«Порочный миллиардер»

Порочный миллиардер (fb2) - Порочный миллиардер (пер. LifeStyle | переводы книг и не только Группа) (Братья Тейт - 2) 1010K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеки Эшенден

Порочный миллиардер  Джеки Эшенден

Перевод: Life Style | перевод книг и не только

Глава Первая 

Если и было что-то, чего страстно желал Лукас Тейт, так это, куда бы ни отправился его отец после смерти, чтобы это был ад, и чтобы он сейчас горел в огне.

Не то чтобы Лукас ненавидел своего старика. Это предполагало бы некоторый уровень заботы, а у Лукаса был примерно нулевой уровень заботы. Нет, он ничего не чувствовал к этому парню, и это было обычным для Лукаса.

Но, стоя на Нью-Йоркском тротуаре с разорванным в клочья последним письмом Ноя Тейта в кармане и глядя в зеркальную витрину картинной галереи напротив, он почти ощутил легкий прилив ненависти.

И не потому, что теперь он был одним из директоров многомиллиардной семейной компании «Тейт Ойл энд газ». И не потому, что начинало казаться, что он не сможет вернуться на базу и продолжить свою карьеру одного из лучших снайперов «морских котиков» так быстро, как он хотел.

А из-за женщины, которая стояла в галерее напротив и, похоже, спорила с кем-то.

Женщину, которую в последнем письме к Лукасу отец приказал защитить.

Если бы это была любая другая женщина, Лукас, вероятно, нашел бы кого-нибудь другого, кто сделал бы за него грязную работу, так как он не был сентиментален по отношению к женщинам вообще. Но это была не какая-то там женщина. Это была Грейс Райли, вдова одного из членов команды Лукаса, Гриффина Райли, человека, который когда-то был самым близким другом Лукаса и который был убит в ходе террористической операции в Европе около шести месяцев назад.

Человека, который оказался предателем, поставляющий незаконное экспериментальное оружие международным торговцам оружие, что также было причиной, по которой его вдова в настоящее время нуждалась в защите.

Это был бардак, гребаный бардак, и, если что Лукас ненавидел больше всего на свете, так это бардак.

Он смотрел через окно художественной галереи на женщину, наблюдая, как она подняла руку, делая какой-то выразительный жест, споря с очень хорошо одетым мужчиной, стоявшим напротив нее и выглядевшим защищающимся.

Лукас встречался с Грейс Райли несколько раз, на различных церемониях и других военных сборищах, не говоря уже о том, что однажды Лукас пригласил Гриффина на одну из нечастых летних вечеринок Ноя в доме Тейтов в Хэмптоне. Он также видел ее несколько раз у них с Гриффином, когда они были в отпуске и Гриффин приглашал его на барбекю или ужин.

Лукасу она не нравилась. На самом деле, каждый раз, встречаясь с ней, он ловил себя на том, что думает о том, как сильно она ему не нравится. Ничего особенного, просто в ней было что-то такое, что действовало ему на нервы. Она была самоуверенной, пылкой и страстной в своих взглядах, и не стеснялась сообщать людям все, что она чувствовала в то время, все эти черты он находил крайне неприятными.

Тем не менее, по какой-то совершенно необъяснимой причине, всякий раз, когда он оказывался рядом с ней, его тянуло к ней против его воли, так, что он не мог объяснить это даже самому себе.

И сейчас все еще не мог.

Грейс сделала еще один жест, взмахнув рукой, и многочисленные браслеты скользнули вверх по ее руке. Мужчина, с которым она спорила, отступил на шаг, как будто боялся ее.

Нет, Лукас действительно не понимал своего наваждения, потому что она не была красивой. Она даже не была хорошенькой. Не то чтобы красота когда-либо была для него большой визитной карточкой, но Грейс определенно ею не обладала. У нее был слишком длинный нос, слишком сильная челюсть и слишком решительный подбородок. Волосы у нее были прелестного цвета, цвета свежих абрикосов, и ниспадали длинными вьющимися волнами почти до талии, а из-за россыпи веснушек на лбу и скулах она походила на Пеппи Длинныйчулок. И не в хорошем смысле.

Тем не менее, несмотря на все это, он должен был признать, что в ней было что-то неотразимое. Что-то, чего он никак не мог понять.

Это всегда раздражало его, а теперь, похоже, продолжало раздражать.

Лукас сжал пальцами обрывки письма, которое порвал три дня назад в пивной «У Лео», в баре, где он встретился со своими братьями, Вэном и Вульфом, после того как они развеяли прах их отца с Бруклинского моста.

Все трое получили по письму от отца, и если письма Вэна и Вульфа были похожи на то, что содержалось в его письме, Лукас не мог винить их за последние три дня молчания.

Они, вероятно, делали то же самое, что и он сейчас, гадая, что, черт возьми, они собираются делать дальше. Не то чтобы он сомневался в том, что собирается делать.

Он уважал Ноя Тейта, человека, который усыновил его, Вульфа и Вэна из приюта для мальчиков Святой Марии много лет назад. Но уважение было единственным чувством, которое Лукас позволял себе. Конечно, он ничего другого не чувствовал к этому парню.

Так что нет, Лукас не собирался защищать женщину, которая ему не особенно нравилась, даже ради своего приемного отца. Лукас собирался защитить ее, потому что это была миссия, которую ему поручили, а он еще ни разу не отказывался от миссии. К тому же она гражданская, и не ее вина, что ее муж вел переговоры с рядом международных торговцев оружием и, очевидно, теперь должен этим торговцам кучу денег. Денег, которые он не может вернуть, потому что был мертв.

Но Грейс — не была мертва. И если письмо отца Лукаса было верным, эти дилеры придут за деньгами к ней.

Лукас не мог этого допустить, как бы он ни относился к своему бывшему приятелю или приемному отцу. Неважно, как Лукас относится к ней. Потому что, если она не сможет отдать им денег, они убьют ее. Черт, они все равно ее убьют.

Лукас и сам мог лишить жизни во имя свободы, но он не собирался позволить невинному гражданскому умереть. Если, конечно, она невиновна. Может, она знала о мелких сделках Гриффина? С другой стороны, из того, что Гриффин рассказывал ему об их браке, и из того, что он сам видел, он знал, что это маловероятно.

Грейс Райли интересовало только одно — ее искусство. Все остальное было просто посторонним шумом.

На другой стороне улицы Грейс снова протянула руку, браслеты сверкнули в тусклом зимнем свете, затем обхватила рукой длинные русалочьи волосы и машинально перебросила их через плечо.

Еще одна вещь, которая ему в ней не нравилась. Проклятая женщина никогда не могла усидеть на месте.

Поднялся холодный ветер, серое небо над ним опустилось еще ниже. В воздухе витали снежинки.

Лукас проигнорировал все это, как игнорировал большинство вещей, когда был на разведке. Потому что так оно и было. Разведывательная миссия. Сбор информации о цели, и Грейс — его цель. Он все равно собирался навестить ее перед возвращением на базу, просто чтобы выразить свое уважение и соболезнования по поводу Гриффина, потому что так было правильно. Но потом Лукас получил письмо от отца, и визит вежливости превратился в три дня слежки за ней, изучения ее повседневной жизни. Что она делала, куда ходила. Где она жила. Где она работала. С кем она общалась, обычное дело. Все это было очень обыденно, ничего особенного.

Она жила в крошечной квартирке в Ист-Виллидж, где не было абсолютно никакой охраны, работала три ночи в неделю в местном баре и, судя по ее финансовым данным — которые он взломал с относительной легкостью — платила вымогательскую ренту с военной пенсии Гриффина. У нее было несколько друзей, с которыми она встречалась раз в месяц, чтобы выпить и поболтать в кафе рядом с Центральным парком, или звонила и переписывалась каждые несколько дней — ее телефонные разговоры тоже было относительно легко взломать — но у нее не было парня, судя по всему, что неудивительно, учитывая, что она только недавно овдовела. У нее была семья — мать, — но, судя по записям телефонных разговоров, Грейс с ней вообще не общалась. Кроме того, Грейс тратила большую часть своего жалованья на художественные принадлежности. Другими словами, типичный борющийся художник.

В общем, это была относительно скучная жизнь для относительно скучной женщины.

Не было никаких признаков того, что за ней следят или чего-то еще подозрительного, что было, по крайней мере, благословением, так как Лукас надеялся справиться с кем-то, кто придет за ней без ее ведома. Иметь дело с ней лично было тем, чего он хотел избежать, особенно когда это приведет к болезненным объяснениям, грязным сценам и, вероятно, еще больше задержит его возвращение на базу.

Общение с людьми не было любимым занятием Лукаса. Особенно с истеричными женщинами, и, если бы он мог уйти, не объясняя ей, что Гриффин был предателем, продавая высокотехнологичное оружие людям, с которыми не должны был иметь вообще каких-либо дел, это было бы хорошо.

В кармане мотоциклетной куртки Лукаса зазвонил телефон. Он схватил его и мельком взглянул на экран. Конечно, это Вэн, его старший брат, нарушил молчание последних трех дней. Лукас даже подозревал, что знает, о чем идет речь: о том, чтобы быть одним из директоров «Тейт Ойл».

Проблема заключалась в том, что ему было наплевать на компанию отца, она его никогда не интересовала, и хоть он и согласился стать директором, сейчас он не хотел иметь с ней ничего общего, поэтому оставил сообщение без ответа и положил телефон обратно в карман. Вэн подождет. Сейчас у Лукаса были более важные дела.

Грейс театральным жестом вскинула руки, мужчина, с которым она спорила, медленно покачал головой в ответ. Очевидно, у нее были проблемы, и, возможно, учитывая, что это была художественная галерея, а она была художницей, это имело какое-то отношение к выставке или потенциальной выставке.

Лукас вернулся к информации, которую ему удалось собрать о ней за последние пару дней. Он не мог припомнить, чтобы в ее телефонных записях было что-то, связанное с этой галереей, хотя это не означало, что здесь ничего не происходило. Однако у нее были финансовые трудности, как он мог видеть из ее последних банковских выписок. В основном все ее деньги уходили на художественные принадлежности, которые стоили недешево.

Он прищурился, когда она снова рефлекторным движением перекинула волосы через плечо. Сумасшедшая женщина, что за человек ставит художественные принадлежности поверх еды и коммунальных счетов? Логично было бы, если у нее проблемы с деньгами, переехать из Нью-Йорка куда-нибудь подешевле, а не оставаться здесь.

Не то чтобы его это волновало. Ему было наплевать, что она делает со своими деньгами или со своей жизнью. Единственное, что его заботило, — это то, чтобы она осталась жива, поскольку было совершенно очевидно, что у нее нет средств заплатить людям, которые ее преследуют.

На самом деле, его первоначальным ответом было сомнение в правдивости фактов его отца о Гриффине, тем более, что этот человек был другом и товарищем морского котика, и обвинения, выдвинутые против него, были чертовски серьезными.

Но на следующий день после того, как Лукас получил неожиданное письмо Ноя, в его почтовый ящик пришло письмо с зашифрованным файлом. После запуска программы расшифровки, приложенной в письме, Лукас открыл файл и увидел всю финансовую информацию, фотографии, копии электронных разговоров, копии текстов и все связано с Гриффином. Который, по-видимому, был нанят для работы на человека по имени Чезаре Де Сантис, бывшего владельца «DS Corp.», одного из крупнейших оружейных разработчиков и производителей страны, и который также оказался самым большим врагом семьи Тейт. Когда-то Чезаре и Ной были друзьями, пока все не испортилось, и Ной вдалбливал каждому из своих мальчиков, что однажды Чезаре придет за Тейтами.

Конечно, Чезаре пришел за Гриффином. Он пытался вывезти экспериментальное оружие «DS Corp.» на нелегальный рынок, и Чезаре Де Сантис хорошо заплатил ему за это. Пока Гриффин не был разорван на куски необычно метким ракетным ударом.

На другой стороне улицы Грейс сделала еще один выразительный жест рукой, а потом вдруг, словно услышав резкий звук, повернула голову.

Лукас поймал себя на том, что смотрит прямо в янтарные глаза.

Такого никогда раньше не случалось, цель увидела его прежде, чем он был готов открыться, и он не мог даже подумать о том, что он сделал, чтобы выдать себя.

А потом, словно того, что его заметили, было недостаточно, Грейс ухудшила ситуацию, направившись к входной двери художественной галереи, не оставив ему никаких сомнений в своих намерениях.

Дерьмо.

Она идет, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

* * *

Грейс чувствовала странный зуд в затылке в течение последнего дня или около того, и это ощущение раздражало ее еще до того, как она добралась к Крейгу в его претенциозную галерею в Сохо. Он не позволял ей изменить дату выставки, что еще больше ее разозлило.

Не то, чтобы она действительно хотела изменить даты, просто у нее были реальные трудности с последней частью, над которой она работала, частью, которая свяжет всю ее выставку во едино.

Часть, которую она еще не начала, потому что у нее, казалось, закончилось вдохновение.

Да, и это тоже раздражало. На самом деле, больше чем раздражало. Отсутствие вдохновения приводило ее в крайнее волнение, и она изо всех сил старалась не думать об этом, надеясь, что Крейг хотя бы немного поймет и сдвинет даты, чтобы дать ей передышку.

К сожалению, Крейг ничего не понял.

И это раздражающее покалывание в затылке становилось все хуже, как будто кто-то наблюдал за ней. Как будто за ней следили.

— Я понимаю, что это трудно, — как всегда снисходительно сказал Крейг. — Но расписание такое, какое оно есть. И это повлияет и на многих других художников, ты ведь понимаешь это, не так ли?

На мгновение забыв о своем споре, она резко повернула голову, щурясь сквозь большие зеркальные окна галереи и изучая улицу. Мимо шел непрерывный поток людей, за ними двигалось плотное движение.

Затем она заметила высокую фигуру, одетую в черную байкерскую кожаную куртку и неподвижно стоящую у уличного фонаря. На первый взгляд он выглядел как курьер на байке, и в этом не было ничего подозрительного, но что-то словно ударило ее в живот, инстинкт, который она никогда не подвергала сомнению.

Она прищурилась еще сильнее. Черты его лица были неразличимы, но инстинкт подсказывал ей, что она знает его. Что он знаком ей. И совершенно определенно это он следил за ней.

Гриффин?

Ее пронзил электрический разряд, и она с трудом удержалась, чтобы не произнести его имя вслух, потому что, конечно, это был не Гриффин. Он был мертв уже полгода, и, если этот человек уж точно не являлся ее покойным мужем. Во-первых, он был слишком высок.

Волна горя накрыла ее, как всегда, когда она думала о Гриффине, принося с собой вспышку необоснованного гнева на того, кто, черт возьми, стоял там, напоминая ей о том, о чем она не хотела вспоминать. Ясно, что ей нужно пойти туда, выяснить, кто это и почему он преследует ее, а затем высказать ему все, что она думает.

Крейг продолжал что-то говорить, но Грейс его уже не слушала. Повернувшись к нему, она подняла палец.

— Одну секунду. Я сейчас вернусь.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась прямо к дверям галереи.

Погода на улице была, как обычно, дрянная, ветер хлестал ее кожаный плащ, который она нашла на блошином рынке в прошлом году, и трепал платье с золотой оберткой, которое она купила в комиссионке месяц назад.

Не обращая ни на что внимания, она шагнула прямо в поток машин, уворачиваясь от нескольких машин и не обращая внимания на звук автомобильных клаксонов, все еще щурясь на высокую темную фигуру, стоящую у фонаря и пытаясь понять, кто это может быть, потому что она все еще не могла его разглядеть.

Мужчина не двигался, просто стоял и смотрел, как она подходит, и по мере того, как она приближалась, черты его лица становились все более отчетливыми, выстраиваясь в знакомое лицо.

Глубокий золотой волос, коротко остриженный. Серебристо-голубые глаза. Очень необычная, очень мужественная красота. И холодный взгляд. Холодный, как ледяной ветер, который хлестал ее по лодыжкам.

О да, она знала его. Такое лицо не забывается.

Это был Лукас Тейт, один из приятелей Гриффина и самый красивый мужчина, которого она когда-либо встречала.

Ее гнев растаял так же быстро, как и появился, сменившись легким удивлением. Потому что какого черта Лукас Тейт здесь делает?

Они с Гриффином были хорошими друзьями, и Лукас принимал участие во многих светских мероприятиях, которые они с Гриффином организовывали — вернее, организовывал Гриффин, так как она была не очень общительной. Как бы то ни было, она никогда не понимала, почему Гриффин был другом Лукаса, потому что ее муж был теплым и покладистым, спокойным, хладнокровным парнем, а Лукас… Он был холодным, бесчувственным, явно лишенным чувства юмора и помешанным на контроле. Полная противоположность Гриффину во всех отношениях.

Сначала она подумала, что Гриффина привлекало то, что Лукас был одним из братьев Тейт, приемным сыном одного из самых богатых и влиятельных нефтяных миллиардеров страны, и почему-то Гриффин был ослеплен этим. Вот только Лукас никогда не говорил о своей семье, не показывал денег и вообще не подавал никаких признаков того, что у него есть характер.

Грейс находила его присутствие крайне некомфортным, и не в последнюю очередь потому, что он не только был холоден, но и был самым физически совершенным человеком, которого она когда-либо встречала, факт, который ее натура художника находила абсолютно очаровательным.

Кроме того, в ней была и другая часть, свободная, которая всегда испытывала странное желание иметь с ним дело. Ткнуть в него пальцем. Он был похож на замерзшее озеро, весь из чистого белого льда, на который ей хотелось забраться и проехаться на коньках, прорезать огромные линии, проделать в нем дыры. Копнуть глубже, чтобы увидеть, что под ним.

Наверное, еще больше льда.

Да, так оно и было. Хотя бывали моменты, раз или два, когда она ловила на себе его серебристо-голубой взгляд и видела что-то еще. Что-то, что, как она думала, могло быть реальной, честное слово, эмоцией, хотя она не могла представить, какой именно, но, когда она смотрела снова, все исчезало.

Так или иначе, в последний раз она видела его на похоронах Гриффина, где он произнес самую чопорную в мире речь сочувствия, затем развернулся и ушел, прежде чем она успела сказать хоть слово.

— Лукас? — она медленно остановилась на тротуаре прямо перед ним, все еще потрясенная. — Вот это сюрприз. Что ты здесь делаешь? — а потом, вспомнив покалывание в затылке, она прищурилась. — Это ты следил за мной?

Он стоял совершенно неподвижно, не выглядя ни довольным, ни особенно несчастным при виде ее, изучая ее с отстраненным видом, как будто он был ученым, наблюдающим за экспериментом, в котором не был особенно заинтересован, но все же интересовался результатами.

— Как ты меня заметила? — его голос был глубоким и холодным, как арктические моря.

По спине у нее пробежал холодок, словно кто-то сунул ей за шиворот кубик льда.

Да, теперь она вспомнила, почему ей никогда не нравилось, когда он приходил к ним на ужин или иногда по выходным пил с Гриффином пиво. Его ледяной голос и отстраненность в сочетании с беспокойством, которое, казалось, охватывало ее всякий раз, когда он был рядом. Беспокойство, которое она чувствовала, начинало и сейчас нарастать в ней.

Ей это не нравилось. Ни капельки.

Грейс переступила с ноги на ногу, скрестив руки на груди, стараясь не обращать внимания на знакомое желание просто стоять и смотреть на него, как девочка-подросток на плакат с ее любимой поп-звездой.

— Это было нетрудно. Я выглянула в окно и увидела тебя, — она вздохнула и снова спросила: — Что ты здесь делаешь?

Его прекрасные черты лица не выдавали никаких эмоций, его подбородок был таким совершенным и острым, что казалось, она могла порезаться, если прикоснется к нему. Не то чтобы она собиралась его трогать. Он был как царь Мидас, только не превращал вещи в золото, а замораживал их.

— Никто не может увидеть меня, если я этого не захочу, — он полностью проигнорировал ее вопрос, его взгляд сфокусировался на ней, как лазерный луч. — Как ты это сделала?

Грейс крепче сжала руки, раздражаясь на тот странный эффект, который он всегда производил на нее. Возможно, дело было в том, как он нависал над ней, хотя она не стояла близко к нему. Она не привыкла к тому, что мужчины возвышаются над ней, потому что у нее было добрых пять футов девять дюймов босиком и шесть футов на каблуках. Возможно, все дело было в черной коже, которая облегала его длинное, мускулистое тело, делая его большим, сильным и каким-то опасным.

Тьфу. Она не любила опасность.

— Ну, видимо ты не так сильно старался, потому что это было не очень трудно, — пробормотала она. — Кроме того, не похоже, что миллион парней в черных кожаных костюмах наблюдают за мной через окна, — она нахмурилась. — И ты не ответил на мой вопрос. Ты следил за мной, да?

Он не пошевелился и ничего не сказал, его пристальный взгляд охватил каждый дюйм ее тела, от макушки до подошв черных ботинок викторианского стиля. Взгляд был настолько бесстрастен, словно она была картой, которую он изучал, или набором инструкций, которые он пытался расшифровать.

От этого она почувствовала себя еще более неловко, что, в свою очередь, разозлило ее еще больше.

Она никогда не была хорошенькой и знала это, и ее это устраивало. Но в присутствии такого красивого мужчины, с его сверхъестественными серебристо-голубыми глазами, изучающими ее так пристально, она внезапно осознала все свои физические недостатки. Ее длинный нос и большая челюсть. Ее прищуренные глаза и длинные вьющиеся волосы. Все те вещи, которыми постоянно задирал ее отец и которых она стеснялась.

Да, она не оценила это маленькое напоминание, это точно.

— Не мог бы ты ответить на мой вопрос? — сказала она резче, чем собиралась, и выбросила руку, чтобы подчеркнуть свою мысль. Коллекция золотых, серебряных и бисерных браслетов позвякивала на ее запястье. — Ты следил за мной?

Он не ответил на ее вопрос. Или, по крайней мере, не сразу, его ледяной взгляд продолжал без спешки изучать ее.

Боже, он был так неподвижен, что ей хотелось походить взад и вперед, вылезти из своей кожи, хоть что-то сделать.

— С чего ты взяла, что я следил за тобой? — спросил он спустя минуту.

— Просто предчувствие.

Его светлые брови сошлись на переносице.

— Предчувствие? — он произнес это слово так, словно понятия не имел, что оно означает, да и знать не хотел.

Но к этому времени Грейс потеряла остатки терпения, а у нее никогда не было его много.

— Это как-то связано с Гриффином, да? — так и должно быть. Иначе зачем бы его дружку торчать здесь и наблюдать за ней?

Несмотря на прогресс, которого она достигла за последние полгода, едва она произнесла имя мужа, из-за горя ком застрял у нее под ребрами.

Черт. На самом деле она не хотела, чтобы это касалось Гриффина, потому что меньше всего ей хотелось обсуждать своего мертвого мужа с этой ледяной статуей, которая сейчас маскируется под мужчину. Особенно когда ей нужно было выйти и найти вдохновение для своей последней работы, чтобы уложиться в сроки выставки, которую она запланировала в галерее Крейга.

Ей потребовались месяцы звонков и уговоров, чтобы, наконец, заставить его позволить ей выставить свои работы, и хоть она знала, что это только благодаря каким-то смутным связям ее бабушки и дедушки, ей было все равно. Это будет ее первая выставка, воплощение ее мечты.

Не то, чтобы она рассчитывала продать много картин, потому что, видит Бог, сделать это как художник Манхэттена было почти невозможно. Важно было показать бабушке и дедушке, что они правы, веря в нее, а также показать средний палец ее покойному отцу, который вообще не верил в нее.

Глаза Лукаса слегка сузились, как будто он точно знал, что сделал с ней звук имени ее мужа. И все же, когда он заговорил, в его голосе не было ни капли сочувствия. Ничего, кроме льда.

— Да. Конечно это связано с Гриффином.

Отлично. Что ж, оставалась надежда, что она не будет чувствовать себя паршиво хотя бы один день.

Она вздохнула.

— Ладно, это может подождать…

— Нет, — отрезал он, не колеблясь ни секунды. — Это не может ждать. Мне нужно поговорить с тобой, Грейс.

Глава Вторая

Да. Можно официально заявить: Лукасу действительно не нравилась Грейс Райли.

Она стояла перед ним, скрестив руки на плоской груди, удивительно высокая для женщины и гибкая, а ее янтарные глаза были прищурены.

В ней не было ничего, что могло бы привлечь его, совсем ничего. И все же то чувство, которое охватывало его, было тем же самым, которое охватывало его всякий раз, когда он навещал Гриффина и Грейс, странное притяжение, которое он испытывал к ней.

Она была… золотой. И красной. И оранжевой. И розовой. Как пламя или закат, с ее глазами, длинными, цвета абрикоса волосами, в золотом платье, которое виднелось между краями ее кожаного плаща. Золото на щеках и носу, россыпь веснушек на бледной молочно-белой коже.

Он не понимал, почему его так тянуло к ней, и ему чертовски не нравилось, что она так легко заметила его через окно галереи. Цели не видели его, если он не хотел, чтобы его увидели. По крайней мере, так было, пока она не засекла его, и это его очень беспокоило.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что хочешь поговорить со мной сейчас? — ее голос тоже был странно завораживающим, немного хриплый, и в то же время мягкий, как потертый бархат.

Ему это тоже не нравилось, и он определенно не хотел вести этот разговор. Но тогда, когда она каким-то образом увидела его в окно, и у него не осталось выбора.

Конечно, он мог бы сесть на байк и уехать до того, как она вышла бы ему навстречу, но Лукас никогда в жизни ни от чего не убегал и не собирался делать этого сейчас.

— Сейчас, значит немедленно, — он оглядел улицу, машинально проверяя, нет ли угроз, но ничего не обнаружил. — Нам нужно пойти в более уединенное место.

— Подожди, что? — она снова протянула руку, и браслеты на ее узком запястье зазвенели мягким серебристым звоном. — Я не могу сейчас никуда уйти. У меня встреча с…

— Ну же, Грейс, — ледяным тоном произнес Лукас. У него не было времени на споры, особенно когда речь шла о ее жизни.

Ее прямые золотисто-рыжие брови нахмурились.

— Прости?

Христос. Прошло много времени с тех пор, как ему приходилось иметь дело с гражданскими, и теперь он вспомнил, почему предпочитал службу в армии. С его командой не нужно быть вежливым. Все затыкались и делали то, что им приказывали, и не было никаких проклятых споров.

— Твоя жизнь в опасности, — пояснил он. — Это означает, что у меня нет времени стоять на тротуаре и отвечать на твои вопросы.

Грейс быстро заморгала. Ее рот открылся, потом снова закрылся. Затем она подняла руки и откинула назад массу волос, запустив в них пальцы.

Такие мягкие…

Какого хрена? Почему он думает о ее волосах?

— Моя жизнь в опасности? — повторила Грейс безучастно. — Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

Лукас оторвал взгляд от ее волос и снова посмотрел на улицу, ища более безопасное место, где они могли бы поговорить не на открытом воздухе.

Через несколько зданий от галереи он заметил нечто похожее на бар.

Отлично. Подойдет.

Грейс снова заговорила, но он не слушал. Вместо этого он протянул руку и обхватил ее за локоть.

— Пойдем со мной, — коротко бросил он и повел ее к бару.

Очевидно, он застал ее врасплох, потому что она без колебаний последовала за ним. Всего секунду. Затем она остановилась как вкопанная, и он почувствовал, как по всему ее телу пробежали волны неповиновения.

— Эй. Какого черта ты делаешь?

Да, он не был фанатом гражданских.

Он держал ее за локоть, чтобы ей не пришло в голову убежать или сделать что-нибудь еще более нелепое.

— Мы можем пойти туда и поговорить.

— Но я не хочу никуда идти и говорить. Мне нужно вернуться в галерею и…

Лукас не обращал на нее внимания, продолжая вести ее дальше, незаметно подталкивая за собой. Он продолжал исподтишка осматривать окрестности, отмечая машины и людей, слоняющихся вокруг, включая крыши зданий, так как большинство людей не утруждали себя тем, чтобы смотреть вверх, а быть высоко — стратегическое место, чтобы спрятаться, если вы планируете кого-то убить.

— Лукас, — Грейс попыталась высвободить локоть. — Отпусти меня, черт возьми.

Ладно, ситуация развивалась совсем не так, как он надеялся. Во-первых, она заметила его, чего никто никогда не смог бы сделать, а во-вторых, она вышла и подошла прямо к нему. И теперь, если он не будет осторожен, она устроит сцену и привлечет внимание, чего он определенно не хотел.

Резко остановившись, он повернулся и встретил ее раздраженный взгляд, ни на йоту не ослабляя хватки.

— Прямо сейчас ты — мишень, — сказал он решительно. — И то, что ты продолжаешь спорить со мной, делает дело еще хуже.

— Да, но…

— Мне нужно увести нас куда-нибудь, где я смогу рассказать тебе, что происходит, хорошо? Дальше по улице есть бар, туда я и направляюсь, так что, может, ты замолчишь и позволишь мне отвести тебя в безопасное место?

В ее глазах пылал огонь, горячим янтарным блеском, а губы сжались в тонкую линию. Она явно была недовольна ситуацией.

Что ж, значит, их двое.

— Но лучше бы это было действительно важно, потому что ты меня пугаешь, — сказала она наконец, доказав, что она не совсем глупа.

Он не ответил, главным образом потому, что не хотел больше тратить время, повернувшись к бару и увлекая ее за собой.

Ты должен отпустить ее сейчас же.

Да, наверное, должен. Несколько неохотно, и он не мог понять, почему, так как у него не должно быть никаких чувств по этому поводу, он отпустил ее руку. Она отступила от него, ее рука потянулась, чтобы потереть то место, к которому он прикасался, затем опустила, как будто только сейчас заметила, что делает. На ее щеках заиграл румянец, и она старалась не смотреть на него.

Странно. Почему она покраснела? Не то чтобы это имело отношение к миссии.

Отвернувшись от нее, он продолжил смотреть вперед, осматривая местность в поисках возможных угроз. Она шла в ногу с ним, ее длинные ноги легко подстроились под его шаг.

— Итак, — пробормотала она. — Мы собираемся…

— Не здесь. Я все расскажу тебе в баре.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты хоть раз меня не перебивал, — в ее голосе послышалось раздражение.

— Если ты будешь молчать, мне не придется тебя перебивать, — он бросил прищуренный взгляд на парня через дорогу, наблюдавшего за ними из дверей магазина.

Может, он следит за ними?

— Это было грубо, ты же знаешь, да?

Мужчина неторопливо отвел взгляд, что могло быть притворством, но Лукас так не думал. Особенно учитывая то, как он сейчас оценивающе смотрел на женщину в крошечном платье.

— Мне все равно, грубо это или нет, — они подошли к бару, и Лукас остановился, распахнув перед ней дверь. — Когда речь идет о жизни или смерти, вежливость — последнее, что у меня в списке.

Она бросила на него раздраженный взгляд, но ничего не сказав, вошла в бар. Он последовал за ней, закрыв за собой дверь.

Внутри не было ничего особенного: деревянные стены, обшитые панелями, несколько столиков и красные виниловые табуреты, придвинутые к самому бару. В углу стоял телевизор с хоккейным матчем, за которым сидело обычное количество пьяных и шумных посетителей.

Лукас направился к задней части бара и выбрал столик, откуда хорошо просматривалась дверь. Отодвинув стул, он жестом пригласил Грейс сесть.

— Нам нужно купить выпивку. Тебе хочется чего-то конкретного?

— Скотч со льдом, — ее взгляд блеснул. — Двойной.

На самом деле он не был заинтересован в выпивке, но бармен не позволит им сидеть здесь просто так, поэтому Лукас пошел в бар и заказал скотч, а себе пиво. Потом вернулся к столу, поставил напитки и сел на стул, стоявший спиной к стене.

Грейс облокотилась на стол, а ее волосы падали на одно плечо длинной шелковой занавеской.

— Так в чем дело? Почему ты здесь и почему ты говоришь, что моя жизнь в опасности?

Лукас был очень терпелив. Поскольку он был снайпером, это было его второе имя. Но теперь его раздражала бессмысленность вопроса.

— Я говорю тебе, что твоя жизнь в опасности, потому что это так и есть, — холодно сказал он. — Ты серьезно думаешь, что я бы три дня ходил за тобой по пятам, если бы это было не так?

Ее глаза расширились.

— Значит, ты следили за мной?

Не было причин отрицать это.

— Да, следил.

— Но почему?

— Ты пропустила ту часть, где я сказал, что твоя жизнь в опасности, или просто не слушала меня?

Она нахмурилась и потянулась за стаканом, полным скотча, сделала приличный глоток, затем начала вертеть его в руках.

— Думаю, тебе лучше начать с самого начала. Потому что да, ты говорил мне это дважды, и все же я до сих пор не понимаю, о чем ты говоришь.

Что ж, это его устраивало.

— Перед смертью Гриффин сотрудничал с торговцами оружием, — сказал Лукас, не видя необходимости ходить вокруг да около. — На самом деле, он умер во время важной сделки. Деньги перешли из рук в руки, но Гриффин не организовал доставку. Теперь торговцы оружием злятся, потому что заплатили кучу денег ни за что, и им плевать, что Гриффин мертв. Они считают, что у него их деньги, и они хотят их вернуть.

Глаза Грейс стали очень большими.

— Оружие? — повторила она тихо. — Торговцы оружием?

Лукас уставился на нее, чувствуя, как по коже пробегает раздражение. Обычно люди внимательно слушали, что он говорил, и ему не нравилось повторяться. Конечно, для нее это было шоком, но тем больше причин слушать.

— Да, оружие, — он не позволял собственному мнению его бывшем друге-предателе отразиться в его тоне, и не потому, что у него его не было. Он просто не хотел вдаваться в это сейчас, не с его вдовой. — Человек по имени Чезаре Де Сантис заплатил Гриффину кучу денег, чтобы тот вывел на черный рынок высокотехнологичное оружие. Де Сантис был владельцем «DS Corp.», оружейной компании с крупными правительственными контрактами, но в прошлом году он потерял контроль над компанией, поэтому я предполагаю, что он пытался заработать немного денег, продавая оружие на стороне.

По правде говоря, известие о незаконных махинациях Гриффина стало для Лукаса огромным шоком, поскольку непринужденный Гриффин Райли был последним человеком, которого он выбрал бы для участия в торговле оружием. Хуже того, он понятия не имел о незаконных сделках своего друга. Гриффин был хорошим другом, хорошим парнем, отличным морпехом, и даже сейчас Лукас не мог понять, почему Гриффин решил, что работать на Де Сантиса — хорошая идея.

Единственное, что имело хоть какой-то смысл, — это деньги, но у Лукаса не создалось впечатление, что Гриффин был в нужде. Хотя, возможно, это была просто жадность. Выросший в семье очень богатого человека, Лукас многое повидал в обществе своего отца.

Грейс побледнела, ее взгляд выражал шок.

Более добрый человек дал бы ей время обдумать то, что только что сказал, но Лукас не был добрым человеком. Доброта не спасет ей жизнь, и кроме того, она должна знать, с чем столкнется, и чем быстрее, тем лучше.

— Важно знать, — продолжал он, — что некоторые очень опасные люди хотят получить назад свои деньги, и поскольку ты жена Гриффина, они, вероятно, попытаются получить их от тебя.

Ее лицо стало еще бледнее, и веснушки стали выделяться на фоне пепельного цвета щек. Даже ее маленькие рефлекторные движения прекратились, все тело погрузилось в шоковую тишину.

— Но… у меня нет денег.

— Это не имеет значения, — сказал он неумолимо. — Если ты этого не сделаешь, они используют тебя, чтобы попытаться получить хоть немного от кого-то другого.

Она крепко сжала бокал так, что кончики пальцев побелели. Ее пальцы были очень длинными, очень изящными, и он не мог не заметить этого, хотя понятия не имел, почему.

— Как использовать меня?

— В качестве заложника.

— Но… я не знаю…

— Даже если у тебя нет родственников, готовых и способных заплатить за твое благополучное возвращение, для них это не имеет значения. Им нужны их деньги, и они попытаются вытянуть их у кого смогут.

— Заложника…, - Грейс быстро заморгала. — Извини, но это звучит… безумно. Для начала, Гриффин никогда бы не сделал ничего подобного. Он любил свою работу. Он любил служить своей стране. Я не могу представить его… продающим оружие, ради Бога.

Краска снова прилила к ее щекам, и теперь она явно была в процессе отрицания. Это было прекрасно, он ожидал этого.

Сунув руку в карман кожаных штанов, Лукас вытащил телефон и быстро пробежался по экрану, извлекая текстовые сообщения из файла, который был отправлен ему по электронной почте.

Он положил телефон на стол и подтолкнул к ней.

— Взгляни, если не веришь.

Она снова моргнула, ее нежелание понятно.

— Это текстовые сообщения, Грейс, — он сделал свой тон жестким, не оставляя ей надежды, что может ошибаться, потому что его не было. — Гриффин устраивал тайные встречи с несколькими крупными торговцами оружием. У меня также есть фотографии, где он проводит доставку. И если этого недостаточно для тебя, есть выписки с нескольких банковских счетов, которые были открыты на его имя. Платежи с различных счетов в швейцарских банках. Крупные платежи.

Она не смотрела на телефон. Вместо этого она подняла бокал, осушила его и с преувеличенной осторожностью поставила на стол.

— Мой муж умер, — тихо сказала она. — Ты знаешь это, не так ли?

Лукас нахмурился, не совсем понимая, к чему она клонит, поскольку было совершенно очевидно, что Гриффин мертв.

— Да, конечно, я знаю.

— Прошло шесть месяцев, Лукас. Только шесть месяцев. И теперь ты говоришь мне, что он не был героем, как я думала, что он продавал оружие каким-то опасным людям, и теперь эти люди идут за мной, — она покачала головой и тихо рассмеялась. — Это… смешно. Прости, но у меня нет на это времени, — она отодвинула стул и встала. — Спасибо за выпивку, но мне нужно вернуться к Крейгу и изменить дату выставки, — ее рот, широкий и какой-то завораживающий, изогнулся в слабой улыбке. — Было приятно снова тебя увидеть.

Подождите секунду. Она уходит?

— Грейс, — терпеливо сказал он. — Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что здесь происходит.

— О, я понимаю. Какие-то люди собираются взять меня в заложники или что-то в этом роде. Спасибо за предупреждение, но я уверена, что справлюсь со всем сама, — она уже повернулась к двери бара, плотнее закутавшись в черный кожаный плащ. — Я обязательно дам тебе знать, если возникнут какие-нибудь трудности.

И прежде чем он успел сказать еще хоть слово, она направилась к двери.

* * *

Грейс не хотела оставаться здесь и слушать еще хоть слово, ни единого. Все это не имело никакого смысла. Она только сейчас осознала, что Гриффин мертв, а не просто в командировке, как в прошлом году, не говоря уже о том, что он занимался… оружием или чем-то еще.

Кроме того, она находилась в опасности из-за людей, которые хотели вымогать у нее деньги…

Нет, это безумие. И Лукас Тейт безумен тоже.

— Грейс, — звук его голоса был холодным и ясным. О произнес ее имя с таким авторитетом, что она обнаружила, что остановилась как вкопанная еще до того, как осознала это.

И это определенно бесило. Потому что, если и было что-то, чего она не выносила, так это приказы надменных придурков. Ей надоело расти с отцом, помешанным на контроле. Она не нуждалась в этом ни от кого другого.

На самом деле он ничего тебе не приказывал, так что успокойся.

Успокоиться? Какого черта ей нужно было успокаиваться, когда она и так была совершенно спокойна?

Что ей нужно было сделать, так это идти дальше. Выйди прямо из бара, возвратиться в галерею и посмотреть, сможет ли она уговорить Крейга перенести дату ее выставки. Чего ей не нужно, так это вернуться, сесть и слушать очередную ложь сумасшедшего Лукаса Тейта.

Да ладно, этот человек — точно не сумасшедший.

Грейс сглотнула, глядя на дверь. Затылок чесался как сумасшедший, и она знала, что это потому, что ледяной взгляд Лукаса Тейта в данный момент буравил ее насквозь. И как бы ей не хотелось слушать то, что он собирался сказать, она не могла игнорировать тот факт, что Лукас не только слишком холоден и логичен, чтобы тратить время на ложь, у него также не было причин так поступать.

Что делает все реальным.

Страх твердым круглым камнем собрался у нее в животе, и ей это не нравилось. Поэтому она сделала то, что делала всегда, когда боялась.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо.

Лукас сидел за столом, где она его оставила, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. Его высокая, мощная фигура была так неподвижна, что ледяной взгляд, когда он встретился с ее, не выдавал абсолютно никаких эмоций.

Даже сейчас, когда он перевернул ее мир с ног на голову, его красота поразила ее почти физически. Он был похож на сурового Ангела-воина. Все, что ему было нужно, это пара белых крыльев и пылающий меч, и он мог бы стать дублером Архангела Гавриила.

Ей захотелось швырнуть в него чем-нибудь, отметить как-то, потревожить эту ледяную, совершенную красоту.

— Я знаю, что это трудно слышать, — сказал он бесстрастно. — Я знаю, это шок. Но я не лгу. Каждое мое слово — правда.

Проклятие. Она не хотела иметь с этим дело. Не сейчас. У нее не было времени, не говоря уже об эмоциональной энергии, не тогда, когда ей нужно было закончить работу для выставки.

Это все, о чем ты можешь думать? Твоя выставка? Когда твой покойный муж, очевидно, имел дело с незаконным оружием и твоя жизнь может быть в опасности?

Ну, насчет этого у нее было только слово Лукаса. Не то чтобы она ему не верила, это было просто… дерьмово.

— Сядь, — он кивнул на стул, который она только что освободила. — Нам нужно выяснить, как мы будем с этим справляться.

Грейс ненавидела сдаваться, каждая частичка ее восставала против того, чтобы сделать именно так, как он сказал ей, как хорошей маленькой девочке. С другой стороны, она не была и глупой.

— Ладно, ладно, — она переступила с ноги на ногу, затем потянулась к волосам и перекинула их через плечо, успокаиваясь. — Мы разберемся с этим завтра. У меня есть несколько вещей, с которыми мне нужно разобраться прямо сейчас, и, честно говоря, мне нужно немного пространства, чтобы обдумать все, что ты мне только что сказал. Так как насчет…, - она замолчала, когда Лукас отодвинул стул и плавным, грациозным движением поднялся на ноги. Он обогнул стол и подошел к ней так быстро, что оказался рядом и навис над ней, прежде чем она успела вздохнуть.

Ей тут же захотелось сделать несколько шагов назад, чтобы оказаться как можно дальше от него, но она не собиралась уступать ему дорогу или показывать, что он застал ее врасплох.

— Что ты делаешь? — требовательно спросила она, вынужденная запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Даже с Гриффином ей не нужно было этого делать. Когда она была на каблуках, они с Гриффином были одного роста, и она всегда находила это милым и успокаивающим.

С Лукасом она такого не обнаружила. В нем не было ничего милого или успокаивающего.

— Я не могу заставить тебя сесть и поговорить, если ты не хочешь, — его тон не изменился. — Но я не позволю тебе ходить без защиты.

— Что это значит?

— Это значит, что ты застряла со мной до тех пор, пока те люди не будут нейтрализованы.

Грейс поднесла руку к виску и потерла его, чувствуя, как за глазами начинает пульсировать страшная головная боль.

— Подожди, начнем сначала. Застряла с тобой?

Он отвернулся от нее, оглядывая бар, как будто проверяя, нет ли угроз.

— Ты можешь продолжать делать то, что делаешь, но я не выпущу тебя из виду.

Подождите, что? Не выпустит ее из виду?

— Надеюсь, когда ты это говоришь, ты не имеешь в виду, что собираешься следовать за мной весь день. Потому что если это так, то это не сработает, — Боже милостивый, она не хотела, чтобы он следовал за ней. Она не хотела видеть его рядом с собой, и точка. У нее были дела, и, кроме того, в нем было слишком много такого, что заставляло ее чувствовать себя неловко. И все эти… дела Гриффина не делали ситуацию лучше.

На самом деле, теперь она задумалась, почему Лукас вообще захотел последовать за ней? Что он получит от этого? И как он вообще узнал о Гриффине? Гриффин сказал ему?

Может, тебе стоит поговорить с ним?

Лукас посмотрел на нее сверху вниз.

— Мне все равно, сработает это для тебя или нет. Мне сказали, что ты нуждаешься в защите, и я собираюсь защитить тебя.

— Да, и кто тебе это сказал?

Одна светлая бровь приподнялась.

— Значит, ты все-таки хочешь знать?

Она почувствовала, что краснеет, и это ее разозлило.

— Хорошо. Ты можешь делать, что хочешь, но мне нужно вернуться в художественную галерею, — не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась к выходу из бара, и не дожидаясь, пока Лукас последует за ней. Толкнув дверь, она вышла на тротуар, ледяной ветер хлестал ее под кожаным плащом. Но когда она возвращалась в художественную галерею, то дрожала не от ветра. То покалывание снова щипало ее шею, и ей не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, что это было. Она знала. Он следовал за ней.

Очевидно, когда он сказал, что останется, он имел в виду именно это.

Стараясь не обращать внимания ни на мужчину, ни на ощущение в затылке, Грейс подошла к двери галереи и обнаружила на ней маленькую записку: «Вернусь через час».

О, здорово. Этот день становился все лучше и лучше.

Позади снова не было слышно ни звука, но она знала, что Лукас остановился. Она почти чувствовала его присутствие, плотное и холодное, как куча снега, застрявшая в ветке дерева, готовая упасть на какого-нибудь бедного ничего не подозревающего человека, проходящего под ней.

— Полагаю, ты не хочешь ждать целый час, — его голос был ровным и глубоким, но она не пропустила нотки сарказма в нем.

И это не улучшило ее настроения.

Грейс повернулась и тут же пожалела об этом. Потому что он стоял довольно близко, его рост снова заставил ее почувствовать себя странно. Как будто ее прижали к двери галереи. Ей захотелось протянуть руки, положить их на широкую черную кожу, покрывающую его грудь, и хорошенько оттолкнуть от себя.

Может, тебе так и стоит поступить. Может, тебе стоит посмотреть, так ли он холоден на ощупь, как выглядит.

Эта мысль застала ее врасплох, на секунду у нее перехватило дыхание, а ладони зачесались, и желание сделать это внезапно стало непреодолимым.

Как художник, она беспрекословно следовала своим инстинктам, ее эмоции были творческим двигателем, который питал ее работу. Она следовала за ними, как женщина, восставая против подавляющей атмосферы своего детства, когда ее отец и его настроения были солнцем, вокруг которого вращались все остальные.

Но сейчас в этом порыве прикоснуться к Лукасу было что-то, чему она не доверяла.

Казалось, она испытывала к нему то же самое восхищение, что и всегда, — потребность ткнуть его пальцем, взъерошить. Нарушить это ледяное спокойствие. Посмотреть, была ли это маска или это правда, что он был полностью заморожен насквозь.

Не то чтобы она была заинтересована в этом. Нисколько.

Вместо этого Грейс сунула руки под мышки.

— Нет, — проворчала она. — Я не хочу ждать целый час.

— Тогда мы должны пойти куда-нибудь, где не так людно, — он снова отвел от нее взгляд, оглядел улицу, очевидно, проверяя периметр или что там еще делали такие солдаты, как он.

К ее досаде, он казался совершенно равнодушным к тому, как близко он стоял к ней, что раздражало, учитывая желание, которое охватило ее. Нет, он просто стоял там, словно стена из черной кожи и стройных, твердых мышц. Боже, даже если бы она попыталась толкнуть его, он, вероятно, не пошевелился бы. Он просто стоял бы, как большой, безмолвный камень.

Что-то глубоко внутри нее неожиданно перевернулось, маленькая вспышка жара. То же чувство, что и тогда, когда он взял ее за локоть, — прилив чувств, совершенно несоразмерный с безличным прикосновением. Она не могла понять, что это, поэтому проигнорировала.

Ты уверена, что не знаешь?

Грейс отогнала эту мысль.

— Мы? Мы никуда не идем. Я иду домой.

— Ты можешь идти домой, но нравится тебе это или нет, я иду с тобой.

— Нет, не идешь.

Он не обратил на нее внимания, его внимание было приковано к улице.

— Если ты собираешься идти, то лучше иди прямо сейчас.

— Ты не пойдешь со мной, — она не понимала, почему так упирается. Возможно, от самой мысли о нем в ее маленькой квартирке, крошечной, убогой, в которую она была вынуждена переехать после смерти Гриффина, потому что не могла позволить себе ничего большего. Дом был слишком мал даже для нее, не говоря уже о Лукасе, и даже помимо размера, она разбросала свои художественные принадлежности по всей гостиной, потому что ей пришлось отказаться от студии.

Мысль о том, что он окинет квартиру своим холодным взглядом, увидит картины, прислоненные к стенам, заставила ее съежиться.

Но он, казалось, не слушал ее. Он снова замер, сосредоточившись на чем-то на улице, и Грейс почувствовала, что вокруг него нарастает опасное напряжение. Смертельная энергетика, от которой волосы на затылке встали дыбом.

Что-то было не так, она чувствовала это. Тишина вокруг него отличалась от той, что была раньше. Тишина, которая наступает перед самым землетрясением или извержением вулкана.

— Что это? — она выпалила прежде, чем смогла остановиться.

Он повернул голову так быстро, что было удивительно, почему у не послышался звук удара хлыстом, его взгляд встретился с ее, выражение его лица было таким напряженным, что она не знала, было ли оно ледяным или обжигающе горячим.

— Ничего не говори. Не говори ни слова. Сохраняй спокойствие и делай, что я говорю.

Затем он протянул руку и во второй раз за день обхватил ее своими длинными пальцами.

Глава Третья

Грейс напряглась, как он и ожидал, но у него не было времени на подобную чушь. В конце улицы он увидел парня, околачивающегося возле газетного киоска. Сначала Лукас подумал, что это попрошайничает какой-то бездомный, но мужчина медленно приближался к тому месту, где стояли они с Грейс, бросая взгляды в их сторону.

И, как будто этого было недостаточно, многолетний опыт шептал Лукасу на ухо, что парень был таким же мутным, как черт, и что Лукасу нужно вытащить Грейс отсюда.

Он всегда прислушивался к этому шепоту и не задавал вопросов. Если парень действительно вел наблюдение, то первым делом Лукас должен был избавиться от него. Но, к сожалению, это была общественная улица, и у него не было с собой TAC-338, плюс полиция не очень любила убийц. Оставалось только увезти Грейс как можно скорее.

Ее глаза расширились, и на этот раз он увидел в них страх. Очевидно, она уловила его напряжение и правильно его истолковала.

Хорошо. Она должна бояться. Может быть хоть так она будет вести себя чертовски тихо и позволит ему сделать то, что он должен сделать, а именно вытащить ее из этой ситуации.

— Мой байк через дорогу, — сказал он. — Итак, мы идем к нему, а потом я хочу, чтобы ты села на заднее сиденье.

Она пошевелилась, и мышцы ее руки напряглись там, где он ее держал.

— Что происходит? Что ты видишь? Могу я…

— Просто следуй моим инструкциям, — оборвал он ее. — Я не хочу привлекать к себе внимание, понятно? Объясню, когда приедем, — он не стал дожидаться ее ответа, просто повернулся, потянув ее за собой, прошел немного по тротуару, а затем пересек дорогу.

На этот раз она не сопротивлялась, но продолжала вертеть головой, словно пытаясь понять, что происходит.

— Смотри вперед, — приказал он. — Если ты начнешь так озираться, то выдашь нас.

Она бросила на него взгляд, который он не смог истолковать, но, слава Богу, послушалась. Он продолжал держать ее за руку, не желая рисковать, чтобы она отстранилась и привлекла внимание, кожа ее пальто была мягкой. Ее мышцы оставались напряженными, пока он ждал перерыва в движении, прежде чем перейти улицу.

Следящий за ними парень, которого он заметил ранее, остановился, чтобы поговорить с кем-то, но он продолжал смотреть в их с Грейс сторону, поэтому Лукас продолжал двигаться, неторопливо, как будто он и Грейс вместе собирались на дневную прогулку.

Он остановился у большого черного «Харлея», на котором предпочитал ездить, отпустил Грейс и остановился, чтобы достать шлем из седельной сумки.

— Надень это, — велел он, протягивая ей.

Она моргнула, пока брала его, посмотрела на него, потом на него.

— А как насчет тебя?

— Я взял с собой только один.

— Но…

— Надень его, Грейс. Нам нужно убираться отсюда.

Ее челюсти сжались, но она сделала то, что он сказал, перекинула через плечо ремешок черной кожаной сумки с бахромой, прежде чем надеть шлем на голову. Ее волосы выглядели нелепо торчащими из-под блестящего черного шлема, длинные красивые красно-золотые пряди развевались на холодном ветру, когда она неловко пыталась сесть на байк. Он машинально протянул ей руку, чтобы помочь, и она так же машинально схватилась за нее.

Однажды на барбекю, куда его пригласил Гриффин, Грейс протянула ему пиво и коснулась его пальцев. Контакт не был преднамеренным, но как только он коснулся ее кожи, он почувствовал, как что-то прошло сквозь него, слабый ток, как статическое электричество. Тогда это его обеспокоило, и поэтому он старался держаться от нее подальше.

Он должен был это помнить. Потому что, когда ее длинные пальцы сомкнулись вокруг его, он почувствовал, как то же самое произошло снова, острая, электрическая дрожь прошла по его телу. Это было так неожиданно и неприятно, что он чуть не отбросил ее руку.

Она никак не отреагировала, все еще пытаясь сесть на байк, и он не мог не заметить, как задралось ее платье, когда она попыталась устроиться поудобнее. Ноги у нее были очень длинные и стройные, в черных колготках и странных старомодных сапогах. На самом деле, весь ее наряд был довольно странным, с кожаным пальто и золотым платьем, которое она носила под ним. Вероятно, одежда из комиссионного магазина, учитывая поношенный вид пальто и слегка потертый подол платья.

Грейс либо любила ходить по магазинам, что, учитывая ее богемный образ жизни, было вполне вероятно, либо у нее не было много денег. А может, и то и другое.

Теперь она повернула голову к нему, шлем скрывал выражение ее лица, и когда она выдернула свою руку из его, он понял, что стоял, глядя на нее слишком долго.

Христос. Какого черта он делает? Сейчас не время стоять здесь, вспоминая барбекю прошлого года и обдумывая ее чертов выбор одежды.

Раздраженный на себя, Лукас вытянул ключи из кармана, потом сел сам.

— Держись за меня, — коротко приказал он, вставляя ключ в замок зажигания и заводя мотоцикл. Двигатель взревел, адреналин хлынул через него, как всегда, когда он слышал этот звук.

Лукас не позволял себе много слабостей, это было слишком опасно, как он уже понял. Но езда на его «Харлее» была одной из них. Было что-то такое в скорости, в ветре на его лице, в земле, пролетающей мимо, что заставляло его чувствовать себя свободным, как никогда.

Только теперь речь шла не о свободе. Речь шла о том, чтобы доставить Грейс в безопасное место.

Ее руки неуверенно опустились на его бедра, и слава богу, что он был одет в кожу, потому что от прикосновения ее ладоней его сердце пропустило удар.

Чего раньше никогда не случалось. Он обладал совершенным физическим контролем над собой. Как один из лучших снайперов в своем деле, он должен был. Он мог замедлить сердцебиение до тридцати ударов в минуту, нажимая на спусковой крючок между ударами сердца, чтобы сделать идеальный выстрел.

Его сердце не билось, когда он этого не хотел, и уж точно никогда не подпрыгивало.

Черт возьми. Он никогда не позволял женщинам добраться до него, не с теми женщинами, которые у него были. Когда ему хотелось секса, он занимался им, выбирая партнерш, которым нравилось, когда им указывали, что делать, которые не возражали против того, чтобы он был главным, и которые ничего не ждали от него после того, как все закончилось.

Иногда, даже когда он хотел секса, он отказывал себе в этом, чтобы сохранить контроль. Отказываясь отдаться на милость своих физических желаний. Никаких желаний, откровенно говоря. Он держался холодным, как лед, и это ему нравилось.

Он не хотел, чтобы его лед подвергался угрозе только потому, что женщина, которая ему даже не нравилась, положила руки ему на бедра.

Считай это проверкой.

Вообще-то, да. Это был идеальный способ думать об этом в таком ключе. Притяжение, которое он ощущал вокруг нее, очарование, странное электричество от ее прикосновения — все это было просто проверкой его контроля. Черт, он был хорош в тестах. Он старался пройти их все с блеском, и этот не будет исключением.

Не обращая внимания на нелепое сердцебиение, Лукас поднял стойку и влился в поток машин, поглядывая в зеркало заднего вида, чтобы проверить, на месте ли часовой. Парень повернул голову в их сторону, наблюдая за ними, и Лукас заметил, как он нахмурился.

Хорошо. Теперь посмотрим, не следует ли за ними кто-нибудь.

Грейс крепче вцепилась в него, пока он мчался сквозь поток машин, ее тело прижималось к его спине, как будто она боялась упасть. Ее жар просачивался сквозь мотоциклетную куртку, заставляя его прежнее легкое раздражение усилиться. Ее длинные ноги были прижаты к его ногам, и если он сосредоточится, то сможет почувствовать другой, более глубокий жар, сосредоточенный на его копчике. Жар между ее бедер…

Кто-то внезапно выскочил перед ним, и ругаясь себе под нос ему пришлось свернуть, чтобы избежать столкновения. Господи, какого черта он сосредоточился на ощущении ее тела, когда должен был сосредоточиться на том, следит за ними кто-то или нет?

Что касается тестов, то ты провалил этот.

Блядь.

Лукасу никогда не приходилось заставлять себя сосредоточиться на работе. Так почему же, черт возьми, он постоянно отвлекался на Грейс, сидящую позади него, ему оставалось только гадать.

Но раздражение не поможет, поэтому он сделал то, что обычно делал со всеми неудобными эмоциями. Он проигнорировал его, как будто ничего не было.

Вместо этого он вернулся к плану, который разрабатывал последние три дня слежки за Грейс Райли. Поскольку уничтожить потенциальных нападавших до того, как она поймет, что опасность ей не грозит, сейчас уже невозможно, то он должен доставить ее в безопасное место. Туда, где ее не найдут.

Самым очевидным местом, не говоря уже о том, что самым безопасным, была его собственная квартира в Сохо, которая была не так уж далеко от галереи, которую она посещала. Конечно, она, скорее всего, не захочет ехать туда немедленно и будет очень недовольна, если он отвезет ее туда без ее разрешения.

И все же, если это было самое безопасное место… С другой стороны, завоевать ее доверие было важно, если он собирался защитить ее должным образом, так что, возможно, возвращение в ее собственную квартиру и объяснение ситуации там было лучшим сценарием, чем в баре.

Как только он объяснит ей, что происходит на самом деле, она поймет, что имеет смысл переехать к нему. Для начала, если бы она оказалась в своей квартире, то могла бы собрать кое-какие вещи и взять с собой. Женщинам, как правило, нравилось иметь при себе свои вещи.

Удовлетворившись планом, Лукас снова посмотрел в зеркало заднего вида, но, похоже, за ними никто не следил. Не то чтобы он ожидал этого. Тот факт, что рядом с картинной галереей был наблюдатель, сказал Лукасу, что тот, кто преследовал Грейс, уже знал о ее передвижениях. Что означало, что они также, вероятно, знали, где она и живет.

Вернуться в ее квартиру было, пожалуй, не лучшей идеей в этом случае, но он не видел никаких угроз в этом районе, пока следил за ней, что означало, что либо никто не следил за квартирой, либо они были очень, очень хорошо от него прячутся.

Как бы то ни было, Лукас не собирался задерживаться в ее квартире. Они вернутся к нему сегодня вечером, и он сможет держать ее там, пока не придумает, что делать с людьми, которые охотятся за ней. Например, выяснить, что за мудак это был.

Движение из Сохо в Ист-Виллидж было небольшим, и им не понадобилось много времени, чтобы добраться до дома Грейс. Он припарковал байк и слез с него, протянув руку, чтобы помочь ей. Но она полностью проигнорировала его руку, соскользнула сама, затем избавилась от шлема, тряхнув своими волосами, которые упали ей на лицо. Ее щеки снова вспыхнули, и она, не глядя на него, пихнула ему шлем, поворачиваясь к входной двери жилого дома. Она не стала его ждать, быстро поднялась по ступенькам и ввела код, чтобы попасть внутрь.

Он прищурился, глядя ей вслед. В чем теперь проблема? Она боялась? Если так, то он не винил ее. Иметь дело с торговцами оружием — это тебе не пикник. Но теперь, когда он здесь, все будет хорошо. Он защитит ее. В конце концов, это была его работа.

Неся шлем, он зашагал за ней, едва успев поймать дверь, прежде чем та захлопнулась за ней, затем последовал за ней к лифтам, которые выглядели так, будто их не обслуживали десятилетиями.

— Ты в порядке? — спросил он, когда она несколько раз нажала на кнопку.

— Я в порядке, — она вцепилась в ремешок сумочки с большей силой, чем это было необходимо.

— Ты плохо выглядишь.

— Ну, это очевидно так и есть. Мне только что сказали, что за мной охотятся террористы, потому что мой муж, очевидно, был торговцем оружием. Как бы ты себя чувствовал?

— Они не террористы, и Гриффин технически не был торговцем оружием. Он был…

— Меня не интересуют технические детали, Лукас, — она по-прежнему не смотрела на него, ее взгляд был устремлен на цифры над лифтом, которые в данный момент отсчитывали до первого этажа. — Все, что меня интересует, — это вернуться домой. Спасибо, что подвез, но думаю, дальше я справлюсь.

* * *

Она не хотела смотреть на него, даже мельком. Главным образом потому, что все ее тело гудело от странной энергии, и она понятия не имела, как с ней справиться. Она думала, что сесть на мотоцикл не составит труда. Нет, она не особенно хотела идти с ним, когда он взял ее за руку, но напряжение, которое собралось вокруг него, каким-то образом усмирило ее сопротивление. Она не сомневалась, что он имел в виду каждое слово, когда приказывал ей молчать и делать то, что ей говорят, заставляя ее чувство самосохранения включиться и сделать именно это.

Черт, ей даже понравилось, как он повел ее через улицу, как будто полностью контролировал ситуацию и не случилось ничего такого, чего бы он не хотел.

Обычно она терпеть не могла, когда кто-то другой брал на себя ответственность — Гриффин, конечно, никогда этого не делал, — но в серьезности Лукаса и в том, как он обращался с ней, было что-то… почти успокаивающее. Как будто не было никаких сомнений в том, что она доверится ему и что она может полностью на него положиться.

Потом была поездка на байке. Она никогда не ездила на мотоцикле, но не была против, хотя садиться на него было чертовски неудобно. До тех пор, пока он не протянул руку, и она не ухватилась за нее, и тогда все внезапно стало намного более неловким.

Потому что именно тогда она почувствовала эту энергию. Как маленькая, локализованная молния, прошипела по ее руке в тот момент, когда его пальцы сомкнулись вокруг ее. Его рука была теплой на ощупь, и контраст с его ледяными манерами был настолько сильным, что она не знала, как это принять.

А потом стало еще хуже, потому что ей пришлось держаться за него. Ей пришлось положить руки на его обтянутые кожей бедра, а когда он влился в поток машин, прижаться к его спине, чтобы не упасть.

Потом все стало очень странно. И тревожно. Потому что в ее сознании он был холоден, и она ожидала, что держаться за него будет все равно что держаться за мраморную статую. Твердый и холодный, как камень. Но это было не так.

Он был горяч, чертовски горяч, весь этот жар просачивался сквозь его мотоциклетную кожу в нее. Также он был твердым — в этом она была права — но это вовсе не было неприятной твердостью. В нем была какая-то твердость, какая-то атлетическая, мускулистая сила, от которой у нее снова зачесались ладони, хотелось прикоснуться к нему, увидеть, действительно ли он такой мускулистый и твердый, каким чувствуется.

От этой комбинации у нее перехватило дыхание, энергия забурлила в ней. Она чувствовала себя взволнованной, как никогда раньше. Ей хотелось остановить мотоцикл, слезть с него и как можно скорее убраться подальше от него.

Но она не могла. Она застряла с ним, мчащейся сквозь поток машин, с ее бедрами, раздвинутыми по обе стороны от его крепких бедер, его жар прижимался прямо между ее ног.

Ты знаешь, что это. Не притворяйся, что не понимаешь.

Грейс сглотнула и сосредоточилась на цифрах над лифтом, а не на голосе в голове. Она не хотела думать об этом, не хотела чувствовать этого, не к нему. Он был другом Гриффина, ради Бога, и, в любом случае, он был не в ее вкусе, конец истории.

Он ничего не сказал, стоя в своей обычной неподвижной позе, но она все равно чувствовала на себе его взгляд.

Она старалась не обращать на него внимания, бормоча про себя благодарственную молитву, когда прозвенел звонок лифта и двери открылись.

— Спасибо, Лукас, — сказала она, входя в лифт и нажимая кнопку, чтобы закрыть двери. — Возможно, мы еще увидимся.

Но он явно не понял намека, потому что вместо того, чтобы развернуться и уйти, как она надеялась, он вошел вместе с ней в лифт и даже нажал кнопку ее этажа.

Ее сердце забилось быстрее, и она почувствовала странное желание выскочить из кабины лифта и подняться по лестнице. Потому что, когда эти двери закроются, она окажется в ловушке в этом крошечном пространстве с… ним.

Дерьмо.

— Я не шучу, ты же знаешь, — она с досадой обнаружила, что отодвинулась к другой стороне кабины лифта, словно хотела увеличить расстояние между ними. — Тебе не обязательно заходить со мной в квартиру. На самом деле, я была бы признательна, если бы ты этого не делал. Я сейчас не в настроении для гостей.

— Я понимаю, — он не двинулся с места, просто стоял, пока закрывались двери. — Но ты, кажется, не понимаешь, что твоя жизнь находится под серьезной угрозой. Поверь мне, я бы не пошел к тебе домой, но ты в опасности, а это значит, что я никуда не уйду, пока эта опасность не будет нейтрализована.

Лифт дернулся и начал подниматься, и Грейс мысленно выругалась, потому что все было так плохо, как она и думала. Казалось, он заполняет собой все пространство своим высоким, худощавым, поджарым телом. И сейчас все отличалось от того, что было раньше. Теперь она знала, каким горячим он был под всей этой кожей и каким твердым. Тогда, на байке, когда она положила руки ему на бедра и прижалась к нему, он чувствовался мужчиной, а не статуей с ледяными глазами или прекрасным ангелом мщения.

Впервые она ощутила его запах, свежий, чистый, с чем-то теплым, вроде кожи или специй. Это было не то, чего она ожидала, и она с ужасом обнаружила, что ей это нравится. Очень сильно.

Энергия, беспокойно двигавшаяся внутри нее, казалось, усилилась.

Грейс прислонилась к задней стенке лифта, стараясь сделать вид, что не пытается увеличить расстояние между ними.

— Ну и что? Ты собираешься просто слоняться вокруг, как телохранитель или типа того?

— Типа того, — он держал шлем в одной руке, его длинные пальцы обхватили щиток, и она поймала себя на том, что смотрит на маленькие белые шрамы на них и ей интересно, как он их получил.

Господи, она сходит с ума?

— А что, если я этого не хочу? — она не смогла сдержать раздражения в голосе. — Разве я не имею права голоса?

— Нет, — это слово было ровным и очень холодным, холод в его взгляде, когда он смотрел на нее, был почти осязаем. — Если только ты не хочешь умереть.

— Ты думаешь, что я дура? — она не собиралась этого говорить, но слова вырвались сами собой, и она тут же пожалела об этом, потому что это прозвучало так, будто ей не все равно, что он о ней думает. Вообще.

Его светлые брови слегка нахмурились, как будто вопрос озадачил его.

— Дура? Нет, я не считаю тебя дурой. Что, черт возьми, заставляет тебя так думать?

Отлично. Теперь она точно почувствовала себя дурой.

— То, как ты на меня смотришь, — в ее голосе прозвучала нотка защиты, и это раздражало. — И то, как ты разговариваешь со мной, словно я ребенок, и игнорируешь все, что я говорю.

Выражение его прекрасного лица не изменилось.

— Не принимай это на свой счет. Я со всеми так обращаюсь.

Это была… шутка? Она честно не могла сказать.

— И как тебе это удается? — сорвалась она. — Держу пари, у тебя много друзей.

— Моя команда не жалуется.

— Значит, я не могу сказать ничего такого, что помогло бы от тебя избавиться.

На секунду его взгляд сосредоточился на ней.

— Я здесь, чтобы защитить тебя, Грейс. Почему ты хочешь избавиться от меня?

Ее щеки запылали, и ей пришлось отвести от него взгляд. Этот пристальный взгляд делал глупые вещи с ее сердцебиением, которые ей не нравились. И это раздражало ее.

— Люди, которые охотятся за тобой, — это часть огромной оружейной цепи, — продолжал он тем же неумолимым тоном. Так движется ледник, медленно, холодно и безразлично. — Они не из тех людей, с которыми хочется связываться. Гриффин забрал их деньги, и теперь они хотят их вернуть, и они сделают все возможное, чтобы получить их. И если это значит взять тебя в заложники, а потом отправить часть тебя обратно нашему правительству в обмен на выкуп, тогда они это сделают.

Страх, сидевший у нее в животе, внезапно превратился в острые ледяные шипы, впиваясь в нее.

— Спасибо за эту маленькую картинку, — сказала она, надеясь, что ее голос прозвучал саркастично и твердо, а не тонко и слабо. — Мне действительно нужно было это услышать.

— Тебе нужно было это услышать, — в этих словах не было сочувствия. — Потому что если ты ни хрена не боишься, то должна бояться.

К счастью, в этот момент лифт звякнул и остановился, двери открылись. Грейс рванулась к выходу, но ее остановила сильная рука Лукаса, загородившая дверной проем.

— Подожди, — приказал он, глубокий, холодный звук его голоса обволакивал ее и заставлял замирать. — Сначала мне нужно проверить коридор.

Он выглянул из лифта, придерживая рукой двери. Затем он вышел и, держа руку на двери, кивнул ей.

Грейс сглотнула, ее сердцебиение ничуть не замедлилось.

Взять тебя в заложники… Отправить кусочки тебя…

Ей не понравилось, как это прозвучало. Нисколько. Боже, во что вляпался Гриффин? Она не могла этого понять. Он всегда был хорошим парнем, добрым, щедрым и заботливым. Так что же заставило его сделать… это?

Может, тебе стоит спросить Лукаса.

Этого разговора она не хотела. Но, похоже, ей придется это сделать.

Выйдя из лифта, она машинально направилась по коридору к своей квартире. Но Лукас снова встал перед ней.

— Я иду первым, — коротко бросил он и, прежде чем она успела что-либо сказать, пошел дальше по коридору.

Грейс не стала спорить. Главным образом потому, что думала, что, возможно, он прав. За ней действительно охотятся. Было ужасно об этом думать и вдвойне ужасно, учитывая участие в этом Гриффина, но Лукас воспринимал это очень, очень серьезно, и она не могла игнорировать это.

Поэтому она ничего не сказала, следуя за высокой фигурой Лукаса, когда он шел по коридору, каждая его линия кричала о смертельной опасности. Да, и это не остановило странное шипящее, вибрирующее чувство внутри нее. То, как он двигался, грациозный и абсолютно уверенный, как хищник, полностью расслабленный в своем окружении. Она находила это… очаровательным.

Лукас остановился перед дверью ее квартиры, что одновременно вызвало раздражение и взволновало ее, потому что теперь стало очевидно, что он действительно следил за ней, а она его не замечала. Иначе откуда бы он знал, где она живет?

— Ключи, — он протянул руку, не глядя, его внимание было приковано к двери, он изучал ее, как будто тайны Вселенной были встроены в дерево.

Грейс нахмурилась и полезла в сумочку за ключом.

— Спасибо, я сама могу открыть дверь.

— Когда я здесь, то нет, — он даже не взглянул на нее, все еще протягивая руку. Он загораживал дверь, и она все равно не смогла бы открыть ее, не оставив ей выбора, кроме как сунуть ключ ему в ладонь.

Он взял его, не поблагодарив, вставил в замок и повернул. Он не сразу открыл дверь. Вместо этого он сунул ей в руки шлем и потянулся за чем-то, что было у него на пояснице. Ее сердце почти перестало биться, когда она увидела, что он достал небольшой пистолет.

Это все реально. Это происходит на самом деле.

— Боже мой! — это прозвучало как шепот, ее голос был хриплым. — Они действительно в моей квартире? — глупо, но она могла думать только о своих картинах и о тысячах часов работы, которые вложила в них. И если бы они были уничтожены, вся эта работа была бы напрасной.

— Замок не взломан, — холодно сказал Лукас. — И никаких следов взлома. Но я осторожен. Жди здесь.

На секунду Грейс ощутила прилив благодарности к нему. Потому что он был таким спокойным, таким холодным, и если все это было на самом деле, то холод и спокойствие были именно тем, чего она хотела. Как в тот момент на улице, когда он взял ее за руку и дал указания. Было что-то очень, очень обнадеживающее в том, как он контролировал ситуацию.

Она ничего не сказала, когда он поднял оружие и открыл дверь, исчезнув в ее квартире и закрыв за собой дверь.

Долгое время царило молчание, и она ждала, глядя на закрытую дверь, во рту пересохло, страх сидел маленьким, твердым комком в животе.

Внезапно дверь распахнулась, и серебристо-голубые глаза Лукаса встретились с ее глазами.

— Все чисто.

Он отступил в сторону, пропуская ее, сдвинул куртку, чтобы убрать оружие, затем забрал у нее шлем.

Грейс шагнула внутрь.

Это была крошечная квартирка, всего одна комната, с кроватью, придвинутой к одной стене, и маленькой кухней, прижатой к противоположной стене. Кроме стола, пары стульев и комода, другой мебели у нее не было. Здесь просто больше не было места, не тогда, когда ее жизненное пространство было полностью занято гигантскими холстами, которые она прислонила к стенам, сложенные друг на друга, чтобы освободить место для самого большого холста. Тот, который был совершенно пуст.

Грейс бросила сумочку у двери, когда в окне рядом с кроватью мелькнула тень.

И вдруг чья-то твердая рука обхватила ее за талию, и она оказалась прижатой к стене, та же самая рука прижала ее к груди. Затем шесть футов два дюйма обтянутых кожей мужских мышц закрыли ей обзор, когда Лукас встал прямо перед ней, каждая линия его тела напряглась и насторожилась.

— Не двигайся, — его голос был холоден как сталь, и все его внимание было обращено на окно. — Даже не дыши.

Глава Четвертая

Она сидела очень тихо, что было хорошо, и не издавала ни звука, что было еще лучше. Похоже, она начала воспринимать все это всерьез.

Его рука лежала у нее на груди, прижимая к стене, но все его чувства были направлены к окну, где мелькнула та тень. Это могло быть что угодно, возможно, птица, но стоило всегда быть начеку. Он не любил сюрпризов, особенно когда они касались жизни гражданских лиц.

Он подождал пару мгновений, пару вдохов, глядя в окно, прислушиваясь. Но ничего не произошло.

Птица. Вот и все.

Повернувшись к Грейс, он встретился с ее широко раскрытыми янтарными глазами. В них был страх, но он не обратил на это внимания. Страх был здоровой реакцией на что-то подобное, и если она боялась, то ей было легче доверять ему.

Рассказать в лифте ей наиболее вероятный сценарий того, что случится с ней, если эти придурки схватят ее так, было не самым добрым шагом, но, как он уже сказал себе, он здесь не для того, чтобы быть добрым.

Он был здесь, чтобы защитить ее, и, если это пугало или смущало ее, пусть будет так. Она должна знать, насколько это серьезно. Потому что так оно и было. Все было очень серьезно.

Грейс моргнула, затем прошлась язычком по нижней губе, и он вдруг понял, что он сосредоточил на этом действии все его внимание, чувствуя себя странно очарованный изгибом ее нижней губы. Ее рот был широким и полным, с почти сочными губами.

Его внимание опустилось ниже, словно он не мог остановиться, к биению ее пульса у основания шеи. Он был частым, и чем дольше он смотрел, тем быстрее кровь бежала под ее бледной, покрытой веснушками кожей.

С чего бы это? Да, ей было страшно, но он был здесь. Он оберегал ее. Он не позволит ей пострадать.

— Тебе нечего бояться, — он поднял на нее глаза, следуя импульсу, которому обычно не следовал. Импульсу утешить. — Я никому не позволю причинить тебе вред.

Она снова моргнула, ее ресницы были красновато-золотыми, а глаза цвета осенних листьев.

— Что это было?

— Эта тень? Возможно, просто птица.

— О, — она сглотнула, и он снова обратил внимание на ее шею, наблюдая за ее движением. — Ты уверен, что это не самолет?

У нее была очень длинная, очень изящная шея. На самом деле, теперь, когда он думал об этом, все в ней было очень длинным и очень элегантным.

— Нет, это определенно была птица.

— Это была шутка, — ее голос звучал немного хрипло. — Ну, знаешь, птица, самолет, супермен.

Какого хрена ты думаешь о том, какая она изящная?

Хороший вопрос, на который у него не было ответа.

— И не очень смешная, — он оторвал взгляд от ее шеи. — По крайней мере, мне не смешно.

Ее рыжеватые брови слегка приподнялись, становясь все более выразительными, когда она нахмурилась.

— Ты когда-нибудь смеешься?

— Не часто, — и действительно было так. Юмор, по его мнению, переоценивали.

— Буду знать, — Грейс многозначительно посмотрела на его руку, лежащую у нее на груди. — Теперь ты можешь меня отпустить.

Да, действительно должен. Тем более что опасность миновала. И все же он обнаружил, что почти не хочет этого. Он почувствовал ее запах, теплый, сухой, слабо сладкий, как яблоневое дерево, оставленное сушиться под жарким солнцем. Ему это нравилось. Это напомнило ему об разведках, которые он проводил вместе с братьями, когда они были еще детьми, после того как их усыновил Ной Тейт и привез на свое ранчо в Вайоминге. Где они отправлялись исследовать тропы Теневой вершины, горы позади ранчо. Иногда они ночевали под звездами и разводили костры, а когда на следующее утро он натягивал одежду, ткань пахла дымом.

Что-то странное шевельнулось в его груди, какое-то чувство, которое он не понимал и не хотел понимать.

Лучше не думать о том, что это было. Лучше вообще не думать о прошлом.

Он убрал руку и отступил назад, давая ей немного места. Стараясь не замечать выражения облегчения, промелькнувшего на ее лице, она быстро прошла мимо него, как будто не могла дождаться, чтобы уйти от него.

Ты напугал ее.

Ну да. Он знал, что так надо. Ну и что? Если бы она не испугалась, то не приняла бы это всерьез. Но так лучше. Он собирался дать ей всего десять минут, чтобы собрать вещи, а потом им придется уйти, потому что они не могли оставаться здесь. В этом он уже был полностью уверен.

Он повернулся, осматривая ее место.

Оно было крошечный и маленький. Стены были выкрашены в белый цвет, но это не меняло общего мрака, не помогало и маленькое окошко, выходящее на стену соседнего здания.

Отсутствию пространства также не способствовал и беспорядок, царящий вокруг. Одежда валялась на комоде у окна, старые кофейные чашки, тарелки и стопки почты покрывали маленький обеденный стол. Стопка потрепанных книг в мягких обложках была беспорядочно отброшена в сторону или, возможно, пнута, чтобы освободить место для серии огромных холстов, прислоненных к стенам. Тюбики и горшки с краской, кисти, губки и прочие художественные принадлежности валялись в беспорядке. Посреди комнаты лежала палитра, а неподалеку от нее кисть, словно кто-то в порыве гнева швырнул ее на пол.

Все это оскорбляло его опрятную, военную сущность, и он с трудом сдерживался, чтобы не начать приводить все в порядок. Вместо этого он бросил шлем на стол и подошел к одному из холстов, чтобы получше его рассмотреть.

На нем был изображен высокий, сильный мужчина, стоявший спиной к зрителю, повернув голову и показывая сильный профиль. Было что-то гнетущее в картине, и не только в цветах, которые в ней использовались, но и в том, как мужчина стоял, сжав руку в кулак, как будто собирался ударить кого-то, тени клубились вокруг него. Фигура казалась огромной, занимая почти все полотно, этюд в черных, угольных и серых тонах.

Лукас нахмурился. Он не мог сказать, почему картина показалась ему угрожающей, но это было именно так.

Чувствуя себя немного неловко, он посмотрел на холст, стоявший рядом.

На картине доминировала еще одна мужская фигура, но ощущение угнетенности отсутствовало. На этой картине мужчина снова стоял спиной к зрителю, положив руки на край раковины. Он смотрел в зеркало перед собой, позволяя зрителю увидеть черты его лица.

Странным пинком стало осознание того, что этот человек — Гриффин.

Лукас уставился на картину, ошеломленный непонятно из-за чего. Рот его друга был изогнут в обычной кривой улыбке, как будто он смотрел на зрителя через зеркало и шутил. Цвета на этой картине были приглушенными и тихими, много голубого и белого, и когда Лукас наклонился, чтобы рассмотреть поближе, он понял, что краска была сильно текстурирована, как будто слои были добавлены поверх друг друга, придавая цветам более глубокий, богатый эффект.

Затем, совершенно неожиданно, Грейс оказалась рядом, почти оттолкнув его с дороги, она схватила раму холста и подняла ее, заставляя ее за другую картину, с изображенным на ней угнетающего вида мужчиной. Как будто ей не понравилось, что Лукас смотрит на нее.

— Прошу прощения, — запоздало пробормотала она, суетясь, схватила другую картину и поставила ее поверх остальных.

Он подавил желание сказать ей, чтобы она прекратила, что он хочет взглянуть на холсты, что было странно, так как он никогда особо не ценил искусство. Не то, чтобы у них было время стоять и смотреть на картины, но какая-то часть его была заинтересована в них. Главным образом потому, что это она их нарисовала.

Какое это имеет значение?

Да, он и сам этого не понял.

— Собирай свои вещи, — приказал он. — Нам нужно убираться отсюда.

Грейс замерла, все еще держа в руках один из массивных холстов, и удивленно повернулась к нему.

— Что? Что значит, нам нужно убираться отсюда?

— Ты не можешь здесь оставаться. Это небезопасно, — и это действительно было так. Здесь было только два выхода, оба из которых были легко доступны, а это означало, что все, что нужно было сделать, чтобы добраться до нее, — это убедиться, что на каждом из них кто-то есть, чтобы она не смогла выйти.

К тому же он заметил, когда проверял место, что замки на окнах мог открыть даже ребенок. И дверь тоже.

Это место было смертельной ловушкой, и она здесь не останется. Его квартира в Сохо была самым логичным местом, чтобы забрать ее, но теперь он не был так в этом уверен. У них был наблюдательный пункт рядом с галереей, а это означало, что они знали о ее делах в этом районе, и это делало пребывание в Сохо проблематичным.

Лучшим решением было бы полностью вывезти ее из города, но он не мог этого сделать. Не тогда, когда он должен был остаться ради Вэна и выполнить свой долг перед «Тейт Ойл». К счастью, у Лукаса было другое место, о котором никто не знал в Гринвич-Виллидж. Лучше всего было то, что он не только обеспечил его последними мерами безопасности, но и то, что отследить его невозможно, так как сделал владельцем подставную компанию, которую основал сам несколько лет назад.

Конечно, можно было отвезти ее в поместье Тейтов на севере штата, где Ной нанял полный штат охранников, но Лукас всегда предпочитал, чтобы все было проще. И чем меньше людей знает, где Грейс, тем лучше.

Она все еще смотрела на него, как будто у него вдруг выросла еще одна голова.

— Что ты имеешь в виду, я не могу остаться здесь?

Лукас подошел к окну и выглянул наружу, осматривая снаружи здание и крошечный переулок рядом с ним.

— Мне действительно нужно повторяться?

— Да, на самом деле тебе чертовски лучше так и сделать, — она осторожно прислонила картину к остальным, затем сделала пару шагов к кровати, расстегнула пояс своего кожаного пальто и сняла его. — Я никуда не уйду, ясно? Для начала, я не могу оставить здесь свои вещи. Не тогда, когда у меня выставка через две недели. И особенно не тогда, когда мне осталось закончить еще одну картину, а я ее, черт возьми, даже не начала, — она бросила пальто на кровать, затем подняла руки и запустила пальцы в волосы, расчесывая длинные пряди абрикосового цвета. Это движение заставило шелковистую ткань платья натянуться на ее груди, облегая стройную фигуру так, что он тут же отвлекся от всего вокруг.

Она не была такой плоской, как он думал. Ее груди были маленькими и высокими, платье подчеркивало изгиб ее талии, то, как она стояла, слегка приоткрыло ткань на одном бедре и дало ему возможность увидеть ногу почти до бедра. Под ней были черные колготки, но почему-то его мозг настаивал на том, чтобы отфильтровать черный нейлон и заменить его бледной, молочно-белой кожей, усыпанной веснушками.

Почему ты так на нее смотришь?

Снова отличный гребаный вопрос, и снова он понятия не имел, почему так смотрит на нее. Может быть, потому, что ему нужен был секс? С другой стороны, он старался ни в чем не нуждаться, и у него это очень хорошо получалось. Раздражало то, что он отвлекся. На самом деле, нет, все было гораздо хуже. Он позволил себе отвлечься.

Тогда просто не позволяй этому снова случиться.

Хорошо. Значит, так и будет. Он был чертовым снайпером, лучшим в своем деле, холодным, спокойным и безжалостным. Он не позволял ничему влиять на себя, ничему касаться себя. Ничто не мешало миссии, убийству. И он никогда не позволял этой маске упасть.

Он носил ее так долго, что теперь она стал частью его самого.

И одна простая рыжеволосая женщина не превратит машину, в которой он был, обратно в человека.

Лукас встретился с ней взглядом. Не отводя его. Чтобы она могла точно убедиться, что внутри он состоит из сплошного льда. Он здесь не для того, чтобы быть добрым. Он был здесь, чтобы защитить ее, и если это означало делать то, что ей не понравится, то ей не повезло. Ей придется смириться.

— Знаешь, что я увидел у художественной галереи? — он говорил ровным тоном. — Знаешь, почему нам пришлось уехать в спешке? На улице стоял дозорный. Это значит, что они следили за тобой. И если они последовали за тобой до художественной галереи, они почти наверняка знают, где ты живешь, — она побледнела, но он продолжил. — И поскольку ты вышла ко мне, и тем самым раскрыла меня теперь они знают, что я тоже замешан.

— О, — тихо произнесла она. — Я не знала…

— Конечно. Но нравится тебе это или нет, они знают, что я с тобой, и они узнают, кто я. Что означает, что они также будут знать, что им нужен лучший класс мудаков, если они собираются прийти за нами. Все, что им нужно, это взять с собой пару человек, одного на дверь и одного на окно, и, возможно, еще пятерых, чтобы взять меня, но они могут сделать это, если умные. Здесь нет других выходов, и, если я спущусь, у тебя не будет возможности сбежать.

Она скрестила руки на груди, звеня браслетами.

— Во всех квартирах есть окна и двери. Я не понимаю, как…

— Идея в том, чтобы не подпускать их близко и, если случится худшее, всегда нужно иметь запасной выход, — он сделал паузу, чтобы до него дошло. — Здесь его нет.

Ее челюсть упрямо сжалась, и она переступила с ноги на ногу, явно недовольная ситуацией.

— Так куда ты предлагаешь нам отправиться?

— У меня есть дом за городом. Я сам установил систему безопасности, и она очень надежна. По нему невозможно выйти на меня, поэтому они не смогут найти нас, если мы будем осторожны.

Она снова беспокойно заерзала, ее руки опустились по бокам, эти проклятые браслеты издали серебристый звук. Потом подняла руку и перебросила волосы через плечо.

Женщина была в постоянном движении, и это начинало раздражать до чертиков. Его опасные чувства, и без того натянутые до предела из-за долгого присутствия этой женщины, теперь начали выходить из-под контроля, и то, как она продолжала двигаться, размахивая руками, не делало ситуацию легче.

Разве ты не должен был не подпускать ее к себе?

Он почувствовал, как напряглись его челюсти, и нетерпение пробежало по его телу. Он запер это внутри себя. Жестко.

— Я не могу уйти, — ответила она, поворачиваясь, чтобы посмотреть на холсты, сложенные у стен. — Я не могу оставить все это здесь. Мои работы, мои краски, мои кисти… все.

Не обращая на нее внимания, Лукас снова подошел к окну, чувствуя, как нарастает опасности. Господи, им нужно убираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Он не питал никаких иллюзий относительно своих способностей, никакой ложной скромности. Он был одним из лучших, но даже он был всего лишь человеком, и, если они пошлют армию за Грейс, он не сможет защитить ее в этой дыре.

Снаружи ничего не было, переулок был чист, но это не означало, что там действительно никого не было или никто не наблюдал.

Господи, он не мог больше ждать.

Он повернулся и встретил янтарный взгляд Грейс.

— Мы уходим, — сказал он решительно. — У тебя есть пять минут.

* * *

Пять минут? Собрать работу года? И как она собиралась взять свои холсты, взять все свои художественные принадлежности?

Ответ, конечно, был прост. Она бы не могла. Он просил ее оставить все здесь.

Холодный, твердый комок страха никуда не делся, но теперь к нему присоединились резкие, электрические всплески гнева. Потому что нет, ни за что. Она никуда не пойдет без своих картин.

Встретив его серебристо-голубой взгляд, она вздернула подбородок.

— Через две недели у меня выставка в галерее. Две. Недели. А это? — Она махнула рукой в сторону холстов. — Это мои экспонаты. Я не могу оставить их здесь. Я не оставлю их здесь. Они заняли у меня год, чтобы нарисовать все это, и я не оставлю все это здесь.

Лукас даже не взглянул на холсты.

— Твоя работы не имеют никакого значения, — холодно сказал он. — А твоя жизнь — да.

Электрические разряды превратились в острую вспышку ярости, и она обнаружила, что делает несколько шагов к нему.

— Не смей так говорить, — она не потрудилась скрыть раздражение в голосе. — И не будь таким пренебрежительным. Неужели ты не понимаешь? Моя работа — это моя жизнь.

Его ледяные совершенные черты лица не изменились, полное отсутствие выражения замораживало насквозь.

— Значит, ты вполне будешь счастлива умереть или подвергнуться пыткам из-за куска ткани с краской?

Ее гнев усилился, а в горле застрял ком, давняя и болезненная печаль сковала ее. С тех пор как ей исполнилось тринадцать лет и она наконец набралась смелости показать свою работу отцу, никто не отказывался от нее так категорически.

Он сам был художником, темпераментным, но блестящим, и в детстве она боготворила его. Но годы шли, а его картины не продавались, и он ожесточался, обращая эту горечь на нее. Он бросил один взгляд на ее рисунки и заявил, что они бездарная трата времени и что она должна попробовать что-то, в чем будет хороша. По его словам, она вообще ни в чем не была хороша.

— Да, — отрезала она, начиная злиться. — Для меня так будет лучше.

— У тебя есть четыре минуты, — сказал Лукас, раздражающе спокойным голосом. — Если ты не соберешь свои вещи за это время, я заберу тебя и вынесу отсюда.

Инстинкт подсказывал ей сделать еще один шаг, броситься к нему и крикнуть, что она никуда не пойдет и что, если он ее тронет, она вызовет полицию. Но у нее было чувство, что Лукас Тейт, хладнокровный, спокойный и логичный, просто не обратит на нее никакого внимания и все равно возьмет ее на руки и увезет, нравится ей это или нет.

И это заставило ее запаниковать.

Сделав глубокий вдох, она заставила себя взять себя в руки.

— Мне нужны мои вещи, Лукас, — она изо всех сил старалась говорить ровным голосом. — Как я уже сказала, через две недели у меня выставка, и она очень важна для меня. Это возможность, которая заняла у меня много времени, и я не могу ее упустить, — она сглотнула и сжала кулаки. Его лицо ничего не выражало, идеальные черты ничего ей не говорили. Его взгляд мог заморозить и огонь, и она знала, что он не поймет ее. Он был не из тех, кто разбирается в мечтах и страстях. Он не знал, каково это — хотеть чего-то настолько сильно, что причиняет боль. Годы она боролась за этот шанс, а теперь он был так близко, что она почти ощущала его вкус. И все же у нее не было другого выбора, кроме как попытаться достучаться до него.

— Это моя первая выставка, — продолжала она, четко выговаривая каждое слово. — Это была моя мечта, показать мои работы как художнику, с тех пор как я впервые взяла в руки карандаш. Я работала над этим в течение многих лет, и только теперь у меня есть что-то достаточно хорошее, чтобы показать, — она встретила его ледяной взгляд, желая, чтобы он понял. — Я не могу оставить их здесь. Они слишком важны.

Его взгляд скользнул по холстам, потом снова вернулся к ней.

— Если это так важно, я достану тебе еще холстов и красок. Ты сможешь просто нарисовать еще несколько.

Она чуть не рассмеялась. Нет, конечно, он не поймет. Почему она думала, что он сделает это?

— Я не смогу так нарисовать еще раз. Так не бывает. И даже если бы смогла, я не смогу сделать всю работу года за две недели. Мне осталось написать еще одну картину, а я не знаю, как.

Но Лукас молча смотрел на нее.

— Три минуты.

Под ее гневом, паника исказилась, и она обнаружила, что делает еще один шаг, так что оказалась стоя прямо перед ним. Затем, прежде чем смогла остановить себя, она протянула руку и схватила край его байкерской куртки, жесткая кожа была теплой под ее пальцами.

— Пожалуйста, Лукас, — она посмотрела ему в глаза, светло-голубые с серебром, такие красивые и в то же время такие ледяные. Цвет безоблачного, холодного, идеального зимнего дня. — Я должна забрать всю мою работу. Это обязательно. Я не знаю, что эти люди сделают с ним, если придут сюда. Я не могу все это оставить.

Он просто стоял, словно стена из черной кожи. Неподвижный, как гора, и такой же твердый. Его взгляд даже не дрогнул.

— Две минуты.

У нее перехватило дыхание. Господи, зачем вообще беспокоиться? Отец сделал все, что мог, чтобы разрушить ее мечты стать художником, таким же, как он, а поскольку мать делала все, что он говорил, то никак не помогала. Даже бабушка и дедушка Грейс, которые были единственными, кто поддерживал ее мечту поступить в художественный колледж, когда она была моложе, отступили, когда дело дошло до драки. Гриффин ценил ее искусство, но не очень-то им интересовался, и это ее устраивало, поскольку все, чего она хотела, — это чтобы ее оставили в покое и дали возможность творить.

Все эти люди, которые не понимали… Почему Лукас должен быть другим?

Она могла бы потратить больше времени, пытаясь переубедить его или устроить грандиозную сцену и заявить, что никуда не пойдет. Но она знала, что произойдет, если так поступит, он сделает именно то, что сказал, поднимет ее и вынесет из здания через плечо. Она, конечно, переживет это, но, возможно, не ее гордость.

Нет, как бы ей не хотелось сдаваться, ее единственным вариантом было сделать то, что он сказал, взять свои вещи и пойти с ним. Может быть, если она это сделает, то сможет убедить его вернуться и забрать холсты. Или, черт возьми, он не будет следить за ней круглые сутки, и она даже сможет сама сходить за ними.

Грейс отпустила кожаную куртку и отвернулась, пытаясь скрыть свое разочарование. Всегда было ошибкой давать людям знать, как сильно ты о чем-то заботишься, и это была ловушка, в которую она попадала каждый раз. Ошибка, потому что, конечно, они могут использовать это против тебя позже, использовать как способ манипулировать тобой, получить от тебя то, что им было нужно. Но она так и не научилась скрывать свои эмоции, а потом, когда стала старше, ее собственная упрямая натура отказалась даже пытаться.

— Молчи, — говорила ей мать, когда она была слишком громкой или слишком счастливой. Слишком злой, слишком грустный. Слишком вообще. — Твой отец работает. Он не любит шума.

А когда она была маленькой, то старалась вести себя тихо. Но когда горечь отца начала окрашивать ее жизнь, как полоса черной краски в чистый белый цвет, превращая все в серое, она перестала быть хорошей, тихой девушкой, которая все время держала себя под контролем. Вместо этого она позволила себе быть дикой.

Иногда это было хорошо, но чаще нет. Как сейчас, например.

Теперь она не могла избавиться от ощущения, что ей снова тринадцать, что ее мечты разбиты еще одним безразличным мужчиной.

Схватив сумку, она бросила в нее одежду, даже не обращая внимания на то, что это было. Затем она пошла в ванную за зубной щеткой, задержавшись лишь для того, чтобы смахнуть в сумку остальные туалетные принадлежности, включая свою коллекцию лака для ногтей.

Снова выйдя, она взяла сумку, затем сумочку. Она заставила себя встретить равнодушный взгляд Лукаса Тейта и на этот раз даже не пыталась скрыть ярость.

— Я знаю, что ты пытаешься защитить меня. И я знаю, ты думаешь, что моя жизнь важнее, чем мое искусство. Но без искусства моя жизнь ничего не стоит. Просто помни об этом.

Он посмотрел на нее долгим холодным взглядом, и у нее создалось впечатление, что страстные слова просто отскочили от него.

— Тогда следуй за мной.

А чего ты ожидала? Что он передумает?

Конечно, нет. Потому что никто никогда этого не делал. Она сказала Гриффину, что не хочет, чтобы он снова уезжал, что устала от одиночества, но он не послушал ее. Он вернулся, даже не поговорив с ней об этом. И когда отец отказался принять предложение бабушки и дедушки оплатить для нее колледж искусств, они не стали спорить.

Лукас был просто еще одним в длинной череде людей, которым было наплевать.

Единственным, кто заботился о ней, была она сама, что делало эту ситуацию, где она была во власти чужих решений, гребаным кошмаром.

Она не хотела никуда идти с ним. Ей хотелось кричать в его обтянутую кожей спину и швырять вещи. Или сидеть на полу и не двигаться. Пусть посмотрит, сможет ли он поднять ее и вынести из здания.

Но она ничего этого не сделала. Она молча последовала за ним по коридору к лифту и спустилась на первый этаж. И она последовала за ним туда, где он припарковал свой мотоцикл, села, когда он сказал ей.

И когда он сказал ей держаться за него, она повиновалась. Без слов. Чувство, будто она каким-то образом предала себя, сдавшись.

На этот раз поездка не была захватывающей, и она ничего не почувствовала, когда он припарковался на подземной парковке под белым зданием, а затем повел ее к лифту. Лифт был намного лучше, чем в ее доме, и они поднялись на верхний этаж. Но она не замечала этого.

Когда двери открылись, и она вошла в большое гулкое помещение, ее внимание было приковано к темным полированным половицам под ногами. Она не хотела оглядываться. Ей было все равно.

Только тут она заметила цвета на полу перед собой. Красные, синие, зеленые и золотые тона. Как странно. Как свет сквозь витражное стекло. Она подняла голову, чтобы посмотреть, откуда он здесь, и у нее перехватило дыхание.

Она стояла в длинном сводчатом помещении с высоким потолком с темными балками. Стены были белыми, создавая резкий контраст с темным полом и идеальной поверхностью для света, проникающего через массивные витражи слева от нее. Они тянулись ввысь и вширь, потолок и стена в конце длинной, похожей на галерею комнаты отрезали их, а это означало, что в комнате за той, где она стояла, должно быть, тоже было окно, а также этаж над ней.

Цвета были восхитительны, даже в тусклом сером свете Нью-Йоркской зимы, и она не могла удержаться, чтобы не сделать несколько шагов к ним, с удивлением рассматривая все это. Это было похоже на огромное окно церкви с ангелами и другой религиозной иконографией в стекле.

Остальная часть комнаты была практически пуста, если не считать большого белого дивана и пары кресел. На стенах не было картин, на полу не было ковров, казалось, что витражное окно — это все, что нужно для жизни в комнате.

Она чувствовала, что Лукас стоит позади нее, тишина, исходящая от него, тяжелая и плотная, как черная дыра, высасывающая всю жизнь и тепло. Она проигнорировала его, уставившись на розовое окно и пространство вокруг него.

Здесь было прекрасно, светло. Воздушно. Просто и без излишеств. Она понятия не имела, что такие места вообще существуют, не говоря уже о том, что она могла стоять в одном из них. И что она будет жить в здесь.

Внезапно ей захотелось взять в руки кисть. Для ее красок. Чистый холст. Захотелось так сильно, что было почти больно. Каково это — рисовать в таком месте? Все цвета и яркость перед ней и вокруг нее. Это было бы потрясающе. Она почти чувствовала, как ее душа распрямляется, словно ее запихнули в маленькую темную коробочку и только сейчас выпустили на свободу.

Как странно, что такой бесчувственный и безразличный человек, как Лукас Тейт, живет в месте, полном мира, света и красоты. В этом не было никакого смысла. Она бы выбрала какое-нибудь тяжелое, промышленное место или один из тех гладких, чистых, блестящих пентхаусов, в которых живут только очень богатые.

Он один из очень богатых мужчин, не забывай об этом.

Она тихо вздохнула и попыталась придать лицу спокойное выражение, не желая доставлять ему удовольствие, показывая, как ей нравится это место. Потому что, как бы ни было здесь красиво, у нее до сих пор не было ее холстов. И он все еще был полным ублюдком, даже не понимая, насколько они важны для нее.

— Спальни и пара ванных комнат наверху, справа от тебя, — бесцветным голосом произнес Лукас. — Кухня в конце галереи. Я оставлю тебя самой все осмотреть.

Она обернулась.

— Почему? Куда ты собрался?

К своему удивлению, она заметила, как что-то промелькнуло в его острых голубых глазах. Что-то, что ужасно походило на эмоцию.

— А ты как думаешь? — он приподнял белокурую бровь. — Я принесу твои гребаные холсты.

Глава Пятая

Лукас понятия не имел, зачем ему это надо было, так как сохранность ее картин не имела никакого дела к той опасности, которая угрожала Грейс. Над ней все еще висела угроза ее жизни, независимо от их местонахождения, и пойти и принести ее холсты могло раскрыть их прикрытие. Это шло вразрез со всеми его инстинктами, не говоря уже о логике, вернуться в ее квартиру, просто чтобы забрать несколько картин.

И еще…

Будучи не очень красивой женщиной, она вся сияла, когда говорила ему, как много они для нее значили. Как долго она над ними работала и о какой выставке мечтала. Без искусства ее жизнь ничего не стоит.

Он не понимал этого, ни капельки. Жизнь так драгоценна и сложна, и ее можно отнять в одно мгновение, меньше, чем в одно мгновение. Как может кучка картин когда-либо стоить больше, чем это? Нет, он не понимал этого, и для него оставалось загадкой, почему он сказал ей, что собирается вернуть ее картины.

Тем не менее, он сделал это, отвернувшись и оставив ее стоять в гостиной, по какой-то причине не желая видеть выражение ее лица. Выражение шока, потом удивления, потом чистой радости.

На самом деле, он хотел выбраться оттуда как можно быстрее, спустился на улицу и достал телефон из кармана, чтобы позвонить одному из сотрудников семьи Тейт.

Да, был фургон, который можно было использовать с пользой, и да, была пара других парней, которые ему могли помочь. И самое главное, да, они могли сделать это немедленно.

Лукас знал, что идти самому, вероятно, не очень хорошая идея, так как это свяжет его с Грейс, если кто-то будет следить за ее домом. И все же, опять же по причинам, которые он не мог объяснить, он не хотел, чтобы целая куча людей управлялась с этими холстами, не заботясь о них должным образом.

Как будто тебе не насрать, что она о тебе думает.

Лукас нахмурился, надел шлем и сел на байк. Ну, в какой-то степени ему было не все равно, потому что он нуждался в ее доверии. Но когда он проигнорировал ее мольбы в ее убогой квартирке, в груди возникло какое-то острое чувство, и ему оно не понравилось.

Любое чувство, которое разрушало его сосредоточенность, было плохо как для него, так и для миссии. Так что, конечно, ему пришлось с этим смириться. И если возвращение ее холстов было одним из способов избавиться от этого чувства, то он сделает это.

Звучит как оправдание.

Он отбросил эту мысль. Это не оправдание. Это обеспечивало успех миссии, вот и все.

Примерно через час, успешно проследив за тем, как загружали холсты, и одновременно высматривая, нет ли кого-нибудь в квартире, Лукас направил фургон зигзагообразным путем к своей квартире за городом. Сам он следовал за фургоном на байке, убедившись, что хвостов нет, и велел парням припарковать машину на частной стоянке под многоквартирным домом.

Он был почти уверен, что им удалось забрать холсты Грейс так, что никто их не заметил, хотя не помогало и то, что они были чертовски огромными, и это было ужасно очевидно, когда они таскали их из квартиры, что они делали. Если повезет, любой наблюдатель подумает, что фургон просто везет куда-то картины Грейс, а не доставляет их ей в тайное место.

И даже если бы они это сделали, Лукас был уверен, что они все равно не смогли бы проникнуть в его квартиру. У него была современная система безопасности, плюс несколько различных скрытых выходов, через которые он мог вывести ее, если кто-то каким-то чудом найдет вход.

Ты также можешь позвать на помощь своих братьев.

Лукас отогнал от себя эту мысль, пока люди, которых он нанял, разгружали холсты. Нет, он не нуждался в помощи братьев и не хотел ее. Вэн был командиром «морских котиков» и властным ублюдком, и Лукас не хотел, чтобы он совал свой нос туда, куда не следовало. Лукас был ответственным за эту конкретную миссию, и он хотел остаться во главе ее, и точка. А что касается Вульф… Ну, этот мудак был слишком непостоянным, а Лукас не очень хорошо справлялся с непостоянством. Особенно когда он пытался защитить гражданских.

Нет, он собирался разобраться с этим сам, и ему это нравилось.

Отпустив ребят и их фургон, он сам поднял картины в лифте и перенес в квартиру. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, где Грейс, и, хотя эти парни были сотрудниками «Тейт Ойл», чем меньше людей знали ее местонахождение, тем лучше.

Когда он вернулся в квартиру с портретом Гриффина, Грейс появилась на верхней площадке лестницы, ведущей в спальни. Ее глаза расширились, а широкий рот растянулся в улыбке, которая, как он сказал себе, не произвела на него никакого впечатления. Она бросилась вниз по лестнице, когда он прислонил картину к стене, но не стал дожидаться, пока она заговорит, повернулся и снова направился к лифту.

— Я принесу остальное, — бросил он через плечо. — А ты сама решишь куда их поставить.

— Лукас, подожди, — крикнула она ему вслед.

Но он не стал дожидаться, позволяя дверям лифта за ним закрыться. Она, вероятно, будет благодарна ему, и что-то в ее благодарности тревожило его. Он сделал это не для нее. Все дело в миссии, конец истории.

У него ушло полчаса на то, чтобы забрать все картины с парковки, плюс все ее художественные принадлежности, которые он также приказал парням захватить из квартиры. Вероятно, ей все-таки нужно чем-то заняться, поскольку он не хотел, чтобы она бегала по улице и тем самым выдала свое положение.

К тому времени, как он закончил, свалив все в гостиной, Грейс уже разбирала свои картины, прислоняя их к стенам и рассматривая их, нахмурив свои рыжие брови.

Теперь, когда у него был шанс увидеть их всех, он заметил, что на всех были изображены мужчины, некоторые делали что-то, некоторые просто сидели. Он действительно не понимал искусства, но, глядя на них, он мог оценить время и усилия, которые, должно быть, были потрачены на их создание, поскольку почти каждое полотно было огромным.

Когда Грейс поставила последнюю и отступила назад, Лукас прищурился. Отлично. Его дом был полон армии намалеванных чуваков, и он не был уверен, что ему это нравится.

Она повернулась, лицо ее просветлело, и она подошла к нему. И на этот раз этого было не избежать.

— Спасибо, — просто сказала она и, прежде чем он успел пошевелиться, подошла к нему и обняла.

Он не был поклонником неожиданных объятий или публичных проявлений привязанности. На самом деле ему вообще не нравилось, когда кто-то вторгался в его личное пространство, и уж точно не без его разрешения.

Но он ничего не мог поделать, когда тонкие руки Грейс обвились вокруг его талии, и она положила свою цвета абрикоса голову ему на грудь.

Он замер, потому что почувствовал, как электрический разряд оживил все его нервные окончания. Ее тело было очень теплым, его прикосновение к ее нежному телу отдавалось в нем эхом, как нота в Камертоне.

Блядь. Что это за дерьмо?

Его первым побуждением было оттолкнуть ее, но он не мог сделать этого, не причинив ей боли. Все, что он мог сделать, это стоять там, пока она обнимала его, а часть его самого, которую, как он считал хорошо контролирует, каким-то образом остро ощущала мягкость ее грудей на своей груди. То, как ее роскошные волосы струились по его рукам. Тот сухой, теплый аромат, похожий на яблоневые ветви, с чем-то мускусным и интригующим.

— Спасибо, Лукас, — пробормотала она. — Не знаю, почему ты передумал, но я так рада, что ты это сделал.

Он тоже не знал, почему передумал, но в одном был уверен: она должна перестать его обнимать. Немедленно.

Грейс подняла голову и посмотрела на него, ее сочные губы изогнулись в улыбке, которая не должна была затронуть его, и все же он не мог отвести от нее взгляда. На секунду она просто улыбнулась, в глубине ее глаз блеснул завораживающий золотистый цвет. Затем она моргнула, щеки ее порозовели, и она резко отпустила его, отступив от него так быстро, что чуть не споткнулась.

Он уставился на нее. Что, черт возьми, это было? О, он получил кучу объятий. Ему это не понравилось, но он понимал. Но то, как она отпустила его? Так быстро и так внезапно? Этого он не понял. Не тогда, когда он не двигался и даже не сказал ни слова. Впрочем, с какой стати ему ломать над этим голову, оставалось только гадать. Главное, что она его отпустила.

Она отвернулась, прежде чем он успел что-то сказать, и направилась туда, где он оставил все ее художественные принадлежности.

— В любом случае, — сказала она, как будто продолжая историю, которую только что рассказывала. — Я ценю это. Ты даже не представляешь, насколько. Не могу поверить, что ты забрал все мои кисти и краски.

Ему внезапно стало жарко, что было странно, так как он поддерживал температуру в квартире на уровне шестидесяти восьми градусов. Господи, он не помнил, когда в последний раз ему было жарко или холодно. Не обращать внимания на физические неудобства было его второй натурой, так что сейчас он их не должен был чувствовать.

— Положи их куда хочешь, — коротко сказал он, поворачиваясь к лестнице, ведущей на верхний этаж, в ванную. — Я собираюсь принять душ, — ему определенно нужна была холодная вода. Или тяжелая тренировка, а потом холодный душ.

Ничто так не помогало ему сосредоточиться, как чрезмерная физическая активность.

И это не было отступлением. Нисколько.

Грейс могла бы что-нибудь сказать, но он не стал дожидаться ответа, поднялся по лестнице, достал телефон и связался с другим сотрудником, чтобы организовать доставку необходимых вещей. Он не мог припомнить, когда в последний здесь был, и, хотя содержал его в хорошем состоянии, раз в месяц приходила экономка, чтобы проветрить и почистить, в шкафах не было еды. Грейс явно нужно было поесть.

Когда он закончил с доставкой продуктов, на экране во второй раз за день появился номер Вэна, но Лукас не ответил раньше и не ответил сейчас. Его брат может подождать. Ему надо было кое-что сделать.

Тренажерный зал в квартире был настолько высококвалифицированным, насколько он мог сделать его, все стандартные тренажеры были современными и эффективными. В шкафу нашлось кое-какое снаряжение для тренировок, поэтому он переоделся и приступил к обычной тренировке.

Это помогло. Отчасти.

Но через полтора часа, когда его мышцы уже кричали, он все еще ощущал прикосновение хрупкого тела Грейс, поэтому повернулся к своему любимому тренажеру. Тот, который он использовал, когда ему нужно было выпустить пар и он не мог проехаться на своем байке. Боксерская груша.

Туго натянув на руки боксерские перчатки, он прямо набросился на нее, каждый удар сопровождался глухим стуком, раскачивая на цепи мешок.

По спине струился пот, а в ушах стучал ритм сердца.

Много лет назад, после инцидента с конюшнями, о котором он старался не думать, приемный отец сказал ему, что ему нужен выход для всех опасных эмоций, которые кипели внутри него. Что, хоть он и должен контролировать себя, иногда этого недостаточно. Иногда ему нужно было что-то с ними сделать, выпустить их безопасным способом. Для Лукаса это означало скакать на самой вредной, самой злобной из лошадей по всем горным тропам, скакать быстро, пока и человек, и лошадь не покрылись бы потом. Убедиться, что все эти ужасные эмоции полностью исчезли, ярость, горе и вина, пока он не освободится. Но иногда это не срабатывало, и тогда оставалось только взять ружье и практиковаться в стрельбе по консервным банкам. Это помогало собраться ему, как ничто другое, все фокусировалось до цели и его пальца на спусковом крючке, видя, насколько точно он может попасть. Это было похоже на медитацию.

Когда он, наконец, стал достаточно взрослым, чтобы записаться в армию, он без колебаний, как и его старший брат, подал заявку на обучение в морские котики. Это было тяжело, жестоко, и он наслаждался каждой секундой, наслаждаясь дисциплиной, которая требовалась, наслаждаясь тем, как она давила на него и умственно, и физически. Он закончил обучение с лучшими результатами за последние пять лет, даже лучше, чем Вэн. Но он отказался от командного поста, направившись прямиком на снайперскую подготовку. Ему нужны были сосредоточенность и дисциплина, необходимые снайперу, и он не хотел делать ничего другого. И он до сих пор не хотел.

Он нанес еще один удар по мешку и почувствовал покалывание в затылке.

Безумие, что он так остро ощущает ее присутствие, даже здесь, даже когда выбивает дерьмо из мешка перед собой. Тем не менее, он чувствовал.

— Извини, что прерываю, но у меня вопрос, — тихо сказала Грейс, стоя в дверях.

Он не поднял глаз, сосредоточившись на груше, отведя руку, чтобы сделать еще один хук левой.

— В чем дело?

— Как ты узнал? Я имею в виду о Гриффине?

Не было никаких причин не говорить ей.

— Мой отец умер две недели назад, — сказал он ровным голосом. — он оставил мне письмо. И файл, который включал информацию, которую я показал тебе на телефоне, фотографии, финансовые выписки, переписку, — Лукас нанес еще один удар по груше, и пустота внутри него отозвалась эхом, когда он ударил кулаком по тяжелому брезенту. Он ничего не почувствовал, узнав о смерти Ноя, и это не изменилось. Старику было на него наплевать, и это чувство было взаимным. — В письме говорилось, что ты в опасности и что я должен защитить тебя.

— Твой отец? — голос Грейс был полон шока. — Но… как он узнал?

— Не знаю. Человек, на которого работал Гриффин, — на этот раз правый хук в сторону, — Чезаре Де Сантис. Был врагом отца. Полагаю, отец следил за его незаконной деятельностью.

— Но почему твой отец заботится обо мне? — она казалась искренне озадаченной. — Я видела его только один раз. В тот раз ты пригласил Гриффина и меня на вечеринку в саду.

Лукас не понимал, почему отец проявил такой интерес к одному из служащих своего врага и к жене, которую тот оставил. Он провел последнюю неделю или около того, пытаясь разгадать мотивы Ноя Тейта, и все еще не понимал, почему защита Грейс была так важна.

— Понятия не имею, — Лукас нанес еще один удар, звук его кулака, ударившего по мешку, доставил ему глубокое удовлетворение, которое он всегда находил невозможным описать. — Это не имеет значения. Ты в опасности, я защищаю тебя. Конец истории.

На это она ничего не ответила, но он знал, что она все еще здесь, потому что ощущение ее присутствия распространялось по его спине, как будто электрический ток каким-то образом переместился и теперь сконцентрировался прямо на позвоночнике.

Это отвлекало. Что было полной противоположностью тому, что он пытался сделать здесь.

Наконец Лукас опустил кулаки, его дыхание замедлилось, но не настолько, потому что в последнее время ему приходилось тяжело дышать, и повернулся к двери.

Она должна уйти. Сейчас.

* * *

В тот момент, когда Грейс толкнула дверь спортзала, она поняла, что совершила ошибку.

Лукас, одетый только в тренировочные шорты и майку, стоял перед боксерской грушей, его кулаки врезались в брезент, как отбойные молотки. Его золотистая кожа блестела от пота, майка прилипла к телу, обтягивая самые невероятные мышцы, которые она когда-либо видела в своей жизни. Он посрамил даже Гриффина, а Гриффин был в отличной форме.

Секунду все, на что она была способна, это стоять и смотреть на него. Не в силах оторвать взгляд от того, как светилась его кожа от света, льющегося из окон. Он стал еще больше похож на того сурового Ангела-воина, каким она его себе представляла.

Нет. Это было неправильно. Сейчас он не был похож на небесное существо. Да, он все еще был красив, но это была другая красота. Золотистая кожа и темно-золотистые волосы, широкие плечи и тонкая талия, сильные руки, с силой вонзающие кулаки в боксерскую грушу. Мускулистый и гладкий, как большой кот. Теперь это была грубая, животная красота. Свирепая, сильная и совсем не похожая на холод.

И, возможно, так было еще хуже.

Было что-то в том, как он ударял по мешку с песком, что она не могла понять. Его удары были точными, и все же в окружающей его энергии была какая-то дикость, горячая, неистовая энергия. Его губы растянулись в гримасе, выразительные черты лица были сжаты в жесткие, яростные линии. Как будто мешок был источником всего зла, и он пытался забить его кулаками до смерти.

Вот в чем проблема экстремального холода и экстремальной жары. Иногда их было трудно отличить друг от друга.

Она стояла и смотрела на него, совершенно загипнотизированная, забыв, зачем вообще пришла сюда, поэтому сказала первое, что пришло ей в голову, — вопрос о том, как он узнал о Гриффине.

Объяснение насчет его отца показалось ей странным, поскольку, хоть она и встречалась с Ноем и даже мило побеседовала с ним об искусстве, она не могла даже предположить, почему он поручил своему сыну защищать ее. Даже учитывая связь Гриффина с его врагом.

Это казалось… странным.

То, что Лукас просто взял на себя ответственность, не споря, тоже казалось странным. А может, и нет. Он был солдатом — нет, оставим это, он служил во флоте, что делало его моряком, — и подчиняться приказам — это то, что делают военные.

Тебе лучше убраться отсюда сейчас же.

Лукас нанес еще один удар, и она поймала себя на том, что наблюдает за его гибкой грацией, плавной и элегантной, за гибкостью и расслабленностью его мускулов.

Она все еще не могла поверить, что взяла и обняла его. Ее переполняла такая сильная благодарность за то, что он пошел и принес ее картины. Что не оставит их на растерзание или уничтожение тем, кто охотится за ней, потому что люди, в конце концов, могли уничтожить их. Нет, холсты будут спасены, потому что Лукас решил принести их сюда. И не только их, он привез с собой все ее художественные принадлежности.

По какой-то причине он передумал ради нее, и так как он, казалось, не хотел слышать ее благодарности, она дала ему знать другим способом. Объятиями.

Но как только она обняла его, то поняла, что поступила неправильно. Он оцепенел в ее руках, его мышцы напряглись, он держал себя так неподвижно, словно она обнимал мраморную статую. И то тревожное чувство, которое охватило ее в квартире, когда он прижимал ее к стене, снова охватило ее. Беспокойное и жаркое. Ей захотелось прижать ладони к его груди, надавить на нее, испытать на силу все эти мускулы. Снять черную кожу и посмотреть, как он выглядит под ней.

Что было неправильно. Очень, очень неправильно.

Но она не могла отпустить его достаточно быстро.

Лукас уронил кулаки и повернулся к двери. Несмотря на блеск пота на его коже, он даже не запыхался. Его глаза, казалось, горели ярко-синим огнем, как будто удар кулаком по мешку избавил их от льда.

— Тебе лучше уйти, — коротко сказал он. — Мне нужно закончить тренировку.

Волна жара пробежала по ее телу, и она поняла, что ее щеки тоже пылают, хотя она понятия не имела, почему так сильно покраснела.

— Конечно, хорошо, — она рассеянно провела рукой по волосам. — Мне просто нужно знать… должна ли я что-то делать.

— Оставайся внутри.

— Оставаться внутри? И все?

Он поднял руку и вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Я не могу позволить тебе выйти на улицу и выдать то, что ты здесь. Так что, да, это все, что от тебя требуется.

Грейс нахмурилась.

— Но у меня есть работа. На самом деле, уже сегодня вечером.

— Предоставь это мне. Я разберусь.

— Что значит, разберешься?

— Я имею в виду, что позвоню им и скажу, что ты увольняешься.

Он произнес эти слова так, как будто они ничего не значили, как будто не было ничего особенного в том, чтобы оставить работу, которая была всем, что стояло между ней и необходимостью покинуть ее маленькую квартиру. Ее прежняя благодарность внезапно улетучилась, как вода из треснувшего ведра.

— Что? — у нее было ужасное ощущение, словно ее голос треснул так же, как и ведро. — Я не могу уйти!

Лукас поднял светлые брови, как будто ему не понравился ее тон.

— Понятия не имею, сколько времени у меня уйдет на то, чтобы снять этих людей с твоего хвоста и обеспечить твою безопасность. И пока это не произойдет, ты никуда не пойдешь.

Постепенно понимание всей ее ситуации начало проникать в нее. О реальности ее положения и о том, что оно будет означать. Последние два часа прошли в таком тумане, что у нее не было времени подумать об этом, но теперь…

— Но я не могу уйти, — повторила она, на этот раз тише.

— Значит, пусть дадут тебе неограниченный отпуск?

Она судорожно сглотнула.

— Нет.

— Тогда у тебя нет другого выхода, кроме как подать заявление об уходе.

Грейс открыла рот. Затем закрыла, паника начала обвиваться вокруг ее. Все происходило слишком быстро, и ей это не нравилось.

— Если я уволюсь, у меня не будет денег, — выдавила она. — А если у меня не будет денег, я не смогу платить за квартиру. Какого черта мне тогда делать?

Как обычно, на его лице не отразилось никакой реакции.

— А как же твое пособие?

— Этого недостаточно. И его дают всего год, а это значит, что у меня есть еще только шесть месяцев, — ее паника начала усиливаться.

Когда Гриффин был жив, его жалованья хватало, чтобы содержать их в скромном комфорте, пока она подрабатывала на разных работах, зарабатывая деньги на художественные принадлежности. Но теперь, когда его не стало, ее вдовьей пенсии и собственного заработка едва хватало на оплату счетов, не говоря уже о покупке новых красок.

Она старалась не волноваться, потому что в худшем случае всегда могла работать в баре полный рабочий день. Конечно, у нее не будет времени рисовать, но, возможно, это ненадолго.

Что не помогало, так это воспоминания о ее детстве, о бедности, о том, как ее тащили из штата в штат, когда ее отец брался за временную, часто сезонную работу, которая едва оплачивала аренду и еду, не говоря уже о необходимых ему художественных запасах. «Все это того стоит», — сказал он ей однажды, когда она была маленькой и жаловалась, что не может купить новое платье, которое ей понравилось. — Однажды папа продаст еще несколько картин, — это было до того, как бедность и неуспех сделали его злым и мелочным.

Теперь, став взрослой, она не желала этого, не хотела ни бедности, ни мелочности, но она смирилась бы с тем, что у нее нет денег, если бы это означало, что она может доказать отцу, что он ошибался в ее таланте. Что все это не бездарная трата времени.

— Тогда найди другую работу, — отмахнулся Лукас. — На Манхэттене нет недостатка в барах.

Грейс смотрела на него, на свет, ласково скользящий по его влажной от пота коже, подчеркивая идеальные, скульптурные мышцы. Из-за того, что его майка прилипла к телу, она могла видеть практически каждый кубик его пресса.

Боже, как такой бессердечный ублюдок может быть так чертовски красив? Это было так неправильно.

Он не совсем бессердечный. Он принес твои холсты.

Так оно и было. И все же одним махом он уничтожил все хорошее, что было в ней.

— А как мне найти другую работу, если я не могу покинуть эту квартиру? — она указала, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — Пребывание здесь не помешает приходить моим счетам и мне необходимо будет их все оплатить.

Он замолчал, бросив на нее еще один пронзительный взгляд.

— Как я уже сказал, я со всем разберусь.

— Как?

— Предоставьте это мне, — он уже повернулся к мешку, протягивая руку, чтобы удержать его. — Поговорим об этом позже.

Грейс сглотнула, когда паника сжала ее горло. Ей хотелось подойти к нему и встать между ним и мешком, потребовать, чтобы он объяснил ей, что именно он имел в виду, говоря, что «разберется с этим». Но потрясения дня заставили ее почувствовать себя близкой к слезам, и все, что нужно было сделать, чтобы она все же разревелась, это быть мудаком с ней. Это был бы удар по ее гордости, которого она просто не смогла бы вынести. Кроме того, у нее уже было более чем достаточно потрясений для одного дня, и разругаться с ним было последним, в чем она нуждалась.

Вместо этого она проглотила еще один ком, который застрял у нее в горле.

— Ты чертовски прав, мы еще обязательно поговорим об этом — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. — Мне жаль твоего отца, кстати.

Упоминание о его смерти было настолько случайным, что она поняла это только через пару минут после того, как Лукас рассказал ей. Но потом она вспомнила, что это Лукас. В его устах смерть близкого члена семьи звучала как ничто.

Если только он не был так близок со своим отцом.

Это могло быть правдой, и она могла понять его. С другой стороны, она не настолько любопытна, чтобы спрашивать об этом. Ни в малейшей степени. Это, без сомнения, вскроет ее собственные проблемы с отцом, а она не хотела возвращаться к ним в ближайшее время.

Лукас лишь коротко кивнул в знак согласия, затем опустил голову и поднял кулаки, посылая очередной удар отбойного молотка в грушу перед ним.

Грейс подумала, не показать ли ему средний палец, но потом решила, что это того не стоит. Не тогда, когда он все равно не увидит.

Вместо этого она вздернула подбородок, повернулась и вышла. Оставив его наедине с его дурацкой грушей.

Гава Шестая

Грейс сидела, скрестив ноги, на полу посреди одной из пустых комнат наверху, уставившись на холст, прислоненный к стене перед ней. Комната, вероятно, предназначалась под спальню, но поскольку в ней не было мебели, она превратилась в импровизированную студию.

Она была большой, белой и очень голой, но от полного аскетизма ее спасала верхняя часть огромного витражного окна, которое располагалось в центре гостиной этажом ниже.

Свет проникал сквозь витражи, бросая цветные блики на чистый лист холста. Сверху также были световые люки, пропускавшие больше света, хоть он был не таким теплым, как в красных и золотых витражах. Это был обычный зимний серый, жесткий, тусклый свет, который обычно означал, что в ближайшее время собирается пойти снег.

Она нахмурилась, глядя на холст и вертя в руках кисть. Кисть, которой она еще не пользовалась, главным образом потому, что понятия не имела, что будет рисовать. Как и последние пару месяцев.

Она волновалась. Картина перед ней должна была связать коллекцию воедино, поэтому она хотела, чтобы она была особенной. Она хотела, чтобы эта картина была сильной и мощной. И воплощала собой надежду.

На самом деле, теперь, когда она подумала об этом, это могло стать проблемой. Она просто не чувствовала никакой надежды. Или вдохновения. Или даже творческого настроя.

Она чувствовала тревогу, злость и страх.

Это было безумием, особенно в этом месте, которое было полно света и красок, глубокой тишины и покоя. Но чувство, которое она испытала, когда впервые переступила порог, потребность взять кисть и создать что-то красивое, исчезло и не хотело возвращаться.

Никаких сюрпризов.

Ну, нет, не совсем. Было немного трудно иметь творческий настрой, когда кучка страшных мужиков охотилась за тобой, фактически держа тебя в плену. Конечно, ее камера была прекрасна, но все же это была камера. Она все еще не могла выйти на улицу, посмотреть, сможет ли найти вдохновение в городе, который пульсировал жизнью за стенами квартиры.

Лукас также запретил ей общаться с друзьями и родственниками, поэтому она была полностью изолирована. Семейная часть ее не волновала, не сейчас, когда бабушка с дедушкой умерли, и она не разговаривала с матерью с тех пор, как рассказала Грейс о смерти отца два года назад. Даже когда Гриффин умер.

О, она понимала, почему должна оставаться без связи с внешним миром, но это приводило ее в бешенство, потому что она была бы не прочь связаться со своими друзьями. Лукас разрешал ей переписываться по электронной почте, но только в том случае, если письма сначала отправлялись ему, чтобы он мог переслать их каким-то сложным способом, скрывающим ее IP-адрес. Или что-то такое.

Обычно, занимаясь живописью, она не возражала бы быть отрезанной ото всех, поскольку, как и ее отец, терпеть не могла, когда ее отвлекали от работы и вдохновения.

Но сейчас не было никакого вдохновения, и, сидя здесь, в гулкой пустой квартире, где никто, кроме Лукаса, не знал, где она, она остро ощущала свое одиночество.

В течение последних двух дней, пытаясь встряхнуться, она исследовала свою маленькую тюрьму, заглядывая во все комнаты, включая террасу на крыше, где, казалось, было много растений, кучки диванов и джакузи. Там было потрясающе. На самом деле, все это место было потрясающим. Лукас сказал ей, что когда-то это была старая церковь, переделанная в пару квартир, и что он владеет всем зданием, используя переднюю квартиру как потайной ход, а заднюю он держал пустой, потому что, очевидно, не любил соседей.

Это было довольно большое помещение, особенно по сравнению с ее убогой квартиркой, и она должна была признать, что наслаждалась роскошью мягкой кровати в комнате, которую она выбрала как свою спальню, плюс душ в ванной комнате. Кухня тоже — чистая белая плитка и нержавеющая сталь — была впечатляющей, не то, чтобы она была лучшей поварихой или что-то в этом роде, но это определенно делало варку яйца приятным опытом.

И все же через пару дней она начала сходить с ума.

Сам Лукас почти не появлялся. Он приходил и уходил, казалось, без всякой системы и не говоря ей, чем занимается. В первую ночь она решила, что не хочет с ним разговаривать, чувствуя себя усталой и не в духе, поэтому выбрала себе спальню и заснула довольно быстро.

На следующий день, когда она проснулась, его уже не было, но еда чудесным образом появилась в холодильнике, так что она приготовила себе кофе и завтрак и отправилась на разведку. Она обнаружила, что он оставил инструкции о том, как включать телевизором в телевизионной комнате, которая вела в длинную галерею гостиной, а также, как управлять стерео и другими электронными устройствами. Про замок входной двери была целая страница, что было совершенно бессмысленным, учитывая, что она все равно не может выйти.

Правда, она не смотрела и телевизор. Она провела весь день, расставляя картины в своей новой студии. Лукас вернулся вскоре после этого, кратко проинформировав ее, что действительно подал заявление об уходе ее боссу в баре, где она работала. Кроме того, он заплатил за квартиру еще на месяц вперед и оплатил все ее счета.

Она моргнула, слишком потрясенная, чтобы что-то сказать, и к тому времени, когда она достаточно пришла в себя, чтобы заговорить, он снова ушел.

Она не знала, что делать с тем фактом, что он оплатил ее счета. Или тем, как он рассказал ей о том, что сделал. Не дав ей возможности ни спорить, ни протестовать, что ее очень возмутило.

Она знала, что он делает это не из милосердия. Или по доброте душевной. Он делал это, потому что счета должны были быть оплачены, а она не могла оплатить их сама из-за опасности, в которой находилась. Он был здесь, чтобы защитить ее от этой опасности, и это явно включало в себя обеспечение того, чтобы она не потеряла свою квартиру.

Если бы он был другим мужчиной, ей бы это понравилось. Но он был холодным, как камень, Лукасом Тейтом, и от всего этого ей не было хорошо, только странно.

Грейс уставилась на холст перед собой, но ее мозг отказывался сосредоточиться на нем. По какой-то причине ее мысли постоянно возвращались к прошедшим дням и коротким встречам с Лукасом. Особенно тому дню, где она видела его в спортзале с боксерской грушей.

Да, именно этот образ она никак не могла выбросить из головы.

Его, скользкого от пота и сильного. Наносящего удар за ударом по холщовому мешку, заставляя его раскачиваться на цепи. Плавность его движений, чистая физическая сила в каждом ударе. Полная горячего насилия и мужской силы.

Беспокойство переполняло ее, заставляя встать на ноги и начать ходить взад и вперед перед холстом. Как досадно, что, когда ей требовалось вдохновение для самой важной работы, в голову приходил только он.

Она повернулась и пошла туда, где сложила все свои принадлежности для рисования, наклонившись, чтобы взять блокнот и пару карандашей. Может быть, если она нарисует его, он уйдет из ее головы, потому что, видит Бог, он ей там не нужен.

Вернувшись на середину комнаты, она снова села, открыла блокнот на чистой странице и принялась яростно рисовать. Это продолжалось всего пять минут, прежде чем она, расстроенная, вырвала страницу, скомкала ее и бросила через плечо. Потом она начала снова.

Четверть часа спустя, когда за спиной у нее лежала небольшая кучка скомканных листов, а в голове, как всегда, маячил образ Лукаса Тейта, Грейс наконец выругалась и отбросила блокнот в сторону.

Поднявшись на ноги, она подошла к витражу и заглянула в него. Не то чтобы она могла что-то разглядеть. Пробормотав проклятие, она повернулась и пошла туда, где стоял ее чистый холст.

Рядом стояла картина, на которой она изобразила Гриффина, его кривая улыбка и знакомые темные глаза отражались в зеркале, словно он шутит. Когда она рисовала его, то не знала, что с этим делать. Она просто следовала своему инстинкту. И этот момент оказался очень удачным. Эта улыбка. Веселье, которое ей удалось уловить в его глазах.

Горе охватило ее, заставляя трещины в ее сердце снова заболеть.

Она любила его. Возможно, не так, как следовало бы, но все же это была любовь. Она познакомилась с ним на вечеринке, которую устроила ее подруга, и он был так мил с ней. Очень добрый. Теплый, забавный и холодный. Интерес, который он проявлял к ней, был бальзамом для ее одинокой души, и тот факт, что он был полной противоположностью ее капризному, темпераментному отцу, только делал его еще более совершенным.

— Что ты наделал? — пробормотала она в тишине, глядя на его портрет. — Почему? Ты когда-нибудь думал, чем это может закончиться? Ты когда-нибудь задумывался о том, чем это может закончиться для меня?

Но она знала ответ на этот вопрос. Конечно, он не думал об этом. Гриффин никогда этого не делал. Он всегда был из тех, кто сначала стреляет, потом задает вопросы.

С другой стороны, она никогда не думала, что у него могут быть секреты от нее, но, очевидно, так оно и было.

Она сделала пару шагов к картине, фигура Гриффина нависла над ней. Прошло почти восемнадцать месяцев с тех пор, как она видела его в последний раз, звук его голоса уже начал слабеть в ее голове. Она попыталась вспомнить, когда он в последний раз прикасался к ней, а не обнимал перед тем, как отправиться на последнее задание. Она попыталась вспомнить, когда он в последний раз целовал ее, когда они занимались любовью.

Но она не могла.

Все, что она видела в своей голове, был Лукас Тейт.

Он тебе нравится.

Нет. Ни за что. Нет, не нравится. Конечно, он был красив, и это ее восхищало. Но она была художницей, ей полагалось восхищаться красотой. И это не означало, что она хотела сделать что-то большее, чем просто посмотреть на него.

Кроме того, даже если он и привлекал ее, она не собиралась что-то с этим делать. Во-первых, он не в ее вкусе, а во-вторых, он друг Гриффина. К тому же такие красивые мужчины, как он, не тянутся к таким невзрачным девушкам, как она. Никогда.

— Грэйс, — холодный, глубокий голос Лукаса раздался позади нее, заставив вздрогнуть.

Фантастика. Он должен был прийти и найти ее, когда она будет смотреть на картину своего мертвого мужа, пытаясь выбросить его из своей глупой головы.

Надеясь, что она не покраснела, как девочка-подросток, и все же зная, что так оно и есть, Грейс не обернулась.

— Что? — сердито спросила она, уставившись на картину Гриффина.

— Ты не съела рыбу, которую я купил. Что-то не так?

Он изучал ее привычки в еде?

— Нет. Я просто не люблю рыбу.

— Хорошо. Тогда я позабочусь о том, чтобы достать что-то другое, типа мяса.

— Знаешь, может, стоит спросить меня, чего бы я хотела, прежде чем ты пойдешь покупать еду, — она замолчала, глядя в темные глаза Гриффина, отражавшиеся в зеркале. — Или оплатить за квартиру. Или оплатить все мои счета.

Наступило молчание.

— Твое финансовое положение было для тебя проблемой, — голос Лукаса звучал ближе. — И я решил эту проблему.

По какой-то причине ее сердцебиение участилось, что очень раздражало. У нее не было причин так реагировать на него, и она до сих пор не знала почему.

— Ты решил эту проблему не спросив, нужно ли мне это, — упрямо сказала она. — И я была бы признательна, если бы ты сначала спросил меня.

— Ты бы сказала мне «нет» только потому, что тебе не нравится, когда тебе говорят, что делать. Что не решило бы проблему. Что это?

Грейс обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как он взял один из ее скомканных листков бумаги и развернул его. Листок бумаги с его рисунком.

Вот дерьмо. Ее неудачные рисунки его, боксирующего с грушей, были последними вещами в мире, которые она хотела, чтобы он увидел.

— Дай сюда, — забыв о своем раздражении, она бросилась к нему, пытаясь выхватить из его рук клочок бумаги. Но он был слишком быстр, удерживая его вне ее досягаемости.

— Лукас, — ее дыхание участилось, и она почувствовала, как ее кожа начинает гореть от смущения. Она снова потянулась за бумагой, но он только поднял ее повыше. — Отдай это мне, — она начала задыхаться. — Это личное.

Отлично. Теперь ты сделала из этого большое дело.

Не обращая на нее внимания, Лукас развернул рисунок и уставился на него.

Наступило напряженное, тяжелое молчание.

Карандаш, который она держала в руке, заскрипел, и ей пришлось бороться, чтобы ослабить хватку, прежде чем она сломала бы его. Раньше он не видел ее рисунков. Даже в квартире, которую она делила с Гриффином, она не развешивала их по стенам, держа все свои картины в арендованной студии.

Ей не очень нравятся люди, глядящие на ее работы, хотя она знала, что придется сделать это, если она хотела их выставить, и она, конечно, не хотела, чтобы первый же человек мог раскритиковать ее.

— Это я, — его голос звучал так же пусто, как обычно, но, когда он поднял на нее глаза, в них вдруг появилось что-то, чего она не узнала. Но это не тонкий слой льда делал его взгляд таким острым и холодным. Это было что-то другое. — Это я, не так ли?

В его голосе прозвучала требовательная нотка, как будто для него было жизненно важно узнать это.

Грейс вздернула подбородок, решив не показывать ему своего смущения или внезапной тревоги. Ей было все равно, что он об этом думает. Это был просто глупый рисунок, который все равно был не очень хорош.

— Да, — сказала она, встретившись с ним взглядом. — Так и есть.

— Зачем?

Вопрос прозвучал резко, как удар хлыста, и она чуть не подпрыгнула.

Злясь на себя и на то, что позволила этому подействовать на себя, она протянула руку за рисунком.

— Зачем я тебя нарисовала? Потому что захотела.

Он не отдал его ей. Только продолжал смотреть на нее, и в его глазах мелькнуло что-то непонятное. И, помимо воли, в ней зашевелилось восхищение. Она хотела подойти ближе, увидеть, что таилось в глубине его взгляда. Потому что это была какая-то эмоция, в этом она была уверена.

К счастью, в этот момент он снова посмотрел на рисунок, и его брови сошлись на переносице. Он казался почти загипнотизированным этим, что почему-то делало ее нелепую реакцию на него еще хуже.

Начав раздражаться, Грейс снова взмахнула рукой, чтобы взять рисунок, и на этот раз ей удалось выхватить его из его рук.

Он резко вскинул голову, его взгляд пронзил ее насквозь, пригвоздив к месту.

— Ничего особенного, — услышала она свой голос, слова почему-то сыпались, как зерно из прорехи в мешке с зерном. — Это просто глупые каракули. Это ничего не значит.

— Если это ничего не значит, то почему здесь разбросано еще десять листков бумаги?

Он их пересчитал? Вот дерьмо.

— Потому что я не смогла нарисовать все правильно, ясно?

— Не смогла нарисовать правильно что?

Тебя и твою красоту. Твой жар. Твою искру. Твою силу. Твои контрасты, о которых я не могу перестать думать.

Но она не могла сказать ему этого, просто не могла.

— Твою энергию, — сказала она вместо этого, несколько неуверенно. — В том, как ты бил по боксерской груше, была интересная… энергия, и я хотела посмотреть, смогу ли ее передать.

Его взгляд упал на листок бумаги, который она держала в руках.

— Какую энергию?

Грейс закусила губу. Ей было трудно говорить о своих картинах, главным образом потому, что половину времени она сама не знала, что пытается запечатлеть, пока сама картина не начинала обретать форму. Обычно это было чувство, которое вызывало его, чувство, которое она хотела исследовать. Но на самом деле она не хотела говорить ему об этом, потому что, во-первых, он, вероятно, не поймет, а во-вторых, чувства, которые он разжигал в ней, не были теми, о которых она хотела ему рассказать.

Она даже думать о них не хотела.

— Я не совсем уверена, что могу выразить это словами, — сказала она, наполовину правдиво, глядя на рисунок. Лукас, стоявший с отведенной назад рукой, готовый нанести еще один мощный удар по мешку, его тело напряглось, лицо пылало от сосредоточенности. — Но это то, что я ищу в своих работах в течение последнего года или около того.

— Что именно?

Она подняла на него глаза.

Он стоял недалеко от нее, одетый в поношенные джинсы, облегавшие его стройные бедра, и мягкий на вид черный свитер, поверх которого была наброшена байкерская куртка. Простая, повседневная одежда, которая, казалось, только подчеркивала его сильную мужскую красоту.

Неподвижность, с которой он стоял, в сочетании с этим напряженным, сосредоточенным взглядом, была чем-то совершенно завораживающим, заставляя ее пальцы чесаться, чтобы поставить карандаш на бумагу и начать рисовать его. Посмотреть, сможет ли она уловить его напряженность в неподвижном состоянии, как не смогла, когда он был в движении.

— Что? Ты вдруг заинтересовался искусством? — она не смогла скрыть оборонительную нотку в голосе.

— Меня интересует все, что касается меня, а то, что ты пытаешься нарисовать меня, очевидно, касается и меня.

Выдохнув, она снова скомкала рисунок и кинула его на пол. Она никогда никому ничего не говорил об идее, что изучает свои возможности с помощью картин, даже Гриффину. Не потому, что ей было стыдно или что-то в этом роде, просто она хотела сохранить это для себя. Но теперь, когда ледяной взгляд Лукаса был прикован к ней, она начала смущаться.

— Я думала об идее героя и о том, что значит быть героем, — она махнула рукой на картины, прислоненные к стенам. — Все эти ребята — примеры повседневных героев, и мне понравилась идея исследовать разные аспекты героизма с каждым из них.

Он обвел взглядом комнату, рассматривая различные холсты. Полицейский, прислонившийся к фонарю, на мгновение задумался. Пожарный натягивал куртку, его взгляд был устремлен вверх, на лице застыло мрачное выражение, как будто работа, на которую он отправлялся, была опасной. Гриффин, ее муж, смотрит в зеркало и делится шуткой…

Голубые глаза Лукаса снова пригвоздили ее к месту.

— Я не герой, Грейс. Так Какого хрена ты меня нарисовала?

* * *

Он не совсем понимал, почему мысль о том, что она его нарисовала, так его раздражала. Или почему он хотел знать ее причины. И все же он поймал себя на том, что подталкивает ее к ответу.

Она стояла в луче света, пробивающегося сквозь угол витража, и от этого цвета ее волосы казались ярко-красно-золотыми, а шелковистая ткань туники, в которую она была одета, блестела. В ней было так много цвета, темно-бирюзовая туника контрастировала с прядями волос. Длинные стройные ноги были обтянуты черными леггинсами, ступни босые, ногти на ногах покрыты блестящим золотым лаком.

Она была вся золотая, красная и голубая, взрыв цвета, как фейерверк на фоне мертвого черного неба.

Он не должен был сюда прийти, чтобы просто увидеть ее, и он знал это. Он даже не мог понять, почему он это сделал, только то, что, когда он вернулся после очередного безрезультатного дня попыток найти людей, которые охотились за ней, его необъяснимо потянуло вверх по лестнице в маленькую комнату, которую она называла студией.

Она стояла перед портретом Гриффина, непривычно неподвижная, с водопадом вьющихся волос абрикосового цвета, которые почти достигали поясницы. И тут ему пришло в голову, что он понятия не имеет, зачем пришел, поскольку ему нечего ей сказать. Поэтому он сказал первое, что пришло ему в голову, — о рыбе, черт возьми.

Затем его навязчивая аккуратность проявилась, когда он заметил эти скомканные листы бумаги на полу, и ему пришлось поднять один из них, расправив его, чтобы увидеть, что это. И увидел себя, нарисованного угольным карандашом, готового нанести еще один удар по боксерской груше.

По его спине пробежала горячая волна, и эта картина почему-то повергла его в шок. Как будто она открыла в нем что-то такое, чего он не хотел, чтобы кто-то видел. Что-то глубоко личное и болезненное.

Как она это увидела, не говоря уже о том, что смогла изложить на бумаге, он не знал. Но он хотел выяснить, какого черта она делает, потому что не хотел, чтобы она сделала это снова. Особенно если это как-то связано со всем этим героическим дерьмом. Потому что он не герой и никогда им не был.

— Послушай, если ты не хочешь, чтобы я рисовала тебя, я не буду, — в одной руке она держала карандаш и непрерывно вертела его в пальцах. — Я не знала, что ты…

— Я не об этом спрашивал, — перебил он, не в настроении выслушивать эту чушь. — Отвечай на чертов вопрос. Зачем ты рисовала меня?

Ее глаза были того же цвета, что и превосходный односолодовый шотландский виски, насыщенного, светящегося янтаря, и ее пальцы продолжали вертеть этот гребаный карандаш снова и снова. И он хотел бы, чтобы он не был так чертовски осведомлен об этих крошечных деталях о ней, потому что они сводили его с ума.

Она вздохнула и резко сунула карандаш за ухо. Ее руки поднялись в жесте «стоп». Он заметил, что сегодня на ней не так много браслетов. Всего пара золотых вперемешку с синим бисером и еще один с черным.

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала она. — Не знаю, почему тебя так волнует, почему я тебя рисую, но я скажу. Мне нужно вдохновение для последней части моей коллекции. Что-то, что свяжет все это вместе, — она протянула руку к большому холсту, который оставался пустым последние пару дней. — Мне нужно закончить его до выставки, а я никак не могу начать. Рисование тебя должно было помочь мне понять, что я собираюсь делать.

Он нахмурился.

— А как помогает рисование?

— Это заставляет меня задуматься о том, что я могла бы написать на этом холсте, — она наклонилась, чтобы собрать обрывки бумаги, очевидно, все с изображением его, которые ей не понравились. — В тот день, когда мы встретились в художественной галерее, я собиралась найти вдохновение. Просто погулять по городу и посмотреть на людей, что-то в этом роде. Но, очевидно, я не могу сделать это сейчас, поэтому я должна взять вдохновение там, где могу его найти.

Лукас засунул руки в карманы джинсов, острый разряд электричества, которую он всегда ощущал рядом с ней, снова скользнул под его кожу.

Господи, какого черта он задает ей все эти вопросы? Почему, черт возьми, для него так важно, рисует она его или нет? Словно у него не было других дел, в конце концов. Для начала ему следовало бы связаться с Вэном, потому что прошло уже несколько дней с тех пор, как сидя «У Лео» он в последний раз получил письмо от отца, и был назначен директором «Тейт Ойл энд газ» вместе со своими братьями, и ему, вероятно, следует посмотреть, что за корпоративное дерьмо он должен делать.

Ему также нужно было написать Вульфу, чтобы узнать, что с ним происходит, так как он тоже хранил радиомолчание. То, как он ушел из «У Лео» пять дней назад, так внезапно и без каких-либо объяснений, было немного чертовски тревожным, хотя Вульф связался бы с ним, если бы ему нужна была помощь. По крайней мере, должен был.

Вот только Лукас обнаружил, что не торопится связываться с братьями. Он хотел побольше узнать об этих дурацких картинах, которые только глубже вонзали в него эти разряды.

— Тебе нужно закончить картину? — в его голосе звучали резкие нотки, которые он никак не мог смягчить. — У тебя их уже двенадцать. Конечно, этого достаточно.

Грейс подошла к мусорной корзине в углу, вытряхнула в нее все листки, затем выпрямилась и посмотрела на него так, что он понял: он понятия не имеет, о чем говорит.

— Нет, — сухо ответила она. — Я не могу этого сделать. И нет, я не могу объяснить, почему. Я… упускаю что-то из серии, и я не узнаю, что это, пока не начну рисовать.

Иисус. Значит, эту работу она начинала вслепую. Не имея ни малейшего представления о том, что она делает и в каком направлении двигается. Это была полная противоположность всему, что он делал, и он не хотел даже начинать понимать это.

— Как ты можешь не знать? — потребовал он, не понимая, почему так важно, чтобы она дала ему другую причину, кроме того факта, что все, что она ему сказала, он мог бы использовать, чтобы потенциально лучше защитить ее.

Она перекинула волосы через плечо, и когда расчесывала их пальцами, он заметил, что ногти у нее тоже накрашены. Темно-синим с крошечными золотыми сердечками.

Какого хрена ты обращаешь внимание на ее ногти?

Он понятия не имел.

— Я просто не знаю, — сказала она, как будто это не было большой проблемой. — Это… чувство. Это все, что я могу сказать. Я просто знаю, что серия еще не закончена, и что есть что-то, что поможет мне связать все это вместе. Это придаст всему смысл.

Чувство. Иисус Христос.

— Что тебе нужно для вдохновения? — он услышал свой вопрос, хотя на самом деле это не имело для него никакого значения.

Она отвернулась, оглядывая комнату, как будто действительно искала ответ на вопрос. Затем ее взгляд внезапно вернулся к нему. Ее брови сошлись на переносице, глаза сузились, взгляд стал сосредоточенным.

— Вообще-то, — медленно произнесла она. — Думаю, ты мне понадобишься.

Лукас не часто удивлялся, потому что удивление обычно приводило к смерти, особенно во время миссии. Но теперь он был удивлен. Это чувствовалось, как всплеск холодной воды.

Он напрягся.

— Я?

Теперь она шла к нему, ее пристальный взгляд был знаком ему. В основном потому, что это был тот же самый взгляд, который он использовал, когда фокусировался на цели. Вот только винтовки у нее не было. У нее был только карандаш.

— Да, — она подошла еще ближе, пристально глядя ему в лицо, ее взгляд скользил по нему странно безразличным образом, как будто он был одним из ее полотен. — Да, я думаю, это должен быть ты, — она двинулась влево, все еще глядя на него, и начала кружить позади него.

Мгновенно его шерсть встала дыбом, и он повернулся к ней, годы инстинктов восстали против того, чтобы показывать кому-либо свою спину.

— Что ты делаешь?

Она остановилась и заморгала.

— О, извини. Я… искала, — ее щеки вспыхнули, и он понял, что она стоит совсем близко от него и что он чувствует ее сухой, слегка яблочный запах. — Прости. Дело в том, что я уже несколько недель ищу вдохновения, а ты… можешь им стать.

Его руки зудели от желания прикоснуться к длинной пряди волос, упавшей на одно плечо, посмотреть, такая ли она мягкая, как кажется, и он знал, что если пошевелится, то сделает именно это. Поэтому он держался очень, очень тихо и только спросил:

— Почему я?

Она сжала руки, ее изящные пальцы с красивыми ногтями переплелись.

— Как я и сказала. Это твоя энергия. Плюс… — она заколебалась. — Ты также самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела.

Эти слова поразили его, и, как и все, связанное с Грейс Райли, он понятия не имел почему. Да, он знал все о своей внешности. Она заставляла мужчин и женщин смотреть на него. Когда он был подростком, девушки уделяли ему много внимания, а когда он стал старше, уже женщины уделяли ему много внимания. Другой мужчина мог бы наслаждаться вниманием или даже воспользоваться им, но Лукас этого не делал. Он игнорировал это. Потому что внешность ничего не значит. Меньше, чем ничего. Его внешность не имела ничего общего с тем, как хорошо он выполнял свою работу, и поэтому она не имела для него никакого значения.

Но сейчас, глядя в глаза Грейс, большие и золотистые, он почувствовал, как внутри у него что-то сжалось. Чувство, которое он не мог распознать.

— Внешность — ничто, — он старался говорить холодно и ровно, не обращая внимания на странное ощущение в животе. — Она ничего не значит.

— Ты говоришь, как человек, у которого за всю жизнь не было ни одного дня невзрачности, — слова были едкими, и он не пропустил в них нотки обиды.

Странно. С чего бы ей обижаться?

— Моя внешность не влияет на мою цель, и это все, что имеет значение для меня, — почему он объяснялся? — И если она не влияет на твою способность рисовать на холсте, то не должна иметь значения и для тебя.

Она покраснела и отвела взгляд.

— Да, но мы говорили не обо мне. Мы говорили о тебе, — она снова посмотрела на него. — Знаешь, ты вроде как у меня в долгу.

— В долгу у тебя? За что?

— За то, что запер меня в этой квартире и не выпускаешь.

В нем шевельнулось незнакомое раздражение.

— Мы это уже обсуждали. Это для твоей защиты.

— Да, я понимаю, знаю. Но ты заставил меня уволиться с работы, а потом заплатил все мои счета, не спрашивая.

Нет, он все еще не понимал, почему ее это раздражает. Работа, конечно. Но счета?

— Тогда я сделаю расписку, если это сделает тебя счастливее.

Не то, чтобы ему нужны были деньги. Не тогда, когда в его распоряжении были миллиарды Тейтов. Но если она собирается упрямиться, то он не станет спорить.

Грейс вытащила карандаш из-за уха, затем поднесла его ко рту, зажав кончик маленькими белыми зубками.

— Мне не нужна расписка.

Он не мог отвести глаз от ее губ, от того, как ее полные красные губы сомкнулись вокруг карандаша, когда она задумчиво жевала его.

— Тогда чего же ты хочешь? — его голос показался ему хриплым.

Грейс пожевала еще секунду, потом вынула карандаш изо рта.

— Я хочу, чтобы ты позволил мне нарисовать тебя.

Глава Седьмая

Грейс сидела на полу в гостиной, позволяя холодному серому свету зимнего дня проникать сквозь витражное стекло большого витражного окна, наблюдая, как он становится теплым и золотистым, скользя по ее голым ногам.

Внутри было тепло, главным образом потому, что она наконец поняла, как включить отопление. Очевидно, Лукасу нравилось, когда было холодно, что было неудивительно, но, к сожалению для него, это не нравилось ей. В ее квартире было паршивое отопление, к тому же дорогим, так что роскошь находиться в теплом месте была той, которой она собиралась наслаждаться, пока могла.

Она наклонила голову, разглядывая крошечные цветочки, которые старательно рисовала зубочисткой на ногтях. Нейл-арт был тем, что она делала, когда у нее не было вдохновения писать картины или, когда ей нужно было сделать что-то бессмысленное, чтобы успокоить свой мечущийся мозг, а ее мозг в последнее время много работал. Хорошо, что она захватила с собой небольшую коллекцию лака для ногтей, потому что ей действительно нужно было успокоиться.

Взяв чистую зубочистку, Грейс обмакнула ее в золотой лак и начала рисовать еще более крошечные золотые листочки на стеблях маленьких серебряных роз, пытаясь сосредоточиться на этом, а не на Лукасе, черт бы его побрал, Тейте.

Ей не следовало просить его позировать. Никогда. Просто он продолжал давить на нее, желая узнать, почему она нарисовала его, а затем задавал еще больше вопросов о ее картинах. И конечно, прошли годы с тех пор, как кто-либо проявлял интерес к этому, поэтому она открыла свой большой рот и начала говорить о чувствах, энергии и… и всяких нелепых вещах.

Потом он спросил, что ей нужно для вдохновения, и она посмотрела на него, и это поразило ее, как удар молнии, как это иногда случалось. Что ей нужен именно он. Не для ее большой картины, нет, но он сидел в ее голове, и единственный способ вытащить его — это нарисовать. И, может быть, когда она это сделает, то поймет, что на самом деле хочет написать.

Просить его позировать для нее казалось хорошей идеей в тот момент. Но потом он наотрез отказался, повернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.

Это так взбесило ее, что она швырнула карандаш в его удаляющуюся спину.

Остаток дня он провел вдали от нее, проводя больше времени в спортзале, а затем спустился в подвал квартиры, занимаясь Бог знает чем, и нет, ей не было интересно чем именно.

Сегодня, когда она проснулась, он уже ушел, и у нее был целый день, чтобы сидеть здесь и медленно закипать. И, может быть, немного паниковать, совсем тихо, сама в себе. Потому что дни шли, а она все еще не начала рисовать, а через две недели — нет, уже через полторы — должна была состояться выставка. К тому же Лукас не добился никакого прогресса в поисках людей, преследующих ее — по крайней мере, так он ей сказал, — так что она понятия не имела, что произойдет, если их не найдут к тому времени, когда начнется выставка.

Вероятно, он попытается помешать ей пойти на нее.

Она хмуро посмотрела на ноготь, который в данный момент красила. Если он это сделает, она пнет его по яйцам или напоит снотворным и убежит.

И тогда, возможно, тебя похитят и будут пытать? Хороший план.

Она стиснула зубы. Да, хорошо. Лукас мог быть раздражающим придурком, но здесь, в квартире, она чувствовала себя в безопасности.

И все же она не могла пропустить эту выставку. И она не пропустит. Именно к этому она стремилась с тех пор, как отец научил ее рисовать, и она не собиралась упускать этот шанс из-за того, что за ней охотилась банда торговцев оружием.

О да, и это еще одна причина для раздражения и беспокойства. Лукас не имел никакой информации о том, почему Гриффин занимался незаконной торговлей оружием, и продолжал говорить ей, что это не имеет значения. Это была реальность, с которой нужно было смириться. Она была не согласна с тем, что это бессмысленно обсуждать, так как он все равно не знает мотивов Гриффина, и теперь, когда он мертв, они никогда их не узнают.

Но это не помешало Грейс думать об этом. Это разъедало ее, заставляло вспоминать последние пару лет их брака, искать признаки того, что заставило его думать, что продажа высокотехнологичного оружия Чезаре Де Сантиса была хорошей идеей. Дело было в деньгах или в чем-то еще? Был ли он злым? Или его заставили? Кто-то шантажировал его?

Легче было думать, что его заставили, чем то, что он сам принял такое решение. Особенно когда она не могла не думать о том, что именно она могла что-то сделать, превратив его в предателя.

Ну, ты была не самой лучшей женой в мире, не так ли?

Ее рука слегка дрогнула, нарушая тонкую линию, которую она выводила до этого. Итак, она не была идеальной женой, но у них был хороший брак, не так ли? Они хорошо ладили, чувствовали себя комфортно в обществе друг друга. Да, он часто уезжал, но это было частью его военной службы. Ей это не нравилось, но она смирилась.

Это был не брак. Это была дружба.

Раздраженная направлением своих мыслей, Грейс уставилась на пальцы ног. Нужно нарисовать еще что-нибудь? Или, может быть, начать все сначала, с бабочек или еще чего-нибудь.

Или, может быть, ты должна подумать о том, как ты собираешься решить свою маленькую проблему вдохновения.

Грейс пробормотала себе под нос проклятие, потому что, к сожалению, понятия об этом не имела. Ее муза, если уж на то пошло, была непостоянным созданием, и когда она зацикливалась на ком-то, то не хотела меняться. Даже если бы она не была заключенной в роскошной загородной квартире и за ней не гналась банда мерзких людей, она не была уверена, что смогла бы найти вдохновение где-нибудь еще. Она слишком хорошо знала себя; она не сможет написать ничего другого, пока не поймает его.

Она уставилась на свои пальцы. Как, черт возьми, заставить его согласиться? В любом случае, в чем его проблема? Все, что от него требовалось, — это постоять или посидеть, пока она не сделает набросок. Этого должно быть достаточно, чтобы выбросить его из головы.

Лифт звякнул.

Лёгок на помине.

Грейс не поднимала глаз, сосредоточив внимание на пальцах ног.

— Надеюсь, ты не принес мне еще рыбы. Или, может быть, вместо этого ты нашел торговцев оружием?

Наступила тишина, но это ничего не значило. Лукас мог двигаться бесшумно, как призрак, и иногда она не замечала его присутствия, пока он не заговаривал. И это нервировало.

Пара тяжелых черных ботинок появилась в поле ее зрения, прямо за ее вытянутыми ногами.

— Выследить международную оружейную сеть оказалось довольно сложно, поэтому нет, я их не нашел, — сказал он. — Что ты делаешь?

— Крашу ногти на ногах крошечными серебряными розочками.

— Зачем?

— Потому что иногда это помогает с вдохновением, — наконец она подняла глаза и встретилась со знакомым холодным взглядом голубых глаз. — Я должна где-то его найти, поскольку застряла с последней картиной.

С этого угла, когда она сидела на полу, он казался еще более внушительным, чем обычно, возвышаясь над ней, как один из ее холстов. Сегодня он снова был в своем черном байкерском кожаном костюме, что каким-то образом только добавляло ему атмосферы холодной, темной безжалостности. Луч света из окон падал на его лицо, освещая синим, красным и золотым, и контраст этих цветов с его темнотой был… завораживающим.

Она могла нарисовать его вот так, сидя на полу и глядя вверх. Как-нибудь ухватить эту тьму, потому что она знала, что она там есть. Она чувствовала это…

Неугомонная энергия внутри нее начала оживать, как всегда, когда он был рядом. Ее сердце учащенно забилось, дыхание перехватило.

— Ты можешь так и остаться? — сказала она, прежде чем смогла остановиться.

Он нахмурился, едва заметное подергивание бровей придало ему мрачный вид.

— Зачем?

Темный ангел, вот кем он был. Теперь уже не столько Гавриил, сколько нечто менее небесное и яркое. Если бы он вдруг отрастил пару черных крыльев за своей широкой спиной, она бы ничуть не удивилась.

Ее пальцы потянулись к блокноту и карандашу, которые лежали на полу рядом с ней.

— Просто… не двигайся.

Но он не был глуп, его острый взгляд уловил движение в направлении ее карандаша.

— Я же сказал, что не позволю тебе рисовать меня.

Грейс уставилась на него.

— Но я не смогу сделать ничего другого, пока не нарисую тебя.

— Это не моя проблема.

— Я могу сделать это твоей проблемой.

Лукас поднял вверх бровь.

— Неужели? — в этих словах был целый мир презрения и еще одна вселенная угрозы. И то, как он стоял, приподняв бровь, более прекрасный, чем сам дьявол, заставляло ее так отчаянно хотеть приложить карандаш к бумаге, что она едва могла терпеть.

Она посмотрела на него, встретившись с этим жестоким холодным взглядом, а энергия внутри нее накалилась до предела. Что тут такого, если она его нарисует? Она не понимала, в чем дело.

— Чего ты так боишься?

В его глазах неожиданно вспыхнули эмоции, но они исчезли слишком быстро, чтобы она смогла понять, что это было, оставив после себя только ледяные кристаллы и иней.

— Я ничего не боюсь, — его глубокий холодный голос был бесстрастен.

Может, да, а может, и нет. Кто знает, если он никогда не выказывал никаких эмоций? Мир может взорваться прямо перед ним, и он, вероятно, будет смотреть на него так же, как сейчас на нее.

Боже, ей захотелось… сделать что-нибудь. Ткнуть в него пальцем. Разозлить его. Потревожить его ледяной фасад. Посмотрим, удастся ли ей вытащить того мужчину, которого она мельком увидела, когда он боксировал, — весь этот жар и необузданная жизненная энергия. Полная противоположность этой… холодной, темной тишине.

Грейс медленно откинулась назад и посмотрела ему прямо в глаза.

— Значит, тебе все равно, нарисую я тебя или нет?

На это он ничего не ответил, но напряжение, сгущавшееся вокруг него, изменилось, усилилось, стало каким-то… опасным.

Да, она подловила его, и они оба это знали.

Она улыбнулась ему. Специально.

— Мне нужно всего десять минут. Вот и все. Десять минут, а затем все закончится.

Он молчал, не сводя с нее пристального взгляда.

Обычно она неплохо разбиралась в людях, но понятия не имела, что творится в его прекрасной голове. Она понятия не имела, о чем он думал.

И ты хочешь это узнать.

В некотором роде. Она хотела знать, что сделало его таким холодным, твердым и гладким, как замерзшее озеро. Потому что что-то произошло. Что-то заставило его запереться так крепко, что ничто не могло убежать.

— Тогда десять минут, — холодно сказал Лукас. — И время пошло.

Она не колебалась. В тот же миг блокнот и карандаш оказались у нее в руках, и она начала рисовать, как будто весь смысл ее существования заключался в этом моменте. Она должна была запечатлеть его мощное тело, нависающее над ней и то, как свет падал на его лицо. Изгиб его брови. Ровная линия его носа. Немного жестокий изгиб его чувственного рта. Его сильная челюсть. Его пристальный взгляд, направленный на нее.

Ее сердцебиение начало ускоряться, а звук ее карандаша, двигающегося по бумаге, заполнял внезапную, глубокую тишину. Это было так легко, так естественно, что Лукас начал появляться на бумаге, как по волшебству.

— Итак, — начала она. — Я знаю, что вы с Гриффином были в разных командах, но ты…

— Никаких разговоров.

— А почему бы и нет? Я люблю поговорить, когда рисую, — она подняла глаза, заметила тени на одной стороне его лица и, быстро двигая карандашом, прикинула, как бы ей затенить его. — Надеюсь, все в порядке.

— Вовсе нет.

Она не могла удержаться от улыбки, услышав ровные нотки в его голосе, волнение от того, что после нескольких недель, проведенных с ней, он вынужден был смириться с огнем в ее крови.

— Что ты имеешь против разговоров?

— Это бессмысленный шум. Полезно только тогда, когда речь идет об обмене важной информацией, — он стоял неподвижно, как статуя, и, казалось, чувствовал себя вполне комфортно. Как будто он мог простоять там весь день, и это его не беспокоило.

Но это, конечно, вряд ли. Гриффин говорил ей, что Лукас снайпер, а это означало, что он привык к неподвижности. Привык быть терпеливым. Очень, очень терпеливым…

По ее спине пробежал холодок, и она заставила себя сосредоточиться. Нужно было проработать его глаза. Это очень важно, чтобы передать их выражение правильно, или как иначе она сможет поймать этот тысячеярдовый взгляд?

Она снова подняла глаза, изучая его. Его ресницы были густыми и удивительно темными для блондина.

— Бессмысленный шум, да? Знаешь, ты немного зануда.

Он никак не отреагировал.

— Я полагаю, тебе сказали, как он умер.

Эти слова слегка шокировали ее, заставив карандаш дернуться. Он имел в виду Гриффина и, конечно, они сказали ей. Он погиб при нападении на опорный пункт террористов где-то в Восточной Европе. Подробностей ей не сообщили, но это не важно, ей и не нужно их было знать. Тот факт, что он мертв, был важнее в тот момент. Как он умер, не имело значения.

— Так и было, — она взяла ластик и стерла не нужное. — Я не это хотела спросить.

— Почему ты вышла за него?

Ее карандаш, который в данный момент прорисовывал его подбородок, остановился на середине листа.

— Что?

— Почему ты вышла за него? — выражение его лица, как обычно, ничего не выражало, но что-то мелькнуло в его взгляде, чего она не поняла.

— Потому что я любила его конечно, — по какой-то причине вопрос вызвал у нее неловкость, поэтому она снова посмотрела на рисунок. — Обычно именно поэтому люди женятся.

— За что ты его любила? — он произнес эти слова так же, как спросил ее в первое утро, предпочитает ли она чай или кофе.

Неприятное чувство внутри нее усилилось.

— Это личный вопрос.

— Я позволяю тебе рисовать меня, а ты любишь поговорить. Это означает, что я могу задать несколько вопросов.

— Я не знала, что это будет сделка типа «услуга за услугу».

— Осталось пять минут.

Мудак. Впрочем, это не имело значения. Это не было секретом.

— Я любила Гриффина, потому что он был очень милым парнем. Хорошим человеком. Который умел отдыхать и расслабляться. Легко общался, веселился. Он поддерживал мое искусство, не пытался указывать мне, что делать, и все такое, — она подняла глаза, проверяя угол наклона головы Лукаса и избегая его взгляда. — Зачем тебе это знать?

Взгляд Лукаса был тверд.

— Услуга за услугу, Грейс. Ты рисуешь, я задаю вопросы.

Ее челюсти сжались, и она снова посмотрела на свой блокнот, сосредоточившись на стройных, сильных линиях его тела. Ладно, если он не хочет, чтобы она задавала вопросы, она не будет. Но это вовсе не означало, что она должна отвечать на его вопросы.

— Что еще ты хочешь знать? — она нарисовала форму его руки, изгиб локтя, длинные пальцы, засунутые в карманы байкерских кожаных штанов. — У нас был хороший брак, и я была убита горем, когда он умер. Да, я была верна ему, и да, он тоже был верен мне.

— Он не был счастлив.

Карандаш замедлился, сердце болезненно забилось в груди, холод пронзил ее.

Конечно, он не был счастлив, и ты это знала. Но ты отпустила это, потому что не хотела иметь с ним дело.

У нее перехватило горло, и только усилием воли она заставила карандаш двигаться.

— Ты этого не знаешь, — выдавила она, что само по себе было признанием.

— Я знаю. Он говорил мне.

Она бросила взгляд на его красивое лицо, холод внутри нее усилился.

— Что он говорил?

Взгляд Лукаса пронзил ее насквозь.

— Он говорил, что, по его мнению, в вашем браке чего-то не хватало, и он хотел большего.

Ты знала, чего не хватало. Ты просто надеялась, что он не замечал этого.

Грейс с трудом отвела взгляд, чувствуя, как внутри у нее все сжалось. Она долгое время говорила себе, что их брак был прекрасным. Конечно, за последние два года он стал больше похоже на дружбу, чем на что-либо другое. Но она думала, что Гриффин не возражал.

Ясно, что это было не так.

— Мой брак тебя не касается, — она добавила несколько дьявольских рогов на его голове, а затем начала пририсовывать ему крылья, которые представляла ранее. — Это касается только меня и Гриффина. Вообще-то, теперь, когда он умер, осталась только я, и я не хочу обсуждать это с тобой.

Лукас ничего не ответил и, помолчав еще минуту, спросил:

— Ты закончила?

Грейс отогнала все неприятные ощущения, изучая рисунок на коленях. Это был лишь набросок, но она думала, что ей удалось запечатлеть его лучше, чем накануне: мощные линии его тела, надменный наклон головы, напряженный, сосредоточенный взгляд этих голубых глаз… Хотя ей чего-то не хватало. Например хвоста и вил.

Ей вдруг расхотелось сидеть у его ног, словно попрошайке. Или нет она больше походила на насекомое, которое изучает, тычет пальцем какой-то мудак, смотрящий на нее через микроскоп.

Лукас Тейт — козел.

— Да, я закончила, — она встала на ноги, зажимая свой блокнот для рисования под мышкой. — Я закончила рисовать и думаю, что на сегодня я также закончила и с тобой.

Она не стала ждать его ответа. Она просто развернулась на каблуках и направилась к лестнице.

* * *

Лукас наблюдал, как Грейс идет по длинной галерее гостиной, высокая и прямая, ее волосы развеваются за спиной, оставив свои бутылочки с лаком для ногтей и зубочистки на его аккуратном полу. Она была одета в какое-то бледно-фиолетовое платье, которое не должно было сочетаться с ее волосами абрикосового цвета, и все же оно сочеталось, юбка кружилась вокруг ее длинных ног, причиняя ему боль по причинам, которые он не мог описать.

Чушь собачья. Ты точно знаешь, как их описать.

Его челюсти сжались, а каждая клеточка тела напряглась.

Он не должен был говорить ей все это, не должен был спрашивать ее, почему она вышла замуж за Гриффина, и он действительно не должен был говорить ей, что Гриффин не был счастлив. Но он не мог остановиться.

Она сидела на полу, свернувшись калачиком, и без промедлений водила рукой по листку бумаги. Как будто она точно знала, как его запечатлеть. Затем эти светящиеся янтарные глаза пробежали по нему, и он почувствовал, как она постепенно снимает с него все его слои. Это не должно было его беспокоить. На него это никак не должно было действовать. Но подействовало, и он не знал почему.

Женщины все время смотрели на него, но он никогда не чувствовал того, что чувствовал, когда Грейс смотрела на него. Как будто позиция, которую он считал безопасной, оказалась более уязвимой, чем он думал.

Ему это совсем не понравилось, и ему захотелось, чтобы она чувствовала себя так же неловко, как и он. Кроме того, она это заслужила. Гриффин был несчастен.

Лукас никогда не задавал вопросов и не интересовался подробностями женитьбы друга, Гриффин сам поднимал эту тему раз или два. Судя по разговорам, Грейс относилась к нему скорее как к другу, чем как к мужу, и Гриффина раздражало, что его постоянно отталкивают, в то время как его жена направляет всю свою страсть на свое искусство, а не на его.

Она достает тебя. Она действует тебе на нервы.

Черт, этого нельзя было отрицать. Она действительно так и делала.

Лукас сорвал с себя свою байкерскую куртку и бросил на спинку дивана рядом с большим витражным окном.

Он уже знал, какого это, когда она крепко обнимает его, и ему хотелось пойти за ней, задать ей еще несколько вопросов и узнать о ней больше.

Прикоснуться к ней…

Нет. Черт, нет. Никаких прикосновений. Он был сильнее этого. Господи, да не зря же он был морским котиком. Его самообладание было идеальным, и он не собирался терять его из-за одной простой рыжей.

Жены твоего друга.

Да, и это тоже надо было учитывать. Гриффин был военным приятелем, а друзей у Лукаса было немного. Черт, Гриффин, вероятно, был единственным другом Лукаса, так как Лукас не позволял себе ни с кем сближаться.

— Господи, даже секс — это проблема, — сказал ему однажды Гриффин после нескольких кружек пива. — Ей даже не нравится, когда я к ней прикасаюсь.

Лукас не говорил об этом Грейс, но не забыл. Потому что его гребаный мозг все время возвращался к этому, рассматривая под разными углами. Представляя, каково будет, если он прикоснется к ней. Понравится ли ей это? Захватит ли ее этот электрический разряд, или только он его чувствует?

Лукас понял, что ходит взад и вперед перед окном, как сумасшедший. Господи, да что с ним такое?

Он заставил себя остановиться и замер, обратив свой разум внутрь себя. Он глубоко задышал, становясь неподвижным и безмолвным, становясь частью пейзажа, используя некоторые из успокаивающих техник, которые он практиковал, когда устанавливал цель.

Его сердцебиение замедлилось, и он сосредоточился на нем, позволяя глубокому звуку наполнить его.

Контроль. Он был абсолютно, полностью под контролем.

Слава Богу, жажда сексуального голода начала утихать, и он повернулся и пошел по длинной галерее гостиной, мимо лестницы в кухню. Подойдя к холодильнику, он открыл его, достал пиво, затем прислонился к кухонному столу из нержавеющей стали и открыл крышку.

Ладно, надо сосредоточиться. Он наконец связался с Вэном сегодня утром, проигнорировав его требование объяснить свое молчание, и, как только Вэн перестал читать ему лекцию, согласился прийти на завтрашнюю встречу с советом директоров «Тейт Ойл». Встреча будет не из приятных. Трем братьям придется сказать правлению, что они остались без работы и что Тейты теперь будут управлять компанией вместо них.

Лукас согласился стать одним из директоров, но только из-за письма отца. Потому что как директор он получит доступ к большему количеству ресурсов, которые помогут ему в его миссии по обеспечению безопасности Грейс. Конечно, он не хотел, чтобы это длилось вечно. Он не мог. Он должен вернуться на базу, снова войти в строй. Требования его военной карьеры были тем, в чем он нуждался, чтобы сохранить контроль и сосредоточенность, а не сидеть за столом в гребаном костюме. К сожалению, его военная карьера должна была подождать из-за дурацкой компании Вэна, в которую он его втянул, и пока не разрешится ситуация с Грейс.

С делами компании он мог справиться. Настоящая проблема заключалась в том, чтобы выяснить, кто охотится за Грейс. Было несколько игроков, которые могли быть ответственными, но сузить их круг оказалось на удивление трудно. В папке, которую отец отправил ему по электронной почте, были фотографии Гриффина с разными людьми, и это дало Лукасу пару имен для начала, но был ли это просто один мудак, который пытался забрать свои деньги у Грейс или их было несколько, он не знал точно.

За последние пару дней он обнаружил, что за квартирой Грейс следят, как и за «Тейт Ойл». Чего он и ожидал. Поскольку их видели вместе, теперь они были связаны, так что имело смысл, что тот, кто преследовал ее, теперь пытался найти и его. Только они его не найдут.

Всякий раз, когда он выходил из квартиры, он следил за тем, чтобы это происходило в разное время и через разные выходы, чтобы никто не мог зацепиться за него. Его лицо было скрыто шлемом от байка, и еще он пару раз садился в ничем не примечательный черный седан, который держал на всякий случай, если кто-то до этого видел его на байке и следил за ним.

Он связался со специальным сотрудником «Тейт Ойл», который имел различные полезные контакты в преступном мире и который несколько раз предоставлял информацию отцу Лукаса. Но даже этот парень ничего не нашел.

Кто бы ни охотился за Грейс, он не хотел, чтобы его нашли.

А это означало, что Лукасу, вероятно, придется принять следующий план действий: схватить одного из ублюдков, следивших за квартирой Грейс, и задать ему несколько важных вопросов.

Лукасу не особенно хотелось делать такой шаг, поскольку это означало бы, что кто бы это ни был, узнает, что он проводит расследование — по крайней мере, если он оставит в живых какого-нибудь неудачливого засранца. С другой стороны, были способы избежать всего это, не связанные с убийством.

И все же он надеялся, что у информатора «Тейт Ойл» найдется для него больше информации, и он сможет, так сказать, действовать напрямую. Назначить встречу. Сделать вид, что собирается заплатить тому ублюдку, которому был должен Гриффин. Хоть он ничего и не собирался платить этим уродам. Однако ему нужен был план, что с ними делать. Вероятно, нельзя было совершить парочку убийств их и их сторонников прямо в центре Нью-Йорка. Очень жаль.

Он поднес пиво ко рту и сделал глоток.

Господи, он должен разобраться с этим, и быстро, потому что чем скорее он решит проблему Грейс с торговцами оружием, тем скорее он сможет вернуться на базу и забыть о ней.

Разве это не тест? И разве ты не проходил их успешно ранее?

Лукас сделал еще один глоток пива, холодная жидкость потекла по его горлу. Да, он прошел все тесты. С честью. Он просто… понятия не имел, что этот будет таким сложным.

Над головой послышались шаги, и он автоматически замер, настроив все свои чувства на этот звук. Это была Грейс, он понял это по ритму. Она шла по коридору наверх, в сторону ванной. Через несколько секунд он услышал, как ожили водопроводные трубы, когда она включила воду в… ванной. Да, это была ванна. Он знал, что она любит мыться, потому что несколько раз заходил в ванную и находил там остатки мыльных пузырей и мокрый коврик перед ванной. Он понятия не имел, где она нашла пену, потому что, черт возьми, у него ее не было, но, похоже, она определенно предавалась пенящимся ваннам.

Он сделал мысленную пометку принести ей еще жидкости для ванны. Она была такой… женственной. Браслеты и легкие платья. Блестящий лак для ногтей и пенные ванны. Длинные шелковистые волосы абрикосового цвета. И все же, когда она сидела на полу у его ног, ее рука двигалась по бумаге смело и уверенно, рисуя темные, толстые линии на блокноте.

Он все еще не понимал, почему позволил ей нарисовать себя. Возможно, дело было в том, как она посмотрела на него и спросила, не боится ли он. Как будто она знала о нем что-то, чего не знал он. Это был вызов в чистом виде, а он никогда не отказывался от вызова.

Он услышал, как она прошла по коридору в свою спальню, потом снова вышла. Очевидно, готовилась.

Он сделал еще глоток пива, борясь с необъяснимым желанием пойти и посмотреть на рисунок, который она сделала. Необъяснимо, потому что ему было наплевать, как выглядит этот рисунок. Разве нет?

Послышался звук закрывающейся двери ванной, и прежде чем он осознал, что делает, он поставил пиво на стойку и быстро и бесшумно двинулся из кухни вверх по лестнице. Он нырнул в комнату, которую она использовала как студию, проверяя угол, где она хранила свои художественные принадлежности, чтобы увидеть, сможет ли он найти ее альбом для рисования. Но его там не было.

Он должен был оставить все как есть, спуститься вниз и снова взять свое пиво, но он не сделал этого. Пройдя по коридору, он остановился у входа в ее спальню и заглянул внутрь.

Она была такой неопрятной, фиолетовое платье, которое она носила ранее, было брошено на спинку кресла, которое стояло в углу, небольшая кучка чего-то похожего на кружевное нижнее белье на полу рядом с ним. Сумка, которую она принесла с собой, лежала на кресле, из нее были разбросаны вещи.

Он осторожно шагнул в комнату, оглядываясь вокруг, не в силах удержаться.

В квартире было четыре спальни, но было очевидно, почему она выбрала именно эту. Большое витражное окно, находившееся в центре гостиной, выходило и в эту комнату в виде высоких арочных окон, которые пропускали цветные полосы света на белые стены и темный деревянный пол, на тяжелое белое постельное белье.

Она действительно любила цвет, он это знал, и она уже не раз говорила с ним о том, как ей нравятся витражи. Окно его не слишком волновало. Он купил это здание, потому что снаружи оно все еще выглядело как церковь, и надеялся, что люди не подумают, что внутри находится квартира. В конце концов, убежище бесполезно, если оно похоже на убежище.

Он сделал еще пару шагов, прищурившись, глядя на одну из тумбочек. Блокнот лежал на ближайшем к окну столике, сверху лежала пара карандашей.

Какого хрена ты делаешь? Прокрался в ее комнату, как чертов извращенец?

Лукас проигнорировал голос в голове. Он хотел увидеть рисунок. И кого это вообще волновало? Он просто хотел взглянуть, значит так и сделает.

Обогнув кровать, он остановился у тумбочки и осторожно сдвинул карандаши в сторону. Затем он взял блокнот и начал листать его. Там было много набросков, везде люди. Женщина на скамейке в парке, пытаясь приманить куском хлеба птиц поближе. Человек лежал на спине и смотрел в небо. Подросток бросает баскетбольный мяч через обруч.

Простые наброски людей, делающих повседневные дела, и все же каждый рисунок был полон движения и жизни. Даже те, которые были более спокойными и созерцательными, казалось, готовы были соскочить со страницы.

Он ничего не знал об искусстве, абсолютно ничего, но был уверен, что то, на что он смотрит, хорошо. Нет, лучше, чем хорошо. Удивительно.

Перевернув рисунок, на котором группа подростков сидела на ступеньках и смеялась, он обнаружил, что смотрит вниз на изображение того, что выглядело как сам дьявол. Только у этого дьявола было его лицо.

Лукас замер, глядя на рисунок.

Она нарисовала его со своего угла обзора, сидя на полу, так что он нависал над ней. По какой-то причине она нарисовала ему крылья и дьявольские рога, а в руках он держал вилы. Длинный шипастый хвост завивался у него за плечом.

Но на самом деле это были только детали. Его лицо, он не мог отвести от него взгляд. Лицо и выражение его глаз. Потому что каким-то образом, хоть выражение его лица было холодным и каким-то угрожающим, ей удалось поймать жар в его взгляде.

Тот дискомфорт, который он испытывал, глядя на свой рисунок с боксерской грушей, снова охватил его. Как будто его разоблачили или что-то сняли.

Господи, неужели он выдал себя? Неужели он каким-то образом проговорился о своем странном влечении к ней? Знает ли она? Потому что он смотрел прямо на нее, когда она рисовала его. И если бы она увидела этот жар внутри него…

В дверях что-то шевельнулось, и Лукас превратился в статую.

Грейс вошла в комнату, напевая себе под нос. Она была завернута в одно из его больших белых банных полотенец, ее плечи и большая часть ног были обнажены.

Он был очень хорош в неподвижности, очень хорош в смешивании с фоном, и часть комнаты, где он стоял, была в тени. Она, казалось, не заметила его, когда подошла к креслу и наклонилась, чтобы порыться в своей маленькой сумочке.

Он должен что-то сказать. Пошевелиться. Сказать ей, что он здесь. Но он оставался там, где был, не шелохнувшись. Наблюдая за ней.

Полотенце начало соскальзывать, поэтому она пробормотала проклятие и выпрямилась, вытащила уголок полотенца и развернулась, держа ткань прямо по обе стороны от себя, по-видимому, чтобы снова завернуться в нее.

И это дало ему место в первом ряду для ее обнаженного тела.

Разноцветный свет падал на нее, окрашивая молочно-бледную кожу золотом. Она была вся усыпана веснушками, даже на маленьких, высоких, круглых грудях и их прелестных розовых сосках, и в свете казалось, что кто-то посыпал ее золотой пылью.

У него перехватило дыхание.

Она была длинной и элегантной, с восхитительными изгибами талии и узкими бедрами. Золотисто-рыжая прядь на ее голове гармонировала с копной кудряшек между стройными бедрами, и все, о чем он мог думать, это, чтобы провести по ним пальцами, чтобы убедиться, что они такие же мягкие, как кажутся. Или раздвинуть их, чтобы увидеть нежную розовую плоть под ними.

Свет падал и на ее волосы, ловя в них красно-золотые отблески и зажигая их. Поджигая всю ее. Она горела, как пламя, в белой спальне — красная, золотая, розовая, оранжевая и все остальные цвета.

Он не мог поверить, что когда-то считал ее некрасивой. Нет, ее красота не была обычной, но тем не менее она у нее была. И дело было не только в ее бесспорно прекрасном теле. Ее угловатое лицо с длинным носом и сильной челюстью выглядело таким же обнаженным и уязвимым, как и она сама под полотенцем. Не простой, ни в малейшей степени, а уникальной и совершенно неотразимой.

Она была цветом, жаром и пламенем, и он хотел ее. Господи Иисусе, он просто хотел ее.

Она смотрела в окно, и в ее прекрасных янтарных глазах застыло отстраненное выражение, когда она снова завернулась в полотенце, подоткнув его между грудей. И он чувствовал, как его член становится твердым, требовательным, его пульс забился, как гребаный марш отчаяния в его голове.

Было бы так легко сократить расстояние между ними. Снять полотенце и позволить ему снова увидеть ее великолепное тело. Прикоснуться к ней, почувствовать ее шелковистую кожу под кончиками пальцев. Взять один из ее сосков в рот, пососать его, посмотреть, так ли он сладок на вкус, как выглядит. Раздвинуть ее бедра…

Внезапно Грейс моргнула, слегка повернув голову в его сторону. Затем ее глаза расширились, открытый страх вспыхнул на ее лице, руки поднялись, чтобы схватить полотенце.

— Лукас? — ее голос был резким и высоким.

Теперь ты напугал ее, чертов мудак. Возможно, тебе не следовало стоять в углу ее спальни и наблюдать за ней, как любопытный Том.

Похоть била в него, как неконтролируемый огонь за закрытой дверью, опаляя его, затрудняя дыхание. Делая трудным оставаться на месте и не преодолеть расстояние между ними, положить свои руки на нее.

Успокойся, блядь.

Но он не мог. Каким-то образом она зажгла огонь внутри него, и он не мог потушить его.

— Да, это я, — ему пришлось заставить себя заговорить, и когда он произнес эти слова, они прозвучали словно не его голосом.

Темно-розовая волна омыла ее лицо.

— Какого черта ты делаешь в моей спальне? О Боже, ты видел…, - она замолчала, ее глаза расширились еще больше, потому что он начал двигаться, обходя кровать, решение было принято до того, как он полностью обдумал этом.

— Лукас? — ее голос звучал неуверенно.

Но он не сказал ни слова, направляясь прямо к ней. Она сделала пару быстрых шагов назад, но он не остановился. Он продолжал наступать, пока она не ударилась о стену, и ей некуда было деться.

Какого черта ты сейчас делаешь?

Глаза Грейс расширились, и он мог видеть, как панически бьется ее пульс у основания шеи. Также он слышал ее дыхание, быстрое и тяжелое, и ее запах внезапно распространился повсюду. Влажная кожа, вся сладкая и мускусная, и этот слабый, дразнящий аромат яблок.

Он не понимал, что делает. Он не знал, почему прижал ее к стене, когда должен был развернуться и уйти. Во-первых, он не знал, зачем пришел в ее гребаную спальню, потому что ему совершенно не нужно было смотреть на этот чертов рисунок.

Но он сделал все это, и теперь она была здесь, так болезненно близко, глядя на него своими глазами цвета виски. И теперь он видел, что в них не было страха. Все было гораздо хуже.

— Лукас, — повторила она дрожащим голосом, и это был не вопрос.

И все, чего он хотел, — это прижаться губами к ее шее, туда, где бешено бился ее пульс. Попробовать ее кожу. Стащить с нее полотенце и поднять одну из этих длинных ног, обернуть вокруг его талии. Рывком сорвать вниз молнию, достать свой член, погрузиться в нее, почувствовать ее тепло вокруг себя…

И кроме того, признать свое поражение. Провалить тест. Надо признать, что ей каким-то образом удалось сделать то, чего никто не делал с тех пор, как ему исполнилось тринадцать: заставить его потерять контроль.

Он не мог этого сделать. Он не мог так рисковать.

— Какого хрена…, - он осторожно положил свои руки по обе стороны от ее головы, — ты…, - он наклонился ближе, глядя ей в глаза, — делаешь со мной?

Она моргнула, ее кожа стала темно-розовой, рот открылся, но не издал ни звука. В ее глазах горел огонь, и когда ее взгляд на долю секунды задержался на его губах, он понял, что пути назад нет.

Потому что в ее глазах не было страха. А совсем наоборот.

Она хотела его. И теперь ситуация стала в тысячу раз хуже.

— Нет, — сказал он тихо и холодно. — Этого никогда не случится.

Наконец он сделал то, что должен был сделать добрых пять минут назад. Он оттолкнулся от стены и вышел из комнаты.

Глава Восьмая

Грейс обхватила пальцами кружку с горячим кофе и взглянула на часы на стене кухни. Она была чистой, минималистичной, как и все остальное в квартире Лукаса. Настолько, что здесь не было даже часов. Тем не менее, казалось, будто было уже 6 вечера, слишком поздно для кофе, но ей было все равно. Она нуждалась в нем.

Подняв кружку, она сделала глоток, но горячая жидкость не помогла ей успокоиться. Лукаса не было весь день, и сначала она обрадовалась, потому что после вчерашней сцены в спальне не знала, хочет ли его видеть.

При воспоминании об этом ее бросило в жар вместе с болезненным смущением, которое заставило ее поставить кружку и закрыть лицо руками.

Господи, какая же она дура! Прежде всего, она забрела в спальню, чтобы найти резинку для волос, совершенно упустив тот факт, что шесть футов два дюйма литых мужских мышц стояли у тумбочки рядом с ее кроватью. Потом ее дурацкое полотенце соскользнуло, и она открыла его, чтобы снова завернуться, и, естественно, под ним ничего не было.

Она не могла понять, что заставило ее обратить на него внимание, но она повернула голову и увидела мужскую фигуру, стоящую в углу. Она мгновенно похолодела от страха, хоть какая-то часть ее сознания говорила ей, что это Лукас. Потом он заговорил, его голос странно охрип, а потом…

Грейс сглотнула, а в горле внезапно пересохло.

Затем он подошел к ней и прижал к стене, и прежде чем она успела понять, что происходит, его большое, крепкое тело приперло ее к стене. Она была шокирована тем, что все серебро в его глазах сгорело, оставив интенсивное синее пламя, которое, казалось, опалило ее изнутри и снаружи.

— Какого черта… ты… делаешь со мной?

Как будто с него сорвали вуаль. Словно она видела его впервые, и то, что она видела, было не льдом, а диким огнем.

Он горел, и все, о чем она могла думать, было то, как отчаянно она хотела гореть вместе с ним. И конечно, он видел, потому что она никогда не могла скрыть своих чувств.

— Нет. Этого никогда не случится.

Она сделала еще один глоток кофе, надеясь, что от этого дрожь пройдет. Но этого не произошло. Потому что она не нуждалась в его объяснениях. Она знала, что он имел в виду, и часть ее все еще была потрясена тем фактом, что эта химия была взаимной, что ей каким-то образом удалось повлиять на него. И все же часть ее почувствовала глубокое разочарование, с которым даже сейчас она не могла заставить себя смириться.

Но нет, так было лучше. Да, хорошо, что между ними ничего не произойдет, потому что она даже не знала, хочет ли этого.

Ты не знаешь, сможешь ли справиться с ним.

У нее перехватило дыхание, она повернулась, поставила кружку на стойку и прислонилась к ней.

Она никогда не считала себя особенно сексуальной. Секс с Гриффином был приятным, и он всегда был внимательным любовником, но она никогда не чувствовала, что умрет, если он не прикоснется к ней. Когда он был на задании она скучала по его объятиям, но не по сексу. В конце концов, у нее был отличный вибратор, когда возбуждение овладевало ею, а это случалось нечасто.

Поэтому она не понимала того яростного голода, охватившего ее, когда Лукас прижал ее к стене. Она не знала, откуда он взялся, но он был связан с тем жужжащим, беспокойным чувством, которое она всегда чувствовала рядом с ним. Похоже, он тоже это чувствовал.

Да, так же она не знала, что с этим делать. Но она должна была признать, что встретиться с ним снова после того, что случилось, будет проблемой.

Оставив недопитый кофе, Грейс поднялась из-за стойки. Ей действительно нужно было что-то сделать, например, начать работу над последним проклятым холстом, и к черту тот факт, что она не знала, что будет рисовать. Может, ей просто нужно было немного порисовать и посмотреть, что получиться.

Или ты можешь пойти и посмотреть на его рисунок, который ты сделала вчера.

— Нет, — сказала она вслух, на случай, если ее глупое подсознание не слышит. — Нет, я не собираюсь этого делать, — последнее, что ей было нужно — это подпитывать огонь, пылающий внутри нее, и у нее было чувство, что, если она будет мечтать об этом наброске, все станет только хуже.

Нарисуй его снова. Ты хочешь.

Ее рука сжалась в кулак, ногти впились в ладонь, пытаясь унять зуд. Нет, она не собиралась этого делать, потому что это опять не поможет. Может, ей стоит снова встать перед портретом Гриффина и посмотреть на него? Напомнить себе о том, чего она хотела, когда стала достаточно взрослой, чтобы сбежать от отца: безопасности и стабильности. Человека, который просто любил бы ее такой, какая она есть, и не критиковал бы ее постоянно. Человека, который позволял ей делать то, что она хочет и который поддерживал бы ее как художника. Именно этого она хотела, когда впервые приехала в Нью-Йорк, и именно этого она хотела сейчас, хоть и потеряла Гриффина.

Но все, чего она не хотела, так это такого мужчину, как Лукас. Холод снаружи, жар внутри. Держащий все под контролем. Высокомерный. Требовательный. В нем были черты, настолько похожие на ее отца, что ей было не смешно, и она не собиралась снова связываться с таким человеком. Лукас был полной противоположностью всему, что она искала в жизни.

Тогда почему ты так сильно его хочешь?

Она понятия не имела. Возможно, то, что она чувствовала, не было желанием. Возможно, она приняла эти чувства за что-то другое. В конце концов, это довольно легко сделать, когда ты никогда не чувствовала их раньше. И он был таким чертовски раздражающим человеком, и, возможно, ей просто не нравилось это. Да, возможно, так все и было, и она злилась из-за пустяков.

Лгунья.

В этот момент в конце длинной галереи гостиной раздался звонок лифта, и каждый мускул Грейс напрягся.

Он вернулся. Это означало, что ей придется встретиться с ним лицом к лицу и поговорить. А ей этого совсем не хотелось. С другой стороны, она могла просто продолжать избегать его…

Теперь ты не только лгунья, ты еще и трусиха.

Дерьмо.

Что ж, если она собирается сбежать наверх, ей все равно придется выйти из кухни, так что нет смысла откладывать.

Выпрямившись, она глубоко вздохнула и вышла в гостиную.

И остановилась.

На другом конце длинного коридора стоял Лукас. В костюме. Темный цвет идеально гармонировал с короткими светлыми волосами, а покрой подчеркивал его рост, широкие плечи и стройную талию. Он был одет в простую белую деловую рубашку, но именно галстук объединял все: он был точно такого же серебристо-голубого цвета, как и его глаза.

Его длинные пальцы потянули его, как будто он душил его. Хотя выражение его лица было таким же, как всегда. Угрюмым. Холодным. Только теперь она точно знала, что выражение его лица — маска.

Маска, чтобы скрыть тепло мужчины под ней.

У нее перехватило дыхание, а пульс участился.

Его взгляд мгновенно остановился на ней, пальцы замерли на узле галстука.

На секунду что-то мелькнуло в его завораживающих глазах, а затем исчезло, оставив после себя лишь серебристый иней.

Он ничего не сказал, отступил на шаг и медленно сел на белый диван, стоявший перед большим витражным окном. Потом откинулся назад, положив одну руку на спинку дивана, а другую положив на мощное бедро. Расслабленная поза, и все же в нем не было ничего расслабленного. Он не сводил с нее глаз, в которых поблескивал лед.

Она хотела нарисовать его таким. Он сидел расслабленно, каждая линия его тела была неподвижна, но напряжение вокруг него было таким сильным, что казалось, он вот-вот взорвется. В его взгляде был лед, а под ним — глубокая, жгучая синева.

Где, черт возьми, ее карандаш и блокнот? Где она их оставила?

— Могу я тебя нарисовать? — выпалила она, вся ее прежняя неловкость перед ним исчезла. — Ну пожалуйста! Еще раз десять минут, и все. Обещаю.

Разве ты не планировала избегать его?

Да, она так и хотела поступить, и какого черта она теперь хотела нарисовать его, она понятия не имела. Иногда порывы ее творчества были невероятно неудобны.

И снова Лукас ничего не сказал.

Но она не стала ждать, а побежала наверх за карандашом и блокнотом, лежавшими на тумбочке в спальне, и снова прибежала вниз. Он не двигался, сидя точно так же, как она и оставила его, пристально глядя ей в глаза.

Схватив подушку с ближайшего кресла, Грейс бросила ее на пол и села сверху, скрестив ноги. И начала рисовать.

Как только карандаш скользнул по бумаге, она поняла, почему рисует его. Потому что было легче смотреть на него, когда она творила, легче отодвинуть в сторону чувства, которые она не понимала, и сконцентрироваться на том, что она хотела запечатлеть на рисунке.

Потому что, может быть, если она продолжит рисовать его, то все эти пожирающие ее сильные чувства будут удовлетворены и, наконец, уйдут к черту.

Воцарилось тяжелое молчание, которое он не пытался нарушить, и она тоже. И так было даже лучше. Конечно, она любила поговорить, когда рисовала, но сейчас она могла думать только о том, как благодарна за тишину.

Но эта тишина была неудобной.

Шли минуты, и Грейс погрузилась в рисунок, пытаясь уловить его контрасты. Его интенсивность. Это острое, как бритва, поле, которое всегда окружало его.

Только… что-то было не так. Она пыталась уловить его двойственность, разницу между его расслабленной позой и резкостью льда, который она видела в его взгляде, но он не выглядел таким расслабленным, каким она хотела его видеть.

В чем проблема? Это из-за галстука? Он ослабил его раньше. Может, если его расстегнуть, то это поможет, а также пару верхних пуговиц на рубашке.

— Ты можешь развязать галстук полностью? — ее голос прозвучал странно в тяжелой тишине комнаты, почти как предложение. К своему неудовольствию, она почувствовала, что краснеет.

Лукас остался не подвижным.

— Зачем?

Дрожь пробежала по ее коже, хотя она старалась не обращать на нее внимания.

— Потому что я думаю, это улучшит общий вид.

Он наклонил голову, не сводя с нее холодного взгляда. Снаружи было темно, но свет уличных фонарей пробивался сквозь витражи и окрашивал его поразительно красивые черты.

— Тогда сделай это сама, — сказал он без всякого выражения.

Грейс моргнула, и дрожь ее тела перешла в острую электрическую дрожь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что, если ты хочешь развязать мой галстук, тебе придется сделать это самой, — и снова в его словах не было никакого выражения, да и на лице тоже. Но атмосфера изменилась, в воздухе между ними заискрилось электричество.

У Грейс внезапно перехватило дыхание, а внутри нее снова распространился сильный голод. Но она знала только то, что не хочет к нему подходить. Не хотела приближаться к нему, потому что, если она это сделает… Боже, она понятия не имела, что тогда случится.

Она судорожно сглотнула.

— Почему? Ты не можешь сделать это сам?

Он не ответил, только приподнял белокурую бровь.

В этом взгляде не было ошибки; это был вызов, ясный и простой.

Ее сердце громко стучало в голове, оглушая ее. Почему он хочет, чтобы она развязала ему галстук? Что он от этого получит? Вчера он как будто злился на нее, спрашивал, что она сделала с ним, словно она что-то нарочно сделала с ним, а потом он сказал, что ничего не случится. Так в чем, черт возьми, дело?

Какая-то ее часть испытывала сильное искушение взять карандаш и блокнот и уйти наверх, оставив его в раздражающем молчании. Но другая ее часть просто не могла оставить этот вызов без ответа.

Это будет ошибкой.

Возможно, так и будет. Но тогда, возможно, это должно было заставить ее чувствовать себя неловко, заставить ее прекратить рисовать и отступить, как-то прогнать ее. Если это так, то она не могла этого допустить. Она не могла позволить ему выиграть. И не позволит.

— Хорошо, — сказала она вместо этого. — Я развяжу твой чертов галстук, — она отложила блокнот и карандаш и поднялась с подушки. Она подошла к дивану, на котором он сидел, ее сердце билось все громче и громче, пока она не оказалась прямо перед ним.

Он не отводил глаза ни на секунду, его взгляд, словно меч, пронзал ее насквозь, крадя дыхание. Такой холодный и все же… неужели она увидела в нем гнев? Если так, то почему он зол? Это из-за нее или что-то другое? Возможно, это как-то связано с тем, где он был сегодня, что, судя по костюму, было связано с бизнесом.

— Ничего не говори, — его голос звучал ровно. — Если ты собираешься развязать мне галстук, сделай это сейчас, потому что я не дам тебе другого шанса.

В ней разыгралось любопытство, и она на мгновение задумалась, не подтолкнуть ли его к тому, что он задумал. Потом она решила, что не стоит тратить на это усилий, учитывая, что он может встать и уйти, что было бы очень досадно, так как она еще не закончила рисовать.

Он сидел, откинувшись на спинку дивана, так что ей пришлось наклониться к нему, чтобы развязать галстук, и она подумала, что он мог бы податься вперед, чтобы ей было легче, но он этого не сделал. Он сидел неподвижно, растянувшись на диване. И не имело значения, что он был полностью одет, покрыт хрустящим хлопком его рубашки и искусно сшитой шерстью его костюма, она все еще чувствовала тепло, исходящее от него. У нее перехватило дыхание, а руки задрожали, когда она потянулась к его галстуку, пытаясь не задеть гладкую золотистую кожу его шеи.

Она не могла заставить себя встретиться с ним взглядом, и, возможно, это было трусостью с ее стороны, но она просто не могла этого сделать. Однако она чувствовала его давление, как будто находилась на глубине нескольких саженей под океаном, и вся тяжесть моря давила на нее.

— Когда мне было пять лет, я сжег свой дом дотла, — внезапно сказал Лукас, каждое слово было ясным, четким и холодным, как хрусталь. — Соседка собиралась отдать мне один из старых велосипедов своих детей, но мама отказалась, потому что не любила брать милостыню. Поэтому я взял отцовскую зажигалку и поджег занавески в своей комнате, потому что был так зол на нее. Потом выбежал на улицу и спрятался. Я вышел, когда услышал вой сирены, и пока я добирался до своего дома, он был в огне, все горело, — он сделал паузу, и она поняла, что перестала развязывать галстук, едва ощущая прохладный шелк под пальцами. — Они погибли, — продолжал он. — Моя мать и мой отец, и так как у них не было других родственников, мне пришлось обратиться за помощью. Я пошел в приют для мальчиков, где нашел Салливана и Вулфа.

Синий шелк его галстука был насыщенного цвета с серебристым отливом. Хотя, возможно, это были слезы в ее глазах.

— Лукас, — хрипло начала она.

— Продолжай.

Нельзя отрицать, что это был приказ, отданный тем же твердым, ровным голосом, и поскольку она понятия не имела, почему он рассказал ей это или что ответить самой, но она повиновалась. На этот раз шелк легко соскользнул, и она смогла развязать узел, отодвинув от его шеи, обнажив пульс, бьющийся под кожей.

Она чувствовала его запах, этот свежий аромат и нотку чего-то более теплого и мускусного, отчего ей захотелось наклониться и прижаться к нему губами. Попробовать его кожу. Это шокировало ее, потому что она никогда раньше не хотела так сделать ни с одним мужчиной. Но, Боже, она хотела сделать это с ним.

Лукас оставался очень, очень спокойным, и пока она смотрела на него, его пульс оставался медленным и ровным. Как будто ее близость его совсем не трогала. Ей захотелось сделать что-то, что заставило бы его пульс ускориться, заставило бы его чувствовать себя так же неуютно, как и она, но после того, что он рассказал ей…

— Меня усыновил Ной Тейт, когда мне было шесть лет, и он забрал меня, Вэна и Вулфа к себе на ранчо в Вайоминге, — взгляд Лукаса был безжалостным и неумолимым. — Он был строгим отцом, и мы часто ссорились. Когда мне было тринадцать, я хотел, чтобы он купил мне одну новую винтовку, разработанную корпорацией «DS Corp.». Она была первоклассной, и я уже тогда был хорош в стрельбе, и хотел оружие, которое было бы равно моим навыкам. Но папа отказался. «DS Corp.» была компанией его врага, и он наотрез отказался.

Она не сводила глаз с шеи Лукаса, стараясь не дышать. Стараясь не вдыхать его восхитительный запах. Стараясь не задавать все вопросы, которые внезапно возникли в ее голове, потому что он собирался еще что-то сказать, и она хотела знать, что именно.

Вместо этого она смотрела на его пульс, ровный и уверенный. И он не дрогнул, даже когда она подняла руки, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу его рубашки.

— Я был зол на него, — неумолимо продолжал Лукас. — Я любил стрелять по мишеням, и он всегда был за то, чтобы улучшить наши навыки владения оружием. То оружие было идеальным для меня, и, хотя оно было дорогим, он мог себе это позволить. Я даже предложил накопить на него сам и купить, когда у меня будут деньги, но он отказался. Я нашел коробку спичек, притащил ее к задней части конюшни, вместе с парой любимых папиных рубашек и охотничьим ножом, и поджег их.

Ей пришлось посмотреть на него, и она почувствовала, как его взгляд пронзил ее насквозь, словно ее ударили битой по голове. Потому что весь этот жар внутри него пылал, такой же яркий, как огонь, который он продолжал разжигать.

— Пожар охватил конюшню, — его слова были твердыми и холодными, как ледяной ком. — Там были лошади, и они, должно быть, учуяли дым, потому что испугались и заржали. Я попытался сам потушить огонь, но не смог. Он был слишком большой и сильный, — он даже не моргнул, глядя прямо на нее. — Я запаниковал и побежал за папой, и, к счастью, нам удалось вывести лошадей до того, как они сгорели. Но они не смогли спасти конюшни. После этого папа сказал мне, что, если я не научусь контролировать себя, он отправит меня обратно в приют. Он сказал, что я опасен, переменчив. Что я должен научиться дистанцироваться, быть отстраненным, иначе однажды я могу убить кого-то еще.

Грейс застыла, не в силах пошевелиться. Не в силах отвести взгляд от его интенсивного взгляда. У нее перехватило дыхание, тяжесть давила на грудь, как будто каждое его слово было камнем, и все эти камни были навалены на нее.

Рассказывал ли он все это Гриффину? Но у нее было чувство, что она уже знала ответ. Нет, не рассказывал.

Не в силах вынести этого, она отвела взгляд, уставившись на вторую пуговицу на его рубашке. Всего две, и она оставит его в покое. Его кожа была так близко к кончикам ее пальцев, так болезненно близко…

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила она, когда он не ответил.

На мгновение воцарилось молчание.

— Итак, ты знаешь, почему я сказал то, что сказал вчера. Так что ты понимаешь, что я не могу дать тебе то, что ты хочешь, Грейс. Я никогда не смогу дать тебе этого.

Слова пронеслись по ее спине, как электрический разряд, и она резко подняла на него глаза.

— С чего ты взял, что мне от тебя что-то нужно?

— По тому, как ты на меня смотришь, как трясутся твои руки прямо сейчас, и как участилось твое дыхание, — интенсивность этого голубого взгляда была неумолима. — Я знаю, когда женщина хочет меня, Грейс. И ты хочешь меня. Очень сильно.

* * *

В ее глазах вспыхнул гнев, и он увидел, как он разгорелся, словно пламя, которое когда-то завораживало его. Как огонь, с которым он когда-то играл, потому что он был прекрасен. Потому что, когда он был ребенком, это выглядело как эмоция, которая горела внутри него, горячая, яркая и живая.

Но огонь убивает, уж он должен был это знать.

Боже, она была так чертовски близко к нему, склонившись над ним, ее волосы рассыпались по плечам и сияли всеми цветами заката. Сегодня на ней была бирюзовая туника, которая должна была приглушить эти цвета, но не смогла. Этот цвет, казалось, делал ее пламя только еще ярче.

Ее янтарные глаза горели, и он все еще чувствовал жар ее пальцев, касавшихся его обнаженной кожи. Каждый мускул его тела напрягся от желания протянуть руку и зарыться в ее мягкие шелковистые волосы, притянуть ее к себе и накрыть своим ртом ее широкий чувственный рот.

Но он не собирался этого делать. И теперь она знала почему.

Он не любил рассказывать кому-либо свои секреты — даже братья не знали, что именно он разжег огонь в конюшне. Они не знали, что он сжег дом своей семьи и убил своих родителей. Ной знал об этом только потому, что расследовал прошлое Лукаса, но сам Лукас никогда не говорил об этом своему приемному отцу.

Отстраненность. Контроль. Так он прожил свою жизнь после того, что случилось с конюшней, и был счастлив от этого. Дикие всплески необъяснимых эмоций поутихли, ярость, боль и чувство вины притупились, померкли. В любом случае, ему не нужны были эти эмоции, а что касается радости и счастья, то их переоценивали. Но желание — совсем другое дело. С этим было труднее справиться.

У него не было времени отвлекаться от своей миссии, особенно после того, что произошло сегодня, когда он, Вэн и Вульф разбирались с советом директоров «Тейт Ойл», а затем, после неожиданного прибытия Вэна и их приемной сестры Хлои в пивную «У Лео». Лукас даже не знал, что Хлоя в Нью-Йорке, но как оказалось, Вэн привез ее сюда с ранчо в Вайоминге. Очевидно, враг их отца, Чезаре Де Сантис, преследовал ее по какой-то причине, и особняк Тейтов в Верхнем Ист-Сайде был не надежен, что означало, что Вэн должен был отвезти ее куда-то, чтобы спрятать. Ситуация была серьезной, поэтому Лукас предложил им свою собственную квартиру в Сохо, поскольку он был здесь с Грейс. Вэн был благодарен, что, в свою очередь, напомнило Лукасу о серьезности его собственного положения. Об опасности, грозящей Грейс, и о том, что ему нужно поскорее с ней справиться. Разобраться с этим, и быстро, потому что чем дольше это будет продолжаться, тем дольше ему придется оставаться здесь с ней. Тем дольше ему придется сопротивляться силе притяжения между ними.

— Ты самонадеянный сукин сын, — сказала Грейс, ее прелестные губы сжались.

Он проигнорировал это, проигнорировал то, как его тело напряглось в ответ на ее близость и восхитительный, слабый яблочный аромат.

— А ты лгунья.

Ее взгляд блеснул, и она выпрямилась, отстраняясь от него. Это движение туго натянуло шелковую ткань ее туники на груди, очерчивая твердые соски. Еще один признак ее желания.

— Не то чтобы это имело значение, — добавил он. — Я просто хочу, чтобы ты знала об этом.

Она долго смотрела на него, потом ее взгляд упал на расстегнутый ворот его рубашки. Она снова медленно склонилась над ним, на этот раз более осторожно, ее волосы окутали их ароматной завесой. Господи, чем она мыла голову? Все вокруг пахло яблоками.

Ты думаешь о том, как пахнут ее волосы? Да что с тобой такое?

— Спасибо, что рассказал мне все это, — она взялась за его рубашку своими длинными прохладными пальцами. — И мне жаль твою семью. Должно быть, это было ужасно, и мне жаль твоего приемного отца, — она расстегнула пуговицу его рубашки, и он почувствовал прикосновение, когда ее палец слегка коснулся его шеи. Это было самое обыкновенное касание, но он почувствовал, как все его тело пронзило молнией.

У нее перехватило дыхание, нежный румянец на щеках стал ярче, отчего веснушки стали заметнее. Она не собиралась прикасаться к нему, это было ясно, но, когда она подняла на него взгляд, в ее янтарных глазах не было ничего, кроме вызова.

— Но все это не дает тебе права предполагать, что ты знаешь дерьмо обо мне или о том, чего я хочу.

В ушах у него стоял грохот от того, как бешено колотилось его сердце. Она прислонилась к его коленям, ее длинное, гибкое тело вытянулось над ним, и все, что нужно было сделать, — это слегка подтолкнуть, и он положил бы ее к себе на колени. Потом он уложил бы ее спиной на диван и навис сверху…

Господи, как же ему холодно! Но она была чертовски горячей.

Он смотрел на нее, не двигаясь, глядя в глаза, потому что не мог заставить себя отвести взгляд, и читал в них вызов.

Ах, да. Как когда он бросил ей вызов, чтобы она развязала его галстук, теперь она бросала ему тот же вызов. Черт, что, по ее мнению, он собирается делать? Сбежать? Разве она не знала, что такой человек, как он, всегда ответит на вызов? И также он, блядь, победит.

Да, и тебе тоже надо перестать паниковать. Это тест, помнишь? Ты чертов морской котик. И если испытание не трудное, может быть, тебе лучше присоединиться к армии вместо всего этого.

Это было правдой. Кроме того, ему уже не тринадцать, и он борется с яростью, которая, казалось, не имеет конца, яростью, которая не имеет ничего общего с пистолетом, в котором ему отказали, но есть что-то еще. Что-то, чего он не понимал и чему не знал названия.

Теперь он стал сильнее. Он идеально контролировал себя в течение многих лет. Он был на заданиях, которые сломали слабых мужчин, и эта женщина, вдова его лучшего друга, не заставит его потерять его, какой бы теплой и элегантной, умной, очаровательной или просто желанной она ни стала для него.

Он никогда не был слабым человеком и не собирался начинать сейчас.

Испытание… Время сделать этот тест сложнее.

Лукас ничего не ответил. Вместо этого, не сводя с нее глаз, он медленно поднял руку, чтобы она могла видеть, что он делает. С величайшей осторожностью он запустил пальцы в ее волосы, обхватив ее за голову. Золотисто-рыжие локоны оказались такими мягкими и шелковистыми, какими он их себе и представлял, мягкими и теплыми на ощупь.

Ее рот беззвучно открылся, глаза расширились от шока.

Этого она явно не ожидала.

Отлично. Для нее это тоже будет испытанием.

Положив руку ей на затылок, Лукас нежно провел пальцем по ее скуле. Она ничего не сказала, но ее дыхание становилось все быстрее и быстрее, и ее тихие вздохи были слышны в густой тишине квартиры. Ее глаза почернели, и только тонкая золотая полоска окружала их по кругу.

Она выглядела… незащищенной, яркие, неотразимые линии и углы ее лица были уязвимы.

Кто еще мог видеть ее такой? Гриффин, конечно, мог, но Лукас готов был поспорить, что никому и никогда она не показывала этого. Только ему. Эта мысль принесла смутное удовлетворение.

Он не сводил с нее потемневших глаз, сжимая пальцами ее затылок и до боли медленно, притягивая к себе, пока наконец — наконец-то — ее губы не оказались на его губах.

Электричество пробежало по всему его телу, ища место, где можно было бы заземлиться, но нигде не находя, и только усилием воли ему удалось сохранить контроль над собой, сопротивляться желанию опустошить этот мягкий, уязвимый рот, уложить ее на пол и войти в нее любым возможным способом.

Его сердце колотилось и отказывалось замедляться, но ни одно из его обычных упражнений не работало, его биение громко и настойчиво звучало в голове. Но он не остановился. На тренировках ему приходилось проходить и более сложные испытания. И одни мягкие губы не смогут взять над ним верх.

И они были мягкими. Такими чертовски мягкими. И слегка дрожали.

Он прошелся языком по ее сомкнутым губам. Осторожно, и медленно. Словно уговаривая ее открыться ему.

Она задрожала, хриплый звук вырвался из ее горла, когда ее рот постепенно открылся для него.

Столько тепла. У нее был вкус кофе и чего-то еще, чего-то сладкого, и этот жар ревел внутри него, как тлеющий огонь, пробуждающийся к жизни с дуновением ветра. Нет, даже не так. Это было похоже на то, как будто кто-то вылил бензин прямо на открытое пламя, превратив его в раскаленное добела, яркое и всепоглощающее.

Если это и есть тест, то ты его проваливаешь.

Нет, черт возьми, нет. Он мог контролировать это и будет контролировать.

Лукас заставил себя замереть, каждый мускул его тела напрягся, пытаясь заставить сердце биться медленнее. В то же время, он начал целовать ее с нарочитой медлительностью, проникая языком в ее рот и исследуя глубже, позволяя ее аромату проникать прямо в него самого.

Проверяя себя. Проверяя ее.

Она снова задрожала, опустив одну руку на спинку дивана рядом с его плечом, а другую положив на подлокотник, как будто ей нужно было на что-то опереться для равновесия. Но она не отстранилась, ее рот был открыт и так чертовски сладок, а ее волосы были как самая мягкая шелковая нить. Она прижалась к нему всем телом, и от ее теплого мускусного запаха у него закружилась голова. Затем она осторожно коснулась его языка, как будто не знала, как целоваться, и он понял, что если так будет продолжаться и дальше, то он провалит это испытание, причем с грохотом.

Он начал отстраняться, обхватив ее за затылок, когда она попыталась последовать за ним, удерживая ее до тех пор, пока между ними не образовалось пространство и он посмотрел ей в глаза. Они были дымчатыми и темными, ее щеки сильно покраснели, и она выглядела словно была в полубессознательном состоянии. Ее губы были полными и красными, и все, о чем он мог думать, это как притянуть ее обратно и поцеловать снова, сильнее, глубже.

Но он этого не сделал.

— Скажи мне еще раз, что я тебе не нужен, Грейс, — сказал он вместо этого.

Она смотрела на него, дыша часто и неглубоко, и он чувствовал своей рукой, как она дрожит. На ее лице отразился шок, а затем яркая вспышка боли.

Затем, прежде чем он успел пошевелиться, она вырвалась из его объятий, повернулась и побежала вверх по лестнице.

Лукас не пошел за ней. Он остался на месте, его тело было напряжено, его член тверд, как гребаный стальной прут. Было дерьмово то, что он использовал поцелуй против нее, чтобы просто доказать свою точку зрения, но не было никакого другого способа сделать это. Проверить себя и ее.

Конечно, она хотела его, и теперь он доказал это ей. Он также доказал, что его контроль был таким же твердым, как и всегда. Конечно, она пошатнула его, но он выстоял. Он справился.

Он должен был бы радоваться, что выдержал свое маленькое испытание, но не сделал этого. Он чувствовал себя дерьмово.

Ты не должен был использовать ее. А теперь ты только усугубил ситуацию.

Может, так оно и было. И все же это нужно было сделать. И теперь, когда он попробовал ее на вкус, возможно, он мог бы сосредоточиться на том, что он должен был делать, а именно выяснить, какие придурки преследуют ее, и убрать их.

Все это звучало хорошо, но прошло много времени, прежде чем он заставил себя пошевелиться.

И еще очень долго вспоминал ее вкус на своих губах.

И у него было ужасное предчувствие, что это никогда не пройдет.

Глава Девятая

Грейс стояла перед портретом Гриффина, слезы текли по ее щекам, тысячи и одна эмоция переплелись внутри нее, и ни одна не имела никакого смысла. За исключением, может быть, горя и вины, она могла понять их. Но гнев? Сожаление, боль и разочарование? Нет, она не понимала, почему чувствует это.

Она снова была одна в квартире, но это ее не беспокоило. Она не хотела видеть Лукаса или находиться рядом с ним. Она даже не хотела слышать его голос.

Если он ушел, он может остаться там навсегда, потому что она решила, что ненавидит его. Буквально ненавидит его.

Поцелуй, который он подарил ей, причинил ей боль, которой она не ожидала, боль, которую она все еще чувствовала даже сейчас, день спустя, стоя перед портретом мужа.

Мужа, который никогда не целовал ее так, как Лукас. Который никогда не давал ей понять, насколько она может быть голодной до поцелуя. Который никогда не давал ей понять, чего ей не хватало все это время. Который никогда не заставлял ее гореть.

Но она сгорела вчера и сгорела из-за Лукаса. Именно он заставил ее понять, чего ей не хватало в браке. Это он заставил ее проголодаться. Вот почему она решила, что ненавидит его.

Она не хотела знать ничего из этого. Не хотел испытывать ни одного из этих чувств. Она была вполне счастлива, думая о себе как об относительно несексуальной женщине, которая была намного счастливее, вкладывая все свои эмоции и страсть в созидание. Она не была похожа на своего отца, чья горечь и гнев из-за его художественного провала сыграли свою роль в череде романов, на которые ее мать закрывала глаза.

Но в тот момент, когда губы Лукаса коснулись ее губ, она поняла, что все эти милые маленькие оправдания были ложью.

Он целовал ее так медленно, так осторожно. Пробуя ее на вкус, словно она была прекрасным вином, пробуждая каждое чувство, которое у нее было, в полном болезненном осознании того, чего хотело ее тело, независимо от того, что говорила ей голова. Чтобы она полностью осознала всю глубину своей неопытности. Сорвав успокаивающую вуаль, которой она прикрыла свой голод и отношения с Гриффином. Показать ей, насколько все по-другому и, что еще хуже, чего ей не хватало все это время.

Чего она жаждала долгие годы, но так и не узнала.

Не говоря уже о том, чтобы продемонстрировать, насколько она не готова иметь дело с таким человеком, как он.

Еще одна слеза скатилась по ее щеке, но она даже не попыталась смахнуть ее.

Да, она ненавидела его за то, что он показывал ей все это. И больше всего она злилась на него за то, что он превратил всю эту напряженность в доказательство ее желания и заставил ее выбежать из комнаты, как испуганную девственницу.

Мудак. Придурок.

Она даже не знала, почему плачет, потому что чертовски не хотела этого делать.

Он показал тебе, чего ты так хотела. А потом забрал это.

Да, это так. Он показал ей все в той обдуманной, холодной манере, даже когда его рот дарил ей вкус обжигающего жара, который он так сдерживал внутри себя. Заставил ее понять, что он видит ее ложь насквозь и знает, что она хочет его. Она поняла это еще до того, как полностью призналась в этом самой себе. Как будто он рылся в глубинах ее души, в то время как сам был надежно заперт.

И даже несмотря на то, что он рассказывал ей о себе — шокирующие вещи — она не совершила ошибку, думая, что это были признания или что они были открыты ей как драгоценные секреты. Нет, все это было частью его замысла.

Не то чтобы она хотела знать его секреты, придурок.

На холсте перед ней Гриффин уставился в зеркало, его губы изогнулись в знакомой кривой улыбке. Делясь шуткой. Она начала думать, что, возможно, шутка была над ней.

Внезапно ей захотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Кем-то, кому она могла бы излить свое сердце или кто мог бы дать ей совет. Но она этого не сделала. У нее были друзья, но они не были особенно близки, а теперь ее дедушка и бабушка умерли, и единственной семьей, которая у нее была, это ее мать. И она не разговаривала с ней годами.

А тебе было с кем поговорить?

Это был хороший вопрос. Когда-то, еще до того, как он погряз в горечи и гневе, она все рассказывала отцу. Когда она была маленькой, а его картины продавались, она все еще была его драгоценной маленькой девочкой. И после того, как все пошло наперекосяк и она ушла из дома прежде, чем он смог выместить на ней свою горечь, она могла поговорить с Гриффином. Это было одной из причин, почему ее тянуло к нему, потому что он слушал ее так же, как ее отец. Но теперь Гриффина нет…

Она шмыгнула носом и вытерла слезы, стараясь не обращать внимания на внезапное чувство одиночества и усталости. Прошлой ночью она почти не спала, ворочаясь с боку на бок, и сейчас мысль о том, чтобы вздремнуть, казалась ей идеальной.

Вот только чистый холст все еще оставался чистым, а до выставки оставалась всего неделя с небольшим, и если она не начнет в ближайшее время работу, то никогда не закончит. И она все еще застряла взаперти, в этой проклятой квартире, не в состоянии выйти из-за того, что сделал ее покойный муж.

И из-за Лукаса, мать его, Тейта.

Гнев, вперемешку со слезами, вернулся к жизни, угрюмо тлея, становясь все жарче, поднимаясь все выше.

Она стиснула челюсти и сжала руки в кулаки. Она резко отвернулась от картины Гриффина и встала перед чистым холстом, яростно глядя на него, ее гнев кипел, как чайник на плите.

Чудесный свет от витража высветил на белом холсте яркое цветное пятно, и в этот момент она точно осознала, что хочет нарисовать.

В этой серии картин всегда чего-то не хватало, и ей было трудно точно определить, чего именно, в надежде, что в конце концов это придет к ней. Теперь она знала.

Лукас сказал, что не может дать ей то, чего она хочет, но ему и не нужно было этого делать. Она могла бы создать его для себя, вылить весь этот отчаянный, чистый голод на холст перед ней. Воплотить его в жизнь таким образом, чтобы не вовлекать его физически, и это, наконец, вытащит его из ее головы.

И, возможно, когда это случится, она сможет, наконец, избавиться от этого очарования раз и навсегда.

Грейс прошествовала в угол, где хранились все ее художественные принадлежности, взяла пару кистей и несколько тюбиков краски. Вернувшись к холсту, она положила их рядом, затем подняла руки к волосам и завязала их в тугой узел, воткнув в середину расческу. Потом взяла один из тюбиков с краской.

Хорошо. Пора начинать.

Время шло, она не знала, сколько всего.

Она рисовала кистями, губками и руками, предпочитая чувствовать цвета, накладывая один оттенок на другой, иногда смешивая, иногда размазывая. Выплескивая клубок эмоций на холст, позволяя искусству забрать ее туда, где она хотела быть.

Через некоторое время она услышала громкое электронное жужжание, которое разнеслось по всей квартире, и ей потребовалась минута или две, чтобы вспомнить, что это звонок от входной двери.

Присев на корточки перед полотном, Грейс нахмурилась. Кто, черт возьми, был у входной двери? Никто не знал, что они здесь.

Звук повторился, на этот раз настойчивее.

Она встала, раздраженная тем, что ее прервали, и взяла тряпку, чтобы вытереть руки. Затем она вышла из студии и начала спускаться по лестнице, но на полпути вспомнила, что звонок в дверь Лукаса вряд ли будет дружеским.

Потому что, конечно, за ней охотились международные торговцы оружием, которые хотели вернуть свои деньги.

Жужжание повторилось в третий раз, заставив ее грудь сжаться.

Ладно, не надо паниковать. Лукас велел ей не впускать никого, кроме него, так что она не станет. Наверное, ей также не стоит открывать дверь. С другой стороны, возможно, это был Лукас, и он не мог войти по какой-то причине. Однако на входной двери была камера, что означало, что она могла проверить, кто это, не выдавая, что она, по крайней мере, здесь.

Экран находился в прихожей рядом с лифтом, когда она подошла, снова раздался звонок в дверь. Пытаясь проглотить ледяной комок страха, Грейс включила экран.

На пороге стоял полицейский.

Она моргнула, узел развязался, и облегчение наполнило ее. Ладно, это был коп, а не какой-то сумасшедший торговец оружием, который хотел взять ее в заложники. С этим она справится.

Потом этот проклятый узел снова завязался, когда она поняла, что, вероятно, была причина, по которой полицейский стоял на пороге Лукаса, и это вряд ли было что-то хорошее.

Словно по команде, коп поднял руку и снова нажал на кнопку, глядя в камеру, как будто знал, что она наблюдает за ним.

Ее пульс участился. Боже, что, если с Лукасом что-то случилось? Что, если он ранен или еще хуже? Что, если он не вернется?

Разные ощущения перемешались внутри нее. Страх и непонятное горе, что было странно, ведь она решила, что ненавидит его.

Она снова сглотнула. Лукас был ясен в своих предупреждениях. Не открывать дверь никому, кто не был им. И все же это полицейский, и что, если что-то не так? Что, если Лукас попал в аварию на своем байке?

Дрожащей рукой она подняла палец и нажала кнопку интеркома.

— Да?

Коп был в зеркальных авиационных очках, и она не видела его глаз, когда он смотрел в камеру.

— Добрый день, мэм. Вы родственник Мистера Лукаса Тейта?

Боже…

Ледяные пальцы страха сжали ее сердце.

— Почему? Что случилось? С ним что-то случилось?

— Не могли бы вы открыть дверь, мэм?

— Сначала расскажите, что случилось. Он в порядке?

— Откройте, пожалуйста, дверь, мэм

Страх сжал ее еще сильнее, заставив похолодеть.

— С ним что-то случилось? Он ранен?

— Пожалуйста, откройте дверь, мэм.

Ее сердце бешено колотилось, дыхание участилось.

— У вас есть удостоверение личности?

Полицейский полез в карман, вытащил бумажник, открыл его и поднес к камере, чтобы она могла видеть. Для нее этого было достаточно. Она подняла дрожащий палец к кнопке, которая открывала дверь.

Затем, так быстро, что она едва успела среагировать, позади копа появилась тень и рука опустилась на его голову в жестоком ударе. Когда коп обмяк, могучая рука обхватила его за талию, удерживая в вертикальном положении, и на экране появилось другое лицо. Лукас.

Облегчение затопило ее, инстинктивное и сильное, заставив на секунду почувствовать слабость в коленях. Затем ее мозг заработал. Он только что вырубил копа?

Лукас смотрел в камеру, его красивое лицо было абсолютно жестким, он тянулся к кнопке интеркома тыльной стороной свободной руки, а его длинные пальцы сжимали смертоносный пистолет. Затем его холодный, глубокий голос разнесся по квартире.

— Открой эту чертову дверь, Грейс.

Она не стала его расспрашивать, нажала на кнопку, отпирающую дверь, и попятилась от лифта, а ее сердце бешено колотилось в груди.

Через минуту двери лифта открылись, и из него вышел Лукас с бесчувственным полицейским на руках.

Не говоря ни слова, он подтащил мужчину к белой кушетке и без всяких церемоний бросил на нее. Потом поднял голову и посмотрел на нее. Лицо Лукаса превратилось в застывшую маску, в воздухе повисла гроза, плотная и угрожающая. Заставляя ее хотеть отойти от него.

— Ты собиралась открыть дверь, не так ли? — если бы его голос был бритвой, он разорвал бы ее на куски. — Что я тебе говорил насчет того, чтобы никому не открывать дверь?

— Он полицейский. Я думала…

— Он не полицейский.

Грейс попыталась успокоиться, но не смогла.

— Что? Но он показал мне удостоверение.

Лукас вытащил что-то из кармана джинсов и бросил на диван рядом с бесчувственным телом. Это был бумажник полицейского.

— Удостоверение поддельное.

— Но как…

— Я видел, как этот парень остановился в паре ярдов отсюда, — глаза Лукаса блеснули голубизной. — Он не водил полицейскую машину. Поэтому я пошел за ним, чтобы убедиться, и он пошел прямо сюда. Потом он спросил, как меня зовут, и я понял, что он не полицейский. Никто не знает, что я здесь живу. Никто.

Реальность обрушилась на нее, заставляя почувствовать себя неуверенно. Господи, она думала, что он был настоящим полицейским. Она собиралась впустить его.

Внимание Лукаса переключилось на ее руки, а затем он двинулся к ней, быстро приближаясь, не оставляя ей времени отступить или избежать его. Он взял ее пальцы в свои и посмотрел на них.

— Ты в порядке? Что это у тебя на пальцах?

Привычный электрический разряд прошелся по ней, как только его кожа коснулась ее, заставляя нервничать и дергаться от его прикосновений.

— Ничего, просто краска.

Он не двинулся с места. Вместо этого его глаза сузились, и, к ее удивлению, он взял ее лицо в ладони, запрокинул ее голову назад, его голубые глаза блуждали по ней.

— Ты плакала. Что случилось?

Его ладони были такими теплыми на ее щеках, что у нее перехватило дыхание и бешено заколотилось сердце.

— Я не плакала.

Он нахмурился.

— Нет, ты плакала. У тебя красные глаза.

О великий. Просто чертовски замечательно. Он должен был заметить.

— Это просто печаль, ясно? — и это не было ложью. Она оплакивала Гриффина и брак, который у них должен был быть.

Лукас помолчал, его светлые брови опустились.

— У тебя краска на щеке, — тихо сказал он. — Я не знаю, что с тобой, — его большой палец двигался, легкое прикосновение к ее скуле, посылая крошечные искры по ее коже.

Она не могла пошевелиться. Даже дышать не могла. Жар его рук и неожиданно темно-синие глаза заставили ее замереть. Ее сознание начало сужаться, сосредоточившись на нем, остальная часть мира исчезла. Он был таким высоким, его тело было твердым, гибким и сильным, и на секунду, стоя так близко к нему, она почувствовала себя в безопасности. Защищенной. Как будто ничто не могло коснуться ее, пока он был здесь.

Затем выражение его глаз изменилось, и он опустил руки. Он отступил на шаг, увеличивая расстояние между ними.

— Оставайся здесь, — коротко сказал он. — Мне нужно разобраться с этим засранцем.

У нее перехватило горло, и она почувствовала прикосновение рук Лукаса к своей коже, тепло его прикосновения, сияющее, как солнечный луч.

— Хорошо, — слово прозвучало глухо и хрипло. — Что ты собираешься с ним делать?

— Задам ему несколько вопросов, — Лукас вернулся к тому месту, где на диване лежал все еще без сознания лже-полицейский, и Грейс увидела, как он наклонился и взвалил его на плечо, демонстрируя потрясающую силу. — У меня есть место в подвале, я собираюсь оставить его там, пока он не проснется, — Лукас подошел к лифту, двигаясь так, словно не нес на плече бесчувственного человека, и нажал кнопку. Когда двери открылись, он бросил на нее короткий напряженный взгляд. — Что бы ты ни делала, не открывай дверь никому другому, поняла?

Потом вошел в лифт и исчез.

* * *

Лукас был недоволен.

Он отсутствовал весь день, покинув квартиру до того, как Грейс проснулась, потому что, хоть он полностью и контролировал себя, после вчерашнего поцелуя он подумал, что будет лучше, если они оба проведут какое-то время порознь.

После встречи со связным Тейтов, который пытался выследить ублюдков, преследующих Грейс, и не нашел ровно ничего, он вернулся в квартиру, только чтобы обнаружить дже-копа, направляющегося в том же направлении.

Его военный инстинкт подсказал ему, что с этим парнем что-то не так, и когда полицейский направился прямо к фасаду дома, Лукас понял, что с ним что-то не так. Особенно когда он спросил его о нем же.

Лукас не сомневался. Он действовал. Просто подошел к парню сзади, вырубил его и затащил внутрь.

Пока лифт спускался в подвал, чувство, которое Лукас не позволял себе испытывать годами, шевельнулось внутри него, тяжелое и медленное, как животное, пробуждающееся от долгой спячки.

Ярость.

Было умно одеться как полицейский. Грейс была готова впустить этого ублюдка, независимо от того, что Лукас говорил ей о незнакомых людях, приходящих к двери. Хотя было не совсем честно злиться на нее, не тогда, когда она не знала, что этот ублюдок — подделка.

Господи, если бы его здесь не было, и она впустила бы этого засранца, они бы ее нашли. Они бы забрали ее. Они бы причинили ей боль.

Ярость закрутилась внутри него, извиваясь и переплетаясь, как разрезанная змея.

На самом деле, увидев красные пятна на ее пальцах, он сначала подумал, что она каким-то образом пострадала, и, хотя он сказал себе, что будет держаться от нее подальше, он не смог удержаться, чтобы не подойти к ней и не взять эти длинные, тонкие пальцы в свои, желая убедиться, что с ней все в порядке. Но она была в порядке, только краска, как она и сказала. Потом он заметил, что ее глаза были покрасневшими, как будто она плакала, и он по глупости взял ее лицо в ладони, не в силах избавиться от напряжения в груди. В ее глазах был страх, он видел его следы, и шок тоже, и она была немного бледна, а ее веснушки выделялись на ее коже, как маленькие звездочки. На одной скуле виднелась красная полоска краски, и он не мог удержаться, чтобы не погладить ее, гадая, что она рисовала и не тот ли это последний холст, о котором она так беспокоилась.

Черт, все в тот момент было неправильно, особенно учитывая ситуацию и тот факт, что похоже их прикрытие раскрыли. Меньше всего он должен был беспокоиться о том, что она рисовала, или о том, что она выглядела так, будто плакала.

Ему пришлось заставить себя отпустить ее, чтобы вернуться к насущной проблеме. Дело в том, что эти ублюдки каким-то образом выследили их и попытались проникнуть в его квартиру.

Запри дверь, придурок. Ты не можешь позволить себе потерять контроль прямо сейчас.

Лукас стиснул зубы, когда лифт звякнул. Да, черт, не было причин так злиться. Ладно, они каким-то образом нашли его убежище, но Грейс была в порядке. С ней ничего не случилось. И ничего не случится, потому что он узнает все, что сможет, от этого засранца, а потом будет держать его в плену, чтобы это не дошло до того, кто послал его сюда.

Двери открылись, и Лукас вышел в короткий коридор, ведущий в его личный тир. Это было идеальное место, чтобы держать под замком придурков, которые должны были бы знать, что лучше не приходить прямо к нему домой и не пытаться заговорить, потому что здесь была сильная звукоизоляция, не говоря уже о том, что все замки были электронными и мощными, поэтому никто не сможет ни войти, ни выйти, если он этого не хотел.

Лукас отпер дверь и вошел внутрь, включив свет. Затем он сбросил лже-копа на бетонный пол, прежде чем войти в маленькую комнату сбоку, где находился его личный арсенал, плюс любое другое оборудование, которое могло понадобиться морскому котику, чтобы поддерживать себя в отличной форме. Найдя какие-то кабельные стяжки, он отнес их туда, где оставил лже-копа, перевернул его на живот, сцепил руки за спиной и связал лодыжки. Потом снова перевернул парня на спину и выпрямился, глядя на него сверху вниз.

Лукасу показалось, что лицо ублюдка было ему смутно знакомо, и теперь он знал, где видел его раньше; он был одним из людей, которых Лукас заметил, наблюдающих за «Тейт Ойл». Итак, кто бы ни охотился за Грейс, он сумел найти квартиру Лукаса и, очевидно, послал этого засранца проверить ее, что было чертовски плохо, потому что никто не был более осторожен, чем Лукас, в своих передвижениях в квартиру и из нее.

Знают ли они наверняка, что Грейс здесь, или все еще пытаются это выяснить? И как, черт возьми, они вообще нашли квартиру? Он был очень, очень уверен, что за ним не следили, так как же они узнали, что он здесь?

Возможно, пришло время это выяснить.

Он потянулся за пистолетом, который держал в кобуре на пояснице, и вытащил его. Затем он ткнул носком ботинка в бок мужчины. Сильно.

Мужчина застонал и открыл глаза, щурясь от резкого света.

— Кто ты? — Лукас старался говорить четко и очень, очень холодно. — И какого черта ты здесь делаешь?

Мужчина моргнул, сосредоточившись на Лукасе. Затем он выдохнул.

— А тебе хотелось бы знать?

Лукас небрежно протянул руку и направил свой «Зиг-Зауэр» на руку парня. Потом выстрелил.

Лже-коп дернулся, затем взревел, звук боли эхом отразился от бетонных стен вокруг них.

— Успокойся, — решительно приказал Лукас. — Это был чистый выстрел в плечо. Я даже не затронул мышцы.

— Ты сумасшедший ублюдок, — парень оскалил зубы, в его глазах сверкнула боль. — Думаешь, если ты меня подстрелишь, я тебе что-нибудь расскажу?

— Не знаю, — Лукас опустил дуло своего «Зига» на левую коленную чашечку мужчины. — Ты знаешь, кто я. Ты знаешь, чем я занимаюсь. Ты, наверное, даже знаешь мой подтвержденный счет убийств. А это значит, что ты знаешь, что я без колебаний протстрелю тебе коленную чашечку, если ты не скажешь мне то, что я хочу услышать. Давай попробуем еще раз. Какого хрена ты здесь делаешь?

Мужчина тяжело дышал, его взгляд остановился на дуле пистолета, направленного на него.

— Они убьют меня, если я что-нибудь скажу.

— А я убью тебя, если ты этого не сделаешь. После того, как я отстрелю тебе коленную чашечку.

Лицо лже-копа исказилось.

— Тогда сделай это. Лучше это, чем то, что они сделают со мной.

Бля, это было последнее, что ему нужно было. Человек, которому нечего терять, которому плевать на боль.

— Скажи мне то, что я хочу знать, и я организую в полиции хорошую безопасную тюремную камеру для тебя. Или, я думаю, ты мог бы попробовать рискнуть кинуться в бега. Итак, как ты поступишь? — он наклонил голову, не сводя глаз с собеседника. — С работодателями на хвосте за то, что облажался, и без коленной чашечки, — он переместил дуло «Зига» на другую ногу мужчины. — А может, и без двух.

Лже-коп поморщился, но ничего не сказал. Кровь начала собираться в лужу под его рукой, что было досадно. Особенно если он испачкает бетон.

— Кстати, у тебя есть десять секунд, чтобы ответить, — добавил Лукас, его терпение иссякло.

— Козел, — выплюнул мужчина.

Лукас не обратил на него внимания, продолжая целиться ему в колено.

— Семь секунд. Шесть, пять, четыре, три…

— Черт, ладно. Этот адрес был дан мне, чтобы проверить, есть ли здесь женщина.

— Кто дал тебе этот адрес? — резко спросил Лукас. — Как они его нашли?

— Понятия не имею, как они его нашли. Думаешь, они мне такое говорят? — мужчина повернулся на бок, слегка застонав от боли. — Парня, который дал его мне, звали Оливейра. Это единственное имя, которое я знаю.

Имя ничего не говорило Лукасу, но он запомнил его на будущее.

— Почему они ищут меня?

— Потому что тебя видели с этой женщиной, — мужчина сплюнул на пол. — Они знают, что ты был другом Райли, и они знают, что ты защищаешь ее.

— Она не имеет никакого отношения к сделке Райли.

Мужчина пожал плечами.

— Им насрать. Они просто хотят вернуть свои деньги.

— У нее нет денег.

— Как я и сказал. Им все равно. Если у нее их нет, то они используют ее, чтобы получить их от того, у кого они есть.

Лукас ненадолго задумался, поможет ли ему пуля в ногу, но потом решил, что это говорит его ярость. Кроме того, он начинал догадываться, как покончить с этим раз и навсегда.

В этот момент зазвонил телефон. Не сводя глаз с пленника, Лукас вытащил его из кармана и посмотрел на экран. Это был Вэн. Дерьмо. Время было выбрано крайне неудачно, но учитывая то, что сейчас происходило с его братом, он не мог позволить себе проигнорировать звонок.

Лукас нажал кнопку ответа.

— В чем дело?

Десять минут спустя, когда разговор с братом полностью переключил его в военный режим, Лукас быстро перевязал пленнику руку, убедился, что тот надежно связан, и, прежде чем направиться к лифту, оставил его в тире.

С размышлениями Лукаса и тем, что он собирается делать с этим засранцем, придется подождать, так как прямо сейчас разворачивалась опасная ситуация, которая касалась его приемной сестры Хлои. Все Тейты, включая Хлою, всегда считали ее кровной дочерью Ноя Тейта. Но оказалось, что на самом деле она дочь врага их отца, Чезаре Де Сантиса. А теперь он похитил ее, и Вэну, который должен был защищать ее, нужна была помощь в планировании ее спасения.

Открытие истинного происхождения Хлои, не говоря уже о том, что этот ублюдок Де Сантис тоже был замешан во всем этом дерьме, что происходило с Гриффином, не улучшило настроения Лукаса. Этот парень нуждался в уничтожении, что, очевидно, было чем-то, что Вэн, Вульф и он должны были решить, как только нынешняя ситуация будет устранена.

Он нашел Грейс на кухне, она стояла, прислонившись к стойке, с чашкой кофе в длинных, испачканных краской пальцах. Она выпрямилась и поставила чашку, как только он вошел, тревога в ее янтарных глазах исчезла, сменившись облегчением. Что было странно, черт возьми, почему она беспокоилась о нем, особенно после вчерашнего, он понятия не имел.

— Что происходит? — она переплела пальцы и прижала руки к груди, звеня браслетами. — Что сказал этот человек?

Сегодня на ней была белая, заляпанная краской футболка и темно-синие леггинсы с дырками, волосы собраны в узел на макушке и скреплены чем-то подозрительно похожим на кисть. В ее одежде не было ничего особенного, ничего, что могло бы заставить его сердце биться быстрее. Ничего такого, от чего у него перехватило бы дыхание и напряглись мышцы.

Но почему-то измазанная краской простота одежды только привлекала внимание к ее живому лицу. К тому, как ее кожа, казалось, светилась в угасающем свете, проникающем через окна кухни. К белому хлопку, натянутому на ее маленьких, идеальных сиськах, и к ногам в этих нелепых леггинсах.

На ее щеке и пальцах была краска, и на одно безумное мгновение ему захотелось, чтобы краска была и на нем. Хотел, чтобы она раскрасила его кожу, просто чтобы почувствовать, каково это. Чтобы вся ее яркая, вибрирующая энергия касалась и его.

Но даже если бы он мог это сделать, сейчас не было времени. И в любом случае он не мог этого допустить.

— Я расскажу тебе позже, — его голос прозвучал жестко и резко даже для его собственных ушей. — Сейчас я должен уйти.

Ее глаза расширились, в них появился настоящий страх.

— А как насчет того парня? Что если здесь появится кто-то еще?

— Он не причинит тебе вреда. Он заперт внизу и не сможет выбраться, — Лукас выдержал ее взгляд. — Поверь мне, я бы не уехал, если бы считал, что тебе угрожает хоть малейшая опасность. Но я нужен брату, и я должен идти.

Она моргнула, потом кивнула, сглотнув.

— Хорошо, но что, если придет кто-нибудь еще?

— Они не придут. Они не знают, что ты здесь. Этот парень был послан в качестве разведчика, и так как он остается там, где я его оставил, твое местоположение не станет им известно.

Она еще раз слегка кивнула, потом глубоко вздохнула, явно пытаясь успокоиться, а когда заговорила снова, ее голос звучал уже спокойнее.

— А если кто-нибудь подойдет к двери?

— Ты их не впускаешь. Даже если это чертов президент, понимаешь?

— Да, я понимаю, — она сделала паузу. — У тебя есть запасной пистолет или что-то такое? На случай, если кто-то войдет?

Господи, она серьезно? Да, очевидно, так оно и было.

Он приподнял бровь.

— Ты умеешь обращаться с оружием?

— Нет, — румянец залил ее щеки. — Но надо целиться и стрелять, верно?

Внезапно перед его мысленным взором возникла Грейс Райли в заляпанной краской футболке и леггинсах, с пистолетом в руке, направленным в лицо какому-то мудаку, и своим длинным пальцем, сжимающая спусковой крючок.

Чертовски сексуально.

Мускул на его челюсти дрогнул, и он отогнал видение. Потому что она не должна быть гсексуальной, но его член определенно был заинтригован этой идеей, и у него не было времени на эту чушь.

— Все не так просто. Если бы у меня было время, я бы показал тебе как им пользоваться, но у меня его нет, так что не волнуйся об этом сейчас. Кроме того, сюда никто не войдет. Я убедился, что это место похоже на Форт Нокс.

Ее руки крепче сжались на груди, но она лишь снова кивнула.

— Хорошо. Я уверена, что в таком случае все будет хорошо.

Она была храброй, и он хотел подойти к ней, взять ее руки в свои, погладить их, заставить расслабиться, успокоить ее, что все будет хорошо, и он даже не знал почему. Потому что когда ее чувства стали важны для него? Когда они стали иметь значение? Грейс Райли была очень одинока. Только несколько друзей и мать, с которой она никогда не разговаривала. Такой энергичной женщине, как Грейс, нужно нечто большее…

Господи, он должен вернуться к делу, а не стоять там, думая о ней.

Не обращая внимания на желание взять ее руки в свои, он просто смотрел на нее, надеясь, что она прочла в его взгляде уверенность.

— Никто не причинит тебе вреда, Грейс. Обещаю.

Она долго смотрела на него, выражение ее глаз было непроницаемым. Затем она отвела взгляд.

— Хорошо, — просто пробормотала она.

По какой-то причине это его не удовлетворило, но каждая секунда, которую он провел здесь, разговаривая с Грейс, была еще одной секундой, когда он не помогал брату, а сейчас это было важнее, поэтому он повернулся, чтобы уйти.

— Лукас.

Он остановился в дверях, но не обернулась.

— Что?

— Не задерживайся.

Глава Десятая

Грейс не могла успокоиться до конца вечера. В подвале заперт мужчина, Лукаса здесь нет, и она чувствует… да, хорошо, она может это признать. Она напугана.

Последние пару дней, с ее картинами и этим проклятым поцелуем, она не обращала внимания на слона в комнате, а именно на то, что ее муж оказывается был преступником, а теперь за ней охотятся очень, очень плохие люди.

И пока она была так поглощена живописью и боролась с влечением к Лукасу, эти люди сосредоточились на том, чтобы выследить ее, и теперь были очень близки к тому, чтобы выяснить, где она находится.

Она не знала, что делать. Она хотела как-то помочь Лукасу, но понятия не имела, как. Не то чтобы она была хорошо обученным человеком военного типа со смертоносными навыками или чем-то в этом роде. Она была всего лишь художницей, умеющей обращаться с кистью, это правда. Но это не поможет, разве что заколоть кого-нибудь ножом.

Вечер клонился к вечеру, и она расхаживала взад и вперед перед большим витражным окном. Думая о Лукасе. Думая о Гриффине.

Ей следовало быть внимательнее, пока они были женаты. У него было так много секретов, которые он скрывал от нее, но она даже не замечала их. Она даже не замечала его недовольства. Она была так поглощена своими делами. Ее искусством. Желанием доказать отцу, что она не бездарно тратит время. Что она хороша в том, что делает.

Может быть, если бы она не была столь целеустремленной, настолько ослепленной своими творческими порывами, она бы увидела, что происходит с Гриффином. Что он несчастен.

Но что бы ты сделала? Ты вообще заботилась о своем браке?

Это была неприятная мысль, и она не хотела, чтобы она приходила ей в голову. Все равно это было неправильно. Она любила Гриффина и хотела выйти за него замуж. Он был одним из немногих, кто поддерживал ее творчество, и только ради этого она готова была на все.

Это не то же самое, что любовь.

Беспокойство скрутило ее, заставив отвернуться от окна. Все эти расхаживания по комнате не шли ей на пользу и не помогали Лукасу. С другой стороны, она ничего не могла сделать, чтобы помочь Лукасу, кроме как не попадаться ему на глаза, так что лучше заняться чем-нибудь полезным, а не размышлять.

Она снова поднялась наверх и вернулась в студию, пытаясь раствориться в картине, но по какой-то причине это было тяжело, и она не могла сосредоточиться. Она прислушивалась к странным звукам и подпрыгивала от воя сирен в городе. Часть ее хотела спуститься в подвал или туда, где Лукас держит лже-копа и задать ему свои вопросы. Но она знала, что это будет верхом глупости, поэтому осталась на месте, размазывая краску по холсту и пытаясь сосредоточиться.

Час спустя вернулся Лукас, и мышцы на ее плечах, о которых она и не подозревала, внезапно расслабились. Она вышла из студии, убеждая себя, что хочет убедиться, что это действительно он, а не какой-то другой незнакомый мужчина, который каким-то образом пробрался в квартиру, и это не имело никакого отношения к тому, что она просто хотела его увидеть.

Он направлялся к лестнице, когда она появилась, но остановился у подножия, глядя на нее. Его серебристо-голубые глаза были такими же холодными, как обычно, и все же он осмотрел ее с головы до ног, острый и сфокусированный, как рентгеновский аппарат.

— Ты в порядке? Есть проблемы?

Она покачала головой.

— Нет. Здесь все тихо.

— Хорошо.

— С твоим братом все в порядке? — нет, подробностей она спрашивать не станет. И нет, ей не было любопытно.

— Он в процессе, — его пристальный взгляд снова скользнул по ней, и горячее, дрожащее чувство нахлынуло на нее. Но все, что он сказал, было:

— Мне нужно навестить нашего незваного гостя.

— Ах. Что ж, возможно, я тоже смогу пойти и…

— Нет. Ты и близко к нему не подойдешь.

Грейс не знала, злиться ей на Лукаса за его высокомерие или благодарить за его заботу.

— Я просто подумала, что могла бы спросить кое-что о Гриффине.

— Этот парень ничего не знает. Это мелкий винтик в очень большой машине, — Лукас отвернулся. — Предоставь это мне.

Внезапно она поняла, что не хочет, чтобы он уходил.

— Я думала, мы поговорим об этом.

Он даже не остановился, направляясь к лифту.

— Мы так и сделаем. Как только мне удастся получить больше информации.

Грейс сглотнула, наблюдая, как он входит в лифт, борясь с желанием просто попросить его остаться. Но это выдаст слишком многое о ней, а она не была готова к этому. Поэтому она ничего не сказала, когда двери закрылись, повернулась и пошла обратно в студию.

Она попыталась вернуться к работе, но ее концентрация была нарушена, поэтому она приняла ванну, затем посмотрела телевизор. Лукас не появился, и она не хотела, чтобы это выглядело так, будто она просто слоняется вокруг, ожидая его — даже если это и так — поэтому она сдалась и пошла спать.

На следующее утро она долго спала, а его снова не было. Но он оставил ей сообщение на телефоне, предупреждая, что он вышел, чтобы снова помочь своему брату, и не знает, когда вернется. Это раздражало, хотя она не знала почему, потому что работать было легче, когда его не было рядом.

Раздраженная, она сварила себе кофе, поднялась наверх и принялась за работу.

По какой-то причине сегодня ей стало лучше, и она смогла сосредоточиться, когда начала наносить краску на холст. Много красных, оранжевых и золотых. Цвета страсти, интенсивности. Гнева. Вожделения…

Прошло несколько часов.

Грейс положила кисть и начала наносить мазки пальцами, играя с краской, чтобы выделить текстуру, передать движение, наполнить жизнью. Она становилась все более яркой по мере того, как внутри нарастало напряжение, горячее и электрическое.

Горе и бесконечные вопросы о Гриффине исчезли. Угроза ее жизни исчезла. Была только она и горячий поток эмоций, который стекал по ее рукам, просачиваясь сквозь пальцы в краску. На белое пространство холста.

Прошло еще немного времени, но она не обратила на это внимания. И вот наступил момент, когда она откинулась на спинку стула, рассматривая набросок картины перед собой. Возможно, ей чего-то недоставало. Синего. Серебристо-голубого…

Внезапно дверь мастерской с грохотом распахнулась, заставляя ее подпрыгнуть от неожиданности, а сердце застрять в ее горле.

Лукас стоял на пороге, и на его красивом лице застыло странное выражение. Воздух вокруг его высокой, сильной фигуры был полон напряжения, как гроза, готовая разразиться.

Она моргнула. Если бы она не знала, каким холодным, бесчувственным парнем он был, она могла бы подумать, что он… зол.

В его взгляде не было серебра. Он был ярко-синим, как в ту ночь, когда поцеловал ее, и таким горячим, что она удивилась, как она могла считать его глаза холодными.

Во рту у нее пересохло, сердце забилось быстрее, когда она медленно поднялась на ноги, с липкими от краски руками.

Что-то случилось. Что-то наконец подействовало на него. Какого черта ему было нужно здесь?

Лукас молчал одну долгую, вибрирующую секунду, затем подошел к ней, держа что-то в руке. Свой телефон.

— Посмотри на это, — резко приказал он, указывая на экран.

Она подняла руки.

— Не могу, если ты не хочешь, чтобы он был весь в краске.

Он выругался, ткнул пальцем в экран, затем поднял его так, чтобы она могла видеть. Это была короткая видеозапись, на которой два человека, очень высокий мужчина и женщина гораздо ниже ростом, стояли рядом с чем-то, похожим на каток в Рокфеллер-центре. Пока она смотрела, мужчина взял лицо женщины в ладони, запрокинул ей голову и накрыл ее рот своим в страстном поцелуе. Была ночь, но в свете фонарей вокруг катка лица мужчины и женщины были отчетливо видны, хоть Грейс их и не узнала. Видео увеличилось, получив крупный план этого поцелуя, задержавшись на паре таким образом, что ей стало неудобно. Это был глубоко личный, страстный момент, не предназначенный ни для кого другого.

Лукас снова нажал на кнопку, останавливая видео. Напряжение вокруг него стало еще сильнее, гроза собиралась вокруг него, собиралась и вокруг нее. Его взгляд встретился с ее, и она почувствовала, как это ощущение эхом отозвалось и в ней, почти как физический удар.

— Я не понимаю, — начала она. — Кто эти люди…?

— Мой сводный брат и моя сводная сестра. Его голос был совершенно ровным, но в то же время вибрировал со странной интенсивностью, которую она никогда не слышала в нем прежде. — Он закрутил с ней, но не должен был. Это чертовски неправильно, вот что это такое. Просто пиздец, — он резко отвернулся и, прежде чем Грейс успела заговорить, небрежно швырнул телефон на пол.

У нее перехватило дыхание. Ладно, он действительно был зол. Достаточно злой, чтобы она могла прочитать это на его обычно бесстрастном лице.

— Лукас, — начала она, но остановилась, когда он повернулся к ней, сверкая глазами.

— Вэн всегда поступает правильно, — в его глубоком, холодном голосе слышались резкие нотки. — Он самый старший, и он должен подавать чертов пример.

— Ладно, я поняла, — не поняла, но инстинкт подсказывал ей попытаться его успокоить. Он был взволнован, каждое движение было резким, как будто он не знал, что с собой делать.

— Нет, — отрезал он. — Нет, не понимаешь, — затем его взгляд снова остановился на ней, усиливаясь и обостряясь. — Я отказываю себе. Все время, я отказываю себе, — он сделал шаг к ней. — Я все держу под замком, чтобы ничто не могло пробраться наружу. Я хочу поступить правильно, Грейс. Я хочу, чтобы все были в безопасности.

Она понятия не имела, о чем он говорит, но он надвигался на нее, медленно подкрадываясь, но только инстинкт заставлял ее отступать. Энергия, исходящая от него, была безумной; он буквально потрескивал от электричества, отчего комната казалась очень маленькой, а он — очень, очень большим.

— Я знаю, что хочешь, — она подняла руки, в успокаивающем жесте, как будто это могло помочь, нелепое движение. — Конечно, ты этого хочешь.

— Он тоже должен был отказать себе. Он не может просто взять то, что хочет, — Лукас подкрадывался все ближе и ближе к ней, заставляя ее отступать, как испуганное животное, отступающее от гораздо более крупного хищника.

— Ты прав, он не может, — бессмысленно пробормотала она, внезапно обнаружив, что ей трудно дышать. — Это безумие.

— Если он не может поступить правильно, какой смысл мне пытаться? — он сделал еще несколько шагов, и ей не осталось места куда отступать, и она ударилась спиной о стену. Но Лукас не остановился. — Я чертовски устал от самоотречения. Надоело говорить себе, что лучше мне ничего не хотеть, — его руки опустились по обе стороны от ее головы, его высокая, мощная фигура окружила ее, блокируя остальную часть комнаты. От исходящего от него жара и напряжения у нее закружилась голова, и она вскинула руки, чтобы удержать его на расстоянии. Они ударились о твердую стену его груди, краска на ее руках запятнала черную ткань футболки с длинными рукавами, которую он носил.

— Лукас, — повторила она, не совсем уверенная, что хочет сказать, но он был слишком близко. Слишком горячий. Слишком много всего, с чем ей сейчас не справиться.

— Может, мне пора перестать отрицать то, чего я хочу, — слова были полны какого-то грубого, темного жара. — Может быть, вместо этого пришло мое время взять это.

Грейс с трудом перевела дыхание. Он был прямо перед ней, и весь лед сошел с него, оставив его, как обнаженное пламя, горячим и горящим, как костер. Боже, она чувствовала, как стало жарко вокруг. Ее ладони, лежавшие на его груди, словно обожгло.

Она задрожала.

Он ничего не сказал. И когда она открыла рот, чтобы заговорить, он просто наклонился и накрыл его своим.

В этот момент она забыла обо всем. Его таинственный гнев. Опасность, в которой она оказалась. Она даже забыла о Гриффине.

В этот момент не было ничего, кроме поцелуя Лукаса, совершенно не похожего на тот, который он подарил ей несколько дней назад. Это был медленный поцелуй с привкусом отрицания. Но сейчас все было по-другому. Все дело было в том, чтобы сдаться этому потрескивающему электричеству, этой летучей химии, которая возникала всякий раз, когда они приближались друг к другу.

Он обжигал ее, и от прикосновения этих прекрасных губ она воспламенилась, как костер.

Его язык проник в ее рот, надменный и требовательный, и горячее его скольжение заставило ее задохнуться от удовольствия. Она откинула голову назад, к стене, позволяя ему взять все, что он хотел, и принимая взамен. Исследуя пьянящий, словно алкоголь, аромат его тела, в то время как остальной мир исчез.

Когда все исчезло.

Он прижал ее к стене, одно твердое, обтянутое джинсовой тканью бедро просунулось между ее ног, в то же время, когда его язык проник глубже в ее рот, и мягкий, нуждающийся звук вырвался из нее. Она поймала себя на том, что целует его в ответ, неистово и лихорадочно, подаваясь бедрами так, чтобы дразнящая твердая твердость его бедра прижалась к ее ноющей плоти. Заставляя ее дрожать еще сильнее.

Это был прорыв штормового фронта. Это был ураган. Это была встреча искры и сухого фитиля.

И она отчаянно хотела потеряться в этом огне, отчаянно хотела сгореть.

Ее пальцы вцепились в ткань его футболки, притягивая его ближе, поцелуй становился жарче, голоднее, их дыхание учащалось в тишине студии.

Но этого было недостаточно. Она хотела большего. Она чувствовала, что умирает, и только прикосновение к нему могло спасти ее. Отпустив его футболку, она скользнула испачканными краской пальцами под подол, чувствуя упругие, твердые мышцы и гладкую кожу.

Боже, и наощупь он был произведением искусства.

Он проглотил проклятие, когда ее пальцы скользнули по нему, оттягивая и стягивая его футболку через голову. Затем его губы снова оказались на ее губах, и он прижал ее к стене, ослепляя своим жаром, опьяняя мускусным мужским запахом.

Она не могла удержаться, чтобы не прикоснуться к нему, не провести руками по его горячей коже, не проследить скульптурные мышцы его пресса, твердые линии его груди, оставляя повсюду красные полосы краски. Но ей было все равно. Ей было все равно на все. На все, кроме его поцелуев и прикосновений. Боль между ног сводила ее с ума.

Она хотела его. Она хотела его так отчаянно, что ее трясло.

— Лукас, — простонала она, не в силах сдержать желание. — Лукас… пожалуйста…

Он убрал руки со стены рядом с ее головой, а затем они оказались на ней, скользя по передней части старой мешковатой футболки, которую она носила, когда рисовала, обхватывая ее груди через хлопок, его большие пальцы касались болезненно чувствительных сосков, посылая электрические импульсы через нее. Заставляя ее задыхаться. Потом он ущипнул ее, и она громко застонала, потому что ей было больно, и все же она чувствовала себя так чертовски хорошо, что чуть не растаяла в луже у его ног.

Затем он снова передвинулся, сдернул с нее футболку, разорвал чашечки лифчика и освободил от кружевной ткани, обнажив грудь. А потом его руки оказались на них, и он не был нежным. Но она не хотела нежности. Она хотела его так же отчаянно и голодно.

Он погладил ее, сжал ее ноющую плоть, ущипнул за соски, его рот оставил ее, чтобы пройтись вниз по шее серией маленьких, точных укусов, которые заставили ее вздрогнуть и задрожать, словно деревце, подхваченное ураганом, который окружал их.

Она скользнула руками по его плечам, ее ногти впились в них, сжимая, когда его пальцы двинулись к ее бедрам, его горячая, твердая грудь давила на ее обнаженную грудь, когда он сильнее прижал ее к стене.

Кто-то тяжело дышал. Возможно это была она. И она беспомощно двигалась, прижимаясь к его бедру, желая большего трения, желая облегчить ужасную, безжалостную боль, которая охватила ее.

Он снова отстранился, резкими движениями стянул с нее леггинсы, дернул трусики, ткань порвалась, когда он полностью обнажил ее. Она вздрогнула, когда воздух прошелся по ней, и она почувствовала, что кончит, как только он прикоснется к ней. Это будет достаточно для нее. Одно прикосновение его пальцев между ее ног, и она взорвется.

Все совсем не так, как было с Гриффином.

Эта мысль просочилась в ее голову, но тут же исчезла, когда большие руки Лукаса с длинными пальцами обхватили ее бедра, и вдруг ее повалили спиной на пол.

Половицы были твердыми, но она едва чувствовала их, когда его длинное, сильное тело накрыло ее. Она посмотрела в его красивое лицо, дрожа и трясясь, словно была во власти какой-то лихорадки.

А потом ее сердце почти остановилось, потому что его совершенные черты лица были напряжены от голода, яростного, как голодный хищник, наконец, убивающий свою жертву. Голубизна его глаз была газовым пламенем, испепеляющим ее, его твердый, скульптурный торс был покрыт пятнами красной, оранжевой и золотой краски, даже в его светлых волосах. Ничего не осталось от ледяного снайпера, бесчувственного, все жестко контролируемого морского котика.

Этот человек был огнем, а она — топливом для его пламени.

Одной рукой он расстегнул молнию на джинсах, и она попыталась помочь, отчаянно пытаясь дотронуться до него, но он отбросил ее руку. Затем он раздвинул ее ноги, его стройные бедра оказались между ними, а джинсы терлись о внутреннюю поверхность ее бедер. Ее дыхание было диким, неуправляемым, и ей снова пришлось дотянуться до его широких, сильных плеч, чтобы было за что держаться, потому что знала, что скоро разорвется на части. В любую секунду.

Он наклонился, и она почувствовала головку его члена, пробивающуюся сквозь чувствительные складки ее лона, ударяющуюся о клитор, и она задохнулась, как будто получила удар в сердце, а оргазм завис прямо там.

Его пристальный взгляд сжигал ее заживо, пристально наблюдая за тем, как он трется о нее, будто зная, как близко она была, и все же намеренно держал кульминацию вне ее досягаемости. Она услышала, как начала умолять, беспокойно двигаясь под ним, почти крича от разочарования.

А потом, когда ей показалось, что она больше не выдержит, он толкнулся в нее, сильно, горячо, Боже, так сильно. Оргазм накатил на нее еще до того, как он наполовину вошел внутрь, расплющив ее под тяжестью своего тела, и вырвав хриплый крик из ее горла.

Лукас не остановился. Он продолжал толкаться, растягивая ее, заставляя ее чувствовать жжение, заставляя ее внутренние мышцы сжиматься вокруг него, как будто она была готова к большему, а не лежала, ошеломленная самым интенсивным оргазмом в своей жизни. А затем он сделал все еще более интенсивным, сжимая ее бедра и раздвигая их, скользя глубже, вытягивая из нее еще один безмолвный стон, пока он не вошел так глубоко, как только мог, и она смогла почувствовать его везде.

Его дыхание было хриплым, кожа блестела от краски и пота, дикий взгляд на его лице делал что-то с ней, заставляя ее собственный голод возрасти снова. Что было невозможно, поскольку она всегда испытывала только один оргазм за раз. Но ее тело, очевидно, этого не знало. И когда он начал двигаться, выходя, а затем входя в нее, жестко и глубоко, со всей яростью, нарастание другого оргазма стало неизбежным.

— Лукас, — прошептала она прерывающимся голосом. — Боже мой!

Он ничего не сказал, но выражение его лица было диким, как будто он намеревался разрушить ее, уничтожить, и ничто не могло остановить его. Он начал толкаться сильнее, его жетоны раскачивались в такт его движениям и касались ее груди, и она обнаружила, что выгибается навстречу ему, двигаясь вместе с ним, ее ногти впились в твердые мускулы его плеч. Наслаждаясь гладким скольжением в нее его члена.

Звуки, которые вырвались из нее, были грубыми животными звуками удовольствия, когда все внутри нее закрутилось, как часовая пружина. Так туго. Боже… Пока он кончит, она развалится на части.

Затем он снова двинулся, крепко сжимая ее бедра, и внезапно она уже не была на полу, а сидела у него на коленях, в то время как он оставался глубоко внутри нее. Его губы были на ее губах, когда он выдернул кисточку из ее волос, позволяя безумному, вьющемуся облаку рассыпаться по ее плечам, затем поцелуй стал диким, когда он, отбросив кисточку, снова сжал ее бедра, поднимая ее, затем снова опуская на свой член, одновременно опуская свои бедра ей навстречу. Она стала такой же дикой и ненасытной, как и он. Она прикусила его губу, наклоняя бедра так, что каждый раз, когда она опускалась на него, основание его члена касалось ее клитора.

Лукас зарычал, звук был напряженным, его пальцы запутались в ее волосах и потянули ее голову назад, обнажая шею. Она задохнулась, когда он укусил ее, его зубы сомкнулись вокруг кожи сбоку шеи, прежде чем двинуться дальше вниз. Большая, горячая рука обхватила одну грудь, а затем его рот оказался на ней, сомкнувшись вокруг болезненно чувствительного соска, сильно посасывая. Она застонала, скользя пальцами по его спине, царапая его, когда наслаждение стало ослепительным, давление приближающегося оргазма заставило ее задрожать.

О, и она будет кричать, когда это произойдет. Он собирался уничтожить ее. Он собирался разорвать ее на куски.

Его рот опустошал ее грудь, сосал, дразнил, кусал. Отпустив ее волосы, он снова вцепился в ее бедра, впиваясь в мягкую плоть. Она знала, что останется с синяками. Но это не имело значения, потому что он поднимал ее, а затем снова опускал, звук соприкосновения плоти с плотью и их неистовое дыхание были эротическим саундтреком всему происходящему, ошеломляющий жар его тела под ней, внутри нее, заставляли ее дрожать еще сильнее. Заставляя ее пылать, как костер.

Она что-то бормотала, она слышала себя, беспомощные слова вырывались из ее рта под его губами и сливались в длинный поток.

ПожалуйстаЛукасБожеПожалуйстаСильнееБыстрееГлубже.

Она не могла остановить их, ее начало разрывать на части. А затем он оторвался от ее губ, и его рука скользнула между их напряженными, скользкими телами, его пальцы нашли ее клитор, кружа вокруг него, и надавила в то же время, как он сам толкнулся в нее.

— Давай, Грейси, — прорычал он, его голос был горячим и грубым, голосом незнакомца. — Кончай со мной, мать твою.

И как будто ее тело ждало именно этой команды, давление ослабло, и она закричала, разрываясь на части, как и думала.

И когда она вся рассыпалась, то смутно осознала, что он движется быстрее, а затем раздался звук его собственного освобождения, гортанный рев, эхом разнесшийся по комнате, а все его тело напряглось под ней.

Но у нее не было сил на что-то большее, чем обнять его и крепко прижать к себе, пока он разваливался на части.

Так же, как и она.

* * *

Лукас повернул голову к шее Грейс, чувствуя себя так, словно где-то рядом взорвалась ракета, а в голове все еще звенело от взрыва. Пульс бешено колотился, грудь вздымалась, словно в Коронадо. Его трясло, как будто все нервные окончания были подключены к электрической розетке, и кто-то постоянно щелкал выключателем, включая и выключая его, потом снова и снова.

Он слышал, как она тяжело дышит, чувствовал, как ее киска крепко сжимает его член, как волны ее собственного оргазма выжимают из него еще больше чувств.

Это была агония. Это было совершенство.

Господи… что он наделал? Что, черт возьми, он натворил?

Он провел все утро, помогая Вэну спасать Хлою из лап Чезаре Де Сантиса, и был готов покончить с этим и вернуться к Грейс и их незваному гостю, когда ему позвонили с краткой просьбой отвезти Хлою в аэропорт. Вэн хотел, чтобы она убралась из города, подальше от Де Сантиса.

Это было прекрасно. Он не возражал. У него не было той связи с ней, которая была у Вэна — она была слишком молода, чтобы он мог по-настоящему общаться с ней, и, кроме того, он не позволял себе общаться с кем бы то ни было — и все же он все еще чувствовал себя защищенным от нее. Она была его младшей сводной сестрой, Тейтом, а Тейты держались вместе.

Потом Вэн приказал высадить ее в Рокфеллеровском центре, а не в аэропорту — по какой причине, он понятия не имел. И вскоре после этого его телефон зазвонил с очередным сообщением от Вэна, и к нему было приложено видео.

Ты все равно это увидишь. Де Сантис очень скоро опубликует это повсюду, но я хотел, чтобы ты узнал первым.

Видео, где Вэн целует Хлою.

Вид этого поцелуя ударил его по голове, как кирпич.

Его брат должен был защищать ее по приказу отца. Его старший брат, наследник Тейтов. Его брат, лидер. Который присматривал за ним с тех пор, как ему исполнилось пять лет. Который должен быть безупречен. Который должен был подавать пример.

Его брат, который трахал их сводную сестру.

Лукас не понимал, почему это видео привело его в такую ярость. Конечно же, это был факт того, что Вэн должен был охранять ее, а не спать с ней при этом. Лукас был в этом уверен. Плюс Вэн был намного старше ее и намного опытнее, и это было просто неправильно.

Вэн должен был держать себя в штанах, а он этого не сделал. И в конце концов пострадает Хлоя. Она была молода и невинна. Она выросла в Вайоминге, и это был ее дом, в то время как флот был жизнью Вэна. Лукас знал, что он ни за что не откажется от этого.

Но только вернувшись в квартиру, он понял, почему так разозлился. Потому что у него тоже была женщина, которую он должен был защищать. Женщина, с которой он боролся со своим влечением. И все же он был хорошим, а не Вэн. Он делал то, что делал всегда: держал все под контролем.

Охранял всех, как учил его отец.

Ты не можешь снова позволить своему гневу выйти наружу, Лукас. Ты не можешь позволить ему контролировать себя. Ты должен контролировать его, понимаешь меня? Ты же не хочешь, чтобы кто-то еще пострадал?

И он контролировал. И не только злость, но и все остальное. Он держал себя взаперти. Никогда не позволял себе ничего хотеть, никогда не позволял себе ни в чем нуждаться. И это срабатывало годами.

До Грейс. До тех пор, пока между ними не возникло это неистовое, необъяснимое электричество.

Он никогда не испытывал ничего подобного, ни с кем, и ему это не нравилось. Старался держаться отстраненно, как всегда. Потому что он знал, что может сделать огонь, когда вырвется. Как он мог гореть так жарко, сжигая плоть, сжигая кости. Гореть, пока не останется ничего, кроме пепла.

Он не хотел этого для Грейс. Было опасно позволять этому огню вспыхнуть по отношению к кому бы то ни было, не говоря уже о женщине, которая горевала и чья жизнь была под угрозой.

Поэтому он решил отказать себе в своих желаниях, и это решение его устраивало.

И все же он поднялся по лестнице в студию Грейс, сам не зная зачем, подгоняемый гневом на брата, распахнул дверь и увидел, что она сидит на корточках перед этим проклятым холстом. В волосах у нее снова была кисточка, на ней были запачканная футболка и леггинсы, тонкие пальцы были покрыты краской, а когда она повернулась и посмотрела на него, ее янтарные глаза расширились от удивления.

Она никогда не выглядела более желанной, и он внезапно подумал:

— Черт возьми! Почему бы и нет?

Почему он не может получить ее? Она хотела его, он уже знал это, и черт, он отказывал себе с тринадцати лет. Он отбросил собственные желания, проигнорировал собственные потребности. Направляя все в свою карьеру. В мишень на другом конце винтовки.

И все же ему казалось, что внутри него нарастает давление, как пар, собирающийся под крышкой котла с кипящей водой. И если он не выпустит этот пар, то взорвется. Обычно, когда он чувствовал себя так, он брал пистолет и стрелял по мишеням, или ехал очень быстро на мотоцикле по автостраде, или выбивал дерьмо из боксерской груши. Но в его тире был мудак, а его байк казался плохой заменой тому, что он на самом деле хотел. И он действительно не хотел ничего другого.

Грейс. Он хотел ее. Но он был хорошим, говорил себе, что он сильнее, что он лучше. Что он не позволит собственным желаниям управлять собой. Но с него хватит. Он закончил с этим.

В глубине души он понимал, что просто ищет причину, а Вэн и Хлоя — всего лишь удобные предлоги, но он больше не собирался слушать этот шум. Он должен как-то ослабить давление и сделает он это с ней.

Поэтому он направился к ней, прижимая ее к стене, его член был тверд и готов, пульс бился так, словно ему снова было двенадцать лет, и он просматривал журналы своего отца, которые украл Вэн.

Он хотел ее и собирался взять то, что хотел.

Так он и сделал. Он совсем одичал. Он повалил ее на пол, и все давление внутри него исчезло, когда он вошел в плотное, влажное тепло ее тела. Он никогда не чувствовал себя таким свободным. Она лежала под ним, впиваясь ногтями в его плечи, крича и умоляя, охваченная тем же безумием, что и он, и это было похоже на то, словно он впервые за много лет был самим собой.

Что не имело для него никакого смысла, но тем не менее казалось правдой.

Грейс ослабила хватку на его плечах, ее дыхание замедлилось. И он знал, что разумнее всего, раз он уже спустил пар, было бы встать и уйти, спрятать огонь, который пылал между ними, обратно в безопасное, из которого он высвободился. Притвориться, что все кончено.

Но это еще не конец. Его член все еще был твердым, как будто он не испытал сильнейшего оргазма в своей жизни, а мускусный запах секса и мягкое скольжение ее волос по его обнаженным плечам сводили его с ума.

Одного раза никогда не будет достаточно, не с Грейс Райли.

Она была жаром, огнем и солнечным светом. Она была золотой и славной, и Христос… он так сильно хотел ее. Он хотел получить все, что мог. Было бы очень плохо потакать себе, но дерьмо…. Искра вспыхнула, и ее нельзя было потушить. Все, что он мог сделать, это насытиться ею и надеяться, что этот огонь сам себя сожжет.

Она заерзала на нем, ее руки скользнули по его груди, все еще скользкой от краски. Он оторвал голову от ее шеи и встретился с ней взглядом. Сидя у него на коленях, она смотрела ему прямо в глаза своими большими янтарными глазами. Она выглядела словно контуженной и изрядно разбитой, что вполне удовлетворяло его мужскую часть его натуры.

Он поднял руку и погрузил в великолепие ее волос, обхватив за затылок. Затем он снова поцеловал ее, скользнув языком в ее рот, пробуя кофе, сладость и жар. Она ответила ему без колебаний, целуя в ответ, слегка вздрагивая при этом, что вызвало у него шок.

Господи, у него никогда не было такой женщины. Никогда раньше он не позволял себе расслабиться. В основном потому, что он никогда не встречал никого, с кем хотел бы так поступить.

Грейс, однако, была другой. Она была чертовски горячей. Она выжгла холод прямо из него, окрасила его в свой цвет — в буквальном смысле — и он просто не мог заставить себя отпустить ее.

Он оторвался от ее губ, продолжая крепко сжимать ее волосы.

— Ты хочешь еще? — его голос звучал хрипло и надтреснуто, как будто он не говорил сто лет. А может, и тысячу.

— Да, — в ней не было никаких колебаний, ее собственный голос звучал не лучше, чем его.

Он и не подозревал, что надеялся услышать это от нее, пока она не сказала это слово вслух, посылая по всему его телу поток чистого облегчения. Он позволил своему взгляду скользнуть вниз по ее телу, впитывая всю ее обнаженную кожу, покрытую длинными пятнами красной, золотой и оранжевой краски. Она всегда должна быть такой. Всегда должна быть обнаженной, покрытой краской и слегка блестящей от пота, с прилипшими ко лбу волосами, с красными от его поцелуев губами.

— Ты уверена? — он скользнул руками вокруг вниз по ее телу, обхватив ее ягодицы ладонями. — Потому что, если нет, лучше скажи мне прямо сейчас.

— Я хочу еще, — ее прелестные маленькие сиськи резко поднялись, когда он сжал мягкую плоть в своих руках, и она выдохнула, выгибаясь под ним. — Пожалуйста.

Она была такой отзывчивой. Такой чувственный. Она открыла рот, словно ждала его поцелуя много лет. А потом она положила руки ему на грудь и крепко обняла, все ее тело дрожало, когда он просунул свое бедро между ее ног, прямо против влажного жара ее киски…

Пора принять душ, потому что, как бы ему ни нравилось носить на себе ее цвета, он хотел попробовать каждый дюйм ее восхитительного обнаженного тела и не особенно хотел делать это с полным ртом краски.

Не говоря ни слова, он вышел из нее, и какой-то смутный уголок его мозга отметил тот факт, что он не надел презерватив, и это, очевидно, должно беспокоить его. Но он не хотел думать об этом прямо сейчас, поэтому не стал. Вместо этого он поднялся на ноги, держа ее на руках, и пошел по коридору в ванную.

Душ был большой, выложенный белым кафелем, и он пустил горячую воду, снял остальную одежду и потянул ее за собой в кабинку. Сначала она попыталась дотронуться до него, проведя пальцами художника по всей его груди, но он крепко сжал ее запястья и покачал головой.

— Все еще моя очередь, — резко сказал он, прежде чем отпустить ее.

Она недовольно надулась на это, но он проигнорировал ее, пока наливал себе хорошую пригоршню геля для душа. Затем он начал мыть ее, смывая краску с ее кожи, скользя руками по всему ее телу. Поглаживая эти маленькие, идеальные сиськи и потирая большими пальцами ее соски, его руки скользили вниз по дрожащей плоскости ее живота к клубку красно-золотых кудрей между ее бедер. Она задрожала, когда он провел пальцами по гладким складкам ее киски, нашел ее твердый маленький клитор и нежно подразнил его кончиком пальца. Она задохнулась, вцепившись в его руки, а ее волосы тяжелыми и мокрыми прядями упали на плечи.

— Позволь мне прикоснуться к тебе, — прошептала она, дрожа в его объятиях. — Пожалуйста, Лукас.

— Зачем? — он снова обвел ее клитор. — Тебе не нравится?

— Да, но я… действительно хочу прикоснуться к тебе.

— Это плохо, — он надавил на ее тугой комок нервов, заставив еще раз ахнуть. — Потому что все еще моя очередь.

Какое-то время он играл с ней, зачарованно наблюдая за выражением сильного удовольствия на ее лице в ответ на его прикосновения. Она была так открыта, ничего не скрывая от него. От этого у него сдавило грудь. Ему захотелось сказать ей, что она не должна быть такой открытой, такой честной. Она не должна быть такой уязвимой, и все же ему это нравилось.

Была ли она такой с Гриффином?

Странное ощущение прошлось сквозь него. Не чувство вины. Конечно, до смерти Гриффина его тянуло к Грейс, но он ничего не предпринимал, пока был жив его друг. И, кроме того, Гриффин уже ничего не узнает. Он был мертв. Нет, это что-то другое. Что-то похожее…

Ревность.

Нет, это просто смешно. Он никогда в жизни не ревновал и не собирался ревновать сейчас.

Не обращая внимания на свои эмоции, Лукас усадил Грейс на белые плитки пола и опустился перед ней на колени. Он хотел попробовать ее на вкус, дразнить, сводить с ума, как она сводила его.

Заставить ее забыть всех мужчин, с которыми она была…

Лукас наклонился вперед и прижался губами к ее животу, ощущая вкус струящейся по ним воды и слабый солоноватый привкус самой Грейс. Это было восхитительно, поэтому он спустился ниже, проведя языком по ее коже к влажным завиткам между ног. Она вздрогнула, ее пальцы легонько коснулись его головы.

Он чувствовал ее напряжение, ее мышцы напряглись, как будто она не была уверена в том, что дальше произойдет. Это заставило его задуматься. О ней и Гриффине. Но он не хотел думать о таких вещах, не тогда, когда он стоял на коленях, а вкусная киска была прямо перед ним.

Поэтому он схватил ее за бедра, мягко раздвигая большими пальцами ее складочки. Еще одна дрожь пробежала по ее телу, и ему это понравилось. Ему нравилось, как быстро и отчаянно она дышала в душном помещении.

Он наклонился, облизывая дорожку прямо посередине ее лона, ощущая вкус всей этой соленой влаги, вкус, взрывающийся на его языке и идущий прямо к его голове, как хмель самого лучшего алкоголя, который можно купить за деньги. Он хотел еще немного подразнить ее клитор, заставить ее стонать, но не смог удержаться, наклонился еще ниже и глубоко вошел в нее языком.

Кончики пальцев по обе стороны его головы напряглись, и она снова задохнулась, приподняв бедра к его губам. Но этого было недостаточно, поэтому он скользнул рукой по ее бедру, затем вниз, за колено, поднимая ее ногу наверх, через его плечо. Открывая ее шире, чтобы он мог ощутить ее вкус глубже.

— Лукас…, - его имя было отчаянным стоном, когда она выгнулась дугой на плитках, держа его голову в смертельной хватке, пока он работал с ней языком, трахая ее им. — Боже… это… я не могу…

Но он не слушал. Он потерялся в ней. В ее соленом-сладком вкусе, в ее жаре. В том, как ее тело содрогалось, когда она приближалась к краю. В том, как сильно он хотел, чтобы она выкрикнула его имя.

Поэтому он держал рот на месте и подключил пальцы. Поглаживая клитор, кружась и дразня в такт движениям его языка. И не заняло много времени, прежде чем все ее тело напряглось, и действительно, она выкрикнула его имя, когда оргазм охватил ее.

Ему очень хотелось войти в нее прямо здесь, в душе, но ему действительно нужен был презерватив, и на тумбочке рядом с его кроватью лежали презервативы. Поэтому он выключил воду и, взяв ее обмякшее тело на руки, вышел вместе с ней из душа. Потом вытер их и понес по коридору в свою спальню.

Кровать, пара тумбочек и комод были единственной мебелью, в которой он нуждался в своей комнате. Он отнес ее к кровати, положил на матрас и последовал за ней.

Она закинула руки за голову и раздвинула для него ноги, как будто он был любовником, которого она знала много лет и с которым ей было комфортно, а не другом ее мужа, с которым у нее были неловкие отношения.

Еще один пример того, как просто она принимала то, что чувствовала, не задавая вопросов, не сдерживаясь.

Ты мог бы кое-чему у нее научиться.

Он уже это делал.

Потянувшись к презервативам на тумбочке, он достал один, открыл упаковку и натянул латекс на свой изнывающий член. Затем он раздвинул ее бедра как можно шире. Она резко вдохнула, и он снова увидел что-то похожее на неуверенность в ее глазах. Но ему было слишком трудно ждать, думая о том, что это было и что могло быть причиной этого, поэтому он растянулся на ней, положив руки по обе стороны ее головы, глядя ей в глаза, так чтобы она видела только его.

Затем, удерживая ее взгляд, он вошел в нее, на этот раз медленно, желая насладиться этим, а не впопыхах, как раньше. Но она так тесно сжимала его. Такая мокрая. Настолько горячая. Ее зрачки расширились и казались черными в тусклом свете комнаты, и когда она подняла руки к нему, проведя кончиками пальцев по его груди, он вздрогнул всем телом.

Казалось, она пробежала ими по его душе, и это было уже слишком. Она была слишком горячей. Она словно держала пламя в своих руках.

Он толкнулся в нее раз, другой, затем вышел и перевернул на живот. Он нежно взял ее запястья своими руками и завел их за спину, держа одной рукой за поясницей. Он не мог допустить, чтобы она прикасалась к нему.

Не отпуская ее запястий, он обхватил другой рукой ее талию и поставил на колени. Она покачала головой, лежа на подушке.

— Лукас… — ее голос звучал напряженно. — Не знаю… не знаю, смогу ли я сделать это снова.

Он проник между ее бедер, нашел скользкую плоть, скользнул глубоко, заставляя ее дергаться от его хватки, задыхаясь.

— Сможешь, — слова были гортанными, вырванными из глубины его. — Еще как сможешь.

Затем он начал двигаться, отводя бедра назад и проникая внутрь, сильнее, быстрее, удовольствие начало нарастать, уничтожая их.

Она застонала. Ее глаза были закрыты, ресницы лежали на раскрасневшихся щеках, рот открыт.

— Я не могу…, - это был всего лишь шепот. — Я не могу…

Но, конечно, она смогла. До сих пор она успевала за ним и теперь будет также. Он протянул свободную руку, положил ее ей на живот, а затем скользнул вниз между ее бедер, нашел клитор и начал поглаживать, медленно двигаясь взад и вперед, что вызвало у нее хриплый крик.

И он продолжал двигаться, погружаясь все глубже, теряясь в жаре ее киски вокруг него, в наслаждении, которое разрывало его на части. Он продолжал прикасаться к ней, пока она не выгнулась под ним, крича в подушку.

Только тогда он отпустил себя, входя в нее, быстрее, сильнее. И как раз перед тем, как его собственный оргазм полностью уничтожил его, у него возникла странная мысль.

В молодости он думал, что Рай — это бескрайние просторы Вайоминга. Ходить в поход с братьями или стрелять из новой винтовки. Потом, после пожара в конюшне, он больше никогда не думал об этом, даже когда стал старше и вступил в армию, сталкиваясь со смертью в самых отчаянных миссиях. Но прямо сейчас, в этой постели, глубоко погруженный в ее жар, в ее крики в его ушах, он думал, что Небеса могут быть здесь, в этот момент.

С Грейс, обернутой вокруг него.

Глава Одиннадцатая

Грейс открыла глаза и обнаружила, что лежит на спине, с тяжелой мужской рукой у себя на животе. И на мгновение она растерялась, решив, что рука принадлежит Гриффину, потому что она никогда не спала ни с одним другим парнем, так чья же еще?

Потом она поняла, что это не спальня в ее квартире, которую она делила с Гриффином, а значит, рука, лежащая на ней, не Гриффина. И в любом случае, Гриффин был мертв…

Внезапно на нее нахлынули воспоминания. Она рисовала в своей студии, а потом вошел Лукас и…

Боже. Лукас.

Она повернула голову на подушке, и действительно, мужчина, лежавший рядом с ней, не был смуглым или сложенным, как боксер. Он был длинный, худой и мускулистый, как пантера. Также он был блондином, серый зимний свет, проникающий через окна, делал его волосы почти серебряными, а его красивое лицо было расслабленным во сне.

Паника начала медленно подниматься в ней, когда воспоминания о прошлой ночи начали просачиваться в ее сознание. Его рот на ней в душе, вода, струящаяся по ее телу, когда он пробовал ее на вкус, вызывая сильное удовольствие разворачиваться внутри нее. А потом, позже, в его постели, она стояла на коленях, держа запястья за поясницей, пока он был сзади, входя в нее, его пальцы между ее бедер, играли на ней, как на инструменте, сделанном специально для него.

Она не думала, что он сможет добиться от нее еще одного оргазма, особенно после того, как она уже испытала три.

Ну очевидно, она ошиблась.

Ты во многом ошибалась, не так ли?

Жар прошел сквозь нее, и она отвернулась, а чувство вины и смущения обрушились на нее.

Для нее было невозможным не только иметь четыре оргазма подряд, но, и чтобы быть настолько голодной по отношению к человеку, чтобы захотеть получить от него еще один. Желательно поскорее. Прямо сейчас.

Она никогда не думала о себе как о женщине такого типа. Не то чтобы это было плохо, она просто убедила себя, что секс не так уж и важен. Приятно, когда это происходит, но не так, чтобы прям жаждать как воздуха, чтобы дышать.

Может, ты просто не была такой женщиной с Гриффином.

Ее щеки вспыхнули еще сильнее, вина скрутилась внутри нее, как угорь на конце лески. Нельзя было отрицать, что с Гриффином она себя так не чувствовала. Он ей очень нравился, и когда он умер, она ощутила боль, как стрелу в груди. Но… он никогда не укладывал ее на твердый деревянный пол, заставляя кричать от наслаждения. И он не стоял на коленях у ее ног в душе и не лизал ее, как мороженое. Он никогда не брал ее сзади, и к тому же у нее было ужасное ощущение, что, если бы он захотел сделать все эти вещи с ней, она бы оттолкнула его. Она бы сказала «нет».

Но она не отказала Лукасу. Она определенно не относилась к нему как к другу. Она обняла его за шею и поцеловала в ответ. Она выкрикивала его имя. Она позволяла ему делать с ней все, что он захочет.

Ты никогда не сможешь ему отказать.

Чувство вины внутри нее сжалось еще сильнее, вместе с ним закрутилась еще одна нить беспокойства. Если бы Лукас пришел к ней тогда, когда Гриффин был еще жив, сдалась бы она так же легко? Тогда она тоже не смогла бы сказать «нет»?

Она сглотнула, не желая даже думать об этом.

Потому что ты знаешь ответ. Эгоизм в вашей семье, знаешь ли…

Грейс перевела дыхание. Может, ей стоит встать с постели и просто уйти? Та картина не собиралась рисовать сама себя, и ей действительно нужно было вернуться к ней. Но, черт побери, его рука лежала прямо на ней, и если она не хотела его разбудить, то уйти будет проблематично…

Ее сердце бешено колотилось, а тело болело. Ей не хотелось думать ни о Гриффине, ни об отце. Не с Лукасом, таким теплым, таким близким и крепко спящим. И, возможно, сейчас самое время просто… посмотреть на него. Посмотреть, сможет ли она понять, что в нем было такого, что приводило ее в такое отчаяние каждый раз, когда он был рядом.

Грейс медленно убрала его руку и села, глядя на него сверху вниз. Он лежал на боку, его белокурая голова покоилась на другой руке, а простыня сползла до талии, обнажив великолепный торс.

У нее перехватило дыхание. Его тело было прекрасно, сплошные твердые мышцы и упругая золотистая кожа, испещренная тут и там белыми шрамами от старых ран. Его служба в армии явно не обошлась без инцидентов, потому что она сразу распознала пулевое ранение; у Гриффина тоже было несколько.

На плече Лукаса она заметила черные линии, а при ближайшем рассмотрении обнаружила ту же татуировку — скелет лягушки, что и у Гриффина на груди. Знак морских котиков. Она не могла удержаться, чтобы не протянуть руку и не проследить его очертания, жар кожи Лукаса обжег ее пальцы, а выражение его лица прошлой ночью жгло ее память.

Беспощадность. Дикость. Взгляд человека, который знает, чего хочет, и собирается получить это, несмотря ни на что.

Ее. Он хотел ее.

Дрожь прошла сквозь нее, сотрясая ее на уровне, который был глубже, чем просто физический. Это была дрожь земли, сотрясающаяся до самого своего основания.

Никто никогда не хотел ее так, как Лукас. Не с такой страстью. Не настолько сильно, чтобы отбросить десятилетние привычки, как пальто, которое он носил и от которого его тошнило. Не настолько сильно, чтобы смотреть на нее так, будто умрет, если не прикоснется к ней.

Гриффин никогда не смотрел на нее так, даже когда они только поженились. Черт побери, если бы он это сделал, она бы все равно быстро побежала в другую сторону, потому что после стольких лет постоянно усиливающихся эмоциональных бурь ее отца мягкий, успокаивающий и нетребовательный интерес Гриффина был именно тем, чего она хотела. То, что ей было нужно.

Но после ночи с Лукасом у нее появилось ужасное чувство, что она лгала себе долгое время.

Ты также врала и Гриффину.

Да, и это не облегчало ее вину. Ей все еще не хотелось прекращать прикасаться к Лукасу.

Ее пальцы скользнули по его плечу, и у нее возникло внезапное сильное желание толкнуть его на спину, что она и сделала, прижавшись к его груди. Он издал хриплый сонный звук и послушно перевернулся, подняв над головой мускулистую руку.

Грейс придвинулась к нему поближе, окидывая его взглядом. С одной стороны, ей хотелось сделать набросок, пока он спит, а с другой — просто прикоснуться к нему. Потому что там, где был его пах, под простыней выделялись четкие контуры его жесткого члена, отчего ее щеки обдало жаром, а дыхание стало прерывистым. Она просунула руку под простыню и потянула ее вниз по его узким бедрам, потом еще ниже, пока он не оказался полностью обнаженным. Она уставилась на него, ее пальцы зудели от желания прикоснуться к твердому члену, торчащему между его мускулистых бедер, который был так же прекрасен, как и все остальное в нем.

Хотела ли она когда-нибудь так прикоснуться к Гриффину? Нет, на самом деле никогда. И не потому, что Гриффин не был таким же красивым, как Лукас, потому что Гриффин был по-своему красив. Конечно, в ее привлекательности был какой-то элемент, связанный с физической красотой Лукаса, и, безусловно, их интенсивная физическая химия была частью этого. Но было и еще кое-что.

Ее всегда тянуло к его контрастам, к проблескам другого мужчины под ледяной маской, которую он носил. И за последние несколько дней ее еще больше влекло к нему то, как она на него действовала. Как будто она проникла под его кожу так же сильно, как он под ее.

От этого ей стало хорошо. Это давало ей ощущение собственной силы, чего она раньше не ощущала. Это было почти откровение.

Так, она должна взять свой альбом или просто продолжать прикасаться к нему?

Грейс протянула руку и положила ее на его рельефный живот, позволяя его теплу впитаться в ее ладони. Ладно, она будет продолжать прикасаться к нему, потому что у нее может больше не быть такого шанса. Она скользнула рукой вниз и обвила пальцами основание его члена, зачарованно наблюдая, как он, казалось, становится еще тверже.

— Надеюсь, ты что-нибудь предпримешь на его счет.

Грейс чуть не подпрыгнула от неожиданности, услышав его низкий голос. Она бросила на него быстрый взгляд, встретившись с парой серебристо-голубых глаз, наблюдавших за ней из-под густых золотистых ресниц.

— О, — сказала она глупо. — Доброе утро.

— И тебе доброе утро, — он двигался слишком быстро, чтобы она смогла убежать, и через несколько секунд она обнаружила, что лежит, растянувшись на нем, горячие, твердые мышцы под ней, а его твердый член упирается ей в бедро.

Она моргнула, глядя на него сверху вниз.

— Я думала, ты хочешь, чтобы я что-то сделала.

— Я хочу, — он не улыбнулся, но выражение его лица было таким расслабленным, каким она его никогда не видела. — Но сначала я хотел узнать, как ты себя чувствуешь сегодня утром.

Она почувствовала, что снова краснеет.

— Я в порядке.

Лукас поднял руки к ее волосам, провел по ним пальцами и отвел их с ее лица.

— Ты уверена? Прошлой ночью я не давал тебе покоя.

О Великий. Пожалуйста, не говори, что они собирались обсуждать это.

— Я уверена.

— Тебе больно? Я сделал тебе больно?

— Нет. Как я уже сказала, я в порядке.

Но его светлые брови нахмурились, как будто ответ почему-то не понравился ему.

— Ты не в порядке. Поговори со мной, Грейс.

Разговоры… Замечательно.

Она вздохнула.

— Мы должны делать это прямо сейчас? Очень похоже, что нет, — она слегка покачала бедрами.

Он не отреагировал, идиот.

— Я могу игнорировать это столько, сколько потребуется, и да, мы должны делать это прямо сейчас. Я не хочу причинить тебе боль, ты же знаешь. А значит, мне нужно знать, что ты в порядке.

Да, он вел себя как джентльмен, а она вела себя как дура и позволяла своему собственному беспокойству в этой ситуации встать на пути. Она определенно не хотела, чтобы он думал, что причинил ей боль.

— Я действительно в порядке, — честно призналась она, встретившись с ним взглядом. — Только немного болит.

Но этот хмурый взгляд на его лице никуда не ушел.

— Мне показалось, что вчера вечером ты испугалась. Я тебя напугал?

Она вздохнула. Боже, она не хотела вдаваться в это, потому что это означало бы говорить о Гриффине, а это было последнее, о чем она хотела говорить. Но у нее было чувство, что Лукас не остановится, пока не получит от нее ответа.

Черт, может, ей стоит быть с ним честной?

— Возможно, — согласилась она. — Может, ты меня и напугал. Но я не уверена, что хочу обсуждать причины этого сейчас.

Он проигнорировал это, попав своей следующей фразой прямо в цель.

— Из-за Гриффина, верно?

Она отвернулась, все ее мышцы напряглись.

— Если мы собираемся говорить об этом, тогда мне действительно нужен кофе.

Она попыталась соскользнуть с него, но только его руки сжали ее бедро, держа крепко, никуда не отпуская.

— Если ты думаешь, что я позволю тебе сбежать только потому, что тебе неудобно, подумай еще раз, — его голос был ровным, серебро в глазах сверкало. — Я знаю, Гриффин позволил бы тебе уйти, но я не он, понимаешь?

Она сердито посмотрела на Лукаса. Она не убегала. Она просто… не хотела этого разговора. И конечно, она знала, что он не Гриффин.

Но она не могла отрицать, что Лукас прав. Это была та модель поведения, в которой они с Гриффином жили. Если он хочет поговорить о чем-нибудь тяжелом, а она нет, то она убегала в свою студию, чтобы избежать этих разговоров. И он позволял ей.

Напоминает тебе кого-нибудь?

Это знание тревожно сидело в ней, кололо, раздражало.

— Я знаю, что ты не Гриффин, — пробормотала она.

— Тогда скажи мне правду. Почему ты боялась меня прошлой ночью?

Господи, он был неумолим.

— Я нервничала, — она посмотрела вниз, на широкую мускулистую грудь под собой, покрытую светлыми волосками. — Я спала только с двумя мужчинами, Гриффином и тобой. И я думаю, я была немного не в своей тарелке.

Его руки лежали на ее бедрах, и она почувствовала, как его большие пальцы начали двигаться по ее коже, медленно туда-сюда, как будто он гладил ее, успокаивая. От этого ей стало не по себе, но неловкость и чувство вины ослабли.

— Понятно, — сказал он. — Особенно если ты никогда не делала ничего подобного раньше.

Это был не вопрос, и это заставило ее посмотреть на него, чувствуя себя странно незащищенной и немного защищающейся.

— Что заставило тебя сказать это?

Поглаживающие большие пальцы остановились, его внимание сосредоточилось на ней.

— Потому что ты была неуверенной и нерешительной, и другого объяснения не было.

Неуверенной и нерешительной. Отлично.

Она стиснула зубы и снова посмотрела на его грудь.

Но его рука с длинными пальцами схватила ее за подбородок и подняла ее лицо, чтобы она смотрела на него.

— Это не критика, — тихо сказал он. — Ты была всем, на что я надеялся, Грейс. Все, что я хотел.

В ней разлилось тепло, отчего другие чувства начали угасать, успокаивая старые раны и жала, шрамы, оставшиеся от постоянных упреков отца. И да, и от явного отсутствия страсти со стороны Гриффина, хоть она и поощряла это.

Глупо было так радоваться простой похвале, и все же она радовалась. Поэтому она посмотрела Лукасу в глаза и рассказала все остальное.

— Я тоже боялась этого чувства. Того, что происходит, когда ты прикасаешься ко мне. Это все равно что проснуться от шока. Я никогда… никого не хотела так, как тебя, — она перевела дыхание. — Даже Гриффина.

Пламя сверкнуло в его глазах, и она поняла, что признание доставило ему удовольствие.

— Ты чувствуешь себя виноватой, не так ли? — спросил он.

Она покраснела.

— Неужели это так очевидно?

— Нет. Только логично.

— Ты не чувствуешь себя виноватым?

— Гриффин мертв, — сказал он прямо. — Значит, ты не замужем и он не узнает. Так что нет, я не чувствую себя виноватым.

Она снова посмотрела на его грудь, и ее горло почему-то сжалось. Ему было приятно, что все так просто.

— Но, — продолжал Лукас, — это не я был женат на нем.

Грейс уставилась на его шею, туда, где бился его пульс.

— Я знаю, чего не хватало в нашем браке. Дело в том, что мы сделали прошлой ночью. И я не понимала этого до сих пор.

Лукас не говорил ничего в течение долгого времени. Его руки скользнули с ее бедер вверх по спине, затем вниз, длинными, ласкающими движениями, от которых ей захотелось выгнуться под его прикосновениями, как кошке. Он все еще был тверд, она чувствовала это бедром, но это, казалось, не беспокоило его.

Когда он заговорил, его голос был тихим.

— Это не твоя вина.

Эти слова почему-то шокировали ее.

— Я знаю, что нет.

— Неужели? — поглаживающие руки на ее спине замерли. — Посмотри на меня, Грейси.

Грейси…

Так назвал ее отец, и она возненавидела это прозвище, поэтому, когда Гриффин попытался так ее назвать, набросилась на него. Но услышать это старое имя глубоким голосом Лукаса…

Она неуверенно подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Что? — она не смогла скрыть оборонительную нотку в голосе. — Я знаю, что это не моя вина. Гриффин, похоже, тоже ничего не чувствовал. На самом деле, он…

— У меня было много женщин, — голубизна в глазах Лукаса начала выжигать серебро. — И я никогда не испытывал ничего подобного ни к одной из них.

У нее перехватило дыхание. Это все не имеет значения.

— Неужели? — вопрос прозвучал так, словно она просила о заверении, и она пожалела об этом в тот же миг, как произнесла его.

Его руки замерли на ее спине, а его взгляд пригвоздил ее, заставляя легкие сжаться, как будто он выкачал весь воздух из комнаты.

— Нет. На самом деле, я почувствовал это в тот самый момент, когда я увидел тебя, Грейс.

В тот момент, когда он увидел ее… В тот день, когда Гриффин наконец-то заработал трезубец, и она пришла на выпускной. Он притянул ее к себе, чтобы познакомить со своим другом Лукасом Тейтом, и она, взглянув в его ледяные голубые глаза, тут же возненавидела его.

Потому что ты тоже захотела его.

— Почему? — она не могла удержаться от вопроса. — Я не красавица. Я не так уж интересна. Моя карьера — это всего лишь серия подработок, которые я брала исключительно ради денег, а искусство — это моя жизнь. На самом деле я больше ничего никогда не делала.

Взгляд Лукаса был острее скальпеля, разрывая ее на части.

— Кто это говорил тебе? Я знаю, что это не Гриффин. Он сделал несколько глупых решений в своей жизни, но он бы никогда не унизил человека, особенно свою жену.

У нее перехватило дыхание.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, ты не можешь верить во все эти вещи о себе, — взгляд его стал еще более напряженным. — Ты прекрасна. Как ты думаешь, почему я стоял там и смотрел на тебя в тот день в твоей комнате? Когда ты открыла полотенце? Я не мог отвести от тебя глаз, потому что ты была просто великолепна.

Она открыла рот, но он явно не закончил и продолжил:

— А что касается твоей проклятой карьеры, разве ты уже не делаешь ее? Ты следуешь своей мечте стать художником, а это требует мужества, храбрости и гребаной решимости. Ты что, не понимаешь?

Она моргнула, ее глаза наполнились глупыми слезами, хотя меньше всего ей хотелось плакать. Но ее раненая душа впитывала похвалу, как растение, изголодавшееся по солнечному свету, и она ничего не могла с собой поделать.

— Я знаю, — снова прохрипела она, потому что не знала, что еще сказать.

Но Лукас покачал головой.

— Кто это был, Грейс? Кто проделал с тобой такой номер?

Ей хотелось отрицать все, сказать, что, конечно, она не считает себя такой уж жалкой, как хочет показаться. Но слова, которые он произнес, вовсе не были отрицанием.

— Ладно, ладно. Это был мой отец, — она вздохнула. — Я уверена, тебя не удивит то, что он тоже был художником, и довольно хорошим. Но у него были мечты стать великим, чего так и не произошло, и это в конечном итоге сделало его ожесточённым и просто старым и злым, — она посмотрела на грудь Лукаса, потому что так было легче говорить об этом, когда она не смотрела прямо на него. — Он был очень темпераментным и властным. Бывало, когда работа шла плохо, он становился сверхкритичным, и, конечно, срывался на нас с мамой, потому что мы были ближайшими мишенями, — ее палец двигался, рисуя узор на его коже. — Забавно, когда я была маленькой, он учил меня рисовать, и ему нравилось, что я так похожа на него. Но когда я повзрослела, с деньгами стало сложнее, и он не смог продать свою работу… ну, он начал разбирать все, что делала я. Не только мои работы, но и все остальное. Как я была неопрятна. Как я безнадежна в математике. Как я была некрасива. Как я была бездарна и ничего не добьюсь…, - она замолчала, боль все еще таилась в ней, как осколок стекла, который она никогда не сможет вытащить.

— Он говорил, как придурок, который ни хрена не знал, о чем говорит, — голос Лукаса был жестким, его руки снова легли на ее бедра, пальцы сжались, как будто он пытался впечатать свою убежденность в ее кожу. — Ты говорила Гриффину что-нибудь об этом?

Она пожала плечами.

— Он знал, что с папой было трудно, но… я никогда не рассказывала ему обо всем остальном.

В глазах Лукаса снова блеснуло серебро.

— А почему нет? Или есть что-то еще?

— Я не рассказала ему, потому что не люблю об этом говорить, — слишком много плохих воспоминаний. Чувствовать себя маленькой, уродливой и бездарной, на фоне блестящего отца, которого она когда-то обожала, насмехающегося над ее рисунками и делая замечания о ее некрасивости, как будто это не он подбрасывал ее и не ловил в воздухе раньше, когда она была маленькой. Ни разу не назвал ее своим прелестным маленьким закатом.

— Что еще, Грейс?

Она посмотрела на него.

— Зачем тебе все это знать? Почему это так важно для тебя? Это не имеет никакого отношения к прошлой ночи.

— Для меня это важно, потому что мне не нравится, что ты основываешь свою самооценку на какой-то ерунде, которую тебе наговорил отец.

— Вовсе нет, — теперь ее голос звучал оборонительно, и она это понимала. — Я не настолько жалкая.

Его пальцы надавили на нее еще сильнее.

— Расскажи мне об этом, Грейс, — затем он добавил, и в его голосе зазвучала напряженность, — я хочу это знать. Я хочу знать все.

* * *

Янтарные глаза Грейс расширились, и он подумал, что зашел слишком далеко, сказал слишком много. Но он ничего не мог с собой поделать. Голод, который он ощутил прошлой ночью, был таким же сильным и таким же безжалостным. И это больше не было на чисто физическом уровне.

Проснувшись, он обнаружил, что ее прохладные пальцы собственнически обвились вокруг его члена, и поначалу подумал, что больше всего на свете хочет ощутить ее руки на себе и, возможно, ее рот.

Но сначала он хотел убедиться, что с ней все в порядке после вчерашнего вечера, а после этого все пошло наперекосяк. Вернее, не так уж все и плохо. Он понял, что, хоть и хотел, чтобы ее руки были на нем, он также хотел знать, почему она смутилась, когда он начал задавать ей вопросы. Почему она нервничала, когда он бросил ее на кровать прошлой ночью. Что случилось с Гриффином…

Да, все.

Он хотел знать все. И особенно он хотел знать, почему ее уверенность в себе была такой хрупкой, что она считала отсутствие страсти в браке своей виной. Потому что ему было ясно, что она именно так и думает.

И да, он знал, что это важнее, чем его твердый член и то, как сильно он хочет, чтобы она что-то с ним сделала. Конечно, он потерял контроль над собой прошлой ночью, но теперь пришло время взять этого ублюдка под контроль.

Ее ресницы опустились, красно-золотая вуаль закрыла янтарные глаза.

— Ладно, что тут знать? Мой отец был эгоистичным и контролирующим, и все, что происходило в нашем доме, вращалось вокруг него и его настроения. Вокруг него и его работы, — она тяжело вздохнула. — Когда он рисовал, нам с мамой приходилось ходить на цыпочках, чтобы не потревожить его, потому что тогда он кричал, швырялся вещами и обвинял нас в том, что мы нарушили его вдохновение. Когда он не рисовал, он злился и злился. Слишком много пил и изводил маму из-за того, что она недостаточно поддерживала его. Мы были очень бедны, потому что папа настоял на том, чтобы мы поддерживали его как художника. Но из-за того, что он продавал было едва достаточно, чтобы прокормиться, даже плата за квартиру была проблемой, не говоря уже о покупке еды, — она смотрела на грудь Лукаса так же, как и раньше, рисуя новые узоры на его коже. — Папины родители были богаты и пытались оказать нам финансовую поддержку, но папа ничего у них не брал. Он винил их за то, что они не поддерживали его мечты стать художником, когда он был мальчиком, и я думаю, что совать им в лицо нашу бедность было его своего рода извращенной местью, — ее ресницы задрожали. — Он ненавидел, что я хочу быть художником, как он. Однажды, когда мне было тринадцать, я показала ему то, над чем работала специально для него. Я так хотела, чтобы ему понравилась моя работа. Раньше, когда я была маленькой он был ободряющим и терпеливым, показывая мне, как развить мое творчество. Но в тот день…, - она замолчала на мгновение. — В тот день он взглянул на мой рисунок, сказал, что я бездарная трата времени, скомкал его и бросил в огонь.

Лукас почувствовал, как его челюсти сжались, а гнев, который он всегда старался держать внутри себя, внезапно вспыхнул.

Вот почему тебе должно быть все равно, помнишь?

Ему было все равно. Он просто злился из-за нее, как и любой другой. Потому что он видел, что это причинило ей боль, и очень сильную.

— Как я уже сказал, он был засранцем, — Лукас говорил жестко, так что она не сомневалась в его отношении к ее отцу. — Ни один порядочный отец не вымещает свои чувства на ребенке.

Грейс пошевелилась, ее прекрасные волосы рассыпались по его груди длинным шелковым водопадом.

— Да, он был дерьмовым. Когда мне было семнадцать, бабушка с дедушкой предложили оплатить колледж искусств, но папа отказался. Сказал мне — при них — что я недостаточно хороша. Что у меня нет таланта. Боже, я была так зла. После этого я решила, что с меня хватит, и убежал на запад, где и встретил Гриффина.

Лукас снова запустил руки в ее волосы, желая прикоснуться к ним и одновременно откинуть ее голову назад, чтобы видеть ее лицо. Потому что она продолжала смотреть вниз, как будто пряталась, и он не хотел, чтобы она делала это с ним.

Он знал, что она делала это с Гриффином, потому что он всегда жаловался на это. О том, что, когда он хотел поговорить о чем-то, она уходила. Запиралась в своей студии и говорила ему, что должна «работать».

Ну, она не будет делать этого с ним. Он хотел знать, что с ней происходит, и не собирался отступать.

— Почему ты ничего не рассказала Гриффину? — он запустил пальцы в мягкие шелковистые пряди ее волос. — Он хотел бы знать.

Она встретилась с ним взглядом, ее нижняя губа была полной, красной и странно уязвимой.

— Если Гриффин действительно захотел бы знать, он бы пришел в мою студию и заставил меня рассказать ему.

— Ты говорила ему, что не хочешь говорить об этом?

Она отвела взгляд.

— Может, и так. Но Гриффин никогда не давил. Казалось, его это мало интересовало.

Ах, вот оно что. Она хотела, чтобы ее преследовали, а Гриффин не был охотником, это Лукас знал. Он много жаловался на то, что Грейс не пускает его, но было ясно, что это только потому, что он позволял ей это.

Ее пальцы прочертили еще один узор на груди Лукаса.

— Я не уверена, что хочу обсуждать с тобой свой брак, Лукас. Сейчас это кажется неправильным.

Либо так, либо она уклонялась. Не впускала его, как она не впускала Гриффина.

Зачем тебе все это нужно?

Лукас отогнал эту мысль. Возможно, ему следует пока оставить это. Вес ее мягкого, теплого тела сводил с ума, и все, что требовалось, — это легкое движение бедер, и он мог бы скользнуть в нее.

— Так или иначе, — продолжала она, не дожидаясь ответа. — А как насчет тебя? Я должна тоже спросить тебя, ты в порядке? После того, что случилось с твоими братом и сестрой.

От этого вопроса ему стало не по себе. Уже очень, очень давно никто не спрашивал его, все ли с ним в порядке, и ему не очень нравилось то, что он чувствовал.

Он открыл рот, чтобы сказать ей, что с ним все в порядке, но тут его мозг начал работать. Вэн и Хлоя. Чезаре Де Сантис… черт. В его тире все еще находился нежеланный гость, с которым ему пришлось иметь дело.

Лукас еще раз допросил парня накануне, но больше ничего не добился, а это означало, что держать его здесь и дальше нет смысла. И особенно когда рядом Грейс.

Господи, и это еще одна причина для беспокойства. Кто бы ни послал этого парня, он все еще ждал отчета, и к этому времени они уже должны были понять, что что-то пошло не так, так как он не вернулся. Это означало, что кто бы это ни был, он будет осведомлен об этом месте.

Блядь. Он действительно должен разобраться с этим и как можно скорее.

У тебя тоже есть свои способы справиться с нежелательными вопросами.

Лукас стиснул зубы, осторожно снял Грейс с себя и выскользнул из постели.

— Лукас? — в ее голосе прозвучало удивление. — Куда ты идешь?

Подойдя к комоду, он начал выдвигать ящики и искать одежду.

— С парнем в подвале нужно разобраться, иначе мы предупредим придурков, что ты здесь.

— О, — за его спиной зашуршали простыни. — Что ты собираешься с ним делать?

Лукас начал одеваться в свою обычную форму — джинсы и футболку с длинными рукавами. В его голове начал формироваться план, но он не хотел сообщать о нем Грейс. По крайней мере, до тех пор, пока ему не удастся разобраться в деталях.

Закончив одеваться, он взял с комода свой «Зиг» и засунул его за пояс джинсов.

— Лукас? — повторила Грейс. — Ты… ты ведь не собираешься его убивать?

Он обернулся.

Она сидела в его постели, завернувшись в белую простыню, с абрикосовым облаком волос на бледных плечах, с беспокойством глядя на него золотисто-карими глазами. Было что-то уязвимое в том, как она сидела там, в том, как она смотрела на него, что проникло в его грудь и задержалось там. Снова наполняя его желанием успокоить ее.

Не задавая вопросов, он подошел к кровати и наклонился, чтобы взять ее лицо в ладони.

— Нет, — сказал он. — Вовсе нет. У меня на уме кое-что другое.

Она посмотрела ему в глаза, и он увидел в них вопрос. Но вопрос, который она задала, был не тем, которого он ожидал.

— Мы закончили? Все кончено?

Ему не нужно было спрашивать, что она имела в виду.

— Ты хочешь, чтобы это было так? — он уже знал ответ, но хотел услышать его от нее.

— Нет, — пробормотала она. — Нет, не знаю.

— Хорошо, — он наклонился и крепко поцеловал ее в губы. — Потому что, как я сказал тебе вчера вечером, я еще не закончил.

От него не ускользнуло облегчение в ее глазах, и это заставило его дико обрадоваться, потому что он не знал, что бы он сделал, если бы она сказала, что хочет, чтобы все закончилось. Искра, которую он выпустил из коробки, не вернется в нее, и он был чертовски уверен, что она не сгорит ни с кем другим.

Это должна быть Грейс. Грейс или никто.

— Между прочим, — добавил он, вспомнив о том, что прогнал из головы прошлой ночью. — Ты знаешь, что у нас был незащищенный секс прошлой ночью, не так ли?

— О… э-э… да, — краска залила ее щеки. — Послушай, тебе не о чем беспокоиться. Я сделала последнюю инъекцию противозачаточных как раз перед смертью Гриффина. Это было шесть месяцев назад, но эффект может продлиться некоторое время.

Но он не волновался. И это было самое странное.

— Хорошо. Ну, я чист. Последний раз меня проверяли пару месяцев назад.

Она все еще была сильно покрасневшей. Это было восхитительно.

— Я тоже. Как я уже говорила, я ни с кем не была.

Черт, а теперь он хотел прижать ее к простыням, раствориться в ней, забыть об этом засранце в подвале.

Но он не мог, ограничившись еще одним крепким поцелуем.

Когда он, наконец, вернулся в тир, парень был в ярости от того, что его заперли. Настолько разъяренный, что проигнорировал еду, которую дал ему Лукас, и, очевидно, не заботясь о собственной безопасности, начал сыпать проклятиями.

Лукас размышлял, стоит ли вырубить этого мудака, чтобы заткнуть ему рот, когда зазвонил его телефон. Он почти ожидал, что это Вэн, и пытался решить, ответить или нет, когда взглянул на экран и увидел, что это не Вэн, а Вульф, его младший брат.

Нажав кнопку ответа, Лукас поднес телефон к уху и вышел из тира, чтобы не слышать проклятий пленника.

— В чем дело? — коротко спросил он.

— Вэн прислал тебе видео? — спросил Вульф без предисловий.

— Да. Я видел это.

— Что, черт возьми, происходит? Ты что-нибудь об этом знаешь? — его брат был в ярости.

— Нет, конечно, нет.

— Господи Иисусе, — пробормотал Вульф. — Она на десять лет моложе его и плюс его приемная сестра. И женитьба на ней не делает это правильным.

Лукас замер.

— Женитьба на ней? Что ты имеешь в виду?

— Ты не видел сегодня первую полосу газеты? Вэн женится на Хлое и займет пост генерального директора «Тейт Ойл».

Лукас уставился на жесткую кирпичную стену перед собой. Он очень редко был застигнут врасплох, но не мог отрицать шока, который пронзил его сейчас.

Чувства были словно перекрытый кран. Ты не можешь просто повернуть ручку, чтобы выпустить одну каплю, оставив остальные в трубе. Они все выходят, хочешь ты этого или нет…

Края телефона впились в ладонь.

— Объясни, — потребовал он.

Вульф пробормотал еще одно проклятие.

— Сам прочитай чертову газету.

— Дай мне краткую версию.

Должно быть, что-то в его голосе выдало его потрясение, потому что Вульф вздохнул.

— Хорошо, я знаю только то, что читал, и еще было видео в Сети, где Вэн и Хлоя целуются, но, по-видимому, это не такое уж большое дело, потому что они были любовниками какое-то время и на самом деле женятся. О, и Вэн уходит из флота и берет на себя контроль над «Тейт Ойл».

— Нет, — ответил Лукас, потому что Вэн ни словом не обмолвился об этом за все время спасения Хлои. — Этого не может быть.

— Так и есть, приятель. Прочитай эту гребаную бумажку. Все написано черным по белому.

— Вэн ничего мне не говорил, — знакомый гнев начал подниматься в нем, гнев, который он почувствовал вчера, когда увидел это видео, и на этот раз он возник очень быстро. Пугающе легко. Он попытался оттолкнуть его. — Я понятия не имел, что он спит с Хлоей.

— Да, но теперь уже поздно, — голос Вульфа стал еще более грубым и хриплым, чем обычно. — Это де Сантис виноват. Если бы Хлоя не была в опасности, этого бы никогда не случилось, — он сделал паузу. — Мы должны убрать этого сукина сына.

Вульф не ошибся. Только Лукас не мог тратить время на разговоры с братом.

— И мы это сделаем, — холодно сказал он. — Но сейчас у меня своя ситуация.

— Да, да, — пробормотал Вульф. — Я понял. Черт, если ты хочешь сделать что-то правильно, ты должен сделать это сам.

Звонок резко оборвался.

Лукас посмотрел на свой телефон, часть его хотела снова позвонить брату и потребовать, чтобы он сказал ему, что, черт возьми, он хотел этим сказать.

Но из-за двери в тир донеслось приглушенное ругательство, напомнившее Лукасу, что у него нет времени возиться с братом. Ему нужно было разобраться со своим дерьмом.

Выбросив из головы мысли о братьях, Лукас сунул телефон в карман и вернулся в тир. Лже-коп сидел на полу, спиной к стене, а его форма была заляпана засохшей кровью от выстрела Лукаса.

Лукас подошел и встал прямо перед ним, глядя на мужчину.

— У тебя два варианта, — сказал он. — Или я позвоню в полицию, и ты получишь отдельную камеру. Или ты вернешься к своим работодателям и передашь сообщение от меня.

Глаза парня сузились.

— Какого хрена мне это делать?

— Я уже говорил, что у тебя два варианта? Вообще-то есть и третий, — Лукас выхватил оружие и направил дуло прямо ему в лоб, прямо между глаз. — Это пуля с твоим именем.

Мужчина стиснул зубы.

— Как я уже говорил, ты сумасшедший ублюдок. Я лучше умру здесь, чем вернусь к ним с пустыми руками.

— Но ты не останешься с пустыми руками, — Лукас наклонил голову. — Я хочу, чтобы ты сказал им, что у Грейс Райли нет их денег, — он позволил себе легкую улыбку, которая не имела ничего общего с развлечением. — Зато они есть у меня.

Глава Одиннадцатая

Грейс открыла глаза и обнаружила, что лежит на спине, с тяжелой мужской рукой у себя на животе. И на мгновение она растерялась, решив, что рука принадлежит Гриффину, потому что она никогда не спала ни с одним другим парнем, так чья же еще?

Потом она поняла, что это не спальня в ее квартире, которую она делила с Гриффином, а значит, рука, лежащая на ней, не Гриффина. И в любом случае, Гриффин был мертв…

Внезапно на нее нахлынули воспоминания. Она рисовала в своей студии, а потом вошел Лукас и…

Боже. Лукас.

Она повернула голову на подушке, и действительно, мужчина, лежавший рядом с ней, не был смуглым или сложенным, как боксер. Он был длинный, худой и мускулистый, как пантера. Также он был блондином, серый зимний свет, проникающий через окна, делал его волосы почти серебряными, а его красивое лицо было расслабленным во сне.

Паника начала медленно подниматься в ней, когда воспоминания о прошлой ночи начали просачиваться в ее сознание. Его рот на ней в душе, вода, струящаяся по ее телу, когда он пробовал ее на вкус, вызывая сильное удовольствие разворачиваться внутри нее. А потом, позже, в его постели, она стояла на коленях, держа запястья за поясницей, пока он был сзади, входя в нее, его пальцы между ее бедер, играли на ней, как на инструменте, сделанном специально для него.

Она не думала, что он сможет добиться от нее еще одного оргазма, особенно после того, как она уже испытала три.

Ну очевидно, она ошиблась.

Ты во многом ошибалась, не так ли?

Жар прошел сквозь нее, и она отвернулась, а чувство вины и смущения обрушились на нее.

Для нее было невозможным не только иметь четыре оргазма подряд, но, и чтобы быть настолько голодной по отношению к человеку, чтобы захотеть получить от него еще один. Желательно поскорее. Прямо сейчас.

Она никогда не думала о себе как о женщине такого типа. Не то чтобы это было плохо, она просто убедила себя, что секс не так уж и важен. Приятно, когда это происходит, но не так, чтобы прям жаждать как воздуха, чтобы дышать.

Может, ты просто не была такой женщиной с Гриффином.

Ее щеки вспыхнули еще сильнее, вина скрутилась внутри нее, как угорь на конце лески. Нельзя было отрицать, что с Гриффином она себя так не чувствовала. Он ей очень нравился, и когда он умер, она ощутила боль, как стрелу в груди. Но… он никогда не укладывал ее на твердый деревянный пол, заставляя кричать от наслаждения. И он не стоял на коленях у ее ног в душе и не лизал ее, как мороженое. Он никогда не брал ее сзади, и к тому же у нее было ужасное ощущение, что, если бы он захотел сделать все эти вещи с ней, она бы оттолкнула его. Она бы сказала «нет».

Но она не отказала Лукасу. Она определенно не относилась к нему как к другу. Она обняла его за шею и поцеловала в ответ. Она выкрикивала его имя. Она позволяла ему делать с ней все, что он захочет.

Ты никогда не сможешь ему отказать.

Чувство вины внутри нее сжалось еще сильнее, вместе с ним закрутилась еще одна нить беспокойства. Если бы Лукас пришел к ней тогда, когда Гриффин был еще жив, сдалась бы она так же легко? Тогда она тоже не смогла бы сказать «нет»?

Она сглотнула, не желая даже думать об этом.

Потому что ты знаешь ответ. Эгоизм в вашей семье, знаешь ли…

Грейс перевела дыхание. Может, ей стоит встать с постели и просто уйти? Та картина не собиралась рисовать сама себя, и ей действительно нужно было вернуться к ней. Но, черт побери, его рука лежала прямо на ней, и если она не хотела его разбудить, то уйти будет проблематично…

Ее сердце бешено колотилось, а тело болело. Ей не хотелось думать ни о Гриффине, ни об отце. Не с Лукасом, таким теплым, таким близким и крепко спящим. И, возможно, сейчас самое время просто… посмотреть на него. Посмотреть, сможет ли она понять, что в нем было такого, что приводило ее в такое отчаяние каждый раз, когда он был рядом.

Грейс медленно убрала его руку и села, глядя на него сверху вниз. Он лежал на боку, его белокурая голова покоилась на другой руке, а простыня сползла до талии, обнажив великолепный торс.

У нее перехватило дыхание. Его тело было прекрасно, сплошные твердые мышцы и упругая золотистая кожа, испещренная тут и там белыми шрамами от старых ран. Его служба в армии явно не обошлась без инцидентов, потому что она сразу распознала пулевое ранение; у Гриффина тоже было несколько.

На плече Лукаса она заметила черные линии, а при ближайшем рассмотрении обнаружила ту же татуировку — скелет лягушки, что и у Гриффина на груди. Знак морских котиков. Она не могла удержаться, чтобы не протянуть руку и не проследить его очертания, жар кожи Лукаса обжег ее пальцы, а выражение его лица прошлой ночью жгло ее память.

Беспощадность. Дикость. Взгляд человека, который знает, чего хочет, и собирается получить это, несмотря ни на что.

Ее. Он хотел ее.

Дрожь прошла сквозь нее, сотрясая ее на уровне, который был глубже, чем просто физический. Это была дрожь земли, сотрясающаяся до самого своего основания.

Никто никогда не хотел ее так, как Лукас. Не с такой страстью. Не настолько сильно, чтобы отбросить десятилетние привычки, как пальто, которое он носил и от которого его тошнило. Не настолько сильно, чтобы смотреть на нее так, будто умрет, если не прикоснется к ней.

Гриффин никогда не смотрел на нее так, даже когда они только поженились. Черт побери, если бы он это сделал, она бы все равно быстро побежала в другую сторону, потому что после стольких лет постоянно усиливающихся эмоциональных бурь ее отца мягкий, успокаивающий и нетребовательный интерес Гриффина был именно тем, чего она хотела. То, что ей было нужно.

Но после ночи с Лукасом у нее появилось ужасное чувство, что она лгала себе долгое время.

Ты также врала и Гриффину.

Да, и это не облегчало ее вину. Ей все еще не хотелось прекращать прикасаться к Лукасу.

Ее пальцы скользнули по его плечу, и у нее возникло внезапное сильное желание толкнуть его на спину, что она и сделала, прижавшись к его груди. Он издал хриплый сонный звук и послушно перевернулся, подняв над головой мускулистую руку.

Грейс придвинулась к нему поближе, окидывая его взглядом. С одной стороны, ей хотелось сделать набросок, пока он спит, а с другой — просто прикоснуться к нему. Потому что там, где был его пах, под простыней выделялись четкие контуры его жесткого члена, отчего ее щеки обдало жаром, а дыхание стало прерывистым. Она просунула руку под простыню и потянула ее вниз по его узким бедрам, потом еще ниже, пока он не оказался полностью обнаженным. Она уставилась на него, ее пальцы зудели от желания прикоснуться к твердому члену, торчащему между его мускулистых бедер, который был так же прекрасен, как и все остальное в нем.

Хотела ли она когда-нибудь так прикоснуться к Гриффину? Нет, на самом деле никогда. И не потому, что Гриффин не был таким же красивым, как Лукас, потому что Гриффин был по-своему красив. Конечно, в ее привлекательности был какой-то элемент, связанный с физической красотой Лукаса, и, безусловно, их интенсивная физическая химия была частью этого. Но было и еще кое-что.

Ее всегда тянуло к его контрастам, к проблескам другого мужчины под ледяной маской, которую он носил. И за последние несколько дней ее еще больше влекло к нему то, как она на него действовала. Как будто она проникла под его кожу так же сильно, как он под ее.

От этого ей стало хорошо. Это давало ей ощущение собственной силы, чего она раньше не ощущала. Это было почти откровение.

Так, она должна взять свой альбом или просто продолжать прикасаться к нему?

Грейс протянула руку и положила ее на его рельефный живот, позволяя его теплу впитаться в ее ладони. Ладно, она будет продолжать прикасаться к нему, потому что у нее может больше не быть такого шанса. Она скользнула рукой вниз и обвила пальцами основание его члена, зачарованно наблюдая, как он, казалось, становится еще тверже.

— Надеюсь, ты что-нибудь предпримешь на его счет.

Грейс чуть не подпрыгнула от неожиданности, услышав его низкий голос. Она бросила на него быстрый взгляд, встретившись с парой серебристо-голубых глаз, наблюдавших за ней из-под густых золотистых ресниц.

— О, — сказала она глупо. — Доброе утро.

— И тебе доброе утро, — он двигался слишком быстро, чтобы она смогла убежать, и через несколько секунд она обнаружила, что лежит, растянувшись на нем, горячие, твердые мышцы под ней, а его твердый член упирается ей в бедро.

Она моргнула, глядя на него сверху вниз.

— Я думала, ты хочешь, чтобы я что-то сделала.

— Я хочу, — он не улыбнулся, но выражение его лица было таким расслабленным, каким она его никогда не видела. — Но сначала я хотел узнать, как ты себя чувствуешь сегодня утром.

Она почувствовала, что снова краснеет.

— Я в порядке.

Лукас поднял руки к ее волосам, провел по ним пальцами и отвел их с ее лица.

— Ты уверена? Прошлой ночью я не давал тебе покоя.

О Великий. Пожалуйста, не говори, что они собирались обсуждать это.

— Я уверена.

— Тебе больно? Я сделал тебе больно?

— Нет. Как я уже сказала, я в порядке.

Но его светлые брови нахмурились, как будто ответ почему-то не понравился ему.

— Ты не в порядке. Поговори со мной, Грейс.

Разговоры… Замечательно.

Она вздохнула.

— Мы должны делать это прямо сейчас? Очень похоже, что нет, — она слегка покачала бедрами.

Он не отреагировал, идиот.

— Я могу игнорировать это столько, сколько потребуется, и да, мы должны делать это прямо сейчас. Я не хочу причинить тебе боль, ты же знаешь. А значит, мне нужно знать, что ты в порядке.

Да, он вел себя как джентльмен, а она вела себя как дура и позволяла своему собственному беспокойству в этой ситуации встать на пути. Она определенно не хотела, чтобы он думал, что причинил ей боль.

— Я действительно в порядке, — честно призналась она, встретившись с ним взглядом. — Только немного болит.

Но этот хмурый взгляд на его лице никуда не ушел.

— Мне показалось, что вчера вечером ты испугалась. Я тебя напугал?

Она вздохнула. Боже, она не хотела вдаваться в это, потому что это означало бы говорить о Гриффине, а это было последнее, о чем она хотела говорить. Но у нее было чувство, что Лукас не остановится, пока не получит от нее ответа.

Черт, может, ей стоит быть с ним честной?

— Возможно, — согласилась она. — Может, ты меня и напугал. Но я не уверена, что хочу обсуждать причины этого сейчас.

Он проигнорировал это, попав своей следующей фразой прямо в цель.

— Из-за Гриффина, верно?

Она отвернулась, все ее мышцы напряглись.

— Если мы собираемся говорить об этом, тогда мне действительно нужен кофе.

Она попыталась соскользнуть с него, но только его руки сжали ее бедро, держа крепко, никуда не отпуская.

— Если ты думаешь, что я позволю тебе сбежать только потому, что тебе неудобно, подумай еще раз, — его голос был ровным, серебро в глазах сверкало. — Я знаю, Гриффин позволил бы тебе уйти, но я не он, понимаешь?

Она сердито посмотрела на Лукаса. Она не убегала. Она просто… не хотела этого разговора. И конечно, она знала, что он не Гриффин.

Но она не могла отрицать, что Лукас прав. Это была та модель поведения, в которой они с Гриффином жили. Если он хочет поговорить о чем-нибудь тяжелом, а она нет, то она убегала в свою студию, чтобы избежать этих разговоров. И он позволял ей.

Напоминает тебе кого-нибудь?

Это знание тревожно сидело в ней, кололо, раздражало.

— Я знаю, что ты не Гриффин, — пробормотала она.

— Тогда скажи мне правду. Почему ты боялась меня прошлой ночью?

Господи, он был неумолим.

— Я нервничала, — она посмотрела вниз, на широкую мускулистую грудь под собой, покрытую светлыми волосками. — Я спала только с двумя мужчинами, Гриффином и тобой. И я думаю, я была немного не в своей тарелке.

Его руки лежали на ее бедрах, и она почувствовала, как его большие пальцы начали двигаться по ее коже, медленно туда-сюда, как будто он гладил ее, успокаивая. От этого ей стало не по себе, но неловкость и чувство вины ослабли.

— Понятно, — сказал он. — Особенно если ты никогда не делала ничего подобного раньше.

Это был не вопрос, и это заставило ее посмотреть на него, чувствуя себя странно незащищенной и немного защищающейся.

— Что заставило тебя сказать это?

Поглаживающие большие пальцы остановились, его внимание сосредоточилось на ней.

— Потому что ты была неуверенной и нерешительной, и другого объяснения не было.

Неуверенной и нерешительной. Отлично.

Она стиснула зубы и снова посмотрела на его грудь.

Но его рука с длинными пальцами схватила ее за подбородок и подняла ее лицо, чтобы она смотрела на него.

— Это не критика, — тихо сказал он. — Ты была всем, на что я надеялся, Грейс. Все, что я хотел.

В ней разлилось тепло, отчего другие чувства начали угасать, успокаивая старые раны и жала, шрамы, оставшиеся от постоянных упреков отца. И да, и от явного отсутствия страсти со стороны Гриффина, хоть она и поощряла это.

Глупо было так радоваться простой похвале, и все же она радовалась. Поэтому она посмотрела Лукасу в глаза и рассказала все остальное.

— Я тоже боялась этого чувства. Того, что происходит, когда ты прикасаешься ко мне. Это все равно что проснуться от шока. Я никогда… никого не хотела так, как тебя, — она перевела дыхание. — Даже Гриффина.

Пламя сверкнуло в его глазах, и она поняла, что признание доставило ему удовольствие.

— Ты чувствуешь себя виноватой, не так ли? — спросил он.

Она покраснела.

— Неужели это так очевидно?

— Нет. Только логично.

— Ты не чувствуешь себя виноватым?

— Гриффин мертв, — сказал он прямо. — Значит, ты не замужем и он не узнает. Так что нет, я не чувствую себя виноватым.

Она снова посмотрела на его грудь, и ее горло почему-то сжалось. Ему было приятно, что все так просто.

— Но, — продолжал Лукас, — это не я был женат на нем.

Грейс уставилась на его шею, туда, где бился его пульс.

— Я знаю, чего не хватало в нашем браке. Дело в том, что мы сделали прошлой ночью. И я не понимала этого до сих пор.

Лукас не говорил ничего в течение долгого времени. Его руки скользнули с ее бедер вверх по спине, затем вниз, длинными, ласкающими движениями, от которых ей захотелось выгнуться под его прикосновениями, как кошке. Он все еще был тверд, она чувствовала это бедром, но это, казалось, не беспокоило его.

Когда он заговорил, его голос был тихим.

— Это не твоя вина.

Эти слова почему-то шокировали ее.

— Я знаю, что нет.

— Неужели? — поглаживающие руки на ее спине замерли. — Посмотри на меня, Грейси.

Грейси…

Так назвал ее отец, и она возненавидела это прозвище, поэтому, когда Гриффин попытался так ее назвать, набросилась на него. Но услышать это старое имя глубоким голосом Лукаса…

Она неуверенно подняла голову и встретилась с ним взглядом.

— Что? — она не смогла скрыть оборонительную нотку в голосе. — Я знаю, что это не моя вина. Гриффин, похоже, тоже ничего не чувствовал. На самом деле, он…

— У меня было много женщин, — голубизна в глазах Лукаса начала выжигать серебро. — И я никогда не испытывал ничего подобного ни к одной из них.

У нее перехватило дыхание. Это все не имеет значения.

— Неужели? — вопрос прозвучал так, словно она просила о заверении, и она пожалела об этом в тот же миг, как произнесла его.

Его руки замерли на ее спине, а его взгляд пригвоздил ее, заставляя легкие сжаться, как будто он выкачал весь воздух из комнаты.

— Нет. На самом деле, я почувствовал это в тот самый момент, когда я увидел тебя, Грейс.

В тот момент, когда он увидел ее… В тот день, когда Гриффин наконец-то заработал трезубец, и она пришла на выпускной. Он притянул ее к себе, чтобы познакомить со своим другом Лукасом Тейтом, и она, взглянув в его ледяные голубые глаза, тут же возненавидела его.

Потому что ты тоже захотела его.

— Почему? — она не могла удержаться от вопроса. — Я не красавица. Я не так уж интересна. Моя карьера — это всего лишь серия подработок, которые я брала исключительно ради денег, а искусство — это моя жизнь. На самом деле я больше ничего никогда не делала.

Взгляд Лукаса был острее скальпеля, разрывая ее на части.

— Кто это говорил тебе? Я знаю, что это не Гриффин. Он сделал несколько глупых решений в своей жизни, но он бы никогда не унизил человека, особенно свою жену.

У нее перехватило дыхание.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, ты не можешь верить во все эти вещи о себе, — взгляд его стал еще более напряженным. — Ты прекрасна. Как ты думаешь, почему я стоял там и смотрел на тебя в тот день в твоей комнате? Когда ты открыла полотенце? Я не мог отвести от тебя глаз, потому что ты была просто великолепна.

Она открыла рот, но он явно не закончил и продолжил:

— А что касается твоей проклятой карьеры, разве ты уже не делаешь ее? Ты следуешь своей мечте стать художником, а это требует мужества, храбрости и гребаной решимости. Ты что, не понимаешь?

Она моргнула, ее глаза наполнились глупыми слезами, хотя меньше всего ей хотелось плакать. Но ее раненая душа впитывала похвалу, как растение, изголодавшееся по солнечному свету, и она ничего не могла с собой поделать.

— Я знаю, — снова прохрипела она, потому что не знала, что еще сказать.

Но Лукас покачал головой.

— Кто это был, Грейс? Кто проделал с тобой такой номер?

Ей хотелось отрицать все, сказать, что, конечно, она не считает себя такой уж жалкой, как хочет показаться. Но слова, которые он произнес, вовсе не были отрицанием.

— Ладно, ладно. Это был мой отец, — она вздохнула. — Я уверена, тебя не удивит то, что он тоже был художником, и довольно хорошим. Но у него были мечты стать великим, чего так и не произошло, и это в конечном итоге сделало его ожесточённым и просто старым и злым, — она посмотрела на грудь Лукаса, потому что так было легче говорить об этом, когда она не смотрела прямо на него. — Он был очень темпераментным и властным. Бывало, когда работа шла плохо, он становился сверхкритичным, и, конечно, срывался на нас с мамой, потому что мы были ближайшими мишенями, — ее палец двигался, рисуя узор на его коже. — Забавно, когда я была маленькой, он учил меня рисовать, и ему нравилось, что я так похожа на него. Но когда я повзрослела, с деньгами стало сложнее, и он не смог продать свою работу… ну, он начал разбирать все, что делала я. Не только мои работы, но и все остальное. Как я была неопрятна. Как я безнадежна в математике. Как я была некрасива. Как я была бездарна и ничего не добьюсь…, - она замолчала, боль все еще таилась в ней, как осколок стекла, который она никогда не сможет вытащить.

— Он говорил, как придурок, который ни хрена не знал, о чем говорит, — голос Лукаса был жестким, его руки снова легли на ее бедра, пальцы сжались, как будто он пытался впечатать свою убежденность в ее кожу. — Ты говорила Гриффину что-нибудь об этом?

Она пожала плечами.

— Он знал, что с папой было трудно, но… я никогда не рассказывала ему обо всем остальном.

В глазах Лукаса снова блеснуло серебро.

— А почему нет? Или есть что-то еще?

— Я не рассказала ему, потому что не люблю об этом говорить, — слишком много плохих воспоминаний. Чувствовать себя маленькой, уродливой и бездарной, на фоне блестящего отца, которого она когда-то обожала, насмехающегося над ее рисунками и делая замечания о ее некрасивости, как будто это не он подбрасывал ее и не ловил в воздухе раньше, когда она была маленькой. Ни разу не назвал ее своим прелестным маленьким закатом.

— Что еще, Грейс?

Она посмотрела на него.

— Зачем тебе все это знать? Почему это так важно для тебя? Это не имеет никакого отношения к прошлой ночи.

— Для меня это важно, потому что мне не нравится, что ты основываешь свою самооценку на какой-то ерунде, которую тебе наговорил отец.

— Вовсе нет, — теперь ее голос звучал оборонительно, и она это понимала. — Я не настолько жалкая.

Его пальцы надавили на нее еще сильнее.

— Расскажи мне об этом, Грейс, — затем он добавил, и в его голосе зазвучала напряженность, — я хочу это знать. Я хочу знать все.

* * *

Янтарные глаза Грейс расширились, и он подумал, что зашел слишком далеко, сказал слишком много. Но он ничего не мог с собой поделать. Голод, который он ощутил прошлой ночью, был таким же сильным и таким же безжалостным. И это больше не было на чисто физическом уровне.

Проснувшись, он обнаружил, что ее прохладные пальцы собственнически обвились вокруг его члена, и поначалу подумал, что больше всего на свете хочет ощутить ее руки на себе и, возможно, ее рот.

Но сначала он хотел убедиться, что с ней все в порядке после вчерашнего вечера, а после этого все пошло наперекосяк. Вернее, не так уж все и плохо. Он понял, что, хоть и хотел, чтобы ее руки были на нем, он также хотел знать, почему она смутилась, когда он начал задавать ей вопросы. Почему она нервничала, когда он бросил ее на кровать прошлой ночью. Что случилось с Гриффином…

Да, все.

Он хотел знать все. И особенно он хотел знать, почему ее уверенность в себе была такой хрупкой, что она считала отсутствие страсти в браке своей виной. Потому что ему было ясно, что она именно так и думает.

И да, он знал, что это важнее, чем его твердый член и то, как сильно он хочет, чтобы она что-то с ним сделала. Конечно, он потерял контроль над собой прошлой ночью, но теперь пришло время взять этого ублюдка под контроль.

Ее ресницы опустились, красно-золотая вуаль закрыла янтарные глаза.

— Ладно, что тут знать? Мой отец был эгоистичным и контролирующим, и все, что происходило в нашем доме, вращалось вокруг него и его настроения. Вокруг него и его работы, — она тяжело вздохнула. — Когда он рисовал, нам с мамой приходилось ходить на цыпочках, чтобы не потревожить его, потому что тогда он кричал, швырялся вещами и обвинял нас в том, что мы нарушили его вдохновение. Когда он не рисовал, он злился и злился. Слишком много пил и изводил маму из-за того, что она недостаточно поддерживала его. Мы были очень бедны, потому что папа настоял на том, чтобы мы поддерживали его как художника. Но из-за того, что он продавал было едва достаточно, чтобы прокормиться, даже плата за квартиру была проблемой, не говоря уже о покупке еды, — она смотрела на грудь Лукаса так же, как и раньше, рисуя новые узоры на его коже. — Папины родители были богаты и пытались оказать нам финансовую поддержку, но папа ничего у них не брал. Он винил их за то, что они не поддерживали его мечты стать художником, когда он был мальчиком, и я думаю, что совать им в лицо нашу бедность было его своего рода извращенной местью, — ее ресницы задрожали. — Он ненавидел, что я хочу быть художником, как он. Однажды, когда мне было тринадцать, я показала ему то, над чем работала специально для него. Я так хотела, чтобы ему понравилась моя работа. Раньше, когда я была маленькой он был ободряющим и терпеливым, показывая мне, как развить мое творчество. Но в тот день…, - она замолчала на мгновение. — В тот день он взглянул на мой рисунок, сказал, что я бездарная трата времени, скомкал его и бросил в огонь.

Лукас почувствовал, как его челюсти сжались, а гнев, который он всегда старался держать внутри себя, внезапно вспыхнул.

Вот почему тебе должно быть все равно, помнишь?

Ему было все равно. Он просто злился из-за нее, как и любой другой. Потому что он видел, что это причинило ей боль, и очень сильную.

— Как я уже сказал, он был засранцем, — Лукас говорил жестко, так что она не сомневалась в его отношении к ее отцу. — Ни один порядочный отец не вымещает свои чувства на ребенке.

Грейс пошевелилась, ее прекрасные волосы рассыпались по его груди длинным шелковым водопадом.

— Да, он был дерьмовым. Когда мне было семнадцать, бабушка с дедушкой предложили оплатить колледж искусств, но папа отказался. Сказал мне — при них — что я недостаточно хороша. Что у меня нет таланта. Боже, я была так зла. После этого я решила, что с меня хватит, и убежал на запад, где и встретил Гриффина.

Лукас снова запустил руки в ее волосы, желая прикоснуться к ним и одновременно откинуть ее голову назад, чтобы видеть ее лицо. Потому что она продолжала смотреть вниз, как будто пряталась, и он не хотел, чтобы она делала это с ним.

Он знал, что она делала это с Гриффином, потому что он всегда жаловался на это. О том, что, когда он хотел поговорить о чем-то, она уходила. Запиралась в своей студии и говорила ему, что должна «работать».

Ну, она не будет делать этого с ним. Он хотел знать, что с ней происходит, и не собирался отступать.

— Почему ты ничего не рассказала Гриффину? — он запустил пальцы в мягкие шелковистые пряди ее волос. — Он хотел бы знать.

Она встретилась с ним взглядом, ее нижняя губа была полной, красной и странно уязвимой.

— Если Гриффин действительно захотел бы знать, он бы пришел в мою студию и заставил меня рассказать ему.

— Ты говорила ему, что не хочешь говорить об этом?

Она отвела взгляд.

— Может, и так. Но Гриффин никогда не давил. Казалось, его это мало интересовало.

Ах, вот оно что. Она хотела, чтобы ее преследовали, а Гриффин не был охотником, это Лукас знал. Он много жаловался на то, что Грейс не пускает его, но было ясно, что это только потому, что он позволял ей это.

Ее пальцы прочертили еще один узор на груди Лукаса.

— Я не уверена, что хочу обсуждать с тобой свой брак, Лукас. Сейчас это кажется неправильным.

Либо так, либо она уклонялась. Не впускала его, как она не впускала Гриффина.

Зачем тебе все это нужно?

Лукас отогнал эту мысль. Возможно, ему следует пока оставить это. Вес ее мягкого, теплого тела сводил с ума, и все, что требовалось, — это легкое движение бедер, и он мог бы скользнуть в нее.

— Так или иначе, — продолжала она, не дожидаясь ответа. — А как насчет тебя? Я должна тоже спросить тебя, ты в порядке? После того, что случилось с твоими братом и сестрой.

От этого вопроса ему стало не по себе. Уже очень, очень давно никто не спрашивал его, все ли с ним в порядке, и ему не очень нравилось то, что он чувствовал.

Он открыл рот, чтобы сказать ей, что с ним все в порядке, но тут его мозг начал работать. Вэн и Хлоя. Чезаре Де Сантис… черт. В его тире все еще находился нежеланный гость, с которым ему пришлось иметь дело.

Лукас еще раз допросил парня накануне, но больше ничего не добился, а это означало, что держать его здесь и дальше нет смысла. И особенно когда рядом Грейс.

Господи, и это еще одна причина для беспокойства. Кто бы ни послал этого парня, он все еще ждал отчета, и к этому времени они уже должны были понять, что что-то пошло не так, так как он не вернулся. Это означало, что кто бы это ни был, он будет осведомлен об этом месте.

Блядь. Он действительно должен разобраться с этим и как можно скорее.

У тебя тоже есть свои способы справиться с нежелательными вопросами.

Лукас стиснул зубы, осторожно снял Грейс с себя и выскользнул из постели.

— Лукас? — в ее голосе прозвучало удивление. — Куда ты идешь?

Подойдя к комоду, он начал выдвигать ящики и искать одежду.

— С парнем в подвале нужно разобраться, иначе мы предупредим придурков, что ты здесь.

— О, — за его спиной зашуршали простыни. — Что ты собираешься с ним делать?

Лукас начал одеваться в свою обычную форму — джинсы и футболку с длинными рукавами. В его голове начал формироваться план, но он не хотел сообщать о нем Грейс. По крайней мере, до тех пор, пока ему не удастся разобраться в деталях.

Закончив одеваться, он взял с комода свой «Зиг» и засунул его за пояс джинсов.

— Лукас? — повторила Грейс. — Ты… ты ведь не собираешься его убивать?

Он обернулся.

Она сидела в его постели, завернувшись в белую простыню, с абрикосовым облаком волос на бледных плечах, с беспокойством глядя на него золотисто-карими глазами. Было что-то уязвимое в том, как она сидела там, в том, как она смотрела на него, что проникло в его грудь и задержалось там. Снова наполняя его желанием успокоить ее.

Не задавая вопросов, он подошел к кровати и наклонился, чтобы взять ее лицо в ладони.

— Нет, — сказал он. — Вовсе нет. У меня на уме кое-что другое.

Она посмотрела ему в глаза, и он увидел в них вопрос. Но вопрос, который она задала, был не тем, которого он ожидал.

— Мы закончили? Все кончено?

Ему не нужно было спрашивать, что она имела в виду.

— Ты хочешь, чтобы это было так? — он уже знал ответ, но хотел услышать его от нее.

— Нет, — пробормотала она. — Нет, не знаю.

— Хорошо, — он наклонился и крепко поцеловал ее в губы. — Потому что, как я сказал тебе вчера вечером, я еще не закончил.

От него не ускользнуло облегчение в ее глазах, и это заставило его дико обрадоваться, потому что он не знал, что бы он сделал, если бы она сказала, что хочет, чтобы все закончилось. Искра, которую он выпустил из коробки, не вернется в нее, и он был чертовски уверен, что она не сгорит ни с кем другим.

Это должна быть Грейс. Грейс или никто.

— Между прочим, — добавил он, вспомнив о том, что прогнал из головы прошлой ночью. — Ты знаешь, что у нас был незащищенный секс прошлой ночью, не так ли?

— О… э-э… да, — краска залила ее щеки. — Послушай, тебе не о чем беспокоиться. Я сделала последнюю инъекцию противозачаточных как раз перед смертью Гриффина. Это было шесть месяцев назад, но эффект может продлиться некоторое время.

Но он не волновался. И это было самое странное.

— Хорошо. Ну, я чист. Последний раз меня проверяли пару месяцев назад.

Она все еще была сильно покрасневшей. Это было восхитительно.

— Я тоже. Как я уже говорила, я ни с кем не была.

Черт, а теперь он хотел прижать ее к простыням, раствориться в ней, забыть об этом засранце в подвале.

Но он не мог, ограничившись еще одним крепким поцелуем.

Когда он, наконец, вернулся в тир, парень был в ярости от того, что его заперли. Настолько разъяренный, что проигнорировал еду, которую дал ему Лукас, и, очевидно, не заботясь о собственной безопасности, начал сыпать проклятиями.

Лукас размышлял, стоит ли вырубить этого мудака, чтобы заткнуть ему рот, когда зазвонил его телефон. Он почти ожидал, что это Вэн, и пытался решить, ответить или нет, когда взглянул на экран и увидел, что это не Вэн, а Вульф, его младший брат.

Нажав кнопку ответа, Лукас поднес телефон к уху и вышел из тира, чтобы не слышать проклятий пленника.

— В чем дело? — коротко спросил он.

— Вэн прислал тебе видео? — спросил Вульф без предисловий.

— Да. Я видел это.

— Что, черт возьми, происходит? Ты что-нибудь об этом знаешь? — его брат был в ярости.

— Нет, конечно, нет.

— Господи Иисусе, — пробормотал Вульф. — Она на десять лет моложе его и плюс его приемная сестра. И женитьба на ней не делает это правильным.

Лукас замер.

— Женитьба на ней? Что ты имеешь в виду?

— Ты не видел сегодня первую полосу газеты? Вэн женится на Хлое и займет пост генерального директора «Тейт Ойл».

Лукас уставился на жесткую кирпичную стену перед собой. Он очень редко был застигнут врасплох, но не мог отрицать шока, который пронзил его сейчас.

Чувства были словно перекрытый кран. Ты не можешь просто повернуть ручку, чтобы выпустить одну каплю, оставив остальные в трубе. Они все выходят, хочешь ты этого или нет…

Края телефона впились в ладонь.

— Объясни, — потребовал он.

Вульф пробормотал еще одно проклятие.

— Сам прочитай чертову газету.

— Дай мне краткую версию.

Должно быть, что-то в его голосе выдало его потрясение, потому что Вульф вздохнул.

— Хорошо, я знаю только то, что читал, и еще было видео в Сети, где Вэн и Хлоя целуются, но, по-видимому, это не такое уж большое дело, потому что они были любовниками какое-то время и на самом деле женятся. О, и Вэн уходит из флота и берет на себя контроль над «Тейт Ойл».

— Нет, — ответил Лукас, потому что Вэн ни словом не обмолвился об этом за все время спасения Хлои. — Этого не может быть.

— Так и есть, приятель. Прочитай эту гребаную бумажку. Все написано черным по белому.

— Вэн ничего мне не говорил, — знакомый гнев начал подниматься в нем, гнев, который он почувствовал вчера, когда увидел это видео, и на этот раз он возник очень быстро. Пугающе легко. Он попытался оттолкнуть его. — Я понятия не имел, что он спит с Хлоей.

— Да, но теперь уже поздно, — голос Вульфа стал еще более грубым и хриплым, чем обычно. — Это де Сантис виноват. Если бы Хлоя не была в опасности, этого бы никогда не случилось, — он сделал паузу. — Мы должны убрать этого сукина сына.

Вульф не ошибся. Только Лукас не мог тратить время на разговоры с братом.

— И мы это сделаем, — холодно сказал он. — Но сейчас у меня своя ситуация.

— Да, да, — пробормотал Вульф. — Я понял. Черт, если ты хочешь сделать что-то правильно, ты должен сделать это сам.

Звонок резко оборвался.

Лукас посмотрел на свой телефон, часть его хотела снова позвонить брату и потребовать, чтобы он сказал ему, что, черт возьми, он хотел этим сказать.

Но из-за двери в тир донеслось приглушенное ругательство, напомнившее Лукасу, что у него нет времени возиться с братом. Ему нужно было разобраться со своим дерьмом.

Выбросив из головы мысли о братьях, Лукас сунул телефон в карман и вернулся в тир. Лже-коп сидел на полу, спиной к стене, а его форма была заляпана засохшей кровью от выстрела Лукаса.

Лукас подошел и встал прямо перед ним, глядя на мужчину.

— У тебя два варианта, — сказал он. — Или я позвоню в полицию, и ты получишь отдельную камеру. Или ты вернешься к своим работодателям и передашь сообщение от меня.

Глаза парня сузились.

— Какого хрена мне это делать?

— Я уже говорил, что у тебя два варианта? Вообще-то есть и третий, — Лукас выхватил оружие и направил дуло прямо ему в лоб, прямо между глаз. — Это пуля с твоим именем.

Мужчина стиснул зубы.

— Как я уже говорил, ты сумасшедший ублюдок. Я лучше умру здесь, чем вернусь к ним с пустыми руками.

— Но ты не останешься с пустыми руками, — Лукас наклонил голову. — Я хочу, чтобы ты сказал им, что у Грейс Райли нет их денег, — он позволил себе легкую улыбку, которая не имела ничего общего с развлечением. — Зато они есть у меня.

Глава Тринадцатая

Среди ночи Грейс показалось, что она услышала чей-то крик. Затем теплая рука легла между лопаток, и кто-то прошептал ей, чтобы она снова заснула, что она и сделала.

Следующее, что она увидела, была яркая комната, и уже было определенно утро. А простыни рядом с ней были пустыми и холодными.

Итак, Лукас проснулся. Что разочаровывало. Она надеялась на ленивый, сонный утренний секс.

Откинув волосы с лица, она окинула комнату затуманенным взглядом, затем заметила скомканное на полу возле кровати платье, которое было на ней вчера. Потянувшись, она подняла его и надела через голову. Затем выскользнула из-под простыни, слегка задрожав от холодного пола.

Заглянув сначала в ванную, чтобы проверить, там ли он — его там не оказалось, — она вышла в коридор, но услышала звук его голоса, доносящийся снизу.

Все еще полусонная, она спустилась по лестнице и посмотрела вниз, на длинный коридор.

Лукас стоял спиной к ней у большого витражного окна и разговаривал с кем-то по телефону. На нем не было ничего, кроме джинсов, низко сидящих на его стройных бедрах, и она воспользовалась моментом, чтобы восхититься шириной его широких плеч, восхитительными линиями его спины и трапециевидных мышц. Татуировка скелетообразной лягушки на плече казалась такой темной, когда утренний свет падал через витраж на него, окрашивая в яркие цвета.

Ее сердце сжалось в груди.

Прошлая ночь была волшебной. На самом деле, возможно даже, это была лучшая ночь в ее жизни. Конечно, это было лучше всего, что она испытала после смерти Гриффина. Лучше, чем что-либо до этого.

Она не могла вспомнить, когда в последний раз была так счастлива. Может быть, когда она уговорила Крейга согласиться на выставку, но на самом деле, если подумать, даже это, возможно, заняло второе место.

Нет, готовить стейк для Лукаса, потом смотреть футбол, пока он сидит на диване и красит ей ногти на ногах… Смертоносный хищник, которого она каким-то образом приручила достаточно, чтобы делать что-то настолько интимное, настолько домашнее.

Гриффин смотрел с ней футбол, потакая ей, поскольку сам был бейсбольным болельщиком. Но он никогда не брал лак и не красил ей ногти. О, конечно, Лукас сказал ей, что это потому, что она отвлекалась, а он не хотел, чтобы подушки были испачканы в лак для ногтей. Но у нее было смутное подозрение, что он взял все в свои руки, потому что хотел этого и даже наслаждался этим.

Он, конечно же, не волновался, когда она оказалась голой под ним после того, что он рассказал ей о ее отце. О ее картинах.

Она понятия не имела, как он догадался, что именно страх удерживает ее от написания картины. Она и сама не понимала, что происходит. Но как только он произнес эти слова, правда проскользнула сквозь нее, как кубик льда, холодный, неожиданный и очень нежеланный.

Она не хотела признавать этого, не хотела отрицать то, что и так знала, что она не похожа на отца. Она знала это. Но взгляд голубых глаз Лукаса, острый, как скальпель, вскрыл ее, открыв ему всю ее душу. И для себя тоже. Правду, которую она пыталась скрыть с тех пор, как встретила его.

Что она такая же эгоистка, как и ее отец. Что ее искусство для нее важнее, чем отношения, и что это она виновата в том, что ее брак был дерьмовым. Что она причиняет боль людям, о которых должна была заботиться, так же, как ее отец причинил боль ей и ее матери.

Она не знала, что Лукас сделает с этим знанием, может быть, причинит ей боль, потому что именно это сделал бы ее отец. Но он этого не сделал. Вместо этого он доказал, что она ошибалась, когда объясняла ему процесс рисования, и она думала, что он не понял. Оказалось, он все прекрасно понял.

«…Ты позволяешь своим чувствам указывать тебе, куда идти, и, судя по тому, что я видел на картинах наверху, это не эгоистично и не подло. Ничего разрушительного или мелочного. Ты творишь, Грейси. Ты не разрушаешь.»

Она никогда не смотрела на это под таким углом. Никогда не рассматривала ее картины как что-то хорошее. Что-то позитивное. Не тогда, когда в течение многих лет ее искусство всегда ассоциировалось с деструктивными настроениями ее отца или его презрением, его отсутствием одобрения и ее собственным гневом.

Это заставляло ее чувствовать себя хорошо в своем творчестве. Как будто Лукас каким-то образом показал ей, как освободиться от всех этих плохих ассоциаций, всех этих плохих чувств. Плохие ассоциации, о которых она даже не подозревала до сих пор.

Ее ладонь зудела, готовая схватиться за кисть. Но она не хотела двигаться. Ей захотелось постоять и понаблюдать за Лукасом, потому что он был такой красивый, полуголый, разговаривал по телефону и был такой… холодный.

И эта мысль заставила ее задуматься. И она поняла, что уже несколько дней не слышала той ледяной нотки в его голосе. Конечно, последние пару дней не было ничего, кроме страсти между ними. Но не сейчас.

С кем он разговаривал?

Она затаила дыхание, прислушиваясь.

— Мне все равно, — говорил Лукас, и каждое слово было как сосулька. — Дай слово, что оставишь женщину в покое. Она не имеет к этому никакого отношения… У меня есть деньги. Ты знаешь, кто я, ты знаешь, что я могу заплатить, — он стоял неподвижно, как статуя. — Это не имеет значения. Тебе нужны деньги или нет?

О Боже, он говорил о ней? Он говорил с людьми, которые преследовали ее? С теми, кому нужны деньги, которые Гриффин забрал у них?

Его голос звучал так, словно он погрузился в лед.

— Я могу достать тебе наличные за два дня, — продолжал он. — Соглашайся или ничего не будет, — не говоря больше ни слова, он опустил телефон, явно отключив связь, прежде чем сунуть его обратно в карман джинсов.

Потом он скрестил руки на груди и стоял молча и неподвижно, глядя сквозь стекло перед собой, как будто он был за тысячу миль отсюда, а не здесь, в одной квартире с ней. Как будто он смотрел сквозь прицел винтовки, наблюдая за своей целью, не подозревая, что за ними наблюдают…

Грейс сглотнула, не в силах отвести от него взгляд. Он стоял такой сильный, такой непреклонный, как мраморная статуя в римском храме, красивый и в то же время твердый, как камень. Способный выдержать вес веков, способный простоять там тысячу лет без движения.

В одиночку.

Эта болезненная мысль внезапно пришла ей в голову. Он был одиночкой. Подобно римским статуям, он наблюдал, как мир движется мимо него, никогда не становясь его частью, играя роль отстраненного наблюдателя с его лазерно-острым фокусом.

Гриффин однажды сказал ей, что у Лукаса нет друзей, что Гриффин даже не знает, почему Лукас подружился с ним. И это почему-то показалось ей грустным тогда. Что у этого красивого, опасного человека, похоже, никого нет. Конечно, у него были братья, но то, как он о них говорил… они вряд ли были близки. Он даже не казался расстроенным из-за смерти отца; он как бы отмахнулся от этого.

Но ведь именно это он и сделал, не так ли? Он намеренно держал себя в одиночестве, намеренно держал себя закрытым из-за того, как умерла его семья, когда он был маленьким.

Что-то обхватило ее сердце острыми шипами, и это что-то было похоже на печаль. Когда он стоял там, в комнате, даже несмотря на теплый цвет его золотистой кожи, ей вдруг пришло в голову, что за все время, что они провели вместе, она не узнала его по-настоящему. Она знала, что он страстен, как бы сильно ни притворялся, и хорошо это не скрывал. Что ему нравится умственная и физическая дисциплина снайпера. Что ему нравится быть одному.

Но что еще? Ничего. Всякий раз, когда она пыталась расспросить его о нем, он, казалось, каким-то образом возвращался к ней.

Возможно, больше нечего было о нем узнать. Может быть, он просто снайпер.

Нет, это еще не все. Не может такого быть. Так что у нее была не самая счастливая жизнь в мире, но даже у нее были друзья. У нее были дела, которые она любила делать. А у Лукаса?

— Ты что-то хотела, Грейс? — Лукас не обернулся, его короткие светлые волосы отливали чистым золотом в слабом зимнем солнечном свете, пробивающемся сквозь витражи.

Вопрос потряс ее. Она издала какой-то звук? Выдала себя?

Она положила руку на металлические перила.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Я услышал твое дыхание.

Ааа. Тогда ладно. Супер снайперские навыки, очевидно.

Она спустилась по лестнице и подошла к нему, ее первым порывом было обнять его. Но когда она подошла ближе, почувствовала исходящее от него напряжение и скрестила руки на груди.

— Ты все слышала? — он по-прежнему не оборачивался, и голос его звучал очень, очень холодно.

— Ну, да. Полагаю, ты говорил с теми людьми обо мне?

— Да.

Она судорожно сглотнула.

— Лукас, ты не можешь отдать им деньги.

— Я и не собираюсь. Но они же этого не знают. Мне просто нужно пару дней, чтобы привести в порядок детали моего второго плана.

— Что за другой план? — она смотрела на его сильную спину, желая прикоснуться к напряженным мышцам на плечах и шее, снять напряжение. Но что-то в том, как он стоял, заставило ее подумать, что сейчас он не обрадуется ее прикосновению.

— Не беспокойся об этом, — его слова были покрыты коркой инея, предупреждая не расспрашивать дальше. — У меня все под контролем.

Грейс нахмурилась. Что-то было не так, и она это чувствовала. То, как он внезапно перешел в ледяной режим, напряжение, исходящее от него… Да, что-то случилось. Но что это было?

— Ты в порядке? — тихо спросила она.

Он не ответил, по-прежнему глядя в окно.

К черту все это. Что-то было не так, и она хотела знать, что именно, возможно, ему нужна помощь. Он не любил, когда она не говорила ему, в чем дело, так почему она должна терпеть это от него?

Почему тебя это волнует? Ты должна была сохранить часть себя, помнишь?

Конечно, но он сделал ее счастливой прошлой ночью, сидел с ней и разговаривал, успокаивал ее страхи, о которых она даже не подозревала. Так почему бы ей не дать ему что-нибудь взамен?

Сделав пару шагов к нему, она обняла его за талию и прижалась щекой к горячей коже его спины. Внезапно все его тело напряглось, он пошевелился, и вот она осталась стоять одна, обнимая пустоту.

Она удивленно моргнула, стараясь не обращать внимания на ту резкую вспышку боли, пронзившую ее грудь.

Он отошел от нее на несколько шагов, его руки были крепко прижаты к бокам, напряжение вокруг него становилось все сильнее и сильнее.

— Не надо, — в этом слове был целый мир предостережения. — Наверное, будет лучше, если ты не будешь ко мне прикасаться.

Боль в ее груди усилилась.

— А почему бы и нет? Что-то случилось? Я что-то сделала не так?

Он ничего не ответил, стоя отвернувшись от нее. Затем он резко взглянул на нее, и от его взгляда у нее перехватило дыхание. Она не понимала выражения его глаз, но оно не было холодным. А больше похоже на… боль.

Она беспомощно шагнула к нему, но остановилась, когда он снова напрягся.

— Лукас… — начала она.

— Мне нужно спуститься вниз, — сказал он, прежде чем она успела продолжить. — Дай мне час или два, — он повернулся и направился к лифту.

— Эй, — крикнула она ему вслед, прежде чем успела передумать. — Значит, мне нельзя убегать, а тебе можно? Вот как это работает?

Он остановился, напрягшись всем телом.

— Если я собираюсь спасти твою задницу, мне нужно попрактиковаться. Если только у тебя нет проблем с этим?

Но нет, это несправедливо. Она разделась ради него догола и буквально, и эмоционально, потому что он попросил. Потому что он настоял. А сам он не хочет сделать то же самое для нее?

— Чушь собачья, — отрезала она. — Речь не о спасении моей жизни. Что, черт возьми, случилось, Лукас? Почему ты такой напряженный и странный? И почему ты не скажешь мне, что случилось?

— Нет никакого «этого», помнишь, Грейс? — в его голосе снова зазвучал знакомый лед. — У нас нет отношений, и я не обязан тебе ничего говорить.

О нет. Черт, нет. Она не собиралась мириться с этим. Она хотела знать, что его беспокоит. Она хотела помочь.

Быстро пройдя мимо него, она повернулась к нему лицом, скрестила руки на груди и встала между ним и лифтом.

— Нет, ты не можешь сделать этого, — отрезала она. — Ты не можешь уйти и проигнорировать меня. Не после того, как ты покопался во всех моих проблемах и заставил меня говорить о них, хочу я того или нет.

Он выпрямился, это движение было едва уловимым, но почему-то сделало его выше и сильнее. Более опасным. Серебро сверкнуло в его глазах, холодно и жестко.

— Уйди с дороги.

К черту это. Ему не удалось запугать ее. Конечно, его подтвержденный счет убийств был впечатляющим, и у него были навыки, которые делали его бесконечно опасным. Но если он думает, что может просто отмахнуться от нее, как от назойливой мухи, он может подумать еще раз. Проклятые высокомерные, властные мужчины!

Она вздернула подбородок.

— Не используй это снайперское дерьмо против меня и не притворяйся, что уходишь, не потому что не хочешь говорить. Я вижу это. Черт, ты думаешь, я хотела говорить обо всем этом дерьме с отцом? Нет. Но я сделала это, потому что ты попросил меня. Расскажи мне, что происходит. Почему ты вдруг перешел в режим ледяного человека?

Выражение его лица не смягчилось.

— Грейс…

Она сделала пару шагов к нему, так что оказалась прямо перед ним, в нескольких дюймах от его груди и всей этой горячей, обнаженной кожи. Да, он был пугающим. Да, ему надо было отодвинуть ее в сторону. Но нет, она не отступала. Она не совсем понимала, почему для нее это так важно. Просто с таким человеком, как Лукас Тейт, нельзя позволить себе отступить ни на дюйм. Не тогда, когда он пройдет каждую милю, и даже больше.

— Ты сказал, что отдашь мне все, пока мы здесь, — сказала она, разыгрывая свою козырную карту. — Так, дай мне это.

Наконец что-то промелькнуло в его взгляде, но исчезло так быстро, что она не успела понять, что именно.

— Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Если это не имеет ко мне никакого отношения, тогда не имеет значения, скажешь ты мне или нет.

Он ничего не сказал, его красивое лицо было напряженным и жестким. Не дав ей ничего, кроме льда и снега морозной зимы.

Она не знала, какой инстинкт заставил ее потянуться к нему, особенно когда ее прикосновение заставило его отпрянуть. Но тем не менее она сделала это, положив руки на его обнаженную грудь, прижав ладони к его горячей коже, как будто тепло ее прикосновения могло разморозить его. И она посмотрела прямо в его ледяные голубые глаза.

— Расскажи мне, — тихо попросила она. — Ты помог мне прошлой ночью. Позволь мне сделать то же самое для тебя.

Он стоял совершенно неподвижно, но напряжение исходило от него, глаза блестели. Он выглядел как человек, сражающийся с чем-то бесконечно более могущественным, чем он сам, и знающий, что терпит неудачу, но все равно продолжающий сражаться. Словно сдерживаешь прилив или не даешь солнцу взойти.

Он молчал так долго, что она подумала, что не сможет до него достучаться. Потом, когда она уже решила, что он не собирается ничего говорить, он ответил.

Но это был совсем не тот ответ, которого она ожидала.

— Лошади?

— На ранчо, — его взгляд внезапно сфокусировался на ней, так пристально, что она едва могла дышать. — Мне снился огонь, который я разжег. Дым и жар. Крики лошадей… они звучали как люди, знаешь? Они звучали как крики людей, — он внезапно остановился, и не было никакого предупреждения. Он потянулся к ней, схватил за плечи и притянул к себе. Затем его губы прижались к ее губам в таком отчаянном поцелуе, что у нее перехватило дыхание.

* * *

Лукас не понимал, что делает. Где-то между тем, как она преградила ему путь к лифту, и тем, как ее рука прижалась к его груди, обжигая его изнутри и снаружи, он потерял… что-то. Его способность отстраняться, полностью отключать свои эмоции, держать себя под контролем. Что бы это ни было, он потерял это.

Он думал, что остался холодным. Конечно, кошмар, который разбудил его в час ночи, не помог, и еще потому, что он не смог больше заснуть, и провел все оставшиеся предрассветные часы в спортзале, затем расхаживал по гостиной, прокручивая в голове всевозможные планы, а затем отправил по электронной почте несколько контактов. И все это, вероятно, не принесло ему никакого успокоения.

Но он думал, что с ним все в порядке. Ему позвонили. Видимо тот придурок, лже-коп, все-таки сделал свою часть сделки и передал сообщение Лукаса. Два дня на то, чтобы собрать деньги и добраться до места высадки. Он не дал этому засранцу — очевидно, самому Оливейре — времени ответить, потому что сделал свой ход. Вернее, он собирался сделать свой ход, поскольку его настоящий план не предполагал обмена деньгами с международными преступниками. Нет, у него была другая идея. Все, что ему было нужно, это подождать ответы на те пару отправленных им писем, прежде чем что-то предпринять.

Но он услышал тихое дыхание Грейс в тишине комнаты и понял, что она была там довольно долго, наблюдая за ним. И наверняка слышала его разговор.

Затем она прикоснулась к нему, доказывая, насколько все это было большой ложью.

Он думал, что лучший способ справиться со всем — отправиться пострелять. Дистанцироваться от нее, сфокусироваться на цели, как он делал это в Вайоминге, а не на бурлящей массе эмоций внутри него.

Но она не смирилась с этим, потому что Грейс не привыкла сдаваться. Она встала между ним и лифтом и потребовала объяснить, что происходит. Он не собирался этого делать, потому что рассказать ей было бы равносильно тому, чтобы открыть этот эмоциональный кран, а если бы он это сделал, то знал, что никогда не сможет потом его перекрыть. Все, о чем он думал, — это как помягче отодвинуть ее в сторону.

Она снова прикоснулась к нему. Положила руку на его обнаженную грудь и прижалась к нему, ее прекрасные глаза были полны тепла и заботы. Он был очень хорош в том, чтобы держать людей на расстоянии. Никто не хотел находиться рядом с человеком холодным и бесчувственным, который никогда не улыбается и не болтает о пустяках. Но каким-то образом Грейс проникла в него, ее тепло, ее неугомонная страсть, ее беспечность. Ее живые эмоции. И хотя он знал, что не должен говорить ей, он рассказал все. Потому что какая-то глубокая часть его души устала держать людей на расстоянии. Устала от одиночества. Он устал сам с этим разбираться.

Он хотел впустить кого-нибудь. Он хотел с кем-нибудь поговорить.

Поэтому он рассказал ей о своем сне, о криках, которые все еще звучали в его голове, о страхе, который, казалось, схватил его за горло и не отпускал. Ее глаза расширились, прелестные губки раскрылись в изумлении, и вдруг он понял, что говорить стало для него слишком. Был только один способ заглушить крики в своей голове. С ней.

На этот раз это не было сознательным решением. Это был инстинкт. И какая-то часть его — та, что всегда старалась держать себя в руках, — отчаянно вцепилась в него, пытаясь оттащить его назад.

Но было уже поздно. Ее губы были на его губах, она была горячей и сладкой, и он хотел потерять себя в ней. Забыть все те крики. Направить весь свой страх, боль и гнев, которые он не понимал, в нее.

Это был неистовый, голодный, дикий поцелуй. Невозможный, неконтролируемый.

Желание бушевало в нем, как будто прорвало плотину, и он тонул в этом потоке.

Он не мог удержаться от того, чтобы не опустошить ее рот, проникая языком глубоко внутрь, в то время как его пальцы крепко вцепились в хрупкую кожу ее рук. На вкус она была восхитительна и в то же время напоминала о том, как он голоден и отчаянно нуждается в большем.

Она тут же растаяла в его объятиях, и когда он задрал ее платье выше талии, даже не попыталась остановить его. Даже когда он прижал ее к ближайшей стене, обхватив одной рукой ее колено, а другой обернул ее ногу вокруг своей талии, открывая ее для себя.

Удерживая ее рот под своим, он скользнул руками между ее бедер, обнаружив, что на ней нет нижнего белья, а ее киска была горячей и скользкой. Она дернулась от его прикосновения, и он сильнее прижал ее к стене, придавливая всем своим телом, нуждаясь в каждом дюйме ее тела.

Ее руки легли ему на плечи, поглаживая, как будто он сам был одной из этих перепуганных лошадей, пытаясь успокоить его. Но он не чувствовал себя успокоенным. Он чувствовал только большее отчаяние.

Прижав ее к стене, он разорвал ее платье, обнажая ее идеальные маленькие сиськи, а затем, оторвавшись от ее губ, приподнял ее выше, так что ее соски были прямо напротив его лица. Затем он наклонился и накрыл один своим ртом, желая, чтобы вкус ее кожи прогнал остатки кошмара. Желая, чтобы ее крики заглушили крики лошадей. Его совесть и чувство вины кричали вместе с ними.

Она выгнулась ему навстречу, издавая крик, который он так хотел услышать, когда впился зубами в ее нежную плоть, покусывая ее и сильно посасывая. Он снова просунул руку между ее бедер, растирая влагу, которую нашел там, потирая большим пальцем клитор, делая ее еще более влажной, еще более скользкой.

Его имя вырвалось из ее груди, руки на его плечах больше не гладили, кончики ее пальцев впились в его кожу.

Да, черт. Он хотел большего, хотел, чтобы она билась в беспомощном экстазе. Но у него не было терпения. Он был в отчаянии, взвинчен, поглощен эмоциями внутри себя, и не имел ни малейшего понятия, как справиться с этим, кроме как при помощи ее.

Убрав руку с клитора, он рывком расстегнул джинсы и достал член. Затем он направил его в нее, жестко и глубоко, напряженное ощущение того, как она растягивается вокруг него, вызвало резкий стон из его горла.

Она дрожала, держась за него, ее дыхание громко отдавалось в его ухе, когда он прижимал ее к стене.

— Все в порядке, — ее голос был хриплым, кончики пальцев снова погладили его плечи. — Все в порядке, Лукас. Я здесь. Бери, что хочешь. Все, что тебе нужно.

Он так и сделал. Он запустил руку в ее прекрасные волосы и повернул голову, снова завладевая ее ртом. Скользнув языком глубоко, он толкнул свой член глубоко в ее киску. Отстранился, потом снова ворвался. Снова и снова. Избегая чувств, которые он, казалось, не мог отключить. Направляя их в удовольствие. В экстаз, потому что это было единственное, что имело смысл.

Жестко. Быстро. Неистово.

Ее киска плотно сжалась вокруг него, ее рот был открыт и щедр, позволяя ему опустошать и пожирать ее. Ее тело было таким мягким и хрупким в его руках. Он мог так легко уничтожить такую, как она, потому что он был опасен; он всегда был опасен. Он слишком беспокоился о ней. Он чувствовал слишком много. Ее чувства привели ее к творчеству, к цвету, свету и радостной страсти. Но его? Господи, было только одно место, куда вели его чувства, и это было разрушение.

Он врезался в нее снова и снова, отдаваясь наслаждению, которое растекалось внутри него, лишая его на несколько блаженных мгновений всех мыслей, сужая все до этого момента. К ее телу, зажатому между ним и стеной. Ее киске, плотно обхватывающей его член. Ее губам под его губами. Ее руками на его плечах, успокаивающие, поглаживающие.

Грейс. Грейс.

Оргазм захватил его без предупреждения, взрываясь, как самодельное взрывное устройство, яростно и ярко, выдувая все мысли из его головы, оставляя его чистым и пустым, несколько драгоценных секунд, когда он не должен был держать себя взаперти или оставаться отстраненным. Когда он мог просто быть самим собой.

Звук его дыхания в тишине комнаты был громким и резким, а его сердце билось так быстро. Он чувствовал себя вырванным из самого себя, сломленным, и он понятия не имел, как это произошло и почему.

Ты никогда не сможешь взять все под контроль. Она погубила тебя.

Он закрыл глаза, прогоняя эту мысль, заменяя ее мускусным яблочным ароматом и солено-сладким вкусом ее кожи.

Она снова гладила его, ее руки осторожно двигались по его плечам и спине.

— Тебе снятся кошмары? — пробормотала она. — Так вот что происходит?

— Я привык к ним после пожара, — ее прикосновение заставило его вздрогнуть, но он не хотел, чтобы она останавливалась. Он тоже не хотел двигаться. — По крайней мере, на пару лет. Я слышал, как кричали лошади, и этот звук будил меня, — было на удивление легко рассказать ей это. — Я рассказал папе о них в первые несколько недель после пожара и спросил, почему так происходит. Почему голоса лошадей так похожи на людей. И он сказал, что…, - он замолчал, содрогнувшись, а слова застряли у него в горле.

Грейс молчала, но ее руки продолжали гладить его. Теперь в ней не было требования, ее молчание было приглашением, которое он мог заполнить или оставить так как есть, если бы захотел. И какая-то часть его хотела оставить все как есть навсегда, оставить эту истину при себе. Потому что это было ужасно, и он не хотел, чтобы кто-то еще разделил это бремя.

Но почему-то он говорил так, словно правда сама хотела вырваться наружу, хочет он того или нет, ее мягкость и жар вытягивали ее из него. Ее нежным прикосновением. Оказалось, Грейс Райли могла быть тихой и спокойной, когда хотела.

Лукас вздохнул.

— После того как я развел огонь в конюшне, папа навел справки и просмотрел отчет пожарной службы о моей семье. Я разжег костер, когда мне было пять лет. Он также проверил отчет коронера и…, - ему пришлось выдавить из себя эти слова. — Мой отец был найден в постели, очевидно, задохнувшись от дыма во сне. Но моя мама… Ее нашли в коридоре, и, похоже, она направлялась в мою комнату. Огонь там был очень сильный, и очень сильный жар, — его голос стал хриплым. — Часть крыши обрушилась, придавив ее к земле, и…, - руки Грейс не переставали касаться его, ее движения были медленными и нежными, рисуя узоры на его коже. — Она была еще жива, когда это случилось. Но она не могла пошевелиться, а огонь был таким горячим, — ему не должно было так трудно рассказывать все это. Это случилось так давно. — Коронер решил, что она сгорела заживо, по крайней мере, так сказал мне Ной, мой приемный отец. Он сказал, что не хочет скрывать от меня правду, потому что это послужит мне уроком. Он сказал, что я, вероятно, слышал ее, что лошадиные крики похожи на человеческие, потому что я все еще слышал, как кричала моя мать, пока горела заживо.

Глава Четырнадцатая

Глаза Грейс наполнились слезами, а сердце сжалось в груди. Это были слезы шока, когда ужас от того, что он ей рассказал, наконец-то проник в ее душу.

Она не могла понять того, как взрослый мужчина мог свалить такую правду на своего тринадцатилетнего приемного сына.

— Зачем…? Зачем он рассказал тебе это?

Лукас не двигался, его теплое дыхание касалось ее шеи. Его большое, твердое тело окружало ее, удерживая словно в клетке, прижимая к стене, и все же почему-то казалось, что именно она удерживает его на ногах, а не наоборот.

— Это было наказание, — его голос звучал хрипло. — Я должен был выучить урок, чтобы этого никогда не повторилось. Я думаю… он должно быть ненавидел меня, раз сказал мне это.

По щеке Грейс скатилась слеза, потом еще одна. Но она не останавливала их.

Всегда найдется причина, почему Лукас держится так холодно, так отстраненно, и эта причина всегда будет очень тяжелой. Он выложил ей все в ту ночь, когда они впервые поцеловались, объяснив причины, по которым он не мог потерять контроль над собой. Он разжег костер, и его семья погибла, но, когда он рассказывал об этом, его холодный голос каким-то образом высосал из него весь ужас. Он казался отстраненным.

Но это… У нее все еще кружилась голова. Он узнал об этом в тринадцать лет и с тех пор жил с мыслью, что был виновен в ужасной смерти своей матери.

Неудивительно, что он так замкнулся в себе.

Он все еще был внутри нее, и, конечно, они не использовали никакой защиты, но они уже обсуждали это, и в любом случае, это казалось наименьшей из ее проблем прямо сейчас. Она не знала, что сказать. Понятия не имела, что делать. Как она могла заставить его чувствовать себя лучше из-за такого ужаса? Ее собственные проблемы не шли ни в какое сравнение. Ее отец был темпераментным художником и плохо с ней обращался, скомкал несколько рисунков. Все это было такой фигней.

Ее сердце было разбито. Как будто кто-то пнул его несколько раз.

— Ты был всего лишь маленьким мальчиком, — слезы сделали ее голос хриплым. — Это не твоя вина. Ты понятия не имел, что делаешь.

Он ничего не ответил, уткнувшись лицом ей в шею. Потом его затрясло, как будто он разваливался на части, и она сделала единственное, что могла. Она обняла его крепче руками и обхватила ногами его талию. И держала его так крепко, как только могла. Изо всех сил. И она плакала по пятилетнему мальчику, которому нужен был всего лишь велосипед. Из-за тринадцатилетнего мальчика, чей отец открыл ужасную правду, которую он должен был переварить в одиночку. Из-за мужчины, который так замкнулся в себе, что превратился в хрупкий лед.

Лед, который сейчас ломался.

Поэтому она не сказала ни слова. Она просто держала его так крепко, как только могла, давая ему единственное утешение: что он не один.

В конце концов дрожь, сотрясавшая его, прекратилась, и он замер, прижавшись к ней. Она не отпустила его, продолжая крепко держать, пока слезы текли по ее щекам. Потом, после долгого, долгого молчания, он поднял голову и посмотрел на нее.

Она думала, что, учитывая, как он дрожал в ее руках, возможно он мог плакать, но нет. Его глаза были сухими, выражение его лица она не могла ясно прочитать. Боль, гнев и чувство вины сменялись на его лице, как тени облаков на чистом синем море, но было и что-то похожее на удивление.

Она понятия не имела, что это значит, поскольку в его словах не было ничего удивительного.

Он ничего не сказал, только смотрел на нее. Затем он наклонился и поцеловал ее снова, но на этот раз не с отчаянием или голодом. Поцелуй был мягким, теплым и невыносимо сладким. Это была и благодарность, и извинение, и признание — все вместе.

Это также сказало ей, что он больше не хочет говорить об этом. Чтобы просто рассказать ей все это, и так потребовались все силы, что у него было. И она поняла это. Не было необходимости бесконечно переживать весь этот ужас. Достаточно того, что он рассказал ей, поделился с ней, и только за это она была ему благодарна.

Она позволила ему долго целовать себя, молчаливо давая понять, что рада, что он рассказал ей, что она здесь ради него. И когда он наконец прервал поцелуй и поднял голову, смахнув большим пальцем остатки ее слез, она сказала:

— Все, что ты хочешь, все, что угодно, я дам тебе это.

Он ничего не ответил, его пальцы нежно касались ее кожи, темные потоки эмоций плыли в его глазах.

— Я хотел бы научить тебя стрелять.

Сглотнув еще больше слез, она ответила ему слабой улыбкой.

— Хорошо. Тогда давай сделаем это.

Через пятнадцать минут, после того как они приняли душ и переоделись, а Лукас пообещал купить ей новое платье, они спустились на лифте в подвал, а оттуда прошли по длинному бетонному коридору.

Он остановился у двери с клавиатурой и быстро ввел код. Дверь открылась, и толкнув ее, он пропустил Грейс внутрь.

Грейс шагнула в длинное бетонно-блочное помещение с мишенями, стоящих повсюду и длинной стойкой с несколькими стульями с другой стороны от мишеней. Вдоль стен тянулись шкафы, и Грейс подумала, не там ли Лукас хранит свои пистолеты, но он не подошел к ним. Вместо этого он направился к другой двери с еще одной клавиатурой, набирая код, чтобы открыть и ее.

Она с любопытством последовала за ним.

Эта комната была маленькой, с металлическими шкафами, каждый с еще одним надежным замком.

— Ты когда-нибудь стреляла из пистолета? — Лукас подошел к одному из шкафов, отпер замок и открыл его. Внутри лежали пистолеты, и Грейс пару раз моргнула.

Вау, если все остальные шкафы были полны оружия, как этот, то у него была серьезная коллекция.

— Нет, — ответила она. — Ни разу.

— Иди сюда. Давай я покажу тебе, что у меня есть.

Она подошла к нему, посмотрела на оружие в шкафчике, слушая, как он начинает излагать факты и цифры по каждой модели. Он поднял каждый из них, открывая каждый шкаф с пистолетом, показывая ей рукоятки, предохранители и все другие вещи, которые она на самом деле не понимала. Патроны и калибры, плюс куча цифр.

Раньше вокруг его рта было напряжение, но теперь, когда он заговорил об оружии, напряжение начало спадать. Его плечи тоже стали менее напряженными, и когда он отпер шкаф, в котором обнаружилось много винтовок, темные тени, которые были в его глазах ранее, исчезли.

Она смотрела на него, то, как он говорил, как он оживился. И вдруг, когда он со спокойной профессиональной непринужденностью взялся за ружье, показывая ей, на что оно способно, ей пришло в голову, что в нем есть что-то мальчишеское. То, как он взволнован и заинтересован. Как ребенок, показывающий кому-то свою любимую игрушку.

У нее защемило сердце. Это заставило ее почувствовать наворачивающиеся слезы снова. И не потому, что мальчик, которым он когда-то был, ушел навсегда, а потому, что этот мальчик все еще был там. Сейчас он всплывал на поверхность, давая ей возможность увидеть, каким он был все эти годы. До того, как отец возложил на него бремя, которое не должен был нести ни один тринадцатилетний ребенок.

Она хотела сказать ему об этом. Что он не пропал, что он не потерялся, но Лукас всю свою жизнь пытался отрицать этого мальчика, запирая его в коробку и заколачивая крышку, чтобы он никогда не смог выйти. И то, что Лукас не закрылся от нее сильнее, чем мог, было чудом и она определенно не хотела, чтобы он снова стал холоден с ней. Но, может быть, она могла бы немного подтолкнуть этого мальчика, позволить ему поиграть.

Поэтому она задавала Лукасу все вопросы о винтовках, какие только смогла придумать. Глупые вопросы. Нелепые вопросы. Вопросы, на которые она не могла понять ответов, но все равно слушала, наблюдая за мимолетным блеском возбуждения в его глазах, когда он начинал объяснять о лазерных прицелах, и слушая, как исчезают грубые нотки в его глубоком голосе. Когда он оживился и заинтересовался, демонстрируя — потому что она попросила — как быстро он может разобрать полуавтоматический пистолет и снова собрать его.

Он протянул ей винтовку, чтобы показать, насколько она тяжелая, и она вскрикнула от удивления, едва не выронив ее. Его губы задрожали, и она могла поклясться, что он пытался сдержать улыбку. И от этого ее сердце наполнилось теплом.

По крайней мере полчаса спустя, после того как она задала ему совершенно идиотский вопрос о том, может ли он попасть в муху на стене с расстояния в милю, он взглянул на часы, затем на нее, давая ей понять, что точно знает, что она делает. Она мило улыбнулась в ответ и была вознаграждена еще одним подергиванием губ.

Затем он убрал винтовки и вернулся к шкафу, полному пистолетов.

— Вот, — сказал он, протягивая ей один. — Давай попробуем вот с этим.

Это был черный и большой пистолет, больше, чем она думала. Ее воображение рисовало ей кучу крошечных пистолетов с перламутровыми рукоятками, которые так или иначе легко помещались в подвязках. Ну это был не такой пистолет. К тому же он оказался на удивление тяжелым.

— «Зиг-Зауэр», девятимиллиметровый, — сказал Лукас, когда она обхватила его пальцами. — Хороший пистолет. Отдача небольшая.

Грейс взвесила его на руке.

— Разве это хорошо?

— Да, если ты никогда раньше не стреляла, — он поднял светлые брови в своей высокомерной манере, как он умел это делать. — Две руки, Грейс. Ты не коп из телика.

О. Точно.

Ослабив хватку, она последовала за ним из оружейной обратно в главную комнату, позволяя ему поставить ее в конце комнаты, где была стойка. К потолку был прикреплен рельс, с которого свисала металлическая рука с прикрепленной к ней мишенью. Как и в полицейских сериалах, она догадалась, что Лукасу достаточно нажать на кнопку, и мишень полетит вдоль перил, чтобы им не пришлось идти и проверять ее самим.

Он подошел к еще одному шкафу, открыл его, достал две пары наушников и защитных очков и вернулся к ней.

Аккуратно положив пистолет на стойку, Грейс взяла у него очки и нахмурилась. — Мне нужны наушники, но зачем очки?

— Безопасность при обращении с оружием — это важно, — он холодно посмотрел на нее. — Или ты не хочешь сегодня стрелять?

Ей нравилось, что он дразнил ее, а он определенно дразнил ее. По крайней мере, она на это надеялась. Улыбнувшись ему, она взяла очки и надела их.

— Вот. Счастлив?

— Ты справишься, — он потянулся за пистолетом. — Теперь слушай внимательно, — и он начал объяснять, что ей нужно делать с пистолетом. Сначала он рассказал ей обо всех деталях и о том, что они делают, потом начал показывать, как все это работает.

Он был очень спокоен, очень терпелив, и ей вдруг пришло в голову, что для него не имеет значения, как долго она будет учиться этому; даже если на это уйдут дни, недели, месяцы, он будет оставаться спокойным и терпеливым.

Но это было частью того, кем он был, не так ли? Терпение было жизненно необходимо снайперу, и, как он уже сказал ей, он был очень терпеливым человеком.

Пока он объяснял ей, как правильно держать, она задавалась вопросом, всегда ли он был таким. Или его терпение культивировалось, чтобы оставить в прошлом то, что случилось с ним много лет назад?

Какое это имеет значение? Он тот, кто он есть сейчас.

Нет, это не имеет значения. Ей было просто любопытно. Как всегда, ее заинтриговала его двойственность. Терпение, которое перекрывало весь огонь, который в нем был. Он был таким пленительным человеком.

— Хорошо, — сказал он, вырывая ее из раздумий. — Готова?

Когда она кивнула, он схватил наушники, надел их на нее и убедился, что они закрывают ее уши. Затем он надел свои, прежде чем помочь ей принять правильную стойку для стрельбы.

Пистолет был тяжелым в ее руках, когда она их вытянула и посмотрела на мишень, которая была так далеко-далеко. Лукас стоял у нее за спиной, прижавшись к ней всем телом, словно охраняя. Она чувствовала себя защищенной, в безопасности. Это заставило ее чувствовать себя сильной. Что было странно, поскольку она никогда не считала себя слабой. И все же то, что он был рядом, добавляло ей уверенности. Как дополнительный слой яркого цвета на холсте, делая картину более сильной, принося в нее своих красок жизни.

Он вытянул свои руки по обе стороны от нее, обхватив ее предплечья. Поддерживая ее. И он был повсюду вокруг нее, тепло его тела поднималось по ее спине и плечам, его свежий запах успокаивал беспокойство внутри нее.

Он замер. Ожидая этого и от нее.

Она попыталась вспомнить, что он говорил ей о стрельбе из пистолета, но по глупости забыла, потому что была слишком занята мыслями о нем. Моргая, она навела прицел на цель. Он сказал что-то о том, чтобы не смотреть на цель, а сосредоточиться на пистолете, и она так и сделала. Она сосредоточилась, стараясь успокоиться.

И нажала на курок.

Пистолет дернулся в ее руке, а сам выстрел прозвучал громко даже в наушниках.

Лукас не двигался, стоя позади нее, отпустив ее руки, когда она сделала первый выстрел. Волна возбуждения пронзила ее насквозь. Она никогда особенно не увлекалась оружием и не проявляла особого интереса, когда Гриффин отправлялся на стрельбище, чтобы попрактиковаться в стрельбе. Для нее это был просто военный бред.

Но ей не нравилось чувствовать себя беспомощной в этой квартире. Ей не нравилось чувствовать себя легкой добычей для кого бы то ни было. Нет, один выстрел не сделал ее экспертом, но, по крайней мере, она больше не была новичком. Если бы рядом лежал пистолет, она могла бы поднять его и, возможно, защитить себя.

Она сделала еще несколько выстрелов, пытаясь прицелиться получше, просто привыкая к ощущению пистолета в руке и отдаче после каждого выстрела. Еще пара выстрелов, и она опустошила патронник.

Положив пистолет обратно на стойку, она сняла наушники и обернулась, улыбаясь, как сумасшедшая.

— Как я справилась?

Что-то чертовски похожее на веселье сверкнуло в его глазах.

— Сначала мы должны посмотреть на мишень.

Она не могла понять, что смешного в ее желании узнать, как у нее дела, но была рада, что он нашел это забавным. Откровенно говоря, ему не помешало бы развлечься.

До смешного довольная собой, Грейс посмотрела на мишень.

— Подтяни эту штуковину ближе, чтобы я могла увидеть, попала ли я.

Его рот снова дернулся, но он потянулся к нижней части стойки и, должно быть, нажал кнопку, и механизм, на котором висели мишени ожил, медленно продвигая ее бумажную мишень вперед.

Затаив дыхание, она осмотрела мишень в поисках каких-нибудь подозрительных отверстий.

К сожалению, их не было.

— О, — чувство удовлетворения слегка поутихло. — Я даже не попала в эту штуку.

Теплые руки обвились вокруг нее, когда Лукас притянул ее к себе, прижимая своим твердым телом к ее спине.

— Не волнуйся, — прошептал он, его теплое дыхание коснулось ее уха. — У нас еще много времени, чтобы попрактиковаться.

Она вздохнула и прижалась к нему, наслаждаясь ощущением его объятий и возвращая ему тепло своего тела.

— Полагаю, никто не попадает в цель с первого раза, верно?

— Ну не совсем.

— О, не говори мне. Ты попал сразу же?

— Я хороший стрелок.

Она повернулась в его объятиях, глядя в глаза, ставшие глубокими, завораживающе голубыми.

— Покажи мне. Я хочу посмотреть, как ты стреляешь.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, а затем медленно, как солнце, восходящее после бесконечной арктической ночи, улыбнулся.

У Грейс перехватило дыхание, все мысли вылетели из головы. Потому что эта улыбка взяла его и без того яркую красоту и увеличила ее в тысячу раз.

Ты заставила его улыбнуться. Ты сделала это.

— Спасибо, — сказал он очень тихо.

И ей не нужно было спрашивать, за что он ее благодарит. Она знала.

* * *

Позже, когда день медленно переходил в вечер, Лукас сидел за кухонным столом с открытым ноутбуком, обдумывая план, который он разрабатывал с самого утра.

Он оставил Грейс наверху спать, и, хотя его собственное тело отчаянно жаждало сна, он знал, что не сможет заснуть, пока не начнет действовать.

Это не значит, что ты не сможешь. Ты боишься.

Но нет, он уже решил, что не будет об этом думать. О кошмаре или о тайне, которую он рассказал Грейс. Правду, которую отец выложил ему много лет назад. Он не хотел говорить ей. Не хотел, чтобы ей пришлось разделить с ним весь тот ужас. Или пусть она посмотрит на него так, как должна смотреть: как на чудовище.

Его отец, весь холодный и отстраненный, смотрел ему в глаза, как будто хотел, чтобы Лукас знал, насколько он опасен для людей. Насколько реальны и ужасны последствия его действий. После этого его вырвало, из-за чувства отвращения к самому себе за то, что он сделал.

Нет, он не хотел делиться этим с ней, но он это сделал. Удивительно, что она не смотрела на него с ужасом. Она плакала и крепко прижималась к нему, словно боялась отпустить.

Этого он не ожидал. Он не ожидал, что ее объятья будут таким сильными, а слезы — такими горькими. Или сочувствие и боль в ее глазах, когда она смотрела на него потом. Он не ожидал, что она будет жалеть его.

В тот момент он не хотел об этом говорить. Просто сказать это вслух было достаточно, и он был благодарен, что она, казалось, уловила это. Позволила ему отвести ее вниз, в тир, позволила поговорить о его оружии.

Он знал, что она поощряет его говорить, чтобы отвлечься, и оценил это, потому что обращение с оружием было ему знакомым. Он оценил ее еще больше, когда дал ей «Зиг» и научил правильно стрелять.

Пока он стоял, обнимая ее и поддерживая, пока она целилась, ему вдруг пришло в голову, что он здесь, куда приходит всякий раз, когда ему нужно сосредоточиться, делая одну из немногих вещей, которые он действительно позволял себе наслаждаться, с женщиной, которая узнала его секрет и не отвернулась от него.

Все слилось в один особый момент.

И с некоторым потрясением он понял, что счастлив. Что даже после кошмара, после того, как он рассказал ей правду, и боль от этого глубоко врезалась в его душу, все еще может наступить этот момент. Пока он стоял в тире с Грейс в его руках, пока она прицеливалась.

Это казалось странным местом для обретения счастья, но именно так оно и было. Счастье и покой.

Две вещи, которых у тебя никогда не будет, и не должно быть.

Нет, он знал это. Он всегда это знал. Но, конечно же, ему дали пару минут. Он не будет иметь их вечно, но он может позволить себе взять их, пока они здесь. Насладиться ими сейчас.

Он дал себе два дня. Два дня на разработку альтернативного плана, но, что еще важнее, еще два дня с Грейс Райли.

Господи, как она могла подумать, что она эгоистка? После всего, что она ему дала? Это он эгоистично держал ее здесь, и угрызения совести говорили ему об этом.

Не обращая на их внимания, он проверил электронную почту, надеясь получить ответ от военных. Конечно, там был ответ и это было хорошей новостью. Значит он получит необходимую поддержку, если у него есть доказательства. К счастью, в папке, которую прислал ему отец, было достаточно доказательств.

Было еще одно письмо от Вэна, в котором он подробно описывал свою помолвку с Хлоей, и как он собирается занять пост генерального директора «Тейт Ойл», и как Лукас должен вернуться к нему и, по крайней мере, дать ему знать, что он, черт возьми, жив.

Лукас удалил это письмо. Сейчас ему не хотелось разговаривать ни с одним из братьев. У него были дела поважнее.

Нажав кнопку на клавиатуре, он переключил экран обратно к фотографиям, которые просматривал ранее. Особняк в Верхнем Ист-Сайде. Тот самый, возле которого он сидел несколько дней назад, ожидая начала операции по спасению Хлои.

Особняк Чезаре Де Сантиса.

Лукас уже провел небольшое исследование этого места, помогая освободить Хлою, выясняя, какая там охрана, сколько мужчин охраняют его и как они передвигаются. Не говоря уже о лучших точках обзора, с которых можно сделать четкий выстрел.

Это место хорошо охранялось. Среднестатистический сталкер-взломщик никогда бы не прошел мимо входной двери. Даже если он был выше среднего уровня мастерства, если честно. Но Лукас не был обычным человеком. Он был лучшим из лучших, элита, и он был чертовски уверен, что сможет пройти через парадную дверь незамеченным.

Он нахмурился, глядя на экран. Было досадно, что сам Вэн был в особняке, отвлекая Де Сантиса, пока Лукас освобождал Хлою, и, вероятно, он мог бы дать Лукасу несколько советов, чего ожидать внутри. Но это означало бы связаться с Вэном, хотя именно этого он и не хотел делать.

Мало того, что этот придурок пересек черту и поцеловал Хлою, так еще и женился на ней? Христос.

Ты просто злишься, потому что не можешь иметь то, что есть у него.

Да, так и было. И, возможно, ему нужно было разобраться с этим, потому что это дерьмо не собиралось меняться в ближайшее время. Прошлое есть прошлое, и ничто его не изменит.

Его мать умерла ужасной смертью, и он был причиной тому.

Ты все равно ничего хорошего не заслуживаешь.

— Что ты делаешь? — пара тонких рук обвилась вокруг его шеи, а мягкие губы коснулись уха.

Грейс определенно проснулась.

Он повернулся и схватил ее, притягивая к себе на колени инстинктивным движением, которое должно было обеспокоить его, но не обеспокоило. Она вздохнула и откинулась на его грудь, ее волосы рассыпались по его плечу и предплечью, легкие и мягкие, как пух чертополоха.

Она покосилась на экран.

— Ты занимаешься делами «морского котика»?

— Ну, я же «морской котик». Так что да.

Ее губы изогнулись.

— А, так слухи верны.

— Какие слухи?

— Что у тебя действительно есть чувство юмора.

Он наклонился и прикусил ее нижнюю губу, не желая показывать, как легко она могла заставить его улыбнуться. Это случилось уже несколько раз только в последние пару часов. Христос. Что она может сделать с ним дальше?

— Это было грубо, — пробормотал он. — Возможно, мне придется научить тебя хорошим манерам.

Она покраснела, но в ее янтарных глазах вспыхнул огонь.

— Я готова к этому. Но сначала скажи мне, чье это поместье. Ты ведь его изучаешь, не так ли?

Он обнял ее. Она была одета в одну из его футболок, темно-синюю, которая доходила ей до бедер, ткань также показывала, что на ней не было лифчика. Он одобрил выбор ее одежды. Возможно, на ней тоже не будет нижнего белья, и если так, то он одобряет и это.

— Это особняк Чезаре Де Сантиса. И то, что я делаю, технически называется разведкой.

— О, мне нравится, когда ты начинаешь вести себя по-военному, — мягкая дразнящая нотка в ее голосе заставила его захотеть скользнуть руками под подол футболки, погладить ее шелковистую кожу, подразнить ее в ответ. — Могу я спросить, зачем ты проводишь разведку?

Не было никаких причин не говорить ей, и, учитывая, что это было частью плана по избавлению от этого засранца Оливейры, она, вероятно, должна была знать.

— Я собираюсь поговорить с ним напрямую. Посмотрим, смогу ли я заставить его отозвать этих ублюдков.

Грейс развернулась в его объятиях, широко раскрыв глаза.

— А как насчет денег, которые им нужны? Тому парню, с которым ты говорил, ты сказал, что тебе нужно два дня, чтобы собрать деньги?

— Отвлекающий маневр, чтобы дать мне время спланировать небольшой личный визит к Де Сантису.

— А, понятно, — в ее глазах промелькнуло беспокойство. — Что ты собираешься делать?

Он изучал ее лицо.

— Я не собираюсь его убивать, если тебя это беспокоит.

Она слегка выдохнула.

— Ну, тогда ладно. Не могу отрицать, что это приходило мне в голову.

— Он штатский, — Лукас заправил прядь волос ей за ухо. Он не винил ее за то, что она считала жизнь Де Сантиса его целью. В конце концов, он решит проблему. — Я не причиняю вреда гражданским. Во всяком случае, не очень многим из них.

Она неуверенно рассмеялась.

— Так что ты собираешься делать?

— Я собираюсь обсудить с ним вопрос о том, чтобы раз и навсегда снять этих торговцев оружием с твоего хвоста. Это его проблема. Я собираюсь убедиться, что он справится с ней.

— О, ладно, — она наморщила лоб. — Полагаю, будет нелегко встретиться с ним, не так ли?

— Нет, не будет. Я сын его врага, и у него уже были проблемы с Вэном. Я спас от него Хлою, и это не очень-то расположит его ко мне.

— Так как же ты собираешься с ним поговорить? — потом она моргнула и снова посмотрела на экран ноутбука. — О. Ты даже не собираешься просить о встрече, не так ли? Ты собираешься вломиться туда.

— Да.

Она полностью повернулась к нему, и на этот раз в ее взгляде промелькнула тревога.

— Звучит опасно.

Он пожал плечами.

— Не совсем. Де Сантис ничего мне не сделает.

— Ты этого не знаешь.

Дерьмо. Она волновалась за него.

Его сердце сжалось так, как не должно было, и он не смог удержаться, чтобы не поднять руки и не обхватить ее лицо ладонями.

— Все в порядке, Грейси. Я знаю, что делаю.

— Но у тебя будет подкрепление? Кто-нибудь еще поможет тебе, если что-то пойдет не так?

— Нет. Я предпочитаю справиться с этим в одиночку, и я справлюсь. Я не могу допустить, чтобы кто-то еще вмешался и все испортил.

Озабоченная складка между ее бровями никуда не исчезла.

— Лукас, это не снайперская миссия. Тебе не обязательно делать это в одиночку. А как же твои братья? Позвони им и скажи, что ты делаешь.

Конечно, он мог так и поступить. Но внимание Де Сантиса уже было приковано к Вэну, любое движение Вэна, сделанное им ради помощи ему, будет замечено, а план Лукаса строился на элементе внезапности. Он не хотел предупреждать Де Сантиса на случай, если этот мудак начнет манипулировать, чтобы защитить себя. А что касается Вульфа. Ну… Это как слон в посудной лавке.

Наклонившись, Лукас поцеловал ее в губы.

— Я справлюсь. Я делал много такого дерьма и раньше и в худших ситуациях.

Она тяжело сглотнула.

— А мы можем… мы можем просто, ну, не знаю, уйти? Уехать? А если остаться здесь достаточно надолго, возможно, им надоест ждать и они оставят меня в покое?

И все же он видел, что даже она сама не верит в то, что говорит.

— Мы не можем, — мягко напомнил он. — Они не остановятся, пока не получат деньги. И я не собираюсь их отдавать. А это значит, что у нас должен быть другой способ избавиться от них раз и навсегда. И Де Сантис — наш единственный вариант.

Ее руки поднялись, пальцы сомкнулись вокруг его запястий, как будто она нуждалась в его прикосновении так же сильно, как он нуждался в прикосновении к ней.

— Но зачем ему делать то, что ты говоришь? Он что, действительно собирается сказать: «Конечно, я немедленно отзову этих парней, мистер Тейт, сэр»?

Он не мог не улыбнуться, услышав, как она имитирует голос Де Сантиса.

— Продолжай рисовать, Грейси. Не думаю, что твои актерские способности на высоте.

Отпустив одно запястье, она хлопнула его по плечу.

— Да, и я бы не отказалась от еще одного урока по снайперской стрельбе в ближайшее время, — ее губы стали мягкими и неожиданно болезненно уязвимыми. — Серьезно, Лукас.

Он смягчился, нежно поглаживая ее скулы большими пальцами, успокаивающее движение, которое стало инстинктивным за последний день с ней.

— У меня есть доказательства, связывающие Де Сантиса с торговлей оружием Гриффина. Все, что мне нужно сделать, это проинформировать высшее военное начальство и Де Сантис может попрощаться со всеми правительственными контрактами, на которые полагается его компания.

— Но разве этого достаточно, чтобы угрожать ему?

— Он не управляет компанией, это правда. Но он построил ее своими руками, и он не захочет, чтобы она потеряла некоторые выгодные контракты. К тому же я уверен, что также ему не понравится и сама идея тюрьмы.

— И что? Ты собираешься угрожать ему этим, если он не отзовет людей, преследующих меня?

— Именно. Он создал эту чертову проблему. Ему ее и убирать.

В ее глазах все еще мелькало беспокойство.

— Мне не нравится, что ты хочешь встретиться с ним наедине, — она сделала небольшой вдох. — Он может попытаться причинить тебе боль.

Лукас почувствовал, как его губы изогнулись в очередной улыбке. Господи, что эта женщина делает с ним?

— Он может попытаться.

Она ударила его снова.

— Высокомерный сукин сын. Это не шутка.

— Я понимаю, — он позволил своим рукам упасть с ее щек и скользнул вокруг нее, впитывая в себя ее тепло. — Эти слухи о моем чувстве юмора? Все это ложь. У меня его нет. А это значит, что я никогда не шучу.

Грейс вздохнула, тая в его объятиях.

— Ты упрямый ублюдок, Лукас Тейт.

— Да, — согласился он. И поцеловал ее.

Глава Пятнадцатая

Грейс остановилась перед дверью спортзала, куда Лукас исчезал каждое утро. Судя по тому, как его кулаки тяжело и монотонно стучали по брезенту, он снова занимался боксерской грушей. Хорошо. Он пробудет там еще час или около того.

Она прошла мимо спортзала, быстро спустилась по лестнице и вошла в кухню. Он ведь не услышит ее здесь, правда? Если он боксировал, а она была внизу, на кухне, которая находилась так далеко от спортзала, как только могла, то он не мог ее услышать.

С другой стороны, он был морским котиком. У него может быть суперслух или что-то в этом роде.

Спуститься в его тир, возможно, было бы лучше, но у нее не было кодов от дверей, и она не подумала попросить их. Тайком стащить номер Вулфа с его телефона было пределом ее шпионских способностей, и она даже чувствовала себя виноватой, делая это.

Она просто не могла перестать думать о том, как Лукас в одиночку противостоит де Сантису. Глупо беспокоиться о нем, особенно если он, возможно, прав: Де Сантис ничего ему не сделает. Никто не заметит, если в один прекрасный день один из братьев Тейт внезапно исчезнет. С другой стороны, Де Сантис был могущественным человеком. Она мало что знала о нем, но он и его четверо сыновей уже много лет были обычным предметом сплетен. И помимо всего прочего, он был генеральным директором крупной оружейной компании по разработке и производству оружия. Если он так сильно хочет, чтобы Лукас исчез, у него могут быть ресурсы, чтобы сделать так, чтобы все выглядело так, будто он не имеет к этому никакого отношения.

Эта мысль заставила ее похолодеть от страха. Она не подвергала сомнению это чувство, не слишком задумывалась о его глубине, потому что была уверена, что для этого есть причины, в которые она пока не хотела вдаваться. Но она не могла допустить, чтобы это чувство там осталось. Она должна что-то сделать.

Нет, она не сможет быть напарником Лукаса. Один урок стрельбы не означал, что у нее хватит навыков, чтобы прикрыть его, если понадобится. Но она знала пару человек, которые могли: его братья.

Поскольку старший брат, Вэн, и без того был на взводе, Грейс решила не связываться с ним. Но младший брат Лукаса, Вульф, мог бы помочь. Поэтому накануне вечером, когда Лукас принимал душ, она быстро нашла контактные данные Вулфа на его телефоне и записала их на листке бумаги.

Она вытащила листок из кармана джинсов, посмотрела на него и быстро набрала номер. Телефон звонил долго, и она думала, что не получит ответа, пока вдруг глубокий, резкий и очень мужской голос не произнес:

— Что?

Грейс вцепилась в телефонную трубку.

— Это Вульф Тейт?

— Кто это, черт возьми? — если это действительно был Вульф Тейт, то голос его звучал недружелюбно.

— Мне нужно с ним поговорить. Это срочно.

— Лучше скажи мне, откуда у тебя этот номер, милая.

Она перевела дыхание.

— Меня зовут Грейс Райли. Я подруга…, - она беспомощно запнулась, — Лукаса.

На другом конце провода воцарилось молчание.

— Он защищает меня, — продолжала Грейс, потому что у нее не было выбора. — Мой муж сделал глупость, и за мной охотятся плохие люди, и Лукас помогает, и… я боюсь, что он пострадает. И мне нужно поговорить с Вульфом, потому что мне нужна помощь.

— Хорошо, — слово было твердым и грубым, как камень. — Ты с ним разговариваешь. А теперь расскажи мне, что происходит.

Грейс прислонилась к кухонному столу, чувствуя облегчение.

— О, слава Богу. Итак, ситуация такова, — она рассказала ему о Гриффине и торговцах оружием, о том, что Гриффин задолжал им деньги, а теперь они хотят их вернуть. О Чезаре де Сантисе и о плане Лукаса противостоять этому парню.

Она знала, что Лукас возненавидит ее за то, что она действовала у него за спиной. Но она также знала, насколько решительным он был, когда решался на что-то, и видела это снова и снова в течение прошлой недели. Если бы он хотел сделать это в одиночку, то сделал бы, и ничто не остановило бы его.

Во всяком случае, она не собиралась обращаться в полицию или какие-то другие органы и, возможно, подвергать риску его план. Она обратилась только к его брату. Это же совсем другое дело, правда?

— Чертов Лукас, — прорычал Вульф, когда Грейс закончила объяснять. — Думает, что может спасти весь гребаный мир в одиночку.

Ее сердце пропустило удар, потому что, хотя Лукас сказал ей, что ему нравится быть снайпером, он не говорил о том, что заставило его пойти в армию. Он сказал, что уничтожение целей — это защита его друзей, защита гражданских лиц, и, хотя он был очень холодным и отстраненным, каждое его действие было о защите людей.

Но… спасти мир. Неужели он действительно это делает?

Может, он не мир пытается спасти. Может, все, что он пытается сделать, это спасти свою семью.

Ее горло болезненно сжалось, потому что она могла это понять. Он был сильно травмирован правдой, которую рассказал ему отец, и единственный способ справиться с этим — полностью отрезать себя от эмоций. Но это не означало, что они перестали существовать. Боль и чувство вины в глубине души были еще свежи. С этим надо что-то делать, поскольку он не из тех, кто сидит сложа руки, так что да, возможно, вступление во флот, война — это его способ загладить вину за то, что он сделал мальчиком.

— Я не хочу, чтобы он делал это один, — сказала она. — Ему нужно подкрепление, — в этих словах был двойной смысл, который Вульф не понял, но она поняла. Лукасу не пришлось разбираться с этим в одиночку. Пока она была здесь.

— Да, ему нужно. Идти против Де Сантиса без него — это полная фигня, — Вульф сделал паузу. — Полагаю, он не знает, что ты связалась со мной?

— Нет. Я сказала ему, что ему нужна помощь, но он настаивал, что ему и без нее хорошо.

— Господи, какой же он придурок! — голос Вульфа звучал не слишком радостно. — Дай ему трубку. Я лучше поговорю с ним.

— Хм, он сейчас в спортзале и…

— Вовсе нет.

Грейс вскинула голову и увидела Лукаса, стоящего в дверях кухни, его идеальное тело блестело от пота, хлопковая футболка прилипла к скульптурному торсу. Взгляд его серебристо-голубых глаз был явно серебристым и определенно не счастливым.

— С кем, черт возьми, ты разговариваешь, Грейс?

— Вот дерьмо, — пробормотала она. — Я попалась.

Вульф раздраженно рассмеялся.

— Облом. Скажи ему, что, если он не захочет говорить со мной, я буду звонить ему каждые пять минут, пока он не возьмет трубку.

Она сглотнула, затем подняла подбородок и встретилась с холодными голубыми глазами Лукаса.

— Я позвонила Вульфу. Он хочет поговорить с тобой.

Лукас долго не двигался, просто смотрел на нее. Затем он подошел к ней, выхватив телефон из ее руки.

— Я перезвоню тебе, — ледяным тоном сказал он брату и отключился, не сводя с нее глаз. — Я же сказал, что разберусь с этим. Что я не хочу, чтобы кто-то еще участвовал.

— А я сказала, что беспокоюсь о тебе, — выпалила она, чувствуя себя виноватой, а потом разозлилась из-за этого же. — Ты не обязан делать это в одиночку, Лукас.

— Есть причина, по которой я не хочу втягивать в это моих братьев, — отрезал он. — Вульфа, в особенности. Он слишком непредсказуем, и я не могу допустить, чтобы он сделал какую-нибудь глупость, которая привлечет внимание.

Она чувствовала себя так, словно совершила какую-то глупость. Что еще больше взбесило ее.

— Тебе нужно подкрепление, а я ничем не могу помочь.

Лукас бросил телефон на кухонный стол.

— Тебе не нужно мне помогать.

— Но я хочу, — она сделала пару шагов прямо к нему, положив руки на влажный хлопок его футболки, не в силах сопротивляться желанию прикоснуться к нему. — А что, если де Сантису удастся сделать так, что ты исчезнешь? Что если он причинит тебе боль? Что если что-то случится, и я никогда тебя больше не увижу? — ее сердце бешено колотилось, страх окутывал ее, и она знала, что слишком много говорит о своих чувствах, как ему, так и себе, но ничего не могла с собой поделать. — Он опасен, Лукас. И я не хочу, чтобы с тобой что-либо случилось.

Жесткое выражение на лице Лукаса немного смягчилось, он поднял руки и положил ладони на ее ладони, прижатые к его груди.

— Я не пострадаю.

Но дело было не только в том, что ему могли сделать больно.

— Ты не можешь сделать это в одиночку. Тебе и не нужно. Ты не должен делать все это в одиночку.

Возможно, он понял, что она имела в виду, потому что что-то изменилось в его взгляде, и темные тени закружили на его лице.

— Грейс.

— Пожалуйста, Лукас. Может, тебе и не нужно подкрепление. Может, ты достаточно крут, чтобы справиться со всем самостоятельно. Но, пожалуйста, хотя бы поговори с Вульфом. По крайней мере, дай ему знать, что происходит, — она почувствовала, как ее глаза защипало от неожиданных и глупых слез. — Пожалуйста, не позволяй себе пострадать из-за меня.

Светлые брови Лукаса сошлись на переносице, острый, как лазер, взгляд изучал ее лицо. Его ладони были теплыми, его тело пылало, как печь под тканью футболки.

— Не беспокойся обо мне, Грейс. Ты знаешь, что…

— Да, ты говорил мне, — прервала она его, ее голос стал хриплым. Ему не нужно было объяснять ей. Она знала, что происходит между ними. Она знала, во что ввязалась. — Я знаю, что ты можешь дать мне только то, что у нас есть сейчас. Но уже слишком поздно. Ты уже мне небезразличен, — она пристально смотрела на него, глядя прямо в глаза, позволяя ему увидеть правду. — Ты, может, и смертоносный снайпер с откровенно пугающим количеством подтвержденных убийств, но ты все равно всего лишь один человек. Кроме того, это не твоя битва. Это была ошибка Гриффина, и я не хочу, чтобы тебе пришлось платить за нее.

Он молчал, но что-то двигалось во всей этой синеве, поток жара, хотя был ли это гнев или что-то еще, она не могла сказать.

— А как насчет тебя? Значит ли это, что ты должна заплатить за это?

Страх окутал ее еще сильнее, но она не отвела взгляда.

— Возможно. Может быть, если бы я пошла и поговорила с ними, сказала им, что…, - она замолчала на полуслове, когда его пальцы внезапно крепко сжали ее пальцы.

— Нет, — слово было жестким и твердым, как железо. — Этого не будет.

— Значит, ты можешь защищать меня, но я не могу защитить тебя?

— Мне не нужна защита.

Но она видела, как в его глазах мелькали тени. Была причина, по которой он упрямился, и не только потому, что предпочитал одиночество. И она начала понимать, что это за причина.

— Может, тебе это и не нужно, — тихо сказала она. — Но ты этого заслуживаешь.

На его лице промелькнуло выражение, слишком быстрое, чтобы она успела разглядеть его, но она подумала, что это мог быть шок. Он отпустил ее руки, резко отвернувшись, и она поняла, что должна отпустить его. Что если он хочет пространства для себя, она должна дать ему это.

И все же он сказал ей, что не позволит ей спрятаться от него, и это было взаимно. Он тоже не собирался прятаться от нее.

Она протянула руку и схватила его за предплечье, обхватив пальцами тугие, твердые мышцы бицепса и крепко сжала.

— Я знаю, ты очень стараешься отрезать себя ото всех. Словно держишь себя взаперти. Но тебе уже не пять, Лукас. Также тебе и не тринадцать. Ты не возьмешь зажигалку и не сожжешь все дотла, если разозлишься.

Он замер, отвернувшись от нее, напряжение в его руке заставило ее почувствовать себя так, словно она держалась за стальной прут.

Возможно, было глупо продолжать говорить, вспоминать ужасное, болезненное прошлое, которое он пытался оставить позади. Но она и так уже сказала слишком много и не могла остановиться.

— Ты никому не причинишь вреда, и я думаю, ты это тоже знаешь. Так когда ты перестанешь наказывать себя за то, что сделал в детстве? Потому что это то, что ты делаешь. Ты отрезаешь себя, закрываешь себя. Говоришь себе, что тебе нравится быть одному, что тебе нравится умственная дисциплина, чтобы держать себя в руках, — она крепче сжала его, чувствуя, как напряглись его мышцы, готовясь вырваться. — Но это неправда. Это не потому, что тебе нравится. Это потому, что ты чувствуешь, что не заслуживаешь ничего большего, ничего лучшего, не так ли?

Он не двигался, стоял молча, словно просто ждал, когда она его отпустит.

Ты гребаная идиотка. Ты сказала слишком много, и теперь все испортила. Все дело в том, что ты именно этого и хотела, не так ли?

Да, это было то, чего она хотела. И да, возможно, было эгоистично подталкивать его к этому. Пока она не закрылась.

— Но ты этого заслуживаешь, Лукас, — продолжала она. — Ты знаешь это. Ты хороший человек, и тебе не все равно. Тебе не все равно. Я знаю, ты так стараешься скрыть это, но я все равно вижу. Привез мои картины, слушал, как я рассказываю о своем отце, говорил, что я красивая. Даже тот факт, что ты здесь защищаешь меня только потому, что твой отец сказал тебе, что я в опасности — знак того, что тебе не все равно. Потому что ты не должен был все это делать. Ты мог порвать это письмо и позволить этим придуркам забрать меня. Пытать меня…

Он отпрянул, с легкостью вырвавшись из ее хватки. Затем его руки легли ей на бедра, и он прижал ее к стойке, окружив запахом чистого мужского пота и пряностей, присущим лишь ему, Лукасу. Его взгляд был темно-сапфировым, полным гнева, боли и вины, всех эмоций, которые он скрывал от остального мира.

Но не от нее. Он не прятался от нее.

— Не говори так, — слова были хриплыми. — Не надо.

— А почему бы и нет? — она положила свои руки поверх его там, где они сжимали ее бедра, поддерживая контакт кожа к коже. — Я знаю, что то, что случилось, было ужасно. Это было ужасно. Но ты не можешь жить так, как живешь. Держать людей подальше и отрезать себя от всего, ради чего стоит жить, — на этот раз она протянула руку и обхватила ладонями его прекрасное лицо. Теперь настала ее очередь провести большими пальцами по изящным линиям его скул и изгибу великолепного рта. — Тебе не кажется, что твоя мать хотела бы для тебя лучшей жизни?

Гнев, чистый и горячий, как газовое пламя, вспыхнул в его глазах.

— Ты понятия не имеешь, что моя мать хотела бы для меня.

Но она не отвела от него взгляда и не отпустила. Если она не боялась его страсти, то уж точно не боялась его гнева.

— Ты тоже.

Выражение его лица исказилось.

— Нет. Потому что она умерла. Благодаря мне.

Грейс крепче прижала его к себе.

— Да, она умерла. Идя за тобой. Потому что она любила тебя. Потому что она хотела спасти тебя. Она любила тебя, Лукас. Она бы не хотела этого для тебя.

— А ты это знаешь наверняка. Имея лучших родителей в мире.

Он пытался причинить ей боль, как зверь, которому больно. Но она проигнорировала удар, позволила ему соскользнуть с нее.

— Конечно, мой отец был мудаком, и мама позволила ему это. Но я знаю достаточно, чтобы понять, что большинство родителей хотят лучшего для своих детей, — ее горло снова сжалось, на этот раз сильнее. — Они хотят, чтобы они были счастливы.

Его глаза сверкнули, боль вспыхнула ярче. Затем он наклонился и поцеловал ее, сильно и страстно. И когда оторвался от нее, он жестко сказал:

— Я позвоню Вульфу.

Затем он отстранился и вышел из комнаты.

* * *

Лукас прошел прямо из кухни к лифту и нажал кнопку. Двери тут же распахнулись, и он оказался в подвале, на стрельбище.

Он даже не думал. Он прошел прямо по коридору, открыл дверь и с силой захлопнул ее за собой. Войдя в оружейную, он открыл шкафчик с пистолетами и выбрал один наугад. Схватив наушники, он занял позицию и разрядил всю обойму в мишень.

Перезарядив, он сделал это снова.

Чего он действительно хотел, так это оказаться на открытом воздухе, где он мог бы схватить свой TAC-338 и успокоиться для хорошего, дальнего выстрела. Где не было ничего, кроме цели, на которой можно было сосредоточиться, и медленных, глубоких дыхательных упражнениях, которые он практиковал, чтобы замедлить сердцебиение.

Где не было женщины, которая касалась бы его своими теплыми пальцами, смотрела бы ему в глаза и говорила то, что он не хотел слышать. Например, как перестать наказывать себя. Что ему нужно впустить людей.

Что ему нужно быть счастливым.

Лукас снова поднял пистолет, прицелился и нажал на спусковой крючок. Выстрел попал точно туда, куда он хотел, как всегда.

Да что она знает о счастье? Как будто она сама не была несчастлива или как будто сама не отдалялась от людей. Она делала то же самое, что и он. Она отказывала себе в том, чего хотела, потому что голос отца все еще звучал в ее голове, что бы она ни говорила.

Она прекрасно умела читать ему нотации о том, чего он заслуживает, и не имела никакого права говорить, чего бы хотела для него его мать.

Он выстрелил еще раз, и выстрелы отозвались эхом, несмотря на наушники.

Она права и ты это знаешь. Вот почему ты так чертовски зол.

Еще одно нажатие на спусковой крючок, и на этот раз пуля прошла мимо цели, вонзившись в стену позади нее.

Иисус. Он никогда не промахивался.

Медленно он осознал, что его рука дрожит. Несильно, но все равно дрожит. Блядь.

Сорвав с головы наушники, он швырнул их на пол, а пистолет швырнул на стойку перед собой. В воздухе висел тяжелый запах кордита, который обычно успокаивал его. Но не сейчас. Не сегодня.

Нет, она не права. Не может быть. Он не был хорошим человеком и никогда им не будет, потому что он не был хорошим ребенком. Он был убийцей с самого начала.

Его отец видел это и поэтому рассказал ему правду о его матери. Если бы он был хорошим ребенком, его отец защитил бы его от этого, не так ли?

Лукас положил руки на стойку и оперся на них, опустив голову, его сердце билось слишком громко, слишком быстро.

Счастье. Что это? Те мгновения, которые он провел с ней, те мгновения, которые он позволил себе. Но он больше не мог, теперь он это знал.

Грейс сказала ему, что он ей небезразличен, и это было неправильно. Она не должна была чувствовать к нему что-либо. Потому что, что бы она ни сказала, он причинит ей такую же боль, как если бы взял спичку и поджег ее квартиру. Потому что какими бы ни были ее чувства к нему, он не мог ответить на них. Он не станет. И если они будут продолжать в том же духе, ей станет только хуже.

Она была творением. Он был разрушением. И это должно было прекратиться.

Теперь это надо прекратить.

«Тебе не кажется, что твоя мать хотела бы для тебя лучшей жизни?»

Но нет, он не мог думать о матери. Это было слишком больно. Грейс пересекла черту, снова вспомнив о ней и о его роли в ее смерти, и он не мог этого простить. Рана, которую она оставила в его душе, была слишком глубока и болезненна. Она не заживет. Все, что он мог сделать, это попытаться вырезать ее из себя и надеяться, что инфекция не распространится.

Зазвонил телефон.

Лукас бросил взгляд на то место, где оставил пистолет. Это был Вульф.

Лукас хотел полностью проигнорировать звонок, но какая-то часть его не позволила ему. Он увидел страх в глазах Грейс и инстинктивно захотел облегчить его. Ладно, он не мог позволить себе сочувствовать ей, но, по крайней мере, мог убедиться, что она не боится.

Протянув руку, он поднял трубку и нажал кнопку ответа, прежде чем успел подумать.

— Какого хрена тебе надо?

— Эй, — раздраженно сказал Вульф, — это ты собирался мне перезвонить, придурок.

— Тогда считай это ответным звонком.

Его брат неодобрительно хмыкнул.

— Так что это за чушь насчет Де Сантиса и того, что ты собираешься разобраться с ним в одиночку? И, возможно, ты захочешь рассказать мне, почему ты защищаешь эту цыпочку Грейс.

Лукас не хотел, но заставил себя.

— Чертово папино письмо. Вот что в нем было. Миссия по защите Грейс. Помнишь Гриффина Райли? Она его вдова.

Вульф пробормотал проклятие.

— А какое это имеет отношение к отцу?

— Гриффин занимался торговлей оружием. И я думаю мне не нужно говорить тебе, кто платил ему за это.

— Иисус. Де Сантис, верно?

— Да. После письма отца я также получил электронное письмо с приложенным файлом и доказательствами в файле. Нет сомнений, что это был Гриффин и что Де Сантис платил ему. Этот придурок заключил сделку, взял деньги, но сделка провалилась, и он умер. А теперь какой-то мудак-торговец оружием по имени Оливейра хочет вернуть свои деньги, и ему плевать, что у Грейс их нет.

Еще одно проклятие.

— Значит, у тебя есть план, как от него избавиться?

— Есть. И что бы Грейс ни говорила, я справлюсь сам.

— Эй, я и не собираюсь лезть на твою территорию, брат. Успокойся.

Наступило молчание, и они оба внезапно осознали иронию ситуации, когда Вульф велел Лукасу остыть.

Господи, он сходит с ума. Грейс больше не была его территорией.

— Я собираюсь нанести де Сантису небольшой визит, — Лукас старался говорить спокойно и холодно. — Пусть разбирается со своими делами, а я, может быть, не стану передавать улики начальству. Он не захочет рисковать государственными контрактами своей компании или тюремным сроком.

Вульф ничего не говорил в течение долгого времени.

— Черт, если Райли занимался этим дерьмом, то у Де Сантиса должны быть какие-то военные связи в кармане. Райли не смог бы ничего сделать, если бы несколько человек не закрыли на это глаза.

Точно. Дерьмо. Почему он сам об этом не подумал? Это нарушало его план. Как он мог передать доказательства своему командиру, если не был уверен, что этот парень не на жалованье у Де Сантиса? Как он может кому-то доверять? Боже, это было плохо. Он не мог предъявить пустую угрозу де Сантису.

Свободной рукой он потянулся к пистолету, лежавшему перед ним на стойке, и поднял его, бессознательно сжимая пальцами рукоятку.

— Ты прав, — его голос звучал странно, немного хрипло.

— Я не собираюсь спрашивать, в порядке ли ты, — сказал Вульф, раздражающе проницательно, что было необычно для него. — Но, если ты хочешь, чтобы я навел кое-какие справки, я с удовольствием это сделаю.

Навести справки по мнению Вульфа — это значит снести пару голов.

Лукасу очень хотелось сказать ему, что у него все под контролем, но сейчас он не мог с этим справиться в одиночку, не сейчас, когда у него был всего один день до того, как эти придурки ожидают доставки своих денег.

«Ты не можешь жить так, как живешь. Держать людей подальше и отрезать себя от всего, ради чего стоит жить.»

Он поймал себя на том, что рычит на пистолет в руке. Черт, хотел он помощи или нет, похоже, выбора у него не было.

— Хорошо, — сказал он, не в силах сдержать ледяной тон. — Делай то, что должен. Но в ближайшие двадцать четыре часа мне понадобятся надежные люди.

— Я займусь этим, — Вульф сделал паузу. — Ты уверен, что ничего не хочешь рассказать мне о себе и этой цыпочке Грейс?

Но Лукас закончил с разговорами. Он не ответил, нажал кнопку разъединения, затем бросил телефон обратно на стойку. Он никогда не рассказывал братьям о том, что отец рассказал ему о матери, и никогда не расскажет. Они не нуждались в этом дерьме в своих головах, не тогда, когда у них были свои собственные проблемы. Он не собирался рассказывать им и о Грейс.

Это никого не касается, кроме него.

И скоро даже она не будет его делом.

Он надел наушники и вставил в пистолет еще одну обойму. Поднял и прицелился.

Нет, не скоро.

Сейчас.

Глава Шестнадцатая

Лукас не поднимался из подвала, оставив Грейс мерить шагами длинную галерею перед витражным окном, чувствуя себя полным дерьмом.

Ей не следовало ничего ему говорить. Не надо было с ним спорить. Не надо было говорить ему, что он ей небезразличен. Никогда не раскрываться так полностью.

Но она не могла остановиться. Ее беспокойство за него было таким острым, и не только за его физическую безопасность. Именно его эмоциональное благополучие волновало ее, ранило, как нож. Он был так одинок, так замкнут. И это было больно. Было больно видеть его таким. Особенно теперь, когда она знала человека, который был под этим ледяным, замерзшим озером.

Но что она могла сделать? Он не хотел ее слушать, не мог отказаться от механизма выживания, которым пользовался так долго. И это был механизм выживания, она видела это. Например, как она отказывалась видеть реальность своего брака с Гриффином, говоря себе, что все в порядке, что они оба счастливы, когда это не так. Так что ей не нужно было думать о том, что отчасти это была ее вина. Ее отказ говорить о чем бы то ни было, то, как она относилась к Гриффину больше как к другу, чем как к мужу, делая его несчастным.

Словно это был какой-то механизм выживания, чтобы ей не пришлось видеть, что это не он, казалось, не слишком заботился о ней или даже не хотел ее. Это она не хотела его, никогда, не так, как жена должна хотеть мужа.

То, что она была с Лукасом, принесло ей огромное облегчение. Да, она любила Гриффина. Но как друга, а не как мужа. Чего ей не хватало, так это страсти, и она сдерживала ее, вкладывая в свое творчество, в свое искусство, а не отдавала ему. Потому что она боялась отдать кому-то все, только чтобы он отвернулся от нее, как это сделал ее отец.

Она остановилась посреди галереи и закрыла глаза руками.

Может, спуститься вниз и попытаться найти Лукаса, извиниться за то, что переступила черту? Сказать ему, что она больше не будет говорить об этом, что, возможно, они могли бы притвориться, что этого разговора никогда не было.

И что потом? Ты сказала ему, что он тебе небезразличен. Теперь он знает это. Ты не можешь взять свои слова обратно.

У нее перехватило дыхание.

Глупо, так глупо. Она чувствовала себя тринадцатилетней девочкой, которая показывает отцу свои рисунки, и сердце ее колотиться от волнения и надежды. Отчаянно желая, чтобы он стал любящим, заботливым отцом, каким был до того, как в нем поселилась горечь.

Но, конечно, он этого не сделал. И разочарование было сокрушительным.

Лифт звякнул, и она тут же вскинула голову, опустив руки.

Лукас вышел из лифта, выражение его лица было таким жестким и холодным, каким она никогда его еще не видела. Теперь ледяной человек полностью контролировал ситуацию.

Ее сердце начало болеть, холод, исходящий от него, был почти осязаем. Боже, ей не нужно было видеть выражение его лица, чтобы понять, как сильно она облажалась; она чувствовала это, как ледяной ветер, дующий прямо с Арктики.

— Лукас, — начала она, отчаянно пытаясь все исправить. — Мне очень жаль. Я не должна была…

— Нам нужно это прекратить.

Его голос резанул ее, острый и точный, как хирургический нож, и поначалу она не совсем поняла, что он говорит.

— Прекратить? Прекратить что?

— Нам нужно перестать спать вместе, — его глаза блестели серебром, полные льда. — Этот… наш роман. Все кончено, Грейс.

В голове у нее раздавался звук медленно разрываемой пополам плотной чертежной бумаги. У нее было странное ощущение, будто ее душу разрывают на части.

Она моргнула, глядя на него, пытаясь найти хотя бы один признак сильного, страстного мужчины, который, как она знала, жил за этим холодным серебряным взглядом. Но если он и был там, то его нигде не было видно.

— Ох, — хрипло произнесла она, стараясь не обращать внимания на тупую боль, пульсирующую у нее в груди. — Но я думала, что этого не случится, пока ситуация не разрешится.

— Я передумал, — голос Лукаса был ровным. — Последняя часть моего плана требует моего полного внимания, и я не могу позволить себе отвлекаться сейчас.

Отвлечение. Так вот кем она была? Вот кем она стала?

Да ладно тебе. Ты знала, что рано или поздно это случится. Все, что он обещал тебе, происходило сейчас. Это ты совершила ошибку, влюбившись в него.

В горле застрял комок, это было больнее, чем она думала. Намного хуже.

— Если бы я не сказала тебе всего этого раньше, — сказала она, прежде чем смогла остановиться, — ты бы прекратил это сейчас?

— Нет, — на его лице не было абсолютно никакого выражения. — То, что ты сказала мне раньше, не имеет к этому никакого отношения.

Он лжет. Конечно же.

— Если бы я не сказала тебе, что ты мне небезразличен…

— Остановись, Грейс, — если бы его взгляд был ледяной бурей, она бы замерзла на месте. — Я же сказал, что это только на некоторое время. И теперь это время истекло.

Но она не была готова к этому. Она не была готова к тому, что все закончится. Она хотела большего. Еще пары дней, даже несколько часов.

Теперь ты та, кто лжет. Тебе не нужен еще один день или даже несколько часов. Ты хочешь большего.

Слезы боли выступили у нее на глазах, но она яростно сморгнула их. Она вдруг поняла, что не хочет давать ему еще больше поводов для беспокойства. Разве она не забыла, что он смертельно опасен? Он был снайпером, метким стрелком. Он мог нанести ей смертельный удар, а она даже не заметила бы этого.

Как сейчас, например.

— Так вот оно что? — она не понимала, почему спорит с ним, когда каждое ее слово раскрывало истинную глубину ее чувств. — Просто «все кончено»? У меня нет права голоса?

— Нет, не имеешь, — с таким же успехом он мог бы быть роботом, судя по выражению его красивого лица — маски безразличия. — Все именно так.

Комок в горле становился все больше и больше, а в глазах все плыло. Это не должно было так сильно ранить. Потому что она сказала себе, что не влюбится в него, что будет держать часть себя в узде. И она думала, что так и было. Конечно, она отдала ему свою страсть, но ничего больше, верно?

Ничего, кроме сердца.

К ее ужасу, по щеке скатилась слеза, и, хотя она повернула голову и быстро подняла руку, чтобы смахнуть ее, она знала, что он это видел. Потому что на какую-то долю секунды ей показалось, что в его холодном взгляде что-то мелькнуло. Потом все исчезло, как будто никогда и не было, и она поняла, что, должно быть, ей показалось.

Нет, у него нет ее сердца. Она держала его при себе, держала для себя.

Но боль в груди подсказала ей, что это ложь.

Она откашлялась и яростно заморгала.

— Хорошо, — сказала она, как будто это не имело значения и не причиняло боли. Совсем. — Если ты так хочешь.

Он ничего не сказал, и она отчаянно хотела быть той, кто уйдет, кто покинет комнату первой, но он уже двигался, направляясь на кухню, даже не взглянув на нее. А она стояла и смотрела ему вслед, как идиотка.

Все болело. В груди зияла огромная дыра, и она знала, что если не будет осторожна, то расплачется. Но нет, она не сделает этого здесь, не там, где он может ее услышать. Она не собиралась идти за ним и умолять его передумать. Это было бы слишком отчаянно, слишком требовательно, и если бы она умоляла, а он бы сказал «Нет»…

Ты никогда не излечишься.

С трудом сглотнув, Грейс заставила себя двинуться к лестнице и через мгновение оказалась в маленькой импровизированной студии перед картиной, которую начала всего пару дней назад. На белом полотне виднелись красные, оранжевые и золотые полосы — начало, которое она себе представляла до того, как Лукас ворвался в тот день и повалил ее на пол в порыве страсти.

Дрожь пробежала по ее телу.

Почему она здесь? Сейчас ей меньше всего хотелось заниматься живописью, особенно когда в последний раз она была в этой комнате с Лукасом. Его руки на ее теле, его рот на ее губах, его член внутри нее, зажигая ее, заставляя ее пылать…

Она не собиралась приближаться к краскам, но все равно сделала это, схватив несколько тюбиков и кисть, прежде чем вернуться к холсту перед ней. Внутри нее возникло чувство, которое становилось все больше и ярче, как неконтролируемый пожар в кустах на сухой, как трут, равнине. Больно, сыро и жарко, слезы текли из глаз, тело болело. Это были боль, желание, вина и горе. Счастье и печаль. Это было все, и она должна была вытащить это из себя так или иначе, Иначе это съест ее заживо.

«Ты создаешь, Грейси. Ты не разрушаешь.…»

Грейс сорвала колпачок с одного из тюбиков и выдавила немного огненно-красной краски на пальцы, прежде чем небрежно бросить тюбик на пол.

И начала рисовать.

* * *

Лукас прислонился к стене в переулке, не обращая внимания на кружащийся в воздухе снег, и наблюдал, как шофер вышел из длинного черного лимузина, припаркованного у обочины напротив переулка, и направился к пассажирской стороне.

Через минуту дверь особняка откроется, и из нее выйдет Чезаре Де Сантис, готовый отправиться на обычную утреннюю встречу со старым другом в кафе в центре города. И Лукас знал, что Де Сантис так и сделает, потому что он хорошо запомнил расписание старого придурка, а это случалось каждый день ровно в девять утра.

Сначала Лукас подумал, что лучше всего проникнуть в особняк и загнать Де Сантиса в угол, но потом у него возник другой план. Если он поторопится, то сможет поймать ублюдка снаружи. Конечно, телохранители будут начеку, но он знал, как с ними обращаться. Его «Зиг» был не так точен, как винтовка, но здесь главное — скорость, а не точность, и для данного случая сойдет и это.

Это дерьмо должно было закончиться здесь и сейчас, и он собирался убедиться в этом, потому что, если ему придется провести еще один день в квартире наедине с Грейс, он сойдет с ума.

Вчера он думал, что будет просто сказать ей, что все кончено. В конце концов, он уже сказал ей, что больше ничего не может дать, и она согласилась. Но реальность оказалась гораздо сложнее, чем он думал. Потрясение, отразившееся на ее лице, и то, как побледнели ее щеки, ранило его в самое сердце. Затем он увидел слезу, скатившуюся из уголка глаза, и нож глубоко вонзился в его грудь.

Ему не должно было быть больно говорить ей правду, но это случилось. Он даже хотел сказать ей, почему ничего не может произойти между ними, чтобы оправдать себя. Но тогда это причинило бы ей еще большую боль, и он подумал, что будет лучше, если он просто уйдет.

Предполагалось, что это будет хирургический, чистый разрез. Но то, как болела его грудь, больше походило на рубящую ампутацию ржавым топором.

Ему пришлось заставить себя уйти, потому что он знал, что если не сделает этого, то сломается и пойдет к ней, обнимет ее. Поцелуем уберет ее слезы и пообещает то, что он никогда не сможет ей дать.

Когда-либо вообще.

Он был сломлен глубоко внутри, и единственное, что держало его вместе, была его способность полностью отрезать себя от своих эмоций. И если Грейс чего-то и заслуживала, так это не того, кем он был глубоко внутри. Сломленный мальчик, который сжег свою собственную мать в огне и все же, очевидно, не извлек урок из этой ошибки.

После этого Лукас еще целый час просидел на кухне, бездумно уставившись в ноутбук и просматривая расписание Де Сантиса и планы улицы, на которой он жил. Он услышал, как Грейс шла куда-то, ее шаги на лестнице, а затем хлопнула дверь студии.

И все же он сидел за кухонным столом, снова и снова обдумывая свой план, но, на самом деле, не думая о нем, так как все его чувства были настроены на женщину наверху. Прислушиваясь к ее движениям. Но не было ничего, кроме тишины. Она просидела в студии весь день и не выходила, даже когда он остановился перед дверью, перед тем, как лечь спать.

Изнутри не доносилось ни звука, и он почти вошел, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Но потом он вспомнил, как в последний раз ворвался к ней в студию. Как он прикасался к ней, рвал на ней одежду, овладевал ею в порыве страсти, которую не мог больше контролировать. И в тот же миг он понял, что если войдет внутрь, то сделает это снова.

Он не мог. Это было бы несправедливо по отношению к ним обоим.

Поэтому он не открыл дверь. Он прошел мимо, как будто в комнате никого не было.

Он ушел рано утром, в студии все еще было тихо, и он вдруг испугался, что кто-то проник внутрь и забрал ее. Но как раз в тот момент, когда он раздумывал, входить или нет, он услышал глухой стук и проклятие. Грейс определенно была там. И она была в порядке.

Его рука потянулась к ручке двери, чтобы повернуть ее и войти, прежде чем он осознал, что делает. Но он снова остановил себя. Нет, лучше уйти сейчас, уйти и покончить с этой ситуацией с Де Сантисом. Чтобы, вернувшись, сказать ей, что она свободна. Что она в безопасности.

Чтобы ты мог выполнить свой долг, уйти и притвориться, что поступил правильно, да?

К черту все это. Уйти было правильным решением. Для них обоих.

Это прозвучало глупо даже в его голове, но в этот момент дверь особняка Де Сантиса открылась и сам Де Сантис спустился по лестнице в сопровождении двух телохранителей.

Лукас в относительном уединении аллеи вытащил свой «Зиг» и прицелился, ожидая момента, когда Де Сантис окажется в машине, а телохранители все еще были бы вне ее. У него была лишь доля секунды, чтобы убрать охранников и шофера, и он не мог все испортить.

Де Сантис сел в машину, в то время как два телохранителя рефлекторно осматривали улицу. Лукас нажал на спусковой крючок, попав телохранителю номер один в плечо, затем быстро и целеустремленно вышел из переулка и снова выстрелил в телохранителя номер два, который, слава богу, медлил с ответным выстрелом. Лимузин стоял на пути, но парень был высоким, и Лукасу удалось попасть ему в руку, когда он потянулся за пистолетом. Шофер тоже потянулся за пистолетом, но Лукас был уже почти на другой стороне улицы и успел всадить пулю ему в ногу.

Трое мужчин лежали на земле, а Де Сантис был в машине, а это означало, что у Лукаса была еще пара секунд, чтобы сесть в лимузин, прежде чем Де Сантис все заметит. Если он вообще заметил, что его телохранители внезапно упали на землю.

На самой улице не было ни людей, ни машин, и Лукас рассчитывал на неожиданность, так что, если кто-нибудь увидит парня, направившего пистолет на лимузин, и троих мужчин, внезапно упавших в обморок, возможно, они не поверят в то, что увидели. Конечно, к тому времени, когда они снова посмотрят, он уже будет в лимузине, и никто ничего не узнает. Кроме троих мужчин на земле, но с этим он ничего не мог поделать. В любом случае это не займет много времени.

Взявшись за ручку двери, он распахнул ее и скользнул внутрь.

Де Сантис сидел напротив, его внимание было приковано к телефону, который он держал в руке. Очевидно, он не заметил внезапного исчезновения телохранителей.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с Кларком, Барклай, — сказал он, не поднимая глаз. — Мне нужен ответ на вопрос Тейта…

— И какой именно вопрос задал вам Тейт? — холодно осведомился Лукас, не сводя пистолета с головы ублюдка.

Де Сантис вскинул голову, его голубые глаза, которыми он славился, расширились от шока, когда он увидел Лукаса, развалившегося на сиденье лимузина напротив него.

Но шок длился всего секунду.

— Лукас Тейт, — сказал Чезаре Де Сантис. — Иисус Христос. Кто избавит меня от этой беспокойной семейки? — к сожалению, он не выглядел испуганным из-за дула «Зига», направленного на него Лукасом. Он вообще не смотрел на пистолет, и, вероятно, это было справедливо. Лукас не собирался спускать курок прямо здесь, в лимузине Де Сантиса, как бы сильно ему этого ни хотелось. Убийство, в конце концов, было незаконно и, кроме того, Де Сантис был гражданским и, как Лукас ранее сказал Грейс, он не убивал мирных жителей. Даже тупых гражданских.

— Цитирование Генриха Второго вам не поможет, — Лукас встретился взглядом с холодными голубыми глазами собеседника. — Я здесь по очень конкретной причине. По сути, если вы не сделаете то, что я хочу, ваме крышка. И не только вам, но и вашей компании.

Де Сантис глубоко вздохнул и посмотрел в окно. Наверное, проверяя, куда делась его охрана.

— Понятно, — сказал он. — Тогда выкладывайте. Скажите мне, чего хотите, — не торопясь, он оглянулся на Лукаса, затем откинулся на спинку сиденья и положил телефон в карман. — Без сомнения, самый смазливый из всех братьев Тейт хочет чего-то особенного.

Лукас пропустил оскорбление мимо ушей. Вместо этого он бесстрастно посмотрел на Де Сантиса. Мужчина был красив, излучая определенный вид харизмы, которой обладают все мужчины, имея много власти и много денег. Так же он был холоден.

Это было прекрасно. Лукас тоже был холоден.

— Речь идет о моем друге, — сказал он. — Вы наняли его посредником в определенных сделках с оружием.

Де Сантис нахмурился.

— Сделки с оружием? Вы уверены, что взяли того парня? — в его голосе слышалась легкая насмешка. — С правительством, верно?

Лукас ничего не ответил. Вместо этого он вытащил из кармана фотографии, полученные из папки, которую прислал ему отец, и показал одну, на которой Гриффин и Де Сантис разговаривали на улице.

Де Сантис рассмеялся.

— И это доказательство?

Лукас снова не ответил. Он вытащил вторую фотографию, на которой Де Сантис вручал Гриффину черный портфель.

— Если вам интересно, у меня также есть фотографии Гриффина Райли — человека на этой фотографии, которого, я уверен, вы уже узнали — в беседе с парой известных торговцев оружием. Плюс финансовые записи, связывающие вас с ним.

Выражение лица Де Сантиса не изменилось. Он наклонил голову и посмотрел на Лукаса.

— Что вам нужно, мистер Тейт?

Так парень даже не собирался протестовать? Хорошо. Это должно было сделать все намного проще.

— Гриффин Райли заключил сделку по вашему приказу с человеком по имени Оливейра. Он взял деньги, но не позаботился снабдить его нужными товарами. Теперь головорезы Оливейра преследуют его вдову, чтобы получить эти деньги обратно. Я хочу, чтобы вы отозвали их.

Де Сантис склонил голову набок.

— Отозвать их? С чего бы это? Это не моя проблема. Эта сделка была тем, что Райли сделал сам, это не имело никакого отношения ко мне.

Лукас поймал себя на том, что изо всех сил старается скрыть потрясение.

— Мне все равно, ваше это дело или нет. Вы были тем, кто втянул его в это, а значит, вы и будете исправлять все это дерьмо.

— Райли сам принимал решения. Я не заставлял его. Он хотел денег, как и все остальные. Но ничего не дается бесплатно, поэтому я заставил его заработать их.

Лукас оскалил зубы, пытаясь отогнать шок.

— Если вы не отзовете их, я передам эту информацию своему связному в армии. Я уверен, что высшему руководству будет очень интересно узнать, что «DS Corp.» была вовлечена в незаконную торговлю оружием. Особенно когда речь идет об экспериментальном оружии, — Вульф позвонил ему рано утром и сказал, что узнал имена людей из Военно-Морского Флота, которым Де Сантис, очевидно, заплатил кучу денег, чтобы они закрыли на это глаза. Лукас решил не спрашивать Вульфа, откуда он знает, на кого охотиться и какие вопросы задавать.

Де Сантис только рассмеялся, явно не понимая, что сейчас он по уши в дерьме.

— Уверен, им будет интересно. Только у вас ничего нет, мистер Тейт. Несколько фотографий, несколько финансовых деталей…, - он пожал плечом. — Этого недостаточно, чтобы…

— Разберитесь со всем этим бардаком, — оборвал его Лукас, не в настроении валять дурака, — и я прослежу, чтобы эта информация оставалась там, где она есть. На жестком диске моего ноутбука.

Мужчина некоторое время молчал, глядя на Лукаса совершенно непроницаемым взглядом.

— Вы считаете, что это я должен убирать все это?

— А вы полагаете, я не знаю, что у вас в кармане половина военных? — Лукас выдержал его взгляд. — К несчастью для вас, я знаю. И у меня есть доказательства, что вы платили паре начальников, чтобы они смотрели в другую сторону в течение многих лет, — Вульф не только узнал имена для Лукаса, но и получил несколько компрометирующих электронных писем Де Сантиса и нескольких командиров, которые гарантировали, что все участники уйдут надолго.

И снова лицо Де Сантиса абсолютно ничего не выражало.

— Значит, вам плевать на все эти очевидные улики, связывающими меня с изменнической деятельностью. Для вас имеет значение только то, чтобы какой-то идиот по имени Оливейра перестал угрожать какой-то женщине? — взгляд Де Сантиса стал острым, испытующим, как у генерала, высматривающего слабые места в приближающейся армии.

Лукас сохранял такое же бесстрастное выражение лица. Де Сантис был хищником, который использовал бы любую щель в его броне, особенно такую, как Грейс.

— Вы согласны на мои условия или нет?

— Какие у меня гарантии, что информация останется на вашем жестком диске?

— Как только у меня будут доказательства, что вы уладили дело с Оливейрой, я пришлю вам всю информацию.

— С которой вы, естественно, сделали копии.

— Нет, — ледяным тоном ответил Лукас. — Не сделал. И ваша уверенность — мое слово.

Де Сантис снова холодно рассмеялся.

— Слово Тейта. Господи, если бы вы только знали, насколько оно бесполезно.

В голосе собеседника было что-то такое, что Лукас должен был бы проверить, но сейчас это было не самое главное. Самое главное — безопасность Грейс.

— Ну? — потребовал он. — Мы договорились или нет?

Де Сантис пожал плечами, сунул руку в карман брюк и снова достал телефон.

— Я буду на связи, мистер Тейт. А теперь прошу меня извинить, мне нужно позвонить. Вы ранили моих охранников, и им нужна медицинская помощь, — набрав номер, Де Сантис поднес трубку к уху. — Лоусон? Соедините меня с доктором Блейком. Сейчас, пожалуйста.

Это был знак, что он свободен и может идти, чистый и ясный, и Лукасу пришлось сражаться с вспышкой гнева, которая прошла через него. Он хотел нажать на курок и всадить пулю в самодовольное лицо Де Сантиса, но это не помогло бы Грейс. Ему придется поверить, что информации, которой он располагает, и угрозы, которую он только что высказал, будет достаточно, чтобы Де Сантис отозвал того, кто ее преследовал.

Он вышел из лимузина и, не оглядываясь, быстро зашагал к переулку, где оставил свой байк. Он уже садился на байк, когда зазвонил его телефон. Вытащив его, он посмотрел на экран.

Грейс.

Его грудь сжалась, дыхание перехватило. Часть его не хотела отвечать, но это было бы трусостью, поэтому он нажал кнопку ответа.

— В чем дело?

— Лукас? — ее голос звучал неуверенно и немного хрипло. — Ты в порядке?

Он понял, что его челюсть сжалась, а по плечам поползли мурашки.

— Да, — ему стоило больших усилий говорить так холодно. — А почему бы и нет?

— Просто тебя здесь не было, а я все гадала, куда ты подевался. А потом я вспомнила о де Сантисе, о встрече, и…, - она замолчала, потом прочистила горло и добавила более сильным тоном, — но, очевидно, все в порядке, и ты в порядке. Это хорошо.

Еще он услышал беспокойство в ее голосе. Вчера он причинил ей боль, был холоден и бессердечен, а теперь она звонит ему, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

— Все в порядке, — он старался не выдавать своих чувств, старался, чтобы они были как можно более невыразительными, потому что не мог позволить себе сломаться или сдаться. — Я передал де Сантису сообщение. Я дам тебе знать, когда все закончится и ты будешь в безопасности, — если Де Сантис действительно согласился на его требование.

А если нет?

Если он этого не сделает… Что ж, Лукас передаст всю имеющуюся у него информацию властям, и они с этим разберутся. Имя Гриффина, однако, будет покрыто грязью, и Грейс, без сомнения, тоже будет протащена через СМИ… Боже. Это тоже был плохой результат. С другой стороны, это лучше, чем быть мертвой. Не так ли?

— Хорошо, — наступило короткое молчание, а когда она заговорила снова, ее голос стал хриплым. — Спасибо, Лукас. Спасибо за… все. Я ценю это.

Ничего особенного, просто благодарность, и все же она вонзилась ему в сердце рядом с тем чертовым ножом, который вонзили туда вчера ее слезы.

Но он ничего не мог поделать. Он принял решение, и как только он принимал решение, он никогда его не отменял.

— Таковы были указания моего отца, — сказал он. Делая все еще хуже, превращая в ничто. — Не волнуйся. Скоро все закончится.

Последовало еще одно долгое молчание, и он почти физически ощутил его. Он поймал себя на том, что затаил дыхание, крепко сжимая телефон в руке, ожидая, что она что-нибудь скажет, хотя понятия не имел, что именно.

Но все, что она сказала, было:

— Хорошо.

Ее голос был тихим, и это заставило все в нем сжаться в тугой, твердый узел.

Потом, не сказав больше ни слова, она отключилась.

Глава Семнадцатая

Лукас не вернулся. Не то чтобы она ждала его, но все равно держала ухо востро, пока работала. Прислушиваясь к звуку звонка лифта или открывающихся дверей.

Никто не пришел.

Все было в порядке. Она знала, что он не вернется. Она думала, что он может оставить ей сообщение или что-то в этом роде, просто чтобы она знала, где он и что делает. Что он в порядке. Он этого не сделал, и она была вынуждена позвонить ему, чего не хотела делать. Но она не могла оставаться в неведении.

Слышать его голос и холодные нотки в нем было неожиданно больно. Слышать, как он выдал свое желание защитить ее как «приказ отца» было еще хуже. Он, конечно, преуменьшил все это, вероятно, чтобы защитить себя. Она это понимала. Однако все это было нелегко вынести.

Грейс положила телефон на пол и снова повернулась к холсту.

Она чувствовала себя измученной. Она работала в студии, как сумасшедшая, двадцать четыре часа кряду. Картина не поглощала ее таким образом уже очень долгое время, и она все еще была полностью в ней. Она спала в студии, когда уставала, останавливаясь только для того, чтобы сходить в туалет, выпить кофе и съесть пару сэндвичей. Раз или два она останавливалась, чтобы размять затекшие мышцы или пройтись по комнате, обдумывая что-то в голове.

Время от времени она отходила, чтобы рассмотреть картину и понять, к чему она ведет, но смотреть на нее в целом было слишком больно, поэтому ей приходилось сосредотачиваться на небольших участках.

Все сходилось. Это будет потрясающе.

А также, вероятно, убьёт ее.

Но ждать, прислушиваясь к двери, надеясь, что это может быть он, и в то же время боясь, что это будет он, было для нее слишком. Потерять себя в картине было единственным вариантом, поэтому она так и сделала.

Время шло, она не знала, сколько.

Ее телефон звонил несколько раз, но так как ее пальцы были покрыты краской, и она не хотела останавливаться, она не поднимала трубку, пока не закончила то место, на котором была.

Когда она это сделала, то увидела несколько сообщений от Лукаса, в которых говорилось, что Де Сантис отозвал дилеров. Что она в безопасности и может вернуться в свою квартиру, когда захочет, хотя может оставаться и там столько, сколько хочет. Все, что ей нужно было сделать, это написать ему, когда она захочет переехать, и он пошлет кого-нибудь помочь ей с холстами.

Так, он не вернется, да? В тот день в длинном коридоре, когда он сказал ей, что все кончено, она видела его в последний раз.

Боль и ярость поселились в ее груди, и ей очень захотелось что-нибудь разбить. Он был трусом. Гребаным трусом. Может быть, она возьмет свои краски и заляпает ими его белые стены, белые подушки его драгоценного гребаного дивана. Весь этаж. Везде и разными цветами, и тогда он может отмахиваться от нее, сколько ему заблагорассудится, но он никогда не сможет избавиться от ее следов.

Она поступила также в тот вечер, когда ушла, после того как отец сказал ей, что не позволит бабушке с дедушкой платить за колледж искусств. Что если ему не удалось заставить их заплатить за него, то они, конечно, не заплатят и за нее. Поэтому она вышла и разлила краску по всей его дерьмовой машине.

Но это было много лет назад, и она уже не была ребенком. Она не собиралась разливать краску по прекрасной белой квартире Лукаса. Он сказал ей, что все кончено, и все кончено. Она примет это и будет жить дальше, потому что она уже взрослая. Потому что она не была такой разрушительной, как ее отец. И вообще, неужели Лукас действительно так ее волнует?

Ее взгляд упал на картину перед ней, на ту, над которой она трудилась изо всех сил. И ярость поднялась в ней, заставляя ее хотеть взять и разрезать холст ножницами, как будто это могло бы вырезать ее боль.

Но и этого она не сделала. Вместо этого она подошла к нему, протянув руку, как будто хотела коснуться щеки человека, которого нарисовала на нем, боль и ярость бурлили внутри нее.

Эта картина была слишком личной. Слишком откровенной. К тому же она была слишком важной.

Как бы ей ни было плохо, эта картина также напоминала ей о хорошем, и она должна была сохранить ее. Она не могла ее уничтожить.

Она было частью ее, и была ей небезразлична. Она очень сильно заботилась о ней.

Слишком.

Она не отвечала на сообщения Лукаса до конца дня, лишь потом коротко и без обиняков сообщила ему, что готова съехать на следующее утро и что да, потребуется некоторая помощь с холстами. Он ответил кратким «Хорошо».

Все это казалось таким разочаровывающим. После всей той опасности, страсти и интенсивности, что были между ними. И теперь пара СМС было всем, что потребовалось, чтобы сообщить ей, что она в безопасности и что он ей не нужен больше. Она могла жить, как ни в чем не бывало.

На следующий день, когда мужчины пришли за ее холстами, Грейс внимательно следила за ними, чтобы убедиться, что они ничего не испортят. Последнюю картину, самую важную, она держала накрытой простыней, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь ее видел. Она все еще колебалась, хочет ли она показать ее на выставке или нет, но так как предполагалось, что она будет той частью, которая соберет все воедино, она понимала, что ей придется использовать и ее.

Когда грузчики наконец покинули квартиру, Грейс постояла пару минут, оглядывая место, которое было ее домом последние пару недель. Она думала, что ей будет грустно уезжать, но это было не так, и поначалу она не понимала почему, так как чувствовала себя здесь очень комфортно, хоть некоторые очень неудобные вещи с ней случались. Но несмотря ни на что, здесь у нее были самые счастливые моменты в жизни.

Но нет, она знала почему.

Лукаса здесь не было, и без него это был просто дом. Хороший дом, но все равно просто дом.

Он вернулся домой.

Грейс отрицательно покачала головой. Она не могла позволить себе думать о таких вещах. Все было кончено. И теперь она собиралась жить дальше, без всяких глупых мужчин.

Перед уходом она положила конверт на кофейный столик перед диваном. Приглашение на ее выставку. Она не знала, собирается ли он прийти сюда, но если он это сделает, то увидит ее конверт и, возможно, захочет открыть его. Может быть, он даже решит прийти.

Но если он этого не сделает, она сможет сказать себе, что он не получил приглашения, а не просто не захотел видеть ее снова.

Это была отговорка, и она знала это. Но альтернативой было выследить его и сунуть конверт ему в руку, а она не думала, что сможет это сделать. Она не думала, что сможет выдержать еще один отказ от него.

Отговорки — это все, что у нее осталось.

* * *

Лукас держался подальше от загородной квартиры. Через пять часов после того, как он вышел из лимузина Де Сантиса, этот засранец прислал ему короткое сообщение, в котором сообщал, что он разобрался с Оливейрой и тот больше не будет беспокоить Грейс. Де Сантис забыл прислать доказательства, сказав Лукасу, что ему придется поверить ему на слово, что ситуация разрешилась.

Подколка в его сторону.

Лукас решил придержать информацию, которая у него была на ублюдка в таком случае, и, хотя он уже решил, что больше не увидит Грейс, он все равно не спускал глаз с квартиры. Понаблюдать за ней пару дней, чтобы убедиться, что все в порядке, было бы неплохой идеей, если бы Де Сантис оказался лживым мешком дерьма.

Буря вокруг отношений Вэна с Хлоей была в самом разгаре, и Лукас знал, что некоторые более ушлые СМИ пытаются выследить его для комментариев. Но никто не знал, где он живет, что затрудняло его поиски, поэтому он смог избежать внимания прессы. Уклоняться от звонков Вэна было еще проще. Лукас просто не отвечал. Он не хотел знать, почему Вэн женился на их приемной сестре, или почему он внезапно передумал и решил оставить военную службу, став наследником Тейтов, как всегда хотел их отец.

Лукас не хотел, чтобы Вэн совал нос в его жизнь и спрашивал, что с ним происходит. Все, чего он хотел, — это убедиться, что Грейс в безопасности, а потом отказаться от руководства «Тейт Ойл» и вернуться на базу, как он всегда и планировал.

Вульф звонил ему пару раз, но Лукас решил, что тоже не будет отвечать и ему. Лукас не знал, о чем будет спрашивать его брат, и не хотел знать.

Вместо этого он слонялся вокруг квартиры, высматривая Грейс и проверяя, нет ли поблизости кого-нибудь подозрительного. Он думал, что она уйдет немедленно, но нет. Прошел день, и прибыли грузчики. Они припарковались у цокольного этажа, и он смог найти удобную позицию, чтобы видеть, как они выносят все картины одну за другой. Последний холст, который они вынесли, был накрыт белой простыней — та картина, над которой она работала, догадался он.

Он не хотел этого видеть. Он действительно не хотел знать.

Вскоре после того, как люди ушли, он вернулся на другой наблюдательный пункт, где мог видеть входную дверь дома, и вскоре она открылась, и вышла Грейс. Высокая и элегантная, с сумочкой через плечо. На ней были джинсы и одна из забрызганных краской футболок, черный кожаный плащ, подпоясанный вокруг узкой талии. Ее волосы были собраны в беспорядочный пучок на голове, но на этот раз не кистью. Стоя на верхней ступеньке, она моргнула, как будто слабый зимний солнечный свет был слишком ярким, и ссутулила плечи.

Его грудь пронзила боль, как будто он сломал ребро, тупая, ноющая боль. Он не мог даже пошевелиться, чтобы не отвести взгляд от нее. Даже в пасмурный серый день, когда в воздухе висел снег, одетая в черный плащ, она горела, как костер. Волосы цвета лета, кожа розовая от холода. С того места, где он стоял, ничего не было видно, но он знал, что глаза у нее золотые.

Он хотел сократить расстояние между ними. Хотел обнять ее, удержать ее яркое пламя, позволить ей сжечь его дотла и трахнуть все остальное. Но он не мог. Ему нечего было ей предложить, нечего дать, кроме нескольких дней жаркого секса, и он знал, что это не то, чего она хотела. Слеза, скатившаяся по ее щеке в день его отъезда, сказала ему все, что он хотел знать об этом.

Она начала влюбляться в него, а он не мог позволить, чтобы кто-то любил его. Особенно когда он не мог любить в ответ.

Но тебе не все равно.

Может, и так. Но он не должен ничего этого чувствовать. Он должен упаковать эту эмоцию, положить ее обратно в коробку, из которой она сбежала, и никогда не выпускать ее снова.

Это невозможно…

Лукас проигнорировал эту мысль, когда Грейс сунула руки в карманы и начала спускаться по лестнице. Она не взяла такси, а направилась прямо к метро, и он последовал за ней, говоря себе, что просто хочет убедиться, что она благополучно добралась до дома, что это не имеет ничего общего с нежеланием выпускать ее из виду.

Он даже почувствовал укол разочарования, когда она добралась до дома без происшествий и исчезла в нем. Он уже позаботился о том, чтобы ее квартира была такой, какой она ее оставила. Оказалось, что Оливейра и его люди вломились в дом и устроили небольшой беспорядок, пытаясь найти ее, но Лукас приказал нескольким служащим «Тейт Ойл» прийти и все уладить. Возможно, она даже ничего не заметит.

Он ждал снаружи, чувствуя себя собакой у могилы своего мертвого хозяина; затем, поскольку ему не нужно было чувствовать подобного дерьма, он вернулся в загородную квартиру, чтобы убедиться, что Грейс ничего не оставила там.

Было странно тихо без ее вибрирующего присутствия, пустота эхом отдавалась вокруг него. В воздухе витал слабый запах скипидара и краски, но он не пошел в комнату, где была ее студия. Внезапно ему захотелось оказаться подальше от этой комнаты. Она была слишком полна страсти, жара, воспоминаний о ее шелковистой коже под его руками, о мягкости ее волос, обвивавшихся вокруг его пальцев, о ее криках.

Даже здесь, в длинном коридоре, где слабое солнце светило сквозь витражи, бросая разноцветные блики на белые подушки дивана, было слишком много ее. На одном из них было золотое пятно — там, где он пролил ее лак для ногтей…

Воспоминания нахлынули на него, горячие, грязные и грубые, и ему пришлось сделать пару вдохов, чтобы отогнать их. Он не мог думать об этом. Он не должен думать об этом. Не о ней. Она ушла из его жизни, и это было самое лучшее.

Его взгляд остановился на белом конверте, лежащем на кофейном столике. Нахмурившись, он подошел к нему и поднял. Его имя было написано размашистым, неряшливым почерком. Почерком Грейс? Так и должно быть. Никто не мог положить туда конверт.

Открыв его, он вытащил листок бумаги и развернул его. Страница была исписана беспорядочным почерком. На нем были дата, время и адрес. Художественная галерея, где она впервые подошла к нему. И под этим она написала:

«Лукас, я знаю, ты не интересуешься искусством, но ты как-то сказал, что, возможно, заинтересуешься моим. Если да, то прими это как приглашение на мою выставку. Она будет моя первая в жизни, и ты знаешь, как много это для меня значит. Я была бы рада, если бы ты был рядом, но если нет…»

Она больше ничего не добавила, просто позволила фразе повиснуть в воздухе. Она даже не подписала записку.

Конечно, он не пойдет. Он не мог. Чистый разрыв был бы лучше, даже если ей будет больно, когда он не придет. Но какой в этом смысл? Он по-прежнему ничего не мог ей предложить, не хотел ей ничего предлагать, и, кроме того, он был «морским котиком» насквозь. Он ни за что не откажется от флота. Грейс уже потеряла одного мужа; с его стороны было бы жестоко позволить ей быть с ним только для того, чтобы уехать на задание, из которого он может и не вернуться.

Оправдания, оправдания…

Это не оправдания. Это были факты. Вот и все.

Достав из кармана телефон, он написал экономке, которая присматривала за этим местом, чтобы она заказала химчистку для диванных подушек, добавив еще одно сообщение, чтобы она проверила на пятна краски переднюю левую спальню. Потом повернулся и вышел из квартиры, оставив записку Грейс на кофейном столике.

Он не собирался идти на ее выставку, но следил за ней весь следующий день или около того, ожидая снаружи ее квартиры, чтобы видеть, когда она выйдет, и последовал за ней на безопасном расстоянии. С ней никогда ничего не случалось, и он не видел, чтобы кто-нибудь следовал за ней — по крайней мере, никто, кроме него.

Похоже Де Сантис был столь же честным, как и его слово. Но, конечно, до тех пор, пока компрометирующая информация Лукаса о Де Сантисе оставалась на его жестком диске и не передавалась его военным контактам, Грейс будет в безопасности. Это было не то, что ему нравилось, не тогда, когда Де Сантис был таким гребаным предателем, но если это сохраняло Грейс в безопасности, то он не собирался спорить.

С каких это пор она стала для тебя важнее, чем твоя страна? Ты можешь передать информацию и позволить властям защитить ее.

Да, он мог, но что-то внутри не давало ему. Он не хотел, чтобы ее безопасность была в чьих-то руках, только в его. Что, конечно, кое-что да значило. Но он не хотел думать о том, что это значит, поэтому и не стал.

Он просто смотрел на нее, убеждая себя, что все дело в ее безопасности. Только это и ничего больше.

Несмотря на все это, день или два спустя наступил вечер выставки, и он оказался возле квартиры Грейс, наблюдая, как она выходит из здания, направляясь прямо к такси, которое остановилось у обочины.

У него перехватило дыхание, потому что сегодня она выглядела потрясающе. Она была в струящемся изумрудно-зеленом платье без бретелек, которое плотно облегало ее грудь и бедра, прежде чем превратиться в длинные, развевающиеся юбки, которые кружились вокруг ее ног, шелковистые, словно вода. На ней не было никаких украшений, кроме браслетов и потрясающей вуали волос, ниспадавших на спину водопадом красно-золотых прядей.

Его руки чесались, как он хотел дотянуться до нее, притянуть к себе. Но он держал их глубоко в карманах джинсов. Черт, она была великолепна. Яркая и до боли прекрасная. Надо было подарить ей что-нибудь перед отъездом. Может классный лак или ожерелье, или, может быть, браслет, чтобы добавить к ее коллекции. Особый предмет, чтобы она могла надеть что-то от него в свой особый день. Хотя на самом деле, почему он хотел, чтобы у нее было что-то от него, он понятия не имел.

Это был ее день, а не его, и не было причин вмешиваться. Нет причин, по которым он должен быть частью этого.

Она села в такси, а он сел на байк и поехал следом за такси, пробиравшимся сквозь вечернее движение к галерее.

Пятнадцать минут спустя он припарковался и стоял напротив галереи, наблюдая за толпой, которая начала прибывать на ее выставку. И там была настоящая толпа. Он ничего не знал об искусстве Нью-Йорка, но был уверен, что неизвестный художник не получит ничего похожего на то, что получила Грейс. У владельца галереи, должно быть, было много связей, чтобы привлечь столько людей.

Он прислонился к фонарю, не понимая, что делает, потому что она уже была в галерее, и ничто не могло случиться с ней там. Прошло по меньшей мере два дня с тех пор, как Де Сантис отозвал своих дилеров, и Лукас никого не видел, так что, скорее всего, она в безопасности. Как долго он будет ее преследовать?

Ему нужно покончить с этим дерьмом прямо сейчас, вернуться на базу.

Но он не двинулся с места, когда в ярко освещенную галерею хлынули новые люди.

Через улицу доносилась музыка, смех и разговоры перекрывали шум уличного движения. Похоже на чертову вечеринку.

Ты можешь зайти, просто посмотреть. Она никогда не узнает, что ты был там.

Мысль пронзила его своим коварством. Там было много людей, и она не заметит его, если он будет осторожен, хотя он не совсем понимал, зачем ему туда идти. Только если поддержать ее, но если она не узнает, что он был там, какой смысл?

Какая разница, если она не узнает? Это не ради нее, это ради тебя.

Черт, это правда. Если он войдет внутрь, то это будет ради него самого. Это будет последний момент связи с ней, когда он будет окружен ее цветом, теплом и трепещущим духом. Его последний шанс быть рядом с ней…

Каким жалким куском дерьма он был. Он должен развернуться, сесть на байк и убраться оттуда к чертовой матери, вернуться на базу и все. Туда, где было безопасно. Для него, для нее, для всех, кто его знал.

Но это не то, что он сделал.

Он понятия не имел, что заставило его перейти дорогу и приблизиться ко входу в галерею. Придурок на двери придал большое значение списку гостей, напыщенно спрашивая, есть ли он в нем или нет, но Лукас просто уставился на него.

— Меня пригласили, — холодно ответил он. Он не хотел называть свое имя, потому что не хотел внимания прессы. Он также не хотел, чтобы Грейс узнала, что он здесь.

Мужчина что-то бормотал, но Лукас просто смотрел на него, пока, наконец, идиот, совершенно испуганный, не мотнул головой в сторону двери.

Лукас вошел внутрь.

И впервые понял, что Грейс не просто хороша.

Она была гением.

Глава Восемнадцатая

Грейс стояла в углу галереи, держа в одной руке бокал шампанского, а в другой — маленькую зеленую шелковую сумочку. Это был глупый аксессуар, и она не могла понять, зачем вообще взяла ее с собой. Она занимала одну ее руку, что делало невозможным держать напиток и есть закуски одновременно. По правде говоря, ей не хотелось ни того, ни другого. Не тогда, когда она так чертовски нервничала.

Галерея была переполнена, и она была уверена, что все это было ошибкой. Крейг сказал ей, что ему удалось собрать толпу, но она не думала, что это будет такая большая толпа. Она спросила его, почему здесь так много людей, а он только улыбнулся и потрогал свой нос, сказав, что ответ на этот вопрос ей не обязательно знать.

Возможно, он заплатил за то, чтобы все эти люди пришлю сюда сегодня. В конце концов, она была неизвестной.

Большую часть вечера ее водили по залу и знакомили со многими людьми — владельцами другими галереями, критиками, коллекционерами и некоторыми другими художниками. Она едва запоминала их имена, их лица были как в тумане. После почти двух недель, проведенных взаперти в квартире, где компанию ей составлял только Лукас, она обнаружила, что все эти люди, все это внимание немного подавляют ее.

Очевидно, людям нравились ее работы. И она не знала, как с этим справиться.

Крейг хотел, чтобы она встала рядом с картиной, которую в спешке нарисовала в последние дни. Той, которая связала воедино всю ее коллекцию «Героев города». Но она не хотела. На самом деле, она не хотела даже приближаться к ней, потому что знала, что, если она это сделает, люди будут задавать вопросы. Вопросы, на которые она не хотела отвечать.

Она нервно отхлебнула шампанского и посмотрела на переполненную галерею, где висела та самая картина. Крейг повесил ее на дальнюю стену в самом конце галереи. Другие картины, по-видимому, должны были привлечь человека, сказал он, а последняя картина должна была стать наградой. Сутью всей коллекции.

Он хотел, чтобы она объяснила ему ее, но она не смогла и до сих пор не может.

У картины было много людей и кто-то жестикулировал, указывая на что-то.

У нее перехватило дыхание, и, хотя она не хотела смотреть на нее, но ничего не могла с собой поделать.

На широкой белой кровати лежал человек. Он был обнажен, белая простыня обвивала его прекрасное тело. Краска залила его кожу, красная и золотая, играла на светлых волосах и на тонких чертах его лица. Он был лицом к зрителю, и глубокая лазурь его глаз завораживала.

Он должен был быть клише, ничего особенного. Мужская модель рекламирует лосьон после бритья, льняные простыни или духи. Но то, как свет падал на тело мужчины, на его лицо, лаская каждую его часть, заставляя его светиться, выводило картину за рамки клише. Как и выражение его лица и выражение глаз. Его взгляд был жестким, интенсивным. Там был голод, страсть и жар, и в то же время нежность. Уголок его рта чуть приподнят, как будто он вот-вот улыбнется, и было ясно, что, если вы немного подождете, он улыбнется, это будет великолепно.

Грейс сглотнула и отвела взгляд. Она также точно знала, что еще было на той картине.

На картине были изображены недостающие части ее самой, части, которые она всегда скрывала, хранила в безопасности. Страсть и, что более важно, любовь.

Она сделала еще глоток шампанского, рассеянно оглядывая толпу, всех людей, не в силах остановиться.

Его здесь не было. Конечно, его здесь не было. Не то чтобы она ожидала от него чего-то подобного, и, возможно, это было к лучшему. Он не хотел бы видеть себя на этой картине, то, кем он был показан миру. Сущность, которую она видела каждый раз, когда смотрела на него.

Может, ей не стоило этого делать. С тех пор как она покинула квартиру и вернулась в свое маленькое убогое местечко, где картины теснились вокруг нее, она размышляла, правильно ли было бы включить эту часть в экспозицию.

Смотреть на него было больно, потому что она так сильно скучала по нему. И за несколько дней до выставки ей пришлось прикрыть его простыней, чтобы не видеть его. Чтобы не вспоминать о тех драгоценных днях, проведенных с ним. Недостаточно, чтобы построить отношения, но, по-видимому, достаточно, чтобы влюбиться.

Но она решила, что не может не включить эту картину. Она хотела, чтобы весь мир увидел его таким, каким он был на самом деле, каким она узнала его на той неделе в его квартире. Страстным и сильным. Заботливым и нежным. Человеком, который так много чувствовал. Человеком, который слишком много чувствовал.

Необходимо было включить эту часть в шоу. Жизненно важно. Потому что он был одним из тех героев. Он был мужчиной, которого она любила.

Ее горло сжалось, как будто кто-то душил ее, и ей пришлось сделать еще один глоток шампанского.

Эта выставка должна была стать ее венцом, точкой, над которой она работала годами, ее собственным Нью-Йоркским шоу. И она должна была чувствовать себя хорошо. Взволнованной. Возбужденной. Она должна была пытаться ущипнуть себя и не верить, что это происходит на самом деле. Ее большое «пошел ты» ее отцу.

Но ее отец был мертв, как и ее единственный главный сторонник — Гриффин. Она не разговаривала с матерью много лет, и единственный человек, который что-то значил для нее, тоже не был здесь.

Поэтому она не испытывала ни восторга, ни возбуждения. Она не хотела ущипнуть себя. Она даже не чувствовала себя хорошо. Все, о чем она могла думать, было: «какой во всем этом смысл?». Чего она добивается? Доказывая, что она была достаточно хороша для людей, которые были мертвы, и для одного человека, которому было все равно. Отлично. Замечательно.

Если это ее венец славы, то почему она чувствует себя полным дерьмом?

— Грейс, — рядом с ней появился Крейг. — Ты должна быть там, рядом с той картиной. Почему ты прячешься в углу?

— Просто взяла перерыв, — она попыталась улыбнуться, но поняла, что это было неубедительно.

Крейг, казалось, ничего не заметил.

— Как интересно! — он схватил ее за руку. — Видишь красные точки вокруг? Люди любят твою работу. Я знал, что так и будет, — бросив на нее быстрый взгляд, он кивнул в сторону портрета Лукаса на задней стене. — Но они все хотят ту картину. Ты уверена, что она не продается? У меня есть несколько крупных предложений.

— Нет, — ей даже не пришлось думать об этом. Эта картина не продается и никогда не будет. — Я не продам. Мне все равно, сколько они за нее предлагают.

Крейг пожал плечами.

— Хорошо. Я говорил им это, но ты знаешь некоторых людей. Думают, могут купить что угодно, если предложить много денег, — он улыбнулся ей. — Они все хотят знать, кто позировал для тебя.

— Никто, — машинально ответила она. — Я его выдумала, — Лукаса Тейта не так хорошо знали в прессе, как его брата, но все равно узнавали. Интересно, что никто не узнал его на картине. Впрочем, может быть, это и не удивительно, ведь человек, изображенный на картине, не был тем, кого все знали.

Крейг скептически посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Ты готова к съемке крупным планом? Скоро я тебя объявлю.

Ах, да. Он хотел, чтобы она произнесла какую-нибудь речь. К сожалению, она понятия не имела, что сказать. Может быть, ей просто уйти и притвориться, что ее здесь нет?

У двери в галерею послышалась небольшая возня.

Она повернула голову и нахмурилась, заметив полицейского, разговаривающего с мужчиной у двери. Швейцар показывал в ее сторону, и внезапно ее охватило дурное предчувствие, хотя она и не понимала почему.

Полицейский посмотрел на нее, кивнул швейцару и направился в ее сторону.

— Как странно, — пробормотал Крейг. — Что полиция делает в моей галерее? — он издал цокающий звук. — Если Себастьян опять кололся в мужском туалете, я его убью.

Но Грейс не слушала его. Дурное предчувствие становилось все сильнее и сильнее, когда полицейский приблизился к ним. Она не могла сказать почему, но было что-то знакомое в нем, что-то, что заставляло ее чувствовать холод.

— Чем могу помочь, офицер? — вкрадчиво спросил Крейг, само воплощение светского галериста. — Есть проблема?

Но офицер полностью проигнорировал Крейга, сосредоточившись на Грейс. Он был в темных очках, которые были странными, зеркальными очками-авиаторами, которые отражали ее бледное лицо.

— Грейс Райли?

Был ли это…? Нет, не может быть. Не тот фальшивый коп, который чуть не заставил ее открыть входную дверь Лукаса. Лукас разобрался с ним, не так ли?

— Да, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос не звучал неуверенно. — Это я. Что я могу для вас сделать?

— Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, мэм.

Крейг нахмурился.

— Сейчас? Это не может подождать? Я как раз собираюсь сделать большое объявление.

Офицер даже не повернул головы.

— Сейчас, мэм.

Плохое предчувствие впилось в нее острыми когтями.

— Хм, это не займет много времени, — уклончиво ответила она. — Дадите мне пять минут?

— Мэм, — начал офицер.

Крейг крепче сжал ее руку.

— Я уверен, что пяти минут будет достаточно, офицер. Это очень важно, — он потащил ее в конец галереи, где висела картина Лукаса.

А потом ей показалось, что многое произошло одновременно.

Внезапно рука офицера взметнулась, и Крейг упал на пол. Грейс в шоке открыла рот только для того, чтобы офицер схватил ее и притянул к себе.

Секунду она стояла, в ужасе глядя на Крейга, лежащего на полу с кровоточащей раной на голове, а пальцы полицейского больно сжимали ее.

— Ты тупая сука, — прорычал полицейский ей в ухо. — Ты должна была просто пойти со мной, когда я тебе сказал.

Ее мозг отказывался работать, и в этом не было никакого смысла. Зачем копу было бить Крейга? Почему он держит ее сейчас? Какого черта происходит?

Ты знаешь, что происходит. Это тот самый коп, который появился в дверях, с которым Лукас, очевидно, имел дело.

Холод начал пробираться сквозь нее, разливаясь по коже, замораживая кровь, легкие, сердце.

Люди вокруг нее начали замечать Крейга, все больше голов поворачивалось в сторону человека на полу, волна шока прокатывалась по толпе так же, как и по ней.

— Не издавай ни звука, мать твою, — свирепо сказал полицейский и потянул ее к двери галереи.

Несмотря на шок и страх, Грейс осознавала только одно. Похоже, Чезаре Де Сантис не сдержал своего слова и не отозвал собак. И что как только ее вытащат через эту дверь, она умрет. Все будет кончено.

Поэтому Грейс сделала то, что сделал бы любой нормальный человек. Она начала сопротивляться.

Она резко отпрянула, и, похоже, он не ожидал этого, потому что ей удалось вырваться из его хватки. Но он был быстр и снова схватил ее, на этот раз за талию. Она выронила бокал, звук разбитого стекла привлек внимание, затем попыталась ударить его локтем в лицо, пинаясь острыми каблуками.

Он яростно выругался, и на мгновение ей показалось, что она побеждает, что она сможет уйти от него. Потом что-то ударило ее по щеке, заставив задохнуться от боли, а на глаза навернулись слезы. Она споткнулась, но тут чья-то рука слишком крепко обхватила ее за талию, и что-то твердое и металлическое уперлось ей в голову.

— Еще раз шевельнешься, сучка, — ласково сказал коп, — и я снесу твою уродливую башку.

* * *

Лукас почувствовал, как по его шее пробежали мурашки, еще до того, как он услышал вздохи шока. Он чувствовал это и раньше. Постепенное напряжение в животе, которое он научился игнорировать годами.

Он был рядом с картиной, которую она нарисовала, на которую все смотрели, не в силах ничего понять. Умом он понимал, что на картине изображен он сам, но не узнавал себя. Этот человек был ему совершенно незнаком.

Он стоял там, в разодетой толпе, в простых джинсах, свитере и кожаной куртке, невидимый, потому что, если он не хотел, чтобы его заметили, он был уверен, что его не заметят. Он был в темных очках для дополнительной маскировки и держал голову опущенной, а плечи сгорбленными. Люди не обращали на него внимания, проходя мимо, словно его и не было.

Но он слышал, как они говорили о картине, об использовании света и цвета, и о том, как ей удалось захватить такую интенсивность эмоций. Они были правы, и чем дольше он смотрел в лицо человека на картине, в его голубые глаза, тем больше ему хотелось отвести взгляд.

Он не знал, что его так беспокоило, потому что, хотя это и был он, на самом деле это было не так. Он никогда не позволял таким эмоциям отразиться на своем лице, и уж точно никогда не позволял себе их почувствовать. Должно быть, она это вообразила?

Толпа вокруг него закружилась, но он не двинулся с места, не в силах оторваться от картины. Это заставило его грудь сжаться, стало трудно дышать. Заставило его… Господи, он не знал, что еще, но он должен был развернуться и уйти из этого проклятого места прежде, чем Грейс заметит его.

И тогда он почувствовал напряжение, как ледяной поток в теплом тропическом море. Затем последовали вздохи шока. Не оборачиваясь, он огляделся в поисках места, где можно было бы остаться незамеченным и при этом иметь прекрасный вид на галерею. Он не хотел привлекать к себе внимание, пока не выяснит, что, черт возьми, происходит. Справа от него была небольшая ниша, куда не доходил свет, поэтому он направился к ней, скользнув в тень, когда звук бьющегося стекла раздался в толпе.

Что-то происходило в середине галереи, звуки насилия, женский крик, ругань мужчины. По толпе прокатился шок, люди отчаянно пятились от происходящего.

Снова крик. Он узнал его. Грейс.

Все его тело напряглось, каждый мускул напрягся, и это было все, что он мог сделать, чтобы не начать действовать прямо сейчас. Но годы военной подготовки держали его неподвижно, потому что он понятия не имел, что происходит, и не хотел двигаться, пока не узнает.

Он заметил ее, когда толпа начала расходиться, стоя в центре быстро расширяющегося круга. Коп обнимал ее одной рукой, крепко прижимая к себе, а другой держал что-то у ее головы. Твою мать. Дуло пистолета.

Его сердцебиение становилось все быстрее и быстрее, голос в голове кричал ему, чтобы он действовал, потому что она была в опасности. Ему потребовались все силы, чтобы не обращать внимания на этот голос, потому что он не мог ничего сделать, пока не мог. Кто-то приставил пистолет к ее голове, целясь в упор. Одно движение и все закончится.

Она была совершенно бледна, на скуле виднелся порез, быстро темнеющий синяк. Ублюдок начал выводить ее из галереи, в то время как люди стояли вокруг, наблюдая в шоке. Никто ничего не сделал. Никто ничего не сказал.

Полицейский. Парень был копом.

О, черт.

Это был парень, которого он держал в тире. Тот самый, которого он отправил обратно к хозяину ублюдка, Оливейре, чтобы тот передал сообщение о передаче денег. Передаче денег, которой никогда не было, потому что чертов Де Сантис должен был отозвать этого мудака. Но Оливейра, похоже, не понял.

Сердце Лукаса забилось быстрее, выражение шока и страха на лице Грейс ранило его, как осколок стекла под ногтями. Острая, мучительная боль.

Его «Зиг» оказался в его руке прежде, чем он успел подумать об этом, и он прицелился в парня, вытаскивающего Грейс из дверей. Один шанс — это все, что было у Лукаса, и это должен быть выстрел в голову, мгновенная смерть. Просто. По крайней мере, так должно быть.

Но это была не его винтовка, и когда он поднял пистолет, чтобы прицелиться, его рука чертовски дрожала, как лист на ветру, и его сердцебиение не замедлялось. Он пытался сделать это, пытался заставить себя войти в то спокойное состояние, где была только цель, только звук его сердцебиения в ушах. Все его сознание сосредоточилось на этом звуке, становясь все медленнее и медленнее, считая удары. Сорок, тридцать девять, тридцать восемь… Только сердцебиение не замедлялось, потому что он видел только ее лицо. Он думал только о том, что, если все испортит, она умрет. Один выстрел — и она мертва. Его Грейси… Мертвая на полу…

Сердце билось все быстрее и быстрее, рука тряслась, как у алкоголика, переживающего ломку. Где, черт возьми, его отстраненность? Где его лед? Он чувствовал, как ярость взрывается внутри него. Злился на себя за то, что не прибил этого урода, когда держал связанным его в тире. Злился на придурка за то, что он схватил ее, когда все это не имело к ней никакого отношения. Злился на нее за то, что она не позволяет ему быть равнодушным, каким он должен был быть. Каким он должен быть, чтобы защитить ее.

Злился на нее за то, что она заставила его заботиться о себе.

Пистолет в его руке дрожал, и он дышал так быстро, как будто весь кислород в комнате был высосан, и он медленно задыхался.

Один выстрел это все, что ему нужно сделать, и это было легко. Парень был прямо там. Но, черт возьми, она выглядела такой бледной, и на ее прекрасной коже была кровь, ее маленькая сумочка выпала из рук, и Лукас видел дрожь в ее пальцах.

Грейси… Его прекрасная Грейси…

Затем она слегка повернула голову и посмотрела прямо на него, и он подумал, что, возможно, она просто смотрит на толпу перед ним. Но затем ее глаза расширились, золото вспыхнуло в ее взгляде. Она увидела его. Она знала, что он здесь.

Он не мог нажать на курок, не мог выстрелить. Не сейчас, когда она смотрела на него, заставляя его чувствовать себя так, будто она держала его сердце так крепко, что он не мог дышать. Он не мог рисковать ее жизнью из-за выстрела, который мог и не сделать. Нет, ему придется позволить этому мудаку вытащить ее из галереи и надеяться, что он сумеет прикончить этого мудака снаружи.

Блядь. Блядь.

И все же, как ни странно, страх на ее лице начал отступать, и она что-то прошептала ему, и это выглядело так, словно она говорила: «Все в порядке». Что было неправдой, потому что это было не в порядке. Она умрет, потому что он не может унять сердцебиение.

Потому что он слишком беспокоился. Это всегда было его проблемой, не так ли?

Он слишком сильно переживал.

В другом конце комнаты, когда какой-то придурок тащил ее держа пистолет приставленным к ее голове, Грейс улыбнулась ему, разбивая его сердце на миллион кусочков.

Затем раздался приглушенный звук выстрела, и все полетело к чертям.

Глава Девятнадцатая

Она почувствовала его через переполненную галерею, сквозь шок, страх и боль. Она так хорошо знала это покалывание. Именно оно заставило ее покинуть галерею в первый же день две недели назад, когда она заметила, что он смотрит на нее с другой стороны улицы. В тот день она знала только, что кто-то наблюдает за ней. Теперь она знала, что Лукас здесь.

Поэтому она посмотрела на тень рядом с его портретом, ее взгляд безошибочно нашел его. Он был там, она могла его видеть. Чувствовать его. Высокий, смуглый и сильный, он стоял неподвижно, вытянув руку с пистолетом.

Она не могла разглядеть его черты, потому что он был слишком далеко, но это не имело значения.

Он был здесь. Несмотря ни на что, он пришел.

В этот момент что-то внутри нее успокоилось, страх исчез, боль тоже. Его рука дрожала, она видела, что она дрожит, и знала, что из-за этого он не сможет выстрелить.

Но, как ни странно, это не имело значения.

Все, что имело значение, было то, что он пришел. Что он увидел свой портрет. Что он увидел мужчину, которого она видела, когда смотрела на него.

Ее любовь к нему, изображенная на холсте.

И прямо сейчас, зная, что он здесь, что он с ней, ну… это казалось таким же хорошим местом, как и любое другое, чтобы покончить со всем.

И только она собралась с духом, чтобы вырваться в последний раз, потому что будь она проклята, если позволит этому мудаку выбирать, когда и где он собирается ее застрелить, и если она умрет, то умрет, по крайней мере, пытаясь сбежать, как внезапно на нее брызнула красная струя, и все вокруг зазвучало так, будто вся галерея полная людей начала кричать. Потом рука, обнимавшая ее, отпустила ее, пистолет упал, и она вдруг оказалась одна, вся в крови и дрожащая, как лист. Сначала она подумала, что стреляли в нее, но боль еще не пришла, что это уже смерть, но она не совсем поняла это.

Внезапно перед ней возник гигант. Он был одет в джинсы и футболку, поверх нее наброшен черный бушлат, у него был короткий черный ирокез и самые странные глаза, которые она когда-либо видела: один голубой, другой зеленый. Он свирепо посмотрел на нее, как будто это была ее вина, что немного тревожило, учитывая, что в одной руке он держал грозного вида пистолет.

— Ты в порядке? — спросил он глубоким, скрипучим и каким-то знакомым голосом, полностью игнорируя вопящий хаос людей вокруг них.

— Гм…, - сказала она глупо.

— Черт побери, — пробормотал мужчина и шагнул к ней, протягивая руки и проводя ими по ее телу совершенно безразличным образом.

Ей было холодно, и она понимала, что, вероятно, впадает в шок. Почему повсюду кровь? Это ее? В нее стреляли или нет?

Затем великан резко отпрянул назад, когда кто-то резко дернул его за воротник. Последовала короткая перебранка, и вместо него перед ней уже стоял Лукас, его теплые пальцы сжимали ее предплечья так сильно, что было больно, его глаза стали голубыми, как газовое пламя.

— Грейс, — его голос был хриплым и грубым. — Грейс, ты в порядке? — он немного встряхнул ее. — Отвечай, мать твою!

— Уведи ее отсюда, — сказал великан низким, скрипучим голосом. — Господи Иисусе, я так и знал, что ты в беде, тупица, — кажется, он обращался не к ней, а к Лукасу. — Ты должен был сказать мне. Тогда мы могли бы справиться с этой ситуацией намного лучше и с намного меньшей гребанной драмой.

Лукас, казалось, не слушал его; он начал гладить ее руками, как это делал великан, только мягче, осторожнее.

— Поговори со мной, Грейси, — пробормотал он. — Скажи мне, что ты в порядке.

— Я в порядке, — Боже, она говорила как маленькая девочка.

— Что за чертовщина, — сказал великан. — Уходи, Люк, и отведи ее в безопасное место. Господи, сколько раз я должен это говорить? И не садись на свой гребаный байк. Вот ключи от моей машины, — он вытащил из кармана джинсов ключи и протянул их.

На этот раз Лукас повернулся и встретился взглядом со странным незнакомцем. Он ничего не сказал, только долго и пристально смотрел на него.

— Да, — сказал мужчина. — Я понял. Но не стоит благодарности, брат.

Лукас коротко кивнул, схватил ключи и, не говоря ни слова, подхватил ее на руки.

Она моргнула, желая возразить, что прекрасно может идти сама, большое спасибо, но потом почувствовала на губах вкус чего-то металлического и поняла, что это кровь. Не ее кровь. И она задрожала еще сильнее, когда до нее начало доходить, что произошло.

Тот коп приставил пистолет к ее голове. Он собирался убить ее. Но он этого не сделал. По какой-то причине он был мертв, а она жива, и теперь Лукас выносил ее на руках из галереи в морозную ночь.

Было очень холодно, платье прилипло к телу, и она не хотела думать о том, из-за чего. Но тело Лукаса было горячим и твердым, уверенность в его твердости удерживала от нее панику на расстоянии.

Он отнес ее к простой черной «Тойоте», небрежно припаркованной у обочины, отпер ее и запихнул внутрь. Затем он обогнул машину и сел сам, вставив ключ в замок зажигания и включив отопление на полную мощность.

Он не сказал ни слова, потянулся к ее ремню безопасности и пристегнул ее, прежде чем завести двигатель и отъехать от тротуара. Она слышала сирены, пока они ехали, одна или две полицейские машины промелькнули мимо них в ночи.

Она хотела спросить, куда они едут, но не хотела открывать рот и снова ощущать вкус крови, поэтому промолчала, дрожа, несмотря на то, что машина быстро нагревалась.

Время от времени она украдкой поглядывала на Лукаса. Его лицо было жестким и напряженным, костяшки пальцев на руле побелели от напряжения. Он выглядел так, будто с трудом держал себя в руках, что почему-то заставило ее почувствовать себя лучше.

Далеко они не уехали.

Не прошло и пяти минут, как они уже ехали по узкой улочке и въехали на подземную парковку. Она попыталась выйти и пойти сама, но Лукас не позволил, поднял ее на руки и понес к лифту.

Они поднялись на верхний этаж, в незнакомую квартиру. Эта была обставлена так же, как и квартира в старой церкви: простые белые стены и очень мало мебели. Она казалась холоднее, чем та, с витражом, и какой-то более пустой. Летом, наверное, было бы чудесно, если бы световые люки пропускали солнце, но сейчас, зимой и ночью, эти люки не пропускали ничего, кроме темноты.

Лукас понес ее по коридору в ванную. Она была большая, выложенная белым кафелем, с огромным душем. Она моргнула, когда он направился в душ и включил его, прежде чем вернуться к ней. Затем с нежной настойчивостью он развернул ее, взялся за молнию на спине и начал расстегивать.

— Что ты делаешь? — ее голос был хриплым. — Спасибо, я сама могу раздеться.

Лукас ничего не сказал и, не останавливаясь, расстегнул молнию на ее платье, а затем стянул его вниз, чтобы оно упало к ее ногам. Его руки потянулись к лифчику без бретелек, который она одела под это платье, и начал расстегивать его.

— Лукас, — тихо прошептала она, когда ткань начала ослабевать.

— Мне просто нужно тебя увидеть, — в его голосе прозвучали грубые нотки, почти отчаяние. — Мне просто нужно увидеть тебя, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

— Я в порядке.

— Позволь мне, Грейси. Пожалуйста, — не дожидаясь ответа, он расстегнул ее лифчик, его пальцы легко скользнули вниз по ее спине, заставляя ее дрожать.

Поэтому она позволила ему это. Пусть он дотронется до нее, пусть спустит трусики, потом встанет на колени у ее ног, чтобы снять туфли. Потом, раздевшись догола, она позволила ему отвести себя в душевую кабину и подумала, что он сейчас уйдет, но он не ушел. Он скинул сапоги и, все еще полностью одетый, стал рядом с ней.

— Хорошо, — сказала она дрожащим голосом, положив руки ему на грудь, потому что не могла заставить себя прекратить прикасаться к нему, наблюдая, как свитер, в котором он был, стал влажным, прилипая к его скульптурному торсу. — Вот теперь ты ведешь себя глупо.

Но он ничего не сказал. Вместо этого он мягко прижал ее к белой кафельной стене, держа руки по обе стороны от ее головы, глядя на нее сверху, его пристальный синий взгляд скользил по ней, в то время как вода омывала его светлые волосы.

— Ты улыбнулась мне, — сказал он обвиняющим тоном. — Ты, блядь, улыбнулась мне.

Она смотрела на него, видя напряжение на его красивом лице. Он был зол и напуган, и это заставило ее сердце болезненно сжаться в груди. Это было из-за нее, не так ли?

— Да. Я улыбнулась.

— Почему? Я не смог выстрелить. Я не смог спасти тебя, а ты мне улыбнулась.

Ах, так вот что это было.

Шок, охвативший ее, начал ослабевать, а вместе с ним и холод. Вода, стекающая с них в канализацию, была красной, но она не смотрела на нее. Она только смотрела на него, на его напряженное, великолепное лицо. Страх, гнев и боль, горевшие в его глазах.

Она протянула руку и коснулась его, погладила идеальные скулы.

— Почему ты не смог выстрелить?

— Я не мог замедлить сердцебиение. Оно не успокаивалось, как бы я ни старался, и у меня дрожала рука, а я старался, Грейси, я старался так чертовски сильно…, - он замолчал, но звук его дыхания был оглушителен в душевой кабине, все его тело вибрировало от напряжения. Он явно пытался взять себя в руки.

— Ты чуть не умерла, — теперь его голос звучал хрипло. — Если бы я выстрелил и промахнулся, тебя бы убили, — он поджал губы словно рыча. — Но ты улыбнулась мне. Ты могла умереть, но ты улыбнулась.

Ее сердце болело от боли и страха, которые она видела на его лице. Той уязвимости на его лице прямо здесь в этот момент.

Она провела пальцами по его скуле, чувствуя теплую влажную кожу.

— Я улыбнулась, потому что ты принял мое приглашение. Потому что ты пришел. Потому что я не думала, что ты это сделаешь, а ты сделал.

— Не понимаю, какое это имеет значение.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Ты понимаешь.

— Нет, — на его челюсти дернулся мускул, она ощутила его пальцами, и в его голубых глазах было отрицание. — Я же сказал. Ты не можешь заботиться обо мне. Ты не можешь. Этот выстрел? Я не мог этого вынести, потому что мое сердцебиение не замедлялось. Потому что я не мог избавиться от страха. Не мог погасить весь гнев. Я слишком переживал, Грейси. И из-за этого ты чуть не умерла, — он судорожно вздохнул. — Я не могу допустить, чтобы это повторилось. Я не могу.

В его глазах было столько отчаяния, что ей стало больно за него. Но странное спокойствие, которое она ощутила в галерее, когда впервые увидела его в тени, вернулось, принеся с собой некую глубокую уверенность.

Другой рукой она взяла его лицо в ладони и прижала к себе.

— Ты видел мою картину? — она не потрудилась объяснить, что имела в виду, но в этом не было необходимости. Эмоции вспыхнули в его взгляде; да, он видел это.

— Это ты, — тихо добавила она.

Его отрицание было мгновенным.

— Это не я.

— Нет, это ты. Вот кого я вижу, когда смотрю на тебя.

Он начал качать головой, начал отстраняться, но Грейс еще не закончила.

Какое-то спокойствие захватило ее, глубокая уверенность. Осознание того, что с бегством и прятками покончено. С боязнью быть отвергнутой и уязвимой тоже. Страхом отдать кому-то свою душу и получить ее обратно, брошенной ей в лицо.

Ей надоело бояться, и точка.

Она хотела Лукаса Тейта. Она хотела его, когда впервые встретила его. Но если она замкнется в себе, то не получит того, чего хочет. Она не будет опять вкладывать всю себя в свое искусство и говорить, что ее работа — это все, что ей нужно. Потому что, если бы этого было достаточно, она бы закончила эту чертову картину две недели назад.

Этого было недостаточно. Ей нужно было нечто большее. Так было всегда.

Она нуждалась в нем, и эта картина в галерее была живым тому доказательством.

Поэтому она прижалась к нему, сжала пальцы, чтобы он не смог вырваться, и посмотрела в лицо своему страху.

— Не уходи от меня, — приказала она. — Не смей быть трусом.

Он мог бы так легко вырваться из ее хватки. Он был намного сильнее ее. Но он этого не сделал. Он оставался неподвижным, вода пропитывала свитер и джинсы, скользя по его идеальной золотистой коже.

— Эта картина, — яростно сказала Грейс, — мое сердце, — он начал качать головой, но она не закончила. — Я знаю, что не должна была испытывать к тебе никаких чувств, но хватит притворяться, что мне все равно. Хватит притворяться, что ты ничего для меня не значишь, — она крепко обнимала его, глядя ему в глаза. — Я люблю тебя, Лукас Тейт. И эта картина — все, чего не хватало в моей жизни. Все части меня, которые я сдерживала. Это любовь, страсть и нежность. Это уязвимость. Моя уязвимость. Это мужчина, которого я люблю. Это ты.

* * *

Он не хотел, чтобы это было правдой. Он не хотел, чтобы она говорила ему такие вещи. Но ее пальцы держали его, и он не хотел отстраняться. Ее янтарные глаза были такими яркими, влажные волосы облепили всю ее, абрикосовое золото потемнело и касалось ее бледной кожи, словно пламя.

Вся кровь ублюдка, который чуть не убил ее, смылась, и, кроме синяка на скуле, она была невредима.

Это должно было успокоить его, но он не успокоился.

Он был вне себя. В отчаянии. Вне себя.

Внезапное появление Вульфа не имело никакого смысла, и Лукас до сих пор не знал, как его брату удалось появиться в нужное время и почему, но он это сделал. Выстрелил лже-копу в голову без колебаний, оставив Грейс стоять там, всю в крови, но свободную.

Лукас также не понимал, почему стоит в душевой полностью одетый. Он только хотел отвести ее в свою квартиру в Сохо, ту, которая официально принадлежала ему, показать ей ванную и уйти, позволить смыть кровь самой.

Но стоило ему прикоснуться к ней, как он уже не мог остановиться, и не успел опомниться, как уже стоял под душем, прижав ее спиной к белому кафелю.

Все было неправильно. Это было неправильно. Он должен был оставить ее, не позволяя прикасаться к себе. Не дать ей сказать ему, что картина, которую она нарисовала в галерее, была ее сердцем. Не дать ей сказать, что она его любит.

Потому что он знал, что не заслуживает этого. Хорошо знал.

— Ты не можешь любить меня, — сказал он голосом, в котором не узнал своего. — Я не хочу, чтобы ты любила меня.

— Мне все равно, — ее лицо вспыхнуло. — И если это делает меня эгоисткой, тогда это плохо. Но я люблю тебя и не заберу свои слова назад.

Отчаяние внутри него сжалось сильнее, и он не знал почему. Он хотел прижать ее к плитке, накрыть ее рот своим, вторгнуться в нее, взять ее. Взять то, что она хотела дать ему, потому что он тоже отчаянно этого хотел.

Но он не мог. В чувствах вообще было что-то разрушительное, а в нем не было ничего, кроме разрушительной силы. Кроме того, его душа была изранена огнем, и никогда не заживет, а она заслуживала большего, чем сердце, сделанное из пепла и дыма.

— Я никогда не полюблю тебя в ответ, — свирепо сказал он, выдерживая ее взгляд. — Никогда, Грейс. Не смогу. Ты действительно этого хочешь?

— Нет, конечно, я не этого хочу, идиот! — она потянула его голову еще ниже, так что они оказались нос к носу, и ее великолепные глаза оказались так близко, что он мог видеть в них яркие золотые искорки. — Но я готова ждать, пока ты наконец полюбишь.

Он чувствовал, что не может дышать, что задыхается.

— Ты не понимаешь. Не смогу. Забота о ком-либо разрушительна. Это убивает, Грейс. Я убиваю. И Ты… Иисус, ты жизнь и цвет. Ты радость и ты, блядь, созидание. Ты моя полная противоположность во всех отношениях, и я не должен даже прикасаться к тебе, не говоря уже о чем-то другом.

— Так ты думаешь? — она была так близко, что он видел только ее глаза, блестящие, золотые и полные огня. — Это потому, что ты разозлился и зажег огонь, который убил людей, или чувствовали себя плохо? Что ты плохой?

Его челюсть была крепко сжата, как будто вот-вот сломается.

— Папа сказал, что мне нужно…

— Мне плевать, что тебе сказал отец. Мой отец говорил мне, что я бездарная пустая трата времени, и я годами верила, что каким-то образом я стала причиной того, что он превратился в такого озлобленного старика, — она выглядела такой свирепой, как воин. — До тебя. Ты заставил меня почувствовать, что я чего-то стою. Ты заставил меня почувствовать себя красивой. Ты заставил меня понять, как сильно я себя сдерживала, и ты заставил меня перестать так чертовски бояться, — ее пальцы сжались сильнее. — Ничто из того, что мы разделили, не было разрушительным, Лукас. Твоя страсть, твоя сила, твои чертовы чувства помогли мне создать, разве ты не видишь? Без тебя эта картина никогда бы не существовала.

Все было не так. Это не так.

— Ты бы умерла, — сказал он прерывающимся голосом. — Потому что я не смог замедлить сердцебиение настолько, чтобы спасти тебя. Потому что я слишком заботился о тебе. Точно так же я слишком разозлился на своих родителей. На моего приемного отца. Это разрушительно, Грейс. Я разрушителен.

На выражение ее лица было почти невозможно смотреть, эмоции на нем были настолько яркими, что казалось, будто смотришь прямо на солнце.

— Скольких людей ты спас, Лукас?

Она так резко сменила тему, что он сначала не понял, о чем она говорит.

— Что?

— Я знаю твой подтвержденный счет убийств. Но как насчет подсчета всех жизней, которые ты спас?

Его руки дрожали. Его израненная душа дрожала.

— Это не… это…

— Это не что? Ты говорил мне, что спасаешь жизни, вот что делает снайпер. Он берет одну жизнь, чтобы спасти многих, верно?

— Да, но…

— Но что? — ее руки скользили вверх по его груди и вокруг шеи, и обнимая его, обвиваясь вокруг, как виноградная лоза. Гладкая голая кожа и мягкий, женственный жар, и все же такая сильная. — Ты не разрушаешь, Лукас Тейт. Ты защищаешь. И я думаю, что ты был так занят, защищая людей от себя, что не замечал ничего другого, — она понизила голос. — Но тебе больше не нужно этого делать. Ты не опасен. Я знаю, кто ты, и ты не уничтожаешь людей. Ты спасаешь их.

Он не мог говорить. Потому что казалось невозможным, что она могла видеть его таким. И все же он помнил картину в галерее, на которую не мог смотреть.

«Эта картина — мое сердце. Это ты.»

И ему стало ясно, почему ему всегда было трудно смотреть на наброски, которые она рисовала, почему он даже не мог смотреть на эту картину.

Потому что он хотел быть тем человеком на картине. Он хотел быть тем, кого она видела. Человеком, который спасал людей. Кто смотрел на нее с голодом, страстью и любовь.

Он хотел любить ее. С того момента, как только встретил ее.

Эта мысль была кувалдой, ломающей стены, лед вокруг его израненной души трескался, затем таял, таял под жаром захлестнувших его эмоций.

И он обнаружил, что уткнулся лицом в ее шею, и его руки обхватили ее, держа так же крепко, как она держала его, и каким-то образом они оказались сидящими на полу душевой кабины, и вода лилась на них, а она была у него на коленях. Все еще держа его. Держа их.

Она не сказала ни слова, ее ноги обвились вокруг его талии, а руки — вокруг его шеи.

И он отпустил все, лед и снег. Пусть все это растает, пока не останется ничего, что могло бы заморозить или удержать его на месте. Ничто не остановит его от того, чтобы открыть этот гребаный кран и позволить всем чувствам выплеснуться наружу.

Ее. Он хотел ее. Все время. Повсюду. Так долго, как она хотела. На один день. На неделю. На год.

Навсегда.

Это была Грейс. Это всегда была Грейс. И он никогда не был влюблен прежде, но он знал, что это было именно то, что он чувствовал. Это отчаяние. Этот голод. Эта потребность. Может быть, именно так все и было, и он никогда этого не знал, никогда не понимал.

Что ж, теперь он понял и хотел этого. Все это.

— Возьми меня, Грейси, — прошептал он, не скрывая отчаяния. — Возьми меня, пожалуйста.

Но ее руки уже были на нем, сражаясь с влажной джинсовой тканью, расстегивая пуговицу и молнию. Расстегивая джинсы и вытаскивая его, ее пальцы на его коже заставили его задрожать. Затем она приподнялась и снова опустилась, а ее скользкая плоть окружила его, сжимая так же крепко, как несколько секунд назад ее руки.

Так чертовски горячо. Так чертовски хорошо.

Он обнял ее, а она наклонила голову, накрывая его рот своим, когда он вошел внутрь этого плотного, влажного жара. В его голове вспыхнул огонь, и она была живым пламенем в его руках, двигаясь по нему так плавно, так идеально. Даже вода, текущая вокруг них, не могла ее потушить.

Ничто не могло. Она была огнем и молнией. Она была солнышком. Она была всем.

И по мере того, как она принимала его все глубже, быстрее и сильнее, все, что он мог делать, это шептать одну и ту же фразу снова и снова ей на ухо.

— Я люблю тебя, Грейси. О Боже, я так люблю тебя.

Глава Двадцатая

Грейс открыла глаза и секунду не могла понять, где находится. Она была и не в спальне в ее квартире, и не в спальне Лукаса в квартире с витражами.

Нет, эта комната выглядела холодной. Белые стены, на которых ничего нет. Пол из темного дерева. Простой комод у одной стены и больше ничего.

Она нахмурилась и перевернулась на другой бок.

И ее сердце начало разбухать, становясь большим и болезненным, вжимаясь в ребра, заставляя их болеть.

Потому что Лукас стоял голый у окна. Он стоял к ней спиной, и световое окно над его головой заливало серым утренним светом его золотистую кожу. Он должен был выглядеть бледным и изможденным, но не выглядел. То, как падал свет, освещало все скульптурные линии его прекрасного тела, изысканную ширину его плеч, изящную игру его мышц и сильную спину. Мускулистый изгиб его поистине сказочной задницы и длинные, атлетические ноги…

Ее сердце забилось еще сильнее.

После того, что случилось в душе прошлой ночью, после того, как она взяла его так, как он просил, они вытерлись и легли спать. Но не спать. На самом деле, она не думала, что они спали хоть пару часов, не в силах перестать касаться друг друга, тянуться друг к другу.

«Я люблю тебя, Грейси».

Этого она не ожидала. На самом деле. Но каким-то образом она прорвалась сквозь его лед и добралась до человека, погребенного под ним. Яркого, жизнерадостного, страстного мужчины, каким он был все это время. Мужчины, которого она всегда знала, который был огнем.

Лукас замолчал и положил трубку на комод рядом с собой. Потом снова повернулся к окну и выглянул наружу.

Не в силах сопротивляться желанию, Грейс выскользнула из постели, подошла к нему, обняла за талию, прижимаясь щекой к его спине. Ощущение его гладкой, теплой кожи было блаженством, от которого она не думала, что когда-нибудь устанет.

Его руки легли на ее руки там, где она положила их на его упругий живот.

— Как давно ты знаешь, что я не сплю? — тихо спросила она.

— С того момента, как ты проснулась, — в его голосе была теплая нотка, которая привела ее в трепет. Это было для нее; она знала это.

— А что меня выдало?

— Твое дыхание.

— Опять? Хорошо, я должна помнить, что нужно перестать дышать, чтобы я могла пройти мимо твоих супер снайперских способностей.

— Не смей, — он крепче сжал ее руки. — Звонил Вульф. Он разобрался с ситуацией прошлой ночью. Прессе сказали, что это была случайная атака. Наркотики, обычное дерьмо.

Она сглотнула, остатки страха прошлой ночи нахлынули на нее. И он, должно быть, почувствовал это, потому что внезапно обернулся, обнял ее и притянул к себе. В его глазах не было серебра. Они светились глубоким, настоящим голубым светом, от которого у нее перехватило дыхание.

— Коп, — сказал он. — Это был парень, которого я держал в подвале. Которого выпустил. Я думал, что он просто винтик в механизме, но, очевидно, это был сам Оливейра.

Она сглотнула, глядя на него, видя тени в его взгляде. Но она знала, что они означают.

— Ты не мог знать, кто он, Лукас. И ты не мог знать, что он придет за мной. Ты также не мог его просто убить.

Он ничего не говорил в течение долгого времени.

— Де Сантис дал мне слово, что отзовет их. Я даже следил за тобой пару дней после того, как ты ушла из квартиры, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

Ее сердце екнуло немного в груди. Она этого не знала.

— Ты это сделал?

— Я хотел убедиться, — он положил руки ей на бедра, поглаживая, изучая ее лицо. — Вульф смог узнать немного больше о том, что произошло. Очевидно, Оливейра беспокоился не только о деньгах. Он хотел сделать из тебя пример, показать, что бывает с теми, кто его предал. Его власть, вероятно, ослабла, и ему нужно было что-то, чтобы укрепить ее, а ты просто оказалась у него под рукой, — большие пальцы Лукаса ласково гладили ее кожу. — Прости, Грейси. Я должен был…

Но она протянула руку и приложила палец к его красивым губам.

— Нет. Нет ничего, что ты должен или не должен был делать. И если бы ты следовал за мной вечно, ты бы ничего не смог сделать, чтобы остановить это.

Он вздохнул и поцеловал кончик ее пальца.

— Вульф не сказал мне, откуда все знает. Он просто сказал мне, что у него есть источники, которые сказали ему, что что-то должно произойти, и решил проверить нас.

— Похоже… очень вовремя.

— Да, слишком вовремя.

— Хммм, — она прильнула к его теплу. — Стоит ли звонить другому брату, чтобы узнать, что происходит?

— Наверное, — он поднял руки, нежно провел пальцами по ее волосам, и ей захотелось замурлыкать, как кошке. — Мне все равно нужно кое о чем поговорить с Вэном.

— О чем?

— Обо мне, — он снова провел пальцами по ее волосам. — И тебе.

Она вздрогнула.

— А что насчет нас?

— Что мы вместе. И что я, вероятно, должен перестать лицемерить по отношению к нему и Хлое.

— Неужели?

— Да, правда, — Лукас Тейт улыбнулся, улыбкой, которой она никогда раньше не видела. Яркой. Широкой. Сексуальной. Захватывающей. — Если он может получить то, что хочет, то и я могу, — его руки скользнули вниз по изгибу ее попки, нежно сжимая ее, заставляя ее дрожать. — Боюсь, это означает, что ты никогда не избавишься от меня, Грейси. Я буду рядом постоянно, нравится тебе это или нет.

У нее перехватило дыхание, готовая лопнуть от счастья. Но она все равно взяла себя в руки, потому что хотела знать ответ по крайней мере на один вопрос.

— А как же флот? Ты вернешься на базу?

Улыбка Лукаса стала еще шире, стала еще прекраснее, если такое вообще возможно.

— Нет, — медленно произнес он. — Нет, думаю, с этим покончено. Я мог бы попытаться сменить флот на мирную жизнь.

Ее накрыло волной облегчения.

— О, ты уверен? Снайпер в костюме звучит опасно.

Лукас рассмеялся, и смех его задел все ее нервные окончания, грубые, сексуальные и мягкие, как потертый бархат.

— Я не опасен, — пробормотал он. — Уже нет. Но я соглашусь быть немного злым.

Злым, да, она думала, что, возможно, так оно и есть.

Затем его руки скользнули немного дальше по ее коже, и в этом не было никакого «может быть».

Злой был именно тем, кем он был.

* * *

— Ты засранец, — голос Вэна на другом конце провода звучал обиженно. На что, по правде говоря, он имел полное право.

— Да, я знаю, — сказал Лукас, указывая на место, куда должны были поставить большой холст, который несли два грузчика. — И, как я уже сказал, мне жаль, что я вел себя как придурок. В свою защиту скажу, что это было мое собственное дерьмо. Не ваше. Я рад за тебя и Хлою, правда.

И теперь у него была Грейс. Теперь он понял, чего ему не хватало все это время.

Мужчины поставили холст у стены и вышли, а Лукас, запрокинув голову, уставился в потолок. Грейс хотел, чтобы в потолке было чуть светлее, и подумал, не лучше ли сделать два окна.

Прошла неделя после ее выставки, и они оба решили, что нет смысла жить порознь, что они оба хотят вернуться в квартиру в перестроенной церкви. У Лукаса уже была компания по уборке и химчистка на быстром наборе, потому что он чувствовал, что ему нужно будет это и быстро, и часто. Грейс была не самым аккуратным человеком, когда дело касалось краски или лака для ногтей. Не то чтобы он возражал. Он был уверен, что его аккуратность может работать в обоих направлениях.

Вэн издал неопределенный звук. Они с Хлоей, очевидно, уехали из Нью-Йорка в Вайоминг, никому ничего не сказав, просто чтобы скрыться от прессы, которая взбесилась после новости об их помолвке.

— Так ты собираешься рассказать мне, что это за дерьмо? — теперь его голос звучал менее обиженно, и это было хорошо.

Лукас понимал, что надо было позвонить ему раньше, но он не имел ни малейшего шанса на то, что Оливейра оставил его, чтобы убедиться, что Грейс в полной безопасности, не говоря уже о последствиях того, что случилось на выставке. Хотя, возможно, это было чем-то большим, потому что он избегал этого вопроса. Позвонить брату, чтобы извиниться и признать, что он был мудаком, было непросто.

— Пока нет, — когда-нибудь Лукас расскажет Вэну и Вульфу о своей матери, но не сегодня. Возможно, даже не завтра, а может, и не раньше следующего года. Но он сделает это. В конце концов. — Когда-нибудь я это сделаю.

Вэн зарычал, но не стал давить.

— Хорошо. Ну что? Значит, ты спишь с этой цыпочкой Грейс?

— Ты можешь называть ее Грейс.

— Ладно, ладно. Ты спишь с Грейс?

— Да.

— Хорошо, — его брат совсем не удивился. — Раз уж ты не возвращаешься на базу, жду тебя завтра на работе, с утра пораньше. Работа руководителя никогда не заканчивается.

— Пошел ты, — коротко бросил Лукас.

Вэн рассмеялся.

— Девять утра, придурок. И мне нужен отчет об этом дерьме Де Сантиса, так как у меня есть кое-какая информация, — он сделал паузу. — Кстати, я уже несколько дней звоню Вульфу, а он меня избегает, придурок. Ты знаешь, что с ним происходит?

— Нет. И ты не единственный, кто звонил ему, — Лукас пытался связаться со своим младшим братом, но последний раз он разговаривал с Вульфом на следующий день после того, как тот прострелил Оливейре череп. — Он не отвечает на звонки.

— Черт, — пробормотал Вэн. — Но он все еще в Нью-Йорке, верно? Он не вернулся на базу, я проверил.

— Бог его знает, — Лукас обернулся, когда дверь студии открылась и в нее скользнула знакомая высокая стройная фигура. Все мысли о Вульфе исчезли из его головы. — Мне пора, — сказал он брату.

— Хорошо, — сказал Вэн, прежде чем Лукас отключился. — У тебя счастливый голос. Да?

Лукас улыбнулся, но не брату. Это было для женщины, которая шла к нему, янтарные глаза, полные тепла, ее прекрасные губы, изогнутые в улыбке, которая была только для него. В волосах у нее была кисточка, в руках — тюбики с краской, и больше всего на свете ему хотелось повалить ее на пол и воскресить в памяти кое-какие особые воспоминания, связанные с этой комнатой.

— Да, — сказал он, и в его голосе не было и следа льда. — Так и есть.

— Ты что? — спросила Грейс, когда он отключил телефон, не дожидаясь ответа брата, и положил его обратно в карман. — И кто это был?

— Это был Вэн. Я просто сказал ему, что счастлив.

Улыбка Грейс была яркой, как летнее солнце. Она бросила краску на пол, подошла к нему, обняла и прижалась своим прекрасным телом к его.

— Хорошо, — она приподнялась на цыпочки, чтобы коснуться его губ своими. — Я даже подумала, что могу позвонить маме, а это значит, что я должна быть очень счастлива.

— Если я могу позвонить брату, то ты точно можешь позвонить матери, — он поднял руки и вытащил кисточку из ее волос, наблюдая, как маленький пучок спускается по ее спине красивым красно-золотым водопадом шелка. Затем он запустил в нее пальцы и осторожно потянул ее голову назад, чтобы заглянуть ей в глаза. — Крейг перезвонил тебе насчет продления выставки?

— Да, — ее глаза блестели от возбуждения. — Еще на пару недель. К тому же у него были запросы на мою работу от разных коллекционеров, так что следующие полгода я буду занята.

— Неудивительно.

— Почему неудивительно?

— Потому что ты чертов гений, вот почему.

Румянец залил ее прекрасное лицо.

— Я бы не стала заходить так далеко.

— Я бы так и сделал, — он переместил руки так, чтобы его большие пальцы могли погладить ее высокие, угловатые скулы, прослеживая мягкую кожу. — Думаю, я знаю, почему твой отец был таким придурком по отношению к тебе, Грейси.

Она наморщила лоб.

— О?

— Он ревновал.

— Ревновал? — повторила она, моргая. — Нет. Он был действительно хорош. Как он мог…

— Он только взглянул на твои рисунки и скомкал их. Выбросил их. Есть только одна причина, по которой он это сделал. Плюс…, - он выдержал ее взгляд, глядя ей в глаза. — Я ничего не знаю об искусстве, помнишь? Но в тот момент, когда я вошел в галерею, я понял, что ты особенная. Я знал, что ты не просто хороша, ты великолепна.

Ее щеки порозовели от удовольствия, а глаза были полны золота и огня, цвета его души. Цвета его сердца.

— Ну, может быть, и так, — ее голос был немного хриплым. — Но я все равно не могу попасть в муху на стене с расстояния в милю из этого дурацкого пистолета.

Он улыбнулся.

— Это правда. Ты хорошо рисуешь, Грейси. Но я лучше стреляю.

— Это не единственное, в чем ты хорош, — она усмехнулась и обвила руками его шею, выгибаясь всем телом. — Я могу придумать еще несколько вещей, которые ты умеешь делать очень хорошо.

Она не ошиблась. Было много других вещей, в которых он был хорош.

У него было более двухсот подтвержденных убийств. Он мог замедлить сердцебиение до тридцати ударов в минуту. Мог часами стоять неподвижно, чтобы остаться незамеченным. Мог сделать невозможный выстрел и попасть в цель каждый раз.

Да, он был лучшим в своем деле.

Но самое главное, он был лучшим в любви к Грейс Райли.

И это было единственное, что имело значение.

Эпилог

Вульф Тейт сунул «Глок» за пояс джинсов и быстро зашагал по улице, оставляя позади себя крики и вопли, эхом отдававшиеся в галерее. На улице было холодно, в ночном воздухе висел снег, дыхание вырывалось из его рта клубами пара.

Мимо пронеслась полицейская машина, но он даже не взглянул в ее сторону. В этом не было необходимости. Лукас увез Грейс, Оливейра умер, а он сыграл свою роль. Все было хорошо.

В конце квартала он завернул за угол, где у тротуара стоял длинный черный лимузин. Не колеблясь, он взялся за ручку двери и потянул ее на себя, прежде чем скользнуть в теплое, темное помещение.

Напротив него сидел мужчина, его голубые глаза были такими же холодными, как у Лукаса.

— Оливейра? — потребовал мужчина.

— Мертв, — Вульф откинулся на мягкое кожаное сиденье. — Как ты и просил.

— Хорошо, — сказал Чезаре Де Сантис. — А остальные его люди?

— Улажено.

— А как насчет твоего брата и женщины?

— Они ушли, — Вульф позволил себе улыбнуться. — И не волнуйся, информация, которую Лукас собрал на тебя, останется на его ноутбуке, как я и обещал. Я позабочусь об этом.

Де Сантис не выглядел убежденным.

— Ты обещал мне в прошлом то, чего не выполнил, Тейт. Я не забыл.

Вульф решил, что ему надоело улыбаться. Он медленно наклонился вперед, потому что его тошнило от множества вещей, и этот придурок, сидящий перед ним, был только одной из них. Но сначала нужно было решить вопрос оплаты.

— Я сделал то, что ты просил меня сделать, — сказал он. — Несколько раз. Теперь пришло время заплатить мне то, что должен.

Де Сантис преувеличенно тяжело вздохнул.

— Ах да. Деньги.

Вульф рассмеялся.

— Мне не нужны деньги и ты знаешь это.

Глаза его стали холоднее, потому что он знал, чего хотел Вульф. О да, он знал.

Вульф решил, что, возможно, в нем все-таки осталась еще одна улыбка, на этот раз дикая, белая, с острыми зубами.

— Деньги для мудаков, Де Сантис, — сказал Вульф. — То, что я хочу, это твоя дочь.

Оглавление

Порочный миллиардер  Джеки Эшенден

Глава Первая  Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg