитазами предки. Еще миллионы людей записались на состязания по прохождению полосы препятствий с сетками с подведенным током, водоемами с ледяной водой и изнурительными подъемами по деревянным заграждениям. Они состязались до полного изнеможения, так что мышцы начинали трястись. Со слезами на глазах они плевались грязью. Они стремились не к увеселениям, а к мучительным испытаниям. Страдания занимают столько места в этом испытании, что индустрию организации полос препятствий и спортивных лагерей даже порой называют «фестивалем мучений».

Только задумайтесь на секунду: существуют компании, которые буквально сколачивают состояния, продавая страдания. Как же вышло, что страдания стали предметом роскоши? Может ли быть такое, что определенный вид страданий скрытым образом служит на пользу эволюции?

Было бы неверно называть это движение модным увлечением. Всегда существовало некоторое число людей, которые четко разграничивали биологию с технологиями. В древней Спарте солдаты-ученики не носили ничего, кроме простых красных плащей, и ходили босыми в любую погоду. Они считали, что открытость внешним воздействиям сделает их свирепыми в битве и неуязвимыми. Почти тысячу лет в Китае и Тибете мистики и монахи целые месяцы и даже годы стойко проводили на вершинах Гималаев в одной накидке, поддерживая себя одной лишь медитацией. До прибытия европейцев в Северную Америку коренные жители того места, где сегодня стоит Бостон, студеными зимами ходили в одной лишь набедренной повязке. В 1920-х годах в России представители порожденного религиозным пылом движения убеждали сотни тысяч сибиряков каждый день обливаться холодной водой, чтобы предотвратить инфекции и болезни.

Современные технологии проникают во все, что мы делаем, но те, кто решается отказаться от некоторых удобств в пользу первозданности природы, представляют собой исконный дух, практически искорененный стремлением общества к комфорту. Они узнают, что, используя реакции организма на явления природы, можно открыть в себе скрытый источник первобытной силы.

Сегодня десятки тысяч людей приходят к пониманию, что в окружающем мире есть скрытые инструменты для регулирования нервной системы человека. Однако что бы они ни проделывали, они все же обычные люди. Обретенная ими сила духа исходит из нашего организма. Жертвуя некоторыми человеческими удобствами и все глубже погружаясь в основы своей природы, они становятся еще в большей степени людьми. Не менее полувека бытует мнение, что в основе хорошего физического здоровья лежат две составляющие: питание и спорт. Это, вне всяких сомнений, крайне важно, но есть и еще один, не менее важный, но зачастую недооцениваемый элемент.

Что же это? Если в вашей повседневной жизни появится закалка в условиях окружающей среды, вы за очень короткое время добьетесь огромных результатов.

Человеческому телу, чтобы привыкнуть к поразительному множеству обстоятельств, требуется всего несколько недель. Оказываясь на большой высоте, организм автоматически начинает вырабатывать больше красных кровяных телец, чтобы компенсировать меньшее насыщение кислородом. Окажись вы в удушающе жарком климате, со временем ваш организм начнет выделять с потом меньше соли и меньший объем мочи. Кроме того, жара стимулирует более рациональную работу сердечно-сосудистой системы, усиливает испарение и охлаждение. И все же никакие другие экстремальные природные условия не вызывают столь многочисленные изменения в физиологии человека, как холод.

Будьте добры, представьте себе ощущения коренного бостонца зимой. Хотя снежные бураны, ледяные дожди, метели и постоянно затянутое тучами небо — обычное дело в Бостоне, это не самый холодный город в Америке. Однако бостонские зимы достаточно неприятны, и в холодные месяцы жители сидят в помещениях с включенными обогревателями. В Бостоне разница температур в помещениях и на улице в январе пробирает до дрожи. Когда типичная жительница Бостона выходит из парадной своего дома из красно-коричневого песчаника, она, скорее всего, морщится от болезненного порыва ледяного ветра: лицо превращается в гримасу. В результате реакции находящихся под кожей нервов и мыщц кровеносные сосуды сужаются, и это бывает болезненно, если заранее целенаправленно не укреплять подкожные мышцы. Если же в порыве внезапного сумасбродства женщина решит снять обувь и встать босыми ногами на снег, то для нее из-за разницы температур почти в 25 градусов это будет равносильно хождению по раскаленным углям.

Такие реакции человеческого организма вызывают неприятные ощущения, однако стоит изучить физиологию этого процесса. Кровеносная система человека состоит из последовательности губчатых артерий и вен, по которым доставляется кровь (и кислород) ко всем тканям. Артерии несут красную, богатую кислородом кровь из сердца и легких, а по голубоватого цвета венам кровь течет в обратную сторону. Составляющие эту обширную и сложную систему сосуды, вместе взятые, протянулись бы более чем на 96 000 км.

За один только день содержащиеся в человеческом организме 5,6 литра крови проходят в общей сложности почти 19 200 км, или расстояние, почти в четыре раза превышающее длину территории США, измеренную поперек. Эта колоссальная кровеносная супермагистраль не просто череда сосудов — это действующая, чувствительная система. Слизистая оболочка большинства важных артерий представляет собой не менее сложную сеть крошечных мышц, которые, сокращаясь, направляют поток крови от одной области к другой, где нужно увеличить приток. Эти мышцы настолько сильные, что, если вам мечом отрубить ногу ниже колена, они немедленно перекроют сосуды с силой, достаточной, чтобы почти избежать потери крови. К счастью, этот мышечный рефлекс не относится к разряду тех, что приходится проверять на себе каждый день, однако приятно сознавать, что на всякий пожарный случай он у нас имеется. А наша отважная жительница Бостона в момент, когда открывается дверь на улицу и в лицо ударяет порыв чуть ли не арктического ветра, испытывает аналогичную реакцию в микромасштабе.

Не считая того, что это необходимо для спасения жизни в случае членовредительства, мышцы кровеносной системы сокращаются и по другим причинам. Во избежание переохлаждения организм сохраняет тепло, останавливая приток крови к конечностям. Когда это происходит, целые километры вестибулярных магистралей плотно перекрываются, удерживая большую часть крови в центральной части организма: жизненно важные органы расслабляются, согреваемые кровью, тогда как температура рук, стоп, ушей и носа резко понижается. Чем холоднее снаружи, тем сильнее реакция. Для человека, не практикующего регулярную закалку изменениями температур, сужение сосудов болезненно. Для большинства людей единственный способ запустить мышечную реакцию — просто выйти на улицу и почувствовать холод. А те из нас, кто постоянно живет в помещениях с климат-контролем, совсем не развивают эту часть системы кровообращения.

Слабые мышцы кровообращения — это побочный результат жизни в узком диапазоне температурных изменений. Сегодня подавляющее число людей — все то население, которое большую часть своего времени проводит в помещениях, и/или те, кто с наступлением большой жары или холода натягивает ультрасовременное обмундирование, — никогда не тренируют эту жизненно важную систему нашего организма. Даже у людей в, казалось бы, хорошей физической форме под рельефными мышцами и прессом могут скрываться слабые мышцы кровообращения. А ставки-то колоссальные: в конечном счете показатели смертности от болезней системы кровообращения составляют почти 30 % от общемировой.

В нашем организме есть целый ряд скрытых физиологических особенностей, осуществляющих эволюционное программирование. И большинство из нас даже не пытаются раскрыть их. Мышечный контроль в центральной нервной системе подразделяется на три четко выраженные категории. Есть мышцы, которые мы можем привести в действие сознательно, в рамках системы, которую медики называют соматической нервной системой. Когда мы намереваемся пройтись по комнате, мозг активизирует нервы, которые одновременно приводят в действие все мышцы, от ног до спины и живота. Нам не нужно думать о каждой отдельной мышце, задействованной в совершении шага, мы просто делаем его. При этом, подумав о каждой отдельной мышце, мы можем задействовать ее. Все это — часть соматической системы. Кроме того, есть мышцы, над которыми мы не имеем почти никакого контроля. Это мышцы, регулирующие частоту биения сердца, работу сердечно-сосудистой системы, скорость пищеварения и расширение зрачков. Все это — часть вегетативной нервной системы, нечто вроде автопилота для нашего организма. Но есть третья группа мышц и реакций, которые относятся и к вегетативной, и к соматической нервным системам. Любой из нас может решить вдохнуть или моргнуть, но, если мы отвлечемся, глубинная часть нашей нервной системы берет верх. При желании можно осознанно перехватить контроль над некоторыми непроизвольными процессами, но, если отвлечься, они продолжатся сами по себе. Это неплохо: при такой системе ни за что не выйдет так, что вы попросту забудете дышать.

Это подразделение уходит корнями в глубины эволюционного процесса. Простые формы жизни реагируют на условия окружающей среды предсказуемым образом. У большинства млекопитающих многие из этих непроизвольных реакций зарождаются в самых примитивных участках мозга, в районе ствола. Передача этих сигналов идет в обход высших функциональных центров в сером веществе. Однако по мере того, как в процессе эволюции животные сталкивались с более сложными и изменчивыми условиями окружающей среды, у них возникла необходимость в основах мышления, которая помогла бы им ориентироваться в мире. Для этой цели в ходе эволюции у животных образовалась кора головного мозга и более крупные структуры мозга, расположенные в верхней части черепа.

Управление двигательными функциями переместилось в новую кору головного мозга, где находятся участки серого вещества, связанные с высшими формами мышления. И все же большинство из миллионов действий организма так и не перешли в самые верхние участки мозга. В процессе эволюции никогда не возникало острой необходимости в сознательном контроле системы кровообращения, поэтому на протяжении всего эволюционного процесса реакция, к примеру, на холод всегда была одинаковой: сохранить внутренние органы за счет конечностей. И никаких размышлений.

Но что же случилось, когда люди достигли такого технологического мастерства, что сумели взять под контроль окружающую среду? Все человеческие технологии зарождаются в высших мозговых центрах. В некотором смысле сознательная часть нашей психики уже настолько контролирует мир, в котором мы живем, что ее инстинктивная часть оказывается совершенно незадействованной. Не получая внешних сигналов и раздражителей, предусмотренных более чем тысячелетней эволюцией, нашему организму попросту не приходится выполнять те функции, которые всегда считались жизненно важными. Эта внутренняя программа оказывается неиспользуемой и бесполезной.

Почти с самого начала задокументированной истории люди не считали себя частью мира природы. Мы разделяли планету на две категории: то, на что влияет деятельность человека, и то, что она не затрагивает. Это разделение ошибочно. В глобальном масштабе очевидно, что постоянное развитие промышленности колоссально повлияло на климат. Влияние человеческого углеродного следа оставляет свой отпечаток на всем. Зафиксировано, что 2016 год, год, когда я пишу эту книгу, — самый жаркий, не считая десяти предыдущих лет, когда были побиты все температурные рекорды. Масштаб этой проблемы говорит о том, что человечество и окружающая среда неразрывно связаны друг с другом. Но означает ли это, что мы делаем мир более человечным? Или же это значит, что люди изначально были частью природы?

Крошечные мышцы вокруг артерий дают единственный и однозначный ответ на этот вопрос. Что бы люди ни пытались делать, чтобы отделиться от окружающего мира, мы все равно неоспоримая часть природы. А побочные продукты эволюции — небоскребы, пластик и автомобили — не менее «естественны», чем термитники, соты или бобровые плотины. Да, действия, совершаемые людьми, возможно, значительно более разрушительны или амбициозны, грандиозны или бесполезны, однако все они — часть более масштабной системы причин и следствий. Мы все же животные, просто очень умные.

Так как же это связано с новой корой головного мозга? Что ж, если в нашем организме предусмотрены реакции на естественные условия, то, пожалуй, слишком наивно думать, что пределы нашего тела ограничиваются кожей. Возможно, люди существуют в некоей неразрывной связи с окружающим миром. Наше тело — не отдельный организм, а отражение окружающего мира, в котором оно пребывает.

Я приведу пример. В последние 40 лет ученые-естественники, изучающие муравьев, бьются над аналогичной сменой парадигмы. В любой отдельно взятой колонии есть несколько различных типов муравьев. Есть рабочие муравьи, которые отыскивают еду, охотятся и выполняют основную массу физической работы. Есть большеголовые солдаты, которые защищают колонию от захватчиков, и есть производители, которые непрерывно воспроизводят новые поколения муравьев. На одном уровне каждый муравей — это отдельный организм с ногами, челюстями, усиками и способностью самостоятельно ориентироваться в мире. Раз муравья можно взять в руку, расчленить и изучить каждую часть его тела, логично счесть его отдельно взятым насекомым. Но к тому же самому муравью можно применить и другой подход. Современные биологи, изучающие муравьев, рассматривают не столько миллионы отдельных насекомых, сколько всю колонию как единый живой организм. Если рассматривать их с этой точки зрения, то муравьи не что иное, как клетки более крупного организма. Организмом же является колония. Сообщество вырастает в размерах летом и сокращается зимой. Оно борется за территорию, копит запасы и пестует новые поколения. Возможности всех муравьев вместе намного превосходят возможности каждой отдельной особи. Колония действует, как интегрированный в сеть мозг — как суперорганизм.

Организм, который находится в вашем распоряжении, ненамного отличается от колонии муравьев. Задолго до того, как на Земле появились животные, в те времена, когда живой мир был представлен в основном одноклеточными организмами, в природе активно развивались микроскопические, бобообразные бактерии — митохондрии. Эти одноклеточные формы жизни поглощали кислород из окружающей среды и выделяли богатые энергией продукты жизнедеятельности, аденозинтрифосфат, или АТФ.

Прошло много миллионов лет, и более крупным одноклеточным существам понадобилось больше энергии для выполнения более сложных функций. В ходе эволюционного процесса они не стали развивать новый подход к выработке АТФ, а поглотили митохондрии, и те стали частью их клеточной структуры. Таким образом, в результате симбиотической связи образовались первые животные клетки. Если бы вам пришлось заглянуть в микроскоп на любую красную клетку крови, вы бы обнаружили тысячи митохондрий, поглощающих кислород и выделяющих АТФ[1]. Без них вам не выжить. Но это еще не все. По оценкам ученых, наряду с митохондриями в нашем организме насчитывается более 10 триллионов других микробов, представляющих более 10 000 разных видов и составляющих от 1 до 3 % веса нашего тела. Миллиарды других живут на нашей коже, глазах, волосах и в крови. Возникшее в последние годы понимание того, что бактерии жизненно необходимы для здоровья человека, послужило началом для развития новой, увлекательной области медицинских исследований геномов бактерий. Результаты исследований говорят о том, что уникальная комбинация бактерий в человеческом организме серьезно влияет на здоровье и даже вызывает изменения личности.

А почему бы и нет? Геном человека включает 23 000 генов, состоящих из скрученных звеньев нуклеотидов, ДНК. Однако в геноме живущих в симбиозе с нами бактерий содержится еще два миллиона генов. И геном этих бактерий так же, как и наша собственная ДНК, передается нашим потомкам и эволюционирует так же, как и мы. В некотором смысле в нас, на поверку, больше от бактерий, чем от человека. Тем не менее, все эти разные организмы действуют согласованно, формируя единое человеческое тело, ограниченное покровом кожи.

Это только наше внутреннее пространство. Что же происходит, когда мы задумываемся об организме с точки зрения его запрограммированных реакций на окружающий мир? В большинстве случаев стратегии, которые наш организм использует для адаптации к стрессу, находятся полностью за пределами сознательной сферы. Когда вы тренируетесь, вам не нужно думать о потоотделении. Ваше тело само позаботится об этом.

На большой высоте, где нужно больше кислорода, вы дышите глубже. Сердце и надпочечники реагируют на угрозы еще до того, как вы успеете подумать о них. Таким образом, они придают вам силы в самый нужный момент. Существует целый тайный мир биологических реакций человека, который находится за пределами сознательного и неразрывно связан с окружающей средой. Зачатки этих реакций заложены в нашей ДНК и нервных связях, которые начинают развиваться у человека с самого рождения. Эта скрытая биология не входит в сферу высших когнитивных функций, она скорее связана с тем, как наша бессознательная часть относится к миру, в котором мы обитаем.

На протяжении большей части нашего прошлого, во времена, когда происходила наша эволюция, комфорт был в редкость, а стресс — постоянным. Нижние отделы мозга формировались в таких условиях окружающей среды, когда приходилось постоянно преодолевать физические трудности, и эти трудности — часть обстоятельств, благодаря которым в первую очередь мы и стали людьми. Несмотря на все наши технологии, тело попросту не готово к жизни в мире, настолько покорившемуся нашему стремлению к комфорту. Не получая стимуляции, реакции, предназначенные для борьбы с внешними трудностями, не всегда бездействуют. Порой они обращаются внутрь и вносят сумятицу в наш организм. Существование целой области медицинских исследований аутоиммунных заболеваний дает основания предполагать, что реакции берут начало в фундаментальной разобщенности внешнего мира с недостаточно стимулируемыми биологическими особенностями человека.

Эта книга посвящена в основном тому, что происходит, когда мы переосмысливаем свои отношения с окружающим миром и начинаем считать себя частью чего-то большего, чем просто удобного пространства, которое большинство из нас выбирает для жизни. В книге приводится исследование, как изменение окружающей наш организм среды кардинально меняет и сам организм. А самое главное, в ней показано, как можно воздействовать на внешнюю среду, чтобы предсказуемым образом запустить непроизвольные реакции организма. Когда вы поймете, что можно управлять глубинными физиологическими процессами, намеренно корректируя распознаваемые запрограммированные реакции, возможно, начнется переход этих непроизвольных процессов в сферу сознательного.

Для человека, который занимается журналистскими расследованиями и который большую часть своей профессиональной деятельности посвятил попыткам разоблачения мнимых пророков и врачующих знахарей, такое заявление кажется странным. Если уж на то пошло, то это странное заявление и для человека, чье тотемное животное больше всего напоминает студень.

Однако в основе этих выводов — современные научные данные и жизнь реальных людей со всего земного шара, которые до невиданных пределов обуздали свой организм.

Для меня путь к высвобождению своих биологических особенностей начался с «черной» полосы в моей жизни, в июле 2012 года, когда я жил в районе Лонг-Бич в Калифорнии. Я почти по восемь часов подряд сидел за компьютером. За окном тихонько покачивались пальмы. Несмотря на то что я довольно удобно устроился, меня не покидало щемящее чувство, что лучшие годы жизни проходят мимо. Ноги ломило от бездействия, спина болела. Я уговаривал себя: раз уж мне скоро 35, то совершенно нормально, что живот у меня обвис. Я думал, как же быстро уходят дни бурных юношеских приключений и вот такой-то вот и должна быть зрелость. Я американец… черт, да просто человек, и я считал, что земные блага — лучшая защита от неотвратимой старости. Умеренных занятий спортом и эпизодических набегов на отдел органических продуктов в магазине будет довольно, чтобы поддерживать, по крайней мере до определенной степени, пристойный внешний вид.

Вот тогда-то Интернет и выдал мне изображение почти голого человека, сидящего на леднике где-то к северу от полярного круга. Казалось, будто этот бородач, старше меня лет на 20, воротит нос от всего того, что определяло мою жизнь. Безмятежным взглядом голубых глаз он обводил окружающий пейзаж без малейшего намека на страх насмерть замерзнуть. Он словно перемахнул через века, прибыв из древней Спарты, когда воины подставляли свои тела воздействию всех стихий, бросая вызов самим богам. Что бы его ни увлекало, но уж точно не комфорт. И все же я не мог не признать, что у него было нечто жизненно важное, чего, как я с недавних пор заметил, не хватает в моей собственной жизни.

Поискав в Гугле, я узнал, что его зовут Уим Хоф. Он — гуру из Голландии, заявляющий, что способен произвольно повышать и понижать температуру тела и контролировать свою иммунную систему одним лишь усилием мысли. Он руководит тренировочным лагерем на заснеженных просторах Польши, куда съезжаются люди со всего мира, чтобы научиться его секретным знаниям. Он обещает, что за небольшой срок может любого научить выживанию в условиях Арктики почти без всякого снаряжения. Он утверждает, что открыл способ дыхания, повышающий выносливость, и может любого обучить технике медитации, которая позволяет приоткрыть скрытые биологические возможности организма. Этого мало? Чтобы научиться этому, нужно всего несколько дней. Все это кажется безумием. Хоф — явно очередной мнимый прорицатель, продвигающий взбудораженный бред и чудесные исцеления. Это не первый самозванец на моем пути. Я только что завершил продолжавшееся почти целый год расследование смерти человека, который в пустынях Аризоны пытался развить в себе суперспособности под руководством тибетского гуру американского происхождения. А десять лет назад, когда я вел программу для студентов в Индии, мы в священном для буддистов месте проводили десятидневную выездную медитацию в молчании и уединении. По окончании нашего уединения одна из студенток заявила, что она на грани просветления, и осознание этого подтолкнуло ее к совершению самоубийства. В обоих случаях поиски чего-то большего окончились смертью. Эти поучительные случаи стали материалом для двух книг, которые я написал в первые десять лет своей карьеры. Так что, можно сказать, я с откровенным недоверием относился к любому, кто утверждал, что в человеке есть скрытые силы.

Однако же в обучении, что предлагал Хоф, было что-то до странности знакомое. Я встречал много похожих практик в Лос-Анджелесе. В этом месяце один мой приятель предлагал мне поучаствовать в соревновании по преодолению препятствий, в конце которого участникам предстояло проползти по грязи под электризуемым проволочным заграждением. Меня передернуло от одной только мысли об этом, и я отказался. Позже, во время бесплатного занятия йогой на пляже, я увидел несколько сотен людей, одетых как спартанцы и полностью закованных в доспехи. Издавая характерный боевой клич, они взбирались на крутой берег неподалеку. И, разумеется, в Фейсбуке я видел бесчисленные фотографии друзей, покрытых грязью, с трудом преодолевающих устрашающие водоемы с ледяной водой. На этих фото друзья не улыбались, но было видно, что они получают удовольствие от выполнения столь трудного испытания.

Тогда-то у меня и родился план, который был столь же прост, сколь циничен. Я отправлюсь в Польшу и докажу, что мой растущий живот — в порядке вещей: неизбежный ход человеческой жизни заключается в постепенном ухудшении здоровья и благополучия.

У меня не было никаких сомнений в том, что Хоф — шарлатан, наживающийся на ложных надеждах легковерных людей.

Я купил билет в Польшу и отправился выполнять задание — проверить «метод» Хофа на себе. В конечном итоге появилась публикация в журнале Playboy. Нужно ли говорить, что я не нашел того, что искал. Напротив, оказалось, что я начал трансформацию самого себя, и вот уже четыре года, как я на пути к тому, чтобы стать еще в большей степени человеком.

Глава 1 Пришествие «Ледяного человека»

Обветшалый домишко в польском селе скрипит и вздыхает — в его стылых каморках шестеро мужчин практикуют гипервентиляцию. Окна затянуты инеем, а за входной дверью громоздятся снежные сугробы. Уим Хоф оглядывает учеников суровым взглядом голубых глаз, считая вдохи и выдохи. Они лежат в спальных мешках, укрытые одеялами. Каждый выдох обозначается крошечным облачком пара: в почти арктическом воздухе тепло их тел кристаллизуется. Когда студенты белеют от изнеможения, Хоф велит им выдохнуть весь воздух из легких и задержать дыхание, пока тело не начнет трястись и дергаться. Я выдыхаю воздух в ледяную атмосферу, думая прежде всего о том, стоило ли сюда приезжать.

— Если потеряете сознание — ничего, — говорит он, — это значит, вы просто погрузились в практику.

Легкие мои пусты, а голова кружится от глубокого дыхания. Я засекаю время на секундомере — часы медленно тикают. Через 30 секунд мне хочется расслабиться и глотнуть свежего воздуха. Но я держусь.

Через 60 секунд диафрагма начала подрагивать, и, чтобы удержаться от судорожного вдоха, мне пришлось раскачиваться взад-вперед. Однако же сознание оставалось до странности спокойным. Я закрыл глаза и увидел перед собой мелькающие красные призрачные контуры.

Позже Хоф объяснил, что эти блики — канал, ведущий к гипофизу. Услышав такое объяснение, я нахмурился. Я был здесь единственным скептиком.

Хоф обещал, что может научить задерживать дыхание на пять минут и сохранять тепло без одежды на ледяном снегу. Через несколько дней тренировок, утверждал он, я смогу сознательно контролировать иммунную систему, предотвращая болезни, и при необходимости даже смогу подавлять аутоиммунные нарушения, например ревматоидный артрит или туберкулез кожи. Это задача не из простых, что уж и говорить. В мире полно самозваных гуру, обещающих чудесные исцеления, а обещания Хофа, кажется, выше человеческих возможностей. Это начинание находит отклик у клиентов-мужчин, которые готовы бросить вызов своему организму и заплатить свыше $2000 за право поучаствовать в недельной программе.

Виднеются трясущиеся руки Ханса Спаанса, моего товарища по занятиям, — он сидит по соседству на подушке, укрытый спальным мешком. Десять лет назад ему поставили диагноз «болезнь Паркинсона», и из-за своего заболевания он вынужден был уйти с работы, с должности IT-руководителя. Оказавшись на грани смерти, он теперь утверждает, что метод Хофа позволяет ему вдвое сократить количество препаратов, которые, по настоянию врача, необходимы ему, чтобы держать симптомы под контролем. Рядом с ним — Эндрю Леселиус, уроженец Небраски, которого в любой момент может прикончить астма, вот уже неделю он не пользовался ингалятором. Я перелетел через полмира, чтобы выяснить, правда ли Хоф умеет творить чудеса, о которых говорят эти люди, или же он просто очередной мошенник, сеющий надежды там, где их нет.

В течение часа мы попеременно практикуем то гипервентиляцию, то задержку дыхания, и с каждым разом продержаться всего чуть-чуть подольше немного легче. Хоф рассказывает нам, что благодаря учащенному дыханию в кровообращении увеличивается содержание кислорода, так что по крайней мере пока мы его не используем, нам для выживания не придется рассчитывать только на воздух в легких. Непроизвольное желание вдохнуть основывается на банальной запрограммированности сознания: отсутствие воздуха в легких означает, что пора сделать вдох. Моя нервная система пока не осознала, что в крови еще достаточно кислорода[2]. Благодаря гипервентиляции я могу обмануть свою нервную систему и сделать нечто, что не было предусмотрено в результате эволюционного развития.

Другими словами, я сбиваю свой организм с толку.

Через 92 секунды зрение начинает затуманиваться. Комната приобретает красноватый отблеск. Время от времени я вижу огоньки. Еще секунда — и я могу умереть. Мне приходится сдаться, и я чувствую, как воздух врывается в легкие. До рекорда далеко, но спустя всего час это — пока моя самая долгая попытка. Я улыбаюсь, немного гордый своим достижением.

Теперь Хоф велит нам приступать к следующему циклу дыхания, но на этот раз мы должны не просто задержать дыхание, сидя на месте, а выполнить как можно больше отжиманий. Я — тридцатитрехлетний журналист, не привыкший к спортзалу, взращенный на полуфабрикатах и незнакомый со спортом, — я потерял всякую форму. Неделю назад я проверял, сколько раз могу отжаться, и получилось, к моему смущению, всего 20 жалких раз, после чего я рухнул. Теперь же я почти час практиковал гипервентиляцию и после очередного непродолжительного подхода с усиленным дыханием оторвал себя от пола почти без всяких усилий. Упражнения получались одно за другим, и не успел я оглянуться, как уже хитростью или, скорее, упорством, заставил себя сделать 40 отжиманий, ни разу не вдохнув.

Вот тут-то я и решил, что мне придется переосмыслить все, что я, по своему убеждению, знал о разных гуру. И все же личность Хофа с трудом поддавалась анализу. С одной стороны, его язык — знакомый жаргон эзотерического бреда: он разглагольствует о вселенском сострадании и связи с божественными энергиями. А еще у него манера пускаться в длинные рассуждения о том, как благодаря паре простых упражнений можно посодействовать миру во всем мире и, по его словам, «выиграть войну против бактерий». Час-другой послушаешь высокопарные и даже самовосхваляющие заявления — взгляд стекленеет, и очень легко пуститься в серьезные размышления об этих шарлатанских идеях. Тогда, разумеется, будут и результаты. Благодаря сравнительно несложным упражнениям в моем организме, казалось бы, всего за один день произошли явные перемены. Выполняя его предписания целую неделю подряд, я смогу склонить свои мышцы к таким чудесам выносливости, какие мне казались невозможными, и обрести небывалую уверенность в себе. В качестве бонуса я потеряю около трех килограммов жира, который во время утренних экскрекций будет выходить маслянистыми сгустками.

Цель же состоит в том, чтобы к концу недели совершить изнурительное восьмичасовое восхождение на расположенную поблизости, покрытую снегом гору в одних шортах и туристических ботинках. Эта гора называлась Снежка, но она станет моим личным Эверестом. Экспедиции вроде этой — неудачная затея, словно из кошмарного сна. Взбираться на дурацкую гору? Почти голым? Я бы согласился попробовать потренироваться, но находиться во власти Хофа, кажется, попросту опасно. Да и кто он вообще такой? Когда я поднимаю на него взгляд, выполняя серию отжиманий, я вижу человека в зеленой остроконечной шляпе, из-за которой он похож на большого садового гнома. Пронзительные глаза и красный нос обрамляет кустистая борода, а по телу проступают жесткие, жилистые мышцы. Хоф просто-напросто гениальный безумец, провидец и отрицательный персонаж. И как нередко бывает с теми, кто пытается развить в себе суперсилы, его дар дорого обошелся Хофу. На животе у него изгибается хирургический шрам сантиметров в тридцать. Он напоминает о том случае, когда из-за своей деятельности Хоф оказался в амстердамской больнице, где ему пришлось бороться со смертью.

Хоф родился в голландском городе Ситтарде в 1959 году, накануне европейской революции хиппи, и провел свои ранние годы в рабочей семье, где было девять детей. Пока остальные члены семьи Хоф изучали ритуалы католической церковной службы, Уим увлекся восточными учениями, наизусть читая отрывки из Йога-сутр Патанджали, штудируя «Бхагават-гиту» и учения дзен-буддизма и набираясь мудрости. Он страстно увлекся исследованием связи между телом и сознанием, однако что бы он ни читал, все оказывалось не тем, что он ищет.

И вот зимой 1979 года, когда ему было двадцать, он нашел это. Прогуливаясь в одиночестве морозным утром по живописному Беатрикс-парку в Амстердаме, он заметил, что один из каналов покрыт тонкой корочкой льда. Хофу стало интересно, каково это, прыгнуть туда. С юношеской импульсивностью, от которой ему так никогда и не удалось вполне избавиться, он скинул с себя одежду и обнаженным бросился в воду. Хоф рассказывал, что тут же испытал шок, однако «возникло ощущение не холода, а чего-то вроде невероятного блага. Я был в воде всего минуту, но время попросту замедлилось. Казалось, прошла вечность». По его организму прокатилась волна эндорфинов, и этот подъем держался до второй половины дня.

С тех пор Хоф повторял этот ритуал почти каждый день.

— Мой учитель — холод, — говорит он.

Техника дыхания родилась естественным образом. Сначала он повторял учащенные вдохи, которые инстинктивно делают люди, ныряя в ледяную воду, — по его словам, точно так же дышит женщина во время родов. В обоих случаях организм переключается на инстинктивную программу. Когда Хоф нырял под лед, организм естественным образом переходил с учащенного дыхания к задержке. Вот тогда-то он и начал ощущать изменения в своем организме.

Хоф объясняет это так: в процессе эволюции у людей должна была развиться врожденная способность противостоять силам природы. Наши далекие предки пересекали бескрайние склоны покрытых снегом гор и бродили по выжженным пустыням задолго до того, как они додумались хотя бы до самой примитивной обуви или накидок из шкур животных. Хотя благодаря технологиям жизнь и стала комфортнее, наша глубинная природа никуда не делась, и Хоф уверен, что ключ к раскрытию утерянного потенциала кроется в воссоздании суровых условий, подобных тем, в которых приходилось жить нашим предкам.

15 лет Хоф тренировался самостоятельно, не давая о себе знать и редко рассказывая о своих возрастающих возможностях. Первым учеником стал его старший сын, Энам. Когда Энам был еще ребенком, Хоф отвел его на каналы и окунул в воду, как Ахилла. Остается только догадываться, что могли подумать прохожие, увидев эту картину, а вот большинство его близких друзей не воспринимали его утренние процедуры всерьез, считая их попросту очередным чудачеством в этом и без того чудаковатом городе.

Хоф брался за разные работы, в том числе работал почтальоном, а летом халтурил в Испании инструктором по каньонингу. С деньгами всегда было трудно, а у его жены, баскской красавицы Олайи, начали появляться признаки серьезного душевного расстройства. У нее были депрессии, она слышала голоса. В июле 1995 года, в первый день бега быков, она выпрыгнула с восьмого этажа многоквартирного дома в Памплоне, где жили ее родители.

Сидя за деревянным столом ручной работы в комнате, где в его польском обиталище обедали и завтракали, Хоф рассказывает о смерти Олайи, а по щекам у него невольно катятся слезы.

— Почему бог забрал у меня жену? — вопрошает он. Столкнувшись с потерей, с разбитым сердцем, он направил всю силу своей веры на то единственное, что выделяло его среди всех остальных: на свою способность управлять телом. Олайя никогда не проявляла интереса к методам Хофа, однако он считал, что мог бы сделать больше, чтобы помочь ей.

— Мое намерение учить других вызвано смертью моей жены, — говорит он. — Я могу вернуть людям состояние равновесия. Шизофрения и раздвоение личности вытягивают энергию. Благодаря моему методу они смогут вернуть контроль.

Это стало для него стимулом к действию. Однако же ему нужно было как-то заявить о себе миру.

Такая возможность представилась ему через несколько лет. Когда в Амстердам пришла зима, в местной газете напечатали цикл статей о разных необычных вещах, которые люди делают на снегу. С Хофом связались из газеты, и он рассказал, что последние несколько десятков лет он купается в ледяной воде голышом. Из газеты прислали корреспондента, и Хоф нырнул в близлежащее озеро, где он обычно купался. Статью опубликовали, а на следующей неделе приехала телевизионная группа.

По известному уже сценарию Хоф проделывал во льду проруби и нырял, а группа снимала. Он как раз вытирался полотенцем, когда в нескольких метрах от него какой-то человек ступил на участок тонкого льда и провалился. Хоф бросился к озеру, нырнул во второй раз и вытащил мужчину целым и невредимым. Новостная бригада засняла эту ситуацию, и вскоре Хоф был уже не просто местным чудаком, он стал местным героем. Кто-то наградил его титулом «Ледяной человек», и это прозвище прилипло к нему.

После этого геройского поступка имя Хофа стало широко известно во всей Голландии. Его пригласили в голландскую телевизионную программу со знаменитым ведущим Уиллибрордом Фрекином, где попросили продемонстрировать свои возможности перед камерой. Хитрый замысел состоял в том, чтобы Хоф установил мировой рекорд для Книги Гиннесса. Предполагалось, что он, задержав дыхание, проплывет 50 метров под арктическим льдом. Это будет сенсационной забавой, а программу будут транслировать на территории всей Северной Европы, что впоследствии позволит Хофу проделывать свои трюки и для других каналов по всему миру.

Спустя пару недель Хоф в одних плавках стоял на поверхности замерзшего озера неподалеку от деревушки Пелло в Финляндии, в нескольких километрах от полярного круга.

Хотя температура опускалась до минус 25 градусов по Фаренгейту, его кожа блестела от пота. Под ним на метр в глубину уходила ромбовидная прорубь. В 25 и в 50 метрах от первой было еще две проруби. Съемочная группа наблюдала, как Хоф, спустившись, окунул пальцы в фиолетовые воды.

Предполагалось, что в первый день съемок он проплывет лишь до первой проруби, чтобы бригада спланировала развитие дальнейших событий и обеспечила технику безопасности. Но у Хофа были другие планы. Ему хотелось удивить и впечатлить телевизионщиков, покрыв всю дистанцию одним махом. Он заранее все просчитал. За один гребок он проплывает чуть более метра, и получается, что до конечной цели ему нужно выполнить 42 гребка. Сделав глубочайший вдох и набрав в легкие воздуха, Хоф скрылся под водой и рванул.

Позже он вспоминал, что открыл глаза на полпути между первой и второй прорубями. Он различал луч солнечного света, прорезавшего толщу воды. Но, несмотря на то что первая прорубь была на безопасном расстоянии, а позади была команда спасателей, на 29-м гребке что-то пошло не так. Хоф не предвидел, как ледяная вода подействует на глаза. Роговицы начали замерзать, и кристаллики льда затуманивали зрение. Еще через пять гребков он уже ничего не видел и, лишь считая гребки, держал направление на источник кислорода. Вскоре он сбился с курса. На 42-м гребке он тщетно пытался нащупать край второй проруби. Он развернулся, думая, что, наверное, проплыл мимо нее. Ему хотелось вдохнуть воздуха, но он понимал, что в результате погибнет. На 48-м гребке надежда начала покидать его. Семьдесят гребков — как раз перед тем, как он начал терять сознание, — и он почувствовал чью-то руку на лодыжке. Подводный спасатель вытащил его на поверхность. Хоф понимал, что чуть-чуть не умер, — это гордыня едва не свела его в могилу. Хоть он и был на волоске от смерти, на следующий день он установил мировой рекорд под прицелом камер.

Шоу вышло в эфир и имело колоссальный успех, после чего Хоф выступил в прямом эфире для зарубежных каналов: от Discovery и National Geographic до Vice. Каждое представление, казалось, было все масштабнее, и с каждым Хоф преодолевал границы смерти. Он пробежал марафон за полярный круг без обуви — от соприкосновения со льдом его стопы так онемели, что большой палец ноги почернел от обморожения. Увечье зажило само, несмотря на то что прогнозы врачей были неутешительными.

Пару месяцев спустя он решил отправиться на Эверест, и вновь он начал восхождение со съемочной группой, под пристальным вниманием СМИ со всего мира. В попытке достичь вершины в одних шортах ему пришлось остановиться на высоте 7677 м, примерно в трех часах пути до вершины мира, как раз в так называемой зоне смерти, забравшей жизни 250 альпинистов. Он ощутил в стопе такое же онемение, какое чувствовал в Арктике. Он не стал рисковать ногой и повернул назад. Успех достался бы ему, пожалуй, слишком дорогой ценой. Хоф был способен на невероятные подвиги, но не раз оказывался на волосок от смерти из-за своего желания производить впечатление и радовать окружающих. А если он умрет, мир никогда не узнает, как ему удалось достичь столь впечатляющих результатов. Хофу нужен был план получше.

Общаться с Хофом я начал зимой 2013 года — тогда я сел на самолет Лос-Анджелес — Вроцлав (Польша) по заданию журнала, с намерением опровергнуть его заявления. Я был уверен, что Хоф — в лучшем случае трюкач, который научился выполнять пару хитроумных приемов, демонстрирующих выносливость и ловкость рук. Он будет не первым мнимым гуру, которого я публично разоблачу. Всего пару месяцев назад Playboy опубликовал мою статью о монахе из Аризоны, Геше Майкле Роаче, который проповедовал учение тибетского буддизма в искаженном виде и благодаря этому совершенно свободно вел половую жизнь с некоторыми из представителей своей паствы. Роач обещал своим ученикам, что через медитацию они обретут суперспособности. С помощью его уникального учения они научатся становиться невидимыми, читать мысли и переродятся в просветленных ангелов. Пожалуй, в мире эксцентричных идеологий это учение ничем не выделялось, за исключением того, что в результате применения духовных практик этого «ламы» (это звание в Тибете дают практикующим мастерам) его юные, идеалистически настроенные последователи медитировали до тех пор, пока не погибали от обезвоживания в горах, возвышающихся над лагерем секты. На той же неделе, когда я отправился на встречу с Хофом, я договорился о том, чтобы расширить свою статью о Роаче и этом ужасном происшествии, превратив ее в полноценную книгу. Я предполагал, что книга будет направлена против липовой духовности.

По мне, так Хоф пытался воспользоваться всей этой шумихой с цирковыми выходками, чтобы привлечь к своему «методу» побольше легковерных последователей, одновременно опустошая их кошельки. Другими словами, я считал, что моя поездка к Хофу попросту станет очередной вехой в моей карьере журналиста, который занимается расследованиями и разоблачает людей вроде него.

Разумеется, сначала нужно выполнить кое-какие формальности. Благороднейшие идеалы журналистики подразумевают, что нужно выслушать всех участников истории и объективно отнестись ко всем источникам. Если Хоф утверждает, что ему известен способ осознанно контролировать работу отдельных частей организма, что недоступно большинству людей, то я не могу писать, оставаясь лишь сторонним наблюдателем. Я должен следовать его указаниям и наблюдать за тем, как его обещания рассыпаются в прах. За годы своей работы я брал интервью у торговцев человеческими органами, допрашивал криминальных авторитетов и был под прицелом автоматов в руках у воюющих детей. И если мне не грозит смертельная гипотермия, то это не самое опасное задание из тех, что я получал.

Самолет с ревом подкатил к воротам терминала, а после, у зоны получения багажа, широко улыбаясь, меня встретил Хоф. Он разместил свой офис в Польше, а не в родной Голландии, чтобы быть ближе к холодным рекам и покрытым снегом горам. Ну, а также чтобы воспользоваться преимуществами более слабой экономики и приобрести территорию большей площади. С двумя другими энтузиастами, хорватом и латвийцем, которые тоже приехали обучаться технике Хофа, мы загружаемся в крохотный серый Opel Astra. Вместе мы покрываем многие километры польских сосновых лесов по дороге к сельской базе Хофа, проезжаем мимо живописных деревень.

Янис Кузе втиснулся на сиденье рядом со мной, и мой туристический рюкзак сползал ему на колени. Дородный латвиец вырос в смутные времена развала Советского Союза, когда по деревням бродили бандиты. Его отец прятал под кроватью сына заряженный «AK-47», чтобы, если нужно будет защищаться, быстро добраться до оружия. Сейчас Кузе в свободное время изучает израильское боевое искусство крав мага и тренируется вместе со своей не менее грозной и, по его уверениям, красивой подругой. Когда его спрашиваешь, готов ли он окунуться в ледяную воду, он отвечает:

— Когда мой отец служил в спецназе, они проверяли способность солдат к адаптации, заставляя их сидеть в ледяной воде. Если те выживали, значит, подходят. Подходил не каждый.

Хорват Владамир Стоякович на родине работал в компании мобильной связи и искал что-то, что могло бы оживить его офисное существование.

Мы приехали в крошечную деревушку Пржесейка, где у Хофа был уединенный сельский дом, который ему удалось купить в 2011 году после подписания с компанией Columbia Sportswear контракта на рекламу линии курток с подогревом на батареях. В этих рекламных роликах, которые создавались для телевидения, но получили широкое распространение в Интернете, Хоф плывет по замерзшему озеру, бросая ледяные взгляды на тепленьких туристов, чья высокотехнологичная экипировка подогревает их одним только нажатием кнопки. Эти видео набрали огромную популярность, а в комментариях Хофа сравнивали с Чаком Норрисом. Так он сделался своего рода главным мачо Интернета. Однако состояние дома свидетельствовало о том, что слава не всегда приносит богатство. Во всех помещениях непрерывно ведутся какие-то работы: на обоих этажах расставлено множество двухэтажных кроватей и разложены коврики для йоги. Разоренная сауна соседствует с новой, установленной ей на замену, а не вполне исправная угольная топка изрыгает черный дым через трещины в настиле. Да и сами полы, пожалуй, не везде ровные.

Тем не менее это обветшалое строение — центр набирающей обороты во всем мире деятельности Хофа, оккультного гуру, а также базовый лагерь для проведения разработанных им экспериментальных тренировок. Одним из первых учеников Хофа в этом доме был студент Джастин Розейлс, в 2010 году прилетевший в Нидерланды из Пенсильвании, чтобы стать подопытным кроликом. «Если мы хотим стать сильными, увлеченными и целеустремленными, приходится браться за, казалось бы, невыполнимые задачи. Если вы не раскроете свое сознание, вам ни за что не подружиться с холодом», — отвечал мне Розейлс по электронной почте. В соавторстве с Хофом он написал и самостоятельно опубликовал книгу о своем опыте. Она называется Becoming the Iceman — стремящиеся к личностному преображению энтузиасты часто передают ее друг другу.

Я припрятал ту скудную зимнюю экипировку, что привез с собой, под кроватью на втором этаже и выглянул в окно на заснеженное поле, где в основном проходили тренировки. Увиденное поразило меня. Я смотрел, как Эндрю Леселиус, жилистый, страдающий астмой житель Небраски, приехавший на неделю раньше, шел по полю в одних черных трусах. Он остановился, набрал полные горсти снега и начал обтирать им руки и грудь.

От его тела густыми клубами поднимался пар. Я пытался переварить то, что видел. Я был попросту не готов осознать разворачивающуюся передо мной сцену. Неужели это действительно пар? Кузе, выбравший койку рядом с моей, выглянул посмотреть на Леселиуса и сказал, что ему не терпится выйти на снег. Мысль о том, чтобы оказаться голым на льду, его не отвращала, а почему-то приводила в восторг. Я не стал его останавливать, и он один отправился на улицу. На предстоящей неделе возможность померзнуть представится мне еще не раз.

После беспокойной ночи я занял свое место в группе, которая собиралась внизу, в студии йоги. Там на первом официальном занятии мы встретили Хофа. Программа пока что явно в стадии формирования, и Хоф рассказал, что каждая тренировка будет немного меняться в зависимости от взаимодействия в группе. Но каким бы ни было начало, структурные элементы были достаточно просты, и, по его уверениям, успехи не заставят себя ждать.

— На этой неделе мы победим бактерии! — заявил (в очередной раз) он, а после предупредил: если мы думали, что знаем все о пределах возможностей нашего организма, это будет поставлено под сомнение. Его монолог слегка затянулся. У Хофа есть такая тенденция, и она проявляется в большинстве его публичных выступлений: он много обещает, но мало делает. Но в конце концов он велел нам избавиться от одежды и выходить.

Мы вышли из дома в белье и босые побрели по заснеженному полю, куда захаживали олени. Я заметил, что любопытные соседи с интересом наблюдают за нами. Когда мы вереницей проходили мимо, один из них что-то прокричал по-польски и Хоф усмехнулся. Большинство здесь считают его сумасшедшим, хоть и приветливым. А, вообще, мне все равно, что там думают полностью одетые поляки. Я впервые в жизни встал босыми ногами прямо на снег и ощутил боль, словно только что сломал зуб. Сердечный ритм резко участился. Кузе охнул, а Хоф сиял плутовской улыбкой. Мы встали в круг, в нижнюю позу всадника (положение с широко расставленными ногами из восточных боевых искусств, напоминает положение сидящего в седле человека). Цель проста: сосредоточить внимание в области лба и, подставив грудь свежему ветру, терпеть холод. Пять минут мучительны, Хоф же продержал нас шесть, после чего отправил отогреваться в сауну.

Переместившись с нашими онемелыми конечностями с заснеженного поля в нагретую выше 38 градусов сауну, мы поняли, что совершили серьезную ошибку. Боль стала сильнее, чем от стояния на снегу, — я даже и представить себе не мог, что такое возможно. Естественная реакция организма на холод — самосохранение. Чтобы сохранить тепло внутри, мышцы, контролирующие артерии, плотно сжимаются, ограничивая кровообращение и направляя его лишь к жизненно важным органам. Этот процесс называют «вазоконстрикцией». Поэтому-то обморожение всегда начинается с конечностей: из-за отсутствия притока крови к этим областям они остывают гораздо быстрее, чем если бы они омывались теплой кровью. Резкий переход к высокой температуре приводит к обратному эффекту. Артерии резко расширяются, и кровь вновь приливает к остывшим областям, вызывая приступ мучительной боли.

Кузе, вытянув ноги к ящику с углем, признался, что готов расплакаться. Леселиус, сжав зубы, задержал дыхание. Побочным эффектом астмы, рассказывал мне он, является плохое кровообращение, и сжатие сосудов для него еще болезненнее, чем для меня.

— Но я предпочитаю думать, что это — все равно что тяжелая атлетика для системы кровообращения, — заявил он. Хоф кивнул в подтверждение. Мы не просто грелись — мы испытывали новые ощущения. Это первый шаг на пути к обретению контроля над ними. Хоф говорил, что, после того как он долгие годы подвергал себя воздействию холода, он теперь может управлять своими артериями почти так же, как пальцами на руках. Другими словами, он может произвольно ограничивать приток крови к конечностям, направляя его к любой части тела по своему выбору.

Хотя первый день занятий был болезненным и мучительным, мы, в подтверждение слов Хофа, быстро делали успехи. На следующий день мы простояли на снегу 15 минут, прежде чем нас, как в прошлый раз, охватила паника. Во второй половине дня мы быстро окунулись в водоем у ледяного водопада, расположенного в пяти минутах ходьбы от черного хода. С каждым разом наши предубеждения против холода потихоньку слабели.

К четвертому дню стоять босым на снегу было едва ли слишком сложно. Час прошел быстрее пяти минут, которые мы вытерпели всего несколько дней назад. Вечером мы сидели на покрытых снегом скалах у реки, пока те не оттаяли. Все это время Хоф улыбался нам, как Чеширский кот.

Все наши знания о реакциях человеческого тела на холод в основном почерпнуты из исследований, со зверской тщательностью проведенных в концлагере Дахау.

Фашисты отслеживали внутренние температуры у еврейских пленников, пока те погибали в ледяной воде. Какими бы страшными ни были эти аморальные исследования, они помогли медикам понять, как быстро организм теряет тепло в таких условиях. Сидя в воде температурой 0 градусов, человек начинает чувствовать вялость всего через минуту-другую. Через 15 минут большинство теряют сознание. В зависимости от исходных физиологических особенностей люди умирают через 15–45 минут. Когда внутренняя температура опускается ниже 28 градусов, смерть практически неизбежна. По сравнению с имеющимися данными, Хоф, похоже, творит чудеса.

В 2007 году в Институте медицинских исследований Файнштейна на Лонг-Айленде Кеннет Камлер, врач с мировым именем, работавший в экспедициях на Эвересте, наблюдал за экспериментом, во время которого погрузившегося в емкость со льдом Хофа подключили к кардиомониторам и мониторам крови. В начале эксперимента возникло серьезное препятствие. Типовые больничные устройства, отслеживающие дыхание, уже через две минуты пребывания Хофа во льду показали, что он умер. Аппарат запутался, потому что Хоф ни разу не вдохнул, а пульс в состоянии покоя составлял не более 35 ударов в минуту. Хоф, однако, не умер, и Камлеру, чтобы продолжать эксперимент, пришлось отсоединить датчики. Хоф сидел во льду 72 минуты. Результаты были поразительными. Внутренняя температура у Хофа сначала снизилась на несколько градусов, а затем вновь повысилась. Это стало первым научным подтверждением метода Хофа.

— Как именно объяснить это, зависит от того, какую философию вы исповедуете, — сказал Камлер, когда я позднее разыскал его по телефону. Он сослался на такие же техники, туммо или иллюзорное тепло, что показывают тибетские монахи: они изменяют температуру тела с помощью дыхания и создания ярких зрительных образов тантричестких божеств. — В конечном счете, — заявил он, — все сводится к тому, как Хоф использует свой мозг.

— Мозг много энергии тратит на выполнение высших функций, которые необязательны для выживания. Сосредотачивая сознание, он направляет эту энергию на выработку тепла, — рассуждал Камлер.

В 2008 году интерес ученых к Хофу достиг пика вроде того, что был десять лет назад в СМИ. Исследователей из Университета Маастрихта в Голландии интересовало, связаны ли способности Хофа с высокой концентрацией богатой митохондриями бурой жировой ткани, или бурого жира.

Эта малоизученная ткань быстро разогревает организм, метаболизируя источник его топлива: обычную белую жировую ткань. Именно благодаря бурому жиру младенцы — у них нет мышц, которые помогают согреться большинству взрослых, — не умирают от холода в первые же месяцы жизни. Бурый жир, как правило, почти полностью исчезает еще в раннем детстве, но биологи-эволюционисты полагают, что, возможно, у первых людей концентрация этой ткани была выше и они могли противостоять экстремальным условиям окружающей среды. Ученые выяснили, что у Хофа, которому тогда был 51 год, за время его тренировок образовался такой объем бурого жира, что он вырабатывал в пять раз больше энергии, чем среднестатистический человек двадцати лет. Скорее всего, это произошло из-за систематического воздействия холода.

Возможно, бурый жир — именно та недостающая органическая структура, которая отделяет человека от мира природы. Белый жир накапливает тепловую энергию, получаемую из пищи. Обычно организм сжигает ее только в крайнем случае. Потому-то так сложно избавиться от складки жира на талии, ведь организм запрограммирован запасать энергию. Даже во время интенсивных регулярных тренировок организм сначала сжигает мышцы и лишь потом использует белый жир как источник энергии. С бурым жиром все иначе. У большинства людей, когда они попадают в условия холода, он образуется непроизвольно, в процессе, который называется «побурением». По сути, организм отслеживает наличие экстремальных физических условий и начинает запасать митохондрии. Когда бурый жир активируется, митохондрия поглощает белый жир через кровь и в процессе обмена веществ сразу же превращает его в тепловую энергию. А поскольку большинство людей во что бы то ни стало избегают попадания в экстремальные условия окружающей среды, бурый жир у них и вовсе не образуется. Если бы мы обходились без одежды, как, должно быть, делали наши далекие предки, то, чтобы пережить зимние месяцы и холодные ночи, нам приходилось бы полагаться на присущие бурому жиру свойства.

Пока мы сидим в сауне, я расспрашиваю Хофа, как можно произвольно активировать бурый жир. Вместо объяснений он наглядно показывает.

Хоф по очереди сокращает все мышцы тела: от пальцев ног до попы, а потом оттуда до плеч — кажется, будто он проталкивает что-то снизу вверх. Затем он хмурит лоб и сгибает шею, словно хочет удержать эту энергию в точке за ухом. В результате этого процесса его кожа краснеет, как будто он горит.

Вдруг он, резко вытянув ногу, привалился к стене, ловя ртом воздух.

— О, господи! — проговорил он, обмякнув. Горя желанием передавать знания, он не учел в сауне жара и перегрелся. Пошатываясь, он вышел и начал кататься по снегу. Некоторые из нас, его учеников, обменялись озабоченными взглядами, но минут через 15 он вернулся, смущенно улыбаясь.

— Вот как это делается. Но пробовать нужно только на холоде.

Ханс Спаанс, которому в 2004 году поставили диагноз болезнь Паркинсона, считает, что Хоф спас ему жизнь. Когда я впервые встретил Ханса в Польше, он испытывал на себе эти техники чуть менее года, чаще всего на индивидуальных занятиях с Хофом.

— При этом заболевании, — говорил он, — большинству людей приходится принимать все больше и больше лекарств, чтобы хотя бы сохранить подвижность и качество жизни. В конце концов ресурсы иссякают, и начинается долгая и изнурительная болезнь.

Спаанс пытался дополнить схему приема лекарств дыхательными техниками Хофа и ледяными обливаниями. Он отслеживал прием лекарств по таблицам, утверждая, что теперь он принимает гораздо меньше, чем когда ему впервые поставили этот диагноз. Он полагал, что только благодаря Хофу он еще не в инвалидном кресле. Хотя этот отдельный пример вдохновляет, очень сложно определить, до какой степени пользу от метода Хофа можно приписать эффекту плацебо. Раз уж Хоф заявляет, что он способен контролировать свою вегетативную нервную систему, ту, которую разрушает болезнь Паркинсона, очень важно подтвердить эти заявления научными исследованиями.

Питер Пиккерс — ученый, которого, пожалуй, едва ли поколеблют бредовые замечания. Он — исследователь из Медицинского центра при университете Рэдбуда в Нидерландах, эксперт в области сепсиса и инфекций. Он специализируется на иммунной системе человека. В 2011 году Хоф встретился с Пиккерсом и упомянул, что способен произвольно подавлять и активизировать свою иммунную систему — умение, по определению, неправдоподобное. Однако Пиккерс, наблюдавший за взлетом телевизионной карьеры Хофа, заинтересовался.

Пиккерс вместе со своим учеником, аспирантом Маттьисом Коксом, который в дальнейшем использовал это в качестве материала для докторской диссертации, разработал тест, в ходе которого применил энедотоксин, составную часть бактерии E. coli. Организм воспринимает это вещество как опасное, но на самом деле оно нейтрально.

В инновационном труде Пиккерса было доказано, что у 99 % здоровых людей, контактирующих с эндотоксином, реакция заключается в проявлении симптомов острой респираторной инфекции, затем организм распознает обман и возвращается в норму. Этот тест успешно использовался для определения эффективности определенных иммунодепрессантов, т. е. таких лекарственных препаратов, которые могут назначаться пациентам после пересадки органов для предотвращения отторжения инородной ткани. Если препарат, который предполагается назначить, блокирует реакцию пациента на эндотоксин, то это хороший показатель, лекарство действует и эффективно подавляет иммунную систему.

Хоф медитировал, а Пиккерс с Коксом ввели ему эндотоксин. Результаты оказались неслыханными.

— Уим сделал то, что казалось мне невозможным, если бы меня об этом спросили до эксперимента, — говорил мне Пиккерс. Почти каждый второй испытуемый, получавший эндотоксин, имел серьезные побочные эффекты, у Хофа же наблюдалась всего лишь небольшая головная боль. По результатам тестов уровень кортизола (гормона типа адреналина, который обычно вырабатывается только во время экстремального стресса) у него был гораздо выше показателей, которые отмечались во всех предыдущих исследованиях. Более того, кровь, которую у него взяли во время медитации, сохраняла устойчивость к эндотоксину в течение шести дней после ее забора из организма.

Когда я спросил Хофа об этих результатах, его ответ был однозначным.

— Если я покажу, что я могу произвольно влиять на работу иммунной системы, нам придется переписать все книги по медицине, — сказал он. Но Пиккерс и большинство других представителей ученого сообщества более сдержанны. Хотя, судя по этим результатам, реакция на эндотоксин беспрецедентна. Скорее всего, Хоф — просто генетическая аномалия, представитель 1 % необычных людей, которые по каким-то причинам не реагируют на эндотоксин. И все же эти результаты были достаточно интересными, и Пиккерс с Коксом назначили еще одно исследование. В ходе предстоящего эксперимента Хоф должен был провести у группы студентов тот же базовый курс, который проходил и я. А затем они отправлялись в лабораторию Пиккерса и Кокса и должны были пройти старое-доброе научное обследование. Если окажется, что этой технике можно обучить, это, пожалуй, выбило бы почву из-под ног Пиккерса. Эксперимент должен начаться через неделю после окончания моего обучения. И мне нужно будет больше года ожидать его результатов.

А пока что придется сосредоточиться на предстоящем мне одиночном испытании, не менее пугающем, чем погружение в водопад или валяние на снегу. Несмотря на свои успехи, я не уверен, что готов к изнурительному походу без одежды к самой вершине горы.

Гора Снежка расположилась на польско-чешской границе. Всю зиму на нее обрушиваются ледяные ветра. На ее вершине, на высоте 1577 м, куда захаживают в основном взобравшиеся сюда бесстрашные лыжники, в уединенной обсерватории наблюдают за движением звезд. Мы вышли рано утром, едва первые лучи солнца подсветили небо. Хоф, трое других учеников и я начали изнурительный подъем от подножия горы, продираясь по шестидесятисантиметровому слою свежевыпавшего снега. Через несколько мгновений после того, как мы гурьбой высыпали из потрепанного «Фольксвагена» Хофа, под наши зимние куртки пробрался холод. При минус четырех градусах даже умеренный ветерок кажется непереносимым. На парковке лыжники, упакованные с ног до головы в яркие комплекты Gore-Tex, возились со своим снаряжением и потихоньку взбирались к подъемникам.

Хоф повел нас обходным маршрутом, который, петляя по лесопарковой зоне, ведет к вершине. Прошагав минут десять, чтобы организм успел выработать некоторый запас внутреннего тепла, мы избавились от одежды. Эшли Джонсон, англичанин и бывший хулиган, начавший новую жизнь и добровольно работавший у Хофа по дому в обмен на возможность обучаться, по-дружески похлопал Леселиуса и Кузе по спине. Оголившись на морозе, мы сложили свои вещи в рюкзаки и, хрустя снегом, побрели дальше.

Сняв рубашку, я начал понимать, как чувствовали себя наши древние предки в таких походах. С трудом продвигаясь вперед, я не ощущал обжигающего холода, как перед тренировками в лагере. Все то тепло, которое я вырабатывал, прикладывая усилия, казалось, не покидало пределов моего организма, будто вместо кожи на мне был гидрокостюм. Я чувствовал холод, но он не проникал внутрь. Я не дрожал. Зато я сосредоточился на точке за ушами, которая, по словам Хофа, помогает активировать бурый жир и направляет потоки тепла по всему организму.

Я пытался повторить то, что Хоф на моих глазах проделал в сауне. Я напряг мышцы, сосредоточил свое сознание — и вскоре начал потеть. От всей нашей группы поднимались тонкие, похожие на туман струйки пара. Один лыжник остановился, чтобы сфотографировать нас.

Лыжный патрульный на снегоходе притормозил, чтобы убедиться, что у нас все в порядке. С потрясенным возгласом мимо пронесся сноубордист, а мы продолжали брести к вершине.

Самое странное, что мы вовсе не мучились — мы были в приподнятом настроении. Холод и физические нагрузки стимулируют выброс колоссального количества эндорфинов, и с лица у меня не сходила безумная ухмылка. Температура словно способствовала предстоящему испытанию. Спустя шесть часов я был у самой вершины — с голым торсом и облепленными снегом ногами. Всего за неделю я сменил пальмы Калифорнии на заснеженные вершины Польши — и мне было вполне тепло, даже жарко.

Однако это еще не конец. Гора крутая, и, несмотря на все усилия, продвигались мы медленно. С каждым шагом мы постепенно все больше подвергались воздействию стихий. Во второй половине дня температура воздуха упала всего до минус 13 градусов, а в сотне метров от вершины ситуация изменилась. Внутренняя температура у меня оставалась в норме, но ветер усилился, а подъем стал круче. Каждый шаг давался труднее, чем предыдущий. Я устал и начал сожалеть о том, что обычно филонил в спортзале. Я переживал, что может произойти, если я остановлюсь. Вдруг холод сломит возведенный мною психический барьер и тут же наступит гипотермия? Я не останавливался скорее из страха, чем по каким-то другим причинам. Неподходящее время, чтобы опровергать эффективность этой методики. Через двадцать минут я добрался до вершины — я не замерз, но не припомню, чтобы я когда-либо уставал больше. Мы сделали пару снимков, а потом я покатался в снегу, удивляясь, как же мне тепло. Затем мы все вместе зашли в обсерваторию.

Подогретый центральным отоплением воздух оказался шоком для моего организма — точно так же, как когда я зашел в сауну после того, как постоял на заснеженном поле в первый день в лагере. Минуту назад я, казалось, не реагировал на воздействие стихий и весело скакал по снегу, теперь же, когда мне ничего не грозит и можно отдохнуть, я ощущал вновь подкрадывающийся холод. Психическая броня пала, и холод из конечностей проник в кровообращение. В теплом помещении я должен бы был согреться, но этого-то и не случилось. Все совсем наоборот. Сначала по позвоночнику прошла легкая дрожь. А через минуту-другую я уже весь трясся. Зубы у меня громко стучали, а вскоре мне стало так холодно, что я и не припомню, чтобы испытывал такое в своей жизни.

Позже я узнал, что медики неотложной помощи, спасающие пациентов с обморожением, называют это «вторичным снижением внутренней температуры». При сужении сосудов конечности остывают гораздо сильнее, чем внутренние органы. Когда организм согревается, кровь вновь начинает циркулировать по сосудистой системе. Проходя по холодным рукам, кистям рук и стопам, кровь остывает. Когда она в конце концов возвращается к сердцу, она понижает внутреннюю температуру всего тела. В крайних случаях вторичное снижение внутренней температуры может привести к смерти. Встать на ноги и спускаться с горы я смог только через час. Я не стал напрягаться, сопротивляясь внешним воздействиям, и надел черную куртку, которую нес в рюкзаке.

По пути вниз Хоф рассказал, что хочет еще раз попробовать подняться на вершину Эвереста, второй раз после предыдущего прервавшегося восхождения на эту гору почти голым. Я спросил у Хофа, что если во время этого восхождения он в конце концов достигнет пределов своих возможностей и пополнит ряды погибших на склонах горы. Будут ли его идеи погребены навеки? Будут ли иметь значение хотя бы те скромные уроки, что он успел дать своим последователям, если он погибнет смертью, которая большинству покажется глупой? Его лицо омрачилось раздумьями. Казалось, он сейчас заплачет.

— Я не должен умереть, — сказал он. — Я решил.

На следующий день Хоф отвез меня в аэропорт Вроцлава. Я испытывал некоторое удовлетворение от сделанного. Холод больше не пугал меня. Всего за неделю я сбросил почти два килограмма чистого жира — приятный побочный эффект от регулярного разогревания тела. Но что же именно произошло на Снежке? Расширил ли я свои возможности, затерявшиеся в мусорном баке эволюции? Или же я всего лишь оказался на грани гипотермии? Другими словами, стал ли я сильнее или мне это просто показалось? Может, я попросту оттянул появление чувства холода, пока не начал согреваться, но только рискуя при этом вторичным снижением внутренней температуры? Мне пришло в голову, что для ответа на эти вопросы мне в первую очередь нужно немного лучше понять, как же мы стали людьми.

Глава 2 Что там в мусорном баке эволюции?

В 1931 году Артур Фокс, химик с химического предприятия DuPont, работал со своим коллегой К. Р. Ноллером в лаборатории. Они пытались найти практическое применение особому химическому веществу, благодаря которому кожа рыб становилась прозрачной. Мелкозернистый порошок назвали фенилтиокарбамидом, или ФТК, — для тех, кому слова, длиннее трех слогов, кажутся труднопроизносимыми. Фокс потянулся за контейнером с ФТК, он выскользнул из его рук, окутав помещение огромным белым облаком. Химическая пыль покрыла Фокса. Она осела на одежде, попала в рот. В этот момент он, наверное, раздумывал, не станет ли слегка прозрачным. Его коллега, всего в паре метров от него, тоже был облеплен порошком и жаловался на сильную горечь во рту. Это было отвратительно, заявил он, а Фокс ничего не чувствовал. Заинтересовавшись этой разницей в ощущениях и явно не задумываясь о серьезном нарушении техники безопасности, Фокс окунул палец в порошок и облизал его, еще раз попробовав на вкус. Пресно. Ноллер попробовал еще капельку и сморщился от горечи.

Этот неприметный случай не стал поводом для обмена ходкими шутками между двумя химиками, а вдохновил их на целый ряд исследований того, как по-разному люди воспринимают этот мир. Некоторые, как, например, Фокс, воспринимают лишь стандартный диапазон вкусов. Но есть определенный процент людей, особо чувствительных к вкусам, как, например, Ноллер, которым брюссельская капуста кажется гадкой, лимоны вяжут рот, а соль… скажем, еще солонее. В ходе последующих исследований они выяснили, что эта разница в восприятии вкуса происходит из-за аномально большого количества грибовидных вкусовых рецепторов на языке Ноллера. Таких людей, как он — тех, кто особо чувствителен к вкусам, — насчитывается около 25 % населения. И по невыясненным причинам женщины чаще мужчин бывают особо восприимчивы к вкусу.

Хотя особая восприимчивость к вкусу не имеет серьезного влияния на повседневную жизнь, само существование таких людей проливает свет на странный мир чувственного восприятия. Кстати, чувствительность к ФТК — далеко не единственное недавно выявленное чувство. Есть люди, которые различают более 100 миллионов цветов (обычно люди различают около 2,4 миллиона оттенков) — эта способность называется тетрахотомией. Есть те, кто обладает абсолютным слухом и способен различить взятую на фортепиано ноту и тут же определить ее, не сравнивая с другими звуками. Есть слепые люди, способные ориентироваться, прищелкивая языком и прислушиваясь к эху, — такой же способностью обладают летучие мыши и дельфины. У некоторых людей чувственный аппарат перепутывает входные данные так, что они ощущают цвета на вкус и слышат запахи — это заболевание называется «синестезией». Обычно эта неврологическая путаница не мешает таким людям в повседневной жизни, и, кстати, многие из них бывают чрезвычайно успешными и творческими натурами: например, писатель Владимир Набоков или ученый Ричард Фейнман.

Хотя в мире, в котором мы живем сейчас, эти суперспособности и не имеют непосредственного практического применения, но они создают предпосылки для того, чтобы задействовать эти мутации в процессе эволюции. Если представится такая возможность или вдруг возникнет ситуация, в которой способность воспринимать более широкий диапазон вкусов или более широкую часть видимого спектра повлияет на то, насколько велика у человека вероятность произвести потомство и передать свои гены.

Некоторые из этих способностей, например абсолютный слух, можно даже развить — настолько, что обладающие этим даром могут научиться на лету схватывать ноты песни, словно читают их с листа. Человек с наличием абсолютного слуха, возможно, с рождения действительно обладает задатками, чтобы стать высокопрофессиональным музыкантом, но отточить этот дар и добиться совершенства можно только учебой и концентрацией. Без развития эта врожденная способность превращается в «идеальный слух», навык и способность, которые высоко ценятся музыкантами. Если же ничего не предпринимать, музыкальные возможности, словно рудиментарный хвост, исчезнут за ненадобностью, хотя лежащие в их основе биологические особенности, предполагающие абсолютный слух, никуда не денутся. Человек, обладающий таким даром, но без всякой склонности к музыке, может никогда в жизни и не узнать о том, какие у него могли бы быть способности.

На самом деле выявить способности, от которых все человечество постепенно отказывается, не так уж сложно. Полтора столетия назад самые неизведанные уголки планеты стали не просто исследовать, но и развивать. Сначала достигли Северного полюса экспедиции ученых, а пришедшие вслед за ними люди привезли с собой в Арктику всевозможные материальные блага. Непроходимые джунгли прорезали автомагистрали, а добраться в любую часть света благодаря воздушному сообщению можно за несколько часов. В наши дни переместиться с одного отдаленного острова на другой без преувеличения не сложнее, чем заказать билет по Интернету.

Однако прежде мир был необъятно огромен и непостижим для всех, кроме величайших исследователей. На островах Тихого океана одинокие жители пытались покорить окружавшие их необъятные водные просторы — и им удалось найти способы перемещения меж островов на крошечных лодчонках, ориентируясь по одним только звездам и рассказам бывалых. Жители островов Тихого океана на веслах пробирались по разбросанным тут и там обитаемым берегам, порой проводя в пути недели. Некоторые антропологи уверены, что, возможно, они могли преодолеть бескрайний открытый океан и добраться вплоть до Южной Америки — 10 000 лет назад они, вероятно, основали небольшие поселения в обеих Америках и сделали это, опираясь на свое собственное счисление координат. Хотя знание звезд и помогает морякам ориентироваться ночью, погода в Тихом океане редко бывает настолько предсказуема и безоблачна, чтобы можно было рассчитывать только на это.

Кстати, капитан Кук, самый известный английский исследователь Тихого океана и первый европеец, совершивший кругосветное плавание до Новой Зеландии, своим успехом во многом обязан таитянскому вождю, которого он взял на свой корабль «Индевор». Вождь, которого звали Тупия, плавал с командой почти 20 месяцев и по памяти помог Куку создать карту 130 островов на участке океана протяженностью более 2500 миль. Кука чрезвычайно поражало, что, куда бы ни вел корабль и каким бы бурным ни был океан, стояла ли темная ночь или полный штиль в спокойный день, Тупия всегда мог указать, где лежит его родной остров. Тупия искусно прокладывал курс по волнам и примечал мельчайшие отклонения, возникающие в океанских течениях из-за близости земли, то, что он называл ди леп. Кук, прибегавший также к помощи компаса королевских ВМС, в своем отчете об этом плавании записал, что присущее Тупии чувство направления ни разу его не подвело.

Путешествуя на «Индеворе», капитан Кук высадился в Австралии, на северной оконечности нынешнего Квинсленда. Здесь он обнаружил группу аборигенов гуугу йимитир и решил составить словарь их языка. Среди записанного им было слово «кенгуру», а также слово, которым они обозначали океан. Кук заметил, что этот язык на слух очень отличается от любого другого языка, что он слышал в тихоокеанском регионе. Самое интересное, что у гуугу йимитир было настолько развито чувство направления, что, описывая место расположения чего бы то ни было, они всегда указывали стороны света. У них не было слов, обозначающих «право», «лево», «впереди» или «позади». Если за ужином вы сидели рядом с представителем гуугу йимитир, то были бы не справа от него, а к западу, востоку, северу или югу. Так что дать межкультурный обед было для Кука делом, конечно, непростым, но интересным с антропологической точки зрения. Хотя в системе своего языка эти аборигены и не отводили себе центрального места, они могли рассказать о своем положении относительно сторон света, даже если находились в закрытом помещении без света. Знание своего местоположения попросту было у них в крови. Сегодня антропологические исследования их языка почти не ведутся. Представители этого племени разбрелись кто куда или стали жертвами вековых гонений.

Тупия да и многие другие аборигены обладают особым врожденным чувством ориентации в пространстве, которого современные люди почти вовсе лишены. Однако есть основания быть уверенным, что это чувство, которое антропологи называют «чувством направления», до сих пор латентно присутствует у многих людей и заложено оно на биологическом уровне. В 1970-х годах Робин Бейкер, биолог из Манчестерского университета в Англии, попытался проверить гипотезу о том, что некоторые люди, как птицы, способны чувствовать направление с помощью внутреннего клеточного компаса. Гипотеза заключалась в том, что в носовой кости и в глазах у людей есть клетки, чувствительные к магнитному полю. Они чувствуют притяжение магнитных полюсов так же, как стрелка компаса, которая всегда указывает на север. Бейкер решил проверить эту идею, привязав к головам добровольцев, здоровых студентов, магниты, чтобы чувствительные к магнитному полю клетки переориентировались на местное воздействие. К головам членов контрольной группы он привязал ненамагниченные медные пластинки, а затем, завязав испытуемым глаза, привез их в пустынную местность в Англии и велел указать дорогу назад. Результаты свидетельствовали о прорыве: биолог сообщал, что ненамагниченные студенты указывали направление к дому значительно точнее, чем все остальные. Это исследование положило начало целому ряду других работ, результаты которых не всегда подтверждали результаты, полученные Бейкером. Другие тесты с намагничиванием провалились. Однако после многочисленных ожесточенных споров, которые велись на протяжении десяти лет, ученые пришли к общему выводу о том, что будь то магнитные явления или какие-то другие особенности, лежащие в основе нашей природы, но люди и вправду обладают врожденным чувством направления. Просто теперь мы им не так уж часто пользуемся.

Любому, кто застал в своей жизни переход от аналоговых 1990-х к сверхъестественному распространению связи в 2000-х, несложно заметить утрату этого врожденного «чувства направления». Когда я был подростком или юношей, узнать незнакомый город можно было только с помощью карт. Одним из самых первых мест, где я работал, была группа, занимающаяся проблемами окружающей среды. Я ходил по квартирам и собирал пожертвования. Мне обещали хорошие деньги в случае, если удастся убедить хозяев раскошелиться на проведение кампании по остановке работы электростанции, загрязняющей среду в окрестностях Бостона. За летние каникулы на этой работе я пополнил свой вечно пустой кошелек и претворил в жизнь тайное желание сделать что-нибудь полезное для окружающей среды.

Через несколько недель меня повысили до регионального менеджера, т. е. я отвечал за согласование суммы, которую бригада сборщиков может набрать по квартирам в районе Бостона и его окрестностей за лето. Бюджет и сроки были очень сжатыми, и бригадам приходилось работать с максимальной отдачей. Я разметил карту своего участка, Соммервиля, разметил ее условными цветами. Всего через пару дней я знал каждый переулок, тупик и транспортную магистраль в непостижимом переплетении городских улиц. Благодаря тому, что я постоянно держал перед собой эту пространственную информацию, а также прикидывал возможные маршруты между начальными и конечными пунктами, мне удалось узнать весь город. Стоило только назвать улицу — и я уже точно знал, как туда добраться. А затем, несколько лет спустя, наступила цифровая революция.

Примерно тогда же, где-то в конце 2009 года, я переехал из нью-йоркского Бруклина в Лонг-Бич в Калифорнии. Я купил цифровую карту города, которая с помощью присосок крепилась к ветровому стеклу автомобиля. До сих пор радикальные преображения, последовавшие за появлением смартфонов, миновали меня, и я был восхищен, что я могу ввести адрес в это крошечное устройство и, следуя простым, соответствующим дорожной ситуации указаниям, спланировать маршрут по незнакомому городу. Бумажная карта, которая сопровождала меня в путешествии через всю страну, пылилась в чемодане, а я, каждый раз садясь в машину, прибегал к помощи Том-Тома. Каждый поворот совершался по тщательно срежессированной цифровой подсказке. Спустя полгода я едва ли мог передвигаться по городу без их помощи. Полная зависимость от этого устройства привела к тому, что однажды я на удивление неразумно и напрасно потратил кучу времени. Как-то по дороге на интервью на другом конце Лос-Анджелеса мне пришлось проделать лишние 50 миль из-за сбоя в цифровом устройстве. Всего через каких-то несколько месяцев зависимости от цифровой безделушки я совершенно утратил чувство направления. Как и большинство людей, которые с помощью телефонов получают координаты для навигации с вышек мобильной связи, я переложил обязанности по прокладыванию пути, за которые отвечает мозг и, возможно, расположенные в носу и глазах крошечные магниты, на электронную штуковину. Культура и технологии победили мою биологическую природу.

Благодаря данным проведенного не так давно исследования с участием лондонских таксистов можно ознакомиться с тем, как способность прокладывать путь связана с отдельными структурами головного мозга.

Чтобы получить разрешение, лондонские таксисты должны запомнить витиеватое переплетение извилистых английских улочек и уметь без карт находить дорогу в этом огромном городе.

Исследователи подключили водителей к магнитно-резонанским томографам и выяснили, что чем дольше они водят свои кебы, тем больше у них объем гиппокампа. Эти результаты доказывают, что пространственное мышление вызывает в мозгу значительные изменения. В то же время — и, пожалуй, это еще любопытнее, — как только таксисты выходили на пенсию, структуры головного мозга у них возвращались к обычным размерам.

Удивительно, как быстро способны атрофироваться органы чувств у человека, если он ими не пользуется. Даже если это какой-то определяющий параметр, можно стать зависимым от внешних ресурсов, попросту некоторое время не задействуя невральную мышцу. Цифровые карты появились совсем недавно, но есть и другие, более значимые биологические способности, которые мы совершенно не используем в повседневной жизни. Они бездействуют, пока их не активизирует подходящий раздражитель.

Некоторые способности берут начало в самых глубинах нашего животного прошлого, еще до начала прямохождения. А возможно, даже до того, как наши земноводные предки окончательно выбрались на сушу.

Открытие у животных реакций на воду произошло в 1894 году, когда физиолог Шарль Рише обвязывал уток бечевкой, чтобы они не могли пользоваться легкими. Этот довольно жестокий эксперимент мог бы стать сюжетом фильма ужасов, но на самом деле это попытка понять, какое воздействие вода оказывает на центральную нервную систему уток. В ходе цикла экспериментов, в результате которых истребили, должно быть, всю местную популяцию уток, Рише выяснил, что на суше среднестатистическая утка живет без дыхания примерно семь минут. Однако, когда Рише опускал утку в холодную воду, она не умирала около 22 минут. Каким-то образом в момент, когда приговоренная утка ощущала, что находится в воде, ее обмен веществ замедлялся. Попытки проведения аналогичных тестов на людях были предприняты только в 1962 году.

К счастью для испытуемых, участвующих в эксперименте физиолога шведского происхождения Пера Шоландера, за прошедшее столетие методы проведения испытаний стали более продвинутыми. Физиолог не связывал добровольцев насмерть, а с помощью лабораторного оборудования измерял у них частоту пульса и уровень кислорода, когда те погружались на дно бассейна с холодной водой.

Шоландер заметил, что в тот момент, когда лица людей оказывались под водой, частота пульса тут же сокращалась. Это то же явление, какое Рише наблюдал у своих уток. На втором этапе эксперимента Шоландер установил на дне бассейна несколько тренажеров и велел испытуемым заниматься на них под водой. Хотя поднимать вес под водой, должно быть, тяжело, кардиомониторы показывали, что, какой бы интенсивной ни была нагрузка, частота пульса у испытуемых была снижена. Мало того, у испытуемых, пока они находились под водой, также наблюдалось сужение кровеносных сосудов из-за того, что кровь от конечностей перенаправлялась к центру.

Как оказалось, вода запускала ряд физических изменений в организмах. И эти изменения успешно подготавливали их к выживанию в неблагоприятных для них подводных условиях, где дыхание означало бы смерть. Это — рефлекс, который Шоландер назвал «главным рубильником жизни». С тех пор этим термином пользуется активно развивающееся сообщество фридайверов, которые, полагаясь на эти обусловленные природой изменения в организме, увеличивают продолжительность спусков под воду. Фридайверы, чью жизнь мастерски описал в своей книге Deep Джеймс Нестор, могут быстро опускаться к океанскому дну на сотни метров, а затем подниматься без риска понижения давления до смертельно опасного уровня (которого приходится опасаться аквалангистам). Когда они ныряют, легкие схлопываются от давления воды, а потребление кислорода сокращается из-за холода. Чемпион мира по фридайвингу способен опуститься не менее чем на 300 м и тем не менее подняться на поверхность живым и невредимым. Трудно представить, но в 2012 году во время соревнований одному фридайверу удалось задержать дыхание под водой на 22 минуты[3]. Кроме того, этим активизирующимся под водой «главным рубильником» могут воспользоваться и жители суши, подверженные приступам тревоги или аритмии. Если у вас порой бывают приступы паники, в разгар такого приступа погрузите лицо в ледяную воду — ваш организм получит сигнал приготовиться к погружению, и сердцебиение замедлится.

Сколько еще бездействующих рудиментарных реакций, подобной этой, заложено в нашем организме, выяснить не так-то просто. Такого рода способности проявляются лишь при подходящих обстоятельствах. Эти способности — подарок от миллионов поколений наших предков, в чьих организмах происходили едва заметные изменения и о чьих повседневных испытаниях мы имеем лишь смутное представление. Ведь в наши дни большинство живут, не выходя за узкие рамки уютного равновесия, раскрывая незнакомые реакции организма чаще всего случайно. А когда эти реакции все-таки запускаются, мы не всегда осознаем, что же послужило для них толчком. В современном мире почти не осталось людей, поистине «нетронутых» цивилизацией. Нет такой контрольной группы, в сравнении с которой ученые могли бы установить, что же на самом деле представляли собой дикие люди. Лучшее, что можно сделать, — использовать раннюю антропологическую литературу, свидетельства из первых уст, а также мифологию и устную историю коренных народов со всего мира.

Самый любимый мною, несмотря на его загадочность, сюжет — это история последнего воина из племени апачей, который противостоял вторжению западной цивилизации. Сокрушив Конфедерацию во время Гражданской войны, армия Севера обратила свое внимание на земли Аризоны, где небольшой отряд индейцев подкарауливал поселенцев и малочисленные вооруженные группы. К середине 1860-х годов большинство апачей уже согнали в лагеря, которые впоследствии стали частью системы резерваций. Но один особенно яростный воин по имени Джеронимо продолжал сопротивление. Он возглавил небольшой боевой отряд, склоняя воинов к кровопролитной борьбе, чтобы отомстить за зверства, совершенные по отношению к их племени. Для властей в Вашингтоне поимка этого отщепенца стала первоочередной задачей, и они выделили для этого 5000 солдат. Чтобы направлять эту операцию, власти использовали революционную технологию, гелиограф. Это был предшественник телеграфа, передающий морзянку с помощью световых вспышек. И все же, несмотря на то что на него, по сути, велась самая масштабная за всю историю охота, деятельность Джеронимо продолжалась почти 30 лет, в течение которых он вел ожесточенную борьбу, а после, достигнув преклонного возраста, наконец сдался на своих условиях.

В то время у его отряда ни разу не было ни численного преимущества, ни преимущества технологий — он выживал лишь за счет своей смекалки и везения. Некоторые историки утверждают, что его отряд истребил не менее 5000 человек. Сами апачи приписывали успех Джеронимо покровительству богов. Они верили, что бог Уссен наделил его особой силой, которую они называли «против врагов». Благодаря этой силе он всегда знал, где находится противник. Благодаря ей он предсказывал погоду и, говорят, жил в сверхъестественной гармонии с окружающим миром.

Хотя успехи Джеронимо — редкий пример торжества аборигенов над всесокрушающей силой западного прогресса, существует множество рассказов о туземных целителях и шаманах, имеющих такие же способности. Говорят, что кочующие оленеводы Норвегии были способны общаться телепатически, находясь на невероятном расстоянии друг от друга. Аналогичные штуки случаются и в отдельных туземных племенах Австралии, а также разных племенах Южной Америки. Остается только догадываться: то ли это врожденные способности людей, то ли нечто из области веры и религии. Почти все скрупулезные научные исследования этих так называемых парапсихических способностей провалились: их якобы сверхъестественную природу не удалось подтвердить. При этом к тому времени, когда современная наука дошла хотя бы до формулировки нужных вопросов, сам образ жизни, который вели коренные народы, начисто исчез.

До начала XX века такой науки, как антропология, вовсе не было, а до этого рассказы об аборигенах зачастую велись с точки зрения завоевателей или миссионеров — и те, и другие были лично заинтересованы в том, чтобы умалить достоинства изучаемого народа. Исторические документы появились не раньше этого времени, и попытки заглянуть глубже в наше прошлое, во времена, предшествующие возникновению письменности, ограничиваются тем, что случайно сохранилось в археологических памятниках. Чтобы получить представление, что же можно узнать о том, как в глубоком прошлом люди взаимодействовали с окружающим их миром, я обратился к Марку Кисселу, доктору наук в области палеоантропологии из Университета Нотр-Дам. В те времена, когда я проходил курс по культурной антропологии в Висконсине на докторскую степень, он был еще и моим соседом по комнате, и с тех пор я обращался к нему всякий раз, когда у меня возникали вопросы из области эволюции человека.

Предмет его исследований — истоки образного мышления, древнейшие свидетельства о конфликтах между первыми людьми, а также возникновение и расцвет Нидерландов.

Я спросил его, с какими трудностями сталкивались наши предки и есть ли какие-то данные о физических способностях, которыми, возможно, обладали они, а мы утратили. Он ответил как ученый, но все равно что пожал плечами.

— Физическая форма у них почти наверняка была лучше, чем у нас, — начал он, — но сведения неточны. У нас нет даже полного скелета неандертальца — лишь части от множества скелетов, из которых можно искусственно составить неандертальца, чтобы понять их биологические особенности. Мягкие ткани тела, все, что могло разложиться за десятки тысяч лет, практически отсутствуют.

С тех пор как в 1829 году в известковом карьере в Бельгии начали откапывать аномально тяжелые кости, вокруг неандертальцев возникли ожесточенные споры: по поводу их места в эволюции человека. Ясно, однако, одно: неандертальцы — самый близкий к человеку вид из всех, когда-либо существовавших на Земле.

И все же, строго говоря, они относятся к другой ветви древа эволюции. В палеонтологических записях они появляются еще 300 000 лет назад, а примерно 40 000 лет назад, словно по волшебству, исчезают. Выдвигались гипотезы о том, что их исчезновение отчасти связано с активным развитием нашего вида: то ли в результате войн, то ли борьбы за ресурсы. Как бы то ни было, между нами и неандертальцами, безусловно, было какое-то взаимодействие, и, по-видимому, два вида перемешались и размножались совместно. Если у вас азиатские или европейские корни, то в вашем геноме, скорее всего, 1–4 % ДНК неандертальцев. Тем не менее сведения о биологических особенностях первых людей и неандертальцев сводятся в основном к тому, что можно узнать на основе выкопанных нами небольших фрагментов костей. Но одно нам известно наверняка: появление технологических изобретений, по-видимому, обычно сопровождается общим сокращением чисто физических возможностей и жизнестойкости нашего вида.

— Тогда было гораздо холоднее, и, пока не было огня, им приходилось есть много сырого мяса, — говорит Киссел. — А это почти наверняка означает, что у них была довольно впечатляющая кишечная флора.

Если бы не крепкий кишечник, человек бы ни за что не выжил на сыром мясе, не рискуя серьезно заболеть. Кстати, судя по палеонтологическим записям, наиболее явные изменения в скелете произошли с связи с появлением тепловой обработки пищи. Ричард Рэнгем, антрополог из Гарварда, утверждает, что, как только люди научились добывать огонь, их челюсти начали уменьшаться. При тепловой обработке мясо становится мягким, в нем уничтожаются потенциально опасные бактерии, а значит, нам больше не нужны большой рот и мощные, выступающие вперед челюсти, как у наших, более похожих на обезьян, предков. Кроме того, в результате тепловой обработки овощи и мясо становятся питательнее. Люди уже не тратили столько времени на пережевывание растительных волокон, расщепляя неподдающуюся клетчатку, а переложили это бремя на огонь, и им стало значительно легче извлекать калории из пищи. В своей книге «Зажечь огонь» Рэнгем пишет, что именно благодаря тому, что 1,8 миллиона лет назад наши древние предки изобрели тепловую обработку, мы стали людьми, это и подтолкнуло эволюцию Homo erectus.

Homo erectus отличался от своих предшественников, человекообразных приматов. Homo erectus ходил на двух ногах, выпрямившись во весь рост. А поскольку пища после тепловой обработки переваривалась быстрее, кишечник у него был меньших размеров, чем у большинства приматов. Еще миллион лет или около того Homo erectus постепенно развивался, приняв ту более совершенную форму, какой мы обладаем сейчас. Предположительно, из-за того что Homo erectus не приходилось тратить столько времени на пережевывание пищи, а также в результате эволюционной необходимости, человеку пришлось больше рассчитывать на свои технические навыки, он научился делать другие вещи. Вследствие этого увеличился размер мозга. В какой-то момент Homo erectus лишился и волосяного покрова на теле, по-видимому, из-за того, что мог разжигать огонь, чтобы согреваться ночью.

Проведенный Рэнгемом анализ открывает новые возможности в науке — ведь он доказал, что технологии серьезно повлияли на развитие новой формы человека. По сути, это влияние настолько велико, что эволюцию человека почти невозможно отделить от культурных и технологических изменений. Другими словами, если бы мы не научились добывать огонь, у нас не было бы того тела, что есть сейчас. Это, однако, вовсе не значит, что эти этапы развития всегда проходили гладко — да если уж на то пошло, и быстро.

Порой, когда одновременно и технологии, и биологические особенности начинали развиваться в разных направлениях или когда темп происходящих изменений оказывался слишком быстрым, в процессе эволюции возникало несоответствие между неактуальными биологическими особенностями и тем миром, который мы стремительно возводили.

Наиболее классический пример эволюционного несоответствия — это расположение наших зубов (это несложно проследить по палеонтологическим находкам). Со временем челюсти человека уменьшались, а количество зубов осталось прежним. Сейчас, когда мы взрослеем, у нас прорезаются зубы мудрости, сдвигая остальные зубы. Чтобы исправить это, требуется хирургическое вмешательство или интенсивное ортодонтическое лечение. По сути, человек — жертва собственного прогресса. До изобретения тепловой обработки большую часть дня люди пережевывали пищу, измельчая ее. В результате зубы распределялись по всей челюсти, оказываясь на своих местах. Но с появлением огня пища стала мягче, челюстям человека не приходится столько трудиться, и зубы без постоянного давления смещаются. Марк Киссел говорит, что ни у одного другого животного, да и, конечно, ни у кого из наших предков, не было таких проблем. Кстати, термическая обработка пищи изменила не только положение зубов, но также и их качество. Киссел как археолог исследовал сотни зубов, принадлежавших ископаемым людям, как охотникам-собирателям, так и представителям сельскохозяйственных общин. У последних кариеса было больше. Состояние рта современного человека гораздо хуже, чем у первобытных людей. Из-за изменений в рационе, а самое страшное, потребления сахара, наши зубы подвержены кариесу. Ни у неандертальцев, ни у Homo erectus не было повода обращаться к стоматологу.

А вот понять, какие изменения в мягких тканях вызвали эволюционные несоответствия, не так просто. Если бы не какой-нибудь удивительно счастливый случай вроде находки в вечной мерзлоте быстрозамороженного тела неандертальца, то совершенно невозможно точно сказать, как со временем изменялись наши мышцы, мозг, жировые отложения и органы. О львиной доле биологических особенностей наших древних предков антропологам и биологам остается только догадываться.

Во время ледникового периода, когда ледники простирались гораздо южнее, чем сейчас, неандертальцы обитали по всей Европе. Жившие далеко от наших приспособленных к жизни на деревьях человекообразных предков, они создали сложную культуру, хоронили мертвых, с помощью декоративных бусин отделывали одежду и мастерили украшения.

Хотя недолговечные предметы их материальной культуры не сохранились, большинство антропологов полагают, что в период расцвета их технологического мастерства неандертальцы, должно быть, использовали толстые шкуры и строили в своем роде капитальные жилища, которые можно было бы отапливать огнем. Однако даже наличие таких технологических преимуществ не объясняет, как этот вид просуществовал более 200 000 лет в таком холодном климате.

В 2002 году профессор антропологии Тулейнского университета в Новом Орлеане, уже подумывая о грядущей пенсии, написал в журнал Journal of Human Biology статью, в которой предложил совершенно новый взгляд на то, почему выжили неандертальцы. Стигман рассуждал, что для выживания в холодном климате неандертальцы, должно быть, использовали множество разных биологических стратегий. Он взялся изучить научную литературу и отыскивал даже самые невразумительные исследования в области анатомии современного человека. Он искал подсказки в физиологии человека — это помогло бы ему определить, из чего могли состоять мягкие ткани тела неандертальцев. Измеряя скелетные структуры разных образцов, он определил приблизительный объем мышечной массы у неандертальцев. Стигман отметил, что благодаря более коротким конечностям и большей общей массе тела их внутренние органы были естественным образом защищены от суровых погодных условий. Это замечание не было принципиально новым и осталось бы незамеченным, но вместе с тем он предположил, что сохранять тепло неандертальцам помогала бурая жировая ткань, или, проще говоря, бурый жир.

Бурый жир — основная ткань в организме млекопитающих. Одно время большинство полагали, что благодаря этой ткани грызуны сохраняют тепло во время спячки. Эта пористая ткань очень похожа на обычный белый жир, с помощью которого большинство млекопитающих запасают избыток тепловой энергии. Но тогда как белый жир служит теплоизолятором, бурый жир играет активную роль в сжигании белого жира для выработки тепла в организме. Это — ткань, характерная только для млекопитающих. Ее единственная цель — выработка тепла, или, говоря научным языком, термогенез. Однако считалось, что бурый жир у человека необходим только младенцам. Самое первое испытание для человека при рождении — непрерывная борьба за поддержание постоянной температуры тела. У младенцев сравнительно высокое соотношение площади поверхности тела к его массе, поэтому они теряют тепло гораздо быстрее, чем взрослые.

Потому-то многие недоношенные дети первые недели жизни проводят в кувезах. Взрослые же, чтобы побыстрее повысить центральную температуру тела, начинают дрожать. Благодаря работе мышц вырабатывается достаточное количество тепла, это побочный эффект движения. У младенцев, едва выбравшихся из утробы, недостаточно мускулатуры, чтобы согреться дрожью. Но у них при рождении обычно имеется слой пухлых складочек из теплоизолирующего белого жира. Когда центральная температура начинает падать, в работу включается бурая жировая ткань: она поглощает белый жир из организма, постепенно высвобождая тепловую энергию.

По мере того как младенец становится ребенком и его мышцы начинают укрепляться, белый детский жир исчезает вместе с бурой жировой тканью. К тому времени как дети взрослеют, в их организме остается совсем мало бурой жировой ткани. На самом деле у людей сохраняется небольшая прослойка этой ткани вдоль позвоночника и плеч, по объему равная всего паре чайных ложек. Большинство врачей считают, что бурая жировая ткань для взрослого попросту не имеет особого значения. На самом же деле у большинства взрослых бурой жировой ткани так мало, что до 1970-х годов анатомы даже не знали о ее наличии. Однако Стигман утверждает, что неандертальцы могли использовать те же стратегии для согревания, что и младенцы. Для того чтобы доказать это, он проштудировал неизученную литературу по физиологии.

Он привел данные финского исследования, проведенного в 1981 году, в ходе которого специалист в области анатомии сравнивал результаты аутопсии чернорабочих. Рабочие относились к двух разным группам: те, кто круглый год работал в помещении, и те, кто трудился под открытым небом. Известно, что зимы в Финляндии суровые, условия совпадают с теми, в которых зимой жили неандертальцы. В рамках исследования сравнивалась концентрация бурой жировой ткани у двух групп рабочих — оказалось, что у тех, кто большую часть времени находился на улице, ее запасы были значительно больше. У них было столько бурого жира, что его запасы пропорционально соответствовали тем объемам, которыми обладают дикие млекопитающие. Единственным исключением был один рабочий, умерший летом. Опираясь на эти данные, Стигман сделал вывод о том, что содержание бурой жировой ткани зависит от сезона и что если регулярно подвергать себя воздействиям окружающей среды, то в холодных условиях запасы бурой жировой ткани нарастают, уменьшаясь, когда становится тепло. Стигман признавал, что в промышленно развитых странах люди живут в условиях, которые никак не способствуют наращиванию запасов бурого жира.

Дело вовсе не в том, что содержание бурой жировой ткани естественным образом сокращается по мере взросления человека, а в том, что организму нет смысла расходовать энергию на накапливание бурого жира, если он проживает там, где постоянно царит лето. Хотя неандертальцы кое-чего достигли в технологическом отношении, они все же зависели от погоды, и вполне логично, что в результате почти постоянного воздействия холода у них повышалось содержание бурой жировой ткани.

Как и многие новаторские научные работы, исследование Стигмана намного опередило свое время, поэтому в ученых кругах на него не обратили почти никакого внимания. По крайней мере, отчасти это было связано с тем, что определить содержание бурого жира у живого человека — невероятно сложная задача, а в то время, когда Стигман писал свою статью, даже невыполнимая.

Тем не менее Стигман не первый, кто попытался разгадать секрет тепла, образующегося в организме. Уже с 1930-х годов антропологи проводили масштабные исследования в области адаптации к холоду у коренных народов по всему миру. В то время техники проведения исследований были примитивны и зачастую состояли в том, что обгоревший исследователь в тропическом шлеме пытался убедить какого-нибудь доверчивого аборигена постоять на холоде или прыгнуть в ледяную воду, вставив себе ректальный термометр. Можно вообразить себе, как выглядела эта сцена. Однако все это проделывалось во имя науки, и как бы ни выглядело их общение с аборигенами, исследователи выявили на удивление много биологических стратегий, используемых туземцами для сохранения тепла.

В норвежской части Лапландии, за Полярным кругом, один ученый обнаружил, что у местных оленеводов в ответ на холод происходит невероятно мощный сосудистый спазм, при этом, когда они ночуют на снегу, центральная температура у них выраженно понижается. По-видимому, саами нашли способ не беспокоиться о том, что замерзнут, ведь порог наступления гипотермии у них гораздо выше. Однако оказалось, что народности, проживающие за Полярным кругом, используют разные стратегии выживания в арктическом климате. В ходе такого же испытания у эскимосов, живущих в Северной Канаде, наблюдалась значительная потеря тепла. В результате чего ученые предположили, что эскимосы способны пассивно ускорять обмен веществ.

Кроме того, во время погружения в холодную воду руки у эскимосов оставались теплыми, а значит, у них замедленная сосудосуживающая реакция. Такая стратегия адаптации подразумевает, что благодаря понижению центральной температуры руки более подвижны.

Антрополог Г. Т. Хаммел, в 1950-х годах изучавший аборигенов центральной австралийской пустыни, заметил, что члены племени, хотя и были без одежды, спали под открытым небом всю зиму, когда температура по ночам опускается ниже нуля. Спали они на голой земле, а от воющих ветров их защищали лишь кусты. Пока аборигены спали, Хаммел измерил у них температуру кожи — на ощупь они были холоднее европейских исследователей, которые их изучали. У аборигенов была не только более сильная сосудосуживающая реакция, но и тела их почему-то (загадочным образом) теряли меньше тепла, чем у контрольной группы европейцев. Между тем у бушменов Калахари, живущих в Африке в поразительно сходных условиях, не наблюдалось ни дрожи, ни каких-либо признаков сужения сосудов, а значит, всю ночь у них сохранялась нормальная температура кожи.

Исследования эскимосов, саамов, калахари и австралийских аборигенов показали, что человеческое тело, чтобы справиться с условиями окружающей среды, не ограничивается одной-единственной стратегией, а для противостояния экстремальным погодным условиям берет на вооружение один из множества вариантов.

Хотя некоторые антропологи были бы только рады провести всю свою жизнь, ощупывая и обшаривая туземцев по всему миру — ведь они кладезь информации, — к 1960-м годам золотой век биологических исследований завершился. К тому времени почти не осталось первобытных народов — они были либо завоеваны, либо попросту прельстились благами западной цивилизации. И получить достоверные данные о возможных биологических особенностях первобытных людей было невозможно. Кроме того, когда было обнаружено, что у коренных народов наблюдается повышенная метаболическая активность, ее точные причины нельзя было определить без позитронно-эмиссионной и компьютерной томографии.

Но в общих чертах, в ходе исследований термогенеза, было выявлено четыре основные стратегии, которые организм использует для противостояния холоду.

Люди могут ускорять обмен веществ за счет дрожи; они могут сохранять тепло за счет некоего пассивного метаболического механизма; или же они могут перенаправлять кровь к внутренним органам, перекрывая артерии в конечностях. Наконец, как чаще всего и происходит у тех, кто живет в холодном климате, в организме накапливается большее содержание обычного белого жира, который служит теплоизолятором и в первую очередь помогает приостановить потерю тепла. Антропологи считали, что возникновение разных стратегий — результат генетических адаптаций, которые передались нам от людей, рожденных в разных природных условиях, и необязательно говорят о возникших в процессе эволюции способностях, общих для всех людей. К 2009 году гипотеза Стигмана уже было нашла неожиданную поддержку, однако новые научные данные со всей вероятностью могли перевернуть всю теорию о термогенезе человека с ног на голову.

К тому времени онкологические центры по всей Европе и Соединенным Штатам были повсеместно оборудованы позитронно-эмиссионными и компьютерными томографами. Однако перед онкологами встала непредвиденная техническая проблема. Эти томографы выполняют своего рода ядерную визуальную диагностику, в ходе которой выявляется метаболическая активность. Чтобы провести эту диагностику, врач вводит пациенту радиоактивную краску, которая циркулирует по организму, где ее поглощают особо активные клетки, — это очень эффективно при диагностике ранних стадий рака. Томограф практически в режиме реального времени размечает, где пропадает след краски. Но в попытках выявить признаки рака позитронно-эмиссионные томографы примерно в 7 % случаев выдавали нечеткие изображения похожих на рак областей в районе плеч и грудной клетки. Однако, когда врачи делали биопсию опасных участков, они не находили того, что искали. Поэтому гарвардский ученый Аарон Сайпресс изучил 3640 томограмм, пытаясь выяснить, что же на самом деле скрывается под этими бесформенными кляксами. Сравнив изображения с малоизвестными руководствами по анатомии, он обнаружил, что эти кляксы точно соответствовали тем областям, которые анатом в далеком 1972 году определил как место отложения «пассивного» бурого жира.

Сайпресс установил, что сами кабинеты, в которых проводилась позитронно-эмиссионная и компьютерная томография идеально подходили для активизации бурой жировой ткани. Там было аномально холодно, а находившиеся внутри томографа пациенты были в одних больничных рубашках. В таких условиях бурая жировая ткань просто выполняла свои функции, согревая людей: она поглощала жиры и сахара из крови, выделяя тепло, — этого было достаточно, чтобы приборы заработали, считывая показания.

Самое главное — это открытие доказало, что бурый жир вовсе не рудиментарная ткань, она может пригодиться даже взрослым. А следовательно, благодаря бурому жиру можно не только объяснить тайну выживания неандертальцев зимой ледникового периода, но и его пользу для человека, который с помощью этой ткани может справиться и с нашими зимами. Сейчас онкологи отмечают, что в зимние месяцы на ПЭТ-КТ-снимках бурая жировая ткань проявляется чаще, чем летом, и предполагают, что она появляется и исчезает посезонно.

Здесь стоит вспомнить еще один случай первого контакта европейцев с племенем туземцев. В декабре 1620 года группа религиозных изгнанников из Европы, намереваясь основать колонию, высадилась на мрачном мысе, там, где теперь находится Массачусетс. Поселенцы приплыли на трех утлых парусниках и суровой зимой сошли на берег в Новой Англии. Они обосновались в примитивном поселении, уныло ежась в насквозь продуваемых хибарах и сомневаясь, дотянут ли до весны. Многие месяцы они вели уединенную жизнь, пока одним ветреным мартовским днем в их лагерь не пришел высокий индеец с длинными волосами, в одной набедренной повязке с бахромой. Он приветствовал поселенцев по-английски:

— Добро пожаловать! Приветствую вас, англичане!

Конечно, очень интересно, откуда Самосет знал английский до высадки европейцев в Северной Америке (раскроем секрет: его научил рыбак, приплывший к этим берегам ловить треску), а вот что, пожалуй, вообще уму непостижимо, но связано с нашей темой, так это его наряд. Ходить почти голым на Кейп-Коде зимой — большинство сочтет безумием. И пилигримы первым делом предложили ему пальто. Пожав плечами, индеец принял его — кто же откажется погреться зимой?

Однако когда Самосет познакомил пилигримов с местным племенем вампаноаг, то оказалось, что этот примитивный наряд — обычное дело в этих краях. Секрет их не в одной только генетике. По сообщениям современников, поселенцы утверждали, что местные племена прибегали к закаливанию, чтобы дети были здоровее.

Зимой они ежедневно на несколько минут оставляли младенцев и детей на снегу, прежде чем забрать их в дом. Благодаря регулярному воздействию внешних факторов дети закалялись и в таких природных условиях, в которых обычный поселенец был бы готов умереть, чувствовали себя вполне комфортно. Теперь на печати штата Массачусетс изображен индеец племени алгонкин в незатейливом зимнем наряде. Этот образ, без сомнения, врезался в память пилигримов, порождая мысли о том, что за странный край они выбрали для жизни.

Вампаноаги, по-видимому, подсознательно понимали, что способность противостоять стихиям не заложена в них от природы. Напротив, они отдавали себе отчет, что в организме есть все, что им нужно для выживания в природных условиях — надо лишь приложить сознательные усилия для адаптации.

Наверное, благодаря таким же базовым биологическим особенностям смогли выжить и неандертальцы, и есть все основания полагать, что эти способности есть и у каждого живущего ныне.

Рэй Кронайз, ученый из окрестностей Алабамы, ранее работавший в NASA, не замедлил усвоить этот урок. Он 15 лет руководил экспериментами в космическом центре Маршалла, а затем резко сменил направление своей деятельности, решив разработать научный способ снижения веса без подсчета калорий. При росте 172 см и весе 94 кг он хотел привести себя в форму и похудеть до 81 кг, но в процессе изучения собственного обмена веществ он в конце концов разработал теорию, которая идет вразрез с тем, как живут большинство из нас в современном мире.

Сегодня каждый из ныне живущих существует словно под колпаком неизменности: в условиях вечного лета.

— Мы слишком много времени проводим в искусственном освещении, слишком много едим и чрезмерно стимулируем себя, а по сравнению с тем, сколько мы живем на Земле, все это в новинку, — говорил он в начале алабамского лета. Мы лишаем себя того, что он называет «метаболической зимой». Это такой период, когда организм приспосабливается к неблагоприятным условиям и лишениям в ожидании периода изобилия. В своей выдающейся статье он говорит об этом так:

— На пути эволюции, что мы проделали за 7 миллионов лет, мы встречали два самых главных природных препятствия: недостаток калорий и испытание умеренным холодом.

На последнем отрезочке этого эволюционного пути мы решили обе проблемы.

Неизбежный результат отсутствия сезонных изменений — ожирение и хронические заболевания. В качестве доказательства он приводит не только население своего родного штата, который находится на пятом месте по числу страдающих ожирением во всей стране, но и тот факт, что наши домашние питомцы тоже толстеют.

— Из всех животных в мире хроническим ожирением страдают только люди и животные, которых мы держим дома, — говорил он. — Прослеживается связь.

По мнению Кронайза, ключ к решению этой проблемы в том, чтобы искусственно вернуть в нашу жизнь смену сезонов. Основываясь на постоянно появляющихся работах о буром жире и анализе обмена веществ, он прописал себе ежедневные часовые прогулки при температуре ниже 15 градусов, а также умеренные занятия спортом и ограничение калорий. Всего за полгода, с июня по ноябрь, он сбросил почти 18 кг.

Однако исследование Кронайза касается не только снижения веса. Он пытается исправить то, что физические антропологи называют болезнями эволюционного несоответствия, или, проще говоря, то, что происходит с организмом, когда темпы развития технологий обгоняют нашу основополагающую природу. Вспомнив, откуда мы произошли и те условия, в которых жили наши предки, мы могли бы создать более пригодные для адаптации условия и благоденствовать. Более того, учитывая, что люди по природе своей легко приспосабливаются ко всему, даже немного изменив свое отношение к природе, можно активизировать заложенные в нас эволюцией программы. Почти каждый вскоре заметит результаты. Я считаю, что на это испытание я могу отважиться независимо от того, принесет ли оно мне повышение жизнестойкости в целом или же раскроет незадействованные механизмы моего организма.

Глава 3 Измерить неизмеримое

У Роба Пикелса слегка тронутая сединой шевелюра мышино-каштанового цвета и подтянутое тело спортсмена, который по 16 часов в неделю колесит на велосипеде по гористым тропам Боулдера в Колорадо. Он — ведущий инструктор ЛФК в Центре спортивной медицины Боулдера и помогает тренировать и изучать спортсменов мирового класса, а также пациентов, только что выписавшихся из кардиоотделения близлежайшей больницы. За пару недель до нашей встречи я отправил ему по электронной почте пространное письмо о тех подвигах, на которые, кажется, способен Уим Хоф. Я позабавил его рассказом о том, как я ощутимо сбросил вес, пока был в Польше, и как чуть ли не в одних трусах забрался на вершину горы. В конце письма я добавил небольшую просьбу: не оценит ли он мои физиологические параметры, когда я буду проходить полугодовой курс по методу Хофа?

Эта тема сама по себе представляла интерес для Пикелса, ведь он всегда ищет новые способы расшевелить спортсменов на соревнованиях. Он и сам начал работать над своим телом еще в те времена, когда учился в колледже Итака к северу от Нью-Йорка, где он был одним из лучших участников барьерных скачек на 400 м.

В то время он изучал физиологию человека, намереваясь поступить в магистратуру по спортивной медицине. Однажды его преподаватель упомянул о метаболическом механизме под названием бикарбонатная буферная система. Это система, регулирующая содержание углекислого газа и водорода в кровообращении. Благодаря этой сложной системе при более напряженной работе организма в мышцах образуется кислота. Мы ощущаем ее как усталость. Пикелс предположил, что если ему удастся отрегулировать соотношение усилий и уровня углекислого газа, при котором образуется кислота, то он сможет улучшить свои результаты в гонках.

Проще всего наесться пищевой соды (т. е. бикарбоната натрия). Единственная сложность, как он думал, в том, что нужно много соды, чтобы это сработало: почти пять чайных ложек с горкой. Этого хватит, чтобы вызвать продолжительный и внезапный приступ безудержной диареи, но он посчитал, что с этим побочным эффектом можно смириться. Когда мы наконец встретились у него в кабинете, я поинтересовался, считает ли он, что его опыт с пищевой содой того стоил.

— Это убавило всего пять десятых секунды от финишного времени, но на соревновании, которое идет меньше минуты, это разница между первым и последним местами, — ответил он. За всю свою учебу в колледже Пикелс ни разу не проигрывал гонки.

Такого-то отношения к делу я и хотел от того, кто собирается гонять меня по беговой дорожке чуть ли не до потери пульса. Мы приступили к испытаниям летом 2015 года, через два с половиной года после того, как я впервые встретился с Уимом Хофом. За это время я переехал из Калифорнии в Колорадо и большую часть времени проводил в разных рабочих креслах, вел исследования и писал книгу о порой смертельно опасных побочных явлениях глубокой медитации.

Теперь я был готов найти еще одно неизвестное в уравнении с медитацией. Я собирался посвятить тренировкам по методу Хофа не менее полугода в надежде, что, возможно, увижу резкие перемены в своей биологической природе. Прежде чем всерьез заняться этим, мне нужно было найти способ отслеживать, как мое тело меняется со временем. Был май, и грозы, то и дело прокатывающиеся по Переднему хребту Скалистых гор, уже не приносили снега. В моем случае самое время установить исходные параметры.

Пикелс согласился разработать и провести тест, перед тем как я начну тренировки по методу Уима Хофа. Он проследит, как среагирует — или, вернее, среагирует ли — мой организм на регулярную практику глубокого дыхания, медитацию и нахождение на холоде. Пикелс и прежде наблюдал за безумными экспериментами над телом, но, скажу вам, он с недоверием отнесся к предлагаемой программе.

К счастью для меня, Пикелса не интересовало, какова у меня центральная температура, а, значит, был шанс избежать встречи с ректальным термометром, который он наверняка припрятал в кладовке под боком. Зато ему нужно было знать, как мой организм запасает и использует энергию. Мы собирались измерить скорость обмена веществ, подключив меня к пластиковой трубке и безжалостно гоняя по беговой дорожке, пока у меня хватит сил. В глубине души мне было интересно, а что, если у меня обнаружится нечто особенное или вдруг окажется, что, несмотря на редкие занятия спортом и офисную сущность, у меня есть скрытый метаболический дар. Когда я обронил эту мысль при Пикелсе, он с улыбкой поведал мне об Эвелин Стивенс, банковской служащей с Уолл-стрит. Она работала по 50 часов в неделю и лишь изредка совершала пробежку для поддержания формы. Однажды в выходные Стивенс, забавы ради, одолжила у приятеля велосипед, натянула треники и отправилась в велотур местного велоклуба. Когда остальные велосипедисты остались позади, глотая пыль из-под ее колес, Эвелин удивилась куда больше, чем они. Через пару лет она победила в двух этапах велогонки La Course женского соревнования Тур-де-Франс, а сейчас она — рекордсменка среди женщин, проехавшая самую длинную дистанцию в часовой велогонке.

Пока Пикелс постепенно увеличивал скорость на беговой дорожке, я спросил, а что, если во мне скрывается такой же талант, как и у Стивенс. Он улыбнулся, словно ему часто задают такие вопросы.

— Нет, — отвечает он. — Здесь дело в основном в наследственности.

Едва я вошел в офис в Боулдере, он тут же понял, что мирового уровня мне не видать. Выдает меня, как заявил он, одна мышца — а я всегда думал, что у меня есть все основания ею гордиться. После того как в детстве мне в пятку попала заноза, у меня появилась привычка ходить на цыпочках. Моя чудная, подпрыгивающая и неровная походка служила поводом для нескончаемых насмешек в средних и старших классах, но, как ее побочный эффект, у меня развились аномально крупные икры. Эта часть тела у меня самая мускулистая, однако, по мнению Пикелса, это явный признак, что у меня нет того, что нужно для участия в видах спорта, требующих выносливости.

— Это все равно что привязать к ногам пару маятников, — говорил он. — Тебе придется прикладывать больше усилий, чем тем, кто родился с длинными худыми ногами.

По словам парня, который каждый год видит в своем кабинете сотни ведущих атлетов, спортсменами мирового класса рождаются, а не становятся. Потом он попытался смягчить крушение моих надежд:

— Слушай, взгляни на это так. Если уж тебе достался счастливый билет и ты хочешь тренироваться с нами каждый день, мы, пожалуй, сможем подготовить тебя в соответствующую возрастную категорию. Быть может, не в профессиональную, но определенно с высокими показателями.

Вот так вот. Очевидно, есть хотя бы проблеск надежды, что я стану Адонисом. Считайте, что мне бросили вызов.

Пикелс на пару пунктов увеличил скорость беговой дорожки, и я тяжело дышал через трубку, подсоединенную к устройству, которое измеряло уровень углекислого газа, выпускаемого из легких, и поглощаемого кислорода. В течение часа испытание на беговой дорожке становилось все труднее и труднее, и каждые четыре минуты Пикелс колол мне палец скарификатором, чтобы забрать кровь на содержание молочной кислоты. Еще восемь уколов — и палец у меня выглядел, словно я только что подрался в ближайшем баре. Он был весь в синяках и кровоподтеках, а я прижимал к нему ватку, чтобы кровь свернулась. Казалось, даже во рту ощущался вкус крови.

Пикелс велел мне оценивать уровень нагрузки на разных этапах процесса. Когда он заставил меня бежать в гору в темпе 9:40 мин/миль, я не задумываясь выдал скромные 5 и 6 из десяти. Однако данные говорили совсем о другом: судя по результатам, я был близок к обмороку. Пульс у меня достиг 182 ударов, и дышал я тяжело. Пикелс сказал, что ему нужно, чтобы я добился такого темпа, что уже, казалось бы, быстрее нельзя, и нажал на компьютере кнопку, придающую беговой дорожке еще больший уклон. Похоже, он собирался отправить меня на «утюги», островерхие скалы на окраине Боулдера, ограничивающие восточную оконечность Скалистых гор. Через три минуты я был выжат как лимон. Я простонал, и мой стон, гулким эхом отражаясь в трубке, превратился в завывания тонущего маппета. Вот и все — пройдя шесть этапов с постепенно возрастающей нагрузкой, я сдулся.

В глазах у меня помутилось, мне хотелось опустить голову на поручни беговой дорожки и отдохнуть.

Чтобы вычислить скорость обмена веществ, Пикелс изучил несколько тысяч замеров. Цифры расползлись на два компьютерных экрана. Кривая предсказуемо ползла вверх, соответствуя моим усилиям с каждой прибавкой в скорости. По содержанию газов, выпускаемых из легких, Пикелс определил, что я сжигаю в основном углеводы, а значит, мне определенно не стать бегуном мирового класса. Ведущие спортсмены, участвующие в супермарафонах, при беге медленно сжигают в основном жиры, которые служат им надежным источником энергии. У меня же все в точности наоборот: меня можно назвать пожирателем углеводов, и, похоже, по жилам у меня циркулирует гранола. У меня, так сказать, простецкая метаболическая деятельность, признак обычного рациона американца. Сообщая мне о том, что у меня все же есть возможность исправиться, он чуть ли не хихикает.

И все же, похоже, я в неплохой форме. С тех пор как я впервые встретился с Уимом Хофом, я тренируюсь два-три раза в неделю: обычно я пробегаю две-три мили вокруг озера. Бывает, плаваю по дорожкам в бассейне или изредка хожу в поход по близлежащим горам. Я вешу около 85 кг, не страдаю никакими заболеваниями, кроме редких приступов стоматита аутоиммунного характера, который начался еще в детстве. Другими словами, я совершенно обычный человек.

Чтобы эксперимент прошел удачно, мне нужно полгода соблюдать примерно один и тот же определенный распорядок. Я буду стараться регулярно придерживаться такой же схемы упражнений, с двумя-тремя тренировками в неделю, и такого же питания. Единственным изменением, которое я планирую, станет как можно более регулярная практика метода Уима Хофа. Все остальное будет как прежде, не считая пары запланированных поездок.

Так что год обещает быть необычным. С одной стороны, мне нужно поддерживать определенный уровень физподготовки, чтобы можно было реально оценить эффект от метода Уима Хофа, если таковой будет. С другой стороны, я намерен побывать в разных уголках света, где люди тренируют тело с помощью природных условий. Я собираюсь пробираться по грязи со спартанцами и тренироваться с безумцами, которые отваживаются оседлать чудовищные волны. Я даже планирую уговорить Хофа взять меня в одну из его экстремальных экспедиций.

Сама схема тренировок сравнительно проста. Каждое утро перед завтраком я буду выполнять дыхательные упражнения, а потом отжимания с задержкой дыхания и стойку на голове. Это — усеченная версия той практики, которую Хоф рекомендует выполнять по часу в день. Я предпочел эту упрощенную схему, потому что она удобнее и мне проще ее придерживаться. Тренироваться я теперь буду на улице. Пока что это лишь пробежки с голым торсом на летнем пекле, но времена года сменяют друг друга, и зимой будут снег, ветер и, надеюсь, не слишком суровые заморозки. В довершение ко всему каждое утро я буду обливаться холодной водой, а при возможности лежать в снегу, как меня научили в Польше. Вся эта схема будет отнимать у меня в общей сложности по 15–20 минут в день, и придерживаться ее в течение полугода ради эксперимента будет довольно несложно. Наверное, самое главное — подвергать себя смене температур и добиться того, чтобы чувствовать себя комфортно, какая бы погода ни стояла за окном. Мне нельзя терять связь со сменой времен года. Моя цель не в том, чтобы выиграть очередной ультрамарафон, нарастить мышечную массу или даже сбросить вес. Я хочу посмотреть, что будет, если условия окружающей меня среды будут меняться, и выяснить, что же произойдет, когда я попытаюсь управлять непроизвольными процессами в своем организме.

— Меня-то больше всего интересует твой обмен веществ, — сообщил Пикелс, отметив, что благодаря погружениям в холодную воду организм, возможно, будет эффективнее использовать жир. Впрочем, он повторил, что на ногах у меня «маятники», а в крови — перекос к поглощению углеводов, и нечего, затаив дыхание, надеяться на чудо. Пикелс велел мне через полгода дать знать о себе и сказал, что ему не терпится изучить результаты.

Каковы бы они ни были, можно будет хоть одним глазком взглянуть, чего можно добиться с помощью метода Уима Хофа. Но есть и еще одна цель, которую едва ли можно отследить, имея хоть миллион замеров: определить тот переломный рубеж, за которым открывается брешь между сознанием и бессознательной физиологией. Если он существует и я смогу добраться до него, я надеюсь только на то, что смогу объяснить это, когда почувствую на себе. Я называю это «вбить клин».

Глава 4 «Вбить клин»

Передовой хребет в Колорадо — это горная цепь, разграничивающая Великие равнины и Скалистые горы. К востоку от него местность постепенно понижается, переходя в прерии, заболоченные участки и, наконец, встречая Миссисипи. На западе, словно крепостные стены, вздымаются монолитные вершины скал — результат миллионов лет тектонической деятельности. В 2015 году Передовой хребет пережил самую суровую на памяти человека зиму. Прошлым летом я снял в Боулдере небольшое ранчо. Все было хорошо, пока не пришла зима. За одно утро снега навалило выше колен — пройти больше полуметра от дома без лопаты было сложно. Для некоторых эта пора стала самой тоскливой в году. Моя черно-серая полосатая кошечка потеряла всякую надежду вновь выйти на улицу. Однако время пришло, и на склоны пришла весна: зеленые травы, колючий бурьян и цветы вновь пробудились ото сна. Я вдохнул глоток свежего весеннего воздуха и тут же понял, что после зимней спячки пробудился и тот вид березы, на который у меня аллергия.

Вездесущая пыльца этих деревьев наполнила воздух и атаковала мои носовые пазухи. Глаза у меня не в силах противостоять распространившимся аллергенам начали слезиться, и напал безудержный чих.

Я не стал с ним бороться. Еще секунда — и я снова чихнул. А потом еще раз, пока все чихи не слились в непрерывную, нелепую морзянку. Чихание — это одна из множества защитных реакций организма на угрозы окружающей среды. Длина нейронной сети, соединяющей носовые пазухи и чихательный центр в стволе головного мозга, равна всего нескольким сантиметрам, и это один из простейших рефлексопроводящих путей. В малых дозах чихание может быть приятным занятием (судя по снимкам МРТ, процессы, происходящие в мозге во время чихания, отчасти даже напоминают те, что наблюдаются во время оргазма), однако непрерывная череда чихов — вовсе не шутки.

Очень скоро беспрерывный приступ чихания начал раздражать меня, я решил остановить его, он тут же прекратился. Каждому под силу перебороть чихание, и хоть это сложно описать словами, но любой знает, как это сделать. Определенного способа нет: можно лишь сказать, что нужно напрячь мысли или, пожалуй, подумать о чем-то, не стоящем чиха. Вы просто неким усилием воли подавляете чих. В процессе этой мысленной эквилибристики вы прерываете возникновение непроизвольного рефлекса, расширяя контроль над запрограммированными действиями организма. Разумеется, это не очень надежно (аллергия моя не исчезнет, пока береза не отцветет), но знать об этой мысленной хитрости — самое главное для осуществления контроля над вегетативной нервной системой.

Называйте это как хотите: силой воли, сосредоточением или концентрацией. То психическое состояние, в какое вы входите, пытаясь перебороть чихание, в некотором смысле «вбивает клин» между вегетативной и соматической нервной системой там, где в ответ на внешний раздражитель возникает заложенная природой реакция.

Такой же «клин» мы используем, чтобы успокоить нервы, когда стоим в снегу, преодолеваем дрожь, задерживаем дыхание, откладываем оргазм, сдерживаем щекотку или терпим в поисках туалета. Казалось бы, такая мелочь, однако это — путь к источникам человеческих сил, а также то, что при должной тренировке поможет раскрыть скрытые биологические способности человека. Фридайверы, на одном дыхании опускающиеся на сотни метров в глубины океана, иногда называют это «главным рубильником»: здесь тело встречается с сознанием.

«Вбить клин» можно при любой запрограммированной физической реакции при условии, что она обладает тремя главными характеристиками. Во-первых, должен быть четко опознаваемый внешний раздражитель. Во-вторых, этот раздражитель должен предсказуемо запускать непроизвольную биологическую реакцию или рефлекс. В-третьих, эта физическая реакция должна вызывать чувство или ощущение, которое можно представить или вообразить отдельно от внешнего раздражителя. Если рефлекс обладает этими тремя характеристиками, то, чтобы «вбить клин», нужно всего лишь запустить природный раздражитель, а потом сдержать реакцию, которую он запускает. Со временем поддерживать умственное усилие, разделяющее рефлекс и сознательный контроль, становится все проще.

При этом не каждый рефлекс отвечает идеальным условиям для развития. Показательным примером могли бы служить аллергические реакции, но, как и большинство вегетативных функций, они возникают не просто так. В процессе чихания аллергены выводятся из организма. Это часть заложенной в нас программы, которая позволила нам дожить до сегодняшнего дня. Подавление аллергических реакций может повлечь за собой разного рода медицинские осложнения. То же относится и к умению на неопределенное время задерживать мочеиспускание. Это, конечно, возможно, но вообще-то это не очень хорошая затея.

Поэтому сначала тренируют один из самых основополагающих рефлексов человека: потребность вдохнуть. Когда Будда дал своим ученикам первый урок медитации, он посоветовал им сначала понаблюдать, как воздух входит и выходит из их тела. Дыхательная практика, когда ученики выполняют движения синхронно с работой легких, является важнейшей составляющей любого занятия йогой. По методу Уима Хофа задача учеников — задержать дыхание, насколько это возможно. А затем продержаться еще немного дольше. Это самый быстрый и, пожалуй, самый безопасный способ вбить свой собственный «клин».

Потребность вдохнуть воздух не связана напрямую с содержанием кислорода в крови, потому что организм по какой-то причине, затерявшейся в лабиринтах эволюции, способен ощущать не наличие кислорода, а лишь побочный продукт его деятельности. Дыхание — это процесс, состоящий из двух этапов: вдоха, приносящего кислород в легкие, и выдоха, во время которого выводится углекислый газ (CO2). Когда мозг чувствует, что в крови слишком много CO2, возникает стеснение в груди, в глазах появляется туман и почти все мышцы от живота до лба напрягаются.

Описывая эти ощущения, мы обычно говорим, что нам нужно вдохнуть. Но с физиологической точки зрения организму нужно избавиться от CO2. В это трудно поверить, но довольно легко проверить. Сделайте глубокий вдох и задержите дыхание, пока не возникнет потребность вдохнуть. Потом выпустите немного воздуха. В легких стало меньше CO2, и, оказывается, вы можете задержать дыхание еще ненадолго. А все потому, что вы вывели из организма потенциально опасный продукт своей жизнедеятельности и нервная система отключила сигнал тревоги.

Благодаря этому простейшему газообмену у вас появляется возможность обхитрить свою нервную систему и немного увеличить время, в течение которого вы можете задерживать дыхание, и самая первая техника тренировки начинает взламывать нервную систему. Однако, прежде чем вы испробуете хоть одну из описанных далее техник, я обязательно должен оговориться: описанные в этой книге методы сопряжены с некоторым риском для здоровья или даже смертью. Выбирая место для упражнений, не забывайте, что есть опасность на короткое время потерять сознание и упасть. Прежде чем приступать к этим упражнениям, проконсультируйтесь с врачом.

Знакомство с основами задержки дыхания

Прежде всего нужно зафиксировать исходные данные. Сделайте глубокий вдох и засеките на секундомере время, на которое вы можете задержать дыхание. Большинство без подготовки может продержаться от 30 секунд до минуты, но физиологическая база у всех разная. Проделывая это, посчитайте, сколько отжиманий можете выполнить. Когда я только-только начинал, руки у меня подгибались примерно на 20-м повторении. Некоторые могут сделать всего одно-два. Как бы то ни было, запишите исходные данные — можно даже с внутренней стороны обложки этой книги, — чтобы потом можно было сравнить. Хочу отметить, что это один из вариантов метода Уима Хофа. Мы начинаем с еще более примитивного по сравнению с тем, что он сначала предлагает своим ученикам, и это не совсем то, чему он учит во время своего курса.

Первым делом нужно подготовить организм, выведя из него CO2. Для начала сядьте на диван или лягте на пол и 30 раз быстро вдохните. Каждый вдох должен занимать около секунды, не принуждайте себя выдыхать. Пусть выдох происходит естественным образом. Вы должны дышать так, словно вы разогнались и всего через пару секунд вам придется сбавить темп. Довольно скоро вы почувствуете небольшое головокружение — это нормально. Возможно, у вас даже начнет покалывать в руках и ногах. Еще вы можете озябнуть или почувствовать звон в ушах. Вдохов через 30 у вас резко повысится насыщенность крови кислородом, а из организма будет выведен почти весь CO2. А теперь продолжайте выполнять гипервентиляцию[4], потом сделайте глубокий вдох и задержите дыхание с полной грудью. Засеките время, в течение которого вы сможете продержаться, не испытывая потребности вдохнуть. Задержите дыхание, насколько сможете, напрягая мышцы груди, рук и ног. Когда вы сдерживаете вдох, выражение лица у вас будет, пожалуй, довольно диким. Когда больше сдерживаться невозможно, медленно выпустите воздух из легких. Это позволит вам продержаться еще чуть-чуть перед тем, как вдохнуть. В первый раз вы, скорее всего, не почувствуете никаких существенных изменений, но обнаружите, что можете задержать дыхание дольше, чем при измерении исходных данных. Вас также, наверное, удивит, каких физических усилий требует дыхание. Мышцы в районе диафрагмы не проходят специальной усиленной тренировки, и, чтобы укрепить их, потребуется некоторое время. Однако, повторив цикл гипервентиляции и задержки дыхания три-четыре раза, или в общей сложности в течение 10–12 минут, большинство замечают значительные изменения к лучшему. А теперь начинается самое крутое.

Силовые отжимания

Сначала лягте на пол на спину, затем выполните еще один цикл примерно из 40 вдохов. Последние десять выполните в еще более быстром темпе. Потом сделайте один очень глубокий вдох, перевернитесь и, задержав дыхание, сразу же приступайте к отжиманиям. Старайтесь не думать ни о чем, кроме счета. А еще лучше — ни о чем не думайте, и пусть кто-нибудь посчитает за вас. Вам покажется, что на этот раз делать отжимания вам очень легко, и, скорее всего, вам удастся превысить ранее установленный исходный показатель по отжиманиям и вы сделаете это, даже не дыша. Это относится почти к любым силовым упражнениям: подтягиваниям, приседаниям, поднятию веса, подъемам ног или вертикальным отжиманиям — на случай, если классические отжимания почему-то вам не подходят.

Этот эксперимент с телом, разумеется, вполне объясним. Когда в легких нет CO2 и они наполнены воздухом, запаса кислорода достаточно, чтобы справиться с изрядной физической нагрузкой. Но мозг-то не в курсе, как изменился уровень насыщенности кислородом по сравнению с исходным и что вы можете показать результаты и получше. С каждым разом вам удается «вбить клин» чуть глубже.

Еще один, и более эффективный, способ тренировки — это выполнение отжиманий после выдоха, с пустыми легкими. Почувствовав потребность вдохнуть, сделайте выдох и продолжайте упражнения, пока хватит сил. Эти два способа воздействуют на разные отделы нервной системы.

Оба этих упражнения нужны, чтобы отыскать точку пересечения тела и сознания. Исходя из вашего опыта, в мозге сложилось некое представление о том, что вы подсознательно считаете пределом своих возможностей. У тех, кто еще не стал спортсменом и регулярно не доводит свой организм до предела физических возможностей, это представление неточное. Ведь немногие из нас целыми днями занимаются гипервентиляцией и задержкой дыхания, и наша нервная система еще не знает, что будет, когда мы начнем это делать. По мере того как нервная система узнает о своих новых физических способностях, формируются новые нервные связи, и в мозгу вырабатывается новый набор установок. Поздравляем: вы уже учите свой мозг частично передавать контролирующие функции сознанию.

Такого рода дыхательная практика таит в себе известные опасности. Вполне нормально, если у вас возникнет небольшое головокружение, появится ощущение холода или иголок в руках и ногах — оба этих симптома свидетельствуют об ускоренном кровообращении. От избытка кислорода организм буквально пьянеет, а непрерывная циркуляция воздуха в легких ведет к охлаждению крови. Потеря сознания во время гипервентиляции или задержки дыхания случается гораздо реже, но тоже возможна. Несколько более распространенный случай — когда потеря сознания происходит при задержке дыхания с полными легкими, тогда как при задержке дыхания с пустыми легкими сначала возникает потребность вдохнуть. Если вы потеряли сознание, организм быстро вернется к своей непроизвольной программе, и через минуту вы очнетесь. По моему опыту, скорее можно потерять сознание, выполняя упражнения при полных легких, ведь из-за большего объема воздуха организм не в состоянии определить уровень CO2. Однажды, когда я сделал аж 80 отжиманий, руки у меня подломились, и я головой треснулся об дощатый пол. Шишка на лбу свидетельствовала о том, что я достиг предела своих возможностей.

Кроме того, в некоторых публикациях по медицине говорится том, что во время гипервентиляции может случиться инсульт или даже инфаркт, поэтому напомню, что людям с серьезными сердечно-сосудистыми заболеваниями или прогрессирующими проблемами с кровообращением нужно быть особо осторожными. Такого рода дыхательная практика, казалось бы, должна помогать людям задерживать дыхание под водой (кстати, кое-кто из фридайверов использует поразительно схожие техники), но всегда есть риск переоценить свои возможности и утонуть. Ранее уже говорилось, что с 2006 по 2011 год во время тренировок и соревнований утонули 308 фридайверов. Насколько я знаю, среди тех, кто практикует метод Уима Хофа на суше, смертельных случаев не было.

Вегетативная нервная система подразделяется на два взаимосвязанных отдела. Первый — это симпатическая нервная система, которая контролирует так называемую реакцию «бей или беги». Если бы вы были машиной, то симпатическая система была бы педалью газа. Она дает краткосрочные приливы энергии, приводит в действие надпочечники, а также вызывает расширение и сужение сосудов. Парасимпатическая нервная система отвечает за противоположные реакции, которые порой называют реакциями «кормить и размножаться». Она равноценна педали тормоза в машине.

Парасимпатические нервные волокна активизируют пищеварение, выделение слюны, половое возбуждение и слезы. Обе системы участвуют в процессе дыхания, и с помощью соответствующих техник можно укрепить оба отдела нервной системы. Точно так же, как во время занятий в спортзале, можно сосредоточиться на определенной группе мышц, разные дыхательные техники направлены на разные аспекты нервной системы. Простейшая дыхательная техника задержки дыхания после гипервентиляции воздействует в основном на парасимпатические нервные волокна. А симпатическая нервная система включается ближе к тому моменту, когда вы пытаетесь удержаться от вдоха. Ее лучше тренировать с помощью задержки дыхания после полного выдоха. Задержка дыхания после вдоха больше подходит для достижения абсолютного максимума по отжиманиям или времени задержки, но она не так эффективно «вбивает клин» в нервную систему.

Силовое дыхание

Чтобы подготовить организм к тому, чтобы желание вдохнуть появилось раньше (и таким образом «вбить» более надежный «клин» и активировать симпатическую нервную систему), начните с простейшей техники дыхания и сделайте примерно 30 быстрых глубоких вдохов. Закройте глаза и глубоко вдыхайте так, чтобы появилось легкое головокружение. А потом, вместо того чтобы сделать глубокий вдох, выпустите большую часть воздуха из легких, как при обычном выдохе (в том смысле, что не нужно напрягаться), и, когда легкие почти полностью опорожнятся, задержите дыхание. Вскоре организм израсходует запасы кислорода в легких, и вам придется рассчитывать только на кислород, содержащийся в крови. По приближении момента, когда вам захочется вдохнуть, можно раздвинуть пределы своих возможностей двумя способами. Первый — такой же, как при простейшей технике дыхания, когда вы медленно выпускаете оставшийся в легких воздух. Второй метод приобретает решающее значение позже, для контроля над сужением сосудов. Он состоит в последовательной череде мышечных сокращений, начиная от стоп и вплоть до макушки.

Происходит это следующим образом: сначала расслабьте все тело и напрягите мышцы стоп, затем икры, потом бедра. Напрягая мышцы всего тела, напружиньтесь от пяток до макушки.

Напрягите живот, грудь, пальцы, бицепсы и челюсти. Напрягите мышцы за ушами и представьте, что все это созданное вами напряжение выходит через макушку, словно вы раскатываете тесто для пиццы. Каждый раз, когда я это проделываю, я всячески кряхчу и нелепо гримасничаю, будто сейчас лопну. Но нет. Когда вам наконец приходится вдохнуть, сделайте неполный вдох и задержите дыхание на 10–15 секунд. Это восстанавливающее дыхание, и ощущения фантастические. Теперь начинайте все сначала. Раз легкие с самого начала почти пусты, задерживать дыхание так же долго, как при выполнении простейшей дыхательной техники, невозможно. Старайтесь с каждым разом задерживать дыхание чуть дольше. Когда я практикую это, я сначала задерживаю дыхание на одну минуту, потом на две, а потом на три. Хотя физиологические особенности у всех разные, Хоф все же утверждает, что трех минут хватит, чтобы «вбить клин» в симпатическую нервную систему.

Это физический аспект упражнений, но есть практика и для мозга, которую можно выполнять наряду с дыхательной. Одна из целей этой практики — заблокировать высшие когнитивные функции мозга, чтобы установить непосредственную связь с низшими функциями мозга. Мозг сжигает энергии гораздо больше, чем любая другая часть тела. За день взрослый мужчина обычно сжигает 2200 калорий, при этом мозг забирает до 15–20 % этой энергии. Для сравнения: если вы наберетесь духу и одолеете все 1576 ступенек Эмпайр Стейт Билдинг от первого этажа до смотровой площадки, мышцам понадобится всего 54 калории, что примерно соответствует одной-единственной печеньке «Орео». (Это вовсе не значит, что во время подъема по всем этим лестничным пролетам калории не сжигаются, но большая часть дополнительно затрачиваемой энергии уходит на усиленное кровообращение и учащение пульса.) Если вам хотя бы отчасти удастся заблокировать высшие функции мозга, вы заметите, что у вас значительно лучше получается задерживать дыхание. А чтобы проанализировать и изменить внутреннюю работу сознания, нет ничего лучше медитации.

Люди практиковали медитацию тысячи лет. Самые первые письменные описания медитации появились в Индии почти 3500 лет назад. А устные традиции существовали еще раньше.

Йоги, монахи и искатели духовного просвещения разработали сотни, если не тысячи, медитативных техник, нацеленных на проработку самых глубоких уголков сознания. Основная и, кто-то может и поспорить, самая важная цель медитации — просто успокоить сознание и остановить непрерывный поток мыслей, которые целый день крутятся в наших головах. Если вы практикуете, то почти любую медитативную практику можно применять наряду с методом Уима Хофа. А в самых простых техниках центральное место обычно занимает создание зрительных образов.

Медитация с визуализацией

Даже в самой черной черноте под веками скрывается целый спектр цветов и образов. Столетиями придумывались объяснения, что же значат эти образы — если они вообще что-то значат, — но в одном можно быть уверенным: закрывая глаза, вы продолжаете обрабатывать информацию. Цель такой медитации — направить ваши мысли, чтобы вы не отвлекались. Мозг будет тратить меньше энергии, если сосредоточится на чем-то одном, а вы получите более глубокие физические ощущения от медитации.

Для начала закройте глаза. Выбросьте из головы все думы и накопившийся за день мысленный мусор. Не размышляйте ни о счетах, которые нужно оплатить, ни о беседах, что велись возле офисного кулера, ни о том, что на днях вам рассказал приятель. Просто сидите, стараясь сосредоточиться на настоящем моменте. Обратите внимание на то, что в темноте перед вами могут появляться какие-то очертания. Возможно, вы увидите красные, синие или зеленые точки или перед глазами поплывут разноцветные пятна. Если ничего не увидите, не переживайте — просто смотрите в темноту. А может, игра света напомнит электрический ток. Понаблюдайте за возникающими образами и представьте, насколько объемно пространство перед вами. Это черная завеса, ограниченная веками, или же глубокая, бескрайняя пустота? Просто фиксируйте природу того, что видите. Если вы начинаете думать о чем-то постороннем, выбросьте это из головы и постепенно вновь сосредоточьтесь на созерцании возникающих образов. Представьте, что отдельные образы — это на самом деле свет, и попробуйте впустить его в свое тело.

Пусть этот свет входит в вас через глаза или через лоб и струится по позвоночнику, выходя через пальцы на руках и ногах. Не отвлекаясь от перемещения разноцветных пятен, приступайте к силовому дыханию.

Сделайте 30 вдохов и, сосредоточившись на потоке света, задержите дыхание. Обращайте внимание на ощущения, возникающие в теле. Не кружится ли у вас голова? Нет ли зуда в пальцах ног или рук? Может, вам холодно или жарко? Почувствуйте свое тело и представьте, что свет, который вы видите, разливается по всему телу до самых кончиков пальцев и что это на самом деле воздух. Задерживая дыхание, представьте, что все тело наполнилось светом и воздухом. Затем, когда удержаться от вдоха становится трудно, напрягите мышцы, начиная от пальцев ног и последовательно продвигаясь вверх. Вообразите, что вы выпускаете воздух через макушку. Обратите внимание на свои ощущения и, когда придется вдохнуть, сделайте это. Повторяйте весь цикл создания зрительного образа, пока у вас не получится задержать дыхание как минимум на три минуты.

Существует множество объяснений, что же происходит во время медитации с визуализацией.

Монахи, йоги и те, кто практикует китайскую медитацию, утверждают, что цвета соответствуют системе вращающихся чакр (закручивающихся вихрем потоков энергии), которые образуют тонкую анатомию человека. Другие же доказывают, что цвета указывают на обменные функции отдельных органов. Большинство ученых заявляют, что возникающие перед глазами человека образы не более чем лишенные смысла помехи, образуемые мозгом, и обратное ничем не подтверждается. Каково бы ни было истинное положение дел, визуализация — это реальное ощущение. Когда вы понимаете, как связаны зрительные образы, возникающие перед глазами, с ощущениями в конечностях, вы получаете инструмент для контроля над работой иммунной системы. Сочетание дыхательных упражнений, игры мышц и визуализация составляют суть упражнений в рамках тренировок по Хофу.

Однако медитация и дыхательная практика — лишь половина этого уравнения. Благодаря этим занятиям нервная система подготавливается к частичной передаче контроля сознанию, но, чтобы добиться значительных успехов, нужно задействовать природу, запустив непроизвольные реакции, которые в обычных условиях самостоятельно вызвать невозможно.

Испытание холодом

Когда вы впервые попробуете постоять на снегу, вам будет не только холодно, но и больно. И хотя неприятные ощущения сравнимы с теми, которые возникают, скажем, во время забега на 8 км или первого похода в тренажерный зал, но если вы совершенно не в форме, вызванный холодом страх проникает в самые первобытные уголки нашей природы. Большинство из нас ежатся от одной только мысли об этом. Мозг, наверное, взвизгивает: «Черт, только не это!» Если вы уговариваете друзей попробовать, то в ответ получите нечто похожее на разные этапы проживания горя: отрицание, что затея удачная; злость, что вы вообще это предложили; попытка «выторговать» взамен какое-нибудь другое упражнение; депрессия (ладно, этого, пожалуй, не будет); и, наконец, согласие, что, пожалуй, от этого не умирают. Почти все заявляют, что, несмотря на то что некоторые и могут стоять на снегу, сами-то они особенно чувствительны к холоду. Возможно, их убедит довод, что такая реакция характерна почти для всех, и если вы будете настаивать, они, пожалуй, хотя бы попробуют.

В этой технике нет ничего экстраординарного. Можно наполнить льдом бадью или ванну и запрыгнуть туда. Можно максимально отвернуть холодную воду и с минуту постоять под душем. Или самый близкий к тому, с чем сталкивались наши предки, вариант — дождаться снега и выйти на улицу в одних трусах. Каков бы ни был источник холода, цель в том, чтобы дать организму небольшую встряску. Опускайтесь в ледяную воду не постепенно, выжидая, пока организм привыкнет, а прыгайте сразу, ныряйте, как белый медведь, и посмотрите, как среагирует организм.

Начните с холодного душа в течение 30 секунд и постепенно увеличивайте время. Сначала ощущения редко бывают приятными. Дыхание учащается, зрачки расширяются, появляется желание подвигаться, чтобы согреться. На снегу стопы зачастую краснеют, пока кровь отливает по артериям. А потом, когда сосуды сужаются, они бледнеют. Пока вы в шоке и вам больно, перед вами стоят две основные цели. Во-первых, нужно контролировать дыхание и сохранять спокойствие. Если сосредоточить сознание на боли, то ощущения, больше похожие на жжение, исчезнут. Не напрягайте мышцы, а попытайтесь расслабиться.

Чтобы простоять на снегу, нужна такая же уловка сознания, как при попытке не чихнуть или перетерпеть щекотку. Если вы более или менее успокоились, теперь вам нужно справиться с тем, чтобы преодолеть непроизвольную дрожь. Когда первоначальный шок от воздействия холода проходит, организм вскоре переключается на инстинктивную программу, согреваясь посредством движения мышц. В ваших силах остановить это. При дрожи, конечно, тратится много калорий, потому-то это полезно, когда вы хотите сбросить вес. Но сейчас ваша цель — подчинить нервную систему своей воле. Если организм лишен возможности дрожать или воспользоваться теплоизоляционными свойствами белого жира, ему остается согреваться только лишь за счет ускорения обмена веществ. А значит, если вы сможете подавить рефлекторную дрожь, организм начнет пассивно вырабатывать бурый жир, пополняя запас митохондрий.

Самые неприятные ощущения от воздействия холода вы испытаете в первый раз. Все нервы горят, словно они оголены, чувства вам непривычны. Сердцебиение бешеное, и вы готовы на все, лишь бы вновь оказаться в тепле. Если погода не допускает обморожения, то никакой серьезной опасности нет, даже если сознание убеждает вас в обратном. Артерии в кистях рук и стопах пережимаются, перекрывая кровоснабжение в конечностях.

На этом графике показаны установленные нормы для безопасного нахождения на холоде. Избегайте обморожения, но не слишком переживайте, когда вам будет холодно. Дело обыкновенно в голове.

Если вы прыгаете в открытый водоем, на всякий случай возьмите кого-нибудь с собой. А если вы продержитесь всего пять минут, пожалуй, все тело у вас будет вопить о пощаде. Зайдите в помещение и погрейтесь. Ощущения от расширения сосудов, когда артерии расслабляются и возобновляется приток теплой крови, будут еще более болезненными. Для некоторых согреваться мучительнее, чем выходить на холод. Относитесь к боли, как к своего рода боевому крещению, и в следующий раз вам будет гораздо легче.

Не у всех, конечно, есть возможность померзнуть, когда только вздумается. Если вы живете в умеренном климате или изнываете от летнего зноя, вам, пожалуй, непросто найти постоянный источник ледяной воды. Многое тут зависит от вашей изобретательности. Вы можете просто принимать холодный душ: максимально отверните холодный кран, и пусть вода льется по голове, спине, груди и ногам. Или же можно задержаться в самом прохладном отделе продуктового магазина. А можете наполнить ванну льдом. Один мой приятель, который живет в карибском регионе, соорудил душ из корзины со льдом, в котором ледяная вода лилась ему на голову. Еще можно зимой просто установить на обогревателях температуру не выше 19 градусов. Именно при такой температуре большинство из нас начинают дрожать, если мы активно не двигаемся. Всего лишь при условии поддержания такой низкой температуры воздуха (если вы не наденете несколько слоев одежды, чтобы согреться) вашему организму придется избрать иной способ для сохранения тепла. Что бы вы в конечном счете ни выбрали, нужно найти такое место, где нормальной реакцией организма будет дрожь, а затем приложить все усилия, чтобы сдержать ее.

Активное закаливание

Еще одна очень простая техника — то, что я называю активным закаливанием. Она состоит в том, что вы проводите обычную тренировку в более или менее экстремальных природных условиях. В середине зимы, когда просторы Колорадо покрыты снегом, я нередко отправляюсь на пробежку в одних шортах и кроссовках.

Я бегал по 5 км вокруг озера неподалеку от дома с голым торсом, тогда как остальные смельчаки были с ног до головы укутаны во флис. На меня оборачивались, и большинство наверняка считали, что я сумасшедший, хотя всякий, кто хоть немного знаком с бегом, знает, что, когда вы двигаетесь, внутренняя температура резко повышается. Эти укутанные во флис бегуны, должно быть, упарились. Но поскольку расположенные на поверхности кожи нервы все же улавливают холод, во время занятий спортом на улице с голым торсом организм получает соответствующие сигналы и начинает вырабатывать бурый жир. В конечном счете пробежки с голым торсом — один из наиболее безболезненных способов практиковать метод Уима Хофа. Если на улице действительно морозно, не возбраняется надеть шапку или перчатки, чтобы не обморозить конечности.

То же относится и к жаре. Когда столбик термометра подскакивает вверх, совершите пробежку по полуденному пеклу. Не нужно перенапрягаться, чтобы не заработать тепловой удар, — просто привыкайте к не вполне комфортным температурам. Это можно делать в любую погоду: и в дождь, и в жару. Ограждая себя с помощью технологий, люди становятся слабыми отчасти потому, что в их повседневной жизни нет разнообразия. Внесите в нее немного неудобств — и, пожалуй, вы сразу же почувствуете, что все не так плохо, как вы думали. И еще кое-что: не забывайте о солнцезащитных средствах.

Активизация бурого жира

Судя по всему, нужно около недели тренировок, чтобы организм смог запасти достаточно бурого жира для реального влияния на обмен веществ. Если вы живете не в холодном климате, то бурого жира в вашем организме, скорее всего, нет. Однако со временем его запасы будут расти, и через кровь этот бурый жир будет пассивно поглощать белый жир, преобразуя его в тепло. Но бывает, что чуть-чуть тепла «когда-нибудь потом» недостаточно. Что если вам нужно немедленно согреться? Через несколько недель тренировок вы сможете активизировать бурый жир по своей воле. Делается это уже знакомым образом. Когда вы замерзли, напрягайте мышцы, начиная со стоп и постепенно переходя выше.

Это, по сути, тот же способ, что вы использовали во время силового дыхания, только теперь вам нужно не просто подталкивать кровь по направлению к макушке, а сосредоточиться на определенной точке: на узкой полоске в задней части черепа за ушами, где сходятся височная и затылочная кости. Напружинив все мышцы тела вплоть до этой точки, вы должны напрячь все мышцы на голове, направив давление к этой полоске. В сущности, нужно попытаться сдавить эту область с помощью мышечных сокращений. Эта техника не для новичков, и в результате оказываемого давления вы можете потерять сознание. Так что не прилагайте излишних усилий. Вспомните, что случилось с Уимом в сауне в Польше: в жарких помещениях это уж точно не нужно делать. Этот способ, по-видимому, действует не на всех, но многие чувствуют мощный прилив жара. У меня тепло обвивает шею, спускаясь к области между лопаток. Некоторые говорят, что по телу словно проходит огненная струя. В любом случае приготовьтесь, что будет жарко.

Ежедневная пятнадцатиминутка

В ежедневной тренировке я сочетаю все эти практики, а кроме того, кое-что я позаимствовал на занятиях йогой. Я всегда занимаюсь перед завтраком, когда система кровообращения работает наиболее активно и процесс пищеварения еще не обременяет ее. Сначала я выполняю три цикла силового дыхания, а потом задерживаю дыхание с пустыми легкими. Я засекаю время и стараюсь с каждым разом прибавлять по минуте, пока не продержусь три минуты. Затем я повторяю цикл дыхательных упражнений и делаю 50 отжиманий на задержке дыхания после выдоха. После этого я 30 секунд держу стойку на голове, чтобы кровь прилила к голове. В душе я обычно сначала включаю теплую воду, а в конце как минимум одну минуту стою под холодной водой. Когда я заканчиваю, я чувствую себя отдохнувшим и зарядившимся эндорфинами. Вдобавок примерно три раза в неделю я выполняю какие-нибудь кардиоупражнения на улице. Все это в общей сложности отнимает не так уж много времени. И это, пожалуй, все, что я делаю, готовясь к предстоящим испытаниям.

Глава 5 Номер 2182

Где-то в середине июля 2015 года я отправился в Скалистые горы на горнолыжный курорт, обычно работавший и в межсезонье. Возле станции дюжина торговцев продавала спортивную одежду, системы для измерения пульса, кроссовки и футболки. Несколько тысяч людей шатались неподалеку от гостиницы, потягивая пиво и пожевывая отдающие картоном энергетические батончики в ожидании первого этапа спортивного состязания, широко распространенного и одновременно совершенно нового в Америке. Прямо над парковкой, где я стоял, ряды веревочных лестниц, рвы с грязью, водные преграды и бог знает что еще дожидались, пока их покорят. По-видимому, на полосе препятствий — эта называлась «Гонкой спартанцев» — я должен был дойти до самого предела своей психической и физической выносливости. Координаторы состязаний обещали, что несколько часов я промучаюсь и от этого стану лучше. Звучит это почему-то курьезно.

Итак, когда я вместе с женой (она с восторгом согласилась участвовать) прошел под навес для регистрации, девушка лет двадцати, вычеркнув наши имена из распечатки со списком участников, выдала нам два небольших свертка с необходимыми для состязания принадлежностями.

В моем свертке был чип радиочастотной идентификации (его я должен был надеть, чтобы отслеживать время прохождения гонки), головная повязка со стартовым номером и купон на бесплатное пиво после окончания соревнований. Еще там был документ об отказе от претензий — его нужно было подписать, иначе не пройдешь контроль на входе. Самая важная часть документа была выделена жирным красным шрифтом, чтобы подписывающие договор не могли сослаться на то, что не заметили ее, — а то вдруг они где-нибудь по пути решат обратиться к юристу. Там было написано:

«ЕСТЬ РЕАЛЬНАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ СМЕРТИ

ИЛИ ПОЛУЧЕНИЯ ОПАСНОЙ ДЛЯ ЖИЗНИ ТРАВМЫ.

Все участники добровольно и сознательно признают и принимают все риски…» Мелким шрифтом в этом обязательном к подписанию документе подробно перечислялись 14 непосредственно вытекающих из участия в соревнованиях вариантов, в результате чего можно оказаться в больнице. В этом списке утопление, угроза утопления (что явно требует пояснений), растяжение связок, сухожилий, переломы, ожоги, гипотермия, укусы животных, отравления, инфаркт, контакт с загрязненной фекалиями водой, необратимый паралич и вот оно — самый что ни на есть рядовой пункт: смерть.

Индустрия соревнований по преодолению препятствий («полоса препятствий» — для тех, кто в теме) зародилась в 1987 году в Англии, где провели однократный забег по грязи. До 2009 года она не привлекала мирового внимания, но позже идея растянуть на гоночном маршруте веревочные сети, установить заграждения, ледяные полосы и проволоку с подведенным электричеством перекинулась через Атлантический океан и закрепилась в Северной Америке. Сегодня такие соревнования ежегодно собирают по 326 миллионов долларов за счет регистрационных сборов и сделок со спонсорами. «Гонка спартанцев» сотрудничает с компанией Reebok и телевизионным реалити-шоу, и это не единственное соревнование в городе. Здесь также проводятся состязания Tough Mudder, Warrior Dash, BattleFrog, Strong Viking, Civilian Military Combine, а еще тут, похоже, бессчетное количество сопутствующих мероприятий, участников и претендентов на высшую награду. И у них у всех есть нечто общее: вместе они смогли убедить десятки миллионов человек, что с трудом преодолевать потенциально опасные для жизни препятствия — отличный способ провести выходные. И не мне, участнику под номером 2182, судить.

Индустрия гонок с препятствиями — самый стремительно развивающийся вид спорта в Соединенных Штатах.

Эти гонки — производная таких марафонов, как «Айронмен», и забегов по пересеченной местности, но требования к претендентам — по крайней мере чтобы просто поучаствовать и получить медаль или футболку с надписью «финишировавший» — гораздо ниже. Как минимум 54 миллиона американцев называют себя «бегунами», а значит, этот вид спорта второй по популярности после ходьбы. (На основании этого факта, позаимствованного из отчета Совета по физической культуре, можно предположить, что режим тренировок остальных 208 миллионов американцев оставляет желать лучшего. Этим-то, пожалуй, и объясняется, почему такое число людей в стране жалуются на бесконечную прибавку сантиметров в талии.)[5] В 2009 году около 120 000 человек записались на 11 гонок с препятствиями, которые проводила организация Warrior Dash.

Через год в Пенсильвании свои соревнования организовала компания Tough Mudder. К 2014 году уже 3,4 миллиона человек изъявляли желание выложить от 100 до 200 долларов за то, чтобы поистязать свое тело в любых испытаниях, какие только придут в голову организаторам. Кроме того, такой высокий финансовый порог платы за участие, по-видимому, отражает расовое и социальное неравенство как в стране в целом, так и в соцсетях: судя по последним, участники гонок — в основном молодые, белые люди, очевидно, с деньгами. Да и сама эта тенденция во многом поддерживается благодаря хорошо подготовленным кампаниям в соцсетях. Во время «Гонки спартанцев» фотографы, расположившиеся у всех основных препятствий, сделали десятки тысяч фотографий. У них зачастую стоит тот же микрочип, что носят участники гонок для отслеживания времени прохождения. Для нас эти фотографии были бесплатны — этим и объясняется, почему всего через пару часов после гонки Facebook, Twitter, Instagram и другие сети просто взорвались обилием снимков, где покрытые грязью участники перескакивают через костры, пробираются в облаках слезоточивого газа и на четвереньках ползут по сугробам. Очарование кратковременных мучений привлекает все новых участников и любителей бурно провести выходные на полях грязевой славы.

Если не считать возни на игровой площадке начальной школы, у меня нет никакого опыта участия в таких мероприятиях. Гонка с препятствиями, в которой я собирался участвовать, была для меня первой, и это мой шанс узнать, из-за чего весь этот сыр-бор. Мне казалось, что люди, готовые ринуться в грязь, должно быть, столь же равнодушны к комфорту, как и те, кто не против плюхнуться в полную ванну льда. Кроме того, соревнования по преодолению препятствий находят равный отклик в душе у тех, кто по-разному относится к физической культуре в целом. Занятия спортом — это необязательно усердное повторение упражнений на откалиброванных с математической точностью силовых тренажерах или забеги на огромные расстояния по бесконечным лентам шоссе. В гонках с препятствиями преимущество у дилетантов, для кого спорт — это ловко справляться с различными спортивными испытаниями, а не специализироваться в одном каком-то виде. Отчасти прельщает еще и то, что мы возвращаемся во времена своего детства, когда мы весь день напролет лазили по канатам или ползали под бесхозной проволокой, получая при этом огромное удовольствие. И тут я почему-то вспоминаю об отказе от претензий.

На первый взгляд трудно сказать, насколько развлекательный характер носит этот договор — может ли кто-нибудь заявить об ущербе, нанесенном его репутации вследствие проползания под колючей проволокой, — или же он действительно создан для того, чтобы напомнить о реальной опасности смерти и травм. Мне — да, наверное, и большинству из тех, кто собрался в очереди на утреннем пекле, — кажется, что и то, и другое. Опасность тоже отчасти привлекает. Получается, что везучие, ловкие или просто достаточно крепкие из нас доберутся до финиша, зная, что у кого-то это может и не получиться.

На любой гонке все испытания подразделяются на два основных вида: физические и психологические. Когда, пробежав 8 км, вы несете в гору тридцатипятилитровое ведро с грязью, вы знаете, что назавтра у вас заболят руки, но тут нечего бояться за свою жизнь.

А вот другие испытания вызывают неподдельный ужас. На соревнованиях систематически используются слезоточивый газ, ледяная вода, электричество, огонь и подъем на головокружительную высоту, и преодоление этих препятствий, как правило, подразумевает не физическое испытание — это преодоление психологических барьеров. Испытание уже в том, чтобы победить в себе врожденный инстинкт свернуться калачиком и остаться дома. Отчасти популярность такого рода препятствий связана с их зрелищностью, да и на фотографиях, публикуемых в соцсетях после гонки, они смотрятся особенно впечатляюще.

Дело в том, что когда все заканчивается и можно похвастаться, каково это — вдыхать слезоточивый газ, ты чувствуешь, как будто стал круче. В эпоху, когда армия полностью стала контрактной, соревнования по преодолению препятствий — это максимально приближенное к «курсу молодого бойца» испытание. Наверное, поэтому многие участники этих гонок берут псевдонимы из военной терминологии или в честь воинов древности. Не будем вдаваться в причины, но многим нужен шанс испытать свое мужество на грани смерти.

Проводилась по меньшей мере пара исследований, в ходе которых ученые пытались количественно просчитать реальную вероятность упомянутых в этой юридической бумажке событий. В рамках одного из этих исследований, опубликованного в журнале American College of Sports Medicine, проанализировали несколько соревнований Tough Mudder, прошедших в 2013 году, и оказалось, что в день гонок 37 человек из 1000 попадали в больницу. Были зафиксированы травмы ног и суставов, разрывы мышц и переломы. Небольшие травмы во время этих гонок — обычное дело, а вот смертельные случаи бывают все же редко. Поговорив со специалистами в этой сфере и тщательно поискав в Интернете, я смог найти всего четыре смертельных случая в этой индустрии, которая в 2015 году привлекла 5,6 миллиона участников. Для сравнения: в горнолыжном спорте, которым занимаются 11 миллионов человек, в Америке ежегодно погибают в среднем 40 лыжников. Так что в гонках, конечно, есть некоторый риск, но он не так уж велик.

Другое дело — травмы. В примере, опубликованном в A case study in the Annals of Emergency Medicine, приводится исследование одного пункта «Скорой помощи», где случился неожиданный наплыв пострадавших. Молодой человек жаловался на боль в груди после того, как его 13 раз подряд ударило током, а группа других участников оказалась в медпункте, обмякнув от боли или изнеможения. Еще у одного мужчины 31 года после прохождения 20 из 22 препятствий случились то ли конвульсии, то ли инсульт, и у него отказала правая сторона тела.

На фундаментально личностном уровне — о нем, приходится признать, большинство не очень-то задумываются — столкновение с ситуациями, в которых запускаются реакции «бей или беги», имеет глубокую подоплеку.

Когда рассудком мы осознаем, что перед нами реальная опасность: будь это облако слезоточивого газа, оголенный провод или ужасающая перспектива прыжка в ледяную воду, — включается в действие симпатическая нервная система. Мозг экстренно посылает сигнал в надпочечники, запускается целый ряд гормональных реакций, в результате которых в кровообращение поступают нейромедиаторы: норэпинефрин и эпинефрин. Пульс учащается, зачастую отдаваясь даже в ушах, процессы пищеварения приостанавливаются, зрачки расширяются, а в особо экстремальных условиях мы даже перестаем контролировать мочеиспускание.

Звучит все это ужасно, но подъем, который вы испытываете от выброса адреналина, действует на весь организм. Весь мир сосредотачивается в одной точке, время словно замедляется, а реакции становятся молниеносными. Пока все эти бодрящие жизненные соки циркулируют по системе кровообращения, вы находитесь в таком приподнятом состоянии повышенной готовности, что чувствуете себя суперменом. Нередко вы вовсе перестаете размышлять, отключая высшие психические функции и ограничиваясь только теми инструментами, что нужны для выживания в данный момент. Организм настолько сосредоточен на текущей задаче, что у вас не остается даже воспоминаний об этом. Это захватывающий, потрясающий процесс, но происходит он, лишь когда организм переключается в режим выживания.

Подъем, вызванный выбросом адреналина, непродолжителен. Рано или поздно бурная радость проходит, оставляя после себя растерянность и усталость. Но этот прилив сил имеет настолько животную природу, его корни уходят глубоко в наше эволюционное прошлое. Для тех, кто с помощью природных условий пытается запустить непроизвольные реакции организма, соревнования по преодолению препятствий служат мощным инструментом, используя который знающие спортсмены способны развить реакцию «бей или беги», укрепляя таким образом симпатическую нервную систему. Препятствия становятся надежным стимулом для возникновения нервного отклика в организме. Если вам известно, что вас ждет, то благодаря этому мощному стимулу вы сможете научиться переносить и контролировать выброс потенциально полезных гормонов. В этом смысле страх перед пугающим, а не спортивным препятствием действует так же, как метод Уима Хофа: вы обманываете свой организм, насыщая кровь кислородом (и выдыхая CO2), а мозг забывает запустить запрограммированную реакцию, инстинктивный вдох. Самое приятное во время гонок с препятствиями — найти такое испытание, в котором животный инстинкт выживания возобладает настолько, что вы забудете, кто вы есть, и будете просто действовать в соответствии с окружающими вас обстоятельствами.

Если научиться регулировать этот выброс, очевидно, что со временем вы сможете произвольно сдерживать адреналиновую реакцию.

И все же у подавляющего большинства из тех, кто сегодня приходит на эти соревнования, любовь к гонкам с препятствиями объясняется проще. Большинство спортивных мероприятий в Америке — это соревнования, где есть победители и проигравшие. Одна команда побеждает другую, или же лидирует один чемпион. На современных соревнованиях по преодолению препятствий все иначе. Не считая топовых участников, на гонках с препятствиями цель не в том, чтобы победить соперника, а в том, чтобы преодолеть те испытания, что встречаются на вашем пути. Другими словами, я пришел не победить. Я, как и миллионы других участников, пришел, чтобы пройти до конца.

В начале первого я явился к старту, где человек с микрофоном и в камуфляжных армейских шортах созывал будущих спартанцев на площадку перед надувными воротами гоночного маршрута. Чтобы добраться туда, сотне участников нашей гонки пришлось одолеть первое препятствие: полутораметровую стену из фанеры и дюймовых досок. Просто чтобы прочувствовать, что нам предстоит.

— Когда я спрашиваю «Кто вы?», вы кричите «Спартанцы!» — объяснял человек с микрофоном. Стояла полуденная жара, но рутина, похоже, вовсе не утомляла нашего распорядителя. Когда он выкрикивал свой вопрос, губы его кривила зловещая ухмылка. И как только мы прокричали ответ, он начал скандировать спартанский боевой клич:

— Ару! Ару! Арууу! — «ура» морских пехотинцев по-гречески. Жена закатила глаза от такого ритуала и потребовала с меня обещание, что я не буду принимать в этом участия. Хотя в индустрии гонок с препятствиями и наблюдается гендерное равновесие — на каждых шестерых мужчин приходится четыре женщины, — все же в атмосфере на большинстве соревнований мужской шовинизм бьет ключом. Я все-таки ору. В конце концов, мы же спартанцы.

Заструился дымок хлопушки, послышался неспешный гул, и легион будущих спартанцев, обтянутых синтетическими беговыми шортами, в головных повязках и полных нервной энергией, рванул вверх по поросшему зеленой травой склону, где зимой проходит лыжная трасса. Мы с женой держались в середине. Метров сто все стадо неслось пулей, но, по мере того как уклон становился все круче, толпа сбавляла ход.

На этой десятикилометровой дистанции, которую называли «короткой», было трудно определить, связан ли такой темп с какими-то ожидающими нас впереди действительно суровыми испытаниями, о которых хорошо известно лидерам гонки, или же это говорит лишь о том, что на таком пекле никто из нас не показал себя настоящим спортсменом-экстремалом.

Маршрут петлял, поднимаясь и спускаясь с гор, а едва выйдя на равнину, трасса резко обрывалась, спускаясь в мелкий, слегка прохладный водоем. Мы очертя голову бросались в него, а затем, облепленные жижей, устремлялись дальше, наталкиваясь на огромный сугроб снега, привезенного с горных вершин. На этом отрезке пути нам пришлось проползать под колючей проволокой, и мы ободрали все колени о зазубренные края смерзшихся кусков льда. По ногам у меня текла кровь. Вид этих царапин еще больше раззадорил меня. Я поднялся и рванул вниз, где нужно было перепрыгивать или перелезать через череду стен разной высоты. Пройдя 8 км, я вопреки своим надеждам был вымотан не так уж сильно. Я начал сомневаться, не стоило ли выбрать другой, двадцатипятикилометровой маршрут под названием «Зверь», где еще больше препятствий, а подниматься приходится еще на несколько сотен метров выше.

Но гонка пока не окончена. Мы с тысячей других трусим дальше. Вскоре наша трасса пересекает участок, где утомленные участники «Зверя» одолевают финальный отрезок маршрута. Они прошли на 16 км больше нас и выглядят соответствующе. Лица у них осунувшиеся и бледные от усталости, и вышагивают они заметно медленнее, чем мы, спринтеры. Мне немного завидно. Оба маршрута сливаются в один перед оградой высотой 2,5 м. Это стратегическая точка, где около 50 участников ждут своей очереди, чтобы перебраться через стену. Прямо передо мной — группа военнослужащих с базы неподалеку от Денвера.

Я наблюдаю, как бритоголовый прыщавый парень без рубашки с потеками крови от уже полученных царапин на икрах бросается к стене и подпрыгивает. Он хватается за выкрашенную в черный верхнюю дюймовую доску, ударяется всем телом о стену. Ему почти удается подтянуться, но силы оставляют его и он сползает вниз. Опустив глаза, он бежит назад к очереди, на ходу оправдываясь перед товарищами.

— Сержант не простит мне, если я не перелезу, — бормочет он, решительно настроенный одолеть преграду любой ценой.

Я терпеливо слежу, как он во второй раз вписывается лицом в фанерную стену. На третий раз приятель, подтолкнув его, помогает солдату перелезть.

Я слышу, как он плюхается с другой стороны, несомненно, довольный, что справился со своей задачей.

В отличие от традиционных соревнований, в гонках с препятствиями не отдают предпочтения профессиональным спортсменам. Различные испытания требуют разных умений, поэтому редко кому из участников удается преуспеть везде. Возможно, сухощавое телосложение поможет ультрамарафонцу преодолеть крутой склон, а вот забраться по шестиметровому канату, когда нужен сильный торс, — нет. Кто-то застрянет на верхушке стены из-за страха высоты, а у отличного прыгуна мышечная масса может оказаться слишком большой, чтобы серьезно потягаться с тем, кто умеет бегать марафон. В этом смысле соревнования по преодолению препятствий выявляют сильные и слабые стороны физической подготовки спортсмена. Те, кто обладает всесторонней тренированностью, вряд ли преуспеют в традиционных видах профессионального спорта. Солдат, едва одолевший стену, непременно тут же провалит следующее испытание.

После того как жена скрылась за стеной, я слегка разбежался и, несмотря на оттягивающие меня вниз икры и рост 185 см, без труда ухватился за верхнюю перекладину, которая не поддавалась солдату. Воспользовавшись инерцией разбега, я ногой зацепился за верхушку стены и начал подтягиваться. И тут, в самый разгар процесса, я почувствовал едва различимый треск где-то в районе таза. Как только мои ноги коснулись рыхлой земли с обратной стороны заграждения, меня пронзила острая боль. Сделав пару шагов, я опустился в изнеможении. Бежавшая рядом жена обеспокоенно взглянула на меня. Рукой я надавил в паху, там, где головка бедренной кости входит в вертлужную впадину, и убедился, что что-то не так. Но я был не готов отказаться от лавров победителя. Для участников гонок с препятствиями приговор «не финишировал» — клеймо позора. Так что я не поддался боли и, стиснув зубы, проковылял еще пару шагов. «Я смогу», — повторял я про себя, воображая, что, если продолжу идти дальше, у сустава не будет повода одеревенеть.

Мы с женой осторожно потрусили дальше и перегнали женщину с высокими хвостиками, неоновой зеленой повязкой на голове, в лосинах и с давящей повязкой на лодыжке. Она продвигалась ползком, но не останавливалась. Я спросил, что произошло.

— Я ее вывихнула вон там, — ответила женщина, скривившись, и добавила: — Но я все равно дойду до финиша. Не может быть и речи, чтобы меня унесли отсюда.

Я предложил помочь, но она категорически отказалась.

Через пару десятков метров трасса продолжалась, и теперь передо мной протянулась длинная вереница из сотен людей. Не меньше четверти из них, насупившись, хромали на ту или другую ногу. Боль была повсюду. В каком-то смысле так и задумано, что вы видите все эти мучения. Ради травм никто не приходит, но этот опыт у нас один на всех, хотим мы того или нет.

Пройдя изрядное количество препятствий, я обнаружил, что конец гонки уже близок и нужно, перебирая руками, взобраться по шестиметровому канату, подвешенному над водоемом, полным грязной ледяной воды. Цель была в том, чтобы наверху прозвонить в колокол, но, одолев три четверти пути, я совершил ошибку — взглянул вниз. Мир, казалось, пошатнулся — я представил, что будет, если я отпущу канат: пожалуй, я размозжу голову и исчезну под непроницаемой толщей воды. Представив свое падение, я остановился, хотя силы еще оставались. Я сполз вниз, поддавшись слабости: не мышц, а сознания. В наказание за невыполнение задания на гонках спартанцам назначали по 30 выпрыгиваний из упора лежа, так что я опустился в ближайшую грязную лужу и приступил к исполнению. Задержавшись из-за этой неудачи, я упрямо направился к последнему препятствию: стена огня. Ни о каком испытании тут речи и не шло — просто прыжок через пламя. Я победоносно завершил гонку.

За финишной чертой меня ждали фотографии, медаль, подтверждавшая, что я действительно финишировал в соревновании по преодолению препятствий, и приглашение посетить пивную с любым участником, только что завершившим гонку. Покрытые грязью и ссадинами, мы с женой отыскали площадку со шлангами и окатили друг друга ледяной водой — завершающая встряска для нервной системы. Я устал, но не был измучен. Возбужден, но не в восторге. По меньшей мере, какая-то часть меня хотела чего-то большего.

В обращении к массам организаторы гонок обещали, что у каждого будет шанс достигнуть пределов своих возможностей. Это-то, пожалуй, и случилось со мной на канате, когда я так и не прозвонил в колокол, но ни в одном испытании я не почувствовал себя на острие ножа, когда сознание отключается, а верх берут животные инстинкты.

Глава 6 Искусство падения

Седьмого августа 2000 года неподалеку от побережья Таити у обмелевшего рифа под названием Теахупо — «остров черепов» на местном наречии — Лэрд Гамильтон, легендарный серфингист, ухватился за трос, а его приятель Дэррик Доэнер тащил его на гидроцикле. В тот день волны перекатывались медленно, громоздя гигантские валы, которые, казалось, тащили за собой всю массу южной части Тихого океана. Волны на рифе Теахупо формируются в бездонных глубинах океанического желоба, а потом поднимаются всего в полуметре от поверхности. Из-за резкого изменения глубины потоки воды закручиваются так, что волны образуются не просто чудовищные, а еще и правильной полукруглой формы с почти идеальной вогнутой впадиной. Это место — мечта любого серфера. Однако перебраться через этих монстров, перебирая руками, без риска для жизни или для конечностей практически невозможно. Задумка Гамильтона состояла в том, чтобы обойти самое явное препятствие: он пристегнул ноги к доске для серфинга и попросил друга отбуксировать его на волну на гидроцикле. До этого никто не пытался сделать ничего подобного. Доэнер с Гамильтоном взволнованно следили за тем, как океан бросил все свои силы на особенно впечатляющую волну. Доэнер завел мотор и домчал Гамильтона на самый гребень поднимающейся волны.

Когда она начала закручиваться, Доэнер засомневался. Ему хотелось обернуться и крикнуть Гамильтону, чтобы тот отказался от затеи. Волна была чересчур большой. Вал, на гребне которого они оказались, был не просто волной, он больше походил на цунами. Но обернувшись, Доэнер обнаружил, что Гамильтона нет.

Отпустив трос, Гамильтон ощутил под собой колоссальную силу воды, водный вихрь, который, казалось, нарушая все законы силы тяжести, тянул его доску назад. Вода устремлялась вверх с такой силой, что ему пришлось ловить равновесие, опустив руку в воду перед доской — большинство серферов считают, что этот маневр противопоказан, когда есть опасность перевернуться через передний край доски. И все же, чтобы не упасть, Гамильтону приходилось учитывать непредвиденное течение. Когда волна накрыла его, расположенная в воде камера успела заснять, как он скрывается в обрушивающейся трубе. Прошло несколько мучительных секунд. У Доэнера замирало сердце, когда он представлял истерзанное сокрушительной волной тело Гамильтона. Он был уверен, что в этом распластавшемся потоке серебристой воды и смертоносной морской пены только что оборвалась жизнь его друга. И тут совершенно мистическим образом Гамильтон выскакивает из трубы живой и невредимый, торжествующий и присмиревший.

Эта волна была самой тяжелой из когда-либо покоренных: ее поверхность составляла не менее 12 м в высоту и 100 м в длину, а вес оценивается примерно в 30 000 тонн. В газетах ее называли «волной тысячелетия». В журнале Surfer опубликовали фотографию с пригнувшимся к самой доске Гамильтоном, а ошеломленный редактор, не придумав заголовок, вставил лишь «Боже мой»…

Видеозапись его заезда ознаменовала новую эру серфинга на тросах. На You-Tube этот ролик набрал 1,1 миллиона просмотров, а самое последнее видео другого серфера, оседлавшего ту же волну, увидели 26 миллионов пар глаз. Только лучшим представителям водного спорта под силу хотя бы попытаться повторить этот подвиг. И выживают здесь самые везучие. С 2 000 года как минимум пятеро серферов погибли, пытаясь совершить то, что сделал Гамильтон.

Несмотря на славу Гамильтона, я узнал о нем лишь тогда, когда начал более глубоко изучать способы практического применения метода Уима Хофа. После «Гонки спартанцев» мне хотелось встретиться с человеком, которому его тесная связь с природой помогала совершать такие грандиозные вещи, которые, кажется, находятся выше человеческих возможностей.

Я позвонил Скотту Кинилли, журналисту и кинематографисту из окрестностей Сан-Франциско. Он много лет освещал соревнования по преодолению препятствий и экстремальным видам спорта. Я рассказал ему о своем затруднении, он не удержался и посмеялся надо мной.

— Ты серьезно не знаешь Лэрда Гамильтона? Да он же, без преувеличения, один из лучших серферов всех времен и народов! Практикует дыхание по Уиму Хофу каждый день! — попрекнул он меня за невежество. — Подожди, я свяжусь с ним. Он не пользуется электронной почтой, так что тебе придется звонить.

Несколько дней подряд я изучал деятельность Гамильтона. Я обзвонил приятелей, которые каждую свободную минуту проводили на бесчисленных калифорнийских пляжах. Они не могли удержаться и принимались рассказывать о своих случайных встречах с ним. Креативный директор рекламного агентства в Лос-Анджелесе вспомнил, как он, сидя на песке, любовался, как Гамильтон «срезал под пирсом» — катился на волне через узкие просветы между сваями, обросшими ракушками: любой просчет в пару сантиметров — и полсотни тонн воды приперли бы его к непробиваемым сваям. Другой вспомнил, как заметил человека на доске для серфинга с веслом: он был лишь точкой на горизонте, но двигался с непостижимой скоростью. «Это мог быть только Лэрд», — заявил он. Мне рассказывали все новые истории о Гамильтоне. Словно это не человек, а народный герой вроде Поля Баньяна. Он — искатель приключений, не уступающий таким персонам, как великий полярник Эрнест Шеклтон и Джордж Мэллори, первый человек, отважившийся подняться на вершину Эвереста.

В то же время с Гамильтоном невероятно легко связаться. Как только мне удалось дозвониться до него и едва я упомянул о том, что меня интересует Уим Хоф, исчез всякий намек на пафос. Гамильтон живет то на Гавайях, то на западном побережье Калифорнии, в Малибу. Так уж получилось, что он разработал программу тренировок, частично основанную на технике дыхания Уима. Он предложил мне брать первый же билет и лететь к нему.

И вот через пару недель я запрыгнул в самолет и отправился в Лос-Анджелес, как раз когда в этом регионе стояла, пожалуй, самая страшная засуха.

Обжигающие ветра Санта-Ана, дующие из Мексики, принесли с собой аномальную жару. Не прошло и десяти минут после прилета, а я уже обливался потом. Я остановился у приятеля в Лонг-Биг, что на самом юге округа Лос-Анджелес. Чтобы доехать до северных районов Малибу, мне нужно было миновать побережье, пересечь оживленный центр города и добраться до пасторальных пляжей. Я должен был явиться к началу тренировки около восьми утра. И хотя я выехал рано, сев за руль малогабаритного арендованного «Ниссана» еще до 6.00, я все же застрял в беспросветной городской пробке. Еле-еле продвигаясь по асфальтовой тверди магистрали 405, я заглянул в телефон в надежде, что есть более короткий путь. Мне был предложен двадцатиминутный объезд по не менее неприступным улицам города, после чего я вновь оказывался на шоссе всего в нескольких кварталах от того места, где я только что был. Если бы я сверился с картой, я бы знал, что это безнадежно и не стоит даже пробовать. В отличие от наших предков, прокладывавших путь по волнам на юге Тихого океана, или даже от себя, каким я был до 2 000 года, я лишен всякого чувства направления. В Малибу я оказался намного позже девяти.

От улицы дом Гамильтона отделялся бетонной стеной и безликими, серыми железными воротами. Но забитые роскошными автомобилями обочины явно свидетельствовали о том, что за этим ограждением собирается на таинственные тренировки голливудский бомонд. Я втиснул свою арендованную малолитражку между «Порше» и «Бентли» и пошел пешком. Подойдя ближе, я различил всплески воды и звуки этнической музыки. Заглянув через зарешеченную металлической проволокой секцию, я помахал человеку в купальной шапочке и спросил код от ворот. Он выкрикнул мне четыре цифры, и я вошел. Только подойдя ближе, я понял, что джентльмен с квадратной челюстью — это актер Джон Макгинли, тот, что снимался в комедийном сериале о врачах Клиника, играл бывалого солдата в фильме Оливера Стоуна Взвод, а также участвовал в сотнях других картин и телешоу. Где-то в бассейне с двумя утяжелителями по десять килограммов нарезал под водой круги Орландо Блум. Понять, что же это все значит, было непросто.

Оказалось, что у Гамильтона один из самых больших открытых бассейнов в Южной Калифорнии — а это о многом говорит, учитывая, что доступ к воде в Лос-Анджелесе не только насущная необходимость, которая помогает пережить летнюю жару, но и показатель статуса. Глубина бассейна составляла 3,5 м, чтобы проще было экспериментировать с подводными упражнениями. Организованный Гамильтоном учебный курс под названием XPT («Экстремальные тренировки в бассейне»), который некоторые называют «курсом исследования физических параметров», — самые престижные занятия в городе. Именно здесь музыкальный продюсер Рик Рубин, один из основателей Def Jam Records, продюсировавший популярные альбомы групп Red Hot Chili Peppers, Beastie Boys и Леди Гага, сбросил 39 кг благодаря сочетанию ледяных ванн и отдыху на природе. Именно здесь кое-кто из основателей кроссфита тестирует новые схемы, а самое главное — здесь Гамильтон живет в межсезонье, до самой зимы, а затем он отправляется вдогонку за волнами.

Лэрд Гамильтон, обладая ростом 188 см и копной песочного цвета волос, отличается брутальной красотой — сразу ясно, что подростком ему было несложно заработать себе на жизнь, будучи моделью. И сейчас, когда ему едва за сорок, его тело остается глыбой сплошных мышц.

— Очень важно делать перерыв, — сказал Гамильтон, когда я спустился на площадку перед бассейном и заметил, что нигде не видно снаряжения для серфинга. — Это заставляет с нетерпением дожидаться предстоящего сезона.

Гамильтон предложил мне не тратить кучу времени на расспросы, а залезать в воду и самому все почувствовать[6].Он хотел, чтобы я выполнил пару вводных упражнений, поэтому, надев маску, я погрузился в воду. Захватив утяжелители по 7,5 кг и положив их на край бассейна, Гамильтон спрыгнул ко мне. Жестами он указал мне, чтобы я следил за его движениями, и, ничего не объясняя, взял оба утяжелителя и тут же опустился на дно. Оказавшись в приседе, он поднял обе гантели над головой, а потом, оттолкнувшись от дна согнутыми ногами, взмыл на поверхность, повторив маршрут погружения в обратном направлении.

Чтобы сообщить движению силу, он размахнулся, опуская в воду все 15 кг утяжеления и используя их как импровизированные плавники. Его голова взметнулась над водой, и прежде чем вновь опуститься на дно, он успел сделать гигантский вдох. Это одно повторение из десятков возможных. Эти силовые выпрыгивания из-под воды нужно повторять одно за другим точно так же, как отжимания с дыхательными упражнениями Хофа. Выполнив десяток повторений, Гамильтон, улыбнувшись мне, положил гантели на край бассейна.

— Весь фокус в прыжке, — сообщил он, — с гантелями руками сильно не размахнешься.

И я, взяв те же гантели, дал им увлечь себя на глубину.

Поначалу выполнять это упражнение не совсем удобно. Странно двигаться под водой и не плавать, а, кроме того, невозможно всплыть с таким утяжелением. Сквозь синеву воды я видел, как Орландо Блум проплывал очередной круг, прижимая к груди, наверное, килограммов двенадцать. Он плыл вдоль поверхности воды, отталкиваясь одними ногами и крепко держа груз обеими руками. Это упражнение называется «ящик с боеприпасами», и пока вес тянул меня ко дну, я изо всех сил старался не ошалеть от встречи со знаменитостью. Поэтому я сконцентрировался на том, чтобы повторить движения Гамильтона: всей ступней встать на дно, сесть в присед, оттолкнувшись, выпрыгнуть вверх, опуская руки по сторонам, и хотя бы примерно воспроизвести то, что только что на моих глазах проделал Гамильтон. Сил у меня едва хватило на то, чтобы, высунувшись из воды, глотнуть чуть-чуть воздуха, пока утяжелители вновь не утянули меня вниз.

Первые несколько повторений я выполнил неплохо. Я нащупал ритм, выпрыгивая на поверхность, глотая воздух и опускаясь на дно. Но с каждым разом в верхней точке упражнения я вдыхал все меньше воздуха, чем расходовал. Воздуха мне не хватало. Через пять повторений мне стало тяжело. Я не был уверен, что мне хватит сил добраться до поверхности благодаря одному лишь движению рук, поэтому я собрался с силами и прошел по дну бассейна до его бетонной стены. Я посмотрел вверх через маску и решил, что смогу выпрыгнуть еще разок. Я оттолкнулся, подняв гантели над головой, и мне едва хватило сил швырнуть их на площадку.

Держась за бортик, я перевел дух и взглянул на самую гущу работы. Джон Макгинли взад-вперед бродил под водой, держа обеими руками пятнадцатикилограммовый утяжелитель и всплывая для вдоха через каждые два круга поперек бассейна.

За пару часов Гамильтон познакомил меня еще с полудюжиной упражнений. Одно называлось «морской конек»: я сжимал между ног девятикилограммовый утяжелитель и пытался удержаться в сидячем положении, при этом плывя брассом по кругу и неуклюже размахивая руками, словно крыльями. Было упражнение вроде «ящика с боеприпасами», что выполнял Блум, но вес был таким большим, что остаться на поверхности не было никаких шансов. Круг превращался в спуск на 3,5 метра к противоположной стороне бассейна. В конце упражнения нужно было выпрыгнуть из воды и вернуться по тому же наклонному маршруту.

Еще нужно было просто проплыть несколько кругов под водой, при этом стараться как можно дольше плыть на одном дыхании или изредка глотать воздух у бортика. Во время каждого упражнения сначала было довольно легко, но постепенно, по мере того как запасы кислорода истощались, выполнять его становилось все труднее. Такая тренировка лучше всего выходит в окружении пловцов мирового класса, которые обращают внимание на любое неловкое движение. При этом риск совершенно реальный. Если кто-то «вырубается», как выражается Гамильтон, его всегда готовы тут же вытащить из бассейна.

Однако из всех, кто в тот день был в воде, лишь один пользовался репутацией человека, который регулярно заходит чересчур далеко. Наплававшись до такой степени, что мышцы начали вопить об отдыхе, я сел на бортик передохнуть. Гамильтон указал на Орландо Блума: он продолжал плавать по дну бассейна в очках и синей шапочке из латекса. В руках у него был какой-то до неприличия огромный кусок металла.

— За Блумом нам всегда приходится особенно пристально следить. Он «вырубается» почти каждый раз, когда приходит на тренировки, — рассказал Гамильтон, добавив, что эти случаи бывают так часто, что получили собственное название: — Мы называем это «вырублум».

Хоть это и смешно, но риск совершенно реальный.

Если выполнять эти упражнения без присмотра, совсем несложно переоценить пределы человеческой выносливости и просто потерять сознание в воде. Во время дыхательной практики на суше это нормально, но в воде последствия будут гораздо серьезнее: здесь вдох означает смерть. Но если я справлюсь — а под присмотром Гамильтона, я надеюсь, мне это удастся, — то, пожалуй, у меня получится «вбить клин» между сознанием и телом чуть глубже.

В любом случае упражнения с весом оказывают на удивление небольшую нагрузку. После тренировок Гамильтона большинство уходят скорее отдохнувшими, а не уставшими. Отчасти это из-за того, что Гамильтон требует, чтобы все еще и закалялись, чередуя ледяные ванны с сауной.

Он показал мне неприметный закуток между бассейном и домом, где у него под открытым небом расположены ледяная ванна и льдогенератор.

— Нужно просидеть не меньше трех минут, — сказал он, указывая на хитроумное алюминиевое устройство, напоминающее нечто среднее между корытом для скота и промышленной молочной цистерной. Я забрался внутрь и почувствовал, как меня окутывает ледяная вода. Замерзая во льду, я разглядывал какое-то перемешивающее устройство в торце цистерны. Оно обеспечивало непрерывное движение воды. Когда вода перемешивается, тонкий слой более теплой воды, нагревающейся от тела человека, не образуется. Если включить это устройство, будет гораздо холоднее.

— Пару месяцев назад ко мне сюда приезжал иллюзионист Дэвид Блейн, — рассказал Гамильтон. — Он говорил, что без проблем может продержаться во льду 15 минут, но я включил циркулятор, и через две минуты ему пришлось выскочить.

Откинувшись назад, я закрыл глаза. Лед был приятным. Пять минут я не двигался, но после включения циркулятора, когда кусочки льда перемешались, мне потребовалась большая концентрация внимания, чтобы сохранить тепло.

О методе Уима Хофа Гамильтон узнал благодаря десятинедельному онлайн-курсу на сайте Хофа, Innerfire. Гамильтону использование холода кажется вполне разумным. Он с детства купался в тропических водах на Оаху, и риск гипотермии всегда присутствовал. Даже тихоокеанские воды потихоньку забирают тепло у находящихся под водой купальщиков, а если вы без гидрокостюма и на доске поджидаете подходящую волну, вас в конце концов охватывает безудержная дрожь. Серфингисты в теплых водах хорошо знакомы с гипотермией.

Однако Гамильтон может полдня провести в воде и утверждает, что отчасти благодаря этому он преуспел в катании на больших волнах.

— Уж чего-чего, а различий, жалости и обид ни волны, ни холод не знают. Когда они наносят свой удар, в этом нет никаких причин или умысла. Они просто делают то, что делают. Они лишены неожиданностей, их главные параметры неизменны. Это силы природы, — говорит Гамильтон. Эти силы, с которыми ему приходится иметь дело, глухи к капризам несовершенной человеческой природы, и никто не направляет их действия. Природе все равно, как вы к этому относитесь. Когда температура у человека падает настолько, что сознание его затуманивается и он теряет способность принимать решения, океан не смилостивится над ним. Однако жизнь он отнимает без злого умысла. Тренировки по Хофу — это способ противостоять этой безучастности, и благодаря им Гамильтон умеет сохранять тепло в воде.

Кроме того, Гамильтон, который обожает разные схемы тренировок, сумел выжать из метода Уима Хофа еще больше. Ледяные погружения и сауна в чередовании с подводными тренировками улучшают работу мышц кровообращения в сосудистой системе; кроме того, Гамильтон видоизменил дыхательные техники, что позволяет ему отличиться в сухопутных соревнованиях на выносливость. Он объясняет это так: в каждой тренировке наступает предельный момент, когда из-за физических нагрузок повышается пульс и, соответственно, учащается дыхание, и это продолжается, пока в организме попросту не заканчивается кислород — тогда движение становится невозможным. Основная концепция биомеханики предполагает, что, когда человек двигается, организму требуется больше кислорода, чтобы обеспечивать его движение.

Утомление — это лишь неизбежный результат того, что происходит, когда дыхание на пределе, а организму недостаточно энергии. Это-то спортивные тренеры и называют максимальным потреблением кислорода. Когда вы достигаете этих максимальных параметров, продолжать попросту невозможно. Каждый из нас когда-то достигал этого предела. Лицо покраснело, грудь тяжело вздымается, и как бы вы ни старались, через секунду-другую вы сломаетесь. Максимальные параметры при максимальном потреблении кислорода отчасти зависят от генетики, ведь возможности кислородного обмена у всех слегка различаются. Однако Гамильтон уверил меня, что такого рода утомление — проблема исключительно механического, а не концептуального характера.

— Если вам приходится останавливаться, чтобы перевести дыхание, значит, вы, скорее всего, неправильно начали гонку, — говорит он. — Если бы вы с самого начала дышали так, словно вы уже работаете с максимальной нагрузкой, потом вам бы не пришлось прикладывать столько усилий.

Он велел мне рассматривать это так: у организма есть встроенная программа, которая непроизвольно оценивает и реагирует на условия, в которых он функционирует, но у этой программы нет никакой возможности определить, какой запас кислорода потребуется организму в дальнейшем. Она реагирует на текущую нагрузку. Когда организм внезапно испытывает всплеск серьезной физической нагрузки, ему приходится наверстывать. Если во время тренировки вы не просчитываете темп дыхания, кислорода запросто может и не хватить.

Решение заключается в том, чтобы начать интенсивно дышать задолго до того, как необходимость в этом действительно возникнет. Очевидно, что наибольшее применение эта техника находит в беге. В состоянии покоя среднестатистический взрослый человек делает примерно 15 дыхательных движений в минуту, а во время интенсивных занятий спортом дыхание учащается до 40–50 вдохов в минуту, пока не достигает максимального потребления кислорода. Продвигаясь к предельным значениям, неподготовленные бегуны дышат чаще, но дыхание их обычно поверхностно, и легкие не получают возможности максимально увеличить потребление кислорода. Гамильтон говорит, что, зная, какая работа предстоит организму, каждый из нас может подкорректировать свою физиологию и показать лучшие результаты. В качестве наглядного примера Гамильтон продемонстрировал дыхательную технику, которую он ввел в свои тренировки.

Напряженно выпятив губы и прищурив глаза, он глубоко втянул воздух носом. Выждав ровно столько, сколько нужно, чтобы легкие заполнились, он выдохнул с рыком, навевающим мысли о воинах маори в ритуальном танце хака. Он вдыхал каждую секунду, и казалось, что он трудится в поте лица. Он покраснел от усилий, но по его невозмутимому взгляду было ясно, что мысли его сосредоточены только на работе легких. Сделав 50 вдохов, он глубоко выдохнул и был готов бежать. Во время этого процесса из легких полностью выводится углекислый газ, и организм эффективнее справляется с короткой дистанцией. Точно так же, как дыхание по методу Хофа, вопреки ожиданиям, позволяет сделать больше отжиманий или, если нужно продолжать, выдерживать физическую нагрузку дольше.

Каждое утро Гамильтон прежде всего в течение 20 минут практикует такое дыхание. Он утверждает, что это помогает ему приготовиться к ежедневным делам и очищает сознание для предстоящих ему задач. Спустившись к бассейну (обычно к 7.30), он в течение пары минут выполняет непродолжительный цикл дыхания, после чего делает несколько кругов под водой.

Строго говоря, даже у опытных пловцов не исключен риск потери сознания и утопления при гипервентиляции под водой. Поскольку организм запрограммирован на то, чтобы чувствовать уровень содержания в крови CO2, а не кислорода, то задерживающий дыхание ныряльщик, выпустивший из легких весь CO2, мало себе представляет, когда содержание кислорода действительно серьезно понижается. Во время глубоководных погружений фридайверы воздерживаются от применения этой техники, а Руководство по дайвингу ВМС США строго запрещает военнослужащим пробовать эту технику без соблюдения надлежащих мер безопасности.

Поэтому-то, когда на следующее утро на занятии в бассейне я вместе с Гамильтоном и тремя его приятелями стал выполнять серию заплывов с задержкой дыхания, я переживал, что же случится, если я или кто-то другой «вырубится». Но Гамильтон — нужно отдать ему должное — понимал, что то, чем мы занимаемся, сопряжено с риском потери сознания в мелкой части бассейна. Поэтому мы должны были держаться неподалеку друг от друга и чрезвычайно внимательно следить за тем, что делает каждый из нас, на случай, если кому-то понадобится срочно выйти из воды. Сегодняшнее занятие было экспериментальным, и он не был уверен, что это упражнение войдет в тренировку XPT.

Мы впятером стояли лицом к лицу по разные стороны бассейна в мелкой его части: трое с одной стороны и двое с другой. План состоял в том, что нам нужно было выполнить по три цикла дыхательной практики с задержкой дыхания, а затем нырнуть с пустыми легкими и проплыть столько кругов, сколько сможем.

— Плавать без воздуха в легких — совсем другое дело, — сказал Гамильтон. — До этого, пожалуй, не дойдет, но сознание здесь теряют иначе. Медленнее.

Цель заплыва с пустыми легкими не в том, чтобы продлить время пребывания под водой, а скорее в том, чтобы расширить «зазор» между сознанием и реальным пределом возможностей организма. Поскольку организм будет перерабатывать кислород из крови, выбрасывая ненужный CO2 в легкие, возможно, ему удастся почувствовать увеличение запасов CO2, прежде чем вы потеряете сознание.

По словам Уима, упражнения после выдоха прежде всего воздействуют на симпатическую нервную систему, т. е. на реакции «бей или беги». А упражнения на вдохе сначала запускают парасимпатические реакции, и человек бывает более предрасположен к расслаблению, симпатические же реакции начнут проявляться позже.

Мы проплывали друг между другом, словно переплетенные пальцы, и мне без труда удалось доплыть до противоположного края и развернуться в обратную сторону. Я вспомнил, что Гамильтон до того предупреждал меня, чтобы под водой я не спешил, а каждый гребок выполнял медленно, экономя ресурсы. Я проплыл до противоположной стены чуть медленнее, чем во время первого заплыва, и заметил, что остальные уже начали выполнять упражнение по третьему разу. Я рванул за ними. Гамильтон промелькнул в своем синем купальном костюме, словно рыба. Совершив три заплыва, я развернулся и поплыл в четвертый раз, хотя сознание начинало меркнуть. Четыре взмаха рук — и я почувствовал какую-то дрожь глубоко внутри. Я находился под водой около минуты, и мне нужно было вдохнуть, но вместо этого я выдохнул немного накопившегося в легких CO2. Этого хватило, чтобы я доплыл до конца. Однако когда я всплыл на поверхность, все вокруг потемнело еще больше, чем пару минут назад.

Ухватившись за бортик, я закрыл глаза. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Зародившаяся во мне тряска стала еще сильнее, и вскоре все мои внутренности сотрясала дрожь. Затем, вглядевшись в звездную тьму под закрытыми веками, я увидел красные и желтые лучи. Голова у меня поникла, под руками я ощутил поверхность облицовывающей края бассейна плитки. Фейерверки на мгновенье задержались в черной пустоте и начали превращаться в образ, похожий на человеческое лицо с черными провалами глаз, окруженными пламенем. Образ на секунду завис, потом я еще раз вдохнул и открыл глаза.

Дэриен Оульен, диетолог, регулярно посещающий бассейн Гамильтона, проплыл еще два раза после того, как я всплыл за воздухом. Он тяжело дышал, обхватив рукой Гамильтонова племянника, профессионального серфера из Сан-Диего. Оба они, ссутулившись, привалились к бортику. Мы все достигли предела своих возможностей и провалились в некое трансцендентное состояние, вызванное этим упражнением.

При продолжительной задержке дыхания галлюцинации не редкость. Из-за отсутствия кислорода верхние слои сознания последовательно отключаются, пока не открывается некий первобытный центр человеческой сущности. В мозге одна за одной перегорают электрические схемы, и человек начинает терять сознание. Этот процесс заложен в примитивной природе человека, но для Гамильтона этот эксперимент был гораздо больше, чем просто физическая реакция.

— Практика дыхания позволяет заглянуть глубоко в себя, — говорил он мне позже, рассказывая, как во время двадцатиминутной утренней практики глубокого дыхания и задержки он достиг таких недр, на какие никогда и не рассчитывал. — Порой я вижу лицо, которое смотрит на меня, и я понимаю, что это — моя собственная душа. А иногда мне кажется, что я парю над собственным телом и вижу, как медитирую.

По его словам, лицо, которое он видит чаще всего, в общих чертах напоминает героя комиксов Серебряного Серфера. Оно и потустороннее, но и человеческое. То, что у сущности, с которой Гамильтон себя отождествляет, есть доска для серфинга, меня не очень удивляет.

Можно поспорить, действительно ли виденное мной на грани обморока, связано с чем-то, находящимся за пределами нашего мира, или же это проделки лишенного кислорода сознания, которое пытается найти смысл в бессмысленном физическом явлении. В клинической литературе часто описываются разного рода галлюцинации, которые появляются во время медитации, и в большинстве случаев они никак не связаны с психическим расстройством. В Индии и Китае йоги, практикующие аналогичные дыхательные техники, которые на санскрите называются пранаямой, а на мандаринском наречии ци, часто рассказывают о том, что у них были видения. Кстати, в большинстве восточных традиций полагают, что в процессе контроля над дыханием происходит глубокое духовное озарение. Гамильтон, да и многие из тех, кто глубоко исследует свою физиологию с помощью медитации или йоги, считают, что между телом и душой существует природная связь и благодаря подобным экспериментам можно приоткрыть дверь к чему-то большему. Что бы ни означал этот опыт, он, как и сны, совершенно реален.

Разумеется, не менее реальна и вероятность действительно потерять сознание под водой. Если бы я продолжил — например, проплыл бы еще одну дорожку, — этот образ мог бы предшествовать отключению сознания и обмороку.

В бессознательном состоянии вегетативная нервная система взяла бы верх, и легкие наполнились бы водой. Вскоре после окончания этого занятия Гамильтон сообщил мне, что больше не будет совмещать дыхательные практики с занятиями в воде. Хотя занятия под водой и представляют интерес, но они не стоят сопутствующего им риска. Он считает, что эту часть тренировок лучше проводить на суше.

Нужно ли Гамильтону докапываться до того, что же в действительности происходит с нами после смерти или нет, я подозреваю, что именно его вера в нечто высшее помогает ему справляться со смертельно опасными ситуациями, с которыми он сталкивается во время своих рискованных занятий на воде. Только взгляните на десятки размещенных в Сети видео, где Гамильтон — не больше горошины — на буксире взлетает на гребень неуправляемой волны, исчезая на поверхности ее вертикальной стены, а потом попытайтесь представить себя на его доске. Сокрушительная сила воды отдает все, что оказывается у нее на пути, на волю чудовищной стихии, перед лицом которой все людские мечты, цели и стремления не имеют никакого значения. Жив ты или мертв — волне все равно. Катаясь на огромных волнах, самое главное — в первую очередь смириться с абсолютной беспощадностью природы.

Через пару часов после нашей тренировки в бассейне мы с Гамильтоном сидели возле его дома на Малибу-Хиллс с видом на океан. Он, прищурившись, разглядывал показавшуюся вдалеке грозовую тучу, а я спросил, что он думает о вероятности умереть, когда бросается на гребень волны.

— На волне катаются, а не воюют с ней, — ответил Гамильтон. — Искусство выживания в том, чтобы понять, когда тебя обошли.

Отчасти он приписывает свои серферские успехи почтительной, по его мнению, связи с природой и пониманию того, что серфер не просто катается на волнах — он, по сути, часть волны.

— У волны нет начала и нет конца, — говорит Гамильтон. — В серфинге есть нечто вневременное: каждый гребень, который ты оседлал, — это одна и та же вековечная волна. У по-настоящему хороших серферов такая связь с океаном, что большие волны попросту приходят к ним сами. Серферы же, которые воюют с океаном, пытаясь одолеть его, никогда не отыщут этой связи и не найдут хороших волн.

Пусть так, но, пожалуй, было бы несправедливо утверждать, что у тех пятерых, что погибли на Теапухо с тех пор, как Гамильтон оседлал «волну тысячелетия», не было связи с океаном.

В его деле падения и травмы такое обычное дело, что когда число наложенных на его тело швов перевалило за тысячу, Гамильтон бросил их считать. Он ломал ребра и пальцы, у него лопались барабанные перепонки, а однажды конец шальной доски взрезался ему в щеку. Все это значит, что неудачи ему тоже не чужды. Ключ к успеху Гамильтона в том, что он готов к падению и даже к смерти. Перед каждой попыткой он всегда продумывает, что может пойти не так. По его словам, этот рецепт подходит далеко не только к серфингу. Я прошу его рассказать, о чем он.

Прежде чем бросаться на гребень волны, Гамильтон рисует перед своим мысленным взором удачный исход событий. Он думает о том, как он зайдет под нужным углом, какие бы силы ни противостояли ему, и сумеет проложить путь по волне. Мысленно представляя все это, он говорит себе: «Я должен сделать это. Уверен, что все получится». Зачастую одной этой уверенности достаточно, чтобы мы увидели, как он успешно добирается до берега. Но даже если выходит иначе, этот подход не дает ему свернуть с верного пути, когда что-то идет не так.

Понимая, что потерял контроль, Гамильтон за долю секунды представляет себе возможное падение, продумывая, как максимально снизить урон. Означает ли это, что нужно свернуться в клубок, спрыгнуть с доски или сделать еще что-то, для чего подвернется возможность — он уверен, что обязательно настанет момент, когда он снова обретет некое подобие контроля. Штука в том, чтобы дождаться этого момента. В конце концов, завихряющиеся потоки и сокрушающая сила воды — всего лишь стихия. Они возникают и исчезают. Безучастные, они дарят шанс и возводят препятствия. При падении волна обрушивается на серфера, заявляя о своих правах. В мощном потоке воды руки и ноги ему не принадлежат. На него обрушиваются вода, камни, его доска и все что угодно, что окажется на пути. В это мгновение полной беспомощности Гамильтон уступает стихии и успокаивается. Находясь в центре водоворота, остается только отдаться воле природы. Она либо убьет его, либо покалечит, а, может быть, подарит жизнь.

Сохранять дзенское спокойствие, пока вы кувыркаетесь, полезно, а длиться это может несколько минут без дыхания.

Тогда легкие Гамильтона горят, а все тело истерзано окружившим его водоворотом.

— Но рано или поздно, — говорил он, — если вам удастся продержаться достаточно долго, волна вас отпустит. Пока вы находитесь в самой гуще, сознание должно оставаться спокойным, нужно помнить, что вам еще представится шанс.

И когда этот момент настает, Гамильтон, бросив все накопившиеся в организме силы, начинает действовать. Тут-то он и позволяет реакциям «бей или беги» взять верх. Он выпрыгивает, словно черт из табакерки, и из последних сил борется за жизнь. Пока что ему каждый раз удавалось остаться в живых.

Четыре правила в этой его формуле: отдача, кризис, смирение и спасение. Это его план при любой неудаче в жизни, говорит он. Они помогают ему выжить, когда шансов на спасение нет, и дают направление в любом предприятии, за которое он берется за пределами водной стихии.

— Этот подход я применяю, когда начинаю новое дело или меняю режим тренировок, — рассказывает он. Все эти правила вместе образуют «клин», который он «вбивает» между сознанием и непроизвольными реакциями нервной системы. Это барьер между естественными пределами его возможностей и контролем, который он может осуществлять над окружающим его миром. В мировоззрении Гамильтона духовность чередуется со спортом и закаливанием в природных условиях. Непосвященный назвал бы это холизмом.

Порой, когда я слышу такого рода всеохватывающие объяснения мирового порядка, я невольно источаю скепсис. Неужели один из величайших серферов в мире тоже проповедует калифорнийский вздор и новомодные упражнения? В конце концов, его успех проще объяснить тем, что в его распоряжении — лучшее спортивное оборудование на Западном побережье, а также тем, что ему невероятно везло и он выживает во всех экстремальных затеях. Научные же объяснения и ссылки на научные данные не менее загадочны. И ничто так наглядно не демонстрирует конфликт между научным сообществом и последователями холизма, как недавно начавшаяся «золотая лихорадка» в области исследований бурого жира.

Глава 7 Пушкой по воробьям

В прошедшем столетии появление большого количества доступной еды, климат-контроля и переработанных продуктов вызывало во всем мире эпидемию ожирения и постоянный рост заболеваемости диабетом. Только в Соединенных Штатах на лечение диабета ежегодно расходуется 245 миллиардов долларов. Почти у 35 % американцев есть лишний вес, да и жители других стран мира не отстают: у 39 % остального населения планеты наблюдается избыточный с медицинской точки зрения вес[7]. Мы тратим состояния на экстремальные диеты, а когда они не помогают, миллиарды долларов на пересадку почек и диализ. Мы перепробовали почти все, чтобы предотвратить катастрофу: от изобретения лекарств, ограничивающих количество жира, усваиваемого организмом, до амфетаминов, которые разгоняют обмен веществ, и даже намеренно заражали себя глистами. И все же ничего не помогло, и коллективный объем талии продолжает расти.

Потом, в 2011 году, ученые из Гарварда обнаружили, что бурый жир — это не просто рудиментарная ткань, доставшаяся нам в процессе эволюции, а то, что почти любой может сформировать и использовать. Это стало проблеском надежды в разгар суровой и беспощадной эпидемии. В течение года Национальные институты здравоохранения издали новое распоряжение о помощи в финансировании фундаментальных исследований базовых механизмов функционирования бурой жировой ткани. Это было предпринято с одной лишь долгосрочной целью: создать лекарственное средство, максимально усиливающее свойства бурого жира, чтобы не тратить время на пребывание на холоде. Фармацевтическая компания, которая первой разработает лекарственный препарат, форсирующий жиропоглощающие свойства бурой жировой ткани без изменений в сидячем образе жизни американцев, не только принесет обществу огромное благо, но и заработает миллиарды долларов. И началась погоня за чудесным лекарством.

Первоочередной задачей было понять, как именно работает бурый жир. Поскольку его наличие у человека обнаружили совсем недавно, об основных принципах его действия имелись по большей части несколько смутные представления. Однако в общих чертах процесс казался довольно простым. Как только нервные клетки кожи определяют, что снаружи холодно, они по цепочке нейронов, ведущих к вегетативным центрам мозга, направляют химический сигнал о подготовке к разогреванию организма. У мозга есть несколько возможных вариантов, как поступить с этой информацией. Он может попросту проигнорировать этот сигнал, рассчитывая, что запасов белого жира в организме достаточно для теплоизоляции, а поскольку реальной угрозы нет, мозг ничего не предпринимает. Еще мозг может заставить работать отдельные мышцы — вы задрожите, и организм механически разогреется. Кроме того, мозг может ускорить обмен веществ, и бурый жир начнет поглощать белый жир из запасов, сжигая его и преобразуя в тепловую энергию. Или же он запустит все три механизма одновременно.

Чувствительные нервы передают сигналы в мозг, но есть еще и сознательная составляющая. Когда вы чувствуете холод, то ощущаете легкий озноб, из-за чего сознание может опередить вегетативные реакции, и вы начнете двигаться, включите обогреватель или наденете что-нибудь. В любом случае за какие-то минуты все сигналы и ощущения выливаются в последовательный выброс гормонов и нейромедиаторов, которые циркулируют от кожи к мозгу, запуская тот или иной вариант разогревания организма.

Теоретически лекарство может напрямую активировать бурый жир, имитируя определенный нейромедиатор, который химическим путем отправляется из мозга и активизирует бурую жировую ткань. Человеку нужно просто принять таблетку или сделать укол, не испытывая никакого дискомфорта, какой бывает при воздействии холода, — и его организм начинает сжигать обычный белый жир.

Загвоздка в том, чтобы определить правильную последовательность нейромедиаторов и химические пути их распространения. Одна компания из Бостона планирует создать особую линию стволовых клеток, которые будут превращать клетки белого жира в клетки бурого, так что в организме пациентов окажется достаточно бурой жировой ткани, чтобы способствовать пассивному термогенезу. А в одной хьюстонской компании уверены, что у них есть многообещающий вариант такого лекарства, которое будет имитировать действие подходящего нейромедиатора и активизировать бурую жировую ткань. А вот исследователи из района залива Сан-Франциско обнаружили, что в определенных условиях окружающей среды организм пока неизученным путем запускает процесс «побурения» белого жира (точнее, придает ему оттенок хаки).

Некоторые из недавно полученных результатов особенно поражают. Кевин Филлипс, доктор наук, доцент кафедры молекулярной и клеточной биологии Бэйлорского медицинского колледжа, начал размышлять, как же грызунам, в отличие от других животных, удается при подготовке к спячке преобразовывать запасы белого жира в бурый. Филлипсу и его коллегам было известно, что из-за гиперактивности щитовидной железы людям становится тяжелее переносить жару, тогда как при ее гипоактивности люди становятся особо восприимчивыми к холоду. Он задумался: быть может, в щитовидной железе-то и кроется загадка активизации бурого жира. Он получил синтетический тироидный гормон, GC-1, который должен вырабатывать в буром жире белок UCP1. Этот белок — крайне важный элемент, благодаря которому бурая жировая ткань расщепляет клетки белого жира, преобразуя их в тепло. Филлипс взял мышей, генетически запрограммированных на ожирение (по-видимому, в научно-исследовательских лабораториях можно запросто разжиться специально выведенными мышами, отвечающими каким угодно условиям), и половине из них ввел экспериментальный препарат. Через 20 дней мыши, получившие дозу GC-1, потеряли почти половину запасов белого жира, тогда как контрольная группа даже набрала вес. Чтобы наглядно продемонстрировать изменения, в ноябрьском выпуске Cell Reports за 2015 год он опубликовал фотографии, на которых рядом с печального вида толстым комком шерсти с распластавшимся по белому столу животом была запечатлена подтянутая мышь, почти вдвое меньше своей товарки.

Эти две генетически идентичные мыши несколько дней находились в холодном помещении. Мышь слева получила препарат GC-1, который стимулирует образование бурого жира и активизирует его. Мышь справа относится к контрольной группе. Результаты говорят о том, что бурый жир — возможно, ключевой фактор снижения веса. (Фото: Кевин Филлипс)

Помимо поразительной потери веса мыши с активной бурой жировой тканью обладали врожденной устойчивостью к холоду, тогда как у контрольной группы такой способности не было. В ходе теста на холодоустойчивость Филлипс, поместив обе группы мышей в охлаждаемую до 4 °C клетку, измерил у них температуру тела. Через восемь часов у контрольной группы с ожирением температура упала до смертельно низкой, характерной для гипотермии. Мыши, получившие дозу GC-1, продержались 15 часов, не проявляя никаких признаков усталости. Филлипс опубликовал эти результаты в издании Cell Reports, а затем в ведущих средствах массовой информации, вызвав большую шумиху: ведь он открыл препарат, который, возможно, вскоре прославит бурый жир и станет просто волшебной таблеткой. Он планирует продолжить исследования на низших приматах, а если они окажутся успешными, то и на людях.

Когда-нибудь с помощью одной таблетки вполне можно будет изменить свой организм так, что он будет вырабатывать массу бурого жира, но все же не стоит торопиться, объявляя ее лекарством от всех болезней современного мира. Любой препарат, даже тщательно разработанный лучшими учеными планеты, — это в лучшем случае громоздкий механизм клеточно-специфической доставки. Передающие цепочки в нервной системе немного схожи с пазлом в том, что один нейрон активирует соседний, выделяя определенное химическое вещество непосредственно в пространство между ними. Это пространство называется синапсом, и, для того чтобы запустить запрограммированный биологический процесс, эта процедура повторяется миллионы раз подряд.

С помощью лекарств можно попытаться взломать эту цепочку, заполонив весь организм потоком синтетических гормонов, которые принимают правильную химическую форму, но входят в цепочку в неправильном порядке. К сожалению, в распоряжении организма лишь ограниченное число рецепторов и форм, и тот же белок или нейромедитор, предназначенный, скажем, для активизации бурого жира, может иметь также чрезвычайно большое значение для протекания совершенно иных процессов в другой части тела. Обычно дефицит химических форм не представляет проблемы, потому что пути их распространения не пересекаются и активируются по отдельности. Но когда лекарство вносит в кровообращение негативную молекулу, невозможно предсказать, где она окажется. Она, конечно, может отыскать нужное место на пути к бурой жировой ткани, однако вероятно и то, что молекула прикрепится в другом месте, нарушая процесс. Другими словами, у всех лекарственных препаратов есть побочные эффекты. Лекарственный подход — это в каком-то смысле попытка стрелять из пушки по воробьям. Разумеется, воробья можно убить и из пушки, но, кто знает, кого еще зацепит снарядом.

В ходе опытов и клинических испытаний ученые пытаются максимально снизить и исключить возможность побочных эффектов. Но каждый, кто читал медицинскую литературу почти о любых имеющихся на рынке лекарствах, знает, что всегда есть вероятность возникновения непредсказуемых реакций.

Активизация бурой жировой ткани с помощью лекарств может не произвести ожидаемого эффекта еще по одной причине, и она связана с тем, что между большинством лабораторных исследований и сложной работой человеческого организма есть принципиальная разница. Живые существа воспринимают мир через ощущения. Мы чувствуем давление, холод, боль и тепло. Мы видим и слышим, и с помощью всех этих ощущений мы анализируем окружающий нас мир. Однако точно определить эти ощущения с медицинской точки зрения невозможно. Так же как невозможно коснуться мысли и пощупать боль с помощью микроскопа или зонда, наука пока не знает способа преодолеть расхождение между телом и сознанием.

Как проницательно заметил Гален Строусон, писатель и преподаватель философии в Техасском университете, в своей статье, опубликованной в New York Times в мае 2016 года, немецкий философ Готфрид Вильгельм Лейбниц еще в 1714 году очень живо описал это расхождение. «Сознание необъяснимо механическими принципами, т. е. формами и движениями, — писал Лейбниц. — Если мы вообразим себе машину, устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие».

При научном подходе ощущения и мысли приравниваются к химическим сигналам и физическим процессам. При таком упрощении ощущениям невозможно приписать какой-то смысл. Кроме того, если обращать такое пристальное внимание лишь на отдельные неврологические пути, можно упустить из виду слияние физических взаимодействий с окружающей средой, что, в свою очередь, формирует общую биологическую картину. Как отмечается в исследовании Филлипса, щитовидная железа, несомненно, играет некоторую роль в том, как люди реагируют на температуру окружающей среды. Холод может служить толчком к выработке бурого жира, но он может также вызвать и ряд других реакций в организме, в зависимости от того, какая биологическая стратегия кажется подходящей в данный момент. Другими словами, даже если прием лекарства не сопровождается побочными эффектами, нет причин считать, что единственная польза от воздействия холода — это лишь выработка бурого жира.

Воутер ван Маркен Лихтенбельт, преподаватель энергетизма и охраны здоровья из Университета Маастрихта в Нидерландах, постарался с научной точки зрения подойти к вопросу о том, как люди приспосабливаются к разным условиям окружающей среды. Несколько месяцев я пытался связаться с ним, однако мне не удалось найти время, когда бы наши графики совпадали. Когда в конце концов мне все же удалось связаться с ним по мобильному, хотя соединение было очень плохим, он ехал по своему обычному маршруту на велосипеде из дома в лабораторию. В трубке мне было слышно, как взвизгнули тормоза, когда он остановился где-то под эстакадой.

— Тут настоящая пещера, — заметил он, глядя в черноту. — Кажется, у меня есть компания: вокруг летучие мыши.

Подходящее место. В Голландии зима, и все летучие мыши вокруг него в глубокой спячке. Летучие мыши и многие другие мелкие зверьки, чтобы сохранить энергию, не дрожат, а согреваются, сжигая белый жир.

— Почти десять лет я занимался процессом образования тепла без дрожи и почти все это время пытался сделать какое-нибудь сенсационное открытие в области обмена веществ, — заявил ван Маркен Лихтенбельт.

Цель его изысканий — понять, какие изменения условия окружающей среды вносят в организм. Лекарственные препараты предназначаются для воздействия на определенные физические процессы, корректируя их и излечивая отдельные острые недомогания, а ван Маркен Лихтенбельт рассматривает эпидемию диабета и ожирения с точки зрения термодинамики. Причина обоих заболеваний — избыток энергии в организме. А когда энергии слишком много, организм начинает функционировать неправильно. Это — физика. И, по сути, есть всего три способа исправить это: можно уменьшить количество поступающей в организм энергии, сократить эффективность поглощения этой энергии организмом или повысить скорость, с которой организм ее использует. Большинство диет основано на первой стратегии. Чтобы сбросить вес, можно просто значительно сократить потребление пищи. Воздействуя на входящую составляющую этого соотношения, можно на время добиться некоторых успехов, но чаще всего, пытаясь ограничить себя в калориях, люди со временем возвращают потерянные килограммы. Некоторые лекарственные препараты нацелены на выполнение второй стратегии: они корректируют эффективность переработки пищи организмом. В 1920-х годах в журналах рекламировали глистов, которых нужно было, проглотив, поселить в организме. Благодаря глистам люди могли есть что угодно и худеть. Однако паразиты не самые безвредные сожители, и такое лечение нередко приводило к серьезной анемии и дефициту питания. Современная версия этой же задумки представлена препаратом «Ксеникал». Он помогает искусственно ограничить количество жира, которое человек в состоянии рационально переработать в процессе обмена веществ. Предположительно, именно с помощью этого препарата худел Билл Клинтон, посидев на президентском рационе из Биг-Маков. Это средство эффективно сокращает количество усваиваемых калорий, однако у него есть неприятный побочный эффект: все излишки энергии тут же преобразуются в маслянистые отходы. Практически же это означает, что всего пара лишних полученных из жира калорий — и пациент на полусогнутых, мелкими перебежками, мчится в ближайшую уборную. Последний вариант — это, разумеется, ускорение метаболизма.

Ван Маркен Лихтенбельт полагает, что лучше всего этому способствует сочетание спорта с закаливанием холодом.

По сути, диабет — это заболевание, при котором организм не справляется с тем количеством сахара, которое попадает в кровь. Когда уровень сахара в крови повышается, у здоровых людей вырабатывается больше инсулина, который контролирует приток сахара. Но у людей, страдающих диабетом 2-го типа, вырабатывается резистентность к инсулину, и уровень сахара повышается. Излишек сахара нарушает работу организма: конечности отекают, формируются злокачественные очаги поражения, кисти и стопы немеют, а в конце концов разрушаются почки. Врачи называют это заболевание «сахарным раком». В 2015 году ван Маркен Лихтенбельт нашел восьмерых мужчин чуть младше 60 лет с лишним весом и диабетом 2-го типа и решил подвергнуть их испытанию, чтобы проверить, как их организм отреагирует на воздействие холодом. Мужчин одели в шорты и усадили в помещении, охлажденном до 14 °C, т. е. до температуры, едва превышающей ту, при которой начинается бесконтрольная дрожь. Десять дней подряд они проводили на холоде по шесть часов, а врач отслеживал уровень выработки инсулина и содержание сахара в крови. В конце испытания он с помощью ПЭТ-КТ измерил у них уровень содержания бурой жировой ткани. Как и предполагалось, в конце испытания у всех мужчин наблюдались колоссальные улучшения в переработке сахара в процессе обмена веществ: благодаря воздействию холода сахар у испытуемых выводился из крови на 43 % эффективнее, чем в начале испытания.

Другими словами, всего за две недели благодаря воздействию холода симптомы диабета практически исчезли. Ван Маркен Лихтенбельт, будучи одним из первых исследователей бурой жировой ткани, предсказывал, что метаболические изменения будут происходить по мере того, как будет увеличиваться содержание у испытуемых бурого жира, однако когда пришли результаты ПЭТ-КТ, оказалось, что у большинства мужчин содержание бурой жировой ткани было таким же, как и в начале испытания. Благодаря воздействию холода улучшилось общее состояние испытуемых, однако сенсационные результаты, которых ван Маркен Лихтенбельт пытался достичь, вероятно, были связаны с чем-то иным. Единственное заключение, к которому ему удалось прийти, состояло в том, что организм испытуемых нашел способ адаптироваться к низким температурам, отличный от того, которого ожидал ученый. Так что хотя результаты его исследования и имели огромное значение для лечения диабета, но основополагающий механизм тем не менее был окутан тайной.

Чудесные свойства бурой жировой ткани — это лишь одна из множества стратегий, к которым может прибегать организм для выполнения одних и тех же задач. Человеку с большим лишним весом и избыточным слоем теплоизолирующего белого жира необязательно разгонять обмен веществ, чтобы противостоять холоду. Сам слой жира защищает организм от умеренно низких температур[8]. Однако люди, которые и так в хорошей форме, гораздо быстрее реагируют на низкие температуры, из-за чего их организму, чтобы выжить, приходится вырабатывать бурую жировую ткань. Когда ван Маркен Лихтенбельт провел цикл биопсии, целью которого было изучить механизмы, помогающие испытуемым, оказалось, что обычные мышцы тоже при необходимых условиях могут видоизменяться и подвергать другие клеточные митохондрии гиперстимуляции, достигая таким образом тех же результатов, что и при активизации бурой жировой ткани. Человеческое тело — сложный и таинственный организм, и даже если результаты одинаковые, оно по-разному реагирует на разные способы воздействия. Однако результаты этого исследования, как ничто другое, доказывают, что, хотя лекарственный препарат и способен активировать отдельно взятый путь выработки тепловой энергии для сжигания лишних калорий, все же прием лекарств не самое лучшее решение. Вместо того чтобы стимулировать организм с помощью инородных средств, пожалуй, эффективнее запустить правильные и предсказуемые реакции с помощью природных условий.

Справедливости ради отметим, что у ван Маркен Лихтенбельта были подозрения, что, хотя бурый жир, возможно, и имеет большое значение, это необязательно единственный фактор для проявления масштабных метаболических изменений. Как, по-видимому, почти у каждого биолога в Нидерландах, в начале своей карьеры у него была возможность познакомиться с любопытной физиологией Уима Хофа.

Пожалуй, по самому счастливому стечению обстоятельств, которое только может представиться исследователю метода Хофа, оказалось, что у него есть однояйцевый брат-близнец, Андре. В ходе предыдущих обследований физиологических особенностей Уима Хофа выяснилось, что у самого «Ледяного человека» гораздо больше бурой жировой ткани, чем у других людей его возраста. У него примерно столько же бурого жира, сколько бывает у мужчин лет двадцати.

Уим Хоф невероятно активен, а его брат — нет. Андре — дальнобойщик, большую часть жизни он проводит в жаркой кабине и ведет сидячий образ жизни. Хотя выглядят они и одинаково, ван Маркен Лихтенбельт предполагал, что из-за почти постоянного нахождения на холоде у Уима содержание бурой жировой ткани должно быть гораздо больше, чем у близнеца. Но когда ученый и Уиму, и Андре сделал ПЭТ-КТ, оказалось, что у них был — что удивительно — очень сходный (высокий) уровень содержания бурой жировой ткани. При этом, несмотря на сходные биологические особенности, способность Уима выдерживать низкие температуры, безусловно, выше, чем у брата. Хотя бурая жировая ткань, по-видимому, играет некоторую роль в его метаболической устойчивости, но определить, какой именно механизм лежит в ее основе, кажется на первый взгляд сложной задачей.

Как и другие наиболее поразительные открытия относительно метода Уима Хофа, все это никак не связано с его обменом веществ. В 2011 году, сделав эпатажное заявление о том, что он может сознательно, по своему желанию подавлять или активизировать иммунную систему, Хоф в Университете Радбуда встретился с голландскими иммунологами Питером Пиккерсом и Маттьисом Коксом. Это по определению невозможно. Ранее в медицине господствовало убеждение, что между вегетативной и соматической нервной системой стоит заслон. Считалось, что иммунная система не имеет никакой связи с мозгом. И все же Кокс с Пиккерсом заинтересовались, а если уж кто и мог проверить утверждения Хофа, то только они. До сих пор профессиональная деятельность Пиккерса была по большей части посвящена разработке тестов для оценки эффективности иммуноподавляющих препаратов. Подавление иммунной системы не лучшая идея, но в некоторых случаях, например, когда человеку пересаживают почку и организм может отторгнуть донорский орган, или на фоне активизации аутоиммунного заболевания, это единственный способ выжить. В 2011 году Кокс был аспирантом Пиккерса, он собирался стать доктором наук и как-нибудь отличиться в медицинском сообществе. Разработанный ими тест был направлен на то, чтобы обмануть иммунную систему, будто бы человек инфицирован смертельно опасным штаммом E. coli. При обычных условиях, если иммунная система обнаруживает E. coli, она начинает вырабатывать антитела и инициирует сильнейшую лихорадку, чтобы предотвратить распространение инфекции. У людей, у которых иммунная система уже ослаблена, например, лекарствами или болезнью, все остается, как прежде, словно ничего не случилось. Так что тест, разработанный им для Хофа, был прост: он введет мертвые бактерии и будет наблюдать за реакцией.

Как я уже рассказывал в главе 1, когда ученые ввели в кровь Хофу раствор, у него не возникло вообще никакой реакции. Этот результат ошеломил ученых, и благодаря этому Кокс защитил докторскую диссертацию по путям распространения противовоспалительных молекул. Если тщательно проанализировать результаты, они будут иметь колоссальное значение для каждого, кто страдает аутоиммунными заболеваниями. Однако научное сообщество было совершенно не готово признать прорыв в медицине и переписывать учебники. Первое и наиболее распространенное замечание по поводу исследования Пиккерса и Кокса заключалось в том, что Хоф — скорее всего, генетическая аномалия. Разумеется, вполне возможно, что Хоф может воздействовать на свою иммунную систему, но он, наверное, просто исключение из правил, своего рода чудо природы, а не чудотворец. Поэтому в 2012 году Пиккерс с Коксом придумали еще один эксперимент. На этот раз они тестировали не Хофа, а велели ему научить своей технике других и хотели посмотреть, достигнут ли его ученики таких же результатов.

Поначалу можно подумать, что найти 30 человек, добровольно согласившихся бы на введение бактерии, из-за которой 99 % испытуемых будет чувствовать себя ужасно, — задача непосильная. Но когда голландские ученые объявили в университетском кампусе о предстоящем исследовании, рассказав студентам, что у них будет возможность учиться у Уима Хофа, заявлений им поступило больше, чем нужно. В ходе исследования добровольцев разбили на две группы. Двенадцать человек контрольной группы должны вести обычную жизнь в Голландии, а вторая группа из 18 человек на десять дней отправится в Польшу учиться техникам Хофа, включая ледяные ванны и дыхательную практику. Как и следовало ожидать, в контрольную группу никто не хотел, поэтому Хоф сам вызвался после окончания эксперимента обучить своему методу тех, кто окажется в контрольной группе (т. е. не поедет в Польшу).

Через неделю после того, как я, совершив восхождение на гору Снежка, уехал из Польши, в дом Хофа прилетели трое преподавателей, и Хоф принялся обучать активную группу трем основным техникам: пребыванию на снегу, медитации с сосредоточением внимания в области третьего глаза и последовательному сокращению мышц после гипервентиляции. Они поднимались на ту же гору и парились в той же сауне, что и я. Вернувшись из поездки, добровольцы в течение пяти дней продолжали самостоятельную практику, а затем явились в лабораторию Пиккерса и Кокса, где испытуемым под надзором ученых ввели препарат. Результаты были поразительными.

Даже после столь непродолжительной программы тренировок у активной группы наблюдался положительный уровень эпинефрина, а также повышенное содержание противовоспалительных молекул в крови. У них наблюдалось меньше симптомов лихорадки, которые испытывали участники контрольной группы, а уровень кортизола быстрее пришел в норму. Вот цитата из позднее опубликованной в Proceedings of the National Academy of Sciences статьи: «До настоящего времени считалось, что ни вегетативная нервная система, ни врожденная иммунная система не поддаются сознательному влиянию. Результаты данного исследования показывают, что посредством применения техник, изученных в ходе непродолжительной программы тренировок, на симпатическую нервную систему и иммунную систему действительно можно оказывать сознательное влияние». Благодаря этому короткому декларативному заявлению научное сообщество было вынуждено в корне переоценить свое представление об иммунной системе. Статья удостоилась упоминания на сайте издания Nature’s и распространилась в Сети, научно обосновав программу Уима Хофа. Если эти результаты будут подвергнуты дальнейшему научному анализу, то, по-видимому, это окажет значительное влияние на лечение широкого спектра болезней: от аутоиммунных заболеваний до диабета, от бактериальных инфекций до пищевых аллергий и, пожалуй, любых других. Воздействие факторов окружающей среды если и не излечит, то обеспечит значительную динамику в общей картине лечения болезней человека.

Через год сходное, но самостоятельное открытие в области анатомии помогло пролить свет на то, каким образом может осуществляться сознательный контроль над иммунной системой. Обычно иммунная система использует стандартные алгоритмы для выявления и уничтожения инородных объектов. Когда она находит вирус, опухоль, бактерию или — в последние 60 лет — пересаженный орган, она направляет туда белые кровяные тельца, и те поглощают патогенные факторы или уничтожают пораженные клетки. Этот процесс, по сути, протекает одинаково в любой части тела, кроме мозга. Если инфекция преодолевает гематоэнцефалический барьер (скажем, при менингите), организм не в состоянии защититься от вторгшейся бактерии. По всей видимости, виновата в этом эволюция: мозг — попросту слишком хрупкая структура, чтобы иммунная система могла вмешиваться в его работу. А самое главное, оказалось, что между ними стоит заслон. Во всех учебниках по анатомии утверждается, что иммунная система (или, если точнее, лимфатическая система) и мозг четко разделены и между ними нет никакой физической связи.

Однако в 2005 году Джонатан Кипнис, нейроученый из Виргинского университета, заметил, что мыши с сильно поврежденной иммунной системой испытывают еще и серьезные когнитивные расстройства. Оказалось, что мыши с низким показателем числа Т-клеток забывают, как пройти лабиринты, с прохождением которых они прежде без труда справлялись. Кроме того, он выяснил, что при укреплении иммунной системы их умственные способности улучшались. Это навело его на гипотезу о том, что между иммунной системой и общей работой мозга должна быть некая связь, и, возможно, ухудшение когнитивных способностей у людей с ВИЧ или деменцией объясняется ослабленным здоровьем. Однако результаты исследований привели Кипниса в замешательство, потому что они противоречили тому, что мозг и иммунная система никак не связаны. Хотя он и мог продемонстрировать, что при ослабленной иммунной системе работа мозга ухудшалась, никаких анатомических причин тому не было. Поэтому-то он и взялся за то, что сделал бы на его месте любой хороший биолог: он принялся препарировать мышей.

В 2014 году Кипнис начал исследовать позвонки в позвоночнике у мышей и у людей на предмет какого-нибудь канала, через который Т-клетки могли бы установливать связь с центральной нервной системой. Он обнаружил небольшие, заполненные жидкостью лимфоузлы, которых не должно было быть. Они не упоминались ни в одном медицинском труде, и он тут же понял, что сделал большое открытие. В современную эпоху анатомические открытия — невероятная редкость, ведь врачи еще со времен Леонардо да Винчи расчленяли людей, составляя схемы всех внутренних органов. Однако эти мешочки соединялись непосредственно со спинным мозгом и служили для отвода лимфы из центральной нервной системы. В 2015 году результаты его исследования были опубликованы в самом престижном научном издании в мире, Nature, с призывом переписать медицинскую литературу. Там утверждалось: «Присутствие функциональной и классической лимфатической системы в рамках центральной нервной системы предполагает, что существующие догмы относительно резистентности мозга и наличия у мозга иммунных привилегий нужно пересмотреть». Впервые стало очевидно, что мозг и остальной организм не так уж и изолированы.

Если барьера между ними не существует, то даже самым сдержанным ученым придется признать, что по меньшей мере существует вероятность того, что человек может сознательно воздействовать на иммунную систему. На самом деле, как изначально и предполагал Кипнис, в медицинских трудах есть масса примеров того, что из-за шизофрении или даже при умеренных психологических стрессах человек становится более подверженным иммунным заболеваниям. Отчего же эта связь не может быть обратной? Хорошее расположение духа и гармония с окружающей средой должны оказывать положительное влияние на иммунитет.

Самое странное в этих научных открытиях то, что эта идея стала революционной только на страницах взыскательных, оторванных от реальности изданий. Мы же это знали всегда.

Глава 8 А внутри идет дождь

Никто не заметил, когда с потолка начали падать первые капли воды. Я стоял под душем наверху, согреваясь под горячей водой после утреннего погружения в ледяной бассейн Хофа. Этот дом был недавним приобретением предприятия «Ледяного человека», и оставалось еще исправить кое-какие недоделки. И, не считая прочего, сток на полу в душевой постоянно засорялся. Забыв, что могут быть проблемы, я стоял под душем, а вода скапливалась посреди комнаты и, перелившись через мраморный порожек, потекла в коридор. Там, покоряясь силе тяжести, просочилась в щели между досками, на черный пол, а затем протекла на потолок первого этажа. Мыльная вода собиралась в пустотах и пропитывала обшивку комнаты снизу.

Когда Хоф ворвался в душевую, первой моей мыслью было, что он как-то прознал о том, что я осмелился согреться в душе и собирается дать мне нагоняй. И я в знак повиновения должен буду закрыть вентиль и пустить такую воду, которая снова даст встряску моей нервной системе. Вместо этого он, наорав на меня, чередуя то голландские, то английские слова, оттолкнул меня и завернул воду. Я всего второй день в Голландии, а уже залил его новехонький дом.

Завернувшись в полотенце, я пошел вниз, чтобы лично обследовать причиненный ущерб.

На потолке, готовые упасть, висели сотни капель. Постепенно вытягиваясь и тяжелея, они по одной плюхались посреди гостиной. Они закапали диван, гитару и телевизор. Зина, собака Хофа, радостно лаяла на этот импровизированный ливень. В комнате нас было трое: я, Хоф и его рыжий помощник-американец по имени Антон Николя, который только что прошел зимний тренировочный курс в Польше. Мы вместе сдвинули в сторону мебель и, притащив из кладовок тряпки и полотенца, принялись убирать воду. Минуты шли, а ливень становился лишь сильнее. Когда я понял, что потолок может рухнуть, у меня скрутило желудок — это все я виноват. Но когда я взглянул на Хофа, он стоял посреди комнаты под потоками воды, подняв руки над головой. Лицо его осветила широкая улыбка, и он начал кричать.

— Это чудо! Можете поверить, что у меня дома идет дождь? Вот повезло! — повсюду лилась вода, а Хоф плясал, словно какой-то расшалившийся бог дождя. Не такой реакции я ожидал, и в такой ситуации я бы обошелся со своим гостем иначе. Однако для Хофа разрушение дома ознаменовало какую-то необъяснимую радость.

Вернемся на несколько дней назад. Была Черная пятница, день после Дня благодарения, когда вся Америка участвует во всеобщем покупательском разгуле, выворачивая кошельки не в силах противостоять соблазну скидок. Весь прошлый месяц обогреватель у меня неизменно работал при 17 °C, на целых десять градусов меньше, чем год назад, когда жена постоянно корила меня, что, если нагреватель работает, меня не вытащить из кабинета. Прошло почти четыре года после моей первой встречи с Хофом. С начала лета у меня появились успехи в практике, но должен признаться, что со времен нашей первой встречи с Хофом в Польше тренировался я, мягко говоря, нерегулярно. Иногда, проснувшись поутру, я без труда принимался за дыхательные упражнения, а после принимал холодный душ, но порой гораздо проще было протереть глаза и, выпив чашку кофе, взяться за другие дела.

А когда выбился из привычного графика — дни идут, и порой возобновляешь занятия только через неделю. Да кого я обманываю? Бывало, и через месяц. Пожалуй, потому-то я и купил билет, чтобы повидаться с Хофом. Мне нужен был заряд мотивации.

И вот я сидел на взлетной полосе в Денверском аэропорту, глядя в иллюминатор на небо, где решался вопрос, пойдет снег или ледяной дождь. Двигатели гудели, а на самолет, словно полчище роботов из мрачного будущего, опустилась целая стая машин для борьбы с обледенением. Эти механизмы — всего лишь бочоночки с антифризом, которые за тонкие гидравлические рукоятки удерживают рабочие в подъемных застекленных кабинах. Эти хитроумные устройства с помощью пушек распыляли химикаты на крылья. Четыре такие машины покрывали самолет раствором, пока его поверхность не стала такой гладкой, что в ней отражались блики желтых огней аэропорта. Хлопья снега, по несчастливой случайности опускавшиеся на крылья, мгновенно растворялись. В борьбе человека со стихией постоянно открываются новые горизонты. Если не распылять химикаты, лед может нарушить чувствительную аэродинамику воздушного судна и мы рухнем прямиком в воды Атлантики. И тут я начал размышлять, как же пройдет моя битва со льдом. Девять часов с пересадкой в Лондоне — и Энам Хоф, сын Уима и его коммерческий директор, с широкой улыбкой встречает меня в аэропорту Схипхол.

Энам подвел меня к небольшой спортивной «Ауди» и, пока мы ехали по автомагистрали, рассказал, как ему удалось превратить беспорядочное учение своего отца в слаженное — и прибыльное — предприятие под названием «Внутренний огонь». Во время нашей первой встречи в 2012 году Уим еще не обрел всемирной известности. С тех пор благодаря дико популярному документальному фильму из цикла Vice на телеканале HBO, бесчисленным подкастам, сообщениям в печати и, возможно, моей собственной статье в журнале Playboy слава о нем распространилась по всему миру. Будущие ученики хотели знать, как выполнять такие же штуки во льду, а постоянно появлявшиеся научные труды подтверждали его заявления о том, что с помощью его метода можно взять под контроль вегетативную нервную систему. Больше всего этот внезапный интерес подогревался тем, что научиться его техникам было довольно несложно. Нужно лишь чуть-чуть душевной стойкости и сильные мышцы легких. Но благодаря каким магическим силам ледяные ванны, умственное сосредоточение и глубокое дыхание вмешиваются в работу иммунной системы? Наука дает неясные, даже противоречивые объяснения.

Несмотря на то что я познакомился с методом Уима Хофа, мне все же кажется, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой — скептик внутри меня до сих пор сомневается, возможно ли это. Быть может, есть какая-то скрытая, труднопостижимая техника, которая мне пока неизвестна. Должно быть что-то еще. Одно дело, встречаться с уже состоявшимися спортсменами, которые заявляют, что благодаря этому методу они вышли на новый уровень, и совсем другое — выйти на этот уровень самому. Жалкого горнолыжного спуска в Польше недостаточно. Мне нужно покорить собственный Эверест, совершить какой-нибудь невероятный подвиг, с которым я бы справился самостоятельно, чтобы потом взирать на мир, чувствуя себя чуть сильнее, чем мне это позволено.

В январе Хоф планировал всего за два дня подняться нагишом на вершину высочайшей горы Африки, Килиманджаро, которая возвышается на 5800 м над уровнем моря. С точки зрения восхождения маршрут вовсе не так сложен, но то, каким образом это делает Хоф, — становится серьезным испытанием человеческого характера. Килиманджаро устрашает не обвалами породы и не длинными подъемами на тросах по голым каменным стенам, а большим числом случаев высотной болезни в экспедициях. Путешественник бредет все выше и выше, воздух становится все более разреженным, а атмосферное давление опускается. В конце концов, в воздухе становится так мало кислорода, что его не хватает для циркуляции по всему организму. Головокружение превращается в полноценную горную болезнь, сердце сбивается с ритма, а легкие наполняются жидкостью, пока не станет невозможно дышать. Каждый год при восхождении на Килиманджаро пятеро из десяти человек погибают. Чтобы предотвратить появление этого недомогания, совершающие восхождение туристы постепенно акклиматизируются по дороге к вершине, поднимаясь с передышками, давая организму время выработать больше красных кровяных телец и привыкнуть к разреженному воздуху. Или же они принимают лекарственный перепарат «Диамокс», который помогает адаптироваться к высоте. Как правило, восхождение на Килиманджаро занимает не менее пяти дней, и еще три-четыре дня на обратный путь. Даже при таких темпах это удается лишь 45 % из тех, кто пытается добраться до вершины. Хоф утверждал, что при концентрации и сосредоточенном дыхании у нашей группы из 20 человек получится подняться на вершину с таким темпом, какой большинство сочтет безрассудством. Но, кажется, такое-то испытание мне и нужно, чтобы доказать, что тренировки и вправду изменили меня.

Но тут на моем пути встало препятствие. Несколько месяцев назад по не вполне понятным мне причинам Энам отверг мою просьбу сопровождать Уима к вершине. Всякий раз группа на восхождение загадочным образом бывала уже сформирована, и в списках не было места. У меня было ощущение, что тут что-то кроется, и, отправляясь в Голландию, я в том числе намеревался зарезервировать место в экспедиции.

Из Амстердама в тренировочный центр ехать почти час. Энам вел свой спортивный автомобиль по плотно забитой автомагистрали, лавируя между машинами эконом-класса и ловко притормаживая перед автоматическими камерами, установленными для отлова таких лихачей, как он. Центр находился на окраине крошечной деревушки под названием Стро. Организация приобрела его всего пару недель назад. Это один из признаков того, что в последние четыре года дела у Уима Хофа заметно пошли в гору. На рассвете своей деятельности Хоф пострадал от целой череды неудачных сделок своих управляющих, вовлекших его в рискованные предприятия, привлекательные для газетных заголовков, но больше похожих на цирковые аттракционы, чем на чудо метаболизма. Когда он преодолел большую часть пути по дороге к вершине Эвереста или босиком бежал по арктическим льдам, эти управляющие прикарманили львиную долю его прибылей. В 2010 году дела принял Энам, он основал «Внутренний огонь» и уговорил отца демонстрировать поменьше трюков, а лучше предоставить свой организм для научных исследований. Благодаря его действиям занятия Хофа стали семейным бизнесом, и под руководством Энама компания организовала десятинедельный онлайн-видеокурс, который широко распространился по интернет-форумам и десятки тысяч раз размещался в постах в Facebook. Вместе они разработали стандартную программу подготовки учителей, чтобы аттестовывать преподавателей метода Уима Хофа, которые могли бы передавать знания без непосредственного участия самого Хофа. Через несколько дней в Стро сто человек должны были сдавать промежуточный экзамен, после сдачи которого их допускали к прохождению такого же курса в Польше, какой несколько лет назад прошел я.

Сейчас имя «Ледяного человека» известно каждому жителю Нидерландов. Билеты на его семинары раскупают за считаные минуты, а площадки, на которых он ведет лекции, без труда собирают по 600 человек. Каждый месяц на его десятидневный онлайн-курс регистрируются около тысячи участников. Трудно представить, что эта затея могла получить такое широкое развитие, если бы Энам не взял дело в свои руки.

Под его руководством компания распространила свою деятельность за пределы Нидерландов, Польши и Испании и завоевала зарубежную аудиторию за океаном. Однако для журналиста, который хочет рассказать об Уиме, Энам порой бывает помехой. Концепция Энама отчасти заключалась в том, чтобы идея метода оставалась в определенных рамках и рассматривалась в научном ключе, не поддаваясь той атмосфере хаоса, которая, похоже, сопровождает все, к чему прикасается Уим. Поскольку я был одним из тех, кто наблюдал, как Уим вышел из тени, Энам, наверное, считал меня некой помехой. А может быть, он просто боялся, что я могу не добиться успехов, а это, разумеется, будет не на пользу репутации Уима. Так что я старался не забывать об этом и поддерживал легкую беседу. Когда мы въехали на покрытую гравием подъездную дорожку, солнце уже клонилось к закату.

Новый тренировочный центр — это бывший цех металлообработки, не вполне завершивший свое преображение в эзотерический ашрам. На стенах двухэтажного особняка сохранились рисунки детей прежнего владельца. Из прихожей попадаешь в пустую кухню с подогреваемыми полами и облепленным собачьей шерстью диваном. Устойчивый запах плесени сочится из каждой щели в стене, а вся обстановка гостиной состоит из кушетки, плоского телевизора и раскинувшегося зеленого растения в горшке.

— Здесь все переделают, — комментирует Энам незавершенность отделки. — Через пару дней мы встречаемся с архитектором.

То, что я вижу, в лучшем случае требует доработки. Не совсем понятно, где я буду спать, а когда я спрашиваю об этом у Энама, он, пожав плечами, показывает мне рукой куда-то наверх.

На все четыре комнаты во втором этаже всего один предмет мебели: кровать со сломанной пружиной посередине. В ее изножье — полный гардероб Уима: мусорный ящик из белого пластика, полный грязной одежды, безнадежно мятая спортивная куртка, оранжевый купальный костюм и пара полотенец. Вся эта кипа свалена на заляпанном коричневом ковре. С минуту я не могу оторваться от этого вороха вещей. Часть меня в отчаянии от мысли провести в таких спартанских условиях целую неделю, а другая часть в восхищении от такого отказа от мировой славы и богатства, которое несет целая империя тренировочных центров, и от образа жизни, который предпочитает Хоф. Кем бы там ни был Уим, но материальные блага явно его не прельщают.

Энам позвал меня снизу.

— Мне кажется, отец обычно спит на кушетке, — сказал он. — Вы, наверное, можете занять его кровать.

И я поставил на пол свой чемодан на колесиках. Энам ушел, а где-то через час, около полуночи, возле дома остановился большой желтый фургон «Форд» Уима. Хоф зашел в дом, на нем были футболка, штаны от медицинской формы и черный пиджак. С ним был Антон, высокий рыжий американец, который своей копной волос напоминал комика Кэррот Топа. После непродолжительного изучения метода Уима Антон путешествует по Европе и выполняет разные работы по дому в обмен на проживание. Учитывая незатейливость обстановки, мне стало интересно, не придется ли нам бороться за единственную кровать.

— Скотт Карни, ах ты, сукин сын! — с жизнерадостной улыбкой на лице завопил Уим, заходя в маленькую комнату. Это был своего рода комплимент. Запас его английских слов пополнился ругательствами совсем недавно, и они тысячу раз повторялись на футболке с логотипом компании вперемешку со слоганом «Дыши, сукин сын!». Уиму некогда притворяться, и порой со своими инструкторами он шутит, что по завершении обучения те, кто проходит его курс, получают диплом по мату. Это обзывательство, которое в других обстоятельствах меня бы разозлило, вызывало у меня лишь глупую улыбку. Знаете почему? Я уже так давно не видел этого сукина сына!

До этого он в течение нескольких часов пытался установить новый рекорд Гиннесса, собрав на ледовой площадке самое большое число босых людей. Мероприятие проходило в небольшой деревушке в другой части Голландии. Под конец тепло от всей этой стоящей на льду толпы растопило верхний слой, превратив его в месиво. Хоф все еще бурлил энергией от вида трансвеститов, групп школьников и нескончаемого потока сочувствующих, оказавшихся на его жизненном пути.

Было уже поздно, но сил у Хофа столько, сколько бывает у людей на четверть младше его. Мы несколько часов просидели на кушетке и проболтали. За последние несколько лет Хоф из никому не известной фигуры превратился во всемирно известного гуру, и, по его словам, он старается понять, каково же это быть легендой, а также номинальным лидером отрасли, ежегодная прибыль от которой составляет несколько миллионов долларов. Постоянные лекции, семинары и выступления на публике — это не для него.

Он предпочел бы быть безумцем, чем пророком. Но большая сила влечет за собой и большую ответственность, так что Хофу пришлось сконцентрироваться и измыслить гораздо более изящный посыл, который привлек бы как можно более широкую аудиторию. Он опробовал слоган на мне — всего три слова.

— Здоровье, счастье, сила, — с гордостью произнес он. — Я хочу, чтобы все было просто.

По его словам, это три составляющих благополучия. Забудьте — хоть на минуту — всю научную подоплеку дыхательных практик и воздействия холода, зверскую хватку ледяной воды и сколько отжиманий можно сделать на задержке дыхания. Все это лишь атрибуты более масштабного стремления к благополучной жизни. После этого мы пускаемся в подробное обсуждение, что же такое благополучие. Хоф начинает тараторить, он, кажется, взволнован. Он размахивает руками, будто отгоняя насекомых.

— Общество больно, — говорит он. — Ты видел, чтобы кролики ходили в аптеку, в больницу или психиатрическую лечебницу? — задает он риторический вопрос. — Им не нужны лекарства — они либо излечиваются сами, либо умирают. У людей все сложнее, они позволили технологиям вмешаться в естественный ход вещей.

Об этом я много думал, и это нередко меня беспокоит. Да, в современном мире уйма недостатков, но и природа бывает жестокой. Так что я на корню пресекаю обличительный монолог.

— Но кроликов едят волки, — вставляю я.

Хофа моя реплика ничуть не смущает.

— Да, им известна реакция «бей или беги». Волки на них охотятся, и они умирают. И все когда-нибудь умирают. Но в нашем-то случае — на нас никакие волки не охотятся. Вместо этого, без всяких хищников, нас съедают рак, диабет и наша собственная иммунная система. Нам не от кого убегать, поэтому наш организм поедает сам себя.

Это-то и составляет самую суть философии Уима. Если не с чем бороться, организм будет бороться с самим собой. Именно над этим я и поразмышляю на следующей неделе. Прежде чем я побрел в кровать, Уим предложил мне утром отправиться в поездку с голландской сборной по парусному спорту: они готовятся к летним Олимпийским играм 2016 года. Он будет читать им лекцию о том, что значит быть сильным и как в любую погоду сохранять высокие результаты.

А через восемь часов я принял душ — эту процедуру я описал в самом начале — и устроил в доме ливень.

Танец Уима закончился, лишь когда от лившегося с потолка дождя остались только капли. К счастью, потолок все же не рухнул. От радости он забыл о времени и понял, что менее чем через час нам нужно быть в другой части Голландии. Я должен был сидеть в салоне ярко-желтого фургона вместе с его собакой. Спустя пару минут мы были на шоссе, выжимая газ и пытаясь превратить час в 40 минут.

— Не о чем волноваться, — с улыбкой сказал он. Его голубые глаза неотрывно следили за дорогой. — Сегодня им придется научиться и терпению.

В дороге у нас было время поговорить, а заодно у меня была возможность закинуть мысль о том, что, пожалуй, было бы здорово, если бы я присоединился к экспедиции на Килиманджаро. В группе, которая выросла до 26 человек, все согласились практиковать метод в течение полугода и каждые пару недель встречаться, чтобы вместе дышать и прыгать в один из амстердамских каналов или мелких озер. Разумеется, я упустил кое-что в плане духа товарищества, но я живу выше да и с тех пор, как мы поднимались на Снежку, время от времени тренировался. Насколько же труднее подняться на эту гору?

Хоф, не задумываясь, ответил:

— Конечно, — заявил он с обычным воодушевлением, — тебе не просто нужно поехать, ты должен поехать. Он довольно долго жал кнопки на своем телефоне, не глядя на дорогу, и машина грациозно вильнула на соседнюю улочку, когда он наконец отыскал номер Энама.

Они бегло обменялись какими-то гортанными репликами на голландском, и, по-видимому, чтобы включить меня в список, требовалась лишь рекомендация Уима.

— Скотт Карни едет, — выразительно проговорил Уим по-английски. Последовал непродолжительный спор — и, наконец, подчеркнутое «без проблем». Я улыбнулся, и до меня дошло, что я так до конца и не понимаю, во что ввязался. Неизвестность, а еще пара тысяч долларов — это цена моего участия.

Вскоре мы добрались до пригородов Гааги, и навигатор начал перестраивать маршрут. Он советовал тут же свернуть с автомагистрали под мост куда-то на север. Хоф лавировал между машинами, но как только мы оказались на другом участке шоссе, навигатор снова принялся менять маршрут, велев нам повернуть в обратном направлении.

Мы оба внутренне насупились, надеясь, что у навигатора есть совесть. Сейчас мы должны были ехать на юг, однако штуковина и не подумала извиняться. Десять лет назад такой проблемы у нас бы точно не возникло, но даже «Ледяной человек» прельстился удобствами современных технологий.

— Я их терпеть не могу, но без них мне уже не обойтись, — говорит он, разворачивая машину.

Через десять минут, как раз когда с затянутого серым неба закапал дождь, Хоф припарковался у ничем не примечательного кирпичного здания. Открыв дверь, он выпрыгнул из машины и заскочил на стройплощадку справить нужду. Пока он писал, ему в голову, видимо, пришла мысль, и, обернувшись ко мне, он сказал, что перед поездкой на Килиманджаро мне обязательно нужно сходить к Хирту Бюйзе, врачу, который был с ним в экспедиции два года назад. Уим сообщил, что Бюйзе лучше кого бы то ни было знает, с чем мне придется столкнуться, и, пожалуй, подробнее расскажет, какие на самом деле опасности таит высота. С этими словами он привел себя в порядок и приготовился к встрече с олимпийской сборной. Эту лекцию он читал уже бессчетное количество раз, но сборная, уже осыпанная золотыми наградами, внимательно прислушивалась ко всему, что могло бы дать ей преимущество в Бразилии. (И она, конечно, вполне справилась. Во время игр 2016 года голландская сборная завоевала две золотые медали.)

Я сидел на задних рядах, и мои мысли все время возвращались к Бюйзе. Пока Хоф проводил с участниками дыхательную практику, а после лекции повел их принимать ледяную ванну в надувном бассейне, я написал врачу по электронной почте, надеясь, что, быть может, мне удастся посоветоваться с ним о предстоящей поездке в Африку.

На следующий день Хирт Бюйзе, прихлебывая пенный капучино, ожидал меня в роскошном отеле в пригороде Амстердама. Я его не сразу узнал. За пару часов до того я глянул на его анкету в Интернете и по перечню его достижений нарисовал себе человека на закате своей карьеры. Он был дипломированным хирургом-ортопедом, доктором наук, работал в центре неотложной помощи при Массачусетской больнице общего профиля в Бостоне и публиковал исследовательские труды по высокогорному альпинизму и восстановлению связок, а также по проблеме частого употребления искаженных цитат в рецензируемых научных трудах.

На досуге он поднимался в горы. Глядя на этот список, занимавший несколько страниц, я представлял, что этот человек, должно быть, лет на тридцать старше меня. Так что, остановив взгляд на аристократически красивом мужчине лет тридцати пяти, я удивился, что он машет мне.

— Я только что нашел Вас в Google, — сообщил он, показывая мой портрет на компьютерном экране. — Нам, конечно же, есть о чем поговорить.

В 2014 году Бюйзе с Хофом и двадцатью тремя другими участниками отправились в поход вроде того, в какой собирался я. Всего за пару дней безо всякой акклиматизации они поднялись на Килиманджаро. Бюйзе бы с удовольствием пошел рядовым членом группы, но благодаря своим медицинским достижениям в конце концов стал идеальным кандидатом во врачи экспедиции. Энам просил его написать научную статью на основе этого своего опыта.

Во время экспедиции на Килиманджаро в 2014 году у Бюйзе был устрашающе широкий спектр обязанностей. По меньшей мере, половина группы страдала теми или иными хроническими заболеваниями. У одного был рак, были люди с болезнями сердца, хроническим артритом и разного рода аутоиммунными заболеваниями. Все это повышало и без того очевидный риск горной болезни. Расспрашивая других горовосходителей о реальных рисках, Бюйзе обратился в один нидерландский клуб альпинистов за подробной информацией, но они попытались отговорить его.

— Мне сказали, что кто-нибудь погибнет, — рассказывал он. Подумав, он добавил: — На самом деле они заявили, что умрут все.

Вовсе не такой поддержки он ожидал. Поэтому Бюйзе стал искать независимые рекомендации в научной литературе. В статье, опубликованной в издании New England Journal of Medicine (NEJM), анализировались восхождения 312 пеших туристов, каждый из которых пытался подняться на Килиманджаро всего за пять дней. Это было самое близкое к тому, что собиралась сделать наша группа. Вот только Бюйзе со своими товарищами намеревались подняться на вершину всего за 48 часов и сделать это с голыми торсами. Однако цифры были удручающими.

Из всех туристов, включенных в исследование из NEJM, до вершины добрались всего 61 %, а у 77 % появилась горная болезнь, при этом было несколько случаев серьезной формы этого заболевания — гипобарической гипоксии. Предупреждение альпинистского клуба оказалось не таким уж далеким от истины.

Гипобарическая гипоксия — скверное заболевание. В атмосфере Земли, вне зависимости от высоты над уровнем моря, содержится 21 % кислорода, однако поскольку на большей высоте атмосферное давление в целом ниже, чем выше человек поднимается, тем меньше кислорода он получает при каждом вдохе. Хотя от кислородного голодания умирают не сразу, нехватка кислорода всего за несколько часов наносит серьезный вред организму, последовательно вызывая нарушения в работе жизненно важных систем. Типичные первичные симптомы — это головная боль, тошнота, усталость, бессонница и головокружение. На более серьезных этапах заболевания, когда горная болезнь перетекает в состояние с его латинским названием, утрачивается чувство равновесия, а в конечностях начинает скапливаться жидкость. После появления тяжелых симптомов обратное течение заболевания уже невозможно, пока заболевший не спустится ниже.

Абсолютно все факты из медицинской литературы указывали на то, что экспедиция Хофа — самоубийство.

— Я понимал, что обязан предупредить членов группы, — вспоминал Бюйзе. Эта экспедиция была не только чрезвычайно рискованной затеей — она граничила с глупостью. Единственный аргумент в их пользу: вера в то, что учащенное дыхание, а также полугодовое приучение организма к холоду обеспечат им — теоретически — некоторую безопасность. Если во все время восхождения вся группа будет осознанно дышать, это, возможно, компенсирует низкое содержание кислорода на большой высоте. В конце концов, именно так, по сути, действует диамокс. Это лекарственное средство для акклиматизации к высоте пассивно учащает дыхание, нейтрализуя последствия более низкой насыщенности крови кислородом на большой высоте. Теоретически благодаря методу дыхания Хофа можно исключить прием этого лекарственного препарата, получив в целом тот же результат. При этом, даже если этот метод сработает у большинства, что будет, если кто-то из членов группы все же заболеет? Смогут ли остальные сохранить концентрацию и темп дыхания, одновременно проводя спасательную операцию? В самом худшем случае вся группа свалится по принципу домино. Пытаясь помочь товарищу, другие члены группы вполне могут стать жертвами тех же природных факторов, и вся команда окажется нетрудоспособной. От этих картин у Бюйзе начались кошмары. Но, с другой стороны, что если все получится? Если горную болезнь можно побороть лишь благодаря простым дыхательным техникам, то появится шанс помочь покорителям гор со всего света, у кого возникают трудности при восхождении.

И Бюйзе составил план. Он — первый полевой медик-спасатель, перед которым встала такая сложная задача, поэтому он разработал собственный комплекс инструкций по технике безопасности. В электронных письмах и сообщениях членам группы он подчеркивал возможные угрозы, и вскоре среди горовосходителей он прослыл человеком мнительным.

— Мне нужно было в полной мере донести до них, насколько все серьезно. Нетрудно заразиться задорным духом экспедиции и увериться, что все будет хорошо. Я должен был слегка припугнуть их, — говорил он.

В конце концов, его просьбы были услышаны, и все согласились строго придерживаться простой парной системы, когда каждый будет в ответе за своего партнера, с которым он совершает восхождение. Бюйзе отыскал список симптомов горной болезни — он назывался «Шкала Лейк-Луиз». В ней приводились оценки и симптомы, на которые нужно обращать внимание во время всего восхождения.

Поскольку горная болезнь у всех проявляется по-разному, в инструкции осложнения, которые могут возникнуть по мере подъема экспедиции на все большую высоту, классифицировались по степени важности. Каждому симптому приписывалась значимость в баллах: умеренная головная боль — это 1 балл, сильное головокружение — 3 балла, умеренная отечность на каждой из конечностей оценивалась в 1 балл (максимально можно получить 4 балла — по одному за каждую конечность). Все согласились, что при получении 5 баллов нужно остановиться, пока симптомы не исчезнут. Если у кого-то набирается 7 и более баллов, оба напарника поворачивают назад. После похода Бюйзе использовал анализ собранных данных о баллах для написания научной работы.

Хотя перед походом в группе переживали, как они перенесут подъем на гору, сама экспедиция оказалась чрезвычайно удачной. В учении Уима Хофа она стала одним из показательнейших примеров применения его метода. Через пару месяцев после экспедиции Бюйзе в журнале Wilderness&Environmental Medicine опубликовал письмо редактору, где утверждал, что во время похода из 25 человек лишь у одного появились тяжелые симптомы. Этому единственному пострадавшему, у которого была болезнь сердца, пришлось преждевременно спуститься. Все остальные дошли до гребня вулкана. Почти все время они шли с голым торсом.

Баллы по шкале Лейк-Луиз для диагностики горной болезни: анкета для самодиагностики

Сложите все ваши баллы по каждому симптому и узнайте общее количество баллов. Общий балл от 3 до 5 означает легкую форму горной болезни, а 6 или более баллов — тяжелую форму.

В медицинской литературе ни разу не встречался коэффициент успеха в 92 %. Другими словами, как сухими медицинскими терминами писал Бюйзе в своем письме: «Этот метод, по всей видимости, оказывает биологическое воздействие непосредственно на вегетативную нервную систему и требует дальнейших исследований… Эти необычайные результаты, вероятнее всего, объясняются постоянной контролируемой гипервентиляцией легких, которая снижает тяжесть проявления гипоксии. Однако возникающее в результате состояние алкалоза может вызвать такие симптомы, как головокружение или нарушения зрения. Отсутствие подобных симптомов у горовосходителей, скорее всего, объясняется длительной тренировкой».

Итак, все получилось! Это был грандиозный успех, и через год Хоф повторил его с другой группой. Я успокоился. Но Бюйзе и не думал уверять меня, что очередная экспедиция тоже будет успешной.

— Нам известно, что раньше все получалось, но какие именно факторы привели к успеху, сказать трудно. Это все-таки очень опасное предприятия. Это не значит, что никто из тех, кто следовал примеру Уима, не погиб, — добавил он, словно это только что пришло ему в голову.

Издержки внезапно пришедшего к Хофу мирового признания заключаются в том числе и в том, что десятки тысяч людей хотят самостоятельно повторить его подвиги. За годы практики Хоф и сам порой расплачивался здоровьем за свои бесшабашные авантюры, но каждый раз ему удавалось выбраться из них живым и невредимым и с улыбкой на лице. Но у всех остальных, практикующих его метод, так не получается. Прошлой зимой двое голландцев начали обучаться дыхательным техникам Хофа по видео на YouTube. Как оказалось, им понравилось пребывание в холодной воде. Когда поверхность каналов покрылась льдом, они поспорили друг с другом, что проплывут подо льдом. Если у Хофа во время попытки совершить аналогичный заплыв поблизости был дежурный водолаз, который спас его, когда у него замерзли роговицы и он не смог найти прорубь, приятели-голландцы оказались не столь хорошо подготовлены и не столь везучи. Один из них утонул.

Эта смерть некоторым образом подмочила репутацию организации «Огонь внутри». Позже, когда я спрашивал об этом у Энама, он отвечал:

— Мы не можем нести ответственность за все авантюры, на которые людей, по их словам, подталкивает учение Уима. Это невозможно. Тут слишком много других факторов.

И он прав. Хотя метод Хофа и правда помогает достигнуть пределов человеческих возможностей, но если все время бросать вызов природе, она в конце концов одержит верх.

В тот вечер я пригнал арендованный автомобильчик экономкласса назад в Стро и в пустом доме стал дожидаться возвращения Хофа. Для человека 56 лет у него, похоже, резиновый график. По утрам и вечерам он читал лекции: в залах были аншлаги, ведь управленцы жаждали узнать, как с помощью его метода воспитать эффективных лидеров. Нескончаемой чередой поступали запросы от изнуренных болезнями людей — для них «Ледяной человек» со своим методом был последней надеждой. Он уже написал мне сообщение, что у него особо важное дело за городом и вернется он поздно.

Вечер тянулся долго, но наконец шины Хофовой машины вновь зашуршали по гравию возле дома. Двигатель урчал еще пару минут: это Хоф, сидя за рулем, размышлял и осознанно дышал, концентрируясь. В конце концов он открыл дверцу, и я заметил, что его и без того мятый с утра пиджак измялся еще больше. Я хотел спросить его, как умер тот человек во время заплыва подо льдом, но, похоже, сейчас не время. Он слабо улыбнулся мне.

— Сегодня я спас одну женщину, — тихо проговорил он. Помолчав пару минут, он рассказал, что он только что из Брюсселя — а это километров 400 в оба конца. Его позвала женщина. Она сказала, что он — ее последняя надежда, иначе она покончит с собой. Хоф решил, что ему ничего не остается, как хотя бы попытаться спасти ее.

— У нее была травма. Еще в детстве она сломала бедро и таз и с тех пор не знала ничего, кроме боли. Так что я провел с ней весь день, стараясь, чтобы она раскрылась, — рассказал он.

Хоф обучил ее технике, с помощью которой можно притупить боль и укрепить нервную систему.

— У нее впереди еще долгий путь. Я не уверен, но, думаю, с ней все будет хорошо, — добавил Хоф.

У меня начинают появляться такие же чувства по поводу похода на Килиманджаро. Осталось меньше двух недель до запланированного отлета в Танзанию, но у Хофа много других забот, и ему не до моих зарождающихся страхов относительно поездки. Он побрел на кухню в поисках какой-нибудь еды, чтобы в первый раз за день перекусить. Может, майонез с консервированными морепродуктами? Человек, который все утро плясал под дождем в собственной гостиной, кивнул над своей тарелкой, словно говоря: «Пойдет».

Глава 9 Болезнь Паркинсона и Крона, переломы и артрит

Посреди ночи Ханс Спаанс стонет в подушку — его тело постепенно сковывают судороги. Беспощадные спазмы сводят мышцы бедер, спины, икры и руки. Парализующая боль скручивает его тело в тугой узел, но он пока хотя бы может говорить. И он изрыгает на хлопчатобумажную наволочку страшный поток брани. С каждой секундой его крик набирает силу, а потом вопли страдания и злости переходят в шепот. Отчего-то ярость придает ему сил, он с трудом встает и пинками расшвыривает по комнате подушки с такой мощью, которая напоминает о том, кто в юности занимался боевыми искусствами. Потом, когда ярость — в один момент — утихает, судороги уже прошли, он вновь может двигаться. Если за 14 лет, прошедших с тех пор, как ему диагностировали болезнь Паркинсона, Спаанс чему и научился, так это тому, что иногда ему удается подавить ее симптомы бранью.

Все началось еще в 2002 году, когда Спаанс работал независимым консультантом в голландском филиале IT-компании Unisys.

Он вел стремительную, насыщенную жизнь под девизами «Хочу все и сразу» и «Нет предела совершенству». В 41 год у него и в мыслях не было успокоиться и начать более размеренную жизнь. Спаанс нисколько не возражал против сверхурочной работы над проектами при условии, что они высокого класса. Он наслаждался преимуществами холостой жизни: гонял на скоростных машинах, ходил под парусом на озерах и реках Голландии и всю зиму напролет катался на лыжах.

В тот год, в одиночку отправившись в район Банф в канадских Скалистых горах, Спаанс упал на склоне. Он сломал левый мизинец и получил травму правого тазобедренного сустава. Сустав болел, но Спаанс считал, что травма несерьезная и со временем она сама пройдет. Однако вскоре у него начала пропадать чувствительность левой руки. В следующем месяце ему начали говорить, что он по-другому выглядит и у него меняется осанка. При ходьбе его рука уже не двигалась. Спаанс в конце концов обратился к врачу по поводу этой неопределенной, но непроходящей скованности в руке и во время ходьбы лишь в 2003 году.

Сначала врачи сочли, что это, возможно, просто тяжелый случай синдрома запястного канала, но, обследовав запястье, не нашли никаких механических повреждений. В дальнейшем у Спаанса обследовали всю руку в поисках источника проблемы. Врачи отбрасывали одно объяснение за другим, пока наконец не решили, что первопричина, должно быть, кроется в мозге. В конце концов они назначили специальное лучевое исследование, для проведения которого нужно было ввести пациенту радиоактивный краситель, показавший характерные признаки неврологической атрофии и сниженной выработки дофамина — а это единственный верный признак болезни Паркинсона. Оказывается, болезнь Паркинсона во многих случаях начинается аналогичным образом. Незначительная, но глубокая травма вызывает последовательное проявление скованности, которая постепенно распространяется по всему телу, в результате приводя к нарастающему и необратимому неврологическому дефициту. Со временем болезнь практически полностью блокирует связь центральной нервной системы с периферией тела.

При этом нельзя быть уверенным, каким образом болезнь будет развиваться у отдельно взятого человека. И Майкл Джей Фокс, и Джордж Буш-старший страдали от болезни Паркинсона, но, похоже, нарушения у них наблюдались разные. Однако, как правило, по мере развития болезни проявляются сначала незначительные симптомы и ослабление двигательных функций, а затем появляются всесторонние нарушения, в результате которых все тело сковывает судорога, которая не дает расслабить ни одну мышцу. Заключительная стадия наводит ужас: человек оказывается в ловушке собственного тела, не чувствуя ничего, кроме раздирающей боли. Такая судьба может настигнуть любого, кого коснулась эта болезнь, каким бы энергичным человек ни был в молодости. И на своем примере это продемонстрировал легендарный боксер Мухаммед Али. В 2016 году он умер, проведя последние годы жизни парализованным.

Узнав о своем диагнозе, Спаанс решил, что не будет горевать о будущем, а лучше с максимальной пользой проведет оставшееся ему время. Он будет принимать прописанные врачом лекарства, но нисколько не изменит своего образа жизни. Отбросив всякую осторожность, он посчитал, что просто поторопится жить и, возможно, умрет раньше, чем мог бы, если бы не болезнь. Какое-то время так и было. Он глотал все возрастающие дозы медикаментов, которые, по уверениям врачей, будут сдерживать симптомы заболевания, однако ему было известно, что по мере увеличения дозы постепенно растет и невосприимчивость к лекарствам. Он знал, что в конце концов они станут неэффективны и его ждет инвалидное кресло.

На ранних стадиях болезни лекарства прекрасно маскировали ее симптомы, давая изнашивающейся нервной системе приток дофаминов. Но за облегчение нужно платить. Число пилюль увеличивалось, и постепенно они уже не могли хитростью заставить мышцы работать.

Однажды утром, в марте 2011 года, когда он работал дома за компьютером, его руки попросту застыли на месте. Он не мог заставить их дотянуться до клавиатуры, как ни старался. Он попытался встать, но мышцы и тут подвели его. В конце концов Спаанс потерял над ними контроль, и его тело превратилось в клубок сведенных болезненной судорогой мышц. Все кончено.

Позже он вспоминал об этом чуть ли не со смехом.

— Вот забавно, — говорил он. — Я застыл на стуле, словно статуя, словно скрученная болью колбаса. Я думал лишь о том, что мне нужно до конца дня отпроситься с работы. А на самом деле мне, пожалуй, надо было бы все бросить еще в 2004 году и думать только о себе.

Спаанс точно не помнил, сколько он так просидел, но то, что произошло дальше, полностью изменило всю его жизнь. Окоченение и боль волной прокатились по всему телу, захватив даже его сознание. Он упал со стула. Затем, когда от Ханса Спаанса, IT-специалиста и плейбоя, не осталось ничего, кроме сгустка боли, его тело содрогнулось и задрожало с такой силой, что он подскочил, тут же вновь шлепнувшись на пол. Словно ему проводили реанимацию электрошоком.

Приступ длился почти минуту, а потом боль ни с того ни с сего отпустила. Спаанс снова контролировал себя. Он встал, будто ничего не произошло.

Этот приступ привел к двум следствиям: во-первых, с работой было покончено, а во-вторых, покончено и с возможностью контролировать симптомы с помощью лекарств. Врач Спаанса был не вполне готов отказаться от надежды на медикаментозное вмешательство и предложил то, что, по его мнению, было еще более кардинальным средством корректировки биологических изменений в организме Спаанса — то, что называется глубокой стимуляцией мозга. В ходе этой процедуры бригада хирургов вживляла ему в мозг электрод, который, надо надеяться, подарит ему пару лет более качественной жизни.

Предложение было заманчивым, но Спаанс опасался, что это очередная попытка еще ненадолго замаскировать симптомы, а не способ борьбы с основной проблемой. В детстве он занимался кунг-фу и йогой. И хотя Спаанс не был совершенно уверен, что излечится от болезни, он считал, что, пожалуй, справится с симптомами без такого огромного количества лекарств с помощью альтернативной медицины.

Я познакомился со Спаансом в Польше. Он решился довериться Уиму Хофу в надежде, что тот излечит его искалеченное тело. На тот момент он придерживался программы всего несколько месяцев, и уровень его энергии пока был невысок. Однако, похоже, ледяные ванны и дыхательные практики начали приносить пользу. Тогда как вся остальная группа полностью сосредотачивалась на тренировках, Спаансу удавалось тренироваться всего по четыре часа в день, потом он скрывался в комнате, мучаясь от симптомов своего заболевания. Разговаривать с ним было боязно — казалось, на выговаривание слов у него уходили все силы и ни на что другое энергии не оставалось. И все-таки он понимал, что кое-что в этом методе работает.

— Когда у вас такая болезнь, вы внимательно следите, что происходит с вашим телом, — говорил он тогда. Из-за болезни Паркинсона мозгу сложно установить связь с конечностями. Но, вместо того чтобы смиренно терпеть эти мучения, он начал относиться к каждой судороге и к каждой конвульсии, как к непрерывной беседе со своей нервной системой. Основываясь на идее Хофа о том, что тело — часть окружающей среды, а его болезнь означает, что мозг больше не может посылать мощные сигналы мышцам, Спаанс попытался действовать в обратном направлении и с помощью воздействий окружающей среды направлять все более мощные сигналы через кожу в мозг. Ему бы только отыскать нужную комбинацию внешних раздражителей, которые послужили бы командой, и, возможно, его мозг стал бы снова слушаться. Это — рискованный шаг, но ему нечего терять! Продвигался он медленно, но ведь он учится.

— Уим говорит, что холод — все равно что эмоции, — сообщил Спаанс. И в его отношении это оказалось верным. Порой он так сильно злился на свою беспомощность, что его злость сокрушала все неврологические преграды, которые мешали мозгу установить связь с мышцами. Но злость обладает одновременно и силой саморазрушения. Он использовал ее, но ненавидел себя и негодовал на свою болезнь. Холодный душ и ледяные ванны служили не менее мощным внешним раздражителем, и Спаансу не нужно было подвергать себя эмоциональной встряске, чтобы добиться воздействия такой силы, какая нужна для слома преград. Нужно было лишь соответствующим образом спланировать погружение.

Начав программу выздоровления, Спаанс отслеживал дозы и время приема лекарств в электронной таблице. Потом он загрузил ее на Фейсбук, назвав «Мой вызов Паркинсону». В течение нескольких недель он показал, что общий объем приема лекарств у него сократился, при этом время, в течение которого он хорошо себя чувствовал, не изменилось.

Через три года после нашего знакомства я отправился к Спаансу домой, тот жил неподалеку от Амстердама, чтобы узнать, как у него дела. Прожить с болезнью Паркинсона 14 лет — уже подвиг, поэтому я и не ожидаю, что жизнь Спаанса так уж похожа на нормальную. Я рассчитываю увидеть инвалидные кресла, пандусы и все то медицинское оборудование, которое сопровождает любое прогрессирующее заболевание. Приветствуя меня у дверей, он признается, что чуть было не отменил нашу встречу, потому что ночь прошла очень плохо и он до самого утра кричал в подушку. Он предполагает, что довольно скоро тремор вернется и снова начнутся судороги, охватывающие все тело. Я предлагаю перенести встречу, но он взмахом руки все равно приглашает меня в дом.

— Давай посмотрим, как пойдут дела, — говорит он.

Болезнь дала Спаансу одно небольшое преимущество — у него появилось время завести пару хобби. Я не замечаю никаких медицинских причиндалов, какие ожидал увидеть. Зато его гостиная одновременно напоминает выставку восточного искусства и собрание гитар. А в задней части дома — неожиданный шедевр. Когда симптомы усилились, Спаанс поставил перед собой задачу возвести пристройку к своему дому. Она будет служить и додзё для занятий боевыми искусствами, и помещением для медитации. Так и вышло. На глиняном очаге тлели ароматические травы, а возле эркера на гвозде висела индонезийская маска.

— Я начал строить этот флигель в свободное время, — рассказывал Спаанс. — Бывало, что за день я успевал приколотить всего одну доску, но со временем все срослось.

Хотя день «неудачный», Спаанс демонстрирует, что он все еще в силах пинать похожую на колбасу грушу, которая болтается под потолком. Я совершенно уверен, что даже если бы попытался, то не достал бы ногой так высоко.

— Я не могу позволить болезни остановить меня, — заявляет он, а потом интересуется, не хочу ли я кофе. Я хочу, и он идет варить мне свежую порцию, а мы тем временем обсуждаем его утренний график. По утрам всегда хуже всего: когда он просыпается, то чувствует себя как бревно, конечностями почти невозможно двигать. Поэтому до восхода солнца Спаанс приступает к практике глубокого дыхания, как учил Хоф. Обычно он почти полчаса чередует глубокое дыхание с задержкой, и лишь после этого мышцы начинают расслабляться. Когда к нему в достаточной мере возвращается гибкость, он принимает холодный душ и благодаря такой встряске возвращает нервную систему в сознание. Подумайте вот о чем: болезнь Паркинсона — это разрушительный процесс, по мере развития которого мозг постепенно утрачивает связь с конечностями, которыми он должен управлять, а с помощью метода Уима Хофа Спаанс усиливает получаемые из окружающей среды сигналы, чтобы преодолеть разрушение нервной системы. Это не средство решения проблемы. Это порядок, благодаря которому можно ее контролировать. К 2015 году у Спаанса было по 11,5 часа «хорошего самочувствия» в день при меньшей дозе лекарств по сравнению с 2011 годом, когда средняя продолжительность «хорошего самочувствия» резко упала, едва дотягивая до 7 часов в день. И эти успехи вселяют в него надежду, которую врачи никогда не давали ему.

Это нетрадиционный подход, и врач Спаанса считает, что он всего лишь действует как плацебо. Зато Спаанс снова заговаривает о своем будущем.

Спаанс — далеко не единственный человек в Голландии, кто с помощью метода Хофа пытается излечить сложное заболевание. Почти у всех, кого я встречал в Голландии и кто изучает этот метод из-за болезни, похожая история. Сначала им назначают схему приема лекарств, которая поначалу вроде бы работает, но со временем лекарства теряют свою эффективность. Всякий раз к Хофу обращаются, как к последней надежде. Метод Уима Хофа вовсе не панацея от всех болезней, самые поразительные случаи исцеления, которые я наблюдал за те несколько недель, что я провел в Голландии, происходили у людей, страдавших аутоиммунными заболеваниями. Вот парочка таких историй.

Первое, что бросается в глаза при встрече с Хансом Эмминком, — это его огромные размеры. У него грудь колесом, длинные, болтающиеся вдоль тела руки и живот, который он уверенно несет перед собой. На шейном шнурке у него висит трехдюймовый крокодилий зуб. Однако, несмотря на устрашающую внешность, он такой человек, который скорее задушит вас в своих объятиях, чем будет хмуриться с высоты своего роста. В 2012 году Эмминк не мог выпрямиться во весь рост, а все больше лежал, мучаясь от язвы, поразившей весь пищеварительный тракт. Дело было не только в болях. Каждый раз, когда он отправлялся в уборную, чаша унитаза наполнялась кровью.

— Увидев это первый раз, я чуть с ума не сошел, — рассказывал он, когда мы с ним встретились у тренировочного центра Хофа. После первой полной крови фарфоровой чаши Ханс пошел к своему врачу, а тот назначил ему колоноскопию, процедуру, во время которой толстую кишку и кишечник исследуют с помощью камеры-змейки. Объектив камеры выхватил ярко-белые язвочки, расположенные через каждые несколько сантиметров друг от друга. Их были сотни. Это болезнь Крона, одно из самых распространенных на сегодняшний день заболеваний в мире. По данным центров по контролю и профилактике заболеваний, этим недугом страдают более 1,6 миллиона американцев. Примерно половине больных на определенном этапе требуется инвазивная хирургическая операция, во время которой врачи удаляют пациентам целые участки пищеварительного тракта, наиболее тяжело пораженные и поврежденные. Болезнь Крона неизлечима, но, как и в случае со многими другими аутоиммунными заболеваниями, врачам нередко удается сдержать развитие наиболее неприятных симптомов с помощью строгой схемы приема лекарств — в основном стероидов. Кроме того, некоторым, по-видимому, помогает ограничение или исключение из рациона глютена.

Для Эмминка болезнь Крона стала кошмаром наяву. Язвы образовались по всему пищеварительному тракту, покрывая рот, пищевод, желудок, тонкий кишечник, а также истерзанную толстую кишку. Суставы болели так, что работать было почти невозможно. Врач прописал ему преднизон, простой стероид, и поначалу симптомы отступили. Он смог вести обычный образ жизни, но облегчение длилось не более нескольких месяцев. У Эмминка быстро выработалась устойчивость к этому препарату, и вскоре он снова ходил кровью. Как и любой человек с доступом в Интернет, он погуглил экспериментальные и альтернативные способы лечения своей болезни. Их было тысячи, но особо выделялась на тот момент недавно опубликованная статья Питера Пиккерса из Университета Рэдбауда. По данным проведенного Пиккерсом исследования, Хоф не только умел подавлять иммунную систему при введении инородного токсина, но и судя по результатам проводимых в течение года наблюдений способности, которые он продемонстрировал, были не просто причудой эволюции — им можно было научиться. Люди в Сети размышляли, что это пригодилось бы для решения любой иммунной проблемы, и Эмминк записался на первый же попавшийся ему курс.

— Как ни странно это звучит, но мне стало лучше с первого же дня, — заявлял он. Для Эмминка в болезни Крона самым ужасным были почти постоянные боли, и оказалось, что с этим симптомом можно справиться благодаря одной лишь практике дыхания. Вдыхая больше кислорода, он представлял, как выдыхает боль. И благодаря одной только визуализации боль, казалось, исчезала. Убедившись, что что-то происходит, он начал регулярно принимать холодный душ и по двадцать минут медитировать по утрам.

— Я чувствовал, как мое тело сопротивляется, — говорил он. — Это было… удивительно.

А еще он перестал принимать стероиды.

Через 15 месяцев Эмминк пришел на прием к тому врачу, который первым обнаружил у него сотни язвочек. На этот раз они все исчезли. Врач был поражен, но не был готов заявить о чудесном исцелении. Вместо этого он просто пожал плечами и заявил, что хоть порой и случаются ремиссии, но это вовсе не означает, что болезнь прошла. Врач предложил Эмминку продолжить принимать стероиды, на случай если болезнь вернется, но он отказался.

— Если бы я продолжал сидеть на таблетках, я бы постоянно ходил по лезвию ножа. Я бы чувствовал себя ужасно и ходил бы каждый день кровью, — говорит Эмминк.

В окружении Уима Хофа постоянно встречаются люди с подобными историями, и порой бывает сложно во всем этом разобраться. Всего за пару дней я повстречал не меньше десятка человек, утверждавших, что Хоф спас им жизнь. Однако сидящий во мне скептик сомневается и не может с уверенностью указать на причину их чудесного исцеления. Как совершенно верно отметил лечивший Эмминка врач, в медицинской литературе уйма случаев, когда людям необъяснимым образом становится лучше. Объяснения необязательны, просто люди иногда выздоравливают. Бывает, что это просто сводится к эффекту плацебо, удивительному явлению, когда у людей, которым дают ненастоящие лекарства, наблюдаются признаки выздоровления, просто потому что они верят в то, что лечение им поможет. Часто для выздоровления нет никаких фактических оснований, но люди излечиваются. Эффект плацебо настолько распространен в медицине, что в наиболее скрупулезных научных исследованиях его пытаются контролировать, если нужно подтвердить, что то или иное медицинское вмешательство действительно эффективнее таинственной магии организма. В ходе клинических испытаний формируются контрольные группы, и один пациент получает активное лекарственное вещество, а другой сахарную таблетку. Если в процессе лечения оказывается, что лекарство эффективнее плацебо, то оно получает официальное научное одобрение и место на аптечных полках по всему миру.

И в то время, как химические препараты возносят на пьедестал фармакологии, можно легко забыть, что и плацебо само по себе может иметь очень мощное воздействие. Согласно отчету, сделанному в 2003 году Национальным институтом рака, в ходе исследований способов лечения рака порой оказывается, что эффективность плацебо составляет до 20 %, тогда как показатель ведущих клинических препаратов около 30 %. По моим подсчетам, это значит, что лекарственные препараты в среднем всего на 10 % эффективнее таинства самоисцеления.

И это относится не только к лечению рака. Возьмем, к примеру, таблетки для роста волос миноксидил. В 1990-х годах эти таблетки стали известны по всему миру под торговой маркой «Рогейн», а популярность им принесли рекламные ролики компании Hair Club For Men, которые непрерывно крутили по телевизору. Согласно клиническим материалам, при лечении этим препаратом у 63 % мужчин волосы вырастают вновь, тогда как в группе, принимающей плацебо, такие же результаты наблюдаются у 35 % мужчин. Это значит, что более половины реального воздействия миноксодила на рост волос объясняется позитивным мышлением или иным волшебным эффектом, который возникает, когда вы верите, что вам станет лучше.

И это еще не самое необычное в эффекте плацебо. Есть признаки, что наша реакция на плацебо почему-то становится сильнее. Данные исследования, недавно проведенного в Университете Макгилла в Монреале, показали, что последние клинические исследования обезболивающих средств были неудачными, потому что реакция на плацебо оказывалась сильнее, чем на лекарство. Исследователи проанализировали результаты 84 клинических испытаний хронических болей, проведенных с 1990 по 2013 год, и обнаружили, что разница между эффективными обезболивающими и плацебо обычно составляла 27 %, а к 2013 году сократилась на 9 % по причинам, которые пока невозможно объяснить — по-видимому, это связано с культурной составляющей. Когда те же лекарства тестировали в Европе, эффект плацебо оказывался лишь вполовину столь же выраженным по сравнению с Северной Америкой.

Если не учитывать отдельные случаи, то, пожалуй, невозможно определенно сказать, что метод Уима Хофа сколько-нибудь эффективнее плацебо, — было проведено всего несколько исследований в клинических условиях.

Те, кого я повстречал в Голландии, возможно, лишь удачные исключения. В конце концов, вполне резонно, что мне чаще попадались те, кто видел пользу от практики, чем те, кто через несколько дней забросил изучение метода. Из-за этого-то я и склонен был замечать только положительные результаты. И все-таки некоторые истории настолько поражают воображение, что их нельзя не пересказать.

Каспер ван дер Мюлен участвовал в гонках. По пути его рысью обогнала запряженная шестерка норовистого вида лошадей. Одна из них взбрыкнула и лягнула его задним копытом. Сам удар Каспер не запомнил, как не услышал и звук ломающейся кости руки. Первое, что ему вспоминается — громкий стук собственного сердца в ушах. Опустив глаза, он заметил опухоль в нижней части предплечья — верный признак серьезной неприятности. Рука как минимум сломана. Как ни странно, по крайней мере в тот момент он не ощущал никакой боли. По его организму прокатилась такая волна эндорфинов, что он чувствовал себя вполне, ну, нормально. Но когда управлявшая лошадью женщина в истерике подбежала к нему, спрашивая, ничего ли не сломано, он понял, что ему нужно в больницу.

— Я не врач, но… — начал он, демонстрируя ей безвольно висящую и неловко изогнувшуюся руку. Ей пришлось закончить фразу за него.

Здоровой рукой он выудил из жилетки марафонца свой мобильник (он оказался где-то между двумя бутербродами с арахисовым маслом, что он завернул с собой) и позвонил жене, чтобы та забрала его. По телефону голос его казался спокойным. Настолько спокойным, что жена тут же поняла: случилось нечто страшное. Едва он сказал про лошадь, как она тут же залилась слезами. Жена прыгнула в машину и поспешила к нему. Зная, что ей ехать еще несколько миль, ван дер Мюлен принялся сосредоточенно дышать. Ему хотелось опередить боль, когда она в конце концов проявит себя.

Ван дер Мюлен окончил курс в одной из самых первых групп инструкторов, которым Хоф разрешил преподавать свой метод. Тогда как Хоф порой путался в собственной теме и часто углублялся в бесконечные дебри, рассуждая о победе над бактериями или значении всеобщей любви, ван дер Мюлен обладал уникальной способностью понимать, какие принципы лежат в основе предмета и доступно объяснять их на голландском (или английском). После колледжа он сразу же удачно устроился преподавать естественные науки. В этом деле нужно разбивать сложные понятия на крохотные порции, чтобы ученики средней школы смогли усвоить их за один присест. Однако прежде, еще подростком, ван дер Мюлен все больше курил марихуану да сидел дома за видеоиграми. Пищевые привычки у него были ужасными: он ел все подряд, лишь бы под рукой и без хлопот. К 24 годам он настолько потерял всякую форму, что едва мог пробежать хотя бы квартал, не говоря уже о миле. Пульс был неровным, а артериальное давление, по-видимому, постоянно повышено. А самое ужасное, что при росте чуть больше 180 см он умудрился нарастить 108 кг веса, а потому был похож на Шалтая-Болтая, который вот-вот свалится со своей стены. Чувствовал себя ван дер Мюлен паршиво, но считал, что это просто депрессия. Когда терапевт предположил, что небольшая физическая нагрузка ему, пожалуй, не повредит, ван дер Мюлен был в шоке. Ему впервые сказали, что он не в форме. Но врач настаивал:

— Слышали, в здоровом теле здоровый дух?

И ван дер Мюлен начал потихоньку менять свой образ жизни. Начал он с коротких пробежек вокруг квартала и еле дышал. Потом вокруг парка. Он стал есть по два раза в день, а остальное время голодал. Он прочитал, что так можно стабилизировать выработку инсулина, а кроме того, такой порядок ближе всего к тому, какого придерживались люди в процессе эволюции. Еще он начал ходить в спортзал. За три года он сбросил 36 кг. К тому времени он уже не просто бегал вокруг соседних кварталов, а покрывал по 60 миль в неделю по сельским тропам. Преодоление все новых испытаний стало образом жизни.

— Оказалось, что, как только я начал делать что-то сложное, стало проще и все остальное в жизни, — заявлял он.

В конце концов он наткнулся на Хофа, и что-то будто щелкнуло. Этот метод идеально подходил его новому «я», и он набросился на книги по биологии и сопряженным наукам.

Ван дер Мюлен начал участвовать в марафонах и гонках с препятствиями, чтобы еще больше испытать себя. И вот на одной-то из таких трасс длиной 20,5 мили ему и повстречалась эта шестерка норовистых лошадей. Меньше мили до финиша, один взмах копыта, боль — и вот он уже на земле, истекает кровью, поддерживая искореженное предплечье. В конце концов, волна адреналина начала отступать, и он почувствовал, как боль подкрадывается, сковывая руку и грудь. Он принялся дышать еще чаще, и наездница, которая так и не отходила от него, похоже, была в ужасе.

— Вы очень часто дышите, — сказала она, безусловно, думая, что ей придется дать ему приложить ко рту бумажный пакет, чтобы он не потерял сознание. Ван дер Мюлен покачал головой и попросил дать ему сосредоточиться. За 15 минут они добрались до пункта первой помощи, а оттуда жена отвезла его в больницу. К тому времени, когда можно было отправляться, он был даже бодр.

Рентген подтвердил то, что ван дер Мюлен уже знал. Локтевая кость — кость, соединяющая кисть с локтем с противоположной от большого пальца стороны, — разломилась ровно надвое. Ему требовалась операция с установкой винтов. Врач сказал, что восстанавливаться он будет долго. Более того, в области почек остался огромный фиолетовый синяк в форме лошадиной подковы. Перед операцией медсестра предложила ван дер Мюлену обезболивающее средство на основе опиума, но он отказался. Перелом кости дал ему возможность попрактиковаться в подавлении боли. Медсестра была поражена. Она ни разу не встречала человека, который в подобной ситуации отказывался от морфия, а он отказался. Адреналин уже давно не заглушал боли, а ван дер Мюлен, отбросив гораздо более легкий путь к обезболиванию, еще долго продолжал осознанно дышать и мысленно представлять, как свет проходит через легкие и перетекает в руку.

Врачи наложили ему временную гипсовую повязку и назначили операцию через четыре дня. Он весь вечер медитировал на свои травмы, а когда на следующий день он явился на осмотр, синяки на ребрах и почках прошли. Медсестра все удивлялась, почему ван дер Мюлен выздоравливает не как все нормальные люди.

Когда через пару дней его наконец привели в операционную, он снова отказался от медикаментов. Врачи сделали ему только местную анестезию, когда вскрывали плоть, чтобы зафиксировать кость. Через пару часов, когда его вывели из операционной, от запястья до середины предплечья протянулся желтоватый хирургический шов с широкими, грубыми стежками. Медсестра сообщила, что придется подождать пару недель, прежде чем можно будет снять швы, и попросила прийти на следующий день, чтобы врачи посмотрели, как заживает надрез.

Следующие четыре часа ван дер Мюлен дышал, сконцентрировавшись на своей руке. Когда он рассказывал мне это, у меня с трудом укладывалось в голове, до какой же степени ему пришлось сконцентрироваться. Напряжение было постоянным, но, по его словам, это, похоже, того стоило. Когда он в конце концов устал и пошел спать, остались только небольшие стежки, а отек после операции заметно спал. В доказательство он показал мне фотографии. На следующий день медсестра была потрясена.

— Что ж, все прошло быстро, — вспоминал он ее слова. — Примерно через две недели швы начнут зудеть, а потом можно приходить, и мы их снимем.

Ван дер Мюлену не пришлось ждать так долго. Через три дня швы начали зудеть, но когда он зашел в больницу, ему сказали, что снимать их пока рано. И его жена разрезала их кухонными ножницами. Когда он явился в больницу в назначенное время, медсестра осмотрела его, отыскивая признаки травмы, но ей не удалось даже определить, с какой стороны ван дер Мюлена лягнула лошадь, и пришлось спрашивать. А врач после осмотра лишь пожал плечами:

— Это, разумеется, какая-то медицинская аномалия, — сообщил он своему пациенту.

Тем не менее опыт излечения ван дер Мюлена не слишком отличается от того, что испытывали другие, изучавшие метод Хофа. Однако же эту его историю неизменно рассказывают на всех занятиях для подготовки инструкторов. На одной из лекций, где присутствовал и Хоф, оценивая своих учеников, ван дер Мюлен рассказывал, как он на несколько недель все бросил и только дышал, желая выздоровления своей руке. Это было изнурительно и отнимало все силы, зато результаты были реальными и вполне определенными. По окончании лекции Хоф чуть не плакал. Он не только нашел того, кто возьмет на себя все тяжелеющее бремя обучения других своему методу, но и того, кто на своем организме испытал, как это работает. Именно с помощью этой техники Хоф вылечил обмороженную ступню.

— Вот так-то это и работает! — сказал он ван дер Мюлену, когда лекция закончилась.

Это испытание получило неожиданное продолжение. Все время, пока ван дер Мюлен был сосредоточен на своей руке, он не тренировался. Но примерно через два месяца, после того как кости срослись, он вспомнил, что записался на семимильную гонку. В этом соревновании он рассчитывал финишировать где-то посередине: пара сотен участников впереди и пара сотен после него. Он был бы рад просто поучаствовать, но, опасаясь переусердствовать, упасть и опять сломать что-нибудь, не стал спешить, сосредоточился на дыхании и любовался видами. Он рассчитывал увидеть на финише целую толпу народа, когда все, финишировавшие перед ним, ликуют. Но когда он пересек финишную линию, оказалось, что он пришел среди 10 % лидеров гонки. Такого времени он еще не показывал, хотя не тренировался целый месяц. Ему оставалось только предположить, что он вырвался вперед благодаря силе дыхания.

Но ведь какое удивительное достижение! Как неизменно отмечают медики, и ван дер Мюлен, и Эмминк, и Спаанс — скорее всего, аномалии. Тот же самый аргумент они выдвигали и в случае с Хофом, после эксперимента с эндотоксином. Поэтому-то мне придется привести здесь еще одну из наиболее примечательных историй успеха метода Хофа.

Хэнк ван ден Берг — кузнец из целой династии кузнецов, живущий во времена, когда большинство людей даже и не знают, что кузнецы до сих пор бывают. Кузница ван ден Бергов, впервые открывшая двери в 1832 году, — одна из самых заметных достопримечательностей в Бларикюме, городке, более известном проживающими там голландскими кинозвездами, чем одетыми в комбинезоны людьми, покрытыми сажей и маслом. И все же ван ден Берг стал в этом местечке одной из самых известных персон благодаря тому, что удивительнейшим образом излечился от деформирующего ревматоидного артрита. Кроме того, он собрал в городе разношерстную группу жителей, которые ежедневно в течение 20 минут погружаются в местное озерцо.

Ребенком ван ден Берг наблюдал, как его мать постепенно утрачивала возможность двигаться из-за ревматоидного артрита, который разрушал суставы во всем теле. Если ему не повезет, он может унаследовать эту генетическую предрасположенность. В 1980-х годах, когда ван ден Бергу было 24 года, он отправился в кругосветное путешествие через южную часть Тихого океана из Австралии. Когда он прибыл в Соединенные Штаты, проделав примерно половину пути, его колени начали отекать. А через пару дней он едва мог ходить, и все его мечты о том, чтобы все-таки обогнуть всю планету, разбились из-за больных ног. Была в самом разгаре эпидемия ВИЧ, и его друзья были уверены, что он каким-то образом подхватил этот вирус. Почти обездвиженный и без денег, он полетел назад в Голландию. Боль была такой изматывающей, что он почти все дни лежал на спине в своей комнате, и только его отец — человек огромных размеров — относил его в теплую ванну успокоить больные суставы. Болезнь его матери протекала почти так же: ее кости разрушались изнутри, и в возрасте 57 лет она в конце концов умерла. У ван ден Берга симптомы появились гораздо раньше, чем у матери, и он считал, что так долго ему не прожить. Он рассуждал о преимуществах ранней смерти по сравнению с существованием прикованного к постели паралитика.

— Я начал думать о своем теле как об игре «пакман», — рассказывал он мне в своей мастерской. — Мои кости — это шашечки по периметру экрана, а болезнь, пожирающая мой скелет, — это пакман.

Он поднес руку к лицу и показал на запястье в том месте, где заканчивается рука и начинается кисть и где у большинства людей небольшой бугорок. У него же такого бугорка не было. Чтобы упредить развитие болезни, врачи отпилили кость на два сантиметра.

— Не то чтобы это важно, — говорит ван ден Берг. — Пакман просто изменил исходное положение.

И это еще не все потери. Через пару месяцев после операции первый сустав указательного пальца раздулся, став размером со сливу. Двигать им было невозможно — он болел, даже если не шевелить им. Заниматься семейным делом не было никакой возможности. Шли месяцы, и врачи неизменно советовали ложиться под нож. Сустав отрежут и вместо него поставят фалангу, взятую у трупа.

Ревматоидный артрит, как у ван ден Берга, возникает, когда иммунная система принимает суставы за инородные тела. Белые кровяные тельца и лимфа собираются в пустотах суставов и изнутри отрывают кость от хряща. Организм буквально атакует сам себя, и лучшее, что может в такой ситуации предложить врач, чтобы спасти кость, — это лекарственные препараты, полностью подавляющие иммунную систему. К сожалению, блокировка иммунной системы означает, что человек живет как инвалид, не имея возможности сопротивляться даже обычным инфекциям, встречающимся в повседневной жизни. Как и предсказывали его друзья во время кругосветки, его болезнь в конечном счете не слишком отличалась от ВИЧ.

Мы с ван ден Бергом беседуем в загроможденном кабинете над его мастерской. Мы сидим за журнальным столиком под низким скатом крыши. Стены под шершавым слоем черной пыли заклеены газетными вырезками о его жизни и фотографиями Хофа. Он показывает на одну из них, где Хоф в ярко-оранжевой кепке стоит посреди бескрайних снежных просторов.

— Этот человек спас мне жизнь, — говорит он, — но поначалу я не верил, что это возможно.

Он рассказал мне, как его приятель услышал об экспериментах Хофа: как он в голландской лаборатории подавлял иммунную систему. И этот приятель потащил уже потерявшего всякую надежду ван ден Берга на двухдневный семинар в близлежащем городе. Он с недоверием уселся в задних рядах, критикуя каждое произнесенное Хофом слово. Дыхательная практика не впечатлила его. Холод вызывал бешенство и боль. Он за всю свою жизнь едва ли сделал больше пары отжиманий. Когда Хоф заикнулся о том, что назавтра они все вместе отожмутся по 30 раз с задержкой дыхания, терпению ван ден Берга пришел конец.

— С меня хватит, — сам себе сказал он. — Все было замечательно, а теперь мне пора на выход.

Но когда он собрался уходить, Хоф, окликнув его, поинтересовался, почему он настроен так недоверчиво. Ван ден Берг проворчал, что неплохо бы вернуть деньги. Но Хоф ткнул ван ден Берга указательным пальцем прямо в грудь.

— Завтра ты отожмешься сорок раз, — заявил Хоф. — Нет — так заберешь деньги.

У Хофа такая привычка: убеждать людей, поймав их на «слабо». Ван ден Берг не стал исключением и согласился. И свои деньги назад он так и не получил. К вечеру следующего дня он отжался столько, сколько не отжимался ни разу в жизни — не сорок, но столько много, что пришлось передумать насчет якобы неосуществимости обещаний Хофа. Сознание у ван ден Берга потухло. Возможно, он даже покричал немного. Если уж после всего только двухдневного семинара ему удалось сподвигнуть свое тело на такое, что же будет, если делать это ежедневно! И ван ден Берг ушел в занятия с головой. По утрам он принимал ледяные ванны и дышал, словно это было делом жизни и смерти. В 6.15 он выезжал к пресноводному озеру неподалеку от деревни, сходил к воде. Погрузившись в воду по шею, ван ден Берг открылся охватившему его холоду и ощутил циркуляцию тепла по телу.

— Казалось, будто я открываюсь чему-то большему, чем я сам, — описывал он. — Бывало, что порой я смотрел на себя сверху, словно душа моя парит над водой, глядя вниз.

Через два месяца регулярной практики боль ушла. А еще через несколько месяцев опухоль на указательном пальце уменьшилась, перестала быть сливой и приняла поворотливую, похожую на виноградину, форму. Палец сгибался, можно было что-то брать в руки. Да и все тело снова казалось как новенькое. Утренние процедуры ван ден Берга обсуждал весь город. Некоторым было смешно, когда они слышали, что пятидесятилетний человек почти нагишом купается в городском озере, другим же было любопытно. Однажды утром по дороге к берегу у него появилась компания. На следующий день увязался еще один последователь. А вскоре вся деревня Бларикюм увлеклась идеей кузнеца, который пытался вернуть себе жизнь. Группа росла, ее члены начали обмениваться сообщениями по мобильным телефонам и всю зиму назначали время массовых погружений. Мало-помалу — и вот уже 60 постоянных участников.

Сейчас ван ден Берг активно пропагандирует метод Уима Хофа. И пока мы беседовали в кабинете на верхнем этаже, он начал заводиться. По-английски он говорит не безупречно и поэтому предлагает отправиться с ним на озеро — так будет понятно, что за жизнь у него сейчас. Мы спустились и прошли через грандиозную древнюю кузню, а потом втиснулись в его припаркованный у мастерской внедорожник. Через пару минут мы рядом с озером, воды я еще не вижу, зато слышу женское хихиканье. Слышатся хлюпанье ног по сырой болотной траве, и к нам выбегают три женщины в купальниках. Ван ден Берг машет им. Он их не знает, но их настрой ему знаком.

— Они разогреваются перед вторым заходом, — походя сообщает он.

— Вторым заходом?

— Да. Они будут нырять еще раз. Второй раз гораздо холоднее.

И правда, пока мы бредем к причалу, дамы снова пробегают мимо. Не останавливаясь, они ныряют. Когда мы спускаем штаны, надеваем плавки и прыгаем в воду вслед за ними, они ахают. Гладь озера словно зеркало. Солнце только-только собирается садиться, и вода нежно отсвечивает янтарем. Снег в Голландии пока не выпал, но вода неимоверно холодная. Мы с улыбкой представляемся дамам.

Ван ден Берг делает глубокий вдох, взгляд его направлен в пространство, словно он оторвался от реальности. Сознание его, наверное, слегка затуманилось.

— Представляешь, я ведь восходил на Килиманджаро, — заявляет он. Мне-то, конечно, известно, что он ходил на эту гору с Хофом. Наше знакомство организовал Хирт Бюйзе, врач первой экспедиции. Когда ван ден Берг начал изучать метод Хофа, он тут же заявил, что ничто не помешает ему дойти до предела своих физических возможностей. Немалую часть его жизни возможности ван ден Берга были ограничены, но после встречи с Хофом он зашел уже так далеко, что в конце концов оказался на вершине высочайшей горы Африканского континента с голым торсом.

— Это были два лучших дня в моей жизни, — говорил он. — Никаких разговоров, все два дня мы только дышали.

Он рассказывал, что у всех членов группы была чуть ли не духовная связь. Когда я сказал ему, что всего через пару недель я планирую совершить такое же путешествие с Хофом, он заулыбался.

— К этому нужно отнестись серьезно, — наставлял он. Потом он дал мне совет: — Когда по склону горы хлещет ветер, нужно представить, что ты раскрываешь перед собой зонт, разделяя с его помощью потоки воздуха.

— Зонт?

— Просто вообрази, что держишь перед собой зонт, словно это — твоя броня в этом путешествии, — говорил он. — Не знаю, правда ли это останавливает ветер или же просто кажется, что это так, но это помогает. Не забудь про это.

Для меня все это какое-то шаманство, впрочем, в этом путешествии так во всем!

Водичка приятная. Она обжигает кожу и расширяет зрачки. Не хочется вылезать, хочется посидеть еще немного. Когда проходит первоначальный шок, накатывает волна эндорфинов и становится приятно. С ледяными ваннами вся штука в том, что действительно неприятно лишь в первые мгновения. Но ван ден Берг настаивал, что нужно вылезать. Он пообещал, что во второй заход будет холоднее.

Мы выскочили из воды, бросились на землю и отжались ровно столько, сколько нужно, чтобы снова разогнать кровь. Я почувствовал, что пальцы уже вернулись к жизни. Ван ден Берг кивнул в сторону воды — пора обратно. Я ожидал, что будет такое же краткое ощущение холода, как за минуту до того, однако он был прав: во второй раз впечатления более мощные. Едва тело расслабилось после отжиманий, артерии снова раскрылись, впуская кровь. Вода оглушила меня, и я получил второй заряд адреналина. Я в эйфории и парю, как на крыльях, однако при этом мне труднее расслабиться в воде. Дует крепкий ветер, и я начинаю с ужасом думать, каково же будет, когда я вылезу. С ног до головы меня охватывает дрожь. Я не в состоянии ее контролировать, но все же не выхожу из воды. Это меня вроде бы не убьет. Через пару минут ван ден Берг велит выходить, и мы поднимаем одежду с земли.

— Э-эх, Килиманджаро, — улыбается он. — Ты будешь осознавать каждый вдох. Это будут лучшие дни твоей жизни.

Ван ден Берг показывает мне свой некогда изувеченный палец. Он без труда сгибается.

— Эта гора тебя излечит, — заявляет он.

Глава 10 Всепогодные интервалы

Прямо напротив огромной городской станции очистки сточных вод, которая обеспечивает нужды небольшой пяди земли в Южной Калифорнии по утилизации отходов, стоит блеклое здание склада и бизнес-парк, на стоянке которого припаркована всего пара машин. Снаружи невозможно догадаться, что это спортивно-тренировочная площадка, которая вызывает, пожалуй, наибольшее количество споров в Америке. Табличка на входе предупреждает посетителей о наличии собаки, и когда я подхожу к стеклянному фасаду, я и вправду слышу угрожающее рычание, а потом, когда раздается лай, останавливаюсь. Стучу в стекло и несколько минут неловко топчусь у дверей. Тут из служебного помещения выходит плотно покрытый татуировками человек, открывает засов и пытается меня успокоить.

— Она кажется злющей, но на самом деле она не кусается, — уверяет Брайан Маккензи, кивая на своего питбуля и приглашая меня на свой склад спорттоваров. Там уйма его книг, специальных масок для силовой тренировки легких и целый арсенал прочих товаров.

Вот уже более десяти лет этот сорокалетний тренер опровергает расхожее мнение, утверждая, что к забегу на дальние дистанции лучше всего готовиться, не отсчитывая бесчисленные мили на треках и дорожках, а уделяя больше внимания развитию навыков, характерным для человека движениям и менее продолжительным высокоинтенсивным тренировкам. Спортсмены, которые по его программе готовятся к ультрамарафонам на дистанции более 100 миль, не бегают, постоянно увеличивая дистанцию, пока цель не будет достигнута. Они тренируются так: 1 минута сверхинтенсивной активности, а затем короткая заминка. В ходе таких тренировок человек доходит до пределов максимального потребления кислорода, т. е. пика усталости, и в результате спринтер превращается в выносливого спортсмена. Этот метод носит название высокоинтенсивных интервальных тренировок и перечеркивает 50 лет традиционного подхода. Маккензи — первый поборник этого метода и один из главных его пропагандистов.

В мире фитнеса он — изгой, а порой и козел отпущения. Некоторые выносливые спортсмены называют его шарлатаном, заявляя, что травм у него будет больше, чем у спортсменов мирового класса. Это, однако, не помешало шестерым участникам Олимпийских игр, двое из которых впоследствии завоевали золото, и многочисленным профессиональным спортсменам слепо поверить в его слова (как я ни пытался, он отказался назвать их поименно, ссылаясь на их желание оставаться инкогнито). Справедливости ради отмечу, что большинство обвинений в адрес Маккензи с его программами обрушились на него до того, как ученые всерьез взялись за изучение высокоинтенсивных интервальных тренировок. К 2016 году исследователи из канадского Университета Макмастера в Гамильтоне (Онтарио) доказали, что, когда человек пытается прийти в форму, однаминутная напряженная интервальная тренировка приносит больше эффекта, чем сорокапятиминутная пробежка в умеренном темпе.

Погладив питбуля, Маккензи повел меня мимо конторки в служебные помещения этого переоборудованного склада. Мы миновали еще одну комнату, забитую его добром, и прошли узким коридором, где из-за ограждения из гофрированной стали и преломления света в стекле получился какой-то подводный мир. Только через некоторое время до меня дошло, что я изнутри смотрю на грузовой контейнер, трансформированный в бассейн. Добрую половину свободного пространства занимает контейнер объемом около 250 000 литров, остальная часть спортзала завалена различными утяжелителями и кардиотренажерами. На дорожке у самого отгрузочного дока позади склада протянулась алюминиевая кормушка для скота, заполненная подтаявшим льдом. Маккензи подготовил ее как раз к моему приезду.

Маккензи, как и его приятель Лэрд Гамильтон, узнал об Уиме Хофе на десятинедельном онлайн-тренинге. Он заподозрил, что в системе Хофа что-то есть, когда попробовал отжиматься на задержке дыхания. В основе высокоинтенсивных интервальных тренировок лежит теория о том, что, тренируясь с максимальным напряжением, вы увеличиваете свои спортивные возможности в целом. Иначе говоря, благодаря нескольким изнуряющим на грани обморока пробежкам по 30 секунд организм открывает в себе запас сил. Непродолжительная нагрузка повышает результаты эффективнее, чем менее интенсивные тренировки, во время которых спортсмен находится в зоне комфорта, даже если эти тренировки значительно дольше по времени. Когда Маккензи впервые ощутил, что из-за гипервентиляции легких и задержки дыхания во время многократного выполнения отжиманий повышается его выносливость, он понял, что такое дыхание — отличное средство, с помощью которого можно достичь еще более высоких показателей по мере приближения к максимальному потреблению кислорода. И он начал внедрять практики дыхания и холодного закаливания по Хофу в схему высокоинтенсивных интервальных тренировок. В тот день он хотел, чтобы я попробовал выполнить все циклы. С усмешкой он пытался заверить, что, пожалуй, это меня не убьет.

Было начало девятого утра, когда мы приступили к уже хорошо известной дыхательной практике. Вместе с нами уселся один из его инструкторов. Его тоже звали Брайаном. Маккензи предпочитает такой режим, когда после 30–45 вдохов следует продолжительная задержка дыхания. В зале при этом громко играет этническая музыка. Мы установили таймеры на айфонах, чтобы отсчитывать каждый цикл. Последние несколько месяцев я записывал свое время, и максимальное время задержки дыхания после нескольких повторений составляло у меня около трех минут. Но когда занимаешься этим в группе, получается дольше. Цветные пятна под веками, кажется, начинают порхать все быстрее, а пальцы холодеют — признак усиленного кровообращения. Когда мы заканчиваем свое коллективное сопение и пыхтение, таймер показывает, что я без особого труда продержался аж четыре минуты. В конце занятия мы отжимаемся на задержке дыхания, и вот Маккензи дает знак, что уже можно начинать тренировку.

Рабочая гипотеза Маккензи состоит в том, что любое упражнение, в результате которого дыхание становится более продуктивным, тут же влияет на кардиопоказатели. Метод дыхания Хофа искусственно повышает аэробную выносливость, этой-то «золотой жилой» и можно воспользоваться в процессе высокоинтенсивной интервальной тренировки.

Маккензи подводит меня к тренажеру, который он называет «штурмовым велосипедом», — он похож на велотренажер с вентилятором вместо переднего колеса и двумя подвижными рукоятками. Выглядит не так уж и угрожающе, и команда Маккензи разминается на нем три минуты. Цифровой дисплей сообщает, что при комфортном для меня темпе вырабатывается около 300 ватт энергии.

— А теперь в течение минуты выкладывайся по полной, — понукает он меня. И я, словно впервые отведавшая шпоры лошадь, жму на педали и рукоятки, стараясь прикладывать всю силу своих мышц. Секунд 15, может, 20, когда мощность подскакивает почти до 1 000 ватт, я чувствую себя супергероем. Потом, секунд через 30, все доступные запасы энергии истощаются, и я слабею. Тяжело. Вырабатываемая мощность падает, и предотвратить это я не в силах. Мне вообще хочется остановиться, и последние 30 секунд — сущая пытка. При этом в среднем вырабатываемая мощность при беге у меня — сравнительно жалкие 500 ватт. И вдруг этот тренажер уже не кажется мне таким уж безобидным. Сердце чуть не выскакивает из груди, дыхание перехватывает, словно я на пороге астмы, а когда я слезаю, то боюсь упасть. По крайней мере, я определил свой потолок: всего за одну минуту я начисто истратил весь запас своей выносливости. Черт, что-то мне домой захотелось! Но Маккензи уверяет, что для меня это — вовсе не предел!

Пока я прихожу в себя, Маккензи ведет меня к желобу со льдом и срывает футболку, обнажая мышчатое тело. На спине у него расправила крылья сова. Он говорит, что это дань уважения художественным традициям коренных американцев северо-западного побережья Тихого океана: их связью с природой и бесконечной отвагой и выносливостью руководствовался он в стремлении создать идеального спортсмена. В этот миг в голове у меня эхом звучат слова Роба Пикелса из Центра спортивной медицины в Боулдере: «Тебе никогда не быть спортсменом мирового класса». Я удивляюсь, почему я вообще не оставил свои попытки. Тут Маккензи плюхается в ледяную воду, перемещаясь из тридцатиградусного калифорнийского пекла в другую крайность. Он охает, а затем концентрируется и затихает под водой. Минут через 5–6 он вылезает, уступая место мне.

Я все еще весь горю, и у меня наверняка нечто вроде лихорадки после минутного заезда на тренажере. Мне кажется, что лед тут же остудит мое тело до нормальной температуры. Но когда я погружаюсь, от воздействия сильного перепада температур сосуды у меня сужаются так, что я такого и не припомню. После тренировки по артериям конечностей уже бежит горячая кровь, и когда артерии перекрываются, как и предусмотрено непроизвольной программой для сохранения тепла внутренних органов, волна жара отливает к центру тела. На мгновение температура у меня поднимается еще выше. Голова закружилась, и я жалобно пробубнил фотографу, Крису Делоренцо, который тоже был с нами, что мне что-то нехорошо. Ноги свела судорога, и я изо всех сил пытаюсь расслабиться и вытянуть их на дне алюминиевого желоба. Я овладел собой только через полминуты, головокружение прекратилось, а острая боль от соприкосновения с холодом вдруг сменилась приятным облегчением. В голове гудит от прилива эндорфинов, и я удобно откидываю голову на стенку желоба. Это миг чистого блаженства. Через пять минут я вылезаю на горячий настил, с ног стекает вода. Я чувствую себя почти превосходно. Лед излечивает усталость после высокоинтенсивной интервальной тренировки. И я готов вернуться к велотренажеру.

— Прелесть льда в том, что он заставляет вас вновь обратиться к своему центру, — заявляет Маккензи, наблюдая за изменением моего состояния. Во время следующего цикла я должен вернуться на велотренажер, но в этот раз, прежде чем встать на педали, я делаю 30 частых, глубоких вдохов. Благодаря выпусканию CO2 и вдыханию кислорода нагрузка кажется легче. На этот раз до предела я дохожу через 45 секунд. Неплохой прирост для тренировки, которая продолжается менее часа. Мы выполняем четыре минутных интервала на велотренажере с последующей гипервентиляцией, а потом еще один без дыхательных упражнений. Когда я не работаю с дыханием, разница очевидна. Словно я вернулся к тому, с чего начинал, оказавшись чуть ли не на грани обморока. Во время последнего интервала я вообще не должен подготавливаться. Зато Маккензи велит мне выполнять силовое дыхание во время как можно более интенсивных упражнений на тренажере. Потом оказалось, что я забыл записать показатели мощности, но я помню, что этот подход был самым легким.

Целый час я перехожу от гипервентиляции к стремительным заездам на велотренажере и готов отдохнуть, но Маккензи все же собирается продемонстрировать мне свою тренировку в бассейне. Человека, который только что закончил тренировку, вода, температура которой постоянно поддерживается в районе 21 градуса, освежает. Тем не менее она довольно прохладная, и когда Крис, наш фотограф, ныряет вместе с нами, он начинает дрожать всего через пару минут. Ему приходится надеть неопреновую фуфайку, чтобы камера не тряслась. Небольшой резервуар для плавания, сделанный из грузового контейнера, немногим больше салона школьного автобуса. Его длина отлично подходит для пары коротких заплывов.

Оказалось, именно в этом резервуаре Маккензи помогал Лэрду Гамильтону разрабатывать его программу экстремальной водной тренировки XPT. Они хоть и живут на разных концах Лос-Анджелеса, но оба считают, что упражнения с гантелями в воде (что Гамильтон придумал первым еще сто лет назад) в сочетании с видоизмененной дыхательной практикой по Хофу — отличный способ испытать пределы своих физических возможностей. Маккензи велит мне выполнять уже знакомые мне заплывы с утяжелителями разного веса. Во время одного из заплывов я плыл по дну с большим черным медицинским мячом в руках. В другой раз я плыву с весом около 22 кг, и мне едва удается удерживать голову над водой. Такие тренировки в бассейне помогают организму приспособиться и более продуктивно использовать кислород. Да и благодаря нахождению в воде в организме запускаются разного рода физические реакции. Во-первых, за счет сокращения частоты сердечных сокращений, а во-вторых, за счет увеличения атмосферного давления на кожу. Кроме того, снижается динамическое воздействие любых упражнений: сокращается напряжение, оказываемое на суставы и мышцы, при таком же высоком объеме физической работы.

Маккензи еще полчаса позанимался в бассейне, а затем скользнул под воду и выпустил из легких ровную струйку воздушных пузырей. Он опустился на дно контейнера и уселся, скрестив ноги, открыл глаза и уставился в ограниченное пространство, снова отыскивая центр себя. Выполнив это, Маккензи плавно всплыл и сделал глубокий вдох.

Маккензи продолжает корректировать схемы тренировок, и он явно на верном пути. Он отслеживает выполнение различных упражнений на маркерной доске на стене напротив бассейна.

— Я занимаюсь этим, потому что это работает, а не потому что лелею грандиозные мысли о лежащей в основе всего этого теории эволюции, — говорит он. Маккензи уверен, что однажды спортзалы по всей стране будут оборудованы холодными камерами, «штурмовыми велосипедами», ледяными ваннами и бассейнами, и все для того, чтобы природное закаливание стало частью тренировок любого серьезного спортсмена. Я без сил, но мне кажется, что затея правильная. Быть может, очень скоро на всей территории Соединенных Штатов и Европы центры экстремальных водных тренировок XPT вытеснят студии бикрам-йоги и кроссфит-центры. И все же где-то в глубине души я сомневаюсь, так ли нужна большинству людей для хорошей тренировки безупречная оптимизация. Ведь кое-что из того, что предлагает XPT, уже существует в усеченной форме — это племя спортсменов с Восточного побережья, которые упорно тренируются при любой погоде.

Зимой 2015 года весь северо-восток Соединенных Штатов захлестнула череда буранов. После снежной бури Бостон так засыпало снегом, что люди едва успели откопаться, как очередной буран вновь накрыл их сугробами. Из-за снега те, кто пользовался общественным транспортом, не могли передвигаться по городу, а снежные наносы у стен многоквартирок и частных домов вздымались на такую высоту, что у некоторых вошло в привычку прыгать из окна четвертого этажа прямо на эти пушистые подушки. В результате этих фокусов в пунктах экстренной помощи оказалось столько людей, что мэру пришлось публично побранить авантюрно настроенных жителей города за их явное коллективное стремление расстаться с жизнью. Пока в городе боролись с экстренной ситуацией, у небольшой группы целеустремленных спортсменов, пообещавших тренироваться невзирая на погодные условия, были иные планы. Вечером, когда обрушился буран, они явились на Гарвардский стадион, прихватив с собой лопаты и соль, и твердо решили преодолеть как можно больше из 1147 бетонных ступеней. Им нужно было готовиться к утру, когда более сотни человек планировали подниматься-спускаться по секторам и обежать всю подковообразную кривую стадиона. Этот подвиг они называли «полный круг».

Проект «Ноябрь» — это бесплатное спортивное движение. Среди элитных спортклубов с их системой членства оно уникально тем, что для вступления в него нужна лишь пара кроссовок, упорное желание все преодолеть и начать трудиться в поте лица. Учредители проекта — два ветерана сборной по гребле Северо-восточного университета. Они соскучились по тем дням, когда благодаря тренировкам на реке Чарльз могли съедать по 7000 калорий в день и не набирать ни грамма. Но, окончив университет, они обнаружили, что в любом спортзале и на любом тренинге за шанс попотеть взимают немалые деньги. Поэтому в 2011 году друзья Бохан Мандарик и Броган Грэхам договорились встречаться каждую среду перед работой и либо бегать по ступенькам стадиона, либо тренироваться в соседнем парке по собственной схеме, совершая забеги, выполняя бурпи и отжимания. Они будут отслеживать успехи друг друга, ставить цели пробежать определенное количество секторов и подбадривать друг друга, стараясь поднажать по сравнению с прошедшей неделей. Они создали в Сети календарь и назвали его проектом «Ноябрь» по той простой причине, что первая тренировка состоялась именно в этом месяце. Один из них вывел это название краской из баллончика на футболке, и когда кто-то поинтересовался, что это, позвал его на тренировку. Вскоре появилась страница на Фейсбуке, аккаунт в Твиттере и упоминание там же в официальном аккаунте местного поставщика спортивного снаряжения Marathon Sports. За какие-то несколько месяцев по университетскому городку расползлись слухи о том, что на Гарвардском стадионе по утрам происходит что-то необычное. И движение в общих чертах стало вырисовываться. Сначала любопытствующие участники приходили по двое, по трое. А потом Мандарик и Грэхам не успели и сообразить, что происходит, как настали такие времена, что являлись по 300 и более человек. Сейчас проект «Ноябрь», как вирус, захватывает всю страну, и когда я в последний раз наводил справки, в его власти было 29 городов. Когда вы будете читать эту книгу, их наверняка будет гораздо, гораздо больше.

Теперь проект «Ноябрь» отвечает за кодекс устойчивости к погодным условиям на всем континенте. В Торонто минус 30? Ну и пусть, пора выполнять прыжки на месте «ноги вместе-ноги врозь». В Лос-Анджелесе задувает горячий ветер из Мексики? Как насчет отжиманий с хлопком? Ледяной дождь в Милуоки? На здоровье. Каждый город представляет собой отдельный клан, но все они обладают единым духом задора и упорства. Пару раз я тренировался с кланом в Денвере, но мне хочется приехать в Бостон и испытать это там, где все начиналось.

Стоит конец октября. Я направляюсь в Нижний Оллстон. Изо рта у меня идет белый пар. Я паркую арендованную «Тойоту Короллу» возле стадиона и захожу со стороны основания подковы. Половина шестого утра — я поздно. Когда я добегаю до ворот, на трибунах уже несколько сотен, а, может, и тысяча человек. Я бросаю сумку у линии старта в самом северном секторе стадиона, где небольшая группа добровольцев черной краской из баллончика по трафарету выводят логотип проекта «Ноябрь» на любом спортивном снаряжении, что оставляют участники. Так клан проставляет фирменные знаки на своей, теперь уже вездесущей экипировке Grassroots Gear. Команда работает не хуже автоматов: опустить трафарет, выпустить облако черной краски — и к следующему объекту. До конца часа нужно доделать еще не меньше сотни футболок. Я тоже снимаю свою, потуже завязываю шнурки — и вперед к бетонным ступеням в надежде, что мне удастся хотя бы нагнать группу.

Впереди словно целый муравейник в кроссовках неоновых цветов и ярких, облегающих футболках. Из переливающейся кабинки диджея на весь стадион гремит Thriller Майкла Джексона. Подходящий выбор перед предстоящим Хеллоуином, и я с восхищением наблюдаю, как вереница женщин, сделав перерыв между забегами по ступенькам, идет пошатываясь, будто зомби, точно как в клипе.

Эта тренировка особенная. Они называют такую днем личных рекордов. Каждый месяц бегуны выстраиваются перед секторами бетонных сидений, которые примерно в три раза выше обычных ступеней. Потом они трусцой спускаются вниз, переходят к другому сектору и повторяют это до тех пор, пока либо не пройдет 35 минут, либо пока они не осилят все 35 секторов. Для среднестатистического спортсмена это трудная задача. Но когда я спросил у мужчины с младенцем за спиной, где основатели, он показал мне на крошечного муравья в неоновом зеленом одеянии на противоположной стороне подковы.

— Это Бохан, — сказал он.

Он покрыл всю дистанцию, хотя прошло, должно быть, не более 20 минут. Да к тому же я уверен, что он проходит ее во второй раз, ведь он уже вел группу, которая начинала в 5.30. Вздохнув, я заканчиваю прохождение седьмого сектора, и бедра у меня наверняка будут завтра болеть.

Тренировки бывают разные — это я уже понял, занимаясь с денверским кланом на лестнице здания законодательного собрания штата Колорадо. В обычные дни организаторы-добровольцы для всех явившихся подбирают схему из бурпи, коротких забегов, отжиманий, прыжков на месте «ноги вместе-ноги врозь» и карточные игры на тему тренировок. Есть также типичные для каждого клана упражнения, например «хойсти», «себастианс», а также «боханы», упражнения, которые выполняются только в проекте «Ноябрь». Каждая неделя посвящена какой-то теме. Какая бы ни была тема или упражнения, по-настоящему заряжает то, что ты занимаешься с сотней других людей, и когда кого-то покидают силы, все его подбадривают и иногда обнимают. Никто не оценивает, у кого как получается. Здесь царит прекрасная атмосфера и общности, и спортивного духа.

На противоположной стороне поля невероятно подтянутый человек в неоново-зеленой тренировочной куртке, широко раскинув руки, совершает рывок по ступеням сектора, голося при этом: «Я — медведь! Медведь!» Еще один не менее спортивный человек в неоново-оранжевой толстовке и головной повязке без промедления кричит в ответ:

— Медведи ревут не так, — и издает рык, достойный настоящего гризли.

Затем они высоко над головой хлопают друг друга по ладоням и падают на дорожку, синхронно выполняя бурпи на одной ноге. Зрелище странное, но самое подходящее для здешней атмосферы. Вполне возможно, что они даже не знакомы.

Все это прекрасно, но я здесь не ради беготни по лестницам или эклектичных программ. Меня привлекает моральный дух, который поддерживают все участники проекта «Ноябрь». Они постоянны, как почтовое ведомство США: дождь ли, ветер или снег — они всегда на улице, испытывают пределы собственных возможностей. Непогода бывает в любое время года, и хотя вряд ли участники проекта думают в этом направлении, но благодаря таким еженедельным тренировкам на свежем воздухе весь клан налаживает связь между своей природой и сменой времен года. Они не только целый час занимаются кардиоупражнениями — их нервная система получает сигнал о том, какое время года на дворе. Она активизирует в организме непроизвольные, заложенные эволюцией процессы, укоренившиеся на самом глубоком генном уровне.

Благодаря погодным условиям запускаются, готовясь к предстоящему сезону, рефлекторные цепи: на зиму запасается бурый жир, а летом открываются потовые железы и усиливается периферийный кровоток. Хотя еще только октябрь, температура в начале утренней тренировки едва превышает 4 градуса. Несмотря на прохладу, мужчины с голыми торсами и женщины в спортивных бюстгалтерах, поднимаясь вверх и сбегая со ступенек, обливаются потом.

Минут за 25 я неплохо продвинулся по ступенчатой окружности и принялся жать к финишной прямой. Когда я волочился вверх по последнему из 35-ступенчатых секторов, ноги были будто ватные, но мне как-то удалось доковылять до финиша. Меня поддерживала небольшая группа спортсменов, а подтянутая блондинка, которую я видел последний раз в жизни, обняла меня, поздравляя с проделанной работой.

В конце маршрута я наконец-то встретил самого Мандарика (его партнер, Грэхам, недавно переехал в Сан-Диего). Как и те двое, изображавшие медведей, это был высокий, впечатляюще спортивный парень. Он щеголял бритым черепом и густой, кустистой бородой. Со лба у него лил пот, но посидев и посмотрев, как последние несколько сотен людей пересекают финишную черту, он начал зябнуть и потирать руками бугристые бицепсы. Я спросил, не удивляет ли его, что из простой спортивной договоренности с приятелем получилось такое масштабное предприятие. Он с улыбкой ответил, что какова бы ни была суть проекта «Ноябрь», это именно то, чего людям не хватает в повседневной жизни.

— В последнюю пару сотен лет мы сами понаставили вокруг себя все эти барьеры.

Мандарик родом из Сербии, но он безупречно говорит на английском. Тут он начал изображать типичного бостонца, имитируя южный говор.

— Они такие: «Ой, черт! На улице холод. Я лучше посижу дома в тепле». Они не понимают, что весь род человеческий издавна привык думать, что внешний мир опасен. Или что тренироваться на холоде — безумие. Но угадайте что? Сотни тысяч лет люди только этим и занимались. Мы для этого созданы.

За последние несколько месяцев проект «Ноябрь» стал настолько успешным, что Мандарик смог уйти с постоянной работы и полностью посвятить себя взаимодействию с разными кланами (набрать обороты удалось в том числе и благодаря щедрой спонсорской помощи The North Face). Я спросил его про холод и про то, настанет ли когда-нибудь такой день, когда погода будет настолько суровой, что отмена тренировки будет оправданной. Мандарик сморщился, всем своим видом демонстрируя решительное «нет».

И он принялся рассказывать мне об одном клане в Эдмонтоне, в Канаде, где температура опускается до минус 40 градусов, отметке, где показания по Фаренгейту и Цельсию совпадают.

— У нас каждую неделю приходили по 35 человек. Чем холоднее становилось, тем почетнее было явиться на тренировку. Там, в Эдмонтоне, мы и вправду давали настоящую медаль каждому, кто приходил в мороз минус 30 и ниже. Однажды пришел один паренек и не получил своей медали — было минус 29. По его словам, это лишь подстегнуло его прийти на следующей неделе, — рассказывал Мандарик.

Проверка своей выносливости и противостояние непогоде — одна из прелестей проекта «Ноябрь». Пареньку из Эдмонтона хотелось совершить нечто значительное, нечто, кажущееся опасным. А самое главное, нечто, что сможет сделать любой, стоит только захотеть.

— Сейчас люди занимаются этим, потому что это весело, а прежде делали ради выживания, — пояснил Мандарик.

В истории человечества долгое время даже возможности попасть из холода в уютный дом не было. Самая суть адаптации состоит в борьбе за выживание. И Маккензи, и проект «Ноябрь» бьются над тем, чтобы выяснить, до какого предела можно без риска испытывать человеческую выносливость в экстремальных условиях. С помощью этих знаний они тренируют спортсменов и помогают им найти в себе внутреннюю силу. Но у всех свой предел, и, если зайти за него, природа может забрать человеческую жизнь. Благоразумные спортсмены, как Маккензи и Мандарик, загодя сбавляют обороты. На что способен человеческий организм, в точности известно лишь тем, кто изо дня в день заигрывает со смертью, ходя по лезвию бритвы. А чтобы выяснить, где же этот предел, мне придется оставить подготовку спортсменов и изучить регламенты, по которым людей готовят, и вправду смотреть смерти в лицо. Мне нужно выяснить, как обучают солдат. И в ходе этого исследования я вернусь почти на два столетия назад, в те времена, когда погода решала исход войн.

Глава 11 Война с холодом и жизненное начало

Пьер Жан Моришо-Бопре гордо восседал на коне где-то посреди строя солдат, протянувшегося вдоль всей линии горизонта. Стояло лето 1812 года, и полковой хирург находился в составе одной из самых успешных армий всех времен. Покидая Францию якобы для того, чтобы освободить Польшу из-под власти русского царя, Великая армия Наполеона насчитывала около 700 000 человек. И как частенько бывает с вторжениями в Польшу, ее освобождение на самом деле было лишь предлогом, чтобы разрешить политические разногласия. Истинная цель Наполеона состояла в уничтожении России и передаче контроля над ресурсами империи в Париж.

Тогда в газетах предсказывали немедленный успех армии Наполеона, которая только-только одержала череду побед. Поначалу так и было. Окруженная русская армия при любой возможности отступала на восток, благодаря чему силы французов продвигались все дальше в глубь страны. К сентябрю они дошли до Смоленска и почти беспрепятственно пошли на Москву. У самой столицы царь выставил прерывистую оборону, и в сражении погибли почти 75 000 солдат. Однако эта победа не была окончательной. Когда французы вошли в Москву, в небо повалили едкие клубы дыма. Под затянувшейся мглой город вспыхнул словно факел.

Русские поняли, что им не победить французов в открытом бою и выбрали иную стратегию. Они сожгли каждое поле, каждый дом и амбар, которые до того поклялись защищать. Вспыхивали целые кварталы, обращаясь в колоссальную стену огня. Пожар поглотил некогда величественный город. Когда пламя наконец стало затухать, остались лишь тлеющие развалины.

До сих пор Великая армия достигала успехов за счет своей способности легко и быстро перемещаться. Она быстро сметала оборону противника, перекрывая каналы его поставок, словно паразит, прогрызающий себе путь в теле хозяина. Наполеон отмечал, что «путь к сердцу солдата лежит через его желудок», и его солдаты не тащили за собой обременительное продовольствие, а выживали за счет грабежа завоеванных сел. А значит, им нужно было только побеждать. Задержка даже на пару недель означала бы катастрофу.

Однако Наполеон не мог предугадать, что, когда они войдут в российскую столицу, грабить будет нечего. Из-за нехватки продовольствия пришлось принимать почти невыполнимое решение. Можно было попытаться перезимовать в Москве без провизии или же совершить унылый и позорный переход, вернувшись на основную позицию в Германии, где можно пополнить запасы и подготовиться к следующей кампании. Французы никак не могли выбрать, что же лучше предпринять, и армия весь октябрь просидела в Москве. А в ноябре температура упала почти до сибирских показателей. К тому времени Великая армия голодала, и оставался единственный выход — отдать приказ об отступлении, которое станет одним из самых жалких и гибельных за всю историю.

Бопре как хирург должен был следить за здоровьем солдат с помощью примитивных средств той эпохи. Во время сражений это подразумевало ампутацию конечностей и оказание паллиативной помощи больным из воинского состава. Во время отступления он попросту с ужасом наблюдал, как на его глазах разлагается некогда непобедимая армия. Во время похода у него не было времени останавливаться и помогать каждому по отдельности. Лучшее, что он мог сделать, — записывать свои наблюдения о том, как солдаты погибают в холодных снегах.

— Сколько я видел солдат, раненых и больных, отступающих по приказу и бегущих не разбирая дороги, унылых, бледных и удрученных, со слезами на глазах выпрашивающих у каждого встречного на дороге корочку хлеба? — задается он риторическим вопросом с своем фолианте A Treatise on the Effects and Properties of the Cold: With a Sketch, Historical and Medical, of the Russian Campaign. С клинической точки зрения военная глупость обернулась возможностью глубоко изучить, как холод губит человека: вмиг, за одну лишь ночь, или же с течением времени, из-за стресса и лишений.

Когда колонна военных повернула к дому, до безопасного места было 750 миль. А казаки тем временем перегруппировались и верхом двинулись параллельным курсом, нападая на солдат, которые сошли с безопасной дороги и выпрашивали продовольствие в селах. Изолированные собственной спесью, солдаты замерзали десятками. Наблюдая, как они постепенно умирают, Бопре пришел к выводу, что в вопросах жизни и смерти физические возможности не всегда самое главное. Он был уверен, что тут все зависит от образа мыслей. Врач заметил, что итальянцев, португальцев и испанцев условия, в которых они оказались, приводили в уныние. Эти солдаты, родом из части Европы с более умеренным климатом, «были вынуждены мужественно переносить непривычные им суровые условия и направлять свои мысли к родным местам. Но горе тому, кто подрывал свой дух, предаваясь мрачным, наводящим уныние мыслям! Холод подкрадывался к нему быстрее, он готовил себя к смерти, подгонял ее». Так писал Бопре. Разумеется, солдаты родом из теплых мест более восприимчивы к постоянным морозам, но самое главное, по наблюдениям Бопре, это то, что первыми погибали те, кто утратил надежду. Это неподдающееся объяснениям явление, которое вдыхает жизнь в наше существование, он называл «жизненным началом». Он связывал его со способностью организма вырабатывать тепло и противостоять условиям окружающей среды.

— Жизнь любит тепло. Тому, кого душит холод, нужно искать спасения только в тепле, — писал он.

К концу ноября отступающую армию охватил хаос. В лица солдатам бил неизменный, холодный северный ветер. И Бопре сам видел, как у некоторых обледеневали глаза, и они слепли. Люди замерзали на ходу, погибая целыми полками. Бессчетное число раз он проезжал мимо солдат, которые в последние мгновения жизни расстегивались и раздевались догола. Наступала гипотермия, в эти последние минуты жизни в голове у них все мешалось, нервные окончания уже не распознавали холода, подавая сигналы о невыносимой жаре.

Те, кому посчастливилось собрать хворост для костра и улучить пару часов сна, обнаруживали, что даже тепло огня таит опасность. Стоило изможденным людям на короткое время уютно пригреться, они тут же погружались в глубокий сон, оставляя костер без присмотра. Когда же пламя потухало, расслабившийся организм не справлялся с новым испытанием: ему не удавалось возродить в себе жизненную энергию. Первые несколько часов поспать у теплого костерка было приятно, однако «этот приятный сон был далеко небезопасен. Людей охватывал холод, они коченели и больше не просыпались».

Бопре как-то удалось пережить первый переход до Смоленска. Столбик ртути в термометре хирурга колебался между устрашающими отметками в минус 20 градусов и самой низкой, минус 27. К тому времени остались лишь ряды придорожных могил по два десятка солдат в каждой. Оставшиеся в живых стонали в предсмертной агонии и бреду. Они стали легкой добычей для случайных мародерских набегов казаков, которые жаждали, чтобы ни один француз не вернулся на родину. Пострадавшим от обморожения Бопре предлагал все доступные ему лечебные средства. Большинство из них — всего лишь домашние медикаменты на основе ошибочной веры в придуманные греками гуморы и народные обычаи. В случае обморожения и почернения пальцев ног и рук Бопре энергично растирал их с помощью комков снега. Получившим обморожение солдатам это ложное тепло было похожим на те ощущения, которые заставляли солдат раздеваться в последние минуты жизни. К сожалению для его пациентов, растирания снегом не помогали ни излечить симптомы, ни облегчить их состояние.

К тому времени как Бопре дошел до Вильнюса на территории современной Литвы (один из первых городов, взятых Наполеоном летом 1812 года), не велось уже никаких боевых действий. От почти трех четвертей миллиона солдат, изначально отправившихся на войну, остались лишь 30 000.

Одну из самых грозных армий подвела погода. И случилось это не в первый и не в последний раз. За всю историю войн капризы погоды принесли гораздо больше жертв, чем любые действия неприятеля. При беглом обзоре военных катастроф вспоминаются события 218 года до н. э., когда карфагенский полководец Ганнибал Барка попытался перевести 38 африканских слонов через Альпы с тем, чтобы огорошить ничего не подозревающих жителей Рима новым боевым оружием. Этот переход стоил ему половины его сорокашеститысячного войска и почти всех толстокожих — от них осталась лишь горстка. В 1242 году тевтонские рыцари в боевых доспехах решили совершить набег на Россию. Рыцари под предводительством короля иерусалимского Ги попытались осадить Новгород. К несчастью для Ги, когда войска вступили на замерзшую поверхность озера, почти 400 закованных в металл воинов провалились под лед и замерзли насмерть, по сути, завершив этим продвижение королей-крестоносцев на восток. В 1742 году, когда другое французское войско отступало из Праги по покрытым снегом горам и ущельям, за 10 горьких дней погибло 4000 человек.

Не прошло и ста лет после обреченной на неудачу кампании Наполеона, как Адольф Гитлер предпринял свой блицкриг через Польшу и погнал 3,2 миллиона солдат к Москве без подходящего для вторжения зимнего снаряжения. Он чересчур понадеялся на возможность скорой победы, и войска во время передвижения застряли в снегах. Вездеходы и танки обледеневали, оружие выходило из строя, участились случаи обморожения, а солдаты насмерть замерзали в траншеях. Той зимой, наверное, к счастью для остальных стран, почти миллион фашистов погибли.

Из этих примеров можно извлечь очень простой урок. Войны ведутся не только с народом, но и с погодой. И на каждый случай поражения зимой зачастую есть не менее убедительная история торжества победителей, которым удалось справиться с холодом чуточку лучше, чем неприятелю.

Будущим завоевателям на заметку: повседневные задачи и чрезвычайное напряжение, с которыми сталкиваются солдаты на поле боя, пожалуй, важнее их способности убивать. Но как же военные на самом деле готовятся к преодолению пределов человеческой выносливости, когда стихия оборачивается против них? Именно эту задачу и приходилось заново учиться решать военным США каждый раз, как только они ввязывались в очередные боевые действия. Достаточный запас продовольствия, конечно, очень важен, но цель большинства современных программ подготовки состоит в формировании «жизненного начала», описанного Бопре. Но, как нередко нас учит жизнь, путь американских вооруженных сил к успеху начинается с трагедии.

На узкой полоске Флориды стояла зима. Второй лейтенант Спенсер Додж с трудом пробирался по наполнившейся весенними водами каше Желтой реки. На заболоченную пойму наползал ледяной туман, а почти тридцатикилограммовый рюкзак за спиной утягивал лейтенанта вниз. Вода доходила ему уже до середины груди. С берега раздавалось рявканье восьмерых сержантов: они приказывали Доджу с товарищами идти гуськом по направлению к купе амбровых деревьев и кипарисов примерно в полумиле от них. На выполнение задания должно было уйти шесть часов. Было 15 февраля 1996 года, и Доджу оставалась последняя неделя программы подготовки, которая считалась в армии освященной, — если он пройдет ее, то войдет в состав легендарных «рейнджеров». Цель этого курса состояла в том, чтобы выявить у солдата слабые стороны, потому пройти его могли лишь самые крепкие. В течение нескольких недель солдаты обливались потом в пустынях, бродили по горам, а теперь вот отмокали к ледяной реке. Каждый день приносил новое испытание, и каждый в подразделении был воплощением усталости: голодный, эмоционально истощенный и изможденный физически. На каждом из них в начале подготовки было на 20 кг больше жира и мышц, чем в конце.

Додж стал свидетелем того, как в их группе выбыл 161 человек из 334. Пару дней назад один из будущих рейнджеров, просидев в холодной воде слишком долго, потерял всякую ориентацию — это одна из первых стадий гипотермии. Когда сержант велел незадачливому десантнику дотянуться до носа, тот дотронулся до груди — у парня было спутано сознание. А раз он временно потерял концентрацию, значит, он не прошел отбор. Додж не собирался допускать такую ошибку. Поэтому, когда вокруг него заплескалась вода, он не стал жаловаться, хотя и не мог сдержать дрожи. Наверное, он настолько привык к лишениям, что ему и в голову не приходило, что возможности его организма на исходе. Однако со временем появились предательские симптомы гипотермии. Он был не в состоянии сосредоточиться на стоявшей перед ним задаче, стал раздражительным, а температура падала так стремительно, что даже проходившие по мышцам судороги никак не могли согреть его. Он все еще был по грудь в воде, когда у него отказало сердце.

Учебные маневры продолжились под нестихающий стрекот раций и сигнальные вспышки, а несколько солдат тем временем пытались реанимировать упавшего. Над рекой завис вертолет с расположенной неподалеку базы. На вертолет пытались поднять тело Доджа. Лопасти разрезали воздух над рейнджерами, и вертолет случайно обдал их дождем ледяных брызг. Многим из тех, кто уже дрожал, тут же стало намного хуже. К тому времени как руководство осознало масштаб проблемы, четверо будущих рейнджеров были мертвы, а еще многие находились в критическом состоянии.

Этот день стал худшим за всю историю подготовки рейнджеров с 1977 года, когда в результате до жути похожего несчастного случая в том же самом месте Желтой реки погибли два других кандидата — также от гипотермии. Военным хорошо известно о возможных рисках от воздействия холода, но характер смертей в элитном подразделении настолько потряс всех, что верхушка потребовала объяснений: как вышло, что в программе что-то не заладилось. А еще помимо трагической гибели солдат в результате этих несчастных случаев встал любопытный вопрос. С одной стороны, военным нужны все запасы стойкости, какие только есть у человека, но единственный способ узнать, насколько глубоко они залегают, — замучить солдата и подвести его к самой грани смерти. Рейнджерам не приходится выбирать, в каких условиях они будут сражаться. А у военных достаточно оснований, чтобы дознаться, где проходит грань между терпимыми мучениями и верной смертью. Одной смутной идеи о «жизненном начале» им недостаточно. Им нужны четкие ответы на основании научных исследований. Для проведения соответствующего исследования молодому капитану с докторской степенью в области физиологии человека поручили провести обзор всех недавно опубликованных работ о военных и холоде и обновить данные, чтобы больше подобных случаев не было. Капитана звали Джон Кастельяни.

В его распоряжении оказалось учреждение с почти полувековой историей. Оно располагалось на военной базе неподалеку от Бостона, в Натике штата Массачусетс и называлось Научно-исследовательским институтом экологической медицины армии США, или USARIEM для тех, кто предпочитает непроизносимые военные аббревиатуры. Этот институт — часть еще более крупного военного комплекса, Исследовательского центра солдатского снаряжения армии США в Натике. Военный комплекс известен тем, что там производят сухой паек под названием MRE, или Meals Ready to Eat. Он есть у каждого солдата наряду со снаряжением и бронежилетом. На них еще часто жалуются. На самом деле если солдату приходится рассчитывать на какое-то питание на поле бое, то его, скорее всего, сначала испытали в Натике. Для военных, чья официальная миссия состоит в том, чтобы суметь развернуть одновременно два театра военных действий в разных частях земного шара, ежегодный ценник в 18 миллионов долларов за содержание такого комплекса — это, несомненно, выгодная сделка, если речь идет о том, чтобы солдаты и оборудование в любых условиях функционировали на высоком уровне. В конце концов, уступить перед напором стихии может не только солдат, что стреляет из ружья на передовой. Губительные последствия погодных явлений могут повлиять на любые аспекты подготовки, логистики, транспортировки и даже просто на то, будет ли спешка или же можно дожидаться приказаний на базе.

Самый важный объект комплекса — ряд помещений для имитации любых условий окружающей среды, какие только есть на Земле. Тут есть комнаты, где постоянно льет дождь или которые с помощью обжигающих ламп мощностью 250 ватт можно нагреть до невыносимых температур. Помещение размером с баскетбольный зал с помощью катушек искусственного охлаждения и ветряного двигателя можно остудить на 30 градусов одним щелчком выключателя.

Кроме того, там есть оборудование для погружений под воду и помещение, где имитируются высотные условия с барометрическим давлением, как на вершине Эвереста. Чаще всего во всех этих камерах испытывают неодушевленные предметы. Бывает, что облаченный в камуфляж исследователь подвешивает в камере с тропическим дождем какое-нибудь огнестрельное оружие на недельку, чтобы посмотреть, какие части в первую очередь покроет ржавчина. А иногда несколько ящиков с сухим пайком помещают в тепловой камере и проверяют, не разрушится ли пластиковая упаковка. На базе даже есть камера с огнеметом — наверняка для того, чтобы проверять на устойчивость к пламени любое снаряжение: от «Хаммеров» до парашютов. В основном на территории комплекса тестируют все, что нужно солдату, кроме кожи, и только Кастельяни и несколько других ученых из USARIEM исследуют, что происходит с солдатом внутри его организма.

Я побывал в этом исследовательском центре в октябре 2015 года, почти в то же время, когда мы с одним из основателей проекта «Ноябрь» пожимали друг другу руки. Там я встретился с Кастельяни и понаблюдал за его исследованиями. Его лаборатория — интеллектуальный наследник программы 1927 года, проводимой в соседнем Гарвардском университете. Она называлась «лабораторией усталости» и затевалась с тем, чтобы понять, как жара, холод и усталость влияют на тех, кто большую часть времени проводит в экстремальных условиях. В результате гарвардских исследований были созданы регламенты для пребывания в экстремальных условиях. Эти регламенты военные использовали во время Второй мировой войны. В гарвардской лаборатории также разработали подробные таблицы, с помощью которых можно рассчитать потери тепла за определенный отрезок времени при определенном типе воздействия. Данные тех же самых исследований использовали для разработки армейских регламентов и в 1995 году. Однако из-за череды смертей Кастельяни засомневался, не упустили ли они чего.

— Эти предыдущие исследования проводились на сравнительно довольных и здоровых солдатах, — поясняет Кастельяни. — В них не учитывались крайности, которые бывают при подготовке войск специального назначения — потеря мышечной и жировой массы, усталость, — а ведь сейчас это норма.

Его первая задача состояла в том, чтобы заново провести первоначальные испытания с другой группой, состоящей из рейнджеров-новобранцев, только-только завершивших подготовку.

Приступив к изучению гипотермии, Кастельяни поместил своих новобранцев в условия, в точности повторяющие те, в которых погибли их товарищи. В течение нескольких лет новобранцы, получив по ректальному термометру, десятками вышагивали на беговых дорожках в его низкотемпературных камерах, а он с пристрастием замерял у них потери тепла, пока температура у испытуемых не падала до 35 градусов. Кастельяни погружал солдат в десятиградусную воду по пояс и по шею, и они ходили в воде по специальной беговой дорожке, имитируя действия рейнджера во время перехода через реку. Солдаты шагали на месте, а Кастельяни фиксировал резкое понижение температуры по мере того, как холодная вода поглощала вырабатываемое ими во время нагрузок тепло. Через четыре часа из испытания выбыли все, кроме двоих добровольцев, и ни один из них не продержался даже близко к шести часам — а именно столько времени было приказано трудиться в воде рейнджерам во Флориде.

По распоряжению руководства Кастельяни уточнил и откорректировал таблицы с данными по холодной воде, чтобы они больше соответствовали нуждам солдат во время подготовки. Затем он продолжил просчитывать другие типы воздействия климата на поле боя. Он помог элитным подразделениям выяснить, как на восходящих к горным вершинам солдат влияет давление и скорость подъема, а также можно ли по рациону предположить, сколько человек в группе вернутся с головокружением или погибнут из-за высотной болезни — той самой болезни, с которой мне, возможно, придется бороться на Килиманджаро.

В результате его исследования были разработаны приложения для мобильных телефонов военных, с помощью которых командиры смогут спрогнозировать, какой будет возможная реакция состава в суровых условиях.

— Это такая штука, благодаря которой руководитель будет заранее знать, сколько солдат могут заболеть, — рассказывал Кастельяни. Оказалось, высота пагубно воздействует на сплоченность подразделения. Если солдат без акклиматизации на вертолете или парашюте поднимается с высоты уровня моря на высоту около 4000 м, он может стать замкнутым, агрессивным и не способным к согласованным действиям. При попытке проведения согласованных, высокотехничных операций эти качества оказываются губительными. Разумеется, эти таблицы не настолько точны, чтобы узнать, как будет действовать конкретный человек в напряженных природных условиях, но они многое говорят о том, каких результатов добьется группа в целом. А в некотором отношении сводные показатели важнее. Кастельяни объясняет это так: если командир «знает, что 25 % его состава, вероятно, окажется нетрудоспособным из-за подъема на высоту, то, чтобы выполнить задание, он сможет взять с собой на 25 % больше людей». В ходе недавнего полевого испытания, в рамках которого военное подразделение совершило стремительный подъем к вершине Денали (ее высота 6000 м, и это самая высокая гора в Северной Америке) на Аляске, приложение точно показало, сколько людей заболеют и будут вынуждены спуститься, чтобы прийти в себя.

— Начальство было довольно, — заявил Кастельяни.

В USARIEM, разумеется, не упускают из виду и пределы человеческой выносливости. Однако, чтобы армия была успешной, она должна контролировать и множество других, менее значительных, более повседневных вещей, которые происходят далеко от линии фронта. Когда я приехал в институт, я узнал, что Кастельяни развивает новый проект, в рамках которого будут исследовать подвижность рук при низких температурах. Задолго до появления симптомов гипотермии или обморожения у человека замедляется мелкая моторика. Такое замедление — один из первых признаков того, что человек замерзает. Потеря подвижности рук означает, что оказавшийся в Арктике солдат при попытке заменить спущенную шину не сможет навернуть гайки на болты. А когда выходит из строя транспортное средство, вся цепочка поставок начинает работать уже не так эффективно, как следует.

Лаборатория Кастельяни расположена на четвертом этаже массивного учебного корпуса, где находились подсобные помещения института. Здесь спаренные камеры оборудованы самой современной системой охлаждения и ветровым двигателем, который заставляет холодный воздух циркулировать по стенкам из металлической сетки. Команда рядовых с именными жетонами на липучках и в мешковатой форме готовили проведение эксперимента, поучастовать в котором, по словам Кастельяни, мне нельзя. Для этого нужна справка от врача. Когда Кастельяни сказал, что мне придется приехать позже, я был немного разочарован — ведь я проехал полстраны, чтобы совершить заплыв, изматывающий даже рейнджеров, или чтобы часами мокнуть под дождем с ректальным зондом. Очевидно, в армии, чтобы получить травму на вахте, непременно нужна бумажка.

Справившись с разочарованием, я иду за ним в камеру, оснащенную беговой дорожкой, складным стулом и карточным столом. Кастельяни надевает черную балаклаву, теплую зимнюю куртку и садится. Я, в тонкой белой рубашке, сажусь напротив. Сначала ветерок, постоянно дующий от вентилятора, освежает, но я понимаю, насколько это изматывает, если сидеть здесь долго. Солдат — помощница Кастельяни, дрожит, стискивая побелевшие руки. Кивнув в ее сторону, Кастельяни говорит, что у нее, должно быть, болезнь Рейно, заболевание, которому подвержены в основном женщины. Из-за него они становятся особенно восприимчивы к холоду. А Кастельяни, очевидно, совершенно уютно в своем наряде. Он взмахом руки велит помощнице продолжать, и она ставит перед ним перфорированную плиту. Эта штука похожа на какую-то детскую игру 1950-х годов. На ней два параллельных ряда круглых дырок, два набора коротких металлических колышков и толстых круглых шайб.

Тест на коммутационной доске Пердью — стандартная проверка для оценки подвижности рук. Цель в том, чтобы оценить, насколько быстро человек подхватывает мелкие металлические детали и вставляет их по порядку в расположенные в ряд отверстия, надевая при этом на вставленные колышки еще более мелкие шайбы. Это не просто забавная игра. Страшно представить, насколько трудно выполнять эти мелкие движения. Я недоверчиво смотрю на Кастельяни: и для этого-то испытания мне нужна справка от врача? Кроме того, мне интересно, неужели так действительно можно объективно оценить, насколько холод мешает солдату, скажем, поменять колесо в Арктике или нажать пару кнопок на айфоне?

Почти каждый знает, каково это, когда пальцы еле двигаются на морозе, но в боевых условиях такая утрата физических возможностей может привести к серьезным последствиям. В бою это значит, что сложно перезарядить оружие или крутить циферблат радио. В какой-то момент Кастельяни сообщает, что он бы предпочел проводить испытания на другом уровне, пожалуй, несколько более применимом к условиям на линии фронта. Чтобы солдаты засекали время, за которое они разбирают свое оружие при разных температурах. Единственная загвоздка в том, что ему «сложновато получить разрешение держать оружие в лаборатории». Это намек на запутанную военную бюрократическую систему, которая разрешала ему погружать солдат в ледяную воду, но запрещала использовать винтовки, которые будут у них в реальности. Так что проходится довольствоваться настольной игрой. Он пожимает плечами, за меня вставляя колышек 2,5 см в длину в отверстие. Я не в особом восторге от всего этого научного великолепия.

Однако на самом деле все это только предваряет настоящую цель исследования. Усы Кастельяни топорщатся из-под края балаклавы, а он рассказывает, что военные считают, что можно обмануть организм и добиться несколько большей подвижности. Впервые в этот день меня озарило, что в армии тоже действуют по принципу «вбивания клина».

Кастельяни натянул нижнюю часть балаклавы на затылок и провел пальцем от точки над виском вниз по щеке. Он сказал, что тут проходит тройничный нерв.

— Оказывается, этот нерв отвечает за множество реакций нашего организма на холод. И мы считаем, что, если нам удастся заставить его поверить, что снаружи теплее, сосудосуживающая реакция организма будет не столь интенсивной, — взволнованно рассказывал он. Чем больше крови поступает к пальцам, тем более они подвижны. А повышение подвижности означает, что солдат сможет менять колеса и быстрее разбирать свое оружие.

Эта идея родилась благодаря особенности человеческой анатомии. Расположение тройничного нерва чрезвычайно удачно для вмешательства в организм. На медицинских схемах он похож на куриную лапку с тремя раздвинутыми по щекам пальцами. Корень же нерва уходит в череп, где без промежуточных фильтров соединяется непосредственно с таламусом, структурой мозга, которая контролирует терморегуляцию. Большинство периферических нервов в конечностях идут в мозг по гораздо более кружному маршруту. На практике же этот нерв передает ощущения в мозг быстрее, чем другие, и Кастельяни полагает, что это прямой путь для передачи тепловых ощущений, который, возможно, оказывает влияние на остальной организм. Его гипотеза состоит в том, что если он сможет сделать так, чтобы тройничный нерв воспринимал тепло, то и во всем организме сосудистый спазм, возможно, будет менее интенсивным. Тогда солдаты, пожалуй, смогут чуть более активно работать пальцами. Если из этого ничего не выйдет, он еще думает изобрести какую-нибудь греющую накладку на предплечья. Так можно «обмануть» нервы ближе к источнику и восстановить кровообращение. Ведь если попытка вмешательства в организм не удалась — черт возьми, да всегда же можно просто изобрести обмундирование получше. Принесут ли эти испытания какие-нибудь плоды — только время покажет.

Результаты испытаний на подвижность, возможно, появятся через год или два, а в USARIEM уже разработали как минимум один регламент обучения, который уже является стандартной рабочей процедурой для солдат, воюющих за рубежом. После 11 сентября 2001 года главным районом боевых действий были высокогорья Афганистана и раскаленные пустыни Ирака. Более 150 000 солдат из состава армии США были отправлены за рубеж. Большинству из них пришлось срочно приспосабливаться к совершенно иному климату и быть готовыми к бою почти с первого же дня. Хотя по таблицам высоты и можно спрогнозировать, сколько солдат будут непригодны для боевых задач в Афганистане, военным точно неизвестно, как сделать так, чтобы целое воинское подразделение быстро акклиматизировалось к иракской жаре. Акклиматизация — это процесс, который вызывает кучу изменений в организме, улучшающих теплоотдачу. Все играет свою роль — потовые железы, объем плазмы, кожа, система кровообращения и скорость обмена веществ. Пока в человеческом организме не произошли необходимые изменения, есть высокая вероятность получить тепловой удар, который может оказаться смертельным.

Оказывается, терпеть непогоду — не самый быстрый способ изменить организм так, чтобы он стал устойчивым к новым условиям окружающей среды. Быстрее будет, если выполнять тяжелую работу в этих условиях. Этот процесс очень похож на то, что делают участники проекта «Ноябрь» и Брайан Маккензи.

Благодаря Кастельяни выяснилось, что с помощью умеренных занятий спортом при высоких температурах всего по несколько часов в день перед поездкой можно изрядно ускорить процессы акклиматизации.

— В армии перед переброской солдат мы отправляем их на две недели в Аризону или калифорнийскую пустыню, где они бегают на улице как минимум по два часа в день, — рассказывает Кастельяни.

Так, по данным исследования, проведенного почти 20 лет назад, высокоинтенсивная подготовка при высоких температурах всего за 5–8 дней значительно повышает способность человека выдерживать жару в течение долгого времени. Напряжение в ходе тренировок — это своего рода «вбивание клина», благодаря чему мы стимулируем целый ряд физиологических изменений.

Однако это еще не все благоприятные последствия. Есть данные о том, что благодаря акклиматизации к жаре у солдата больше шансов выжить при взрыве бомбы или пулевом ранении. В рамках исследования, недавно проведенного в Израиле на животных, было доказано, что мыши, прошедшие акклиматизацию к высоким температурам, переносят последствия черепно-мозговых травм лучше своих товарищей, обитающих в умеренных условиях. В ходе этого исследования ученые закрепляли мышей на подставке и сооружали мини-гильотину, в которой вместо ножа на определенную точку левого полушария мозга подопытных падала гиря весом 95 г. В течение 42 дней мыши восстанавливались, после чего исследователи доводили дело до конца и препарировали мозг мыши, чтобы посмотреть, насколько успешно прошло выздоровление. Удивительно, но мозг мышей, прошедших акклиматизацию к жаре, прекрасно восстанавливался, тогда как у мышей, которым не пришлось приспосабливаться к новым климатическим условиям, наблюдались обширные травмы в сером веществе. Хотя авторы исследования в первую очередь обращали внимание на определенные нейромедиаторы, возбуждающиеся во время акклиматизации (исследование проводилось для будущих фармацевтических разработок), Джон Кастельяни увидел в этом подтверждение факта: благодаря физической подготовке к бою на жаре, что военные проходят перед отъездом в иракские и афганские пустыни, солдаты будут лучше выздоравливать от ран, полученных во время передислокации.

Наверное, никогда не наступит такое время, что мы узнаем о человеческой работоспособности на холоде столько, что будет смысл вторгаться в Россию посреди зимы. Но военные успехи и неудачи давно стали показательными примерами, демонстрирующими всю суть человеческой отваги. Никто так не исполнен жизненной силой, как солдат, чья жизнь висит на волоске. Из раза в раз генералы предъявляли к физическим возможностям своих солдат такие требования, которые те были не в силах выполнить. Результаты их усилий, хотя порой и героических, слишком часто оказывались трагическими. Выброс эндорфинов, получаемых нервной системой в неравной борьбе на поле боя, действует, как «вбивание клина» в связь тела с сознанием на более глубоком уровне. Но есть и другие — менее опасные — способы глубоко постичь это «жизненное начало», который делает нас людьми. Поэтому-то я и отправляюсь в Англию.

Глава 12 Tough Guy

Где-то в центральном Лондоне, в одном из фетиш-клубов на борцовском ринге месопотамский бог в сверкающих золотых плавках только что одолел противника. У Мади Малика кровь струится из носа и льется изо рта. В этом матче, где его победа была предопределена, все едва не вышло совсем наоборот. Пару минут назад атака Эль Нордико в высоком прыжке завершилась контактом ноги с лицом Малика — его перекинуло через канаты. Ударившись о землю, Малик потерял сознание. В конце концов с трудом подняться на ноги ему удалось почти через 30 секунд. Есть ли переломы — понять нельзя. Однако же это и не важно — шоу должно продолжаться. Наконец Малик поднялся на ринг, чтобы совершить финальный рывок к победе. Теперь же он выкрикивает издевки в публику, которая состоит в основном из тридцатилетних, а за его спиной две чрезвычайно мускулистые девицы в совершенно одинаковых красно-белых купальниках и масках выделывают коленца.

— Я ваш бог! — ревет он. — Все вы будете мне поклоняться.

Парочка подвыпивших зрителей парируют, что его плавки не оставляют никакого места воображению, и то, что они видят, их не особенно-то впечатляет. Сцена на скорую руку превратилась в череду миниатюр на тему борьбы, шуточных эстрадных представлений и, наконец, в огненное стриптиз-шоу. Как только Эль Нордико, или Эд Геймстер (у него мощные мышцы, и он весь покрыт татуировками и, если не в гриме, то похож на викинга) утащили с ринга, он взгромоздился возле меня и, положив мне на плечо густо покрытую татуировками руку, широко улыбнулся.

— Вот так мы и готовимся к Tough Guy, — сказал он. Эд — головорез, как он сам себя называет, и лидер Ghost Squad, бригады сумасбродов с раскрашенными лицами. Они приглядывают за маршрутом Tough Guy и помогают тем, у кого проблемы. Я первый вечер в Лондоне. Я вышел из самолета всего пару часов назад, и следующие несколько дней, пока я буду участвовать в самой старой и, пожалуй, самой трудной гонке с препятствиями, я — гость Эда. Задолго до того, как Фейсбук заполонили посты о гонках Tough Mudder и «Гонке спартанцев» — а на самом деле почти за 20 лет до появления Фейсбука, — десятки тысяч участников Tough Guy проходили адский тренинг вроде тех, куда военные отправляют новобранцев, в самую холодную погоду, какая только бывает в Англии. Маршурт представляет собой ряд препятствий из высоконатянутых веревок, канализационных труб, колючей проволоки и, самое страшное, канав с ледяной водой, чтобы участники мокли и мерзли на протяжении всей гонки. Гонку традиционно проводят в последнюю неделю января, и несколько лет назад, в 2013 году, маршрут был так покрыт льдом и снегом, что гонку чуть не отменили. Кто-то все-таки ратовал за ее проведение, и в результате более 300 человек оказались в больнице с гипотермией. Tough Guy — это торжество страданий при температуре ниже нуля. Именно такое испытание я и хочу пройти с голым торсом.

В звуках английского акцента из-под масок мексиканских воинов есть что-то глубоко успокаивающее. Говорят, что этот клуб — единственный в своем роде во всей Великобритании. С нами также Скотт Кинилли, документалист ростом 192 см. Это он познакомил меня с Лэрдом Гамильтоном. У Скотта длинные волосы, и — я все чаще встречаю таких людей на такого рода мероприятиях, — он покрыт сетью татуировок. Еще у него заразительная улыбка. И она удивительно хорошо помогает ему убеждать друзей пускаться с ним в дурацкие авантюры. Последние три года он работал над фильмом под названием Rise of the Sufferfests о резком росте движения гонок с препятствиями, которые стали одним из самых популярных в мире спортивных занятий на выходных. В своих репортажах, которые публикуются в журналах Outside и Men’s Journal, он отслеживает частоту травм и конфликтов в индустрии гонок с препятствиями. Он только что прилетел из Северной Калифорнии, и мы оба здесь для участия в гонке Tough Guy. Однако цель его приезда более личная: он собирается впервые показать свой фильм немногочисленной публике из числа участников. Среди зрителей будет и мистер Маус, восьмидесятилетний дедушка и участник всех таких гонок. То, как он изображен в фильме, может понравиться ему, а может и нет.

Мистер Маус, или Билли Уилсон, прежде служил в Гвардейском гренадерском полку Британской армии и во время кампаний на Кипре и Суэцком канале носил ручной пулемет. Хотя он и повидал боевые сражения, в своих походах он по большей части выполнял функции полкового цирюльника, брея головы и подравнивая усы. Выйдя в отставку, он переехал на большую, захолустную ферму в деревушке неподалеку от города Уолверхэмптона в центральных графствах Англии. Если верить мистеру Маусу, в его доме некоторое время жил Уильям Шекспир. Уилсон открыл в городе процветающую сеть парикмахерских и сделал себе имя благодаря эпатажной рекламе с изображением полуобнаженных женщин, которые, по его словам, работали у него парикмахерами. Клиенты выстраивались в очереди на стрижку, хотя пышногрудые блондинки оказались чистой выдумкой. Он сколотил состояние, но ему было мало. Ему хотелось прославиться на весь мир. Опытный бегун Уилсон считал, что спортивные состязания принесут мир во всем мире. Если бы ему удалось склонить агрессивно настроенную, заблудшую молодежь к занятиям спортом, он бы смог сделать из них полезных членов общества.

Поэтому-то Tough Guy — это не просто гонка. Это душа всей индустрии гонок с препятствиями. Почти нигде в современном мире нет точного разграничения между тем, что означает быть мальчиком и что значит быть мужчиной. В былые времена юноши могли отправиться на войну или убить льва и тем самым доказать свою отвагу. Сейчас нет таких приключений (не говоря уже о том, какие последствия для общества имеет массовое насилие как способ демонстрации жизненно важных аспектов своей индивидуальности), и большинству людей не ведомо, на что они способны.

Tough Guy соединяет в себе армейский опыт мистера Мауса и спортивную инициативу, предпринятую им после первого Лондонского марафона 1981 года. На пастбищах позади дома он вырыл канавы и заполнил их водой. Его ферма прославилась как «Приют для неудачников у мистера Мауса» и превратилась в нечто вроде фестиваля бега. Тут были прыжки в стоги сена и небольшие препятствия, сооруженные из дерева, но по нынешним оценкам это мероприятие было довольно примитивным. Однако настоящим испытанием были не физические нагрузки, а холод. Соревнование было запланировано на последнюю неделю января (в Великобритании эта неделя обычно бывает самой холодной) — ведь он хотел, чтобы участники пробирались по снегу и льду. Он хотел, чтобы они измотались и замерли до такой степени, что почувствовали, как смерть тянет к ним свои лапы. По его словам, только перед лицом смерти человек понимает, кто он есть на самом деле. И при всем этом со дня учреждения этой гонки на маршруте случился лишь один смертельный случай. В 2000 году бегун по имени Майкл Грин умер из-за сердечного приступа, вызванного гипотермией. Травмы — другое дело: в день гонок в местных больницах хватало случаев переломов таза и бедренных костей.

Это мероприятие тут же стало популярным, привлекая тысячи участников со всей страны. По мере того как Tough Guy расширял свои масштабы, Уилсон добавлял препятствия. Деревянные башни высотой в четыре этажа возвышались над грязевыми лужами. Он натянул колючую проволоку над колодцами с ледяной водой, установил трубы, по которым нужно проползать на четвереньках. На одном особенно страшном участке он подвесил провода под напряжением в десятки тысяч вольт. Это было жестоко. И почти 25 лет это было единственное мероприятие такого рода.

Тогда-то с Уилсоном и связался молодой студент, проходивший программу MBA в Гарварде. Его звали Уил Дин, и он интересовался, нельзя ли провести его изнурительную гонку в Соединенных Штатах. Дин, рыхлый англичанин с бесформенной копной волос, утверждал, что, прежде чем уйти в бизнес, он работал агентом по борьбе с терроризмом в парашютно-десантном спецназе, легендарном британском спецподразделении. В судебном иске мистер Маус заявил, что Дин в течение нескольких месяцев обхаживал Уилсона, искушая его перспективой открытия мировой сети его гонок с препятствиями. Дин тщательно все записывал, копировал препятствия и маркетинговые материалы, планируя создать аналогичные в Соединенных Штатах. Затем Дин попросту оборвал связь с мистером Маусом.

Вскоре на лыжном курорте неподалеку от Аллентауна в Пенсильвании Дин организовал гонку Tough Mudder. Он рекламировал ее в Фейсбуке, потратив на это 8000 долларов. Состязание стало безоговорочным хитом. Не успела закончиться первая гонка, Tough Mudder начал увеличиваться в масштабах. Уилсон до сих пор утверждает, что Tough Mudder попросту украл его бренд. Вражда продолжалась годы, и в конце концов стороны пошли на мировую — Дин заплатил Уилсону 750 000 долларов. Прошло много лет, но неприязнь сохранилась, и упоминать имя Дина в присутствии Уилсона все еще рискованно. Одно лишь имя приводит Уилсона в такую ярость, что он подвергает сомнению любой этап биографии Дина. Он утверждает, что нет доказательств, что Дин служил в парашютно-десантном спецназе Великобритании, ведь военные держат списки состава в секрете.

Что бы там ни было, точно известно одно: благодаря Дину Tough Mudder, в отличие от Tough Guy с ее почти тридцатилетней историей, стала мировым брендом. Сейчас есть отпочковавшиеся компании, телешоу, спонсоры и миллионы и миллионы гримасничающих лиц на фото в соцсетях. А мистера Мауса позабыли. Он, пожалуй, и до сих пор бы проводил самую суровую в мире гонку с препятствиями, но, как ни крути, без Уила Дина гонки с препятствиями никогда бы не получили такого широкого распространения.

В Лондонском же фетиш-клубе, превращенном в борцовскую арену, Скотт Кинилли стоит в баре в очереди за очередной порцией пива. По его же собственным расчетам, он изрядно выпил — и без передышки: сев на самолет в Сан-Франциско, он заказал у разных стюардесс четыре миниатюрные бутылочки вина, а приземлившись, не упустил возможности заскочить в несколько баров. Посреди ринга обнаженная танцовщица крутит два факела на цепочках, а потом проводит горящий, похожий на плетку конец по груди. Кинилли поделился со мной, почему его так беспокоит, понравится ли мистеру Маусу, как он изображен в фильме. С определенной точки зрения в этой индустрии мистер Маус — герой. Он — основатель и душа всего этого. Но он еще и самый большой неудачник.

— Я не хочу сломить его дух, — говорит Кинилли.

Показ состоится после гонки. Если он пройдет неудачно, то для Кинилли это последний шанс поучаствовать в Tough Guy. Он уверен, что если мистер Маус сочтет свою роль в фильме оскорбительной, то в другой раз запретит Кинилли участвовать. Однако пока что есть, пожалуй, лишь один способ подготовиться к мероприятию — утопить беспокойство в виски, роме и пиве. Ночь продолжается, а мы с ринга перемещаемся на подземке (об этой поездке остались туманные воспоминания) в квартиру Эда в пригороде Лондона. Там около четырех утра мы наконец бухаемся в постель. Не успели мы уснуть, как Скотт, пытаясь застолбить себе назавтра место на переднем сиденье, выкрикивает: «Я — впереди!» Совершенно неудивительно, что в 9 утра мы не поднялись. Но к полудню мы наконец погрузились в машину. Эд набил ее всякими причиндалами, которые ему как лидеру Ghost Squad нужно привезти на маршрут: несколько тюбиков краски для тела, доспехи, несколько мечей и почти 2,5 литра масла для керосиновой лампы — ведь это самое главное для дыхания огнем.

Я втискиваюсь на заднее сиденье рядом с братом Эда, Уиллом. Он — копия Эда, только с длинными волосами и худее. Он слегка напоминает Иниго Монтойю из Принцессы-невесты. Когда Уилл говорит, что не видел этого фильма, я тут же достаю смартфон и включаю фрагмент на YouTube. Я прошу его повторить одну из самых запоминающихся фраз из этого кино:

— Привет, меня зовут Иниго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.

Уилл повторяет, и хотя над образом нужно поработать, это вполне удовлетворительно. Ближайшие несколько часов дороги по центральным графствам тянулись словно целую вечность. Эд в своем крохотном автомобильчике петлял между другими машинами, раскачиваясь от пульсирующей после вчерашнего головной боли, а Кинилли выбирал на автомагнитоле плейлист в основном из тяжелого рока. По дороге они просвещали меня по поводу неординарной биографии мистера Мауса с несколькими оговорками насчет неправдоподобных и противоречивых ее пунктов:

— Ну, никто не уверен, где в его словах — правда, а что он попросту выдумал.

Здесь все же слышатся нотки почтительности и преданности человеку, которого они зовут «Безумцем из центральных графств».

— Первое, что замечаешь при встрече, — дом весь пропах собаками. У него их штук шестьдесят, — говорит Эд. А Скотт поправляет его:

— Кажется, что забрел в собачью будку: влажно, мрачно, попросту сбивает с ног.

Вскоре я и сам почувствовал то, что мне описывали.

Несколько раз свернув не там, где нужно, из-за сбоев навигатора, мы проехали яркую неоновую вывеску с надписью «Регистрация». До гонки осталось два дня, но ферма уже вся гудит. В самом центре «Приюта для неудачников» стоит основательный угольный очаг. Это причудливая конструкция из четырех скрепленных между собой ковшей от сельских экскаваторов. Посреди очага не меньше чем на метр возвышается груда золы. Проживающие на ферме и работники Tough Guy утилизируют в этом костровище все подряд: пластиковые пакеты, бутылки из-под пива, ненужные бумаги и недоеденную еду. Большая часть вонючего дыма выходит через старинный каменный дымоход, но и в дом проникает столько, что отравление оксидом углерода, похоже, грозит любому, кто долго пробудет в помещении. В дальнем углу дома стоит неудачный образец стараний таксидермиста: стандартных размеров пони — один из отбросивших копыта любимцев мистера Мауса. Он покрыт сантиметровым слоем пыли и мусора. Напротив расположился вполне рабочий пулемет фирмы Bren, оставшийся с военной службы мистера Мауса. Он стоит на треноге, нацелившись в центр комнаты. Скорее всего, он не заряжен, однако, учитывая царящий хаос, я бы не решился пробовать.

Несмотря на беспорядок вокруг, это все же нервное сосредоточие предстоящей гонки, место, куда принадлежащие спортивной вотчине мистера Мауса приходят погреться, посплетничать и повспоминать о свершениях на поле боя. Каждый может угоститься: посреди большого банкетного стола лежит груда булок (или корнуоллских пирогов с рубленым мясом и картошкой), а также, похоже, бесконечный запас пива и вина.

Один из участников группы — Клив Ланж, ветеран Tough Guy, соревновался уже семь раз. В нем более 180 см роста, а редеющие волосы коротко подстрижены. У него мускулистое сложение — он работает персональным тренером, делает спортивный массаж и преподает карате. Во время нашего разговора он прежде всего несколько минут рассказывает, сколько натерпелся во время гонки в прошлом году. По-видимому, он содрал кожу на голенях об острый лед на верхушке препятствий, и ссадины кровоточили. Большинство участников прошлых гонок приравнивают пережитое к пыткам, но при этом не могут удержаться от воспоминаний о своих свершениях.

— С этим ничто не сравнится. На финише ты весь разбит, кровь течет, ты дрожишь и без сил — ни за что не хочется повторять это. Но через пять минут, когда ты греешься у огня, начинается прилив эндорфинов, и все проходит. Это как наркотик: ты знаешь, что вернешься, — говорит Ланж. На его взгляд, это мероприятие сравнимо с родами. Его метафора относится к тому моменту, когда ребенок уже вот-вот родится, женщина клянет своего мужа за одно только его существование и его роль в зачатии, а потом, когда ребенок оказывается у нее на руках, боль уже не имеет значения — важно только дитя. Несмотря на то что он относится к Tough Guy нежно, как к ребенку, в этом году Ланж не участвует в гонке. Он член Ghost Squad — он нанесет боевой раскрас и будет подбадривать тех, у кого достало смелости выстроиться перед воротами к старту.

Не участвует в этом году в гонке и Джеймс Эпплтон, трехкратный победитель этого состязания. Когда я протягиваю руку для пожатия, он отмахивается и дает мне левую руку вместо правой, и выходит неловко. Правая рука у него сломана — результат неудачной травмы после новогодней попойки. Он этому вовсе не рад. Он один из немногих в мире чемпионов гонок с препятствиями и знает, что, по мере того как этот вид спорта развивается, есть небольшой шанс, что он перейдет в профессиональную категорию, и тогда Джеймс сможет заработать себе на жизнь. А пока, чтобы платить по счетам, Эпплтон работает фотографом: он путешествует и снимает пейзажи и свадьбы по всему миру. Нередко его поездки совпадают с датами начала различных гонок. В 2014 году он поймал минуту международной славы, когда во время гонки Tough Guy пришел третьим. Однако на финише он был настолько разбит и спутан из-за гипотермии, что вполне мог умереть. В фрагменте из фильма команды Скотта Кинилли, тут же ставшем популярным, до душа ему помог дойти победитель гонки, норвежский бегун Джон Альбион. В этом видео Эпплтона так трясет, будто конвульсии исходят из самого нутра. Не помогало даже неопреновое покрывало. В ролике Джеймс пытается рассказать о своих ощущениях, но язык у него заплетается.

— После подводных туннелей я начисто потерялся во времени и не совсем понимал, что происходит… — и затем он смолк. На более поздних стадиях гипотермии человек теряет способность мыслить. Он мог умереть, но, к счастью, часа четыре продрожав у огня, он пришел в себя.

Именно в этом-то прикосновении к смерти вся соль гонки Tough Guy.

Эта гонка не только для преодоления препятствий, она — для того, чтобы после нее стать совершенно другим человеком.

— На линии старта я вспоминаю, как ужасно чувствовал себя год назад и как ни за что не хотел снова пройти через это. Потом, еще до выстрела, я понимаю, что уже сделал выбор и пути назад нет. И у меня возникает это чувство, словно я «железный человек», надевающий доспехи. Доспехи надеты, и все напрягается, и моя отвага несокрушима, — рассказывает Эпплтон.

У этой несокрушимости, очевидно, есть предел, и природа его неминуемо сломит. Но благодаря ей ему удается пройти чуть менее пяти миль по колено в воде, одолеть подъемы, туннели, колючую проволоку, вязкую и топкую грязь. Эту-то несокрушимость мне, я думаю, удастся вызвать в себе завтра же утром — и не понадобится ни гидрокостюм, ни компрессионные повязки, на мне вообще почти ничего не будет.

Когда я на следующий день встаю в очередь к линии старта, погода стоит такая ветреная, какая только бывает. Я получаю номер, и оказываюсь вначале. Я почти голый: на мне лишь беговые шорты, перчатки и ярко-оранжевая шапка. На ногах у меня пара стоптанных беговых кроссовок: от подошв одно название, я почти босой. Участников гонки от толпы фотографов и зрителей, которые улюлюкают и показывают на нас пальцами, отделяет мощное ограждение. Несколько минут спустя Эд Геймстер, переодетый в викинга, мазнул меня красной краской по груди, а на спине нарисовал кельтскую руну.

— Эта руна означает победу в поединке, — прорычал он, а потом занял свое место у стального барабана и принялся стучать в него отломанными ножками стула. Вокруг нестройный гул оживления, а я переминаюсь с ноги на ногу и делаю глубокий вдох, сохраняя тепло. Другие потирают руки, пытаясь так согреться. Самое худшее — это дожидаться стартового выстрела. По спине у меня вот-вот пойдет дрожь, и я пытаюсь сдержать ее. И потом я чувствую это. То же напряжение, которое появляется при погружении в ледяную воду или когда встаешь под холодный душ. Рубильник — или что бы это ни было — сработал. Холод не будет проникать внутрь.

Кто-то бросил на поле пару дымовых шашек багрового цвета, в небо поднялось облако дыма, грянул выстрел, и тысячи людей рванули вперед, издавая боевой клич, который сгодился бы для шотландских высокогорий. Разработчики оценили 25 главных препятствий на маршруте в соответствии с тем, насколько они страшны и мучительны. При этом большая часть самых труднопреодолимых испытаний припасена на последние несколько миль гонки. Сначала, выбегая из ворот, нужно бежать по довольно ровной местности, по покрытому грязью полю, лишь кое-где прегражденному несколькими бревенчатыми барьерами. Мы перескакиваем через них. Ветер еще не прохватил нас, и все бодры до первого водного препятствия, через которое нужно перебираться, будучи по пояс в перемешанной с грязью январской воде.

Вот тут-то Tough Guy для большинства участников и превращается из обычной гонки с препятствиями в неминуемую игру со смертью. Хотя сам по себе шок от погружения в холодную воду не слишком серьезный, каждому бегуну ясно, что это первое испытание для температуры тела и следующие десять с лишком миль они будут мокрыми. Обувь будет хлюпать на каждом шагу, а руки и ноги постепенно закоченеют и задеревенеют.

Когда я прыгаю в яму с водой, моя первая реакция не боль и не паника — ведь я полгода готовился. Вместо этого меня переполняет радость. Благодаря тому, что готовясь к этому моменту, я подвергал себя воздействию холода, у меня происходит колоссальный выброс эндорфинов. Но радость моя затухает, когда я понимаю, что самое сложное для меня до конца гонки вовсе не сохранение тепла, скорее обычные физические нагрузки, бег в гору и под гору, а также веревочные канаты. Среди прочего я узнал, что, когда холодно, нужно просто думать о чем-то теплом для сохранения тепла. Иногда я воображаю, что у меня в животе горит костер, но сегодня я решил представить, что у меня внутри огнедышаший дракон. Это существо из адских недр будет греть меня, так что помоги мне бог. Я пытаюсь подражать звуку огня, и мое дыхание напоминает рык. Это — дурацкий образ, почти детский. Но он работает. Я не могу сдержаться, и губы у меня растягиваются в улыбку — и фотографы, снимающие гонку, ловят ее.

Темп мой далек от того, чтобы изменить ход игры. Я никогда не надеялся победить в Tough Guy, я даже не считаю, что достаточно физически подготовлен, чтобы удержать за собой место на передовых позициях. Но когда я оглядываюсь на других участников, становится ясно, что я отношусь к ветру и воде как-то иначе по сравнению со своими противниками. После череды зверских подъемов и спусков я наконец нагоняю Скотта Кинилли. Его футболка с надписью Suffer Club насквозь промокла. Он немного дрожит. Я понимаю: в том, что я с голым торсом, есть свое преимущество — когда я бегу, я не несу с собой воду! После каждого препятствия у меня есть шанс остаться сухим, когда все остальные еще мокрые.

Когда мы добрались до вереницы ям с водой, которые еще называются «лисьи норы», Кинилли сказал, что он уже не чувствует пальцев ног. Каждое препятствие, в которое мы запрыгивали, было наполнено водой по пояс или по грудь, а на противоположном берегу мы подтягивались по покрытой грязью круче. Чаще всего склоны были такими высокими и гладкими, что было сложно найти хоть какое-то углубление или опору, за которые можно было бы ухватиться. Поэтому участники гонки подавали друг другу руки. Получалось нечто вроде конвейера: тебе помогают перелезть через покрытую грязью кручу, ты разворачиваешься и помогаешь тому, кто бежит за тобой. Мы вылезали покрытые толстым слоем грязи и промокшие до нитки. Это еще и единственный отрадный момент на протяжении всей гонки. До меня тут же дошло, что я не просто стараюсь преодолеть собственные рамки, но и все мы здесь некоторым образом пытаемся выбраться из грязи.

В этот момент совместных мучительных усилий я — часть чего-то гораздо большего, чем я сам. Я уже не просто участник состязания, а одна клетка гигантского барахтающегося тела человечества. Эта гонка ломает преграды, разделяющие людей, так что, после того как я подтолкнул карабкающуюся женщину, было вполне нормально, что я принял от нее помощь, когда она оказалась наверху.

Скотт Кинилли остался за ямами. Он, очевидно, наслаждался единением и помог взобраться сотне или более человек. Ему было все равно, что для него гонка, скорее всего, завершится не раньше чем через три часа. Несколько месяцев назад он прошел маршрут под названием World’s Toughest Mudder, пробежав 50 миль и преодолев навевающие ужас препятствия за 24 часа. Ему уже не нужно ничего себе доказывать. Он хочет просто наслаждаться моментом.

После «лисьих нор» препятствия встречаются чаще, из-за чего последние несколько миль гонки гораздо труднее первых. Тут лентами свисают электрические провода под напряжением в 10 000 вольт, от которого скручивает мышцы, и возвышается трехэтажная деревянная конструкция под названием «Голиаф» со свисающими с нее грузовыми сетками. Я подбегаю к подножию этого уродства и поднимаю глаза на брата Эда, Уилла. Он раскрашен белой и черной краской. Он торопит меня. Уилл кричит, что я псих, что не надел футболку. Я с улыбкой парирую:

— Я — гребаный дракон!

Ведь в животе у меня пылает костер.

Я запрыгиваю на сетку и, отталкиваясь ногами, перескакиваю через две веревочные ступеньки. Под весом десяти человек, одновременно взбирающихся на нее, сетка трясется, и когда я уже наверху, слышу позади крик и глухой удар. Кто-то зовет врача. Внизу я вижу женщину — она почти без сознания лежит на земле. Она как-то провалилась через ячейку и, не попав на страховочную сеть, упала на изрытую землю с высоты почти в девять метров.

Сначала она не может даже пошевелиться, но потом с трудом поднимается, бежит дальше и как ни в чем не бывало лезет на вторую грузовую сетку. О травме, которая чуть не закончилась трагедией, говорит лишь длинная прореха, сантиметров 15 длиной, на ее черных лосинах. Я некоторое время бегу наравне, а потом, убедившись, что с ней все в порядке, вырываюсь вперед, к препятствию, которое называется «подводной пещерой». Идея ее создания навеяна туннелями, где солдаты преследовали вьетконговцев. Это тот участок, о котором меня сегодня предупреждал мистер Маус. Здесь от электрошока у одного участника случился сердечный приступ, и он упал лицом вниз в стоячие воды. Потом в местной больнице его откачали. После этого во избежание смертельных случаев мистер Маус отвел воду с этого участка маршрута. Я миную провода и лезу в бетонную трубу. Она слишком узкая, и через нее нельзя пролезть на четвереньках, поэтому я ползу по склизкому туннелю, как червяк, отталкиваясь спиной, в полной темноте. И когда труба резко заворачивает вверх, я вижу круг света.

Я вылезаю с незамеченным доселе почтительным отношением к клаустрофобии. Должно быть, я пробыл в туннеле дольше, чем полагал, потому что Кинилли вылезает следом. Он бежит рядом и говорит, что в перерывах между гонками следующее испытание снится ему в кошмарах. Это — пруд с ледяной водой. Он не меньше полутора метров глубиной. Посередине уложены в виде мостика пять бревен, и участникам гонки приходится подныривать под них. Кинилли уже замерз и при виде моста медлит. Мне пока тепло, я прыгаю в воду и делаю несколько гребков. Температура воды едва ли больше минус одного градуса, но я пока улыбаюсь. Пробежав немало часов на холоде, я еще в приподнятом настроении. Мы подгребаем к бревнам, и Кинилли ныряет первым и громко стонет каждый раз, когда всплывает за воздухом. Джеймс Эпплтон замечает нас и фотографирует. Он снимает наши лица, когда мы выныриваем — мы похожи на зомби.

Когда ныряешь с головой, ощущения совсем иные по сравнению с тем, когда бредешь в воде по шею. Нервы на голове ближе к мозгу, и холодная вода воздействует на тройничный нерв (помните, это тот самый нерв, с помощью которого Кастельяни осуществляет вмешательство в физиологию солдат), а значит, центральная нервная система получает более мощный сигнал о холоде. Вынырнув с другой стороны мостика, Кинилли сжимает виски руками, пытаясь облегчить сильнейшую, обжигающую головную боль. Когда я погружаюсь под воду, то выныриваю рядом с ним, тоже с головной болью. Время, казалось, замедлило свой ход, я теряю равновесие и накреняюсь влево. Я беру себя в руки, а Эпплтон делает ряд снимков. Через 20 минут, одолев колючую проволоку, перепрыгнув через костер и переплыв еще один водоем с ледяной водой, мы с Кинилли трусим к финишу.

Я забыл отметить официальное время прохождения гонки, но кто-то записал его в журнале на линии финиша, заметив номер на заляпанном лоскуте, что я приколол утром к шортам. Чемпионы, вроде Джеймса Эпплтона, проходят маршрут за полтора часа. Я подозреваю, что мое время ближе к 3–3,5 часа. Однако в прошлом году Эпплтон чуть не умер от гипотермии, я же еще в ударе. Я завершил гонку полуголым — грудь у меня вздымается от усталости, но не от холода. В какой-то момент, пока я согреваюсь, я боюсь, что у меня случится вторичное снижение центральной температуры, когда теплая кровь проходит по застывшим конечностям, а сосудистый спазм проходит. Но и через 20 минут, даже когда я возвращаюсь к очагу дома у мистера Мауса, этого не происходит. Я согреваюсь без происшествий — и торжествую.

Маршрут открыт еще несколько часов, люди не торопятся завершить гонку. В это время Эд с Джеймсом просят меня обучить их моему методу. Они говорят, что я — единственный, кто всю гонку улыбался. Возможно, я и не самый быстрый — на самом деле мне до этого далеко, — зато самый довольный.

— Если у меня это хоть немного получится, когда заживет рука, кто знает, что я смогу сделать на следующий год! — говорит Эпплтон.

Следующим утром Скотт Кинилли показывает свой фильм мистеру Маусу и нескольким избранным из числа участников и добровольных помощников. Кинилли внимательно наблюдает за своим наставником, а тот тяжело дышит, глядя, как описано его собственное безумие и то, как у него украли его дело и его состояние. Озвучка еще не завершилась. Звук пока не идеален, а звучащий за кадром голос Кинилли — это хрипловатая запись с айфона. Но когда пошли титры и мистер Маус заулыбался, Кинилли понял, что ему удалось передать дух Tough Guy.

Для меня же Tough Guy — только начало, скромное испытание метода, благодаря которому у меня внутри высвободился дракон. Настоящий бой меня ждет не на покрытых грязью препятствиях и не в ледяной воде, где всегда можно позвать спасателей или членов Ghost Squad. Теперь я нацелен на покорение вершины, которая ежегодно забирает чьи-то жизни.

Глава 13 Килиманджаро

Говорят, в Моши — это не город, а какой-то пылесборник, всего в часе езды от Килиманджаро, — вблизи вершины некоторые мобильные ловят Сеть. Я не хочу упустить шанс опубликовать селфи с голым торсом и впечатляющим видом на гору, поэтому ищу кого-нибудь, у кого можно купить устаревшую симку оператора Vodacom, которая бы там работала. Рядом с автобусной остановкой за складными столами сидят с десяток человек, предлагая целый ассортимент треснутых и поцарапанных, но в остальном прочных телефонов Nokia. Это скромный фронт технологической революции в этой части Африки. В Танзании мобильный телефон — единственный источник жизненной силы для онлайн-сообщества. Для большинства людей это главный выход во Всемирную паутину. Здесь отсутствует надежная банковская инфраструктура, поэтому обмен деньгами на телефонных счетах — отличная замена. И сам факт владения телефоном является здесь признаком статуса, как MacBook в серебристом алюминиевом корпусе в США. Я выбираю подходящего продавца, человека двадцати с чем-то лет с золотым зубом, поблескивающем, когда он ухмыляется. За сим-карту, которая на целый сантиметр больше, чем нужно для моего айфона, я отсыпаю ему целую пригоршню банкнот по десять тысяч танзанийских шиллингов. Чтобы симка вошла в гнездо, он изо всех сил трет пластинку о бетонную стену, пока она не становится более подходящей формы. Занимаясь этим делом, он точно подмечает, что я — высоченный белый с ярко-зеленым туристским рюкзаком на улицах этого ничем не примечательного африканского города — наверное, собираюсь подниматься на гору. Тут он задает мне самый животрепещущий вопрос: каким маршрутом я пойду?

Он, как и большинство трудоспособного мужского населения в городе, подрабатывает портером для совершающих восхождение иностранцев. Он говорит, что, если в группе есть место, он бы не отказался от работы. Большинство портеров поднимались на гору десятки, если не сотни раз — не считая мобильных телефонов, это самый крупный бизнес в городе. В гору почти со всех сторон света ведут шесть стандартных маршрутов. Основные маршруты — Лемошо, Мачаме, Марангу, Ронгай, Шира и Умбве — иногда любовно переименовывают в напитки. Самый приятный — «виски», но мы идем по «кока-коле» (Марангу), на котором, несмотря на его сладкое прозвище, один из самых низких процентов успешных восхождений по сравнению с другими тропами, ведущими к вершине. По этому маршруту Хоф поднимался уже много раз.

Я называю торговцу газировку, и он оживляется.

— Так вы будете идти шесть-восемь дней?

— Нет, всего два.

Он улыбается мне, показывая зубы, и пытается стукнуться со мной кулаками.

— Вы психи, — говорит он, добавляя, что он еще не видал, чтобы кто-то взбирался на вершину в столь короткий срок. Разговор, который он завел, чтобы получить работу, исчерпан. Не из-за того, что за такой короткий поход он получит меньше (хотя, вообще-то, своим портерам мы платим, как за полноценное восхождение, плюс жирные чаевые). Нет. Просто подниматься на гору так быстро слишком опасно. Зато он присоветовал мне, где срочно получить рецепт на диамокс. Но я говорю, что не планирую брать с собой лекарства. Видя, что из меня больше не вытянуть ни шиллинга, он дает совет.

— Поли, поли, — говорит он (он тянет «поли-и, поли-и»). На суахили это означает «медленно, медленно». В горах эту фразу я буду слышать постоянно. Каждый проходящий портер, гид или турист будет напоминать: поспешишь — людей насмешишь. Не нужно торопиться наверх. Ведь риск высотной болезни вполне реален.

С помощью подручных средств сим-карта входит в гнездо айфона так, что его можно защелкнуть. К моему удивлению, телефон подключается к иностранной сети и готов к использованию. На мототакси я возвращаюсь в отель, где дожидаются остальные члены группы.

Хоф в третий раз ведет групповую экспедицию к самой высокой вершине Африки, а сам он поднимается на гору в пятый раз. Это необъявленный рекорд. В предыдущие два раза удалось добиться ошеломляющих успехов: к вершине дошли 92 % участников. Это поразительно, учитывая, что нескольких человек к Хофу с его методом привело желание излечиться от тяжелых заболеваний. Например, страдающий артритом кузнец Хэнк ван ден Берг в прошлом году дошел до вершины в одной футболке и шортах, хотя всего несколько лет назад из-за своей болезни почти не мог двигаться. Походы завершались групповыми снимками без футболок рядом с самой высокой точкой, и до следующего восхождения молниеносно распространялись в соцсетях. Для самых ревностных последователей Уима Хофа экспедиции на Килиманджаро — голубая мечта! Я получил место в экспедиции последним и поэтому до сих пор запоминаю имена, биографии и причины, приведшие участников в поход. Но кое-что в этой экспедиции меня поражает — она отличается от того, что я слышал о предыдущих походах.

Хотя каждый, конечно же, придерживался специального режима, включающего ледяные ванны и дыхательную практику по утрам, в собравшейся в этом году группе из 29 человек царила совсем другая, пожалуй, менее взволнованная атмосфера, чем в предыдущих группах. Участники — в основном голландцы, вдобавок еще несколько бельгийцев и удивительно много представителей крупного бизнеса. Трое — менеджеры из голландского банковского конгломерата ABN Amro. Они пересеклись с Хофом, потому что посчитали, что его техника может помочь им достичь более устойчивого лидерства в индустрии. Кроме того, они увлекаются состязаниями «Айронмен» и кроссфитом, а один из них, Дэннис Бернаэтс, ловит каждое слово Хофа, словно он — пророк. Еще есть Барт Пронк. Он ведет десятинедельный курс по методу Хофа. Барт доходил с Хофом до вершины в двух последних походах. Францу 76 лет, грудь у него колесом, он практикует холистическую медицину, а сейчас борется с хронической болезнью Лайма. Одна женщина выздоравливает после удаления лимфомы. Еще один участник — Сильвия, владелица сети лавок с марихуаной в пригородах Амстердама. Она говорит, что вот уже 20 лет ей не удается полноценно выспаться ночью. В общем, отличные ребята. Группа проявляет такое гостеприимство к единственному не говорящему по-голландски участнику, что решает на протяжении всей экспедиции разговаривать на английском, на котором благодаря прекрасной системе образования в Нидерландах и Бельгии все участники свободно говорят. Даже соотношение мужчин и женщин более равномерное, чем в предыдущие годы: в этот поход выходят восемь женщин, тогда как в предыдущих походах удавалось набрать одну-двух. Несмотря на это, сложно отделаться от ощущения, что большинство из нас не боятся неудачи — ведь техника Хофа столько раз оказывалась эффективной. Ни у кого нет никаких сомнений в том, что мы дойдем до вершины. И я вспоминаю о самом главном предупреждении для тех, кто собирается идти по раскаленным углям: обжигается лишь тот, кто не волнуется.

Разумеется, увереннее всех сам Хоф. Он собирается весь путь к вершине проделать в той же одежде, в которой прилетел из Амстердама: ярко-синих купальных шортах с косяком тропических рыб, оранжевых, как дорожные конусы, кроссовках и серой майке. В синем мешке для мусора, что заменяет ему ручную кладь, у него еще один предмет — одеяло. И это все его альпинистское снаряжение (оно же нарядная одежда), что я видел у него, пока мы были в Танзании. Хоф всегда старается, чтобы грядущие достижения отличались от предыдущих, и объявляет, что мы побьем предыдущий рекорд на полсуток и доберемся до вершины всего за 30 часов. Он говорит, что это будет самое быстрое групповое восхождение без акклиматизации. Мы принимаем это заявление как должное[9]. Словно одно лишь присутствие Хофа обеспечит нам успех.

Однако судя по письму, что я получил по электронке, все обстоит иначе. Узнав о таком поспешном плане — еще более стремительном, чем я рассказал торговцу в Моши, — я тут же написал Джону Кастельяни, военному врачу из USARIEM, с которым встречался пару месяцев назад. Я просил его на основе его опыта и исследований реально оценить, как нашей группе противостоять возможным опасностям разреженной атмосферы. Кастельяни передал мой запрос другим экспертам на военной базе и через пару часов ответил, что, по расчетам, у 60–75 % участников проявится высотная болезнь. То есть объективно это означает, что от 17 до 21 участника могут почувствовать нарастающие негативные последствия сниженного содержания кислорода: от головных болей и головокружений до, возможно, смертельного исхода. При виде этих цифр я сначала чувствую гордость, словно это — вызов: мы непременно справимся. Но я бы солгал, сказав, что, несмотря на уверенность, во мне не зарождается страх. Что, если что-то пойдет не так?

Хоф так уверен в том, что благодаря его методу можно эффективно противостоять высотной болезни, потому что непрерывное, учащенное дыхание компенсирует нехватку кислорода. Поскольку с каждым шагом вверх по склону мы с каждым вдохом получаем все меньше кислорода, нужно просто вдыхать больше воздуха. Пока дышишь осознанно, такой проблемы, как высотная болезнь, не возникнет. Но что нам делать, если кто-то серьезно заболеет? В прошлом году процент успешного восхождения в группе составил 92 %, т. е. как минимум несколько человек почувствовали себя плохо на склоне. В медицинском отчете из этого восхождения говорится, что у одного участника легкие наполнились жидкостью, а пульс сбился. Сможем ли мы поддерживать ритм дыхания, если нам при этом придется разбираться с чрезвычайной ситуацией?

Вдруг участники, пытаясь помочь одному заболевшему высотной болезнью, отвлекутся?

Конечно, для безопасности нас будут сопровождать проводники. У одного дюжего танзанийца Майка Нельсона, который возглавляет местную бригаду проводников, за плечами историческая миссия по спуску с Эвереста тела Джорджа Мэллори в 1999 году.

Он с небольшой группой альпинистов нашел труп англичанина на уступе, куда он сорвался 75 лет назад. На Эвересте так мало кислорода, что, несмотря на все свои усилия, им не достало сил, чтобы переправить тело в базовый лагерь. Они забрали его карманные часы, одежду и снаряжение, которые впоследствии стали музейными экспонатами. Потом они обложили его обнаженный труп грудой камней. На случай если мы попадем в беду, и с нами будет десяток таких людей, как Майк, и их присутствие не гарантирует безопасности. Если с кем-то случится неприятность, их может не оказаться поблизости, ведь мы будем идти в разном темпе.

Что до меня, то я начал задаваться вопросом, зачем я вообще оказался в Танзании. Почти четыре года я следовал методу Хофа и отчасти отправился в поход лишь по инерции — как пары, которые, обручившись, потом готовятся к свадьбе, какие бы сомнения у них ни возникали. В моем представлении я неизбежно должен дойти до вершины. Моя цель — подвергнуть себя какому-то значительному испытанию, однако я беспрестанно прокручиваю в голове всевозможные сценарии того, что может случиться на склоне. Я — в лучшем случае любитель, заядлый походник, а вовсе не тот, кто каждые выходные ходит в горы.

Основополагающий принцип метода Уима Хофа довольно прост: благодаря регулярной стимуляции реакций стресса человек обретает некоторый контроль над реакциями «бей-беги». После тысячи холодных обливаний я стал воином в своей ванной и даже в снежных сугробах, но еще никому не удавалось достичь такого уровня развития, чтобы благоденствовать на высоте 5400 метров. Цель метода не в том, чтобы практикующий его стал неподвластен стихиям. Сотни тысяч погибших сибирской зимой солдат служат подтверждением тому, что в битве с природой природа всегда побеждает. Благодаря тренировке реакции стресса человек получает лишь некоторый контроль, когда условия окружающей среды требуют напряжения всех сил.

На самом деле, чтобы узнать всех участников группы, времени недостаточно, но я выбираю себе в пару кудрявого мужчину лет пятидесяти. Его зовут Эмиль. Мы подходим друг другу в том, что будем держать примерно одинаковый темп. Он в хорошей физической форме, но самое главное, у него всегда улыбка на лице. В походе он — мой партнер, и мы должны следить за состоянием здоровья друг друга. У каждого из нас экземпляр шкалы Лейк-Луиз. Это метод оценки степени тяжести высотной болезни, что рекомендовал Хирт Бюйзе. Его разработали неподалеку от высокогорного озера в Канаде, которое называется так же, как зовут мою тещу. Вообще, это список возможных симптомов и соответствующих им оценок. Мы обещаем друг другу, что, если у кого-то из нас появятся симптомы высотной болезни, мы спустимся вместе.

У ворот парка местная новостная бригада поджидает Хофа, чтобы взять у него интервью. Газетчикам любопытно расспросить о подвигах «Ледяного человека», а он с удовольствием красуется перед камерой. Хоф рассказывает, что экспедиция собирается побить рекорд и совершить самое быстрое групповое восхождение к вершине. Потом он несколько раз садится на шпагат и делает стойку на голове, так что у бригады новостей будет дополнительный материал к сюжету. Когда они закончили, Хоф выдал нам речь в стиле Генриха V перед битвой при Азенкуре.

— Мы отправляемся в этот поход не только, чтобы испытать пределы своих возможностей, — начал он. — В этом походе мы должны оставить свое эго и проникнуть в самые глубины своей физиологии.

Он на мгновение замолкает, ухмыляясь — его озарил каламбур:

— Гору не покорить эгом — только бегом.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закрыть лицо руками и не захохотать в голос над этой плоской шуткой.

— Учитывая скорость нашего восхождения, — говорит он, — реальная сложность в походе не холод, а поддержание уровня кислорода в крови. Так что не переживайте, что всю дорогу пройдете без футболок. Если холод будет напрягать, наденьте что-нибудь и не забывайте следить за уровнем кислорода.

Следить же за уровнем кислорода в крови, оказывается, довольно просто. Почти все положили в рюкзаки небольшие цифровые мониторы, которые с помощью инфракрасного излучения измеряют насыщенность крови кислородом. Эти устройства надеваются на палец и считывают пульс и уровень кислорода. Безопасные показатели насыщенности составляют около 97 % и более. Во время практики гипервентиляции и задержки дыхания, что я обычно выполнял дома в Денвере, мне удавалось опустить уровень кислорода до 50 % — такой показатель, если он не временный, говорит о хроническом заболевании легких. Но чем выше мы поднимаемся, тем ниже будет насыщенность кислородом, поэтому мы планируем проверять уровень кислорода каждые полчаса, а если он упадет ниже 90 %, начнем дышать чаще и глубже. Естественной реакцией человеческого организма на подъем высоты является учащенное дыхание (именно в этом заключается действие диамокса — он просто пассивно учащает дыхание), поэтому мы будем учащенно дышать всю дорогу от подножия до вершины горы, чтобы предотвратить возможную нехватку кислорода.

Когда все усвоили суть плана, мы пустились в долгий путь по идущей от ворот грунтовой тропе под пологом джунглей. Огромный указатель у гейта Марангу предупреждает всех, кто вступает на маршрут длиной 18,6 мили, об опасностях холодного, разреженного воздуха. Вдобавок там написано: «Все туристы должны быть в хорошей физической форме». Мы все более или менее соответствуем этому требованию. Наша группа — без футболок — огибает указатель. Позади идут 60 портеров. Они несут различный багаж, еду и медикаменты, которые могут понадобиться нам в походе. Сумки они несут на голове, а некоторые еще и два-три туристических рюкзака на плечах. Большинству портеров едва за двадцать. Меня поражает, что, хотя мы и планируем идти к вершине, никто из нас не сравнится в выносливости с теми, кто несет наши вещи. Многие из них совершают такой поход еженедельно, а значит, большинство портеров уже акклиматизировались к перемене высоты. Но от этого их труд впечатляет не меньше.

Первый отрезок пути, ведущий к хижине под названием Мандара, идет по крутой тропе через густые джунгли, которые бы вполне подошли в качестве декораций к фильму об Индиане Джонсе. Под пологом леса перекликаются друг с другом черные обезьянки, а в зарослях кустарников и свисающих лишайников перепрыгивают с ветки на ветки нелетающие птички. Мы сосредоточены на дыхании и во время подъема почти все время молчим, но время от времени мы находим возможность полюбоваться дикой природой: хамелеон с глазами-бусинками пытается слиться с окружающей обстановкой или переливающийся белый слизняк переползает тропинку. Сначала мы пытаемся держаться вместе: впереди идет Хоф, а рядом Франц, семидесятишестилетний горовосходитель, у которого грудь колесом. Около часа мы идем не спеша, но потом Хофу, похоже, становится невтерпеж. Он, громко пыхтя, обходит старшего попутчика и рвется дальше. Через пару минут он уже в сотне метров от группы, чуть позже его почти не видно за кустами — лишь время от времени мелькают его ярко-оранжевые кроссовки.

Расстались мы, однако, не очень надолго, потому что через пару коротких часов мы вырвались из-под полога тропического леса к небольшой группе конусообразных хижин. Здесь мы перекусим. Наш обед состоит из половины жареного цыпленка: он так долго отмокал в масле, что напоминает зомби. Еще разные фрукты, сухой кекс на десерт и коробочка йогурта. Сам по себе размер порции (даже несмотря то что он невкусный) — гарантия того, что во время восхождения мы определенно не будем голодать. Едва мы вгрызлись в резиновую курятину, небеса за стенами хижины разверзлись и хлынули потоки воды. Влажные тропические леса, оправдывая свое название, дают о себе знать, пока мы не перешли в другую климатическую зону.

Большинство из тех, кто отправляется в гору, останутся в хижинах на ночь, чтобы организм постепенно привык к набору высоты. Хотя отсюда подъем составляет всего 2700 м, из-за рекомендованных регламентов восхождение невыносимо медленное. Подозреваю, что очень немногим туристам необходимо делать здесь остановку, но рассказы о высотной болезни, которая настигает многих горовосходителей, служат достаточным предостережением, и не зря. Меня радует только то, что дальше мы будем идти в более энергичном темпе, иначе из-за остановки всего в час дня я бы психанул. Глянув, как от потоков дождя тропа покрывается блестящими, грязными лужами, мы решаем идти дальше.

Конечно, никому не нравится мерзнуть и мокнуть. Не помню точно, кто из нас первым расстегнул рюкзак, чтобы достать дождевик, но как только был извлечен первый плащ, защититься от стихии захотелось всем сразу — это словно вирус. Для меня в упражнениях с холодом, которыми я занимался вот уже четыре года, самое трудное всегда — тот момент, когда я принимаю решение, что сейчас буду мерзнуть. Стою ли я, глядя на студеную воду озера, возле сугроба свежевыпавшего снега или под обжигающим душем, готовый выключить горячую воду, оставив только холодную: именно в момент принятия решения, когда я должен прыгнуть, лечь или отвернуть вентиль, мое сознание оказывает наибольшее сопротивление. Ожидание неприятных ощущений почти всегда хуже, чем то, что чувствуешь на самом деле. И обратное тоже оказывается верным. Если один уступает стремлению к комфорту, другим проще последовать его примеру.

Так что не успели мы отойти от хижин, как вся группа уже облачилась в резиновые дождевики или Gore-Tex. Хоф натянул мусорный мешок, который составлял его ручную кладь, превратив его в импровизированное пончо, а я накинул ярко-желтый непромокаемый плащ. В том, что мы оделись, для меня привкус провала. Прошло всего несколько часов, а я уже нарушил данное себе обещание оставаться раздетым. Наш отряд шагает вверх по склону, все мы дышим в унисон. Еще немного, и я начинаю потеть, словно я в резиновом скафандре на тренировке в тропиках — а именно это и происходит. Отойдя от хижин с полмили, внутри я уже такой же мокрый, как и снаружи. Поэтому я решаю уложить плащ в рюкзак — пусть вода льется на меня, принося долгожданное облегчение. Несколько человек следуют моему примеру, и в группе устанавливается хрупкий баланс между теми, кому нужна защита от дождя, и теми, кто изо всех сил старается поддержать чистоту эксперимента.

Вскоре, когда мы вступаем в более засушливую климатическую зону, полог влажного тропического леса редеет, а затем отступает. Мы поднялись над зоной дождя, и прежде серое небо освещает солнце. Теперь пейзаж тут и там оживляют валуны, низкорослые кактусы и колючие кустарники. Перед нашим взором простираются конусы застывшей лавы, образующие подножие самого вулкана. Я, однако, не любуюсь всей этой картиной, а гляжу в основном на пятки идущего впереди. Это Стеф ван Уинкл, голландец более двух метров ростом, он еще и самый младший в нашем походе.

Он тяжело дышит — с большим трудом по сравнению с остальными. Почти каждую минуту он выполняет последовательность из 30 быстрых вдохов и задержки дыхания с такой гримасой, что лицо у него даже слегка краснеет. Он практикует технику, которую Хоф велел выполнять, когда у нас начнутся вызванные высотной болезнью головные боли. В результате этого метода кислород направляется к определенной части тела. Метод эффективно помогает не только при головных болях, но и при болях в конечностях после тренировки. Как и со многими другими составляющими метода Уима Хофа, это проще почувствовать и попробовать, чем описать словами. Во время гипервентиляции в кровообращении сокращается количество CO2 и увеличивается общее содержание кислорода, при этом среда в организме становится не кислотной, а щелочной. Во время задержки дыхания (при полных легких) нужно последовательно сокращать все мышцы, начиная от конечностей и заканчивая тем местом, куда нужно перенаправить кровь. Процесс немного напоминает скручивание двух концов мокрой тряпки, чтобы отжать воду. Трудно в точности описать, какие физические процессы происходят в мозге, когда цель техники — головная боль. Возможно, расслабляются мышцы сосудистой системы, а быть может, вы просто направляете их на определенную точку. По моему опыту, всего через несколько секунд применения этого метода легкая головная боль проходит, а сильная уменьшается.

Однако меня беспокоит, как дышит ван Уинкл. Мы не прошли и трети пути к вершине. Такое дыхание, конечно, полезно, но он уже борется за кислород, и это плохой знак. Я интересуюсь, как его дела, а он кивает, поднимая большие пальцы вверх. Но этим жестом ему не скрыть боли. Не поднимая головы, он продолжает брести вверх. Я иду дальше, оставив его позади.

Через семь часов ходу группа, разделившись на отрезки, как цепочка муравьев, растянулась, наверное, на несколько миль. Мой приятель куда-то запропастился, да и о здоровье друг друга мы уже не спрашиваем. А я, кажется, где-то ближе к авангарду. В ландшафте теперь преобладает какое-то большое шипастое растение, похожее на калифорнийскую юкку. Я иду в полном одиночестве, не считая танзанийского проводника Джозефа. Он несет раздутый рюкзак. То ли мой темп кажется ему подходящим, то ли он за мной присматривает. Солнце скрывается за грядой серых туч, и мою кожу окутывает изморось, но, несмотря на резкое понижение температуры, я чувствую себя превосходно. Джозеф, закутавшись в толстый бушлат, наблюдает за мной, недоумевая, почему я так ничего и не надел. Мы на высоте примерно 3300 м. Воздух значительно разрежен по сравнению с началом похода, но благодаря этому сопротивление гораздо меньше. Как ни странно, из-за этого легче дышать учащенно. Уровень кислорода у меня, похоже, упал ниже 95 %. Из любопытства я прошу Джозефа проверить с помощью устройства уровень кислорода и у него. Через секунду-другую оно показывает 82 % — некатастрофично, но гораздо ниже, чем, по моим предположениям, должно быть у того, кто уже привык к восхождениям. Мы делим батончик гранолы на двоих, и Джозеф сообщает, что Хоромбо — то место, где будет наша первая ночевка, — уже недалеко.

Я удваиваю усилия и проворно мчусь дальше. Перспектива провести ночь в теплом спальнике на жесткой койке неплохо пришпоривает. Тропа петляет, пересекая ряд горных ручьев, вода в них выглядит ледяной. И вот уже сквозь туман виднеется небольшой поселок из конусообразных хижин. Хоромбо — стоянка в относительно неплохом состоянии. Большинство туристов, восходящих по маршруту «Кока-кола», приходят сюда на второй-третий день пути. Перед тонким столбом радиопередатчика (это единственный источник связи с внешним миром) меня встречает знак с указанием высоты — 3688 м.

Не зная, что делать дальше, я иду в одну из хижин. Там — столовая, где расположилась за ужином экспедиция шведов. Все головы оборачиваются к полуголому человеку в центре зала. Появляются улыбки, а кто-то из задних рядов, похоже, думая пошутить, выкрикивает:

— Да ты, верно, решил, что ты — Уим Хоф.

— Он где-то здесь. Не видели его? — интересуюсь я, искренне недоумевая, куда подевался руководитель нашего похода. Выкрикнувший вскакивает и чуть не бегом бросается ко мне. В руке у него фотоаппарат. Он возбужденно шепчет:

— Правда? Вы здесь с Уимом Хофом? Да он — мой кумир. Не могу поверить, что вы всю дорогу прошли так.

Я, должно быть, выгляжу, словно инопланетянин. Но приходится признать, что когда тобой восхищаются лишь потому, что ты без футболки, это очень приятно. На улице швед пару раз фотографирует меня и спрашивает, нельзя ли познакомиться с Хофом.

Остальные члены группы подходят в течение двух часов, и каждого пришедшего без футболки встречают как героя. Мы явно стали темой обсуждения в лагере, и пока один за другим подтягиваются остальные участники похода, мы осушаем кружки с горячим чаем, заедая их горячим мясом. Что нас ждет впереди, я прочувствовал, только когда уже затемно приходит Сильвия, владелица лавок марихуаны из Голландии. Восхождение полностью вымотало ее, и, переступив порог домика, она разразилась слезами. Сильвия сказала, что у нее раскалывается голова, и, обхватив голову руками, сползла по стене.

Собралась толпа. Откуда-то появился Хоф. Он по-отечески обнял Сильвию, согревая ее и нашептывая ей что-то в ухо. У нее измерили уровень кислорода, и он оказался критическим — менее 50 %. Хоф нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза, и они вместе начали дышать. Сильвия сосредоточила на нем свое внимание, и вдохов через 300 она немного пришла в себя. Слезы высохли, но она измучена. Пара проводников тем временем совещалась, что делать дальше. Если кто-нибудь умрет, именно их головы полетят. Никто не захочет нанимать проводника, который дал кому-то умереть во время своей вахты. Минут через тридцать Сильвии удается восстановить уровень кислорода до 90 %, но нельзя предсказать, что будет, когда она продолжит подъем. Решено, что Сильвии придется вернуться. Это первый несчастный случай в нашем походе.

Ночью участники похода улеглись друг за другом на койках, длинной вереницей выстроившихся вдоль стен общего дома. Окна открыты, они впускают ночной воздух и выпускают углекислый газ, который накапливается в небольшом помещении, где спят тридцать человек. В три утра звонит будильник, напоминая проверить уровень кислорода и восстановиться до 90 %. Снова заснуть трудно, но в 4.30 Хоф полон энергии и чуть не кричит, что пора выходить, иначе мы упустим возможность добраться до вершины. Поход займет 11 часов, а воздух будет все более разреженным. И никому, кроме Хофа, не хочется идти так далеко до рассвета.

На завтрак пресная каша и яйца. Вкус так себе, но очень важно поесть, поэтому я пытаюсь за пять минут затолкать в себя как можно больше. Тогда-то я и заметил, что ван Уинкл, высокий голландец, у которого до того были проблемы, перегнулся через перила на крыльце. Его сильно рвало — из него литрами выплескивалась желтоватая жидкость. Услышав о состоянии ван Уинкла, Хоф хлопает его по спине, понукая идти дальше.

— Этот поход покажет, где мальчик, а где мужчина, — говорит он, намереваясь подбодрить, но неудачно. Несмотря на весь свой энтузиазм и вдохновляющие достижения, Хофу порой недостает обычных навыков общения.

Ван Уинкл качает головой, глядя на Хофа:

— Мне, похоже, придется выбирать: спуститься или умереть, — стонет он в ответ.

Его партнер по восхождению согласно кивает. Хоф, по-видимому, разочарован.

— Ладно, — бурчит он и велит остальным готовиться. Пора выходить.

Анализировать Хофа почти невозможно. С одной стороны, в нем есть нечто особенное: физические и психические способности, которые, видимо, раскрывают необъятное хранилище силы. Он — пророк, чьи откровения расходятся по всему свету в популярных видеороликах и научных журналах. Он — человек, чья любовь ко всему человечеству, похоже, не знает границ. При этом Хоф — безумец, который настолько эгоистически сосредоточен на собственных способностях, что он не в состоянии поставить себя на место другого, оценив пределы его возможностей. Когда Хоф бросает группу в стремлении к рекордам или когда он затевает сорокапятиминутный разговор о том, как благодаря холоду и дыханию можно изменить собственную физиологию на самом глубоком уровне, с ним случается такой приступ эгоизма, что он попросту ничего не замечает. На уровне моря или в зоне умеренного климата на этот его заскок вполне можно не обращать внимания. Но в горах, где жизни почти тридцати человек висят на волоске, это качество может оказаться опасным. Поэтому, когда утром группа выходит, не досчитавшись двух участников, я спрашиваю себя: за кем я следую — за Хофом-пророком или за Хофом-безумцем?

Мы плетемся в темноте, где лишь вереница головных фонарей освещает каменистую тропу, и выбор одежды — это мой бессознательный ответ на предыдущий вопрос. Из 27 человек только один с голым торсом. Холодно, но я без футболки, потому что пока не хочу отказываться от веры в его метод. Я думаю о тепле (о костре, что будто горит в животе) и иду дальше, усилием воли направляя жар к обнаженному торсу. Даже на Хофе футболка, а на плечи накинуто одеяло.

Наши алюминиевые посохи и туристские ботинки скрипят по земле, а мы идем все дальше на север по склону вулканической скалы, которая ежегодно забирает не меньше восьми жизней[10]. Мы дышим резко и ритмично, словно заперты в помещении, из которого откачивают воздух. Будто каждый вдох может стать последним. Но мы синхронно и сосредоточенно шагаем в темноте, пока оранжевые пальцы рассвета не стягивают с горизонта покрывало ночи. Только тогда начинает вырисовываться темный контур горного пика. Сначала это лишь темно-лиловая прореха на усеянном звездами небе, но по мере того, как небосвод стряхивает объятия ночи, солнечные лучи зажигают ледник, как маяк.

Вершина Килиманджаро.

Высочайшая гора Африки вздымается над выжженной солнцем саванной высоко за облака. Там ветра, достигающие максимальной скорости 50 миль в час, шлифуют ледник — наверное, единственный участок льдов, образовавшийся на этом континенте. Последние 20 часов вершина скрывалась за облаками и вздымающимися подножиями горы. Теперь, оказавшись на виду, эта огромная глыба лавы — уже не фантазия, родившаяся в наших головах, а реальное препятствие. Постепенный подъем длиной в 15,5 мили, ведущий от парковых ворот, резко обрывается у подножия вулканического конуса, и начинается резкий подъем вверх по пустынным, неприветливым склонам. По этим-то безжизненным просторам, где нет ничего, кроме базового лагеря, мы надеемся дойти до вершины почти без еды, сна и — что больше всего мне импонирует — без всякой теплой одежды.

Один из нанятых нами в Моши проводников, закутавшись в термоснаряжение, с опаской следит за мной.

— Пожалуйста, наденьте что-нибудь, — говорит он, глядя на мою опрометчиво оголенную кожу. Просьба эта разумна. Хотя в небе и проглядывает солнце, температура воздуха гораздо ниже нуля, и чем выше мы поднимаемся, тем холоднее будет. Но этот вопрос — еще и вызов, именно за этим я изначально и отправился на эту гору.

Я выбросил его слова из головы. И стараюсь не думать, как одеты остальные члены группы. Я вдыхаю глоток холодного воздуха и направляю свой взор на полыхающую рыжим пламенем гору передо мной. Я выдыхаю, и мой выдох напоминает гортанный рык, словно дракон проснулся от столетнего сна. Я чувствую, как во мне просыпается энергия. Ритм дыхания учащается. Пальцы ног в туристских ботинках начало покалывать. Мир перед моим взором становится ярче, словно происходят сразу два рассвета: один от встающего солнца, второй — в глубине моего сознания. За ушами, словно зажженный фитиль, разгорается спираль жара. Она перебрасывается на плечи и следует за изгибом позвоночника. Температуру нет смысла измерять. Холодно, а я только-только начал потеть.

Или мне так кажется. Пройдя еще милю, мы оказываемся в седловине, понижении в ландшафте, что отделяет небольшой, похожий на замок вулканический пик от главной вершины Килиманджаро. Седловина образует проход для ветра, и его порывы превращаются в ураган. Туго натянутые ремни рюкзака звенят, как струны. Мы размашисто шагаем, оставляя позади выложенную из камней окружность, обозначающую границы вертолетной площадки, которую врачи используют для эвакуации жертв высотной болезни. Кто-то из участников группы просит остановиться, чтобы облегчиться в небольшой деревянной уборной. На улице около минус 12 градусов, но из-за порывов холодного ветра кажется, что ниже 30. Судя по цифрам в таблицах, которые мне дал Кастельяни, обморожение обнаженной коже грозит всего через полчаса.

Практикуя метод Уима Хофа, человек не становится невосприимчивым к капризам стихии. На такой открытой местности из-за остановки даже на пару секунд моему организму сложнее вырабатывать объем тепла, достаточный, чтобы противостоять холоду. Пока мы бесцельно кружим вокруг вертолетной площадки, я чувствую, как у меня понижается температура. Я знаю — чтобы снова согреться, мне понадобится гораздо больше энергии. Мы остановились всего минут на пять, но когда мы вновь пускаемся в путь, я понимаю, что влип. Хоф обгоняет тех, кто идет впереди, и торопится дальше. Возможно, его поспешность говорит о том, что ему нужно поддерживать постоянный темп, о том, что он тоже поддерживает температуру не только усилием мысли, но и неспешной, постоянной работой мышц.

Спускаясь к самой нижней точке седловины, я гляжу, как его укрытая одеялом спина все отдаляется от нас. Воет ветер, проносясь мимо меня с какой-то чудовищной скоростью, и я начинаю задумываться, может, стоит надеть пару слоев одежды, иначе я рискую вовсе не дойти до вершины. Сняв рюкзак, я вытаскиваю рубашку из мериносовой шерсти и шерстяной свитер. Они слегка защитят мою кожу от холода. Это не очень-то поможет от сильнейших порывов ветра, но, чтобы чувствовать себя в безопасности, мне большего и не надо. Набравшись сил, я набираю темп и нагоняю Хофа. Остальные участники похода небольшими группами идут позади.

Необъятные просторы вызывают некий обман зрения, и расстояние на глаз гораздо меньше, чем на самом деле. И хотя лежащая перед нами дорога в основном ровная, продвижения вперед не заметно. Из-за обмана зрения то, что кажется пятнадцатиминутной прогулкой, превращается в целый час изматывающего пути. Мы вышли из Хоромбо пять часов назад, но так растянулись, что идущие последними доберутся до очередной остановки только минут через сорок пять. Эти миражи буквально лишают группу мотивации.

Следующий промежуточный пункт маршрута — местечко под названием Кибо. Это — базовый лагерь для всех, кто идет к вершине по маршруту «Кока-кола». Это — наша последняя надежда на отдых перед штурмом вершины. Оттуда начинается резкий подъем. Сам Кибо находится выше границы произрастания растительности. Это — пустынный форпост, где есть кучка каменных построек, кухня и помещения, где могут по несколько недель жить смотрители парка, чтобы следить за постоянным потоком проходящих здесь туристов. Мы оказываемся в каменном строении, где стоит множество простых деревянных скамеек и столов, и пытаемся согреться перед последним этапом подъема. Обычно туристы ночуют здесь, чтобы акклиматизироваться и отдохнуть, мы же планируем подниматься еще шесть часов. Еще нет и одиннадцати, и время пока на нашей стороне. В углу дрожит Дэннис Бернаэтс, кроссфиттер и участник «Айронмена», который ловит каждое слово Хофа, словно это откровение. Когда, еще в седловине, я надел свитер, это вдохновило его, и он сбросил свое обмундирование. Весь самый суровый этап похода он прошел полуголым. Теперь он усиленно дышит, пытаясь согреться. Дэннис бледен, а губы у него посинели. Я даю ему толстую куртку из своего рюкзака.

Хоф лег на стол и закрыл глаза. Глаза закатились, а веки трепещут. Хоф весь красный, и когда он открывает глаза, он вновь брызжет энергией. Когда следуешь за кем-то, у кого есть суперспособности, в этом-то и заключается сложность: в отличие от него, мой организм отдыхает и восстанавливается совсем по иным правилам. И сейчас, когда мы у самой вершины, все его мысли сосредоточены на установлении рекорда.

Все остальные отдыхают и ждут горячего обеда, который, как нам сказали, уже на подходе. Хоф смотрит на часы. 11.40. Тут он зовет нас:

— Внимание всем. Выходим через 20 минут. Мы еще не на месте, потому что захотели есть. А мы здесь, потому что нам нужно на вершину.

Его обращение не получает никакого ответа — у всех растерянный вид. И не я один выругался вполголоса. Хоф, чувствуя неповиновение, через три минуты перефразирует свое сообщение:

— Никакого отдыха, — заявляет он. — Выходим немедленно! Вперед к новым рекордам!

Он выскакивает из комнаты и по широкой тропе между скромными домишками Кибо направляется туда, где собрались проводники. Майк Нельсон, проводник, участвовавший в спуске пожиток Мэллори с Эвереста, пытается преградить Хофу путь.

— Сейчас идти нельзя, — пробует он скомандовать Хофу. Но похожий на гнома руководитель нашей экспедиции попросту проходит мимо. Он направляется вверх, утянув за собой двух бельгиек, которые отправились в этот поход для развития навыков корпоративного лидерства. Я смотрю, как в дверях мелькают его оранжевые кроссовки, и пытаюсь определиться, должен ли я следовать за нашим лидером или же стоит присоединиться к, похоже, поднявшемуся, вполне оправданному бунту. Я наблюдаю, как его фигура на склоне становится все меньше. Примерно в одной трети мили от лагеря он оборачивается и что-то кричит. Слов разобрать нельзя. Это наверняка последняя тщетная попытка восстановить боевой дух. Вероятно, поток оскорблений.

Я зол. Не в такой поход я собирался. И моя вера в Хофа стремительно слабеет. Но в глубине души мне хочется знать, что будет дальше. И мне в голову приходит компромиссное решение. Я роюсь в рюкзаке и вытаскиваю всю легкую одежду, что взял с собой. Я надеваю штормовые брюки и термофутболку, набрасываю свитер и снова достаю толстую куртку, которую собирался приберечь на крайний случай. Поверх я надеваю желтый дождевик. Я буквально прею под всеми этими слоями одежды. Не то чтобы мне все это нужно — но так я протестую против порывистости Хофа. К черту его метод. К черту его самого. Снарядившись таким образом, я выхожу из лагеря Кибо и зову Хофа. У него в самом разгаре какой-то спор с бельгийками.

— Погодите! — кричу я. Мой крик эхом отражается от каменистых склонов каньона. Я прохожу мимо проводников. Они спорят между собой на суахили. Им известно, что, если во время восхождения что-то идет не так, часть вины и последствий будет возложена и на них. За мной идет только Бернаэтс.

Бельгийки удрали от Хофа. В полном одиночестве он стоит в шортах, завернувшись в одеяло, в сотне метров выше по склону.

— Почему бы не дать нам еще час? — кричу я наверх. — Даже проводники не пойдут за тобой.

Ветер, видимо, относит мои слова со склона, и Хоф воспринимает это как оскорбление.

— Не смей угрожать мне, Скотт! — ревет он в ответ, а ветер злобно подпевает ему.

— Откуда мне знать, может, я пойду за тобой, а ты бросишь меня в горах, как бросил остальных?

Эти слова он, похоже, расслышал. На уступе подо мной в полном одиночестве шел процесс осознания. Да, он может дойти до вершины, но стоит ли, если больше никто не пойдет? Нужно время. Секунд, может, пятнадцать. Может, минута. Но когда он отвечает, голос его спокойнее.

— Я тебя не брошу, — мгновение он молчит. — Обещаю.

Немного, но пока достаточно. Через пару минут мы с Бернаэтсом идем следом за Хофом. Мы оборачиваемся на Кибо — сверху он кажется еще более безжизненным. Мы видим, как пререкаются проводники, а бельгийки машут в нашу сторону. Что они говорят, непонятно.

— Может, они тоже придут, — с горькой надеждой говорит Хоф. Но всем нам понятно, что вряд ли.

Хоф отворачивается и делает небольшой шаг по склону. Еще один. Мы — за ним. По-ли, по-ли.

Следующие полчаса я все больше молчу, а передо мной мелькают его кроссовки и расписанные птицами плавки. Слышно только постукивание алюминиевого посоха, хруст ботинок и непрерывное дыхание. Эти ритмичные звуки гипнотизируют, но мне никак не выбросить из головы один вопрос: зачем я иду в горы за этим безумцем? Хоф много чего умеет, но руководить людьми — определенно не его стезя. У меня есть сомнения, сдержит ли он свое слово или же, когда мы преодолеем тот или иной подъем и меня оставят силы, он ринется дальше. Я понимаю, что иду вовсе не за безумцем, только когда замечаю, что его кроссовок оскальзывается на камнях — один неверный шаг, даже его колоссальная стойкость на мгновение дает сбой. Я следую не за пророком. Я иду даже не за Уимом Хофом. Я пошел в горы после долгих лет — шаг за шагом — работы над собственной природой. Я придерживаюсь своих правил, своих отношений в группе и даже к самой горе. Меня не волнует, побьем ли мы рекорд. Я хочу определить предел своих собственных возможностей.

Эти мысли придают на некоторое время живости моим шагам. Я больше не злюсь на него. Тут же все мое многослойное одеяние и протест, который она подразумевает, кажется не к месту. Я сбрасываю рюкзак и раздеваюсь до пояса. На этой части склона ветер не такой свирепый, и даже при медленном темпе моих усилий достаточно для поддержания тепла. Я разделся — и это кажется небольшой победой. Если я и надену что-нибудь опять, то уж не из-за слов или действий Хофа. Безумен он или нет, это испытание — для меня. Дойду я до вершины или потерплю неудачу, зависит от меня.

Хоф идет, сцепив руки за спиной и сосредоточившись на каждом шаге вверх по тропе. До края вулканического кратера нам остается подниматься еще 762 м вверх, но с каждым шагом мы все ближе. На склоне небольшая ложбина, заслоняющая Кибо. Но я все равно оборачиваюсь — за нами в гору мчится какой-то смазанно-красный колобок. Он быстро нагоняет нас — два его шага, как один наш. Я рассказываю остальным. Мы прищурившись глядим вдаль и узнаем его. Это — Салим Хамис Нгони, один из самых молодых проводников в экспедиции. Как бы они там внизу ни спорили, его либо послали присматривать за нами, либо он пошел по собственной инициативе. Мы и остановились отдохнуть на груде скал, он добрался до нас через сорок пять минут.

Еды у нас собой немного, ведь мы не пополнили запасы в Кибо. Но я выуживаю из рюкзака два батончика гранолы. Бернаэтс распаковывает какой-то энергетический гель с лекарственным вкусом, и мы съедаем все это. Мы уже так высоко, что одновременно жевать и дышать тяжело. Каждый кусок пережевываемой пищи занимает место, которое можно было бы использовать для вдоха. У всех нас показатели содержания кислорода выше 90 %, за исключением Хамиса Нгони, у которого 70 %. Он не практиковал дыхание по методу Хофа. Мне интересно, неужели он и другие проводники так привыкли каждый месяц ходить в горы и поэтому чувствуют себя хорошо даже при недостатке кислорода.

У организма есть множество разных способов согревать себя, и точно так же у него есть и широкий спектр стратегий и техник для восполнения недостатка кислорода на большой высоте. Для меня же эффективным оказался метод дыхания. Наша четверка, выстроившись в ряд, продолжила подъем. Впереди идет Хамис Нгони. Время от времени ритм наших шагов убаюкивает меня, и я сбиваюсь с осознанного темпа дыхания. Я отвлекаюсь, и вдыхаю столько воздуха, сколько подсказывает сознание, забывая направлять свое дыхание. Тогда-то горняжка и проявляет себя. Все неуловимо меркнет, и кажется, что каждый шаг дается все труднее. Потом, понимая, что слабею, я выполняю тридцать частых вдохов, и все снова становится ярким так резко, словно я снял солнечные очки. Походка стала легкой, и у меня есть силы продолжать путь. На этой высоте гора заставляет меня остро осознать свое тело. Мне даже кажется, что я чувствую, как энергия от батончика гранолы циркулирует по организму, по мере того как митохондрии в клетках жадно поглощают сахара, отдавая животную силу мышц.

Мы миновали небольшую пещеру, а потом ровную площадку. После этого петляли, ощущая под ногами что-то вроде вулканического песка. Вытягивая шею, я различаю белое пятно снега вверху — значит, там кромка кратера. На самом деле точка Гилмана — это не самая вершина Килиманджаро, но именно здесь можно перевалить через гору и начать спуск по противоположному склону. До настоящей вершины, Ухуру, еще полтора часа хода по краю кратера и еще несколько сот метров подъема. Я, Хоф и Бернаэтс, все мы согласны, что для наших целей подойдет и точка Гилмана. Нам не нужно идти дальше, чтобы что-то себе доказать. Такой скромный плюс к нашим свершениям просто не стоит еще трех часов ходьбы туда и обратно. Как бы то ни было, когда я перевожу взгляд со снегов на темные тучи, которые начали окутывать вершину, расстояние до точки Гилмана вызывает головокружение. Я предпочитаю идти, опустив голову.

Через полчаса мы доходим до участка пути, где гравийная тропа уступает место валунам. Его называют Ямайка Рокс. Тут нам кое-где приходится идти, перехватываясь руками. Это самый технически сложный участок подъема, а еще хуже, что неожиданно начинается сильный снегопад и дует шквалистый ветер. Температура около минус 15 градусов, потом я рассчитал, что за счет воздействия ветра на голую кожу на самом деле было примерно минус 35. Этого достаточно, чтобы получить обморожение всего через пару минут, хотя я и шел с голым торсом вот уже несколько часов. Я замечаю, как Хоф споткнулся о груду камней, и ему пришлось опереться рукой. Все мы уже явно на пределе своих возможностей. Несмотря на скорость подъема, холод и ледяной ветер, я знаю, что мне нужно направить все свои силы лишь на то, чтобы передвигать ноги. Я снова надеваю свитер и, готовясь к последнему рывку, неуклюже втыкаю посохи в скалу.

В мире много великих горовосходителей. Я не из их числа. И Хоф, и Хамис Нгони — опытные альпинисты, но для меня даже несложный подъем, где нужно карабкаться по камням, уже испытание. Когда нужно ползти, посохи мешаются, а, стоя без них, мне трудно удерживать равновесие. Трое моих товарищей, похоже, беззаботно спрыгнули с почти двухметрового уступа, я же, хватаясь пальцами за ноздреватые скалы, отчаянно нащупывал под собой за что зацепиться. Поскользнувшись, я рухнул вперед, распластавшись и раскинув руки. Хоф, глядя на мои бепорядочно раскинувшиеся конечности, обращаясь к Бернаэтсу или Хамису Нгони, или, может, просто так, говорит:

— И вот он бьется сам с собой.

Я слишком вымотан, и для меня это замечание как оскорбление, но оно верно. Я запнулся на склоне. Я бьюсь с собственными мышцами и сознанием так же, как с этим валуном, на котором распласталось мое тело. Но, черт возьми, я все-таки дойду до вершины, даже если это меня убьет. И на этот раз, когда я поднимаю глаза, то понимаю, что наша цель всего в сотне метров вверх по склону. Можно бороться с собой или бороться с горой. На этом этапе такого вопроса уже не стоит.

И не успел я оглянуться, как мы уже были там. Мы, затаив дыхание, стоим на «крыше» Африканского континента. Почти у самой вершины. Посмотрев на часы и вычтя время выхода, мы понимаем, что мы не просто достигли поставленной цели дойти за 30 часов — мы превзошли все ожидания. С тех пор как мы миновали вход в парк, прошло всего 28 часов 6 минут. Объективно говоря, когда группа Хофа в прошлом году шла тем же маршрутом, до точки Гилмана они дошли за 42 часа. Насколько нам известно, это самое быстрое восхождение к точке Гилмана, совершенное группой людей. Где-то внизу к нам поднимаются остальные участники. Они подойдут сюда часа через два. В общей сложности, до вершины, не уступив горной болезни, дойдут 22 члена группы из 29. Хотя Кастельяни вместе с армией США предсказывал масштабную неудачу, в нашей экспедиции 75 % успешных восхождений.

И я впитываю в себя наш успех вместе с разреженным воздухом Килиманджаро. Ветер хлесткими порывами проносится мимо огромного деревянного знака с указанием высоты, и мне снова становится тепло. Я делаю еще 30 вдохов, и мне уже жарко. Я снова снимаю рубашку, чтобы кожей почувствовать атмосферу. Хоть ветер и знает лишь язык обморожения, я чувствую, что это победа. Я уже не на горе. В это мгновение я сам гора.

Эпилог Холодно и хорошо

С тех пор как я последний раз виделся с Робом Пикелсом из Боулдерского центра спортивной медицины, прошло полгода, и ощущаю себя как нельзя иначе. Во-первых, центр заключил соглашение с Колорадским университетом и переехал в совершенно новое здание, примыкающее к студенческой спортивной арене. В ультрасовременных кабинетах толпы мясистых футболистов и тщедушных выносливых спортсменов. Изменилось и название — теперь это Центр спортивной медицины и спортивных достижений при Колорадском университете. Несмотря на эти внешние преобразования, тест, который будет проводить Пикелс, по сути, аналогичен тому, что я проходил прошлым летом. Однако ощущаю я себя, несомненно, по-другому.

После того как я несколько лет изучал, как можно с помощью окружающей среды проникнуть в работу внутренних механизмов организма, мне кое-что известно о пределах моих собственных возможностей в этом мире. Я знаю, что в каждом человеке — даже в том, у кого тотем — медуза — скрываются огромные запасы внутренних сил.

Секрет вмешательства во внутренние биологические процессы состоит попросту в том, чтобы выйти из зоны комфорта, попробовать подвергнуть себя воздействию окружающей среды и за счет этого стать сильнее. Благодаря воздействию холода происходит перестройка сердечно-сосудистой системы и проходят нарушения аутоиммунной системы. Кроме того, это чертовски эффективный способ снижения веса. Все эти изменения я испытал на себе и видел у сотни других людей, у которых хватило воли вмешаться в самые глубинные, возникшие в процессе эволюции физиологические механизмы. На более же глубоком уровне происходит понимание того, что человек — не просто ограниченный пределами собственной кожи организм, а часть окружающей среды, где мы обитаем.

После восхождения на Килиманджаро прошла всего неделя, и я понимаю, что в такой хорошей форме я не был ни разу в жизни. Прежде расплывшаяся талия снова подтянулась. Длина пояса на старой паре джинсов была 36 дюймов, а в последний раз я покупал 31-й размер. Порой у меня начинался стоматит — небольшие болезненные язвочки, которые появлялись у меня с двухлетнего возраста. Но с тех пор, как я начал принимать холодный душ, они не появлялись ни разу.

За последний год я несколько раз подвергал себя серьезным испытаниям, но схема ежедневных тренировок почти не изменилась. Независимо от погоды я два-три раза в неделю бегаю с голым торсом. Летом я расходую уйму солнцезащитных средств, а зимой обливаюсь потом во время пробежек на три мили вокруг озера рядом с домом. Позанимавшись с Брайаном Маккензи в его комплексе в Южной Калифорнии, я вдобавок включил в свою схему еще и пару высокоинтенсивных интервальных тренировок. В общей сложности вся моя физкультурная программа, включая дыхательную практику по утрам, составляет три часа в неделю.

Прежде чем Пикелс подключит ко мне дыхательные трубки и наточит свои скальпели, я рассказал ему о своих тренировках. Этот человек, который почти все дни напролет общается со спортсменами высшего уровня, наверное, подсмеивается про себя. На многое он не рассчитывает. Он еще раз запускает меня на беговую дорожку, постепенно увеличивая уклон и скорость, но скорее из одолжения, чем ради открытия новой системы фитнеса. В первую пару минут — ничего сложного, но когда он переключает на более быстрый режим и больший уклон, я начинаю потеть, а резиновая маска неудобно оттягивает меня в сторону.

— У тебя все отлично. Молодец, — говорит он, протыкая мне палец небольшим стилетом, чтобы забрать кровь. Он ставит образец в аппарат, а потом увеличивает скорость и уклон, и я снова чувствую себя, словно на склоне Килиманджаро.

— Ты прошел еще один этап лучше, чем прошлым летом. Поднажми! — комментирует он. Я улыбаюсь из-под дыхательного аппарата и поднимаю большие пальцы вверх. Я бегу, пока легкие не начинают гореть, а сознание требует остановки. Я встаю на боковины тренажера, а лента подо мной продолжает крутиться. Я уступаю и думаю, что у меня, пожалуй, осталось еще немного сил в запасе. Наверное, я бы прошел еще этап. Я сказал об этом Пикелсу.

— Все так говорят, — ответил он.

Нужно заполнить множество показателей, и Пикелс велит приходить за результатами через несколько дней.

Неделя превращается в месяц, а я тем временем продолжаю ежедневно тренироваться. Наконец мы назначаем дату встречи, которая всем подходит, и ранним февральским утром я выезжаю. Он встречает меня в фойе центра энергичным рукопожатием — первый признак, что результаты любопытнее, чем он ожидал.

Мы усаживаемся в небольшой переговорной с телевизором на стене, на котором он демонстрирует мне 40 страниц данных и сложных вычислений. Увлекшись описанием круговорота бикарбонатов и обменных процессов, он говорит быстро, а потом обводит несколько формул. У меня начинает кружиться голова. Это выше моего понимания, поэтому я прошу его перевести все это на нормальный язык.

— Общая картина такова: ты используешь энергию гораздо эффективнее, чем во время прошлогодних тестов. Словно ты каждую неделю к своей тренировке добавлял по семь часов занятий, — заявил он.

Я не только дольше бежал на беговой дорожке, но и сжег больше жиров и меньше углеводов, а значит, я научился использовать меньше сахаров и больше запасенной энергии.

Он показал мне несколько графиков, иллюстрирующих данные. На двух графиках, на которых показано изменение скорости окисления жиров и углеводов во времени, пересекаются две линии: темным цветом обозначены углеводы, а более светлым — жиры. В мае эти линии пересекались еще до третьего этапа на беговой дорожке. Когда в мае я начал бежать, мой организм почти сразу начал сжигать жиры, но с увеличением нагрузки их уровень резко увеличился. Чтобы возместить их потерю, организму приходилось сжигать больше углеводов, и в конце концов, пройдя шесть этапов, я выдохся. На втором, январском, графике эти две линии пересекаются на пятом этапе, а пробежал я полных семь этапов. Это значит, что на протяжении почти всей тренировки я сжигал жиры.

— Это здорово, — сказал я.

Однако все остальное было по-прежнему. Во время обоих испытаний у меня вырабатывалось в три раза больше молочной кислоты, чем у среднестатистического взрослого. Молочная кислота — побочный продукт физических нагрузок. Ее выработку часто связывают с долгими периодами восстановления после интенсивных тренировок. Это кислотный продукт, из-за выработки которого у вас все болит после гонок. Учитывая изменения в сжигании жиров, Пикелс рассчитывал на более заметные изменения и здесь, но он пожимает плечами.

— Физиология у всех разная, — говорит он.

В общем, изменения в моей физиологии слишком значительные, чтобы приписать их только восхождению на высокую гору, даже такому сложному, как подъем на Килиманджаро. Зато они указывают на происходящие изменения в способе использования энергии организмом. Пикелс предполагает, что это попросту связано с тем, что я приучил свой организм к холоду.

— Из-за воздействия холода ты расходуешь больше энергии. Это как пассивная тренировка низкой интенсивности для всей сердечно-сосудистой системы, — размышляет он.

Он отмечает, что, судя по результатам исследования, из-за воздействия холода в организме увеличивается число формаций митохондрий, а значит, повышается аэробная способность в целом.

Положительные результаты еще больше впечатляют, ведь на самом деле программа моих тренировок изменилась не так уж существенно — я лишь добавил холодные обливания и дыхательные упражнения по утрам. Во время первой встречи с Хофом в Польше почти четыре года назад я весил 95 кг. Сейчас я вешу 80. Более того, я хотя бы отчасти доказал, что в состоянии справиться с высотой и морозом. А еще я поднялся на высочайшую гору Африки.

С одной стороны, я невероятно доволен результатами тестов. Но я думаю, что причины, по которым результаты стали выше, гораздо глубже, чем просто воздействие холода и дыхательная практика. Эти улучшения происходят из глубокой связи, которую я продолжаю устанавливать с окружающим меня миром. Я надеюсь, что каждый может хотя бы попытаться сделать это для себя.

Каждое нервное окончание, связывающее кожу с мозгом, жаждет понять окружающий мир. Так мы сможем принимать правильные решения о том, как жить дальше.

Большинство этих сигналов мы получаем без осознания через узлы в самых древних структурах мозга. Эти пути передачи — та самая программа, которую мы унаследовали от бесчисленных поколений наших предков с самого зарождения млекопитающих как таковых. Биологическая взаимосвязь между живым существом и окружающей его средой — это самый древний способ передачи знаний, какой доступен человеку. Эта программа настолько укоренилась в самом нашем естестве, что язык заложенной эволюцией программы — это не мысль, а ощущение: дрожь, прилив крови или обострение чувств. Всего сто лет назад большинство из нас понимали, что означает дрожь. Тысячу лет назад наши тела повторяли смену времен года. Более десяти тысяч лет назад представители нашего вида мигрировали с континента на континент на плотах из водорослей и преодолевали горы чуть ли не в одних шкурах и кожаных подошвах. Эти наши предки вовсе не отделяли себя от природы. Им было известно то, чему мы учимся сейчас. Мы просто здесь. Выживаем. Все вместе.

Хотя в нашей нервной системе и выработалась связь с миром, в котором она развивалась, в современную эпоху человечество склонно считать, что мы кардинально отличаемся от всего, что нас окружает. Мы настаиваем на том, что мы существуем в границах наших тел, нашей собственности, в кругу нам подобных и наших профилей в соцсетях. А остальной мир мы держим на расстоянии. От того, что миллиарды людей придерживаются такого дробящего природу на части мировоззрения, мир и обратился в хаос. Я писал эту книгу в 2015 и 2016 годах, и эти годы были самыми жаркими из когда-либо зафиксированных. В предстоящие годы будет все сложнее отыскать настоящий холод, ведь зимы становятся все мягче, а лето все жарче. Возможно, когда-нибудь в Бостоне нельзя будет найти покрытое льдом озеро. В мировом масштабе изменения климата — это еще один признак того, что человечество — неотъемлемая часть окружающего мира. Человек благодаря изобретательности своего мозга добывал запасы энергии планеты для использования в своих целях. Обильные выбросы двуокиси углерода, масштабное загрязнение, связанное с развитием промышленной революции, а также массовое уничтожение животных — это лишь некоторые самые характерные способы, с помощью которых мы направляем природу в нужном нам, но абсолютно разрушительном направлении. Этот процесс по большей части неосознанный — никто не собирался уничтожать нашу планету, — но последствия такие масштабные, будто все было рассчитано. В каком-то смысле, можно сказать, что сейчас само человечество — это обладающая сознанием нервная система мира. И как наше тело слабеет, выбирая комфорт и с помощью гаджетов потакая нашим стремлениям к гомеостазу, точно так же и изменения, которых мы с помощью технологий добились на планете, нарушают царящее на планете равновесие.

Конечно, современные технологии принесли нашему виду не только вред, но и пользу. В наши дни продолжительность жизни выше, чем когда-либо за всю историю человечества. Хотя, возможно, у наших живших в эпоху палеолита предков были более крепкие зубы, сильные мышцы и более устойчивая иммунная система, им еще приходилось преодолевать и смертельно опасные испытания, в результате чего они умирали, не дожив и до сорока лет. Детская смертность и смертность во время родов была неприлично высокой. В Средние века эпидемии не раз опустошали целые города. В общем, я предпочитаю жить сейчас, чем в любую другую историческую эпоху. Технологии наделили нас непреодолимой силой — что с того, что я не всегда могу найти дорогу в городе без навигатора в телефоне? У меня была удивительная возможность побывать в отдаленных уголках планеты, совершив путешествие, немыслимое даже одно поколение назад, — я летал из Колорадо в Моши, Амстердам и Лондон, и все это за какие-то несколько месяцев. Я испытывал пределы своих возможностей в передовых лабораториях, бок о бок с самыми удивительными спортсменами на планете. Мне повезло. Впрочем, как и всем нам.

Я никого не призываю спасать нашу планету или пытаться изменить ход истории. Но скажу, что у каждого из нас есть возможность прямо сейчас установить связь с окружающим нас миром. Если вы всю свою жизнь оплели не пропускающим тепло коконом, ваша нервная система жаждет вырваться из него. Все, что вам нужно, — это хотя бы на чуть-чуть покинуть свою зону комфорта и испытать нечто за рамками обыденного. Попытайтесь полюбить холод. Вам нечего терять. Просто дышите.

Немного о хронологии

В этой книге я по возможности старался придерживаться хронологического порядка. Однако есть отдельные места, где я вольно обошелся с последовательностью событий, чтобы не нарушать последовательность изложения. Некоторые сюжеты, которые на самом деле происходили по нескольку дней, я сократил до пары фраз и образов. Самое главное, пожалуй, то, что на Килиманджаро я поднимался в начале января 2016 года, за несколько недель до гонки Tough Guy в Великобритании, хотя главы идут в другом порядке. И самые наблюдательные читатели заметили это.

Благодарности

Я бы никогда не написал эту книгу, если бы не попытка разоблачить пророка и безумца Уима Хофа. Благодаря его смелым порывам я совершенно по-новому начал смотреть на свое тело, и трудно выразить, как я ему благодарен и как уважаю. Я рад, что ошибочно думал насчет его метода. Кроме того, меня все время вдохновляла работа других новаторов, которые с помощью сил природы умело управляют своими скрытыми биологическими способностями: от Лэрда Гамильтона с женой и Габриэля Риса до Брайна Маккензи.

Еще я, конечно же, очень признателен коллективу редакции за добросовестную работу. Прежде всего своему редактору в издательстве Rodale, Марку Уайнштейну: он поддерживал меня на всех этапах написания этой книги и отстаивал этот проект в незнакомом мне издательстве. Также я хочу поблагодарить своего литературного агента, Лауру Нолан, которая помогла отточить первоначальный замысел и создать из журнальной статьи в Playboy складный план. Еще мне повезло, что, когда пришло время продавать книгу об эзотерическом наставнике из Голландии, задумавшем пересмотреть отношение человечества к холоду, на работу в Rodale пришла Мэри Энн Нейплс, литературный агент моей первой книги The Red Market. Позже Нейплс перешла на должность вице-президента в Disney Publishing, но новый директор Rodale, Гейл Гонзалес, яро ратовал за эту книгу. Кроме того, я все время чувствовал поддержку Института расследовательской журналистики Шустера, и мне хотелось бы особенно поблагодарить Кайру Трингали, которая помогала мне расшифровывать многочасовые интервью, а также Флоренс Грейвс и Лизу Баттон: с ними я с самого начала советовался по поводу своей затеи.

У меня была возможность слить воедино огромный объем научных данных, и я не уставал благоговеть перед кропотливым трудом исследователей, которые десятилетиями фиксировали на бумаге проявления скрытых биологических особенностей человека. Своими знаниями со мной любезно поделились ученые Рей Кронайз, Аарон Сайпресс, Питер Пиккерс, Мэтьис Кокс, Джон Кастельани, Марк Киссел, Мария Кожеников, Дэниэл Либерман, Тони Густафсон, Шон Моррисон, Кевин Филлипс, Ричард Рэнгэм и другие.

Я с большим удовольствием провел несколько недель в Голландии и повстречался со множеством людей, которым помог метод Уима Хофа, в том числе с Энамом Хофом, Хиртом Бюйзе, Хэнком ван дер Бергом, Мейнели Элламо, Хэнком Эмминком, Каспером ван дер Мюленом, Бартом Пронком и Изабель Хоф. А за два года до этого, в Польше, я общался с Хансом Спаансом, Владамиром Стояковичем, Янисом Кузе, Эшли Джонсоном и Эндрю Леселиусом.

В Лос-Анджелесе мне выпала честь заниматься бок о бок с актерами Орландо Блумом и Джоном Макгинли, когда они нарезали круги в бассейне глубиной 3,5 м, держа в руках чудовищные утяжелители. Мне также повезло встретиться с Дариеном Олайном и познакомиться с его исследованиями в области питания человека. Едва ли эта книга была бы такой красивой, если бы не фотографии Криса Делоренцо, которые он делал и в воде, и на суше. Еще я очень приятно провел несколько дней в Лонг-Бич с мастером йоги Сати Ай, в Венеции — с Сарой Спивак Лароза, а с ее мужем Дэвидом мы немного посплетничали о серфинге.

В Великобритании Эд и Уилл Геймстер продемонстрировали мне, что наряжаться в маски и накачиваться алкоголем не самый худший способ подготовиться к гонке с препятствиями, а мистер Маус оказал мне прекрасный прием в своем Приюте для неудачников. Фотографии с этого соревнования предоставил мастер своего дела, победитель предыдущей гонки Tough Guy Джеймс Эпплтон. Эти фотографии не были бы сделаны, если бы он пару недель до того не сломал руку. В этой поездке со мной был еще Никлас Халлен. Ему отлично удалось запечатлеть момент на ринге в британском стриптиз-клубе, когда Эд в высоком прыжке наносит удар Мади Малику.

Как и многие другие журналистские подвиги, эта книга основана на работах других авторов. Скотт Кинилли познакомил меня с миром гонок с препятствиями (а я настоятельно рекомендую посмотреть его фильм Rise of the Sufferfests), а благодаря Стивену Лекарту и его работе Wired мне удалось составить собственное представление о бурой жировой ткани и тренировках при низких температурах. Джейм Мой в Боулдере привел меня в Центр спортивной медицины и спортивных достижений при Колорадском университете, где я смог отследить свои физические достижения.

Мне было бы гораздо труднее дойти до вершины Килиманджаро, если бы Салим Хамис Нгони не последовал за поспешно рванувшими по склону путешественниками. Да и бывалый проводник Майк Нельсон тоже, пожалуй, не зря проявил осторожность.

В Бостоне у меня был шанс восстановить связь со старыми друзьями Сиири Морли, Джереми Огуски и Клэр Беккет, которые великодушно предоставили мне ночлег, пока я исследовал городской замес из зимнего холода и влаги. Они подготовили меня к встрече с Боханом Мандариком и другими хорошими людьми из проекта «Ноябрь», и я пробежал бессчетное число пролетов на Гарвардском стадионе.

Кроме того, я был так полон энергией, что решил посерфить в холодных водах Кейп Кода в компании легендарного создателя досок Шона Веччионе. Качество его современных гидрокостюмов так впечатлило меня, что я решил исключить главу о зимнем серфинге.

Еще мне очень понравились ранние утренние тренировки с проектом «Ноябрь» в Денвере. И, разумеется, я был счастлив, что во все время написания этой книги Джефф Варенвальд поддерживал меня своими шутками. А еще спасибо Сантошу ЭмПи — он смонтировал изумительный ролик о книге!

Мне повезло, что у меня любящая семья, которая поддерживала меня в моей деятельности — некоторые из них даже прыгали вместе со мной в ледяную воду.

Но самое главное — писать эту книгу было бы пустым делом, если бы не постоянная поддержка и советы моей жены, Лауры Кранц. Она не только сопровождала меня в некоторых из моих приключений, но и нередко вставала по утрам, чтобы вместе заняться дыхательной практикой и принять холодный душ — мы вместе изучали этот метод. Благодаря ей каждый новый день лучше вчерашнего!

Список литературы

Benson, Herbert, et al. «Body temperature changes during the practice of g Tum-mo yoga». Nature 295 (January 21, 1982).

Berger, Robert. «Nazi science — The Dachau hypothermia experiments». New England Journal of Medicine 322 (May 17, 1990).

Buijze, Geert, and Maria Hopman. «Controlled hyperventilation after training may accelerate altitude acclimatization». Wilderness & Environmental Medicine 25 (2014): 484–494.

Cannon, Barbara, and Jan Nedergaard. «Nonshivering thermogenesis and its adequate measurement in metabolic studies». Journal of Experimental Biology 214 (2011): 242–253.

Chvetzoff, Gisele, and Ian Tannock. «Placebo effects in oncology». Journal of the National Cancer Institute 95, no. 1 (2003): 19–29.

Cronise, Ray, et al. «The «metabolic winter» hypothesis: A cause of the current epidemics of obesity and cardiometabolic disease». Metabolic Syndrome and Related Disorders 12, no. 7 (2014).

Cypess, Aaron, et al. «Identification and importance of brown adipose tissue in adult humans». New England Journal of Medicine 360 (April 9, 2009): 1509–1517.

Darwin, Charles. The Voyage of the Beagle. Project Gutenberg (1839).

De Lorenzo, F., et al. «Cold adaptation and the seasonal distribution of acute myocardial infraction». QJM 92 (1999): 747–751.

Devlin, Maureen. «The ‘skinny’ on brown fat, obesity, and bone». Yearbook of Physical Anthropology 156 (2015): 98–115.

Gillen, Jenna, et al. «Twelve weeks of sprint interval training improves indices of cardiometabolic health similar to traditional endurance training despite a five-fold lower exercise volume and time commitment». PLOS ONE (April 26, 2016).

Hanssen, M. J., et al. «Short-term cold acclimation improves insulin sensitivity in patients with type 2 diabetes mellitus». Nature Medicine (July 6, 2015).

Hof, Isabelle. The Wim Hof Method Explained. Innerfire (2011).

Hof, Wim, and Justin Rosales. Becoming the Iceman: Pushing Past Perceived Limits. Mill City Press (2012).

Kaciuba-Uscilko, Hanna, and John Greenleaf. «Acclimatization to cold in humans». National Aeronautics and Space Administration, April 1989.

Kipnis, Jonathan, et al. «T cell deficiency leads to cognitive dysfunction: Implications for the therapeutic vaccination for schizophrenia and other psychiatric conditions». Proceedings of the National Academy of Sciences 102, no. 39 (September 2005).

Kox, Matthijs, et al. «The influence of concentration/meditation on autonomic nervous system activity and the innate immune response: A case study». Psychosomatic Medicine 74 (2012): 489–494.

Kox, Matthijs, et al. «Voluntary activation of the sympathetic nervous system and attenuation of the innate immune response in humans». Proceedings of the National Academy of Sciences (May 2014).

Kozak, Leslie. «Brown fat and the myth of diet-induced thermogenesis». Cell Metabolism (April 7, 2011).

Kozhevnikov, Maria. «Neurocognitive and somatic components of temperature increases during g-Tummo meditation: Legend and reality». PLOS ONE8, no. 3 (March 29, 2013).

Leckert, Steven. «Hot trend: Tapping the power of cold to lose weight». Wired (February 13, 2013).

Leonard, William. «Physiological adaptations to environmental stressors». Basics in Human Evolution. Compiled by Michael P. Muehlenbein Elsevier, 2015.

Leonard, William, et al. «Metabolic adaptation in indigenous Siberian populations». Annual Review of Anthropology 34 (2005): 457–471.

Lieberman, Daniel. The Story of the Human Body: Evolution, Health, and Disease. New York: Vintage Books (2013).

Lin, Jean Z., et al. «Pharmacological activation of thyroid hormone receptors elicits a functional conversion of white to brown fat». Cell Reports (November 24, 2015): 1528–1537.

Louveau, Antoine. «Structural and functional features of central nervous system lymphatic vessels». Nature 523 (July 16, 2015): 337–341.

Maguire, E.A. «London taxi drivers and bus drivers: A structural MRI and neuropsychological analysis». Hippocampus 16, no. 12 (2006): 1091–1101.

Mann, Charles. 1491: New Revelations of the Americas Before Columbus. New York: Vintage Books (October 10, 2006).

Moricheau-Beaupr, Pierre Jean, and John Clendinning (trans). «A treatise on the effects and properties of cold: With a sketch, historical and medical, of the Russian Campaign». Edinburgh (1826).

Morrison Shaun, Christopher J. Madden, and Domenico Tupone. «Central neural regulation of brown adipose tissue thermogenesis and energy expenditure». Cell Metabolism 19, no. 5 (May 6, 2014): 741–756.

Nestor, James. Deep: Freediving, Renegade Science, and What the Ocean Tells Us about Ourselves. New York: Houghton Mifflin Harcourt (2014).

Oelkrug, Rebecca, et al. «Brown fat in a protoendothermic mammal fuels eutherian evolution». Nature Communications 4 (2013): 2140.

Prince, V. H. «Double-blind, placebo-controlled evaluation of topical minoxidil in extensive alopecia areata». Journal of the American Academy of Dermatology 3 Pt 2 (Mar 16, 1987): 730–736.

Richalet, Jean-Paul, et al. «Physiological risk factors for severe highaltitude sickness». American Journal of Respiratory and Critical Care Medicine 185 (January 15, 2012).

Solomon, Christopher. «G.I. Joe and The House of Pain». Outside (April 13, 2011).

Steegmann, A. T. Jr., F. J. Cerny, and T. W. Holliday. «Neandertal cold adaptation: Physiological and energetic factors». American Journal of Human Biology 14 (2002): 566–583.

Tuttle, Alexander, et al. «Increasing placebo responses over time in US clinical trials of neuropathic pain». PAIN, Journal of the International Association for the Study of Pain 156, no. 12 (December, 2015): 2616–2626.

Umschweif, Gail, et al. «Neuroprotection after traumatic brain injury in heat-acclimated mice involves induced neurogenesis and activation of angiotensin receptor type 2 signaling». Journal of Cerebral Blood Flow & Metabolism 34, no. 8 (2014): 1381–1390.

Van Marken Lichtenbelt, Wouter, et al. «Cold activated brown adipose tissue in healthy men». New England Journal of Medicine 360 (2009): 1500–1508. van Marken Lichtenbelt, Wouter, et al. «Cold exposure — An approach to increasing energy expenditure in humans». Trends in Endocrinology and Metabolism 25, no 4 (April 2014).

Vosselman, Maarten J., et al. «Frequent extreme cold exposure and brown fat cold-induced thermogenesis: A study in monozygotic twin». PLOS ONE9, no. 7 (July 2014).

Young, Andrew. «Homeostatic responses to prolonged cold exposure: Human cold acclimatization». Handbook of Physiology, Environmental Physiology (1996): 419–439.

Сноски

1

Справедливости ради, связь между митохондриями и человеческим организмом несколько сложнее, чем описано. Со временем митохондрии, по сути, избавляются от части своей ДНК, передавая ее ДНК человека, а значит, существующая митохондрия не сможет жить или размножаться вне человеческого организма. Однако генетически митохондрия отлична от того, что мы считаем человеческой клеткой.

(обратно)

2

В результате контролируемой гипервентиляции насыщенность крови кислородом увеличивается до 100 %, а, самое главное, вытесняется CO2, по содержанию которого организм определяет, когда нужно вдохнуть.

(обратно)

3

Внимание, читатели! Некоторые из описанных в этой книге методов помогают надолго задерживать дыхание, однако эти приемы нельзя применять на большой глубине. При использовании методики Уима Хофа существует незначительная вероятность внезапной потери сознания. Это вполне безопасно на суше, но не в воде. Кроме того, даже при использовании правильной техники фридайвинг бывает опасным. С 2006 по 2011 год во время тренировок и состязаний погибли 308 фридайверов.

(обратно)

4

В этой книге я часто использую термин «гипервентиляция», который буквально означает «учащенное дыхание», но в рамках дыхательной практики Уима Хофа он понимается как глубокое, контролируемое учащенное дыхание. Не нужно путать гипервентиляцию с поверхностными, неконтролируемыми вдохами, которые являются признаком приступа паники.

(обратно)

5

Качественные исследования физкультурных привычек американцев проводятся безо всякой системы, и отыскать правдоподобные данные довольно непросто. Например, согласно результатам исследования, проведенного Breakaway Research Group, в прошлом году 100 миллионов американцев совершили не менее одной поездки на велосипеде. «Велосипедисты» ли они после этого? И могут ли «бегуны», упомянутые в другом приведенном здесь исследовании, называться так, если они в прошлом году совершили одну-две пробежки, — это уж судить вам.

(обратно)

6

Описанные здесь подводные упражнения по своей природе сопряжены с опасностью, их ни в коем случае нельзя выполнять, не обладая соответствующим опытом, тренировкой, уровнем подготовки, без разрешения врача и без присмотра.

(обратно)

7

Медики считают вес «избыточным», если индекс массы тела — ИМТ — выше 25. ИМТ, равный 30 и выше, считается ожирением.

(обратно)

8

Предположительно, мыши, которым в лаборатории Филлипса активировали бурую жировую ткань с помощью химического препарата, проводили на холоде гораздо больше времени, чем это возможно благодаря одной только теплоизолирующей прослойке.

(обратно)

9

Трудно быть уверенным в том, какая именно группа быстрее других поднялась на Килиманджаро, потому что это, видимо, не фиксируется. Зато самое быстрое одиночное восхождение на эту гору за 6 часов 42 минуты совершил Килиан Хорнет, испанский альпинист и ультрамарафонец. До восхождения он проходил акклиматизацию к высоте.

(обратно)

10

Удивительно, но точные данные о числе несчастных случаев на Килиманджаро получить сложно. В разных источниках упоминается от трех до 10 смертей в год, хотя на самом деле их может быть до 30, поскольку не все случаи попадают в официальные сводки. Как бы то ни было, ежегодно с горы эвакуируют по тысяче человек.

(обратно)

Оглавление

Предисловие Уима Хофа

Вступление Огонь внутри

Введение Ода медузе

Глава 1 Пришествие «Ледяного человека»

Глава 2 Что там в мусорном баке эволюции?

Глава 3 Измерить неизмеримое

Глава 4 «Вбить клин»

Глава 5 Номер 2182

Глава 6 Искусство падения

Глава 7 Пушкой по воробьям

Глава 8 А внутри идет дождь

Глава 9 Болезнь Паркинсона и Крона, переломы и артрит

Глава 10 Всепогодные интервалы

Глава 11 Война с холодом и жизненное начало

Глава 12 Tough Guy

Глава 13 Килиманджаро

Эпилог Холодно и хорошо

Немного о хронологии

Благодарности

Список литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg