«Грязный секрет»

Грязный секрет (fb2) - Грязный секрет (пер. FASHIONABLE LIBRARY | М.Маби Группа) 1006K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эмма Харт

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Эмма Харт

Грязный секрет

«Братья Бёрк # 1»

Оригинальное название: Emma Hart «Dirty Secret» (The Burke Brothers #1), 2014

Эмма Харт «Грязный секрет» (Братья Бёрк #1), 2019

Переводчик: Женьшень

Переводчик: Юлия З, Катя Ш.

Вычитка: Наталья К

Обложка: Врединка Тм

Перевод группы:

Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Оглавление

Эмма Харт

Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!

Аннотация.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Эпилог

Аннотация.

Коннер Берк никогда не ожидал, что Софи Каллахан вернется домой. Где она была последние два с половиной года — тайна, так же как и причина, по которой она покинула родной город. Тем не менее она вернулась назад в Шелтон Бэй, Южная Каролина, одновременно с группой Коннера «Dirty B.», приехавшей домой на перерыв из турне. Софи провела месяцы после смерти отца, избегая всего, связанного с событиями в родном городе. Но её брат в Афганистане, и у неё нет другого выбора, кроме как вернуться и разобраться с домом отца, даже если это означает, что ей придётся встретиться лицом к лицу с парнем, в которого она влюблена, и раскрыть тайну своего ухода. У Коннера есть вопросы, и Софи придётся на них ответить, когда их разбитые и виновные сердца столкнутся. Их настоящее неустойчиво, будущее неизвестно. Бесспорно только одно: дочь Софи изменит всё.

 

Глава 1

Софи

— Ой! Вот дерьмо!

Я отпрыгиваю от машины и трясу рукой. Мой палец горит так, будто побывал в аду, и, посмотрев на него, я вижу причину.

Я сломала ноготь, пока поднимала чемодан. Это знак. Ещё одна причина, объясняющая, почему возвращение в Шелтон Бэй является ошибкой. Если бы я осталась в Шарлотт, то все мои десять ногтей остались бы в целости.

Засунув палец в рот, чтобы унять жжение, я оглядываюсь на заднее окно машины. Мила всё ещё спит, слава Богу. Если бы она проснулась и застукала меня матерящейся, то наверняка бы закричала «Мама! Плохо!».

А затем последовали бы несколько раундов увлекательного мата.

Вздохнув с облегчением, я возвращаюсь к багажнику и снова дёргаю чемодан, в результате чего он вылетает из машины. Гравий хрустит, когда чемодан соприкасается с ним, и я отпрыгиваю в сторону. Грёбанное дерьмо. Понедельник — отстой.

Больше никогда не стану переезжать по понедельникам. Особенно туда, откуда мне хочется сбежать в первую очередь.

Я вынимаю конверт, который дал мне адвокат, и ищу ключ. Нахожу его между смятых бумаг. Ещё раз взглянув на Милу, направляюсь к парадному входу.

Колеблясь, я делаю глубокий вздох. Меня не было здесь около двух с половиной лет, и я понятия не имею, что изменилось с папиной смерти, произошедшей восемь месяцев назад.

Я просто знаю, что откладывала это на столько, на сколько было возможно.

Мои руки дрожат, когда я вставляю ключ в дверь и поворачиваю его. Тяжело вздыхая, толкаю её, и в тишине раздаётся зловещий скрип. Мой внутренний голос кричит мне бежать, потому что, чёрт возьми, здесь могут обитать какие-нибудь зомби, только и ждущие меня!

Слава богу, мой мозг рациональнее, поэтому велит мне без колебаний войти внутрь. Стоит перестать смотреть «Ходячих Мертвецов».

Здесь всё осталось точно таким, как я запомнила. Всё те же детские фотографии на стенах: где мама обнимает меня, стоя позади; где папа и брат Стивен держат огромного лосося, пойманного во время их рыбалки в Орегоне; где я стою в платье с оборками, как у принцессы, рядом с папой; где я, Стивен и наши родители на одной из его баскетбольных игр — последнее наше совместное фото.

Тот же узорчатый ковёр, лежащий вдоль коридора, с загнутыми к верху от возраста углами, и, Господи, он ужасен. Такие должны храниться только у пожилых бабушек.

И пахнет здесь всё так же: лавандой и свежими полотенцами из стиральной машины. Я закрываю глаза и делаю вздох. Чёрт. Долго же меня здесь не было. Мне следовало приезжать почаще. Несмотря на то, что папа лёг в больницу в Шарлотт, а не в Роли, чтобы быть ближе ко мне. И несмотря на то, что он решил приезжать ко мне сам.

Я была слишком эгоистична, чтобы ездить к нему, когда он нуждался во мне.

Я откинула голову назад и решительно моргнула. Никаких слёз. Он ясно дал мне это понять. За несколько дней до смерти он сказал, что я не должна плакать, когда вернусь в Шелтон Бэй. Мне не разрешалось плакать, потому что счастливые воспоминания лучше.

Он запретил мне думать о нём, лежащем на больничной койке с впалыми щеками и запавшими глазами, слишком слабом даже для того, чтобы поднести ко рту стакан воды. Я должна помнить его здоровым, улыбающимся, держащим на руках свою новорождённую внучку. Вспоминать о том, как он готовил домашнюю пиццу и пытался играть для меня роль обоих родителей.

Было бы проще, если бы без него дом не казался таким пустым.

— Мам! Ма-ама! Где ты?

— Чёрт, — бормочу я, выходя на улицу. А я ведь надеялась, что успею перенести все сумки до того, как она проснётся. Думаю, это из-за эмоционального взрыва в коридоре.

Я открываю дверь машины и улыбаюсь:

— Привет, детка! Хорошо поспала?

— Выйти! Выйти! — Мила тянет ко мне свои пухлые ручки.

— Ладно, ладно, подожди, — я расстёгиваю ремни на сиденье и вытаскиваю её.

Мила начинает дёргать ножками, и я опускаю её на землю, кивая с улыбкой, когда она показывает на дом.

— Подойдёшь к лестнице, и ты наказана! — предупреждаю я, когда она бежит к открытой двери.

Я захлопываю багажник, хватаю два самых больших чемодана и пристраиваю их позади себя. К тому моменту, как я добираюсь до двери, мои пальцы уже горят. Чёрт, эти чемоданы такие тяжёлые.

— Я сказала держаться подальше от этих ступеней, Мила Лу! — кричу, закрывая за собой дверь. Когда она игнорирует меня, я быстро опускаю чемодан, беру её за руку и увожу подальше от лестницы.

— Будь здесь, — я вытягиваю из сумки куклу и отдаю её Миле.

Она следует за мной, когда я открываю дверь в гостиную. Закрыв глаза, снова погружаюсь в детские воспоминания. О маме и папе, о том, как пряталась за диваном и выпрыгивала на Стивена, заставляя его визжать. Об открытии подарков рождественским утром и поиске спрятанных яиц на Пасху.

Сделав глубокий вдох, я подхожу к окну и открываю его, чтобы избавиться от затхлого запаха, что витает внутри. Воздух в комнате испортился из-за того, что в ней никто не жил, и она сильно изменилась с тех пор, как я была здесь в последний раз. Нашей следующей остановкой будет магазин, чтобы закупиться чистящими средствами.

Мой взгляд машинально перемещается к маленькой, лепечущей со своей куклой девочке.

Боязнь выйти из дома — глупость. Так. Чертовски. Глупо. Я словно ребёнок, который очень боится вылезти из постели из-за придуманных монстров под кроватью. Но я должна это сделать. Рано или поздно.

Посмотрим, рано или поздно.

Я могу с тем же успехом выйти прямо сейчас и разом пресечь все слухи.

Но… Я не двигаюсь. Я остаюсь на месте, наблюдая за дочерью.

Её невинность приводит в восторг. Хотела бы я видеть мир таким же простым, как и она. Она понятия не имеет о моём внутреннем дисбалансе, о том, как я разрываюсь. Столько жизней может перевернуться в мгновение ока из-за одного её существования.

Я включаю телевизор, чтобы приглушить свои мысли и сразу переключаю на музыкальный канал. Это вошло в привычку. Мои пальцы автоматически нажимают на кнопки, перенося нас туда.

Кабельное всё ещё работает, несмотря на то, что с папиной смерти прошло восемь месяцев. Я знала это, потому что платила за него с тех пор, как начала ждать, когда же у меня вырастут достаточно большие яйца для возвращения домой.

Дом. Теперь он здесь. Мой. Снова.

Когда папа умер, а завещание было оглашено, Стивен позвонил из Афганистана и отдал свою половину дома мне. У него есть квартира, поэтому он решил, что мы с Милой получим от этого дома больше пользы, учитывая жизнь без арендной платы, — и он был прав. В конце концов, у меня осталось только пара сотен баксов после работы официанткой в Шарлотт. Когда они закончатся, я вынуждена буду жить за счёт своего наследства, чего делать не хочу.

Дом большеват для нас, но здесь есть огромный двор, где Мила сможет поиграть. В моей крохотной двухкомнатной городской квартире этого точно нет.

— Папочка! — Мила хлопает в ладоши.

Я резко оборачиваюсь. Она тянется к подставке телевизора и смотрит на экран, как влюблённый подросток. Моё сердце начинает колотиться в два раза быстрее, ладони вспотевают. Требуется несколько тактов для того, чтобы понять, что на МТВ играет последняя песня «Dirty B.», а не сам мужчина вошёл через дверь.

Я с усилием смеюсь над собой. Чёрт, я вернулась в Шелтон Бэй десять минут назад и уже думаю, что Коннер Бёрк ворвётся в мою дверь, чтобы познакомиться с дочерью, о существовании которой даже не подозревает.

Я запускаю руку в волосы. Чёрт.

Мой живот скручивает от вины, которую я чувствовала последние два с половиной года из-за от того, что держала дочь вдали от него.

Мила визжит, когда лицо Коннера заполняет экран. Он улыбается, напевая что-то через динамики, и дрожь волна за волной проходит по моему телу. Как и всегда. Он жил мечтой, своей мечтой. Я бы никогда не смогла отнять это у него.

Я знаю, что от моего поступка будет только лучше. Убежать в тот же день, когда я увидела маленькую синюю полоску, было как лучшим, так и худшим решением, которое я когда-либо принимала.

Это не оправдывает моих действий, независимо от того, как часто я пыталась себя в этом убедить. А говорила я себе об этом миллион раз, может даже и больше. Но тот факт, что лгала я только одному из них, немного улучшало ситуацию.

Я смотрю, как Мила подтанцовывает под песню. Смотрю на свой секрет, свой дорогой скелет в шкафу, зная, что близится конец. В течение сорока восьми часов о моём возвращении в Шелтон Бэй будут знать все. Сорока восьми часов, если удача будет на моей стороне.

Они узнают, они проследят и они будут говорить. Потому что это маленький город. Здесь каждый знает дела каждого. Не останется и камня на камне, не останется никаких секретов.

Достаточно скоро они узнают. И Коннер тоже узнает. Второго числа «Dirty B.» вернутся в город для перерыва в середине тура. Он узнает.

Я вынимаю ключи из кармана, выключаю телевизор и подхватываю Милу одной рукой:

— Давай, детка. Пройдёмся по магазинам.

Магазин будто смотрит на меня, бросая вызов выбраться из машины. Я смотрю на него в ответ и гадаю, хватит ли мне храбрости, чтобы прямо сейчас взглянуть реальности в лицо.

Я не присутствовала на папиных похоронах, слишком трусливая, чтобы показаться всем на глаза. Поэтому в последнюю минуту просто проскользнула в церковь и спряталась в самом дальнем углу. Смотрела, как его хоронили издалека, как слабачка.

Но я больше не могу убегать.

Вытираю свои потные ладони о бёдра и делаю глубокий вдох. Выходя, я пропускаю волосы сквозь пальцы. Будто импровизированная смена имиджа скроет от других моё лицо.

Мила тянется ко мне, и я, удерживая её на бедре, толкаю дверь машины. Заблокировав её, иду к передней части магазина за тележкой. «Давай покончим с этим».

Я сажаю Милу на сиденье, потому что мне нужны свободные руки. Не без причины.

Достаточно одного человека, который заметит вас, и вам конец.

И я замечена.

Может, это паранойя. Может, предположение. Или, может быть, это правда, потому что я чувствую вопросительные взгляды, впивающиеся мне в спину. Взгляды, которые хотят убедиться, что я действительно здесь. Что это действительно я, Софи Каллахан, вернулась оттуда, где бы я ни была.

Я сковываюсь в одном из проходов, успокаивающе улыбаясь Миле. Она беззаботно болтает сама с собой, пребывая в блаженном неведении о шёпоте, который, как я знаю, витает вокруг. И хотя сейчас полдень четверга, здесь всё ещё людно.

Впервые в жизни о мне вспыхивает желание поехать в «Уолмарт», а не в этот местный магазин.

Я заполняю корзину предметами первой необходимости. Хлеб, молоко, сыр, любимые чипсы Милы в виде звёзд. Она запускает руку в пакет, но я сразу нежно перехватываю её.

— Не-а, мисси. Когда мы вернёмся.

— Мама! Хочу зёзды! — она пытается дотянуться до чипсов.

— Мила, нет, — я тянусь и хватаю с полки памперсы. В знак протеста она пинает своими маленькими ножками тележку. Это постоянная битва, и я вечный победитель в ней.

— Ну, неужели это давно потерянная Софи Каллахан, — растягивает слова голос позади меня. Голос, который я ненавижу.

Я поворачиваюсь, пряча Милу за своей спиной, и смотрю в лицо Нины Хоукинс. Обесцвеченная блондинка с тонной макияжа и слишком низким вырезом, — она выглядит такой же, какой я её запомнила.

— Нина. Как ты?

Она улыбается, но в её улыбке нет теплоты:

— Нормально. Как твои дела?

— У меня всё хорошо, спасибо, — я выдавливаю улыбку. Мама говорила мне, что девушки с юга всегда вежливы. Особенно, когда хотят выцарапать глаза другой женщине.

С натянутой улыбкой, Нина окидывает меня взглядом.

— Не знала, что теперь ты мама.

Я тянусь назад за рукой Милы.

— Многое изменилось за два года. Не хочу показаться грубой, но ей пора обедать. Пока, Нина.

Сделав несколько шагов, я снова слышу её голос.

— Полагаю, Коннер не знает. По крайней мере, он никогда не упоминал о ней после твоего ухода.

Моё сердце сжимается от её намёка, и я быстро разворачиваюсь. Но моё лицо не выдаёт того, что я чувствую внутри.

— Коннер? Почему он должен знать что-то о ней?

Нина раздражённо моргает, но ничего не отвечает. Понятия не имею, купилась ли она на это, но, направляясь к кассиру, я слышу:

— Ни за что не угадаешь, кого я только что видела…

Я чуть ли не роняю дебетовую карту из-за вновь вспотевших ладоней, но всё-таки верно ввожу пин-код. Мне просто хочется выбраться отсюда и вернуться в безопасный отцовский дом. Мой дом, полагаю.

Я почти пересекла парковку, когда другой знакомый голос зовёт меня по имени. Этот голос мягче, по нему я скучала.

— Софи? Ты вернулась?

Я останавливаюсь, сглатываю и киваю.

— Ага, я вернулась.

— И… — Лейла Бёрк становится передо мной и смотрит на Милу, — и ребёнок?

Я смотрю в глаза одной из моих самых близких подруг. По крайней мере, когда-то она ею была. Давным-давно, когда всё было просто. Когда самой большой проблемой было прийти домой после комендантского часа и не попасться.

— Да.

— Она твоя?

— Нет, я украла её, — бормочу, перекладывая покупки в багажник. Лейла ничего не говорит, пока я усаживаю Милу в её сиденье.

— Софи…

— Не надо, — я смотрю в её голубые глаза, такие похожие на глаза Коннера, — Пожалуйста, не задавай мне вопросы, на которые я не готова ответить.

Она убирает свои волосы с эффектом амбре за уши.

— Ты сказала Нине, что это не так.

— Я не должна распинаться перед Ниной.

Я открываю дверь и, сев в машину, завожу её прежде, чем Лейла заговорит снова.

Я ни за что не выдержу этот разговор, не поддавшись. Я знала, что мне не справиться с поездкой в Шелтон Бэй без трудностей, но рассчитывала, что проведу больше нескольких часов, не встречаясь с девушкой, с которой провела всю свою жизнь, — со своей лучшей подругой.

Не встречаясь с его семьёй, семьёй Милы.

Я выезжаю с парковки и направляюсь к дому. Всё ещё непривычно называть его своим. И я всё ещё не знаю, что с ним делать. Было бы идеально иметь возможность вернуться в Шарлотт… Но я не могу. Мой дом здесь, и…

Качаю головой, потому что не собиралась делать этого сегодня. У меня впереди ещё много времени, чтобы принять решение. А прямо сейчас мне нужно сосредоточиться на том, как пережить этот день. На том, как пережить всю эту хреновую ситуацию.

Я глушу двигатель и вижу, как прямо за моей машиной останавливается Лейла. Я потираю виски. Чёрт побери, я должна была знать, что она не оставит это вот так. Она слишком упряма, чтобы оставить всё как есть.

— О, чёрт, нет, Софи Каллахан. Ты не уйдёшь, не сказав мне правды, девчонка.

Мила крепче цепляется за меня, когда я вытаскиваю её.

— Можешь не делать так рядом с Милой? Она не привыкла к крику.

— Извини, — поморщившись, Лейла открывает багажник моей машины.

— Что ты делаешь? — спрашиваю её, когда она начинает доставать оттуда пакеты с продуктами.

— Я не уйду, пока ты не расскажешь мне всё. Ты собираешься открыть эту дверь или нет? Эти пакеты чертовски тяжёлые.

Вздохнув, опускаю багажник. Когда я открываю входную дверь, Лейла заходит внутрь и относит пакеты на кухню.

— Зёзды, мама! Зёзды! — кричит Мила, протягивая ручки к пакетам на полу.

— Ладно, ладно, погоди, — я опускаю её и беру пачку чипсов.

Она вырывает её у меня и запускает в неё свои маленькие ручки.

— Что ты сказала?

Она показывает на чипс во вру и смотрит на меня большими невинными глазками. Я сжимаю губы, стараясь не рассмеяться. Чёрт, она выглядит слишком милой.

— Мила.

Она широко улыбается:

— Сасибо.

— Хорошая девочка, — поцеловав её в лоб, я присоединилась к Лейле на кухне, чтобы разобрать продукты.

Она следит за мной взглядом, когда я обхожу кухню. Я морщу нос, освобождая холодильник от старой гнилой пищи, купленной ещё до папиной смерти. От запаха меня накатывает тошнота, поэтому я начинаю дышать через рот.

— Иу, — хватаю мешок для мусора и, заполнив его содержимым холодильника, выкидываю в мусорный бак на заднем дворе, — надо было вернуться раньше.

Лейла молча передаёт мне чистящий спрей и бумажные полотенца, по-прежнему прожигая меня взглядом.

— Спасибо, — бормочу, зная, что её расспросов не избежать. Я втягиваюсь в уборку холодильника. Чувство вины с новой силой разрастается во мне, отчего желудок начинает совершать огромные кульбиты.

— Так, — тихо произносит Лейла, — ты вообще собиралась вернуться?

Я бросаю через плечо:

— Со временем. Я знала, что после папиной смерти мне самой придётся со всем разобраться, если здесь не будет Сти.

— Разве он не вернётся через пару месяцев?

— Ага.

— Тогда зачем тебе об этом беспокоиться? Твой отец умер месяцы назад. Почему просто не остаться там, где тебя два с половиной года носили черти?

Я бросаю на Лейлу резкий взгляд.

— Ты не могла бы понизить голос? Может, тебя это и не беспокоит, но крики рядом с Милой, будь чертовски уверена, волнуют меня.

Лейла смотрит на меня.

— Прости. Просто я чертовски зла на тебя, Соф. Почему ты не предупредила меня о том, что уезжаешь?

Я медленно закрываю дверь холодильника и прислоняюсь к ней, в то время как мой взгляд блуждает по Миле. Я выпускаю из рук тряпку, роняя её на пол, когда слышу вздох Лейлы:

— Ты уехала из-за неё… Не так ли?

— Я сказала тебе, что не буду отвечать на вопросы, на которые не готова дать ответы, — я морщусь, когда Мила раздавливает несколько чипсов на ковре, и молюсь о том, чтобы папин пылесос всё ещё работал. Я снова открываю холодильник и начинаю заполнять его новыми, свежими продуктами, — я не должна тебе ничего, Лей. В том числе отвечать.

— Я приму это как «да».

— Думай как хочешь.

— Я её тетя, не так ли? Она дочь Коннера, — продолжает Лейла, не получив ответа. — Почему ты ничего не рассказала нам?

Я ставлю молоко в холодильник и захлопываю его.

— Ну что? — говорю я, игнорируя Лейлу. — Готова вздремнуть?

— Не хочу спать! Не хочу!

Закатив глаза, я выхожу на улицу, забираю из машины кроватку и заношу внутрь. Мила всё ещё повторяет свою предсонную мантру, в то время как я поднимаю кроватку наверх и устанавливаю её. Положив в неё любимое одеяло дочки, я возвращаюсь обратно к Миле. Забираю из гостиной её куклу и поднимаю ребёнка, стряхивая крошки с маленьких рук.

Поднявшись наверх, укладываю её в кроватку и целую в лоб.

— Спи сладко, детка. Я люблю тебя.

Я закрываю за собой дверь, оставляя её повторяющую: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!»

Через несколько минут она сдаётся и засыпает. Это одна из тех сумасшедших вещей, которые я могу ценить в этом безумном перевороте обеих наших жизней.

Лейла наблюдает за мной, когда я захожу на кухню и наливаю в стакан апельсиновый сок.

— Ты в курсе, что не имела права скрывать такое? — она продолжает давить на меня. — Ты не имела права скрывать её. Нина уже на полпути, чтобы всем рассказать.

— Думаешь, я не знаю? — рявкаю, повернувшись к ней. — Думаешь, я не знаю, что завтра о Миле узнают все в этом проклятом городишке?

— О, я знаю, что ты знаешь, Софи. Просто мне интересно, как долго ты собиралась хранить её в секрете.

— Столько, сколько смогла бы. Так лучше для всех. И нет, прежде чем ты спросишь, я не стыжусь её. Но у меня есть свои причины, и я не должна оправдываться перед тобой.

Лейла приподнимает брови.

— Нет, но ты должна оправдываться перед моим братом.

— Убирайся, — твёрдо говорю я, глядя прямо ей в глаза. — Что я делаю, а чего нет — не твоё дело, Лейла. Как и Мила. Пока ты не поймёшь это и то, что мои решения надо уважать, независимо от того, насколько неверными ты их считаешь, я не хочу видеть тебя здесь.

Она отталкивается от кухонного прилавка и качает головой, в её взгляде появляется грусть.

— Что, чёрт возьми, случилось с тобой, Соф?

— Я стала мамой, вот что. И теперь Мила на первом месте. Для меня она превыше всего, даже тебя.

Глава 2

Коннер

Я откидываю голову на спинку сидения и делаю глубокий вдох.

— Как нам, нахрен, добраться до дома, чтобы местные фанатки не раздели нас догола?

Тэйт начинает пихать мне в лицо свой телефон.

— Их там целая толпа!

Я фокусируюсь на экране с фото.

— Кто прислал тебе это?

— Лейла. Сказала, что никогда не видела их такими оживлёнными.

— Должно быть, это из-за тебя, — бормочу я, отодвигая его телефон.

— Чёрт, Кон. Я могу поиметь какую-нибудь киску, но не так много. Не за один раз, по крайней мере, — ухмыляется он мне.

— Мы проедем сквозь толпу? — кричит Кай из конца автобуса. — Заставьте их припарковаться позади старого дома Софи, и мы прорвёмся.

Я сглатываю горечь, появляющуюся от упоминания имени Софи. Очевидно, я всё-таки не слишком хорошо скрываю это, потому что Тэйт толкает меня в рёбра.

— Всё ещё страдаешь, младший брат?

Я сжимаю челюсть.

— Она исчезла без единого грёбанного слова. Это было два с половиной года назад. Она не центр Вселенной, поэтому моё сердце не разбито.

— Да я же подкалываю, мужик. Чёрт, не надо быть гением, чтобы понять, что ты всё ещё сохнешь по ней, — смеётся он.

Я не отрицаю это. Не в моей власти поделать что-нибудь со всё ещё сохранившимися чувствами к девушке, которая сбежала от меня, не сказав ни слова даже Лейле. А они, как предполагалось, были лучшими подругами. Я не знаю, где она сейчас, или что она делает... или почему уехала.

И это не из-за отсутствия попыток потрахаться. Я провёл шесть месяцев наедине с циничными сплетнями, которые нашёптывали мне на ухо, из-за которых постоянно попадал в тупик и бегал кругами.

— Вы, парни, слишком часто говорите «трахаться», — говорит Дженна, наш пиар-агент, присаживаясь на стол. — Вы же знаете, что это не привлекательно?

Тэйт усмехается и возвращается на место.

— Скажи это девчонкам, которые просят меня оттрахать их.

— Ты такой самовлюблённый, — она закатывает глаза, — посмотрите, фото Лейлы не преувеличивало. Здесь куча репотртёров и людей из новостей, которые ждут вашего прибытия. Надеюсь, что у вас достаточно мышц, потому что вы отослали своих охранников домой.

— Нам не нужна охрана в городе размером с трейлерный парк, — возражаю я. — Мы прорвёмся сквозь толпу. Скажите водителю остановиться за деревьями у 2402, Аркадия-Лейн.

Мои братья смотрят на меня, но я игнорирую их. Да, я всё ещё помню её адрес.

— Будет сделано, — кивнув, она разворачивается и исчезает, покачивая конским хвостом.

— Не ожидал, что ты сделаешь это, — отвечает Кай. — А если она вернулась?

Я фыркаю.

— Исключено. Что бы ни заставило её уехать, этого недостаточно, чтобы вернуть её, иначе она никогда бы не уехала отсюда.

Я тянусь к наушникам и надеваю их, закончив этим разговор, слава грёбанному Господу. Разговор о девушке, разбившей моё сердце, точно не находится в списке моих любимых занятий.

Мы — «Dirty B.», Братья Бёрк, зовите, как хотите, — могли бы жить где угодно. Мы могли бы переехать в Нью-Йорк или Лос-Анджелес, не моргнув и глазом, но не сделали этого. Мы продолжаем возвращаться в этот чертовски крошечный город, где все знают друг о друге всё.

Почему? Хотел бы я знать. Если бы решение зависело от меня, то мы остались бы в ЛА после первого же визита. Теперь нам придётся провести несколько недель в самом маленьком городе в мире, полном туристов и кричащих фанаток.

Я выглядываю из окна под глубокие удары битов Нирваны в ушах. После двух дней езды на этом автобусе я более чем готов поспать на настоящей кровати, даже если она находится в Шелтон Бэй.

Пока у меня будет возможность наслаждаться мамиными обедами, я буду в порядке. Её еда — единственная хорошая вещь в «доме».

Деревья, дома, дороги — всё сливается в одно, поскольку мы приближаемся к заливу. Знак, встречающий нас, ясный, как сраный день.

«Добро пожаловать в Шелтон Бэй».

Добро пожаловать в Зал Памяти.

Я выдёргиваю наушники и выключаю iPod. Закинув всё в спортивную сумку, ставлю её на соседнее сиденье.

— Ладно, парни, — вновь появляется Дженна, — что бы ни произошло, вы выйдете через пять минут. Вам предстоит довольно долгая прогулка по родному пляжу. Войдёте через чёрный вход. Мы припаркуем автобус перед домом, и мне придётся иметь дело с обезумевшей кричащей толпой.

— Чёрт, Дженна. Ты чёртов гений, прекрасно, — усмехается Тэйт.

— А ты парень-шлюха, — отвечает она, сладко улыбнувшись. — Пять минут, Тэйт Бёрк, после этого я не хочу видеть твою гулящую задницу в этом автобусе.

Он подмигивает ей, веселя меня, Эйдена и Кая. Сопротивление Дженны его подстрекательствам — наша давняя форма развлечения. Правда в том, что Дженна счастлива в отношениях с одним из наших охранников. И все мы знаем, что Тэйт не тронул бы её. Он ценит свой член слишком сильно, чтобы рискнуть им в противовес двумстам пятидесяти фунтам чистых мышц.

Спустя несколько минут Дженна хлопает в ладоши.

— Давайте, парни. На выход. Я останусь на лето в Роли вместе с Джейсоном, так что буду недалеко, если понадоблюсь. Тэйт, Эйден, запомните, парни-шлюшки — обернул, потом засунул. Кай, попытайся обуздать свой гонор, солнышко. И ты, Коннер. Я хочу видеть улыбку на твоём лице, когда ты вернёшься в этот автобус. Всё ясно, господа?

Я фальшиво улыбаюсь ей и чмокаю в щёчку.

— Дай нам четыре дня. Тэйт позвонит тебе.

— Знаю. Он большой ребёнок.

Мои братья выходят за мной из автобуса.

Под нашими ногами хрустят листья, и несмотря на то, как часто я говорю, что ненавижу этот город, на самом деле я люблю его. Я провёл чертовски много времени в этих лесах, когда был ребёнком, залезая на деревья и перебегая ручей. Когда мы стали старше, это стало нашим укрытием, моим и Софи, нашим укромным уголком в людном городе. Место, в которое мы могли приехать, устав от любопытных взглядов.

Я прогоняю эти мысли прочь. Блять. Каждый раз. Каждый раз, когда я возвращаюсь, она заполняет мою голову, словно навязчивая идея.

Я смотрю на дом. Дом её отца — ну, или старый дом, теперь это не важно. Я даже не знаю, был ли он выставлен на продажу. Чья-то тень мелькает в кухонном окне, поэтому, полагаю, его продали. Прошло шесть месяцев с тех пор, как мы были в этом доме в последний раз. Достаточно времени, чтобы продать.

Я иду вперёд, уверенный, что она никогда не вернётся. Она остаётся чёрт знает где, и я, вероятно, никогда не найду её, несмотря на все мои старания.

Она ушла. Я должен был признать это ещё два с половиной года назад, но каждый раз я возвращаюсь домой с каплей надежды, что она будет здесь, словно чертовски грустный ребёнок, надеющийся, что его потерянная собака будет дома, когда он вернётся из школы.

Дом появляется в поле зрения с нежным звуком разбивающихся волн. Солёный воздух проникает в лес по мере приближения к просторному участку, расширившемуся после того, как мы «сделали это». Я увеличиваю темп. Сейчас у меня в приоритете добраться до единственного места в этом ненавистном городе, которое я люблю. Быть рядом с моей сумасшедшей-как-чёрт семьёй.

Лейла ждёт у заднего входа; она начинает подпрыгивать, увидев нас, и закрывает рот ладонями, чтобы не закричать. Вероятно, она тоже получила сообщение о нашем возвращении домой через задний двор.

Она обнимает нас, одного за другим, но на мне её объятия задерживаются дольше, чем на других. Мы самые младшие в семье, поэтому всегда были ближе друг к другу, чем остальные, и каждый раз отъезд для записи или поездки в тур немного ранит.

Затем появляются наши родители, и всё превращается в вихрь из объятий, поцелуев в щёки и улыбок. Прошло целых два месяца с нашего отъезда в Вегас. Слишком долго.

Мама приготовила свой знаменитый пирог с мясом, вызвав тем самым у меня улыбку. О, да. Я на самом деле вернулся домой.

Сидя за обеденным столом, мы разговариваем о деталях тура. Да, мы устали. Нет, мы не переутомляемся. Да, мы проверили глаза на прошлой неделе, как и обещали ей, почти вызвав чёртов бунт в оптике. И нет, мы не чрезмерно увлекаемся женщинами или алкоголем, хотя Тэйт солгал на последнем ответе.

      Весь обед я веду себя тише остальных. Все мои мысли кружаться вокруг дома Софи. Действительно ли они его продали? Действительно ли кто-то живёт в доме, в котором я влюбился в неё?

— Лей, — я слегка толкаю сестру, — могу я узнать у тебя кое-что? — шепчу я.

Она кивает, продолжая жевать.

— Софи и Сти продали дом?

Покачав головой, она проглатывает пищу.

— Нет. С чего ты взял?

— Я видел там кого-то, когда мы проходили мимо. Сти ведь ещё не вернулся, не так ли?

Она открывает рот, затем снова закрывает. Её горло приходит в движение, когда она сглатывает.

— Лейла. Что ты скрываешь?

Она встряхивает головой во второй раз, и её глаза расширяются. Дерьмо. Она ужасная лгунья.

— Скажи мне. Сейчас же!

Все смотрят на нас, но мой взгляд всё ещё прикован к сестре. Мышцы на моей груди напрягаются, а живот скручивает.

Потому что я знаю, что она собирается сказать ещё до того, как она делает это.

— Она вернулась, — бормочет она, — вчера.

— Чёрт! — отодвинув стул, я встаю.

После всего этого времени, она вернулась сейчас? Что это за херня?

— Я не знала, что она возвращается, — спокойно говорит Лейла, — я не в том положении, чтобы рассказывать вам. Кроме того, она выгнала меня.

Мои кулаки сжимаются. Дерьмо. Я сержусь. Зол. Я так чертовски потерян, что даже не знаю, что должен чувствовать.

— Коннер, — предостерегает Эйден, вставая.

Мои губы сжимаются в линию.

— Не надо, — говорю я, пятясь к двери, — просто, чёрт возьми, не надо.

Я открываю её и спрыгиваю с крыльца, возвращаясь в лес. Желание увидеть её слишком болезненно. Оно проходит сквозь мои вены, поглощая меня до тех пор, пока я не сосредотачиваюсь на одной точке. Пробегая сквозь деревья, я вижу только конечную цель, и вот, наконец, он. Её дом.

Мне нужна правда, которую, уверен, она не скажет.

Правда, которую она задолжала мне.

Я останавливаюсь в конце двора. Он никак не огорожен, просто плавно перетекает в лес, что облегчало ей жизнь, когда она выбиралась, чтобы встретиться со мной.

Облокотившись на ближайшее дерево, я делаю глубокий вдох. Чёрт. Нет. Речь будет не о том, как я любил её. А о том, почему она оставила меня. Именно поэтому спустя полчаса после возвращения домой я стою тут, перед её домом, колеблясь, как маленькая сучка.

Я отталкиваюсь от дерева с резким вздохом и мчусь к задней двери. Затем стучу костяшками пальцев в стекло, прежде чем передумаю. Затем ещё раз, потому что никто не откликается.

Я поднимаю кулак, чтобы постучать в грёбанный третий раз, когда дверь открывается.

Она здесь.

Волнистые блондинистые волосы, широко раскрытые глаза, дрожащие розовые губы и трясущиеся руки.

Я впитываю её взглядом, пристально пробегаясь по каждому дюйму. Я похож на изголодавшегося человека, который отчаянно нуждается в единственном способе, способном ослабить боль. Дерьмо, она чертовски великолепна. Ещё лучше, чем я помню. Она не та девочка, в которую я влюбился — неловкая и мягкая.

Теперь она женщина с плавными изгибами во всех положенных местах — более грациозная, более сексуальная.

Я смотрю на неё и вижу шок в её глазах.

Она всё ещё моя Софи.

— Ты вернулась.

Она открывает рот, но ничего не говорит.

— Почему?

— Мне нужно разобраться здесь кое с чем, — она убирает руки от двери и обнимает себя за талию.

— Теперь ты снова уйдёшь? Исчезнешь, словно тебя здесь никогда и не было?

— Я не решила, как поступлю, — шепчет она, — я приехала только вчера.

Я смотрю на её лицо. Эти губы. Чёрт. Прошло два года, а я хочу поцеловать их также сильно, как и раньше.

— Долго же ты.

— Как ты узнал, что я здесь? Ты сам только что вернулся.

— Следишь за мной, Соф? — я прислоняюсь к дверному проёму, приподнимая брови, — Лейла сказала мне, что ты вернулась.

— Так и думала. К тому же, нет, не слежу, Коннер. Зачем мне это?

Наклонившись вперёд, я не могу удержаться и убираю несколько прядей с её лица.

— Я не знаю, принцесса. Ты скажи мне.

— Не называй меня так, — она убирает мою руку.

— Почему нет? Это то, кем ты являешься. Неприкасаемая. Недостижимая.

— Убирайся отсюда, — в её глазах огонь, смесь злости и отчаяния.

— Снова выгоняешь меня?

— Уходи, Коннер! — выкрикивает она, глядя на меня, — я не хочу, чтобы ты был здесь.

Но её глаза говорят об обратном. Они говорят, что она хочет схватить меня и не отпускать, свернуться в моих объятиях, как раньше. Её глаза говорят мне, что она хочет лечь рядом со мной и проследить линии татуировки на моём плече, пока моя кожа не покроется царапинами от её прикосновений.

Её чёртов рот лжёт.

— Мне всё равно. Я пробуду здесь всё лето, — я не помогаю своей понимающей ухмылкой.

Она смотрит на меня с тоской в глазах, и в этот момент раздаётся плач ребёнка. Моё сердце замирает от крика «Мама». Шок проходит сквозь моё тело, и я засовываю ногу в дверь прежде, чем она успевает закрыть её.

— Софи?

— Убирайся! — кричит она, опираясь всем своим весом на дверь.

Дверь захлопывается, когда я убираю ногу, но звук всё ещё эхом отражался во мне.

У неё есть ребёнок.

Грёбанный ребёнок.

Уставившись на дверь, я слушаю её всхлипы, пока она успокаивает ребёнка, о котором я никогда не знал.

Мне хочется снова постучать в дверь. Хочется так сильно бить по стеклу, чтобы оно разбилось, потому что у неё есть ребёнок.

      У моей Софи. Есть ребёнок.

Я продолжаю смотреть на дверь, сердце бешено колотится в груди, живот скручивает в узел из-за встречи с ней. Я разворачиваюсь, наплевав на то, что всё ещё хочу разнести стекло своим кулаком. Поэтому она уехала? Из-за ребёнка?

Моего?

Чьего-то ещё?

Она уехала, потому что ребёнок не мой? Блядь.

Глава 3

Софи

«Чушь. Чушь, чушь, чушь, чушь!»

Я прислоняюсь к закрытой двери спальни Милы и начинаю сползать по ней, пока не касаюсь пола, а затем обнимаю колени. Никогда у меня так не дрожали руки.

То, что я увидела его здесь, прямо перед собой, потрясло меня до глубины души. Он выглядел, как ожившее воспоминание, только лучше. Горячее. Сексуальнее. Бесконечно лучше… Коннер.

Его волосы, как и прежде, уложены беспорядочно, а глаза такие же поразительно голубые. Они всё ещё передают каждую эмоцию, что скрывается в его словах, и я видела их все. Шок, горечь, недоверие, гнев, боль. Каждая эмоция отражалась в его пристальном взгляде, пока он не услышал Милу, что повергло его в шок.

Но его подбородок был первым, что я заметила. Это единственное, что изменилось в сильных чертах его лица, и я хотела поцеловать каждый дюйм. Когда-то гладкий, чисто выбритый подбородок теперь покрывала лёгкая щетина, которая придавала ему мужественности.

Он такой же высокий и крепкий. Только плечи стали шире, а бицепсы рельефнее. Половина его рукава1 выглядывала из-под рубашки, и мои глаза моментально нашли запутанный рисунок, контур которого я когда-то много раз очерчивала, лёжа в его объятиях.

Я хотела протянуть руку и коснуться его, пробежаться подушечкой большого пальца по грубой щетине. Желание обжигало, а борьба с ним с каждой секундой причиняла всё больше боли. Столько боли, что она стала тупой и пульсирующей, и я чувствовала её с каждым ударом сердца.

Потому что стоять перед парнем, которого я так сильно любила, знать, что мой секрет стал причиной его страданий, и быть не в состоянии облегчить эту боль или раскрыть секрет, чертовски сильно ранит меня.

Я не поняла, как она появилась, потому что не ожидала её. Боль. Честно говоря, я даже не думала, что увидеть его снова будет так больно. Так не должно быть. Это я продолжала жить, пока он два с половиной года задавался вопросом, где я.

Раньше я не верила, что он удивится. Думала, он немного проявит интерес, а затем заживёт новой жизнью рок-звезды, стереотипной мечтой с девушками, выпивкой и чем-то ещё. Его появление сегодня опровергло ту мысль, с которой я жила с тех пор, как уехала.

Я должна была знать лучше. Я должна была знать, что тогда это будет не Коннер.

То, что он пришёл, хотя не прошло и часа с момента его приезда домой, говорит обо всём.

Это говорит, что ему по-прежнему больно, и он всё ещё не простил меня. Что он не закончил с этим, что он всё ещё ожесточён и зол, и у него есть абсолютное право на эти чувства. Также это говорит о том, что он не поверил в моё возвращение, и он смог убедить себя, только увидев воочию.

Коннер имеет полное право чувствовать себя так. Это я должна взять вину на себя. Это я должна пройти сквозь унижение. Не он. Я должна натянуть трусики большой девочки и встретиться лицом к лицу с решениями, которые приняла, готова я к этому или нет.

Из-за меня и Коннера? Мы ничего не значим. Мы не важны. Только Мила. Я не предполагала, что придётся рассказать ему обо всём так рано, но я не смогу жить всего в нескольких минутах езды от него, не рассказав о его дочери.

Чего стоит одна захлопнутая мной в панике дверь прямо перед ним.

Только чёрт знает, о чём он теперь думает.

Я сама не знаю, что думать. Не только я по колено увязла в вопросах.

***

— Чем занимаешься?

— Интересуюсь, почему ты здесь, честно говоря, — я ставлю ногу позади двери.

— Моя лучшая подруга объявилась спустя два с половиной года. Я здесь, чтобы повидаться и поговорить, если ты готова к разговору, — усмешка растягивается на ярко-красных губах Лейлы.

— Не о том, о чём хочешь ты. И не с тобой.

— Ай. Полегче со мной.

— Я не это имела ввиду, Лей. Есть люди, заслуживающие ответов больше, чем ты, — вздохнув, я откидываю голову на дверь.

— Знаю, — она пожимает плечами, — это раздражает меня, но я знаю.

— Так почему ты здесь?

— Потому что хочу узнать, не хотела бы ты сходить куда-нибудь. Не знаю. Куда водят детей?

— Эм, в парк? — я поднимаю брови.

— Точно! — она ухмыляется. — Хочешь сводить Милу в парк?

— Я не… Я не знаю, — я закусываю нижнюю губу, — я подумывала купить пару вещей во двор для неё.

— Значит, ты остаёшься?

— Возможно.

— Ла-а-адно, — она растягивает слово, словно наезжая на меня, — ну, ты хочешь или нет?

Мила хихикает в гостиной.

— Здесь слишком много… людей, — вздыхаю я.

— И что теперь? Собираешься прятать её в этом доме, потому что не хочешь иметь дело с мудаками этого города?

— Ты ужасно разговариваешь, — бормочу я, — но да, это что-то вроде моего плана.

— Чёрт, нет, — она смотрит мимо меня, — эй, красотка. Хочешь пойти поиграть на горке?

Я бормочу несколько проклятий. Горка означает восемь часов непрерывного сна для Милы, для меня же мечта становится явью.

— Горка? Парк? Мама, да! — весёлый звук её хлопков раздаётся у меня в ушах.

Ещё один вздох. Я иду в гостиную.

— Ладно, ладно. Мы пойдём в парк с Лейлой. Где куколка?

— Танцевать, танцевать, — Мила указывает на телевизор, где показывают «Dirty B.», и трясёт попкой.

Я прячу улыбку, когда Лейла встречается со мной взглядом.

— У неё хороший вкус, — выдавливаю я.

Лейла что-то хмыкает в ответ, в то время, как я забираю пульт и выключаю телевизор.

— Нет! Нет! Нет! Грязные! Нет! — визжит Мила, размахивая руками. — Не-е-е-е-ет! (Прим. ред.: «Грязные» переводится на английский как «Dirty», т. е. имеется в виду название группы).

— Детка, ты сможешь потанцевать позже, ладно? — я закрываю глаза ладонью.

— Нет! Грязные сейчас! Сейча-а-а-а-а-ас!

Лейла прокашливается. Я поворачиваю к ней голову и, когда наши взгляды встречаются, понимаю, что она только что получила подтверждение, которое искала. Покачав головой, как бы говоря: «Нет, мы всё равно не будем говорить об этом», — хватаю куклу Милы.

— Давай. В коляску.

— Грязные сейчас! Грязные сейчас, мама! — кричит она, пока мы идём.

Я закрепляю ремни в коляске и быстро проверяю, взяла ли всё необходимое.

Лейла выходит после нас, и я запираю дверь. Солнце ярко светит над нами — маяк яркости в чистом голубом небе. Впервые за долгое время вид свободен от небоскребов и высоток. Чист, свободен и красив.

Выйдя на прогулку, я вдыхаю чистый морской воздух, окружающий нас. Мила болтает сама с собой в коляске, произнося вместо слов произвольные звуки. Взглянув на макушку её тёмной головки, я улыбаюсь.

— Так где ты была? — спрашивает Лейла через несколько минут.

— В Шарлотт, — отвечаю, вытирая пену с большого пальца о ручку коляски.

— Серьёзно? Ты уехала из чёртового штата.

— Мне надо было уехать. Это было первым местом, о котором я подумала, — я пожимаю плечами.

— Ты имеешь в виду первое место, которое оказалось достаточно близко к твоему отцу и достаточно далеко отсюда.

Чёрт возьми.

— Почти.

— Я бы хотела, чтобы ты мне всё рассказала.

— Я бы тоже этого хотела, — отвечаю я мягко и честно, — но я не могу. Другой человек должен узнать первым.

— Ты говоришь о том, что должен знать мой брат.

— Думай, как хочешь. Я никому ничего не скажу.

— Он ведь приходил к тебе вчера? Почему ты не рассказала ему?

— А если мне нечего ему сказать? Если она не от Коннера? — я поворачиваюсь боком и смотрю на неё.

— Именно. Ведь она не точная его копия, и ты не замолкаешь от каждого его упоминния, — фыркает Лейла.

Она открывает ворота парка, и я завожу коляску, останавливаясь у скамейки, чтобы достать Милу. Она хихикает и начинает свободно исследовать новое место. Я сажусь, закинув ногу на ногу.

— Это не так просто, как ты думаешь, Лей. Я бы хотела, чтобы было так. Мне жаль, что я не могу сесть и рассказать тебе обо всём, что случилось с тех пор, как я узнала о ней. Ты должна выкинуть из головы то, что ты наделена правом узнать об этом первой, потому что это не так. Он должен знать.

— Он — это Коннер.

— Чёрт возьми, Лей, ты можешь остановиться, пожалуйста? — говорю я со вздохом, поворачиваясь к ней. — Ты не одурачишь меня этой игрой в младшую сестричку, ты хочешь узнать это для себя.

— Блин. Ладно. Это так, — она поднимает руки, — я оставлю тебя в покое… пока. Давай сменим тему прежде, чем ты оторвёшь мне голову.

— На какую? — спрашиваю я, наблюдая за тем, как Мила терпит неудачу в попытках забраться на горку.

— Помнишь мою влюблённость в Калума Петерсона? Ага. Пустая трата четырёх месяцев, — она со вздохом откидывается назад на скамейку.

— Не может быть. Ты приезжала сюда?

— Приезжала, но лучше бы не делала этого. Мои братья ничего не знают, поэтому сохрани это в секрете.

— Мышки играют, пока коты далеко? — я улыбаюсь и качаю головой.

— Даже не думала об играх. Мышка устраивает чёртову вечеринку, — Лейла подмигивает, — только если она играет с чем-то стоящим.

Смех бурлит в горле. Я накрываю рот рукой, потому что он грозится вырваться наружу, но не могу сдержать усмешку, растянувшуюся на лице.

Лейла Бёрк живёт с правилом «называй всё своими именами». Это и благословение, и проклятье.

— Ну, если я не увлеклась им раньше, то теперь точно не буду, — хихикаю я.

— Реальная проблема? У него чертовски рельефное тело, но мне жаль всех его будущих девушек, ожидающих, что у него большой член. Он впечатляет не так, как его мышцы, будь уверена, — она тяжело вздыхает.

— Ну, вот до чего доводит поверхностность, — я смотрю на то, как Мила скользит вниз на животике. — Мила, детка? Попытайся подняться по лестнице?

Она смотрит на меня широко-раскрытыми глазами и с энтузиазмом кивает.

— И, может, ты оставишь куколку с мамой?

— Ладно, — она неуверенно подходит ко мне, отдаёт куклу и убегает обратно к горке.

По крайней мере, здесь тихо. Мне кажется, все на пляже греются в лучах солнца, лёжа на песке, и в парке только мы.

— Встретила кого-нибудь, пока была в Шарлотт? — спрашивает Лейла.

— Нет, — мягко отвечаю я.

— Если бы я только могла затолкнуть тебя и Коннера в одну комнату. Чтобы вы выплеснули всё, а потом двигались дальше. Он был жалким засранцем с тех пор, как ты ушла.

— Знаешь, я никогда не хотела этого. Никогда не хотела уходить от него. Никогда не хотела ранить его, как сделала это, но я должна была. Либо ранить его эмоционально, либо разрушить его мечту. Я не могла сделать это позже, Лей. Я не могла разрушить всё, чего он хотел.

Между нами повисает тишина, напряжение растёт, пока наши взгляды прикованы к двухфутовой малышке, лазающей на горке.

— Ты говоришь о том, что я думаю?

— Я говорю то, что хочу, — я поворачиваюсь к ней и заправляю волосы за ухо, — не важно, от него Мила или нет. В любом случае, я каким-то образом причинила ему боль. Я должна была выбрать, как поступить. Я должна была уехать и позволить ему следовать за мечтой, — мой взгляд возвращается к Миле, — я не могла стать той, кто всё для него разрушит.

— Ты думаешь, что можешь обдурить меня, Софи Каллахан, но ты не можешь. Ты можешь избегать этого столько, сколько захочешь, но прошло двадцать четыре часа после его возвращения, и ты уже ломаешься. Я знаю, чья Мила, — шепчет она в конце предложения, — и я уверяю тебя, Соф, когда он увидит её во второй раз, то тоже поймёт.

— Тогда, полагаю, у меня ещё много времени, — я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю, содрогаясь.

— Да, — медленно говорит Лейла, — у него есть твой номер.

— Что?

— На шесть часов. Татуированный рокер по имени Коннер Бёрк уставился на тебя.

Удар. Каждый болезненный удар моего сердца забирает все мои силы на то, чтобы сопротивляться желанию повернуться к нему. Я могла бы пялиться на него столько, сколько угодно, но я не хочу.

Не хочу смотреть на него и вспоминать, как мы лежали на пляже. Не хочу, чтобы мой разум наполнился воспоминаниями о последних ночах в лесу. Не хочу вспоминать, как мой отец знающе улыбался на следующее утро, но не ругался. Я не хотела вспоминать прикосновения Коннера или его поцелуи, или его улыбки, или ещё что-нибудь, связанное с ним.

Тем не менее я поворачиваюсь, потому что невозможно сопротивляться его взгляду — убеждающему, умоляющему, противоречивому, будто он хочет притянуть меня и в то же время оттолкнуть.

Я сглатываю, пробегаясь глазами по его телу. Не могу удержаться и обращаю внимание на то, как его джинсы обтягивают бёдра, а рубашка грудь и руки, и как несколько девочек, стоя позади него, хихикают.

Его взгляд мечется между мной и единственным ребёнком в парке — моим. Нашим. Я наблюдаю, как он вглядывается в её волосы, затем в её глаза и взволнованную улыбку. Как он содрогается, когда она начинает смеяться, хлопая в ладоши.

Его наполненные вопросами и обвинениями глаза находят меня, но боль поглощает всё это. Я вижу, как его яркие глаза наполняются тёмной злостью.

И я ничего не делаю, чтобы успокоить его. Я не двигалась. Ничего не говорю. Я едва моргаю, пока он буравит меня взглядом.

Потому что я заслужила это. И он это делает. Он имеет полное право ненавидеть меня всем своим существом. Он должен ненавидеть меня. И я позволяю ему чувствовать всё это.

Я хочу, чтобы он чувствовал всю эту ненависть. Хочу пожелать ему, чтобы он никогда не встречал меня, или я никогда не возвращалась. Потому что это реально, это честно, и это то, что я заслуживаю.

Я заслуживаю наблюдать за тем, как мужчина, которого я люблю, ненавидит меня.

Конец истории.

Он, наконец, отводит от меня взгляд и, развернувшись, идёт прочь, моё сердце немного сжимается с каждым его шагом. Каждый вызывает вину, сожаление, глубокую боль в костях.

Не только из-за него, но и из-за Милы. Из-за жизни, которой я лишила их обоих.

Из-за жизни, которую я считала лучшей.

Я поворачиваюсь к игровой площадке, и сжав кулаки, обнимаю себя за талию. Из-за жизни, которую я считала лучшей. Я сделала то, что считала правильным, и только это имеет значение.

Не было сомнений, что это покажется неправильным множеству людей.

Но я приняла решение и выполнила его, оценив ситуацию.

Я должна цепляться за эту мысль, потому что это всё что у меня есть.

Глава 4

Коннер

Тик-так.

Непослушные каштановые волосы, как у меня.

Тик-так.

Голубые глаза, как у Софи.

Тик-так.

Тик-так.

Тик-чёрт-побери-так.

Я хватаю пивную бутылку за горлышко и допиваю её. Даже звуки разбивающихся о пляж волн не могут успокоить меня. Они не могут усмирить ад, творящийся в моей голове с тех пор, как я увидел ребёнка Софи в парке.

Они разбиваются одновременно с тиканьем дурацких часов в столовой.

Снова и снова картинки наполняют мою голову. Я уверен, они глубоко запечатались в моей памяти. Маленькая девочка, едва достигшая двух футов, изо всех сил пыталась взобраться на горку. Каждый раз, преодолев половину, она скатывалась вниз на животике.

Не знаю, как долго я стоял там и наблюдал за ней, пока Софи не заметила меня. Не могу сказать, сколько раз мой взгляд метался между затылком светлой головы и крошечной тёмной.

Но каждый раз был болезненным.

Нет. Незнание ранило. Незнание того, почему Софи оставила меня, не сказав ни единого проклятого слова.

Я кручу пивную бутылку между пальцами. За две ночи до исчезновения она наконец-то призналась мне в любви. Внезапно сказала это, когда мы лежали на пляже и наблюдали за солнцем, скрывающимся за горизонтом. Я так хорошо помню мягкость её голоса, когда она произнесла: «Я люблю тебя, Кон». Помню крепость её объятий, жёсткость её поцелуев.

Тогда она уже знала? Знала ли она, что собирается уйти, когда лежала рядом со мной и произносила слова, которые я хотел услышать?

Я захожу на кухню, беру полную бутылку вместо пустой и выбрасываю крышку.

— Ты же знаешь, что можешь сделать перерыв между бутылками? — Тэйт толкает меня плечом.

— Отвали, — встречаюсь с ним взглядом.

Возвращаюсь на террасу и сажусь в кресло. Положив ноги на перила, я опрокидываю бутылку пива.

— Скучаешь по Софи?

— Я сказал отвали, Тэйт.

— Она сейчас горяча, между прочим.

«Она всегда была чертовски великолепна».

— Да, от кого ты это услышал? От последней подстилки?

— От Нины, — ухмыляется он.

— Значит, от твоей последней подстилки.

— Она хороша, Кон. Надо было покончить с ней, когда у вас был шанс, — забрав мою бутылку, он делает большой глоток. — Ты знаешь, что у Софи есть ребёнок?

— Видел её сегодня, — мои губы сжимаются в линию, и я киваю, хватая бутылку.

— Ребёнка или Софи?

— Обеих.

— Ага. От кого она?

— Я выгляжу так, будто знаю хоть что-то о личной жизни Софи? — повернувшись, свирепо смотрю на него.

— Просто интересуюсь, сказала ли она Лейле, вот и всё. Лей рассказывает тебе обо всём, — Тэйт поднимает руки и прислоняется к стене.

— Ничего, — я убедился, — даже Лейле. Видимо, отказывается, — я ещё отпиваю из бутылки, в голове всё начинает размываться. — Хотел бы я знать.

— Почему, ты, идиот, просто не спросишь её? Это убьёт тебя?

— Она не моя, Тэйт. Возможно, она от какого-то мудака, которого Соф встретила, пока шаталась неизвестно где, и я всё ещё не хочу знать, почему она исчезла, — хмыкаю я.

Он отвешивает мне подзатыльник. Я неодобрительно зыркаю на него.

— Иисус, Кон. Ты киска! Иди к ней домой и просто спроси.

— Ты думаешь, что мне нужно появиться перед ней и потребовать, чтобы она всё рассказала, ха? Будто она должна мне?

— Она и должна! — бросает Тэйт. — Она задолжала тебе чёртово объяснение, почему скрылась от тебя, а после вернулась с ребёнком, словно на каникулы! Ты заслуживаешь знать! Перестань быть маленькой сучкой, иди и спроси её!

Я допиваю пиво, слова Тэйта обволакивают меня. Они заставляют почувствовать, что у меня есть полное право знать, даже если я не хочу слышать правду. Но вместо того, чтобы с ним согласиться, из моего рта вылетают слова, которые за последние пять минут я использовал слишком часто:

— Иди нахрен, Тэйт.

Вечно заботливый старший брат ухмыляется и оставляет меня на террасе. Напомните мне не помогать ему, когда он будет гадить во взрослые подгузники.

Я перевожу взгляд от двери к пляжу. Уехав в тур по Америке, я думал, что по возвращении домой первым делом сяду и буду смотреть на неистовую борьбу белой пены с пляжем, отдающую эхом крушения волн о песок.

Я думал, что буду дышать ароматом дома. Пряным, соблазнительным ароматом маминой еды, смешанным с запахом солёного моря. Думал, что буду смаковать его, закрыв глаза и отдыхая от напряжения изнурившего меня тура.

Я думал, что буду стоять на кухне в фермерском стиле, смеясь вместе с семьёй. Что буду сидеть на террасе с сестрой и слушать её болтовню о том, что маме нужна другая подставка для специй на кухне или книжный стеллаж папе в офис.

Как же я ошибался.

Я встаю, чтобы взять очередную бутылку, но, покрутив в руках пустую, вновь закидываю ноги на изгородь. Я пил быстро, слишком быстро.

Ночь опускается, принося с собой небольшую прохладу, но не тишину. Моя голова забита неистовыми мыслями о Софи и ребёнке.

Этот ребёнок может быть моим.

Я встаю, позволяя пустой бутылке упасть на пол. Лес пугающе тих, словно может чувствовать мой гнев. Словно он знает о горечи, застывшей в моих венах, о жжении от незнания.

Я стою в темноте, как деревья вокруг. Неподвижно.

Ветви и веточки хрустят под моими ногами, потому что я увеличиваю темп до лёгкого бега трусцой. Затем снова перехожу на медленный бег. После, к спринту.

Потребность узнать правду увеличивается с каждым шагом, так же равномерно, как тиканье часов. Не имеет значения, что я, вероятно, выпил слишком много пива, чтобы быть здесь, или что мы вернулись всего несколько дней назад.

Я не могу находиться в этой дыре, полной воспоминаний, ничего не зная. Не могу двигаться дальше, не узнав правды. Я не смогу забыть её, пока она всё не расскажет, и даже тогда, возможно, я не смогу.

Возможно, она незабываемая.

Вместо стука в заднюю дверь, как вчера, я обхожу дом и подхожу к передней двери. Сквозь шторы из гостиной льётся мягкий свет, остальная часть часть в темноте.

Моя грудь вздымается после напряжённого бега, поэтому я хватаюсь за дверной косяк, чтобы устоять. Я, наверное, слишком пьян для этого разговора, но какого чёрта.

— Софи! Открой чёртову дверь! — я бью по двери, один раз, два, снова и снова, и снова.

— Замолчи! — шипит она, дёргая дверь, — какого чёрта ты тут делаешь?

— Разве это не я должен спросить, принцесса? — я ухмыляюсь, прислоняясь к стене.

— Ты пьян? — её голос немного повышается в конце, а глаза расширяются.

Те самые глаза. Нежно-голубые глаза, которые всегда были моей погибелью.

— Пьян? Нет. Если бы я был пьян, то сидел бы дома, как несчастный ублюдок, а не стоял бы здесь лицом к лицу с причиной моего горя.

— Ты ведёшь себя, как мудак. Я не хочу слушать это.

Она дёргает дверь, но я подставляю ногу. Отойдя от стены, хватаюсь за край двери.

— Но ты сделаешь это.

Она не может одолеть меня и знает это, поэтому широко распахивает дверь.

— Почему ты здесь, Коннер?

— У тебя ребёнок.

— Да, — она поджимает губы.

— Когда? Когда она родилась?

Софи делает глубокий вдох и прижимает руки к животу. Они трясутся, даже когда она смыкает пальцы в замок, пытаясь спрятать это. Я вижу эту чёртову дрожь.

Она что-то шепчет, но я слишком озабочен её руками, чтобы услышать.

— Что?

— В августе два года назад, — повторяет она, продолжая шептать.

Август. Два года назад.

— Какого? Какого чёртового августа, Софи? — мой живот сжимается, когда наши глаза встречаются.

— Пятнадцатого августа, — она запинается на «пятнадцатого».

Спустя почти семь месяцев с того дня, когда она покинула меня и остальную часть Шелтон Бэй.

Адреналин разносится по моему телу, пока я смотрю на неё. На застывшие в глазах слёзы, на дрожь её губ и комок в горле, когда она тяжело сглатывает.

Это ничем не отличается от жжения в моей груди и того, как сжимается желудок.

— Она моя?

Она вздрагивает, и слезинка скатывается по её лицу.

— Софи. Она. Моя!? — кричу я, опираясь на дверной проём позади себя.

Она колеблется, но, когда я уже начинаю задумываться о том, чтобы прижать её к стене и заставить ответить, она кивает. Всего лишь движение, но его достаточно для ответа.

Хотя, нет. Чертовски недостаточно.

— Да или нет, Софи. Это не так сложно.

— Да, — пищит она, — Мила твоя.

Я делаю глубокий вдох и качаю головой. Оттолкнувшись от двери и шагнув назад, я начинаю:

— Ты… — сглатываю комок в горле, — я не могу, чёрт побери, даже смотреть на тебя сейчас.

Её плач преследует меня, когда я ухожу, и первый раз в жизни, я не виноват. Я не сделал ничего, что могло её ранить.

Она забрала часть меня. Мою дочь, человека, которого я помог создать, человека, являющегося буквально частью моего сердца. Она забрала улыбки, воспоминания и смех. Она забрала жизнь. Она забрала кого-то моего. Без слов или даже намёка. Она украла её у меня.

— Чёрт! — кричу я в ночь, прислонившись к крыльцу. Я едва помню, как возвращался сквозь лес.

— Что? — Тэйт выходит через заднюю дверь, а за ним Эйден, Кай и Лейла.

— Коннер? Что не так? — моя младшая сестрёнка выходит вперёд.

— Она забрала её. Она забеременела и забрала мою дочь, — я бью по перилам.

Мне нужен выход из этого. Дерьмо. Я могу почувствовать, как гнев горит в моих венах, отчаянно пытаясь выйти. Я никогда не чувствовал гнев или боль, или предательство, которое жалило бы настолько остро.

Девушка, которую я так сильно любил и которой хотел дать всё, что она захочет, так чертовски впечатляюще разбила моё сердце.

— Дерьмо.

— Моя! И она забрала её! — мой голос надламывается, а я цепляюсь за почтовый ящик до боли в мышцах.

Гнев стекает по моим щекам горячими слезами, потому что я недостаточно горд для этого. Недостаточно горд, чтобы не позволить своей семье увидеть эту боль.

Два с половиной года. Я даже не мог догадываться, что потерял из-за неё.

Лейла обнимает меня и прижимается щекой к моей спине. Я поворачиваюсь и сжимаю её в объятиях. Она гладила меня по спине, позволяя плакать на своём плече.

Я был прав.

Софи незабываемая.

***

Моё зрение затуманивается. Голова пульсирует от эмоций и похмелья, и я тру виски в тщетной попытке ослабить её. Эйден заходит ко мне в комнату со стаканом холодной воды и таблетками тайленола, и я беру их, закидывая в рот перед тем, как выпить целый стакан.

— Спасибо, — хрипло произношу я.

— Нет проблем. Мама хочет знать, как ты, но я не хочу доводить тебя расспросами, — бормочет он.

Я громко смеюсь и откидываюсь на изголовье кровати.

— Что, чёрт возьми, мне делать, Эйден? Прошло два с половиной года, и она появляется в городе с моим ребёнком. Она думала, что я не узнаю?

— Она надеялась, что ты не узнаешь? — мягко произносит Лейла из дверного проёма.

— Ты знала? — огрызается Эйден, — клянусь богом, Лей…

— Нет, — кричит она в отчаянии, — я не знала! Я догадывалась, но она не хотела подтверждать это.

— Дерьмо, — я запускаю пальцы в волосы, — мы больше не дети. Почему она просто не призналась?

— Прошло всего три дня, — рассуждает она, — я уверена, что она бы рассказала со временем.

— Со временем, когда? Через пять лет? Десять? Когда ребёнок…

— Мила, — тихо перебивает меня Лейла, — её зовут Мила.

— Мила, — имя, её имя, легко слетает с языка, — это бы раскрылось, когда Миле исполнилось бы восемнадцать, и она смогла бы сама найти меня?

— Не хорошо сидеть здесь и разглагольствовать о том, что да если, братан, — вставляет Эйден, — подними свою задницу и поговори с ней.

— Перед Милой? Это не тот разговор, который мы можем вести перед ней.

— Я присмотрю за ней.

— Серьёзно, Лей? Ты собираешься присмотреть за двухлетним ребёнком? — я смотрю на сестру.

— Коннер Бёрк, мне двадцать один, не одиннадцать, — она поднимает брови, — я вполне способна присмотреть час за ребёнком, так что вы сможете ругаться.

— Ага, попробуй два часа, Лей. Ругань этих двоих всегда заканчивается где-нибудь ещё, — хмыкает Эйден.

Я борюсь с улыбкой, сжимая губы. Чёрт, но он прав. Мы будем спорить, а после сразу помиримся. Я никогда не мог злиться на неё — она посмотрит на меня глазами, полными слезами, я вздохну и избавлюсь от них поцелуем. Моё сердце сжимается при мысли, как я бы целовал её щеки и рот, а после щекотал, просто чтобы она засмеялась.

Но она бы захотела большего. Она бы откинула голову и засмеялась, запустилв пальцы в мои волосы и обернув ноги вокруг моей талии.

И я бы стоял и держал её, целуя, пока её губы не заболели, а бёдра не задвигались напротив моих, и нам бы не захотелось чего-нибудь более интимного.

— Эй? Кон?

Я подпрыгиваю от щелчка пальцев и нажимаю ладонями на глаза. Мысли о прошлом не помогут разобраться с настоящим. Всё это ранит. Дерьмо.

— Дайте мне пять минут. Убирайтесь из моей комнаты. Сейчас же.

Эйден выходит вслед за Лейлой, затем сквозь закрывающуюся дверь я слышу, как они стукаются ладонями. Я знаю, что это из-за меня. Засранцы.

Я одеваюсь и иду в ванную, чтобы умыться. Мои глаза может и красные от рыданий прошлой ночью, но фиолетово-серые мешки под ними хуже. Я выгляжу, как подогретое дерьмо.

Укладываю волосы с помощью воска, чищу зубы, а затем следую за братьями-придурками. Мама, ожидающая внизу, обнимает меня.

— Я в порядке, мам. Мне просто нужны ответы.

— Иди. Сейчас. Получи их, — она кивает и хлопает меня по плечу.

— Таков план, — бормочу я на выдохе.

Лейла сидит в своей машине, я открываю водительскую дверь.

— Пересаживайся в грузовик.

Я практически слышу, как она закатывает глаза. Так похоже на двадцатиоднолетнюю, а не одиннадцатилетнюю. Уверен, она иногда ведёт себя так.

Со вздохом она пересаживается в грузовик, подтверждая мои слова, и я завожу двигатель. Разворачиваю грузовик и отъезжаю от дома… мимо нескольких репортёров. Просто чертовски великолепно.

— Позвони Тэйту, — я бросаю телефон на колени Лейлы, — скажи ему, чтобы нашёл кого-нибудь, кто избавится от этих надоедливых придурков.

Она кивает и делает это, когда я поворачиваю на улицу Софи. Засмеявшись, она отключается моментом позже.

— Сделано.

— Что он сказал? — я бросаю на неё косой взгляд.

— Он сказал, что папа на пути к ним с винтовкой, — она широко усмехается, немного подпрыгивая на сиденье.

Я смеюсь, представив слишком комичный образ моего пятидесятивосьмилетнего отца, размахивающего ружьём перед папарацци. И вполне реалистично.

— Прислушивайся к выстрелам, — бормочу я, поворачивая на подъездную дорожку Софи, — я не хочу вытаскивать его из тюрьмы сегодня.

— Передам Тэйту. Это будет его вина, — хихикает Лейла.

— Действительно, — я глушу мотор, уставившись на дом.

Я собираюсь встретиться лицом к лицу с Софи Каллахан в третий раз за несколько дней.

По крайней мере, в этот раз я собираюсь получить ответы… реальные ответы.

Может быть, в конце концом, сыграет роль очарование третьего раза.

Глава 5

Софи

Мила начинает хлопать в ладоши и прыгать, когда песня «Dirty B.» подходит к концу. Я заставляю себя улыбнуться ей, делая вид, что люблю каждую секунду, когда слышу его голос и вижу его лицо.

Но это не так. Потому что каждое слово обвиняет, даже если не должно, и каждый раз, смотря ему в глаза, я вижу разрывающую сердце боль. Боль, которая полностью вызвана мной и моими поступками, даже если он не знает причину, по которой я уехала.

Я всё ещё чувствую вину. Желудок рвёт на части, лёгкие словно выжали, сердце распадается на куски.

— Танцуй! Танцуй! — пищит Мила.

— Нет, детка. У мамы болит голова. Порисуем? — я протягиваю ей несколько карандашей.

Она надувает губки, и я уже готова разозлиться и поругать её, но звонят в дверь. Я вскидываю голову и моргаю.

— Сиди здесь, — говорю, доставая коробку с карандашами и альбом, — и нарисуй мне красивую картинку, хорошо?

Она падает на пол с мелодраматичным вздохом, и я встаю, закатывая глаза. Моя маленькая королева драмы.

— Спасибо, — хнычет она, когда я прохожу мимо.

Я улыбаюсь.

— Пожалуйста, — отвечаю ей и открываю дверь.

Я впиваюсь взглядом в мускулы, обёрнутые голубой рубашкой поло, и татуировку Самоа, изгибающуюся вокруг бицепса. Широкие плечи и спутанные каштановые волосы в стиле после секса. Челюсть с небольшой щетиной, сжатые в тонкую линию губы и тёмно-голубые глаза, горящие злостью.

Коннер Бёрк.

— Нам надо поговорить, — требует он.

Эта комната не предназначена для обмена аргументами в таком тоне, но я собираюсь предоставить ему один.

— Это подождёт. Мила ещё не уснула.

— Всё в порядке. Лейла со мной. Она присмотрит за ней, — он указывает на свой грузовик, и секундой позже оттуда вылезает его сестра.

— Я не… Я имею ввиду… Мила не знает её, — запинаясь, заканчиваю я. Это жалкая причина.

— И чья в этом вина, Софи? — взгляд Коннера ожесточается, а в голосе появляются ледяные нотки.

Я открываю рот и снова закрываю.

— Знаю, — сглотнув, отвечаю я.

— Меньшее, что ты можешь сделать, — это позволить нашей дочери узнать свою тётю, пока мы попробуем разобраться с хернёй, которую ты устроила.

— Следи за языком! — рявкаю я.

— Если хочешь, чтобы я следил за языком, то, думаю, посадишь свою задницу в мою машину в течение пяти секунд, — он вынимает ключи из кармана. — Ты уже достаточно продержала её вдали от нас, так что кончай с этим.

— Коннер! — Лейла шлёпает его по руке. — Ты не можешь такое говорить!

— Нет, может. Он прав, — вздыхаю, проводя рукой по волосам. Я встречаюсь со взглядом Лейлы, мягким и тёплым, и прикусываю ноготь большого пальца. — В шкафчике рядом с холодильником коробки с соком. Если она захочет, то подними её и она выберет цвет. И если она захочет перекусить, то её чипсы-звёздочки в соседнем шкафчике.

— К тому моменту, как вы закончите, мы станем лучшими друзьями, — Лейла улыбается и сжимает мою руку.

Я наблюдаю за тем, как моя лучшая подруга заходит в гостиную и взволнованно здоровается с Милой. Моя крошка хлопает в ладоши и визжит, и этот звук словно нож в сердце засаживает.

Как бы она отреагироовала, если бы узнала, что от отца её отделяют десять шагов?

— Иди в машину, — приказывает Коннер, поворачиваясь и направляясь к ней.

Я сглатываю и закрываю за собой дверь. Гравий хрустит под ногами, пока я медленно иду за ним.

— Когда-нибудь — это сегодня, Соф.

Я открываю дверь и скольжу на пассажирское сиденье, глубоко вздыхая. Едва я успеваю пристегнуться, как он заводит двигатель и срывается с подъездной дорожки.

Спустя целую вечность мы так близко друг к другу. Я практически могу коснуться его гнева, настолько он ощутимый, но также я могу почувствовать жар его тела. Я переавожу на него взгляд, но сразу же возвращаю его обратно на свои колени, подальше от напряжённых из-за вождения мышц, к ёрзающим пальцам.

И, честно говоря, я пытаюсь не вспоминать последний раз, когда мы были в этом грузовике.

Пытаюсь забыть, что припаркованный в лесу грузовик был единственным местом для нас, когда наши родители были дома. Пытаюсь забыть наш смех, когда мы договаривались о месте встречи, о жаре его рта и нежности его пальцев на моей коже.

Я проделываю очень и очень плохую работу, пытаясь не думать о нём.

Напряжение сгущается, а тишина затягивается, усиливаясь с каждым ударом его пальцев о руль. С каждым ударом моих ног о пол. С каждым вздохом, каждым ударом сердца.

Хотела бы я, чтобы он что-нибудь сказал. Хоть что-нибудь.

Просто что-нибудь.

Мы подъезжаем к его дому, и Коннер останавливается, глубоко вдохнув прежде, чем открыть дверь. Две машины снаружи принадлежат Тэйту и Каю, и, выходя, я смотрю на них усталым взглядом.

— Мы будем разговаривать здесь?

Коннер не отвечает. Он просто бросает на меня быстрый взгляд и разворачивается на пятках. Я нерешительно смотрю на него. Если и есть что-то хуже злого Коннера, то это злые Коннер, Тэйт и Кай.

Дерьмо. Это даже не важно. Я ничего не должна братьям Бёрк — только одному из них. Остальные могут поцеловать мой сладкий южный зад.

Вслед за Коннером я обхожу дом и попадаю на задний двор. Он продолжает идти, пока не доходит до пляжа, и я наклоняюсь, чтобы снять босоножки. Я оставляю их у большого дерева во дворе, на котором построен двадцатилетний домик, где мы раньше проводили очень много времени.

Пальцы ног ощущают мягкий горячий песок.

Я останавливаюсь на краю пляжа, уставившись на Коннера. Он стоит ко мне спиной и смотрит на воду, спрятав руки в карманы шорт. Его плечи поднимаются и опускаются с каждым вдохом, а голова опущена.

Всё ещё ничего. Ни взгляда. Ни признания. Ни слова.

Но я хочу всего этого. Хочу воплей, визгов и криков. Хочу, чтобы он сказал, что ненавидит меня и больше никогда не хочет видеть. Хочу, чтобы он разорвал меня на куски и искалечил мою душу так же, как и я его.

Я хочу, чтобы он разбил моё чёртово сердце.

— Говори! — кричу ему в спину. — Ты затащил меня сюда, так хотя бы скажи, что у тебя на уме!

Его плечи напрягаются, но он не отвечает.

Разгорячившись, я хватаю его за руку. Кончики пальцев чувствуют, как его бицепс напрягся под моим прикосновением. Я толкаю его.

— Чёрт, Коннер! Скажи мне! Я знаю, что ты этого хочешь. И я однозначно заслуживаю это!

Он слегка поворачивается ко мне и обхватывает руками моё лицо, опуская губы на мои.

Его поцелуй жёсткий и яростный, грубые движения его рта напротив моего почти наказывают. Он запускает пальцы мне в волосы, удерживая меня. Я сжимаю в кулаке его рубашку, принимая внезапное нападение со слезами в глазах.

Потому что это ранит. Потому что это маленькая часть прошлого, воспоминание, которое стало реальностью. Потому что сквозь боль я всё чувствую. Я хотела этого с самого отъезда.

— Я действительно ненавижу тебя, знаешь? — говорит он, его короткие резкие вздохи обдают теплом мои губы. — Я чертовски ненавижу тебя за то, что ты держала её вдали от меня.

— Ты и должен. Я хочу, чтобы так и было.

— Почему, Соф? Почему ты держала её в секрете от меня? Она моя дочь! Чёрт! — он отпускает меня и запускает руки в волосы, его сердитые глаза горят болью, обвиняющей меня.

Заслуженно.

Я зажмуриваюсь. Мою грудь так сдавливает, что я едва могу дышать.

— Давай, Софи! Ты умоляла меня говорить. Ты хотела, чтобы я говорил, теперь твоя очередь. Только у тебя есть ответы на все мои вопросы, так что говори, чёрт побери!

— Я не хотела, чтобы она разрушила группу.

— Что? — он замирает.

— Вы, парни, были так близки, так близки к разрыву, и ты бы сделал это. Ты бы бросил группу, а я не могла рассказать тебе, — я обхватываю себя за талию, когда меня окатывает тошнота, — я не могла подтолкнуть тебя к этому, Кон. Это то, чего ты всегда хотел.

— Но ты не думаешь, что дочь я хотел бы больше? — кричит он. — Ты не думаешь, что она значила бы больше, чем группа?

— Вот поэтому я и не сказала! Я знала, что ты сдашься! Знала, что ты бросишь всё, о чём мечтал, а я не хотела, чтобы ты так поступал. Я не могла заставить тебя сделать это.

Он встречается со мной взглядом, в котором плещется такая напряжённость, что я делаю шаг назад.

— А что, если ты была моей мечтой, Соф? Что, если я был готов сделать всё, о чём ты попросишь?

— Но ты не должен! Ты бы бросил всё ради неё.

— Я сделал бы всё, о чём бы ты ни попросила, даже если бы это означало проводить время вдали от тебя и Милы. Я бы сделал всё, чтобы обеспечить вам с ней лучшую жизнь.

Я качаю головой.

— Ты не веришь мне? Ты не думаешь, что я был так чертовски сильно влюблён в тебя, что ты могла бы с лёгкостью обвести меня вокруг своего маленького пальчика?

Был.

Был.

Был…

— Это не важно! — я взмахиваю руками, сопротивляясь подступившим к уголкам глаз слезам. — Я приняла решение, думая, что оно было лучшим на тот момент. Стало ли оно ошибкой? Да, чёрт возьми, да, стало. Я должна была рассказать тебе. Ты заслуживал знать о ней с самого начала.

— Чертовски верно, я должен был знать! — он отступает от меня, сжимая кулаки. — Она и моя дочь. Я должен был присутствовать на её днях рождения, в самый первый и каждый последующий проклятый день.

— Ты был! — кричу я, позволяя слезам упасть. Они стекают по щекам, обжигая кожу и затуманивая взор, пока голубая рубашка и коричневые волосы не становятся одним размытым пятном. — Я не рассказывала тебе о ней, но никогда не скрывала тебя от неё. Она всегда знала о тебе. Всегда, Кон!

— Что? — его голос надламывается.

— Каждый концерт, который ты отыграл, — все девяносто шесть — она видела. Я находила записи и показывала ей. Она знает каждую твою песню. Она не засыпает, пока я не включу ей нашу песню: ту, которую ты написал и записал для меня. Это её колыбельная. Каждый раз, когда на телевидении показывают твой клип, она танцует с самой широкой улыбкой на лице, — я тыкаю в него пальцем, — твоя фотография стоит перед её кроватью! Ты первое и последнее, что видит Мила каждый проклятый день! Я убедилась в этом. Я убедилась, чтобы она всегда знала, кто её папочка. Всегда.

Я провожу пальцем под глазами и моргаю, проясняя зрение. Он выглядит ошеломлённым — полностью ошеломлённым.

— Почему? Почему ты рассказала ей обо мне, когда отказывалась рассказать мне?

— Потому что я никогда не планировала скрывать её от тебя вечно. Я всегда собиралась рассказать тебе о ней, когда наступит правильное время. Но проблема в том, что оно никак не наступало. Не было подходящего момента, чтобы что-то рассказать тебе, потому что, возможно, это не волновало тебя.

Он смотрит на небо. Отдалённый звук волн, разбивающихся о песок, заполняет тишину между нами.

Коннер медленно опускает глаза вниз и встречает мой пристальный взгляд. Его влажные глаза сияют от непролитых слёз, и это причиняет мне боль. Как нож в спину или удар в живот, это выворачивает, разрывая меня на кусочки. Это проклятая близость убивает меня.

— Она часть тебя. Часть меня. Как я мог не волноваться?

У меня подкашиваются ноги, и я опускаюсь на песок. Прижав колени к груди, роняю на них голову. Я эгоистична, невероятно эгоистична, но не могу больше смотреть на него. Не могу смотреть ему в глаза и видеть всё, что мне так ненавистно, не важно, насколько я это заслуживаю.

Хоть я и сказала, что хочу, это не так.

Я не хочу смотреть, как он ненавидит меня.

— Ты ушла, Соф, — говорит он, тяжело сглотнув, — ты просто исчезла. Я сходил с ума, гадая, где ты. Я искал тебя месяцами.

Я встаю также быстро, как и села, и направляюсь прочь от него. Моё сердце бьётся в груди, угрожая вырваться на свободу. Я хватаю свои босоножки и поворачиваюсь к нему лицом, резко проводя пальцами по волосам.

— Дело не в нас, а в Миле, — хрипло шепчу я, услышав звук открывающейся задней двери. — В том, чтобы убедиться, что у неё есть всё необходимое. В том, что вы двое наконец-то узнаете друг друга, убедитесь, что у вас есть связь. Я запуталась, Кон. Да, я запуталась уже давно, но я была молода и напугана, и очень глупа. Но это не значит, что я всё сделала неправильно. Наши с тобой чувства не важны. Важна наша дочь. Только она.

Тяжело говорить такое, потому что мы важны. Просто не в такой степени, как она, и если жить с разбитым сердцем значит, что она будет счастлива, я буду с удовольствием жить с этой болью.

— Для меня она на первом месте, всегда, — шепчу я, когда он останавливается передо мной, — а за ней идут все остальные.

Я задыхаюсь от слёз, и Коннер приближается ко мне. Покачав головой, я делаю шаг назад.

— Нет. Я хочу, чтобы ты оставил меня, потому что мне надо почувствовать эту боль.

— Заткнись, — он быстро хватает меня и крепко сжимает мои плечи. — Ты, может, и хочешь чувствовать эту боль, но я точно на это не подпишусь.

Он кладёт подбородок мне на макушку, и я вздрагиваю на выдохе, опуская руки по бокам, ощущая, как прикосновение его пальцев обжигает кожу моих рук.

Я не хочу обнимать его, потому что этот момент противоречит всему, что я сказала.

Я не хочу обнимать его, потому что мне будет трудно отпустить.

Я не хочу обнимать его, потому что здесь не за что держаться.

— Соф, — говорит он, — могу я встретиться с ней?

Глава 6

Коннер

Софи глубоко вдыхает и кивает напротив моей груди.

— Да, — шепчет она, — я не собираюсь больше отказывать вам в этом.

— Мы не закончили, — бормочу я ей в волосы, сопротивляясь желанию повернуть голову и поцеловать её в висок. Дерьмо, это неправильно.

Я очень сильно ненавижу её. Ненавижу, но меня переполняет желание держать её до тех пор, пока она не перестанет плакать, потому что она облегчает мою боль. Она её причина, но она же и лекарство, даже если не обнимает меня в ответ, даже если холодна в моих руках.

— Давай поговорим, когда успокоимся и сможем сделать нечто большее, чем плакать и кричать друг на друга, — я громко выдыхаю.

Она снова качает головой, и я отпускаю её.

Озноб проходится по моим обнажённым рукам, когда она отходит, и я смотрю на неё. Слёзы текут по её щекам, глаза и губы опухли.

Её губы опухли из-за меня. Из-за моих губ, борющихся с её в момент безумия. Потому что мне нужно было почувствовать её снова, я должен был попробовать её, чтобы увидеть, осталась ли Софи тем же человеком, потому что чувствовалась она, как незнакомка.

Мне нужно было хотя бы на минуту почувствовать, что она всё ещё моя Софи.

Провожу рукой по лицу. Я должен прекратить думать об этом дерьме — она всё правильно сказала. Дело не в нас, не сейчас. Дело в нашей дочери, нашей крошке.

— Я отвезу тебя домой, — говорю, подталкивая её к грузовику. Она плетётся к нему, сгорбив плечи и обнимая себя.

Мне больно видеть, что ей так больно. Это разрывает меня на части. Но она должна чувствовать это, должна чувствовать боль, которую испытывал я.

Я всё ещё не могу поверить в то, что она скрывала от меня дочь. Но я не купился на её причины — не совсем. Она рассказала мне далеко не всё.

Сажусь в грузовик следом за ней и отъезжаю от своего дома. Мне наплевать, что мои братья наблюдали за нами с крыльца и слышали мои слова о том, что я до сих пор её люблю.

Они знали, что я любил её, когда ей было семь, и она прыгала с обрыва в море. Они знали, что я любил её, когда ей было тринадцать, и она часами качалась на шине в нашем дворе. И они знали, что я любил её, когда наконец-то отрастил яйца и поцеловал на выпускном перед всем проклятым городом.

Когда я подъезжаю к её дому, моё сердце начинает гулко стучать в груди. Я сжимаю руль, чувствуя, как вспотели ладони. Никогда в жизни не нервничал так чертовски сильно. Но эта резкая перемена — всего лишь последствия моего гнева, который курсировал во мне каких-то десять минут назад.

Моя дочь здесь. Дочь, о которой я никогда не знал… И я впервые собираюсь встретиться с ней.

— Ты готов? — тихо спрашивает Софи, убирая свои блондинистые волосы за ухо.

— Как, чёрт возьми, хоть кто-нибудь может быть готов к такому? — я сжимаю губы.

— Достаточно честно, — отвечает она с намёком на веселье в голосе.

Софи открывает дверь и выходит из машины, избавляя меня от необходимости отвечать. Я следую за ней, несмотря на трясущиеся руки. Дерьмо, я чувствую себя ребёнком, впервые идущим в детский сад. Такого волнения у меня не вызывало ни одно выступление, какой бы большой ни была сцена. Никогда в жизни так не боялся.

— Подожди здесь, всего секунду, ладно? — мягко спрашивает она, положив руку на дверь.

Я хочу сказать ей: «Нет. Я ждал уже достаточно долго». Но киваю.

Софи открывает дверь и заходит внутрь.

— Лей? — зовёт она.

Моя сестра появляется в коридоре.

— Привет.

— Вы повеселились?

— Да, мама! Да! — отвечает детский голосок. Сердце ёкает. Сильно. Мила.

— Мы отлично провели время, не так ли, Мила? — говорит Лей с усмешкой. — Мы лучшие подружки.

— Новый друг? — Софи счастливо ахает и разводит руки в стороны. — Классно!

Крошечное хихиканье просачивается в прихожую. Кожа покрывается мурашками.

— Привет, детка! — говорит Софи, садясь на корточки. — Где твоя куколка?

— Нет, нет.

— Найди её, хорошо?

— Да, мама.

Я наблюдаю, как Софи встаёт и проводит пальцами по волосам. Её губы двигаются, но я не слышу ничего из того, что она говорит. По повёрнутому ко мне лицу сестры я догадываюсь, что это намёк. Лей кивает и, быстро обняв Софи, подходит ко мне.

— Она потрясающая, — шепчет она, положив ладонь на мою руку, — не дави на Софи слишком сильно.

Мой взгляд обращается к ней.

— Она скрывала её от меня. Я люблю тебя, сестрёнка, но не суй нос в нашу ситуацию с Софи. Знаю, тебе трудно это понять, но попытайся, ладно?

— Укуси меня, — она закатывает глаза.

Я вкладываю ключи ей в руку.

— Отгони мою машину домой. Я не выйду из этого дома, пока меня не выставят чёртовы копы.

Лейла улыбается и молча уходит. Я смотрю прямо в глаза Софи. Она кивает, и я захожу в дом.

— Мила! — зовёт она. — Ты нашла куколку?

— Да, мам!

Мои глаза расширяются из-за крошечного человечка, который ковыляет ко мне, сжимая куклу с мягким телом. У неё тёмные непослушные волосы и большие глаза, почти цвета индиго, в точности, как у меня, тогда как улыбка её на мою совсем не похожа. Улыбка, растягивающая её лицо, абсолютная копия улыбки её мамы. Софи улыбалась мне так множество раз.

— Хорошая работа, умная печенька! — Софи присаживается на корточки и протягивает руку. Мила стукает по ней ладошкой, и этот жест заставляет меня растаять. Чёрт возьми, конкретно растаять.

— Я привела кое-кого и хочу вас познакомить. Ты будешь милой?

— Я милая, — лепечет она.

— Хорошо. Ты готова?

Мила кивает.

Софи встаёт и отходит в сторону, находя взглядом меня, но всё моё существо сфокусировано на маленькой девочке, уставившейся на меня. Маленькие глаза округляются, широкая улыбка увеличивается, а крошечные ладошки начинают хлопать в ладоши. На моём лице растягивается улыбка, а в венах течёт чистый адреналин.

«Дерьмо. Я помог создать прекрасного ребёнка».

— Папочка? — спрашивает Мила, глядя то на меня, то на Софи.

Глаза жжёт из-за влаги. Она знает меня. Она на самом деле знает меня.

— Привет, детка, — говорю я, взглянув на неё, — обнимешь меня?

Мила взволнованно взмахивает руками и неуверенно шагает ко мне. С вытянутыми ручками, она бежит в мои объятия. Я прячу лицо в её запутанные кудри и вдыхаю сладкий детский запах.

— Папочка, папочка, папочка, — лепечет она, болтая ножками и хихикая.

— Это я, — подтверждаю я, сжимая её как можно крепче.

Я глубоко и прерывисто дышу. Я исполнил все свои мечты. Выступал перед тысячами людей, записал два альбома, ставших хитами, и поднялся в чартах Billboard. Но ничто не может сравниться с этим. Ничто и никогда не переплюнет этот момент, это чувство, когда ты впервые держишь на руках свою малышку.

Я опоздал на месяцы. Чёрт, возможно, опоздал больше, чем на год, но это не важно. Может быть, на следующий день, может, даже через три часа всё будет иначе, но прямо сейчас она моя, и я держу её на руках.

Мила продолжает хихикать, дёргать ножками и визжать, не обращая внимания на то, как сильно я дрожу.

Сжимая Милу, я смотрю на Софи. Её голубые глаза сияют, слёзы текут по щекам. Она закрывает рот рукой, и в тот момент, когда наши взгляды встречаются, моё сердце начинает биться ещё сильнее, болезненно напоминая о том, что могло бы быть.

О том, каким должен быть этот момент.

Потому что она была права, но всё же кое в чём ошиблась.

Дело в Миле. Прежде всего в Миле, но и в нас тоже.

Потому что без нас не было бы её.

И это не проигнорируешь просто так.

Моя грудь напрягается, когда я вдыхаю сладкий аромат волос Милы. Будто впитываю прошлое, которое пропустил, и будущее, которого никогда не будет. Будто я вдохнул и горе, и надежду.

— Песя? Папа, песя? — Мила внезапно вздыхает и начинает извиваться в моих руках.

Перевожу взгляд от неё к Софи и обратно. Она смеётся сквозь плач.

— Песню, — шепчет она, — она хочет, чтобы ты спел ей песню.

— О! Песню! Давай посмотрим… — я плправляю Милу на руках. — «…Греби, греби, греби на своей лодочке».

— Нет, — смеётся она, — папина песя.

— Одну из твоих, — поясняет Софи, обнимая себя. — Ей не нравятся детские стихи. Она определённо твой ребёнок.

Мила широко улыбается.

— Ладно, какую? — я серьёзно спрашиваю двухлетнего ребёнка, что мне спеть? — о, я знаю. Эту.

Я напеваю мелодию, и она радостно визжит. Я принимаю это как «да». Начинаю мягко напевать вступительную строчку. Я сам написал её. И Софи знает её так же хорошо, как и я, потому что она была со мной, когда я это сочинял.

Той ночью она заброковала половину слов, потому что они казались бессмысленными. У меня никогда не было шанса сказать ей, что она была права.

«И вечность — это всего лишь ещё один день, пока ты не со мной, чтобы увидеть его…»

Уставившись в пустое пространство и продолжая напевать Миле, я замечаю блондинку, выбегающую из двери.

«Завтра — это всего лишь пустое пространство, если ты не улыбаешься, чтобы заполнить его. И сегодня — это всего лишь чёрная дыра, если рядом нет твоих глаз, чтобы разорвать её…»

Когда она ушла, я довёл песню до идеала, излил в ней всю свою душу. И поэтому она получилась, и поэтому она вызывает боль, и, наверное, поэтому Мила всё время подпевает.

Я знал Софи, и знал, что, услышав тогда эти слова, она перекрутила бы их во что-то другое, как поступала всегда.

— Папина песя, — кричит Мила, когда я заканчиваю. Я смеюсь.

— Могу я сначала попить?

Она рассерженно отвечает:

— Да.

Я опускаю её и снова смеюсь, направляясь на кухню. Взяв из шкафа стакан, открываю кран. Я слышу его, когда выключаю воду.

Безошибочно узнаваемый звук плачущей Софи. Я прислоняюсь к столешнице и выпиваю воду. Не мне её успокаивать.

Я ничего ей не должен. Даже если её плач причиняет мне невыносимую боль. Я не обязан лечить чужую рану.

Её рану.

Глава 7

Софи

Я мечтала об этом тысячи раз. О моменте, когда Коннер встретит Милу. Проигрывала сотни различных сценариев, перебирала идеи больше раз, чем могла сосчитать, представляла их улыбки. Как в сказке, у меня было так много вариаций этой встречи.

Но я не была готова к этому.

Я не была готова увидеть вместе двух людей, которых люблю больше жизни.

Я никогда не была готова к вине и любви, и её чистой красоте в его руках.

А затем он начал петь, и от его необработанного голоса моя кожа покрылась мурашками, волосы встали дыбом. Я замираю, став заложницей его интонаций, подавляющих меня. Но оцепенение быстро покидает меня, и секундой позже я прихожу в себя.

Я прислоняюсь к двери и закрываю глаза. Будто с закрытыми глазами не услышу, как он напевает ту песню, которую я назвала полнейшим дерьмом, потому что все её слова были одним спутанным клубком.

Я одновременно улыбаюсь и плачу, потому что никогда не хотела кого-либо ранить. Я благодарна своей счастливой звезде за то, что Мила слишком мала, чтобы понять эту душевную боль… и за то, что я решила вернуться сейчас.

Вытираю глаза и смотрю через окно на настенные часы. Не нужно больше скрываться во дворе — время обеда. Безусловно, мне ещё придётся выяснить с ним отношения, но это всё-таки обеденное время.

Я встаю с пола и открываю заднюю дверь. Коннер всё ещё поёт, но, кажется, ему наконец-то удалось склонить Милу к детским стихам.

Ну, если только «Dirty B.» не выпустили новую версию «Старого Макдональда».

Как бы то ни было, не думаю, что это в их стиле. Тэйт бы гадил арбузами.

Я прислоняюсь к дверной раме, наблюдая за Милой, которая мычит, словно корова. Улыбка изгибает мои губы. Несмотря на боль, именно Мила является решением всего. Поэтому дети прекрасны.

— Мама, — визжит она, — кусать!

— Тогда пошли. Давай наполним твой животик, малышка.

— Хочешь сходить куда-нибудь? — Коннер поворачивается и смотрит на меня, сидя на полу. — Мы можем сводить её куда-нибудь.

— Я бы предпочла, чтобы мир пока не знал о ней, — качаю головой, смотря на него.

— В этом городе? Думаешь, они ещё не знают?

— Знает только твоя семья, — я грустно улыбаюсь, — Лейла, может, и такая же сплетница, как остальные, но она преданная. Никто не знает о том, что она твоя.

— Мама, пойдём!

— Я иду! — спешу за ней. — Сэндвич?

Мила качает головой.

— О да. Сначала сэндвич, потом звёзды.

Она недовольно кривит губы и начинает наблюдать за мной, пока я готовлю сэндвич. Я разрезаю его на четыре квадратика, а затем кладу на тарелку, разместив её на столешнице высокого детского стульчика. Мила хихикает, когда я поднимаю её и усаживаю за стул.

— Зёзды? — спрашивает она с надеждой.

— Сэндвич, — строго говорю я, настаивая на своём.

Она снова фыркает, но берёт квадратик. Я ловлю на себе взгляд Коннера, который стоит в дверном проёме с приподнятой бровью.

— Добро пожаловать в Диваленд, — бормочу я, возвращаясь на кухню.

— Это плохо? — он смеётся низким звуком, от которого по моему позвоночнику бегут мурашки.

— Это хороший день. Подожди пока не придёт время купаться, — я показываю на чайник. — Хочешь кофе?

— Я сделаю, — он пытается пройти мимо меня.

— Нет, всё в порядке. Просто ответь на вопрос.

— Да, и я приготовлю его, — он берёт меня за руки и отодвигает со своего пути.

Он раздражает.

— Вот от кого она унаследовала это.

Коннер понимающе кивает.

Я прислоняюсь к столешнице и улыбаюсь себе.

— Тебе стоит бояться, потому что я никогда не раздражалась, пока не оказалась рядом с тобой.

Он смотрит на меня через плечо, насыпая в кружку кофе.

— Это потому что я раздражающий засранец.

— Ты сказал это, не я, — я изгибаю бровь.

— Достаточно мудра, чтобы не согласиться вслух? — Коннер подаёт мне кружку.

Я киваю и делаю маленький глоток кофе.

— Острячка, — бормочет он. — Она спит днём?

Я знаю, к чему он ведёт.

— Да, после обеда, и да, мы поговорим после.

— Хорошо, — он медленно делает глоток и смотрит на меня.

Тишина надолго повисает между нами, а затем...

— Мама? Мама? ЗЁЗДЫ!

***

Я сижу на диване, согнув ноги и прижав их к груди, и слушаю ежедневные крики «не спать», которые доносятся сверху. Упираясь подбородком в колени, я пялюсь на пятно на стене над головой Коннера.

— Она часто так делает? — спрашивает он, нарушая тишину.

Без Милы между нами повисло напряжение. К сожалению, его слова развеивают только тишину.

— Каждый день, — отвечаю я. — Дай ей пару минут, она успокоится и уснёт.

— Упрямая, ха?

— Училась у лучших, — бормочу себе под нос.

Но Коннер слышит это, и его губы изгибаются в усмешке.

— Ты сказала это.

Раньше я бы пнула его. Сейчас просто сижу, уставившись на стену.

Моя нога подрагивает от желания двигаться, желания доказать, что есть ещё часть идеального прошлого в несовершенном настоящем.

— Почему ты сделала это, Соф? — мягко спрашивает он. — Почему ты забрала её?

— Всю свою жизнь я наблюдала за тем, как вы репетировали ночь за ночью. Я слушала твоё пение, даже когда ты думал, что никто не слышит. Ты делал это всё, потому что у тебя была мечта, Кон. Ты хотел быть лучшим. Я записала бесконечное количество ваших видео для YouTube, пока вас, наконец, не заметили. Вы прославились, а я влюбилась. Нас всех закрутило в вихре, — я тихо вздыхаю, — а потом вы сделали это. Вы стали теми, кем хотели. А потом я узнала о Миле.

— Это было бы не важно.

— Но было, — я наконец перевожу взгляд на него. — Ты не сможешь присматривать за ребёнком, когда захочешь. Дети меняют жизни, но ты уже изменил свою. Вы с парнями почти достигли своей мечты, и я не могла забрать это у тебя. Не могла отказать тебе в мечте.

— Мы могли бы справиться с этим, Соф. Как-нибудь. Мы бы сделали это, — он ёрзает на стуле и проводит рукой по волосам.

— Нет, мы не смогли бы, — я грустно улыбаюсь, — тебе надо было бы бросить группу, чтобы быть с нами. Я не говорю, что поступила правильно, но на то время это был лучший выбор. Я сделала то, что считала правильным для того, кого любила.

— А сейчас? Ты поступаешь правильно сейчас?

— Для Милы? Да, — я останавливаюсь, и он резко смотрит на меня.

— Честно? Ты думаешь, я поверю в это?

— Ты не должен верить в это. Ты не должен верить ни единому проклятому слову, которое я говорю, Коннер. Ты просто должен принять это, потому что это правда.

— Ага, а теперь дай мне передышку.

— От чего? — я опускаю ноги с кресла и выхожу из комнаты.

— Скажи мне прямо сейчас, что ты скрываешь, принцесса. Итак, что это?

Я ставлю кружку на столешницу. Моя грудь напрягается от тяжёлого дыхания, и я оборачиваюсь.

— Я дала тебе ответы, которые ты хотел. Сказала, почему забрала её. Ты никогда не спрашивал, почему я ушла. Больше я ничего не должна тебе рассказывать.

Я не должна рассказывать, каково мне было думать, что он может не вернуться к моему разбитому сердцу. Не должна рассказывать, как разрушали меня мысли о том, что у него другая жизнь, не связанная со мной и ребёнком во мне.

Не должна рассказывать, как боялась всё раскрыть и что именно поэтому сбежала.

Он кладёт руки на столешницу по обе стороны от меня. Я ощущаю его позади себя.

Тепло его крепкого тела просачивается сквозь тонкий материал моей рубашки, согревая кожу. Я борюсь с дрожью, но терплю неудачу, и мои плечи начинают трястись.

— Ты разбила мне сердце, Софи. Естественно, ты задолжала мне объяснение, — пальцы Коннера дёргаются.

— Вообще-то, нет, — выдавливаю я, разворачиваясь. А он рядом. Чёрт, он так близко. Настолько, что я могу почувствовать его дыхание на своих губах и то, как он борется с собой, чтобы не сократить между нами расстояние.

— Как ты так можешь?

— Потому что мы не важны. Так что шевелись, Коннер. Мила важна, — я перевожу взгляд от его рта к обжигающему взгляду.

Он не двигается. Просто стоит, проверяя мою решимость с каждым ударом сердца.

Коннер опускает голову, и его рот оказывается возле моего. Я резко вдыхаю и опускаю глаза, но стоит мне лишь подумать о том, что Кон собирается опустить губы на мои, он отворачивается.

— Вообще-то, — шепчет он мне на ушко, — мы тоже к этому причастны, моя глупышка, Софи Каллахан.

— Это не так, — я прикусываю губу.

— Тогда прекрати смотреть на меня так, словно хочешь, чтобы я поцеловал тебя, потому что так мне трудно злиться на тебя.

— В таком случае, может, тебе стоит перестать представлять меня голой? Тогда и твоя проблема решится, — я толкаю его в грудь.

Он отступает и улыбается:

— Я бы перестал, если бы не наслаждался видом так сильно.

— Так много всего, чтобы злиться на меня.

— Я могу злиться на тебя и наслаждаться одновременно. Это навык.

— Навык, который я не приветствую, большое спасибо, — я отказываюсь от кофе и проношусь мимо Кона. — И мы закончили наш разговор. Мила проспит ещё несколько часов. Я не хочу держать её вдали от тебя. Не сейчас. Ты сможешь увидеться с ней, когда захочешь, но прямо сейчас мне хочется побыть одной. Я позвоню тебе, когда она проснётся.

Коннер прислоняется к дверной раме и с весельем в глазах смотрит на меня. В его глазах столько эмоций, что я даже не могу расшифровать их все. Уверена, он так же не может понять и мои.

— Всегда такая милая.

— Назовёшь меня милой, когда моя нога встретится с твоей задницей, — я пристально смотрю на него.

— Ты можешь быть покрыта свиным дерьмом и всё ещё оставаться милой, — смеётся он.

— Ты всегда был таким негодяем.

Его усмешка не исчезает.

— Ты милая, потому что я никуда не собираюсь, — он подходит и садится ко мне на диван.

Прямо возле меня.

Я встаю и пересаживаюсь на другой диван. Он наблюдает за мной и, уверена, в глубине души смеётся. Но мне наплевать.

Мила. Не мы.

Я повторяю это как мантру, потому что очень легко снова стать самими собой.

Прошло два с половиной года, секреты разбили сердца, эмоции исказились в общем беспорядке, но ничего не изменилось.

Не совсем.

Но у меня нет проклятой подсказки, что с этим делать.

Глава 8

Коннер

— Вернулся так быстро? — рявкает Софи, открывая дверь.

Мои губы расплываются в ухмылке. Не могу удержаться. Конечно, на неё нельзя не сердиться, но я дерьмовое подобие мужчины, если не могу оценить, как эти нежно-голубые глаза вспыхивают от злобы.

— Похоже, что так, — отвечаю я.

— У тебя нет занятий получше?

— Например? — я смотрю на неё, проходя в дом.

— Ох, не знаю. Может, репетировать? Отбиваться от безумных фанаток? Залезать в штаны к вышеупомянутым фанаткам?

— Ревность тебя не красит, принцесса, — я снова ухмыляюсь. — Где Мила?

— Кричит во дворе «кроля». Один вышел из леса час назад, и она подумала, что он должен стать её, — она закрывает дверь и следует за мной. — И я не ревную. Нет причин.

— Определённо не из-за безумных фанаток, которые хотят меня в своих штанах, ха?

— Определённо.

Я нахожу Милу посреди двора, кричащую: «Кроля! Кроля!»

— Привет, — говорю я, перекрикивая её.

— Кроля, — кричит она, всматриваясь в лес.

— Обнимешь меня?

— Кроля!

— Пожалуйста?

— Кро-о-оля!

Я оборачиваюсь на Софи. Она сидит на шезлонге, положив ноги на стол, с изогнутыми от веселья губами.

— Кро-о-о-о-о-о-оля!

— Поможешь? — произношу я, запинаясь.

Дерьмо. У меня нет идей, как успокоить ребёнка.

— Добро пожаловать в родительство, — говорит она. — Это забавно.

«Она разыграла эту карту».

— Ладно.

Подхожу к Миле и наклоняюсь.

— Эй, детка. Что случилось?

— Кроля!

Если я думал, что она кричала до этого, то ошибался. Я резко моргаю из-за её вопля, и, сосредоточившись на её лице, замечаю крошечные слёзы, стекающие по щекам.

— Софи? Соф? Почему она плачет?

Ответа не следует. Я поворачиваюсь, а она ухмыляется. Пожимая плечами, она продолжает пить сок через соломинку. Чёрт. У меня нет идей, что делать с плачущим младенцем.

— Ладно. Мила? Успокойся, — мягко говорю я.

Когда она начинает кричать сквозь слёзы и падает на землю, мои глаза расширяются. Но нет, на этом она не заканчивает. Она откидывает голову назад, распластавшись, затем переворачивается и начинает бить по земле кулачками и дёргать ножками.

О, чёрт.

— Ла-а-адно, — выдыхает Софи и встаёт.

Она поднимает Милу на руки и заносит внутрь. Я иду за ней, чувствуя огромную беспомощность, и наблюдаю, как естественно Соф с ней обращается.

Как она сажает её на пуфик в столовой и присаживается на корточки перед ней. Как она обращает взгляд Милы на себя и говорит ей, чтобы она сидела там, пока не успокоится. Как она говорит ей, что они поговорят о кролике, когда она перестанет плакать.

Затем Соф встаёт, оставляя Милу кричать, и подталкивает меня к выходу во двор.

Я молча начинаю идти, потому что не могу понять, что, чёрт возьми, произошло.

— Не будь к себе слишком строг, — говорит она, посмотрев на меня. — Это стиль кризиса Милы. Она избалованнее, чем мне бы хотелось признавать.

— Ты... Ты занималась этим всё время? — я оглядываюсь на дом. — Как… в одиночку?

Софи приподнимает бровь.

— Эм, да? Как, думаешь, я вырастила её? У меня нет тайного парня, который решал бы всё, когда становится тяжело, и ты знаешь это.

— Лучше бы не было, — бормочу я на выдохе.

Она приподнимает другую бровь, но ничего не отвечает. Не важно, услышала она меня или нет. Я не приму никого в воспитании моей дочери.

Мила снова начинает кричать, и Софи вздыхает.

— Обычно она сидит на нижней ступени, но у меня всё ещё нет детского барьера, поэтому я не хочу, чтобы она находилась там. А она не понимает, почему сидит на пуфике, а не на лестнице.

— Поэтому она звучит так, будто её истерзали собаки?

Глаза Софи блестят от сдерживаемого смеха.

— Именно поэтому.

Устремляю взгляд между ней и дверью.

— Ты справишься без меня?

Её взгляд всё говорит за неё. Я поднимаю руки и быстро шагаю прочь, стараясь пройти мимо Милы так, чтобы она не поняла, что я ушёл, и сажусь в машину.

Детский барьер. Насколько тяжело его купить?

Я выезжаю из Шелтон Бэй в соседний город. Спрашивать, справится ли Софи, было глупо. Конечно, она справится. Только я замер, как маленькая девочка, когда Мила заплакала. Соф едва ли моргнула.

И, несмотря на то, что я делал для неё, это чертовски меня злит. Я даже не могу успокоить свою дочь. Не важно, что мы встретились только двадцать четыре часа назад, потому что это должно было произойти гораздо раньше.

Я должен знать, как успокоить её. Никаких чёртовых возражений.

Припарковываюсь перед супермаркетом и стучу пальцами по рулю. Если кто-нибудь меня узнает, скажу, что у друга моей сестры только что родился ребёнок, и я предложил купить детский барьер.

Я повторяю это в уме снова и снова, когда захожу в магазин и начинаю искать детский отдел.

В конце. Почему всегда в самом конце?

Я бегу через магазин как можно быстрее, боясь, что девочки-подростки узнают меня. И эти опасения небезосновательны, потому что я уже слышу приглушенное хихиканье.

Я быстро оглядываюсь и перехватываю продавца. Извинившись, рассказываю ему, что ищу. Он выглядит немного шокированным от того, что схвачен Коннером Бёрком, но он справляется с этим, когда я незаметно киваю девочкам в конце прохода.

Он показывает мне самую дорогую и лучшую модель. Несмотря на это я беру её и несу к кассиру.

Дерьмо. Кролик для Милы.

— У вас есть плюшевые кролики?

Продавец поднимает бровь.

— Да. Следуйте за мной, сэр.

Я иду за ним к проходу с игрушками, и он указывает мне на плюшевых животных. Собаки, медведи, тигры... Здесь, кролики. Продавец берёт у меня детский барьер, и я выбираю самого мягкого белого кролика на полке.

— Вы можете заплатить за это в отделе обслуживания клиентов, — информирует меня продавец, провожая к столу.

— Спасибо.

Положив барьер на прилавок, он с улыбкой покидает меня. Усаживаю кролика сверху и выдаю самую очаровательную улыбку пожилой женщине передо мной.

Она молча пробивает мои покупки, и только когда укладывает кролика в сумку, я замечаю её колебания.

— Что-то не так?

— Вы не могли бы... не могли бы оставить автограф для моей внучки? — робко спрашивает она. — Не хочу беспокоить, но она убьёт меня, если я не сделаю это.

Я широко улыбаюсь.

— Конечно, мэм. У вас есть ручка и что-нибудь, на чём я мог бы расписаться?

Просияв, она вручает мне ручку и бумагу.

— Её зовут Элли.

Я снова моргаю и небрежно пишу ей записку, быстро написав своё имя в конце.

— Спасибо за вашу помощь сегодня, мэм. Я ценю это.

— Не проблема! — она машет мне, когда я беру свои покупки и направляюсь к двери.

Я несу их к своему грузовику, где магическим образом появилась подозрительно-выглядящая группа девочек-подростков.

Фантастически.

Именно поэтому никогда не отправляйте охрану на отдых.

Заскрежетав зубами, я поворачиваю голову к грузовику, стараясь не раздражаться из-за того, что они прикасаются к нему.

— Извините, леди.

Хихиканье.

Хихиканье.

Я чертовски ненавижу хихиканье.

Я игнорирую их «О Боже, я действительно разговариваю с ним! О, я разговариваю!» и, открыв багажник, кладу туда барьер.

— У тебя есть ребёнок? — спрашивает одна из них.

— Нет. Это для друга.

Но закрываю багажник и ставлю пакет с кроликом Милы на пассажирское сиденье.

— Ты дашь нам несколько автографов?

Я стучу пальцами по ручке грузовика. Я очень хочу побыстрее вернуться к Софи и Миле, отдать барьер и спокойно вздохнуть. Но если бы не эти девочки, мне некому было бы раздавать автографы. Просто скучная старая подпись, которая никому, кроме кассира, не нужна.

— Конечно, — я выдавливаю улыбку и подхожу к ним.

Подписываю чек, чехлы для телефона и планшета, и даже форзац книги. Телефоны щёлкают, когда они фотографируются со мной одна за другой, а когда они все заканчивают, я с благодарностью открываю грузовик.

— Вот, — говорю я, передавая им билеты из бардачка, — это билеты на концерт, который мы устроим на пляже через несколько недель.

Они начинают ахать и визжать, и одна из них обнимает меня. Ладно. Я глажу её по спине и неуклюже запрыгиваю в грузовик, прежде чем кто-то из них захочет поцеловать меня или что-нибудь ещё.

Я включаю радио, и Леди Антебеллюм взрывает его. «Я бегу к тебе». Песня, которая всегда напоминает Софи обо мне, потому что я был рядом, когда её отцу стало хуже из-за химии. Воспоминания о дне, когда она узнала, что ему не станет лучше, ранят меня.

Образ её глаз, полных слёз, заполняют мои мысли. Я вспоминаю, как она рассказала мне о своём неверии в то, что после всех месяцев химии и облучения, его рак всё ещё распространяется. Вспоминаю, как без слов обнял её, прижал к груди и держал, пока она плакала.

Чертовски стыдно, что меня не было здесь так долго.

Я заворачиваю на подъездную дорожку её дома и снова смотрю на него. Я действительно не могу поверить, что она вернулась и у нас ребёнок.

Может быть, через несколько дней я всё осознаю и прочувствую в полной мере. Но до тех пор...

Вынимаю из багажника барьер и несу его вместе с кроликом подмышкой. Мила всё ещё оглушающе кричит. Зайдя в столовую, я вижу Софи, которая ходит кругами по комнате и успокаивающе покачивает Милу.

Я опускаю барьер и ставлю пакет на стол. Сделав шаг вперёд, забираю Милу из рук Софи и прижимаю к себе. Она кладёт голову мне на плечо и утыкается лицом в шею, продолжая всхлипывать, но уже тише.

Софи встречается со мной взглядом и благодарно улыбается.

— Эй, из-за чего весь этот шум? — тихо спрашиваю я у Милы.

— Папа. Кроля, — она шмыгает носом.

— Хочешь узнать секрет? — я поворачиваю к ней лицо, и она кивает. — У меня есть кроля.

— Кроля? — она поднимает голову.

— Не рассказывай маме, ладно? — я бросаю взгляд на Софи и достаю игрушку из пакета.

Мила улыбается, когда видит его, и, выхватив из рук, прижимает к своей груди. Она снова и снова лепечет «Кроля», радостно повизгивая.

— Хочешь немного поспать? — спрашиваю я. — Ты можешь взять кролю с собой.

Мила кивает и снова прижимается ко мне, так сильно, что мне не хочется её отпускать. Я хочу держать и обнимать её, пока она не уснёт. Но не могу, поэтому разворачиваюсь и несу её наверх. Софи следует за мной, и я проглатываю язвительный комментарий из-за того, что не знаю, как укладывать её спать.

— Одеяло, — шепчет Софи, — потом CD-плеер.

Я укладываю Милу, задвигаю шторы и включаю CD-плеер. Нажимаю «Play» и останавливаюсь, потому что она не лежит.

Нежный звук акустических нот наполняет воздух, и я узнаю их, потому что это песня Софи. Она написана для неё, с ней, а потом я спел ей. Я договорился со студией о записи, поэтому у Софи была копия.

Честно говоря, я никогда не представлял, что она будет служить колыбельной.

Я не доверяю себе, поэтому, сглотнув, закрываю дверь, чтобы не смотреть на неё и Милу.

В тот момент я жалею, что вернулся, а не остался в ЛА. Не хочу знать об этом, но не из-за Милы, а потому что не хочу желать Софи.

Именно так. Я не хочу желать её, но у меня не получается, и есть только один способ остановить это.

Я кладу детский барьер на пол и начинаю распаковывать его. Слишком грубо разрываю ленту и коробку, отбрасывая упаковку в сторону.

— Ты не должен был делать это.

— Я сделал, — я едва взглянул на неё.

Мои слова короткие и резкие, и я знаю, что ей тяжело их слышать, поэтому она не отвечает.

— Инструменты?

— В сарае, — спокойно отвечает она.

Я направляюсь в сарай её отца и беру его инструменты. Когда возвращаюсь в столовую, Софи уже ушла, и я рад этому. Мысль о том, что она могла остаться и наблюдать за мной, сводит меня с ума.

Я беру барьер и прикрепляю его к нижней ступени. Спустя двадцать минут делаю шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой.

Неплохо для парня, который обычно только бездельничает с гитарами и микрофонами.

Запихиваю всю упаковку назад в коробку и отношу наружу к мусорным бакам. Закрыв крышку, прислоняюсь на минуту к стене, просто дыша.

Дыша, потому что я не могу делать это, когда она рядом.

Я чувствую себя виноватым за то, что вёл себя дерьмово, но у меня нет причин быть милым с ней даже секунду. Вот что значит быть человеком, который всегда добр к девушке. Даже если подобное поведение оправдано виной, оно всегда пробирается внутрь, готовое разорвать вас на части.

Иронично, учитывая то, как она разорвала на части меня.

Я прокрадываюсь обратно в дом и беру её телефон.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

Я набираю свой номер, и когда мой телефон начинает звонить в кармане, прекращаю вызов и бросаю телефон на диван рядом с ней.

— Когда она проснётся, позвони мне. Ты привезёшь её ко мне домой сегодня.

— Я привезу, ха? — она выпрямляется.

Я киваю и смотрю вниз, пригвождая её своим взглядом к месту.

— Да, принцесса, ты привезёшь. Поэтому убедись, что у неё есть всё, что нужно. Она встретится со своей семьёй.

***

— Ты забыл, как отвечать на звонки, мудак? — кричит Тэйт, когда я захожу в дом.

— Что я теперь сделал? — смотрю на братьев и раскидываю в стороны руки.

— Это! — он пихает мне в лицо свой телефон.

Это фотография, на которой я кладу детский барьер в машину возле магазина.

— Теперь все узнают, что у тебя есть грёбаный ребёнок.

— Она не «грёбаный ребёнок», она моя дочь, поэтому начни называть её так, иначе я откручу тебе яйца. И это, — я указываю на телефон, — ничего не значит.

— Как они, чёрт возьми, провернули это? — спрашивает Кай из угла, жуя конфету.

— Кучка фанаток ждали меня возле магазина, — ворчу я, — держу пари, что одна из них сфотографировала.

— Они спросили, для кого это? — спрашивает Эйден.

— Ага, и я не идиот. Сказал, что это для друга.

Тэйт садится, очевидно, успокоившись.

— Хорошо. Нам не нужно, чтобы они в середине тура узнали, что у тебя есть ребёнок.

Мои брови взлетают вверх.

— Ты думаешь, что я буду прятать её все оставшиеся три месяца?

— Это будет не сложно, — Тэйт пожимает плечами. — Софи занималась этим достаточно долго.

— Но я не Софи! Я не буду держать её в чёртовом секрете от мира, Тэйт!

— А когда Марк узнает? — вставляет Эйден. — Тогда что? Он будет возмущён.

— За то, что произошло ещё до подписания контракта? Он может идти нахрен, — я падаю на диван. — У него права голоса не будет. Когда я захочу, чтобы мир узнал о Миле, это случится. До сих пор это не произошло только потому, что Софи попросила меня пока не делать этого.

— Снова под каблуком?

— Старший брат или нет, Тэйт, я надену на тебя намордник, мудак, — я снова впиваюсь в него взглядом. — Нет, потому что она хочет, чтобы Мила узнала меня и вас, придурки, прежде чем целый мир влезет в наши дела. И это справедливо.

Он прищуривается на меня.

— Тур закончится через три месяца. Будет не так уж трудно скрывать её.

— Тэйт, серьёзно, заткнись, — огрызается Кай. — Коннер прав. Никто из нас не дошёл до того, чтобы решать, когда и что говорить о своей дочери. И я скажу Марку, если придётся, куда ему пойти. А теперь достаньте свои старые «Плейбои» и подрочите, пока наш младший брат не выполнил свою угрозу.

Я бросаю в него подушку через всю комнату.

— Малыш, я надрал тебе задницу, когда в последний раз ты решил, что бороться – это хорошая идея.

— Он прав, — соглашается Эйден.

— Только потому, что он и Тэйт каждый день занимались в чёртовом спортзале на час больше нас.

— Эй, — добавляет Тэйт, — киски не выигрывают.

— Следует вытащить палец из задницы и начать упорно работать, большой брат, — говорю я Каю.

Он показывает мне средний палец в момент, когда мама заходит в комнату.

— Боже мой, вы четверо. Я будто опять в комнате, полной подростков. Когда вы повзрослеете? — она смотрит на всех нас с любовью и раздражением.

— Не говори глупостей, мам, — отвечает Тэйт, — трое из нас подростки. Надо быть настоящим мужчиной, чтобы сделать ребёнка, так что, очевидно, Коннер вырос.

— Тэйт, — укоризненно говорит она, прежде чем я успеваю послать его кое-куда, — достаточно. Однажды ты можешь оказаться в таком же положении, разве что не узнаешь, каково быть матерью. Ах, да, — добавляет она, широко раскрыв глаза, — я слежу за тобой, молодой человек.

— Мне двадцать пять, мам.

— Ты не слишком стар, чтобы лечь на мои колени и получить по заднице, парень.

Я, Кай и Эйден смеёмся, прежде чем угрожающий пристальный взгляд маминых синих глаз проносится по нам.

— Это касается и вас троих. Меня не волнует, какими взрослыми вы себя считаете. Вы всё ещё мои дети, — она смотрит на меня и мило улыбается. — И когда мы встретимся с моей первой внучкой?

— Позже, — отвечаю я, — Софи придёт вместе с ней.

— Прекрасно! Она останется на ужин? — её лицо сияет.

— Если ты приготовишь, то останется.

— Разве ты не должен спросить её? — спрашивает Эйден.

— Ей больше не позволено говорить «нет».

— Звучит сексуально, — смеётся Тэйт.

Мама отвешивает ему подзатыльник, и он начинает громко сыпать проклятия.

— Чёрт возьми, мам!

— Вы трое, да, вы трое, сидящие, будто ничего не произошло, послушаете меня. Мы все в обиде на Софи, но это не значит, что мы не уважаем её. Она мать вашей племянницы и моей внучки. Одно плохое слово от любого из вас, и я положу вас на свои колени. Поняли?

— Да, — бормочут они. Мои губы изгибаются.

— Я не услышала.

— Да, мам, — повторяют они с акцентом на «мам».

Она счастливо кивает и уходит на кухню, чтобы начать готовить что-то праздничное.

Я ухмыляюсь и, обведя их всех взглядом, встаю.

— Вы все под каблуком.

Я смеюсь, когда они выкрикивают оскорбления в мою спину. Я, может быть, и самый младший из нас четверых, но всё ещё самый быстрый.

Глава 9

Софи

«Пройдите через лес», — сказал он. — «Это будет не трудно. Я всё ещё не хочу, чтобы вас заметили».

В следующий раз он может поднять свою чёртову задницу рок-звезды и перевезти коляску сквозь всё это дерьмо.

Ворча, я толкаю коляску вперёд. Мила визжит от восхищения, прижимая кролика к груди. Которого, как ни странно, зовут Кроля.

С последним толчком я попадаю из леса во двор Коннера. Мой живот скручивает от нервозности, потому что я понятия не имею, как меня встретят в доме Бёрков.

Коннер открывает заднюю дверь и обходит меня.

— Возьми её. Я занесу коляску.

— Я больше не собираюсь это делать, — предупреждаю его, — это невозможно.

Он закатывает глаза.

— Я отвезу её обратно.

Прямо в точку.

— Спасибо, — говорю я, когда он берёт коляску.

Я поднимаю Милу по лестнице и опускаю её на верхней ступеньке. Коннер берёт её сумку и протягивает Миле руку. Мила протягивает ему свою и хватается за его палец, а я обнимаю себя за талию.

Дерьмо. Мне хочется быть где угодно, но не здесь.

Я следую за ним в дом, но останавливаюсь в дверном проходе. Лейла уже развлекает Милу, но только его мама, Диана, находится в поле моего зрения.

— Софи! — она снимает прихватки и поворачивается ко мне. — Как поживаешь, дорогая?

Она крепко обнимает меня, и я расслабляюсь. Её прикосновения всегда были утешением для меня. Когда мне была нужна женщина после маминой смерти, Диана ждала меня с распростёртыми объятиями.

— Я в порядке, — мягко отвечаю я. — А Вы?

— Я слышал, что Софи вернулась в город! — Фил, отец Коннера, заходит в кухню и крепко обнимает меня.

— Самая свежая сплетня? — язвлю я, обнимая его.

— Так говорят, — он дёргает бровями и отступает. — Так, и где моя внучка?

Коннер поднимает Милу на руки и широко улыбается.

Усмешка, которую я часто представляла, украшает его лицо. Свободная, счастливая... гордая. Он едва знает её, но уже гордится.

— Ну, привет, великолепная! Ты определённо получила внешность своей мамы, счастливица! — говорит Фил, забирая её у Коннера. — Я твой дед, и я весельчак, — театрально шепчет он.

Мила хихикает в кролика.

— Дедя. Дедя.

— Дед, — повторяет он.

— Дедя. Дедя.

— Похоже, пока ты застрял с дедей, — произносит Диана с тихим смешком. — Привет, конфетка, — она наклоняется к Миле, — я твоя бабушка, и вот я на самом деле весёлая!

— Бабушка! Бабушка!

— Продолжим, — Диана подмигивает мне, — обними свою бабулю.

Мила взволнованно тянется к ней, её глаза сияют от обилия получаемого внимания. Это детский рай для неё, но для меня — чувство вины, чёрт возьми.

Как только я могла скрывать её от него?

Глупо и наивно, вот как.

Если бы могла, то пнула бы себя.

Это чувство сразу исчезает, когда в комнату заходит Тэйт, дерзко мне улыбаясь.

— Софи.

— Тэйт, — бросаю на него беглый взгляд.

— Сюда, дорогой, — говорит Диана, поворачивая Милу лицом к нему. — Это Мила. Мила, это твой дядя Тэйт.

Мила немного смотрит на него, а затем её губы начинают дрожать, и она заливается слезами.

Я не знаю, что мне делать — смеяться или плакать.

— Что я сделал? — спрашивает Тэйт с чистым недоумением на лице. Я никогда не видела его таким, но это невероятно смешно.

— Ты был собой, — бормочет Коннер. — К счастью, кажется, моя дочь в точности, как и её мама, обладает более, чем двумя извилинами, а это значит, что твоей наглой заднице придётся потрудиться, чтобы понравиться ей.

— Хотя не надейся слишком сильно, — добавляет Лейла.

— Да, я всё ещё на стадии признания, — я пожимаю плечами.

— Как бы то ни было. Если бы этого козла не было рядом, чтобы соблазнить тебя этим своим голосом, то ты была бы моей.

Я кладу руку Коннеру на плечо.

— Тогда спасибо за то, что был рядом. Я не хочу думать о том, какой была бы моя жизнь, если бы я влюбилась в него.

Весёлая улыбка расползается по его лицу, и он смотрит на меня сверху-вниз.

— Пожалуйста.

Мои губы изгибаются сами по себе, прежде чем я понимаю, что трогаю его, а он злится на меня. О чёрт. Его рука твёрдая. Как скала.

Я отдёргиваю руку, когда заходят Кай и Эйден. Кай немедля спешит к Миле и строит рожицу, заставляя её громко рассмеяться. Он подмигивает мне через комнату, а потом Эйден спихивает его со своего пути.

Коннер отходит, видимо, чтобы поднять Милу на руки, а Кай подходит ко мне.

— Такая красотка, Соф.

— Вот что получается после свиданий с блондинкой, — остроумно отвечаю я.

Кай смеётся и сжимает мои плечи.

— Чёрт. Я соскучился по твоим дерзостям.

— Нет, ты скучал по моим прелестям.

Он отпускает меня и пожимает плечами.

— Пойман.

Я бью его в грудь. Кроме Коннера, я всегда лучше всего общалась с Каем. Очевидно, это не изменилось. Я не ожидала, что Эйден придёт сегодня вечером, и Тэйт, ну, в общем, вообще когда-нибудь.

— Пойдём. Присядем, — Кай выводит меня из кухни в столовую и усаживает рядом с детским стулом.

— Откуда он? — я указываю на него.

— Мама вошла во вкус.

Я улыбаюсь.

Все заходят за нами следом, разговаривая, и Коннер сажает Милу на высокий стул, а затем садится с другой стороны.

Диана ставит на стол несколько своих куриных пирогов. Едва тарелки касаются стола, четверо парней накидываются на них и всё расхватывают.

Животные.

Всё же, это странно утешительно. Ещё одно доказательство того, что некоторые вещи никогда не меняются.

Коннер перекладывает немного своего пирога на тарелку Миле, в то время как Кай отдаёт половину своего мне. Я смотрю вниз на тарелку, пока он накладывает мне картофельное пюре и сладкую кукурузу.

— Чёрт, Кай. Как много, по-твоему, я могу съесть? — мой взгляд прикован к горе еды на моей тарелке.

Коннер гневно смотрит на Кая, когда тот отвечает:

— Если бы я наложил тебе меньше, то ты бы подумала, что я считаю тебя толстой. Но ты не такая. По крайней мере, я так не считаю.

— Эм, спасибо, наверное, — я пытаюсь не засмеяться и беру свою вилку.

— Кай, — говорит Фил через стол, — замолчи, пока не устроил беспорядок.

Все сразу смотрят на Коннера. Замерев, он обводит взглядом стол. На самом деле, он смотрит куда угодно, только не на меня.

— Расслабься, пап. Кай может говорить всё, что хочет. Она больше не моя девушка, — бормочет он.

Ну, чёрт, это неловко. Но я не могу делать вид, что эти слова не ранят.

Кай поддерживающе сжимает под столом моё колено. Я выдавливаю ему полуулыбку, продолжая ковырять курицу на тарелке.

— Софи, — Диана нарушает тишину своим счастливым тоном, — где ты была, дорогая?

Нарушает тишину, но не неловкость.

— О. Шарлотт, — отвечаю я, убедившись, что еда остыла и Мила начала кушать. — Я снимала небольшую квартиру на окраине города.

— Это превосходно! И так близко!

— Я не хотела уезжать слишком далеко от папы из-за его болезни.

— Конечно, — кивает она. — А здесь ходили слухи о том, что ты отбывала срок в Мексиканской тюрьме за торговлю наркотиками.

Я поднимаю бровь.

— Серьёзно? Как они пришли к этому?

Смех Тэйта разносится по комнате.

— Это был ты? — визжит Лейла. — Какого чёрта?

— Расслабься, Лей, — произносит он, смеясь, — я просто решил немного разбавить ситуацию. Понадобилось лишь написать с заблокированного номера сообщение Нине, и все узнали.

Я накрываю ладонью рот и смеюсь.

— И она поверила, ты это серьёзно?

— Конечно, поверила, — вставляет Эйден. — Она думает, что Тэйт серьёзен каждый раз, когда звонит ей.

— Можем ли мы воздержаться от обсуждений свободного времени Тэйта за столом? — спрашивает Фил, хотя очевидно, что ему тоже интересно.

— Ага, Эйден, мы пытаемся тут есть, — добавляет Лейла.

— Ладно, серьёзно, какие ещё были слухи? — спрашиваю я.

— Хм, давайте подумаем, — отвечает Эйд. — Ты была похищена за долги своего ненадёжного дяди и продана мафии в Лас-Вегас.

— Сбежала, чтобы стать порнозвездой, — Тэйт.

— Уехала в Африку спасать носорогов, — Кай.

— Уехала, чтобы усыновить тайского ребёнка, и решила там остаться, — Лейла.

Я опускаю вилку, замирая.

— Как люди могли верить этому? Тэйт? Есть идеи?

— Эй, мои идеи были для дерьм... то есть просто ради шутки, — поправляет он сам себя. — Эти ребята были до охре... то есть очень серьёзными.

— Я потрясена.

— Я тоже, — Коннер наконец-то присоединяется к разговору, — потому что они также предполагали, что ты уехала из-за беременности. Просто не предполагали, что ребёнок мой.

Мне становится некомфортно, и я ёрзаю на стуле, делая глоток воды.

— Козёл, — бормочет Лейла.

Коннер открывает рот, но поднимается его мама, спрашивая:

— Кто хочет ещё пирога?

***

Коннер сидит на песке с Милой, а я на крыльце, наблюдаю, как они играют вместе в угасающем свете. Это волшебно, даже несмотря на то, что я очень раздражена его ненужной выходкой в конце ужина.

Да, он зол. Я понимаю.

Но ему действительно нужно было выставлять меня дурой перед своей семьёй?

— Поступок мудака, — вздыхает Кай, садясь рядом со мной.

— Отчасти оправданный, отчасти нет, — отвечаю я, теребя нитку на джинсах.

— Отчасти оправданный? — повторяет он. — Если бы он сказал тебе это наедине, тогда да, ладно. Но не перед всеми. Ты ведь не пришла к нам и не объявила, что у вас есть ребёнок.

— Я даже ему не говорила. Он вытянул это из меня.

— Да, он получает очки за то, что строит из себя мудака на этой неделе, — он кивает. — Можешь поблагодарить Тэйта за это, между прочим.

— Я уже многое поняла для себя, если честно. Как правило, он вставляет «срань» в «засранец».

— Соф, он и есть эта «срань» в «засранце».

В этом он прав.

— Кон ладит с ней? — он толкает мою руку.

— Да. Облегчает то, что она обожает его, — я всё ещё занимаюсь ниткой на джинсах.

— Что ты собираешься делать?

— Она его. У вас, парни, есть три недели до возобновления тура. Я не собираюсь препятствовать ему в общении с ней.

Он смеётся.

— Мило, но я имел в виду вас двоих. Он выглядел так, будто был готов оторвать мне член за обедом.

Я откидываю голову на колонну позади себя и улыбаюсь, глядя на пляж.

— Ничего, Кай. Между мной и Коннером больше ничего нет. Не важно, что у нас всё ещё есть чувства друг к другу и за нами тянется очень долгая истории. Мы никогда не пройдём через тот факт, что я скрывала от него дочь. Это всегда будет бельмом на глазу.

— Почему ты сделала это? — он качает головой, когда я собираюсь ответить ему то же, что и Коннеру. — И я имею в виду не ту херню, а настоящую причину.

— Это реальная причина, и даже если в этом есть что-то ещё, то это моё дело, — я закусываю внутреннюю часть губы. — Я объяснила необходимое, и на этом всё.

— Ла-а-а-адно, — протягивает он. — Я поверю в это. Пока что.

Я стреляю в него взглядом, и он отвечает самоуверенной улыбкой. Типичный парень Бёрк.

— Чёрт! Сколько сейчас времени? — спрашиваю, вытягивая телефон из кармана. — Мне надо уложить Милу спать. Коннер! — кричу в сторону пляжа.

Он даже не оглядывается. Дерьмо. Я набираю его номер и, когда он отвечает, говорю:

— Миле пора спать.

— Она сказала «нет», — отвечает он.

— Но я говорю «да», — твёрдо отвечаю я. — Ей пора спать.

— Ладно, ладно. Я сейчас приведу её.

— Да, ты сделаешь это, — я вешаю трубку и убираю телефон в карман.

— Вау, это было возбуждающе.

Я смотрю на стоящего в дверном проёме Тэйта и одариваю его своей самой милой улыбкой, которую я берегу для таких мудаков, как он: «Действительно? Ты на самом деле так думаешь?»

Я протискиваюсь мимо него и забираю сумку Милы из столовой. Убедившись, что забрала всё необходимое, прикрепляю её к коляске. Коннер возвращается и пристёгивает Милу.

— Завтра на пляже? — договаривается он с ней. — Весь день?

Мила надувает губы, но кивает.

Превосходно. Это лето распланировано.

Я прощаюсь со всеми, пока Мила, к своему восхищению, утопает в поцелуях. Она плотно прижимает кролика к груди, а Коннер поднимает переднюю часть коляски, чтобы спустить её по лестнице. Я оглядываюсь на Кая и толкаю коляску в лес, чтобы сократить дорогу.

— Давай, — Коннер берётся за ручки.

— Нет, всё в порядке, — я легонько толкаю его в сторону.

— Иисус, Соф. Позволь мне отвезти её обратно. Ты сама призналась, что тебе было трудно.

Я делаю глубокий вдох и отхожу от коляски, позволяя ему взять её под контроль. Не хочу спорить с ним перед Милой, поэтому решаю на этот раз уступить.

Потому что обязательно наступит позже, а если нет, то раньше. Когда-нибудь это сработает на меня.

Я тащусь за ним, в душе благодарная за помощь. И до этого было сложно, а теперь ещё и стемнело... И, да. Я ненавижу темноту.

Спустя несколько минут мы добираемся до моего дома, и я нахожу ключ. Когда мы проходим через заднюю дверь, Коннер достаёт Милу.

— Могу я уложить её в кроватку? — спрашивает он.

— Я принесу ей пижаму, — развернувшись, поднимаюсь в её комнату и проверяю, есть ли у неё всё необходимое. Проверяю во второй раз. В третий. Мне хочется забрать CD из проигрывателя, потому что сейчас это кажется чертовски глупым.

«Эй, я скрывала от тебя ребёнка, но всё в порядке, потому что ты всё равно поёшь ей перед сном каждую ночь».

Я бьюсь головой о стену, прежде чем схватить пижаму и спуститься.

Передав Коннеру пижаму Милы и памперс, забираю грязные вещи и кладу их в корзину в углу комнаты. Чёрт, пора начинать обустраивать этот дом.

Корзина для прачечной в столовой. В этом полно смысла.

Я начинаю мысленно уговаривать себя. Лучше так, чем вслух, верно? Верно, вслух — признак сумасшествия.

Возможно, я просто нуждаюсь в кофе.

Нет, нет. Мне нужно, чтобы Коннер убрался из моего дома, и я смогла забраться в кровать и утонуть в вине. Да! Именно это!

Он несёт наверх Милу с кроликом и куклой. Дождавшись щелчка закрывшейся двери, я поворачиваюсь к стене и бьюсь о неё лбом.

Хрень. Дерьмо. Чёрт. Бл*ть.

Джек Дэниэлс... Джек Дэниэлс и отсутствие Коннера в моём доме. Это всё, что мне необходимо.

— Есть причина, по которой ты бьёшься лбом о стену?

— Да. Я пытаюсь не разговаривать с тобой, поэтому тебе стоит уйти прежде, чем я разозлюсь.

— Разозлишься на меня? — недоверчиво интересуется Коннер.

Я выпрямляюсь и смотрю ему в лицо.

— Да. Поэтому уходи, у меня недостаточно энергии, чтобы злиться сегодня.

— Что я, чёрт возьми, сделал?

— Твой ужасный поступок за ужином! — слова вылетают из моего рта. — Вспоминать слухи о беременности. Думаешь, я недостаточно виню себя и нуждаюсь, чтобы это вынесли на публику? Верно?

— Ты злишься на меня из-за своего поступка? Чёрт, Соф!

— Нет, я злюсь из-за того, что ты заговорил о том, о чём не надо! — кричу я. — Сейчас я не в том положении, чтобы говорить о чувствах, но, чёрт возьми, Коннер! Как думаешь, что я почувствовала? Чёрт, я знаю. Я всё самое плохое, что существует под солнцем, но оставь это для нас!

— Я поддерживал разговор!

— Самым ужасным способом! — я проталкиваюсь мимо него.

Он хватает меня за руку и разворачивает, его глаза сверкают.

— У меня есть право быть придурком, ты так не думаешь, принцесса?

— Когда мы одни! Ты не вправе быть придурком, когда твоя семья рядом!

— Думаю, вправе! Особенно, когда я так сильно хочу ненавидеть тебя!

— Так ненавидь!

— Я не могу! Ты делаешь это чертовски невозможным!

— Я ничего не делаю!

— Ты здесь! Ты делаешь это! — его ноздри расширяются, и он запускает руку в мои волосы, обхватывая голову. — Ты здесь, как будто ничего не изменилось. Так же смотришь на меня, так же разговариваешь, и это бесит меня, потому что я не хочу, чтобы ты оставалась девушкой, в которую я влюбился.

— Я не она, — протестую я. Кожу покалывает там, где он держит меня, мурашки бегут по всему телу, и, о чёрт, мои лёгкие сжимаются. — Я старше, мудрее и выносливее, чем была. Я изменилась в десятки раз.

— И это самая большая проблема, — он делает глубокий вдох, его взгляд и ранит, и пугает, и согревает одновременно. — Ты она, но в то же время нет, такая же, но и не такая, и я всё ещё не могу ненавидеть тебя.

Его губы напротив моих. Они горячие, мягкие, гладкие. Скользят по моему рту, исследуя, сжимая, умоляя. Отчаянные, злые, печальные, нуждающиеся. Они всё — каждое ощущение, каждое чувство — просто всё.

Дрожь каскадом опускается по спине, когда он притягивает меня к себе. Я скольжу пальцами вверх по его груди, запускаю их в мягкие волосы на затылке и, зарываясь в них, возвращаю ему поцелуй, потому что не могу иначе.

Я бессильна в его руках.

Это медленно и легко, потом тяжело и грубо, но до сих пор является всем, до сих пор ощущается везде. Пока он не отстраняется, и на моих распухших губах не остаётся ничего, кроме воспоминания.

— Я ненавижу тебя, — рычит он, отпуская меня. — Я ненавижу тебя, потому что ты всё ещё моя, но я не хочу этого.

Мне становится холодно, холодно из-за того, что его нет рядом. Когда тепло его твёрдого тела исчезает, я, задрожав, обнимаю себя, надеясь сохранить его.

Потому что подбежать к нему — не вариант.

— Тогда не позволяй мне быть твоей, — произношу я, едва шепча. — Ты не мой, Кон, больше нет.

Его грудь вздымается, когда он едва слышно глубоко вздыхает, и я знаю, что снова причинила ему боль. Но это правда, он больше не мой, потому что я не могу позволить себе этого. Я не могу привязать его к себе таким образом. Не могу открыться ему в надежде на что-нибудь, чтобы в конечном итоге остаться ни с чем.

В тот момент, когда я думаю, что он собирается сделать шаг назад, он хватает меня и притягивает к себе. Его губы снова обжигают мои. Он крепко обнимает меня, обжигая кончиками пальцев мою кожу.

Я держусь за воротник его рубашки, приподнявшись на цыпочках, пока он грубо целует меня. Запустив руки под мою рубашку, он дёргает её вверх, и я делаю то же самое, после чего мы отстраняемся друг от друга. Затем мы снова соединяемся, кожа к коже, и я запускаю пальцы в его волосы.

Он тянет меня обратно к двери, схватив за бёдра и приподнимая. Я оборачиваю ноги вокруг его талии, и он несёт меня наверх, путешествуя губами по моей шее, всё сильнее и сильнее впиваясь в меня пальцами, потому что нет времени на нежности.

Он толчком открывает дверь моей детской спальни. Его губы на моей коже и руки на бёдрах заводят меня. Он покусывает мою нижнюю губу, возбуждая своим языком, и скользит руками в мои штаны. Коннер опускает их по моим ногам вместе с трусиками и отбрасывает на пол позади нас.

— Презерватив, — бормочет он.

— Таблетки, — бормочу в ответ, притягивая его к себе.

Я расстёгиваю его джинсы, стягиваю их вниз по его бёдрам до пальцев ног, и он ложится на меня. Его твёрдое и горячее тело воспламеняет мою кожу в тех местах, где его грудь соприкасается с моей. Я обхватываю руками его спину, ощущая, как сокращаются его мышцы, когда он отбрасывает свои боксёры в сторону.

Он поднимает мои ноги и раздвигает их, упираясь кончиком члена в мою киску. Он толкается в меня, и это больно, это ранит, но это и хорошо, и плохо. Я ещё крепче обнимаю его, пытаясь расслабиться, когда он входит в меня.

Быстрый и разъярённый, движимый гневом и разочарованием. Наш поцелуй, наши прикосновения, его движения внутри меня — всё происходит в безжалостном темпе. Это больно и успокаивающее, пугающее и захватывающее. Это мечта и память, смешанные в прошлом и настигающие сейчас.

Это поражает меня, как взрыв, и я кричу ему в рот, когда приятная пульсация проходит по моему телу. Он дёргает меня за волосы, и, сделав несколько отчаянных толчков, сильно кончает, мучительно прижимаясь к моим губам.

Но это облегчение, потому что это именно в нём мы нуждались. Всегда.

Коннер утыкается лбом мне в плечо. Его тяжёлое дыхание проходится по моей коже, посылая покалывание по всему телу.

— Чёрт, — шепчу, выпрямляясь. Он быстро выходит из меня и хватает боксёры.

Натянув их, а затем брюки, он встречается со мной взглядом. И этот взгляд обжигает меня, смущая. Коннер делает шаг назад и разворачивается, не сказав ни слова. Его шаги эхом отдаются от лестницы, когда он сбегает вниз. Тридцать секунд спустя захлопывается передняя дверь.

Я надавливаю ладонями на глаза и переворачиваюсь на живот.

— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Моё тело всё ещё дрожит от оргазма. Кожа до сих пор влажная из-за пота, а губы всё ещё ощущают его поцелуй. Но это неправильно, чертовски неправильно.

Прошло несколько дней с моего возвращения, так мало, что я могу посчитать их по пальцам, и я с уверенностью могу сказать, что этого не должно было произойти.

Я встаю и иду в душ лишь с одной мыслью в голове.

Мы так глубоко в это втянуты, что иногда я задаюсь вопросом, причём здесь вообще Мила.

Глава 10

Коннер

Я всё ещё чувствую её чёртов вкус.

Двенадцать часов спустя, как сладкий наркотик, мягкость её губ всё ещё ощущается на моих. Значит ли это, что я пристрастился к вкусу Софи? Я всё ещё ощущаю её чёртовы руки в моих волосах и её мягкое тело напротив моего. Всё ещё слышу, как она хныкала, когда я прикусил её нижнюю губу, но я не думал, что она осознавала свои действия.

Худшее из этого — я всё ещё слышу её. «Ты не мой, Кон, больше нет». Словно не прекращающееся эхо, я слышу это, и противоречие её слов жёстко резало меня. Потому что я принадлежу ей. Моё сердце знает это. Мной может обладать только, чёрт побери, Софи. Но она не позволяет мне этого.

Таков был её ответ. Я не могу позволить, чтобы всё так продолжалось. Будто я могу изменить тот факт, что она моя. Не могу, и не важно, как сильно хочу.

И закончилось всё тем, что я трахнул её. Это было очень грубо и быстро, и мне даже в голову не пришло узнать, что ей нужно. Это были только я и она, слившиеся друг с другом в буйном и неконтролируемом приступе похоти. Она не сопротивлялась мне. Софи отчаянно растворилась во мне, и я был только «за». Но мне нужно знать, что она всё ещё моя, чтобы почувствовать себя хорошо.

Уехав, я попал в бар в двух городах отсюда, намереваясь снять случайную девушку в безумной попытке выбросить Софи из головы и отскрести её прикосновения с кожи. Но я даже не смог снять девушку.

Я видел лишь голубые глаза, и чувствовал лишь светлые шелковистые волосы. Всё это Софи.

Я по-прежнему, чёрт побери, не могу изменить то, что она принадлежит мне.

Этих чувств не избежать. И её тоже. Это похоже на страшный капкан, в котором мы движемся вокруг наших чувств в поисках чего-то более важного. В котором мы игнорируем их до тех пор, пока не станет слишком трудно и слишком жарко.

А потом я пойду и сделаю что-нибудь глупое, например, трахну её.

Мне нужно набраться сил, встать, а затем с фальшивой улыбкой пойти погулять с Милой по лесу, притворяясь, что не я раздражаю её маму, и не позволяя ей увидеть скручивающуюся в узлы боль.

И я начинаю понимать чувства Софи. То, что она чувствовала на протяжении двух с половиной лет, с чем жила каждый день.

— Блять! — кричит Тэйт, прорываясь сквозь мои мысли.

Это не сулит ничего хорошего.

— Что? — кричу я, сбегая по лестнице.

— Помнишь репортёров, к которым я отправил отца?

Мурашки бегут по моей спине.

— Они услышали твой разговор с Софи.

Я сажусь рядом с ним и хватаю ноутбук. А там большими жирными буквами:

«У СОЛИСТА «DIRTY B.» ЕСТЬ РЕБЁНОК?»

— Что за чушь! Как, чёрт возьми, они узнали? — я захлопываю ноутбук, не утруждая себя прочтением статьи.

— Лес, — отвечает папа, входя.

— Разве это не вторжение на частную территорию? — спрашивает Лейла, следуя за Каем. — Не нарушение границ?

— Нам принадлежит только часть леса, — вставляет папа, — мы не знаем, на чьей территории они были.

— Не хочу прерывать вечеринку, но у нас компания, — Эйден указывает на окно.

Я встаю и подхожу к нему, проверяя, скрывает ли штора то, что внутри. К сожалению, я чётко вижу улицу с новостными грузовиками и стервятниками, ожидающими меня.

— Чёрт! — кричу я. — Лейла, приведи сюда Софи и Милу. Сейчас. Только, ради Бога, не позволяй им оказаться на виду.

— Нетрудная задача, совсем нет, — шипит она. — Как я приведу их сюда? Я точно не смогу подъехать к дому!

— Прогуляйся, — отвечает Тэйт, — возьмёшь машину позже.

— Ладно. Что мне ей сказать?

— Ничего, — отвечаю я, — ты ничего ей не скажешь.

— Фантастика, — она хватает свои ключи с подноса в холле и открывает дверь, — «Dirty B.» отправляют свою младшую сестрёнку сделать действительно грязную работу.

Она захлопывает за собой дверь, и я смотрю в окно. Лейла залезает в свою машину, и сигналит, приблизившись к краю подъездной дорожки, а затем кричит собравшимся в кучу репортёрам с камерами:

— Убирайтесь с моего пути, пока я не задавила вас всех, противные ублюдки!

Тэйт хохочет.

Чёрт.

Я должен был быть умнее. Софи не хотела этого, как и я. Я должен был знать, что репортёры попытаются что-нибудь сделать. Будто между нами было недостаточно давления или напряжения.

Она не привыкла к этому. А я — да.

Вторжение в её личную жизнь может разрушить её. У СМИ будет повод повеселиться.

— Дженна уже в пути, — говорит Кай, — с охраной и полицией.

— Великолепно. Чёртов цирк, — рявкаю я, проводя рукой по волосам. — Где мама?

— Ушла за покупками, — отвечает папа. — У неё будет сердечный приступ, когда она вернётся .

— Где она? — Тэйт встаёт. — Я заберу её.

— Не надо, — говорю я с сарказмом, — она покажет им, от кого Лейла унаследовала характер.

Южные женщины: сладкие, как пирог, и грубые, как чёрт.

— Придурки заняли мою дорожку! — кипятится мама, проходя через дверь. — Что должна сделать женщина, чтобы накормить свою семью в наши дни? — она находит взглядом Тэйта. — Тэйт! Что ещё ты натворил?

— На этот раз ничего, — он практически рычит на неё. — Они узнали о Миле.

Мама выглядит потрясённой.

— О Боже.

Я снова провожу рукой по волосам.

— Ты принесла продукты?

— Нет. Я хочу знать, почему стервятники на моей дорожке.

— Ладно, — я открываю переднюю дверь.

— Что ты делаешь, парень? — кричит папа.

— Иду за мамиными покупками.

— Без рубашки?

Я смотрю на свой голый торс и пожимаю плечами.

— Дам им другую тему для разговоров.

Мои братья смеются и выходят за мной. Когда я делаю второй шаг, начинаются крики: «Это правда? Коннер, у тебя есть ребёнок? Кто мама, Коннер? Коннер, мы можем задать несколько вопросов? Коннер, Коннер, Коннер!»

Они проталкиваются всё ближе и ближе, и когда оказываются совсем рядом, до нас доносится грохот чёрного полноприводного внедорожника, за которым следуют две полицейские машины. Полицейские выбираются из машин со своими обычными указаниями по поводу безопасности и тут же отталкивают журналистов назад.

Дженна невозмутимо выходит из машины и направляется к нам.

— Хорошо, что я уже была в пути, чтобы проверить, как у вас дела. Пять дней тишины. Я уже начала волноваться, и не зря.

Она посылает мне многозначительный взгляд. Я беру несколько сумок и несу их в дом.

— Объясняй. Сейчас же, — требует она во второй раз, когда я опускаю их на стол.

— Ты знаешь о Софи?

— Конечно же, дружок.

— Она вернулась в город. С моим ребёнком.

— Ну, чёрт. Я думала, что они снова несут бред.

— Не в этот раз, — я прислоняюсь к столу и выдыхаю. — Мы с Софи не были готовы к тому, что они узнают об этом. Они пробрались в лес и услышали довольно напряжённую беседу между нами. У них нет реальных доказательств, поскольку нет фотографий Милы, но вот к чему мы пришли.

Звонит мой телефон.

— Это Марк, — произносит она, — ответь ему.

— Алло?

— Какого хрена тут происходит? Пять дней перерыва в туре, и ты уже всё испортил! Ребёнок? Коннер? Начинай говорить! — наш менеджер орёт на меня по телефону.

Я рассказываю ему то же самое, что только что сказал Дженне, только с немного большим количеством деталей. Он делает именно то, что я и ожидал, — начинает сходить с ума.

— Ты понимаешь, что это может сделать с твоим имиджем?

— Мне наплевать, Марк. Я не собираюсь публично отказываться от дочери из-за того, что произошло с моей бывшей девушкой. Она не случайная девушка, решившая отобрать всё, что у меня есть.

Это немного успокаивает его. Он протяжно выдыхает, и я слышу треск.

— Мне звонят каждые пять минут в ожидании официального заявления. Что мне сказать им?

Я слышу шаги на крыльце, и Лейла открывает толчком дверь. Софи заходит внутрь, держа Милу на руках, и, глядя на них, я отвечаю:

— Ничего. Вообще ничего им не говори.

Я сбрасываю вызов и кладу телефон на стол. Осторожно наклонившись вперёд, прижимаюсь поцелуем ко лбу Милы.

— Что происходит? — шепчет Софи.

— Сюда, — тихо отвечаю я, направляя её в гостиную.

Мама смотрит на спящую Милу и подходит к Софи.

— Давай её мне, дорогая. Я отнесу её наверх. Она может поспать у меня в кровати.

— О, Вы не должны...

— Должна, — по-хозяйски говорит она. Софи передаёт ей Милу, и мама, успокаивая и покачивая, поднимает свою внучку наверх.

Я снова смотрю в окно. Невероятно, за последние несколько минут толпа увеличилась, а полиция успела арестовать одного репортёра.

Софи встаёт рядом со мной.

— Коннер, что... что это?

— Они услышали нас, — говорю я ей, — когда мы спорили на пляже. Они были в лесу.

Её глаща расширяются. Я никогда не видел её такой испуганной.

— Они знают о Миле? — шепчет она.

— Ничего конкретного, но они знают достаточно, чтобы устроить здесь медийный цирк.

Она накрывает рот рукой, выглядя совершенно беззащитной, и вина жёстко обрушивается на меня. Чёрт. Я должен был знать, что итог будет таков.

— Мне жаль. Мне так чертовски жаль.

— Нет, — она сглатывает, — это не твоя вина. Что нам теперь делать?

Она моргает и переводит взгляд от окна ко мне. Я не могу ничего с собой поделать, когда встречаю его, поэтому делаю шаг вперёд и сжимаю её в объятиях. Мне нужно было взять под контроль этот страх и положиться на неё.

Потому что я не знаю, что нам делать.

Она медленно обнимает меня в ответ. Я прижимаюсь щекой к её затылку, глубоко вздыхая цветочный аромат шампуня. Она дрожит, и я должен сделать всё возможное, чтобы прекратить это.

Теперь речь идёт не о нашем прошлом, а о защите Милы.

— Кон? Что нам делать? — повторяет она.

— Хотел бы я знать, принцесса, — я сжимаю её крепче, когда она вздрагивает.

Она шмыгает носом, и тёплые капли катятся по моему животу. Я отступаю и обхватываю ладонями её лицо.

— Эй, ты же не плачешь на мой член. Он сделан для того, чтобы его лизали, не так ли?

Она недоумевающе смотрит на меня около минуты, после чего начинает тихо смеяться.

— Ты идиот.

— Это сработало, не так ли? — говорю я, и она кивает. Провожу большими пальцами по её щекам и под глазами, вытирая слёзы. Я не хочу видеть, как она плачет, зная, что этого можно избежать.

— Эй. Мы справимся.

— Как? Перестанем кричать друг друга, чтобы выглядеть нормальными?

Я пожимаю плечами.

— Это касается Милы, но, между нами, это также касается и нас. Когда речь идёт о Миле, мы делаем всё инстинктивно, а когда о нас — на эмоциях.

— Хорошо… потому что нам нужно много работать над инстинктами, — говорит она тихо, — приходи и оставайся с нами, пока мы не придумает, как с этим справиться.

Я замираю.

— Остаться с тобой?

Она кивает, глядя на меня из-под ресниц.

— Комната Сти пуста. Ты можешь остановиться там и проводить время с Милой, а мы будем в безопасности. Ведь они понятия не имеют, кто я?

— В статье не было никаких фотографий, поэтому, полагаю, что нет.

— Мой дом безопасен. Он нужен нам только на несколько дней. Мне даже не обязательно быть там всё время.

— Ты уверена?

— У тебя есть идеи получше?

— Э, нет.

— Тогда да, я уверена, — она убирает руки от своего лица и шагает назад. — Иди и собери какие-нибудь вещи и, может быть, наденешь футболку. Когда Мила проснётся, мы пойдём домой.

Я хмыкаю.

— Может быть, надену футболку?

Она поднимает руки.

— Не хочу выглядеть так, будто заставляю тебя или что-то в этом роде, просто считаю, что ты должен подумать об этом.

— Это зависит от того, собираешься ли ты снова плакать на мой член?

— Нет, но и лизать его я не собираюсь.

Я смеюсь и повторяю её движение, подняв руки вверх.

— Ладно, ладно. Я буду прикрывать член, — я улыбаюсь ей.

Софи смотрит на меня, её глаза сияют. Она выглядит счастливее, чем во все дни после её возвращения. Это заставляет меня вспомнить, почему я влюбился в неё в первый раз. Даже теперь, чувствуя мокрый след от слёз на животе, я не ощущаю, что прошло столько времени.

— Ты уверена, насчёт лизания? Потому что твои глаза говорят об обратном.

— Ну, это длилось не долго, — говорит Лейла, толкая дверь. — Твоя дочь проснулась и зовёт тебя, — обращается она к Софи.

— Хочешь, я возьму её? — предлагаю я.

Софи немного колеблется, но кивает.

— Если хочешь.

От желания прикоснуться к ней пальцы покалывает, и я протягиваю руку, убирая ей волосы за ухо.

— Ты наденешь уже футболку? — кричит Дженна, когда я прохожу мимо.

— Чёрт, что же сегодня с вами и футболками? — отвечаю я, перешагивая по две ступеньки за раз.

Плач Милы слышится из моей комнаты, но она затихает на секунду, когда я открываю дверь.

— Пап! — всхлипывает она, протягивая ко мне ручки.

Я плюхаюсь на кровать рядом с ней и, положив на себя, начинаю раскачиваться взад и вперёд, пока она не успокаивается и её рыдания не превращаются в крошечные всхлипы.

— Лучше, детка?

Она кивает своей маленькой головкой.

— Да.

— Хорошо, — шепчу я и поднимаю её, перекатываясь на спину. Она визжит и хихикает, когда я держу её в воздухе над собой.

— Что ты думаешь о том, что папа придёт и останется в твоём доме на несколько дней? А?

— Папочка дома? — спрашивает она, её глаза загораются.

— Да, папочка дома! — я подбрасываю и ловлю её.

— Да, папочка дома, — она хихикает.

— Тогда идём. Спускайся, а я пока соберу вещи, — покачав, я аккуратно ставлю её на пол. — Давай, спускайся. Нет. Мила! Вниз! — я снова легонько раскачиваю её, развлекая, а затем прижимаю к груди. — Ты должна спуститься.

Она машет ножками, и я перехватываю их. Ребёнок слишком близко к шарам.

— Давай попробуем ещё раз? — я обхватываю её и кружу. Снова раздаётся смех, и я кружу её в другую сторону. — Давай, давай, давай!

Я продолжаю до тех пор, пока сам не начинаю смеяться до коликов в животе. Сделав последний круг, я опускаю её и прикладываю палец к губам.

— Тсс, а то мама услышит нас и заставит меня собираться!

— Она уже услышит, — тихо смеётся Софи, стоя в дверном проёме.

Я сажусь, даже не пытаясь бороться с глупой усмешкой на лице.

— Она сводит меня с ума.

— Да, она хороша в этом, — её улыбка пропадает, и она протягивает руку. — Давай, Мила. Позволь папе собрать свои вещи.

Мила надувается.

— Ма-а-а-ама!

— Мила, — строго говорит Софи. — Пойдём, пожалуйста.

— Она может остаться, — предлагаю я, — если отпустит меня! — хватаю её, щекоча бока, и она визжит.

— Коннер, — ворчит Софи, глядя на меня.

Я отпускаю Милу и встаю.

— Ладно, ладно. Мила, иди к маме. Я спущусь через минуту.

Мила фыркает, и я ставлю её на пол. Она топает к Софи, и та поднимает её на руки, шепча:

— Я думаю, что дедушка спрятал немного печенья для тебя.

Мила дрожит в восторге, визжа, и я наблюдаю за ними, пока они не скрываются внизу лестницы. Мой живот болит от смеха, и я понимаю, насколько права Софи.

Мила действительно очень отвлекает. На несколько минут я забыл обо всех этих машинах, что стоят на улице, и просто был папой. Её папой.

Но для меня это не выход, ведь моё отцовство является поводом для реакции СМИ. Но я знаю, что не смогу отрицать отцовство, воспользовавшись этой щекотливой ситуацией.

Вы не осознаёте, как дети могут повлиять на вас. Несколько дней назад я и не подозревал, какой огромный отпечаток она оставит на мне. Не знал, что за такой короткий промежуток времени полюблю её так сильно. Что буду так сильно в ней нуждаться.

Мой телефон вибрирует, и я хватаю его с тумбочки.

«Двигай своей ленивой задницей!»

Софи. Я усмехаюсь и пишу в ответ:

«Заставь меня».

Её ответ приходит сразу:

«Ты будешь спать в моём доме несколько дней. Не искушай меня. Шевелись».

Я бросаю телефон на кровать, встаю и хватаю сумку из шкафа. Её план имеет смысл — спрятаться в месте, о котором они не знают.

Остаётся только надеяться, что никто в этом городе не сложит два и два.

Глава 11

Софи

— Что это? — спрашиваю я, когда Аякс, один из охранников Коннера, проносит огромную коробку через дом на задний двор. — Коннер! Что это?

Следом за ним с двумя мешками песка проходит другой парень.

Мои глаза расширяются, и я поворачиваюсь к нему.

— Ты купил ей песочницу?

Он пожимает плечами.

— Я обещал ей день на пляже. Должен сделать это хотя бы так.

— Ты сумасшедший? Песочница?

— Ты спросишь трижды, чтобы убедиться, что это действительно, действительно песочница?

— Замолчи. Не могу поверить, что ты купил ей песочницу.

— Да, да, я понял. А теперь помолчи и позволь мне собрать её, пока Мила не проснулась, — он тянет мой локон и проходит мимо меня. Его охранники подходят к нему и дают пять, а я молча пялюсь на них.

«Когда он нашёл время, чтобы заказать чёртову песочницу?»

Я выбегаю во двор.

— Ты собираешь её?

Он машет молотком над головой.

— Сейчас я просто разнорабочий.

— Коннер, установка детского барьера не ракетостроение. Мне жаль, но я сделала это в своей квартире. И если ты размахнёшься сильнее, то ударишь себя! Коннер! — я взвизгиваю, когда он слишком сильно размахивается.

Он, рассмеявшись, ставит коробку и открывает её ножом.

— Спокойнее, принцесса. Обещаю не поранить себя.

— Ох, это успокаивает. Я вижу сказочное начало.

Серьёзно, несколько дней в этом доме наедине с Милой и Коннером? О чём я только думала?

О, верно. Я не думала.

Мы не чёртова счастливая семья, и в конце это только ранит Милу. Что он будет делать, когда вернётся домой? Чёрт, что она будет делать, когда он вернётся в тур на два месяца?

Нет. Я не собираюсь даже думать об этом.

— Ты сошёл с ума, — снова бормочу я, сидя на качелях со скрещёнными ногами.

— Похоже, Мила получила свой характер от тебя, а безрассудство от меня. Великолепная комбинация.

— Кого ты пытаешься обдурить, мистер рок-звезда? Это адская смесь!

Он усмехается мне.

— Чёрт, это забавно.

— О да, я забыла о твоих рогах, торчащих на макушке.

— У меня торчит только одна вещь.

— Мне это известно, благодаря двухлетке наверху.

— Тыканье — самая весёлая часть.

— Разве ты не должен быть зол на меня?

Почему я спрашиваю его об этом? Ах да, потому что было бы лучше, если бы он злился на нас всех, стало бы… комфортнее. Комфорт напоминает о прошлом и заставляет меня слишком сильно хотеть его.

— Я зол. Просто я очень-очень хороший актёр. Мои таланты пропадают за микрофоном, честно говоря. Меня должны заметить в Голливуде.

Я закатываю глаза.

— Может тебе стоит поехать в Голливуд и показать там свой сладкий член?

Так и не ударив молотком, он замирает и удивлённо вскидывает бровь.

— Ты считаешь мой член сладким, принцесса?

— Это называется сарказм, Кон, — я пытаюсь побороть желание закатать глаза, потому что я делала это так часто, что, чёрт возьми, у меня уже голова болит.

— Ладно, попридержи свой сарказм, а я придержу свой член.

— А планировал отдать?

— Этого сладкого малыша? Ни за что.

— Можешь закончить со сладким? — я тру виски пальцами. — плачущий, да. Очень плачущий член. Вкусный? Нет. Только не это.

— Но я...

— Клянусь, если ты ещё раз скажешь это слово, я ударю тебя по голове!

Его глаза блестят, и он усмехается.

— Сладкий, — шепчет он.

Наклонившись, я стукаю его по затылку. Он роняет молоток и дёргает меня за голени, из-за чего я падаю на него.

— Коннер! — смеюсь я. — Отойди от меня!

— Признай, — выдыхает он сквозь наш смех, — и я отпущу тебя.

— Никогда, это чертовски ужасное слово.

Он перекатывает меня на спину и, нависнув надо мной, прижимает мои руки к полу. Я, задыхаясь, смеюсь, и посмотрев на него, качаю головой.

Он смотрит на меня и пытается схватить за задницу, но терпит неудачу. Затем просовывает колено между моими ногами и сжимает мои руки над головой, его лицо застывает в нескольких сантиметрах от моего. Его дыхание обдаёт мой лоб теплом. Волосы падают ему на лицо, заслоняя нас от солнца. Он немного сдвигается, и моё дыхание ускоряется.

Я сглатываю, моя грудь поднимается и опускается. Во рту пересохло от ожидания неизвестно чего, но чего-нибудь, чего угодно.

Коннер исследует взглядом каждый миллиметр моего тела, и когда его глаза встречаются с моими, он хрипло шепчет:

— Я должен закончить песочницу, — низкий звук проходит сквозь меня.

— Да. Да, это хорошая идея, — отвечаю я и делаю глубокий вдох, когда он отпускает меня. — А я приберусь.

Он отворачивается от меня и кивает. Я ненадолго закрываю глаза, направляясь к двери.

Это никогда не сработает. Если он будет постоянно находиться здесь, это не сработает. Он слишком соблазнительный, заманчивый и слишком Коннер, чтобы у меня был шанс устоять.

В итоге я либо убью его, либо трахну.

В зависимости от настроения, меня устраивают оба варианта.

Учитывая ускоренное сердцебиение, вспотевшие ладони и ноющую боль, пульсирующую сейчас между ног, определённо последний. Если бы нас в прошлом не связывало так много, я бы, наверное, трахалась с ним прямо сейчас.

Потому что чувство, вызываемое его близостью, подавляет.

Я качаю головой, прогоняя эти мысли, и наклоняюсь, чтобы подобрать разбросанные игрушки Милы. Это не сработает, если мы не установим границы. Он здесь ради Милы, чтобы защитить её и проводить с ней так много времени, сколько возможно. В любом случае он здесь не ради меня.

Я не нуждаюсь в защите. Если один из этих болванов с фотоаппаратом на шее подойдёт ко мне, то я к чёрту задушу его. А вот Миле нужна. Она слишком мала и уязвима.

СМИ будут надоедать и беспокоить. Они будут следить за ним, поливать грязью через Интернет и журналы, и, возможно, даже по телевидению.

Ведь это скандал?

Сердцеед Коннер Бёрк — отец ребёнка, о котором не имел ни малейшего понятия.

Моё решение утаить её будет выставлено везде на всеобщее обозрение.

Меня будут ненавидеть за то, что я удерживала своего ребёнка от Коннера.

Это пугает меня, чертовски пугает, потому что я знаю, какими безжалостными они могут быть. В прошлом году, когда кто-то попытался поймать Тэйта с наркотиками, разразился ужасный скандал, и он продолжался неделями. Без передышки, никакого перерыва.

Причём всё ухудшает то, что СМИ будут на его стороне. Они безумные, практически убивающие. Они захотят разорвать меня на части. Они разорвут меня на части. В этом нет сомнений.

И я приму это. У меня не будет выбора. Возможно, они введут тренд в твиттере, что-то вроде #МатьРебёнкаКоннераСучка, не знаю.

Тьфу, мать ребёнка. Ненавижу этот термин.

Я вздыхаю и поднимаю куколку Милы. Пригладив её волосы, выглядываю в окно. Что будет, если они появятся здесь? Как я смогу защитить Милу?

Я не наивная. Рано или поздно какая-нибудь сплетница выяснит, что Софи Каллахан тайно родила ребёнка от Коннера Бёрка. Даже если они не знают наверняка, а они не знают, то будут догадываться. Повезёт, если всё это закончится.

Теперь каждый аспект жизни Милы будет разобран на кусочки и исследован, выставлен для каждого человека в Америке. Она вырастет на глазах общественности, которая постоянно будет наблюдать, как она выглядит и действует. Она всегда будет его дочерью и никогда просто Милой.

Бросаю куклу в ящик с игрушками и сажусь на диван. Я никогда не хотела этого. Никогда не хотела этого для неё. Никогда не хотела, чтобы нам пришлось скрывать правду.

Я никогда не думала, что это будет таким большим делом. Никогда не думала, что это будет важно кому-то, кроме семьи Бёрк. Никогда не думала, что мы будем сидеть здесь и ждать, когда же обнаружат наши личности и нашу жизнь, чтобы облить нас грязью через все средства массовой информации в Америке.

Я определённо не думала, что буду скрываться с ним в моём доме.

И, безусловно, я не думала, что мои гормоны загорятся, как фейерверк на четвёртого июля, от постоянной близости к нему.

Очевидно, я вообще не думала.

— Готово.

Перевожу взгляд на дверь и вижу Коннера, вытирающего лицо своей рубашкой. Мой взгляд падает вниз к его татуированному бицепсу и части живота. К мышцам V-образной формы.

Ох, сладкий проклятый ад. Эти косые мышцы живота.

К тем, которые, дразня, скрываются под его джинсами. Которые могут превратить сухие трусики во влажные за полсекунды.

Я сглатываю комок в горле и ловлю его взгляд.

— Классно.

— М-м-м, — бормочет он, бросая рубашку на спинку второго дивана, — уверен, ты думаешь о песочнице.

Я открываю рот, но сразу закрываю его, потому что не думала. Я думала о том, как можно лизнуть эту V. Чёрт, эта буква возбуждает.

— Ла-а-а-адно, — протягиваю я на выдохе, вытянув руки перед собой, — нам нужно провести несколько границ.

— Границ? — он поднимает брови.

— Да. Границ, — я откидываю с глаз чёлку и делаю глубокий вдох. — Для нас. Если мы не сделаем этого, то всё будет очень быстро и беспорядочно.

— Ладно, — он скрещивает руки на груди и прислоняется к спинке дивана. — Ну, какие тогда?

— Никаких разговоров о том, что было до моего ухода, — выпаливаю я.

— Я этого не планировал.

— Хорошо. Никаких поддразниваний или игр, как раньше.

— Ладно.

— Не разгуливать тут без рубашки.

На этом он ухмыляется.

— Я постараюсь.

— И однозначно не целуй меня, — указываю на него, — потому что это контрпродуктивно.

— Полностью согласен. Намного труднее ненавидеть тебя, когда ты растекаешься в моих руках и стонешь.

— Я не стонала! — топаю ногой.

Его ухмылка выходит сексуальной.

— Поверь мне, Соф, ты стонешь, когда я тебя целую. И это огромное чёртово дополнение.

Мой рот раскрывается.

— Тогда ты не должен кричать на меня!

— Я не кричу на тебя!

— Кричишь! — я останавливаюсь. — Боже мой, это глупо. Смотреть, стонать и кричать или нет, но не целоваться. Вообще. Даже в щёку.

— Почему ты не добавишь «никаких объятий» сюда?

Я распахиваю глаза.

— Я пойду дальше и скажу — никаких прикосновений.

— Ага, не хочешь, чтобы твоей задницы касался кто-то, кроме Кая.

— Что за чёрт? Кай никогда не трогал мою попу.

— Вчера звучало иначе, — ворчит он. — Он достаточно насмотрелся на неё.

На этот раз я скрещиваю руки на груди.

— Какое тебе до этого дело? Он может говорить, что ему нравится, так ведь? Несомненно, это распространяется и на взгляды. Я имею в виду, я больше не твоя девушка, и ты об этом вчера очень тактично напомнил!

Коннер сжимает челюсть, в его взгляде вспыхивает раздражение.

— Ты права, принцесса. Так почему же не идёшь с ним на свидание?

— Знаешь, что, Коннер? — говорю я, когда Мила зовёт меня. — Думаю, что сделаю это.

***

Я захлопываю за собой дверь, залезая в грузовик Кая.

— Вот это да, ты сегодня солнечный лучик, Соф.

— Пошёл ты, — рявкаю я. — Я должна была надеть эти чёртовы каблуки, чтобы притвориться, что мы идём на свидание, а не просто чтобы поесть гамбургеры, доказав дурацкую гипотезу.

Наклонившись, снимаю каблуки и достаю из сумочки балетки.

Кай смеётся.

— Позволь, догадаюсь. Он действительно выставил тебя за дверь на предполагаемое свидание со своим братом?

— Я не знаю, и мне плевать, — цокаю языком. — Он враждебный придурок. У нас всё было бы в порядке, если бы он сдержался и не поцеловал меня.

— Ох, быть поцелованной Коннером Бёрком. Ну разве твоя жизнь не ужасна? Не знаешь, сколько девушек хотели бы оказаться на твоём месте?

— Они могут быть мной. Меня это не волнует. Чёрт, они, наверное, уже были мной.

— У тебя такой стереотипный взгляд на рок-звёзд.

— Ты знаком со своим старшим братом? — я демонстративно смотрю на него. Он не ответил, и я продолжаю: — М-м-м, так и думала.

— Мы не все такие, как Тэйт. Или мои близнецы, — машинально добавляет он, подъехав к уютному бару в деревенском стиле. — Коннер на самом деле хороший мальчик из группы. Его целовало намного меньше девушек, чем ты думаешь, и гораздо меньше попало внутрь его левисов.

Я бормочу что-то неразборчивое в ответ и открываю дверь. Бар-ресторан почти полностью заполнен, но мы находим в углу столик на двоих.

— Выпьешь?

Я качаю головой.

— Только лимонад. Мила, — поясняю без необходимости.

— Эй, — Кай отбирает у меня меню, чтобы я посмотрела на него, — как много времени у тебя было на себя после её рождения?

— Нисколько, — неохотно отвечаю я.

— Верно, и она в безопасности с этим придурком, так что выпей бокал чего-нибудь алкогольного и расслабься немного. Я обещаю не просить тебя о вечернем поцелуе.

— Ладно, ладно. Джек и кола? — смеюсь я.

— А поесть?

— Чизбургер с беконом, разумеется.

Кай подмигивает и поворачивается к бару. Я поудобнее устраиваюсь на стуле и утыкаюсь в меню, хотя достаточно хорошо помню его. О, шоколадный торт.

— Прошу прощения? Это Кай Бёрк с тобой?

Я нервно моргаю и поворачиваюсь к девочке-подростку с сияющими глазами, стоящей рядом со столом.

— Эм, да?

Она взволнованно вздыхает и хлопает.

Серьёзно, что это?

— Ты можешь взять автограф для меня? Подожди, вы на свидании?

— Я не уверена, и нет, мы не на свидании. Мы друзья.

— Ну, хорошо. Потому что я действительно люблю его, — она широко улыбается, качая головой.

Я смотрю на неё, широко раскрыв глаза.

— Я могу спросить его об автографе, когда он вернётся, если хочешь...

— Вайолет, — выдыхает она.

— Ой, смотри, он уже возвращается, — смотрю на Кая, призывая его поторопиться.

Я не настолько подготовлена к разговорам с фанатками.

— Что случилось, Лютик?      — спрашивает он, останавливаясь рядом с девушкой и ставя на стол наши напитки.

Ладно. Теперь она дрожит. И она… о Боже, она плачет? Что это за безумие?

— Это Вайолет, — я натянуто улыбаюсь. — Она интересовалась, может ли получить твой автограф.

— Ладно, сейчас! — он поворачивается, одаривая её ослепительной улыбкой. — Конечно, можешь. У тебя есть ручка и бумага?

Она ахает и замирает, так что я достаю ручку из сумочки и вручаю ему салфетку.

— Вот.

Кай подмигивает мне и наклоняется, кладя салфетку на стол.

— Хочешь фото?

Он действительно плачет. Дерьмо. Что за чертовщина здесь происходит?

— Хочешь, я сфотографирую вас? — вызываюсь я.

Она кивает и передаёт мне свой телефон. Кай кладёт свою руку ей на плечо, и я фотографирую их.

— Спасибо, — пищит она, прежде чем схватить салфетку и убежать.

Кай пододвигает мне мой напиток.

— Что это было? — спрашиваю после глотка.

— Это был один день из жизни «Dirty B.» — ухмыляется он. — Такие самые худшие, те, которые не могут и слова из себя выдавить. Сейчас она отправится домой, ругая себя за то, что не поговорила со мной, а потом начнёт писать в Твиттер всякое дерьмо всю ночь кричащим капсом.

— Ох, звучит... весело, — я поднимаю свой бокал и выпиваю ещё. — Могу ли я ожидать большего?

— Возможно. Хорошо, что это не свидание.

— Слово. Этого достаточно, чтобы отвязаться от девушки, даже если тебя бросили и ты в татуировках.

— Думаешь, я брошен и татуирован?

— Это об одном из братьев Бёрк, у которого есть известная склонность снимать футболки на сцене.

— Ты смотришь наши концерты? — усмехается Кай.

— Смотрю, записываю, слушаю их тысячи раз, чтобы успокоить свою дочь. Что я могу сказать? Она «Dirty B.» дива, — я закатываю глаза.

— «Dirty B.» дива. Мы должны называть так наших поклонниц.

— После моей дочери? Иу.

— Нет, Мила будет единственной «Dirty B.» дивой. Никто не может быть такой же нашей фанаткой, как она.

— Ты никогда не видел её фанатизма — это восхитительно и, ну, честно говоря, страшно. Она просто трясёт попой под ваши песни.

— Трясёт двухлетней попкой? — фыркает он.

Поднимаю руки вверх, когда перед нами ставят нашу еду.

— Не говори, что я неправильно её воспитываю.

— Я даже и не думал об этом. Любая женщина, дочь которой трясёт попкой под мою музыку, заслуживает медали.

— Благодарю тебя, — я кладу картошку в рот, — я тоже так считаю. Это настоящий подвиг.

— Что такое? Жопотряска? — вмешивается Тэйт, таща за собой табурет. — Нет, попы Софи хватит на всех нас.

— Какого чёрта ты здесь делаешь?

— Сопровождаем, — говорит Эйден, садясь с другой стороны стола.

Я перевожу взгляд с одного на другого.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Не-а. О-о-о, фри, — Тэйт наклоняется и хватает горсть из моей тарелки.

Я шлёпаю по его руке.

— У тебя нет девки, которую можно использовать?

— Не-а, Нина не в городе на этих выходных.

— И она твой единственный вариант? — издеваюсь я.

— Единственная, кого он ещё не разозлил, — поясняет Эйден. — Но нет, мы не шутим. Мы здесь как сопровождающие.

— Да, но друзьям не нужно сопровождение, чтобы поесть бургеры и выпить. Кто же знал, что это дерьмо понадобится нам? — выпаливает Кай, делая большой глоток своего пива.

— Это свидание, и по кодексу Бёрков все свидания должны сопровождаться, — непринуждённо отвечает Тэйт, на этот раз хватая фри с тарелки Кая.

— Да? Может тогда тебе следовало ходить на все наши свидания с Коннером в лесу, — бормочу я, кусая бургер.

У меня даже аппетит пропал. Я зла. Чертовски сильно зла. Я понятия не имею, кем считает себя Коннер, посылая своих братьев следить за моим не-свиданием с Каем. Даже будь этл свидание, он не имеет на это никакого права.

Он ясно дал это понять.

Я откидываюсь на стул и беру свой бургер. Кай встречается со мной взглядом и, извиняясь, пожимает плечами. Я принимаю это. В этом нет его вины. К тому же он здесь только потому, что я решила позлить Коннера.

Я приняла незрелое решение и теперь мне приходится иметь дело с последствиями. Даже не могу поужинать с другом.

И, видимо, мне не удастся поужинать с ними тремя без девчачьих группок, то и дело подходящих за чем-нибудь.

— Ах, — я опускаю стакан перед Тэйтом, — ещё один Джек с колой. Сделай двойной.

— Я похож на твоего раба?

— Нет, но так как вы захватили моё фальшивое свидание, а в баре куча девок, ждущих возможности запрыгнуть в постель к любому из вас, предлагаю тебе купить этот напиток, чтобы я смогла пережить предстоящее, как-бы-чертовки-долго это ни продолжалось, — снова толкаю к нему стакан. — Иди.

Спустя три часа, пять Джеков с колой и сотни фанаток, я сажусь в грузовик Кая и громко вздыхаю.

— Напомни мне никогда никуда не выходить ни с кем из вас, — я пристёгиваю ремень безопасности и потираю виски.

— Пьяна, Соф? — смеётся он.

— Нет. Счастлива, но не пьяна. И была бы ещё счастливее, если бы к нам не приставали два твоих брата и команда «Dirty B».

— Команда «Dirty B.»? — изумляется он.

— О, я забыла, они дивы «Dirty B.» — я закатываю глаза. — Прости мою ошибку.

— Только на этот раз, — он улыбается. — Что скажет Коннер, когда ты появишься на своих немного неустойчивых ногах?

— Он, наверное, спросит меня, сколько времени тебе понадобилось, чтобы залезть ко мне в штаны, — вздыхаю я. — А чтобы он начал ревновать, ты прижми меня где-нибудь к стене и начни целовать до одурения.

— Ты не кажешься расположенной к таким фокусам.

— Хм, — мычу я, когда он подъезжает к дому, и сосредоточиваю взгляд на входной двери. — Знаешь, что я ненавижу? Я ненавижу, что мы всё ещё чувствуем то же, что и до моего отъезда из Шелтон Бэй. Ничего не изменилось. Я хочу, чтобы он ненавидел меня, потому что тогда, возможно, я не буду любить его так же сильно, как и раньше.

— Всё ещё счастлива? — Кай поворачивается на своём сиденье и вздёргивает брови.

Я ударяю его в грудь.

— Я была. Однажды. Теперь всё, что даёт мне хоть капельку счастья, — Мила. Я безумно люблю её, Кай, и мне жаль, что я до сих пор люблю её отца. Хотела бы бы я поставить всё, чтобы не желать его так сильно.

— Тебе нужно в кровать, Соф, — перебивает он меня.

— Почему? Я только высказала свои мысли вслух.

— Я знаю. Но я не тот человек, которому ты должна говорить это. Проблема в том, что человеку, которому тебе должно рассказать о них, ты, пожалуй, вовсе и не должна.

— Это не имеет смысла, Кай, — я расстёгиваю ремень безопасности, беру сумочку и, толкнув дверь, выскакиваю из грузовика.

— Слушай, Соф, — он обходит грузовик и останавливается передо мной. — Не чувствуй себя виноватой за свои чувства. Мы все имеем право чувствовать себя так, как на самом деле не должны.

Он грустно улыбается.

— Кай, клянусь, если ты скажешь, что любишь меня, я оторву тебе член.

— Когда-то, — он подмигивает, — когда-то.

— Ты задница.

Обнимаю его за талию, и он обхватывает меня за плечи, немного сжимая.

— Теперь иди внутрь и попытайся лечь в кровать, не пробуждая зверя.

— Мужчину или его пенис? — сухо спрашиваю я, отступая назад.

— Это одно и то же, — он снова подмигивает, но теперь со смешком, и прислоняется спиной к грузовику.

— Да ладно, — я поворачиваюсь к двери и вставляю ключ.

По крайне мере, я пытаюсь. Прежде чем у меня получается, дверь распахивает очень злой полуобнажённый Коннер Бёрк.

— Ты не очень хорошо соблюдаешь границы, — говорю я, проталкиваясь мимо него.

Снимаю обувь в коридоре и роняю сумку. Он смотрит на меня с минуту, прежде чем выйти на улицу для разговора с Каем. Я остаюсь стоять в дверном проёме со скрещёнными на груди руками.

«Кем он себя, чёрт возьми, возомнил? Моим отцом?»

Коннер и Кай перекидываются парой слов, после чего Коннер кивает и возвращается обратно в дом.

— Внутрь, — рявкает он.

— Мы сегодня такие властные, — я разворачиваюсь на пятках и прохожу дальше.

Снимаю куртку и вешаю её на крючок, а затем поворачиваюсь в сторону кухни. Вода. Мне нужна вода.

— Хорошая ночка? — он идёт за мной.

— Почему бы тебе не спросить об этом своих сопровождающих? — я захлопываю шкаф и наливаю себе стакан столь необходимую воду.

— Я пытался. Но они оба слишком боятся потерять свои яйца, чтобы рассказать мне что-нибудь. Представь себе.

— Да, как удобно, — я выпиваю воду, ставлю стакан и поворачиваюсь к нему, стараясь встретиться с ним взглядом. — Я не знаю, как ты хочешь меня обмануть сегодня или в какую игру играешь, но прекрати. Это убого.

— Я понятия не имею, о чём ты говоришь.

— Конечно, не имеешь, — я подхожу к нему, останавливаясь в паре сантиметров. — Мы не принадлежим друг другу, Коннер. Мы здесь ради Милы. Сколько ещё раз тебе повторять? Если я захочу пойти на свидание с кем-то, то ты не сможешь останавливать меня, как и я не смогу остановить тебя. Мы родители, но не пара. Это конец чёртовой истории.

— Ты права. Так, может, мне стоит присматривать за Милой, пока ты ходишь на свидания?

— Почему бы и нет? — я вскидываю брови. — Чертовски уверена, что последнии два года ты каждую ночь влюблялся в новую горячую конкурсантку «American Idol»2, делая всё, что взбредёт тебе в голову.

— Потому что я не знал!

— Ты всё равно поедешь в тур! — тыкаю пальцем ему в грудь. — Ты всё равно уедешь, и у тебя всё равно будут девушки и всё, что тебе захочется!

Нагнувшись, пробегаю мимо него, моё сердце бешено колотится. Джек не такая уж блестящая идея.

— Так вот в чём вся причина? — спрашивает он. — Твои страхи. Не её. Твои.

— Не смей! — я набрасываюсь на него. — Не смей стоять здесь и притворяться, что я ставлю себя выше неё. Никогда, Коннер! Никогда! Всё, что я чувствовала, всегда было на втором месте, всегда после неё и тебя. Всегда!

— А теперь я даю тебе шанс поставить свои чувства на первое место. Так что говори, — он упирается руками в стену над моей головой.

— Нет, — шепчу я, отворачиваясь, — нет, потому что это не важно.

— Это важно для меня.

— Ну, не для меня, — я опускаю его руки и отхожу, — больше нет. Я забрала её, чтобы ты получил всё, о чём всегда мечтал. Я забрала её, чтобы ты получил всё, что когда-либо хотел. Вот и всё.

— Ты ошибаешься, — говорит он, когда я начинаю подниматься наверх. — Ты не дала мне этого. Уехав, ты забрала всё. Я всегда хотел только тебя, Соф.

Я останавливаюсь наверху, слёзы жгут глаза, и я закрываю их. Я не верю ему. Но хочу верить, что была всем, чего он хотел, потому что для меня он был всем.

Он был моей подростковой мечтой, моим выходом, моей опорой. Он был моим всем.

Был.

Потому что ничто не длится вечно, даже когда есть такая великолепная девочка, связывающая двух людей.

Оставив его пялиться на меня, я поворачиваю за угол и бегу в свою спальню.

Бросаю свои вещи в угол, беру из комода футболку и надеваю её через голову. А затем забираюсь в кровать и сворачиваюсь в клубок, чувствуя жжение в глазах.

Глава 12

Коннер

Я кладу Миле тост на поднос её высокого стула и, улыбаясь, наблюдаю за тем, как она энергично начинает запихивать его в ротик.

Чёрт, она восхитительна.

Я жую свой, пока она пихает кусочки в рты кролика и куколки. Когда я услышал, что она проснулась, решил встать и позволить Софи побыть в кровати подольше.

Несмотря на мои попытки присматривать за ней, такое чувство, будто мои братья не следили за тем, сколько она пьёт.

Это было очень глупо. Я знаю, что между Софи и Каем ничего нет. Чёрт, он говорил мне много раз, что смотрит на неё, только как на сестру. Я даже не могу представить, что у неё есть чувства к нему, или к кому-либо другому.

Чёрт, если она действительно чувствовала ко мне то, что говорила, это не значит, что она не может чувствовать что-то к кому-нибудь ещё.

Правда в том, что я не могу поверить ей, когда она говорит, что любит меня. Если она ушла однажды, то сможет уйти снова. Если она соврала однажды, то может соврать снова. Суть в том, что я люблю её, но не доверяю. Я не верю, что она не убежит снова, забрав с собой Милу.

Не верю, что она снова не заберёт у меня всё. Потому что она моё всё. Она каждый мой вдох и каждый удар сердца. Может, мы и не разделили вместе вечность, но мы были вместе тогда, и это важно.

А сейчас мы застряли в грёбанном подвешенном состоянии.

Мы хотим и любим друг друга, но ни один из нас не хочет этого. Нельзя построить на этом какие-либо отношения, даже дружбу. Я чёртов идиот, если думаю, что мы сможем оставаться в одном доме и заставить это работать.

Вы не можете быть друзьями с теми, в кого бесповоротно влюблены.

Это уловка двадцать два3, потому что отъезд раскроет нас для СМИ, но и оставаться не лучше. Моё пребывание здесь причинит Миле боль, как и отъезд. Здесь нет выигрышного варианта. Мы в любом случае всё потеряем.

— Песок? — спрашивает Мила, откладывая свой тост подальше. — Песок, песок, песок!

— Сначала съешь ещё немного тостов, — я подталкиваю их обратно к ней. Она надувается, но я качаю головой. — Два кусочка.

Она очаровательно фыркает и хватает кусочек. Слышится скрип лестницы, и заходит Софи, её волосы собраны в неаккуратный пучок, а шорты для сна едва скрывают верхнюю часть бёдер.

— Доброе утро, детка, — бормочет она, целуя Милу в макушку. Мила визжит от восторга и открывает рот, показывая полупережёванный тост. Мило.

Я смотрю, как Софи несётся на кухню, бормоча себе под нос:

— Чёртовы Бёрки и чёртов Джек, — она открывает ящик, достаёт две таблетки из пузырька и наливает стакан воды. Затем глотает таблетки и выпивает всю воду, после чего со стуком опускает стакан на стол.

— Доброе утро.

Она бросает раздражённый взгляд в мою сторону, но игнорирует меня. Её шорты приподнимаются ещё выше, когда она тянется к шкафчику, чтобы взять хлеб.

Я перемещаю взгляд на изгиб её попки, уже не скрытый ярко-розовым материалом, из-под которого выглядывает кружево, чёрное кружево.

Чёрт. Ёрзая на стуле, поправляю штаны.

Раздаётся щелчок, когда Софи опускает рычаг на тостере. Я смотрю на её лицо. Боже, она злится, действительно злится.

Она хмурит брови и плотно сжимает губы. Но её глаза. Чёрт, эти глаза. Прищуренные, но пылающие, прикованы ко мне. Пронизывают меня насквозь.

— Нарны? — спрашивает Мила. — Мои нарны.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на неё, так быстро, что в затылке простреливает тупая боль.

— Нарны?

— Верхняя полка холодильника, — резко отвечает Софи. — Бананы.

— Младенческий язык невозможен, — ворчу я, вставая. — Как, чёрт возьми, «нарны» могут обозначать бананы? Ой, точно, никак. Наны? Ага. Нарны? Какого чёрта?

Софи рывком открывает холодильник, стоя напротив меня.

— Извини.

Она смотрит на меня и тянется вглубь холодильника, чтобы взять масло. Поскольку она невысокая, а холодильник огромный, её шорты опять задираются. Мой член пульсирует, и рука подрагивает от желания податься вперёд и пробежаться пальцами по её мягкой коже.

Я хватаю её за талию и притягиваю к себе. Мой член почти болезненно упирается в её поясницу. Она ахает, и я приближаю губы к её уху.

— Ещё одна граница, — шепчу я. — Отодвинь свою попку.

— Тебе не следовало смотреть, — выдавливает она с трудом.

Я тяну её обратно и провожу руками по животу, растопырив пальцы. Она напрягается под моим прикосновением, когда я задеваю пояс её шорт.

— Ты не должна давать мне что-то, на что можно посмотреть, принцесса. Если они не прикрывают твой зад, когда ты поднимаешься, то не носи их, — мой голос грубый и чувствительный.

Я хочу захлопнуть чёртову дверь холодильника, толкнуть её к нему и жестко поцеловать. Хочу провести руками вдоль спины, дурацких шорт и сжать её задницу, притянув к себе. Хочу чувствовать, как она тает от моих прикосновений, как хватается за мои волосы и стонет в рот.

— Так останови меня, — бросает она в ответ, её грудь быстро поднимается и опускается. Она терпит неудачу, потому что её слова выходят скорее хриплыми, чем раздражёнными, и мягкий вздох на конце слова «останови» направляется прямо вниз в мои штаны. Наряду с остальной частью моего кровоснабжения.

— Я бы так не говорил, иначе ты найдёшь их на полу в своей спальне.

Она ставит масло на столешницу и отталкивает мои руки подальше от себя.

— Пошёл ты, — жёстко шепчет она. — Пошёл ты.

Я хватаю банан для Милы и прохожу мимо Софи, оставляя её прижимающей дрожащие руки к животу. Снимаю кожуру с банана, делю его на две части и кладу на столик, а затем разворачиваюсь и направляюсь к лестнице.

— Надень какие-нибудь чёртовы брюки, — выпаливаю я, мой член болит.

Она не отвечает, и я начинаю подниматься, перешагивая по две ступени за раз. Хватаю полотенце из шкафа и закрываюсь в ванной. Мой взгляд падает прямо на аккуратные стопки одежды, сложенные рядом с раковиной.

Ярко-красные кружевные трусики сверху.

Чёрт. Она, очевидно, планировала принять душ передо мной.

Я раздеваюсь и захожу в кабинку. Включаю воду, позволяя теплу бежать по мне, а затем протягиваю руку и переключаю её на холодную. Полностью становлюсь под струю, позволяя ледяной воде струиться по мне, так как пока не могу получить большего.

Это не помогает моему стояку, однако я уверен, что не смогу стоять в душе и удовлетворять себя. Ведь благодаря ей я снова взбешён, а в состоянии гнева наверняка не смогу кончить.

Быстро помывшись с мылом, я ополаскиваюсь и выхожу. Хватаю полотенце, которое лежит рядом с её одеждой, и, отведя глаза от её нижнего белья, оборачиваю его вокруг талии.

Она стоит снаружи, широко распахнув глаза, когда я открываю дверь.

— В следующий раз клади нижнее бельё под чёртову одежду, а не сверху, — я обхожу её и захожу в комнату Сти. Затем быстро вытираюсь и одеваюсь. По крайней мере, мой стояк наконец-то успокоился.

Легче было бы просто уйти. Но тогда мне придётся возвращаться каждое утро и уходить каждый вечер, а это слишком рискованно. Всё это может заметить какой-нибудь репортёр, проследив за мной, и тогда СМИ разобьют здесь лагерь.

Спустившись вниз, я вынимаю Милу из стула и несу её в гостиную. Она прыгает на диван и почти сразу же бросается к ящику с игрушками. Отпустив её, я включаю телевизор.

А там:

«СОЛИСТ «DIRTY B.» ОТЕЦ?»

Да. Да, он чёртов отец, и это не твоё собачье дело, назойливая сучка.

Я решаю, что Марк не будет впечатлён, если я так отвечу на их «Что вы думаете?» по электронной почте. На экране показывают репортёров, а на заднем фоне — мой дом. Увеличиваю громкость, чтобы послушать.

— ...с тех пор, как вчера выходили за покупками, не был замечен ни Коннер, ни кто-либо из «Dirty B.».

О покупке продуктов теперь говорят в новостях? Им что, больше заняться нечем?

— Есть ли что-то новое вне дома в это утро, Анна? Есть ли доля правды в словах репортёров?

— К сожалению, мы не знаем. Представители «Dirty B.» не отвечают ни на звонки, ни на письма, так что можно было бы предположить, что в этом есть доля правды. Есть также повод думать, что матерью является девушка, которую он встретил ещё до того как группа прославилась, а теперь она вернулась за алиментами.

Я фыркаю. Неправда. Софи не попросила у меня ни копейки, а если вспомнить её лицо, когда я купил ребёнку барьер и песочницу, она и не намерена.

— Думаю, они пришли бы к такому выводу рано или поздно, — говорит она тихим голосом из дверного проёма.

— Это просто журналисты, — я выключаю телевизор и бросаю пульт на подушку рядом с собой. — Они живут для того, чтобы говорить о дерьме.

— Плохо! — кричит Мила, указывая на меня. — Плохо!

Я вздрагиваю, глядя то на неё, то на Софи.

Её губы изгибаются в улыбке.

— Слово, начинающееся на «д», запрещено в этом доме.

Я поднимаю брови.

— Слово на «д» запрещено?

— Да, именно поэтому ты больше не будешь его употреблять, — она берёт расчёску со столика, стоящего рядом, и проводит ей по влажным волосам. — Позже мне нужно пойти в магазин. Я возьму Милу.

— Зачем?

— Потому что будет выглядеть подозрительно, если я не сделаю этого. У меня нет здесь семьи, которая могла бы присмотреть за ней, пока я бегаю по делам.

Я провожу рукой по лицу.

— Я сбегаю в магазин за тебя.

— Нет, ты не станешь этого делать, — она грозно смотрит на меня. — Я буду готова через десять минут.

***

В доме жутко тихо без смешков или криков Милы. Даже когда Эйден тихо пробирается через заднюю дверь с моей гитарой.

— Кто-нибудь видел тебя?

— Я пробежал через лес. Полиция заблокировала его.

— Хорошо. Тэйт сказал, что ранее они преследовали его до Уолмарта, — киваю я.

— Они последовали за отцом в магазин. Чёрт возьми, это уже не смешно. Думают, что мы будем приходить к тебе каждый раз, когда выходим из дома. Ты причина беспорядков, братан, — фыркает Эйден.

— Да, кто хочет тихо провести перерыв в туре? — я забираю у него чехол от гитары. — Спасибо за это.

Он понимающе улыбается.

— Нет проблем. Когда ты собираешься признаться?

— Когда они узнают, где я, — открываю чехол.

Эйден уходит так же, как и пришёл, а это означает, что я снова остаюсь один в тишине. Поднимаю свою гитару и ставлю её на колено, наигрывая ноты. Они мягко вибрируют одна за другой, наполняя воздух сладким акустическим звуком.

Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Мои пальцы двигаются и бьют по струнам, перебирая их в произвольном порядке. Каждое моё движение свободное, его не сдерживает текст или коллеги по группе, или студия звукозаписи.

Вскоре, тем не менее, ноты сливаются воедино и обретают смысл. Они образовывают медленную мелодию, которую не нужно дополнять барабанами или гулом электрической гитары. Чистая и лёгкая музыка, и я делаю паузу, чтобы вынуть из чехла мой блокнот и карандаш.

Я делаю набросок музыкального такта и записываю ноты, которые помню. Затем переигрываю их, изменяя некоторые из них. Упираюсь ногой о барный стул, в результате чего основание гитары приподнимается, и проверяю ещё несколько нот.

Продолжаю делать это снова и снова, позволяя себе следовать за музыкой. Я постоянно останавливаюсь, чтобы записать ноты, а затем возвращаюсь к игре.

Чувство свободы от возможности писать музыку в своём собственном темпе невероятно. Мои губы дёргаются вверх, когда мелодия заканчивается, и, уронив карандаш, я начинаю всё сначала.

Мои пальцы гладят струны, наполняя воздух вибрацией за вибрацией. Печальная и притягательная мелодия отражает желание и память. Музыка всегда отражает то, что внутри. Это то, что я чувствую и как справляюсь.

Так было всегда и происходит снова — я пишу музыку для неё. Потому что не знаю иного пути.

Стучу ногой в такт и напеваю, быстро записывая слова. Играю, переносясь в другое место. То, что было простым скопом заметок, становится песней, отчаянно нуждающейся в тексте.

— Это новая?

Я поворачиваюсь, двигая рукой по струнам, и смотрю в яркие голубые глаза.

— Да.

— Она хороша, — Софи улыбается, отворачиваясь. Она появляется снова спустя несколько секунд, держа в руках пакеты.

Я кладу гитару на стол.

— Оставь их здесь.

— Спасибо, — Софи убирает прядку за ухо и возвращается на улицу.

— Где Мила? — спрашиваю, забирая вторую часть покупок.

— Наверху. Она уснула в машине, — Софи закрывает дверь и проходит мимо меня на кухню.

Я следую за ней и помогаю ей разгрузить сумки. Время от времени она показывает мне, куда нужно класть продукты, но мы не разговариваем. Я наполняю чайник и включаю его, схватив две кружки, когда она заканчивает.

— Спасибо, — мягко говорит она, когда я передаю ей чашку кофе.

— Пожалуйста, — беру свою и смотрю на её.

Она выглядит уставшей, если тени под глазами что-то значат. Её щёки краснеют, когда она чувствует на себе мой взгляд. Знаю, что должен отвернуться, но не могу.

Это как постоянная игра в пинг-понг. В одну минуту я злюсь, а в следующую не могу перестать пялиться на неё. Я не знаю, что должен чувствовать и что она хочет от меня. Чёрт, я даже не знаю, что хочу чувствовать.

Мои эмоции меняются чертовски быстро.

Софи ставит свою кружку на столик и смотрит мне в глаза.

— Мне очень жаль. За прошлую ночь.

— Не беспокойся. Ты была пьяна.

— Я не была пьяна. Я была слегка навеселе.

— Ну, что бы то ни было, ты явно не могла справиться с этим.

— Я справлялась с этим просто отлично, пока, в конечном итоге, не стала играть роль личного ассистента для третьей части «Dirty B.», — она хмурится. — Так у вас такое везде, куда бы вы ни шли? Девушки всё время?

— Ты оказалась замешана в это? Дерьмо. Они… возбуждаются.

— Да, я не шучу. Девушки часто дают Тэйту бельё с их номером, написанным внутри?

Мои губы расплываются в огромной усмешке.

— Чаще, чем ты думаешь.

— Классно, — она закатывает глаза. — А ты получал?

— Ничего, что не попало бы в мусор или карманы моих братьев, по пути в комнату.

Я никогда не брал номера. И никогда не хотел. Не их.

— Серьёзно? Я не верю.

— Ты и не должна, принцесса, — я пожимаю плечами.

— Хорошо, — бормочет она, потягивая кофе. — В любом случае, мне не следовало говорить то, что я сказала прошлой ночью. Всё вышло из-под контроля, поэтому я сделала вид, что иду на свидание с Каем. Мне жаль.

— Я бы хотел извиниться за шорты, — мой разум возвращается к сегодняшнему утру.

И мой взгляд падает на её бёдра, потому что я знаю, что на ней надето. То чёртово красное кружево, которое лежало на её одежде.

Мой член тоже знает.

— Тебе повезло, что я вспомнила о необходимости их надеть, — отвечает она, поднимая брови.

— Прости, что? — исследую глазами её тело. Медленно.

— Обычно я забываю, вот и всё, — небольшая ухмылка украшает её губы, и она поворачивается на пятках, готовая уйти.

Чёрт, нет.

Я хватаю её за руку и тяну к себе. Она поворачивается, бросая на меня взгляд сквозь ресницы, и я стискиваю зубы.

— Для той, кто установил границы всего несколько часов назад, ты слишком пытаешься размыть их.

— Не понимаю, о чём ты.

— Тогда позволь мне объяснить.

Я прижимаюсь ртом к её, запуская руку в мягкие волосы. Она хныкает от резкости моего поцелуя, но хватает меня за воротник, прижимаясь ко мне.

Моя рука находит путь к её попке, и я прижимаю Софи к себе, притягивая за бёдра, каждая часть наших тел соприкасается. Она ударяется спиной о стену, когда я толкаю её, проскальзывая языком в её рот.

Её язык борется с моим, гладит, пробует. Она похожа на кофе, попкорн и конфетку — возбуждающая, сладкая и острая. Софи ощущается чертовски мягкой подо мной, и я чувствую её каждой клеточкой своего тела.

Чувствую, как жар распространяется по моим венам. Как мой личный наркотик, она владеет мной.

Провожу другой рукой по спине и обхватываю заднюю часть шеи, прижимая её рот всё сильнее и сильнее. Как будто мне нужно больше, потому что она не сможет двигаться, если я буду держать её так крепко. Она сможет только стоять здесь, растворяясь во мне, и позволять целовать её, где мне вздумается.

— Мила, — выдыхает она, поворачивая голову в сторону.

Чёрт возьми.

Софи встречается со мной взглядом, её грудь вздымается. Её губы опухли и покраснели, а глаза сияют. Вожделением и грустью. Желанием и гневом.

— Это больше, чем размытие, для справки, — выдыхает она, вырываясь. — Чёрт, это полное уничтожение.

— Нет, — я быстро хватаю её за руку, прежде чем она успевает полностью отвернуться. — Это исчезновение. Полное уничтожение, принцесса, это когда ты на спине, а я внутри тебя.

— Если бы только ты рассуждал так же, как целуешься.

Она вырывает руку и бросается из комнаты. Я ухмыляюсь, наблюдая за ней, слишком сильно ощущая оставшийся вкус кофе и конфет на моих губах.

Глава 13

Софи

Обед.

«Давай пообедаем», — сказал он. — «Попросим маму и Лейлу присмотреть за Милой и пойдём пообедаем».

И не важно, что мы не можем поговорить без криков или поцелуев, а для двух человек, предположительно скрывающихся от СМИ, это очень, очень глупо.

Коннера это не волнует. Видимо, нам необходимо побыть наедине, где-то в нейтральном месте, чтобы наш разговор к чему-нибудь привёл.

На самом деле, мы не разговаривали двадцать четыре часа, но ладно. Давай поговорим. Почему бы и нет?

— Улыбнись, — он смотрит на меня через салон машины.

Я отворачиваюсь от него, потому что не знаю, о чём нам разговаривать. У него уже есть ответы, которые он хотел получить, и я сказала всё, что нужно.

— Знаешь, идея пообедать не сработает, если ты всё время будешь на меня злиться.

— М-м-м.

— Соф. Кончай дуться.

Я быстро разворачиваюсь и впиваюсь в него взглядом.

— Ты представляешь, как это глупо? Задумывался ли ты, хоть на секунду, как быстро нас смогут узнать?

— Мы в сорока пяти минутах езды от Шелтон Бэй. Никто не знает твою машину. Чёрт, никто даже не знает, кто ты, — он направляет мою машину к небольшой закусочной в глуши.

— Одно фото, Коннер. Одно фото, и какой-нибудь болтун, вроде Нины, будет радоваться, рассказывая всему миру и своей матери — чёрт, и даже бабушке — кто я.

Толкаю дверь, чтобы выйти, и захлопываю её за собой.

— Никто не заметит нас здесь, так что расслабься, — он следует за мной и открывает дверь закусочной.

— Ты знаешь, что я могу сама открыть дверь.

— Можешь, но это не значит, что ты должна.

— Ох, счастливая я, джентльмен привёл меня на обед.

— Джентльмен с грязными мыслями, — от его слов волосы встают дыбом.

Я медленно выдыхаю, нахожу кабинку в конце и беру меню, забившись в угол. Коннер усаживается напротив меня и берёт ещё одно.

— Нина ничего не скажет. Она слишком привязана к Тэйту.

Смотрю на него поверх меню.

— Никто не привязывается к Тэйту. Никто, уважающий себя, по крайней мере.

Он кривит губы.

— Тем не менее, она ничего не расскажет. Возможно, даже не попытается.

— Верно. Но, между прочим, когда я видела её в последний раз, она не выглядела слишком привязанной к Тэйту. Вам всем следует быть внимательнее, если он — её способ вернуться к тебе.

Коннер опускает моё меню и хмурится.

— Вернуться ко мне? Она никогда не была со мной.

— И ты думаешь, что она никому ничего не расскажет о нас? — я торжествующе вздёргиваю брови и поднимаю меню. — Что и требовалось доказать.

Он затихает, когда подходит официантка и начинает диктовать мой заказ, а затем что-то грубо приказывает ей, глядя в мою сторону.

Я грызу ноготь на большом пальце и смотрю на край стола. Ну, по крайней мере, часть моего раздражения покидает меня. Не могла представить их вместе, в кровати или вне её. Она взбесила меня, вселив сомнение, когда сказала, что была его жилеткой для слёз, когда я уехала.

Только в её стервозных мечтах.

Коннер продолжает смотреть на меня, не отрывая взгляда даже на миллисекунду.

— Что она сказала тебе?

— Ничего, что побеспокоило бы меня.

— Врушка.

— Кто сказал?

— Твои покрасневшие щёки. Ты всегда была плохой вруньей.

Я стреляю в него взглядом и хватаю с края стола свой молочный коктейль.

— Она пыталась заставить меня поверить, что вы двое... были близки... когда я уехала.

Засмеявшись, Коннер давится своей газировкой и бьёт себя в грудь.

— Что она тебе сказала?

— Не заставляй меня произносить это снова, — морщась, мешаю трубочкой коктейль в стакане.

— Я не трахнул бы её. Да я бы даже не прикоснулся к ней, не говоря уже о сексе.

— Мне не важно, — я медленно делаю глоток.

— Тебе следует лучше следить за своими щёчками. Нехорошо, что они постоянно такие румяные.

— Отстань.

— Мечтай.

— Ты такой ребёнок.

— Это всё из-за тебя. Что ещё я могу сказать? С этим ничего не поделаешь.

— Это просто смешно. Ты действительно привёл меня на обед, чтобы мы ругались всё время? Потому что мне это уже до смерти надоело, — встречаюсь с ним взглядом.

Он вытягивает руки над головой.

— Нет, я просто пытаюсь очаровать тебя, но мне, видимо, это не слишком удаётся.

— Ладно, во-первых, — говорю я, подняв палец, — конечно, ты должен обладать каким-то шармом для своей работы, и во-вторых, — поднимаю второй, — ты самоуверенный придурок.

— Чёрт, мой член — моё очарование.

— Тогда тебе следует подумать о том, чтобы не разговаривать, потому что это не сработает.

Он усмехается, и его плечи трясутся от тихого смеха. Эта заразительная на вид усмешка лишает шанса не улыбнуться в ответ. Поэтому я показываю ему средний палец. Он не добьётся своего.

Его улыбка немного спадает.

— Чёрт возьми, Соф. Я по тебе очень скучал.

Моя улыбка исчезает совсем, и я опускаю взгляд.

— Что это? Я говорю тебе, что скучал, а ты смотришь на стол?

— Я тоже по тебе скучала, — тихо отвечаю я. — Каждый день, Кон. Я скучала каждый день, пока больше не смогла.

— Почему ты не сообщила, что в порядке?

— Потому что, заговорив с тобой однажды, я бы захотела вернуться. Но я не могла сделать это.

— Почему? — он останавливается, когда нашу еду ставят на стол. — Что было настолько плохим, что ты уехала? И не говори о группе, здесь есть что-то ещё. Я знаю тебя, Соф. Знаю, что о чём-то ты не рассказываешь мне.

Его акцент усиливается в конце, я поднимаю глаза и вижу бурю эмоций в его тёмно-синих глазах. Беспомощность, растерянность, обида. Ненавижу себя за это.

— Я была напугана, — окунаю фри в кетчуп, — просто... напугана. Поэтому я сбежала. Вот и всё.

— Чем? Ты должна была знать, что я бы не оставил тебя. Я был бы здесь столько, сколько понадобится. Мы бы справились с этим.

— А потом ты бы уехал, а тут остался целый мир, частью которого я не смогла бы стать? — я грустно улыбаюсь. — Это не сработало бы.

— Но и твой вариант не сработал, не так ли?

Я игнорирую его слова и продолжаю есть. Он прав, это так. Предполагалось, что нахождение вдали от него ослабит чувства, и когда мы увиделись бы снова, ничего не имело бы значения. Не имело бы значения, появилась ли у него новая девушка, стал он бабником или всё ещё хочет меня.

Я должна была рассказать ему о Миле и объяснить, почему уезжаю, а затем двигаться дальше.

Должна, должна, должна была.

Должна была сделать то, что никогда не произошло бы. Это должно было быть чем-то идеальным: тем, за что ты можешь уцепиться поздней ночью, когда не можешь уснуть.

Это должно было как-то обнадёжить сердце, которое мечтает об идеальном.

Потому что мой идеал был бы прекрасным. Я не испытывала бы боль, глядя на него. Моё сердце не замирало бы как прежде, когда он смеётся, а в животе не появлялись бы бабочки каждый раз, когда его губы подрагивают.

И я совершенно точно не становилась бы беспомощной каждый раз, когда он целовал бы меня.

Коннер наклоняется через стол и кладёт свою руку на мою. Я качаю головой и опускаю её на колени. Не могу позволить ему прикасаться ко мне. Не могу прикасаться к нему. Мы не можем быть большим, чем просто родителями, потому что он уйдёт, а я снова останусь уязвимой перед своими страхами.

Это не иррационально. Не тогда, когда это безопаснее для Милы. Для неё лучше, когда мы не вместе и тайно страдаем, чем, когда вместе и больно всем троим.

Моё сердце может желать его с каждым сделанным ударом, и оно, возможно, хочет идеальной семьи, в которой мы все вместе радуемся и смеёмся. Оно может хотеть улыбок, бесконечного веселья и ласковых касаний. Может желать страстных поцелуев украдкой, когда рядом нет ребёнка, и ему, возможно, потребуются бесконечные ночи, но это не имеет значения.

Я многое узнала о своём сердце после отъезда, и главное из этого — оно мечтатель.

А мечты не всегда становятся реальностью.

Что-то вспыхивает за окном. Я смотрю на Коннера, во рту пересыхает. Он оглядывается вокруг и смотрит на то место, где снова что-то вспыхивает. И ещё.

— Чёрт, — он встаёт и тянется за своим бумажником. Бросив несколько банкнот на стол, протягивает руку.

— Что?

— Мы уходим. Сейчас же, — он обходит стол и берёт меня за руку, поднимая с сиденья.

Я крепче сжимаю его пальцы, когда вижу причину. Фотографы. Я застываю, раскрыв рот.

— Сейчас не время ловить мух, принцесса, — шипит он, — идём отсюда.

Он твёрдо обнимает меня за плечи, прижимая к себе, и открывает дверь. Во второй раз мы подвергаемся шквалу вопросов.

— Коннер, слухи правдивы?

— Коннер, у вас есть ребёнок?

— Это мать вашего ребёнка?

— Коннер, правда ли, что мать ребёнка — это кто-то, с кем вы переспали в туре?

Он крепче обнимает меня и продолжает прокладывать путь через них другим плечом. Одной рукой я закрываю лицо, отмахиваясь от их навязчивости, когда они начинают наступать на нас, а другой цепляюсь за его рубашку.

— Вы мать его ребёнка?

— Кто она, Коннер?

— Матери вашего ребёнка всё равно?

— Внутрь, — приказывает он, подталкивая меня к открытой двери машины.

Мне не нужно повторять дважды. Я бросаюсь в машину, и он захлопывает дверь. Коннер оббегает машину, расталкивая фотографов, и занимает место водителя. Через несколько секунд начинает работать двигатель, но он не заглушает их вопросы.

Мы отъезжаем от закусочной.

— Нам придётся поехать ко мне домой. Твою машину мы оставим там. Я заплачу за твою аренду.

— Неважно, — бормочу, сползая вниз по сиденью. — Вероятно, к утру они узнают моё имя, адрес и размер чёртового лифчика.

Он не отвечает, потому что знает, что это правда. Они будут распространять фотографии и пытаться получить как можно больше информации о блондинке, которая была замечена с певцом, магнитом для скандалов. Вот и всё, что будет иметь значение.

Кто я? И я ли мать его ребёнка?

Поднимаю ноги и опускаю на колени голову, запустив руки в волосы. Я знала, что это была плохая идея. Говорила ему об этом, но он не слушал.

Каждая носительница яичников знает, кто такой Коннер. Они, очевидно, сразу же проинформируют СМИ. Глупо было думать, что мы сможем выйти незамеченными.

Я не разговариваю с Коннером, пока он ведёт машину. Не говорю ни слова, несмотря на его попытки несколько рад завести разговор. В конце концов, он сдаётся, и мы едем в тишине, пока не оказываемся в пяти минутах от города, и не звонит его телефон.

Он включает громкую связь и кладёт его на колено.

— Что ещё?

— Какого чёрта ты творишь, Коннер? На публике? — кричит женский голос из телефона.

Он скрипит зубами.

— Отвали, Дженна. Не забывай, кто платит тебе.

— Твой брат платит мне, придурок! — отвечает она, продолжая кричать. — Вы не могли устроить пикник на пляже или что-нибудь в этом роде?

— Пикники не в моём стиле.

— Нет, но, очевидно, медиацирк в твоём.

— Что я могу сказать? Я наслаждался парочкой трюков.

— Не могу поверить, что ты был таким легкомысленным, — говорит Дженна. — Тебе лучше вернуться домой, потому что не только мне есть, что тебе сказать.

— Я уже здесь, — он сигналит, разгоняя СМИ, и подъезжает к дому.

Охранники отталкивают их, борясь с несколькими журналистами, когда те набегают. Правильно. Придурки.

Нервничая, Коннер открывает свою дверь.

— Не смотри на них. Опусти голову и беги в дом.

Вижу, что открывается дверь дома. Коннер притягивает меня к себе, как только я выхожу из машины, но я отталкиваю его и бегу в дом.

Теперь я могу злиться. Теперь, когда мы практически наедине, я имею право беситься.

— О чём вы думали? — кричит на нас Тэйт. — Так много секретности!

— Даже не думай повесить это на меня! — кричу в ответ. — Эта умная мысль пришла не в мою голову. Поговори с Мистером Блестящая Идея позади меня!

Я проталкиваюсь мимо него на кухню, где ждёт девушка лет двадцати, предположительно Дженна.

Она встаёт и протягивает мне руку.

— Софи, полагаю.

— Это я. О, посмотри, я уже известна, — пожимаю её руку, стреляя взглядом в Коннера через плечо.

— Послушайте, вы меня не так поняли, — он запускает пальцы в волосы. — Мы просто пошли поговорить наедине. Мы не можем делать это рядом с Милой.

— Бред. Вы могли бы спуститься на пляж, — говорит Тэйт. — Не следовало выходить на публику.

— Подожди, что это? О, это дежа вю! — огрызаюсь я.

Коннер направляет на меня озлобленный взгляд.

— Ты не настояла на своём.

— Мы не разговаривали вчера. Честно говоря, я не очень хочу разговаривать с тобой и сегодня.

— Так почему разговариваешь?

— Потому что я не хотела спорить перед Милой!

— Но хочешь сейчас?

— Да! Потому что сейчас её здесь нет, и я могу сказать тебе, как чертовски зла на тебя за этот дерьмовый трюк и какой ты невежественный и вспыльчивый засранец!

— Ух ты, Соф, почему бы тебе не рассказать мне, что ты чувствуешь на самом деле? — он поднимает руки.

— Ты хочешь этого? Хорошо. Я бы хотела никогда не возвращаться. Мне бы хотелось остаться в Шарлотте с Милой, потому что это не этого я хотела! — мой голос охрип от крика, но я не могу остановиться. — Я вернулась, потому что думала, что это будет к лучшему, но я ошибалась. Боже, я была неправа. Я не должна была привозить её сюда.

Он мгновение колеблется.

— Так ты жалеешь, что не скрывала её от меня дольше? Вау, держи награду Мама Года.

Я резко выдыхаю, его слова ранят. Моё сердце колотится, и с каждым ударом становится всё больнее.

— Да пошёл ты, — говорю, отступая к двери. — Пошёл ты, Коннер Бёрк.

Распахиваю дверь и выбегаю.

— Дерьмо. Софи. Чёрт! Подожди!

Я спрыгиваю с крыльца, игнорируя лестницу, и бегу к лесу. В место, которое хранит память о полуночных поцелуях и слезах после ссор. Место, где мы провели почти каждую секунду, скрываясь в тени деревьев.

— Соф, я не имел это в виду!

— Нет! — я поворачиваюсь к краю леса и понижаю голос. — Вот и всё. Я сделала это. Я хочу видеть тебя только тогда, когда ты забираешь Милу. Твоя мама может оставить её у вас дома. Я заберу её утром.

— Что?

— Мы не можем поступать так. Мы продолжаем сражаться, но я больше не могу это продолжать. Мила будет с тобой, когда ты захочешь, но я не хочу иметь с тобой ничего общего.

Я разворачиваюсь и бегу в лес, сожалея о каждом сказанном слове, несмотря на то, что они исходили от сердца. Это несправедливо по отношению к нам и нечестно по отношению к Миле.

Я не могу отказать ему в ней, но готова отказать в себе.

И я также готова отказать себе в нём.

Глава 14

Коннер

Я наблюдаю за её уходом, абсолютно неспособный сделать что-нибудь с тем, что она снова покидает меня.

Зачем я это сказал? Почему мне надо было быть таким ублюдком? Она не заслуживает этого.

Да, она забрала у меня Милу. Но именно она была с ней всё это время. Она целовала раненные коленки и вытирала испачканное лицо. Она в одиночку проводила бесконечные часы, укладывая мою дочь спать и задаваясь вопросом, уснёт ли она сама. Она учила её ходить и говорить, и всем другим удивительным вещам. Она, чёрт возьми, была с ней двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, днём и ночью, утром и вечером.

Не важно, насколько я зол на неё из-за того, что она не хотела бы возвращаться сюда, она не заслуживает таких слов.

Потому что у неё есть оправдание. Она лишь пыталась защитить Милу. Делала то, что было естественно для неё. То, что должно было быть естественным для меня.

Только я не защитил её. Я сделал всё наоборот. Я напугал её.

— Чёрт возьми!

Опускаю руки на ближайшее дерево и прислоняюсь к нему. Смотрю на землю и несколько раз ударяю кулаками по коре. Мои глаза горят от слёз вины. Из-за Софи и Милы.

Ни одна из них не заслуживает этого. Ни на одну чёртову секунду.

— Прекрасно, ты был в ударе, — проносится по двору голос Дженны.

— Если ты здесь, чтобы поделиться со мной своими нравоучениями, то не утруждай себя. Они уже в моей голове.

— Нет, она уже сделала то, что ты заслуживаешь, козёл.

— Ну, спасибо за поддержку, — отталкиваюсь от дерева и направляюсь в дом. — Мне не нужны напоминания о том, что я облажался. Моя дочь, находящаяся здесь без матери, достаточное напоминание об этом.

— Ах, она здесь? — её голос наполнятся радостью. — Я люблю младенцев.

— Она не младенец. Ей почти два.

— О, но они такие милые со своими сокращёнными словечками.

Смотрю на неё через плечо.

— Продолжишь вести себя так, и я подумаю, что ты беременна, — она прикусывает губу и улыбается. — Да ну.

— Я узнала об этом за день до приезда сюда, — она пожимает плечами. — Плата за секс на работе.

— Хорошо, что твой парень работает на нас, иначе я бы поинтересовался, когда ты успела, — обнимаю её за плечи и легонько сжимаю. — Поздравляю, Джей. Ты будешь великолепной мамой.

Она обнимает меня за талию и кладёт голову на плечо.

— Ты тоже, знаешь. Папой, не мамой. Как только у тебя появится реальный шанс.

— У меня был шанс. Я облажался, — печально улыбаюсь. — Чёрт, у меня был больше, чем шанс. Я мог бы подарить Миле настоящую семью, но нет, я сказал нечто дурацкое и конкретно облажался.

Я отпускаю Дженну и захожу внутрь. Как только она присоединяется ко мне, в комнату вплывает мама с Милой на руках.

Моя малышка визжит, едва увидев меня, и начинает вырываться из маминых объятий. Я беру её и, прижав к себе, утыкаюсь лицом в её непослушные тёмные волосы и вздыхаю.

— Папочка, — лепечет она мне на ухо.

Обнимаю её ещё крепче. Чёрт, как я мог сделать что-то такое, что может причинить ей боль? Легко… я забыл, кто действительно имеет значение. Я сосредоточился на Софи вместо дочери, сделал то, чего не собирался.

Но легко было забыть, когда они обе так для меня важны.

— Ты повеселилась с бабулей и тётушкой Лейлой?

— Да, папочка. Веселье! — она хлопает в ладоши. — Ох! Кроля!

Мила начинает лихорадочно осматриваться, пока Тэйт не подаёт ей игрушку. Она моргает, смотря на него, будто впервые видит, а после на её лице вспыхивает широкая улыбка.

— Тэй! — счастливо кричит она. — Кроля, спасибо!

Я тихо смеюсь.

— Похоже, у тебя новый друг.

Протягиваю ему Милу, и он испуганно пялится на меня.

— Какого чёрта, бро?

— Тэй, Тэй! — Мила цепляется за него, смеясь, и Тэйт берёт её на руки.

Он неловко сажает её на бедро и смотрит сверху вниз. Видеть, как мой самоуверенный татуированный старший брат держит маленькую девочку, очень смешно. Трогательно, но смешно.

У меня появляется полуулыбка, но она пропадает, когда я получаю резкий подзатыльник.

— Что за...

Поворачиваюсь и натыкаюсь на взгляд Лейлы, поднимающейся по лестнице.

— Что укусило её за задницу? — спрашиваю маму.

Она приподнимает брови, поджимает губы и отворачивается.

Думаю, Софи рассказала им, что случилось.

Я вздыхаю и забираю Милу. Зайдя в гостиную, опускаю её на пол и сажусь на диван. К нам подходит мама с карандашами и бумагой и кладёт их перед ней.

Мила смотрит наверх с улыбкой.

— Спасибо.

Я наблюдаю за ней, когда она бросает кролика и хватает зелёный карандаш. Мила начала чёркать на листе, не рисуя ничего конкретного, а затем меняет зелёный карандаш на фиолетовый. Я продолжаю наблюдать за ней, позволяя заниматься своим делом. Закончив с первым листом, она отталкивает его в сторону и приступает к следующему рисунку.

Она в таком блаженном неведении о боли родителей.

Надеюсь, так и останется.

Лейла просовывает голову в дверной проём и переводит взгляд с Милы на меня.

— Что?

— Я ухожу, — зло произносит она.

— Великолепно. Зачем мне это знать?

— Затем, — тихо шипит она, чтобы не побеспокоить Милу. — Я ухожу, чтобы исправить твои косяки. Вот зачем.

Она разворачивается и исчезает, прежде чем успеваю сказать хоть слово. Я откидываю голову обратно на диван, глядя в потолок. Чёрт, от плохого к худшему.

Я должен был послушать Софи. Должен был позволить ей просто проигнорировать меня.

Должен был, хотел бы, мог бы.

Поднимаюсь наверх в свою комнату, беру блокнот с карандашом и возвращаюсь в гостиную. Мила настолько погружена в своё занятие, что даже не заметила мой уход. Кладу блокнот на колено и нажимаю на кончик карандаша.

— Пишешь песню? — тихо спрашивает Кай, садясь возле меня.

Я киваю и, касаясь карандашом бумаги, позволяю словам излиться.

***

На следующее утро, я выползаю из комнаты, пока Мила продолжает спать. Спускаюсь, обходя скрипучие ступени, и иду на кухню. Моя гитара прислонена к задней двери, я поднимаю её и кладу на стол. Открываю чехол и беру два блокнота: один из чехла, а второй, в котором писал вчера.

Ранним утром прохладный ветер обдувает мою голую спину, пока я сижу на ступеньках крыльца, гитара лежит на коленях. Я перелистываю блокноты, пока не нахожу нужные записи, и пытаюсь связать ноты с текстом.

Я играю и напеваю каждые пару строк, чтобы убедиться, что всё правильно. Я уверен в том, что делаю, но в любом случае повторяю снова и снова. Повторяю до тех пор, пока мелодия не застревает в моей голове, и я не обретаю уверенность, что ненавижу каждое слово, написанное прошлой ночью.

— Всё в порядке, сынок? — папа просовывает голову в дверной проём, когда я заканчиваю играть.

Поднимаю на него взгляд.

— Да. Просто… запутался.

— Мила проснулась, — произносит он. — Не спеши. Твоя мама приготовила ей завтрак.

— Ты должен был позвать меня раньше, — закрываю блокнот и встаю. — Я бы сам сделал.

— Ты успокаивался. У меня не было намерения прерывать тебя, — мама прерывает нас суровым взглядом. — После вчерашнего тебе точно это необходимо.

Я не обращаю внимания на раздражение в её голосе и прохожу мимо неё в дом.

— Во сколько она заберёт Милу?

— В час, — отвечает мама. — Лейла написала мне.

— Ладно, — целую Милу в голову и кладу несколько тостов в тостер. — Она в порядке?

— Лейла? В полном.

— Ты знаешь, что я имел в виду Софи.

— Что ты подразумеваешь под «в порядке»? — спрашивает она, подняв брови. — Ты в порядке сейчас?

Приму это как нет.

Пока мой тост поджаривается, я смазываю арахисовым маслом каждый ломтик. Я откусываю от одного и облокачиваюсь о столешницу, наслаждаясь хрустом. Меня окружает напряжённая и неловкая тишина.

Тэйт заходит через переднюю дверь, выглядя так, будто не ночевал дома.

— Тэйт Бёрк! — кричит мама. — Где ты был?

— Отстань, мам, — он направляется сразу наверх. Надеюсь, в душ.

Эйден фыркает, проходя на кухню.

— Эй, бро, у них скоро будет ещё один из братьев Бёрк, о котором можно будет писать домыслы. Он может даже скинуть тебя с первой страницы, когда его последняя пассия продаст свою грязную историю, — он хлопает меня по плечу.

Я ухмыляюсь. Да. Та история о групповушке была неловкой, мягко говоря. Всё-таки, Тэйт был не виноват, что одна из девушек, будучи проституткой, продала звёздную историю в газету. Не думаю, что в следующие три месяца родители бросили на него хоть один взгляд. Чёрт, да они не разговаривали с ним полгода.

— Лучше бы этого не произошло, — ворчит мама.

— Диана, дорогая, почему бы тебе не принять душ? — папа выводит её из кухни.

Она опять ворчит, но делает, как он сказал. Папа ждёт, пока она не окажется вне пределов слышимости, и садится за стол, опираясь о него.

— Слава Богу, — произносит он, вздыхая. — Я имел дело с этим всю ночь, так что вам, мальчики, лучше поработать над своим поведением. Я понимаю, что слишком поздно говорить об этом Коннеру и Тэйту, но, Эйден, дорогой мой, веди себя, сынок, как идеал для своего папы.

— Дорогой отец, готов поставить на это левую половину задницы, — Эйден выхватывает у меня другой тост и уворачивается, когда я собираюсь ударить его.

— Задница! — весело кричит Мила.

— Что? Нет, — я наклоняюсь перед её стульчиком. — Плохое. Плохое слово.

— Задница, — хихикает она, прикрыв лицо ладошками.

Я стреляю взглядом в Эйдена.

— Спасибо.

— Извини, братан, — он на самом деле выглядит виноватым.

Вытираю лоб и поднимаю её со стульчика. Пора готовиться.

***

— Что думаешь? Отстой, да?

Мила хватается за пальцы ног и раскачивается.

— Приму это как «да», — вздыхаю и беру карандаш, чтобы изменить несколько слов. — Ладно, господин автор, как насчёт… — я наигрываю последние поправки перед припевом и начинаю читать с листа. — Время пройдёт, и чувства изменятся, но ты не знаешь, всё те же ли мы, я всё ещё хочу тебя как раньше, я всё ещё хочу тебя, как ты хочешь меня... Да?

Мила хлопает в ладоши.

— Да, папочка!

— У тебя явно мамины способности для написания песен, а не мои, — я проверяю следующий абзац. — Ладно, следующие строки, — снова начинаю играть. — Я отрицаю это, потому что больно, я борюсь с этим, потому это чувство сжигает, но я хочу всё, что ты можешь дать... Как-то так?

Я смотрю наверх, Софи стоит в паре шагов позади Милы. Её волосы собраны на макушке, тёмные тени залегли под глазами, губы потрескались.

Мила снова хлопает в ладошки в знак согласия, и я киваю.

— Хорошая работа, детка, — ставлю галочку рядом со строчками. — Смотри, кто пришёл.

Она поворачивает свою маленькую головку и падает навзничь. Смеётся, встаёт и, подбежав к Софи, обнимает её за ноги.

— Привет, малышка! — Софи наклоняется и поднимает её на руки. — Тебе было весело с папой?

Мила кивает.

— Пой! Папа, пой! — она смотрит на меня с большой улыбкой.

— Да, папа пел, — ставлю гитару и встаю. — Я принесу её вещи, — говорю Софи.

Она кивает и относит Милу на крыльцо. Лейла толкает меня в спину, и я, спотыкаясь, выхожу из кухни. Сыпля на неё проклятия, начинаю подниматься наверх, пока она наступает мне на пятки.

Она захлопывает дверь в спальню.

— О чём ты думал, так разговаривая с ней вчера?

— Я, очевидно, не думал, — начинаю собирать вещи Милы в её сумку.

— Да, серьёзно, Шерлок. Она плакала на моём плече, Кон, — Лейла хватает меня за руку и заставляет посмотреть на неё. — Всю ночь. Всю чёртову ночь.

Я выдёргиваю свою руку, моё сердце сжимается.

— Чего ты от меня хочешь, Лей? Я уже знаю, что она не примет извинений. Она не хочет разговаривать со мной. Хочешь, чтобы я послал ей цветы и чёртового мишку, держащего воздушный шар с надписью «Прости»?

— Я не знаю, но тебе стоит придумать что-нибудь.

— Я делаю то, что она хочет. Веду себя как отец, и держусь подальше от неё, — открываю дверь. — Уважаю её желания.

— Невозможно, — она качает головой и отступает в свою комнату. — Ты невозможный.

Она закрывает дверь, выгнав меня, и я минуту смотрю на неё. Что это значит?

Спустившись вниз, протягиваю Софи упакованную сумку Милы.

— Спасибо, — тихо произносит она, пристёгивая Милу в коляске. — Я приведу её завтра. Если ты хочешь.

— Да. Я могу прийти и забрать её.

— Нет. Я приведу её, — она наклоняется вперёд. — Готова, Мила?

Дочка кивает. Я наклоняюсь и целую её в лобик, потом в щёчки, в носик, и в завершении в маленький ротик. Она смеётся и крепко обнимает меня за шею.

— Пока, пап. Пока, пока, пока, — она машет мне пухлым кулачком.

— Пока, малышка.

Я дожидаюсь, когда они уйдут, а затем падаю на траву, подложив руки под голову. Чёрт, как бы мне хотелось, чтобы всё было не так. Так не должно быть. Она должна быть здесь, всё время рядом со мной.

Они обе должны быть рядом.

Нахрен всё это. Бью рукой по дереву рядом со мной. Я понимаю, что никогда не прощу Софи, но не могу осуждать её вечно. И, чёрт возьми, они обе мои, мои девочки, и они должны быть со мной. А не вдвоём на другом конце леса, пока я сижу здесь в одиночестве.

Но я ничего не могу с этим поделать.

Передвигаю гитару, возвращая её обратно на колени, и утыкаюсь в блокнот, снова погружаясь в музыку.

Глава 15

Софи

— Мила? Мила, детка, пожалуйста, вытащи свои пальчики из носа, — я вздыхаю и шагаю вперёд, убирая их.

Она вскрикивает и хлопает по дивану.

— Нет! — и сразу засовывает пальцы обратно.

— Мила Лу! — снова вытягиваю их. — Сделаешь это ещё раз, и ты наказана!

Она смотрит на меня и демонстративно засовывает два пальца другой руки обратно в нос.

— Всё. Ты наказана, — я в сотый раз убираю пальцы и поднимаю её на руки.

Наказываю её и засекаю время на таймере, поставив его на столешницу. Возвращаюсь в гостиную и с тяжёлым вздохом падаю на диван, потирая виски.

Три дня перетягиваний каната взад-вперёд с Коннером сводят меня с ума. Не только я безумно скучаю по нему, но и Мила тоже, ставя меня в известность своим плохим поведением. После трехчасового сна вчерашней ночью моё терпение стало тонким, как бумага, и я готова оставить её в кроватке, позволив кричать.

Мила продолжает кричать, даже будучи наказанной, так что особой разницы нет.

Когда она начинает кричать невыносимо громко, я встаю, поднимаю её, открываю детский барьер и поднимаюсь наверх. Положив её в кроватку вместе с одеялом, вхожу из комнаты. Хотя бы на пять минут, чтобы немного передохнуть и не убить её. О Боже, мне необходимо передохнуть.

Захожу на кухню и делаю себе кофе. Конечно, было бы проще позвать Коннера, чтобы он пришёл и успокоил её. Прошло две недели с моего возвращения, а она была с ним восемь дней подряд. Теперь ей нужно привыкнуть к тому, что его не будет рядом всё время, потому что скоро его не будет здесь вообще.

Я выхожу на улицу и вижу Лейлу, появившуюся из леса.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю у неё.

— Отдаю тебе это.

Я беру протянутый журнал и смотрю на обложку. На ней фотография нас с Коннером, сделанная четыре дня назад возле закусочной, на которой он обнимает меня за плечи. Я прикрываю лицо, но этого недостаточно. Все, кто меня знает, мгновенно всё поймут. Смотрю на заголовок:

«ЭТО МАМА РЕБЁНКА КОННЕРА ИЛИ ЕГО НОВЫЙ РОМАН?»

— Тьфу, — бросаю журнал в забор, паникуя внутри.

Как долго СМИ будут устраивать цирк возле моего дома, осадив его?

— Коннер видел это?

Лейла пожимает плечами.

 — Не знаю. Если он не с Милой, то всё время проводит в своей комнате или гараже, работая над новой песней.

— Да. Он спрашивал Милу о тексте, когда она оставалась у вас, — я сглатываю, позволяя мыслям уплыть.

— Образы. Не его сильная сторона. В любом случае, я просто хотела тебя предупредить. Сейчас я должна идти на работу, но позвоню тебе позже, хорошо? — она смотрит наверх, когда Мила кричит особенно громко. — Прячешь банши на чердаке?

— Двухфутовая брюнетка? Заперта. В своей комнате.

— Опаньки, — её губы кривятся в огорчённой улыбке. — Ну, весело тут у вас. Позже поговорим, — она возвращается в лес, помахав через плечо.

— Пока, — машу в ответ и прислоняюсь к стене дома. Мой пульс ускоряется, и я нехотя поднимаю журнал, сразу же перелистывая на статью.

«Сердцеед Dirty B. Коннер Бёрк оказался в середине торнадо из слухов. Самое меньшее, о чём нам стало известно, — у него есть ребёнок, о котором он не знал. Его менеджер никак это не комментирует и не отвечает на звонки, особенно с тех пор, как предположили, что мама его ребёнка — кто-то, с кем он познакомился во время первого тура с группой. Источники полагают, что она медленно выдаёт информацию, чтобы заставить его платить алименты.

Сейчас, меньше чем через неделю после того, как об этом стало известно, он был замечен за обедом с незнакомой блондинкой.

Самый главный вопрос, который мы задаём, кто она: мама ребёнка или новая пассия? И, действительно, кто она? Кто-нибудь знает? Если вы знаете, мы бы тоже хотели узнать.

В любом случае, мы все понимаем, что это не та фотография, которую мы хотим видеть. Коннер, если ты это читаешь, где твой ребёнок?»

— Какая чушь, — открываю мусорное ведро и выбрасываю глянцевый журнал, позволяя крышке с лязгом закрыться. — Утечка информации, как же. Мне не нужны его чёртовы деньги.

Поднимаюсь наверх к Миле, моему маленькому секрету, и прижимаю её к себе, ожидая, когда всхлипы превратятся в мягкое сопение, а вместо слова «папа» будет звучать «мама».

Десять вечера, одиннадцать тридцать, час ночи, два пятнадцать, а теперь уже три часа ночи.

На автопилоте я захожу в комнату Милы, взбалтывая бутылочку с молоком, и поднимаю ребёнка из кроватки. Возможно, она выпьет сейчас немного. Надеюсь, это поможет ей. Если она не перестанет плакать, то вряд ли сделает больше одного глотка.

Чёрт, я ненавижу использовать бутылочку. Я предпочитала кружку-непроливайку, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.

— Ш-ш-ш, — сажусь на кровать рядом с ней и глажу её по попке.

Она тянется ко мне и всхлипывает, когда я прижимаю её к себе, покачивая на коленях. Она смыкает губы на бутылочке и начинает сосать. Две блаженные минуты проходят в тишине, прежде чем она выбивает бутылочку из моих рук на пол и снова начинает плакать.

— Мила, тише, малышка, — встаю, удерживая её перед собой и покачиваясь.

Она хныкает «папочка», но я качаю головой. Ненавижу видеть её такой, но не могу уступить. Из-за этого станет труднее справляться с подобным в долгосрочной перспективе. Пинаю дверь, оставив Милу на полу, и открываю ноутбук.

Захожу на Spotify и нахожу плейлист Dirty B. Дважды щёлкаю на первую песню, и она начинает играть. Мила немного успокаивается, когда слышит звук голоса Коннера, льющегося через колонки, но всё ещё остаётся безутешной.

Она подползает ко мне с текущими по щекам слезами и хватается за мои ноги. Я поднимаю её к себе на колени и обнимаю, покачивая из стороны в сторону.

Закрываю глаза, поглаживая её по волосам, как делала моя мама, когда я теряла своё одеяльце или мишку, или под моей кроватью были монстры. Она приходила и обнимала меня, пока папа убивал их. Когда Сти смеялся надо мной, отец говорил ему успокоиться, потому что я была принцессой, а принцессы не сражаются с монстрами.

Если бы только те мамины объятия продолжались на протяжении последних лет, а суперпапа убийца монстров всё ещё мог появиться.

Сейчас, в глухую ночь, держа своего ребёнка, мне хочется позвонить папе, чтобы он убил монстров под моей кроватью.

Мила закрывает глаза, посапывая. Я тихо вздыхаю с облегчением.

А затем она просыпается. И кричит.

Бормочу очень плохое слово.

В конце концов, спустя полтора часа она засыпает. Через пять минут, когда она перестаёт плакать и шевелиться, я решаю уложить её в кроватку и наконец-то поспать самой.

По крайней мере, я надеюсь, что мне это удастся.

Я медленно встаю и на цыпочках пробираюсь в её комнату, захватив со своей кровати зайчика. Задерживаю дыхание, пока качаю её, и кладу Милу в кроватку. Разворачиваюсь на пальчиках и включаю CD-плеер, позволяя голосу Коннера наполнить комнату, а затем медленно выхожу.

Тихо и медленно.

Тяну за собой дверь, но не усевает раздаться щелчок, как Мила снова начинает кричать.

Я всё равно закрываю дверь и прислоняюсь к ней лбом.

— Пожалуйста, Мила, — шепчу я, зажмурившись. — Мама хочет спать.

— Нет, нет! Папочка, мама, папа! — плачет она.

Раздражаясь, бьюсь лбом о дверь, потому что, чёрт возьми, я устала и хочу плакать.

И я сдаюсь. Я полностью сдаюсь.

Захожу в свою комнату, беру телефон из-под подушки и набираю номер Коннера. Нажимаю на повтор, ожидая, когда он поднимет трубку.

— Привет, — сонно вздыхает он.

— Коннер?

— Софи? Что случилось?

— Она не хочет спать, — говорю я заплетающимся языком. — Она всю ночь не спит, плачет по тебе. Я не могу...

Щипаю себя за переносицу и делаю глубокий вдох. Но слёзы всё равно падают, и я слышу движение на другом конце.

— Дай мне пять минут, и я приду. Хорошо?

Я снова шмыгаю носом и киваю.

— Хорошо? — уточняет он.

— Хорошо! — я практически кричу сквозь слёзы.

Положив трубку, роняю телефон на пол. Чёрт возьми, она ещё никогда не спала так плохо. И это о чём-то да говорит, учитывая, что я спала не более четырёх часов за ночь, пока ей не исполнилось восемнадцать месяцев.

Я испытываю одновременно и злость, и облегчение. Мне не следовало звонить ему, потому что я уже давно и всегда всё делала в одиночку. Я справлялась с этим каждую ночь. Я ни разу не сломалась, не звала на помощь, ничего не делала и справлялась.

Я не хочу, чтобы он видел, насколько я слаба, раз позвала его.

Но у всех нас есть переломный момент. И в ту секунду, когда я позвонила ему, произошёл мой. Последние две недели были настолько тяжёлыми и эмоциональными, что у меня просто нет сил бороться.

В этот момент у меня нет сил бороться с Милой. У меня нет сил скорбеть по отцу или двигаться по каждому дерьмовому закоулку этого проклятого города. Нет энергии на восстановление дружбы всей своей жизни, и, чертовски уверена, у меня нет времени бороться с Коннером Бёрком.

Я из последних сил заставляю себя подняться с постели и, шатаясь, пойти в комнату Милы. Она стоит в своей кроватке, её лицо ярко-красного цвета, а по щекам катятся слёзы. Я поднимаю её и прижимаю к себе. Меня наполняет чувство вины из-за того, что я позволила ей так расстроиться, но я просто делала то, что считала правильным.

Тяжело использовать это оправдание, когда всё, что я считала правильным, на самом деле не так.

— Папа придёт, — успокаивающе говорю прямо в ушко Миле. — Он скоро будет здесь.

Дверь открывается, и заходит Коннер. Он одет в толстовку Dirty B. и спортивные штаны, на ногах старые кроссовки, а волосы торчат во все стороны. Если бы я не была такой чертовски уставшей, то посмеялась бы над ним.

Он подходит к нам и молча забирает у меня Милу. Обняв его за шею, она так сильно зарывается в него, что с таким же успехом могла попытаться залезть ему под кожу.

Я отступаю, но Коннер вытягивает руку и прижимает меня к себе с другой стороны. Он крепко обнимает меня за плечи, пальцами поглаживая обнажённую кожу на плече. С каждым прикосновением напряжённость, связывающая мои мышцы узлом, покидает меня. Он прижимается губами к моей голове.

— Иди в кровать, принцесса, — шепчет он. — Иди поспи.

Я открываю рот для протеста, но тут же осознаю бесполезность этого. Он сможет позаботиться о ней, знаю, что сможет, а я почти засыпаю на ходу.

— Иди, — он отпускает меня и подталкивает к двери.

Я киваю и прохожу в комнату. Забравшись на мягкий матрас и натянув одеяло, закрываю глаза.

***

Я подползаю за рядом лежащими шортами и, потирая глаза, надеваю их. Бросаю взгляд в зеркало, проходя мимо. Попа прикрыта. Замечательно.

Спускаясь, собираю волосы в пучок. Тихий гул свинки Пеппы наполняет дом, когда я тихо захожу в гостиную.

Моё сердце замирает, живот скручивает, и я перестаю дышать.

Коннер и Мила лежат, свернувшись, в углу дивана. Она крепко спит, ухватившись за его футболку, а его голова покоится на спинке дивана. Глаза Коннера полуприкрыты, и я на мгновение прислоняюсь к дверному косяку.

Просто чтобы посмотреть на них. Посмотреть на этого парня, одного из главных американских сердцеедов, татуированного и накачанного, к которому прижимается маленькая девочка, словно от этого зависит её жизнь.

Я сглатываю и прислоняюсь к деревянной раме, по-прежнему глядя на них. Мои губы изгибаются в небольшой улыбке, потому что это прекрасно. То, что я вечно буду хранить в памяти.

Коннер поворачивается ко мне лицом и улыбается.

— Эй, — шепчет он.

— Эй, — отвечаю я, — хочешь её переложить?

Он смотрит вниз и кивает.

— Я не могу почувствовать чёртову руку, — он тихо смеётся и выпрямляется вместе с ней, всё ещё лежащей на руках.

Она не шевелится, даже когда он поднимается наверх и открывает дверь.

Коннер укладывает её в кроватку, и Мила протягивает ручку, хватаясь за его футболку.

— Сними её, — быстро шепчу я. — Позволь ей обнимать футболку.

Он смотрит на меня, приподняв бровь, но отдаёт свою футболку, и Мила тут же прижимается к ней.

— Я не останусь без футболки, — бормочет он.

— Эй, у тебя есть толстовка, — бросаю в ответ, спускаясь перед ним.

Он смеётся за моей спиной, и этот звук словно музыка. У него самый лучший голос, что я слышала, но его смех ещё лучше. Тёплый, насыщенный и глубокий, он возбуждает вашу кровь.

И именно это происходит — возбуждение. Всё моё тело гудит из-за него, от того, что я нахожусь рядом с ним, чёрт возьми, разговариваю с ним.

— Кофе? — спрашиваю пересохшим ртом.

Он качает головой и шагает в мою сторону. А затем целует меня, мягко, всего лишь раз. Но всё замедляется. Время останавливается, мир замирает на долгий момент.

— Мне жаль, — от хрипотцы в его голосе моё тело вибрирует. — Я не должен был говорить то, что сказал.

— Всё в порядке, — тихо отвечаю я, — это было заслужено.

— Нет, нет, Соф, ты не заслужила этого, — он обхватывает моё лицо, касаясь грубыми и мозолистыми от игры на гитаре пальцами моих щёк, и притягивает к себе моё лицо. — Ты не заслужила этого. Я могу не простить тебя, но это не значит, что у меня есть право не уважать тебя.

— Уважение и прощение не всегда идут рука об руку. Я понимаю, — я накрываю его руку своей. — Я не прошу прощать меня или уважать, ты же знаешь?

— Но я делаю это, — он немного сильнее сжимает моё лицо. — Я действительно уважаю тебя. Сколько подобных ночей ты провела после её рождения? Сколько раз ты обнимала её, пока она кричала, или рассказывала ей о новом слове? Сколько раз она кричала твоё имя, потому что нуждалась в тебе?

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд.

— Мила удивительна — да, упряма, но удивительна, и это благодаря тебе, — он поднимает моё лицо, вынуждая снова посмотреть на него. — Тебе. Не важно, что ты натворила, но за то, что ты смогла сделать, тебя надо уважать.

— Хотя бы ненавидь меня. Давай же, сделай хоть что-нибудь, чего хочу я.

— Никогда, — он приближает своё лицо к моему так, что его нос слегка задевает мой. — Я не смогу ненавидеть тебя, Соф. Я пробовал. Пытался чертовски часто, но я люблю тебя слишком сильно.

— Было бы легче, если бы ты не любил.

— О, да, — он отстраняется, проводя рукой по моей шее. — Так было бы намного проще, но это не так. Я не могу просто перестать любить тебя только потому, что так будет лучше. Так же, как и ты. Это не чёртов переключатель, по которому мы можем щёлкнуть.

Я смотрю на пол. Он прав. Не важно, как нам хотелось бы, чтобы между нами ничего не было, мы не можем отрицать, что это есть. И это то, что всегда будет, потому что если два с половиной года никак не повлияли на наши чувства, то и сейчас, когда мы находимся рядом, ничего не изменится.

Я беру его за руку.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — шепчу я.

Сделав глубокий вдох, веду его в гостиную на диван, но перевожу взгляд от него к окну, уловив какое-то движение. Отпустив руку Коннера, медленно подхожу к нему.

— Соф?

— Дерьмо, — выдыхаю я, увидев ораву людей, собравшихся возле дома. — Дерьмо, Коннер. Дерьмо!

— Что? — он присоединяется ко мне у окна, положив руку мне на спину.

— Они знают, кто я, — я обнимаю себя за талию. — Они знают, что она здесь.

Глава 16

Коннер

Это как дежа-чёрт-возьми-вю.

Я достаю из кармана телефон и набираю номер Тэйта. Софи обнимает себя руками, а я берусь за шторы и завешиваю их, ожидая ответа от брата.

— Они идут, — произносит он. — Лейла только что сообщила нам.

— Хорошо. Как нам безопасно вывести Милу?

Я слышу какое-то шуршание, а затем голос Дженны.

— Спрячем её в последний раз. Иди через лес к дому. Мы позвоним Марку, сделаем официальное заявление, а затем уйдём. Ладно?

Софи всё ещё неподвижно смотрит на занавески.

— Ладно, — произношу я, отключаясь.

Я бросаю телефон и обнимаю Софи. Зарываюсь лицом в её шею и целую местечко, где плечо встречается с ключицей, но она всё ещё не двигается.

— Мне жаль, — говорю я снова.

— Почему? Потому что ты — это ты? — она отталкивает мои руки и поворачивается ко мне. — Не надо. Я знала, что делаю, встречаясь с будущей рок-звездой. Знала, что делаю, когда возвращалась сюда. Это не твоя вина, а их.

Она обнимает меня, прислоняясь щекой к моей обнажённой груди. Я вздыхаю и обнимаю её за плечи, опускаясь подбородком на её голову.

— Что нам теперь делать? — тихо спрашивает она. — Мы больше не можем скрываться.

— Мы сделаем официальное заявление, скажем то, что им нужно знать. Ни больше, ни меньше.

— Что? — снова шепчет она еле слышно словно говорить для неё. — Тогда что нам делать, Кон?

Я улыбаюсь и, положив палец ей под подбородок, приподнимаю её лицо к своему.

— Мы одурачим их.

Она наклоняет голову в сторону.

— Не уверена, радоваться мне или волноваться?

Моя улыбка превращается в оскал.

— И то, и другое.

Мила начинает протяжно вопеть наверху, и улыбка Софи отражает мою.

— Давай-давай, — я нехотя отпускаю её. Дерьмо, она ощущалась так хорошо в моих руках.

Я следую за ней наверх и понимаю, что она так и не сказала мне, что хотела.

— Эй, что ты хотела мне сказать?

Она качает головой.

— Это может подождать. Не важно.

Мы заходим в комнату Милы, и я беру её на руки. Софи собирает одежду Милы и позволяет мне отнести её вниз, чтобы переодеть. Мила разговаривает с Кролей, соглашаясь со всем, и я всё больше убеждаюсь, что несколько часов назад её подменили на другого ребёнка.

Софи спускается с собранной сумкой и надевает её на спинку коляски, сажая туда спустя несколько минут Милу.

— Ты готов? — она смотрит на меня с решимостью на лице.

Её надутые с вызовом губы, заставляют меня сделать шаг вперёд и снова поцеловать её, позволяя языку кружиться во рту и развевая любую неопределённость, которую она может чувствовать.

— Моя футболка? — я приподнимаю брови.

— Ты никогда не надевал их. Зачем сейчас заморачиваться? — она вывозит Милу через кухню во двор.

Я смеюсь и выбегаю за ней, забирая коляску. Я удивлён, как охотно Софи отдаёт её. Возможно, она слишком занята, злясь на СМИ и на того, кто рассказал о ней, чтобы возиться со мной.

Часть меня хочет воспользоваться этим. Восьмидюймовая часть меня.

Я поднимаю коляску на крыльцо, а Софи достаёт из неё Милу. Я оставляю её на улице и забираю сумку. Мила стучит в дверь маленькими, пухлыми кулачками, визжа.

— Бабуля! Деда! Тэй! — кричит она, не переставая стучать. — Бабуля! Деда! Тэй!

Софи смотрит на меня приподняв бровь.

— Похоже, у Тэйта появилась мини-фанатка.

Смеясь, я открываю дверь, чтобы спасти нашу дочь от болезненных криков, оставшихся без ответа.

— Похоже на то.

Мила оглядывает кухню, а потом несётся в гостиную.

— Тэй! — восклицает она.

Я опускаю сумку на пол кухни и следую за Милой.

Она подлетает к Тэйту, надув губы и хмурясь, и он поднимает руки, сдаваясь.

— Прости, Мила. Я не услышал тебя из-за тёти Лейлы!

— Я убью её! — Лей поворачивается, метая взглядом кинжалы в меня и Софи.

— Эй, что я сделала? — восклицает Софи.

— Не ты! Она! — моя сестра практически рычит и пихает нам журнал.

Я беру его и смотрю статью. Она о нас, и в ней подтверждается, что Софи «мама моего ребёнка». Я просматриваю её в поисках той части, где говорится, от кого они узнали.

— Сукин сын! — вопит Софи. — Я же говорила!

— Мама плохо! Мама! — кричит Мила.

Софи хлопает рукой по рту.

— Прости. Мамочка забыла.

Приходит папа и забирает Милу у Тэйта.

— Пляж? — спрашивает он, и Мила тут же забывает о промахе Софи.

Софи наблюдает, как папа берет ведёрко и лопатку из кухонного шкафчика и исчезает на улице. Как только за ними закрывается дверь, она срывается на Тэйта.

— Клянусь, Тэйт Бёрк, если ты ещё хотя бы раз переспишь с этой девушкой, я лично отрежу тебе яйца пластиковым ножом для пикника! — Софи толкает его плечом. — Чёрт, даже если заговоришь с ней, я сделаю это. Она может доставать меня, но я не позволю ей делать это с моей дочерью.

Если раньше мне казалось, что она злится, то я глубоко ошибался. Сейчас она просто кипит от злости. Если бы она была мультяшным героем, то из её ушей пошёл бы пар.

Я сглатываю смешок от этой мысли и нежно беру её за плечи, потянув назад. Не сомневаюсь, что она готова голыми руками оторвать яйца моему брату прямо сейчас.

— Эй, я уже сказал ей, куда, блять, идти, — он встаёт, разозлившись. — Думаешь, я приведу её в семью? Я разговаривал с ней по телефону, когда увидел её имя в этой статье.

— Я польщена, — бросает она. — Откуда она знает, что Мила от Коннера?

— Она не знает, — вклинивается Лейла. — Подожди отрывать ему яйца. У неё нет никаких доказательств. Это предположение СМИ, потому что ты его бывшая девушка и у тебя есть ребёнок.

Софи делает глубокий вдох и расслабляется.

— Вау, — Эйдан и Кай смеются одновременно. — Не связывайтесь с Софи, — продолжает Кай.

— Ну, полагаю, Софи здесь, — шутит Дженна, заходя в комнату с телефоном, прижатым к уху.

Софи оборачивается и смущённо улыбается.

— Привет.

Я смеюсь, и она пихает меня локтем в живот. Я морщусь и тяну её руки ей за спину.

К несчастью для меня, она ниже меня и хватает мой член. Она сжимает его не причиняя боли, но достаточно, чтобы почувствовать угрозу.

— Что-то смешное, Коннер?

— Нет, — я хватаю ртом воздух. — Ничего, принцесса. Ничего.

Она отпускает меня, и я позволяю ей отойти. Она поворачивается с торжествующей улыбкой, и Дженна протягивает мне телефон.

— Это Марк.

Я беру его и подхожу к окну, за которым — если это возможно — людей стало ещё больше. Они, должно быть, разделились между моим домом и домом Софи, стараясь выследить нас.

— Привет, — говорю я в динамик.

— Дженна сказала, что ты хочешь сделать заявление. Скажи мне, о чём ты хочешь рассказать, и я свяжусь со СМИ. Надеюсь, они дадут вам перерыв.

Я фыркаю.

— Ты знаешь так же, как и я, что они не отстанут, — я провожу рукой по лбу и безвольно опускаю её.

Софи подходит ко мне и вкладывает свою руку в мою. Она переплетает наши пальцы и прислоняется головой к моей руке.

Всего лишь одно действие, такое маленькое, даёт мне силы официально поместить её и Милу в центр внимания на всю оставшуюся жизнь или, по крайней мере, пока я знаменит.

— Скажи им, что Софи — это девушка, с которой я на фото, и что она мать моей дочери, Милы... — я останавливаюсь. Я не знаю её фамилию.

— Бёрк, — тихо подсказывает Софи.

Я сглатываю комок в горле.

— Милы Бёрк. Я не дам интервью или фотосессию, и мы просим о конфиденциальности, пока будем проводить время вместе, прежде чем «Dirty B.» вернутся на последний этап нашего тура.

— Хорошо. Отлично, — отвечает Марк, записывая. — А Софи? Они захотят узнать, что за отношения у вас двоих.

— Мои отношения с Софи не касаются их так же, как и отношения с Милой. Они получат только то, что я захочу им сказать, и когда захочу.

— Звучит, будто ты сам не знаешь, малыш, — посмеивается он.

— Именно так, — признаюсь я со смехом. — И сделай мне одолжение. Отправь нам дополнительную охрану сюда. Здесь чёртово сумасшествие.

— Дай мне час, — он вешает трубку.

Я делаю глубокий вдох.

— Решено? — спрашивает Софи.

— Решено.

— Почему мы не знали, что её фамилия Бёрк? — спрашивает с другого конца комнаты Эйден, как всегда самый тактичный брат.

Софи отпускает мою руку и поворачивается, заправляя волосы за ухо. Небольшая улыбка играет на её губах.

— А вы никогда и не спрашивали.

— Вляпался, — смеётся Кай.

— Не задавай глупых вопросов и не получишь глупых ответов, — она мило улыбается. — Не моя вина, что вы не думаете, прежде чем говорите.

— Она мне нравится, — объявляет Дженна. — У неё есть храбрость.

— У неё есть храбрость, — усмехается Тэйт. (Прим. пер.: в оригинале использовано слово «spunk», которое можно перевести как «сперма»).

Лейла ударяет его по голове, опережая Софи. В этот раз я сдерживаю свой смех.

Серьёзно. Она любит меня. Наконец-то не я злю зверя.

— Ну, теперь разобрались, — произносит Дженна. — Утром я оставила голого охранника в постели, и я вся на взводе.

— Спасибо за эту информацию, — бормочет Кай.

— Погоди, почему он в кровати, а не здесь? — спрашивает Эйден.

— Хороший вопрос, — я присоединяюсь к разговору.

— Потому что это его выходной. И я люблю вас, мальчики, но не отдам вам сексуального мужчину на двадцать четыре часа. Так что отвалите и смотрите за собой. Вы настаиваете на времени для спортзала в графике, для того чтобы быть крутым, или просто чтобы выглядеть красиво?

— Красиво, — отвечает Тэйт.

Я, Эйден и Кай бормочем согласие и киваем.

— Киски. Все вы, — она подмигивает и выходит через парадную дверь.

Тишина наполняет комнату на несколько секунд. Мы все просто сидим и стоим, никто из нас не знает, что сказать. Что мы должны сказать?

Жизнь просто перевернётся с ног на голову, и теперь нас с Софи будут преследовать ещё больше, чем Милу.

СМИ любят скандалы, но они также жаждут романтики. Добавьте двух людей, и вы их криптонит.

И теперь, глядя на Софи и наблюдая за тем, как она вглядывается в окно, где на пляже играют Мила с папой, я не удивлюсь, если вместе с этим скандалом появится романтика.

Софи переводит взгляд на домик на дереве, а потом улыбается мне и садится рядом, продолжая смотреть в окно.

Наша дочь наматывает круги по песку вокруг моей семьи. Каю приходится идти переодеваться, потому что он недооценил мощность всплеска малышки на мелководье.

По крайней мере, на лице Софи улыбка. До этого её лицо было напряжено, а взгляд был пугающим. Я не виню её за это. Я практически могу почувствовать страх, исходящий от неё, вижу неуверенность в её движениях, когда она двигается, потому что её руки дрожат, будто она замёрзла и не может согреться.

Я провожу руками по её плечам и беру её за руку. Она переплетает свои пальцы с моими, и я сжимаю их. Поглаживаю большим пальцем по её запястью, и она вздрагивает.

— Почему ты дала ей мою фамилию? — мне нужно знать. Это волнует меня до чёртиков с тех пор, как она открыла её.

Софи поворачивается ко мне лицом, наконец оторвав глаза от Милы.

— Я не собиралась, — признаётся она тихо. — А потом она родилась, и всё. Кон, она выглядит в точности, как ты. Тогда я поняла, что она Бёрк больше, чем Каллахан.

— Меня нет в её свидетельстве о рождении? — моё сердце сжимается, пропуская удар.

— Нет, — её голоса почти не слышно. — Хотя тебя можно добавить. Я посмотрела на сайте округа. Мы можем назначить встречу и добавить тебя. Ты просто должен присутствовать, чтобы подписать его.

— Ты сделаешь это?

Она перестаёт смотреть на мои ноги и встречается со мной взглядом.

— Если ты спрашиваешь, то совсем не знаешь меня.

— Иногда я задаюсь вопросом, знаю ли тебя, — отвечаю я честно. — В одно мгновение ты девушка, которую я помню... а в следующее — совсем другая. Я не уверен, что всё ещё знаю тебя, Соф.

— Как и я, — она отводит взгляд. — Я так долго, так чертовски долго была мамой, что даже не знаю, осталась ли та Софи. Звучит глупо, знаю, но это правда. Я не знаю, как быть кем-то, кроме мамы, и это сбивает с толку.

Она сглатывает.

— Я столько вложила в Милу, что иногда кажется, что для себя у меня ничего не осталось. Я люблю её, но мне стыдно за то, сколько раз я хотела, чтобы кто-нибудь забрал её, когда мне нужно было подышать. Она была слишком маленькой, когда папа был в порядке, а когда она подросла, он был слишком болен. Я никогда не оставалась ночью одна до возвращения сюда и твоей помощи.

— Никогда? — интересуюсь я. — А как же Сти?

— Он находился вдали чаще чем здесь. Она не знает его. Всегда были только я и Мила. Она могла бы иметь большую семью всё это время, если бы я только вытащила голову из задницы. Была бы помощь, в которой я нуждалась, но, что более важно, у неё был бы ты, — она смотрит на меня, борясь со слезами. — Я была так глупа.

Я прижимаю её к своей груди. Мне нечего сказать в ответ. Я не могу сказать ей, что она не глупая, потому что она такая. Не могу сказать ей, что она не ошиблась, ведь это так. Она сделала несколько огромных ошибок.

Ничто этого не изменит. Мы оба знаем это. Чувство вины написано на её лице. Оно появляется, когда она смотрит на меня. Оно пронизывает её слова, когда она разговаривает со мной.

Я не могу избавить её от этого чувства. Я даже не хочу пытаться, потому что она должна чувствовать это. Если есть что-то, чего она заслуживает, то это чувство вины. Сомневаюсь, что смогу избавить её от него, даже если бы захотел. Оно так сильно укоренилось в ней, что может остаться навечно.

— Что ты будешь делать, когда мы вернёмся в тур? Через две недели.

— Я останусь, — бормочет она в мою грудь. — Утром я позвоню риелтору и скажу, что дом не продаётся.

Я закрываю глаза. Размещаю пальцы на её тонкой талии, держа её в руках, пока постепенно осознаю это.

Она останется. В Шелтон Бей.

Она вздрагивает, когда я прижимаюсь губами к её макушке. Хватается пальцами за мою футболку, а затем отпускает. Она скользит руками под ткань и пробегается по нижней части спины, и я, наконец, осознаю наши проблемы.

И это одна из них.

Слишком многое стоит между нами, чтобы двигаться вперед.

Но и слишком много, чтобы отпустить.

Чертовски много.

— Хочешь пойти поиграть с ней? — шепчу я, снова поворачивая её к Миле.

Она кивает.

— Думаю, ей нравится пляж.

— У меня достаточно власти, поэтому она может приходить на этот пляж, когда ей захочется, и ей всегда будет с кем поиграть.

Улыбка расползается на её красивом лице, когда Софи смотрит на меня.

— Приятно знать. У меня такое чувство, что она часто будет здесь бывать.

Часто — недостаточно. Всегда. Я хочу, чтобы она была здесь постоянно.

«По шагу за раз, Коннер».

Глава 17

Софи

— Ты готова?

— Нет.

Коннер смотрит на меня.

— Делай то же, что и в прошлый раз. Склони голову, беги к грузовику, а затем надень солнцезащитные очки.

— Аргх, — я поворачиваю лицо. — Это не Голливуд.

— Тогда закрой глаза, как ребёнок, играющий в прятки.

— Это глупо. Я просто надену трусики большой девочки и побегу, что есть мочи. Могу я послать их?

— Э, нет, — он кладёт свою руку мне на спину и тянет к двери.

— Ты собираешься прикасаться ко мне? Хочешь подать им повод?

Он вздыхает.

— Ты несносна.

— Ну, так что?

— Лучше пусть они будут преследовать нас, чем Милу.

— Ну, ладно, тогда давай.

Он открывает дверь и ведёт меня. Как только они понимают, что это мы, начинают мигать вспышки и сыпаться вопросы. Хотя в этот раз, они обращаются к нам обоим. Коннер сжимает пальцы на моей талии, но позволяет мне отойти, чтобы я могла сесть в грузовик.

Его дверь захлопывается, когда он садится и заводит двигатель.

— Спасибо, Эйдену, за то, что убедил меня затонировать стекла, — ворчит он. — Пронырливые ублюдки.

Как только мы трогаемся, они, с камерами у глаз и криками, направляются за нами. Охранники отталкивают их назад, заставляя пропустить нас на дорогу.

Я стараюсь сохранить невозмутимое лицо. Они сошли с ума, и я знаю, что мы столкнёмся с тем же самым, когда доберемся до моего дома.

— У моего дома ведь есть охрана? — я смотрю на Коннера через салон грузовика.

Он кивает.

— Столько же. Мы просто сделаем то, что сказали. Оставим Милу в нашем доме сегодня, затем попытаемся вытащить её назад через лес завтра.

Ага. Эта безумная идея.

— Великолепно, — бормочу я прикрывшись рукой.

Мне не хочется проводить ещё одну ночь наедине с собой в моём доме. Он слишком большой, слишком скрипучий, в нём слишком много воспоминаний. Я не хочу быть там ни одна, ни вдвоём. Но, кажется, у меня нет выбора.

— Эй, ты не должна оставлять её, понимаешь?

— Да? И где же мне спать? — я вскидываю брови.

— Ну...

Я решительно смотрю на него.

— В твоей кровати, верно?

— Я хотел сказать в комнате Лейлы.

— Конечно. Я верю тебе, — я отворачиваюсь, игнорируя искры желания, разгорающиеся внизу живота.

— Господи, парень думает своим членом в течение пяти секунд, и это неправильно.

— Неуместно! Не неправильно.

— Так ты говоришь, что я могу думать о твоём обнажённом теле?

— Будто тебе нужно моё разрешение! — огрызаюсь я.

— Твои шорты не помогают, — признаётся он. — Я стараюсь, но это трудно.

— О, уверена, это так, — я скрещиваю руки на груди, когда мы подъезжаем к моему дому.

Типичный мужик. Типичный чёртов парень. Сваливает вину на мои шорты. Ничего он не пытался. Никак не может запомнить, что это больше не его задница.

Я толчком открываю дверь машины, и снова мигают вспышки. Мой средний палец судорожно подёргивается, но я игнорирую его и бегу к двери. Вытаскиваю ключ из кармана и вставляю его в замок, поворачивая так сильно, что он сломался бы, если бы был чуть тоньше.

Коннер следует за мной, засунув руки в карманы и опустив голову. Я неодобрительно смотрю на него, а затем скрываюсь в доме, оставляя его закрывать дверь.

— Ладно, это сработало, — выпрямляется он.

— Что сработало?

— Разозлить тебя. Мне было интересно, смогу ли я заставить тебя разбушеваться у меня на глазах.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь к нему, раскрыв рот.

— Ты серьёзно просто взбесил меня, чтобы я поругалась с ними?

Он ухмыляется.

— Ты мудак, ты действительно мудак.

— Я когда-нибудь рассказывал, как ты невероятно красива, когда злишься?

— Ты только что поднялся до чёртового мудака, — я сердито смотрю на него и поднимаюсь наверх.

Захожу в свою комнату и бросаю ключи на комод. Просто, когда мы делаем успехи в наших отношениях, он идёт и делает что-то совсем идиотское, вроде этого.

Разве он не слышал о такой мелочи, которая называется «просьба»?

Если бы он попросил меня притвориться разъярённой, я бы сейчас смеялась, а не дымилась.

Я делаю глубокий вдох и осматриваюсь. Что я вообще делаю в своей спальне? Мне ничего здесь не нужно.

Я разворачиваюсь на носочках и натыкаюсь прямо на Коннера. Смотрю на него, готовая сказать, чтобы он убрался с моего пути, но не могу. Я не могу дышать.

В его глазах сверкает теплота, и ему требуется около секунды, чтобы схватить меня и прижать к своему телу. Он обрушивает свои губы на мои — горячо, грубо, требовательно. Я неубедительно толкаю его в грудь, потому что я не могу бороться, когда он целует меня так.

Я никогда не была способна на это.

Никогда не хотела этого.

Я зарываюсь пальцами в его рубашку и крепко хватаюсь за мягкий материал. Он проводит языком по губам, а потом проникает в мой рот. Тихий звук покидает мой рот, и, чёрт возьми, я действительно всхлипываю, когда он целует меня.

— Софи, — он рычит моё имя и притягивает меня обратно.

Я падаю на кровать, моя грудь вздымается, и он наклоняется ко мне. Его руки по обе стороны от моей головы, и он между моих ног, полностью меня обездвиживая. Он даже не касается меня, но я не могу двигаться.

Даже если бы могла, не захотела бы.

Я хочу остаться здесь, парализованная теплотой его взгляда и короткими, резкими вдохами, которые он делает, наблюдая за моим языком, когда я провожу им по губам, увлажняя их.

Каждая мышца в моём теле сжимается сильнее с каждой секундой его бездействия. Я всё ещё держу его за рубашку, но он слишком силён, чтобы я могла приблизить его. Его руки слишком тверды, чтобы их согнуть.

Он сжимает челюсти, и я устаю ждать.

— Коннер? Поцелуй меня или уходи.

Он смотрит в мои глаза с такой свирепостью, что по моему позвоночнику проходит дрожь. Это длится всего секунду, прежде чем он опускается на меня, прижимаясь к моему рту в жгучем поцелуе. Его пальцы погружаются в мои волосы, а мои руки оборачиваются вокруг его шеи.

Каждое касание его губ требовательное, каждое движение его языка притягательное. Когда он становится тверже, я — мягче. Я таю в его руках, и он это знает.

Он прикусывает мою нижнюю губу, и я проглатываю короткий стон, оборачивая ноги вокруг его талии. Он прижимается ко мне бёдрами, и его напряжённый член трётся о шов на шортах. В этот раз у меня вырывается стон, и я зарываюсь пальцами ему в волосы.

Я возбуждена, влажная, мой клитор болит из-за него. Прошло много времени с тех пор, как мы были вместе, и я чувствовала себя таким образом. Последний раз не в счёт. Это был не секс, а чистый, жёсткий трах. Но сейчас всё совсем по-другому.

Я хочу, чтобы это чувство исчезло, потому что оно настолько сильное, что почти причиняет боль.

И не важно, что я злюсь на него или что я не хочу этого.

Я хочу этого и хочу его.

Коннер скользит рукой вверх по моей спине, проводя большим пальцем под моей грудью. Я толкаю бёдра к нему, придвигая его ближе.

Он вытаскивает руку из моих волос и берётся пальцами за подол моей рубашки, поднимая её. Волна неуверенности проходит сквозь меня.

— Стоп, — я вздыхаю и отворачиваю лицо. — Пожалуйста, прекрати.

Два чувства, воюющие внутри меня, сталкиваются внизу живота. Он сжимается из-за нервов и желания. Я хочу его, но не хочу, чтобы он видел то, что находится под рубашкой.

— Что случилось? — он пытается повернуть моё лицо к себе, но я закрываю глаза и качаю головой.

Я отпускаю его и скатываюсь с кровати. Отворачиваюсь, когда он встаёт и подходит с другой стороны. Провожу пальцами по волосам и тяжело выдыхаю. Я всё ещё дрожу от его прикосновений.

Никто не видел моего тела после него, а значит, никто не видел его после рождения Милы.

— Соф?

— Я не хочу, чтобы ты видел мою обвисшую грудь, — бормочу я, обходя кровать, и прохожу мимо него.

— Ты что? — спрашивает он без намёка на смех в голосе, следуя за мной в комнату Милы.

— Я не хочу, чтобы ты видел мою обвисшую грудь!

Он останавливается и прищуривается, глядя на меня, шок отражается на его лице. Затем он медленно опускает глаза вниз по моему телу, осматривая мою фигуру так, что все волоски на мне встают дыбом.

— У тебя нет обвисшей груди.

— Есть. У меня обвисшая грудь и растяжки, — я беру одежду Милы из ящика отца.

— Это не беспокоило тебя, когда не так давно мы занимались этим на чёртовой лестнице.

— Было темно, — отвечаю я, запинаясь. И я была слишком поглощена этим, чтобы отвлечься даже на секунду. — Моё тело не идеально, и точно не такое, к какому ты привык.

— Ты думаешь, меня волнует идеальность? — его голос наполовину злой, наполовину смущённый.

— Да, — тихо говорю я.

Я сглатываю и хватаю Милину сумку. Коннер останавливается позади меня и обхватывает меня за бёдра, притягивая назад. Я чувствую, как его твёрдый член впивается мне в спину, и его дыхание спускается по моей шее.

Он проводит руками вверх по бокам, следуя изгибу талии, и вниз. Скользит вокруг моего живота. Я вздыхаю, но он не замирает. Его руки немного ослабляют хватку на животе, остановившись чуть ниже груди, но потом возвращаются обратно.

— Ты права, — хрипло шепчет он мне в ухо. — Я действительно забочусь об идеальности, но не о той, о которой ты думаешь. Меня волнует мой идеал — и это ты. Всегда была ты.

Его слова нежно окутывают меня, задевая каждую часть моего якобы совершенного тела и окружая его теплотой. Я закрываю глаза и цепляюсь за слова, лишь на секунду позволяя им согреть меня и внутри.

А затем я позволяю этому исчезнуть.

— Думаю, твой идеал ужасен, — бормочу я, отступая от него подальше.

Я спускаюсь вниз, чтобы не слышать его тихий смех. «Я не должна чувствовать себя так», — говорю я себе. Мила не настолько взрослая, чтобы у меня появилось достаточно времени для тренировок, учитывая статус матери-одиночки. Полчаса три раза в неделю с видео на YouTube не приведут к телу от Виктории Сикрет, даже спустя почти два года.

Ладно, возможно, я могу позволить себе немного тортика... Кого я разыгрываю? Я никогда не смогу отказаться от торта. Я оставила свою жизнь ради Милы, и охотно. Я не откажусь ещё и от торта. Это просто глупо.

Я бросаю памперсы в сумку, снова закрываю её и сую в руки Коннеру. Когда он поднимает брови, я пожимаю плечами и говорю:

— Настоящий мужчина никогда не заставит женщину нести сумку.

— Используешь меня?

— Возможно.

Он накрывает мою руку на ручке двери.

— Ты ответишь, если я спрошу?

— Смотря на что, — я поворачиваюсь так, что наши губы почти соприкасаются.

— Я думал о нас, — говорит он низким голосом, и этот звук проходит вибрацией по моему телу.

— О каких нас?

Он подходит ближе, пока его грудь не соприкасается с моей спиной, и целует меня в челюсть.

— Мои губы на твоих. Ты цепляешься за мою футболку. Стонешь. Мои руки скользят по твоей спине.

Моё дыхание немного ускоряется из-за его слов. Поцелуй наверху был слишком грубым. Мои губы всё ещё покалывает от этого ощущения, а сердце всё так же пропускает удары в ожидании большего.

— Не будь дураком, — я извиваюсь в его руках, но он держит меня крепко. — Это означало бы, что мы пара. Но это не так.

Он сжимает мои пальцы своими.

— Ты действительно этого хочешь, принцесса?

Я сглатываю.

— Да.

Я также хочу, чтобы ты постоянно целовал меня до потери пульса и, возможно, оказался в моих трусиках.

Коннер отступает, не прикасаясь ко мне.

— Пойдём.

Я преодолеваю желание посмотреть на него через плечо, когда выхожу наружу, игнорируя вспышки и крики. Он запирает дверь и бросает мне ключи через капот. Вытащив свои ключи из кармана, нажимает на брелок, чтобы разблокировать машину.

Я кладу ключи в карман и забираюсь внутрь. Иисус, у них фотографий хватит на целый альбом, если они их сохранят.

Я хочу опустить окно и накричать на них. Они хотят, чтобы мы обнимались на фото? Держались за руки? Целовались? Пошли вы, засранцы. Вы их не получите.

Коннер заводит двигатель и быстро разворачивается на дороге. Я хватаюсь за дверь. Чёрт! Мой переулок большой, но не настолько.

Очевидно, я его разозлила.

Ну, вот что происходит, когда мы позволяем случиться тому, чего не следовало допускать. Мы оба знаем об этом. Не только я. Мы знали, что ничего не решим, находясь наедине и целуясь.

Поцелуи не смогут исправить моего ухода. Он может воспламенить моё тело всего за несколько секунд, но не вернёт того, что я забрала.

Я забрала больше, чем маленькую девочку. Я забрала воспоминания. Забрала первые слова, первые шаги и первые улыбки. Забрала бессонные ночи, грязные пелёнки и болезни. Я забрала всё, что любит и ненавидит каждый родитель.

Забрала волнения и беспокойства, ожидания и шок. Забрала время беременности и родов, и забрала время.

Я забрала то, что не имела права забирать.

Он никогда не простит меня. И не доверится мне. Я знаю, что это так. По его глазам видно.

Это проблема — знать кого-то так хорошо, как мы знаем друг друга. Он не может ничего скрыть. Ни приподнятую бровь, ни подёргивание губы, ни искру в глазах. Он не может скрыть свои эмоции от меня.

Для него каждая его интонация безлика. Для меня это хор интонаций, поющих на разных эмоциональных нотах.

Для него каждый взгляд примитивен. А для меня наполнен множеством чувств, которые бегут, пока не превратятся в торнадо, и я не смогу отличить одно от другого.

Для него всё просто. Для меня — сложно.

Для него это ничто. Для меня — всё.

Потому что я знаю. Знаю, что он никогда не простит меня и не доверится, никогда не полюбит меня, как раньше. Это очень просто. Любовь — истинная, чистая любовь, которая потрясёт вас до костей и заставляет бабочек порхать в животе, не строится на недоверии.

Она основывается на всём. Просто на всём.

И мы никогда снова этого не достигнем.

Поэтому истинная, чистая любовь, какая была у нас раньше, никогда не станет нашей.

Наша любовь всегда будет запятнанной.

И я сотворила это. Я поднесла кисть к чистому листу и раскрасила его в чёрный цвет. Я взяла чистый холст и испортила его детскими каракулями. Как бы вы ни старались стереть толстые, уродливые мазки, они никогда не уйдут. Отвратительный след останется навсегда.

Мы можем не заметить этого сейчас. Может уйти пять лет, может десять, может двадцать, но в конце концов мы заметим. И что тогда? Всё пойдёт насмарку?

Я бы предпочла ничего не выбрасывать.

Я лучше буду жить без него, чем знать, что однажды прошлое настигнет нас, и мы всё потеряем.

Глава18

Коннер

Люди говорят, что немного — лучше, чем совсем ничего.

Они ошибаются. Невероятно, они так чертовски ошибаются.

Немного Софи не лучше, чем её полное отсутствие. Это какая-то пытка, потому что немного всегда заставляет желать большего.

Немного её, её губ на моих, её пальцев, врезающихся мне в кожу, её ног вокруг моей талии — это хуже, чем если бы она оттолкнула меня и сказала, что не хочет меня.

Если бы чуть раньше она не была подо мной, не обнимала меня, не делала эти вздохи, не стонала счастливо мне в рот, я бы не горел желанием прикоснуться к ней и закончить начатое.

Мои пальцы не дёргались бы от желания сорвать с неё рубашку и посмотреть на её так называемый несовершенный живот. Я не умирал бы от желания пробежаться губами от её груди вниз по телу до самых бёдер. Не сгорал бы от желания сдёрнуть вниз её шорты вместе с нижним бельём и дразнить, пока она не стала бы влажной и готовой для меня.

Я бы не был так чертовски повёрнут на мысли о том, как оказаться внутри неё, и о ней, стонущей моё имя.

Я всё ещё слышу его, призрак прошлого, эхо былого. Моё имя на её губах, безумных и умоляющих. Я всё ещё чувствую, как она хваталась за мою спину, как колебалась на грани забытья. Конечно, я помню, как всё её тело дрожало и сжималось, когда она получила то, что только я мог ей дать.

Чертовски верно, только я могу заставить её чувствовать себя таким образом.

Я никогда не думал, что может быть по-другому. Она никому не могла позволить прикоснуться к себе так, как мне. Она всегда должна была быть для меня, только для меня, только моей.

Наш первый раз был таким же. Наш чёртов первый раз. Для обоих. Это было неловко, мы смеялись и плакали, дразнили друг друга несколько дней. Но это не имело никакого значения, потому что это было что-то общее, только для нас. Это был наш момент, тот самый момент, когда я понял, что никогда не хотел никого, кроме неё.

Я не зря её ждал.

Я играл с другими девушками раньше, и они играли со мной в ответ. Я не был совершенно невинен, но и она не была. Мы оба знали, что делаем, пока не дошли до конца, пока не пришли к тому, что наши тела стали одним целым. Чёрт возьми, в конце концов они это сделали, взрываясь теплом и удовольствием, что потрясло меня до глубины души.

У меня были девушки после неё, но никто из них не был ею. С Софи всё всегда было для неё, я убеждался, что она получала то, что ей необходимо, заставляя кричать моё имя, прежде чем мои губы шептали её. С другими всё было для меня, это был способ освобождения, потому что я никогда о них не заботился.

Вы не можете заботиться о ком-то другом, когда ваше сердце живёт в другой груди.

И разве это не проклятие? Уйдя, она забрала не только мою дочь. Она унесла моё сердце и огромный кусок моей души. Она разорвала меня на куски, кромсая, оставив мне всего лишь музыку.

Мне ничего не оставалось, кроме как погрузиться в музыку, и сейчас я чувствую то же самое. Чувствую, что нужно взять гитару и исчезнуть на пляже, пока единственным, что связывает меня с ней, не станет песня, которую я пишу.

Все они для неё. Всегда. Интересно, знает ли она, что каждая написанная нота, каждая спетая песня, всегда были для неё. Каждое убитое горем слово, каждое протяжное произношение, заставляющее биться сердца по всей стране, каждый скрытый призыв были для неё. Для неё. И ничто этого не изменит.

Вы не можете писать музыку, если вам не о чем петь.

Я всегда надеялся, что она будет слушать музыку и думать обо мне. Именно это в первую очередь держало меня на плаву. Слава была на горизонте. Одна песня, и у нас получилось бы. Пара тысяч продаж, и мы взорвали бы хит-парады. Я хотел, чтобы она увидела этот успех и осознала, что потеряла.

Я хотел, чтобы она увидела этот успех и осознала, что могло бы быть.

Молодость не оправдание этому. Я всё ещё чувствую это. Я всё ещё хочу, чтобы она посмотрела на Billboard, Teen Choice Awards и все остальные чарты, вершин которых мы достигли, и узнала, что потеряла. Хочу, чтобы она поняла, что могла бы иметь, потому что я всё ещё тот парень, который влюбился в неё.

Но вся правда в том, что я хочу, чтобы она посмотрела на меня и поняла, что потеряла.

Я захлопываю дверь грузовика и вхожу в дом, оставляя её позади. Она не хочет быть со мной. Как она может так отчаянно целовать и не хотеть меня?

И самое ужасное, я до сих пор не перестал хотеть её. Даже на чёртову секунду.

Я вхожу в гостиную, и Кай смотрит на меня.

— Ты в трендах Твиттера.

— Что?

— Ты в трендах Твиттера. Твои дивы, — он бросает насмешливый взгляд в сторону Софи, — подтверждают рождение Милы.

— В мировых? — спрашиваю я, делая шаг вперёд, чтобы взять у него планшет.

— Да, самоуверенный ублюдок. В мировых.

Я медленно киваю.

— Я справлюсь.

Я возвращаю ему планшет и поворачиваюсь к Софи. Её брови приподнимаются так высоко, что практически оказываются в волосах, а губы приоткрываются в недоумении.

— Что? — спрашиваю я.

— Личность нашей дочери открыта всему миру, и ты думаешь, что тренд в Твиттере это круто? — она снимает лёгкий свитер, который надела, прежде чем покинула дом. — Да пошёл ты, мудак.

Она разворачивается и выбегает через заднюю дверь. Та захлопывается за ней. Я падаю обратно на диван, роняя сумку Милы на подушку рядом с собой, и тяжело вздыхаю.

Кай смотрит на меня страдальческим взглядом.

— Оу.

— Блять, оу, — исправляю его, прикрывая глаза руками.

Так близко. Мы были так близко, чтобы снова стать нами, и я просрал это. Каждый раз я. Всегда я.

Ирония в том, что она совершила одну большую ошибку, и я осудил её за это, но теперь я сам не могу перестать их совершать. И каждый раз я мудак. Словно пытаюсь превзойти самого себя или что-то вроде того.

— Никогда не думал, что скажу это, но вы двое спорите больше, чем раньше.

— Да, скандал не остановит нас от того, к чему мы привыкли. Я был бы довольным мудаком, если бы это было так, — я провожу рукой по волосам. — Какого чёрта я должен сделать?

— Чтобы она перестала злиться на тебя? Когда-нибудь пытался посмотреть на эту ситуацию с другой стороны?

— Нихрена, — я смотрю на брата. — Это она держала Милу в секрете, но ошибки совершаю постоянно только я.

— Потому что она исправила свои, — Лейла входит в комнату и кладёт руки на бёдра. — Она сделала всё возможное, чтобы исправить. А ты просто сидишь и ждёшь какого-то божественного вмешательства, которое исправит твои.

— Разве это не так происходит? Прозрение не появится меж облаков, пока я стою на пляже?

Кай кашляет, чтобы скрыть смех.

— Вот поэтому она и злится на тебя, — Лейла приподнимает бровь. — Честно говоря, для человека, который пишет одни из лучших песен о любви для радио, в романтике реальной жизни ты ориентируешься как слон в посудной лавке.

— Хорошо, тогда скажи мне, что я должен делать, если ты такая умная.

— Что-то большое. То, что заставит её поцеловать тебя, а не наоборот. То, что заставит её понять, что ты на самом деле думаешь о ней.

Я хмурюсь, глядя на неё. Как, чёрт возьми?

— Уверен, ты думаешь, что это поможет, но это не так.

Моя сестра тяжело вздыхает.

— Что-то только для неё, Коннер. Сделай что-то для неё. Дай ей что-нибудь.

— Оргазмы считаются как «что-нибудь»? — добавляет Кай.

— Нет, не считаются. Заткнись, — огрызается Лей. — Вы двое как пара подростков, пытающихся потрахаться. Я не собираюсь стоять здесь и стараться разобраться в вашем дерьме, если ты не заботишься об этом, Кон.

Она разворачивается на пятках и вылетает из комнаты. Я смотрю ей вслед. Какого чёрта мне теперь делать?

Я откидываюсь головой на спинку дивана и пялюсь в потолок. Что-то большое, только для неё. Что-то, что она не сделала бы для себя? Что-то, что она не может сделать? Что-то, что она хочет, но не успевает?

Грёбаный ад. Лейла права. Будучи парнем, пишущим песни о любви, я не могу сделать ничего романтичного.

Хотя...

— Кай! Где ноутбук?

— Здесь, — он берёт его со стола и передаёт мне. — Что ты делаешь?

Я включаю его и открываю браузер. В интернете вы можете найти всё, да?

— Она не занималась домом после возвращения, — говорю я медленно.

— Ну?

— Ну, она сказала мне, что остаётся. Мила живёт в старой комнате её отца, а Софи в своей.

— И у Софи нет времени или денег на ремонт.

— Именно.

***

На ужине мы сидим по разные стороны от Милы. Не говорим ни слова. Даже не смотрим друг на друга.

Мы незнакомцы, знающие друг друга самым интимным способом.

От досады я стучу ногой под столом. Чёрт, не надо было принимать решение прятаться здесь. Мы должны были остаться в её доме. По крайней мере, тогда я смог бы извиниться за своё подражание эгоистичному мудаку без зрителей.

Но сейчас я не могу. Мы стдим всё в том же неловком молчании, пока она и Лейла помогают маме убирать со стола.

Мы сохраняем его, когда я сажаю Милу в ванну, а Софи моет ей волосы.

Мы продолжаем молчать, когда укладываем её спать в кровать в моей спальне.

Мы не произносим ни слова, когда я ухожу на пляж с блокнотом, подвернувшимся под руку, и ручкой за ухом.

Я падаю на всё ещё горячий песок. Крупинки разлетаются, когда я бросаю блокнот перед собой и нахожу стихи, над которыми работал.

Слова выжжены в моём мозгу. Я несколько дней пытался написать для них мелодию, но не вышло. Я не могу понять, то ли неподходящее время, то ли тон не соответствует. Неважно, как долго я смотрю на слова, стирая их и меняя, это не работает.

Одного слова слишком много, одного бита слишком мало.

Человек всё ещё не найден.

Сейчас я больше всего скучаю по ней. Когда я сижу на пляже, глядя на блокнот, мой разум полностью заблокирован. Морской бриз нежно окружает меня, а вода поглощает тоску. Хотел бы я знать, что сказать.

Я всегда был слишком близок к музыке. Она всегда была моей слабостью, но также это была лучшая вещь во мне. Если я близок к музыке, я могу чувствовать её, чувствовать, вплоть до костей. Если я чувствую её, я могу петь, а если могу петь, то могу заставить миллионы девочек-подростков считать, что это для них.

И это продаёт музыку.

Это также отнимает много времени. Я провёл слишком много бессонных ночей, сгорбившись над бумажкой, пытаясь написать эти слова, и поэтому я решил отложить написание песен для группы. Поэтому сейчас в альбоме только три или четыре мои песни.

Вот почему листы, исписанные бессмысленными словами, лежат в коробке под моей кроватью.

Софи всегда всё исправляла. Она никогда не была привязана к словам так, как я, поэтому могла смотреть на них объективно. И, чёрт, я хочу, чтобы она посмотрела на них сейчас. Я хотел бы сунуть бумагу ей в лицо и сказать, чтобы она разобралась в этом дерьме. Хотел бы, чтобы она схватила их и засмеялась, а затем взяла мою ручку, чтобы исправить написанное. Если бы только всё было, как раньше, и не было так чертовски сложно.

Раньше нам было легко.

Уставившись на воду, я нажимаю концом ручки на бумагу. Назвать Шелтон Бей домом и правильно, и неправильно. Правильно, потому что это так, и не так, ибо прямо сейчас это слишком далеко от истины.

Он не ощущается домом. Скорее, как ад, место, в котором я заперт, оставлен сгорать из-за прошлого.

Я достаю из кармана телефон и открываю сообщение от Кая. Это ссылка, всего лишь ссылка, и я щёлкаю по ней. Она переводит меня в мебельный магазин со взрослыми и детскими вещами.

Здесь есть Свинка Пеппа для Милы и всё, что может понравиться Софи.

Палец зависает над экраном, и я просматриваю сайт. Рассматриваю вещи с Пеппой. Я могу купить их для Милы, не покупая ничего для Софи, потому что она моя дочь. Я в долгу перед ней, но не перед Софи.

Долг ничего не значит.

Вы не можете дать ничего, владея всем, но можете дать всё, не имея ничего.

Я в середине. Я должен всё и одновременно ничего.

Чёрт.

Знаю, я должен хотеть видеть боль Софи, а не её улыбку. Но любовь сильнее, чем ненависть, и, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрал её улыбку вместо слёз. Каждый раз.

Правда такова, что ни один из моих братьев не может этого понять. Даже Лейла не совсем может. Я знаю, что они не понимают мои чувства, потому что бóльшую часть времени даже я не понимаю. Бóльшую часть времени Софи будто ходит в тумане из воспоминаний и эмоций, даже когда я смотрю ей в глаза.

Самое страшное — смотреть в еёглаза. Они путь к сердцу, и она не в силах скрыть даже малейшей эмоциональной вспышки. Когда она злится, в них печаль, а когда грустит — злость. Ни одного простого взгляда от неё. Это всегда смесь всего, что я предпочёл бы не видеть.

Может быть, именно поэтому я так отчаянно хочу её успокоить.

Может быть, это вовсе и не для неё. Может быть, это потому, что я слишком эгоистичен для её боли.

Но дело не во мне.

Это касается Софи и Милы.

Потому что Мила и частичка Софи всегда будут принадлежать мне. Не важно, живёт эта частичка внутри нашей дочери или нет. Часть её всегда будет моей, и всегда будет жить внутри меня, потому что она моя, независимо от её слов.

Она может бороться с этим. Может отрицать. Может кричать на меня. Может уйти от меня.

Но это не изменит того, что Софи Каллахан бесповоротно моя.

Глава 19

Софи

— Восемь часов без разговоров. Стоит ли говорить, что я впечатлена?

— Ты должна быть впечатлена тем, что после ссоры прошло уже восемь часов, а он всё ещё не загнал меня в угол и не поцеловал, — бормочу я в ответ.

Лейла приподнимает бровь.

— Не хочу знать, — она прыгает на кровать и подпрыгивает ещё пару раз, прежде чем усесться. — Чувствую, что мне снова тринадцать, и у нас девичник.

— Да, только я не буду красить твои зловонные ногти на ногах, и мы определённо не будем драться подушками.

Она дуется.

— Ой, да ладно. Бои подушками были лучшими!

— Мы всегда проигрывали! — я со вздохом плюхаюсь обратно на кровать. — Парни всегда отбирали их. Четыре парня-подростка, постоянно пропадающие в тренажёрном зале, против двух крошечных девочек? Мы были обречены!

— Да, но это было весело, — она ухмыляется. — Помнишь, как мы сорвали им репетицию?

— И сломали гитару Кая? — я взрываюсь смехом. — Боже мой. Он простил нас за это?

Лейла качает головой.

— Он полгода опустошал мои карманы, чтобы купить новую. Клянусь, даже сейчас он пытается взять мелочь из моей свинки.

Представляю миру единственную известную мне двадцатиоднолетку, которая хранит мелочь в свинье-копилке.

— Так не держи её здесь. Или поставь, например, ловушку или типа того.

— Ловушку? Разве ты не должна была повзрослеть и всё такое, мамочка?

Я пожимаю плечами.

— Только когда Мила рядом. Я могу быть мини-задницей, когда её нет. Тем более, когда это касается одного из твоих братьев.

— Я думала, Кай был твоим любимчиком. После Коннера, естественно.

Я вытягиваю шею и снимаю с запястья резинку для волос.

— Кай мой любимчик. Прямо сейчас, перед Коннером, — я закручиваю волосы на макушке. — Конечно, сейчас даже Тэйт нравится мне больше Коннера, а это о многом говорит.

— Святое дерьмо, — её глаза расширяются. — Не может быть.

— Именно так.

— Заметь, я была бы мега-злой, окажись на твоём месте. Тот поступок относительно трендов был настолько незрелым, что мне захотелось, ну, сделать ему очень больно, — Лейла опирается на изголовье. — Знаю, знаю, они пробуждают во мне жестокость. Спасибо, чёрт возьми, что в Лос-Анджелесе они записываются чаще, чем здесь.

Чувствую, что выражение моего лица становится поникшим.

— Чёрт. Я не это имела ввиду... Ну, чёрт.

— Нет, я понимаю, Лей, — я падаю на свою сторону кровати и кладу голову на сгиб локтя. — Вот где они работают, понимаешь? Это одна из причин, почему я уехала. Как я могла отдать Милу отцу, которого она знала бы лишь несколько недель в году? Она бы его не узнавала, когда он возвращался. По крайней мере, теперь она достаточно взрослая, и несмотря на то, что это будет сложно, она вспомнит его, когда они снова встретятся.

— Они вернутся после тура на пару недель, — говорит она успокаивающе. — И к Рождеству тоже. Но мы будем здесь, понимаешь? И я, и её бабушка с дедушкой. Ты больше не будешь одинока.

Я печально улыбаюсь.

— Я знаю, но вы не он, — для каждой из нас.

— Ладно, — она поднимает руки. — Есть не так много людей, ради которых я бы сменила пол, поэтому не принимай это так...

Я смеюсь.

— Ты такая идиотка.

Она хихикает.

— Кто-то ведь должен быть. Атмосфера в этом доме настолько тяжёлая, что мне кажется, я набрала пять фунтов с прошлой недели.

— Да, я вижу это. Весь этот жирок вокруг твоего животика, — я закатываю глаза. — Хотя, если ты хочешь дополнительные пять, то мои живот и бёдра с радостью поделятся.

— Как бы то ни было, ты выглядишь великолепно для той, что родила.

— Ты должна это говорить. Ты моя лучшая подруга.

Она стреляет в меня глазами. Губы медленно кривятся, затем она приподнимает уголок рта.

— Да, но будь осторожна, используя это. То, что я твоя лучшая подруга, даёт мне право прямо говорить тебе, когда ты выглядишь как жирная сучка.

— Я втяну живот, — говорю я, смеясь. — Серьёзно. Миле будет тяжело, когда Коннер уедет. Она потеряет часть себя. Она так сильно обожает его. Обожала даже до того, как познакомилась с ним.

Улыбка Лейлы пропадает.

— Но она сможет смотреть на него по телевизору, как раньше? И он может звонить по Скайпу и прочее. Это не значит, что она никогда не увидит его снова. Он, вероятно, заберёт вас отсюда.

— Чтобы я смогла прочувствовать, что происходит с его легендарными фанатками, когда он идёт по улице? — фыркаю я. — Нет, спасибо. Он может ездить туда-сюда.

Молчание Лейлы затягивается на мгновение, долгое мгновение, практически удушающее. Потом она произносит:

— Это одна из причин твоего ухода, не так ли?

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — тереблю её одеяло.

— Ты думала, что он больше не хочет тебя, раз у него есть куча поклонниц, которые кидаются ему в ноги и светят сиськами.

— Замолчи, — я сажусь и подтягиваю ногу. — Может быть. Немного.

— Много!

— Замолчи! — повторяю я. — Просто... это не важно, ладно? Что и почему я сделала сейчас не важно.

— Важно, потому что спустя два с половиной года он всё ещё влюблён в тебя.

— Он говорил. Но я не знаю. Иногда он совершает какие-то поистине дурацкие поступки, и всё остальное время я считаю его придурком. Как можно любить кого-то, к кому ты плохо относишься?

Лейла смотрит на меня, её взгляд показывает, как лицемерно это заявление.

— Я не знаю, Соф. Расскажешь мне? — говорит она, наконец, разрезая тишину.

— Ты любишь их каждой последней эгоистичной частичкой себя. Ты любишь их, потому что хочешь, а не потому что они этого заслуживают, — я крепко обнимаю свои ноги. — Вот как. Я не хочу его любить, но люблю, и поэтому не могу это прекратить.

— Почему бы вам двоим, не знаю, просто не прыгнуть в постель или что-то такое? Потому что о-о-оу! — она качает головой. — Все, кто приближается к вам, когда вы вместе, ударяются о стену сексуального напряжения.

Потому что однажды мы уже прыгнули в постель.

Я вскидываю бровь.

— Между нами нет никакого сексуального напряжения, — лгунья, лгунья. — Лишь злость, но не сексуальное напряжение.

Если не считать ужасно сильного желания, чтобы его обнажённая кожа соприкасалась с моей, его руки трогали мою грудь, а его член был внутри меня.

Ага. Никакого сексуального напряжения.

— Как бы то ни было, просто разберитесь со своим дерьмом. Либо поговорите, либо нет. И это не только для Милы, но и для тебя, Соф. Потому что вы оба заслуживаете больше, чем этих метаний туда-сюда.

— Мы не можем разговаривать, Лей. Мы пробовали. Но это не работает, даже если мы не разговариваем. Я бы хотела, чтобы меня не тянуло так к нему. Я не хочу совершать ту же фигню, что и он, когда мы не вместе, но совершаю. И хотела бы, чтобы толпа девушек, ждущих его в Лос-Анджелесе, была не важна.

— Болтаете о Тэйте? Он был бы польщен, — Коннер распахивает дверь Лейлы.

Мои щёки горят. Чёрт. Как много из этого он услышал?

— В его мечтах, — язвит Лейла. — Чего ты хочешь, придурок?

— Я тоже тебя люблю, — отвечает он. Он находит меня глазами. — Хотел сказать тебе, что можешь использовать мою кровать сегодня. Я посплю на диване.

Я сглатываю комок в горле. Спать в его кровати?

 — Я буду в порядке и тут, с Лейлой. И если Мила проснётся, я её услышу.

— Меня не беспокоит, что придётся встать, если она проснётся. Я хочу, чтобы ты получила хороший сон, а она храпит как свинья с гриппом, — он указывает большим пальцем в сторону Лейлы.

Она показывает ему средний палец.

— Серьёзно, я в порядке, — говорю ему. — Я просто ударю её по лицу, если она меня разбудит.

Она пинает меня. Я шлёпаю её по ноге.

— Нет, ты будешь спать в моей кровати, а я на диване.

— Перестань вести себя, как джентльмен. Тебе это не идёт.

— Перестать быть такой чертовски сложной, Соф! — он смотрит на меня. — Я предлагаю тебе свою кровать, так что просто прими это!

— Знаешь, мог бы попробовать и спросить. Может я не была бы такой «сложной», — я сжимаю челюсти.

Он делает то же самое, но у него она начинает дёргаться.

— Софи, не хотела бы ты поспать на моей кровати сегодня? Я буду рад дивану.

— Святое дерьмо, у него есть манеры, — говорю я Лейле.

— Только когда попросишь, — отвечает она.

— Вы обе невозможны, — огрызается Коннер.

Я закатываю глаза.

— Ладно. Вижу, ты не примешь «нет» в качестве ответа. Я буду спать на твоей кровати.

— Спасибо, — он разворачивается и захлопывает за собой дверь на моих словах.

— Какого чёрта это было? — спрашивает Лейла.

Я медленно поворачиваюсь к ней.

— Не знаю. Ты мне скажи. Он твой брат.

— Если бы я знала, то не спрашивала бы. Думаешь, он слышал нас?

— Не знаю. Может быть? Действительно не знаю, — потираю висок. — Я собираюсь лечь спать, пока он не пришёл и не накричал на меня.

Я поднимаюсь и оглядываюсь. Она смеётся надо мной, когда я выхожу и закрываю за собой дверь. Достаю телефон из лифчика и снимаю бллкировку, чтобы с помощью света от экрана пройти сквозь темноту его спальни.

Нахожу его кровать и ложусь под одеяло. Я знаю, на какой стороне он обычно спит, и по помятой подушке понимаю, что он лежал здесь перед тем, как пойти ко мне.

Я берусь за край одеяла и натягиваю его на тело. Оно касается моего подбородка, и я сгибаю колени до тех пор, пока не оказываюсь в позе эмбриона. Чувствую себя крошечной в этой огромной холодной кровати. Леденяще холодной.

Не важно, есть ли подо мной тепло от его тела. Не важно, смогу ли я, немного подвигав ногами, понять, как именно он лежал.

Его кровать не изменилась. Такая же, как и раньше. Я не спала здесь без него. Никогда. Он всегда был рядом со мной и обнимал меня. Сейчас у меня есть только одеяло.

Находиться в его кровати чувствуется неправильным. Почти как посягательство на его личную жизнь. Как я могу спать здесь без него?

Он оставил след на простыне. Подушка, на которой я лежу, всё ещё пахнет им.

Я закрываю глаза. Спать. Я должна попробовать. Но мой мозг кипит из-за него, из-за меня, из-за воспоминаний.

Я помню, как он забирался в постель рядом со мной и притягивал меня к себе. Помню, как идеально переплетались наши ноги. Как он обнимал меня. Как он всегда заботился обо мне, просыпаясь.

Как однажды он провёл руками по моему телу, целуя и спуская мои шорты вниз, а затем проскользнул внутрь меня. Как его губы не покидали мои, как он занимался со мной любовью в самом сладком, глубоком смысле. Как он ртом проглотил мои крики, когда я кончила вокруг него, сжимая, натягивая.

Как он жёстко поцеловал меня, прижав к своей груди. Как он держался за меня, будто ничего больше не держало его в этом мире, кроме меня.

Я по-прежнему чувствую это. С тех самых пор, как я вернулась, каждый его поцелуй вызывает отчаянную, болезненную, сладкую ноющую боль, сильный взрыв нужды. Каждый поцелуй — эмоции в скорлупе, и я держалась за каждую.

И до сих пор держусь. Я чувствую их, как они бурлят по моим рукам, когда я сжимаю одеяло.

Я не могу отпустить.

Я столько раз говорила ему, что хочу, но я не могу.

Сбрасываю одеяло и свешиваю ноги с кровати. Делаю паузу, когда половицы скрипят под моими ногами, но Мила не шевелится. Ещё раз использую телефон в качестве фонарика и на цыпочках выхожу из его комнаты.

Легко открываю дверь и смотрю на Милу. Это не потревожило её, поэтому медленно с тихим щелчком закрываю дверь.

На цыпочках спускаюсь вниз. Знаю, что почти полночь, и темнота означает, что все в доме, скорее всего, спят. Тэйт и Эйден, наверное, ищут временное пристанище на ночь.

Нежный звук гитарных струн наполняет воздух внизу. Он манит меня, словно обладает магнитным притяжением, и ноги сами ведут меня в гараж.

Я кладу руку на дверь и ровно дышу, просто слушая. Медленное низкое бренчание нот вибрирует по моей коже.

А потом он начинает петь.

И его голос, как беспробудная колыбельная, как мазь на укусе или поцелуй на ранке, проникает сквозь дверь.

Все волоски на моём теле встают дыбом. Я целиком прижимаюсь к двери и растворяюсь в его голосе. Его стихи — бальзам для моей души, и я закрываю глаза, потому что чувствую, что это правильно.

Не слушать его пение.

Чувствовать его.

Я знаю эту песню. Это наша песня. Она была акустической мелодией на пляже до того, как стала хитом, записанным в ЛА. Это было его сердцем и моей душой, прежде чем стало свежайшей сладостью американских подростков.

Это было чем-то важным.

Это что-то важное.

И я слушаю, как он говорит мне, что его сердце бьётся для меня, как я дышу ради него. Как он поёт мне, что его кожа покрывается мурашками от моих прикосновений. Слушаю, как он описывает проходящую по мне дрожь, появляющуюся из-за него.

И снова мне девятнадцать. Всё повторяется, я девочка-подросток, безнадёжно влюблённая в парня с гитарой.

Я просто девочка, невинно влюбившаяся в простого мальчика.

Я закрываю глаза и уплываю вместе с мелодией. Он так часто напевал её. Наконец, я позволяю себе вспомнить. Позволяю себе вспомнить, как он напевал случайные кусочки, когда наши объятия надолго затягивались. Позволяю себе почувствовать те эмоции, которые испытывала, когда он напевал моё имя, не говоря ни слова, и каждый звук его невысказанных слов проходил через меня, как нескончаемая песня любви.

Но мелодия меняется, и я не узнаю её. Она новая, слова недоработаны, нетронуты мной, и моё сердце болит.

Время идёт, и чувства меняются, но разве ты не знаешь, что мы всё те же.

Я всё ещё хочу тебя так же, как раньше, я всё ещё хочу тебя так же, как ты хотела меня.

Я отрицаю это, потому что больно, я борюсь с этим, потому что жжёт.

Но я хочу всё, что ты можешь дать… Дать мне…

Потому что вечность не та без твоих прикосновений…

Это излишние усилия, бесконечная боль…

Я толчком открываю дверь.

— Это запрещённые усилия, — тихо говорю я. — «Излишние» — слишком вычурно. «Запрещённые» звучит лучше.

Коннер перестаёт играть и поворачивается ко мне.

Я захожу в гараж, позволяя двери закрыться за мной, и беру его блокнот в руки.

— Вечность — это только мечта, что-то воображаемое… Не отказывай мне, потому что это больно, не борись со мной, потому что это сжигает, ты знаешь, что хочешь меня… — я сглатываю, произнося эти слова так, как он пел. — Я отдам тебе всё, всё, что могу дать, если ты дашь мне...

Я останавливаюсь и пробегаюсь глазами по словам. Помимо исправлений, что я уже сделала, в этих словах нет ничего неверного.

Он всегда думал, что для меня было легко разрушать его слова, но он не мог быть ещё дальше от истины. Это трудно. Словно рвать его душу на части только для того, чтобы снова починить.

— Ну?

Я медленно пожимаю плечами.

— Вот и всё. Только одно слово.

Барабаны Эйдена стоят в углу, и я направляюсь к ним. Сажусь на стул и верчу барабанные палочки между пальцами. Медленно отбрасываю их к барабанам.

Коннер смотрит на меня.

Я поднимаю взгляд, ухмылка играет на моих губах:

— Я хороша, не так ли? — кручу правой барабанной палочкой и откидываю её. — Дерьмо. Эйден никогда не учил меня барабанной дроби.

Пожимаю плечами и исполняю барабанную дробь. Низкие вибрации барабана наполняют гараж, и я ликую с ба-дум-тсс. Да, я всё ещё владею этим, детка. Всё ещё владею.

Коннер борется с улыбкой, когда смотрит на меня.

— Всё в порядке, принцесса. Какие удары ты бы соединила с текстом?

Я поднимаю барабанные палочки.

— Я умею только ба-дум-тсс. Самые лучшие удары можно услышать, ездя по колдобинам.

Он смеётся:

— Ладно, ладно. Запрещённые усилия, верно?

— Верно, — я опускаю палочки вниз.

Коннер смотрит на меня, его губы дёргаются, а затем он возвращается к блокноту. Его губы беззвучно двигаются, выговаривая слова на бумаге. Он кивает головой, подбирая ритм, и я медленно направляюсь к двери.

Он выглядит спокойным, несмотря на боль в глазах. Когда он тихо бормочет слова, я наблюдаю за тем, как понемногу его оставляет напряжение.

— Коннер?

— Что?

Я провожу рукой по губам.

— Пошли в кровать.

— Будет готово к утру, — он возвращается к листу, отпуская меня.

Я несусь к нему через гараж и выхватываю блокнот. Бросаю его в стену за собой, и он ударяется с громким стуком, прежде чем упасть на пол. Страницы помнутся и, возможно, немного порвутся, но мне плевать.

— Какого чёрта, Соф?

Я тянусь вперёд и хватаюсь за ручку.

— Я не позволю тебе спать на диване.

Он тянет назад, не позволяя мне забрать её.

— Я сказал, что всё в порядке. Как бы то ни было, я работаю.

— Чёрт возьми, Коннер! Я говорю тебе пойти в кровать, так сделай это! — я резко дёргаю её.

Он резко встаёт, всё ещё так крепко сжимая ручку, будто она помогает ему сохранять равновесие.

Теперь он стоит прямо передо мной, тяжело дышит. Слишком близко. Он медленно вдыхает и смотрит на меня. Я должна двигаться, отпустить ручку, но я не могу, поэтому не делаю этого. Стою, встречаясь с ним взглядом, пока сердце колотится в груди.

Я сглатываю. Ни один из нас не двигается. Мы просто смотрим друг на друга. Напряжение рассекает воздух. Молчание кричит. Пальцы дёргаются. Челюсти сжимаются. Губы разжимаются.

Он всматривается в мои глаза так сурово и так глубоко, что я чувствую его взгляд повсюду. Даже если он направлен только на глаза. Даже если эти глаза цвета индиго больше ничего во мне не затрагивают.

Я чувствую, как он скользит по мне взглядом. Чувствую, как из-за этого мои волосы встают дыбом и по коже бегут мурашки. Чувствую, как сжимается грудь, а по венам разливается тепло.

Но моё сердце отзывается больше всего. Оно замедляет свой ход, пока совсем не перестаёт биться, а потом начинает тяжело стучать. Тепло разливается по моему телу, пульс стучит в ушах, и мне становится жарко.

Если бы его не сдерживали рёбра, оно вырвалось бы на свободу.

— Хорошо, — тихо говорит Коннер, разрезая тишину.

Он делает шаг назад, отпускает ручку и разворачивается. Просто так, всё останавливается. Дрожь и тепло, всё заканчивается.

За секунду я отхожу от ярких и живых ощущений, которые смогла испытать.

Я смотрю, как он выходит через дверь. Ступеньки скрипят, когда он поднимается по ним, и каждый скрипучий звук — устройство для пыток, созданное специально для меня.

Я тоже отбрасываю ручку. Слышу, как трескается пластик, и чувствую себя странно счастливой.

Хорошо. Чему-то так же больно, как и мне.

Я захлопываю за собой дверь тише, чем хотелось бы, и поднимаюсь. Протискиваюсь в его спальню через крошечный проём и тихим толчком закрываю дверь. Мила мирно спит, и крохотный храп прекращается, когда я наступаю на скрипучую половицу.

Стараюсь не смотреть, как Коннер снимает свою рубашку через голову, но проваливаюсь. Вглядываюсь в его тату, обвивающую заднюю часть его плеча и лопатку. Прослеживаю линию позвоночника — идеальную линию по центру его спины, — окружённую хорошо накачанными мышцами.

Я никогда не думала, что спина может быть такой горячей.

Заставляю себя отвести взгляд и залажу в его кровать. В этот раз я лежу на краю, держа верхнюю часть одеяла под подбородком. Изо всех сил зажмуриваюсь и подтягиваю ноги вверх.

Матрас прогибается, когда Коннер ложится рядом со мной.

— Я не прыгну на тебя посередине ночи, — тихо ворчит он.

— Знаю, — шепчу я в ответ, мой голос едва пробивается сквозь темноту. — Я так сплю.

Он фыркает, а затем раздаётся тихий шлепок, когда он прикрывает рот.

— Да, конечно, принцесса. Королева «морская звезда» спит в позе эмбриона. Попробуй ещё.

— Всё меняется.

— Да, но я уверен, что твоя привычная поза для сна не одна из них.

— Может быть.

— Замолчи, пока я не лёг «ложкой».

Дрожь пробегает вниз по моему позвоночнику. Поскольку это угроза. Быть в «позе ложек» с Коннером Бёрком — очевидно, мой худший кошмар.

Я перекатываюсь на середину своей стороны кровати и плотнее подворачиваю одеяло вокруг себя.

Он вздыхает, но ничего не говорит об этом.

— Спокойной ночи, Софи.

— Спокойной ночи, Коннер.

Глава 20

Коннер

Светлые волосы Софи разметались по моей подушке, её дыхание опаляет моё плечо. Она лежит в моих объятиях, её пальцы с ногтями синего цвета, идеально подходящего к её глазам, лежат у меня на груди.

Она пускает слюни на мою руку, но всё ещё выглядит чертовски очаровательно. Нужно постараться, чтобы найти кого-то настолько особенного, кто будет выглядеть восхитительно, пуская на тебя слюни во сне.

Я убираю волосы с её лица и кладу на неё руку. Впервые после возвращения она похожа на девушку, в которую я влюбился. Её макияж размазан под глазами, волосы спутаны, но она всё ещё Софи.

Она до боли красива.

Я должен отпустить её. Это же легко: вытянуть одну руку из-под её шеи, убрать другую с живота и отвернуться.

Но на самом деле это безумно трудно, потому что моё сердце этого совершенно не хочет. Оно хочет, чтобы я держал её здесь, рядом с собой, потому что она создана для этого.

Место Софи Каллахан в моих руках, где я могу оберегать и любить её, пока смех нашей вечности не покажется в линиях вокруг её глаз.

Она шевелится, потирая нос, а затем возвращает руку обратно. Медленно скользит пальцами вверх по моей груди и проводит линию вдоль моей шеи до челюсти.

Я не двигаюсь. Знаю, что она проснулась, поэтому не хочу спугнуть её. Я буду притворяться, что ночью мы оба в какой-то момент повернулись и переплелись друг с другом.

Меня чертовски тошнит от притворства.

Софи проводит большим пальцем вниз по моей челюсти и останавливается на подбородке. Она открывает глаза. Они сонные и синие, такие синие, что я могу утонуть в них, если позволю себе. И я хочу. Чёрт, я хочу.

— Эм, — шепчет она, сглатывая.

— Доброе утро, — шепчу я снова, осознавая, что Мила ещё спит в кроватке рядом с нами.

— Доброе утро? — её ответ — вопрос, а не приветствие, и мои губы изгибаются.

— Да, доброе утро.

— Ладно, — она смотрит вниз на одеяло, но не понимает, как наши ноги переплелись вместе. — А это, хм? Ты сделал… это?

— Обнял тебя во сне? — я приподнимаю брови. — Нет, принцесса, я был так же удивлён, как и ты, когда проснулся.

— Когда ты проснулся? — она пытается вытянуться, чтобы посмотреть на часы.

Я останавливаю её. Их здесь нет.

— Где-то десять минут назад.

— И просто лежал здесь? Держа меня?

— Обнимая тебя, — поправляю её. — Обнимая тебя и глядя на тебя.

— Уверена, наблюдать за тем, как я сплю, было невероятно интересно.

— Это было одним из лучших зрелищ, что я видел.

Мягкий румянец заливает её щеки.

— Замолчи.

Она делает всё, чтобы уйти, но я крепче сжимаю её, перетаскивая на себя.

— Что ты делаешь? — растерянно шепчет она.

Её глаза широко раскрыты, щёки по-прежнему горят, а губы приоткрыты в шоке.

Я хочу овладеть ими. Хочу накрыть её рот своим и попробовать её. Хочу целовать её весь день.

Провожу рукой по её спине к затылку и притягиваю к себе. Её губы нежно касаются моих. Держу её, не двигаясь. Я млею от тепла её тела на моём и… её рук, медленно приближающихся к моей голове.

Софи опускается, целуя меня жёстче и погружая пальцы в мои волосы. Она сильнее сжимает пальцы, и то, как она раздвигает ноги, заставляет меня желать перевернуть её на спину.

Вместо этого, я хватаюсь за подол её рубашки и запускаю под неё руку. Провожу по её спине пальцами, ощущая мягкую и разгорячённую кожу Софи. Она вжимается в меня, и я сгибаю колени. Наши бёдра встречаются.

Мой быстро затвердевший член упирается в её киску, и Софи резко выдыхает через нос. Она по-прежнему прижимается ко мне, и тонкий материал моих боксёров и её шортиков даже близко не уменьшает давление наших тел.

Я напрягаю верхнюю часть тела и приподнимаюсь, приводя нас в сидячее положение. Она прижимается ко мне, расположив колени по обе стороны от моих.

Я чувствую её, каждую желающую меня часть. Точно так же я хочу её.

Отчаянно.

Я сжимаю её задницу и притягиваю ещё сильнее к себе. Тихий стон, срывающийся с её губ, распространяется по моему телу, разжигая желание, как чёртов пожар.

— Кроля. Кроля. Кроля.

Софи выдыхает.

— О чёрт.

— Мама! Плохо! — она ворочается, и я поворачиваю голову в сторону Милы. Она смотрит на нас. — Мама, папа, обниматься!

Конечно. Мой твёрдый, как скала, член напротив киски Софи, но да, это объятия.

— Да, детка, — выдыхает Софи, не двигаясь. — Мама и папа обнимаются.

— Обниматься! Я то-о-оже! — Мила протягивает ручки и хлопает ими.

О чёрт.

— Не хорошо, — шиплю я Софи, когда она начинает двигаться.

Она борется с улыбкой, сжимая губы. Но это не может скрыть смех, что блестит в её глазах.

Я оборачиваю одеяло вокруг талии, полностью прикрывая бёдра, хотя это вряд ли нужно, потому что мой член сдулся быстрее, чем воздушный шар. Софи протягивает Милу, которая садится мне на колени, вытянув ноги.

— Мама. Обниматься! — Мила обхватывает рукой мою шею и тянется к Софи.

Она неуверенно смотрит на меня, и я пожимаю плечами. Она достала Милу. Не я. Она может облегчить это неловкое и слегка болезненное утро объятиями.

Софи сидит рядом со мной и держит руку на талии у Милы.

— Славные обнимашки?

Мила сжимает наши шеи.

— Мама, папа, обнять меня.

Я встречаюсь взглядом с Софи и поднимаю брови.

— Она хочет, чтобы мы обнялись так же, как раньше.

О, нет. Я так не думаю.

— Ладно-ладно, — я обхватываю одной рукой крошечную талию Милы, а другой — Софи.

Тяну Софи к себе, и она начинает падать, тихо взвизгивая. Смеясь, скольжу рукой вниз, чтобы ещё раз потрогать её попку. Я притягиваю Софи к себе, чуть ли не расплющивая Милу между нами, и крепко обнимаю её.

Чувство правильности охватывает меня.

Вот так.

Вот так должно быть.

Вот что я должен делать первым делом по утрам — держать их обеих, обеих моих девочек в своих объятиях. Кроме того, это должно быть последним, что я делаю по вечерам, а также каждую чёртову минуту.

Я хочу держать их, дышать ими, быть всем, что им нужно. Я хочу быть тем парнем, который появляется с цветами для женщины и игрушкой для малышки без причины. Хочу быть тем парнем, который меняет лампочки и вешает полки. Хочу забивать в стену гвозди для картин и мастерить стеллажи.

Я хочу читать Миле сказки на ночь и выбрасывать использованные памперсы в мусорное ведро.

Хочу приносить Софи кофе и говорить ей, чтобы она подняла ноги, пока я буду пылесосить.

Я хочу, чтобы мои девочки всегда оставались такими.

Моими. Всегда моими.

Я не хочу быть просто папой. Я хочу быть тем папой, которого Мила заслуживает, кем-то, кто всё время будет рядом, готовый на всё, готовый защитить от любого кошмара или избавить от жука, ползущего вверх по ноге.

Хочу быть тем человеком, который всегда находится рядом, несмотря ни на что.

И это относится и к Софи.

Это означает, что нужно забыть про свою злость на её ложь и сосредоточиться на том, что, так чертовски очевидно, всё ещё осталось.

— Мама? Поцелуй, — Мила прижимается губами к Софи, а затем поворачивается ко мне. — Папа, тоже поцелуй.

Я хмурюсь, и она со смешком касается своими маленькими губками моих.

— Мама, папа, целуйтесь, — она придвигает наши лица.

Глаза Софи распахиваются от удивления.

— Оу, Мила, я не буду...

Я заглушаю её поцелуем, который требует моя дочь. Положив ладонь сзади на её шею, я прижимаю Софи к себе на несколько секунд и отпускаю с громким чмоком.

Мила снова хихикает, радостно дрыгая ногами. Софи в шоке смотрит на меня, прищурив глаза.

— Мила? Моя Мила проснулась? — зовёт папа из коридора.

— Деда! — кричит Мила, отпуская нас и сползая с кровати.

Дверь открывается, и Софи поворачивает голову. Папа отводит взгляд, будто не уверен, стоит ли ему здесь находиться, и я указываю на одеяло.

— Мила захотела обнимашек, — объясняю я. Во всяком случае, это наполовину правда.

— О, конечно, — он наклоняется и берёт её на руки. — Хочешь позавтракать?

Мила кивает.

— Печеньки?

— Конечно, но не говори маме или бабушке, ладно? — он подмигивает Софи.

Она сердито грозит пальцем.

— Не смейте давать ей печеньки на завтрак!

Папа улыбается, как озорной школьник, и убегает с Милой. Дверь захлопывается за ним, и у Софи раскрывается рот.

Она снова поворачивается ко мне.

— Он не станет...

Я помню те времена, когда в тайне от мамы он кормил нас, мальчиков, печеньем, пока она не приходила на кухню, чтобы приготовить нам завтрак, и киваю.

— О, он станет, он делал так и будет делать.

— Чёрт возьми! — она отползает от меня.

Я поднимаю руки и ловлю её за талию, прижимая обратно к кровати.

— Коннер!

Я склоняюсь над ней и ухмыляюсь, уверен, сильно напоминая своего отца.

— Позволь ей немного печенья. Это не навредит, Соф, и он всё равно сделает это в следующий раз, когда тебя не будет.

— Это печенье! Печенье не завтрак!

— Как и поцелуи, — шепчу я, наклоняясь к ней, неспособный сопротивляться её сердито надутым губкам. — Но я чертовски уверен, что смогу выжить за счёт твоих.

Она бормочет моё имя мне в рот, больше возмущаясь, чем от удовольствия, но я не отпущу её, пока не поцелую как минимум десять раз.

Я поклоняюсь каждому изгибу, каждой гримасе и каждому воспоминанию о вкусе её губ. На всякий случай, на случай чертовски странной ситуации, я должен забыть, каково это.

— Думала, мы не разговариваем, — фыркает Софи, выскальзывая из-под меня, когда я, наконец, отпускаю её.

Я ложусь на спину и кладу руки за голову.

— Поцелуи не разговоры.

— Ой, замолчи, — она снова фыркает и хватает джинсовые шорты из сумки у двери.

Я наблюдаю, как Софи цепляет большими пальцами пояс шорт и останавливается. Она оглядывается через плечо на меня. Я без стеснения пялюсь на неё. Я видел всё это прежде и чертовски уверен, что хочу увидеть снова.

— Не возражаешь?

Я перевожу взгляд с её попки на глаза.

— Вовсе нет. Вперёд, принцесса.

Она сужает глаза.

— Закрой глаза, придурок.

— Этого не произойдёт, но напротив есть ванная, и ты можешь рискнуть, если не боишься, что мои братья увидят тебя в этих крошечных шортах, которые, кстати, не прикрывают твою задницу, как ты думаешь.

Она сразу смотрит вниз, потом переводит взгляд на дверь, потому что так же, как и я, знает, что все в доме — кроме Лейлы — увидят.

— Господи... — бормочет она, хватая футболку и трусики. Она подходит к другой стороне кроватки Милы и садится на пол.

Сквозь боковую решётку я нечётко вижу, как она снимает футболку через голову и накидывает на себя чистую.

— Знаешь, — хрипит она, снимая шорты, — было бы вежливо, если бы ты вышел из комнаты.

— Думаю, было бы вежливо, если бы ты встала.

Она замирает, положив руки на колени.

— Не уверена, сколько ещё раз нужно назвать тебя мудаком, чтобы ты прекратил.

Я смеюсь, но смех застревает в горле, когда её руки обвиваются вокруг ног, а белое сменяется чёрным. Даже через решётку я вижу кружева.

Я с трудом сглатываю, мой член встаёт.

— Не обращай на меня внимания, — весело произносит она, используя кроватку Милы, чтобы встать.

Она наклоняется, и её попка оказывается прямо передо мной. Чёрные кружевные трусики обтягивают её, и Софи подпрыгивает, надевая чистые шорты.

Я наполовину спокоен и наполовину разозлён. И всецело, бл*ть, возбуждён.

Софи поворачивается, застёгивая шорты, а затем бросается к двери. Её ноги, обтянутые потёртой джинсой, длинные, стройные и загорелые, и я залипаю на них. Полностью залипаю на них.

Она их обвивала вокруг меня?

Чёрт.

— Я чувствую запах бекона и блинчиков, — объявляет она, прежде чем пройти через дверь, будто у неё больше нет забот в мире.

А у неё и нет.

У неё же нет члена. Ради Бога, эта эрекция — убийца.

Я раздражённо ворчу в тишине своей спальни и хватаю полотенце с радиатора. Рывком открываю дверь и иду в ванную.

Заперев за собой дверь, я снимаю боксёры и ступаю в душ. Я позволяю воде бить меня и закрываю глаза.

Софи заполняет мою голову, как будто её изображение выжгли на моих веках. Я вижу изгиб её попки, и как тёмные кружевные трусики выделяются на фоне её бледного тела. Вижу, как она наклоняется, но на этот раз всё по-другому.

В моей голове её ноги слегка расставлены, и я вижу её киску сквозь кружево.

Смыкаю пальцы вокруг члена. Это не фантазия, это было на самом деле. Она действительно осознанно раздвинула ноги. Она точно знала, что делала.

Она хотела наказать меня, но я не знаю, за что.

Я представляю её мягкую розовую плоть, безусловно, влажную после того, как она целовала меня и прикасалась ко мне. Под кружевом она набухшая, готовая и мягкая.

В моих мыслях я притягиваю её обратно на себя, вытягиваю руки и сжимаю грудь, пока двигаюсь внутри неё.

Всё моё тело словно в тисках. Я усерднее двигаю кулаком, и мои яйца напрягаются, поскольку моё освобождение близится. Чёрт. Желание находиться в ней слишком сильное, и я распадаюсь.

Я кончаю сильно. Моё тело дрожит, и я продолжаю гладить член, когда крошечные толчки от удовольствия проходят через меня.

Ударяю кулаком по плитке. Чёртов ад.

Удовольствие сменяется раздражением. Я не должен был этого делать. Получать удовольствие от неё столь же заманчиво, как спорить. Но это не то, чего я хотел.

Я быстро моюсь, водоворот на кафельном полу смывает любые доказательства моего утреннего рукоблудства. По крайней мере, этот чёртов стояк меня больше не беспокоит.

Выключаю воду и оборачиваю полотенце вокруг талии. Быстро чищу зубы и мчусь обратно в комнату.

Софи тут, роется в сумке в поисках чего-то. Она останавливается и смотрит на меня, когда я вхожу.

Она практически сразу же отводит взгляд, но я успеваю заметить румянец на её щеках. Я знаю, что её кожа горит, и я рад.

Она вытаскивает какую-то крохотную одежду из сумки и встаёт. Выпрямляется, стараясь не встречаться глазами. Они сосредоточены на моём животе, и какой-то первобытный мужской инстинкт заставляет меня напрячься.

Её взгляд опускается на полотенце, и она резко втягивает воздух, и ещё не выдохнув, с содроганием вдыхает вновь.

— Софи? Разве ты не была занята чем-то?

Она сверкает взглядом на меня и прижимает вещи Милы к груди.

— Да. Да. Я была.

Она проталкивается мимо меня и сбегает вниз по лестнице. Я наблюдаю за её уходом, и ухмылка искривляет мои губы.

Кашель доносится из конца коридора, и я поднимаю голову, замечая Лейлу, уставившуюся на меня.

— Вы двое должны либо трахнуться, либо никогда больше не разговаривать, — рявкает она, проносясь мимо меня вслед за Софи.

С такой логикой не поспоришь.

***

— Песочек.

— Музыка.

— Нет. Песочек.

— Музыка сейчас, а потом песочек?

— Песочек сейчас! — подпрыгивает Мила, шлёпая ножками о крыльцо с силой слонёнка.

Я поднимаю взгляд от гитары.

— Как папочка будет покупать тебе красивые вещи, если ты не даёшь ему работать?

Она надувается, её нижняя губа дрожит. Мила делает это намеренно, чтобы манипулировать мной, но, чёрт меня побери, это работает.

— Ты спросила маму?

Она кивает.

— Деду?

Другой кивок.

— Как насчёт Тэйта? Я уверен, он будет очень рад поиграть с тобой в песке.

Её личико озарятся, и она кричит: «Тэй!», — а затем бежит в дом, размахивая руками и повторяя его имя снова и снова.

Я усмехаюсь, когда он выходит за ней наружу и спускается по ступенькам.

Он поворачивается, указывая на меня пальцем.

— Ты передо мной в долгу за это, — говорит он, прежде чем Мила снова привлекает его внимание, лепеча про «замки».

***

— Хочешь, я схожу? — спрашивает Лейла.

— Ты не сможешь даже отличить пачку памперсов от помады, — хмыкает Софи. — Я сама могу съездить в магазин за дурацкими памперсами.

Я опускаю гитару и оглядываюсь на заднюю дверь. Блин, она милая.

— А ты видела компанию снаружи, верно? — напоминает ей Лейла. — Не думаешь, что выходить из нашего дома, не говоря уже о магазине, безопасно?

— Да, принцесса, — присоединяюсь к разговору, — не думаешь?

Софи оборачивается ко мне.

— Я могу съездить в магазин, Коннер. Они не остановят меня от ухода за моей дочерью.

— Или меня, — я встаю и вытаскиваю ключи из кармана шорт. — Ладно, давай.

— Что?

Я оглядываюсь на неё, останавливаясь.

— Мила и дядя Тэй строят замки, — говорю я с ухмылкой. — Если считаешь, что сможешь добраться до магазина без СМИ, то ты ошибаешься. Тебе не кажется, что вчера они вели себя недопустимо?

— Они были чертовски ужасны.

— Ага, ладно. Это ничто по сравнению с тем, на что они готовы ради фото Милы. Я могу справиться с ними. Это часть моей жизни. И вторжение в твою, — объясняю я. — Поэтому я поеду за памперсами для Милы, хотя не имею и малейшего понятия, что нужно брать. Так что ты можешь поехать со мной и убедиться, что я возьму то, что нужно, или можешь сидеть здесь, глядя на дверь и ожидая меня не с тем.

Она смотрит на потолок и делает глубокий вдох. Затем подходит ко мне, останавливаясь возле двери, и смотрит на меня.

— Прекрасно. Но прикоснёшься ко мне, и я…

— Ты что? — я кладу руку ей на талию и притягиваю к себе.

— Я.… придумаю что-то, действительно ранящее, — неубедительно заканчивает она, открывая дверь. — Чёрт, разве им больше нечем заняться?

Она выворачивается из моего захвата и выбегает из дома.

— Вам нужна чёртова жизнь! — кричит она в толпу фотографов и репортёров.

Я останавливаюсь, потрясённый, а затем разражаюсь хохотом. Только Софи способна на такое.

— Давай. В грузовик, — я открываю дверь, хватаю её за талию и поднимаю, помогая забраться внутрь.

Она визжит прямо мне в ухо, и я сыплю проклятия.

— Прости, — она хлопает рукой по моему рту, — ты меня удивил.

— Я и собирался, — захлопываю дверь и потираю ухо. Святое дерьмо. Эта девушка визжит, как птеродактиль на эстрогене.

Я сажусь на водительское место и выезжаю с подъездной дорожки, кивая нашей службе безопасности, стоящей на постоянной вахте и удерживающей журналистов на месте. Вспышки фотоаппаратов ослепляют, поскольку фотографы отчаянно пытаются получить наше фото.

— Солнцезащитные очки. В бардачке.

Софи роется в нём и передаёт мне очки.

— Простите, мистер Голливуд.

Я смеюсь.

 — Ты хочешь, чтобы я разбился? — я смотрю на неё, и она качает головой. — Вот и хорошо.

Она больше ничего не говорит, когда я поворачиваю на главную дорогу Шелтон Бей. Таинственным образом за нами появляются несколько машин, следующие с той же стороны, что и мой дом.

Чувствую, как усмешка растягивает мои губы, прежде чем Софи замечает что-либо.

— Что? — спрашивает она, поворачиваясь на сиденье. — Ох, они что, блин, издеваются?

Она практически прорычала это. Злая южная девушка.

Если бы я заботился о придурках в машинах за нами, то посоветовал бы им бежать, чтобы сохранить свои яйца. Но так как меня это не волнует, думаю, я смогу придумать лучшее применение её гневу.

— Коннер. Почему ты ухмыляешься? — она шлёпает меня по бедру. — Коннер!

Я хватаю её за руку и подношу к губам.

— Готова столкнуться со СМИ, принцесса?

Глава 21

Софи

По крайней мере, в этот раз он хотя бы спрашивает.

— Не знаю, готова ли я, но ладно, — отвечаю, позволяя своей руке, всё ещё заключённой в его, упасть на сиденье.

— Тебе это понравится, — он въезжает на стоянку магазина. — Эй, я говорил, что мы устраиваем концерт в субботу на пляже?

— Э-э-э. Нет.

— Ну, мы собираемся. Ты придёшь вместе с Лейлой.

— А если я буду занята?

— Ты будешь занята просмотром концерта «Dirty B.» вместе с моей сестрой. Так пойдёт?

— Почему ты говоришь об этом сейчас? — спрашиваю, наблюдая, как он выходит из машины и подходит к моей стороне. Я выглядываю в окно и вижу шумную толпу фотографов, выбирающихся из машин и медийных грузовиков. Коннер открывает мою дверь.

— Так ты будешь больше беспокоиться о концерте, а не об этом, — Коннер протягивает руку и, расстегнув ремень безопасности, разворачивает меня на сиденье.

Он поворачивается спиной ко мне и тянет меня за ноги на себя. Я пронзительно кричу и обнимаю его за шею, когда он обхватывает меня за бёдра и поднимает к себе на спину.

— Коннер. Не будь дураком. Чёрт.

Со мной на спине, он пинком захлопывает дверь грузовика. Он подкидывает меня вверх, и я хватаюсь за его рубашку, издавая ещё один пронзительный паникующий крик. О, чёрт. Во что он играет?

— Готова?

Не дав мне шанса ответить, он бежит к двери. Борясь со смехом, я сцепляю ноги вместе. Чёрт, я не хочу, чтобы он знал, как меня позабавил этот детский поступок.

— Опусти меня, — требую я, когда мы заходим внутрь.

— Не-а, — он крадётся к задней части магазина и щекочет внутреннюю сторону моего бедра.

— Кон — чёрт — остановись! — я задыхаюсь, и смех вырывается из меня. — Остановись!

Он смеётся и останавливается напротив прохода с памперсами.

— Какие?

— Эти... красные, — вздыхаю я, пока он продолжает щекотать меня. — Прекрати сейчас же!

Он смеётся ещё сильнее.

— Размер? — уточняет он.

— Четвёртый, — о Боже.

Я утыкаюсь лицом в его плечо, моя грудь горит из-за сбивчивого дыхания от смеха. Коннер бежит к кассам, совершенно не помогая мне сдержать веселье.

Он внезапно останавливается и хватает пачку конфет в конце прохода. Оглядывается и подмигивает мне, а я выглядываю из-за его плеча.

Чёрт возьми, окружённая Бёрками, моя дочь будет испорченным ребёнком.

За кассой сидит Нина, Коннер кладёт на прилавок перед ней конфеты и памперсы.

Она улыбается мне с фальшью в каждом движении её ярко-розовых губ.

— Я думала, что Коннер не знал о твоём ребёнке.

— Он и не знал, когда ты спрашивала, — я улыбаюсь ей в ответ, когда Коннер достаёт свою карту из терминала. — Но спасибо, что предала нас. Я хорошо выгляжу на обложке журнала, не так ли?

— Софи, — предупреждает Коннер, но его суровый тон противоречит едва сдерживаемому смеху.

— Что? Я просто поддерживаю разговор с Ниной.

— Ладно. Мы уходим, — он хватает пакет с прилавка и разворачивает нас.

Я снова шокированно хватаюсь за его рубашку. Он выбегает из магазина и направляется к грузовику через стоянку, уклоняясь от всех камер.

Я не могу справиться ни с одним покидающим меня смешком. Каждое хихиканье, каждый смешок, каждый чёртов визг или удивление — я люблю каждую секунду.

Коннер роется в кармане в поиске брелока и отключает сигнализацию. Открыв дверь, поворачивается и начинает усаживать меня внутрь.

Моя задница ударяется о сиденье.

— Выше! — требую я, стараясь немного приподняться.

Он подпрыгивает, и я ударяюсь головой о дверной проём.

— Дурак! — шиплю, забираясь на сиденье и потирая макушку. И смеясь. Всё ещё смеясь.

Всегда смеясь.

У него вырывается низкий смех, когда он наклоняется ко мне и закидывает пакет на заднее сиденье. Коннер останавливается передо мной, и его губы изгибаются в улыбке с мальчишеским озорством.

Он наклоняется и прижимается своими губами к моим, удерживая меня за шею, и я кладу руку ему на щеку.

— Ничего не могу с этим поделать, — бормочет он, отступая.

Он разворачивает мои ноги и захлопывает дверь.

Да, я понимаю. Понимаю, потому что, если бы он не поцеловал меня, это сделала бы я.

То, как мы смеялись вместе, выглядя при этом совершенно нелепо, пусть и несколько минут, послужило сильным напоминанием о нас. О том, какими мы были. Всегда.

И тяжелее всего то, что под ложью, секретами и небрежно брошенными резкими словами всё ещё есть мы.

И в мгновение ока прошлое перестаёт иметь значение. Как и всё, что сдерживает нас.

Важно только настоящее.

— Ты понимаешь, что они сняли это на камеры? — спрашиваю я, когда он садится рядом со мной.

Он лишь смотрит на меня с ехидной улыбкой.

— Ты хорошо выглядишь на обложке, помнишь?

В очередной раз я шлёпаю его по ноге, но он снова ловит мою руку и переплетает свои пальцы с моими.

***

Я не собираюсь спорить о стрижке. Она была мне крайне необходима, но я уверена, что буду спорить о ногтях. Я не нуждаюсь в маникюре или педикюре.

Нет ничего плохого в том, чтобы вечером в пятницу накрасить ногти OPI во время просмотра «Одиннадцати друзей Оушена». Но платить кому-то ещё, чтобы покрасить ногти? Да ладно. (Прим. ред.: OPI — одна из ведущих косметологических компаний).

— Это крайне смехотворно, — с новой стрижкой, я встаю со стула, пропуская высушенные феном и мягкие после салона волосы сквозь пальцы.

— М-м-м, — Лейла смотрит на меня. — Похоже, ты ненавидишь это.

Я вздыхаю и опускаю руку.

— Теперь мы можем пойти?

— Нет. Коннер велел мне держать тебя здесь до... — она бросает взгляд на часы, — трёх часов. Осталось ещё два.

Я фыркаю и сажусь в кресло для педикюра рядом с ней. После неловкой ночи в одной постели и пробуждения в его объятьях, я решила, что сегодня буду спать в своей собственной постели.

Одна.

— И почему меня выгнали из моего же собственного дома?

Лей пожимает плечами.

— Не знаю, Соф. Он только сказал, чтобы я держала тебя тут до трёх, а так как платит он, я только «за».

— Ты даже не пыталась выяснить?

— Пыталась. Он начал меня игнорировать, наверное, после десятого вопроса. Думаю, он был готов взять барабанные палочки Эйдена и неглядя бить меня ими, — она откидывается в кресле.

Я тихо ворчу. Пока все эти СМИ оккупируют наши лужайки, я не могу представить какой сюрприз мне бы понравился.

Вроде того раза, когда он решил, что нам стоит заняться парапланеризмом.

Ага, нет. Он занимался этим. Я сидела и смотрела. На такую высоту я согласна подняться только на чёртовом самолёте.

Я вздыхаю и пытаюсь расслабиться. Хотя легче сказать, чем сделать. Так много вопросов кружится в голове. Зачем он это делает? Зачем он заставляет меня пойти на пляжный концерт в субботу? Когда Мила, наконец, сможет вернуться на публику? Когда наши лица перестанут украшать обложки?

Когда жизнь вернётся к подобию нормальности?

Когда мы оба разберёмся в нашем дерьме и решим, стоит ли нам работать над отношениями?

Я сжимаю переносицу. Как же много нужно для расслабления. В следующий раз, когда он захочет отослать меня подальше от него, то может отправить меня на чёртов массаж.

Люди, мешающиеся под ногами, только раздражают.

Я достаю телефон из кармана шорт и пишу ему:

«Почему я не могу вернуться домой?»

Его ответ краток:

«Потому что».

«Это не причина».

«Это причина без объяснения».

«О, нет. Причина должна пояснять, а объяснение сообщать, почему именно по этой причине».

«...Думаю, у тебя мигрень, принцесса».

«В один прекрасный день я возьму диадему и засуну её тебе в задницу».

«Почему ты вообще думаешь об этом?»

«Потому что уровень боли будет равен твоим сюрпризам».

«ХА-ХА-ХА! Обещаю, что это хороший сюрприз».

«Ты так и о парапланеризме говорил».

«Видимо, у нас разные представления о хорошем».

Один уголок моих губ приподнимается.

«Ты не помогаешь».

«Расслабься».

Расслабься. Расслабься. Он может расслабиться, когда я приду к нему с диадемой.

Серьёзно. Что такого он может делать, из-за чего я не могу провести у себя дома пять часов?

Я раздражённо указываю на бирюзовый лак, когда женщина, занимающаяся моими пальцами ног, просит выбрать цвет. Я наблюдаю, как она идеально закрашивает ногти, а затем, как они сохнут.

— Вы знаете, что делаете?

Я смотрю на Лейлу.

— Что?

— Ты и Коннер. Вы спали вместе последние две ночи.

— Замолчи, — шиплю я под нос. — Я не буду говорить об этом здесь.

Она закатывает глаза.

— Ладно. Теперь маникюр?

— Нет. Я закончила. И я собираюсь домой. Мне плевать, что он сказал. Он не может удерживать меня вне моего дома.

Я вытягиваю разделитель и шевелю пальцами. Затем хватаю шлепанцы и проскальзываю в них, следя за тем, чтобы не размазать лак.

Иначе я сильно разозлюсь.

— Давай, — говорю я Лейле.

— Боже, — бормочет она, быстро надевая босоножки, — это будет весело.

Я жду около машины, постукивая ногой, и игнорирую щёлканье затворов по всей стоянке. О да, я могу представить это. Завтра в заголовках:

«МАМА РЕБЁНКА КОННЕРА РАССЛАБЛЯЕТСЯ С ЕГО СЕСТРОЙ. ПРИМИРЕНИЕ ВОЗМОЖНО?»

Дураки.

Лейла снимает сигнализацию, и мы забираемся в машину. К счастью, салон находится всего в нескольких минутах езды от моего дома, поэтому поездка проходит быстро и относительно спокойно. Если не считать фотографа, преследующего нас, которого, положа руку на сердце, я не считаю проблемой.

Два парня из службы безопасности блокируют въезд на подъездную дорожку. Я вытягиваюсь через Лейлу и сигналю, но они просто качают головами.

— Что за? — я выхожу из машины и хлопаю дверью. — Вы говорите мне «нет» перед моим собственным домом?

— Извините, мэм, — говорит тот, что справа — как его зовут? Аякс? — Коннер сказал в три часа, а сейчас два десять.

— Насколько я знаю, Коннер не говорил о том, когда я могу оказаться в своей собственности. Вы слышите это? Моя. Собственность.

Он не отступает.

— Я просто выполняю приказ.

Несколько репортёров приближаются, чтобы записать наш разговор. Я вижу чёртовы диктофоны в руках.

— Мне нет дела до чёртовых приказов Коннера. Я говорю, что это мой дом, и я вхожу!

Лейла встаёт рядом со мной.

— Да ладно, Аякс, не будь мудаком. Это её дом!

— Простите, девушки, — снова говорит он. — Я бы предпочёл сохранить свою работу.

— Великолепно, — бормочу я, прислоняясь к машине, — но я никуда не уйду, — забираюсь на капот машины и откидываюсь назад, опираясь руками и скрещивая ноги в лодыжках.

Лейла смотрит на меня с минуту, затем пожимает плечами и садится рядом со мной.

— Какого чёрта, — говорит она. — Если это разозлит Коннера, то я полностью «за».

Могу поклясться, губы Аякса дёргаются, но он безупречно скрывает это. Парень рядом с ним не говорит ни слова, и я цокаю языком.

— Я никогда не видела тебя прежде. Как тебя зовут?

Он смотрит на меня своими тёмными глазами.

— Моё имя, мэм?

— Да, твоё имя, — киваю я. — И, пожалуйста, не называй меня «мэм». Я недостаточна стара для этого.

— Карлос, мисс.

Мисс. Проклятые южные манеры.

— Софи, — улыбаюсь я, — меня зовут Софи.

— Приятно с вами познакомиться, мисс Софи.

Лейла давится в попытках скрыть смех. Она точно знает, что я делаю.

Возможно, заигрывание с телохранителем немного коварно и по-детски, но Коннер хотел проучить СМИ. Это именно то, что я делаю... с дополнительным бонусом — проучу и его тоже.

В эту игру могут играть двое.

— Ты не отсюда, да? — спрашиваю его.

— Софи, — Аякс резко, с предупреждением, произносит моё имя.

— Я поддерживаю разговор. Ты ждёшь, что я буду сидеть здесь почти час, ни с кем не разговаривая? И, естественно, я не собираюсь разговаривать с этими занозами в заднице, — киваю в сторону папарацци.

Кто-то подходит слишком близко, и Аякс угрожающе шагает вперёд. Фотограф не двигается, и я периферическим зрением замечаю объектив камеры.

— Надеюсь, ты получишь знатного ремня за это, потому что если не отойдёшь от моего лица в течение десяти секунд, то будешь отдирать себя от земли, — рявкаю я.

Он удирает, и я перевожу взгляд в сторону. Никто не движется в нашу сторону, но раздаётся крик:

— Где ваша дочь?

— Играет в прятки, — остроумно отвечаю я, глядя на охранников.

На этот раз губы Аякса действительно дёргаются.

— Карлос. Откуда ты?

Он нервно поглядывает на Аякса.

— Техас. Переехал в Шелтон Бей несколько недель назад. А вы родом отсюда?

— Родилась и выросла, — я улыбаюсь. — Тебе нравится здесь?

— Здесь очень красиво. Прекрасные пляжи.

— Уверена, что так. Ты работаешь по субботам?

— Ладно, хватит, — Аякс достаёт телефон. — Коннер? Мисс Софи заставляет персонал чувствовать себя некомфортно.

— Это не так! — возмущённо кричу, ударяя кулаком по капоту машины рядом с моими ногами. — Я просто была вежлива! Правда, Карлос?

Аякс кивает.

— Да, сэр, она слишком протяжно произносит слова, — говорит он в трубку.

— О мой Бог! Я не делаю этого!

Но так и было. Убейте меня.

Лейла хихикает, прикрываясь руками.

— Хорошо. Я передам ей, — Аякс вешает трубку и смотрит на меня. — Он сказал перестать флиртовать с Карлосом, и если ты не послушаешь меня, то он придёт и разберётся с тобой сам.

Трепет пронизывает меня от этой перспективы. Ревнивый Коннер — горячий Коннер.

Я сладко улыбаюсь Аяксу.

— Так что, Карлос, ты работаешь по субботам?

Аякс снова достаёт свой телефон. Он не успевает произнести и слова, как входная дверь распахивается и оттуда вылетает Коннер. Решимость увеличивается с каждым его шагом, и ему требуется всего несколько секунд, чтобы своим широким шагом пересечь лужайку перед домом.

— Привет, Коннер! — говорю я беспечно.

— Софи, — он рычит и делает шаг к автомобилю. — Ты флиртуешь с моими сотрудниками?

Лейла даже не пытается скрыть свой смех на этот раз.

— Значит это так, — он хватает меня за лодыжки, стягивает с машины, затем обнимает за талию.

— Какого чёрта! — визжу я, когда он поднимает меня и перекидывает через плечо, словно пожарник. — Опусти меня!

Я брыкаюсь и выворачиваюсь. Он хватает меня за голени другой рукой, останавливая их, поэтому я начинаю бить его по заднице. Он не реагирует. Коннер просто несёт меня в дом так же быстро, как только что вышел оттуда.

Я захлопываю за нами дверь.

— Опусти меня, ты, гигант.

Коннер опускает меня и прижимает к стене. Его губы опускаются на мои, горячие и требовательные. Он скользит рукой по моему затылку, доказывая обладание.

Я хнычу, тая у стены. Он делает шаг ко мне и вместе с финальным фирменным поцелуем прерывает это.

— Тебе чертовски повезло, что я не прижал тебя к машине моей сестры и не сделал это там, — его слова короткие и резкие. — Чёрт возьми, во что ты, по-твоему, играешь?

— Я? — я недоверчиво смотрю на него. — Это ты не даёшь мне находиться в собственном доме!

— Чтобы удивить тебя, — отвечает он сквозь зубы. — Ты так чертовски нетерпелива.

— Ты велел мне уйти из дома, отвезти дочь к твоим родителям, а потом исчезнуть в салоне на несколько часов!

Он отступает назад, чтобы посмотреть на меня.

— Кстати, волосы хорошо выглядят.

Я прищуриваю глаза.

— Тебя так чертовски трудно уговорить.

— Не часто я слышала такое от тебя, — бормочу я, глядя в сторону.

Он тихо смеётся.

— Действительно. Пошли, — он делает шаг назад и подталкивает меня к лестнице. — Твой сюрприз в любом случае уже готов.

— Почему он наверху?

— Молчи и иди.

Я оглядываюсь, но делаю, как он велит. Он кидается вверх и, встав передо мной, берёт за руку. Я торопливо осматриваюсь вокруг, когда он тянет меня в сторону моей комнаты, дверь в которую закрыта.

Мы останавливаемся, и я обращаю на него всё своё внимание. В его волосах ярко-розовое пятно, и я протягиваю к нему руку. Краска засохла и осыпается от моего прикосновения.

— Почему на твоих волосах краска? — мои глаза находят его. — Коннер, что ты делал?

Его губы поднимаются в таинственной, но взволнованной улыбке. Затем, не говоря ни слова, он толкает дверь в мою комнату.

Только это больше не моя комната.

Теперь она покрашена в розовый и жёлтый цвета, два цвета, которые разделяются посередине стены широкой полосой с изображением свинки Пеппы. Комната заполнена новой деревянной мебелью, включая огромную санеобразную кроватку. Шторы с Пеппой, лампа с Пеппой и даже ковёр с Пеппой.

Вместо её старого CD-плеера, на розовой подвесной полке стоит док-станция для iPod с розовым iPod .

— Он загружен, — произносит Коннер. — Наполнен песнями «Dirty B.», включая и её любимую.

Я захожу в её комнату и подхожу к кроватке. Там постельное белье с Пеппой и гигантская подушка в виде головы Пеппы.

— Почему ты делаешь это? — шепчу я, моё горло сжимается.

— Потому что, — просто отвечает Коннер, шагая вперёд. Он берёт меня за руку. — Иди сюда.

Он тянет меня из комнаты Милы и ведёт к старой комнате отца. У меня нет шанса сказать что-либо, прежде чем он открывает дверь.

Я прижимаю руку ко рту. Она не похожа на комнату отца, больше нет. Прежние светло-голубые стены теперь покрашены в цвет морской волны, а стена позади нас оклеена обоями с чёрным закрученным и завивающимся узором. Напротив неё стоит огромная кованая кровать, накрытая покрывалом цвета морской волны с чёрным орнаментом. Мебель здесь новая, тоже чёрная, вся сияющая.

К стене над комодом прикреплён большой телевизор, на тумбочке стоит чёрная лампа. Большой, невероятно пушистый чёрный ковёр идеально соответствует стенам и разбивает тьму.

— Что? Почему? — я выдыхаю, мои глаза наполняются слезами.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он пожимает плечами, глубоко вздыхая, и оглядывается.

— Потому что, — он снова отвечает только этим.

— Нет, чёрт возьми, Коннер! Скажи мне почему!

— Я хотел, чтобы ты чувствовала себя как дома, — произносит он. — Чтобы у тебя с Милой было своё пространство, где вы могли бы расслабиться. Вещи твоего отца упакованы и находятся в гараже, ожидая тех пор, пока ты не будешь готова разобраться с ними.

Я сглатываю и снова осматриваюсь в комнате.

— Я хотел, чтобы у тебя было место, где ты сможешь быть Софи.

Я разворачиваюсь и хватаю его. Прижимаюсь губами к его, скользя руками в его волосы. Коннер обнимает меня за талию, притягивая ближе к себе.

Наши губы двигаются вместе медленно, но твёрдо. Я провожу языком по его нижней губе, и с этим простым движением, словно по щелчку выключателя, наш поцелуй становится глубже, Коннер сильнее выпивается пальцами в мои бёдра.

Мы оба одновременно приходим в движение, и когда наши ноги ударяются об изножье кровати, падаем на неё. Он наклоняется ко мне, тяжело дыша, и впивается в меня взглядом.

— Соф...

— Замолчи, — я притягиваю его лицо к своему и затыкаю его поцелуем.

— Я собирался сказать, что мои братья на кухне, — бормочет он, целуя мою челюсть.

— Ты издеваешься надо мной? — я изумлённо смотрю на него.

— Боюсь, что нет. Они помогли мне сделать всё это, — он делает паузу. — Вместе с декораторами.

— Избавься от них. Сейчас же.

Губы Коннера дёргаются.

— Считаешь, они не поймут почему?

— Мне наплевать. Я имею в виду именно это.

— А ты не думаешь, что они дадут новую тему СМИ, если уйдут без меня?

— СМИ могут поцеловать мой сладкий южный зад, — я сажусь, глядя на него.

Он смеётся.

— Давай. Мне бы очень этого хотелось. Поверь, — он тянет меня в свои объятия.

Я чувствую, как по венам течёт боль от его отказа.

В прошлый раз я не хотела заниматься с ним сексом. Это было импульсивно, и я не могла сопротивляться. Борьба за секс — вот что это было.

На этот раз я поцеловала его. Я отступила назад. Я сделала шаг.

И он говорит «нет».

Я освобождаюсь из его объятий и начинаю спускаться по лестнице. Это больно, чёрт возьми.

— Соф, — он хватает меня за руку.

— Что? — я поворачиваю голову, но не тело.

— Не делай так. Ты знаешь, что я имел в виду.

Я моргаю, но не отвечаю. Тяну руку, чтобы уйти, но он сжимает её сильнее. Одним резким рывком он притягивает меня к себе и заключает в объятия.

— Если ты думаешь, что я имею в виду это, тогда ты не знаешь меня, — шепчет он мне на ухо. — Ты думаешь, что я не умираю от желания уложить тебя обратно на кровать, сорвать с тебя одежду и целовать каждый дюйм? Ты думаешь, я не хочу чувствовать тебя подо мной, выкрикивающую моё имя, когда я двигаюсь внутри тебя?

У меня перехватывает дыхание.

— Может быть, это то, что я думаю.

Он касается моего подбородок и наклоняет мою голову так, что я вынуждена смотреть ему в глаза.

— Нет, это не так. Ты просто пытаешься меня разозлить. Ты знаешь меня лучше, чем думаешь.

Я пожимаю плечами.

— Как бы то ни было.

— Почему тебе нужно всё превращать в спор?

— Я так не делаю!

— Ты, чёрт возьми, так и поступаешь, и это не помогает моей сдержанности.

— Мне наплевать на твою сдержанность. Так что можешь поцеловать меня в задницу.

Коннер долго смотрит на меня, его грудь вздымается. Он резко сглатывает и отпускает меня. Затем опирается руками на перила и наклоняется.

— Эй, засранцы!

— Что? — откликается Эйден.

— Убирайтесь!

Глава 22

Коннер

Софи шокировано смотрит на меня.

— Что? — кричит Тэйт. — Нам нужно практиковаться.

— Это не может ждать. Вон. Сейчас же.

— Ну, мы все знаем, к чему это приведёт.

Кай и Эйден смеются вместе с ним, и через несколько секунд я слышу, как захлопывается входная дверь.

Я встречаюсь взглядом с Софи.

— Счастлива?

— Нет, — бросает она в ответ.

Я шагаю к ней и приближаю рот к её уху.

— Скоро будешь.

— Наглый.

— Самоуверенная.

— Надменный.

— Самонадеянная.

Я заталкиваю Софи в её новую комнату и закрываю за нами дверь. Она останавливается и, встречаясь со мной взглядом, тяжело сглатывает. В её глазах я вижу всё, что она чувствует. Софи взбудоражена, несмотря на нервозность. Возбуждена, хоть и в гневе.

Она делает несколько быстрых вдохов и выдохов, когда я подхожу к ней и снимаю свою рубашку. Софи проходится взглядом по моему телу, по-прежнему учащённо дыша.

Мои пальцы покалывает от ожидания, и я протягиваю руку, хватаясь за подол её рубашки.

— Долой, — приказываю, понизив голос.

Софи выглядит так, будто собирается спорить со мной, но поднимает руки. Я снимаю её рубашку через голову и бросаю в кучу на пол. Она удерживает глаза на моём теле, когда я нахожу её взглядом.

Её формы наводят мою чёртову задницу на грешные мысли. У неё нет пресса, низ живота покрыт бледными серебристыми линиями, но она чертовски великолепна.

Я кладу руку на её голову и притягиваю к себе. Мои губы находят её, и когда я ощущаю сладкий вкус её губ, отчаянная потребность оказаться внутри неё только возрастает.

Софи прижимается ко мне и цепляется пальцами за шлёвки моих штанов, позволяя своему телу говорить за себя. Я быстро толкаю её назад на кровать, не разрывая поцелуй.

Я углубляю его, позволяя языку яростно исследовать её рот, и прижимаюсь к ней бёдрами. Мой член твердеет и дёргается в штанах.

Софи проводит кончиками пальцев по моим бокам, обнимает меня за плечи и обхватывает ногами за талию, как делала прежде множество раз, сильнее прижимая своё мягкое и прекрасное тело к моему.

Я оставляю дорожку из поцелуев вдоль её шеи, заставляя её задыхаться, и проскальзываю пальцами за пояс её шорт. Стягиваю их вниз по ногам и останавливаюсь, заставляя её на мгновение отпустить меня. Вслед за ними исчезают и мои штаны.

Я снова склоняюсь над ней и скольжу руками по её телу, прижимаясь членом к её киске через эти чёртовы пыточные кружевные трусики. Она хнычет из-за контакта и сильнее прижимается своими бёдрами к моим.

Я снимаю с неё лифчик и обхватываю руками грудь. Скольжу губами вниз по её шее, устремляясь к вздымающимся вершинкам. Софи крепче сжимает ногами мою талию и притягивает меня ещё ближе, делая ожидание невозможным.

Плевать на всё остальное. Я хочу быть в ней прямо сейчас. Хочу чувствовать, как она сжимается вокруг меня. Хочу чувствовать, как её ногти скользят по моей спине, и слышать её дрожащий голос.

Я хочу вспомнить, каково это, быть так близко к ней, потому что в прошлый раз из-за гнева и похоти всё произошло слишком быстро и грубо.

Сейчас между нами происходит нечто гораздо большее, потому что я чувствую, как это проходит сквозь меня.

— Коннер, — моё имя, словно мольба, слетает с её губ.

Чёрт.

Софи опускает ноги и протягивает руку, чтобы снять трусики. Пока она делает это, я опираюсь на руки, наблюдая за тем, как кружево скользит по её ногам. Отбросив их ногой, она хватается за пояс моих боксёров.

— Пожалуйста.

— Твою мать, — я практически срываю с себя нижнее бельё и укладываю её на кровать.

Она ахает в мой рот, когда я крепко целую её, проникая языком между её губ. Она поднимает ноги, широко их раскрывая, и проводит ногтями по моим бокам.

Софи просовывает руку между нами и оборачивает пальцы вокруг моего пульсирующего члена, приближая его ближе к своей влажной киске.

Мне не нужно больше приглашений.

Обхватив руками ягодицы, я приподнимаю её бёдра и медленно проталкиваюсь в неё, чувствуя, как мышцы сжимаются вокруг меня, пока не погружаюсь полностью. Она издаёт короткий высокий звук в конце и запускает пальцы мне в волосы.

Я качаю бёдрами напротив Софи, чертовски сильно упиваясь этим. Ощущать её вокруг меня, подо мной — словно воспоминание, но это реально, потому что она горячая и влажная, и полностью обволакивает меня, когда я вхожу в неё. Это слаще, горячее, реальнее, чем когда-либо прежде.

Она двигает бёдрами напротив меня и сжимает ноги вокруг моей талии, удерживая меня на месте.

Я исследую руками её тело, каждую выпуклость и изгиб, каждый великолепный гладкий кусочек кожи. Пот бисером собирается на лбу, когда она впивается ногтями в мои плечи.

Софи выгибает спину, и я опускаю голову в изгиб её шеи, пробегаясь по ней губами. Её прерывистое учащённое дыхание опаляет мне ухо. Тела разгорячённые, кожа скользящая.

Я кладу свою руку на её и слегка сжимаю, посасывая чувствительное местечко у неё под ухом. Её тело сжимается вокруг меня, и я замираю из-за интенсивности.

— Чёрт, — бормочу я, снова погружаясь в неё.

Софи смотрит на меня, — её глаза блестят, щёки пылают, — а затем целует. Её язык напротив моего языка заводит меня ещё больше. Я обхватываю её ягодицы и начинаю быстрее толкаться в неё, отчаянно пытаясь найти освобождение для нас обоих.

Из неё вырываются короткие стоны, заглушаемые нашим поцелуем. Она стонет всё громче и громче, в то время как я быстро и неистово дышу. Моё тело напряжено из-за приближающегося наслаждения и предвкушения, член пульсирует так сильно, что мне приходится сдерживаться.

Я протягиваю руку между нами и нажимаю пальцем на клитор. Она запрокидывает голову назад, разрывая поцелуй, и низко и долго стонет.

— Давай, принцесса, — хрипло шепчу я ей на ухо, круговыми движениями потирая её клитор и исступлённо вдалбливаясь в неё. — Позволь мне услышать тебя. Дай мне почувствовать тебя. Кончи со мной.

Она содрогается, и я усерднее дразню её, касаясь зубами мягкой кожи на шее, где неистово колотится пульс. Она надрывно шепчет моё имя, сжимая мою спину так, как я люблю, и приподнимает бёдра.

Я полностью толкаюсь в неё, затем выхожу, прежде чем снова сделать то же самое. Это ощущается так безумно хорошо, и я так чертовски близок к разрядке, что мне приходится стиснуть зубы, чтобы не кончить раньше неё.

Я сильнее надавливаю на клитор, когда её мышцы начинают сокращаться. Софи снова вздрагивает, сжимаясь вокруг моего члена, и кричит мне в ухо.

— Чёрт! — я сразу же кончаю, изливаясь в неё горячими струями, волны удовольствия накрывают моё тело.

Я прислоняюсь лбом к её плечу. Моё сердце бешено колотится в груди, дыхание тяжёлое и быстрое, а каждая часть моего тела болит от интенсивного удовольствия, которое вряд ли когда-нибудь ещё почувствую.

Я обнимаю её, положив одну руку на затылок, а другой обхватив бёдра. Она обнимает меня за шею, опаляя горячим дыханием мою кожу.

— Вот, — шепчет она заплетающимся языком, поглаживая пальцами мой затылок, — вот где я прежняя Софи. В твоих руках.

Я улыбаюсь и приподнимаю голову. Останавливаюсь на мгновение, чтобы взглянуть на неё, а затем прислоняюсь своим лбом к её. Наше дыхание смешивается в сантиметре пространства между нашими ртами, мои пальцы подёргиваются возле её кожи.

— Тогда единственное решение, которое у меня есть — это просто остаться здесь навсегда, — отвечаю я.

— Хотела бы я, — она разжимает руки и крепче обнимает меня за шею. — Я действительно хотела бы.

Она поворачивается ко мне лицом и целует. Но не напористо, страстно или счастливо, а нежно и печально. Нежность, с которой её губы касаются моих, — жестокое напоминание о том, как сильно теперь отличается наша жизнь от прежней, и единственное, что действительно удерживает нас вместе, — это наша маленькая девочка и куча старых, ослабленных временем чувств.

Это жестокое напоминание о том, что мы можем потерять всё, чего у нас по сути и нет.

***

— С этим чёртовым аккордом что-то не так, — Тэйт сыплет проклятия, возясь с гитарой. — Акустика, ты говорил, Коннер. Конечно, давайте сыграем акустическую песню, которую ты написал на прошлой неделе!

— Ноты прямо перед тобой! — я подхожу к ним. — Я работал над ними каждый день. Как они могут быть неправильными?

— Потому что ты поёшь больше, чем играешь на гитаре! — Тэйт кладёт гитару на колено и наигрывает несколько нот. — Слушай. Пятый аккорд.

Он проигрывает его снова. Дерьмо. Он прав. Это не подходит.

— Ладно, — говорит Кай, вмешиваясь. Он хватает лист с табурета перед Тэйтом и пробегает по нему глазами. — Чёрт, Тэйт. Ты не можешь это исправить?

Бросив его обратно Тэйту, он воспроизводит куплет, и теперь якобы неверный аккорд звучит правильно. Я медленно киваю и повторяю мелодию. В отличие от моих братьев, мне не нужно смотреть в свои записи. Я знаю каждую ноту, видимо, даже неправильную.

— Как я мог пропустить это? — я откидываюсь назад.

— Потому что ты не можешь услышать собственные ошибки, — добавляет Эйден.

— Всё-таки глупая затея, играть песню, которую мы знаем несколько дней.

— В чём дело, брат? Ничего не получается, когда Нина пропала с горизонта? — фыркает Кай.

Тэйт показывает ему средний палец.

— У меня есть право на перепих, но вместо этого я занимаюсь тут этой фигнёй.

— Тогда вали, но объясни всем, что ты, членоголовый, будешь делать на сцене, пока мы будем играть, — выдавливаю я из себя.

Тэйт слишком резко опускает свою гитару и встаёт. В его тёмно-синих глазах вспыхивает гнев.

— Я не знаю, почему ты до сих пор пытаешься, — говорит он мне, твёрдо подчеркивая каждое слово. — Она того не стоит.

— Для тебя, — я встаю, готовый вмазать ему. Не имеет значения, что он выше и крупнее меня. — Она чертовски много стоит для меня.

— Почему? Потому что у неё твой ребёнок? Ты действительно думаешь, что она захочет остаться, Кон? Тогда она не осталась. Она не переживала. Что заставляет тебя думать, что на этот раз будет по-другому?

Кай хватает меня за руку, отводя мой кулак назад.

— Эй. Тэйт, ты перегибаешь палку, мужик.

— Я просто присматриваю за ним, — говорит Тэйт Каю, но его взгляд сосредоточен на мне. — Близнецы, может, будут счастливы наблюдать за твоей болью, Кон, но не я.

Он дразнит меня, и я знаю это. Меня трясёт от злости, потому что, чёрт возьми, никто не будет так говорить о Софи. Никто.

— Сбавь, чёрт возьми, обороты, придурок, — спокойно говорит Эйден, вставая между нами, и толкает Тэйта обратно. — Софи — мама девчонки, с которой ты провёл последние несколько дней на пляже. Как говорит мама, мы не обязаны любить её, но мы будем уважать её. Так должно быть, даже когда её нет рядом. Если вы не можете вежливо говорить о ней, не произносите ни слова.

— В следующий раз я не остановлю его, — предупреждает его Кай. — Я уже подумываю о том, чтобы спустить его на тебя.

— Не беспокойся. Я закончил, — я выдёргиваю свою руку из его хватки и выхожу из гаража.

Дверь с треском захлопывается за моей спиной, отдаваясь рикошетом по дому. Кровь яростно бурлит, когда я прохожу мимо Лейлы и выхожу через заднюю дверь. Стекло в двери дребезжит, и я оглядываюсь, чтобы проверить, осталось ли оно целым.

К счастью, это так, и я опираюсь руками о перила крыльца, наклоняясь вперёд. Делаю глубокий вдох, вдыхая солёный морской воздух, который всегда меня успокаивал.

Но это не важно, потому что единственная, кто может меня сейчас успокоить, находится в десяти минутах езды, в окружении кучи сраных назойливых стервятников.

— Вау. У тебя эти дни? — спрашивает Лейла, выходя за мной. — Ты разбил стекло в двери.

Я оглядываюсь. Она права. Длинная трещина пересекает окно.

— Чёрт. Я заменю его завтра.

— Неплохая идея, — она опирается предплечьем на перила рядом со мной. — Что Тэйт натворил на этот раз?

Я фыркаю:

— Как ты узнала, что это был он?

— Хм, может потому, что вы всегда грызлись друг с другом, как дети в песочнице? Может, потому, что он лез в ваши дела с Софи с тех пор, как она вернулась? Или, может, потому, что он и ломаного гроша не даст, если ты захочешь сделать её счастливой?

— Дело не в этом, Лей, — я выдыхаю. — Речь идёт о том, что лучше для Милы. Иногда я думаю, что нам лучше порознь, но потом Софи уходит и возвращается с язвительными комментариями, она улыбается или смеётся, и я не могу представить себя вдали от неё снова. Я не могу представить себе ничего хорошего для Милы, кроме нас с Софи.

— Ты когда-нибудь задумывался, что это не нужно учитывать интересы только Милы?

— Конечно, нужно. Все наши действия влияют на неё.

— Ну ладно, но ты должен думать и о том, что хорошо для вас двоих. То, что хорошо для тебя и Софи, будет хорошо и для Милы.

Я искоса смотрю на неё. В этом есть смысл, признаю. Если мы будем счастливы, то и Мила тоже. Может в том-то и дело, что мы слишком сильно сосредоточены на Миле. Мы так же важны, как и она.

Если дойдёт до того, что нужно будет выбирать, то я каждый день буду ставить счастье Милы выше счастья Софи. Но если счастье для них в одном и том же, если оно связано, то это уже совсем другая история.

— Почему она на самом деле уехала, Лей? — тихо спрашиваю я, глядя на разбивающиеся о берег волны. — Я не куплюсь на её историю.

— Ты продолжаешь спрашивать меня об этом, но я по-прежнему не знаю. Даже если бы знала, то не сказала бы. Кон, это не моё дело.

— Ты стала говорить иначе.

— Я видела, как мой брат и лучшая подруга, оказавшись в любовной истории, и без моего участия неслабо облажались, — смеётся она. — Вы, ребята, уедете через десять дней. Осталось мало времени. Вам нужно разобраться с этим ради всех нас.

Я медленно выдыхаю. Я знаю это. Знаю, что мы не можем оставаться в этом затянувшем нас споры-поцелуи-секс-споры круговороте. Это уводит нас от правды.

Правды, которую она скрывает и которую я боюсь.

Потому что в очередной раз, когда я отдам этой девушке всё, что у меня есть, она может принять это и сбежать. Снова.

Глава 23

Софи

Коннер упирается руками в дверной проём, немного наклоняясь вперёд. Я кладу руку себе на бедро, пока он медленно исследует моё тело, обжигая взглядом.

— Тебе чем-то помочь? — ласково спрашиваю я, привлекая его внимание к моему лицу.

— Зависит от того, — отвечает он, отвечая на мой взгляд, — уснула ли Мила.

Я качаю головой.

— Тогда нет, не можешь, — он выпрямляется и проходит мимо меня.

Я смотрю ему вслед, приподняв одну бровь. Визг Милы следует за его исчезновением за дверью, а после слышится:

— Привет, папочка!

— С каких пор она говорит «Привет!»? — он смотрит на меня, держа её на руках.

— Видимо, с этого утра. Она проснулась, произнося это, — я пожимаю плечами и падаю на диван, игнорируя беспорядок на ковре.

Повсюду игрушки, на ковре раскрошены чипсы, а под диваном, возможно, даже припрятано печенье. Честно говоря, я боюсь смотреть. Этот ребёнок прячет вещи повсюду.

— Папа, петь? — спрашивает Мила, вырываясь из его рук и стремясь снова опуститься на пол. Она хватает свою игрушечную гитару и нажимает на кнопки. — Дум-дум-дум!

Коннер усмехается и садится на диван рядом со мной.

— Да, у папы скоро будет концерт. Много концертов.

— Мне нравится. Дум-дум-дум!

Я вздрагиваю от громких, монотонных звуков, исходящих от гитары. Блин, почему я вообще позволила брату купить ей это? Ах, да, у меня не было выбора. Вот почему.

— Бл... ин, — поправляет себя Коннер, потирая ухо. — Что это за чёртова гитара?

— Детские игрушки — это устройства, предназначенные для пытки родителей, чтобы получать от них конфеты ради двух минут тишины, — я смотрю на Милу, прыгающую по комнате, ей каким-то образом удаётся обойти каждую игрушку. Хотела бы и я так же. Но нет, я каждый день спотыкаюсь о них.

— Да, это я уже понял. Эй, Мила! Хочешь конфетку?

С отвисшей челюстью, я поворачиваюсь к Коннеру.

— Конфетку? Да! — Мила сразу бросает гитару на ковёр и вскарабкивается на Коннера.

— Игрушки в ящик, — торгуется он, держа пакетик с конфетами там, куда она не может дотянуться.

Мила надувает губки.

— Не-а, — он качает головой, — убери их. Я помогу тебе. А они пока побудут здесь, — он бросает конфеты мне на колени и опускает Милу на пол.

Она громко хихикает, взвизгивая, когда Коннер щекочет её бока. Мои губы растягиваются в улыбке. Я облизываю их, чтобы скрыть это, но не получается. Блин, это не уборка, но Мила на седьмом небе.

— Папа, нет, нет, нет, — кричит Мила сквозь пронзительный смех.

— Да, папа, я думала, что вы убираетесь.

Коннер останавливается и смотрит на меня.

— Иу, я предпочитаю веселье.

— Ты не получишь конфеты, пока не уберёшь игрушки, — я скрещиваю руки на груди, держа пакет в руке.

Коннер берет две игрушки. Одну из них он протягивает Миле, и они швыряют их в сторону ящика с игрушками.

— Всё, — говорит он, — прибрали.

— Серьёзно? По-твоему, это уборка?

— Да. А теперь дай мне конфетку, — он становится на четвереньки и тянется к пакету, чтобы стащить одну.

Я встаю и отхожу, поднимая конфеты над головой. Это самая глупая вещь на свете, потому что он выше меня, по крайней мере, на шесть дюймов. Коннер забирается на диван и бросается на меня, Мила смеётся за его спиной.

— Нет! — я засовываю пакет в лифчик, а затем перепрыгиваю через куклу на полу и едва не сталкиваюсь с игрушечной гитарой.

— Софи, — предупреждает Коннер, наблюдая за моим передвижением.

— Не-а!

Я выбегаю из гостиной в коридор, борясь с приступом хохота, пока он следует за мной. Он скользит по полу, но тут же выпрямляется. Его взгляд прикован ко мне, и я пячусь к стене, ощущая боль в животе из-за попыток сдержать смех.

— Отдай. Сейчас же, — он медленно надвигается на меня, словно хищник, протягивая руку.

— Нет! — я проскакиваю под его рукой, позволяя смеху вырваться. Ныряю обратно в гостиную, к огромному удивлению Милы, и оглядываюсь на него. — Это не уборка!

Я поскальзываюсь на раскраске. Моё сердце подскакивает к горлу, но Коннер выставляет руки и толкает меня на диван. Я кричу, падая назад с огромным стуком. Он ложится на меня, ухмыляясь и тяжело дыша.

— Последний шанс. Конфеты. Сейчас же.

Я качаю головой.

— Иди и возьми.

Он обездвиживает меня, прижавшись своими губами к моим. Удерживая мои руки над головой, Коннер покусывает мою нижнюю губу. Желудок сжимается, голова, как в тумане, но всё быстро заканчивается, когда он отталкивает меня и…

— Есть! — он держит конфеты в воздухе и поднимает Милу.

Он крутит в пальцах пакет с конфетами, а затем подносит его ко рту и открывает зубами. Я поджимаю губы, когда Мила ныряет своей маленькой ручкой в яркий пакет и запихивает около четырёх штук в рот.

— Это было нечестно, — хнычу я Коннеру.

Он ухмыляется, глядя на меня сверху вниз.

— Какие слова-мне-не-разрешено-произносить, а?

— Я отомщу тебе за это, — я отталкиваюсь от дивана и хватаю в охапку игрушки с пола.

— Да? Когда ты планируешь это сделать?

Я пожимаю плечами.

— Если скажу тебе, то будет не так весело, не правда ли?

— Думал, ты ненавидишь сюрпризы.

— Я ненавижу сюрпризы, когда их делаешь ты. А свои сюрпризы люблю, — краду конфету из пакета и кладу себе в рот.

— Эй!

— Что? Я прибираюсь, — я бросаю говорящую Пеппу в ящик, чтобы доказать это.

— Нет. Я хочу кусочек, — он держит свой рот открытым.

Я ухмыляюсь и делаю шаг вперёд, но Мила опережает меня.

— Иди сюда, — она достаёт кусочек конфеты изо рта и кладёт его на язык Коннера.

Я прикрываю рот рукой и прикусываю губу.

— Она только что сделала то, что я подумал? — спрашивает он заплетающимся языком, не жуя.

Я разражаюсь хохотом, присев на корточки. Коннер опускает Милу на пол, отдав ей пакет, и достаёт оскорбившую его конфету изо рта. Уставившись на неё, он держит её в руке.

— Малыши отвратительны.

Я вытираю слезу под глазом и смотрю на него. Он в полном ужасе смотрит на меня, словно возможность такой «щедрости» Милы не приходила ему в голову. Забыв, что хотела сказать, я снова смеюсь и падаю на задницу.

— Думаю, мы квиты, — констатирует он, выходя из комнаты. Я слышу, как открывается и закрывается крышка мусорного ведра, и затем он возвращается.

Я бросаю свинку Джорджа в него, стараясь держать свой смех под контролем. Типа того.

— Нет, это всё Мила. Я здесь не при чём.

— Софи, наша дочь просто отдала мне свою наполовину разжёванную конфету. Положила прямо мне на язык, — он вытаскивает его, будто я забыла, как он выглядит.

Будто это возможно.

— Не понимаю, чего ты хочешь от меня, — я встаю, теперь намного спокойнее, и убираю оставшиеся игрушки.

— Не знаю. Это наказывается углом?

Я поворачиваюсь к нему и глажу его по щеке.

— Всё, что заставляет меня смеяться, не наказуемо. Уверена, что, на самом деле, это заслуживает вознаграждения.

Он хмурится.

— Я больше никогда не куплю ей конфеты.

Я называю это бредом. Супер-мега-бредом. Он всё время покупает ей конфеты, просто думает, что я не замечаю. В этом он плох так же, как и его папа с печеньем.

— Эй, а что ты делаешь сегодня вечером?

Я растягиваюсь на диване, игнорируя разломанные чипсы на ковре, и, фу.

— Мила. Прекрати склеивать уши Кроли конфетой! Фу! — я тянусь за детскими влажными салфетками и умело очищаю уши Кроли.

Коннер моргает.

— Мила, это отвратительно.

Она хихикает.

Я закатываю глаза, бросаю липкие салфетки в мусорное ведро рядом с диваном и включаю телевизор.

— Ну? — напоминает Коннер.

— Я делаю то же, что и каждый вечер, — отвечаю ему, щёлкая по каналам. — Готовлю Миле ужин, купаю её, а затем укладываю спать. После этого я открою бутылку вина и всю ночь буду смотреть отупляющее телевидение. Вероятно, съем ещё немного торта.

Я отработала этим утром. Мне можно.

— Нет, не съешь, — он поднимает мои ноги и садится на диван.

— И как это понимать?

Коннер кладёт мои ноги себе на колени.

— Мы идём на ужин.

— Ох, ведь в прошлый раз всё прошло так хорошо.

— На этот раз пойдём в настоящий ресторан. Где нас не будут так сильно беспокоить.

Я сажусь.

— Ты приглашаешь меня на свидание?

Он моргает и поворачивается ко мне лицом. На мгновение он выглядит рассеянным, затем его губы изгибаются с одной стороны.

— Да.

— Не считается, если ты только что решил.

— Кто сказал, что я только что решил?

— Рассеянный взгляд на твоём лице.

— Я был удивлён твоим вопросом.

— Конечно, я должна была это спросить. Я женщина. Почему ты думаешь, что можешь провести меня?

— О, замолчи, — он толкает меня вниз, надавливая на плечи. — Просто «да» или «нет», принцесса. Это не сложный вопрос.

— Ты не задал мне ни одного вопроса!

— Я... — он закрывает рот. — Хорошо. Софи, ты поужинаешь со мной сегодня вечером? Пожалуйста?

Я прикусываю губу изнутри. В прошлый раз я была осторожна. И хотя наша поездка в магазин прошла относительно спокойно, не считая фотографию на обложке журнала, на которой мы целуемся, появившуюся на следующий день, я всё ещё отношусь ко всему настороженно.

Хотя медиастервятники ведут себя не так навязчиво, как прежде, до того, как менеджер «Dirty B.» подтвердил «историю», они по-прежнему наблюдают за нами, как ястребы, когда мы выходим с Милой. Пока мы переправляем её между нашими домами через лес, делая ставку, что там никого не будет.

Но я не хочу прятаться.

— Почему? — я смотрю на него, поднимаясь.

— Почему что? Приглашаю тебя на ужин?

— Нет. Почему ты уставился на меня? Очевидно.

Он тянется вперёд и притягивает меня к себе. Коннер удерживает меня, положив руки на бёдра, и я кладу руки ему на плечи. Смотрю на него, встречаясь взглядом с глазами цвета индиго, и он наклоняет своё лицо ко мне.

— Я хочу, чтобы мы поговорили. Где-то, где должны вести себя прилично, — его губы с намёком изгибаются в усмешке.

Я игнорирую барабанную дробь своего сердца, исследуя взглядом его лицо, плечи и верхнюю часть тела. То, как сияют его глаза, когда он смотрит на меня. Как напрягается его бицепс, когда он сжимает пальцы. И как идеально изгибается его челюсть, покрытая грубой щетиной.

Я поднимаю руку и провожу по ней большим пальцем, как хотела с тех пор, как мы снова встретились.

— Поговорить? О чём?

Он опускает голову и целует мою ладонь.

— Обо всём.

«Что я делаю?»

***

После прихода Фила, который забрал Милу после ужина, я задала себе этот вопрос десять миллионов раз. Красное платье слишком сильно обтягивает бёдра. Немного накрученные волосы смотрятся слишком вычурно. Чёрная тушь на ресницах выглядит слишком старательно.

Чёрные туфли на каблуках, конечно же, кажутся совершенно не к месту.

Прошло слишком много времени с тех пор, как я так наряжалась, поэтому всё кажется неправильным. Я хочу скрутить волосы в неряшливый пучок, сменить каблуки на босу ногу, а платье — на шорты и топ.

Но в то же время это ощущается правильным. Я чувствую себя прежней Софи. Софи-женщиной, а не Софи-мамой.

Снова провожу тушью по ресницам, в то время как Коннер стучит и открывает дверь.

— Соф? — дверь снова захлопывается.

— Пару секунд.

Дерьмо. Что же делать на втором первом свидание?

Это вообще первое свидание?

Он сказал, что хочет поговорить. Это разговор-свидание? Дружеское свидание? Родительское свидание? Романтическое свидание?

Вот блин. Я вытолкнула его ребёнка из собственной вагины, а теперь волнуюсь, собираясь с ним на ужин.

К тому же, два дня назад я трахалась с ним во второй раз за три недели, так что, думаю, мы можем смело сказать, что это не дружеское или родительское свидание.

Я хватаю сумочку с постели и, покружившись перед зеркалом и поморщившись в последний раз, выхожу из своей комнаты.

— Ты так долго собираешься, — ворчит он, поднимаясь наверх.

— Я давно была готова, — признаюсь я, останавливаясь, когда он достигает второго этажа.

Коннер смотрит вверх. Останавливается. Сглатывает. Тянется ко мне. Роняет руку.

Моё сердце глухо стучит в груди. На нём белая рубашка, с парой расстёгнутых пуговиц, заправленная в тёмные джинсы, и туфли. В смысле, настоящие туфли. Не кроссовки.

— Прошу прощения, красавица? — говорит он, откашливаясь. — Вы не видели Софи?

Я делаю шаг вперёд и ударяю его сумочкой. Он ухмыляется и прижимает руку к моей спине.

— Чёрт, ты выглядишь прекрасно, — шепчет он с искренностью и честностью в голосе. — Не думаю, что ужин всё ещё хорошая идея.

— Замолчи, — тихо отвечаю я. — Ты заставил меня нарядиться, поэтому пошли, — тыкаю пальцем ему в грудь.

— Ладно, ладно. Просто... не вини меня, если я наставлю фингалы всем мужчинам, которые на тебя посмотрят, ладно?

— Не страшно, Коннер.

Он держит дверь открытой для меня.

— Да? Скажи это Тэйту. Он выглядел довольно дерьмово прошлой ночью.

— Что ты сделал ему?

Коннер ведёт меня к грузовику, и я делаю всё возможное, чтобы игнорировать мигание камер. И крики. Почему всегда крики?

— Я чуть не ударил его, — объясняет он.

— Ну да, я это поняла. Но почему?

Коннер встречается со мной взглядом, его рука покоится на дверце грузовика.

— Он плохо говорил о тебе. Ему не следовало делать этого.

— Почему нет?

— Потому что ты моя, — он рывком открывает дверь. — Это не изменится. Я всегда буду защищать тебя, Соф, даже от моего брата.

Он поднимает меня и усаживает, на этот раз не ударив головой о дверной проём. Я разворачиваюсь надлежащим образом и сглатываю, когда он обходит грузовик. Тепло этих слов наполняет меня, но быстро охлаждается из-за журналистов, спешащих в свои автомобили, грузовики и микроавтобусы.

— Я заслужила это, — говорю я мягко, когда Коннер забирается внутрь.

Он кладёт руки на руль и смотрит на меня. Взгляд его тёмных глаз настолько серьёзен, что у меня по коже бегут мурашки.

— Единственный человек, который будет говорить тебе о том, что ты сделала, — это я.

— Так это нормально для тебя, но не для него?

— Ага, — говорит он, отъезжая назад. — Потому что у меня есть яйца, чтобы сказать это тебе в лицо, а не за спиной.

«И потому что ты сделала это мне».

Его невысказанные слова повисают в воздухе между нами.

Ну, разве это не великолепное начало свидания?!

Я мягко кладу руку на руль, и он останавливается в конце подъездной дорожки.

— Почему мы дёргаемся? — шепчу я. — Мы уже ссорились, Кон.

Он возвращает мою руку обратно мне на колено и пожимает плечом. Поворачивает обратно на дорогу и говорит:

— Тогда приготовься, принцесса, потому что, вероятно, это означает, что позже мне придётся жёстко трахнуть тебя.

«Вот дьявол».

 

Глава 24

Коннер

Она делает резкий вдох от моих слов.

Моих искренних слов. Мы оба знаем это. Чем больше мы спорили, тем отчаяннее и грубее становился наш неизбежный примирительный секс. Чем злее мы были, чем сильнее были ранены, тем больше мы нуждались в освобождении.

Секс не решает проблемы, но он всегда прокладывает нам путь, чтобы уладить их. Проблемы всегда решались голышом и в обнимку, но всё равно разрешались.

Теперь проблема в напряжении и в тех невысказанных словах, от которых нам обоим постоянно больно. По крайней мере, мне. Не было ни секунды, когда бы утихало желание схватить её и поцеловать, просто чтобы унять своё расстройство с помощью её мягких губ.

Но сегодня это закончится. Больше не будет невысказанных слов. Нам нужно сказать друг другу тысячи вещей, но если мы будем разговаривать наедине, то придём к безвыходной ситуации. Я слишком хорошо нас знаю.

Несмотря на Милу, несмотря на прошлое, мы по-прежнему являемся нами.

Мы просто погребены под кучей дерьма.

Я паркуюсь на стоянке ресторана и заглушаю двигатель. Софи смотрит куда угодно, но только не на меня, и она чертовски краснеет, когда я выношу её из грузовика.

Я захлопываю дверь за её спиной и кладу руку на талию, не давая двигаться.

— Не стесняйся правды, — шепчу ей в ухо. — Ты знаешь, что это произойдёт.

— Возможно, да, — отвечает она. — Возможно, нет.

— Никаких возможно, принцесса.

Софи проводит пальцами вверх по моей груди, и жгучее покалывание пробегает по моей коже. Она поднимает свои глаза к моим, светлые и ясные, и улыбается.

— Ой, здесь гигантское возможно.

— Звучит уверенно.

— Я уверена, — почти сровнявшись с моим ростом на своих каблуках, она наклоняется ко мне. Сокращает расстояние между нашими ртами и не останавливается, пока её губы практически не достигают моих. — Может быть, я буду единственной, кто займётся сегодня сексом.

Эти слова проходят сквозь меня и оседают на члене. Когда она приподнимает бровь и плавно удаляется к двери ресторана в своём красном платье, каждая мышца в моём теле напрягается от этой мысли.

Дерьмо. Как, чёрт возьми, мне пройти через ужин и серьёзный разговор, если я могу думать только о том, как Софи сжимается вокруг меня, двигая бёдрами и издавая стоны мне на ухо? Я стискиваю зубы. С очень неприличным стояком, вот как.

Я следую за ней и открываю дверь, пропуская Софи. Хостес встречает нас и ведёт к столику, скрытому в задней части ресторана. Она садится, и я занимаю место напротив. Не собираюсь лгать. Мне интересно, откуда всё это взялось. Когда я сказал ей, что хочу её трахнуть, она застыла, но пять минут спустя угрожала мне тем же. Чертовски уверенно.

И чёрт бы меня побрал, если это не было адски сексуально.

Я протягиваю ей меню и смотрю на своё, но слова сливаются воедино. Когда приходит официант, чтобы принять наш заказ на напитки, Софи заказывает бокал «Шардоне», а я пиво.

Я мог бы взять водку, но беру пиво. Всё-таки я за рулём.

Вернувшись с нашими напитками, официант принимает наш заказ. Я неуверенно делаю свой, останавливаясь на блюде из морепродуктов, а Софи выбирает лазанью.

Я знал, что она остановит свой выбор именно на ней.

— Мы были здесь раньше, — бормочет она, теребя ножку бокала, — разве нет?

Я киваю.

— Я приводил тебя сюда на наше первое свидание.

— Наше первое-первое свидание, — поправляет она, с удивлением глядя на меня. — Ты вспомнил?

— Я не забывал, — признаюсь я. — После твоего ухода я проигрывал наши отношения в голове так много раз, что никогда не смогу забыть.

Она подносит бокал к губам и делает маленький глоток.

— Я делала то же самое, — её голос тихий и неуверенный. — Снова и снова, пока не стёрла каждое воспоминание.

— Знаешь, я бы хотел, чтобы ты соврала мне. Я бы хотел, чтобы ты позвонила мне и сказала, что ты в порядке, но больше не хочешь меня. Так было бы легче.

— Я уже солгала тебе, Кон. Я не могла соврать снова.

— Я бы хотел этого.

— Я тоже, — она поднимает глаза к моим. — Нет, не хотела. Не хотела бы вообще лгать. Это разбивает мне сердце каждый раз, когда я вижу вас вместе, потому что вы с Милой потеряли столько времени.

Я бы тоже этого хотел. И я бы хотел, чтобы она доверяла мне достаточно, чтобы сказать правду.

Нам приносят наш ужин. Софи разрывает зрительный контакт, опустив взгляд на свою тарелку. Я отклоняю предложение официанта принести нам что-нибудь ещё и откидываюсь назад в кресле.

Опускаю взгляд и поднимаю вилку, втыкая её в гигантскую креветку. Раздаётся тихий звон, когда Софи берёт свою, и мы оба едим в тишине.

Шум ресторана сопровождает наш ужин. Смех, крики, возбуждённые разговоры. Они все проходят через наш столик, делая наше молчание менее болезненным.

Каждый раз, прерывая разговор, мы делаем для себя только хуже. Более тысячи вопросов без ответов появляются всякий раз, когда я смотрю в её глаза. Каждая капля сожаления и вины, которую я вижу в них, въедается в меня и вызывает желание связать Софи, пока она не расскажет всю правду.

Потому что она сдерживается. До сих пор не может говорить. Всё ещё что-то скрывает от меня.

Я могу видеть это в тенях под её глазами.

— Я была напугана, — говорит она мягко, опустив вилку. — Боялась за тебя, потому что не хотела, чтобы ты и ребята рисковали всем, над чем работали всю свою жизнь.

— Ты уже говорила мне это. Я хочу остальное, Соф. Ту часть, о которой ты отказываешься рассказывать.

Она испуганно поднимает глаза, потом хватает бокал вина и выпивает половину одним махом. Ставит бокал, делает глубокий вдох и переводит взгляд на меня.

— В тот день, когда я узнала о Миле, весь мой мир перевернулся с ног на голову. Всё, что я знала, должно было измениться. Я собиралась страдать от тошноты и растолстеть. Собиралась взять ответственность за крошечного человечка, который будет зависеть от меня во всём. Я пребывала в шоке, Кон, мне было всего девятнадцать. Я должна была вернуться в колледж, а не в родильное отделение.

— Хотел бы я быть там.

— Тс-с-с, — говорит она, поднимая руку, — позволь мне закончить, а потом говори, ладно?

Я нехотя киваю.

— Вы, парни, были в ЛА на первой встрече с менеджером, поэтому у меня было несколько дней, чтобы разобраться в этом. Единственная проблема заключалась в том, что после этого появились новые страхи, — она с трудом глотает комок в горле. — Я боялась за тебя и ребят, да. Я боялась. Я не хотела лишать тебя этого, но честно говоря, я боялась и за себя.

Её голос затихает, становится всё тише, пока я почти не перестаю её слышать из-за шума в ресторане. Я тянусь вперёд и переплетаю наши пальцы. Провожу большим пальцем по внутренней стороне её запястья, и она сжимает мою руку.

— Я боялась, что меня больше не будет достаточно для тебя, — шепчет она, глядя на наши руки. — Перед тобой открывался совершенно другой мир. Концерты и звукозаписи. Видеосъёмки и различные мероприятия. Ничего из того, что я смогла бы сделать на сносях или с маленьким ребёнком. Я боялась, что ты найдёшь кого-то, кто будет худее и красивее. Что ты будешь желать Милу, но больше не захочешь меня. Я была слишком эгоистична, чтобы справиться с этим.

Её слова задевают меня, и я делаю глубокий вдох. Дерьмо, они жалят, они сжигают. Они, блин, разбивают мне сердце.

— Было проще сбежать. Проще спрятаться. Проще было оттолкнуть тебя, чем дать возможность сделать то же самое со мной.

Я судорожно выдыхаю, трясясь от злости, но это вызывает дрожь, потому что, чёрт возьми, с чего она решила, что я не хочу её?

— Так, ладно, — я вытягиваю свою руку из её и встаю. Бросаю несколько купюр на стол и показываю следовать за мной. Она делает это, совсем тихо, и когда мы подходим к двери, я притягиваю её к себе.

Посадив её в машину, иду к своей двери и забираюсь на водительское сиденье. Еду, не говоря ей ни слова, потому что не могу разобраться с мыслями в своей голове.

Я злюсь. Я злюсь, потому что основная причина, по которой она оставила меня, — эгоизм. Ради себя. Не ради меня или нашей дочери. Ради себя. Себя.

Мне больно, потому что она не верила, что я останусь верен ей. Мне так чертовски больно от того, что она даже на секунду задумалась о том, что кто-то может быть важнее неё. Никто, кроме Милы. Никто никогда не будет значить для меня больше, потому что я чертовски влюблён в Софи Каллахан до конца моей жизни.

Я тоже виноват. Что-то заставило её чувствовать себя так, что-то подпитывало её страхи. Что-то, чего я никогда не замечал.

Может быть, я был так повёрнут на том, что делал, что не обращал внимания на то, как такие огромные изменения повлияют на неё. В конце концов, мы были командой. Она была моей второй половинкой, человеком, который всегда был рядом, когда становилось тяжело.

Когда всё это казалось несбыточной мечтой, она была с нами и приказывала мне заткнуться, потому что мы были чертовски крутыми, и у нас были тысячи и тысячи фолловеров на «YouTube», доказывающих это. И если песни не получались, а мои братья боролись, она была рядом, исправляла мелкие погрешности в тексте и заставляла нас прорабатывать их.

Я вылезаю из грузовика и несусь к её дому. Журналисты по-прежнему преследуют нас, и один из них вскакивает, когда босоногая Софи выпрыгивает из машины. Она бежит через лужайку и вставляет ключ в замок.

Она яростно крутит ключ, её руки трясутся, но она всё же попадает в дом. Вырывает ключ и швыряет его на стол в холле, бросая туда же туфли и клатч.

Я пинком захлопываю дверь и смотрю на неё, пока она проводит пальцами по волосам.

— Как ты могла так подумать, Соф? Что я не захочу тебя?

— Легко, — отвечает она, стоя спиной ко мне. — Я боялась, а страх искажает восприятие реальности. В глубине души я знала, что ты хотел меня, но страх был сильнее. Он был более убедителен, более правдоподобен, и я поверила. Я позволила ему контролировать свои действия и разрушить нас.

— А сейчас? Что ты думаешь сейчас?

— Думаю, что ты вернёшься на гастроли, потом в ЛА, и, в конце концов, найдёшь кого-то, кто сможет сделать всё, что тебе нужно. Кого-то, кого ты захочешь сильнее, чем когда-либо хотел меня, потому что материнство и рок-звёзды не совместимы.

Я следую за ней через холл и заставляю её повернуться. Она опускает руки, грустные глаза наполнены слезами, и я беру в руки её лицо.

— Я никогда не захочу никого так, как тебя. Никто никогда не сравнится с тобой. Много лет назад ты сделала что-то, что заставило меня влюбиться в тебя. Что полностью разрушило меня.

Она кладёт свои руки на мои, притягивая меня ближе к себе.

— Меня не волнует, сколько девушек бросаются на меня. Они не имеют значения. Они не ты, — я вздыхаю, от чего слова выходят напряжёнными, потому что, чёрт возьми, она должна мне поверить.

Она не может сомневаться во мне. Не сейчас. Больше нет. Не после всего.

Она не может сомневаться, что для меня она нечто меньшее, чем абсолютно всё.

— Я пытался не хотеть тебя, и посмотри, чем это закончилось. Как бы то ни было, несмотря на всё то дерьмо последних недель, я влюблён в тебя сильнее, чем когда-либо прежде. И это не изменится, принцесса. Я не собираюсь проснуться однажды утром и решить, что ты не тот человек, которого я хочу видеть на кухне, одетой в мою футболку и делающую мне тосты. Не будет такого, что я пойду спать и вдруг решу, что ты не та, с кем я хочу проводить все ночи напролёт, — я прикасаюсь своими губами к её и чувствую вкус слёз. — Это ты, Соф. Ты знаешь это. Это всегда была ты, и всегда будешь ты.

Она обвивает руки вокруг моей шеи, вставая на носочки, чтобы поцеловать меня. Слёзы всё ещё текут по её щекам, размазывая тушь под глазами, покрывая её идеальные губы солоноватым привкусом.

— Хочешь узнать мой страх? Я боюсь. Каждый день я боюсь, что проснусь и не найду тебя. Боюсь, что не услышу твой голос, не увижу твоё лицо и не поцелую твои губы. Я боюсь, что ты заберёшь Милу, и я снова буду разорван на куски.

Софи с содраганием вздыхает от моих слов.

— Я так чертовски боюсь, что однажды ты действительно больше не будешь моей. Это мой самый большой страх.

— Этого не произойдёт, — шепчет она. — Куда бы ты ни пошёл, я всегда буду здесь. Обещаю. Я больше не уйду. Я не смогу.

— Почему? Потому что это нечестно по отношению к Миле? Ко мне? К тебе? Почему?

Она отталкивает меня и идёт в гостиную.

— Ко всем нам, особенно ко мне. Я эгоистка, и знаю это, — она разворачивается и тянет руки в мою сторону. — Но однажды ты можешь перестать быть моим, и это пугает меня. Поэтому я должна остаться, только так я смогу убедиться, что каждый раз, возвращаясь домой, ты всё ещё будешь моим.

— Или ты могла бы спасти себя от боли от шока и просто ездить со мной.

Глава 25

Софи

«Что?»

— Это безумие, — мой голос дрожит. — Я не могу поехать с тобой. У меня Мила. Вы путешествуете на автобусе!

— Поэтому мы купим другой автобус, — Коннер подходит ко мне и тянет к себе, когда садится на диван. Он скользит руками вниз и сажает меня на себя, подхватив под колени. — У парней останется старый, а ты, Мила и я возьмём новый.

— И где ты собираешься достать автобус для тура за девять дней?

— Это может быть небольшой дом на колёсах, — уступает он, — но всё же. Я хочу, чтобы ты была там, Соф. И Мила тоже.

Коннер убирает волосы с моего лица и подносит большие пальцы к моим глазам. Он достаёт влажную салфетку из упаковки, лежащей на подушке рядом с нами, и проводит ею под глазами, после чего мягко очищает мои глаза от туши. Другой он стирает все следы макияжа с моего лица.

— Я хочу, чтобы мои девочки были со мной. Всегда, — грубо говорит он. — Я хочу слышать смех Милы и видеть её улыбку, и я хочу наблюдать, как она учится чему-то новому, — его руки скользят вверх по моей спине. — Я хочу обнимать тебя, когда пожелаю, целовать всякий раз, когда захочу, и, чёрт возьми, Софи, я хочу остаться с тобой наедине и трахать тебя до тех пор, пока мы оба не забудем, как разговаривать. Я просто чертовски хочу тебя, девочка. Всегда.

Я приближаю свои губы к его.

— Тогда возьми меня. Сейчас. Это всё, что я могу пообещать. Сейчас, пока ты не уехал.

— Этого недостаточно.

— Это всё, что я могу тебе дать. Ты не можешь ожидать, что я за секунду приму решение, которое отправит нас в хаос на несколько месяцев.

— Тогда, полагаю, мне придётся взять тебя сейчас.

Одной рукой он обнимает меня за шею, а другой притягивает к себе. Его губы горячие и нежные, и это смягчает резкость поцелуя. Коннер скользит рукой вниз по моему бедру, запуская её под моё платье. Дразня, он ласкает большим пальцем внутреннюю часть бедра, и я тянусь к пуговицам на его рубашке.

Расстегнув их все, я распахиваю рубашку на его широкой груди. Он выпрямляется, и я снимаю её с плеч, проводя пальцами по татуировке на верхней части руки, узор которой давно отпечатался в моей памяти.

Он улыбается и через секунду обрушивает на меня поцелуй, дёргая платье вверх. Я поднимаю руки, и Коннер срывает его, отбрасывая прочь. Моё тело горит, пока жар медленно, но уверенно распространяется по моим венам.

Коннер прижимает руки к моей спине, когда я приподнимаюсь, чтобы расстегнуть и стащить вниз его джинсы. Он приподнимает бёдра, позволяя мне спустить их до колен, а затем опускает меня, прижимаясь ко мне, чтобы соприкоснуться.

Его твёрдый член трётся об меня — приятно и болезненно, дразняще и захватывающе. От этого контакта по моему телу проносятся искры, и я не могу сдержаться, чтобы не начать вращать бёдрами. Я хочу чувствовать больше, как можно больше.

Коннер расстёгивает мой бюстгальтер, и также отбросив его на пол, сжимает мою грудь. Его язык скользит по моим соскам, заставляя меня задыхаться, делая их твёрдыми под его прикосновениями. Это лишнее, потому что я и так хочу его. Лишнее, потому что я нуждаюсь в нём настолько сильно, что близка к мольбе.

Затем он снимает боксёры, приподнимает мои бёдра и стягивает мои трусики вниз. Я встаю и неловко откидываю их. Когда я снова сажусь на него, он опускает руку и прижимается ко мне. Я опускаюсь на него, чувствуя, как мои мышцы сжимаются вокруг его совершенной твёрдости.

Коннер обхватывает одной рукой мой затылок, а я кладу свою на его шею. Другую он прижимает к нижней части моей спины, вторя моим движениям. Я качаю бёдрами, дыхание затрудняется, моё тело горит.

Его губы поглощают меня, забирая в иное место. Коннер крепко держит меня, контролируя, напоминая мне, кому я принадлежу. Его член внутри меня, владеет мной, клеймит.

Каждый мой всхлип говорит, что я его. Каждый лёгкий стон из его рта говорит мне, что он мой. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждый толчок бёдер скрепляют наши слова, удерживая вместе. Они возносят нас всё выше и выше, распаляя нас всё сильнее и сильнее, пока мы не выходим из-под контроля.

Медленный, тлеющий огонь резко вспыхивает, отправляя меня за край, приятно пульсирующий жар наполняет моё тело. Сердце бешено колотится, мышцы сжимаются, дыхание прерывается, и я распадаюсь на части.

Сыпля проклятия мне на ухо, Коннер кончает, он так близко прижимает меня к себе, что я всем своим существом чувствую его кульминацию. Чувствую, как его пальцы впиваются мне в кожу, помечая как свою, убеждаясь, что я знаю это.

— Дерьмо, — шепчет он мне в ухо с тихим смешком.

— Хорошо, что я знаю, что это стоит принимать как комплимент, — бормочу, забавляясь. Я отодвигаюсь и заглядываю в его глаза, затем опускаю свой рот на его. — Ты останешься? — спрашиваю напротив его губ.

— Попробуй заставить меня уйти. Только посмей, — ухмыляется он.

Я улыбаюсь и слезаю с него. Он стонет и притягивает меня обратно.

— Нет, — говорит он. — Могу я просто остаться здесь, внутри тебя, навсегда? Тут мило.

— Мило? — выражая возмущение, я встаю. — Там мило?

— Это неправильное слово, — он приподнимается, смеясь. — Блин, там невероятно.

— Так лучше, — я обнимаю его за талию и кладу голову ему на грудь. Его сердце судорожно колотится под моей щекой, и я улыбаюсь. Его кожа горячая и немного липкая.

— В кровать, — он целует меня в висок и отпускает. Берёт влажные салфетки и с ухмылкой протягивает мне.

Я вытираю себя и прохожу мимо кухни. Чувствую на себе взгляд Коннера, и по пути мимо мусорного ведра, он хватает меня и шлёпает. Я усмехаюсь и убегаю от него вверх по лестнице.

Он следует за мной, и я, хихикая, показываю ему язык наверху. Он ловит меня в дверном проёме, когда я забегаю в свою комнату, и бросает на кровать. Я визжу, падая на матрас.

— Какой чёрт в тебя вселился, что ты вот так меня бросаешь?

Он сексуально ухмыляется и отодвигает простыни, забираясь в кровать рядом со мной.

— Это то, что ты получаешь, когда убегаешь от меня, принцесса.

Он притягивает меня к себе. Я кладу голову ему на грудь и скольжу коленом между его ног. Перебирая пальцами мои волосы, он делает глубокий вдох. Его выдох опаляет мою кожу, и он крепче сжимает меня. После сегодняшних американских горок тепло его объятий успокаивает.

— Софи? — шепчет он.

— Да?

— Ты снова похожа на прежнюю Софи.

Я улыбаюсь напротив его кожи.

— Я говорила тебе. Это то место, где я Софи-Софи больше всего.

— Мне нравится, когда ты Софи-Софи. Мне нравится и когда ты мама-Софи, но особенно в восторге я от Софи-Софи.

— Хватит произносить моё имя, — я смеюсь.

— Ладно, — он тоже смеётся и целует меня в лоб.

Я закрываю глаза в темноте, крепко обнимая Коннера, и его слова, сказанные ранее, всплывают в моей голове. Я решаю игнорировать их и целую его в грудь.

— Коннер?

— Да?

— Я люблю тебя, — шепчу я. — Вроде как сильно, понятно?

— Ох, Соф, — его губы покоятся на моём лбу. — Я тоже тебя люблю. Сильно-сильно.

***

Звук лёгкого сопения заполняет комнату, когда я открываю глаза. Я смотрю на спящего Коннера и улыбаюсь.

Тихо вылезаю из постели и открываю один из моих ящиков. Достаю его футболку, которую храню с тех пор, как уехала, и надеваю. Я не знаю, как он не заметил её, когда укладывал одежду в ящики. Может быть, он не не заметил — возможно, решил просто проигнорировать.

Собрав волосы, я спускаюсь на кухню. Чайник пуст, поэтому я наполняю его и ставлю кипятиться, затем бросаю четыре ломтика хлеба в тостер. Мой ноутбук на столешнице, и я открываю его, открывая «Spotify». Включаю радио и напеваю вместе с ним последнюю песню «Dirty B.». Мои губы изгибаются в улыбке.

Чёрт. Они везде.

Я верчусь по всей кухне, всё ещё напевая, и беру сливочное масло и молоко из холодильника. Смазываю готовые тосты маслом и готовлю два кофе.

— Интересно, что здесь умерло, — Коннер кладёт руки на столешницу по обе стороны от меня и зарывается лицом мне в шею.

— Ха-ха, — бью по его руке локтем. — И тебе доброе утро.

— Доброе, — бормочет он, целуя мою шею.

Ёрзая и извиваясь, я поворачиваюсь.

— Я сделала тебе...

Он заглушает меня своим ртом, прижимаясь ко мне. Моё тело гудит от прикосновений, но я отталкиваю его от себя.

— У нас нет времени. Ты должен поесть, а потом мы должны кое-куда пойти, — я хватаю кофе и пихаю ему.

Он хмурится, принимая его, и обходит меня, чтобы схватить кусочек тоста.

— Куда мы пойдём?

— Не скажу, — ухмыляюсь я, — так что поторопись.

— У меня есть одежда в грузовике. Я подготовился, — он держит свой тост между зубами и вытаскивает ключи из кармана.

Я наблюдаю, как он откусывает большой кусок от тоста, а затем бросает его на тарелку и разворачивается, направляясь к двери.

— И ты просто так выйдешь? — я следую за ним, широко распахнув глаза.

— Они были там всю ночь, принцесса. Они уже знают, что я не уходил, — он подмигивает и открывает дверь.

Я проскальзываю в гостиную, чтобы остаться незамеченной. Шторы всё ещё задвинуты, поэтому я подхожу к окну и отодвигаю их в сторону, выглядывая.

Коннер босиком бежит к грузовику и сразу же начинаются вопросы:

— Вы снова вместе? Коннер, где твоя дочь? Коннер, ты можешь подтвердить, что ты в отношениях с Софи Каллахан?

Он игнорирует их и хватает с заднего сиденья грузовика свою сумку. Мои губы изгибаются, когда он поворачивается и показывает им большие пальцы, поднятые вверх. Закрыв переднюю дверь, Коннер находит через окно мои глаза. Он подмигивает мне и направляется обратно, словно его детская выходка не подняла журналистов на уши.

— Это было незрело, — говорю я, когда он закрывает входную дверь.

— Мне наплевать, — он смеётся, забрасывая сумку наверх лестницы. — Они не должны быть такими ослами.

Схватив свой тост с кухни, он идёт наверх. Я наблюдаю за его движениями и, покачав головой, следую за ним.

— Так куда мы поедем?

— Я не скажу тебе! — ставлю свою кружку на комод и открываю ящик, пытаясь найти чистую пару шорт.

Молчание, потом бурчание:

— Почему ты не носишь нижнее бельё?

С дерзкой ухмылкой оглядываюсь через плечо.

— Ты снял его вчера вечером.

Он что-то мычит, глядя в сторону. Вскоре его взгляд возвращается ко мне, и я сажусь на край постели.

— Не уверен, раздражён ли я или благодарен за то, что ты только что сказала, — он поправляет штаны и отворачивается.

Я тихо смеюсь и вытаскиваю какие-то шорты и футболку. Да, и нижнее бельё. Я быстро одеваюсь, не упуская, как его взгляд путешествует по мне, когда я абсолютно обнажена.

— Коннер? Разве ты не должен одеваться? — спрашиваю я.

Он стоит совершенно неподвижно, держа руки на кнопке джинсов.

— Да, но подумываю о том, чтобы сделать обратное.

— У нас нет времени, — повторив своё предыдущее высказывание, нажимаю ему на нос и выхожу.

— Я сделаю это быстро!

— Ты не знаешь, как это!

Он хохочет, и я беру свою косметику. Я просто говорю, как есть. Парень не смог бы сделать это быстро, даже если бы к его голове был приставлен пистолет.

Я наношу немного пудры на щёки и подкрашиваю ресницы. Смотрюсь в зеркало, отмечая счастливые искры в глазах. Задерживаюсь на секунду, а затем поворачиваюсь к зовущему меня Коннеру.

— Как долго мы там пробудем?

— Какое-то время, — отвечаю я, прислонившись к дверному косяку. — Я написала смс твоей маме. Она собирается отправить твоего отца с Милой на пляж строить замки из песка.

Он медленно кивает и проводит рукой по волосам.

— Тебя огорчает, что она сможет только играть на пляже?

Мой живот скручивает.

— Да, иногда. Но она любит это. Я просто хочу, чтобы мы могли делать и другие вещи, как, не знаю, съездить с ней в парк и магазин. Я скучаю по её крикам из-за любимых чипс, — теребя подол рубашки, смотрю на часы. — Нам нужно идти.

Беру свой кофе и делаю большой глоток.

«Ой. Горячо. Ой».

Коннер улыбается, пока я кривлюсь, и прижимает руку к моей щеке:

— Скоро, ладно? Скоро мы будем заниматься нормальными вещами. Я обещаю.

Я киваю и сглатываю, позволяя ему поцеловать меня в лоб. Чувствую вину за то, что прячу её ото всех. Вернувшись сюда, я пообещала себе, что она больше никогда не будет скрыта, но каждый день я нарушаю это обещание. И хотя знаю, что это для её защиты и так безопаснее, я также знаю, что это ранит её.

Она не новорождённый, который спит, ест, какает и живёт по определённому циклу. Она – энергичная малышка, бегающая и прыгающая, желающая увидеть мир и впитать его своими прекрасными тёмно-синими глазками. Я цепляюсь за его слова. «Скоро», — говорит он. Как скоро? Когда Мила, наконец, снова будет свободна?

— Не-а, — произношу я, когда Коннер идёт к своему грузовику. Я направляюсь к собственной машине, припаркованной рядом с его, и кручу ключами на пальце. — Я за рулём.

Он поднимает глаза к небу, бормоча что-то, а затем следует за мной.

— Что это было?

— Ничего, принцесса, — усмехается он и садится.

Я стреляю в него хитрым взглядом, прежде чем завести двигатель. Сдав назад, останавливаюсь возле Аякса.

— Едешь? — спрашиваю через окно.

Аякс переводит взгляд от меня к Коннеру.

— Нужно ли?

Коннер пожимает плечами, и я говорю:

— Я знаю, ты только начинаешь свою смену, но я буду чувствовать себя лучше, если ты это сделаешь.

— Коннер?

— Я понятия не имею, куда мы направляемся, дружище, поэтому если она говорит, что будет счастлива, если ты последуешь за нами, то садись в машину и делай это.

Я высовываюсь из окна и шепчу Аяксу:

— Управление записи актов гражданского состояния.

— А-а-а, — он улыбается и понимающе смотрит на Коннера.

— Что за чёрт? Ты говоришь ему, а не мне?

Я мило улыбаюсь, разворачивая машину и выезжая из Шелтон Бей. Коннер ворчит всю дорогу, видимо, надеясь, что таким образом заставит меня ему рассказать, но я не собираюсь этого делать. Пока мы не доберёмся.

Мой сюрприз наверняка лучше, чем его.

Коннер всё ещё ворчит, бормоча себе под нос, а когда по радио начинает играть песня «Dirty B.», он его выключает. Я смеюсь и поворачиваю на дорогу, ведущую к управлению.

Коннер садится прямо, когда я въезжаю на парковку. Аякс останавливается рядом с нами, то же делают и журналисты.

— Что мы здесь делаем?

Мои губы нерешительно изгибаются, и я молча выхожу.

Аякс выходит из машины.

— Коннер, поднимай свою задницу, прежде чем они набросятся на тебя.

Коннер присоединяется ко мне и обнимает за талию. Аякс заводит нас внутрь здания до того, как кто-нибудь подойдёт слишком близко, и я направляюсь к стойке регистрации.

— Здравствуйте, мисс. Могу я вам помочь?

— Да. Меня зовут Софи Каллахан. У меня и Коннера Бёрка назначен приём в отделении записи актов гражданского состояния.

Женщина передо мной поднимает голову от компьютера и быстро моргает. Её глаза находят Коннера, и она краснеет.

— О. О. Конечно, мисс Калахан. Подождите... подождите секунду.

Она ужасно волнуется, и я наклоняюсь к Аяксу:

— Забавно, не правда ли?

— Если вы поднимитесь на, эм, третий, эм, третий этаж, — она заикается, переводя взгляд на Коннера каждые несколько секунд, — то увидите там стойку регистрации, эм, на которой нужно отметиться. Да.

— Спасибо, дорогая, — отвечает Коннер, посылая ей очаровательную улыбку.

Я толкаю его локтем в бок. Он смеётся и кладёт руку мне на спину, пока мы идём к лифту. Аякс толкает нас внутрь, когда входит один из фотографов, с низко надвинутой на глаза бейсболкой.

Чёрт. Они неумолимы.

Мы уходим, и Аякс останавливает охранника у двери.

— Журналист поднимается на лифте за нами. Он одет в синюю рубашку.

Охранник поднимает взгляд на Коннера и кивает в знак признания.

— Нет проблем. Я отправлю несколько ребят к входной двери, чтобы убедиться, что больше никто не войдёт.

Аякс кивает и проводит нас через дверь.

Я направляюсь к стойке регистрации и отмечаюсь, к счастью, на этот раз женщина за ней годится нам в бабушки.

— Что ты делаешь, принцесса? — спрашивает Коннер, садясь рядом со мной.

— Я указываю тебя в свидетельстве о рождении Милы, — тихо говорю я, глядя на него сквозь чёлку. — Я подала заявление на следующий день после того, как ты узнал. Они подтвердили его в начале недели. Сегодня мы всё подписываем.

Коннер пялится на меня долгую секунду, отчего у меня немного пересыхает во рту. Он сжимает переносицу, а затем молниеносно обнимает меня.

— Спасибо, — шепчет он, целуя меня в ухо. — Спасибо, Софи.

Я улыбаюсь ему в плечо.

— Не благодари меня за само собой разумеющееся.

Когда он отстраняется, называют наши имена. Мы заходим в крошечную комнату и садимся по одну сторону большого письменного стола. Мужчина, сидящий перед нами, перечисляет всё, что мы должны знать, что должны делать, какими правами Коннер обладает как отец Милы, и спрашивает, принимаю ли я это.

Я принимаю. Коннер сжимает мою руку.

Нам передают документы через стол, и я оставляю свою подпись на пунктирной линии. Передаю их Коннеру, и он медлит, прежде чем взять ручку. Его руки трясутся, когда он подписывает их, после чего следует длинный неустойчивый выдох.

Затем её новое свидетельство о рождении кладут перед нами, и мы снова расписываемся. Мой взгляд падает на его подпись внизу, туда, где она всегда должна была быть.

Достаю из кармана деньги и передаю нотариусу, чувствуя, как с плеч уходит тяжесть.

— Ты не должна была делать это, — шепчет Коннер.

— Я должна была, — встречаюсь с ним взглядом, — исправить собственную ошибку.

Он берёт мою руку и переплетает наши пальцы. Когда всё сделано, мы берём новое свидетельство о рождении Милы и уходим, наши руки всё ещё соединены.

Аякс улыбается, когда мы выходим из кабинета. Слова не нужны, поскольку ни одно слово не сможет передать, что значит этот момент для нас и для Милы.

Это значит, что этот великолепный, любящий мужчина теперь может спорить со мной по всем вопросам, касающимся Милы.

Это значит, что он имеет право голоса, некий контроль, и мне придётся прислушиваться к нему и идти на уступки.

И это значит, что он законно имеет право давать ей конфеты, когда захочет.

Глава 26

Коннер

Не могу поверить, что она действительно сделала это.

Она говорила, что сделает, но я не могу поверить, что она и вправду привела меня сюда, чтобы вписать моё имя в свидетельство о рождении Милы. Если мне и нужны были какие-либо подтверждения того, что она останется в Шелтон Бей, то вот они. Прямо здесь.

Эта подпись означает, что она не сможет никуда её увезти без моего разрешения.

Это означает, что ни одна из них не сможет уйти, если я не позволю.

Это означает, что я снова могу ей доверять.

Чешу затылок, пропуская пальцы сквозь волосы. Я не настолько наивен, чтобы поверить, что смогу заставить их поехать и завершить тур вместе со мной. Софи сделает это, только если действительно поверит, что нахождение вдалеке от меня в течение двух месяцев ранит Милу сильнее.

На самом деле, я уже знаю, что так и будет. Ночь, когда Соф позвонила мне, потому что Мила всё время звала меня, была достаточно показательной.

Я также знаю, что Софи сражалась бы до поледнего, если бы порознь нам было лучше.

Только это не так. Я и Софи — нам лучше вместе. Теперь, когда всё раскрылось, когда мы высказали всё друг другу, крича от обиды, и открыто плакали, не взирая на страхи, мы оба увидели, что нам плохо по отдельности.

Нам лучше вместе. Всегда.

Я больше не могу оставаться вдали от неё, так же как и она не способна находиться далеко от меня. Просто она намного упрямее, чем я.

Чёрт, её упрямство как раз и привело нас сюда.

Аякс проезжает мимо дома Софи и направляется к моему. Мы следуем за ним, а моё сердце колотится от мысли о новой встрече с Милой. Прошло уже двадцать четыре часа с тех пор, как я видел её в последний раз, но я уже соскучился по её шаловливой улыбке и бесконечному хихиканью.

Мы выбираемся из машины и направляемся к моему дому. Софи, кажется, абсолютно не заботят всё ещё ожидающие журналисты, но я знаю правду. Я всё ещё вижу слабую дрожь в руках.

Беру её за руку, проходя через дверь.

Я должен найти способ избавиться от них. Способ, благодаря которому они не получат фотографию Милы первыми. Благодаря которому мы сможем свободно выходить с Милой и делать всё, что нам захочется, без необходимости пробираться через чёртов лес, чтобы попасть друг к другу.

Мила поднимает глаза, как только мы заходим.

— Мама! Папа! — она подпрыгивает и бежит к нам, раскрыв ручки.

Я поднимаю её, прижимая к груди, и улыбаюсь.

— Привет, малышка.

— Я юблю папа, — она сжимает мою шею так крепко, как только может двухлетний ребёнок.

— Я тоже тебя люблю, детка.

— Я юблю мама, — она тянется к Софи.

Та обнимает Милу за шею и целует её щёку.

— Мама тоже юбит тебя, — шепчет она.

Я поворачиваюсь и целую Софи в висок, позволяя губам задержаться.

Мама входит и улыбается.

— Готово? — спрашивает она у Софи.

Софи поворачивается и кивает.

— Великолепно! А теперь, Коннер, — она поворачивается ко мне, — Тэйт в гараже и хнычет, как маленькая девочка, потому что вы должны репетировать, Эйден хнычет, потому что он голоден, а Кай хнычет, потому что так делают другие, — она закатывает глаза. — Так что иди туда на репетицию, и скажи им, что мы с Софи готовим обед. Понял?

Я передаю Милу Софи и, оставив поцелуй на маленькой щёчке Милы, покидаю комнату и иду в гараж.

— Мы поняли, — произносит Тэйт, как только я открываю дверь. — Ты идиот, но ты чертовски великолепен.

— Поняли что? — я замираю, продолжая сжимать дверную ручку.

Мой старший брат приподнимает уголок рта в улыбке.

— Не ты. А я. Я играл, как мудак. Моя гитара расстроилась, поэтому все твои аккорды звучали дерьмово.

— И никто из нас не заметил, потому что мы были слишком заняты, играя правильно, — смеётся Кай. — Мы были в чёртовом Ла-ла-ленде.

— Я знал, что всё правильно, — я улыбаюсь и сажусь. — Значит, больше ничего не мешает нам выучить это до завтра?

Эйден кивает.

— Если ты знаешь текст, то мы сможем выучить музыку за пару часов. Эй, мама принесёт нам обед или как? Мы надрывали свои задницы, пока ты был... где бы ты ни был.

— В управлении записи актов гражданского состояния, — я поднимаю гитару. — Теперь моё имя стоит в свидетельстве о рождении Милы.

— Блин, как раз вовремя, — ворчит Тэйт.

Я открываю рот, но он поднимает руку.

— Я не это имел ввиду, чувак. В смысле «Слава Богу, что вы наконец-то разобрались с этим дерьмом». Мне надоело смотреть, как в одну секунду вы ненавидите друг друга, а в следующую любите. Теперь я постараюсь быть милым с ней, особенно если она поедет с нами.

— Софи едет в тур? — одновременно спрашивают Кай и Эйден.

Близнецы. Ненавижу их.

— Я пригласил её, — признаюсь я. — Она меня отшила, а затем мы... отвлеклись.

Тэйт ухмыляется.

Раздаётся стук в дверь. Эйден открывает её, и с огромной тарелкой сэндвичей входит Софи.

Тэйт всё ещё ухмыляется.

— Что? — говорит она ему. — Ты так счастлив увидеть еду?

— Игнорируй его, — говорю я, наблюдая, как Эйден забирает у неё тарелку, но не раньше, чем засовывает треугольник себе в рот.

— Иу, треугольники, это мило. Мама всё ещё думает, что нам по шесть, и мы играем на гитарах с батарейками, — бурча, Кай берёт пару сэндвичей.

— У Милы есть такая, можешь её одолжить, если на твоей слишком сложно играть, — Софи мило улыбается.

Кай показывает ей средний палец, и она смеётся.

Я съедаю несколько треугольников и, когда тарелка заметно пустеет, поворачиваюсь к Софи.

— Тебе нельзя сюда возвращаться, хорошо?

— Почему? — спрашивает она, хмурясь.

— Потому что я так сказал. Пришли Лейлу или маму вместо себя.

— Лейла на свидании, — она встаёт, — а твоя мама ушла в магазин.

— Тогда мы сделаем всё сами.

— Или я могу просто забрать Милу домой.

Я кусаю внутреннюю поверхность губы.

— Если ты этого хочешь.

Она вздыхает.

— Нет. Мы печём печенье. Вы ни за что не догадаетесь, почему их нет в доме, — она закатывает глаза. — Постарайся не воевать, — она строго смотрит на Тэйта.

— Я веду себя хорошо, — парирует он.

— Впервые, да? — она улыбается и отворачивается.

— Эй, — я беру её за руку и тяну вниз. Целую её, чувствуя вкус лимонада на губах, и сопротивляюсь порыву ворваться языком ей в рот.

Она выпрямляется, когда я отпускаю её, и быстро покидает гараж. Мои губы кривятся — я забыл, насколько она ненавидит, когда я делаю это при братьях.

— Отстой, — бормочет Тэйт.

— Ты делал и хуже, — напоминаю ему, устанавливая гитару на колене. — Готовы?

Семичасовая репетиция приводит к валящей с ног усталости и ноющей боли в руках. К концу начала нарастать напряжённость, поэтому мы завершили работу, поставили инструменты и разошлись.

Выйдя на террасу, я растягиваюсь на стуле и закидываю ноги на ограждение. Когда Мила возвращается в кровать — в третий раз, помилуй Боже, но она ненавидит укладываться спать — наконец-то наступает тишина, в которой единственными источниками шума являются волны и мягкий гул папиного телешоу.

Задняя дверь тихо открывается, и я поворачиваю голову.

— Эй.

— Эй, привет, — тихо говорит Софи, выходя на террасу. — Не против, если я присоединюсь?

— Не глупи.

Она улыбается и направляется к креслу рядом со мной. Я наклоняюсь, хватаю её за талию и сажаю к себе.

— Что ты делаешь? — шепчет она сквозь смешки.

— Держу тебя, — шепчу я в ответ.

Она кладёт голову мне на плечо.

— Как прошла репетиция?

— Хорошо. Мы не поубивали друг друга, так что это плюс.

— Ну, да. Что вы репетировали?

— Всего понемногу, но в основном кое-что новое для завтрашнего вечера.

— О? И что же это?

— Я не скажу тебе. Вам всем придётся прийти, чтобы узнать, — я сжимаю руки вокруг её талии.

— Это грубо, — она надувает губки, и теперь становится легко понять, откуда это у Милы. Они просто две капли воды.

— Нет, это совершенно нормально, — ухмыляюсь я. — Чем занималась сегодня?

Софи вздыхает.

— Давай посмотрим. Мы испекли печенье, нарисовали около пятнадцати сотен раз свинку Пеппу, подремали, помогли твоей маме приготовить мясной пирог на обед, а затем приняли ванну с кучей брызг. А если бы твоя мама не напомнила мне о печенье, я бы его сожгла, и ещё я поняла, что ни черта не умею.

— Звучит насыщенно.

— Насыщенно и немного утомительно. Для Милы тоже, — добавляет она, проводя пальцем по моей татуировке. Обычные движения посылают мурашки по коже.

— Серьёзно? Судя по услышанному, это прямо мечта младенца.

— Мне кажется, ей скучно, Кон, — тихо говорит Софи. — Даже на пляже. Она делает одно и то же уже больше недели. И становится очень капризной.

Мне чертовски жаль, что она практически в плену из-за того, кто я.

— Мы выберемся на этих выходных, ладно? Ещё день или два в доме не причинят ей вреда. Мы сходим в магазин игрушек утром и купим кучу всего, чтобы удивить её.

Софи грустно улыбается.

— Там с ней веселее. Она выбирает то, что хочет. Так Санта приходил в прошлом году.

Я вздыхаю.

— Я разберусь с этим, хорошо? Обещаю.

Она кивает.

— Я знаю.

Я целую её в плечо.

— Хочешь прогуляться по пляжу?

— Романтично.

— Мне скучно.

— Не романтично.

— Пытаюсь найти баланс, — я поднимаю её и встаю. — Ты идёшь или как?

Она оглядывается на дом.

— С Милой всё будет в порядке. Мама позаботится о ней, если она проснётся.

— Знаю. Просто плохо себя чувствую, постоянно оставляя её. Это нечестно.

Я беру её руки в свои и тяну с крыльца на лужайку.

— Софи, ты очень долго занималась этим в одиночку. Тебе позволено погулять вечером час на пляже, хорошо? Иногда ты можешь переложить ответственность.

— Знаю, — снова говорит она, на этот раз с маленьким вздохом. — Просто... просто я не привыкла к этому.

— Ну, привыкай, — я сжимаю её руку и притягиваю ближе. Она смотрит вверх, а я вниз, и произношу: — Потому что теперь всё будет так. В этом доме полно людей, любящих её.

Она кивает и улыбается.

— Она счастливица.

— Конечно. У неё есть ты.

Её улыбка немного увеличивается.

— Я сделала всё правильно.

— Ты сделала и продолжаешь делать всё правильно. Так что, ради всего святого, позволь себе, заднице упрямой, расслабиться и пойти со мной повеселиться, окей?

— Это не заставит меня расслабиться, — говорит она, когда я снова тяну её за собой. — Наши представления о веселье отличаются.

Да, да, парапланеризм.

— Да, верно. Ты скучная.

— Я не скучная! — восклицает она.

Я усмехаюсь и веду её вдоль берега — в сторону, не к воде.

— Тогда пойдём поиграем.

— Коннер, о чём ты думаешь?

Осталось только тёмно-оранжевое сияние уходящего солнца, остальная часть неба чернильно-чёрная, и я уверен, что сейчас около десяти. Моя ухмылка становится озорной, знаю, и красивые глаза Софи прищуриваются в подозрении.

— Доверься мне.

— Я доверяю. И это самая большая чёртова проблема, — бормочет она.

Чёрт, моя ухмылка продолжает увеличиваться.

Я прокладываю нам путь, пока дом не исчезает из поля зрения, но мы всё равно остаёмся на своей части пляжа. Свет полностью исчезает, тёплые цвета заката сдаются перед темнотой ночи.

Я кладу руки на бёдра Софи и подхожу ближе. Её грудь быстро поднимается и опадает, но я не могу сказать, от волнения или страха.

— Искупайся со мной нагишом, — шепчу ей в ухо.

— Что?! — восклицает она. — Коннер, ты сумасшедший!

Я ухмыляюсь, и на ум приходит мой старый ответ на это.

— Ты хочешь, чтобы я ответил банально или нет?

— «Только для тебя», — передразнивает она. — Нет, спасибо.

— Так войди в воду, — я отпускаю её и снимаю рубашку.

Её глаза скользят по моему телу, и она колеблется. Я не жду её. Снимаю джинсы и боксёры, оставляя их в куче песка. Замечаю, как открывается её рот, когда я забегаю в воду. К счастью, она всё ещё теплая, и я бегу, пока вода не доходит до талии.

Я ныряю и, всплыв, убираю волосы с лица. Софи нигде не видно, но... её вещи лежат в кучке рядом с моими.

Чувствую пальцы на задней части бёдер и поворачиваюсь как раз в тот момент, когда она появляется из воды. Софи откидывает волосы назад и улыбается, оставаясь в воде. Она снова исчезает и отплывает дальше.

Я направляюсь к ней.

— Ты сделала это.

Она пожимает плечами.

— Это вроде весело.

Я обнимаю её за талию и притягиваю к себе. Она легко поддаётся и, вставая, обнимает меня. Её голая грудь прижимается к моей, и ощущение её мягкой влажной кожи напротив моей будоражит мою кровь.

Чёрт, я хочу её. Прямо сейчас.

Я провожу рукой вниз по её спине и кончиками пальцев касаюсь её попки. Она слегка ахает, когда я миную ягодицы и проскальзываю между её бёдер всего в нескольких миллиметрах от её киски.

— Коннер, что ты делаешь? — вздыхает она.

— Ты обнажённая и влажная. У меня есть несколько идей, — я провожу губами вдоль её челюсти.

— Коннер! — смеётся она, задыхаясь, и крепче сжимает мои волосы.

Я смотрю в её глаза и улыбаюсь, видя, как возвращается искорка Софи. Я не мог понять и не замечал этого до отъезда. Но после возвращения Софи я понял, что в ней чего-то не хватало, и хотя эта её часть проявлялась в течение последних несколько недель, она обрела всю свою силу только тогда, когда мы оба сбросили груз со своих плеч.

И ещё эта искорка появляется только со мной.

Моя искорка.

Моя Софи.

Глава 27

Софи

— Тэйт, ты чёртов гений!

Я поднимаю взгляд от кофейного столика.

— Коннер! Следи за речью!

— Прости! — он прикрывает рот ладонью и смотрит на Милу.

К счастью, она слишком занята тем, что кормит Кролю бананом.

— Что происходит?

— Тэйт только что придумал, как мы сможем свободно выводить Милу, — Коннер взволнованно и широко ухмыляется.

Тэйт входит на кухню с почти такой же улыбкой на лице.

— Это просто. Все они хотят первыми опубликовать её фото. Если у них не получится его заполучить, то всё напрасно. Поэтому всё, что вам нужно сделать — лишить их этого шанса.

Я хмурюсь.

— Не понимаю.

— Фейсбук, — он торжествующе садится рядом со мной. — Вы выложите фото Милы и Коннера на фанатской страничке «Dirty B.». У нас около двадцати миллионов подписчиков, и когда они лайкнут фото, оно распространится, и никто из журналистов не получит знаменитый снимок «секретного ребёнка Dirty B.».

Я кладу телефон на стол и, открыв рот, смотрю на него.

— Тэйт! Это великолепно!

Он самодовольно улыбается.

— Такое случается время от времени.

Я смотрю на Коннера.

— Думаешь, это сработает?

Он кивает.

— У нас множество постов и сообщений с просьбой показать её. Как будто фанаты не верят в её существование. Мы можем опубликовать фото и сразу же выйти.

— Они все решат, что получили снимок, но фото уже будет в сети, — Тэйт барабанит пальцами по столу. — Эй, Мила.

— Да, Тэй?

— Хочешь картинку с папочкой?

— Катинку? — вздыхает она, её глаза загораются.

— Ага. Катинку, — Тэйт наклоняется вперёд. — Хочешь, чтобы мамочка была на ней?

— Мама катинка тоже, — она снова открывает ротик от удивления, прижимая ручки к щекам.

Я смеюсь над этим милым и удивительным выражением её лица.

— Меня не будет на фото.

— Нет, ты будешь, — говорит мне Коннер, буравя меня взглядом. — Вы обе будете.

— Катинку сейчас! Катинку сейчас! — напевает Мила.

— Нет, пока не умоем тебя, — я беру влажную салфетку и встаю. Я вытираю её личико, удерживая за затылок, когда она ёрзает.

Выкидываю салфетку, и Коннер поднимает Милу из стульчика. Я иду за ними в гостиную и сажусь на диван рядом с Коннером. Он усаживает Милу к себе на колено, её ноги свисают с одной стороны, затем обнимает меня, прижимая к себе.

— Готовы? — спрашивает Тэйт, поднимая камеру.

— А должны быть? — спрашиваю я.

— Да, — отвечают они с Коннером одновременно.

— Катинка! — кричит Мила. — Сейчас!

— Ладно, ладно, — вздыхаю я и устраиваюсь рядом с Коннером.

— Эй, — говорит ей Тэйт, — ш-ш-ш, и скажи мне «сыр».

— Сы-ы-ыр! — Мила широко усмехается.

Тэйт смеётся.

— Улыбайтесь.

Ему необязательно говорить это, потому что её «сыр» уже заставил меня улыбнуться. Тэйт делает несколько фотографий, затем подходит и выводит их на экран.

— Мне нравится третья, — говорю я. — На последней я будто страдаю от запора.

Коннер хмыкает.

— Ладно, мы возьмём третью.

Он передаёт мне Милу, затем подключает камеру к ноутбуку и копирует фотографию в папку. Затем открывает браузер и заходит на фан-страничку «Dirty B.» на Facebook.

Ого. Значит, он не шутил по поводу вопросов. У них сотни уведомлений и сообщений, и, похоже, все спрашивают о Миле.

Коннер пропускает их и прикрепляет фотографию к новому посту.

«Хей, Дивы!» печатает он.

— Дивы?

Тэйт пожимает плечами.

— Ты назвала их дивами, когда мы с Эйденом сорвали твоё бургерное свидание с Каем. Это слово к нам, вроде как, привязалось, поэтому мы переименовали наших фанаток в див.

«Это Коннер. Сегодня у меня особенный пост. Вы продолжаете просить у нас фото моей дочери, и я счастлив наконец-то представить её вам. Вы все великолепны, и мы хотим, чтобы вы увидели её первыми. Вот она, самая маленькая Дива, со мной и её изумительной мамой Софи. Это моя Мила».

Я нервно сглатываю, когда он нажимает «Опубликовать».

Он поворачивается лицом ко мне и нашей дочери.

— Всё. Сделано.

— Она больше не секрет, — шепчу я, пробегаясь пальцами по непослушным тёмным волосам.

— Да, — соглашается он, целуя Милу в щёку.

Она ёрзает, поэтому я отпускаю её. Количество комментариев и лайков мгновенно возрастает, заполняя страницу ещё бóльшим количеством уведомлений.

Коннер захлопывает ноутбук.

— Никто не хочет видеть их сумасшедшие комментарии. Не все будут милыми.

Я пожимаю плечами.

— Меня это не волнует. Больше нет. Это не их дело.

Он улыбается.

— Эй, Мила?

— Папа?

— Хочешь пойти в магазин игрушек?

Она открывает ротик от удивления третий раз за это утро. Чёрт возьми, сегодня будто райский день для младенцев.

Нервозность сменяется облегчением, когда она улыбается. Она действительно в восторге от похода, и не потому, что получит что-то, а потому что выйдет из дома.

— Я позову Аякса и остальных, — Тэйт достаёт телефон.

Коннер сжимает челюсти. Я кладу ладонь ему на руку, и он немного расслабляется. Мы оба знаем, что это необходимо.

Нам известно, что Мила больше не секрет, но стервятникам снаружи нет.

— Они будут через две минуты, — Тэйт убирает телефон в карман. — Уверены, что хотите сделать это?

— Да, — произношу я раньше, чем Коннер, — пришло время вести себя, как полноценная семья.

Рука Коннера напрягается на моей пояснице.

— Знаешь что? — хмыкает Тэйт, глядя на меня. — Возможно, ты наконец-то начинаешь мне нравиться.

— Знаешь? Возможно, ты тоже начинаешь мне нравиться.

Он смеётся и смотрит в окно.

— Это чертовски короткие две минуты.

— Именно поэтому мы им платим, — Коннер наклоняется и поднимает Милу.

Я встречаюсь с ним взглядом. Понимание светится в его глазах, возвращая мне нервозность. Он лучше меня знает, как напряжённо это будет.

Аякс стучит в дверь и открывает её.

— Готовы?

Я киваю и беру Коннера за руку. Тяну его к двери, впервые будучи опорой, и Аякс выводит нас.

Чёрт побери.

Папарацци прибираются ближе и борются с охраной и полицией, отчаянно желая сфотографировать Милу. Они кричат и орут, надрывно зовут нас.

— Опусти голову и садись в машину, — приказывает Аякс, открывая заднюю дверь, чтобы Коннер мог посадить Милу в автокресло. — Я буду впереди, а Гарет сзади. Нас четверо, и мы обеспечим её безопасность, — он смотрит на меня. — Не позволяй им добраться до тебя.

— Это они должны бояться, если подойдут слишком близко к моей дочери, — я улыбаюсь и открываю дверь. — Кон, опусти шторку.

Я убираю ключи, и Коннер садится рядом со мной.

— Давай, — говорит он, наблюдая, как Аякс выезжает.

Я наблюдаю за чёрным внедорожником на улице. Камеры преследуют нас, это безумный кавардак.

— И с вами такое постоянно? — спрашиваю я.

— В ЛА? Практически. Не везде так плохо. Это только из-за Милы. По крайней мере, они оставят нас в покое во время тура.

— Мне жаль, что мы сделали ваш отпуск сумасшедшим.

— Вы сделали его прекрасным. Сумасшедшим, но прекрасным.

— Хорошо. Потому что твоя дочь находится примерно в пяти минутах от разорения твоего банковского счёта.

— Понятия не имею, о чём ты говоришь, — он лукаво улыбается.

— Нет, конечно, не имеешь. Ты ведь не купишь ей всё, что она попросит, не так ли?

— Игрушка, игрушка, игрушка, игрушка, игрушка, — напевает Мила. — О-о-о, игрушка, магазин.

Я смотрю на Коннера и хихикаю.

— Думаю, ей передался мой музыкальный талант, а не твой.

Он откидывает голову на сиденье.

— Чёрт возьми.

***

С самого нашего вчерашнего возвращения, Мила сидит за чёртовым столом и раскрашивает. Она не обращает внимания ни на какие игрушки, которые купил ей Коннер, её интересует только раскрашивание свинки Пеппы.

Пеппу показывают по телевизору, однообразное хрюканье её семьи и её самой вызывает у меня головную боль. Я подкрадываюсь к пульту и делаю немного тише. Мила смотрит на меня, но ничего не говорит.

Очевидно, раскрасить свинку Джорджа во все оттенки оранжевого и фиолетового более важно.

— Думаю, он сошёл с ума, если хочет взять Милу на концерт именно сегодня. Не похоже, что в ближайшее время она выйдет из-за стола.

— Я ещё не решила, поеду ли с ними в тур, так что это не так уж и безумно, — смотрю на Лейлу. — Просто поехать с ними это так... я не знаю. Немного безрассудно, да? Взять двухлетнего ребёнка в тур по семи штатам и восемнадцати городам на два месяца. Иу.

— Это так, но не совсем, — Лейла пожимает плечами и смотрит на Милу. — Взгляни, как сильно она любит его. Думаешь, она сможет находиться вдали от него так долго? Он сможет возвращаться от силы раз в несколько дней, а потом снова будет уезжать. Это долго и утомительно для них. Однажды я ездила с ними в течение месяца, и они очень много работали.

— Это ещё одна причина. Он будет так занят работой, что на неё у него не будет хватать времени. Это нечестно.

— Ты оправдываешься, Соф. Ей понравится. Хватит снова себя сдерживать.

Я открываю рот. А затем закрываю. Она права. Я сдерживаюсь.

Это касается наших отношений так же, как и связи Милы и Коннера. Если я поеду, и это не сработает, мне придётся мириться с этим до самого конца поездки. Эффект может быть как разрушительным, так и потрясающим.

— Я постоянно думаю об этом, понятно? Ещё немного, и мой мозг взорвётся, — опираюсь на диван. — Я возьму её, потому что он попросил. Мы всё равно будем немного в стороне, так она будет в безопасности.

— Ты не видела их среди толпы, — бормочет она.

— С нами будут Аякс и наш новый друг Карлос, — ухмыляюсь я.

— Ладно, никто из них не будет связываться с Аяксом. Даже глупые, визжащие, навязчивые фанатские задницы.

— Вау, звучит привлекательно.

— Эй, ты девушка парня из «Dirty B.», так что тебе придётся принять это.

— Я никогда не говорила, что я его девушка. Мы просто... мы.

— Значит, в следующий раз, когда вы будете ругаться, мы все поймём, что нужно покинуть дом? Потрясающе, — смеётся Лейла и уклоняется от моей брошенной салфетки.

— Не важно. Как прошло твоё свидание?

Она фыркает.

— Ужасно. Кошмарно. Клянусь, я серийная неудачница в свиданиях. Все парни, которых я встречаю, просто... неправильные.

— У тебя действительно ужасный вкус в парнях. Знаешь это?

— Ага. Я словно магнит для мудаков.

Я нехотя улыбаюсь. Пытаюсь сопротивляться этому, правда пытаюсь, но это невозможно. Это правда. Не важно, как сильно Лейла старается, она всегда выбирает неправильных парней.

— Мы должны идти, — говорит она, вставая, — Мила. Хочешь увидеть, как поёт папочка?

Она отрывает взгляд от рисунка.

— Папа поёт?

— Да, детка, — я беру Кролю, — папа будет петь.

— О-о-о да! — она встаёт из-за стола и бежит. Я отдаю ей Кролю и обуваю её, а затем поднимаю.

Я несу её к машине, оставляя Лейлу закрывать дверь, и сажаю Милу в кресло. На границе моего двора всего несколько папарацци. Тэйт был прав — как только они узнали, что мы сами выложили её фотографию, их преследование стало гораздо менее прибыльным.

Лейла садится на переднее сиденье, и я спокойно выезжаю к пляжу. Вроде того. Если игнорировать множество машин, занимающих всё парковочное пространство.

Лейла набирает Аякса.

— Где мы должны припарковаться?.. Ага... Ладно... Поняла, — она вешает трубку. — Мы должны проехать вниз по улице к частной парковке. Он встретит нас у входа и даст VIP-бейджи.

— Направляй меня, — я поворачиваю. Дорога заполнена. — Наверное, нам стоило выехать пораньше.

— Да неужели, Мисс Нерешительность.

Я барабаню пальцами по рулю. Уходит целая вечность, чтобы спуститься по улице и припарковаться. Аякс ждёт, как и обещал, и машет нам.

Я припарковываюсь и выхожу. Аякс подходит к нам, когда я прижимаю Милу к боку.

— Сюда, — он вешает бейджи на наши шеи. — Они гарантируют вам пропуск во все частные зоны и из них. Коннер сейчас за кулисами. Он велел мне провести вас к нему, когда вы приедете.

— Конечно.

Мила хватает мой бейдж и играет с ним, пока мы идём за Аяксом. Я улыбаюсь, пока он проводит нас через охрану в большой шатёр за сценой. Как он и сказал, все парни сидят здесь, настраивая инструменты и ожидая нас.

— Папа! — кричит Мила, пытаясь вырваться из моих объятий.

— Эй, малышка, — он берёт её. — Ты хорошо себя вела?

Она кивает.

— Джордж.

— Ты разукрашивала Джорджа? — спрашивает он, и она кивает. — В какой цвет?

— Оанжевый.

— Оранжевый?

— Да. Оанжевый.

Коннер подмигивает мне. Мои губы неконтролируемо изгибаются в улыбке. Он неплохо справляется с детским лепетом для парня, который две недели назад не мог разобрать даже «замки».

— О, Тэй! Итара! Итара! — Мила хлопает в ладоши и заставляет Коннера отпустить её. Она подбегает к Тэйту, останавливаясь перед его гитарой. — Тогать?

— М-м... один раз, малышка, — произносит он неохотно. — Нежно.

Мила проводит пальчиками по струнам, и воздух наполняет низкий звук. Она хихикает.

— Он стал мягче, — говорит Коннер мне на ушко, наблюдая, как она делает это снова и снова.

— По всей видимости, Мила превратила вас, мальчишек Бёрк, в кучку кисок, — тихо говорю я.

— Только когда это связано с ней, — он обнимает меня за талию и опускает губы на мои.

Я хватаюсь за его рубашку и наклоняюсь к нему.

— Пять минут, парни, — произносит кто-то за шатром.

Все четверо признают это каким-то бурчанием или ворчанием.

— Как там снаружи, Соф? — спрашивает Кай.

— Никогда в жизни не видела столько людей в Шелтон Бэй, — честно отвечаю я. — Возможно, это небольшой концерт для вас, но серьёзно, вау. В городе невозможно припарковаться.

— Звучит правдиво, — говорит Тэйт, отрывая Милу от гитары и передавая её кому-то, кто отнесёт инструмент на сцену. — Почему бы нам не взять тебе мороженое, пока мы не начали?

Он берёт её за руку и ведёт через охрану к холодильнику.

— Мило с его стороны испачкать её, прежде чем вернуть, — бормочу я, наблюдая.

Коннер усмехается.

— Привилегия дяди, полагаю.

— Вы готовы? Где Тэйт? — спрашивает парень с гарнитурой и планшетом.

— Обязанности дяди, — отвечает Лейла.

— Где Дженна? — шепчу я Коннеру.

— Заболела, — отвечает он. — Она ушла на прошлой неделе. Её беременность — это паршиво. Мы наняли нового пиар-агента на этой неделе, с которым встретимся в Чарльстоне на нашем первом выступлении.

— О. Понятно.

Тэйт возвращается, держа за руку Милу, которая сжимает красный фруктовый лёд и безумно его облизывает.

— Наконец-то, — говорит парень, когда видит его. — Вы выходите через шестьдесят секунд, так что поторапливайтесь.

— Поняли, — отвечает Коннер.

Он быстро поворачивается и притягивает меня. Его губы решительно опускаются на мои, пробуя, дразня.

— На удачу, — шепчет он.

Я стою, ошеломлённая, когда он целует Милу в лоб и следует за парнями на сцену.

— Давай, — Аякс поднимает Милу и прижимает к боку, обращаясь прямо к ней, к её большому восторгу. — Пошли.

— Ты не должен нести её, — я спешу за ним, а Лейла за мной.

— Держу пари, я продержу её дольше, чем ты, — бросает он вызов. — И я выше. Она будет лучше видеть.

Он снова берёт и поднимает её над головой, усаживая к себе на плечи.

— Что ты делаешь? — смеётся Лейла.

Он оборачивается и подмигивает нам обеим.

— Свою работу.

Это поистине безумно.

Я думала, что понимаю, насколько любимы «Dirty B.», когда смотрела их концерты в интернете или по телевизору. Думала, что знала, насколько возбуждённые у них фанаты, насколько они громкие и насколько они боготворят парней на сцене передо мной.

Оказывается, я не имела ни малейшего понятия.

Все хотят подойти ближе. За последние полтора часа Карлос оттеснил от нас с Лейлой несколько групп фанаток. Все хотят быть настолько близко к «Dirty B.», насколько это возможно. Поклонницы хотят коснуться их.

Все четверо парней умеют работать с толпой, даже Эйден, который сидит за барабанами. Они прокачивают её до тех пор, пока восторг не достигает горячего апогея, передаваясь всем.

— Уф, — произносит Коннер в свой микрофон, стоя по центру сцены. — Это было классно. Ребята, вы действительно знаете все слова, да?

Толпа кричит.

— Ага, я так и думал. Как бы то ни было... — он проводит рукой по брови. Кто-то бросает ему полотенце. — Эй, спасибо! — он смеётся, использует его и бросает обратно. — Как бы то ни было, у нас есть кое-что особенное для вас. Хотите услышать?

Толпа кричит во второй раз.

— Что это было? Я вас не слышу.

И в третий раз крик.

— Ладно, думаю, они хотят услышать, парни, — он оборачивается к братьям. — Мне нужна помощь, — он подаёт знак, и прежде чем я что-то осознаю, Аякс уходит на сцену с Милой на плечах.

— Какого чёрта? — у меня падает челюсть, когда я вижу, как Аякс идёт мимо охраны.

Коннер кладёт микрофон на сцену, берёт Милу, а потом поднимает его.

— Славно, — он прижимает Милу к боку. — Привет, малышка! Познакомьтесь с моей дочкой, Милой. Мила, познакомься, ну, со всеми.

Толпа хором говорит: «Ах!». Я не ахаю. Интересно, во что он играет. Я смотрю на Лейлу, и она пожимает плечами, такая же смущённая, как и я.

— Можно нам пару стульев? — Коннер смотрит в сторону, откуда приносят два стула. Он сажает на один из них Милу, а сам приседает рядом с ней. — Посиди здесь, ладно? Не уходи.

Она кивает, сжимая Кролю.

— Хорошо, — он берёт свою гитару с края сцены и садится, настраивая микрофон. Опустив и наклонив стойку, он успокаивается.

— Так. Вы готовы?

Снова крик. Всегда крик.

— Ладно, — он кивает братьям.

Эйден четыре раза ударяет по бокам малого барабана, и затем вступают остальные, наигрывая музыку. Мурашки спускаются по моему позвоночнику. Чёрт, они пробегают по всему моему телу. Кончики пальцев покалывает, а когда Коннер начинает петь, когда появляется то протяжное звучание, что наполняет пространство вокруг меня, внутри меня всё сжимается.

Моё сердце колотится, и могу поклясться, что мои руки вспотели, хотя не знаю наверняка, потому что могу сосредоточиться только на Коннере и теплоте его голоса.

«Время проходит и чувства меняются,

Но разве ты не знаешь, что мы всё те же?

Я всё ещё хочу тебя, как и раньше,

Я всё ещё хочу тебя, как и ты меня».

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, и я вижу всё, что он чувствует. Я знаю, что эта песня для меня, как и любая другая, которую он когда-либо писал. Это для меня.

«Я отрицаю, потому что это ранит, я борюсь, потому что это сжигает меня,

Но я хочу всё, что ты можешь дать... дать мне...

Ведь вечность не будет такой же без тебя...

Это запретный выигрыш, бесконечная боль...»

Я сглатываю и обнимаю себя. Его слова укутывают меня, их честность почти заставляет меня задохнуться.

Лейла подталкивает меня.

— Разве это не то, над чем он работал в последнее время?

Я киваю, неспособная говорить. Ком в горле слишком большой, слишком вязкий.

Здесь, наверное, тысяча человек. Каждый из них кричит и танцует, но не я.

Единственное, что нас объединяет, это то, что каждый из нас прямо сейчас влюбился в Коннера Бёрка.

Но я влюбилась не в первый раз.

Эти бабочки в моём животе, бешеный стук сердца, быстрые, резкие вздохи — они не новы для меня.

Я влюбляюсь в него снова и снова.

«Вечность всего лишь мечта, нечто воображаемое.

Не отвергай меня, потому что это ранит, не борись, потому что это сжигает,

Ты знаешь, что хочешь меня,

Я подарю тебе всё, что могу подарить, если ты подаришь мне...»

— Это о тебе, не так ли? — говорит Лейла сквозь крик. — Как всегда о тебе?

Я снова киваю.

— Всегда.

— Как, чёрт возьми, ты сможешь отпустить его одного на следующей неделе?

Я прижимаюсь к ней, опуская голову на её плечо. Глаза Коннера не отрываются от меня. Полностью сосредоточенные, обжигающие, они обнажают его душу.

— Я не смогу.

Глава 28

Коннер

После выступлений всегда появляется восторг. Он окутывает тебя на первом же шаге за кулисы, разливая по венам адреналин, а толпа всё кричит, — в такие моменты кажется, что тебя ничто не может успокоить.

Особенно сейчас, когда на моих руках сидит Мила и крепко обнимает меня.

— Папа, хороша песня.

— Ты думаешь?

— Да.

Я киваю.

— Хочешь слушать её перед сном?

— О да!

Волнение в её голосе вызывает у меня улыбку. Я кружу её и сажаю себе на плечи. Она хихикает и так крепко хватается за мои волосы, что я вздрагиваю.

— Ты видел Софи? — спрашиваю Кая.

Он качает головой.

— Она ушла, — говорит Аякс, появившись из ниоткуда, — и просила узнать, можешь ли ты отвезти Милу домой.

— Она прямо-таки дождалась моего ответа, — бормочу я. — У меня нет детского кресла.

— У меня в машине есть, — заверяет он. — Сестра и племянник частенько используют меня в качестве личного таксиста, когда я не занят здесь. Я отвезу вас домой.

— Правда? Спасибо, мужик, — я поворачиваюсь к братьям. — Слушайте, мне нужно отвезти Милу домой спать. Вы сможете разобраться тут?

Кай кивает.

— Да, иди.

— Спасибо, — я отношу Милу к машине Аякса.

Как и было обещано, сзади есть детское кресло. Я пристёгиваю Милу, закрываю дверь и сажусь вперёд. Аякс молча заводит двигатель и увозит нас от сумасшествия на пляже. Я откидываюсь на мягкое кожаное сиденье и медленно выдыхаю.

— Вы ещё не со всем разобрались?

— О, мы разобрались. Это последствия.

Он смеётся.

— Верно. Именно так всегда и бывает. Они никогда не знают, чего хотят.

— Думаю, она точно знает, чего хочет. Просто она слишком упряма, чтобы принять это.

И разве это не чёртова правда?!

— Похоже на правду, судя по тому, что я видел, — он опять смеётся. — Немногие девушки решатся сесть за руль, чтобы доказать свою правоту, после того как оказались в центре внимания.

— Да, но иногда — к счастью — её упрямство перевешивает её страхи.

— Страхи? Серьёзно? И ты говоришь это о девушке, которая угрожала разбить камеру парню, говоря, цитирую: «если не отойдёшь от моего лица в течение десяти секунд»?

— О да. Софи бесстрашная, но она также и самая пугливая личность, которую я знаю.

— У неё есть кого защищать. Ей позволено бояться.

Но Аякс не знает того, что не все её страхи появились из-за Милы.

Аякс сворачивает на подъездную дорожку. Я благодарю его за поездку и отстёгиваю дочь.

Открывается передняя дверь, и за ней показывается Софи, одетая в хлопковые шорты и обтягивающую майку, на которой написано «БЕГИ СЕЙЧАС, ПЕЙ ПОЗЖЕ».

— Спасибо, что привез её, — тихо говорит Софи, потянувшись к Миле.

— Я в порядке. Ребята собираются, — стою на месте, пока она не отходит в сторону. — Лейла вернулась домой?

Софи кивает.

— Я высадила её по пути.

— Хорошо, — я поворачиваюсь к Миле. — Готова отправиться в кровать, малышка?

Она зевает в ответ.

— Я принесу ей молоко, — Софи проскальзывает мимо меня и исчезает на кухне.

Я беру подгузник из сумки в коридоре и отношу Милу наверх. Она зевает в третий раз. Должно быть, поход на концерт действительно вымотал её.

Ставлю её в центре комнаты.

— Руки вверх!

Мила поднимает их, и я снимаю платье через голову, оставляя её в памперсе, носочках и обуви. Она садится по моей просьбе, и я снимаю носки и обувь, а затем меняю подгузник.

Она берёт Кролю и зевает в ладошку. Чёрт.

— Она может спать и так, — тихо говорит Софи у двери, — сегодня очень жарко.

И она говорит это мне. Я простоял под огнями рампы почти два часа.

— Ла-адно, — я опускаю Милу в кроватку.

Она ложится, берёт у Софи молоко и прикладывает бутылочку к груди. Софи аккуратно накрывает её тонким одеялом и поворачивается, чтобы включить iPod.

Я успеваю сделать это раньше, и по комнате разносятся вступительные ноты нашей песни. Софи поднимает взгляд на меня и резко вдыхает. Она замолкает, а потом, обогнув меня, бежит вниз.

— Спокойной ночи, малышка, — шепчу я Миле.

Я тихо закрываю дверь и спускаюсь за Софи. Захожу в гостиную, ожидая застать её здесь, но ошибаюсь. Ванная тоже пуста, как и кухня, и столовая.

Ноги ведут меня на улицу. Она стоит посреди двора и смотрит вверх, запустив руки в волосы.

— У неё длинные светлые волосы и голубые глаза, но когда я говорю, что она красива, она так удивлена, — пою я, направляясь к ней. — У неё райская улыбка и адский характер, и она думает, что загадочна для меня, но я хорошо её знаю.

Она поворачивается, улыбка появляется в уголках губ, и я кладу руки ей на бёдра.

— И я просто не могу сопротивляться этим красивым розовым губам, и, чёрт возьми, мне нравится, когда она качает этими потрясающими бёдрами, — я качаю её бёдра из стороны в сторону, и она мягко смеётся. — Она украла моё сердце, как ночной воришка, но я не возражаю, ведь она делает ярче тёмные дни.

— Ты сумасшедший, — шепчет она.

— Только для тебя, — я продолжаю двигать её бёдра, и она кладёт руки на мои, качая головой.

Я провожу руками по её животу и бёдрам.

— Почему ты сбежала?

— Я хотела быть единственным человеком, любящим тебя после этого.

— Они не любят меня. Они любят мой голос.

— Ага, это объясняет трусики, оказавшиеся на микрофонной стойке.

— Н-да, и такое случается. Тейт забирает себе те, на которых есть номера телефонов. Очевидно, что он никогда не позвонит им, потому что не знает адресата, но всё-таки. Они надеются.

Она качает головой.

— Это совершенно другая жизнь, не так ли? То, что происходит с вами, когда вы вдали от Шелтон Бей. Не думаю, что до сегодняшнего дня понимала это в полной мере. Какая-то цыпочка, стоявшая рядом с нами, приехала из Техаса, потому что пропустила ваши концерты там.

— Они безумные, но в хорошем смысле.

— Безумно чокнутые. Безумное навязчивые. Безумно упорные.

— Твоя безумная красота мне нравится больше, — уверяю её. — Твоё безумие было создано только для меня. Как и ты. И твоя задница. Это было сделано только для меня.

Она легонько шлёпает меня по руке.

— Как ты с этим справляешься?

— Это наша жизнь. Так она выглядит. Но это только малая её часть, правда. Когда мы на гастролях, такое происходит дважды, возможно, трижды в неделю, и практически никогда, если мы не в туре. Нас останавливают ради автографов и фотографий, куда бы мы ни пошли, но обычно всё не так безумно, — я кладу подбородок ей на плечо. — Так не всегда.

Софи опирается на меня.

— Каково это, находиться в туре?

— Это... по-другому, — я тяну её назад к скамье-качелям и сажусь. Раздвигаю ноги, и она садится между ними, спиной ко мне, её руки поверх моих. — Загружено. В дни выступлений мы должны проводить весь день на месте: настраивать инструменты, узнавать место, проверять звук и прочее. Но в то же время это удивительно, потому что у нас есть возможность увидеть невероятные города. Мы проводим по несколько дней в каждом, оставляя день после концерта, чтобы просто гулять.

— Какой твой любимый?

— Город? — уточняю я.

Она кивает.

— Нью-Йорк. Легко. Я имею в виду, это... чёрт возьми. Это нечто другое. Так отличается от этого. Тебе понравится.

— Готова поспорить, — шепчет она.

— К чему все эти вопросы? Думаешь над тем, что я сказал вчера?

Софи делает глубокий вдох и пожимает плечом.

— Я хочу, понимаешь? Но потом я думаю о Миле и о том, сможет ли она справиться со всем этим путешествием. Для неё будет очень утомительно постоянно находиться в дороге. С другой стороны, она ненавидит быть вдали от тебя. Если она просыпается, а тебя нет рядом, она начинает смотреть в окно.

— Просто попробуй, — я обхватываю рукой её щёку и поворачиваю лицо. Её глаза находят мои. — Попробуй, и если это будет слишком, я отправлю вас обратно, — я глажу большим пальцем по её щеке. — Пожалуйста, Соф. Я только встретил её. Я только вернул тебя. Не проси меня снова обходиться без вас.

Она разворачивается и кладёт голову мне на грудь.

— Куда вы отправитесь?

— Недалеко. Через месяц в Нью-Йорк — нашу самую дальнюю точку. Затем мы поедем в города среднего запада, направляясь на юг. Мы закончим в Новом Орлеане.

— Новый Орлеан? Всегда хотела там побывать. Папа обещал меня туда свозить, но никогда не выпадало шанса, — её голос затихает.

Я целую её в макушку.

— Я хочу, чтобы вы поехали, Соф.

— Когда вы уезжаете? — её голос немного срывается на слове «уезжаете».

— Через неделю, — я провожу пальцами по её волосам. — Мы отправимся в субботу утром, чтобы выступить в Роли, а затем в Шарлотт для концерта в среду.

— Что потом?

— Чарлстон. Видишь? Мы будем близко к дому.

Она кивает, но ничего не говорит. Я откидываю голову на спинку качелей, беспокойная энергия проходит через меня.

Оставлять её и Милу просто не имеет смысла. Не подходит. Мысль об этом кажется неподходящим кусочком паззла. Тем кусочком, который вы пытаетесь вставить, потому что он должен подходить, но никак не получается.

— Ладно, — шепчет она. — Но если это не сработает в Чарлстоне, мы уедем.

— Правда? — я наклоняю её лицо так, чтобы она смотрела на меня. — Вы поедете?

Софи поднимается и садится обратно, неустойчиво балансируя на качелях.

— Я не хочу, чтобы вы с Милой расставались, Коннер. Не так скоро.

— Теперь расскажи мне вторую часть причины, — рычу я, спускаясь, чтобы быть рядом с ней.

— Не имею понятия о чём ты, — её губы изгибаются, выдавая ложь.

Я провожу пальцем вверх по её боку, по изгибу груди и вверх по шее. Она покрывается мурашками, когда я очерчиваю линию челюсти, задерживаясь на нижней губе.

— Ты точно знаешь, о чём я, — грубо шепчу я, прослеживая изгиб её губ.

Она зарывается пальцами в волосы у меня на затылке.

— Ты должен напомнить мне о другой причине.

Я притягиваю её лицо и заменяю большой палец ртом. Грубо целую её, не заботясь о нежности, и она сразу же всхлипывает. Она придвигается ближе и одной рукой обхватывает меня за шею, а другой дёргает за волосы. Я перемещаю руку к её попке и сжимаю, а затем...

— Дерьмо! — я смеюсь, ловя её на себя, когда мы падаем с качелей на траву.

— Ради всего святого, Коннер! — хихикает она, поднимаясь и глядя на меня сверху вниз. — Ты даже поцеловать меня нормально не можешь?

Я переворачиваю её на спину.

— Звучит как вызов.

Я снова прижимаюсь к ней ртом, и мой язык мгновенно находит своё место в борьбе. Скольжу коленом между её ног, и она сгибает одну, потирая моё бедро. Она сильнее прижимается ко мне телом и издаёт крошечный вздох, который заставляет пульсировать мою кровь, усиливая мой стояк.

Скольжу рукой под её рубашку и накрываю грудь, потирая большим пальцем медленно твердеющий сосок.

— Теперь я вспоминаю, — выдыхает она. — Вот. Это довольно веская причина для того, чтобы поехать.

— Это единственная причина, — острю я, показывая сексуальную усмешку.

— Ха! Умный парень. Только я не поеду.

— Пока нет.

Эпилог

Софи

Не могу поверить, что делаю это.

Не могу поверить, что собираюсь отправиться в чёртов тур на автобусе и работать их временным PR-агентом, пока они не наймут постоянного.

Клянусь, это скрытый мотив Коннера. Несмотря на его отрицание, я думаю, что он врёт.

— Автобус, мама! — визжит Мила, когда я достаю её из машины. — Большой автобус!

— Конечно, детка. Хочешь покататься на большом автобусе?

— Да, — она пытается зацепиться за него.

— Ты не можешь играть с ним, Мила, — Коннер смеётся позади нас и, обнимая меня за талию, целует нас обеих. — Но зато сможешь жить в нём.

Она вздыхает с излишней драматичностью.

— Кроля тоже?

— Кроля тоже.

— И папа?

— Да.

— И мама? — она смотрит на меня.

— И мама, — подтверждаю я.

Как и должно быть. Мы втроём, так и должно было быть всегда.

Я знаю, что Коннер до сих пор не простил меня до конца, и это нормально. Он не должен. Я не держу на него зла, потому что теперь между нами есть доверие. Он верит, что я не сбегу, а я верю, что он останется верен своему слову и всегда будет хотеть меня.

— Ты не особо занята организацией, — грубо говорит Тейт, потирая голову.

Я опускаю Милу, и она бежит к Диане, стоящей у входной двери. Скольжу взглядом по Тейту.

— Ты забыл смыть помаду с шеи. А ещё ты пахнешь дешёвой шлюхой.

Он хлопает рукой по шее.

— Ты издеваешься?

— Держал бы ты руку на шее, если бы я издевалась?

— Ой, чёрт, — он растирает шею.

Я беру детские салфетки с заднего сиденья, делаю шаг вперёд и убираю его руку. Тру красное пятно на коже до полного исчезновения.

— Дерьмо. Мы добавили мать-наседку к нашей команде? — дразнит Кай.

— Очевидно, вы нуждаетесь в ней. И то, что я поеду с вами, — однозначно хорошая идея.

— Мы платили за это Дженне, — ворчит Тейт, — почему она взяла и забеременела, а?

Я игнорирую его глупый вопрос.

— Тебе нужна милая девушка, Тейт. И душ.

— Я приму душ, но от милой девушки откажусь, спасибо, — он вздыхает. — Вернусь через десять минут.

Он разворачивается и идёт к дому. Чёрт, не могу поверить, что он послушался меня.

— Собираешься найти ему девушку, Соф? — смеётся Эйден.

— Чёрт, нет. Не хочу, чтобы мне надрали зад, когда он продинамит её, — фыркаю я. — Но это не значит, что я не могу вбить эту идею ему в голову. Может, когда-нибудь он повзрослеет и прекратит бегать за каждой юбкой.

Все трое смеются, и я пожимаю плечами, когда Эйден и Кай забираются в автобус, держа в руках гитары. Коннер обнимает меня за плечи.

— Она будет скучать по маме.

Я смотрю на обнимающихся Милу и Диану.

— Знаю. Но по тебе скучать она будет ещё больше.

— Я бы скучал по ней, как безумный. Но ты понимаешь, что будет, если ты сядешь в этот автобус?

Я наклоняю голову назад, обнимая его за талию.

— Это значит, что я буду налаживать работу ваших жалких задниц на следующей неделе или что-то вроде того.

— И это тоже, — он ухмыляется. — Но нет. Момент, когда ты сделаешь шаг в этот автобус, будет означать, что ты полностью моя. И я могу сделать это, — он целует меня, — и это, — кладёт руки мне на попу, — и это, — его губы прикасаются к моему уху, и он шепчет: — Это означает, что я смогу делать сумасшедшие вещи, например, бросать тебя на кровать, срывать одежду и трахать всю ночь.

По мне пробегает раскалённая искра, наполненная похотью.

— Да. Это означает, что ты можешь делать все эти вещи, когда захочешь и где захочешь.

— Открытое приглашение трахнуть тебя где угодно? Я знал, что есть причина, по которой я влюбился в тебя, Софи Каллахан.

— Это потому что я невероятно привлекательная, Коннер Бёрк, — я накрываю его рот своим, — и ты влюбился в меня, потому что у тебя не было другого выбора.

— Чёрт возьми, не было. Ты моя, девочка.

— По-другому и быть не могло.

Заметки

[

←1

]

татуировки

[

←2

]

прим.: телешоу на телеканале FOX, смысл которого —соревнование на звание лучшего начинающего исполнителя в США.

[

←3

]

«Уловка двадцать два» гласит: «Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинно сумасшедшим»

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg