«Хранитель мечты»

Пенелопа Уильямсон Хранитель мечты

Глава 1 Уэльс. 1157 год

Ветер был наполнен смрадом полыхающих соломенных крыш. Издалека доносился пронзительный женский крик.

Рыцарь не спеша ехал верхом через разграбленный город. Порыв ветра выхватил откуда-то шелковую ленту рубиново-красного цвета, окунул в грязную лужу посреди дороги, ненадолго обмотал вокруг колеса перевернутой телеги и швырнул под ноги коня, который равнодушно наступил на нее широким копытом. Казалось, конь успел привыкнуть буквально ко всему, но, когда стая потревоженных пожаром крыс с громким писком выскочила ему наперерез, он остановился и попятился. Рыцарь успокоил могучее животное одним энергичным движением поводьев.

В своем неторопливом движении через пылающий город он миновал не одно охваченное огнем строение, и каждый раз тревожный отсвет ложился ненадолго на мокрое от пота лицо, отражался в мрачных серых глазах. Однажды навстречу ему выбежал копьеносец, возбужденный ревом огня, опьяненный ощущением вседозволенности. Он окликнул рыцаря по имени и с громким смехом ткнул факелом в ближайшую соломенную кровлю. Пламя взвилось с веселой готовностью, треском заглушая вопли перепуганных обитателей дома. Фонтан искр посыпался в грязь дороги и с шипением погас. Рыцарь невозмутимо продолжал свой путь.

Дверь одного из зданий, чудом уцелевшего среди хаоса и разрушения, с грохотом распахнулась. Через порог вывалился лучник, приземлился лицом вниз в одну из луж, где и остался лежать недвижим. В спине его торчал глубоко вонзившийся серп, распростертые руки были окровавлены по самые плечи. Следом, захлебываясь рыданиями, выползла совсем молоденькая девушка в разорванном платье. Маленькая грудь в голубых венах виднелась в прорехе. Рыцарь проехал мимо обоих участников разыгравшейся трагедии, не удостоив их даже взглядом точно так же, как не удостаивал вниманием разбитые горшки и разорванные мешки, оставленные прямо посреди дороги теми, кто награбил больше, чем сумел унести.

Вскоре он миновал широко распахнутые разбитые ворота захваченного города. Оказавшись снаружи, он повернул коня под самую стену, в глубокую тень.

Вдоль реки, повторяя в точности каждый ее изгиб, вилась дорога, поднимаясь к замку. Задумчивый взгляд рыцаря проследил глубоко выбитые колеи вплоть до высоких каменных стен. В надвигающихся сумерках рыжий песчаник казался темно-бурым, цвета свернувшейся крови. Тяжелые низкие тучи, повисшие над горизонтом, странным образом оттеняли внушительную мощь стен, толстых и неприступных. Замок выглядел безжизненным, лишь единственное окно в башне мигало неровным и слабым светом.

— Руддлан... — Рыцарь произнес название замка без ненависти или вожделения. Голос его был до странности невыразителен, столь же равнодушным оставалось и лицо, на котором до сих пор сохранились рубцы от шлема и засохшие брызги вражеской крови. Лица столь же бесстрастные обычно изображались каменотесами на крышках саркофагов в фамильных склепах.

До тех пор, пока не померк последний луч солнца, взгляд рыцаря оставался прикованным к стенам замка. Он отвернулся с тем же внешним спокойствием, и сторонний наблюдатель никогда не догадался бы, сколько жестокой страсти вложил он в безмолвное прощание.

— Руддлан, ты будешь моим!

Окно башни было теперь закрыто тяжелым ставнем, но свет внутри горел по-прежнему. Молодая женщина стояла, держа в обеих ладонях широкую низкую чашу. Выкованная из золота, унизанная вдоль всего края крупными жемчужинами, чаша, казалось, пульсировала в руках девушки. Мягкий теплый отсвет исходил от нее, но внутри, несмотря на все старания, по-прежнему была только вода, только мерцающее отражение факела, укрепленного на стене. Напрасно девушка старалась избавиться от посторонних мыслей, напрасно щурилась, вглядываясь вглубь...

— Ну, уже увидела что-нибудь или нет? — рявкнули ей прямо в ухо, заставив сильно вздрогнуть.

Чаша накренилась, вода пролилась на розовый шелк платья. Арианна с громким стуком раздраженно поставила чашу на ближайший сундук и затрясла подолом, по которому расползалось мокрое пятно. Теперь ничего не оставалось, как ждать, пока оно высохнет. Она выпрямилась, перебросила на спину толстую косу и метнула на брата яростный взгляд.

— Наказание Божье! Что я смогу увидеть, если ты будешь то и дело заглядывать мне через плечо, как нервический больной — лекарю, пока тот готовит ему снадобье? Чего ты ждешь, скажи на милость? Что прямо из чаши полезут человечки?

— Я жду, что ты мне дашь ответ на вопрос, который я задал, потому что это важно! — отрезал ее брат. Он уже пошел к двери, но вдруг вернулся и ткнул в нее пальцем, едва не попав в лицо. — Ты носишь на шее ожерелье ясновидящей, но, когда доходит до дела, толку от тебя никакого!

Бессознательно Арианна коснулась магического украшения, кольцом охватывающего ее шею. Оно было очень древнее: две бронзовые змейки с изумрудными глазами, хвосты которых переплетались сзади, под косой, а раздвоенные языки — на горле. На мгновение ей показалось, что ожерелье сжимается и душит ее, но она постаралась преодолеть неприятное чувство, позволив гневу разгореться.

— Не тебе упрекать меня, Сейдро! Ты носишь на бедре меч воина, но я не заметила, чтобы от тебя было много толку в бою!

На скулах брата запылали красные пятна. Он отвернулся, ссутулившись и опустив голову. Арианна тотчас пожалела о своих словах. Она бросилась вслед и коснулась ладонью поникшего плеча.

— Я очень стараюсь, Сейдро, но от этого только хуже. Ты знаешь, что нельзя заставить видения появиться. Они не подчиняются приказам и не уступают просьбам.

Брат промолчал. Он даже не обернулся. Арианна едва подавила желание раскричаться снова. Не время ссориться с братом, да и чего ради? Они нервничали только потому, что были встревожены. Встревожены? Они были перепуганы! Можно было не напоминать Сейдро, что видения не подчиняются приказам. Он прекрасно знал, что они случались редко, всегда неожиданно, а когда уходили, Арианна бывала или больна, или полна ужаса, потому что предпочла бы не знать того, что внезапно открывалось ей. Он знал все это, но был испуган и отчаянно хотел, чтобы она заглянула в будущее. Ему хотелось знать заранее, победит ли он в сражении, которое ожидало его утром.

Арианна заставила брата повернуться и посмотреть ей в глаза. Принужденная улыбка тронула ее губы.

— Это все проклятый характер рода Гуинеддов... мы ссоримся даже тогда, когда для ссор совсем не время.

Она перевела взгляд на золотую чашу, но не спешила снова взять ее в руки. Это был кубок, из которого когда-то пили вино. Арианна не знала, сколько столетий назад был он выкован златокузнецом и где это случилось. Два года назад ко двору ее отца прибыл таинственный бард. Он сказал, что прослышал про необычайные способности дочери князя Гуинедда и про древнее ожерелье ясновидящей, которое она носит на шее. Он назвал ее «файлид» — прорицательницей — и преподнес в дар чашу, которая, по его словам, когда-то принадлежала самому Майрддину. Имя величайшего прорицателя, когда-либо жившего на земле, заставило Арианну затрепетать. Она относилась к чаше с благоговением и не расставалась с ней, хотя на видения это не оказывало какого-либо влияния. Они продолжали появляться беспорядочно, чаще непрошено, и притом в любом сосуде или водоеме, пусть даже жалком на вид. Порой это была лохань для омовений, порой — лужа чистой дождевой воды, но никогда — пресловутый кубок, принадлежавший великому прорицателю.

Арианна уже решилась объяснить брату все это, но, когда она снова перевела взгляд на его лицо, слова как бы замерли в горле, так и не высказанные. В зыбком отсвете неяркого пламени безбородое лицо Сейдро казалось трогательно юным. У него, как и у нее самой, были характерные фамильные черты: высокие, довольно угловатые скулы, подбородок скорее острый, чем квадратный, широко расставленные глаза цвета морской волны. К тоске, затаившейся в глубине его глаз, в этот вечер прибавился страх. Не далее как месяц назад жена брата умерла во время родов. Не успев толком оплакать ее смерть, он вдруг оказался в роли защитника и своего собственного замка, и всей округи. Противник намного превосходил еге отряд численностью, а самому брату едва исполнилось двадцать лет. Он всего на год старше ее...

Арианна вздрогнула, когда Сейдро ткнул ей в грудь краем магической чаши.

— Так ты поможешь мне или нет?

— Я постараюсь, — заверила она с еще более принужденной улыбкой, чем раньше. — Только не броди вокруг меня кругами, как повитуха вокруг роженицы.

Она протянула руку к чаше. В этот момент особенно сильный порыв ветра рванул ставень, заставив его соскочить с петли и громко стукнуть о раму окна. Сейдро схватился за рукоять меча. Арианна едва успела выхватить чашу у него из рук.

Со смущенной улыбкой, стараясь не встречаться с сестрой взглядом, он прошел к окну, чтобы закрепить ставень, продолжавший биться то о раму, то о каменную стену. Однако, взглянув в окно, он так и окаменел с протянутой рукой и приоткрытым ртом, прошептав одно только слово: «Боже!..»

— Что случилось? Что ты увидел?

Но еще до того, как брат ответил ей, Арианна почувствовала запах дыма и услышала тревожный звон колокола, доносящийся из деревни, что лежала между замком и побережьем. Еще утром разведчики донесли, что к замку приближается многочисленное войско, но между противником и Руддланом оставалось много миль пути. Что же означало то, что она слышала и чувствовала?

— Сейдро?!

— Христос милосердный, спаси нас и помилуй... — пробормотал тот вместо ответа.

Арианна приблизилась к окну. Рот ее внезапно так пересох, что не удавалось даже сглотнуть. Город представлял из себя море огня, отсвет которого зловеще играл на низких тучах и морской воде. Метались облака искр, сыпались раскаленные уголья. Но что еще страшнее — пламя отражалось от бесчисленных наконечников копий, играло бликами на мечах и доспехах. Пока брат и сестра смотрели, какая-то женщина бросилась бежать по дороге, ведущей к замку. Ее преследовал рыцарь на белом коне, тяжелый галоп которого доносился даже до окна башни. Арианна затаила дыхание, ожидая взмаха меча, который должен был перерубить тело женщины надвое. Вместо этого рыцарь наклонился, схватил ее за руку и на ходу перекинул через седло.

— Будь прокляты англичане и их нормандские хозяева... — прошептала она, задыхаясь от ярости — насколько сильной, настолько и беспомощной.

Сейдро шевельнулся рядом, тяжело переступил с ноги на ногу.

— Да уж... будь прокляты все они скопом... — И он пылко произнес давно затверженную, часто повторяемую молитву: — Боже, ниспошли победу кимреянам!

Хотя чужаки называли их страну Уэльсом, те, кто ее населял — обитатели густых лесов и подернутых постоянными туманами ущелий, — звали ее не иначе как Кимру, а себя — кимреянами. Ни брат, ни сестра не могли припомнить времен, когда бы не шла та или иная война. Их собственные жизни, как и жизни их отцов и дедов, были посвящены непрестанной борьбе за независимость: сначала против саксонского ига, потом против ига нормандцев. Они почти не знали свободы, но лелеяли в сердцах мечту о ней. Барды слагали песни о том, что когда-нибудь король Артур восстанет от вечного сна на острове Авалон, чтобы повести свой народ на битву с врагом, которая раз и навсегда увенчается победой.

В песнях бардов говорилось и о предках Арианны и Сейдро; о древнем доме Кунедда — о лордах Гуинедд, которые были прямыми потомками великих героев Британии. Для уэльсцев сыновья и дочери рода Гуинедд были воплощением прошлого и созидателями будущего. Они владели четвертью всей территории Уэльса и в силу этого обязаны были поддерживать мечту своего народа о независимости.

Но Арианна думала о том, что в такие вот ночи, озаренные пламенем пожаров, легко прийти в отчаяние.

Дверь за спинами брата и сестры распахнулась от удара тяжелого кулака. На пороге, почти касаясь острием шлема высокой арки входа, стоял Мейдок, их двоюродный брат. Он с такой силой сжимал свой громадный лук, что побелели костяшки пальцев. В кожаном облачении лучника, подбитом несколькими слоями простеганного войлока, он выглядел неправдоподобно громадным.

— Эти заносчивые ублюдки прислали парламентера, требуют, чтобы мы сдались без боя, — сообщил он с издевкой, выпятив толстые губы, отчего его пышные усы встали дыбом. — Обещают не трогать крестьян из тех, что скрываются внутри замка. Мол, ни один волос не упадет с их голов. Ха! Как будто мы не понимаем, что они врут, грязные свиньи! Каждый горожанин, само собой, обязан будет откупиться. Они дают нам на размышление час.

Лицо Сейдро, и без того бледное, мертвенно побелело. Он молчал, и Мейдок, проявляя выдержку, ждал, хотя грызущее его нетерпение сказывалось в нервном движении пальцев, сжимающих лук. «Конечно, не может быть и речи о том, чтобы сдаться без боя», — думала Арианна. Но ответить на оскорбительное предложение имел право только Сейдро, поэтому она удержала готовые сорваться слова.

Усилившийся ветер жалобно стонал за окном, время от времени хлопая ставнем, но эти звуки не могли заглушить близкий рев боевых труб, воинственные крики и топот ног. Все это означало, что в замке готовятся к обороне.

— Ну же, — поторопила она брата, — вели передать нормандскому отродью, что мы никогда не сдаемся без боя, что мы будем сражаться до тех пор, пока в замке останется хоть один мужчина, хоть одна женщина, способные держать оружие! Разве это не так, Сейдро?

Тот вздрогнул, словно вопрос вывел его из оцепенения.

— Ну... да... — Он на мгновение сжал губы в тонкую линию и продолжал: — Пусть им передадут, что мы скорее сгорим в аду, чем сдадимся! А еще лучше, пусть не передают ничего. Пусть отрубят парламентеру голову и сбросят ее со стены.

Мейдок оскалил зубы в довольной ухмылке и повернулся, чтобы уйти. Сейдро окликнул его.

— Погоди, я что-то еще хотел сказать... или спросить... — он медленно провел кончиком языка по верхней губе, над которой поблескивала испарина. — Как им удалось добраться сюда так быстро, а? Я-то думал, где-то между нами и английской границей находится отцовское войско.

— Они высадились с лодок на побережье, — объяснил Мейдок, пожимая массивными плечами. — Это им позволило притащить с собой уйму всякой всячины: катапульты, пороховые снаряды, приставные лестницы и все такое прочее. По моему разумению, они собираются осадить замок. Но я уверен, что ничего страшного не случится, — успокоил он, снова сверкнув белозубой улыбкой. — Нам только нужно будет продержаться до того, как подойдет войско твоего отца и братьев. Они мигом сотрут с лица земли жалкую армию короля Генриха.

Сейдро ответил судорожным кивком. Внезапно Арианна почувствовала себя в полной безопасности за толстыми стенами из рыжего песчаника, скрепленного прочным известковым раствором. Высокая башня показалась ей уютной и неприступной раковиной, тем более что от мощных стен вниз обрывался крутой склон насыпного холма. И, наконец, следовало еще принять в расчет стены самого замка, ощетинившиеся зубцами, покрытые у самого верха узкими амбразурами и бойницами для лучников.

Что может угрожать им внутри крепости настолько мощной? Только голод, неизбежный во время долгой осады, или предательство кого-то из осажденных. Но среди кимреян нет предателей, а запасов продовольствия в замке хватит месяцев на шесть. У них есть солонина, зерно и запас доброго эля в подвалах башни.

— Я тоже думаю, что все будет в порядке, — сказал Сейдро, словно откликаясь на эти мысли. — Нам только нужно продержаться до прихода отцовской армии.

Мейдок снова направился к двери, но на этот раз остановился без всякого оклика.

— Вы, случайно, не видели, что за знамя у нормандского пса, облаивающего Руддлан? — спросил он как-то нерешительно.

Сейдро наклонился к окну и пристально вгляделся во тьму.

— Нет, не могу разглядеть — слишком темно.

— Черный дракон на красном поле.

— Черный дракон... — повторила Арианна внезапно охрипшим голосом.

Черный Дракон... сэр Рейн Бастард... От Святой Земли до Ирландии матери шептали его имя расшалившимся детям, чтобы заставить их пугливо притихнуть. Оруженосцы же произносили его с благоговейным ужасом. Незаконнорожденный сын могущественного графа Честера, постыдный плод связи с городской шлюхой. Рыцарь-скиталец, без земель, без подданных, он жил на выкуп, который требовал с богатых пленных, взятых во время войн и мелких стычек. Он продавал себя и свое войско тому, кто давал наивысшую цену, — на манер богатой куртизанки. Беспощадный в бою и столь же безжалостный после победы, он был, конечно же, обязан своей сверхъестественной мощью и доблестью самому дьяволу, которому продал душу. Иначе откуда у простого смертного может взяться подобная ловкость во владении мечом и пикой?

Сэр Рейн считался человеком абсолютно неумолимым.

Долгое время после того, как дверь за Мейдоком захлопнулась, Сейдро стоял, не отрывая от нее завороженного взгляда. Тишина длилась и длилась, и все явственнее слышались в ней шипение углей в жаровне и тоскливый стон ветра за окном. Арианна вознесла молитву, чтобы тучи разразились в эту ночь ливнем, чтобы разверзлись все хляби небесные. Она надеялась также, что с моря придет ужасающий шторм и все это, вместе взятое, промочит Черного Дракона (чье тело обязано было остаться человеческим и уязвимым, пусть даже с дьявольской душой) буквально до костей. Возможно, он даже простудится и умрет.

Между тем ее брат начал расхаживать по комнате взад-вперед, от необъятной кровати под роскошным балдахином до бронзовой жаровни с тлеющими углями. На расшитом стеклярусом гобелене, украшавшем стену, тень его превращалась из великанской в карликовую и наоборот. Арианна молча наблюдала за ним, думая о том, что Сейдро — самый кроткий из ее братьев, известных своей сумасшедшей, безрассудной храбростью. По характеру он вовсе не подходил на роль воина, а тем более военачальника. Он не мог заставить себя перерезать горло раненому оленю на охоте, не говоря уже о горле врага. Его нельзя было и близко поставить с таким прирожденным бойцом, как Черный Дракон, и он это прекрасно знал. Арианна чувствовала его страх и нерешительность и всей душой жалела брата.

— Ради Бога и святого креста! — наконец взорвался Сейдро.

Он прекратил метания по комнате только для того, чтобы с силой ударить кулаком по деревянной спинке кровати.

— Интересно, как я сумею обороняться с горсточкой людей против целой армии?

— То, что отец оставил Руддлан под твоей защитой, означает, что он верит в тебя, — мягко возразила Арианна.

— Бедная маленькая сестренка! — вздохнул Сейдро, мимоходом погладив ее по щеке. — Если бы ты оставалась дома, то не попала бы в эту переделку вместе со мной. И зачем только я уговорил тебя приехать погостить?..

Он оборвал себя, не договорив. Арианна не просто гостила в Руддлане: она приехала, чтобы помочь готовить приданое первому ребенку Сейдро, а позже осталась утешать его в неожиданно свалившемся горе.

— Ничего, я даже рада случаю схватиться с проклятыми нормандцами, — она обняла брата за талию и прижала к себе так крепко, как могла (сознавая при этом, что ободряет не столько Сейдро, сколько себя). — Еще не было случая, чтобы Черный Дракон покусился на собственность рода Гуинеддов. Завтра он жестоко пожалеет, что затеял это. Он только выставит себя в дурацком виде, как тот, кто полез в дупло за медом, да сунул руку прямо в пчелиный рой.

Сейдро выдавил из себя нервный, прерывистый смех и высвободился из объятий сестры.

— Наверное, ты права. Пойду проверю, как идет подготовка к обороне, как расставлены люди... как бы мало их ни было. И вот что, Арианна... если замок падет...

— Он не может пасть!

— Да, конечно, но если он все же падет, то я, возможно, не сумею о тебе позаботиться... я буду слишком занят... или...

Он снова не договорил, но она и без того знала, что имелось в виду: ее брат может быть мертв к тому моменту, как в замок вступит неприятель.

— Я сумею сама о себе позаботиться, — заверила она, сознавая, что на языке уже появился горький привкус страха, похожий на привкус только что выпитого неаппетитного лекарства.

— Я знаю, что сможешь, — впервые глаза Сейдро сверкнули ласковой насмешкой, без оттенка горечи. — В бою от тебя, наверное, больше толку, чем от меня.

Они помолчали, вспоминая беспокойное детство Арианны, которая еще ребенком поставила целью ни в чем не уступать братьям и с тех пор подражала им и в драке, и в учении боевым приемам, получая бесчисленные царапины, синяки и шишки.

— Я помню, в чем состоит мой долг, Сейдро, — сказала Арианна очень серьезно. — Я буду помнить о нем всегда и везде.

Что бы ни случилось, она обязана была помнить, что является дочерью Оуэна, князя Гуинедд. Она не имела права унизить свой род, позволив взять себя в плен, позволив потребовать за себя выкуп. Она не имела права опозорить имя Гуинеддов, позволив себя изнасиловать.

Брат и сестра оставались вместе еще несколько минут, погруженные каждый в свои раздумья. Неожиданно Арианна лукаво усмехнулась и ткнула Сейдро кулаком в плечо — достаточно сильно, чтобы тот поморщился.

— Пора вам отправляться к вашей армии, милорд, а то, не приведи Господь, противник будет разбит без вашей помощи!

Ей удалось сохранять на лице улыбку до тех пор, пока за братом не захлопнулась дверь. Оставшись одна, Арианна сразу утратила показную веселость вместе с храбростью. Прошло четверть часа, и она снова и снова подходила к окну и вглядывалась в темноту, где невозможно было различить ничего, кроме языков пламени над городом, иногда взрывающихся фейерверком искр. Мрак от этого казался и вовсе кромешным. Возвращаясь от окна к жаровне, Арианна косилась на чашу, оставленную на крышке сундука. Ей казалось, что от кубка великого прорицателя исходит властный призыв, и она устало отмахивалась от странного ощущения, объясняя его нарастающим нервным напряжением. Да она и не желала знать будущее, особенно если оно не сулило ничего хорошего. Она не хотела знать будущее, не хотела знать, не хотела...

Когда она коснулась чаши ладонями, та была необычайно теплой, почти горячей. Арианне показалось даже, что от нее идет едва видимый свет, но она уверила себя, что это всего лишь обман зрения, отражение отсвета тлеющих в жаровне углей (это было вполне возможно, так как поверхность сосуда была великолепно отполирована). Она не хотела брать чашу...и все-таки подняла ее и заглянула внутрь, на переливчатую поверхность потревоженной движением воды.

В тот же миг она поняла, что видение вот-вот возникнет.

В последней отчаянной попытке воспротивиться неизбежному она резко отвернулась. Но дар ясновидения, которым она обладала (дар древний и могущественный), был слишком властен над ней. Арианна против воли повернулась и снова заглянула в чашу.

Внутри крутился водоворот. Вот он вспучился, отхлынул — и растекся в лужу крови. Новый водоворот, теперь уже кровавый, потянулся к Арианне, как бы стараясь засосать ее. Она ухватила чашу за ручки до боли в пальцах. Ослепительно белый туман поднялся изнутри водоворота, словно пар над кипящей жидкостью, заставив слезы навернуться на глаза. Жалобный стон протеста вырвался сквозь стиснутые зубы, но его заглушили лязг скрещенных в поединке мечей, дикий вой ветра и предсмертное хрипение раненых. В ноздри ударил запах горячего металла, крови и страха...

...Рыцарь в тяжелых латах вырвался из клубов тумана. Его могучий боевой конь поднялся на дыбы, высоко взбросив громадные копыта. Несколько мгновений конь и всадник оставались неподвижными на фоне тускло-серого неба, словно гигантская живая статуя, полная угрозы. Потом рыцарь отвел руку с бесконечно длинной пикой. Порыв ветра развернул вымпел под широким наконечником — черный дракон на кроваво-красном поле. С торжествующим криком всадник направил коня вперед.

Тяжелый галоп черного, как исчадие ада, животного сотряс землю. Рыцарь приближался стремительно, пока не оказался настолько близко, что Арианна разглядела ярость в его серых глазах и гримасу жестокости, искривившую рот. Он опустил пику, направив наконечник прямо ей в сердце. Рот ее раскрылся в беззвучном крике, словно она заранее чувствовала прикосновение холодного металла к живой плоти.

Раскат грома почти оглушил ее. Ослепительная ветвистая молния полоснула низкие темные тучи, вонзившись как будто в самый наконечник стремительно несущегося к ее сердцу копья. И этот огненный кусок металла пронзил ее насквозь, расколов видение на бесчисленное множество горячих осколков...

Густой запах розмарина веял вокруг, когда Арианна очнулась, Что-то щекотало щеку. Когда она открыла глаза, это оказался стебель соломы, устилавшей пол комнаты. Совсем рядом была бронзовая, в форме львиной лапы, ножка жаровни. Какое-то время Арианна просто лежала в полной неподвижности, чувствуя себя так, словно выпила слишком большую дозу опиумной настойки, потом с трудом поднялась на колени. Посидев так, время от времени покачиваясь от слабости, она нащупала стул и попыталась принять вертикальное положение. К горлу подкатывала тошнота, веки припухли, в глазах мелькали вспышки обжигающего белого света, отдающиеся колющей болью. Ей удалось добраться до уборной прежде, чем началась сильнейшая рвота, которая продолжалась до тех пор, пока Арианна не начала терять сознание. Она и сама не знала, как сумела избежать нового обморока.

Ей было хорошо знакомо болезненное и несколько одурманенное состояние после видений, но никогда еще последствия не были так тяжелы. Образ рыцаря с копьем, нацеленным ей в сердце, снова и снова возникал перед глазами, топот копыт его коня отдавался в ушах повторяющимся стаккато, напоминающим перестук кузнечного молота. Арианна со стоном прижала ладони к вискам, где пульсировала боль, и побрела в комнату, чтобы там рухнуть на кровать.

Цветы на гобеленах, поблескивающие стеклярусом, то расширялись и надвигались, то сжимались и отступали. Их стебли извивались как змеи, усики тянулись к Арианне, угрожая обвиться вокруг нее. Это было невыносимо, но, когда она попробовала зажмуриться, веки пронзила острая боль. Арианна поспешно открыла глаза, уставившись сквозь пелену слез на голубой полог балдахина. Она горела как в лихорадке, так что даже куний мех покрывала казался прохладным. Желудок сводила судорога, и она сознавала, что ее вырвало бы снова, если бы еще оставалось чем.

Мало-помалу тошнота утихла, но молот в висках продолжал неумолимо бухать. Как только Арианна почувствовала, что сможет держаться на ногах, она, пошатываясь, побрела приготовить себе примочку из розового масла и корня пиона. Она была настолько слаба, что едва не расплескала лекарство, но все же сумела смочить в нем кусок льняной ткани и приложить его ко лбу. Постепенно буханье сменилось тупой ноющей болью.

Арианна решила, что теперь сможет уснуть, и прилегла на постель. На стене замка, прозвучал рожок дозорного, ему ответила от ворот труба часового. Пока все шло нормально — насколько все могло идти нормально в замке, осажденном многочисленной армией. Арианна лежала с открытыми глазами, боясь, что образ рыцаря явится снова, стоит только опустить веки.

Это видение... оно было совсем не похоже на те, что случались до сих пор. Все они представляли собой туманные фигуры на поверхности воды, порой настолько неясные, что впоследствии Арианна не могла объяснить, что именно увидела. Но на этот раз... на этот раз она как бы оказалась внутри видения, участвовала в нем! Она хорошо помнила запах горячего металла, звук подков, тяжело опускающихся на землю... а главное, она помнила боль от острия пики, пронзившего ей грудь... Боже милостивый, это все казалось таким реальным! Она была, по-настоящему была там!

У кровати горела высокая восковая свеча, которой должно было хватить на всю ночь, поскольку она отгоняла злых духов. До чего же нелепым показалось Арианне в эту минуту старинное поверье. Трудно было представить себе, что такая жалкая уловка отгонит Черного Дракона, это исчадие ада. И все же она не опустила полог, хотя глаза больно резало даже от слабого света свечи.

Ветер, который весь вечер бешено бросался на стены башни, внезапно стих. Гроза, на которую надеялась Арианна, прошла стороной. Это означало, что проклятые нормандцы даже не намокнут. Некоторое время она прикидывала, рассказать брату о видении или нет, но рассудила так: ничего, кроме дополнительного беспокойства, ее рассказ Сейдро не принесет. Да и зачем ему знать о том, что ей угрожает рыцарь на черном коне? Его-то ведь это не касается.

Арианна невольно прижала ладонь туда, где билось ее сердце, снова ощутив острую боль от смертельной раны. Ноги судорожно дернулись, и она свернулась клубочком, подтянув колени к подбородку и уткнувшись лицом в бархатный валик подушки. Вскоре пришла дремота, а с ней и рыцарь, несущийся на Арианну с опущенной для удара пикой. Она засыпала и просыпалась снова, а когда наконец погрузилась в настоящий, глубокий сон, ей приснился черный дракон с серыми глазами.

***

Когда она открыла глаза и увидела болезненно-блеклый свет раннего утра, снизу уже слышался унылый звук волынки. Жалобные переливы мелодии доносились, конечно, из обширного зала в нижней части башни, где по истечении поста разговлялись под баллады о былых воинских победах.

Некоторое время она не могла вспомнить, где находится, но потом рывком села в постели, отчего сильно закружилась голова. В висках снова отдавалось приглушенное ритмичное буханье. Арианна надавила на веки кончиками пальцев и сидела так до тех пор, пока не поняла, что звук доносится извне. Это были периодические раскаты, похожие на отдаленный гром.

Волынка играла не потому, что где-то бард пел свою песню. И вовсе не гром доносился в окно башни. Враг начал осаду и осыпал стены замка камнями из катапульт, а ворота — ударами тарана.

Она так и спала, одетая, поверх мехового покрывала, но теперь поспешила сменить наряд, приличествующий благородной даме, на более практичное одеяние. Еше с вечера она взяла у молочницы простое крестьянское платье и грубые бахилы. Раз уж шла осада, стоило подготовиться к такому повороту событий, при котором замок все же мог пасть. Тогда разумнее было сойти за крестьянку. Если бы нормандцы взяли ее в плен как дочь князя Гуинедда, то потребовали бы выкуп серебром, равный ее утроенному весу.

Арианна оставила на себе тонкую льняную сорочку, но поверх нее надела грубое и бесформенное холщовое платье, а на ноги натянула бахилы из грязно-серого войлока. Чтобы скрыть ожерелье, пришлось затянуть шнуровку до самого подбородка. Платье было до того мешковатым, что в нем невозможно было двигаться, если как следует не стянуть его ремнем на талии. Косу Арианна расплела, небрежно разбросав по плечам пряди темно-каштановых волос.

К одному из отверстий в ремне она прицепила ножны, но прежде чем вложить в них дорогой кинжал с острым как бритва лезвием, она некоторое время нерешительно поворачивала его в руках. Разумеется, это было вовсе не неуклюжее оружие крестьян, но в данном случае маскарад мог обернуться против нее. Арианна провела пальцем по лезвию. Кинжал был обоюдоострым, оформленным в виде миниатюрного меча. Она не собираясь пускать его в ход без крайней необходимости, только если бы потребовалось защитить свою честь. Ни один мужчина не станет платить коуилл — цену девственности — за невесту, которая уже была с мужчиной. Потеря девственности покрыла бы позором не только ее саму, но и весь ее род.

— Моя честь... — прошептала Арианна, и пальцы ее судорожно сжались вокруг чеканной серебряной рукоятки.

«Тот рыцарь!»

Она не могла забыть его. Он снова и снова являлся ей таким, каким предстал в видении: черный конь, вставший на дыбы, и рыцарь в седле, тоже весь в черном, с безжалостными глазами и жесткой линией губ. Пика его снова и снова целилась ей в сердце.

Долго стояла она, глядя на золотую чашу. Сосуд казался невыразительным, обычным в тусклом утреннем свете. Однако теперь он вызывал в Арианне страх. Вчера она дала себе слово оставить чашу, если придется спасаться бегством. Этот предмет слишком обременителен при подобных обстоятельствах, говорила она себе, сознавая, что лжет. Она боялась мощи, заключенной в древнем сосуде, но отныне была связана с ним определенными узами и не могла уже с ним расстаться. Одна мысль о том, что чаша попадет в руки нормандцев, заставила ее содрогнуться. Теперь она свято верила, что когда-то чаша служила кубком самому прорицателю Майрддину.

Бессознательно коснувшись чаши, Арианна с облегчением ощутила под пальцами прохладу. Она прикрепила ее к поясу за одну из ручек и хорошенько задрапировалась в накидку, отороченную дешевым пятнистым мехом виверры.

Запах, распространившийся по комнате, заставил Арианну брезгливо поморщиться. Принесенная молочницей одежда была далека от безукоризненной чистоты. Воняло амбаром, прелым сеном, залежалым тряпьем, но это было даже к лучшему: маскарад получался еще правдоподобнее. Как последний штрих Арианна достала немного пепла из погасшей жаровни и испачкала лицо.

На лестнице было совсем темно, так как факелы совершенно прогорели. Пришлось нащупывать дорогу руками, скользя ими по выпуклым бокам камней, слагающих стену. Когда Арианна выбежала из двери башни, минуя часового, тот встревоженно ее окликнул. Она не обратила внимания на оклик и поспешно спустилась по крутой лестнице, ведущей вниз с насыпного холма, служившего башне основанием. Войлочные бахилы были ей немного велики и звучно шлепали по ступенькам толстыми кожаными подметками. Звук напомнил Арианне хлопанье сырых простыней на ветру. Она по мостику пересекла узкий сухой ров и начала подниматься на стену.

Утро было безветренное и сырое. Почти неподвижные облака свинцового оттенка висели так низко, что, казалось, давили своей массой; влажный воздух ощущался на лице, как дряблая влажная ладонь. Несмотря на то что повсюду были разложены пропитанные водой сыромятные кожи, одна из горящих стрел сумела поджечь сеновал. Сырость не помешала огню хорошо разгореться, и теперь двор замка был заполнен удушливым дымом. Кожи, прикрывавшие кровлю, тоже загорелись и смердели так, что Арианна снова ощутила рвотный позыв.

Пара потревоженных воронов спланировала низко над ее головой, заставив испуганно перекреститься. Этих птиц называли трупоедами за то, что они всегда слетались к полю битвы, чтобы полакомиться, когда она отгремит, телами убитых. Арианна ненавидела их, как предвестников смерти.

Вороны начали кружить над замком, угольно-черные на фоне серого неба. Их неприятное карканье, немного похожее на кряканье утки, сливалось с тревожным воркованием голубей, вспугнутых пожаром, и пронзительными выкриками охотничьих соколов в клетках. Снизу доносилась настоящая какофония звуков: мычали коровы на скотном дворе, возмущенные тем, что их до сих пор не подоили; бил молотом кузнец, правя наконечник копья или лезвие меча; на псарне зловеще выли и взлаивали собаки. И надо всем этим царили ритмичные звуки канонады катапульт, раз за разом посылающих камни в стены замка.

Арианна отыскала брата на восточной стене, где он стоял вместе с Мейдоком под защитой одного из квадратных, похожих на коренной зуб, выступов. Они были погружены в обсуждение тактики противника, пытаясь предугадать следующий шаг нормандцев. Те успели оставить разграбленный и сожженный город и теперь двигались к густому лесу, расположенному восточнее замка.

Подходя, Арианна потревожила голубя, угнездившегося поблизости, и тот шумно взлетел, заставив обоих мужчин круто повернуться. На лице Сейдро выразилось раздражение.

— Какого дьявола тебя сюда принесло? Тебе надо оставаться в башне, мало ли что случится... — Он нахмурился и шумно втянул носом воздух. — Ради Бога и святого креста! Что это ты с собой сделала? Ты воняешь противнее, чем какой-нибудь скотник!

Арианна открыла рот, чтобы все объяснить.

— Впрочем, это не важно, — раздраженно отмахнулся Сейдро, едва не стукнув ее ладонью по носу. — Главное, исчезни отсюда, чтобы я больше тебя не видел. Возвращайся в башню!

Она пропустила приказ мимо ушей. Братья всю жизнь только и делали, что командовали, а она в ответ и не думала подчиняться. Раздражение Сейдро ничуть ее не обидело. Очевидно, за ночь он сумел справиться со страхом, и теперь его глаза сверкали в предвкушении схватки. Этот нетерпеливый отсвет был хорошо знаком Арианне: она видела его в глазах отца и братьев каждый раз, когда они готовились выступить в поход. На Сейдро было такое же громоздкое облачение, как и на Мейдоке, в том числе меч и небольшой круглый щит;

— Арианна! — прорычал он, заметив, что она и не думает повиноваться.

Не отвечая, она обошла его, собираясь заглянуть в ближайшую амбразуру. Сейдро схватил ее за руку и оттащил подальше.

— Пропади ты пропадом, девчонка! Ты как будто нарочно стараешься подставиться под...

Он умолк так внезапно, словно кто-то зажал ему ладонью рот. Арианна не сразу сообразила, что случилось. Среди общего шума было не так заметно, что упорная канонада катапульт прекратилась совершенно.

Брат выпустил ее руку и осторожно выглянул через парапет. Арианна воспользовалась этим, чтобы бросить взгляд через его плечо.

Восточный лес располагался от замка на расстоянии полета стрелы. На самой его границе стояли строгие ряды арбалетчиков и лучников, за ними высились рыцари в латах, массивные на своих могучих боевых конях. Общая картина была необыкновенно яркой, красочной: разноцветные вымпелы на концах пик, выкрашенных в голубой цвет; ромбовидные щиты с гербами, переливающиеся всеми красками, словно павлиньи хвосты; шлемы и доспехи, отполированные до блеска. На фоне темной массы деревьев и серых туч, набухших дождем, все это великолепие буквально слепило глаза.

— Ну что они за красавчики! — заметил Сейдро с насмешкой в голосе: в Уэльсе считалось признаком трусости сражаться в доспехах, как это делали нормандцы.

Теперь, когда Арианна услышала тишину снаружи, та все сильнее давила на уши, заставляя нервничать. Даже животные в замке почуяли перемену и притихли. Постепенно стало так тихо, что кваканье лягушки в затянутом ряской рву казалось оглушительиым. Облако дыма от догорающего сеновала ненадолго окутало всех троих. Мейдок закашлялся, и это был единственный звук, нарушивший тишину.

— Они готовятся к атаке? — спросила Арианна шепотом, внезапно охрипнув.

— Нет, во имя славы Господней! — взволнованно воскликнул Мейдок. — Думаю, они готовятся к отступлению.

И в самом деле, прямо на их глазах сначала лучники и арбалетчики, а потом и рыцари в строгом порядке развернулись и двинулись прочь от замка. Вскоре почти все они исчезли за поворотом дороги, ведущей к английской границе, оставив катапульты там, где их врыли ночью.

Настороженная тишина сменилась градом насмешек, а потом и стрел, посланных вслед противнику. Кое-кто в арьергарде отступавшего войска оборачивался и отвечал на оскорбления, но ни один из лучников не сделал попытки вступить в перестрелку. Нормандская армия, казалось, растаяла на глазах, как первый ледок на луже под лучами утреннего солнца... Наконец в виду замка остался один-единственный рыцарь. Он стоял в тени высокой сосны. Дерево было наполовину сожжено ударом молнии, черная обугленная отметина тянулась вдоль искалеченного ствола, как шрам. Создавалось зло— вещее впечатление, что рыцарь вырастает прямо из сожженной сосны, так как его доспехи были тускло-черные и черным как сажа был его могучий боевой конь. Потом, очень медленно, всадник отделился от дерева. Он двигался вперед до тех пор, пока не оказался полностью на виду, в самом центре открытого заболоченного пространства под стенами замка.

Сверкнула молния, и гром откликнулся почти немедленно долгим и оглушительным раскатом. Черный как сажа конь поднялся на дыбы. Внезапный порыв ветра развернул вымпел пониже наконечника пики рыцаря — черный дракон на кроваво-красном поле.

Страх, словно чей-то костлявый кулак, ткнул Арианну в грудь, и она испытала физическую боль. «Господи Боже, нет...» — прошептала она, бессознательно прикрывая ладонью сердце.

Рыцарь, однако, не собирался вести себя в полном соответствии с ее видением. Он успокоил коня движением поводьев и остался в полной неподвижности, несмотря на начавшийся дождь и усилившийся ветер. Казалось, он чего-то ждет.

— Вот так и стой, ублюдок, вот так и стой, — приговаривал Мейдок, снимая с плеча лук.

Он достал стрелу из колчана на боку, в спешке рассыпав остальные. Стрелы упали на неровные булыжники с мягким стуком. Не обращая на это внимания, Мейдок приложил стрелу, вскинул лук и натянул тугую тетиву. Глаза его сузились, мышцы выступили буграми...

— Не-ет! — закричала Арианна.

Сейдро вздрогнул и повернулся, раскрыв от изумления рот. Мейдок, однако, абсолютно спокойно выравнивал прицел. Наконец он послал стрелу, которая рванулась вперед со свистом... только чтобы вонзиться в густую осоку в нескольких дюймах от передних копыт коня.

Еще пару секунд рыцарь оставался неподвижным, и в этом были и насмешка, и оскорбление. Потом, круто развернув коня, он рысью скрылся в лесу.

— Чтоб ты пропала, Арианна! — взорвался Сейдро. — Что такое на тебя нашло, что ты вдруг заблеяла, как овца на бойне? Ты сбила Мейдоку прицел!

Арианна могла только вглядываться в то место, где недавно был рыцарь, сама не понимая, что заставило ее совершить такой странный поступок. Она всей душой желала, чтобы этот человек был мертв. Ведь желала же...

— Я подумала... — голос сорвался, и она проглотила комок в горле. — Он стоял слишком далеко...

Нет, он не был слишком далеко! Не для большого лука — гордости уэльсцев. И не для такого опытного лучника, как ее двоюродный брат.

— Она тут совсем ни при чем, — буркнул Мейдок. — Я промахнулся, и тут уж ничего не поделаешь. Нельзя забывать, что этот ублюдок находится под защитой самого дьявола!

— Ах, так! — рявкнул Сейдро. — А ну-ка играйте сбор! Мы отправимся за ним в погоню и заставим захлебнуться собственной кровью раньше, чем закончится день!

Он бросился мимо Арианны, с лязгом задев мечом за парапет.

— Но что, если все это одна большая ловушка? — крикнул ему вслед Мейдок.

— Ты лучше поторопись! — бросил Сейдро на ходу, не удосужившись даже обернуться. — Иначе этот сукин сын будет на полдороге в Англию еще до того, как нам удастся выступить.

На лице Мейдока выразилось сильнейшее колебание. С громким проклятием он подобрал стрелы, подхватил лук и грузно устремился следом за Сейдро.

— Да погоди ты, ради Бога и святого креста! Подумай пару минут, Сейдро. Все это слишком похоже на западню, и у меня нехорошее предчувствие...

Арианна перевела взгляд на опустевшее болотистое поле и темнеющий под дождем лес. Еще одна молния полоснула небо, сопровождаемая грохотом грома. Черный и зловещий, поднялся с башни ворон, простирая крылья на фоне мрачного неба.

Она устремилась следом за братьями, окликая Сейдро по имени, но ее заглушил звук рожка, трубившего сбор. Дождь, до сих пор падавший редкими крупными каплями, вдруг полил как из ведра, быстро скапливаясь лужами на хорошо утрамбованной земле. Ветер взвыл, подхватил накидку Арианны и в один миг обмотал ее вокруг головы.

Когда той удалось выпутаться, небольшой отряд Сейдро уже выезжал через боковые ворота, предназначенные для боевых вылазок. Дикие воинственные крики леденили кровь, но, хотя их не мог заглушить даже шум грозы, лес и поле оставались безлюдными и безмолвными.

Было время, когда предки Арианны сражались совершенно обнаженными: в одних только шлемах и с амулетами на шее. Теперь на воинах были стесняющие движения стеганые нагрудники, а к извечному мечу прибавились большие луки и боевые дубинки. Однако в память о славном прошлом многие продолжали красить лицо голубой краской и распевать древние воинственные песни, когда шли в бой. Они, эти мужчины народа Кимру, были не менее храбрыми и сильными, чем те, кто боролся за свободу своей родины столетия назад. Арианна следила за тем, как они покидают замок, возбужденно смеясь и переговариваясь, и сердце ее сильно билось от гордости.

А потом гордость сменилась ужасом.

Враг вырвался из леса, как если бы деревья и кусты внезапно превратились в людей и лошадей. В считанные секунды крохотный отряд Сейдро был окружен. Словно оплакивая случившееся, дождь хлынул с какой-то отчаянной силой, как будто на небесах и впрямь разверзлись все хляби. Струи были такие густые, что, как Арианна ни всматривалась сквозь их завесу, ей толком не удавалось ничего рассмотреть. Тогда она свесилась через парапет, с такой силой вцепившись в неровный камень с острыми гранями, что на ладонях кое-где выступила кровь. Гром гремел не переставая. Когда особенно длинная и ветвистая молния осветила поле под стенами замка, Арианна увидела мешанину из людей и животных и многочисленные отблески от мечей и лат. После того как молния погасла, стало как будто еще темнее, только лязг скрещивающихся мечей, конское ржание и вопли умирающих говорили о том, что внизу идет битва. И еще резкий металлический запах, который приносил ветер. Наконец послышался хриплый звук рожка, трубившего отступление.

Арианна бросилась бежать по дорожке между внутренними и внешними зубцами стены, то и дело оступаясь на мокрых камнях. Почти скатившись по лестнице, она оказалась внизу как раз тогда, когда со скрипом начали отворяться высокие створки главных ворот. Подъемный мост стремительно опустился, почти рухнул вниз под скрежет мощных цепей. У брата и его людей не оставалось времени воспользоваться узкими боковыми воротами, их единственный шанс на спасение заключался в том, чтобы ворваться в замок через широкий главный вход и успеть закрыть его раньше, чем противник приблизится. Дождь и ветер, хлеставшие уэльсцам в лицо и мешавшие во время сражения, должны были помочь им при отступлении.

Однако едва Арианна подумала об этом, как ливень прекратился— так же внезапно, как и начался.

Через открытые ворота можно было видеть, как Сейдро и те, кто уцелел, галопом несутся по направлению к замку. Их преследовали конные рыцари, одного за другим догоняя и выбивая из седла с методичностью лесорубов, под корень вырубающих целый участок леса. И первым среди них был человек в тускло-черных доспехах на черном как сажа коне.

И все-таки, все-таки... еще оставался шанс, что кто-то из отступающих успеет укрыться в замке.

— Пресвятая дева Мария, матерь Божья, спаси их! — молилась Арианна, не замечая, что произносит слова молитвы вслух.

Вот уже первые из уэльсцев достигли подъемного моста, и подковы их лошадей звонко застучали по высушенному временем дереву. Сотни арбалетных стрел осыпали мост, ворота и окружающие стены с дробным звуком, напоминающим градобитие. Сейдро придерживал коня на подступах к мосту, явно намереваясь пропустить вперед весь остаток своего отряда. Арианна невольно подумала о том, как гордился бы им отец в эту минуту.

Когда Сейдро наконец миновал мост и створки ворот начали затворяться за ним, раздался пронзительный крик ужаса, заставивший Арианну сильно вздрогнуть. Белый как мел страж ворот изо всех сил вертел колесо, пытаясь поднять мост. При этом он не отводил глаз от того, что так его перепугало. Сейдро повернулся как раз вовремя, чтобы очутиться лицом к лицу с рыцарем в тускло-черных доспехах.

— Сейдро!

Возглас Арианны перешел в вопль, когда она увидела, что рыцарь целится пикой в грудь ее брата. Его черный конь преодолел разделявшее их расстояние одним рывком. Острый железный наконечник пики вонзился прямо в грудь Сейдро, выбив его из седла и швырнув на землю.

Вскоре в ворота, так и не успевшие закрыться, хлынули нормандцы. Вокруг Арианны началась финальная схватка. Оглушительный лязг мечей и лошадиное ржание слились в адскую музыку, но она ничего не замечала, оцепенев от ужаса. Очнувшись, она бросилась к воротам, где в пугающей неподвижности был распростерт ее брат.

Он лежал на спине, устремив невидящие глаза в небо.

Арианна бросилась на его залитый кровью кожаный нагрудник, сжав ладонями холодеющее лицо. — Сейдро, прошу тебя... — не получив ответа, она схватила брата за плечи и затрясла изо всех сил: — Сейдро, не умирай! Пожалуйста!

Ей хотелось кричать, выть, но в груди не было воздуха, словно некий безжалостный зверь разодрал ей грудь, разом вырвав сердце и легкие. Она только беззвучно открывала рот, но не могла сделать ни единого вдоха, как если бы и сама умирала. О, как она хотела кричать! Но не могла...

Она не слышала, что труба пропела нормандцам победную песнь, не слышала наступившей следом тяжелой, давящей тишины, которую нарушали только стоны раненых и умирающих. Она не замечала, как все новые кони въезжают в ворота, затаптывая в грязь окровавленные вымпелы, разбитые щиты и обломки пик. Но когда ворон опустился поблизости, она как бы очнулась и закричала птице, что той нечего делать здесь.

Пара сапог приблизилась, разбрызгивая грязь, и остановилась рядом. Несколько капель попало на лицо Сейдро, и Арианна аккуратно стерла их рукавом платья.

— Осторожнее, — сказала она, не поднимая головы. — Ты пачкаешь его.

Сапоги были отделаны металлическими клепками и украшены массивными, очень острыми шпорами. Сама того не желая, Арианна медленно подняла глаза до самого края кольчуги, мокрой от дождя. Взгляд ее наткнулся на меч, с кончика которого в грязь стекала кровь. Только после этого она посмотрела выше.

Она увидела лицо, почти совершенно скрытое шлемом. Та часть, что прикрывала нос, была тонкой и закругленной книзу, придавая ему сходство с клювом хищной птицы. В узких прорезях не было видно глаз, но забрало был откинуто, открывая для обозрения жесткую линию рта.

Рыцарь пошевелился. Арианна отшатнулась, но он всего лишь расстегнул и снял шлем. Кольчуга полностью скрывала его горло и волосы. Он откинул ее на плечи, словно капюшон.

Ветер тотчас взлохматил влажные пряди волос, таких же угольно-черных, как крылья воронов, с карканьем кружившихся над двором замка. Арианна ожидала встретить взгляд рыцаря, но тот не смотрел на нее. Он вообще не замечал ее, он смотрел вдаль, и глаза его были серыми и ледяными. Казалось, они выкованы из того же тускло-черного металла, что и его доспехи. Это были глаза человека из ее видения.

Глава 2

Рыцарь смотрел не отрываясь на стены башни. Мокрые от дождя, они казались кроваво-красными. Гроза отгремела, ветер стих, от реки клубами наплывал туман, постепенно скрывая и насыпной холм, и основание башни, оставляя ее вздыматься из серой пелены, как унылое и загадочное обиталище призраков.

Теперь замок принадлежал ему. Это был его замок. В одно мгновение прежнее честолюбие ожило в душе. Давным-давно, когда он еще был молод и полон надежд, он поклялся, что когда-нибудь завоюет себе титул и землю, что рано или поздно он, незаконнорожденный сын графа, сумеет основать династию, которая превзойдет род отца богатством и знатностью. И наиболее подходящим местом для основания династии был Руддлан— тот самый замок, где он когда-то был предан отцом.

Его замок! Вместе с Руддланом к нему наконец-то придут три необходимые составляющие могущества: титул, земля и власть.

Рейн вложил меч в ножны и уже собрался отвернуться от башни, но почувствовал на себе взгляд. Он посмотрел вниз и увидел девушку, лицо которой, поднятое к нему, было искажено яростью. Она сидела на коленях возле мертвого молодого человека.

Волосы, мокрые и перепутаные, свисали сосульками вдоль лица, состоявшего, казалось, из одних глаз. Это были глаза цвета моря в штормовой день. Они заставляли вспомнить о лесистых горах, подернутых туманами; об озерах, на берега которых не ступала нога человека; о глухих чащах, в которых водятся леший и оборотни. На мгновение Рейн почувствовал почти забытое желание сделать знак, защищающий от дурного глаза.

Это было нелепо. Он покачал головой, недоумевая, что это вдруг нашло на него, и сделал шаг прочь от девушки... Тут ворон, упорно круживший над их головами, опустился на залитую кровью грудь убитого. Девушка закричала и вскочила. Рейн замер, ожидая, что она набросится на него дикой кошкой — разящие острые зубы и выпущенные когти, — но она почему-то направила свою ярость на ворона. Птица взлетела, шумно хлопая крыльями, почти заглушив голос, окликнувший Рейна по имени.

К воротам замка галопом мчался рыцарь. Его серебряная кольчуга была так начищена, что сияла даже в пасмурный день, словно была сделана из только что начеканенных монет. Он ехал на белоснежном жеребце, слишком изящном для боевой лошади, спину которого украшало расшитое золотой нитью седло, а нагрудник — несколько золотых колокольчиков, отзывающихся на каждое движение мелодичным звоном. За ним следовали оруженосец на серой в яблоках кобыле, с охотничьим соколом на руке и еще дюжина рыцарей в полном вооружении, державшихся на почтительном расстоянии.

Глаза Рейна невольно сузились. Этот великолепный рыцарь был не кто иной, как его двоюродный брат и вполне законный сын графа — Хью, граф Честер, владетель половины Англии. И к тому же человек, который обладал всем, о чем Рейн только мечтал.

Он отвернулся, чтобы сплюнуть слюну, сильно отдающую желчью зависти, и успел заметить уголком глаза блеснувшее рядом лезвие. Защищаясь, он инстинктивно выбросил вперед правую руку. Обоюдоострый кинжал царапнул по металлическому нарукавнику с такой силой, что посыпались искры. Рейн увидел мокрые пряди темных волос, свесившиеся на лицо. Сквозь них сверкали бешенством зеленые глаза. Девушка тотчас снова бросилась на него, занося кинжал, но теперь он был готов к этому и поймал ее за запястье. Несмотря на то, что он сжал ее руку так, что почти раздавил кость, девушка не издала ни звука. Кинжал упал в грязь, и Рейн отпустил ее руку. В то же мгновение он понял, что напрасно сделал это. Она бросилась на него именно так, как он представлял себе это несколько минут назад: оскалив зубы и скрючив пальцы, норовя дотянуться до его глаз. Он успел отклониться, но недостаточно, и острые ногти сильно оцарапали ему шею. Потом, словно обезумев совершенно, девушка начала осыпать ударами нагрудник его кольчуги, не обращая внимания на то, что острые грани ранят ей пальцы до крови. И все это она проделывала в полной тишине, которая нервировала даже сильнее, чем ее бешеная ярость,

Когда она снова попробовала вцепиться ему в глаза, Рейн ухватил обе ее руки и завел их ей за спину. Тогда она начала лягаться с таким неистовством, словно у нее было не две ноги, а восемь, как у паука. В войске Рейна было тридцать рыцарей и пятьдесят пехотинцев, и он вдруг задался вопросом, чем все они заняты в этот момент и какого дьявола не избавят его от проклятой сумасшедшей.

— Эй!.. — начал он, но в следующую секунду девушка ударила его головой в подбородок и он едва не откусил половину языка. — Да уберите же ее, ради Бога! Эй, кто-нибудь меня слышит?

Он оглянулся и заметил своего помощника, стоявшего поблизости с глупой ухмылкой подвыпившего шута на рябом лице, сплошь покрытом шрамами. Рейн швырнул извивающееся, лягающееся, царапающееся и кусающееся создание ошеломленному сэру Одо, который инстинктивно заключил ее в медвежьи объятия. Еще несколько секунд девчонка пыталась освободиться, потом притихла. Но и после этого глаза ее, горящие как угли, оставались прикованными к лицу Рейна.

— Убийца!

Это было первое слово, произнесенное ею. Он отер кровь, которая текла из глубоких царапин на шее, и заговорил на уэльском наречии, на котором она прошипела единственное слово.

— Какое исчадие ада породило тебя, женщина? — Она не ответила, и он продолжал раздраженно: — Отвечай, когда тебя спрашивают! Кто ты?

— Я? — Полная нижняя губа девушки оттопырилась в самой ядовитой насмешке, какую Рейну когда-либо приходилось видеть. — Я — женщина, которая убьет тебя, нормандский кусок грязи!

Пораженный ее неистовством, Рейн все же не мог не засмеяться.

— Дорога в ад наполовину вымощена трупами тех, кто пытался убить меня.

— Значит, там им самое место, потому что все они были трусами и слабаками! Я уверена, что среди них не было ни одного уэльсца, иначе ты сам давно мостил бы дороги в аду!

Рейн снова засмеялся, но потом глянул на валяющийся в грязи острый кинжал и сразу посерьезнел. Однажды он оказался свидетелем того, как пятилетний ребенок перерезал таким кинжалом сухожилие на ноге взрослого мужчины. С тех самых пор он перестал недооценивать противника независимо от того, какого возраста или пола тот был. «Вполне возможно, — подумал он, — что в тряпье этой девчонки скрыта дюжина таких кинжалов».

— Раздень ее! — резко приказал он сэру Одо и услышал, как девушка приглушенно ахнула.

— А зачем раздевать ее, командир? — спросил сэр Одо все с той же ухмылкой. — Она, небось, костлява, как обглоданная рыба. Если уж вам так хочется с ней позабавиться, не проще ли просто задрать ей юбку?

Зеленые глаза раскрылись еще сильнее, хотя это казалось невозможным. Девушка рванулась изо всех сил, ударив рыцаря головой в челюсть. Рейн услышал треск костей.

— Господи Иисусе! — взревел сэр Одо, — и получил удар локтем под дых. Здоровяк не на шутку рассердился и начал трясти девушку, пока голова ее не стала бессильно мотаться.

— Эй! Эй! Я сказал «раздень ее», а не «убей ее»! — прикрикнул Рейн, не делая, однако, никакой попытки вызволить девчонку из рук помощника.

— Похоже, командир, она не в настроении для плотских утех, — пропыхтел сэр Одо.

При этих словах девушка вдруг напряглась натянутой тетивой и издала странный жалобный звук. Потом она обмякла в объятиях помощника и прошептала:

— Пожалуйста, не надо...

Сэр Одо посмотрел на ее свесившуюся голову, и на его изуродованном лице неожиданно возникло выражение жалости.

— Ах ты, бедняжка моя... Командир, посмотрите только на эту бедняжку, на эту несчастную крошку...

Рейн посмотрел. Глаза девушки, сейчас затуманенные и полные ужаса, были устремлены на мертвое тело, по-прежнему распростертое у ворот. Рыдание сорвалось с ее губ. Рейн знал что он и его помощник видят в этот момент нечто совсем разное. Сам он, как ни старался, не мог разглядеть ничего, кроме жалкой шлюхи, пусть даже трогательной в своем горе, но он понимал, что сэр Одо вдруг увидел в ней воробьишку с перебитыми крыльями — создание, нуждающееся в сострадании. При всей своей внешней свирепости здоровяк всегда покупался на слезные жалобы какой-нибудь девчонки. Рейн все время ожидал, что очередная подопечная оберет его до нитки и разденет до подштанников, но, странное дело, этого никогда не случалось.

Сэр Одо смотрел на него большими и печальными карими глазами, напоминая в этот момент корову на пастбище.

— Если у вас в штанах все еще шевелится, командир, позвольте мне подыскать вам другую подружку.

— Господь всемогущий, — вздохнул Рейн, еще раз окинув взглядом бледное, испачканое в саже лицо девушки. — Просто убери ее с моих глаз — и на этом все!

Густой заразительный смех прокатился по двору замка, заставив его обернуться. Младший брат возвышался над ним, с небрежным изяществом сидя в седле. Его поразительно красивое лицо было в этот момент озарено искренней, добродушной веселостью.

— Так вот, значит, каков он, неотразимый подход Черного Дракона к женскому полу? Я столько слышал об этом, но впервые вижу своими глазами.

— Ума не приложу, куда деваться от женщин. — Рейн испустил новый вздох, на этот раз преувеличенно тяжкий. — Убедился теперь, что они так и бросаются на меня, стоит только покоситься в их сторону?

Граф Хью вновь от души расхохотался, откинув голову и всплеснув руками. Потом он посмотрел на девушку, и, к немалому удивлению Рейна, в его синих, как васильки, глазах отразилось вожделение.

— Честно говоря, старший брат, мне не показалось, что ты понравился девчонке, — многозначительно протянул Хыо. — Надеюсь, ты не будешь возражать, если я избавлю тебя от этого вороха тряпья? А как насчет того, чтобы устроить возню втроем? Судя по тому, с какой страстью она дралась, мы сможем провести с ней интересный часок или два.

— Черт возьми, Хью, выкажи малышке хоть немного сострадания. В конце концов она только что потеряла своего парня, — сказал Рейн, недоумевая, что это с ним.

Похоже, в недалеком будущем ему грозило размякнуть вроде сэра Одо. «Малышка», о которой шла речь, только что едва не перерезала ему горло кинжалом. Она и теперь смотрела на него так, словно надеялась испепелить взглядом. При этом она бормотала что-то похожее на латинскую молитву, но, поскольку образованной она никак не могла быть, это были скорее всего колдовские заклинания.

При этой мысли Рейн почувствовал холодок, пробежавший по спине, и свирепо обернулся к сэру Одо.

— Я же велел тебе убрать ее отсюда!

— Ну да, велели, — здоровяк кивнул большой всклокоченной головой, — но вы не сказали мне куда. Иначе, свидетель Бог, я давно уже убрал бы ее с ваших глаз.

Рейн подавил очередной вздох, подумав, что в этот день вздыхает слишком много. У него не было ни малейшего желания беспокоиться о мелочах.

— Придумай сам. Как по-твоему, за что я плачу тебе?

— Ей-богу, Рейн, — снова протянул Хью с ехидством в голосе, подъезжая поближе к девушке, чтобы лучше разглядеть ее, — иногда ты кажешься трепетным, как девственница в брачную ночь. Какая же это малышка? Это местная шлюха. Если она потеряла покровителя, ей, конечно, понадобится новый.

Рейн промолчал, но более внимательно оглядел девушку, чтобы убедиться, что составил о ней верное впечатление.

Взгляд его прошелся по ней, начиная с поношенных, заляпанных коровьим навозом войлочных бахил. Кроме них, на девушке было серое, на редкость бесформенное платье и дешевая накидка из жалкого меха. Одежда ее была сплошь забрызгана грязью и кровью, а волосы представляли собой настоящий колтун, под которым трудно было разглядеть лицо... И все же Хью был прав: девушка была красива необычной, потрясающей красотой. Ну и что же? Вероятнее всего, она была одной из замковых шлюх, а шлюхи таскались за любым войском, и было их больше, чем воронов-трупоедов на поле после битвы. Нет, Рейн решительно не мог понять, из-за чего вся эта суматоха.

Не получив никаких более конкретных указаний, сэр Одо поволок девчонку к башне. Она отчаянно вырывалась, снова пыталась царапаться и кусаться, лягалась. В какой-то момент ей почти удалось освободиться, но тут здоровяк обхватил ее за плечи изо всех сил, приподнял над землей и так продолжал свой путь. Очевидно, его хватка была железной, и все же девушка продолжала ловить взгляд Рейна. Когда ей это удалось, тому показалось, что из туманных зеленых глубин вырвалась стрела лютой ненависти, преодолела разделявшее их расстояние и вонзилась в его глаза.

— Нормандский ублюдок! Убийца! — прошипела она так громко, что Рейн прекрасно это расслышал.

Лицо его осталось бесстрастным, на нем не дрогнул ни один мускул. Ему было глубоко безразлично и то, что девушка желала его смерти, и то, что послужило этому причиной. Он не преувеличил, когда сказал ей, что многие в разное время пытались убить его, но не сумели. И потому девушка была забыта, когда Рейн повернулся к брату, чтобы поздороваться с ним.

Граф Хью Честер спрыгнул с седла, заставив зазвенеть золотые колокольчики на груди жеребца. Заключив Рейна в объятия, он поцеловал его с самым сердечным видом.

— Рад снова видеть тебя, брат.

— Хью... — скованно ответил тот, торопясь высвободиться из братских объятий.

Только сейчас, в непосредственной близости от великолепия, окружавшего Хью, он осознал, насколько сам неопрятен после битвы.

По губам брата скользнула понимающая улыбка. Белоснежным тонким манжетом своей рубахи он стер темное пятно, оставленное на носу Рейна металлом шлема. При этом он заметил все еще кровоточащие царапины на шее и усмехнулся с некоторым злорадством.

— Ты выглядишь ненамного красивее лошадиной задницы, дорогой братец.

— Ну, спасибо! — отозвался Рейн, против воли улыбнувшись.

Хыо стянул шлем и вровел пальцами, как гребенкой, по густым вьющимся волосам, отливающим шлифованным золотом, потом обвел окружающее преувеличенно восторженным взглядом.

— Ну и ну! Вижу, ты многих отправил сегодня в ад. Хорошо проредил здешний народец.

Рейн тоже огляделся. Сквозь ворота виднелось заболоченное поле, где повсюду были разбросаны обломки щитов, сломанные пики и, конечно, трупы. Он не чувствовал удовлетворения от победы. Она была предрешена, поскольку его войско намного превосходило уэльсцев численностью. Рейн подумал, что их предводитель оказался явным дураком: в замке они могли отсидеться до прибытия подмоги.

— Что ж, по крайней мере они умерли на поле битвы, с честью, а не от старости в своих постелях, — сказал он брату.

Хью сдвинул брови, а губы Рейна тронула ленивая улыбка Он сказал это нарочно, чтобы поддеть брата. Хью считал себя трусом, потому что ехал на каждую битву, трепеща от ужаса. Он был еще слишком неопытен и не понимал, что каждый воин перед боем готов от страха обмочить подштанники. Рейн и сам продал бы душу за то, чтобы умереть от старости в собственной постели, вот только собственной постели у него не было. До сих пор он спал исключительно в палатке, на вшивых тюфяках постоялых дворов или бок о бок со слугами под чужой крышей. Взгляд его невольно обратился к башне, до половины скрытой туманом.

Хью встал перед ним, закрыв обзор. На его лице была широчайшая и приветливейшая улыбка, в голосе слышалось сдобренное медом злорадство.

— Рейн, я еще не успел поблагодарить тебя за то, что ты отбил для меня этот замок у проклятых Богом уэльсцев. Но одно голое «спасибо» немногого стоит, не так ли? Я все время забываю, что ты-то дерешься ради выгоды, а не ради чести.

На лице Рейна не выразилось и тени того, как сильно потрясли его слова брата. Тем не менее, ему показалось, что он получил удар бронированным кулаком прямо под дых. Ему и в голову не могло прийти, что Хью захочет потребовать себе Руддлан. По сравнению с сотнями благодатнейших угодий, которыми тот владел, это был всего лишь кусок скудной земли с не слишком внушительным замком. «Моим замком, моим!» — подумал Рейн с отчаянием. Он завоевал Руддлан, и теперь тот по праву принадлежит ему.

— Назови же награду, которая тебя устроит, — продолжал Хью. — Новый боевой конь? Надеюсь, ты для разнообразия попросишь белого — черный цвет сейчас совсем не в моде. Или ты предпочитаешь новые доспехи? — И он с оттенком брезгливости коснулся кольчуги Рейна. — У твоих теперешних с каждой битвой вид становится все более потасканным.

Рейн ничего не ответил. Он даже не моргнул глазом, прекрасно зная, почему Хью так ведет себя. У того изначально был дар понимать, чего больше всего хочется старшему брату, и делать все, чтобы тот не получил желаемого. Он вполне мог потребовать Руддлан только для того, чтобы тот не достался Рейну.

— Ты что, не слышишь, Рейн? — спросил Хью, ослепительная улыбка которого несколько померкла. — Я сказал, что собираюсь выпросить у короля Руддлан.

— Я отлично слышал тебя, просто размышлял над тем, что ты будешь делать с этим замком, — ответил Рейн, надеясь, что у него достаточно равнодушный голос. — Я-то считал, что ты терпеть не можешь все уэльское.

Или он был неумелым лицедеем, или Хью слишком хорошо его знал. Васильковые глаза распахнулись во всю ширь, изображая простодушное удивление.

— Но, Рейн, не мог же ты всерьез думать, что тебе будет позволено оставить себе столь ценное владение, как Руддлан?

Рейн продолжал бесстрастно смотреть на брата, пока тот первым не отвел глаза в сторону. Рейн был бы рад отмолчаться, но у него вырвалось:

— Посмотрим, что скажет король.

Он тотчас пожалел о своих словах, так как слишком хорошо знал положение дел. Король чувствовал себя обязанным предоставлять Хью все, о чем бы тот ни попросил. Граф Честер был слишком могущественным бароном, чтобы Генрих осмелился оскорбить его отказом.

Хью тоже знал это, поэтому его улыбка снова стала ослепительной.

— Да-да, конечно, решать будет король. Кстати сказать, он повелел тебе явиться. Я здесь как раз для того, чтобы передать этот приказ. Наш добрый король Генрих готовится сразиться с этим хитрым уэльским военачальником. Он опасается, что битва будет тяжелой, и потому жаждет видеть в своем войске самого доблестного и славного из рыцарей. Ведь доблесть — это то, в чем тебе нет равных, не так ли? Можешь смело отправляться к Генриху, Рейн, не беспокоясь за Руддлан. Я позабочусь о замке в твое отсутствие.

Внезапно к ним бросился лучник и сунул пылающую головню чуть не в самое лицо Хью. Тот отскочил с такой поспешностью, что зацепился ногой за ногу и едва не плюхнулся задом в грязь. Он схватился за волосы и обнаружил, что они слегка опалены. На его лице изобразился ужас, который очень позабавил Рейна.

— Убирайся отсюда, ты, вошь лобковая! — взревел Хью.

— Милорд граф, — пьяно хихикнул ничуть не обескураженный лучник, — будем мы, наконец, жечь этот замок или нет?

У Хью был вид человека, готового вот-вот задохнуться от ярости.

— Где твои мозги, последний ты дурак? Если ты спалишь замок, где я проведу сегодняшнюю ночь?

— Талиазин! — крикнул Рейн, отворачиваясь и смеясь уже в открытую.

Оруженосец — юноша лет семнадцати с волосами цвета темного дикого меда — поспешил к нему, ведя в поводу мокрого от пота коня.

— Труби общий сбор. Мы отправимся навстречу королю. — Рейн бросил на Хью короткий суровый взгляд и продолжал: — И передай сэру Одо, что он останется в замке с достаточным отрядом... чтобы в случае нападения помочь графу Хью защитить замок.

«И чтобы позаботиться о моих интересах», — подумал, но не добавил он. Впрочем, все и без того отлично поняли, что имелось в виду.

Оруженосец перевел взгляд с одного брата на другого и улыбнулся. Кожа его щек была нежной, как у девушки; а улыбка — само очарование.

— Будет исполнено, милорд, — сказал он, и эти простые слова прозвучали в его устах, как напевная строка баллады. Повиноваться приказу он явно не спешил. — Командир, а что с девушкой?

В этот момент Рейн размышлял над тем, отправить ли Генриху верхового с известием, что он получил приказ и выступает немедленно. Он рассеянно посмотрел на Талиазина. На лице оруженосца было очень странное выражение: эдакая знающая полуулыбка, в которой, однако, сквозило беспокойство.

— С какой девушкой? — переспросил он озадаченно.

— С той, которая... э-э... напала на вас.

Итак, сначала сэр Одо, потом Хью, а теперь еще этот мальчишка... «Женщины! — подумал Рейн, недовольно качая головой. — От них суматохи больше, чем от всего сарацинского войска». И все же он едва сумел скрыть усмешку.

— Держись от нее подальше, Талиазин. Ты еще слишком молод для того, чтобы мучиться вожделением.

— Но, командир, я не... — начал оруженосец, перестав улыбаться.

Рейн резко отвернулся не слушая. Он вдруг осознал, что кто-то давно уже мучительно стонет поблизости. К этому моменту стоны перешли в подвывания, проникнув наконец в его сознание. Ему не раз приходилось слышать вопли тяжелораненого, который знает, что умрет. Почему-то именно теперь Рейну пришло в голову, что и его ждет такой ужасный конец и, возможно, очень скоро, если он не перестанет воевать, не перестанет сеять вокруг себя смерть. В этой неожиданной мысли была ужасающая определенность: да, да, вот так и он когда-нибудь будет стонать, умирая среди грязи и крови,

Он выругался сквозь зубы, сжав их до скрипа. Хью был совершенно прав, когда сказал, что временами он, бесстрашный и непобедимый Рейн, бывает трепетным, как девственница в брачную ночь.

— Пошли за сэром Одо! — приказал он оруженосцу. — Пускай, черт возьми, разыщет лекаря и священника. Если этого раненого не удастся вылечить, то пусть его исповедуют и похоронят.

— Ладно. Так как же насчет девушки?..

— Талиазин, — произнес Рейн ровным, совершенно невыразительным голосом, — я только что отдал тебе приказ — и не один.

Никто не смел ослушаться Черного Дракона, когда тот переходил на такой тон. Оруженосца будто ветром сдуло. Было слышно, как где-то в тумане он окликает сэра Одо. Рейн приготовился вскочить в седло, и Хью ухватил стремя, придерживая его. Норовистый конь сразу же начал взбрасывать передние копыта в попытке встать на дыбы. Хью поспешно отступил и засмеялся с обычной сердечностью, почти совсем искренней.

— Надеюсь, ты не станешь искать смерти в бою, а старший брат?

— Я вернусь живым, — в тон ему ответил Рейн. — Можем даже побиться об заклад, если ты поставишь Руддлан.

Он успокоил разыгравшуюся лошадь и направил ее через ворота. Пересекая подъемный мост, Рейн обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на замок. Он добыл Руддлан в честном бою. Замок был частью его прошлого, всем его будущим и принадлежал ему перед Богом и людьми. И никто, никогда, никаким способом не сможет отнять его. Рейн поклялся себе, что оставит замок за собой, чего бы это ни стоило.

Странное возбуждение овладело им. Впервые за очень долгое время — впервые за всю жизнь — у него появилось то, за что стоило бороться.

***

Арианна прислонилась спиной к необъятному боку пивной бочки и подтянула колени повыше, опустив на них подбородок. Этот рыцарь, здоровенный и уродливый, не нашел ничего лучшего, как запереть ее в винном погребе замка, который был частью подвальных помещений башни. Подвалы были просторные, глубокие, вырытые в насыпном холме, служившем башне основанием. Под землей была кромешная темнота, но, к счастью, нормандец оставил Арианне огарок сальной свечи (поступок на редкость милосердный для представителя варваров).

Крохотный язычок пламени уныло мигал, заставляя тени на каменных стенах погреба шевелиться как живые. Помещение было забито бочонками с вином, пивом и элем. Густой запах дрожжей смешивался с острым ароматом винного уксуса и благоуханием солода, отчего у Арианны постепенно возникало состояние сродни опьянению. Сверху, из большой пиршественной залы, доносились звуки застолья: пьяные голоса не в лад распевали песни, трубил рожок, слышались раскаты хохота и завывание волынки. Время от времени Арианна вздрагивала от пронзительного крика.

Вот уже четверть часа ей не удавалось проглотить комок в горле. Она пыталась сделать это снова и снова, но тщетно. Даже мигание было болезненным, словно в глаза насыпали песку или она проплакала несколько часов подряд. Вот только она не пролила ни слезинки. Боль, которая снедала ее, было не выплакать.

Сейдро был мертв. Ее брата убили, а она оказалась ни на что не годной, потому что не сумела отомстить убийце. Больше того, она позволила взять себя в плен.

Арианна вспомнила горожанку, бегущую к замку, и рыцаря на белом коне, который ее преследовал. Воспоминание заставило ее содрогнуться, пробудило в ней первобытный ужас, суть которого Арианна сознавала лишь очень смутно. Она не видела, что случилось с женщиной потом, но и без того знала это — изнасилование. После того как с ней произойдет то же самое, она не будет представлять никакой ценности для своей семьи, хотя чувство долга и благородство заставят отца выкупить ее за любую цену.

Она с силой потерлась лбом о колени и зажмурила веки, хотя под ними болезненно жгло. Увы, закрывать глаза было ошибкой: образ черного рыцаря явился Арианне немедленно, словно только того и ждал. Даже после всего, что уже случилось, ее видение оставалось незавершенным. Черный рыцарь ждал ее, он был ужасной частью ее будущего, и никогда еще она не знала такого страха, как теперь. — Нет!

Арианна сжала кулаки и заставила себя подняться. Страх был непозволительной роскошью в ее положении, он мог помешать ей выполнить свой долг.

Она начала ходить взад-вперед по погребу. Пол здесь не был покрыт плоскими обломками песчаника, он был земляной, влажный, и войлочные бахилы постепенно промокли снизу. В одном углу по стене стекал ручеек ледяной воды из какого-то подземного источника. Крепкая дубовая дверь была обшита железом. Арианна уже пыталась открыть ее не меньше десяти раз, но на всякий случай еще раз приподняла щеколду и навалилась плечом. Дверь была по-прежнему заперта снаружи.

Сверху донесся особенно громкий взрыв смеха, уже больше похожий на хриплое лошадиное ржание. Арианна вздрогнула и поскорее отошла от двери. В кладовой хранился кое-какой запас вина и эля, но его не могло хватить надолго. Рано или поздно выпивка иссякнет, и тогда кто-нибудь спустится в погреб. И обнаружит ее.

На мгновение самообладание Арианны дрогнуло, конвульсивная дрожь прошла по телу, но поддаваться страху было нельзя. Надо было во что бы то ни стало найти способ выбраться из подвала. Она постояла, ковыряя мягкую влажную землю носком бахилы. Заступа под рукой не было, но даже если бы он был, прорыть выход наружу она смогла бы не раньше, чем превратилась в дряхлую, беззубую старуху.

Арианна оглядела ряды бочонков с вином и элем. Она помнила, как однажды ее брат Кайнан, напившись, рассек себе руку о лезвие меча и даже не почувствовал этого. Возможно, если выпить достаточно много, все станет безразлично. Возможно, она даже не поймет, что с ней происходит, не будет ничего ощущать...

Озираясь, она вдруг заметила в самом углу, за бочками, несколько кулей муки. Один из них был еще пуст, рядом стояла каменная ступка с пестиком. Похоже, кто-то потихоньку приносил в погреб краденое зерно и растирал его, превращая в муку. В подвале можно было спокойно заниматься этим, не опасаясь, что кто-нибудь услышит и расскажет владельцу замка.

Арианна подняла ступку и прикинула на вес. Предмет был достаточно тяжелым, чтобы сокрушить ржавые, обветшалые от времени петли. Если приставить пестик вон туда и ударить по нему как следует...

Дверь резко распахнулась, с оглушительным грохотом ударившись о стену. Арианна отшатнулась. Крик испуга вырвался у нее прежде, чем она успела взять себя в руки. Перед ней стоял молодой мужчина в тонкой рубахе небесной голубизны, в короткой куртке, отделаной мехом енота, и роскошном оранжево-красном плаще. Его длинные вьющиеся волосы придерживал обод из полированного золота, и он был не ярче его локонов.

Арианна отступала и отступала, пока не коснулась спиной холодной каменной стены.

Гость не спешил последовать за ней. С небрежным изяществом он прислонился плечом к притолоке и скрестил руки на груди, приветливо улыбаясь. Арианна узнала его. Это был нормандский лорд, который прибыл в замок разряженным в пух и прах. Он и теперь был разряжен, хотя уже успел снять драгоценную серебряную кольчугу. Там, во дворе, пока уродливый здоровяк держал ее в медвежьих объятиях, этот тип восседал на белом жеребце, смеясь и переговариваясь с черным рыцарем. Очевидно, они насмехались над ней. Отец заставил Арианну и ее братьев выучить дикий язык нормандцев, но она не умела понимать слишком беглую речь, поэтому суть разговора осталась для нее тайной.

Помолчав и вволю наулыбавшись, рыцарь заговорил, томно растягивая слова. Он сообщил, что намерен с ней сделать, и на этот раз она его вполне поняла.

— Держись от меня подальше, нормандский щенок! — крикнула она и ничуть не удивилась, что он засмеялся: она и сама понимала, как нелепо это прозвучало.

Нормандец отстранился от притолоки и сделал шаг. Арианна не раздумывая бросила в него каменной ступкой, которая пролетела разве что пару футов и упала на пол, разбрызгав грязь.

Нормандец подошел к ступке и оценивающе оглядел ее, приподняв светлую бровь. Он снова засмеялся.

— А ты с характером! Люблю женщин, от которых искры так и сыплются. Моя сучонка жена — настоящая застенчивая перепелочка, черт бы ее побрал.

Еще один шаг в ее направлении, и еще. Арианна вжалась спиной в стену и молча смотрела на приближающегося мужчину, чувствуя во рту явственный вкус страха. Когда расстояние, разделяющее их, сократилось до одного-единственного шага, нормандец остановился. От него исходил сладкий запах вина, пота и каких-то пряных благовоний. Вблизи он выглядел не таким молодым: вокруг глаз разбегались лучики тонких морщинок, кожа на щеках была желтоватой и слегка обвисшей.

Арианна посмотрела на распахнутую дверь. До нее было не так уж далеко, но нормандец преграждал дорогу к спасению. Она сделала крохотный шажок влево. Этот маневр как будто прошел незамеченным. Она подвинулась еще чуть-чуть. Хорошо бы отвлечь его ненадолго...

— Если бы ты и правда был женат, ты бы так не поступил, — заметила она. — Прелюбодеяние — это смертный грех.

— Ну да, грех, — согласился нормандец насмешливо. — Потому люди и прелюбодействуют, что грешить сладко.

Он поднял руку. Арианна похолодела, но он пока не собирался прикасаться к ней. Вместо этого он расстегнул брошь в форме усыпаного драгоценными камнями полумесяца, которая скрепляла его плащ пониже горла. Тяжелое одеяние из простеганного шелка с шелестом опустилось на пол. Не обращая на это внимания, нормандец протянул брошь Арианне.

— Я всегда плачу женщинам заранее, потому что это делает их более сговорчивыми.

Неуправляемая ярость вспыхнула в ней, разом освободив от парализующего страха.

— Нормандская свинья! Я раньше убью себя, чем позволю тебе дотронуться! — крикнула она, ударив по протянутой руке.

Ненадолго он отвел глаза от нее, чтобы проследить за брошью, летящей в дальний угол, поблескивая в свете свечи. Не медля ни секунды, Арианна бросилась к двери.

На беду, ее накидка взвилась от этого движения, и край ее тотчас оказался зажатым в руке нормандца. Резкий рывок развернул Арианну, заставив больно удариться спиной о стену. Насильник навалился на нее всем телом, обдавая винным перегаром.

— Уж не собираешься ли ты разыгрывать из себя девственницу?

И он больно поцеловал Арианну. Она забилась, пытаясь вывернуться из-под него. Тогда он стиснул ее голову ладонями, прижав затылком к стене. Его язык скользнул ей в рот, как горячий мокрый кляп. Дыхание пресеклось. Продолжая биться, она выгнулась дугой, но этим только дала нормандцу возможность втиснуться ногой между ее ног. Теперь Арианна чувствовала его возбуждение. Новая волна ужаса едва не парализовала ее. Собрав все силы, она рванулась, и золотая чаша, скрытая под накидкой, чувствительно ударила нормандца по бедру.

— Это еще что за дьявольщина?

Нащупав чашу и ухватив за одну из ручек, он сорвал ее с пояса и отбросил в сторону. Сосуд ударился о стену с громким металлическим лязгом.

Однако чтобы избавиться от чаши, насильнику пришлось на несколько секунд отстраниться, и Арианна не замедлила воспользоваться случаем. У нее было девять братьев, и она прекрасно знала, где находится наиболее уязвимое место мужчины. Она изо всех сил ударила нормандца коленом в пах.

Он рухнул на колени с возгласом боли, зажав ладони между ног. Арианна сделала еще одну попытку добраться до двери, но, как ни корчился ее противник, у него все же нашлось достаточно сил, чтобы поймать ее за лодыжку. Рывок швырнул ее на пол, прямо на бочонок с пивом. Удар головой о железный обод был так силен, что боль буквально просверлила оба виска. Какое-то время и она, и нормандец лежали на полу; его шумное дыхание нарушало тишину погреба, помогая ей бороться с дурнотой. Попытавшись высвободить лодыжку, Арианна добилась лишь того, что пальцы ее врага конвульсивно сжались. Вокруг плясали темные пятна, а когда она попробовала помотать головой, чтобы прийти в себя, в глазах и вовсе потемнело. Круглый бок ступки, казалось, был очень близко, но она не сумела дотянуться до нее, даже изо всех сил вытянув руку.

Арианна в отчаянии устремила взгляд на дверь и с изумлением обнаружила, что за ней все заполнено мерцанием, пульсирующим светом. С земляного пола поднимался искрящийся туман, спиралью тянулся вверх.

— Нет... — прошептала она, мотая головой в надежде, что туман — всего лишь признак надвигающегося обморока.

Не может быть, чтобы сейчас, в самый неподходящий для этого момент, ее посетило видение!

Мотание головой не произвело на туман никакого действия. Он продолжал пульсировать и вспучиваться, и в его мерцающих глубинах — Боже милосердный! — начала проявляться некая призрачная фигура. Еще полупрозрачное, видение висело в тумане, не касаясь пола. Вокруг его головы веером расходилось сияние, похожее на нимбы святых, изображенных на стенах часовни.

Нормандский лорд, разумеется, не видел ни мерцающего тумана, ни призрака. Он поднялся на колени, его рука скользнула вверх по ее ноге, и у нее невольно вырвался короткий истерический смех. Как он мог видеть туманную фигуру в дверях, если это было ее видение? Выходило, что ждать спасения неоткуда. Судорожно подтянувшись на руках, Арианна нащупала край ступки.

Туман между тем пульсировал все сильнее, время от времени устремляясь к двери, чтобы тотчас отхлынуть. Постепенно он темнел, окрашивался в цвет крови. Только вокруг призрака он оставался жемчужно-белым и чистым. Видение подняло руку, указывая... указывая точно на рыцаря!

Свет вокруг фигуры становился все ярче по сравнению с кровавым цветом тумана, на него уже больно было смотреть. Арианна хотела зажмуриться, но не могла отвести глаза от света, который заполнил уже весь погреб. Тем временем рука нормандца нащупала ее грудь. Изо всех сил стараясь сохранить ощущение реальности, борясь с желанием погрузиться в туман и забыть обо всем, Арианна занесла ступку и наудачу опустила ее туда, где должна была находиться голова насильника, но была одна только слепящая белизна.

Ступка опустилась на что-то мягкое. Послышалось возмущенное проклятие.

— Ты заплатишь за это, сука! — прошипел нормандец.

Платье треснуло на груди, пальцы грубо зашарили по телу. В этот момент туман вдруг отхлынул, и призрак предстал перед Арианной так явственно, словно и впрямь был реален. Указующий перст, направленный на рыцаря, внезапно послал вперед луч ослепительного бело-голубого света. Ужасающий жар коснулся Арианны всего на одно мгновение. Словно беззвучная молния ударила в нормандца, объяв его пламенем и осветив самые дальние уголки погреба.

Уверенная, что все это ей мерещится, Арианна закрыла глаза, позволив беспамятству завладеть ею. Последним, что она слышала, был крик нормандца.

Глава 3

Он не был так близко от дома в течение шести лет. Если это можно было назвать домом. Тем не менее, это было место, где он появился на свет и прожил первые пятнадцать лет своей жизни. Это были годы, проведенные на конюшне графа Честера, где он выгребал навоз и увертывался от тумаков старшего конюшего.

Он возвращался только однажды после того, как покинул свой «дом». В тот день — единственный день за всю жизнь — он был полон такой надежды, что буквально все, даже любовь и счастливое будущее, казались осуществимыми, стоило только в них поверить. И случилось это в такой же июль, как этот. Солнце день за днем всходило в безоблачном небе, лавандово-голубом, как ее глаза, и воздух пахнул примулами и морем, и...

Хватит! Намного мудрее и безопаснее никогда не вспоминать о том дне.

Человек, которого называли Черным Драконом, ехал во главе половины своих рыцарей. Он ехал так быстро, как позволял шаг здорового и крепкого боевого коня, и потому значительно опередил основные силы своей армии. Пусть даже Генрих не требовал немедленного его прибытия, было бы неосторожно заставлять короля ждать.

Дорога шла через лес, известный как Уединенный Юл, где горный ясень, сосна и дуб, переплетенные подлеском, образовали местами совершенно непроходимые чащобы. Грозовые тучи давно уползли за горизонт, солнце сияло, но лесное царство, плотно укрытое сверху шатром листвы, было сумрачным и прохладным. Воздух здесь пахнул влажной землей, прелыми сосновыми шишками и распадающимися в кашу палыми листьями, на которые подковы лошадей опускались совершенно беззвучно. Величественную тишину изредка нарушали переливы песенки дрозда, но помимо этого вокруг не раздавалось ни звука. Все это располагало к размышлениям, хотя рыцарь и старался не поддаваться им, не вспоминать, что по другую сторону лесистых холмов находится граница, а сразу за ней лежат обширные владения Честеров... и дом.

Теперь он мог бы наведаться домой. Теперь — когда отец умер.

Если он решится повернуть коня к дому, то вскоре встретится с Сибил. Она, конечно, почувствует его приближение и выйдет навстречу, к воротам замка. Лицо ее будет светиться радостью, потому что разлука оказалась долгой, очень долгой. «О Рейн...» — только и скажет она. Рейн — ничего больше. Но имя, произнесенное ее устами, прозвучит для него прекраснее райских напевов.

Она тотчас отправит слуг за едой и вином, а сама со всей торжественностью проведет его в главную пиршественную залу. Весь вечер она будет играть и петь для него, как в те далекие дни, когда они были еще детьми. А он... он будет смотреть на нее, не отрываясь... но лишь тогда, когда она склонит белокурую голову над молитвенником. Он сделает всё, чтобы глаза их не встретились, иначе Сибил прочтет боль в его взгляде. Они будут беседовать мирно, как добрые друзья, и она спросит его, как он жил последние шесть лет и что успел повидать. Она будет смеяться, когда рассказ его будет забавен, а когда воспоминания станут печальными, в ее прекрасных глазах блеснут слезы сострадания.

Но рано или поздно вечер закончится. Ему останется только беспомощно наблюдать, как девушка, которую он когда-то любил, поднимается по лестнице в спальню. Поднимается без него. Он ни разу не был в комнате, где она проводила каждую из ночей последних шести лет... в постели его брата.

Рейн зло выругался сквозь зубы. Ему бы стоило быть поумнее. Надо держаться как можно дальше от этой части Англии. Конечно, здорово было бы обосноваться в Уэльсе, выпросив у короля Руддлан в качестве почетной награды за службу... если это возможно.

Как и любой пограничный замок, Руддлан больше, чем просто ленное владение. Доставшись умному и честолюбивому хозяину, он может набрать большую силу, превратиться в могущественное баронское поместье... одно из самых могущественных во всей Англии. Разве он, Рейн, не заслуживает стать бароном? Разве он не достоин Руддлана?.. У которого только один недостаток: он находится слишком близко от Честера...

Внезапно тишину нарушил громкий треск, словно сквозь подлесок ломилось обезумевшее животное. Рейн едва успел натянуть поводья, как из кустов в панике вырвалея боевой конь без седока. На шее у него зияла рана, из которой струилась кровь. Заметив всадников, животное взвилось на дыбы, резко мотая головой с раздувающимися ноздрями и налитыми кровью глазами. Чуть позже из чащи галопом выехал рыцарь без лат и шлема, но в кольчуге. Он проскакал мимо Рейна и его людей, не сделав никакой попытки остановиться.

— Засада! Мы попали в засаду! — крикнул он на ходу, вонзая шпоры в мокрые от пота конские бока. — Уэльсцы скоро всех перебьют, и королю не спастись!

Последние слова донеслись уже едва слышно, заглушаемые тяжелым конским галопом. Рейн, однако, расслышал их и поспешно повернулся к оруженосцу, чтобы забрать у него щит и пику.

— Талиазин, поезжай назад и... какого дьявола? — Рейн ненадолго потерял дар речи, уставившись в перепуганное веснушчатое лицо десятилетнего мальчишки, пажа сэра Одо. — Что, черт тебя возьми, ты делаешь здесь? И где мой оруженосец? Отвечай!

— Он... он... — было видно, что парень вот-вот заверещит от страха при виде ярости Рейна, — он оста-та-тался в Руддлане, как вы и при-приказали, сэр. Он велел мне ехать с ва-ва-вами. Он-сказал, в замке есть кое-что, чему нельзя попасть в ру-ру-руки графа.

С точки зрения Рейна, в Руддлане не было ничего, кроме самого замка, что стоило бы держать подальше от загребущих рук Хью. Должно быть, Талиазин остался из-за той зеленоглазой девчонки. Женщины доведут его до могилы, олуха безмозглого! Впрочем, он сам, своими руками доведет его до могилы, как только мальчишка будет в пределах досягаемости!

Рейн послал в замок другого оруженосца, чтобы тот поднял по тревоге оставшуюся половину его людей. Он уже готов был тронуть коня, как вдруг заметил пажа сэра Одо. Ссутулившись на своей лошадке, чтобы стать как можно незаметнее, мальчик старался пробраться в середину отряда рыцарей. Его намерение было недвусмысленным. Рейн яростно сверкнул глазами в его сторону.

— Эй, ты! Да-да, ты! Даже и не думай соваться в драку! Если я замечу, что ты строишь из себя героя, то можешь быть уверен, что всю следующую неделю не сможешь сидеть. Я лично тебя выпорю, понял?

Вскоре рыцари во главе с Рейном со всей поспешностью двигались через подлесок. Панический галоп двух коней оставил в кустах достаточно широкий проход, по которому можно было ехать рысью друг за другом. Звуки сражения донеслись до отряда значительно раньше, чем он оказался на месте битвы: ржали лошади, слышались проклятия и крики боли, взвизгивала боевая труба. По мере того как шум становился громче, всадники подгоняли лошадей. Наконец они оказались на поляне, от которой вниз уходил невысокий склон. У его подножия кипел бой. Рейн одним взглядом оценил соотношение сил.

Король Генрих с горсткой рыцарей попал в ловушку, беззаботно въехав в искусственно сооруженный завал. Несколько лежащих углом могучих стволов преграждали им путь вперед, сзади наседал противник, то бросаясь в атаку, то отступая и осыпая маленький отряд дождем стрел. В своих неуклюжих доспехах рыцари едва ли могли тягаться с юркими уэльсцами, каждый из которых был вооружен длинным луком. Рейн знал, что стрела, выпущенная из этого оружия, без труда пробивает кольчугу. Узкая тропа и ручей были завалены телами убитых людей и лошадей.

Послышался крик: «Король мертв!» — и в следующую секунду те, кто еще оставался в живых, обратились в паническое бегство. Вряд ли рыцари сознавали, что лес для них немногим безопаснее, чем поляна. Королевское знамя упало. Рейн прокричал свой воинственный клич: «A moi. Ie Raine!» («Рейн идет!»), пришпорил коня и направил его вниз по склону.

Изрыгая рев на манер раненого льва, он ворвался в кучку убегающих королевских рыцарей. Поначалу те шарахнулись от него во все стороны, потом, словно разом опомнившись, повернули следом. Рейн не обратил никакого внимания на стрелы, которые продолжали сыпаться дождем, и начал яростно пробиваться к тому месту, где, по его расчетам, должен был находиться король. К счастью, тот был еще жив. Он стоял на одном колене и закрывался разбитым щитом от ударов боевого топора. Рейн осадил коня, занес меч и поразил нападавшего. Удар был так силен, что у него самого клацнули зубы, а уэльсец был разрублен почти надвое.

Спрыгнув на землю, Рейн одной рукой помог подняться королю, контуженному ударом по голове, другой подхватил знамя, втоптанное в грязь копытами лошадей. Мокрое полотнище обвисло, но королевский герб был по-прежнему виден на нем. Рейн помахал знаменем и крикнул, перекрывая шум боя:

— Король жив, да здравствует король!

Все было кончено меньше чем за минуту. Со стороны уэльсцев донесся звук трубы, играющей отступление, и противник растаял в лесах, покрывающих склоны холмов.

Рейн помотал головой, разгоняя дурман недавней битвы, потом отер окровавленное лезвие меча о рукав рубахи и повернулся к королю. На бледном лице молодого монарха буквально пламенели рыжая борода и яркая россыпь веснушек. Светлые глаза, выпуклые от рождения, были еще больше выпучены от страха. Рейну вдруг пришло в голову, что в этот день король впервые оказался так близко от смерти.

— Для человека, который уже мертв, — заметил он с ленивой усмешкой, — вы выглядите очень неплохо, ваше величество. Представляю, как сильно будет разочарован Оуэн Гуинедд.

— Я рад... — начал Генрих, но голос его пресекся, и он вынужден был как следует откашляться. — Я рад, что разочаровал его.

Он судорожно запрокинул голову и издал резкий лающий смех. Постепенно на его лицо возвращался бурый румянец, до сих пор никогда не покидавший щек короля. Большие грубые ладони с силой стиснули плечи Рейна.

— Ты спас мне жизнь! — В глазах Генриха и его голосе были сейчас искреннее волнение и неподдельная сердечность. — Подумай, чего бы тебе больше всего хотелось. Клянусь, если это в моей власти, ты получишь желаемое, мой дорогой друг и храбрейший из рыцарей!

— Я прошу об одном, ваше величество: о чести и впредь служить вам.

— Сегодня ты спас больше, чем просто человеческую жизнь, — прочувствованно сказал Генрих, мягко встряхивая Рейна за плечи. — Сегодня ты спас все королевство английское!

«Да, ты прав, король, — подумал тот, потупившись, чтобы скрыть блеснувшую в его глазах надежду. — А ты за это дашь мне то, что я хочу больше всего на свете. Ты дашь мне Руддлан».

***

— Сейчас не время наслаждаться сладким сном, миледи, Арианна открыла глаза. — Над ней склонилось лицо юноши, почти мальчика. Ей никогда не приходилось видеть такой белой и нежной кожи. Темно-рыжие брови выглядели на ней, как запекшиеся царапины. Они изогнулись мягкими дугами над темными, как терновые ягоды, глазами, которые светились странным мерцающим светом. Юноша мигнул, и свет померк, но слабый его отблеск притаился в глубине, тревожа и интригуя. Яркие губы кривила плутовская усмешка — очевидно, частая гостья на этом лице.

Арианна попробовала сесть, но окружающее сразу качнулось и поплыло. Юноша неожиданно крепко подхватил ее под руку, помогая сохранить равновесие.

— Ну-ну, осторожнее! — предостерег он. — Не стоит вставать слишком резко.

Когда головокружение прекратилось, Арианна огляделась. Она по-прежнему была в винном погребе. Белокурый нормандец, который пытался ее изнасиловать, был распростерт посреди лопнувших кулей с тайно намолотой мукой. Он лежал навзничь, раскинув руки, залитый кровью из неглубокой раны на голове. Арианна решила, что он мертв, но с губ его вскоре слетел пьяный храп.

Вид крови и пульсирующая боль в висках вызвали сильнейшую волну тошноты. Она постаралась подавить ее.

— Что произошло?

— Я думаю, миледи, вы ударились головой и ненадолго потеряли сознание, — ответил паренек.

У него была очень необычная манера речи. Самые незатейливые слова, слетая с его губ, обретали напевное звучание. Арианна никогда не слышала, чтобы уэльский говор был так мелодичен.

Некоторое время она разглядывала рыцаря, потом повернулась к юноше. Тот улыбался с понимающим и одобрительным видом.

— Похоже, вы успели нанести кое-какой урон внешности этого красавца, — он указал на ступку, валяющуюся возле похрапывающего нормандца.

— Нет, я не...

Арианна запнулась, стараясь припомнить, как все было. Она и впрямь ударила рыцаря ступкой, вот только удар был слишком слаб. Нормандец прошипел, что она за это заплатит, и начал хватать ее за грудь... а потом что-то случилось... но что именно? Ах, да, видение: кровавый туман и призрак посреди него... очень реальный на вид призрак, похожий на создание из плоти и крови. И еще был луч... вспышка голубого огня...

Каменные стены погреба внезапно понеслись на Арианну. Она застонала, чувствуя, что тошнота неудержимо подступает к горлу. Несколько глубоких вдохов принесли облегчение, но когда она попробовала потереть лоб ладонью, на нем оказалось болезненное вздутие. Голова закружилась снова.

Юноша поднялся на ноги. Его движения были точны и грациозны — движения человека физически развитого, хорошо тренированного. Одет он был типично для нормандского оруженосца, за исключением шлема. Это, безусловно, был очень древний головной убор. Однажды (и только однажды!) Арианна уже видела такой шлем — на голове таинственного барда, который преподнес ей чашу Майрддина. Однако тот бард был человеком весьма престарелым, а на сей раз шлем венчал голову юноши не старше семнадцати лет.

— Мне неловко торопить вас, леди Арианна, — сказал тот, протягивая руку, — но было бы разумно убраться отсюда подобру-поздорову.

Вместо того чтобы принять его руку, она какое-то время смотрела на него во все глаза. — Ты знаешь, кто я? — наконец спросила она.

— Знаю ли я, миледи? Как же я могу вас не знать, когда о вашей красоте, о вашем уме, о вашем очаровании ходят легенды по всему Уэльсу! Смею заверить, вас узнает при встрече каждый мужчина, в жилах которого старость еще не остудила кровь.

И он улыбнулся такой восторженной и в то же время поддразнивающей улыбкой, что Арианна не могла не улыбнуться в ответ.

— Вот еще ерунда! — смущенно сказала она.

— О нет, вовсе не ерунда! — заверил паренек и снова протянул руку. — А сейчас, миледи, не соблаговолите ли?.. | Она ждала, что он назовет свое имя и род, но не дождалась и отрицательно покачала головой.

— Я никуда не пойду с человеком, о котором не знаю; ничего, даже имени.

— Значит ли это, что вы предпочитаете остаться с ним? — усмехнулся юноша, кивая в сторону храпящего рыцаря. Арианна резко приподняла подбородок, на ее лице появилось выражение, хорошо знакомое ее многочисленным братьям. Юноша верно понял его и вздохнул.

— Меня называют Талиазином, но если миледи желает знать мою родословную, придется провести в этом погребе остаток дня и всю ночь за перечислением моих предков. Может быть, вам достаточно будет знать, что сразу после рождения мой невинный взгляд упал на покрытый снегом пик ИР Уидда Фаур? — И он добавил с нескрываемой гордостью: — Я — бард, миледи.

Последние слова произвели на Арианну весьма сильное впечатление: барды Уэльса были немногочисленной группой избранных, потомки самых благородных родов. Однако подозрения не совсем оставили ее.

— Почему же ты одет, как нормандский оруженосец?

— А почему на вас одежда судомойки?

Возразить было нечего. Арианна приняла протянутую руку и позволила поднять себя с земляного пола. К этому времени головокружение почти прекратилось, и она с облегчением почувствовала, что рвоты не будет.

— Значит, ты один из рода Гуинеддов?

— Разве я утверждал обратное? — отмахнулся Талиазин с неожиданным раздражением. — Идете вы или нет?

— И ты знаешь моего отца? Ты отведешь меня к нему, ведь так? А если не к нему, то куда?

Он возвел глаза к небу, бормоча что-то вроде «Пресвятая Богородица, оборони!..»

— Я отвезу вас в безопасное место, миледи, — ответил он с тяжелым вздохом.

Когда они приблизились к двери, Талиазин вдруг щелкнул пальцами, приглушенно помянув дьявола, и ненадолго исчез между рядами бочонков. Вернулся он с золотой чашей, о которой Арианна совсем забыла. Он держал ее осторожно, как бы благоговейно, и на мгновение Арианне показалось, что сосуд светится и пульсирует. Однако, когда она взяла чащу, та была прохладной на ощупь и выглядела обыкновенно. В одном месте на самом краю была вмятина — свидетельство того, что чаша сильно ударилась о каменную стену.

Арианна посмотрела в лицо Талиазину. Ей показалось, что глаза его ярко мерцали пару секунд, потом померкли.

— Надеюсь, миледи, теперь вы готовы следовать за мной? — спросил он с таким нетерпением, даже раздражением в голосе, словно эта она отправила его на поиски чаши.

Арианна безропотно поднялась следом за ним по узким ступеням, потом пошла вдоль перегородки между пиршественной залой и подсобными помещениями. Не без трепета заглянула она через щель внутрь. Там был разожжен громадный камин. Вокруг поставленных на козлы столов сгрудилось множество людей, поглощенных едой и выпивкой. Менестрель в ярком полосатом костюме ходил между столами, наигрывая на лире и что-то напевая. Когда Арианна и Талиазин ненадолго появились в проходе, ведущем с кухни, он в упор посмотрел на них, но не только не поднял тревогу, но даже не запнулся на своей песне.

Все тем же спокойным шагом они вышли через толстенную, обитую железом дверь. Вокруг основания башни было подобие дворика, а за ним — невысокая ограда. Дверца в ней оставалась приоткрытой с помощью крупного булыжника, рядом расположились двое часовых. Передавая друг другу жестяную кружку с вином, они наперебой рассказывали скабрезные анекдоты про монаха и жену аптекаря. Они продолжали заниматься этим и тогда, когда Арианна и ее провожатый прошли в дверцу под самым их носом.

«Они как будто не могут видеть нас!» — подумала она, чувствуя восторг, смешанный со страхом.

Чуть позже нелепость этого предположения стала ей очевидна. По крутой лестнице насыпного холма карабкался нормандский рыцарь. Он приветствовал Талиазина как давнего знакомого, и ей сразу стало ясно, почему никто не поднял тоевоги: все, кто теперь обосновался в замке, хорошо знали его и были уверены, что он имеет все основания вести ее... куда бы то ни было.

Золоченый шлем уже мелькал ниже ее ног — Талиазин спускался по лестнице впереди нее. На секунду она задумалась, разумно ли поступила, доверившись этому странному юноше. Впрочем, он обещал, что с ней ничего не случится, ничего и не случилось — во всяком случае, пока. Оказавшись за пределами замка, она могла улизнуть от него. Более того, так она и собиралась поступить, потому что всерьез его побаивалась. В памяти то и дело всплывал призрак посреди кровавого тумана. Он был, как ангел мести, пославший карающий огонь прямо в ее обидчика.

Глупости! Конечно, это она сама нанесла рыцарю рану, ударив его по голове каменной ступкой. Другого объяснения и быть не может! Все остальное — игра воображения или бред, который начался после того, как она ударилась о бочонок.

Арианна внимательно оглядела стройную спину, тонкую талию, узкие бедра и длинные прямые ноги. Он был более чем реален, этот юноша, и к тому же имел довольно сварливый характер, раздражаясь из-за каждой мелочи. Нет, он точно не был ангелом мести. Для этого он слишком походил на ее братьев.

Между тем они пересекли узкий мостик над сухим рвом и оказались во дворе замка. Здесь все было окутано туманом, и приходилось двигаться сквозь клубящуюся белизну. Арианна никогда раньше не видела такого густого тумана. Ощущение было такое, словно она смотрела на окружающее сквозь колеблемый ветром белый холст, вплотную приблизив к нему лицо. Несмотря на плотность, туман был совсем не сырым. Он поблескивал, как мириады крохотных кристалликов льда.. впрочем, он не был и холодным. И еще он мерцал сам по себе. Сквозь него можно было видеть разве что на пару дюймов вперед, но Талиазин двигался целеустремленно, покрывая за один шаг такое расстояние, что Арианне приходилось почти бегом поспевать за ним из страха заблудиться в тумане.

Хотя в белой пелене невозможно было различить фигуры, вокруг раздавалось множество приглушенных звуков: фырканье и ржание лошадей, раздраженные проклятия, удары и стук. Невдалеке кто-то брел, насвистывая застольную песню, он миновал Арианну и ее спутника, ненадолго проявившись в тумане темным пятном. Бог знает почему, но у нее было престранное ощущение, что только они двое укрыты непроницаемым туманом, а для всего остального мира небеса чисты, и солнце заливает Руддлан ярким светом.

Таким манером они прошли мимо домика стража ворот, и вновь никто не обратил внимания на то, что они покидают замок. Здесь туман был не таким плотным и состоял из спиралей и завихрений, тянущихся от реки, как многочисленные щупальца. За подъемным мостом юноша прибавил шагу, но Арианна все же ухитрилась бросить быстрый взгляд через плечо. Приземистое и очень плотное на вид облако было как бы нанизано на башню и насыпной холм, оставляя видимой только верхнюю часть стен. Это было довольно странное явление, но не настолько, как ей показалось. Должно быть, от всех передряг у нее разыгралось воображение.

Талиазин теперь быстро двигался к городу по разбитой дороге, выбирая места посуше между глубокими колеями. Распахнутые городские ворота, наполовину сорванные с петель, постанывая, покачивались на ветру. Улицы были совершенно пустынны, так как оставшиеся в живых горожане давно бежали в леса. Центральная улица (она же дорога через город) была густо усеяна размокшими ковригами хлеба, рваной одеждой, ведрами и горшками, забитыми всякой всячиной, — всем тем, что не представило для нормандцев ценности во время грабежа.

В воздухе висел смрад горелого и потом промоченного ливнем дерева, но когда они приблизились к рыночной площади, Арианна увидела нетронутый ряд мелких и крупных лавок. Дома зажиточных горожан тоже оставались в целости и сохранности. Черный Дракон, очевидно, был неглуп: новому хозяину Руддлана будет с кого собирать налоги. Галантерейщик, мельник, седельных дел мастер и им подобные в недалеком будущем могли безбоязненно вернуться в город.

Засмотревшись, Арианна заметила выскочившую из переулка свинью только тогда, когда животное с диким визгом подвернулось ей под ноги. Из раскрытого рта свиньи свисала длинная лента слюны. Арианна закричала от неожиданности и неуклюже отскочила, споткнувшись о развалившуюся груду вязанок хвороста. Она повалилась бы на них навзничь, если бы ее спутник не оказался рядом вовремя, чтобы ее подхватить. При всей своей внешней хрупкости он был силен, и сила эта располагала к себе.

— Смотрите не по сторонам, а под ноги, — сказал он своим сладкозвучным голосом (это были первые слова, с которыми он обратился к Арианне с момента выхода из погреба).

— Может быть, лучше повернуть в лес? — робко спросила она, и этот тон сразу выдал все ее сомнения.

— Вовсе нет. Мы возьмем лодку.

Арианна кивнула. И в самом деле, лучше всего было спуститься по реке до самого устья, а потом подняться по протокам до Гуинедда. На это понадобится несколько часов, в то время как пешее путешествие заняло бы несколько дней.

В настороженном молчании они проделали остаток пути до речной пристани. Ближняя мельница была разграблена, и доски пирса тут и там покрывала рассыпанная мука грубого помола. Как и в городе, здесь царила зловещая тишина, нарушаемая только мягким плеском воды о сваи. Не мешкая, Талиазин помог Арианне спуститься в первый же челнок, отвязал веревку и осторожно спрыгнул в неустойчивое суденышко. Пока он ловко ставил единственный парус, Арианна примостилась на носовом сиденье.

Порыв ветра натянул парусину, и это внезапно наполнило ее надеждой. Она неуверенно улыбнулась Талиазину, тот ответил широкой ободряющей улыбкой, которую она нашла очаровательной. Шлем он снял и небрежно бросил на корму. Потом он потянулся повернуть румпель, чтобы направить лодку вниз по течению, новый порыв ветра растрепал ему волосы так, что они образовали вокруг головы рыжий нимб. Впрочем, они были даже не рыжими, а оранжеватыми и напоминали цветом лисий мех.

Вскоре челнок уже несся к устью реки Клуид. Берега здесь были ровные, низкие, длинные песчаные пляжи перемежались заболоченными низинами, поросшими осокой и камышом, и все это тянулось до самого моря. Воздух, густо насыщенный солью, свежий и бодрящий, будил желание дышать полной грудью. Чайка ринулась к воде и вновь взмыла вверх, раскинув белоснежные крылья. Несколько ее товарок с громкими криками присоединились к ней. Вскоре вопреки всему, что случилось в этот день, Арианна почувствовала себя беззаботно, словно в любой момент могла вспорхнуть со скамьи и улететь вместе с чайками.

Наконец лодка бесшумно выскользнула из устья реки в открытое море. Недавний шторм утих, но на волнах все еще шапками вскипала пена. Арианна поднялась, нетерпеливо глядя туда, где ждал ее дом. Нос челнока то и дело зарывался в волны, и тогда вверх взлетал целый дождь брызг, попадая ей на лицо, и это тоже было прекрасно, тоже было частью свободы. Внезапно парус захлопал за ее спиной, а лодка накренилась бортом, словно меняя курс. Все страхи Арианны сразу вернулись, и она резко обернулась. Ей не стоило труда огадаться, куда они теперь направились: к берегам Англии.

Юноша больше не был занят румпелем. Он стоял вплотную к ней, пристально глядя своими мерцающими черными глазами. «Куда ты везешь меня?» — спросила она, но не вслух, а мысленно. И — странное дело — Талиазин ответил ей даже не шевельнув губами: «Простите меня, миледи...»

Он прижал к ее лицу губку, смоченную какой-то жидкостью. Задохнувшись, Арианна широко раскрыла рот и вдохнула резко пахнущие пары. Она узнала одурманивающий отвар корня белены. Но мысль об этом растаяла в омуте кромешной тьмы, куда провалилась Арианна.

***

Где-то готовили над костром бобовую похлебку, ее густой аромат буквально пропитал все вокруг. Мелодичный звук виолы время от времени заглушали взрывы добродушного смеха. Арианна открыла глаза, уставившись на мигающий огонек бронзового масляного светильника.

Она шевельнулась. Боль тотчас пронзила руки и ноги. Оказалось, она лежит на хорошо набитом соломенном тюфяке. Он был, без сомнения, очень удобен, вот только ее лодыжки были привязаны за спиной к запястьям, и это очень ее мучило. Кожаные путы успели как следует врезаться в тело. Во рту было сухо и как-то... как-то матерчато, словно он был забит кляпом. Вскоре выяснилось, что он и впрямь забит кляпом и кляп этот придерживает льняная тряпка, скрученная и пропущенная между губами. При попытке сделать глотательное движение Арианну затошнило от горького металлического привкуса.

Она приподняла голову, чтобы осмотреться, и обнаружила, что находится в походном шатре. Шатер был обставлен очень скудно: обитый железом дорожный сундук, кожаный баул, прогоревшая жаровня, полная пепла, простой стул с потертой подушкой на сиденье... и что-то еще, что Арианна видела впервые в жизни. Это было нечто похожее на обрубок дерева... нет, на верхнюю часть человеческого торса. Странный предмет был сплетен из соломы. Она смотрела на него, заинтригованная, и постепенно поняла, для чего он служит. Снимая латы, рыцарь вешал их на такую вот штуку.

Выходило, что она лежит связанная в рыцарском шатре, и насколько Арианна разбиралась в шатрах, этот мог принадлежать только нормандцу. И сразу же, как бы подтверждая ужасную догадку, кто-то прошел мимо, разговаривая на отрывистом гнусавом французском наречии.

Арианна зажмурилась так сильно, как могла. Она доверилась проклятому, ненавистному мальчишке, а он предал ее, доставив буквально в руки врага. Она лежала, стараясь не слышать звуков извне, стиснув веки до боли, и слезы одна за другой стекали по щекам и увлажняли тряпку, которой был завязан ее рот. В этом было что-то странное: она не плакала, когда погиб Сейдро и когда нормандец пытался изнасиловать ее, но предательство вызвало в душе такую боль, что слезы текли и текли помимо воли.

Много позже она снова открыла глаза и посмотрела на коническую крышу шатра. Посередине было отверстие для выхода дыма, высоко над ним проплывали бело-золотые облака. Как-то чувствовалось, что снаружи раннее утро, и это означало, что наступил новый день. Значит, она проспала как убитая целую ночь. Предатель Талиазин, должно быть, вымыл ее, потому что тело ощущалось куда более чистым, чем накануне. Он также вымыл ей волосы и одел в другое платье, которое совсем не пахло коровником. Золотую чашу он скорее всего присвоил, потому что на поясе ее не было. Насколько Арианна могла видеть, не было ее и поблизости.

Теперь, когда она выплакалась и чувствовала себя легче, можно было подумать о бегстве. Но для этого надо было, во-первых, избавиться от пут, а во-вторых, пройти через лагерь кишащий рыцарями и вооруженными пехотинцами. Похоже это была неразрешимая задача. К тому же Арианна понятия не имела, где находится. Талиазин вполне мог доставить ее в самое черное сердце Англии!

Близко от шатра раздался взрыв смеха, заставив ее вздрогнуть, потом там начался оживленный обмен новостями. Ей удалось расслышать слова «король», «сражение» и целое выражение, очень похожее на «проклятых уэльских ублюдков». После этого собеседники удалились, и голоса их стали совершенно неразборчивыми. Вдалеке протрубила труба.

Поднялся ветер, порывами налетая на парусиновые стенки шатра. Полог был не просто прикрыт, но и закреплен, хотя где-то явно была прореха, потому что внутри гулял сквозняк. В очередной раз оглядываясь, Арианна заметила пику, воткнутую наконечником в землю у самого входа. На ней неподвижно свисал вымпел, но вдруг порыв свежести ворвался в шатер, на мгновение развернув его. Арианна похолодела: это был черный дракон на кроваво-красном поле.

Глава 4

«Я становлюсь слишком стар для таких прогулок», — подумал Рейн и поморщился, чувствуя, как затекшие ноги колют сотни иголок. Он шел по берегу реки Ди, разыскивая свой шатер.

Каждая косточка отзывалась ломотой после целой ночи, проведенной в седле, но дело было не только в этом. Он потратил юность на турниры и войны, на охоту и дружеские попойки. Он пил без меры, не пропускал ни одной юбки, и теперь все это начинало сказываться. Попросту говоря, он устал, смертельно устал.

Броско раскрашенные шатры и палатки были расставлены полумесяцем на лугу, окруженном платановыми рощицами. Чтобы добраться сюда, ему и его рыцарям пришлось ехать всю ночь и большую часть утра. Здесь, недалеко от аббатства Тейзинверк, располагались главные силы короля Генриха. Загон на невысоком склоне, в котором боевые кони и вьючные животные неутомимо месили копытами жидкую грязь, Рейн вынужден был обойти стороной: несколько жеребцов всхрапывали, толкались боками и поднимались на дыбы, явно намереваясь перескочить довольно низкую ограду. Отсюда лагерь был виден как на ладони. Взад-вперед носились с поручениями пажи и оруженосцы, бродили менестрели, распевая любовные песни, за ними слонялись шлюхи, готовые тотчас утолить зуд, который частенько вызывали в солдатах смелые строки песен. Карманники и разного рода мошенники облегчали карманы, выуживая деньги, заработанные если не потом, то кровью. В сторонке играли в азартные игры: оттуда слышались возгласы радости и разочарования. Ветерок доносил запахи стряпни от костров, там тоже собралась немалая толпа: пили дешевое вино, играли по мелочи в кости и «морис».

Несмотря на царящую вокруг веселую суматоху, Рейн чувствовал себя как никогда одиноким.

Слава о его недавнем подвиге уже успела разнестись по лагерю, и его провожали одобрительными криками. Однако мало кто подходил поздравить его. Сколько Рейн себя помнил, его всегда побаивались, и друзей он завел считанное количество, да и тех оставалось все меньше. С тех пор как их начали забирать по одному то удар меча, то арбалетная стрела, то боевая дубинка, Рейн решил, что дружбы с него достаточно. Терять друзей было больно, и он предпочел избегать этой боли ценой одиночества.

В отличие от вчерашнего дня, прохладного и дождливого, сегодня солнце яростно палило с самого утра. Шитая золотой нитью рубаха Рейна была чуть не насквозь мокрой под кольчугой. Приятель-рыцарь окликнул его, проходя мимо, и протянул мех с винем. Рот Рейна пересох от внезапной острой жажды. Он принял мех, благодарно кивнув.

Прополоскав рот первым глотком и выплюнув его в лужицу, Рейн запрокинул мех и почти ополовинил его. Они немного поговорили о засаде уэльсцев, причем рыцарь не скрыл разочарования тем, что упустил такой случай отличиться. Рейн слушал вполуха. Мимо продефилировала парочка шлюх, держась за руки и посмеиваясь. У одной из них был редкий коричный цвет волос.

Уже миновав Рейна, она обернулась и посмотрела ему в лицо. Взгляды их встретились. Глаза у нее были темные, бархатно-кроткие. На губах Рейна медленно проступила улыбка. Молодая женщина сделала гримаску оскорбленной невинности, но взгляд ее стал манящим. Все в нем тотчас откликнулось: кровь бросилась в лицо, ладони стали влажными, мужская плоть напряглась так стремительно, что он едва не ощутил боль. Рейн почувствовал, что страстно желает зарыться в эту женщину, укрыться в ней, забыть обо всем.

Он сделал кивок в направлении реки. Губы женщины беззвучно произнесли слово «позже», и она двинулась дальше в облаке развеваемых ветром волос цвета корицы. Ее громкий волнующий смех, казалось, еще слышался рядом, когда она уже была далеко.

Наконец ему удалось отыскать знамя с изображением черного дракона. Оно реяло над алым шатром, неподалеку от которого группа оруженосцев и пехотинцев собралась вокруг костра. Оттуда доносились звуки крута, аккомпанирующего чистому, сладостному и более чем знакомому голосу.

— Талиазин! — рявкнул Рейн.

Мелодия прервалась на полуноте. Кружок слушателей разлетелся вихрем палых листьев под порывом осеннего ветра. Талиазин приблизился, неся под мышкой музыкальный инструмент — уэльский вариант небольшой скрипки. Он шел обычным своим шагом, одновременно широким и ленивым, пылая на солнце оранжевыми прядями своих невообразимых волос. Он улыбался с самым невинным видом. Рейн, однако, и не подумал улыбнуться в ответ.

— Не знаю, почему я сразу не превращаю тебя в отбивную котлету! Где, черт возьми, тебя носило?

Талиазин кротко потупил взгляд на кончики своих сапожек (это могло бы одурачить Рейна, если бы он не так хорошо знал своего оруженосца).

— Я был занят... в некотором роде.

— Занят чем? — спросил Рейн, сразу встревожившись.

Оруженосец поднял голову и устремил на командира простодушный взгляд огромных угольно-черных глаз. Вид у него был более невинный, чем у девственницы перед алтарем.

— Как чем, милорд? Я заботился о ваших интересах. Как всегда.

— Ну конечно, как всегда! А тебе не пришло в голову, что мой основной интерес заключается в том, чтобы нестись в битву рядом с верным оруженосцем? Вместо этого мне пришлось довольствоваться пажом сэра Одо, у которого молоко на губах не обсохло и который, наверное, во сне до сих пор сосет большой палец!

— За такое короткое время мне не удалось раздобыть ничего более подходящего, — объяснил Талиазин, пожимая плечами и улыбаясь со всем своим очарованием. — Насколько я успел узнать, вы прекрасно обошлись без меня. Вы даже спасли жизнь королю! Я написал по этому поводу хвалебную оду. Хотите послушать?

— Нет, только не это! — содрогнулся Рейн. Он направился к шатру, и Талиазин пошел рядом с ним. Бог знает, в какой раз Рейн спросил себя, что заставило его взять этого парня в оруженосцы. Должно быть, он был тогда не в себе! Это был прирожденный поэт, но никак не прирожденный воин, а зачем, ради Бога и всех святых, нужен поэт в походах и битвах? Рейн даже не мог сказать точно, откуда Талиазин взялся. Просто в один не самый удачный день оруженосец, пять лет подряд сопровождавший его в походах, был убит шальной стрелой. На следующий день Талиазин уже ехал рядом с ним. Он был рядом и теперь, два года спустя, и притом в прекрасной форме, хотя не было дня, чтобы Рейн не грозил избить его до полусмерти.

Недалеко от входа в шатер дымился на костре котелок с бобовой похлебкой. Рейн зачерпнул полный половник варева и начал рассеянно отхлебывать. Другой рукой он дергал застежку перевязи, к которой крепились ножны меча. Талиазин с привычной легкостью помог ему освободиться от тяжелых, стесняющих движение лат. Когда он осторожно раскладывал на траве части доспехов, они мелодично позвякивали, словно предвкушая предстоящую ванну из винного уксуса и хорошую чистку. Без такой обработки железные доспехи ржавели буквально на глазах.

Там, где кольчуга всю ночь врезалась в шею и запястья, остались припухшие красные рубцы. Рейн начал растирать их привычными, неосознанными движениями. Как всегда после похода, рубаха была в темных разводах от соприкосновения с металлом, в пятнах пота, брызгах грязи и крови. Он с вожделением подумал о горячей ванне — и вздохнул, понимая, что может рассчитывать только на омовение в холодной воде реки.

Подняв из груды железа ножны с мечом, Рейн сделал шаг к шатру, но его остановило ощущение настойчивого взгляда оруженосца.

— Что еще? — спросил он нетерпеливо.

— Командир... — начал Талиазин, нежные щеки которого покрылись румянцем смущения, — ...есть кое-что, о чем вам стоит...

— Нет, не стоит! — отмахнулся Рейн. — Я не знаю и знать не хочу, что ты натворил на этот раз. Я хочу просто напиться и затащить в постель девчонку погорячее.

Он не заметил тревогу в глазах оруженосца, от которой они стали даже больше, чем обычно. Его воображение рисовало в этот момент заманчивые картины. То, например, как он зарывается обеими руками в волны волос цвета корицы. Или то, как эти волосы рассыпаются по его бедрам. Он так устал, что на первый раз предпочел бы, чтобы она просто взяла в рот..."

Он протянул руку к пологу шатра.

— Постойте! — с этим криком Талиазин нырнул между Рейном и входом, раскинув руки, как распятый великомученик. — Постойте, милорд. Не ходите туда... пока не ходите.

Тот молча посмотрел на него, вопросительно приподняв бровь.

— Дело в том, что... э-э... у вас совсем не тот настрой. Простите мою смелость, конечно.

Рейн подумал: «Интересно знать, приговаривают ли к повешению рыцаря, который убил своего оруженосца?»

— Если мой настрой кажется тебе не самым лучшим, можешь успокоиться: вино, женщина и долгий сон быстро приведут меня в норму.

Он был уверен, что после такого заверения Талиазин уберется с дороги. И ошибся.

Терпение Рейн имел необычайное, закаленное долгими годами нелегкой жизни, но если уж он терял его, последствия оказывались ужасны. Надо сказать, он не часто бывал так близок к припадку бешенства. Голос его стал неестественно спокойным, взгляд — обманчиво сонным.

— Мальчик мой, у тебя есть ровно три секунды, чтобы оказаться в другом конце лагеря...

Талиазин отскочил, словно его прижгли сзади каленым железом. Впрочем, он и не подумал спасаться бегством, просто отошел на пару шагов от шатра и смотрел пристально, встревоженно на входной полог, опустившийся за Рейном. Его гладкий белый лоб избороздили морщинки, он сильно прикусил нижнюю губу.

***

Рейн постоял у входа, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку, потом взялся за рукоять меча, намереваясь почистить его и смазать. Лезвие все еще было в крови и могло заржаветь, если не...

Из глубины шатра — оттуда, где был брошен тюфяк, заменяющий ему кровать, — донеслось негромкое шуршание. Рука Рейна бессознательно сжалась на рукояти меча. Быстрым движением он рванул оружие из ножен и устремился вперед... чтобы встретиться взглядом с зелеными глазами, полными ужаса.

— Ты! — выдохнул он, разом ослабев от пережитого напряжения. — Ради всех святых, что ты здесь?..

Он не договорил и в три быстрых шага оказался у входа, рванув полог так, что парусина затрещала.

— Талиазин!

Само собой, парня и след простыл. Не убирая оружия в ножны, Рейн подошел к постели.

Девушка лежала на боку, глядя на него расширенными глазами. Рот ее был завязан куском холста и, должно быть, забит кляпом, потому что она не издавала ни звука. Руки и ноги были ловко связаны вместе так, что она не могла двигаться. Кроме взгляда, единственным признаком жизни в ней была пульсирующая на шее жилка. Темные волосы рассыпались по подушке, напоминая небрежно брошенную на постель мантию из соболиного меха.

Рейну приходилось слышать рассказы о свирепых обитательницах лесной глуши, которые преследовали заблудившихся путников, пугая их до полусмерти одним своим видом: бледные лица, развеваемые ветром волосы, лохмотья одежды. В Уэльсе их называли фуриями. «Похоже, мне попалась одна из них», — подумал Рейн мрачно.

Девушка с яростью смотрела на него. Одежда на ней не была рваной, но было видно, что она долго билась, стараясь освободиться: платье перекрутилось, туго натянулось на груди и бедрах. Груди у нее были небольшие, но крепкие, частое затрудненное дыхание высоко поднимало их. Заметив, куда устремлен его взгляд, девушка залилась краской, стремительно разлившейся по лицу и даже по горлу. Рейн оскалил белые зубы в волчьей усмешке. Зеленые глаза расширились сильнее, маленькие груди стали вздыматься еще чаще.

Помимо прочих интересных деталей, он обнаружил, что платье задралось выше колен. Ноги, голые и стройные, были со знанием дела прикручены к путам, стягивающим запястья. Приняв намеренно задумчивый вид, Рейн подцепил кончиком меча подол платья и нижнюю сорочку и приподнял до самой развилки ног. Не выше, хотя темная тень между ними вызвала его живой интерес (он подумал, что ее волосы и там темные, как соболиный мех). Спрятанного кинжала он не обнаружил, зато заметил, что кожа на ее бедрах белая, как взбитые сливки. Пока он смотрел, по этой белоснежной коже пробегала нежнейшая рябь, как по воде озера, потревоженной ветерком.

Рейн позволил подолу платья скользнуть вниз и поднял меч так, что кончик его коснулся горла девушки. Она конвульсивно глотнула под тряпкой, стягивающей рот. Он слегка нажал, так что острие вдавилось в кожу, угрожая ее проткнуть. И так он держал меч до тех пор, пока зеленые глаза не потеряли свой блеск и на лбу не выступила крупная испарина.

Тогда он опустил оружие, медленно и как бы неохотно, бросил его на крышку видавшего виды походного сундука.

Ему было интересно, как девушка отреагирует на это. Он увидел, что веки ее опустились, а туго натянутые на шее сухожилия расслабились от облегчения. Тонкие ноздри на мгновение раздулись, грудь поднялась особенно высоко — и, наконец, она притихла.

— Я развяжу тебе рот и вытащу кляп, но только при условии, что ты не станешь осыпать меня проклятиями, — сказал он на уэльском наречии.

Ярость вновь вспыхнула в глазах девушки. Она вскинула голову резким возмущенным рывком.

— В таком случае... — Рейн пожал плечами и отвернулся.

Ей удалось выдавить из себя невнятный полузадушенный звук. Когда Рейн снова посмотрел на нее, она энергично кивала.

Он присел на борт прямоугольного деревянного ящика, внутрь которого был вложен тюфяк. В непосредственной близости от девушки было заметно, что со времени их последней встречи она успела привести себя в порядок. Во всяком случае, теперь от нее пахло не коровником, а морем... впрочем, ее настроение от этого ничуть не улучшилось. Рейн осторожно просунул лезвие кинжала под тряпку, уродующую рот девушки, и рассек прочный лен.

Не без усилия ей удалось вытолкнуть кляп. Освободив рот, она какое-то время двигала челюстями, стараясь глотнуть. У нее был настоящий рот, а не ротик: с губами такими полными, что они казались припухшими. Рейн следил за девушкой, мысленно ведя счет. Ему удалось досчитать только до трех.

— Ах ты, грязный, вонючий сучий потрох!

Он немедленно сунул кляп обратно и взялся за тряпку, заметив:

— А ты — жалкая лгунья.

Девушка опять резко покраснела и отвернулась, ио Рейн успел заметить блеск слез в ее глазах.

— Как насчет второй попытки? — поинтересовался он, усмехаясь с едкой иронией.

Она кивнула едва заметно, продолжая зарываться лицом в туго набитый соломой бок тюфяка. Поскольку Рейн вставил кляп на совесть и не торопился вынуть его, пару минут спустя девушка подняла голову и посмотрела на него.

Он снова ошибся... В ее глазах не было и намека на слезы. Возможно, она вообще не умела плакать.

Снова он освободил ее рот от кляпа. Она продолжала смотреть в упор, и он почти что слышал мысли, которыми была полна темноволосая голова. Девушка хотела проклинать его. Она хотела осыпать его оскорблениями и изнемогала от этого желания. Она была теперь даже не красной, а бурой от усилия удержать рвущиеся наружу ругательства.

— Вот так-то лучше, — заметил он. — Нарушить данное слово — проступок прискорбный. Я бы даже сказал, это тяжкий грех.

Пока он говорил, девушка терлась своим выразительным ртом о платье на плече. Однако губы ее не настолько онемели, чтобы она тут же не отрезала в ответ:

— У нас в Уэльсе есть поговорка: «Врагу дают обещание только для того, чтобы его нарушить»!

Что ж, Рейн готов был признать за ней бойкость языка, но считал, что это качество не для шлюхи. Женщины такого рода не стали бы хуже, даже если бы Бог набил их головы не мозгами, а соломой. С них было довольно белокурой шевелюры и аппетитных форм... ну и постельной готовности, пусть даже притворной. У девчонки не было ни одного из этих трех достоинств. Рейн задался вопросом, уж не укусила ли его оруженосца вошь, зараженная слабоумием. Иначе с чего бы Талиазину пришло в голову тащить в его шатер это злополучное создание?

— Если ты намерена промышлять своим ремеслом в Англии, — заметил он, — то учти, что мы здесь предпочитаем шлюх другого рода. Замешенных на меду, а не на горчице с перцем.

— Я не шлюха! — вырвалось у девушки.

— Да ну? Тогда объясни, что ты делаешь в моем шатре... — Рейн усмехнулся и добавил: — И в моей постели.

— О Господи! — воскликнула она с досадой. — По-твоему, похоже, что я оказалась здесь по своей воле?

Рейн не удержался от смеха, хотя и находил глупым вид оскорбленной невинности, который она напускала на себя. Очевидно, что-то было у нее на уме. Или она набивала себе цену перед ним как перед возможным покровителем, или искала случая всадить кинжал ему в спину. Ни та, ни другая перспектива его не устраивала.

Он встал и начал рыться в сундуке в поисках фляжки с вином, одновременно отыскивая ногой стул. У него по-прежнему ныло все тело, и он чувствовал, что сразу задремлет, как только обопрется обо что-нибудь спиной, поэтому просто подтянул стул и поставил на него ногу, облокотившись о колено. Зубами вытянув пробку, он сделал несколько жадных глотков и протянул фляжку девушке с недвусмысленным кивком.

— Я не столько выпью, сколько пролью, если ты не побеспокоишься развязать мне руки.

— Это верно, — согласился Рейн, мысленно пообещав себе, что не развяжет ее, пока она об этом не попросит очень вежливо, даже униженно. — Кстати, чего ради ты позволила моему оруженосцу проделать такую штуку? Намеренно? Хотела вызвать во мне жалость? Если так, это не сработало. И не возбудило меня, если такова была твоя цель. Я не признаю в постели всяких ремней и веревок...

— Так, значит, он твой оруженосец! — перебила девушка. — Этот мерзкий, подлый предатель... он назвал себя бардом! Только бы мне добраться до него! Уж я бы выпотрошила его и кишки скормила собакам! Да как он смел опозорить звание барда... впрочем, он, конечно, соврал... точно так же, как и о том, что он родом из Уэльса. Ни один кимреянин не опозорит себя, служа тебе подобным!

— Не слишком ли возвышенно все это звучит в устах женщины, которая отдается первому попавшемуся мужчине за глоток эля?

Челюсти у нее были на редкость крепкие для представительницы слабого пола, и она стиснула их так, что на щеках вздулись желваки.

— Я-не-шлю-ха!

Рейн промолчал, продолжая потягивать из фляжки вино. Его не удивило, что даже один вид женщины, пусть даже такой сварливой, заставляет его мужскую плоть подрагивать, удлиняться и утолщаться: он слишком долго был без женщины, кроме того, хорошее сражение всегда заводило его сильнее, чем призывное покачивание бедер. Он начал всерьез настраивать себя на то, чтобы взять девушку, даже если потребуется оставить ее связанной, а в рот снова сунуть кляп.

Пока он размышлял, она вела себя тихо, сохраняя на лице довольно бесстрастное выражение. Наконец она сделала глубокий вдох и обратилась к нему:

— Не мог бы ты... у меня совсем онемели руки от веревок... — На этом ее рот сжался в тонкую упрямую линию. Рейн подождал, но вскоре понял, что так и не услышит униженной просьбы.

— Очень возможно, что я развязал бы тебя, вот только боюсь, ты первым делом вцепишься мне в лицо.

— Обещаю, что не сделаю этого.

По ее глазам было видно, что это ложь. К тому же Рейн успел хорошо узнать уэльсцев. Они могли скорее умереть, чем нарушить слово, данное родственнику или другу, но даже самая страшная клятва, данная врагу, мало что значила для них. Считая Бога уэльсцем по происхождению, они верили в то, что он простит им этот грех. Более того, они считали делом чести лгать и изворачиваться перед врагом.

— Не стоит без толку утруждать язык, — сказал Рейн пренебрежительно. — У нас в Нормандии есть поговорка: «Слово уэльсца стоит не дороже мочи прокаженного».

Девушка дернулась, словно ужаленная, и ухитрилась вскинуть голову движением, достойным принцессы крови.

— Да как ты смеешь — ты, который... как ты смеешь затрагивать честь моего народа? Когда ты узнаешь, кто я!..

— Ну и кто же ты? — поощрил он.

— Никто.

Рейн вдруг почувствовал, что устал от этой игры, и отвернулся.

— Постой! Прошу тебя!

Он неохотно покосился через плечо.

— Клянусь кровью Христовой, что не с делаю тебе ничего плохого! — Наконец-то, к его удивлению, она взмолилась по-настоящему. — Если хочешь, я поклянусь на святых мощах твоего меча!

В рукоятке каждого рыцарского меча были непременно заключены святые мощи. Так, меч Рейна нес в себе зуб святого Петра (по крайней мере, так ему было сказано). Зуб этот был такого размера, что мог скорее принадлежать охотничьей собаке, питающей пристрастие к особо твердым костям. Но независимо от того, был это зуб святого или животного, Рейн не собирался подпускать девушку к мечу даже на расстояние самого длинного плевка.

Он постарался не обнаружить того, что догадался о ее уловке. Наоборот, он заткнул фляжку и бросил в сундук, а сам с торжественным видом прошел к кровати и снова присел на край деревянной рамы. Девушка неуклюже перекатилась на другой бок, чтобы дать ему возможность добраться до пут. При этом платье ее задралось еще выше, сбившись на талии и открывая начало округлых ягодиц. Рейн не удержался и провел кончиком пальца по складочке под одной из них. Девушка резко обернулась и оскалила зубы, как кошка, которую погладили против шерсти.

— Ты, убл...

— Подумай, прежде чем ругаться, — сказал он, поднимая кляп.

Она сжала губы, но если бы взгляд мог убивать, то не прошло бы и пары секунд, как Рейн плясал в аду в обнимку с дьяволом.

Кожа ее там, где он дотронулся, была нежнее чем пух только что вылупившегося цыпленка. Рейн испытал сильнейшее желание провести ладонями по ее лодыжкам, коленям, бедрам... между бедрами...

Он быстро рассек кожаные путы и еще быстрее вскочил, чтобы между ним и этим непредсказуемым созданием было расстояние. Его раздражало, что тело живо реагирует на нее, в то время как сознание настаивает, что надо поскорее от нее избавиться.

Первым делом девушка схватилась за подол и одернула платье, насколько это было возможно. Выпрямляясь, она не удержалась от болезненной гримасы. Вскоре она сидела, с силой растирая натертые ремнями запястья. Должно быть, боль была адской, пока в руках восстанавливалось кровообращение, но девушка не издала ни звука.

Рейн между тем незаметно отступал, пока не коснулся центрального шеста шатра. Там он остался, привалившись спиной и скрестив руки на груди. Девушка подняла голову, и взгляды их встретились. Рейн заметил, что она несколько раз глотнула с трудом.

— И что же... что же ты собираешься со мной делать?

— Ничего. Отпустить — и все.

— Как это? — вырвалось у нее. — Ты хочешь сказать, что не собираешься...

Она запнулась, и Рейна против воли позабавил густой румянец смущения, разлившийся по ее щекам. Как если бы она изо дня в день не произносила все слова, которые означали то, что она предлагала! Он решил назвать некоторые из них.

— Завалить тебя? Вставить тебе? Трахнуть тебя? Кинуть палку? Нет, птенчик мой, как ни называй, а этого не будет.

Он позволил взгляду странствовать по ее телу, делая вид, что оценивает ее достоинства и находит их невысокими. При этом он старался подавить нарастающее возбуждение, жар и стеснение в паху, которые угрожали выдать его притворство.

— Нет, ты не в моем вкусе, — наконец заявил он презрительно.

За время этой маленькой комедии лицо девушки из алого стало белым как мел, потом вспыхнуло снова.

— Да сколько же раз мне повторять одно и то же! — крикнула она. — Я не шлюха, черт бы тебя побрал!

Рейн уставился на нее, сбитый с толку. Они как будто играли в сложную и утомительную игру, причем она притворялась лучше, и ему все не удавалось поймать ее на вранье. Он чувствовал, что не на шутку устал от этого. Внезапно он кивнул в сторону выхода.

— Уходи. Ну же, давай! Убирайся отсюда!

Девушка облизнула губы, как бы подыскивая еще какие-то доводы, чтобы заставить его передумать. Однако она не сказала ничего, просто свесила ноги с его походной кровати, посидела немного и осторожно встала. С видом настороженным и даже испуганным она обошла Рейна подальше, при этом приблизившись вплотную к баулу с одеждой и сундуку. Он понял ее намерение на долю секунды раньше, чем она осуществила его.

В мгновение ока меч оказался в ее руках. Лезвие замелькало если не стремительно, то с силой, описывая широкую дугу. Рейн едва успел уклониться, как раздался звук «чанк!», с каким топор плотника врубается в балку. «Если бы не быстрота реакции, — подумал Рейн ошеломленно, — я уже лишился бы половины потрохов».

Тяжело дыша, девушка рывками пыталась освободить глубоко вонзившееся лезвие, но дерево было слишком крепким и не выпускало добычу. Рейн воспользовался случаем, чтобы схватить ее за бедра, оттащить подальше и швырнуть на пол. Он рухнул на нее, пригвоздив к земле тяжестью своего тела и крепко держа обе вырывающиеся руки. Искаженное лицо девушки — лицо фурии — было совсем близко, и такая же бешеная ярость заставляла ее сердце буквально сотрясать грудную клетку.

Она выгнулась дугой в отчаянной попытке сбросить его, но обмякла, когда это не удалось. Впервые за все время их странного знакомства Рейн заметил в ее глазах что-то похожее на страх. Тем не менее, девушка прошипела:

— Убийца! Ненавижу тебя! Ты убил моего...

Мало интересуясь, кем приходился ей убитый, Рейн заглушил остаток обвинительной речи поцелуем.

Он превратил поцелуй в наказание, сделав его грубым и болезненным, а когда девушка попробовала отвернуть лицо, сильно сжал его ладонями. Теперь он буквально вдавился в ее рот: не только губами, но и зубами, насильно открыв его и погрузив язык так глубоко, как сумел. На мгновение девушка окаменела, перестав даже дышать. Потом внезапно и резко бедра ее приподнялись, двигаясь кругами по его каменной от возбуждения плоти. Рейн отстранился, чтобы увидеть выражение ее лица, и с силой прижался к ее промежности.

Щеки ее не раскраснелись, как он ожидал, а были очень бледны, бурые отпечатки пальцев выделялись на нежной коже. Мышцы на шее напряглись и натянулись, влажные яркие губы с пятнами синяков полуоткрылись и трепетали, глаза впились в его лицо, такие густо-зеленые сейчас, что казались почти черными.

Рейн поддел пальцами ворот ее платья и дернул, заставляя шнуровку разойтись. Девушку это как бы вывело из состояния оцепенения, и она заговорила торопливо и неразборчиво, перемежая слова быстрым хрипловатым дыханием:

— Ох, ради Бога... ради Бога... не надо!..

— Поздно, девочка моя, — сказал Рейн, усмехнувшись одной стороной рта. — Я решил, что ты все-таки в моем вкусе.

— Командир! Вот уж не думал, что вы способны на такое!

Солнечный свет хлынул внутрь шатра, заставив Рейна зажмуриться. Талиазин стоял, придерживая полог, и смотрел на происходящее с осуждающим выражением на лице.

— Черт возьми, парень, разве ты не видишь, что я сейчас занят? — рявкнул Рейн, поднимая голову и отчаянно щурясь.

— О, матерь Божья... все происходит совсем не так, как должно бы! Командир, ну почему вы совершенно не способны держать свое вожделение в узде?

— Талиазин! Убирайся отсюда!

— Ни за что! — И оруженосец сделал шаг внутрь шатра. — Командир, умоляю вас, не доводите меня до того, о чем мы оба будем потом сожалеть! Клянусь, я не позволю вам обесчестить эту девушку!

Плечи Рейна медленно расслабились. Он опустил голову и прикрыл глаза, прилагая усилия, чтобы справиться с собой. Потом, все так же медленно, он посмотрел на Талиазина, выпрямившегося в струнку у входа.

— Тогда какого дьявола ты притащил ее в мой шатер?

— Вам полагалось... э-э... почувствовать к ней влечение, но не удовлетворять его.

— Ну, так ты будешь разочарован. Меня нисколько не влечет к ней, понятно? И даже если бы влекло, дело кончилось бы в точности так же: я сверху, а она...

«Подо мной» хотел он сказать, и это было бы верно. Пусть даже Рейна не влекло к девчонке, ему понравилось ощущение ее тела под ним. У нее были стройные бедра и длинные ноги, а рот, который он успел попробовать, был самым нежным из всех, что ему приходилось целовать. Рейн посмотрел на этот рот еще раз, пока он был так близок и доступен для обозрения. Припухшие яркие губы вздрагивали при каждом глубоком, шумном вдохе. Глаза, по-прежнему очень темные, были влажны. Пока Рейн наблюдал, единственная слезинка скатилась по щеке.

— Пожалуйста, командир! — воскликнул Талиазин, поиходя в неистовство, совершенно ему не свойственное. — Вы ведете себя недостойно! Вам бы следовало сначала поухаживать за ней...

Рейн мысленно произнес витиеватое ругательство. Замеченная им единственная слезинка каким-то образом резко остудила его пыл.

— За такими, как она, не ухаживают — ими пользуются! — отрезал он и поднялся, одним движением подняв девушку на ноги. Он толкнул ее Талиазину с такой силой, что она почти упала на оруженосца. — В следующий раз, когда тебе взбредет в голову привести ко мне шлюху, сначала убедись, что она в своем уме!

Рейну и в голову не могло прийти, что за сюрприз ожидает его в следующую секунду.

Девушка сжала руку в кулак, размахнулась и больно ударила его прямо по носу. Ощущение было совершенно такое, как будто камень из катапульты попал прямо в голову. Боль буквально взорвала его лицо изнутри. Кровь хлынула потоком, сразу залив весь перед его рубашки, перехлестнула через ладонь, которую Рейн прижимал к пульсирующей ране посередине лица. Сквозь красный туман (боли или бешенства?) он слышал, как девушка кричит ему:

— Чтоб ты сгнил в аду! Чтоб первым отгнил твой язык, мерзкая ты, надутая жаба! Я не шлюха!

Всю жизнь Рейн по праву гордился своим завидными самообладанием. Чувства, считал он, приносят только проблемы и страдания, порой даже убивают в буквальном смысле. Не то чтобы у него было какое-то правило на этот счет, но он не забывал случаев, когда его пронзали кинжалом и мечом, оглушали дубинкой и даже поджигали, как случилось однажды. И каждый раз он сносил это хладно— кровно, с достоинством... потому, быть может, что никому, ни единой живой душе, до сих пор не удавалось в кровь разбить ему нос! Он был в ярости и не мог справиться с собой. Ему хотелось убить проклятую сучонку!

Оруженосец окаменел у входа, крепко сжимая руку девушки повыше локтя. Рейн крадущимся шагом двинулся к ним, не обращая внимания на кровь, которая стекала по подбородку. Не отпуская девушку, Талиазин прикрыл ее собой и вцепился свободной рукой в занесенную руку своего командира.

— Не может быть, чтобы вы запятнали себя убийством женщины!

— Очень даже может! — злобно ответил Рейн.

Однако красный туман у него в глазах постепенно рассеивался.

Кровью, казалось, был забрызган весь шатер. Рейн попробовал запрокинуть голову, но горячие струйки потекли в уши и под волосы. Тогда он решил остановить кровотечение, прижав к носу рукав рубахи. Идея оказалась не самой лучшей, так как тонкий льняной материал сразу промок насквозь, причем кровь все равно продолжала течь с таким упорством, словно Рейн был забитым на бойне животным. Рубаха уже окрасилась в красный цвет до самого пояса.

— Избавь меня от нее, — сказал он оруженосцу безжизненным голосом. — И на этот раз сделай так, чтобы она точно не вернулась.

Талиазин открыл рот, но промолчал, встретив ледяной взгляд командира.

— Если ты не знаешь, куда ее деть, могу кое-что предложить. Например, сунь ее в мешок, добавь штук пять камней потяжелее и утопи, как котенка. А еще лучше, продай ее в сарацинский бордель.

— Это невозможно! — ахнул Талиазин.

— Вот тут ты, пожалуй, прав. Даже неверные не заслуживают такого наказания! Что ж, тогда... тогда закопай ее где-нибудь... нет! Найди самую гнилую лодку, которая течет, как решето, и отправь это создание поплавать в открытое море. Короче говоря, что бы ты ни сделал с ней, сделай это на совесть. Я хочу, чтобы наши дороги никогда более не пересеклись. — Тут Рейн сплюнул кровью. — Господи, откуда ее столько?

— Надеюсь, ты истечешь кровью насмерть! — сказала девушка со смехом.

Рейн снова запрокинул голову и произнес очень спокойно и внятно:

— Талиазин, почему она все еще здесь?

— Милорд, прежде чем я уйду, вам следует кое-что узнать об этой девушке. Дело в том, что она...

— Я ничего не желаю знать о ней.

— Она — дочь Оуэна, князя Гуинедда.

— Господи Иисусе!

Рейн снова осторожно опустил голову и убедился, к своему великому облегчению, что кровотечение наконец прекратилось. Теперь он посмотрел на девушку совершенно иным взглядом, заметив то, что до сих пор ускользало от его внимания: изысканность черт лица, отличающую благородную кровь; деликатную белизну рук, не знавших работы на ветру и горячем солнце; высокомерный наклон головы, который обычно бывает у тех, кто привык отдавать приказы, а не повиноваться. Он и раньше считал, что девчонка на редкость привлекательна для шлюхи, теперь же решил, что она прекрасна. Впрочем, прекрасным выглядит каждый, чья цена составляет три его веса в серебряных (или даже золотых!) монетах.

— Дочь Оуэна...

— Я же сказала, что я не шлюха. — Девушка надменно вскинула подбородок, на что Рейн не обратил никакого внимания.

— Ты уверен?.. — протянул он, переводя взгляд с нее на Талиазина.

— Уверен, командир. Мне кажется, я понимаю ход ваших мыслей, и он мне очень не нравится.

— Нет, это ж надо... уму непостижимо! За эту чертовку можно получить выкуп в целое состояние! — воскликнул Рейн, когда до него наконец дошло, какие возможности сулит присутствие девушки в его шатре.

— Ты, нормандское отродье прыщавой шлюхи! — отчеканила та, еще выше вскидывая подбородок. — Теперь, когда ты знаешь, кто я такая, изволь обращаться со мной с подобающим уважением!

Рейн выразил свое отношение к этому требованию, рассмеявшись ей в лицо.

— Как ты думаешь, Талиазин, сколько я смогу потребовать за нее?

— Матерь Божья, спаси и сохрани... — пробормотал тот, весьма недовольный огоньком алчности, разгорающимся в глазах хозяина.

Рейн оставил его недовольство без внимания. Чего-чего, а денег ему всегда катастрофически не хватало. Победы в войнах и междоусобицах приносили ему немало, но рыцарь обязан был жить на широкую ногу, как то предписывал кодекс чести: щедро подавать милостыню и одаривать своих подчиненных, много тратить на женщин и развлечения, роскошно одеваться, не отказывать себе в изысканных дорогих мелочах. Таким образом, деньги утекали из его рук, как вода, едва успев появиться.

Золото было бы очень кстати сейчас. Если король соблаговолит даровать ему Руддлан, то выкуп за высокородную стерву пойдет на то, чтобы обустроить замок.

Взволнованный голос заставил Рейна оторвать завороженный взгляд от девушки. Паж сэра Одо стоял снаружи, подпрыгивая от того, насколько важное известие он принес.

***

— Милорд, осмелюсь доложить: его величество король требует, чтобы вы явились к нему немедленно! Он сейчас в аббатстве, совершает омовение в священном источнике.

Рейн усмотрел в этом перст судьбы. Поспешно стянув окровавленную рубаху, он пинком опрокинул походный сундук и вывалил содержимое, подыскивая, во что бы переодеться.

— Смотри, не спускай с нее глаз, — бросил он оруженосцу через плечо.

— Да, но...

— Клянусь святым распятием, если ты упустишь ее, Талиазин, я повешу тебя... сам знаешь, за что.

— Но, командир, минуту назад вы приказали мне посадить ее в дырявую лодку и отправить в открытое море.

— Минуту назад она была никчемной шлюхой, а теперь она — девица благородных кровей, которая принесет мне богатство. Так что, парень, если ты ее упустишь, то я утоплю тебя в омуте, а камень на шею привяжу твоими же кишками.

— Я не упущу ее, командир, — заверил оруженосец с невыразимо тяжелым вздохом. — И все-таки постарайтесь на минуту отвлечься от истории с выкупом. Тогда, я уверен, вы поймете...

Но Рейна уже не было в шатре. Талиазин посмотрел на угрюмое лицо Арианны, потом схватил ее за руку повыше локтя и хорошенько встряхнул.

— Да что это с вами двумя? — спросил он, обиженно надувшись, как ребенок. — Все обернулось совсем не так, как должно бы!

Глава 5

Рейн бросил монету в корзину привратника и начал проталкиваться сквозь толпу пилигримов, заполнившую вход в аббатство. Они привели с собой волынщика и под мелодию, которую тот извлекал из своего инструмента, распевали зажигательную «Песнь крестоносца». При этом они энергично размахивали взад-вперед пальмовыми ветвями, стараясь попасть в ритм. Одна из ветвей царапнула Рейна по лицу. Он раздраженно оттолкнул ее, отвлекся и споткнулся о костыль нищего, намеренно выставленный прямо на дорогу. Привычный ко всему, он круто повернулся, схватившись за меч... и наткнулся взглядом на распухшие черные ямы — все, что оставалось от глаз. — Подайте милостыньку, добрый человек! — затянул нищий, протягивая грязную ладонь.

Рейн нащупал кошелек, предназначенный для раздачи милостыни, и сунул туда руку. При этом он изо всех сил старался не смотреть на изуродованное лицо.

Аббатство было забито людьми. Помимо привычных пилигримов и кающихся, прибывающих сюда в надежде получить отпущение грехов, кроме страждущих и увечных, ищущих исцеления, здесь теперь сновало множество слуг, пажей и разного рода лизоблюдов, повсюду следующих за королем. Перед собором аббатства, в платановой роще, находился священный ключ, с силой бьющий из-под земли и заполняющий искусственный пруд, выложенный плоскими обломками камня. Водяная пыль сеялась непрерывно, собираясь на листьях каплями, искрящимися на солнце, словно бесчисленные алмазы.

Король совершал омовение в гордом одиночестве, но по краям пруда стояло по меньшей мере двадцать придворных. Кто-то из них держал наготове полотенце, кто-то смену одежды или подносы с вином и едой. Их гомон и смех почти заглушали колокол собора, звонивший к обеденной мессе. Не удостаивая прихлебателей даже взглядом, Генрих самолично подтянулся и выбрался на парапет водоема, пользуясь недюжинной силой длинных мускулистых рук. Какой-то граф подал ему льняное полотенце, отделанное кружевами. Король энергично растер широкую грудь и живот, который в недалеком наверняка увеличится в размерах.

Однажды Рейн уже побывал в аббатстве. Когда ему было шесть лет, его заставили совершить сюда паломничество вместе с остальными подручными конюшего. Перед этим капеллан замка поведал им легенду о возникновении священного источника. Была, мол, такая уэльская красавица, Уинифрид, которая очень дорожила своей непорочностью. Насколько Рейн помнил эту историю, как-то раз Уинифрид попалась на глаза принцу, помешанному на плотских радостях, ну и, само собой, тот захотел с ней побаловаться. Получив отказ, он в порыве ярости отсек злосчастной красавице голову. Голова покатилась вниз по склону холма, и там, где она остановилась, забил священный ключ, ныне широко известный целебными свойствами своей воды.

В ту пору еще ребенок, Рейн нашел весьма забавным тот факт, что голова леди катилась с холма, подпрыгивая на кочках, как свиной пузырь, наполненный водой. Он громко засмеялся и получил увесистый подзатыльник от капеллана. Несмотря на это, он находил историю забавной и по сей день.

— Можно узнать, что тебя рассмешило, старший брат? — Рейн повернулся на голос, и его улыбка стала еще шире: на голове Хью красовался головной убор, щедро украшенный золотым тиснением, но чрезмерно просторный и потому косо надвинутый на лоб. Даже эта уловка не помогла скрыть внушительную опухоль на виске, покрытую коркой засохшей крови. Рейн задался вопросом, каким образом Хью мог заработать этот сомнительный знак отличия, ведь он ненавидел все виды драки, а не только схватку на поле боя.

— Что это с тобой приключилось? Неужели и ты попал в засаду уэльсцев?

— По крайней мере, я не завел в засаду короля!

— А я, по-твоему, завел?.. — начал Рейн, но его прервал громовой рев — командный голос Генриха:

— А ну-ка, вы двое, прекратите эти мальчишеские пререкания!

Братья разом повернулись. Оказывается, король стоял прямо за их спинами, широко расставив кривые ноги и уперев в бока руки, сжатые в кулаки.

— Учтите, если вас подмывает нарушить мой покой, я велю примерно наказать обоих!

Хью покраснел и пробормотал невнятное извинение. Рейн посмотрел в раздраженное лицо короля бесстрастным взглядом, прекрасно понимая, что если Генрих решит положить конец ссоре, отослав одного из них с глаз долой, то уйти придется ему, а не брату.

Однако король был сколь горяч, столь и отходчив. Говорили, что Генрих то чадит и вспыхивает, то теплится ровно, как свеча с плохо скрученным фитилем. Вот и на этот раз он вдруг тепло улыбнулся Рейну и привлек его к себе. Так, дружески обнимая за плечо, он повел его вокруг пруда к распахнутым дверям собора. Вода из переполненного водоема выплескивалась через парапет, сильно и приторно пахло сурепкой, обрамлявшей его в виде естественной клумбы. Дно пруда поросло приземистыми красными водорослями, на которые Генрих указал Рейну мимоходом.

— Говорят, это окровавленные волосы мученицы Уинифрид.

— Я бы сказал, это больше похоже на мох, ваше величество.

Генрих засмеялся, словно резко залаял, и грубо стиснул его плечо.

— Клянусь Богом, ты самый циничный ублюдок, какого я только встречал! Скажи, есть для тебя хоть что-нибудь святое? Веришь ты хоть во что-нибудь?

— Мало во что, — ответил Рейн искренне. Король остановился и повернул его так, чтобы лица их оказались очень близко друг от друга. Ладони Генриха тяжело надавили на плечи Рейна.

— Я бы предпочел услышать, что ты веришь в меня, потому что ты, именно ты — тот, кому я доверил бы защищать свою спину.

— Я — ваш верный вассал, — сказал Рейн, но в голосе его не слышалось уверенности.

Из всего, во что было принято верить, для него оставалась лишь одна истинная ценность, лишь одна вещь, поистине святая: закон рыцарской чести, которому он повиновался, в соответствии с которым жил. Однако Рейн втайне опасался (до холода в душе), что и эта вера была иллюзорной, что на деле она рухнула для него годы назад. Он старался не раздумывать на этот счет. Если бы он признал, что утратил и эту святыню, для него все на свете потеряло бы смысл.

Генрих ничего не ответил на его слова, только несильно ткнул кулаком в плечо. Светлые глаза короля слегка затуманились: это был (в значительно смягченном виде) жест посвящения в рыцарство.

— Пойдем-ка со мной, мне нужен твой совет насчет проклятых Богом уэльсцев. Ума не приложу, как вести себя с ними. — Генрих отвернулся и быстро пошел к двери собора, предоставив Рейну идти следом. На пороге он приостановился и бросил через плечо: — По-моему, в Уэльсе никто не имеет понятия о чести и совести!

Рейн промолчал. С его точки зрения, о чести и совести не имел понятия никто во всем мире.

На время пребывания в аббатстве король превратил собор в место для проведения военного совета. Весь неф был устелен тюфяками для сна, здесь же были остатки костров, на которых готовили пищу. К колоннам были привязаны лошади с торбами овса на мордах, они уже успели обильно унавозить мозаичный пол. Между скамьями бродили вооруженные люди, там и сям группы бездельничающих лучников резались в кости, носились с поручениями оруженосцы, слуги тащили корзины со свежевыпеченным хлебом и деревянные кружки с элем.

В стороне был приготовлен стол для трапезы короля: дощатая столешница, уложенная на деревянные козлы и накрытая белым льняным полотном. Однако Генрих терпеть не мог садиться. Оторвав ножку жареного каплуна и рассеянно обгладывая ее, он принялся ходить взад-вперед по нефу. Рейн спросил себя, подходящее ли это время для того, чтобы снова затронуть вопрос о Руддлане. Он уже говорил с королем на эту тему, как раз во время дороги к аббатству, которая заняла всю ночь. Его просьба не была отклонена, но и четких обещаний он получить не смог.

С губ Рейна сорвалось едва слышное проклятие. «Чего еще ждать?» — думал он. — Не лучше ли подойти к королю и задать вопрос напрямую?» Он готов был принять любое решение, лишь бы не мучиться ожиданием. Однако язык его прирос к гортани при виде Хью, неторопливой походкой идущего по проходу между скамьями. На губах молодого графа играла самодовольная улыбка, но Рейну бросился в глаза едва заметный тик в уголке его правого глаза. Это означало, что Хью нервничает. Совсем было пропавшая надежда снова расправила крылья... и умерла, когда Генрих повернулся к Рейну и сказал:

— Твой брат, граф Честер, просит пожаловать ему Руддлан. Я знаю, ты добыл этот замок в бою и прикипел к нему сердцем. Ей-богу, мне не по душе эта весть, но у Хью больше прав на Руддлан, чем у тебя...

И король, которого буквально зачаровывали тонкости законов, углубился в оживленные объяснения: о процедуре подачи графом Честером прошения, о его праве старшинства и более высоком положении...

Хью стоял рядом, излучая злобное удовлетворение, и Рейну хотелось впечатать кулак прямо в середину его улыбающегося лица. Он твердил себе, что это все не важно, не важно... что существуют другие замки, другие возможности... вот только ему уже двадцать пять... двадцать пять — и ничего за душой, кроме меча.

Процессия монахов в белых рясах вышла из бокового прохода нефа, распевая псалмы и тем заглушив монолог короля. Тот отбросил обглоданную ножку каплуна, которой до этого энергично жестикулировал, и тотчас подоспевший оруженосец протянул ему кубок с вином, почтительно присев на одно колено. Лица юноши не было видно, но Рейн отметил редкий (возможно, даже неповторимый) оранжевый цвет его волос.

Как только оруженосец отступил от короля на пару шагов, он схватил его за плечо и рывком подтянул к себе.

— Что, во имя святой церкви, ты делаешь здесь? — прорычал он вполголоса. — И где девчонка, дочь князя Гуинедда?

— Не волнуйтесь, командир, она в безопасности.

— В безопасности? Что это должно означ...

Однако Талиазин ужом вывернулся из рук Рейна и вскоре исчез в толпе зевак, собравшейся в отдалении.

— Дьявол его забери!

Как раз в этот момент пение псалмов прекратилось. Громкое проклятие Рейна отдалось под сводами собора эхом, напоминающим гудение колокола.

— Рейн?

Тот отвел взгляд от того места, где оруженосец исчез в толпе, и посмотрел в озадаченное лицо короля.

— Прошу простить меня, ваше величество. Я отвлекся.

— Я говорил, что невозможно вести войну по всем правилам, если противник отказывается сражаться на открытом пространстве и нападает исподтишка, из засады. Как ты думаешь, не собрать ли нам побольше сведений об этом наглом князьке? Может, он просто не решается схватиться с нами в честном бою? Может, мы достаточно потрепали его и принудим сдаться?

— Мы только время зря потратим. У нас не больше шансов принудить Оуэна сдаться, чем у горшка с прокисшей мочой. — Рейн заметил, что Хью возвел глаза к небу, но не смутился: он знал, что Генрих предпочитает простую и грубую речь. — Но и князь Гуинедд не в силах справиться с нами. Положение сложилось тупиковое, и он это знает. Возможно, он согласится на мирные переговоры, но и тогда вы можете рассчитывать в лучшем случае на то, что он формально признает себя вассалом. Вы примете дань, провозгласите себя владетелем Уэльса и отбудете с честью, чтобы впредь Оуэн Гуинедд управлял страной, как ему заблагорассудится.

Король неохотно кивнул. Он терпеть не мог подчиняться обстоятельствам, но не был и упрямым до глупости.

— А если он не согласится стать вассалом?

— Он будет вынужден сделать это, — возразил Рейн, холодно улыбнувшись, — как только вы уведомите князя, что его дочь в наших руках.

— Да неужто? — выпуклые глаза Генриха как будто еще сильнее вылезли из орбит. Он со стуком поставил кубок на стол и громко захлопал испачканными жиром ладонями. — Ах, Рейн, Рейн! Мой лучший, мой храбрейший рыцарь, неужто у нас в руках дочь самого Оуэна Гуинедда?

— Да, как тебе удалось захватить в плен дочь самого Оуэна Гуинедда? — эхом повторил Хью, на лице которого вместо улыбки было теперь встревоженное выражение.

Талиазин приблизился к королю, держа в руках поднос с орехами и вафлями.

— Клянусь, ваше величество, это не шутка, — заверил Рейн, про себя молясь, чтобы девчонка все еще была в его шатре, и безуспешно стараясь поймать взгляд оруженосца.

— Тогда мы сей же час отправим Оуэну вестового! — воскликнул Генрих, снова начиная ходить взад-вперед по нефу. — Клянусь всеми святыми, я продал бы свою бессмертную душу за то, чтобы увидеть, какое лицо будет у нашего славного...

— Не соблаговолит ли его милость выслушать смиренное предложение? — произнес чистый и молодой голос.

Генрих повернулся на полном ходу так круто, что чуть не налетел на коленопреклоненного слугу, осмелившегося заговорить без разрешения.

— Да как ты смеешь перебивать своего короля? — взревел он.

— Пощадите его, ваше величество, — поспешно сказал Рейн и вздохнул: — Этот парень — мой...

— Бард, — вставил Талиазин, сияя улыбкой.

— Оруженосец, — процедил Рейн сквозь стиснутые зубы.

— Твой бард? — изумился Хью. — У тебя нет ни земли, ни замков, но ты успел обзавестись бардом? — и он залился намеренно оскорбительным смехом, долетевшим до самых отдаленных уголков нефа. — Полагаю, странствующий рыцарь — не рыцарь, если за ним не таскается бард!

Король заставил его умолкнуть одним-единственным взглядом. Широкая ладонь опустилась на плечо Талиазина и рывком подняла его с пола.

— Ты ведь родом из Уэльса, не так ли, парень? Я слышу в твоей речи явственный акцент.

Рейн тоже заметил некоторую странность в говоре плута оруженосца. Мальчишка еще два года назад говорил на безупречном французском, но сейчас его речь вдруг приобрела сильнейший акцент.

— Я слышал, что народ, к которому ты принадлежишь, верит в свободу слова. То есть каждый имеет право высказать все, что думает, даже в лицо князю, — продолжал Генрих с неприятной улыбкой. — Что ж, я выслушаю то, что у тебя на уме, но потом Рейн присмотрит за тем, чтобы тебя как следует, выпороли. За наглость.

— Что ж теперь делать... — Талиазин бросил испуганный взгляд в сторону Рейна, потом сосредоточил все свое внимание на короле, улыбаясь так ослепительно, что Генрих невольно замигал. — Ваша милость, не требуйте с князя Оуэна Гуинедда выкуп за леди Арианну. Мудрее будет держать ее заложницей на случай, если князь вдруг заупрямится и откажется принять ваши условия.

Он помедлил, но ни один из троих слушателей не издал ни звука.

— Будучи заложницей, леди Арианна, по закону, станет вашей подопечной, — поспешил Талиазин продолжить свою мысль. — Вы будете вольны устроить ее судьбу по своему усмотрению: выдать замуж или отдать в монастырь. Я бы предложил отдать ее в жены будущему владетелю Руддлана. Вряд ли князь Оуэн когда-либо нападет на замок, хозяйкой которого будет его единственная и горячо любимая дочь.

На этом Талиазин умолк, и воцарилась томительная напряженная тишина. Пока она длилась, он не сводил взгляда с лица короля.

— Да, но... я уже женат... — наконец промямлил Хью. Рейн ничего не сказал. Он стоял и смотрел на оруженосца с ужасом на лице, обычно совершенно бесстрастном.

— А ведь в том, что ты предлагаешь, есть смысл, — заметил король, задумчиво поглаживая бороду.

— Ну конечно, ваше величество, — и большой смысл! — воскликнул Талиазин, энергично кивая и буквально излучая радость. — И потом, раз уж неясно, как поступить с Руддланом, ваша королевская милость могла бы устроить турнир, который решит, кому владеть замком. Устроить потешную битву! Только подумайте, ваше величество, какой будет случай отметить победу над уэльсцами! Большое празднество!

— Ну да... ну да... — вторил Генрих, по лицу которого медленно расплывалась улыбка.

— Однако... — начал Хью.

— Милорд граф, — обратился к нему сияющий Талиазин, — если вам посчастливится победить на турнире, вы сможете вознаградить замком и невестой своего самого верного и храброго вассала! — Тут взгляд оруженосца обратился на каменное лицо Рейна. — Что касается вас, командир, то вы вполне можете взять леди Арианну в жены!

— Сражаться на турнире за Руддлан! — опомнившись, взорвался Хью. — Да я в жизни не слышал ничего нелепее!

— Точно, во имя Бога и всех его святых! — взревел король в полном восторге. — Но мне нравится ход мысли этого парня! У него голова варит точь-в-точь, как у меня.

— Да он дурак каких свет не видывал! — отрезал Рейн, не сознавая, что только что ненамеренно оскорбил короля.

Ему пришлась по душе та часть предложения Талиазина, которая касалась битвы на турнире за Руддлан (Рейн не сомневался, что без труда справится с Хью), но чтобы взять дочь Оуэна Гуинедда в жены!..

«Да я сотру мальчишку в порошок за то, что его осенила такая идея! — мысленно возмущался он. — На этот раз ему не отвертеться!»

К его полному и безысходному ужасу, он услышал, как Генрих восклицает, словно идея осенила не Талиазина, а его самого:

— Ты, сэр Рейн, и ты, милорд граф Честер, встретитесь на турнире за обладание замком Руддлан. Наконечники пик будут сточены, мечи затуплены, сражение закончится, как только один из вас будет выбит из седла. Победителю достанется также леди Арианна, дочь Оуэна Гуинедда!

— Встанем-подымемся, миледи!

Полог кровати отдернулся, шурша златотканой дамасской кисеей и поднимая целые облака пыли. Яркий солнечный свет проник сквозь упрямо сжатые веки Арианны.

— Убирайся, Эдит! Оставь меня в покое!

Со стоном досады Арианна повернулась на живот и сунула голову под подушку. Она не видела никакого смысла в том, чтобы покидать постель. Впереди ожидал бесконечный унылый день, точно такой же, как и вчера. Он не сулил ничего более увлекательного, чем долгие часы у окна, пока отец вел переговоры с королем Англии. Ее использовали в качестве хлыста, чтобы привести Оуэна Гуинедда к повиновению! Возможно, в этот самый момент они как раз обсуждали выкуп, который отец должен был заплатить за свободу дочери!

Арианне страшно было даже представить, во что она могла обойтись отцу... и всему Уэльсу.

Горничная и не думала оставлять ее в покое. Она стащила на пол одеяло, предоставив холодному утреннему воздуху, льющемуся в распахнутое окно, вволю кусать голое тело Арианны.

— Наказание Божье! — крикнула та, вскакивая на постели и выхватывая их рук Эдит отделаное мехом платье.

Терпеливая улыбка не исчезла с лица, в котором было что-то поросячье. Круглое, побитое оспой, с маленькими, часто мигающими глазками, оно было обрамлено сосульками волос неопределенного цвета, свисающими на костлявые плечи. Невзрачная внешность Эдит была не единственным ее недостатком. За четыре дня, проведенных Арианной под домашним арестом, горничная не обратилась к ней ни с чем, кроме банальнейших и скучнейших фраз.

— Сегодня такой погожий денек, миледи, чего ж в постели-то валяться? — сказала Эдит все с той же улыбкой, сводившей Арианну с ума.

Та скрипнула зубами, не давая богохульству сорваться с языка. Неужели бестолковое создание не понимает, что она теперь пленница, а не госпожа? Какая разница, как она проведет «погожий денек»: валяясь в постели или бродя кругами по единственному помещению, предоставленному в ее распоряжение?

Но что оставалось делать? Арианна выбралась из постели, оделась и прошла к тазу с водой, стоящему на табурете у окна. Пока она умывалась, начал звонить колокол часовни. Свежий ветерок далеко разносил звук, напоминая верующим, что пора собираться на богослужение. Арианне позволялось присутствовать только на послеобеденной мессе, и даже тогда за ней следовали два стража — крепкие приземистые парни, каждый из которых был способен носить на плечах по бочонку с пивом.

Тем временем Эдит успела поставить поднос на стул рядом с пустой жаровней: белая булка, глазурованная медом, и графинчик эля. В этот день разговлялись после поста, поэтому принесенная еда показалась Арианне роскошной.

— Нынче большая стирка, миледи, — сообщила горничная, стаскивая с кровати простыни. — Вечером я постелю чистое, свежее белье. То-то сладко вам будет спать на нем!

— Спасибо, Эдит, — поблагодарила Арианна с самой теплой улыбкой, какую только сумела из себя выдавить.

В конце концов, Эдит ничуть не виновата в том, что нормандцы держали дочь Оуэна Гуинедда заложницей. Глупо и некрасиво было срывать зло на ни в чем не повинной служанке.

Эдит поспешила из спальни с охапкой снятого с постели белья. Арианна закончила трапезу и подошла к окну. И в самом деле, утро было пречудесное, хотя с вечера дождь лил как из ведра, за ночь превратив двор замка в озеро грязи. Надо было признать, что здесь находиться в заточении было куда удобнее, чем в каменном мешке винного подвала. Тюремной камерой Арианне служила спальня на втором этаже длинного бревенчатого здания, пристроенного к стене замка.

Во дворе под окнами кипела и бурлила всякого рода деятельность. Вот из кухни вышла повариха, неся на ухвате дымящийся котел. Навстречу ей как раз двигался пекарь, мало что видя за горой караваев, возвышающейся на подносе. Они чуть было не столкнулись, но пекарь вовремя убрался с дороги, исполнив что-то вроде экзотического «танца с караваями». Колокол перестал звонить, и сразу же стали слышны удары деревянных вальков по мокрому льну: прачки стирали белье возле желоба с проточной водой. Под окном протарахтела телега, нагруженная свежесрезанным камышом для пола.

В это время дозорный заиграл в рожок, и ворота распахнулись на всю ширь. По подъемному мосту неспешной рысцой проскакало с полдюжины верховых. Тот, что ехал первым, держал в руке знамя, являвшееся Арианне в самых жутких ее кошмарах: с черным драконом на кроваво-красном поле.

Стая легавых и ищеек, первыми оказавшихся внутри замка, бросилась врассыпную из-под копыт лошадей. Остановившись неподалеку и вывесив длинные красные языки, псы начали по очереди возбужденно взлаивать. Один из верховых показывал зевакам кабанью голову, насаженную на копье, другой трубил в рожок, объявляя всему замку об удачной охоте. Черный рыцарь осадил коня под самыми стенами здания, в котором Арианна коротала последние четыре дня. Должно быть, он выехал на охоту еще затемно и с тех пор не слезал с седла. Бока коня были в хлопьях пены после погони за дичью, но горячее животное продолжало пританцовывать на месте. Оруженосец вынужден был ухватить удила, а потом и придержать стремя, чтобы рыцарь мог спешиться. Судя по оранжевому цвету волос, оруженосцем был не кто иной, как подлый, мерзкий, лживый Талиазин.

На рыцаре были все те же сапоги со шпорами. Арианна заметила, что они выше, чем предписывает мода, и достигают колен. Простое кожаное одеяние было распорото на бедрах, специально для удобной посадки в седле. Это позволяло видеть ноги, туго обтянутые штанами, тоже кожаными... обтянутые так туго, что отлично просматривалась каждая мышца, каменная от постоянной езды верхом и тренировок, оттачивающих умение обращаться с оружием. Ветер трогал и перебирал на непокрытой голове пряди волос, черные как вороново крыло. В распахнутом вороте кожаной куртки была видна нижняя рубаха, белизна которой резко контрастировала с темной от загара кожей шеи и бесстрастного, безжалостного лица. Непередаваемая надменность сквозила в каждом движении рыцаря и в его походке — в целеустремленном, широком шаге и едва заметном пренебрежительном покачивании бедер.

Он остановился как раз под окном Арианны. Он был близко, очень близко... так близко, что можно было метко плюнуть ему на голову! Он стоял, повернувшись в профиль, так что солнце хорошо освещало резкие очертания его хищного носа и жесткие, угловатые скулы. Если бы в этот момент он запрокинул голову, то посмотрел бы Арианне прямо в лицо. Однако он и не думал смотреть по сторонам, погруженный в разговор с оруженосцем.

Несмотря на то, что Арианна была пленницей рыцаря, они практически не сталкивались. Единственная встреча лицом к лицу (за исключением той, в его шатре) произошла как раз накануне, когда Арианна шла в часовню, чтобы присутствовать на послеобеденной мессе. Она воспользовалась представившейся возможностью, чтобы показать, что о нем думает, выразив взглядом всю ненависть, которую испытывала к нему, а он... он посмотрел сквозь нее своими непроницаемыми серыми глазами.

Она представляла для него интерес только как заложница, за которую можно получить солидный выкуп. Арианна денно и нощно благодарила Бога за то, что рыцарь не питает к ней интереса, что он не хочет ее, что она будет возвращена отцу нетронутой. И все же... все же, по непонятной для нее причине, это ранило ее гордость. Десятки мужчин предлагали ей руку и сердце, соперничали за ее внимание, но ни один из них не казался достаточно хорош для нее. Почему же этот нормандский рыцарь (Рыцарь! Скажите на милость! Отродье жалкой шлюхи, без титула и земель!) едва удостаивает ее взгляда? И даже если он смотрит на нее, то так, словно она недостойна чистить ему сапоги!

Арианна отстранилась от подоконника, и тут ее взгляд упал на стоящий поблизости таз с мыльной водой. Пена уже осела, превратившись в неприятный серый налет на воде и стенках таза.

Не давая себе времени передумать, Арианна подхватила таз и выплеснула его содержимое в окно. Изначально она собиралась окатить рыцаря с ног до головы, но в последнюю секунду нервы у нее сдали. Вместо этого она нацелилась на его сапоги, но не попала даже на них. Впрочем, от воды, пролившейся в грязь с высоты второго этажа, грязные брызги полетели во все стороны, в том числе на сапоги.

Темноволосая голова резко повернулась из стороны в сторону, потом вверх. Арианна, трепеща, смотрела прямо на рыцаря. Потом она перевела простодушный взгляд на оруженосца, как бы только что заметив его.

— Ах ты, Боже мой! — воскликнула она, улыбаясь Талиазину, который тоже смотрел вверх с донельзя удивленным выражением лица. — Прости, пожалуйста! Я не знала, что ты стоишь под окном. Надеюсь, я тебя не забрызгала?

Оруженосец находился на некотором расстоянии от хозяина, поэтому фонтан грязных брызг совершенно его не коснулся. На его выразительном лице засияла обычная широкая улыбка.

— Ах, миледи, доброе-предоброе вам утро!

— И тебе доброе утро, Талиазин, — ответила Арианна, приложив старание, чтобы улыбнуться столь же ослепительно.

Она отвернулась и отошла от окна, весьма довольная собой. Теперь-то уж заносчивый нормандец поймет раз и навсегда: если она для него мало значит, то он для нее значит и того меньше!

Однако она очень пожалела о скоропалительном решений поставить черного рыцаря на место, когда через пару минут на лестнице зазвучали шаги. К великому облегчению Арианны, это оказался всего лишь Талиазин.

— Миледи, сэр Рейн требует, чтобы вы спустились во двор, — объявил он.

Должно быть, ему пришлось постараться, чтобы напустить на себя равнодушный вид: Арианна заметила в глубине его глаз отблеск предвкушения предстоящего спектакля. Очень ехидный отблеск.

Рот ее сразу пересох. Она кивнула, выпрямилась в струнку, высоко подняла голову и последовала за оруженосцем из комнаты. За дверью Талиазин препоручил ее двум стражам, тем самым умыв руки. Молчаливые крепыши доставили ее пред очи черного рыцаря.

Тот ожидал их у коновязи, врытой рядом со входом в здание. Арианна спустилась по лестнице с намеренной медлительностью и бесстрашно встретила холодный взгляд серых глаз.

— Ты хотел о чем-то поговорить со мной, нормандец?

— Вычисти! — бросил рыцарь, ставя ногу на нижнюю перекладину перил.

— Позови служанку! — отрезала Арианна, еще выше вздергивая подбородок.

— Ты их испачкала, девушка, ты их и вычистишь. — Тон его был невыразителен, глаза смотрели бесстрастно, словно задернутые изнутри невидимыми шторками. С таким видом невозможно было бы даже обсуждать погоду.

— Чтобы я чистила сапоги рыцарю-бастарду? — пропела Арианна, уничтожающе усмехаясь. — Да я скорее съем их! — Рыцарь оскалил зубы в усмешке, столь же оскорбительной.

— В таком случае пусть позовут повариху.

Что это значит? Неужели он осмелится, осмелится?.. Нет, невозможно! Конечно, нет!

— Ты этого не сделаешь!

— Пожалуй, ты права, — сказал он, пожимая плечами. — С какой стати мне вдруг лишаться отличной пары сапог? — Черты его лица мгновенно и пугающе обострились, взгляд принял ленивое, сонное... очень опасное выражение. — Вычисти их, девушка! Иначе тебе придется познакомиться с тем, как плашмя бьет по заднице рыцарский меч.

Арианна услышала, что оба ее стража разом захихикали. Рыцарь перевел на них свой сонный взгляд, и хихиканье тотчас прекратилось. Прачки перестали колотить вальками по мокрому белью, суетящиеся слуги прекратили перекликаться, и внезапная тишина, полная ожидания, пала на двор замка, как-то незаметно заполнившийся людьми. Затихли даже звуки, доносившиеся со скотного двора, даже охотничьи собаки не перелаивались больше. Арианна слушала тишину и думала о том, что вот-вот будет побита, как непослушный ребенок, на глазах у толпы зрителей. Здравый смысл протестовал, доказывал, что рыцарь не посмеет так поступить с ней, но она знала, что не найдет в себе мужества это проверить.

Он смотрел на ее рот, как бы в ожидании очередных возражений... как бы в нетерпении услышать их и приняться за дело. Арианна облизнула пересохшие губы.

— Да, но... но мне нечем почистить сапоги... Рука рыцаря метнулась вперед. Арианна отпрянула, решив, что он собирается ударить ее. Вместо этого он ухватился за подол ее платья и сильно дернул. Ткань разорвалась с громким треском, заставив Арианну отпрянуть снова. Еще пара хороших рывков — и большая полоса шелка осталась в горсти рыцаря. Он ткнул шелковой тряпкой в ее сторону.

— Теперь есть чем.

Под шелковым платьем на Арианне была надета нижняя юбка из плотной кисеи, а под ней — сорочка. Рыцарь не выставил ее перед слугами нагой или даже частично обнаженной, и щеки ее горели не от стыда, а от бешеного гнева. Она выхватила обрывок платья из протянутой руки... и вдруг, совершенно не к месту, чуть было не засмеялась. А она-то думала, что он считает ее недостойной даже чистить его сапоги! Выходит, она ошибалась.

Брызги грязи успели засохнуть, и счистить их было делом нетрудным. Сапог, как выяснилось, был сшит из дорогой и очень мягкой кордовской кожи, но явно знавал лучшие времена. На внутренней стороне кожа была протерта почти насквозь от постоянного трения о лошадиный бок. Отец Арианны приказывал выбрасывать сапоги задолго до того, как они приходили в такое состояние. Очевидно, рыцарь и впрямь нуждался в деньгах, которые мог получить за нее. Сознание того, что его положение может улучшиться благодаря ей, вновь привело Арианну в сильнейшее раздражение.

Закончив стирать грязь с сапога, она посмотрела на рыцаря, уверенная, что он наслаждается ее унижением. Однако его взгляд оказался устремленным вдаль, на башню замка. Впервые Арианна увидела в нем нечто живое: голодное, жадное выражение.

— Нормандец! Я закончила.

Ей показалось, что он вздрогнул, как человек, очнувшийся от забытья. Несколько секунд он смотрел на нее и как будто даже видел, видел по-настоящему, хотя очень скоро обычное непроницаемое выражение вернулось на загорелое лицо. Он внимательно оглядел сапог и указал на пятку.

— Ты пропустила пятнышко.

Арианна до боли сжала зубы и наклонилась снова. Она начала тереть сапоги с такой силой, что рука соскользнула и костяшки пальцев порезались об острую грань шпоры. Глаза заволокло слезами боли. Арианна выругалась сквозь зубы.

— Ты что-то сказала, девушка?

Она выпрямилась так резко, что хрустнули кости спины.

— Я сказала: «Давай сюда другой сапог и чтоб ты сгнил в аду!»

Губы рыцаря странно дрогнули, словно он готов был улыбнуться, но справился с собой. Он убрал вычищенный сапог с перекладины перил и поставил на то же место другой. Арианна проделала все необходимое в угрюмом молчании.

— Сойдет, но едва-едва, — заметил рыцарь, оценивая плоды ее усилий.

Когда он выпрямился, что-то промелькнуло в его непроницаемых глазах — некая мысль или тень неизвестного Арианне чувства оживила их на мгновение и исчезла.

— На твоем месте я бы даже не помышлял о том, чтобы наняться в прислуги. У тебя нет к этому способностей.

Вопреки всему Арианна едва не улыбнулась. Она как раз подыскивала убийственную реплику для ответа, когда рыцарь повернулся к ней спиной, собираясь уйти. А ведь она так ничего и не знала о том, как он намерен в дальнейшем поступить с ней!

— Постой! — крикнула она значительно громче, чем следовало. Он повернулся, слегка приподняв черные брови в безмолвном вопросе. — Ты уже... уже переговорил с моим отцом? Могу я узнать, назначена ли цена выкупа?

— Вопрос был улажен к полному удовлетворению моего короля, — это все, что она услышала в ответ.

Арианне захотелось кричать от беспомощности. Захотелось занести руку и с размаху влепить пощечину по его бесстрастному лицу, осыпать ударами кулаков его равнодушную грудь, чтобы он наконец почувствовал... Почувствовал хоть что-нибудь!

— А меня больше интересует мое удовлетворение, и вряд ли оно было принято в расчет! На тебе, нормандец, лежит долг крови перед родом Гуинеддов! И я буду молиться, чтобы поскорее настал тот день, когда ты выплатишь этот долг своей жизнью!

— Какой еще долг крови?

У рыцаря был искренне удивленный вид, и Арианна вдруг сообразила: он понятия не имеет, что за юноша пал от его руки у самых ворот Руддлана.

— Я говорю о человеке, у которого ты отвоевал замок. Тот, кого ты поразил тогда своей пикой, был... был... был мой брат.

— Ах, вот оно что! Понимаю... — рыцарь покачал головой и повел плечами, — понимаю теперь, почему с самой первой нашей встречи ты только и делала, что старалась воткнуть в меня что-нибудь острое. Но никакого долга крови на мне нет, девочка моя. Можешь винить за смерть брата лишь короля Генриха и своего отца. Они развязали эту дурацкую, бессмысленную войну. Кстати, твой брат и сам виноват в том, что погиб. Он был бы жив и по сей день, если бы не попался в простейшую ловушку, которую раскусил бы и грудной ребенок.

Он помолчал, глядя ей в лицо, и, хотя продолжал все тем же холодным, невыразительным голосом, Арианне показалось, что в лице его появилось что-то человеческое.

— На войне — как на войне, миледи. Даже если моя пика и убила твоего брата, никакой личной вражды я к нему не питал. Надеюсь, душа его сейчас пребывает на небесах.

Слезы обожгли глаза, и Арианна подумала: раньше она сгорит в аду, чем заплачет на глазах у этого человека! Он был прав, но эта правота только усугубляла ее боль. В груди мучительно заныло, и она попробовала глубоко вздохнуть, чтобы хоть немного ослабить это ощущение. К ее ужасу, вместе со вздохом вырвалось громкое рыдание. Чувствуя себя униженной, как никогда прежде, Арианна резко отвернулась и бросилась прочь, но запястье ее оказалось зажатым в тиски его руки. Почему-то он притянул ее к себе, к своей груди, и забрал в кулак пряди волос, запрокидывая ей голову. А потом его рот оказался совсем близко, прижался к ее губам.

Она замерла, перестав даже дышать. Губы его двигались вдоль ее губ, вначале с силой, потом все мягче, все нежнее. Руки ее сами собой легли ему на грудь... чтобы оттолкнуть, конечно... но внезапно они захватили борта его кожаной куртки и потянули. И вдруг она прижалась к нему всем телом, не понимая, что делает, потеряв голову. Она не сознавала, что отвечает на поцелуй, не слышала стона, который вдруг сорвался с губ рыцаря. Все в ней горело и как бы плыло, и единственным ясным, четким ощущением было страннейшее, сладостное и болезненное ощущение движения его губ...

Он отстранился. Арианна посмотрела ему в лицо, ошеломленная, растерянная. Ей казалось, что она потеряла почву под ногами, превратилась в фейерверк горячих искр, вообще перестала существовать на несколько секунд. Он наклонился снова... но потом кулак, в котором были забраны ее волосы, сжался сильнее, потянув ее прочь. Рыцарь отступил, не отрывая от нее расширенных глаз, которые не были больше бесстрастными. В них застыло изумленное, почти потрясенное выражение — точно такое же (она знала это), как и в ее глазах.

***

В тот же вечер Арианна сидела на стуле перед пустой жаровней, рассеянно поедая кусочки телятины под острым соусом, принесенной ей на ужин. Входная дверь вдруг распахнулась на всю ширь, ударившись об стену. Арианна чуть было не опрокинула поднос, схватившись за сердце. Мимо ее молчаливых стражей на бешеной скорости пронесся подросток, споткнувшись о порог и едва не растянувшись во весь рост.

— Родри!

Арианна отставила поднос и бросилась навстречу, заключив мальчишку в объятия. Однако радость обернулась ужасом при мысли о том, что может означать присутствие в замке самого младшего из ее братьев.

— Родри, неужели отца больше нет в живых? Его заманили в замок и убили?

— Да перестань нести чушь, Арианна! И отпусти меня, я уже задыхаюсь!

Подросток вывернулся из ее объятий. В свои четырнадцать он считал себя слишком взрослым для подобных изъявлений нежности. Отступив от сестры, он с достоинством привел в порядок помятую одежду.

— Ничего такого с отцом не случилось, он всего-навсего подписал мирный договор с этим отродьем дьявола, королем Генрихом.

— Мирный договор, ты говоришь? В таком случае выкуп за меня уже заплачен! Ты приехал забрать меня домой?

— Э-э... не совсем так, — ответил Родри, отводя взгляд.

— Что значит не совсем так?

Брат не ответил, разглядывая комнату. Как и в каждом из детей князя Оуэна, в нем сказалась кровь рода Гуинеддов, сделав черты лица особенными, характерными. Глаза Родри были немного светлее, чем у Арианны, и напоминали цветом молодые листья папоротника. Светлее были и волосы, выгоревшие от постоянного пребывания на солнце и потому не темно, а золотисто-каштановые. Хотя не прошло и месяца с тех пор, как Арианна в последний раз видела брата, он успел подрасти по крайней мере на фут. Столь стремительный рост не мог не сказаться на всей его комплекции, поэтому ноги и руки его были совсем тощими.

Прохаживаясь по комнате, Родри набрел на поднос с ужином. Он тотчас отломил кусок булки и целиком засунул его в рот.

— Родри, объяснишь ты мне или нет?.. — начала Арианна со вздохом.

— Угу, угу! — энергично жуя, пробормотал тот. — Я уже сказал, что отец подписал мирный договор с Англией. Он согласился признать себя вассалом короля Генриха и выплатить дань, теперь англичане выведут войска из Уэльса и впредь станут уважать его княжеские права. За это он уступает им Руддлан и всю провинцию Телеингл... и двух заложников, на случай будущих осложнений, — Родри наконец прожевал хлеб, запил его хорошим глотком эля и добавил: — Нас с тобой.

— Нас с тобой? — переспросила Арианна, горько усмехнувшись. — Ты хочешь сказать, что... что мы будем в полной власти короля Генриха? Что нас увезут из Уэльса?

Мысль о том, что ей придется провести остаток жизни в Англии, была так невыносима, что никак не укладывалась в голове.

— Ну да... — У Родри задрожал подбородок, и он стиснул зубы, чтобы не расплакаться. — Не бойся, нас не запрут в каком-нибудь подвале. Такого я бы, конечно, не выдержал. Честно говоря, все будет не так уж плохо. Сама посуди, — тон его был таким, словно он изо всех сил старался убедить самого себя, — меня сделают оруженосцем знатного рыцаря... или камердинером в богатом доме.

— А что будет со мной?

Задавая этот вопрос, Арианна уже знала единственный ответ на него. Женщину-заложницу ожидала участь монахини. Иными словами, ее заживо хоронили в каком-нибудь монастыре. Она сказала себе, что жить во славу Христа — благая участь, но легче от этого не стало.

— Ах, Родри, мне кажется, из меня не выйдет хорошей монахини!

— А кто говорил, что тебя сделают монахиней? Тебя выдадут замуж за того, кто получит Руддлан, кем бы он ни оказался, — с этим оптимистическим заверением Родри поднял графин с элем и начал жадно пить.

— Выдадут замуж! — ахнула Арианна и схватила его за руку. — За кого?

— Иисусе! Посмотри, что ты наделала!

Весь перед рубахи был теперь залит элем. Повозив по пятну ладонями, больше для вида, Родри махнул рукой и впился зубами в остаток булки, невнятно излагая при этом все, что знал.

— Король Генрих устраивает турнир, чтобы определить, кто окажется достойнейшим. Будет... э-э... потешное сражение между двумя соперниками. Один из них — граф Честер... правда, у него уже есть жена и замков тоже хватает... но это ничего не меняет. Если он победит, то вознаградит Руддланом кого-нибудь из своих вассалов, за верную службу. Это и будет тот человек, за которого тебе придется выйти замуж.

— А кто выступит против графа Честера? — Не дождавшись ответа, Арианна выхватила хлеб из руки брата. — Пропади ты пропадом, Родри! Неужели нельзя перестать жевать хоть на минуту?

— Я бы тебе давно уже все рассказал, если бы ты не перебивала меня все время, — обиженно заметил брат. — Слова не даешь вставить, трещишь и трещишь! Против графа Честера выступит Черный Дракон.

Хотя Арианна ожидала и боялась именно этого, она не хотела верить тому, что услышала. Она истерически замотала головой, как если бы отрицание могло что-то изменить.

— Ты лжешь, Родри! Этого не может быть! Отец никогда не поступил бы со мной так! Он никогда не выдал бы меня за такого человека!

— Отец говорил об этом со всеми нами, — сказал брат с глубокой жалостью в голосе и взгляде. — Он делает это ради рода Гуинеддов. Теперь, когда мирный договор подписан, король Генрих ждет только турнира и твоего... э-э... венчания, чтобы вывести войска. Уэльс будет оставлен в покое, и отец сможет править так, как сочтет нужным... — Он приподнял одно плечо, словно извиняясь. — Может, вовсе и не Черный Дракон победит на турнире.

Арианна отвернулась, обеими руками вцепившись себе в волосы. Рыдания рвались из груди, и она заглушила их хриплым, безрадостным смехом. Все это было несправедливо, настолько несправедливо по отношению к ней, что хотелось бесноваться, ломая и круша все подряд. Но что толку было в гневе? С самого детства она знала, что будет выдана замуж только ради блага и процветания рода Гуинеддов, выдана за человека, которого впервые увидит, возможно, только у алтаря. Лишь крохотная частичка ее души — неизлечимо романтическая частичка — втайне надеялась, что она повернется к своему нареченному, посмотрит в его красивое лицо, заглянет в глаза, полные обожания, — и безумно, страстно его полюбит. Точно так же, как и он полюбит ее сразу и навсегда.

Вот только в жизни все совсем иначе.

Арианна стиснула веки и увидела мужское лицо: резкое, угловатое и бесстрастное, с безжалостным ртом и холодными кремниево-серыми глазами, в которых не было ничего, ничего абсолютно.

Это было лицо человека, который мог стать ее мужем.

Глава 6

— Конечно, я женюсь на девчонке, если это поможет получить Руддлан. Но будь уверен — мне это ничуть не нравится.

— Богородица, оборони... — пробормотал Талиазин себе под нос.

Он подышал на участок выпуклого орнамента на бронзовом щите Рейна и начал энергично полировать его льняной ветошью. После продолжительного молчания он заметил:

— Мне показалось, командир, что она тоже от вас не в восторге.

— Уж не думаешь ли ты, что я забыл, чья это вина? — рявкнул Рейн, переставая вышагивать взад-вперед по ограниченному пространству шатра и тыча в оруженосца обвиняющим перстом. — Я все еще не отказался от мысли примерно тебя наказать. И я это сделаю, как только изыщу самый болезненный способ. В данный момент я как раз решаю, бросить тебя в яму к дикому кабану, предварительно завязав глаза, или столкнуть с верхушки башни в котел с кипящим маслом.

Как обычно, угрозы Рейна не произвели на оруженосца никакого впечатления. По правде сказать, он вообще не обращал на хозяина внимания. Он приставил начищенный щит к сундуку и широко улыбался, восхищаясь делом рук своих. И он имел на это право: щит был отполирован до блеска, а дракон в центре его выпуклой поверхности покрыт черной краской.

Яркий солнечный свет струился через распахнутый вход, заставляя алую парусину стен отбрасывать мягкий отсвет. Так светятся угли в жаровне сумрачным вечером. Снаружи доносился рев духовых инструментов, старавшихся заглушить перестук молотков: это оруженосцы прикрепляли на наспех сооруженной ограде копья с гербами и вымпелами рыцарей, при этом наперебой выкрикивая их девизы и воинственные возгласы. Оставалось меньше часа до предстоящего турнира.

Талиазин перенес единственный стул в центр шатра, поставив рядом сапоги. Рассеянный взгляд Рейна наткнулся на глубокую щербину в центральном шесте. Это напомнило ему случай, когда леди Арианна пыталась его обезглавить его же собственным мечом. Он подошел ближе и провел по зарубке кончиком пальца. Талиазин, внимательно за ним наблюдавший, усмехнулся:

— Командир, я советую вам приближаться в латах к постели леди Арианны, чтобы осуществить супружеские права.

Несмотря на кислое настроение, владевшие им весь этот день, Рейн не мог не засмеяться словам оруженосца. Честно говоря, в предполагаемом браке он находил только одну приятную сторону: возможность уложить девчонку в кровать. Ему не терпелось увидеть ее голой... почувствовать ее под собой. Как бы он набросился на ее рот! С какой силой он вонзился бы в нее, чтобы заставить эту гордячку понять, кто ее господин отныне и навеки!

Его плоть мгновенно откликнулась на эти мысли, напрягшись внутри узких подштанников. Такая быстрая и неуместная реакция вызвала у Рейна не только недовольство, но и удивление. Всю прошедшую неделю он почти не расставался со шлюхой по имени Мод — той, что с коричными волосами, — и так вымотался, что шеренга голых женщин, дефилирующая мимо шатра, заставила бы подняться разве что его брови. У него и раньше случались периоды длительного воздержания, но даже тогда ему удавалось держать похоть в железной узде. Он просто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал столь сильное вожделение. Его острый привкус был даже на языке, как привкус крови.

Между тем Талиазин поднял и благоговейно понес хозяину облегающие рейтузы, спереди сплошь покрытые бронзовыми пластинами, — часть доспехов, защищающая ноги.

— Как вы думаете, командир, леди Арианна будет хороша в постели? Все барды князя Гуинедда до небес превозносят ее прелести.

— Я думаю, они так стараются потому, что воспевают дочь старого Оуэна. А что им остается делать? Даже если бы у нее было не лицо, а свиное рыло, покрытое бородавками, они и тогда бы превозносили до небес ее красоту!

Рейн сел на стул и вытянул ноги, чтобы оруженосец мог натянуть на него рейтузы. Он старался не обращать внимания на упорное стеснение в паху.

Талиазин опустился на колени и начал одну за другой затягивать застежки бронзовых пластин (они шли длинным рядом сзади по каждой ноге).

— Вам будет намного легче притереться друг к другу, когда вы повенчаетесь, — сказал он, покончив с этим и берясь за сапоги. Бровь его приподнялась, и он добавил со вздохом: — По крайней мере я на это надеюсь.

— Что до нее, ей точно придется притираться ко мне, — заметил Рейн, вставая и притопывая сапогами.

— А если она не научится угождать вам, вы всегда можете отправить ее в монастырь. Разумеется, после того, как онa произведет на свет достаточно наследников. — Почему-то Талиазин засмеялся, взбираясь на стул с доспехами Рейна. — Может, мне помолиться за то, чтобы она часто беременела и легко разрешалась от бремени?

Рейн покачал головой, поскольку решительно не мог сохранять серьезность, когда оруженосец начинал паясничать. Он поднял руки, принимая на плечи тяжелую кольчугу с невольным вскриком. Эта часть его доспехов представляла из себя двойной слой мелких колечек, тщательно переплетенных и начищенных до тусклой черноты. Весила кольчуга не менее тридцати фунтов.

Позволяя себя одевать, Рейн раздумывал над словами оруженосца. Он вовсе не собирался после венчания вести себя с женой грубо или жестоко. Не было у него и намерения избавиться от нее, обзаведясь наследником. Он готов был обращаться с ней со всей мягкостью и уважением, но лишь до тех пор, пока она исполняет супружеский долг, рожает ему сыновей и беспрекословно повинуется его приказам. В противном случае ей грозило поплатиться за непослушание.

— Командир, мне все же кажется, что вы составили неправильное мнение о леди Арианне. Не потому ли она вам не по нраву, что до вас дошли нелепые слухи, будто она ведьма?

Рейн не слышал ничего такого, но он не был и удивлен. Половина женщин Уэльса утверждали, что наделены даром привораживать возлюбленного, наводить порчу и сглаз. Ну и, конечно, предсказывать судьбу.

— Все это бессовестное вранье, командир. На самом деле леди Арианна — настоящая файлид, что на вашем языке означает «ясновидящая». И в старину, и сейчас такие люди очень почитаемы в Уэльсе.

— Правда? Должно быть, она не особенно сильна в ясновидении, и мне искренне жаль, что это так. Иначе она могла бы предвидеть собственное будущее и постаралась бы его избежать. Тогда мы оба избегли бы брака, который не по душе ни мне, ни ей.

Талиазин испустил громкий вздох, застегивая широкую кожаную перевязь на талии Рейна. Тот достал меч из ножен и сделал несколько пробных выпадов, чтобы немного размять запястье. Это был, конечно, не тот меч, которым он сражался на поле боя, а потешное оружие, используемое на турнирах. Лезвие было старательно затуплено, острие сточено. Такая же пародия на боевое оружие должна была достаться ему и вместо пики. Не только наконечник ее стачивался, но и древко было из хрупкого дерева, ломающегося при попадании в цель. Поступать так вынуждала церковь, которая утверждала, что погибший на турнире автоматически попадает в ад, будь он даже праведником. Рейн подумал, пожимая плечами: какая разница, если большинство рыцарей так или иначе попадает в пекло? Тем не менее, было принято не убивать друг друга на турнире, хотя такое и случалось время от времени.

Он вдруг заметил, что оруженосец пристально смотрит на него, и задался вопросом, какая новая проделка у парня на уме.

— Ну, признавайся, что натворил?

— Кто? Я? — Глаза Талиазина враз стали круглыми и простодушными. — Ничего я не натворил, командир! Просто все дело в том...

Он как следует прокашлялся. Несколько раз подряд облизнул губы. Поковырял землю носком сапожка.

— Это насчет вас и леди Арианны. Видите ли... э-э... похоже, вы не очень понравились друг другу. До сих пор я не говорил вам этого, но... все дело в том, что леди Арианна — ваша суженая перед Богом, ваша судьба. Мне очень жаль, но вы ухитрились так все испортить, что вам придется теперь совершить великое множество подвигов, чтобы добиться ее любви, — озадаченное выражение скользнуло по лицу Талиазина. — Понятия не имею, почему это происходит. Я тут думал, все пойдет как по маслу... отчего все так запуталось ума не приложу.

Рейн слушал все это и смотрел на оруженосца так, словно тот в любую минуту мог извергнуть из себя пену и заскрежетать зубами. Раньше он не замечал ничего такого за уроженцами Уэльса, но теперь начал подозревать, что все они слегка не в своем уме.

В следующую секунду он и вовсе уверился в этом, потому что Талиазин закончил свою речь словами:

— Но я думаю, не все потеряно, пока не начался турнир. Командир, есть время выказать леди Арианне некоторое внимание. Например, спросить ее, не дарует ли она вам ленту в знак благосклонности. Вы повязали бы ее на пику и все такое прочее... ну, поухаживайте за ней немного!

— Нет.

— Но почему же? Может быть, вы опасаетесь, что она снова на вас набросится? Если она это сделает, вам будет достаточно ее поцеловать. Мне показалось, что в тот раз это сработало...

Еще некоторое время Рейн продолжал смотреть на Талиазина во все глаза, потом расхохотался, запрокинув голову. Или смеяться, или сойти с ума вместе со всеми — третьего было не дано.

Он все еще улыбался несколько минут спустя, выходя из шатра. Талиазин крикнул ему вслед:

— Так вы собираетесь поговорить с леди Арианной?

— Нет! — отрезал Рейн.

И он действительно не собирался. В тот момент.

Рейн не спеша шел по улице среди разноцветных шатров и палаток вдоль берега реки Клуид, поворачивая в тень высоких стен Руддлана. Здесь воздух был почти неподвижен, синеватым туманом стелился по земле дым двух огромных костров, на которых жарились целиком олень и кабан — главные блюда вечернего пира. Выше — там, где зубцы стены украшало несколько голубых с золотом знамен, — ветерок налетал порывами, расправляя их и показывая всем королевский герб.

Дорога к замку была забита рыцарями на боевых конях и леди на послушных белых мулах; по обочинам мальчишки играли в мяч, оруженосцы выпускали привязанных на длинный ремешок соколов, давая им размять крылья; шла оживленная торговля. Кто только не явился сюда попытать удачу: солидные торговцы лошадьми, лоточники со всякой мелкой всячиной, оружейники, тянущие за собой тележки, тяжело нагруженные смертоносным товаром. Профланировал менестрель в трико и коротком плаще, переливающемся всеми цветами радуги. Он наигрывал на лире и, должно быть, распевал любовную песню, но голос совершенно терялся в реве фанфар, грохоте цимбалов и тамбуринов, наперебой пытающихся завладеть вниманием толпы.

Король Генрих разослал глашатаев по округе в радиусе двадцати лье, приглашая всех желающих посмотреть на турнир. Отовсюду, вплоть до самого Шрусбери, прибыли вместе со своими леди рыцари и знать. Чтобы все они могли сполна насладиться зрелищем, сотни крестьян были вынуждены бросить все и прибыть на строительные работы. За пару недель под стенами Руддлана была устроена обширная арена, окруженная многочисленными ложами для зрителей. Место будущего ристалища было огорожено деревянным частоколом, ложи представляли собой дощатые трибуны. Разумеется, право восседать на них предоставлялось лишь королевскому двору и знати, гости рангом поменьше могли и постоять у ограды.

Как обычно перед турниром, Рейн обошел ристалище, чтобы лучше подготовиться к бою, но в этот день ему с трудом удавалось сосредоточиться на особенностях площадки, по которой вскоре должны были застучать копыта его коня. Он обнаружил, что поневоле переводит взгляд на переполненные ложи для зрителей.

Скамьи ярусами уходили вверх и были защищены от палящего солнца парусиновыми тентами в красную и белую полоску. Везде, где только можно, были прикреплены яркие вымпелы и флажки. Каждый из собравшихся оделся во все самое лучшее, самое дорогое. Попадая на золотое и серебряное шитье нарядов, солнечные лучи заставляли их искриться, алый бархат отливал в пышных складках густым багрянцем, зеленый шелк казался изумрудным, темно-голубая венецианская парча приобрела оттенок насыщенного индиго. Поблескивали драгоценные камни в брошах и ожерельях, диадемах и перстнях, браслетах и серьгах.

Но среди этой разряженной, слишком яркой толпы Рейн выискивал одно-единственное лицо, которое, как ему порой казалось, навеки запечатлелось в его сердце, — лицо в ореоле бледно-золотых волос цвета раскаленного солнца пустыни. И когда он увидел это лицо, увидел всю ее, идущую к нему вдоль частокола, вопреки железному самообладанию сердце его забилось чаще, а губы сами собой улыбнулись.

— Рейн! — услышал он.

Она все ускоряла и ускоряла шаг, пока не побежала навстречу ему. Он приостановился и ждал, словно через несколько секунд она и впрямь могла оказаться в его объятиях.

Сибил остановилась на полушаге, совсем близко от Рейна, потому что вдруг поняла, что не имеет права броситься ему на шею, как бы безумно ей этого ни хотелось. Несколько оставшихся шагов она прошла неторопливо, как подобает, хотя ноги дрожали и подкашивались, и она понятия не имела, как вообще может двигаться.

Но смотреть на него ей не запрещалось, и она смотрела, словно пила глазами прекрасный напиток. Ему было девятнадцать, когда они встречались в последний раз, и выглядел он тогда скорее как подросток, чем как зрелый мужчина. Теперь он был выше, шире были его плечи и грудь. Ни следа юношеской привлекательности не осталось в его лице... точно так же, как и ни следа мягкости.

— О Рейн...

Его взгляд пробежал по ней с головы до ног, светлые глаза стали темнее и как-то теплее.

— Ты совсем не изменилась.

— Перестань! — тихо засмеялась Сибил, касаясь своего разгоряченного лица кончиками пальцев. — Конечно, я изменилась. Я постарела и растолстела. Как раз сегодня утром я обнаружила у себя пару седых волос. Само собой, я их вырвала, но, если продолжать в том же духе, можно облысеть совсем или частично и ходить с тонзурой, как монах...

Она вдруг сообразила, что несет чушь, и умолкла. Рейн улыбнулся, и на этот раз в улыбке было что-то от мальчишки, которого она когда-то знала.

— Я надеялся увидеть тебя здесь.

Сибил едва не потянулась и не погладила его по щеке. Вовремя остановившись, она с силой сжала ладони.

— Ты же знаешь, что я ни за что не пропустила бы такое событие. Твой триумф!

Рейн перевел взгляд с нее на темно-красные стены замка, и напряженное, жесткое выражение появилось на его лице. Она подумала, что в этом он остался прежним: пламя честолюбия, сжигавшее его в юности, с возрастом только разгорелось. Его движущей силой всегда была яростная неистовость, порой всерьез пугавшая Сибил, потому что ради того, чего он жаждал, Рейн мог пожертвовать всем, буквально всем. Даже ею.

— Да, мой триумф, — повторил он.

— У тебя наконец будет все, о чем ты мечтал. Земля, титул... все!

Взгляд его вернулся к ее лицу, и теперь в нем нельзя было прочесть ничего абсолютно: ни боли, ни радости, ни даже удовлетворения. То, что он считает нужным скрывать от нее свои чувства, больно укололо Сибил. И когда он успел научиться этому?

— Точно, — сказал он. — У меня будет все, о чем я мечтал.

Сибил ждала, что он добавит «кроме тебя», но не дождалась. И только тогда, глядя снизу вверх в холодное, замкнутое лицо, она поняла, что никогда не услышит этих слов. Она потеряла право на них в тот день, когда стала женой его брата, и теперь, что бы она ни делала, путь назад был невозможен.

Но ведь она поступила так, чтобы спасти его!.. Нет, чтобы спасти себя...

Перед началом турнира перед центральными ложами разыгрывалась потешная травля медведя. Один из крупных мохнатых волкодавов замешкался, и медвежьи когти располосовали ему горло. Собака издала пронзительный визг, на который зрители ответили рукоплесканиями и одобрительными возгласами.

Сибил и Рейн разом повернулись посмотреть, чего ради весь этот шум. Сибил сразу заметила девушку в первом, почетном, ряду. Рядом с ней стоял единственный на все ложи стул — с высокой удобной спинкой, с плюшевым балдахином. Это был походный трон короля, все еще не прибывшего на турнир. В отличие от окружающих ее нормандских леди, чьи высокие затейливые прически были украшены драгоценностями и прикрыты вуалями, девушка оставила волосы свободно рассыпанными по плечам. Густые, темные, как соболиный мех, местами они отливали красноватым и золотым, и простой венок из желтой жимолости выглядел на них причудливой диадемой. Столь же проста была и ее одежда: платье василькового цвета в мельчайшую складочку, без единого украшения... впрочем, нет. На шее девушки красовалось ожерелье языческого вида. Издалека казалось, что две живые змейки сплелись вокруг ее горла, прижавшись головками с изумрудными искрами глаз.

В первый момент Сибил почувствовала жалость к уэльской девушке. Она-то знала, каково это, когда судьбу женщины решает прихоть сильных мира сего, когда сама она имеет такое же право голоса, как соломинка во время бури. А потом она повернулась к Рейну. Он тоже смотрел на девушку, и выражение его лица наполнило Сибил огненно-горячей болезненной ревностью. Оно снова было напряженным, жестким, это лицо. Оно становилось таким, когда Рейн хотел что-то заполучить.

— Я еще не познакомилась с уэльской княжной, на которой тебе предстоит жениться. Какая она?

Несколько мгновений ей казалось, что Рейн даже не слышал вопрос. Но потом он повернулся и посмотрел на нее с усмешкой, странно и незнакомо искривившей рот, а лицо вдруг потемнело от гнева.

— Девчонка — или храбрейшая из всех, какие мне попадались, или полностью лишенная мозгов.

Сибил было хорошо известно, что превыше всего Рейн ставит в женщине храбрость, храбрость и достоинство. Неудивительно, что ее ответная улыбка была натянутой.

— Значит ли это, что ты изо всех сил старался запугать эту бедную крошку?

Рейн издал звук, больше похожий на рычание, чем на смех.

— Как раз наоборот, эта бедная крошка изо всех сил пыталась запугать меня. — Озадаченное выражение, совершенно ему не свойственное, ненадолго появилось на его лице и исчезло. — Когда я впервые встретил ее, она набросилась на меня с кинжалом и почти ухитрилась вонзить его мне в спину. Во время второй встречи она едва не выпустила мне кишки моим же мечом. Она и плевала на меня, и царапалась, и лягалась, и раз сто послала ко всем чертям. Больше того, она имела наглость вылить помои мне на сапоги.

Горло у Сибил перехватило, и потому смех ее прозвучал хрипло и отрывисто.

— О, Рейн, я вижу, на этот раз нашла твоя коса на камень!

— Наоборот, — ответил он серьезно и снова перевел взгляд на девушку, которая должна была стать его женой, — на камень нашла коса леди Арианны.

***

Арианна знала, что они рассматривают ее, все эти знатные нормандцы и их леди. Они наблюдали за ней с тем же живым и кровожадным любопытством, с каким смотрели медвежью травлю. Для них все это была грандиозная, очень смешная шутка: дочь уэльского князя должна была достаться в качестве трофея победителю турнира, кем бы он ни оказался! Как какой-нибудь баран, которым награждают победителя в вольной борьбе на деревенской ярмарке!

Она заметила, что начинает съеживаться под почти ощутимой тяжестью множества взглядов, и с вызовом расправила плечи. «Все они ничего для меня не значат! — сказала она себе. — Я — дочь князя Гуинедда!»

Походный трон короля справа от нее по-прежнему оставался пустым. По левую руку сидела тоненькая девушка с волосами желтыми, как масло, и неожиданно темными, почти черными, кроткими глазами лани. Она казалась Арианне смутно знакомой, и вскоре ей удалось вспомнить, при каких обстоятельствах они встречались. Это было на ярмарке, которая раз в неделю устраивалась в замке (за все время, проведенное в гостях у Сейдро, Арианна только однажды побывала на ней). Имени девушки она не могла припомнить, зато вспомнила, что та была единственным ребенком в семье галантерейщика, умершего год назад.

На Арианну произвел большое впечатление (и даже вызвал некоторую зависть) тот факт, что девушка унаследовала галантерейную лавку и в одиночку вела торговлю, основанную отцом. Постепенно восстановив в памяти разговор, который произошел тогда между ними, она вспомнила еще одну интересную подробность: в жилах девушки текла чистейшая англо-саксонская кровь, и она ненавидела нормандцев точно так же, как и каждый уэльсец.

Арианна повернулась к девушке и с удивлением поймала теплую, на редкость приветливую улыбку. Она уже собралась заговорить, когда вдруг заметила черного рыцаря. Он стоял у самого частокола, внутри огороженного пространства, и был погружен в беседу с женщиной, волосы которой были до того белокурыми, что казались даже не золотыми, а серебристыми. Она, эта женщина, обладала всем, чего не было у Арианны: белокурыми волосами, интересной бледностью лица и красотой... нет, прелестью. Она была поистине воплощением женственности, она была идеальна. Пока Арианна наблюдала, черный рыцарь расхохотался искренне и непринужденно, покачав темноволосой головой. Что-то странное случилось в этот момент с Арианной: некое стеснение в груди, которого она не поняла. Ее вдруг омыла волна глубочайшей печали, острое ощущение безнадежности коснулось души.

Она не сразу услышала намеренно громкий разговор за спиной, но потом слова начали пробиваться сквозь шум крови в ушах, в сознание стал проникать их унизительный смысл. Она поймала отзвук своего имени, а потом еще — «Черный Дракон» и «жена». Три сплетницы говорили по-французски, но медленно и раздельно, явно в надежде, что она поймет каждое слово.

— Я не сомневалась, что леди Сибил первым делом бросится его искать, — сказала одна из них (у нее был сорванный, скрипучий голос — голос торговки рыбой).

— А мне не верится, что она все-таки приехала, — ответил нежный пришепетывающий голосок. — И как только она вынесет то, что Черный Дракон будет повенчан с другой. Как вы думаете, они до сих пор остаются любовниками? — Тут раздалось неодобрительное «тц-тц-тц!». — Это просто стыд! Жена брата, подумайте только!

— Сводного брата, — возразила третья сплетница (ее голос, поистине медоточивый, был щедро сдобрен ядом). — Я не думаю, что они любовники по сей день. Я даже сомневаюсь, что они когда-либо были ими, он ведь не был в Честере лет шесть, не меньше. Но я знаю одно: она любит его так же, как любила в юности, пусть даже она и повенчана с его братом. Поверьте, это так... и мне жаль леди Сибил. Ей будет горько делить пылкие чувства Рейна с другой женщиной, даже если другая — всего лишь его законная жена.

— Но ведь не думает же она, что Рейн со временем полюбит свою нареченную? Иисусе! Уроженку Уэльса!

— Ты права. Впрочем, Уэльс — Уэльсом, а юная леди будет делить с Рейном ложе. Разве не об этом мечтает леди Сибил?

— А я все же считаю, что в свое время она отнюдь не пренебрегала удовольствиями. Потому она и бесплодна все шесть лет своего замужества. Это — Божье наказание за ее грехи.

— Что до меня, я жалею бедную уэльскую простушку, которая достанется в жены сэру Рейну. Она такова, как все женщины ее народа: некрасивая, смуглая, покрытая волосами в самых неожиданных местах! Ее и близко нельзя поставить с такой прелестницей, как Сибил. — Да уж, бедняжка! Она заполучит в свою постель сэра Рейна, но лишь на время, необходимое для зачатия наследника. После этого, поверьте, она будет видеть его не чаще раза в году. Нет, не чаще: ведь до Честера и Сибил всего лишь день пути.

Тут сплетницы захихикали. Арианна изо всех сил сжала кулаки, чтобы справиться с нервной дрожью. Она не могла оторвать взгляд от черного рыцаря, который все еще разговаривал с изящной белокурой красавицей. Вот он протянул руку и поправил прядь серебристых волос, выбившуюся из прически. «Жена его брата... она любит его так же, как любила в юности...» Стремительный, яростный гнев охватил ее, сметая тупую ноющую боль, которая переполняла сердце. Она не ожидала, почти муж будет любить ее, но уважать ее он был обязан! Уважать хотя бы настолько, чтобы не выказывать ей намеренного безразличия перед лицом всей Англии! Арианна испытала жгучее желание показать глупым наседкам, кудахчущим за ее спиной, что ей абсолютно безразличен человек, за которого ее собираются выдать замуж, что ей безразлична его любовь к другой женщине. Но потом она решила поступить умнее: разыграть маленькую комедию.

Она повернулась к девушке с желтыми волосами и заговорила с ней достаточно громко, чтобы троица за спиной могла слышать все до последнего слова. Как она жалела теперь, что не посвятила больше времени изучению французского! Тем не менее, знакомых слов набралось достаточно.

— Вы ведь дочь галантерейщика, не так ли? — спросила она любезно.

— Это так, миледи. Меня зовут Кристина.

— Кристина... — повторила Арианна и одарила собеседницу ослепительной улыбкой. — Насколько я помню, вы англичанка? — Последовал тяжелый, мелодраматический вздох. — Злая судьба и мой отец обрекли меня на тяжелейшую участь. Боюсь, мне предстоит разделить ваше прискорбное существование среди нормандцев. — Тут Арианна наклонилась к девушке, как бы собираясь поведать ей кое-что по секрету (голос ее, однако, поднялся выше). — Вы заметили, какая алчность написана у них в глазах? Скажите, правда ли, что нормандцы — самый жадный народ на земле? Говорят, они могут выхватить корку хлеба изо рта у вдовы!

Губы Кристины затрепетали: девушка пыталась подавить улыбку, намереваясь подыграть Арианне. Та почувствовала растущую симпатию к дочери галантерейщика.

— Когда мои покупатели расплачиваются, они только о том и думают, как бы меня обжулить. Я знаю это и потому всегда завышаю цены.

— Так я и предполагала. — Арианна степенно кивнула, наслаждаясь напряженной тишиной, воцарившейся на скамье сзади. — А вы заметили, как вульгарны их манеры? Они ковыряют в зубах кончиком ножа и потом сплевывают прямо на пол!

— Возможно, миледи, они редко встречают хорошо воспитанных людей. Им просто не с кого брать пример.

— Очень возможно. — Арианна испустила новый вздох. — Меня удручает также привычка их мужчин перед боем навешивать на себя великое множество доспехов, превращая себя в капустный кочан... или в устрицу, если хотите. Уж и не знаю, что тому причиной: недостаток храбрости или хрупкость их телосложения?

Она пожала плечами и покачала головой, как бы говоря: нет, это выше моего понимания.

— Да-да, миледи, я даже припоминаю одного нормандского джентльмена, который падал в обморок каждый раз, когда видел мясо, жаренное «с кровью».

— Мне жаль их мужчин, — Арианна говорила уже в полный голос, — но еще больше жаль женщин. Вам интересно, почему? Да в Уэльсе каждый знает, что интимная часть тела нормандца такая тощая, такая жалкая — настоящий ивовый прутик! Ну как им удовлетворить женщину?

Она сразу поняла, что зашла слишком далеко: вся кровь внезапно отхлынула от лица ее собеседницы. Кристина сделала глотательное движение, отозвавшееся в горле странным бульканьем, и ее расширившиеся глаза уставились куда-то поверх плеча Арианны. Та повернулась...

И ее пригвоздил к месту взгляд кремииево-серых глаз.

Глава 7

Над ней возвышался рыцарь в черных доспехах — возвышался, несмотря на то, что нижний ярус лож был несколько приподнят над землей. Взгляд его бесцеремонно странствовал по ее телу, и на лице было написано полное и абсолютное пренебрежение. Длинная и жесткая линия рта насмешливо кривилась, и было ясно, что он слышал каждое слово из того, что она сказала!

Арианна почувствовала сильнейший жар в щеках. Это означало, что они даже не красные, а свекольные. Она вызывающе выпятила подбородок.

— Мы только что обсуждали плюсы и минусы жизни среди нормандцев. — Она постаралась вложить вызов в тон своих слов, но, увы, голос предательски дрогнул.

— Да, я слышал.

Рыцарь посмотрел в сторону Кристины. Арианна увидела, что девушка испуганно затрепетала, и втайне позавидовала его умению одним взглядом поставить человека на место. К счастью для юной галантерейщицы, в этот момент к ней приблизился оруженосец, чтобы вручить дар от застенчивого рыцаря-поклонника. Кристина отвернулась с очевидным облегчением, предоставив Арианну и Черного Дракона друг другу. Винить ее было бы несправедливо — наоборот, Арианна охотно поменялась бы с ней местами.

Пренебрежительный взгляд вернулся к ней, легкая усмешка стала откровенно саркастической, буквально обжигающей. Арианне захотелось ногтями содрать ее с этого смуглого лица.

— Меня особенно заинтересовало ваше мнение о мужских достоинствах нормандцев, — сказал рыцарь с убийственной вежливостью. — Оно сложилось на основании вашего личного опыта, не так ли?

Он только что не в открытую назвал ее шлюхой! Опять! Арианна почувствовала, что сыта этим по горло.

— Следите за своей речью, сэр рыцарь-бастард! — отчеканила она. — Подобные манеры выдают постыдные обстоятельства вашего появления на свет.

Глаза его пугающе сверкнули. Он подступил к Арианне вплотную — так, что железные пластины доспехов коснулись ее судорожно стиснутых колен. Потом он наклонился даже ближе, и ей показалось, что металл раскален жаром его тела.

— А ваши манеры, прекрасная леди Арианна, выдают прискорбное отсутствие правильного воспитания, — сказал он сладким голосом. — Я полагаю, вашему отцу давным-давно следовало перекинуть вас через колено, задрать вам подол и до тех пор пороть по голой задней части, пока наука не дойдет наконец до ума. К счастью, этот очевидный недосмотр легко исправить. Как ваш супруг, я собственноручно выпорю вас... — тут он наклонился к ней вплотную, понизив голос до бархатного рычания, — своим ивовым прутиком.

Каждый крохотный волосок на руках Арианны встал дыбом, словно ее охватил озноб, хотя лицо пылало. Глаза, смотревшие на нее в упор, были сейчас не серыми, а темными, обжигающими; исходивший от них жар выжег, казалось, весь воздух между их лицами, так, что стало нечем дышать.

Это невозможно было выносить! Арианна потупила взгляд на руки, так же судорожно стиснутые, как и колени. В горле, угрожая вырваться, нарастал панический звук, щеки горели. Хотелось вскочить и бежать, бежать, бежать... вот только куда?

Ничего не оставалось, как снова поднять голову. Глаза рыцаря не источали больше опаляющего жара, они снова были светлыми, очень холодными. Постепенно самообладание вернулось к ней.

Повисшая тишина была неглубокой, напряженной, готовой в любую секунду взорваться. Арианна спрашивала себя, с какой стати рыцарь вообще к ней подошел. Догадка озарила ее, когда Кристина развязала шелковую ленту, украшавшую рукав ее платья, и протянула оруженосцу — без сомнения, это был ее ответный дар застенчивому поклоннику. Неужели и черный рыцарь решил публично поухаживать за будущей женой? Согласно правилам хорошего тона, конечно!

— Уж не рассчитываете ли вы на то, что я дам вам знак своего расположения? Чтобы вы могли повязать его на кончик пики и все такое? — спросила она с презрительной улыбкой. — Это было бы смешно, сэр рыцарь, ибо во время турнира я стану всем сердцем молиться, чтобы граф, ваш брат, сшиб вас с коня. Надеюсь, вы свалитесь прямо в грязь этой вашей надменной физиономией.

— Знак вашего расположения, миледи? — Смех его был неожиданным и резким. — Я не нуждаюсь в нем. Ваши молитвы мне тоже без надобности. Я бы охотнее получил замок без невесты.

— А я бы охотнее приняла муки ада, чем повенчалась с нормандским ублюдком!

— Очень скоро, миледи, вам предстоит узнать, что муки ада и жизнь с нормандским ублюдком — одно и то же!

С этими словами он повернулся на каблуках и быстро удалился. Арианна смотрела ему вслед, взбешенная до такой степени, что ей хотелось разрыдаться в голос.

— Боже милостивый! Это самый заносчивый, самый отвратительный, злобный, ненавистный, гадкий...

— Бедняга Рейн! Такое впечатление, что он растерял свой шарм за годы битв и сражений.

Она вздрогнула, обернулась — и увидела совсем рядом поразительно красивое лицо и золотые локоны. Это был тот самый человек, который пытался изнасиловать ее в винном погребе башни, поэтому на секунду спазм страха заставил желудок болезненно и тошнотворно сжаться. Арианна с трудом перевела дух, убеждая себя, что теперь, когда она находится под покровительством самого короля, с ней не может случиться ничего плохого. Во всяком случае, этот нормандец никак не может наброситься на нее на глазах у всей толпы.

Он снова был в драгоценной серебряной кольчуге, немилосердно отражающей солнечные лучи. На шлеме, который он небрежно держал под мышкой, красовался роскошный плюмаж из перьев белой цапли. Локоны, рассыпавшиеся ниже плеч, отливали на солнце почти таким же ярким глянцем, как и кольчуга, и Арианне пришло в голову, что они вьются не совсем естественным образом. Должно быть, он каждый вечер завивал их горячими щипцами. Он выглядел точь-в-точь так, как рисовали славного и мужественного рыцаря многочисленные баллады.

— Формально нас до сих пор не представили друг другу, — сказал он, скользя по ней восхищенным взглядом синих, как вода горного озера, глаз. — Миледи, вы видите перед собой Хью, графа Честера. Еще одного смиренного почитателя.

Тут он сверкнул улыбкой, полной обаяния, показав белые ровные зубы.

Арианна замешкалась с ответом, до такой степени ошеломленная, что у нее перехватило дыхание. «Тот, кто пытался меня изнасиловать, — думала она тупо, — и есть пресловутый граф Честер». Выходит, если черный рыцарь потерпит поражение на турнире, она достанется в виде трофея этому человеку!

— Не могу удержаться от замечания, — продолжал тот, томно растягивая слова, — что вы как будто не питаете к моему брату особого расположения. Неужели он до такой степени неприятен вам?

— Именно так! — отрезала Арианна, обретая наконец дар речи. — Да и вы, милорд граф, немногим лучше его.

Этот выпад нисколько не обидел ее собеседника. Наоборот, ослепительная улыбка на его лице стала даже шире.

— Вы, конечно, намекаете на небольшой инцидент в винном погребе. — Тут граф развел руками с самым сконфуженным видом. — Вы не должны ставить мне это в вину, миледи. Я полагал тогда, что имею дело с девушкой низкого сословия.

— Охота на которых открыта день и ночь, в любое время года, — язвительно продолжила Арианна.

— Что-то вроде этого, — от души рассмеялся граф, тряхнув золотыми локонами. — Вообразите себе мое раскаяние, мой неописуемый ужас, когда я узнал, кто вы такая на самом деле! — Улыбка его померкла, голос стал печальным и проникновенным, хотя в глубине васильковых глаз притаилось что-то неуловимое, некая неприятная тень. — Простите ли вы меня когда-нибудь?

— Вряд ли.

— В таком случае, миледи, вы видите перед собой человека полностью отчаявшегося, — воскликнул граф с душераздирающим вздохом. — Человека, который не знает, как жить дальше, как вернуть расположение прекрасной дамы.

— Поскольку я никогда не была к вам расположена, граф, то совершенно ни к чему так убиваться.

— Но разве я не наказан достаточно за свою прискорбную ошибку? Я получил от вас сокрушительный удар по голове, шрам от которого принужден буду носить до конца своих дней. Хочу также напомнить о том, что вы пытались лишить меня мужского достоинства. Был даже момент, когда я боялся, что вы в том преуспели. К счастью для нас обоих, все обошлось.

— К несчастью, милорд граф! Если бы я и впрямь лишила вас мужского достоинства, это позволило бы женщинам Уэльса жить мирно и спокойно. — Арианна фальшиво улыбнулась.

В этот момент разноголосый говор толпы несколько стих, и добродушный смех графа прозвучал неестественно громко.

— Разрази меня гром, мне нравится ваш бойкий язычок! Чертовски жаль, что мой братец так хорошо владеет пикой. Разумеется, сам я не могу жениться на вас, леди Арианна, но я подыскал бы вам в мужья мягкого и великодушного рыцаря из числа моих вассалов. Без сомнения, вы были бы совершенно счастливы с таким мужем...

«...который бы тактично отворачивался, заметив, что ты пробираешься ко мне в спальню», — закончила Арианна мысленно, хотя ей очень хотелось высказаться вслух.

Оглушительный звук фанфар полностью заглушил дальнейшие слова графа Хью, и тот умолк на полуслове. К ним широким шагом направлялся король Англии, за которым следовала целая толпа приближенных и слуг. Над ложами воцарилась полная тишина, потом последовали шарканье и шелест — каждый из гостей поспешно поднимался на ноги.

— Ты, значит, волочишься за дамами, вместо того чтобы готовиться к бою? — спросил Генрих, хлопнув графа по спине так сильно, что тот зашатался. — Турнир-то вот-вот начнется!

— Все и каждый считают, что мне ни за что не победить, — ответил Хью и адресовал своему повелителю примирительную улыбку. — Не понимаю, зачем мне вообще участвовать в турнире, если это так? За все усилия я буду вознагражден разве что множеством разноцветных синяков.

— Вот еще глупости! — отмахнулся король. — Лично я считаю, что мы увидим замечательное сражение.

— В таком случае позвольте покинуть вас, ваше величество. — И Хью с поклоном удалился, оставив Арианну лицом к лицу с королем.

Ей уже приходилось видеть его, но мельком, и было это как раз после случая в шатре Черного Дракона. Естественно, она была так потрясена и растеряна, что едва бросила взгляд на короля Генриха. Он лающим голосом спросил, действительно ли она приходится дочерью Оуэну Гуинедду, и у нее даже не хватило сообразительности отпереться. Она остро чувствовала присутствие черного рыцаря, который стоял рядом с Генрихом и смотрел как бы сквозь нее. Она не могла отвести взгляд от безжалостной линии его рта... продолжала ощущать поцелуй-наказание, в котором было что-то от примитивной, звериной жестокости. Человек, который находился рядом с черным рыцарем, был тогда все равно что невидим для нее. — А я и не знал, что уэдьские девчонки такие хорошенькие, — тем временем говорил король.

Его взгляд несколько раз смерил Арианну с головы до ног, в улыбке появилось что-то плотоядное. Несмотря на то, что женой Генриха была красивейшая женщина всего христианского мира, он успел заслужить репутацию волокиты. Поговаривали, что он довольно часто проводит ночи в спальнях фрейлин, а не в спальне королевы.

Плюхнувшись на походный трон, Генрих бросил Арианне: «Сядь!» — и тотчас, не дожидаясь, пока она повинуется, схватил ее за руку и усадил на скамью рядом с собой. Находящийся поблизости слуга поспешил на щелчок пальцев и протянул королю кубок с вином. Арианна кротко опустила ресницы, пользуясь случаем, чтобы украдкой рассмотреть монарха. Хотя наряд его был роскошным, как того требовал королевский статус, Генрих носил его без всякой элегантности. Поверх рубахи на нем была надета короткая куртка из венецианской парчи, отделанная мехом горностая. На волосах, подстриженных непривычно коротко, красовалась золотая корона, унизанная крупными рубинами. Квадратное, довольно грубо скроенное лицо, все в веснушках, несло на себе отпечаток власти, могущества. Арианна решила, что король Англии разительно напоминает ее отца. Должно быть, он тоже был непоколебимо уверен в своем умении управлять государством и достаточно проницателен, чтобы видеть мотивы человеческих поступков, кто бы их ни совершал, будь то наследник престола или последний слуга, выливающий ночной горшок.

— Кого ты предпочитаешь видеть победителем, леди Арианна? — спросил король, устремляя на нее свои выпуклые глаза.

— Осмелюсь признаться, ваше величество, мне отвратительна мысль о браке с нормандцем, кто бы он ни был.

— Тем не менее отец повелевает тебе выйти замуж за нового лорда Руддлана.

— Я исполню свой дочерний долг, ваше величество.

Некоторое время король смотрел на нее молча, с интересом, поглаживая рыжую бороду. Наконец он мягко потрепал ее по руке.

— Хочу дать тебе отеческое напутствие, дорогая моя, и очень, очень советую прислушаться к моим словам. Скорее всего в поединке победит Черный Дракон, а значит, ему и быть твоим мужем. Веди себя с ним кротко и послушно, девочка моя. Характер у этого человека поистине дьявольский, и ты жестоко пожалеешь, если рискнешь показать свои коготки.

— Ваше величество, я получила воспитание, достойное настоящей леди, — сказала Арианна, хотя руки ее были до боли сжаты на коленях. — Кто бы ни стал моим мужем, я буду почитать его и подчиняться ему.

Но она усомнилась в своих словах раньше, чем они слетели с языка. И в самом деле, она была воспитана так, чтобы ублажать мужа, предвосхищать его желания, присматривать за его замками, сколько бы их ни было, а главное — подчиняться ему, подчиняться всегда и во всем. Но она была внутренне готова к такой доле лишь потому, что надеялась на брак столь же счастливый, в каком жили ее родители: брак, полный любви и взаимного уважения, брак с человеком, который лелеял бы ее, желал бы с ее стороны не повиновения, а товарищества, подлинной духовной близости. Каким невозможным казалось все это сейчас! Арианна вдруг не обнаружила в себе ни на йоту желания подчиняться. Все, чего она хотела, — это негодовать и бунтовать против несправедливой судьбы и нормандского рыцаря, который собирался владеть ею, как вещью.

В это время к ярусу самых знатных гостей приблизился распорядитель турнира. Важный, разодетый в алый бархат, он склонился перед королем в ожидании знака. Получив кивок, он взмахнул белым жезлом и провозгласил:

— Ввести участников турнира!

Зазвучали фанфары. Четыре герольда в одеяниях из пурпурного шелка ступили внутрь палисада — это был авангард блистательной процессии. За ними следовал верхом на лошади жонглер, раз за разом подбрасывающий высоко вверх наточенный меч, чтобы потом ловко поймать его за рукоять. И, наконец, один за другим на место будущего ристалища выехали рыцари, распевающие под ритмичный аккомпанемент барабанов и тамбуринов. Начищенные доспехи немилосердно отражали солнечные лучи, ярко раскрашенные щиты и пики казались букетом гигантских полевых цветов, чудесным образом передвигающимся по полю.

Бессознательно, сама того не замечая, Арианна отыскала среди них черного рыцаря. Это было нетрудно. Он ехал бок о бок с графом Честером в арьергарде процессии. Это означало, что поединок между ними состоится последним.

Рыцари продефилировали перед ложами, намеренно горяча коней, и без того возбужденных предстоящим сражением, пусть даже потешным. Ленты, перчатки и подвязки дождем посыпались на арену. Арианна заметила, что наибольшее их количество предназначалось черному рыцарю. Тот ухитрился подцепить кончиком пики летящий чулок в желтую и голубую полоску. Нервно похохатывающая дама — очевидно, владелица чулка — испустила крик восторга. Черный рыцарь засмеялся, заставив своего коня проделать сложный пируэт. Зрители разразились приветственными криками.

Миновав центральные ложи, рыцари разделились на две цепочки и галопом поскакали в разные стороны арены. Две фанфары пропели вызов друг другу, и это означало, что турнир начался.

Арианна сидела рядом с королем совершенно неподвижно, не издавая ни звука, стараясь не выдать ничего из того, что чувствовала. Двух рыцарей уже вынесли с поля на щитах: у одного была сломана нога, другой был весь залит кровью, обильно текущей изо рта и носа. Похоже, черный рыцарь мог бы зарабатывать на жизнь, сражаясь на турнирах, когда поблизости не было ни одной войны. Он казался единым целым со своим конем, бросаясь вперед с яростным неистовством, ломая пику за пикой о щиты противников, нанося удар за ударом с такой силой, что невольно возникал вопрос, не трещат ли при этом его собственные сухожилия, не хрустят ли суставы.

К тому моменту, когда на арене остались только два рыцаря, было уже далеко за полдень. Напряженная тишина окутала ряды зрителей. Почему-то при этом глаза всех и каждого обратились на Арианну. Она почувствовала это и сумела сохранить полную неподвижность и бесстрастное выражение лица, и только боль в ладонях заставила ее бросить взгляд вниз. Лежащие на коленях руки были сжаты в кулаки с такой силой, что ногти до крови впились в ладони. Оруженосцы отвели боевых коней под уздцы на противоположные стороны арены. Черный Дракон и граф Честер застыли в седлах, как статуи, — черная и серебряная. Их поединок, в отличие ото всех предыдущих, не прекращался после трех сломанных пик, он должен был продолжаться до тех пор, пока один из рыцарей не попросит пощады или не потеряет сознания.

Некоторое время соперники молча смотрели друг на друга, потом практически одновременно опустили длинные тяжелые пики и прикрылись щитами. Оруженосцы отошли на несколько шагов, распорядитель торжественно вознес вверх свой белый жезл.

— Сразитесь же во славу Бога и Девы Марии, покровительницы всех рыцарей!

В следующее мгновение оба коня рванулись вперед. От бешеного галопа задрожала земля, целые фонтаны гравия и грязи полетели во все стороны. Хотя оба животных были могучими, черный конь Дракона выглядел более широкогрудым и тяжелым. Всадник прирос к седлу, слился с ним, и этот громадный черный кентавр несся вперед наподобие невиданного и смертоносного оружия. Пика ударила в самый центр щита графа Честера и разлетелась с таким оглушительным треском, что взволнованный ропот умолк. Удар оказался так силен, что конь графа был отброшен назад и припал на задние ноги, почти усевшись на круп. Пика Хью соскользнула со щита Рейна, не нанеся какого-либо ущерба, за исключением длинной неровной царапины.

— Хороший удар! Хороший удар! — раздалось со всех сторон.

Арианна вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха: она уже с полминуты задерживала дыхание. Рейн повернул коня и поскакал обратно, к боковой ограде арены. Там он бросил на землю обломок пики, и Талиазин поспешно протянул ему другую.

Снова соперники устремились навстречу друг другу. На этот раз Рейн сделал неуловимое движение и уклонился от пики, которую граф неудачно послал вперед. Толпа выразила свое неодобрение насмешливыми возгласами, тем более что удар Рейна, снова нанесенный в самый центр щита, выбил графа Хью из седла. Громко лязгнув кольчугой, тот рухнул на взрытую копытами землю. Двое герольдов бросились было к нему на помощь, но он сам поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.

Рейн натянул удила и птицей слетел с седла, пока копыта коня еще продолжали мелькать в воздухе. Он выхватил меч стремительно, одним рывком. Луч солнца коснулся лезвия, на мгновение превратив его в длинную ленту огня. Первый удар, нанесенный Хью, он парировал щитом. Кожа и дерево раскололись с внятным звуком, похожим на хриплый стон.

Против воли Арианна наклонилась вперед, изо всех сил вцепившись в край скамьи. Она не могла дышать, не могла ни о чем думать, не могла оторвать взгляд от Рейна. Она никогда не предполагала, что человек способен так управляться с мечом — с такой грацией и мощью, с неистовством — обузданным и потому непревзойденным. Граф тяжело взмахивал своим оружием — меч Рейна, казалось, исполнял в воздухе строгий, изысканный танец. Некоторое, совсем непродолжительное время он просто играл с братом, потом последовала стремительная серия ударов и выпадов. Вскоре Хью, безоружный, лежал спиной на взрытой земле, и меч Рейна кончиком касался его горла.

Восторженный рев толпы загремел в ушах Арианны. Она увидела, что король вскочил в возбуждении, крича во весь голос что-то одобрительное. Рейн оставил Хью и подошел к палисаду, держа меч так естественно, словно это была часть его руки.

Он подождал, пока утихнут крики, неотрывно глядя в лицо королю. Он по-прежнему был в шлеме, который странным образом подчеркивал жесткую красоту его лица, оттеняя угловатые скулы и хищный нос. Арианна заметила, что вновь не может отвести взгляд от металлического козырька. Невозможно было различить его глаза, но их огонь, их лихорадочная жизнь ощущались и без того.

Небрежным движением Рейн загнал меч в ножны, стянул шлем и бросил его через плечо. Король Англии, его повелитель и военачальник, протянул руки, и он позволил схватить свои ладони и сжать. Потом он преклонил колено. Низкий, сильный голос разнесся над ареной и ложами, произнося клятву вассальной покорности и верности в обмен на замок Руддлан и земли его, а также леди Арианну, дочь князя Гуинедда Уэльского, предназначенную ему в жены.

Рейн поднялся и наклонился к королю, принимая поцелуй — знак королевской милости, но как только он выпрямился, взгляд его обратился к кроваво-красным стенам Руддлана. Тогда и только тогда едва заметная улыбка смягчила жесткую линию его рта.

Арианна сидела по левую руку от короля, затаив дыхание. Сердце ее билось тяжело и часто, в груди нарастал опаляющий жар. Вот сейчас... сейчас этот человек повернется в ее сторону!

Но он даже не взглянул на нее.

Глава 8

Золотая чаша пульсировала и светилась... манила к себе...

— Наказание Божье! — прошипела Арианна, раздраженная собственной глупой мнительностью.

Почему бы чаше не светиться, если солнечный свет потоком льется в открытое окно? Что касается пульсации, это всего лишь иллюзия, порожденная бегом по небу бесчисленных пухлых облаков, игрой света и тени на отшлифованом золотом боку сосуда.

Какое дело ей теперь до всех магических чаш, вместе взятых? Ближайшее будущее известно и без видений: ей предстоит венчаться. Сегодня.

Чаша стояла чуть ниже подоконника, на обитой железом крышке сундука с одеждой. Арианна не решалась подойти поближе и заглянуть в нее, но внутренний голос говорил, что сосуд полон воды. Он находился в ее спальне с самого утра, появившись необъяснимым образом. «Или его украдкой вернул подлый предатель-оруженосец, или он появился сам по себе, пока я спала. Почему бы и нет? В конце концов, это ведь кубок самого великого Майрддина», — подумала Арианна, ехидно усмехнувшись подобной доверчивости.

Она заметила, что нервно крутит и подергивает ожерелье на шее, и решительно повернулась спиной к чаше. Некоторое время она ходила взад-вперед по спальне, наступая на молодые побеги мяты, разбросанные по тростнику, устилавшему пол. Сильный свежий запах поднялся волной в неподвижном жарком воздухе помещения. Теперь особенно чувствовалось, что снаружи царствует лето.

Поверх одеяла был разложен венчальный наряд — подарок ее нареченного. Арианна провела ладонью по тончайшей льняной сорочке бледно-шафранового оттенка. Вопреки унынию и тревоге она невольно улыбнулась при мысли о том, как ласково это изящное белье будет касаться тела. Подвенечное платье было дымчато-алым, цвета первых весенних маков, по подолу и запястьям украшенное мехом горностая. С краю лежало верхнее одеяние из сапфирово-синего шелка, расшитое золотой нитью, с рукавами такими длинными, что кромкой они наверняка должны были касаться земли. «Любая женщина ощущала бы себя прекрасной, облачившись во все это великолепие, — печально думала Арианна. — Глаза любого мужчины, обратившись на невесту, разодетую так пышно, засветились бы любовью. Только не глаза этого нормандца».

При мысли о том, какую радость, какое счастье могла бы она чувствовать в самый главный день своей жизни, она ощутила тоскливое стеснение в груди. Наивные девичьи мечты... с ними покончено! Она постарается исполнить свой долг так, чтобы отец ни в чем не мог ее упрекнуть. Если бы только ее нареченным был другой — кто угодно, только не черный рыцарь!

Одна мысль о браке с ним наполняла ее страхом и отчаянием. Это был человек суровый, жестокий и неумолимый. К тому же он презирал ее за уэльскую кровь, текущую в ее жилах. Как, каким образом мог зародиться между ними даже бледный призрак любви, о которой она когда-то мечтала?.. Проклятая чаша! Арианна буквально ощущала, как властная сила магического сосуда воздействвует на нее, притягивает и манит. Медленно и неохотно она повернула голову. Чаша светилась красным светом и напоминала теперь сгусток свежей крови. Она уже не пульсировала, а как бы дышала, размеренно и глубоко. Знание, заключенное в древнем кубке, одновременно и манило, и отталкивало Арианну. Но больше всего оно пугало. Она была просто в ужасе и теперь сознавала это. Сама того не замечая, она прижала руку к часто бьющемуся сердцу.

Совершенно непонятно, как это случилось (Арианна не помнила, что отвернулась от кровати и прошла к окну), но она вдруг поняла, что стоит перед сундуком, держа чашу в ладонях. Полированный металл обжигал, словно был только что выкован. Быстрый жар, подобный языку пламени, пронесся по всему телу.

— Нет, не надо... пожалуйста... — прошептали губы.

Но Арианна была не в силах сопротивляться изначальной, древней мощи. Она заглянула внутрь чаши, в фосфоресцирующую, бурлящую глубь воды.

Красная кровь кипела и вспучивалась там, словно исторгаемая смертельной раной. Щупальца опалового тумана поднялись из нее, потянулись к Арианне, мягко и неумолимо опутывая ее сознание. Бело-голубое пламя вспыхнуло ослепительно и обжигающе, потом затихло, превратилось в ровное, ласковое свечение. Арианна плыла по безбрежному океану света... вдыхала запах гиацинта и маргариток, запах сырой земли, дымящейся под летним солнцем. Ветер, теплый и влажный, коснулся ее лица...

...Она стояла на гребне холма, прижимая к груди букет полевых цветов. Ветер налетал игривыми, ласковыми порывами, и солнце, застыло в небе, до такой степени чистом, что его синь слепила глаза. Но вопреки окружающей красоте в душе Арианны царила беспросветная тьма, там жило горе, похожее на удушливый дым, от которого сердце могло задохнуться и умолкнуть навеки.

Что-то появилось вдали, какая-то едва различимая точка на горизонте... и постепенно превратилось в рыцаря на коне, направляющегося прямо к ней. Надежда вспыхнула в Арианне, обжигающая, ослепительная, словно искра, высеченная кремнем посреди беспросветного мрака.

Ветер посвежел, стал резче, его порывы уже не ласкали, а больно секли кожу лица. Запах цветов усилился, стал почти невыносимо сладостным. А рыцарь все приближался и приближался ровной неспешной рысью. Слезы навернулись ей на глаза, застилая окружающее, и Арианна простерла руки. Ветер вырвал букет и разбросал в воздухе, закрутив ненадолго водоворот из желтых и пурпурных лепестков.

Где-то на середине склона рыцарь натянул удила и спешился. Он смотрел на нее нерешительно, настороженно, словно колебался и был почему-то не уверен в ней, в ее любви к нему. Это было так нелепо, что Арианна улыбнулась. Он был ее суженым, ее судьбой, он был мужчиной ее жизни, и потому любовь ее была неколебимой и вечной. Наконец он сделал неуверенный шаг вверх по склону. Солнечный свет касался его льняных волос, превращая их в чистое золото. Он был как маяк в кромешной, грозовой, исхлестанной бурей ночи.

И тогда она засмеялась — безумно, бесконечно счастливая — и побежала вниз по склону навстречу тому, кто был ее единственной любовью. Его руки поймали ее и сжали — такие сильные руки, твердые, как железо, и при этом такие ласковые, и она расслабилась в его объятиях, словно оказалась дома после долгой и нелегкой дороги. Ветер снова стал теплым и ласковым, и его голос был как ветер... «Я люблю тебя, Арианна, люблю тебя, люблю тебя...»

Она запрокинула голову, чтобы увидеть лицо ее суженого, ее единственного, ее возлюбленного, но шар солнца сиял так ослепительно над его золотыми волосами, словно огненный цветок распустился вокруг головы... и оттого лицо стало неразличимым... а потом и вовсе растаяло, как туман... туман потянулся внутрь водоворота... и все исчезло.

— О нет!

Арианна напрягла пальцы, сжимающие края чаши, словно это могло вернуть растаявшее видение. Вода внутри была теперь неподвижной, безжизненной. Потом налетела волна головокружения, заставив пошатнуться и поспешно поставить сосуд на крышку сундука. Тошнота резким спазмом сдавила желудок, но почти сразу прошла.

Арианна потерла ладонями щеки и с удивлением поняла, что они стали мокрыми, хотя слезы продолжали струиться из глаз. Под веками покалывало и жгло, но на этот раз она отмахнулась от неприятных ощущений. Сильнее всего она сейчас чувствовала странную сладкую боль. Любовь... она даже не предполагала, что это за чувство... до тех пор, пока не испытала его в момент видения. Разумеется, она любила родителей и братьев, любила их искренне, но в этом чувстве не было такой яростной жадности, такого всепоглощающего неутолимого голода, которые переполняли ее, когда она думала о человеке из видения. Слабая улыбка промелькнула на губах.

«Мой золотой рыцарь...»

Арианна звонко засмеялась и обняла себя обеими руками, закружившись посредине спальни. Любовь! Ей все-таки суждено было испытать это чувство. Ее ожидали в будущем любовь и золотоволосый рыцарь...

И брак с человеком, волосы которого были цвета воронова крыла, а кремниево-серые глаза смотрели жестко, равнодушно. С человеком, который сказал: «Я бы предпочел получить замок без невесты».

Разочарование пронзило грудь, как внезапный удар меча. Несколько отчаянных секунд Арианна обдумывала возможность бегства, она даже повернулась к двери, готовая броситься прочь. Но точно так же, как зеленые глаза и темно-каштановые волосы, чувство долга было неотъемлемой ее чертой. Отец принял решение, и теперь ее достойное поведение было залогом будущего рода Гуинедд. Если брак по какой-либо причине не состоится, мирный договор потеряет силу. Это означает, что король Генрих волен будет в любой момент вновь вторгнуться в Уэльс. Кто знает, что будет ожидать его на этот раз, поражение или победа? Земля ее предков может оказаться во власти жадных нормандских завоевателей, ее народ будет порабощен. Если положить на одну чашу весов все это, а на другую — личное счастье, что перетянет?

И все же, все же... потрясающее, ни с чем не сравнимое чувство любви, которое она испытала в объятиях золотоволосого рыцаря! Голос, который касался ее, как дуновение теплого летнего ветра! И слова, прекраснее которых не придумать: «Я люблю тебя...» Можно отказаться почти от всего ради одного-единственного момента вне времени, когда она бежала по склону холма навстречу протянутым рукам мужчины, которого любила.

Дверь распахнулась под громкий аккомпанемент скрипа кожаных петель. Строевым шагом вошла Эдит, неся ворох полотенец. За ней следовала пара слуг, сгибающихся под тяжестью громадного ушата с дымящейся водой. Пахнуло лимонной эссенцией.

— Ах, миледи, у нас столько дел, столько дел, что голова кругом! — воскликнула горничная. — Времечко-то бежит себе, никого не ждет. Всего-то час остался на то, чтобы приготовить вас к венчанию!

Арианна отвернулась, мигая как можно чаще, чтобы удержать слезы. Нельзя было уронить себя в глазах слуг, рыдая в голос, как последняя крестьянка. Она сделала вид, что пристально рассматривает что-то за окном. Двор замка уже начал заполняться ремесленниками и крестьянами, лавочниками и пастухами — жителями Руддлана и всего округа Телеингл, пришедшими поглазеть на то, как будет венчаться их новый господин.

Арианна заметила, что собравшиеся во дворе разделились на группы в зависимости от сословного, имущественного и территориального положения. Уэльсцы — овчары и пастухи, обитатели травянистых холмов — сгрудились в одном углу. В другом собрались в плотную толпу англичане, проживающие в городах и обрабатывающие плодородную землю. По закону все эти люди подпадали под власть лорда Руддлана, кто бы им ни оказался, и обязаны были выказывать ему покорность и преданность. Тем не менее, в стороне уэльсцев даже сам воздух казался плотнее, словно его накалили враждебность, недоверие и даже откровенная ненависть, легко читаемые на лицах людей.

Все это были люди небогатые, о чем ясно говорила их простая одежда: блеклые штаны из грубого очеса, рубахи из полотна или плохо выделанной шерсти. Неудивительно, что Арианна сразу заметила на фоне этой невзрачной толпы двух мужчин в ярких парчовых одеяниях. Они стояли чуть поодаль от остальных, в тени, отбрасываемой зданием пивоварни, и делали вид, что заняты разговором, но то и дело бегали глазами по сторонам и ни на минуту не выпускали рукояток мечей из рук. Один из них был высоким и тонким, как прут, с лицом, обожженным солнцем, и рыжеватыми волосами, подстрижен-ными на лбу коротко, как у проповедника. Другой был много старше — средних лет, с могучими плечами и такими здоровенными ляжками, что они напоминали небольшие бочонки для эля. Его длинные тускло-серые волосы свисали на плечи сосульками.

Арианна прекрасно знала обоих. Это были ее двоюродные братья Кайлид Дейфидд и Айвор Груфидд, кастеляны примыкающих к Руддлану округов Рос и Руфониог. Эти округа входили в состав земель, которые доставались Арианне в приданое. Ее двоюродные братья могли и впредь остаться кастелянами своих округов, но лишь при условии, что они выкажут преданность и поклянутся в верности ее будущему мужу, то есть если они признают его своим господином. «Значит, — подумала Арианна, — они прибыли сегодня в Руддлан не только на венчание, но и для того, чтобы объявить себя вассалами лорда Руддлана». Судя по тому, как напряженно и отстранение они держались, какие мрачные взгляды бросали в сторону англичан, можно было сразу сказать, что каждый предпочел бы остаться без кола и двора, чем стать вассалом нормандца.

В этот момент, как если бы она мысленно отдала им такой приказ, оба повернулись и подняли взгляд на окно. Арианна была уверена, что они ее прекрасно видят, но когда она помахала рукой в знак приветствия, ответного жеста не последовало ни от одного из мужчин. Зато она ощутила их неудержимую ярость, словно по двору пронесся и достиг окна невидимый огненный вихрь. Все эти люди как будто винили ее за то, что вынуждены были явиться в этот день в Руддлан, чтобы пасть на колени перед нормандским рыцарем.

Она бессильно опустила руку, едва удерживая новый поток слез. В груди давило и жгло, словно там неустанно поворачивался вертел. Она вдруг ощутила ужасающее одиночество.

— Миледи, ваша ванна готова.

Арианна собралась отвернуться от окна, но вдруг в глаза ей бросилось нечто странное. Частокол, неделю назад огораживавший арену и давно уже снятый, снова красовался неподалеку от замка, за воротами. Крестьяне, направляющиеся к Руддлану по дороге, гнали перед собой самый разнообразный скот: коров, быков, волов, телят. Пространство бывшей арены было разгорожено на выгоны, почти до отказа заполненные мычащими, ревущими животными. Вокруг стояла дюжина рыцарей в полных доспехах. Они ничего не предпринимали и как бы ожидали чего-то.

— Интересно знать, чего ради все эти люди гонят скот к Руддлану? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Так они же платят штраф, миледи, — охотно объяснила Эдит и добавила при виде озадаченного лица Арианны: — Лорд Рейн наложил штраф на каждый дом в Уэльсе, будь он домом крепостного или свободного крестьянина. Это все из-за того набега, миледи. Каждый обязан заплатить за то, что у господина отняли скот.

Тремя днями раньше беспокойный король Генрих и его победоносная армия отбыли по большой дороге назад в Англию. Еще и пыль, поднятая их маршем, не успела осесть в глубокие выбоины, когда загадочный отряд всадников совершил набег на поля, где пасся скот Руддлана. Неизвестные были в черных колпаках с прорезями для глаз. И часу не прошло, как от «тучных стад» новоиспеченного лорда не осталось и следа: ни волоска коровьего хвоста, ни эха от мычания. Арианна не могла скрыть радости, услышав об том. Не стоило далеко ходить (во всяком случае, для нее) чтобы найти виновника случившегося: только ее двоюродный брат Кайлид мог замыслить и осуществить такую плутовскую, такую рискованную выходку. Только он был способен воздеть одну руку, давая клятву верности нормандцу, а другой в это же время угонять его скот.

Однако затея кузена представилась Арианне в новом, не столь забавном свете, когда она сообразила, что расплатиться за нее придется пастухам Телеингла.

— Я думала, никому не известно, кто совершил набег, — неуверенно заметила она.

— Какая разница, кто? — пожала плечами Эдит. — Это были уэльсцы — уэльсцам и платить штраф. Так сказал милорд. А чтобы никому не было обидно, каждый внесет свою долю. Миледи, прошу вас! Дождетесь, что вода простынет.

Но Арианна не могла оторвать взгляд от растущего на глазах стада, от крестьян, загоняющих скот в загоны и отворачивающихся с поникшими плечами, повесив голову. Это было так несправедливо! Ее гнев мгновенно обратился против нормандца. Этот человек, этот черный рыцарь собирался править железной рукой. Он был настолько безжалостен, что готов наказать всех своих подданных за то, что совершил один человек.

Руки Арианны, лежащие на подоконнике, сжались в кулаки при одной мысли о том, что она уговаривала себя быть кроткой и послушной женой подобному человеку. Ну, уж нет! Этому не бывать! Она никогда не стерпит несправедливости, которая совершается на ее глазах!

Но решительность поколебалась, когда Арианна сообразила, как мало в ее распоряжении средств для ответного удара. Она могла разве что бросить в лицо нормандцу слово «тиран». Кузен Кайлид выразил свое презрение к будущему господину тем, что угнал его скот. Даже простые крестьяне, собравшиеся во дворе замка, выказывали свое настроение угрюмыми лицами и вызывающе расправленными плечами. Если бы только существовал способ показать черному рыцарю, что она, Арианна из рода Гуинеддов, презирает его за то, что он сделал! Если бы она могла как-то донести до своего народа то, что она осталась истинной кимреянкой, уроженкой Уэльса, пусть даже обстоятельства вынуждали ее венчаться с проклятым нормандцем!

И озарение снизошло на нее. К тому моменту, когда Арианна закончила принимать ванну, она точно знала, что делать. Когда горничная протянула на вытянутых руках великолепное, маково-алое подвенечное платье, она пренебрежительно отмахнулась.

— Этот наряд совершенно не подходит к случаю, Эдит.

— Как это, миледи?

— Этот наряд предназначен для празднества, а я... я объявляю траур.

***

Солнце нещадно палило. Волны жара поднимались с раскаленной земли трепетной дымкой, смешиваясь с горячим дуновением со стороны жаровен, на которых соусы и тушения булькали в больших медных котлах. Поварята, почти голые из-за невыносимой жары, дружно поворачивали вертела, на которых жарились целиком кабан и молодой олень. Замок готовился к свадебному пиру.

Участники венчальной процессии собрались у входа в большую пиршественную залу, стараясь не делать лишних движений, чтобы не вспотеть в шелковых накидках и нарядах, отороченных мехом. Зазвонил колокол часовни, заглушая волынки и тамбурины менестрелей.

Леди Арианна должна была отправиться навстречу судьбе на белоснежном муле (еще один щедрый дар будущего супруга). Мул был разубран на славу: седло, украшенное эмалевыми голубыми цветками, чепрак из малиновой дамасской парчи и серебряный нагрудник, так щедро увешанный колокольчиками, что они тренькали даже тогда, когда животное делало вдох или выдох. Традиция требовала, чтобы мула с невестой вел под уздцы до церкви ее отец, но в данном случае было сделано исключение: князя Гуинедда должен был представлять младший брат леди Арианны, Родри.

И сейчас подросток стоял возле мула, переминаясь с ноги на ногу и нервно протягивая поводья между пальцами. Взгляд его то и дело устремлялся ко входу в залу, но невеста опаздывала.

Жених, изнемогающий от жары в роскошном наряде из фиолетового шелка, чувствовал, как с каждой минутой слабеет узда, в которой он держал свое нетерпение. Он прекрасно понимал, что невеста припозднилась вовсе не потому, что готовилась явиться во всем блеске. Это было задумано, чтобы показать, как ненавистна ей сама мысль о браке с незаконнорожденным сыном графа Честера.

Рейн повернулся к оруженосцу, ловя его взгляд. Настало время послать Талиазина за невестой, пусть даже тому придется приволочь ее за волосы! Он уже открыл рот, чтобы отдать распоряжение, но тут менестрели как раз начали венчальную песню. Начали... сбились и умолкли один за другим. Рейн все еще смотрел на оруженосца и потому увидел, как у того отвисла челюсть и глаза полезли из орбит. Полная тишина снизошла на двор замка. Новый лорд Руддлан медленно повернулся.

Леди Арианна стояла на нижней ступени лестницы и одета была вовсе не в шелка и меха, которые обошлись ему в умопомрачительную сумму, а в грубый балахон из мешковины, едва достигающий колен. Она была босиком, с лицом, выпачканым пеплом. Нечесаные волосы свисали на плечи несколькими длинными колтунами. Мешковина и пепел?

Рейн уставился на нее, не в силах поверить, что видит все это наяву. Из толпы англичан раздались первые сдавленные смешки, слились в общее хихиканье. Со стороны уэльсцев, вначале тихо и вразнобой, потом все громче и громче послышалось одно повторяющееся слово — ее имя. Они славили ее поступок!

Их разделяло не более десяти ярдов. Как только Рейн устремился к Арианне, затихли и смешки, и одобрительные возгласы. Казалось, каждый одновременно зажал себе ладонью рот. Талиазин попытался заступить Рейну дорогу, но тот грубо оттолкнул его. Окружающее расплылось, и только Арианна виделась ему ясно, во всех оскорбительных подробностях.

Он был теперь совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но не коснулся ее. «Если я до нее дотронусь, пусть даже кончиком пальца, — думал он, — я просто-напросто сверну ей шею!» Их взгляды встретились. Глаза Арианны расширились и потемнели, но она не отвела их.

— Жители Телеингла! — крикнула она. — Я скорблю вместе с вами о том, что вы лишились скота!

— Замолчи.

Он сказал это негромко и раздельно, словно выплюнул. В его голосе был ледяной холод, и это остановило Арианну. Казалось, еще мгновение — и она отведет глаза в сторону... но Рейн не дождался этого. Только для него одного она добавила с издевкой в голосе:

— Недостойно господина — грабить своих собственных крестьян, называя это справедливостью...

— Хватит! Ни слова больше!

Кровь яростно шумела в его ушах, словно там раз за разом ревели и бились о скалы волны разбушевавшегося моря. Он сделал глубокий вдох, потом другой. Постепенно рев начал затихать. Медленно протянув обе руки, Рейн намотал на кулаки мешковину вокруг горла Арианны. По ее телу прошла заметная дрожь, горло задвигалось, как будто она пыталась глотнуть и не могла. Под шелком одежды могучие мышцы Рейна напряглись. Она выпрямилась и замерла, но так и не отвела взгляда.

Одним рывком он разорвал весь перед хламиды пополам. Крепкая ткань уступила с треском, оглушительным в полной тишине. Эхо звука еще отдавалось в каком-то углу двора, когда бешеный, огненно-горячий взгляд Рейна смерил Арианну с головы до ног. Руки ее рванулись вверх — прикрыть груди — потом, с видимым усилием, она заставила себя опустить их вдоль тела. Чтобы они оставались в таком положении, она стиснула кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Рейн поднял взгляд к ее лицу. Голос его прозвучал хрипло от старания удержать ярость:

— Ты позоришь себя, женщина. Сейчас ты вернешься туда, откуда пришла, и снова спустишься к гостям в наряде, подобающем нареченной лорда Руддлана.

Некоторое время Арианна никак не реагировала на полученный приказ. Она продолжала стоять перед ним, держа руки по швам, как новобранец перед командиром, глядя ему в лицо немигающими глазами. Потом, медленно повернувшись, начала подниматься по ступеням в главную залу.

***

Оказавшись в спальне, Арианна захлопнула дверь и привалилась к ней, чувствуя себя совершенно обессиленной. Парой секунд позже дверь с силой толкнула ее в спину, выпихнув на середину комнаты.

Талиазин перешагнул через порог и остановился, уперев руки в бока. Арианна открыла было рот, чтобы выругать парня за то, что он имел наглость ворваться в ее спальню без разрешения. Ее остановил странный, даже пугающий вид оруженосца. Самый воздух вокруг него зыбко дрожал и колыхался от присутствия изначальной пугающей силы, как если бы он был огнедышащим драконом, которого пробудили от зачарованного сна заклинания мага. Маслины глаз отливали неестественной яркостью, разбрасывали крохотные искры, подобные тем, что высекает удар кремня о кресало. Оранжевые волосы потрескивали и шипели, стоя дыбом вокруг головы и извиваясь, как ужасная живая корона. Талиазин открыл рот. Арианна отступила, уверенная, что сейчас оттуда извергнется язык пламени.

— Бестолковое создание! Если бы я хуже тебя знал, я бы решил, что создатель вложил в твою голову паклю вместо мозгов!

Голос его был голосом рассерженного мальчишки, не получившего обещанного лакомства, и это вернуло Арианну к действительности. Огнедышащий дракон? Да это всего-навсего оруженосец... нахальный оруженосец, если уж на то пошло!

— Кто бы говорил про мозги! После того, что...

— Нет, я решительно не могу взять в толк, почему два таких высокоразумных человека, как ты и милорд, превращаются в полных идиотов, стоит им оказаться поблизости друг от друга? Матерь Божья, оборони, но только эта история с каждым днем запутывается все больше. Вот, сама посуди, — Талиазин заходил по спальне, загибая палец при каждом новом факте. — Сначала ты тычешь в него кинжалом, потом он пытается завалить тебя, за это ты ухитряешься разбить ему нос, он, в свою очередь, отказывается поухаживать за тобой, а ты выставляешь себя блеющей козой...

— Блеющей козой? Это ты — блеющий козел! Если бы ты перестал блеять хоть на минуту, я бы могла объяснить...

— Что за бес в тебя вселился? — крикнул Талиазин, останавливаясь и тыча пальцем в грудь Арианне. — Что тебя заставило отмочить такую штуку? У тебя, что, протухли мозги?

— Твоя наглость переходит все границы! — крикнула она в ответ, ударяя его по пальцу. — Не тебе бы требовать у меня отчета, нахальный мальчишка! Посмотри на себя! Кимреянин — а служишь черт знает кому! Господину, который способен отнять скот у своих же крестьян. Что станет он делать, когда зимой среди них начнется голод? Смеяться?

— Вот я и говорю: протухли мозги, — вздохнул Талиазин, возводя глаза к потолку.

— И ты хочешь, чтобы я позволила такой несправедливости совершиться? Чтобы я не издала даже звука в знак протеста? А ведь это и твой народ! Почему же тебе все равно? И не смей называть меня блеющей козой!

— А как мне тебя называть? Коза блеет, когда надо бы подумать. Коза лезет бодаться, вместо того чтобы разобраться в ситуации. Ты и понятия не имеешь, что натворила. Надо было прежде выяснить все подробности, а потом уж действовать. Теперь я смогу вернуть милорду хорошее расположение духа не раньше, чем сорву уговорами свой голос. Если бы ты знала милорда получше (а тебе бы следовало этим заняться, да-да, следовало бы!), то знала бы и то, что уговорить его не так-то просто. Матерь Божья, оборони...

— Подробности? — тупо переспросила Арианна, и нехорошее предчувствие спазмом отдалось в ее желудке. — Какие еще подробности?

— Милорд собирался вернуть скот. Он хотел сделать это своим свадебным даром народу.

— С-с-вадебным даром?..

Традиции диктовали человеку знатному преподносить дары в день своего венчания. Каждый, даже самый последний крепостной крестьянин получал от него какую-нибудь безделицу.

— Да, но... я не понимаю. Если он с самого начала не собирался присваивать скот, зачем было вообще собирать его?

Талиазин бросил на нее испепеляющий взгляд. «Не могу поверить, что существуют настолько тупые люди», — говорило выражение его лица.

— Кем бы ни был тот, кто совершил набег, ему помогало крестьянство этого округа, и милорд это понимал. Он хотел, чтобы его люди усвоили раз и навсегда: кто крадет у него, крадет и у них. Он хотел показать, что, беспощадный к неповиновению, он может быть также и милосердным... ну, ты понимаешь: кнут и пряник. Это было задумано как урок. Милорд был уверен, что крестьяне поймут, какое суровое наказание последует, если они еще хоть раз осмелятся бросить ему вызов. — Оруженосец ехидно усмехнулся в ошарашенное лицо Арианны. — Что это я не слышу пылких слов протеста? Неужели миледи внезапно проглотила язык?

И в самом деле, в ее горле как будто застряло что-то, и пришлось как следует прокашляться, чтобы издать хоть один звук.

— Возможно, я действовала самую малость поспешно...

— «Самую малость поспешно»! — передразнил Талиазин, ухмыляясь во весь рот. — Да весь замок Гуинедд знает, как одна девчонка (не буду называть ее имени) во время визита епископа подсунула ему в постель двух совокупляющихся ежей! Ее, помнится, примерно наказали, только на этот раз за необдуманный поступок пострадает не только она сама. Миледи, настало время вам понять свое положение. Ваши действия отныне будут иметь куда более серьезные последствия, чем детские шалости, все равно как камень, упавший в озеро, порождает круги, порой достигающие берегов, неразличимых для глаза.

— Он теперь не вернет крестьянам скот, так ведь? — спросила Арианна, ощущая вину, как колющую боль в груди.

— Увы, миледи, вы испортили всю затею. — Оруженосец протянул руку и бесцеремонно отер ее щеки, как оказалось, мокрые от слез. — Ну, ну, это совсем ни к чему. От слез ваше лицо распухнет, пойдет красными пятнами, и красота, которая так припала к сердцу милорда, будет испорчена.

— Я не плачу, глупый ты парень! Я никогда не плачу. — И Арианна вытерла глаза колючим рукавом своего наряда из мешковины.

Вновь странный свет вспыхнул в глазах Талиазина. — и почти мгновенно исчез.

— Поспешите же одеться, миледи. Не заставляйте милорда ждать слишком долго, если не хотите подлить масла в пламя его гнева.

— Да, да, конечно... — рассеянно ответила она, начиная распутывать колтуны в волосах. — Талиазин! Что он задумал в виде наказания для меня?

— Хм... у милорда богатое воображение, когда дело касается наказаний, — ответил тот, изобразив на лице злорадство. — Помню, был случай, когда один шарлатан вытянул у всех солдат их жалованье, и милорд за это... — тут голос оруженосца прервался, а щеки покрылись девическим стыдливым румянцем. — Нет, пожалуй, я выбрал для примера неподходящую историю. Честно говоря, я очень сомневаюсь, что лорд Рейн решится испортить вашу красоту неизгладимыми шрамами.

— Кто лучше тебя мог бы меня приободрить? — фыркнула Арианна. — Может, тебе стоит подумать о принятии монашеского сапа? Будешь вселять надежду в души страждущих.

Ей очень не понравились туманные намеки Талиазина, но она знала: что бы ни надумал черный рыцарь в отношении ее, она вынесет наказание с достоинством, подобающим дочери князя Гуинедда. Главное сейчас было добиться того, чтобы на нее, на нее одну, обрушился весь его гнев.

Она надела все то, что подарил ей жених, и снова сошла по ступеням во двор замка. С высоко поднятой головой остановилась она перед своим нареченным. Его бесстрастные глаза скользнули по ней сверху вниз коротким взглядом и вернулись к лицу. В них невозможно было прочесть ничего — ни удовлетворения, ни продолжающего тлеть гнева.

— Милорд, покорно прошу простить мое поведение, — сазала Арианна.

— Громче.

Она вскинула голову еще выше и крикнула:

— Милорд, покорно прошу простить меня за тот позор, что я навлекла на себя и весь род Гуинеддов!

Долгая тишина была ответом на ее слова, и нарушало ее только беспокойное шарканье ног в той части двора, где собрались уэльсцы. Наконец ладонь Рейна обхватила ее руку повыше локтя, и он повлек ее туда, где стоял Родри, стиснув поводья белого мула.

— Милорд, накажите одну меня, — проговорила Арианна очень тихо, чтобы слышать мог только ее нареченный. — Не заставляйте народ страдать за то, что я совершила.

Его пальцы стиснули ее руку так, что она не могла не скрипнуть зубами от боли.

— Твоим наказанием будут их страдания.

— Но, милорд, прошу вас, умоляю!..

— Не умоляй. Это тебе не к лицу.

Он продолжал увлекать ее к Родри, который отступил и приготовился помочь сестре сесть в седло. Когда Арианна была уже на спине мула, подросток украдкой улыбнулся и подмигнул ей.

— Ты была великолепна!

Арианна зажмурилась от стыда. Она вдруг поняла, какую чудовищную ошибку совершила. Она не только подстегнула народ к непокорности, которая могла принести ему дальнейшие страдания, но еще и подвигла брата, которому предстояло разделить с ней ссылку среди нормандцев, на Бог знает какие глупости.

Процессия двинулась к воротам замка, выехала из них. Впереди плясали менестрели, распевая любовные песни и наигрывая на лирах и тамбуринах. Церковный колокол вплел в их музыку свой мелодичный звук. Огромная толпа крепостных, горожан, лавочников растянулась по обеим сторонам дороги, разражаясь приветственными криками, как только свадебный кортеж приближался.

На городской площади все спешились и пошли к небольшой каменной церкви по подобию ковра из соломы, сплошь усыпанной розами. Арианна шла рядом с Рейном, стараясь не коснуться его, изо всех сил торопясь, чтобы успеть за его широким шагом. «Это завоеватель, — думала она. — Он завоевал Руддлан и теперь будет пытаться завоевать меня».

Не заметив ступени под слоем соломы и цветов, она споткнулась. Рейн поддержал ее за локоть. На этот раз его прикосновение было коротким и безболезненным, не наказующим.

Из густой тени низко нависающего портала появилась фигура в одеждах, торчащих колом от густой, отливающей золотом вышивки. Арианна с удивлением поняла, что видит перед собой не круглую и краснощекую физиономию городского кюре, а серое и сморщенное от старости лицо епископа аббатства Сент-Асеф. Что ж, этот брак призван был закрепить мирный договор между Англией и Уэльсом, и потому освятить его мог не иначе как епископ.

Епископ склонил голову, и митра опасно качнулась на его высохшем темени. Он прокашлялся и начал что-то говорить, но смысл его речей совершенно ускользнул от Арианны, потому что в этот момент Рейн впервые взял ее за руку. Его грубая мозолистая ладонь, казалось, поглотила ее, и с этой секунды она не могла думать ни о чем, ни о ком, кроме мужчины, стоявшего рядом с ней. Она осмелилась украдкой посмотреть на него. Их взгляды встретились ненадолго, но глаза его были невыразительными, как серые каменные стены церкви.

Впоследствии Арианна не могла вспомнить, как повторяла за епископом слова брачного обета, хотя, по-видимому, она это сделала, потому что, когда она вернулась к действительности, он уже благословлял кольцо. Рейн взял золотой ободок и по очереди надел его на указательный и средний пальцы ее левой руки. Когда он перешел к безымянному, кольцо вдруг застряло и отказалось двигаться дальше. Арианной овладело желание истерически захохотать. Народное поверье гласило, что брак будет таков, каково движение кольца по безымянному пальцу: наделось без помех — быть жене послушной, застряло — быть жене строптивой.

Она подняла взгляд. Глаза Рейна сверкнули, словно загадочно обещая что-то.

— Кольцом этим венчаюсь я с тобой, — сказал он и с такой силой нажал на кольцо, что оно проскочило, ободрав кожу.

— И всей плотью своей буду я чтить тебя...

Глава 9

Фанфары взревели так, что, казалось, сотрясся горячий воздух раннего летнего вечера. Звук эхом отдался над водами реки Клуид. От оглушительного хриплого рева Арианна вздрогнула, но тот, кто сидел рядом с ней, даже не моргнул глазом. Он развалился в кресле, одной рукой обнимая высокий подлокотник, непринужденно вытянув под столом длинные ноги. У него был вид человека, отдыхающего от трудов праведных, но она чувствовала таящееся под этой маской напряжение, как жар под пеплом прогоревшего костра.

С момента произнесения брачного обета они не обменялись ни единым словом.

Свадебный пир решено было устроить у реки, в тени высоких стен замка. Здесь также росло несколько старых платанов, и это давало дополнительную прохладу. Столы для пиршества были расставлены на травянистом берегу и представляли из себя столешницы, положенные на козлы и накрытые белоснежными скатертями. На невысоком пригорке, под тентом из желтого шелка, красовался помост для молодых и для самых почетных гостей.

Пронзительные вопли фанфар наконец отзвучали. Распорядитель свадебного пира прошествовал к помосту, держа на отлете белый жезл. За ним следовала процессия слуг, несущих кувшины, тазы и полотенца для ритуального омовения рук.

Талиазин с демонстративным стуком поставил на стол бронзовый таз, отделанный эмалью. У него был недовольный вид, словно этот наглец считал ниже своего достоинства подобную услугу. Пожав плечами, он нетерпеливо обратился к хозяину:

— Милорд, не изволите ли?

Арианна следила за тем, как вода из кувшина омывает руки мужа. Это были руки мозолистые, покрытые шрамами и бронзовые от загара, — но также и руки аристократа. Тонкая кость, длинные пальцы — все это было неожиданно изящным.

— Миледи!

Талиазин поднял кувшин, всей позой выражая нетерпение. Арианна вытянула руки над тазом. Теплая вода сильно пахла розами.

Оруженосец протянул ей чистое полотенце. Секунду ей казалось, что в маслинах глаз, устремленных на нее, горит тот же странный отсвет, который уже не раз удивлял ее, но, стоило парню мигнуть, как все исчезло.

— Миледи, вы будете осушать руки? Если нет, то с них накапает в миноги под имбирным соусом, над которыми столько трудилась повариха. Все провоняет розовым маслом!

Арианна выхватила у него полотенце и была одарена лукавой мальчишеской улыбкой.

— В жизни я не видал такой красивой невесты, как вы, миледи, — сказал Талиазин. — Она прекрасна, не так ли, милорд?

— Зря стараешься! — отрезал Рейн, окинув оруженосца недовольным взглядом.

— Ах, милорд, милорд... — сокрушенно вздохнул Талиазин, поднял было таз, но тут же плюхнул его обратно на стол, расплескав по белой скатерти воду, покрытую пленкой розового масла. — Хочу обратить ваше внимание на то, что подвиги, которые вы должны совершить, чтобы стать достойным любви леди Арианны, множатся с ужасающей быстротой. Я даже опасаюсь, что ваше упрямство вызвало столь сильный гнев великой богини, что вам придется поступиться всей своей гордостью, без остатка — и никак иначе! — Парень подбоченился и прищурился: ни дать ни взять хозяйка пивной, распекающая расшумевшегося выпивоху. — После всего, что вы натворили, я теперь не многим сумею вам помочь. И не говорите, что я вас не предостерегал!

Все время, пока оруженосец излагал все эти нелепости, Рейн не отрывал взгляда от Арианны. Сама того не желая, она была зачарована тем, как меняются его глаза: цвет светлого льда сменился мрачным, очень темным, фиолетово-серым оттенком, какой приобретают тучи перед самым началом грозы.

— Любишь ли ты меня хоть чуть-чуть, моя маленькая женушка?

Она была так поражена этим вопросом, что нервически дернула рукой. Ложка, вращаясь, полетела через стол. Рука Рейна метнулась вперед и поймала ее на полдороге. Он протянул ложку Арианне, ручкой вперед. Бог знает почему, это движение напомнило ей, как побежденный на поединке рыцарь протягивает свой меч победителю — рукоятью вперед. Взгляды их встретились, и долгая, напряженная тишина повисла над столом.

— Ты не ответила на вопрос, — наконец напомнил Рейн. Арианна не понимала, почему ей так трудно — почти невозможно — произнести хоть слово. Ощущение было такое, словно она полностью лишилась дара речи. Она протянула за ложкой дрожащую руку.

— Нет, я нисколечко не люблю тебя!

— Эй, парень, ты слышал, что она сказала? Она нисколечко не любит меня, и это значит, что можно забыть про подвиги, о которых ты все время долдонишь. А теперь принеси-ка мне вина.

Талиазин свел густые брови в длинную прямую линию и бросил Арианне раздосадованный взгляд, прежде чем удалиться с тазом и кувшином. Рейн вернулся к созерцанию из-под полуопущенных век стен и башни новообретенного замка. Фанфары взревели снова, объявляя о том, что свадебный пир начался.

Арианне очень хотелось расспросить мужа о его странном оруженосце. Лишь несколько минут назад она поняла: то, что она принимала за «Матерь Божья, оборони» и «Богородица, помилуй», на самом деле было обращением к божеству древних кельтов. Она ошиблась потому, что никогда и ни от кого не слышала ничего подобного. Никто уже не верил в эту чепуху... кроме странного юноши с нездешними глазами, утверждавшего, что он бард.

От бардов ее отца (уэльсцы называли их «бард теулу») она часто слышала сказания о женщинах, в незапамятные времена обитавших на дне океана, в городе из чистого золота. Это была раса богинь неземной красоты. Сказания говорили, что в редкие ночи, когда прилив был как раз нужной высоты, а туман — нужной плотности, из морских глубин поднимался мост, ненадолго связывая сушу с золотым городом. В такие ночи богини появлялись из-под воды, чтобы найти себе смертных возлюбленных. Только самые красивые, благородные и бесстрашные удостаивались их любви, познав же ее, обретали дар бессмертия, но лишь после того, как совершали великое множество трудных подвигов.

Разумеется, это были всего лишь сказки, сохранившиеся с древних времен. Они были частью языческих верований и постепенно отмирали, забывались.

Неожиданно Арианна вспомнила, что однажды все-таки слышала присловье точь-в-точь такое, какое то и дело срывалось с языка Талиазина: от старого барда, подарившего ей золотую чашу. Тот был, однако, дряхлым старцем, с желтой морщинистой кожей и несколькими клоками седых волос на высохшем черепе. Он был так стар, что порой терял нить разговора и начинал нести полную околесицу. Удивительно, но его тоже звали Талиазином...

— Кушайте, кушайте, миледи!

Тезка старого барда появился перед столом как из-под земли. В руках он держал серебряный поднос, где в зеленом озере плавал целый лебедь, зажаренный в миндальной глазури. Талиазин небрежно поставил поднос перед Арианной и птица качнулась, словно и впрямь двинулась в путь по озеру из зеленого горошка и бобов.

— Вы должны хорошо поесть, миледи, потому что вам понадобится немало сил ночью... — Оруженосец подмигнул и добавил, ухмыляясь: — Во время танцев.

Арианна обратила на него взор надменной владелицы замка. Теперь ей было непонятно, чего ради она все время искала (и находила) в Талиазине разные странности. И даже если он был странным, то не больше, чем может быть странным юноша, такой же как любой из ее братьев.

Рейн тоже не прикасался к еде. Вообще говоря, по традиции, он должен был кормить ее. Молодым подавались одна хлебница и один кубок на двоих, и муж обязан был выбирать с приносимых блюд самые лакомые кусочки и вкладывать их в «сахарные уста» жены.

Видимо, Рейн почувствовал на себе ее взгляд, потому что вдруг потянулся за кубком. Это был бронзовый сосуд вычурной формы — дракон, длинный изогнутый хвост которого служил одной ручкой чаши. Другую образовали вытянутая шея и запрокинутая клыкастая морда. Рейн сделал несколько глотков вина и протянул чашу Арианне той стороной, где его губы только что прижимались к краю.

Она приняла кубок, но демонстративно поднесла к губам противоположной стороной. В подогретом вине было слишком много специй, густой терпкий запах сильно бил в нос. Принимая кубок, Рейн бросил короткий взгляд из-под полуопущенных век, потом наклонился очень близко к лицу Арианны. Теплое, пахнущее вином дыхание коснулось ее щеки.

— Ты не сдаешься без боя, так ведь, девушка? Тем больше удовольствия мне доставит укротить тебя.

— Не родился еще тот нормандец, которому удастся меня укротить!

Он придвинулся еще ближе, совсем близко, так, что Арианна ощутила исходящий от него жар. Плечи их соприкоснулись, его бедро коснулось ее бедра.

— Даже самая норовистая чистокровная кобылка покоряется своему хозяину. И чем крепче его рука, тем лучше она идет в узде.

— Это касается и жеребцов! — огрызнулась Арианна. Она вскинула голову, встретив взгляд Рейна, и пульс ее тяжело, болезненно забился у горла. — Еще неизвестно, кто кого укротит! Может статься, я стану командовать тобой, а не наоборот.

Он шевельнулся, и она едва удержалась, чтобы не отпрянуть. Однако он только протянул руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Потом они скользнули по шее, и напряжение в ней стало стремительно нарастать, словно невидимая змея, обвивавшая ее, начала сжимать свои кольца. Пальцы Рейна замерли там, где отчаянной быстротой бился на ее горле пульс. — Возможно, я и позволю тебе... Казалось, он собирается добавить еще что-то, но потом убрал руку и отвернулся от Арианны. Она почувствовала такое разочарование, словно вот-вот могла разгадать какую-то очень важную загадку... загадку, решение которой ускользало от нее до сих пор.

— Какой стыд, какой срам, старший братец! Еще и пары часов не прошло, как ты женился, и надо же — не обращаепть внимания на прекрасную новобрачную.

Арианна резко обернулась. Разодетый в пух и прах граф Честер присел на скамью сбоку от нее. Глаза цвета горного озера пропутешествовали по ней недвусмысленно оценивающим взглядом.

— Если мне позволено будет высказать свое мнение, во всей Англии не найдется женщины, равной вам красотой, леди Арианна. И до чего же жаль, что все это будет попусту растрачено на моего брата.

— Как бы то ни было, она моя, — сказал Рейн ровным, безжизненным голосом, уже хорошо знакомым Арианне. — Если ты даже мысленно попробуешь задрать ей юбки, я тебя просто прикончу.

Она сидела выпрямившись, глядя прямо перед собой и сжимая кулаки. Этот человек, ее муж перед Богом и людьми, говорил о ней так, словно она была шлюхой без чести и совести, которой было все равно, с кем делить постель! О, ей было что сказать на этот счет, но не раньше, чем разойдутся гости и они останутся наедине.

Если графа хоть сколько-нибудь тронула угроза Рейна, он ничем этого не показал. Он просто расхохотался и потянулся через стол за графином вина, при этом как бы невольно коснувшись груди Арианны. Пустой кубок, который он сжимал в руке, унизанной перстнями, он наполнил доверху. Арианна заметила, что рука графа, в отличие от рук его брата, была белой и холеной, только ногти были обкусаны буквально до мяса.

Хью бросил на Рейна долгий пристальный взгляд, потом поднял кубок, слегка его наклонив, чтобы немного вина выплеснулось на белую скатерть.

— Что за храбрый, что за славный рыцарь наш Рейн! Просто даже трудно поверить, что было время, когда он следовал по пятам за моим первым пони, чгобы подбирать то, что выпадало из-под хвоста.

— Если ты так стараешься уронить меня в глазах моей прекрасной леди, то смело можешь поберечь силы. Сомневаюсь, что я могу пасть в ее мнении ниже, чем теперь. Я прав, моя маленькая женушка?

Арианна удивленно посмотрела ему в лицо. И встретилась с непроницаемыми серыми глазами, в которых нельзя было прочесть абсолютно ничего. Все же она почувствовала что-то в голосе Рейна. Вызов, быть может.

Взгляд его коснулся ее губ — и сразу потемнел. А потом и все лицо стало жестким, обострилось, словно кожа на угловатых скулах разом натянулась.

Она поняла, что означает это выражение, и на мгновение задохнулась от испуга, сделала глубокий судорожный вдох. Взгляд Рейна опустился ниже, и ей не нужно было следовать за ним, чтобы узнать, что груди ее при этом приподнялись, натягивая узкий лиф подвенечного платья. Воздух сгустился вокруг, тяжелый и влажный.

— Я... мне кажется, самое время разыскать моего кузена Кайлида. Мы не видели друг друга несколько месяцев...

Арианна отодвинулась от стола, едва не опрокинув кубок с вином, желая уйти куда-нибудь как можно скорее. Она поднялась так стремительно, что кресло сильно покачнулось и начало падать назад. Они с Рейном почти одновременно схватились за подлокотник. Рука мужа опустилась на ее руку и сжала ее. Тонкая кость, длинные пальцы, бронзовая от загара кожа... Несколько мгновений Арианна стояла в оцепенении, не в силах отвести взгляд от этой руки. Теперь она чувствовала ее силу, ощущала огрубевшую кожу ладони, мозоли на ней, образовавшиеся от ежедневных упражнений с мечом. Она думала о том, что этот человек имеет право положить свою грубую руку на ее тело. В любое место, куда пожелает. Наконец она рывком высвободилась и почти бегом бросилась прочь.

— Нет, это какой-то кошмар! — донесся сзади ленивый протяжный голос Хью. — Рейн, ты насмерть перепугал бедную девочку своими свирепыми гримасами.

У реки было ненамного прохладнее и куда более влажно и душно. Пахло гниющей рыбой. Долгое время Арианна жадно хватала ртом воздух, чтобы отдышаться. Когда это ей удалось, она закрыла глаза и попыталась вызвать в памяти образ золотого рыцаря, возродить прекрасные мгновения, прожитые внутри видения. И действительно, повеяло гиацинтом, жаркий ветер коснулся щек, и она вновь побежала вниз по склону холма, в сильные объятия золотоволосого рыцаря, услышала слова: «Я люблю тебя, Арианна, я люблю тебя, люблю тебя...»

Под плотно прикрытыми веками, обжигая их, выступили слезы. Это он должен был стать ее судьбой, золотой рыцарь, а не нормандский выскочка, с которым ее сегодня повенчали! И сегодня же, этой самой ночью, не рыцарь ее мечты, а нормандец положит грубые загорелые руки на ее тело...

— Арианна, душенька!

Душенька. По-уэльски «дженет».

Арианна повернулась и оказалась лицом к лицу с двумя мужчинами: длинным и тощим, рыжеволосым и седым, скроенным на манер бочонка для эля. На лице ее начала расцветать улыбка, но растаяла при воспоминании о том, как она помахала им и они намеренно не ответили на приветствие.

— Никакая я теперь не душенька, — возразила она и подумала: «И не беззаботная девчонка, а жена. Жена, помоги Господи!»

Старший из мужчин оглядел ее с ног до головы маленькими черными глазками, чем-то похожими на мышиные. Немигающий взгляд был полон горькой насмешки.

— Чего ради ты вот так просто пошла и обвенчалась с нормандским ублюдком, ответь мне, Арианна? По-моему, скатилась ты ниже некуда?

— Можно подумать, меня спросили, хочу я этого или не хочу! Я пошла на это ради рода Гуинеддов, ради...

— Тьфу! — Айвор смачно отхаркнулся и сплюнул в траву.

— Не понимает, не понимает наш Айвор тонкостей государственной политики! — засмеялся Кайлид. — Он считает, что с любым нормандцем разговор один: меч в грудь и точка!

— Когда нормандец мертв, он попадает прямиком в ад и впредь действует на нервы только дьяволу!

Кайлид снова засмеялся, но умолк, взглянув иа лицо Apианны. Ей всегда нравились его глаза: оттенком они напоминали его волосы, и смотрели тепло, с подкупающей искренностью.

Арианна нерешительно улыбнулась, покачала головой, и вдруг улыбка вспыхнула солнечным лучом, осветив ее лицо. Она крепко обняла братьев по очереди, чмокнула в колючие от щетины щеки, чувствуя, как вислые — по уэльской традиции — усы щекочут ей нос.

— Как же хорошо снова увидеться с вами обоими! — вырвалось у нее.

— Мы пришли поговорить с тобой, девочка моя. Насчет сегодняшнего дня, — сказал Айвор.

— Сегодняшнего дня? — Арианна встревоженно повернулась к более молодому из братьев. — Ради Бога, Кайлид, не делай сегодня никаких глупостей! Этот твой набег уже имел больше неприятных последствий, чем дело того стоило.

— О каком набеге идет речь? — Кайлид пытался принять простодушный вид, но рот его сам собой сложился в ухмылку. — Нет, наше сладкое яблочко, мы пришли потому, что беспокоимся за тебя. Ходят жуткие слухи о том, как нормандцы обращаются с женщинами, особенно если те не из их подлой породы. Мы хотим, чтобы ты знала: сегодняшнюю ночь мы с Айвором проведем внизу, в зале, на случай, если понадобится защитить тебя.

— Да, но... что, по-вашему, он станет со мной делать?

Мужчины переглянулись, причем щеки Айвора побурели, как недоспелая черника. Кайлид встретил было испуганный и вопрошающий взгляд сестры, но глаза его тотчас убежали в сторону. Он прокашлялся.

— Есть достойный, освященный церковью способ взять девственность невесты, а есть способы омерзительные, нечистые. Тебе надо будет ни на минуту не забывать, чья ты дочь, и не позволять ему опозорить тебя отвратительными французскими извращениями.

— Ага, ага, — перебил Айвор, собравшись с духом, — и если он обидит тебя... даже если всего-навсего побьет ремнем за неповиновение, только крикни. Клянусь, мы убьем его, и к дьяволу Оуэна вместе с королем Генрихом и их мирным договором, разрази его гром!

Комок страха, с самого утра засевший где-то в животе Арианны, стал больше сразу втрое. Она даже не заметила, что все лицо покрыто крупными каплями пота, пока Кайлид не отвел с ее лба мокрый завиток и не спросил:

— Ты ведь понимаешь, что мы имеем в виду?

— Ну да, французские извращения...

На самом деле она едва ли понимала, о чем идет речь. Единственным, что она знала наверняка, было то, что страх, к вечеру окутавший мысли и чувства, как густой липкий туман, был страхом перед предстоящей брачной ночью. Она была благодарна братьям за их галантное предложение, но сознавала, что невозможно будет позвать их на помощь, что бы нормандскому ублюдку ни взбрело в голову сделать с ней. В замке, теперь окруженном со всех сторон войсками, никто не мог безнаказанно наброситься на Черного Дракона. Скорее всего, смельчак был бы изрублен в капусту, едва успев вынуть меч из ножен.

Когда Арианна вернулась на помост для новобрачных, она с безмерным облегчением обнаружила, что мужа поблизости нет. Группа менестрелей распевала развеселое славословие молодым, несколько пар плясало внутри прямоугольника из столов, кружась так быстро, что в вихре красок невозможно было различить, где леди, а где ее кавалер. Зрелище напоминало закрутившиеся водоворотом струи пролитой краски. Пляшущие ухитрялись еще и подпевать, заглушая звуки виол и тамбуринов.

Талиазин появился из ниоткуда, как чертик из преисподней, заставив Арианну подскочить. На одной ладони он удерживал подносик с бланманже. Когда он наклонился через плечо Арианны, чтобы водрузить ношу на стол, пудинг соскочил с подносика и с мокрым шлепком приземлился на скатерть. Там он некоторое время трепетал, потом успокоился.

— Наказание Божье, а не мальчишка! Ты самое неуклюжее создание, которое только попадалось мне в жизни.

— В данный момент я должен играть на лире, а не подавать бланманже, о чем я откровенно заявил милорду несколько минут назад, — сказал Талиазин, обиженно оттопыривая нижнюю губу. — А он в ответ обещал подвесить меня за ребро, если я не начну наконец честно выполнять обязанности оруженосца... — надутые губы вдруг дрогнули улыбкой. — Мне кажется, он боится, что я запою хвалебную оду в его честь.

Арианна засмеялась, но оборвала смех, заглянув парню в глаза. В них снова был свет, на этот раз настолько яркий, словно внутри глазных впадин горело по свече.

— Кто же ты все-таки такой? — спросила она, но уже вслед удаляющейся спине.

Вокруг сновало столько слуг, ординарцев и оруженосцев с кувшинами вина и подносами с едой, что Талиазин мгновенно исчез в их толпе.

Славословие закончилось, сопровождаемое одобрительным смехом запыхавшихся танцоров. К удивлению Арианны, она заметила в их кругу своего мужа, который, правда, не смеялся и даже не улыбался. Он протянул руку, и женщина приняла ее. Это была Сибил, жена его брата. Граф Хью в это время сидел в одиночестве на краю стола молодых. Он тоже смотрел в сторону танцующих, очевидно на жену и брата. Не глядя, он потянулся за кубком, почти опрокинув его. На лице его застыло очень странное выражение: так изголодавшийся ребенок смотрит в щелочку в зал, где пируют другие.

«Да ведь он любит ее, — подумала Арианна с безмерным удивлением. — Пресыщенный, прожженный граф Честер любит свою жену». И поняв это, Арианна ненадолго пожалела его.

Но потом мысли ее вернулись к неумолимо приближающейся брачной ночи. Комок страха в животе стал больше и тяжелее, когда она вспомнила предостережение братьев. Она только и думала о том, как сумеет пройти через все, что ей предстояло, и при этом как-то сохранить достоинство и самоуважение.

«Я не буду умолять его сжалиться надо мной! — покля-лась она мысленно. — Что бы он ни делал, я не буду умолять, не буду плакать или еще как-нибудь позорить себя!»

***

Сибйл, разгоряченная, старалась отдышаться, чувствуя, что платье буквально прилипло к телу. Она раскраснелась, нежная кожа отливала перламутром от выступившей испарины. Рейн склонился к ее руке, намереваясь покинуть круг танцующих пар.

— Постой!.. У меня в туфельке камень.

Сибил схватила его за руку, спеша увлечь подальше от тех, кто собирался начать новый танец. Чуть в стороне она обвила рукой его талию, как бы для того, чтобы удержать равновесие. Потом, приподняв одну ногу, она задрала подол платья гораздо выше, чем это было необходимо, — так, что открылась розовая подвязка, придерживающая чулок. Рейн подумал, что лодыжка Сибил так тонка, что он может обхватить ее большим и указательным пальцем... впрочем, он сделал это открытие многие годы назад. Над подвязкой виднелась полоска кожи, такой же ослепительно белой, каким кажется первый снег на темной земле.

Сибил сняла изящную атласную туфельку, перевернула и потрясла. Никакого камешка не выпало, даже самого крохотного. Туфелька была прелестная, вышитая тончайшей золотой и серебряной нитью, украшенная жемчугом и сапфирами. Рейн прикинул, что она стоит не меньше, чем полный набор отличных дамасских лат.

Он посмотрел на склоненную голову Сибил со сложной прической, прикрытой вуалью, и страстно захотел увидеть ее волосы в естественном виде. Девчонкой она носила их свободно распущенными по плечам, и они ниспадали по спине, как серебристая мантилья, достигая бедер, плавно покачивающихся при ходьбе.

Туфелька успела вернуться на ногу Сибил, но та не торопилась убирать руку с талии Рейна.

— Ты помнишь тот вечер, когда мы танцевали у реки?

— Помню.

Вместо музыки она напевала тогда своим нежным сопрано, и они кружились, кружились до тех пор, пока не ощутили внезапное головокружение и не опустились на иссушенную солнцем траву. Ему тогда было всего пятнадцать, но он уже два года знал, как вести себя с девушкой на ложе из трав.

— И ты только и делал, что... — Сибил умолкла и потупилась, румянец, как две бледные розы, расцвел на щеках.

— Только и делал, что трогал твои груди сразу обеими руками, — закончил за нее Рейн.

В уголках ее рта были крохотные складочки, которые превращались в ямочки, стоило Сибил улыбнуться. В конце концов она убрала руку, но очень, очень медленно, скользя пальцами по его пояснице. На ее носу и щеках по-прежнему была знакомая Рейну россыпь веснушек. Как-то раз они затеяли игру, в которой он должен был поцеловать каждое из этих нежных пятнышек.

— Это было великолепное венчание, Рейн.

— Правда? Мне почти не с чем сравнивать. Я был только на одном — на твоем, Сибил.

Она отшатнулась, лавандово-синие глаза наполнились слезами.

— А я-то надеялась, что ты простил меня! Что мы снова сможем стать друзьями. Ты до сих пор ненавидишь меня, так ведь? Ненавидишь за то, что я стала женой Хью.

— Ненавижу — это не то слово, — ответил Рейн, наблюдая за тем, как слезинка задрожала на светлых ресницах и покатилась по щеке. — Я давным-давно убедился, что человеческая жизнь состоит из немногих больших трагедий и множества мелких разочарований. Ты, милая Сибил, стала одним из моих мелких разочарований.

Она зажмурилась. Губы задрожали, рот искривился так, что складочки в уголках углубились. Она сразу стала выглядеть старше.

— Ну а как насчет твоего брака? Как ты его назовешь, большой трагедией или мелким разочарованием?

Рейн отыскал взглядом жену, сидящую в стороне от других за свадебным столом. Под рассеянным солнечным светом, струящимся сквозь желтый шелк тента, соболиный мех ее волос искрился, словно усыпанный золотой пылью. Овал ее лица казался нежнее, тоньше. У нее был вид княгини, и княгиней она была — и он хотел ее.

— Она принесла мне Руддлан и титул лорда, — ответил Рейн женщине, которую когда-то любил всем сердцем, хотя в этот момент глаза его оставались прикованными к жене и напряжение в его чреслах тоже было адресовано ей. — Она нарожает мне сыновей с голубой кровью в благородных венах. Я называю этот брак улыбкой судьбы.

— Ты очень изменился, Рейн. И я думаю, мне не нравится человек, в которого ты превратился.

Сибил прижала ладонь ко рту, круто повернулась и бросилась прочь. Рейн последовал за ней, но все его внимание было сосредоточено на жене, которая зачарованно смотрела на его брата.

— Перестань пялиться на него!

Арианна повернулась, неловко вскинула голову, и едва не задрожала при виде откровенной ярости на угловатом смуглом лице мужа. Упрек был настолько незаслуженным, что она не сразу, нашлась, что ответить.

Рейн сел, вытянув одну ногу, а другую прижав бедром к ее бедру. В этой позе он и остался. Сердце Арианны стучало как сумасшедшее, но она подавила начинающуюся нервную дрожь. Этот человек пугал ее, но глубоко внутри она понимала, что должна сейчас же, немедленно, восстать против его мощного напора. Иначе ничего не останется, как позволить размолоть себя на жерновах его безжалостной личности,

— Ты — самый настоящий ублюдок! — прошипела она, задыхаясь от негодования.

— И еще какой! И раз уж ты теперь приходишься этому ублюдку женой, то постарайся не забывать об этом ни на минуту. Держись подальше от постели моего брата.

— Да как ты смеешь подозревать меня в полном отсутствии чести? Как смеешь думать, что я способна нарушить обет? Даже если этот обет дан всего лишь такому, как ты, ублюдку...

— Довольно! — рявкнул Рейн, припечатав ладонь к столешнице. — Мое имя Рейн, и с этой минуты, обращаясь ко мне, изволь называть меня так!

— Отправляйся к дьяволу!

— Я не шучу, Арнанна. Не подталкивай меня к тому, чтобы...

— Я буду подталкивать тебя, нормандский ублюдок. Подталкивать до тех пор, пока ты не свалишься в английское болото, откуда когда-то выполз!

Она не замечала, что пальцы ее сомкнулись вокруг рукоятки столового ножа. Внезапно рука мужа оказалась на её запястье, намертво придавив руку к столу.

— А тебе известно, кто всегда побеждает на турнире? Рыцарь, который наносит самый сильный, самый беспощадный удар. Человек, которому незнакома жалость. — Он выхватил нож из ее онемевших пальцев. — Я еще ни разу не потерпел поражения на турнире, помни это, Арианна.

Те, что сидели за одним столом с ними, давно уже притихли, с нескрываемым удовольствием наблюдая за первой размолвкой молодых. Рейн все еще держал руку на запястье Арианны. Он не старался причинить ей боль, но она сознавала что он способен переломать ей кости, просто сжав покрепче свои длинные загорелые пальцы.

— Жена, у гостей складывается не самое лучшее мнение о наших отношениях. Улыбнись мне. — Рейн сжал ее руку чуть сильнее. Арианна ответила на это вызывающим взглядом. — Улыбнись мне, Арианна. И пусть твоя улыбка будет искренней. — Она показала все свои зубы в ужасающем оскале.

Талиазин протиснулся между ними и водрузил на стол поднос, на котором громоздилась пирамида из засахаренных блинов. При этом самый верхний свалился на помост, попутно обляпав маслом колено Рейна.

— Милорд, ваш театр двух актеров просто неподражаем! — сказал оруженосец с нескрываемым неодобрением. — Теперь всем и каждому ясно, что молодые супруги обожают друг друга.

— Я сыт твоими замечаниями по горло! — отрезал Рейн, на щеке у которого начал подергиваться мускул.

— Справедливо, милорд. Но если бы вы сами снова снова все не портили...

— Талиазин!

Оруженосец побледнел. Он отошел, ничего больше не добавив, но очень скоро вернулся с жареной оленьей ногой на подносе. Лицо его было угрюмым.

Еда и вино продолжали прибывать на стол во все возрастающих количествах: кабанья голова с подливой из пряных трав; перепела в можжевеловом соусе; щука, фаршированна спаржей. Когда гости поняли, что не могут проглотить болыш ни кусочка, распорядитель пира подал знак начинать представ— ление, в котором друг друга сменяли жонглер, ловко ловивший мячики в поставленную на лоб миску, акробаты, борцы, дрессировщик с мартышками, умеющими делать сальто.

В заключение к гостям вышли потешники, исполнители соленых деревенских сценок и плясок. Их лица были вымазаны сажей дочерна, колокольчики, привязанные пониже колен звякали при прыжках и выкрутасах, которые они проделывали под аккомпанемент волынки и тамбурина. Снова между столами начался водоворот ярчайших красок, бешеное кружение тончайших тканей, которые должны были изображать то реку, то море, то зеленый луг. Один из потешников держал в руке палку, на конце которой подпрыгивал и колыхался под ветром бычий пузырь, полный воды. Он был перевязан и раскрашен так, чтобы максимально походить на гигантский фаллос.

Гости разразились одобрительным смехом, показывая пальцами на громадный, недвусмысленно устремленный к небу символ мужской силы. Над столами послышались громкие и более чем нескромные шуточки насчет брачной ночи. Арианна сидела, окаменев и выпрямившись в струнку, изо всех сил борясь с подступающей тошнотой. Ей приходилось бывать на свадьбах, но никогда еще она не оказывалась центром внимания, мишенью для двусмысленностей и грубых намеков. Ей даже в голову не приходило, каково при этом невесте сидящей рядом с тем, кто очень скоро должен раскрыть ей суть супружеских обязанностей.

Мужчина, сидевший рядом с Арианной, кивнул в сторону потешника, помахивающего раскрашенным под фаллос пузырем.

— Смотри внимательно, моя маленькая женушка, потому что как раз такой ивовый прутик скрывается в штанах нормандца.

Господи Иисусе! Конечно же, это шутка... не может быть, чтобы это не было шуткой! Но здравый смысл вдруг изменил ей, и Арианна начала всерьез бояться, что нормандцы не только подвержены дурным наклонностям, но и противоестественно щедро одарены природой.

В этот момент граф Честер стукнул кулаком по столу, требуя тишины. Он тяжело встал, схватил полный кубок и высоко поднял его.

— Благородные дамы и господа! Я поднимаю этот тост за моего брата, лорда Руддлана, и его супругу!

Все собравшиеся за столами поднялись, кто с кубком вина, кто с кружкой эля. Местные жители, сгрудившиеся на отшибе в ожидании свадебных даров, посрывали головные уборы и разразились приветствиями, на этот раз почти искренними. Граф Хью снова застучал по столу.

— А теперь я пью за Англию и короля Генриха! И да правят они безраздельно!

Тост поддержали все приглашенные, за исключением насупившихся Айвора и Кайлида. Со стороны крестьян последовали куда менее единодушные приветствия, сопровождаемые ропотом по-уэльски. Рейн ненадолго поднес к губам кубок в форме дракона, потом протянул его Арианне.

— Пей, жена.

— Да у меня в глотке застрянет даже капля, выпитая за Англию! — процедила Арианна, сжимая в кулаки лежащие на коленях руки. — С меня хватает и того, чтобы сидеть здесь и слушать, как твои друзья злорадствуют над судьбой страны от которой отсекли кусок, как от мясного пирога!

Светлые глаза Рейна сузились, рот сжался в упрямую линию. Арианна приготовилась к тому, что вино будет влито ей в горло насильно. Однако муж ограничился пожатием плеч.

— Такова цена поражения.

— По крайней мере, мне служит утешением мысль, что это ненадолго. Настанет день, когда король Артур восстанет со своего золотого ложа на острове Авалон и поднимет волшебный меч, чтобы навсегда выбросить вас за пределы страны! Настанет день, когда он снова воссядет на английский трон! Великий прорицатель Майрддин предрек ему полную и окончательную победу.

— Тот, кого у нас называют Мерлином? Хм... — длинные пальцы Рейна пробежали вверх-вниз по драконьему хвосту кубка. — Талиазин что-то говорил мне о том, что ты слывешь ясновидящей, так ты уж не поленись, дай мне знать, когда Артур начнет восставать с ложа, чтобы я мог попереживать.

— В этом и заключается недостаток нормандцев... один из великого множества присущих им недостатков. У вас нет ни на грош воображения.

— Как раз наоборот. Мне хорошо известно, какая вонь идет от человека, умершего несколько дней назад, поэтому мне нетрудно представить ужасающее зловоние короля Артура, который гнил на своем золотом ложе в течение шести сотен лет. Если настанет день, когда он окажется на английском троне, Лондон обезлюдеет через пару часов.

Разъяренная до полной потери чувства страха, Арианна швырнула ему в лицо самое страшное оскорбление, которое только могла придумать:

— Вы — не настоящий рыцарь, сэр!

В ответ Рейн озадачил ее, внезапно расхохотавшись. Он откинул голову, и солнце осветило его крепкую загорелую шею. Арианна вдруг забыла, о чем они только что спорили. До чего же у него угловатые, резкие скулы, словно высеченные из бронзы, и какой красивый рот...

Никогда еще она не чувствовала такого странного, такого противоречивого отношения к человеку. Он и пугал ее, и отталкивал — и при этом тянул. Ей это очень и очень не нравилось.

— Смейся, смейся! Все равно этот день настанет, — сказала она с возмущением и почему-то с дрожью в голосе. — Тогда нормандская кровь исчезнет с лица земли!

Рейн все еще улыбался, и глаза его были в этот момент не цвета кремния, а цвета дыма над костром. И эти дымно-серые глаза смотрели на ее губы.

— Нормандская кровь будет течь и в твоем сыне, Арианна. Будь уверена, ты подаришь мне сына.

Ей показалось, что сердце вдруг перестало биться. Когда же оно застучало снова, то неровно, рывками.

— Нет... этого не будет...

— Будет. Сегодня ночью я намерен зачать дитя в твоем лоне.

Глава 10

Рейн стоял коленями на сладко пахнущих камышовых стеблях, не отрывая взгляда от постели. Верхнее покрывало из серого меха было откинуто, фиалки сплошь устилали тонкие камлотовые простыни.

Епископ взмахнул кадилом, и длинные ленты ладана, свиваясь, потянулись вверх, к вышитому балдахину. Сквозняк покачивал бронзовые светильники, на цепях свешивающиеся с потолка. От этого жутковатые тени бегали по стенам, украшенным позолотой. Слабый голос старика епископа шуршал, как палые листья, когда он затянул «Dominum vobiscum».

Рейн думал о том, что никогда еще брачное ложе так не нуждалось в благословении, как на этот раз.

Как Бог свят, он предпочел бы, чтобы все произошло по согласию. Но, по согласию или нет, он собирался лишить жену девственности. В эту ночь их брак должен, обязан был осуществиться, на случай если князю Оуэну взбредет в голову завтра явиться под стены Руддлана с требованием вернуть ему дочь и замок. Более чем от соблюдения мирного договора, более даже, чем от его личного пребывания в замке, права Рейна на Руддлан зависели от его обладания Арианной.

Епископ поднял кропильницу, капли святой воды брызнули сквозь отверстия в серебряном сосуде, покрыв простыни влажными пятнышками. Каждое из пятнышек расплылось, позволив темный матрац стал просвечивать сквозь тонкую ткань. Казалось, постель испещрили капли крови. «Кровь... рано поутру мне понадобится девственная кровь Арианны на простынях», — думал Рейн. И еще он думал о том, как сильно хочет зачать этой ночью сына.

Епископ наконец удалился, сопровождаемый звуками фанфар. Рейн встал и посмотрел на склоненную голову жены. Темные волосы Арианны были разделены на две волны, и его поразила белизна кожи в проборе. Он наклонился, протянул руку, безмолвно предлагая опереться на нее и подняться. После недолгого колебания она вложила в его ладонь свою, и Рейн ощутил дрожь, сотрясшую все ее тело. Арианна подняла взгляд, и Рейн увидел в нем острый, всепоглощающий страх.

В следующую секунду ее окружила и увлекла прочь из спальни группа смеющихся и перешучивающихся женщин.

Внизу, в пиршественной зале, его брат и остальные гости уже успели совершить не одну прогулку к объемистой бочке с мальвазией. Рейн в полном молчании выдержал поток шуток и шуточек, глотая вино и ожидая, пока женщины уложат новобрачную в постель. Он вдруг почувствовал себя смертельно усталым и желал только одного: поскорее покончить с тем, что ему предстояло.

Расположение его духа постепенно стало таким мрачным, что, когда пришло время присоединиться к молодой жене на супружеском ложе, гостям стоило только посмотреть на его лицо, чтобы благоразумно воздержаться от традиционной свалки вокруг постели. Рейн поднялся по лестнице в полном одиночестве.

Когда он отворял дверь, кожаные петли издали неприятный и скрипучий звук. Арианна вздрогнула, рванув простыню вверх до самого подбородка. Висячие светильники были теперь потушены, и спальню освещали только отсвет тлеющей жаровни и свет высокой, украшенной филигранью брачной свечи у самой кровати. Этот слабый мерцающий свет то освещал лицо Арианны, то превращал его в некий загадочный, скрытый во мраке лик.

Рейн поискал слова, которые соответствовали бы случаю, но в голову, как назло, ничего не приходило. Он плотно прикрыл дверь и привалился спиной к потрескавшемуся, обитому железными пластинами дереву. Арианна не сводила с него взгляд, глаза на бледном лице казались особенно большими и темными.

— Арианна... — начал Рейн, но слов не было, и он умолк. Он думал о том, как бы приободрить ее без обещания не причинять боли, потому что знал, что боль неизбежна.

Он не нашел подходящих слов. Напряженное молчание длилось и длилось. Наконец губы Арианны искривила насмешливая улыбка — та самая, которая разом вызывала в нем желание поставить ее на место и заняться с ней любовью.

— Прекрасная речь, нормандец! Ты пришел, чтобы зачать дитя в моем лоне?

На щеках Рейна заиграли желваки. Он оттолкнулся от двери и направился к постели.

— Ну, девчонка!.. — процедил он сквозь стиснутые зубы. Пальцы Арианны конвульсивно стиснули край простыни, и она вжалась в подушки, среди которых сидела.

— Отпусти простыню! — приказал Рейн.

— По крайней мере, ты мог бы проявить хоть немного галантности...

— Я сказал, отпусти простыню!

Руки ее упали вдоль боков, и простыня соскользнула на талию. Рейн сделал шаг вперед, забрал полную горсть тонкого атласа и рывком сбросил простыню на пол.

Арианна с такой силой вдавила ладони в матрац, что на запястьях проступили сухожилия. От усилия справиться с дыханием грудь ее буквально ходила ходуном. В воздухе заструился густой запах фиалок.

При виде ее обнаженного, очень белого тела сладостное томление в паху Рейна стремительно разрослось, заставив член налиться и затвердеть от желания.

Языческое ожерелье в виде пары извивающихся змеек по-прежнему оставалось на шее Арианны. Ее судорожное дыхание порождало иллюзию того, что бронзовые пресмыкающиеся ожили и стараются освободиться. На фоне странного украшения груди выглядели особенно белыми, под тонкой кожей просвечивали голубоватые ручейки вен. Рейн наклонился и положил ладонь на левую грудь. Неровное дыхание Арианны еще больше участилось.

Он отошел от постели, чтобы снять куртку и рубаху. Прохладный воздух приятно освежил голую грудь. Присев на сундук в ногах кровати, он по очереди стянул сапоги, потом встал и начал развязывать шнуровку, крепившую короткие подштанники к штанам. Шнурок запутался, затянулся узлом, и Рейн не удержался от громкого проклятия. Наконец ему удалось снять оставшуюся одежду. Он раздраженно отбросил ее подальше и повернулся к постели. Послышался приглушенный возглас. Арианна смотрела расширенными немигающими глазами на его восставшую плоть. Потом взгляд ее скользнул вверх по животу, по груди, и Рейн словно ощутил его волнующее прикосновение, как горячее влажное дуновение ветерка.

Он прилег на постель рядом с ней, пока еще не прикасаясь. Тем не менее, она отпрянула, когда кожаные пружины матраца застонали под тяжестью его тела. Она так глубоко ушла в подушки, словно надеялась, что они сомкнутся вокруг нее на манер створок раковины.

— Посмотри на меня, Арианна.

Вместо этого она продолжала разглядывать балдахин кровати. Его жена казалась такой же бледной и неживой, как статуя Девы Марии в часовне замка. Нет, это становилось невыносимым!

Рейн провел пальцем по бронзовому украшению, там, где оно повторяло линию ее ключицы. Металл был горячим, буквально раскаленным, и в нем как бы бился невидимый пульс. На мгновение на грани видения все расплылось серебряным туманом, в ушах возник гул, напоминающий удары прибоя о прибрежные скалы. Рейн содрогнулся. Туман тотчас исчез, и грохочущий, засасывающий звук быстро стих. Теперь бронзовое ожерелье было прохладным на ощупь, и постепенно пришла уверенность, что все это было лишь игрой воображения. Он осторожно опустился поверх горячего напряженного тела — пока лишь одним боком, опираясь на локти. Так он сумел заглянуть в каменное лицо жены, и та вынуждена была перевести взгляд на него. Снова он легко коснулся украшения.

— Почему ты носишь это?

— Ты все равно не поймешь.

Рейн обхватил ее шею кольцом ладоней и прижал подушечки больших пальцев там, где бился сумасшедший пульс.

— Когда я задаю тебе вопрос, жена, я хочу слышать ответ на него.

Частые удары ее сердца стали неровными, порой едва слышными. Темная глубина зрачков вызывала в памяти чащу глухого леса, полную таинственных и невидимых существ. Арианна конвульсивно глотнула.

— Это ожерелье может носить только ясновидящая. Только та, кому даровано умение предвидеть будущее.

— И что же ты видела в своем будущем? — Словно зачарованный, Рейн следил за тем, как она про— вела кончиком языка по полной нижней губе... потом с силой втянула ее в рот, прикусив зубами.

— Тебя. Я видела тебя.

Этот ее рот... он просто должен еще раз попробовать era на вкус! Рейн наклонился, но Арианна дернулась, до отказа отвернув лицо. Тогда он погрузил пальцы в волосы, которые рассыпались, густые и темные, как расплескавшееся вино, по усыпанным фиалками подушкам. Он намотал одну из прядей на кулак и поднес к лицу, глубоко вдохнув.

— Они пахнут лимоном.

Сказав это, он взял в ладони лицо, которое Арианна по-прежнему отворачивала от него, и насильно поцеловал ее в губы. Она с такой силой отдернула голову, что послышался хруст позвонков.

Рейн схватил своими длинными сильными пальцами ее подбородок, не давая отвернуться, и снова склонился к губам. Тогда Аринна начала извиваться под ним, тяжело и жарко дыша в его приоткрытый рот.

— Не надо! Пожалуйста, не надо!

— Ты моя жена, Арианна, пойми это наконец своей бестолковой головой! — прошипел Рейн, схватив ее обеими руками за голову и хорошенько встряхнув. — Ты должна повиноваться мне.

— Нет, ни за что!..

— Ты будешь повиноваться мне! — На этот раз он встряхнул ее с силой, до боли. — Я хочу ощутить, как мое семя изливается внутрь тебя. Только тогда я буду знать, что Руддлан принадлежит мне.

— Руддлан! Так вот о чем ты беспокоишься больше всего! Я для тебя ничто, всего лишь имя и титул, средство узаконить права на замок! А я... я ждала, хотела... я мечтала... — глаза ее наполнились слезами, грудь высоко поднялась и затрепетала, словно она пыталась удержаться от рыданий. — Так ты не получишь меня! Ничего от меня, что идет в счет!

Рейн глубоко вздохнул, прилагая усилия, чтобы овладеть собой.

— Ты превращаешь нашу брачную ночь в испытание, которым она могла бы не быть. — Он провел большим пальцем по соблазнительной припухлости ее нижней губы. — Если бы ты перестала сопротивляться, то могла бы даже получить удовольствие. — Палец скользнул по подбородку, потом вниз по шее, поглаживая, лаская... — Я все равно возьму твою девственность в эту ночь, Арианна. Чего бы мне это ни стоило, я сделаю это.

Она выгнулась дугой среди подушек, судорожно прижав руки к бокам.

— О Господи, так возьми ее поскорее и оставь меня в покое.

Рейн наклонился, чтобы снова поцеловать ее, но она буквально вырвала губы из-под его рта. Тогда он приник к изящной впадинке между ее ключицами. Кожа там была гладкой, как расплавленный воск. Арианна между тем уперлась ладонями ему в грудь, изо всех сил стараясь оттолкнуть. Он прижал обе ее руки своими.

Она начала вырываться, попробовала высвободить правую руку, при этом зарывшись пальцами в волосы на его груди и наткнувшись одним из них на сосок. Рейн не удержался от стона. Наконец ему удалось прижаться ртом к ее губам — вернее, расплющить ее губы своими. Она содрогнулась всем телом и окаменела. Каким-то чудом он ухитрился просунуть язык между ее губ и провести по трепещущей нижней губе.

— Открой рот, — невнятно пробормотал он. И она открыла — должно быть, чтобы дышать или протестовать. Какова бы ни была причина, Рейн не стал терять ни секунды. Медленно, осторожно он сильнее раздвинул ее зубы языком, вошел в нее, как позже намеревался войти между ее ног. Язык его заполнил огненно-горячее пространство ее рта.

Арианна притихла под ним, почти не дыша. Однако когда он коснулся ее языка, она выгнулась снова с такой силой, что сумела положить конец поцелую.

Рейн просунул руку между их телами и накрыл одну грудь, сознавая, как груба его мозолистая ладонь, как она царапает нежную кожу. Арианну начала бить крупная дрожь. Она вонзила ногти в его запястье, стараясь оттолкнуть ласкающую ее руку.

Он напряг мышцы, сопротивляясь. Приподнявшись на локте немного выше, он надавил на грудь пленницы снизу, чтобы до нее можно было дотянуться ртом. Арианна продолжала молча отталкивать его, но, когда губы сомкнулись вокруг ее соска, издала крик протеста. Не слушая, Рейн втянул сосок глубоко в рот, чувствуя, как он твердеет под его языком.

Теперь Арианна пришла в полное неистовство. Она металась и извивалась под ним, брыкаясь, как необъезженная лошадка.

— Не делай этого! — умоляла она, дыша так тяжело, что в горле хрипело и булькало. — Я буду ненавидеть тебя всю оставшуюся жизнь, если ты не перестанешь!

Рейн отстранился. На него с ужасом смотрели громадные темные глаза. Арианна дрожала, как в лихорадке, кожа ее обжигала и в то же время покрывалась крупными мурашками, где бы он ни дотронулся. Резким рывком он подмял ее глубже под себя, так, что каменно-твердый член ткнулся ей в живот. Сильнейшее ощущение отдалось во всем его теле. Арианна вскрикнула, сжав ноги и скрестив лодыжки.

Он навалился на нее всем весом, чувствуя, как твердые вершинки грудей погружаются в волосы, тычутся ему в грудь. Сильно нажав коленом, он сумел раздвинуть судорожно сжатые ноги. Она попыталась прикрыться рукой — он отбросил Руку в сторону.

— Ненавижу тебя!.. — едва выговорила она, судорожно рыдая.

— Да, я знаю. Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, Арианна, но раздвинь для меня ноги.

Он погладил ее напрягшийся живот, потом последовал ртом за движущейся вниз рукой. Скоро ладонь его накрыла нежны холмик внизу живота, пальцы раздвигающим движением скользнули ниже. Рейн наклонился и вставил между ними язык.

Он успел заметить блеск занесенного кинжала, и тотчас боль пронзила руку пониже плеча.

— Иисусе! — прошипел он, отпрянув.

Она попыталась ударить его еще раз. Инстинкт сработал быстрее, чем разум: Рейн выбросил вверх руку, чтобы перехватить оружие. Как раз в этот момент Арианна приподнялась, занося кинжал, поэтому его мгновенно сжавшийся кулак с силой ударил ее прямо в глаз. Удар ошеломил ее, и взять кинжал из ослабевшей руки не составило для Рейна труда.

Он отбросил оружие в дальний угол комнаты.

Теперь он держал ее одной рукой за оба запястья сразу, пригвоздив их к подушке над ее головой и навалившись всем весом на обмякшее тело. Он находился между ее раздвинутых ног, и кровь часто капала на простыню из пореза на руке. Два хриплых дыхания смешались в один рыдающий звук, оглушительный в ночном безмолвии. Рейн посмотрел в глаза жены... и эти глаза прокляли его со всей силой наполняющих их ненависти и презрения.

Он вошел в нее безжалостным толчком, заглушив крик поцелуем.

Он закончил свое дело быстро, пока еще был на что-то способен.

Порез на руке был длинным, но неглубоким.

Рядом с тазом для умывания лежала стопка льняных полотенец. Рейн поднял верхнее, скатал валиком и приложил к ране, чтобы остановить кровотечение. Потом посмотрел в сторону постели. Арианна лежала на спине, вытянув руки и отвернув лицо. Она не издавала ни звука, и он не думал, что она плакала.

Простыни были испятнаны кровью достаточно, чтобы доказать, что он лишил невинности десять девиц. Ват только кровь была вся его. Ну, почти вся.

Господи Боже, он все еще ощущал ее крик на своих губах!

Рейн намочил в тазу другое полотенце и пошел к постели. Там он осторожно присел на край рядом с женой. Внутренняя поверхность ее бедер была в крови — в ее крови, смешанной с его семенем. Красные пятна были и на ее теле: на груди, животе и руках. Это была его кровь.

Склонившись над Арианной, он начал стирать кровь с ее живота. Она дернулась, выхватила полотенце.

— Не прикасайся ко мне больше!

Лицо, когда она повернулась, было совершенно лишено красок, за исключением глаза, по которому пришелся его нечаянный удар. Вокруг него уже успела образоваться бурая опухоль, веко распухло и почти не открывалось. К утру синяк должен был расцвести окончательно.

Арианна начала судорожно тереть между ног, потом вниз, до колен. Руки ее тряслись.

— Это было самым грязным, самым, мерзким из всего, что когда-либо случалось со мной!

— Советую смириться с этим, а еще лучше — привыкнуть, — ответил Рейн ровным, безжизненным голосом, как говорил всегда, когда хотел скрыть свои чувства. — Потому что это случится снова. Вероятнее всего, не позже завтрашнего угра.

Он сбросил подушки на пол одну за другой. Под первой же из них он нашел еще два кинжала. Пришлось обойти всю спальню в поисках оружия. Когда обыск закончился, на полу громоздился целый арсенал: три меча, с полдюжины кинжалов, боевой топор и даже дубинка самого жуткого вида, который Рейну когда-либо приходилось встречать. Она была из дерева, но сплошь усажена острыми железными гвоздями.

Его позабавило количество оружия, которое жена сочла нужным рассовать по всей спальне.

Наконец он решил, что обнаружил и собрал все предметы способные так или иначе отправить человека на тот свет, прошел к окну и поднял щеколду ставней.

— Что ты делаешь? Ты позволяешь нечистому ночному воздуху войти в комнату!

Арианна произнесла это с таким негодованием, что Рейн приостановился и посмотрел на нее в совершеннейшем удивлении. Она сидела на постели, скрестив ноги, по-прежнему нагая. Кровь ее утраченной невинности еще оставалась кое-где на ногах, волосы перепутались и образовали на голове подобие вороньего гнезда, но держалась она с таким достоинством, словно восседала на троне в полном королевском облачении. Она ставила его в тупик, потому что до сих пор ему не приходилось встречать подобной женщины. Храбрости у нее было побольше, чем у многих мужчин, и она говорила о долге и чести так, словно это были для нее не пустые слова.

Он и сам когда-то верил в мужество, честь и долг. Давным-давно это было, в далекой юности.

— Бог знает почему, я хотел бы сохранить свою жизнь, — сказал он, чувствуя странное стеснение в горле. — По крайней мере, я не возражал бы продержаться хотя бы до утра.

Он вышвырнул дубинку за окно. Снизу донесся крик испуга. Рейн прокричал запоздалое предостережение, потом отправил той же дорогой боевой топор.

— Я бы никогда не пошла на то, чтобы убить тебя во сне!

— Да? — Рейн приподнял бровь и широким жестом указал на оружие, громоздящееся на камышовой подстилке. — Тогда что ты собиралась делать со всем этим? Осадить лондонский Тауэр?

— Я вообще не собиралась тебя убивать. — Арианна надменно отмахнулась от подобного предположения — ни дать ни взять королева, отпускающая слугу. — Нравишься ты мне или нет, ты мой муж перед Богом и людьми. Я только надеялась заставить тебя прекратить... прекратить... — голос ее сорвался, и она умолкла.

— Самое грязное, самое мерзкое из всего, что когда-либо случалось с тобой? — Рейн вернулся к постели и остановился перед женой. — Это ты уже говорила. Даже святая церковь не имеет ничего против этого и называет супружескими обязанностями. Арианна, ты обязана смириться с этим.

— Я знаю. — Она подняла взгляд на его лицо, единственный незаплывший глаз был огромный, цвета моря в штормовой день. — Но одно дело — супружеские обязанности, и совсем другое — твои французские извращения. Я имела полное право защитить свое достоинство.

Рейн захлопал глазами, не зная, что и думать. Наконец он присел рядом с женой, не обращая внимания на то, что она отпрянула.

— Матерь Божья... Послушай, Арианна, в первый раз всегда бывает больно. И нет ничего постыдного в том, что замужняя женщина раздвигает ноги для своего мужа, чтобы он мог проникнуть внутрь ее тела и излить туда свое семя.

— Это я понимаю. Но все остальное — извращение!

Он вгляделся в ее гневное лицо, честно стараясь понять, в чем дело. Он перебирал в памяти все, что делал с ней, вплоть до того момента, как она ударила его кинжалом. Внезапно до него дошло, и он не удержался от смеха.

— Неужели уэльсцы не стараются доставить своим женщинам истинное наслаждение? То есть я хотел сказать, неужели они не целуют их между ног?

— Нет, конечно? — возмутилась она, отрицательно качая головой.

— В таком случае я искренне жалею женщин твоего народа, да и мужчин тоже, потому что они понятия не имеют, какое это удовольствие!

В глазах Арианны появилась... и тотчас исчезла тень сомнения. Она еще яростнее помотала головой.

— Не думаю, что это понравилось бы людям Уэльса! Это противоестественно.

Рейн мягко приподнял за подбородок ее лицо, погладил подушечкой большого пальца сильную линию нижней челюсти.

— Я многое буду делать с тобой, Арианна, и ничего противоестественного в этом не будет. Когда я прикасаюсь к тебе вот так... — он провел костяшками пальцев по ее груди, так легко — о! едва заметно, — но они почему-то сразу налились, и соски затвердели с такой сладостной быстротой, что просто невозможно было удержаться от стона. — Когда я целую твои нежные губы...

Тут рука скользнула ей за спину — на затылок, под волосы, — заставляя приблизить лицо к его лицу, такому смуглому и угловатому. Горячий язык погладил ей губы, стараясь приоткрыть их. Опомнившись, Арианна начала вырываться.

— Муж мой, один раз ты уже делал это сегодня ночью! Не вижу необходимости начинать все заново.

Рейн испытал сильнейшую, потребность сделать «это» ей назло, просто чтобы доказать, что он имеет на это полное право, но он справился с искушением. Вместо этого он улегся на постель ничком, закрыв глаза и охватив голову кольцом сплетенных рук. В предплечье пульсировала боль, но куда сильнее болела голова, глаза казались налитыми расплавленным свинцом. Он устал. Господи, как же он устал за этот день!

Через пару минут он снова посмотрел на жену, теперь уже с усталым безразличием. Она продолжала сидеть очень прямо, не отрывая от него взгляда, в котором было теперь куда больше растерянности, чем страха. Рейн решил, что это некоторый шаг вперед в развитии их отношений, но в данный момент ему было все равно.

— Ложись спать, — сказал он со вздохом. Специфический запах их недавней близости пропитал воздух, смешиваясь с назойливым ароматом раздавленных фиалок. Рейн и Арианна лежали бок о бок, достаточно далеко друг от друга, но хотя кровать и была широка, она все же оказалась не настолько бескрайней, чтобы он не ощущал тепла женского тела. Спустя некоторое время прогнувшийся матрац дрогнул. Рейн повернул голову. Плечи Арианны заметно вздрагивали, хотя она зарылась в подушку, чтобы заглушить звуки рыданий. Он протянул руку... потом опустил, так и не коснувшись плеча жены.

Она плакала долго. Когда наконец слезы ее иссякли и она заснула, Рейн все еще лежал без сна, тупо глядя вверх, на балдахин кровати.

***

Солнечный свет был бледным, робким, но он все-таки разбудил Арианну, которая привыкла спать за плотно задернутым пологом, в комнате с наглухо запертыми ставнями. Она открыла глаза и обнаружила, что один из них почти ничего не видит из-за распухшего века. К тому же этот глаз болел. Она осторожно потрогала его: вокруг была опухоль, болезненная на ощупь.

Когда она усаживалась в постели, колено коснулось чего-то необычного... коснулось твердого, покрытого волосами тела. Арианна судорожно прикрылась простыней и бросила быстрый взгляд, чтобы убедиться, что не разбудила мужа.

Он так и спал — ничком, разметавшись почти на всю постель и отвернув от нее лицо. За ночь простыня успеала сползти вниз и обвиться вокруг ног. У него тело воина, подумалось ей. Смуглое, загорелое, целиком состоящее из могучих мышц, ставших твердыми после долгих лет, проведенных в войнах, турнирах и тренировках. Многочисленные испытания, перенесенные в жизни тяготы остались на теле в виде шрамов и шрамиков. На одном плече красовался настоящий рубец зловещего вида, давний и совсем заживший, другой, довольно свежий, опоясывал талию красным припухшим валиком. Не задумываясь, Арианна протянула руку, чтобы дотронуться... Рейн придавил ее к кровати раньше, чем она успела ахнуть. Он навалился сверху, лишив ее возможности даже шевельнуться, с силой прижавшись к ее груди своей волосатой грудью. Несколько секунд светлые глаза смотрели настороженно, потом взгляд смягчился, смягчилась и линия губ. Он наклонился так низко, что Арианна ощутила на губах его горячее дыхание.

— Что это ты собиралась сделать?

— Ничего, — буркнула она, разглядывая склонившееся над ней лицо.

Щеки уже успели потемнеть от утренней щетины. Радужная оболочка глаз, оказывается, была не однородно серой, а покрытой крохотными черными точками, густеющими к центру и, в конце концов, плавно переходящими в угольно-черные зрачки, удивительно глубокие, буквально бездонные. Она подумала: «Так вот что придает его глазам этот странный оттенок, вот почему они так заметно темнеют, когда он смеется или когда собирается... поцеловать меня». Рейн наклонился еще чуточку ближе, и глаза его были очень темными в этот момент. Он действительно хотел поцеловать ее.

— Я смотрела на твои шрамы! — сказала она поспешно.

— И что ты чувствовала? Отвращение?

— Нет! — запротестовала Арианна, удивляясь странному ходу его мысли. — Как можно чувствовать отвращение к боевым трофеям воина?

Рейн улыбнулся. У нее захватило дыхание: он никогда еще не улыбался при ней, то есть не улыбался просто так, от души. Морщинки, заключавшие его рот в суровые скобки, углубились и неожиданно смягчились, потеряв всю свою жесткость. Глаза приняли дремотное, ленивое выражение. Это была мальчишеская, удивительно незащищенная улыбка.

— В каком-то смысле это боевые трофеи, — кивнул он, — но не такие, которыми пристало гордиться. Каждый шрам на теле воина — результат серьезной ошибки в бою. Чаще всего шрам означает, что я сделал глупость, которая почти стоила мне жизни. — Он провел пальцем по щеке Ари-анны, как раз под ушибленным глазом, и дыхание, которое она, оказывается, давно уже сдерживала, вырвалось тихим вздохом. — Могу я выразить восхищение твоим трофеем? С ним ты похожа на пегую корову.

Арианна прикрыла глаза и закусила губу, чтобы не рассмеяться, потому что сильно подозревала, что ее только что обвинили в глупости. Заметив, что простыня как-то незаметно сползла на талию, она рванула ее к подбородку.

Ладонь Рейна легла ей на шею пониже линии затылка, большой палец начал медленно приподнимать подбородок, пока взгляды их не встретились. Губы ее сами собой приоткрылись, когда его рот приблизился.

В этот момент дверь распахнулась, с треском ударившись о стену, и через порог шагнул Талиазин. Правой рукой он каким-то чудом удерживал поднос, отягощенный двумя высокими кружками эля и стопкой медовых коврижек, в левой нес медное ведро, над которым поднимался легкий пар.

— Милорд, — начал он с непринужденным видом, — ваш брат, граф Хью, и его супруга в самом скором времени покидают замок и просят вас проводить их не дальше, чем...

Тут его голос пресекся, и оруженосец мертвенно побледнел. Он посмотрел сначала на постель, всю в пятнах засохшей крови, потом на распухший глаз ошеломленной Арианны. Ручка ведра выскользнула из его руки, на лице изобразился ужас.

— Ах, миледи! Да пребудет с вами богиня!.. — В следующее мгновение и поднос начал угрожающе крениться. К счастью, Рейн успел вскочить с кровати и подхватить его. Талиазин уставил на него широко раскрытые глаза.

— Милорд, что вы наделали?! Это ужасно, ужасно... это непростительно! На сей раз вы зашли слишком далеко, вы так все испортили, что я...

— Это моя кровь, а вовсе не ее, — прервал Рейн, на губах которого было что-то похожее на улыбку, — Зря я не принял к сведению твое предостережение, что к ее постели надо приближаться в латах.

— Э-э... — Талиазин неуверенно перевел взгляд со здоровенного синяка на лице Арианны на порез на предплечье Рейна. — Понимаю... вы ударили миледи, и она воткнула в вас кинжал.

— Вовсе нет, глупый парень, — возразила Арианна едва удерживаясь от смеха. — Все было совсем не так: я ударила его кинжалом, а он за это раскрасил мне лицо... что-то в этом роде.

— Значит, вы заслужили это, миледи, — назидательно заметил оруженосец. — Не пристало жене покушаться на жизнь своего мужа. А что касается вас, милорд, вам не пристало...

— Талиазин! — прикрикнул Рейн, поворачиваясь от таза для умывания и тыча в оруженосца пальцем. — Если ты не перестанешь совать нос в чужие дела, то заработаешь такой же синяк!

Тут уж Арианна просто не могла не расхохотаться, но смех замер на ее губах, как только она осознала, что муж ее стоит совершенно голым в потоке солнечного света, уже достаточно яркого в этот момент. Любопытство пересилило смущение, и она не отвела глаза.

«Англичане называют эту штуку палкой, а уэльсцы — кукурузным початком, — думала она. Странная часть тела Рейна торчала вверх из густых и черных завитков в развилке бедер, и выглядела она толстой, багровой, обвитой синеватыми шнурами вен. Арианне показалось, что под ее взглядом она удлинилась еще больше.

— Тебе нравится разглядывать его, да, моя маленькая женушка?

Арианна робко подняла взгляд на лицо мужа и продолжала смотреть на него даже тогда, когда краска ощутимо поползла вверх по шее. На одну минуту, показавшуюся долгой-предолгой, взгляды их были прикованы друг к другу, и она старалась показать всем своим видом, что не боится мужа. «Долг, — произнесла она мысленно волшебное слово. — Я должна выполнить свой долг». Но страх рос и рос по мере того, как она вспоминала физическую боль, которую Рейн причинил, лишив ее девственности, и боль моральную, когда он сказал своим ровным, безжизненным голосом: «Советую смириться с этим, а еще лучше — привыкнуть, потому что это случится снова. Вероятнее всего, не позже завтрашнего утра».

Только потому, что он один-единственный раз улыбнулся ей, она почти забыла, кем была для него и что он видел, когда смотрел на нее: замок Руддлан и чистокровную лошадь для производства на свет наследников.

Она услышала плеск воды, когда Талиазин вылил в пустое ведро мыльную воду из таза. Рейн отвернулся и направился в уборную. Талиазин бродил по комнате, делая вид, что занят делом, и бросал подозрительные взгляды на полуоткрытую дверь, за которой находился хозяин.

Когда Арианна убедилась, что Рейн не собирается осуществлять супружеские права (во всяком случае, не в эту самую минуту), у нее отлегло от сердца. Однако она не видела другого выхода, как оставаться в постели до тех пор, пока он не покинет помещение. Не одеваться же в его присутствии! Кроме того, она чувствовала себя более чем неловко из-за того, что дверь в уборную закрыта неплотно. Правда, Рейн стоял к ней спиной, но звук был прекрасно слышен, а между тем ее собственный мочевой пузырь готов был лопнуть! Когда Рейн вышел из уборной с видом облегченным и довольным, она чуть было не вскочила и не бросилась туда же. Чуть было... Даже если бы она закрыла дверь со всем тщанием, проделать такую интимную вещь, пока муж еще в спальне... ни за что!

Пока он заканчивал утренний туалет, она лежала в неестественной неподвижности, отвернувшись к стене и закутавшись в простыню.

— Моя лошадь оседлана? — невнятно спросил Рейн (в этот момент он чистил зубы мягкой ореховой веточкой).

— Еще нет, милорд. Миледи, я посоветовал бы вам сделать примочку из розовой воды. Если желаете, я принесу и...

— Оставь ее! От синяков еще никто не умирал. Займись лошадью.

После того как за оруженосцем захлопнулась дверь, в комнате воцарилась полная тишина.

— Подойди ко мне.

Арианна повернула голову. Рейн успел облачиться в подштанники (надо сказать, довольно тонкие) — но и только. Он стоял, уперев руки в бока, широко расставив ноги и выпятив бедра. Поза была намеренно угрожающей, и это не понравилось Арианне.

— Подойди! — повторил он громче.

— Но ты еще не одет, — запротестовала она, натягивая простыню даже выше, до самых глаз.

— Тебе многому нужно научиться, Арианна. — Рейн сделал глубокий вдох, отчего могучая грудная клетка еще больше расширилась. — Например, послушанию. Подойди!

— Отправляйся к дьяволу, нормандец!

Он сделал шаг по направлению к ней. Арианна соскочила с кровати, прикрываясь простыней. В следующую секунду она сделала два открытия: во-первых, было почти невозможно двигаться и при этом волочить за собой простыню, во-вторых, она спрыгнула с кровати не на ту сторону. Перед ней была глухая стена.

Она круто повернулась — в самое время, чтобы оказаться лицом к лицу с мужем, — и начала отступать шаг за шагом, пока не коснулась голым задом шершавой поверхности гобелена.

Рейн в два шага оказался рядом и рывком выхватил у нее из рук простыню.

— Ах ты, ублюдок!..

Ладонь зажала ей рот с такой силой, что затылок ударился бы об стену, если бы другая ладонь не обхватила его.

— Я вижу, ты успела привязаться к этому слову, моя маленькая женушка. Ну, а мне не очень нравится, когда его звуки пачкают твои хорошенькие губки.

Арианна хотела крикнуть, что она не даст и горшка с мочой прокаженного за то, что ему нравится или не нравится, но ей было довольно трудно издавать звуки, ведь ладонь мужа закрывала ей рот. К тому же губам было больно от нажима на зубы.

— А сейчас ты попросишь прощения, — сказал Рейн медленно и раздельно, — и при этом обратишься ко мне не иначе, как «мой супруг и господин».

Она впилась мрачным взглядом в его лицо, не знакомое с выражением жалости, и в этом взгляде было написано, куда ему пойти и что с собой сделать, когда он там окажется. Но у Рейна было гораздо больше опыта в поединках такого рода, поэтому Арианна отвела глаза первой.

— Я заставлю тебя попросить прощения, Арианна, — сказал он невыразительно, убирая ладонь с ее рта.

И она знала, что он сумеет ее заставить, поэтому подняла подбородок так высоко, как могла, стараясь смотреть на мужа рак бы сверху вниз.

— Прошу простить меня за то, что я напомнила о постыдных обстоятельствах вашего появления на свет, мой-су-пруг-и-гос-по-дин. Даю слово впредь не делать этого... какие бы усилия вы ни прилагали, чтобы напомнить мне о вашем происхождении.

— Господи Иисусе... — пробормотал Рейн с озадаченным видом. — Только ты способна попросить прощения и оскорбить — и все это одновременно!

Еще пару секунд он продолжал смотреть на нее, пошевеливая бровями и странно двигая губами, словно не знал, рассердиться ему или рассмеяться. Потом с приглушенным проклятием прижал Арианну к груди и до боли впился губами в ее рот. Руки его сжали ей плечи, приподнимая на цыпочки, чтобы ему было удобнее целовать ее. Его язык требовательно ткнулся в ее сжатые зубы. Арианна уперлась кулаками ему в грудь и начала отталкивать его изо всех сил. Ей удалось освободить рот и отвернуть голову. Рейн сдавил ее плечи еще сильнее, словно у него были не руки, а железные тиски. На щеках его ходили желваки, дрожь пробегала по телу, хотя он старался справиться с собой. Наконец он отпустил ее, почти швырнув об стену, и отступил на пару шагов. Арианна не шевельнулась, словно была пригвождена к месту холодным взглядом глаз, сейчас кремниево-серых.

— Я проявил терпение этой ночью, потому что это был твой первый раз, но, черт побери, ты моя жена, Арианна! Мне нужен сын. И он у меня будет, даже если для этого мне придется раздвигать тебе ноги по десять раз на дню!

И он называл терпеливым свое поведение этой ночью! Арианне захотелось плюнуть мужу в лицо.

— Я готова исполнять супружеские обязанности, потому что таков, увы, мой долг перед родом Гуинеддов. Но не жди, что я буду получать от этого удовольствие.

— Да мне плевать и на род Гуинеддов, и на твое удовольствие! От тебя требуется только давать, когда тебя о том просят.

Они стояли друг против друга, скрестив взгляды, как мечи. Наконец Рейн отвернулся и пошел прочь. Арианна тотчас схватила простыню и прикрылась ею, как щитом.

Он закончил одеваться в молчании. За нарядной, расшитой золотой нитью рубахой последовали штаны и кожаная куртка, защищенная легкими роговыми пластинами, — подобие доспехов, «бруань» по-нормандски. Все это время Арианна не сходила с места. Глаза ее следовали за каждым движением мужа.

У двери Рейн приостановился и указал на постель.

— Вот где ты будешь ждать меня, когда я вернусь — прямо в постели. Надеюсь, это ясно?

— Вполне... — Арианна помедлила и добавила: — Мой супруг и господин.

Глава 11

Из открытого окна спальни Арианна наблюдала за тем, как Рейн бок о бок со своим братом пересекает обширное болото. Копыта лошадей погружались в топь, разбрызгивая фонтанчики мутной воды. На руке каждого из мужчин сидел охотничий сокол, и болотная дичь, инстинктивно чувствуя опасность, снималась со своих гнезд.

Несколько минут назад, прежде чем выехать за ворота замка, Рейн повернул своего громадину коня и устремил долгий взгляд на окна спальни. Приняв из рук оруженосца боевую пику, он вскинул ее высоко в воздух. Теплый летний ветер взметнул вымпел с изображением черного дракона, яркий— преяркий на фоне блеклого опалового неба.

Как будто она нуждалась в напоминании о том, КТО теперь владеет ею!

Арианна занялась туалетом, проделав все очень быстрое потому что решила немедленно, не теряя ни секунды, принять на себя обязанности по управлению замком мужа. Всю предшествующую жизнь она готовилась к этому, и теперь ей не терпелось ощутить груз ответственности. Рейн мог сколько угодно тешить себя мыслью о том, что владеет замком, но именно она, Арианна, должна была стать под линной его хозяйкой. Долгие годы наблюдая за матерью, она усвоила, что женщина может обладать властью куда большей, чем простой надзор за слугами, готовящими, ткущими и меняющими камышовую подстилку на каменном полу. Умная жена могла стать совершенно незаменимой для своего супруга и его подданных.

После вчерашнего пира в зале царил полнейший кавардак, и ее уборкой следовало заняться в первую очередь. Арианна приставила к этому целую толпу слуг, сама же решила обойти двор и хозяйственные постройки, чтобы наметить список самых неотложных дел.

Утро только начиналось, но солнце уже пекло вовсю. На голубом небосклоне, в этот ранний час казавшемся выцветшим, не видно было даже самого крохотного облачка. Во дворе кипела работа: новый лорд Руддлан не стал откладывать в долгий ящик восстановление и ремонт замка. Несколько человек наводили новую соломенную кровлю над амбаром. Кузнец энергично постукивал молотом по раскаленному лемеху плуга. Пара мальчишек-крепостных белили стену кухни, с высунутыми от усердия языками возя кистями вверх и вниз.

Пересекая двор, Арианна все время оглядывалась по сторонам и потому заметила Кайлида и Айвора, которые собирались уезжать и уже подвели лошадей к столбушкам, откуда всадники садились в седло. Она открыла рот, чтобы их окликнуть, но быстро передумала. Один взгляд на ее подбитый глаз — и ее горячие братья могли сделать неправильные выводы... возможно, даже начать военные действия против ее мужа. Чтобы избежать встречи, Арианна нырнула в приоткрытую дверь обветшалой, крытой соломой конюшни.

Внутри было сумрачно, но почти так же жарко. Запах только что заданного лошадям сена пропитал воздух. Животные не обратили на Арианну внимания, деловито жуя утренний корм. Ни конюших, ни их подручных поблизости не было. Недалеко слышался ломающийся подростковый голос, нещадно перевирающий мотив уэльской застольной песни (надо сказать, довольно нескромной: про лучника, которому больше нравилось наливаться элем, чем задирать женщинам юбки).

Арианна пошла на звук и вскоре оказалась в небольшом подсобном помещении. На пороге она остановилась, невольно улыбаясь: ее младший брат оседлал козлы, на которых обычно пилили дрова, и старательно втирал гусиный жир в новое седло. Арианна окликнула его по имени. Песня прервалась.

— А, это ты... — Родри начал было расплываться в улыбке, но замигал и широко раскрыл светло-зеленые глаза. — Он тебя избил! Этот нормандский ублюдок избил тебя!

— Ничего такого не было! — возразила Арианна, инстинктивно прикрыв глаз рукой и вызвав в нем вспышку боли.

Родри был теперь вторым оруженосцем лорда Руддлана, но все равно считался королевским заложником. Было бы неосторожно вызвать в нем ненависть к хозяину и желание броситься на защиту сестры.

— Это была случайность, — продолжала Арианна, осторожно мигая. — Помнишь, ты как-то раз боролся с Каилидом, и он случайно сломал тебе руку? Вот и со мной было что-то вроде этого.

— Ты боролась с лордом Рейном? Как крестьяне на ярмарке?

— Господи Иисусе, что только не взбредает тебе в голову! — прикрикнула Арианна, чтобы отвлечь внимание брата от неожиданной краски на своих щеках. — Что это у тебя? Новое седло для моего супруга и господина?

— Если бы только оно! — фыркнул Родри, махая жирной ветошью на целую груду подпруг, недоуздков и чересседельников. — Меня послал сюда Талиазин, разрази его гром. Велел мне привести в порядок всё что здесь хранится, и пригрозил подвесить за уши, если я не справлюсь до наступления темноты. А как он вел себя при этом! Ни дать ни взять король Генрих перед самым последним своим вассалом! И откуда у него эта привычка командовать?

Арианна сделала над собой усилие, и ей удалось сдержать смех. В конце концов даже четырнадцатилетний подросток имел право на собственное достоинство!

— Зато лорд Руддлан будет очень доволен, когда увидит, как хорошо ты потрудился.

— Да это все пустая трата времени, — пробурчал Родри, нахмурившись, потом наклонился к ней и заговорил, понизив голос до шепота: — Тот парень, что меня сторожит, только и делает, что дрыхнет. Я уже раз сто мог бы сбежать, но не хотел делать этого в одиночку. Когда ты сможешь улизнуть? Может, сегодня ночью?

— Да ты что, совсем потерял соображение? — Арианна схватила брата за плечи и как следует встряхнула. — От нас с тобой зависит судьба всего рода Гуинеддов! Чего ты хочешь добиться? Чтобы король Генрих с полным правом мог снова вторгнуться на нашу землю во главе его Богом проклятой армии?

Родри, приоткрыв рот и хлопая глазами, смотрел на сестру.

— Э-э... нет...

— Заложник не имеет права, бежать, заруби это: на носу, Родри. Кроме того, разве ты не присягал на верность лорду Руддлану, когда был произведен в оруженосцы?

— Эта присяга не в счет! — заявил Родри, и рот его сжался, превратившись в упрямую линию. — Я давал ее нормандцу, только и всего. Я ненавижу лорда Руддлана почти так же, как его противного Талиазина. — Поковыряв ногтем в развилке козел, мальчик поднял задумчивый взгляд на синяк под глазом сестры. — Послушай, ты помнишь историю про нормандского графа, который женился на девушке из рода Поуисов? Он ведь убил ее, когда началась война между ним и ее отцом.

Арианна знала эту историю даже слишком хорошо — да и кто в Уэльсе ее не знал? Долгие годы она служила ей напоминанием о том, как несправедливы и жестоки нормандцы. Граф решил устроить засаду на лорда Поуиса, а его жена что-то об этом прослышав, попыталась предупредить отца, Взбешенный этим, по его мнению, предательством, граф отрубил жене голову и выставил ее на шесте над стенами замка.

Арианна взъерошила рыже-каштановую челку брата и крепко обняла его.

— Не изводи себя беспокойством, Родри, — сказала она. — Я не собираюсь давать лорду Руддлану повод для того, чтобы нацепить мою голову на шест.

Однако она была совершенно уверена, что Черный Дракон не поколебался бы сделать это, если бы она предала его — все равно, ради своего отца или своего народа.

— Да отпусти же меня, Арианна! — проворчал Родри, вывертываясь из ее объятий. — Так и норовишь повеситься мне на шею на манер мокрого полотенца. Если Талиазин когда-нибудь увидит это, я не переживу позора!

Арианна с трудом удержалась от искушения поддразнить брата насчет Талиазина, который явно затмевал в его глазах даже эпидемию чумы. Она ограничилась тем, что посоветовала не подвергать опасности уши, и оставила брата продолжать свое занятие. У нее самой было предостаточно дел до наступления ночи. Поразмыслив, она решила разыскать сэра Одо, которого Рейн назначил бейлифом своих владений, и объявить ему, что он теперь в ответе за все, что происходит в замке.

Она нашла здоровяка рыцаря перед загонами, в которых еще совсем недавно содержался конфискованный скот. Теперь они были пусты, если не считать коровы с голым от лишая крупом и теленка, больного рахитом.

— Так он все же вернул скот! — вырвалось у нее.

— Что, миледи?

Сэр Одо повернулся к ней. В каждой оспинке и морщинке его лица поблескивала испарина. В ожидании ответа он яростно поскреб голову.

— Лорд Руддлан вернул скот крестьянам?

— А вы чего ждали? — ухмыльнулся сэр Одо, показав широкую брешь между передними зубами. — Что он оставит его себе? ...

— Да, но Талиазин...

— Талиазин! — Рыцарь фыркнул так энергично, что ноздри его раздулись сразу вдвое. — Когда этот парень помрет, то последним, что перестанет работать, будет его язык! Что до вашего мужа, миледи, последней умрет его гордость. Он никогда ни перед кем не оправдывается и не извиняется. Иногда это страх как раздражает... особенно если ты тот самый человек, которому приходится объяснять и извиняться за него.

Арианна еще немного постояла, нахмурившись и глядя на пустые загоны, а когда повернулась к сэру Одо, то увидела, что тот с недовольной гримасой разглядывает ее подбитый глаз.

— А за это, — здоровяк дернул подбородком в ее сторону, — ему придется извиняться самому, так-то вот!

Глаз вдруг начал пульсировать болью, и с трудом удалось подавить желание прикрыть его ладонью. — Это произошло случайно,-сказала Арианна, спрашивая себя, чего ради она старается обелить мужа в глазах его ближайшего друга.

— Расскажу-ка я вам одну историю, миледи, — начал сэр Одо, потирая щеки грубой ладонью. — Вообще говоря, если командир узнает, что я слишком много шлепаю губами, он собственноручно повесит меня на майском шесте...

— Я оправдаю ваше доверие, сэр Одо, — торжественнс пообещала Арианна.

— Ну ладно... — Здоровяк пару раз передернулся, как чесоточная лошадь, и продолжил: — Случилось это не так уж давно, когда Генрих, тогда еще просто лорд, боролся с королем французским за Аквитанию. Генрих назначил известного вам рыцаря бейлифом всех замков, которые успел завоевать, а сам удалился в свое поместье, чтобы скоротать там зиму. А зима-то выдалась суровая, а страну-то все эти бои да сражения ох как доконали! На Сретенье крепостные уже ели вареную траву и древесную кору. И вот в это самое время епископ посылает прихлебателей собирать, значит, церковную десятину...

— Но если люди так сильно голодали... десятина от ничего — и есть ничего!

— Совсем ничего никогда не бывает, миледи, всегда что-то да остается, даже в голод. Конечно, немного они добыли: может, зерна на один ма-аленький бочонок, потому что рыцарь, о котором идет речь, изгнал этих приспешников Люцифера со своих земель. Один из них, правда, заупрямился... ну и получил колотушек. Потом рыцарь отправился к епископу разжиревшему, как боров к Мартынову дню. Отправился прямиком во дворец и объявил его преосвященству, что в этом году десятины не будет. А пока объявлял, держал свой меч возле жирного епископского горла. — Глаза сэра Одо затуманились при этом волнующем воспоминании, и он смачно сплюнул через щель между передними зубами. — Конечно, за это епископ подверг его анафеме.

По спине Арианны пополз холодок, волоски на руках встали дыбом. Если, человеку случалось умереть в то время, пока он был отлучен от церкви, душа его навечно попадала в ад, в самое пекло. Женщина, повенчанная с таким человеком, тоже обрекала себя на вечное проклятие.

— И что же Р... тот рыцарь, о котором идет речь, он принял анафему, не дрогнув?

— Ну да. У него железные яйца, миледи... ох ты, прошу меня простить! — Щеки сэра Одо вспыхнули багровым румянцем. — Я столько времени провел среди рыцарей... э-э... ни одной благородной леди вокруг...

Арианна небрежно отмахнулась от его оправданий.

— У меня девять братьев, сэр Одо, и порой приходилось слышать такое, от чего сам дьявол зажал бы уши. Продолжайте же! Что было дальше? Неужели тот рыцарь до сих пор отлучен от церкви?

— Нет, как можно? Генрих использовал все свое влияние, чтобы отменить отлучение. Он считал, что шутка вышла преотменная... до тех пор, пока не выяснил, что десятина лорда тоже не была собрана. Рыцарю, о котором идет речь, пришлось за это продать все, что у него было, вплоть до меча, чтобы расплатиться с Генрихом... и за то, что он не собрал, будучи бейлифом, и за то, что во время голодной зимы раздал из кладовых и хранилищ замков. — Большие коровьи глаза сэра Одо впились в лицо Арианны. — Такая вот история, миледи. Хотите — верьте, хотите — нет.

Она перевела взгляд на пустые стойла. Легкое, праздничное настроение внезапно овладело ею. Вчера, в день своей свадьбы, она и не подумала спуститься в круг танцующих, но сейчас... сейчас ей хотелось танцевать.

— Спасибо, что рассказали мне все это, сэр Одо. — Она от души улыбнулась рыцарю. — А в ответ я хочу оказать вам милость.

И Арианна объяснила сэру Одо свое намерение сделать его правой рукой мужа во всем, что касалось внутренних дел замка.

— Не откажусь, миледи, не откажусь, — с готовностью ответил тот. — Вот только у меня голова уже пухнет от всех этих загонов, оград, свиных хлевов и курятников, которые требуют починки. Ей-ей, куда легче сражаться на войне, чем присматривать за хозяйством!

Арианна принесла ему микстуру из корня пиона — лучшее лекарство от головной боли — и получила за это такое прочувствованное чмоканье в щеку, что едва устояла на ногах. На всю оставшуюся часть дня она с головой ушла в обустройство замка.

Запасы вина и эля в кладовых башни и пиршественной залы были почти совсем опустошены свадебным пиром. Предстояло выяснить, как велик общий урон, нанесенный погребам замка. Арианна решила заняться этим сразу после обеда.

Первым делом она сосчитала большие (более двухсот гaллонов каждая) бочки с вином. Потом настала очередь бочонков поменьше, в которых хранился эль. Откатывая от стены один из них, неудобно загромождавший проход, Арианна заметила на стене какую-то надпись. Это было как будто чье-то имя... но оно было процарапано в камне так много лет назад, что почти полностью скрылось под слоем грязи. Арианна вынула факел из паза у двери и поднесла его к самой стене, разбирая и произнося букву за буквой.

— Р... е... й... н...

Она отскочила так поспешно, что выронила факел, и он погас. Несколько минут пришлось потратить на то, чтобы вернуть его к жизни. Ручка факела дрожала в ее руках, когда она снова склонилась к надписи. Кончиком пальца Арианна осторожно дотронулась до заглавной буквы. Ее омыла волна первобытного ужаса — его ужаса! Она была заперта в погребе в ожидании...

Глаза...

Боль ужалила ее сразу в оба глаза, такая ядовитая и злобная, что они зажмурились сами собой. «Они собираются выжечь мне глаза!»

— Нет!.. — Это вырвалось вместе с рыданием — но не из ее, а из чужого горла. Из горла Рейна.

На долю секунды она увидела его, темноволосого парнишку сжавшегося в комок в самом дальнем углу подвала. Слезы текли по его грязным щекам, часто капая с подбородка. Она ощутила страх и боль, которые он чувствовал в тот момент, как если бы они жили в ее собственной груди. Он поднял голову и закричал:

— Будь ты проклят, я же твой сын! Ты не можешь так поступить со мной, с твоей плотью и кровью!

— Нет! О нет! — откликнулась Арианна и протянула руки к перепуганному подростку...

...В следующее мгновение она уже падала в водоворот из пульсирующего белого света и дико воющего ветра. В ноздри ей ударил едкий запах горящего дерева и сырой запах дождевой воды. Она услышала карканье воронов, грубый смех и мужской голос, полный злобного возбуждения:

— Ничего, еще и утро не кончится, а мы уже присмотрим за тем, чтобы ублюдок Честера не мог сам плодить ублюдков!

Белый водоворот растекся озером света, окрасился в цвет крови. Кровь вспучивалась волнами, бурлила, превратилась в языки пламени и стала, наконец, огнем в простом кузнечном горне — том самом, который она ежедневно видела во дворе замка.

Ворон, громко хлопая крыльями, сделал круг совсем низко, ненадолго обрисовавшись на фоне грозового утреннего неба. Холодный воздух пахнул надвигающимся ливнем и был так сладок после многих недель заточения в подвале! Но очень скоро он увидел... кочергу, отливающую красным.

Раскаленный металл зашипел, когда с неба на него упали первые капли.

Страх ударил его в грудь не слабее боевого тарана, ноги едва не подкосились. Он пошатнулся, но устоял. Его, потащили к горну, и он стиснул зубы до хруста, чтобы не дать вырваться мольбам о пощаде. У него могли отнять зрение и мужскую силу, но только он, он сам, мог лишить себя гордости.

Человек в черном кожаном колпаке повернулся от горна... длинный железный прут, на конце светящийся красным, ткнулся почти в самые глаза. Теперь он мог бы умолять, если бы нашел в себе силы, если бы справился с болезненным, душащим страхом. Глаза! О Господи, как же ему жить дальше без глаз?!

— Подожди! — крикнул рыцарь в алом плаще, заступая палачу дорогу. — Сначала отрежь ему яйца! Пусть они будут последним, что он увидит в этой жизни.

Грубые руки рванули завязки штанов. Между ног ворвался порыв холодного ветра, а в уши — нервный смех зрителей. Вороны заскрипели где-то поблизости, заранее предвкуша поживу. Лезвие ножа мелькнуло перед глазами и коснулось мошонки, как острый осколок льда. «Боже, Боже, ты ж милосерден, не позволяй им сделать это!» — мысленно взмолился он... но он не верил в Бога и никогда не знал милосердия, по отношению к себе. Он не умел надеяться. Он мог только думать о девушке, которую любил, и чувствовать тошноту при мысли о том, что его ожидало.

Рыцарь в алом плаще вплотную приблизил лицо к его лицу и прорычал: — Передай графу, своему отцу: так мы паступаем с сыновьями предателей!

«Моему отцу все равно! — хотел он крикнуть в лицо. — Графу Честеру безразлично, что вы со мной делаете» Рыцарь молчал, нетерпеливо ожидая, когда он сломается. И он давно уже сломался внутри, — но этого тикто не мог видеть».

— Иисусе! Да ты сделан из камня, парень. Не из камня. Из плоти и крови.

«Плоть от плоти моей». Он не мог поверить в то, что родной отеи, оставил его на произвол такой вот судьбы... что он так мало любил его...

Наконец он сумел вытолкнуть из себя несколько слов, нашел в себе храбрость и силы произнести то, что хотел.

— После того, как... вы оставите мне кинжал?

— Чтобы ты мог убить себя? — Удивление на лице рыцаря сменилось торжеством.

«Будь ты проклят, я же твой сын! Твои родной сын! Как ты мог обречь на такое своего родного сына!»

— Нет... чтобы я мог убить его... моего отца. — Ненависть вгрызлась в его внутренности. Ненависть и болезненное отчаяние. Он чувствовал себя никому не нужным, ни на что не годным... нелюбимым.

Ворон продолжал каркать, ветер усиливался. Дождь каплями падал на его лицо. Он поднял взгляд на кроваво-красные стены башни и приготовился к боли...

...Дождь падал на ее лицо потоками. Вороний крик звучал странно, словно искаженный оклик по имени. Арианна боролась с клейкими лентами светящегося тумана, стараясь выпутаться из них, как из серебряной паутины. Она взмахнула рукой... и коснулась прохладной кожи чьей-то щеки. Крик воронов сразу превратился в звонкий и очень знакомый голос.

— Миледи, миледи!

Арианна ощутила под спиной влажный земляной пол погреба. Одежда уже успела пропитаться сыростью. На нее смотрели два глаза, черные, как смола на бочке. Мелькнула рука — и целый дождь брызг окропил лицо.

— Талиазин?..

Она попробовала сесть, но мир вокруг нее завертелся, потемнел. К горлу стремительно подступила тошнота. Арианна вцепилась в кожаную куртку оруженосца, стараясь подавить рвотные спазмы.

— Эй, эй, не вздумайте испортить мне новую куртку! — зашипел Талиазин. — Я отдал за нее все, что на днях выиграл в кости!

Арианна засмеялась — и тотчас снова начала давиться. Очень медленно головокружение прекратилось, а с ним ушла и тошнота. Ей удалось наконец сесть прямо. На оруженосце почему-то красовался золотой шлем, который так и сиял в полумраке погреба, освещая все лицо и заставляя его глаза светиться, как звезды.

— Что ты делаешь здесь? — спросила Арианна, выпуская из рук его куртку. — Разве лорд Рейн еще не вернулся?

— Так ведь еще не стемнело... миледи, вы вся дрожите!

Встревоженное лицо Талиазина приблизилось, оказавшись в дюйме от ее лица. Нет, у него все-таки были самые странные глаза из всех, что доводилось видеть Арианне! Они горели каким-то внутренним светом, но его нельзя было назвать огнем. Это было холодное свечение, очень похожее на лунный свет.

— Я знаю, что вы видели. Вы видели то, что случилось с милордом здесь, в Руддлане.

— Да, я видела... — прошептала Арианна, не в силах сопротивляться повелительному взгляду этих странных глаз, — но я не поняла...

Внезапно память о видении стала такой четкой, такой реальной, что она ощутила на языке ржавый солоноватый вкус — вкус крови. Она не только была свидетелем того, что случилось во дворе замка в тот далекий день, она была Рейном в полном смысле этого слова!

— Глаза... Боже мой! Талиазин, они собирались выжечь ему глаза!

Сама того не замечая, она прижалась к его груди. Его ладонь ласковым, утешающим движением погладила ее волосы. Это было прикосновение совсем не мальчишеской руки. Он был слишком силен для юноши, и слишком музыкален был его голос для простого смертного.

— Тише, тише, — приговаривал голос. — Этого не случилось. Вы же сами видели, что милорд дожил до зрелости, ничего не лишившись.

— Но это могло случиться... почти случилось! — возразила Арианна, содрогаясь и отстраняясь от оруженосца. — Ты можешь мне сказать, как до этого дошло? Что Рейн делал здесь?

Косы ее растрепались, щекоча лицо выбившимися прядями, которые Талиазин заботливо заложил ей за уши.

— Это было еще до того, как ваш отец отвоевал замок Руддлан у нормандцев. В те времена сюзереном этой части страны был граф Честер. Он владел всей пограничной территорией.

— Отец Рейна?

— Угу. В тот период Стивен и Матильда боролись за английский трон, и каждый из баронов вынужден был стать на сторону одного из претендентов. Старый граф, как мне кажется, был наделен даром угадывать, кто возьмет верх в какой-то конкретный момент, и потому он выступал то под одним флагом, то под другим. Но настал день, когда интуиция подвела его, и он переметнулся на сторону Стивена, вместо того чтобы оставаться с Матильдой. Ошибка стоила ему нескольких замков, в том числе Руддлана.

Замок был взят одним из фаворитов Матильды, бароном Роже де Бессином. Граф Честер оказался в таком положении, что вынужден был пообещать отдать сына в качестве заложника, подтверждая свой будущий нейтралитет. Однако не Роже де Бессин смеялся последним. Граф действительно передал барону сына, но не Хью (что ожидалось от него, как от человека чести), а бастарда. А бастардом его был и остается мой командир, милорд Рейн. Его посадили в погреб и держали там, не выпуская ни на час.

У Арианны сжалось сердце, когда она вспомнила про нацарапанные на стене буквы. Сколько времени потребовалось ему, чтобы написать свое имя на камне? Неделя? Месяц?

— Все лето и всю осень, миледи, — сказал Талиазин словно прочитав ее мысли. — Роже де Бессин поклялся, что, если старый граф нарушит нейтралитет, он выжжет Рейну глаза и... и сделает кое-что похуже в отместку за предательство.

Ужас наполнил ее и отхлынул, оставив на языке горячий едкий привкус. Она была, на самом деле была тогда во дворе замка, ожидая, когда лезвие вопьется в плоть, когда раскаленный металл коснется ее глаз... его глаз!

— Но ведь этого не случилось... — прошептала она. Голова болела отчаянно, до звона в ушах. Ему все-таки причинили боль, ужасную боль сознания, что родной отец бросил его на произвол судьбы, предал его. Эта боль — его боль — была все еще свежа, словно в сердце зияла рана, едва начинающая затягиваться. Арианна, не замечая, прижала ладонь к груди.

— Он ошибался, ведь так? — обратилась она к Талиазину, отчаянно желая прояснить именно это, потому что это казалось самым важным. Самым важным для подростка в подвале, самым важным для нее. — Ничего не случилось потому, что отец Рейна не отказался от него, он все-таки любил его?

Оруженосец медленно покачал головой. В его глазах, полных холодного лунного света, Арианна увидела мудрость — такую всеобъемлющую, такую древнюю, как сама земля.

— Роже де Бессин был настолько поражен мужеством милорда, что не нашел в себе решимости сдержать клятву. Вот почему ничего не случилось, миледи. Все очень просто... и очень сложно.

Боль в сердце усилилась. Арианна заметила, что судорожно вдавливает кулак в грудь.

— А отец Рейна?

— Он смеялся. Когда ему сказали, что барон собирается сделать с его сыном, граф Честер засмеялся. Они поклялись, что Рейн будет ослеплен, что его лишат мужской силы, а граф в ответ смеялся и смеялся...

***

Арианна стояла у окна в ожидании, когда рожок часового объявил том, что лорд приближается к своему замку.

Небо приобрело оттенок густого индиго, и лишь на горизонте оставалась бледная полоска — след заката. Молодой месяц, очень похожий на серп, низко висел над воротами. На лестнице, ведущей в главную залу, слуга зажег первый факел. Пламя, как крохотный вымпел, трепетало на вечернем ветерке.

Вскоре в круг света одновременно ступили два коня. У одного из верховых были оранжевые, как лисий мех, волосы. Почему-то Арианну не удивило, что Талиазин прибыл в замок бок о бок с хозяином, словно никуда и не отлучался от него. Она понятия не имела, куда он делся из винного погреба:

просто исчез, стоило ей отвернуться, словно был привидением, ненадолго появившимся из каменной стены. Она даже начала думать, что ей пригрезился разговор с ним, что это было естественное продолжение видения.

Она следила из окна за тем, как Рейн спешивается. Как только нога его коснулась земли, он тотчас посмотрел вверх. Она чуть было не отпрянула в глубь спальни, но заставила себя остаться на месте. Свет факела подчеркивал резкость его скул, ветерок ерошил волосы, поднимая дыбом две пряди вокруг головы, словно рога дьявола.

Изнутри здания кто-то окликнул его, и, бросив на нее еще один взгляд, Рейн поднялся по лестнице. Страх и возбуждение ожили в ней разом, сплелись где-то глубоко в животе, как змеи, как горячие струи. Сплелись и слились воедино, и скоро она уже не могла отличить одно от другого.

Ожидая появления мужа, Арианна оглядела спальню. В жаровне горел огонь, рядом стояла наготове ванна, дымившаяся душистым паром. Стол (не столько предмет мебели, сколько естественный выступ пола), покрытый тонким тканым ковром, был заставлен закусками: сладкий кекс с коринкой, овсяное печенье, сыр, фрукты — и напитками, в том числе вином в графине и элем в высоком кувшине. Посередине, в круглом керамическом горшке, курились благовония из засушенных трав. Камышовую подстилку на полу поменяли уже вечером. Даже полог и балдахин кровати были сняты и выбиты слугами.

Рейн не появлялся очень долго. Нарастающее напряжение заставило Арианну непрестанно шагать по спальне. Наконец на лестнице послышалось звяканье шпор и шарканье подошв по ступеням. Арианна заметила, что держит руки у подбородка, сплетя пальцы, словно кающаяся монахиня перед алтарем. Не без усилия она заставила себя опустить руки. Ладони вспотели, и она обтерла их о подол.

На этот раз дверь открылась совершенно беззвучно, так как петли были хорошо смазаны нутряным салом. Рейн вошел в спальню, впустив облако прохладного ночного воздуха и свежего морского запаха.

Он был не один. Следом спешили сэр Одо и три его помощника, наперебой пытаясь привлечь внимание хозяина и создавая невероятный гам. Арианна налила полную кружку эля, и Рейн рассеянно принял ее, не прерывая разговора. В ее сторону он даже не посмотрел, выразив благодарность лишь коротким кивком. Она почувствовала себя лишней и направилась было к двери, но услышала за спиной: «Останься, Арианна!»

Рейн переговорил с каждым из мужчин по очереди — негромко, но повелительно, и было совершенно очевидно, что эти люди уважают его и даже восхищаются им. Арианна смотрела, слушала и думала о том, что человек столь многочисленных способностей и талантов может добиться многого. Имея титул и клочок земли (пусть даже размером едва в пол-Честера), он может бросить вызов самому королю. Если бы его отец хоть что-нибудь оставил ему... но он не получил от старого графа ничего, кроме предательства. Должно быть, поэтому он носил свое низкое происхождение, как нищенское рубище: с горечью и гордостью. И еще он нес его, как флаг, хотя это не приносило ничего, кроме новой и новой боли.

Наконец все разошлись, оставив ее наедине с мужем.

Рейн плотно прикрыл и запер дверь, а когда повернулся, то окинул Арианну взглядом с головы до ног. По мере этого осмотра веки его слегка опустились, словно отяжелев, глаза потемнели, и знакомая тень жесткости легла на лицо. Арианна вновь почувствовала, как внутри извиваются горячие щупальца, подобные струйкам пара над ароматной водой ванны.

Она ждала, что Рейн заговорит первым, не дождалась и сказала:

— Я велела приготовить для вас ванну, милорд. И ужин.

— Эдак мне даже понравится жить в браке, — оглядевшись, заметил он задумчиво.

И улыбнулся. Вернее, он осиял ее улыбкой — открытой, легкой и ослепительной, как солнечный луч!

Сердце Арианны готово было вырваться из груди. «Как это возможно, — думала она, — человек не может так разительно меняться от одной лишь улыбки, это против всех правил, это не по-божески!» Но только когда она открыла рот для ответа, то осознала, что впитывала в себя улыбку Рейна не дыша.

— А мне... — забормотала она, не сумев подыскать более убийственной отповеди, — я очень сомневаюсь, что это понравится мне!

Пока она говорила, взгляд его был прикован к ее рту; казалось, губы щекочут, едва касаясь, кончики его пальцев. Или его губы.

— Помоги мне раздеться, жена! — приказал он.

Арианна повиновалась. Подойдя, она протянула руки к плечам мужа, как делала это с братьями, помогая им после набега или долгой охоты снимать тяжелые, покрытые роговыми пластинами куртки. Но Рейн поймал ее руки и притянул ее к себе вплотную. Он наклонился и замер, и так они стояли несколько долгих секунд, почти соприкасаясь кончиками носов. Арианна успела подумать очень странную вещь: что глаза мужа темнеют до цвета горячей сажи в дымоходе — а потом он поцеловал ее.

Он причинил ей боль и, должно быть, оставил на губах синяки. Скользнув по спине, руки его с силой обвились вокруг ее талии, прижимая так, что края роговых пластин впились в грудь и живот. Одна из рук спустилась ниже, добралась до ее зада, притиснув Арианну за бедра к выпуклости под штанами, напоминающей горный хребет посреди равнины. Когда Рейн оторвался от ее губ, они ощущались совершенно распухшими. Арианна осторожно провела по ним языком. Там был вкус эля и вкус его рта.

Он схватил ее руку и засунул под одежду, вниз.

— Как насчет этой штуки, Арианна? Понравится она тебе когда-нибудь или нет?

Его член был, как некое живое существо — толстый, горячий, каменно-твердый... и он двигался! Рейн дышал часто и тяжело, и так же тяжело билось его сердце. Наверное, он не расслышал бы ее ответа, даже если бы она сумела что-то пролепетать. Дождавшись, пока рука окажется свободной, Арианна поспешно отступила подальше. Ладонь ее горела.

Он освободился от куртки, которую она приняла и отнесла повесить на специальную вешалку. Одеяние было настолько тяжелым, что оттягивало руки. Она повернулась, как раз когда Рейн, морщась, стягивал через голову рубаху, шитую золотой нитью: тонкая ткань успела присохнуть к телу там, где накануне прошелся кинжал Арианны. Порез был замотан каким-то тряпьем, изрядно испятнанным засохшей кровью. Арианна задалась вопросом, как ей придется расплатиться за удар кинжала. А также за мешковину и пепел.

Рейн потянулся, разминая спину, сплошь бугрившуюся мышцами, потом прошел к столу и вторично наполнил кружку элем. Когда он поднес ее ко рту, под кожей руки выступили валики мускулов, сухожилия и вены. Один удар такой вот руки, нанесенный изо всей силы, от души, мог убить ее на месте. Теперь она знала мужа лучше, чем поначалу, но все же не настолько хорошо, чтобы полностью избавиться от страха перед ним.

— Муж мой, будешь ли ты бить меня?

Рейн повернулся от стола. Его брови, очень черные и густые, были приподняты от удивления. Над верхней губой осталась полоска пены от эля, и он слизнул ее.

— Я не бью своих женщин только потому, что это принято. А в чем дело? Наверное, ты успела что-то натворить в мое отсутствие, если даже сама считаешь, что заслуживаешь наказания.

— Значит, если ты решишь, что я его заслуживаю, ты меня побьешь? — спросила Арианна, сжимая руки за спиной и бессознательно приподнимаясь на цыпочки.

Рейн поставил кружку на стол, не отрывая при этом сузившихся глаз от застывшей фигурки жены.

— Так что ты натворила?

— Дело не в этом, а в том, что я ничего не знаю о привычках нормандцев. Я просто хотела бы знать... — она чуть было не сказала: «...нужно ли мне бояться тебя?», но гордость не позволила этим словам сорваться с губ, — ...каково мое положение в нашем браке. По уэльским законам муж имеет право бить жену только по одной из трех причин: если она изменяет ему, если проматывает его добро или если публично оскорбляет его мужские достоинства. Если он поднимет на нее руку даже один-единственный раз по какой-то иной причине, она может отречься от брачного обета. Тогда мужу, чтобы сохранить брак, придется выплатить ей «сархэд» — цену оскорбления. — В этот момент желание заплакать стало почти непреодолимым, и Арианна едва сумела закончить свою тираду: — Я не позволю тебе бить меня по причине не из числа этих... этих трех...

— Ты мне что? Не позволишь? Похоже, ты забыла, что стала английской подданной, а в Англии мужчина может делать с женой все, что пожелает.

— Например, бить ее только потому, что так принято, — добавила она, не сумев скрыть горечи, которую при этом чувствовала: будучи кимреянкой, она имела кое-какие права, теперь же лишилась их, и, похоже, навсегда.

Между тем Рейн стал приближаться к ней. Арианна испытала сильнейшее желание броситься прочь и должна была напрячь каждую мышцу, чтобы не поддаться ему. Впрочем, муж двигался лениво, неспешно, он как будто не сердился и не собирался ее бить. Пока...

В этот вечер она заплела волосы в одну толстую косу, которая свисала через плечо на грудь. Пальцы Рейна легли на основание косы, спустились вниз — туда, где она повторяла изгиб груди, и начали двигаться там.

— Надеюсь, ты не намерена промотать мое и без того скромное состояние?

— Нет, но... — начала Арианна, не сразу сообразив, что он расплетает косу.

— Если я застану тебя с другим, Арианна, я не буду тебя бить — я убью тебя на месте. — Голос Рейна был ровным и безжизненным, но пальцы двигались неожиданно мягко. — Ну, а что касается моих мужских достоинств... я не думаю, чтобы ты стала их публично оскорблять. Разве что попробуешь сглазить... но это вряд ли тебе удастся. — Тут в глазах его что-то сверкнуло (если бы не голос, Арианна подумала бы, что это искренняя веселость). — Теперь тебе ясно, каково твое положение в нашем браке?

Она попыталась подыскать достойный ответ, но мысли были тягучими, как смола в холодный день. Единственным, на чем она могла сосредоточиться, было движение пальцев Рейна.

— Я — раба твоя, кроткая и покорная, — пролепетала она.

— Наконец-то мы хоть в чем-то достигли согласия, — сказал он и убрал руку.

И вдруг отвернулся от нее. С размаху упав в кресло, он начал, покрякивая, стягивать один сапог носком другого. Поскольку сапоги его были длиннее, чем обычно, это не очень-то получалось.

Арианна не сразу вышла из оцепенения, в которое привели ее прикосновения мужа. Потом, едва ли сознавая, что делает, она опустилась перед ним на колени среди камышовых стеблей. Один за другим она стянула сапоги, потом носки. Облегающие штаны казались второй кожей на могучих бедрах. Арианна вспомнила день турнира и то, как ноги Рейна сжимали бока боевого коня, казавшиеся необъятными. Он едва шевелил поводьями, управляя движениями животного одним только напряжением бедренных мышц!

Рейн наклонился к ней, запустил пальцы в волосы и до тех пор запрокидывал ей голову, пока глаза их не встретились.

— Сегодня я сделаю все очень медленно и осторожно. Если ты не будешь сопротивляться, больно не будет.

— Нет, будет!

— Немного. Только поначалу. Ты ведь понимаешь, что у тебя там очень узко.

— Конечно, узко — для такого здоровенного, такого толстого отростка!

Губы его дрогнули. Арианна затрепетала, надеясь, что он улыбнется снова.

— Ты сказала это нарочно, да? Чтобы сглазить? Или я могу считать твои слова комплиментом?

Бог знает почему, но ее порадовало это поддразнивание. Она потупилась, но сразу же улыбнулась, вспомнив один эпизод из детства. Ей было тогда всего двенадцать. Лето было жаркое (она и сейчас могла при желании ощутить горячее прикосновение солнца на плечах, увидеть теплый песок мелководья, выдавливающийся между пальцами босых ног, вдохнуть соленый, пахнущий водорослями ветер, услышать причмокивающий, шлепающий звук отлогих волн).

Не задумываясь, она заговорила вслух о том, что помнила:

— Вы, мужчины, становитесь такими суетными, такими тщеславными, когда речь заходит о ваших отростках! Однажды летом, на пляже, я наткнулась на четырех из числа своих братьев. Это было на острове Мйон, где стоит коптильня отца. Так вот, мои братья стояли полукругом у самой кромки воды. Сначала я не могла взять в толк, чем они заняты, видела только их голые зады над спущенными подштанниками. Как оказалось, они соревновались, кто дальше пустит струю в океан, и сравнивали, у кого длиннее член!

Рейн засмеялся. Она присоединилась к нему, и звуки их смеха (ее — мелодичный и звонкий, его — низкий и густой) смешались в единую мелодию.

Рейн первым перестал смеяться. Арианна тотчас умолкла тоже, хотя для этого ей пришлось преодолеть упорное хихиканье, рвущееся из горла. Она опустила взгляд на руки. Они вновь были стиснуты на голубом шелке платья. Она заставила себя разжать их.

После того как умолк смех, комната казалась слишком тихой. Пальцы Рейна небрежно играли волосами Арианны, время от времени как бы невзначай касаясь шеи. Потом они дотронулись до щеки и начали поглаживать ее, поглаживать... пока по всему телу Арианны не распространилось дремотное тепло.

Она отстранилась и поднялась на ноги, пошатнувшись при этом. Из большого таза для умывания она зачерпнула воды и наполнила тазик поменьше, с которым подошла к мужу, перебросив через плечо полотенце.

— Это еще зачем? — спросил Рейн настороженно, когда она поставила тазик у его ног.

Вместо ответа она наклонилась над ним так, что распущенные волосы свесились вперед, накрыв его голое плечо. Рейн повернул голову, погрузив лицо в их мягкую волну и закрыв глаза. Арианна не заметила этого: она подергивала за прилипший край повязки, стараясь отделить его от раны. Она очень надеялась, что порез не воспалился.

— Где ты взял эту грязную тряпку? Она прилипла к ране! Придется намочить, иначе не отойдет.

— Оторви.

— Но ведь будет больно...

— Не больнее, чем сейчас, когда ты за нее дергаешь и тычешь пальцем.

Арианна рывком сняла тряпку. Рейн вытерпел это молча, однако она заметила, что тело его окаменело, а морщинки в углах рта углубились и побелели.

Порез открылся и снова начал сильно кровоточить. Намочив полотенце, Арианна скатала его в толстый валик и принялась промокать выступающую кровь.

— Милорд, надеюсь, вы примите мои глубочайшие извинения за то, что я ударила вас кинжалом. На то у меня были причины, о которых вы знаете, но сейчас я всей душой сожалею о своем поступке.

— Подумаешь, царапина! — отмахнулся Рейн.

— Вчера ночью мне надо было наложить на рану примочку, чтобы она не кровоточила. А теперь уже поздно, и я боюсь, что останется шрам...

Она запнулась, заметив, что вода с мокрого полотенца стекает Рейну на грудь, струйками бежит вниз, пробираясь во впадинках между мышцами, смачивая волосы, образуя капельки на затвердевших вершинках сосков и устремляясь по темной «косичке» на животе прямо ему в штаны.

Она с трудом оторвала взгляд от этого зрелища и стала смотреть на цветочный орнамент, украшающий стену. Ей было как-то очень странно... горячо и тесно внутри самой себя, словно плоть вдруг набухла и распирала кожу.

— А теперь я готова услышать ваши извинения, мой супруг и господин.

— Мои что?

Взгляд, который Рейн поднял на нее, был туманным, почти неподвижным. Как если бы его только что оглушили дубинкой. Возможно, он мысленно вспоминал обиды, которые успел причинить ей со дня их знакомства. Их было много, хотя знали они друг друга не так уж давно.

— Вы должны извиниться за то, что подбили мне глаз.

— Черта с два я извинюсь! -возмутился он, приходя в себя. — Во-первых, я сделал это нечаянно, а во-вторых, ты заслужила это.

— Я извинилась перед тобой, и не один раз! Сначала за то, что обзывала тебя ублюдком, а ведь ты ублюдок и есть... — Она посмотрела мужу в лицо и поспешно добавила: — Я имею в виду, по нечаянному стечению обстоятельств. Теперь же я извинилась за то, что ударила тебя кинжалом, а ведь ты заслужил это. Ты пытался заняться со мной извращениями...

— Я пытался заняться с тобой любовью!

— Речь о том, что ты тоже мог бы извиниться за то, что ударил меня, пусть даже нечаянно. Это будет справедливо.

— Что справедливого в том, что я буду извиняться за удар, на который тебя Бог нанес?

— Сэр, ваши манеры оставляют желать много лучшего даже для нормандца, — сказала Арианна, надменно выпрямляясь.

Она подхватила тазик и испачканное кровью полотенце и вознамерилась удалиться с королевским достоинством, но была поймана за руку.

— Ты всю ночь собираешься вякать на меня?

— Я не вякаю! Вякают щенки.

Рейн стиснул челюсти с такой силой, что на щеке заиграл желвак.

— Очень хорошо. Я прошу прощения за то, что нечаянно ударил тебя в глаз, когда пытался помешать тебе заколоть меня до смерти десятидюймовым обоюдоострым кинжалом.

— Я не принимаю вашего извинения, сэр.

— Что? Ты не при...

— Вот именно. Извинения, принесенные столь неохотно, не идут в счет.

— О кровь Христова! — Рейн вылетел из кресла со скоростью быка, ужаленного в круп оводом.

При этом он выбил тазик из рук Арианны, окатив водой весь перед ее платья.

Мало того что вода была холодная — у Арианны округлились глаза, когда она посмотрела на дело рук своего мужа. Тонкий шелк промок насквозь и облепил тело, а соски от холода так налились и окаменели, что торчали вперед, как два кедровых орешка, при этом бессовестно просвечивая. Она вдруг вспомнила, как прошлой ночью Рейн... как он втянул один из них в рот, словно грудной ребенок.

Она подняла взгляд на его лицо. Сердце колотилось, как сумасшедшее, и его стук отдавался в каждой косточке, каждой жилочке тела, как грохот тамбурина. Каким-то образом она совершенно лишилась способности дышать. Она не могла отвести взгляда от его рта. Она хотела, чтобы он... она хотела, чтобы он...

Губы Рейна приоткрылись. Арианна почувствовала, что у неё пересохло во рту. Ее голова запрокинулась, его — наклонилась.

Господи, как же она хотела, чтобы он...

Его дыхание коснулось ее губ. Арианна приподнялась на цыпочки.

Она хотела...

Губы их соприкоснулись, и в следующую секунду он уже целовал ее.

Рот его двигался вдоль ее губ, втягивая их и сжимая, заставляя раскрыться. Язык скользнул в рот, принеся с собой знакомый уже, пугающий и волнующий, чужой вкус — скользнул еще и еще раз, словно пробуя ее на вкус и ощупь, и, наконец, заполнил ее рот. Арианна замерла на мгновение, не зная, как поступить, потом неуверенно, робко начала отвечать, прикасаясь кончиком языка и тотчас его отдергивая.

Поцелуй был долгий, очень долгий, но даже когда он закончился, Рейн продолжал снова и снова брать ее губы мягким пощипывающим движением, словно никак не мог оторваться от них.

— До чего же они нежные... — прошептал он. Вместо того чтобы отстраниться, он проследил губами линию ее подбородка, спустился вниз по шее. Арианна еще сильнее откинула голову, не замечая, что впивается ногтями в плечи мужа. Она как-то странно отяжелела и обмякла, а внутри родились и все росли томление, сладкая ноющая боль — боль-ожидание чего-то большего.

Ладонь легла на затылок, пальцы зарылись в волосы. Она открыла затуманенные глаза.

— Арианна?

Она затрепетала, внезапно снова испуганная. Но впереди лежала целая жизнь, состоящая не только из дней, но и из ночей, которые ей предстояло провести с этим мужчиной, провести в одной постели с ним, в его объятиях. Не могла же она бояться его всю жизнь!

Арианна отстранилась и отступила. Не сводя взгляда с лица мужа, она подняла дрожащие руки к шнуровке платья и медленно начала распускать ее.

Рейн улыбнулся, и она вдруг поняла, что бояться-то в общем и нечего.

Глава 12

Она лежала голая на постели, на прохладных камлотовых простынях, и смотрела, как Рейн раздевается. Вкрадчивый свет свечи придавал его коже оттенок темной бронзы, отчего волосы на груди и в паху казались даже гуще, чем были на самом деле. Этот неяркий мигающий свет отбрасывал на лицо загадочные, изменчивые тени, среди которых невозможно было рассмотреть глаза.

Было необычайно тихо вокруг — тихо настолько, что слышались шипение и шорох углей, рассыпающихся в догорающей жаровне, и шелест ветерка, проносящегося сквозь кроны вязов. Еще в тишине раздавалось дыхание Рейна. И ее собственное дыхание.

Он опустился рядом на постель и погладил пряди наполовину расплетенной косы, разметавшиеся по подушке. Потом он зарылся в них лицом, и странная усмешка, похожая на гримасу досады, исказила линию губ, словно он хотел бы, но не мог справиться с этим порывом. Он потерся о ее волосы сначала одной щекой, потом другой, напомнив Арианне мальчишку, прижимающегося во сне к плюшевому боку своего щенка. У него вырвался звук, одинаково похожий на вздох и на стон.

— Какой восхитительный аромат!..

— Надеюсь, ты не собираешься меня съесть?

Рейн вздрогнул, глаза его, до этого полузакрытые, округлились. После нескольких секунд ошеломленной тишины он расхохотался, заставив Арианну покраснеть от неловкости: раз уж она решила подыграть мужу в постельном ворковании, надо было тренироваться заранее! Впрочем, у нее все равно не было к этому никаких способностей.

— Господи Боже, до чего же ты простодушна! — сказал Рейн совсем иным голосом, низким и хрипловатым. Он провел согнутыми пальцами вдоль ее рта, поймав нижнюю губу и слегка сжав ее. — Я совсем забыл, что бывают такие, как ты: нетронутые, неиспорченные... невинные.

Потом он приподнял ее голову и снова опустил на свой локоть, чтобы удобнее было целоваться. На этот раз Арианна не противилась, когда язык раздвинул ей губы и заполнил рот. Рейн целовал ее долго, очень долго, начав с легчайшего прикосновения губ к губам — легкого, как дуновение ветерка, — и закончив жадными, почти грубыми толчками языка и всасывающими, поглощающими движениями рта, после которых она почувствовала себя опустошенной. Когда он, наконец, оторвался от ее губ, они были припухшими, дрожащими и уже не невинными.

Приподнявшись на локте, он обвел кончиком пальца черты ее лица: дуги бровей, округлости щек, линию носа и рот, все еще влажный от поцелуев. Он смотрел из-под полуопущенных век взглядом, который казался дремотным, и едва заметная улыбка то и дело касалась его губ. Арианна старалась не дышать, чтобы не спугнуть эту улыбку.

И вдруг... рука Рейна метнулась вверх. Он схватил за угол ближайшую подушку и сбросил ее на пол. Арианна вскрикнула от неожиданности.

— Что ты делаешь?!

— Ищу кинжалы и прочее.

Он потянулся к следующей подушке. Арианна вцепилась ему в запястье.

— На этот раз я доверяю вам, милорд! Я уверена, вы не причините мне боли и не обидите меня. Прошу и вас доверять мне!

Она почувствовала, как рука Рейна напряглась под ее пальцами. Взгляд его стал очень холодным, рот сжался в неуступчивую жесткую линию. Он не склонен был поддаваться на уговоры, он собирался продолжать поиски! Арианна подумала: «Он не верит ни во что и не доверяет никому».

Потом, не сразу, линия его рта смягчилась, хотя и не выразила ничего даже отдаленно похожего на улыбку. Рейн высвободил руку, но оставил подушку в покое. Вместо этого он склонился к впадинке между ключицами Арианны и прижался там губами. Она глубоко вздохнула. Ощущение было совершенно такое, словно запах его горячей кожи проник в каждую пору ее тела.

— Ты хочешь этого, Арианна? — спросил он, овеяв ее дыханием, как дуновением раскаленного ветра. — Скажи, что ты хочешь этого!

Она спросила себя, как поступит муж, если она ответит «нет, не хочу»? Возьмет ли он ее силой, как сделал это прошлой ночью? Ей вовсе не хотелось убеждаться в этом на опыте. Кроме того... кроме того, она бы солгала, сказав «нет». — Да, я хочу этого... хочу тебя.

Рейн по очереди дотронулся до косточек, слегка выступающих с обеих сторон ее живота, положил между ними ладонь. Тело Арианны становилось все тяжелее, снова как бы распирая чересчур горячую и тесную кожу. Когда пальцы легко скользнули вниз, между ног, она ахнула от ощущения настолько сладостного, что оно казалось почти болезненным.

— Я бы просила тебя не трогать меня там! Мне это не нравится, — взмолилась она, отталкивая руку мужа.

— Лгунья! Тебе это очень даже нравится. — Но он не спешил снова коснуться ее «там». Вместо этого он начал трогать ее груди, и они стремительно налились под его пальцами. Сильнейший жар распространился вниз по всему телу, спускаясь все ниже — к ногам, между ног, — и это было сладко, словно она была целиком из масла и таяла, таяла, таяла...

— У тебя чертовски нежная кожа... — говорил Рейн совсем тихо, куда-то в волосы ей... — нежнее не бывает...

Ей нравилось смотреть на его руки, такие смуглые на ее белой коже, нравилось, как они прикасаются, как длинные пальцы движутся вдоль ребер, между ними, как они накрывают ее груди и приподнимают их, трогая соски огрубевшими подушечками.

Арианне тоже хотелось трогать его, поэтому она положила ладони Рейну на грудь, зарывшись пальцами в волосы, похожие на мягкую шерсть. С простодушным удивлением она размышляла над тем, как это возможно, чтобы под такой теплой и шелковой кожей были скрыты мышцы настолько каменные и неуступчивые. Даже самые легкие движения выдавали скрытую в этом теле мощь.

И все это было чудесно... пока Рейн не подвинулся ближе, пока не опустился на нее. Плоть, похожая на тяжелый и горячий жезл, оказалась между ее ног. Арианна замерла, напрягая ладони в инстинктивном желании оттолкнуть его.

— Не нужно бояться, — раздался шепот, шевельнувший волоски на ее лбу. — Попробуй, дотронься до него.

Да он с ума сошел! Чтобы она по своей воле... нет, никогда!

Однако Рейн привел ее в совершеннейшее смущение тем, что взял ее руку и положил на то, что так ее пугало. Почему-то Арианна сжала пальцы вокруг горячей пульсирующей плоти. Она услышала скрип зубов.

«Какой же он все-таки твердый, — думала она, — и какой горячий!» Это было все равно что обхватить пламя свечи!

— Сильнее! Крепче! Он не переломится... — Но голос был таким сдавленным, словно ему уже было очень больно.

Арианна послушно напрягла руку... и заметила вдруг, что кольцо ее пальцев движется. Что она двигает ими вверх-вниз по стержню, который назывался членом. Рейн зажмурился. Кожа на его лице натянулась, черты обострились, и он начал вздрагивать всем телом, все сильнее и сильнее. Арианна вдруг почувствовала, какую власть имеет над ним в этот момент.

— О нет, хватит! — вдруг крикнул он вполголоса и схватил ее за руку. — Хватит...

Он прижался лицом к изгибу ее шеи и вдруг засмеялся, так что дыхание, влажное и жаркое, обожгло ей кожу.

— Что-то мне подсказывает, что скоро, очень скоро ты достигнешь в этом больших успехов!

Волосы ненадолго упали ей на шею, скользнули по груди, спускаясь по телу в унисон с движением губ. Рейн приподнял голову: рот его был прямо над соском, и Арианна притихла, округлив глаза, когда он полностью втянул его внутрь, словно вишенку, которую пытался снять со стебелька. Удовольствие, которое она испытала при этом, почти заставило ее вскрикнуть. Почти... но она и впрямь закричала, когда ладонь легла на холмик внизу живота, когда палец вдруг проник глубоко внутрь ее. Она содрогнулась, на мгновение приподнявшись над постелью, и сжала ноги изо всех сил.

Рейн замер. В полной тишине частое дыхание Арианны звучало неестественно громко и хрипло. Она приподняла тяжелые веки и увидела лицо мужа рядом, очень близко. Его дыхание заполнило ее раскрытый рот.

— Раздвинь ноги, — прошептал он.

И ноги ее раздвинулись.

Палец входил в нее, выскальзывал, входил снова. При этом подушечка большого пальца поглаживала нежные лепестки плоти, пробираясь все выше. Это напоминало прикосновение пламени свечи к факелу, пропитанному маслом и готовому вспыхнуть. И Арианна вспыхнула пламенем, которое стремительно разгоралось, поглощая ее внутри, угрожая испепелить. Она слышала свой голос, что-то шепчущий, постанывающий, издающий жалобные непроизвольные звуки. Она сознавала, что бесстыдно раздвигает ноги все больше, и ей было все равно, все равно, все равно...

Она впивалась ногтями в мужские плечи там, где могла дотянуться, она металась головой по постели, думая, что он должен, должен прекратить, иначе она разлетится на осколки, как упавший кувшин. И что тогда будет с ней? Она не сумеет собрать себя заново и никогда уже не будет прежней Арианной! Но пламя от ее страха только разгоралось сильнее, поглощая воздух из груди и не давая дышать, и сердце уже останавливалось... она должна была умереть, и это было бы правильно, потому что то, что казалось смертью, принесло бы с собой облегчение.

Это было бы правильно... но она сопротивлялась, не позволяя себе... чего?

— Отдайся мне, Арианна, — слышался шепот очень близко, совсем рядом, — отдайся мне!

— Нет, я не могу! — выкрикнула она вместе с рыданием. Она не понимала, о чем он просит, этот мужчина, который почти уже завладел ею, но она знала, что не уступит ему. Она не могла, не имела права сдаться ему совершенно, как сдается побежденный замок. Если бы она сделала это, то отдала бы ему часть своей души.

Она едва могла дышать, хотя грудь вздымалась и вздымалась, требуя воздуха. Сердце грохотало, и кровь шумела в ушах. Снова Арианна открыла глаза, чувствуя рядом лицо мужа. «Он не получит меня, — думала она. — Не получит, потому что на самом деле не нуждается во мне. Потому что не хочет от меня ничего, что по-настоящему важно».

Рейн накрыл ее всем телом, и напряженное острие его страсти прочертило прямую линию вверх по ее животу. Он приподнялся, потерся между лепестками ее плоти и естественно, мягко скользнул внутрь. Арианна бессознательно поморщилась, но очень скоро неприятное ощущение сменилось чувством наполненности, по мере того как она постепенно во всю длину принимала в себя этот инородный предмет, для которого странным образом была приспособлена.

— Боже милостивый! До чего же ты узка!

Руки ее беспокойно метались вверх-вниз по спине мужа, бедра двигались тоже, инстинктивно отыскивая наилучшее положение. Еще немного глубже... у Рейна вырвался стон.

— Хорошо... как же там хорошо!.. Он приподнял ее за бедра, прижимая ближе, теснее — вдруг одним толчком погрузился до конца. Арианна вскрикнула.

— Перестань! Мне больно!

— Не могу, сладость моя. Теперь уже не могу! — Но он начал выскальзывать... нет, только для того, чтобы войти в нее снова, сначала медленно и осторожно, потом все быстрее. Ладони, обхватившие ее бедра, приподнимали их в том же ритме, и боль, поначалу ее испугавшая, постепенно растаяла, хотя и не вполне. Арианна прильнула к движущемуся телу, не сознавая даже, что делает это. Ее пугала полная беспомощность, ощущение проникновения так глубоко внутрь ее и того, что ею обладают... но это было и волнующее, возбуждающее чувство, в котором крылось что-то примитивное и дикое. Постепенно внизу живота начало нарастать стеснение, поднимаясь вверх подобием спирали, заполняя грудь быстро и неумолимо, пока вновь не стало невозможно дышать.

Спина которую гладили ее руки, стала скользкой от пота. Дыхание возле уха становилось все более громким и хриплым. Рейн выгибался все сильнее, толчки становились все чаще и резче. Наконец он отстранился, замер на мгновение, запрокинув голову, и буквально ворвался в нее снова. Всем телом Арианна ощутила его содрогания. Она раскрыла глаза в неосознанной потребности видеть... и увидела лицо, искаженное, словно в момент агонии.

— Арианна! Боже, Боже! Арианна!

Крик прозвучал так, как будто вырвался из сдавленного горла, словно Рейн хотел удержать его, но не смог. Зато она не сдалась, не уступила ему! Он взял ее тело, но не душу... не ее самое!

Тогда почему же она испытывала сейчас не гордость, а печаль?

Прошло немало времени, прежде чем Рейн пришел в себя. Он оставался поверх нее, одной ногой прижимая к постели ее бедра. Его широкая грудь ходила ходуном, с силой нажимая на ее груди.

Арианна чувствовала себя совершенно измученной, словно над ней потрудились вальки целой толпы прачек. Его плоть все еще была внутри у нее, и даже ее вялость и неподвижность были болезненны для Арианны. Однако когда Рейн попробовал отстраниться, она сжала ноги. Не понимая, почему именно, она все же не хотела, чтобы он оставил ее. Она чувствовала неприятную пустоту внутри. И печаль.

Они оставались в этой позе долгое время, молча, потом Рейн перекатился на бок, и выскользнул из нее.

— С каждым разом будет все легче, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Постепенно ты совсем перестанешь бояться и даже начнешь испытывать удовольствие.

— Долг велит мне уступать вам, милорд, но и только. Супружеские обязанности не включают в себя чувство удовольствия.

— Проклятие! Не смей называть меня милордом, когда мы в постели!

Глаза Рейна сверкнули, отражая пламя свечи. Они казались плоскими и твердыми, словно были выкованы из серебра, но движение, которым он проследил линию ее рта, было удивительно нежным.

— Считается, что женщине легче зачать ребенка, если она испытывает удовольствие.

— Так это все, что тебя интересует? Наследник? ... Рейн наклонился ближе, так же легко коснувшись дыханием ее щеки, как и пальцами — ее волос.

— Нет, не все, — сказал он.

Теперь щеки коснулись губы, и Арианна ощутила внизу живота сладостное предвкушающее стеснение. Он собирался поцеловать ее, и она успела привыкнуть к этой ласке... нет, она начала жаждать ее, даже слишком! Она тихонько вздохнула, приоткрывая губы.

И тут она отстранилась. Рейн, казалось, оцепенел. Потом рука рванулась куда-то за голову Арианны, и подушка полетела на пол. Сердце не успело ударить и пары раз, когда лезвие кинжала прижалось к ее горлу — кинжала, который она спрятала под подушкой.

Кончик был острым, как игла, он только что не пронзил ей кожу. Ярость заставила глаза Рейна сузиться, рот сжался с такой силой, что превратился в прямую безжалостную линию. Теперь это вновь был тот самый человек, каким oн предстал Арианне впервые. В ее видении.

Она увидела, как сжались, белея, пальцы на рукоятка кинжала. Губы хищно растянулись, обнажая белизну зубов.

— Ты сказала «верь мне»!

Ни один из них не шевельнулся, даже звук дыхания умер в тишине комнаты. Взгляд продолжал впиваться в ее глаза. Он был холоден как лед, возможно даже холоднее.

Арианна сделала глотательное движение. Кончик лезвия больно уколол ее в шею.

— Трудно говорить, когда кинжал прижимается к горлу.

Рейн прорычал проклятие и бросил оружие через плечо. Кинжал воткнулся в спинку кровати и остался там, заметно подрагивая.

— Зачем ты опять сделала это? — Он грубо схватил Арианну между ног так, что она вскрикнула. — Может быть, боялась, что я снова засуну язык в твой горшочек с медом? — Теперь он ткнул внутрь нее пальцы, сразу несколько, резко и болезненно. — По-твоему, твой мед слишком изысканного вкуса, чтобы тратить его на какого-то ублюдка?

— Я не думала над тем, что именно ты станешь делать! Здесь полно нормандцев, и некому защитить меня, если вдруг тебе взбредет в голову наказать меня... наказать за то, что случилось вчера. Я не могла тебе позволить... ради своей чести я не могла позволить, чтобы ты опозорил меня... чтобы ты обращался со мной... обращался...

Слезы застлали глаза, и она умолкла, боясь, что они прольются.

— Ради чести, — повторил Рейн таким странным голосом, словно был по-настоящему изумлен.

Он смотрел на Арианну в упор непроницаемым взглядом, продолжая пугающе сжимать рот. Рука его так и оставалась между ее ног, а пальцы — внутри. Она чувствовала, как там горячо и как влажно. Рейн шевельнул пальцами. Арианна застонала, извиваясь, стараясь втянуть их еще глубже в себя.

Лицо его медленно и разительно изменилось. Знакомая жесткость (но не жестокость!) появилась на нем, скулы обострились, глаза потемнели и приняли жадное, голодное выражение. Он слегка потерся о ее груди — дразня, волнуя.

— Поцелуй меня! — вырвалось у Арианны, прежде чем она успела остановить себя.

— О, дьявольщина! — вскрикнул. Рейн и поцеловал ее.

***

Арианна проснулась внезапно. В спальне было прохладно, поэтому, садясь в постели, она до подбородка натянула меховое покрывало. Жаровня давно догорела, крохотное пламя свечи едва освещало помещение, заставляя тени на стенах тревожно шевелиться. Арианна прислушалась, стараясь понять, что же ее разбудило, но единственными звуками были шелест ветра в кронах вязов и мышиный шорох под полом.

Очевидно, ночь была в разгаре, утро еще не начинало и брезжить. Арианна повернулась узнать время: свеча прогорела больше чем наполовину, но три метки оставалось. До рассвета было далеко.

Они спали с раздвинутым до отказа пологом, так как Рейн не мог и ночью обойтись без свежего воздуха. Он был таким странным, ее муж, он ничего не делал так, как было принято, как была приучена сама Арианна. Он спал только с раздвинутым пологом и распахнутыми настежь ставнями и даже слышать не желал о ночном колпаке. Когда она попробовала его урезонить, говоря, что злые духи ночи могут проникнуть в окно и выкрасть его душу через макушку, он только рассмеялся. Он ответил, что нет духа, достаточно злого, чтобы он справился с Черным Драконом. Возможно, он был прав...

Свеча потухла как раз в тот момент, когда Арианна думала о злых духах, поэтому она едва удержалась от крика.

Потом, ощутив на плечах дуновение сквозняка, она усмехнулась своей наивной вере во всякую чепуху.

Однако улыбка померкла на губах, когда спальню заполнила музыка.

Как и всякий ребенок-кимреянин, Арианна была вскормлена музыкой лиры, как материнским молоком, вот только эту музыку никак не могла извлекать из инструмента человеческая рука. Звучные аккорды, напоминающие отдаленный перезвон колоколов, взмывали, нарастали и опадали волной, рассыпаясь водопадом хрустального звона. Мелодия была чистой, как вода горного ключа, как пластинка первого льда над озерным мелководьем. Она была такой отточенной и изящной, что казалась почти видимой.

И Арианна увидела музыку. Трехцветные ленты: синяя, фиолетовая и пурпурная — взметнулись перед ней в воздух. Мерцающая, дрожащая радуга, хрупкая на ощупь, сплеталась и трепетала, словно невидимые руки ткали из нее прекрасный гобелен мелодии. Рождаясь, эта волшебная ткань обвивала Арианну, касалась кожи ласково, как руки любовника. Она чувствовала себя полностью открытой для музыки, словно ее разом и нежили, и брали силой.

Она простерла руки, чтобы коснуться красок звука, и достигла их, но пальцы прошли насквозь, как бы погрузившись в переливающийся туман. Цвета продолжали меняться, сплетаться в ткань и рассыпаться снова. Слезы навернулись Арианне на глаза, потому что музыка была прекрасна до боли.

Невидимый бард трогал струны неспешно, меланхолически, создавая невыразимо печальные созвучия. Перезвон затих, звуки растаяли предостерегающим шепотом. Ленты сапфирово-синего тумана еще мгновение были видны Арианне, потом рассеялись и они, словно сам призрак умершей музыки.

— Талиазин?.. — робко прошептала Арианна, не ожидая ответа, потому что музыка шла не из-за двери и даже не из какого-то угла комнаты. Она рождалась там, откуда приходили видения: извне, где не было ни пространства, ни времени. Кто-то мог играть эту мелодию сотни лет назад... или ей еще предстояло родиться столетия спустя.

А потом, когда Арианна уже была уверена, что музыка навсегда вернулась туда, где родилась, прекрасный голос запел:

Дева жила среди озера вод, Станом гибка, как лоза, Нежен и трепетен был ее рот. Царственно горд головы поворот, Зелены были глаза...

На этот раз песня струилась через комнату, как река серебра. Арианна могла чувствовать ее расплавленные, раскаленные воды; они обжигали ее. Бард не просто пел — он на глазах создавал и озеро, в котором жила дева, и рыцаря, который явился взять её тело, но не захотел взамен отдать свою любовь.

Сказание было и прекрасным, и невыразимо печальным, заставляя улыбаться сквозь слезы. И вдруг Арианна оказалась прямо внутри него, внутри песни, и было это не менее реально, чем ее последние видения. Она вдохнула густой запах ила и ярко-зеленой ряски, обрамляющей берега озера. Она услышала воронье карканье, ощутила влажный, теплый летний ветер. Она была теперь девой, поднявшейся из глубин безмятежной серебряной чаши озерной воды, и была она нагой, окутанной прядями волос цвета соболиного меха, сквозь которые опалово мерцала ее влажная от воды кожа. Грудь ее дышала спокойно, белая и прекрасная, с твердыми темными вершинками сосков. Она выбралась по мелководью на берег, где стоял рыцарь, чьи широкие плечи постепенно заслонили от нее небо. Латы его отражали лунный свет, тускло-черные и при этом сияющие, словно он стоял в ореоле света. Арианна протянула руки, маня его, чувствуя влагу слез на своих щеках. Она жаждала, жаждала отчаянно, с тоской.

— О нет, не нужно! — прошептала Арианна настоящая, заранее зная, что боль придет, что она неизбежна.

Ее крик спугнул и озеро, и рыцаря, и она осталась среди реки звука, среди слов, которые рассказывали об отказе рыцаря и клятве девы озера.

Буду владеть я, о дева, тобой,

Буду я ласков и строг,

Но в моем сердце, клянусь я душой,

Будут, как прежде, лишь конь вороной, Славный король мой и Бог.

Значит, тебе не владеть никогда, Нет, не владеть тебе мной!

Клятву мою пусть услышут вода, Самая яркая в небе звезда, Месяц и воздух ночной:

Ныне стоит между нами стеной,

Рыцарь, лишь гордость твоя.

Ты приходи ко мне пеший, нагой,

С сердцем в ладонях, с открытой душой -

И завоюешь меня.

Так же внезапно, как и началась, музыка отзвучала. Арианна ждала долго, затаив дыхание, в надежде услышать еще хоть аккорд, хоть несколько слов. Но серебряная река истончилась в ручеек, чтобы скоро исчезнуть вовсе. Наступившая тишина была спокойной тишиной спящего строения.

Свеча снова вспыхнула рядом с кроватью. Пламя казалось болезненно ярким для глаз после недавнего почти полного мрака.

Арианна вздрогнула и вцепилась одной рукой в покрывало, другой зажимая рот, чтобы не вскрикнуть. Сердце билось болезненно часто. Она осела в подушки, ожидая, пока оно хоть немного успокоится. И во время этого напряженного ожидания она поняла, что все увиденное и услышанное было сном, не более того. Догадка принесла с собой облегчение, но все пережитое и прочувствованное во время сна по-прежнему оставалось с ней: гулкая пустота в сердце, постепенно, заполняемая тоской.

Именно это чувствовала дева озера, которая любила, но не была любимой.

Арианна посмотрела на мужчину, раскинувшегося рядом с ней в постели. Совсем недавно он занимался с ней любовью — без любви. Это случилось всего лишь пару часов назад и она еще чувствовала между ног клейкую влагу его семени. Обида до сих пор была жива в душе.

У рыцаря из сна тоже были черные как вороново крыло волосы, неуступчивый, безжалостный рот и глаза, как озеро при лунном свете, — серебряные и невыразительные. А если бы сон продолжался? Если бы она не спугнула его? Неужели когда-нибудь рыцарь встал бы на колени перед девой озера, обнаженный, протягивая ей в ладонях свою любовь, словно вынутое из груди сердце?

Тем рыцарем из сна был Рейн. Она знала это совершенно точно.

Но разве можно было представить себе Рейна на коленях, Рейна, с его болезненной гордостью и его сердцем, навсегда закованным в броню?

— Ты совершенно рехнулась, Арианна! — прикрикнула она на себя. — Это был сон, сон — и ничего больше!

Зачем была ей любовь мужа-нормандца? Даже если бы мир перевернулся и Рейн встал перед ней нагим на колени, предлагая свою любовь, она и тогда не приняла бы ее! Это был всего лишь сон, который надо было поскорее выбросить из головы.

А если каким-то чудом это был все-таки не сон, значит, за все в ответе был странный оруженосец, который имел нахальство называть себя кимреянином и бардом. Плут из плутов, мошенник из мошенников, он зачем-то пробудил ее ото сна своим кошачьим воем!

Арианна повернулась на живот и ткнула подушку кулаком, потом крепко зажмурилась, стараясь снова уснуть. Но сон ускользал и ускользал, а когда наконец пришел — долгое время спустя, она прижимала подушку к груди, как щит. Словно старалась защитить свое сердце.

***

Наутро Арианна сидела в спальне за столом, покусывая гусиное перо и стараясь вникнуть в приходные записи Руддлана. Это оказалось делом нелегким: сенешаль Сейдро — замковый эконом — после сражения так и не объявился, и теперь Арианна была уверена, что его исчезновение отнюдь не случайно. Судя по тому, как этот плут вел учет, он решил под шумок унести ноги, не дожидаясь, пока его делишки выплывут на свет Божий. Долгие месяцы он снимал сливки с доходов Руддлана!

Арианна отскребла и разгладила пемзой свежий свиток пергамента и как раз собиралась отшлифовать его медвежьим зубом, как вдруг ощутила какую-то перемену в помещении. Она восприняла ее с тем же чувством бессознательной радости, с каким воспринимается луч солнца, пробившийся в ненастный день сквозь густую облачность. Кровь сразу побежала быстрее, покрыв щеки легким румянцем.

— Доброе вам утро, мой супруг и господин, — сказала она, не оглядываясь.

С этими словами она занялась пергаментом, кругами водя медвежьим зубом по потрескивающему свитку. Рука ее при этом дрожала — так, самую малость. Каким образом она угадала, что Рейн в комнате, как сумела ощутить его присутствие, если он даже не был рядом? Прежде такого с ней не случалось.

— Похоже, я теряю форму, — вздохнул Рейн. — В былые времена мне случалось подкрадываться к врагу, не привлекая его внимания до нужного момента.

Только после этого Арианна подняла взгляд. Казалось, Рейн заполнил дверной проем своими широкими плечами. Он стоял, опершись о притолоку, сунув большие пальцы рук за пояс и скрестив ноги. Солнце и ветер успели поработать над ним, разгорячив лицо и растрепав волосы.

— Значит ли это, что вы смотрите на жену, как на врага милорд?

— Скажем так: я стараюсь не забывать о том, что она родом из Уэльса.

Арианна непроизвольно сжала медвежий зуб сильнее, и он вылетел из руки, которая почему-то стала влажной. Проскакав по столу, как камешек по воде, он свалился на пол и исчез среди стеблей камыша.

Рейн отстранился от притолоки, прошел к столу и присел на корточки, роясь в подстилке. Кожаные штаны, и без того узкие, натянулись на бедрах до отказа, мышцы спины обрисовались внушительным рельефом под тонкой летней рубахой. Солнечные лучи потоком струились в открытое окно, бросая голубоватые блики на его черные волосы. Арианне вдруг захотелось зарыться пальцами в волосы мужа, захотелось настолько сильно, что она едва справилась с собой. Это было так странно: видеть его у своих ног, и ей снова вспомнилась песня, услышанная во сне.

Рейн вдруг рывком вскинул голову и правую руку. Арианна никак не ожидала, что он бросит ей медвежий зуб, поэтому поймала его неуклюже, локтем спихнув со стола сначала кусок пемзы, а потом и перо. Оба предмета свалились на пол. Рейн терпеливо подобрал их и протянул ей, сверкнув зубами в одной из своих более чем редких улыбок.

— Если собираешься уронить что-нибудь еще, роняй прямо сейчас, пока я здесь.

— Э-э... нет, я закончила... то есть я хочу сказать, я... э-э... спасибо за то, что...

Арианна сообразила, что мелет чушь да еще и беспрерывно кивает, как цыпленок, расклевывающий огрызок яблока. Усилием воли она заставила себя успокоится.

Рейн встал, склонившись над ней. С самого раннего утра он уехал на охоту, и до сих пор запах леса исходил от него... леса и добычи.

На его лице еще была тень недавней улыбки, но она исчезла, когда он окинул взглядом стол, заваленный свитками приходных записей.

— Чем это ты занимаешься? — спросил он резко. Арианна так отвлеклась, разглядывая мужа, что не сразу поняла его вопрос.

— Что? Ах, это! Нужно разобраться в приходных записях, милорд. Они в полном беспорядке! Вы так и не назначили нового сенешаля, и я решила, что... Дело в том, что как раз сегодня утром я осматривала кладовые. Разумнее будет навести порядок в записях, не откладывая, потому что... потому что... — Она справилась со смущением и вызывающе вздернула подбородок. — Если вы против того, чтобы этим занималась я, можно передать записи вашему священнику. Хочу заметить, однако, что он человек малообразованный, если судить по его латыни!

— Ты смеешь утверждать, что образована лучше моего священника? Ты, женщина?

— Я знаю азбуку и сложение, милорд, — объяснила Арианна (чтобы голос оставался ровным, ей пришлось сжать кулаки). — Меня учили наравне с братьями. Отец всегда считал, что образование помогает рыцарю подняться выше. Это относится и к леди.

В глазах Рейна что-то мелькнуло, но Арианна не успела понять что.

— Корпеть над бумагами — дело священника. Подняться выше рыцарю помогает искусство владеть мечом, а что до женщин, им образование и вовсе ни к чему.

Арианна решила пропустить мимо ушей мнение Рейна о женщинах, потому что прекрасно знала, что его разделяет весь христианский мир. На остальное у нее были свои возражения.

— Милорд, что за печальное зрелище представляет собой рыцарь, не умеющий ни читать, ни писать! Подлинный рыцарь лишь тот, кто тянется к знаниям, кто хорошо воспитан и знаком с галантностью.

— Только в песнях бардов, Арианна, — возразил Рейн с горькой усмешкой. — Ну а в жизни единственное занятие рыцарей — убийство, и им совсем не до галантности или хорошего воспитания. Рыцарь из плоти и крови обманет родную мать, чтобы выманить у нее пару монет на шлюху, не посовестится солгать самому Всевышнему, чтобы вымолить у него еще час ничтожного земного существования. От ран у него порой заживо сгнивают конечности, от болезней он выблевывает кишки через рот! Конец его жалок: он продает честь и совесть, самую душу свою, он идет на все, чтобы не сдохнуть, как собака... а, дьявол!

Он вдруг оборвал себя и отвернулся к окну. Арианна вскочила из-за стола так резко, что качнула его. Чернильница накренилась и расплескалась бы, если бы Рейн вовремя не повернулся. Он подхватил бронзовый сосуд и осторожно поставил на место.

— Да ты опасна, женщина!

Он вдруг засмеялся и привлек ее к себе. Потом начал медленно, шаг за шагом отступать, пока не оказался у окна и не присел на сундук, сжав коленями бедра стоящей Арианны.

— Да-да, ты опасна для себя и окружающих своими дурацкими идеями. — Вопреки тому, что он говорил, голос его постепенно становился мягким, ласкающим. — Может, мне лучше связать тебя и заткнуть кляпом рот, как это сделал Талиазин, когда вознамерился доставить тебя ко мне в шатер?

Колени его сжимались все теснее, заставляя ее делать крохотные шажки вперед, ближе и ближе к нему. Арианна подумала было о том, чтобы вырваться, но для этого ей слишком хотелось уступить. Она сделала вид, что отталкивает его, но скоро перестала притворяться и оставила ладони покоиться на его груди. Ткань рубахи нагрелась от солнца, шнуровка была наполовину распущена, открывая грудь, до самого горла поросшую волосами. Арианне захотелось прижаться к ней лицом, но она удержалась. В это утро брадобрей выбрил подбородок Рейна недостаточно чисто, оставив крохотный островок щетины. Ей захотелось поцеловать этот островок.

Руки легли ей на талию, и она задрожала от удовольствия. Мысли ее разбегались, она не владела своими чувствами. Нужно было срочно что-то с этим делать.

— Я рада, милорд, что вы упомянули о своем старшем оруженосце, — сказала она, едва сумев выговорить слова от волнения.

— Что еще натворил этот олух царя небесного? — Рейн незаметно вздохнул, но Арианна ощутила это ладонями.

— За две недели пребывания в Руддлане он ухитрился переспать с каждой из судомоек и кухарок, за исключением Берты. Я молчала, потому что надеялась, что этим дело и кончится, но теперь он решил взяться за молочниц!

— А чем ему не угодила Берта? Это ведь та, высокая, с арбузными грудями?

— Которые болтаются при ходьбе, как коровье вымя! — уточнила Арианна резче, чем хотела бы (ее уколола ревность при мысли о том, что муж, оказывается, интересуется арбузными грудями: сама она годами каждую ночь втирала в груди сок левкоя, чтобы заставить их хоть немного подрасти, и все тщетно). — Ваш оруженосец, милорд, не удостоил Берту своего похотливого внимания только потому, что у нее сыпь...

— Ах, вот оно что...

— Да не такая сыпь, о которой ты подумал, глупый! — Арианна засмеялась и ткнула Рейна кулаком в грудь. Поймав руку, тот поднес ее к губам, вначале прикусив легонько костяшку каждого пальца, потом дотронувшись языком до каждой впадинки между ними. Дрожь прошла по телу Арианны, когда она сообразила, к чему идет дело: муж собирался заняться с ней любовью. О Боже, он для того и разыскал ее чтобы заняться любовью — среди бела дня! Она вспомнила все, что он делал с ней прошлой ночью, что она при этом чувствовала, и бессовестно захотела, чтобы это повторилось.

— Я все-таки считаю, что вам, милорд, надо что-то делать с Талиазином, — заторопилась она, слыша собственный неровный голос и отказываясь верить ушам, — иначе через девять месяцев в Руддлане шагу нельзя будет ступить, чтобы не споткнуться о ребенка с оранжевыми волосами!

— И что ты прикажешь делать с ним? Оскопить? Лучше посоветуй служанкам не раздвигать ноги по первому требованию.

Тем временем ладонь Рейна подбиралась к ее груди. И вот она коснулась соска — Арианна закусила губу, чтобы не застонать.

— Надо было догадаться, что в этом деле, милорд, от вас не дождешься помощи. Мужчина меньше всего беспокоится о том, что будет с девушками, с которыми он баловался! И о том, сколько ублюдков они наплодят ему!

— Ну, ну, жена, что это за камешки в мой огород? В законном браке я вовсе не намерен награждать ублюдками и служанок.

Это заверение порадовало Арианну, хотя она и сама не понимала, как оно дошло до ее сознания. Она могла думать лишь о том, что рука мужа лежит в этот момент на ее груди, и о том, что его пальцы делают с соском.

— Придется мне самой присмотреть за тем, чтобы потомство Талиазина не перенаселило замок, — пролепетала она, надеясь, что это звучит не слишком глупо (мысли решительно не желали складываться в слова). — Я дам девушкам отвар корня папоротника, чтобы добавляли в вино... пусть себе ублажают Талиазина, по крайней мере он не сможет их обрюхатить.

— Что? — рявкнул Рейн, хватая ее за обе руки и встряхивая. — Откуда ты знаешь про корень папоротника?

Некоторое время Арианна молча смотрела на него, не понимая, что его так возмутило. На груди все еще ощущалось его прикосновение.

— Каждая женщина это знает...

— Только шлюхам известно, как ослабить мужское семя настолько, чтобы оно не прижилось!

— Вы меня оскорбляете, милорд!

Хватка Рейна стала болезненной. Арианна заметила, что на щеке его, как обычно, когда он старался справиться с яростью, задергался мускул. Он рывком притянул ее к себе так близко, что она ощутила на лице жар его дыхания.

— Значит, тебе известно и то, как избавиться от ребенка, уже зачатого во чреве женщины?

— Да, но...

— Если ты когда-нибудь — слышишь, когда-нибудь! — посмеешь избавиться от моего ребенка, я убью тебя, Арианна! Клянусь, я сделаю это!

Она вдруг нашла в себе силы вырваться и закричала так громко, что Рейн замигал от неожиданности:

— Мне бы никогда не пришло в голову сделать такое, ты, свиноголовый безмозглый нормандский червяк! Чтоб у тебя совсем отгнил твой заплесневелый язык! Я хочу ребенка, понятно?

— Заплесневелый язык? — повторил он, хлопая глазами. Арианне показалось, что он вот-вот от души расхохочется, это было невыносимо! Она не могла угнаться за такими стремительными переменами настроения, и ей захотелось влепить мужу оплеуху. Правда, ей все так же хотелось поцеловать костяшку каждого пальца, потом дотронувшись языком до каждой впадинки между ними.

— должно быть, у нее развивалось слабоумие. Она не понимала этого человека, совершенно не понимала... точно так же, как не понимала себя.

— И ты согласна иметь ребенка от нормандского ублюдка? — спросил Рейн, захватив ее возмущенно вздернутый подбородок большим и указательным пальцами.

— А от кого еще мне иметь его? Ведь мой муж — ты. — С минуту он молчал, не сводя с нее пристального взгляда, потом легко провел губами по ее надутым губам.

— Тогда раздевайся и ложись в постель!

— Не буду.

Она высвободилась и сделала шаг назад. Губы ее горели, ей хотелось облизнуть их.

Рейн ничего не сказал, даже не двинулся, но на лице его возникло знакомое Арианне властное выражение прирожденного завоевателя, который не терпит отказа.

Сама того не замечая, она сделала еще несколько шагов и остановилась, только наткнувшись на стол. Там она и осталась, вызывающе скрестив руки на груди.

— Сейчас у меня нет настроения спариваться, милорд.

— Никого не интересует, есть ли у тебя к этому настроение, — заметил Рейн, вставая. — Если потребуется, я сам тебя раздену догола, привяжу к кровати и сделаю все, что захочу, и никто меня не остановит.

— Особенно я, милорд, потому что я гораздо слабее. Но тогда приготовьтесь к тому, что вам придется каждую ночь собирать кинжалы не только по спальне, но и по всему замку. И даже по всей Англии, если уж на то пошло. А если вам это не по душе, то лучше уж оставьте меня привязанной к кровати навсегда.

— Вот эти последнее я, пожалуй, обдумаю, — Рейн сделал шаг к Арианне, и та поспешила укрыться от него за столом — потому что постепенно убеждаюсь, что это единственное средство справиться с твоей строптивостью.

Она никогда в жизни не видела, чтобы человек так быстро перемещался. Рейн не обошел стол и даже не обежал его, а перепрыгнул одним прыжком. Арианна выставила перед собой стул — он отшвырнул его в дальний угол, словно это был невесомый предмет. Повернувшись, чтобы убежать, она зацепилась о ножку пустой жаровни. И секунды не прошло, как она оказалась на ногах, но Рейн уже успел ухватить ее за руку. Он рванул ее к себе и прижал задом к столешнице.

Она не удержалась от панического вопля. Рейн заглушил его, впившись ей в рот поцелуем.

И Арианна сдалась. Она забыла обо всем и ответила на поцелуй со страстью, которую ощутила в себе ночью, но сумела не выдать. Рейн отпустил ее, но она и не подумала бежать. Он зарылся пальцами ей в волосы, запрокидывая голову так, чтобы можно было делать с ее ртом все что угодно. Его язык вошел в ее рот, заполнняя его и находя множество чувствительных уголков, о которых она даже не подозревала.

Сердце ее грохотало в ушах обезумевшим тамбурином, ноги дрожали так сильно, что лишь благодаря столешнице и руке Рейна, поддерживающей голову, Арианне удавалось не сползти на пол. Она начала тереться грудью о его грудь, позволила пальцам левой руки странствовать в его волосах, наматывать их на себя и подергивать, и тянуть назад, чтобы он тоже запрокинул голову и можно было покрыть быстрыми жадными поцелуями его подбородок. Правая рука тем временем поглаживала его по груди, в которой глухо, неровно колотилось сердце и время от времени раздавался стон, не слышимый, но ощутимый.

Рейн держал ее за талию, и бедра его терлись о ее бедра. Его плоть была напряжена — для нее.

0на не выдержала и открыла глаза, уверенная, что вокруг родилась и становится все ярче удивительная радуга... и радуга была, она свивалась кольцами над их головами. Казалось, до нее можно дотронуться! А потом губы Рейна прижались к трепещущей впадинке пониже горла Арианны, и она услышала (так же, как и почувствовала всей кожей):

— Ты моя, Арианна. Моя!

— Нет! — ответила она, возражая вовсе не Рейну, а собственному желанию.

Она почувствовала, что свободна. Он отпустил ее так неожиданно, что ей пришлось ухватиться за край столешницы, чтобы не упасть. Во взгляде, который Рейн бросил на нее, было что-то безумное. Он как будто был зол на нее, но еще больше потрясен и озадачен. Он повернулся на каблуках и вышел.

Арианна бросилась было следом (на самом деле она сделала шаг в сторону двери), но остановилась. Обведя комнату затуманенным взглядом, она заметила в углу перевернутый стул, поставила его и села — все это медленно, как человек, только что переживший приступ малярии. Губы ее припухли и болели, и вкус, когда она провела по ним языком, был вкусом Рейна.

Руки ее сами собой сжались в кулаки на коленях. Внизу живота ощущалось что-то вроде томительного, требовательного голода, который вызвал в ней этот человек, ее муж. Он заставил ее желать его, а потом ушел.

«Ну и ладно, ну и подумаешь! — угрюмо сказала себе Арианна. — Мне совершенно на это наплевать! Я покажу ему, что он так же мало значит для меня, как и я для него. И это будет чистейшая правда, потому что он не значит для меня ничего, ничего абсолютно!»

Пальцы дрожали, когда она подняла перо, но она притворилась, что не замечает этого. Кончик пера треснул во время падения. Арианна порылась в куче мелочей на столе, разыскивая нож. Прижав перо к столешнице, она со всей аккуратностью начала затачивать кончик.

— Миледи!

Лезвие дернулось и проехалось по подушечке большого пальца. Арианна даже не вскрикнула. В странном оцепенении она наблюдала за тем, как порез набух алой кровью, которая собралась в каплю и упала на свежий пергамент. Странное дело, никакой боли при этом не ощущалось.

— Талиазин, ты воистину наказание Божье, — сказала Арианна, поднимая взгляд на прекрасное девическое лицо оруженосца. — Смотри, что ты наделал, дурень!

— Это наделал не я, а вы, миледи. Человек настолько неуклюжий должен любой ценой избегать прикосновения к режущим предметам.

— Прикуси свой нахальный язык, парень, и подай мне воды и кусок ткани.

Она вовсе не неуклюжая! По крайней мере, она не была неуклюжей до тех пор, пока ее не заставили выйти замуж за проклятого нормандца! И вот теперь в те редкие моменты, когда муж не вынуждает ее терять присутствие духа, за него это делает оруженосец, выскакивая из-под земли и пугая до полусмерти!

Постепенно палец начал пульсировать неприятной болью. Окружающее вдруг подернулось пеленой, и все тело затрясла мелкая дрожь, как это бывает перед обмороком. Не хватало еще свалиться без сознания из-за какой-то царапины! Арианна вцепилась в столешницу здоровой рукой и повернулась к приближающемуся Талиазину. Тот держал в руках ее золотую чашу.

«Нет, только не это!» — хотела она крикнуть, но слова застряли в горле. Талиазин протянул ей чашу... однако это был вовсе не Талиазин, а дряхлый старец, с желтой морщинистой кожей и глубоко запавшими глазами. Глаза. Черные, как маслины, мерцающие холодным лунным светом, они принадлежали оруженосцу Рейна.

«Зачем ты так поступаешь со мной? — спросила Арианна безмолвно, только в мыслях. — Я не хочу ничего видеть, не хочу знать!»

Но чаша каким-то образом оказалась в ее ладонях, горячая и пульсирующая, как боль в пальце. Арианна видела внутри нее туман, на этот раз золотой, но он так же властно обволакивал ее сознание. Туман завился воронкой, отхлынул и растаял, превратившись в ослепительное сияние утреннего солнца. Но воздух был прохладен — свежий осенний воздух.

Арианна услышала тонкий визг заколотой свиньи, вдохнула запах крови и засмеялась.

Глава 13

Он засмеялся, когда нож глубоко вошел в горло свиньи. Животное издало пронзительный визг и забилось, послав в воздух фонтан крови. И его голые ноги, и земля вокруг них покрылись красными брызгами, но потом мать подставила под свиное горло котелок с дымящейся овсянкой, чтобы собрать в него как можно больше крови.

Во рту сразу собралась обильная слюна. В этот вечер на столе у графа будет кровяная запеканка. Если ее съедят не полностью, ему тоже может перепасть кусочек.

— Рейн!

Услышав свое имя, он оторвал взгляд от вытекающей крови. К нему приближался через двор замка верхом на пони брат Хью. Что это был за пони! Белый как снег, с длинными льняными гривой и хвостом, он был слишком велик для Хью, ноги которого не сжимали бока, а свешивались в стороны. Он подумал: «У меня ноги длиннее». Он хотел пони, прямо-таки жаждал иметь его, он буквально чувствовал вкус этой жажды, как только что чувствовал вкус кровяной запеканки.

— Погляди-ка, что граф, мой отец, подарил мне ко Дню рождения! — крикнул Хью, смеясь от радости.

Он хотел возразить: «Граф и мой отец тоже!» — но не посмел. Потому что он был всего-навсего бастардом, незаконнорожденным, сыном шлюхи. И он прекрасно знал, что означает каждое из этих слов. Он знал это, но все равно не мог понять, за что отец так не любит его, почему он всегда так на него гневается. Как могло случиться, что отец подарил Хью белого пони с льняной гривой, а ему — ничего?

Хью что-то крикнул и указал на дверь главной залы, По ступеням спускался рыцарь в сверкающих серебряных латах. Это был человек с волосами черными, как крылья воронов, кружащихся над заколотой свиньей, человек до того, высокий и широкоплечий, что он, казалось, заслонил собой бледное осеннее небо. «Когда-нибудь я вырасту таким же громадным, как отец, — думал он, — и так же, как он, буду рыцарем». Он чувствовал внутри (в животе, очень глубоко — так он полагал) странную смесь страха и влечения, как чувствовал ее всегда, когда видел высокого рыцаря с жестоким лицом. Тот уже спустился во двор и шел в его сторону, улыбаясь. Почему-то он решил, что улыбка предназначена ему.

— Отец! — крикнул он, счастливый, и побежал навстречу, чтобы крепко обнять закованные в железо ноги. — Когда будет мой день рождения? Ты ведь и мне подаришь пони, правда?

Он не замечал занесенной руки до тех пор, пока не стало слишком поздно. Ворот рубахи был забран в горсть, после чего он взлетел в воздух и повис вровень с парой светлосерых глаз.

— Не смей никогда называть меня так, ясно? Для тебя я милорд граф, ясно тебе, отродье шлюхи? Заруби это себе на носу!

— Но ведь ты все равно подаришь мне пони к. моему дню рождения?

Ладонь наотмашь ударила его по губам, и в следующее мгновение он ушибся о землю с такой силой, что не смог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он понял, что отброшен в сторону, как щенок, только когда покатился кубарем. Остановился он не раньше, чем наткнулся на заколотую свинью, при этом опрокинув котелок с овсянкой. Мать закричала на него, а Хью засмеялся, потому что каша с кровью облепила ему все лицо. Но громче смеха и ругани был голос отца, скрипучий от ярости.

— Если ты не научишься придерживать язык, несчастное отродье, то я прикажу высечь тебя так, что мясо отойдет от костей! А, черт, ты уже заслужил порку! Наглый щенок!

Ему было больно, но еще сильнее была боль в душе. Едкие и горячие, на глаза навернулись слезы, но он не заплакал, потому что рыцарю плакать не годится.

Мать подошла и наклонилась над ним. Волосы свесились ей на лицо, попадая в рот, накрашенный красным и широко раскрытый от смеха. Она несколько раз толкнула его ногой.

— Он спрашивает: когда мой день рождения? — прокаркала она. — Скажем так, он пришел да и ушел, и все о нем забыли. Вернее, постарались забыть, потому что никто из нас не хотел, чтобы ты появился на свет! Я заплатила три пенса старой ведьме повитухе, чтобы она вытравила плод, а потом три дня блевала, и текло из меня, как из резаной свиньи. Я чуть не сдохла, дьявол тебя забери, но ты удержался, упрямец эдакий, ублюдок толстокожий! Когда мой день рождения, — это ж надо! Так вот, мы забыли, понятно тебе?

Но ему уже не было дела до дня рождения, потому что приближался старший конюший с веревкой, сплошь покрытой узлами. Он отвернулся и вжался лицом в землю, влажную и клейкую от свиной крови и пролитой овсянки.

Веревка хлестнула по спине, но он и тогда не заплакал, потому что рыцарю плакать не годится...

... — Я не заплачу, — прошептала Арианна.

— Очень на это надеюсь, миледи, потому что никто не плачет из-за такой крошечной царапины.

Арианна поморгала, и кроваво-красный солнечный свет померк, сменившись мирной зелено-золотой гаммой красок ее спальни. Еще несколько секунд она ощущала явственную жгучую боль в спине. Это казалось очень странным, потому что Талиазин прижимал чистую тряпицу к большому пальцу. Арианна открыла рот, чтобы сказать, что у нее болит вовсе не палец, но тут желудок как будто свело от внезапной тошноты. Зеленые с позолотой стены качнулись и поплыли. Она сжала зубы и с силой зажмурилась. В воздухе застоялся запах вареной овсянки и свежепролитой свиной крови, чего никак не могло быть, потому что на дворе стоял июль, а в июле свиней не колют. Возможно, она сама приказала... нет, ничего такого как будто не было...

Она еще не успела додумать мысль, как вдруг вспомнила все.

Старый бард явился к ней в спальню с золотой чашей... нет, явился Талиазин и так напугал ее, что она порезала палец перочинным ножиком. Она послала его за водой, и этот олух притащил воду в золотой чаше. А потом и сама она сделала ошибку, заглянув в чашу, потому что это вызвало видение. Видение — вот что это было. Видение и ничего больше. Она видела, как колют свинью в каком-то незнакомом замке, должно быть, в Честере, потому что там был граф. Она узнала его, он был тогда почти в точности таким, каким был теперь его сын. И еще там был Хью, которому подарили ко дню рождения пони. Стоило ей только посмотреть на пони, как она захотела такого же...

Не она — Рейн. Рейн захотел белого пони с льняной гривой. Все то, что случилось во дворе замка, случилось с Рейном, она просто видела кусочек его прошлого. Все было очень просто, за исключением того, что она не только смотрела со стороны, но и была Рейном. Была маленьким мальчиком по имени Рейн, и про ее день рождения все намеренно забыли... да нет же! Все забыли про день рождения Рейна, а ее дни рождения всегда проходили в веселой суете, среди изобилия подарков.

Арианну забила дрожь, которую она попыталась подавить, но не сумела. Эти видения... они с каждым разом становились все реальнее! Это было слишком пугающе, это потрясало: вот так проникать в сознание и чувства другого человека. Что, если однажды она совершенно потеряется в прошлом и больше не вернется в действительность?

— Миледи, неужели вы и впрямь решили упасть в обморок из-за пары капель крови?

Арианна открыла глаза. Оказывается, Талиазин оторвал от тряпицы длинную ленту и пытался обмотать вокруг ее пальца. Вместо его лица перед ней колыхалась завеса оранжевых волос.

— Зачем ты делаешь все это со мной? — требовательно спросила Арианна, чувствуя вместе с головокружением пустоту и печаль.

Оруженосец вскинул голову и отстранил с лица волосы своей белой изящной рукой. Глаза его светились, как светятся в темноте глаза кошки.

— Потому что даже маленький порез нужно промыть и перевязать, — терпеливо объяснил он, — иначе он загноится, а потом и вся рука отгниет и отвалится.

— Не делай из меня дурочку, парень, — устало сказала Арианна, глядя на свою руку, которая дрожала в руке Тали-азина. — Почему ты заставляешь меня видеть все это... ощущать все это...

— Все это? Если вы имеете в виду то, что из-за меня вы порезали палец, то моей вины тут на самом деле нет. Прежде чем войти, я вежливо постучал. А пришел я потому, что беспокоился за вас. Дело в том, что милорд спустился вниз грохоча, как грозовая туча. Глаза у него были налиты кровью и выпучены, как у коня, которому седло растерло всю спину, Я едва успел увернуться у него из-под ног да еще получил разнос за то, что торчу на дороге. Неужели, миледи, вы опять все испортили? — Оруженосец испустил всепрощающий вздох великомученика. — Клянусь богиней, я смертельно устал, поддерживая между вами хоть какой-то мир.

Он выпустил руку и подхватил сосуд с розовой от крови водой. Арианна захлопала глазами: это был бронзовый тазик для умывания, который никак невозможно было принять за золотую чашу.

— Куда ты ее дел? — вырвалось у нее.

— Миледи!

Талиазин так сильно вздрогнул от ее крика, что вода из тазика выплеснулась на камыш. Он уставился на Арианну глазами круглыми и предельно невинными, как у щенка, пойманного хозяином с полусъеденным ботинком в зубах.

— Магическая чаша Майрддина — куда ты ее дел?

— Не знаю я никаких магических чаш.

— Не ври! Ты украл ее у меня в день падения Руддлана, а в день венчания вернул. Зачем? Чтобы сбивать меня с толку? Чтобы напустить на меня порчу? Несколько минут назад разве ты не подал ее мне? А теперь она снова исчезла, и ты отпираешься, как...

Арианна говорила все тише и наконец умолкла. Бесполезно было пытаться что-нибудь вытянуть из этого типа, да и зачем? Все равно рано или поздно чаша должна, обязана была объявиться снова. Как же не хотелось Арианне жить под угрозой очередного тягостного видения!

Тем временем оруженосец поставил тазик на место и шажок за шажком продвигался к двери.

— Талиазин!

Тот замер и повернулся с забавным выражением неудовольствия на лице.

— Миледи, клянусь, я слыхом не слыхивал про магическую чашу. К тому же у меня столько важных дел, что некогда прохлаждаться. У милорда совсем потускнели латы, а уж про коня не знаю, что и сказать. За ним теперь ухаживает ваш брат, который так мало в этом смыслит, что наверняка успел наделать дел, а отвечать-то мне! Не дай Бог, милорду что-нибудь не понравится. Уж и не знаю, за что он тогда меня подвесит...

— Да перестань же ты молоть языком, — перебила Арианна, смеясь вопреки досаде. — Хоть он у тебя и без костей, но все же побереги его, чтобы не истерся до основания. А теперь скажи, известен ли тебе день рождения лорда Рейна?

Сбитый с мысли, оруженосец поморгал, потом широкая улыбка расплылась по его лицу.

— Как странно, что вы об этом спросили! Только пять минут назад я думал о том, что переменчивый и вспыльчивый характер милорда объясняется тем, что он рожден под знаком Марса. Ну, а благому событию, о котором вы спросили, завтра будет двадцать шесть лет. Ах, этот день! Ну почему не какой-нибудь другой? Тогда бы мне не пришлось столько мучиться.

Арианна попыталась вникнуть в суть этой речи, но так и не поняла, как одно связано с другим.

— При чем здесь ты, глупый мальчишка? В день, когда родился милорд, ты не был еще и похотливым шевелением между ног твоего отца! Впрочем, речь не об этом. Значит, день рождения лорда Рейна завтра?

— Угу. Какая жалость, что сейчас пост! Он не особенно любит рыбу, наш милорд. Разве что повариха состряпает молочную кашу погуще, да с изюмом, да с корицей — подогреть аппетит.

— Устроить пир...

— До чего же отличная идея, миледи! — воскликнул оруженосец, хлопая в ладоши. — И почему она не пришла в голову мне? Надеюсь, я успею сложить к этому случаю хвалебную оду.

Арианна сдвинула брови, потому что сильно подозревала, что Талиазин нарочно натолкнул ее на мысль устроить пир. Должно быть, он не чаял дождаться случая вволю побренчать на лире! В очередной раз она задалась вопросом, была ли делом рук Талиазина музыка, услышанная ночью? Скорее всего, это все-таки был сон, потому что даже при недюжинном таланте, которым обладал дерзкий мальчишка, он не мог быть настолько искусен. Однако все-таки в нем было нечто странное. Что, если он колдун, «ллифраур»? Говорят, колдуны способны создавать музыку прямо из воздуха, они могут менять облик и путешествовать во времени, умеют становиться невидимыми или находиться в нескольких местах разом. Тогда для них проще простого вызывать видения и подчинять своей воле непосвященных.

«Опять меня занесло, — сердито подумала Арианна. — С такой фантазией недолго выжить из ума. Кто поверит в то, что колдун бродит по свету в наши дни? Да и какой уважающий себя колдун примет облик такого несерьезного мальчишки?»

И потом, какая разница, откуда взялось видение? Главное, что все это случилось с Рейном на самом деле. Сама не зная почему, Арианна была уверена, что он не забыл случившегося. Она мучительно переживала за мальчика, избитого без всякой причины, но еще больше переживала за взрослого мужчину, которым он стал. Теперь она понимала, откуда его жестокость, его бесчувственность.

Она поклялась себе, что на этот раз его день рождения не будет забыт. Чтобы устроить настоящее чествование, времени почти не оставалось, но она дала себе слово успеть, даже если придется запрячь в работу весь замок. И еще она сделает ему подарок. Настоящий подарок! Арианне очень хотелось подарить Рейну белого пони, но она знала, что опоздала с этим на двадцать лет.

***

— Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать... Арианна скрестила руки на груди и нахмурилась, глядя на штабель разобранных столов, выстроенный вдоль одной из стен главной залы. Столов было только двадцать, в то время как она намеревалась посадить за них всех обитателей Руддлана. Она живо представила себе, как приглашенные жмутся друг к другу на манер молочных поросят, дружно сосущих свиноматку, и нахмурилась сильнее. Тем не менее, выбора не было: ни один плотник не успел бы изготовить недостающие столы за такой короткий срок.

Пиршественная зала тоже не могла улучшить настроение. Несмотря на относительную (пусть даже небезупречную) чистоту, в которой слуги старались ее содержать, балки потолка почернели от сажи, а стены давно требовали свежей побелки. Арианне пришло в голову, что пиршественная зала Гуинеддов выглядит куда внушительнее и пышнее. Здесь не было ничего, что привлекало бы внимание и радовало глаз, за исключением нескольких оленьих голов, давно изъеденных молью, и ржавого оружия, уныло свисающего с колонн. Надо бы повесить что-нибудь красочное, яркое на стену за главным столом, решила Арианна. Это может быть картина на библейский сюжет или подборка шелковых вымпелов всех цветов радуги...

И вдруг ее осенило, какой подарок будет наиболее подходящим к случаю. Она сошьет для Рейна гигантское знамя. Да-да, знамя из самого дорогого шелка густо-красного цвета — цвета налитых соком осенних яблок! И на этом ярком фоне будет красоваться его эмблема — черный дракон! Тогда любой проезжий, случайно остановившийся в замке на ночлег, с первого взгляда поймет, едва ступив в главную залу, что хозяин Руддлана — Черный Дракон!

Преисполненная воодушевления, Арианна спустилась в кухни, а когда покинула их, там стояли шум, гам и суета. Шелк, необходимый для знамени, она решила купить у Кристины, дочери галантерейщика, а потому оседлала свою лошадку и отправилась в город. К этому времени погода испортилась. От горизонта подтягивались тучи, похожие на большие клоки грязной овечьей шерсти, и скапливались над головой. Осока на болотах волновалась, как море, под порывами ветра, несущего влагу и запах близкого ливня. Арианна вздохнула при мысли, что скорее всего как следует вымокнет.

Сборщик пошлины махнул рукой, пропуская ее в ворота: ей не полагалось платить, потому что въездная пошлина шла прямиком в карман ее мужа. За лошадкой увязалась свора бродячих собак, бросаясь под самые копыта в притворной ярости. Их оглушительный лай соперничал в громкости с криками рыбаков, тянущих сети из реки. Арианна миновала распахнутые на манер громадной пасти ворота монетного двора, где в надвинувшемся полумраке вспыхивали искры и раздавались звучные удары молотов, чеканящих медные и серебряные деньги. Новые монеты уже вошли в обращение, и на них красовался профиль лорда Рейна Руддлана, как в давние времена — профиль Цезаря на римских деньгах.

Невольно думалось, как далек он от оборванного мальчишки, мечтавшего о пони, а взамен получившего порку. Пока лошадка медленно и осторожно пробиралась по узким улочкам, провонявшим свиным навозом, Арианна представляла себе выражение изумления и удовольствия на лице мужа, когда он увидит роскошное знамя с черным драконом.

Дочь галантерейщика жила в просторном бревенчатом доме, фасадом выходившем на городскую площадь, а задней стеной — на пристань. Центральная площадь города представляла собой сплошной рынок почти треугольной формы. Ничем не замощенный, летом он задыхался от пыли, а зимой превращался в настоящее болото. Вершина треугольника упиралась в приземистую церковь с колокольней, сложенной из едва обработанного камня. В дворике перед церковью сидел забитый в колодки человек, скорчившийся от стыда и боли в конечностях. С его шеи свисала давно протухшая, зеленая от плесени макрель.

В самой середине треугольника возвышался большой рыночный крест, вытесанный из гранита. У его подножия увлеченно злословила группа женщин, при этом ловко придерживая на головах ведра с водой. При виде проезжающей Арианны кумушки умолкли, словно разом утратили дар речи.

Не обращая внимания на зевак, Арианна спешилась у дома Кристины — как раз вовремя, потому что с низко нависшего неба закапало. Редкие крупные дождинки, тяжело падая в пыль, оставляли кратеры размером с пенни. Обойдя истошно ревущего осла, по самые уши нагруженного мешками с шерстью, Арианна вошла в прохладные сумрачные недра строения.

— Миледи! — воскликнул слуга, бросаясь навстречу.

— Будь добр, позови хозяйку.

Оставшись одна, Арианна огляделась. Большую часть пола занимали тюки овечьей шерсти, перевязанные грубыми пеньковыми веревками и уложенные в штабеля. Поодаль виднелись связки папируса и листьев вайды, бочонки с индиго и тому подобное — все, что так или иначе использовалось для окраски тканей. Внушительные настенные полки были завалены рулонами материи всех цветов.

Узкая дверь в соседнюю комнату была чуть приоткрыта, и можно было слышать ритмичное постукивание ткацких станков. Еще одна дверь вела на задний двор, где работники в закатанных штанах и башмаках на деревянной подошве мяли шерсть-сырец в больших чанах с водой. В других чанах красильщики переворачивали ткани с помощью длинных шестов. Арианна вышла за дверь, задерживая дыхание: чтобы краска взялась лучше и держалась дольше, использовалась прокисшая моча.

Гром ударил прямо над головой, и дождь сразу усилился. Уже собравшись вернуться в лавку, Арианна вдруг заметила движение на крутой лестнице, ведущей со двора на верхний, жилой этаж. На узкой площадке, повернувшись лицом к открытой двери, стоял мужчина. Вот он наклонился через порог, в сумрачную глубь помещения, словно для прощального поцелуя. И в самом деле, женские руки обвились вокруг его шеи. Потом мужчина сбежал вниз по ступенькам невзирая на их крутизну. В руках у него был кожаный мешочек. Когда он небрежно сунул его за перевязь меча, послышалось звяканье монет.

У подножия лестницы мужчина помедлил, чтобы оглядеться. Хотя он немилосердно щурился, вглядываясь в завесу ливня, Арианна сразу узнала знакомый цвет волос и вислые, по уэльской традиции, усы. Не задумываясь о том, почему так делает, она отступила дальше под защиту карниза, где ее невозможно было заметить в такой сильный дождь. Мужчина еще раз обвел двор внимательным взглядом и вышел через заднюю калитку. Арианна задалась вопросом, что может делать здесь ее двоюродный брат Кайлид и какую проделку он задумал на этот раз? Без сомнения, что бы он ни затевал, он задумал это против лорда Руддлана.

Прошло еще немного времени, и Кристина спустилась в лавку. На голове у нее была кокетливая шапочка по последней лондонской моде, ослепительная белизна которой подчеркивала, до чего разгорелись щеки молодой галантерейщицы. Губы у нее все еще были влажными и припухшими.

— Да пребудет с вами милость Божья, миледи! — воскликнула Кристина, делая реверанс (она говорила так, словно сильно запыхалась). — Что привело вас в город в такую неподходящую погоду?

— В Уэльсе, если боишься выйти за порог в дождь, можешь не выйти за него никогда, — с улыбкой ответила Арианна.

— Как это верно, как верно!

Кристина украдкой бросила взгляд на дверь, за которой был виден задний двор, уже превратившийся в сплошную лужу. Ее ответная улыбка была принужденной.

— Даже нормандцам не под силу укротить уэльскую погоду, — добавила она в попытке завести светскую беседу. Арианна засмеялась, хотя у шутки была длиннющая борода. У окна стоял раскладной стол, на его шершавой, исцарапанной столешнице громоздился полуразмотанный рулон зеленой, как мох, шерстяной ткани. Арианна помяла уголок между пальцами, размышляя над тем, как бы потактичнее выспросить у Кристины, чего ради Кайлид бегает вверх-вниз по ее лестнице. Как назло, ничего не приходило в голову.

— Мне бы хотелось посмотреть на шелковые ткани цвета кармина, — наконец сказала она.

— Рада служить вам, миледи.

Кристина сделала знак слуге. Тот стащил с верхней полки рулон красной с пурпурным оттенком ткани и разложил его на столе, частично размотав. Шелк был великолепен — как раз такой, каким представляла Арианна основное поле знамени. Она отобрала также травчатый шелк эбонитовой черноты, для дракона. Когда слуга смотал и завернул отрезы и уже готов был вынести их за ней следом, Арианна вдруг сообразила, что у нее нет с собой ни пенни. Не то чтобы она забыла деньги, их у нее просто не было. Все приданое теперь принадлежало Рейну, за исключением обручального кольца на ее безымянном пальце и ожерелья ясновидящей на шее.

Арианне было больно расставаться с ожерельем, но она все же расстегнула замок и протянула магическое украшение галантерейщице.

— Не примете ли в качестве платы вот это? — Девушка отступила, словно боялась находиться в непосредственной близости от извивающихся змеек.

— Это совершенно ни к чему, миледи. Я просто добавлю цену тканей к сумме долга за ваш подвенечный наряд.

Арианна вспомнила восхитительный сапфирово-синий шелк одеяния, густо расшитый золотой нитью, и платье цвета первых весенних маков, отделанное мехом горностая, и снова подумала что они обошлись Рейну в баснословную сумму. Став лордом Руддланом, он мог вскоре разбогатеть, но тогда, в день венчания, он был беден. Тем не менее, он подарил ей роскошный подвенечный наряд и белого мула со всем снаряжением.

Эти соображения заставили Арианну буквально силой вложить ожерелье в руку Кристины.

— Ткани нужны мне для того, чтобы сделать мужу подарок. Не могу же я заставить его платить за них!

После некоторого колебания Кристина кивнула. Ее длинные белые пальцы сомкнулись вокруг древней бронзы, светлые ресницы опустились, и она бросила из-под них на Арианну быстрый взгляд.

— Значит ли это, что вы счастливы в браке с нормандцем? Неужели вы так быстро полюбили его?

— Вовсе нет, я ничуть не люблю его! — запротестовала Арианна.

Она и сама понимала, что протест был слишком поспешен, да и щеки предательски загорелись. Потому что она вожделела его — о да, она его вожделела. Это было невыносимо: признаться себе, что человек, которому она безразлична, заставляет ее горло сжиматься, а ноги — подкашиваться... и все это одной лишь улыбкой, такой редкой!

— А как насчет вас, Кристина? — спросила она, вспомнив что лучшая защита — это нападение. — Не потому ли вы завели разговор о любви, что этот предмет в последнее время занимает все ваши мысли? Не потому ли, что мой брат Кайлид делит с вами девичье ложе?

Карие кроткие, как у лани, глаза широко распахнулись. Кристина начала отрицательно качать головой, но потом выпрямилась и вскинула подбородок.

— Да, мы любовники, Кайлид и я! Мне наплевать, если весь белый свет будет об этом знать! Мы не повенчаны в церкви, но перед Богом принесли наш брачный обет!

Арианна открыла рот, но девушка отмахнулась от возражений.

— Я знаю, что вы скажете, миледи. Что Кайлид — благородной уэльской крови, а я всего лишь дочь галантерейщика, да еще и англичанка в придачу. Что с того? Мы любим друг друга, Кайлид и я, у нас общий враг и общие мечты о будущем. Когда-нибудь нормандских псов прогонят назад за море, и тогда... — голос Кристины пресекся, на глаза навернулись слезы. — Ах, миледи, я так люблю его!

За окном полыхнула молния, и лицо девушки ненадолго озарилось жутким зеленоватым светом. Ее последние слова, казалось, продолжали эхом отдаваться в полумраке лавки; «...так люблю его... люблю...» Раздался удар грома, ветер закрутил струи ливня и обрушил их на окно.

Арианне стало любопытно, что это за чувство — уверенность в своей любви? И каково быть уверенной, что любима? Она зажмурилась, пытаясь воссоздать видение, в котором ее приняли ласковые объятия золотого рыцаря. Однако она вызвала из глубин памяти лишь Рейна, несущегося на нее с опущенной для удара пикой. Объятия, которые ей удалось вспомнить, были его объятиями, горячими и властными, полными страсти... но не любви. Нет, не любви.

— Кайлид обратился к своему так называемому господину, вашему нормандскому супругу, за разрешением жениться на мне, — продолжала Кристина, и Арианну ужаснула ненависть, до такой степени исказившая лицо девушки, что оно стало почти безобразным. — Его прошение было отклонено Лорд Рейн желает, чтобы его уэльские вассалы брали в жены нормандских девушек. Таким образом он намерен завоевать их земли окончательно и бесповоротно. Его не трогает, что Кайлид и я любим друг друга.

«Браков по любви не бывает», — хотелось сказать Арианне, но, едва она открыла рот, ударил гром, а когда вновь наступила тишина, она сочла за лучшее придержать язык. Это была, разумеется, чистая правда, но она ничем не утешила бы Кристину, только заронила бы в ее душу еще большие горечи.

— Я надеялась, что вы поймете меня, миледи, — сказала та, касаясь ее руки. — Да и кому еще понять, как не вам? Ведь вас насильно выдали замуж за человека, которого вы ненавидите.

— Речь не об этом. — Арианна подавила вздох и взяла обе руки Кристины в свои. — Если Кайлид задумал бунтовать против лорда Руддлана, вы должны остановить его, Кристина.

— Остановить его? Да он прожужжал мне все уши тем, что вы, миледи, именно вы больше всех в Уэльсе мечтаете о свободе своей родины! И что я слышу? Неужели две ночи, проведенные в постели нормандца, так сильно изменили вас?

Арианна выпрямилась и отбросила руки галантерейщицы.

— Я была и останусь кимреянкой! Не смейте говорить, что я забыла об этом!

С этими словами она пошла к двери. Кристина бросилась следом и схватила ее за локоть. Даже не видя ее лица, Арианна ощутила всю силу ее отчаяния и страха в этом прикосновении.

— Вы не выдадите Кайлида нормандцу?

— Поскольку я ничего не знаю о его намерениях, то и выдавать мне, стало быть, нечего, — ответила Арианна, не оборачиваясь. — Однако поостерегитесь рассказывать мне о них, потому что первейшая обязанность жены — быть преданной своему мужу. Мне бы не хотелось делать выбор между долгом и родственными отношениями.

Но она уже сделала выбор и знала это. Что бы ни затевал Кайлид, это неминуемо несло вред ее мужу. И все-таки она не собиралась выдавать брата.

Арианна переступила порог, надвигая поглубже капюшон. Ливень продолжал хлестать. Вокруг было уныло, как и у нее на душе. Радость от покупки шелка для знамени давно улетучилась. Получалось, что она готовилась преподнести мужу данайский дар: ведь в данном случае молчание тоже было предательством... возможно, наихудшей его формой.

***

Двое оруженосцев одновременно испустили вздох, вглядываясь сквозь завесу ливня в одинокого рыцаря, который приготовился устремиться на них через болотистое поле.

— Господи Боже, неужели опять? — воскликнул один из них. — У меня уже синяк на синяке, да еще и дождь хлещет так, что я захлебываюсь, когда пробую отдышаться! Может, он не заметил, что... э-э... моросит?

— Ты что, всерьез думаешь, что Черный Дракон прервет милый маленький турнир только потому, что Боженька решил опять пописать на Уэльс? — сквозь зубы процедил другой. — Он же не человек, чего ему жалеть тех, кто, на свое несчастье, остается простым смертным!

Выбив зубами звонкую дробь, оруженосец снова прищурился на дальний край поля в надежде, что рыцарь уехал восвояси. Не тут-то было. Раз за разом они выдерживали его атаку вдвоем против одного, но не только не преуспели в том, чтобы сбросить его с коня, но даже ни разу не задели. Все что им удалось, это пару раз поцарапать щит. «Он и на этот раз опрокинет нас в грязь, точно опрокинет! Чтоб его сердце черное и безжалостное, лопнуло от злобы, которая в нем скопилась! Мы с приятелем весь вечер только и делаем, что знакомимся поближе с липкой уэльской грязью! — угрюмо думал оруженосец. — Черный Дракон улыбается редко, но в этот момент он точно улыбается, за это можно смело прозакладывать бессмертную душу!»

Если бы в этот момент оруженосцу подвернулся услужливый черт, он лишился бы бессмертной души. Рыцарь на другой стороне поля не улыбался. Холодная дождевая вода стекала по его спине, просачиваясь как будто до самых костей, и он с трудом удерживался, чтобы не встряхнуться, как собака. «Я становлюсь слишком стар для этого», — думал рыцарь. Он промок насквозь и чувствовал себя несчастнее некуда, а его бедное тело, измученное и утомленное двадцатипятилетнее тело еще час назад просилось домой, в тепло и уют. Ему хотелось посидеть перед разгоревшейся жаровней и выпить подогретого вина со специями. Ему хотелось лечь в постель с Арианной.

Прежде чем прикрыть лицо забралом, Рейн протер глаза, в которые струился со шлема целый поток. Он стиснул правой рукой гладкое древко пики и опустил ее так, чтобы наконечник оказался на уровне бедра. За последний час пика стала тяжелее, и ему пришлось сильнее напрячь мышцы. Десять атак назад она весила фунтов на пятнадцать меньше!

Рейн как раз вонзил шпоры в бока коня... и вдруг увидел Арианну, едущую в полном одиночестве со стороны города. Hе мешкая, он на ходу развернул могучее животное и понесся к ней, даже не подняв пики. Оруженосцы вытаращили глаза, и по их обляпанным грязью лицам расплылись облегченные улыбки.

Подковы жеребца с чавканьем погружались в размякшую почву болотистого луга, выдавливая из-под травы фонтанчики темной торфяной воды. Молния, похожая на перевернутую ветвистую крону, осветила равнину, следом ударил такой оглушительный гром, словно небеса раскололись пополам. Рейну не пришло в голову, каким пугающим может оказаться неожиданное появление из-за стены ливня рыцаря с опущенной для атаки пикой. Он только тогда сообразил это, когда натянул поводья и увидел на лице жены откровенный ужас.

Арианна побледнела как мел, дрожащие губы выглядели совершенно бескровными, расширенные глаза казались двумя зияющими темными безднами. Она прижимала судорожно сжатый кулак к сердцу, словно боялась, что оно выпрыгнет из груди от неожиданного потрясения. На белом горле бешено бился пульс.

Рейн отбросил пику и перегнулся с седла, чтобы поймать брошенные удила лошадки, которая прядала на месте и могла в любую минуту испуганно броситься прочь. При этом он близко заглянул Арианне в лицо — такое бледное, мокрое и беззащитное — и подумал: «Господи, да она прекрасна!»

Одно мгновение, показавшееся Рейну бесконечным, они смотрели в глаза другу другу, и он верил... нет, он точно знал, что это уже случалось прежде, причем не один раз, а несколько, много раз! Она и только она, Арианна, была той единственной женщиной, чья красота задевала его, ранила его сердце, пусть даже она являлась ему в разных обликах, с разным лицом. Впрочем, и он был каждый раз иным, и дождь шел не всегда. Так, однажды с безоблачного неба палило жгучее солнце, обрушивая потоки жары на их непокрытые головы; в другой раз надвигалась ночь, неся с собой снежный буран. И лишь одно всегда повторялось: чувство неутолимого голода души, отчаянная потребность схватить эту женщину в объятия, унести далеко-далеко и любить ее до тех пор, пока она не будет принадлежать ему и только ему, безраздельно.

Ему и сейчас хотелось этого. Хотелось ощутить под собой ее нагое тело, почувствовать, как ее ногти впиваются ему в спину, язык втискивается в рот, а ноги обвиваются вокруг его бедер. Он жаждал услышать, как она кричит от наслаждения когда он ласкает ее руками, губами и языком. И еще он хотел ворваться в ее тело и излиться в него, чтобы на несколько секунд умереть в ее объятиях... — Какого черта ты шатаешься в одиночку под дождём! — рявкнул он хрипло.

Ни на одну женщину он не реагировал так странно и так бурно, и это ему совсем не нравилось. То, что Арианна была его женой, дела не меняло: он никому, никогда не позволит забрать над собой такую власть!

Ресницы ее затрепетали, и на лице медленно проявилось выражение понимания, словно Арианна сообразила наконец: что все происходящее не сон.

— Я ездила в город, чтобы... чтобы... чтобы навестить Кристину, дочь галантерейщика. Мы с ней давние подруги.

— А кто тебя сопровождал? И где они, кстати сказать?

Она огляделась, словно с минуты на минуту ожидала по явления замешкавшегося эскорта.

— Впредь не смей одна выезжать за пределы замка! Всё равно куда!

— Я не охотничья собака, чтобы меня выводили на сворке! — вырвалось у Арианны.

В следующую секунду она закусила губу и с силой зажмурилась. Рейн едва удержался от улыбки: он был уверен, что она взывает к Господу и всем присным его, умоляя ниспослать ей терпение. Она сделала глубокий вдох и, к его удивлению, сказала мягко, положив ладонь на сгиб его руки:

— Прошу вас, милорд, не обращайтесь со мной, как с неразумным ребенком.

— Тогда постарайся вести себя разумнее!

Рука Рейна была защищена доспехами, но он все равно почувствовал прикосновение, словно ладонь легла на голую кожу — ощущая при этом ладони и ее мягкость. Инстинктивно он заставил коня отступить на несколько шагов.

— В округе полным-полно всякой швали, которая спит и видит, как бы захватить супругу лорда Руддлана и потребовать за нее выкуп. Например, твой кузен Кайлид.

Это было всего лишь предположение, не больше, и Арианна знала, что имя взято наудачу. Тем не менее, руки ее сжались на удилах, заставив лошадку затанцевать на месте. Два ярких пятна выступили на ее щеках, и Рейну вдруг пришло в голову, что в городе жена встречалась вовсе не с дочерью галантерейщика, а со своим братцем, любителем угонять чужой скот. Его очень интересовала причина этой встречи, но он не спросил Арианну, потому что не хотел слышать, как ее нежные губы произносят лживые слова. По правде сказать, он ничего не хотел, кроме как целовать эти губы.

— Кайлид никогда не причинил бы мне вреда, — наконец сказала Арианна.

— Зато он при первой же возможности причинит вред мне.

— Он поклялся тебе в верности!

— Ив его клятве было столько же искренности, сколько воды можно унести в решете.

Рейн увидел, как гневно сжались губы жены, но тут уж ничего было не поделать: он не доверял никому из ее братьев и не видел смысла притворяться. К тому же ей он не доверял тоже.

Они двинулись к воротам замка — бок о бок, но в молчании. К этому времени дождь уже кончился. Солнечные лучи нашли прореху в облачном покрове, и тотчас в небе возник крутой мостик радуги, выгнувшись прямо над верхушкой башни Руддлана.

— Смотри! — воскликнул Рейн, поддавшись порыву, и указал на разноцветную ленту радуги. — Скорее загадывай желание, не то я сделаю это первым!

Едва договорив, он почувствовал себя круглым дураком, потому что только дети, да и то совсем маленькие, загадывают желание, увидев в небе радугу.

К его удивлению, Арианна зажмурилась и зашевелила губами: она загадывала желание! Ненадолго Рейну показалось любопытным узнать, что она пожелала, имело ли ее заветное желание какое-нибудь отношение к нему. Это заставило его отвести глаза, чувствуя отвращение к себе самому. Разумеется, у нее была мечта, связанная с ним: чтобы он поскорее убрался из ее жизни.

— Рейн...

Он вздрогнул и резко обернулся. Впервые Арианна назвала его по имени. Произнесенное вот так — неожиданно интимно, вполголоса, оно заставило его подумать о постели.

— А ты заплатил бы выкуп, чтобы вернуть меня?

— Разумеется, раз ты моя жена.

Он не знал, какого именно ответа она ждет, но, ответив, сразу понял, что промахнулся. Что ж, он все равно не мог бы ответить иначе и потому молча принял перемену в выражении лица Арианны. Оно стало чужим, отстраненным. Она тряхнула поводьями, пришпорила лошадку и вскоре уже галопом мчалась прочь от него, к воротам.

Рейн не спешил догонять ее. Он просто смотрел вслед и думал о том, как бы все обернулось, если бы они встретились годы назад, задолго до того, как жизнь ожесточила его, в те времена, когда он еще верил в любовь, и в счастье, и в то, что желания, загаданные под радугой, сбываются.

Глава 14

Арианна попробовала привлечь внимание Талиазина, но тот был всецело поглощен созерцанием пышных грудей, двумя белоснежными округлостями вздымающихся в вырезе платья. Оруженосец восседал на краю помоста, на сей раз не с лирой, а с Бертой на коленях. Заливаясь смехом, девушка сунула ему в руку чашу пряного вина, а к самому носу — свой роскошный бюст.

Арианна нахмурилась: этот проходимец одинаково пренебрегал обязанностями и оруженосца, и менестреля. В данный момент она не возражала бы послушать спокойную музыку, особенно после окружающей какофонии, от которой буквально раскалывалась голова. Главная зала напоминала растревоженный улей: рычали и взлаивали возбужденные собаки, и приходилось повышать голос, чтобы перекричать их, а говорили, казалось, все разом. Животные устроились на камышовой подстилке в ожидании подачек с пиршественного стола. К общему гаму то и дело присоединялись пронзительные выкрики соколов. Некоторые из гостей-рыцарей принесли их с собой, и теперь они сидели на плечах владельцев.

Столы буквально ломились от яств. Здесь были и пироги с начинкой из копченых угрей, горой громоздившиеся на подносах, и громадные щуки в судках, фаршированные овощами и сдобренные для аппетита огненными специями. Почерневшие от копоти чугуны дымились вкусным парком: в них прямо с углей подавалась осетрина, запеченная с луком и шафраном; в качестве десерта гостям были предложены жареные каштаны, рассыпчатый рис с миндалем и сдобные булочки. Венчало пир изделие, в котором повариха превзошла самое себя: громадный сахарный дракон, украшенный золотой канителью.

Одним словом, пир должен был удаться на славу, несмотря на то, что пришелся на дни поста. Единственным, чего недоставало за праздничным столом, был сам виновник торжества лорд Руддлан...

Как раз в этот момент из-за перегородки, отделяющей от залы коридор в кухню, появился сэр Одо. Он размахивал руками, как крыльями ветряной мельницы, и от уха до уха улыбался Арианне. Та схватила со стола кусок хлеба и швырнула его в Талиазина, попав в голову. Это отвлекло его внимание от Берты, он спихнул девушку с колен и поднял с помоста небольшую лиру, похожую на сильно выгнутый лук. Толстые медные струны ответили рокочущим аккордом на быстрый бег его пальцев, и музыка наконец зазвучала. Чистая и нежная, как далекий перезвон колоколов в ночном безмолвии, она заполнила просторное помещение и заставила умолкнуть разноголосый говор.

За сэром Одо вскоре пришел и Рейн. Когда он ступил в залу, Арианна почувствовала, как губы сами собой складываются в улыбку. Под веками у нее жгло, спина разламывалась, пальцы были стерты до волдырей от протаскивания иглы туда и обратно сквозь плотную ткань. Она провела за шитьем почти целую ночь, но не жалела об этом, зная, что ее вознаградит за каторжный труд удивленное, радостное лицо мужа, когда взгляд его упадет на приготовленный для него подарок. Она надеялась, что ее дар будет значить для него не меньше, чем значил бы белый пони для шестилетнего мальчишки.

Даже собаки притихли, когда Рейн появился в зале. Он остановился как вкопанный, увидев столы и толпу гостей. Воцарившаяся тишина была полна ожидания.

Арианна сошла с возвышения, на котором был накрыт стол хозяев замка. Возможно, это ей только почудилось, но глаза Рейна потемнели и линия рта несколько смягчилась, пока он смотрел, как она приближается. В это утро он занимался с подросшим жеребенком, тренируя его на боевого коня, и по-тому был в потрепанных кожаных штанах, высоких сапогах и неизменной куртке, покрытой роговыми пластинами. «И все равно он выглядит потрясающе», — подумала Арианна. Она взяла мужа за руку и повела к возвышению, к креслу лорда. Ладонь, в которой утонула ее рука, была грубой и мозолистой, но ее прикосновение было ласковым.

Рейн наклонился так близко к ее уху, что дыхание шевельнуло пряди ее распущенных волос.

— Тебе бы стоило предупредить меня о том, что у нас гости, маленькая женушка. Я провоняю весь зал конюшней.

Теперь наклонилась Арианна, всей грудью вдохнув его запах — запах коня, кожи и мужского тела. Куртка Рейна была расстегнута до самого пояса, открывая загорелую грудь, густо поросшую волосами и блестящую от пота. Арианна ощутила внизу живота знакомое, быстро нарастающее томление, стоило ей поднять взгляд на мужа. Ей захотелось прижаться лицом к его груди — там, где каменная от мышц, покрытая шрамами плоть защищала его сердце, как живые доспехи.

— Нет, муж мой, этот пир не в честь гостя, неожиданно посетившего замок, — возразила она, и улыбка ее стала сияющей от предвкушения. — Я даю его в вашу честь, так что вы можете считать себя почетным гостем. Весь Руддлан собрался здесь, чтобы отпраздновать день вашего рождения, милорд.

— Отпраздновать что?

Вопрос прозвучал резко, и мягкость, только что так волшебно изменившая лицо Рейна, разом исчезла. Его голос, как щелчок бича, перекрыл постепенно нараставший веселый шум в зале. Пальцы Талиазина замерли на струнах лиры, неоконченный аккорд повис и растаял в воздухе. Сдвинув брови с выражением некоторой растерянности, оруженосец поднял глаза на лицо хозяина. Они сузились и вспыхнули на секунду как две яркие искры.

— День вашего рождения... — повторила Арианна.

Улыбка ее померкла и исчезла вовсе по мере того, как глаза Рейна становились все холоднее.

Они подошли к возвышению и поднялись на него. Как было заранее обговорено, двое геральдов затрубили в фанфары, и к гостям вышли Родри и паж сэра Одо, неся знамя, сшитое Арианной. Они развернули его с помпой, как актеры в античной трагедии. Приветственные крики отдались эхом под сводами залы, фанфары откликнулись на них очередным диким ревом.

Рейн даже не посмотрел на знамя. Взгляд его продолжал впиваться в глаза Арианны, как раскаленный вертел, замкнутое выражение лица ни разу не смягчилось, только ноздри слегка раздулись при звуке приветствий.

— Это что, шутка? — спросил он безжизненным голосом.

— Нет, это знамя, — невпопад ответила она, стараясь проглотить комок, неожиданно возникший в горле. — Оно будет висеть на стене, за вашим креслом. Это мой подарок вам, мой супруг и господин.

К этому моменту комок разросся так, что полностью перекрыл доступ воздуха, угрожая задушить Арианну, как если бы она зачем-то решила проглотить яйцо целиком.

— Подарок ко дню рождения, — добавила она, надеясь, что все как-то разъяснится и это ужасное выражение исчезнет с лица мужа.

Рейн смотрел на нее молча и долго, очень долго. Лицо его было таким каменным, что казалось мертвым, только глаза горели холодным огнем ярости. Потом он медленно повернулся и посмотрел на подарок. В глазах его что-то мелькнуло (Арианне показалось, что это боль), но исчезло так быстро, что она не была уверена, что не ошиблась.

— Значит, подарок ко дню рождения... — повторил Рейн с издевкой, потом засмеялся коротким скрипучим смелом. — Отнесите его на помойку и сожгите!

Подростки не двигались, оцепенев от испуга.

— Быстро! — крикнул Рейн так громко, что Родри выронил свой край знамени и неловко отступил, свалившись с возвышения.

Паж сэра Одо, успевший повидать виды, проявил больше самообладания. Он собрал плотный материал в большой ком и медленно спустился по ступеням.

В зале теперь стояла гулкая тишина, которая обычно заполняет церковь, запертую на ночь. Взгляд Рейна прошелся по столам с кушаньями и вернулся к Арианне.

— Я запрещаю тебе впредь опустошать кладовые и подвалы без моего разрешения.

Арианна попыталась набрать в грудь воздуха, но не сумела. Она чувствовала себя так, словно получила сильнейший удар под дых. И это было бы лучше — да, лучше бы он ударил ее, чем нанести такую ужасную, такую незаслуженную обиду!

— Но почему? — спросила она едва слышно, думая: «Неужели ты до такой степени ненавидишь меня?»

Он не ответил, продолжая смотреть пустым взглядом кремнево-серых глаз. Потом повернулся и пошел прочь, к выходу из залы.

— Милорд, постойте! — крикнула она вслед. — Что я такого сделала? Почему вы так на меня... — Она сообразила, что муж не ответит, даже не остановится, и закончила тихо — Так рассердились?..

Рейн продолжал удаляться. Арианна смотрела на его неестественно прямую спину, борясь с подступающими слезами, потом подобрала юбки и побежала вдогонку.

— Стой, слышишь! Стой, нормандец!

Рейн ускорил и без того широкий шаг. Он услышал, как по ступеням часто постукивают кожаные подошвы туфелек, а чуть позже его с неожиданной силой дернули за руку, заставив повернуться.

— Если ты разгневан, то, ради Бога и всех святых, объясни мне, в чем дело! — отчеканила Арианна, и ее подбородок упрямо выпятился, вздрагивая разве что самую малость. — Не смей поворачиваться спиной, словно перед тобой последняя крестьянка!

Рейн начал молча отцеплять ее пальцы от рукава куртки, один за другим... но вдруг схватил обе ее руки повыше локтей и вздернул их яростным рывком, припечатав Арианну к своей груди. Взгляд его впился в ее глаза, которые казались сияющими от непролитых слез. Он смотрел и смотрел, не шевелясь, не произнося ни слова. Потом взгляд переместился на губы, которые Арианна покусывала, чтобы они не задрожали. К его удивлению, он испытал такую неистовую потребность поцеловать их, что чуть было не застонал в полный голос.

— Ты притворилась перед всеми, что знаешь дату моего рождения, — наконец сказал он, до боли сжимая ей руки. — Откуда? Даже я не знаю ее.

— Это все твой распроклятый оруженосец! Он уверил меня, что сегодня твой день рождения...

— Значит, он соврал. Вот только зачем ему было врать? — Рейн вцепился одной рукой в волосы на макушке Арианны, запрокинул ей голову и наклонился так низко, что увидел, как его дыхание шевелит завиток на ее лбу. — А вот у тебя была веская причина устроить такое представление. Признайся, ты хотела показать всем и каждому, насколько презираешь меня? Хотела, чтобы Руддлан не забывал о том, что мое происхождение ниже некуда? Что никто даже не помнит, когда я родился?

— Нет! — воскликнула она, но пальцы намотали волосы на кулак с такой силой, что на глаза навернулись слезы.

— Моя маленькая женушка, зря ты так старалась. Меня называли ублюдком очень часто, самые разные люди, и потому нож, который ты пыталась вонзить в меня, давно затупился.

— Ты ошибаешься, ошибаешься!

Арианна прижала ладонь свободной руки к щеке Рейна, и это было самое осторожное, самое ласковое прикосновение, которое он когда-либо испытывал. Он не мог выносить его и потому оттолкнул жену так резко, что она едва удержалась на ногах.

— Рейн!.. — начала она, но запнулась.

Он увидел, как она сильно прикусила нижнюю губу... Он напряг каждую мышцу, чтобы не броситься к ней и не прижать к груди со всей силой страсти, которую испытывал, чтобы не втянуть в рот эту полную нежную губку и не сосать ее, как лакомство. Никогда в жизни он не хотел целовать женщину там неистово, ни одну он не хотел так безумно, что едва мог справиться с собой. Он чувствовал, что ненавидит Арианну за это.

Рука ее снова потянулась к его щеке, но на этот раз она опустила ее, так и не коснувшись его.

— Я сделала это совсем не для того, чтобы причинить тебе боль. Я не хотела тебя обидеть.

— Ты льстишь себе, моя маленькая женушка, — ответил Рейн, скривив рот в ядовитой усмешке. — Обидеть может только тот, кто имеет значение, а ты занимаешь в моей жизни одно-единственное место — в постели.

Арианна смотрела на него несколько долгих секунд, и за это время вся кровь отлила у нее от лица, словно где-то на теле кровоточила рана. Одинокое рыдание вырвалось из белых-белых гy6. Она повернулась и побежала прочь от него.

— О, дьявол! — Рейн вцепился обеими руками себе в волосы. — Арианна!

Вместо ответа она бросилась наперерез телеге с коровьим навозом, который вывозили на поля для удобрения. Телега вильнула, ударившись о пирамиду пустых бочонков из-под эля, и они с грохотом раскатились по двору. За воротами Арианну поглотила толпа нищих и паломников, прослышавших о празднестве и собравшихся у замка в надежде на щедрое подаяние.

Бормоча проклятия, Рейн бросился было к воротам, но, потом повернул в сторону конюшни: верхом гораздо легче было догнать жену.

***

Прошло два часа, а он все еще не нашел ее. Ему не раз приходилось слышать рассказы о том, как путники забредали на пустоши вокруг Руддлана и были в считанные минуты затянуты зыбучими песками. В лесах к востоку от замка обитало множество диких кабанов, стаями водились волки и хищники похуже — бездомные отщепенцы, скитающиеся в поисках легкой добычи. Этим ничего не стоило отрубить женщине голову ради волос, за которые можно получить несколько шиллингов... разумеется, после того, как они вволю попользуются ею, передавая друг другу на манер фляжки с вином.

Чем дольше Рейн раздумывал о бедствиях, которые могли выпасть на долю Арианны, тем сильнее все в нем леденело от страха. В той же степени рос и его гнев, пока он не почувствовал, что способен убить ее собственными руками, если кто-нибудь или что-нибудь уже не сделало это за него.

Наконец он заметил следы маленьких туфелек и шел по ним, вернее ехал, вдоль берега реки до самого моря. Там он привстал на стременах и оглядел дюны, которые тянулись во все стороны, как застывшие волны.

— Арианна, моя маленькая женушка, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы, — дай мне только найти тебя, клянусь, ты неделю не сможешь сидеть...

Однако он сразу вспомнил, что список прегрешений, за которые он имеет право побить ее, весьма ограничен. Он улыбнулся. Она умела постоять за себя, его маленькая женушка. Даже когда он был прав, а она — нет, она не сдавалась так просто.

Следы привели к обветшалому от старости рыбацкому пирсу. Когда-то внушительное, сооружение покосилось, как колченогий табурет, и его источенные приливами сваи глубоко ушли в податливый песок. Рейн подумал, что Арианна сидела на нем какое-то время, глядя на волны. По обе стороны от пирса тянулся галечный пляж, на котором после отлива остались клочья пены и множество плавника. Просыхающие обрывки водорослей подрагивали на ветерке, стаи чаек метались над обнажившимся берегом в поисках добычи, оглашая криками воздух, густо пахнущий солью. Вокруг царила ощутимая пустота заброшенности.

Озираясь, Рейн заметил движение на гребне невысокого холма — там, где возвышалась группа гранитных валунов, похожих на высунутые из-под земли гигантские пальцы.

Он помнил и холм, и кольцо из камней. В день, когда корабли доставили его армию из Англии в Уэльс (это было всего месяц назад, подумать только!), они причалили к берегу, ярдов на сто севернее этого места. Это был тот самый день, когда он захватил соседний город Руддлан и вновь увидел стены замка, возвышающиеся на фоне грозового неба. Тот день положил начало цепи событий, которые принесли ему вожделенные титул и землю.

И ее, Арианну.

Тринадцать гранитных колонн образовали правильное кольцо на вершине холма. Две из них, накрытые сверху камнем покороче, представляли из себя арку входа. В центре кольца находился грубый алтарь, сплошь испещренный странными значками и черный от копоти костров, отгоревших столетия назад. Между колоннами колыхалась под ветром осока, как бы танцуя под музыку, слышимую только ей.

— Они называются «мейнхирион» — «стоящие камни», — объяснил Талиазин в тот первый день полным благоговения голосом. — В таких местах, как это, древние люди поклонялись своим богам. Здесь до сих пор заключена магическая сила.

— Мне все это кажется никчемной грудой булыжника, — заметил Рейн.

Но сейчас, позолоченные закатным солнцем, камни таинственно выступали из густеющего тумана. Арианна стояла внутри круга, перед самым алтарем. Мягкие сапоги Рейна бесшумно ступали по траве, и он успел подойти почти вплотную, пока она заметила его. Она круто повернулась, но лицо не выразило ни удивления, ни испуга. Она смотрела на него, смотрела, смотрела... и зеленые глаза казались золотыми из-за отсвета заходящего солнца.

Камни золотились тоже, озаряемые умирающими лучами. Казалось, они светятся изнутри, словно были не кусками гранита, а светильниками, в каждом из которых теплилась свеча. И это сияние омывало Арианну, оно было теплым и ласковым; оно манило к себе, постепенно становясь все ярче, превращаясь в опалово-белый свет. Рейн вдруг почувствовал необоримую потребность наклониться и прижаться лицом к ее груди, отдаться всецело умиротворяющей ласке ее рук.

— Что тебе нужно от меня? — спросил он, с трудом шевеля губами (он даже не был уверен, что произнес это вслух).

Губы Арианны шевельнулись, и он напряг слух, но кровь так шумела в ушах, что расслышать ее слова удалось не сразу.

— ...что это волшебные камни, милорд. Существует поверье: если женщина уговорит мужчину выпить воды с алтаря мейнхирион, он будет любить ее вечно.

Край солнца исчез за горизонтом. Сияние померкло, остались лишь тени и холодный ветер с моря. Рейн посмотрел на алтарь. На нем была выемка, в которой скопилась лужица дождевой воды. Она была так мала, что могла уместиться в пригоршне из мужских ладоней.

— А в обратную сторону это может сработать? То есть, если мужчина уговорит женщину выпить этой воды?..

— То она будет любить его вечно.

Арианна обмакнула два пальца в лужицу — благоговейно, словно это был сосуд со святой водой, — потом поднесла пальцы, влажные и отливающие серебром, к самым губам Рейна. Почти к самым губам. Он понял: если он хочет этой воды, то должен будет слизнуть ее сам, по доброй воле.

— Достаточно одной капли, — прошептала Арианна.

Рейн сказал себе, что это просто игра, глупое и смешное уэльское поверье. Однако... вполне возможно, что Адам, собираясь принять яблоко из рук Евы, чувствовал себя точно так же, как он сейчас. Возможно, он понимал, что будет за это изгнан из рая, но все равно протянул руку за запретным плодом...

Рейн обмакнул пальцы в воду.

Сполох обжигающего огня пронесся по всему его телу, будто он прикоснулся к молнии. Довершая иллюзию, сухой треск послышался со всех сторон, и Рейна на мгновение обволокло голубое свечение. А потом все исчезло без следа, словно было лишь игрой воображения.

— Сначала ты! — приказал он, поднося пальцы к губам Арианны.

— Нет, ты!

На него смотрели темные, бездонные колодцы глаз, в которых обитало что-то непонятное: некое чувство, которому он не знал названия, хотя и сознавал, что тоже испытывает его. Никогда еще он так не мучился жаждой. Рот, сухой, как пергамент, сам собой потянулся к капле воды на пальцах Арианны. Рейн наклонился...

Поблизости раздался крик: кто-то выкрикивал его имя. Этот звук разрушил чары, Рейн опомнился и повернулся. Со стороны замка к ним галопом приближался всадник. Вскоре стало ясно, что это сэр Одо в доспехах и при полном вооружении. Краем глаза Рейн заметил, что Арианна вытерла мокрые пальцы о подол платья, и ощутил горькое разочарование.

— У нас беда, командир!

Здоровяк осадил коня так круто, что задние копыта вывернули целые пласты влажной земли. Заметив Арианну, он сделал приветственный жест. Большие коровьи глаза ненадолго заволоклись, но сразу сузились от неодобрения, стоило сэру Одо повернуться к Рейну: для него жена командира так и осталась воробышком с подбитым крылом, которого нужно было защищать и выхаживать.

— Это все проклятые уэльские вассалы, которые достались вам в приданое, — объяснил он. — Я говорю о кузенах миледи. Они объявили Рос и Руфониог независимыми от нормандского сюзерена, окопались в замке Рос, как барсуки в норе, и прислали вам вызов: мол, иди и добудь нас, если сумеешь!

Рейн выругался и сделал шаг к своему коню, но Арианна удержала его, вцепившись в рукав куртки.

— Как ты с ними поступишь?

— Повешу.

— Но так же нельзя! — воскликнула она. — Так казнят только людей бесчестных!

Рейн высвободил рукав. Будь он проклят, если отступит от правила ей в угоду! Так бывало каждый раз, когда власть захватывал новый лорд: те из вассалов, которые не были его соратниками или приверженцами, кому было нечего терять, кроме собственных жизней, рано или поздно восставали против него, тем самым испытывая новую власть на прочность. Если он намерен был удерживать контроль над завоеванными землями, он обязан был сурово покарать виновных. Рейн был уверен, что все это известно Арианне.

Тем не менее, она заступила ему дорогу.

— Ты сделаешь это потому, что они уэльсцы?

— Нет, потому что они — предатели.

— Но ведь их можно отправить в ссылку...

— Нет!

Глаза ее наполнились слезами, но слезы не пролились.

— А если бы я попросила тебя? Ради меня?

— Нет!

В этот момент Талиазин, как бы услышав мысленный приказ хозяина, подъехал к ним верхом, ведя в поводу черного коня Рейна. Тот отстегнул щит, прикрепленный сбоку к подпруге, и продел левую руку в две кожаные петли на обратной стороне его.

— Сэр Одо, проводи мою жену назад в Руддлан...

— Я и сама распрекрасно туда доберусь!

Рейн несколько раз наполовину обнажил меч, чтобы убедиться, что тот достаточно свободно вынимается из ножен, и повернулся к Арианне.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал он и оскалил зубы в волчьей улыбке. — Но так же распрекрасно ты можешь добраться и до Роса, чтобы присоединиться к своему драгоценному кузену. Я не доверяю тебе, моя милая.

Он собрался вскочить в седло, но конь вдруг начал отступать, беспокойно перебирая ногами и грызя удила. Талиазину пришлось повиснуть на поводьях, когда животное попыталось подняться на дыбы.

Арианна заступила мужу дорогу, не обращая внимания на тяжелые подковы, взметнувшиеся опасно близко от ее головы.

— Айвор Груффидд убил одного из своих братьев, а другого ослепил, чтобы после смерти отца ему достался весь Руфониог, а не третья часть. Тебе, нормандец, не удастся легко победить его.

Не умея (но еще больше не желая) справиться с порывом, Рейн дотронулся до ее губ, и они затрепетали под его пальцами.

— Ты будешь оплакивать мою смерть, Арианна? — Он снова провел вдоль ее нижней губы, снова и снова. — Впрочем, я уже говорил, что никогда не проигрываю.

Он имел в виду вовсе не предстоящую схватку с Айвором Груффиддом. Он хотел завоевать ее, Арианну.

Ладонь его легла ей на плечо, скользнула вниз, и он за локоть притянул ее к себе. Арианна не сопротивлялась, но когда он наклонился для поцелуя, быстро отвернулась. Рейн выпустил локоть и поймал ее за подбородок с обычной своей стремительностью. Он повернул ее лицо резко и грубо, и поцелуй тоже был грубым, болезненным и гневным.

Оттолкнув Арианну, он вскочил в седло, подобрал поводья и посмотрел на нее сверху вниз, холодно приподняв бровь. Она встретила его взгляд бестрепетно и медленным, демонстративным жестом отерла губы, как бы стирая с них отпечаток его рта.

Рейн отвернулся и засмеялся.

Проливной дождь низвергался на двор замка. Вода стекала бурными водопадами с карнизов и стрех, торопливыми ручейками неслась по колеям, переполняла сточные канавы. Наступившая ночь была чернее, чем сердце Люцифера. Ветер налетал порыв за порывом, словно поставил целью сорвать с петель каждый ставень в Руддлане. Арианна меряла шагами спальню. Так она провела два дня и большую часть трех ночей в ожидании возвращения мужа.

Гроза разбушевалась не на шутку, и за ее ревом рожок дозорного был едва слышен. Арианна приоткрыла ставень лишь самую малость, но ветер вырвал его из рук и с таким грохотом ударил об стену, словно это был камень, выпущенный из катапульты.

Облокотившись на подоконник, она попробовала хоть что-нибудь разглядеть в потоках дождя и мраке ночи. Снизу доносились возгласы и приглушенный топот копыт по размякшей грязи, бряканье поводьев и бряцание оружия. Голоса мужа слышно не было, как она ни напрягала слух.

Лишь много, много позже на ступеньках лестницы, ведущей к спальне, послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, но вместо Рейна появился Талиазин, крича:

— Скорее, миледи, скорее! Он серьезно ранен!

У Арианны подкосились ноги, и ей пришлось ухватиться за спинку кровати.

— Гд-де он?

— На конюшне. Боюсь, он умирает, миледи!

Она бросилась в прихожую. Там наряду с сундучком самых ценных приправ и шкатулкой для мелких денег находилась аптечка, состоящая из различных снадобий и трав. Она не могла взять в толк, почему Рейна оставили на конюшне, вместо того чтобы внести в дом. Неужели рана так тяжела, что его опасаются лишний раз тревожить? Господи Боже! Пальцы ее дрожали так, что не получалось вставить ключ в замочек.

Он умирает! Рейн умирает! Будь он проклят, если покинет ее теперь, когда она едва начала узнавать его! Между ними осталось слишком много недосказанного, слишком много несделанного...

— Как же это случилось? — спросила она оруженосца вбегая в спальню с парусиновой сумкой, судорожно прижатой к груди. — Куда он ранен?

— В заднюю часть, миледи. Осажденные выкатили на стену баллисту и начали забрасывать нас горшками с горящей смолой. Один из горшков попал ему прямо в зад, и хвост загорелся. Видели бы вы, какие у него ожоги!

— Ах, хвост загорелся! — Арианна в ярости швырнула сумку на кровать, схватила парня за плечи и начала трясти так что он выбил зубами дробь. — Значит, ранен не Рейн, а всего-навсего его чертова лошадь?

— А я и не говорил, что ранен милорд. — И Талиазин уставил на нее широко раскрытые честные глаза.

— Да, не говорил, — процедила Арианна сквозь зубы и еще пару раз как следует встряхнула хитрого негодяя, — но ты намеренно ввел меня в заблуждение!

— А у вас, небось, сердце захолонуло при мысли, что лорд Рейн лежит на конюшне, умирая от ран? — Физиономия Талиазина расплылась в ехиднейшей ухмылке. — Бьюсь об заклад, вы сказали себе, что погаснете, как свечка, если он покинет вас! Что белый свет без него — бесплодная пустыня! Теперь-то вы понимаете, что чувствуете безумную любовь к этому человеку, вашему мужу?..

— Любовь тут ни при чем, ты, безмозглый идиот! — Арианна изо всех сил оттолкнула оруженосца, который не удержался на ногах и плюхнулся задом на камышовую подстилку. — Все, что я чувствовала, это беспокойство за мужа, обычное для жены!

Талиазин поудобнее улегся на полу, опершись на локоть и скептически покачивая головой. Вне себя от возмущения, она ткнула в его сторону дрожащим пальцем.

— Только попробуй сказать хозяину хоть слово об этом. Клянусь твоей богиней, я спущу на тебя всех псов Руддлана, а черное, ядовитое сердце скормлю воронам, чтобы поубавить их количество!

Подхватив с постели сумку, Арианна выбежала из спальни. Ее провожал довольный смех оруженосца.

Для начала она забежала на кухню, где наполнила ковшик топленым нутряным салом, достала пригоршню винных ягод из ведерка и зачерпнула немного вина. Чтобы унести все это, ей пришлось снять накидку и сделать из нее узел, поэтому до конюшни она добралась промокшая насквозь. Поскорее проскользнув в двери, она приостановилась отдышаться и отряхнуться. Внутри было влажно и душно, пахло мокрыми лошадьми и свежим навозом. Животные еще не успокоились и продолжали с шуршанием переступать копытами по соломенной подстилке. Те, чьи стойла были у входа, приветствовали Арианну фырканьем и негромким ржанием. Дверца самого дальнего стойла была распахнута, оттуда лился свет лампы и слышался шепот, который не мог заглушить затрудненного дыхания животного, измученного болью.

Мягкие кожаные туфли Арианны бесшумно ступали по чисто выметенной, хорошо утрамбованной земле. Она прошла в стойло не сразу, а сначала выглянула из-за открытой дверцы.

Куртка Рейна потемнела от потеков дождевой воды, с волос все еще текло. Двухдневная щетина покрывала подбородок, отчего морщинки, скобками охватившие рот, казались глубже... впрочем, все его лицо обострилось от усталости. Он сидел на соломенной подстилке, положив ногу на ногу, и баюкал на коленях голову своего коня. При этом он приговаривал слова утешения, поразившие Арианну сочетанием грубой насмешки с мягкостью тона.

— Не смей умирать, несчастный ты кусок конины, побитый молью мешок старых костей... — Ладонь скользила вверх и вниз по мощной шее коня, такая же ласковая, как и голос Рейна. — Обещаю, что тебе будут задавать только отборный овес до самого скончания твоих никчемных дней...

Арианна чуть сильнее оперлась на дверь, и та душераздирающе скрипнула. Рейн обернулся. Жалость и тревога исчезли с его лица, словно их и не бывало.

— Вот уж не думал, что ты придешь.

— Будет несправедливо, если благородное животное примет муки за грехи своего хозяина-нормандца.

Арианна присела на корточки рядом с конем, который сразу притих, словно само ее присутствие облегчило его боль. Открыв сумку, она разложила травы, мази и все необходимое для врачевания. Круп лошади был сильно обожжен: обгорел не только хвост, но и вся шерсть, оставив голую шкуру. Многочисленные волдыри сочились кровью и сукровицей. Животное следило за действиями Арианны немигающими глазами, в которых застыла боль.

— Под какой звездой он был рожден?

Рейн, продолжавший поглаживать лошадь по шее, задумался.

— Я точно не знаю. Он достался мне годовалым жеребенком. А зачем тебе знать это?

— Затем, что это очень важно. Каждое лекарство связано с определенной звездой или планетой и действует наилучшим образом тогда, когда больной рожден под той же звездой. Жаль, что мы не знаем день и час рождения твоего коня... — Арианна подняла взгляд на Рейна, и тот пожал плечами. — Ну, не знаем так не знаем. Я приготовлю мазь, которая неплохо действует в любом случае.

Раздавив винные ягоды, она смешала их с прокисшим вином, добавила корни пиона и одуванчика. Получившуюся смесь она хорошо размешала в топленом нутряном сале и под вконец высыпала в ковшик пригоршню сушеного коровьего навоза. Рукой зачерпывая мазь из ковшика, она невольно пере-дернулась: вид и запах лекарства были равно отвратительны.

— Думаю, он выживет, — сказала она как бы про себя и украдкой бросила взгляд на мужа.

Он промолчал, но выражение его лица заметно смягчилось.

Если не считать периодической дрожи, пробегающей по могучему крупу, животное не шевель-нулось, пока Арианна густо покрывала место ожога мазью. Взгляд Рейна не отрывался от нее, но Арианна напрасно поглядывала из-под ресниц на его лицо — оно оставалось по-прежнему бесстрастным. Что с того? Он не мог обмануть ее теперь, когда она слышала нежность в его голосе. Если бы он говорил этим тоном с женщиной... но для этого он должен был любить.

Животное издало едва слышный жалобный стон. Сама того не замечая, Арианна начала напевать ему, как больному ребенку:

Но в моем сердце, клянусь я душой,

Будут, как прежде, лишь конь вороной, Славный король мой и Бог.

***

— Пой все что угодно, только не это! — воскликнул Рейн.

— Милорд, вы знаете эту песню? — Арианна перестала накладывать мазь и посмотрела на него с удивлением.

— Каждое чертово слово! Первые полгода, которые он был моим оруженосцем, Талиазин каждый вечер измывался надо мной, распевая ее. Дурацкая история даже начала сниться мне по ночам! Наконец я пригрозил, что проколю ему язык шилом, и он, слава Богу, заткнулся.

Арианна прикусила губу, чтобы не засмеяться. Однако по спине ее пробежал холодок: выходит, песня, услышанная ночью, не была сном. Но потом ей пришло в голову, что история про рыцаря и деву озера и в самом деле снилась, только не ей, — и стало еще страшнее. Она хотела спросить у Рейна, чем же кончается песня. Добилась ли дева озера любви рыцаря?

Но Арианна не решилась задать вопрос. В молчании наложила она остаток мази на обожженный круп и вытерла жирные, дурно пахнущие ладони пучком соломы. Рейн снял голову коня с колен, опустил на пол и поднялся, разминая мышцы. Пальцы его сомкнулись вокруг локтя Арианны помогая ей встать. Он отпустил ее, как только она оказалась на ногах, и она ощутила это как утрату. В груди зашевелилось легкое неприятное ощущение, похожее на пустоту одиночества.

— Пока я больше ничем не могу помочь, — сказала она, прокашлявшись, потому что в горле вдруг пересохло. — Мазь скоро снимет боль.

Рейн промолчал.

Арианна вылила на руки немного воды из ведра, вымыла их и тыльной стороной отодвинула с лица пряди, которые, просохнув, завились в длинные локоны. Из-за плеча протянулась рука, заложив за ухо самый непокорный завиток.

— В тебе столько доброты... мягкости...

Арианна повернулась, чувствуя, что не сможет ответить, даже если попытается. Сердце ее начало биться сильнее, более неровно. Как ей хотелось оказаться в его объятиях! Она жаждала этого так неистово, что ныло все тело. Но она не могла забыть того, что два дня назад Рейн оставил Руддлан, чтобы утвердить свою власть над ее кузенами. Если сейчас он стоял перед ней живой и невредимый, это означало, что Кайлид и Айвор мертвы. Что он убил их обоих. — Что стало с моими братьями?

— Кайлид бежал, — ответил Рейн, устремляя на нее холодный взгляд, — Айвор погиб в сражении. Я отрубил ему голову, а тело повесил за ноги на стене замка. Оно будет висеть там, пока вороны не обклюют с костей все мясо, чтобы Уэльс зарубил себе на носу, что лорд Руддлан не потерпит непокорности.

Арианна выбежала из стойла и бросилась к дверям конюшни. Рейн в два шага догнал ее, схватил за руку и потащил назад в стойло. Там он почти швырнул ее об стенку и заговорил ровным голосом, медленно и раздельно:

— Ты моя жена, Арианна, законная жена. Это значит, что твоя преданность мне должна быть превыше кровных уз. Ты должна уважать и почитать меня, что бы ни случилось. На мой взгляд, уэльсцы понятия не имеют о честности, но ты обязана научиться быть честной со мной. И еще ты не должна отказывать мне в постели, когда бы я ни потребовал и как бы я ни потребовал.

Рука его вдруг нырнула между ног Арианны, накрыв промежность через тонкое платье.

— Ты лучше перестань притворяться, что тебе не хочется мне уступать, потому что мы оба — оба, черт возьми! — знаем, что это не так.

Он умолк и замер. Арианна дрожала всем телом, и бедра ее сами собой терлись о прижимающуюся ладонь. Пальцы Рейна шевельнулись, погрузившись между лепестков ее плоти вместе с шелком платья.

Она больше не слышала биения своего сердца, зато ощущала его в груди, на шее, в запястьях — везде. Она вся состояла из тысячи пульсов, бьющихся в унисон со стуком капель по соломенной кровле конюшни. Лицо Рейна было в тени, но глаза горели так, что это было заметно. Он не убирал руку.

Арианна сделала глубокий вдох, при этом коснувшись вершинками грудей грубых роговых пластин куртки. Соски налились стремительно, с готовностью, а между ног все нарастало ощущение тяжести, словно она наполнилась чем-то там, где ее продолжала касаться рука мужа. И еще там нарастал жар... и знакомая потребность. Арианна сделала медленный, судорожный выдох. Рука оставалась между ее ног.

— Ты влажная, — наконец сказал Рейн вполголоса. — Я чувствую, как твоя влага пропитывает платье. Ты влажная, потому что хочешь меня.

Она хотела его, хотела его, хотела! Она его вожделела безумно, жадно, с такой силой, что это пугало. Она не видела ничего, кроме его горящих глаз, таких темных! Рейн смотрел на ее губы. Намеренно зовущим движением Арианна облизнула их.

Он склонился к ее губам медленно, заставив ее потянуться вверх, и впился в них яростным поцелуем.

Рот его был раскаленным, и он весь, с ног до головы, пропах мокрой кожей, гневом и вожделением. Он схватил Арианну за волосы и намотал их на кулак, как делал всегда, когда хотел, чтобы она была в полной его власти, чтобы не имела возможности вырваться или отвернуться. Но она и не помышляла об этом. Она обвилась вокруг него, царапая ногтями его шею. Они разом осели в ворох соломы в углу стойла.

Рейн рванул шнуровку ее платья, и она разошлась, позволяя грудям натянуть тончайший батист сорочки. Влажный холодный воздух заставил соски затвердеть сильнее. Рейн лизнул каждый из них, насквозь промочив сорочку. Не отрывая рта от груди, он расстегнул штаны и подштанники. Арианна беззвучно ахнула, когда рука ее коснулась напряженной плоти мужа. Она сжала пальцы и засмеялась от радости, услышав приглушенный стон удовольствия.

— Смотри, что с ним делается, Арианна! Тебе же нравится видеть, что ты делаешь со мной!

Она подумала: значит, они квиты. Это только справедливо, что она имеет власть вызывать в нем желание, потому что разве он не властен над ней?

— Сделай... ты знаешь что... — прошептала она, высвобождая губы (о, что за вкус у его рта! вкус мужчины, вкус похоти!).

В следующую секунду рука оказалась под подолом ее платья, скользя вверх по внутренней стороне бедра, на живот. Пальцы проследили очертания треугольника волос, нырнули вниз, в ложбинку между горячими половинками зада, и вернулись вверх очень медленно, раздвигая лепестки плоти. Арианна содрогнулась, выгнувшись дугой.

Рейн попробовал поднять ее юбки до талии, но их прижимал вес ее тела. Он отстранился, бормоча проклятия.

— Раздевайся догола!

— Да, но кто-нибудь может...

Не дав ей договорить, он разорвал платье пополам до талии, потом проделал то же самое с сорочкой. Арианна ахнула (разумеется, не от возмущения).

— Тогда и ты раздевайся!

Рейн с готовностью подчинился, разбросав одежду по всем углам стойла. Не отводя взгляда от ее лица, он опустился на колени между ее раздвинутых ног, поднял их и поочередно положил себе на плечи. Потом наклонился и прижался губами внизу ее живота.

Арианна в смятении подумала, что должна остановить его, сказать, что это противоестественно, что это ужасное французское извращение, но вместо этого ее пальцы зарылись в угольно-черные волосы, слегка нажимая, чтобы заставить его спуститься ниже по ее телу.

И снова Рейн подчинился. Она вздрагивала и извивалась, и это было сладко до безумия, а потом — Господи Боже! — его язык оказался внутри. Совсем-совсем внутри, насколько его хватило! И он двигался в ее теле, словно пробовал ее на вкус! А когда выскользнул из нее, то дотронулся там, где каждое прикосновение порождало новый язычок огня, язычки сливались, и жар этого костра был так велик, что непонятно было, ласкает он или жжет. Арианна чувствовала, что не сможет дольше выносить это.

Что он делал с ней! Его язык был в тысяче точек сразу, он играл ею, заставляя кровь буквально закипать в жилах! В ней не хватало места для настолько мощных ощущений! Кожа душила ее, она рвалась наружу из собственного тела, рвалась и рвалась, и рвалась... и оказалась вдруг свободной.

— Ре-ейн! — закричала Арианна, совершенно беспомощная против содроганий, которые так долго пыталась удержать.

Она отдалась им, позволила раскачивать и подбрасывать свое тело до тех пор, пока вся жизнь, казалось, не выплеснулась из него.

Звук имени отдался эхом среди балок потолка. Несколько секунд Рейн оставался неподвижным, по-прежнему прижимая рот между ног Арианны, потом отодвинулся, чтобы войти в нее. Она закричала снова, потому что, хотя была влажной и готовой принять его, острие его страсти было слишком велико.

Он приподнялся на руках, чтобы она могла видеть то место, где они были теперь соединены друг с другом. Мужчина и женщина. Мужчина внутри женского тела.

— Видишь, ты моя, Арианна, — сказал он с усмешкой и начал вжиматься еще глубже — так глубоко, пока ей не стало казаться, что его плоть касается ее сердца. — Видишь теперь? Ты моя.

— Но ведь ты сейчас во мне, Рейн. А раз ты во мне, ты стал частью меня. Это значит, сейчас ты мой!

Он просунул руку между телами, средний палец медленно двинулся вниз, нащупывая самое чувствительное местечко, пока Арианна не ахнула и не содрогнулась. Потом, так же медленно, он начал отстраняться, пока внутри не осталась только малая часть, и стал двигаться все быстрее, погружаясь на всю длину, вонзаясь, вонзаясь и вонзаясь в нее, а палец все трогал ее и поглаживал, и сладостное напряжение внутри все нарастало, пока не стало невыносимым. И тогда Арианна распалась на мельчайшие частички, рассыпалась дождем искр, разлетелась фонтаном горячих капель. Она даже как будто увидела себя рассеянной сверкающим дождем по черным бархатным небесам, а когда вернулась на землю, то ощутила, как внутрь изливается горячий поток, и это было так же сладко, как и все остальное...

Рейн опустился на нее, мокрый от пота, обессиленный. Грудь его вздымалась часто и неглубоко. Над их головами дождь продолжал выбивать убаюкивающую дробь по кровле конюшни, из щелей в стенах сквозило мягкими порывами, похожими на прохладное дыхание. Лошадь фыркнула и заржала в одном из стойл.

Некоторое время спустя — нет, долгое время спустя — Арианна почувствовала, что может дышать более ровно.

Рейн приподнялся на локтях и посмотрел на нее (его плоть все еще была внутри нее, и на этот раз это было приятно).

— Ты выкрикнула мое имя, — сказал он.

— Вовсе нет.

— Да ты вопила, моя маленькая женушка! Ты заглушила бы торговку рыбой, если бы той случилось пройти мимо. Ты кричала потому, что дошла до вершины на этот раз, я это чувствовал ртом. А второй раз ты кончила, когда я был внутри, так ведь? Ты его сжимала, как тисками.

— Это вышло случайно... — пробормотала Арианна, чувствуя, что заливается краской.

— Я так и понял, — усмехнулся Рейн.

— И это не повторится!

— Ну конечно!

Он уже наливался внутри нее, наливался и твердел — так быстро. И он уже снова двигался там, а она — о Боже! — она хотела его. Она снова хотела его! Арианна зажмурилась и отвернулась, но Рейн сжал ее лицо ладонями и заставил повернуться к нему.

— Открой глаза.

Она отрицательно помотала головой. Если она откроет глаза и бросит хоть один взгляд, он поймет, что она чувствует. Он все прочтет в ее глазах.

— Открой глаза, черт побери!

Арианна приподняла веки и заглянула в глаза, такие горячие и сверкающие, что едва не зажмурилась снова.

— Мне мало того, что было, Арианна, — сказал Рейн. — Ты отдала мне свое тело, но мне этого мало. Я хочу большего, понимаешь, я хочу большего... — Он зарылся лицом в ее волосы, несколько раз легко шевельнулся внутри, потом отстранился и погрузился с силой, заполнив ее до отказа. — Я хочу тебя всю...

Они не слышали, как скрипнула, приоткрываясь, дверь конюшни, не видели, как юношеская фигурка проскользнула к стойлу и заглянула в него из-за угла. Незваный гость улыбнулся, слушая влажные звуки плотской любви, и вздохи, и стоны, и поцелуи. На стене, освещенной светом лампы, танцевали тени: ритмично движущиеся мужские бедра, обвитые стройными ногами.

Вновь переступая порог конюшни, юноша насвистывал. Снаружи было сыро, но дождь прекратился. По небу стремительно неслись гонимые ветром облака, сквозь которые время от времени проникал луч луны. Когда лунный свет в очередной раз омыл спящий двор замка, он осветил длинные пряди оранжевых волос и отразился в глазах, которые мягко засветились. Это были глаза не юноши, а древнего старца.

Глава 15

Этот день был из тех, о которых слагают стихи и песни, — день, созданный для любви.

Восходящее солнце заливало небеса золотым сиянием. Упоенно распевали дрозды, гнездящиеся на платанах у реки. Пара тучных коров, щиплющих траву на прибрежной луговине, добавляла к птичьему хору мелодичное теньканье колокольчиков. Одним словом, в мире царила гармония.

Как и каждое утро, у ворот замка собралась толпа нищих и паломников, ожидающих подаяния. Однако на этот раз сама хозяйка замка вышла раздавать милостыню. По ее правую руку стоял суровый коротышка с объемистой железной кружкой у пояса — лицо, отвечающее за раздачу подаяния. По левую руку топтался слуга с корзиной, нагруженной лепешками. Это был не хлеб, оставшийся от вчерашней трапезы, как делалось почти в каждом замке, нет: лепешки были еще теплые, выпеченные не более получаса назад. Их упоительный запах смешивался с ароматом фиалок и гелиотропов, доносящимся из садов Руддлана.

Паломники подходили в первую очередь, поскольку на них почила благодать Божья. Каждый из них дал клятву не мыться и не стричь волос, когда отправлялся в путешествие к святым местам, поэтому от их обносившейся одежды и войлочных шляп несло застарелым потом и прогорклым жиром. Раздавая милостыню, Арианна старалась дышать ртом.

Нищий с усохшей рукой протолкался сквозь толпу паломников, таща за собой старую каргу с громадным зобом, свисающим с шеи, как спелая слива-переросток. Следом за ним робко приблизилась невероятно тощая девочка в оборванном платье, босиком — поводырь слепой старушки. Арианна вложила самую большую лепешку в скрюченные темные пальцы старой женщины, а в протянутую руку ребенка, похожую на прутик, насыпала медных монет.

Девочка подняла на нее карие глаза, глубоко сидящие в глазницах лица, совершенно лишенного плоти.

— Да благословит вас милосердная Дева Мария, миледи.

— Иди с Богом, дитя, — ответила Арианна рассеянно, поскольку все ее внимание было приковано к другому берегу реки, к холмам Роса, где над оголенными склонами уже повисла дымка испарений. В этих холмах ее муж третий день выслеживал Кайлида.

Она думала о ночи, проведенной с Рейном на конюшне, о силе их страсти и об ощущениях, которые он заставил ее испытать. Она узнала рай в его объятиях, но даже это не могло изменить ее, не могло заставить отвернуться от тех, кого она прежде любила. Кайлид воспитывался с детьми князя Оуэна, и она с детства привыкла считать его братом, как, например, Родри. К тому же разве их не связывали кровные узы? Она не могла отвернуться от своей семьи и от земли своей, как не могла отвернуться от себя самой. В ней текла кровь народа — Кимру, и сердце ее принадлежало этому народу.

Во дворе замка зазвонил колокол, призывая обитателей на утреннюю мессу в часовню. Когда последний отголосок звона отзвучал в жарком летнем воздухе, Арианна услышала тревожный звук костяной трещотки, означавший, что к воротам приближается прокаженный. Услышав его, те немногие паломники и нищие, что не успели еще получить свою долю, поспешно зашаркали прочь.

Звук трещотки приближался. Та, от которой отвернулся Бог, шла по дороге со стороны города. На ней было бесформенное серое одеяние, на голове — колпак, заметный издалека. Поверх одежды была наброшена длинная плотная сетка — что-то вроде грубой вуали, — скрывающая изуродованное ужасной болезнью лицо. Звук трещотки вблизи был оглушительно громок. Раздатчик подаяния и слуга с корзиной разом начали отступать к воротам, оставив Арианну лицом к лицу с прокаженной.

— Да не откажет тебе Господь наш в своем милосердии, — сказала Арианна с глубокой жалостью, вкладывая полную горсть монет в забинтованную руку женщины.

В этот момент группа верховых галопом вырвалась из леса и поскакала через поле к воротам. Прокаженная, неуклюжая в своем мешковатом одеянии и длинной сетке, спотыкаясь, бросилась в сторону. Пару секунд Арианна стояла в оцепенении, потом подобрала подол и побежала наперерез всадникам.

Рейн соскочил с седла, не дожидаясь, пока конь остановится, и закричал на нее:

— Что тебе взбрело в голову, во имя Бога и всех присных его?!

— Я раздавала милостыню... несчастным... — Голос Арианны пресекся, когда взгляд ее упал на одного из верховых... только он не был верховым. Он лишь сидел в седле, меж тем как ноги его были связаны под брюхом лошади и руки скованы за спиной.

— Иисусе, дай мне терпения! — между тем кричал Рейн. — Это была прокаженная! Или ты не заметила?

Арианна не слышала. Она с ужасом думала о том, что Кайлида все-таки выследили и теперь он умрет. Ее муж казнит его.

Кайлид поднял понуренную голову и помотал ею, отбрасывая со лба мокрые от пота волосы. Грязь засохла на его щеках и подбородке, но губы кривились угрюмой усмешкой. Один глаз так заплыл, что не открывался, но другой — золотистый, как летний мед, впился в Арианну вопрошающим взглядом: «Ты поможешь мне? Спасешь меня?»

Не сознавая, что делает, она шагнула к пленнику — и почти уткнулась лицом в грудь, защищенную тускло-черными латами. Она подняла взгляд медленно, неохотно.

Она хорошо знала, что глаза Рейна темнеют в моменты страсти, загораются, как угли, туманятся, как дым над костром. Они и теперь были темными, туманными и горящими — и все это от ярости, от бешеного, неумолимого гнева.

Он сделал движение, и она отпрянула. Однако он всего лишь вынул что-то из-за пазухи и ткнул Арианне в самое лицо. Предмет свисал так близко, что она не сразу разглядела его. Но потом луч солнца отразился от бронзы, и она загорелась, как факел.

— Знакомая штука, верно, милая женушка?

Голос, презрительный и злой, хлестнул ее, как плеть. Она собрала всю волю, чтобы рука не дрожала, когда она протянула ее за ожерельем, и все же почему-то она задела пальцы Рейна своими...

...и небо над их головами вспыхнуло пламенем. Все горело, все рушилось вокруг, источая удушливый маслянистый дым. Отовсюду неслись воинственные крики и крики умирающих. И он стоял перед ней, ее любимый — такой высокий, сильный, красивый. Он коснулся ожерелья на ее шее, поцеловал ее в губы и сказал: «... навеки...», но она знала, что никакого «навеки» для них не будет, что это последний поцелуй. Она знала это наверняка, потому что провидела будущее. Слезы заволокли ей глаза, и окружающее подернулось кровавой пеленой, а небо над головой полыхало и полыхало...

..все исчезло, а еще через мгновение Арианна забыла то, что увидела. Бронза ожерелья была теплой на ощупь, но это было естественно, раз Рейн прятал его на груди.

— Он собирался продать это и нанять на вырученные деньги армию, чтобы штурмовать Руддлан, — сказал тот, не сводя с нее взгляда, и голос его был холоден, холоднее некуда — Армию ирландских наемников. Ты знала о его планах, Арианна? Хотя как ты могла не знать? Разве не твое ожерелье должно было послужить для их осуществления?

Арианна бросила быстрый взгляд в сторону Кайлида, но тот сидел, уставившись на конскую шею. Она живо вспомнила лестницу в комнаты Кристины, по которой он сбежал так легко, позвякивая монетами в кожаном мешочке. Если бы она попробовала объяснить мужу, как ожерелье оказалось в руках брата, ей неминуемо пришлось бы назвать имя дочери галантерейщика, раскрыть ее любовную связь и участие в вероломстве Кайлида.

Но промолчать — означало согласиться со всеми обвинениями Рейна. Арианна положила ладонь на руку, прикрытую латами.

— Милорд, я не давала ему ожерелья. Бог свидетель, не давала.

Тело Рейна окаменело, она ощутила это даже сквозь кольчугу. Он отдернул руку, словно ее прикосновение было ему противно.

— Не лги мне, Арианна! — отчеканил он. Ненадолго она увидела боль в его глазах, потом они снова стали бесстрастными, и Рейн повторил не столько резко, сколько устало: — По крайней мере, не лги мне...

Не зная, что еще сказать в свое оправдание, она молча покачала головой. Она чувствовала глубокую печаль, сожаление о том, что, едва обретенное, было утрачено ими в этот момент. Рейн не верил ей, и она не могла винить его за это.

Он отвернулся, словно сам вид ее был для него невыносим. Арианна не выдержала и окликнула его по имени. Он вздрогнул, но не обернулся.

— Как ты с ним поступишь?

Рейн не ответил. Он сидел в кресле перед жаровней и следил из-под полуопущенных век за тем, как она хлопочет

Необъятная печаль гнездилась в душе Арианны. Она принялась ходить по спальне, зажигая свечу за свечой, словно яркий свет мог как-то рассеять сумрак в душе. В конце концов, запах горящего сала стал таким насыщенным, что она расчихалась, но муж не сказал: «Будь здорова!»

Лицо его обострилось так, словно все состояло из углов и впадин, — настоящий утес, непроницаемый и безмолвный. Даже игра бликов света не придала ему мягкости. Он так и сидел, наблюдая за Арианной и крутя в длинных пальцах ножку бокала, из которого не выпил ни капли.

Она пыталась мысленно повелеть ему отпить из бокала, но и боялась, что это случится. Если Рейн выпьет вино, думала Арианна, ее приговор будет подписан, потому что она добавила в бокал сонной травы, как и в эль, который позже отнесут часовым, охраняющим погреб. Поздно ночью, когда все они уснут крепким сном, она спустится в погреб и освободит Кайлида. Рейн никогда, никогда не простит ей этого.

Но она не могла поступить иначе, не могла допустить, чтобы Кайлида казнили. Он был сыном родного брата ее матери, они были одной крови... нет, она не могла смотреть, как он умирает.

Арианна выпила свой кубок до дна, надеясь, что Рейн последует ее примеру. Однако она добилась только того, что в голове зашумело. Прошло еще немного времени, и она поняла, что не может больше выносить молчания. Арианна подошла и опустилась у ног мужа, положив на его колени сцепленные руки. Она почувствовала, как дрожь прошла по его телу, но потом оно вновь окаменело. Арианна подняла взгляд на непроницаемое лицо.

— Неужели мы не можем хотя бы поговорить об этом, милорд?

— Каких слов ты ждешь от меня, Арианна? — спросил Рейн угрюмо, и морщинки вокруг его губ стали резче.

— Что ты веришь мне. Веришь, что я не принимала участия в затее Кайлида. Что ты не испытываешь ненависти ко мне.

Уголки его рта саркастически опустились. Рейн отвернулся. Арианна подалась вперед, прижавшись к коленям мужа грудью.

— Сохраните ему жизнь, милорд, умоляю вас! Пусть он будет вашим пленником или отправится в ссылку, только оставьте его в живых. Я прошу об этом не ради себя, а ради нас с вами, ради нашего брака. Как же мы сможем когда-нибудь полюбить друг друга, если...

Она проглотила остаток фразы, ужаснувшись словам, зачем-то сорвавшимся с языка. Сейчас Рейн посмотрит на нее и засмеется или хотя бы ядовито усмехнется такой нелепости. Она заслужила насмешку.

Он не засмеялся, даже не улыбнулся. Он посмотрел на нее светло-серыми глазами, похожими на два озера в лунном свете, два озера жидкого серебра, непроницаемых для взгляда. Он поднялся резко, забрав в кулак ее волосы и вынудив подняться тоже. Он привлек ее к себе рывком, причинив боль. Их лица были сейчас так близко друг от друга, что Арианна видела свое отражение в глазах Рейна. Он коснулся ее щеки, и она лишь теперь ощутила влагу одинокой слезы, непроизвольно упавшей с ресницы. — Не жди от меня любви, Арианна.

Она почувствовала, что задыхается. В груди жгло от унижения. Она попыталась вырваться, но жестокое объятие только стало теснее.

Тогда она начала извиваться всем телом, упираясь ладонями в грудь мужа. Она знала, что вот-вот заплачет, и умерла бы со стыда, если бы это случилось на его глазах.

— Отпусти меня!

— Нет, — сказал он ровно, — я никогда тебя не отпущу.

Он не поцеловал ее, а набросился на ее рот так, словно поцелуй был наказанием, а не лаской.

Одно мгновение Арианна продолжала сопротивляться, сжимая в кулаки прижатые к его груди руки. Но она хотела этого, о, как она хотела этого! Губы ее раскрылись, и языки их столкнулись. В этом поцелуе было что-то отчаянное, потому что оба знали: такой вот голод — неутолимый, не знающий стыда и гордости, — это проклятие, которое может принести только боль.

Дверь спальни открылась без стука. Рейн буквально отшвырнул Арианну. Она едва устояла на ногах, ухватившись за спинку стула. Взгляд ее столкнулся со взглядом Рейна, они сплелись, словно в схватке, и Арианну обожгла ярость, с которой муж смотрел на нее. Она все еще чувствовала жар, влагу и вкус его рта.

— Милорд, мне нужно срочно поговорить с вами, — нарушил молчание голос сэра Одо (тот так и стоял на пороге, заполняя дверной проем своим широким телом и тактично глядя поверх их голов, на стену). -Я бы не стал вас беспокоить, но это очень важно.

Рейн не шевельнулся, продолжая смотреть на Арианну. Губы его оставались приоткрытыми, и ей казалось, что она слышит его тяжелое дыхание. Возможно, он тоже думал о том, как только что пытался наказать ее поцелуем и как она приняла это наказание. Наконец он повернулся к сэру Одо и кивнул.

Они вышли на лестничную площадку и прикрыли за собой дверь, но громовой шепот сэра Одо проник в спальню, так что Арианна сумела разобрать, о чем идет речь. На землях одного из нормандских вассалов Рейна, простирающихся к югу вдоль широкого ущелья, крестьяне-уэльсцы, воодушевленные недавним бунтом Кайлида, тоже решили поднять восстание. Вооружившись серпами и косами, они напали на своего господина, который мирно охотился в лесу. Рыцарь был серьезно ранен — вернее, лежал при смерти, — а бунтовщики, опьяненные пролитой кровью, продолжали свои бесчинства.

Выслушав новость, Рейн что-то ответил, но так тихо, что Арианна не разобрала ни слова. Ей пришло в голову, что он вполне мог приказать казнить Кайлида на месте.

Вскоре мужчины вернулись в спальню. Теперь на лице Рейна не было и следа желания, которое бушевало в их крови лишь несколько минут назад.

— Ты останешься здесь и будешь охранять миледи, — обратился он к сэру Одо, хотя его взгляд был по-прежнему устремлен на Арианну. — Смотри, не давай ей высунуть за дверь даже кончик туфельки.

— Ну да, милорд, само собой... — буркнул здоровяк, разглядывая камыш под ногами.

— Что касается тебя, моя маленькая женушка... тебе приходилось видеть, как рыцари в полном вооружении расправляются с горсткой голоногих крестьян?

— Рейн, ради Бога!.. — вырвалось у нее. Он махнул рукой на статуэтку Девы Марии, стоящую в угловой нише спальни.

— Советую тебе занять себя молитвами Пресвятой Деве нашей. Молись за души тех, кто примет смерть сегодня ночью. Их смерти будут на вашей совести, твоей и твоего драгоценного братца! — С этими словами он вышел, громко окликая оруженосца.

Арианна бросилась к окну. Она увидела, как Рейн вскочил на серого коня — далеко не столь горячего, как его вороной любимец, — и поскакал к воротам во главе небольшого отряда рыцарей. Талиазин следовал за ним держа щит и пику. Знакомый золотой шлем на голове оруженосца был начищен так, что отражал лунный свет не хуже, чем солнечный, и пылал небольшим факелом. Всадники уже скрылись в ночном сумраке, но Арианна все еще различала этот факел, подпрыгивающий, как поплавок на воде. За подъемным мостом он двинулся через поле, вверх по небольшому уклону. Он тускнел и становился все меньше, пока черная стена леса не поглотила его.

Арианна оставалась у окна еще долгое время, хотя за ним уже не было ничего более интересного, чем четвертушка луны и небо, густо усеянное звездами. Повернувшись лицом к спальне, она с некоторым удивлением увидела сэра Одо, который так и стоял, переминаясь с ноги на ногу на манер танцующего медведя.

— Простите, что осмеливаюсь нарушать ваше уединение, миледи, — заторопился он, побагровев так, что рябое лицо напомнило переспелую земляничину. — Просто... э-э... милорд приказал...

— Вам не в чем оправдываться, — успокоила его Арианна, улыбнувшись такой ослепительной улыбкой, что здоровяк замигал. — На месте лорда Рейна я тоже не доверяла бы мне. Устраивайтесь поудобнее, сэр Одо, предлагаю вам партию в шахматы.

Взяв рыцаря за руку, она подвела его к креслу, а сама отправилась за шахматной доской. Это был дорогой предмет черного дерева, инкрустированный слоновой костью. Арианна разложила его на столе и снова улыбнулась.

— В ожидании время тянется долго, и никому из нас все равно не уснуть.

Рыцарь немного поколебался, но потом опустился в кресло со вздохом облегчения. Заметив кубок с вином, к которому Рейн так и не прикоснулся, он облизнул толстые губы.

— Не томит ли вас жажда, сэр? — любезно осведомилась Арианна, улыбаясь еще ослепительнее. — Мне говорили, что это доброе вино из погребов короля Генриха Аквитанского.

И она протянула кубок сэру Одо.

— Скорее дождешься смерти, чем тебя, Арианна! Скоро начнет светать!

Арианна пробормотала проклятие, оцарапав костяшки пальцев о ржавые кандалы, и продолжала бороться с застрявшим в замочной скважине тугим ключом.

— Я бы не отказалась услышать хотя бы простое «спасибо», дорогой братец...

— Прекрати хныкать и снимай с меня скорее это чертово украшение!

Замок открылся с отвратительным скрипом. Цепи упали на пол погреба, глухо звякнув. Кайлид отпихнул их и поднялся на ноги, потягиваясь, чтобы размять затекшие мышцы. Арианна была уже у двери, полная нетерпеливого ожидания.

— Скорее! — прошипела она.

Спящие сторожа, свесив головы, сидели на нижней площадке лестницы и оглашали ее звучным храпом, который эхом отзывался в подвале. Кайлид приостановился и потыкал одного из них под ребра носком сапога.

— Ты только погляди на это нормандское отродье!

— Наказание Божье! Кайлид, ты идешь или нет?

Арианна стремглав взбежала по крутой и узкой лестнице. Когда она остановилась, чтобы бросить взгляд в главную залу, сейчас тихую и темную, Кайлид по инерции налетел на нее. Из-за перегородки доносились обычные ночные звуки: пьяное похрапывание и сопение, беспокойная возня спящих, которым снится что-то неприятное, шуршание мышей, пробирающихся среди камышовых стеблей в поисках крошек, постукивание по полу ноги почесывающейся собаки, заеденной блохами.

Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы даже не дышать, Арианна заторопилась к двери, сделав Кайлиду знак следовать за собой. Они почти достигли калитки во внутренней ограде башни, когда снаружи появился часовой, выходивший помочиться в ров с насыпного холма. Он заметил их и заспешил узнать, кто и зачем бродит по замку ночью.

Кайлид толкнул Арианну в тень, грубо обхватил и впился в ее губы поцелуем. Одной рукой он начал демонстративно мять груди, другую сунул под подол, оголив ее ноги выше коленей, к нескрываемому удовольствию часового. Поскольку Арианна, увидев его, затаила дыхание, то нескончаемый поцелуй Кайлида почти заставил ее потерять сознание от удушья. Сквозь шум в ушах она услышала похотливый хохот часового. Наконец, когда в глазах заплясали сполохи, она начала отбиваться. Кайлид в ответ почти расплющил ее губы своими зубами.

Все это было в какой-то мере забавно, потому что в возрасте тринадцати лет (в том самом возрасте, когда она втирала по ночам в груди сок левкоя, чтобы они выросли побольше), Арианна обещала Святой Деве, что поставит самую толстую свечу перед ее статуей, если Кайлид будет охвачен безумным желанием поцеловать ее. Неудержимое желание так и не охватило его, и постепенно увлечение кузеном сменилось столь же пылким и преходящим чувством к сыну пасечника. И вот, шесть лет спустя, Кайлид все-таки поцеловал ее. Увы, Арианна испытывала при этом только удушье. Вволю насладившись зрелищем, часовой пошел вокруг башни. Кайлид выпустил Арианну из объятий и она смогла наконец отдышаться. Губы ее совершенно онемели.

— Ты целовался или давил виноград на вино? Я почти осталась без губ.

— Черт возьми, Арианна, ты же годы и годы ждала, пока я сделаю это! И не говори, что тебе не нравится, как я целуюсь.

— Ты целуешься, как мальчишка. Сплошные слюни! — Кайлид оскалился и подтолкнул ее к лестнице, ведущей с холма. В раздраженном молчании он спустился следом за ней по бревенчатым ступенькам, прошел по мосту и ступил во двор замка.

Они помедлили, прежде чем выйти за границы тени, которую отбрасывала вздымающаяся за их спинами башня. Воздух ночи был кристально чист. Казалось, что до звезд рукой подать, что их можно собирать в корзины, как яблоки по осени. Луна, хотя и далеко не полная, заливала двор таким ярким светом, словно близок был час рассвета и солнце уже готовилось показать над горизонтом свою золотую макушку.

— Я не могла опоить сонным зельем всех обитателей замка, — зашептала Арианна. — В привратницкой полно часовых, но ты сможешь проскользнуть через потайную дверь.

Она сделала шаг вперед, но Кайлид схватил ее за руку и рванул назад в тень.

— Дай мне свой нож.

— Я его не взяла.

Не успела она глазом моргнуть, как он просунул руку между подолом платья и сорочкой и выдернул из ножен скрытый там кинжал. Зубы его сверкнули в насмешливой улыбке.

— Ты забыла, сестричка, что нам давали уроки одни и те же учителя. А теперь говори, где этот бездушный ублюдок, которого ты называешь мужем? Я должен кое за что с ним рассчитаться.

— Его нет в замке.

— Ты ведь не солгала бы мне, Арианна, душенька? — спросил Кайлид, повернув лезвие кинжала плашмя и поглаживая им по ее щеке. — Или времена изменились и тебе не хочется видеть перерезанным красивое горло своего мужа? Его поцелуи тебе куда приятнее, чем мои, так ведь? Может, тебе уже по нраву и французские извращения?

— Я сказала, его нет в замке! — прошипела она, хватая его за руку и отбрасывая ее. — Лучше погляди, где потайная дверь: вон там, между кузницей и соколятней. Бери ноги в руки, пока кто-нибудь еще не вышел отлить и не наткнулся на нас, стоящих здесь и шлепающих губами, будто нам некуда торопиться!

Кайлид вдруг схватил ее за подбородок и грубо потряс, фыркая, как раздраженный кот.

— У тебя на плечах голова или котелок с овсянкой? По-твоему, я — лошадь и могу доскакать до Гуинедда? Мне придется ехать верхом, так что поди-ка приведи с конюшни какую-нибудь клячу. Да поскорее! Я буду за тобой приглядывать.

— Наказание Божье! — прошипела Арианна, рывком высвобождая подбородок. — Я начинаю жалеть, что не бросила тебя на произвол судьбы.

Она выполнила требование Кайлида, больше всего желая теперь, чтобы он поскорее исчез с ее глаз. Она выбрала среди лошадей Руддлана самое невзрачное животное: чалого мерина, в котором хватало пыла только на бодрую рысь, но не на энергичный галоп. Это была ее личная лошадь, и потому передача ее Кайлиду не выглядела воровством. Арианне так хотелось поскорее покончить с этим делом, что она оседлала и взнуздала животное в считанные минуты. Чмокнув кроткого мерина в теплую шею, она повела его под уздцы к дверям конюшни.

— Я так и знал, что вы замыслили что-то в этом роде!

Она повернулась всем телом, схватившись за горло, куда сразу подскочило перепуганное сердце. Когда она увидела «того, кто заговорил, оно забилось даже сильнее.

— Ты с ума сошел! Бродишь, пугаешь людей!

Талиазин заступил ей дорогу. Его длинные ноги были широко расставлены в недвусмысленном обещании стоять насмерть, уголки рта угрюмо опустились. Он выглядел точь-в-точь как любой из братьев Арианны, которому вдруг вздумалось надуться... нет, не совсем так. За исключением тонкого лунного лучика, пробивающегося сквозь щель в кровле, конюшню ничто не освещало. Тем не менее, фигура Талиазина была прекрасно видна, словно ее окружало слабое свечение, словно за его спиной теплилась лампа или догорающая свеча. Он был одет в простые кожаные штаны и полотняную рубаху оруженосца, и потому золотой шлем казался чем-то инородным. К тому же он светился все так же ярко, хотя отражать ему было нечего. Он как будто испускал свое собственное мерцающее сияние...

Арианна поморгала. Сияние исчезло. Где-то поблизости раздался рычащий, рокочущий звук. Арианна сочла его раскатом грома, но потом отбросила эту догадку: всего несколько минут назад небо было абсолютно безоблачным, и ни единого облачка тумана не тянулось от реки. — Миледи, вы напрасно затеяли побег, — сказал Талиазин. Арианна открыла рот, чтобы протестовать, но тут же снова его закрыла. Если она скажет, что и не думает спасаться бегством, то как объяснить, зачем ей ночью понадобилась лошадь? Пальцы ее конвульсивно сжались на кожаных поводьях. Хоть бы у Кайлида хватило соображения не лезть на глаза, пока она не разберется с оруженосцем! Чтоб Талиазину провалиться сквозь землю! Она же своими глазами видела, как он отправился в набег бок о бок с Рейном — и на тебе! Он тут как тут! Ну до чего же этот негодяй любит выскакивать из-под земли, когда его меньше всего ждут! Только бы как-нибудь отвлечь его и вывести лошадь из конюшни... Кайлид изловчится и сбежит, можно быть уверенной...

Арианна попыталась припомнить уловки, на которые шла в детстве, чтобы перехитрить братьев. Помнится, у нее было множество способов добиться желаемого... и каждый срабатывал!

Через секунду губы ее уже жалобно дрожали, а в глазах стояли слезы.

— Пойми, Талиазин, я опасаюсь за свою жизнь! — воскликнула она вполголоса, умоляюще прижав руки к груди. — Сегодня вечером лорд Рейн избил меня...

Оруженосец ничего не сказал на это и не двинулся с места.

— Он избил меня так сильно, что я вся покрыта синяками, ссадинами и кровоподтеками. Я едва держусь на ногах от боли! Он уверен, что я предала его ради моего кузена, и ничто, никакие оправдания не могут смягчить его сердце.

Талиазин прикусил нижнюю губу. Глаза его сузились, и на лице отразилось сомнение. Арианна уже решила, что ее маленький обман удался, но оруженосец снова упрямо выпятил подбородок.

— Лорд Рейн не избил бы вас, если бы вы не вынудили его. В душе он ненавидит насилие.

— Ненавидит насилие?!

Арианна начала было выкрикивать эти слова, но вспомнила о необходимости сохранять тишину и закончила неразборчивым бормотанием. Его заглушило свирепое завывание ветра, который вдруг порывом обрушился на стены конюшни. Сверкнула такая яркая молния, что даже сквозь узкие щели строение озарилось мертвенным светом. Гром загрохотал над головой, заставив мерина испуганно попятиться.

— Вы никуда не поедете! — И Талиазин сделал шаг к Арианне.

Другой порыв ветра, даже более сильный, налетел на конюшню. Незапертая дверь распахнулась и с треском ударилась об стену. Мерин бросился в сторону, и Арианне пришлось повиснуть на новодьях, чтобы удержать его. Рот ее сам собой приоткрылся, когда она увидела, как разыгрались снаружи стихии. Очередная вспышка молнии осветила стульчак для дойки коров, который ветер катил через двор. Небо было черным, как адское жерло. Внезапно хляби небесные разверзлись, и ливень обрушился водопадом, в мгновение ока превратив двор в море грязи.

— Вы не можете бежать в разгар грозы, — сказал Талиазин, и его рука легла на руку Арианны — голубоватая, как рука призрака в непрерывных вспышках молний.

Арианну обожгло так, словно на руку ей пролили расплавленный свинец. Казалось, вся мощь грозы внезапно сосредоточилась в оруженосце. «Или она изначально исходит от него...»

Здравый смысл испуганно отказался от этой мысли. Сияние мерцало и переливалось вокруг Талиазина, а его черные глаза сверкали, словно в них скопился свет давно скрытой за облаками луны. Очередная молния ударила перед самой дверью конюшни, ее сухой треск ворвался Арианне в уши, а жар опалил кожу. Она вскрикнула, инстинктивно прикрыв голову обеими руками. Перед закрытыми глазами затанцевали ослепительные пятна, она ощутила запах серы. Когда она робко открыла глаза, перед ней было просто лицо, и никакой сверхъестественный свет его не озарял. Талиазин казался даже более испуганным, чем она сама.

— Ничего себе! — прошептал он, поводя вокруг округлившимися от изумления глазами. — Еще бы немного, и...

Арианна постаралась как-то успокоить лошадь, которая совершенно обезумела от ужаса и забилась в дальний угол конюшни. Когда это удалось, она повела мерина к двери. Талиазин шел следом, не умолкая ни на секунду.

— Постойте, миледи, подумайте хоть немного! Милорд очень, очень рассердится на вас за этот поступок. Не видать семейного счастья женщине, которая в брачную ночь всаживает в мужа кинжал, а через неделю после венчания совершает побег. Вот увидите, когда он явится за вами, он будет в самом плохом настроении, в каком вам только приходилось видеть его! — С этими словами Талиазин бросился наперерез Арианне. -Не делайте этого, миледи, умоляю вас!

— Дай мне пройти, парень. Дай пройти или хуже будет!

— Я пропущу вас, будьте покойны! — прошипел Талиазин, сжимая кулаки. — Я не имею права вас удерживать, богиня не позволяет мне этого. Одно могу сказать по этому поводу: когда она устанавливала правила, то не знала, с какими двумя упрямцами имеет дело!

— Какие еще правила? О чем...

Арианна как будто подавилась остатком фразы, когда из воющей, бурлящей тьмы вынырнул Кайлид с кинжалом в руках.

Он замахнулся. Кинжал по самую рукоятку вошел между ребрами Талиазина. Глаза парня раскрылись на всю ширь, и из них полыхнули светом, почти таким же ярким, как недавняя молния. Молния вспыхнула тоже, сопровождаемая громом, от которого затряслась земля. Глаза Талиазина закрылись, и он осел вперед, как оседает тряпичная кукла, которую ребенок устал держать стоя и выпустил из рук. Арианна подхватила падающее тело, вес которого заставил ее согнуться.

По рубахе Талиазина расплывалось темное пятно, лицо побелело и окаменело, превратившись в лицо восковой фигурки святого. Положив голову оруженосца на колени, как когда-то голову Сейдро, Арианна посмотрела на Кайлида. Он был одной крови с ней, и потому она предала Рейна ради него.

— Ты убил его, — сказала она, не в силах поверить в это... не желая верить в это. — Ты убил Талиазина.

— Невелика потеря!

Кайлид подхватил Арианну и поднял на ноги. Тело Талиазина перекатилось на живот, руки раскинулись в стороны, как у распятого.

— Давай выбираться отсюда! Снаружи льет так, что и утка захлебнется. Теперь мы можем выехать прямо через главные ворота, часовые и носа не высунут.

— Так убирайся, разрази тебя гром! — крикнула она, вырываясь.

Она снова опустилась на колени перед лежащим телом. «Талиазин... о Господи! Он убил Талиазина!» Сверкнула молния, отразившись во влажном и красном — о, каком красном! — пятне на спине оруженосца. Его рубаха была теперь вся пропитана кровью. «Если кровотечение не прекратилось, возможно, он еще жив, — подумала Арианна. — Надо позвать лекаря... нет, Рейна! Надо поскорее позвать Рейна!» Но она тут же вспомнила, что Рейна нет в замке.

Кайлид снова поднял ее на ноги, на этот раз за волосы.

— Ну, уж нет, моя маленькая сестричка! Ты пойдешь со мной. Ты слишком дорого стоишь, чтобы оставлять тебя здесь. Выкупа хватит на полдюжины армий...

Арианна замахнулась кулаком, но Кайлид ловко уклонился. Он быстро намотал ее волосы на руку с такой силой, что Арианна стиснула зубы, чтобы не закричать.

— Ты дурак, Кайлид, — с трудом выговорила она. — Рейн ненавидит меня. Он не даст и свиного уха за то, чтобы вернуть меня.

— Он заплатит как миленький, — засмеялся Кайлид. — Если не из любви к тебе, то из гордости.

Арианна боролась изо всех сил, но она была женщиной и не могла сравниться с Кайлидом в силе.

— Кайлид, ради Бога! Чтобы спасти твою жизнь, я предала мужа и разрушила все надежды на семейное счастье, почему же ты платишь мне такой неблагодарностью?

— Арианна, душенька, ты уж прости, но есть вещи, которые для мужчины превыше всего остального, например... — Остальное было не разобрать за внезапным воем ветра.

Кайлид отстранил Арианну, придерживая левой рукой, и она увидела занесенный над ней кулак за мгновение до того как тот ударил ее в висок.

***

Целый дождь соленых брызг обрушился Арианне на лицо, вернув к действительности. Кайлид как-то сумел посадить ее верхом на лошадь, и теперь они ехали парой: oн сзади, левой рукой стискивая ее талию с силой кузнечный клещей. Пока она оставалась без сознания, они доехали до реки. Ночь была слишком темна, чтобы разглядеть это, но вода неслась у берега, бурля, и звук ее стремительного бег. бил по ушам, словно рядом, хлопая крыльями, снималась с земли целая стая чаек.

Кайлид, видимо, направлялся к мосту, соединяющему Ро и Телеингл, но продолжающаяся гроза мешала Арианне сориентироваться. Ветер бросался зверем со всех сторон сразу, дождь хлестал и хлестал, водопадом обрушиваясь на голову, и впечатление было совершенно такое, что и лошадь, и седоков засосало в гигантскую приливную воронку. От соли жгло глаза и першило в горле. Арианна тупо размышляла о том, возможно ли утонуть в дожде, как тонут в реке или озере.

Сверкнула молния, такая яркая, что вокруг стало светло, как в летний полдень. Арианна не удержалась от возгласа: кроткая река Клуид, чье воркованье она слышала изо дня в день, превратилась в бешеный, бурлящий поток. Вода затопила берега, совершенно захлестнула мостки и рыбацкие причалы и уже подбиралась к ближайшим домам небольшой пристани у моста. Приземистое зданьице сборщика пошлины вынырнуло из чирака, едва видимое за завесой ливня. Арианна не сумела разглядеть въезд на мост и решила, что он целиком смыт разбушевавшейся рекой, но когда они приблизились, стали видны уложенные бок о бок бревна, уходящие в кромешную тьму. В следующее мгновение волна накрыла мост.

Кайлид ударил пятками по бокам мерина. Животное попятилось и споткнулось. Кайлид грубо выругался и начал понукать его, так сдавив при этом Арианну, что она совершенно не могла вздохнуть.

Она вцепилась в душащую руку, царапая ее и извиваясь. Лошадь отступила еще на пару шагов — и вдруг кинулась на мост с безумством отчаяния, так стремительно, что почти сбросила своих седоков.

В глазах у Арианны поплыли зеленые пятна, она снова начала терять сознание, теперь уже от удушья. Казалось, на нее давит здоровенный валун, постепенно сжимая грудную клетку. Она забилась изо всех сил, но Кайлид, думая, что она пытается сбежать, только сдавил ее сильнее.

Подковы мерина скользили по мокрому дереву, вода бурлила вокруг его ног, порой достигая живота. Внезапно весь мост содрогнулся и поехал сначала в одну сторону, потом в другую, словно был живым и смертельно усталым и пытался сбросить их. Лошадь не устояла и рухнула на колени.

Это заставило Кайлида ослабить смертельную хватку. Арианна задышала судорожно, со свистом, не веря в то, что еще способна на это. В ушах у нее шумело, ветер ревел, как обезумевший зверь, но эти звуки не могли заглушить треск ломающихся устоев моста. Через пару секунд Арианна уже падала вниз и вбок, а потом вода поглотила весь мир, превратила его в необъятную воронку водоворота, в котором вращались лошадь, люди и расщепленные балки моста. Арианна понимала, что гибнет, и, когда что-то мягкое сунулось в лицо, инстинктивно вцепилась в это пальцами обеих рук. Она еще успела подумать, что это, наверное, лошадиный хвост.

Она открыла рот, чтобы закричать, и вода тотчас заполнила его. Тьма и тишина поглотили Арианну.

Глава 16

— Гуинедд! Я пришел за своей женой!

Черный Дракон, верхом на коне, приблизился к замку, глядя на ворота, обитые железом и сплошь усаженные острыми шипами.

С тыла его прикрывала лишь горстка людей, каждый из которых нес на себе след недавнего сражения: окровавленную одежду, помятый щит или повязку на голове. Если их лица были суровы и полны решимости, то лицо черного рыцаря было невыразительным, как унылые утесы, окружающие замок. И все же именно он бросил вызов князю — вызов, эхом отозвавшийся среди голых скал.

— Гуинедд!

Его жена украдкой наблюдала за ним из окна башни. Она не сводила взгляда с рыцаря, который выглядел таким высоким, могучим и грозным, и руки ее до боли сжимали край подоконника. Закатное небо за его спиной налилось кровью, горело огнем, и его силуэт четко выделялся на этом мрачном фоне. Вымпел на кончике пики то опадал, то вздымался под теплым летним ветром.

Он все-таки явился за ней! Зная о его гордости и болезненном самолюбии, Арианна ни за что не поверила бы, что он способен на это.

Отцовский замок Дайнас Эмрис — настоящая твердыня — прилепился к гребню высоченного утеса, как орлиное гнездо, и господствовал над узким ущельем и всей холмистой местностью. Он был, конечно, не самым роскошным из поместий Оуэна, чье богатство не уступало королевскому, зато был самым неприступным из них. Чтобы добраться до него, нужно было пересечь не один дремучий лес и не одно подернутое туманом ущелье, подняться по тропе, вьющейся над отвесным обрывом и, наконец, пробраться через скалы, такие беспорядочные, словно их растолкало и перемешало в бесформенную кучу некое разгневанное божество.

— Гуинедд! Я жду, когда спустится моя жена! — раздалось снизу, эхом отразившись от скал и стен замка.

— Я слышу тебя, нормандец. — Оуэн, князь Гуинедд, появился между зубцами стены и оглядел зятя, уперев руки в бока и широко расставив крепкие ноги.

— Далеко же ты забрался, лорд Рейн Руддлан.

Порыв ветра подхватил и высоко взметнул алую княжескую мантию. Конь Рейна встревоженно затанцевал на месте, но тот даже не удосужился натянуть поводья. Как обычно, Рейн напряг могучие мышцы ног, заставив животное успокоиться. Он тряхнул непокрытой головой так, что взметнулись волосы цвета воронова крыла, отливавшие синью в лучах заходящего солнца.

— Где моя жена?

— Здесь! — ответил Оуэн громко, и по ущелью внизу прокатилось долго не стихавшее эхо.

Взгляды их столкнулись в безмолвном поединке.

— Пошли ее сюда.

— Если она нужна тебе, приходи и забери ее. Ни один рыцарь, каким бы храбрым и опытным он ни был, не рискнул бы штурмовать Дайнас Эмрис с горсточкой людей. Но Черный Дракон только засмеялся, получив вызов. Тесная группа за его спиной расступилась, открывая лошадку, к седлу которой был привязан Родри. Подросток был в добром здравии, но перепуган насмерть. На бледном лице жили одни громадные глаза.

— Раз ты меня приглашаешь, я приду, Оуэн Гуинедд, — сказал Рейн негромко, но почему-то каждое слово было слышно в комнате, где пряталась Арианна. — Я приду к тебе в гости один и выйду целым и невредимым. Ты будешь гостеприимным хозяином, потому что у меня в заложниках твой сын.

Арианна затаила дыхание. Она знала, что Рейн никогда не причинит вреда Родри, но откуда было знать об этом отцу? Он не мог рисковать жизнью младшего из своих детей. Пока тянулась пауза, Рейн оставался в полной неподвижности, ожидая. Наконец Оуэн перестал сверлить его взглядом и сделал знак страже. Заскрипели, открываясь, ворота, зашуршали веревки, наматываясь на деревянный ворот и поднимая бревенчатую решетку, укрепленную железными скобами.

Рейн приблизился к воротам один. К этому времени солнце скрылось за горой и окружающее погрузилась в сумрак. В вечерней тишине копыта коня гулко зацокали по подъемному мосту. Через несколько минут Рейн был внутри, снова рядом с ней. Бежать ей было некуда...

***

Как странно, что она подумала об этом... Разве когда-нибудь она собиралась бежать от него?

Разлившаяся река в конце концов выбросила Арианну на скалистый берег, а с окончанием грозы отступила в свое обычное русло. Арианна не знала этого в то время, но, открыв глаза, увидела безоблачное небо. Сыростью пахло так сильно, словно сама земля была опущена в гигаятское корыто и оставлена отмокать перед стиркой: с деревьев частым дождем падали капли, а трава так пропиталась влагой, что ее можно было бы отжимать. Даже ветерок был сырым, но небо уже сияло, промытое дочиста и синее, как букет васильков.

Мерин, живой и невредимый, спокойно пасся на лужайке среди скал, но Кайлида не было и в помине. Арианна долго разыскивала тело брата среди оставленного разливом мусора и в кустах у самой кромки мутной воды, которая продолжала бешено нестись между берегами. Она звала его по имени, пока не охрипла, но отвечало ей только эхо.

Когда она умолкла, мир наполнился тишиной, и в ней была неприятная пустота, словно Арианна и ее лошадь оставались единственными живыми существами на всей земле. Местность была незнакомой, очевидно, их унесло от Руддлана на много миль вниз по реке. К тому же течение оставило Арианну на противоположном берегу, а о переправе пока не было и речи. Как же теперь вернуться домой?

Арианна вдруг сообразила, что думает о Руддлане как о доме, и нашла это совершенно естественным, хотя принадлежала не столько кроваво-красным стенам замка, сколько их хозяину. Она снова обратила взгляд к водам Клуида. Однако прилив и гроза (которую Арианна находила в высшей степени странной), заставили реку подняться раза в три против обычной высоты. Только лодка с опытными гребцами могла бы пересечь ее в ближайшие несколько дней.

Арианна уселась на берегу, подтянув колени к подбородку и глядя поверх коричневой от глины воды. Другой берег точь-в-точь походил на тот, на котором она сидела: там и тут на нем виднелись громадные замшелые валуны, а между ними стелилась примятая ливнем осока. Он был близок, другой берег, и в то же время до него было далеко, как до иного мира.

«Что ж, мы с тобой всегда обитали в разных мирах, Рейн», — думала Арианна. Они были слишком разными людьми, и не существовало моста, что мог бы соединить их сердца.

По правде сказать, надо выжить из ума, чтобы вернуться в Руддлан. По ее вине убитТалиазин, а Кайлид сбежал, чтобы затеять очередную смуту. Рейн никогда не простит ей этого и наверняка жестоко накажет.

Умнее будет вернуться в свою семью и посмотреть, что произойдет дальше. Если Рейн простит ее, то не придется долго ждать от него вестей. Если нет, отец отправит в Рим прошение о расторжении брака. В этом случае, что наиболее вероятно, они больше не увидят друг друга.

Итак, Арианна направила лошадь в горы, в один из отцовских замков под названием Дайнас Эмрис, где Оуэн Гуинедд с семьей пережидал жаркое летнее время.

Она оказалась перед воротами в полночь, изнемогая от усталости и теряя сознание от голода. Отец засыпал ее вопросами, но мать резко прикрикнула на него, положив этому конец. Она приготовила мясной бульон, достаточно жидкий, чтобы не повредить изголодавшемуся желудку, и постелила на кровать чистые простыни, пахнущие сандалом. Скоро ноющее чело Арианны было укрыто сразу несколькими мягкими одеялами. Рано поутру, когда весь замок еще спал, она проснулась отдохнувшей и бодрой и отравилась к озеру, чтобы без помех обдумать, как объяснить случившееся родителям.

От воды поднимался густой туман, тянулся к берегу и распадался на длинные ленты, окутывая ими, как кисейным шарфом, близлежащие скалы. Озеро окружала роща священных дубов, чьи толстенные стволы и сероватые листья были сплошь обвиты остролистом. Ветерок перебирал висячие плети растения-паразита, и казалось, что деревья ежатся от промозглой сырости. Ходило поверье, что когда-то, в давние времена, в озере боролись не на жизнь, а на смерть два дракона.

Арианна подняла голову и обвела взглядом тусклое небо, в которое вгрызались, как зубы, черные и пурпурные пики гор. Ветер посвистывал среди скал, и звук этот был невероятно заунывен. Считалось, что это эхо шипения умирающих драконов. Как одиноко становилось от него на душе!

Арианна содрогнулась и плотнее обхватила плечи руками.

— Ты простудишься, доченька. Здесь так сыро, что и золото заржавеет.

Когда отец шел к ней по мокрой траве, туман вился вокруг его сапог, как ластящаяся собака. Князь Оуэн был человеком статным и рослым, а в кожаном, прослоенном войлоком одеянии казался еще массивнее. Волосы, в которых преобладали седые пряди, ниспадали ниже плеч, развеваясь на ветру, как вымпел. Морщины его лица в это утро углубились, придавая ему суровый, пугающий вид. Он выглядел сейчас не просто как князь, но и как военачальник.

Некоторое время отец и дочь стояли бок о бок, молча, глядя на озеро, частично скрытое пологом тумана и похожее на гигантское блюдо из кованого серебра. Там, где была видна вода, в ней отражались несущиеся по небу облака. Сердце Арианны сжималось от тупой ноющей боли, что называется одиночеством. Если бы она сказала об этом отцу, тот ответил бы, что ею овладел хайрит — дух, вызывающий в людях тоску по тому, что не сбылось или ушло навсегда; по местам, куда уже не вернуться, но все еще живут в памяти, по так и не расцветшей любви, по жизни, которая недоступна.

Прежде чем она успела справиться с собой, в груди родилось рыдание и вырвалось наружу. Отец протянул руки, и Арианна бросилась в его объятия.

— Ну, ну, доченька моя дорогая, не плачь! Папа с тобой, папа о тебе позаботится... папа не даст тебя в обиду...

И Арианна, утратив всю свою выдержку, рассказала отцу о случившемся, ничего не утаив: о бунте, затеянном Кайлидом, о ее предательстве, о странной грозе и о смерти Талиазина. Она снова и снова повторяла: Рейн, Рейн, Рейн...

Выговорившись, она высвободилась из отцовских рук, всхлипывая и вытирая нос рукавом платья.

— Теперь он возненавидит меня, и разве можно винить его за это?

— Ты дома, доченька моя, — сказал Оуэн, беря в ладони ее раскрасневшееся, мокрое лицо. — Тебе нечего больше бояться нормандского ублюдка, здесь он не сможет причинить тебе вред.

Арианна взялась за широкие запястья отца и запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Ты меня не понял, папа. Я хочу вернуться к нему.

— Слишком поздно, доченька, — возразил Оуэн, потом погладил ее по голове мозолистой ладонью. — Не отчаивайся, мое сладкое яблочко, я сейчас же займусь расторжением брака. Мы найдем тебе другого мужа, и на этот раз ты выберешь его сама. Как насчет кимреянина? Может быть, даже одного из наших дальних родственников?

— А мирный договор?

— Пропади он пропадом, мирный договор! Все равно нормандец не простит того, что ты сделала. Неужели ты думаешь, что я пошлю свою единственную дочь на верную смерть? Ни за весь Уэльс, вместе взятый!

Арианна стояла, вспоминая многочисленные слухи, ходившие о Черном Драконе: «Беспощадный в бою, безжалостный после победы». Она знала справедливость этих слухов, но знала и другую сторону души своего мужа.

— Я знаю, папа, что лорд Рейн будет очень, очень на меня гневаться. Но он не причинит мне вреда... во всяком случае, такого, который нельзя было бы перетерпеть.

— Ты в этом уверена? — спросил князь, впиваясь взглядом в ее лицо.

Арианна отнюдь не была уверена в этом, но закивала, чтобы успокоить отца.

— Я хочу вернуться к нему, папа. Пожалуйста, сделай все, чтобы это было возможно.

Оуэн снова отвернулся к озеру, подергивая за кончики вислых усов. Это означало, что он серьезно обдумывает ситуацию.

— Расскажи, что он за человек! — вдруг потребовал отец.

— Он очень похож на тебя. Он суров, но справедлив. Он очень храбр, но никогда этим не хвастает. Если бы он слышал эти слова, он бы накричал на меня, но в душе он самый настоящий рыцарь из баллад: несгибаемый в своей верности и чести, великодушный к тем, от кого отвернулась удача, галантный. — Она говорила, не замечая, что мечтательная улыбка касается губ. — И еще: когда он позволяет себе это, он может быть нежным, ласковым...

Слушая, Оуэн искоса поглядывал на нее, притворно хмурясь.

— Ну, доченька, и расписала ты его... и меня заодно. По-моему, это уж слишком.

— Папочка! — Арианна поднялась на цыпочки и поцеловала отца в обветренную щеку. — Может статься, я ошибаюсь насчет нормандца, но если нет, то, я думаю... я думаю, что могла бы полюбить его... не сейчас, конечно, но когда-нибудь, со временем...

— Душенька, я так хочу, чтобы ты была счастлива! Тяжелые руки отца легли Арианне на плечи, и он крепко обнял ее, поглаживая густые пряди распущенных волос. Арианна приняла поцелуй в макушку, спрашивая себя, почему покой не снисходит на ее душу от родительской ласки.

«Я так хочу, чтобы ты была счастлива», — сказал отец, но не так давно именно он оставил ее и Родри заложниками в руках английского короля. Ради безопасности Уэльса он дал согласие на то, чтобы его единственная дочь стала женой врага. А Сейдро? Не потому ли его нет сейчас в живых, что отец ввязался в войну? Он — человек суровый, ее отец, несмотря на всю его теперешнюю мягкость. Он как гранитные утесы, что вздымаются вокруг Дайнас Эмриса: неуступчивый, каменно-твердый в душе, расчетливый и беспощадный, если необходимо. Нет жертвы, которую Оуэн Гуинедд не принес бы ради Уэльса, нет поступка, который он не совершил бы ради мечты о независимости.

И вот теперь Арианна стояла перед окном башни и следила за тем, как ночные тени крадутся между утесами, стирая последний отблеск дня.

Он пришел за ней, черный рыцарь, человек, столь же суровый, расчетливый и беспощадный, как и ее отец. Сейчас он находился внизу, в главной зале. Она попробовала вспомнить его лицо, и оно явилось ей таким, каким было в час их последней встречи. Оно дышало гневом, это лицо, гневом и вожделением. Две недели назад она была уверена, что никогда не увидит его. Но Рейн пришел за ней, он был здесь! Она не могла больше выносить ожидания.

Выходя на лестницу, Арианна приостановилась, чтобы бросить взгляд на статуэтку в нише у двери. Это был святой Дейфидд, покровитель Уэльса. Хотя лицо его было деревянным, а вместо глаз были вставлены драгоценные камни, ей показалось, что статуэтка смотрит с суровым неодобрением.

— А мне все равно! — заявила Арианна. — Он мой, и я вынесу любое наказание, если только он позволит мне вернуться.

***

Рейн прошел через всю главную залу, не снимая руки с рукояти меча. В полной тишине явственно слышалось шипение и

Сегодня темен, пуст мой дом

Ни пищи, ни огня. И я в слезах уму с трудом, Судьбу свою кляня...

Рейн подумал: «Неплохой голос, но далеко не такой сладостный, как у Талиазина».

В отличие от Руддлана здесь главная зала была разделена на отдельные проходы, как это бывает в соборах. Балки потолка опирались на двойные ряды деревянных подпорок, которые лишь с натяжкой можно было назвать колоннами. Резные изображения на них (как и сюжеты картин, украшающих стены) были, казалось, навеяны ночными кошмарами: обезглавленные тела, клубки извивающихся змей, чудовища с раздвоенными языками и гранеными когтями. На одной из картин вздымалось на дыбы животное с человеческой головой. На широком лбу торчали рога. Рейн мог бы поклясться, что желтые глаза монстра провожают его взглядом, а из-под кроваво-красных губ скалятся острые зубы.

Князь Оуэн ожидал его на возвышении, восседая в кресле под пурпурным балдахином, поразительно напоминающем трон. К шестидесяти годам морщинистое лицо его приобрело сильное сходство с мордой легавой собаки — до того оно было удлиненным и костистым. В длинных густых волосах и вислых усах было больше седины, чем естественного цвета, и виной тому был не столько возраст, сколько пережитые сражения и жертвы, принесенные ради того, чтобы страна оставалась свободной от нормандских завоевателей. Полуопущенные веки, из-под которых князь следил за приближением Рейна, не позволяли прочесть его мысли. Глаза, подобные тем, что были у Оуэна Гуинедда, в Уэльсе называли «глас». Невозможно было сказать, какого они цвета: зеленые, серые или голубые, скорее всего понемногу от каждого из трех оттенков. Они напоминал море, в котором отражаются бегущие облака.

— Где моя жена?

Громкий и резкий голос Рейна рассек тишину помещени, заставив собравшихся перед камином схватиться за мечи.

Вместо ответа князь сделал знак слуге, и тот приблизился неся рог, до краев наполненный хмельным медом. Мужчин расслабились: в Уэльсе хирлас считался символом гостеприимства. Тот, кому его подавали, становился на время почетным гостем, даже членом семьи, и находился под покровительством самого лорда.

Слуга благоговейно вложил рог — громадный рог давно вымершего синего быка — в руки князя, чтобы тот мог собственноручно передать его Рейну. Вся поверхность древнего сосуда была покрыта причудливой резьбой, острие обрамлен в серебро, отражающее свет факелов.

Рейн уже собрался поднести его к губам, как вдруг заметил движение на балконе, идущем по всему периметру залы на уровне второго этажа. Там застоялся голубоватый дым, но он все равно различил синий шелк платья. Стройная фигурка притаилась за колонной, не сознавая, что ее выдает тень на стене.

— Моя дочь выражает желание и впредь чтить брачный обет, данный тебе, нормандец, — сказал князь. — Если бы не это, не бывать бы тебе в Дайнас Эмрисе, не стоять посреди этой залы и не пить из моего хирласа.

Князь помолчал, поглаживая усы, и на губах его мелькнула усмешка, слегка отдающая пренебрежением.

— Скорее бы ты охрип, угрожая мне.

— Она — моя жена, и брачного обета ей не нарушить никогда, — отпарировал Рейн, усмехаясь даже более насмешливо (он говорил громче, чем было необходимо, чтобы его услышали также и на балконе). — Скорее она охрипла бы, возражая мне.

Он наклонил рог и сделал несколько жадных глотков, опустошив его почти на треть. Мед был ядреным, крепким, пряным, он ворвался в горло, как небольшой пчелиный рой, проникнув до самых внутренностей. Рейн опустил рог и посмотрел вверх, на лоскут синего шелка, виднеющийся из-за колонны. «Ты моя, Арианна. Моя».

Арианна бесшумно прикрыла за собой дверь спальни и прижалась лбом к прохладной гладкой древесине. Сердце ее билось так сильно, что едва удавалось дышать.

Рейн сказал: «Она — моя жена, и брачного обета ей не нарушить никогда». Она не могла забыть этих его слов.

Прошло время (ей показалось, долгие часы), и на лестнице раздалось звяканье шпор. Арианна отступила от двери и продолжала отступать до тех пор, пока не уперлась в спинку кровати, резную, инкрустированную слоновой костью.

Как обычно, Рейн распахнул дверь с такой силой, что та ударилась об стену и отлетела от нее, наполовину закрывшись. Святой Дейфидд зашатался в своей нише, но устоял.

— Помоги мне, богиня! — прошептала Арианна, не сознавая, что повторяет любимое присловье Талиазина.

Рейн стал в дверях, заполнив проем своими широкими плечами. Она всмотрелась в его лицо, пытаясь угадать, насколько силен его гнев, но даже святой Дейфидд с его деревянным лицом выглядел в этот момент более выразительным, чем ее супруг.

Рейн пригнулся, чтобы не удариться головой, ступил через порог и захлопнул за собой дверь ногой, не оглядываясь. Потом он шагнул к Арианне, у которой, к ее полному и абсолютному стыду, от страха так забурчало в животе, словно две свиньи захрюкали одновременно.

Рейн смерил ее взглядом, полным оскорбительного пренебрежения. Это заставило Арианну забыть о страхе и вызывающе вскинуть голову.

— Если вы ждете, милорд, что я буду умолять вас о прощении, то знайте: я не раскаиваюсь в своем поступке! — заговорила она гордо, с нажимом. — Я сделала бы это снова снова и снова, если бы пришлось. Вы, милорд, мой муж перед Богом, но и перед Богом я не стала бы хладнокровно смотреть как вешают моего брата!

Быстрый сквозняк пробежал по спальне. Пламя факелов заколебалось, бросая то отблеск, то тень на лицо Рейна, делая его щеки более впалыми, а скулы более угловатыми. Он выглядел сейчас точь-в-точь как дьявол, изображенный на одной из картин в главной зале, — пугающий, жестокий. Он сделал еще шаг к ней, и Арианна сжала сцепленные за спиной руки вонзая ногти в ладони.

— Из-за тебя, — начал он голосом холодным, как и в самую свирепую зимнюю стужу, — и только из-за тебя оставил свои земли на произвол судьбы, теперь, когда они так уязвимы. Из-за тебя один человек мертв и четверо ранены. Такова была цена перехода через эту Богом забытую землю, до этого проклятого замка. Всё это ради того, чтобы вернуть тебя. Ты довольна, Арианна? Как по-твоему, дело того стоило? Стоишь ли ты таких усилий?

— Значит, Талиазин мертв? О, Рейн, мне так жаль!

— Жаль? И ты думаешь, что простое «жаль» — достаточная плата за отнятую человеческую жизнь?

Арианна стиснула зубы и помотала головой,

Рейн отвернулся и отошел, как если бы не в силах был дольше выносить ее вид. Он пытался справиться с собой, это было видно по тому, как ходит ходуном его спина от тяжелого гневного дыхания.

— Талиазин жив. — Он круто повернулся и вперил в нее почти ненавидящий взгляд, заставивший Арианну отшатнуться. — Он выжил, хотя ты сбежала и оставила его истекать кровью на полу конюшни!

— Я не сбегала! Не стану отрицать, что я опоила сонным зельем стражу и помогла Кайлиду бежать, но я не побоялась бы предстать перед вами и принять наказание. Что бы вы ни думали обо мне, милорд, вы должны помнить, что я не труслива. Никогда, ни за что я не оставила бы оруженосца истекать кровью!

Рейн смотрел на нее, и лицо его было бесстрастным, за исключением насмешливо поджатого уголка рта. Арианне хотелось крикнуть: «Ну скажи хоть что-нибудь, сделай хоть что-нибудь!» — но когда наконец он заговорил, сердце ее дало сбой, а потом испуганно зачастило.

— Подойди ко мне, — сказал он.

Она шла к нему через всю комнату, и камыш шуршал и похрустывал под ногами. Когда между ними осталось не больше шага, она остановилась и заставила себя поднять глаза, встретив взгляд мужа.

Наступила тишина, настолько полная, что слышно было, как догорает жаровня, как мыши шуршат в стенах, как поскрипывают, оседая, кожаные дверные петли. Лицо Рейна было покрыто тонким слоем испарины, и пахло от него зловещей смесью запахов: лошадиным потом, горячим металлом, яростью. Мрачные серые глаза казались абсолютно невыразительными.

Он взялся за рукоять меча и вытянул его из ножен со свистящим звуком.

— На колени!

Арианну поразила ужасная догадка, что муж собирается обезглавить ее прямо здесь, в спальне, не откладывая этого до возвращения в Руддлан. «Мою голову, — подумала она с ужасом, — он заберет с собой, насадит на копье и оставит на стене гнить и кормить воронов».

Она полагала, что не способна издать ни звука, но слова полились сами собой, хотя не успела она и договорить, и почувствовала себя круглой дурой.

— Ты не можешь убить меня в родительском доме!

На лице Рейна возникло очень странное выражение, глаза на мгновение расширились, но он повторил так же сурово:

— На колени!

Арианна не могла бы сказать, подчинилась она сознател! но или просто у нее подкосились ноги.

— Вытяни руки!

Так вот оно что! Он собирается отрубить ей не голову, руки! Она станет отщепенкой, изгнанницей, из тех, что бродя от замка к замку, собирая подаяние в шапки, зажатые между двумя обрубками! О Боже! Так неверные, сарацины, калечат своих жен за измену и другие проступки. Должно быть, Рейн видел подобное во время крестовых походов и взял на заметку на случай, если придется наказать непокорную жену!

Арианна испугалась, что разразится сейчас истерическим хохотом.

— Остановитесь, подумайте, супруг мой и господин! Как же я смогу выполнять супружеские обязанности без помощи рук? — залепетала она. — А если я снова разгневаю вас, что вы отрубите тогда? Может быть, нос или пятки...

Ей показалось, что губы мужа задрожали в улыбке, и она вдруг почувствовала уверенность, что может ему доверять, с чем бы им ни пришлось столкнуться в столь беспокойном браке. Возможно, это было наивно, но из-за одной лишь улыбки, которая случалась реже, чем ее видения, Арианна повери— лa, что Черный Дракон не причинит ей вреда. — Вытяни руки, Арианна.

Она подчинилась, довольная, что они дрожат лишь самую малость.

Если секундой раньше она едва не засмеялась, то теперь чуть было не заплакала от чувства, которому не могла подобрать названия. Мозолистые ладони Рейна поглотили ее руки, и он потянул их к рукояти меча, заставив обхватить холодный металл.

— Я хочу слышать от тебя клятву верности, Арианна, — сказал Рейн своим ровным голосом.

Вначале она не поняла, чего он хочет, а когда поняла, та не сразу поверила в услышанное. «Слышать клятву верности... клятву верности...» — повторялось и повторялось в ушах.

Ладони на ее руках сжались сильнее, до боли вдавливая их в твердый металл рукояти меча.

— Поклянись мне в верности, Арианна. Если ты сделаешь это, я буду защищать тебя, как сюзерен вассала, я буду заботиться о тебе, и ты никогда не узнаешь ни холода, ни голода, ни страданий. Ты сможешь рассчитывать на мое доверие и преданность, но и в ответ я потребую того же. Ты будешь служить мне верой и правдой, будешь моим советчиком во времена трудных решений, будешь бороться бок о бок со мной против всего света, если я призову тебя. Ты будешь моей опорой, моим верным соратником.

Арианна знала: если она произнесет клятву верности, то станет Рейну женой в полном и окончательном смысле этого слова. Она получит непререкаемое право делить с ним ложе, рожать ему детей и управлять его замками, она будет неразлучна с ним всю жизнь — и все это с честью и гордостью, как она мечтала совсем недавно. Но взамен ей придется принести великую жертву: вся ее преданность, вся ее верность будут отданы навеки только ему, нормандцу, ее мужу.

Ну и что же? В клятве верности нет стыда, сказала себе Арианна. Оруженосец приносит ее своему рыцарю, рыцарь — сюзерену, а сюзерен — королю. Такая вот цепочка взаимного уважения и лояльности столетиями сковывала мужчин... но женщины... ни одну из них никогда не просили при — нести клятву верности, потому что считалось, что у женщины нет ни чести, ни гордости — ничего, кроме чрева и земель которые она может принести в приданое. Ни один мужчина не смог бы увидеть в жене своего верного вассала, потому что это значило бы, что она перестанет быть «его рабой, кроткой и покорной», а станет ровней ему. Ни один мужчина не захотел бы стать ровней женщине. Ни один — кроме Рейна.

— Клянись же, Арианна! Скажи нужные слова.

Она открыла рот, но не смогла издать ни звука. Рейн выпустил ее руки.

— Постойте, милорд, постойте! — Теперь уже она схватила его за руки и сжала их на рукояти меча. — Постойте же! Я сделаю это... потому что... потому что я хочу это сделать.

Перед глазами все поплыло, и горячие соленые слезы покатились по щекам, попадая в рот. Арианне было все равно, она смотрела на две пары рук, сжимающих меч (ее — маленькие и белые, его — большие и смуглые). Всего лишь плоть, прильнувшая к плоти, — нет, больше, гораздо больше! Ей вдруг показалось, что в них течет сейчас одна, общая кровь, и одно общее сердце бьется разом в его и ее груди.

И она произнесла простую клятву верности, изменив одноединственное слово.

— Я, Арианна из рода Гуинедд, согласна стать твоим вассалом и... женщиной из числа твоих людей. Клянусь Богом и всеми его святыми, что мои верность и честь пребудут с тобой, что бы ни случилось.

Рейн поднял ее с колен, и Арианна подставила лоб, чтобы принять традиционный поцелуй милости. Но он отбросил меч и подхватил ее, приподняв одной рукой. Другая, как обычно, нырнула ей в волосы, запрокидывая голову. Арианна потянулась навстречу. Рейн втянул ее губы в рот, словно хотел всосать в себя ее душу, потом раздвинул их и вошел в ее рот, как входил в тело. Даже сладкий и хмельной вкус меда не мог заглушить его собственного вкуса. Арианна подумала, что готова целовать его вечно.

Потом он наклонился, чтобы подхватить ее под колени. Оказавшись в его руках, она расслабилась и позволила нести себя к кровати. Они упали вместе и принялись кататься от спинки к спинке, потому что каждому хотелось немного побыть сверху. Наконец Рейн победил. Он уселся, оседлав ее и глядя сверху вниз глазами, в которых вместо гнева был теперь голод, и которые пылали, как два факела.

— Теперь ты моя, — сказал он. — Мой вассал.

— Да, я — ваш вассал, милорд.

Рейн начал наклоняться снова, но потом помедлил и бросил взгляд через плечо. Арианна с удивлением следила за тем, как он спрыгнул с кровати и пошел к двери.

— Рейн?

— У меня есть кое-какие мысли насчет тебя, и благочестивые свидетели мне ни к чему, — сказал он, поворачивая статуэтку святого Дейфидда спиной к спальне.

Арианна счастливо засмеялась и простерла навстречу ему обе руки.

— Означает ли это, милорд, что вы собираетесь заняться со мной французскими извращениями?

— Возможно, возможно, — ответил он с улыбкой, которая на этот раз не исчезла, а осталась, освещая лицо. — Теперь, когда ты стала моим покорным и верным вассалом, пора и тебе научиться кое-каким французским извращениям.

Князь Гуинедд вложил Рейну в руки хирлас, выше краев вскипающий пенным медом. Длинные смуглые пальцы рыцаря сомкнулись вокруг старинного сосуда. Он ответил тестю улыбкой, в которой явственно угадывался вызов. Хотя хозяин замка и гость не обменялись ни словом, все присутствующие в зале притихли, наблюдая за безмолвным поединком взглядов. Однако очень скоро Рейн поднял рог к губам и приложился к огненно-пряной жидкости.

Арианна издалека следила за тем, как горло мужа движется с каждым долгим глотком. Оторвавшись от рога, он опустил запрокинутую голову, вытер рот тыльной стороной ладони, взгляды их встретились, хотя их и разделяло все пространство залы. Глаза Рейна сверкнули в неярком мерцающем свете факелов. Арианна ощутила этот взгляд, как поцелуй, короткий и горячий.

Она вспыхнула и отвернулась.

Она сидела рядом с матерью у громадного очага Дайна Эмриса, помогая готовить пряжу для ткацкого станка. В руках у нее были две отшлифованные палочки, между которыми сновали маленькие аккуратные руки матери. Они двигались быстро, с привычной ловкостью, и в свете очага напоминали трепещущие крылья белого голубя.

Прежде Арианна терпеть не могла мотать шерсть, но теперь это занятие вызывало воспоминания, ставшие дорогими, когда отдалились в прошлое долгие зимние вечера, проведенные за разговорами с матерью. Братья в это время практиковались в искусстве владения мечом и луком, и Арианна то и дело отрывалась от рукоделия, чтобы бросить в их сторону завистливый взгляд. Ее раздирали противоречивые желания: провести ли с матерью несколько нечастых часов наедине, за чисто женской беседой или бросить все и присоединиться к братьям в их шумной возне. Первое обычно побеждало: семья Гуинедд была слишком велика и политически влиятельна, чтобы Кристин имела возможность проводить с дочерью достаточно времени.

Арианна подняла задумчивый взгляд на гобеленовую ширму, раздвинутую перед очагом, чтобы отгородиться от жара ревущего пламени и преградить дорогу дыму, избыток которого неизбежно выходил в залу. Под сводами потолка он свивался в клубы, исчезая во мраке, залегающем среди могучих балок. Когда-то расписные и позолоченные, постепенно они все больше покрывались копотью. Кроме дыма там обитало гулкое эхо, отзывающееся на песню барда о красном драконе, давным-давно обитавшем в пещере на вершине горы Ир Уидда Фаур.

— Ты помнишь? — спросила Кристин, когда над головой затих последний слабый отзвук песни и бард дал недолгий отдых своему кругу. — Помнишь то время, когда ты была еще совсем крошкой и просыпалась по ночам от кошмаров? Тебе снилось, что под кроватью живет дракон, который питается только маленькими девочками.

Арианна засмеялась и кивнула. Еще бы ей не помнить! Но даже более живо она помнила покой, который находила в материнских объятиях, — покой и убежище ото всех страхов мира. Стоило только закрыть глаза, чтобы оживить в памяти густую волну высветленных солнцем волос, в которые она зарывалась лицом, и прохладу губ, касающихся щеки утешающим поцелуем.

— Ты приносила мне немного вина, разбавленного отваром корня пиона, и скоро я засыпала опять.

— Но только после того, как мы рука об руку спускались с кровати и заглядывали под нее. Мы ни разу не нашли там дракона.

Рейн что-то сказал Оуэну, негромко и лениво. Услышав голос мужа, Арианна снова посмотрела туда, где он сидел на возвышении рядом с ее отцом. Она отметила, что общение их становится все более непринужденным. Так, в этот момент они были погружены в оживленный разговор. Две свечи горели на столе перед ними, отбрасывая на стену громадную общую тень, тень двуглавого чудовища, очень похожего на дракона.

— Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Арианна, поворачиваясь к матери.

— Вот и хорошо, потому что я и сама толком не знаю что хотела сказать. — И Кристин засмеялась (смех ее напоминал чистый перезвон серебряных колокольчиков).

— Ты хотела сказать, что драконы существуют только в воображении людей... в моем воображении в данном случае.

В этот момент Рейн повернулся, и взгляды их снова встретились. Арианна ощутила стеснение внизу живота, которое распространилось быстрым жаром по всему телу, словно она выпила целый кубок хмельного меду.

Внимательный взгляд матери заставил ее оторваться от созерцания мужа. Между светлыми бровями Кристин наметилась легкая морщинка — такое выражение бывало на ее лице в тех случаях, когда ее что-нибудь тревожило. Арианна вдруг почувствовала родство с матерью, которое было гораздо более глубоким, чем кровное. Это было родство по сути своей, начавшее зарождаться еще тогда, когда женщина впервые ступила на бренную землю... и полюбила мужчину,

Сколько Арианна помнила себя, столько она была уверена в том, что ее родители горячо, неистово любят друг друга. Кристин была женщиной деятельной и слишком занятой для того, чтобы часто ласкать детей и тем более рассказывать им о своих чувствах, но они и без того знали, что Оуэн — средоточие ее мира, зеница ее ока. Когда они были вместе, она тянулась к нему, как подсолнух тянется к солнцу, расцветая на глазах. Когда он бывал в отъезде, она меркла и никла...

Кристин вынула из рук дочери палочки, успевшие превратиться в толстые мотки, и заменила их пустыми. Пока она заправляла нить в ушко на одной из них, Арианна следила за ловкими движениями материнских пальцев.

— Когда ты впервые встретила папу, ты сразу полюбила его?

Кристин задумалась. На ее лицо легла тень воспоминаний, словно тончайшая вуаль опустилась на милые черты.

— Полюбила ли я его сразу?.. — переспросила она. — О нет! Вовсе нет. Он так пугал меня, что я боялась даже смотреть на него. Он казался мне замкнутым и очень суровым, даже бездушным. К тому же он хотел поскорее оказаться со мной в постели, почти с того самого момента, как мы впервые встретились. — Она ненадолго умолкла, глядя вдаль со слабой улыбкой на губах. — Это желание жило в нем, как пламя в очаге, и я ощущала его, сама не зная, как к этому относиться. Я боялась... но и тянулась к этому пламени. Я хотела, чтобы это случилось.

Арианна смутилась. Более того, она была шокирована подобным откровением в устах матери. Внезапно она испугалась момента, когда Кристин повернется и посмотрит ей в глаза.

Она предпочла отвернуться к возвышению, где отец непринужденно откинулся в кресле, в одной руке держа рог с медом, не менее древний, чем хирлас, а другую положив на высокий резной подлокотник. Вот он сказал что-то своим низким рокочущим басом, и Рейн засмеялся. Руки мужа двигались с неожиданной грацией, показывая выпады воображаемым мечом, и сразу становилось ясно, что речь идет об одном из многочисленных поединков, в котором ему приходилось участвовать.

Между ног у нее до сих пор было горячо и влажно после того, как они были близки. Арианна попыталась представить себе, как ее родители проделывают все то, чем совсем недавно занимались она и Рейн, но смущение не позволило ей сделать это. До этого она всегда смотрела на Кристин и Оуэна Гуинедд с точки зрения дочери: это были ее родители, добрые, мудрые, обычно мягкие, но строгие, когда дело касалось проступков. И вдруг оказалось, что это еще и люди из плоти и крови, подверженные человеческим слабостям и страстям. Это была совершенно новая точка зрения, и требовалось время, чтобы принять ее.

Между тем Оуэн поднялся с места, и его благодушный рев огласил залу.

— Кристин, любовь моя! Руддлан и я решили отправиться в набег! У Мерфина Хайвела размножилось стадо овец, на которое я еще прошлым летом положил глаз. Видела бы ты, что-это за овцы: кроткие, пухлые, и шерсть у них белее свежих сливок!

Оба закаленных в битвах воина начали спускаться с возвышения, цепляясь друг за друга, словно двигались вниз по крутому склону горы Ир Уидда Фаур. Не без труда одолев ступени, они направились к очагу, стараясь идти медленно и осторожно. Однако похоже было, что предметы мебели сговорились попадать им под ноги. Зала огласилась ударами и проклятиями. Наконец целые и невредимые, но едва переводящие дыхание, рыцари предстали перед своими прекрасными дамами.

Оуэн разразился оглушительным смехом. Его дыхание было так густо насыщено винными парами, что у Арианны зашумело в голове.

— Проходимец Мерфин не заслуживает такого славного стада. Это идет против всех законов природы, так ведь, Руддлан?

И он дал Рейну такого сердечного тычка в спину, что тот едва не свалился в очаг вместе с гобеленовой ширмой. Нисколько не возражая против подобных знаков отеческого расположения, Рейн смотрел только на Арианну, откровенно раздевая ее взглядом. Невольно приходил в голову вопрос: видит он ее в одном или в двух лицах.

— Мы с нормандцем, — громогласно заявил Оуэн, — пришли к такому вот решений: как храбрые рыцари и верные христиане, мы обязаны вернуть законы природы... э-э... вернуть порядок в мир подлунный.

Не дожидаясь от леди позволения покинуть их, носители справедливости неверным шагом направились к выходу, стараясь не наступить на спящих слуг и домочадцев, уже расположившихся ко сну в проходах между скамьями.

— Муж мой, смотри, не позабудь меч и щи-ит! — сладким голосом пропела Кристин им вслед.

— Как ты можешь поощрять подобную нелепость? — спросила изумленная Арианна, не веря своим ушам. — Они так пьяны, что ни за что не смогут сесть в седло, не говоря уже о том, чтобы добраться верхом до Ллина и сразиться с Мерфином Хайвелом!

— Если я начну спорить, Оуэн отправится в набег из чистого упрямства. Уязвленная мужская гордость заставит его доказать перед нормандским гостем, что в семье Гуинедд носит штаны он, а не его леди. — Кристин окинула взглядом озабоченное лицо дочери и пожала плечами: — Не беспокойся, далеко они не уедут.

— Я думала, только подростки могут вести себя так глупо, — сказала Арианна, провожая мужчин взглядом.

— Время от времени так ведут себя все мужчины. Девочки растут и взрослеют, становятся женами и матерями, а мальчики навсегда остаются детьми, пусть даже только в душе своей. Мудрая жена быстро учится понимать, когда восставать против выходок мужа, а когда посмеиваться над ними.

Неожиданно Арианне бросился в глаза упрямо поднятый подбородок матери. Прежде она никогда не замечала этого... впрочем, она не помнила ни одного спора между родителями, из которого вышел бы победителем отец. Если дело доходило до несогласия, именно он, могущественный князь Оуэн Гуинедд, гроза врагов, мудрый политик и храбрый воин, всегда уступал жене. Арианна дала себе слово, что уедет из Дайнас Эмриса не раньше чем переговорит с матерью на этот счет и получит несколько уроков по укрощению Черного Дракона.

В наступившей тишине громко прозвучал всплеск снаружи, за которым последовала серия леденящих кровь проклятий на два голоса.

— Наказание Божье! — ахнула Арианна, заглушая ладонью рвущийся из горла смех. — Они свалились в ров!

Мать и дочь аккуратно отложили мотки пряжи и отправились спасать своих незадачливых мужей. Шли они не спеша, словно наслаждались прогулкой по дороге к полуденной мессе. К тому времени, когда они достигли рва, часть домочадцев уже собралась вокруг, готовясь бросить конец веревки в по-дернутую ряской воду. Кристин сделала им знак удалиться, приложив палец к губам.

Ночь выдалась темная, несколько тусклых звезд и тончайший серпик луны давали слишком мало света, чтобы рассеять мрак. Стояло безмолвие, сопровождающее поздние часы. Кристин, которая в полумраке выглядела совсем девчонкой, невысокой и стройной, проскользнула туда, где возвышался деревянный ворот с цепью, поддерживающей подъемный мост. Перекинув веревку через туго натянутую железную цепь, она, однако, не поспешила сбросить ее в ров.

— Да что, черт возьми, происходит? — заревел Оуэн, не дождавшись помощи. — Куда подевались слуги? Где мои люди? Парень, мы с тобой точно промерзнем до костей! А вонь-то какая!

Одной рукой держась за цепь, другой подбирая повыше юбки, Кристин опустилась на край моста и начала покачивать ногами, как человек, присевший отдохнуть в час досуга. Едва удерживаясь от смеха, Арианна последовала ее примеру. Ото рва поднимался не самый приятный запах застоялой воды и разнообразной гнили. К счастью для двоих неудачников, барахтающихся в илистой жиже, из замка в ров не спускали нечистоты (для этой цели служил вырытый во дворе сток в подземный ручей).

— Оуэн, любовь моя! — окликнула Кристин, опершись на руки и заглядывая во тьму, где едва виднелись очертания двух фигур. — Как странно, что ты решил искупаться в такое позднее время. И потом, разве вы с Руддланом не собирались совершить набег на стадо Мерфина?

— Это ты, Кристин, душенька? Вели поскорее принести веревку и вызволи меня из этой зловонной ямы! Что? Ты смеешься? Не смей насмехаться над своим супругом и господином! И, ради Бога, прикрой ноги!

Та только подняла подол еще выше — так, что открылись подвязки чулок. Они были так тонки, что кожа коленей просвечивала, словно это были два невиданных белых апельсина.

— Что это, доченька? — обратилась она к Арианне в притворном удивлении. — Неужели два таких могучих и храбрых рыцаря нуждаются в помощи слабых женщин? Как по-твоему, они ее заслужили?

Арианна попробовала всмотреться во тьму, но, хотя изо рва доносился отчаянный плеск, ей не удалось разобрать, что происходит.

— О чем ты говоришь, мама? Такие могучие и храбрые рыцари, конечно, сумеют обойтись без нашей помощи.

— Арианна! — донесся голос Рейна из кромешной тьмы у ее ног. — Арианна, мой нежный вассал, вспомни, что не далее как сегодня ты клялась мне в верности!

Сегодня! Арианна прекрасно помнила «сегодня», на которое намекал ее муж. По правде сказать, у нее подкашивались ноги и мутилось в глазах, стоило только вспомнить, что было «сегодня»!

— Я вот что думаю, мама, — обратилась она к Кристин, повысив, однако, голос так, чтобы он перекрыл всплески и проклятия, — долгая, холодная и темная ночь, проведенная во рву, послужит нашим рыцарям уроком. Может быть, впредь они поостерегутся бросаться в набег из-за стола, когда не держат ноги и двоится в глазах.

— Арианна! — взревел Рейн даже громче Оуэна, переставая изображать из себя нежного влюбленного.

Князь, однако, был человеком бывалым. Он заговорил куда мягче прежнего, тоном, которого Арианна никогда не слышала от него прежде.

— Кристин, женушка моя дорогая, счастье жизни моей, свет очей моих! Я знаю, ты слишком добра, чтобы бросить меня на погибель в этой тухлой канаве. — Не получив ответа, он тут же сменил тактику, как это и свойственно опытному политику: — Вот что, женщина, я человек мягкий, но до поры до времени. Если ты не позовешь людей, я заставлю тебя пожалеть об этом.

Кристин замурлыкала песенку. Внизу наступила тишина, сменившаяся громким перешептыванием, похожим на хруст кукурузных стеблей, раздвигаемых рукой. Без сомнения, мужчины обговаривали дальнейший план действий. Арианна задалась вопросом: в какой форме последует обращение к ней, будут это угрозы или уговоры?

— Ты слышишь меня, Арианна? — грозно спросил голос Рейна.

— Слышу, и даже очень отчетливо, — откликнулась она, покачивая ногами. — Продолжай, иначе нам скоро станет скучно.

— Твой отец только что сообщил мне, что в списке также значится намеренное непослушание жены ее супругу и господину — непослушание, которое подвергает риску его жизнь или здоровье. Да-да, оно есть в списке, милая моя жена! Если ты будешь упорствовать в непослушании, то как муж я буду вынужден подвергнуть тебя примерному наказанию. Тебе ничего не останется, как подчиниться, потому что таков закон. Ну, что скажешь на это?

— О каком таком списке идет речь? — удивилась Кристин. — И о каком законе?

— Наверное, он еще не протрезвел. — пробормотала Арианна.

Она чувствовала, что заливается краской, и была благодарна покрову тьмы, скрывающему это от острых глаз матери. Она сделала вид, что разглядывает ногти, хотя и руки-то были едва видны.

— Твои угрозы — все равно что иглы, которые ребенок пытается всадить в туман. Я не чувствую их уколов. Да и прохладно становится... мама, не вернуться ли нам к очагу и не приняться ли снова за свое занятие?

Обе женщины встали и разыграли целый спектакль возвращения в башню: затопали по грубо отесанным бревнам моста, зазвенели цепью. Снизу донеслась новая серия угроз и проклятий. Отойдя на несколько шагов, они остановились и начали громко совещаться.

— Да-да, я полностью согласна, что они заслуживают того, что получили, — говорила Кристин. — Но все же мы, женщины, так мягки сердцем, что не сможем крепко уснуть, если эти двое будут до утра плавать во рву.

— Возможно, в твоих словах есть доля истины, мама. Что, если часовой примет Рейна за нормандского шпиона, выстрелит и всадит стрелу прямо ему в зад?

— Не вижу в этом ничего смешного, моя маленькая женушка, — донесся из темноты голос Рейна (было похоже, что его обладатель цедит слова сквозь зубы).

Арианна зажала рот обеими руками. Мать смотрела на нее, закусив губу. — Так я принесу веревку?

— Ох, не знаю, не знаю... — Кристин тяжело вздохнула, как женщина, в которой жалость, увы, возобладала над справедливостью. — Что ж, неси, иначе до утра они наглотаются этой жижи и утонут.

Вдвоем они на совесть привязали веревку к цепи и сбросили другой конец в ров. Последовал недолгий спор о том, кому выбираться первым (причем Рейн доказывал, что молодость должна уступать дорогу мудрости, на что Оуэн возражал, что мудрость всегда уступает дорогу красоте), веревка туго натянулась, принимая немалый вес крепко сбитого мужского тела. По спине Арианны пробежал холодок, когда eй пришло в голову, что они с матерью, пожалуй, зашли в свое шутке слишком далеко.

Над краем моста появилась голова Оуэна, а потом и eго тело. Он выглядел, как некое создание из страшной сказки, с головы до ног покрытое илом и слизью, выползающее из глубокого болота по христианские души. Едва поднявшись на ноги, он устремился к жене.

— Иди-ка сюда, женщина, и поцелуй меня! — Вокруг распространился такой неаппетитный запах, что мать и дочь бросились прочь с криками и смехом. Оуэн склонился надо рвом и начал отплевываться ряской.

— Женщины! — вздохнул он.

— Без них жить невозможно, но и с ними натерпишься, — подтвердил Рейн, подтягиваясь на руках. На мосту он как следует отряхнулся и отер выпачканное в тухлом иле лицо. — Теперь я знаю, кто придумал это выражение, — Адам, потому что он первым связался с женщиной.

— Это уж точно! — фыркнул Оуэн.

Выжимая подол длинной рубахи, он искоса разглядывал лицо нормандца, своего исконного врага. Светлые глаза рыцаря не отрывались от ворот замка, за которыми только что исчезла Арианна. Князь выпрямился и положил тяжелую руку на плечо зятя.

— Ты будешь о ней заботиться, будешь лелеять ее, мою девочку?

Рейн на мгновение оцепенел. Однако он не сбросил руку тестя со своего плеча.

— Она — моя жена, а потому ничего плохого с ней не случится.

Это был не совсем такой ответ, на который надеялся старый князь, но он решил, что пока и этот сойдет.

Он подумал так, потому что видел, каким взглядом нормандец смотрит на его дочь. Не любовь заставляет мужчину так смотреть на женщину — не любовь, а вожделение. И не просто вожделение тела, но голод души, точно такой же голод, который он, Оуэн Гуинедд, испытал, впервые увидев Кристин. Он и теперь еще чувствовал его, это двадцать пять-то лет спустя! И он знал, что как раз из такого голода со временем вырастает любовь.

***

Солнечный луч проник сквозь закрытые веки Арианны, заставив ее открыть глаза. Над ней нависал расшитый золотом балдахин супружеской кровати. Не поворачиваясь, она ощупала место рядом с собой — оно было пустым. Простыни успели остыть там, где провел ночь лорд Руддлан, но его запах сохранился, и потому Арианна повернулась на живот и зарылась в них лицом.

Их брак не был образцовым, отнюдь нет. Тем не менее, за неделю, которая успела пройти со дня возвращения в Руддлан из Дайнас Эмриса, они достигли определенного согласия и понимания, а еще точнее, притерлись друг к другу. Они много смеялись, когда бывали вместе, а по ночам занимались любовью и обменивались маленькими откровениями и воспоминаниями. По ночам все бывало иначе, чем при свете дня, который казался тогда далеким и почти нереальным. Порой Арианна думала, что они напоминают кровных врагов, которым вдруг надоело ссориться и драться и которые каким-то чудом испытали друг к другу расположение. Они внезапно поняли, что могут мирно сосуществовать, а потому зарыли мечи и уселись перед очагом, чтобы выпить хмельного вина и всласть посмеяться над прошлыми стычками. И может быть... может быть со временем стать настоящими друзьями.

Объезжая владения, Рейн часто брал ее с собой. Земля, доставшаяся в приданое за Арианной, состояла из дремучих лесов, протяженных вересковых пустошей и обширных равнин, где лишь редкие скалы разнообразили море колышущихся под ветром трав. Еще встречались солончаки на месте отступившего океана, где бродили в озерцах воды чирки, цапли и другие болотные птицы, гнездившиеся там сотнями. Были еще дюны, частично заливаемые приливом, среди которых попадались зыбучие пески, но чаще всего в окрестностях замка взгляд натыкался на плодородные поля, засеянные овсом, ячменем и рожью, чередующиеся беспорядочно, как разноцветные лоскутки на одежде оборванца. По склонам холмов, дремлющих в жаркой дымке, белыми облачками лениво ползли стада овец.

Как-то раз, когда они смотрели с высокого холма на зеленую долину — великолепную пойму реки Клуид, синей лентой извивавшейся на своем просторном ложе, Арианна не удержалась от замечания:

— Наверное, тебе приятно сознавать, что все вокруг твое.

— И твое, — добавил Рейн просто.

С радостным удивлением она поняла, что для него это не только слова. Ее странный муж и впрямь считал замок и его окрестности их общим достоянием, за которое они ответственны оба....

Подумав об этом, Арианна с удовольствием потянулась в постели и напомнила себе, что разлеживаться некогда: в этот день заканчивалась жатва, присмотр за которой они делили пополам. В распахнутое окно врывался ветерок, пахнущий свежескошенной травой, и это означало, что скоро муж должен был явиться в спальню и назвать ее лентяйкой.

Арианна опустила ноги с кровати... в следующую секунду на нее налетела волна неудержимой тошноты. Она едва успела поднести к себе ночной горшок, как ее вырвало буквально фонтаном. Совершенно обессилев от необъяснимого приступа, стараясь не шевелиться и глубоко дыша, она скорчилась на камышовой подстилке. Безразличная к мысленному приказу, тошнота не желала униматься.

Потом появились ноги, длинные-предлинные, уходящие буквально к потолку. Арианна осторожно подняла взгляд от пола: где-то в вышине маячили оранжевые волосы.

— Миледи, вы что, молитесь ночному горшку? — осведомился Талиазин, ухмыляясь.

— Не строй из себя умника! — огрызнулась Арианна и поспешила подняться, смущенная тем, что ее застали в такой неблагородной позе. — Чего ради ты встал с постели и разгуливаешь, где не следует? Смотри, рана откроется...

Она еще сознавала, что произносит эти слова, — но в следующее мгновение уже лежала на постели, слабая и беспомощная, как младенец. Оруженосец сидел рядом с золотой чашей Майрддина на коленях. Вода в сосуде была совершенно обычной, и в эту воду Талиазин обмакнул тряпицу, положив ее на лоб Арианны. Это было очень кстати: ее омывали волны жара, пробегая снизу вверх, словно ее то погружали в ванну с горячей водой, то вынимали оттуда.

Арианна посмотрела в глаза, где зрачок и радужка были почти одинаково черны и подсвечивались изнутри светом, похожим на лунный. «Он не просто оруженосец, — подумала она. — Человек смертный не выжил бы после такой раны, которую нанес ему Кайлид, а этот парень не только выжил, но и успел за месяц оправиться настолько, чтобы снова совать свой нос в то, что его не касалось».

— Не хмурьтесь так, миледи, — заговорил между тем Галиазин. — Обычный обморок, беспокоиться тут не о чем.

Голос, который она слышала, был голосом Талиазина — мягкий, звучный и мелодичный, отточенный голос барда, но глаза были слишком мудрыми и взрослыми, словно принадлежали кому-то другому.

Арианна зажмурилась в надежде, что это успокоит желудок. Во рту застоялся противный вкус, голова раскалывалась от боли.

— Подать вам горшок, миледи? — заботливо спросил оруженосец.

— Думаю, я знаю, в чем дело, — пробормотала она, неохотно открывая глаза. — Один из нормандцев отравил меня.

— Это верно, виной всему один из нормандцев, — хихикнул Талиазин, и глаза его засияли радостным светом. — У вас будет ребенок, миледи.

— Это невозможно!

— Перестаньте молоть чушь! — Оруженосец засмеялся, словно только что увенчалась успехом задуманная им проделка, словно он был всего-навсего хитрым и плутоватым мальчишкой. — Это очень даже возможно. Милорд-то как обрадуется!

«У меня будет ребенок!» Арианна положила ладонь вниз живота, словно могла ощутить зародившуюся там жизнь. У нее родится ребенок! Ребенок Рейна.

Внезапно ее переполнили самые разнообразные чувства, они переплелись так, что поначалу невозможно было понять, что сильнее: радость, волнение или испуг. «Ребенок, подумать только! У меня будет ребенок!»

Постепенно до нее дошла довольная воркотня хлопочущего Талиазина.

— У вас утренняя тошнота, миледи. Дело житейское! Вам, небось, кажется, что вы ее не переживете, но, ей-богу, никто еще от этого не умирал. Кстати сказать, это хороший знак: ребенок приживается, приживается... крепко так...

С этими словами он помог Арианне усесться и поднес к ее бескровным губам кружку. — — Вот, это поможет заглушить тошноту: отвар корней ревеня и девясила. Девясил на вкус такой горький, что сводит рот. Я добавил лакрицы, но боюсь, будет ненамного слаще.

Арианна покорно выпила горькую маслянистую микстуру, скорчив гримаску неудовольствия. Когда доморощенный аптекарь уже собрался подняться, она схватила его за руку.

— Талиазин, я хочу сама известить моего супруга и господина!

— Само собой, миледи. Было бы несправедливо лишить вас этого удовольствия.

Лицо оруженосца озарилось очаровательнейшей из его улыбок, и он снисходительно потрепал Арианну по щеке, словно был старше по меньшей мере лет на двадцать. Арианна не удержалась от замечания:

— У тебя такой довольный вид, парень, словно это все твоя заслуга.

— Да поможет вам богиня, — был ответ. Глаза Талиазина горели при этом, как двойная звезда во мраке ночи.

Он направился к двери, тихонько напевая то, что показалось Арианне колыбельной. Она решила, что Талиазин ее поддразнивает, но у двери тот остановился, повернулся и пропел:

Прими меня, дева — и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, — Чтоб были мы вместе навек.

Дверь закрылась, заглушив голос, который Арианна неизменно находила чарующим. «У вас будет ребенок, миледи». Когда она скажет Рейну, он будет рад. Нет, не просто рад — он будет счастлив, потому что разве не в этом заключается главное его желание?

Арианна погладила живот с чем-то вроде благоговейного удивления. Казалось таким странным, что прямо сейчас, минута за минутой, ребенок растет у нее внутри. Странно и чудесно! Приподняв голову, она оглядела свое распростертое тело, стараясь вообразить себя на сносях. Представить удалось: растолстевшая до полной бесформенности, с бочкообразным животом, она стоит перед дверью спальни, в которую уже не может протиснуться.

Гораздо милее была картина, где она кормит новорожденное дитя грудью. Арианна лежала и улыбалась, не сознавая этого.

Спустя некоторое время она попробовала сесть в постели, и это удалось. Тошнота прошла, оставив слабость и тяжесть в голове, но с этим вполне можно было мириться. Золотая чаша, полная воды, стояла рядом с кроватью. Удивляясь собственному спокойствию, Арианна подняла ее и заглянула внутрь. Все, что она увидела, было лицо, смотревшее с ровной поверхности воды, — ее отражение.

Она обмакнула палец в воду, и отражение исчезло, словно разлетелось на множество осколков. Если чаша что-то и знала, она была не настроена делиться секретами. Арианне было совершенно наплевать на это. Будущее было внутри нее, и она не желала другого.

Она носила под сердцем дитя нормандца, но чувствовала по этому поводу одну только радость.

Глава 17

Рейн сидел за столом, локтем прижав к столешнице пергамент, который так и норовил скататься в трубку. Правой рукой он отщелкивал костяшки на счетах, добавляя число за числом к уже изрядной сумме. Уголки его рта опустились, указывая на глубокую сосредоточенность, а волосы совершенно растрепались (очевидно, потому, что он то и дело рассеянно их ерошил).

Арианна стояла на пороге и разглядывала мужа, пользуясь тем, что он не замечает ее. Стоило ей увидеть его, как она ощутила в себе нечто очень странное: трепет глубоко внутри,подобный легчайшему сотрясению, каким отзываются стены пещеры на громкий крик. Ей захотелось незаметно приблизиться и дотронуться до Рейна... нет, склониться из-за плеча, приподнять его лицо за подбородок и поцеловать в губы, чтобы разгладить вокруг них складочки озабоченности. Вот только в данный момент это было невозможно: лорд Руддлан принимал посетителя.

Она уже собиралась ускользнуть, не привлекая внимания, но тут Рейн поднял голову.

— А, это ты, Арианна. Подойди, познакомься с Симоном.

Жизнерадостный толстяк с кривыми ногами заковылял ей навстречу. Он был разодет в пух и прах, но самым поразительным была борода, пышно взбитая, умащенная благовониями и к тому же заплетенная в косички с помощью золоченых шнурков. Остроконечная желтая шапочка на голове и круг шелка цвета шафрана, нашитый на одежду спереди и сзади сказали Арианне, что перед ней еврей.

— Ах, ах, прекраснейшая леди Арианна! — воскликнул Симон, закатывая глаза и кланяясь с преувеличенным рвением (даже его дыхание благоухало маслом фенхеля). — Миледи, я много наслышан о вас, но должен признаться, что, как ни лестны слухи, они не передают вашей несказанной прелести, ибо лоб ваш белее лепестков жасмина, щеки нежнее и румянее яблоневого цвета, а губы... ах, ваши губы алее... алее весенних маков! — Тут его круглое лицо еще сильнее расплылось от удовольствия по поводу собственного красноречия.

— Я бы сказал, твои губы алее носа старого пропойцы! — прошептал Рейн, подходя и слегка наклоняясь к ее уху.

Неудержимая веселость заставила Арианну с силой сжать зубы, чтобы не расхохотаться в лицо гостю.

— А лоб белее брюха снулой рыбы...

На этот раз смех совсем было сорвался с губ. Чтобы прекратить эти бестактности, Арианна незаметно ткнула мужа кулаком в живот — и застала врасплох. Рейн закашлялся, выпучив глаза. У него был вид человека, который вот-вот задохнется, и на лице Симона отразилось живейшее беспокойство.

— Ах, милорд Рейн, как же сильно вы простужены! Болеть летом — самое распоследнее дело. Человек не обращает на кашель внимания, ан, глядишь — он уже и в могиле! Хочу посоветовать вернейшее средство: накладывать примочки из жира висельника. Прекрасно очищает кровь!

Тут уж Арианна не выдержала и засмеялась. Средство, предложенное Симоном, и в самом деле широко применялось, но Рейн, похоже, впервые слышал о нем, потому что содрогнулся и округлил глаза. На случай, если ее неуместная веселость обидела гостя, Арианна решила сделать ему комплимент.

— Какая у вас роскошная борода, почтенный сэр!

— Вам нравится? — Очевидно, Симон и сам восхищался бородой, потому что огладил ее с гордостью. — Насколько мне известно, такова последняя мода при французском дворе. Разумеется, ни один придворный не осмелится иметь бороду более внушительную, чем у короля. Вы понимаете меня? Это может обойтись слишком дорого: можно лишиться и бороды, и головы разом.

Еврей расхохотался так громко, что у Арианны заложило уши.

До сих пор ей не приходилось встречать представителей этого необычайного народа, но она слышала немало леденящих кровь рассказов. Однако, за исключением холеной бороды и золотых зубов, в Симоне не было ничего зловещего. Арианна даже нашла его приятным и довольно занятным в беседе. Как-то не верилось, что он способен выкрасть христианского младенца, чтобы пролить его кровь в каком-нибудь ужасном ритуале.

Впрочем, одна заведомо отрицательная черта в Симоне все же была: он ссужал деньги под проценты и поэтому был грешником с точки зрения католической церкви. Арианна задалась вопросом; какие дела могут быть у Рейна с таким человеком?

Когда ростовщик удалился под аккомпанемент своего громоподобного смеха, Рейн вернулся к столу и снова взялся за счеты. Он перекинул еще несколько костяшек и нахмурился, потирая висок пальцами, запачканными углем. Однако Арианну уже не так легко было сбить с толку. Она достаточно знала мужа, чтобы сообразить, что означают его потемневшие глаза и обострившиеся скулы. Что-то сильно взволновало его, но что? Рейн хмурился и покусывал нижнюю губу, но вопреки всему этому ее вдруг охватила сильнейшая потребность, чтобы он обнял ее и поцеловал (очевидно, беременность влияет не только на тело женщины, но и на ее разум, решила Арианна).

— Милорд, неужели этот человек приходил, чтобы ссудить вам денег?

— Да, дьявол его забери! Представь себе, мне пришлось пообещать в виде процента свою душу!

Арианна ахнула. Рейн засмеялся, встряхнул счеты и бросил их на стол.

— Ну что ты, что ты! Я просто пошутил, хотя в шутке и есть доля истины. Проценты этот плут дерет зверские.

— Неужели мы настолько бедны, что должны занимать деньги на пропитание? В таком случае я обращусь к отцу и...

Рейн приложил палец к ее губам. Прикосновение было теплым и ласковым, и ей с трудом удалось удержаться от поцелуя.

— Мы не бедны, Арианна. Симон просит большие проценты, но только он может ссудить ту сумму, что мне нужна. Я задумал построить замок.

— Замок? — переспросила она озадаченно. — Ты собираешься строить замок? Здесь, на землях Руддлана? Но для чего?

— Ты сыплешь вопросами, как небеса градом. Передохни хоть минуту, и тогда я смогу все тебе рассказать.

Он подвел Арианну к раскладному столу у окна. На нем был расстелен и придавлен с четырех краев самый тонкий свиток пергамента, который ей только приходилось видеть. Сеть трещин — признак немалого возраста — покрывала его, и даже издалека можно было ощутить залежалый, плесенный запах (который обычно бьет в нос, если открыть сундук с одеждой, много времени простоявший на сыром чердаке).

— Руддлан устарел, — говорил Рейн, заглядывая Ари-анне через плечо так, что его дыхание согревало ей шею. — Конечно, его не сравнить с деревянными укреплениями времен Вильгельма Завоевателя, но за последние десять лет в строительстве замков многое изменилось. Особенно многого добились язычники, мастера сооружать неприступные твердыни. Во время крестового похода я старался учиться у них. То, что ты видишь перед собой, — это как раз такой замок, о котором я всегда мечтал.

Арианна сознавала, что на пергаменте что-то изображено, но это «что-то» было настолько сложным, что ускользало от понимания... и вдруг случилось чудо. Медленно-медленно из путаницы тонких линий возник замок. Он обрел форму, и стало ясно, что это та самая неприступная твердыня, которой Рейн восхищался у сарацинов: величественное сооружение с круглыми башнями и стенами, сплошь покрытыми амбразурами и бойницами. Несколько секунд Арианна видела центральную башню, на верхушке которой развевалось знамя с черным драконом на кроваво-красном поле...

Она мигнула — и замок исчез, превратился в сеть поблекших черных линий.

— Значит, ты привез эту карту из Святой Земли?

— Чертеж — так это называется, — ответил Рейн, любовно дотрагиваясь до какой-то части рисунка. — Я получил его от одного сарацина, которого соплеменники считают непревзойденным строителем. Точно такой же замок он построил для султана Нураддина.

— Да уж, милорд, мы здесь наслышаны о ваших подвигах во время крестового похода! — заметила Арианна, надувая губы. — Мне часто приходит в голову, что все это ужасно несправедливо.

Рейн заметил, как оттопырилась ее нижняя губа, и начал было наклоняться, но удивленно поднял брови.

— Что же тут несправедливого?

— Вам, милорд, обеспечено спасение души только за то, что вы убивали язычников во имя Святого Креста и приложились губами к гробу Господню. Выходит, когда вы предстанете перед Всевышним, ваша душа (которая, вне всякого сомнения, куда чернее моей!) будет покоиться на золотом ложе в раю. А моя? Она будет томиться в чистилище многие сотни лет! По-вашему, это справедливо?

— Помнится мне, чтобы обрести спасение души, рыцарь должен погибнуть во время крестового похода. Впрочем, если случится так, что я окажусь у райских врат раньше тебя, обещаю замолвить за тебя словечко перед святым Петром. — Заметив, что глаза жены полузакрыты и она бессознательно приподнимается на цыпочки, Рейн усмехнулся: — Что я вижу? Уж не приготовилась ли ты к поцелуям, жена?

Арианна отскочила, заливаясь краской.

— Вот еще глупости!

— Тогда, наверное, ты съела на завтрак что-то кислое. Иначе почему бы твоим губам оттопыриваться, как утолодной рыбешки?

Она отвернулась, чувствуя проклятую краску не только на лице, но и на всем теле и желая оказаться где угодно, пусть даже на другом краю света. Но провалиться сквозь землю не так-то просто, поэтому пришлось изобразить живейший интерес к чертежу. В нижнем левом углу пергамента, под одной из башен, оказалась надпись. Арианне не приходилось видеть ничего похожего. Это были не буквы и даже не мелкая прописная вязь, а что-то вроде частой цепочки птичьих следов на снегу.

— Какая странная надпись! О чем она?

Не получив ответа, Арианна посмотрела на мужа. Несколько минут назад лицо его было озарено улыбкой, мягкой насмешкой, довольством. От всего этого не осталось и следа. Рейн смотрел так, словно она задала ему нескромный вопрос.

— Надпись сделана по-арабски, миледи, — раздалось от двери, в которую, оказывается, только что вошел Талиазин. — Милорд немного говорит на языке неверных, но читать на нем не может.

Оруженосец держал под мышкой крут и смычок, и на его лице играла обращенная к Арианне улыбка. Не дожидаясь приглашения, он прошел в комнату и непринужденно уселся на стол, уперев музыкальный инструмент в бедро.

— Насколько я понял, вы все-таки одолжили денег у ростовщика Симона, не так ли, милорд? А как насчет камня для постройки замка? Где вы его возьмете?

— На землях аббатства Сент-Асеф есть отличная гранитная каменоломня, — сказала Арианна. — Правда, монахи мало кому позволяют ей пользоваться.

— Слыхали, слыхали! — захихикал Талиазин. — Однажды сам граф Шрусбери тайком отправился со своими людьми за гранитом, но епископ Сент-Асефский собственноручно всадил ему в задницу стрелу. Время было позднее, да и ночь стояла темнее, чем сердце Люцифера... сдается мне, епископ метил графу в сердце, но промахнулся. Это я к тому, что миледи права: епископ Сент-Асефский не только хорошо управляется с длинным луком, но и становится упрямее любого осла, когда разговор заходит о каменоломне. — Оруженосец подмигнул Арианне и повернулся к Рейну. — Все дело в том, что он уэльской крови. Вы должны знать, милорд, как порой неблагоразумны уэльсцы.

Рейн выразил согласие громким хмыканьем. Арианна в ответ хмыкнула еще громче. Он не то чтобы улыбнулся на это, но уголки его губ дрогнули.

— Могу я предложить решение, милорд? — Талиазин тронул струны своими длинными гибкими пальцами, и инструмент откликнулся печальным аккордом. — Взятка, вот что поможет делу.

Рейн все еще смотрел на Арианну и потому ответил не сразу.

— Что и в каком количестве?

— Ну, скажем, пара телег, доверху нагруженных зерном. Вот только на вашем месте, милорд, я бы не стал ввязываться в это дело лично. Епископ Сент-Асефский ненавидит почти весь белый свет, но нормандцы стоят первыми в его личном списке исчадий ада. Боюсь, женский пол ему тоже ненавистен Он считает, что женщины — худшие из тварей Божьих, созданные на погибель христианским душам. Думаю, дай ему волю, он выжег бы с лица земли эту скверну... но леди Арианна — дело другое. Она происходит из благороднейшей семьи Уэльса, и епископ, человек неглупый, примирится с ее присутствием в стенах аббатства. Милорд, пусть ваша супруга обратится к епископу от вашего имени. Дайте ей в сопровождение сэра Одо и отряд рыцарей. И не забудьте про две... нет, три телеги зерна.

Лицо, когда Рейн повернулся к Арианне, было лицом черного рыцаря из ее видения: суровые кремнево-серые глаза и безжалостная линия рта. Однако когда он заговорил, голос его прозвучал неожиданно мягко:

— Ты бы сделала это для меня, Арианна?

Горло ее стеснилось, и, к ее удивлению и смущению, слез затуманили глаза,

— Если такова будет ваша воля, милорд, — только и удалось ей ответить.

Талиазин опустил голову к круту, как бы пристально его разглядывая. Упавшие на лицо оранжевые пряди скрыли всезнающую улыбку. Пристроив инструмент под подбородком, он взмахнул смычком и пару раз провел им по струнам.

— Теперь, когда это важное решение принято, могу я спеть вам балладу, милорд? Или лучше любовную песню?

— Пой все, что хочешь, кроме идиотского сказания о несчастной дурочке из озера и рыцаре, еще большем дураке, который не нашел другого способа поухаживать, кроме как ползать перед ней с голой задницей!

Арианна прыснула и зажала рот ладонью. Оруженосец ничего не ответил хозяину, только испустил укоризненный вздох, и голова его — нет, все тело разом — поникла, как вчерашний букет. Он снова взмахнул смычком, и на этот раз крут откликнулся звуками веселой песенки о том, как один благочестивый епископ воспылал страстью к жене пекаря.

В это время Рейн скатал пергамент в свиток и перевязал ветхой от времени ленточкой. Арианна рассматривала его профиль и думала о ребенке, которого носит. Если родится сын, унаследует ли он этот тонкий хищный нос и угловатые скулы, эти черные как вороново крыло волосы и светло-серые глаза? Она пришла сюда потому, что собиралась рассказать о своей беременности, но теперь решила подождать до возвращения из аббатства Сент-Асеф, потому что Рейн ни за что не отпустил бы ее, если бы она даже заикнулась о ребенке. А ей так хотелось доказать мужу, что она его вассал, на деле, а не на словах! Он должен был знать, что не напрасно оказал ей такое высокое доверие.

Поездка пришлась как раз кстати... вот только глубоко в душе Арианна предчувствовала что-то недоброе и спрашивала себя: может ли быть, что оба они, Рейн и она, просто пошли на поводу у мальчишки, который только и делал, что замышлял всякие проделки? Если так, то чем они лучше коров, которых пастух гонит туда, куда ему заблагорассудится? Не далее как месяц назад она уже позволила себе послушаться Талиазина. И чем это кончилось? Крахом! Когда она позже бросила оруженосцу в лицо обвинение в том, что он солгал ей насчет дня рождения Рейна, тот бил себя в грудь, рыдал крокодильими слезами, рвал волосы и ползал перед ней на коленях, уверяя, что произошла грандиозная ошибка, что он «ничего не утверждал точно»... Что, если такая же «ошибка» случилась и на этот раз?

Но поездка в аббатство совершенно необходима, потому что без гранита замка не построить, а кто лучше нее, Арианны, сумеет переговорить с епископом? Все остальные либо трепещут перед ним, либо считают абсолютно непробиваемым. И разве не она первая упомянула о каменоломне? Что может ей угрожать, если ее будут сопровождать сэр Одо и его рыцари. Так думала Арианна, и уверенность ее крепла.

Стоило выехать из замка на большую дорогу, как начал накрапывать дождик. Вскоре он усилился. Арианна раз десять лично проверила парусиновые чехлы, прикрывающие зерно, но все равно продолжала беспокоиться. Что хорошего будет привезти в аббатство сырое зерно? По мере того как грязь на дороге размякала, ноги лошадей и колеса телег все выше покрывались ею. Латы рыцарей поначалу лишь влажно блестели, потом с них потекло. Дождь был холодным и пахнул поздней осенью.

Некоторое время вдоль дороги тянулись деревушки, где в окнах изб горел тусклый огонь, и почти полностью сжатые поля, на которых теперь пасся скот, дощипывая жесткую стерню. Потом начались необжитые земли: унылые вересковые пустоши, сырые угрюмые рощи. Дорога все сужалась и сужалась, и скоро на ней уже не смогли бы разминуться две телеги. Лошадка Арианны встревоженно жалась к громадному коню сэра Одо, так что стремена то и дело постукивали друг о друга.

— Что за противная погода, миледи! — воскликнул здоровяк после долгого молчания.

Арианна запрокинула голову и поймала на язык несколы крупных капель. Они казались сладкими на вкус.

— Я всегда любила дождь.

— Это потому, миледи, что вам не приходилось сражаться под дождем, — заметил сэр Одо и отер ладонью мокрое лицо. — Я хочу сказать, трудно крепко сжимать рукоятку меча, когда руки скользкие, как шлюхина... кхм, кхм... прошу прощения, миледи!

Щеки рыцаря стали такими бурыми, что даже сумрак дождливого дня не мог этого скрыть. Арианна отвернулась, не желая обидеть здоровяка улыбкой.

Вскоре они приблизились к ущелью и спустились в него по отлогому склону. Стены ущелья были почти отвесны, а то небольшое количество света, которое пробивалось из-за низко нависающих облаков и достигало дна, поглощала густая растительность: дуб, рябина, ясень, сплетенные подлеском в настоящую чащу. Арианне пришло в голову, что скоро деревья начнут желтеть: у листьев был неестественный восковой вид, предвещающий увядание.

— Мне говорили, что в Святой Земле почти не бывает дождей, — сказала она, чтобы перевести разговор в более безопасное русло.

Сэр Одо украдкой издал облегченный вздох. Лошади все дальше углублялись в ущелье, где царила глубокая тишина.

— Ах, миледи, это преддверие ада, пусть даже там и родился Господь наш Иисус Христос. Там так жарко, что древесина покрывается волдырями от ожогов! — Рыцарь застенчиво улыбнулся и добавил: — Вы уж поймите, миледи, солдат никогда не бывает доволен судьбой.

«А кто бывает?» — спросила себя Арианна. Она успела испытать столь многое с тех пор, как боевой конь вынес черного рыцаря из тумана видения прямо в ее жизнь: страх и, волнение, робкую надежду и безумную страсть. Но разве была она довольна жизнью хоть один день, хоть один час?

И вдруг она ощутила довольство, ощутила удовлетворение. Оно окутывало сердце, как уютное покрывало, толстое и теплое. Возможно, оно было там всегда в виде семечка и теперь укоренилось и расцвело, как расцветает по весне цветок, проведший под снегом долгую зиму.

«Неужели я люблю его? Не может быть, это чересчур быстро! Но я хочу его и нуждаюсь в нем... о да, я нуждаюсь в нем — в его прикосновениях, поцелуях и в этой толстой твердой штуковине, похожей на маршальский жезл, которая с такой силой вонзается в меня и заполняет... мое лоно и мое сердце...»

Арианна тихонько вздохнула и поплотнее закуталась в плащ, под который начинали проникать холод и сырость. «Все это так странно, — думала она. — Еще два месяца назад я и помыслить не могла о том, чтобы разделить с ним жизнь... теперь не могу представить себе жизни без него».

Дождь ослабел и наконец прекратился, сменившись клубами тумана. Его серые щупальца скользили у самой земли, обвиваясь вокруг замшелых изогнутых стволов, окутывая валуны, покрытые пятнами золотистого мха. Один из рыцарей окликнул товарищей, указывая на ястреба, описывающего круги над ущельем. На фоне серого неба хищная птица была отлично видна.

В этот момент вспугнутый заяц выскочил из зарослей орешника на открытое место. Лошадка Арианны от неожиданности прянула вперед и в сторону, в то время как рыцари все до единого страстные охотники, остановились посмотреть как развернутся события. Зоркие глаза ястреба заметили добычу. На пару секунд он замер в полной неподвижности, потом камнем рухнул вниз. Движение было таким стремительным, таким точным, что у зайца не было и шанса на спасение. Скрюченные когти вонзились в пушистую спину. Эскорт Арианны огласил ущелье возгласами одобрения.

Арианна приготовилась вернуться на дорогу, когда с ближайшего дерева что-то удало и тяжело приземлилось на круп ее лошади. Животное пошатнулось под двойным грузом, и Арианне пришлось изо всех сил вцепиться в гриву, чтобы не свалиться на землю. Лошадь заметалась посреди кустарника, копытами разбрасывая землю и оскальзываясь на мокром мху. Арианна открыла рот для крика, но в бок ей уперлось острие кинжала.

Из чащи — оттуда, где подлесок был реже под сенью дубов, — выехал всадник. Следом, один за одним, появились пешие. В конце концов и телеги, и небольшой отряд оказались окруженными. Каждый из пеших держал наизготовку длинный лук. Всадник не торопился спешиваться. Щелканьем языка он заставил лошадь двинуться вперед. Как и у остальных, лицо его было вымазано землей, почти черной от торфа, а в одежде и мокрых волосах, свободно рассыпанных по плечам, торчали веточки с листвой. «Неудивительно, что никто из рыцарей не заметил засады», — подумала Арианна. И вдруг узнала главаря банды.

— Кайлид! — вырвалось у нее.

— Пусть лучше ваши мечи остаются в ножнах, а руки там, где я смогу их видеть. Так-то вот, благородные рыцари, — процедил тот, приподняв усатую верхнюю губу в волчьем оскале.

Тот, кто сидел за спиной Арианны, разразился скрипучим смехом и выплюнул вязкий ком, едва не попав ей на щеку.

— Ведите себя так, как велит милорд, вы, толстобрюхие нормандцы, зажравшиеся ублюдки! Иначе вам придется держать ответ перед Черным Драконом за то, что из-за вас его жене выпустили кишки, — с этими словами (должно быть, для того, чтобы придать им веса) неизвестный нажал на кинжал, проткнув ей кожу.

Все, что Арианна могла видеть, была волосатая рука, черная от грязи. Под обломанными желтыми ногтями тоже была траурная кайма. Сзади доносилось тяжелое смрадное дыхание, в такт которому к спине прижималась подбитая войлоком куртка лучника. Как же он вонял! Несвежей рыбой, прокисшим элем и таким застарелым потом, что Арианну замутило.

— Кайлид! — окликнула она вполголоса. Куртка ее кузена была разорвана в нескольких местах, и оттуда торчал растрепанный войлок. Ввалившиеся, покрытые новыми морщинами щеки придавали ему изнуренный вид, глаза блестели неестественно ярко, как у человека в приступе лихорадки.

— Приятно снова увидеть тебя, милая сестричка. Как видишь, я получил твое послание.

— Какое послание? Я ничего тебе не...

Ее прервал гневный рев, эхом прокатившийся по ущелью. За ним последовало приглушенное проклятие. Арианна повернулась, скрипнув зубами, когда лезвие глубже впилось в бок. Оказывается, люди Кайлида начали стаскивать ездовых с подвод, сэр Одо попробовал остановить их и получил за это стрелу в предплечье.

— Ай-яй-яй! — Кайлид покачал головой и повернулся к Арианне. — Прикажи этим славным рыцарям вести себя тихо. Объясни, что нам нужно только зерно, а не нормандская кровь.

— Сэр Одо... — начала она, изо всех сил стараясь, чтобь голос не дрожал.

— Да пусть ваши дружки подавятся! — хмыкнул здоровяк, и его толстые губы растянулись в презрительной улыбке.

— Они не дружки мне! — Но она поняла по мрачному и недоверчивому взгляду рыцаря, что оправдания бесполезны.

Кайлид тем временем подъехал вплотную к ней. При виде крови на ее платье глаза его расширились и лицо исказилось от гнева.

— Дурак, я приказал тебе не причинять ей вреда!

— Вы приказали мне убедить нормандцев — я и убедил, — брюзгливо ответил неизвестный в самое ухо Арианне, и ее едва не вытошнило от вони, исходившей у него изо рта.

Нож перестал упираться ей в бок, но сердце билось все в том же сумасшедшем темпе. Она не могла думать ни о чем, кроме того, как убедить Рейна, что не предавала его, что случившееся не ее рук дело. Кайлид склонился к ней и поощрительно потрепал по щеке.

— Ну, ну, душенька, почему у тебя такие печальные глазки? Все произошло именно так, как ты сама задумала. Честно скажу, для женщины у тебя котелок варит очень даже прилично. Кругом шляются патрули нормандского ублюдка, мы носа не можем высунуть из укрытия и уже съели все, кроме своих сапог. Правда, мои люди подворовывали овец и делали вылазки на огороды, но осень все ближе, и еды вокруг все меньше. — Он улыбнулся почти прежней улыбкой, открытой и чуточку смущенной. — У нас пупки уже трутся о позвоночники, ей-богу, сестричка, а что было бы к весне, и подумать страшно! Благослови Господь твою щедрость!

— Почему же ты не обратился за помощью к моему отцу? Он бы охотно предоставил тебе убежище...

— Мне не нужно убежище! — с неожиданной яростью крикнул Кайлид, и его медово-карие глаза вспыхнули. — Рос мой, понятно? Я не буду вассалом сына нормандской шлюхи, подпиши Оуэн хоть сто мирных договоров!

Он отвернулся и сделал знак. Подводы двинулись дальше под лесные своды, грохоча по каменистой дороге обитыми железом колесами. Еще один заяц, вспугнутый шумом, выскочил из кустов, но ястреб давно уже не кружил над ущельем. Туман с каждой минутой становился все плотнее, словно его источала сама земля, как источает пар котел с кипящим варевом. Подводы растворились в серой пелене, едва успев отъехать на несколько ярдов.

— Можешь не беспокоиться, мое сладкое яблочко, я заберу тебя с собой, — сказал Кайлид. — Правда, в нашей берлоге нет удобств, к которым привыкла такая знатная леди...

Человек за спиной у Арианны навалился на нее всем весом, обхватил за талию здоровенной ручищей и вырвал поводья из ее рук. Когда его голые пятки с силой ударили в бока лошадки, та рванулась вперед.

— Нет! Нет! — закричала Арианна, но неизвестный так сдавил ее, что у нее пресеклось дыхание.

Однако он явно не привык ездить верхом: зад его елозил по лошадиному крупу, рука неумело дергала поводья. Арианна наклонилась и с такой силой впилась зубами в волосатое запястье что прокусила его до крови. Раздался вопль боли, и поводья оказались свободны. Она подхватила их и, не медля ни секунды яростно ткнула лучника локтем в живот. На ее счастье, и в этой куртке оказалась прореха, почти лишенная войлока. Новый вопль — и неизвестный начал сползать назад, хватаясь за ее плащ. Ткань с треском разорвалась. Арианна повернулась и снова нанесла удар, на этот раз кулаком в бородатое лицо.

Человек Кайлида с воем свалился с крупа. Наконец-то Арианна была свободна... вот только и лошадь оказалась почти свободной от обоих седоков разом. Стремена болтались за пределами досягаемости, и единственным, что помогло Арианне удержаться в седле, была мертвая хватка, которой она впилась в лошадиную гриву. Некоторое время она судорожно прижималась к шее животного, перепуганная и обессиленная, в то время как земля с бешеной скоростью уносилась назад, но мало-помалу ей удалось снова усесться в седле.

Она попробовала нащупать стремя правой ногой, но оно словно исчезло вовсе. Лицо ее горело, волосы распустились и развевались из стороны в сторону, едва не цепляясь за ветки деревьев. Слава Богу, лошадь неслась в сторону, противоположную той, куда направился Кайлид со своими людьми. Его недовольные крики давно заглушили ветер, свистящий в ушах, и стук лошадиных подков по камням.

Галопом пролетев по ущелью, Арианна пронеслась через горловину и почти налетела на сэра Одо и других рыцарей, едущих неспешным прогулочным шагом, как если бы они возвращались домой с охоты. При виде ее на их лицах выразилось удивление, но отнюдь не радость.

— Почему вы не преследуете их? — крикнула Арианна.

Сэр Одо не торопился ответить ей. Он шумно вздохнул, покачал головой и только потом объяснил неохотно:

— По всему ущелью наверняка расставлены люди с луками. Они того и ждут, чтобы мы оказались круглыми дураками и бросились в погоню.

— Не только они, но и чертова уэльская сука этого ждет! — прорычал один из рыцарей. — Богом клянусь, когда она обдумывала свой подлый план, то надеялась, что нас перебьют из засады всех до одного.

Другие согласно закивали. Куда бы Арианна ни повернулась, отовсюду на нее смотрели враждебные глаза. Они ненавидели эту женщину, и их ненависть накатывала на нее, как волны густого тумана.

***

Арианна спешилась перед ступенями, ведущими в главную залу Руддлана, и ненадолго прижалась щекой к шее лошадки. Шкура ее спасительницы была мокрой, горячей и сильно пахла потом. Вокруг шла оживленная деятельность, слышались возгласы и разговоры, но Арианна только сильнее вжималась лицом в теплую шею там, где стучал пульс, пока его удары не заглушили все остальные звуки. «Теперь он точно возненавидит меня, — думала она, — и будет ненавидеть до конца дней своих».

Когда она наконец повернулась, то не удивилась бы, если бы вокруг оказалась пелена тумана, из которой несся на нее рыцарь в тускло-черных латах с опущенной для удара пикой. Но ничего подобного не случилось. Рейн вообще не вышел во двор, хотя там собралось великое множество народу. Подводы, фургоны и телеги совершенно забили проход, туда и обратно носились люди, и стоял громкий гомон.

Не сразу, но Арианна вспомнила, что в этот день должен был состояться очередной поместный суд. В теплую погоду Рейн вершил его у реки, но, видимо, с похолоданием решил воспользоваться для этой цели главной залой замка.

Арианна заметила младшего брата, который, озираясь бочком пробирался от курятника к пекарне. Его странное поведение она объяснила желанием стянуть свежую пышку с подноса на подоконнике, куда они были выставлены остывать, но вскоре стало ясно, что он просто далеко обходит ее самое и рыцарей сэра Одо. Подросток искоса поглядывал в их сторону, и на губах его играла злорадная усмешка. Очень неприятная догадка озарила Арианну.

— Родри!

Тот подскочил, замер, потом бросился бегом через весь двор, уклоняясь от препятствий и перепрыгивая лужи. Она пустилась вдогонку.

— Родри, если я тебя поймаю, хуже будет! Сейчас же иди сюда!

Она схватила брата за рубаху в тот момент, когда он огибал угол кузницы. Произошла короткая борьба, во время которой Родри отчаянно молотил руками, стараясь вырваться, но Арианна держала его мертвой хваткой. Кузнец, который до этого усердно клепал новую пластину на пробитые латы, опустил молот и с любопытством следил за происходящей сценой.

Когда брат успокоился, Арианна за руку потащила его за соколятню — подальше от посторонних ушей и излишне любопытного кузнеца. По дороге мальчишка еще пару раз принимался извиваться, но тщетно.

— Да отпусти же меня, Арианна! Если ты вывернешь мне плечо, тебе же придется и вправлять его!

— Я бы охотно свернула тебе голову, болван ты эдакий! — прошипела она, как следует встряхнув брата.

Едва оказавшись за углом соколятни, она так швырнула Родри об стену, что он звонко ударился затылком. Потревоженные птицы откликнулись изнутри хором пронзительных криков.

— Значит, ты задумал предать своего господина?

— Черный рыцарь — не господин мне! — огрызнулся Родри, постаравшись вложить в плевок все свое презрение.

— Ты мне еще поплюйся! Признавайся, это ты послал Кайлиду известие насчет того, что мы повезем зерно в Сент-Асеф?

— Допустим, я, ну и что? Твой муж нормандской крови, а значит, нет ничего позорного в том, чтобы предать его.

Арианна выпустила руку брата и прислонилась спиной к стене соколятни. Внезапно она почувствовала слабость, почти дурноту. От корзин с обрезками сырого мяса, приготовленного на корм птицам, поднимался густой запах, похожий на запах медной руды, но не это было причиной ее состояния. Ее тошнило от бессильного гнева и беспросветного отчаяния. Почему, ну почему ей снова и снова приходится выбирать между мужем и родней?

Родри начал отступать, готовясь пуститься наутек, но она успела ухватить его за рукав.

— Не вздумай хвастать тем, что натворил. Слышишь, Родри? Не заикайся об этом ни одной живой душе!

— Это еще почему? — удивился подросток, но потом сообразил и присвистнул. — Ты хочешь, чтобы лорд Рейн подумал на тебя? Но почему? Потому что с тобой он обойдется мягче, чем со мной? Да, но...

— Делай, как тебе сказано!

— Да ладно, мне-то что! А если вы с лордом Рейном опять подеретесь и он подобьет тебе другой глаз?

— Он не бил меня и не будет бить.

— Правда? Ну, как знаешь.

Он высвободил руку и побежал к конюшне. Арианна смотрела ему вслед еще долго после того, как он исчез в открытых дверях, потом собралась с силами и побрела в главную залу.

Под потолком собрался густой дым от огня, на славу разгоревшегося в очаге. Просторное помещение было забито людьми. Богатые горожане разместились вдоль стен на скамьях, подложив под себя подушки, гости победнее сбились в большую толпу посередине. Горело втрое больше факелов, чем обычно, добавляя чада к тому, что шел от очага.

Рейн сидел на возвышении, откинувшись в кресле с заново позолоченными подлокотниками и спинкой, далеко вытянув длинные ноги и подперев голову рукой. Его окутывала невидимая аура могущества, явно нагонявшая страх на парнишку, который в этот момент держал ответ за свой проступок. Юный преступник был пойман с поличным, когда срезал капусту в огороде одного из крепостных крестьян. Судя по тому, как он мямлил и шмыгал носом, язык его почти прилип к гортани от страха.

Арианна надеялась остаться незамеченной и притаилась в тени колонны, но Рейн почувствовал ее присутствие и нашел ее взглядом. Его суровое лицо немного смягчилось, потом на нем появилось вопросительное выражение: он не ожидал такого быстрого возвращения. Арианна попыталась улыбнуться мужу, но это плохо ей удалось. Сердце ощущалось в груди как нечто чужеродное; как тяжелый и холодный камень. Она даже не сразу заметила знамя на стене за спиной Рейна — то самое, которое она сшила для него и которое он приказал сжечь. На недавно побеленной стене оно выглядело великолепно, такое красочное, такое внушительное. Рейн понял, куда она смотрит, и улыбнулся.

— О Рейи... — прошептала Арианна.

— По закону, милорд, вам следует приказать, чтобы парню отрубили уши, — сказал капеллан замка.

Это был глубокий старик, черты лица которого так обострились, что напоминали череп. Он стоял по левую руку от лорда, положив на подлокотник кресла скрюченную подагрой кисть. Ему вменялось в обязанность приводить виновников к присяге, но рука, в которой он держал небольшую серебряную раку с мощами, так тряслась, что святые кости пощелкивали внутри, как кастаньеты.

— Говорю вам, милорд, долой ему оба yxa! Впредь будет знать, как воровать.

Услышав совет капеллана, парнишка повалился на колени и зарыдал от ужаса.

— Отработаешь шесть месяцев на барщине, — сказал Рейн внушительно, — и чтобы я впредь не видел твоей физиономии в такие дни, иначе быть тебе без ушей.

Парнишка поднялся и начал пятиться прочь, рыдая теперь уже от облегчения. «Муж мой — справедливый и милосердный господин, — уныло подумала Арианна, — вот только будет ли он ко мне так справедлив и милосерден?»

Но она и сама знала ответ. Одно дело — красть на огороде капусту, и совсем другое — предать своего сюзерена. Рейн неизбежно должен был подумать, что это она известила Кайлида о поездке в аббатство. Да и на кого еще было ему думать? Разве что она решила бы выдать брата... нет, только не это!

Но что же теперь будет? Рейн принял от нее клятву верности и удостоил ее рыцарской чести, и он, конечно же, сочтет ее поступок предательством. Он никогда ее не простит, никогда не поверит ей снова. Он будет уверен, что для нее нет ни верности, ни чести.

Но он не ударит ее, несмотря ни на что, даже теперь (она не солгала Родри, когда уверяла его в этом), хотя многие из мужчин убили бы жену и за меньший проступок. И дело было не в том, что она собиралась прикрыться беременностью, как щитом... а она собиралась прикрыться ею, потому что зародившаяся жизнь была еще слишком хрупка, чтобы подвергать ее каким бы то ни было испытаниям.

Арианна подумала об этом с новой болью: новость о том, что он скоро будет отцом, при обычных обстоятельствах была бы счастьем для мужа, потому что беременность жены воплощает все то, что они разделили, всю радость слияния, всю близость, близость, которая отныне навсегда утрачена для них с Рейном.

Арианна прислонилась к колонне и застыла в ожидании. Рейн дал согласие на освобождение крепостной крестьянки от ежегодного взноса в виде курицы-несушки, потому что женщина вскоре ожидала очередного пополнения семьи. Затем он наложил штраф на торговца перцем, который разбавлял свой товар молотой ореховой скорлупой (штраф был назначен в размере месячной выручки от продажи).

Она встрепенулась только тогда, когда к возвышению, распихивая народ, прошел сэр Одо.

Здоровяк склонился к самому уху Рейна и начал шептать. Даже оттуда, где она находилась, Арианна увидела ужасную перемену, случившуюся с мужем. Он вскинул потемневшее лицо и хлестнул ее взглядом, как бичом. Она пошла навстречу этому взгляду, навстречу гневу Рейна, потом побежала, но на нижней ступени сэр Одо решительно заступил ей дорогу.

— Я должна поговорить с ним!

— Миледи, мне приказано проводить вас в вашу комнату

— Но!..

— Прошу вас, миледи.

Высоко подняв голову, Арианна пошла сквозь строй любопытных взглядов к выходу из залы.

***

Она стояла у окна, глядя на сочно-зеленые промокшие холмы и глинистые воды Клуида. Рейн видел все это — и самое Арианну — сквозь багровую пелену ярости.

Когда дверь ударилась об стену и отскочила от нее, Арианна быстро повернулась и сжала обеими руками живот, словно распадалась на части и хотела хоть как-то сохранить целостность. Но глаза ее оставались спокойными — проклятые глаза цвета моря в штормовой день!

— Сука! Ты предала меня!

Рейн бросился вперед, ожидая, что жена отшатнется или закроется руками, но она осталась в той же позе и не отвела глаза.

— Я верил тебе! — прорычал он, сжимая кулаки.

— Я знаю, Рейн. Мне так жаль...

Он заглушил остаток фразы, схватив ее за горло, и едва удержался, чтобы не сдавить его изо всех сил. О его судорожно напряженную ладонь бился частый тугой пульс.

— Ах, тебе жаль? — спросил он, едва слыша собственный голос. — Твое «жаль» навязло у меня в ушах, Арианна. Как же ловко ты умеешь разыгрывать из себя святую невинность! Ты из тех, кто всаживает в человека нож, а потом делает вид, что не понимает, откуда он взялся в руке!

Горло под его ладонью задвигалось, как если бы она пыталась что-то ответить. Потом Арианна просто закрыла глаза и молча покачала головой.

— Мне бы надо убить тебя... — прошептал он.

— Рейн!

Он оттолкнул ее и с силой ударил кулаком по столу.

— Я верил тебе, верил, понимаешь? Ты дала мне клятву верности, и я, как дурак, поверил тебе! Господи Иисусе, как я мог так глупо попасться! — Он засмеялся хриплым горьким смехом, похожим на скрежет ржавого железа. — Так бывает с каждым, кто думает не мозгами, а концом.

Арианна протянула руку, но отдернула, не коснувшись его.

— Прошу тебя, Рейн, прошу тебя! Что бы ни было между нами, мы знали радость в постели друг с другом. Если ты разрушишь это, не останется вообще ничего!

Он повернулся. Недавнее неистовство уступило место ледяному спокойствию. Он вдруг понял истинное положение вещей, и это неожиданное понимание изменило все. Та, кого он почему-то принял за соратника, за друга, была всего лица его рабой, имуществом, с которым можно делать все что угод но. Ее можно наказывать за непослушание, ее можно и нужо время от времени бить, чтобы знала свое место. Дело мужа — владеть женой, а не доверять ей.

— Вот тут ты права, — сказал он ровным, безжизненным голосом. — Ты возбуждаешь меня и готова раздвинуть ноги каждый раз, когда у меня зашевелится в штанах. Но это единственное, на что ты годишься, Арианна.

Он схватил ее за руку и потащил к кровати, грубо толкнув поверх покрывала. Некоторое время он стоял, глядя сверху вниз — на волосы, разметавшиеся поверх серого меха, такие густые, гладкие и блестящие; на приоткрытый трепещущий рот с полной нижней губой; на глаза, округа ляющиеся и темнеющие по мере того, как она стала догадываться о его намерении.

Потом она начала отползать на локтях, но Рейн улёгся сверху всей тяжестью, придавив ее к кровати. Он запустил пальцы ей в волосы и намотал их на кулак так, что на шее Арианны натянулись сухожилия. Он ждал сопротивления, но она замерла в полной неподвижности.

— Рейн...

Он заставил жену замолчать, буквально ударившись ртом о ее рот, так, что зубы скрипнули о зубы. Он не целовал ее, а кусал, обезумев от ярости и боли, обезумев от ненависти. Как он ненавидел ее! Но еще больше он ненавидел себя зато, что поверил ей, поверил опять после многих лет недоверия ко всем и всему. Разве он не знал с самого начала, что доверие ведет к удару ножом в спину?

Каким-то чудом Арианне удалось высвободить рот, и она крикнула, упираясь ладонями ему в грудь:

— Только не сейчас, Рейн! Не когда ты в ярости! Ты повредишь ребенку!

Ее крик протянулся в бесконечность, повторяясь и повторяясь, простираясь между ними и отделяя их еще дальше друг от друга, а когда он отзвучал, наступила тишина, показавшаяся мертвой. Рейн замер, по-прежнему держа в кулаке волосы Арианны и глядя в лицо, которое оставалось едва в дюйме от его лица. Он дышал тяжело и бурно, как дышит океан, в шторм пытающийся захлестнуть волнами самые высокие скалы. Горячее частое дыхание Арианны овевало его лицо. Губы ее были окровавлены от его укусов.

Рейн скатился с нее и распростерся на спине, упершись взглядом в дамасскую парчу балдахина. Арианна лежала очень тихо, и даже частое движение ее груди вверх и вниз было теперь бесшумным. Она плакала в ту минуту, когда давала ему ничего не стоящую клятву верности, но сейчас она не плакала.

— Ты беременна, — сказал он, наконец.

— Если не веришь мне, спроси Талиазина.

Ребенок! Сын! Внезапно Рейн понял все значение того, что только что узнал. На мгновение его переполнила радость... и тут же растаяла бесследно, стоило ему вспомнить о предательстве Арианны.

Он спустился с кровати так тяжело, что кожаные пружины застонали протяжно и жалобно, как живые. У самой двери он остановился и обернулся. Рука, сжимающая щеколду, дрожала крупной дрожью, но он прекратил это усилием воли.

— Будь ты проклята... — сказал он едва слышно, мертвым голосом. — И будь проклят я, доверчивый дурак.

Он хотел обернуться и бросить хоть один-единственный взгляд на жену, но понял, что не вынесет ее вида, поэтому поспешил выйти. Навстречу, наигрывая на своем круге, поднимался по лестнице Талиазин. При виде Рейна он широко улыбнулся и запел:

Прими меня, дева — и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, Чтоб были мы вместе навек...

Рейн услышал собственный гневный рык, который против его воли вырвался из горла. Он выхватил крут из рук оруженосца и изо всех сил швырнул об стену. Изящная вещица разлетелась на куски, струны лопнули и завились спиралями со скрипучим болезненным звуком.

Талиазин в оцепенении уставился на валяющийся у ног разбитый инструмент, потом медленно поднял взгляд на каменную спину удаляющегося хозяина. Опустившись на колени, он бережно собрал обломки крута, поднялся и продолжал путь вверх по лестнице, к хозяйской спальне.

Дверь так и оставалась приоткрытой, и можно было видеть Арианну, лежащую поперек кровати. Плечи ее бесшумно содрогались, пальцы конвульсивно сжимались и разжимались, комкая серый мех покрывала. Талиазин печально покачал головой, прошептал: «...и сердце, в котором отныне любовь...» — и умолк.

Он отвернулся от двери и прислонился спиной к стене, глядя на обломки музыкального инструмента, по-прежнему зажатые в руке. Пальцы разжались, как бы внезапно обессилев, и куски дерева со стуком упали на пол, но юная женщина, горько рыдавшая совсем рядом, не услышала этого.

***

Рейн стоял у кромки прибоя и смотрел вдаль поверх невысоких волн прилива. Он запретил себе вспоминать (запретил думать вообще о чем бы то ни было) и сумел добиться желанного бесчувствия. Краешки волн набегали на сапоги, все выше захлестывая их и все глубже засасывая в песок.

Время от времени он наклонялся поднять кусок плавника, бездумно его оглаживал и швырял в воду, наблюдая за тем, как волны уносят добычу в море. Он вернулся в Руддлан не раньше чем закатное солнце проложило к берегу дорожку из расплавленной красной меди.

У дверей главной залы его встретил мрачный сэр Одо. Массивная всклокоченная голова рыцаря была так втянута в плечи, что он напомнил Рейну старую жабу, в больших карих глазах поблескивало знакомое неодобрение. Никогда еще Рейн не чувствовал себя таким одиноким: даже его правая рука, соратник и первый помощник, принял сторону женщины, способной на столь вероломное предательство.

— Если ее имя слетит с твоего языка, я затолкаю его обратно в рот кулаком! — прорычал он угрожающе, стоило только здоровяку шевельнуть губами.

— Милорд, мне пришлось послать за повитухой, — процедил сэр Одо, скалясь, как загнанный в угол волк. — Состояние леди, чье имя вы запретили произносить, очень серьезно.

Сердце Рейна болезненно застучало, но он не сказал в ответ ни слова, только кивнул, напрягая волю, чтобы на лице не выразилось абсолютно ничего. Когда он шел через всю залу к лестнице, ведущей в спальню, он старался держаться прямо и ступать размеренно.

В происшедшей суматохе слуги забыли зажечь факелы, на лестнице царила почти полная тьма. На промежуточной площадке из ниши в стене внезапно появилась человеческая фигура. Инстинкт самосохранения, отточенный за годы сражении и поединков, сработал мгновенно: Рейн выхватил из ножен кинжал и занес его, готовясь вонзить в глаз тому, кто маячил впереди привидением.

— Нет, милорд, нет! Это я, Родри!

— Ты что, белены объелся, парень? Никогда больше не выскакивай из темноты навстречу вооруженному рыцарю.

Рейн спрятал кинжал в ножны. Только тогда Родри осмелился подойти поближе, материализовав-шись из густой тени, как настоящий дух. Лицо его так осунулось и побледнело, что это было заметно даже в полумраке. Слезы проложили по щекам блестящие дорожки.

— Милорд, это я передал Кайлиду послание о том, что в аббатство повезут зерно, — зачастил он, в своем отчаянии забывая страх и хватая Рейна за руку. — Когда мы были детьми, Арианна старалась взять на себя вину за все наши проделки, потому что у отца не поднималась рука пороть ее и вполовину так сильно, как нас... — Ломающийся голос подростка пресекся, и он вытер мокрый нос рукавом. — Я подумал, что лучше вам будет узнать это на тот случай... в общем, лучше вам будет узнать.

Что-то сломалось в груди Рейна с почти слышимым звуком, словно лопнул обод или распалась цепь. Он попробовал глубоко вдохнуть, и это удалось, хоть и не сразу. Веки сами собой опустились, тяжелые и как будто чужие.

— Мы поговорим об этом позже. — Он хотел сказать это сурово, даже угрожающе, но голос был полон бесконечной усталости. Родри, однако, ничего не заметил.

— Как прикажете, милорд, — с трудом ответил он, сгорбился и побрел вниз по лестнице.

Дверь в спальню была плотно прикрыта. Рейн подумал: не постучать ли, но решил не поднимать шума. Он бы не удивился, если бы обнаружил, что его не собираются впускать, но щеколда изнутри оказалась поднятой. Он сжал ручку так, что побелели пальцы.

— Она ведь не умрет?..-робко донеслось от подножия лестницы.

Рейн стиснул зубы и толкнул дверь.

Над кроватью склонилась женщина. Похоже, она только что прикрыла Арианну, закончив осмотр. Тело жены выглядело мертвенно неподвижным, и Рейн с ужасом решил, что все кончено, что он опоздал, но в следующую секунду рука слабо потянула на себя покрывало.

Повитуха оправила постель и направилась к Рейну. Это была степенная дама средних лет, с тяжелым мужским подбородком и носом до того крючковатым, что он почти упирался кончиком в верхнюю губу.

— Я мать Беатриса, — сообщила она важно. Рейн мог в ответ только склонить, голову. Ему стоило большого труда заговорить.

— Она потеряла ребенка?

— Кровотечение есть, но совсем слабое, — ответила повитуха, еще больше сузив щели изучающих глаз. — Такое случается в первые месяцы, милорд, поэтому отчаиваться рано, но хочу вас предостеречь. Вам бы надо смирить свой характер. Когда муж бьет жену, страдает дитя в ее чреве, а оно-то ни в чем не виновато.

— Я ее не бил! Я... мы поссорились, наговорили всякого, но я ее и пальцем... — Рейн умолк.

«Ублюдок! — сказала совесть. — Можно ранить, не прикасаясь даже пальцем, и часто такая рана бывает тяжелее».

— Дитя не всегда крепко держится в материнском чреве, — продолжала повитуха, не слушая оправданий, — и потому я советую и мужьям, и женам быть поосторожнее во время первой беременности.

— Я буду осторожнее! — отчеканил Рейн, словно приносил клятву.

Он пошел к кровати, с трудом передвигая ноги, как каторжник, волочащий ядро. Арианна, сжавшись под покрывалом, выглядела совсем маленькой и беззащитной. Губы ее были совершенно бескровными, а кожа приобрела белизну яичной скорлупы и была так прозрачна, что сквозь нее просвечивала каждая голубая жилка, даже на веках и висках. Рейн видел очень много смертей и хорошо знал, как тонка нить человеческой жизни, как быстро и беспощадно смерть порой рассекает ее. И вот теперь он видел перед собой лицо жены, на котором лежала пугающая потусторонняя тень. Он боялся за нерожденного ребенка, но не только за него, вовсе нет. Потерять Арианну — вот что пугало его даже сильнее.

Он окликнул ее по имени и наклонился, но не для поцелуя, а чтобы взять в ладони холодную бледную руку.

Арианна отняла ее, хотя это явно стоило ей немалых усилий. Она отвернулась так далеко, как могла. Глаза она не открыла.

— Арианна, твой брат рассказал мне все.

— Уходи, Рейн.

Он не ушел. Он просидел всю ночь на неудобном стуле у кровати, словно сиделка, охраняющая сон тяжелобольной, а утром, когда жена открыла глаза и увидела его, он сделал то, чего поклялся не делать никогда в жизни.

Он попросил прощения.

Глава 18

Рейн стоял на гребне крутого, открытого всем ветрам утеса и смотрел на дорогу, по которой направлялась в город его жена.

Некоторое время спустя она остановилась поговорить с незнакомым юношей в ослепительно-желтом плаще, очень похожим на странствующего менестреля (и притом хорошего менестреля, судя по причудливой лире, висевшей на его спине на красивой перевязи). Арианна погладила по шее его лошадку, и ветер донес до вершины утеса звук ее смеха.

В это время сзади кто-то постучал по плечу Рейна. Повернувшись, он оказался лицом к лицу с подрядчиком из Честера, каменщиком по имени Рейнольдс. Тот держал в обеих широченных руках распяленный огрубевшими от работы пальцами чертеж, похожий на сарацинский, но не вполне.

— Если ладить все по этой вот картинке, милорд, то придется рыть канал и отводить Клуид. Иначе как же корабли смогут подплывать прямо к новому замку?

Подрядчик был скроен на манер стожка сена — такой же приземистый и круглый. С кожаного ремня, перепоясывающего обширные чресла, свисал необходимый для его профессии инструмент: уровень, отвес, циркуль. После долгих лет вдыхания каменной пыли в груди у него свистело и похрипывало.

Рейн кивнул в ответ. Подрядчик поморщился и обратил взгляд на Клуид.

— Значит, необходимо выкопать канаву длиной в лье достаточно глубокую, чтобы по ней мог пройти корабль, — уточнил он, как бы отказываясь верить своим ушам. — Это вам обойдется в целое состояние!

— Я хочу знать, возможно ли это.

— Все возможно, милорд, в этом безумном мире... хе-хе. — Блеклые глаза подрядчика, очень похожие на унылые зимние небеса, оживились и заблестели. — Только учтите, дело это нелегкое.

— Н-да... но ничего, справимся. Ага... угу...

И он зашагал прочь, теперь уже полностью безразличный к окружающему, что-то бормоча о шлюзах, пристанях и разной высоте приливов.

Рейн повернулся к дороге в полной уверенности, что Арианна успела скрыться за городскими воротами. К его удивлению, она поднималась на утес по более отлогому склону, шагая широко и целеустремленно, словно ее привело сюда какое-то важное дело.

Ветер так и вился вокруг нее, задувая подол платья между ног, заставляя шелк прилегать волнующе-плотно. Сейчас хорошо было видно, какие у нее стройные ноги, с неожиданно сильными мышцами. От быстрого подъема Арианна запыхалась и дышала часто, с жадностью, так что движение груди еще туже натягивало шнуровку лифа. Когда она приблизилась, Рейн заметил блеск испарины над полуоткрытым ртом, особенно во впадинке над верхней губой.

— С добрым утром, жена.

— С добрым утром, муж.

Она отвела взгляд и огляделась. Подрядчик, человек невероятно активный, уже приступил к воплощению мечты Рейна о неприступном замке и добился неплохих результатов. Целая бригада рабочих копала траншеи под фундамент, столько же вывозили землю и камни в бочках, поставленных на ручные тележки. Один из «возчиков», который лихо катил мимо опорожненную бочку, приподнял войлочную шляпу и приветствовал Арианну по-уэльски, назвав ее леди Гуинедд. В его улыбающемся рту торчали вместо зубов одни почерневшие пеньки, зато ответная улыбка Арианны была такой ослепительной и теплой, что Рейн отдал бы многое, чтобы она была предназначена ему.

— Я вижу, твой новый замок строится вовсю, — сказала она, поворачиваясь.

— Ну да.

Рейн воспользовался случаем, чтобы как следует рассмотреть лицо жены. Солнце и ветер заставили ее щеки разгореться, но все остальное оставалось бледным, болезненно бледным. Свои роскошные волосы Арианна спрятала под белую шапочку с перышком и матовой вуалью, которая окаймляла лицо мягкими фестонами, сзади спадая до самой талии. В этом обрамлении лицо ее обрело королевскую изысканность. Рейн подумал, что предпочел бы видеть ее волосы распущенными по плечам, как носят в Уэльсе, с венком или металлическим обручем вокруг головы... впрочем, чем больше украшений на женской головке, тем больше удовольствия может извлечь мужчина, снимая их одно за другим.

— Хочешь посмотреть, какие изменения я внес в чертеж сарацина?

Не давая Арианне времени отказаться, Рейн взял ее за локоть. Ему показалось, что она слегка содрогнулась от этого прикосновения, но он уверил себя, что ошибся. Он повел ее под громадный старый дуб, под которым, придерживаемые обломками гранита, были расстелены оба чертежа, и присел над ними на корточки. После короткого колебания Арианна опустилась рядом на одно колено. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось ухватиться за его плечо. Он почувствовал, как от этого все волоски на его шее встали дыбом. Пару секунд он молча глубоко дышал, наслаждаясь запахом свежевырытой земли, заплесневелого пергамента... и ее запахом.

— Смотри, я нарисовал замок — очень грубо, но основное становится ясно.

Он объяснил, что внутренний двор будет иметь форму ромба, причем в каждом из острых углов будут ворота, снабженные подъемной решеткой (если даже нападающие сумеют прорваться внутрь такого вот острого угла, они неминуемо сгрудятся там и подставят себя под удар), а в каждом из тупых — по башне. Чтобы сделать башни (в том числе центральную) более неприступными для штурма, их выстроят не квадратными, а круглыми.

Рассказывая о том, как намерен связать будущий замок с морем, Рейн не отрывал взгляда от лица жены, сам не зная, какое выражение хочет видеть на нем. Арианна повернулась, чтобы заглянуть ему в глаза, — и он утонул в двух бездонных зеленых колодцах.

— А потом ты воспользуешься этим неприступным замком, чтобы развязать войну с Уэльсом, — сказала она.

— Я строю его для наших сыновей, — возразил Рейн, чувствуя, что на щеке у него сразу же забился тик. — Все наши дети будут наполовину уэльсцами и вряд ли захотят идти войной против народа своей матери.

— А если народ их отца развяжет войну против народа их матери? — настаивала Арианна. — Как им быть тогда?

— Может быть, они научатся не принимать ни ту сторону, ни другую, — Рейн зачерпнул полную горсть рыхлой земли и поднес к лицу. — Это наша земля, Арианна, твоя и моя. И она будет землей наших детей, ничьей больше. Здесь будет их дом, и, если им придется защищать его, новый замок окажется очень кстати.

На этот раз она ничего не ответила. Рейн разжал пальцы, и рыхлая земля просочилась между ними. Он отряхнул ладони и помог Арианне подняться, все так же придерживая за локоть. Он пытался удержаться от этого, но все же какое-то время стоял, не убирая руки.

Воцарилось нелегкое молчание. Рейн хотел ее. Свидетель Бог, больше всего на свете он хотел унести ее в замок, в спальню, где они спали теперь, не прикасаясь друг к другу. Он хотел заниматься с ней любовью, не один раз, а снова и снова... вот только слишком легко было вспомнить (для этого даже не требовалось закрывать глаза) белое лицо с почти прозрачной кожей — лицо женщины, у которой едва не случился выкидыш. Нет, черт возьми, Рейн Руддлан — человек, а не самец в период спаривания! Ему случалось месяцами не знать женщины. Он не умер тогда от воздержания, потерпит и теперь. Не хватало еще, чтобы его похоть убила жену и ребенка!

Арианна вдруг встрепенулась, словно собираясь повернуться и уйти, но потом снова притихла. Ветер ухитрился высвободить из прически длинный локон, который она поймала и попыталась заправить под шапочку. Ветер продолжал шалить, снова и снова выдергивая пряди. Рейн протянул руку. Заправив локоны поглубже в прическу, он как бы нечаянно скользнул пальцами по щеке жены.

— Я шла на рынок! — поспешно объяснила Арианна, словно он строго спросил, что она делает за стенами замка.

— Сегодня слишком жарко для пешей прогулки. Почему ты не взяла лошадь? Талиазин мог бы поехать с тобой, чтобы носить покупки.

— По правде сказать, я не собиралась ничего покупать, хотела просто побродить по рынку. Может быть, удалось бы присмотреть колыбель... — Она вскинула ресницы, заглянув ему в глаза, и тотчас отвела взгляд. — Я слышала, в городе есть один столяр...

— Ты не против, если я тоже прогуляюсь до рынка? — спросил Рейн так небрежно, как только мог. — Мне не помешает новая пара сапог.

Арианна продолжала смотреть в сторону, и румянец на ее щеках стал ярче.

— Нет, я не против. Совсем не против.

***

Сама того не замечая, она улыбнулась, глядя на приближающегося Рейна. В одной руке тот держал полную кружку эля, в другой — аппетитную на вид колбаску. Вид у него был довольный, и она сочла нужным укоризненно покачать головой, как делала каждый раз, когда бывала на рынке со своими братьями: это был первый деликатес, против которого не устоял муж, но вряд ли последний.

— Если ты будешь останавливаться у каждого лотка, на котором разложена еда, и пробовать всего понемногу, то у тебя разболится живот еще до того, как мы выйдем за городские ворота!

— Живот у меня не болел лет с двенадцати. Он и гвозди переварит, — похвастался Рейн и поднес колбаску к самым губам Арианны. — Хочешь попробовать?

Устоять было просто невозможно: колбаска была толстенькая, истекающая соком, вся в крапинах жира. К тому же пахла она упоительно! Рот Арианны открылся сам собой, а зубы поспешно отхватили изрядный кусок угощения. В тот же миг Рейн наклонился и откусил с другой стороны чуть ли не половину. Колбаса оказалась густо наперченной. До того наперченной, что глаза Арианны полезли из орбит, как только она разжевала и проглотила свой кусок.

— Наказание Божье! — только и сумела она вымолвить, дыша открытым ртом.

— По-моему, у тебя вот-вот дым повалит из ушей! — засмеялся Рейн, хотя у него в глазах тоже стояли слеэы. Он протянул ей кружку с элем. — В этой колбасе больше перца, чем свинины.

Он бросил на землю остаток, который тут же проглотила пятнистая собачонка с длинными вислыми ушами и поджатым хвостом. Арианна остановилась посмотреть, каковы будут последствия такой жадности. Несколько секунд на пестрой морде было выражение безмерного удивления, потом пасть оскалилась, глаза выпучились, и собачонка закружилась на месте, щелкая зубами и словно стараясь схватить себя за хвост. Обиженно подвывая, животное понеслось к реке, чтобы залить разбушевавшийся в желудке пожар.

Рейн и Арианна расхохотались с прежней непринужденностью, но посмотрели друг на друга и сразу умолкли. Арианна отвернулась: глаза мужа приобрели знакомый ей дымно-серый оттенок, и взгляд его бродил по ее телу вверх и вниз, ощущаясь как прикосновение, как физическая ласка. Даже отвернувшись, она продолжала чувствовать его и потому отступила, словно расстояние могло как-то ослабить нарастающее в ней, напряжение. Увы, сердце стучало все так же громко, и, если Рейн не слышал, это было просто удивительно. Ладони даже не вспотели, а стали совершенно мокрыми (пришлось украдкой вытереть их о подол). Время от времени порывами налетал холодный ветер, и в тени было даже зябко, но теперь Арианна изнемогала от жары.

Как обычно в базарные дни, рынок заполнял всю городскую площадь. Немногие из торговцев могли позволить себе разбить палатку, большинство довольствовалось лотками и прилавками, представлявшими из себя раскладные столы на козлах или просто поставленные на прикол тележки. Редко где можно было увидеть прибитую на шесте вывеску с названием товара, и потому вокруг стоял разноголосый крик продавцов, зазывающих покупателя. Рядов образовалось так много, что проходы между ними сузились до минимума: если поначалу Арианна лишь изредка сталкивалась бедрами с мужем, то постепенно они начали тереться друг о друга боками. Наконец Рейн обнял ее за талию и притянул к себе, чтобы можно было как-то передвигаться по торговым рядам. В результате этого стук ее сердца заглушил даже громкие выкрики продавцов.

Они миновали палатку мясника, вокруг которой с шестов свисали туши оленя, кабана и многочисленные кроличьи тушки. На жарком солнце все они источали кровь, и она каплями стекала в пыль. Рядом коптились окорока, и Арианну сразу затошнило, как только ветерок подул с той стороны. Она отвернулась и уткнулась мужу в плечо, едва ли сознавая, что делает. Следующим был лоток рыбника, и тут уж ей стало совсем плохо: густой аромат соленой сельди и тяжелая вонь китового жира почти вывернули Арианне желудок. Она пошатнулась. Рука мужа сильнее сжала ее талию.

— Тебе нехорошо?

— Нет, я просто споткнулась, — солгала Арианна, понимая, что будет препровождена в замок, стоит только Рейну сообразить, что ей дурно.

Ей меньше всего хотелось сейчас расставаться с ним. Более того, она чувствовала потребность видеть его, находиться поблизости, как чувствуют тянущую боль под лопаткой, когда не в порядке сердце.

Она готова была ни на минуту не выпускать его из поля зрения, жаждала слышать звук его голоса, хотела его прикосновений. Теперь он знал, что она не предавала его, и все же... все же они спали в одной постели, не прикасаясь друг к другу, разделяемые широким пространством белой простыни, как участком бесплодной пустыни. Так бывало по ночам, а днем Рейн почти не разговаривал с ней, избегал ее, бросаясь за ближайший угол, стоило ей появиться, словно самый вид ее был ему в тягость.

Арианна с горечью говорила себе, что такое поведение мужа объясняется ее беременностью. Разве Рейн не упоминал о том, что ее единственная польза состоит в производстве на свет наследников? Теперь, когда она носила его сына, ничего иного от нее не требовалось...

От палатки с пряностями налетела волна смешанного запаха корицы и гвоздики, и Арианна сразу почувствовала себя лучше, а когда они подошли к прилавку, за которым возвышался краснолицый толстяк, она окончательно пришла в себя: на стойках гроздьями висели привязанные за фитили свечи, распространяя вокруг приятный запах воска и сала.

Неподалеку проповедовал странствующий монах, и они остановились послушать проповедь рядом с передвижным лотком, на котором красовались изображения святых и разного рода священные предметы — при ближайшем рассмотрении ужасающие подделки, среди которых были свиные косточки, выдаваемые за святые мощи, щепки, сходящие за частицы Креста Господня, а также капли коровьего молока в пузырьках, гордо именуемые «благословенным молоком из груди Девы Марии».

«Мои груди скоро тоже нальются молоком, — подумала Арианна, — и ребенок по очереди прильнет к каждой, из них, как делал Рейн в те времена, когда мы еще занимались любовью...»

Между тем внимание мужа привлекла солидная палатка торговца ножевыми и другими режущими изделиями. Он бессознательно потянулся в ту сторону, прищурившись против бликов, которые испускали, отражая солнце, бесчисленные кинжалы, кухонные ножи, серпы и косы. Сейчас он чувствовал себя непринужденно, и все же лицо его сохраняло некоторую настороженность, словно в ожидании неприятных случайностей. И все же бывали моменты, когда он прятал лицо на ее груди, как ребенок, и тогда оно выглядело полностью открытым, трогательно незащищенным уязвимым. Он сосал грудь, совсем как ребенок, до западинок на щеках, до трепета полузакрытых век... — Купите подарочек для своей леди, милорд! Между ними вклинилась толстуха с неестественным персиковым цветом волос. В пухлом красном кулаке она держала позолоченную клетку с птицей, покачивая ее, чтобы заставить трепетать яркие крылья. Клетка явно знавала лучшие дни: позолота местами облупилась, несколько прутьев было погнуто — зато такой красивой птицы Арианне до сих пор не случалось видеть. Она была большая, важная на вид, с надутой малиновой грудью и желто-синим длинным хвостом. На головке то поднимался, то прилегал восхитительный хохолок, а вокруг горлышка красовался блестящий черный ошейник.

— Она умеет говорить, моя пташка, вот оно как, миледи.

— Ты только представь себе, Рейн, говорящая птица! И что же она умеет говорить?

Женщина затрясла всеми тремя своими подбородками и щелкнула толстыми пальцами перед самой клеткой.

— Кр-расотка! Кр-расотка! — заверещала птица. — — Ты сделаешь мне сегодня подарок, муж мой? — спросила Арианна, смеясь от удовольствия.

— Ну, я не знаю... — протянул Рейн, поднял бровь и принял задумчивый вид. — Можем ли мы позволить себе это? Замок требует столько денег, что у меня голова кругом идет... — Скупер-рдяй! Скупер-рдяй! — завопила птица. Арианна снова засмеялась, чувствуя, что не может остановиться.

— Я бы не отказалась от подарка.

Рейн притворился, что всецело поглощен беседой с зубодером, который разложил рядом свои жутковатые инструменты и расставил то немногое, что припас на продажу. Он истово расписывал Рейну лечебные свойства толченого зуба, вырванного во сне у идиота мужского пола. Кивая, Рейн разглядывал товар, пока не обнаружил то, что привлекло его внимание.

Когда Арианна повторила вопрос насчет подарка, он схватил с лотка искусственную челюсть, зубы которой были выточены из бычьих, и начал клацать ими перед ее лицом. — Если тебе неймется получить подарок, я бы предложил что-нибудь практичное. Например, вот эти зубки, — сказал он с самым серьезным видом.

— Хочу напомнить вам, милорд, что я еще не лишилась ни единого зуба, — возмутилась она и сразу же рассмеялась, утратив вид оскорбленного достоинства.

— Семейная жизнь полна случайностей, — заметил Рейн, зловеще усмехаясь и покусывая губы, чтобы не испортить все неуместным смехом. — Я бы на твоем месте приготовился.

Проходящий мимо торговец решил, что перед ним человек, готовый расстаться с частью своих денег, и поспешил открыть перед Рейном короб с товаром. Чего только там не было! Казалось, назови вещь, и она непременно обнаружится среди великого множества мелочей: заколок, булавок, лент, перчаток и прочее, и прочее, вплоть до заячьих шкурок и чучел заморских птичек. Арианна высмотрела зеркальце на длинной ручке, оправленное в слоновую кость, и подняла его, чтобы разглядеть получше.

— Так как же, милорд? Получу я сегодня подарок или вы... — Внезапно ощутив, что Рейна рядом нет, она быстро посмотрела по сторонам, отыскивая его. Он стоял поодаль, держа в руке апельсин. Это был деликатес, редко достигающий таких широт, и потому невероятно дорогой.

— Если ты до сих пор не пробовал апельсинов, то непременно купи хоть один, — весело предложила Арианна, подходя. — Они восхитительны!

В следующую секунду она поняла, что сказала глупость. Разумеется, Рейн не мог не попробовать апельсины во время похода по жарким южным странам. Тем не менее, он смотрел на плод так, словно вид его навевал воспоминания, одновременно приятные и грустные.

— Впрочем, ты, конечно, пробовал...

— Один раз.

Рейн положил апельсин обратно в тележку зеленщика и улыбнулся Арианне, но улыбка была натянутой, и во взгляде его сохранилась тень грусти. Неожиданный и сильный порыв ветра растрепал ему волосы, так что они упали на глаза. Не задумываясь, Арианна протянула руку и отвела длинные угольно-черные пряди. Они были теплые, нагретые солнцем и казались необычно мягкими.

Она по-прежнему держала в руке зеркальце. Заметив это, Рейн вдруг повернул ее, обхватил рукой ее руку и поднес его к лицу Арианны. Она заглянула в зеркальце. Оттуда смотрела девушка с пылающими щеками, сияющими глазами и смеющимся ртом.

— Ты очень красива, моя маленькая женушка, — сказал Рейн, почти коснувшись губами ее виска.

Горячее, трепещущее счастье наполнило ее. Арианна затаила дыхание в ожидании еще каких-то слов. Она не знала, что это будут за слова, но верила, что они окажутся волшебными, единственно правильными и они заставят исчезнуть навсегда эту тянущую боль в сердце, эту болезненную потребность, измучившую ее...

Что-то мохнатое и мокрое ткнулось ей в ноги и отскочило. От неожиданности Арианна вскрикнула, а Рейн выпустил ее, чему-то смеясь. Оказывается, все та же пятнистая собачонка неслась между торговыми рядами, уворачиваясь от многочисленных ног. Несмотря на свой робкий вид, плутовка ухитрилась стащить целого лосося размером с доброе полено для очага, хвост которого то волочился в пыли, то цеплялся за что попало. Собачонку преследовал, надрываясь от крика, человек в кожаном фартуке, выпачканном рыбьими внутренностями.

Там, где собачонка исчезла с добычей, Арианна заметила веревку, натянутую между двумя наскоро врытыми столбами. С нее свешивались пары сапог, прикрытые от солнца полосатым тентом.

— Смотри-ка, — сказала она Рейну, — вот где ты сможешь выбрать себе сапоги.

Она вернулась к коробу, отдала зеркальце разочарованному владельцу и начала проталкиваться сквозь толпу к торговцу сапогами. Только оказавшись там, она заметила, что Рейн опять исчез. Арианна была не против немного подождать в тени под тентом, где были разложены всевозможные изделия из кожи: седла, упряжи, ремни. Она стояла, разглядывая их и полной грудью вдыхая вкусный запах, который особенно любила. «Запах хорошей кожи, — думала она, — это чисто мужской запах. Он всегда напоминал мне о Рейне».

Трогая одну за другой покачивающиеся пары сапог, Арианна сообразила, что понятия не имеет о вкусах мужа. Она уже собралась пойти его разыскивать, когда почувствовала, что он рядом. И действительно, Рейн стоял прямо у нее за спиной и выглядел весьма довольным собой. В одной руке у него была клетка с говорящей птицей, в другой — зеркальце в оправе из слоновой кости. Кроме того, под мышкой у него была зажата загадочного вида деревянная коробка. Арианна едва удержалась, чтобы не разразиться глупыми, неуместными слезами.

— Пойдем со мной, — сказал Рейн. — Я хочу кое-что показать тебе.

Он не сказал, что именно, но она догадалась сама, как только увидела вывеску столяра над палаткой, к которой они направлялись. Она невольно ускорила шаг, заметив пару разрисованных колыбелек, которую владелец предупредительно выставил вперед.

Она присела перед ними. Колыбельки были похожи, но не совсем. Обе они были из дерева, обе выполнены в форме маленьких лодок, обе подвешены к бронзовым рамам с красивой чеканкой. Единственное, чем колыбельки отличались друг от друга, был цвет: виноградные лозы, сказочные листья и цветы в одном случае были розовые, а в другом — голубые. На внутренней поверхности каждой из спинок было нанесено золотой и серебряной краской изображение знака Зодиака — как раз того, под которым должен был родиться ребенок Арианны.

Она подняла на мужа затуманенные глаза. Он стоял так близко, держа все эти подарки, — и он улыбался ей!

— Рейн, они обе так красивы, что я просто не знаю, какую выбрать! — воскликнула она, сама не понимая, почему голос не дрожит.

— Так давай купим обе.

— Этого еще не хватало! — встревожилась Арианна и поспешила обратиться к столяру. — Мы возьмем розовую. Все же ей пришлось минут десять препираться с Рейном, который настаивал, чтобы они купили обе колыбели. Наконец деньги перешли из рук в руки, и были сделаны распоряжения насчет доставки колыбельки в замок этим же вечером. Вернулись они по берегу реки, остановившись на этот раз для того, чтобы посмотреть на петушиный бой. Рейн поставил на красногрудого петуха и проиграл. Чуть дальше акробат, «человек-змея», ухитрился завязаться морским узлом, пока жонглер подбрасывал у него над головой с десяток ятаганов, и это зрелище совершенно заворожило Арианну. Юный менестрель, с которым она разговаривала по дороге в город, плясал и распевал шуточную песню. Когда она вслушалась в слова, то покраснела так сильно, что Рейн подмигнул ей и засмеялся.

У городских ворот их встретил Талиазин верхом на лошади.

— Подрядчик вас обыскался, милорд, — сообщил он, соскакивая с седла. — Что-то насчет шлюзов и зимних приливов.

Рейн передал ему все покупки и строго наказал Арианне вернуться в замок верхом. Еще с минуту он медлил, пристально глядя ей в лицо, словно пытался прочитать на нем что-то. Его лицо было непроницаемым.

— Мне пора, — наконец сказал он.

Они стояли очень близко друг от друга, настолько близко, что он мог обнять ее и поцеловать, если бы захотел. И действительно, он начал наклоняться. Арианна замерла в ожидании, боясь дышать и чувствуя сладкое головокружение... но Рейн повернулся и ушел, не сказав больше ни слова, даже не улыбнувшись ей на прощание.

Арианна стояла перед позолоченной клеткой, наклонившись так близко к ней, как только осмелилась.

— Красотка! — повторяла она снова и снова, причмокивая губами и щелкая пальцами. — Красотка, красотка!

Птица восседала на жердочке в полной неподвижности, поглядывая немигающими бусинками глаз. Время от времени она раскрывала клюв и топорщила хохолок, но и только. Глупое создание не издавало даже бессмысленного верещания с тех самых пор, как Рейн расплатился за него!

До Арианны дошло, что птица никогда не умела разговаривать, что их ловко обвели вокруг пальца. Она отошла от клетки, стараясь придумать, чем бы себя занять. Подняла веретено, повертела его и бросила: она слишком ненавидела прясть, чтобы посвящать этому занятию часы досуга.

Вздохнув, она подошла к окну. Отсюда можно было видеть гребень утеса и склоненные фигурки людей на нем, маленькие, как муравьи. Утес был на самом деле крутым холмом, господствующим над городом, и как раз поэтому Рейн решил построить свой замок на его вершине. Замок, который рано или поздно станет его оплотом против ее народа, пусть даже Рейн отрицал это.

Арианна высунулась из окна и прищурилась, стараясь отыскать мужа среди крохотных человеческих фигурок.

Несколько раз за этот день она чуть было не отправилась на место строительства, но всегда вовремя останавливала себя. Она уже делала сегодня шаг к сближению, теперь была очередь за Рейном. В конце концов, у нее еще оставалась кое-какая гордость, пусть даже истрепанная до дыр. Арианна окутала себя этой гордостью, как ветхим плащом, уже не защищающим от холода одиночества.

«Ну и ладно, подумаешь!» — решила она, отворачиваясь от окна. На столе под ним лежало зеркальце в оправе из слоновой кости — подарок Рейна, а рядом с ним загадочная деревянная коробка. Арианна подумала: «Он ведь не сказал, чтобы я не открывала ее, так чего же ради изображать из себя святую?» Для начала она погладила прекрасно отполированную поверхность. Коробка была выточена из каштана и как следует смазана, хотя ее гладкие стенки не украшало даже намека на резьбу. Арианна взвесила ее в руке. Внутри перекатывалось и постукивало что-то тяжелое.

Нет, раз эта вещь не предназначена ей в подарок, нечего и совать в нее нос. Приняв это твердое решение, Арианна подняла зеркальце, немного полюбовалась собой, потом показала отражению язык и со вздохом опустила зеркальце на стол. Взгляд сам собой вернулся к коробке, и пальцы потянулись следом за взглядом. Это было все равно что стараться не чесать блошиный укус! Зуд, казалось, возрастал с каждой секундой!

Арианна покусала губу. Что ж, она никогда не страдала отсутствием любопытства... а люди не ангелы...

Схватив коробку, она открыла ее, заглянула внутрь... и сдвинула брови. Она ожидала увидеть внутри все что угодно, только не это. В коробке, уложенные аккуратными рядами, находились изящно выточенные и ярко раскрашенные крупные буквы алфавита.

Арианна достала из верхнего ряда букву «А». Она была зеленого цвета, с повторяющимся узором из кружков и звездочек, выписанных позолотой. Арианна смотрела на букву, спрашивая себя, что заставило Рейна сделать такую странную покупку. Если он решил заранее приготовить подарок будущему ребенку, то слишком поспешил: тому еще расти и расти, пока дойдет дело до алфавита. Кукла или игрушечный меч были бы куда более кстати, чем буквы, пусть даже очень яркие и красивые. Если же он купил их для нее, то это и вовсе не имело смысла, потому что он прекрасно знал, что она умеет читать.

Хруст камыша под сапогами заставил ее рывком повернуться к двери. Как всегда, Рейн остановился на пороге, не торопясь входить. Буква «А» по-прежнему была зажата в руке Арианны, и его взгляд перекочевал с ее лица на руку, потом вернулся. Глаза у него были более непроницаемы, чем каменная стена, более безжизненны, чем промерзший насквозь неглубокий пруд.

Именно этот невыразительный, безжизненный взгляд сказал ей, в чем дело.

— Ты не умеешь читать...

— Я отправился в крестовый поход сразу после того, как перестал лопатить конский навоз на конюшне отца, — сказал Рейн с горькой усмешкой. — У меня не было времени учиться читать.

Он прошел через всю комнату к столу, отобрал у Адрианны букву и вернул в коробку. Он был все еще горячим от солнца, он пахнул пылью и кожей... и, о Боже, как ей было больно за него!

Она услышала эхо слов, не так давно брошенных ею же самой в лицо Рейну: «Что за печальное зрелище представляет собой рыцарь, не умеющий ни читать, ни писать!» Потом она вспомнила свое детство, когда по вечерам она стояла, прижимаясь плечом к плечу матери, и нараспев читала псалтырь, поначалу спотыкаясь на каждом слове, потом все более бегло. Она вспомнила, как сидела в кругу братьев с навощенными дощечками на коленях. Стило, зажатое в кулаке, подрагивало от напряжения, пока она выводила буквы под строгим взглядом капеллана. Подобные воспоминания сохранились, конечно, и у законного наследника графа Честера.

Но не у его бастарда.

— Я могла бы научить тебя! — вырвалось у Арианны, а в следующую секунду она готова была откусить себе язык.

Рейн поспешно отвернулся, но не настолько быстро, чтобы она не сумела уловить отразившиеся на его лице чувства. По тому, как сжались в неуступчивую линию его губы, как сузились глаза, она поняла, какую мучительную битву ведут в нем самолюбие и страстное желание научиться читать.

Она приготовилась услышать резкую отповедь в ответ на свое необдуманное предложение.

— Я бы с удовольствием... — сказал Рейн, поворачиваясь. Лицо его снова было скрыто непроницаемой маской, но голос... на этот раз он не сумел сделать его безжизненно-ровным. В нем прозвучала неуверенность, словно теперь уже она, Арианна, могла жестоко высмеять его. Она опустила взгляд на руки, стараясь незаметно смигнуть навернувшиеся слезы (Бог знает, почему, глаза у нее в последнее время были на мокром месте по любому поводу).

Рейн доверил ей свою гордость. Он вложил ее ей в руки, как дар. Из всех подарков, которые он сделал ей в этот день, этот был поистине бесценным.

— Капеллан, который был нашим учителем, стегал нас прутом по пальцам за каждую ошибку, — сказала она первое, что пришло в голову, чтобы заполнить возникшую паузу.

В коробке было четыре полных набора букв алфавита. Когда Арианна высыпала содержимое коробки на стол с излишней поспешностью, они раскатились с громким стуком, едва не попадав на пол.

— Для начала я назову каждую букву, — пролепетала она, сгребая их в кучу.

Горячие пальцы дотронулись до шеи, заставив ее вздрогнуть. Рейн расстегнул заколку, придержи-вающую шапочку поверх прически, и щелчком столкнул ее на стол. Она приземлилась на груду букв совершенно беззвучно.

— Для начала тебе надо держаться более естественно, — сказал он негромко и хрипловато. — Все это красиво, но придает тебе слишком строгий и неприступный вид.

Он погрузил пальцы обеих рук в ее прическу, разрушив сложное сооружение. Прядь за прядью волосы начали соскальзывать Арианне на плечи, укрывая его руки до локтей. Лучи, струящиеся в распахнутое окно, заставили их искриться, как искрится под солнцем лед.

— Так-то лучше, а то я буду бояться, что получу прутом по пальцам за первую же ошибку.

Рейн улыбнулся, и Арианна не удержалась от едва слышного стона удовольствия. Он собрал ее волосы, закинув их за спину, и убрал руки. Раскладывая буквы по алфавиту, она старалась делать вид, что ничего особенного не произошло, но пальцы ее дрожали. Он стоял совсем рядом, очень близко — так, что плечи их прижимались друг к другу, — и внимательно слушал, как она называет буквы.

Когда настала очередь буквы «R», он жестом остановил Арианну, поднял букву и долго смотрел на нее. Она была черного цвета, с узором из золотых звездочек. На лице Рейна было то же самое выражение печали и удовольствия одновременно, как и утром, когда он держал апельсин.

— Одна девушка... — Он умолк и, когда Арианна уже решила, что ничего больше не услышит, добавил: — Как-то раз она показала мне, как пишется мое имя.

Внезапная ревность больно кольнула Арианну. Она сказала себе, что должна радоваться за него, потому что жил на свете хоть один человек, которому Рейн был настолько небезразличен, что он научил его писать имя... вот только этот «он» был женского рода, и это меняло дело. Рейн не назвал имени девушки, но Арианна и без того знала — это была Сибил, его утраченная любовь. Знать это было больно. Пусть это было эгоистично, но ей хотелось, чтобы происходящее касалось только ее и Рейна, чтобы это был интимный момент и третьих лишних в нем не было. Однако он разделил нечто похожее с другой женщиной. Больше того, в тот момент он любил эту женщину.

Она мягко игобрала у Рейна букву «R», вернула на положенное место и продолжала называть буквы, поясняя их соответствующими звуками и словами, в которых оии использой вались. Когда с этим было покончено, она решила на примере показать, как буквы образуют слова. Книги, как правило, писались на латинском языке, по-латыни шла и переписка, но Арианна выбрала для примера французское слово, одно иэ немногих, которые знала.

— Помнишь эту букву? Это «В». Сейчас я сложу из букв слово, которое начинается с «В».

Она бросила быстрый взгляд на лицо мужа и убедилась, что он внимательно следит за ее губами.

— Bouche... — сказала она медленно, постаравшись сделать голос низким и горловым, как того требовало французское произношение (губы почему-то сразу пересохли, но она вовремя удержалась и не облизнула их). — «Bouche» — это «рот», ты знаешь. «Bouche» начинается с... начинается с...

Даже не видя этого, она почувствовала, как потемнели глаза Рейна. Она подняла взгляд. Да, они были темнее грозовых туч перед самым началом ливня, и они не отрывались от ее рта.

— Покажи, как пишется это слово...

Она начала выбирать буквы, но они выскальзывали и выскальзывали из влажных пальцев. В спальне было очень тихо, и это постукивание звучало оглушительно. Она сама дышала слишком громко, и так же громко дышал Рейн. Как близко он стоял! Она буквально чувствовала, как движутся у виска его губы.

— Очень хорошо, — повторил он несколько раз, пока она складывала слово, как будто это она отвечала ему урок.

— С буквы «В» начинается и слово «baiser», — продолжала Арианна.

«Целовать, — перевела она мысленно! — целовать, целовать...»

Стало еще тише. Хотя Рейн по-прежнему прижимался к ней плечом, он как будто вообще перестал дышать.

— Назови еще какое-нибудь слово, начинающееся с «В», и я сложу его для тебя, — пролепетала она, сама едва дыша.

Рейн наклонился за еще одной буквой «В», задев при этом ее грудь. Оба соска мгновенно напряглись так, что буквально окаменели. Словно ощутив это, он повернулся, не поднимая головы. Теперь их губы были почти совсем рядом. Арианна мысленно приказала ему поцеловать ее.

И он услышал ее. Поцелуй был осторожным, ласковым — и, тем не менее, опустошающим. Губы Арианны раскрылись при первом же прикосновении языка, выдавая ее готовность подчиниться всему, что произойдет. Рейн отстранился очень быстро, и все же тело ее успело стать безвольным и тяжелым, и пришлось ухватиться за край столешницы, чтобы не сползти на пол.

— Рейн... — сказала она, не слыша себя. — Рейн... Он стиснул зубы так, что по щекам заходили желваки, и отступил на пару шагов.

— Продолжим урок! — сказал он резко, почти зло.

Но это было уже не важно. Теперь Арианна знала: она ошиблась, думая, что больше не нужна ему. Он хотел ее не меньше, чем прежде, и поцелуй выдавал его желание так же, как и этот темный, тяжелый взгляд, которым он смотрел на нее, когда был голоден, когда вожделел ее. Боже милостивый, да он просто изнемогал от желания!

Арианна сделала шаг в сторону Рейна, чтобы снова оказаться рядом с ним, и наклонилась, намеренно касаясь грудью его плеча. Она почувствовала, что он дрожит. Он промолчал и не отстранился, и она улыбнулась краешком губ.

— Если вы прочтете это, милорд — сказала она с невинным видом, раскладывая выбранные буквы в ряд, — значит, вы усвоили, как составлять из букв слова.

Слово было неприличное, но она не знала других, которые означали бы то, что она хотела сказать. Это было первое слово, которое ее братья выучили на языке проклятых Богом нормандцев, и они не замедлили научить ему Арианну.

Рейн с примерным старанием начал одну за другой произносить про себя буквы. Брови его приподнялись.

— А ты, оказывается, бесстыдница, моя маленькая женушка!

— Раз уж слово сказано, почему бы нам не воплотить его?

— Я ничего такого не говорил, — возмутился Рейн, но не удержался от смеха. — Ты сказала это слово!

— Я? Я не помню, чтобы произносила его!

Рейн улыбнулся. Той самой улыбкой, открытой и прекрасной, лишенной всякой настороженности, незащищенной и мягкой. Арианна задержала дыхание, а когда позволила ему вырваться, самое сердце ее, казалось, унеслось из груди вместе с ним. Она чувствовала близость этого человека, этого мужчины — о, как она ее чувствовала и как сильно хотела его!

Без смущения или опаски она прижалась к нему всем телом, обвила руками его шею и пригнула голову так, чтобы дотянуться до его рта. Некоторое время Рейн отвечал на поцелуй, пощипывая губами ее губы все более жадно. Но потом он схватил ее за плечи и оттолкнул, почти отшвырнул от себя.

— Проклятие! — крикнул он, тяжело дыша. — Зачем ты это делаешь, Арианна? Если ты не перестанешь, я повалю тебя на пол и возьму прямо здесь, на этом камыше! Ты хоть понимаешь, чем кончится дело? Я убью этим ребенка или вас обоих!

Ребенок! Так вот почему Рейн не прикасался к ней все это время! Он боялся за ребенка... нет, он боялся за них обоих. Он так и сказал, вот только что!

— Ничто не мешает нам заняться любовью в постели, — заметила она, и счастливая улыбка осветила ее лицо.

— Иисусе! — воскликнул Рейн в отчаянии, отворачиваясь и хватаясь обеими руками за волосы. Когда он снова повернулся, на лице его отражалась мрачная решительность. — Хочу напомнить тебе то, что сказала мать Беатриса...

— Она сказала, что нам надо быть осторожнее. Но я не помню, чтобы речь шла о полном воздержании.

— Шла, не шла — какая разница, — отрезал он. — Я решил воздерживаться, и довольно об этом.

«Этот тип, — подумала Арианна с внезапным раздражением, — ведет себя, как баран, который не хочет заходить в овчарню, и все тут! Ну ладно! Только глупый пастух пытается силой сладить с упрямым животным, а тот, что поумнее, найдет более действенный способ».

— Что ж, милорд, можете воздерживаться, сколько вам угодно, — сказала она. — Тогда я заведу себе любовника.

Она была готова к немедленной вспышке ревности, но обманулась в ожиданиях. Рейн внимательно оглядел ее с головы до ног и поднял одну из угольно-черных бровей. Похоже, услышанное позабавило его.

— А я не намерен давать тебе разрешения на это.

— В вашем разрешении нет необходимости. У нас в Уэльсе, если муж отказывается выполнять супружеские обязанности, жена имеет полное право взять себе любовника. И наоборот, если женщина отвергает законные притязания своего супруга, он вправе завести любовницу. При таких обстоятельствах никому из них не требуется специального разрешения.

— Не знаю, как у вас в Уэльсе, а в этом замке оно точно требуется.

Арианна решила сменить тактику.

— Э-э... милорд, вам известно, что происходит с мужчинами, если они долго обходятся без женщины?

— А тебе, выходит, известно, — Рейн еще выше приподнял бровь.

— Еще бы это не было мне известно! Вспомните, у меня ведь девять братьев. Это я к тому, милорд, что то же самое происходит и с женщинами. Если уж женщина узнала наслаждение, которое способен доставить ей мужчина, впредь она не может долго без него обходиться, и у нее...

— Начинаются боли в паху? — осведомился Рейн с едкой насмешкой. — И к чему же мне быть готовым? Что в один прекрасный день у тебя пена пойдет изо рта?

— По-моему, шутки здесь неуместны, милорд, — сурово заметила Арианна, очень надеясь, что сумеет и дальше притворяться серьезной. — Речь идет о важных вещах, поэтому потрудитесь вести себя соответственно. Было бы нелепо с вашей стороны ожидать, что я буду наносить вред своему здоровью, когда проблема решается так просто. Говорю вам, я заведу любовника.

— Талиазин! — рявкнул Рейн, заставив ее вздрогнуть от неожиданности.

В следующую секунду дверь приоткрылась, и в щель сунулась, мотая оранжевыми прядями, голова.

— Тебе будет все слышно гораздо лучше, если ты просто войдешь и присоединишься к нам, — сказал Рейн на несколько тонов ниже.

— Как вы можете подозревать меня Бог знает в чем, милорд? — упрекнул оруженосец, при этом незаметно подмигнув Арианне. Дверь открылась шире, пропуская его. — Я просто проходил мимо, вот и все. Вы ведь знаете, как много у меня важных дел.

Рейн выслушал его, не перебивая, потом уселся на стол, опираясь ладонями о край и положив вытянутые ноги одну на другую.

— Не сомневаюсь, что, проходя мимо по какому-то из своих важных дел, ты успел кое-что расслышать. То, например, что моя жена намерена взять любовника. Даю тебе задание обеспечить ей такового до конца недели.

Рыжие брови Талиазина поднялись так высоко, что совершенно исчезли под низко нависающей челкой. Он с деловым видом повернулся к Арианне.

— Миледи, будьте любезны уточнить, какой тип мужчин вы предпочитаете? Блондинов или брюнетов? Долговязых или коротышек? Тощих или крепеньких? Мускулистых или изнеженных? Остроумных или недалеких? Красавчиков или...

— К чему ей утомлять себя раздумьями! — со скучающим видом отмахнулся Рейн. — Собери побольше народу, а уж она сама выберет, что нужно. Одно условие: чтобы каждый претендент был хорошо знаком с французскими извращениями. Леди Арианна их просто обожает!

Арианна вспыхнула, но Талиазин невозмутимо отвесил ей поклон.

— Будет исполнено, миледи.

Она проводила оруженосца взглядом и долго смотрела на закрывшуюся дверь, стараясь напустить на себя небрежный вид. Она чувствовала, что взгляд Рейна по-прежнему не оставляет ее. Пропади он пропадом, невозможный тип! Он раскусил ее уловку, он загнал ее в угол, и теперь, как бы ни обернулось дело, она будет выглядеть идиоткой! Оставалось только сохранить хорошую мину при плохой игре.

— Я рада, милорд, что вы проявили рассудительность, столь необходимую для супруга. — Тут она отважилась украдкой бросить на лицо Рейна взгляд — и совершенно напрасно: можно было и без того догадаться, что оно не более выразительно, чем надгробие на могиле бедняка. — Весьма благодарна вам за понимание и великодушие.

— Всегда рад помочь, миледи.

Арианна почувствовала, что еще секунда — и она разразится слезами. Схватив шапочку с вуалью, она нахлобучила ее на распущенные волосы. Вышло криво, но ей было все равно.

— Прошу простить меня, милорд, но придется отложить урок на более позднее время, — сказала она с достоинством. — Я припоминаю, что не отдала распоряжения по поводу... по поводу ужина.

Направляясь к двери, она прошла так близко от мужа, что почти коснулась его. Она не ожидала, но надеялась, что он ее остановит. Разумеется, он и не подумал сделать это. У самого порога она обернулась. Рейн так и оставался в ленивой, небрежной позе, и на губах его играла отвратительная самодовольная улыбка.

— После того как я воспользуюсь услугами любовника в первый раз, я непременно поделюсь с вами впечатлениями. Вы не будете против, если я сравню ваш опыт? Возможно, он познакомит меня с извращениями, о которых вы даже не слышали.

С этими словами она выплыла через дверь, а когда спускалась по лестнице, то удовлетворенно вспоминала, как быстро исчезла с губ мужа его дурацкая ухмылка.

Глава 19

Густой туман скоро заглушил звуки охоты: перекличку рожков, возбужденный лай гончих собак, гулкие удары подков по земле, уже покрытой слоем палой листвы. Туман полностью скрадывал краски леса, одинаково приглушал зеленый, желтый и бурый цвета до однообразной гаммы серых тонов. Влажный воздух пахнул землей, плодородной и бесконечно древней.

Рейн перевел взгляд на лицо женщины, ехавшей бок о бок с ним. Она все время намеренно отворачивалась от него. Так случилось, что большая часть охотничьего отряда оставила их далеко позади, благодаря чему он оказался наедине с женой впервые за последние два дня. С того самого вечера в спальне, когда Арианна начала учить его читать... когда он был на волосок от того, чтобы заняться с ней любовью. Лесной олень к осени нагулял жиру, но охота была задумана не только по этой причине. Рейн надеялся также, напасть на след кабана, который раз за разом портил все крестьянские посадки под зиму. Те немногие, кому посчастливилось заметить зверя, утверждали, что шкура у него белого цвета. Ходило поверье, что белый кабан обладает магической силой, и потому только самый храбрый рыцарь может выследить и убить его.

Разумеется, Рейн приказал Арианне остаться в замке, но она заявила, что с детства мечтала увидеть сказочного белого кабана, и он не сумел отказать ей в просьбе участвовать в охоте. Не сумел... хотя и знал, что белый кабан тут ни при чем. Она поехала на охоту, чтобы мучить его. С упорством, которое бесило его и сводило с ума, маленькая женушка делала все, чтобы его соблазнить.

Арианна натянула поводья. Рейн остановился тоже, искоса разглядывая ее лицо. Мех горностая, обрамляющий капюшон алого плаща, подчеркивал белизну ее кожи, а влажный воздух придавал ей прозрачность тончайшего фарфора. Ресницы от этого казались особенно густыми и тяжелыми, как и пряди волос, завившиеся в крутые локоны вокруг высокого лба. Арианна выглядела бесплотной, воздушной, наподобие прекрасных сказочных созданий, которые лишь однажды за всю свою жизнь поднимаются из глубин лесных озер, чтобы отдаться смертному, и потом исчезают навсегда.

— Что случилось? — спросил Рейн. Она повернулась и долго молча смотрела на него. Он заметил, что зубы ее глубоко прикусили нижнюю губу.

— Мне кажется, лошадь припадает на левую переднюю ногу, — наконец ответила она. — Наверное, камешек застрял в подкове.

Рейн перекинул ногу через лошадиный круп и соскользнул на землю под звяканье подков. Руки его совершенно затерялись в тяжелых складках алого плаща, когда он помогал Арианне спешиться. Их тела ненадолго соприкоснулись, он ощутил ее жар даже сквозь плотную одежду. Несколько секунд она была очень близко, и он чувствовал, как вздымаются ее груди, видел биение синей жилочки на горле, куда более частое, чем обычно, заметил, как расширились ее ноздри, втягивая сырой, густо пахнущий землей воздух. А потом Арианна медленно высвободилась.

Туман, казалось, становился гуще с каждой минутой. Уже можно было видеть капельки влаги, клубящиеся в его пульсирующих щупальцах. Арианна протянула руку и сжала кулак, словно пытаясь поймать в него немного тумана.

— Говорят, так бывает только тогда, когда лесные феи печалятся до слез...

— И о чем же, по-твоему, они плачут сегодня?

— Кто знает... — Ее взгляд впился в его лицо, как будто что-то искал. — Может быть, они оплакивают нас с тобой.

— Рейн сунул обе руки под ремень, чтобы не позволить им неистово притянуть к себе эту эфемерную — и притом более чем земную — женщину. Гнедая лошадка нетерпеливо переступила ногами и издала короткое ржание, выдохнув облако теплого пара. Звук прозвучал глухо, смягчённый туманом, но он вспугнул пару воронов, и они снялись с ближайшей купы орешника, издавая свой особенный скрипучий крик и часто хлопая черными крыльями. Арианна содрогнулась и плотнее укуталась в подбитый мехом плащ. Рейн повернулся к лошади, неуклюже переставляя ноги. Он думал о том, что хорошее кровопускание не только очищает организм, но и остужает плотское вожделение. Именно поэтому монахи, удалившиеся от мира в аббатства и обреченные на постоянное воздержание, прибегают к этому средству раз пять-шесть в году, и факт этот общеизвестен. Рейн дал себе слово, вернувшись в замок, немедленно послать за цирюльником.

Он наклонился, поднял левую переднюю ногу лошадки и начал скрести в подкове кончиком кинжала, удаляя набившуюся и успевшую затвердеть грязь. Животное подергивало ушами и посматривало через плечо, но не пыталось высвободить ногу. Время от времени Рейн поглядывал на Арианну, которая отошла под сень громадного дуба. Она не сводила с него глаз.

Наконец он отпустил лошадиную ногу и провел по ней снизу вверх в поисках воспаленного, опухшего места. Ничего такого обнаружить не удалось, да и животное стояло, с одинаковой силой опираясь на все четыре ноги.

Рейн вытер кинжал о штаны и сунул в ножны. Приблизившись к Арианне, он заметил на щеках, прежде очень бледных, яркие пятна румянца. Ожидая, пока он подойдет, она несколько раз облизнула губы.

— Я не нашел камешек.

— Правда? — спросила она, и румянец ее стал еще ярче. — Должно быть, мне показалось.

С этими словами она отвела взгляд и стянула полы плаща под подбородком. Рука ее заметно дрожала. Там, где они остановились, лес был очень густым, почти дремучим. Дуб, береза, ясень и клен с густым подлеском перемежались настоящими чащами боярышника и шиповника, непроходимыми для лошадей. Где-то поблизости булькал ручей, но туман совершенно скрывал окружающее, и Рейн не мог бы сказать, с какой стороны доносится журчание.

— Здесь, в этом месте, сосредоточена магическая сила, — сказала Арианна, снова содрогнувшись.

— Интересно, в Уэльсе существует хоть одно место, где магической силы нет совсем?

Рейн сказал это насмешливо, но и он чувствовал нечто особенное, даже вопреки своей воле. Дуб, под необъятной кроной которого они укрылись, напоминал полуразрушенную серую башню, гулкую и пустую внутри, но все еще грозную. Его кривые шишковатые ветви были сплошь увешаны остролистом и склонялись под его тяжестью чуть ли не до земли.

Рейн ощутил на себе взгляд, повернулся и посмотрел в глаза: они с самого начала напоминали ему леса страны, которой принадлежала его жена, — темные, непроницаемые, полные загадочной, таинственной жизни. Едва слышный вздох вырвался у Арианны. Рейн стиснул зубы.

— Это так странно — смотреть на тебя сейчас... — вдруг сказала она с чем-то вроде благоговейного страха в голосе. — На фоне тумана ты выглядишь особенно могучим, высоким и смуглым. Можно легко поверить, что передо мной неистовый Гуин Ллудд, бог войны, охотник за человеческими душами. Он всегда появляется на фоне кровавого заката, верхом на коне-демоне, а сзади несется стая звездных гончих, самых быстрых созданий на всем свете...

— Я всего лишь человек, Арианна, — возразил Рейн, прослеживая кончиком пальца упрямую линию ее подбородка. — Человек смертный и притом...

За спиной у него раздался оглушительный треск, словно кто-то вроде Гуина Ллудда ломился через чащу боярышника. Рейн круто повернулся — как раз в тот момент, когда кабан выскочил из кустов и остановился как вкопанный, увидев их. Не оборачиваясь, Рейн начал нащупывать Арианну, чтобы убедиться, что она надежно прикрыта его телом. К его ужасу, она вырвалась и бросилась, обогнув его, прямо навстречу яростно пыхтящему зверю. Только оказавшись между ним и Рейном, она замерла в полной неподвижности. Какое-то время женщина и кабан смотрели друг на друга, не шевелясь, как две пчелы, прилипшие к натеку сосновой смолы. Рейн тоже не двигался. Он старался даже не дышать из страха, что это может еще сильнее разъярить зверя и заставит его броситься на Арианну, и только беспомощно косился в сторону копья, притороченного к луке седла. Как и Арианна, оно было за пределами его досягаемости. Арианна... если кабан бросится в атаку, ему ни за что не успеть вклиниться между ней и зверем!

На морде у кабана при каждом выдохе пузырилась пена. Клыки у него были просто невероятные, едва ли не более толстые, чем мужское запястье, а «зубы-убийцы» — коренные зубы — выглядели острыми как кинжалы. Жесткая шерсть стояла дыбом на круто выгнутой мощной холке, маленькие глазки горели красным огнем. И он был белым, этот кабан. Не таким белым, как клубы тумана, а белым, как давний снег, уже успевший покрыться легким налетом пыли.

Зверь нагнул здоровенную голову к самой земле и начал рыть копытами с такой силой, что целый фонтан сосновых игл и обрывков мха взлетел и приземлился далеко позади него. Снова наступила тишина, нарушаемая только звуками дыхания: двойного человеческого, панически частого, и низкого, всхрапывающего дыхания зверя.

Медленно, дюйм, за дюймом, руки Арианны поднялись к горлу, к тяжелой золотой броши, скрепляющей плащ. При этом она слегка повернулась, и Рейн увидел, что лицо ее окаменело от страха. Он нащупал рукоятку кинжала и потянул его из ножен, потом сделал глубокий вдох и напряг мышцы ног, готовясь к броску. Он очень надеялся, что первое же его движение отвлечет внимание кабана от алого плаща Арианны, заставит его броситься в сторону и это позволит ей укрыться за лошадьми.

— Арианна!.. — окликнул Рейн шепотом, собираясь предупредить жену о своем намерении.

Звук его голоса заставил вздыбиться мощную холку кабана. Он присел — и прыгнул вперед, к Арианне, которая как раз сорвала с себя плащ и отбросила в сторону. Шелковое одеяние проплыло по воздуху, наполнившись и захлопав, как поймавший ветер алый парус. Кабан или увидел это, или услышал — так или иначе, в последнюю секунду он круто повернул, взрывая копытами землю, и набросился на упавший плащ, всадив в него клыки.

Запутавшись в объемистом одеянии, он вскоре рухнул ча колени и начал метаться, разрывая плотный щелк. Это позволило Рейну в несколько прыжков оказаться рядом с конем и освободить копье. Не медля, он бросился между Арианной и кабаном, опустился на одно колено и упер древко в землю, молясь, чтобы оно не выскользнуло из потных ладоней. Как раз тогда, когда зверь выпутался из плаща и снова устремился на испуганную женщину, Рейн наклонил копье наконечником вперед.

Железное острие с многочисленными зазубринами, похожими на заусенцы, пронзило крепкую шкуру на груди кабана, достав до сердца. Тем не менее, тот продолжал рваться к Арианне, как слепая машина убийства. Мощь его броска была такова, что копье сломалось и обломок древка высунулся из спины зверя, перебив лопатку. Но и это не остановило его...

Вонючее дыхание ударило Рейну в лицо, перед глазами мелькнули желтые, влажно блестящие клыки. Послышался отчаянный крик Арианны, и кабан навалился на грудь Рейну всей тяжестью, опрокинув его и почти лишив дыхания. Над головой не было видно ни крон деревьев, ни неба, белый туман поглотил все, в том числе и сознание.

***

Ему показалось, что над лицом, легко касаясь кожи крыльями, порхает множество бабочек.

— Ты, здоровенный глупый нормандец! Если ты умер, то, клянусь, я убью тебя!

Рейн открыл глаза. Над ним склонилась Арианна, и ее руки что-то отряхивали с его лба. Он попробовал дышать, но не сумел. На груди лежало что-то невероятно тяжелое, как могильная плита. Он почувствовал, что снова начинает терять сознание.

— Глупый, глупый Рейн! — услышал он. Голос доносился до него как бы из глубины колодца. Потом губы впились в его рот отчаянным, жадным поцелуем. Рейн принял его покорно, потому что все равно не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Когда Арианна отодвинулась, он напрягся в попытке наполнить воздухом легкие, и на этот раз почти преуспел в этом. Пойманный запах был запахом ее кожи — нежным и волнующим, но его сразу же заглушила тяжелая железистая вонь свежепролитой крови. Рейн уперся обеими руками в то, что громоздилось у него на груди.

— Помоги мне... надо спихнуть его...

Общими усилиями они свалили в сторону чудовищную тушу. Рейн осторожно уселся и с облегчением обнаружил, что ничего жизненно важного в его теле не было ни сломано, ни разорвано клыками. Вся передняя часть кожаной куртки была залита теплой, противно пахнущей кровью, но это была не его кровь.

Не зная этого, Арианна разглядывала его широко распахнутыми от ужаса глазами. Она открыла рот с таким видом, словно собиралась и дальше распекать его, но нижняя губа задрожала, и она прикусила ее, робко спросив:

— Куда ты ранен?

— Не моя кровь! — прохрипел Рейн, которому до сих пор так и не удалось толком вдохнуть.

Он стащил с себя вонючую мокрую куртку и отбросил подальше в сторону. Щеки у Арианны были влажные. Он смахнул с них несколько нечаянных слезинок. Она плакала из-за него. Его храбрая маленькая женушка плакала из-за него.

— Со мной все в порядке.

— Я в долгу перед вами, милорд, — сказала Арианна, не сводя с его лица потемневших глаз. — Вы спасли мне жизнь.

Рейн чуть было не улыбнулся, но потом вспомнил все, что предшествовало его беспамятству, и вцепился обеими руками Арианне в предплечье.

— Я тоже в долгу перед тобой! — прорычал он, от возмущения начиная дышать полной грудью. — Я должен тебе хорошую порку этим вот ремнем! — Он грубо встряхнул жену, потом не удержался и притянул ее к себе. — Ты, видно с ума сошла, когда побежала прямо на кабана. Что, скажи на милость, подвигло тебя на такой идиотский поступок?

— Он был прямо у тебя за спиной. Я боялась, что он бросится на тебя.

— Ты!.. — Рейн оттолкнул ее, но потом снова схватил за плечи и прижал к груди с такой силой, что она ахнула. Когда он заговорил снова, голос его звучал мягко, почти ласково: — Это был неразумный поступок.

— Согласна. То, что я сделала, разумным не назовешь. — Арианна вздохнула и расслабилась у него на груди, расчесывая пальцами правой руки перепутавшиеся влажные пряди черных волос. — Я могла проститься с жизнью...

Она отстранилась и медленно оглядела лицо Рейна, словно старалась выгравировать в памяти его черты.

— Но я не стану просить прощения за свой поступок, потому что, если придется, сделаю это снова, муж мой. Видишь, я ничуть не раскаиваюсь, а это значит, что ты имеешь полное право меня побить.

Одновременно смеясь и постанывая от боли в каждой косточке, Рейн поднялся, увлекая за собой Арианну. Она была слишком близко, он чувствовал ее, вдыхал ее запах, ощущая от этого легкое сладостное головокружение. Его мужская плоть напряглась, наполнился горячей кровью. Что ж, по крайней мере поцеловать-то ее можно! Его рука непроизвольно прихватила волосы Арианны, до боли знакомым движением запрокидывая ей голову.

Едва ощутив, как ее рот приоткрывается под его губами, он погрузился в него, как в омут, нащупал ее язык, слизнул с него ее вкус. Это был вкус огненно-горячий, чуточку едкий — вкус страха и давнего-давнего голода. Рейн вдруг заметил, что бессовестно мнет ее груди, стараясь поймать между пальцами соски. Он дышал хрипло и шумно и едва мог говорить от неуправляемого болезненного желания.

— Проклятие, проклятие! Я хочу тебя, Арианна... так хочу, что, по-моему, я сейчас умру! — Вместо ответа она приникла к нему, прижавшись всем телом. — Боже милостивый, я просто взорвусь!

— Так сделай же это, Рейн! — зашептала Арианна, обжигая дыханием впадинку на его шее. — Сделай это, сделай это!..

Как будто он мог не сделать этого! Рейн уже не способен был остановиться. Губы их встретились и раскрылись. Арианна втянула его язык в себя, и он позволил ей насладиться его вкусом, как лакомством.

Рейн сделал шаг назад, потом другой и третий, при этом не выпуская ее из объятий и не прерывая поцелуя. Наткнувшись спиной на необъятный ствол старого дуба, Рейн повернулся так, что теперь уже Арианна прижималась к серой от возраста коре. Подол ее платья и сорочку он поднял до самой талии, скатав валиком. Одной рукой он приподнял ее за горячий круглый зад, другая проникла между ног, где тоже было горячо и очень влажно, где все было готово принять его. О, как долго, как ужасно долго он не прикасался к ней! Было совершенно непонятно, как он мог жить без этого.

Рейн даже не заметил, как пальцы оказались внутри, услышал только стон Арианны, когда та уронила голову ему на плечо. Ее внутренние мышцы конвульсивно сжались, с неожиданной силой втянув еще глубже внутрь его пальцы. Он представил свою плоть там, в этой горячей глубине, и скрипнул зубами, подавляя потребность в немедленной разрядке. Он даже не чувствовал, а слышал собственное безумное желание было как непрестанный крик внутри всего его существа.

Рейн был весь в огне и не чувствовал ни холода, ни влажности вокруг. Приподняв Арианну обеими руками, он подождал, пока ее ноги обовьются вокруг его бедер, и погрузился в нее, как в ножны. Он услышал протяжный счастливый крик. Арианна выгнулась, изо всех сил прижав бедра к его телу, зажмурившись. Она была, как раскаленный водоворот, засасывающий его в сладкие глубины, и Рейн снова почти потерял контроль над собой, отстранившись в самое последнее мгновение. Она тотчас скользнула вниз, нажимая всем весом, стараясь принять в себя всю его длину. Так глубоко, так тесно было внутри нее, что он потерялся в волнах неизъяснимой сладости, такой сладости, что просто невозможно было остановиться еще хоть раз, да и не хотелось останавливаться, не хотелось больше сдерживаться... нет, ни за что на свете... хотелось, чтобы это длилось и длилось... вечно...

Еше несколько секунд Рейн слышал свое громкое дыхание, чувствовал свою дрожь и дрожь Арианны и думал: на этот раз, на этот раз, на этот раз он возьмет ее... возьмет ее всю, душу ее и тело, она будет его... его, его, его!

Каждая мышца Рейна вдруг напряглась в конвульсивном спазме такой силы, что он закричал не слыша своего голоса. А потом он взорвался. Это случилось глубоко внутри ее тела и длилось очень долго...

***

Арианна обмякла в его объятиях. Ее тело вдруг стало очень тяжелым, и Рейн ослабил хватку, позволив ей коснуться ногами земли. Она не убрала рук, которыми цеплялась за eго плечи. Раздавшийся вздох был больше похож на долгий стон. Глаза ее выглядели неподвижными, как у человека, только что пережившего сильное потрясение, губы сильно припухли, влажные и очень яркие. Она снова вздохнула, и они задрожали.

Рейн убрал со лба жены мокрые завитки волос, взял в ладонь ее подбородок и провел большим пальцем по ее распухшим губам.

— Я сделал тебе больно?

Она поймала его палец ртом и слегка прикусила его.

— Кажется, да. Ты оцарапал меня сзади дубовой корой.

— Дай посмотреть.

Он не дал ей возможности запротестовать. Повернув спиной к себе, он бесцеремонно задрал ей подол, обнажив бедра. На одной половинке ягодиц была небольшая ссадина. Рейн присел на корточки и прижался к этому месту губами.

— Вы, сэр, человек извращенный! — воскликнула Арианна, вырываясь и отступая на пару шагов.

Вместо того чтобы вскочить на ноги, он опустился на колени среди мокрой листвы и улыбнулся без малейшего раскаяния.

Арианна почувствовала, что ей хочется смеяться во весь голос. Она закрыла рот руками, но смех рвался наружу. Тогда она засмеялась, и смех ее, полный счастья, утонул во влажном войлоке тумана.

Рейн поднялся, потянулся всем телом и протянул руки, чтобы привлечь ее к себе. Арианна с готовностью оказалась в его объятиях. Она положила ладони на его лицо и проследила черты кончиками пальцев, словно была слепой и могла узнать его только на ощупь. На этот раз губы их встретились с осторожной нежностью.

Однако поначалу нежный, неспешный и едва ли чувственный, поцелуй очень скоро стал жадным и полным страсти. Рейн понял, к чему идет дело, и поспешил отстраниться и отойти на безопасное расстояние. Он был поражен тем, какое усилие потребовалось от него, чтобы совладать с собой. И все же он не мог поступить иначе. Арианна была его женой, его беременной женой, и не годилось брать ее, прислонив к дереву как какую-нибудь смазливую вертихвостку.

Кабан по-прежнему лежал на боку среди палых листьев и взрытой земли. Кровь, сочащаяся из его груди и бока, успела пропитать сырой мох и образовала лужицу, от которой поднимался пар. Обломок древка торчал сквозь грубую щетинистую шкуру и казался слишком хрупким, чтобы убить такую махину. Открытый глаз уставился вверх, на полог листвы, до того пропитанной влагой, что с нее текло, как в дождь.

— Белый кабан... — прошептала Арианна, подходя и останавливаясь рядом с Рейном. — Значит, легенда говорила правду... только самый храбрый из рыцарей может убить такого зверя.

Глаза, которые она обратила к нему, были полны странного сияния. За всю свою жизнь Рейн ни разу не встречал такого взгляда и потому не сразу понял, что означает это сияние. Арианна была горда им. Когда он понял это, то не сразу смог поверить. Никто никогда не интересовался его подвигами, чтобы ими гордиться, никому не было дела до него. Если бы в этот момент чаща боярышника расступилась и появился огнедышащий дракон, Рейн бы прикончил его только ради того, чтобы это сияние продолжало литься из глаз Арианны.

— Мне бы с ним не совладать, если бы не ты. Звучит странно, но это дьявольское создание было повержено благодаря храбрости прекрасной леди, а вовсе не ее рыцаря!

— Нет! — запротестовала Арианна, хотя щеки ее покрылись румянцем удовольствия. — Коленки у меня так и щелкали друг о друга, как кастаньеты, пока кабан готовился к нападению! А потом и того хуже: он бросился на тебя, а я стояла столбом и вопила, словно вдруг лишилась рассудка. Зато ты вел себя как настоящий герой.

Рейн взял ее двумя пальцами за подбородок и слегка ущипнул, а потом покачал из стороны в сторону.

— Ты слишком много пререкаешься, жена!

— Только если ты заблуждаешься, муж.

Арианна предложила отделить голову кабана и торжественно отвезти ее в замок, на удивление подданным. Рейн сказал, что в жизни не слышал ничего нелепее. После долгих уговоров он неохотно согласился послать кого-нибудь вырезать из добычи пару хороших окороков.

Лошадка Арианны бросилась в паническое бегство в ту самую минуту, когда кабан напал на Рейна, поэтому пришлось возвращаться вдвоем на его коне. Верхняя одежда у каждого из них пострадала: плащ был разодран кабаньими клыками; куртка, когда кровь на ней свернулась и подсохла, стала совершенно заскорузлой. Рейн и Арианна ехали сквозь промозглый туман, и влага постепенно пропитывала их одежду и волосы, заставляя ежиться от холода.

Рейн попытался устроить жену с наибольшим удобством, но высокая передняя лука седла образовала мягкий склон, по которому Арианна тотчас сползла, прижавшись спиной к его груди, а задом — к его паху. Он попробовал придерживать ее на некотором расстоянии от себя, но, стоило коню перейти на галоп, она соскользнула снова. Так продолжалось некоторое время: он подталкивал жену вперед, а она снова сползала к нему на колени. Тело ее при этом так и вжималось в углубление, образованное его широко расставленными ногами, а груди покачивались и терлись о руку, которой он придерживал Арианну повыше талии.

— Послушай, женщина! — наконец не выдержал Рейн. — Ты едешь не на лошади, а на моем фаллосе!

В ответ она засмеялась и прижалась еще теснее. Когда они выехали из леса на болотистую равнину, тянувшуюся до самых ворот замка, туман уже поредел под солнечными лучами. Рассеянный свет омывал внушительные стены Руддлана, меняя их оттенок с кроваво-красного на более мирный, розовато-бордовый — цвет спелой земляники.

Распахнутые ворота замка неприятно зияли, изнутри доносились очень странные звуки: потрескивание и похрустывание, словно там жевало солому целое стадо коров. Встревоженный, Рейн пришпорил коня, в спешке проскакал по опущенному мосту, ворвался во двор... и натянул поводья так резко, что Арианну буквально бросило ему на грудь. Они спешились друг за другом, причем Рейн забыл помочь жене, во все глаза глядя вокруг.

— Наказание Божье! — воскликнула Арианна, медленно поворачиваясь.

Двор замка был забит мужчинами, сотнями и сотнями мужчин. Повсюду виднелись рыжие, темноволосые и белокурые головы, головы лысые и в париках, было даже несколько монашеских тонзур. Здесь были босяки в грязных обносках и богачи в шелку и бархате, здоровяки с выпирающими буграми мышц и шеями чуть потоньше бревна и изнеженные личности подозрительных наклонностей, чьи впалые щеки были напудрены, а губы ярко накрашены. Здесь были представители всех темпераментов, всех складов характера, от румяных, как спелые яблочки, улыбающихся весельчаков до субъектов с каменными лицами, подозрительно поглядывающих по сторонам. Здесь были мальчишки, едва узнавшие, для чего служит то, что находится у них между ног, и морщинистые беззубые старцы, успевшие давно об этом забыть.

Рейн со вздохом обвел глазами толпу в поисках виновника происходящего. К счастью, у того был слишком необычный цвет волос, и вскоре оранжевые локоны обнаружились в самой гуще сборища.

— Талиазин! — взревел Рейн. — Потрудись объяснить, что за чертовщину ты здесь устроил!

— Милорд! — оруженосец бросился к нему, пританцовывая от возбуждения. — Я собрал здесь всех, кто мог бы стать любовником леди Арианны.

— Наказание Божье! — повторила Арианна, у которой голова шла кругом.

— Дьявол и вся преисподняя!.. — вторил ей Рейн, обводя взглядом двор, едва вмещавший собравшуюся толпу.

Он отказывался верить собственным глазам. Проклятый мальчишка собрал в Руддлане все мужское население северного Уэльса в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет!

Внезапно его внимание привлекло сдавленное хихиканье. Арианна медленно и с интересом обводила взглядом двор. Поймав пристальный взгляд мужа, она уперла руки в бока, свирепо нахмурилась и повернулась к оруженосцу (при этом покусывая губы, как человек, который с усилием удерживается от смеха).

— И, как по-твоему, что я должна делать со всеми этими мужчинами?

— Я только выполнял приказ милорда, — ответил Талиазин, выпячивая грудь на манер молодого петушка, которому только что удалось его первое утреннее кукареканье. — Уж из такого-то количества вы, миледи, сумеете подобрать достойного кандидата.

— Чтоб духу их здесь не было! — рявкнул Рейн. — Убрать всех!

— Всех до единого? — изумился оруженосец, и глаза его стали круглыми, как колеса от телеги.

— Не так быстро, муженек!

Рейн раздраженно обернулся. Арианна, склонив голову, рассматривала красивого парня с роскошными черными волосами ниже плеч. Тот застенчиво улыбался в ответ. К своему неудовольствию, Рейн заметил, что красавец одет в очень облегающие кожаные штаны и рубаху-безрукавку, достаточно короткую, чтобы видны были крепкие, очень крепкие ляжки.

— Убрать всех, всех до единого, причем вот этого — в первую очередь! — повторил он с нажимом и ткнул пальцем в парня, чья улыбка становилась все более смелой.

Арианна засмеялась, довольная, и подхватила его под руку, наклонившись к самому уху.

— Надеюсь, милорд, вы не будете возражать, если я возьму на заметку пару-тройку самых молоденьких и хорошеньких? На случай, если вы снова вздумаете пренебрегать супружескими обязанностями?

— Как это верно, как правильно! — вмешался Талиазин, усердно кивая. — Каждому известно, что удовлетворенная жена — послушная жена, а кое-кому из женщин одного мужчины мало, поэтому мужу следует...

— Закрой рот, парень, и закрой его как следует, иначе я прикажу портному его зашить! — перебил Рейн. Впрочем, он чувствовал, что не может всерьез рассердиться, и потому улыбнулся жене. — Леди Арианна затеяла все это для того, чтобы заставить меня ревновать. Только такой болван, как ты мог принять ее слова за чистую монету.

Талиазин посмотрел на Арианну, потом на Рейна. Густые ресницы опустились, но недостаточно быстро, чтобы невозможно было заметить в черных-пречерных глазах вспышку света, похожую на яркий лунный луч. Легчайшая улыбка тронула губы парня, и он испустил театральный вздох.

— Если бы вы сказали это раньше, милорд, то избавили бы меня от множества хлопот...

Его сетования прервал звук рожка дозорного — сигнал, подаваемый в тех случаях, когда к замку приближаются верховые.

— Ну, приятель, — обратился Рейн к оруженосцу, — тебе несдобровать, если это очередные кандидаты в любовники.

Ослепительные солнечные лучи пробились сквозь сильно поредевшую пелену тумана словно для того, чтобы отразиться от серебряной кольчуги рыцаря на белом коне. Следом ехал оруженосец со щитом, пикой и соколом на перчатке левой руки.

— Да ведь это граф Хью! — воскликнула Арианна тоном, который заставил Рейна резко повернуться к ней.

Он увидел, что она улыбается и явно обрадована появлением его брата, и ощутил болезненный укол ревности. Он разозлился на себя, но знал, что не властен над своими чувствами.

Граф Хью приблизился со всей помпой, под мелодичный перезвон колокольчиков, в сиянии полированного серебра. Он спешился и стал осматриваться вокруг. При виде вавилонского столпотворения во дворе Руддлана его светлые брови взлетели вверх. К тому моменту, когда он повернулся к хозяевам замка, на его красивом лице была написана веселая озадаченность.

— Могу я узнать, что здесь происходит?

Арианна шагнула вперед и сделала перед гостем реверанс по всем правилам хорошего тона. Она адресовала Хью искренне любезную улыбку, на которую тот ответил улыбкой медленной, ленивой и многозначительной, а также откровенным взглядом, который исследовал всю Арианну от кончиков грязных охотничьих сапожек до волос, в которых застряли листья, мох и даже кусочки дубовой коры. Рейн очень надеялся, что от острых глаз брата не укрылось, что у его жены вид женщины, которая знает плотскую страсть во всей ее полноте.

Впрочем, на это он мог только надеяться, зато от него самого не укрылось вожделение, которое появилось в васильково-синих глазах Хью при первом же взгляде на Арианну.

Хью и не думал это скрывать. Наоборот, он перевел оскорбительно-ленивый взгляд на старшего брата, словно предлагая прочесть в нем желание. Глаза Рейна сузились. Невозможно было ошибиться в том, что за послание, в свою очередь, адресовал брату он: «Эта женщина принадлежит мне, и я убью всякого, кто хотя бы коснется ее!»

— Уж не устраиваете ли вы какое-нибудь торжество? — протянул Хью. — Или по вторникам в Руддлане всегда так многолюдно?

— Дело в том, что я собиралась взять любовника, — весело объяснила Арианна, не подозревая о скрытом соперничестве и давнем антагонизме, которые с годами только крепли между братьями. — Потом я передумала, и Талиазин дуется на меня за свои пустые хлопоты.

— Ах, вот как! — Светлые дуги бровей поднялись еще выше. — Если вы снова передумаете, дайте мне знать об этом.

— Это всего лишь маленькая шутка, которая зашла дальше, чем было задумано, — быстро сказал Рейн, привлекая к себе Арианну за талию.

— Какая жалость! — вздохнул Хью, изображая преувеличенное разочарование. — Кстати, я привез тебе добрые вести... — он снова обвел взглядом забитый народом двор Руддлана, — которые кажутся мне особенно добрыми, учитывая перенаселенность этого бедного маленького замка. Король Генрих вознамерился присоединить к своим владениям Тулузу. В данный момент он набирает в Пуатье армию и призывает под знамена всех своих верных вассалов, — тут улыбка Хью стала поистине ослепительной, — и, конечно, тебя, мой старший брат. Он особенно надеется видеть тебя в рядах своей победоносной армии. Своего лучшего, своего наихрабрейшего рыцаря!

Рейн знал, что существует один-единственный ответ, который может стереть пренебрежительную улыбку с губ брата.

— Генрих выбрал для очередной войны чертовски неподходящее время. Арианна беременна.

Шесть лет брака не осчастливили молодого графа Честера законным наследником, а Сибил не молодела — в этом году ей исполнилось двадцать семь лет. Рейн понимал, какой отчаянной завистью должен был позавидовать Хью брату, женатому на красотке, юное лоно которой уже носило в себе первый плод.

Так и вышло: только невероятным усилием воли Хью сумел сохранить на лице улыбку, но она значительно померкла.

— Миледи, мои поздравления по поводу вашей плодовитости! — сказал он Арианне с легким поклоном.

Когда Рейн известил брата о беременности жены, он почувствовал, что она заметно вздрогнула, теперь же она и вовсе высвободилась и отступила от него.

— Благодарю вас, милорд граф. Как видите, мой муж весьма доволен. Насколько мне кажется, он получит наконец то, чего жаждет более всего в жизни. Я тоже довольна, так как выполнила главную обязанность супруги.

— Так ты откликнешься на призыв? — спросил Хью, поворачиваясь к Рейну. — Или предпочитаешь выплатить Генриху отказное?

Если рыцарь не был расположен к военной службе или по какой-либо причине не мог выполнять ее, он обязан был выплатить сюзерену отказные деньги. Рейн подумал, что все его капиталы, включая те, которые должны были поступить в его казну в будущем, были вложены в строительство замка. Для него не было возможности откупиться от воинского призыва, призыва короля к вассалам вступить в новую войну под его знаменами.

— Я буду сражаться за короля, — сказал он и посмотрел на жену, но та не отрывала взгляда от его брата.

— Весьма вам сочувствую, миледи. — Хью покачал головой и усмехнулся. — Как грустно остаться одной, без заботливого супруга, в первые же месяцы после венчания. К сожалению, меня не будет рядом, чтобы утешить вас в вашем одиночестве. Ах, этот Честер! Светские обязанности, визиты приемы... такая скука!

— Обязанности бывают разные, милорд граф, — заметила Арианна и бросила на Рейна взгляд, которого тот не понял. — Милорд Рейн выполнит свой долг перед королем, и, признаться, я рада тому, что на сей раз не в Уэльсе матери будут оплакивать сыновей, павших от руки Черного Дракона.

***

Мандариново-рыжий рассвет пробился наконец и во двор замка. Перед воротами собралась группа вооруженных людей; несмотря на раннее время, они завтракали. Между ними сновала пара слуг, один из которых раздавал вчерашние лепешки, доставая их из объемистой корзины, а другой черпаком разливал из небольшого жбана эль. Подкрепляясь перед дальней дорогой, люди Рейна наперебой подставляли кожаные походные кружки и размачивали в них хлеб, чтобы сделать его помягче. Громадные куски один за другим исчезали во рту, аромат съестного смешивался с запахом конского пота, навоза, металла, кожи, создавая единый смешанный запах — запах возбуждения.

Арианна стояла у подножия лестницы, ведущей в главную залу, и следила за тем, как Талиазин прикрепляет металлический нагрудник лошади Рейна к луке седла. На оруженосце снова был золотой шлем, поблескивающий в лучах восходящего солнца. Могучее животное рыло копытами землю, время от времени принимаясь жевать край кожаной куртки Талиазина. Безукоризненно черную шкуру портило только лысое розово-серое пятно на крупе, где после жестокого ожога шерсть отказывалась нормально расти, даже когда рана зажила окончательно.

Рядом с Арианной, тяжело и шумно переступая с ноги на ногу, стоял сэр Одо. На этот раз здоровяк оставался в замке во главе отряда, который Рейн счел достаточным для охраны. Так они оба и стояли, пока в дверях не появился сам лорд Руддлан в тускло-черных латах.

Арианна смотрела, как муж спускается по лестнице, и вспоминала прошедшую ночь, когда он любил ее так отчаянно, словно заранее знал, что они расстаются навсегда. Он напугал ее этим, хотя отчаяние, пусть даже не столь явное, делило с ними ложе каждый раз, когда они занимались любовью, все две недели подготовки к походу. Они занимались любовью и в эту ночь, но так и не поговорили.

Рейн остановился перед ней и сэром Одо. В руке он держал печать, символ власти лорда. Арианна ожидала, что он передаст печать тому, кто считался его первым помощником и правой рукой, кто должен был заменить его на время отсутствия, но Рейн взял ее за запястье и поднял руку ладонью вверх, вложив в нее тяжелый рельефный кусок дерева с круглой ручкой.

— Все, что будет сделано леди Арианной Руддлан, будет сделано от моего имени, — сказал он громко и внятно, чтобы мог слышать каждый из собравшихся.

— Я буду служить вам верой и правдой, милорд, — ответила она, борясь со стеснением в горле.

Не смущаясь присутствием сэра Одо, не обращая внимания на любопытные взгляды, Рейн коснулся губ Арианны нежным мимолетным поцелуем.

Прошла целая вечность — и, казалось, несколько считанных секунд, — пока подводы с оружием и продовольствием одна за другой выползли за ворота. За ними последовали арбалетчики и другие вооруженные пехотинцы. Рыцари медлили, поскольку отправлялись в путь верхом и могли легко догнать более медлительную часть отряда. Однако и они, в конце концов, покинули замок. Остались только Рейн, его оруженосец и горстка сопровождающих.

Все остальные ожидали командира снаружи, за стенами Руддлана. Рейн снова, второй раз за утро, направился к Арианне, и, пока он приближался, она повторяла про себя: «Сейчас он скажет это, сейчас он скажет слова, которых я жду».

Но он не сказал ничего, даже слов прощания. Он просто погладил ее по щеке, всего один раз. А потом он отвернулся, подошел к своему коню, вскочил в седло и направился к воротам.

Арианна опомнилась только тогда, когда он был уже на полпути к лесу, тому самому, под сень которого поворачивала дорога в Англию. Она сорвалась с места, где стояла как вкопанная, и побежала вслед, крича: «Рейн» Рейн!» Она была готова к тому, что он не остановится, даже не обернется, но он придержал коня, сделав знак отряду двигаться дальше. Он спешился и ждал.

Арианна бежала через влажный от росы луг, подол ее платья становился все более мокрым и тяжелым, густая трава цеплялась за ноги, и казалось, что она бежит и бежит, не двигаясь с места, как это бывает во сне. И вдруг она поняла, что находится совсем рядом с Рейном. Она бросилась ему на грудь, не обращая внимания на то, как впились в ее тело двойные кольца кольчуги, и через мгновение он уже целовал её так, как умел только он один, — жадно, исступленно, почти жестоко.

— Господи Иисусе, что ты за ребенок, Арианна, — говорил он, отстранив ее и отирая ладонью ее мокрые щеки. — Не плачь, моя маленькая женушка, я вернусь живым.

— Я вовсе не плачу, — прошептала она, хотя за пеленой слез почти не видно было его лица. — И мне совершенно все равно, вернешься ты или нет, нормандец!

Когда она сумела преодолеть слезы, на губах Рейна играла неоспоримо мужская, очень самодовольная усмешка. Он знал, он прекрасно знал, что она лжет.

— Значит, ты бежала за мной чуть не до самой границы, только чтобы сказать это?

— Я забыла кое-что отдать тебе.

Она сунула пальцы за лиф платья и достала скомканный кусок ткани. Рейн взял теплый комок и разгладил его. Это был вымпел для пики, который Арианна сделала тайком от него. На прямоугольнике кроваво-красного шелка, один край которого был вырезан зубчиками, она вышила дракона не нитками, а своими длинными темными волосами.

Рейн ничего не сказал, но улыбнулся той самой улыбкой, сводившей ее с ума, завораживающей и заставляющей кровь быстрее бежать в жилах. Он притянул ее к себе, чтобы еще раз поцеловать таким же долгим, болезненно-жадным поцелуем, полным желания. Когда он начал отстраняться, Арианна вцепилась ему в плечи.

— Рейн, Рейн, я так тебя!... — Она прикусила губу, потрясенная тем, что чуть было не сорвалось с языка. Она поспешно поправилась. — Я так буду тебя ждать! Я буду скучать!

— Я тоже буду скучать по тебе, моя маленькая женушка, — сказал он, поглаживая ее по рукам, плечам, щекам. — Мне пора ехать.

Но он уехал не сразу. Сначала он еще один, последний, раз поцеловал ее и только потом решительно отстранил. Он ни разу не посмотрел на нее, пока садился в седло, не оглянулся и тогда, когда ехал галопом по дороге, догоняя отряд. Он так и исчез из поля ее зрения, не посмотрев назад ни разу, даже мельком.

Вскоре арьергард отряда скрылся в лесу, направляясь на юг, к проливу, за которым король Генрих готовился к очередной маленькой войне. Арианна следила за тем, как фигурки людей становятся все меньше и исчезают из виду. Она так и стояла в росистой траве, отчаянно надеясь, что Рейн все-таки обернется, и зная, что этого не будет. Но в тот момент, когда он должен был вот-вот скрыться окончательно, его левая рука поднялась в прощальном жесте.

Только тогда она побежала назад, в замок. Она пронеслась по двору стрелой, бегом взбежала по крутой лестнице на насыпной холм и так же стремительно пересекла главную залу. Прыгая через две ступеньки за раз, она одолела лестницу, ведущую на самый верх башни.

Здесь, под остроконечной кровлей из дубовой черепицы, лепился круговой балкончик, на котором едва мог уместиться человек. Оттуда была видна дорога там, где она снова появлялась из-под сводов леса. Крохотное пятнышко двигалось по ней — черное пятнышко, быстро исчезающее из виду, вплавляющееся в линию горизонта. Арианна не отрывала от него взгляда до тех пор, пока оно не исчезло совсем.

Она отвернулась от опустевшей дороги, привалившись к краям черепиц с такой силой, что они впились в спину. Она не заметила, как осела на грубые жерди балкона. Глаза жгло, и она потерлась ими о колени, подтянутые к подбородку.

«Почему я не сказала ему? — думала она. — Почему не сказала, что люблю его?»

Но она промолчала, а теперь Рейна не было рядом.

Глава 20

— Миледи, видели бы вы, что творится внизу! — Эдит буквально ворвалась в хозяйскую спальню, и вместе с ней снаружи ворвался разноголосый крик и смех. Горничная успела выпить достаточно крепкого рождественского эля, чтобы ее рябое лицо запылало, как факел.

Арианна сидела на стуле перед тлеющей жаровней и расчесывала волосы, вернее, не столько расчесывала, сколько водила пальцем взад-вперед по зубцам расчески из слоновой кости, извлекая из нее унылой ноющий скрип. Выслушав восторги Эдит, она натянуто улыбнулась и из чистой вежливости спросила:

— И что же там творится?

— «Король дураков» приказал Берте перечислить ее любовников. Перед всеми, подумайте-ка! Чего только не придумают, помилуй их Господи! Вы уж поверьте, миледи, после этого не один женатик будет извиваться перед своей благоверной, как уж на сковородке!

Эдит захихикала. Арианна расплакалась.

— Миледи! Что-нибудь случилось? Почему вы плачете?

— Я не плачу! — запротестовала Арианна. — Я никогда не плачу. Ох, наказание Божье!

Она отшвырнула расческу и спрятала лицо в ладони, захлебываясь от рыданий.

— Полно, полно, миледи. — Эдит ласково потрепала ее по плечу. — Это ваше положение. Беременные женщины то и дело плачут без всякой причины.

— Ну да... конечно.

«Нет, это потому, что Рейн так далеко отсюда, — подумала Арианна. — Господи, как же мне его недостает!»

Это ощущалось, как непрестанная ноющая боль в груди, — потребность видеть его ежеминутно, потребность прикасаться к нему. Боль сидела крепко, не исчезая ни на секунду, и казалось, что внутри кровоточит незаживающая рана.

Поразмыслив, Эдит плотно прикрыла дверь и тем самым отрезала отблески пылающего камина, запах эля и клубы чада — все то, что поднималось снизу, из главной залы Руддлана. Все обитатели замка сегодня явились сюда, каждый неся полотенце и кружку, чтобы принять участие в пире, который хозяйка давала на Рождество.

Поначалу Арианну взволновала и захватила подготовка к празднеству. Это позволило ей хоть чем-то заняться, временно забыться и перестать изводить себя тревогой за Рейна. Она отправила в лес толпу слуг, которые вернулись с целыми охапками остролиста. Главная зала была так густо убрана длинными висячими плетьми плюща и остролиста, а также ветвями лавра, что превратилась в кусочек лета, когда-то плененный и заточенный теперь внутри башни Руддлана. Двенадцать дней горело в камине святочное полено, такое громадное, что понадобилось двадцать крепких работников, чтобы принести его. Арианна упросила повариху приготовить все до единого традиционные рождественские угощения: имбирные пряники в виде куколок, сладкую пшеничную кашу с корицей, пироги с требухой, наливку из груш. И конечно, как коронный номер празднества, за мешочек мелких монет и бочонок вина были приглашены странствующие лицедеи, которые согласились погостить в замке и разыграть пантомиму о том, как был рожден в стойле младенец Иисус.

Найти боб, запеченный в рождественском хлебе, посчастливилось Ральфу, замковому пастуху, который и был провозглашен «королем всех дураков» и торжественно коронован. С этой минуты каждый обязан был выполнять его желания. Первым приказом новоиспеченного монарха было: пусть леди Арианна станцует джигу на столе и споет что-нибудь позабористее. Благодаря своим братьям Арианна знала достаточно песенок, от которых могли завянуть уши. Она выбрала одну из них, способную повеселить толпу, но недостаточно вызывающую, чтобы у разбитого подагрой капеллана отказало его старое сердце. Однако вскоре после этого Арианна сказалась усталой и покинула шумное сборище.

Она была уверена, что собравшиеся припишут ее внезапный уход положению, в котором она находилась, и в данном случае это было очень кстати. Она не могла вынести перезвона полуночных колоколов, звуков веселых колядок и уж тем более вида парочек, разгоряченных вином и целующихся прямо во время танцев...

Между тем Эдит подняла расческу и начала приводить в порядок волосы Арианны, перепутавшиеся из-за сложной прически.

— Ну и наслушалась я сегодня похвал вашей красоте, миледи! Беременность вам к лицу.

У Арианны вырвалось фырканье, не слишком подобающее хорошо воспитанной леди. Она подняла красивое зеркальце в обрамлении из слоновой кости, которое Рейн купил ей в тот день, когда они вместе бродили по рынку, и с раздражением уставилась на свое отражение. Арианна подумала: если муж вот прямо сейчас въедет во двор замка, она выйдет встретить его с торчащим животом, пятнистой кожей и отвратительным прыщом в самой середине лба.

Ребенок толкнулся, и Арианна поморщилась. Считалось, что чем чаще и сильнее дитя толкается в материнском чреве тем более вероятно, что это мальчик. Если так, то в ее чреве рос будущий рыцарь, которому предстояло стать таким же абсолютным победителем турниров, как и его отец. Во всяком случае, он лупил ее изнутри днем и ночью.

Арианна вздохнула. Она и в самом деле чувствовала себя усталой, однако не надеялась заснуть, оказавшись в постели. Взгляд сам собой скользнул по резной платформе с пологом из тяжелой зеленой ткани, занимающей чуть ли не всю комнату. Супружеское ложе было пустым без Рейна.

Она плотнее закуталась в халат, подбитый мягким беличьим мехом, и бессознательно придвинулась поближе к жаровне. Ей хотелось тепла, хотя холода она не ощущала. Просто в это время, в часы перед отходом ко сну, она чаще всего вспоминала последнюю ночь, которую она и Рейн провели вместе.

Они любили друг друга снова и снова, пока не уснули, оба до предела опустошенные. Он так и оставался внутри нее, и объятие было настолько тесным, что, казалось, не было ни частички кожи, которая бы не соприкасалась с кожей другого. И все же... все же ни разу за долгие часы, отданные физической любви, они не коснулись друг друга душой. Арианна ждала, ждала ночь напролет, что Рейн скажет что-нибудь особенное, что-нибудь очень ласковое, чего он не говорил ни разу, но он молчал, и потому сама она тоже оставила при себе все, что хотела бы высказать. Теперь же она спрашивала себя: что он думал, что чувствовал, когда прижимал ее к себе и целовал так исступленно? Что было в его душе, когда тело его сливалось с ее телом?

— Миледи!

Арианна подняла голову и вздрогнула, увидев, что Эдит стоит перед ней с золотой чашей Майрддина в руках.

— Что ты собираешься с ней делать? — спросила она резко, хотя вовсе не хотела кричать на горничную.

— Сегодня, миледи, мимо замка проходил один паломник. Он продал мне фляжку воды из источника святой Уинифрид. То святая вода, миледи, она даст нам ответ на вопрос, кого вы носите, мальчика или девочку. То-то будет забавно, то-то мы с вами повеселимся! — Эдит вдруг перестала улыбаться и на лице ее возникло замешательство. — Я... я вроде как увидела эту чашу на крышке сундука и... и вылила в нее святую воду. Не помню точно... миледи, я ведь не провинилась?

Арианна против воли улыбнулась и протянула к чаше обе руки. Она поставила ее на колени и слегка сжала. Еще одно уэльское поверье утверждало, что беременная женщина может легко узнать пол будущего ребенка, уколов палец и уронив каплю крови в воду из источника святой Уинифрид. Ну а если святая вода еще и налита в чашу самого Майрддина, тут уж ошибиться невозможно!

Эдит подала Арианне столовый нож с острым кончиком. Вздрагивая от предвкушения, та уколола подушечку большого пальца, но заколебалась, глядя на собравшуюся возле ногтя красную каплю.

— Если, значит, капля утонет, не оставив следа, то родится мальчик, — приговаривала Эдит. — Если растечется, будет девочка.

— Ну да, ну да... только мне что-то страшновато. Может быть, лучше не знать заранее?

Эдит наклонилась взять чашу.

— Подожди! — Внезапно решившись, Арианна подняла над сосудом палец и слегка сдавила его. Капля сорвалась с ногтя и упала в святую воду, начала погружаться, но потом всплыла и растеклась по поверхности. — Что, скажи на милость, это должно значить? Кто родится, мальчик или девочка?

— Уж и не знаю, что вам сказать, миледи... наверное, надо попробовать еще разок.

Но вода уже была темно-красной — настолько красной, словно в нее капнула не капелька крови, а целый поток. Вода кровоточила, она притягивала Арианну, засасывала в себя все глубже и глубже, насквозь, в другой мир. По ладоням, придерживающим чашу, пробежал живой огонь. Великая сила дышала из сосуда, властно манила к себе. «Нет! — мысленно закричала Арианна. — Я не хочу видеть!» Но она лгала магичес-кой чаше и лгала себе. Она призывала видение, она жаждала провидеть будущее.

Вода начала закручиваться водоворотом, все быстрее и быстрее, выбрасывая из себя ленты кровавого тумана. Из самого сердца воронки вырвался луч ярчайшего, но очень холодного света, который омыл Арианну, окутал сиянием, и скоро все вокруг превратилось в похрустывающую белизну льда.

Из ледяного света на нее вынесся, грохоча копытами, боевой конь. Его острые уши были прижаты, зубы оскалены, ноздри раздувались. В следующее мгновение сияние померкло и растаяло, остался только холодный сырой лес, густо пахнущий прелой листвой, раздавленной подковами, но еще сильнее — страхом, по запаху напоминающим кислый пот. От лязга сталкивающегося металла дрожала земля, дикие вопли доносились со всех сторон. И вдруг среди ярких красок осени вспыхнула одна особенно ослепительная — солнечный луч, отразившийся от полированных лат. Арианна беззвучно вскрикнула и закрыла глаза руками...

***

Отблеск перемещался среди деревьев, среди желтой и красной осенней листвы. Вот он удвоился — рыцарь прикрылся щитом. Несколько стрел разом впились в хорошо отшлифованную грубую кожу с треском, похожим на перестук святых мощей в переносной раке капеллана. Рыцарь пришпорил лошадь, послав ее вперед, прямо сквозь заросли. «Рейн, Рейн идет!» — кричал он в неистовстве, едва слыша свой голос. Ветви били в лицо, угрожая сбросить шлем, сухие листья с шуршанием цеплялись за волосы, попадали под забрало. Одной рукой он пытался закрепить отстегнувшуюся застежку шлема, другой удерживал поводья.

Вокруг неслись навстречу друг другу, сталкивались и кружились люди и кони. Кто-то атаковал, кто-то падал, раскрыв рот и выпучив глаза. Шум стоял оглушительный, в нем смешались лязг оружия, воинственные крики, леденящие кровь проклятия. Кто-то проклинал Бога и призывал на помощь дьявола, кто-то хрипел умирая. И повсюду, повсюду поднимался сладковатый горячий запах крови.

Снова атака, и снова, и снова... он глянул на наконечник пики и увидел, что тот дернулся, когда рука, мокрая от крови, соскользнула по крашеному дереву. Он сжал древко изо всех сил, так, что сухожилия запястья загорелись огнем. Наконечник выровнялся, нашел жертву, погрузился чуть правее подмышки. Он ощутил всей рукой, всем телом, как глубоко вошло железо, разрывая мягкую плоть, ломая кости с неприятным трескучим звуком. Оставив пику в груди мертвеца, он снова пришпорил коня.

Крик... Как он кричал, тот парень!

Теперь в руке был меч, и он вскинул его чтобы отразить несущееся сверху лезвие. Металл ударил о металл, и раздался скрежет, от которого заныли зубы и зазвенело в ушах. Он сделал выпад, целясь в шею противника, и услышал чмокающий звук, с которым плоть подалась под натиском железа. Усаженная гвоздями дубинка пронеслась мимо головы так близко, что щеки коснулось дуновение, похожее на вздох. Он повернул коня, сделав широкий дугообразный размах мечом. Лезвие поймало солнечный свет и блеснуло ярко, как молния, которая ударила в цель, породив вопль, закончившийся бульканьем. Фонтан крови обдал его латы, попадая в щели. Кровь была теплой, и пахла она отвратительно, волнующе. Он проглотил комок в горле, зная, что это комок ярости, жажды крови и страха. Он продолжал убивать, снова и снова.

Труба заиграла отступление.

Ненадолго наступила тишина, которую очень скоро заполнили стоны, жалобное ржание раненых лошадей и скрипучее карканье воронов. Он был влажным от крови во многих местах, но не от своей крови, слава Богу.

Рука его начала трястись, и он поспешно спрятал меч в ножны, скрывая дрожь от самого себя. И сразу же его сознание заполнили мысли об Арианне, словно кто-то прикоснулся там ласковой теплой рукой. Он даже как будто увидел ее, лежащей в одиночестве на супружеском ложе. Она спала, и свет свечи поблескивал на длинных прядях темных волос. Наверное, ей снился страшный сон, потому что она то и дело ворочалась... и вдруг она закричала. Закричала его имя, и в этом крике было предостережение.

Он круто повернулся. Из-под деревьев — таких старых, что они казались частью сказки, — появился рыцарь в серебряной кольчуге. Он был без шлема, и его волосы, очень длинные и завитые в крутые локоны, отливали золотом. Они были ярче желтых осенних листьев, ярче солнца. В руках рыцарь держал уэльский длинный лук.

Лук приподнялся, тетива натянулась. Стрела была направлена ему в грудь, в самое сердце — длинная и острая стрела, украшенная павлиньими перьями. Рыцарь в серебряной кольчуге сверкнул улыбкой.

— Ну, как, старший брат, сегодня ты, наконец, погиб в бою?

— Опять нет, младший брат.

Он засмеялся, потому что это было частью игры, в которую они играли не раз. Он перестал смеяться тогда, когда понял, что смех отнял у него драгоценные секунды, когда он еще мог уклониться.

Стрела ударила его в грудь с силой кузнечного молота. Он ожидал боли, но не ощутил ничего. Кто-то закричал, кто-то снова позвал его по имени, но он уже падал, падал и падал в бездну опалового света...

Арианна...

***

— Рейн!

Арианна рывком села в постели. Во рту было ощущение оборвавшегося крика, его эхо все еще отдавалось в ушах.

Она лежала на кровати поверх покрывала, по-прежнему одетая в халат, подбитый беличьим мехом, только висячие лампы были теперь потушены. Ночная свеча тускло мигала рядом.

— Эдит... — шепотом позвала Арианна, уже понимая, что в комнате больше никого нет.

В воздухе застоялся очень неприятный сладковатый запах. Он казался знакомым, но точнее вспомнить не удавалось.

Она выбралась из постели, борясь с головокружением и тошнотой. На крышке сундука под окном что-то поблескивало. Золотая чаша.

И тогда все вспомнилось разом, так стремительно, что в груди заломило, словно от удара обо что-то твердое. Арианна скорчилась, держась за сердце. Рейн! Рейн сражался где-то во французском лесу, и там были все эти крики, запах крови, новые и новые трупы... потом тишина...

Она повернулась... нет, Рейн повернулся, и перед ним стоял Хью, который поднял лук. Она замешкалась, а потом было слишком поздно. Она падала, падала и падала в бездну опалового света...

— Не-ет! — закричала Арианна.

Она оцепенела посреди спальни, парализованная никогда прежде не испытанным страхом. «Рейн, Рейн, Рейн...» — билось в ее сознании, как если бы там грохотал невидимый барабан. Он будет убит, если ей не удастся его предупредить. Будущее — вот что она видела! Будущее, а не прошлое.

Она оделась так, как подобает одеваться в дальнюю и нелегкую дорогу, вооружилась обоюдоострым кинжалом. Устремившись к двери, она стукнулась торчащим животом о притолоку и истерически расхохоталась. Она все время забывала, что теперь ее куда больше, чем раньше!

За этой мыслью естественно последовала другая: о том, как дорого может обойтись долгий нелегкий путь ей и ребенку, но Арианну это не остановило. В конце концов, крестьянки с утра выходили на жатву, в обед ненадолго прерывали работу, чтобы произвести на свет дитя, а на закате уже сидели у огня и чесали шерсть как ни в чем не бывало. Если простые крестьянки были достаточно сильны для этого, то она, Арианна Гуинедд, была еще сильнее. В ее жилах текла горячая живая кровь древних кимреян, охотников и воинов. Отец не раз повторял, что князья Гуинедд более стойки, чем старый, продубленный морскими ветрами маяк, что у них достанет сил свалить с седла и прикончить того, кто посмеет поднять на них меч.

Поскольку внизу, в зале, до сих пор продолжались рождественские увеселения, выскользнуть наружу незамеченной было проще простого. Оказавшись во дворе, Арианна ниже опустила на лицо капюшон плаща, стараясь держаться в тени. Земля гулко отзывалась на шаги, холодная и твердая, как рыцарские латы. Этой зимой снег не спешил укрыть и согреть ее своим пушистым одеялом, на звездном небе не было ни единого облачка, предвещающего снегопад.На стене перед воротами конюшни горела пара факелов, но вокруг не было ни души. Арианна проскользнула внутрь и начала торопливо седлать свою лошадку.

— Помоги мне, богиня! Я чувствовал, я знал, что рано или поздно это случится! С вас глаз нельзя спускать, нельзя оставлять одну даже на пару секунд, иначе вы натворите дел!

Арианна отскочила, потом повернулась, держась рукой не за отчаянно бьющееся сердце, а за горло — она с трудом дышала.

— Талиазин!

В первый момент у нее мелькнула мысль: Рейн вернулся. И горло отказалось дышать от безумной, полной облегчения радости. Когда же здравый смысл подсказал, что о прибытии лорда объявил бы дикий рев фанфар, что весь замок уже походил бы на растревоженный улей, сердце ее сжалось.

— Как ты здесь оказался, Талиазин? Где мой муж?

— Милорд во Франции, где же еще? Могу я узнать, миледи, почему вы снова седлаете лошадь под покровом ночи?

Золотой шлем оруженосца мерцал, и пульсировал, и светился. Голубое сияние окружало его фигуру, то распространяясь, то почти исчезая, словно прямо за его спиной тлел неестественным светом громадный уголь. А глаза... глаза его были как две холодные, но очень яркие звезды, плавающие в черных глубинах омута. «Неужели это все мерещится мне? Нет, не мерещится!»

— Я... я отправляюсь во Францию...

Арианна услышала, как снаружи поднялся ветер. Впрочем, он не просто поднялся — он налетел на конюшню ниоткуда, яростным рывком, заставив стены содрогнуться и заскрипеть. Где-то со стуком распахнулась неплотно прикрытая дверь. Неожиданно стало очень холодно, и дыхание вылетело изо рта белым клубом.

Талиазин начал приближаться. Арианна невольно отступила. Ветер со свистом врывался в щели, гонял по полу клоки сена, крутил пыльные вихри. Холод усилился, и пришлось сильнее стянуть капюшон плаща под подбородком, который уже начинал замерзать.

— Миледи, я не могу поверить, что вы настолько глупы, — сказал оруженосец. — Вам вскоре предстоят роды, а ведь поездка во Францию не простая прогулка в ближайший город. Южное побережье находится на расстоянии многих миль, а попробуйте-ка пересечь пролив в шторм, в утлой лодчонке! Ну а если богиня будет к вам настолько милосердна, что позволит добраться до Франции, что вы станете делать, когда окажетесь там?

Арианна размеренно покачала головой, загипнотизированная мерцающим светом, льющимся из его глаз.

— Вы, конечно, об этом не подумали, — продолжал Талиазин, поджимая губы с самодовольством мальчишки, которому удалось указать взрослому на серьезную ошибку.

Вот только Арианна прекрасно знала, что перед ней не мальчишка, отнюдь нет. Ветер ревел и бесновался за стенами конюшни, осыпая их бесчисленными ударами чего-то похожего на гальку.

— Кроме того, начинается буран...

— Врешь, парень! Пять минут назад небо было ясным, как вода горного ключа!

Но становилось все холоднее и холоднее, и ветер, проклятый ветер кричал, как раненый зверь. Арианна бросилась к дверям и распахнула одну из створок.

Она заглянула прямо в сердцевину ослепительной необъятной воронки белого-пребелого водоворота. Не снег, а кристаллики льда крутились в нем, гонимые ураганным ветром, пронизывающим до костей и таким холодным, что на глаза навернулись слезы и щеки тотчас онемели. Порыв ветра швырнул в лицо пригоршню обжигающих, как искры, льдинок. «Это все его рук дело! Он вызвал, он сотворил этот буран точно так же, как когда-то сотворил грозу и ливень, настолько сильный, что река вышла из берегов и смыла мост».

Арианна не видела, как Талиазин оказался перед ней, но он заступил ей дорогу с самым решительным видом. Его шлем горел, как маленькое солнце, от него только что не исходили лучи. Голубое сияние, коконом окружавшее его, продолжало пульсировать, разгораясь все ярче.

— Я знаю, ты — колдун, ллифраур, — сказала она.

— Кто? Я? — Оруженосец разразился мальчишески непосредственным смехом. — Будь я колдуном, я бы превратил в противную толстую жабу сэра Стивена. Сегодня вечером он дал мне взбучку за то, что я не почистил кольчугу лорда Рейна, а между тем была его очередь чистить ее! Милорд — другое дело, он никогда не бьет меня, хотя и рычит как зверь по поводу и без повода. И потом, милорд...

— Если сегодня вечером ты получил взбучку во Франции, то как же ночью ты оказался здесь, на конюшне?

«Господи Иисусе, что за чушь я несу? По-моему, у меня голова не в порядке... или мне все это снится».

Однако происходящее казалось более чем реальным. В стойлах переминались и пофыркивали встревоженные лошади, едко пахло прелой соломой и навозом. Снаружи доносился вой ветра и просачивался холод, мех капюшона щекотал щеку, стыли руки...

Арианна схватила оруженосца за руку и ощутила ожог — не настоящий, а такой, какой испытывала, прикасаясь к золотой чаше перед самым видением.

— Талиазин, я не знаю и не хочу знать, как ты здесь оказался. Умоляю тебя только об одном: возвращайся к лорду Реину! Ты должен предупредить его о том, что Хью сделает попытку убить его...

— Миледи, лорд Рейн в полной безопасности. Ему не суждено погибнуть во Франции, вы должны мне верить.

Слово внезапным эхом отдалось от стен и медленно затихло: верить, верить, верить...

Глаза Талиазина мерцали, полные холодного света, полные мудрости, которая приходит только с веками. Арианна подумала: «Время бесконечно, потому что движется по кругу, и эти глаза знают, что это так, потому что видели это. Все это уже случалось, и происходит снова, и повторится опять». Свет этих вечных глаз проник в ее сознание, заполнил его, и она мысленно простерла руки навстречу, потому что свет мог ответить на вопрос, который занимал ее и мучил все эти дни. «Суждено ли Рейну любить меня?» Она увидела, как губы Талиазина шевельнулись. Он ответил ей, но она не расслышала ответа. Белый свет в сознании стал ослепительным, стал беззвучным криком, заполнил мир. В нем утонул и голос оруженосца, и свистящий плач ветра, и все страхи Арианны. Одно счастливое мгновение ей казалось, что она понимает все, что ей открылась некая абсолютная истина, но потом свет взорвался, разлетелся на сверкающие осколки, которые тотчас растаяли, как тают льдинки...

— Миледи, вы уже проснулись?

Арианна открыла глаза. Над ней склонилось красное, как брусника, лицо Эдит. Горничная держала в руке чашку с жидкостью, от которой исходил сильный аромат мяты. Она поднесла чашку к губам Арианны.

— Вы все не просыпались и не просыпались, миледи. Мы даже начали беспокоиться.

Арианна отстранила чашку, не сделав ни глотка. Она поднялась, надела теплый халат и прошла к окну. Бледное, словно пропитанное водой зимнее солнце низко висело в бесцветном небе. Ни на крышах, ни на земле не было и тончайшего слоя снега.

Арианна отвернулась от окна и посмотрела на Эдит, которая суетилась у кровати, оправляя покрывало и взбивая подушки.

— Ты слышала, какой буран разыгрался сегодня ночью? — осторожно спросила она. — Ветер был такой, что снег крутило воронкой, а холод... холод был просто жуткий!

— Буран, это ж надо! — прыснула горничная, прикрывая рот рукой. — Вам, небось, страшный сон приснился, миледи.

Арианна подошла к пылающей жаровне и протянула трясущиеся руки чуть не в самое пламя. Она не знала, как продолжать расспросы. Наконец она спросила самым небрежным тоном:

— Сегодня утром тебе не попадался этот плут Талиазин?

— Талиазин? — переспросила Эдит, морща лоб в попытке осмыслить странное состояние хозяйки. — Да ведь он сейчас во Франции, оруженосцем при милорде, вашем супруге. — Она подошла к Арианне с выражением тревоги на обычно безмятежном лице. — Миледи, вы что-то уж очень бледны сегодня. Зря я будила вас, лучше бы вам провести день в постели.

— Эдит, — сделала Арианна еще одну попытку, не мешая горничной вести ее к постели, — разве вчера вечером мы с тобой не гадали на святой воде, кто у меня родится, мальчик или девочка?

— Было дело, миледи.

— И что же?

— Э-э... сначала мы не могли ничего понять, потому что... э-э... капля сперва погрузилась, а потом вроде как растеклась. Мы проделали все снова, и тогда... и тогда... — Эдит умолкла, лицо ее приняло растерянное выражение, словно она понятия не имела, как продолжать. Поморгав, она пожала плечами. — Капля утонула, миледи. Да-да, я отлично это помню. У вас будет мальчик.

Арианна вернулась в постель, под уютное меховое покрывало, и не противилась, когда горничная заботливо подоткнула его, как на постельке ребенка. Она была совершенно уверена, что та ничего не помнит, во всяком случае, ничего из того, что случилось после первого раза, когда они так и не поняли, утонула ли в святой воде капля крови. Эдит выпила столько эля на рождественском пиру, что прошлый вечер остался в ее памяти чем-то вроде размытого пятна.

Забившись под покрывало, Арианна обдумывала то, что помнила сама. Должно быть, ей все это приснилось: и видение, и спешные сборы на конюшне, и Талиазин, и снежный буран. Да и какая разница, было это явью или сном, если не в ее власти что-нибудь изменить? Недаром говорят, что утро вечера мудренее: в беспощадном свете дня — в свете здравого смысла — Арианна понимала, что не поедет во Францию на шестом месяце беременности, понятия не имея, где в этот момент может находиться Рейн.

В ее видении (или сне) на дворе стояла осень, деревья все еще были одеты оранжевой, желтой и бурой листвой. К этому времени ветер успел обнажить ветви того леса, где просвистела стрела, и земля в нем была теперь мерзлой, покрытой снегом и льдом. То, что привиделось ей, уже успело случиться. Если Рейн мертв...

Если бы Рейн был мертв, она бы знала это, потому что вместо сердца в груди у нее была бы пустота, которую ничто уже не могло бы заполнить.

***

Рассекая бледно-коралловые волны, корабль повернул в широкое устье реки Клуид. Впереди, как крылатые лоцманы летели чайки, свежий бриз наполнял кожаные квадраты парусов, словно стараясь поскорее доставить странников домой.

Дом!

Рейн стоял на самом носу корабля, не обращая внимания на фонтан соленых брызг, раз за разом обрушивающихся на него. Закатное солнце было таким ярким, что приходилось щуриться. Легкая дымка висела над берегом, над гребнем ближайшего холма, где, сжимая ручки плуга, шел пахарь, а перед ним — женщина, тянущая за узду неспешного вола. Лемех глубоко врезался в черную землю, выворачивая жирные пласты и оставляя первую борозду на весенней земле. На его, Рейна, земле.

Он оставил ее в сентябре, когда жатва уже закончилась и поля лежали в дремоте, предчувствуя скорую зиму, теперь же был конец апреля, время пахоты и сева. Он любил эту землю, он успел прикипеть к ней душой, но скучал не по ней, не по надежным стенам и уюту Руддлана и даже не по затеянному строительству — воплощению честолюбивых стремлений. Все то, что он оставил здесь, было важным, но не главным в его жизни. Он скучал по Арианне.

Арианна... жена.

Скоро он увидит ее. Он утонет в ее глазах цвета моря в штормовой день и ощутит нежность ее губ. Он протянет руки, и она бросится в его объятия, позволит привлечь себя к груди.

— Милорд, прилив уже в разгаре, — сказал Талиазин, подходя и останавливаясь рядом. — Думаю, нам повезет и удастся до отлива подплыть к самой пристани.

Рейн кивнул в знак того, что слышит, но не отвел взгляда от вод Клуида. Как раз в этот момент за излучиной показались кроваво-красные стены Руддлана. Свежий ветерок донес до корабля перезвон колоколов: внушительный и зловещий звон большого колокола городской церкви перемежался с теньканьем колоколов замковой часовни, похожим на звук рассыпавшихся по каменному полу жемчужинок. По мере приближения перезвон заполнил все вокруг, он плыл над рекой, звучный и прекрасный.

— Должно быть, они заметили наши паруса, милорд, — предположил Талиазин. — Они славят наше возвращение.

Военный корабль нашел место между рыбачьими лодками и пришвартовался почти рядом с колесом небольшой мельницы, которое быстро крутила приливная волна. Из открытой двери здания появился толстый, как сдобная булочка, мельник, на ходу вытирая о фартук руки, сплошь покрытые свежей мукой.

— Эй, мельник, что это колокола так раззвонились? — крикнул Рейн.

Тот остановился на пристани, глядя снизу вверх и щурясь против закатного солнца. Он довольно ухмылялся.

— Колокола звонят, чтобы услыхали святые и облегчили родовые муки леди Арианны. Она вот-вот произведет на свет... — в этот момент мельник сообразил, с кем разговаривает, и поклонился так низко, что его белый колпак коснулся иззубренных досок пристани, — ...произведет на свет вашего сына, милорд. Слава Господу нашему, вы вернулись вовремя.

— Талиазин, найди мне лошадь! — рявкнул Рейн, лицо которого обострилось от внезапной тревоги.

— Нет никакой причины так торопиться, командир, — возразил оруженосец, спрыгивая на пристань. — Первый ребенок когда еще появится на свет... порой проходят часы, пока...

— Талиазин! Если ты не заткнешься и немедленно не разыщешь мне хоть какую-нибудь лошадь, я за волосы отволоку тебя в замок и повешу на стене.

В конце концов, так и не дождавшись лошади, Рейн бросился бежать по дороге, ведущей к замку. Не один год потом очевидцы рассказывали всем желающим, как лорд Руддлан, только что вернувшийся с войны из самой Франции, прыжками несся по дороге, словно его преследовали все фурии ада, — только потому, что боялся не успеть к моменту, когда на свет появится его первый ребенок.

Когда Рейну удалось добраться до подъемного моста, он дышал, как загнанная лошадь, а сердце колотилось уже не в груди, а в горле. Тем не менее, он промчался в ворота галопом. Для столь раннего часа двор замка был необычно пуст и казался вымершим. Притихли собаки на псарне, и даже из соколятни, против обыкновения, не доносилось ни звука.

Он успел только до половины открыть дверь в спальню, как ее прижала внушительная нога. В проеме воздвиглась грозная фигура матери Беатрисы.

— Милорд, что вы себе позволяете? Мужчинам запрещено входить туда, где происходят роды. Таков закон...

— В моем замке я устанавливаю законы! — прорычал Рейн, но потом вдруг остыл и шумно перевел дыхание.

Он прекрасно знал, что мужчина не имеет права доступа туда, где рожает его жена, и до сих пор от души одобрял этот запрет. Однако до сих пор это его не касалось. Он вдруг осознал, что готов на все, чтобы увидеть жену.

— Я только посмотрю на нее и сразу уйду. — Сказав это, он воспользовался одной из тех нечастых улыбок, которые служили ему орудием покорения женских сердец как в Иерусалиме, так и в Париже.

Мать Беатриса испепелила его взглядом, и ее крючковатый нос возмущенно зашевелился. Однако она тоже не осталась равнодушной к улыбке Рейна, как любая женщина из плоти и крови.

— Ладно уж, — буркнула она голосом кислым, как уксус, — я разрешу вам пройти к ней, но только на минуту, не больше.

Повитуха отступила в сторону, давая Рейну возможность войти. В спальне горело великое множество факелов, в ему показалось, что он шагнул в самое жерло кузнечного горна. Помещение было полностью готово для родов: на полу лежала свежая подстилка, на каждой плоской поверхности дымился ароматным дымком горшок с тлеющими сушеными травами.

Арианна появилась из-за ширмы, сплетенной из ивовых прутьев. Эдит вела ее, поддерживая под руку. Тонкая сорочка насквозь мокрая от пота, облепила тело Арианны, волосы свисали перепутанной массой, влажными прядями рассыпались по груди и плечам. В свете факелов лицо ее казалось восковым, мертвенно-белым, как старая свеча, синяки под глазами смотрелись глубокими провалами. Но Рейн лишь мельком отметил все это, он не мог оторвать взгляд от тяжелого, словно вздутого живота. Его ребенок был внутри этого необъятного, чудовищного чрева.

Горло его конвульсивно сжалось, и слезы, которые он считал иссякнувшими многие годы назад, обожгли глаза.

— Неужели ты не могла подождать денек-другой, моя маленькая женушка? Подождать, пока я вернусь?

Только тогда Арианна заметила его. Глаза ее расширились. Радость заставила бледное лицо засветиться — да-да, радость, он был уверен в этом, он не перепутал бы радость ни с чем другим. Она сделала навстречу ему неуверенный шаг. Рейн в мгновение ока пересек спальню и заключил Арианну в объятия.

Она была хрупкой, пугающе хрупкой, несмотря на массивность, естественную для последних дней беременности. Он убрал со лба влажные пряди волос и поцеловал жену в губы. Сухие и потрескавшиеся, они улыбались ему.

— Я думала, что никогда больше не увижу тебя, — прошептала Арианна, погладив его по щеке, а потом прижавшись к ней лицом, — что ты не вернешься посмотреть на своего сына.

Рейн попытался обнять ее крепче, но в этот момент тело ее дернулось, долгий спазм прошел по нему. Арианна стиснула зубы, но не сумела удержаться от стона. Схватка была яростной и беспощадной, и Рейн ощутил ее своим собственным животом.

Он почувствовал, что страх покрыл его лицо испариной, и осторожно отстранил жену.

— Я должен уйти, Арианна.

— Нет, нормандец, ты останешься со мной! — крикнула она, цепляясь за него и вперяя в его глаза горящий взгляд. — Все это — твоя вина, и потому будет справедливо, если ты тоже пройдешь через это!

— Но я не могу, Арианна, — запротестовал он, отступая. — Так не делается... это неправильно.

— Да? С каких это пор Черного Дракона можно остановить словами «так не делается»? Или ты научился отказываться от желаемого? — спросила Арианна насмешливо, но он увидел страх в ее глазах и различил дрожь в ее голосе. — Прошу тебя, Рейн, останься...

— Милорд! — воскликнула повитуха, вклиниваясь между ними.

— Я остаюсь! — отрезал Рейн.

— Да, но...

— Я остаюсь!

Повитуха поджала губы так, что они вовсе исчезли, потом пожала упитанными плечами, как бы говоря: «Что ж, пусть это остается на вашей совести», — и величественно отвернулась.

Подошла Эдит, улыбаясь Рейну застенчивой, слегка боязливой улыбкой, и сунула Арианне в руку непрозрачный зеленый камень.

— Это яшма, миледи, камень-талисман, на счастье. — Она повернулась к Рейну и объяснила. — Скоро ребенок должен появиться на свет, потому что воды у миледи отошли больше часа назад. Мать Беатриса дала ей немного подслащенного уксуса с толченой слоновой костью и орлиным пометом.

— Орлиным чем? — переспросил Рейн, округляя глаза. — Господи Иисусе!

Он встретил взгляд зеленых глаз, так и искрившихся от смеха, но очередная схватка почти тотчас заставила их потемнеть от боли. Тело Арианны раскачивалось и содрогалось, и было видно, что она совершенно не имеет над ним контроля. Нечто очень странное случилось в этот момент с Рейном:

сердце стеснилось и встрепенулось, словно тоже оказалось вдруг под действием схватки. Он не знал, что это, потому что раньше не испытывал ничего подобного. Он решил, что это вспышка гордости или, может быть, удовлетворенного самолюбия. Никогда ему не приходилось встречать такой женщины, как Арианна, и она принадлежала ему.

Он обнял ее за талию, стараясь принять на руку ее вес.

— Может, тебе лучше лечь? — сказал он грубовато, чтобы скрыть то, что чувствовал.

— Я лучше похожу еще немного. Ходьба как будто облегчает боль.

Но прошло не так уж много времени, и схватки усилились, стали чаще и вскоре почти слились в одну, непрерывную. Повитуха объявила, что время настало. Эдит помогла Арианне стащить мокрую сорочку и повела ее к родильному стулу. Мать Беатриса пихнула Рейну в руки глиняный кувшинчик.

— Если вы, милорд, намерены и впредь путаться у меня под ногами, то хотя бы займитесь чем-нибудь полезным! Смажьте этим маслом живот вашей жены. Это поможет ей разродиться.

Рейн опустился на колени между разведенными ногами Арианны и вылил на ладонь немного масла из кувшинчика. Оно было прохладным, с сильным запахом роз. Потом он поднял взгляд — и рука его замерла на полдороге. В позе Арианны, во всем виде ее было что-то невероятно чувственное, однако это зрелище заставило встрепенуться не плоть, а душу. Рейн подумал: «Сейчас она — женщина в полном смысле этого слова, женщина в высшем смысле». Он видел вздымающуюся округлость живота, широко расставленные белые ноги и завитки темных влажных волос между ними, как бы хранящие тайну, которую ему никогда не постигнуть. Она была для него всем в этот момент — женой, матерью, богиней.

Он начал осторожно втирать масло в живот, ходивший ходуном под его ладонями в попытках освободиться от ребенка. Он подумал: «Ребенок, ребенок рождается на свет! Его ребенок». Эта мысль странным образом испугала и подавила его, так как с ней пришло понимание того, как мала в происходящем его роль, что не в его власти облегчить то, что сейчас испытывала его жена.

Повитуха положила руку ему на плечо. Рейн вздрогнул.

— Милорд, встаньте за спиной у миледи и держите ее. Позади стула немного выдавалась широкая доска, которую Рейн оседлал, обхватив Арианну под грудью и прижав ее к спинке. Он почувствовал, как она вначале напряглась, потом расслабилась под его руками. Живот конвульсивно дернулся, и он ощутил эту конвульсию.

— Я не опозорю вас криками, милорд, — прошептала Арианна сквозь стиснутые зубы.

— Конечно, нет, — ответил он мягко и коснулся губами волос, совершенно мокрых от пота.

Арианна изогнулась, резко приподняв спину и запрокинув голову так далеко, что сухожилия на шее натянулись белыми шнурами. На лице ее застыл пугающий оскал — гримаса боли. Он не мог выносить этого зрелища и отвернулся, наткнувшись взглядом на чашу со святой водой, поставленную достаточно близко, чтобы быть под рукой. «На случай, если придется спешно соборовать ее», — подумал Рейн, ужасаясь этой мысли. Он чувствовал неприятную пустоту в животе, в груди, в сознании. Он попробовал молиться, но не сумел вспомнить нужных слов.

Тело жены рванулось у него из рук, содрогнулось и крупно задрожало. Рейн услышал тихий звук, который вырвался у нее и который напомнил ему последний писк птички, задушенной кошкой.

— Боже милостивый! Она умирает?

— Милорд, роды — это больно, — объяснила мать Беатриса с улыбкой, одновременно покровительственной и снисходительной. — О такой боли вы, мужчины, не имеете никакого понятия.

Рейн хотел понять, что это за боль, хотел почувствовать ее и принять на себя, чтобы Арианна могла передохнуть. Он не мог забыть их первую брачную ночь, когда он так грубо осуществил супружеские права. Он тогда причинил ей боль, и ее теперешняя боль — тоже его вина. Так вот чему подвергает себя женщина каждый раз, когда позволяет мужчине взять ее! Удивительно, просто удивительно, что женщины нененавидят мужчин!

Тем временем повитуха смазала руки жирной, похожей на воск мазью, пахнущей травами, и протянула их куда-то между ног Арианны. Эдит начала молиться — сначала шепотом, а потом в полный голос, обращаясь к святой Маргарите. Она просила, чтобы и мать, и дитя остались в живых.

Рейн вдруг увидел, как что-то круглое и темное появилось между судорожно напряженными ногами жены, и понял, что это — голова ребенка. Новая, самая сильная потуга сотрясла огромный холм живота. В руки повитухи выскользнуло все детское тельце, покрытое слизью и кровью. Тоненький крик новорожденного почти совсем заглушило тяжелое и хриплое дыхание Арианны.

— Милорд, это девочка. На редкость здоровенькая.

Но Рейн не мог отвести взгляд от лица жены. Глаза ее были теперь не судорожно зажмурены, а просто прикрыты. Она лежала абсолютно неподвижно, и это казалось очень странным и пугающим после содроганий, которые только что раскачивали ее, как волны раскачивают корабль во время шторма. Грудь ее вздымалась и опадала, но Рейн был совершенно уверен, что она не выдержала последней потуги, что та попросту убила ее. Повитуха окликнула его снова и снова, потом позвала по имени, и только тогда он перевел пустой взгляд на дочь.

Она была очень красная, сморщенная и невероятно крохотная. Повитуха уже успела перевязать пуповину и теперь протягивала девочку Рейну. Он принял ее, как принимают создание хрупкое, эфемерное — бабочку, например. Он чувствовал себя неуклюжим великаном, который может сокрушить этот комочек живой плоти своей чрезмерной силой. В груди его зародилась и стремительно разрослась любовь, ее вдруг стало так много, что она грозила взорвать его изнутри.

Он повернулся и вложил ребенка в руки жене, коснувшись губами запекшихся дрожащих губ.

— У нас дочь, моя маленькая женушка.

— О, Рейн, как жаль! Прости меня, я не сумела правильно выполнить свои обязанности...

Глаза Арианны наполнились слезами, которые покатились по бледным щекам одна за другой, все чаще и чаще. Эта женщина, которая ни разу не вскрикнула ни во время схваток, ни во время родов, теперь плакала горько и виновато. Она была уверена, что разочаровала его! Рейн едва не заплакал тоже, но совсем по другой причине.

— Перестань, — сказал он с мягким упреком, даже не пытаясь скрыть восторженное удивление, которое испытывал. — Ты подарила мне прекрасного ребенка. Самого прекрасного из всех, которых я видел.

— Возьмите дитя, милорд, — сказала мать Беатриса, трогая его за плечо. — Ее нужно обмыть. И отойдите в сторонку, пусть Эдит займется миледи.

Рейн, как привязанный, последовал за повитухой к тазу, приготовленному для обмывания новорожденной. После этой процедуры она втерла в кожу девочки немного ароматической соли и окунула крохотные ножки в горшок с холодной водой, чтобы раз и навсегда приучить их к холоду. Она коснулась круглой щечки золотой монетой, чтобы обеспечить девочке в будущем богатство, и натерла медом розовые десны и язык, чтобы у нее всегда был здоровый аппетит. Наконец она запеленала ее в мягкую шерстяную пеленку и снова вручила отцу.

За это время Эдит успела справиться со своими обязанностями. Арианна лежала в постели. Когда Рейн присел рядом, она посмотрела на него усталым, чуточку тусклым взглядом. Он откинул уголок пеленки, и они вместе посмотрели на личико дочери. Рейн увидел, что из глаз Арианны льется свет той же бесконечной, всепоглощающей любви, которая — он знал это — была и в его взгляде.

Он наклонился и поцеловал улыбающиеся губы женщины, которая сделала ему этот ни с чем не сравнимый дар. — Моя маленькая женушка... спасибо тебе.

Глава 21

— Если не по сердцу я тебе-е-е-е, не по сердцу больше мне и ты-ы-ы-ы...

Талиазин ворвался в спальню под аккомпанемент звона, бряканья и подогретого элем хохота. Он был увит лентами и увешан цветами на манер майского шеста, причем с шеи свешивались не только нагрудные лошадиные колокольчики, но и коровье ботало, побрякивающее при каждом прыжке. Очевидно, пастушеская свирель заменяла ему церемониальный жезл, потому что он помахивал ею над головой.

Оруженосец пустился в пляс вокруг кровати, на которой восседала, опираясь на гору подушек, Арианна. Он наклонился возложить ей на голову венок из роз, но уронил его и расхохотался ей в лицо, овеяв парами пряного вина. Песле третьей попытки ему все-таки удалось водрузить венок на предназначенное ему место.

— Ты вдребезги пьян! — воскликнула Арианна, смахивая с лица лепестки.

— Вовсе нет, миледи, вовсе нет, я только сделал глоток-другой-третий, клянусь честью моей матери, — провозгласил Талиазин, положив руку на сердце, но испортил все впечатление, громко икнув.

— Честью твоей матери? Сомневаюсь, что ты вообще знал девчонку, которой обязан своим появлением на свет.

Оруженосец зашелся от хохота. Отсмеявшись и вытерев слезы, он набрал в грудь побольше воздуха, сунул свирель в рот и начал дуть в нее изо всех сил так, что лицо его побурело. При этом он снова начал отплясывать бешеную джигу, звеня колокольчиками и брякая боталом.

— Талиазин! — рявкнул Рейн, переступая порог с маленьким белым пищащим свертком в руках. — Прекрати этот гам, хватит терзать наши уши. Если ты не уймешься, клянусь Господом, я прикажу вздернуть тебя на дыбу!

Свирель умолкла, прервав трель, колокольчики звякнули в последний раз и притихли. Ребенок на руках у Рейна тоже умолк, издав напоследок булькающий звук.

Несколько секунд оруженосец с тревогой смотрел на хозяина, но потом по лицу его расплылась лукавая усмешка.

— В Руддлане нет дыбы.

— Плотнику нетрудно будет сделать ее, — отрезал Рейн с преувеличенно зловещим видом.

Арианна не могла не улыбнуться, когда муж шел к ней, бережно держа белый сверток. Он был в новой рубахе из атласа изумрудного цвета, скрепленной пониже горла серебряным полумесяцем броши и перепоясанной великолепным кожаным ремнем с серебряной пряжкой. Выглядел он просто потрясающе, но она уже почти привыкла к его красоте. Зато таким счастливым он никогда еще не был, и ей вдруг захотелось целовать его смеющийся рот до тех пор, пока он не попросит пощады.

Она протянула руки, принимая в них свое новорожденное дитя. Темные волосики были прикрыты малюсеньким кружевным чепчиком, и выглядело это так мило, так трогательно, что сердце Арианны стеснилось от счастья. Она коснулась поцелуем лобика дочери, заботливо избегая того места, где поблескивало пятнышко священного елея.

Сделав дочери гримаску, она засмеялась, потому что ребенок ответил ей тем же — казалось, сознательно.

— Рейн, мы ведь не подумали об имени.

— Ты уснула, — сказал тот, присаживаясь на постель рядом с ней. — Сначала мы ждали, когда ты проснешься, но потом епископ начал проявлять нетерпение.

Новорожденных младенцев старались окрестить как можно скорее, потому что многие из них умирали, не прожив и нескольких часов, и промедление означало для них потерю надежды на спасение души. Граф Хью Честер и его супруга специально прибыли в Руддлан, чтобы стать крестными родителями, кроме того, Рейн пригласил в качестве второй крестной Кристину, дочь галантерейщика, зная, что Арианна считает ту своей лучшей подругой.

Даже если бы Арианна бодрствовала, ей бы не позволили присутствовать при обряде крещения: она еще не произнесла очистительную послеродовую молитву. Не ранее как через неделю после родов роженица должна была облачиться в одежду, в которой венчалась, и пойти в часовню с горящей свечой в руке. Таким образом она получала отпущение грехов и благословение Божье. Пока этого не случилось, она считалась нечистой и не имела права присутствовать на мессе, готовить еду и касаться святой воды.

— Мне бы хотелось назвать ее Нестой, — сказал Рейн. — Это имя всегда мне нравилось.

— Но ведь это уэльское имя, — удивилась Арианна.

— Ну и что?

— Неста...

У девочки были розовые щечки, овал лица матери и черные как вороново крыло волосы отца.

— Думаю, это имя ей подходит, — задумчиво произнесла Арианна, приподнимая и поворачивая девочку, чтобы и отец мог в этом убедиться. — Смотри, она улыбается. Она согласна.

— Младенцы не улыбаются, — вмешался Талиазин и разразился кудахчущим смехом, делая пируэты вокруг кровати. — Это просто газы в ее животе.

— Что ты можешь знать о младенцах, несчастное пьяное создание? Кроме, конечно, того, как их делают?

По спальне прокатился смех, теплый и густой, как выдержанное вино. Рейн и Арианна повернулись к двери. Там стоял граф Честер, и на губах его сияла ослепительная, как солнечный луч, улыбка. По левую руку от него стояла Сибил, а по правую — Кристина, дочь галантерейщика.

— Мы явились принести дань уважения Арианне, прекраснейшей из матерей, — с помпой заявил он. — Можно войти?

Перед мысленным взором Арианны некстати появилась картина: рыцарь в серебряной кольчуге появляется из-под густой сени деревьев и поднимает лук, натягивая тетиву. Она так и окаменела, уставившись на брата своего мужа, не в силах произнести ни слова. Неловкая пауза затянулась, и Кристина поспешила нарушить ее, подойдя к кровати и запечатлев поцелуй на щеке Арианны.

— Миледи, это самое прекрасное дитя в целом свете! Для меня большая честь стать крестной матерью этому чудесному ребенку. Хочу вас заверить: я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Я буду денно и нощно молиться Господу нашему о благоденствии ее души, — Девушка наклонилась как бы для того, чтобы дотронуться до ямочки на щечке ребенка, и прошептала: — Кайлид шлет вам свою любовь и наилучшие пожелания,

Арианна в ответ пожала ей руку. Неста вдруг открыла пухлый ротик, сузила глаза до сердитых щелочек и огласила помещение негодующим плачем.

— Не может быть, чтобы она снова проголодалась! — воскликнула Арианна со стоном. — Я ведь совсем недавне покормила ее.

— Да уж, настоящая маленькая обжора, — заметил Рейн, надуваясь отцовской гордостью и с нежностью глядя на заходящегося в плаче младенца. — А уж легкие у нее! Что твои кузнечные мехи.

Испытывая некоторую неловкость, Арианна отогнула угол сорочки, потерла сосок подушечкой большого пальца, чтобы затвердел, и поднесла его к раскрытому ротику ребенка. Женщины благородного происхождения по большей части возлагали эту задачу на кормилиц, но она предпочла самостоятельно выкормить Несту. Чрезмерная гордыня считалась греховной, но Арианна не собиралась забывать, что в жилах этой крохи течет кровь воинов-кимреян, которую негоже было питать молоком какой-нибудь простой крестьянки.

Наступила полнейшая тишина, и было ясно, что каждый из присутствующих наблюдает за кормлением. Щеки Арианны загорелись. Она приподняла ресницы и встретилась взглядом с глазами редкого фиолетового оттенка — с лавандовыми глазами Сибил. Это были самые прекрасные глаза, какие только доводилось видеть Арианне, и принадлежали они женщине, которую когда-то любил Рейн.

Леди Сибил, сама того не замечая, шаг за шагом приближалась к кровати, и вскоре до Арианны донесся дорогой аромат амбры. Графиня была изящной, грациозной и тонкой, как ивовый прут, и красоту ее выгодно оттеняло платье, расшитое драгоценными камнями и жемчугом. В ее серебристые волосы были вплетены золотые нити, и пряди от этого казались даже пышнее. Кожа лица Сибил была поистине белоснежной, и Арианне пришло в голову, что она, вероятно, каждый вечер накладывает на лицо отбеливающую маску.

«Зато моя физиономия сейчас не блещет красотой, — подумала она кисло. — Я толстая, вся в пятнах и пропахла молоком, как дойная корова». Но на лице Сибил, пока она наблюдала за кормлением Несты, все явственнее проступало выражение болезненной зависти, и пальцы ее пошевеливались, словно ока жаждала схватить ребенка и прижать к груди. Арианна поняла, что не чувствует сейчас ответной зависти — зависти к женственной прелести Сибил. Она вспомнила сплетни о том, что графиня так ни разу и не забеременела, даже неудачно, за шесть лет замужества. Люди считали это Божьим наказанием за то, что она до сих пор любила человека, не связанного с ней узами брака.

Чепчик сполз Несте на лоб. Рейн снял его и начал поглаживать темные волосики дочери. Взгляд Сибил был прикован к его склоненной голове, и на лице ее ясно читались чувства, которые она испытывала. Они пронизывали все существо, как пронизывают тонкую вуаль солнечные лучи.

Не в силах видеть это, Арианна отвела взгляд... и заметила, что Хью тоже наблюдает за женой. Темное, жестокое выражение на мгновение коснулось его лица, но он сумел скрыть это под саркастической усмешкой.

Знает ли он, что жена любит его брата, спросила себя Арианна и тотчас ответила: конечно знает. Как ему не знать того, что известно всей Англии? Такое положение дел должно ранить если не сердце, то его мужскую гордость. По такой причине человек вполне был способен пустить стрелу в грудь родному брату.

Но ведь этого не случилось, поправила она себя. Не могло случиться, потому что Рейн выбрал Хью в посаженые отцы своему первенцу — дочери, которую любит всем сердцем. Не такой он был человек, чтобы пригласить под свой кров того, кто пытался его убить.

Конечно, не было ничего необычного в ненависти брата к родному брату и не было ничего из ряда вон выходящего в братоубийстве. В Уэльсе не существовало традиции, по которой старший сын наследовал все имущество отца. Владения распределялись между братьями поровну, и часто один из них ослеплял, кастрировал или убивал другого, чтобы заполучить большую долю наследства. Арианна прекрасно знала, что будущее было неиссякаемым источником тревоги для Оуэна Гуинедд. Он боялся, что сразу после его смерти сыновья начнут братоубийственную междоусобицу.

Между тем Неста решила, что уже насытилась. Она выпустила изо рта сосок и звучно отрыгнула. Хью засмеялся.

— У этой крохи красота матери и манеры отца! И все-таки жаль, что родилась девочка: она не сможет ничего унаследовать, а когда придет время покупать ей мужа, тебе, братец, придется дать за ней солидное приданое, больше обычного, потому что она все-таки дочь бастарда. Интересно знать, где ты наберешь на это денег?

— Вы кое о чем забыли, милорд граф, — сказала Арианна голосом сладким, как переваренное варенье. — Неста не только дочь бастарда, но и внучка князя, который не беднее английского короля. К тому же я еще молода и, как видите, плодовита. Я успею нарожать своему мужу сыновей.

Талиазин захихикал, граф Хью растерянно захлопал глазами, а Сибил побледнела. Рейн неодобрительно нахмурился, но Арианна не обратила на это внимания. Она не собиралась помалкивать, пока Хью метал словесные копья в человека, которого она любила, даже если издевка графа и пропала втуне. Он просто не мог знать, что старший брат нимало не расстроен тем, что его первенец — девочка. Он любил Несту с какой-то яростной нежностью. Когда он держал ее на руках, невозможно было смотреть на это без того, чтобы на глаза не навернулись слезы.

В раскрытое окно впорхнул весенний ветерок, неся с собой смешанный запах моря и свежевспаханной земли. День стоял чудесный. В такой день сам Бог велел смеяться и делать друг другу маленькие подарки, все равна какие. Арианиа посмотрела на мужа, и ее захлестнула волна такой неизъяснимом любви к нему, что это отозвалось легкой сладкой болью.

Бог свидетель, она всем сердцем жаждала обнять его и наконец признаться, что ее мысли, чувства, сама жизнь теперь крепко-накрепко связаны с ним, переплетены так же тесно и неразрывно, как колечки его кольчуги. Но она молчала. Что-то мешало окончательной откровенности... может быть, то, что она еще ни разу не слышала от Рейна ничего подобного. Разумеется, она знала, что он любит ее, это ощущалось в его прикосновениях и было только что не высказано в ночь, когда родилась Неста. Он поцеловал ее, назвал маленькой женушкой, и в голосе его звучала любовь. Возможно, слова о которых она мечтала, сами по себе ничего не значили...

Но она все равно хотела услышать их.

***

— Ты видела подарок, который сделали Несте Хью и Сибил? — спросил Рейн и поднял серебряную купель, богата украшенную драгоценными камнями.

— Прекрасная вещь, — сказала Арианна, которая на самом деле находила купель вычурной и кричащей.

Наступил вечер, и она осталась наедине с мужем. Это казалось очень странным после стольких дней и ночей, прожитых без него. Он был рядом, он был ее... как-то очень внезапно. Арианна чувствовала себя неловко, не зная, как держаться и о чем говорить. Каждое слово Рейна, каждое мимолетное выражение его лица, каждый жест казались ей значительными. Они были в разлуке так долго, что вновь стали чужими друг другу.

Рейн подошел к колыбели и долго смотрел на дочь, которая вела себя беспокойно и никак не могла уснуть, хотя и не плакала. Он качнул расписную лодочку ногой и начал тихонько напевать:

Шубку пеструю для Делкид сшила мать из пестрой белки. Ух, ух, у-ха-ха, хорошие у нас меха...

Он поднял голову и поймал взгляд Арианны. Детская песенка прервалась. Арианна ни разу не видела, чтобы Рейн краснел, но в этот момент могла бы поклясться, что щеки его вспыхнули темным румянцем.

— Мать Беатриса сказала, что ребенка надо качать, потому что это помогает ему выпускать газы. А иначе они накапливаются и мешают спать.

Арианна подавила улыбку. Ее муж принимал отцовство так близко к сердцу, что это трогало и озадачивало. Можно было подумать, что Рейн — первый человек на земле, которому удалось продолжить свой род.

— Могу я надеяться, что ты на минутку перестанешь суетиться вокруг ребенка и подойдешь поцеловать мать?

Он подошел к кровати, присел на край и обнял Арианну. Та потянулась к нему губами. Его рот был горячим и влажным, и поначалу губы были необычно податливы, предоставляя ей активную роль. Но это длилось недолго. Скоро язык нетерпеливо скользнул ей в рот. Арианна позволила мужу прервать поцелуй тогда, когда ему было угодно, хотя едва не потеряла сознание от недостатка воздуха.

— Тебе надо как следует отдохнуть, — сказал Рейн. Он начал вставать, но вместо того, чтобы благоразумно позволить ему отстраниться, Арианна прижалась еще теснее. Она уткнулась лицом в изгиб его шеи и зарылась пальцами в волосы.

— Ложись рядом, муж мой. Я усну скорее, если буду чувствовать тепло твоего тела.

Рейн ничего не сказал на это, но она ощутила дрожь, которая прошла по его телу. Ей показалось, что он подавил вздох. Они опустились на постель одновременно.

В ту же секунду Арианна просунула руку под плотную атласную рубаху и тонкую нижнюю сорочку. Ладонь ее легла на голый живот, сильные мышцы которого конвульсивно напряглись. Дюйм за дюймом пальцы двинулись вниз, пока не коснулись волос в самом низу живота и не зарылись в них. Арианна почувствовала стремительное движение, и к тыльной стороне ее ладони, продолжая увеличиваться и наливаться, прижалась горячая мужская плоть.

Рука, которая поглаживала ее по волосам, сжалась в кулак и сильно потянула за них, дыхание возле уха стало громким и частым. Рейн начал отодвигаться. Она нажала ладонью на его живот, не позволяя сделать это.

— Арианна, что ты делаешь! О, Боже мой! Ты же понимаешь, чем все кончится: через пару минут я оболью тебе всю руку! Я слишком долго был без женщины, чтобы играть в такие игры.

— Мой брат Кайнан не раз говорил, что лучше уж рука, чем шлюха, потому что от руки не подхватишь дурную болезнь.

Рейн засмеялся, но сразу умолк и затаил дыхание, поскольку ладонь Арианны двинулась еще ниже и теперь поглаживала у него между ног. Он заложил обе руки под голову, тем самым давая понять, что отказывается от сопротивления. Пальцы его слегка вздрагивали.

— Ты предлагаешь мне заняться извращениями? Я правильно понял, моя маленькая женушка?

Арианна только улыбнулась.

Ей хотелось доставить мужу как можно больше удовольствия, ласкать его медленно, поэтому она убрала руку и снова положила ее на живот, двигаясь теперь уже вверх, на грудь. Запах смуглой кожи — сильный мужской запах — проникал через поры, пропитывая ладонь. Рейн сделал глубокий неровный вдох, и его грудная клетка расширилась под ее рукой. Стук сердца был так внятен, словно оно билось в ладони Арианны. Крепкие, хорошо развитые мышцы напоминали каменную кладку стены... и по ним протянулся свежий шрам, выпуклый и все еще податливый. Такой шрам мог остаться от резаной раны, нанесенной ножом, от скользящего удара копья... или стрелы.

Стрела!

Арианна оттолкнула Рейна с такой силой, что он едва не свалился с кровати.

— Он все-таки стрелял в тебя! Твой брат пытался тебя убить, а ты? Ты сделал его крестным отцом Несты! Как ты мог?

— Хью вовсе не пытался меня убить... — пробормотал Рейн, тяжело дыша и глядя на нее затуманенным взглядом. — Он никогда не умел как следует управляться с длинным луком, а я проморгал момент, когда еще можно было уклониться. Мы не раз играли в эту игру, поэтому я...

Он умолк, и глаза его опасно сузились. В следующее мгновение он оказался сверху, всем телом придавив Арианну к постели. Ладони его больно уперлись ей в плечи. Только что дымно-темные, глубокие, глаза его стали блеклыми, как зимнее небо, холодными и непроницаемыми.

— Откуда ты знаешь, что именно Хью нанес мне эту рану?

— Талиазин рассказывал...

Рейн сделал отрицательное движение головой, единственное и очень медленное.

— Талиазин понятия не имеет об этом, он думает, что я получил эту рану в бою... — Правая рука метнулась вперед, накрутила волосы на кулак и потянула, причиняя Арианне сильную боль. — Ты знаешь это от Хью! А я-то, дурак, не понял, чего ради мой братец сорвался домой, как только истекли обязательные сорок дней службы! Уж не потому ли он так спешил, что не чаял согреть тебе постель? Отвечай! — Он приблизил лицо к самому лицу Арианны, так что она сумела разглядеть черные точки в его глазах и ощутила гневный жар его дыхания. Рука еще сильнее сжала волосы и больно рванула их. — Если ты украсила мою голову рогами, маленькая женушка, то я сверну твою красивую шею! Но сначала я привезу на острие меча яйца своего дорогого брата, чтобы ты могла напоследок полюбоваться на них!

— Что за чушь ты несешь! — возмутилась Арианна, впиваясь ногтями мужу в запястье в попытке хоть немного ослабить его хватку. — Половину беременности я едва ковыляла по замку и похожа была на гусыню, нафаршированную к Рождеству! Неужели ты всерьез думаешь, что кто-то мог бы на меня польститься?

Рейн продолжал молча ее разглядывать, словно решая, поверить или нет. Арианне захотелось ударить кулаком между этих непроницаемых глаз.

— Какой ты все-таки дурак! — закричала она в полный голос. — Иногда ты так меня злишь, что хочется плеваться огнем, как какому-нибудь дракону!

Он отстранился и выпустил ее волосы. Прикрыв глаза, он сделал несколько вдохов и выдохов, потом спросил уже спокойнее:

— Тогда откуда тебе может быть известно то, что случилось между мной и моим братом во Франции, в лесной глуши? Насколько я знаю, свидетелей не было. Я жду объяснений, Арианна.

Она не могла ответить ничего, кроме правды, даже понимая, что Рейн после этого может возненавидеть ее. Он, конечно, почувствует, что посторонний вторгся в самую его душу, что он выставлен напоказ обнаженным до последней степени. Даже человек менее гордый не мог спокойно принять того, что она собиралась сказать.

— Тебе ведь известно, что я — файлид, ясновидящая, — собравшись с духом, начала она, осторожно подбирая слова — Порой у меня случаются видения, в которых я вижу будущее или прошлое. Как правило, они приходят тогда, когда я смотрю в сосуд с водой или даже в лужу... а в последнее время — в золотую чашу, которую ты видел своими глазами. В тот раз мне привиделся ты во время боя. Стояла осень, время листопада, и враг появился неожиданно, из лесной чащи. Ты убил одного из них пикой и четырех — мечом, а потом появился Хью с длинным луком...

Взгляд Рейна резко переместился на золотую чашу, стоящую на крышке сундука у окна. Арианна спросила себя, дано ли ему было увидеть пульсирующее свечение магического сосуда, ощутить его притягательную силу...

— Дальше! — коротко приказал Рейн.

— Я сказала все.

— Я хочу знать, что ты видела в другие разы, когда подглядывала за мной с помощью этой дьявольской штуковины!

— Ты не так все понял, Рейн! Я не властна над своим видениями, я не могу приказать им явиться!

— Пусть не подглядывала, пусть просто видела. Что именно?

Арианна не находила в себе мужества поднять взгляд, боясь того, что может прочесть в глазах Рейна. Она упорно смотрела на свои руки, которые комкали и мяли простыни, когда рассказывала о самом первом видении, когда черный рыцарь устремился на нее из клубов тумана, направив острие пики прямо ей в сердце.

— Я знала, что ты принесешь мне много боли, — сказала она тихо.

И вовремя прикусила язык, не позволив себе добавить: «Но я не могла знать, что полюблю тебя». Это был неподходящий момент для признания в любви. Рейн мог переварить только одно откровение за раз.

Она рассказала о других своих видениях, касающихся его: например, как она была вместе с ним во дворе Руддлана в тот страшный день, когда его угрожали ослепить, и про осеннее утро в Честере, когда он просил у отца пони, но получил лишь побои.

Она не сразу подняла взгляд, умолкнув, а когда все же решилась сделать это, Рейн смотрел на нее так, словно видел перед собой самого дьявола.

— Рейн, почему ты так смотришь? Разве нельзя отнестись к этому иначе? Если мы можем быть так близки друг другу, это ведь прекрасно! Это даже большая близость, чем...

Он молча соскочил на пол и пошел прочь, напряженно выпрямив спину и расправив плечи. Склонившись над колыбелью, он поправил чепчик на головке спящей дочери... потом быстро направился к двери.

— Рейн!

Он помедлил, держа руку на щеколде. Арианна ждала, чтo он обернется, но этого не произошло.

— Рейн, мне знаком каждый дюйм твоего тела, я знаю твой запах, твой вкус! Я позволяю тебе входить в меня, как тебе хочется — в лоно и в рот! Почему же тебе так ненавистна мысль о том, что я могу войти в твою память, что мне дано ощутить твою боль?

— Держись подальше от моего прошлого, Арианна! — процедил он, распахивая дверь ударом кулака. — Не смей лезть в мою память... и, черт возьми, оставь меня в покое!

Глава 22

С невольной улыбкой Арианна следила за тем, как пальцы мужа вплетают в крохотный венок веточку вереска, покрытого желтыми колокольчиками цветов. Они устроились на обед в тени большого каштана, с нижней ветви которого, расположенной горизонтально, свисала детская колыбель. Неста нежилась в ней, спеленатая в мягкий лен. Стоял жаркий полдень, и они решили отдохнуть по дороге в Честер, на летнюю ярмарку.

После долгого кропотливого труда Рейн закончил венок, опустился на колено перед колыбелью и возложил его на голову малышки, как бы коронуя юную королеву. При своих небольших размерах венок все же был великоват и сразу сполз Несте на один глаз. Рейн расхохотался и потерся носом о пуговку детского носика.

— Теперь никто не посмеет усомниться, что перед ним сама «майская королева»!

Арианна засмеялась тоже, придвинулась поближе и прижалась грудью к спине мужа. Спина напряглась, но она уже не смогла удержать приготовленные слова.

— Интересно, кто научил тебя плести венки, муж мой?

Рейн отстранился совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы они больше не прикасались друг к другу, а потом и вовсе отошел к стволу каштана. Там он сел, привалившись спиной и положив руку на согнутое колено. Арианна уже решила, что не услышит ответа, но он повернулся. Глаза его были суше, чем пропеченная солнцем земля холма, на котором росло одноединственное дерево.

— Я часто плел их для Сибил, когда мы были детьми. Меня удивляет твой вопрос. Разве ты не видела этого, когда заглядывала в мое прошлое?

— У меня не было видений про тебя и Сибил.

— Рад за тебя, — заметил Рейн, и зубы его оскалились в зловещей пародии на улыбку, — потому что очень сомневаюсь, что увиденное понравилось бы тебе.

Глаза Арианны наполнились слезами, и она поспешно отвернулась, чтобы не дать ему заметить это. В Честере они непременно должны были стать почетными гостями графа Хью и графини Сибил.

Сверху ей на колени свалился неспелый каштан, заставив вздрогнуть от неожиданности. Арианна подняла его и огладила коричневато-зеленую гладкую кожицу. Другой орех валялся на земле совсем близко от Рейна. Заметив это, она уже не могла отвести взгляд от руки, почти касающейся каштана длинными загорелыми сильными пальцами, которые умели так ловко управляться с мечом, плести венки из полевых цветов и ласкать женщин.

Наконец, не в силах противиться искушению, Арианна подняла каштан, при этом намеренно коснувшись пальцев мужа.

Прикасаться к нему — пусть даже мельком, пусть даже на мгновение — означало испытывать мучительное желание. Рейн отдернул руку, но это было уже не важно, потому что она успела заметить, как волоски на его запястье поднялись, как судорожно расширилась его грудь.

Солнце палило немилосердно, и даже дерево с такой густой кроной и крупной листвой не могло удержать прохладу в своей тени. Пот капля за каплей стекал между грудей Арианны. Она слегка распустила шнуровку и оттянула лиф платья, обмахиваясь им, как веером, хотя это мало помогало всколыхнуть неподвижный воздух.

Она почувствовала взгляд Рейна, повернулась, но он тотчас отвел глаза.

Рот ее стремительно пересох. Среди остатков еды, которую они привезли с собой, была фляга с вином. Арианна подняла ее и поболтала. Внутри забулькало — значит, вино было выпито не до конца. Она запрокинула голову и начала пить так жадно, что янтарная жидкость потекла по подбородку в ямочку между ключицами. Арианна отерла кожу пальцами и облизала их, глубоко втянув в рот.

Она остро ощущала его взгляд, но на этот раз была осторожнее и не спугнула его. «Пусть смотрит, — думала она. — Пусть смотрит и пусть хочет!»

Чуть позже она поднялась и медленно, тщательно отряхнула подол от травинок и семян колосящихся трав. По-прежнему не глядя на мужа, она пошла вниз по склону, обращенному к Англии.

Совсем недалеко от того места, где они остановились на привал, дорогу преграждала внушительная траншея — настоящий овраг, уходящий в обе стороны до самого горизонта. На противоположной стороне траншеи вздымался насыпной вал из земли, некогда заполнявшей ее. Он достигал в высоту не менее двадцати футов. Талиазин рассказывал Арианне об этом деле рук человеческих. Траншея называлась по имени английского короля, который приказал ее выкопать, и служила для того, чтобы разграничивать Англию и Уэльс. В нынешние времена она разделяла земли лорда Руддлана и графа Честера.

Арианна стояла на самой кромке, глядя вниз, в глубокий округлый овраг, и чувствовала давно забытое желание спуститься на дно и обследовать его. Она непременно так и поступила бы, если бы все еще была девчонкой и хотела произвести впечатление на всех своих братьев разом. Теперь же здравый смысл подсказывал, что на дне траншеи ежевика потреплет ей подол, а осока изрежет лодыжки. К тому же единственному представителю мужского пола, на которого ей теперь хотелось произвести впечатление, было безразлично, чем она занята.

Одинокое облако лениво наползло на солнце, бросив недолговечную тень на пожухлую желтеющую траву. Арианна повернулась и посмотрела из-под козырька ладони в сторону холма, на котором возвышался каштан. Немного поодаль расположилась вся толпа слуг, вооруженный эскорт, верховые и вьючные лошади, но Рейн так и оставался под деревом в полном одиночестве, если не считать Несты, покачивающейся в свисающей с ветки колыбели.

Глядя на мужа, Арианна не впервые задалась вопросом: можно ли считать это браком, если супруги спят в одной постели, но не прикасаются друг к другу? Она давно уже успела оправиться от родов, но не знала, как сказать об этом Рейну. Ночами она лежала без сна, изнемогая от желания потянуться к нему и не делая этого из страха, что он молча отвернется.

Она стояла на краю траншеи так долго, что постепенно различила сквозь треск насекомых отдаленное журчание ручья. Оказалось, что среди растрескавшейся почвы с пучками сохнущей травы находится настоящий оазис: пурпурные цветы вероники и белые — дикой горчицы вместе с цветущим вереском образовали яркую клумбу вокруг булькающего родника. Арианна пошла в том направлении, наслаждаясь шелестящим звуком, с которым шелковый подол платья раздвигал густеющую, все более сочную траву. Вода ощущалась холодной даже по звуку.

Вспугнутая птица выпорхнула из-под ног, трепеща пестрыми крыльями. Трава у самой воды была изумрудно-зеленая, совсем молодая, и Арианна предположила, что родник пробился на поверхность совсем недавно. Она опустилась на колени среди трав и цветов, зачерпнула ладонями пригоршню воды и поднесла к лицу. Странное дело: вода пахла апельсинами...

Он надкусил дольку, и сладкий сок фонтанчиком выплеснулся в рот. Он был не приторно-сладким, а кисловатым, густым и прохладным. До сих пор ему не приходилось пробовать ничего настолько упоительного. Он посмотрел на девушку и улыбнулся, думая: «Кроме разве что твоих губ, милая Сибил...»

— Вкусно?

— Угу. Дай еще кусочек.

Она вложила еще одну дольку необычного экзотического фрукта между его приоткрытых губ. Он всосал дольку в рот вместе с пальцами, которые ее держали. Взяв в ладони подбородок девушки, он заставил ее приподняться на цыпочки для поцелуя. Губы ее на вкус были совсем как апельсин: кисло-сладкие, прохладные.

— Еще кусочек!

— Вы ненасытны, сэр.

— Я думал, тебе это нравится, — усмехнулся он и поцеловал девушку, еще и еще.

— Ты любишь меня. Рейн?

— Да-a...ax! — вырвалось у него, потому что она положила ладонь на его фаллос и сжала его, а потом начала поглаживать сверху вниз, глубоко просовывая руку между его ног. Он чувствовал томление, кисло-сладкое, как вкус апельсина, как вкус ее губ. «Это чудесно, — думал он, — так чудесно!»

— Тогда не покидай меня, — сказала она. Он опустился вместе с ней на желтеющую пожухлую траву позднего лета и начал распускать шнуровку на лифе платья. Он взял в ладони обе ее груди, округлые, как половинки апельсина.

Но он знал, что покинет ее. Если бы он остался, он боялся бы всю свою жизнь, боялся до такой степени, что не мог бы высунуть носа за дверь конюшни.

— Ты женишься на мне? — спросила она, прижимаясь лицом к его шее и щекоча кожу теплым дыханием.

Он поднял голову и долго смотрел ей в глаза. Они были синие, с оттенками пурпура и фиалок — глаза цвета летнего неба на закате.

— Ты обручена с Хью. Ты никогда не осмелишься пойти против воли отцов, твоего и моего.

— Нет, осмелюсь! Нет, осмелюсь! — крикнула она, колотя кулачками по его спине. Потом она взяла в ладони его лицо и сильно сжала. — Я твоя, Рейн. Только твоя. Я ходила к священнику, и он сказал мне, что девушку не могут выдать замуж насильно. Правда, я солгала ему, что вообще не хочу выходить замуж, что собираюсь стать Христовой невестой... — Она залилась смехом, всегда заставлявшим его вспоминать лепестки роз, слегка завернувшиеся на самых краешках. — Только представь себе, Рейн: я — монахиня!

Она умолкла и сделала гримаску, надув губы. Он не поцеловал их, хотя ему очень этого хотелось.

— Когда ты уйдешь, Рейн, я уйду с тобой.

— Сибил, радость моя... ты никак не можешь уйти со мной. Я собираюсь записаться в армию Матильды.

— Значит, ты надеешься, что в один прекрасный день явишься перед королевой Матильдой в своих лохмотьях, босиком и она от восхищения сделает тебя рыцарем? — Она постаралась сказать это насмешливо, но голос ее дрогнул. — Все, что тебя ждет, — это стать пехотинцем с жалким хрупким копьем в руке. Тебя убьют в первом же бою!

Его плоть была плотно прижата к ее животу, и в ней бился нетерпеливый пульс, но в груди он ощущал тяжесть.Он зарылся лицом в ее волосы и глубоко вдохнул запах апельсинов. Он знал, что, вспоминая этот день, всегда будет чувствовать этот запах.

Он отстранился и лег рядом с ней на спину, глядя в небо. Оно было безоблачным и пустым — необъятным, как мир.

— Я не умру, Сибил. Однажды я вернусь сюда, но вернусь не оборванцем, а рыцарем.

Она дотронулась до его щеки и повернулась, опираясь на локоть. Взгляды их встретились.

— Когда ты вернешься, я буду здесь. Я буду ждать... ... — Я буду ждать, — сказала Арианна.

— Конечно, мы ведь не спешим. Просто посиди немного, пока не пройдет головокружение.

Ее голова покоилась на коленях Рейна. Ноги под затылком были нагретыми солнцем и какими-то уютными. Но сам он был сердит на нее. Впрочем, в последнее время он был сердит на нее постоянно.

— Что случилось? — спросил он резко, и Арианна сразу же все вспомнила.

Он потянул ее вверх, пытаясь посадить. Хватка была более жесткой, чем требовалось, и это помешало Арианне заметить тревогу в голосе мужа.

— Ты упала в обморок. Черт возьми, Арианна, ты свалилась в одно мгновение, как подрубленное дерево, головой прямо в воду! Ты могла бы утонуть, если бы не...

— Прекрати кричать на меня!

Она вырвалась и села самостоятельно, однако резкое движение заставило желудок сжаться. Арианна едва успела отвернуться, как ее стошнило в траву.

Она не сразу почувствовала, что Рейн придерживает ей волосы, не давая им свеситься на лицо. Он вложил ей в руки что-то белое, очень мягкое. Это оказался кусок детской пеленки, и она едва не разразилась истерическим, совершенно неуместным смехом. Господи Иисусе, Черный Дракон, самый пугающий, самый жестокий рыцарь во всем христианском мире, победитель турниров и виртуоз меча, путешествует из Уэльса в Англию, обмотанный детскими пеленками!

— Насколько я понимаю, тебя только что посетило одно из твоих проклятых видений?

Арианна спрятала лицо в рыхлую от стирок ткань, чтобы не встречаться взглядом с мужем.

— Ну, и за чьей жизнью ты подглядывала на этот раз?

Она еще глубже вжалась в пеленку, словно это могло заставить горечь исчезнуть из голоса Рейна.

Он стоял на коленях в густой траве, склонившись к ней, теперь же резко и неожиданно поднялся. Арианна решилась отнять от лица пеленку и выпрямиться, только когда услышала, как шуршит трава под удаляющимися шагами.

Вдали она увидела его широкую спину. Рейн исчез из виду, не обернувшись. Лицо ее до сих пор было покрыто испариной, и ветер, овеявший его, нес с собой запах апельсинов.

***

Как только они пересекли траншею и оказались на территории Англии, дорога расширилась достаточно, чтобы по ней могли ехать в ряд десять рыцарей. Тем не менее, Рейн и Арианна ехали бок о бок так, что шпоры их то и дело соприкасались. Он сам выбрал такой способ езды (Арианна называла это «у нее на плечах»), но он ни разу не взглянул на нее с того момента, когда оставил у родника.

Эта область Чешира представляла собой по большей части обширные засоленные болота и пустоши, на которых паслись стада. Солнце обрушивало на дорогу всю мощь своего жара, и воздух впереди зыбился, колебался, словно дым над костром. Арианна старалась дышать неглубоко, но все равно в нос так и лез густой запах коровьего навоза.

В какой-то момент она вдруг осознала, что впервые оказалась на земле своих исконных врагов. В детстве Англия рисовалась ей раскаленным котлом, в котором кишат, выделывая коленца, жуткие на вид черти, то есть такой, какой описывал капеллан преисподнюю. Теперь, двигаясь под палящим солнцем по пыльной английской дороге, она думала с иронией, что в Англии стоит точь-в-точь такая жара, какую рисовало ее детское воображение.

Дорога обогнула невысокий холм, за которым, лентой извиваясь по равнине, протекала ленивая полноводная река Ди. В ее медлительных водах, как в зеркале, отражались розовато-бурые стены и башни Честера. Над рекой висела заметная дымка, но она не доходила туда, где вонзались в небо зубчатые городские башни. Рейн резко натянул поводья и вперил взор в то, что когда-то было его домом и навсегда осталось частью его жизни.

Арианна искоса рассматривала его лицо: плотно сжатые губы, непроницаемые глаза. Но теперь она знала его намного лучше, знала, что он прилагал такие усилия, чтобы скрыть свои чувства, именно потому, что чувствовал сильнее и глубже многих. Он вернулся в Честер с победой, как когда-то обещал, но у этой победы был горький привкус. Девушка, которая поклялась его ждать, вышла замуж, а человек, которого он больше всего мечтал поразить своими успехами, был давно уже мертв и тем самым недосягаем, оставаясь при своем презрении.

Она едва не протянула руку и не дотронулась до плеча мужа, чтобы дать ему знать, что она все понимает, но, по здравом размышлении, решила придержать свой порыв.

Чтобы переправиться через реку, им пришлось подняться на плоскодонный паром. Миновав ворота, они оказались внутри городских стен, на улицах, где теснились темные бревенчатые и светлые беленые дома. Арианна не могла не отметить, что строения жмутся друг к другу, как сельди в бочке. По большей части это были магазинчики, открывающиеся прямо на мостовую, и лавки с открытым прилавком, защищенным навесом, как на восточных базарах.

В Уэльсе тоже было несколько довольно больших городов, но ни один из них не достигал размеров Честера. А народу на улицах было так много, что это даже обеспокоило Арианну. Люди сновали взад-вперед, как потревоженные крысы в амбаре, хотя некоторые улицы были настолько узки, что крыши домов соприкасались, заслоняя солнце. Самый воздух, казалось, вибрировал от тарахтения проезжающих телег, перезвона церковных колоколов и грубых голосов лавочников, расхваливающих свой товар. Жизнь здесь так и кипела. Арианна подумала, что жизни здесь, пожалуй, слишком много, потому что нечем было дышать от вони сточных канав, забитых нечистотами, пометом животных и разного рода отбросами.

Проезжая мимо какого-то переулка, Арианна заглянула туда и увидела округлый бок здания из розового песчаника. Судя по его размерам, она предположила, что это и есть знаменитый собор, о котором была много наслышана. Собор прославился длинными стрельчатыми окнами, выполненными из кусочков цветного стекла, составляющего красивую мозаику. Арианна так поворачивала голову, чтобы бросить еще один взгляд на это чудо, что у нее свело шею.

Наконец кавалькада пересекла подъемный мост, придерживаемый железными цепями, толстыми, как мужское запястье, миновала еще одни ворота и оказалась в самом замке Честер. Здесь, во дворе, бедная шея Арианны подверглась новому испытанию: пришлось сильно запрокинуть голову, чтобы увидеть верх высоченной квадратной башни, толстые стены которой были прорезаны множеством закругленных сверху узких окошек. На башне было водружено знамя с изображением белой лошади Честеров. Полотнище неподвижно свисало в жарком воздухе.

В этот момент Рейн обхватил обеими руками ее талию, чтобы помочь спешиться. Арианне показалось, что он чуть дольше держал ее, чем это было необходимо, но она не могла бы утверждать с уверенностью. В конце концов, не было ничего необычного в том, чтобы помочь женщине сойти с лошади: это элементарный жест галантности. Что до нее самой, она восприняла как шок прикосновение ладоней к телу, короткое касание ног к ногам и близость загорелого бесстрастного лица. Солнце и здесь продолжало изливать на землю жар, но она содрогнулась, словно от холода.

Тем временем Рейн повернулся к Эдит, которая везла на руках Несту, и помог спешиться ей.

Во дворе появился граф Честер и направился к ним. Его волосы, безукоризненно завитые в длинные локоны, изящно рассыпающиеся по спине, сияли на солнце, как только что вычеканенный флорин. Он церемонно расцеловал брата и невестку.

— Рад видеть тебя, Рейн. Ах, невестушка, вы выглядите прехорошенькой — ни дать ни взять грушевое дерево в цвету!

Арианна не успела ответить любезностью. Раздался восторженный возглас, она оглянулась и увидела Сибил, буквально плывущую вниз по ступеням широкой лестницы. Та смотрела только на Рейна и улыбалась только ему, ему одному. Ее наряд был так богато вышит, что напоминал лужайку, покрытую цветами. Кончики длинных рукавов касались ступеней, юбка грациозно обвивала стройные ноги. Она была не просто хорошенькой — она была прекрасной, и она была единственной, кому Рейн улыбнулся.

Арианна отвернулась.

— Добро пожаловать к нашему очагу! — воскликнула Сибил, делая изящный приглашающий жест.

Она едва заметно улыбнулась, когда глаза ничтожной уэльской княгиньки расширились. По мере того как та оглядывалась по сторонам, они становились все больше и больше. Главная зала Честера была размером с небольшой собор, такими же сводчатыми и высокими были ее потолки. В очаге, к которому Сибил с показным радушием пригласила гостей, можно было зажарить целиком двух быков. По стенам стояли поставцы, в которых было не счесть подносов, тарелок и кубков из чистого золота и серебра, а также разных диковинок вроде бокалов из страусовых яиц и ложечек из цельных кусков агата. Все стены полностью были прикрыты гобеленами либо драпировкой из шелка или атласа, а задняя стена над помостом представляла собой грандиозную картину: Далила, отстригающая волосы у спящего Самсона (причем везде, где только можно, краска была скрыта позолотой). Шаги отдавались гулким эхом от пола, который был здесь не деревянным, а плиточным. Покрытые черной и светло-коричневой эмалью, плитки образовали красивую мозаику и были прикрыты только местами, но не камышовыми стеблями, а коврами и шкурами.

Сибил смотрела на потрясенную Арианну с некоторым сочувствием, но и пониманием. В возрасте девяти лет она была обручена с единственным сыном графа Честера и отослана в замок, так как традиции предписывали невесте воспитываться в семье будущего мужа. Отец Сибил был отнюдь не беден и достаточно могуществен, но она тоже была потрясена хвастливой показной роскошью Честера.

Она выждала приличествующую случаю паузу и тронула Арианну за руку. Та вздрогнула.

— Идемте, я покажу комнату, приготовленную для вас и Рейна.

Она повела гостью на квадратную галерею, идущую по всему периметру башни. С нее открывались двери в многочисленные спальни, находящиеся прямо в необъятной толщины стенах и совершенно изолированные друг от друга. Сколько бы народу ни прибыло в Честер, никому не грозило провести ночь в главной зале, на тюфяке, постеленном на пол.

— Ваш ребенок будет устроен вместе с нянькой в одной из чердачных комнат, — сказала Сибил, пропуская уэльскую девчонку в спальню. — Не волнуйтесь, там им будет гораздо уютнее, чем здесь. Боюсь, это помещение тесновато и не слишком удобно.

Она запоздало сообразила, что эти слова могут быть расценены, как вызов на комплимент. Приготовленная для гостей спальня изобиловала всеми возможными предметами роскоши: на кровати лежало удивительной красоты стеганое покрывало изумрудного шелка, отороченное бобровым мехом, а рядом на столике стоял подсвечник со спирально крученными свечами из настоящего пчелиного воска.

Однако от созерцания этих красот гостью отвлекло то, что Эдит с ребенком на руках, следуя за слугой, направилась к еще одной лестнице. На мгновение Сибил показалось, что она бросится следом за ними.

— Прошу вас, перестаньте тревожиться! За ребенком будет самый внимательный присмотр.

Леди Арианна повернулась, и лицо ее озарилось улыбкой, неожиданной и от этого тем более пленительной. С болезненной завистью Сибил подумала: «Вот красота, которая встречается один раз среди тысячи лиц. Мужское сердце не в силах устоять против такой красоты».

— Не подумайте, что я сомневаюсь в вашем гостеприимстве, — сказала Арианна. — Конечно, о моем ребенке позаботятся. Когда она проголодается, Эдит даст мне об этом знать.

— Я так завидую вашему материнству, — начала Сибил, стараясь протянуть ниточку дружбы к этой странной девушке, которой суждено было стать женой Рейна.

Несмотря на юный возраст, в той чувствовался крепчайший внутренний стержень, некая нерушимая, несгибаемая основа, которая способна была вынести все, противостоять любым ударам судьбы, как противостоят ударам меча доспехи, выкованные из уэльского металла. В Арианне Гуинедд была внутренняя сила, которой всегда недоставало Сибил.

«Если бы я была сильнее, то, возможно, сумела бы дождаться возвращения Рейна, как обещала».

— Чего я только не перепробовала, чтобы забеременеть, — продолжала Сибил, тяготясь молчанием. — Вешала над кроватью омелу, днями пила анис, растворенный в вине... я вознесла столько молитв Маргарите, что у бедной святой, наверное, разболелись уши, если, конечно, у святых вообще бывают уши.

Она сообразила, что несет ерунду, но стоило только умолкнуть, как сердце сжала знакомая давняя боль. Бог свидетель, она хотела родить ребенка, она жаждала этого всем сердцем! За что, за какой именно грех было ей послано бесплодие? За то, что она недостаточно любила Рейна, или за то, что любила его слишком сильно? Если бы только она дождалась его... что было бы тогда, какая судьба ожидала бы их, если бы она сдержала обещание?

Сибил вздрогнула, когда Арианна взяла ее за руку. В глазах гостьи, серовато-зеленых, как штормовые волны, была искренняя симпатия. Но потом она сказала: «Вы еще молоды», — и Сибил ощутила вспышку злобы, потому что молодость — это двадцать лет, но никак не двадцать семь.

Как бы пытаясь показать, что она-то не так молода телом, как годами, Арианна испустила громкое «ф-фу-у!» и начала обмахиваться рукой на манер престарелой матроны.

— Неужели в Англии летом всегда так невыносимо жарко?

В помещении действительно было довольно душно, хотя ставни на окне были плотно прикрыты, а необъятные стены так же хорошо сохраняли прохладу летом, как и тепло зимой. Сибил уже собралась ухватиться за тему погоды, но тут на пороге появился Рейн, который задержался во дворе, разговаривая с братом. Его взгляд немедленно отыскал жену.

Та стояла к двери спиной и не замечала его. Она сняла головной убор и тряхнула головой, отчего волосы рассыпались по спине дождем осенних листьев — темно-каштановые с отдельными рыжими и золотыми прядями. Бессознательно чувственным жестом она огладила бедра, талию и груди, чтобы поправить платье. Рейн следил за ней, не отрываясь, и Сибил заметила, что лицо его обострилось, стало напряженным и жестким, глаза потемнели. Арианна не могла не почувствовать этот пристальный взгляд. Действительно, она обернулась, но Рейн тотчас отвел глаза.

Несколько секунд Арианна молча смотрела на отвернувшегося мужа. На ее лице не было никакого особенного выражения, но в воздухе возникло явственное напряжение, готовое дать о себе знать искрами, как это порой бывает во время грозы.

— Пойду посмотрю, как устроена Неста, — низким грудным голосом сказала Арианна и направилась к двери.

Проходя мимо мужа, она почти коснулась его, но так и не посмотрела в его сторону.

— Я ей не понравилась, — заметила Сибил, когда они с Рейном остались вдвоем.

— Арианна вообще не в восторге от нормандцев. Согласись, у нее есть на это причины.

Голос Рейна был так резок и неодобрителен, что Сибил растерялась, не зная, как продолжать разговор. Она совсем не ожидала, что он вступится за жену, да еще так пылко.

Тем временем он прошел к окну и распахнул ставни (кожаные петли откликнулись громким скрипом). Из окна открывался вид на желто-зеленые дали, но на горизонте дремали в опаловой дымке синевато-серые холмы Телеингла. Рейн далеко высунулся в окно, разглядывая их, и Сибил порадовалась, что выбрала для него именно эту спальню. Она подошла и остановилась рядом, чтобы видеть выражение его лица.

— Как тебе показалось, Честер изменился с тех пор, как ты был здесь в последний раз?

— Нет, не очень.

На его щеке, которая была обращена к Сибил, появился едва заметный тик. Это не удивило ее: в последний раз Рейн был в Честере в тот день, когда она венчалась с Хыо. Он вошел в зал размашистым шагом, в разгар свадебного пира. Не обращая внимания на любопытные взгляды, он прошел прямо к возвышению, где сидели новобрачные, и остановился перед ней. Окаменев на своем стуле, она смотрела на него снизу вверх, и в груди ее смешались радость, страх, отчаяние. Прошло немало лет с того дня, но она так и не забыла глаза Рейна, потому что в них не было ни гнева, ни страдания, ни даже сожаления. В них не было вообще ничего. Рейн отошел от окна и начал прохаживаться по спальне, осматриваясь. Почему-то его внимание привлекла жердочка для сокола. Сибил знала, что он не привез с собой охотничьей птицы. Она сообразила: он думал о том, что соколиная охота — развлечение людей благородных, а у него не было сокола ни в детстве, ни в юности. Возможно, у него не было его и по сей день.

Сибил не знала, что сказать, как отвлечь Рейна от неприятных воспоминаний. К счастью, в этот момент слуги внесли лохань с горячей водой. Сострадание сменилось в Сибил паникой: обязанность мыть прибывающих гостей возлагалась на хозяйку замка. Она спросила себя: достанет ли у нее сил коснуться Рейна и не упасть в его объятия, не показать ему, как она по нему истосковалась?

Что до него, он не выразил (и, вероятно, не ощутил) ни малейшего смущения ни при виде лохани с водой, ни от сознания, что им вот-вот предстоит довольно интимный момент. Сибил и раньше приходилось раздевать Рейна, но при других обстоятельствах, далеко не столь невинных. Именно воспоминания об этом заставили дрожать ее руки, когда она стягивала сапоги и снимала через голову Рейна рубаху. Она чувствовала, как быстро разгорается ее лицо, как сохнут губы, она боялась поднять взгляд и лишь украдкой следила за тем, как он, теперь уже совершенно обнаженный, с бессознательной грацией прошел к лохани и погрузился в воду.

Намылив душистым мылом мягкую тряпицу, Сибил начала осторожно тереть Рейну спину. Она находилась теперь позади него и могла не смущаясь упиваться видом этого тела, знакомого и как будто совсем иного. Он изменился, Рейн. В нем были теперь сила и стать зрелого мужчины, его украшали шрамы воина, и все же он не был таким каменным и несгибаемым, как ей представлялось раньше. Намокшие пряди угольно-черных волос приоткрыли склоненную шею, и та казалась беззащитной при всей своей крепости. Сибил представила себе, что целует его там. Отложив тряпицу, она намылила руки и начала разминать мышцы сначала на плечах, потом на груди, где они были особенно развиты за годы сражений, и, наконец, на животе. Сознавая, что это грешно, она все-таки не удержалась и посмотрела, возбуждают ли Рейна ее прикосновения. Они не возбуждали его. Нисколько.

Раздавшийся шорох заставил Рейна резко вскинуть голову. На пороге спальни стояла леди Арианна, стояла прямо в потоке света, падающего из окна. Она застыла в полной неподвижности, и бронзовое ожерелье, кольцом охватывавшее ее шею, ослепительно пламенело. Они смотрели в глаза друг другу, она и Рейн, и чем дольше это длилось, тем явственнее виделась Сибил огненная нить, протянувшаяся между ними. Она, эта нить, была ощутимо горячей и даже более яркой, чем пылающее ожерелье Арианны.

Сибил съежилась на коленях, забытая.

***

Кабатчица приняла от Талиазина монетку в один пенс, разрубила ее пополам и протянула ему сдачу. Оруженосец ухватил за ручку один из кувшинчиков с пенящимся свежеразлитым элем и предложил его Арианне. Сам он взял другой и лукаво усмехнулся, чокаясь с ней.

— За любовь!

— Я бы предпочла выпить за что-нибудь другое.

Улыбка Талиазина стала шире, и на щеках появились две симпатичные ямочки размером с полпенни.

— Тогда за плотские утехи! — сказал он, и Арианна против воли засмеялась.

Прилавок был открытый, выходящий прямо на улицу, как у большинства лавок, поэтому эль нагрелся на солнце и отдавал кожей меха, из которого его разливали. Но жажду он утолял хорошо. Стараясь, чтобы это не выглядело слишком очевидным, Арианна осмотрелась в поисках Рейна. Они отправились на ярмарку все вместе, но как-то незаметно она и оруженосец отстали от других и затерялись в толпе.

Талиазин взял ее под руку и начал пробираться вдоль запруженного народом узкого прохода. Вокруг теснились палатки, парусиновые и деревянные, прилавки и стояки с ошеломляющим выбором товаров. Над многими из них были яркие вывески. Мало-помалу Арианна начала замечать, что буквально каждая встречная женщина оборачивается им вслед. Ничего удивительного: Талиазин в плаще всех цветов радуги выглядел ярче, чем палатки торговцев шелками и гобеленами. На спине он нес лиру на красивой перевязи, и потому время от времени его окликали прехорошенькие девушки с просьбой что-нибудь спеть.

Немного погодя они увидели большую толпу, из которой доносились поощрительные возгласы и смех. Талиазин бесцеремонно протолкался посмотреть, в чем дело, не забыв увлечь за собой Арианну. Внутри круга зрителей оказалась группа странствующих комедиантов с дрессированными собачками, старым и усталым танцующим медведем и великолепным гривастым львом в клетке. Но в наибольшее неистовство толпу привел человек, глотающий огонь. Он и сам по себе выглядел внушительно: высокий, черный как сажа, с волосами так круто вьющимися, словно ему на голову приклеили крашеную овечью шерсть. Арианна замерла от ужаса, когда он запрокинул голову, широко открыл рот и сунул внутрь пылающий факел. Горло его дернулось, словно он и в самом деле проглотил клубок огня.

— Какой жалкий фокус, миледи! — пренебрежительно фыркнул Талиазин, разрушив чары. — Ничего не стоит проделать такую штуку.

Арианна собралась было ехидно спросить зарвавшегося мальчишку, не покажет ли он зрителям что-нибудь более волнующее, но вовремя прикусила язык. Если он и в самом деле был ллифраур (в чем она почти не сомневалась), то, конечно, умел при случае изрыгать пламя не хуже любого дракона. Не хватало еще, чтобы он принял вызов!

Только они успели выбраться из круга зевак, как из ближайшей галантерейной лавки выскочили хозяин с помощником и принялись раскручивать рулон алого шелка перед каким-то щеголем (очевидно, потенциальным покупателем). Арианна и Талиазин оказались по разные стороны трепещущего шелкового потока, а в следующую секунду оруженосца как ветром сдуло.

Арианну охватила странная нелепая паника от того, что она осталась в полном одиночестве среди толпы незнакомых людей. Она бросилась в одну сторону, в другую и, наконец, налетела на деревянную фигуру солдата, демонстрирующего кольчугу и шлем, выставленные на продажу. Чуть было не опрокинув его, она поспешила ускользнуть в толпу и вскоре почти бежала вдоль прилавков с разложенной на них медной посудой, кожаными седлами, деревянными лоханями для мытья и сарацинскими коврами.

Граф Хью подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить корзину ватрушек с начинкой из земляничного варенья, которую Арианна сшибла, столкнувшись с торговкой.

— Леди Арианна! — воскликнул он с удивлением. — У вас потерянный вид. Я думал, вас сопровождает Талиазин.

— Уж этот мне негодник! — возмущенно воскликнула она. — Я и глазом моргнуть не успела, как он улепетнул. Наверное, гоняется за какой-нибудь юбкой.

Хью вывел ее в один из рядов, которые не были так плотно забиты толпой. При ходьбе он издавал теньканье и звяканье, так как на его левой руке примостился сокол с колокольчиками на лапках. Птица была расфуфырена ничуть не хуже своего хозяина: колпачок, которым охотничьим соколам прикрывают глаза, был расшит золотой нитью и жемчугом, а на верхушке его красовался плюмажик из ярких перьев.

У лавки, в которой торговали специями, Арианна наконец-то смогла отдышаться. Запах корицы и гвоздики живо напомнил ей день на другой ярмарке. Тот день она и Рейн провели вместе, он был почти беспечным по сравнению с днем сегодняшним, так как тогда их семейные проблемы вовсе не казались неразрешимыми. Что ж, тогда Рейн еще не знал, что означает для него ее дар ясновидения. Тогда он еще не отвернулся от нее с ужасом и отвращением...

И вдруг (несмотря на то, что даже здесь вопли торговцев звучали оглушительно) Арианна явственно различила смех мужа. Его невозможно было перепутать, этот низкий и глубокий волнующий смех.

Она медленно повернулась. Рейн смотрел, как дрессированные обезьяны выделывают немыслимые коленца, и, разумеется, рядом с ним была Сибил. Все еще смеясь, он что-то сказал ей на ухо. Сибил тряхнула серебристыми волосами, и ее мелодичный смех естественно вплелся в смех Рейна. Он был чище и звонче перезвона золотых колокольчиков сокола Хью.

«Как же она хороша! Как хороша!» — подумала Арианна. Сибил была нежна, грациозна, хрупка на вид, ее маленький рот выглядел так, словно в любую секунду готов был трепетно приоткрыться для поцелуя. Глядя на ее женственную прелесть, Арианна испытывала почти физическую боль. Рядом с этим среброкудрым ангелом она чувствовала себя неуклюжей и неприметной. Эта женщина знала поцелуи Рейна, она испытала, как он входит в нее! Более того, она когда-то была им любима!

Рейн посмотрел в ее сторону так внезапно, что Арианна не успела отвернуться. Взгляды их встретились, но, конечно же, даже намека на то, что он думал при этом, не отразилось на его лице.

Опомнившись, Арианна сообразила, что граф Хью только что обратился к ней. Она засмеялась, хотя понятия не имела, о чем шла речь, потом озарила его самой ослепительной улыбкой, какую только смогла изобразить.

— Ах, милорд граф, вы такой искусный льстец и так хорошо умеете развлечь даму!

Она позволила Хью подхватить ее под руку и увести, чувствуя спиной упорный взгляд мужа. «Пусть ревнует», — мстительно думала она. Увы! Она и сама ревновала. Она была вне себя от ревности.

— Я искусен не только в разговоре, — говорил между тем Хью, и голос его становился все ниже, все ленивее, все многозначительнее. — У меня есть кое-какие достоинства, которые наверняка пришлись бы вам по вкусу, прекрасная Арианна. Скажите, могу я надеяться получить дар вашей благосклонности?

«Дар вашей благосклонности» — так галантный рыцарь называет те самые плотские утехи, за которые недавно поднял тост Талиазин.

— Я замужем, милорд граф, — сказала Арианна, высвобождая руку, — замужем за вашим братом.

— Брачный обет не цепь, которой можно приковать сердце прекрасной дамы, — заметил Хью, пожимая плечами. — Любовь — пташка вольная, сладость моя. К тому же, если бы вы отдали ее Рейну, это было бы с вашей стороны, по меньшей мере, серьезной ошибкой, если не роковой.

«Поздно, слишком поздно! Я уже люблю его всем сердцем».

Судя по тому, как Хью приподнял бровь, разглядывая ее, эти мысли отразились на ее лице. Но Арианне было уже все равно.

К ее удивлению, Хью как будто не был ни обижен, ни расстроен отказом.

— Сначала Сибил, а теперь вы, — сказал он задумчиво, вздохнул и криво улыбнулся. — Черт возьми, я и сам люблю его! Разумеется, тогда, когда не ненавижу.

Арианна подумала, что впервые сталкивается с таким извращенным видом любви. Ей было странно слышать это слово из уст человека, который так беспечно играл жизнью своего брата, а потом пытался склонить к измене его жену.

...Но в моем сердце, клянусь я душай, будут, как прежде, лишь конь вороной, Славный король мой и Бог.

Песня достигла ее слуха, чистая и прекрасная, перекрыв гомон толпы и крики лавочников.

— Слушайте! — крикнула Арианна.

— Что? — удивился Хью, но она уже увлекала его в том направлении, откуда доносилась музыка.

Она знала, что это поет Талиазин, знала еще до того, как его увидела. Он сидел на перевернутом бочонке из-под эля, держа на коленях лиру и подыгрывая на ней. Когда Арианна протолкалась сквозь окружавшую его толпу, состоявшую в основном из женщин, Талиазин сразу заметил ее. Он отстранил прядь оранжевых волос и подмигнул ей, прежде чем продолжить пение.

С горечью в сердце в седло он вскочил.

Взял свои меч и копье.

Головы сотням неверных срубил,

Множество подвигов вн совершил,

Имя прославив свое.

Но равнодушно молчала вода,

К славе его холодна.

Время прошло. Пролетели года.

Вот в третий раз он явился туда -

И расступилась волна.

Рыцарь, какую принес ты мне весть?

Где твои меч и копье?

Что за душой у тебя теперь есть.

Если не слава, не доблесть, не честь, и не богатство твое?

«Наконец-то, наконец-то, — думала Арианна, — я услышу, чем же кончается эта история!» Ей так давно хотелось узнать, добилась ли дева любви своего рыцаря, соединились ли их судьбы. Это показалось ей вдруг необыкновенно важным, словно ее судьба складывалась в соответствии с судьбой девы озера. Если та, в конце концов, добилась любви рыцаря, это должно было означать, что и она, Арианна, добьется любви Рейна.

Она почувствовала его близкое присутствие и нисколько не удивилась, потому что так случалось уже не раз. Он стоял у нее за спиной, и она едва удержалась, чтобы не прислониться к его груди, ища убежища в его объятиях.

Талиазин продолжал петь. Арианна узнала, что рыцарь, некогда гордый и сильный духом, ничем не ответил на горькую насмешку девы озера. Он был теперь без лат и коня, он не принес с собой ни денег, ни даров. Он просто сбросил то немногое, что на нем было, и опустился на колени в зеленый мох, протягивая к деве ладони, в которых мысленно держал свое сердце.

...Прими меня, дева, — и тело, и кровь, И сердце, в котором отныне любовь, — Чтоб были мы вместе навек.

***

Талиазин умолк, и теплый летний ветер унес замирающий аккорд притихшей лиры. В наступившей тишине послышалось сдавленное всхлипывание. Арианна со стыдом и ужасом поняла, что этот жалобный звук вырвался у нее.

Чуть погодя лира зазвенела снова, дополняя новыми аккордами прекрасную мелодию. Низким и страстным стал голос певца, прежде чем воспарить высоко, наполниться радостью и торжеством.

Дева в объятья тогда приняла Суженого своего.

Пламя желания в нем разожгла, Всю, без остатка, себя отдала, Сделав бессмертным его!

Арианна почувствовала, что ладонь ее рыцаря легла на плечо, и повернулась.

— Какой же ты все-таки ребенок, Арианна, — усмехнулся Рейн и отер ее щеки (как оказалось, мокрые от слез). — Как ты можешь плакать, слушая это? Разве эта история не глупа?

Какое-то время она просто не в силах была ответить и молча уклонялась от прикосновений, не заметив, как сжались при этом губы Рейна.

— Ты никогда не понимал, наверное, тебе это вообще не дано, — наконец с трудом произнесла она, чувствуя, как болезненно отдается в горле каждый удар сердца. — Всю свою жизнь каждая девушка мечтает, чтобы ей выпала такая вот удача, чтобы она встретила человека, который любил бы ее именно так.

— «Именно так» — это как? — спросил Рейн с хриплым смехом. — Чтобы ради нее рубить в капусту драконов?

Арианна почувствовала, что не выдержит больше ни секунды. Она вырвалась и побежала прочь.

Она слышала, как он снова и снова окликает ее, но не останавливалась и не оборачивалась. Ярмарка размещалась у самых стен замка, вдоль травянистого берега реки Ди, очень отлого спускавшегося к воде. Каким-то чудом Арианна наткнулась на заднюю дверь, открытую в это время дня, и вбежала во двор, мало что видя перед собой.

— Арианна!

Она бросила через плечо отчаянный взгляд, смутно удивленная тем, что Рейн ее преследует. Она убежала вовсе не потому, что хотела распалить его погоней, кроме того, она все еще не находила в себе сил снова оказаться с ним лицом к лицу: что, если она опять начнет взывать к нему, а он — уходить от ответа, делая вид, что не понимает? Пусть играет в такие игры с Сибил, если хочет.

Поэтому Арианна и не подумала остановиться. Она пересекла двор и взлетела по лестнице в главную залу, чувствуя себя загнанным зверем, который надеется укрыться в своем логове. Только бы удалось запереться в спальне! Тогда он ничего не сможет поделать — во всяком случае, не в гостях — и оставит ее в покое. Несколько раз поскользнувшись на покрытой эмалью плитке, Арианна миновала залу. Лестница к спальням была выбита прямо внутри стен башни и потому казалась бесконечной и очень крутой. Арианна запуталась в подоле платья и упала, ударившись коленями, оцарапав ладони и прикусив язык.

— Арианна!

Она оглянулась, одновременно стараясь подняться на ноги. Дыхание со свистом вырывалось из горла, ссадины на ладонях горели огнем. Она ненамного опередила Рейна. Задевая за каменную кладку стен, его шпоры высекали искры, он то появлялся в узких потоках света, проникающих через бойницы, то снова терялся в полумраке, и от этого бег его казался стремительным. А потом он оказался прямо за ее спиной.

Он повернул ее и всем телом прижал к стене как раз напротив одной из длинных узких бойниц.

— Чтоб ты пропала!

Он шумно дышал, хотя находился спиной к потоку света, глаза его сверкали. Арианне показалось даже, что из них сыплются искры, такие же яркие, как и те, что летели из-под шпор. Немного отдышавшись, он отстранился и отступил на шаг, по-прежнему прижимая ее плечи к стене обеими руками.

— Не смей убегать, когда я зову!

— Может, прикажешь мне откликаться на свист, как собака? Тогда тебе не придется утруждать себя не только погоней, но и криком!

Рейн наклонился к самому ее лицу. Он был так близко, что его дыхание могло бы обжечь Арианну, если бы он не задержал его. Она видела щетину, успевшую отрасти у него на щеках, видела морщинки в углах рта и — непонятно, каким образом — даже в полумраке видела, как темнеют и темнеют его глаза, словно в них собирались грозовые тучи.

— Если ты считаешь, что пришло время развлечься супружеской ссорой, я охотно пойду тебе навстречу, — прорычал Рейн.

В глубине души Арианна прекрасно понимала, что чем более строптиво она ведет себя, тем меньше остается шансов на то, что муж вернется к ней, что только неумная жена опускается до семейных ссор и свар, но Рейн перегнул палку, и гнев, который она чувствовала, был неуправляем. Она собрала все силы и толкнула мужа ладонями в грудь.

— Отпусти сейчас же!

Голова его мотнулась, но это было все, чего она добилась. Руки по-прежнему прижимали ее к стене, и хватка их не ослабела ни на миг. Рейн оглядел ее с ног до головы. В этот день Арианна, как того требовала последняя мода, надела мягкий крученый пояс с вплетенной в него золотой канителью. Пояс был обвит вокруг талии один раз туго, а другой — свободно, и узел находился как раз напротив развилки ног. Именно там Рейн задержал взгляд, и ей впервые пришло в лолову, что золотой треугольник призван привлекать внимание к тому месту, куда указывает его острие.

Она чувствовала взгляд мужа, как прикосновение раскаленного железа.

— Я никогда, никогда не встану перед тобой голым на колени! — вдруг сказал он, поднимая взгляд, в котором буквально кричало плотское вожделение.

— А я тебя и не прошу!

Рейн наклонился еще ниже и поцеловал ее. Это был жадный, голодный поцелуй, и он длился долго-предолго, бесконечно... но и этого было недостаточно. Арианна не могла насытиться вкусом его рта.

Ладонь легла на грудь. До этого момента Арианна не сознавала, как тяжелы ее груди, как туго они налиты молоком, не чувствовала в них сладкого томления. Рейн распустил верх шнуровки лифа и просунул руку под низкий вырез сорочки. Соски были теперь так чувствительны, что, когда он коснулся одного из них самым кончиком пальца, Арианна едва не закричала.

Где-то выше раздался негодующий крик проголодавшегося ребенка.

— Моя дочь снова голодна, — заметил Рейн очень тихо, куда-то в уголок рта Арианны.

Но вместо того, чтобы отпустить ее, он оттянул вырез платья и обнажил грудь. Арианна опустила взгляд на его пальцы, такие загорелые, темные на фоне ее молочно-белой кожи. Они сжали сосок — очень мягко, но настойчиво, и из него тотчас появилась капля молока.

У Арианны вырвался тихий стон.

Рейн поймал каплю на подушечку большого пальца. Он смотрел теперь на Арианну — и так, не отрывая от нее взгляда, поднес палец ко рту и слизнул молоко.

— О Рейн!..

— Миледи!

На верхней ступеньке лестницы появилась Эдит с вопящим свертком на руках. Щеки горничной пылали, губы были поджаты так сильно, что превратились в прямую укоризненную линию.

— Миледи, вы уж простите, что... э-э... отвлекаю вас... но Неста... она хочет есть!

***

Рейн следил за тем, как жена поднимается по лестнице. Он не отрывал взгляда до... тех пор, пока она не скрылась за углом, и руки его дрожали от желания обнять ее. Волосы ее покачивались в такт шагам, словно поглаживая округлости ягодиц. Он знал, что они пахнут лимоном, если зарыться в них лицом. Стоило ему пойти сейчас следом за Арианной, он мог бы смотреть, как она кормит Несту, представлять, что это он держит ее сосок во рту и тот набухает и твердеет. Он мог бы мысленно ощущать ее вкус — о Господи, ее вкус! А потом, когда малышка уснула бы, он бы увлек жену в спальню и начал медленно раздевать, а потом покрыл бы поцелуями каждый дюйм ее тела. Он раздвинул бы ей ноги как можно шире и прижался между ними лицом, он бы лизал и сосал ее там, пока она не начала бы содрогаться и трепетать под его губами. И, наконец, он спрятал бы внутри ее тела свою долгую боль и облегчил бы ее с наслаждением, которому не знал равных.

Даже думать об этом было счастьем, и его плоть откликнулась на эти мысли, затвердев так, что пришлось прислониться к прохладной стене, зажмуриться и дышать глубоко и ровно.

Он хотел эту женщину. Бог свидетель, он безумно хотел ее!

Но мысли о ней оживляли в памяти жестокий шок от того, что она шпионила за ним в своих проклятых видениях, что она видела его в них испуганным и беззащитным, одиноким и измученным. Это все было слишком интимным, более интимным, чем их близость... Он понимал, что не сможет вечно держаться от нее на расстоянии, потому что просто не хватит на это силы воли, но он дал себе слово взять ее снова только тогда, когда будет готов к этому, когда найдет в себе достаточно сил, чтобы выйти из этого сложного положения, не покорившись Арианне полностью и окончательно, не отдав ей душу так же, как отдавал тело.

А потому вместо того, чтобы поступить так, как ему хотелось (а именно: пойти за женой и провести остаток дня и всю ночь, занимаясь с ней любовью), он спустился в главную залу.

Там он сразу заметил Талиазина. Тот стоял, небрежно и изящно прислонившись к одной из колонн, лира для удобства была передвинута со спины на грудь.

При виде оруженосца Рейна охватил если не яростный, то довольно сильный гнев. Почему-то он готов был винить несносного интригана и плута во всех своих теперешних бедах. Так или иначе, тот беспрерывно повторял романтический бред о том, как надо ухаживать за капризными озерными девами, о рыцарских подвигах, о любви вечной и бесконечной — и вот результат: Рейн, человек, обычно непробиваемый для подобной чуши, вдруг начал ловить себя на том, что мысленно повторяет строки песни.

— Если я еще раз услышу от тебя эту историю, парень, — сказал он, направляясь к оруженосцу с вытянутым обвиняющим перстом, — то разобью о твою бестолковую голову глупую штуковину, на которой ты бренчишь!

— Милорд, милорд! — воскликнул со смехом Талиазин, запугать которого Рейну еще ни разу не удалось. — Если вам уж так хочется разбить мне голову, разбейте ее хоть дубинкой. Пожалейте ни в чем не повинный музыкальный инструмент.

Рейн пробормотал ругательство и отправился сам не зная куда. Оказавшись на заднем дворе, он не мог вспомнить, как нашел туда дорогу... кажется, повернул за какую-то перегородку. Наверное, стоило вернуться на ярмарку, чтобы купить племенную кобылу, за которой, собственно, он и прибыл в Честер. Однако у него не было настроения толкаться в толпе. В конце концов, ноги сами собой понесли его на дворик для тренировок, миниатюрное ристалище.

Он побродил по хорошо утоптаной земле взад и вперед, поднимая сапогами облачка пыли, и наконец направился к манекену, на котором рыцарь обычно отрабатывает удары меча и пики. На чучеле была старая кольчуга, вся в прорехах, чуть сбоку был приспособлен такой же видавший виды щит. Тем не менее, издалека манекен был разительно схож с рыцарем-ветераном, сражавшимся в стольких битвах и столько повидавшим, смертельно уставшим от жизни.

В отличие от Хью и ему подобных, кого изначально ожидало рыцарство, Рейн не был с пикой в руках посажен на коня чуть ли не после того, как его отлучили от груди. Он вынужден был по ночам пробираться на отцовскую конюшню и брать одного из боевых коней, чтобы тренироваться на ристалище тайком, при свете луны. Частенько его ловили на этом и пороли, но это не остановило его. В то время его страшно обижало, что отец больше думает о своих лошадях, чем о сыне, пусть даже незаконнорожден-ном, но с течением времени пришел опыт, и Рейн понял, почему граф так гневался на него за те ночные вылазки. Хороший боевой конь стоит больше, чем простой человек может заработать за всю свою жизнь. Неопытный, никем не обученный мальчишка мог подорвать здоровье и подготовку ценного животного.

Тем не менее, с помощью коней, выкраденных из конюшни на час-другой, без чьих бы то ни было указаний и советов Рейн все-таки научился крепко держать пику во время атаки и управлять конем без помощи поводьев. Немалую роль в этом сыграла мечта, упорная затаенная мечта о том дне, когда он опустится перед отцом на колено и примет от него традиционный удар — не знак гнева или раздражения, а знак милости — и услышит слова, которыми будет потом гордиться всю жизнь: «Иди и будь добрым рыцарем!».

Но чаще всего судьба смеется над человеческими мечтами. Рейн был произведен в рыцари не графом Честером, а его врагом, в далекой земле. Домой он вернулся хоть и с честью, но в день женитьбы брата на девушке, которую любил он сам. И все же он предстал перед отцом во всей наивной гордости своих девятнадцати лет. Он все еще слегка побаивался старого графа, но держался прямо, и на сапогах его красовались рыцарские шпоры, а на поясе — меч.

— Это еще что за мужлан? — спросил отец, глядя сквозь него, как сквозь последнего из своих крепостных.

— Ублюдок, сын шлюхи, бывший помощник вашего конюшего, милорд граф, — ответил Рейн, так внутренне пыжась от торжества, что ему хотелось тут же выйти один на один с Драконом. — Разве вы меня не узнаете?

Но граф отмахнулся от него тем же небрежным жестом, каким отмахиваются от надоедливой мухи.

— Я думал, люди Матильды сделали из тебя слепого евнуха, — сказал он и захохотал.

Другие засмеялись тоже, даже Сибил.

«Да посмотри же на меня! — хотелось крикнуть Рейну в его равнодушное лицо. — Неужели в тебе нет ни капли гордости, я же твой сын!»

— Нет, они сделали из меня рыцаря, — это было все, что он сказал.

Отец смотрел на него кремниево-серыми ледяными глазами, так похожими на глаза Рейна, и видел не рыцаря и даже не взрослого, уверенного в себе мужчину, а ублюдка, сын шлюхи, последнего из помощников конюшего, ответственного за чистку навоза. И тогда Рейн понял, что он не сможет это изменить, как бы ни пытался...

Он поднял камешек и бросил его в чучело. Промахнулся. Он думал об Арианне и ее проклятых видениях. Интересно, видела ли она день венчания Хью и Сибил, когда он надеялся восторжествовать надо всеми, над своим прошлым, но был отвергнут отцом в последний раз, уже окончательно?

— Рейн! Я искала тебя.

Он повернулся. Через поле ристалища к нему направлялась изящная хрупкая фигурка. Она распустила волосы, словно девчонка, и они покачивались при ходьбе так же, как волосы Арианны, отливая чистым серебром в солнечных лучах. Неожиданно Рейну пришло в голову, что не все воспоминания детства и юности так уж плохи.

— Сибил! — сказал он и улыбнулся.

В молчании они покинули ристалище и, не сговариваясь направились в сады Честера. Это был совершенно уединенный, изолированный уголок, который высокие стены замка защищали от ветра, а живая изгородь из терновника — от любопытных глаз. Старые платаны и дубы давали достаточно тени, чтобы в садах царила прохлада даже в самый жаркий день. Клумбы цветов и травы были ухожены безукоризненно и чередовались на манер рисунка сарацинского ковра. Розы и лилии цвели во множестве, их аромат застоялся озером и был бы приторным, если бы его не разбавлял свежий запах мяты, кориандра и шалфея.

Они обогнули рыбный прудок, и Рейн заметил серебряный отблеск чешуи карпа, ненадолго показавшегося между широких круглых листьев кувшинок. У самого берега воду покрывала ряска, пахло свежестью и зеленью. Листья тихонько шелестели над головой, и где-то в кроне дерева распевал свою песенку скворец.

Сибил была в легком плаще, скрепленном брошью. Рейн заметил, что пальцы ее нервно теребят украшение, и посмотрел на него внимательнее. Это была дешевая безделушка, жестяная подделка под серебро без единого, даже полудрагоценного, камешка. Брошь была в форме «любовного узла» — символа верности и любви.

— Ты помнишь ее, Рейн? — спросила Сибил, заметив, куда направлен его взгляд. — Ты подарил ее мне в то лето, когда покинул замок.

— Ну да, — кивнул он, хотя на самом деле не помнил ничего подобного.

Он не мог купить для Сибил даже такую безделушку, потому что в то время не держал в руках денег: несмотря на то, что он с утра до вечера работал на конюшне, платы за это ему не полагалось. Должно быть, он стащил эту брошку из сундука зазевавшегося коробейника в базарный день. И он не «покинул» замок в то лето. Его забрали из Честера, его увели пешком, привязанным длинной веревкой к луке седла, чтобы доставить в Руддлан в качестве заложника... заложника, который ничего не значил для графа, его отца.

— Ты так и не спросил меня, почему я согласилась стать женой Хью! — воскликнула Сибил, поворачиваясь к нему и забирая обеими руками его руки.

— Я знаю почему.

Сибил попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустная, жалкая.

— Тебя не было так долго...

— Я с самого начала не питал иллюзий насчет того, что ты дождешься меня, — сказал Рейн, ловя длинный серебристый завиток, упавший ей на лицо, и убирая его за спину.

То, что он сказал, было правдой. Он, конечно, надеялся, что его будут ждать, но никогда по-настоящему не верил в это. Честно говоря, он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь верил в кого-нибудь или во что-нибудь.

— Ты была нареченной Хью и притом благородной леди, рожденной для того, чтобы стать графиней. Ну а я... я стоял на одной ступени с крепостным, даже ниже. Ублюдок, сын шлюхи. Нет, я не верил в то, что ты дождешься меня.

— Значит, ты ошибался, потому что я ждала — о, как я ждала! И я молилась. Я каждый день возносила Пресвятой Деве благодарственную молитву за то, что старый граф не торопил Хью с женитьбой. Он боялся, что, женившись, тот захочет поскорее все унаследовать. Но потом до Честера стали доходить слухи о том, как храбро ты сражаешься, как быстро завоевываешь себе славу и как стремительно движешься вверх. Ты добился рыцарских шпор, а потом начал побеждать на каждом турнире. Поначалу Хью смеялся и говорил, что тебе не дожить и до двадцати. Он так часто это повторял, так уверенно, что я подумала... я подумала... я решила выйти за него, потому что надеялась, что это тебя остановит, что ты перестанешь рисковать своей жизнью.

На лице Рейна выразилось удивление. Сибил прижала ладонь ко рту, как бы запоздало желая удержать вырвавшиеся слова.

— Знаю, — сказала она тихо, печально. — Я слишком поздно поняла, что ты делаешь это не для меня, а для себя самого. Я думала, что таким образом ты надеешься добиться меня, но ты добивался только славы, власти да денег. Ты продолжал бы рисковать жизнью независимо от того, что я сделаю, как поступлю. И так будет всегда.

«Нет, уже нет», — подумал Рейн. Он понял это во Франции, когда сражался особенно храбро именно потому, что отчаянно боялся погибнуть. Потому что теперь у него было ради чего жить.

— Рейн... — ладонь Сибил скользнула вверх по его руке, легла на плечо. — Я никогда не переставала любить тебя.

Эти слова должны были бы согреть его душу, но этого не случилось. Он вдруг понял (и понимание было болезненным, как удар копьем прямо в сердце), что их сказала совсем не та женщина. «Я люблю тебя...»

Арианна! Больше всего на свете он хотел услышать, как эти слова произносят губы Арианны.

Он посмотрел Сибил в лицо, увидел крохотные морщинки в уголках ее рта и россыпь веснушек на носу. И вдруг перед ним вновь предстала юная девушка, которая одна во всем мире любила его, которой — одной во всем мире — он был небезразличен. Он был в неоплатном долгу перед Сибил и не хотел причинять ей боль.

— Сибил, — начал он осторожно, легко погладив ее по щеке, — это все было много лет назад. Мы были тогда детьми,

— Ну и что! — крикнула она, помотав головой с такой силой, что слезы, собравшиеся в уголках глаз, брызнули во все стороны. — Я никогда не переставала любить тебя!

Рейн поднял взгляд к небу, где уже собирались поздние летние сумерки. Небо было мягкого, чуть туманного лавандового оттенка, оттенка ее глаз. Было время, когда он любил ее всем сердцем, хотя то была любовь мальчишки, а не взрослого мужчины. Но был ли он уверен, что от той любви ничего не осталось?

Он взял лицо Сибил за подбородок, приподнял и поцеловал в губы.

Они были по-прежнему нежными и податливыми, но Рейн не ощутил и тени прошлой страсти. Возможно, эта страсть всегда существовала только в его памяти...

Он услышал тихий шорох. Это могла быть птица, устраивающаяся в своем гнезде, это мог быть ветер, качнувший ветку. Но Рейн знал (трудно сказать как — может быть, шестым чувством), что это было. Он отпустил Сибил и медленно повернулся.

Арианна стояла на берегу рыбного прудка, на самой кромке воды, словно только что поднялась из ее темных глубин, затененных листьями кувшинок. Он вдруг вспомнил деву озера из любимой песни Талиазина. Она стояла не настолько близко, чтобы можно было видеть боль в ее глазах, но он почувствовал эту боль.

Она прижала ко рту сжатый кулак, словно хотела заглушить рыдание или крик, потом отвернулась и убежала.

Глава 23

— Арианна, открой эту чертову дверь!

— Убирайся к дьяволу, нормандец!

Рейн потер кулак, онемевший от долгого и безуспешного стука в дверь. Изъеденные жучком толстенные деревянные бруски были так хорошо промаслены и так тщательно обиты железом, что их не удалось даже раскачать. Он прикинул, не начать ли пинать дверь ногой, но отбросил эту идею и спустился по лестнице вниз, в главную залу.

То, что требовалось, удалось обнаружить без труда. Он висел на видном месте, над мечом и парой скрещенных копий на одной из внушительных колонн, поддерживающих высоченный потолок, — боевой топор с трехфутовой рукоятью. Широкое лезвие, выполненное раструбом и по форме напоминающее устье фанфары, не было наточено, но должно было сгодиться для того, что задумал Рейн.

Он прикинул топор на вес, перебросил из руки в руку, примеряясь к непривычному оружию, и губы его тронула мрачная усмешка. Строптивая девчонка должна усвоить раз и навсегда, что он не из тех, кто позволяет жене запираться в спальне, когда ей вожжа попадет под хвост! То, что это не их собственная спальня, значения не имеет, важно, чтобы она именно сейчас зарубила себе это на носу (Рейн инстинктивно чувствовал, что ему предстоит еще множество стычек с женой и немало открытий по поводу ее нелегкого характера).

Он взбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и пошел вдоль галереи к двери спальни, где заперлась Арианна. По дороге он продолжал перебрасывать топор из руки в руку и угрюмо улыбаться.

— Арианна! Ты перестанешь вести себя как последняя дурочка, и впустишь меня?

На этот раз она даже не потрудилась ответить проклятием. Рейн подождал, считая удары сердца, и когда насчитал их пять, занес топор. Лезвие ударило в дверь со всей силой, на которую Рейн был способен.

Ему показалось, что из-за двери донесся испуганный возглас, но трудно было сказать наверняка, потому что ближайший к притолоке брус раскололся с оглушительным треском. Он снова занес топор и обрушил его на дверь. Потребовалось примерно полдюжины ударов, чтобы дверь распахнулась, повиснув на одной петле. Сбоку, по-прежнему опущенная, осталась торчать щеколда. Рейн тотчас же ринулся через порог.

Если бы не удивительная ловкость, он нанизал бы себя на острие своего же меча.

Оружие было достаточно тяжелым даже для его руки, Арианна же держала его двумя руками. Однако меч не дрожал, направленный Рейну в живот. Никогда еще ему не приходилось видеть жену в такой ярости.

Некоторое время они стояли друг против друга, молча, тяжело дыша: он — с топором в руке, она — с мечом, испепеляя друг друга взглядами. Рейн вдруг понял, что понятия не имеет, как вести себя дальше.

— Значит, у тебя не дрогнет рука убить меня моим же мечом? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Это так, моя маленькая женушка?

— Я бы предпочла кастрировать тебя им, — ответила Арианна без улыбки.

Рейн отбросил топор и сделал шаг в сторону торчащего острия. Арианна и не подумала отвести меч, наоборот, от усилия держать его прямо на ее запястьях выступили сухожилия.

— То, что ты видела у пруда... это совсем не то, о чем ты думаешь.

— О чем я думаю? — спросила она и скривила губы в пренебрежительной усмешке, которая так хорошо удавалась ей.

— Я всегда хранил верность тебе, Арианна. Мы были в разлуке долгие месяцы, но и тогда я не прикоснулся ни к одной женщине, даже к шлюхе.

— Весьма похвально, что вы так безупречно вели себя, милорд. Но может быть, я тут ни при чем? Может быть, дело в том, что во Франции не было Сибил?

— Меня связывает с ней только память о детстве.

— Ты лжешь так бессовестно, что у тебя может отсохнуть язык! — Арианна отшвырнула меч и повернулась к Рейну спиной.

— Ты знаешь, что я не лгу. Ведь знаешь, Арианна! Она принялась ходить по комнате и повернулась не сразу.

— Я возвращаюсь в Руддлан, — сказала она ровно, скрестив на груди руки с видом человека, принявшего решение.

Рейн едва удержался от облегченного вздоха. Он опасался услышать: «Я возвращаюсь в Гуинедд, к отцу». В этом случае он был бы вынужден приковать ее к кровати, потому что меньше всего хотел выдержать еще одну стычку с Оуэном Гуинеддом (кроме того, ему не улыбалось снова терять и калечить своих людей, пробиваясь через весь Уэльс, чтобы привезти беглянку домой).

— Конечно, конечно, — ответил он, стараясь говорить голосом рассудительным и спокойным. — Завтра с утра я куплю племенную кобылу, и мы сразу же отправимся домой.

— Я уеду сегодня же, — отрезала Арианна, — а ты поступай, как тебе вздумается. Можешь остаться здесь навсегда. Мне совершенно все равно, как ты будешь жить дальше.

Однако он уловил в голосе жены дрожь неуверенности. Глаза ее были влажными, глубокими, полными боли. Он изнемогал от желания схватить ее в объятия и стиснуть со всем пылом страсти... черт возьми, он изнемогал не только от этого желания! Но он потому и добился таких успехов за столь короткий срок, что развил в себе способность чувствовать, когда разумнее броситься в атаку, а когда — отступить.

— Что ж, если хочешь, отправляйся домой, а я вернусь через пару дней, — сказал он спокойно. — Но учти, я не позволю тебе выехать на ночь глядя. Уже темнеет, и дороги опасны. Ничего не случится, если ты подождешь с отъездом до утра.

— Можно подумать, тебе не все равно, что со мной будет!

— Я сказал, что ты поедешь утром, — значит, так тому и быть. Не перегибай палку, Арианна.

Та вызывающе вскинула подбородок, и Рейн приготовился к дальнейшим препирательствам. Однако она сказала только:

— Ладно. Но не жди, что этой ночью мы будем спать в одной постели.

— А ты не боишься, что я проведу ночь в объятиях Сибил? — спросил он, вновь впадая в ярость.

— Повторяю, мне теперь все равно.

Рейн повернулся и пошел к выходу, стараясь ничем не выдать своего бешенства. На полу галереи лежали груда щепок и обломки бруса, словно какой-то великан приготовился играть здесь в бирюльки. Рейн с трудом удержался от смеха, представив себе, какое лицо будет у Хью, когда тот увидит остатки разбитой двери. Выходя, он сбросил на пол щеколду и обернулся. Арианна стояла у окна спиной к нему и делала вид, что рассматривает холмы на темнеющем горизонте.

— Клянусь честью, Арианна, Сибил мне не любовница. Она никогда больше не будет ею.

Плечи Арианны дрогнули, но она упорно продолжала смотреть вдаль. Рейн уже перешагнул порог, когда ее голос, внятный и полный достоинства, остановил его:

— Я буду ожидать тебя в Руддлане, муж мой.

Арианна придержала лошадку и оглянулась на равнину Чешира, оставшуюся позади. Порыв ветра, в котором чувствовалась влага приближающегося дождя, рванул полы плаща. На горизонте собирались тяжелые тучи кремниево-серого цвета. «Цвета его глаз», — подумала Арианна.

В этот момент, тоже ощутив приближение грозы, из полегшей под ветром травы поднялась целая туча ярких бабочек, оранжевых, с черными пятнышками на крыльях. Они скрыли от Арианны розоватые башни Честера.

— Это совсем не похоже на вас, миледи, — обратился к ней Талиазин, подъезжая ближе и всматриваясь в ее лицо. — Не думал я увидеть, как вы спасаетесь бегством, словно перепуганный коростель, — и из-за чего? Из-за того, что у вас появилась соперница!

— Моя соперница вовсе не Сибил.

— А кто же, интересно знать? Из-за кого вы так спешно покидаете поле битвы?

— Поле битвы находится не в Честере, глупый парень! Оно в Руддлане, и моя соперница — глупая мужская гордость.

— Значит, вы все-таки намерены бороться за него?

Арианна не ответила, ударив лошадку пятками и заставив пуститься в галоп. Когда же наконец они догнали Эдит и уехавший вперед эскорт, она бросила на оруженосца взгляд, полный укоризны.

— Для колдуна ты довольно глуп. Я люблю этого человека. Разумеется, я буду за него бороться.

Конь Талиазина перешел на неспешную рысцу с той же легкостью, как прежде на галоп. Оруженосец прекрасно ездил верхом. Впрочем, он легко управлялся с любым делом, за которое брался, и в этом не было ничего удивительного: в конце концов, на тренировку ему были отпущены столетия.

После слов Арианны он вздохнул с видом человека, терпение которого то и дело подвергается испытанию.

— Никакой я не колдун, миледи, — возразил он, разглядывая бабочку, опустившуюся отдохнуть между ушей коня. — Не могу взять в толк, с чего вам пришла в голову эта странная идея. Если милорд услышит, что вы меня так называете, он во всем обвинит меня, и дело кончится плохо. Он и так все время грозится подвесить меня...

— Перестань шлепать губами, наказание ты Божье! Мне нужно подумать.

Талиазин позволил ей предаваться размышлениям ровно две секунды.

— И что же мы предпримем, чтобы залучить милорда назад в вашу постель?

— «Мы» не предпримем ничего.

— Да, но я мог бы вам помочь, изготовив любовный напиток. Такой, знаете ли, возбудитель страсти...

— Да уж, ты мог бы! А расхлебывать последствия пришлось бы мне. Опившись твоего зелья, мой муж обезумеет от похоти и начнет валить в кусты каждую женщину, которая подвернется ему под руку. Нет уж, у тебя будет совсем другая, малюсенькая, роль в придуманном мной плане. Смотри, не испорти все на этот раз.

— И что же я должен делать? — брюзгливо спросил оруженосец, которого нисколько не радовала перспектива играть малюсенькую роль в каком бы то ни было плане.

— В праздник Люгназы замани его к стоящим камням мейнхирион ровно в полночь. Сделай это любой ценой, даже если тебе придется использовать всю силу своей магии.

— Я не знаком с магией, миледи.

На это Арианна фыркнула так громко, что лошадка повернула голову и взглянула через плечо. Некоторое время они ехали в молчании, потом неугомонный Талиазин принялся напевать себе под нос какую-то песенку, явно неприличную. Арианна не подала виду, что замечает это. Тогда он сделал еще одну попытку:

— Я все-таки считаю, что любовный напиток делу не помешает.

— А как ты смотришь на то, что тебя выпустят из катапульты в котел с кипящим маслом, безмозглый ты колдун!

— Только не это, миледи! И потом, я не к...

— Тогда, может быть, тебе понравится быть насаженным на пику и поджаренным на медленном огне? Никакого любовного напитка, понятно?

— Как скажете, миледи, — вздохнул Талиазин. К этому времени они пересекли пограничную траншею. Недалеко от дороги возвышался холм с единственным каштаном, под которым Арианна и Рейн остановились пообедать два дня назад. Она вспомнила видение, которое посетило ее в тот день: юный Рейн опускается в траву вместе с Сибил, и его плоть напряжена до предела. Уже тогда в его мужском желании было что-то неистовое, почти жестокое, яростная и гневная потребность обладать, владеть. Но Арианне вдруг пришло в голову, что в те далекие дни он знал и иные чувства: желание подарить наслаждение, желание защищать и лелеять. Он знал не только страсть, но и нежность, и был еще недостаточно горд, чтобы всеми силами скрывать свою любовь.

— Скажи, Талиазин, твоя богиня свела бы вместе меня и Рейна, если бы знала, что он никогда меня не полюбит?

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы, миледи. Черный Дракон любит вас. Даже самая безмозглая из женщин сообразила бы это.

Арианна вздохнула и повернулась к оруженосцу.

— Я знаю, что он меня любит, но хочу слышать от него слова любви. Только когда он позволит себе произнесла эти слова, я буду уверена, что он принял свою любовь, что он заключил с ней мир.

***

Он думал о том, какое это счастье — иметь дом, куда можно возвращаться.

Закатное солнце заливало замок мягким оранжевым сиянием. Ветер донес звук рожка, эхом прокатившегий по болотистым пустошам, и запах костра, в котором горели дубовые поленья и зеленые ветки тиса. Обычно пастушеский рожок объявлял вечерами конец полевых работ, но в этот день он возвещал о приближении празднества. Первый день августа — день начала жатвы пшеницы и ржи — издавна был нерабочим и назывался Лэмас, или праздник урожая. Вечером во дворе замка должны были собраться окрестные крестьяне, чтобы петь и плясать вокруг костров и вволю угощаться хозяйским элем.

Рейн подумал: «Возможно, это самый подходящий день для того, чтобы устроить для леди и лорда маленький личный праздник». Он улыбнулся и положил руку на кожаный кошель, свисающий с пояса. Кошель был увесист. Его содержимое обошлось Рейну в немалую сумму. Он купил это украшение на ярмарке в Честере — брошь в форме дракона, украшенную жемчугом, рубинами и изумрудами. По правде сказать, он не мог позволить себе настолько дорогую покупку, но махнул рукой на доводы рассудка, зная, что птицелов не с пустыми руками выходит подманивать сокола.

Он ожидал увидеть Арианну на ступенях лестницы, ведущей в главную залу, но обманулся в ожиданиях. Зала была совершенно пустой, если не считать пажа сэра Одо и Родри, раскаляющих в очаге каждый по кочерге, чтобы нагревать ими сидр. Рейн приветливо окликнул подростков и улыбнулся. При виде такой откровенной демонстрации хорошего настроения (случившейся впервые на их памяти) у обоих открылись рты. Посмотрев друг на друга и пожав плечами, мальчишки поскорее вернулись к своему занятию, чтобы как-нибудь ненароком не рассердить хозяина.

Рейн готов был обратиться к ним с вопросом, где в данный момент находится миледи, но тут в залу прошествовал сэр Одо, поднося счеты и несколько навощенных табличек. Вид у него был озабоченный: предстояло обсудить примерный размер поступлений от будущей продажи зерна. Волей-неволей Рейну пришлось провести час со своим бейлифом. Впрочем, он был даже рад этому, так как вынужденная задержка должна была показать Арианне, что он отнюдь не спешит увидеть ее. С приличествующим достоинством он поднялся наконец в спальню. Жены там не было.

На сундуке под окном сидел только Талиазин в обычной для него позе человека, которому некуда спешить.

— Где леди Арианна? — нетерпеливо спросил Рейн.

— Да где-то там...

— Где-то там — это где? — повысил голос Рейн, грозно сдвинув брови.

Лира, которую оруженосец держал на коленях, под его пальцами разразилась развеселыми аккордами. Рыжие ресницы простодушно затрепетали.

— Хотите залучить жену на ваше ложе, милорд?

— Залучить? Она делит его со мной, как делила раньше!

Рейн пару раз раздраженно прошелся по спальне, достал из ножен меч и с лязгом бросил на стол. С таким же раздражением он избавился от куртки, бросив ее мимо стула. Пнув куртку ногой, он круто повернулся к оруженосцу.

— Не твое дело, болван, где спит леди Арианна!

— Ваша похоть, милорд, ударила вам в голову. Честно говоря, мне начинает надоедать ваш скверный характер.

Клокоча от ярости, Рейн направился к Талиазину, собираясь на деле показать ему, что такое скверный характер. Оруженосец что-то бросил ему в руки и безмятежно улыбнулся.

— Милорд, не стоит тратить силы на то, чтобы задать мне трепку. Они вам сегодня очень даже пригодятся.

Подхватив то, что оруженосец бросил ему, Рейн обнаружил, что это крохотный кожаный мешочек, туго стянутый куском бечевки.

— Что ты плетешь? Для чего мне понадобятся силы и что, черт возьми, это такое?

— Это любовое зелье, милорд. Если добавить в кубок совсем немного, тот, кто выпьет вино, обезумеет от желания. Средство сильное, могу поручиться!

Рейн ослабил бечевку и посмотрел на содержимое мешочка, представлявшее собой мелкий коричневый порошок, очень похожий на уэльскую дорожную пыль. Сильный, но не неприятный запах ударил в нос.

— Что это?

— Толченый корень мандрагоры, что же еще? Немного сушеных лягушачьих кишок и, конечно, топленый жир старого ежа... среди прочих необходимых добавок.

— Кровь Господня!

— Что вы, милорд, как раз этого там нет, — со смехом запротестовал Талиазин.

Бормоча невнятные проклятия, Рейн все же сунул мешочек за пазуху под одобрительным взором оруженосца. Тот ударил по струнам лиры, изобразив несколько начальных аккордов веселой плясовой.

— Милорд, этот порошок превратит то, что у вас в штанах, в боевую дубинку!

— Дурак! — в сердцах воскликнул Рейн. — Неужели ты думаешь, что я беру эту дьявольскую муку для себя? Да я несколько месяцев подряд хожу с боевой дубинкой в штанах! Скажи лучше, ты уверен, что твое зелье заставит ее сходить с ума именно по мне?

— Сегодня канун Лэмаса, милорд. В Уэльсе этот праздник имеет иное название — Люгназа. В древние времена, когда колдовство еще было в большом ходу, женщины в канун Люгназы собирались у камней мейнхирион, вознося молитвы и принося жертвы могущественному богу Ллю, покровителю злаков, чтобы тот на время жатвы уберег поля от ливней и градобития. Леди Арианна — ясновидящая, а значит, часть ее души тянется к древним поверьям и обрядам. Хочет она того или не хочет, но сегодня ночью ее позовут стоящие камни мейнхирион. Она придет туда, чтобы исполнить ритуальный танец... — Темные глаза Талиазина засияли мерцающим светом, и он добавил, многозначительно понизив голос: — Обнаженной.

Рейн почувствовал мощное стеснение в паху и нахмурился, чтобы скрыть это от оруженосца.

— Интуиция подсказывает мне, что не все так просто... что тут какие-то колдовские козни или... Ты опять что-то задумал, плут? Учти, я терпеть не могу, когда надо мной подшучивают!

Талиазин бросил через плечо боязливый взгляд, словно некто могущественный мог слышать то, что сказал Рейн. Когда он снова посмотрел на хозяина, его глаза были честнее глаз девственницы, впервые ступившей за ворота монастыря.

— Как вы ошибаетесь, милорд! Клянусь богиней, я не имею права подшучивать над вами. Это строго запрещено.

— Вот и хорошо, что запрещено.

***

В кругу камней танцевала девушка. Ночной бриз, несущий с моря соленый, немного едкий запах, играл ее волосами, то вздымая всю их массу, то выхватывая прядь и забрасывая ей на лицо. Воздух был таким мягким и теплым, что ласкал ее обнаженное тело, как руки любовника.

Услышав предостерегающий крик кроншнепа, девушка повернулась и увидела рыцаря на черном коне, едущего по направлению к ней.

Когда он приблизился, ветер, шаля, налетел порывом, короной подняв черные как вороново крыло волосы. Подкова коня ударила о камень и высекла сноп искр, растаявших в полумраке. Как только рыцарь заметил девушку, неподвижно стоящую в кругу камней, он заставил могучее животное остановиться. Девушка содрогнулась, но вовсе не от страха.

В следующее мгновение танец возобновился.

Лунный свет заливал гребни дюн расплавленным серебром. Волны стремились к берегу, словно завороженные, омывая отлогие галечники, врываясь между скалами и рассыпаясь в фонтаны соленых брызг. Спешившись, рыцарь ступил в кольцо стоящих камней. Некоторое время он следил за движениями девушки и за тем, как туман, поднимаясь от земли белым паром, окутывает и ее, и камни, закручивается в спирали, пока ему не стало казаться, что все тринадцать камней участвуют в ритуальном танце. Ветер нашептывал ему на ухо что-то тревожное, даже пугающее — давно забытые древние легенды, которые лучше не вспоминать. А девушка все танцевала, и ее движущиеся ноги поблескивали серебром среди травы, словно рыбки в морской воде.

Неожиданно она оказалась перед рыцарем и замерла так близко от него, что вершинки ее грудей почти коснулись его груди. На голове у нее был венок из омелы, а волосы струились по плечам, густые и темные, как живой плащ. Но это было единственным ее одеянием, в остальном же она была удивительно, чудесно нагой.

Она была очень близко, но он боялся дотронуться до нее из страха, что это заставит ее исчезнуть, раствориться в темноте. Она казалась воздушным созданием, воплощенной мечтой, каждую секунду готовой развеяться. Она была эфемерна, иллюзорна, женственна, а он... он никогда еще не чувствовал себя настолько земным, настолько могучим и мужественным.

Девушка взяла его за руку.

Она повела его к алтарю, на котором горели свечи, уже до половины погруженные в лужицы растопленного воска. Они окружали углубление в камне, то самое, где скапливалась дождевая вода. Влага и сейчас была там, она отражала пламя свечей и казалась жидким огнем.

«Есть поверье: если женщина уговорит мужчину выпить воды, которая касалась алтаря мейнхирион, он будет любить ее вечно».

Любить ее вечно...

Он замер в ожидании, и дыхание его казалось затаенным не в груди, а в некоем магическом месте между землей, небесами и преисподней. Он ждал, что девушка сделает это первой, но она тоже ждала.

Тогда он сам сделал первый шаг. Он взял ее за палец и обмакнул его в лужицу на алтаре.

Шипящая молния скользнула вверх по ее руке, ненадолго окутав нагое тело светом, отливающим всеми цветами радуги. Медленно-медленно, благоговейно он поднес ее палец к губам. На кончике его поблескивала единственная крохотная капля, посылая во все стороны миниатюрные радуги. Он наклонился и поймал эту каплю языком.

Испепеляющий жар пронесся внутри его существа, словно сухой и горячий ветер пустыни. Он ощутил в душе страх, но пути назад уже не было... да он и не хотел бы повернуть назад. Он потянулся к девушке и провел языком, влажным от воды мейнхирион, по ее губам.

Стремительно и жадно она втянула его язык губами себе в рот. Губы ее были запекшимися от жажды.

Он схватил ее в объятия, впиваясь пальцами в округлые полушария ягодиц. Тела их с силой столкнулись. Налетевший ветер обжег кожу, словно и он был истомлен лихорадочной жаждой. Рыцарь чувствовал, что тает как воск, как шелк, слишком близко поднесенный к пламени свечи. Он слышал удары сердец, своего и ее, и они становились все громче, они грохотали и грохотали в унисон с ударами прибоя о скалы за его спиной, пока шум прибоя и двойное биеиие сердец не слились воедино, став могучим пульсом самой жизни, самой земли. Два сердца бились сейчас как одно.

Девушка отстранилась, и рыцарь застонал: без ее губ его рот был пуст и сух, а язык одинок.

Но очень скоро она начала раздевать его, касаясь тела не только руками, но и губами. Стянув рубаху, она положила ладони ему на грудь и зарылась пальцами в волосы на ней, говоря вполголоса: «У тебя тело воина, мой черный рыцарь...» Он ответил на это бессознательно глубоким вздохом.

Девушка опустилась на колени очень медленно, не отрывая губ от темной стрелы более густых волос, исчезающей под поясом кожаных штанов. Прикосновение губ было волнующим, оно заставляло содрогаться от удовольствия. Он стиснул зубы, но все равно едва слышно стонал, не замечая этого и того, что погрузил пальцы в густые пряди волос девушки.

Та расстегнула ремень, и его штаны соскользнули вниз, потом распустила шнурок на коротких летних подштанниках. Она стянула их вниз по бедрам, выпустив на свободу его плоть и взяв ее в обе ладони.

— Он такой сильный, такой твердый... — прошептала она, и эти слова помогли ему стать еще сильнее, еще тверже.

Девушка склонила голову и взяла его плоть в рот, а он ответил на это стоном наслаждения.

Но это было слишком хорошо, слишком прекрасно, чтобы можно было выдержать долго. Он отстранил ее и опустился навзничь в траву, унизанную серебряными капельками росы.

Она перенесла одно колено через его бедра и замерла так, не касаясь его.

Он скользнул двумя пальцами внутрь ее тела, медленно раскрывая ее. Девушка выгнулась дугой, стремительно и безмолвно. На мгновение ее волосы щекотно коснулись его ног, полные груди с острыми напряженными сосками оказались устремленными в темные небеса. Дрожь зародилась в ее бедрах, потом распространилась по всему телу, как распространяются по воде круги от упавшего камешка, и по мере того, как пальцы его двигались внутри нее, дрожь нарастала, пока не превратилась в конвульсивные содрогания. Она выкрикнула его имя, наполнив его радостью сознания, что все это — его рук дело, что он может заставить ее на несколько секунд прикоснуться к раю; что имя, которое срывается в эти секунды с ее губ, его имя.

Девушка склонила голову и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потемневшими от желания. Губы ее трепетали, припухшие оттого, что она кусала их в момент наслаждения. Крепко обхватив ее за бедра, он приподнял ее и медленно, очень медленно вошел в ее тело. Он не хотел спешить. Он хотел, чтобы это длилось и длилось вечно.

Он протянул руку, чтобы ощутить в ладони тяжесть ее иалитой груди, но в этот момент теплый ветер с силой ворвался между камнями и раздул пламя свечей. Отблеск пламени упал на ожерелье, и оно вспыхнуло, словно и впрямь поймало искру, способную его зажечь. Он сам не заметил, как дотронулся до языческого украшения.

Оно было горячим. Бог свидетель, оно было раскаленным! И сквозь полурасплавленный металл отдавалось биение ее сердца, словно это его, обнаженного, он касался кончиками пальцев. Сердце девушки билось повсюду: в его пальцах, в его крови, в его собственном сердце. Звук его биения напоминал звук бьющегося о скалы прибоя. Постепенно на грани видения собралась серебристая дымка, клубясь и закручиваясь водоворотом. Он посмотрел вверх, на небеса, полные звезд, и там тоже было движение, словно созвездия все быстрее вращались над головой. Мало-помалу темные небеса превратились в воронку пульсирующего белого света...

Он стоял посреди кольца мейнхирион, держа в объятиях свою любимую, а вокруг кружились в бешеном танце воины — странные воины, совершенно обнаженные, в голубой воинственной раскраске, с длинными волосами, пряди которых на концах были забраны в острые наконечники. Они потрясали бронзовыми мечами и что-то выкрикивали, им вторили проповедники в белых одеяниях, беснующиеся с пеной на губах. Звук, похожий на рев фанфар, ворвался в уши, дикие вопли усилились. Кто-то кричал от ярости, кто-то выл от боли. Глаза шипало от дыма, небо над головой истекало кровью и горело огнем, и ему было страшно, страшно, страшно умереть. Он не мог вынести самой мысли о том, что покинет ее, даже сознавая всем сердцем, всей душой, что и за порогом смерти она будет принадлежать ему, она будет его ждать, ждать его годы, десятилетия, века. Его любимая...

Небо над головой горело, звезды бешено кружились и падали — ливень огня, дождь белых искр. Свет струился сквозь него, пока и сам он не превратился в свет и она не стала светом тоже. Свет сиял, сиял, сиял... и вдруг исчез, и оказалось, что он просто-напросто смотрит в глаза Арианны.

Теперь она вела бешеную пляску их страсти, то поднимаясь на коленях и едва касаясь его, то неистово опускаясь и принимая в себя всю длину его, то распластываясь по нему, то раскачиваясь, то с силой сжимая бедрами его бедра. Он по-прежнему хотел, чтобы это длилось вечно, но уже внутри зародилась первая дрожь — знак близкой разрядки, и он понял, что не сумеет отдалить ее. Он был уверен, что умрет, достигнув пика наслаждения.

Он закричал во весь голос, словно сама душа его выплеснулась наружу вместе с семенем.

Арианна упала ему на грудь, спрятав лицо в изгиб его шеи. Она дышала часто, и хрипло, и очень громко, и сердце ее билось как безумное. Он хотел коснуться ее, но был не в силах, потому что так и не обрел единого себя, потому что частично еще пребывал среди звезд, где было прекрасно, а частично — внутри нее, где было даже прекраснее. Теперь он всецело принадлежал ей, этой женщине, его жене, потому что она все-таки взяла его душу. Он знал, что никогда уже не будет тем, кем был до этой ночи.

— Cariad... — прошептал он по-уэльски.

Никогда прежде он не слышал этого слова, но знал, что оно означает. Любимая!

***

Это случилось не сразу, но по мере того, как дни складывались в недели и уходили в прошлое, как лето сменилось осенью, Черный Дракон научился быть счастливым, научился радоваться.

Он видел, как жнут хлеб на его землях. Крестьяне, крепостные и свободные, утро за утром выходили в поля с серпами в руках и срезали спелые колосья. Другие вязали их в тугие снопы, третьи молотили деревянными цепами. Четвертые раз за разом подбрасывали зерно с помощью кусков холста — веяли, чтобы освободить от остатков соломы и мякины. Ветер, что проносился в это время над Руддланом, приобретал свежий, ни с чем не сравнимый запах жатвы.

Но радость, которую познал в эту осень Рейн, не была напрямую связана с богатым урожаем, или с Руддланом, или с плодородными землями, принадлежавшими ему как лорду. Арианна и ребенок, которого она ему родила, — вот в чем был неиссякаемый источник его счастья. Арианна и ребенок были для него более необходимы, чем воздух для дыхания.

Когда же, наконец, последний хлеб созрел и был убран с полей, Рейн решил на славу отпраздновать это. Он задумал большой турнир рыцарского искусства, где каждый, вплоть до пажей и оруженосцев, мог показать, насколько ловко он управляется с мечом и пикой.

Он не намерен был мешать рыцарям показывать свое мастерство, но и сам собирался продемонстрировать свою силу и ловкость. На поле перед стенами Руддлана была врыта дюжина столбов в рост человека, на каждом из которых укрепили бечевкой по железному кольцу. Необходимо было, сидя без седла на коне, пущенном в галоп, собрать на пику как можно больше колец. Чтобы выполнить это нелегкое задание, требовалось в совершенстве управлять конем, хорошо сохранять равновесие и обладать недюжинной силой. Такое было по плечу немногим из рыцарей.

Что касается Рейна, то его тускло-черные дамасские латы были не чем иным, как призом, который он выиграл, исполняя именно этот трюк на одном из широко известных ристалищ Франции.

Он сразу пустил своего черного коня в галоп, направив вдоль ряда столбов, отклонившись на лошадиной спине назад и наружу по отношению к своей цели. Ноги его сжимали бока могучего животного, как железные тиски, рука с пикой была приподнята локтем вверх, чтобы острие оказалось направленным чуть книзу. Он хорошо знал, что, опусти он наконечник больше, чем требуется, тот рано или поздно вопьется в грунт, вывернув ему сустав плеча и сбросив на землю. Слишком высоко прицелившись, он мог опозорить себя, не попав ни в одно кольцо.

Он справился со своей задачей на диво. Да и могло ли случиться иначе, после всех этих тренировок украдкой, щедро оплаченных побоями? Снова и снова раздавалось негромкое бряцание, означавшее, что очередное кольцо надето на пику. Наконец под гром одобрительных криков пика Рейна подцепила последнее из них. Он поднял ее и потряс, отчего кольца зазвенели, как браслеты на руках цыганки.

Рейн поискал взглядом Арианну и увидел ее на краю ристалища. Он снова послал коня в бешеный галоп, опасный даже на оседланном животном. Ветер пел в ушах и развевал волосы, стук подков отдавался отдаленными раскатами, а Рейн сжимал ногами крутые конские бока и чувствовал, как мышцы ходуном ходят под кожей, как по жилам стремительно несется горячая кровь.

Арианна следила за его приближением. Она и не думала трогаться с места, хотя Рейн несся прямо на нее. Он свернул в самый последний момент, натянув поводья коня уже у нее за спиной. Остановленный на полном скаку, норовистый боевой конь встал на дыбы, храпя и грызя удила. Арианна подняла серовато-зеленые газа, так поразительно похожие на взбаламученную штормом морскую воду. Губы ее были приоткрыть», глаза округлены, но не от страха, а от радостного волнения. И от желания.

«Она без ума от страсти ко мне!» — подумал Рейн и почти улыбнулся. Арианна принадлежала ему, и для того, чтобы свести ее с ума от желания, любовный напиток Талиазина был не нужен. Но она так ни разу и не сказала, что любит его, а страсть... что ж, из страсти много женщин бросалось в его объятия. От Арианны он хотел большего.

Он спешился и бросил поводья подоспевшему пажу. Теперь, оказавшись так близко от жены, он видел, что у нее усталый вид, что щеки ее побледнели, а под глазами залегли темные тени. Он сообразил, что ночью, пока он отдыхал, Арианна почти не спала: Неста была нездорова и кашляла.

Неста! Стоило Рейну мысленно произнести имя дочери, как его наполняло ласковое тепло, словно он снова и снова возвращался домой издалека.

— Как наша девочка? — спросил он и положил руку Арианне на шею, под волосы, чтобы ласково погладить ее там.

Она слегка запрокинула голову и потерлась затылком о его руку, потом искоса глянула на него и улыбнулась. Она не всегда улыбалась так, как сейчас. Только после той ночи в кольце мейнхирион ее улыбка стала ласковой, открытой и незащищенной. Рейн тепло улыбнулся, чувствуя, как к глазам от нежности подступают слезы, что вовсе не пристало рыцарю.

— Спит, как крольчонок, — сказала Арианна, отвечая на его вопрос. — Я дала ей ложечку эля с горчичным семенем, а на грудь положила примочку из репейного корня.

Она отвернулась и заслонила глаза рукой, всматриваясь в противоположную сторону ристалища.

— Смотри-ка, уже поставили чучело! Сейчас Родри покажет себя... как по-твоему, из него выйдет добрый рыцарь? Как его служба?

— Он парень крепкий. Пожалуй, слишком уж безрассудный, но это пройдет со временем. У него не меньше мужества, чем у любого из рода Гуинеддов.

Рейн заметил, что Арианну порадовала похвала ее брату, и улыбнулся, довольный, потому что сказал правду. Тем временем Родри увидел, что сестра наблюдает за ним, улыбнулся и помахал. Опустив забрало шлема и подхватив пику поудобнее, он пришпорил коня.

Чучело было одето как сарацин, посередине деревянной груди было проточено отверстие как раз такого размера, чтобы в него прошло острие пики. Несложное устройство заставляло его непрерывно вертеться, выбивая атакующего из седла, если тот попадал в любое другое место деревянной болванки.

Родри удалось нанести солидный удар, вот только попал тот не в отверстие, а в плечо чучела. Родри попытался уклониться, но деревяшка повернулась кверху ногами, в свою очередь влепив ему оплеуху прямо в физиономию. Родри свалился с седла.

Само собой, поблизости восседал верхом на изгороди Талиазин. Тот начал хлопать себя по коленям, улюлюкать и кудахтать, как курица на насесте.

— Тебе крышка, Гуинедд! — вопил он. — Тебя поразил на поединке сам Чу-Чу Сарацинский, славный король всех чучел!

Родри, ошеломленный ударом, приподнялся на вытянутых руках и помотал головой. Почва на лугу перед Руддланом была болотистой, и потому он плевался жидкой грязью и был покрыт ею с головы до ног.

— Нет, тебе не просто крышка, Гуинедд! Твои верные соратники понесут тебя на знамени, затыкая носы от вони! От твоего гроба за версту будет смердеть лошадиной мочой и лягушками!

Родри издал вопль ярости, вскочил и бросился на оруженосца, ревя, как раненый бык. Кудахтанье Талиазина прервалось.

В начавшейся свалке невозможно было разобрать, чьи взлетают кулаки и лягаются ноги. Наконец Талиазину удалось вырваться. Несколько мгновений парни стояли друг против друга, тяжело дыша, потом Родри размахнулся и одним ловким ударом расквасил оруженосцу нос. От неожиданности тот свалился задом в лужу. Фонтан грязи окатил неосторожно приблизившихся зрителей.

Арианна ахнула и бросилась было к месту происшествия, но Рейн удержал ее за руку.

— Ничего, пусть подерутся. Надо же им когда-нибудь выяснить отношения до конца.

Между тем Родри уже собрался поставить точку на потасовке, пнув Талиазина в пах. Тот увернулся на редкость быстро и вскочил на ноги. Схватив Родри за волосы, он дал ему подножку и провез лицом по грязи, пропахав широкую борозду.

Арианна содрогнулась и закрыла лицо руками, но Рейн заметил, что она подглядывает в щелочку между пальцами.

Рыцари, пажи и оруженосцы постепенно стянулись в широкий круг дерущихся, благоразумно не приближаясь к ним. Кое-кто начал заключать пари, другие последовали их примеру. Шум стоял такой, что поначалу никто не расслышал криков Эдит. Та бежала через поле, подобрав юбки чуть ли не выше колен, чепчик, в который она облачалась для ухода за ребенком, сбился на одно ухо, рябое лицо было совершенно искажено.

— Миледи, миледи! Неста! Прошу вас, поспешите... ох, миледи, ей совсем плохо!

***

Рейн в полном одиночестве стоял посреди опустевшего заболоченного луга. За несколько прошедших часов лицо его обострилось, щеки ввалились. Глаза в глубоко запавших глазницах казались потухшими темными ямами, их угрюмый взгляд не отрывался от окна спальни Руддлана. Сквозь щели в ставнях не пробивалось и намека на свет, и это означало, что ни один из подвесных светильников не зажжен. Там, в этой сумеречной комнате, в колыбели, расписанной веселыми розовыми цветами, лежала Неста. Она прожила всего шесть месяцев и теперь умирала.

О Господи, Господи Боже!.. Но в небесах не было Бога, и милосердия там не было тоже, как и на бренной земле. Все изменилось за несколько считанных часов. Он, Рейн, не был больше славным, непобедимым рыцарем, потому что не мог сразиться с драконом, который оскалил над Нестой пасть. Смерть! Он всегда считал ее безделицей, о которой не стоит и думать... свою собственную смерть. Но не его малышки, не Несты.

Сумерки сгущались, и Рейн наконец сделал неуверенный шаг по направлению к замку. Его остановил отчаянный крик, жалобным эхом отдавшийся под сводами леса. Зажмурившись, Рейн помедлил, без сопротивления принимая боль, когтистой лапой сдавившую сердце, но ему некуда было идти, кроме как туда, откуда донесся крик. Он пошел, ускоряя и ускоряя шаг и каждую секунду ожидая, что крик повторится. Но теперь все было тихо вокруг.

Воздух внутри закрытой и непроветриваемой спальни был спертым и душным. Арианна стояла у колыбели и покачивала ее, что-то негромко напевая, словно Неста все еще была жива.

У двери Рейна остановила Эдит. Рябое лицо горничной совершенно распухло от слез, глаза заплыли.

— Милорд, леди Арианна обезумела от горя. Она не верит... не может принять того, что...

— Уходи! — приказал он хриплым голосом. Эдит бросилась к двери, приглушенно рыдая. Рейн остановился на полпути от двери до колыбели. Ничто не могло заставить его бросить хотя бы один взгляд на мертвое личико дочери. Ничто на свете.

Он стоял посередине комнаты не в силах дышать от боли, царапающей сердце. Внезапно его охватил горький и яростный гнев — гнев на Арианну. Она и только она была виновата в том, что случилось! Он доверил ей свое сердце, а она заставила его вновь испытать боль, против которой он так долго и мучительно создавал внутри себя толстенный панцирь! Она нашла щелку в этом панцире и змеей вползла под него, чтобы разрушить защитную оболочку, и постепенно для него снова стало небезразлично все то, что можно потерять, испытав величайшую боль. И почему он позволил ей это? Он, наученный таким долгим опытом! Разве он не знал, что стоит открыться хотя бы на секунду, тотчас получить удар, от которого, может быть, никогда не оправишься?

Несмотря на временное помутнение рассудка, Рейн понимал, что несправедлив к жене, что ее вины нет в том, что случилось с Нестой, но уже не способен был удержаться от упрека:

— Как ты могла допустить это?

— Не волнуйся, Рейн, все будет в порядке, — сказала Арианна, поворачиваясь и глядя на него безжизненными глазами. — У нее всего лишь небольшой кашель.

Он почувствовал, как каменеет его лицо. «Прекрати! — попытался он урезонить себя. — Прекрати немедленно!» Но он уже не мог остановиться.

— Ты называешь себя ясновидящей, Арианна. Ты должна была предвидеть то, что случится! — Он махнул рукой в сторону колыбели и болезненно сморщился. — Зачем, зачем ты подарила мне ее, если с самого начала знала, что она умрет?

Арианна сделала слабый отрицательный жест рукой. Веки ее затрепетали тоже, словно она только что очнулась от глубокого сна или, может быть, обморока. Потом она медленно повернулась к колыбели... и стиснула расписную спинку так, что побелели пальцы. Рейн услышал сдавленное всхлипывание, еще одно и еще, пока звук душераздирающих рыданий не заполнил темное помещение.

— Пойду поговорю с каретником насчет гроба, — сказал Рейн в пространство.

Он отвернулся от рыдающей жены и пошел к двери. Он не видел, куда идет, и не знал, куда направляется. Он находился в аду, сознавая только одно: выхода нет.

— Рейн!

Он даже не замедлил шаг. Арианна судорожно повернулась, не удержалась и рухнула на колени, одной рукой держась за колыбель, а другую протягивая ему вслед. Рейн не видел этого, потому что так и не оглянулся.

На детской груди лежало крохотное распятие. Неста покоилась в гробу на возвышении, задрапированном черным погребальным покровом, вокруг горели высокие тонкие свечи. Язычки пламени мигали от сквозняка, то погружая в сумрак, то выхватывая из него шлифованное дерево креста, позолоту вокруг затененных ликов святых и драгоценные камни, украшающие раку с мощами.

Арианна стояла у гроба усопшей. Она была одна.

Время от времени она пробовала молиться, но могла припомнить только обрывки священных текстов. Она старалась дышать неглубоко, но все равно горло першило от густого приторного запаха ладана. Глаза жгло так, словно в каждом из них торчало по раскаленной игле. Она пролила столько слез, что их больше не осталось.

«Я не могу этого выносить, — думала она. — Господи, пусть это кончится! Я не могу больше!»

Дверь часовни скрипнула отворяясь. Арианна медленно повернулась, отчаянно надеясь увидеть на пороге Рейна.

Но свет выхватил из полумрака оранжевые пряди волос. Талиазин в несколько быстрых шагов пересек квадратный неф и приблизился к гробу. Но посмотрел он не на Несту, а на Арианну. Его юное лицо было суровым, глаза мерцали и казались бесконечно старыми.

— Ах, миледи... — и это было все, что он сказал, но в этих двух словах заключался длинный-предлинный монолог, полный сострадания и печали.

Арианна отвернулась и опять стала смотреть на мертвое лицо дочери. Она боялась, что уже не сможет плакать, как бы ни было больно, но сейчас ощутила на щеках новые слезы. «И откуда они только берутся», — думала она с тупым отчаянием, но уже знала, что источник скорби неиссякаем. Ей казалось в эту минуту, что горе никогда не кончается, что оно вечно.

— Скоро нам придется ее похоронить... где же он? Талиазин, объясни мне, почему он не приходит оплакать ее?

— Он любил ее, миледи.

— Но я тоже любила ее! — вырвалось у Арианны, и она повернулась всем телом. — Неужели он не видит, не понимает... Она поднесла сжатый кулак ко рту и впилась в него зубами.

— Он страдает, миледи.

— Но разве это дает ему право мучать меня? — Она вцепилась в волосы, стараясь удержать исступленные рыдания. — Я так его люблю, а он... он убивает меня!

— Так уж устроен мир, миледи, что любовь всегда приносит боль. Даже те, кому счастье суждено с самого начала, знакомы со сладкой болью опасений и переживаний, которая идет с любовью рука об руку: ведь когда любишь, сильно рискуешь — рискуешь однажды потерять. Тот, кого любишь больше себя самого, может погибнуть... или погубить тебя.

Арианна кивнула. Она знала теперь, как глубоко — слишком глубоко — чувствует Рейн. Это было его слабое место, его ахиллесова пята: если уж он любил, то любил слишком сильно.

— Он никогда больше не пойдет на такой риск, — сказала она. — Никогда.

«Еще одна потеря, еще одна рана в его сердце... но как же мне теперь жить? Я не смогу в одиночку нести эту боль, тогда как с ним, с его любовью, мне все под силу. А Рейн? Что ему в моей любви? Она только вынуждает его открыться для того, что он не способен выдержать. Есть ли у меня право снова толкать его на это?»

Талиазин мягко положил ладонь ей на плечо, и Арианна ощутила, как внутри, очень глубоко (должно быть, в душе ее), распространяется тепло, ласковый золотистый свет.

— Он снова научится любить, потому что ты покажешь ему как. Иди к нему, дитя мое. Ты нужна ему. Наступило время тебе подставить плечо, чтобы он мог опереться.

***

Каким-то образом Арианна догадалась, где искать Рейна. Очень возможно, это Талиазин вложил ей в душу интуитивное знание вместе с умиротворяющим светом. «Иди к нему, дитя мое», — сказал он, и слова эти прозвучали естественно, хотя произнес их человек молодой — моложе, чем сама Арианна. Что ж, он был не просто оруженосец, у которого еще и борода не росла как следует, он был ллифраур — могущественный маг, умеющий перевоплощаться. Он был старше, чем само время.

Серые и внушительно неподвижные на фоне бледного предзакатного неба, тринадцать камней мейнхирион стояли точно так же, как и столетия назад: прикованные к земле, устремленные к звездам. Ветер снова и снова налетал на их несокрушимую грудь, посвистывая в невидимых трещинках, но камни оставались равнодушными.

Однажды ночью она и Рейн разделили в кольце мейнхирион неописуемую страсть и взаимопроникновение. Они были подлинно близки тогда, и казалось, любовь их старше, чем камни, она так сильна, что ее не сможет убить даже неумолимый бег времени, даже смена столетий не властна над ней. Их любовь была тогда прибрежной скалой, которую морская волна захлестывает лишь на несколько мгновений, чтобы отхлынуть и оставить по-прежнему нерушимой. Любовь-скала... вечная, непобедимая, неподвластная времени, как камни мейнхирион...

Рейн стоял на отлогом берегу, у самой кромки прилива. Волны одна за другой бежали к мыскам его сапог, но откатывались, так и не коснувшись. Он стоял, запрокинув голову и свесив по бокам руки, сжатые в кулаки. У него был вид человека, который выкрикивает упреки, обращенные к Богу. Но он молчал.

Арианна не успела еще позвать его по имени, как он обернулся.

Он изменился. Что-то в его душе надломилось, и он даже не пытался это скрыть. Лицо его было искажено, в глазах застыла боль. Он не мог и не хотел больше ничего скрывать от нее, он открыл ей себя вплоть до самых глубин души.

Арианна сделала только один шаг. Рейн бросился к ней навстречу, глубоко увязая в песке. Когда он приблизился, то опустился на колени и прижался щекой к ее ногам. Взгляд его был таким измученным, что глаза казались слепыми.

Арианна протянула руку, но замерла, не решаясь коснуться его волос.

— Арианна... — шептал он, — Арианна, Арианна... Плечи его содрогнулись, окаменели — и затряслись. Беззвучные поначалу рыдания становились все громче и наконец превратились в отчаянные, выворачивающие душу вскрики и хрипы — так плачет человек, не умеющий плакать.

— Обними меня... Арианна... обними меня...

Глава 24

— Ре-ейн!

Арианна бежала вверх по склону холма, высоко подобрав юбки, и ее белые ноги мелькали над сухой зимней травой.

Подводы, тяжело нагруженные бревнами для потолочных балок, скрипнув, остановились. Тяжелые деревянные молоты замерли на полувзмахе, и зубила помедлили, уткнувшись в камень, который до этого прилежно обтесывали. Землекопы перестали копать, а возчики — вывозить землю. Все работы по строительству нового замка были остановлены: мужской пол упивался видом бегущей леди Арианны.

— Ре-ейн!

Он ждал ее на гребне холма, уперев руки в бока, расставив ноги и старательно хмурясь.

— Здесь работает в общем и целом человек сорок, и каждый из них разглядел твои ноги чуть ли не до того места, откуда они растут, — возмутился он, когда Арианна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, остановилась перед ним.

— Где же тебе удалось найти сразу столько мужчин, которые ни разу в жизни не видели места, откуда растут женские ноги? — отпарировала Арианна, и в глазах ее заплясали веселые чертики, — Хватит хмуриться, Рейн! Я принесла чудесную новость. Можешь себе представить, не успела я позавтракать, как меня тут же вывернуло наизнанку!

— Прикажешь оповестить об этом событии всех соседей?

— Пожалуй, лучше подождать месяцев восемь-девять. Только тогда смысл услышанного дошел до Рейна, и лицо его озарилось радостной надеждой.

— Ты хочешь сказать, что у тебя снова началась утренняя тошнота?

Арианна открыла рот, чтобы посвятить его в детали, но Рейн не дал ей такой возможности, схватив в охапку и с силой прижав к груди так, что она ахнула. Потом он закружил ее, одновременно целуя в губы. Ноги ее во время этого бешеного кружения отнесло в сторону, волосы тоже, и они реяли по кругу, как наполненный ветром парус.

Когда Рейн опустил Арианну на землю, они вынуждены были схватиться друг за друга в ожидании, пока окружающее не перестанет сначала головокружительно вращаться, а потом — пьяно крениться. Арианна при этом едва не порвала, ворот его рубахи, в который конвульсивно вцепилась обеими руками, а сам он был так оглушен грохотом сердца, что даже не заметил, как засмеялся.

— Давай немного побродим у реки, — предложила Арианна, дотронувшись до его щеки.

Размякшая от дождей прибрежная грязь за ночь схватилась коркой льда и теперь похрустывала под ногами. За спиной оставались две двойные цепочки — не следов, а звездообразных вмятин с разбегающейся паутиной трещин. Река струилась неспешно, ровная и серая, отражая солнечные аучи, словно начищенные латы.

Ветер дул от строительной площадки, неся с собой запах извести, которую гасили, готовя для раствора. Он нес и звуки: удары зубила по камню, постанывающий скрип кожаных ремней лебедки, окрики, проклятия и хриплый смех рабочих. Рейн повернулся и посмотрел на гребень холма. От реки едва были видны начатые внешние стены замка и основания круглых башен в обоих тупых углах, зато хорошо просматривалась внутренняя башня, достигающая высоты в два человеческих роста и окруженная лесами. Она росла медленно, трудно — двенадцать футов толстенной каменной кладки в год.

Порой Рейн ловил себя на том, что поражается собственной дерзости. Чтобы осуществить задуманное, требовалось столько времени, что он вполне мог покинуть этот мир до того, как проект будет завершен. Было странно сознавать, что именно он, не раз измерявший свое будущее в часах, а не в годах, взялся за такое долгое дело.

Он взял Арианну за руку, и они пошли вдоль берега реки. Арианна выглядела задумчивой и ступала медленно, рассеянно поглаживая мозоли на его ладони. Некоторое время спустя она остановилась, повернулась к нему и подняла его руку к лицу, щекотно коснувшись губами костяшек согнутых пальцев.

— Рейн, мне страшно...

Он не сразу нашелся, что ответить, и просто зарылся рукой в волосы Арианны у самой шеи. Он знал, чего она боится, потому что и сам боялся того же: дети умирали слишком часто, и потому само их рождение сопровождалось страхом. Кроме того, Рейн сознавал, что может потерять и Арианну.

Он подавил вздох и слегка прижал ее к себе, потом пpосунул пальцы под высокий ворот теплого платья, чтобы коснуться тревожного, трепещущего пульса на горле.

— Все будет хорошо, — тем не менее, сказал он, привлекая ее к себе.

Они долго стояли, тесно прижавшись друг к другу: Рейн — успокаивающе поглаживая жену по спине, она — изо всех сил обнимая его за талию.

Слова, которые он только что произнес, ничего не значили, но он чувствовал, что должен был их сказать, что самый их звук уже нес в себе обещание того, что все может быть хорошо. О том же говорило и его объятие, да и сам Рейн — свидетель Бог! — находил утешение в объятиях Арианны.

— Я люблю тебя, Рейн.

Он ощутил удивительное, дышащее лаской тепло, и подумал, что только теперь, после бесконечно долгих лет трудной дороги, пришел к порогу родного дома. Впрочем, нет, не так: дома у него никогда не было, и только теперь он обрел его.

Он пытался сказать, что тоже любит ее, но не сумел: слова, которые просились на язык, застряли где-то на полдороге от сердца до горла — и потому он промолчал, заменив признание самым нежным поцелуем, на который только был способен.

Он проводил Арианну до самого замка — старого замка, в котором им предстояло жить еще долгое время, — но не поднялся вместе с ней в спальню. Вместо этого он прошел в часовню.

Как-то раз во Франции, на поле недавно отгремевшего сражения, когда Рейн стоял среди трупов, весь забрызганный кровью (но не своей кровью, как случалось чаще всего), проповедник сказал ему, что не имеет значения, верит человек в Бога или нет. Главное, сказал он, это молиться, потому что Бог прислушивается к священным словам и порой дарует свою милость тому, кто достаточно часто их произносит. В тот момент Рейн не поверил ему, потому что считал: Богу нет дела до смертных, и он глух к их молитвам.

Вот и теперь он помедлил на пороге часовни, чувствуя себя лицемером. Из приоткрытых дверей веяло запахом ладана и тающего воска зажженных свечей. Рейн толкнул тяжелую створку, и ему показалось, что он стоит перед зияющим устьем темной пещеры. Внезапно в нем ожили воспоминания детства: долгие часы, проведенные на богослужениях. Часы, посвященные Богу, в которого он никогда не верил.

Наконец он шагнул через порог, чувствуя на себе насмешливые, злорадные взгляды святых с барельефов, обрамляющих портал.

Хотя считалось, что лорд должен подавать добрый пример подданным, Рейн редко посещал мессу и потому был внутри часовни считанное число раз. Роспись на стенах переливалась позолотой, как дорогая венецианская парча, но Рейн не чувствовал присутствия Бога ни в картинах на библейские сюжеты, ни в священных сосудах из золота и серебра. Он лег на пол перед алтарем — ничком, раскинув руки, как предписывали церковные каноны. Камень, к которому прижималась его щека, был холодным и пахнул тленом, как старая могила.

Рейн боялся, что не сумеет подобрать слова, но они потоком полились из глубин души, из глубин сердца — слова страстной мольбы.

«Господь милосердный... не спеши забрать ее в царство небесное! Возьми взамен все, что у меня есть, сделай со мной все, что пожелаешь, но только не отнимай ее у меня! Не отнимай Арианну!»

Двумя месяцами позже Арианна стояла, прислонившись к столбу, служившему подпоркой соломенной кровле жалкого строения. С низкой стрехи текло ручьем в перемешанную сапогами грязь у входа.

Кристина, дочь галантерейщика, склонилась над закопченным чугунком, который был подвешен над костром, разложенным прямо на земляном полу. Зачерпнув варево большим черпаком, она начала разливать его в деревянные миски, адресовав Арианне кривую улыбку. Почти тотчас же ее взгляд переместился в угол, где был брошен соломенный тюфяк. Разбросав по подстилке грязные медово-рыжие волосы, там то трясся в лихорадке, то немилосердно потел Кайлид.

Дверь лачуги была открыта, чтобы впустить внутрь хоть немного дневного света, и через порог фонтанчиками брызгала дождевая вода, подгоняемая порывами промозглого ветра. Порог был выкрашен известью (как делалось в каждом уэльском доме, даже самом нищенском, чтобы отвадить нечисть), но он так вымок, что выглядел не светлее земляного пола. Этот дом и в самом деле был нищенским: всего-навсего пастушеская хижина, используемая только в теплый сезон. Не слишком приятное место для зимовки.

В сущности, хижина не имела ни стен (потому что трудно назвать стенами плетенку из ивовых прутьев, пусть даже очень плотную), ни очага. В полу было вырыто круглое углубление, в котором горел огонь. Для выхода дыма в кровле было проделано отверстие, но оно не слишком хорошо служило этой цели, в основном пропуская внутрь дождь. Да и сам костер трудно было назвать костром. Непросохшие обрывки лозы дикого винограда больше трещали и плевались искрами, чем давали жар. Несмотря на распахнутую дверь, в хижине удушливо пахло дымом, незатейливым варевом и мокрой овечьей шерстью

Несколько минут спустя Кайлид достаточно оправился от приступа лихорадки, чтобы приподняться на локте и устремить хмурый взгляд на хозяйку жалкого строения, в котором он теперь обитал. Кристина молча расставляла на столе миски и раскладывала ложки, Арианна сочувственно следила за ее действиями. Заметив это, Кайлид нахмурился сильнее.

Наконец Кристина закончила «сервировку» ободранного, покрытого кругами от винных кружек стола и начала отрезать краюхи от заплесневелой ковриги простого хлеба. Кроме Кайлида, в хижине находилось еще двое мужчин. Один из них уже сидел за столом, уперев в бедро лиру, знававшую лучшие времена. Неуклюжие от холода пальцы двигались по струнам, наигрывая жалобную мелодию. Голосом низким, сочным и поразительно уэльским (как и варево в миске перед ним) он начал петь, и песня естественно вплелась в унылый звук дождя.

Я никому не позволю наступить на мой плащ, Я никому не позволю вонзить плуг в мое поле...

Его товарищ нагнулся над полупустым бочонком эля, зачерпнул напиток в две кружки и принес их к столу. Он как раз начал заносить ногу, намереваясь сесть на скамью, когда из угла раздался слабый, брюзгливый голос Кайлида:

— Убирайтесь отсюда!

— То есть, как это — убирайтесь? — удивился он, застыв над скамьей в неестественной позе. — Там же льет как из ведра!

— Вон! — взревел Кайлид, собрав все силы. Недовольно ворча, мужчины подхватили миски и кружки и вышли под дождь.

— Ты тоже, Кристина, — приказал Кайлид и добавил более мягко: — Прошу тебя.

Дочь галантерейщика бросила на него взгляд, в котором смешались возмущение и обида. Не говоря ни слова, она сняла с колышка на стене свой плащ и вышла следом за мужчинами.

— Они промокнут, — заметила Арианна.

— Не промокнут, ниже по склону есть еще одна такая же лачуга, — буркнул Кайлид. Взгляд его скользнул с лица сестры на ее живот, уже слегка выпуклый, и темно-медовые глаза сузились. — Ну и плодовита же ты! В таком состоянии тебе не стоило бы разгуливать под дождем.

— Когда я выходила за дверь, светило солнце. Не забывай, что мы в Уэльсе, Кайлид.

Тот начал было смеяться, но смех скоро обернулся захлебывающимся кашлем, который сотряс все его исхудавшее тело и вызвал болезненный багровый румянец на впалые щеки.

— Ты принесла что-нибудь от этого чертова кашля? — спросил Кайлид, как только ему удалось отдышаться.

Арианна сбросила на плечи отороченный мехом капюшон теплого плаща и отстегнула от пояса мешочек со всякими снадобьями. Среди других там находилась настойка шандры — самое сильное отхаркивающее средство. Арианна добавила необходимое количество в кружку с элем.

Присев на продавленный тюфяк, служивший Кайлиду постелью, она вложила кружку в руки брата. Ветер порывом дунул в распахнутую дверь и отбросил мокрые волосы с его лба, покрытого крупной испариной. Оказавшись так близко от Кайлида, Арианна поняла, что он болен серьезнее, чем она решила поначалу. Он не просто горел в лихорадке, кожа на его лице и руках приобрела неприятно пергаментный вид, словно этот человек, некогда крепкий и сильный, усыхал час за часом. Но Арианна не нашла в своем сердце былой сестринской любви. По правде сказать, она не чувствовала даже жалости. Кайлид навсегда убил в ней жалость в ту ночь, когда вонзил кинжал в спину Талиазина.

— Я бы ни за что не пришла сюда, кузен, даже зная, что ты серьезно болен, — сказала она, придав как можно больше твердости голосу и выражению лица. — Я здесь только потому, что, по словам Кристины, ты готов сдаться на милость лорда Руддлана, моего мужа. Она сказала правду или солгала?

— Не солгала, нет, — ответил Кайлид, обессиленно откидываясь на сбившуюся подушку. — Но не думай, что я собираюсь совершить очевидное самоубийство. Я хочу, чтобы мне была обещана безопасность. Ответь, Арианна, та сможешь добиться этого?

— А ты сможешь отказаться от всех своих прав на Рос и убраться прочь из Уэльса? Сможешь больше не мешать нам жить в мире?

— Я принесу твоему мужу клятву...

— Нет, не ему, а мне! Принеси клятву мне, твоей кровной родственнице.

Кайлид вспыхнул все тем же болезненно-бурым румянцем, и его глаза заметались, избегая взгляда сестры. Арианна ждала, зная, что клятва Кайлида Рейну не будет стоить и пенса. Зато клятва, данная кровной родне, будет для него священна, ибо ни один уэльсец не решится содеять то, за что на Страшном Суде ему придется держать ответ перед Богом.

— Будь ты проклята! — крикнул Кайлид. — Клянусь!

— По-твоему, это клятва? Нет уж, я хочу слышать, как ты клянешься по всем правилам, Кайлид Дейфидд.

— Ладно! — Кайлид пронзил Арианну яростным взглядом и поднял дрожащую правую руку. — Спасением души своей клянусь перед Богом, что отказываюсь от всех прав на Рос и впредь никогда не развяжу войны против нормандского ублюдка, которого ты называешь мужем, да сгниет его черная душа в аду!

— Не думаю, что Бог примет клятву, в которой упомянут ад. К тому же я почему-то все равно не верю тебе. Зачем ты все это затеял, если так и не смирился?

— Из-за Кристины, пропади она пропадом! — процедил Кайлид, ударяя кулаком по полу. — Дуреха присосалась ко мне, как пиявка к коровьему боку!

Его выразительный рот свело гримасой не то раздражения, не то жалости. Он обвел взглядом хижину и беспомощно махнул рукой.

— Ты только посмотри вокруг, Арианна! Еще один месяц в этой дыре — и чудесная белая кожа Кристины станет похожа на хорошо прокопченный окорок. Она так исхудала, что порой мне кажется, я буквально вижу, как она чахнет и сохнет. На днях я предложил ей бросить меня здесь, а самой вернуться в лавку, оставленную на попечение приказчика... — Кайлид криво усмехнулся, продолжая раздраженно постукивать по полу. — Мы переругались, тем дело и кончилось.

— Меня это нисколько не удивляет. На месте Кристины я не посмотрела бы, что ты болен, и как следует огрела метлой.

— Хватит и того, что мне на голову опрокинули кувшин эля, — Кайлид улыбнулся впервые за время разговора.

Арианна помолчала, разглядывая его. Он и правда был довольно красив, с этими медово-рыжими волосами, вислыми белокурыми усами и золотистыми глазами. Однако в нем чувствовались скрытая злопамятность, умение лелеять и растить в себе обиду, даже по пустякам. В нем угадывалась жадность. Арианна подумала, что у некоторых женщин странный вкус в отношении мужчин.

Но она по-прежнему симпатизировала Кристине и потому сделала еще одну попытку объяснить то, что отказывался понять упрямец Кайлид.

— Если женщина по-настоящему любит мужчину, она пойдет на все, чтобы оставаться рядом с ним, чтобы рожать ему детей.

— Тогда тебя можно только пожалеть, — заметил Кайлид, кисло поджимая губы. — Вряд ли тебе хочется снова и снова рожать для нормандского ублюдка.

Арианна не успела ответить. Заглушая шум дождя, послышался все более громкий стук копыт. Ниже по склону кто-то закричал тонко и пронзительно, как раненый заяц. Арианна бросилась к двери. Кайлид, у которого недостало сил даже вскочить с тюфяка, разразился злобными проклятиями.

Через несколько секунд хижина была окружена рыцарями Руддлана. Люди Кайлида были брошены на землю со связанными за спиной руками и заткнутыми ртами. Двое верховых оттеснили Кристину к стволу дерева, не давая броситься к хижине. Девушка рыдала, закрыв лицо руками, но можно было видеть, что ей не причинили вреда.

Когда короткая атака была окончена, Арианна отошла от двери к тюфяку Кайлида. Его лицо продолжало пылать от лихорадки, но теперь на нем явственно читался страх.

— Что за незадача! — резко сказала Арианна. — Мой муж, нормандский ублюдок, взял тебя в плен до того, как ты успел сдаться добровольно.

Не дожидаясь ответа, она вышла под дождь.

Черный рыцарь оставался в седле и выглядел угрожающе. Он молча посмотрел на нее сверху вниз. Он не выразил ни малейшего удивления при виде ее, и она задалась вопросом: не знал ли он заранее, что найдет ее в гостях у Кайлида? Если только он не выследил ее.

Наконец он молча спешился.

Сейчас на его лице было выражение, от которого она постепенно начала отвыкать, — вернее, на нем отсутствовало всякое выражение. Он напоминал того Рейна, которого она увидела в день падения Руддлана, — жестокого и беспощадного, но теперь она знала его гораздо лучше. Разумеется, он тоже лучше узнал ее и не мог уже обвинить в предательстве, как случилось однажды. Позже, решила Арианна, они объяснятся.

Один из людей Рейна привел под уздцы ее лошадь. Рейн приблизился и сильным рывком подбросил Арианну в седло.

— Сэр Одо, проводите леди Арианну в Руддлан, — приказал он ровно (ей он так и не сказал ни единого слова).

— Будет исполнено, командир.

Лицо сэра Одо осталось таким же непроницаемым, как и лицо его командира, но глаза выдали то, что он чувствовал. Когда нечто подобное случилось впервые, здоровяк смотрел на Арианну недоверчиво, с разочарованием и почти отвращением, теперь же в его добрых глазах была только тревога.

«Что ж, — подумала Арианна, — если не Рейн, то хоть сэр Одо верит в то, что я не способна на предательство».

Дождь вдруг прекратился, словно источник, скрытый за слоем облаков, наконец, иссяк. Зато ветер усилился, прижимая к земле мокрую траву и норовя раздуть полы плаща Арианны. Тучи быстрее двинулись по небу, бросая изменчивую тень на мокрую землю. Откуда-то раздавался скрипучий крик перекликающихся воронов.

Арианна подхватила поводья и пустила лошадку в галоп, предоставив сэру Одо следовать за ней.

***

Ранние зимние сумерки давно наступили, когда Арианна поднялась в спальню. Как раз в тот момент, когда она открыла дверь, Рейн ступил в деревянную, обитую медными ободами лохань с горячей водой. Он не видел Арианну, так как стоял к ней спиной. От воды с благовониями поднимался душистый пар. Царивший в спальне полумрак почти не разгонял отсвет углей в жаровне и свет единственного висячего светильника в углу.

Эдит стояла над лоханью, готовясь приступить к процедуре омовения хозяина. Арианна жестом приказала ей оставить комнату, и горничная на цыпочках удалилась.

Опустившись на колени рядом с лоханью и стараясь держаться за пределами видимости Рейна, Арианна прижалась губами к шее мужа.

— Чуточку пониже, Эдит, милочка... угу, так хорошо!..

Арианна больно укусила его за ухо.

Рейн поймал ее руку и подтащил поближе, потом нажал на плечо так, что Арианна опустилась в надушенную воду, замочив грудь. Хватка у Рейна была железной, поэтому оставалось только ждать, когда он соизволит отпустить, и слушать, как горячая вода плещется о груди.

— Ты знал, что это я!

— Я учуял тебя по запаху, моя маленькая женушка.

— Как это понимать? Я что, дурно пахну?

— Нисколько, — ответил Рейн и странно усмехнулся. После этого он отпустил ее. Арианна выпрямилась. Прохладный воздух овеял намокший в горячей воде лиф платья, и она почувствовала, как твердеют соски. «Интересно, замечает ли это Рейн, — подумала она. Посмотрела вниз и увидела: да, замечает. Но его глаза остались непроницаемыми, даже самая малая искра тепла не смягчила их. В полумраке невозможно было определить их цвет, но она и без того знала: они кремнево-серые, жесткие и безжизненные. Встретившись с мужем взглядом, Арианна не отвела глаза. Она намылила руки и положила их ему на грудь.

Он успел согреться и был горячим. От воды поднимался пар, пахнущий фиалками, порой он становился таким густым, что черты лица Рейна колебались, как горячий летний воздух над дорогой. Вода слегка плескалась в тишине о борта лохани. Снаружи доносился стук дождя по закрытым ставням, но в спальне было уютно, тепло, даже жарко. Капелька пота скатилась по шее Арианны в выемку между грудями.

Она начала намыливать Рейну сначала плечи, потом грудь, двигаясь все ниже в медленном ритме. Мышцы его тела были плоскими, очень твердыми, ладони так и скользили по ним. Наконец они нырнули между ног, и тогда Рейн схватил их за запястья и отстранил.

— Ты еще не спросила меня, как я поступлю с твоим братцем, — сказал он довольно резко.

— Поступай с ним, как сочтешь нужным. Кстати, ты тоже не спросил меня, что я делала в его хижине.

— Он просил тебя организовать его капитуляцию по всем правилам.

— Он сам тебе это сказал?

— Да. — Рейн выпустил запястья Арианны и взял ее лицо в обе ладони. — Ты должна знать, что теперь я вполне доверяю тебе, что я считаю тебя самым преданным, самым верным из моих вассалов. Я пришел к выводу, что поступал неправильно, когда снова и снова ставил тебя перед выбором между мной и твоей кровной родней. Такой выбор слишком труден...

— Но возможен, — перебила Арианна и сделала жест, как бы прерывая поток откровений. — Рейн, я сделала выбор. Я люблю тебя, и эта любовь превыше всего остального. Так есть и так будет всегда.

Она провела кончиком пальца по суровой линии его рта, потом повторила то же движение губами и, наконец, поцеловала его.

Поцелуй был недолгим: Арианна решила на время отложить ласки. Вместо этого она вновь начала мыть мужа, потерла его ноги намыленной тканью, едва коснувшись паха, но и это заставило Рейна на миг затаить дыхание.

— Я отправлю Кайлида и его девчонку в Ирландию на первом же корабле.

«Значит, ради меня он решил сохранить Кайлиду жизнь», — подумала Арианна и почувствовала, что за это любит мужа еще сильнее, поскольку он поступал так наперекор доводам рассудка. Он знал, что, отпуская Кайлида на свободу, возможно, навлекает на свою голову дальнейшие неприятности, но все же шел на риск, чтобы сделать ей приятное.

— Очень возможно, что ты об этом пожалеешь, Рейн. Кайлид останется в Ирландии только до выздоровления.

— Тут ты права. Он не будет сидеть спокойно.

Арианна нашла пальцами одну из косточек таза, чуть выступающую на животе Рейна, потом спустилась ниже, к развилке ног, но взгляд ее оставался прикованным к глазам мужа.

— Он, конечно, вернется в Уэльс, и в этом я могу его понять, — сказала она. — Но если он вздумает снова развязать против тебя войну, возьми его в плен и вздерни на виселице. Я буду присутствовать при казни и не стану его оплакивать.

Рейн промолчал. Он уже сказал самое главное: то, что она, Арианна, — самый верный из его вассалов.

— Все-таки, муж мой, в тебе есть и кое-какая мягкость, — заметила Арианна, просовывая руку между его ног.

— Только не там, черт возьми!

Арианна улыбнулась и сжала то, на что легла ее ладонь.

Глава 25

«Хозяйка зля» — старшая кабатчица Руддлана — шумно сделала глоток, подержала во рту, потом, закатив глаза, дала ему разлиться по языку и небу и проглотила. Несколько мгновений она пребывала в глубочайшем раздумье, с поджатыми губами и взглядом, устремленным в небеса, в то время как собравшаяся толпа ждала, затаив дыхание.

— Пить можно! — наконец провозгласила «хозяйка эля» с торжественностью епископа, отправляющего мессу.

Толпа в унисон сделала выдох, похожий на порыв ветра.

Кожаная кружка с янтарной жидкостью, увенчанная шапкой пены, была передана Арианне. Та сделала маленький глоток, воскликнула: «Эль превосходен!» — и горожане разразились радостными криками. Рейну тоже подали полную кружку. Он приложился к ней и не отрывался до тех пор, пока не прикончил весь эль к полному восторгу зрителей. Пена осталась на его верхней губе ожерельем мелких пузырьков, которые он с удовольствием слизнул. Арианна подумала, что с не меньшим удовольствием сделала бы это вместо него.

Однако подобный спектакль был бы слишком смелым, даже для веселящейся толпы. Руддлан отмечал ежегодный День эля, когда ранее приготовленный напиток объявляется готовым к употреблению. Хозяева замка были приглашены на него в качестве почетных гостей. Этот праздник чаще называли Днем церковного эля, так как на прицерковном кладбище проходила большая распродажа этого напитка, доход от которой шел в церковную кассу. Эль продавался всем желающим, а тем, кто подходил по третьему разу, полагалась бесплатно свежая лепешка.

В это время года церковный придел использовался для хранения излишков сена после завершения покоса. Его вкусный запах — настоящий запах лета — пропитал воздух так густо, что у Арианны свербило в носу. Солнце позднего июня, желтое, как кувшинка, сияло в безоблачном небе, заливая церковную площадь светом и теплом. Арианна чувствовала себя такой счастливой в этот день, что ей хотелось смеяться, кричать и петь от радости, даже плясать и прыгать... но как раз это последнее было невозможно, потому что она сама себе казалась супоросой свиньей, готовой принести двойной выводок. К счастью, беременность подходила к концу.

Эль шел нарасхват: кружка за кружкой наполнялась, опустошалась и наполнялась снова. Талиазин, с неизменной лирой на перевязи, верховодил разношерстной группой музыкантов, которую набрал здесь же, среди собравшейся на кладбище толпы. Теперь они усердно извлекали из тамбурина, волынки и пары цимбал залихватскую мелодию, пусть не слишком изысканную, зато громкую. Горожане, падкие на подобные развлечения, уже кружились парами в веселой пляске, подпевая при этом (если можно так назвать дикий рев, рвущийся из глубин согретых элем душ). Церковные колокола присоединились к какофонии, подняв оглушительный трезвон. Чтобы не оглохнуть, Арианна закрыла уши ладонями и подумывала о том, чтобы зажмуриться, так как плясуны вертелись, как спицы колес несущейся во весь опор телеги, и одним своим видом вызывали головокружение.

— А все-таки хочется потанцевать... — с завистью сказала она некоторое время спустя, заметив, что притопывает в такт музыке.

— Этого еще не хватало! — отрезал Рейн.

— Ты только посмотри, — вздохнула она, тыча пальцем в неохватный холм своего живота. — Здесь нет ни одной бочки, которая сравнилась бы со мной в размерах. Хоть бы он поскорее родился!

— Наша доченька появится на свет тогда, когда придет время, — проворковал Рейн, поглаживая то место, куда она потыкала. — Уговорами и жалобами ее оттуда не выманить.

— Ну конечно, «она»! Как же, как же! Я тебе говорила раз сто, не меньше, что на этот раз ношу сына, а не дочь.

Они пробыли на празднике ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы выпить не спеша еще по кружке эля, потом Арианна направилась в замок, опираясь на руку Рейна.

— Не стоило мне поддаваться на твои уговоры, — проворчал тот, когда она в третий раз остановилась, чтобы отдышаться (ребенок, должно быть, был роста необыкновенного, потому что сильно давил снизу на легкие).

— Мать Беатриса сказала, что надо больше гулять, — возразила Арианна. — Долгие прогулки приближают роды, а я их жду не дождусь. Если бы ты хоть раз забеременел, Рейн, ты бы понял, каково это.

— Нет уж, как Бог все устроил, так пусть впредь и будет... Кстати, не сыграть ли нам дома в шахматы, чтобы ты могла передохнуть?

— Шахматы — это скучно.

— Только потому, что я каждый раз выигрываю, верно?

Арианна протянула руку за слоном (выточенным из слоновой кости), помедлила немного и решительно передвинула фигурку по шахматному полю.

— На этот раз тебе шах, муженек.

— Ничего, игра еще не окончена, — усмехнулся Рейн. — Честно говоря, моя маленькая женушка, я просто решил немного подыграть тебе.

Самодовольная улыбка Арианны говорила: ладно-ладно выкручивайся теперь, но вдруг она превратилась в гримасу боли. Рейн тотчас вскочил, свалив со стола шахматную доску и дождем рассыпав фигурки во все стороны.

— Что, началось?

— Ничего особенного... — заверила Арианна, глубоко дыша.

— Сейчас же пойдем в спальню, я уложу тебя в постель! Ни слова! Одно-единственное возражение — и я выпорю тебя, перекинув через колено.

— Хотелось бы мне посмотреть, как ты сумеешь перекинуть меня через колено с этим пузом. Наверное, я буду похожа на перевернутую черепаху.

Все же она позволила отвести себя в спальню и уложить, тем более что Рейн явно ощутил при этом большое облегчение. Он и в самом деле был не на шутку обеспокоен состоянием жены. Последние несколько недель нервы его были на пределе и, казалось, могли лопнуть, как чрезмерно натянутые струны. В постели Арианна очень быстро уснула — слишком утомила ее прогулка в город. Рейн как раз на цыпочках выходил за порог, когда от ворот донесся звук рожка, объявляющего о прибытии гостей. Он прошел к окну и с удивлением увидел, что гость всего один — женщина верхом на лошади. Еще больше удивился он, когда разглядел, что это Сибил.

Он поспешил спуститься во двор, чтобы встретить и поприветствовать ее. Только оказавшись у самых ступеней, Сибил откинула с лица низко надвинутый капюшон плаща. На Рейна смотрели лавандово-синие глаза, а ниже, на одной из мраморно-белых щек, красовался припухший, очень четкий синяк — отпечаток мужской пятерни.

Рейн помог Сибил спешиться, молча обнял ее за плечи и провел в главную залу. На возвышении, в самом дальнем углу, находилась дверь в помещение, которое он приспособил под свой кабинет, и как раз туда он и пришел с гостьей.

Прикрыв за собой дверь, Рейн повернул Сибил к себе, приподнял ее лицо за подбородок и указательным пальцем коснулся безобразного синяка.

— Дело рук Хью?

Это были первые слова, которые он произнес после встречи. Сибил кивнула. Ресницы ее затрепетали и опустились.

— За что?

— Мы поссорились. Хью... — Она умолкла и пожала плечами с беспомощным и жалобным видом. — Мы часто ссоримся, каждый раз как будто по разной причине. На самом же деле все по той же.

Сибил высвободилась. Пальцы ее нащупали брошь в виде «любовного узла», которую Рейн когда-то подарил ей, но не помнил этого, и начали нервно ее теребить. Когда она снова подняла взгляд, глаза ее сияли от влаги непролитых слез. Нижняя губа задрожала, но Сибил больно прикусила ее.

— Если бы только я могла оставить его, Рейн! Иногда я сижу и часами мечтаю о том, чтобы убежать из Честера и никогда больше не возвращаться туда.

Она выглядела такой обиженной и растерянной, что напомнила ему маленькую девочку, наказанную и не понимающую за что. Он жалел ее, но сознавал, что ничем не может помочь. Она принадлежала Хью, и Рейн не собирался вмешиваться в отношения брата и его жены.

— Мне не следовало сюда приезжать! — вдруг воскликнула Сибил. Плечи ее поникли, и она спрятала лицо в ладони, приглушив слова. — Я знала... понимала... что поступаю неправильно, но...

Из жалости Рейн взял ее за плечи и тотчас понял, что совершил ошибку. Сибил приникла к нему, обхватив его руками за талию. Она спрятала лицо у него на груди, и он ощутил, как груди ее отчаянно, страстно трутся о его тело.

— Только не говори, что уже слишком поздно! — шептала она. — Скажи, что ты все еще меня любишь! Скажи, что любишь, скажи, скажи!..

Крепко сжав ее плечи, Рейн отстранил ее от себя. Его рубаха промокла от слез, он чувствовал близкое биение сердца Сибил, податливость ее тела... и то, что она чужая для него.

— Сибил!

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

Рейн видел темные расширенные зрачки и радужку мягкого фиолетового оттенка, оттенка закатного неба. Однажды, далеким летним вечером, они занимались любовью на траве под лавандовым небом. В каком-то смысле, грустном и безнадежном, Сибил была права: он по-прежнему любил ее. Но он любил юную девочку из того далекого летнего вечера, а не взрослую женщину из дня сегодняшнего и не хотел причинять боль женщине ради памяти о девушке, так много значившей для него.

Но боль была неизбежна, и он знал это.

— Все кончено, Сибил, все осталось в прошлом. То, что между нами было, умерло в день твоего венчания с Хью.

Он хотел, хотел сказать это как можно мягче, но голос его прозвучал резко. Сибил вздрогнула всем телом, непроизвольно сжав в кулаки лежащие на его груди руки.

— Но я все еще люблю тебя, Рейн...

— Ты любишь не меня, а память о том, что было! — возразил он, легонько встряхивая ее за плечи. — Пойми, нельзя всю жизнь жить прошлым, Сибил. Наша жизнь могла бы сложиться иначе, но не сложилась, и мы даже не можем знать, что потеряли. Мы живем настоящим и обвенчаны каждый с другим человеком. Возвращайся домой, Сибил. Если хочешь, храни память о прошлом, даже лелей ее, но пусть само прошлое покоится с миром.

И снова женщина в его объятиях поникла, прижавшись лбом к его груди. Так она стояла несколько долгих минут, потом подняла голову и посмотрела ему в лицо с дрожащей улыбкой на губах.

— Но ведь ты любил меня, правда? Ты по-настоящему был моим?

— То было прекрасное лето, — ответил Рейн, улыбаясь в ответ. — Я никогда не забуду его.

Он прижал Сибил к груди, зная, что делает это в последний раз. Резкое, гневное «ах!» раздалось очень близко от них, Рейн вскинул голову... и увидел Арианну, стоящую на пороге, придерживая открытую дверь.

Казалось, за те несколько мгновений, когда она просто стояла и смотрела на него, не говоря ни слова, Рейн пережил тысячелетние муки ада. Глаза, так не похожие на кроткие глаза Сибил, глаза цвета моря в штормовой день, обвиняли его. Потом Арианна повернулась и вышла, расправив плечи, неся перед собой огромный живот гордо, как знамя.

— О, дьявол! — в сердцах воскликнул он. — О, дьявол!

Сибил высвободилась и сделала шаг назад, потом другой, но Рейн даже не заметил этого, потому что не отрывал взгляда от распахнутой двери, хотя там уже никого не было. Ей пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он услышал и повернулся.

— Почему-то мне кажется, Рейн, что ты влюбился в свою уэльскую княгиньку, — сказала Сибил с улыбкой, совсем прежней, вызвавшей прелестные ямочки в уголках ее рта.

— Да, я люблю ее, — просто ответил он, ничуть не обидевшись за «княгиньку».

Странное дело, он так долго не мог произнести эти слова — и вдруг это оказалось совсем не трудно. Более того, после них на языке остался приятный привкус, настолько приятный, что он повторил их снова.

— Да, я люблю ее.

— Но ты еще не говорил ей об этом, так ведь?

— Я... э-э... нет, не говорил. То есть не говорил именно этих слов, но, черт возьми, она знает, что я люблю ее!

Улыбка Сибил померкла. Она протянула руку и дотронулась до его щеки, только один раз и совсем легко.

— Все равно скажи ей, Рейн. Скажи сейчас, пока не оказалось слишком поздно. Любовь — это ведь редкая вещь, редчайшая. Ее нелегко встретить, зато легко потерять.

Они посмотрели в глаза друг другу, думая о разном: Сибил — о прошлом, Рейн — о будущем. Наконец она приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ, нежно и мимолетно, и это был прощальный поцелуй.

Рейн помог ей сесть в седло и проводил до ворот, но даже не стал дожидаться, пока она скроется из виду. Вместо этого он поспешил по лестнице, ведущей к спальне. Остановившись перед дверью, он оглядел толстенные деревянные бруски, скрепленные железными полосами, и вздохнул. Изрубить в щепки дверь в замке Хью было даже забавно, другое дело — дверь в свою собственную спальню.

— Арианна, позволь мне войти, и мы все спокойно обсудим.

Молчание в ответ.

— Арианна, однажды ты уже поняла все неправильно. Честное слово, мне это начинает надоедать! Молчание.

— Арианна, не могу же я кричать тебе через дверь, что люблю тебя!

Кто-то хихикнул.

Рейн повернулся так круто, что едва устоял. На пару ступенек ниже стоял Талиазин, привалившись к стене и скрестив ноги, а руки — на груди. На его красивых губах была ядовитая усмешка.

— А вы не пробовали открыть ее, милорд?

— Что?

— Я про дверь. Может быть, она вообще не заперта.

Рейн толкнул дверь, не рассчитав сил, и она с треском ударилась о стену. Она действительно была не заперта. Он окинул Талиазина свирепым взглядом на тот случай, если наглый мальчишка снова начнет шлепать губами, потом набрал в грудь побольше воздуха, мысленно препоясал чресла для битвы и вошел... в пустую спальню.

— Она отправилась к мейнхирион, — услужливо сообщил оруженосец, бесцеремонно проходя следом (эти слова он сопроводил тяжким вздохом). — Милорд, вы снова и снова поступаете необдуманно, запутывая дело, которое только-только начало проясняться. Не понимаю, о чем думала богиня, когда...

— Надеюсь, она не поехала туда верхом? — перебил Рейн, больно хватая его за плечи.

— Нет, конечно, она пошла пешком.

Рейн возвел глаза к небу, как бы благодаря Бога за то, что тот не оставляет его милостями, пусть даже небольшими.

— Я ей шею сверну!

Он прошипел это в самое лицо Талиазину, который удачно подвернулся под руку, и встряхнул его так, что у парня клацнули зубы.

Он чувствовал нарастающий гнев. Он наслаждался этим гневом, смаковал его, потому что это был праведный гнев, справедливое негодование мужчины, который имел неосторожность влюбиться и вдруг осознал, что женщина его жизни сводит его с ума, приводит в неистовство, изводит... но он не может без нее жить.

Оруженосец следил за тем, как широкая спина хозяина исчезла в дверном проеме. Некоторое время его черные глаза светились, рассыпая мельчайшие, похожие на падающие звездочки искры.

Потом свечение померкло. Талиазин потер ноющие плечи, думая о том, что целую неделю, не меньше, будет любоваться синяками на них. Впрочем, не бывает худа без добра: служанки и молочницы, все как одна молоденькие девчонки, будут от души жалеть его. Каждая из них захочет расцеловать эти синяки... и вообще улучшить его самочувствие...

Оруженосец расправил плечи и засмеялся, тряхнув огненными волосами. Смех его, низкий и глубокий, эхом отразился от стен замка, от высоких потолков... от столетий.

Арианна уже успела усвоить, что Рейн способен держать в узде самый яростный гнев, так сказать, превращая геенну огненную в ледяную пустыню. Ледяной гнев был страшен, но до сих пор она и представить не могла, как выглядит Рейн, ревущий от ярости, Рейн с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками. Оказывается, это выглядело нелепо, и она расхохоталась бы, если бы не воспоминание о Сибил, уютно устроившейся в его объятиях.

Он спрыгнул с коня и понесся к ней, пыхтя, фыркая и изрыгая огонь, — точь-в-течь тот самый легендарный дракон, имя которого он носил.

— Дьявол и вся преисподняя, дьявол тебя побери! — орал он. — Что, во имя дьявола, взбрело тебе в голову?

Арианна высоко подняла подбородок и посмотрела на мужа сверху вниз, потому что знала, что он терпеть не может этот взгляд.

— Что ты здесь делаешь, муж мой? Разве твое место не рядом с прекрасной Сибил? Путь сюда не близок, и она, должно быть, успела соскучиться... успела затосковать по твоим сладостным объятиям.

— Что я здесь делаю? Нет, что ты здесь делаешь? — отпарировал Рейн (щеки его слегка покраснели, но челюсть воинственно выпятилась, и он замахал руками). — Тебе вот-вот рожать, так какого ж черта ты шляешься в одиночку по чертовым пустошам?

В какой-то мере Арианна сознавала, что долгая прогулка на этот раз не пошла ей на пользу, поскольку кожа ее покрылась испариной, она чувствовала слабость, но она стиснула зубы, намереваясь достаточно помучить мужа, прежде чем простить его.

— Разве тебе не все равно, где я и что делаю? Кто, в конце концов, я такая? Иди, люби свою Сибил.

В ответ Рейн разразился такими ругательствами, что покраснели даже ко всему привычные уши Арианны.

— Я люблю не Сибил, а тебя, тупоголовая девчонка! Я люблю тебя, слышишь?

— Это теперь ты так запел!

— Да, теперь я запел так, — подтвердил Рейн, несколько сбавив тон. — Я люблю тебя, моя маленькая женушка.

— Это не в счет.

— Что ты имеешь в виду? Как это не в счет? — завопил Рейн так громко, что она отскочила бы, если бы могла. — Интересно знать, как это может быть не в счет, черт побери!

— Потому что я почти сказала эти слова за тебя. Другое дело, если бы они вырвались прямо из глубины твоей души...

— Господи, смилуйся! — Рейн вцепился обеими руками в волосы, показывая этим жестом, что женское упрямство превысило мужское долготерпение.

Неожиданно на лице Рейна возникло очень странное выражение, одновременно рассерженное и лукавое.

— Знаю, чего ты хочешь, знаю, — сказал он, погрозив Арианне пальцем, как добродушная кабатчица прожженному выпивохе. — Что ж, будь по-твоему... все равно я знал, что рано или поздно этим кончится.

И он стянул через голову рубаху таким яростным рывком, что та вырвалась у него из рук и улетела куда-то между камнями. Тонкая сорочка отправилась в противоположную сторону. Прислонившись к одному из стоящих камней, Рейн стянул сапог с одной ноги, потом с другой и начал расстегивать пояс штанов.

Только тут Арианна, которая смотрела на него, растерянно моргая, наконец сообразила, что он раздевается догола.

Нет, не может быть, чтобы он собирался... нет, только не Рейн, не это воплощение больного самолюбия!

— Рейн, что ты делаешь?

Вместо ответа тот развязал шнурок на подштанниках и яростно их сорвал. Теперь он точно остался в чем мать родила.

— Рейн, я хочу знать, что ты задумал! — Он опустился на колени в сухо шелестящую траву и взял обе руки Арианны в свои.

— Ты всегда хотела, чтобы я встал перед тобой голым на колени, как тот болван в песне Талиазина. Я знаю, что хотела! Вот, я это сделал!

Он начал говорить как бы с бравадой, сердитой и веселой одновременно, но постепенно голос его смягчился. Арианне еще ни разу не приходилось видеть на лице мужа такого выражения: на нем была сейчас не просто нежность, а сама душа, раскрытая до последних тайников. Она знала, какими темными и жадными могут быть его глаза, но никогда прежде не видела такого откровенного, незащищенного их взгляда.

— Я люблю тебя, Арианна, жена моя, жизнь моя! Cariad.. любимая. Я буду любить тебя до последних своих дней.

Он стоял на коленях, и любовь его, душа его были не только в протянутых руках, но и в лице, во всем теле. Это, конечно, было нелепо, романтически глупо, но Арианна была тронута до слез. Господи Боже, как же она любила этого человека!

Она открыла рот, чтобы высказать это, но из него вырвался только крик. Она начала оседать, и Рейн подхватил ее, осторожно опустив туда, где трава была мягче и гуще.

— Арианна!

— Ребенок, Рейн, — еле слышно прошептала она, пронзенная болью жесточайшей схватки, быстро перешедшей в потугу. — ...Ох... он сейчас родится!

— О, Господи... о, дьявол!

Рейн начал было подниматься, но сел снова. Схватился за волосы. Вскочил, забегал, сел.

— Только не паникуй! Нет никаких причин для паники! — закричал он голосом человека на грани истерики.

Он коснулся щеки Арианны трясущейся рукой, вскочил и забегал между камнями в поисках разбросанных предметов одежды. У него был такой нелепый, такой забавный вид, что Арианна невольно хихикнула вопреки болям от участившихся потуг.

Услышав сдавленный смех, Рейн вернулся и присел рядом, зачем-то держа в охапке свою одежду. Он тяжело дышал и, успокаивая Арианну, старался говорить размеренно, не торопясь, но было видно, что это дается ему с трудом, что он испуган по-настоящему, почти до отчаяния (такого, должно быть, с ним не случалось за всю взрослую жизнь). До этого Арианна думала, что невозможно любить сильнее, но теперь любила его еще больше.

— Моя маленькая женушка, мне придется оставить тебя одну буквально на несколько минут. Я только съезжу в замок и вернусь с подводой...

Он держался таким молодцом и был с ней так мил, что Арианна отдала бы все, лишь бы не подвергать его испытанию, которое предстояло им обоим. Но, увы...

Боль вгрызлась в тело и рванула плоть острыми кровожадными зубами. Арианна схватила Рейна за руку и тоже рванула его, почти опрокинув на себя.

— Рейн, у нас нет времени! Ребенок уже пошел!

Несколько секунд он смотрел на нее круглыми от ужаса глазами, потом перевел взгляд на раскачивающийся огромный живот.

— О, милосердный, добрейший Иисус! О, Господь всепрощающий... о дьявол! Арианна, клянусь, ты нарочно это делаешь! — Казалось, это умозаключение вернуло ему силы, и он решительно завернул на талию подол ее платья. — Боже Милостивый, заступи и спаси! Уже видно ее голову!

— Не ее... а его... — прошептала Арианна, тяжело дыша. — Что ты за упрямец... это будет мальчик, говорю тебе!

— Господи, да она лысая как коленка! Лысая, как столетний старик!

— Это он, черт тебя возьми! Ты все врешь! У него, конечно, черные как... как вороново крыло волосы, а глаза серые, как дым костра...

— По-моему, остальное тоже выходит, хотя, точно не знаю... да тужься ты!

Арианна с усилием приподнялась, и смогла увидеть лишь, что Рейн протянул руки куда-то между ее ног.

— Арианна, ради Бога! Будешь ты тужиться или нет?

— Я тужусь, разрази тебя гром!

— Значит, тужься сильнее! Я же не могу один все сделать!

Арианна собралась всю свою волю в кулак и поднатужилась. Она поднатужилась так сильно, что ей показалось: она вот-вот вывернется наизнанку. Однако при этом ее переполняла обида на мужа: хорошенькое дело — кричать на женщину, когда та рожает!

— Он говорит: «Тужься сильнее!» — ворчала она сквозь стиснутые зубы. — Посмотрела бы я, как ты, нормандец, поднатужился бы на моем месте!..

В этот момент ребенок выскользнул наружу стремительно, как из катапульты. Арианна услышала возмущенный писк и рокочущий, бархатный, облегченный смех мужчины. Она лежала, глядя в синее июньское небо, и улыбалась. Если в первый раз она чувствовала себя опустошенной и измученной после родов, то теперь испытывала пьянящий восторг.

Чуть позже она повернулась. Рейн держал новорожденного в руках. Малютка выглядел красным да к тому же сморщенным, как старый бобовый стручок, забытый на огороде. И все же она уже чувствовала всеобъемлющую любовь, которую испытывает каждая мать, когда впервые видит свое новорожденное дитя.

Она заметила, что муж ведет себя на редкость умело и расторопно. Он ловко перерезал пуповину кинжалом и обтер ребенка своей сорочкой. Арианна начала посмеиваться, сначала тихо, потом все громче и, наконец, расхохоталась в полный голос.

— Что, черт возьми, тут смешного? — возмутился Рейн, которого ее непочтительный смех вывел из торжественной сосредоточенности.

— Не что, а кто. Ты, муж мой. Если так пойдет дальше, женский пол начнет обращаться не к матери Беатрисе, а к тебе. Ох, и славная из тебя получится повитуха, Рейн! Ты хоть заметил, что ты все еще голый?

Он ответил не сразу. Старательно спеленав ребенка в рубаху, он положил его на сгиб руки и легонько покачал. Только тогда он посмотрел на Арианну.

— Мы оба только что были голыми, я и мой сын.

Арианна приготовила язвительную реплику, но не успела отпустить ее: усмешка на ее лице снова превратилась в гримасу боли.

— Рейн, происходит что-то странное!

— Ничего странного, — заверил тот с самым авторитетным видом. — Это выходит послед.

— Муж мой, не забывай, что я уже однажды рожала и немного разбираюсь, что к чему... ox! — Она закусила губу, пережидая потугу, не менее сильную, чем раньше. — Мне кажется, у меня будет еще один ребенок.

Лицо мужа исчезло из поля ее зрения, нырнув вниз. Когда оно появилось снова, на нем было удивительно довольное выражение.

— А ведь ты права. Давай-ка тужься снова!

— Убирайся к дьяволу, нормандец! — ответила Арианна, скрипя зубами.

Но она начала тужиться, и тужиться как следует. Пятью минутами позже она подарила мужу еще одного ребенка — на этот раз девочку.

Глава 26

Младенцы росли и крепли.

Как-то в разгар августа, в послеобеденное время, лорд и леди Руддлан, держась за руки, украдкой проскользнули в спальню. Впрочем, многие видели, как они исчезли там, многие снисходительно покачали головами, думая: «Уж эти двое! Ну и влюблены же они друг в друга... просто до безумия, иначе не скажешь!»

Пока Рейн наливал в кубки вино, Арианна подошла к окну и выглянула наружу. По двору важно шествовал пасечник, закутанный с головы до ног в сетчатую ткань и чем-то похожий на прокаженного. Дымокуры, подвешенные на ремне, были закинуты за спину, и Арианна подумала: «К утренним булочкам подадут свежий мед — вот вкуснота-то!» Она улыбнулась. Рейн тоже любил мед. Вообще говоря, мед был его любимейшим лакомством.

Она повернулась от окна, собираясь порадовать мужа доброй вестью, но заметила, что тот сыплет в один из кубков коричневый порошок из кожаного мешочка. Почувствовав ее взгляд, он отскочил от стола и спрятал руку с мешочком за спину, как воришка, пойманный с поличным. Щеки его покрылись бурым румянцем.

— Что это у тебя в руке? — спросила Арианна, устремляясь к нему.

— Ничего.

Арианна попробовала дотянуться до загадочного мешочка, но у Рейна была слишком широкая грудь, и ему легко удавалось держать руку за пределами досягаемости. Арианна бросилась влево, метнулась вправо... и после обманного маневра (или после того, как Рейн счел за лучшее уступить) поймала его за запястье.

— Ага, значит, что-то здесь все-таки есть. И что же это? Что ты тайком подсыпал мне в вино? — Она начала разжимать его кулак. — Сейчас же признавайся, уж не хочешь ли ты отравить меня, нормандец!

Это обвинение заставило Рейна разжать руку.

— Это всего-навсего любовное зелье, — сказал он, и румянец на его щеках стал гуще.

— Ах, любовное зе-елье! — протянула Арианна воркующим голосом и сунула нос в мешочек. — Значит, ты не мне подсыпал его... хм. В чем дело, муж мой? Неужели в последнее время я слишком часто пользуюсь известной частью твоего тела? Неужели эта часть больше не работает без помощи колдовства?

— Мне просто было любопытно! — теперь Рейн вспыхнул как маков цвет, к большому удовольствию Арианны. — Талиазин дал мне этот чертов порошок в ночь Люгназы, когда мы встретились у камней мейхирион, помнишь? В то время ты отказывалась выполнять супружеские обязанности, и я подумал... любовное зелье поможет сломить твое упрямство.

— Милорд, ваша память оставляет желать лучшего! Я бы не сказала, что ломать нужно было мое упрямство. По-моему, это вы, милорд, не желали выполнять супружеские обязанности. А что касается оруженосца, то он просто интриган!

— Но ты ведь не откажешься попробовать? — спросил Рейн с усмешкой. — Разве тебе самой не любопытно, как эта штука действует? Предлагаю нам обоим выпить понемногу.

Он поднял кубок, для верности помешал в нем пальцем и поднес к губам Арианны. Голос его стал низким, убеждающим.

— Сначала ты.

Арианна вцепилась в его руку, заставив убрать кубок подальше от своих губ. Она заглянула внутрь, ожидая увидеть там пульсирующий свет и белый клубящийся туман, но увидела только обычное вино с грязновато-коричневой пеной, разбежавшейся по краям. Впрочем, этого было недостаточно, чтобы убедить ее. Она не намерена была верить такому проходимцу, такому плуту, как Талиазин, и поражалась доверчивости мужа.

— А вдруг это колдовское зелье?

— Это какой-то корень — уж не помню какой — с топленым жиром ежа и жабьими потрохами. Самое большее, у нас начнется зуд или что-нибудь в этом роде... — Рейн приподнял брови и выразительно ими задвигал. — Может быть, мне захочется попробовать самые извращенные из французских извращений.

С этими словами он решительно поднес кубок к губам.

— Не делай этого! — Арианна еще раз ухватила мужа за руку. — Рейн, неужели ты до сих пор не понял, что Талиазин не просто оруженосец... вообще не оруженосец? Он — колдун, ллифраур!

— Колдун, которого поймали на какой-нибудь мальчишеской проделке и выперли из ордена?

— Говорю тебе, он умеет вызывать грозы в самую ясную погоду. Он умеет находиться в двух местах одновременно. Он...

— Это уж точно! Кому знать, как не мне, что этого типа никогда нет там, где он должен быть!

— А его золотой шлем? Это очень, очень древняя вещь, Рейн. Это колдовской, магический шлем...

Рейн наклонился и поцеловал ее, прервав поток откровений. При этом большая часть вина выплеснулась на камышовую подстилку.

— Колдунов не бывает, — заявил он, отстраняясь, чтобы глотнуть воздуха.

— Как скажешь, муж мой, как скажешь, — кротко согласилась Арианна и потупила глаза. — Теперь-то я понимаю, откуда взялась одна старая уэльская поговорка: «Самая редкая вещь на свете — это умные слова, срывающиеся с языка нормандца».

— Я не потерплю, чтобы ты оскорбляла меня, своего супруга и господина, — сурово сказал Рейн, но сразу же засмеялся и протянул ей кубок. — Хватит разговоров, пей!

Арианна перевела взгляд с его улыбающегося, полного ожидания и предвкушения лица на вино. Снова подняла взгляд на лицо Рейна, все еще мучаясь сомнениями. Наконец она облизнула губы и поднесла к ним кубок... только чтобы, содрогнувшись, протянуть его мужу.

— Сначала ты.

Он беспечно пожал плечами и сделал пару хороших глотков. Прошло несколько минут. Арианна не спускала с Рейна испытующего взгляда, но даже святой Петр на одной из фресок в часовне имел более оживленный и красноречивый вид, чем ее супруг и господин.

— Ну? — не выдержала она.

— Ах! — воскликнул Рейн, округляя глаза. — Я чувствую зуд!

— Зуд? Где?

— Ой, везде, везде! — заторопился он, еще больше выкатывая глаза. — И такое, знаешь ли э-э... распухание... и пульсация, и затвердение. Честное слово, все твердеет, как сумасшедшее!

Он прыгнул к Арианне. Та закричала в сладком ужасе. Они упали на постель и начали целоваться. Вначале поцелуй был яростным и жадным, потом углубился, замедлился.

— Милорд!

— Убирайся куда подальше, Талиазин! — рявкнул Рейн, на мгновение выпуская Арианну из объятий. — Твоя помощь нам теперь ни к чему, прекрати совать нос в то, что тебя не касается!

— Это не Талиазин, а Родри, милорд, — возразил голос из-за двери, вдруг перейдя с несформировавшегося баска на дискант. — Прибыл посланец короля, он хочет вас видеть.

Рейн поспешно скатился с кровати и встал. Арианна спустилась следом за ним, оправляя одежду и разглядывая посланца, который вошел, не дожидаясь приглашения, и теперь стоял на пороге. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки, и весь он был покрыт потом и растительным маслом, которое помогает развить хорошую скорость бегунам на дальние дистанции. От долгого бега он сильно исхудал, и было видно, как неистово колотится его сердце под торчащими ребрами.

Послание было заключено в расколотый пополам и перевязанный обрезок тростникового стебля. Рейн вынул свиток пергамента, сломал печать и начал читать. Арианна смотрела на него с законной гордостью, потому что не кто иной, как она научила его этому. Но теплое чувство исчезло бесследно, когда она заметила, как изменилось лицо мужа.

Не сказав ни слова, он передал пергамент ей. Хотя Арианне еще только предстояло узнать, что говорилось в королевском послании, руки ее дрожали, когда она разворачивала его.

Слова, казалось, брызнули ей в глаза едкой кислотой, обожгли их и вызвали слезы. У нее вырвался сдавленный крик отчаяния. Король Англии Генрих снова набирал под свои знамена многочисленную армию, но на сей раз он ставил целью покорить Уэльс и предать смерти уэльского князя Оуэна Гуинедда. Он призывал Черного Дракона, верного вассала храбрейшего и славнейшего рыцаря, отправиться в поход под началом своего короля, драться бок о бок с ним и принести ему победу. Он призывал его убивать во имя своего короля. Убивать уэльсцев... ее народ.

А ведь они были так счастливы вместе, Рейн и она! Со дня рождения двойняшек (с того самого дня, когда он сказал что любит ее) она жила с ощущением глубокого и непрестанного счастья. Она наконец чувствовала себя в безопасности, чувствовала, что ее любят, лелеют...

Но даже и тогда, днем и ночью, каждую минуту своей жизни, она помнила, что счастье не вечно, что рано или поздно настанет день, когда она назовет свое счастье былым. Она могла лишь надеяться на то, что мирный договор будет соблюдаться и впредь, что Англия оставит Уэльс в покое, но нормандцы были не так устроены. Они мечтали о власти, а когда добивались ее, мечтали о власти еще большей, о новых и новых завоеваниях, новых и новых землях. Уэльс же хотел только независимости.

Но супругом Арианны был нормандец, и нормандцем был его сюзерен. Рейн дал английскому королю рыцарскую клятву — клятву вассальной верности. Он поклялся, поставив на карту свои гордость и честь, самое свое рыцарство. Он любил жену (на этот счет у Арианны сомнений не было) и ради этой любви мог пойти почти на все, совершить почти любой поступок, поступиться почти всем. Почти...

Она не могла просить у него невозможного — утратить честь.

— Милорд, король Генрих уже выступил в поход к горной цепи Беруин, — прокашлявшись, объяснил посланник. — Он повелел вам и вашим людям присоединиться к его армии там.

— Благодарю тебя, добрый человек, — ровно сказал Рейн. — Спускайся вниз, в залу, там слуги подадут тебе вволю еды и вина.

— Да хранит вас Господь, милорд, — с поклоном ответил посланник и вышел.

Арианна не глядя швырнула пергамент на стол, где он снова свернулся в трубку. Она прошла к узкому окну и уставилась вдаль невидящим взглядом. «Будь ты проклят, Генрих! — думала она. — Будь ты проклято, криводушное, ненасытное исчадие ада! Тебе мало того, что ты владеешь половиной христианского мира, ты не можешь спокойно жить, пока не заграбастаешь и Уэльс!»

Почему он не может оставить их в покое, почему не даст мирно вырастить детей и вместе состариться?

Арианна до боли зажмурилась и так стиснула кулаки, что побелели костяшки пальцев. Когда она снова открыла глаза, все в мире оставалось по-прежнему: ярко светило летнее солнце, заливая светом спекшуюся землю двора. С пасеки раздавался грохот барабанчика: пасечник изображал гром, чтобы заставить пчел вернуться в ульи. Внезапно этот звук показался Арианне зловещим, напомнив канонаду катапульт. Она покрылась испариной, которая собралась каплями. Капли одна за одной начали стекать в выемку между грудями. До этого она не замечала жары, теперь же жара показалась удушливой, едва выносимой.

— Генрих — мой король и мой сюзерен, — раздалось сзади, и ладони легли Арианне на плечи. — Я ничего не могу поделать, маленькая женушка, придется отправиться на зов.

Рейн всего лишь повторил то, что она знала и сама. Арианна принимала ситуацию, но все равно в ней родился и начал нарастать горький гнев.

— Не знаю, смогу ли я это вынести, смогу ли смириться с этим! Что, если ты убьешь на поле боя моего отца? Как я смогу жить дальше— с человеком, от руки которого пал мой отец?

— Я не стану убивать твоего отца.

— Как ты можешь так уверенно говорить это! — крикнула Арианна, резко поворачиваясь и сбрасывая руки Реина с плеч. — В разгар сражения ты можешь нанизать его на пику или срубить мечом, даже не заметив этого!

Знакомая тень легла на его лицо, оно обострилось и потемнело. Глаза стали кремнево-серыми, безжизненными, скрывая от нее то, что он думал, что чувстовал. «Значит, вот как это происходит», — подумала Арианна с тупым отчаянием, — он уже готовит себя к убийству моего отца...» И вдруг она осознала, что и наоборот может случиться тоже. Ее муж может пасть в сражении от руки ее отца.

Между тем Рейн отвернулся и быстрым шагом направился к двери. Почти у самого порога нога его наткнулась на что-то валяющееся среди стеблей камыша. Он наклонился и поднял вещицу, которая оказалась одной из детских игрушек: парусиновый барашек, набитый овечьей шерстью, с нарисованной мордочкой и деревянными копытцами.

Рейн уставился на игрушку, замерев в полной неподвижности. Потом он поднял взгляд на Арианну, и та увидела в нем растерянность, близкую к панике.

— Я не могу идти на эту войну, — сказал Рейн. Арианна не издала в ответ ни звука, ни даже вздоха, она просто смотрела на мужа. И ждала.

— Я откликнусь на призыв Генриха, — продолжал Рейн, судорожно сжимая в кулаке мягкое тельце барашка, — но поеду один, без армии. И я не обнажу свой меч в этой войне, будь она проклята вместе с ним!

— Но как же ты можешь явиться к королю в одиночку, без своих людей? Он будет в ярости, он даже может обвинить тебя в измене! Рейн, он способен...

— Не волнуйся, любовь моя. Это кажется странным, но Генрих часто прислушивается к моим словам. Когда мы встретимся, я поговорю с ним, обращусь к его здравому смыслу и, возможно, сумею убедить его отказаться от этого нелепого плана. А потом я отправлюсь к твоему отцу как посол мира. Не может быть, чтобы не удалось как-то примирить между собой этих двух воинственных упрямцев.

— Ты пойдешь на это ради меня? — спросила Арианна, переводя взгляд то на лицо мужа, то на игрушку в его руках.

— Не только. Ради себя тоже и ради наших детей. Но в первую очередь я пойду на это ради Руддлана, потому что независимо от того, кто победит в этой войне, Генрих или твой отец, эти земли снова станут военной добычей, трофеем, который передается из рук в руки и, в сущности, никогда не имеет настоящего хозяина. Больше всего пострадают те, кто обрабатывает землю и пасет скот, кто в этот самый момент строит замок, чтобы сделать нас более сильными. Это мои подданные... наши с тобой подданные, и мне все равно, уэльская или английская кровь течет в их жилах. Они нуждаются в защите, и я как лорд обязан их защищать.

Арианна подошла так близко, как могла, но не коснулась мужа. Вместо этого она опустилась на колено, как вассал, приносящий клятву верности.

— Я люблю тебя очень, очень сильно.

— Я тоже люблю тебя, моя маленькая женушка, и буду любить, что бы ни случилось, — ответил Рейн серьезно, поднимая Арианну и касаясь часто бьющегося на ее шее пульса. — Я буду любить тебя каждый день своей жизни, каждый ее час, всегда, всегда...

— Я и не знала, нормандец, что в тебе таится поэтическая жилка.

Арианна попыталась улыбнуться и почти сумела сделать это.

— Милорд, возьмите меня с собой!

Разом вздрогнув от неожиданности, оба повернулись и заметили Родри, тактично переминающегося за порогом. О нем они совершенно забыли.

— Очень тебе благодарен, парень, но я поеду один, — твердо сказал Рейн.

— Но вам все равно понадобится оруженосец, так ведь? Кто повезет ваш меч и щит? Возьмите меня вместо Талиазина! Когда дело дойдет до переговоров с отцом, я сумею помочь. Я постараюсь убедить его поверить вам.

Арианна заметила на лице брата отчаянную решимость показать себя зрелым мужчиной, способным справляться с мужскими обязанностями и подвергаться серьезному риску.

— Он говорит дело, муж мой, — вмешалась она.

— Что ж... будь по-твоему, — не поднимая взгляда сказал Рейн, в этот момент занятый борьбой с неуступчивой застежкой на перевязи меча. — И скажи спасибо сестре.

— Побегу позабочусь о коне и оружии, милорд! — выкрикнул Родри вне себя от восторга и бросился вниз по лестнице.

В следующую секунду Арианна оказалась в объятиях Рейна. Он привлек ее к себе, и они замерли на несколько долгих минут, а когда позже исступленно прижались друг к другу губами, поцелуй заменил им все те слова, которые не могли быть сказаны. Слова сейчас были просто бесполезны.

Арианна начала было поправлять рубаху Рейна, но только захватила ткань в обе горсти и скомкала ее.

— Обещай, что не будешь рисковать жизнью без крайней необходимости!

— Будь спокойна на этот счет, cariad, — ответил Рейн с грустной улыбкой. — С того самого дня, как нас обвенчали, осторожнее меня нет на свете рыцаря.

Он поцеловал ее еще раз — жадно, до боли — и отпустил. Он уже готов был переступить порог, когда Арианна еще раз остановила его.

— Рейн!

Он обернулся, ожидая услышать просьбу или, может быть, пожелание, но Арианна только молча обвела его взглядом с головы до ног. Она сделала это на всякий случай — на случай, если... она даже мысленно не могла произнести этих слов. Страх перехватывал горло, стискивал его, мешая дышать.

«Если я его потеряю, — думала она с ужасающей уверенностью, — я не смогу жить, я просто умру!»

— Мое сердце неделимо, милорд. Однажды я сказала, что выбираю вас, и это был выбор на всю жизнь. Что бы ни случилось, так оно и будет. Даже через сто веков.

Рейн ничего не сказал на это, даже не улыбнулся, но Арианна увидела любовь в его глазах.

— Я буду жить ожиданием того дня, когда ты вернешься ко мне, Рейн. Я буду ждать столько, сколько потребуется, пусть даже всю жизнь.

Арианна стояла на стене замка — той, что выходила на болотистый склон, поднимающийся к лесу. Порывами налетал беспокойный ветер, и в ней тоже жило беспокойство.

Она стояла на том самом месте, откуда увидела Рейна впервые в жизни. Он тогда выглядел таким свирепым, восседая верхом на своем громадном боевом коне, и так угрожающе развевался на фоне грозового неба вымпел с черным драконом! Рыцарь возвышался прямо посередине ровного поля, не двигаясь с места и словно бросая своей дерзкой храбростью вызов тем, кто наблюдал за ним со стен замка. А потом сверкнула ветвистая, ослепительная молния, и небеса раскололись пополам от трескучего удара грома. Боевой конь Рейна встал на дыбы — и ее сердце тотчас узнало его, Черного Рыцаря, хотя для более медлительного разума потребовалось еще некоторое время, чтобы понять: это он, человек из ее видения. Ее судьба.

Арианна долго, очень долго не вспоминала о видении, в котором Рейн верхом на боевом коне бросался на нее с опущенной для удара пикой. Точно так же забыла она и о другом видении, которое посетило ее чуть позже: о напоенном запахом цветов, залитом солнцем холме, у подножия которого раскрывал ей объятия золотоволосый рыцарь. В день свадьбы то, второе видение доставило ей радость, принесло надежду, но теперь воспоминание о нем пугало. Невозможно, немыслимо было представить, что ей суждена в будущем другая любовь! Она не нуждалась больше в другой любви, потому что принадлежала Рейну полностью и абсолютно. Никакой другой мужчина, будь он само совершенство, не мог заменить Рейна.

Прошел всего один день с тех пор, как он выехал за ворота замка, но Арианна уже чувствовала пустоту, которая поселилась и разрасталась в душе. «Завтра в это самое время он догонит армию Генриха», — думала она с тревогой. За те несколько коротких встреч с королем, которые судьба предоставила ей, у Арианны сложилось о нем не слишком лестное мнение. Английский монарх выглядел человеком, которого невозможно отговорить от затеянного предприятия, как бы разумны ни были доводы. Вся его жизнь была недвусмысленным доказательством того, что он рано или поздно добивается всего, что однажды изволил пожелать.

Какое-то движение внизу, под стенами, привлекло взгляд Арианны и вывело ее из тревожных раздумий. Она наклонилась, чтобы лучше видеть, и узнала в верховом, выезжающем на поле перед Руддланом, Талиазина. На нем был черный плащ, трепещущий и развевающийся на ветру, и золотой шлем, отражающий солнечные лучи. Арианна собралась было окликнуть оруженосца и потребовать ответа, куда это он собрался, но тот остановился посередине поля и поднял руки к небесам.

Ветер прекратился.

Наступила тягостная тишина, которая обычно бывает перед грозой.

Стало так тихо, что слух Арианны уловил жужжание пчел на лугу под самой стеной, но и оно постепенно стихало. Только звук прибоя продолжал доноситься с отдаленного побережья.

Какое-то время оруженосец просто стоял неподвижно, с воздетыми к небу руками, напоминая Арианне однажды увиденную картину: Моисей, заставляющий расступиться воды Красного моря. Постепенно, однако, вокруг него зародилось пульсирующее, мерцающее сияние, поначалу бледно-голубое, потом все более насыщенное и пронизанное серебряными нитями. Трава полегла у его ног, листья и всякий мусор разлетелись в стороны, унесенные небольшими вихрями. Казалось, Талиазин стоит в самом центре невидимой воронки.

Издалека донесся звук, разительно напоминающий хлопанье крыльев стаи снявшихся с берега чаек. Пару секунд звук оставался только звуком, но потом стал и движением — ветер поднялся снова. Это был совсем иной ветер, в нем таилась теперь великая мощь, таилась энергия, от которой тут и там рождались и умирали мгновенные крохотные разряды. В воздухе запахло горячим металлом, кузнечным горном, живым огнем, и волоски на руках Арианны встали дыбом.

Далеко на горизонте, где-то над морем, начали собираться облака. Поначалу они не выглядели особенно внушительными, но распухали и наливались темной синевой так быстро, что вскоре стало казаться, что море попросту извергает их из себя, как кипящий котел. Облака напоминали цепь холмов, потом горную цепь, быстро движущуюся по небу в направлении Руддлана. На землю пал сумрак, тяжелый и угрожающий, заморосил редкий дождь.

«Надвигается гроза, — подумала Арианна — и сразу же поправила себя: — Талиазин творит грозу!»

Аура вокруг оруженосца к этому времени стала красной, а фигура странно и зловеще подсвечивалась, словно он парил над невидимой для Арианны огненной бездной. Он потянулся вверх, как бы стараясь заключить в объятия надвигающиеся тучи, и с кончиков его пальцев сорвался десяток крохотных шаровых молний, переливающихся всеми цветами радуги. Каждый из огненных шариков взорвался с оглушительным треском, послав во все стороны фонтанчики разноцветных искр.

Почти тотчас же несущиеся по небу тучи налились кромешной тьмой, напоминая теперь мрачное преддверие ада. Сверкнула молния, настолько яркая, что ближайшие деревья в лесу на мгновение обрисовались неестественно четко, как на картине, нарисованной дьявольской рукой, и были они похожи на застывшие многорукие существа, царапающие небо тысячами костлявых пальцев. Потом пришел ливень. Он обрушился на землю неистовым водоворотом, который распался на отдельные потоки сплошной воды, несущиеся по ветру, и сила их напора была такова, что Арианна рухнула на колени, почти захлебнувшись.

Она даже не пыталась подняться на ноги. Наоборот, она склонилась головой к самой земле, словно отдавая дань благоговения неистовому буйству стихии. Со стороны леса доносился стон и треск падающих деревьев, ветер не просто выл, а кричал надсадно и безумно, ливень уже не был ливнем — он превратился в разверстую пасть, жадно засасывающую в себя все, что подвернется, в том числе Арианну.

Она сжалась в комок, полулежа на стене замка, превратившейся в несущийся поток дождевой воды, она закрыла лицо руками... и мир начал кружиться все быстрее, пока не стал воронкой, полной светящегося тумана, зарниц и голубых росчерков молний...

...Щупальца тумана тянулись во все стороны дальше и дальше, истончались и таяли, рассасывались в мягкий белый отсвет. Неясные образы оформлялись и тонули в тумане, сменяя друг друга подобно точкам на цибике, брошенном игроком в кости. Король Генрих с лицом, искаженным от гнева, кричащий что-то насчет глаз... Родри, смертельно бледный, с ужасом в глазах, удерживаемый угрюмо насупившимися рыцарями... и Рейн! Рейн, показывающий зубы в яростном оскале, вонзающий меч в чью-то скрюченную руку...

И вдруг, словно брошенный кубик внезапно замер в момент стремительного движения, самый последний из образов обрел четкость. Он проявился в тумане, как бы прожигая себе дорогу сквозь его толщу: человек, покачивающийся на виселице. Веревка поскрипывала от каждого движения, в воздухе застоялся смрад гниения, смерти. Ворон тяжело снялся с земли, чтобы опуститься на плечо висельника. Как если бы это послужило командой, появилась пара других, а за ними откуда-то налетела целая стая. Она пала на холм черным плащом, живые полы которого гулко хлопали на ветру. Черные зловещие птицы были теперь повсюду: на земле, на ветках единственного сухого дерева, на перекладине виселицы. Еще один неспешно опустился на гниющие человеческие останки, прямо на голову. От этого движения висельник начал медленно, ужасающе медленно поворачиваться лицом к Арианне.

Она закричала...

От крика видение рассыпалось осколками, словно кусок льда под ударом молота. Осколки канули в сплошную белую Муть, в бездну, дышащую холодом, испускающую яркие сполохи. Холод коснулся Арианны, охватил ее и стиснул, от холода стало невозможно дышать. Она старалась втянуть хоть глоток воздуха в грудь, сжатую ледяными объятиями, но воздух был слишком холодным. И Арианна отказалась от борьбы, позволив унести себя в белое Ничто...

Она открыла глаза, уставившись на мокрый серый камень. Она лежала лицом в луже, промокшая до костей, и все вокруг было мокрым тоже, истекая каплями влаги. Выпрямляясь, она застонала: тело онемело и промерзло так, что отказывалось двигаться.

Отвратительная вязкая тошнота подкатила к горлу. Арианна попробовала подавить ее, зажмурившись, но в темноте притаился образ покачивающегося висельника. Его лицо... она закричала снова, и видение как будто отпрянуло, не дав ей возможности увидеть лицо казненного.

Но она все равно знала, знала — о Господи, она знала в глубине души! Видения никогда еще не лгали ей.

Страх обжег горло, обжег сердце. Сама того не желая, Арианна сказала одними губами: «Рейн...» Она хотела выкрикнуть его имя, но кричали разум, сердце и душа, а язык был нем.

Рейн отправился примирить два народа, его и ее, не подозревая, что едет навстречу смерти.

Нужно срочно найти его и предупредить! Нужно позвать на помощь Талиазина! Раз он колдун (а это не подлежит сомнению), то ему подвластно все на свете. Он способен пронизывать кольцо времени и оказываться в двух местах разом. Ему не составит труда в мгновение ока очутиться там, где сейчас Рейн.

Арианна все еще стояла на коленях. Ухватившись за каменный парапет, она с великим усилием все же поднялась и отвела с глаз пряди мокрых волос. Под стенами замка простиралось поле, больше похожее на болото. На горизонте, промытом до кристальной чистоты, синева неба касалась лазурной морской глади. Над головой лениво плыли редкие белоснежные облачка, похожие на клоки ягнячьей шерсти. Солнце сияло так ослепительно, что пришлось прищуриться, раглядывая небо. Если бы со всех сторон не слышалось мерного падения капель, то невозможно было бы поверить, что прошел дождь, не говоря уже о ливне.

Гроза отгремела и ушла, словно ее и не бывало. А с ней исчез и Талиазин.

***

Горячее августовское солнце пекло с какой-то яростью, без труда проникая сквозь кроны чахлых сосен. Пот стекал по спнне и груди Рейна под металлом лат, вызывая зуд и заставляя поеживаться.

Стояла неприятная духота, причиной которой было обильное испарение. После обеда откуда-то налетела сумасшедшая гроза, совершенно нехарактерная для этого месяца. Рейн промок, а высохнуть не было времени, и теперь он угрюмо думал, что, сняв латы, обнаружит на одежде слой плесени. Еще он размышляя о том, что и впрямь становится слишком стар для подобных испытаний.

Родри молчал уже довольно долго (видимо, чувствовал себя ничуть не лучше, чем выглядел). Лицо у парня было покрыто грязными разводами, волосы облепили голову мокрой паклей, словом, он был похож на бродягу, проведшего ночь во рву под стеной замка.

— Как настроение, парень? — спросил Рейн, стараясь говорить бодро и беспечно.

— Да ничего, милорд... — Родри выпрямился в седле. — Милорд, э-э... вы любите мою сестру?

— Да, люблю.

— За что?

— За что? — переспросил Рейн, пораженный вопросом.

— Я в том смысле, что... э-э... почему мужчина выбирает из всех женщин одну, а не другую? Для меня все девчонки на одно лицо и на один лад, честное слово! — Родри скорчил пренебрежительную гримасу. — По правде сказать, я вообще не понимаю, на что они нужны. Вечно ноют, вечно чего-то требуют... зануды! А уж как начнут хныкать над какой-нибудь чувствительной историей!..

— Когда встретишь подходящую девушку, ты это сразу поймешь. Черт возьми, ты попросту не сможешь с этим бороться! Если у тебя достанет ума сразу смириться с положением дел, ты избегнешь черт знает каких хлопот...

Рейн сказал это и засмеялся. «Кто бы говорил», — подумал он. Не он ли сам рвал, и метал, и изрыгал пламя, не желая принять того, что побежден, что Арианна одержала верх над его упрямым, слишком гордым сердцем? Больше того, она добилась, что он по доброй воле встал перед ней на колени.

Копыта коней раз за разом издавали хлюпающий звук, высвобождаясь из вязких объятий подсыхающей грязи. Рейну никогда еще не приходилось быть свидетелем грозы настолько неистовой. Ветер был прямо-таки ураганный, он выворачивал с корнем могучие деревья. А ливень! Словно где-то в небесах столетие за столетием скапливались непролившиеся остатки дождей, пока хранилище не переполнилось и не обрушило на землю настоящий водопад,

Рейн и Родри ехали вдоль невысокой горной цепи. Выветренные отлогие горы, больше похожие на холмы, там и сям показывали раны обрывов, промоин и трещин. Местность сама по себе была бесплодной, а ненастье и вовсе обратило ее в унылое болото. Некоторое время спустя конь Рейна насторожил уши. Вскоре и сам он различил звуки: тревожное, порой дикое лошадиное ржание, горестный вой рожка и жалобные вопли смертельно раненных.

Он пришпорил коня, пустив его в галоп, и крикнул Родри, чтобы тот не отставал. Вскоре они достигли гребня ближайшей горы, откуда открылся вид на ущелье. Это была пойма реки Сейриог.

— Господи, сохрани!.. — выдохнул Родри, минутой позже натянув удила рядом с Рейном.

Река вышла из берегов, затопив луг, на котором расположилась лагерем внушительная армия Генриха. Вода уже успела отступить, но причиненный ущерб был ужасен. По всему лугу, превратившемуся в топкое болото и сплошь покрытому грязью, валялись обломки пик и щитов, повсюду бродили, увязая по брюхо и порой не в силах выбраться, лошади и вьючные мулы. Но то, что поначалу Рейн принял за дело рук природы, было таковым лишь отчасти. Уэльская армия подоспела вовремя, чтобы довершить разрушение. Обремененные тяжелыми доспехами, изнуренные борьбой с разбушевавшейся стихией, англичане не могли противостоять легконогой уэльской коннице, снабженной длинными луками, несущими смерть.

Река катила меж топких берегов воды, красные от английской крови.

Королевский походный шатер рухнул и был едва заметен под слоем ила, лишь один клок яркого шелка сохранился чистым и пламенел, как разверстая в земле рана. Тяжело свисало с ветки дуба мокрое знамя с королевской лисой, под ним взад-вперед расхаживал Генрих, по пути пиная ногой камни и кочки. Задолго до того, как Рейн оказался поблизости от короля, он мог слышать его яростные ругательства.

Рейн спешился у края свежей трясины и дальше пошел пешком, пробираясь к дубу, откуда доносились крики разгневанного монарха. Притихший Родри следовал за ним по пятам. С близкого расстояния разгром был даже более впечатляющим: вдоль берега громоздились груды трупов, отовсюду доносилась сильнейшая вонь разлагающегося под солнцем речного ила. Рейн заметил, что у большинства мертвых на теле нет ни одной раны. Они попросту утонули во время грозы.

С отчаянием вспомнил он надежды Арианны на мир и согласие между ее отцом и англичанами. Теперь никакие разумные доводы не могли уже подействовать на Генриха.

Вокруг короля собрались придворные, хотя было заметно что они стараются держаться на безопасном расстоянии — скверный характер монарха был печально известен, и никому не хотелось стать мишенью для его гнева. Среди знати, тоже изрядно потрепанной стихийным бедствием, был и Хью. Обычно элегантный, граф на этот раз выглядел огородным пугалом: серебряная кольчуга потускнела, наплечники были поцарапаны и продавлены, как жестяная кружка нищего. Ко всему прочему он потерял шлем, золотые локоны распустились и висели неряшливыми сосульками. Благородные черты отнюдь не украшало надутое выражение лица, да и весь он был перепачкан черной уэльской грязью, словно великолепный граф Честер месяцами не вылезал из какой-нибудь землянки.

Хью первым заметил Рейна и окликнул его. Король замер на полушаге, потом повернулся так круто, что едва устоял на ногах. Уперев в бока сжатые в кулаки руки, широко расставив кривые ноги, он молча ждал, пока Рейн окажется рядом. С пурпурной королевской мантии, отороченной горностаем, все еще сильно текло, и вскоре у ног Генриха образовалась грязная лужица. Лицо его было цвета спелой сливы, могучая грудная клетка ходила ходуном от шумного гневного дыхания, рыжая борода растрепалась.

— Ты опоздал, лорд Руддлан! — процедил он сквозь зубы, вперив в Рейна немилостивый взгляд, от которого у многих холодела в жилах кровь.

— Мой господин! — только и сказал Рейн, склоняя голову перед своим сюзереном.

Когда он снова поднял ее, то бесстрашно встретил взгляд выпуклых серых глаз. После короткого поединка король первым отвел глаза. Рейн нарочито медленно осмотрел разгромленный лагерь, и еле заметная улыбке скользнула по его губам.

— Похоже, ваше величество, уэльский климат вреден для здоровья англичан.

Он шел на риск, помня о том, что вовремя сказанная шутка частенько смиряла гнев короля. Однако на сей раз уловка не сработала. Генрих ткнул пальцем в направлении Рейна и рявкнул:

— Схватить его!

Тот нащупал рукоять меча и приготовился защищаться. Слишком поздно он сообразил, что приказ короля касается не его самого, а Родри, стоявшего за его спиной.

Люди Генриха тотчас окружили парнишку. Разобравшись в ситуации, Рейн потянул из ножен меч, но обнажил его лишь наполовину, так как один из рыцарей — совсем молодой, с угловатым и злобным лицом — понял его намерение и вывернул пленнику руку, заставив того скрипнуть зубами от боли. Тогда Рейн повернулся к Генриху.

— Неужели королю пристало срывать зло на последнем оруженосце?

Он сумел сохранить на лице бесстрастную маску, но в голосе его прозвучала насмешка, не лишенная презрения.

— Этот пащенок не последний оруженосец, а как раз наоборот, — возразил Генрих, упрямо выпячивая подбородок. — Он приходится сыном Оуэну Гуинедду и как заложник понесет расплату за вероломство князя.

— Какое отношение имеет парнишка к распре между вами, ваше величество, и князем Оуэном? — притворно удивился Рейн, стараясь вклиниться между королем и братом своей жены. — Он два года служит у меня оруженосцем и ни разу не вызвал моего недовольства.

— Какое отношение, ты спрашиваешь, Руддлан? Это неслыханно! Я для того и взял это отродье в заложники, чтобы его отец вел себя как подобает. А теперь оглянись вокруг, посмотри, что натворил этот человек! Разве это назовешь подобающим поведением, а? — Король выплевывал слова все яростнее, сам в себе разжигая гнев.

Рот его был оскален, как у ощерившегося волка, глаза грозили выскочить из орбит, веснушки на багровом лице потемнели и напоминали оспины.

Рейн смотрел на короля, не веря своим глазам. Он долгие годы честно служил этому человеку, он поклялся ему в верности и готов был на все, чтобы не нарушить клятвы. И что же он видел перед собой? Тот, кто гордо именовал себя монархом всей Британии, бесновался до пены на губах, как припадочный.

— Вы, ваше величество, сделали первый шаг, нарушив мирный договор и вторгнувшись в пределы Уэльса, — сказал Рейн ровным, холодным голосом. — Оуэн Гуинедд всего лишь защищается, и это его святое право.

Некоторое время Генрих таращил на него немигающие глаза. Лицо его оставалось искаженным, взгляд — яростным. Постепенно, однако, в них появилось более осмысленное, хитрое выражение.

— Это у меня святое право на эту землю! И я не намерен дольше терпеть здесь его присутствие.

— Допустим, так. Но при чем тут все-таки сын князя? Ваше величество, разве вы не отец? Как бы вам понравилось, если бы за ваши деяния пострадал ваш сын?

Король вдруг расхохотался диким, визгливым смехом. Один за другим к этому странному приступу веселости присоединились все рыцари, кроме Рейна.

С минуту Генрих заходился от хохота, потом разом умолк, словно невидимая рука заткнула ему рот. Остальные умолкли не сразу, опять-таки по одному. В наступившей наконец тишине король сказал тоном светской беседы:

— Честер, возьми кинжал и выколи глаза отродью Оуэна.

Граф Хью остолбенел. Он чуть было снова не засмеялся, но вовремя оборвал себя и сделал вид, что откашливается. Под дубом было теперь настолько тихо, что слышалось, как капли одна за другой срываются с листьев. Лицо Родри побелело, он напрягся в руках удерживающих его рыцарей, но не издал ни звука.

— Честер! — завопил Генрих.

— Я, ваше величество? — переспросил Хью, нервно облизнув губы.

— Я кому сказал! — Король перегнулся в поясе так, что его лицо почти ткнулось в самое лицо графа. — Выколи ему глаза!

— Да, но... — начал Хью, мелкими шажками отступая за пределы досягаемости монаршего гнева.

— Клянусь дьяволовыми яйцами, в тебе маловато мужчины для такого дела! Тогда я сам!

Король стремительно вырвал из ножен свой кинжал. Рейн, однако, оказался проворнее. Его меч выскользнул из ножен со свистящим звуком. Казалось, мимо пролетела гигантская летучая мышь... и впилась прямо в протянутую руку Генриха.

Впрочем, так оно и случилось, только в руку короля впились не когти, а острие меча. Пальцы разжались, кинжал упал в грязь. Генрих издал крик, похожий на вопль придушенной кошки, который эхом отдался от окрестных скал.

Отовсюду послышался свист мечей, спешно выхватываемых из ножен. Рейн пресек начавшуюся атаку: его голос, опасно негромкий и как будто даже ласковый, заставил людей короля замереть на месте,

— Опустите мечи, достойные рыцари, иначе один из вас прославится как человек, чье безрассудство стоило королю руки.

И действительно, рука короля была нанизана на меч так, что острие торчало между большим и указательным пальцами. Оно всего лишь пронзило перепонку. Такая рана могла зажить за неделю, но стоило Рейну сделать одно-единственное движение — и лезвие рассекло бы жизненно важные сухожилия, оставив королю бесполезный кусок мяса вместо руки.

— Родри, — продолжал Рейн все тем же ровным, безжизненным голосом, — собери у этих благородных господ все оружие, которое найдешь, и брось его в реку. После этого приведи наших коней. Шевелись, парень.

Глаза Генриха, и без того выпученные, теперь еще и налились кровью. Он трясся и скалился, как бешеная собака.

— За это ты умрешь смертью предателя, Руддлан! — прошипел он, но Рейн не обратил на его слова внимания прислушиваясь к плеску сбрасываемых в воду мечей и кинжалов. — Я прикажу тебя повесить, кастрировать, выпотрошить и ослепить! Ты будешь вопить, умоляя меня о пощаде, еще долго после того, как у тебя не останется горла для крика!

Рейн ничего не сказал на это, потому что сказать тут было нечего. За время, едва ли достаточное для пары ударов сердца, он превратился из вернейшего рыцаря Генриха в самого заклятого его врага, и дороги назад не было.

Подошел Родри, на его костлявый кулак были намотаны поводья двух коней сразу. Угловатое мальчишеское тело сотрясала мелкая дрожь, зеленые глаза, так похожие на глаза Арианны, смотрели на Рейна с обожанием, словно тот был самим королем Артуром. Как только удила оказались в свободной руке Рейна, он сделал парнишке знак вскочить в седло,

— Позвольте удалиться, ваше величество, — обратился он к Генриху, сделав насмешливый полупоклон, что было не чем иным, как чистейшей воды бравадой.

Одним неуловимым движением он вытянул меч из монаршей руки и вскочил в седло, в то же мгновение пустив коня в бешеный галоп.

Они вихрем понеслись вниз по ущелью, вдоль топкого берега Сейриога. За спиной слышались крики, быстро стихшие. Однако Рейн понимал, что у них не более двух минут в запасе. Очень скоро люди короля убедятся, что монарх цел и невредим, и не замедлят пуститься в погоню. Скорее всего, их будут преследовать, пока не загонят в угол.

Впереди возвышался округлый холм с густым сосновым лесом на восточной стороне гребня, очевидно, спускающимся по противоположному склону. Склон был удобен для подъема верхом, и Рейн, решив укрыться в лесу, направил коня в том направлении. До сосен оставалось не более сотни ярдов, когда из-за окружающих скал, валунов и как будто из самой земли появились всадники.

В грудь ему нацелилось не менее двух дюжин длинных луков. Кроме того, через пару секунд к горлу Рейна прижалось острие меча. Он посмотрел на того, кто держал меч, и встретился взглядом с глазами очень знакомого цвета — цвета моря в штормовой день. Длинные вислые рыжие усы слегка приподнялись, когда губы под ними тронула насмешливая улыбка.

— Добро пожаловать в Уэльс, нормандец.

***

Рейн сидел на сплошном ковре из сосновых игл и шишек, привалившись спиной к толстенному стволу, от которого тянуло свежей смолой. Руки его были на совесть связаны за спиной — не пошевелить. Над ним возвышался тот, кто недавно иронически приветствовал его. Теперь в его лице не было ничего угрожающего, и он с любопытством разглядывал пленника.

— Я — Кайнан, сын Оуэна, — наконец сказал он. Рейн прищурился, чтобы, в свою очередь, рассмотреть уэльсца, из-за спины которого били прямо в глаза яркие солнечные лучи.

— Ты похож на отца, — ответил он, тоже не сразу.

— Как прикажешь это понимать, как комплимент или как оскорбление? — усмехнулся Кайнан, пошевелив усами, и продолжал, не дожидаясь ответа: — Мой братишка Родри наговорил такого, что и не знаю, верить ли его словам. Если послушать его то ты, нормандец, настоящий герой, из тех, о ком барды слагают свои песни... — Он подождал, но Рейн ничего не ответил на это, и светлая бровь уэльсца приподнялась. — А ты, как вижу, еще и скромник.

С этими словами он опустился на колено, вынул кинжал и не спеша рассек веревки, стягивающие запястья Рейна.

— Хм... ты спас глаза Родри, а это то же самое, что спасти ему жизнь. За это ты мог бы вызвать меня на поединок... я имею в виду твой плен, веревки и все прочее... и я бы принял вызов, как почетный. Лучше уж сразиться с тобой, чем потом разбираться с сестрицей, которая, образно выражаясь, намотает на кулак мои кишки. Кстати, каково быть женатым на Арианне? Мне всегда казалось, что на это может отважиться только святой или сам дьявол. Так кто же ты?

— Это зависит от времени суток и погоды на дворе.

Кайнан захохотал. Когда Рейн как следует растер запястья, чтобы восстановить кровообращение, он помог ему подняться на ноги, и они вместе направились к людям Кайнана, сгрудившимся неподалеку, рядом со своим лошадьми. Увидев их, от группы отделился Родри, ведя в поводу черного коня Рейна.

— Милорд... — начал он, запинаясь, — то, что вы сделали там, у реки... я не могу найти слов, чтобы...

— Что это на тебя нашло, брат! — пролаял Кайнан. — Не хватало еще, чтобы ты обмочил слезами кольчугу своего спасителя. Хорошенькая будет благодарность, если по ней пойдут пятна ржавчины!

Родри еще больше смешался, покраснел, и Рейн ободряюще улыбнулся ему.

Но улыбка скоро померкла: он подумал о короле Генрихе, который будет лелеять не только свою раненую руку, но и яростную обиду, подумал об Арианне и детях, оставленных в замке словно нарочно для того, чтобы воинственный и беспринципный монарх мог утолить жажду мести. Кайнан между тем невозмутимо седлал свою лошадь, и Рейн повернулся к нему.

— Арианна осталась в Руддлане, а Генрих...

— В ближайшее время не сможет выступить. Мы уж позаботились об этом, — перебил уэльсец с обычной своей усмешкой и вскочил в седло, издав довольное уханье. — Ну, а мы... мы можем с таким же успехом окопаться в твоем замке, как и в любом другом. Что до меня, я жду не дождусь, когда смогу поспать спокойно за толстыми стенами, в тепле и на сытый желудок.

Рейн помедлил, уже взявшись обеими руками за луку седла. Он вдруг сообразил, что, пригласив в Руддлан часть армии Оуэна, окажется в положении пастуха из сказки, пригласившего в свое стадо симпатичного волка. Но выбора у него не оставалось. С этого дня он, к счастью или к лиху, добровольно признал себя одним из людей Оуэна Гуинедда.

Он поднял взгляд. На него пристально смотрели зеленые глаза, глаза цвета моря в штормовой день.

— Вот именно, — заметил Кайнан, словно прочитав мысли зятя. — Выходит, когда я встретил тебя словами: «Добро пожаловать в Уэльс!», я имел в виду больше, чем мне казалось.

Они выехали во главе отряда на открытую часть вершины холма. С такого высокого места отлично просматривались ущелье, река Сейриог и остатки английской армии, все еще ошеломленные сокрушительным ударом, нанесенным стихией и уэльсцами. Повсюду по-прежнему валялись тела убитых и утонувших рыцарей, которым, как обычно случалось, предстояло остаться непогребенными. Вороны уже вовсю трудились над трупами, но даже их скрипучее карканье не могло заглушить стонов тех немногих, кто еще цеплялся за жизнь.

Рейна отвлекли от угрюмого созерцания возгласы, раздавшиеся за спиной. Он посмотрел туда, куда указывали уэльсцы. Чуть восточнее по склону ущелья, лишенному всякой растительности, галопом спускался одинокий всадник... нет, всадница! Алый плащ парусом развевался на ветру, как и волосы длинные, густые волосы цвета соболиного меха.

Почему-то Рейн подумал, что солнце, наверное, зажигает в них золотистые и рыжие блики...

А потом он заметил краем глаза, что среди мертвых тел поднялся, шатаясь, раненый англичанин. Он был очень слаб (возможно, даже умирал) и потому едва сумел подтянуться, держась за ветку, но в другой руке он держал взведенный арбалет. Он и не подумал повернуться к уэльсцам, когда поднял его на уровень плеча. Только в самое последнее мгновение Рейн сообразил, что вот-вот случится. Арбалетчик выстрелил.

Казалось, стрела рванулась вперед с шипением, рассекая воздух яростно, как огненное дыхание дракона. Всадница выпустила поводья и взмахнула руками, а на груди у нее алой розой расцвело пятно крови. Один бесконечный миг она еще держалась в седле неестественно прямо, потом соскользнула на землю со скачущей лошади и осталась лежать неподвижно.

— Арианна!

Рейн приготовился пришпорить коня, но рука Кайнана ухватила его за плечо, остановив.

— Слишком поздно, нормандец! Ей уже не поможешь.

Внезапно Рейн ощутил боль в груди, в глазах, во всем теле — такую острую, такую нечеловечески жестокую, что невольно вскрикнул. Ничего не видя вокруг, он нащупал удерживающую руку и попытался ее стряхнуть.

— Не делай этого! — крикнул Кайнан, и его голос пресекся. — Там ты окажешься в пределах досягаемости людей Генриха!

— Арианна!

Безумный крик отчаяния эхом прокатился по ущелью, по окрестным вересковым пустошам. Рейну удалось высвободить руку, и он тотчас дал коню шпоры, заставив его птицей рвануться вперед. Ему показалось, что он часы, дни, годы ехал туда, где лежало распростертое тело Арианны.

Он спрыгнул с коня на полном скаку, не удержался на ногах и рухнул на колени. Арианна лежала ничком, раскинув руки, и лицо ее было скрыто в густой жесткой траве. Трясущимися руками, изнемогая от ужаса, Рейн осторожно повернул ее на спину.

— Боже милостивый!..

Весь лиф платья Арианны был пропитан кровью, буквально залит ею.

— Рейн?.. — прошептала она, открывая потемневшие, полные боли глаза. — Мне больно, Рейн...

Он сделал ужасающее усилие, чтобы стереть со своего лица все, абсолютно все: невыносимую муку, бешеный, полубезумный гнев на судьбу, отчаянную боль потери, начинавшую терзать его сердце. Он повидал слишком многое, чтобы не сознавать правды. Его прекрасная, нежная Арианна, его жена, должна была умереть буквально через несколько минут. Это был самый трудный из подвигов, которые он совершил за свою жизнь воина, — смотреть на нее неживым, бесчувственным взглядом, который так мучил и так ранил ее в прошлом.

Так легко, как только сумел, он приподнял Арианну и устроил ее на коленях, прислонив спиной к своей груди.

— Ты справишься с этим, любовь моя. А пока мы просто посидим вот так... отдохнем немного перед дорогой домой...

Она слабо кивнула и вздохнула еще слабее, обессиленно поникнув. Лиф платья был уже не красным, а черным от стремительно вытекающей из тела крови. Рейн чувствовал теплую клейкость крови на своих руках. Он дышал неровно, болезненно.

Он посмотрел туда, откуда прилетела стрела арбалета. Англичанин, убивший Арианну, полусидел под деревом и был мертвее мертвого. Арбалет валялся у его ног. Несмотря на всю свою боль, Рейн не чувствовал к нему ненависти. Обезумев от боли и страха смерти, несчастный, должно быть, даже не сознавал, в кого целится.

«Но почему в нее. Господи? — повторялся и повторялся в его сознании безмолвный крик. — Почему он не выстрелил в кого-нибудь другого?»

Рука Арианны приподнялась, пальцы зашевелились — она пыталась дотянуться до него. Рейн легонько сжал холодеющие пальцы жены своими, лихорадочно горячими. Он словно держал в руке нечто неживое! Она уже холодела.

— Я хотела предостеречь тебя... — прошептала она так тихо, что он едва сумел разобрать слова. — Боялась не успеть...

— Все в порядке, ты успела, — сказал он бодро, понятия не имея, о чем идет речь, и ласково пожал ее руку. Он ощущал всем телом приближающийся стук подков, слышал торжествующие крики. Люди Генриха, конечно, заметили его и теперь спешили воспользоваться предоставившимся шансом. Они приближались, неся с собой унижение и смерть.

Рейн даже не повернулся в ту сторону. Он продолжал гладить руку Арианны.

— Значит... ты в без... в безопасности? — спросила она, и губы ее тронула дрожащая улыбка облегчения.

— Конечно! — заверил Рейн и шевельнул губами, очень надеясь, что они сумеют сложиться в ответную улыбку. — Я в полной безопасности, моя маленькая женушка.

— Рейн... у меня такое странное ощущение... и мне холодно, — глубокая морщинка прорезалась между темными бровями Арианны. — Я умираю?

Он не мог больше сдерживать боль, она вцепилась в него, как обезумевший сторожевой пес, сорвавшийся с цепи. Да и как можно было сохранить бесстрастный вид, если сердце, казалось, треснуло и кровоточило в груди? Он чувствовал во рту вкус крови, и щеки его были влажны. Он провел по лицу ладонью и был удивлен, что она лишь мокрая, не красная от крови.

— Прости меня, Рейн! Мне так жаль...

Глаза Арианны, такие темные, что казались угольно-черными, наполнились слезами.

«Это так похоже на нее — беспокоиться не о себе, а обо мне», — подумал Рейн. Но разве это не было естественно? Умирающие уходили, и потому им было легче, чем тем, кто оставался их оплакивать.

— Ты поцелуешь меня на прощание, Рейн? — Он склонился к ее губам и с удивлением ощутил, что они все еще теплые. Вместо поцелуя он выдохнул в рот Арианне то немногое, что мог вдохнуть, словно надеялся этим вернуть душу в ее тело.

— Cariad, cariad... — произнес он тихо, но внятно. — Ты ведь дождешься меня, правда?

— Как всегда, — ответила Арианна, и он не столько услышал это, сколько ощутил губами.

Когда он отстранился, веки ее уже опустились. Но она была еще жива, она просто уснула от потери крови тем ужасным сном, который понемногу переходит в смерть. Люди Генриха между тем почти достигли того места, где они находились. Он порадовался тому, что Арианна спит, потому что знал: с ним не станут деликатничать. Он не хотел, чтобы она унесла с собой картину его унижения,

Он продолжал баюкать ее на коленях до тех пор, пока грубые руки рывком не поставили его на ноги. Когда тело Арианны скатилось в залитую кровью траву, он не удержался от приглушенного выкрика. Его потащили на веревке, привязанной к седлу, туда, где Генрих нетерпеливо бродил по берегу, руки. Его правая рука была наспех обмотана окровавленной тряпкой.

— Поставьте его на ноги! — приказал он, когда Рейна поставили на колени в прибрежную грязь у его ног.

Кто-то поспешил выполнить приказ, изо всех сил дернув вверх веревку, которой были скручены за спиной руки Рейна.

— Подайте мне его меч!

Король принял меч и злобным движением вонзил его в мягкую землю между стопами пленника. Лезвие задрожало, но вскоре замерло.

Рейн, однако, не видел ни меча, ни действа, которое устроил король из наказания за его измену. Взгляд его оставался прикованным к тому месту, где одиноко лежало в траве тело Арианны.

«Вдруг она очнется? — это было все, о чем он мог думать. — Вдруг она очнется в последний раз, а меня не будет рядом?»

— Предатель!

Генрих не сказал, а выплюнул это слово, размахнулся и ударил Рейна по лицу тыльной стороной левой руки. Поскольку на ней оставалась кожаная боевая перчатка, утыканная железными остриями, удар вышел жестоким и распорол щеку.

Тело Рейна содрогнулось от боли, но сознание совершенно не восприняло случившегося. Он видел и сознавал только одно: его жена умирает в одиночестве на жесткой траве пустоши.

— Лишить этого недостойного рыцаря его шпор! — рявкнул король, оскалив зубы в улыбке злобного торжества. — Как только это будет сделано, он больше не будет рыцарем.

Вперед выступил один из его людей с обнаженным мечом. Он срубил шпоры — символ рыцарства — в два коротких удара. Его меч был остер и срезал полностью задники обоих сапог вместе с кожей. Стопы ног Рейна закровоточили, но он не почувствовал этого. Он не мог отвести глаза от тела, уткнувшегося лицом в траву.

Когда Рейна подтащили к подводе, которая должна была отвезти его прямиком в тюрьму (навстречу жалкой, унизительной смерти изменника на лондонской площади), и начали привязывать, он молча повернулся, чтобы бросить прощальный взгляд через плечо.

Кто-то появился на окраине леса, ведя в поводу лошадь. Солнечный свет высветил оранжевые пряди волос, и Рейн подумал с горьким облегчением: «Слава Богу, Талиазин присмотрит за тем, чтобы Арианна была похоронена по-христиански».

—  — Глава 27

Крысолов по имени Хеймо сидел за испятнанным столом в своей любимой таверне. Он чувствовал довольство, которое возрастало по мере того, как убывал эль в кружке, третьей за этот вечер. Хеймо любил просиживать вечера в «Суковатой дубине», потому что эль здесь не напоминал вкусом лошадиную мочу, а шлюхи по большей части сохранили кое-какие зубы в своих накрашенных ртах. Правда, в этот вечер его мало интересовали как здешние шлюхи, так и эль в кружке.

Хеймо испытывал живой интерес к девчонке, которая сидела съежившись за столом в самом дальнем углу таверны. В руках у нее была кружка эля, но за то время, пока крысолов наблюдал, она не сделала ни глотка. Взгляд ее был прикован к двери, и каждый раз, как та распахивалась наружу, в туман и сумрак, девушка привставала со скамьи, только чтобы снова на нее опуститься, разглядев посетителя. Лицо ее при этом выражало сильнейшее разочарование.

Разумеется, она не шлюха. Каждый, у кого целы оба глаза, разглядел бы это, а у Хеймо зрение было хоть куда. Девчонка куталась в плащ из самой дорогой шерсти, какую только можно найти в Уэльсе, и потом, в ней чувствовалось достоинство. В том, что она оказалась в таверне такого низкого пошиба, не было ничего необычного. Публичные дома Саутуорка частенько давали приют самым приличным путешественникам, припозднившимся в дороге и не успевшим попасть в Лондон до закрытия городских ворот.

Как следует подогрев решимость элем, Хеймо взял со стола недопитую кружку и начал бочком приближаться к девушке, на ходу придумывая тему для легкого разговора. В этот момент дверь таверны снова распахнулась. На этот раз девушка осталась стоять, и Хеймо с любопытством обернулся, чтобы посмотреть на того, к кому относилось выражение неописуемого облегчения на ее лице. Он увидел молодого человека, даже скорее юношу, с длинными волосами ярко-оранжевого цвета (какого, как думал Хеймо до сих пор, бывает только лисий мех). У мальчишки к тому же был на редкость заносчивый вид.

Вновь прибывший заметил девушку и немедленно направился к ней. Ноги сами собой понесли Хеймо ему навстречу.

— Прошу прощения? — сказал юноша приятным мелодичным голосом.

Он был красив почти девической красотой и, по мнению Хеймо, едва вышел из возраста, в котором мочат пеленки. Но глаз у крысолова был зоркий, и от него не укрылся странный мерцающий свет, таящийся глубоко во взгляде незнакомца. Ощущение было в точности такое, словно он смотрел на пару крохотных свечек, спрятанных в глубине перламутровых раковин. Рука, белая и изнеженная на вид, крепко и как-то привычно сжимала рукоятку кинжала. Хеймо случалось видеть раны, нанесенные таким вот тонким, обоюдоострым лезвием, и потому он поспешно отступил, позволив парню пройти. «Ни одна девчонка в мире, — подумал он, — не стоит того, чтобы показать всей таверне цвет своих кишок».

Тем временем Талиазин плюхнулся на скамью рядом с Арианной и дунул на прядь, упавшую ему на глаза.

— Что за грязная, отвратительная дыра!

Он обвел взглядом шаткие лоснящиеся скамьи и неопрятные столы, за которыми грудились землекопы, лудильщики и мусорщики — завсегдатаи таверны «Суковатая дубина». Изящные крылья его носа брезгливо затрепетали: заведение это провоняло пригорелым жиром, мокрой шерстью, свежим и застарелым потом.

— Надеюсь, миледи, никто не беспокоил вас? Тот человек, например? — Он просто смотрел, ничего больше.

Арианна поднесла к губам глиняную кружку со щербатыми краями и отпила немного разбавленного эля, поморщившись от противного горького вкуса. Ровный гомон, похожий на гудение большого улья, внезапно сменился разноголосым смехом, донесшимся из-за стола, за которым шла карточная игра. «Круговую! Выпьем круговую!» — раздались крики.

— Что тебе удалось выяснить? — нетерпеливо спросила Арианна.

Она была даже рада поднявшемуся шуму, потому что так можно было надеяться, что Талиазин не заметит в ее голосе дрожи страха.

— Суд над милордом еще не состоялся и, судя по всему, состоится нескоро, — ответил оруженосец, возя пальцем в лужице эля и избегая взгляда Арианны. — Генрих опасается, что он потребует Божьего суда — суда поединком.

Лицо Арианны на миг осветилось надеждой. Каждый рыцарь, честь которого ставилась под сомнение, имел право вызвать своего обвинителя на поединок, и тогда происходил суд не человеческий, а Божий: правым считался тот, за кем оставалась победа, ибо во время поединка его рукой управлял сам Господь. Конечно, король не опустился бы до того, чтобы сражаться как простой рыцарь, он выставил бы замену... что с того? Ходили разговоры, что у королевского ставленника не будет и шанса. Во всей Англии не найдется достойного противника для Черного Дракона.

Однако надежда растаяла так же быстро, как и появилась.

— И потому Генрих предпочтет держать его в подземелье Тауэра, пока он не сгниет заживо! — воскликнула Арианна, и от этих слов во рту остался привкус более горький, чем от дешевого эля. — Да отпустит Господь английскому королю, этому распоследнему сукиному сыну, тройную порцию несчастий и бед!

Одна из шлюх заприметила Талиазина и прошла мимо, покачивая бедрами и сияя улыбкой. Ноги, голые и белые, так и сверкали сквозь многочисленные разрезы на юбке. Оруженосец не остался равнодушным к этому спектаклю, но ответил на него только улыбкой, после чего снова повернулся к Арианне.

— Как вы себя чувствуете, миледи?

— Просто прекрасно! — заверила та, постаравшись придать голосу оживление, которого не чувствовала.

На самом деле она валилась с ног от усталости и слабости после двухнедельного путешествия до Лондона. Они отправились в путь, стоило ей лишь немного оправиться от тяжелейшей раны, и такая поспешность не могла пройти даром. Личный лекарь ее отца утверждал, что она вообще не должна была выжить, что это чудо. Что ж, он ведь не знал главного: об Арианне заботился настоящий ллифраур, сказочный колдун, а они, как известно, необычайно опытны в искусстве врачевания. Днем и ночью Талиазин оставался в изголовье кровати, на которой Арианна лежала в самом роскошном из замков отца. Оруженосец сам доставил ее туда и потом раз за разом вливал ей в горло микстуры и варева, о составных частях которых Арианне страшно было даже подумать...

— Миледи, — сказал Талиазин, наклоняясь ближе и внимательно вглядываясь ей в лицо, — если вы страдаете от боли, я могу предложить вам...

— Нет, нет! Все в порядке. Просто я немного проголодалась.

Оруженосец одобрительно кивнул и извлек откуда-то из складок своего плаща сверток, на котором проступили жирные пятна. Когда он развернул его, взгляду Арианны представился просевший пирог с начинкой из яиц и сыра. Она сообразила, что Талиазин купил это кулинарное чудо в бакалейной лавке, куда отправился в надежде раздобыть сведения.

Когда кусок пирога оказался у Арианны в руке и она ощутила запах еды, желудок ее как будто затрепетал. Она сглотнула несколько раз, надеясь подавить тошноту, но та только усилилась.

Талиазин, который внимательно за ней наблюдал, отобрал пирог и вложил ей в руку что-то еще. — Может быть, вам больше понравятся копченые угри?

— Наверное, я не голодна, мне просто показалось, — сказала Арианна, решительно отодвигая пищу подальше.

— Тогда вам не помешает хорошенько отоспаться, — предложил Талиазин, потрепав ее по плечу. — Если вы вдруг свалитесь в обморок от усталости или заболеете от недоедания, это ничем не поможет милорду, а только заставит его тревожиться, когда он узнает.

Арианна подумала о жалкой комнатушке на втором этаже таверны, где на полу лежали вплотную друг к другу соломенные тюфяки, покрытые вшивыми одеялами. Она содрогнула от омерзения.

— Нет уж, лучше я посижу здесь, в зале. — Она откинулась на стену и закрыла глаза, но стоило векам опуститься, как перед ней возникло лицо Рейна. Это было лицо из глубин ее памяти, улыбающееся одной из его редких прекрасных улыбок. Если бы только можно было не думать о том, где сейчас находится Рейн! Если бы можно было забыть о том, что он заперт в одной из камер печально известного рндонского Тауэра!

— Интересно, — сказала Арианна вслух, — знает ли он что я осталась жива?

***

На следующий день чуть свет они влились в бесконечную процессию из ветхих подвод и вьючных животных, пересекающих Темзу по деревянному мосту буквально распадающемуся на части от старости. Из унылых серых туч, таких низких, что за ними скрывались верхушки городских башен, сеялся мелкий дождь.

— Взгляните туда, миледи, — вдруг сказал Талиазин, указывая на непривычного вида судно, покачивающееся на волнах рядом с изрядно прогнившей пристанью. — Этот корабль проделал путь от самой Испании. Как вы думаете, что за груз он доставил? Судя по запаху, это фиги.

Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать перезвон многочисленных церковных колоколов и шум колес водяных мельниц, но он продолжал показывать Арианне баржи, суда и баркасы, покрывающие пространство речной глади. Она хорошо понимала, зачем он делает это: оруженосец старался отвлечь ее внимание, чтобы не дать заметить головы изменников на пиках, свежие и совсем сгнившие, которые устрашающе смотрели на приезжающих с городских ворот.

Сделав нечеловеческое усилие, Арианна сумела отвести взгляд от жуткой картины. Они заплатили пошлину и были пропущены внутрь городских стен.

Если посмотреть со стороны Саутуорка, на противоположном берегу были хорошо видны беленые (и потому не страшные, а лишь внушительные на вид) стены и квадратные башни Тауэра, называемого Белым. Они господствовали над окружающими строениями, нависая над черепичными крышами, серыми стенами и церковными шпилями города, они отражались в водах Темзы, словно, кроме них ничего вокруг не было.

Однако стоило пересечь реку, как путник попадал в лабиринт узких извилистых улочек, по которым свободно бродили вислоухие свиньи, крысы размером с упитанного кота и толпы людей, каждый из которых пытался что-то продать. Отсюда башни Тауэра вообще не были видны, к большому облегчению Арианны.

Она последовала за Талиазином (который как будто хорошо знал дорогу) по улице, отведенной под рынок домашней птицы. Не только сточные канавы с обеих сторон, но и сама земля под ногами были забросаны цыплячьими головами, перьями и потрохами. Вонь стояла такая, что Арианна не выдержала и зажала нос, — и к лучшему, потому что копыта лошадки Талиазина подбрасывали высоко вверх жидкую грязь, перемешанную с нечистотами, которая вскоре покрыла тыльную сторону руки Арианны.

Улочка повернула — и внезапно, вдруг, впереди возник необъятный бок квадратной башни. Она была так высока, что зубцы, украшающие ее гребень, казалось, касались неба. Беленое пространство каменной кладки, которое невозможно было охватить взглядом, прорезали лишь узкие щели, заменявшие окна. С близкого расстояния становилось ясно, чем заслужил Белый Тауэр репутацию самого грозного и неприступного каземата Англии.

Их без проблем пропустили внутрь, но потом Арианну и Талиазина начали, как мячик, перебрасывать от одного чиновника к другому, пока наконец они не предстали перед королевским смотрителем тюрьмы.

Тот бесцеремонно оглядел каждого из них с ног до головы, его толстая нижняя губа насмешливо оттопырилась.

— Милорд, миледи, — сказал он, отвесив им по очереди неприкрыто шутовской поклон (при этом на поясе у него зазвенела связка ключей на кольце толщиной в запястье), — вижу, вы заблудились. Такое дело, что вы теперь, значит, в Белом Тауэре. А вы, небось, думали, что здесь собор святого, черт его дери, Павла!

— Мне бы хотелось повидать лорда Руддлана, — сказала Арианна с достоинством, хотя для этого ей пришлось как следует собраться с духом.

— Ничего не выйдет, — отрезал смотритель, выпячивая губы.

— К-как это?

— А так это, что король приказал никого к нему не пущать.

Стараясь скрыть дрожь в руках, Арианна достала из-под полы кожаный кошель, расшитый золотом.

— У меня есть деньги...

Некоторое время смотритель не сводил глаз кошеля, облизывая толстые губы. Жадность явно боролась в нем с осторожностью, но, в конце концов, он все же отмахнулся с нескрываемым сожалением.

— Эх, миледи, обычно-то нет таких дураков, чтоб, значит, отказаться от небольшого подношения... и уж тем более от щедрого, да только неохота распроститься с жизнью, нарушив, значит, королевский приказ. — Он наклонился ближе к Арианне, обдав ее густым запахом недавно съеденного чеснока. — Он ведь что сделал-то, этот ваш Руддлан? Он ведь покусился на саму его королевскую милость, так-то вот! Его за это вздернут, да. И не просто вздернут, а еще выпустят ему кишки, отсекут, значит, его морковку вместе с яйцами, а потом...

— Ладно, ладно! — перебил Талиазин, заметив, что Арианна начинает медленно оседать. Он вовремя поддержал ее под руку и прошептал: — Мы отправимся к королю, прямо в Вестминстер.

Арианна покорно позволила отвести себя назад к реке, мало что сознавая из окружающего. Там оруженосец нанял лодочника, который за небольшую плату согласился доставить их в королевскую резиденцию.

«Я еду в Вестминстер с визитом к королю», — повторялось и повторялось у Арианны в голове, но она понимала, что, прежде чем ей удастся пасть к ногам монарха и умолять его даровать прощение ее мужу, придется еще не раз умолять других — тех, в чьей власти позволить ей предстать перед королем.

Лодка потихоньку двигалась вверх по течению медлительной, грязной реки, мимо бесчисленных борделей, лестницы которых спускались к самой воде, чтобы и лодочникам, и их пассажирам удобнее было добираться до этих средоточий плотских утех.

Лодочник, нанятый Талиазином, не умолкал ни на минуту. Пыжась от гордости за столицу, в которой имел честь обитать, он счел своим долгом показывать Арианне все местные достопримечательности.

— А вот, госпожа, перед вами знаменитый холм Тайберн с его виселицами, — говорил он, тыча грязным пальцем в небольшое естественное возвышение у самой воды.

Когда лодка приблизилась, вороны тучей снялись с земли и опустились во множестве на верхние перекладины виселицу. Одно из зловещих сооружений было занято.

В безмолвном ужасе Арианна следила за тем, как мертвое тело поворачивается под ветром, чтобы показать ей лицо. Здравый смысл подсказывал, что это никак не может быть Рейн, но она все равно затаила дыхание и впилась ногтями в ладони. Медленно-медленно висельник повернулся... но лицо его было до неузнаваемости расклевано птицами.

Домишки пригорода уступили место загородным особнякам, каждый из которых был окружен обширным садом и железной решетчатой оградой. За ними начались пустоши, по большей части заболоченные. И, наконец, посреди широкой травянистой равнины, как бы паря в тумане и пелене дождя и напоминая сказочный замок Фата-Морганы, возник королевский дворец с остроконечной крышей и белыми-пребелыми стенами. Над ним вздымались два высоких шпиля Вестминстерского собора.

Лодка причалила к небольшому пирсу у самой стены королевской резиденции, по которой от воды расползались зеленые пятна сырости. Дворец был назван «Уайтхолл», так как был сложен из белого известняка.

Арианна последовала за Талиазином по ступеням лестницы, ведущей к главной зале дворца, но как только они достигли дверей, навстречу им вышел человек.

Он был одет роскошно и, без сомнения, являлся одним из приближенных Генриха. Он галантно склонился перед Арианной и благосклонно кивнул Талиазину.

— Я полагаю, вы явились сюда, чтобы получить королевскую аудиенцию. Мне очень жаль, но короля нет в Уайтхолле. Он отправился поохотиться на землях графа Камберленда.

— И когда же вы ожидаете его возвращения? — спросила Арианна, и голос ее невольно дрогнул от навалившейся усталости и разочарования.

Придворный склонился к ней с доверительным видом сплетника. Его цветущая физиономия расплылась в многозначительной улыбке.

— Не скоро, миледи, не скоро. Он ведь охотится не на оленя или, скажем, кабана. Его куда больше интересует иная добыча — старшая дочь графа Камберленда.

Хихикая и потирая руки, придворный удалился, предоставив Арианне смотреть ему вслед с выражением тупого отчаяния на лице. Колокола собора начали звонить к вечерней мессе, это означало, что вскоре стемнеет. Арианна понимала, что должна позаботиться о ночлеге и ужине, что нужно сейчас же отправиться на поиски ближайшей таверны, но она чувстовала себя настолько опустошенной, что едва дышала. Она устала, смертельно устала. Большую часть сил она отдала на то, чтобы добраться до Тауэра и попробовать увидеться с Рейном, остаток ушел на то, чтобы оказаться в Вестминстере.

— Что же теперь делать? — еле выговорила она. Голос Арианны дрожал, но она ничего не могла с этим поделать.

Ответа не последовало. Арианна обернулась. Талиазина простыл и след.

— Будь ты проклят! — прошептала она, чувствуя себя побежденной еще до начала борьбы за Рейна.

Впервые с того дня, когда она очнулась и узнала о том, что он схвачен, она усомнилась в том, что сумеет спасти его жизнь, что вообще когда-нибудь снова увидит его. Слезы навернулись на глаза и уже готовы были покатиться по щекам, а она все шептала беспомощно: «Будь ты проклят, проклят, проклят...»

Ее вывел из этого состояния удивленный возглас. Арианна устало повернулась и увидела в дверях дворца расфранченного господина, чьи длинные завитые локоны казались золотыми даже в ненастную погоду.

— Арианна?! — удивился он.

Она медленно отвернулась от окна, за которым виднелась великолепная панорама реки и — чуть правее — оба шпиля Вестминстерского собора. Возле жаровни, источающей благословенное тепло, стояло кресло, в которое Арианна почти рухнула, протянув руки к самым углям. Обручальное кольцо блеснуло в отсвете язычков пламени. Сама того не замечая она начала поворачивать его вокруг пальца.

«Рейн, Рейн...»

Недавно зарубцевавшаяся рана пульсировала болью, тело разламывалось от усталости и усилий скрыть отчаяние; она едва удерживала слезы, то и дело набегающие на глаза.

За дверью раздался звук, и Арианна не без труда заставила себя поднять голову и взглянуть на вошедшего Хью Честера. Тот держался непринужденно и выглядел весьма элегантно в болотно-зеленом одеянии, отороченном дорогим мехом. Он как будто преодолел первый шок от встречи с ней. Его красивые чувственные губы улыбались с легкой насмешкой.

— Я даже не подозревал, что воскресший Лазарь был на самом деле женщиной, и к тому же очень красивой. — Хью покачал головой, и улыбка на его губах стала привычно ослепительной. — В Уэльсе, должно быть, живут лучшие в мире лекари.

— Милорд граф... — начала Арианна, вставая и приседая в реверансе.

Хью сделал изящный, ленивый жест рукой, унизанной перстнями, указывая на сервированый стол. Ни одно из приготовленных блюд не было тронуто: ни вафельные трубочки с начинкой из сладкого сыра, ни крохотные пирожки с острой свининой.

— Неужели ты не проголодалась? И это после такого изнурительного путешествия?

— Благодарю вас, я не голодна. Милорд граф...

— Хью, моя милая. Называй меня просто Хью, — он одарил Арианну очередной обаятельной улыбкой. — Разве мы не одна семья?

Пройдя к столу, он налил бокал вина из вычурной бутылки и вынудил Арианну принять его. Это был вермут, приторно сладкий, запах которого вызвал у нее тошноту.

— Вы сказали, что поможете мне добиться королевской аудиенции, — напомнила она, поставив бокал на стол.

— Хм... — Хью прикусил нижнюю губу и задумчиво ее пожевал. — Дело в том, моя милая, что аудиенция принесет тебе мало пользы. Когда при Генрихе случайно упоминают имя моего братца, у него каждый раз начинается припадок ярости. Однако ты еще не сказала, как тебе нравится мой городской дом.

— Он прекрасен, — быстро ответила Арианна, которая едва бросила взгляд на окружающую роскошь за все время своего пребывания в лондонской резиденции Честеров.

— Я ведь очень, очень богат, — сказал Хью значительно (тоном, который напомнил ей рыбий жир: до того он был скользкий и маслянистый), — а деньги помогают удовлетворять самые дерзкие желания. К примеру, если бы я вдруг пожелал устроить брату побег из Тауэра... я говорю об этом просто в качестве примера... то мне бы это удалось без труда.

Арианна и сама не понимала, как сумела сохранить на лице бесстрастное выражение, потому что сердце вдруг начало неистово биться в груди. Она не могла позволить себе бесплодных надежд, потому что не доверяла графу Хью Честеру. Невозможно было забыть о том, что этот человек выпустил стрелу в грудь своему брату.

— Вы готовы пойти на это ради Рейна?

Граф не спеша подошел к ней. Его нижняя губа, еще более яркая от покусывания, слегка оттопырилась, как у королевского смотрителя.

— Вовсе нет, я сделаю это ради тебя... ну и ради себя, конечно, — ответил он и провел кончиком пальца по ее ключице, заметной под платьем. — Но у всего есть цена.

— Цена?

Ключица судорожно приподнялась под пальцами Хью, но тот ответил невозмутимо:

— Ах, Арианна, прекрасная Арианна! Разве тебе до сих пор не известно, что за все надо платить?

Хью был свято уверен, что платить надо за все на свете.

Например, существовала определенная цена слишком сильной любви к неподходящей женщине: за эту любовь приходилось платить заточением в Белом Тауэре прикованным к стене цепью, как собака.

Именно об этом думал он, следуя за смотрителем. Они спускались все ниже и ниже по источенной червями и сыростью лестнице, ведущей в самый нижний подвал. По правде сказать, наихудший из казематов Тауэра не был подвалом, это была всего лишь земляная яма, вырытая под часовней центральной башни. Наверху — там, где сиял дневной свет, — дождь давно уже прекратился, но здесь стены продолжали сочиться влагой. Хью пришло в голову, что они источали ее даже в самые жаркие месяцы лета, даже во время засухи. Это было ужасно... и это было благословением, потому что другой воды пленникам не давали.

Арианна предостерегала Хью, что смотритель не берет взяток, но попасть внутрь каземата оказалось до смешного просто: потребовалось только высокомерно назвать свое имя и титул. Он не мог удержаться, чтобы шепотом насмешливо не заметить Арианне:

— Все-таки есть кое-какие положительные стороны в том, чтобы родиться графом.

Спустившись по лестнице, они двинулись по узкому низкому переходу, ведущему, казалось, в самые недра земли. В конце его виднелась дубовая дверь, запертая чудовищным замком. Хью ощутил плечом дрожь Арианны и мимолетно задался вопросом: что породило эту дрожь — промозглый холод или суеверный страх, который охватывает каждого, кому случается оказаться в глубокой норе, разительно похожей на могилу?

— Позволь мне войти первым, — не столько попросил, сколько приказал он и вздрогнул, когда откуда-то ответило глухое угрюмое эхо. — В конце концов, неизвестно, что там, за этой дверью.

— Я жизнью рискую, дозволяя вам войти туда, — заканючил смотритель, успевший потерять свой внушительный вид. — Король-то, он ведь что приказал...

— Умолкни! — прикрикнул Хью. — Иначе, клянусь Господом, твоя жизнь будет стоить не больше плевка чахоточного!

Смотритель притих, часто дыша. Дыхание клуб за клубом вылетало из его толстогубого рта и влагой оседало на бороде. Он счел за лучшее не сердить графа Честера и забренчал ключами над замочной скважиной. Наконец раздался натужный скрип и дверь неохотно открылась.

Хью ступил внутрь крохотной «тюремной камеры».

Это было все равно что ступить в кромешную тьму смерти. Воздух был клейко-влажным и тухлым, его прикосновение к коже заставляло вспоминать о мокром бархате. Самые стены, казалось, мелко сотрясались от дрожи, порожденной холодом — застарелым, изначальным холодом помещения, куда ни разу не проникали солнечные лучи. Скрывая невольный трепет, Хью сделал знак смотрителю, тот передал ему факел.

В углу на куче полусгнившей соломы лежал человек. Единственная каменная стена за ним сочилась какой-то мерзкой черной слизью. Когда на лицо ему упал свет факела, человек зажмурился и закрыл глаза руками. Хью вставил факел в кольцо, ввинченное в камень над головой пленника, и отступил, чтобы получше рассмотреть брата.

Рейн сел, а потом медленно поднялся на ноги. Его движения были медленными и неловкими, как у акробата, впервые пытающегося ходить на ходулях. Толстенные цепи, сковывающие его лодыжки и запястья, тянулись к стене, к внушительному кольцу. Они побрякивали при каждом движении пленника. Рейн повернул к Хью осунувшееся бородатое лицо, и глаза, серебром отливающие в свете факела, равнодушно уставились в лицо гостю. Это был взгляд человека, безропотно ожидающего смерти... призывающего смерть.

— Рейн... старший братишка! — вырвалось у Хью, и голос, к его смущению, прозвучал неестественно, хрипло, словно не Рейн, а он сам последнюю пару месяцев просидел в темной норе и отвык разговаривать. — У меня для тебя есть подарок, Рейн! Ты удивишься!

Тот продолжал смотреть пустым взглядом, не выказывая никакого любопытства. В полумраке было трудно различить черты его лица, но Хью был уверен, что оно сейчас почти ничего не выражает, как лицо человека, который знает, что уже никогда и ничему не сможет удивиться.

Хью сделал знак смотрителю, который топтался за порогом распахнутой двери, и тот ввел в камеру Арианну.

При виде мужа она издала едва слышный возглас, похожий на жалобное мяуканье заблудившегося еще слепого котенка. Рейн повернулся резко, рывком. Некоторое время он просто смотрел туда, где она стояла, прижимая руки к груди, потом судорожно напрягся, заставив зазвенеть свои цепи, но не двинулся с места. Хью сообразил, что брат боится поверить в то, что видит, боится не вынести нового разочарования.

Со сдавленным рыданием Арианна бросилась к нему.

Рейн принял ее в объятия и опустил голову, прижимаясь к ее волосам то одной, то другой щекой. Потом он запрокинул лицо, изо всех сил стиснув веки. Это было так трогательно, что Хью испытал неловкость за брата и тычками выдворил из камеры смотрителя, прикрыв за ним дверь.

Он заметил, что пальцы Рейна сжимаются и разжимаются, словно бьются беспомощно в волосах Арианны. Он плакал, не сознавая, должно быть, что плачет. Арианна обхватила его голову обеими руками и притянула к себе, целуя жадно, отчаянно, ну а Рейн... он не целовал ее — он пил ее дыхание и вкус рта, как пьет ключевую воду человек, почти погибший от жажды.

— Арианна... — только и сказал он, прижимая ее к себе и содрогаясь всем телом.

Они оставались в этой позе долго, очень долго. Они почти не прикасались друг к другу, просто покачивались медленно и синхронно. Наконец Арианна откинулась в кольце обнимающих рук и всмотрелась в лицо мужа. Она дотронулась до шрама, оставленного рукавицей Генриха, и проследила его пальцем. Рана давно зажила, и теперь только тонкая красная линия, пересекающая щеку, напоминала о случившемся.

— Видишь, я не умерла, — сказала Арианна, и странно было видеть улыбку на ее мокром от слез лице. — У меня теперь тоже есть шрам, и он гораздо больше твоего.

— Господи!..

Рейн притронулся к ее мокрым щекам пальцами обеих рук. Они слегка шевелились, словно он пытался собрать слезы и хранить их как память.

— Ну что ты за ребенок, Арианна! — прошептал он и получил в ответ прерывистый смех, сменившийся рыданием.

— Ты не лишился ни замка, ни земель, знай это, Рейн, — сказала Арианна и снова провела снизу вверх по его шраму. — Отец отвоевал Руддлан и ждет лишь, чтобы ты вернулся. Ты рад?

Рейн согласно помотал головой, но Хью сильно подозревал, что он пропустил сказанное мимо ушей, а если бы даже и услышал, ему было бы все равно. Единственным, что сейчас волновало брата, было чудесное воскрешение жены, потому что он снова и снова касался лица Арианны, словно не мог поверить в ее реальность.

— А что?.. — начал он, но голос сорвался, и он вынужден был прокашляться, прежде чем повторить вопрос. — Что с нашими детьми?

— Они сейчас с моей матерью, на острове Мон. Они так выросли, Рейн, они такие крепыши!

— Все это трогательно, дорогие мои, но времени у нас не так уж много, а еще предстоит обсудить один важный вопрос, — вмешался Хью (дьявольщина, эти двое чуть было не заставили прослезиться и его самого!). — Я разработал план, в соответствии с которым ты, старший брат, завтра ночью совершишь побег из этой мерзкой норы.

Слова отзвучали, но казалось, что эхо их не может угаснуть и как бы висит в спертом влажном воздухе крохотного помещения.

— Почему ты делаешь это? — спросил Рейн. Хью не удивился вопросу. Кому, как не его старшему брату было знать, что молодой граф Честер ничего не делает даром.

— Объяснение очень простое, — протянул он почти так же томно, как обычно, и лениво пожал плечами. — Я намерен провести ночь с твоей очаровательной женушкой. Она согласилась отдать это восхитительное тело в мое распоряжение на одну ночь, а я взамен обязался напрячь свой изобретательный ум и выложить кругленькую сумму, чтобы обеспечить спасение твоей жизни, братец. Разумеется, оказавшись на свободе, ты никогда больше не ступишь ногой на английскую землю. Это значит, тебе придется провести остаток жизни в ничтожном и жалком Уэльсе. Впрочем, о чем это я? Разве ты не доказал своими последними деяниями, что жаждешь как раз такой участи? Разве ты не сделал все, чтобы заточить себя в границах Уэльса?..

Тут Хью прервался, чтобы полюбоваться результатами своих усилий. Надо сказать, они весьма, весьма порадовали его.

Арианна не ожидала, что он сделает явным их тайное маленькое соглашение, и это было видно по ее ошеломленному лицу. Но цель Хью была не в том, чтобы шокировать жену брата, куда больше он был заинтересован в реакции Рейна. У того на лице было знакомое выражение: так он смотрел в детстве, когда лежал ничком, принимая порку. Он словно собрался в один тугой комок, получив жестокий удар — удар, от которого темнеет в глазах.

Вдруг он отстранил Арианну на расстояние вытянутых рук и спросил, держа ее за плечи:

— И ты пошла на это?

— Рейн!..

— Он говорит правду или лжет?

Голова Арианны склонилась. Рейн выпустил ее из рук, и Хью не удержался от довольной улыбки. Он жадно следил за переменой, происшедшей с братом: сначала лицо Рейна окаменело, потом стали пустыми, безжизненными глаза.

— Я запрещаю, — сказал он голосом таким же холодным и ровным, как и взгляд.

— Ты не имеешь права голоса! — воскликнула Арианна, высоко вскидывая голову. — Выбор тут за мной, и решение уже принято.

Она быстро пошла к двери, гордо держа голову, но на полдороге обернулась и простерла руки к мужу.

— Рейн!

Тот отпрянул к стене, и цепи забренчали все разом.

Несколько секунд Арианна стояла, прямая и напряженная, как приготовленное для броска копье. Руки ее были сжаты в кулаки, по щекам текли слезы.

— Будь ты проклят, Рейн! Я хочу, чтобы ты был свободен, чтобы ты снова был со мной, и ради этого пойду на все, на все абсолютно!..

— Даже станешь шлюхой?

Голова ее дернулась, словно от пощечины. Она повернулась к Хью и сказала надменно, как королева:

— Я готова удалиться, милорд граф.

Когда она была уже у самой двери, Рейн повернулся и посмотрел вслед. На одно мгновение в глазах его мелькнуло тоскливое голодное выражение, но потом невидимые заслонки снова опустились на них.

Хью передал Арианну с рук на руки их сопровождающему, а сам поспешил вернуться за факелом. Когда он вошел, Рейн, поникнув, сидел на соломе. Хью вдруг сообразил (и это открытие ошеломило его), что старший брат очень ослабел от голода, отсутствия солнечного света и двухмесячной неподвижности. Вынув факел из кольца на стене, он поднял его над головой, чтобы пламя лучше осветило камеру. То, что он увидел, заставило его содрогнуться. Подземная нора была омерзительной до тошноты: земляной пол покрывал слой неописуемой грязи, слизь на стенах была не черной, как показалось Хью вначале, а зеленой, и она едва заметно копошилась.

У графа начало зудеть все тело. Он решил, что сразу же по возвращении в Вестминстер заставит слуг приготовить ванну с двойной дозой душистого мыла и будет отмокать в ней не менее часа... да, и велит отдать нищим все, что сейчас на нем надето!

— Хью!

Он повернулся, держась рукой за ручку двери.

— Не поступай так с ней, — прошептал Рейн умоляюще.

— Я поступаю так не с ней, а с тобой, дорогой мой брат. За тобой должок, не забывай этого. Этот должок долгие годы не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты проводил каждую ночь своей последующей семейной жизни точно так же, как я провожу мои ночи: когда ты будешь пристраиваться между прекрасных белых ног своей жены, ты будешь вспоминать, что другой мужчина тоже был там, куда ты так стремишься!

Рейн откинул голову на скользкую стену темницы и закрыл глаза.

— Ты хочешь, чтобы я пресмыкался перед тобой? — спросил он, помолчав. — Чтобы я умолял?

— Должен признать, это весьма соблазнительная мысль — заставить тебя поползать передо мной на коленях, — ответил Хью со смехом. — Я мог бы долгое время вспоминать это зрелище... но гораздо приятнее будет представлять себе другое: как ты, старший брат, валяешься здесь на куче гнилой соломы, изнемогая от боли при мысли о том, что я делаю с твоей женой!

— Я убью тебя за это, — ровно сказал Рейн, открывая глаза.

Хью склонил голову, как бы обдумывая эти слова, и его роскошные локоны один за другим начали соскальзывать с плеча, отливая золотом в свете факела. Потом он улыбнулся.

— Нет, ты меня не убьешь. Потому что я не стану сопротивляться, а ты слишком благороден, Рейн, чтобы убить того, кто не может дать тебе сдачи.

***

Хью приблизился к двери своей спальни и поднял руку, чтобы постучать. Потом, внезапно передумав, он опустил ее и просто толкнул дверь.

Арианна стояла у окна полутемной комнаты. Услышав шаги, она повернулась и положила руку на горло, словно за дыхалась. Но взгляда она не отвела, и темные бездны немигающих глаз непроницаемо уставились на графа. Потом (очевидно, осознав сделанный жест) она опустила руку вдоль груди, как бы огладив ее. Это было всего лишь нервозное движение, и Хью понял это, но все равно почувствовал возбуждение.

На Арианне был алый халат из плотного бархата, и было видно, что под ним нет даже белья.

— Сними его, — сказал Хью.

Она развязала пояс и повела плечами, так что халат соскользнул с них на пол и остался у ног алым пятном, очень похожим на лужу свежей крови. Спальня была освещена несколькими свечами, но туда, где стояла Арианна, достигал лишь лунный свет. Он проникал в раскрытое окно широким и светлым полотнищем, омывая тело женщины серебряным сиянием. Было тихо, так тихо, что Хью мог слышать ее дыхание.

Долгая борьба за жизнь изнурила ее: тело выглядело исхудалым, и его сильно портил безобразный свежий шрам на груди. Однако в ней было очарование зрелой женщины, создания не приземленного, но в высшем смысле земного.

«Она способна желать мужчину и умеет ублажить его так, как ему того надобно, — думал Хью. — Должно быть, она кричит в полный голос и царапает спину, когда достигает пика наслажления». Он почувствовал, что его плоть твердеет при мысли о том, что вскоре случится.

Неспешным шагом он подошел ближе и остановился перед Арианной, которая следила за ним, по-прежнему не отводя взгляда. Глаза ее были так зелены, что даже в полумраке можно было определить их цвет. В них была густая зелень сумеречного леса, в них была его настороженная пустота. Хью спросил себя, каким она видит его.

Он протянул руку и легко провел по изгибу ее шеи. Арианна сделала над собой усилие, чтобы не содрогнуться, он заметил это с угрюмым восхищением. Они были ровней, были под стать друг другу, она и Рейн — оба чертовски смелые и идиотски благородные. Хью сильно сомневался, чтобы Сибил была способна принести подобную жертву даже ради человека, которого, как утверждала, она любила всем сердцем.

Его рука спустилась ниже, коснулась вершинок грудей. Вправо-влево... вправо-влево... через некоторое время соски выступили и затвердели, но на лице Арианны не выразилось и тени удовольствия.

— Может, попробуешь хоть немного наслаждаться всем этим? — спросил он с некоторым раздражением в голосе.

— Когда мы заключали сделку, о наслаждении речи не шло! — отрезала Арианна, жутковато усмехнувшись.

Хью отвернулся и отошел к столу, чтобы налить себе бокал вина. Пока он пил, то не сводил взгляда с женщины, застывшей у окна. Облака успели скрыть луну, и теперь ее кожи едва касался свет свечи, придавая ей мягкий оттенок золотистого меда. На высоких, резко обозначившихся скулах горели два пятна румянца, и это было единственное, что выдавало ее неловкость от сознания своей наготы.

— Ты можешь отказаться от сделки, если тебя тяготит, что она заключена именно со мной, — заметил Хью. — На моем месте вполне может быть король Генрих, который питает слабость к хорошеньким мордашкам. Наконец ты можешь попробовать сама купить Рейну свободу. Это я к тому, что мой брат, похоже, не преисполнился благодарности, когда узнал, какую великую жертву ты собралась принести ради него.

— Рейн не слишком умен, — спокойно ответила Арианна. — Я не совершаю смертного греха, поступая так. Но я могла бы совершить и настоящий грех, чтобы спасти его жизнь. Я могла бы разделить ложе с Люцифером, стала бы уличной шлюхой, раздвинула бы ноги для каждого из англичан, даже самого последнего...

— А он в ответ никогда не простил бы тебя.

— Ну и пусть! — сказала она, вскидывая голову. — Я все равно пошла бы на это. Я уже это делаю.

— Нет... — задумчиво покачав головой, Хью поставил пустой бокал на стол. — Нет, жертвы мне не нужны.

Он подошел, поднял с пола халат и протянул Арианне. Она не приняла его. Она даже отступила слегка и глубоко, неровно вздохнула.

— Прошу вас, милорд граф, не разрывайте нашего соглашения! Прошу вас! Я постараюсь... я сделаю вид, что наслаждаюсь... милорд!

Он невольно засмеялся: даже Сибил никогда не утруждалась тем, чтобы изображать удовольствие, — и ткнул халат Арианне в руку.

— Не нужно умолять, девочка моя, дело не в тебе. Я только что подумал обо всем хорошенько и понял, что вот-вот сам себя высеку. Если ты отдашься мне из любви к Рейну, то это никак не поможет мне расквитаться за те ночи, когда Сибил отдавалась мне из любви к нему же. И в том и в другом случае я получаю только объедки с чужого стола.

Была и еще одна причина, чтобы передумать, но Хью скорее откусил бы себе язык, чем высказал ее. Рейн... Рейн с его врожденной смелостью. Рейн с его трепетным отношением к рыцарской чести, которую на словах он так часто и так едко высмеивал, но за которую умер бы не колеблясь. Рейн с его наивной и безнадежной верой в то, что в Богом проклятом мире все-таки существует добро, существует справедливость. Он был нелепым, Рейн, и он был именно таким, каким всегда мечтал быть Хью. Это верно, бывали дни, месяцы и даже годы, когда он ненавидел старшего брата всем сердцем, но и бывали времена, когда он никого не любил так, как его.

Хью покачал головой и снова засмеялся. Арианна смотрела на него, комкая в руках халат, и пальцы ее казались особенно белыми на алом фоне бархата.

— Могу я надеяться, что вы все-таки поможете ему бежать?

— Хм... — Хью потыкал изнутри языком в одну щеку, потом в другую и притворно вздохнул. — Не могу же я допустить, чтобы мой единокровный брат закончил свои дни, качаясь на виселице Тайберна с выпущенными кишками. Это запятнает честь нашего рода.

Он прошел к столу, повертел в руках бокал отличного венецианского стекла и постучал по его краю ногтем.

— Знаешь ли, я никогда не понимал, чего ради Рейн так лезет вон из кожи, чтобы заслужить любовь и уважение старого графа, — вдруг сказал он и усмехнулся без насмешки. — В нашей семье он был бастардом в полном смысле этого слова.

Он поднял взгляд на Арианну. Она так и стояла, стискивая в, руках халат, и смотрела на него расширенными, полными отчаяния глазами.

— Советую тебе побыстрее одеться, — протянул он лениво, томно. — Я ведь могу и передумать,

Когда она послушно оделась и завязала пояс халата, он подошел к ней снова. Сам себе удивляясь, он наклонился и чмокнул ее в кончик носа самым что ни на есть братским поцелуем.

— Оставайся здесь на всю ночь. Если хочешь, можешь заложить щеколду, но, клянусь честью — какой бы жалкой и ничтожной ни была честь Хью Честера, — твоя добродетель в полной безопасности.

И он поспешил к двери, так как по опыту знал, что не склонен к благотворительности.

У двери он помедлил. Арианна стояла на том же месте, придерживая на груди тесно запахнутые полы халата. Губы ее были слегка приоткрыты — от удивления или, может быть, облегчения. Она выглядела очень красивой, заливаемая лунным светом, настороженная. В этот момент Хью проклял так некстати пробудившуюся совесть. Черт возьми, она спокойно спала почти всю его жизнь, вот и продолжала бы спать! Но только ли совесть была виной тому, что он уходил, оставляя эту красивую женщину? Может быть, просто-напросто она не была Сибил?

Как странно, как нелепо было все это! Как хотелось высмеять себя... и как хотелось себя оплакать!

«Вот я, — думал Хью, — красавец мужчина, богатый как Крез, один из влиятельнейших, могущественнейших баронов Англии, которого боится тронуть сам король. Стоит только щелкнуть пальцами, и мне с восторгом отдастся любая. Даже Сибил, проклятая сука, не осмелится отказать мне и покорно раздвинет ноги... но сердце ее останется закрытым».

Он думал о том, как играет человеком судьба. Если бы только Сибил могла полюбить его — хоть самую малость, — ему бы в голову не пришло желать других женщин.

Если бы она могла полюбить его, он простил бы то, что было между ней и Рейном.

Уходя, он отвесил жене брата насмешливый поклон и усмехнулся с горькой иронией:

— Запомните этого негодяя обратившимся к добру, миледи.

Глава 28

Смотритель тюрьмы застонал при виде элегантного, томного графа Честера, направляющегося к нему через всю просторную главную залу Белого Тауэра. На сей раз назойливый гость привел с собой не особу женского пола, а священника.

«Что, черт возьми, ему опять нужно?» — с тревогой подумал смотритель.

— Я не могу отвести вас к пленнику! — поспешил он заявить раньше, чем граф приблизился (тот, казалось, весь состоял из белозубой улыбки, так и сияющей на красивом холеном лице). — Скоро закроют ворота, и тогда...

— Но я только пару минут назад сумел разыскать священника! — воскликнул граф, видимо расстроенный. — Вчера, во время нашей беседы с пленником, тот заверил меня что его единственное желание — найти утешение в обществе слуги Божьего.

— Мало ли чего он хочет найти! Ни черта он не получит, так-то вот. Хорошенькое дело, мне рисковать жизнью ради того, чтобы, значит, весь треклятый Лондон по очереди таскался к нему в темницу! Это вам тюрьма, а не проходной двор!

— Сегодня утром я разговаривал с королем, — сообщил граф многозначительно и наклонился к самому уху смотрителя, обдав его запахом каких-то пряных благовоний. — Мы ведь с тобой понимаем друг друга, приятель, поэтому я не стану разыгрывать здесь комедию. Разумеется, королю все равно, получит пленник отпущение грехов или не получит, но он весьма заинтересован в том, чтобы Руддлан исповедался. — Тут граф подмигнул и усмехнулся цинично, с явственным оттенком презрения к человеку, с которым вынужден был делиться секретами. — Рано или поздно состоится суд, и тогда королю очень пригодится то, что он узнает из этой исповеди.

Понимающе хмыкнув, смотритель оглядел маленького толстого человечка в грязной рясе, который переминался с ноги на ногу чуть поодаль. Они были давними знакомыми: на кюре церкви Всех Святых возлагалась также обязанность исповедовать заблудшие души, томящиеся в Тауэре, и молиться о том, чтобы они обрели царство небесное. Правда, смотритель сильно подозревал, что кюре молился об этом не перед алтарем, а перед кружкой крепкого церковного эля.

— Ну, будь по-вашему, — проворчал он неохотно. — Я отведу священника вниз. Вот уж некстати это религиозное рвение... да пошевеливайтесь, ради Бога!

Рейн лежал на охапке соломы и ждал. Чтобы ни о чем не думать, ему пришлось собрать в кулак всю свою железную волю, и теперь он просто ждал.

Дверь со скрежетом отворилась, и появился смотритель с факелом в руке. За ним по пятам следовал упитанный коротышка в рясе.

— Вот твой священник, — сказал смотритель недовольным голосом. — Можешь искать у него любого утешения, какое только взбредет тебе в голову, только побыстрее!

Он еще успел уловить за спиной какое-то движение и обернуться... только чтобы рухнуть на грязный пол от удара в висок рукояткой кинжала, усаженной крупными драгоценными камнями.

— Рад тебя снова видеть, старший брат, — сказал Хью и широко улыбнулся.

Он отцепил от пояса смотрителя связку ключей и бросил их Рейну, потом откатил неподвижное тело в сторону.

— Что это вы задумали? — фистулой крикнул священник.

— Совершить побег, — любезно объяснил Хью. — Ну-ка, святой отец, снимайте рясу.

— Не сниму! — заявил тот, выпячивая самый верхний из трех подбородков.

Хью снова обнажил спрятанный было кинжал и приставил его острием к выпуклому брюшку священника.

— Лучше сделайте это добровольно, потому что я не задумываясь выпущу ваши газы через пупок.

Бормоча невнятные угрозы, кюре стянул рясу через голову. Никакой другой одежды под ней не было, и в свете факела его пухлое тело напоминало студенистое тело медузы. Рейн выхватил одеяние у него из рук. Это движение вызвало волну головокружения. Он так ослабел, что едва держался на ногах, и даже неяркий свет факела заставлял его глаза слезиться.

Пока он переодевался, Хью наложил цепи на лодыжки и запястья кюре. Поскольку тот перешел от угроз к причитаниям, он пообещал ему выбить оставшиеся зубы, если святой отец немедленно не заткнется. Кюре притих и только еле слышно поскуливал в углу. Хью повернулся к Рейну и скривил губы в ехидной улыбке: между подолом рясы и грязными босыми ногами новоявленного священника оставался изрядный промежуток.

— Жаль, что тюремный священник не подрос еще на несколько дюймов. Кстати, почему ты не спрашиваешь, как дела у Арианны? Разве тебе не интересно, как прошла ночь?

— Я убью тебя, — повторил Рейн. — Это я уже слышал. Обсудим это позже, ладно? Сейчас нам лучше поскорее отсюда убраться.

— Вы же не оставите меня здесь в таком виде! — взмолился священник, в котором страх темноты пересилил опасение лишиться зубов. — Я окоченею!

— Тогда молитесь, чтобы поскорее отведать адского пламени, — ответил Хью, смеясь, и вышел следом за Рейном.

Они почти пересекли тюремный двор, когда колокола начали бить, объявляя о начале комендантского часа. Вскоре после этого послышались крики.

— Проклятие! — процедил Хью, постепенно ускоряя шаг (чтобы не привлекать внимания, на бег лучше было не переходить). — У этого смотрителя не голова, а чурбан какой-то! Подумать только, уже пришел в себя... послушай, брат, до ворот мы дойдем шагом, но за ними придется задать стрекача. Ты как, справишься?

— Я и полумертвый обгоню тебя играючи! — ответил Рейн, бросая на него яростный взгляд.

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся Хью. Часовые, замешкавшиеся из-за поднявшейся в крепости суматохи, только начинали закрывать тяжелые створки ворот. Оба с открытыми ртами таращились на вооруженных людей, толпой выбегающих из дверей главной залы. Рейн и Хью успели проскользнуть под медленно опускающейся решеткой и вскоре растаяли в темном лабиринте лондонских улиц, улочек и переулков.

Поскольку комендантский час уже наступил, повсюду былоесли не пусто, то весьма малолюдно. Кровли домов почти соприкасались над узкими улицами, совершенно преграждая доступ лунному свету, и потому внизу царила кромешная тьма. Без факела невозможно было определить, в каком направлении они движутся, но тьма была также и благословением, потому что преследователи не отставали: топот ног и грубые выкрики слышались на расстоянии арбалетного выстрела.

Когда Рейн уже подумывал, сколько еще сможет выдерживать эту гонку, они остановились и притаились в глубокой тени, отбрасываемой порталом одного из соборов.

— Подождем тут! — тяжело дыша, прошептал Хью в неожиданно наступившей тишине (на какое-то время им удалось ускользнуть от погони). — Твой красноволосый оруженосец должен скоро появиться здесь с фургоном. Арианна сказала, что он парень надежный и не подведет. Лучше бы так оно и было.

Рейн едва слышал его: кровь так и ревела у него в ушах, грохот сердца болезненно отдавался в горле. Он был поражен, даже испуган тем, как сильно изнурили его два месяца, проведенных в темнице Тауэра. Ему хотелось знать, приедет ли с Талиазином Арианна, но он удержался от вопроса.

Хью, который частенько читал его мысли, вдруг сказал:

— Арианна будет ждать нас на старой заброшенной мельнице, что по дороге в Честер.

«Нас».

Горькая, мучительная ревность возникла мгновенно. Как выпитая чаша яда, она заставила Рейна задохнуться и стиснуть кулаки. Тьма, застлавшая глаза, была чернее той, что окружала его и Хью. Он зажмурился, попытался дышать глубоко и размеренно... и увидел лицо жены. В ее взгляде были гордость и дерзкий вызов. И еще в нем светилась любовь. Любовь к нему. Рейн сознавал, что Арианна не могла испытать наслаждение в объятиях Хью, но она позволила опозорить, унизить себя, вывалять в грязи. Она сделала это ради него, Рейна.

Он медленно открыл глаза и посмотрел на брата. Хью так и не узнал, что в этот момент он был настолько близок к смерти, что едва не увидел врата чистилища, распахивающиеся перед ним.

— Господи, у меня, наверное, лопнет сердце! — ничего не подозревая, воскликнул он и прижал руку к груди. — Неужели я вхожу в преклонный возраст?

— Ты всегда был неженкой и рохлей, младший брат, — резко заметил Рейн, невесело улыбнувшись.

— А ты всегда был неблагодарным ублюдком! На тот случай, если ты не заметил: я только что спас твою толстокожую шею от виселицы. И не только шею, но и другие части тела.

— За это ты впадешь в немилость у Генриха.

— Да, он здорово разозлится, но и только. Придется ему проглотить то, что случилось, и переварить это. Английским монархам Честеры всегда были нужны намного больше, чем они нам. Ага, вот и фургон!

Раздался приближающийся стук железных колес по камню мостовой. Фургон вырулил из-за угла собора и остановился перед порталом. Из темноты донесся брюзгливый голос Талиазина:

— Неужели нельзя было сделать такую простую вещь, как побег из Тауэра, чтобы при этом не поднять на ноги весь Лондон? Да хранит меня богиня, но я не...

— Именем короля, ни с места!

В переулок, где они скрывались, выскочила пара лучников. Один из них держал в руке факел, осветивший каменную кладку церковной стены и шлем Талиазина. Начищенное золото отразило свет ослепительным бликом, и Рейн на мгновение перестал видеть вообще. Зато он услышал свист стрелы и почти сразу же — крик Хью, который повалился прямо на него.

Рейн едва устоял под тяжестью бесчувственного тела. Его ослабевшее зрение никак не могло справиться с внезапной слепотой, но он каким-то образом ухитрился запихнуть Хью в фургон, определив на ощупь, что тот нагружен неплотно уложенным камышом. Талиазин хлестнул лошадь, и фургон рывком устремился вперед. Рейн бросился следом, ухватился за бортик и подтянулся, перевалившись внутрь, под полог.

Пока фургон на сумасшедшей скрости несся по темным и, пустынным улицам Лондона, Рейн осторожно ощупывал тело брата, пытаясь определить, куда же тот ранен. Он чувствовал клейкую влагу на одежде Хью, но не находил стрелы. И лишь когда повозка ненадолго оказалась на более широкой улице и лунный свет проник внутрь через прореху в пологе, Рейн обнаружил ее. Древко стрелы обломилось, наконечник глубоко застрял в левой ягодице.

Складывалось впечатление, что фургон движется вперед без цели и направления, что Талиазин попросту направляет его в первую попавшуюся улицу или переулок, лишь бы тот был потемнее и поизвилистее. В какой-то момент они сделали резкий поворот и проехали под полуразрушенной каменной аркой. За ней оказались развалины давным-давно уничтоженной пожаром бойни.

Помещение было заброшено, но продолжало вонять когда-то пролитой кровью и потрохами, догнивающими где-то в недрах подвала. Кровля была совершенно уничтожена огнем, и ее заменяло темное беззвездное небо. По сторонам сломанными ребрами торчали обугленные балки перекрытий.

— Здесь мы немного передохнем, милорд, — сказал Рейну Талиазин. — Надеюсь, погоня уйдет в сторону.

— Эй, — простонал очнувшийся Хью, хватая Рейна за руку, — на чем это я лежу?

— Это камыш, — сказал Рейн. — Надо же, а воняет коровьим навозом, — проворчал Хью, неровно дыша. — Ладно-ладно, я пошутил, он пахнет летом. Летом и летним лугом. Он пахнет, как в те дни, когда я подглядывал... подглядывал за тобой и Сибил... — Он ненадолго умолк, борясь с болью. — Господи Боже, какая-нелепица! Неужели мне суждено умереть от стрелы, предназначавшейся тебе, старший брат?

— Да перестань, Хью! — прикрикнул Рейн, почти улыбнувшись. — Еще никто не умирал от раны в заднице.

— То есть стрела торчит у меня в... хм... — Хью помолчал и добавил: — Как это, однако, неловко!

Рейн приложил усилие, чтобы подавить смех, но безуспешно.

— Сочувствую, — выдавил он.

— Он сочувствует, скажите, пожалуйста! — возмутился Хью, которому явно было не до смеха. — Какой ты вежливый, благородный... ненавижу тебя! Я всю жизнь тебя ненавидел!

— Это неправда.

Издалека донеслись приглушенные крики и топот ног, но скоро все снова стихло.

— Господи, больно-то как! — застонал Хью. — Такая боль, будто я и правда умираю.

— Попробуй посмотреть на это с другой точки зрения. У тебя останется интересный шрам, и леди будут умирать от желания увидеть его.

— Вот и плохо, что я не умираю, — после короткого отрывистого смеха заметил Хью. — Наследников у меня нет, значит, после моей смерти Честер перейдет в собственность Сибил, а опекуном ее будет, конечно, король Генрих, Он поскорее выдаст ее замуж за какого-нибудь несчастного болвана, которому придется терпеть тебя на супружеском ложе, как терпел я.

— Я никогда не был на твоем супружеском ложе, Хью.

— Нет, был! Нет, был!

Талиазин перебил его, сунув голову, под переднюю часть полога.

— Милорд, погоня все ближе к нам, поэтому дольше медлить нельзя. Я оставил лодку под мостом Саутуорк, а на другом берегу вы найдете лошадь. Нужно только пробежаться до реки, и тогда...

— Мой брат не может бежать.

— Ну, что я говорил? — простонал Хью и хрипло засмеялся. — Что за благородство! Что за благородный дурак! — Он с трудом привстал, ухватившись за край рясы Рейна. — Слушай меня, старший брат! Это касается Арианны... понимаешь, мы с ней...

Но то, что он собирался сказать, так и осталось для Рейна тайной, так как в следующую секунду Хью осел на камыш в глубоком обмороке.

— Милорд! — теперь уже Талиазин схватил Рейна за рясу. — С вашим братом ничего не случится за то время, которое мне понадобится, чтобы сбить погоню с вашего следа и увести ее подальше отсюда. Потом я за ним вернусь. Но даже если случится так, что графа найдут люди короля, Генриху останется только гневаться на него за то, что он помог вам бежать. Честеры — слишком могущественный род, чтобы враждовать с ними.

Рейн посмотрел на распростертое тело Хью. Он ненавидел его за то, как тот поступил с Арианной, но часть его души жалела и любила младшего брата. Так было всегда. Он знал, что никогда не сможет разорвать цепочку, сковывающую его с мальчишкой, с которым они когда-то дрались и играли вместе. С мальчишкой, которого он любил тогда и продолжал любить теперь вопреки ненависти.

— Милорд граф, промедление грозит вам новым пленом, — настаивал Талиазин, в голосе которого зазвучали панические нотки. — Снимайте рясу! Я надену ее, и меня примут за вас. Ну а вы возьмите вот это.

Оруженосец сунул в руки Рейну что-то твердое, и тот с удивлением увидел, что это золотой шлем. Металл был теплым, даже горячим. Больше того, он казался живым. Сам не зная зачем, Рейн вдруг сказал:

— Арианна уверена, что это магический шлем и что ты — колдун, маг.

— Женщины! — заметил Талиазин. — Чего только не приходит им в голову!

***

Крик, вырвавшийся из луженой мужской глотки, эхом откликнулся в углах выгоревшего строения. Люди короля сужали кольцо, постепенно приближаясь к бойне, но Рейн продолжал вертеть в руках шлем, не решаясь надеть его. Он думал об Арианне.

— Да уж... чего только не приходит им в голову... Он начал медленно и неуклюже стягивать рясу. Талиазин нетерпеливо сдернул одеяние и расправил, готовясь облачиться в него.

— Не позволяйте гордости помешать вам встретиться с ней, — сказал он голосом монарха, отдающего повеление. Рейн стиснул зубы и промолчал.

— Что бы она ни сделала, она поступила так из любви к вам. — Рейн посмотрел оруженосцу в глаза. Они были устремлены на него. Взгляд был пристальным, немигающим, и в каждом зрачке Талиазина, казалось, сиял отдельный источник света, похожего на лунный... или звездный. Рейн вдруг ощутил нелепую уверенность, что смотрит не в глаза оруженосца, а на две далекие звезды, негасимо сияющие посреди бесконечной ночи.

Из этой вечной ночи Талиазин вновь обратился к нему, и слова были напевны, прекрасны и очень правильны:

— Из любви к ней вы отказались от всего, что прежде считали самым дорогим для себя: от титула, от земель, даже от чести, воплощенной однажды в клятве верности, принесенной королю. — Глаза-звезды приблизились, вспыхнули чуть ярче и продолжали мерцать спокойным светом высшей мудрости. — Сожалеете ли вы о жертве, которую принесли, милорд?

— Нисколько! — с силой ответил Рейн.

— Тогда не заставляйте Арианну пожалеть о ее жертве! — Странный свет в глазах оруженосца померк и вскоре совсем исчез. Он отвернулся, натягивая рясу, и сказал невнятно, борясь с тяжелым шерстяным одеянием: — Это последнее испытание, которое вам предстоит пройти, милорд, так вы уж, пожалуйста, не испортите всего теперь, когда развязка близка. На этот раз меня не будет рядом, чтобы исправить то, что вы натворите. При всем моем уважении к вам, милорд, не могу не заметить, что последние несколько лет серьезно подорвали мои жалкие силы. Ваша гордость и упрямство миледи довели меня до того, что я...

Воспользовавшись тем, что они оба стояли теперь на земле, Рейн схватил Талиазина за плечи и подтолкнул к выходу из строения.

— Слушай, парень, если уж ты решил отвлечь погоню, прекрати шлепать губами и займись делом!

Талиазин рысцой устремился прочь. Через пару секунд он вернулся, выхватил шлем, который Рейн по-прежнему нерешительно держал в руках, и нахлобучил на голову хозяина.

— Кто его знает, милорд, вдруг он и впрямь магический. Но он сможет вам помочь, только если будет у вас на голове.

И оруженосец во второй раз бросился прочь, на этот раз обернувшись на ходу и подняв руку в знак прощания.

— Да поможет вам богиня, милорд! — пожелал он вполголоса.

В ту же секунду Рейн ощутил твердую уверенность в том, что никогда больше не увидит его.

Он побежал в направлении, противоположном тому, которое выбрал Талиазин. В самом скором времени он услышал топот и возбужденные возгласы, но они быстро удалялись. «По крайней мере, — подумал он благодарно, — маневр этого плута увенчался успехом».

Он был не так далеко от развалин бойни, когда попал в полосу тумана, вползающего в замусоренную улицу со стороны реки. Белая пелена становилась заметно гуще буквально с каждым шагом, и вскоре Рейн почувствовал себя так, словно плыл под поверхностью молочного озера. Туман был необычным, сухим и теплым, прямо-таки уютным. Он, правда, не мог ничего видеть, зато мог определить направление по характерным запахам, пропитавшим улицы: прокисшая моча — значит, начались ряды красилен; свежая кровь и потроха — значит, вокруг мясной рынок; удушливая вонь кислот — значит, рядом мастерские стекольщиков. В квартале златокузнецов Рейн едва не свернул себе шею, налетев на тяжелую цепь, натянутую через улицу. Он совсем забыл, что таким образом мастера надеялись затруднить бегство воров, пойманных с поличным.

Туман совершенно глушил звуки, а те немногие, которые все же раздавались, исходили непонятно откуда. Время от времени слышались удары железной колотушки сторожа, поскрипывали, качаясь на ветру, вывески лавок, но по большей части Рейна окутывал покров густой, почти ощутимой тишины.

По звуку волн, поплескивающих о сваи, он понял, что достиг берега реки. Еще был запах — довольно неприятная смесь гнили прибрежных отбросов, ила, водорослей и рыбьих потрохов. Найти лодку удалось без труда, как и пересечь реку, и лошадь, к счастью, была именно там, где ее оставил Талиазин.

Оказавшись на другом берегу Темзы, Рейн не сразу обратил внимание на то, что ночь там черна и ясна, как лесные озера Уэльса. Из чистого любопытства он обернулся на другой берег, ожидая увидеть стены и крыши домов окутанными густым туманом. Но его ожидал сюрприз: Лондон спал, залитый сиянием луны, половинка которой висела яркой серебряной брошью как раз над верхушкой центральной башни Белого Тауэра.

Рейн запрокинул голову и обвел взглядом безоблачное небо. Оно было заполнено звездами. Их было бесчисленное множество, мерцающих и таинственного сверкающих, и похожи они были на блики на поверхности воды глубокого колодца. Он вздохнул глубоко, полной грудью, вдруг ощутив себя свободным, как эти звезды.

Сто дорог лежало перед ним. Например, он мог отправиться во Францию и продать свой меч и свою доблесть королю Людовику... возможно, в скором времени ему суждено будет добыть себе новый титул, новый замок. Или он мог двинуться на запад, в Уэльс. В Руддлан... Это был замок нового сюзерена — князя Оуэна Гуинедда; и он ждал своего лорда, а вместе с ним его ждала прежняя мечта.

Что ж, это было возможно: вернуться домой, к Арианне, к некогда счастливой жизни... если только гордость позволит ему смириться с тем, какая цена заплачена за его возвращение.

***

Она стояла на гребне холма, прижимая к груди букет полевых цветов. Ветер налетал игривыми, ласковыми порывами, и солнце застыло в небе до того чистом, что его синь слепила глаза. Но вопреки окружающей красоте в душе Арианны царила беспросветная тьма, там обитало горе, похожее на удушливый дым, от которого сердце угрожало задохнуться и умолкнуть навеки.

Что-то появилось вдали, какая-то едва различимая точка на горизонте... и постепенно стало рыцарем на коне, направляющимся прямо к ней. Надежда вспыхнула в Арианне — обжигающая, ослепительная, словно искра, высеченная кремнем посреди беспросветного мрака.

Ветер посвежел, стал резче, его порывы уже не ласкали, а секли лицо. Запах цветов усилился, стал почти невыносимо сладостным. А рыцарь все приближался и приближался, ровной неспешной рысью. Слезы навернулись ей на глаза, застилая окружающее, и Арианна простерла руки. Ветер вырвав букет и разбросал в воздухе, ненадолго закрутив водоворот из желтых и пурпурных лепестков.

Где-то посередине склона рыцарь натянул удила и спешился. Его золотые волосы так и сияли в солнечных лучах. Арианна ощутила такое резкое, такое горькое разочарование, что невольно вскрикнула от боли в душе. Но рыцарь поднял руки, и она вдруг поняла — он в шлеме, золотом шлеме, так хорошо ей знакомом! Он снял его и бросил в густую траву. Его волосы были длинными, густыми и черными как вороново крыло.

Он смотрел на нее нерешительно, настороженно, словно колебался, словно был почему-то не уверен в ней, в ее любви к нему. Это было так нелепо, что Арианна улыбнулась. Он был ее суженым, ее судьбой, он был мужчиной ее жизни, и потому любовь ее была неколебимой и вечной. Наконец он сделал неуверенный шаг.

И тогда она засмеялась — безумно, безгранично счастливая — и побежала вниз по склону навстречу тому, кто был ее единственной любовью. Его руки приняли ее и сжали — такие сильные руки, твердые, как железо, и такие ласковые; и она расслабилась в его объятиях, словно оказалась дома после долгой и нелегкой дороги.

Ветер снова стал теплым и ласковым, и его голос был, как ветер: «Я люблю тебя, Арианна, люблю тебя, люблю тебя...»

Она запрокинула голову, чтобы увидеть лицо ее суженого, ее единственного, ее возлюбленного.

— Я уже говорила, что буду ждать?

— Да.

— Я буду ждать тебя, что бы ни случилось. Всегда.

— Я знаю.

Он снова стиснул ее в объятиях и закружил. Волшебный ветер подхватил и унес звук их счастливого смеха, которому суждено было теперь длиться вечно, проходя сквозь круги времени, повторяясь снова и снова...

Эпилог

Это был как раз такой день, когда можно увидеть плавучий остров. Небо над головой было чистым и васильково-синим, но от болот тянулась дымка испарений, окутывая вересковые пустоши и укрывая морскую даль белой клубящейся пеленой, похожей на ягнячью шерсть.

Девушка сидела на продольном валуне, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Когда-то валун был частью каменного кольца. Остальные двенадцать по-прежнему тянулись к небу каменными пальцами за спиной девушки, но этот, должно быть, был повержен наземь ударом молнии или не выдержал свирепой грозы, о которой до сих пор из уст в уста передавали легенды. Девушка часто приходила сюда, чтобы посидеть на камне и подумать. И еще, чтобы посмотреть на море в туманные дни — такие, как этот, — в надежде хоть краем глаза увидеть сказочный плавучий остров.

— Арианна?

От неожиданности она чуть было не свалилась со своей каменной скамьи, но оказалось, что ее окликнул всего лишь седой старик, дряхлый и согбенный. Он стоял, опираясь на пастушеский посох, и девушка сразу обратила внимание на то, как белы его длинные тонкие пальцы. Он был так стар, что кожа лица напоминала желтый пергамент, натянутый на торчащие скулы, а голову украшало лишь несколько жидких белых прядей. Девушке никогда не приходилось видеть человека настолько старого.

— Откуда вы знаете мое имя?

Он улыбнулся. Его улыбка была открытой и приятной.

— Просто ты похожа на Арианну, которую я когда-то знал.

— Может быть, это была моя прапрабабушка? Меня назвали в ее честь.

Радостное волнение зародилось в груди девушки. Она с живым интересом воспринимала все, что касалось ее прапрародителей, и от одной мысли о том, что еще кто-то, помимо членов семьи, знал этих необыкновенных людей, глаза ее заблестели.

— Не присядете ли, почтенный сэр? — предложила она, указав на место рядом с собой. — Расскажите, какой она была, Арианна, которую вы знали.

Старик ответил смехом, неожиданно молодым и рокочущим. Казалось странным, что подобный звук мог родиться в столь хилой и впалой груди.

— О, я могу рассказать очень, очень многое... — Он удобно устроился на теплом камне и удовлетворенно вздохнул. — Арианна познала великую любовь.

Девушка разочарованно вздохнула: это было именно то, что она слышала от бабушки.

— Я знаю. Говорят, моя прапрабабушка до безумия любила своего мужа. Он был удивительный человек, настоящий рыцарь, смелый и отчаянный, как дьявол, — сказала она, не скрывая гордости. — Сам он был из Англии, но впал в немилость у короля. Князь Гуинедд потом сделал его своим приемным сыном, а эту честь оказывают не всякому.

Девушка повернулась и посмотрела на крепость, виднеющуюся на вершине высокого холма. Старик тоже посмотрел в том направлении.

— Мой прапрадедушка построил этот замок. Как вы думаете, почтенный сэр, та Арианна, которую вы знали, на самом деле была моей прапрабабушкой?

— Хм... это было давным-давно, моя девочка.

— Бабушка уверяет, что они оба до сих пор живут на плавучем острове, — сказала девушка, пытаясь найти ответ в выражении лица старика. — Может ли такое случиться на самом деле? Этот остров — волшебная страна, как и Авалон, на котором спит вечным сном наш добрый король Артур. Бабушка говорит, что на плавучем острове время не движется, что Рейн и Арианна там вечно молоды и вечно любят друг друга. В такие дни, как сегодня, туман иногда приоткрывается, как занавес, и тогда бывает виден остров, плавающий в воздухе над морской гладью.

Она с надеждой обратила взгляд к морю, но на нем лежало одеяло густого белого тумана.

— А вы, почтенный сэр? Вы видели плавучий остров?

— Конечно, и не раз.

— Правда?! — Она прищурилась, словно это могло помочь проникнуть взглядом сквозь завесу тумана. — Мне бы хватило и одного раза...

— Если ты по-настоящему этого хочешь, то рано или поздно желание исполнится.

Девушка зажмурилась изо всех сил, повторяя: «верю, верю, верю» — и тем пытаясь вынудить остров появиться.

К ручке посоха старика была приторочена котомка. Пока девушка жмурилась, он отвязал ее и распустил кожаный шнурок, стягивающий верх. В котомке оказалась небольшая чаша, знавшая лучшие времена. Однако она была отлично начищена, и когда девушка открыла глаза, то даже подумала, не из чистого ли золота сосуд в руках у старика: уж очень ярко его круглый бок отражал солнечные лучи. По краю чаша была украшена бусинами, похожими на настоящий жемчуг. Должно быть, это был очень древний предмет... такой же древний, как и сам старик.

— Эта вещь по праву принадлежит тебе, — сказал он. — Я берег ее долгие годы, но теперь она твоя.

— Нет-нет, я не могу принять ее! — воскликнула девушка, пораженная такой неслыханной щедростью (ведь если чаша была и впрямь золотой, украшенной жемчугом, то она стоила немалых денег),

— Я же объяснил, что это не просто подарок... — Старик оборвал себя и пробормотал под нос что-то вроде «и почему мне всегда достаются самые большие упрямцы и упрямицы?» — Прошу тебя, прими это. Я человек старый, немощный, у меня нет близких, которые могли бы унаследовать мое достояние. Кроме того, эта чаша раньше принадлежала твоей прапрабабке.

— Неужели?! — изумилась девушка. Она с новым интересом оглядела старинный, видавший виды сосуд, потом, застенчиво улыбаясь, взяла его.

— Кхм, кхм... — Старик покашлял, как человек, собирающийся задать не совсем обычный вопрос. — Надеюсь, ты не разделяешь некоторых глупых предубеждений?

— Предубеждений? — переспросила девушка, поднимая взгляд от чаши на морщинистое лицо старика. — Вы о чем?

— Да я просто так говорю, к примеру. Допустим, твой отец объявит, что решил выдать тебя замуж за шотландца.

— За шотландца! — Девушка засмеялась, но заметила, что старик сохраняет серьезность, и лицо ее негодующе вспыхнуло. — Да я скорее пойду замуж за Люцифера!

Несмотря на всю свою хрупкость, старик испустил вздох, достойный кузнечных мехов, и на этот раз произнес достаточно внятно:

— Да пребудет со мной богиня! — Некоторое время он молчал, задумавшись, потом вдруг спросил: — У твоего отца есть бард?

— Мы ведь в Уэльсе, почтенный сэр, — сказала девушка со смехом. — Как же без барда?

— А это стоящий бард?

— Мне кажется, да. Он слагает красивые любовные песни.

— Но твой отец не будет возражать против еще одного барда? Ведь чем больше бардов, тем веселее.

— Это так.

Старик вновь задумался. Прошло несколько минут... и вдруг он вскочил на ноги с легкостью, поразительной для человека столь преклонного возраста. Хорошенько и со вкусом потянувшись, он направился прочь. Девушка не сразу сообразила, что он уходит.

— Постойте! — крикнула она, соскакивая с валуна и бросаясь следом. — Я хочу поблагодарить вас... я даже не знаю, как ваше имя!

Он остановился и повернулся. Мальчишески непосредственная улыбка заставила его лицо сморщиться печеным яблоком, странный свет засиял в черных, как ягоды терна, глазах — свет, очень похожий на лунный.

— Меня зовут Талиазин, — сказал он.

Девушка долго следила за тем, как он ковыляет по пляжу вдоль линии прибоя, потом перевела взгляд на чашу, которую все еще сжимала ладонями. Металл казался теплым, да и весь сосуд пульсировал скрытой энергией, словно был живым и дышал.

И когда она пристально вгляделась в золотые глубины чаши, то увидела мужчину и женщину. Они кружились, взявшись за руки, на вершине холма, поросшего цветущим вереском, и смеялись от счастья. Видение длилось одно мгновение, исчезнув так же внезапно, как и появилось.

Девушка вздрогнула... потом засмеялась собственной глупости. Ведь это солнце нагрело золотые бока чаши, а то, что она приняла за человеческие фигуры, было всего лишь отражением проплывающих над головой облаков.

Пожав плечами, девушка посмотрела туда, где только что брел у кромки прилива старик с посохом. Берег был пуст.

А потом она увидела...

Туман над морем расступился, и он был там — плавучий остров! Он был виден долю мгновения, недостаточную даже для того, чтобы сделать вдох. Туман сомкнулся снова — и острова как не бывало.

Но ей хватило и доли мгновения — о да, ей было достаточно этого, чтобы услышать счастливый смех мужчины и женщины.

Послесловие автора

Создавая этот роман, я изменила отдельные детали исторических событий, а некоторые из них немного передвинула во времени. Это неизбежно, если хочется, чтобы все закончилось наилучшим образом для героев романа. Любой бард теулу подтвердит, что в этом состоит святое право сказителя.

Однако в 1157 году английский король Генрих II действительно вторгся на территорию Уэльса. До того времени Уэльс был не единым государством, а скоплением крохотных княжеств, которые не столько боролись против общего врага, сколько враждовали друг с другом, пока, наконец, не явился сильный лидер — Оуэн, князь Гуинедд. Он сумел остановить триумфальное шествие Генриха II по Уэльсу и вынудил его пойти на переговоры о мире.

Был подписан мирный договор, в котором Англия признавала за Ульсом право на суверенитет и самоуправление. В ответ Оуэн поклялся королю Генриху в верности и назвал себя его вассалом. Кроме того, он передал во владение англичанам замок Руддлан со всеми окружающими землями, известными как провинция Телеингл. Заложниками мира стали двое из сыновей князя (Оуэн Гуинедд был отцом девяти сыновей от трех разных женщин, хотя в исторических записях не упоминается, были ли у него дочери и сколько).

Семью годами позже, одним исключительно жарким августовским днем, Генрих снова вторгся в Уэльс. В тот момент, когда англичане пересекали горную цепь Беруин, на них с ясного неба обрушилась невиданная гроза. Сильно пострадавшая от стихии армия Генриха почти сразу же подверглась стремительной атаке уэльсцев, которые довершили ее разгром. Впав в один из припадков ярости, которыми он был печально известен, Генрих приказал ослепить обоих заложников. Приказ был выполнен, но когда сторонники Генриха узнали об этом, по большей части они пришли в ужас от подобной выходки. Это событие было названо актом варварства, который навсегда лег кровавым пятном на репутацию английского монарха.

Гроза, наполовину уничтожившая английскую армию, так поразила очевидцев своим буйством, что о ней упоминается в многочисленных исторических документах. Она налетела ниоткуда, отгремела и исчезла бесследно. Можно смело утверждать, что благодаря ей ненавистных английских захватчиков удалось в очередной раз выдворить из Уэльса.

Как ни старались историки, они не сумели объяснить происхождение этой странной грозы. Кое-кто даже предпочел утверждать, что на самом деле никакой грозы не было, что это всего лишь легенда, распространившаяся благодаря бардам. Но почему бы не вспомнить вот о чем: во всех кельтских сказаниях колдуны обладают одними и теми. же сверхъестественными способностями, одна из которых — умение вызывать грозы, а еще вернее, творить их из ничего, из ясного безоблачного неба.

В Уэльсе романтикой пропитаны и земля, и человеческие души. Эта маленькая страна породила множество романтических историй, среди которых есть всемирно известные: история короля Артура и рыцарей Круглого Стола, история Тристана и Изольды. Ну и конечно, история всемогущего мага Мерлина, называемого в Уэльсе Майрддином. Ядром этих ярких, запоминающихся, пленительных историй являются легенды времен древних кельтов. Они рассказывают о разном, но для всех них характерна одна и та же тема: духовная и плотская любовь женщины способна возродить мужчину. Обычно герой вынужден совершить немало подвигов во имя своей избранницы, и, если он пройдет этот путь до конца, наградой ему становится любовь, дающая бессмертие.

Что же за урок нам стоит извлечь из этих историй? Что возрождение как одного человека, так и всего человечества возможно только через женщину, ибо она принимает мужское семя, взращивает его в себе и возвращает миру в виде новой жизни. И еще: что любовь требует подвига, что ее нужно заслужить, а не просто получить даром. Что любовь — нечто не только духовное и высокое, но и земное, плотское...

Именно потому настоящая любовь вечна. Наверное, надо быть неисправимым романтиком, чтобы думать так, но я всей душой верю: каждого человека где-то ждет другой человек, созданный только для него одного, и если им суждено будет встретиться, возникнет маленький совершенный мир для двоих, который просто не сможет исчезнуть бесследно. Они будут существовать вечно, возрождаясь снова и снова, узнавая друг друга в новых своих воплощениях.

Оглавление

Глава 1 Уэльс. 1157 год

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 28

Эпилог

Послесловие автора

Реклама на сайте