«Дети капитана Гранина. Нерпа моя глупая»

Дети капитана Гранина. Нерпа моя глупая (fb2) - Дети капитана Гранина. Нерпа моя глупая 885K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталия Миронина

Наталия Миронина Дети капитана Гранина. Нерпа моя глупая

Сборник

Дети капитана Гранина

Пошли мне Бог берег, чтобы оттолкнуться, мель, чтобы сняться, шквал, чтобы устоять.

Молитва моряка

…В правилах любви и в правилах судоходства есть нечто общее. И те и другие включают в себя множество подпунктов, обычно прописанных мелким шрифтом, которые ленится читать глаз и которые все же имеет смысл вызубрить и впоследствии соблюдать. В противном случае, решив переспать с мужчиной (равно как решив преодолеть простор океана), вы рискуете испытать удар стихии ураганной силы. И только особы, наделенные исключительной силой духа, смогут выйти победителями в этой схватке.

Все ее любовники были людьми солидными, обстоятельными и вполне приличными. Все они любили ее, заботились о ней и даже иногда, случалось, звали замуж. Но она почему-то не спешила, словно понимала, что обычное женское счастье, построенное по привычным схемам, не ее удел.

В ответ на предложение руки и сердца она благодарила смельчака, окружала его еще бо́льшей лаской и при этом произносила твердое «нет». Ее отказ был так мягок и так комплиментарен, что отвергнутый жених сохранял к ней пожизненную благодарность и искреннюю деятельную преданность.

— Чего ты ждешь?! — вопрошали подруги.

— Черт его знает, — уклончиво отвечала она.

Она действительно не знала, она просто чувствовала, как, выражаясь словами писателя, чувствуют «животные своим сильным и породистым телом движение джунглей». Именно так она, особа вполне романтичная, оценивала свою осторожность в брачных вопросах.

Зоя Абрикосова была всегда склонна к медицине. Уколы куклам, медведям, перебинтованные котята и хомяки — все детство она неутомимо лечила, помогала, сочувствовала. Слово «ветеринар» в те далекие годы ей давалось с трудом, а потому на вопросы о будущей профессии маленькая рыжая девочка отвечала, что станет врачом. Правда, в школьные годы по химии Зоя имела тройку, а потому после десятого класса поступила не в институт, а в медучилище. И именно там, на последнем году обучения, Зоя неожиданно написала стихи о медработниках и прочитала на одном из театрализованных представлений, которые к праздникам устраивало училище.

Стихи неожиданно для автора напечатали в профессиональном журнале, и Зоя решила, что ее будущее — поэзия. Близкие люди, имеющие представление о творчестве, пробовали предупредить ее: дескать, хлеб поэта тяжел, труд же адский, непременно нужен талант. А слава… Слава мимолетна. Но из этих разговоров ничего не выходило — Зоя смотрела на всех огромными зелеными глазами и, поправляя рыжий локон, нараспев повторяла:

— Мне кажется, что это мое призвание. Я прямо чувствую в груди поэзию.

Беседующие переводили взгляд на пышную грудь Зои и только обреченно вздыхали.

К тридцати годам Зоя стала очень красивой женщиной, неплохой медсестрой и… отвратительной поэтессой. Ситуация осложнялась тем, что она предпочитала писать стихи о Прекрасной Даме и ее многочисленных рыцарях. Дорогу в большую литературу поэтессе Зое Абрикосовой проложил критик Зубов, который влюбился в нее, когда она, молоденькая медсестра, приходила к нему на дом делать уколы от люмбаго. Зубов имел огромное влияние в Союзе писателей, бесчисленное множество друзей в издательском бизнесе и многочисленных культурных фондах, а потому тоненькие, изданные в неизменно утонченно-пастельных тонах книжицы Зоя стала выпекать как блины. Связываться с Зубовым никто не хотел, а потому все отделы поэзии книжных магазинов были завалены этой перламутровой поэзией.

Книжки не раскупались, менее везучие поэты и поэтессы злобно шептались и открыто посмеивались — или просто косили взглядом, если Зоя оказывалась поблизости, а особо рьяные острословы утверждали, что иметь на даче пару упаковок сборников Абрикосовой — прямо-таки жизненная необходимость.

— Я в мангал сначала Абрикосову кладу, а потом уже уголь. Там бумага отличная, никакого розжига не надо, — примерно так упражнялись они в остроумии, подхватив шутку одного из них.

Зоя прекрасно знала все это, но ее красота, а другими словами, уверенность в себе позволяли быть великодушной к недоброжелателям и завистникам. Зою не оставляла уверенность, что стихи у нее прекрасные, а все сплетни идут от женщин, которые завидуют ее рыжим кудрям, белоснежной коже и тонкой талии.

В экономику своего творчества она предпочитала не вникать. Зоя как-то так удачно устроилась в жизни, что, несмотря на мизерную зарплату медработника, всегда была при деньгах, длинных шубах и изумрудных сережках. Критик Зубов, по причине годов, от своей протеже не требовал верности, но по-прежнему оказывал покровительство. Ему льстил образ мецената и благодетеля. Зоя была человеком благодарным — в ее уютной, дорого обставленной квартире Зубова всегда ждали искреннее сочувствие, внимательный взгляд, ласковое слово и рюмка дорогого коньяка.

Оказалось, что практичная Зоя была неисправимым романтиком-идеалистом. Рыцари без страха и упрека, дамы, нежные, страдающие и влюбленные, — все эти персонажи были ей близки, и сама она порой чувствовала себя героиней своих поэм.

— Какое лицо! Какая фигура! Ей бы в кринолинах ходить, веер в руках держать и в обмороки падать, — знакомые восхищались Зоей, а потом тихо добавляли: — Но, по-моему, глупа…

Зоя Абрикосова не была глупа. Она просто хотела рыцарства во всех смыслах этого слова. И пыталась найти проявления рыцарских качеств в любом мужчине, который встречался на ее пути.

Однако это в стихах все было благопристойно и возвышенно, в жизни все оказалось намного грубее. Так, однажды у Зои Абрикосовой появилась тайна. Не какая-нибудь пустяковая вроде принятого дорогого подарка от почти незнакомого назойливого мужчины и не государственная, о которой молчат с гордостью. Тайна была болезненная, неловкая и типично женская. Зоя Абрикосова сделала аборт.

В дорогой клинике, куда она приехала с небольшой дорожной сумочкой, ее встретил врач. Это был не старый медлительный доктор, видавший на своем веку много всего такого, а потому снисходительно-добрый, и не строгая тетка с грубым голосом, резкими манерами и трепетная в душе, поскольку делала аборты, будучи старой девой, и всегда желала иметь ребенка. Зою Абрикосову, начитавшуюся всякой мелодраматической литературы и готовившуюся увидеть уже знакомых персонажей, встретила молодая красивая девица с огромными золотыми украшениями, в кокетливом белом халатике и с той миной, которая дала основание кому-то написать: «Они лечат людей с таким лицом, словно чистят рыбу». Девица окинула Зою равнодушным взглядом и промолвила:

— Коммерческая?

— В смысле? — не поняла Зоя.

— Платная пациентка?

— Да, — кивнула Зоя.

— Кто за вас платит?

Зоя моментально покраснела, вплоть до ложбинки в глубоком декольте. За себя она платила сама — и это обстоятельство делало ситуацию, по ее мнению, еще более неприличной. Выходило, что, наигравшись, ее бросили, как какую-нибудь беспородную собачонку.

— Видите ли, отец ребенка, отец возможного ребенка, он сейчас в отъезде, у нас временные проблемы, одним словом… Мы вынуждены пойти на этот шаг, а потому я пока… Пока он…

— За вас платит страховая компания? Или вы — физическое лицо? — Девица не проявила никакого интереса к сложностям Зои и отца предполагаемого ребенка.

— О господи! Вы об этом… — теперь уже побледнев, ахнула Зоя и пробормотала: — А я тут… Я физическое лицо, физическое лицо…

— Поднимайтесь на второй этаж, — несколько раз щелкнув по клавишам, бесстрастно проговорила врач, — оформляйтесь, потом спускайтесь ко мне. Процедура назначена на тринадцать часов. Вещи взяли?

— Да, — кивнула Зоя, ощущая непреодолимое желание расплакаться.

— Тогда жду вас.

В тринадцать часов Зоя дала себе слово никогда больше не встречаться с мужчинами. В четырнадцать часов она, согретая теплым одеялом и успокоенная тишиной отдельной палаты, облегченно плакала в подушку. Слезы носили явно гормональный характер — потому что Зоя и сама не понимала, о чем плакала, а уж объяснить это кому-то… Плакала обо всем понемногу, а наплакавшись, заснула. И разбудила ее няня, о которых Зоя читала в добрых книжках.

— Красавица, давай-ка я тебе супчика принесу, — негромко проговорила пожилая сухонькая женщина, склонившись к Зоиному лицу и ласково похлопав ее по плечу. — Во-первых, положено — ты деньги платила. Во-вторых, тело твое ничего еще не поняло. Оно есть запросит, а тебе скоро уезжать надо. Не дай бог, что в дороге случится.

Выспавшаяся Зоя совершенно не планировала есть, ей хотелось быстрее оказаться дома. С рыданиями поблагодарив няню, Зоя поднялась с кровати и быстро собрала вещи.

Через полтора часа, усевшись в машину, она машинально взглянула на себя в зеркало. Никакой бледности, ничего такого, что напоминало бы о мучительной процедуре, о предшествующих ей днях безумного обжорства и тошноты, о слезах в подушку, о сценах с заверениями, убеждениями, о ссорах со злосчастным отцом теперь уже неактуального ребенка. В зеркале была та же самая Зоя, какой она была и два месяца назад, и полгода, и год. Зоя тряхнула рыжими локонами и включила зажигание. Покинув больничную стоянку, она довольно лихо проехала перекресток и съехала на набережную. Узкая Яуза уже покрылась желтой пудрой весенних тополей, вдоль бордюров метались липучие почки, а сама набережная была забита стоящими в гигантской пробке машинами. Зоя сделала несколько бессмысленных маневров, схлопотала от мужчин-соседей пару раздраженных автосигналов и сдалась. Она поняла, что проехаться с ветерком, чтобы выдуло из головы и души происшедшее сегодня и все то, что ее мучило последний год, не получится. Оставалось набраться терпения и, чем-то заняв голову, покорно следовать в этой веренице. Зоя включила музыку и стала вспоминать.

…Артур был настолько хорош собой, что многие женщины даже не решались в него влюбляться. Эти многочисленные дамы разных возрастов окружали Артура плотной стайкой, как окружают морского гиганта мелкие рыбешки. Только если в морской пучине все определялось желанием перехватить кусочек, недоеденный господином, то здесь дело было во внимании, которое Артур распределял, исходя из своего настроения.

Зоя Абрикосова в орбиту начинающего, но уже очень известного актера не попала. Во-первых, на момент их знакомства Зоя находилась, как она выражалась, «в связи». Во-вторых, Зоя была очень правильной. Она справедливо рассудила, что от мужчины, который, как петух в курятнике, позволяет себе командовать, покрикивать и капризничать, ничего хорошего ждать нельзя. Нужно пояснить, что Зоя в первую очередь ценила в мужчинах душевность. Артуру же, озабоченному актерской карьерой, свалившейся славой, поклонницами и фанатками, было не до души.

Когда однажды приятель Зои, театральный обозреватель, привел ее на премьеру, она еле-еле досидела до первого антракта. По ее мнению, премьер играл отвратно, к тому же «тянул одеяло на себя», не давая коллегам раскрыть образы своих героев.

— Это просто — «пшик»! — наклонилась Зоя к своему спутнику. — Так даже на детских утренниках не играют!

— Согласен, — просто ответил обозреватель, — но успех будет иметь бешеный. Сейчас спрос на таких красавцев.

Зоя раздраженно пожала плечами — ей было жаль потраченного времени, хотелось вернуться домой и довести до конца генеральную уборку. Зоя была женщиной хозяйственной и аккуратной.

— В антракте зайдем к нему, хочу об интервью договориться, — прошептал приятель. — Надо успеть первым. Через полгода к нему не подступишься, помяни мое слово.

— Как знаешь, — махнула рукой Зоя, — но я так не думаю. Истерик самый настоящий!

— Это манера такая. В жизни он удивительно легкий и радостный человек.

— Ну сходим, сходим. Только ненадолго.

В антракте Зоя, к своему удивлению, очень быстро поменяла свое мнение — в отсутствие поклонниц и зрителей актер был спокоен и приятен.

— Вы меня удивляете, — искренне сказала Зоя, — я вас вижу не впервые, но каждый раз это совершенно другой человек. Свита вас делает крайне неприятным, искусство резким, а общение тет-а‑тет — очень обаятельным. Кто вы, мистер ИКС, на самом деле?

Актер улыбнулся — и сердце Зои рухнуло в область селезенки. «Его красота — это не красота. Это воплощение мужественного совершенства!» — подумала Зоя. Она все-таки была еще и поэтессой и распознала в облике актера что-то от рыцаря Круглого стола. Хотя, скорее всего, дело было в богатом и романтическом воображении Зои.

Театралкой Зоя не стала, но бывать там, где иногда бывал Артур, ей оказалось интересно. Она издалека наблюдала за теми страстями, которые разыгрывались вокруг, и понимала, что молодой актер — талантливый манипулятор. «Я никогда бы не позволила себе ввязаться в подобные игры!» — думала Зоя усмехаясь и наблюдала за поклонницами, которые находились между собой в состоянии постоянной войны. Актер взирал на это с капризным величием, и только когда рядом оказывались близкие друзья, он превращался в милого воспитанного человека.

— Вы — поэтесса? — спросил он как-то Зою.

— Да, — ответила та и почему-то не стала уточнять, что основным местом ее работы является поликлиника.

— Это удивительно, — искренне признался Артур, — но я даже не могу себе представить, как это можно — сочинять стихи! И, кстати, музыку. Я могу воспроизвести чьи-то переживания, но не в состоянии выразить свои.

— И при этом вы умеете предстать в совсем другом обличье, — тоже искренне похвалила его Зоя.

— Ах, ну что вы! Это всего лишь актерство! — сокрушенно воскликнул Артур. — Ваше ремесло более возвышенное. Вы — художники, творцы. В то время как мы, актеры, всего лишь копиисты, хотя порой очень талантливые.

Зоя задумалась. Она не была утонченной интеллектуалкой, но житейская мудрость и годы общения с литераторами давно позволили ей сделать вывод, что талант — это вопрос количества усилий, а творчество, как заметил классик, это когда «не добиваешься, а ждешь». Ждешь вдохновения, полета души. Отношение мужчин к стихам Зои заставило ее сделать еще один вывод — успехи в творчестве определенным образом вознаграждают женщину за неравное положение в обществе, за скрытую дискриминацию.

Она не могла согласиться с Артуром, что актеры всего лишь копиисты, но комплимент в адрес поэтов ей был приятен. Тем более что актер пустил в ход свое самое грозное оружие — он пристально смотрел на Зою пронзительными черными глазами. «Нет, никакой он не рыцарь Круглого стола! В роду у него цыгане, это точно! В крови у него вольница полей, непостоянство ветра и горячность породистых скакунов!» Душевный романтизм заставил Зою прибегнуть к цветистым сравнениям. Впрочем, она тут же подумала: «Но я не попаду под эти чары!» — и, безо всякой связи, неожиданно для себя произнесла:

— Приезжайте ко мне, я вам кое-что покажу!

Зоя сама понятия не имела, что она покажет Артуру, но фраза вырвалась из души.

По дороге домой она себя кляла — пригласить почти незнакомого человека, да еще пообещать что-то показать! Что она ему покажет? И почему у нее не держится язык за зубами! Кстати, он моложе лет на десять! Ну, если не на десять, то на пять — это точно! Зоя заглянула в зеркальце заднего обзора — ее возраст на ее лице, конечно, не отражался, но все же…

Гость пожаловал неожиданно — зазвонил мобильный телефон. Зоя произнесла «алло» и услышала в ответ:

— Зоя, вы не возражаете, если я заеду к вам сегодня вечером?

Зоя возражала, поскольку у нее были другие планы.

— Я могу приехать позже, когда вы освободитесь…

Зоя растерялась — Артур настаивал, а это свидетельствовало о двух вещах. Первое — она ему понравилась, второе — что-то случилось и ему нужна помощь.

— Что-то случилось… — какого бы высокого мнения Зоя о себе ни была, но смешно выглядеть в глазах мужчины не хотелось.

— И да, и нет… — интриговал Артур.

— Приезжайте, — решительно произнесла Зоя и на всякий случай пошла мыть свои роскошные рыжие волосы.

В этот вечер все представления поэтессы Абрикосовой о мужчинах были перевернуты с ног на голову. Оказалось, что не менее привлекательной, чем сила и мужественность, могут быть слабость, растерянность и даже беззащитность. Зое совершенно неожиданно пришлось выслушать захватывающий рассказ о театральных интригах и завистниках.

— Я вас не пойму, — Зоя с забранными наверх локонами сидела в своем любимом бархатном кресле и чувствовала себя героиней романов Бальзака, — вы так успешны, так блистательны на сцене. Да и в жизни… Может, вам недостает опыта. — Зоя запнулась, помолчала, а потом со значением произнесла: — Но на вашей стороне темперамент, молодость!

— Да, вы правы, — отвечал Артур, который, в свою очередь, играл что-то из Стендаля, — но я, видимо, не умею хитрить. Я простодушен, невнимателен к интригам, слишком доверчив.

Услышав это, Зоя не могла не улыбнуться — молодой красавец притворялся ягненком, но верилось в это с трудом.

Впрочем, еще через два часа Зоя уже так не считала. Она впечатлилась тем рассказом, который услышала, — обеспеченное детство и внезапный приступ неподчинения родительской воле, театральное училище, труппа одного известного московского театра. Из повествования следовало, что непослушание — это случайность, а всем своим успехам молодой человек обязан внешности, в то время как ему бы хотелось, чтобы в первую очередь обращали внимание на его способности.

— Это крайне тяжело — слишком вы красивы. — Зоя произнесла эту фразу просто, как произносят ее мамы, бабушки или дальние родственницы, а не женщины, очарованные мужчиной.

— Быть может, мне об этом много раз говорили… — вздохнул Артур. Впрочем, без страдания.

Разговор в эту их первую встречу был долгим, с неизбежными воспоминаниями, и только когда поздно вечером Артур уехал, Зоя спохватилась и обнаружила, что ничего такого сверхординарного они не обсуждали, по сути, у гостя ничего не произошло, и визит его был вызван, наверное, совсем другими обстоятельствами. Какими — Зоя старалась не думать, слишком она была очарована черными глазами.

В этот период у Зои был состоятельный поклонник, который делал все, чтобы Зоя чувствовала себя маленькой капризной девочкой. Ее творчество он воспринимал так, как родители воспринимают художества своего младенца.

— Как славненько! — произносил Зоин любовник, после того как она зачитывала новое стихотворение. — Умничка моя! А еще и укольчики делает отлично, и капельницы ставит, и еще, наверное, зверюшек умеет лечить…

Поначалу Зою это умиляло. «Действительно, я и стихи пишу, и профессию серьезную освоила!» — с гордостью думала про себя она. Но потом все это стало ее раздражать. Неуместный сюсюкающий тон, нарочитое восхищение и обязательные смешки ее, автора большого числа поэтических сборников, очень обижали и возмущали.

— Ты легкомысленно относишься к тому, что я делаю. Не важно, идет ли речь о стихах или об инъекциях витамина В2, — однажды не выдержала Зоя.

— Ну, будет тебе губки дуть! — тут же начал подлизываться любовник. — Я ничего не понимаю в стихах, это во‑первых! Во-вторых, Зоенька, я не могу без снисхождения относиться к женским занятиям! Ну, не ругайся и не обижайся!

Зоя не ругалась и уж не особенно обиделась, но в душе поселилось недовольство. Амплуа «маленькой девочки» ей наскучило, она чувствовала потребность в утверждении своей творческой личностной значимости. А потому, когда актер выбрал ее «доверенным лицом», она безоговорочно, даже с удовольствием признала свое старшинство. Ей вдруг понравилось выглядеть опытной, много пережившей женщиной. Тем более что ее и Артура связывало творчество — они многие вещи понимали с полуслова.

Впрочем, говорил в основном Артур. Каждую их встречу, а теперь они были почти ежедневными, актер рассказывал Зое театральные новости, сплетни, советовался по поводу ролей и вообще вел себя так, словно Зоя была близким родным человеком, от которого у него не могло быть тайн.

— Я так понимаю, что актер не имеет права жениться? — произнес однажды Артур.

— С чего ты это взял? — Зоя удивленно уставилась на него.

— Семейная жизнь растворяет эмоции, разбавляет, делает их менее густыми. Мы выкладываемся в жизни, а на сцену сил уже не хватает!

— Это зависит от темперамента, — улыбнулась Зоя, — а потом, ты же сам утверждал, что актер — это ремесленник. Что это чисто техническая профессия.

Артур кивал, соглашаясь со своей мудрой подругой. Сначала их встречи происходили у Зои дома, но потом, постепенно, Артур и Зоя стали появляться вместе и в театре, и в ресторанах, и в гостях. Следствием этого был громкий и невежливый разрыв Зои с состоятельным любовником и переполох в стане поклонниц Артура.

— Подумай! Он моложе тебя! У него таких — с десяток! — восклицал бывший Зоин любовник.

— Откуда взялась эта старуха?! — вторили поклонницы Артура.

А иногда даже звонили Зое. И многозначительно молчали.

— Алло, алло! — кричала Зоя в ответ, а потом, повернувшись, говорила Артуру: — Что за женщины тебя окружают?

— Женщины как женщины! — пожимал плечами красавец и неизменно добавлял: — Конечно, с тобой сравниться никто не может!

Зоя улыбалась, польщенная. Близкими их отношения стали быстро — Зоя даже не успела задуматься как следует, как вторые ключи от ее квартиры оказались у Артура. Он обычно приезжал к Абрикосовой после репетиций и проводил весь вечер на диване у телевизора. Зоя беспокойно хлопотала по хозяйству — этой непривычной ролью она просто наслаждалась. Очень приятно было заботиться о другом, тем более что эта забота не ограничивалась только приготовлением вкусной еды. Зоя почти с материнской нежностью расспрашивала Артура о проведенном дне, о трудностях спектакля, о столкновениях с режиссером. Она уже была убеждена, что Артура недооценивают, что интриги коллег не дают проявиться его таланту в полной мере. Она уже знала всех актеров театра, их характеры, вкусы, была в курсе их домашних дел. Но больше всего ей теперь нравилось ходить в театр. Артур, к ее огромному изумлению, настаивал на том, чтобы она присутствовала на всех его спектаклях.

Сидя в директорской ложе, она ловила взгляды и слышала шепот. Зое это было приятно, но еще приятнее было то, что Артур ценит ее внимание. Явный патернализм их отношений Зою не только не смущал — ощущение превосходства и сознания того, что на тебя смотрят как на опору, будоражило кровь и повышало самооценку. Зоя Абрикосова расправила хрупкие плечи и взвалила на себя все проблемы красивого молодого человека. Ею был заведен большой ежедневник, куда тщательно записывались все планируемые встречи, все мероприятия, все телефонные звонки. Абрикосова, без всякой просьбы со стороны Артура, подняла на ноги знакомых, которые могли быть ему полезны.

— Зачем тебе это надо? — спрашивали ее порой те, к кому Зоя обращалась. — Он и так известен. Таланта там немного, но появился он в нужное время и в нужном месте. Твой Артур — продукт своего времени.

— Сделайте это для меня, — отвечала нараспев Зоя.

Устоять перед зелеными глазами Зои было нелегко — и в газетах появлялись хвалебные рецензии, отзывы, интервью. Не было ток-шоу, на которое не приглашали бы Артура, а в театре поговаривали, что сам Шульц — всемирно известный немецкий режиссер — приедет делать для него спектакль. Зоя удовлетворенно улыбалась, гордая успехами своего подопечного. И совершенно не удивлялась, что тот ни разу ее не поблагодарил. Более того, когда ее близкая подруга заговорила с ней на эту тему, Зоя оскорбилась:

— Ты представляешь, как будет выглядеть его благодарность в этой ситуации?! Он моложе, у нас отношения, он отлично понимает, что подобными словами поставит меня в неловкое положение!

Подруга только удивленно подняла брови.

Впрочем, на окружающих Зоя не обращала внимания — она с удовольствием жила по новым правилам. Оказалось, что не так уж трудно договориться, не прибегая к женским чарам, оказалось, что вокруг много знакомых, готовых прийти ей на помощь, оказалось, что деятельная активная жизнь гораздо интереснее, чем та тихая, неторопливая, которую Зоя Абрикосова вела в тени успешных, сильных мужчин. Конечно, Зоя догадывалась, что дело еще и в любви. Без любви она не смогла бы так вдохновенно убеждать нужных людей в таланте своего протеже. Но и любовь была другая. Сама Зоя, часто исподтишка наблюдая за Артуром, признавалась себе, что в этой любви важен не объект, а само чувство с его новым, еще неизведанным ритмом.

Их интимные отношения с самого начала напоминали супружеские — поскольку страсти было немного. Там оказалось больше уюта, покоя, ласки. Зоя впервые проявляла больше активности. Артур же покорно и ласково, как болезненный ребенок, принимал эту активность. Иногда по ночам Зое казалось, что ее жизнь вполне устроилась — мужчина-любовник, он же друг, он же единомышленник, он же объект материнской заботы, ученик, подопечный. «Это просто какой-то педагогический Эрос!» — не без иронии думала Зоя. Стихи она забросила, ей было некогда — как в городе отлично пишется о настоящей природе, так в присутствии любви о любви почти не пишется.

Беды или трагедии, со всеми ее атрибутами, о которых так деликатно намекали внимательные Зоины подруги, не случилось. Артур исчез из жизни Зои так же внезапно, как и появился. В один прекрасный день он не приехал и не позвонил. Наутро испуганная Зоя примчалась в театр и, предчувствуя близкий обморок, разыскала его в артистическом кафе. Артур беззаботно завтракал булкой и кефиром. Увидев Зою, он как ни в чем не бывало улыбнулся, помахал рукой и почти насильно усадил Абрикосову рядом на стул.

— Что-то случилось? — прошептала Зоя, очень стараясь, чтобы окружающие ничего не поняли.

— Ничего не случилось, — беспечно пожал плечами Артур. — Кефира хочешь?

— Не хочу. — Зоя еле сдерживалась. Так ей хотелось кричать, выяснять… — Я тебе звонила, телефон выключен был. Ты почему вчера не приехал?

— Не смог. — Артур по-прежнему улыбался спокойно, расслабленно.

— А почему не позвонил?

— Закрутился…

Зоя ничего не поняла. Она не поняла, что можно так просто не приехать. Так просто не позвонить. И вообще так просто взять и изменить то, к чему оба уже привыкли.

— У тебя появилась другая? — спросила она.

— Да нет, когда она могла бы появиться?

— Так почему же ты вчера не приехал?!

— Не смог.

— Можно было же позвонить! Почему не позвонил?

— Закрутился.

Зоя посмотрела на Артура — и у нее от бессилия душа сжалась в комочек, а вместо сердца образовался большой воздушный шар. Казалось, он вот-вот лопнет.

— Я поеду. — Зоя встала, все еще надеясь, что ее удержат, что-то объяснят, откроют страшную тайну — и все станет на свои места.

Но Артур лишь кивнул и бросил:

— Хорошо.

Зоя вышла из театра, села в машину и почувствовала отвратительный запах автомобильного освежителя воздуха. «Господи! Как я могла его купить!» — подумала она и поняла, что некоторые ее подозрения не напрасны. Но вместо радости теперь эти открывшиеся обстоятельства могли доставить ей только огорчения. Зоя была беременна.

Ей необходимо было пережить несколько недель плохого самочувствия, две встречи с Артуром, которые закончились ее слезами, и один вечер, в который она приняла решение. Наутро она уже ехала в больницу.

Подруги Зои узнали о случившемся и протрубили общий сбор.

— Завтра я задержусь, — закончив разговор по мобильному, твердо заявила Соня, одна из подруг Зои Абрикосовой, посмотрела на своего мужа, который угрюмо жевал бутерброд с сыром.

— Да хоть вообще не приходи! — с готовностью отозвался муж.

Соня вздохнула. Они были женаты уже столько лет, а привыкнуть к грубости супруга она так и не смогла. По первости подобные ответы становились причинами их ссор — Соня, в которой смешалась цыганская и польская кровь, была одновременно и темпераментна, и невероятно упряма. Надежду перевоспитать мужа она не оставила до сих пор. Со временем эта надежда трансформировалась в тягучую и удушающую способность с непреклонной уверенностью в собственной правоте «пилить» благоверного. Вот и сейчас она спокойным, ровным голосом начала:

— Ну зачем ты так?! Мне же неприятно слышать такие слова. Ты же мог ответить по-другому. Например: «Дорогая, что случилось? Почему вернешься поздно? Может, тебя встретить?»

Соня произносила все это словно автомат, только еле различимые модуляции ее голоса позволяли распознать волнение. Волнение действительно было — подруга Зоя Абрикосова попала в беду. Ей требовалась поддержка и помощь. И откладывать встречу было никак нельзя. Соня знала, что муж обязательно устроит скандал, и теперь важно было, чтобы это случилось сейчас, до встречи с подругами — и тогда завтра не придется сидеть и мучиться от неотвязных мыслей о предстоящих разборках дома.

Муж внимательно посмотрел на корочку хлеба, которая осталась от бутерброда, слизал с нее масло и остаток бросил в тарелку. Чай он допил залпом.

— Что я буду спрашивать?! — наконец проговорил он. — Что у вас там может случиться?! Болтовней со своими курами-подругами будете заниматься. И учти, встречать я тебя не намерен!

«Слава богу! — мысленно перекрестилась Соня. — Все идет как по маслу».

Вслух же она сказала:

— Конечно, сама доеду. Только тебе совершенно незачем сердиться. По телевизору хорошая программа, да и ребрышки свиные я тебе приготовлю.

Соня ласково бубнила — она знала, что муж будет дуться ближайшие два-три часа, потом замолчит, словно немой, но к завтрашнему дню успокоится. Действительно, муж против обыкновения не поставил посуду в посудомойку, не убрал со стола газету, а надевая костюм, демонстративно выбрал самый не любимый Соней галстук. «В этой твоей ядовитой удавке только на новоорлеанские похороны ходить!» — Обычно, увидев на муже галстук в черно-желтые ромбы, Соня намекала на его чрезмерную броскость.

— Дай-ка я тебя чмокну! Удачи! — Соня, невзирая на демарш мужа, была ласкова. Она поднялась на цыпочки и клюнула благоверного в щеку, прежде чем он хлопнул дверью.

— Люда! — проводив мужа, Соня набрала телефон их общей с Зоей Абрикосовой приятельницы. — Все нормально, завтра вечером встречаемся у Зойки. Я кое-что приготовлю, ты вина купи! Мой? А что мой? Надулся и ушел на работу! Это тебе хорошо — у тебя муж со стажем.

Соня повесила трубку и оглядела дом. Работы было выше головы, но ее следовало оставить на вечер — на службе за опоздание могут и премии лишить.

Зоя Абрикосова, Соня Потыль и Люда Сурова подружились в школе. Тогда, пятнадцатилетние, они сблизились по территориальному признаку — жили на одной улице и на занятия шли одной дорогой. Сейчас их, тридцатилетних, связывала трогательная, полная заботы и участия дружба. Эта дружба была лишена женской зависти — каждая в своей жизни почти достигла того, о чем мечтала, но, главное, они все были лишены иллюзии, что друг (в данном случае подруга) может быть единственным. Это детское заблуждение, такое свойственное и людям взрослым, порождало обиды, ревность и интриги. Зоя, Соня и Люда отлично понимали, что в течение жизни их может свести судьба с людьми и приятными, и близкими по духу, и преданными, и что этих людей надо ценить, и что отношения с этими людьми никоим образом не могут повлиять на их общую дружбу.

После школы жизнь Зои, Сони, Люды, разумеется, складывалась по-разному — в соответствии с личными планами и амбициями каждой, и впоследствии ни разу никто из них не позволил себе поучать, наставлять или уж тем более высокомерно относиться к выбору другой. Они избавились от того, что свойственно обычно многолетней женской дружбе, при которой стаж отношений позволяет подобные вольности. Поэтому их связь была прочна, словно стальной трос.

Они были абсолютно не похожи друг на друга и занимались совершенно разными делами. Соня, математик и химик, сочетала науку с поддержанием сейсмически неспокойного домашнего очага. Муж с характером вздорным и занудным, дети, требующие внимания, — все это отвлекало, но Соня, женщина железная, успевала все. Или почти все.

Люда была гуманитарием, но с абсолютно аналитическим складом ума. В довершение ко всему в ней отсутствовала мягкость восприятия, воспитанная обычно классической литературой и иным гуманитарным наследием. Люда была лишена и розовых очков, которые «прописывает» беллетристика. Она всегда обращала внимание на негативную сторону дела и только потом, как бы спохватившись, допускала наличие позитива. Но в очень ограниченных количествах.

Люда была фантастически трудоспособна и все заработала своей головой и руками. Убежденная одиночка, она любила рассчитывать только на себя, не принимая во внимание возможность гендерных отношений. Это черта характера проявлялась даже во внешнем виде. Люда стриглась два раза в год — летом:

— Сделайте покороче — чтобы не было жарко!

И зимой:

— Мне бы покороче — все равно под шапкой.

Одежда Людочки была под стать характеру, убеждениям и прическе — свободные трикотажные брюки и блузы-размахайки. Вопросы еды, как и секса, ее не занимали вовсе. Ела она беспорядочно и нерегулярно, с мужчинами встречалась неохотно и без намека на стабильность в отношениях. Они быстро начинали раздражать Люду тем, что отнимали массу ее времени и внимания. В те моменты, когда очередной мужчина начинал что-то рассказывать, требуя активного участия и сопереживания, Люда рассеянно смотрела на него и считала минуты до того момента, когда сия утомительная личность уйдет, а она сможет наконец сесть работать. Мужчины, и сами не стремившиеся к каким-либо узам, тем не менее огорчались при невозможности переложить груз своих психологических проблем на Людочкины плечи. Еще они, как правило, планируя визит, рассчитывали на праздничный оливье, но Люда терпеть не могла возни на кухне, а потому выставляла гостя из дома, как только у него высыхали волосы после душа. Казалось, Люда так никогда и не переживет упоительно-болезненный взлет души, именуемый любовью. Но, к удивлению подруг, несколько лет назад она скоропалительно вышла замуж. Завоевал ее — весьма неожиданно и стремительно — мудрый вдовец, который не обратил внимания на оплывшую, словно свечка, Людочкину фигуру, не заметил слишком ранней седины в районе висков и как бы не услышал категоричности рассуждений этой умной и образованной женщины. Он, грустно улыбаясь, предложил Люде конный поход на Алтай — и оттуда она вернулась невестой.

— Как ты думаешь, что с ней произошло во время этой «лошадиной» прогулки? — спросила тогда Зою недоумевающая Соня.

— Видишь ли, надо уметь выбирать место действия. Соответствующее человеку. Он выбрал. Она вписалась. Он влюбился. Она поверила, — недолго думая, ответила Зоя.

И была права.

Замужество никак не отразилось на отношениях Людочки с Зоей и Соней. А ее мудрый муж только всячески им способствовал, за что был искренне любим супругой и иногда премировался мальчишником в бане.

Подруги чаще созванивались, чем встречались, но если в жизни одной из них что-то случалось, они жертвовали всем — работой, домашними делами, визитом к врачу. Они были вместе, чтобы поддержать друг друга словами, тортом, обильно украшенным кремовыми розочками и слезами. Ведь только женщины знают, что подчас решение всех проблем находится где-то рядом с мокрым носовым платком.

Однако сейчас, несмотря на все это, разрыв с Артуром и то, что последовало потом, Зоя решила пережить в одиночестве. Она поблагодарила подруг за участие и на какое-то время рассталась с ними. Перестала бывать в Доме литераторов, проводила вечера перед телевизором, не отвечая на телефонные звонки. Ее дневная жизнь сосредоточилась теперь на поликлинике, где было много пациентов, которых интересовало только их собственное здоровье, а не проблемы окружающих. Именно это Зою сейчас и устраивало. Иногда наблюдая за посетителями процедурного кабинета, она успокаивала себя мыслью, что душевные невзгоды не такие уж и смертельные в отличие от физических недугов. Впрочем, по ночам ей, медику, не давал покоя страх о последствиях, к которым мог привести сделанный аборт. Эти ночи были мучительными, и засыпала Зоя только под утро, успокаивая себя так: «Господи, о чем это я?! Любовника нет, мужа нет, а я о детях волнуюсь!»

Она перестала писать стихи. Все, что раньше так волновало Зою Абрикосову, так грело душу, так сладко выливалось на бумагу в виде рифм, теперь казалось надуманно смешным и даже неприличным. Ей было стыдно прошлого, а в него она включала не только роман с Артуром, но и попытки сделать поэтическую карьеру.

— Знаешь, я писала такие глупости, что даже неприятно самой! — во время телефонного разговора призналась она как-то Люде.

И та всерьез обеспокоилась состоянием подруги — ведь раньше, что бы ни случалось с Зоей Абрикосовой, поэзия была темой почти святой.

— Я приеду к тебе, поговорим, — деятельно начала Людочка.

Но Зоя остановила ее:

— Не надо, со мной все нормально. Да и работы полно в поликлинике.

Работы действительно было много — Зоя вдруг решила подучиться, повысить квалификацию, получить сертификат, дающий право на возможность выполнять косметические инъекции. Еще она записалась на курсы лечебного массажа — и вскоре получила еще один диплом. В поликлинике очень обрадовались такой бурной деятельности, и вскоре, ввиду временного дефицита кадров и принимая во внимание исключительные организаторские способности Зои Абрикосовой, ей предложили место заведующей физиотерапевтическим отделением.

— Что вы, боюсь, не справлюсь! — заливаясь роскошным румянцем, кокетничала обрадованная Зоя в кабинете главного врача.

— Еще как справитесь! — успокаивал тот, любуясь Зоиными рыжими волосами и нежной кожей.

В ведении у Абрикосовой теперь был целый этаж — множество кабинетов с новым оборудованием и почти двадцать человек в подчинении.

Настороженность, с которой ее встретил коллектив, прошла быстро. Зоино умение жить в полной мере проявилось в ее руководящей манере — начальником она оказалась понимающим, честным по отношению к подчиненным, при этом не забывающим о пользе дела, но и не игнорирующим собственные интересы. Пациенты были всегда рады видеть красивую заведующую, сотрудники прощали строгость в соблюдении трудовой дисциплины — Зоя могла закрыть глаза на многое, но только не на опоздание и не на грубость в отношении больных.

…В тот день Зоя застряла в большой пробке, потом ей пришлось заехать на заправку, так что к работе Зоя подъехала без пяти девять. Еще минуты две ушло на парковку, и теперь уже бегом она бежала к поликлинике. Преодолев несколько высоких ступенек, Зоя подлетела к входу, протянула руку к массивной ручке, но в это время мужчина в форме, спешно выходящий из тяжелых дверей поликлиники, налетел на Зою. Боясь, что сбил ее с ног, мужчина обнял Зою обеими руками и с силой прижал к себе. Зоя, поневоле уткнувшись ему в грудь, вдохнула запах табака, остатков утреннего одеколона и еле-еле различимый аромат яичницы на сале. В этом сочетании запахов было столько родного, домашнего, а в сильном объятии столько искреннего страха за нее, что Зоя влюбилась тут же, прямо в дверях своей поликлиники.

— Простите, ради бога! Не зашиб? — с тревогой заглянул в лицо Зое мужчина в форме.

— Нет, ничего страшного, — ответила Зоя, чувствуя, что объятия не ослабевают, — только я на работу опаздываю!

— Извините, я не хотел, — проговорил мужчина и наконец разжал руки.

Они какое-то мгновение еще постояли друг против друга, а потом, кивнув, расстались.

Оставив прекрасного военного незнакомца на высоком гранитном крыльце, в свой кабинет Зоя вошла с пылающими щеками.

— К вам двое по поводу процедур, пусть проходят? — спросила медсестра, тут же открыв дверь.

— Пусть, — рассеянно кивнула Зоя.

…Прописывая электрофорез на область поясницы, Зоя счастливо и загадочно улыбалась.

Забавный случай у входа в поликлинику не уходил из ее памяти. Зоя припоминала все подробности этого столкновения, и у нее сладко ныло сердце от той заботы и тревоги, которые читались в глазах незнакомца. К воспоминаниям подключилась фантазия, и очень скоро Зое казалось, что глаза у мужчины синие-синие, плечи широкие, что морской китель и фуражка сидят ладно, почти как доспехи рыцаря. «Откуда он взялся в нашей поликлинике?!» — задавала себе Зоя дурацкий вопрос. Совершенно очевидно было, что, как и многие другие, этот человек лечился у них по страховому полису, который выдали на службе. «Интересно, часто он бывает? У нас в отделении я его не видела прежде? — продолжала она размышлять. — Так, в девять часов он уже выходил из поликлиники, значит, был в лаборатории. Они с восьми начинают работать. Точно, он анализы сдавал… Кровь, наверное». У рыцарей ведь не могло быть ничего, кроме крови. Горячей и благородной.

Зоя не была бы Зоей, если бы не нашла способ получить нужную информацию. Это другой женщине не пришла бы в голову идея расспросить коллег о незнакомце, это другая женщина не поверила бы в осуществимость задачи — узнать, что за человек в морском кителе приходил в их огромную шестиэтажную поликлинику. Любая другая женщина даже не предприняла бы попытки, но только не Зоя. Влюбилась она с полувзгляда, но пылко, а потому через несколько дней появилась в регистратуре и, активно жестикулируя, привлекла к себе внимание и начала:

— Девочки, внимание! Вторник, пятнадцатое, раннее утро! Морской офицер, возраст что-то около тридцати пяти — сорока лет. Вспомните сами, поговорите со сменщицами. Если его увидите, направьте к нам! — Тут Зоя помахала перед дамами черным кожаным портмоне, которое когда-то кто-то забыл у нее в отделении, и, осуждающе покачав головой, пояснила: — Люди скоро будут голову свою забывать!

— Не волнуйтесь, — кивнула старшая регистратор, — я поспрашиваю девочек. Но, думаю, в первую очередь надо спросить в лаборатории, так рано только они работают!

— Хорошая мысль! Спасибо! — улыбнулась Зоя.

Зоя все рассчитала правильно. Не привлекая пристального внимания, она мобилизовала сотрудников на решение своей проблемы. Теперь при удачном стечении обстоятельств капитана направят к ней. А тогда… Тогда умная Зоя покажет ему портмоне, а он скажет, что это не его. Зоя извинится, завяжется разговор, он не может не завязаться… Одним словом, Зоя предприняла простые и, скорее всего, весьма действенные шаги.

«Как хорошо работать в физиотерапии! К нам пациенты за всю историю их болезни хоть раз да попадут!» — подумала Зоя, и в ее сердце расцветала надежда.

…Через пару дней Зоя спустилась в лабораторию. Она помахивала портмоне и точно так же сетовала на людское головотяпство:

— Слушайте, у вас не был, случайно, такой в форме, военный?

— Был, был на днях, — тут же откликнулась пожилая лаборантка. — Ворох бумажек принес, а самое главное направление забыл. Что-то случилось?

— Да, мои сказали, что вот он оставил, — по сценарию соврала Зоя.

— Как появится, скажу ему, чтобы к тебе зашел, — пообещала лаборантка.

— Бегай тут за ними, — пробормотала Зоя, а сама отметила про себя, что незнакомец в лаборатории больше не появлялся. Значит, зря она, Зоя, приезжала на работу на сорок минут раньше с надеждой столкнуться с ним опять.

Впрочем, Зоя не только пораньше приезжала на работу. Она теперь очень тщательно следила за собой — прическа, ресницы, маникюр, одежда. Белый медицинский халат она сменила на кокетливый форменный брючный костюм, который подчеркивал ее фигуру. Теперь Зоя улыбалась чаще обычного, была смешлива, энергична. Она часто выходила из кабинета, заглядывала к коллегам в другие отделения, удивляя своей веселостью и разговорчивостью.

— Ах, Зоенька, вас что-то не узнать! — игриво намекал ей главврач.

Зоря Абрикосова на это только громко смеялась. Она вела себя так, будто бы была на сцене, будто бы где-то скрывался зритель, который должен был по достоинству оценить и ее внешность, и деловитость, и обаяние. Изредка она внимательно оглядывала ожидающих приема посетителей с надеждой, что среди них окажется тот самый незнакомец в военной форме.

В этом ожидании прошло несколько недель. Зоя была терпелива, словно сказочная девица в предчувствии своего суженого. Укладываясь спать, она вновь и вновь вспоминала те нечаянные объятия, и ей казалось, что незнакомец в форме — это ее давний друг-любовник, который вот-вот вернется.

С работы позвонили очень не вовремя — Зоя жарила котлеты. Она не любила готовить каждый день. Но любила аппетитные запахи. Для нее вкусный кулинарный дух был свидетельством устроенности, надежности, стабильности. Покоя, уюта, надежды. Запах жареного мяса и ванильного крема навевал такую светлую грусть, что, почуяв их, Зоя мчалась домой и ударялась в безудержные гастрономические крайности. Вот как сегодня с этими бесчисленными бараньими котлетками. В свой выходной она с раннего утра гремела кастрюлями и сковородками, готовила фарш, потом мелко резала лук — никакой мясорубки, только мелко посечь его острым ножом, потом добавить кинзы и немного сухих трав. Зоя предпочитала готовить много, впрок — несмотря на мощную кухонную вытяжку, весь дом и вся Зоя пропитывались этим пряным мясным духом. Звонок из поликлиники раздался, когда почти недельный запас котлет, остывших и разложенных по пакетикам, был размещен в морозилке.

— Добрый день, Зоя Петровна, — заговорила в трубку Ира, ее заместитель, медсестра, — посмотрите, пожалуйста, вы второй ключ случайно не унесли?

— Какой второй ключ? — не поняла сначала Зоя.

— От пятого кабинета, — пояснила Ира. — Там же сегодня процедуры.

«О господи!» — Зоя вспомнила, как она вчера, торопясь, бросила этот самый ключ в сумку.

— А у охраны нет второго ключа? — спросила она с надеждой.

— Нет, я уже ходила.

— Хорошо, я сейчас выезжаю. Задержи там немного людей, а то пойдут жаловаться. И будут правы! — Зоя всегда была самокритична.

— Не волнуйтесь, — пообещала добрая девушка, — задержу.

Зоя бросилась в ванную, но потом глянула на часы и ограничилась только тем, что туже заколола волосы. Уже сидя в своей машине, она в полной мере ощутила силу запаха свежих бараньих котлеток. «Господи, ну, да, не очень прилично! Но времени на душ у меня нет. И потом, нельзя же быть всегда в «боевой готовности». Если я этого капитана не встретила до этого, то и сегодня вряд ли увижу. Чего уж там!» — Зое вдруг стало очень грустно. Одновременно с грустью наступило облегчение — не надо было любой ценой, нечеловеческими усилиями, вопреки настроению и самочувствию, разыгрывать из себя вечную красавицу. Можно побыть и замарашкой.

— Ира, вот, бери ключ, — сказала Зоя, войдя в свой кабинет, возле которого ее ждала заместительница, — а я бегом домой! Ты меня от плиты оторвала.

— Спасибо, там уже целая очередь собралась. — Ира схватила ключ и побежала открывать кабинет.

И в это время вошел тот самый капитан.

— Добрый день, — весело поздоровался он с Зоей.

— Здравствуйте, — оторопела она, чувствуя, что краснеет и собирается провалиться сквозь пол, прямо на первый этаж, откуда так легко сбежать на улицу.

— Котлетки из баранины. — Незнакомец в форме повел носом. — С чесночком. Если вы их готовили сами, у вас отличные матримониальные перспективы. Или муж счастливчик!

— Я не замужем, — растерялась Зоя.

— Отлично! — улыбнулся капитан. — На котлетки пригласите?

— Вы с ума сошли! — выпалила Зоя. — Я вас вижу второй раз в жизни!

— Но и я вас тоже, — развел руками капитан, — заметим, и тем не менее не боюсь отведать ваших котлет!

Крыть оказалось нечем. Зое надо было срочно придумывать ответ, чтобы этот человек не исчез навсегда с ее горизонта, словно корабль в море.

Зоя привычно повела плечом — она делала так всегда, когда хотела привлечь внимание, потом она так же заученно вздернула подбородок и слегка скосила глаза. Незнакомец изумленно проследил за всеми этими «пассами», и в его глазах отразилось восхищение. Но тут с Зоей что-то случилось. Вместо кокетливого продолжения разговора она вдруг устало произнесла:

— Вы — за тем, что оставили у нас?

— А что я оставил у вас? — изумился капитан.

— Вот. — Зоя достала лежавший наготове уже несколько недель кошелек.

— Впервые вижу, — отреагировал капитан.

— Ясно, тогда к делу, — сказала Зоя сурово, — вас к нам кто направил?

— Хирург. И невропатолог.

— Отлично, сейчас подойдет сотрудница и займется вами.

Зоя развернулась и, распространяя вокруг себя гастрономический дух, вышла из кабинета. «Дура! Что это вдруг хвост распустила?! Мало тебе этого Артурчика?!» — Зоя шла, почти бежала к машине и ругала себя за идиотскую придуманную влюбленность и ненужное кокетство. Оказывается, это только мечтать о любви было приятно, на деле еще было сильно чувство разочарования и унижения после того вероломного разрыва с красивым актером. Еще жила боль утраты и потери возможного семейного счастья. «Сейчас бы рос ребенок!» — подумала она, садясь за руль. И тут же разрыдалась. Ей стало и стыдно за свою слабость и одиночество, и жалко себя, и неудобно за глупую, почти девическую придуманную любовь.

На следующий день она пришла на работу без макияжа, без каблуков, со старообразным пучком на голове.

— Вы заболели? — участливо спросила Ира.

— Почему ты так решила? — Зоя нарочно вызывала Иру на неприятную откровенность.

— Ну, какая-то не такая, бледненькая.

— Я просто на работе. Здесь главное людей лечить, а не наряжаться.

Обозначив свою позицию, Зоя немного успокоилась. Весь день она приводила в порядок карты, направления, подписывала документы и вообще переделала все, что слегка запустила в предыдущие недели, когда гуляла по коридорам поликлиники, ожидая встречи с незнакомым капитаном. В конце дня Зоя стала злой как собака.

— И что это значит? У нас посещаемость упала. Мы что, не можем оказывать услуги — мы не берем на УВЧ и массажи? Почему такой перекос в пациентах — все хотят сделать электрофорез этот несчастный? А инъекции?! У нас же всегда очередь была!

— Назначения делают врачи, — удивленно оправдывалась Ира.

— Ну да! Или пациенты предпочитают другие места, где физиотерапию проводят.

Зоя несла откровенную ерунду. Она понимала, что ничьей вины нет, что действительно совершенно случайно вырос процент одних лечебных мероприятий и понизился других. Это никогда не зависело от них, сотрудников отделения. Но Зоя была зла — незнакомец в этот день у них не появился. И у нее не было возможности доказать себе и другим, что отношения ей не нужны, что она будет долго и придирчиво изучать человека и не поведется на дешевые трюки с ухаживаниями.

Ровно в восемь она встала из‑за стола и стала собирать сумку. В этот момент в кабинет постучали.

— Войдите, — Зоя произнесла это сурово, она уже отлично знала, кто был там, за дверью.

— Простите, я опоздал! Со службы не получилось удрать! Совещание, потом еще одно. Мне что, завтра прийти?

— Да, уже восемь часов. Мы не можем работать всю ночь. — Зоя сурово запихнула в сумку зонт.

— Понятно, — в нерешительности произнес незнакомец, — тогда только до послезавтра. Всего хорошего!

— Почему — до послезавтра? — выдала себя Зоя.

— Завтра не смогу. Уезжаю в местную командировку.

— А что у вас? Какое назначение?

— Карта моя у вас где-то.

Зоя бросила копаться в сумке и как можно более нейтрально спросила:

— Как фамилия?

— Гранин Алексей Александрович.

Зоя перебрала стопку карт и назначений. В самом низу лежала карта.

Зоя раскрыла ее и внимательно прочитала все, что там было написано. «Господи! Дура я пошлая!» — обругала она себя. Карта Гранина Алексея Александровича пестрела диагнозами разной сложности.

— Проходите, я сама все сделаю. — Зоя надела халат и пошла готовить процедурную.

Через полчаса они вышли из кабинета и направились к автостоянке.

— Завтра вас не будет, но в последующем не пропускайте процедуры. Когда речь идет о физиотерапевтическом лечении, самое главное — система и порядок.

— Я знаю, завтра будет единственный день, когда я пропущу процедуру. — Капитан Гранин улыбнулся, и Зоя не смогла не ответить ему. Улыбка этого человека была удивительно обаятельной и доброй.

— Скажите, как случилось, что вас так покусал пес? — удивившись прочитанному в карте, спросила Зоя.

— Пришлось спасать мелкую собачку, которую мог сожрать бультерьер.

— То есть вы бросились спасать другую собаку и на вас накинулся этот самый бультерьер?

— Ну да, — кивнул Гранин, — ничего героического. И очень больно. Вы же видели — у меня в швах вся нога и руки тоже. Боялись за сухожилия. Но вроде…

— Господи, какой ужас! — ахнула Зоя. — Ну почему их водят без намордников?!

— Меня больше интересует, почему их владельцы без намордников, — нахмурился Гранин. — Там виноват был хозяин. Он спровоцировал свою собаку и не сумел с ней справиться. Или не знал как. Так что осторожно ходите мимо собачьих площадок.

— Да, вы правы. Иногда все дело в человеке. До свидания. — Зоя подошла к своей машине.

— До послезавтра, — помахал ей на прощание Гранин.

Всю дорогу от поликлиники до дома Зоя думала о том, что вот, например, ее знакомый актер Артур никогда бы не полез спасать чужую собаку. Он бы волновался о внешности, руках и ногах. А этот человек, такой бесстрашный, рискнул собой ради животного. «Нет, определенно, любовь к живым существам — это свидетельство обнадеживающее!» — осторожно подумала Зоя, открывая дверь своей квартиры.

Алексей Александрович Гранин отличался кротостью нрава и чрезвычайной нерешительностью. Как он умудрялся с таким «багажом» командовать морским судном, а затем управлять немаленьким подразделением в соответствующем ведомстве, понять никто не мог. Но у него это получалось, как и получалось совершать множество мелких благородных поступков. История со спасением несчастного шпица, которого чуть не загрыз бультерьер, тому подтверждение.

Его неплохая карьера, помимо всего прочего, объяснялась еще и тем, что манеры Гранина вводили в заблуждение. Он никак не выглядел грозным деловым соперником, скорее вызывал усмешку. Ему запросто поручали сделать важные дела, подразумевая, что он с ними не справится и чужая работа над его ошибками приведет к желаемой расстановке сил. Но каждый раз происходило чудо — Гранин успешно решал сложные задачи и с той же открыто-застенчивой улыбкой поднимался еще на одну ступеньку вверх.

Друзей у него было немного, коллеги о нем почти ничего не знали, ну, разве только стандартные анкетные данные. Зоя, заглянувшая в карту, сразу отметила графу «семейное положение» — Гранин был женат, детей имелось двое. «А, вот откуда этот слабый запах яичницы с салом!» — Зоя все еще помнила первую встречу и первое объятие.

Ночью она ворочалась в постели. И мысли ее вертелись вокруг семейного положения Гранина: «Жена, и только жена будет жарить такую многоступенчатую яичницу. Сначала шпиг надо в шкварки превратить, проследить, чтобы они не сгорели, а уж потом залить это дело яйцом!» Наутро она удивлялась тому, как быстро и безрассудно можно придумать любовь к человеку, о котором ничего не знаешь. «Не мое это, не мое, — решила она, глядя на себя в зеркало, — а потому оставим в покое все эти дамские ухищрения».

На работу Зоя стала приходить, как и раньше, — без макияжа и по-спортивному одетой. Она дала себе слово не разбивать семью, не портить жизнь другим и дождаться своего счастья, незамутненного и неразбавленного житейскими коллизиями. Зоя так решила, но кто бы ей объяснил, что подобные решения к реальности не имеют никакого отношения и что они — не что иное, как прелюдия к поступкам, которые прямо противоположны этим самым решениям.

И точно. Наступило послезавтра, Гранин явился на процедуру, и Зоя вручила ему баночку с мазью.

— Что это? Приворотное зелье? Так оно вам за ненадобностью! Вы настолько хороши собой, что… — рассмеялся Гранин.

Зоя тоже засмеялась, но потом строго пояснила:

— Этот бальзам изготовлен на травах, мажьте ваши раны. Не бойтесь, его делает моя хорошая знакомая — спортивный врач, мы на курсах вместе учились.

— А я и не боюсь! — весело сказал Алексей Александрович. — Спасибо вам, обязательно буду мазать.

Зоя кивнула и пояснила:

— Не хочу вас пугать, но раны потребуют длительного лечения. И шрамы останутся. Но вы же не девушка, в мини-юбке не ходите.

— Да, мини-юбки не ношу и на других не люблю, — рассмеялся Гранин.

— Это еще почему? Когда у женщины красивые ноги… — начала Зоя, покачав головой.

— Все равно не люблю. Люблю юбки до середины колена. Очень женственно получается.

— Согласна. Я чаще всего такую длину и ношу, — неожиданно для себя сказала Зоя.

— Вам можно носить все, что угодно. Вы почти совершенство! — галантно произнес Гранин. — Я это еще тогда, когда мы в дверях столкнулись, заметил.

«Он помнит! Он помнит эту встречу!» — Зоя залилась краской и в этот момент опять влюбилась в капитана Гранина. Куда только девалась ее принципиальность и осторожность, о чем она только подумала в это мгновение, когда вспомнились синие глаза перед самым ее лицом и крепкое нежное объятие. «Жена? И что?» — самонадеянно подумала Зоя и опять повела плечом, вздернула подбородок и скосила зеленые глаза. И опять Гранин замер от восхищения, наблюдая эту женскую игру.

— Вы — ведьма, — не скрывая нахлынувших чувств, произнес он. — Рыжая, с зелеными глазами. И вы бессовестно колдуете над людьми.

— Я — не ведьма. Я просто женщина, — обезоруживающе улыбнулась Зоя.

В ней проснулось то, что всегда являлось ее внутренней опорой. Это была убежденность в собственной исключительности, в собственной неповторимости и в том, что ее обязательно оценят по достоинству. В Зое проснулось уснувшее на время качество, которое помогало писать стихи и не обращать внимания на шипение конкурентов, которое помогало устоять на ногах в невзгодах, которое связывало ее с этим миром прочнее корабельного каната. Это прекрасное женское качество помогает самым невзрачным, самым блеклым и некрасивым представительницам слабого пола. Но в сочетании с Зоиной красотой уверенность в себе была сродни бронебойному оружию.

Каждый роман начинается по общим законам, но у каждых отношений своя точка отсчета. Зоя уже знала, что, если ее новый знакомый будет просить о встрече, она ответит «да». Она очень быстро своей женской душой распознала мужской интерес, который вряд ли ограничится поверхностным знакомством. Точкой отсчета их романа была фраза Гранина: «Мы знакомы очень недолго, и я об этом очень сожалею». За этой не совсем правильно построенной фразой Зоя увидела сигнал. Она поняла, что продолжение зависит только от нее, что Гранин для себя почти все решил.

— Мне тоже жаль, что мы не встретились раньше, — сказала Зоя и грустно улыбнулась. Произнесла она это искренне. Ей так теперь хотелось забыть историю с Артуром. За остальное прошлое ей было и не больно, и не стыдно.

…Во всяких отношениях есть зависимый и зависящий. Есть ведомый и ведущий. В паре Абрикосова — Гранин произошло смещение привычной расстановки сил. Зоя всегда (кроме истории с Артуром) была ведомой. В нее всегда влюблялись, ей делали предложение, она капризничала, отказывала, но в повседневной жизни, в повседневных отношениях всегда находилась в подчинении. Выглядело это так. Например, ее приглашали на концерт. Зоя долго отнекивалась и долго выбирала, куда именно хотела бы сходить. Потом она привередничала с датой, потом вдруг все отменяла, опять погружалась в афишу, опять долго выбирала, но в конце концов шла туда, куда вел ее раздраженный этой тягомотиной кавалер. И она шла, забыв о своей привередливости. Объяснение этой манере можно было дать только одно — Зоя добросовестно исполняла ритуал, а затем, отдав дань традициям, подчинялась. Впрочем, подчинение было возможно только до тех пор, пока это не касалось Зоиной свободы. К вопросам замужества и постоянных отношений она подходила здраво и никогда не действовала в ущерб своим интересам. Исключением была, как уже говорилось, история с Артуром.

Капитан Гранин, а Зоя именно так про себя называла своего знакомого, покорил ее своей нерешительностью и покладистым характером. Зоя сразу отмела все тревоги в отношении возможной потери собственной независимости и при этом сразу же воспылала желанием упрочить свое положение при этом человеке.

— Ты с ума сошла. Он — женат. У него дети, — в один голос воскликнули Соня и Люда.

Подруги собрались на срочное совещание, как только узнали о происходящем. Как замужние дамы, они бдительно охраняли границы семейного очага.

— И что? — с вызовом произносила Зоя. Она как-то уже встречалась с несвободным человеком и никаких особых неудобств не испытывала.

— Пойми, тогда ты была моложе. Тогда от отношений тебе было нужно совсем другое. — Люда пыталась образумить Зою. Потому что вдруг представила, как такая рыжая бестия охмуряет ее наивного супруга.

— Да, да, не горячись. Подумай. Ты такая красивая, ты можешь выбирать. Зачем тебе такой груз? — Соня тоже отговаривала Зою от романа с женатым. И тоже представить не могла, что кто-то может увести отца ее детей.

— Всегда, во всех отношениях нужно одно и то же. В разных только вариациях, — резонно возражала Зоя.

— Да, только ты не двадцатилетняя барышня, — грустно напомнила Люда.

Это Зоя и так помнила, но совершенно не расстраивалась по этому поводу.

Их с Алексеем встречи сначала проходили в тишине физиотерапевтического отделения. Гранин исправно приходил на процедуры, Зоя лично им занималась.

— Если будет некомфортно, скажи обязательно, — наказывала Зоя строго.

Они незаметно перешли на «ты». После Алексей Александрович задерживался в ее кабинете. Он присаживался на кончик стула, рассказывал смешные истории из своей морской жизни, которая оказалась совсем короткой. «Капитанствовал» он чуть более года, а потом ушел работать чиновником.

— Отчего? — как-то удивилась Зоя. — Отчего ты не плавал дольше?

Гранин смутился, замолчал, словно споткнулся о что-то невидимое.

— Так, обстоятельства. Семейные, — наконец ответил Алексей.

Впервые за все время их знакомства он упомянул семью.

— Я не замужем, — Зоя посмотрела ему прямо в глаза, — мне делали предложения, но я не решилась. Пока.

— Это удивительно, — расширил глаза Гранин, — мне казалось, любая женщина хочет как можно быстрее выйти замуж.

— Это только так кажется, — сказала Зоя просто. — Жизнь со времен наших родителей сильно изменилась. И поведение людей соответственно.

Их разговоры в ее кабинете были легкими и увлекательными — так люди открывают иные миры. Неизведанные, заманчивые, будоражащие воображение. Каждый изучал другого и сам старался как можно точнее сообщить свою «топографию».

Через две недели, когда курс лечения Гранина подошел к концу, Зоя, придя домой, достала из платяного шкафа три вечерних платья. Она их отгладила, приготовила три пары туфель в тон и три разных клатча. Она понимала, что именно сейчас ухаживание Гранина перейдет во вторую фазу. За свою взрослую самостоятельную жизнь Зоя очень хорошо изучила все этапы знакомства мужчины и женщины. Первый — начальный, когда обе стороны еще сомневаются, нужно ли продолжение. Это период долгих бесед, разговоров — смешных историй и анекдотов. Второй этап — решения приняты — продолжение вполне возможно. В это время ходят пить кофе, ужинать в ресторан, иногда в театр. Впрочем, театр и концерты — это почти семейный досуг. Пара на него решается, когда пройдены этапы первой близости и первых ссор. Делая последнюю процедуру Гранину, Зоя была готова к приглашению в ресторан. Она чувствовала волнение и нетерпение — ей хотелось окончательно покорить капитана. Зоя вспоминала, как раньше, давно, до Артура, за ней ухаживали мужчины — они водили ее в дорогие рестораны, а Зоя старательно готовила для этих выходов красивые платья и украшения. Были цветы и подарки, без которых не обходилась ни одна встреча. После ресторана ее провожали домой — с обязательной прогулкой по ночной Москве, с намеками и признаниями, от которых краснели ее аккуратные ушки. Но она была строга, непреклонна, и утром ей доставляли огромный букет белых роз и многозначительную записку: «Неприступной!» Мужчины, даже самые настойчивые и бесцеремонные, невольно подчинялись Зоиным принципам.

«Как давно этого не было в моей жизни!» — пришла к выводу Зоя. И уже придумывала фразу, которой даст согласие Гранину на ужин тет-а‑тет. Но время шло, Гранин уже не приходил в поликлинику каждый день, уже не вели они разговоры за ее столом в ее кабинете. Уже не пили чай, который она заваривала тут же, рядом, на маленькой тумбочке.

Время шло, Гранин в поликлинике не появлялся, но теперь звонил каждый час и сообщал что-то вроде:

— Зоенька, я вот иду к метро и думаю о тебе. О твоих ручках, ножках, о твоей фигурке, такой аккуратной…

Зоя смущалась:

— Только без подробностей!

— Я не пошляк, — тут же пускался в объяснение Гранин, — я просто восхищен тобой и все время думаю о тебе.

— И что ты думаешь?

— Славно, что мы встретили друг друга. Представляешь, если бы не толкнул тебя тогда на крыльце?!

— Представляю! — откликалась Зоя, и в груди у нее все замирало. Ей и в самом деле становилось страшно при мысли, что они бы не встретились.

— А еще я думаю, что ты самая красивая женщина, которую я встречал в своей жизни, — продолжал Гранин. — Ты — удивительная. Ты — не просто красавица, ты — сама жизнь, полнокровная, радостная, счастливая! Зоенька, ты — подарок судьбы!

— Да? — Зоя почему-то понижала голос до шепота. И ей казалось, что они рядом, что Гранин обнимает ее, что между ними уже что-то намного большее, чем просто знакомство двух симпатизирующих друг другу людей.

— Зоя! — раздавалось на том конце.

— Да? — выдыхала она.

— Зоя, я сейчас доеду до Речного вокзала и позвоню тебе. Ты будешь ждать?

— Конечно! — Зоя не могла не умилиться. Этот человек хотел слышать ее голос ежеминутно, ежесекундно.

Действительно, через минут двадцать опять звонил телефон, и она слышала полный отчет о том, как Гранин доехал до следующей станции.

— Зоя, я сейчас буду на совещании, — докладывал Гранин. — Не смогу звонить. Но как только оно закончится, сразу наберу.

— Хорошо, — опять умилялась Зоя.

— Я целую тебя, — со значением неслось из трубки.

Теперь день Зои Абрикосовой сопровождался незримым капитаном Граниным. Он интересовался, с каким настроением она проснулась, в чем пошла на работу, что будет обедать и какие у нее планы на вечер. Вот этот последний пункт Зоя всегда очень тщательно комментировала. В ее ответе звучала грусть, легкий намек на одиночество, на желание увидеть его. Но Гранин только нежно посмеивался и желал хорошего вечера. После работы Зоя теперь никуда не ходила, ни с кем не встречалась — она сидела дома, смотрела на свой мобильный телефон и перебирала в уме все многочисленные разговоры с прекрасным капитаном.

— Слушай, а самой позвонить слабо? Корона с макушки съедет? — как-то ехидно осведомилась Люда.

Зоя смутилась — не хотелось объяснять еще более странный момент их с Граниным отношений.

— Я тебе буду часто звонить, не волнуйся! — сказал как-то Гранин.

— Я не волнуюсь, я и сама тебе буду звонить, — улыбнулась Зоя.

— Да, но только с десяти утра до шести вечера, — горячо и торопливо объяснял Гранин. — Потом я могу и не ответить, забегаюсь… И, кстати, у нас строго с этим в управлении, часто совещания — мне тоже будет ответить сложно. Лучше я сам буду звонить.

И он звонил. Каждые сорок минут, с разговором на полминуты, с ласковыми прозвищами, почти интимными комплиментами. И у Зои ни разу не возникло ощущения одиночества, чувства дефицита этого человека.

Через какое-то время Зоя собрала подруг на чаепитие.

— Я даже не знаю, он просто какой-то сумасшедший! — начала она издалека. — Он звонит мне каждые полчаса. Он заботится обо мне — интересуется, например, что я ела, не холодно ли оделась, не устала ли, как спала! — Зоя притворно хмурила брови, но из души рвалось ликование. Ни у одной из ее подруг не было такого! Они сами бегали за своими мужчинами, следили за их передвижениями, ревновали. А у нее… А у Зои такие светлые, такие чистые, такие человеческие отношения.

— Слушай, а еще что-нибудь, кроме разговоров, было? — Подруга Люда скептически скривила рот. Она, как известно, сексу большого значения не придавала, но и его полное отсутствие считала ненормальностью.

— Ну, конечно! Как же без этого?! А вот так, просто, влюбиться нельзя?!

— Можно, — пожала плечами Люда, — когда другое заказано.

— Ты на что намекаешь? — удивилась Зоя. — Что он — импотент?!

— Ответ в полном соответствии с учением о психоанализе, — рассмеялась Соня.

Но на самом деле, слушая Зою, рассказывающую о таких немодных нынче отношениях, Соня почувствовала зависть. Ее муж, не самый плохой, надо признаться, вообще не имел обыкновения звонить с работы. Соня сначала на это не обращала внимания. Если что-то надо было — звонила сама. Но сейчас она поняла, как ей не хватает этой мелочи, этой ерунды — беспричинного звонка средь белого дня и обычного вопроса: «Ну как ты там? В порядке?»

Зоя тем временем продолжала возмущаться:

— Нет, это вы обе намекали! Вы намекали на секс! На то, что его нет между нами! А я о нем даже не думаю! Я наслаждаюсь! Неторопливостью чувств! Всему свое время!

Так прошло еще несколько недель. Зоя и Гранин, казалось, слились душевно. Они взахлеб обсуждали по телефону все, что нормальные пары при нормальных обстоятельствах выясняют во время личных встреч. В поликлинике обратили внимание на вечную Зоину беготню с телефоном в дальний угол коридора — там никто не мог услышать ее беседы. Вскоре Зоины подруги забыли, как она выглядит, и никогда не могли нормально поболтать с ней — Зоя всегда либо ждала телефонного звонка, либо разговаривала по телефону.

«Зойка, мы тебе звонили-звонили, но ты не берешь трубку. Мы уезжаем на эти длинные выходные. Сняли домик, погуляем по зимнему лесу, шашлыки поедим! Если соберешься — вот тебе адрес. На машине очень близко!» — такое сообщение пришло ей накануне праздников. Зоя усмехнулась и с облегчением вздохнула. Она теперь совершенно спокойно сможет провести все праздники дома — никто никуда ее не потянет, не отвлечет от Гранина, от мыслей о нем, никто не будет тревожить ее сомнениями.

Но вышло все не очень хорошо — праздники были длинными, Алексей позвонил всего раз, чтобы сообщить, что он — молодец, пробежал двадцать километров на лыжах, а теперь растопил баню и собирается париться.

— Зоя, ты дома? Я тебе не помешал? Это хорошо, что дома, а то я волнуюсь и ревную! Зоенька, любимая, как я бы хотел тебя увидеть! Целую тебя, родная.

Зоя вдруг обозлилась — какая баня? Почему он ревнует?! Когда она — дома, а он в какой-то бане?!

В первый же рабочий день Зоя задала Гранину вопрос:

— Алексей, ты во сколько сегодня заканчиваешь работу?

— В семь! — отрапортовал тот.

— Отлично, и я сегодня могу раньше уйти! Может, зайдем поболтать куда-нибудь? Кофейку попьем?

— Обязательно! Обязательно! — тут же заворковал капитан. — Зоенька, ты бы знала, как я хочу тебя видеть! Как мне хочется посмотреть в твои зеленые глаза. Я ни у кого не видел таких!

— Перестань, глаза как глаза!

— Нет, это глаза — изумруды! Они колдовские! Зоя, я так счастлив, что ты у меня есть!

Зоя вспыхнула, в груди ее екнуло, и она прошептала:

— Леша, ты бы знал, как вовремя ты появился в моей жизни.

На этой элегической ноте разговор закончился. И то, что они так и не договорились о встрече, Зоя обнаружила только поздно вечером, когда взгляд упал на невостребованные вечерние платья. «Что это происходит?! Как это все понять?!» — Зоя задумчиво рассматривала бархат, в котором рассчитывала блистать в обществе капитана Гранина. В тот вечер она разозлилась еще больше — непонятное поведение мужчины беспокоило. «Завтра я не отвечу ему! Пусть знает!» — подумала Зоя, выпила валерьянки и легла спать.

Утром она решительно выключила звук у мобильника, чтобы ненароком не нарушить данное себе обещание. До работы она добиралась долго — Москва была в пробках. Подходя к двери своего кабинета, Зоя про себя усмехалась. Наверняка телефон пестрит сообщениями о неотвеченных звонках. А она даже не поведет бровью. Она целый день сегодня не будет разговаривать с Граниным. Пусть задумается наконец, что ему делать дальше!

Однако когда она вытащила телефон из сумки, никаких сообщений там не было. «Хм, ну ладно! Тем лучше! Терпеть не могу выяснять что-либо! Само образуется!» — подумала Зоя и приступила к работе. Но звук у телефона включила на полную мощность. До обеда она посмотрела на телефон раз сто — звонков не было. После обеда она перезагрузила телефон, попросила помощницу Иру набрать ее номер:

— Ира, у меня, по-моему, телефон испортился! Набери-ка меня!

Телефон заорал как оглашенный.

— Все нормально у вас, Зоя Петровна.

«Сама вижу!» — подумала Зоя и зло швырнула карты больных.

— Ира, кто-нибудь, кроме меня, будет вносить данные в компьютер?! Вот, кроме меня и администрации, это кому-нибудь еще в нашем отделении надо?!

Ира внимательно посмотрела на заведующую и сочла за благо удалиться в регистратуру.

В половине четвертого Зоя набрала справочный номер своего телефонного оператора.

— Девушка, что это у нас сегодня со связью?! — с налету набросилась она.

— У нас нет никаких сбоев. И не было. Вы в каком районе находитесь?

— Арбат.

— Сейчас проверю. Может, у меня нет еще сведений.

В телефоне играла музыка, Зоя нервно ходила из угла в угол.

— Простите, — отменив музыку, произнесла девушка из справочной службы, — все в полном порядке. Сбоев не было. Перезагрузите ваш телефон!

Зоя со злостью хлопнула рукой по столу.

Домой она уехала пораньше, сославшись на зубную боль. В машине она выключила музыку, а телефон положила на сиденье рядом, чтобы при первых же звуках ответить. Но телефон молчал. «Ах так! Ах так! Ну, посмотрим! Ты еще у меня запоешь! Врун, болтун! Слизняк! «Зоенька-Зоенька»! «Глазки, ротик»! Ненавижу!» — Зоя кое-как припарковала машину, хлопнула дверью квартиры и, не раздеваясь, упала на диван. Она поняла, что сдержать слезы не может. Она, так желавшая наказать Гранина молчанием, оказалась разбитой, уничтоженной, задохнувшейся без его звонков и разговоров. Она плакала, ругая и его, и себя.

Ровно в одиннадцать часов телефон нарушил обет молчания.

— Алле, Зоенька, Зоенька, родная, как ты там у меня?! Господи, девочка моя, как я волновался! Прости меня, не получилось позвонить! Потом все объясню! Ты в порядке?! — Голос Гранина звучал приглушенно.

Зоя, вздрогнув от долгожданного звонка и услышав голос Гранина, обмякла. Она слушала, что-то поддакивала, как-то отвечала, а про себя думала, что черт с ними, со встречами, все еще будет, все еще придет, пусть он только звонит ей, пусть называет ее Зоенькой, беспокоится о ней. Пусть Гранин будет рядом, на расстоянии телефонного звонка, а остального они дождутся. Пусть только звонит!

— Лешенька, у тебя все в порядке? — наконец произнесла она. — И я так волновалась! Я столько всего передумала! А что у тебя с голосом?! А у нас все хорошо? Ничего не изменилось?! Ты меня любишь?

— Зоенька, все хорошо! — явно сдерживая голос, уверял ее Гранин. — Все потом объясню! Как может быть что-то не так, когда ты у меня есть! Целую тебя, родная, обнимаю!

Гранин повесил трубку, а Зоя, быстро переодевшись в теплый халат и натянув на ноги толстые носки, свернулась калачиком под пледом и мгновенно уснула. Засыпала она женщиной, о которой заботятся, за которую волнуются, которую любят.

… — Может, он пьющий? В смысле, запойный? Ну, уходит в алкоголь, не показывается никому на глаза? — Подруги опять были вызваны на подмогу. Ситуацию с таким странным романом, который длился уже третий месяц, надо было как-то разъяснить.

— Да нет, не похоже. Но, Соня, три месяца разговаривать по телефону! Обо всем! Признаваться в любви, говорить почти непристойности, какие только любовники говорят друг другу, и при этом не встречаться! Я бы даже сказала, избегать встреч! Соня, что это значит? На пьющего он не похож, это точно! — Зоя отрицательно покачала головой.

— Мы тебя предупреждали. Странно все это! — начала было Люда, но Соня на нее шикнула:

— Знаешь, когда послушаешь, как мой Николай на кухне ворчит, ничего более странного уже в этом мире не найдешь. Зоя, все-таки, может, он пьет?!

— Да нет, вряд ли! — Зоя интенсивно замотала головой.

— Ну ты откуда знаешь?! Откуда? Он что предпочитает пить? Вот что он обычно заказывает себе в кафе? — Соня с видом детектива уставилась на Зою.

— Не знаю…

— Как — не знаешь? Ладно, ну что он ест? Ну как себя ведет? — Соня повернулась к подруге Люде: — Такие могут и маскироваться. Не выдавать себя. А пить дома. Но по поведению кое-что можно выяснить!

— Я ничего этого не знаю. — Зоя растерянно посмотрела на подруг.

— А что ты знаешь?

— Знаю, что эти платья висят тут три месяца. — Широким жестом обвела Зоя свои несчастные платья и заплакала. Так жалко ей стало и их, и себя. — Всё ждут, когда меня на чашку кофе пригласят…

— И? Не пригласили? — От удивления Соня выронила сигарету.

— Нет, — Зоя покачала головой.

— Понимаю, секс все затмил, — попыталась внести ясность Люда. — Вылезать из постели не хочется.

— Девочки, вы меня не слушаете! — вытирая слезы, воскликнула Зоя. — Мы не встречаемся! Мы по телефону разговариваем!

— Не было секса у них. Ни разу. — Подруга Люда «сделала лицо».

— А что было тогда? — Соня прикурила следующую сигарету и подумала, что ее муж Николай хоть и грубиян, но от супружеских обязанностей не отлынивает. И вообще, не так все плохо у них, у Сони и Николая. Бедная Зоя с этим ее загадочным капитаном!

— Ну, так что было-то?! — наседала тем временем Люда.

— Разговоры. Две встречи в метро. На пять минут. Целовались.

— При этом, чтобы его увидеть, она неслась с работы на другой конец Москвы. Из‑за пяти минут. — Люда покрутила пальцем у виска.

— Да-а-а-а… — озадаченно протянула Соня, — это что же такое?

— Девочки, я не знаю, — укладывая мокрые бумажные платки в рядок, призналась Зоя. — Но я без него жить не могу. Понимаю, что ерунда. Что глупость. Или обман. Или еще что, но жить не могу. Мне надо, чтобы он был, звонил, разговаривал. Чтобы желал доброго утра и спокойной ночи, спрашивал, не забыла ли я зонт и в каких туфлях вышла на улицу. Я привыкла и без этого не могу.

— Зойка, это не очень нормально. Хотя и понятно. Мужики забыли, как разговаривать надо. Они же что — «привет, пока, бабки, смотаемся, заскочу». Они же разучились говорить больше трех слов подряд. Так что тебя понять можно… — Соня вздохнула и как-то обреченно посмотрела на свое отражение в стеклянной дверце шкафа.

— Правда? — Зоя с надеждой посмотрела на Соню.

— Что ты ей голову морочишь! — Люда вскочила со стула. — Кто он, какая у него семья, чего он добивается? Ничего не известно! Может, аферист, заодно со своей семейкой. Зойка у нас богатая, с квартирой и шубами…

— И это не исключено. — Соня теперь уже внимательно и серьезно смотрела на подруг.

— И что мне делать?

— Так, пойдем самым неприличным путем, — решительно произнесла Соня, — я позвоню одному человечку и наведу об этом капитане справки. Он же военный?

— Я так и не поняла. Знаю, что капитан. В форме ходит. И командовал судном, которое называется «Морской».

— Корабль? — уточнила Соня.

— Да какая разница?!

— Тоже верно. — Соня не могла не согласиться. — Что еще знаешь?

— Почти ничего. Женат. Дети есть. — Зоя замялась. — Соня, неудобно о нем что-то там узнавать. Вроде бы я выслеживаю, вынюхиваю.

— Ну да. А попасть в лапы маньяка — удобно. И даже интересно, — Люда отмахнулась от Зои: — Соня, узнавай, что можно. Зойку мы не переделаем, она упрямая, будет страдать, сколько сможет. Но хоть мы будем уверены, что это не криминал какой.

Пока Соня занималась неблаговидным, по мнению Зои, делом, Гранин два раза назначал свидания. Но делал он это так странно, что ни одна из встреч не состоялась. Например, он утром позвонил Зое и сообщил:

— Любимая, я буду в районе Китай-города, там у нас встреча с руководством. Сколько будем заседать — не знаю. Но в пять я уже свободен. Скажи, у тебя там никаких дел нет?

«Ну, конечно, у заведующей физиотерапевтическим отделением, которое находится на Арбате, дел на Китай-городе просто полна коробочка!» — подумала с сарказмом Зоя, но вслух радостно воскликнула:

— Да, не волнуйся, я приеду пораньше и подожду тебя. Зайду в кафе и буду тебя к пяти ждать!

Назвав одно из симпатичных ей кафе, Зоя вдруг поняла, что ее восторг и готовность по поводу возможной встречи не очень приличны, и деловито добавила:

— Кстати, заодно в аптеку нашу на улицу Архипова зайду. Давно надо получить препараты. А то никак не соберусь. Как удачно все складывается.

— Да, дорогая, тогда я тебе позвоню, — вроде бы подтверждал встречу Гранин.

За оставшиеся до встречи четыре часа Зоя успела в парикмахерскую, сделала маникюр и поставила набойки на туфли. Ровно в половине четвертого, оставив вместо себя Иру, она поехала на Китай-город. Там помотала себе нервы, пытаясь поставить машину, потом долго ждала, пока освободится хоть столик в кафе, который она выбирала придирчиво — ей надо было, чтобы они с Граниным сидели в уюте и интиме. Чтобы не было ушей и глаз — все-таки у них свидание и так много надо сказать друг другу. Наконец она решила все проблемы, заказала чай и стала ждать звонка.

В пять никто не позвонил. В шесть тоже. В семь раздался один сигнал, Зоя увидела, что определился номер Гранина, но тут же послышались короткие гудки. Зоя по-прежнему Алексею не звонила, но сейчас решила нарушить правило. Набрав его номер, Зоя подождала секунду и услышала, что данный абонент недоступен. «Леша выключил телефон», — обреченно подумала она и стала собираться домой. Нельзя сказать, что она была в отчаянии от случившегося. В их странных отношениях было много чего удивительно неприятного и непонятного. Сейчас, допивая холодный и горький чай, Зоя Абрикосова почувствовала только усталость. «Ладно, посмотрим, на сколько меня хватит. И еще послушаем Соню. Она же должна про него хоть что-то узнать!» — думала Зоя, пробираясь по забитому машинами центру.

Чем дольше Соня «занималась» Граниным, чем больше проходило времени, тем беспокойнее становилась Зоя. Только сейчас она, человек, о котором, делая комплимент, англичане скажут, что он «full of common sense», то есть полон здравого смысла, только сейчас она поняла, что повелась на обычные слова. Что она даже не задумалась, что за ними может стоять. Что она не удосужилась сопоставить слова и поступки. Не подвергла сомнению ничего из того, что ей преподносилось. «А он что-то скрывает! Это точно! Он звонит в строго определенное время, говорит почти шепотом, он никогда не называет свое имя. Только — «это я». Словно боится чего-то. И еще. Почему он не отвечает на мои звонки? Ни разу он не ответил! Он перезванивает потом, чуть позже! Что это? Понятно, если это было дома — жена мешает. Но днем, на работе! Чем это объяснить?! Господи, да как меня угораздило! Почему я перестала думать головой!» — в отчаянии думала Зоя.

Чем ближе было возможное разоблачение, тем хуже становилось Абрикосовой. «Господи, какое счастье, что я не переспала с ним! Что я о нем знаю?! Ничего! Развесила уши, а там, кроме слов, — ничего. Думаю, что капитан он липовый. Разве можно командовать кораблем с таким голосом, такими манерами, почти ужимками. И собака его могла покусать просто так, а не спасал он никого! Абрикосова — ты идиотка! И тебе лучше вернуться к своей поэзии!» — ругала себя Зоя.

Через две недели позвонила Соня:

— Зойка, с тебя хорошее красное вино. Я принесу фрукты и конфеты. Людка кулебяку свою.

— Соня, не томи, — взмолилась измученная неизвестностью Зоя. — Скажи мне все по телефону!

— Обойдешься, — отрезала Соня в духе своего мужа. — Жди нас завтра вечером.

Зоя так волновалась, так боялась услышать приговор собственной сообразительности, наблюдательности и своему будущему, что даже взяла отгул. Она бродила в халате по дому, руки и ноги у нее были нервно холодные.

— Зоенька, ты как? Ты где? — Гранин привычно начал звонить с утра.

— Дома, у меня срочные документы по отделению. Я осталась поработать, — еле сдерживая себя, ответила Зоя.

Ей хотелось всего разом — и признаться, что она наводит о нем справки, и заручиться его уверениями, что она глупая, а он нормальный порядочный человек, и вместе с тем ей надо было сдерживаться — что бы ни сказала сегодня Соня, из этой истории Зоя должна выпутываться сама.

— Я буду целый день писать отчет. Не волнуйся, — произнесла она ровным голосом.

— Хорошо, позвоню вечером около шести, — на том конце были озадачены.

— Я целую тебя, — на всякий случай произнесла Зоя и отключила телефон.

Люда пришла раньше, Соня была пунктуальна.

— Ну, рассказывай, не томи! Я целый день на иголках! — торопливо усадив подруг за стол, призналась Зоя.

— Сейчас, только глоток сделаю. — Соня аппетитно выпила вина, обвела всех взглядом и голосом Эркюля Пуаро произнесла: — Он — невиновен. За ним нет ничего, что бы вызывало подозрение.

— Брось, — отмахнулась Люда, — ты по существу говори!

— А я по существу и говорю, — пожала плечами Соня. — Есть такой капитан Гранин Алексей Александрович. На хорошем счету, отлично ладит с коллегами. Голова светлая и не склочный. Немного тихоня, но за этим стоят способности и умение решать задачи. Это мне его начальник сам сказал. И добавил, что уйдет на пенсию, но перед этим добьется, чтобы именно Гранин занял его место. «Умен. Работает как зверь» — вот его слова.

— Вот! Вот! Я знала это! Знала! — запрыгала в кресле Зоя. — Я чувствовала! Я людей чувствую! Мне еще это Зубов говорил! Господи! Девочки! Соня, как я тебе благодарна! Я, понимаете, душой к нему припала…

— Зойка, успокойся. — Суровая Люда поморщилась при словосочетании «душой припала».

— Что?! Что тебе не нравится?! Ну, у нас такие отношения! Пока!

— Зоя, уже пятый месяц пошел «таких» отношений! — прокурорским голосом вернула Абрикосову на землю Люда.

— И что? В койку, что ли, сразу прыгать?! — Зоя кричала на подругу, а сама улыбалась. Ее Гранин был правильным, хорошим, умным и добрым. И собаку он спас, не побоялся сунуться к бультерьеру в пасть…

— Да, мы правильно сделали, что навели справки. — Соня скромно заменила «я» на «мы».

— Конечно, теперь я это понимаю и очень вам, девочки, благодарна! — Зоя сияла.

— Правильно, потому что твой капитан категорически женат. Не просто женат, а категорически женат, — сказала Соня и налила себе еще вина.

— Но это не секрет, он сам сказал мне об этом, — легкомысленно отмахнулась Зоя.

— Он, скорее всего, не сказал, что его жена патологически ревнива, — отчеканила Соня. — Что из‑за нее он ушел с корабля. И теперь работает «на суше». Он не сказал, что…

— Он не сказал, что патологически ревнивой женщину, как правило, делает мужчина. — Люда сурово посмотрела на Зою: — Видимо, у жены есть повод так ревновать мужа!

— Погоди, — Соня жестом остановила Люду, — там все очень сложно. Вы же понимаете, если об этих вещах знают на службе, значит, это действительно серьезно. И потом, они вместе работают. Только она в другом подразделении, или как это там у них называется. Его жена — не домашняя клуша. Она деловая, умная тетка. Но за него держится мертвой хваткой.

— Девочки, у многих мужчин есть жены и дети, — как сказочница, разведя руками, с улыбкой проговорила разрумянившаяся Зоя. — И многие разводятся или имеют любовниц. Девочки, что в этом такого удивительного или странного…

— Многие, но не все.

— Я все поняла, — глаза Зои вдруг наполнились слезами, — его жена болеет. Или дети… Что-то с детьми, и он не может бросить семью…

— С чего ты это взяла? — Соня уставилась на подругу.

— Ну, раз он не может развестись, значит, у него долг перед этими людьми…

— Рыцарь он, — с сарказмом произнесла Люда.

— Дура ты, Людка! — обиделась Зоя. Потому что именно так про Гранина она и думала. — Может, и рыцарь… Что из этого…

— Зоя, в этой семье, насколько я поняла, слава богу, все здоровы и благополучны, — пристально глядя на Зою, проговорила Соня. — Но отношения у них вот такие, какие я описала… Тогда, когда он служил на судне, у него случился роман с кем-то из сотрудниц. Слушай, я не знаю подробностей, меня в них не посвятили, а уточнять, сама понимаешь, не очень красиво. Жена писала начальству, там был скандал. Гранин подал рапорт, ушел с корабля, но остался в семье.

— Я и не знала, что в наши дни такое возможно… — растерянно произнесла Зоя.

— Видимо, возможно. Они — военные люди. Дисциплина. — Соня улыбнулась. — Зоя, теперь тебе решать, что делать дальше. А мы, успокоенные, что тебя не похитит маньяк, можем дальше заниматься своими делами.

Подруги ушли, а Зоя в одиночестве допила вино, доела сыр, конфеты и всю кулебяку. После пережитого в последние две недели и в этот вечер аппетит у нее был отменный. Потом она наконец спрятала в шкаф вечерние платья и туфли — все эти месяцы, несмотря ни на какие уборки, эти вещи висели на виду, словно символ, примета, оберег. Наведя порядок, Зоя приняла душ, пренебрегла обычной косметической маской и, едва укрывшись одеялом, заснула крепким сном. Она уже точно знала, как ей следует поступать в ближайшем будущем.

Зоя все поняла про человека, с которым свел ее случай. Это был хороший, умный, добрый и работящий человек. Он читал интересные книги и многое знал. Он повидал мир, сделал карьеру. Он любил жизнь, которую любят мужчины, — с красивыми женщинами, интересной и трудной работой, с разнообразными увлечениями, с вкусной едой и напитками. Он любил жизнь, как любят ее мужчины — с обязательной свободой. И как раз именно этого ему досталось меньше всего! У Гранина не было свободы, а как бороться за нее, он не знал, да и уже не всегда понимал, нужна ли она ему. И было ли дело в мягкости характера Алексея, в его жалости к тем, кто его окружал, в совестливости или еще в чем, только этой свободы ему не досталось. Гранин был «категорически женат», как выразилась Соня. Он был сугубый семьянин, который одной своей половиной рвался к свободе, в то время как другая его половина делала вид, что не знает, что для этого надо предпринять.

Зоя все это поняла почти мгновенно, почти сразу, как услышала от Сони историю своего капитана. «Что ж. Значит, моя жизнь будет другой. Без вечерних платьев и ресторанов. Без ужинов, цветов и лимузинов. Без сумасшедших полетов на другой край света — я же понимаю, что от семейного бюджета такие деньги отрывать нельзя. Моя жизнь станет иной — с разговорами по телефону, мимолетными встречами в метро, со свежей булочкой и яблоком или бутербродом на бегу вместо шикарного обеда. Моя жизнь будет со свиданиями, по которым тоскуешь неделями и которые длятся час, не больше. Я готова к этой жизни, а что из нее получится, я загадывать не стану. И я готова к тому, что эту жизнь выстраивать придется только мне!»

Зоя понимала, что если она желает иметь эти отношения, то ей придется самой их организовывать, придется терпеть неудобства, придется подстраиваться не под одну жизнь — самого Гранина, а под жизнь всей его большой семьи. Зоя, как обычно невпопад, вспомнила Артура и рассмеялась про себя — этих мужчин даже нельзя было сравнить — скованный по рукам и ногам обязательствами Гранин, при полном отсутствии времени на свою любовь, казался образцом верности.

На следующее утро ровно в десять Гранин поинтересовался, что она ела на завтрак, тепло ли оделась и не забыла ли зонт. Жизнь вернулась в уже привычное русло.

В окно машины постучали. Зоя испуганно оглянулась, натянула на себя футболку и пригладила растрепавшиеся волосы.

— Леш, это полиция!

Гранин застегивал рубашку и пытался натянуть китель.

— Плохо, что полиция, сейчас придется удостоверение показывать…

Если бы Зоя сама не испугалась и не смутилась, она бы точно разозлилась только от одного вида своего любовника. Его краснощекое лицо покрылось еще большим румянцем, на лбу выступили капельки пота. Впрочем, пот мог появиться и по другим причинам — только что они с Зоей занимались любовью. Ее небольшая машина совсем не была приспособлена для подобных упражнений — в ней было тесно, неудобно, и Зоя так и не поняла, получает ли она удовольствие от подобных встреч. Но раз за разом это повторялось, и теперь уже, когда Гранин звонил ей и говорил, что какое-то время будет в том или ином районе, она бросала работу и ехала к нему. «Господи, будто бы нам по двадцать лет!» — восклицала она про себя, но в душе где-то ныла обида. Да, у них нет времени на рестораны, кино, прогулки и жаркие ночи, но час-другой для встречи у нее дома, в нормальной обстановке, не боясь себе сломать шею и быть застуканными любопытными гражданами, — почему даже этого они не имеют?!

Наконец Гранин привел себя в порядок и вылез из машины. Он о чем-то долго говорил с полицейскими, они, в свою очередь, что-то доказывали ему, указывая жезлом на машину, в которой сидела испуганная и смущенная Зоя. «Ну что они прицепились к нам?! Здесь же никого нет, никому мы не мешаем!» — Зоя уже приготовилась вылезти из машины и со свойственной ей решительностью отстоять свое право на личную жизнь, но в это время Гранин как-то вяло махнул рукой и направился к машине. Извиняющимся голосом он спросил:

— Зоенька, у тебя деньги есть? Ну, какие-нибудь?

Зоя вытащила из сумки несколько тысяч.

— Думаю, что пары хватит за глаза. На обед ребятам. — Гранин забрал деньги и удалился к полицейским.

Через пять минут Зоя и Гранин остались одни.

— Зоя, я тебе деньги отдам. У меня были, но велели зайти за продуктами. Сама понимаешь…

Зоя промолчала — она уже все знала про жизнь Гранина. Более того, ей казалось, что она сама живет в этом полусумасшедшем доме. Жена Гранину звонила каждый час — немногим реже, чем сам Гранин звонил Зое. Она что-то спрашивала, а Алексей Александрович бодрым тоном рапортовал. Потом жена замолкала. Зоя про себя усмехалась — и так было понятно, что жена прислушивается к звукам, которые окружают ее мужа. Потом в телефоне, видимо, говорили что-то интимное, потому что Гранин, кося глазом, отвечал: «Я тоже. И я. Да, конечно. Мне не очень удобно. Да, целую, конечно, целую». Впервые это услышав, Зоя рассвирепела, но у Гранина был такой бедный, не жалкий, а бедный вид, что она махнула рукой:

— Леш, делай, как считаешь нужным!

Зоя поняла, что если она хочет видеть Гранина, то должна смириться и с этим. А видеть она его хотела. И слышать хотела. И посидеть с ним в машине, в его объятиях, даже не целуясь, а просто вдыхая запах его одеколона, ощущать чуть колючую шею, где остались недобритые волоски, — всего этого очень хотелось. Все это было ей очень нужно.

— Зойка, ты нормальная? — напрямую спросила Люда, узнав обо всем этом.

— Я уже и не знаю, — ответила Зоя тихо, а Люда поняла, что Зоя нормальнее нормальных, она просто влюбилась в этого человека, со всеми ЕГО потрохами. Зоя нормальная, ей очень нужен был человек, который помнил о ней каждую минуту, ибо не станет мужчина просто так звонить каждые полчаса и узнавать о самочувствии, шутить милые шутки и заскакивать к ней на работу, только чтобы угостить ее шоколадкой. Он был нужен Зое Абрикосовой с его этой странной, ущербной на первый взгляд любовью и с его привязанностью несвободного и нерешительного человека…

— Мне так перед тобой неудобно, — произнес тихо Гранин, когда полицейская машина скрылась из виду.

— Ерунда, Алеша, — улыбнулась Зоя. — Это не самое страшное, что могло с нами случиться.

— А что? — вздрогнул Гранин. — Что самое страшное?

— То, что подобные моменты нас могут разлучить, — ответила Зоя. — Ну, знаешь, как бывает — тебе станет стыдно, и ты будешь сторониться меня.

— Или тебе стыдно за меня, ты не захочешь меня видеть… — продолжил Гранин.

— Вот-вот, а потому мы забываем эту историю, как будто бы ее не было…

— Вот только я тебе две тысячи отдам, и сразу забудем, — кивнул Гранин.

— Хорошо. Сразу забудем. Но я тебе хочу сказать другое. Теперь мы будем встречаться у меня дома. Давай подумаем, как это устроить. Надо, чтобы у тебя было алиби, — деловито и хитро улыбнулась Зоя. — Надо, чтобы хотя бы два раза в неделю у нас было с тобой личное время.

— Давай, — кивнул растерянно Гранин. А потом добавил: — Тебе, наверное, со мной очень тяжело. — И вздохнул, точно ожидая приговора.

Зоя, которая в душе злилась из‑за всего, что сейчас произошло, вдруг растрогалась. Этот мужчина оказался таким эгоистичным недотепой, что сердиться на него не было никакой возможности. Можно было только брать эту жизнь в свои руки и переделывать ее. Насколько возможно.

— Ужасно мне с тобой, просто ужасно! Поэтому я и хочу тебя затащить к себе в дом! — призналась Зоя и уткнулась Гранину в плечо.

Алиби, как и следовало ожидать, придумала Зоя:

— Ты будешь на процедурах.

— Каких, Зоенька?!

— Тебя бультерьер кусал? Или ты все выдумал?

— Зоя! Как ты можешь?! У меня же в карте все написано! Мне укол сделали от бешенства! И не один!

— То-то же! Значит, ты завтра же сходишь к врачу, и он тебе выпишет двадцать процедур, которые ты должен будешь проходить по графику. А график этот тебе составят в физиотерапевтическом кабинете.

Гранин посмотрел на улыбающуюся Зою.

— Ты — колдунья, — сказал он, покачав головой. — Умная и сообразительная колдунья!

Зоя хотела заметить, что у нее нет другого выбора, но промолчала.

— Согласна, колдунья, — после долгой паузы сказала она. — Только ты завтра же должен быть в поликлинике. Я уже записала тебя. Жалобы у тебя будут на боль. Да-да, скажешь, что болит в тех местах, где шрамы. А еще имеются зуд и покраснения.

— Но у меня ничего не болит!

— Гранин, не притворяйся наивным. Не люблю, — отрезала Зоя.

Алексей Александрович понял, что лучше подчиниться женщине. И он подчинился. Результатом этого оказался обширный список физиопроцедур, которые надо было немедля пройти.

— Предупреди всех, что по мобильному телефону разговаривать во время сеансов нельзя, так что пусть никто не звонит. Это — во‑первых. Во-вторых, я сама тебе отмечу процедуры, — генеральским тоном командовала Зоя. — Как будто бы ты их прошел. Именно в те дни, когда мы будем встречаться.

— Зоя, это слишком! Никто не будет проверять…

— Будут, еще как будут. — Зоя знала, о чем говорила. Она давно поняла, что Гранин, работающий в одной организации, в одном здании со своей женой, находится «под колпаком». Она уже давно заметила это полное отсутствие денег — чтобы не было возможности за кем-то приударить, подарить цветы, даже угостить кофе. Она давно уже обратила внимание, что одевается Гранин более чем скромно — дабы никто не обратил на него внимания. Только в морской форме невозможно было скрыть, насколько он хорош собой. Форма как бы подчеркивала то, что серенький цивильный костюм ретушировал. Зоя знала, что у Гранина есть большая дорогая машина, но он никогда на ней не ездил. Он всегда передвигался по городу на метро. Только с работы и на работу он ездил на ней. Вернее, они с женой ездили на этой машине. «Тоже понятно, в машине можно заниматься любовью — это я уже точно знаю!» — усмехалась Зоя. Она давно поняла, что шоколадки и апельсинки, которые иногда подкидывает ей ее возлюбленный, — это не что иное, как взятое из дома якобы для себя. Однажды Гранин угостил ее моцартовским марципаном. Он достал его из кармана рубашки чуть подтаявшим и чуть смятым.

— Вот, сегодня утром из банки вытащил, — смущенно признался он, точно первоклассник. — Мы, когда в Австрию ездили, купили.

Зоя съела теплую конфету, раздвинула губы в благодарной улыбке и призадумалась — ситуацию надо было срочно спасать. Еще одно такое подношение, и вместо растроганности в ее душе появится жалость.

— Слушай, Леш, а чем ты занимаешься вообще? — как бы невзначай спросила она.

— Ну, как тебе сказать… — неохотно принялся объяснять Гранин. — У меня свой отдел, мы занимаемся наладкой оборудования разного, в том числе и компьютерного. Понимаешь, у нас же огромное количество служб, мы их технически поддерживаем.

— Понятно. — Зоя закусила губу.

Через пять дней она вернулась к этому разговору:

— Ты можешь мне помочь?

— Конечно, конечно. — Гранин обожал помогать. Даже если его об этом не просили.

— Не совсем мне лично. Поликлинике. У нас там компьютеры, они в сети, ну то есть объединены между собой. Так вот, у них что-то с обменом информацией.

— Ну, надо посмотреть…

— Слушай, там дело деликатное, — тут же взяла его в оборот Зоя. — Наш технический директор не хочет, чтобы до руководства дошли слухи о проблемах. Так что ты к нему подойди тихо, тихо сделай, а деньги он тебе заплатит наличными.

— Нет, Зоя, так не годится, — замотал головой Гранин. — Надо договор заключить. Мы, кстати, по договорам работаем, и нам хорошо платят.

«Ну да, и эти деньги забирает твоя жена, даже на обед не оставляет, бутербродами выдает!» — подумала про себя Зоя, а вслух добавила:

— Леша, это я тебя прошу. Мне это больше всех надо, и я сама уже обещала техническому директору. И потом, деньги тебе не помешают. Мне надо купить одни духи, помнишь, я тебе о них говорила. Это новинка, очень дорогая.

Гранин растерянно пожал плечами, ничего не вспомнил про духи и… согласился.

— Там такая ерунда, что даже стыдно деньги было брать, — сказал он потом, когда работа была сделана, а деньги получены.

— Ну, если он заплатил, значит, было за что, — усмехнулась Зоя. — Наш технический директор лишней копейки не потратит.

— Ну, если так… — Гранин достал купюры, — вот…

— Что ты мне их даешь? — чуть не подпрыгнула взбешенная его растяпистостью Зоя. — Мы вечером в магазин заедем за духами, ты там эти деньги в кассу отдашь. Расплатишься. Понимаешь?

Вечером они все-таки исхитрились и заехали в магазин. И купили дорогие духи. И Зоя на глазах продавщиц громко поцеловала Гранина. И тут же вскрыла эти духи и подушилась.

— Господи! Какой дорогой запах! Спасибо, Лешенька!

Гранин, который растерялся от непривычного амплуа, только покраснел.

— Зоя, пожалуйста, если тебе нравится… Слушай, тут еще деньги остались, возьми, может, что надо…

— Гранин! Ты с ума сошел, деньги мне совать?! За кого ты меня принимаешь?! Хочешь приятное сделать — подарки дари! — Только торжество от первой победы помешало Зое отругать столь недогадливого мужика. — Купи шампанское, конфеты, а ты мне деньги в сумочку суешь!

— Да нет, я же хотел как лучше… — промямлил Гранин, пряча деньги.

«Боже, до чего же бабы мужиков довели! Вот что ей, жене, стоило хоть пять тысяч ему оставлять от зарплаты? Ведь все равно изменяет. Все равно не спасла ее эта идиотская бабья перестраховочная жадность!» — думала Зоя, вдыхая запах духов, которые у нее уже давным‑давно были. И стояли спрятанные подальше, на тот случай, если Гранин будет в гостях. Ей надо было научить Алексея Александровича ухаживать, уметь тратить, а самое главное, желать зарабатывать!

— Слушай, а как у него с другими женщинами было? — На подругу Люду произвела впечатление история Зоиного протежирования. — Понимаешь, у него же были женщины, он же ухаживал, может быть, даже именно так, как за тобой. Скорее всего, именно так, другой возможности у него нет — жена караулит.

— Ну, скорее всего, да, так и ухаживал, — подтвердила Зоя. Ей были неприятны эти рассуждения о возможных предыдущих связях. Ей хотелось, чтобы ее история была оригиналом.

— Так вот, как они реагировали на все эти яблочки и конфетки из кармана? — не унималась Люда. — А вообще, я думаю, что дело не в подарках, дело в умении мужчины быть предприимчивым, деятельным. В вашей истории деятельная ты — ты нащупала выход из щекотливой ситуации и подтолкнула к нему своего капитана. А те, остальные женщины? Как они реагировали на это?

— Может, довольствовались тем, что он предлагал. И потом, смотря что им нужно было от него… — Зоя улыбнулась.

— Дорогая, он ничего не может предложить. Вообще. Времени у него нет, денег нет. А на что еще может претендовать женщина?

— На душевность. Мне очень помогли его разговоры. Его участие. — Зоя вспомнила начало романа с Граниным.

— Согласна. Это нужно нам. Но очень быстро становится недостаточным. Все-таки время — главное свидетельство любви, — задумчиво произнесла Люда.

На душе у Зои после этого разговора остался неприятный осадок. Но деятельная и трезвомыслящая натура взяла верх. «Работаем с теми кадрами, которые есть», — процитировала она про себя. И еще более активно продолжила «работать».

Авантюра с процедурами прошла отлично. Было посещение врача, было назначение. Завели процедурный лист, куда лично Зоя вписывала часы посещения. Они совпадали с часами, которые Зоя и Гранин теперь проводили у нее дома.

Встречались они, как правило, где-то на полпути. Алексей всегда приезжал первым и ждал Зою. Теперь он всегда был с цветами и фруктами. Технический директор вполне оценил способности и нежадность Гранина — и подбрасывал ему работу. А потом сосватал знакомым. Зоя, которая все это знала, делала вид, что не имеет к их делам никакого отношения. Она только громко охала, когда Гранин приезжал то с огромным арбузом, то с фруктами, то с дорогими конфетами. Но чаще всего она принимала подарки и угощение с видом совершенно обычным. И Гранин понял, что поступает так, как и положено ему было поступать раньше. Просто раньше он не знал, как выпутаться из семейного безденежья, в которое его искусственно погрузили.

Их роман набирал обороты, их встречи были мимолетными, а от этого жадными, горячими, страстными. Сейчас каждый из них ради этих встреч жертвовал тем, что было в его власти.

… — Спасибо. — Зоя опускала лицо в цветы, потом целовала Гранина и шептала: — Да садись ты уже быстрей, я сейчас просто умру, как я тебя хочу!

И всю дорогу после этих ее слов, распаленные желанием, подгоняемые временем и страхом, что свидание сорвется, они ехали молча. Точно так же молча входили в Зоин подъезд, в квартиру, спешно раздевались и бросались в объятия друг друга. Любовниками они были прекрасными, идеально подходящими друг другу. Зоя не переставала удивляться этому обстоятельству. Со времени их знакомства прошло почти два года, и большую часть этого времени они проводили в телефонных беседах, даже не целовались! Так откуда же Зоя Абрикосова знала, что надо побороться за эти отношения, что надо потерпеть, что надо закрыть глаза на непривычное, не очень удобное?! Как она поняла, что это ее человек, ее любовь, ее отношения?!

То же в равной степени можно было сказать и о Гранине.

— У тебя было много любовниц, — однажды, после бурной страсти, констатировала факт Зоя.

— Много, — просто ответил Гранин.

— И это при том, что тебя так ревнует жена? При том, что ты отчитываешься за каждую минуту?

— Может, поэтому и было много, — честно ответил Гранин.

— Ерунда, отговорка. Ты любишь женщин. Ты любишь и умеешь заниматься любовью. Тебе это очень нравится.

— Да, и это тоже. — Гранин даже не удивился Зоиным словам.

— Как ты это все устраивал?! — Зое было искренне интересно. — За тобой же следят!

— Не я устраивал, они.

Зое тут же стало не по себе от этой откровенности. То есть, значит, не она одна такая умная, деятельная и влюбленная! Предыдущие женщины капитана Гранина делали почти то же самое. Они выкручивались, они подстраивались и создавали для него благоприятные условия.

— Странно, ты сам ни разу не пытался получить хоть капельку свободы! Почему ты ни разу не захотел пойти на конфликт? Отвоевать свое пространство? — настойчиво расспрашивала Зоя Абрикосова.

— Зоя, я женат.

— И что? Многие женаты и имеют другую жизнь.

— Мне сложно ругаться, — вяло пробубнил Гранин. — Я не умею это делать. Мне жаль ее.

— А женщину, которая тебя тоже любит, — не жаль? — Зоя почувствовала, что сейчас взорвется.

— Жаль, — кивнул Алексей. — Но у нее есть выбор. Она может отказаться от наших отношений.

«Вот оно что! Как все просто. И удобно. Хочешь — устраивай мне адюльтер, не хочешь — я обойдусь. Всегда найдется кто-нибудь еще! Железная логика. И самонадеянность». — Зоя закусила губу, пытаясь сдержаться.

— Дорогой, ты прав, — больше пытаясь успокоить себя, проговорила она. — Мы действуем только до тех пор, пока нам это интересно. В противном случае посылаем все к черту. Я тоже не люблю ломать себя. Не люблю прилагать много усилий.

Гранин посмотрел на нее и спросил:

— То есть тебе все равно, что будет дальше?

Зоя пожала плечами:

— Как можно об этом говорить?! Я вообще не люблю заглядывать вперед.

Гранин молчал. Зоя видела, что он растерян. Как реагировать на женщину, которая, с одной стороны, отчаянно борется за отношения, а с другой — произносит безразличные слова? Зоя давно поняла, что словам верят больше.

— Ты сделала очень многое для нас. Больше, чем кто-либо… — наконец вымолвил Алексей Александрович.

— О, не ври!

— Я про то, что ты сделала для меня. Про твое терпение.

— А… — Зоя снисходительно улыбнулась, — мне было просто интересно.

И все же, несмотря на подобные разговоры, которые рождали больше вопросов, чем что-либо разъясняли, Зоя чувствовала себя счастливой женщиной — ее любили, она любила. Любил страстный мужчина, доставлявший ей удовольствие, которого она прежде никогда не испытывала. Зоя была счастлива часами, проведенными с Граниным, а когда вспоминала, что курс физиотерапии не может длиться вечно, отмахивалась: «Придумаю еще что-нибудь!» Лежа обнаженной на своей постели и наблюдая за отдыхающим Граниным, она почему-то была убеждена, что это навсегда. Ну, или, во всяком случае, надолго.

— Тебе повезло, что у него такая жена, — сказала как-то подруга Соня.

— Ты с ума сошла, да она жизни нам не дает! Понимаешь, ей было сказано, что звонить во время сеанса физиотерапии нельзя, а она все равно звонит. Он не снимает трубку, а она звонит! — возмущенно воскликнула Зоя.

Соня расхохоталась:

— Ты бы себя слышала! Ай да Зоя! Все устроила, все организовала! А теперь сердится на законную жену, что та что-то чувствует, о чем-то догадывается! — Соня говорила это, а сама задавалась вопросом, нет ли подобных тайн у ее мужа.

— У меня не было выхода. Я без него не могу. А теперь в особенности не могу!

— Страсть?

— Страсть! — призналась Зоя и сладко улыбнулась.

— А с женой вам повезло потому, что вы эту страсть давно бы растеряли! Эту вашу страсть подогревает запрет, короткие встречи и отсутствие общего быта. Вам некогда ссориться, вам надо успеть насладиться друг другом. Дорогая, ты переживаешь самый лучший и самый короткий период любви. Он называется «Кроме нас, никого в этом мире нет!». А то, что он так у вас затянулся, — это заслуга его жены. Это ее ты должна поблагодарить. — Соня вздохнула. — Вот как тут разберешься, что лучше в семейной жизни — быть внимательной или что-то не замечать?..

…Поликлиника являлась организмом «сложносочиненным» — множество равновеликих и при этом подчиняющихся друг другу подразделений делали ее структуру загадочной и сложной. Во всяком случае, для пациентов. Терапевтическое отделение верховенствовало, но при этом хирурги и невропатологи могли подставить под сомнение все, что наговорили и написали терапевты. Лаборатория, как и рентген-кабинет вообще любили поумничать и опрокинуть все диагнозы, а потом еще намекнуть на недостаточность исследований. Одним словом, все было ясно и одновременно запутанно.

Зоя работала в коммерческом учреждении. Здесь обслуживались люди по страховым полисам или за наличный расчет. Расценки были не то чтобы большие, но и не маленькие. Отчетность соблюдалась строго, и при этом у каждого специалиста имелась своя клиентура. Никто из этого тайн не делал, тем более что в каждом кабинете была установлена камера.

— Глупость какая! — возмутилась как-то Зоя. — Ну, установили камеры. Так пациенты должны в половине кабинетов раздеваться. Хорошо, поставим ширмы. А за ширмой денежки и оставят. На кушеточке. Или потом, в коридоре отдадут. Глупость, она и есть глупость!

Известная фраза, что «Врачи цветов не едят» здесь не прижилась. Сюда цветы не носили, здесь все знали о том, что расценки каждого специалиста наличными — минус двадцать процентов от официального тарифа.

Физиотерапевтическое отделение, на взгляд невнимательного человека, ничего важного собой не представляло. Это была не доходная стоматология или гинекология. Это было простецкое УВЧ, электрофорез, массаж, уколы и прочие вспомогательные способы восстановления организма. Но так казалось именно только на первый взгляд. Внезапный радикулит, люмбаго, сосудистые недомогания, насморк, кашель, случайный прыщ на лице — во всех этих случаях помогали в физиотерапевтическом кабинете. Сама заведующая Зоя Абрикосова была настолько красива и у нее был такой цветущий вид, что пациенты всех возрастов доверяли ей безгранично. К тому же она была со всеми мила, разговорчива, но при этом зорко следила за тем, чтобы соблюдался порядок и не было злоупотреблений.

— Ира, вопросов нет, пусть ваш племянник подлечится у нас, но вряд ли мы сможем помочь мужу вашей тети. Только через регистратуру, — говорила Зоя, и Ира послушно оплачивала сеансы прогревания.

Сама Зоя никогда денег от сотрудников не брала. Своих клиентов у нее было предостаточно. В косметическом кабинете она делала «инъекции красоты», и записаться к ней мечтали многие, хоть и стоило это недешево. Мужчины любили с ней пококетничать, посоветоваться относительно прогнозов заболевания, посетовать, что только недомогание мешает ему сейчас же приударить за красавицей врачом.

Зоя улыбалась, поводов для пересудов не давала. У нее был любимый контингент — старушки. Те самые, которым дети оплатили лечение, привозили в эту поликлинику, а вот для бесед времени и возможностей уже не имели. С этими старушками Зоя беседовала долго, подробно, внимательно. В самых главных, важных вопросах Зоя была очень правильным человеком.

— Зоя Петровна, там опять приехала эта, с подагрой, — заходя в кабинет начальницы, сообщила Ира. — У вас сегодня очень много людей, а она на часа два обычно задерживается.

— Ирочка, прими в процедурной людей, а я ею займусь, — пообещала Зоя.

Ведь, упрямо отказываясь от брака, возможного одиночества Зоя Абрикосова боялась. И к одиноким старикам относилась нежно.

Не любила Зоя сытых богатых девиц и дам, которым казалось, что все в этом мире волшебным образом предназначено для них. Этих пациенток она держала в черном теле — не шла навстречу с «удобными часами», не поясняла, как и на что действует та или иная процедура. И вообще была с ними немногословна. Больше всего ее раздражало, что эти тетки первым делом предлагали деньги. По любому поводу — нужен ли лишний сеанс массажа, витаминные инъекции, солярий — сразу звуч ет, Зоя и шла бы навстречу. Но эти пациентки не церемонились.

Вот и сегодня с утра ее ждала такая дама. Только что Зоя сурово прошагала мимо нее в кабинет, и хотя часы уже показывали половину десятого, приглашать ее к себе Зоя не спешила. «Успею еще себе настроение испортить!» — думала она, продолжая болтать по телефону с Граниным.

— Целую тебя, родной, до встречи, не забудь — у нас сегодня процедуры! — Зоя рассмеялась. Шутка была рискованная, напоминала об обмане, но она не сдержалась.

— К вам можно? — Дама из коридора заглянула в кабинет.

— Можно, — кивнула Зоя, — где ваша карта?

— В регистратуре. — Дама улыбнулась.

— Я без карты и направления не принимаю. У нас очень строго с этим.

— Я на одну минуту. У меня пустяковый вопрос. И я, конечно, оплачу вам консультацию, — дама стала еще улыбчивее, а потом сделала брови домиком, — пожалуйста, очень прошу вас!

— Я же сказала, только с чеком. — Зоя вздохнула и подумала, что, конечно, деньги бы не помешали. Даже немного. И Иры сегодня нет. И в других кабинетах все заняты. Ну, положит эта дама конверт, ну, тысячу рублей! На триста рублей меньше, чем она заплатит через регистратуру, — Зоя непривычно засомневалась. Но у нее сегодня точно будет три такие дамы — одной надо массаж сделать полный. Она вроде бы намекала, что хотела удвоить время сеанса. Это еще две тысячи. Вот уже три. Что ж, за рабочий день неплохо. Двадцать четыре рабочих дня, три тысячи в день, будет семьдесят две тысячи. Вообще-то это сумма. Зоя тянула время — отступать от правил не хотелось.

— Проходите, давайте сначала поговорим. Потом видно будет. — Зоя посмотрела на женщину. Красивая. Очень. Только выражение лица очень жесткое.

— Вот, возьмите. — Дама сунула конверт с деньгами под чью-то карту.

— Заберите сейчас же, — громко произнесла Зоя, — я вам ничего не обещала. Я ничего не сделала. Я только сказала, что выслушаю ваши жалобы! Сейчас же заберите конверт.

Женщина сунула конверт в сумку.

— Какая вы принципиальная и честная. Даже удивительно! А я уж было хотела жалобу на вас писать. За то, что вы берете деньги с пациентов!

— Что вы себе позволяете?!

— Я?! Это я себе позволяю?! — Дама повысила голос.

Тут Зоя поднялась и уже собиралась открыть дверь, как женщина произнесла:

— Вы когда оставите в покое моего мужа?!

— Что? — Зоя уставилась на даму.

— Моего мужа. Гранина Алексея Александровича.

Зоя не относилась к числу женщин, которые теряются в сложной обстановке. Услышав последнюю фразу, она обрадовалась, что сегодня идеально накрашена, что на каблуках и что ее роскошные рыжие волосы образовали на голове царственную корону. Все это сейчас ох как пригодится. Она осталась стоять и очень высокомерно смотреть на неожиданную гостью. Та замолчала. Очевидно, ждала суетливых и горячих опровержений. Но Зоя не проронила ни звука. И понимать ее молчание можно было двояко. Или: «Вы, голубушка, сумасшедшая!», или: «Да, вы совершенно правы!»

Дама ожидаемо растерялась. Молчание Зои, Зоин роскошный вид лишили ее оружия. Соперница была красива. Очень красива. Соперница-разлучница была элегантна. Самое ужасное, что она не была похожа ни на одно из предыдущих увлечений Алексея. Раньше ему все больше попадались молодые девчонки, которые не выдерживали ни скудного бюджета, ни отсутствия времени, ни постоянной слежки жены. Раньше были любительницы хороших подарков и легких отношений. У таких терпения не хватало. Она, жена, в свое время очень правильно все рассчитала. Там дальше одной-двух встреч дело не шло. Стоящая же сейчас перед ней женщина оказалась совсем иной «породы». Это была зрелая, уверенная в себе, явно умная и сообразительная особа с потрясающей выдержкой и волей. Такая точно определяла цели и ввязывалась в игру, когда знала, что победа достанется ей.

— Что вы вцепились точно клещ в моего мужа? Вы прохода ему не даете. У нас семья. Прочная семья. Если вы так неудачливы и до сих пор одиноки — это ваши проблемы. Ищите мужа среди холостых. А не среди тех, кого уже…

— Приручили, — ехидно произнесла Зоя.

— Даже так, если хотите, — вспыхнула жена Гранина, снова получив щелчок по носу. — Что вы лезете в чужую жизнь? У нас дети! Я ведь о вас все знаю. Все, абсолютно. И что вы стишки пописываете, которые ваш старый любовник по всем издательствам пристраивает.

Если Зоя и удивилась, то не подала виду.

— Освободите, пожалуйста, кабинет. У меня прием, — спокойно произнесла она.

— Я уйду. А вы, если не отстанете от нас, — будете несчастливы! — Дама выскочила в коридор, и в кабинет к Зое тотчас вошел первый пациент.

— Зоя Петровна, с вами все хорошо? — заботливо спросил он. — Помочь не надо?

…Зоя срочно позвала подруг, чтобы поделиться последними новостями.

— Ты понимаешь, она красива. У нее отличная спортивная фигура. Лицо немного резкое. Такое, знаете, выражение на нем, типа «меня не проведешь!». То ли подозрительности много, то ли чего-то злого… — возмущенно говорила Зоя, описывая внешний вид мадам Граниной.

— Зоя, она борется за свое. Ее понять можно. — Соня без труда представила себя в роли обманутой жены.

— Понимаю. И мне ее жаль, — без тени жалости на лице сказала Зоя. — Но, девочки, как мы все-таки устроены! Меня заводит соперничество с ней. Понимаете, я неожиданно оказалась такой сволочью, что совершенно серьезно хотела приехать пораньше к их работе и понаблюдать за ними!..

— Зоя! — воскликнули подруги.

— Да, именно так. Я бы могла промолчать, а я честно вам говорю. Мне надо понять их отношения. Мало ли что он говорит!

— А что он говорит?

— Что любви у них с женой давно нет. Что редко спят вместе. Что дети связывают их семью…

— Говорит все, что врут мужики в таких ситуациях, — фыркнула Люда.

— Вот-вот! — согласилась Зоя. — Но по деталям все станет ясно — как он несет сумки, как он помогает ей сесть в машину, какие у них лица, когда они разговаривают. Девочки, я ведь никогда о ней не думала. Ну, жена и жена…

— А он о ней как говорил? Тональность какая? — спросила Соня.

— Во множественном числе. «Они сегодня в парикмахерскую идут. Мне надо их отвезти». Определений не давал.

— Слава богу. Последнее дело обсуждать человека, которому еще и гадость за спиной делаешь, — воскликнула Соня.

— Нет, он до этого не опускается.

— И что теперь будет? — Люда была практичным человеком, и ее интересовали конкретные действия.

— Не знаю, — вздохнула Зоя. — Теперь все меняется. Теперь за каждым его отсутствием буду стоять я. За каждым его пропущенным звонком — будет наше свидание. Это надо выдержать.

— Тебе-то что выдерживать?! — усмехнулась Соня. — Это у него сейчас ад начнется. Она получила доказательства неверности. Он будет или отрицать все…

— Тогда он предаст Зою и их отношения, — прокомментировала Люда.

— Или ему придется все признать и выдержать то, что за этим последует, — добавила Соня.

— Что последует? — Зоя задала вопрос для проформы. Она знала, что за этим последуют скандалы, слезы, отдельная спальня, не раз собранные и разобранные чемоданы, проклятия, униженные просьбы не уходить из семьи и не менее униженные извинения без признания собственной вины. За всем этим действительно последует ад.

— Что ты будешь делать, Зоя? — Люда с такой жалостью посмотрела на подругу, что та вдруг осознала серьезность произошедшего.

А случившееся два дня назад поставило под угрозу их отношения. И очень вероятно, что Алексей Гранин от Зои откажется. Откажется от отношений. Ведь так уже было в его жизни.

…Гранин приехал к Зое на работу. Лицо у него было одновременно суровое и растерянное.

— Она все знает, — произнес он голосом пьяного трагика. Слова-то верные — только тон неуверенный.

— Я знаю, что она знает, — она у меня была здесь, — спокойно проговорила Зоя. — Как только вычислила меня!

— Она это умеет, — вздохнул Гранин.

— Практика большая? — не удержалась Зоя от ехидного замечания.

— Только ты, пожалуйста, не добавляй, — взмолился Гранин. — При желании всегда можно все узнать!

— Тоже верно, — вздохнула Зоя. — Гранин, что делать-то будем?

Этот вопрос Зоя задавать не хотела — он мог обнаружить ее растерянность и испуг.

— Зоя, мы ничего делать не будем. Все останется как прежде, — вздохнул и Гранин. — Сама понимаешь, рано или поздно о наших отношениях стало бы известно…

— Тебя могут поставить перед выбором. — И опять Зоя поторопилась, потому что спешила заручиться обещанием, заранее договориться о возможном поведении. Она хотела понять, что же на самом деле думает Гранин, и попытаѷаранее договориться о возможном поведении. Она хотела понять, что же на самом деле думает Гранин, и попытаться приготовиться к худшему.

— Зоя, не надо, все будет хорошо… — Гранин был подавлен. Теперь сомнения, растерянность, злость — все разом читалось на его лице…

— Слушай, мне кажется, что это к лучшему. — Зоя вдруг испугалась беспомощности на лице любовника. Ей почудилось, что она сейчас ясно прочтет сожаление о том, что этот роман случился, что Алексей встретил ее и увяз в хитроумной сети, которую Зоя сплела ради их отношений. Она вдруг испугалась, что ей придется удостовериться в его нерешительности.

— Что именно? Что к лучшему? — Гранин поднял на нее глаза, полные тоски.

«Чисто собака на морозе!» — подумала Зоя с раздражением, но вслух убедительно продолжила:

— Понимаешь, мы же любим друг друга. И это факт, с которым надо считаться. И при этом у тебя дети, жена. Жену тоже надо уважать. Она заслуживает правды. За нос водить, врать — это не очень хорошо. Честнее вот так.

Зоя вдохновенно подгоняла случившееся под приятную для слуха Гранина схему. Она уже поняла, что он внушаем, что его можно убедить почти во всем, особенно если при этом замаскировать его угрызения совести. Вот и сейчас его лицо просветлело.

— Да, ведь она хорошая, даже жаль ее, — проговорил Гранин, удивленный благородными словами любовницы.

У Зои сжалось сердце, но она с готовностью кивнула:

— Конечно, и я об этом говорю! Так что это хорошо, что она узнала. Теперь нам не надо прятаться, юлить, что-то придумывать.

— Ты о чем?

— О наших встречах, — улыбнулась Зоя. — Теперь мы совершенно спокойно будем встречаться. Но ты не будешь психовать, я не буду переживать за тебя.

— А как же она? Она, наверное, тоже теперь будет беспокоиться? Или не будет? Точно зная, что я в хороших руках, — спросил Гранин с неожиданным ехидством.

— Она будет счастлива, что я тебя не увела из семьи, — глядя ему в глаза, твердо проговорила Зоя. — Что ты — только мой любовник. И что мне ничего от наших отношений не надо, кроме твоей любви. Понимаешь, я не собираюсь выходить за тебя замуж и, например, требовать дележа вашей квартиры.

Зоя почувствовала, что свирепеет. Она пытается сохранить равновесие, она подставляет плечо, а он смеет еще зубоскалить! Он издевается — вместо того чтобы помочь ей! И еще предлагает ей подумать и о его жене?! Не слишком ли это?!

— Дорогой, ваши отношения — это для меня закрытая тема, — устало добавила Зоя. — Я имею права только на то, что касается меня. Извини.

Они расстались недовольные друг другом. Они расстались, ощущая под ногами провал, который грозил превратиться в пропасть. Зоя была в панике.

… — А что тебя удивляет?! Дорогая, ему очень удобно было, пока ты кудесничала и обустраивала ваш роман. У него был относительный покой дома, были дети, привычный быт. Была ты — загадка сладкая, пока еще не совсем изведанная, которая к тому же еще и сообразительная, деятельная и при этом деликатная. Уверена, несмотря на его внешность, таких, как ты, у него было мало, — говорила Соня пытаясь вразумить Зою.

— Ты хочешь сказать, что для меня он недостаточно хорош? — фыркнула Зоя.

— Я хочу сказать, что тебе не имеет смысла сейчас что-либо предпринимать, — попыталась мягко объяснить Соня. — Ты не должна задавать вопросы, пусти все на самотек. И все будет так…

— И все будет так, как хочет она, его жена! Если я все пущу на самотек, мы протянем от силы месяц. А потом это все зачахнет…

— Может, это и к лучшему. Зоя, он не женится на тебе!

— Плевать! — Зою охватила азартная злость. — Мне все равно, пусть не женится, но сейчас я не хочу с ним расставаться! Я не хочу, чтобы он достался ей!

— Он и так ей достался! — пожала плечами Соня.

— Формально, а так… Так он принадлежит мне.

— Ошибаешься, кроме жены, там есть еще дети, — не сдавалась Соня. — Их отношение к нему и его — к ним. Там есть масса привычек, масса условных знаков, без которых его жизнь может оказаться очень несчастливой. Даже если ты предложишь свою формулу, которая, как тебе будет казаться, придумана ради него.

— Соня, ты считаешь, что не существует страсти и не существует любви? Ты хочешь сказать, что есть только набор пазлов, из которых можно сложить картинку. И если вдруг пазл меняется, то картинка уже будет неверная… — вздохнула Зоя.

— Эта картинка будет другой. И она может не устроить. Может вызвать тоску по картинке старой, привычной. — Мудрая Соня говорила все правильно, только Зоя Абрикосова не хотела ей верить. — Зоя, это очень сложно — чужие жизни. И потом, есть и любовь, и страсть, и люди, бывает, бросают друг друга, но никогда не могут отринуть прошлое. Если вы поженитесь, его семья будет всегда с тобой. Но, повторяю, до этого дело не дойдет.

— И что же теперь? — Зоя растерянно посмотрела на подругу.

— Ничего, — развела руками Соня. — Ждать. Пусть наконец что-нибудь сделает он.

Зоя пожалела, что рассказала подругам эту кошмарную суть ее романа. Теперь все пристально будут следить за ее делами, предлагать помощь. А Зоя относилась к тем людям, которые неприятности и трудности легче переживают в одиночестве.

Терпения, чтобы следовать советам Сони, хватило ровно на неделю. Деятельная Зоя уже через семь дней придумала, что надо предпринять и как себя вести, чтобы и отношения сохранились, и жена не сильно бушевала. В разговоре с Граниным Зоя так и сказала «чтобы не бушевала».

— Алеша, мы не виделись уже неделю, — как ни в чем не бывало произнесла она, нарушив их телефонное молчание. За прошедшую после скандала неделю Гранин позвонил всего один раз. Виделись они тоже один раз — сразу после случившегося.

Молчание было ей ответом, но Зоя упрямо, как будто бы ничего не произошло, продолжила:

— Завтра у меня выходной, я буду ждать тебя у метро. Ну, где обычно, — слово «обычно» Зоя выделила.

— Ну… — донеслось до ее уха.

— Леш, все, мне некогда, я побежала, — свернула разговор Зоя, чтобы не дать возможность Гранину сказать «нет». — Купи яблок, тех самых, крупных красных, что я люблю. Ну и… конфет…

Зоя положила трубку, даже не дождавшись ответа. «Ну вот, теперь осталось потерпеть до завтрашнего дня. Осталось увидеть его и послушать, что он скажет», — думала Зоя, а саму ее мучил страх, что завтра Гранин объявит, что прекращает все отношения.

В тоске и сомнениях прошло утро, наступило двенадцать часов. Зоя пришла к станции метро. Гранин был там, держа в руках пакет с покупками. «Так, ну, пришел. Уже хорошо. С другой стороны, сейчас может все и сказать!» — думала Зоя, целуя Алексея.

— Привет, как дела? — Зоя делала вид, что в этом мире ничего не изменилось.

— Хорошо, — кивнул Гранин и посмотрел на телефон.

— Леш, выключи телефон и спрячь его, — мягко, но властно, точно вздорному подростку, сказала Гранину Зоя. — У нас с тобой всего несколько часов, мне надо еще в пару мест заехать. Пусть хоть в это время нам не мешают.

Гранин послушно сделал все, что она сказала. И они направились к Зое.

Дома Зоя старательно делала вид, что не замечает медлительности и нерешительности Гранина. Она уже лежала в постели, когда он, раздетый до пояса, присел рядышком.

— Зоенька, ты понимаешь, что-то такое произошло… — неуверенно начал он.

— Гранин, все потом расскажешь, а пока ложись, я уже замерзла. — Зоя приподнялась на локте, невольно обнажила грудь и потянулась губами к Гранину. Она уловила чуть заметное движение — он словно хотел отстраниться, но Зоя с силой обхватила его и поцеловала в губы. Алексей ответил не сразу, но Зоя была настойчива, и наконец он обнял ее, прижал к себе. Потом его брюки упали на пол, зазвенев пряжкой ремня, Зоя запуталась в тонком покрывале, Гранин не хотел выпускать ее из своих объятий — последовала мелкая кутерьма, а потом уже ни он, ни она не помнили ни о чем, кроме своей страсти.

— Так о чем ты? — через два часа, уже в кухне, Зоя «вспомнила», что Гранин хотел ей что-то сказать.

— Ничего, — слегка покраснев, ответил капитан, — только то, что я тебя люблю. Очень.

— Ну, это же хорошо, — резонно заметила она.

— Да, — согласился Гранин.

— Тогда все в порядке, — Зоя положила ему на тарелку два бутерброда, — извини, ничего не успела приготовить.

— Все замечательно. Все очень вкусно. — Гранин встал из‑за стола, подошел к Зое и обнял ее за плечи. — Зоя, я ехал сюда и собирался сказать тебе, что нам надо расстаться. Что ты не заслуживаешь той нервотрепки, которая сейчас будет. Но я не сказал тебе этого, потому что не могу тебя потерять. И обещать тебе ничего нельзя, сама понимаешь…

— Ну хоть что-то ты можешь сказать? — усмехнулась Зоя.

— Да. Я могу сказать, что у нас с тобой ничего не переменилось. Несмотря ни на что.

— Люблю тебя, — улыбнулась Зоя.

— Ну, это же хорошо! — передразнил ее Гранин. — Завтра мы с тобой в кино сходим.

От неожиданности Зоя уронила на пол кусочек колбасы.

Может быть, и стало Гранину труднее, но после того, как о романе узнала жена, встречаться стало проще. Как ни странно, Зоя не ошиблась, когда убеждала в этом любовника. Отпала необходимость глухой конспирации, которая порой доводила Зою до истерики. Теперь они совершенно спокойно встречались вечером, ходили в кафе, по магазинам. Гранин купил билеты в театр, но высидели они одно действие, а потом помчались к Зое домой и занялись любовью.

— Театралы из нас еще те, — отдышавшись, сказал Гранин. В его голосе прозвучала лихость, которая еще совсем недавно ему была несвойственна.

«Я боялась, что он уйдет! Как когда-то ушел от предыдущей женщины! Значит, тогда он не так любил. Или не любил вообще. Со мной же он остался!» — Зоя наслаждалась отношениями, о которых можно было сказать, что это прочная связь.

Их свидания превратились во встречи. Неторопливые, обстоятельные. Они уже не кидались друг на друга, оставшись наедине. Они знали, что завтра при необходимости могут увидеться снова. Они теперь много разговаривали о других людях, о работе, о коллегах и производственных проблемах. К удивлению Зои, Гранин был футбольным болельщиком — и теперь она, изучив турнирные таблицы, чтобы поддержать беседу, выслушивала его спортивные прогнозы. В кафе они теперь сидели объединенные молчанием и разглядывали посетителей, а не старались украдкой дотронуться друг до друга, как школьники. Их жизнь приобрела спокойствие и размеренность. За все это время ни разу между ними не возник образ обманутой жены. Зоя о ней не заговаривала, а Гранин перестал упоминать даже мельчайшие детали их быта. Если раньше он мог сказать: «Мы сегодня очень быстро доехали до работы», то сейчас это фраза звучала так: «Я домчал мигом». Зоя гадала, что это значило, и надеялась, что легализация их романа привела к полному разрыву между супругами. «Ну, надо набраться терпения. Видимо, между ними ничего не осталось. Она поняла, что у нас все серьезно, и отступилась. Надо ждать», — думала Зоя и впервые за все время отчаянно захотела замуж.

— Леш, давай купим эти салфетки. Они очень подойдут под нашу скатерть, — однажды в магазине произнесла она.

Гранин пощупал ткань, покивал и ответил:

— Да, а я еще видел отличный поднос. К самоварчику, который тебе подарили.

Зоя суеверно скрестила пальцы.

— Я взяла билеты в кино! — как-то в обед Зоя позвонила Гранину. — Знаешь, захотелось посмотреть хороший добротный фильм. Классику. Давай встретимся прямо там.

Сначала она услышала тишину, потом Гранин сухо произнес:

— Зоя, ты бы меня спросила. Хочу ли я в кино, да еще на этот фильм.

— Зайчик, — малиновкой залилась Зоя, — ты получишь удовольствие, поверь мне. Фильм отличный, умный, актеры знаменитые.

— Зоя, я не хочу в кино. Я не хочу смотреть классику.

— Алеша, — принялась объяснять Зоя, — нельзя вести такой образ жизни, какой ведем мы. Понимаешь, это просто непозволительно, мы совершенно отстали от жизни. Мы вроде бы по течению плывем, по сторонам даже не глядим. Леша, я так не привыкла. Я всегда что-то для себя изучала, понимаешь, не для того, чтобы в разговор вставить, а для души. Чтобы самой интересно было.

Зоя не врала — она всегда чему-то училась. Не важно, что это было — макраме, уроки вязания, чтение «от корки до корки» собрания сочинения Бальзака. Ведь Зоя Абрикосова действительно была натура активная. Гранин же в свободное от работы время предпочитал плотские удовольствия, вел неподвижный, почти тюлений образ жизни. Зоя это терпела, как терпит неудобство сильно влюбленная женщина. Но вот наступил момент, когда Абрикосова почувствовала приступ явного удушья.

— Знаете, я просто не могу уже сидеть по вечерам дома или в кафе. Я хочу что-то узнать, чему-то удивиться, я хочу людей, впечатлений! — жаловалась она подругам.

— Странно, первые об этом заговаривают мужчины! — удивились те.

Но Зоины стремления ничем не заканчивались — Гранин на все попытки сдвинуть его с места отвечал раздражением, а то и вообще устраивал бойкоты. В эти дни он к Зое обращался на «вы», чем немало ее смешил.

— Вы, конечно, сегодня окунетесь в светскую жизнь? — интересовался он сухо.

— Ты что имеешь в виду? — уточняла Зоя на всякий случай. Бурно реагировать ей не хотелось, ссоры и так участились, поэтому она старалась аккуратно сгладить ситуацию. Но Алексей Александрович при всей мягкости характера иногда становился просто невыносимым и начинал допекать Зою ревностью, больными уколами и претензиями. Так, они потеряли билеты в Большой театр — Зоин давний знакомый предложил два билета на отличные места и Зоя уже мечтала о невыгулянном бархатном платье, мерцании знаменитой люстры и вишневых креслах. Но Гранин повел себя так, что ни вместе они не пошли, ни она одна. А дело было так.

— Леша, предупреждаю заранее, в пятницу мы идем в Большой. Ты же понимаешь, какая это редкость — такие билеты, — сообщила Зоя, несколько раз после этого повторив дату и время.

— Хорошо, — ответил Гранин, но даже не спросил, что они собираются там смотреть или слушать. Зоя удивилась, но потом бросила об этом думать: «В их семье в театр не ходят. И музыку не слушают. Относительно книг — не знаю. Поэтому он не приучен к такому досугу. Для него театр — это просто вообще театр. Хоть и пусть и называется он Большим».

Подошло время, и Зоя с прической, на каблуках, в меховой пелерине поверх платья слонялась по квартире. Сесть она не могла — боялась испортить наряд. «Вот приеду в театр и там удобно усядусь в кресле. А пока и постоять можно», — приняла решение она и пыталась не думать о ногах, которые уже ныли — уж очень оказались высокими каблуки.

В назначенное время позвонил Гранин.

— Все, дорогой, я спускаюсь! Я готова! — воскликнула Зоя, не дожидаясь его приветствия.

— Я еще не доехал, — сказал он и бросил трубку.

— Леша, мы можем опоздать, а места у нас в партере! Поторопись! — тут же перезвонила ему Зоя.

Но Леша звонил еще раза два, пока Зоя не поняла, что ни в какой Большой театр она сегодня не попадет. Расспрашивать Гранина, в чем дело, почему он так себя повел, где он все это время ездил, — было абсолютно бессмысленно. Алексей Александрович в таких ситуациях начинал врать бессмысленно и глупо. Малейший намек на то, что его вывели на чистую воду, приводил к мрачной молчаливой ссоре. Алексей Александрович затихал дня на два.

— Соня! Соня! Ты можешь мне объяснить? — бросившись в объятия приехавшей на помощь подруги, зарыдала Зоя. — Ты можешь мне сказать, что это было?! Как можно лишить человека такого удовольствия, тем более если ты знаешь, что он очень ждет этот день?! Соня, как можно было держать в напряжении весь вечер, почему честно не сказать, что я не пойду, поезжай одна?!

Соня только гладила плачущую Зою по голове и вздыхала. Она могла бы объяснить Зое, что хоть Гранин и поступил как козел, но это еще не самое страшное, что могло бы быть. Соня могла рассказать, как вместо театра или кино ее муж напивался, пропадал на неделю, а домой являлся в таком виде, что одежду приходилось просто выбрасывать.

— Зоя, голубушка, перестань. Сходишь ты в Большой. Сама же знаешь, что сходишь. Мне ли тебя учить? — Соня со значением посмотрела на Зою.

Та перестала рыдать:

— Правильно ли я тебя понимаю, подруга?

— Правильно, — кивнула Соня.

И Зоя сходила в театр. Из своего похода сделала целое шоу, но Гранин в нем не принял никакого участия. Он остался зрителем галерки, реакцию которого главное действующее лицо, то есть Зоя, предпочло не заметить. Зоя сходила в театр с давним приятелем, она была одета во все те же меха, она была ослепительно хороша с высокой прической из рыжих волос, в ушах ее болтались роскошные изумруды, подаренные когда-то критиком Зубовым. Мужчины сворачивали шеи, когда Зоя проходила на свое место в ложе. Но Зоя была бы не Зоей, если бы не довела дело до логического конца. Скромный тоненький журнал с миллионным тиражом в разделе светской хроники напечатал ее фото. Рядом с Зоей стоял известный критик, тот самый, который когда-то писал о начинающем актере Артуре. Этот журнал попадал почти в каждый дом — поскольку там печаталась самая удобная программа телепередач. А потому и в доме Гранина этот журнал увидели. По тому, как Гранин забеспокоился, и по тому, как он был с ней ласков и нежен, Зоя поняла, что в семействе Граниных ее увидели. «То-то же. Знай, что и увести могут», — злорадно подумала тогда Зоя.

Да, в их отношениях теперь появилось соперничество. Да, теперь, когда жена Гранина знала о Зое, когда не стало тайны, так их объединяющей, Зоя и Алексей начали воевать за сферы влияния. «Переход на легальное положение», как шутила иногда Зоя, привел в действие центробежные силы. Гранин теперь неизбежно оказывался хранителем своего очага, он не мог делать жену врагом — как-никак она терпела его роман с Зоей. И это ее вынужденное великодушие поддерживало в Алексее чувство благодарности. Зоя же теперь противопоставляла свой образ жизни семейному укладу Граниных.

— Мы никогда так не делаем. Мы добавляем в борщ свежие помидоры! — мог сделать замечание Гранин. На что Зоя язвительно замечала:

— Именно поэтому я — Абрикосова, а не Гранина.

…У Сони заболело все семейство — она сломя голову носилась по магазинам и аптекам, варила обеды и еще успевала работать. Когда Зоя позвонила ей с просьбой приехать, Соня впервые отказалась. Причем не просто отказалась, она сделала Зое замечание.

— Дорогая, может, тебе действительно оставить эту семью в покое?! — спросила она, переводя дыхание. — И им станет легче, и ты избавишься от проблем!

— Что значит оставить в покое?! — растерялась Зоя.

— Я бы на месте его жены тебя давно бы отравила! — честно призналась Соня. — Ты, как те самые колумбийские партизаны, не даешь людям жить спокойно.

Зоя положила трубку и расплакалась. Впервые за все время Соня отказала в поддержке. Впервые она была не на Зоиной стороне. И впервые самостоятельно Зоя поняла, как много значат для нее подруги.

— Не обращай внимания, постарайся забыть. Она сама через два дня исказнит себя и позвонит, — посоветовала Люда.

— Да что с ней?! Почему она так?! — не успокаивалась Зоя.

— Муж куролесит. Уходит из дома. А когда ему становится плохо — возвращается к ней.

— Но она же ничего не рассказывала! — изумилась Зоя. — Молчала! Почему она молчала обо всем?

— Гордая. И хочет сохранить семью. А тебе я скажу следующее, — Люда выпятила подбородок, что являлось признаком волнения, — мне тоже не нравятся ваши отношения, но на то они и ваши, чтобы вы сами все для себя решили. Однако ты спрашиваешь меня, я отвечу. Вы с Граниным сейчас проходите еще один этап. Вы выбираете удобный для всех способ существования. И сейчас неизбежны ссоры. А еще он будет теперь хвалить свою жену. И подчеркивать свою верность дому. Это тоже естественно. Он же носитель комплекса вины. Похоже, его жена тоже неплохой стратег.

Новая информация оказалась прямо-таки откровением для Абрикосовой. Зоя призадумалась…

Теперь они стали чаще спорить и ссориться.

— Слушай, давай куда-нибудь поедем? На дня три-четыре. В конце концов, просто на выходные, — предложила как-то Зоя Гранину. Ей теперь до смерти хотелось насладиться триумфом. Захотелось когда-то забытых вечерних платьев, каблуков, общества, ресторанов. Зоя должна была как-то вознаградить себя за аскезу в начале романа.

— Не думаю, что это получится, любимая! — очень твердо произнес Гранин в ответ. В голосе его прозвучали решимость и определенность. Вообще, Гранин поменялся — причем за довольно короткий срок. В нем не было больше нерешительности, заискивания. Тон его стал ровным, спокойным, без сюсюкающих нот. Казалось, что он расправил плечи, отстояв свои отношения с Зоей. Невольно это его довольство собой сказывалось на манере их общения.

— Зоя, сколько раз я говорил, что не надо столько готовить, — как-то раз принялся выговаривать он Зое. — Я не признаю, когда много едят. Сам ем немного…

Зоя выслушала это молча, не рассердилась, но поняла, что ей теперь очень не хватало того, начального «придыхания», нежной осторожности, неуверенности, особой ласки, которые звучали в его словах, обращенных к Зое. Гранин стал себя вести как самец, за которого борются сразу две самки, а он волен выбрать любую из них. Появилась в нем эдакая снисходительность, покровительственный тон и иногда менторство.

— Так почему же мы не можем куда-нибудь поехать? — повторила свой вопрос Зоя.

— Каникулы, у моих детей каникулы. Я беру отгулы, чтобы провести с ними время.

— А-а-а, — протянула Зоя, — да, каникулы — это серьезно!

Гранин помолчал, потом повернулся к ней и мягко произнес:

— Зоя, ты же знала, на что идешь, вступая со мной в определенные отношения. Ты же знала, что у меня дети, и должна понимать, что с этим никто ничего никогда не сможет поделать?

— Дорогой, — отмахнулась Зоя, — я не ставлю под сомнение твои отцовские чувства.

Она тем не менее знала, что Гранин прав, но как он мог так говорить об их отношениях?! Как он мог намекнуть, что именно ей эти отношения были нужны, что это она сделала все, чтобы они были вместе. Или Алексей забыл, как оборвал ей телефон, звоня каждый час? Какие слова он говорил, каким тоном! Да он просто маньяком выглядел тогда! «Стоп! Да, конечно, все сделала я. Он прав. Если бы не моя изворотливость, не сидел бы он сейчас в моей гостиной!» — подумала Зоя и улыбнулась.

— Алеша, я меньше всего хочу, чтобы страдала твоя семья, — покладисто проговорила она. — Конечно, занимайся детьми. А потом, как-нибудь, мы с тобой съездим.

На лице Гранина появилось удовлетворение:

— Да, ты должна понимать, это же очень серьезно!

«Господи, да заткнись ты! Иначе я тебе припомню, как ты все это время думал о детях! И о семье!» — неожиданно зло подумала Зоя, но, снова улыбнувшись, сказала:

— Дорогой, доберешься сам сегодня. У меня разболелась голова, не хочу за руль садиться.

Гранин уехал, а Зоя расплакалась. Слезы были злыми и беспомощными — так хотелось вернуть то самое сладкое, тревожно-упоительное время начала романа! Когда мужчина так покладист, так настойчив, так пылок! Очень хотелось, чтобы это продолжалось вечно, но…

— Зоя, не будь ребенком! Это нормальное течение событий — не он тебя завоевал, а ты борешься за него. Ты ужом вывернулась, но вы вместе, — Соня, которая, как и предсказывала Люда, очень переживала из‑за своей несдержанности и целый месяц пыталась объясниться с Зоей, теперь усердно успокаивала подругу.

— Но ведь он стал больше времени со мной проводить! — воскликнула Зоя. — Мы ведем нормальный образ жизни постоянной пары — обеды, кафе, кино, театры и даже знакомые, — мы были вместе на дне рождении его друга.

— Много, не поспоришь, но все равно это уже другой этап — у вас появилось время и причины для недовольства друг другом. Да и он уже очень уверен в своих силах. Тебя завоевывать больше не надо.

— Как все примитивно, Соня!

— Да, — просто ответила Соня, — а еще наступает момент, когда человек устает от вечного напряжения. От скандалов дома, от ссор, от вынужденного вранья. И тогда он устанавливает дистанцию, а иногда раздражается на того, из‑за которого все это приходится терпеть. Зоя, это может быть усталость, обычная усталость.

— И к тому же вместо вечной новизны порой хочется старых привычных действий, — обреченно вздохнув, произнесла Зоя.

— А еще есть угрызения совести… — Люда с сожалением посмотрела на Зою, которая вступала в самый сложный этап отношений — именно сейчас решался вопрос, будут они с Граниным вместе или расстанутся, превратив страсть в обычную интрижку с участием его детей и жены.

Зоя к школьным каникулам подготовилась хорошо — она составила огромный список мероприятий, которые пройдут в Москве. Галочкой пометила наиболее интересные, указала цены на билеты.

— Господи, если бы в наши дни такое было! — весело сказала она, передавая список Гранину.

— Спасибо, — поблагодарил Алексей, — ты, как всегда, продумала все до мелочей.

Любовник ее похвалил, но Зое почудилась в его словах снисходительная барственность.

— Да, любимый, каникулы для детей — самая лучшая пора, — голосом аниматора оттарабанила Зоя.

Они попрощались, словно расставались на месяц.

— Зоенька, звонить буду по мере возможностей — дети, сама понимаешь! — заранее предупредил Гранин.

— О чем речь! — с трудом улыбнулась Зоя.

На следующий день она уехала в Питер. Ранним утром села в такси, проехала по спящему городу, выпила кофе на вокзале и поняла, как устала за эти два с половиной года. Устала от вечного напряжения, оглядки на чужие обстоятельства, неусыпного шпионского внимания к собственным словам и поступкам. Она устала сочетать свою жизнь с чужой и с жизнями тех, кто так или иначе касался ее. Зоя впервые за много месяцев не думала, что в этот момент делает Гранин, куда едет, чем занят, почему не звонит. Она вообще ни о чем не думала. И состояние ее было похоже на состояние человека, который впервые за долгое время вышел из дома и с удивлением обнаружил, что жизнь за порогом гораздо привлекательнее уютного затворничества.

Зоя ехала в Питер. Она не собиралась возвращаться в Москву к концу каникул. «У меня тоже могут быть планы. И они не должны зависеть от обстоятельств семьи Граниных!» — дала она себе установку.

Питер был хорош, несмотря на толпы школьников. Хорош он был студеным ветром, свободным временем, которое предоставлял отпускникам вроде Зои. Этот город отвлек ее от жесткого графика личной жизни и вернул ее самой себе.

Через четырнадцать дней Зоя вернулась из Питера. В глубине души она ждала звонка от Гранина и хотела его увидеть, но если этого бы не случилось, это не стало бы трагедией. Так, по крайней мере, ей казалось.

Гранин ей не позвонил. Ни одного звонка после окончания каникул тоже не было.

Гранин не позвонил, ни когда закончились каникулы, ни позже. И Зоины дни превратились в бесконечную скользкую жижу, которой не было конца. «Январь. Бесконечно стылый месяц. Все праздники позади, ничего впереди, и о весне даже не думается. А что — весна? Ну, был бы сейчас март или апрель? И что? Все равно я одна и он там в своем доме со своей семьей. И что мне весна, если я одна?» — думала Зоя каждое утро, затемно уезжая на работу. Телефон предусмотрительно лежал рядом на пассажирском сиденье, радио в машине было выключено. Зоя ждала звонка, но надежды не было, а было разочарование собой. «Я глупа. Надо было давным‑давно выйти замуж, растить детей и плевать на всякую там любовь. Зачем я кого-то ждала, что-то искала?»

— Зоя Петровна, вас главврач вызывает…

— Зоя Петровна, продлите процедуры…

— Зоя Петровна, это вам, вы мне очень помогли…

Шли дни, дома ее встречала тишина, телефон молчал, а если и звонил, то Зоя, не обнаружив номер Гранина, только злилась, а иногда и вовсе не отвечала.

— Зоя! Я тебе звоню три дня! Что случилось?! — однажды вечером у подъезда ее встретила Люда.

— Я не снимаю трубку… — честно призналась Зоя.

— Помешалась? Ну, то есть любовь окончательно отбила ум?! — Люда рассвирепела от такого признания. — Ты бы нас обзвонила и предупредила, что у тебя очередное обострение.

— Люда! Он не звонил почти месяц!

— А должен?

— Это ты с ума сошла! — закричала Зоя. — Если люди встречаются три года, потом у одного из них случаются школьные каникулы и он не может разговаривать, то после этих четырнадцати дней, по-моему, положено позвонить! Хотя бы для того, чтобы сказать, что впредь делать этого не собираешься!!!

— Логично, — согласилась Люда, — а самой позвонить?

— У нас это не принято, — ответила Зоя.

— То есть как? — удивилась подруга, хотя Зоя несколько раз, пусть и невнятно, обмолвилась об этом.

— Рядом может быть жена, — сейчас пояснила она. — Я никогда ему не звоню, пока он сам не позвонит и не скажет, что свободен, рядом никого нет. Они же не только вместе живут, они и работают в одном здании, на одном этаже!

— Ах да! — Люда вспомнила, что действительно что-то такое Зоя рассказывала.

— Ну да! — всплеснула руками Зоя. — И я теперь боюсь сама звонить. Как бы хуже не сделать!

— Ну, куда уж хуже! — усмехнулась Люда.

— Да, — горестно согласилась Зоя, — и даже нет повода никакого, праздника, чтобы поздравить, так сказать… Только вот Татьянин день…

— А что, передашь поздравления его жене. Она же Татьяна, ты говорила! — съязвила Люда.

— Тебе хорошо. У тебя так все просто. — Зоя даже не рассердилась на подругу.

— Откуда тебе знать, — Люда неожиданно стала серьезной, — наверное, Соня права — сколько веревочка ни вейся, а в загс идти положено.

— Ерунду говорит Соня, — замотала головой Зоя. — Никто не знает, как положено и как надо. Все зависит от случая…

— Зой, ну твой Артур тоже взял и перестал звонить. И приезжать. Может, этот самый образец мужественности в морском кителе тоже так бросает женщин?

— Они не похожи, чтобы поступать настолько одинаково, — вздохнула Зоя.

— Они — мужики. А мужики выяснять отношения не любят.

— Люда, а знаешь, что сейчас меня больше всего злит? — Зоя вдруг оживилась.

— Что?

— Меня злит, нет, просто бесит то, что я научила его жить! Понимаешь, заново научила жить. Я его натаскала как собаку на нужный след. Я насильно заставила зарабатывать деньги на личную жизнь. Не семью обкрадывать конфетками и яблочками, а честно заработать и потратить на любимую женщину. Я научила его одеваться. Нормально, не так, чтобы вороны пугались, а так, чтобы обращали внимание женщины. Я заново научила его сидеть в кафе. Просто сидеть в кафе, разглядывать людей, болтать о пустяках, и не только. Он же официанта стеснялся, не знал, сколько на чай положено давать.

— Ну, брось ты это… — словно услышав что-то лишнее, махнула рукой Люда.

— Я серьезно, — нахмурилась Зоя. — Я заставила его понять, что в этой жизни что-то может решать и он сам. А не жена, которая выдает два бутерброда на обед. Я заново его обучила жизни. И теперь он этой жизнью будет жить с другой.

— Зоя, а ему надо это было? — пристально посмотрела ей в глаза Люда. — Может, это для тебя было важно — поклонник, который вписывался в ряд похожих.

— Может. Может, и так. Но только отчасти. Как сказала Соня — «категорически женат»? Вот. «Категорически» в его случае обозначало, что воля, мозг, желания — все было чужое, не его. Жены. И неужели ей самой не противно с таким мужиком жить? Неужели ему самому не стыдно быть таким?

— Удобно. А мужчины любят комфорт. — Люда внимательно посмотрела на Зою: — Хорошо, что я к тебе заехала. Полезная беседа получилась. И правильно, что я замуж не спешила, а своего Макса встретила, когда ему было хорошо за сорок. И вдовец опять же… Это многое в мужчине меняет. Хорошо, очень хорошо! Потому что у меня на этот ликбез нервов и сил точно не хватило бы.

— Это если бы не любила… — прикрыв глаза, вздохнула Зоя.

— А ты Гранина любишь?

— Люблю, — кивнула Зоя. — Раньше думала, что так, увлечение.

— Беда, подруга, — констатировала Люда. — Надо что-то делать. Только не спеши. Не торопись. Ты осторожней, может, там у них в семействе что-то случилось? Мало ли…

Люда осталась у Зои до позднего вечера, они чаевничали и вспоминали все, что было в их жизни. И казалось, что раз прошлое не выглядит таким страшным и тягостным, раз сейчас они сидят друг против друга, то и теперешняя история будет иметь свой не самый плохой конец.

На следующее утро Зоя засунула телефон поглубже в сумку. Она заставила себя выпить кофе и съесть бутерброд, до этого она выбегала из дома на полчаса раньше — а вдруг к ней на работу заедет Гранин! На работе она не уединилась в своем кабинете, как делала последнее время, а проведала коллег в других отделениях, прошлась по этажам, получила кучу комплиментов от знакомых пациентов и довольная вернулась к себе. «Ну, вот, и жизнь как прежде! Нечего носом в стену утыкаться!» — думала Зоя, бодро заполняя медицинские карты. Она писала привычные диагнозы, отмечала даты, расписывалась в нужных графах, и ей казалось, что преграда пала, что жизнь нормальная, обычная, но только без Гранина, вступила в свои права. «Господи, да у меня столько было поклонников! Столько серьезных интересных людей за мной ухаживали! О чем я так волнуюсь! — подумала было Зоя, и в этот момент у нее сжалось сердце. — Но я сейчас одна. А Гранин с ней, с женой. У них дом, дети. И скоро праздник, Татьянин день. И он будет поздравлять ее. И, наверное, поедет на Ленинградку, в молл, покупать подарки. Мы с ним там столько раз были — и за ерундой ездили, и за нужными вещами. Теперь будет ездить сам. Или с другими…»

Зоя вдруг вскочила из‑за стола.

— Что с вами? — испугалась вошедшая Ира.

— Мне срочно надо отъехать. Ира, побудь вместо меня, если станут спрашивать, скажи, я отлучилась на два часа.

— А если начальство?

— И что? Ну, и начальству скажи, что буду через два часа. У меня срочное дело. Потом все объясню.

Ира пожала плечами и заняла место за Зоиным столом. «Наверное, действительно что-то срочное! Она в последнее время совсем расстроенная», — подумала добрая девушка.

А Зоя уже летела к машине, уже выруливала из узкого арбатского переулочка, уже, на свой страх и риск, лавировала на Садовом кольце. Она действовала четко, внимательно, ей сейчас надо было как можно скорее оказаться там, в районе Филей, где во дворах стояло большое старое здание с массивными колоннами. Ей надо было оказаться в том дворе, откуда открывался отличный вид на служебную стоянку. Там она устроится поудобнее и будет терпеливо наблюдать за всеми, кто входит и выходит из больших дубовых дверей. Там она наконец увидит Гранина и по его виду поймет, что же случилось.

Зоя доехала за полчаса — как раз в это время начинался обед, и, вполне вероятно, Гранин или должен вернуться на рабочее место, или, наоборот, оттуда уехать. Зоя уютно устроилась в теплой машине, нацепила солнцезащитные очки, которые почти никогда не носила, и приготовилась ждать. Из засады было интересно наблюдать за прохожими, за птицами, которые январским днем пытались найти себе корм на засыпанных снегом деревьях. Зоя так увлеклась наблюдением за окружающим ее миром, что чуть не пропустила появление Гранина. «Все-таки привычки любимых знаешь наизусть!» — усмехнулась она. Гранин вышел из здания и, застегивая на ходу куртку, направился в сторону метро. Не успел он дойти до ворот, как остановился и вытащил из кармана телефон. Он стоял и разговаривал, Зоя наблюдала за знакомыми чертами, за знакомыми гримасами и совершенно точно знала, что Гранин разговаривает с женой. «Ну, голубчик, тебя никуда не пускают. Ты сейчас вернешься и весь обед будешь сидеть на этаже под надзором! О, я недооценивала мощь и влияние супруги! Теперь я это понимаю. Как там в старом анекдоте? Любовница говорит жене: «Вам не кажется, что ваш муж нам изменяет?» Или это было в кино?! Ни черта не помню, но это не важно. Главное…» — Зоя не успела подумать, что же главное, как из двери офисного здания вышла жена Гранина. Точно так же, как муж, застегиваясь на ходу, она шла к машине — огромному внедорожнику, который стоял тут же на стоянке. Зоя тут же подумала, что предлог у жены будет примерно такой: «Я забыла, что мне надо срочно купить…» И дальше на выбор — шампунь, чулки, лосьон, манную крупу. И попробуй, Алексей Александрович, откажись. Если жена уже стоит у машины!..

Зоя усмехнулась. Судя по тому, что она видела, ситуация в семье Граниных не изменилась. Он терпеливо сносит гнет и слежку, она упрямо цепляется за него, пытаясь контролировать каждый шаг. Им даже некогда задумываться, любят ли они друг друга. Они при исполнении своих ролей-обязанностей. Они живут, как едут по рельсам — не свернуть… Зоя решительно завела машину и подумала: «Так, если у него и появился кто-то, то это только начало. Сейчас у них период бесконечных разговоров, поскольку приехать на свидание у него нет возможности. Ну, посмотрим!»

Обратный путь был долог — Зоя специально крутила по улицам, чтобы хорошенько подумать. Она месяц не видела своего Гранина, а увидев, не замерла. И сердце не ёкнуло. Однако она его не забыла, она жила им все это время. И сегодня еще раз в этом убедилась. Зоя думала о его жене — и несчастной, и жалкой, и самоотверженной. Жене, которая, как старая полковая лошадь, начинает гарцевать при первых звуках марша. Жена Гранина ни на минуту не теряла бдительности, ни упускала из виду мелочи, была неустанно деятельна в своем благородном деле сохранения семьи. Скорее всего, она даже уже не помнила, для чего и ради кого она так старается, она не понимала, что смысла в этой борьбе уже давно никакого нет — как нет отношений, нет чувств, которые оправдывали бы эти действия. Во всяком случае, так казалось Зое. Зоя была уверена, что она так бороться за мужчину не будет. Зоя поступит иначе, по-другому. Так, чтобы не оказалось, что, когда он будет отвоеван, на смену любви придет усталость, раздражение и легкое презрение к объекту, за который пришлось так долго бороться.

… — Я не понимаю, почему ты не позвонишь сама. Всякое может случиться. — Соня с удивлением смотрела на Зою.

— Что может случиться?

— Да что угодно! Ну, ну… — Соня растерялась. — Слушай, если честно, мне этот твой Гранин не нравится. Знаешь, морочить голову двум бабам, да еще обманывать жену, прибегая к помощи любовницы…

— Соня!

— Что?! Ты же сама это понимаешь! Кто ему купил телефон с новым номером, чтобы жена не отследила ваши разговоры? Ты купила! А он должен был сам это сообразить и сам это сделать. Но зачем, когда ты у нас головастая, ты с деньгами. А он так, щенок лопоухий!

— Соня, я берегла свои нервы. Она же злобная, она же мне звонила, она же не оставила меня в покое.

— Так это он должен был сделать так, чтобы вы обе не страдали.

— Это нереально! Не смеши.

— Но ты же сообразила купить телефон?! — Соня, верная жена и хранительница очага, негодовала. — Ты же просчитала ходы и сделала правильное движение?! Почему это сделала ты, но не сделал он?! Потому что тебе это надо было больше? Или потому, что он ленился, будучи уверенным, что все равно ты как-то решишь эту проблему?

— Мужчины по-другому мыслят… — пролепетала Зоя.

— Нет. Ошибаешься, они не мыслят по-другому, они используют ситуацию. В данном случае он ждал, пока одна из женщин решит за него все щекотливые вопросы. Но… Но тем не менее я не исключаю возможности, что отсутствие звонков — это стечение каких-то обстоятельств. Это результат чего-то, о чем ты даже не догадываешься…

Соня ушла, а Зоя вдруг подумала, что она, как и жена Гранина, «едет по рельсам», не пытаясь свернуть в сторону и разобраться в случившемся.

Прошло еще две недели — и на улице неожиданно запахло весной. Февральский воздух, холодный и морозный, тем не менее явственно намекал на подснежники.

— Ну вот и зима закончилась! — произнесла Ира, глядя в окно. — А мы даже и не заметили.

— Жаль, лучше бы зима продолжалась, — вздохнула Зоя, — хотя февраль еще себя покажет.

— Да чем вам, Зоя Петровна, так зима нравится?! — удивилась Ира.

— Не то что нравится, она — удобна. Вечера наступают рано, темно, снег скрипит, уютно…

Ира уставилась на Зою:

— Чем же уютно?!

Зоя промолчала. Она не могла объяснить, что встречаться взглядами с людьми ей тяжело. Что хочется быть одной, чтобы не нарушить состояние горестного одиночества.

Зоя промолчала. Она считала, что до весны еще очень далеко. И этот неожиданный весенний воздух — просто передышка, которую взяла зима. Зое не хотелось весны — ей не с кем было ее встречать.

— Зоя, у тебя столько знакомых, каждый из них будет рад с тобой просто по бульвару погулять! А ты… — звонила ей Люда.

— Зоя, тебя на мое место — полный дом ленивых мужиков! — завидовала Соня.

— Не хочу на твое место, — ответила Зоя. — И мне никто не нужен. И не хочу гулять по бульвару. Я хочу обеды Гранину готовить.

Зоя тосковала, но так и не собралась с духом, так и не позвонила сама Алексею Александровичу. Чего она боялась больше всего? Молчания. Молчания и гудков, которые за ним последуют.

… — Зоя Петровна, вы подпишите карты, тут много скопилось, — однажды попросила Зою заместительница. — Вот я разложила по алфавиту… Я пойду посмотрю, как там пациенты.

Ира положила на стол аккуратную стопку, и Зоя, просмотрев записи внизу листа, ставила свою подпись. Она читала фамилии пациентов и сразу же представляла их лица. Она помнила их голоса, как правило, что-то знала о их семьях. Она любила работу, не тяготилась пациентами, которые подчас были ворчливы и капризны. Она могла бы считать себя вполне счастливой, если бы…

— Ира, а что это за Гранин А. А.? — Зоя подняла над столом тонкую, только-только начатую карту. — Когда он был у нас?

Ира, только что вернувшаяся в кабинет, на минуту задумалась.

— Это «член семьи», тоже по страховому полису. Его отец у нас бывает на процедурах каждые полгода. У него шрамы от укусов. Помните?

— Нет, — нахмурилась Зоя.

Ира была дипломатом. Если она и обнаружила лукавство в словах Зои Петровны, то виду не подала.

— Ну, его собака покусала…

— А, точно! — воскликнула артистка Абрикосова. — Да, да! Он еще несколько раз сюда приезжал! Как же, как же, вспомнила!

— Вот, — объяснила Ира, — а это его сын. Ему пятнадцать лет. Ходит прогревать нос. Гайморит ему поставили.

— И сколько процедур ему осталось?

— Ну, как? Он только-только начал ходить. Вот и сейчас сидит. Во втором кабинете.

Зою вдруг бросило в жар. Это его сын. Скорее всего, его привез в поликлинику сам Гранин. И даже не зашел, даже не поднялся, чтобы ее увидеть! Зоя готова была расплакаться. Она не ошиблась — это внезапное и длительное молчание было расставанием, и надежды уже ни на что не было.

— Зоя Петровна, — вернул ее к реальности голос Иры. — Кстати, я попросила его зайти после процедуры к вам. Он же учится, надо согласовать время процедур.

— Его? Сына?

— Ну да, парня Антоном зовут. Ему осталось всего пять минут, и он придет к вам.

— Да, конечно.

Зоя дождалась, пока Ира выйдет, потом достала помаду и зеркальце. Она накрасила губы, поправила волосы. «Интересно, зачем я это делаю?!» — спросила она сама себя. И тут же ответила: «Мне надо понравиться ребенку, чтобы он был на моей стороне!» Она опешила от своих же мыслей и хотела было рассмеяться, как в это время в кабинет вошел высокий парень лет пятнадцати.

— Ты — Гранин? — улыбаясь, спросила Зоя.

— Да. — Мальчик держался спокойно. Было понятно, что ему тяжело дышать.

— Гайморит тебе поставили?

— Говорят, да, но у меня насморка нет, — объяснил Антон. — Мне просто дышать носом тяжело.

— Такое иногда бывает, — кивнула Зоя. — А как долго это тебя беспокоит?

Зоя была очень внимательна, ласкова, но при этом держала себя так, чтобы подросток чувствовал себя ровней.

— Месяц. Почти месяц.

— Тяжело заниматься, да, голова начинает болеть?

— Да, если долго в помещении нахожусь, — пояснил Антон.

— Это от нехватки воздуха. А на улице больше кислорода, там тебе легче. Но ты знаешь, я бы посоветовала сходить на консультацию к аллергологу. Ведь это может быть и не гайморит, а реакция на что-то. Надо разобраться. Давай так. Я сама запишу тебя на консультацию и в следующий раз дам талончик. Тебя родители сюда привозят?

— Почему? — Парень искренне удивился. — Сам, на метро.

— Нет, я просто подумала, что ты сейчас болеешь…

Антон мотнул головой.

— Консультация платная, но ты ведь по страховому полису? — уточнила Зоя.

— Да, у меня отец здесь лечится, и мы тоже…

— Вот и отлично. — Зоя улыбалась своей самой лучшей улыбкой. — Теперь мы с тобой отметим дни, когда ты должен приезжать к нам на процедуры.

Зоя, глядя на календарь, принялась заполнять памятку.

Выйдя с работы на улицу, она впервые обрадовалась весеннему воздуху, не поехала сразу домой, а зашла в цветочный магазин и долго выбирала цикламен в горшке.

«Ну, во‑первых, он сына не привозил, а следовательно, мне обижаться не на что. Он не должен был подняться ко мне. Во-вторых, мальчик — копия отца. Тот же румянец, то же открытое лицо и светлые волосы. Очень хорош. А в‑третьих, надо договориться с Касьяновой. Она лучший аллерголог в Москве. Во всяком случае, так говорят. Пусть мальчика посмотрит. Вообще, не понимаю, куда эти родители смотрят?! Парень уже месяц не дышит!» Дома Зоя поставила купленный цикламен на стол: «Вот, пожалуй, весна действительно наступила».

Антон Гранин был человеком самостоятельным. Если ему надо было решить какую-то проблему, он не ждал помощи родителей. Они были заняты, да и воспитывали детей просто: все, что можешь сделать сам, — делай сам. «Семейство три «А», — шутили все вокруг, — отец Алексей, сын Антон, дочь Анна». Только мать Татьяна стояла особняком. Впрочем, и не только по части имени. Родители много работали, много ссорились, но тем не менее в доме жизнь все равно кипела — то дачу строили, то машину покупали, то совместно планировали отпуск. Антон не очень понимал суть материнских претензий, только всегда находился на стороне отца. В его представлении отец был не только мудр и справедлив, но еще и чрезвычайно терпелив. Своим пятнадцатилетним умом и опытом Антон это уже очень хорошо понимал. Достаточно сказать, что, как только мать начинала говорить этим своим небрежно-ехидным тоном, в котором было столько неясных намеков, отец начинал улыбаться и очень спокойно пытаться сменить тему. Иногда он осторожно отшучивался, переводя все это в легкий спор. Удавалось это ему редко, но попытки он не оставлял, упрямо пытаясь не дать расшататься семейной системе. Мать чувствовала, что дети на стороне отца, и была с Антоном строга.

В детстве Антон тяжело переживал размолвки родителей, став же старше и словно замкнувшись в себе, он почти не обращал на них внимания.

Как бы то ни было, их семья была беспокойной, с вулканами, которые готовы были в любой момент ожить, но в целом жизнь могла показаться вполне благополучной.

В последний год все изменилось. Антон это почувствовал, по обыкновению постарался защититься невмешательством и невниманием, но это не получилось. В доме появилось напряжение, которое почти не спадало. Это были уже не эпизоды размолвок. Это был открытый конфликт, открытое недовольство. И бросалось в глаза, что отец больше не старается загасить конфликт. Наоборот, своим молчанием, отчуждением он как бы подчеркивал неприятие того, что говорила мать. Антону это не понравилось — отмахнуться от родительских ссор не получалось, из‑за них казалось, что нет тыла, каким раньше казался дом.

— Брось, что тебе! Ушел в школу — и нет тебя весь день. Ты же их не видишь! — говорил ему его друг.

Но Антона это не утешало, ему хотелось, чтобы в семье было нормально. Чтобы тон матери был хоть иногда мягок и ласков, чтобы отец не сбегал при каждом удобном случае курить на балкон, чтобы за столом велись разговоры. Но этого теперь не происходило. И хотя мать с отцом по-прежнему каждое утро уезжали вместе и возвращались вдвоем, было понятно, что между ними произошло что-то серьезное.

Заболел Антон нарочно. На самом деле сначала он чувствовал легкое недомогание, покашливал, потом появился небольшой насморк. В доме никто не обратил на это внимания, и он обрадовался — хуже нет, все эти домашние припарки. Но через неделю, когда он перестал спать, Антону стало обидно — мать и отец, по-прежнему находившиеся в тихой войне, не обращали на него никакого внимания. Да и на сестру тоже.

— Мам, что от насморка можно в аптечке взять? — как-то спросил он.

— Поищи, там капли были, — ответила мать, потом бегло посмотрела на сына и произнесла: — Да вроде бы ничего особенного… Не нужны тебе капли, все равно неделя насморка обеспечена. Или у тебя контрольная по физике? Но в любом случае иди в школу, нечего долги множить.

У Антона не планировалось контрольной и долгов не было, а оценки приличные. Но он знал эту манеру матери быть строгой и подозрительной «на всякий случай». Он знал этот тон, который раньше был адресован отцу, но теперь все чаще и чаще перепадал и ему. Антона так задели слова матери и ее тон, что он прогулял два вечера без шапки. Результатом была высокая температура и гайморит. Теперь мать его отругала:

— Завтра иди в поликлинику, прямо с утра. И никуда больше не заезжай.

— Могли бы тебя до поликлиники довезти, — прокомментировала сестра Анна. Она была на год старше брата. И в семье ее положение было более сложное. Анна отвечала за каждодневный быт, и раздражение матери выливалось на нее чаще, чем на Антона.

— Ты чем там занимаешься?! Иди помоги! — раздалось в этот момент из кухни. Мать Антона и Анны терпеть не могла, когда кто-то ничего не делал.

Уже на кухне она сделала замечание дочери:

— Не умничай! Он в состоянии сам доехать до поликлиники. А у нас с отцом завтра очень важные дела. Деньги пока мы зарабатываем, а не вы. И в Грецию ты хотела летом поехать, и Антон просил купить скутер. А не отец. И за поликлинику, в которую он завтра поедет, платят у нас на работе. Не будет работы — не будет этой поликлиники.

Мать была права, Аня ничего не сказала, но строгость и резкость тона обижала.

На физиотерапию Антон напросился сам. На приеме у терапевта он объяснил все про предстоящие контрольные:

— Мне нельзя долго болеть и много пропускать. Я буду в школу ходить и в поликлинику. Мне когда-то прогревание делали.

— Конечно. — Врач нечасто встречал таких сознательных пациентов в возрасте пятнадцати лет. Обычно они просили справку об освобождении от занятий и чтобы она была бессрочная.

Несколько процедур Антону не помогли. Облегчение было небольшое, временное. Он теперь жалел, что запустил насморк, гуляя больным.

— Слушай, что-то совсем худо! — пожаловался он сестре.

— Если завтра лучше не станет, сходи еще раз к терапевту, — посоветовала Аня.

Поэтому, встретив в физиотерапии красивую ласковую женщину, Антон обрадовался. Через пять минут разговора он понял, что его насморк волнует ее по-настоящему. «Хорошая тетка. Может, действительно не гайморит? А аллергия на что-то?!» — думал он по дороге домой.

Зое понадобилось всего два дня, чтобы устроить консультацию у известной Касьяновой.

— Светлана Ивановна, посмотрите мальчика. Давно болеет, ходит на процедуры к нам, но мне кажется, что у него аллергия. А тогда процедуры делать нельзя. — Зоя улыбалась, а в интонации ее голоса слышалась просьба.

— Посмотрю, пусть приедет утром, к девяти. Я постараюсь его до всех записанных на прием посмотреть! — кивнула Касьянова и добавила: — Зоя, вы такая милая и такая добрая, что я не могу вам отказать.

Зоя и вовсе расцвела — она любила, когда ее хвалили так безыскусно.

Вечером, когда Антон Гранин пришел на процедуру, Зоя поинтересовалась:

— Как ты дышал вчера?

— Так же, — пожал плечами мальчик.

— Лучше не стало?

— Нет.

— Ясно, несколько сеансов погоды не делают, но все же обычно наступает хоть небольшое облегчение. Я договорилась, вот тебе направление, завтра в девять, ни минутой позже, в кабинете тридцать два на третьем этаже.

— Мне в школу… — попробовал возразить Антон.

— Подождет школа, здоровье важней, — строгим голосом прервала его Зоя. — Я подойду к этому времени, прослежу, чтобы тебя пустили. Ты идешь вне очереди, я договорилась с врачом.

— Спасибо, я обязательно приду, — пообещал Антон.

— Я буду ждать тебя там. Мне тоже надо с врачом поговорить о тебе. Понимаешь, если это аллергия, то прогревание может только навредить.

Доктор Светлана Ивановна Касьянова была въедливой, дотошной и слегка занудной. Обследовав Антона, она назначила кучу проб на самые разные, распространенные и редкие аллергены.

— Не затягивай, у тебя такой возраст, когда болячка либо проходит, либо превращается в хроническую. Поэтому диагностика в первую очередь, лечение во вторую. Ты понял? — строго спросила Касьянова.

— Да, — кивнул Антон.

— Ну и отлично! — кивнула Светлана Ивановна. — Теперь главное. Мне надо понимать, как у твоих родных обстоят дела с аллергиями. У тебя ведь сестра есть?

— Да.

— Вот бы и с ней хорошо поговорить.

— Я скажу ей и родителям, — пообещал Антон.

Наконец Касьянова отпустила парня. И позвала Зою.

— Зоя, там надо срочно разбираться, — деловито начала она. — Они у нас по полису?

— Да, вся семья.

— Хорошо, только надо узнать, возможны ли обследования по нашему профилю. А еще, скажу тебе по секрету, есть специальная программа по выявлению аллергических заболеваний и профилактическая борьба с их проявлениями. Программа Минздрава. Конечно, чтобы туда войти, надо постараться. Я тебе кое-какие наводки дам, может, у тебя и получится. Это сын твоих знакомых?

— Нет! — Зоя покраснела. — Мне моя Ира, заместительница, о нем сказала. Говорит, ходит к нам, а улучшений нет. Мне жалко парня стало…

Зоя приврала, но не почувствовала никаких угрызений совести. Она врала не из‑за себя, а из‑за ребенка. И не важно, что его фамилия была Гранин.

— Кстати, — добавила Касьянова, — там еще сестра, запиши ее ко мне. Парню я сказала, но боюсь, забудет.

— Может, с родителями связаться? — предложила Зоя, и в груди ее захолодело.

— Погоди, — остановила ее Касьянова, — пока ничего такого нет. Я посмотрю девочку. Ты узнаешь о программе, а вот потом и с родителями свяжемся. Там же пробы надо будет делать, а это уже серьезно.

Прошло две недели, за которые Зоя поставила на уши весь горздрав. Рыжую энергичную красавицу с милой улыбкой и хваткой бульдога в эти дни встречали во многих кабинетах. Результатом этого рейда, а также долгого ужина с представителем одной французской фармацевтической компании, которая была основным спонсором программы по исследованию аллергических реакций у детей, и было включение Анны и Антона Граниных в данную программу. Отвязаться от весьма обаятельного француза было легче, чем решиться позвонить Граниным‑родителям. К этому моменту Зоя вполне познакомилась с сестрой и очень хорошо изучила брата.

Сестра была очень взрослой — становилось ясно, что на ее плечах лежит ответственность за быт в доме Граниных. Эта серьезность несколько портила ее. Внешность девушки была неброской, а потому некоторое оживление ее бы только украсило.

— Почему вы с нами столько занимаетесь? — серьезно спросила она Зою. В тоне чувствовалась подозрительность.

— Полагается так. Порядки такие, — сурово ответила Зоя, чтобы не афишировать свою заинтересованность.

— С чего бы? Это же не детская поликлиника. Это там возятся. У вас поликлиника платная. Здесь все иначе, — не унималась Анна.

— Послушай, — нахмурившись, посмотрела на нее Зоя, — такой порядок. Вам карту никто на руки не даст. Поликлиника ее обязана пересылать. Но это долго. Можно не успеть с документами. Поэтому аллерголог Касьянова попросила меня помочь. Иначе все будет напрасно, и в программу вы уже не войдете.

— А может, нам туда и не надо?

— Может, и не надо. Только отчего у твоего брата нос заложен уже месяц и он почти не дышит по ночам? Может, тебе и не надо, а ему нужно.

— Родители отнеслись к этому недоверчиво, — призналась девушка.

— Это их право, пусть откажутся, — тут Зоя разозлилась, — пусть позвонят главврачу, пусть скажут, что они отказываются от бесплатного обследования, которое им предложило учреждение здравоохранения. Но для начала пусть покажутся в поликлинике. Хоть раз! А не посылают ребенка одного. Кстати, они тебе поручили сказать мне, что не доверяют?

— Мне ничего не поручали, я только слышала разговор…

— Ок, завтра я свяжусь с вашими родителями. Вернее, доктор Касьянова свяжется. Она очень известный специалист, вот пусть и объясняет, как надо поступить, чтобы не было астмы.

— Почему — астмы?

— Это разговор не для детей. Все расскажут родителям. — Зоя демонстративно замолчала.

— Анька, прекрати, — оборвал сестру Антон, — что ты выдумываешь, я слышал, как мама разговаривала с врачом. Она согласилась, что нам надо пройти обследование.

Зоя вдруг обрадовалась, что Касьянова уже связалась с Граниными. Конечно, сопровождать детей представители поликлиники были не обязаны, Зоя вызвалась сделать это по собственной инициативе, и хорошо, что родные об этом знают.

После этого разговора отношения смягчились. Зоя, Антон и Аня потихоньку начали вести разговоры.

— Анна, ты после колледжа в институт пойдешь? — Зоя пыталась разговорить девушку. Было понятно, что та почти не общается с ровесниками — потому что много работает и выполняет по дому фактически всю работу.

— Она у нас обидчивая, — рассмеялся Антон, — и поэтому никуда после колледжа не пойдет.

— Почему? — удивилась Зоя.

— Анька хотела стать парикмахером. Потом актрисой. Потом хотела учиться рисовать. Потом — шить. Она сама не знала, чего хотела. Мама сказала, что ей надо заняться делом. Чтобы деньги зарабатывать.

— И ты пошла в этот колледж?

— Да, — кивнула Аня, — но в институт не пойду. Стану на дом халтуру брать, с моей теперешней профессией халтура у меня всегда будет.

— Твоя профессия связана с компьютерами, правильно я поняла? — Зоя внимательно посмотрела на Аню. «Несчастный ребенок! — подумала она. — Мало того, что дома пашет, что нигде не бывает, так ей еще и какую-то мужскую профессию уготовили». — А если серьезно, ты кем хочешь быть? — спросила Зоя.

— А вам зачем? — огрызнулась Аня. — Что вы нас так опекаете?

«Женщины умны. И, бесспорно, сообразительнее мужчин. И с интуицией у них на порядок лучше. Анна и Антон яркий тому пример!» — подумала Зоя. Беспечно пожала плечами и с удивлением спросила:

— А кто тебе сказал, что я опекаю?

— Тогда зачем вам знать, чем я хочу заниматься?

— Ань, брось, что ты злишься, тебя просто спрашивают! — Антон уже не выдержал, а Зоя демонстративно сказала:

— Так, ребята, все побоку, теперь о главном. Мы приехали, сейчас получим последние бумаги. С ними вы пойдете к Касьяновой и уже будете потом всем заниматься сами или с родителями.

Разговор Зоя прервала в самом интересном месте. Ей хотелось дать понять, что ответ на вопрос ей не был уж так интересен. Она чувствовала какую-то шероховатость в этом интересе к детям Гранина. Еще Зоя почувствовала, что сестра и брат очень дружны и между ними есть такая особенная связь, которая присутствует в семьях, где не все благополучно. Словно дети стараются держаться друг друга, поскольку не рассчитывают на взрослых. Это Зою тронуло и заставило искренне пожалеть детей, опять же невзирая на фамилию. Теперь она стала носить в сумке конфеты, шоколадки, чтобы иметь возможность запросто угостить их. Абрикосова понимала, что они не голодают, но хотелось побаловать Антона и Аню, сделать им приятное. Почувствовав настороженность девушки, Зоя в дальнейшем свела все разговоры к пустякам. А Антона она отвлекла любимой мальчуковой темой — Зоя с ним советовалась по поводу машины, выслушивала рассуждения, и ее сердце выпрыгивало, когда в разговоре мелькало: «Отец в таких случаях делает…» или «Вам бы с папой поговорить на эту тему…» В конце концов, как ни странно, Антон и Аня стали существовать как бы отдельно от Гранина и от истории, которая случилась между ним и Зоей.

* * *

… — Документы все собраны. Гранины включены в программу. Надо еще раз позвонить родителям, — Зоя заглянула к Касьяновой.

— Да, да, позвоните им, Зоечка?

— А можно вас попросить это сделать? — взмолилась Зоя. — Я пока бегала, так все запустила в отделении. Боюсь, главрач меня убьет!

Касьянова расплылась в улыбке — конечно, было приятно сообщить родителям, что все попытки увенчались успехом, что она, заведующая отделением, сумела включить своих пациентов в такую важную программу. Конечно, это ей добавляла веса, ну и благодарность тоже могла быть. Впрочем, Касьянова думала не о деньгах, в первую очередь ей было важно доказать всем, что в условиях коммерческой медицины старые кадры отлично умеют справляться с поставленными задачами. Светлана Ивановна набрала домашний номер, в течение получаса разговаривала с матерью детей. Потом, услышав нотки настороженности и раздражения, отругала за невнимательность, с которой мать отнеслась к простуде сына.

— Я вам уже говорила, — твердым голосом подвела разговор к завершению Светлана Ивановна. — Вы напрасно его заставляли в школу ходить. Надо ему было дома полежать. Жду вас, надо вам ознакомиться с программой и подписать бумаги, если вы не возражаете.

— А где вы находитесь? — На том конце слышалось подозрение, но аллерголог ничего не поняла, а назвала адрес, по которому находился отдел горздрава.

— Вы еще запишите мой мобильный телефон, на тот случай, если там возникнут вопросы, — добавила Касьянова.

Гранина записала телефон и произнесла:

— Завтра мой муж все сделает. Если что, позвонит вам.

— Дети тоже должны приехать, — напомнила Касьянова и повесила трубку. «Удивительное дело, женский голос, а такое впечатление, что разговариваю с наждачной бумагой!» — подумала она.

Гранин подписал все документы, взял памятки, программки, направления и прочее и уже собрался уезжать, как зазвонил мобильный телефон.

— Алексей Александрович, это врач-аллерголог, — услышал Гранин. — Я не успела сегодня подъехать, у вас все нормально, все сделали?

— Да, спасибо…

— Вы не могли бы ко мне заглянуть с детьми? Я сейчас на приеме, — спросила Касьянова.

— Конечно, — ответил Гранин, и уже через полчаса они были на Арбате. Дети, к его удивлению, были оживлены и веселы.

— Вот что значит учебу пропускать! — пошутил отец, причесываясь в лифте.

— Ага. Ну, пап, ты сейчас к аллергологу, а мы — к Зое Петровне поднимемся, поздороваемся, — радостно сообщил Антон.

— К какой Зое Петровне? — Рука с расческой замерла в воздухе.

— Как, ты не знаешь?! — удивилась Анна. — Это же она все сделала! Это она с нами ездила все оформлять.

— Она и к аллергологу меня направила. Мне так фигово было, нос не дышал, а она говорит, может, это аллергия…

— А сейчас дышит? — рассеянно спросил отец.

— Сейчас я капли закапываю. Пока, но потом…

Они вышли из лифта, прошли по коридору и вошли в кабинет Касьяновой.

— Добрый день! Вот и вы, — пожилая женщина сидела за столом, — отлично, а вот ваш добрый ангел — прошу любить и жаловать, Зоя Петровна. Это ее рук дело, благодарите ее.

Гранин посмотрел в сторону окна. Там, освещенная солнцем и от этого еще более порыжевшая, стояла Зоя. «Лисица, точно лисица!» — мелькнуло у Гранина.

— Здравствуйте, очень рада, что вы сегодня все успели сделать. — Зоя сделала шаг навстречу и протянула руку Гранину: — Надеюсь, что Антону поможет программа, а Анечку мы обследуем и убедимся, что ей не страшны апельсины, цветущие тополя и кошки.

— Почему — кошки? — глупо спросил Гранин.

— Зоя Петровна перечислила самые сильные и самые распространенные аллергены, — пояснила Касьянова.

…Когда-то Гранина подвела телефонная связь. Он попался на том, что в то время, когда большинство сотрудников управления собрались в огромном конференц-зале на концерт, посвященный Дню военно-морского флота, Алексей Гранин с комфортом расположился в своем кабинете, чтобы поговорить по телефону с девушкой Наташей. Наташа работала в одном из учреждений их системы, а Гранин, вернувшийся из плавания, решил возобновить давнее знакомство. Разговаривать с дамами Гранин умел и любил — речь его была ласковой, почти интимной. На эту удочку попадались все без исключения.

Его жена Татьяна, окинув взглядом зал, мужа не обнаружила и пошла его искать. Никаких подозрений у нее не было — она только хотела попросить его съездить в химчистку — все равно концерт не смотрит. Но, войдя в его кабинет, она услышала то, что ее расстроило очень сильно. Более того, она поняла, что дама, с которой беседует ее муж, имеет с ним отношения весьма близкие. За узкой дверью стенного шкафа Татьяна оставалась очень долго — она слышала все, вплоть до интимных комплиментов и намеков на возможный совместный отпуск. Татьяна не стала прерывать мужа, она покинула кабинет незаметно и стала следить за Граниным. Нужны были доказательства. Неопровержимые, железные. Такие, приведя которые можно было потребовать от мужа полной капитуляции. Татьяна понимала, что развод невозможен — карьера Гранина увлекала не меньше женщин. Но раз и навсегда прекратить его похождения — это стало Татьяниной задачей номер один.

С тех пор в их семье изменилось многое, но остались прежними подозрение и ревность. И еще предвзятое отношение к телефону. Татьяна сама покупала мужу телефоны и симки к ним, регистрируя все на свое имя. Делалось это под предлогом подарков, но при желании она всегда могла заказать детализацию счета и проверить, с каких телефонов чаще всего звонят мужу. Когда появилась мода на анонимные номера, ситуация в семье только ухудшилась. Стоило только позвонить кому-нибудь с неопределяемым номером, Татьяна сразу же приписывала мужу разговор с любовницей. Гранин стоически выдерживал все эти нападки. Он понимал, что когда-то был виноват перед женой, что довел ее до истерических приступов и поставил семью на грань развала, а потому терпеливо сносил заслуженную кару. Еще он был достаточно флегматичен — ему было лень препираться. Он знал, что больше чем на скандал жена не отважится, а потому пережидал бурю, даже не изменяя выражения глаз и тембра голоса.

Встреча с Зоей эту устоявшуюся схему несколько пошатнула. Гранин сильно влюбился сам, а также понял, что влюбленная женщина очень изобретательна, полна сил и готова к борьбе. «Ах, как она хороша, как она соблазнительна, какая добрая энергия в ней!» — думал он и… жаловался Абрикосовой:

— Они могут засечь наши разговоры.

Зоя давно не обращала внимания на это лакейское «они» вместо «она». Зоя вдруг поняла, что жена действительно может помешать их отношениям только лишь слежкой за их разговорами. Стоит ей узнать частоту и продолжительность разговоров — и все станет понятно. Гранина возьмут «под стражу» — и прощай свидания. Зоя размышляла ровно ночь. Утром она купила самый простой телефон, вручила его возлюбленному, и уже в обед Гранин набрал ей совершенно безбоязненно.

— Теперь они могут заказывать детализацию звонков сколько душе угодно! Комар носа не подточит! — Гранин радовался как ребенок.

Зое было приятно, что ему важны разговоры с ней, но было что-то жалкое в его боязни жены и несообразительности. Еще было что-то подозрительное в том, что он готов взвалить на женщину решение проблем и вполне уверен, что так и должно быть. В период их внезапного расставания Зоя часто думала: «Интересно, что с телефоном, который я ему купила? Почему он не отвечает? Может, выбросил?» И Зое становилось обидно.

Сейчас в кабинете Касьяновой они оба почувствовали себя актерами. Надо было доиграть сцену, ведь зрителями были и дети.

— Спасибо большое вам, Зоя… — Гранин сделал паузу, — Петровна.

— Не стоит благодарности, — нейтрально-доброжелательно сказала Зоя. — Надеюсь, что это поможет Антону и Анне. Кстати, если я не ошибаюсь, мы лечили ваши собачьи шрамы.

Дети при этих словах рассмеялись. Им было приятно, что все знают, как отец спас несчастную собачку, как он пострадал при этом. В этом поступке виделось не только геройство, но и какой-то ребяческий азарт, лихость.

— Да, досталось тогда тебе. — Аня на секунду прижалась к отцу.

Антон только улыбался. Касьянова ничего не понимала.

— Ой, мы мешаем, сейчас же прием здесь! Извините, и спасибо за все! — Зоя улыбнулась аллергологу, а обращаясь к Граниным, произнесла: — Пойдемте ко мне, я отдам Антону его процедурный лист. Он может понадобиться в будущем.

Все вышли из кабинета. Зоя, не обращая внимания, громко и весело переговаривалась с детьми, Гранин шел чуть отстав.

— Вот твои назначения, не потеряй. И приходи к нам. Если что, поможем. Телефон мой у тебя есть, звони без всякого. Даже если заранее не записан, понимаю, у тебя сейчас столько уроков! — Зоя ласково улыбнулась Антону и обратилась к Ане: — Счастливо тебе. Учи свои программы и имей в виду, что всегда можно все изменить! В этом вся прелесть взрослой жизни.

Девушка улыбнулась. Наконец-то ее лицо не выглядело настороженно. Скорее всего, все дело было в отце, который стоял рядом.

— Ребята, идите, я сейчас догоню, узнаю насчет себя. А то вы здесь лечитесь, а я что-то про себя совсем забыл! — Гранин натужно улыбнулся.

— Что же вы хотели у нас сделать? — Зоя лукаво посмотрела на Алексея Александровича.

— Ничего, — вздохнул Гранин. — Я даже не знаю, как начать разговор. Хотя мне непонятно, как Антон оказался у тебя на приеме.

— Все вопросы в терапевтическое отделение. Если тебе что-то не нравится — можешь написать жалобу. — Зоя перестала улыбаться.

— Я не в этом смысле…

— Слушай, Алексей, я не хочу ничего выяснять! Мне совершенно все равно, что ты там думаешь и собираешься делать. Ко мне направили твоего ребенка. Абсолютно больного. Запущенного. Как вы только могли его в школу отпускать в таком виде?! Я его направила к аллергологу. Знаешь, потом отвечать за неправильное лечение тоже не хочется! Понимаешь, при аллергиях прогревания противопоказаны, отеки могут усилиться. Ну а Касьянова взяла все в свои руки, только просила меня помочь.

— Но, как я понял, ты же все устроила…

— Ой, это так, одни разговоры! Без влияния лучшего московского аллерголога вряд ли бы там что получилось. Касьянова вес имеет, к ней прислушиваются, она всем нужна. Ты и представить не можешь, сколько аллергиков и астматиков!

— А при чем тут астма?

— Увы, это иногда прямое следствие запущенной аллергии.

— Вот как? — изумился Гранин. — Я и не знал!

— Да, поэтому и стали с Антоном заниматься. Конечно, я ездила с ними. Но так положено. Детей одних туда послать нельзя. Родители? Ну да, а где вы были, родители? Касьянова звонила твоей жене. Я не знаю, передала она тебе или нет.

— Я ничего не знал. — Гранин растерянно смотрел на Зою.

— Слушай, мы можем сейчас попрощаться и больше никогда не видеться. Антона и Аню я буду встречать. И по службе, и… и потому что за это время подружилась с ними. Они теперь же часто у нас в поликлинике будут.

— Как скажешь…

— Что — как скажу?

— Не притворяйся, ты мне написала такую эсэмэску, что я… Я просто даже не понял… Ну, конечно, женщина может влюбиться, но чтобы так, с такой скоростью…

— Алексей, — прервала его Зоя, — не сочти за мелочность, а где телефон, по которому мы разговаривали?

Зоя даже сейчас пожалела самолюбие Гранина и не сказала «который я тебе купила».

— Татьяна его нашла. И выбросила. Разбила, наступила каблуком.

— Очень ее понимаю. А почему ты мне не позвонил все-таки?

— Я звонил. Телефон был отключен.

— Я ездила в Питер. Пока ты был с детьми на каникулах. Мы договорились, что ты не будешь звонить. И мне телефон был не нужен. Сначала он работал, потом кончилась зарядка. И ты не звонил. И не приехал. Ведь знаешь, где я живу и где работаю.

— Мне пришла эсэмэска, что ты не будешь продолжать отношения. Что ты устала. Что тебе надо выходить замуж, а с женатым мужчиной ты только тратишь время.

— Прямо так и было написано? — переспросила Зоя.

— Да.

— А с какого номера ты это получил?

— Не определился, но ты же пояснила, что пишешь тайно. Что у тебя другие отношения и ты не хочешь, чтобы тебя ревновали.

— О! Вот это фантазия! Даже я бы не додумалась!

— Ты хочешь сказать, что… — догадался Гранин.

— Я хочу сказать, что тебя ждут дети, — снова прервала его Зоя. — И что мы уже обсудили твои укусы. И твои процедуры.

— И когда мне приезжать?

— Зачем? — Зоя удивленно подняла брови.

— Залечивать укусы.

— Как назначит хирург.

— Понятно. И все-таки я приеду до визита к нему, — улыбнулся Гранин.

— Как угодно. — Зоя отвернулась от него, чтобы не выдать себя. На ее лице было написано торжество.

Когда хлопнула дверь, она даже не обернулась.

Зое было все равно, что из рассказанного правда. Ей была абсолютно безразлична степень лукавства бывшего любовника. Сейчас, когда он был снова рядом, она почувствовала внутреннюю свободу от прошлых чувств и поняла, что игра началась снова. Но уже на других условиях и при других правилах. Теперь Гранин будет приспосабливаться. И ей совершенно все равно, что по этому поводу станет думать его жена. «При следующей встрече надо будет поговорить с Аней. Что она рассказывала мне о колледже? Зря они ее туда запихнули. Девушка она способная, с художественным вкусом. Ей бы что-то околотеатральное…» Зоя сидела за своим рабочим столом, закинув ногу на ногу. Она постукивала карандашом по какой-то бумажке и соображала, как найти того, кто связан с театрально-техническим колледжем. Там отличные факультеты, на которых готовят и гримеров, и стилистов, и костюмеров. Она решила, что попробует устроить Аню туда.

Люда и Соня были в ужасе. Они боялись, что впечатлительная Зоя опять начнет страдать.

— Подруга, эта твоя история не имеет конца, — Люда с осуждением смотрела на Зою, — теперь ты взялась за детей.

— Нет, я не взялась. Я — помогла.

— Ты не права, Людок, она — не взялась, — поддержала Соня, — она всегда всем помогала. Я помню, как ты, Зойка, приволокла мне упаковку свиной шейки. Там килограмм десять было. Знаешь, такую в картонной коробке. Мы тогда без денег сидели. Вообще. Мой ввязался в какую-то авантюру. Как обычно. Если бы не это мясо, я бы семью не прокормила.

— Нашла что вспомнить, — поморщилась Зоя, — за мной ухаживал директор ресторана. Надо было как-то связи использовать!

— А когда нам на дачу ты купила двадцать метров шланга и заставила нашего председателя подвести воду к дому? Вроде тогда не было у тебя в нашем дачном кооперативе любовников, — рассмеялась Соня.

— Слушай, я приехала к тебе на неделю, а воду у вас там дают раз в день! Как душ принимать?! Мне ничего не оставалось делать!

— Ты добрая, и ты всегда всем помогаешь! И не спорь со мной! Я твоя подруга уже двадцать лет! — Соня привстала и обняла Зою.

— Я вовсе не то имела в виду, — попыталась объяснить Люда. — Я просто… Зойка, это же дети! Они привыкнут к тебе, а ты можешь влюбиться в другого… Ты можешь устать от них… Ты…

— Могу, Люда, могу. Но ведь пока не устала. И потом, девочки, я ведь виновата перед ними.

— Ну вот, пепел на голову! — сморщилась Люда.

— Вовсе нет. Я понимаю, что Гранин не подарок. Он бабник, жена не просто так ревнует. Да еще с такой силой! Если бы я отказалась от отношений с ним…

— У него были бы другие отношения, и дети тоже были бы несчастны, — отмахнулась Люда.

— Но я бы не оказалась виноватой. А это очень важный аргумент. — Зоя даже не улыбнулась.

Подруги замолчали. Каждая из них попыталась представить себя на месте Зои Абрикосовой. Каждая из них решала, как она закончила бы эту историю.

— А я бы помогла детям еще и потому, что они хоть как-то, косвенно, связывают меня с мужчиной, которого я люблю. Есть что-то трогательно-душевное в этой связи. Ты свою любовь переносишь на все, что связано с любимым человеком, — наконец проговорила Зоя.

— Как-то это… по-иезуитски… — начала Люда.

— Будет тебе. Это очень по-человечески. И происходит само по себе. Поверь мне, Люда, — перебила ее Соня.

— Ну, надеюсь, вы не рассчитываете всерьез, что дети станут хвалить вас отцу? Или что их голос будет решающим при его выборе?! — рассмеялась Люда.

— Я не идиотка! — сурово отрезала Соня. — Но мне бы хотелось в их глазах быть хорошей, доброй, красивой.

— Не похоже ли на дешевый спектакль?

— Нет. Чаще всего люди становятся лучше, когда знают, что их похвалят. И это нормально. Без этой надежды на одобрение половину человеческого благородства можно было бы зачеркнуть. — Соня улыбнулась Зое.

Та поблагодарила ее за поддержку:

— Как правильно ты все сказала! И потом, Людок, дети же взрослеют. Я им тоже скоро не буду нужна. Так, знакомая тетя, чем-то помогла. Иногда с ней интересно было. Но ведь это же не так плохо?!

— И вы спросите, при чем тут Гранин… — процитировала известный анекдот Соня.

— Девочки, я не знаю, — вздохнула Зоя. — Между нами пролегло время. То самое, когда мы с ним не общались. Оно, это время, должно зарасти. Как зарастает травой канавка. Потом дождь и ветер ее сровняют. И посмотрим, что будет. Пока же…

— Что — пока же?

— Пока я с Антоном и Аней иду на спектакль студенческого театра.

— Зачем?

— Это ход такой. Аня хотела бы работать в театре. Но ее сделали программистом. Я хочу, чтобы она посмотрела, как работают гримеры, художники и костюмеры. Там, кстати, нужно знать компьютерные программы специальные. А этот студенческий театр так устроен, что сами студенты и оформлением занимаются. Вот я и хочу, чтобы она на это дело посмотрела.

— Зоя, — Люда пригляделась к подруге, — как тебе это удалось? Как тебе удалось приручить совершенно незнакомых детей? Как тебе удалось усыпить бдительность их матери и заморочить голову их отцу? Как тебе, заведующей физиотерапевтическим отделением, удалось подружиться с пациентами, которые годятся тебе в сыновья и дочери?! Как?! Объясни?!

— Не знаю. У меня это получилось как-то само собой. Понимаешь, я помнила, что они Гранины. Что они его частичка. Мне было очень приятно заботиться о них. И поэтому все вышло естественно. Дети, даже взрослые, чувствуют фальшь. Видимо, ее действительно не было.

— А мать? Ты подумала о том, что если про все это узнает мать?! — возмутилась Люда.

— Это проблема Гранина, — отрезала Зоя. — Ничего тайного я не делаю. Если их отпускают со мной, значит, они сочли это возможным.

Люда с восхищением посмотрела на Зою, но в ее голосе звучала ирония:

— Ты просто удивительный человек! Доселе науке неизвестный!

— Я просто всегда умела жить, — отмахнулась Абрикосова. — А это значит не только достать «красивый» автомобильный номер, недорогие билеты на самолет или попасть на закрытую выставку бриллиантов. Иногда это означает найти общий язык с нужными людьми. «Нужными» в самом хорошем смысле слова.

Зоя не врала. Когда она увидела на карточке фамилию Гранин, то растерялась. Потом, когда выяснилось, что это не однофамилец, а сын, заговорило любопытство — захотелось посмотреть на этого парня. Увидеть знакомые черты, жесты, мимику — недаром говорят, что отец в сыне легко читается. Увидев, что хотела, она прониклась обычной женской жалостью. Мальчик болен, мальчик один, и никого с ним рядом! Так что ей захотелось помочь.

Уже позже, когда они ездили по инстанциям для вхождения в программу, Зоя обнаружила, что мальчик воспитан, мягок, в меру хулиганист. Она разговорила его и поняла, что в семье не хватает самого простого — общения. В семье есть контроль, но нет того самого важного ингредиента, который в конечном итоге влияет на результат стряпни. Ниточка, которая связывала бы родителей, давно истончилась, а растерянные дети не знали, кому отдать предпочтение…

…Зоя любила понедельники — в этот день у нее всегда было полно пациентов. Многих это удивляло, но Зоя, человек не ленивый, любила, чтобы все вокруг кипело, суетилось, чтобы бурная деятельность отвлекала ее от мыслей, подчас грустных.

Так было и в этот понедельник. «Мне совершенно плевать, придет он или нет! — думала Зоя, подписывая документы, поясняя что-то Ире и просматривая карты назначений. — Важно, что я дозвонилась до Володина, тот, вероятно, поможет Анне. Надо только понять, можно ли перевестись из одного учебного заведения в другое. В ее случае, по-моему, нет. В театрально-техническом колледже требуется умение рисовать, если я не ошибаюсь… Хотя это смотря как Володина попросить. Может, Анна позанимается с художником каким-нибудь. Сдаст дополнительные дисциплины. Ну, понятно, этот учебный год надо закончить, осталось всего три месяца. А на следующий…» Да, она занималась своей работой и думала о Граниных. Ей самой это не казалось странным. Ее не удивляло, что, вместо того чтобы ходить на свидания, по ресторанам, в театры и просто гулять со своими верными давнишними поклонниками, она обзванивает учебные заведения, консультируется относительно переводов из одного в другое, что один из рабочих дней она вообще потратила на знакомство с директором колледжа, где учится Анна.

— Хорошая девушка, но замкнутая, и, по-моему, ей у нас не нравится, — сказала директор, — а вы почему интересуетесь?

Зоя, как всегда, сумела постороннего человека вызвать на откровенность, а сама же отвечала расплывчато.

— Я знаю ее семью, — уклончиво ответила она, — да, мне Анечку тоже жаль, но, может, мы с вами что-нибудь придумаем?

И директор пообещала содействие…

В этот понедельник Зоя мысленно пыталась систематизировать информацию о переводах из одного учебного заведения в другое.

— Зоя Петровна, к вам Гранин! Он в кабинете, — заглянув в процедурную, куда Зоя уже перешла делать уколы, сообщила Ира.

— Хорошо, сейчас буду.

Зоя не спеша закончила делать инъекции витаминов, помыла руки, терпеливо подождала, пока оденется пожилая пациентка, и еще минут пять побеседовала с ней о необходимости «всеобщей витаминизации». Только сойдясь во мнении, что главное это — «сбалансированность микроэлементов», Зоя распрощалась и направилась к себе в кабинет.

— Здравствуй! — бросила она Гранину, который стоял у окна.

— Добрый день, — ответил тот, и Зоя почувствовала, что он зол. «Это хорошо, что я не спешила!» — подумала Зоя.

Гранин дернулся было навстречу, но остановился.

— Я слушаю, — спокойно проговорила Зоя. — Если ты на процедуры, тогда проходи к Ире.

— Нет, я по поводу Анны, — заявил Гранин.

— Господи, что случилось? — испугалась Зоя.

— Ты знаешь что! Ты же заморочила ей голову переводом в эту «академию театральных лакеев».

«Это не твои слова, это слова твоей жены. Вполне злобные», — поняла Зоя и покачала головой, как бы осуждая резкость этого определения.

— Алексей, — выдержав паузу, произнесла Зоя. — Я ничего ей не говорила. О переводе. Более того, я не очень понимаю, как можно перевестись из одного учебного заведения в другое, где сдают специальные дисциплины. Такие, как рисование. То есть, наверное, можно, но я не в курсе, насколько сложно или легко. Мы с Анной только говорили о том, что есть профессия, которая сочетает в себе и творчество, и близость к театру, и возможность неплохо зарабатывать, и овладение современными техническими средствами. И эта профессия вовсе не «театральный лакей». Эта профессия — или художник-гример, или художник-костюмер, или дизайнер — оформитель сцены. Весьма уважаемые профессии. Для творческих натур — просто находка.

— Я не знаю, что именно говорила ты, но в доме у нас — ад.

«У вас всегда в доме ад. На этом контрасте и сыграем». Зоя улыбнулась еще шире, чтобы скрыть свои мысли. И предложила:

— Давай сделаем так. Я заканчиваю в семь. У меня встреча с одним человеком. Он может быть тебе интересен как раз в связи с Анной. Можем встретиться, перекусить и поговорить с ним. Задашь все вопросы ему.

— А ты зачем с ним встречаешься? — насторожился отец Анны.

— Гранин! — иронично усмехнулась Зоя. — Вообще-то друзья иногда встречаются, знаешь ли!

— А, ну да! — Алексей Александрович смутился. — Хорошо. Во сколько и где?

— Недалеко отсюда. В начале Кропоткинской. Там только одно кафе.

— Хорошо, буду.

В течение дня Зоя выловила Евгения Николаевича — того самого своего знакомого, важного чиновника, договорилась о встрече, дала ему подробные инструкции и стала ждать вечера. События пока развивались так, как она планировала.

В кафе Зоя приехала второй. Ее приглашенный гость уже был там.

— У меня времени совсем немного, — озабоченно сказал он.

— Сейчас подойдет человек, — тут же пояснила Зоя, — который очень беспокоится о дочери. Он хотел бы все прояснить. Насколько это сложно и сможете ли вы помочь ему.

— Зоя, право, это так странно, — удивился Евгений Николаевич. — В принципе ведь это можно решить самим. Сходить сначала туда, где она учится, потом туда, куда хочет перейти. Узнать, что надо сдать, на какой курс смогут взять…

— Евгений Николаевич, проблема в том, что можно перевестись только на платное отделение. А семья это не потянет. И речь идет о том, как бы это сделать в рамках бюджетного образования. Им же еще надо будет платить за дополнительные уроки рисования. К тому же, чтобы перевестись, надо сдать некоторые предметы.

— А, — крякнул гость, — тогда понятно. Кто они вам, Зоенька, эти люди?

— Это мои давние знакомые, — махнула рукой Зоя. — Над детьми я шефствую по своей части — поликлинической. Ну а в смысле учебных заведений, сами понимаете, помочь не могу.

— Ну да, — согласился Евгений Николаевич, который уже представил череду звонков, которые необходимо будет сделать. Конечно, ради каких-то незнакомых людей поднимать связи не хотелось… Но вот Зоя Абрикосова… Зоя Абрикосова нравилась Евгению Николаевичу, как может нравиться красивая деятельная женщина. Как может нравиться само олицетворение жизнелюбия и оптимизма, очарования и лукавства. Нет, он не претендовал на близкую связь, но прекрасно понимал, что способности Зои Петровны когда-нибудь могут пригодиться и ему. Нет никакой гарантии, что ему не придется обратиться к ней за советом или за помощью. А связи у нее большие, обаяния море, а потому и возможностей немало. «Господи, да почему в наших школах не учат этому самому умению ладить с людьми? Почему не внушают, что обязательность, внимание к людям в сочетании с хорошими манерами — одно из сильнейших оружий на карьерном пути? У Зои бы многим поучиться! Помогу ей, славная она и надежная», — подумал Евгений Николаевич, улыбнулся и произнес:

— Зоя, выслушаем беспокойного отца и постараемся помочь!

— Спасибо вам огромное, — в тоне Зои была признательность, помноженная на достоинство. Она умела делать так, что оказывающий услугу ей был еще и ужасно благодарен за доставленные ему хлопоты.

Гранин опоздал и вел себя некрасиво. Он надменно разговаривал с Евгением Николаевичем. На дежурный вопрос Зои: «Аня же хочет иметь работу, близкую к театру?», он ответил грубо:

— Ну ты же лучше меня знаешь!

Евгений Николаевич глазом не моргнул, бровью не повел. Он принялся выуживать из слов раздраженного человека необходимую информацию.

— Ну что я могу вам сказать… Задача не очень простая, но как только вы все окончательно для себя решите, звоните мне. Вот мои координаты. Я начну действовать. Очень хорошо, что девочка почти отличница. И потом, мне Зоя сказала, что она имеет хороший вкус, одаренная художница…

— Ну да, есть такое дело, — отбарабанил Гранин.

«Дорогой, где твой ласковый тон и душевные интонации? Куда ты их дел? Кто их у тебя украл?» — подумала Зоя, безмятежно улыбаясь собеседникам.

— Зоя, я должен прощаться, время поджимает… Очень был рад повидать. Надеюсь, что встретимся и поговорим обо всем подольше. Желаю здоровья и оставаться такой же красивой! — от всей души произнес Евгений Николаевич, подхватил портфель и удалился. А Зоя и Гранин остались.

— Кто это?! Что это за мужик? — Гранин почти возмущенно посмотрел вслед чиновнику.

— Это мой знакомый. Он очень хороший и порядочный человек. Очень отзывчивый.

— Да? Ну-ну! — презрительно фыркнул Гранин.

— Видишь ли, Гранин, — проговорила Зоя, — я люблю людей за то, что в них всегда есть что-то хорошее. В одних больше, в других меньше.

Алексей Александрович растерялся. Зоя ответила ему так свысока, так неожиданно холодно, как будто он был ее врагом.

— Зоя, я в чем-то виноват? Ты так разговариваешь, — тут же сменил тон он.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда о людях отзываются плохо. Особенно о незнакомых.

— Я же не успел ничего сказать!

— Я тебя остановила, поэтому и не успел. Бог с этим со всем, скажи, как там Антон чувствует себя? Что говорят специалисты?

— У него аллергическая реакция на многие продукты, — озабоченно проговорил Гранин. — Теперь мы готовим ему отдельно. Ты была права. И спасибо, что ты так помогла с этим обследованием.

— Что ты, не стоит, — улыбнулась Зоя. — Передавай ему привет, скажи, чтобы зашел ко мне, если будет у Касьяновой. Мы с ней в одну смену работаем. Я ему несколько книжек приготовила. Пообещала найти и нашла. Хотела с собой взять, но, увы, без машины сегодня. Кстати, ты не подвезешь меня домой?

— Конечно! — Гранин обрадованно закивал.

«Он не знает, как себя вести. Он сбит с толку. Я ничего не выясняю, не ругаюсь, не ссорюсь. Главное, я подружилась с его детьми. И стараюсь помочь не лично ему, Гранину, а всей семье. Он — в тупике. А жена не знает, как это расценить. Смешной!» — думала Зоя, наблюдая, как суетится Гранин, помогая ей сесть в высокую машину.

— Господи, как ты в этом танке ездишь! Это же просто монстр! — воскликнула Зоя, но тут же добавила с кошачьей лаской: — Но какая большая и удобная машина! Вот это я понимаю! Это же просто дом, а не машина!

И Гранин, как всякий мужчина, склонный машину считать таким же своим достоинством, как и некие части тела, расплылся в улыбке:

— Тебе удобно? Может, воздух теплей сделать? А ты какую радиостанцию любишь слушать? Давай-ка поедем через Садовое кольцо, мне там кое-что посмотреть надо.

Все это было сказано разом, а Зоя ответила только на последнюю фразу:

— Отлично, давай через Садовое. Будет, конечно, дорога длиннее, но мы так давно не видели друг друга и так давно не разговаривали по душам, что чем дольше будем ехать, тем лучше.

Гранин облегченно вздохнул. Его, по всей видимости, простили.

А Зоя действительно простила Алексея. Она давно поняла, что он врал про эсэмэску, якобы отправленную его женой Зое, и про его ревность, про обиду на Зою, которая якобы ушла к другому, пока он, Гранин, гулял на каникулах с детьми. Он придумал эту историю, чтобы скрыть малодушие. На самом деле жена действительно нашла их секретный мобильный телефон. И дома был скандал. Со слезами, угрозами, истериками. Скорее всего, Гранина поставили перед выбором — либо он оставляет Зою, либо уходит из дома. И он испугался. Уходить некуда. Разве только делить квартиру, но есть же еще дети. К Зое? На это мог решиться либо безумно влюбленный, либо отчаянный. Гранин не был ни тем, ни другим. Он пообещал бросить Зою. И все новогодние праздники он жил с этим «камнем» предстоящего разговора с Зоей. И, позвонив ей в первый рабочий день и не услышав ее голос, он обрадовался отсрочке, обрадовался тому, что пока избежал объяснений. А потом он еще раз позвонил ей, и телефон опять не ответил. А это уже был предлог, это была уже почти причина, чтобы расслабиться, почувствовать себя немного обиженным и больше не звонить. Ему было жаль Зою, он тосковал, но малодушие и страх перед женой будоражили подозрительность, ревность и обиду виноватого человека. «Виновата она. Почему она не отвечает на мои звонки? Что у нее с телефоном?!» — спрашивал он себя сердито и вместе с тем больше всего боялся набрать ее номер еще раз и услышать Зоин голос. С женой он был ласков, но видел, что это не помогает. Татьяна не простила его. Она оставила его подле себя, но все равно не простила. Их сделка не состоялась — она не получила желаемого. Любящим мужем он не стал, любовницу явно не забыл. А потому почти каждый вечер в спальне, вместо того чтобы быть друг с другом хотя бы ласковыми, они опять ссорились. И начинала именно Татьяна, которую изнутри раздирало злое любопытство.

— Ну чем она была лучше?! Чем?! — спрашивала она.

И однажды Гранин не выдержал и произнес:

— Если бы ты не напоминала, я бы ее уже забыл. А так — не удается.

И, произнеся эту фразу, он обнаружил, что не врет. Зою он не забыл и забыть не сможет. Вот только встреча их ему казалась уже невозможной…

… — Здорово у тебя здесь! — Зоя продолжала восхищаться машиной. — А моя все время капризничает! Ты понимаешь, что — стучит…

Гранин рассмеялся:

— Классическая женская фраза о машине. Что-то — стучит!

— Не смейся, я не знаю, как это объяснить…

— Давай-ка я ее посмотрю. — Гранин, произнося эту фразу, напряженно смотрел вперед. Почти не моргал. Он ждал, поймет ли Зоя его предложение.

— Слушай, да! — тут же откликнулась умная Зоя. — Посмотри, потому что в сервисе меня просто разведут на деньги!

— Когда тебе удобно?

— Мне? Давай в следующий четверг. Я выходная буду.

— А раньше никак?

Зоя мысленно себе аплодировала.

— Ты уезжаешь в командировку?

— Нет, просто… Значит, в четверг, через неделю. Позвоню тебе.

Зоя отметила про себя, что выбранный ею день никак не смутил Алексея. «Неужели стал свободнее?» — усмехнулась про себя Зоя. А уже у своего подъезда она произнесла:

— Ты относительно сегодняшнего разговора посоветуйся дома. Скажи, что встречался с таким человеком, что вроде бы он может помочь. Конечно, вам решать. Вам виднее, что Анне надо. Как определишься, дай знать!

— Конечно, сразу же, так мы же в четверг увидимся и поговорим! — откликнулся Гранин с готовностью.

— Хорошо, — как ни в чем не бывало улыбнулась Зоя, — вот я и приехала! Спасибо, до свидания.

— До свидания, я был очень рад тебя встретить. — Гранин со значением посмотрел Зое в глаза.

— Я тоже. Главное, полезно с Евгением Николаевичем поговорили.

— Я не о нем. Я о тебе, — значительно произнес Гранин. — И о себе.

— Пока. — Зоя протянула руки навстречу Гранину, и он, помогая выйти из машины, сгреб ее в охапку. — Высокая машина, удобная, — рассмеялась на прощание Зоя.

* * *

Антон приехал к Зое внезапно. Он вошел в кабинет, поздоровался и сразу же заговорил о книгах:

— Папа мне сказал, что вы книги нашли!

— Во-первых, привет! — рассмеялась Зоя. — Что ты такой заполошный? И почему так рано? Еще же уроки должны быть?

— Отменили. Должно быть две литературы, но отменили.

— Ты домой заходил, обедал?

— Нет, я не хочу есть!

«Ну да, ну да!» — подумала Зоя, оставила вместо себя Иру и повела Антона в свой кабинет.

— Чаю попьем с бутербродами. Хотя это и не еда. Можно было бы спуститься вниз, в кафетерий, но не могу. Сейчас у меня прием вечерний начнется.

— Спасибо, нормально, — отмахнулся Антон, — и за книжки спасибо, где вы их только достали.

— Знаешь, Москва — город неограниченных возможностей. Здесь можно найти все!

— У меня не получалось. — Антон допил чай. Весь перекус у него занял минут пять.

— А ты голодный был. Почему домой не зашел, горячего не поел?

— А, — отмахнулся он, — там опять шумно очень.

— Ремонт? — наивно спросила Зоя.

— Родичи. Чего-то все время спорят, ругаются.

— У них жизнь тяжелая. Они устают, потому что много работают — ради вас же. Вот иногда и не могут себя сдержать.

Антон посмотрел на Зою неожиданно весело, с пониманием и сказал:

— Нет, дело не в этом. Я раньше тоже думал, что это из‑за того, что им тяжело. А теперь понимаю, что вовсе не поэтому.

— А почему же? — Зоя не должна была задавать этот вопрос, но любопытство и женское тщеславие взяли верх.

— Разные они, — признался Антон. — Ну вот совсем.

— Ну, это же нормально. Папа — мужчина, а мама — женщина! — рассмеялась Зоя.

— Нет, не в этом смысле. У них разное отношение ко всему. К нам, к друзьям нашим, к гостям, которые приходят. Даже к даче, которую они оба любят.

«Ого, Гранин утверждал, что терпеть не может дачу! — вспомнила Зоя неоднократные жалобы Алексея. — Что там он чужой, поскольку жена все сделала по своему разумению. И ни разу не прислушалась к его мнению».

— Ну, с дачами так всегда. Один любит огород сажать, а другой засеял бы все травой.

— Нет, не в этом дело. Они там все делают друг другу назло.

«Они и дома так поступают, только там это не так заметно!» — прокомментировала про себя Зоя.

— Я, наверное, не должен вам это говорить, — опомнившись, вздохнул Антон. — Мама плохо относится к тому, что домашние проблемы с чужими обсуждают.

— Мама права, — кивнула Зоя. — Но в данном случае мы ничего не обсуждали, мы говорили про то, что ты должен обедать. Организм надо укреплять, и правильное питание — это важный элемент в профилактике заболеваний.

— Понятно. — Антон тоже кивнул. Было заметно, что последняя фраза Зои его успокоила.

— Кстати, вы заезжайте с Аней ко мне в воскресенье. Если сможете, конечно. Во-первых, я тебе отдам оставшиеся книги и журналы. Мне их сегодня только вечером принесут. Во-вторых, я должна поговорить с Аней. О ее переводе. Прежде чем что-то делать, надо все-таки понять, действительно ли она этого хочет. Можно было бы встретиться в городе, но, Антон, я что-то очень устала за неделю, так что приезжайте ко мне. Вот адрес. — Зоя черкнула на бумажке несколько строчек.

— Хорошо, — как ни в чем не бывало согласился Антон, — приедем. И думаю, Анька не будет капризничать. Она к вам стала лучше относиться.

— А до этого плохо относилась?

— Ну, — смутился Антон, — настороженно. А как только увидела, что вы знакомы с отцом, что он к вам хорошо относится, так сразу и поменялась. Ну, мама тоже ей замечание сделала.

— Какое?! — Зоя даже оторопела от удивления.

— Чтобы она повежливее была. Мама сказала, что люди помогают, волнуются, переживают, как за самих себя, а она нос воротит.

— А, понятно, — Зоя даже не знала, как реагировать, — все, у меня прием начинается, а вас с Аней я жду… Ну, к часам трем? Нормально?

— Да, хорошо!

Парень вышел, а Зоя еще несколько минут сидела в раздумьях. Она никак не могла понять, что же все-таки имел в виду мальчик и к вежливости с кем призывала их мать? Неужели Гранин рассказал все о том, кто помог с аллергологом и кто сейчас занимается вопросом Ани? Зоя была весьма сообразительной дамой, но тут логическая цепочка не выстраивалась.

До воскресенья оставалось всего два дня. И Зоя, которая пригласила Антона и Аню к себе, решила устроить самый настоящий праздничный обед. При мысли, что она будет жарить, парить, бегать по рынкам и магазинам в поисках деликатесов, у нее забилось сердце. В ее жизни этого не было очень давно. Когда она встречалась с Граниным, они позволяли себе такие мероприятия, но ее все время держало в напряжении ожидание. Она все время боялась, что вот-вот раздастся звонок и его потребуют домой. А потому большую часть времени они проводили в постели. А вот этой неторопливой жизни любовников, когда можно вместе и в магазин съездить, и продукты выбрать, и приготовить в четыре руки, предвкушая неизбежную близость, у них не было. Приходилось отдавать предпочтение любовным наслаждениям, а быт, такой прелестный и лакомый, когда он озарен взаимным интересом и любовью, уходил на второй план. Зое его не хватало, ибо именно он был подтверждением верности мужчины и его полной принадлежности.

«Так, деликатесы подростки не очень понимают. Поэтому сыры, миноги и прочие дела в расчет не берем. Надо приготовить что-то, что любят взрослые дети». — Зоя бродила по рынку, напоминающему цирковой шатер. Так здесь было ярко, шумно и весело. Зою здесь узнавали — некоторые прилавки много лет держали целые семьи, а Зоя Абрикосова до «эпохи Гранина» сюда наведывалась часто.

— Свинину привезли, баранину! Отличную! Тебе отрежу самое сладкое! — соблазнял ее мясник.

— Зачем мне баранина?! Что я с ней буду делать?!

— Женщина! Не позорься! Шашлык из нее делают!

— Шашлык? — Зоя задумалась, а потом кивнула. — Давай свинины и баранины. Самой лучшей. Именно на шашлык.

Пока мясник разделывал куски, у нее в голове уже сложилось полное меню. «Так, все любят шашлык! А я его в духовке умею делать так, что от дачного не отличишь. Потом свежие огурцы и помидоры. И соленые помидоры, и соленые огурцы. Это тоже все дети любят. Еда простая, аллергии не должна вызывать. Картошку — часть испеку, часть поджарю с грибами. Грибы в морозилке есть. Ну, колбаски, буженинки. Вот, шпроты! Шпроты — обязательно большую банку. Дети обожают шпроты!» — Зоя уже набрала целую плетеную корзину еды и отнесла ее в машину. Потом заехала в супермаркет и купила лимонад. Бутылок десять, разного, который считался натуральным. Потом был пломбир, шоколадный торт и конфеты. Конфеты разномастные, на любой вкус.

Вечером Зоя убирала квартиру, перевешивала картины, чтобы они выигрышно смотрелись. Компьютер, ноутбук, планшет, все было оставлено так, чтобы создалось впечатление, что толк в этом она знает и пользуется часто. Специально для Ани Зоя достала художественные альбомы и положила их на видное место — это будет отличный повод для начала разговора.

Но самое главное усилие было направлено на стол. Приборы Зоя достала серебряные, тарелки самые старые и дорогие. Сервировочные безделушки: вилочки для лимона, лопаточка для торта, ложка для соуса — все было начищено до блеска. Зоя сделала маленький букет в серебряной вазочке и поставила в центр стола, накрытого белоснежной скатертью с кружевами. «Вот это стол!» — похвалила она сама себя.

Ровно в три позвонили в домофон.

— Зоя Петровна, нас не пускают! — раздался возмущенный голос Антона.

— Сейчас все устрою, — ответила Зоя и набрала консьержку.

— К вам труднее попасть, чем в поликлинику! — пожаловался Антон, когда они с Анной уже поднялись на этаж.

— Ну, у нас в доме живут очень разные люди. Иные ездят и ходят по городу только с охраной. Поэтому строго, это да. Но зато спокойно. Раздевайтесь, сейчас пообедаем. Я с самого утра ничего не ела.

— А пахнет вкусно, — принюхался Антон.

— Можно подумать, тебя дома не кормят! — одернула его Аня. — Зоя Петровна, мы на пять минут. За книгами. Я вообще не собиралась ехать, это Антон меня затащил!

Зоя при этих словах даже не моргнула глазом.

— А мы и не будем долго рассиживаться. Мы шашлык съедим, и все.

— У вас шашлык? Вы заказали где-то? — оживился Антон.

— Нет, что ты, я все сделала сама, — улыбнулась Зоя. — У меня он двух видов. И свиной, и бараний!

— Я баранину не ем! Я даже запах не выношу! — Аня сморщила нос.

— Какая ты все-таки противная! — не выдержал брат. — Ну, не хочешь, не ешь. Но помолчи! Что ты вечно лезешь!

— Я не лезу. Это ты словно из голодного края!

«Эге, дети стали ссориться!» — отметила Зоя.

— Ребята, давайте не будем ругаться. Я ждала вас, чтобы вместе сесть и пообедать. А вы вдруг…

— Это все она. — Антон уже садился за стол. Он вообще чувствовал себя свободно и, подхватив кусочек колбасы, завел разговор о книгах, которые до этого взял у Зои и уже начала читать. — Вы знаете, ну совсем не то, что говорят в школе. Ну вот совсем не то. И в учебнике написано по-другому!

— Ну, наверное, не по-другому, а не так подробно?! — Зоя обрадовалась перемене темы.

— Или так. Но все равно — интересно. Я, наверное, буду поступать в МГУ. Хоть мои против.

— Почему против?

— Говорят, не поступлю на бюджетное, а платить — дорого!

— А ты Зою Петровну попроси, она поможет, — ехидно вступила Аня.

— Помогу, — как ни в чем не бывало отреагировала Зоя, — тем более ты, Антон, человек серьезный и умеющий учиться. А самое главное — упрямый. Я чувствую, ты от цели не отвернешь. Это отличное качество.

Это был намек на Аню, которая когда-то подчинилась родителям в выборе учебного заведения.

— Да, мне не хочется терять времени, — согласился Антон. — Сейчас так все быстро происходит, что только успевай. У меня есть один знакомый студент, так он диплом начинал защищать по истории одной из стран, а когда пришло время защиты, этой страны уже на карте не было. Представляете?!

— Еще как представляю! — Зоя положила на тарелку Антона щедрую порцию дымящегося мяса.

— Обалдеть! И это вы приготовили дома?! А запах, как у нас на даче!

Зоя радовалась, поглядывая на парня. Он был простодушен, он был открыт. Он явно нуждался в общении с людьми старше себя — Антону хотелось уже примериться к взрослой жизни, и у него была потребность высказать то, о чем он думал — о жизни, о науках, об общественных отношениях.

Анна ела немного, но чувствовалось, что она уже помягчела. Ее резкость, которая теперь проявлялась иногда, видимо, была взята у матери либо ее корни лежали в родительских ссорах, которые она, как дочь, не могла не замечать.

— Еще будет торт. Шоколадный. А для тех, кто шоколад не любит, есть пломбир. Сливочный.

— Зоя Петровна, вы так каждый день едите? — Аня посмотрела на торт сытыми глазами.

— Что ты! Это мне захотелось с вами так пообедать! Втроем же веселее все-таки!

— А вы одна живете? — Аня выразительно посмотрела на фотографии, которые были расставлены на большом комоде. На снимках была совсем молодая Зоя и критик Зубов, тот самый, который проложил ей дорогу в большую поэзию.

— Я живу одна. А человек на фотографии, — Зоя проследила за взглядом Ани, — это мой очень старый близкий друг.

«Девочка воспитана так себе. И даже не пытается быть приятной. Только в присутствии отца она мила и доброжелательна», — подумала Зоя и улыбнулась Ане.

Аня не ответила на ее улыбку.

— Знаешь, Аня, — Зоя попробовала зайти с другой стороны, — очень важно любить людей. Не важно, хорошо ты их знаешь или плохо.

— А если человек так себе? Как его любить?

— А ты уверена, что «так себе»? Если уверена — отойди. А если нет, сохраняя дистанцию, будь просто доброжелательна. Смею тебя уверить, что это очень приятно — быть доброжелательной. Кстати, что ты решила с переводом? Учебный год заканчивается.

— Я? — Анна смутилась. — Я очень хочу.

Было видно, что эта фраза ей далась с трудом — в этом вопросе ее союзником могла быть только Зоя, с которой она сейчас была так резка.

— Родители против?

— Я не пойму, — взволнованно проговорила девушка. — Я вообще ничего не пойму! Они меня не слушают! Они только друг с другом разговаривают, как будто бы меня нет!

Словно прорвало плотину — Анна стала рассказывать о всех доводах, которые приводила мать, — все доводы были против перехода. Анна пожаловалась на отца, который наедине с дочерью поддерживает ее, но как только возникает общий разговор, принимает сторону матери. Анна рассказала, что она даже достала учебники, по которым занимаются на первом курсе театрально-художественного колледжа.

— Вы понимаете, я сама туда позвонила, узнала, что надо для перевода…

— И что надо? — Зоя с удивлением смотрела на девушку. Оказывается, она, Зоя, сама того не подозревая, разбудила беспокойную мечту. Мечту, которую погребли под мелкими домашними неурядицами.

— Рисунок, надо сдавать рисунок. А рисую я так себе, — призналась Аня.

— Слушай, а если тебе не переводиться? Если тебе просто заново поступить? Поучиться рисунку и летом поступить?

— Не получится, мне негде брать уроки, — вздохнула Аня.

— Ерунда, понимаешь, ерунда. В Москве полно мест, где учат рисовать.

— Вы сами пробовали найти такие места? — с запалом спросила Аня.

— Нет, — спокойно отреагировала Зоя. — Только потому, что мне это не было нужно. Но смею тебя уверить, что если понадобится — найду!

— Найдет! — Антон на секунду оторвался от книги, которую просматривал прямо за столом. — Зоя Петровна найдет. Даже мама сказала, что она найдет все, что можно и нельзя!

Зоя уронила грязный нож. «К гостю!» — машинально подумала она.

Антон и Аня засобирались только через часа два. Зоя уже стала зевать. Обычно воскресный день был у нее днем отдыха, сна и расслабления. А тут пришлось убирать и готовить, потом накрывать на стол, потом разговаривать, лавируя не хуже дипломата. А потому все это время Зоя была в напряжении. И очень устала.

— Так, звоните отцу, чтобы он вас забрал, — деловито скомандовала она. — Пусть на машине заедет, нечего вам усталым по городу тащиться. К тому же у Антона полная сумка книг. Они тяжелые.

— Точно. — Антон обрадовался. Он так наелся, так наговорился, что почти засыпал. — Только адрес надо ему объяснить.

— Ну, если не получится, дашь мне трубку.

Зоя демонстративно вышла на кухню, где принялась загружать посуду в мойку.

— Вы живете одна, но у вас так все устроено удобно. — Аня оглядела нарядную кухню, похожую на гостиную.

— Я люблю, когда красиво. Когда чисто.

— Для этого надо иметь деньги, — сказала Аня, складывая тарелки в стопку.

— Надо. Я их зарабатываю. Трачу экономно. Покупаю одну хорошую вещь вместо десяти плохих. Это очень выгодно. Будешь вести свое хозяйство, вспомни эти мои слова.

— Я не выйду замуж. Как и вы. Только вы не выходите… — тут девушка замялась, — вы не выходите, потому что вам это не нужно. У вас и так все есть. И мужчины тоже. Я же вижу. И понимаю. А я не выйду, потому что не буду никому нужна.

— Что за бред! — Зоя даже отвлеклась от посудомоечной машины. — Кто тебе это сказал?

— Напрямую — никто. Но намеками — было, и не раз. Говорят, что я буду несчастливая, что если кто-то и женится на мне, то будет изменять. Ну, гулять, в смысле.

— Я очень хорошо поняла, в каком смысле, — проговорила потрясенная Зоя. Она догадалась, чьи это были слова. — Но это такая глупость, что я даже и сказать ничего не могу! Ты понимаешь, что тебе так мало лет, чтобы о себе такие вещи думать?! Я в двадцать лет…

Зоя вспомнила, что в двадцать лет у нее не было отбоя от мальчиков и от мужчин. Но она на отношения не соглашалась — ее захватила поэзия.

— Значит, так. Я поговорю с тобой на эту тему. Только не теперь. Нам ведь не нужны свидетели в виде мужчин. — Зоя кивнула в сторону Антона. Тот был, правда, далеко, в комнате и громко диктовал отцу адрес, который тот и так отлично знал.

— Не нужны, — смутилась Аня.

— Мы с тобой поговорим… Давай на неделе, когда у тебя меньше всего занятий. Мне надо на маникюр, вот мы с тобой и встретимся в салоне. Там будет время, когда мы окажемся одни. И поболтаем.

— Но мне на маникюр не надо. Что я буду делать в этом салоне?

— Почему — не надо?! Каждой женщине нужен маникюр. К тому же у меня куча купонов в этот салон. Нам сделают бесплатно. Только надо успеть до пятницы, иначе купоны пропадут. Договорились?

— Ну, договорились. — Аня неуверенно пожала плечами.

— Слушай, что ты такая смурная, — взяла ее за плечи Зоя, — у тебя вон какие перемены в жизни намечаются, а ты… Ты должна радоваться и от нетерпения подпрыгивать!

Гранин приехал за детьми очень быстро.

— Антон, выходите, я вас жду, — послышалось из телефонной трубки.

— Пап, ну так же нехорошо, ты поднимись! — прошептал Антон, скосив глаз в сторону Зои.

Та сделала вид, что ничего не слышит.

— Алексей Александрович, может, чаю вам налить? — когда Гранин появился в квартире, церемонно предложила Зоя и полезла в сервант за чистой чашкой.

— Нет, спасибо, — отказался Гранин, — уже много времени, а мне еще к другу надо заехать. Вот я сейчас ребят отвезу домой, и к нему. Так что благодарю, в следующий раз.

— Точно, в следующий раз, вот мы книги будем возвращать Зое Петровне, вот и будешь чай пить. — Антон уже стоял в прихожей в куртке. Аня замешкалась в комнате.

— Зоя Петровна, спасибо вам, — когда Зоя приблизилась, заговорила она, — извините, я иногда бываю немного невоспитанной. Во всяком случае, так говорит мама.

— Все нормально, встретимся на маникюре. Там все обсудим. Тайно! — Зоя сделала заговорщицкое лицо. — Алексей Александрович, до свидания, дети у вас прекрасные. А книги, Антон, возвращать не надо. Я тебе их отдаю насовсем.

— Ну да?!

— Да ну! — передразнила Зоя мальчика.

— Вы балуете их, — вставил словечко Гранин.

— Ничуть. До свидания.

Зоя закрыла дверь и еле-еле удержалась от того, чтобы не проследить за гостями — ее окна выходили прямо во двор.

«Что ж. Теперь я должна отдохнуть. Все замечательно, но я привыкла к другому режиму!» Зоя наполнила ванну, насыпала в воду ароматической соли, зажгла свечи и погрузилась в дремоту. Вода была горячая, и сон не мог ею овладеть, он как бы поджидал, когда она покинет душистую ванну, облачится в мягкий халат и нырнет под одеяло.

Звонок в дверь раздался внезапно. Зоя сначала подумала, что ей показалось.

Потом прислушалась — нет, резкий звук вытаскивал из дремы и заставлял биться сердце. «Господи, кто это еще! Как же я хочу спать!» — Зоя, завернувшись в халат, прошла к двери и открыла ее одновременно с собственным вопросом «Кто там?».

— Это я, — за дверью стоял Гранин.

— Откуда ты?

— Из дома. Дети уже ложатся спать.

— А тебя ждет друг.

— Друг дождался меня. — Гранин сделал шаг вперед и оказался в Зоиной квартире. Дверь за ним захлопнулась.

Они стояли вплотную друг к другу. Гранин вдыхал запах Зоиного тела, разгоряченного и ароматного. Она чувствовала его запах — знакомый запах его дома, на удивление родной и привычный. Она коснулась щекой его шеи с такой же отросшей щетиной, какая обычно у него бывала к вечеру. Они стояли друг против друга, словно уже преодолели все разлуки и размолвки. Словно уже обо всем поговорили и обо всем договорились. Они стояли друг против друга, словно им осталось самое малое — заключить друг друга в объятия и тем самым вернуть себя друг другу. Они так и сделали.

— Только не сопротивляйся, иначе я тебя уроню, — проговорил Гранин, подхватывая Зою и осторожно неся ее в спальню.

— Я не сопротивляюсь, — отвечала та и тут же требовательно приказала: — Только покрывало убери. Терпеть не могу шелк.

Гранин рассмеялся и положил Зою прямо на шелковое покрывало.

— Сейчас тебе будет не до шелка, вот только дай раздеться!

Он был прав — шелк и прочие мелочи Зоя уже и не вспоминала. Она возвращалась в недалекое прошлое, когда этот мужчина был так ей дорог, когда она так от него зависела и так была готова за него сражаться.

Сейчас она любила его так же сильно, ее чувство было прочным и при этом имело уже иную структуру. Восхищенность обликом, желание телесной близости остались, но к ним прибавилась властность, распространяющаяся на всю его жизнь. Зоя Абрикосова вошла во вкус управления чужими желаниями, чужими стремлениями, и это оказалось не менее азартным делом, чем обычное стремление женщины влюбить в себя мужчину. К тому же эта власть позволяла поставить человека в зависимость, привязать к себе, но самой сохранить определенную свободу.

— У меня есть обязательства, а это значит, у меня есть все, что положено иметь человеку в жизни! — сказала себе она.

За этой громкой фразой скрывалась житейская правда, скрывалась практичность, возведенная в страсть. Так ведь и в самом деле семейство Граниных уже с трудом могло обойтись без Зои.

… — Зоя, ты это все делаешь, потому что тебе это действительно нужно? — пытала Люда подругу.

— Это им нужно, — отвечала та, — значит, я должна помочь.

— А как же они без тебя жили раньше?

— Понятия не имею. Так и жили. Я же тебе рассказывала, что прилично Гранин выглядел только в своей морской форме.

— Но дело же не в этом? — Люда пыталась деликатно намекнуть на то, что Зоя живет точно сбоку припека чужой семьи. Что внешне это выглядит не только странно, но и подозрительно. Во взаимных отношениях Люде особенно не нравился этот момент.

— Господи! Да ты о чем?! Почему подозрительно? Я же с его женой не в подругах! Мы не общаемся даже. И Гранину я запретила упоминать ее в наших разговорах. Люда, милая, я не люблю пошлости и двусмысленности. Я не позволю появиться тройственному союзу, ни в каком виде.

— А сейчас у вас что?

— Сейчас у меня отношения с Граниным. У него — отношения со мной. Поэтому мы должны друг другу помогать. Что у них с женой — мне неинтересно. Уже неинтересно. Это — пройденный этап. Если он не уходит от нее, значит — нельзя. Но веришь ли, вот я бы с ним в одних стенах и полгода не прожила. Так что все складывается как нельзя лучше.

— Слушай, он тебя любит? — спросила донельзя удивленная Люда.

— Он?! Он, по-моему, не верит своему счастью! Что ему такая женщина досталась! — счастливо рассмеялась Зоя.

Она давно уже почувствовала свое превосходство. И давно не мучилась от мыслей, насколько прочно чувство Гранина. Она жила так, будто бы их будущее уже предопределено — они будут вместе так, как это уже сложилось. И наметившееся равновесие никто из них никогда не нарушит. Только изредка Зоя, как фокусник-картежник, доставала из рукава козырного туза — изумленный Гранин очередной раз признавал не свое поражение, а ее победу.

— Я сегодня заеду за тобой. — Голос Гранина был далеким, словно доносился из другого города.

— Ты где? — улыбнулась Зоя. Как приятно не реагировать на любимого мужчину. Не реагировать пульсом, сердцем, жаром. Как приятно просто улыбнуться, произнести первые пришедшие на ум слова приветствия. Как приятно не искать тайный смысл в его речах и его смех не толковать пятью способами. Как приятно быть уверенной в отношениях настолько, чтобы не придавать значение всему, что так часто отравляет жизнь в начале романа.

— Я — в пробке, на Кольце, — голос Гранина был все так же далек, — я за тобой заеду, и мы поедем ужинать. У меня целый вечер свободен.

— Не получится, — Зоя почти прокричала ему в ответ.

— Почему? — Голос Гранина неожиданно оказался очень близко, так что Зоя чуть не оглохла.

— Я иду на вечер в Дом литераторов.

— Одна?

— Нет, там будут мои подруги, много знакомых.

— А что это ты вдруг? В Дом литераторов? — подозрительно спросил Гранин.

— Пригласили. — Зоя рассмеялась. — А хочешь, приходи, я тебе пригласительный оставлю. А как мероприятие закончится, нам с тобой можно будет и поужинать.

— Я не знаю, — на том конце явно надулись.

— Ну как знаешь, — легко отозвалась Зоя, — тогда до завтра?

— Во сколько там надо быть? — Гранин тут же попался на Зоину уловку.

— Где?

— Ну, в Доме литераторов.

— Начало в семь. Приезжай в половине седьмого. Возьмешь пригласительный и проходи в зал. Я тебя найду.

— Как ты меня найдешь?

— На билетах же места проставлены. Я буду знать, где ты сидишь.

— Ладно, договорились. — И все-таки Гранин не выдержал, отомстил. Он повесил трубку не попрощавшись.

Зоя не обратила на это внимания. У нее сегодня был особенный день. Сегодня она должна была вспомнить самое начало своего творческого пути. Сегодня Зое Абрикосовой предстоит принять участие в торжественном вечере, который посвящен одному уважаемому журналу, где когда-то печатались ее стихи. «Как давно это было и как странно, что я этим занималась! Как странно, что не делаю этого сейчас! Ведь тогда казалось, что поэзия — это то, что я никогда не смогу разлюбить!» — подумала Зоя. В этот день работала автоматически, она вся была в воспоминаниях, в грустном элегическом настроении и предвкушала встречу с теми людьми, которых не видела очень давно и к которым до сих пор питала теплые чувства.

Она ушла из поликлиники пораньше. Пешком через Арбат и Молчановку дошла до ЦДЛ и в толпе людей у входа увидела своих подруг, которые держали в руках цветы.

— Это что еще такое? — спросила Зоя и покраснела от удовольствия.

— Это — тебе. Ты же у нас поэтесса. Хоть я не любила твои произведения, надо отдать должное — они у тебя были красивые. По молодости нам казалось, что рыцари и принцы — это смешно. А сейчас полжизни отдали бы за самого завалящего, — с чувством сказала Люда, вручила Зое букет и поцеловала ее.

— Спасибо тебе, дорогая! — Обнявшая Зою Соня тоже выглядела растроганной. — Спасибо, только ты, единственная из нас, была романтиком. И только тебе это не помешало жить нормальной полноценной жизнью. И выстоять в этом циничном материальном мире.

— Девочки, вы так говорите, словно мы — старухи! Это что такое? Ну-ка марш в зал, сейчас немного позаседаем и будем пить шампанское! — С этими словами Зоя подтолкнула подруг к входу.

А ее уже окликали. Кто-то норовил поцеловать руку, кто-то обнял, кто-то приглашал на свои мероприятия, протягивая визитки. Она была окружена мужчинами — ведь в литературном мире их несколько больше, чем женщин. Так, в сопровождении свиты она поднялась в зал, там села в президиуме. Его составляли солидные мэтры, и только Зоя была молода и красива. Когда ее пригласили сказать слово, она легко поднялась, простучала каблучками, подойдя к микрофону, потом минуту разглядывала зал и, тряхнув рыжими локонами, произнесла:

— Я всегда писала о любви, потому что я всегда мечтала о любви. Теперь я ничего не пишу. Наверное, потому, что она у меня уже есть.

Зал по-доброму хихикнул. Обернувшись к главному редактору журнала-юбиляра, Зоя продолжила:

— Но вы не думайте. Теперь я буду писать стихи о детях.

Выступление Зои так отличалось от пафосных и официальных речей, она была такой задорно рыжей и наивно милой, что зал долго хлопал.

— Рожать собирается, что ли? — озабоченно спросила Соня Люду.

— Аллегория, — пояснила Люда. — Аллегория женского счастья. Любовь. Дети. Зойка-то всегда о счастье писала.

— О рыцарях.

— Тоже аллегория. Рыцарь у нее — это то же самое, что счастье.

Только один зритель не хлопал Зое. Алексей Александрович Гранин сидел и не верил своим ушам и глазам. Его Зоя, и без того прекрасная, деятельная, добрая, превосходный медик и отличная хозяйка, оказалась еще и поэтессой, которую не только печатали в журналах, но которую издавали. Гранин видел эти ряды красивых изящных книжиц, выставленных в фойе по случаю юбилея. Он слушал комплименты в ее адрес и понимал, что они ничуть не преувеличение. Что они справедливы и даже недостаточно цветисты. Он видел, как ею восхищаются, и понимал, что это малая толика того, что она заслуживает. Он видел мужчин, которые почли бы за счастье быть рядом с Абрикосовой Зоей. И понимал, что это далеко не все мужчины, которых Зоя заинтересовала бы. Он слушал, смотрел и не понимал, за что ему такое везение. И правильно ли он прочитал знаки судьбы, не перепутал ли что?

Гранин не стал дожидаться окончания мероприятия и уехал. А Зоя провела с творческими коллегами и подругами один из лучших вечеров в своей жизни. Она понимала, почему Гранина нет рядом. Ему надо было еще раз осмыслить произошедшее в их жизни. Ему надо было справиться с удивлением, ревностью, завистью и (тут Зоя позволила себе самонадеянность) с мыслью, что их отношения — это надолго. Что он попал в соблазнительный капкан, который расставила ему умная, деятельная женщина. «Ну да, тебе повезло, дорогой!» — подумала она между бокалами шампанского и великодушно отправила Гранину эсэмэску: «Я тебя люблю!»

Через несколько дней Зоя и Аня встретились в салоне. Накануне Зоя устала на работе и в какой-то момент пожалела о своем предложении. Ведь обычно в салон она ходила, чтобы расслабиться. А завтра это не получится сделать. Надо будет следить за каждым своим словом. К тому же Аня — человек настроения. И каким оно будет у нее завтра — большой вопрос! Но делать было нечего, а потому в назначенное время Зоя ждала дочь Гранина.

Опоздала Аня не намного, долго извинялась, и Зоя даже устыдилась собственного раздражения. Ведь девушку явно не балуют такими вещами. Более того, Зоя была уверена, что Аню даже не приучили к ним. И не из‑за отсутствия денег. Из‑за особых Татьяниных подходов к воспитанию.

— Ну, давай-ка немного отвлечемся от будней, — бодро предложила Ане Зоя и вошла в салон. Их тут же окружили вниманием и заботой.

— Как же у вас это хорошо получается — все организовывать, доставать, устраивать! Вы такой внимательный врач. А еще стихи пишете! — заметила Аня, когда они уже сидели с укутанными в специальные варежки руками.

— Да, писала. Пока — не пишу. Времени нет, — подтвердила Зоя и переспросила: — А тебе папа сказал?

— Да, он вашу книгу купил.

— И ты ее прочла? — Зое было интересно мнение девушки, а еще ей было интересно, как на эту покупку отреагировала жена Гранина.

— Я не понимаю, — призналась Аня. — Я не понимаю, как можно писать о чем-то фантастическом. Почти сказочном.

— Ну а в детстве, в детстве ты сказки читала?

— Да, когда была маленькой совсем. Потом — перестала.

— Ну а я сказки до сих пор люблю, — улыбнулась Зоя.

— Странно, — Аня недоверчиво посмотрела на Зою, — по вашему виду не скажешь.

— А что скажешь по моему виду?

— Вы деловая. Даже крутая. Красивая. Но чтобы сказки в стихах писать… Нет, этого и предположить нельзя. В реальной жизни у вас все решено, все определено. У вас есть нужные люди на все случаи жизни.

— Поверь, это очень легко — дружить с людьми. Особенно если делаешь это искренне, — Зоя улыбнулась, — ты с открытым сердцем, они к тебе так же.

— Все равно это надо уметь. На это нужно терпение. — Аня покачала головой.

— Верно, но как только привыкнешь, будет казаться, что все происходит само собой.

— Ну да, — с сомнением произнесла Аня.

— Честное слово, ничего сложного!

Они помолчали, а потом Аня тихо спросила:

— Вам нравится мой отец, да? Скажите, я никому не проболтаюсь! Вы должны мне ответить! Понимаете, я же чувствую что-то не то! Что-то непонятное. И вы такая хорошая и добрая. И столько уже сделали для нас. Скажите, я никому ничего не скажу, но мне легче будет с вами общаться!

— Аня, что ты такое…

— Зоя Петровна, я — не Антон. Он согласен на любое удобное объяснение. Хотя думаю, что и объяснений не надо. Ему хорошо, и слава богу! Но я же не Антон. Я все вижу. И дома у нас так странно стало.

Зоя с раздражением вытащила руки из махровых рукавиц и стала растирать крем пальцами. Она меньше всего хотела втягивать в историю детей Гранина. Начиная эту вполне добросовестную, искреннюю игру, Зоя меньше всего хотела объясняться с ними. Сейчас уже она не чувствовала вину перед Аней и Антоном, но испытывала неловкость, словно ее вынудили оправдываться перед незнакомыми людьми, которые могут о ней подумать самое нехорошее.

— Аня, почему ты так решила?! Только потому, что я что-то делаю для вас? — Зоя шумно вздохнула и продолжила: — Ты ставишь меня в неловкое положение. Мне совестно напоминать о мелочах, которые я по-дружески устроила.

— Но вы же тоже так поступили, — Аня оказалась девушкой из настойчивых, — вы так тоже поступаете. Ваши поступки… Они… Из‑за них…

— Что — из‑за них?! — Зоя в упор посмотрела на Анну. Та смутилась.

— Из‑за них у моих родителей проблемы.

— Они ссорятся? — в упор спросила Зоя.

— Нет.

— Тогда что?

— Я не знаю, как это объяснить… Но они раньше ругались, а теперь молчат. Раньше спорили, а теперь мама махнула рукой. Она соглашается с отцом. Но это не в ее правилах. Она как бы стала слабее. Она ушла в тень. И я понимаю, что это из‑за вас.

— Если бы это было из‑за меня, твой папа мне об этом бы сказал. Твоя мама мне бы позвонила. Но ни он, ни она этого не сделали. Значит, дело не во мне. Значит, дело в другом!

— В чем же? — зло прищурилась Аня.

— Может быть, у них кризис, — не кривя душой, предположила Зоя. — Самый обычный, который случается у всех. А кризисы бывают по самым разным причинам. Много проблем, много работы, переутомление, отсутствие отдыха. Это я как врач тебе говорю. Так что, думаю, моей вины нет. И еще. Когда происходит такое, как у твоих родителей, важно не вмешиваться. Делать вид, что ничего не замечаешь. Ты тогда облегчишь им положение. Не вынудишь притворяться.

Девушка молчала. Зоя видела, что она колеблется, что ей хочется продолжить разговор, что ей важно поделиться всеми своими сомнениями.

— Ну и, наконец, ответ на твой вопрос. Мне твой папа нравится, как может нравиться красивый порядочный мужчина. Думаю, он нравится многим, — Зоя лукаво улыбнулась, чем неожиданно развеселила Анну, — вот ты смеешься! Ты же знаешь, что отец обаятельный, и гордишься им. Но связывают нас особые отношения, которые не имеют никакого отношения к твоей маме и к вашей семье. Понимаешь, бывают на этом свете вещи, которые невозможно уложить в рамки привычного. Невозможно точно описать и с чем-то сравнить. Вот именно такие у меня отношения с твоим отцом и твоей семьей. И совершенно не стоит пытаться все досконально выяснять. Иногда это просто невозможно.

Говоря это, Зоя почти не лукавила. Она действительно относилась ко всем Граниным как к своим родственникам. Бесспорно, в основе этого чувства лежала любовь к Алексею, но эта любовь уже приобрела иные, весьма целомудренные черты — в ней было больше заботы и ответственности, привязанности и преданности.

— А как вы думаете, моя мама счастлива? — спросила Аня, пристально глядя на Зою.

— Я не знаю, — ответила Зоя честно. — Вы никогда об этом не разговаривали?

— Мы вообще об этом не говорим, — призналась Аня. — У нас не принято откровенничать.

— Я думаю, что твоей маме сложно, — вздохнула Зоя. И бодро продолжила: — Но у нее есть выбор.

Зоя не была уверена, что Аня ее понимает. Но девушка согласилась:

— Да, я тоже так думаю. Она могла бы сделать так, чтобы мы с вами не общались. И не только мы. Но и отец.

— Ну… — Зоя покачала головой, — Аня, не копайся в этом. Со временем все станет ясно.

— Или мы привыкнем.

Зоя посмотрела на Анну и впервые за все время неукротимой атаки на семейство Граниных у нее появились сомнения в правильности сделанных шагов. Впервые Зоя Абрикосова задумалась о своем праве на этих людей. Впервые почувствовала растерянность — она считала себя умнее и ловчее их, а ее, похоже, разгадали. Вывели на чистую воду и теперь решают, как поступить: согласиться на эту странную, но выгодную для всех полудружбу — или навсегда закрыть перед ней двери своего дома. Зоя почувствовала, как кровь прилила к щекам, как внутри что-то дрогнуло и как перед глазами появилась пелена. Она еле сдержалась, чтобы не закричать.

— Аня, я люблю твоего отца. Понимаешь, очень люблю. Но я знаю, что он никогда вас не бросит. Ни тебя, ни Антона, ни твою маму. Он мягкий, но очень порядочный человек. Он порядочен со всеми, а от этого всем очень больно. Он должен был прогнать меня давно! Запретить звонить, запретить помогать, встречаться с вами. Но он этого не делает. Он, наверное, жалеет меня, зная, как я к нему отношусь. Жалеет, зная, что мне будет сложно разлюбить его и отыскать другого. И что нам теперь, Аня, делать?! Скажи, ты же так готова нас осудить! В особенности меня! Что бы ты сделала на нашем месте?

Зоя понимала, что она разрушает все, что создавала, понимала, что сейчас доживает последние минуты ее мир, пусть не очень правильный, лукавый, но по-своему красивый и добрый. Но сил выдержать это осуждение, это подозрение не было, врать этой совсем молодой девочке она не могла.

— Перестаньте, я очень прошу, не надо! Я не хотела все это говорить! — Аня бросилась к Зое. — Вы не виноваты, я знаю. Никто не виноват! Я даже пыталась что-то придумать, чтобы всем было хорошо! И маме тоже! Но мне ничего не приходило в голову! И вы не плачьте, вы — хорошая, вы ведь любите отца! Любите нас с Антоном!

Женские слезы — это принцип домино. Не было бы ничего удивительного в том, что маникюрша, которая зашла в комнату и увидела рыдающих клиенток, зарыдала бы вместе с ними. Но Зоя сквозь слезы и смех проговорила:

— Мы будем делать маникюр! Обязательно! Девушке — «френч», пожалуйста! Поглядите, у нее руки как у хирурга, почти без ногтей! А нам ее замуж выдавать скоро!

Через два часа Аня сидела напротив Зои, ела мороженое и говорила без остановки:

— Я знаю, что обсуждать родителей нехорошо. Я все знаю. Но, Зоя, вы понимаете, я никогда не могла ничего рассказать. Мы были между двух огней. Папа — вы правильно заметили, он мягкий, иногда даже слишком. Он не брал под свою защиту, он мог только пожалеть, тихо, потом, когда уже все успокаивались. А мама… Мама очень строгая. Я думаю, что это так несправедливо — одного ребенка любить больше другого.

— Ерунда, — замотала головой Зоя, — так не бывает. И Антона, и тебя она любит одинаково сильно. Вы же ее дети.

— Значит, я неправильно выразилась. Любят одинаково сильно, а относятся по-разному. Я всегда жалела, что я не мальчик. Тогда бы у меня отношения с мамой были другими.

Зоя вздохнула и принялась рассказывать о сложных взаимоотношениях, которые были у нее с собственной матерью.

…В субботу, встречаясь с подругами, Зоя не могла сдержать возмущения:

— Что-то в системе семейного воспитания надо менять!

Соня, услышав это, даже сигарету отложила. Ей, матери двоих детей, преодолевших только что самый «милый» подростковый возраст, слышать подобное из уст Зои было удивительно. Она даже онемела на секунду, а потом с ехидством спросила:

— Подруга, что ты знаешь о семейном воспитании?

Спросил бы это кто-то другой, Зоя бы обиделась от такого прозрачного намека, но Соне она все сразу же простила. Соня, по разумению Зои, была героиней. И не потому, что она выдерживала дурной нрав мужа, не в том, что сумела воспитать двоих детей и при этом сделать карьеру. Дело было в том, что сама не видела в этом ничего героического. Она относилась к своей жизни как чему-то естественному, обыденному и лишенному подвигов. Отсюда происходили ее легкость нрава, увлеченность и жизненный энтузиазм. При непрерывной занятости и постоянной усталости Соня жила с удовольствием. В ней не было скорби усталости и жертвенности, она в отличие от многих не укоряла своим видом остальных за свой же выбор. Зоя не могла не уважать это.

— Сонечка, ну, ты только посуди сама! — как ни в чем не бывало продолжила Зоя. — Что в семье у нас взваливают на дочерей! Вы даже представить не можете! Вот на Ане, например, на девчонке все — уборка, готовка, стирка, брат. Кстати, она таки учится в колледже, решен вопрос с переводом! Я нашла художника, чтобы он занимался с ней рисунком, но ей некогда! Ей надо перегладить кучу белья, приготовить ужин, перемыть посуду! А еще навестить тетю, привезти ей продукты. И убрать квартиру…

— Господи, да что такого! — фыркнула Люда. — Здоровая девка, родители работают! Почему бы ей и не заниматься этим всем!

Соня промолчала. И это было странно.

— Что? Не согласна? — бездетная Люда посмотрела на подругу.

— Видишь ли… Не то чтобы не согласна… Я вообще считаю, что в русской семейной ментальности отношение к дочерям примерно как отношение к домашней скотине, — неожиданно серьезно сказала Соня.

— Ну ты хватила! — ахнула Люда.

— А ты к словам не придирайся, — с жаром воскликнула Соня. — Домашняя скотина — это не оскорбление, это определение места в семейной иерархии. Что от дочерей требуют? Чего ждут? Хотят, чтобы были гладкими и чистыми, ухоженными и красивыми. Требуют быть работящими, услужливыми, ласковыми. Чтобы не бодались! Чтобы дочь партию хорошую сделала, то есть перспектива на случай лихих годов была. Чтобы всегда подмогой была, любую работу делать умела, чтобы была двужильная. Ну, коровы вроде молоко давать должны, но на них же и пашут. Немало не заботясь, каково им. Надо, значит, надо. Ничего, авось выдержат!

— Ты не права! — попробовала переубедить подругу Люда. — Дочери — это тоже дети. И к ним отношение…

Но Соню было не остановить.

— Да, кстати, снисхождение к ним такое особенное, — продолжала она. — Как к отражению в воде. Что-то такое не очень ясное, рябью покрытое… И чье это отражение, тоже не понять. То ли отражение родителей, то ли мыслей и надежд на то, какой должна быть хорошая дочь. — Рассуждают как? «Она так не может думать! Так думает ее муж, любовник!» А муж думает, что она повторяет слова матери и отца… Она всю жизнь вторична, она чья-то изнанка.

— Сонька, ну, ты даешь! Как ты можешь… — Люда во все глаза смотрела на подругу, но та продолжала и продолжала:

— Нет, конечно, их любят, ими гордятся и их жалеют. Но ведь племенной скотиной тоже гордятся! Ее тоже любят, тоже жалеют.

Зоя с Людой примолкли. В словах Сони было что-то, что очень задело их. Каждая, возмущенная таким рассуждением, его явной несправедливостью и грубостью, вдруг стала вспоминать свои отношения с близкими. И в этих отношениях, к их удивлению, обнаружилось то, о чем так некрасиво сейчас говорила Соня.

— А сыновья? — Люда пристально посмотрела на подругу.

— О, это отдельный разговор! — тут же воскликнула Соня. — Это особый род любви — любовь матери к сыну. И любовь отца — отдельная любовь тоже. Но мы сейчас о матери, поскольку в наших традиционных семьях политику любви определяют женщины.

— Нет, нет… — попыталась возмутиться Люда.

— Не спорь, — снова остановила ее Соня. — Подумаешь — согласишься. Любовь матери к дочери — простецкая, жизненная, приземленная, бытовая и немного истеричная. К сыну — возвышенная, полная высоких надежд. Любовь к сыну — это амбиции рода. И к тому же сына мать любит так, как не любила ни одного мужчину и вообще ни одного человека. Эта любовь — смысл всей ее жизни. Тут даже дело не в том, что она больше его оберегает, защищает от возможных неприятностей, больше за него переживает. Здесь дело в том, что именно в нем она хочет увидеть идеал мужчины. Она же его растит, воспитывает, она его учит и вкладывает все, что, по ее мнению, должно быть в идеальном мужчине.

— Нет, не согласна, — покачала головой Зоя. — Именно в этом твоем рассуждении много чего-то полового… А здесь другое… Вы заметили, что матери не так близки к детям сыновей. И наоборот. Матери у дочерей — первые помощницы.

— Да, это так, — кивнула Соня. — И это компенсация за отношение к дочери.

— Ссоры между дочерями и матерями иногда ужасны. Мать может обозвать дочь. И наоборот. Потом они помирятся и поплачут и почти забудут. — Люда грустно улыбнулась.

— Да, они помирятся, но в этом будет и прощение, и мелочная обида, и затаенная склочность, которая еще раз по-бабски выплеснется. Дочь все простит, она обидится, но возвратится несмотря ни на что. Как возвращаются в свое стойло! — заявила Соня и покачала головой.

— По отношению к сыновьям матери себе такого не позволяют, — вздохнула Люда. — Они, наверное, понимают, что вернуть сына сложно. Что уровень отношений другой. Что уровень прощения иной.

— Соня, зачем ты вдруг об этом разговор завела? — спросила тут Зоя, нахмурившись. Она хотела во всех подробностях поведать о том, что происходит в семье Гранина, а тут…

— Затем, чтобы вы поняли: наши отношения с мужчинами — это перелицованное отношение к нам, — ответила Соня. — Все стерпим, все вывезем, поможем, разрулим, с ног собьемся, но будем ухаживать и диетический бульон варить. Надо будет — вспашем, молоко дадим, дорогу проложим. Безответно, преданно, падая в обморок от усталости. А по молодости — плюнем на молодость. — Соня перевела дух и спросила Зою: — Водки в этом благородном доме нет?

— Есть, — с готовностью ответила та, понимая, что сейчас разговор шел не о ней, Зое, не о Гранине и его детях. Речь шла о самой Соне. И о множестве других женщин, которым выпало счастье быть опорой семьи.

Сама же Зоя, внимательно выслушав горячие слова Сони, к себе их никоим образом не отнесла. Она не расслышала намека — Зоя не считала свое поведение, свои отношения с Граниным жертвенными. Она поступала, как ей было удобно — обязательства и ответственность уживались в ней с любовью и привязанностью к этим людям.

«А хочу ли я замуж?!» — спрашивала иногда себя Зоя Абрикосова. Обычно эти мысли приходили в голову вечером выходного дня, когда за чужими окнами кипела семейная жизнь. Ведь Гранин по-прежнему принадлежал ей. Правда, в эпизодах. Когда сильно ссорился с женой. Когда Зою вдруг одолевало кулинарное рвение и Гранин призывался на обед, продегустировать новое блюдо. Гранин принадлежал ей, когда на нее «наплывало» плохое настроение и ей необходимо было утешение. Еще у них были романтические встречи, от которых оба получали удовольствие. Но которые были все-таки основаны в большей степени на прошлом, нежели настоящем. Да, Гранин принадлежал ей, но эпизодически, ровно настолько, насколько ей это было нужно. В остальное время она занималась собой и детьми Гранина. А отец ничего не мог поделать с этой властью, которую она приобрела над ними.

«Так хочу ли я замуж?» — спрашивала она себя и, на секунду задумавшись, отвечала предельно честно: «Нет, не хочу! Я не выдержу этой гонки, этого бесконечного марафона, в который обязательно втравит меня мужчина. Я хочу быть сама по себе, пусть это не всегда весело. И потом, что буду делать с остальными Граниными? Они и месяца теперь, и полугода не проживут без меня!» Зоя ничуть не преувеличивала — незаметно даже для самой себя она превратилась в опору этой чуть не развалившейся на куски семьи.

«Я не хочу терять свой мир. Ради мужчины превозмогать боль или усталость? Любой ценой создавать комфорт? Нет!» — Зоя тут всегда вспоминала подругу Соню, попытавшуюся успеть все и в результате оказавшуюся прикованной к домашнему очагу. «В юности надо было делать этот рискованный шаг — пытаться научиться жить чужой жизнью, — думала Зоя, искренне гордясь своим выбором. — Теперь поздно. Да, только в юности, когда кажется, что вот этот встретившийся человек бог и царь. Но не тогда, когда ты прошла такой сложный путь к собственному счастью».

Не раз Зою Абрикосову посещала мысль о том, что никаких готовых схем и рецептов этого счастья нет. Оно достигается путем невероятных, иногда сумасшедших поступков. Эти поступки и есть судьба. Мысленно «пробегая» по всей истории отношений с Граниным, она убеждалась, что той любви, которая была вначале яростной, раздирающей нутро и лишающей воли, ей недостаточно. А точнее, она переросла ее. Но любви, которая сродни работе, с ее усталостью, раздражением, срывами и конфликтами, любви «семейной», ей не надо. Ей очень нравится быть любимой и нужной, но не каждый день, потому что каждый день такого быть не может. Ей нравится та дистанция, которую она выбрала, потому что расстояние не только делает ее желаннее, но и позволяет не раствориться в другом человеке, не позволяет потерять себя и, наконец, дает такую роскошь, как одиночество. Не тоскливое, похожее на болезнь, а одиночество уютное и плодотворное, наполненное смыслом и истинным удовольствием.

… — О чем ты так задумалась? О моих словах? — Соня все-таки выпила водки, которую ей заботливо подала Зоя.

— Нет, я думаю о том, что личной жизни нет. Есть просто судьба, которую надо разглядеть.

Эпилог Пять лет спустя

Подруги, как всегда, прибыли на полчаса раньше.

— Ну, теперь Зойку ждать придется! — вздохнула Люда и заказала себе вина.

— Сами виноваты — не надо было спешить! — Прибывшая на машине Соня пила кофе.

Это была их традиционная встреча — много лет подряд подруги, которые могли по полгода не видеться, неизменно встречались в конце мая. Перед летним сезоном, перед тем, как они разъедутся по дачам, санаториям и прочим курортам, они встречались, чтобы подвести итоги зимнего сезона. Справедливости ради надо отметить, что в первую очередь они виделись затем, чтобы поддержать друг друга, поучить друг друга и немного друг перед другом похвастаться.

— Ну, ты уже собралась на свою дачу? — Люда посмотрела на Соню. За последний год та сильно похудела, но эта худоба была далека от гламурной. Соня казалась изможденной.

— Собралась, — кивнула Соня. — Каждый год удивляюсь — в мае везем «газель» домашнего скарба из городской квартиры, в сентябре — такую же «газель» — назад, с дачи. Что это за вещи, которые с таким постоянством мигрируют?! Люда, ты не поверишь, я и сама не знаю. Я не могу за ними уследить. Они сами по себе, мы, люди, сами по себе.

— Назад везешь заготовки, — выдвинула предположение Люда.

Ей была удивительна та суета, которая сопровождала переезд Сони на дачу. Люде казалось, что на дачу надо приехать налегке, в соломенной шляпе, широких шортах, прихватив пару сарафанов. И на этой даче, казалось Люде, делать ничего не надо. Только качаться в гамаке, пить травяной чай и любоваться маргаритками. Это, впрочем, ей именно казалось, потому что у Люды дачи не было. Она предпочитала спортивный отдых в местах, где завтрак, обед и ужин накрывают в больших столовых, где официантки радушны и заботливы, где после трапезы можно сразу выйти на улицу и бродить до самого сна. Одним словом, Люда предпочитала ездить на курорты, в санатории и дома отдыха.

— Ох, не напоминай мне про заготовки, — аж вздрогнула Соня. — В этом году я не притронусь к ним!

— Правильно, — поддержала ее Люда, а про себя подумала: «Бедная ты голубушка! Как миленькая станешь солить огурцы и помидоры, варить варенье и сушить яблоки. У тебя семья, и она зимой будет просить есть!» Сама Люда своего мужа держала в черном теле — максимум, на что ее хватало, так это на засолку одного-двух кочанов капусты в трехлитровой банке.

— Вот Зойка даже и не подумает варенье сварить! Вот как она так живет?! — Соня вдруг вспомнила про подругу.

— Зачем ей варенье? Ей и так хорошо! — Люда откинулась на спинку плетеного кресла. Она смотрела на почти летнюю улицу, на нарядных людей и думала, что каждый из мимо проходящих ни за что бы не ответил на вопрос о счастье. Скорее всего, люди бы замялись, что-то прикидывая и вспоминая. Они бы не ответили точно, счастливы ли они. А вот задай этот вопрос Зое Абрикосовой, она бы моментально отчеканила: «Счастлива!» И при этом даже не улыбнулась бы, превращая ответ в шутку. Какие тут могут быть шутки, когда она действительно счастлива.

— Вот и она! — Соня указала на машину, которая лихо парковалась у кафе.

— Молодец, водит не хуже мужчины.

— Паркуется не хуже мужчины, — смеясь, поправила Соня, водитель еще с небольшим стажем.

— Девочки! Как я рада вас видеть! — Зоя вбежала на террасу кафе. В руках у нее были маленькие пакетики. — Это — вам. Поздравляю с наступающим летом!

Соня и Люда заохали — они так и не привыкли к этим маленьким Зоиным сюрпризам.

— Спасибо! А мы, клуши, ничего тебе не принесли! — Люда покраснела от огорчения.

— Да, мы неисправимые, эгоистичные, заезженные жизнью клуши, — согласилась Соня, — спасибо тебе. Давайте уже закажем себе что-нибудь, я голодная ужасно!

— Девочки! — торжественно произнесла Зоя. — Девочки! Во-первых, не за что, это — пустяки. Во-вторых, заказывайте без меня — я буквально на пять минут. Вас повидать, поцеловать и пожелать хорошего лета! В-третьих, у меня такая радость, такой подарок мне уже преподнесли, что я на седьмом небе от счастья!

— Зойка! Зойка! Я даже боюсь подумать! — Люда отставила бокал с вином.

— Зоя, неужели! Зоенька! Что же ты молчала! Что же ты не звонила нам все это время? Теперь я понимаю! Ах, любимая наша Зойка! — Соня чуть не расплакалась, глядя на сияющее лицо подруги. Соня так ждала, что Зоя, ласковая, работящая, добрая, наконец обретет семью.

— Девочки, сейчас сделаю глоток и все расскажу! — Зоя залпом выпила фужер воды, обвела взглядом подруг и произнесла: — Пять дней назад Анечка родила мальчика! Вы представляете?! Мальчика! Мы назовем его Алешей. В честь деда!

Зоя смотрела на подруг, ожидая их реакции.

— О! — протяжно произнесла Люда.

— А? — коротко уточнила Соня.

— Девочки, после того, что мы пережили… После всех событий это такое счастье! Вы даже не можете себе представить! Анечка так переживала, ей столько понадобилось мужества!

— Да, ты что-то говорила, что у нее какие-то проблемы со здоровьем, — вспомнила Люда.

— Еще какие! Думали — детей не будет вообще. Но я подняла на ноги всю Москву. И не только. Я даже с врачами из Израиля консультировалась! Но, должна вам сказать, отечественная медицина — эффективнее. Не такая, может, комфортная, но в разы действеннее. Нам помог врач из Центра репродукции и планирования семьи.

— Зоя, поздравляем… — нерешительно произнесла Соня.

— Да, конечно, это такое событие. — Люда была озадачена.

— Ох, девочки, спасибо, как же я рада! Так вот, сейчас мы едем забирать Аню из роддома! Гранин уже выехал, ему там надо было всякие мелочи купить для нянек и медсестер. Врача мы поедем отблагодарим отдельно. Детское приданое я уже почти все купила. Как только все случилось, так я сразу по магазинам. Ну, еще и Гранины что-то покупали, так что жених у нас с богатым приданым! Я уже звонила Антону, у него сегодня коллоквиум по философии, но он все отменил и едет домой. Ну и Степан тоже, муж Ани…

— А вы вдвоем поедете встречать новорожденного? — Люда прищурилась.

— Ну, может, Татьяна будет, но ведь дома надо все подготовить. Ты же понимаешь, сразу кормить… И все такое… Думаю, что ей разумнее остаться. А мы встретим! Вот! — Зоя рассмеялась. — Как же я рада, у меня просто гора с плеч! Продолжение рода. Аня говорит, похож на деда. Ну, это мы посмотрим, младенцы все на одно лицо!

— Зоя, ну теперь мы тебя не увидим. Теперь ты будешь в няньках! — Люда улыбнулась.

— Нет, нет! Что вы! Есть бабушка, жена Гранина! Как я могу вмешиваться в этот процесс? Подгузники, питание, сон… Нет. И потом, у меня работа, вы же знаете, что меня сделали заместителем главного врача поликлиники. Это такая нагрузка, что не приведи господь. Мне необходим отдых, покой, тишина. Я работаю с людьми! Но, конечно, я во всем буду помогать. Во-первых, нужна хорошая няня. Во-вторых, надо думать о развитии. О бассейне. Детьми надо заниматься с пеленок. Сейчас для этого все возможности. Но Гранин же будет сомневаться, долго думать… В этих вопросах мне придется им помогать! Ну, девочки, я побежала! Гранин, наверное, уже у роддома. Да и Анечка будет волноваться. Она такая нервная была на последних месяцах. Все, целую вас!

Зоя легко поднялась и, помахав подругам, пошла к машине. Со стоянки она выехала лихо, словно юнец, стащивший у отца автомобиль.

Подруги смотрели ей вслед и молчали. Наконец Люда произнесла:

— Ты помнишь эту историю с переводом в театрально-технический колледж? А теперь Аня работает гримером в Большом театре. И муж у нее — молодой певец, тоже из Большого. Зоя постаралась, познакомила. Аня в Большом, Антон — на философском в МГУ, врачи из Израиля и наши «светила». Хорошая няня для ребенка, плавание, развивающие уроки в будущем… Соня, как ты думаешь, кто из них хитрее — Гранин или его жена?

— Я не знаю, кто хитрее. Я знаю, кто из них троих счастливее.

— Кто же?

— Зойка.

Нерпа моя глупая

Бедное дитя! Лучшим подарком тебе будет капелька невзгод.

У. Теккерей «Кольцо и роза, или История принца Обалду и принца Перекориля»

Глава 1

В каждом счастье есть доля несчастья — так в спелом и сочном фрукте вдруг обнаруживается твердая косточка, о которой и не подозреваешь, вгрызаясь в сладкую мякоть. И это несчастье такое человеческое и такое земное, что, право, стоит его пережить, чтобы потом, через много лет, с гордостью произнести: «Я был несчастлив. Вы знаете, ничего страшного. Просто очень утомительно».

Жена шила сумку. Большую торбу на длинной ручке. Такую она увидела в журнале. Или у подруги, приехавшей из Парижа. Костя уже не помнил, что Полина говорила ему, показывая свой старый пиджак из замши. Он только видел, как, разложив на полу замшевые тряпочки, жена пыталась соединить их в квадрат и это у нее не получалось. Швы были хлипкими, неровными, замша морщилась, будто чулок неряхи. В конечном счете пиджак исчез, распавшись на десяток лоскутов, а сумка не появилась. Жена вздохнула, села в большое кресло и произнесла:

— Интересно, когда у нас наконец появятся деньги?!

Этот вопрос Полина задавала редко. Она предпочитала иную формулировку:

— Слушай, я такие красивые туфли видела, не займешь у кого-нибудь?

Он занимал деньги на работе, потом с зарплаты они отдавали долг, а оставшуюся часть делили на три кучки: мужу — на обеды и сигареты, сыну — на игрушки и на продукты для всей семьи.

«Они поженились!» — Мама новоиспеченной жены была близка к обмороку. Виновники этого смущенно стояли в прихожей и пытались что-то сказать, но их не слушали. Общая атмосфера в доме накалилась до предела — казалось, кто-то незаметно вынес из дома рояль и его сейчас хватились… О том, что же все-таки спешили поведать молодые, родственники догадались только спустя несколько дней.

— Она беременна?! — Теща слегка покраснела.

— Ага, — ответила юная жена, уплетая вторую тарелку макарон с сыром.

Весь следующий год молодые прожили с ее родителями. Житейские волны каждый раз разбивались о волнорез в виде большого живота Полины. Как бы ни хотелось поучить неразумных чад, беременную волновать нельзя, а потому все разговоры о том, как себя вести, что читать и какие вешать занавески, перенеслись на будущее. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что теперь уже нельзя волновать молодую маму — молоко пропадет, ребенка можно разбудить, ну и так далее. Одним словом, как-то так вышло, что семейство жило дружно, без особых ссор. Более того, в лице зятя мама Полины получила благодарного и чрезвычайно остроумного собеседника — и ту и другую сторону хлебом не корми, а дай обсудить извечные философские проблемы.

Переезд состоялся, когда сыну исполнилось три года. Жена пролистала импортный журнал, посвященный интерьерам, который взяла напрокат у соседки, изучила все тенденции и направления, нашила дурацких подушечек, а увидев запущенную хрущевку с линолеумом и ржавыми трубами и просчитав их бюджет, целый вечер прорыдала на плече мужа. Тот успокаивал ее, смеясь и негодуя одновременно: «Глупая нерпа моя, как можно убиваться из‑за таких пустяков!» Это смешное прозвище они почерпнули из ненецких сказок. Их почему-то обожал сын Алеша. Сидя на своем зеленом горшке, малыш безостановочно елозил пальцем по книжке, на которой большая курносая нерпа взирала на ненецких мальчиков. Нерпа на картинке и Полина имели отдаленное сходство.

Только въехав в свое первое жилье (без помощи деда они никогда бы не получили и его), супруги поняли, что счастье есть и совершенно наплевать на линолеум, который активная теща уже успела покрасить в ярко-оранжевый цвет. Другую краску в те годы было не достать. Сейчас в это даже невозможно поверить.

Сын рос. Молодые родители взрослели. Семья стала единым целым. Если в гости, то все вместе, если кино — хорошее и нестрашное, смотрим допоздна (а страшное и нехорошее не смотрит никто), друзья со двора — общие друзья.

Окружение не все понимало в этой семье. Одинокие подруги, подняв бровь, оглядывали обстановку и осведомлялись у Полины:

— Господи, когда вы наконец диван нормальный купите?! И муж, что, кран у тебя не может поменять? Я была у вас три месяца назад, он так же капал!

— Да что ты! Это уже другой! — сначала врала жена. А потом ей это надоело, и она стала отвечать: — Конечно, кран надо починить. Но Алешка вечером его не отпускает от себя. А по выходным, сама знаешь, сына на гимнастику надо возить, погулять сходить. В конце концов, ребенок важнее какого-то крана!

На лицах незамужних подруг проступала зависть. Подруги семейные, понаблюдав за ее супругом, с тем же чувством констатировали:

— Да, он у тебя «не спортсмен». В смысле, по бабам не бегает. Ему дома хорошо.

Она и сама это знала и ценила. И непременно вставала на защиту Кости, если родители с обеих сторон вдруг принимались воспитывать ее супруга, обвиняя в отсутствии ремонта или неспособности достать импортную сантехнику.

Почему-то особенное недоумение у всех вызывал тот факт, что сын называл родителей по имени — Костя и Полина. Видимо, всем в этом чудился подрыв домостроевских устоев.

Семью мало интересовало мнение окружающих, все досужие разговоры перечеркивались громким воплем: «Костя! Ура!» и бегом во весь опор к автобусу, из которого выходил уставший после работы отец. Отношения супругов, невзирая на иногда несвежий халат и бигуди Полины или разбросанные на полу носки Кости, были прекрасными. День начинался на кухне за спешным завтраком, заканчивался тут же — с заснувшим сыном на коленках, тихим разговором и бормочущим маленьким радио. Телевизор у них появился позже, поэтому вечерняя передача «Театр у микрофона» стала очень важной частью досуга.

В их семье все было как полагается: самое лучшее и вкусное — женщинам и детям, если спит усталый папа — все замри, больше пяти минут никто ни на кого не дулся, а если возникала дилемма — купить новые кроссовки папе или туфли маме, то покупали новый велосипед ребенку.

А сыну всегда казалось, что самое интересное происходит, когда он ложится спать. Поэтому Алеша всегда находил кучу мелких дел уже после того, как почистит зубы и ляжет в кровать. Например, вставал попить. Он старательно пил воду из стакана и словно ждал, а вдруг кто-нибудь из родителей сейчас скажет: «Посиди с нами, Алеша. Мы тут всякие события обсуждаем». И тогда можно будет сесть на коленки к папе и слушать их разговоры. Но родители хитрости его давно разгадали. Хотя и понимали, что сыну ужасно хотелось быть со всеми за столом с большой желтой лампой. Смотреть, как папа заваривает свежий чай, а потом пьет его из своей большой кружки… Но мама непреклонно произносила: «Режим».

Когда Алеше не спалось, он думал. Думал про Вовку — своего лучшего друга и о том, как они пойдут в поход. Про машинку, которую не успел собрать днем. Про свои недостатки он тоже думал. Правда, их было немного, а точнее — один. Мизинец на правой руке у него был чуть кривой. А может, ему так казалось. Еще он думал:

«А что, если мы все будем собаками. Папа — большая собака, мама — поменьше, а я, Леша, ма-а-аленькая собачка». Наверное, если бы родители узнали, о чем он думает, то обязательно бы повели его к врачу. К тому, который молоточком по коленкам бьет. Малыш так иногда задумывался, что забывал заснуть. И слышал, как папа открывал своим ключом дверь. Тихонечко входил в дом и шепотом спрашивал маму: «Спит?» Та не успевала ответить, потому что из своей комнаты тихим голосом просил сын:

— Пап, посиди со мной.

— Папа устал, и ему надо поужинать, — говорила мама. Она тоже соскучилась по мужу. А тот отвечал:

— Сейчас руки помою и немного посижу.

Сын отодвигался немного на своей кровати, чтобы папа мог сесть.

— Как дела? — серьезно спрашивал Алеша.

— Хорошо, а у тебя?

— Нормально. Пап, а давай песню споем?

У них было несколько любимых песен, которые они пели хором перед сном. Одна песня была про «коричневую пуговку, которая валялась на дороге, и никто ее не видел в коричневой пыли». Вторая про какого-то Томми. Алеша не знал, кто это. Но там были слова, от которых у него мурашки по спине бегали: «Бей барабан, бей барабан, но Томми не грусти». Наверное, барабан у Томми отобрали, раз он загрустил. Папа еще здорово исполнял песню про пиратов на пенсии: «Мы с тобой давно уже не те, мы не живем делами грешными». Мама тоже очень ее любила и даже подпевала. Но когда папа стал объяснять, про что эта песня, мама попросила не морочить ребенку голову. Впрочем, самая любимая начиналась словами: «Утро красит нежным цветом». И припев там был очень громкий. А еще эту песню можно петь без конца — только заканчивался последний куплет, можно было начинать заново. Они так и делали. Правда, последние слова сын пел обычно шепотом.

Потому что усталый отец спал на его подушке.

Супруги любили вспоминать о своем свидании в Серебряном Бору. Взяв напрокат лодку, они доплыли до маленького островка, коими богаты заливы в тех местах. Разложили плед, достали бутерброды и воду, но вместо того чтобы подкрепиться, стали целоваться, а потом, воспользовавшись тем, что на островке, кроме кустов и их самих, никого нет, разделись и занялись тем, чем мечтали заняться последние две недели. Возможности только для этого не имели — дома родители не покидали очаг ни на минуту. В разгар страстных объятий и сладострастных стонов из‑за кустов появился мужик со снастями. С каменным лицом он прошествовал мимо обнаженных тел к густым ивам на противоположном краю островка и закинул там удочку.

— Ох! — содрогнулся он.

— Ах! — простонала она. Видимо, тогда-то и был зачат их сын. Во всяком случае, так выходило и по датам, и по ощущениям.

Как бы то ни было, все, что с ними произошло и происходило, было желанным, радовало обоих и заполняло без остатка их дни. Жизненные перспективы были туманны, но этот туман был не серым, а жемчужным. Впрочем, в том их возрасте о перспективах почти не думают. Планы на будущее почему-то начинают волновать, когда становится ясно, что до их реализации вряд ли доживешь.

По вечерам, когда Полина и сын спали, Костя уходил на кухню, закрывал плотно дверь, заваривал свежий чай и читал книжку на английском языке. Еще он курил и думал о том, как ужасно неловко смотреть на старания супруги из старых тряпочек сшить новые, мужской ремень превратить в женский, а волосы покрасить дома какой-то странно пахнущей смесью. Костя пристыженно вздыхал, мысленно уповая на скорую защиту диссертации и, как следствие, повышение зарплаты. Было тяжело, зато они были вместе, под собственной крышей. Было тяжело, но они были счастливы, как счастливы люди, не ведающие, что «возможны варианты».

В один прекрасный день Костя плюнул. Плюнул на диссертацию, на научную карьеру, на заведующего лабораторией, который кормил его мелкими подачками вроде поездок на международные конференции в Прагу или Варшаву. Случилось это в ту зиму, когда их сын заболел гриппом. Грипп сначала уложил в постель Полину, а потом и Лешу. Через неделю стало ясно, что у сына осложнение — отит. Ухо болело так, что ребенок плакал навзрыд. Родители по очереди его успокаивали, наконец приехала участковый врач и после тщательного осмотра резюмировала:

— Срочно антибиотики, апельсины — по две штуки в день, питье с лимоном, клюква, тертая с сахаром, и мед. Только не из магазина, с рынка. Лучше гречишный. Из еды — бульон из индейки. Ребенок у вас совсем ослаб.

Врач унеслась, как волшебница Бастинда, сокрушая все на своем пути. Костя, поймав в последний момент старинную вешалку-стойку, мрачно произнес:

— У меня в кошельке два рубля. Зарплата через неделю, за переводы деньги заплатят только в конце месяца.

Полина посмотрела на него, потом на притихшего сына и неуверенно сказала:

— Так, завтра я к родителям поеду, перехвачу немного денег. На лекарства. А потом в ломбард вилки старинные надо отнести. Те, которые нам на свадьбу подарили…

При слове «ломбард» Костя дернулся.

— Так, ложимся спать, пока он затих, а то завтра не встанем.

На следующий день Костя принес все продукты, рекомендованные врачом, и вдобавок целую упаковку дефицитной в те дни сладкой воздушной кукурузы. Полина ойкнула, поскольку сама любила это лакомство. Нарезая лимон, она неуверенно сказала:

— Мы обязательно все деньги отдадим. Ты, наверное, у Губаревых занял…

— Нерпа моя, я занял у Валерки. И с понедельника перехожу к нему на работу.

— Ты увольняешься из института?! — Полина от ужаса уронила лимон на пол.

— Да, так больше нельзя! Пока я стану ученым с большой буквы, мы с голоду умрем. Дело решенное, я уже написал заявление, и шеф его подписал. Расчет будет позже, а в понедельник я уже буду работать на новом месте. И между прочим, начальником отдела, а потому, нерпа, без слез и уговоров!

Полина не знала — радоваться или огорчаться. Она устала от безденежья, но и работой мужа в известном институте гордилась.

Костя ждал Полину у метро. Обычно она заходила к нему в контору, и они вместе шли домой. Сегодня она попросила ее встретить. Наконец в толпе мелькнул розовый пиджачок. Костя внимательно посмотрел на Полину, идущую ему навстречу. «Умеет одеться жена!» Его охватила гордость — на молодую женщину в узких синих брюках и такого же цвета замшевых туфлях на низком каблуке все обращали внимание. Яркий пиджачок делал наряд весенним и не таким строгим.

— Что у нас в свертке? — Костя подхватил большой белый пакет. Жена, потирая покрасневшие пальцы, сначала ничего не ответила. Она дула на руки и пыталась пошевелить пальцами.

— Ты не поверишь — скороварка. Настоящая, немецкая. Сегодня клиент приезжал, буклеты заказал и расплатился «борзыми щенками». Всем досталось по кастрюле.

— Тяжелая какая… Нерпа, почему не позвонила? Я бы тебя у работы встретил…

— Да ладно… Слушай, давай мясо купим и приготовим в ней, а?!

— Не вижу препятствий! И еще красного винца. Сухого. Посидим, как раньше. А хочешь, зайдем в коммерческий магазин и купим креветок, больших. Королевских.

Жена прижалась к нему, а Костя подумал: «Как хорошо, когда есть деньги».

Они неспешно пошли по весенней улице. После нескольких лет очень тяжелой жизни, когда вообще непонятно было, что со всеми ними будет, наступил покой. Покой не в смысле безмятежности, а покой — в смысле четкого определения целей и ясного понимания, как их достичь. Другими словами, с того момента как Костя оставил свою научную работу, многое изменилось. Их, как и всех граждан, швырнуло сначала в одну сторону, потом в другую, потом маятник чуть-чуть замедлил ход, дал время «перехватить руку» и поверить в неплохое будущее.

Алеша подрос. Еще до всех потрясений, которые накрыли страну, Костя успел сделать стремительную карьеру — через год после перехода на закрытое предприятие он уже стал заведующим подразделением. И занимался тем же, что и на предыдущей работе, только порядка здесь было больше, финансировалось это лучше, а зарплата была просто фантастической. В семье появились деньги, новая мебель, импортная музыкальная техника, большой цветной телевизор. В отпуск они ездили теперь в Ригу и на два месяца. Сын учился в лучшей московской школе. По выходным Алеша занимался теннисом на динамовских кортах. А каждые зимние каникулы вместе с Костей катался на горных лыжах. Отношения между супругами не менялись. Казалось, время не разбавляет высокую концентрацию привязанности, тепла и заботы, царивших в их семье. Муж все так же любил жену, а жена — мужа. Подруги, и одинокие, и замужние, вынесли вердикт:

— Поля, тебе просто повезло… Так не бывает, чтобы и воспитанный, и красивый, и порядочный, и к детям так относился.

— Бывает, раз у меня так, — отвечала она.

— Ну неужели ты ни разу его не ловила ни на чем? — пытала ее за бокалом вина всегда неравнодушная к чужому счастью соседка Людмила.

— Не ловила… Так, иногда ревную. Чтобы «жизнь малиной не казалась», но чтобы заметить что-то такое… нет, не замечала.

Полина говорила правду — муж после работы всегда шел домой. Никуда никогда не ездил без нее. В командировки не отлучался. Звонков подозрительных никогда не было, писем тоже. «Наверное, все-таки что-то когда-то… Но ведь я об этом не знаю, и слава богу!» — эта мысль проскальзывала, как холодная речная змейка, и быстро исчезала. Сама Полина кокетничала с мужчинами, но всерьез думать об отношениях с кем-либо?! Это не могло даже прийти в голову. С мужем ей было прекрасно во всех отношениях даже спустя десять лет.

Все это время Полина стояла на страже домашнего очага — устраивала семейные обеды по воскресеньям, шумные вечеринки для общих друзей и вылазки вдвоем в Серебряный Бор, где, собственно, и началась их семья. В доме она переставляла мебель, меняла занавески и картины на стенах. И все равно ей казалось, что надо что-то изменить, улучшить, украсить.

— Послушай, может, нам ремонт затеять? А то новая мебель на фоне наших стен и пола…

— Ну давай сделаем. Надо прикинуть, во что это обойдется…

— Ты прикинь, а я пока обдеру. — Жена обожала делать ремонт, особенно красить окна и забивать гвозди. Гвозди нужны были для картин, которые с легкой руки тещи появлялись в их доме. Та была страстным коллекционером и детей воспитывала в том же духе.

— Да подожди, Нерпа, позовем рабочих.

— Да ладно, ты мне только мебель отодвинь…

Наконец-то они почувствовали себя независимыми. У них появились не только деньги, но и свободное время, которое заполнилось интересными занятиями и планами. По вечерам они по-прежнему собирались на кухне втроем, и казалось, никого счастливее в этом мире нет.

А дальше события стали развиваться стремительно. Мебель была сдвинута, обои — оборваны, покрытие с пола снято, проект Кости в закрытом учреждении «заморозили», потом сократили зарплату, потом перестали платить вовсе. Кандидат физико-математических наук остался без работы. Голые стены, сдвинутая мебель и обшарпанный пол стали символом новых времен. А потом на пол и стены стало плевать. Потому что, забирая сына от бабушки, Полина увидела танки, двигающиеся по Ленинградскому проспекту.

— Мам, они на парад?

— Ага, на парад.

Она привезла Алешу домой, быстро замесила душистое тесто, сварила густую шоколадную глазурь, напекла плюшек и, когда в доме запахло ванильной безмятежностью, достала «Винни-Пуха» и, выключив телевизор, принялась читать книжку сыну. Леша давно умел читать и писать, а Винни-Пух для него был любимым, но глубоким детством. Но Полина не могла сказать ребенку, что целый день звонила мужу на работу, но сотрудницы все время отвечали, что Костя вышел. То за какими-то схемами, то за спиртом, то еще за чем-то. Она слушала и понимала, что ей врут — никакой работы в заведении давно нет, все лаборатории распались, научные проекты больше не финансируются, а люди ходят на работу из‑за талонов на продукты. Она понимала, что муж ушел туда, куда ехали танки. Наконец раздался звонок. «Господи, слава богу!» — Она открыла дверь.

— Привет, покорми меня и дай что-нибудь с собой, ты там консервы покупала, давай их все, в старый рюкзак сложи.

— Я тебя никуда не пущу! Там страшно… — Она встала у двери.

— Я все равно пойду. Мне перед Лешкой потом стыдно будет… Да и мужики там все институтские… Нерпа, не бойся, много пить не будем. — Он сделал вид, что собирается на обычную институтскую встречу. Муж не умел говорить громкие слова. Он просто взял рюкзак и ушел.

Августовский вечер был теплый, немного влажный и очень уютный. А их город стал страшным в своей неопределенности. Сына Полина уложила спать в их большую постель, сама, не раздеваясь, легла рядом и слушала радио. В течение этих трех дней муж забегал домой два раза. Быстро переодевался, брал продукты, целовал ее и исчезал. На третий день, когда уже весь город высыпал на улицы и ликовал он приехал домой и, еле держась от усталости, сказал:

— Все, больше никаких революций — спать.

Она легла рядом, обняла его и поняла, что так любить, как любит она, нельзя. Потому что можно сойти с ума.

После всех политических потрясений оказалось, что жить не на что. У них обоих были мизерные зарплаты, которых не хватало даже на еду, сбережения растаяли. Квартира, подготовленная к ремонту, являла собой образчик руин периода новейшей истории. Полина написала заявление об уходе. Она ушла в полную коммерческую неизвестность. В чистом поле, с нуля, не зная ничего о бизнесе, Полина организовала с коллегой рекламное агентство. Этот резкий переход от нищенской стабильности к возможным капиталистическим успехам сопровождался грандиозной истерикой. Муж просидел с ней всю ночь и попеременно то уговаривал ее остаться на прежней работе: «Давай, я завтра же уволюсь. Уйду в кооператив», то соглашался с ней, что там она закиснет. Ревела Полина от страха, от жалости к ним всем и от понимания, что революция в их семье свершалась именно сейчас. Муж оставался на привычном месте, где платили смешные деньги раз в месяц, — они решили, что Полина первая уйдет с работы, он ее будет страховать, а потом уже уволится сам. Как только станет ясно, что у жены все получается. Через полгода стало ясно, что все получилось — она нашла первый заказ, получила прибыль. На эти деньги они наконец купили ей теплое пальто, мужу зимние ботинки, а сыну новый рюкзак. Наступала новая эра.

В этой новой эре было много того, что их забавляло, пугало и озадачивало одновременно. В этой эре могли быть деньги — они были своими собственными, которые ты сам зарабатывал, и при этом от твоей расторопности зависело их количество. В этой новой эре могло не быть никаких денег — ни твоих собственных, ни государственных, и от твоей расторопности практически ничего не зависело. В этих новых временах появились враги — самые настоящие, не те, что в профкоме обманным путем получали твою путевку в Сочи, а люди, способные убить из‑за места под солнцем. Новые времена были похожи на душистый чай в диковинных пакетиках — хотелось попробовать все виды разом и совершенно не приходило в голову, что настоящий чай в пакетиках не бывает. В этих новых временах было слишком много всего соблазнительного и неизведанного, а еще вдоволь человеческой растерянности, обиды, страха и свободы для всех.

— Слушай, объясни мне программу Excel. — Костя выходил в понедельник на новую работу. Его бывший однокурсник весьма успешно раскрутил свое дело. Муж понятия не имел, чем и как он будет заниматься — это предстояло вскоре решить.

Мудрый руководитель и, видимо прирожденный бизнесмен, владелец фирмы брал человека на работу, давал ему небольшой оклад, такой, чтобы человек не бедствовал и не голодал, выделял стол, стул, компьютер и говорил: «Развивай любую тему, которая бы приносила деньги. И нам, и тебе». Все, после этих слов новенького оставляли в покое. Хочешь — ходи на службу, хочешь — дома сиди, все зависит от тебя. Прием действовал безотказно. Внутреннее спокойствие, поддержка фирмы и пример самого владельца — все это давало свободу и смелость мыслям.

Вскоре Костя предложил заниматься ценными бумагами и разработал целую стратегию для этого направления.

Теперь работа отнимала у них все время. Все они делали в первый раз, и очень многому надо было учиться. В разгромленном, не отремонтированном доме они почти до утра обсуждали свою работу. Впрочем, их рабочий день был ненормированный — то ломалась печатная машина в типографии у жены, а наутро надо было сдавать тираж, то муж засиживался с клиентом. Но даже такой плотный, подчас абсолютно не спланированный график не мешал им каждый вечер заезжать друг за другом и возвращаться домой вместе. Одно было плохо — сын теперь все время был у бабушки. Мама Полины ушла на пенсию. А ездить в школу и на другие занятия было ближе из ее дома. Да и свободного времени у супругов почти не осталось.

Друг другом они гордились — они выстояли и сумели не только приспособиться к новым условиям, но и использовать ситуацию во благо своей семьи. Они поддерживали друг друга так же, как и в начале пути. По-прежнему оба живо интересовались всем, что происходило в их конторах, а если было необходимо, то и приходили на выручку. Они с удовольствием тратили друг на друга деньги, наслаждаясь вновь открытыми возможностями. И засиживались за полночь на своей требующей ремонта кухне.

— Надо ремонт наконец доделать! А то все деньги потратим и так и будем с ободранными стенами жить! — Жена окинула взглядом кухню.

— На кухне плитку положим, очень красивая появилась, я видел у соседей по офису. А в маленькой комнате надо сделать один большой шкаф, чтобы туда все Лешкины книжки поместились. Но ремонт лучше на осень отложить — у меня летом самое горячее время будет… — Муж закурил сигарету.

— Вот Лешка обрадуется, он давно хотел, чтобы мы всю его старую детскую мебель выбросили…

Они опять сидели за полночь, вспоминали детство сына, друзей, которые когда-то были рядом, а теперь разъехались и разбежались кто куда. Они старательно планировали недалекое будущее и, рассуждая о том о сем, понимали друг друга с полуслова. Они наслаждались своей семьей, не подозревая, что уже случилось то, что разводит их постепенно и делает их союз непрочным и недолговечным.

Глава 2

Алла всегда была выше и крупнее всех. В школе, в классе седьмом, это ее ужасно смущало. Потом, когда окружение повзрослело, стало ясно, что сорок шестой размер в восемнадцать лет может быть явным преимуществом. Молодые люди, окончившие школу давно и к приключениям личного свойства относящиеся уже спокойно, старались с ней познакомиться. Алла знала, что у нее «глаза», «фигуристость» и «мухоморный» характер. Все это она умело использовала, имея стойкое убеждение, что поступает правильно. А потому очень скоро в их поселке городского типа молва о шустрой бухгалтерше из управления завода превратилась в стойкую сплетню о женской неразборчивости. Мать сначала пыталась урезонить Аллу:

— Тебе жить здесь! Люди-то все видят. Так и замуж не выйдешь. Вон, уже говорят, что ты даже перед главным инженером на танцах хвост крутила. А он женат. Ладно, Володька из обрабатывающего, холостой. Одумайся, отец бы жил с нами, он бы тебе не позволил…

Отец с ними не жил, его оставили в маленьком деревенском доме. Мать с ним не разводилась, но, когда получали квартиру в заводском доме, она, не выдержав его пьянства, пообещала помогать ему, только бы он оставил их с дочкой в покое. Отец был, как всегда, «усталый», а потому согласился. Алла с матерью иногда привозили ему продукты, стирали, готовили и уезжали. Отец работал механизатором, ну, это в те дни, когда не пил.

— Да не буду я жить в этой дыре! — Алла уже неоднократно высказывалась на эту тему. Правда, мать всерьез ее слова не воспринимала. «Ладно, побесится, потом замуж выйдет, дети будут. И угомонится…» — Мать узнавала в дочери своего супруга, в точности таким он был в дни их молодости.

Как и в любом другом месте с ограниченным набором развлечений, шашлыки на природе были любимым времяпрепровождением селян. Рабочий поселок, полностью зависевший от небольшого комбинатика по производству каких-то металлических деталей, в зимнее время почти спал, а с наступлением весны высыпал на улицы, стекался к берегу небольшой речушки и устраивал пикники. На одном из таких мероприятий Алла и оказалась рядом с главным инженером комбината. Уже было съедено мясо, почти все выпито, часть гуляющих даже разошлась по домам, но самые стойкие сидели у догорающего костра и пели песни. Вернее, по одному куплету, ибо на втором уже начиналась разноголосица.

— Что вы не поете? — Алла разворошила угли прутиком и скосила глаз в сторону высокого, с пшеничными волосами Геннадия Ивановича. Геннадий Иванович слегка покраснел, потом незаметно, как ему показалось, оглянулся и ответил:

— Да я не любитель. А потом уже все устали и не поют, а бормочут.

— Это точно, прямо заплачешь, услышав такое. — Алла бросила прутик в огонь, развела широко руки, потянулась. Геннадий Иванович боковым зрением увидел пышный бюст, темненькие впадины подмышек, на него дохнуло запахом костра, молодости и духов. В груди главного инженера что-то ухнуло, кровь прилила к вискам: «Выпил много. Что это со мной? Да это не со мной, она сама прямо-таки вешается. И вот теперь, что, места не было у костра, нет же, ко мне подсела. А на комбинате дня не пройдет, чтобы не зашла ко мне. Или в коридоре встречаемся, а еще в столовой норовит за один стол сесть. Интересно, Марина знает?»

Марина — жена Геннадия Ивановича — была бойкой украинкой, которую главный инженер привез из Ворошиловграда. Она не работала, сидела дома, воспитывала двух дочерей, но в последний год устроилась на полставки в местную библиотеку. Она уже узнала про козни молодой девчонки. В бухгалтерии комбината, где трудилась Алла после окончания финансового техникума, тетки сообщили, что фигура у девчонки так себе, грудь на самом деле маленькая, бедняга подкладывает что-то в белье, чтобы бюст казался больше. Марина все приняла к сведению и не очень-то волновалась. Она знала, что муж, может, и попроказничает, но из семьи не уйдет — их связывали дети, хозяйство и тесть, отец Марины, благодаря связям которого место главного инженера и получил Геннадий Иванович…

Прутик не успел сгореть, а Алла и тенью проследовавший за ней Геннадий Иванович были уже в лесу. Они шли в вечерней тенистой прохладе, все дальше и дальше оказывались фигуры односельчан, и дымок костра почти не чувствовался. Запахло сыростью и лежалым весенним снегом. Такой еще встречается в середине мая в лесных оврагах. Геннадий Иванович посмотрел на аппетитные формы бухгалтерши в спортивных брюках, ускорил шаг и с силой повернул Аллу к себе лицом. Она почувствовала сильный мужской рот и прижалась к Геннадию Ивановичу.

— Пойдем, пойдем куда-нибудь. — Главный инженер проваливался в бездну своих желаний. Падение было столь стремительным и безвозвратным, что даже о своем влиятельном и грозном тесте он позабыл.

— Не в лесу же… Люди… Кто-нибудь увидит… — Алла, переведя дух после поцелуя, оглянулась. В лесу было еще светло, но неуютный сумрак уже притаился между стволов. — Пойдем на плотину, к Светке, она в Москву уехала на праздники, ключи у меня.

Алла решительно двинулась вперед, даже не дожидаясь ответа Геннадия Ивановича. Войдя в дом, она молча подошла к светлому бельевому шкафу, хозяйским жестом достала белую простынь, бросила ее на большую тахту и, быстро раздевшись, легла в самой соблазнительной позе. Геннадий Иванович, который за время пути успел слегка испугаться своей решительности, немного медлил:

— Попить бы, пойду на кухню, посмотрю… — Он долго гремел чем-то эмалированным, потом вздыхал, потом топал. «Сейчас сбежит», — подумала Алла и поменяла позу, тем более что ноги у нее уже замерзли. Но Геннадий Иванович вернулся. Уже голый. Алла улыбнулась про себя: «Вот ты и попался!»

Когда главный инженер уходил, было уже почти утро, Алла спала и не могла видеть его замечательные «семейные» трусы в красный мак, сшитые какой-то украинской артелью. Целую упаковку таких подарила мужу Марина со словами: «Вот тебе приличные трусы, чтобы не позорил меня перед своими бабами». Жена рассчитала все правильно — в трусах такой расцветки не рискнули бы раздеться даже Дон Жуан и Казанова с их самомнением.

Дома все сошло с рук. Марина знала, что кто-то из поселковых мужиков пошел «добавлять» и что ее муж хоть и не был особо пьющим, но пару раз в месяц расслаблялся. Она к этому относилась спокойно. Поэтому, когда Геннадий Иванович вошел в дом, нарочито громко хлопнув дверью, и уронил лыжи, стоящие в прихожей, Марина молча достала пол-литра, порезала домашнего сала и оставила супруга сидеть в одиночестве. Геннадий Иванович, притворяясь пьяным, на самом деле думал. Он думал, что эта молодая «кошка» теперь в него вцепится, ничего особенного он сегодня не испытал, и грудь у нее не такая, как кажется в одежде. И вообще, похоже, он дурак.

После выходных Алла сделала все, чтобы ни разу не попасться на глаза главному инженеру. Она просидела в своем бухгалтерском закуте, обедать не пошла, а перекусила калорийной булкой с чаем. С работы она шла тайком. Этой линии поведения Алла придерживалась неделю. Геннадий Иванович, с удивлением обнаружив, что его никто не преследует, не строит глазки, не кидает многозначительных взглядов, сначала облегченно вздохнул, а потом забеспокоился: «Черт, что ж, я ей совсем не понравился?! Интересно… Как обрубила, даже в коридоре не видно. Скрывается, что ли…» Через неделю главный инженер подкараулил Аллу у проходной.

— Алла Валерьевна, можно вас на минуточку? Я по поводу последнего отчета. — Последнюю фразу он сказал нарочито громко для выходящих коллег.

— Да будет вам! — Алла посмотрела на Геннадия Ивановича тяжелым взглядом. — Какие еще отчеты?

— Да нет, я… ты куда пропала? Не видно совсем… — Инженер перешел на тревожный шепот.

— Плохо смотрите, вот и не видите. — Алла почти грубила.

— Ты что, обиделась? Хоть объясни, может, что-нибудь не так? Ладно, говори…

— Геннадий Иванович, мне домой надо. Извините.

Результатом этого Аллиного театра стали огромная коробка конфет «Ассорти», немецкие тонкие колготки и флакончик польских духов «Пани Валевска». Сверток с этими чудесами Алла нашла у себя в ящике стола. Поскольку ее поведение изменилось мало, Геннадий Иванович тайком ее провожал, встречал у сберкассы, вымаливая еще одну встречу наедине. Ему очень хотелось доказать, что он еще герой хоть куда. Встреча была подарена, и Алла, проштудировав у своей подружки, медсестры местной поликлиники, всякую эротическую литературу, показала мастер-класс. Домик у плотины главный инженер покидал абсолютно потрясенным и, как ему казалось, влюбленным по уши.

Тайна скоро перестала быть тайной. Дома мать Аллы устраивала скандалы, Марина пыталась поговорить с мужем — подперев руками крутые бока, она внятно произносила:

— Добро бы девка была хорошая, а то ведь — лярва!

Дальше этих слов Марина не шла, поскольку эмоции переполняли ее. Алла же была спокойна, она нежилась в лучах сомнительной славы, как кошка на полуденном солнце. А через некоторое время она пришла в кабинет к главному инженеру и показала результаты УЗИ. От чего Геннадий Иванович вспотел так, что сквозь его белую рубашку явственно проступила голубоватая майка.

— Ты что, серьезно… как это?!

— Как обычно бывает… Ген, ты не волнуйся, если хочешь, я Марине сама скажу…

— Что скажешь?

— Ну что рожать буду, что ты уходишь от нее…

— Ты дурочка, да? Ты понимаешь, что говоришь? У меня дети, ты что, не знала это?

Именно в этот момент Алла поняла, что в ее расчеты вкралась какая-то серьезная ошибка. Но она была сильной девушкой. Алла рассказала все матери, встала на учет в женскую консультацию и составила длинный список того, что ей можно есть, а что — нельзя. Прогулки вечером по часу стали ее обязательным ежедневным ритуалом. Она выкинула из головы Геннадия Ивановича, как другая выкидывает из головы трамвайного хама, наступившего на ногу. Заплакала Алла лишь однажды — ей очень хотелось купить белую немецкую коляску, но не хватило денег. «Рожу, чуть-чуть дома посижу и поступлю в институт. Деньги надо будет зарабатывать». Как она решила, так и сделала. До года Алла нянчила сына, потом упросила мать перейти на полставки, а сама уехала в Москву. Там сняла однокомнатную квартиру, поступила на вечерний факультет финансового института и устроилась работать в отдел труда и заработной платы швейного комбината с «непрофильным» наименованием «Стратосфера». Цели Алла сформулировала четко — заработать деньги, чтобы поставить на ноги сына. Все остальное казалось ей теперь несущественным.

А жизнь тем временем показывала себя во всей красе. Сначала преподносила сюрпризы в виде всеобщего дефицита, потом в виде митингов и собраний на улицах Москвы. Затем внезапно перестало работать все, что, казалось, будет работать вечно. Комбинат, где начисляла зарплату Алла, продержался дольше всех в своей отрасли. Директор, человек активный и прогрессивный, делал все, чтобы рабочие получали хоть какие-то деньги и продукты. За талонами на окорочка здесь не дрались. Еще каждый месяц выплачивали зарплату чудесной индийской джинсовой тканью, залежавшейся на складе. Но волшебником директор не был — наступил час, когда стало ясно, что сидеть в этом огромном здании из стекла и бетона бессмысленно. Аллина семья перешла на картошку с собственного огорода, соленые огурцы, помидоры и консервированный болгарский перец. Алла устроилась сразу на две работы: в магазин — кассиром и на почту — разносчиком писем. Работа и там и там была сменная, а потому Алла все успевала. Не успевала только заниматься сыном. Зато появилась личная жизнь — на почте за ней пытался ухаживать экспедитор — мужик с хитрецой. Поговаривали, что у него семья где-то в Твери, но точных сведений на сей счет не было. Он приходил к Алле поздно вечером, приносил спирт «Ройял», и они, поужинав наскоро, укладывались спать. К экспедитору Алла относилась как к соседу по коммунальной квартире — и не чужой, и не родной, пусть живет где-то рядом. А то, что сморкается громко, чихает, не прикрывая рот, и любит матерные слова, ну и что. Алла сама их любила. По большому счету наплевать… Она не то чтобы опустила руки, она просто не видела никакой возможности переломить ситуацию. Одной ей это было не под силу, а подходящего человека рядом не было. Да и люди стремительно менялись. Например, еще недавно бойкие и говорливые кандидаты математических наук из солидных институтов превратились в таксистов, женщины, имеющие по два высших образования, готовили обеды в коммерческих фирмах, а школьники, прогуливая уроки, мыли на улицах машины. Как, скажите, в такой ситуации найти хорошего мужа? К тому же Алла весьма трезво оценивала свои шансы. Она из крепко сбитой девушки превратилась в полную даму, а подчеркнуть свои достоинства она не умела. Ей казалось, что чем проще, тем лучше. В результате в тридцать лет Алла выглядела на тридцать семь. Неизменная «химия» на голове, пергидролевые перышки — все это ее тоже не красило. Но, бегая с работы на работу, пытаясь хоть как-то свести концы с концами, она не задумывалась о том, как выглядит. Когда на их почте грянуло сокращение, Алла поняла, что надо съезжать со съемной квартиры. Плата и так, правда, была мизерная — хозяйка понимала, что сейчас хоть какого-нибудь жильца найти проблема, но и эти копейки Алла платить не могла. Она съехалась со своей подругой, та работала в парикмахерской. А однажды вечером подруга пришла и сказала, что муж ее клиентки, владелец крупного кооператива, ищет бухгалтера на небольшую зарплату. Так через две недели Алла уже сидела за новым компьютером и осваивала бухгалтерские программы. Фирма, куда она устроилась, была не кооперативом, а совместным предприятием. Учредитель был выпускником физтеха, на работу брал людей проверенных, то есть своих однокурсников. Поэтому в офисе было всегда весело, энергия отважной молодости заражала всех, кто туда попадал. Это место было не похоже ни на одно из тех, где прежде работала Алла. К беззаботности интеллектуальных игр здесь уже примешивался запах больших денег — запах осторожности, здравой подозрительности и ответственности. Поначалу Алла держалась особняком — студенческое братство, которое царствовало в этих стенах, чужих принимало неохотно. Особенно если чужие были слегка бесцеремонны и грубоваты. Алла по своей разбитной привычке во время первого корпоратива, выпив немного, решила станцевать. Этот номер был у нее отработан и везде, на комбинате, почте и в магазине, имел бешеный успех. Однако, когда она в сапогах забралась на стол, коллектив бывших физиков притих. Алла, не заметив этого обстоятельства, сделала несколько движений бедрами и задиристо вскрикнула:

— У-хх! Кто со мной?!

На стол никто не полез. Она еще немного потопталась, затем спрыгнула и со словами: «Значит, выпили мало!» — осушила бокал с шампанским. Впоследствии она не любила вспоминать события того вечера. Девчонки из бухгалтерии умывали ее в женском туалете, запихивали в такси и уговаривали не приходить на работу на следующий день. На работу она пришла, прямо посмотрела на всех и громко сказала: «Перебрала, но это от радости, что работаю со всеми вами!» Коллектив, поперхнувшийся от столь неприкрытого подхалимажа, смутился и сделал вид, что ничего не было. Тем более работа у нее спорилась, Алла не боялась всяких новшеств, не цеплялась по пустякам, как это принято у бухгалтеров, и всегда старалась выдать деньги в срок. Даже если для этого надо было сидеть допоздна в офисе. Платили всем в компании хорошо, что позволяло не беспокоиться о завтрашнем дне и все чаще задумываться о личной жизни. Возвращаться к старым знакомым Алле не хотелось — ее теперь окружали образованные, начитанные люди, которые владели английским языком, смотрели не лабуду заокеанскую, а известные фильмы, недоступные для советского зрителя. Да и корпоративы не превращались в обычные пьянки. Все-таки на них был налет интеллектуальности. Про себя Алла злорадствовала: «Интеллигенция! Нет чтобы просто водки выпить, нет, надо еще и о хрени всякой поговорить!» Но вида не подавала и внимательно прислушивалась к разговорам. Больше всего ей нравилось слушать парня из отдела ценных бумаг. Он был остроумен и знал столько, что неизменно оказывался победителем в самых горячих спорах.

Глава 3

Опять наступила весна с ее безответственными настроениями. Воздух был теплый, но пыли еще не было. Город покрывался зелененькой щетинкой молодых листочков. Алла шла к метро, а провожал ее мужчина лет 35–37, худощавый, с темными волосами и немного седоватыми висками. У него были голубые глаза, темные брови и потрясающая улыбка. Так улыбался капитан Блад из одноименного фильма. Алла понятия не имела, кто его играл, но сходство ее спутника с актером было поразительным. Помимо красоты, мужчина обладал несомненным умом, эрудицией и был потрясающе воспитан. Алла вообще таких никогда не встречала. Она не раз наблюдала, как в офисе, где работало достаточно много женщин, ее спутник всегда был предупредительным со всеми. В этой предупредительности не было ни нарочитости, ни театральности. Он умел по-доброму пошутить, безобидно съязвить в адрес оппонента, успокоить огорченного сотрудника. Сам работал бойко, приносил неплохой доход в контору и часто вспоминал, как в первые дни коммерческой деятельности попытался обменять казенные двести долларов с рук. Его, конечно, обманули.

— Сказать, что я был убит, — это ничего не сказать. Я проработал всего две недели, меня взяли с улицы, буквально. И на тебе… — Он расхохотался. — Спасибо, супруга выручила, я ее встретил на Мясницкой. У нее там офис. Она их из своей кассы вынула и отдала мне.

С Аллой, как и со всеми остальными сотрудниками, он был доброжелателен. Сейчас они шли к метро «Динамо». «Вообще-то это я его провожаю». — Алла старалась быть честной с собой. Ей удобней было сесть на трамвай и доехать до Савеловского вокзала, но, заметив, что коллега каждый вечер идет к метро, она решила сделать вид, что им по пути.

— Нет, как ты справляешься с таким объемом информации? У тебя не голова, а компьютер?! Я в отчетности в трех бумажках путаюсь, — в голосе собеседника слышалось искреннее восхищение.

— У меня с детства тяга к цифрам. У моей мамы врожденная грамотность, а я сильна в математике, — Алла старалась говорить уверенно. Она обратила внимание, что ее собеседник легко оперирует сложными терминами и философскими понятиями. — Весна. Смотри-ка, совсем тепло. Надо будет карт… — тут Алла осеклась, разговор про посев картошки как-то не вязался с агностицизмом, гуманизмом, экспрессионизмом и всем тем, о чем только что спорили в офисе.

— Картошка — это хорошо, только у нас в доме ее не едят — жена не любит не только есть, но и готовить.

Алла приготовилась ответить, но они уже подошли к метро.

— До завтра, — сказал ее попутчик, — мне надо супругу дождаться.

— До завтра, — попрощалась Алла. Она повернула к кассам. «Хороший мужик. Какой-то добрый, не сволочь. Но… женат…» — Алла остановилась, чтобы найти в сумке проездной, а когда выпрямилась, то увидела, как молодая худая женщина подошла к ее спутнику. Они поцеловались и не спеша пошли по весенней улице. Лица у них были такие, словно свадьба состоялась неделю назад и они до сих пор не могут поверить своему счастью. Еще Алла обратила внимание на то, что женщина не красавица, но очень стильная. Алле больше всего понравились ее туфли. Узенькие, темно-синие с маленьким бархатным бантиком. Туфли были почти без каблука, отчего фигура казалась еще тоньше и миниатюрнее. Алла сразу почувствовала себя огромным комодом — она шла на тонких шпильках, но равновесие удерживала с трудом — из‑за слишком высокого каблука. Еще ей понравилась маленькая сумочка… Алла поняла, что не только она оценила этот наряд. Она замедлила шаг: «Ну и что, что он женат?! Это мы еще посмотрим…» И ступила на эскалатор. Так Алла обрела смысл жизни.

На следующий день она заботливо принесла на работу пирог с капустой. Пирог был огромный, с хрустящей корочкой и затейливой косой по бокам. Работающий народ охнул и быстро разобрал нарезанные треугольники.

— Алл, ты сегодня как-то по-другому выглядишь. — Иван-программист, дожевывая пирог, бросил на Аллу внимательный взгляд.

— Так она подстриглась! Мужики, вас надо ткнуть носом, тогда вы что-нибудь заметите. — Секретарша Леночка совсем по-бабски вздохнула.

Алла действительно подстриглась. Пытливые глаза коллег женского пола давно все разглядели и пришли к выводу, что лучше бы она этого не делала. Аллу подстригли очень коротко, оголив полноватую шею и не очень изящный переход к плечам. Если смотреть сзади, то вполне можно было представить, что Алла — женщина-борец. Изящества не добавляло платье — в крупный цветок, из «стеклянной» вискозы. На талии платье было схвачено резинкой, и из‑за нее Алла стала похожа на рельефную даму с картин мастеров соцреализма пятидесятых годов. Поскольку утром еще было прохладно, Алла набросила сверху кожаную куртку цвета спелых баклажанов. Женское сообщество, отметив все это, про себя вздохнуло и сделало вывод, что Алла — девушка хорошая, но со вкусом у нее — беда. Лена Плотникова, человек прямой, улучила минуту и, поблагодарив за пирог, добавила:

— Алл, это платье и эта куртка — они должны существовать отдельно. Лучше с джинсами куртку носить, а платье… — Тут Лена замялась. — Платье тебя очень полнит.

Алла мужественно выдержала критику и, прикуривая сигарету, ответила:

— Лен, да я на диету хочу сесть. А платье, ему двести лет, еще в восемьдесят пятом году купила. Вот премию дадут — надо будет гардероб обновить. Подскажешь, что купить? Может, по магазинам вместе проедемся?

Так одной фразой Алла превратила Лену в свою союзницу, оговорила себе безразмерный кредит по части модных консультаций и вообще сделала человеку приятно. Откровенно говоря, Алле было наплевать, что думают о ней коллеги. Сейчас ей было важно, чтобы о ней не судачили, не говорили плохого за глаза в присутствии Кости. Алла по опыту знала, что одно язвительное замечание, и вся схема обольщения разрушится. И никто так метко, как женщина, не может высказаться в адрес другой женщины, не оставив камня на камне от репутации. Поэтому, сжав зубы и отпуская нелестные эпитеты про себя, Алла принялась завоевывать коллектив. Костя же, увидев ее новую прическу, улыбнулся и произнес:

— Как мило, по-весеннему свежо!

Алла расцвела — она не поняла, что это обычная любезность.

— Спасибо. Ничего особенного, просто покороче решила сделать. Костя, кстати, у меня есть вопросы по приходным ордерам. Когда посмотрим — сегодня или завтра?

— Давай завтра, я пораньше постараюсь прийти, и мы все сделаем?! А сейчас я все равно убегаю на встречу. — Костя собрал бумаги со своего стола и выскочил из офиса.

— Ну, сегодня он уже не вернется. — Лена Плотникова задумчиво посмотрела вслед. — Он зайдет за женой, и они, счастливые, пойдут домой.

— А что, у них прямо такая идеальная семья? — Алла понимала, что после утренней доверительной беседы о моде она имеет моральное право посплетничать с Леной.

— Не то слово! Они друг за дружкой заезжают, звонят по двадцать раз на дню, отдыхают только вместе и с сыном. Любо-дорого смотреть. Полине вообще повезло — Костя мужик порядочный, не бабник. Он — хороший.

«Отлично, а нам другие и не нужны. Надо только как-то подход найти». — Алла задумчиво смотрела в окно, и в ее голове уже созрел план. На следующее утро в офисе Алла первым делом подготовила свой стол для работы над приходными ордерами. Она поставила две чашки для кофе, насыпала конфет в вазочку, все бумажки сложила в одну стопочку и принялась ждать Костю. Ждать пришлось долго — все надежды Аллы, что они сядут рядышком и в пустом офисе займутся ордерами, рухнули. Костя не пришел ни в десять часов, ни в двенадцать, ни в два. Он не спеша вошел в офис в три часа дня и радостно заявил:

— Извините за опоздание — проспал, жена сегодня выходная, вот и… — реплика прозвучала двусмысленно, но этого, кроме Аллы, никто не заметил. Костя поздоровался с ней, но ни слова о том, что надо вместе поработать, не произнес. «Он просто-напросто все забыл, а я, как дура, тут конфеты раскладывала! А он со своей женой там…» — и Алла в уме произнесла слово, которое здесь в отличие от почты и магазина не употребляли даже мужчины. В этот день она намеренно не напоминала Косте о приходных ордерах. Но на следующий день, дождавшись вечера, она набрала номер домашнего телефона Кости. Его дала Лена Плотникова после того, как Алла разыграла целый спектакль:

— Господи, да меня коммерческий директор убьет! Я ему обещала сводки за прошлый месяц, а Костя до сих пор с приходниками не разобрался! — Она еще пять минут поохала, потом притихла, якобы разбираясь в бумажках, а потом вслух произнесла: — Да ладно, сама все сделаю, что его отвлекать. Только вот дату уточнить надо. Без этого никак.

После этих слов Лена сама предложила позвонить Косте.

Трубку сняла Полина.

— Алло, добрый вечер! Извините, а можно Костю? Это беспокоят с работы, из бухгалтерии. — Алла говорила сухо, вежливо и отстраненно.

— Да, добрый день! Вы знаете, его сейчас нет, вы сможете перезвонить позже?

— А это удобно?

— Конечно, мы поздно ложимся. Или, если хотите, оставьте ваш номер — я ему все передам, и он с вами свяжется. У вас что-то срочное?

— Да мне к завтрашнему утру надо бумаги для директора подготовить, подпись нужна Костина, и тут еще приходники…

— А вас Аллой зовут? — Полина наконец узнала голос — он принадлежал девушке из бухгалтерии, лица ее она не помнила. Так, общие очертания.

— Да, это я.

— Алла, вы можете зайти к нам. Костя как раз подойдет, и вы все вопросы решите. Поужинаем, чаю попьем.

В душе у Аллы заиграл бравурный марш. Все шло замечательно. Теперь она сможет присмотреться к Косте, узнать, какие у них отношения с женой — действительно ли так все замечательно. Но в голос она вложила некую неуверенность:

— Вы думаете, это удобно? Хотя, боюсь, у меня выбора нет. Завтра бумаги должны быть готовы к десяти часам.

— Да, у вас действительно выбора нет. — Полина захохотала. — Костя к десяти даже не проснется.

Через час Алла сидела на кухне, за квадратным столом, накрытым не обычной клеенкой, а скатертью. На столе стояла большая лампа с оранжевым абажуром. Она давала уютный, теплый свет. Алла увидела, что мебель, ковры, картины были сдвинуты на середину большой комнаты. А по углам стояли ящики с плиткой, рулоны обоев и прочие, необходимые для ремонта, предметы.

— Все никак ремонт не сделаем. — Полина поймала взгляд Аллы. — Хочется, чтобы все было в едином стиле, хорошо, что сейчас все-таки выбор есть. Выбор-то есть и деньги есть, а вот времени не хватает. У меня же свое агентство. Правда, я младший партнер, но все равно забот выше головы. Да ничего, осенью займемся… — Полина быстро и ловко накрыла на стол. Алла обратила внимание, что посуда была старая, с очень красивым рисунком. Сочетание белой скатерти, красивой посуды и серебряных столовых приборов создавало ощущение праздника, чистоты и уюта. И весь ремонтный разгром как бы отошел на второй план.

Когда Костя вошел на кухню, он от неожиданности онемел.

— Я только на минуту, подпиши мне бумаги, мне же завтра отчитываться…

Алла с Костей разложили на кухонном столе разные ведомости и занялись делом. Полина ушла, чтобы не мешать. Через полчаса Алла встала попрощаться.

— Костя, проводи Аллу, уже поздно.

— Да нет, сама дойду до автобуса. — Алла еле сдерживала ликование.

— Ни в коем случае, уже темнеет.

Полина удобно устроилась на островке порядка с книжкой, а Алла с Костей вышли на улицу. Через двадцать минут позвонила соседка Людмила:

— Твой муж с теткой какой-то толстой на автобусной остановке стоит. — Соседка замерла в ожидании реакции.

— Людмила, я сама его туда послала. Это он своего бухгалтера провожает.

— Может, и бухгалтер. Только задницей очень виляет и глаза закатывает.

— Да и черт с ней. — Полина досадливо поморщилась.

— Смотри, он у тебя, конечно, не…

Полина ойкнула в трубку, потом прокричала: «Молоко сбежало!» — и отключилась. Людмила всегда любила испортить настроение. Наверное, от зависти. Когда пришел Костя, Полина, на всякий случай посмотрела на него повнимательней, но, не найдя каких-либо перемен, чмокнула в щеку и налила свежий чай. Костя закурил, задумчиво посмотрел в кухонное окно и произнес:

— Странная она, эти бумаги вообще можно было не подписывать. Или я чего-то не понимаю?

Полина этой фразы не слышала, она уткнулась в книгу. В последующие дни Алла постаралась быть незаметной — она видела, что Костя остался в недоумении по поводу ее визита. Спугнуть его она не хотела, а информацию, которая ей была нужна для дальнейших шагов, получила. Через неделю Алла снова позвонила домой Косте. Опять трубку сняла Полина. Разговаривали они уже иначе — смеясь, обсудили последние события в Аллиной конторе, обменялись мнениями о том, где лучше отдыхать с детьми. Алла рассказала о своем сыне, а потом внезапно Полина опять предложила ей заехать к ним:

— Заезжай, я печенье испекла. Бумаги оставишь, думаю, что Костя поздно будет.

Алла опять вежливо отнекивалась, но уже скоро сидела за столом с оранжевой лампой и слушала историю о том, как познакомились Полина и Костя. Этой встречей было положено начало дружбы Полины и Аллы. Теперь, заезжая в контору за мужем, Полина обязательно подсаживалась к Алле, они сплетничали, обсуждали всякие новости, подтрунивали над Костей, который никак не мог быстро собраться домой. Полина, конечно, отмечала некоторую грубоватость Аллы и ее неумение говорить с людьми.

Глава 4

— Она вульгарна.

— Она хабалка.

— Она простовата.

Все эти мнения были однажды высказаны сотрудницами Костиной конторы. И только одна произнесла: «А к Костику она клеится. Это точно. Только Полина ничего не видит и дружит с ней. Даже в дом свой приглашает». Незамедлительно было заключено пари, когда же падет бастион супружеской верности. Оптимисты давали год, пессимисты — месяц.

Алле понадобилось совсем немного времени, чтобы составить о Полине свое мнение. «Заумная кривляка и мямля! — Алла по простоте душевной не считала двуличие пороком. — Никто же не знает, что я думаю. А что говорю? Ну, мало ли, что говорю!» Заумной Полину она считала, потому что та спокойно и даже уверенно принимала участие во всех разговорах, где большинство слов оканчивались на «изм» — импрессионизм, конструктивизм, неоклассицизм. Она спокойно и аргументированно ставила в тупик оппонентов, при этом была вежлива и весела. Последнее Алле казалось кривляньем, мол «сама спорит с ними, почти ругается, а тон вежливый, сладкий, да еще смеется». Мямля она была для Аллы, потому что с мужем была ласкова, охотно шла на уступки и вообще не спорила. Откуда Алле было знать, что в доме Кости все делалось так, как решит Полина. И что Костя безмерно рад этому, поскольку оказывался освобожденным от такого груза, как принятие решений по многогранным хозяйственным вопросам. Еще Алла попыталась перенять стиль и манеру одеваться новой подруги. Но из этого ничего не вышло. То, что казалось уместным на Полине, на Алле смотрелось смешно и нелепо. А додуматься до всяких милых мелочей, как то, шелковый платок вместо ремня на джинсах, Алла не была способна. В такие же тонкости, как сочетание материалов и оттенков, она даже не вникала. Поэтому страсть Полины к элегантным деталям вызывала у Аллы раздражение: «Блин, ну вот, опять из себя королеву строит!» Это относилось к пристрастию Полины к туфлям на небольшом каблуке и сумочкам на короткой ручке. «Я очень люблю ридикюли, наши бабушки их носили». — Полина вертела перед носом Аллы маленькой сумочкой из лаковой кожи.

Но все это Алле приходилось терпеть и делать вид, что ее занимают и разговоры об импрессионизме и гуманизме, что она без ума от шелковых платков и что лучших друзей, чем Костя и Полина, нет. Она стала проводить с ними почти все свободное время, приезжать без звонков и предупреждений, без смущения обсуждать с ними их же внутренние, домашние проблемы. Костя и Полина, люди деликатные, сначала тяготились всем этим, потом попытались слегка дистанцироваться, но, видя тщетность собственных потуг, махнули рукой. Ну что делать, рассудили они, наверное, Алле очень одиноко. На работе Алла играла роль близкой подруги семьи, которая в отсутствие супруги перекладывает тяжелое бремя заботы и контроля на свои плечи. Эта роль была чрезвычайно удобной, ибо позволяла быть почти всегда рядом с Костей и контролировать круг его общения. Однажды, когда Костя чересчур увлекся своей бывшей однокурсницей, Алла устроила ему нешуточную выволочку:

— Ты почему с ней в ресторан пошел? А если Полина узнает?! И я по-дурацки буду себя чувствовать — она моя подруга — и рассказать не могу, и не рассказать подло!

Голос Аллы почти звенел, и Костя, удивленно пожав плечами, постарался в этот день с ней больше не общаться. Полина и так все знала, она ему доверяла. И вообще, что тут такого — однокурсница?! Алла же еле себя сдерживала — от ревности она чуть не сошла с ума. Поскольку, увлекшись погоней за «доброкачественным» мужем, не заметила, как влюбилась. Теперь Алла уже не могла спокойно бывать у них в гостях — ей было невыносимо видеть, как Костя общается с женой, как они шутят, как рассказывают о своих планах. Ей наблюдать за этим было невыносимо. И она старалась туда приезжать в разведывательных целях, когда Полина была одна. Поговорив о том о сем, Алла под предлогом занятости сбегала. От Полины не скрылось странное поведение подруги. Она даже однажды заметила:

— Что-то давно к нам Алла не заглядывала. То каждый вечер, а теперь заскочит на пять минут, и то предварительно позвонив. Такого никогда не было.

— Может, дел много. Ты ведь не очень огорчилась?

— Нет, наоборот, я с ней чувствовала себя как-то не очень уютно. Мне казалось, что я притворяюсь кем-то.

Костя ничего не ответил. Он рад был, что Алла больше к ним не приходила, его общение с ней на работе превосходило все производственные нормы. Она без его совета и разрешения в своей бухгалтерии не делала ничего.

В какой-то момент Алла поняла, что так просто, одними заигрываниями, разрушить семью Кости невозможно. Невозможно даже посеять смуту в его душе. Костя не реагирует на ее кокетство, не понимает (или делает вид, что не понимает) ее намеков. Он с ней был так же весел и приветлив, как, например, с Леной Плотниковой или пожилой кассиршей Натальей Фадеевной. Как бы ни было весело в офисе, какие бы приключения ни сулили их корпоративы, Костя всегда звонил Полине и, если узнавал, что она уже дома, быстро собирался и исчезал за дверью. Алла даже на какой-то миг приуныла. К унынию примешивались ревность и раздражение. «Да он просто подкаблучник!» — Алла понимала, что такой вариант мужа ее как раз устраивал, но отказать себе в презрительном осуждении не могла. А тут еще девочки из офиса в разгар какой-то легкой болтовни, смеясь, намекнули:

— Алла, клинья подбиваешь?! Смотри, Полине скажем…

Алла вскинулась, хотела было съязвить, но потом, опомнившись, добродушно рассмеялась:

— Да бросьте, мне, деревенской девушке, нужен такой. — Алла развела руками и добавила: — А Костю нашего с мешком картошки оставишь утром, да вечером тот самый мешок картошки и найдешь.

Но этот разговор она запомнила. Получалось, что все давно замечали ее попытки обратить внимание Кости на себя. Наверное, даже обсуждали и хихикали за спиной. Получалось, что надо добиться его любой ценой. Чтобы больше никто не смеялся над ней. Алла, испытавшая после истории с главным инженером на себе осуждение целого поселка, поклялась больше не оказываться в подобной ситуации: «Посмотрим, кто кого!»

Ломала голову она долго. Но не было даже намека на случай, который помог бы ей наконец найти слабое звено в отношениях Кости и Полины и ударить по нему. Когда же в офисе объявили, что в следующие выходные будет праздноваться юбилей их корпорации, Алла воспряла духом и для осуществления своих планов вызвалась быть организатором этого мероприятия.

В ресторане все складывалось как нельзя лучше. Алла, на правах распорядителя, металась от одного стола к другому, со всеми заговаривала, присаживалась то там, то здесь выпить бокал вина. Костя пришел без Полины. Он ее прождал почти час, потом она позвонила и сказала, что у нее срочная работа допоздна, а после она сразу поедет домой. Костя весь вечер просидел за столом, не плясал со всеми, а только громко разговаривал с надоевшим всем Гариком Каштоянцем — вечным спорщиком. Алла воспользовалась этим и остаток вечера провела с Костей и Гариком. Только когда стало ясно, что оба напились, она вызвалась помочь им сесть в такси.

…Кто-то оставил окно открытым, и галдеж птиц не давал вернуться сну. А сон был нужен — он бы отсрочил то отвратительное настроение, которое уже почти полностью завладело им. Подушка была жесткая и большая, это была не его подушка. И пахла она чем-то чужим и сладким. Он повернул голову и увидел, что по комнате кто-то ходит, но кто, не видно — изображение было не резким — так любят снимать молодые режиссеры. Черно-белый кадр и фигуры намеком. Женщина остановилась рядом с ним: «Вставай, я уже и завтрак приготовила…» Голос принадлежал Алле.

Через полчаса он сидел на маленькой кухне, за квадратным столом, покрытым клеенкой с фруктами. Клеенка была в мелких порезах с сероватыми краями. Напротив него сидела Алла. Стол был уставлен соленьями, бутербродами и пирожками с капустой.

— Вкусный кофе. Пирожки тоже. Очень вкусные, — от смущения он стал немногословен. Как назло, даже не болела голова. Можно было сослаться на похмелье, плохое самочувствие. Но притворяться он не умел, а потому замолчал и спешно допил кофе. — Я побегу. На работу надо, — сказав это, он поперхнулся. Поскольку ей тоже надо было на работу, а это значило, что некороткий путь от станции «Комсомольская» до станции «Динамо» предстоит проделать вместе. «Вот зараза, вот ситуация! И даже не знаешь, как себя вести… И на кой черт я вчера так напился?!» Вчера они отмечали юбилей компании в ресторане в Сокольниках. Как он оказался у Аллы, Костя не помнил. В памяти только остались водка, вкусный балык, долгие споры о влиянии физики на гуманитарное развитие человечества. Алла мелькала все время рядом. «Оно и понятно, она отвечала за организацию… Но как? Когда? Я успел так набраться? Впрочем, какая теперь разница! Полина там, наверное, совсем с ума сошла! Господи! Сейчас ехать в метро, вдвоем… Может, такси взять? Тоже не лучше, все равно разговаривать надо». Алла почувствовала его настроение и притихла. Она быстро и молча убрала со стола, закрывшись в комнате, переоделась, а когда вышла, произнесла с независимым видом:

— Ты езжай, я позже выйду, мне в банк надо!

Облегченно вздохнув, Костя выскочил на улицу. Закурив, он попытался мысленно связать вчерашний и сегодняшний дни. Не получалось. «Вчера» было все ясным и простым, светлым и беззаботным, без всяких там пошлых житейских коллизий. «Сегодня» воняло перегаром, пахло чужими сладкими духами и заставляло мысленно застонать в преддверии разговора с женой. Особенно противно было не то, что провел ночь с какой-то женщиной, а то, что дома сходили с ума из‑за его отсутствия, а он, идиот, просто перебрал водки, и какая-то дура затащила его, бессознательного, в постель. На слове «бессознательного» он запнулся. А насколько он был бессознательный? И был ли таковым?! Этот неожиданный уточняющий вопрос заставил его остановиться. «Быстро на работу, а сейчас прежде всего надо позвонить Полине!» Но позвонить удалось только из офиса — ни один из телефонов-автоматов, которые встретились ему по дороге, не работал.

В офисе уже все сидели на своих местах, а в воздухе разливалось неумеренное любопытство. Костя уселся за компьютер и погрузился в сводки. Жене он позвонил еще до того, как зашел в свой отдел, — из комнаты охраны. Поговорить им не удалось, Полина бежала в типографию.

— Ты — живой и даже можешь говорить, это меня радует, поскольку у меня к тебе накопилась масса вопросов. Пока.

Она бросила трубку, а он, расстроенный, пытался работать. Уткнувшись лицом в монитор и делая вид, что занят, Костя пытался вспомнить все, что было вчера. Получалось, что ничего особенного, кроме долгого и громкого спора с его вечным оппонентом Гариком Каштоянцем. Они, выпив водки и не дождавшись горячего, заговорили о Томасе Манне, затем плавно перешли к Юнгу, закончили руганью о гуманистах. Каштоянц, человек язвительный и вспыльчивый, остановиться не мог, и когда уже все и всеми было сказано, все равно продолжал что-то горячо обсуждать. Так было и на этот раз. Костя помнил, что Гарик подсел к нему с надкусанным пирожком в руке и доказывал:

— Юнг — это еще не философия, Юнгом мысль не заканчивается…

Его перебила Алла, она налила им водки, положила на тарелки рыбу, но Каштоянц пошел искать более задиристого собеседника. А Алла осталась сидеть рядом. Они опять пили, Алла заботливо подкладывала закуску. «Она девушка вообще заботливая… Интересно, я сам вчера разделся или она мне помогла? Так, ладно, сейчас самое главное — Полина!» Жена заехала за ним на работу. Она вошла в офис, где ее уже все давно знали и, более того, как правило, через мужа приглашали на всякие мероприятия. Сегодня все как один, поздоровавшись, уткнулись в свои бумаги.

— Муж! Я за тобой! А то не ровен час опять заблудишься! — Шутка прозвучала уверенно и без всякого подтекста. И эта естественная, очень верно выбранная тональность вернула в комнату легкость.

— Мы вчера все немного себе позволили. — Лена Плотникова оторвалась от своих бумажек. — Я, например, уже третью таблетку анальгина пью.

— Это потому, что ты вчера мешала шампанское с вином. И ничего не ела из‑за своей диеты…

— Все равно сегодня джинсы еле застегнулись. — Лена кокетливо потрогала себя за ремень. Ремень сидел туго, но размер джинсов был детский.

— Ленка, худая корова еще не газель! — Услышав веселый гомон, в комнату заглянул охранник Паша, он давно поглядывал на секретаршу, но та вела себя чинно и в отношения на работе не вступала. Под этот шумок Полина и Костя вышли из офиса.

— Ну и как это понимать?!

— Да, понимаешь… Столько выпили. Валерка заехал, поздравить всех… Мы с ним заболтались… Да, потом я что-то перебрал и к нему поехал, там до утра и протрепались…

— А почему не позвонил?

— Так ты же помнишь, он у бабки квартиру снимает в Перове. Там никогда не было телефона, а автомат мне было не под силу найти.

Мысль так соврать пришла на ум неожиданно, он знал, что жена никогда не будет проверять — во‑первых, не захочет оказаться в неловкой ситуации, а во‑вторых, ей просто некогда заниматься подобной ерундой.

— Изменщик, коварный и подлый!

— Неправда ваша…

Они уже помирились, и она стала взахлеб рассказывать о проблемах в своем агентстве. Забыв о беспокойной и злой ночи, она шла рядом с ним, радуясь, что все выяснилось, что ничего страшного ни с мужем, ни с их семьей не произошло. Полине было приятно, что он внимательно слушает про ее победы и в глазах у него искренняя гордость за нее. Еще она чувствовала, что муж мучается угрызениями совести и что он благодарен ей за отсутствие скандала. «Я — полный идиот! Какого лешего я туда завалился?! — В Костиной голове зашевелилась тревога. — И духи, какой противный сладкий запах! Полина никогда бы такие не выбрала». Костя был убежден, что вкус у его жены превосходный и все, что она покупает и носит, — вне всякой критики. Дома они поужинали и вопреки обычаю рано легли спать. Любимых посиделок на кухне не было. Обнимая жену, почти сквозь сон Костя подумал, что завтра же объяснится с Аллой. Но когда он рано утром вошел в офис и увидел Аллу, покрасневшую, со слезами в глазах, он дрогнул. А тут еще она произнесла почти шепотом:

— Кость, по-моему, я влюбилась в тебя.

Костя, обезоруженный такой откровенностью и тронутый наивным взглядом больших зеленых глаз, растерялся:

— Тебе кажется… Алла, брось эту затею… Сама подумай — у меня семья, сын.

— Я подумала, я люблю тебя с самого первого дня.

Тут вошли сотрудники, разговор продолжать было нельзя. Но Костя, как будто душой почувствовавший Аллину влюбленность, размяк. В его голове вместо цифр и котировок бродили приятно тревожные мысли: «Я даже не помню, чтобы мне так объяснялись в любви. И она ведь младше меня. И даже младше Полины».

Имя жены сработало как стоп-сигнал, но только лишь на мгновение. Мысли дальше потекли в сторону возможных приятных приключений. Костя и Полина были женаты уже много лет. На почти безупречной Костиной репутации имелись, конечно, малюсенькие пятнышки, но они попали туда почти случайно. Ни одного какого-нибудь мало-мальски серьезного романа у Кости не было. А то, что было, заканчивалось очень быстро, после деликатного объяснения, что у него жена, семья и это для него главнее. После этого даже самые настырные дамы отступали. Костя абсолютно искренне был убежден, что от добра добра не ищут, тем более он до сих пор любил Полину. То, как она построила их отношения, его очень устраивало, а наличие сына и вовсе делало какие-либо серьезные шаги «налево» невозможными. Да и потом, они настолько были заняты проблемами «выживания», что дела до остальных людей им не было никакого. Но сейчас, когда появились деньги, все проблемы сегодняшнего дня были решены, а перспектива была окрашена в розовые и голубые тона стабильности, вдруг подумалось, что, может, не стоит отказываться от того, что предлагает жизнь. Ничего конкретного Костя не решил, но вдруг почувствовал легкость, словно кто-то освободил его от угрызений совести за то, что уже случилось, и за то, что случится когда-нибудь. Он почти физически ощутил, как та жизненная, добровольно им выбранная ноша, которая лежала до сих пор на его плечах, — забота о жене, забота о будущем сына, постоянная спешка в надежде заработать больше и тем самым укрепить семью, та ноша, которую несет по жизни каждый нормальный мужик, куда-то исчезла. Стала чем-то вроде тяжелого рюкзака. Его можно, оказывается, снять. Вдруг та жизнь, которой жили в их офисе очень многие и которую можно было себе уже позволить — с ресторанами по вечерам, внезапными поездками, скорее развлекательными, чем деловыми, коллективными посещениями казино и клубов, — эта жизнь показалась ему привлекательной и возможной. Как заслуженный отдых после честных и утомительных трудов. Он обернулся — Алла, сидевшая у окна, поймала его взгляд. Костя улыбнулся ей, и в этой улыбке Алла прочла все о своей победе.

Глава 5

Через месяц дамское сообщество их компании разбилось на две группировки. Одна перестала разговаривать с Аллой. То есть совсем разговаривать не получалось — все-таки по работе приходилось. Но общение было сведено к минимуму. Это всячески подчеркивалось, как и неодобрительные взгляды на Аллины наряды. А наряды достигли апогея в своей вычурности. Влюбленная, она потеряла осторожность и теперь потрясала всех яркими лосинами, майками с розовыми сердечками и прочей одеждой, похожей больше на елочную мишуру. Вторая половина офиса заговорщицки помогала роману Кости и Аллы. Например, если кто-нибудь в окно видел Полину, которая по привычке заезжала за Костей, то сразу предупреждал их. Точно так же эта группировка прикрывала Костю по телефону. Казалось, сам Костя временно ослеп. Он не видел, не понимал или отказывался понимать, что ставит Полину в идиотское положение. Он мог запросто шутить с Аллой, и эти шутки были уже не похожи на те безобидные, практически безадресные выпады, которые все слышали от него раньше. Шутки для Аллы, да и, собственно, для всего окружения, были полны двойного смысла. Полина на это никак не реагировала, а внешне казалось, что это ее даже не забавляет, а оставляет равнодушной.

Однажды вечером к Косте подошел приятель, работающий в соседнем отделе. С Юрой они учились в одной группе, а потом некоторое время работали вместе в лаборатории. Он хорошо знал Полину. Не в мужских привычках обсуждать личные дела, но Юра не выдержал, поскольку Алла уже пустила слух, что Костя разводится с Полиной. И, пользуясь тем, что офис опустел, приятель задал ему вопрос:

— Послушай, ты что, серьезно собираешься уйти от Полины и жениться на Алле?

Костя вскинулся и захохотал:

— Да ты с ума сошел? Кто тебе сказал?! Да не собираюсь. У нас Лешка, мы уже столько лет вместе. Да нет, ты что?!

— Ну, слава богу, старик! Я уже думал, у тебя крыша съехала.

— Вот что значит друзья — обо всем подумают! — Костя хлопнул приятеля по плечу и поспешил из офиса. Там, в Петровском парке, его ждала Алла. Разговор приятеля неприятно задел Костю. Во-первых, оказалось, что все знают об их отношениях. При слове «отношения» Костю передернуло: «Это не отношения, это просто знакомство. Хорошее, приятное знакомство. А отношения у меня с Полиной. А во‑вторых, я не представляю себе жизнь с Аллой!» — Костя даже замедлил шаг, такой ужасной ему показалась эта перспектива. Все-таки они очень разные, и никогда Алла не сможет заменить ему Полину. И дело здесь не в привычке. Да, Алла моложе, да, такая откровенная, эмоциональная и в постели… Костя поймался на приманку, на которую легко ловятся самые умные мужчины. Приманка называлась: «Я тебя люблю!» «Тем не менее с Аллой надо поговорить, чтобы она никаких иллюзий по этому поводу не питала… И чтобы слухи идиотские не распускала — чего доброго до Полины дойдет!» — Полный решимости, он ускорил шаг. Но, подойдя к скамейке, на которой сидела Алла, и увидев ее сияющие глаза, он решил разговор отложить: «Ладно, завтра или в понедельник. Точно в понедельник, за выходные обдумаю, как это поделикатнее сделать, чтобы скандала не было». Алла взяла его под руку, прижалась к нему, и Костя окунулся в волнующую атмосферу обожания.

Атмосфера обожания — как легко ее, оказывается, «организовать». Алла про себя усмехалась: «Легковерный, как ребенок. Стоит сделать большие глаза и сказать: «Ах! Как такое может быть!», и вот уже, приосанившись, расправив плечи и выпятив грудь, тебе объясняют, что такое теория относительности, можно подумать, что он ее и выдумал!» Алла, пользуясь ловкими и старыми приемами, давала почувствовать Косте, что он самый умный, самый красивый и самый благородный.

Поначалу самым тяжелым для Кости было возвращение домой. Он очень не любил неопределенность, но теперь вся его жизнь стала неустойчивой, как качели на детской площадке. С Аллой нельзя было упоминать дом, сына, события прошлой женатой жизни, с Полиной нужно было держать ухо востро и не проболтаться о тайных встречах. Говорить в такой ситуации было крайне сложно — проще стало молчать. Что и делал Костя. Приходя домой, он быстро ужинал, брал английскую книжку и погружался в нее на весь вечер. Только изредка отвлекаясь на программу «Время» и на совсем уж настойчивые упреки Полины. Когда он об этом сказал Алле, у той внутри все сладко запело.

— Я думаю о тебе, и ты думаешь обо мне. — Она прижалась к нему щекой. Костя поддакнул, хотя, если честно, об Алле он не думал, он просто боялся обидеть Полину, нечаянно проговорившись.

Так прошло несколько месяцев, потом полгода, потом год. Отношения, достигнув определенной точки, замерли. За это время Алла успела два раза похудеть и один раз поправиться, найти свадебное платье и подходящий случаю ресторан. Единственное, что она еще не сделала из суеверных соображений, так это не составила меню торжественного обеда. Поведение Кости, который мог разговаривать о чем угодно, только не об их отношениях и общих перспективах, ее безумно злило. Ей хотелось бурного развития событий — пылкое объяснение в любви, предложение руки и сердца, восторженный гул коллег, поверженная подруга Полина и она, Алла, невеста в белом. Однако все это даже не показывалось на горизонте. Были лишь встречи по средам на квартире Аллы, которую она теперь снимала на «Белорусской». Так было удобно Косте, поскольку в этот день Полина обычно задерживалась в типографии. Ровно в девять часов Костя спохватывался, кидался к телефону, узнав, что Полина уже уехала, еще пять минут о чем-то несущественном болтал с Аллой и пулей вылетал из дома — ему надо было успеть встретить Полину у метро. Алла все это молча терпела. Но, проводив Костю, она со злостью швыряла все, что ей попадалось под руку. Пребывая в полной убежденности, что все дело в Костиной нерешительности, Алла сочиняла про себя речи, убедительные и страстные. Но произнести их вслух не решалась. «Нет, он должен выбирать», — про себя шипела она, забыв, что Костя никогда ей ничего не обещал, а напротив, всегда подчеркивал, что важнее семьи и сына у него никого нет. Особенно унизительно это было услышать совсем недавно, в офисе, когда обсуждали какую-то статью. Лена Плотникова, несмотря на дружбу с Аллой, все-таки приняла сторону Полины. Как-то она спросила:

— Костя, а ты считаешь, что важнее в жизни — любовь или семья?

— Любовь в семье, это я точно знаю. — Сказав это, Костя перехватил злой взгляд Аллы. Ему на минуту стало неудобно, но внутри вдруг возникло чувство досады — Полина, законная жена, не досаждала ему своими придирками так, как Алла, которой он ничего не обещал. Алла в этот момент почувствовала, что она может потерять контроль над ситуацией и ее не такой уж и хитроумный, но все-таки принесший уже свои плоды план рухнет. А она уже себя видела в белом платье. Почти год их отношения были наполнены жаркими встречами, упоительными вечерами, но никак не разговорами о свадьбе. «Надо что-то быстрее делать! Иначе он опять будет торчать на своей кухне со своей Полиной и заумью заниматься». В этот вечер Алла вышла из офиса раньше — ей надо было сосредоточиться и придумать ход, который изменил бы соотношение сил. Но ничего не придумывалось. В конце концов Алла позвала на помощь подругу, с которой познакомилась, когда работала на почте. Подруга была одинокая, разбитная и любившая позлословить. Так, безо всякой для себя выгоды. Ради удовольствия. Их с Аллой сближала неустроенность и убежденность, что свой кусок счастья надо выцарапывать когтями. Поздним вечером, сидя на кухне и потягивая пиво из бокала, Алла жаловалась:

— Ты понимаешь, год, уже целый год ходит, шутки шутит, обсуждает какие-то проблемы. И все. Хоть бы намек какой. В среду прибегает, пробудет до вечера и пулей к ней.

— Плохо. Он и не собирается ничего тебе говорить. Ему и так хорошо. Ты с ним проваландаешься всю жизнь. А может, и сам уйдет, надоест, и уйдет. Надо его подтолкнуть.

— Пробовала, не получается, делает вид, что не понимает, а однажды разозлился и попросил больше об этом не говорить.

— Тогда ее надо подтолкнуть. — Подруга глубокомысленно пустила струйку дыма в потолок.

— Это еще как?

— Рассказать, что ее муж гуляет. Она с ним сама порвет. Что и требуется доказать.

— Или она с ним поговорит, и он тем более сбежит.

— Мать, тогда сама что-нибудь придумай или вообще ничего не делай.

— А как, когда ей об этом сказать?

— Прямо сейчас, позвоним и все расскажем.

— Она голос мой знает.

— Я сама позвоню. — Подруга сняла трубку и решительно выпрямилась в кресле. — Ну, давай телефон!

Алла помялась, а потом продиктовала номер. С этой минуты жизнь Полины перевернулась.

Костя с порога уловил тревогу. Она затаилась по углам их небольшой квартиры и оттуда на него поглядывала. Во всяком случае, ему так показалось. За те несколько дней, что Костя был в командировке, квартира преобразилась. Он уезжал из отремонтированного, но еще захламленного остатками строительного мусора дома. С мебелью, поставленной кое-как и накрытой пленкой, с узлами и коробками. Вернулся он в идеально чистую квартиру, с новыми шторами, новым ковром на ламинате густого медового цвета. Картины были развешаны, книги расставлены, его любимая лампа теперь нашла свое место на прикроватной тумбочке, тогда как раньше Полина упрямо ставила ее на письменный стол. Рядом с лампой стопкой лежали его книги. И от этого идеального порядка, уюта и заботы о нем Косте стало не по себе. Объяснить он не мог, но казалось, что в его отсутствие кто-то навел порядок в доме, но порядок этот был для него чужой. Он потоптался в прихожей, не зная, куда здесь можно поставить чемодан, рюкзак и корзину с фруктами, которую он купил под Ирпенью в день отъезда. Наконец, поставив чемодан в гардеробной, а фрукты положив на кухне, Костя набрал телефон Полины:

— Привет, я приехал.

— Привет. — Голос на том конце провода звучал глухо. Как будто Полина боялась напрячь голосовые связки.

— Алло, ты что, заболела? — Костя машинально сам стал говорить громче.

— Не кричи, я плохо говорю, но хорошо слышу. Ты меня не жди, обедай — все в холодильнике — и иди на работу. Я поздно буду. — Полина, не дождавшись ответа, повесила трубку.

Костя задумчиво посмотрел на телефон, на холодильник, хранящий в своих недрах обед, и, ничего не понимая, вышел из дома. На работе его ждала Алла. Она была в ослепительно-белом костюме, на шее у нее красовалась нитка жемчуга. Алла полностью скопировала любимый стиль Полины. Сделано это было с умыслом — она хотела завладеть вниманием Кости, отвлечь его от возможных разбирательств. А разбирательств Алла боялась. Вот уже две недели ее подруга с почты осаждала Полину звонками. После самого главного разговора: «А вы знаете, ваш муж гуляет. У него роман на работе. Все это знают» — последовали подробности, которые должны были убедить Полину в достоверности информации. Полина все выслушала и молча повесила трубку. В дальнейшем она поступала так же, только однажды спросила:

— Вы не боитесь, что я все расскажу мужу?

— Вы должны не только рассказать, вы должны выгнать его. — Собеседница захлебывалась от эмоций. Полина дальше не слушала — ей стал понятен этот примитивный и глупый план. Более того, она уже точно знала, что за этим стоит Алла. И совершенно спокойно об этом ей как-то сказала. Алла позвонила для отвода глаз:

— Привет, как дела у вас? Когда у нас в конторе появишься?

Полина не стала слушать — она прервала ее:

— Алла, во‑первых, больше не звони, во‑вторых, попроси подругу свою не звонить, в‑третьих, не будь смешной и подлой одновременно — если уж вешаешься на шею чужому мужу, так делай это элегантно.

Полина повесила трубку, а Алла похолодела. Судя по реакции Полины, разоблачения не избежать. А еще к страху примешивались унижение и злость — Полина так спокойно и так метко поставила ее на место. «И за смешную ты ответишь, и за подлую». — Алла пыталась себя еще больше разозлить. Однако в душе ее поселился страх. Она боялась, что Костя не простит ей этой выходки. И сейчас, при его появлении, Алла подчеркнуто внимательно стала просматривать бумаги, почти не отвлекаясь на разговоры. Костя это заметил. «И здесь что-то не слава богу! Ну, мне некогда женские ребусы разгадывать», — подумал он и пошел отчитываться о командировке. В конце рабочего дня Алла подкараулила Костю у выхода:

— Мне поговорить надо с тобой.

— Поговори! Я всегда рад тебя слышать. — Костя улыбнулся. — Хоть здесь наконец что-то прояснится.

— Мне Полина звонила, скандал закатила, кричала, оскорбляла. — Алла шмыгнула носом.

— А по какому поводу? — Костя спросил и понял, что сморозил глупость.

— Ты что — не понимаешь? Она все узнала и теперь сживет меня со свету. Я боюсь.

Алла решила повести себя так, чтобы Костя был вынужден встать на защиту слабой, обиженной женщины. Словно виновата Полина, а не Алла. И это Полина разбивает семью, а не она. Дальнейший разговор Алла повела, вытащив носовой платок, размазывая тушь и вздрагивая плечами. Косте ничего не оставалось делать, как утешать, успокаивать и ободрять спутницу. Проводив Аллу почти до ее подъезда, Костя решил, что заходить к ней сегодня не будет. Эта история его и напугала, и огорчила. Меньше всего Костя любил так называемые «житейские коллизии». Именно поэтому он старался не врать и не иметь тайн. Роман с Аллой все больше походил на тайное ночное обжорство у холодильника — процесс был приятен, а послевкусие — дурное. Разбираться в истории со звонками было уже выше Костиных сил. Выяснять отношения он не любил и не умел. В те редкие минуты, когда они с Полиной ссорились, Костя обычно отмалчивался, а потом уединялся с книжкой в спальне. Полина «остывала» на кухне, погрузившись в приготовление нового сложного блюда.

Сейчас Костя понимал, что самым правильным было бы поговорить с женой. И пусть этот разговор выльется в грандиозный семейный скандал, но зато потом… Вот что будет потом? Теперь, когда уже почти забылись все волнующие моменты зарождающегося романа, теперь, когда Костя все чаще переносил, а то и вовсе отменял свидания, возможная реакция Полины его пугала. И как самый настоящий мужчина, он в глубине души надеялся, что все образуется само собой.

Полина была дома, она готовила ужин, вернее, разогревала обед. Когда Костя вошел в дом, она только на минуту вышла в прихожую:

— Привет, вовремя, все уже готово.

Костя прошел на кухню, в которой пахло жареным мясом и скандалом. Костя восхищенно поцокал языком, зачем-то поправил скатерть и попытался помочь Полине. Но та отобрала у него хлеб, хлебницу и нож. Сама порезала буханку, поставила на стол тарелки. Все это она делала молча, но без злости. Костя походил вокруг стола. Он абсолютно не знал, как выйти на разговор. Жена же, накрыв стол, села на свое место, налила себе сок и, пододвинув к Косте тарелку с мясом, стала расспрашивать о командировке. Он обрадовался, оживился и стал рассказывать о своих приключениях в Киеве. Полина слушала его, смеялась, меняла тарелки, разрезала пирог и все ждала, когда муж наконец перестанет шутить и произнесет то, что так ей хотелось услышать.

Такой легкий, бездумный роман превратился в головную боль и тихие скандалы. Счастье, что мужчины не склонны анализировать свою личную жизнь. В противном случае Костя бы сейчас рвал на себе волосы. Ничего, кроме проблем, ему это не принесло. Да, очень лестно, когда молодая женщина признается в любви, приятно пережить начало романа, а потом… А что потом с этим делать? Совсем некстати Костя вспомнил, как Алла, лежа в постели, осторожно сказала: «Хорошо, что у нас сыновья. Они могут стать друзьями». Тогда он на это не обратил внимания, мол, типичные дамские фантазии. Теперь ему пришло в голову, что никаких фантазий в голове у Аллы не было, а были планы… «Ну, влюблена-то она была, это сразу заметно…» — Способности мужчин по части самообольщения безграничны. В этот вечер Полина легла спать рано, обойдясь без демаршей типа: «Я тебе постелила на диване!» Костя просидел на кухне полночи — он курил и думал, что давно надо было закончить историю с Аллой, что в последние месяцы отношения стали немного вымученные и что теперь, после этой истории, как-то очень неловко перед обеими женщинами. Завтра же, завтра он поговорит с Аллой. Надо будет постараться и все-таки объясниться с Полиной, чего бы это ему ни стоило. Докурив и допив крепкий чай, Костя пошел в спальню. Полина спала на боку, по своей смешной привычке укутавшись под подбородок, но совершенно обнажив спину. Костя осторожно, чтобы не разбудить, поправил одеяло, разделся и лег рядом. Сейчас он был благодарен, что супруга обошлась без пошлостей вроде собирания чемоданов, выбрасывания из шкафа рубашек и истерик: «Всю молодость тебе, сволочь, отдала!» Костя вздохнул, обнял жену и, вдохнув родной запах, почти счастливо заснул. Для него история с Аллой как-то сама собой почти закончилась, а его счастливая жизнь с Полиной продолжалась. Чему он был несказанно рад.

Глава 6

Шеф Полины, Олег, задумавший уйти из газеты и создать свою рекламное агентство, сделал ей предложение стать партнером. Она согласилась — времена требовали решений, неожиданных и рискованных. Очень быстро стало ясно, что самое главное качество, которое ей понадобится на новом месте, — это дипломатичность. Расхождение во взглядах на ведение дел было почти во всем. Полина была человеком немного авантюрным, любила рисковать, но при этом с подчиненными старалась быть мягкой и демократичной. Шеф же терпеть не мог риск и, будь его воля, установил бы в офисе жесточайшую диктатуру. За пятиминутное опоздание он был способен урезать половину зарплаты. А Полина предпочитала советоваться по всем вопросам с сотрудниками, узнавать их мнение, чтобы люди понимали, что от них тоже многое зависит, в первую очередь их зарплата. «Диктатура и инициатива — несовместимые вещи!» — эту фразу она не уставала повторять шефу, когда тот жаловался на пассивность подчиненных. Несмотря на это разногласие, управляли они своей конторой грамотно. Стратегию определял шеф, тактикой занималась она. Постепенно шеф так привык к своей «правой руке», что даже, когда надо было съездить в магазин по своим личным делам, например, купить подарок матери, сестре или что-то в дом, просил Полину поехать с ним. Даже в выходные дни, когда Полине случалось выйти и проконтролировать тираж, он приезжал, ждал, пока она закончит разбираться с печатниками, а потом звал ее куда-нибудь пообедать или погулять. Поначалу приглашения на такие прогулки у нее удивления не вызывали. Ведь они обсуждали рабочие вопросы, придумывали рекламные кампании, решали, на что потратить заработанные деньги и как обойти конкурентов. Так получилось, что в стране наступило время рекламы, и все, кто хоть немного был знаком с типографским делом, открывали предприятия, подобные их агентству. А потом, когда дело было поставлено на рельсы и задача свелась исключительно к поиску заказчиков, эти прогулки приобрели лирический характер. Они уже болтали обо всем — о прошлом, о семьях, о любимых книгах и фильмах. Иногда обедали в маленьких ресторанчиках, которых в Москве вдруг появилось видимо-невидимо. Это общение стало для них привычным, и с некоторых пор, поздно вечером, шеф набирал ее домашний телефон:

— Доехала?! Ну хорошо. А как ты думаешь, если завтра мы сходим в Дом журналистов…

Они опять начинали разговор. И только когда Полина ловила вопросительный взгляд мужа, она спохватывалась и прощалась с собеседником. В душе у нее уже появились вопросы. Почему шеф не проводит время с женой? Зачем ее тащит в гости к своим знакомым?

— Мне надо в книжный магазин обязательно после работы заехать. — Олег отвлекался от бумаг и смотрел на нее.

— Хорошо, уходи пораньше, я все проверю, спущусь в цех и поеду позже. Не волнуйся — на сигнализацию поставлю…

— А ты что, со мной не пойдешь? Тогда я тебя подожду… — Он недовольно пожимал плечами.

— Хорошо, сходим вместе.

После этих ее слов шеф снова был в прекрасном расположении духа. Ее удивляло его внимание и забавляло. Забавляло, поскольку никаких шагов, которые бы недвусмысленно свидетельствовали о его влюбленности, Олег не делал. Не было попыток прикоснуться, приобнять, подчеркнуть близость. И при этом, как только она исчезала из его поля зрения, он начинал злиться. «Можно подумать, что он ревнует…» — эта мысль часто приходила ей в голову.

Утро не задалось. Овсянка была совсем уж водянистая, а Олег такую терпеть не мог. Жена Света, врач по специальности, придерживалась самых строгих диетических правил — овсянка на воде с молоком, бездрожжевой хлеб, соевый сыр, однопроцентный кефир и все в таком духе. Олега такая диета устраивала только наутро после обильного застолья — подобная пища казалась ему епитимьей, наложенной за грех чревоугодия. В остальное же время он мечтал о колбасе на свежем белом батоне, вологодском масле, жареной курочке и всем том, что приводит человека в кабинет гастроэнтеролога. Постучав ложкой по краям кастрюли и разбросав по ее стенкам сероватые комочки вареного овса, Олег громко вздохнул. Можно сказать, даже театрально вздохнул. Однако из комнаты жены не послышалось ни звука. Света знала, что стоит ей сейчас выйти, как возникнет диспут, который ничем, кроме взаимных обид, не закончится. Она все так же будет готовить полезную еду, а он по-прежнему будет ворчать и демонстративно есть жирную колбасу. Назло ей он даже не перекладывал нарезку на тарелку. А ел прямо так, с белой пластиковой упаковки. Света как-то пыталась ему объяснить необходимость режима питания в его, Олеговом, возрасте, но вместо внимательного и благодарного слушателя получила разгневанного самца, требующего мяса. С этой минуты Света выбрала тактику тихой экспансии. Поэтому она не показалась из своей комнаты до тех пор, пока не хлопнула входная дверь. Олег же, перед тем как сесть в машину, заскочил в супермаркет, где купил свежих булочек, упаковку паштета и ветчины. Уже стоя в пробке на Садовом кольце, он вдруг подумал, что было бы, если бы он, Олег, тогда не поторопился и не женился на Свете. Если бы он тогда послушался Полину. «Я тебя не отговариваю, ведь я совсем не знаю твою невесту. Но больно уж скоропалительно… такое впечатление, что назло кому-то». Она деликатно не уточнила кому. «Что было бы? На Полине бы женился!» — эта мысль не была неожиданной.

Олег давно понял, что по характеру, по устройству души, по темпераменту Полина совсем на него не похожа, а поэтому так притягательна для него. С ней было интересно, весело, она будила в нем азарт и заражала смелостью. Казалось, что Полина ничего не боится — ни нового и незнакомого дела, ни конкурентов, ни конфликтов с заказчиками, ни грубых печатников. С людьми она сходилась легко, в делах же почти всегда одерживала верх. Рядом с ней Олегу казалось, что вся жизнь в пузырьках веселого и хмельного шампанского. «А дома тихо, как в церкви…» Олег давно уже отметил некоторую постность Светы — тихий вкрадчивый голос, бесшумную поступь, спокойный взгляд. «Сестра милосердия, и все этим сказано!» — такое определение дал Свете его ближайший приятель, Алексей. Олег бросил взгляд на покупки, лежавшие на переднем сиденье, и его настроение немного выровнялось — сейчас он приедет в офис, они с Полиной поставят чай, сделают бутерброды и славно позавтракают за обсуждением последних типографских новостей. Однако Олегу пришлось своим ключом открывать офис. Полина еще не пришла. В расстройстве он швырнул пакет с покупками на кожаный диван. Олег привык, что в девять утра она уже на месте, что сразу же спускается в цех, проверяет напечатанный за ночь тираж. Если, не дай бог, она обнаруживала брак, то тут же поднималась к заместителю директора типографии. Алексей Никитич, или для всех Никитич, Полину боялся. Сухонький, небольшого роста Никитич становился меньше, когда она появлялась. Полина не уходила до тех пор, пока не получала его разрешение на перепечатку тиража за счет типографии. Полина не ругалась, не кричала, не бросала на огромный, заваленный пробными оттисками стол испорченные экземпляры. Она тихо разговаривала, жаловалась на капризных заказчиков, рассказывала страшные истории о возврате денег. Так она сидела до тех пор, пока Никитич не вызывал начальника цеха и по-свойски не договаривался о дополнительной смене. Полина уходила, а Никитич понимал, что эта молодая женщина своим упорством и характером даст фору таким старым зубрам, как его начальники цехов: «Ее бы к нам в штат. Цены бы не было — и план бы давали, и брака бы не было…»

Сейчас перед Олегом лежали листовки для известной московской компании. Напечатаны они были из рук вон плохо, тираж сдавать надо завтра утром, а Полины на работе нет, и не очень понятно, когда она появится. Уже и вечно опаздывающая экономист Алтуфьева явилась. Сколько Олег с ней боролся, а приучить к трудовой дисциплине так и не смог. С опозданием Алтуфьевой его примиряло только то, что она действительно была прекрасным экономистом. Каждый шаг, каждое нововведение, предлагаемое Олегом, она просчитывала, сидя у себя в углу, а потом, когда никого не было в кабинете, подходила, молча раскладывала перед директором бумажки и объясняла уже на «цифрах», что следует делать, а что необходимо забыть как страшный сон. Олег поначалу орал: «Мне лучше знать! Ты калькуляцией заказов занимаешься, вот и занимайся, а стратегия — это не твое дело!» Правда, наутро он, весело глядя ей в лицо, произносил: «Аркадьевна! А ты права вчера была, на фига нам ввязываться в эту историю?» Алтуфьева расправляла полные плечи, выкатывала грудь, и стекла ее очков начинали победоносно блестеть.

— Олег Александрович! А когда будет Полина Васильевна? Тут ее спрашивают. — Алтуфьева оттопырила локоть и закрыла рукой трубку. — Это клиенты, они спрашивают, можно на завтра машину заказывать для вывоза тиража?

— А я откуда знаю?! — Олег заорал, поскольку в таких ситуациях совладать с собой он не мог. Его раздражал непорядок. — Пусть позже звонят.

Олег вышел из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Рысью преодолев вестибюль третьего этажа, он подскочил к лифту и со злостью нажал кнопку. Кнопка никак на это не среагировала, поскольку двери лифта раскрылись, и оттуда вышла Полина.

— Мать! Ты даешь! Что это за дела?! Мы на работе или где?! — Олег брызгал слюной, а глаза бешено сверкали. Полина спокойно на него посмотрела и сказала:

— Ты похож на Петра Первого в исполнении Черкасова и на Филиппа Киркорова разом. Не выкатывай глаза. И прекрати орать. Я в цехе была, с семи утра, даже в офис не заглянула. Тираж перепечатывали.

Олегу стало стыдно. Он даже не удосужился позвонить в цех. Сидел и просто ждал, когда придет она и все за всех решит.

— Извини, я что-то зарапортовался… Еще Алтуфьева опоздала.

— Да что ты внимание обращаешь?! Считает она заказы хорошо? Ну и ладно. Слушай, давай пообедаем, я со вчерашнего дня ничего не ела…

Обедать они пошли в ресторанчик на Мясницкой. Открытый недавно, он был почти пустой. Полина села у окна — так можно было смотреть на Чистые пруды, людей, спешащих к метро, воду вдалеке и тополиный пух, перекатывающийся вдоль бордюра. Она сегодня встала рано по двум причинам — не хотелось утром встречаться с мужем и необходимо было успеть в типографию к началу первой смены. Сейчас ей спать не хотелось, но была усталость и резь в глазах от типографской краски, которой надышалась в цехе. Олег что-то говорил, постоянно требовал внимания к своим словам, соучастия и сопереживания. Она прислушалась — рассказ шел о его служебных подвигах в каком-то закрытом комитете. Она устало улыбнулась, кивнула и поддакнула:

— Да, да, так всегда и случается!

Но это было лишь формальное участие. Мыслями она была дома. Несколько дней назад Полина услышала долгие телефонные звонки, выскочив из душа с мокрой головой, пытаясь завернуться в полотенце, она схватила трубку и услышала сдавленный голос:

— Мужа ждешь? Ну жди, жди!

Затем звонившая стала рассказывать, как ее муж Костя встречается с женщиной, коллегой, и даже предложила самой все проверить. Потом раздались гудки. Полина положила трубку. С мокрых волос капала вода. Полина наскоро вытерла волосы, не укладывая, затянула их в хвост. Вместо приготовленного костюма она влезла в старые джинсы и белую футболку. На работу она не пошла. Не было у нее сил разбираться с плохо напечатанными буклетами, с дизайнерами и заказчиками. Ей нужно было побыть одной и все обдумать. Она поняла, что с их семьей произошла беда. Прошел почти год с того дня, как она заехала за Костей и выслушала его сбивчивые объяснения о походе в ресторан и ночевке у приятеля Валеры. Тогда она даже не обратила на это внимания. У них было так много дел, общих, семейных, они так спешили наладить жизнь — заработать денег, отремонтировать квартиру, заняться участком, который купили случайно и совсем дешево. Ей не хотелось обращать внимание на мелкую мужскую провинность, потому что она любила Костю и видела, что муж отвечает ей тем же. Она тогда сделала вид, что он говорит правду, а она никогда не сомневалась в его словах. Костя действительно относился к редкому человеческому типу — он не любил, не хотел и не умел врать. Полина это ценила. А потому решила этот его пьедестал не разрушать и тем самым не разрушать их мир. «А надо было, надо было обо всем расспросить, устроить скандал, заставить его оправдываться, чтобы он знал, как тяжело ждать всю ночь, выглядывать на лестничную клетку. Потом не находить себе места, ходить из угла в угол по квартире, потом лечь в постель, лежать там с холодными как ледышка ногами и пытаться унять сердцебиение. Чувствовать себя неврастеничкой. Обманутой неврастеничкой». Полина вспомнила, как она оглядела комнату — ремонт закончился, но вся мебель была сдвинута, валялись обрезки обоев, стояли пластиковые ведра с побелкой, коробки с книгами, одеждой, различными домашними мелочами громоздились по углам комнат. И только новый огромный книжный шкаф высился вдоль стены, образовывая букву «Г». Шкаф был сделан по чертежу Кости — муж просидел несколько вечеров за письменным столом, пока наконец не получилось то, что устраивало их обоих. Теперь все художественные альбомы и пластинки могли поместиться в это произведение искусства из дубового массива. Ее взгляд задержался на стенах — обои, дорогие, английские, они заказали их по каталогу. И кому это теперь надо? Костя в командировке, надо бы подождать его и вместе привести дом в порядок. Отговорившись на работе неотложными делами, Полина переоделась в старый халат и принялась убирать дом. Как будто порядок в доме поможет ей убрать грязь из ее жизни. К вечеру все стояло на своих местах, лежало на нужных полках. Уже стемнело, когда уставшая Полина устроилась на диване с чашкой чая и вазочкой конфет. Тяжелая физическая работа отвлекла ее на какой-то миг от мрачных мыслей, и сейчас она представляла, как Костя удивится порядку и чистоте, как будет рад лампе на тумбочке у кровати — он давно просил туда ее поставить, да Полине казалось, что лампа слишком громоздкая. Впрочем, ее раздумья опять прервал телефонный звонок, и Полина уже точно знала, что она услышит. Голос был тот же, интонации те же…

Вчера Костя приехал. Разговора не получилось. Муж, весь вечер не умолкая, как будто опасаясь вопросительного молчания, рассказывал о поездке.

Полина перевела взгляд на Олега и поняла, что едят они давно в полной тишине. Олег наконец заметил ее отстраненность и замолчал.

— Извини, я просто не выспалась. Тираж над душой висел. — Полина криво улыбнулась.

Олег серьезно на нее посмотрел:

— Тираж здесь ни при чем. Тебя волнует что-то другое. Если не хочешь, не рассказывай, а если хочешь, поехали на теплоходе прокатимся — до гостиницы «Украина», а там я тебя в такси посажу, и домой поедешь, отсыпаться. — Олег внимательно на нее посмотрел, и Полина не выдержала — заплакала.

— Давай не будем возвращаться в офис. Поехали на теплоходе покатаемся. Погода хорошая, доедем до Киевского вокзала. Давай?

Полина подняла голову. Олег участливо и с каким-то сожалением разглядывал ее. И она вдруг вспомнила недавний разговор с приятельницей.

— А кто этот импозантный мужчина, который тебя все время сопровождает? — В глазах знакомой светилось любопытство. — Очень интересное лицо!

Они столкнулись на открытии художественной выставки. Полина посмотрела на шефа. Высокий, с прямой спиной, с полуулыбкой на немного высокомерном лице, он шел к ней с двумя бокалами шампанского. Полина уже привыкла к своему спутнику, как люди привыкают ко всему повседневному. А окружающие привыкли видеть их вместе. Полина давно, еще в редакции, отметила молодого высокого, с густыми темными волосами, мужчину. Благородная легкая седина и очки придавали его лицу серьезность. Женская часть редакции уже успела состроить ему глазки, но, поняв, что он хороший семьянин, успокоилась и свела общение к хихиканью в редакционном буфете. Каково же было удивление коллег, когда поползли слухи о том, что он уходит из редакции, открывает агентство и зовет Полину в партнеры. «А он действительно очень интересный, не красивый, а именно интересный, и тетки все вокруг прямо стойку делают», — подумала тогда Полина и, взяв предложенный бокал, вложила в свою улыбку как можно больше тепла…

Сейчас ей вдруг захотелось все рассказать Олегу.

— Поедем.

Они вышли из ресторана, неторопливо перешли Чистопрудный бульвар, поймали такси и уже очень скоро сидели на палубе полупустого теплоходика. Запахло соляркой, и мимо них поплыла летняя Москва. Олег по дороге купил коробку конфет, воду, и Полина с каким-то детским удовольствием и любопытством выбирала одну за другой конфеты. Олег сидел напротив, щурился от солнца и придумывал, что бы такое еще сделать, чтобы ее развеселить или хотя бы отвлечь от грустных мыслей. Он давно догадывался, что в семье у нее что-то не ладится, но виду не подавал, хотя в душе и появлялись тайные желания — воспользоваться ситуацией и начать ухаживать за ней.

Поначалу в редакции Полину он почти не замечал. Она появлялась где-то в полдень, когда во всех кабинетах был уже аврал, все старались успеть дописать, дослать, доснимать, еще раз все перепроверить. Полина усаживалась за свой компьютер и уходила с головой в работу. Заканчивала она поздно, когда коридоры были пусты и только дежурный редактор с дежурной бригадой сидели в секретариате и травили журналистские байки. Она заходила к ним, прощалась и отдавала ключ от кабинета. Зимой закутанная в шубу, летом в легких цветных платьях, она выглядела худой, курносой и очень серьезной девушкой. Олег тогда разводился с супругой. И метался между надеждой, что все обойдется и они останутся вместе, и отчаянием, что уже ничего нельзя поделать. В оптимистический период он скупал ящиками клубнику для варенья, узнавал в месткоме о путевках в Евпаторию, но после каждой новой ссоры бегал по друзьям и интересовался, где можно снять комнату на долгий период. В результате они все-таки разошлись. Лена переехала к своему новому избраннику, оставив квартиру бывшему мужу. Олег с горя напился, запорол срочный материал, разругался с главным редактором. А потом однажды встретил Полину в редакционной библиотеке. Она копалась в старых толстых журналах и, наконец выудив из кучи «Новый мир» за 1975 год, обрадовалась:

— Наконец нашла… будет что почитать.

Он покосился на нее и попросил помочь найти ему что-нибудь жизнеутверждающее. Он так и сказал: «Жизнеутверждающее».

— Жизнеутверждающее — это вам пятилетний план развития легкой промышленности нужно взять. Но я посоветую смешное и умное — возьмите Ивлина Во.

Олег проглотил книжку в один присест. Оказалось, что в его образовании огромные пробелы, особенно это касалось зарубежной литературы. Так они познакомились, а потом и подружились. И именно Полина была рядом с ним в самые тяжелые дни развода. Олег приходил иногда к ней в кабинет, усаживался на стул, листал старые журналы и молчал. Полина тоже молчала, поскольку разговаривать и работать одновременно она не любила. Закончив дела, она поворачивалась к нему:

— Ну как ты? — В голосе звучало участие, и Олег заново и вслух пытался найти ответ на вопрос: «Почему же Лена ушла?» Потом они вместе выходили из редакции и, провожая друг друга, никак не могли разойтись. Так продолжалось достаточно долго — редакция все это отметила, и поползли слухи. Но между ними ничего не было, только дружба. А вскоре Олег ворвался к Полине:

— Я женюсь!

Полина поздравила его, скрыв удивление — она ни о ком от него вообще не слышала. Потом выяснилось, что женится он на дочери давних знакомых его семьи, когда-то они в детстве жили по соседству. И сделал это, чтобы «насолить» бывшей жене. Полина деликатно намекнула на некоторую поспешность такого решения, но больше ничего говорить не стала. Она не знала, как в этом случае поступила бы сама. «Слава богу, нам это не грозит!» — мелькнула тогда самодовольная мысль.

Сейчас она бы уже так не подумала. Полина смотрела на берег, где на фоне открыточной Кремлевской стены бежали машины. Ей почему-то стало легче. Как будто полоса воды отделила ее от тяжелых мыслей, от необходимости разбираться во всем, что было так запутано. Полоса воды отделила ее от тяжелых мыслей, от их квартиры, красивой, чистой и населенной молчанием, похожим на ложь. Полине показалось, что как только в квартире все встало на свои места, так автоматически закончился еще один период их жизни и начался другой. В котором вместе с Костей они уже не будут. Она смотрела на нарядный город и понимала, что она сейчас вдруг возненавидела их дом, словно это он символ раздора, и что возвращаться туда каждый вечер ей будет все труднее и труднее. Полина вздохнула — рассказать Олегу она ничего не сможет. Ведь это будет предательством по отношению к их с Костей прошлому, и все, что происходит сейчас, должно остаться между ними.

— Послушай, что все-таки с тобой происходит? Может, станет легче, когда расскажешь? Ты же знаешь, дальше меня ничего не пойдет. А совет заинтересованного лица не помешает. — Олег попытался пошутить, но шутка у него получилась с намеком. Полина намек поняла, но реагировать на это было выше ее сил. «Господи, и ты еще! Ну как ты не можешь понять, что не до тебя сейчас. Вообще, ни до кого!» — Полина не заметила, как изменилось лицо Олега. Теплоход причалил у гостиницы «Украина», немногочисленные пассажиры сошли на берег. Олег и Полина последними прошли по деревянным мосткам и оказались на небольшой зеленой площадке. Как она здесь сохранилась между каменной глыбой высотного здания и корпусами старых заводиков?!

— Давай пройдемся, а потом я тебя на такси отправлю. — Олег замедлил шаг.

— Да нет, я поеду. Домой надо. — Полине совсем не хотелось домой, но в городе, летнем, ярком, беспечном, ей с ее мыслями и настроением было неуютно. Она чувствовала себя некрасивой, несвежей, помятой. Да и Олег стал ее смущать. Он вел себя с ней предупредительно, но именно поэтому казалось, что он все знает о ее тайнах. И жалеет ее. «Что может быть хуже обманутого супруга — не важно, муж это или жена. Жалкое зрелище!» Полина запахнула пиджак — летний вечер спускался на город синевой и прохладой. Олег уже стоял у бордюра и объяснял водителю, куда надо ехать.

— До завтра. — Олег кивнул и сделал шаг к ней, но потом остановился. Было ясно, что он хотел поцеловать ее или обнять. Полина села в машину и оказалась наедине со своей бедой. Машина только миновала Кутузовский проспект, а она уже поняла, как много сегодня сделал для нее Олег. Само его присутствие, его внимание — и эта коробка конфет, и кофе, и стремление рассмешить и отвлечь, все это делало ее переживания не такими острыми. Ощущение одиночества и растерянности, которые ее преследовали, отступали, становились немножко ненастоящими и книжными. А оказавшись в машине, она с ужасом представила себе пустую квартиру, поздний приход Кости, молчание в лучшем случае, в худшем — вранье. Полине внезапно захотелось, чтобы Олег был сейчас с ней рядом, чтобы можно было почувствовать себя под чьим-то крылом.

Не успела Полина войти в дом, как зазвонил телефон.

— Привет, доехала, все нормально? Если что-нибудь надо будет, позвони. До завтра. И не расстраивайся ты так. Еще классики писали: «Все образуется!» — Олег вздохнул на том конце.

— Ладно, будем на это надеяться.

Глава 7

Самое неприятное было ездить к «контингенту» на дом. Во-первых, это не отменяло остальной работы. А во‑вторых, капризы «контингента» на родной для него территории потрясали воображение и отнимали много сил. Больница же была ее вотчиной, и попробуй что-нибудь возрази. Собственно, «контингент» и не возражал. Света работала в ЦКБ. После окончания мединститута туда ее устроила мама. В коллективе Свету любили — она была тихой, не заносчивой, никогда не хвалилась своими связями, а ведь заведующий вторым корпусом был близким приятелем ее родителей. Больные, они же «контингент», Свету уважали. Чиновники разных мастей никогда не позволяли сальных шуточек, намеков, игривых похлопываний по разным частям тела. С ней вполголоса, серьезно обсуждали диагнозы, назначения, процедуры. Это с другими молодыми врачами и медсестрами все было иначе. Света отлично понимала — сюда, в ЦКБ, она попала по блату. Внешность у нее была более чем скромная, а охотников заигрывать с молодым врачом — немного. «Контингент» отводил душу с миловидным, как на подбор, младшим медицинским персоналом. С одной стороны, это Свету радовало — не было необходимости держать оборону, а с другой стороны — огорчало. Столь же равнодушно к ней относились сначала ее одноклассники, потом однокурсники. Романов у нее почти не было. Было несколько свиданий с мальчиком из Волгограда. Как-то после кино он проводил ее до подъезда. Тут вышел отец. При виде покрасневшей дочери и ее смущенного спутника он поджал губы, но ничего не сказал. Вечером родители сначала с пристрастием ее допросили, а потом постановили:

— Нечего с ним ходить. Он не москвич. Из‑за квартиры он с тобой.

Так родители признались в том, что дочь не удалась и главное теперь — ее пристроить замуж за своего, проверенного человека. Пока мама искала выгодную партию, Света опять влюбилась. На этот раз ее избранником стал врач из соседнего отделения. На медицинской конференции он опрометчиво пошутил с неразговорчивой соседкой, и, на его удивление, коллега откликнулась на весьма среднюю шутку всей своей замороженной душой. Врачу была лестна такая пылкая влюбленность со стороны юной девы. И на протяжении полугода, раз в неделю, Света рано утром прыгала в его машину, и они ехали к нему, где проводили несколько часов. Затем Света возвращалась в больницу, заступала на дежурство, а врач с удовольствием поедал приготовленные ею вкусности. По вечерам любовник ездил на свидание с красивой медсестрой-анестезиологом. Симпатичный врач-ловелас не собирался отказываться от привычного образа жизни. Медицинский коллектив — такой же сволочной, как и любой другой. Свете донесли о проделках возлюбленного и даже показали соперницу, которую доктор водил по ресторанам, закрытым показам и клубам. Свету обидело все разом. И то, что ей лгали, и то, что ее и не считали нужным пригласить хотя бы в кино. Она несколько раз тайком приезжала к дому врача и с разбитым сердцем наблюдала, как медсестра и ее врач, веселые и беззаботные, куда-то укатывали. Со Светой он себя так не вел. С ней он был лениво благодушен, немного скучал и никогда не проявлял инициативы. Этот роман ничего Свете не дал, кроме горьких рыданий в подушку и права произнести в кругу подруг: «Когда я жила с…» Здесь подруги уважительно замолкали, поскольку из всех них только она пережила настоящий разрыв настоящих отношений.

Когда Света по просьбе мамы привезла на дачу три килограмма сахара, она с удивлением обнаружила, что варенье здесь никто не готовит. Мама, сидя за столом с пирогами, беседовала с какой-то пожилой дамой, а поодаль в гамаке читал книжку мужчина лет тридцати. Увидев Свету, он проворно встал и пошел к ней навстречу. Высокий, подтянутый, с ранней сединой на висках, что придавало ему еще большую мужественность, он поздоровался со Светой и почти насильно отобрал у нее тяжелые сумки. Света смутилась от такой заботы, а мама и пожилая дама удовлетворенно переглянулись. Через несколько месяцев самых настоящих ухаживаний — рестораны, театры, небольшие прогулки и обязательно провожание до дверей — Олег сделал Свете предложение. Она не верила своему счастью. Единственное, что смущало, так это его постоянные разговоры по телефону с коллегой. Звонки эти были и очень долгими, и очень поздними. Света, напуганная историей с врачом, исправно все разговоры подслушивала, но так и не смогла обнаружить в них ничего криминального. Олег, ставший ее мужем, однажды тоном, не допускающим возражений, сказал:

— Не выдумывай! Мы знаем друг друга сто лет.

Света приняла это к сведению и больше никогда эту тему не поднимала. Еще она поняла, что за мужественной внешностью Олега скрывается достаточно мягкий характер. Мужа постоянно одолевали какие-то сомнения, Света никогда не могла понять, почему, войдя в ресторан и выбрав столик, Олег потом еще пару раз мог пересаживаться с места на место. Но это не самые большие недостатки, на них можно вполне не обращать внимания. Тем более Света сама была склонна к различного рода внутренним метаниям, а уверенности в ней не было никогда.

Поженившись, молодые только месяц прожили в том же режиме, что и до свадьбы. Они еще по инерции ходили по гостям, кино и театрам. Но потом Олег стал пропадать на работе с утра и до вечера, по выходным у него тоже бывали встречи с компаньонами и заказчиками, а в редкие свободные домашние часы он висел на телефоне. Самым частым собеседником была Полина. Света не исключала и того, что все мероприятия, занимавшие столько мужниного времени, проходили с участием Полины. Потихоньку все свелось к тому, что Света стала работать три раза в неделю, а все остальное время скучала дома. Олег занимался своими делами, не посвящая в них жену. Это могло длиться долго, поскольку никаких серьезных претензий Света мужу предъявить не могла — Олег был внимателен и вежлив, ночевал всегда дома, почти не пил, работал как вол — деньги в доме были. Продукты муж покупал всегда сам — в пятницу он привозил целый ворох пакетов. Света охала, приговаривала «куда нам столько — нас только двое» и втайне мечтала поехать в большой супермаркет вдвоем с мужем. Желание это было таким пустяковым и глупым, что она сама себя в этот момент стеснялась. Но, с другой стороны, ее с мужем почти ничего не связывало. Они не убирали квартиру в четыре руки, не ходили за продуктами, не планировали свободное время… В кино они пошли только после того, как Света расплакалась. Особенно же ее обидело то, что даже посуду, красивую антикварную, Олег купил без ее согласия и участия.

Когда же их жизнь окончательно запараллелилась, Света испугалась и стала внимательнее присматриваться и прислушиваться к мужу. И тогда она поняла страшное — ее муж влюблен в свою помощницу Полину. Никаких сомнений в этом не было. И даже если сам Олег этого еще не осознал, то для Светы, как женщины очень чуткой к полутонам, все стало очевидно. Замужество Полины абсолютно не отменяло влюбленности Олега. Места для Светы в его сердце не было. За два года жизни с Олегом Света научилась распознавать все движения его души. Она отлично понимала, что помешать этим отношениям не может и наступит момент, когда муж поставит ее перед фактом. По своей натуре Света никогда не была борцом. А все ее немногочисленные и недолгие романы привели к эгоизму. Здравому, основанному на исключительной заботе о себе — она еще помнила свою истерику и дрожащие руки, когда следила за любовником-врачом. В тот период она перестала спать, есть, покрылась непонятной сыпью и подсела на корвалол и настойку пиона. Но тогда Свете достаточно было не видеть коварного изменника. Теперь, живя под одной крышей с человеком, который ее не любит, она была обречена на каждодневную пытку молчанием или враньем. Света, хоть и любила мужа, себя любила еще больше. А потому потихоньку перевезла свои вещи к маме и несколько раз оставалась за городом на неделю. В глубине души она, конечно, надеялась, что муж, увидев пустой шкаф, примчится за ней. Но этого не случилось. Казалось, что Олега это даже устроило. За все время он позвонил только раз — узнать, где висит теплая куртка, и разговор закончил фразой: «Завидую тебе, за городом, наверное, сейчас хорошо!» Света хотела позвать его на дачу. Но не успела. Раздались гудки…

Глава 8

Как случается то, что случается? Можно ли расставить часовых по периметру своей жизни, чтобы они тебя предупреждали об опасности? И где та пресловутая «точка невозврата»? Ни один шпион на свете не может обладать тем чутьем, которое требуется семейной паре. И зачем политологам аналитические способности? Они нужны мужьям и женам, чтобы в каждой непривычно лишней ложке сахара утреннего кофе распознать признаки грядущих перемен.

Как это могло случиться? Полина пыталась понять, с какого момента все пошло не так. Где она совершила ошибку? Или Костя, уставший от повседневности и бесконечной гонки за семейным благополучием, прибился к первому попавшемуся тихому берегу? И это могла быть вовсе не Алла, а любая другая женщина, оказавшаяся на его пути в тот момент? И как надо себя вести? Делать вид, что ничего не замечаешь? Скандалить? Выяснять отношения? Полина вспомнила, что однажды Костя, закрыв какой-то английский роман, вдруг сказал: «Обманутому мужу только что и остается — читать газету, мыть посуду и ждать, пока жена охладеет к любовнику». Полина тогда горячо спорила. Мол, за счастье надо бороться. Костя посмотрел на нее, снисходительно улыбаясь, и пояснил: «Здесь борьба духа. Что полностью, на мой взгляд, исключает активность. Ничего запретить нельзя».

Нет ничего утомительнее измены. Настороженность и подозрительность, смешанные со страхом, злостью и гневом, проникают во все укромные уголки дома. Их печать лежит на лицах, ими пропитаны одежда и вещи. Они лишают сна и покоя. Плесенью, скользкой и холодной, они покрывают воспоминания. Воспоминания о том, как было до. До того, как в доме стали раздаваться непонятные звонки, до того, как твой любимый человек стал задумчив и немногословен. До того, как его (или ее) стали раздражать любимые прежде блюда, одежда и фильмы. До того, как ваша широкая постель вдруг стала тесным и узким ложем. Измена, этот извечный враг покоя и счастья, вступает в свои права, намереваясь лишить нас самого главного — будущего. Ибо все участники бала, где правит Измена, уже никогда не будут такими безоговорочно счастливыми и беспечными.

Полина посмотрела на часы. Она их возненавидела. Возненавидела за последний год, который провела в непрерывном отслеживании больших и маленьких стрелок. Она вдруг захотела позвонить Олегу. Без всякой надобности, просто чтобы не сидеть и не прислушиваться к шагам на лестнице, молчащему телефону и беспокойству внутри себя. Она понимала, что делать этого нельзя, что надо набраться терпения, дождаться мужа, услышать то, без чего их дальнейшие отношения невозможны, объясниться и, может быть, помириться. Но стрелка часов уже подползла к цифре десять…

Костя пришел в половине двенадцатого. Он имел виноватое лицо:

— Поль, опять командировка. Надо на неделю в Дагомыс. Там конференция будет. Через неделю приеду и насчет нашего отпуска решим.

— А тебе обязательно туда ехать?

— Да уже и гостиница заказана, и билет купили. Надо только собраться…

— Послушай, а может, я с тобой поеду, номер в соседней гостинице сниму, чтобы не мешать тебе там, а по вечерам будем вместе купаться, ужинать… — Полине вдруг так захотелось сесть с мужем в поезд или самолет. Чтобы все было как раньше. Это ощущение счастья, когда хорошо на душе только потому, что они вместе.

«Вот и не надо никаких разговоров и выяснений. Что было, то было, а из Дагомыса мы вернемся опять семьей! И объясняться не надо!» — За этими мыслями Полина не заметила, как Костя в замешательстве начал перекладывать с места на место документы, лежащие на его столе.

— Возьми меня с собой. Мешать тебе я не буду, но нам лучше поехать вместе сейчас. — Полина отвернулась к окну. Она не хотела, чтобы Костя видел, как отчаянно она цепляется за эту последнюю возможность наладить отношения.

За ее спиной повисло напряженное молчание.

— Я так понимаю, что мое предложение не очень удачное. — Полина обернулась и заметила его бессмысленные манипуляции с бумажками.

— Да нет, Нерпа, пойми, — Костя суетливо зажестикулировал, — едет весь совет директоров, все будут на виду, мне не очень удобно будет при супруге, ну сама понимаешь…

— Понимаю. Тогда вопрос с повестки дня снят…

Костя еще долго что-то объяснял, что-то обещал, но Полина его уже не слушала. Она понимала, что в Дагомыс поедет Алла, и совсем не важно, отправится туда Алла, потому что тоже должна там быть или это их запланированный совместный отдых. Полина молча помогла Косте собраться и, чтобы избежать возможных разговоров (а муж делал вид, что ничего не произошло, и пытался обсудить с ней какие-то конторские сплетни), рано легла спать. Наутро, когда она встала, Кости уже не было, а на столе лежала записка: «Уехал, целую! Не скучай».

Полина открыла глаза. Из‑за полуоткрытой двери балкона доносились голоса, стук каблуков и крики ранних посетителей дворовой песочницы. Ветерок, прохладный, пахнущий летним утром, вечно обманывающий и заставляющий одеться теплее, чем надо бы, размахивал легкой белой кисеей. Солнце в эту комнату проникало только после обеда, а сейчас оно отражалось от окон напротив, отчего комната неожиданно превратилась в стеклянный сосуд, освещенный изнутри. Полина потянулась под одеялом и, нащупав ступней прохладный кусок простыни, с удовольствием укуталась по самый нос. Вставать не хотелось. Хотелось так беззаботно валяться в постели, ни о чем не думая и никуда не торопясь. Хотелось делать то, что не получалось уже почти три года. Три года спешки, обязательств, переживаний и высот, которые Полина сама себе наметила, утомили ее, и сейчас казалось, что ничего более приятного, чем это утреннее безделье, быть не может. Удивляло еще то, что она проснулась без привычной тяжести плохого настроения. Как правило, оно овладевало ею сразу, как только Полина открывала глаза. Сегодня вопреки обыкновению на душе у нее было спокойно, а на лицо не надо было надевать утомительную маску ровной веселости. Поворочавшись и почувствовав, что заснуть под этот гомон за окнами она больше не сможет, Полина встала и прошла на кухню. Записку Кости она прочла и засунула в старую керамическую вазу, где обычно хранила старые квитанции и чеки. Быстро сделала себе чай и в пижаме уселась на стул у окна. Поглядывая на летний двор, Полина с удовольствием принялась за завтрак.

Ей было хорошо. Квартира, пахнущая свежим ремонтом, продуманная до мелочей, чистая и уютная, вдруг опять ей понравилась, Полина ощутила себя хозяйкой и этого уютного дома, и всей своей жизни. Как будто с отъездом Кости исчезло то, что резало всю ее жизнь пополам. На «до» и «после», на «я» и «они», на «я» и «он». Сейчас была только «она». И она была готова к спокойному разговору с самой собой обо всем, что произошло в последний год. Полина прямо с чашкой в руке подошла к гардеробной, не спеша выбрала платье, туфли и сумку. Все три вещи она давно не носила, считая их слишком вызывающими для офиса и типографии. Разложив выбранную одежду, Полина с чашкой в руке прошлась вдоль стеллажей: хотелось выбрать книжку — незамысловатую и душевную. Ровно такую, какую будет приятно читать лежа в душистой пене. «Никакого торопливого душа сегодня. Полчаса медовой ванны, хорошая маска для лица и… Пушкинский музей или магазины…» Пробежав глазами книжные полки, она вытащила маленький яркий томик в мягкой обложке. Книжка была ей знакома со школы — «Анатомия одного развода». В восьмом классе мама прятала от нее подобную литературу — надо было готовиться к экзаменам, читать Толстого и Достоевского, а не Эрве Базена. А Полина все равно читала и запоминала мелкие детали французского быта. Не выпуская большую рыжую чашку с уже остывшим чаем, она устроилась в кресле и открыла томик наугад. «Развод подобен хирургической операции — это всегда неприятно, но необходимо…» — прочла она и, подобрав ноги, забыв обо всех планах, углубилась в текст. Только когда показалось оглавление, Полина закрыла книгу. Она еще немного посидела в кресле, внимательно оглядела картины, понаблюдала, как неугомонный ветер раздувает тюлевую занавеску, и поняла, что сейчас она репетирует будущее одиночество. Эта мысль ее не огорчила, а, наоборот, заставила внимательней прислушаться к ощущениям. Полина усмехнулась. Еще вчера она со страхом думала о том, как останется одна. Еще вчера она еле сдерживалась от слез и скандала. Ей хотелось, чтобы у Кости испортилось настроение. И только усилием воли она подавила свое желание. Сегодня казалось, что все это было в другой жизни. А отъезд Кости, освободив ее от необходимости притворяться, позволил взглянуть на происходящее спокойно. Она приняла решение. И ее совсем не волновало, что об этом решении подумают другие. А сейчас, пока у нее есть время, она попробует жить по-новому, только надо выбрать из всех возможных вариантов один, верный.

Через два часа Полина, уверенная в себе, вышла из дома. Она уже подходила к автобусной остановке, когда рядом резко затормозила темно-синяя машина и из нее выглянул водитель:

— Привет! Вот так встреча, соседка!

Полина прищурила близорукие глаза и узнала в водителе свою безответную школьную любовь.

Сколько Полина себя помнила, столько слышала мамино утверждение: главное для девочки — это учеба и знания. А еще игра на фортепьяно и рисование. Все остальные стороны жизни — платья, прически и мальчики — мамой отвергались вполне решительно. То ли мать не желала дочери разочарований и напрасных иллюзий, то ли, сама выросшая в спартанских условиях послевоенных лет, считала, что все эти удовольствия не вполне приличны. Так или иначе, но красивые женские сапожки у Полины появились только в старшем классе, а отрезать длинную косу позволили и вовсе после получения аттестата. Несмотря на это, кокетства в Полине было хоть отбавляй, а влюблялась она с пеленок. Если уж быть точной, то с первого класса. Каждый год, а то и каждую четверть объекты любви менялись, даже не догадываясь о том, что эта курносая пигалица с длинной косой за короткий срок успевала их полюбить всем сердцем и разлюбить навсегда. В шестом классе, когда Полина вдруг стала стесняться тоненькой белой футболки и коротких спортивных трусов, мама повела ее в отдел женского белья и выбрала красивый розовый бюстгальтер. Полина услышала, как худая продавщица удивленным шепотом, быстро окинув ее взглядом, произнесла:

— Да, везет же! Мужики шею будут сворачивать.

Мама покраснела, закашлялась и каким-то щипком подтолкнула дочь к примерочной. Оставшись одна за коричневыми тяжелыми занавесками, Полина померила бюстгальтер и с ужасом увидела, что фигура ее стала непропорциональной — верх был объемный, низ узкий и худой. Ее прошиб пот, и она расплакалась. Дома мама накапала ей валерьянки с пустырником. На физкультуру Полина не ходила до тех пор, пока физрук Петр Николаевич не пожаловался классной руководительнице, а та не позвонила маме. Мать незамедлительно громко отчитала дочь на кухне в перерыве между правкой своего газетного материала и готовкой обеда на неделю. На следующий урок Полина пришла и даже покачалась на брусьях, но старалась не попадаться на глаза мальчикам, которые занимались в противоположном углу. А еще через неделю на общешкольном субботнике возле нее стали околачиваться старшеклассники, а один из них увязался за ней до самого дома. Мальчик был симпатичный, за ним бегали все одноклассницы, но Полина была с ним резка — она была влюблена в самого остроумного, симпатичного и спортивного парня из своего класса. Прищуренные голубые глаза Димы и его веселые шутки уже давно лишили ее покоя. Поправ все законы школьного общежития, Полина, не стесняясь, одаривала одноклассника своим вниманием, за что поплатилась репутацией: «Полина бегает за Димкой. Совсем себя не уважает!» Она плевала на все разговоры и только жалела, что годом раньше, когда Дима пытался с ней заговорить, упустила такую возможность. Поскольку была увлечена малолетним хоккеистом Андреем Тишковым. Как только учебный год закончился, к Андрею Полина охладела и полюбила Диму. Да, видно, поздно. И так уж случилось, что эта привязанность оказалась последней школьной любовью — ее ветреная Полина сохранила до десятого класса. Точнее, до тех пор, пока не встретила Костю. Надо сказать, что Костя и Дима были внешне похожи. И вот сейчас из машины Полину окликнул Дима. Волею судьбы и случая, спустя много лет после окончания школы, оба они оказались соседями — дома стояли на одной улице, и бывшие одноклассники изредка встречались в булочной.

— Садись, до метро могу подвезти. А если ты в центр, то до Маяковки. — Дима, плотный мужчина с небольшой кокетливой бородкой, вальяжно вышел из машины и элегантным жестом открыл дверцу.

Полина с минуту разглядывала свои туфли на шпильках, а потом решительно плюхнулась на сиденье. Дима теперь уже тяжелой рысью обежал машину, уселся, включил зажигание, и они помчались по замечательной московской улице со смешным названием проезд Соломенной Сторожки. Через три минуты Полина пожалела, что села в машину. Она совершенно забыла, что Дима недавно развелся с женой. Молва утверждала, что та от него просто сбежала. Хотя Полина даже представить не могла, что какая-нибудь женщина способна сама от Димы уйти. Ей всегда казалось, что лучшего мужа не найти. «Я, наверно, до сих пор не объективна», — про себя вздохнула Полина и, покопавшись среди безобидных тем, задала самый что ни на есть дурацкий и опасный вопрос:

— Как дела, как дома?!

Увидев смятение на лице попутчика, Полина сконфузилась. Нет, положительно до самой старости, когда у них не будет ни одного своего зуба, даже тогда она не сможет спокойно и внятно мыслить в присутствии Димы. От одного его взгляда у нее потели ладошки и горели уши. Столько лет прошло, а вот…

— Долго рассказывать… Ты как?

Теперь настал черед Полины. Она вздохнула, пытаясь цветисто соврать, но поняла, что духу не хватит, и ограничилась скупым: «Да вроде все по плану!»

— Это хорошо, если по плану — ответил Дима и неожиданно с ухмылкой прибавил: — У меня тоже. Только не по тому, который я сам себе рисовал. Я же развелся, хотя, думаю, ты знаешь.

— Да, я слышала. И не поверила в это. Думала, сплетни.

— Нет, это правда. — Дима замолчал, а Полина в растерянности уставилась в окно. Она не знала, что сказать. По сути, они были братьями по несчастью. Или почти братьями. Но что бы она хотела услышать от друга или подруги в такой ситуации? На этот вопрос она ответить не могла. Скорее всего, ничего ее не утешило бы. Потому что все рассказать нельзя, а половинчатость информации — это почти что вранье. Полина вздохнула. — Ладно, не вздыхай. Жалеть меня не надо. Черт его знает, почему так получилось. Ты сегодня вечером что делаешь? Может, кофейку попьем где-нибудь? Здесь, у нас.

— Давай, только не раньше пяти-шести часов.

— Ну и славно, наберу тебя. А муж ругаться не будет? — Дима покосился на Полину.

— Не будет, муж у нас в командировке.

— Ах, вот оно что?! А я думаю, куда на таких каблуках можно идти?

— Куда угодно. — Полина рассмеялась.

Пока они ехали, она судорожно пыталась подобрать подходящую тональность и уместные слова, да так и не смогла. Ей мешали мысли о Косте и Алле. Когда она уже выходила из машины, упрямо настояв на том, что здесь, на полпути, ей удобней, Дима напомнил:

— Вечером буду ждать около дома.

Первый день в отсутствие мужа прошел на удивление спокойно. Полина не попала ни в музей, ни в магазины. Она настолько отвыкла ходить на каблуках, что пороху хватило на небольшой бутик рядом с залом Чайковского, а остальное время она просидела во французском кафе. Перед ней стояла большая чашка какао, а Полина, уютно устроившись у большого окна, курила одну сигарету за другой и рассматривала прохожих. С работы уже трижды позвонил Олег. Она, сославшись на неотложные дела дома, попросила у него пару-тройку выходных. Олег по своей привычке сначала разозлился, потом обиделся: «Ну и кто же здесь сейчас рулить будет? У тебя же вся информация о заказах!» Но когда Полина произнесла: «Олег, пойми, мне сейчас надо кое-какие дела уладить!», он сразу изменил тон:

— Конечно, ладно, занимайся своими делами. Мы тебя тут подменим! А если помощь нужна, звони обязательно — я приеду.

— Спасибо, думаю, справлюсь.

После этого Полина уже о работе не вспоминала. Она наслаждалась этим днем, шумным, ярким, громким. Ей нравилось сейчас быть зрителем, расслабленным, снисходительным и рассеянным. В кафе менялись посетители, некоторые приходили большими компаниями, некоторые, как и она, устраивались в укромных уголках, чтобы побыть в одиночестве и на людях одновременно. Полина украдкой наблюдала за парами — их в этом кафе было немало. Кто-то шепотом выяснял отношения, кто-то, взявшись за руки, блаженно улыбался и молчал, кто-то, не обращая внимания на спутника, изучал зал. «Интересно, сколько здесь мужей и жен, обманывающих своих половин?!» — Полина подумала об этом без злости и обиды, она подумала об этом, поскольку вдруг, внезапно, на какое-то мгновение, поняла Костю. Что-то завораживающее, таинственное и вместе с тем притягательное было в этих свиданиях разной степени безобидности. В них было что-то, что заставляло забыть о неприятностях, проблемах, тревогах. Влюбленные невнимательно и торопливо отвечали на телефонные звонки, рассеянно смотрели в меню и, казалось, вовсе не замечали окружающих. Все, что находилось там, за стенами кафе, и даже вне этого маленького кофейного столика с ярким цветком календулы в копеечной вазочке, казалось, почти не существует, реальными были только глаза напротив. «Это как поездка в отпуск, — внезапно подумала Полина, — поездка далеко, за границу. Собраны чемоданы. Взято только то, что там может пригодиться, то есть совсем немного. А все нужное, не раз выручавшее, оставлено дома, брошено в спешке комом в платяной шкаф. А для кого-то это — эмиграция. Кто-то не вернется уже к старым вещам и любимым привычкам». В кафе Полину охватило чувство тревоги. Той тревоги, от которой она была избавлена утром. Сейчас она осознала, что все чувства сегодняшние — это все понарошку. Ее спокойствие — спокойствие жены, точно знающей, что одежда и книги супруга на своих местах, а любимая чашка стоит на столе в их доме, и муж из командировки вернется через семь дней. Костя не ушел, он просто уехал на какое-то время. Поэтому она так спокойна. А что будет, если в один прекрасный день плечики окажутся пустыми, а книжные полки поредеют? Интересно, как много значат эти внешние признаки семейных драм?

Незаметно сняв туфли, Полина вытянула ноги. Теперь, когда прожитый день показался «обманкой», ей больше всего захотелось оказаться дома. Гул кафе раздражал, солнце слепило. Полине казалось, что она находится на сцене, под прожекторами, и каждая морщинка, каждая унылая складочка на ее лице заметны. Надо было собраться с силами, дойти до перекрестка и поймать такси — на душный и подчас обременительно-общительный общественный транспорт душевных сил не хватало.

Таксист оказался разговорчивым и шумным, знающим ответы на все вопросы. Особенно по части политэкономии. Молчание пассажирки его не смущало, он успел высказаться по поводу цен в магазинах, банковских мошенников и проституции. Последнее явление его больше всего волновало:

— У меня девчонка четырнадцати лет! Как я ее могу отпускать куда-нибудь одну, хоть привязывай к матери. Деньги же надо зарабатывать! А тут, понимаешь ли, каждый вечер по всем дворам стоят!

Пока они пережидали красный свет на светофоре, к машине подбежал мальчуган-цыганенок. Грязными ладошками он елозил по стеклу. Полина вытащила рубль и протянула ему.

— Господи, куда мать смотрит, под машину попадет!

— Она куда надо смотрит, он-то как раз под присмотром. Это наши дети без глазу! — Водитель со злостью переключил скорость, а Полина замолчала. Таксист действовал ей на нервы. Ей даже показалось, что у нее поднялось давление. Наконец машина затормозила у подъезда. Полина, пытаясь не думать о каблуках и борясь с желанием остаток пути проделать босиком, проковыляла к дверям. Когда она взялась за дверную ручку, раздался негромкий смешок:

— Никогда не понимал, почему женщины сменную обувь в мешочках не носят?! — На стариковской скамеечке у подъезда сидел Дима. Рядом стоял огромный пакет из супермаркета с торчащим хвостом сельдерея, коробкой конфет и витиеватым стеклянным горлышком. — В гости пригласишь?

Через час с небольшим Полина и Дима сидели друг против друга. Перед ними на журнальном столике выстроились тарелки со снедью и большая салатница. Полина, перекинув уставшие ноги через мягкий подлокотник кресла, рассеянно посматривала на ярко-красный лак на своих ногах.

— Отличный цвет. Для таких красивых пальцев очень подходит! — Дима, прищурившись, тоже разглядывал ступни Полины. Она хотела было ответить, но выпитое вино не позволило мыслям собраться. Она только махнула рукой. Полина уже опередила Диму на два бокала и останавливаться, похоже, не собиралась. Когда они поднялись в квартиру, Полина поначалу стеснялась и нервничала — она себе казалась несчастной, больной, обиженной. И присутствие бывшей школьной любви ее напрягало. Но стоило наконец сбросить туфли, выдать Диме тарелки, нож и прочие кухонные инструменты, а самой умыться, переодеться в футболку и джинсы, как вдруг все значительно упростилось. Первый бокал она выпила еще на кухне, пока Дима резал огурцы. После этого жизнь подобрела, бывший приятель показался родным, а личные проблемы — незначительными.

— Я, наверное, тоже развожусь… — выпалила Полина и суеверно замахала руками. — Ну, не в буквальном смысле, а так…

Она растерялась. Произнесенное слово — материально, это она знала. Она никогда не озвучивала опасения и страхи. Сейчас в душу закралось отчаяние, как будто из‑за этих дурацких слов, из‑за выпитого вина, из‑за ее несдержанности вся ее семейная жизнь пойдет прахом. Полина поставила пустой бокал на стол, а Дима без промедления его наполнил.

— Не спаивай меня, мне нужны трезвые мозги, мне надо решить, как поступить с мужем.

— Да не спаиваю я тебя. Ты сама несешься во весь опор. Но, может, тебе так сейчас и надо?

Полина откинулась на спинку кресла и внимательно посмотрела на Диму. Вот он перед ней сидит. Ее мечта, тот, из‑за которого она прибегала в школу на полчаса раньше, чтобы успеть привести себя в порядок. В классе она всегда садилась неподалеку от него и ловила каждое его слово. В старших классах она перестала ходить на все вечера. Сначала потому, что он туда не ходил — был слишком занят из‑за вечных тренировок. Потом он вдруг заинтересовался школьной жизнью и, появляясь на вечеринках, стал уделять внимание девочке из параллельного класса. Полина переживала и стала встречаться с ребятами, с которыми училась на подготовительных курсах МГУ. Но особой радости ей это не доставляло. Дома она иногда набирала Димин номер телефона и, услышав голос, бросала трубку. Потом она лежала на диване и слушала модных тогда Адамо, Мирей Матье и Окуджаву. Разглядывая себя в зеркало, она отмечала вздернутый нос, мелкие прыщики на лбу и неплохую фигуру. Настроение портилось, но ненадолго. Она все-таки была оптимисткой — это во‑первых. А во‑вторых, ее энергия, начитанность и умение стильно одеваться делали свое дело. Вокруг нее всегда были молодые люди. Может быть, не те, которые нравились ей, но те, которым нравилась она. «Слишком планка твоя высока!» — говорила мама. А тетя Тамара, мамина сестра, приезжавшая в гости и любившая поболтать с Полиной о всякой женской всячине, как-то раз строго произнесла:

— В твоем случае главное не торопиться. У тебя будет красивый и хороший муж. Только дождись его!

После школы, несмотря на новые увлечения и романы, на институтскую жизнь с ее взрослыми сюрпризами, Полина все равно вспоминала Диму. Иногда, встречая его у метро или на общих праздниках в школе, она чувствовала, что обрати он на нее внимание, и не будет в мире более счастливого человека. У него уже была семья, она заводила роман за романом, но только когда встретила Костю, Полина наконец забыла Диму. То есть не совсем забыла. Она уже не ощущала остроты всех своих любовных переживаний, но помнила хорошего друга, выручавшего ее не раз в той далекой школьной жизни. А еще Дима спас ее от исключения из комсомола. История, по нынешним временам, смешная и глупая, а по тем — почти политическая.

Полина как редактор общешкольной газеты собрала редколлегию в составе художника Гены Семочкина, секретаря Аллы Бурундук, двух друзей Гены, которые решили его подождать, и подруги Аллы, не желавшей идти домой одной. В результате выпуск стенгазеты превратился в закрытую вечеринку, как сейчас бы сказали. А затем появилась сторожиха Валентина и пригрозила через час сделать обход помещений и закрыть все классы.

— Поль, что рисовать-то будем? — Гена одной рукой попытался обнять Полину за плечо, стараясь не запачкаться гуашью, которая капала с кисточки прямо в стакан с «Арбатским» красным. Семочкин умудрился принести эту бутылку из дома и сейчас пытался удержать кисточку и стакан в одной руке.

— Ну, как что? Сам знаешь, Новый год — значит, рисуем Деда Мороза, мешок с подарками, Красную площадь, куранты. Ну и там, по мелочи — шары, гирлянды.

— Ага, понял, — бодро кивнул Гена.

Через полчаса газета была нарисована. Секретарь Алла с подругой наклеили на еще влажный ватман заметки и статьи. Газету повесили на обычном месте, рядом с доской объявлений, расписанием занятий и афишей школьного драмкружка.

Утром родная школа толпилась перед газетой. Народ ржал и похлопывал Полину по плечу. Читателей было так много, что математичка Екатерина Владимировна еле протиснулась в первые ряды. Оттуда все услышали ее тихий писк и треск сдираемого со стенда ватмана.

На заседание комсомольского бюро вызвали всех — Полину, Гену, Аллу. Семочкина и Бурундук отпустили быстро, а с Полиной стали разбираться по всем законам того времени. Ее песочили на бюро, вызывали в комитет комсомола, затем в райком комсомола, грозились вызвать родителей в райком партии. И все это время на Полину смотрела газета — ватман 60×90, на котором Гена изобразил Спасскую башню, Кремлевскую стену, из разлома которой с огромным мешком дефицитных товаров вылезал Дед Мороз. У Деда Мороза был вид закоренелого несуна. Что и говорить, газета — удалась! И только на всех этих заседаниях до Полины дошел смысл их художеств. На собрании класса, который должен был осудить деятельность редколлегии, встал Дима и, как член комитета комсомола, отличник и спортсмен-юниор, о котором успела написать «Комсомольская правда», произнес речь. Речь его текла бесконечно, и уже было совершенно непонятно, ругает он Полину, защищает, признает свою вину или кого еще обвиняет. Его слушали долго, пытались прервать, но тщетно… В конце концов Полину взяли на поруки, даже не исключив из комсомола. Она, вспомнив эту историю, сейчас улыбалась: «Как приятно, что через столько лет можно запросто сидеть с другом, обо всем говорить и совершенно не волноваться — поймут тебя или нет». Полина отпила вина:

— Ты знаешь, моя жизнь совсем разладилась!

Этой жалкой фразой она начала рассказ о своих бедах. Дима, сосредоточенно глядя на кончик зажженной сигареты, боялся пошевелиться. Он неожиданно увидел перед собой растерянную женщину. И понял, что ей нужно выговориться, а любое неосторожное движение может ее спугнуть. Он курил, стараясь не смотреть на Полину. Курил и ловил себя на мысли, что в этой квартире, рядом с Полей, которую прежде частенько избегал, до того ему было неудобно из‑за ее влюбленности, ему почти по-родному уютно и спокойно.

А Полина рассказывала. Рассказывала подробно, обстоятельно, не упуская смешных, на мужской взгляд, деталей. Ей казалось, что эти самые мелочи еще сильнее подчеркивают возмутительность происходящего. Она уже описала Аллу, давая понять, что соперница рядом с ней просто ничто, и как этого не видит и не понимает Костя, просто удивительно:

— Он такой умный! У него вкус, он образован! О чем он с ней может говорить?!

Все это время Полина почти безостановочно пила вино. Она даже не заметила, как Дима открыл еще одну бутылку. Только в какой-то момент почувствовала, что из глаз у нее льются слезы:

— Дим, ты понимаешь, я не знаю, что же делать мне дальше. Я и жить так больше не могу, и расставаться страшно. Ведь у нас столько всего хорошего было! И Алешка…

Полина размазывала черные слезы. Еще через двадцать минут она склонилась над ванной, Дима придерживал ее волосы, собрав их назад в хвост. Полину рвало салатом, белым вином и собственным несчастьем. Последние смутные воспоминания были о запахе зубной пасты, которой она чистила зубы. Уже засыпая, она сквозь сон вспомнила о том, что так же, несколько лет назад, за ней ухаживал Костя. Она тогда выпила водки, которую на дух не переносила, но ее уговорили, поскольку вся их компания ходила гулять и перемерзла. Ее развезло сразу же, а Костя, умыв ее и уложив в постель, еще долго сидел рядом. От этих воспоминаний она опять горько заплакала.

Утро ее не порадовало. Оно было тяжелое, с привкусом стыда. Полина полежала с открытыми глазами, последила за тенью от тополиных веток, потом, не надевая тапочек, прошла в ванную. По дороге она заглянула в соседнюю комнату. Там на угловом диване, укрывшись пледом, спал Дима.

Глава 9

Всю следующую неделю Полина провела в типографии, в магазинах и в разговорах с Олегом, который вел себя деликатно и вопросы личного свойства не задавал. И переговоры с клиентами, и ругань с печатниками, и споры с подчиненными — все это ее увлекало, почти как раньше. Она с удовольствием проводила по полдня с дизайнером, обсуждая макеты, съездила на полиграфическую выставку. Набрав там всякой рекламной мишуры, убеждала Олега купить новое оборудование в цех.

— Еще пару лет, и нас конкуренты задавят. Развиваться надо. И ведь деньги есть. Перестань сундучить деньги, Плюшкин! — Полина начинала дразнить Олега. Его скопидомство и чрезмерная осторожность стала уже притчей во языцех. Олег смотрел на внезапно повеселевшую Полину и только удивлялся. Куда что делось?! Нет опущенных плеч, взгляд ясный, насмешливый. Полина выглядела и вела себя так, как в самом начале их работы. Когда за ней никто не поспевал, а ее энергии хватало и на поиск клиентов, и на типографию, и на развлечения. Вопросы вертелись на языке у Олега, но задать их он не решился. У него самого в доме назревали большие перемены. Света, уставшая, что муж целыми днями пропадает, а по вечерам висит на телефоне, никогда ей ни о чем не рассказывает и ничем с ней не делится, уехала к маме. Мама жила за городом на даче. Света сначала осталась там на выходные, а потом и на неделю. На работу, в больницу, ей было ездить оттуда удобно. Она ждала, что Олег запаникует, примчится к ней, будет уговаривать, и тут-то она ему все претензии и выскажет. Она потребует, чтобы не было вечерних звонков Полине и чтобы в выходные сидел дома. Но Олег не приехал. Он воспринял ее демарш спокойно, без какого-либо удивления. Более того, ему стало в доме как-то вольготно. Света своей молчаливой сдержанностью его все-таки угнетала. Олег иногда на нее смотрел и думал: «Я никогда не узнаю, что у нее в голове. А может, там и нет ничего…» Он тяготился этим ее молчанием, не мог заставить себя ее разговорить и в конце концов своим «поверенным» сделал Полину.

Твердое решение развестись с женой Олег принял уже давно. Где-то год назад. Ему очень быстро стало ясно, что для него, склонного к сомнениям и колебаниям, еще более слабый партнер — это непосильная ноша. Разговор, неприятный и провоцирующий громкий конфликт не только между супругами, но и между их родителями, он долго откладывал. Но Света, похоже, уже обо всем догадывалась. Олег, как-то заглянувший в ее платяной шкаф, обнаружил, что большинство вешалок — пустые. Что будет дальше? Он даже не задумывался об этом. Ему хотелось исправить ошибку, которую он сделал тогда, давно, женившись назло ушедшей к другому Лене. В разговорах с Полиной он все чаще вспоминал начало их знакомства, то, как она его поддерживала. Олег и раньше особенно не торопился домой, а теперь и вовсе готов был до бесконечности бродить с Полиной по Москве, ездить с ней в химчистку, прачечную и за хлебом. Все свободное время он теперь согласовывал с Полиной. А та как будто этого не замечала. Она после работы неслась по магазинам — ей хотелось обновок. Таких, которые бы заставили Костю, когда он вернется из Дагомыса, охнуть и еще раз осознать, какую глупость он совершил, связавшись с Аллой. Она села на диету, с утра делала зарядку, записалась в шикарный салон на стрижку. Она хотела предстать перед мужем совсем другой. За всеми этими хлопотами Полина не замечала странности в поведении Олега и совсем уж небрежно разговаривала с Димой. Дима после той их встречи звонил почти каждый день, интересовался, как дела, и каждый раз приглашал куда-нибудь поужинать. Полина сочиняла отговорки, не узнавая себя. «Надо будет как-нибудь с ним встретиться. А то неудобно, у него, наверное, на душе тоскливо…» — эта мысль мелькнула и тут же была погребена под фантазиями о встрече с Костей. Так она навсегда избавилась от того, кого сама называла «вечной любовью». Полине казалось, что сейчас она на пороге новой жизни. Что сама она стала мудрее, старше, что она не только простила мужа, но и поняла его. В глубине души она уже сама за Костю ответила на все эти мучительные «за что?», и «почему?», и «как ты мог?». Ответы ее вполне устроили — ей и в голову не приходило, что Костя может ответить по-другому. Она сама уже помирилась с мужем и с нетерпением ждала его возвращения. Все эти дни она просыпалась рано, мысленно перебирала свои наряды, решая, в чем встретит Костю. Подбирала слова, которые скажет и после которых, как ей казалось, наступят новые времена, до боли похожие на старые. «Надо и его понять. Мы жили как привязанные друг к другу. Кому угодно надоест. Нет, это, конечно, не повод для измены. Но… Ведь Алла со своей подругой может врать. Специально, чтобы мы поругались». Полина собрала волю в кулак и убедила себя в том, что Костя, скорее всего, и не виноват.

Длинный междугородний звонок застал ее врасплох. Она уже вышла из квартиры и пыталась найти ключи. Держа в руках кошелек, пудру и пакетик с леденцами, она подбежала к телефону.

— Алло, привет! Ты как там? Все нормально? Слушай, я звоню, так получилось, что все тут задержатся еще дня на три. Мне неудобно уезжать… Ты не волнуйся, три дня, и я самолетом вылетаю, билеты у меня на руках. Целую.

— Хорошо, я поняла… — Полина села в кресло, как была в плаще, в руках по-прежнему были самые «нужные» мелочи из сумки. У Полины вдруг пропали все силы. Ехать никуда не хотелось, работа стала казаться ненужной и тяжелой. Полина не могла заставить себя выйти на улицу, на солнечный свет, к людям. Она сидела в кресле не в состоянии пошевелиться. Надежда, понимание, желание и способность простить рухнули. Подумаешь, три дня! Что за это время могло случиться? Ничего… Но теперь Полина поняла, что она не простила Костю, что все эти дни она пыталась уговорить себя и пряталась от своей внутренней правды походами по магазинам, выбором нового платья и прически. И как всегда в таких случаях бывает, хрупкое равновесие нарушается незначительным, но совершенно реальным фактом. Вся их история сейчас показалась Полине длинной запутавшейся ниткой со множеством узелков. И ей стало ясно, что сил на эту ювелирную дамскую работу — распутывать и выпрямлять, сглаживать и приглаживать — у нее больше нет. Сейчас ей под силу только разрубить все эти узлы одним махом. Обычное женское несчастье утомило, лишило сил, воли и желаний. Душевная усталость — то оцепенение, которое притупляет нашу бдительность и позволяет нам совершать непоправимые ошибки, эта прародительница несчастных судеб, охватила ее. И теперь будущее находилось во власти случайностей и обид.

Полина еще не знала, что Костя действительно прекратил все отношения с Аллой. Он поговорил с любовницей, объяснил ситуацию и достаточно деликатно выдержал сцену гнева. Алла дала волю слезам, долго упрекала, потом, поменяв тональность, ласково упрашивала. Но Костя был непреклонен. И в конце концов сам вынудил Аллу произнести слова: «Ну что же, наверное, не судьба…» Но как всегда бывает, эта поездка оказалась таким своеобразным прощанием Кости с его служебным романом. И от того, что все точки над «и» были уже расставлены и никто от него не ждал никаких авансов и обещаний, этот прощальный дагомысский флирт оказался упоительно бездумным и веселым. Тем более что Алла, вдруг на минуту поверившая в возврат отношений, была весела, нежна и ласкова. И когда все командированные решили продлить свою поездку, Костя, не раздумывая, остался: «Да ладно, в Москве все уже будет по-другому… Три дня ничего не решат».

Олег увидел Полину, как только она вышла из такси. Она переходила площадь и из‑за каблуков казалась высокой. Ему было заметно, как она ссутулилась, ее почти не накрашенное лицо казалось утомленным. «Наконец-то завтра развод. И зачем столько тянул? Измучил Светлану, сам измучился…» — эта мысль привычно мелькнула у Олега. Он так часто думал об этом, что свыкся с ней, не представляя, какое же несчастье эта мысль принесла жене. Но глядя сейчас на Полину, он отчетливо понимал, что возврата назад уже не будет. Понимал, что он счастлив. Олег отогнал воспоминание о растерянном и отрешенном лице Полины, когда он ей делал предложение. «Она просто очень устала», — подумал он.

Эпилог

Зимний Петровский парк почти не освещался. Только фары машин выхватывали узкие аллеи и поздних прохожих, спешащих к метро. Заиндевевшие окна троллейбусов и синий утоптанный снег на мостовой напоминали о приближении Нового года. Тот, кто решился бы, несмотря на сумерки, сократить путь и пройти мимо старой ограды, тот обязательно бы увидел обнявшуюся пару. Она, в короткой рыжей дубленке, горько плакала, уткнувшись ему в грудь. Он обнимал ее и, поглаживая по голове, уговаривал: «Нерпа моя глупая, возвращайся домой. Возвращайся…»

Оглавление

Дети капитана Гранина

  Эпилог Пять лет спустя

Нерпа моя глупая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg