«До последнего слова»

До последнего слова (fb2) - До последнего слова [litres] (пер. Александра Игоревна Самарина) 2030K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Тамара Айленд Стоун

Тамара Айленд Стоун До последнего слова

© Самарина А., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается К. и другим неповторимым умам

Полугодом ранее

Зря я это прочла.

Хейли подрезает розу и передает мне. Пока привязываю блестящей розовой ленточкой открытку к колючему стеблю, невольно успеваю ее прочесть. Записка, пожалуй, слишком помпезная, но все же милая. Передаю цветок Оливии, и она опускает его в ведро.

– Ничего себе! Во дает… – фыркает Оливия и заливается смехом, перевернув открытку. Видимо, она тоже их читает. – Кажется, я знаю, кто ее написал, но… Бедняжка. Плохо ее дело.

Чье-то неудачное трогательное стихотворение передается по кругу. Алексис в истерике падает на мою кровать. Кейтлин и Хейли сгибаются пополам на ковре. Затем к ним присоединяюсь и я.

– Какие мы злые. Давайте не будем их читать, – предлагаю я, втыкая розу в самый центр ведра и искренне желая защитить этого безымянного парня, решившегося признаться в своих чувствах какой-то девчонке по имени Джессика, с которой вместе ходит на занятия по математике.

Оливия берет стопку открыток, лежащую напротив меня, и начинает ее перебирать.

– Господи, кто все эти люди и откуда мы их знаем?

– Может, все дело в том, что мы не изгои какие-нибудь? – предполагает Алексис.

– Да и школа у нас большая, – встревает Хейли.

– Ладно, вернемся к работе. Цветы вянут. – Кейтлин, все еще посмеиваясь, возвращается к роли организатора нашей благотворительной акции в честь Дня святого Валентина. – Оливия, если тебе так нравятся открытки, поменяйся местами с Самантой.

Оливия резко качает головой, и ее хвостик подлетает в воздух.

– Ни за что. Мне нравится моя работа.

– Я могу поменяться. У меня все равно руки устали, – замечает Хейли, и мы с ней меняемся местами.

Я беру из ведра новую розу и поднимаю с пола ножницы. Но стоит моим пальцам скользнуть в кольца этих самых ножниц, как сознание пронзает пришедшая из ниоткуда мысль. Толком не успев ничего предпринять, я чувствую, как мозг вонзает в мысль свои клыки, не желая ее отпускать, и готовится оказать мне сопротивление. Рука начинает дрожать, во рту пересыхает.

Это же просто мысль.

Ножницы падают на пол, а я несколько раз встряхиваю руку и оглядываю присутствующих, проверяя, не смотрит ли кто.

Все под контролем.

Повторяю попытку. Роза в одной руке, ножницы – в другой. Сжимаю пальцы крепче, но руки какие-то неуклюжие и непослушные, пальцы подрагивают, из них все выскальзывает. Поднимаю взгляд на Кейтлин, которая сидит напротив. Ее лицо кривится и подергивается дымкой, а на меня накатывает головокружение.

Дыши. Отвлекись на другую мысль.

Стоит обрезать только одну розу – и все пойдет как по маслу. Я уверена. Я возьму следующую розу, а потом еще одну, и буду их укорачивать, пока не останутся лишь горы стеблей, листьев и лепестков.

А потом я изрежу на мелкие кусочки все эти невыносимо слащавые, выведенные аккуратным почерком открытки. Все до единой.

Господи, какой ужас.

А потом я подскочу с ножницами к Оливии и отрежу ей волосы.

Черт. Отвлекись на другую мысль. На другую мысль.

– Мне бы воды, – говорю я, стоя посреди комнаты и искренне надеясь, что никто из девочек не замечает бисерин пота, выступивших у меня на лбу.

– Что, прямо сейчас? – спрашивает Кейтлин. – Саманта, ты нас задерживаешь!

Ноги у меня ватные, не уверена, что смогу спуститься по лестнице, но вдруг обнаруживаю, что давно распрощалась с ножницами и теперь сжимаю перила. Спешу на кухню – там засовываю руки под холодную воду.

Вода очень холодная. Слушай ее шум.

– Ты как, в порядке? – Вопрос Пейдж прорывается сквозь голоса у меня в голове. Только в этот момент я замечаю, что моя младшая сестренка сидит за кухонной стойкой и делает уроки. В тот же миг мой взгляд падает на подставку, утыканную ножами. И на пару ножниц.

Я ведь и впрямь ей едва не отрезала волосы.

Широкими шагами пячусь, а потом вдруг врезаюсь спиной в холодильник. Ноги подкашиваются, и я сползаю на пол, закрыв глаза ладонями и продолжая повторять свою мантру в кромешной темноте.

– Сэм, открой глаза, – доносится до меня откуда-то издалека мамин голос, и я подчиняюсь ее словам. Опустив руки, я вдруг замечаю, что мы с ней сидим нос к носу. – Давай поговорим. Прямо сейчас.

Бросаю испуганный взгляд на лестницу.

– Не волнуйся, – говорит мама. – Никто не узнает. Все наверху.

Слышу, как мама шепотом просит Пейдж взять пачку чипсов, отправиться ко мне в комнату и отвлечь подруг.

А потом так крепко стискивает мои руки в своих, что ее обручальное кольцо больно врезается мне в костяшку.

– Это всего лишь мысли, – спокойно произносит она. – Повтори, прошу.

– Это всего лишь мысли, – вторю ей я. У меня получается скопировать лишь слова, но не твердость голоса.

– Молодец. Все под контролем. – Я отвожу взгляд, и она крепче сжимает мои ладони.

– Да, все под контролем.

Это ложь. Все совсем не так.

– Сколько мыслей ежедневно обрабатывает мозг? – Мама переключается на факты, чтобы помочь мне прийти в себя.

– Семьдесят тысяч, – шепчу я, а слезы капают на джинсы.

– Правильно. И неужели ты приводишь в исполнение каждую из них?

Качаю головой.

– Разумеется, нет. И эта мысль была всего-навсего одной из семидесяти тысяч. В ней нет ничего особенного.

– Ничего особенного.

– Умница. – Мама берет меня за подбородок и приподнимает мою голову, чтобы я посмотрела ей в глаза. – Я люблю тебя, Сэм. – От нее пахнет ее любимым лавандовым лосьоном, и я вдыхаю его запах, чувствуя, как поток новых, более радужных мыслей рассеивает мрачные и жуткие. – О чем бы ты сейчас ни думала, это не страшно. Твои мысли – это вовсе не ты. Понятно? А теперь расскажи мне…

Мы уже не в первый раз с ней вот так сидим. Таких случаев не было уже давно, но мама входит в свою роль с привычной легкостью. У нее прекрасная выучка.

– Ножницы, – шепчу я, уронив голову маме на грудь и ощущая себя больной, грязной, униженной. Делиться с ней этими жуткими мыслями мучительно, но водоворот в голове куда страшнее, и рассказать ей обо всем – единственный шанс от него избавиться. У меня тоже неплохая выучка.

– Розы. Волосы Оливии и… Пейдж… – Мама позволяет мне не заканчивать фразу: ей и так все понятно. Она крепче обнимает меня, а я хватаюсь за ее футболку, утыкаюсь ей в плечо, со слезами шепчу, как мне стыдно.

– Тебе нечего стыдиться, – говорит она, ласково отстраняет меня и целует в лоб. – Посиди тут. Я скоро приду.

– Не надо… – молю я, но знаю, что она меня не послушает, а сделает то, что должна. Я нервно хватаюсь за шею, впиваясь в кожу ногтями – и так трижды, а потом мама наконец возвращается. Я поднимаю взгляд и вижу, что она опустилась на корточки передо мной и протягивает мне ножницы.

– Возьми, пожалуйста.

Мне совсем не хочется их трогать, но выбора нет. Касаюсь кончиком пальца холодного металла и провожу вверх по лезвию, легко, медленно, едва уловимо притрагиваясь к поверхности. Добравшись до колец, ныряю в них пальцами. Мамины волосы совсем рядом, только руку протяни.

Я могла бы их срезать. Но ни за что не стану.

– Молодец. Это всего лишь ножницы. Они пробудили в тебе страшные мысли, но ты не станешь их слушать, потому что ты хороший человек, Саманта Макаллистер, – говорит мама, и ее голос звучит уже ближе.

Я бросаю ножницы на пол и отталкиваю их как можно дальше от себя. Обнимаю маму за плечи, крепко прижимаю к себе, надеясь, что больше этого не повторится, хотя в душе знаю, что это не так. Панические атаки – как землетрясения. Когда земля под ногами вновь становится неподвижной, мне делается легче, но я знаю, что будет и новый приступ, который я опять не смогу предугадать.

– А что я всем скажу?

Друзьям нельзя знать о моем ОКР[1], о моих мучительных, бесконтрольных мыслях, потому что они – нормальные люди. Можно даже сказать, безупречные. Они ценят в себе эту нормальность и безупречность и даже представить себе не могут, как мне далеко до обоих этих качеств.

– Пейдж подрезает розы вместо тебя. Девочки думают, что ты помогаешь мне на кухне. – Мама протягивает мне полотенце, чтобы я вытерлась. – Можешь вернуться к себе в комнату, как только будешь к этому готова.

Я долго сижу на кухне одна, глубоко дыша. Я по-прежнему не могу смотреть на ножницы, лежащие на полу, в дальнем углу кухни, и точно знаю, что на ближайшие несколько дней мама спрячет от меня все острые предметы, но мне действительно легче.

И все же одна жуткая мысль по-прежнему таится где-то на мрачных задворках моего сознания. В отличие от других она на меня не нападает, но пугает совсем по иным причинам. Она никогда не выходит у меня из головы. И ужасает меня сильнее, чем все остальные.

А вдруг я сошла с ума?

Сейчас

Больше всего на свете

Третья дорожка. Я всегда выбираю третью дорожку. Моим тренерам это кажется невероятно забавным. Причудой вроде нежелания стирать «счастливые носки» или брить бороду перед важным соревнованием. И замечательно. Пусть и дальше так думают.

Я подхожу к краю бассейна, встряхиваю руки и ноги, делаю несколько упражнений, разогревая мышцы пресса. Сгибаюсь, наклоняюсь к пальцам ног и крепко сжимаю их, а потом смотрю на воду и трижды пробегаю большими пальцами по клейкой ленте на бортике бассейна.

– Пловцы, по местам, – командует голос тренера Кевина, эхом отражаясь от стен, и, когда раздается свисток, я реагирую совсем как собака Павлова. Кладу ладони одну на другую, выпрямляю руки так, чтобы голова оказалась между ними, и прыгаю в воду; вытягиваюсь, тянусь, удерживаю положение, пока кончики пальцев не вынырнут на поверхность.

А потом наступает десять секунд блаженной тишины, если не считать плеска воды.

Я изо всех сил работаю ногами и руками под ритм песни, которую мысленно проигрываю у себя в голове. Первой на ум приходит веселая песенка с приставучим текстом, и я начинаю плыть баттерфляем, вскидывая руки над головой прямо в такт зажигательной мелодии. Один удар ногой, второй, гребок. Один удар ногой, второй, гребок. Раз, два, три.

Я и сама не успела заметить, как доплыла до противоположного края бассейна, резко развернулась и с силой оттолкнулась от стенки. Я не смотрю ни вверх, ни влево, ни вправо. Как говорит наш тренер, на время соревнования все, кроме вас самих, теряет значение.

Моя голова поднимается над водой раз в несколько секунд, и в эти мгновения я слышу, как тренера кричат нам, чтобы мы опустили подбородки или приподняли бедра, выпрямили ноги или согнули спины. Своего имени я в их криках не слышу, но все равно проверяю, все ли делаю правильно. Сегодня все кажется правильным, даже я сама. А еще я сегодня на редкость резвая. Ускоряю песню у себя в голове и изо всех сил работаю руками и ногами, преодолевая последние метры, а когда пальцы касаются бортика, выныриваю из воды и смотрю на часы. Я побила собственный рекорд и пришла на четыре десятых секунды раньше.

Тяжело дышу. Кэссиди с четвертой дорожки дает мне пять и говорит:

– Черт… Ты же меня порвешь на чемпионате в выходные! – Она три года подряд побеждала на этих соревнованиях. Мне ни за что ее не перегнать, и я понимаю, что она сказала это из вежливости, но ее слова все равно искренне радуют меня.

Вновь раздается свисток, и кто-то ныряет в воду совсем рядом со мной, давая понять, что пора выходить из бассейна. Я выбираюсь из воды и иду к полотенцу, на ходу стаскивая резиновую шапочку.

– Ну ничего себе! И откуда в тебе столько сил?! – восклицает кто-то. Я поднимаю глаза и оказываюсь лицом к лицу с Брэндоном. Точнее сказать, лицом к груди. С трудом заставляю себя перевести взгляд с его тонкой футболки на глаза, преодолев соблазн посмотреть вниз, на его бедра, туго обтянутые шортами.

В то лето, когда я только пришла в бассейн, Брэндон был одним из старших членов нашей команды, быстрее всех плавал вольным стилем, всегда получал больше всего очков на соревнованиях и учил малышей. Но за последние пару лет он успел поступить в колледж и стать младшим тренером – моим тренером! – из-за чего стал совсем неприступным. И еще более привлекательным.

– Спасибо, – отвечаю я, стараясь выровнять дыхание. – Думаю, я просто вошла в правильный ритм.

Брэндон скалится в белозубой улыбке, и вокруг его глаз проступают морщинки.

– Сможешь это повторить на окружных соревнованиях, а?

Я силюсь придумать остроумный ответ, чтобы он продолжил вот так ослепительно мне улыбаться, но под его выжидающим взглядом мои щеки заливает предательский румянец. Я опускаю глаза в пол, ругая себя за неизобретательность, и смотрю, как стекает вода с моего купальника, образуя лужицу у меня под ногами.

Видимо, Брэндон отследил направление моего взгляда, потому что он вдруг указывает рукой на ряд полотенец, висящих вдоль стены у него за спиной, и бросает:

– Стой на месте. Не двигайся.

Через несколько секунд он возвращается.

– Вот. – Он набрасывает полотенце мне на плечи и энергично их растирает. Я жду, что он вот-вот отпустит его и отойдет, но он не отходит. Поднимаю глаза и вижу, что он смотрит прямо на меня. Словно… словно хочет меня поцеловать. А я смотрю на него так, будто я вовсе не против. Потому что так и есть. Я думаю лишь о нашем поцелуе и ни о чем больше.

Он по-прежнему не сводит с меня глаз, но я знаю, что первым он не начнет, и потому сама храбро делаю к нему шаг, а потом еще один, и, не слишком задумываясь о том, что будет дальше, прижимаюсь своим мокрым купальником к его футболке, чувствуя, как вода пропитывает тонкую ткань.

Он выдыхает, сжимает уголки полотенца в кулаках, тянет их на себя, притягивая меня ближе. Мои ладони скользят по его бедрам вверх и ложатся ему на спину, и я чувствую, как напрягаются его мышцы, а потом он опускает голову и целует меня. С жаром. А потом притягивает еще ближе к себе.

Губы у него теплые, а потом он раскрывает их и… Господи, поверить не могу, что это все происходит на самом деле, и, хотя кругом люди и до моего слуха доносятся свистки и крики тренеров, мне все равно. Сейчас я хочу только одного…

– Сэм? Ты в порядке? – Я мотаю головой и быстро моргаю. Брэндон отпускает полотенце, и оно падает у моих ног. – Деточка, что с тобой?

Он по-прежнему стоит в двух шагах от меня, но одежда у него абсолютно сухая. Никакая я не деточка. Мне уже шестнадцать. А ему всего девятнадцать. Разница совсем крошечная. Он поправляет кепку и улыбается мне этой своей до смешного очаровательной улыбкой.

– Ты, кажется, забыла о том, что я тут стою? – спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я. Как об этом вообще можно забыть? Моя фантазия потихоньку рассеивается в воздухе и исчезает из виду. Грудь наливается тяжестью. – Я просто задумалась кое о чем.

– Догадываюсь о чем.

– Правда?

– Ага. Но ни к чему волноваться. Стоит только показать такой же результат, как сегодня, на окружных соревнованиях и плавать так весь год, и тебе непременно предложат стипендию! – Он хочет еще что-то сказать, но тренер Кевин громогласно призывает всех выстроиться у стены. Брэндон дружелюбно хлопает меня по плечу, но по-тренерски, не более. – Я ведь знаю, как сильно ты об этом мечтаешь, Сэм.

– Ты и представить себе не можешь, как сильно. – Он по-прежнему стоит в двух шагах от меня. Гадаю, что будет, если я правда наброшу ему полотенце на плечи и притяну его к себе.

– Сэм! К стене! – кричит тренер Кевин и указывает на остальную команду, которая уже успела выстроиться и теперь глазеет на меня. Я протискиваюсь между ребятами и встаю рядом с Кэссиди, и, когда тренер отходит на достаточное расстояние и уже не может услышать, о чем мы говорим, она пихает меня локтем и шепчет:

– Что ж, это было мило! Та сцена с полотенцем.

– Правда? – Я бросаю на нее удивленный взгляд. В начале лета Кэссиди называла Брэндона «Тренером-Красавчиком», но в последние недели ее стало раздражать, что я все никак не отступлюсь от своих чувств.

– Да, это было мило, но это еще ничего не значит.

– А может, значит.

– Сэм. Дорогуша. Поверь. Не значит. Он взял твое полотенце и слегка тебя вытер. Вот и все. У него, в конце концов, есть девушка. В колледже.

– И что же? – Я наклоняюсь вперед, выискивая его взглядом, но стараясь делать это как можно незаметнее. Он стоит у столика, попивает газировку и болтает с одним из спасателей.

– А то. У него есть девушка. В колледже, – повторяет Кэссиди, особенно выделяя последнее слово. – Он постоянно о ней болтает, и всем, кроме тебя, очевидно, что он по уши в нее влюблен!

– Ох.

– Прости. Я должна была это сказать. – Кэссиди собирает длинные рыжие волосы в неровный пучок на макушке, а потом хватает меня за предплечье обеими руками. – К тому же я не сообщила тебе ничего нового. – Она приблизилась ко мне. – Оглянись, Сэм, – говорит она и жестом указывает на длинную шеренгу парней из нашей команды. – В этом море еще есть на кого ставить сети, а?

Я оборачиваюсь и вижу наших ребят – в узких плавках, с мускулистыми руками и кубиками на прессе, загоревшими под лучами солнца Северной Калифорнии. Тела у них стройные и подтянутые после трех месяцев тренировок в бассейне, но эти ребята все равно уступают Брэндону. Даже если кто-то из них и покажется мне хоть сколько-нибудь привлекательным, какой в этом смысл? Лето почти кончилось.

Кэссиди склоняет голову набок, драматично надув губки, а потом легонько касается кончиком пальца моего носа и вздыхает.

– Как же я буду без тебя, Сэм?

Она говорит ровно то, что не идет у меня из головы с самого начала августа, и от ее слов внутри все сжимается. Как и все мои летние друзья, Кэссиди понятия не имеет, какая я за пределами бассейна. Она не знает, какая я на самом деле, и даже не догадывается об этом.

– Ты справишься, – говорю я, потому что это чистая правда. А вот справлюсь ли я – большой вопрос.

Когда в июне я буквально ворвалась в кабинет к своему психиатру и сообщила, что сдала последний экзамен, она восприняла эту новость с восторгом. Тут же подошла к своему мини-холодильнику, налила в два пластиковых бокала яблочный сидр и воскликнула: «За триумфальное возвращение Летней Сэм!» – и мы чокнулись.

Но всему наступает конец. Через две недели я вернусь в школу, Кэссиди уедет в Лос-Анджелес, а Брэндон – в колледж. Мне будет очень их недоставать, как и утренних прыжков в бассейн с трамплина у третьей дорожки.

Я снова буду Самантой. Но больше всего на свете мне будет не хватать Сэм.

Наша пятерка

– Выглядишь потрясающе! – говорит мама, когда я вхожу на кухню. Что ж, надеюсь. К первому учебному дню я готовилась целый час. Распустила волосы, выпрямила их утюжком. Надела белую майку, а сверху – полупрозрачную рубашку, джинсы-скинни и туфли на танкетке, которые некогда еле выпросила у мамы. Я подвела глаза, накрасила губы, тщательно замазала тональным кремом прыщи, вылезшие на подбородке из-за нервов.

– Спасибо, – отвечаю я и крепко обнимаю ее, надеясь, что она прекрасно понимает, что я благодарю ее не только за этот комплимент. А за все, что она для меня сделала этим летом. За то, что приходила на все мои соревнования по плаванию и так громко меня поддерживала с трибуны, что к вечеру воскресенья неизменно теряла голос. За все наши ночные разговоры, особенно в последнюю неделю, когда Кэссиди уехала в Лос-Анджелес, Брэндон – на Восточное побережье США. Первый учебный день зловещей грозовой тучей навис надо мной.

Мама ободряюще улыбается – эта улыбка всегда расцветает на ее лице, когда она чувствует мою нервозность.

– Не смотри на меня так, пожалуйста, – прошу я, борясь с желанием закатить глаза. – Я в порядке. Честно.

Телефон издает короткую трель, и я выхватываю его из кармана.

– Алексис просит подвезти ее до школы, – сообщаю я.

– С какой стати? – спрашивает мама, насыпая в миску хлопья для Пейдж. – Она же прекрасно знает, что по закону в первый год после получения прав нельзя возить пассажиров.

Разумеется, Алексис знает об этом законе, она просто не в курсе, что я его соблюдаю в отличие от большинства людей.

В ответ я пишу, что не могу ее подвезти, потому что, если родители узнают об этом, у меня отнимут машину. Нажимаю кнопку «отправить» и показываю маме дисплей, чтобы она прочла мой ответ. Мама одобрительно кивает.

Прячу телефон в карман и набрасываю рюкзак на плечо.

– Что ж, удачи тебе сегодня, шестиклассница, – говорю я Пейдж, которая в этот момент сует в рот полную ложку хлопьев.

По пути в гараж продолжаю переписку с Алексис, которая всячески пытается меня переубедить. Наконец прикрепляю телефон к держателю, выезжаю на дорогу и заканчиваю разговор, не сообщив ей, почему же на самом деле не смогу ее сегодня подвезти. Да и в ближайшие дни тоже.

Не так давно – в день, когда мне исполнилось шестнадцать, мы с папой поехали в местное отделение автотранспортного управления за правами, а когда вернулись домой через несколько часов, у нас в гараже уже стояла подержанная «Хонда Цивик». Это событие было для меня огромной неожиданностью и значило далеко не только то, что у меня теперь есть свое транспортное средство. Но также то, что мама, папа и мой психиатр решили, что я смогу с ним управиться.

Мне ужасно не терпелось похвастаться новой машиной, но Алексис, Кейтлин, Оливия и Хейли вместе со своими семьями разъехались отдыхать, а Кэссиди за что-то наказали и запретили гулять, поэтому остаток дня я каталась по окрестностям в одиночестве, слушала музыку и наслаждалась прикосновениями к рулю.

Я то и дело бросала взгляд на одометр, зачарованно наблюдая за сменой цифр. И когда последняя из них показывала тройку, ощущала странное возбуждение.

Когда, уже вечером, я подъехала к нашему дому, последней цифрой была шестерка, так что я сдала назад и несколько раз объехала наш квартал, пока на одометре не появилась желанная цифра. С тех пор я не могу припарковаться без этого ритуала. Делиться своей тайной с Алексис и остальными я не собираюсь, поэтому даже хорошо, что можно оправдаться желанием соблюсти закон.

Когда я заезжаю на студенческую парковку, на одометре появляется цифра девять. Приходится ехать через весь двор в самый дальний угол, к теннисным кортам: только тогда на приборе возникает цифра три. Я глушу двигатель, и все внутри резко переворачивается, а во рту пересыхает. С минуту просто сижу на своем месте и глубоко дышу.

Новый учебный год. Новый старт.

Пока я иду по кампусу, тревога успевает немного ослабнуть. Эйвери Петерсон приветствует меня радостным вскриком. Мы обнимаемся и договариваемся встретиться позже, а потом она вновь идет к Дилану О’Кифу и берет его за руку.

В девятом классе первые три месяца я была в него по уши влюблена. Все началось с того, как он пригласил меня на танец на одной вечеринке, а закончилось, когда через несколько месяцев, на празднике в канун Нового года, меня поцеловал Ник Адлер, тут же заменив Дилана.

Я продолжила путь и вскоре заметила Тайлера Риолу – он сидел за столом в дальнем углу двора вместе с другими ребятами из его команды по лакроссу. Этот парень безраздельно завладел моим вниманием в десятом классе, но потом я начала встречаться с Куртом Фразье, и это были единственные по-настоящему взаимные отношения. Курт мне нравился. Даже очень. А я искренне нравилась ему – во всяком случае, несколько месяцев.

Забыть эти чувства было непросто, но в начале лета мое сердце похитил Брэндон. Вспоминаю его в узких плавках и, заворачивая за угол, гадаю, что он сейчас делает.

И вдруг замираю как вкопанная. Неужели это и впрямь мой шкафчик?

Дверца украшена ярко-синей бумагой и гигантским серебряным бантиком. Пробегаю пальцами по бумаге. Не верится, что это все их рук дело.

Поднимаю глаза и вижу, что к Алексис спешит толпа. По своему обыкновению она выглядит так, словно сошла с обложки журнала «Тин Вог»[2] – длинные светлые волосы, пронзительные зеленые глаза, безупречная кожа. Ее каблучки звонко стучат по бетону, а полы летнего платья подскакивают на каждом шагу. В руках у нее огромный капкейк, украшенный лиловой и белой глазурью.

Кейтлин идет справа от нее. Она тоже симпатичная, но совсем по-другому. Экзотическая. Привлекательная. На ней обтягивающий топик с тонкими бретельками, а ее темные волнистые волосы каскадом ниспадают на обнаженные плечи.

Хейли отделяется от толпы и пулей летит навстречу мне, широко раскинув руки. Крепко обнимает за шею и восклицает:

– Боже, ты и представить себе не можешь, как я по тебе скучала этим летом! – Обнимаю ее еще крепче и говорю, что тоже очень скучала. Выглядит она великолепно; загар после каникул в Испании еще не успел сойти.

Оливия тоже рядом, и я хватаю ее за густые волосы, совсем недавно покрашенные в угольно-черный цвет.

– Слушай, а тебе очень идет! – говорю я.

– Да, я в курсе! – парирует она и выразительно хлопает себя по ноге.

Чем ближе ко мне подходят мои подруги, тем больше зевак собирается вокруг. Обычное дело, когда на горизонте возникает «Безумная восьмерка». Люди вечно на нас глазеют.

Мы придумали такое название еще в детском саду, и оно к нам пристало. До девятого класса нас было восемь, но потом семья Эллы перебралась в Сан-Диего, а Ханна перешла в частную школу. В прошлом году Сара сыграла главную роль в школьной постановке и сильно сдружилась с ребятами из театрального кружка. И нас осталось только пятеро.

Тогда-то я и поняла, что гораздо лучше, когда друзей четное количество. Восемь – в самый раз. Шесть – тоже неплохо. А вот пять… Пять – не особо здорово, потому что кто-то вечно оказывается лишним. И зачастую я и есть этот кто-то.

– С днем рождения, красотка! – выкрикивает Алексис и протягивает мне капкейк, подскакивая от нетерпения.

Улыбаюсь еще шире.

– Он же был две недели назад, – напоминаю я.

– Знаю, но мы подумали, что день рождения летом – это, наверное, очень грустно. Все в отъезде, никто не может отпраздновать его с тобой… – Я удивлена, что Алексис не упоминала об этом раньше. Мы виделись дважды на прошлой неделе, и оба раза обсуждали поездку на спа-процедуры, запланированную ее мамой, а еще новую машину с откидным верхом, которую ей подарят на день рождения.

– Девчонки, вы самые лучшие! – говорю я, беру капкейк и киваю на свой шкафчик, украшенный бумагой и бантиком. – Нет, правда. Спасибо.

В ответ слышу хоровое «Да не за что!» и «Мы тебя любим». А потом Алексис выходит вперед.

– Слушай… – шепотом начинает она, – прости за тот утренний шквал сообщений, мне просто нужно кое о чем с тобой поговорить. Наедине.

– Что такое? – стараюсь говорить беззаботно, но стоило мне услышать слова «мне просто нужно кое о чем с тобой поговорить», как в груди у меня опять затянулся болезненный узел, который я тщетно пыталась ослабить еще с той минуты, когда приехала на парковку. Не к добру это все, не к добру.

– Все обсудим за обедом, – обещает она. Не успела я осознать, что это самое радостное начало учебного года за всю мою жизнь, как начала всерьез бояться обеденного перерыва.

Кейтлин подходит ко мне и крепко обнимает.

– Ты что, дрожишь? – спрашивает она.

Дыши. Дыши. Дыши.

– Кажется, перепила кофе за завтраком, – говорю я. Раздается звонок, и я поворачиваюсь к своему шкафчику и начинаю дрожащими пальцами набирать код на замке. – Увидимся!

«Восьмерка» расходится, и толпа зевак тоже разбредается на первый урок. Ставлю капкейк на пустую полочку и хватаюсь за дверцу, чтобы не упасть.

Изнутри дверца моего шкафчика обклеена дорогими мне фотографиями последних двух лет и памятными вещицами. Есть здесь и снимок, на котором наша пятерка разодета в наряды цветов нашей школы по случаю начала очередного учебного года, и фотография, на которой запечатлена Кейтлин, получившая титул «принцессы школы» в прошлом году, в окружении всех остальных. Есть и копия официального постановления, регламентирующего уровень шума, – мы получили его после того, как на прошлый Хеллоуин, когда родители Алексис уехали, закатили обалденную вечеринку, о которой потом еще несколько месяцев все говорили. Есть здесь и разномастные обрывки моих билетиков. Коллекция поистине впечатляющая и эклектичная – в нее входят и билеты на концерты никому не известных групп, и на шоу суперзвезд вроде Бейонсе, Леди Гаги и Джастина Тимберлейка, – а все благодаря папе Оливии, владельцу маленького независимого музыкального лейбла, который всегда достает нам билеты в VIP-сектор.

Беру зеркальце, чтобы проверить макияж, и тихонько шепчу: «Держи. Себя. В руках». А потом закрываю шкафчик и еще раз смотрю на нарядную бумагу, скольжу рукой по ее глянцевитой поверхности, обвожу большим пальцем серебряный бант.

– Мило, ничего не скажешь, – говорит кто-то, но так тихо, что сперва мне кажется, будто я попросту ослышалась. Поворачиваюсь на голос, но обзор закрывает дверца другого шкафчика.

– Что-что? – переспрашиваю я, надеясь, что обладательница голоса не видела, как я сентиментально гладила бантик.

– У тебя прекрасные подруги. – Она захлопывает свой шкафчик, подходит ко мне и указывает на нарядную бумагу. Мне ужасно хочется ответить: «Далеко не всегда», но я сдерживаюсь. Новый учебный год. Новый старт. Сегодня у меня и впрямь прекрасные подруги.

– Как же они открыли твой шкафчик?

– Они знают код. Да и потом, мы всегда так друг друга поздравляем с днем рождения – у нас такая традиция. Украшаем дверцы шкафчиков красивой бумагой еще со средней школы. Мою дверцу так украшали всего дважды – когда мне исполнилось тринадцать, и вот сейчас, в честь шестнадцатилетия. Важные даты, как-никак… – Рука вновь тянется к серебряному банту.

Зачем я ей все это рассказываю?

Оглядываюсь и вижу, что коридоры опустели.

– Извини, а мы вообще знакомы?

– Вообще говоря, нет. – Она указывает в сторону самого последнего шкафчика. – Я храню там вещи еще с девятого класса, но мы с тобой ни разу всерьез не заговаривали. Меня зовут Кэролайн Мэдсен.

Я окидываю ее взглядом, начиная снизу. Коричневые походные ботинки. Мешковатые, застиранные джинсы. Расстегнутая фланелевая рубашка, симпатичная, если предположить, что она позаимствовала ее у своего парня, но я уверена, что это не тот случай. Из-под рубашки выглядывает футболка с надписью «СКУБИ-ДУЙ ОТСЮДА». Прочитываю эту фразу и украдкой смеюсь. Поднимаю взгляд на лицо. Ни грамма косметики. Шапочка в красно-белую полоску, хотя на дворе конец августа. А мы – в Калифорнии.

– Саманта Макаллистер, – представляюсь я. Звонит еще один – последний – звонок, давая нам понять, что мы обе официально опоздали на первый урок нового учебного года.

Кэролайн закатывает рукав рубашки и смотрит на старые, побитые часы.

– Пора на занятия. Приятно было познакомиться, Сэм.

Сэм.

В прошлом году я попросила членов «Восьмерки» называть меня Сэм. Кейтлин тогда засмеяла меня и сказала, что так зовут ее собаку, Оливия – что это мужское имя, а Алексис заявила, что ни за что не потерпит, если кто-нибудь назовет ее Алекс.

Смотрю Кэролайн вслед. Она быстро скрывается за углом, и поправлять ее уже поздно.

Никому ни слова

Мы перекусываем под нашим любимым деревом на школьном дворе. В какой-то момент Алексис драматично вздыхает, упирается ладонями в землю и подается вперед, к нам.

– Нет сил терпеть. Мне нужно вам кое-что сказать.

Кейтлин успокаивающе кладет ладонь ей на спину.

– У меня же день рождения на этой неделе, – напоминает Алексис, и остальные тут же придвигаются поближе. – Помните, как мы еще несколько месяцев назад решили, что съездим в Напу[3] на спа-процедуры? Увы, мама забронировала салон слишком поздно, всего пару недель назад, и оказалось, что в выходные у них там планируется свадьба и мест совсем нет, – она вновь трагично вздохнула. – Точнее, есть, но всего три.

– Ой, подумаешь, – бросает Оливия. – Найдем другой.

– Именно это я и предложила. Но мама сказала, что обзвонила все приличные места, но везде отказываются нас принимать, потому что времени осталось совсем мало. К тому же это ее любимое место – она вот уже многие годы отмечает там праздники – и очень хотела, чтобы и я там побывала.

– Может, тогда в воскресенье поедем? Или на следующих выходных? – предлагаю я.

Алексис смотрит на меня с осуждением.

– Саманта, у меня день рождения в эту субботу.

Она шумно вдыхает носом воздух и достает из рюкзака два конверта. Один отдает Кейтлин, а второй – Оливии.

– Я думала об этом всю неделю и решила, что правильнее всего будет взять с собой двух подруг, которых я знаю дольше остальных.

– Но мы же все знакомы с детского сада, – напоминает Хейли. Ни капли не сомневаюсь, что у всех нас в голове крутится эта же мысль.

– Так-то оно так, но наши мамы, – тут она выразительно кивает на Кейтлин и Оливию, – познакомились, еще когда мы в ясли ходили. – Кейтлин и Оливия оживленно кивают, будто это все объясняет. Им хватает наглости тут же начать открывать конверты прямо у нас на глазах.

– Саманте подарили машину, – вновь вступается Хейли от лица нас-неудачниц. – Может, мы подъедем к вам и хотя бы пообедаем вместе?

Хейли с мольбой смотрит на Алексис, и ее взгляд меня на мгновение озадачивает. Впрочем, мама с папой все равно никуда бы меня не пустили. А если бы и пустили, что бы было, приедь мы в ресторан? Мне порой нужно минут десять на то, чтобы правильно припарковаться. А если при входе стоит швейцар?

Нет, я не могу поехать.

– Да, я думала об этом, – признается Алексис. – Но Саманта не возьмет пассажиров. Не возьмешь ведь? – Все поворачиваются ко мне. Щеки заливает краска.

Качаю головой. Алексис с ликованием оглядывает подруг, а на меня смотрит с неприкрытым осуждением.

И тут же мысли шумной гурьбой собираются у оградительной ленты, защищающей мой мозг, готовясь ворваться в него, поработить. Я стараюсь сдержать их натиск, говорю себе всякие правильные слова, повторяю мантры, глубоко вдыхаю, медленно считаю.

Раз. Вдох.

Два. Вдох.

Три. Вдох.

Нет, не помогает. Лицу уже совсем горячо, руки дрожат, дыхание делается прерывистым, хочется убежать куда-нибудь подальше. И поскорее.

Достаю телефон из кармана и делаю вид, что мне пришло сообщение.

– Ой, мне пора. Парень, с которым мы теперь делаем лабораторные работы, просит срочно принести ему конспекты. – Забираю свой нетронутый сэндвич, надеясь, что никто не станет расспрашивать об этом самом парне, которого на самом деле не существует.

– Ты же на меня не в обиде, а? – слащавым голосом спрашивает Алексис.

Трижды прикусываю нижнюю губу и только потом встречаюсь с ней взглядом.

– Конечно нет. Мы же все понимаем, скажи? – спрашиваю я у Хейли, признавая тем самым, что мы с ней обе оказались в неудачниках, которых Алексис ни во что не ставит.

А потом ухожу как можно медленнее и спокойнее, стараясь не подавать виду, как сильно мне хочется убежать отсюда.

При появлении первых предвестников панической атаки мне срочно нужно уединиться в каком-нибудь укромном месте, где нет яркого света и можно спокойно вернуть себе контроль над мыслями. И хотя я настолько твердо усвоила эту рекомендацию психиатра, что она уже вошла у меня в привычку, я просто прячусь за углом, прижимаюсь к стене корпуса естественных наук и закрываю лицо руками – будто достаточно просто закрыться от ярких солнечных лучей, чтобы стало легче. Иду дальше по территории кампуса, сама не зная куда.

Дорожка приводит меня в театр.

Я уже бывала здесь, и не раз: на ежегодном конкурсе талантов, на музыкальных концертах, на школьных постановках – иными словами, на тех обязательных мероприятиях, от которых нельзя увильнуть, потому что они проводятся во время уроков. Мы все впятером обычно усаживаемся на один и тот же ряд почти в самом конце зрительного зала и посмеиваемся над теми, кто выступает, пока какой-нибудь преподаватель не устанет на нас шикать и не выгонит на улицу (тоже мне наказание). Тогда мы усаживаемся на газон, болтаем и смеемся, пока все те, кому пришлось досматривать представление, наконец не выйдут из здания.

Усаживаюсь в кресло посередине первого ряда – там темнее всего, и мне становится чуть спокойнее, несмотря на мысль о том, что Алексис только что составила рейтинг своих лучших друзей и мне в нем уготована низшая строчка. Но зато больше не надо гадать, какое же место я занимаю в нашей компании.

Звенит звонок, и я уже хочу встать и пойти на следующий урок, как вдруг слышу чьи-то голоса. Пригибаюсь пониже и вижу группу подростков, которые идут по сцене и о чем-то приглушенно переговариваются. Какой-то парень говорит: «Увидимся в четверг».

Последней из-за кулис выходит девушка. Она тоже пересекает сцену, еще секунда – и скроется с другой стороны, но вдруг она резко останавливается и делает несколько решительных шагов назад. Уперев руки в бока, внимательно оглядывает зрительный зал и замечает в первом ряду меня.

– Привет! – говорит она, подходит к краю сцены и садится, свесив ноги.

Щурюсь, чтобы получше разглядеть ее в полумраке.

– Кэролайн?

– Ну надо же, ты запомнила, как меня зовут! – восклицает она, спрыгивает со сцены и опускается в кресло справа от меня. – Признаться, это неожиданно.

– Почему?

– Ну не знаю. Мне казалось, что ты из тех, кому надо раз десять назвать свое имя, прежде чем они его наконец запомнят.

– Кэролайн Мэдсен, – говорю я, чтобы доказать, что запомнила не только имя, но и фамилию.

Судя по ее виду, она и впрямь впечатлена.

– Так значит, ты и остальных видела? – интересуется она, кивнув на пустую сцену.

– Ну да, были тут какие-то люди… А в чем дело?

Уголки ее губ опускаются.

– Да нет, выбрось из головы. Просто интересно.

Но во мне проснулось настоящее любопытство. К тому же этот разговор отвлек меня от моего состояния.

– Кто это? Откуда вы идете?

– Да ниоткуда… Мы просто… просто гуляем.

Мне хочется порасспрашивать ее еще, вытянуть из нее новые детали, но я не успеваю и слова вставить: Кэролайн наклоняется ко мне и внимательно разглядывает мое лицо.

– Ты что, плачешь?

Откидываюсь на спинку кресла.

– Поссорилась с парнем?

– Нет.

– С девушкой? – скосив на меня глаза, уточняет она.

– Да нет же. Ничего такого. Хотя… Можно сказать и так.

– Дай угадаю. – Она задумчиво барабанит пальцем по виску. – Твои замечательные подружки, которые умеют так красиво украшать шкафчики, на самом деле эгоистичные сучки.

Я смотрю на нее из-под ресниц.

– Всякое бывает… А что, это так заметно?

– Раскусить людей, у которых шкафчики рядом с твоим, дело совсем нехитрое, – говорит она и ровнее усаживается в своем кресле, а потом сползает ниже, вытягивает ноги перед собой и скрещивает лодыжки, в точности повторяя мою позу. – Знаешь что? – начинает она и после долгой паузы добавляет: – Тебе нужны друзья получше.

– Забавно. Мой психиатр это не первый год говорит.

Осознав, что` я только что сказала, судорожно вздыхаю. О том, что я хожу к психиатру, знают только родные. Моя главная тайна не в этом, но психиатр тесно связан с этой тайной. Смотрю на Кэролайн, ожидая реакции – какого-нибудь язвительного комментария или снисходительного взгляда.

– А зачем тебе психиатр? – спрашивает она так, будто в этом нет ровным счетом ничего странного.

Вряд ли у меня получится что-то от нее скрыть – слова срываются с губ сами собой.

– Обсессивно-компульсивное расстройство. В моем случае оно больше обсессивное, чем компульсивное, так что мое «расстройство» связано именно с мыслями. Поэтому его нетрудно скрывать. О нем никто не знает.

Поверить не могу, что сказала это вслух.

Кэролайн смотрит на меня с искренним интересом, поэтому я продолжаю.

– Мне приходят очень разные навязчивые мысли – иногда о парнях, иногда о друзьях, а порой и о чем-то случайном… Я зацикливаюсь на них и никак не могу отвлечься. Бывает, они возникают так внезапно, что у меня начинается приступ тревоги. А еще я просто одержима цифрой три. Я часто считаю. И многие действия выполняю по три раза.

– Почему именно три?

Медленно качаю головой.

– Понятия не имею.

– Звучит жутко, Сэм.

Сэм.

Кэролайн смотрит на меня так, будто я только что поведала ей нечто совершенно восхитительное. Она подается вперед, упирается локтями в колени – совсем как мой психиатр, когда ждет, что я продолжу свой рассказ. И я продолжаю.

– Заглушить мысли я не могу, поэтому мало сплю. Без таблеток мне удается проспать всего три-четыре часа, не больше. Это началось, когда мне было десять. – В ее глазах появляется тень сочувствия. Но мне совсем не хочется, чтобы она меня жалела. – Но ничего страшного. Я пью таблетки от повышенной тревожности. И умею контролировать панические атаки. – Во всяком случае, мне так кажется. Но после того страшного приступа, когда мне нестерпимо захотелось искромсать розы накануне Дня святого Валентина, бороться с собой стало сложнее.

– Я хожу к психиатру с тринадцати лет, – спокойно сообщает Кэролайн. Потом надолго замолкает и наконец добавляет: – У меня депрессия.

– Серьезно? – спрашиваю я, опершись на подлокотник между нами.

– За эти годы мы опробовали несколько антидепрессантов, но… не знаю… порой кажется, что становится только хуже.

– Я тоже одно время пила антидепрессанты, – признаюсь я. Так странно осознавать, что я ей все это рассказываю. Я еще ни разу не обсуждала эту тему со сверстниками.

Кэролайн откидывается на спинку кресла и улыбается. Улыбка очень ей к лицу. А будь на ней хоть немного косметики, она была бы еще симпатичнее.

Вот бы ей помочь.

Что ж, мой план поехать с четырьмя лучшими подружками на спа-процедуры в выходные провалился. Других планов у меня нет.

– Послушай, а что ты делаешь в субботу вечером?

Она морщит нос.

– Да не знаю. Ничего. А что?

– Приходи ко мне в гости. Можем фильм посмотреть или еще что-нибудь.

Может, она даже разрешит мне немного ее преобразить. Сделать мелирование, чтобы добавить волосам объема. Замаскировать оспинки и пятнышки консилером. Ничего радикального, лишь придать яркости щекам, глазам, губам.

Кэролайн достает ручку из переднего кармана своих мешковатых джинсов.

– Да я скину тебе адрес эсэмэской, – говорю я и тянусь за телефоном.

Но она отрицательно качает головой.

– Техника – зло, – заявляет она, взмахнув ручкой. – Диктуй.

Я называю свою улицу и номер дома, она записывает адрес на ладони и убирает ручку. А потом встает со своего кресла так резко, что я подскакиваю. Подходит к сцене, кладет на нее руки, ловко подпрыгивает – и вот она снова сидит на краю, свесив ноги. Кэролайн наклоняется вперед и снова оглядывает зал.

– Сэм, я хочу тебе помочь, – наконец говорит она.

Что-что? Помочь? Мне?

– О чем ты?

– Ты умеешь хранить тайны?

О, еще как умею. Подруги делятся со мной всякой жутью, зная, что я их и взглядом не выдам. Они и понятия не имеют, что у меня тоже есть секрет, который я скрываю от них вот уже пять лет – настоящее психическое расстройство.

– Ну конечно, – говорю я.

– Славно. Я хочу тебе кое-что показать. Но об этом нельзя никому рассказывать. Совсем. Даже психиатру.

– Но я все ей рассказываю.

– А об этом говорить нельзя.

Кэролайн жестом подзывает меня к себе.

– Видишь вон то место? – она указывает на пианино, стоящее в углу сцены. – Приходи сюда в четверг сразу же после звонка на обед – и жди меня. Никому ни слова. Спрячься за кулисой и не выходи, пока я за тобой не приду.

– Но зачем?

– Так надо. – Она хватает меня за плечи. – То, что я хочу тебе показать, изменит всю твою жизнь.

Я закатываю глаза.

– Ой, вот давай без этого.

– Я этого не обещаю. – Кэролайн касается пальцами моих щек. – Но если я в тебе не ошиблась, то так и будет.

В самой глубине

Кабинка лифта застыла в ожидании. Нажимаю кнопку с цифрой семь, а потом, не сдержавшись, тыкаю в нее еще два раза. Стоит мне только открыть нужную мне дверь и переступить порог, как из-за регистрационной стойки выныривает голова Коллин.

– Точно, сегодня же среда! – восклицает она, и лицо у нее озаряется.

Первое время это ее неизменное приветствие меня коробило, но потом я вспомнила, что редких пациентов тут попросту нет – мы все постоянные. А если б они и были, какой смысл от них скрываться?

– Она освободится минут через пять. Воды? – спрашивает Коллин, и я киваю.

Достаю телефон из сумочки, надеваю наушники и включаю свой типичный плей-лист для ожидания приема. Называется он «В самой глубине», по строчке из песни группы «Florence + The Machine»[4]. Я привыкла думать, что стратегия, с помощью которой я придумываю названия, это просто хобби, но мой психиатр так не считает. Я никогда не слушаю музыку просто так – я всегда изучаю тексты песен, а когда заканчиваю составлять плей-лист, то выбираю три слова из одного из текстов – три слова, которые максимально точно описывают всю подборку, – из них и получается название.

Запрокидываю голову, упираюсь затылком в стену и закрываю глаза, стараясь не обращать внимания на мотивационные плакаты, развешанные у меня над головой. Мысленно отматываю две недели назад и переношусь в бассейн, в момент, когда Брэндон меня поцеловал (пускай и не в реальности), и заново переживаю эту фантазию, чувствуя, что лоб разглаживается, а мышцы расслабляются. У него были такие теплые губы. А еще от него вкусно пахло – спрайтом и кокосовым солнцезащитным кремом.

– Она готова тебя принять, – сообщает Коллин.

За пять лет кабинет Сью ни капельки не изменился. Те же книги на тех же полках, те же сертификаты на стенах, покрытых той же бежевой краской. Те же фотографии тех же детей у нее на столе – они словно застыли во времени, как и сам кабинет.

– Привет, Сэм! – восклицает она и спешит ко мне, чтобы поприветствовать. Сью – миниатюрная японка с густыми черными волосами до плеч. Одета она всегда безупречно. С виду она кажется утонченной и тихой, но стоит ей только раскрыть рот, и впечатление в корне меняется.

Уже через несколько месяцев после нашего знакомства я придумала ей прозвище Психо-Сью. Кажется, в лицо я ее так ни разу не называла, но в конце концов она все равно о нем узнала. Она спросила, почему прозвище именно такое, и я ответила, что оно похоже на воинственный крик дзюдоиста, наносящего удар противнику.

В то время мне даже в голову не приходило, что психиатров могут задеть подобные прозвища. Мне было всего одиннадцать. Совсем не хотелось ее обижать, но сказанного не воротишь.

Но Сью сказала, что прозвище ей нравится. А еще, что я могу называть ее как захочу. Можно даже тварью – и в лицо, и за спиной, потому что в будущем нас наверняка ждут моменты, когда мне захочется это сделать. После этих слов я еще сильнее прониклась к ней уважением.

Она садится в кресло напротив меня и дает мне кусочек «умного пластилина». Он должен отвлечь меня от того, что я буду рассказывать, и занять мне руки, иначе на протяжении всех пятидесяти минут нашей сессии я буду расчесывать себе шею «тройными» движениями.

– Ну что ж, – говорит она, по своему обыкновению раскрывая коричневую кожаную папку, лежащую у нее на коленях. – С чего сегодня начнешь?

Точно не с «Восьмерки». И не со спа-процедур.

– Даже не знаю… – Как бы мне хотелось рассказать ей о нашей завтрашней тайной встрече с Кэролайн – последние два дня я только о ней и думаю! – но не могу нарушить своего обещания. Мне вспоминается конец нашего разговора – то, как нас сблизила беседа о таблетках и психотерапии.

– Ну вообще, у меня… на этой неделе появилась новая подруга. – По-моему, мои слова звучат до ужаса нелепо и по-дурацки, но Психо-Сью явно так не думает. Лицо у нее озаряется, словно новости лучше она в жизни не слышала.

– Правда? – спрашивает она, и я чувствую, как мне передается ее улыбка. Ничего не могу с этим поделать. Я вспоминаю, как Кэролайн коснулась моего лица, будто давняя подруга. Вспоминаю ее взгляд в мгновенье, когда она сказала, что хочет мне помочь. Все это было для меня полной неожиданностью.

– Она совсем не похожа на девочек из «Безумной восьмерки», – говорю я, вспоминая ее длинные жидкие волосы, отсутствие косметики, большие походные ботинки. – Странноватая, но милая. Мы знакомы совсем недолго, но мне уже кажется, что она… меня понимает.

Сью открывает было рот, но я поднимаю палец, не давая ей высказаться.

– Пожалуйста, не нужно.

Она закрывает рот.

– Это не значит, что я ухожу из «Восьмерки». Вы всегда говорите об этом так, словно это проще простого, но мне не так-то просто «найти новых друзей»… – произнося последние слова, я рисую пальцами кавычки в воздухе. – Они и есть мои друзья. С ними мечтают подружиться все девчонки из нашего класса. Да и потом, они не переживут, если я уйду. Особенно Хейли.

Сью поудобнее устраивается в кресле и закидывает ногу на ногу – теперь она выглядит более внушительно и авторитетно.

– Сэм, ты должна в первую очередь думать о себе. А не о Хейли или еще о ком-нибудь, – прямолинейно заявляет она.

– Сара вон думала только о себе – и во что это вылилось?

Мне не хочется подробно рассказывать о том, как мы обошлись с Сарой. Обо всех этих злобных взглядах, которые мы бросали на нее, когда сталкивались в коридорах, о том, как мы разговаривали о ней, сидя в дальнем углу столовой, как перестали приглашать ее провести с нами выходные. Гордиться тут нечем, но когда она променяла нас на новых друзей из театрального кружка, мы сочли это настоящим предательством и очень обиделись.

– Возможно, она счастлива, – предполагает Сью.

– О, не сомневаюсь. А я счастлива быть частью «Восьмерки».

Да, возможно, отчасти и из-за дружбы с ними мне нужна еженедельная терапия, но зато нам весело вместе. К тому же ужасно глупо было бы распрощаться с нашими вечеринками по выходным, симпатичными парнями, обступающими нас во время обеденного перерыва, с VIP-билетами на крупнейшие концерты, которые проводятся в городе.

– В любом случае, Сэм, это уже огромный шаг. Я очень рада, что у тебя появляются новые друзья.

– Подруга. Одна. – Я опять поднимаю палец. – И о ней нельзя никому рассказывать.

– Почему?

Вдруг до меня доходит вся суть моего положения. Подбородок начинает дрожать. Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Смотрю в пол.

– Почему о ней нельзя никому рассказывать? – мягко уточняет Сью.

– Потому что… – начинаю я дрожащим голосом. – Потому что если они меня прогонят… – я не могу закончить фразу. Трижды сжимаю шею сзади, но это не помогает. – Мне будет некуда идти.

Глаза застилает слезами, но я смахиваю их и закусываю губу, поднимая взгляд к потолку. Сью, должно быть, видит, что мне не по себе, потому что тут же предлагает сменить тему.

– Да, пожалуйста, – соглашаюсь я.

– У тебя получилось распечатать фотографии?

– Ага. – Я выдыхаю и тянусь за рюкзаком.

Во время окружных соревнований папа сделал немало снимков, а потом скинул их мне. На прошлой неделе я показала их Сью. Она целых двадцать минут внимательно водила пальцем по экрану моего телефона, разглядывая каждый. А потом попросила меня выбрать три фотографии, распечатать и принести на нашу следующую встречу.

– Отличный выбор! – одобрительно говорит она, рассматривая снимки. – Объясни, почему ты выбрала именно эти фотографии?

– Сама не знаю, – признаюсь я, пожав плечами. – Наверное, потому, что на них я выгляжу счастливой.

Судя по выражению ее лица, она ждала от меня совсем другого ответа.

– Какое слово приходит тебе на ум при взгляде на это фото? – спрашивает она, показав мне один из снимков. – Назови только одно.

Кэссиди крепко меня обнимает, сморщив нос и широко раскрыв рот, – кажется, что она громко кричит. Папа сделал эту фотографию сразу же после того, как выяснилось, что я опередила Кэс на десятую долю секунды и побила ее рекорд в заплыве баттерфляем. Я боялась, что она расстроится, но нет.

– Дружба, – говорю я.

Сью показывает следующий снимок. В животе тут же вспархивает стайка бабочек: я вижу Брэндона, который одной рукой приобнял меня за плечи, а другой указывает на золотую медаль, висящую у меня на шее. В тот день он без конца давал мне пять. И обнимал.

Сью не понравится слово «любовь», хотя первым мне в голову приходит именно оно. Внимательно смотрю на медаль, вспоминая о том, что именно благодаря Брэндону я так усердно тренировалась все лето. Именно он заставил меня поверить, что я могу стать быстрее и сильнее.

– Вдохновение.

Чувствую, как щеки заливает краска, но с облегчением замечаю, что Сью переходит к следующему снимку.

– О, я надеялась, что ты его распечатаешь.

Фотография снята крупным планом, на фотоаппарат с большим объективом, и на ней мое лицо видно во всех подробностях. Я стою у края бассейна на трамплине перед своей дорожкой в исходном положении, еще мгновение – и я прыгну в воду. И хотя на мне плавательные очки, глаза видно очень хорошо. Долго разглядываю этот снимок, пытаясь подобрать самое подходящее слово, чтобы описать, чем же он мне так нравится. Тут я кажусь сильной. Сосредоточенной. Я похожа на девушку, которая всегда говорит, что думает, а не прячется в темноте всякий раз, когда что-нибудь ранит ее чувства.

– Уверенность, – наконец отвечаю я.

Сью важно и многозначительно кивает, и я понимаю, что попала в цель.

– А вот мое новое задание. Отнеси фотографии в школу и приклей на дверцу своего шкафчика с внутренней стороны, – говорит она, постукивая по последнему снимку пальцем с идеальным маникюром. – Пусть он висит на уровне глаз. В течение дня то и дело поглядывай на него – он напомнит тебе о цели на этот год. А какая у тебя цель? – уточняет она.

– Сделать плавание своим главным приоритетом, чтобы получить стипендию и поступить в тот колледж, в какой мне захочется. Даже если он далеко отсюда.

После слов «далеко отсюда» я начинаю нервно и часто дышать. От мысли об отъезде из дома, о расставании с мамой и Сью, у меня кружится голова. Но я заставляю себя вновь взглянуть на снимок, на сильную и уверенную девушку, запечатленную на нем.

Стипендия за плавание. Соревнования на уровне колледжей. Шанс переосмыслить всю свою жизнь.

Кажется, что девушка на снимке без труда справится со всеми этими задачами.

– И не забывай, это никакая не Летняя Сэм, которая появляется в июне и исчезает с началом учебного года, это ты.

– Правда? – Я изумленно смотрю на фото. Оно сделано всего пару недель назад, но я уже чувствую себя совершенно другим человеком.

Сью кладет локти к себе на колени и ловит мой взгляд.

– Да. Она с тобой круглый год. Честное слово. Нужно только придумать, как вытащить ее наружу.

Я все время буду рядом

В четверг утром после первого звонка я задерживаюсь у шкафчика и жду Кэролайн, поглядывая на самый последний шкафчик в ряду, но ее все нет и нет. Мы не виделись с самого понедельника – с нашей встречи в театре. В итоге так и не дождавшись ее, убегаю в класс.

Последние дни даются мне нелегко: слова Кэролайн без конца вспыхивают в памяти, но я и представить себе не могу, что` же она хочет мне показать и как это изменит всю мою жизнь. А эта ее фраза – «если я в тебе не ошиблась…»?! Что это вообще значит?

Время до обеда тянется нестерпимо долго. Но как только заканчивается четвертый урок – история США – и звенит звонок, я вскакиваю, проношусь мимо одноклассников и выскальзываю в дверь. Все спешат в столовую и во двор, а я направляюсь совершенно в другую сторону.

Подойдя к двойным дверям театра, быстро оглядываюсь. Юркаю внутрь, подхожу к пианино, прячусь за кулисой – все в точности как велела Кэролайн.

Постоянно проверяю время на телефоне и уже начинаю думать, что меня разыграли, как вдруг слышу негромкие голоса, приближающиеся ко мне со стороны. Меня так и подмывает шагнуть вперед и хоть одним глазком глянуть на их обладателей, но я плотно прижимаюсь к ткани и замираю.

Голоса затихают вдали, и тут Кэролайн просовывает голову за кулису, манит меня к себе и шепчет:

– За мной!

– Куда мы идем? – спрашиваю я, и она подносит палец к губам, показывая мне знак замолчать. Мы углубляемся в пространство за сценой, и метров через пять я замечаю, что впереди закрывается какая-то дверь. Мы дожидаемся, пока она захлопнется, а потом тихонько идем к ней.

– Открывай, – велит Кэролайн, а потом добавляет: – Только тихо… – Руки она опустила на бедра, и мне теперь хорошо видна надпись на ее футболке – «Все меня ненавидят, потому что я параноик».

Как можно осторожнее поворачиваю ручку и вижу перед собой крутую, узкую лестницу. Мне тут же хочется захлопнуть дверь и вернуться туда, откуда мы пришли. Вопросительно смотрю на Кэролайн, а она жестом указывает на ступеньки.

– А теперь спускайся.

– Спускаться?

Кэролайн поднимает бровь.

– Ну а что еще? Ступеньки же ведут вниз, а не наверх, так?

Вот именно. Вниз, а не наверх.

– Ладно, я пойду первой, – говорит она. И не успеваю я и слова вставить, как она проносится мимо и смело устремляется вниз по лестнице. Мне в голову не приходит ничего лучше, чем закрыть дверь и поспешить следом.

Узкий коридор выкрашен в темно-серый, а свет, льющийся с потолка, на удивление мрачен и тускл. Мы поворачиваем и оказываемся в следующем коридоре и успеваем заметить, что в его глубине захлопывается еще одна дверь. Я спешу за Кэролайн, стараясь не отставать ни на шаг, и наконец мы оказываемся перед этой самой загадочной дверью.

Жутко, ничего не скажешь.

– Где мы?

Кэролайн не отвечает на мой вопрос, только кивает на ручку.

– Послушай, я все время буду рядом, но теперь пришел твой черед действовать. И говорить.

– Говорить? С кем? И что это еще за «мой черед действовать»? Что это значит?

– Скоро узнаешь.

Да не хочу я ничего узнавать. Хочу уйти отсюда. Поскорее.

– Кэролайн, это просто дикость какая-то. Там же никого нет. – Стараюсь не подавать вида, что мне ужасно страшно, но это действительно так. Даже представить себе не могу, что меня может ждать такого в этом жутком подвале школьного театра, что и впрямь изменит мою жизнь. В голове всколыхнулся бешеный рой мыслей, я чувствую, что у меня вот-вот начнется паническая атака.

И о чем я вообще думала? Мы ведь с ней толком не знакомы…

Разворачиваюсь и решительно шагаю назад – туда, откуда мы пришли.

– Сэм, – зовет Кэролайн, и я застываю на месте. Она хватает меня за руку и смотрит мне в глаза. – Хотя бы загляни туда. Пожалуйста.

Что-то в выражении ее лица заставляет меня ей довериться, словно мы знакомы всю жизнь. И хотя меня накрывает волна тревоги, мне вдруг становится ужасно интересно, что ждет меня внутри.

– Ладно, – говорю я и стискиваю зубы. А потом поворачиваю ручку.

За дверью оказывается маленькая комнатка, вся выкрашенная в черный. Черный потолок. Черный пол. Железные металлические стеллажи со всякими чистящими средствами стоят вдоль трех стен, а четвертая увешана швабрами и метлами.

Кэролайн указывает мне на несколько швабр, которые едва заметно покачиваются, словно к ним совсем недавно прикасались. Раздвигаю их и вижу шов, который тянется через всю стену почти до самого верха, а там встречается еще с одним. Это дверь! Петли тоже выкрашены в черный, как и замок, так что со стороны и не заметишь.

– Постучись, – командует Кэролайн откуда-то сзади. Я безропотно, не задавая никаких вопросов, делаю, как она велит.

Раздается щелчок, дверь дергается, и в узкой щели появляются чьи-то глаза.

– Ты кто такая? – шепотом спрашивает какая-то девушка.

Смотрю на Кэролайн, но в ее взгляде читается лишь: «Скажи что-нибудь!», так что я опять поворачиваюсь к незнакомке, приоткрывшей дверь.

– Саманта, – говорю я и протягиваю руку. – Точнее, Сэм. – Почему бы и нет, раз уж я сама представляюсь. – Мне бы хотелось войти.

Девушка поднимает глаза на Кэролайн, и та шепчет:

– Она со мной.

Девушка хмурится, но все равно распахивает перед нами дверь и освобождает дорогу. Потом внимательно оглядывает чулан уборщика, будто проверяя, не увязался ли кто за нами, и я слышу, как позади снова защелкивается замок.

Я не успеваю толком осмотреться, как передо мной вдруг появляется незнакомый парень. Высокий, стройный, с широкими плечами и копной волос песочного цвета. Вид у него какой-то знакомый, и я судорожно пытаюсь вспомнить, где же я его видела, но тут он хмурится и спрашивает:

– Что ты здесь делаешь?

Снова смотрю на Кэролайн с мольбой о помощи, но она выразительно пробегает пальцами по губам, словно застегивая рот на замок, и в эту минуту мне хочется ее стукнуть.

– Я Сэм… – начинаю я, но он резко меня обрывает.

– Я знаю, кто ты такая, Саманта. – Я изучающее рассматриваю его лицо. Он знает, как меня зовут. А я вот его совсем не знаю.

– Извини. – Понятия не имею, почему я извиняюсь, но это кажется самым правильным шагом. Отступаю к двери, пытаюсь нащупать ручку, но тщетно.

Девушка, открывшая мне дверь, передает ему толстый плетеный кожаный шнур, и он набрасывает его на шею. Золотой ключ подпрыгивает на груди.

– Как ты отыскала эту комнату?

– Моя подруга… – начинаю я, жестом указывая на Кэролайн. Парень переводит на нее взгляд, и она кивает ему. Он вновь переключает все свое внимание на меня.

– Ну-ну, что там твоя подруга?

Кэролайн ясно дала понять, что не станет мне помогать, но это не значит, что я не могу воспользоваться ее же словами, чтобы пробиться дальше!

– Мне сказали, что это место способно изменить мою жизнь, и… Дело в том, что мне и впрямь не помешали бы перемены, так что я… – нерешительно замолкаю, глядя на моего собеседника, и жду, пока его лицо расслабится, станет спокойнее – но этого не происходит.

Он не сводит с меня глаз, наверное, целую минуту. Я упрямо смотрю на него, не желая проигрывать в этом поединке. Кэролайн, видимо, встревожена происходящим: она обхватывает мое предплечье обеими руками и подходит ближе, показывая, что она на моей стороне. Парень скрещивает руки на груди, не сводя с меня глаз.

– Что ж, так и быть, – говорит он. – Оставайся, но только сегодня. А после забудь об этом месте, ясно? Только сегодня, Саманта.

– Хорошо, – говорю я, а потом добавляю: – Зови меня Сэм.

Он морщит лоб.

– Ладно. Только это не значит, что мы друзья или еще что-нибудь в этом роде.

Друзья? Как раз друзья меня так и не называют.

– Да с какой стати мне считать нас друзьями? Я же тебя совсем не знаю.

Он улыбается, и на левой щеке у него появляется ямочка.

– Нет, – говорит он с усмешкой. – Разумеется, ты совсем меня не знаешь.

Тряхнув головой, он уходит, оставляя нас с Кэролайн наедине в углу комнаты.

– Что это вообще такое было?! – спрашиваю я. Голос дрожит еще сильнее, чем несколько минут назад.

Кэролайн одобрительно толкает меня локтем.

– Да не переживай. Ты великолепно справилась.

Теперь, когда никто не закрывает мне обзор, я наконец могу осмотреть комнату. Она длинная и узкая и тоже выкрашена в черный, как чулан уборщика. Вот только потолок вдвое выше, и, хотя здесь довольно темно, клаустрофобии не возникает. В противоположном углу вижу небольшое возвышение, эдакую импровизированную сцену. Прямо посреди возвышения стоит деревянный стул.

Я насчитала в комнате еще пятерых человек. Они сидят на маленьких диванчиках и громоздких стульях, повернутых к сцене под небольшим углом и отделанных разными материалами – синим бархатом, коричневой кожей, красно-серой клетчатой тканью, – я таких больше нигде не видела. Вдоль стен стоят приземистые книжные шкафчики. На полу ровно расставлены разномастные лампы, не слишком-то сочетающиеся друг с другом. Нервно думаю, что же будет, если электричество вдруг отключат.

А потом замечаю стены.

Медленно поворачиваюсь на триста шестьдесят градусов, оглядывая стены. Все они обклеены обрывками бумаги разных форм, текстур и цветов, выступающими под разными углами. Линованной бумагой, вырванной из тетрадок на спирали. Чистой бумагой с тремя дырками. Миллиметровкой, оборванной по краям. Страничками блокнотов, пожелтевшими от времени, а также салфетками, маленькими листочками для заметок, бумажными пакетами для бутербродов и даже несколькими обертками от конфет.

Кэролайн внимательно наблюдает за мной. Я делаю несколько осторожных шажков вперед, чтобы лучше осмотреть комнату. Тянусь к одной из страничек, беру ее большим и указательным пальцами и замечаю, что она исписана с обеих сторон. Витиеватый, изящный почерк. Узкие, угловатые буквы. Точные, крупные оттиски.

Ничего себе.

По-моему, я еще никогда не ощущала ничего подобного за пределами бассейна, но теперь это чувство заполнило меня без остатка. Опускаю плечи. Сердце больше не колотится. Кажется, что на много миль вокруг нет ни одной убийственной, недоброй мысли.

– Что это за место? – шепотом спрашиваю у Кэролайн, но не успевает она ответить, как, откуда ни возьмись, появляется девушка, открывшая нам дверь, и хватает меня за руку. У нее темные, коротко стриженные волосы, и я вижу, как она нетерпеливо подпрыгивает на месте, будто бы мое появление стало одним из самых интересных событий в ее жизни за последнее время.

– Садись со мной. На диване есть свободное местечко! – Она ведет меня к жутковатого вида дивану в зелено-розовую клетку, стоящему в первом ряду. – Ну и как давно ты сочиняешь?

Уже, кажется, в сотый раз за сегодня беспомощно оглядываюсь на Кэролайн. На ее лице застыло странное выражение.

– Сочиняю?

– Да не переживай ты так! – ободряет меня Стриженая. Она крепче сжимает мою ладонь и тянет поближе к себе. – Я, в отличие от остальных, хожу сюда совсем недавно, и отлично помню свой первый раз. Не бойся. Ты только послушаешь остальных, ничего больше.

Она плюхается на край дивана и хлопает ладонью по подушечке справа.

– Садись! – Послушно опускаюсь рядом. – Ты правильно выбрала день, – одобрительно замечает она. – Сегодня первой читает Сидни, а после нее выступает Эй-Джей.

Кэролайн садится рядом со мной, но с другой стороны. Смотрю на нее в надежде получить разъяснения, но она снова не помогает мне.

Все замолкают, когда полноватая девушка – видимо, это и есть Сидни – взбирается на сцену и наваливается бедром на стул. Под тяжестью ее веса он даже сдвигается в сторону. Стоп. Да я же ее знаю. Мы с ней в одной группе на занятиях по истории США.

На этой неделе я ее не видела, но в первый учебный день она быстро прошла мимо меня в класс в черном платье с бретельками, по всей длине украшенном рисунками ярко-алых вишен. Платье казалось вполне винтажным. Но в тот день вовсе не ее наряд и не уверенная манера держаться привлекли мое внимание. А волосы. Длинные, густые, ярко-красные, как у Кэссиди. Я и так весь день думала о подруге, мечтая вновь оказаться в бассейне вместе с ней, но, увидев эти красные волосы, затосковала еще сильнее.

Сидни показывает всем крышечку картонной коробки из-под куриных наггетсов.

– Это стихотворение я написала вчера, когда была вот где. – Она разворачивает картонку, демонстрируя нам узнаваемые изгибы логотипа «Макдоналдс» и слегка помахивает ей, гордо кивая. – На этот раз крышечка оказалась не такой грязной, и мне удалось уместить на ней весь мой шедевр! – объявляет она, и все хохочут. Решаю, что это какая-то «внутренняя» шутка.

– Этот цикл я назвала «Хвала наггетсам!», – сообщает она, вновь поворачивает картонку к себе, пробегает кончиками пальцев по слову «Наггетсы» и драматично прочищает горло.

ВСТРЕЧА

Вонзаются зубы мои в твою бугристую плоть. Струйка масла, язык усладив, Бойко в горло стекает.

РЕШЕНИЯ

Барбекю иль кисло-сладкий? Мед? Горчица ли? Как знать? Закрываю глаза. Пусть судьба все решит. Беру наггетс. Макаю. Кусаю. Барбекю. Не иначе.

ЭТЮД

Золото это сияет, искрится. Громоздясь аппетитной горою. Терпеливо и безмятежно.

ВОСТОРГ

Золотистое, розоватое! Солененькое, хрустящее! Из чего тебя только делают, чудо?

Все вскакивают со своих мест, шумно аплодируя и улюлюкая, а Сидни приподнимает край юбки и присаживается в реверансе. Ее руки взмывают в воздух, голова откидывается назад, и она радостно кричит: «Клею мне, клею!»

Какой-то парень, сидящий на одном из диванов, кидает ей клеящий карандаш. Она ловит его на лету, снимает колпачок, для удобства кладет картонку из «Макдоналдса» на стул и щедро намазывает его клеем.

Потом слезает со сцены и куда-то решительно идет. Сперва мне кажется, что ко мне, но нет – она проходит мимо дивана и останавливается у стены. Мы все наблюдаем за тем, как она с силой приклеивает к стене остатки крышки от коробочки с макнаггетсами. Потирая ладони, она опускается на диван позади меня, и наши взгляды встречаются. Сидни одаривает меня улыбкой. Улыбаюсь в ответ. Кажется, сегодня я впервые услышала ее голос.

Вновь поворачиваюсь к сцене и вижу, что на нее уже успел подняться парень, который впустил нас в комнату. Он присаживается на край стула и поправляет акустическую гитару, висящую на ремне, перекинутом через плечо.

Где же я его видела?

Замечаю у него на шее тот самый кожаный шнурок и представляю ключ, прячущийся за гитарой.

– Это стихотворение я написал у себя в комнате на прошлых выходных. И да, готов признать… – Он делает короткую паузу для пущего драматизма. – Оно дурацкое.

Он встает, вытягивает руки перед собой, а гитара повисает на крепком ремне. Он делает выразительный жест, словно говоря: «Ну же, давайте!», и все начинают выдирать странички из своих блокнотов, скатывать их в шарики и бросать в него. Он со смехом продолжает жестикулировать, беззвучно побуждая слушателей продолжать свою атаку.

Бросаю взгляд на Кэролайн. Она даже не смотрит в мою сторону, поэтому я легонько пихаю локтем стриженую девушку.

– Зачем они это делают? – спрашиваю я.

– Таковы правила, – сообщает девушка, склонившись к моему уху. – Ничьи стихи нельзя критиковать, а свои – тем более.

Он вновь присаживается на край стула, берет в руки гитару, и бумажный обстрел тотчас прекращается. Он начинает перебирать струны, и комнату заполняет приятная мелодия. Она состоит всего из нескольких нот, но звучит очень даже неплохо. А потом он начинает петь.

Прощай, прощай навечно, Лучик мой. Была ты щелью, куда жаждал заглянуть, Была плащом моим в холодный день, Который я носил с любовью, не снимая… Поверь мне, дорогая… Но как любить тебя? Увы, увы, не знаю…

Ни на кого из нас он не смотрит. Лишь на свою гитару, задумчиво перебирая струны. Он поет еще два куплета, а когда переходит к припеву, голос его становится выше, громче. Еще куплет – и темп замедляется. Песня явно подходит к концу.

И как свет солнца золотой, что кожу мне ласкает, В моих ты мыслях навсегда останешься, родная. Прощай, прощай навечно, Лучик мой.

Последняя нота застывает в полной тишине. Все присутствующие еще пару секунд безмолвно сидят, а потом вскакивают на ноги, шумно аплодируя, улюлюкая и кидая в голову певцу новые бумажные шарики, которые он ловко отбивает. Затем его начинают забрасывать клеящими карандашами.

Один из карандашей отскакивает от стены, и парень его ловит, а потом прокручивает гитару вокруг себя, как заправский музыкант. Он встряхивает головой, будто его смущает прилив всеобщего внимания, и достает из заднего кармана джинсов кусочек бумаги. Разворачивает, разглаживает по поверхности стула, намазывает клеем, а потом слезает со сцены.

Подходит к противоположной стене и кланяется, не выпуская бумаги из рук. После распрямляется и приклеивает свой листок со стихами на стену как можно выше.

Оглядываюсь, гадая, одну ли меня поразило это выступление, но остальным, судя по всему, все равно. Неужели больше никто не восхитился? Заметно, что всем песня понравилась, но я не вижу никого, кто пришел бы в такой же восторг, как и я. Уверена, у меня одной все руки в мурашках. Все остальные сохраняют полную невозмутимость.

Если не считать Кэролайн.

На ее губах играет широченная улыбка, и, когда мы вновь садимся на диван, она берет меня под руку и кладет подбородок мне на плечо.

– Я так и знала! – восклицает она. – Я и впрямь в тебе не ошиблась.

Вновь оглядываю комнату, скользя взглядом по обрывкам бумаги, разбросанным повсюду, и замечаю, как переглянулись Кэролайн и стриженая девушка.

– Так что это за место? – спрашиваю я и слышу в своем голосе изумление.

– Мы зовем его «Уголком поэта», – отвечает Стриженая.

Непреодолимое желание

На следующий день я замечаю моих новых друзей там, где раньше не замечала.

Когда я вхожу в кабинет истории США, Сидни тут же меня приветствует, и мы обмениваемся выразительными взглядами. Чуть позже, по пути в столовую, я прохожу мимо Стриженой и слышу, как подружка называет ее Эбигейл. Еще двоих новых знакомых я замечаю на парковке и в библиотеке. И каждый раз, когда мы встречаемся глазами, их губы трогает едва заметная улыбка, словно нас по-прежнему разделяет невидимый барьер, но при этом у нас есть и кое-что общее – тайна, которая нас роднит. К концу дня я успеваю встретить в школе всех, кроме одного парня.

Направляясь к машине, я поднимаю взгляд и наконец вижу Эй-Джея, который движется в мою сторону. Уголки губ у меня тут же изгибаются в нервной улыбке. Жду от него такой же реакции, как и от остальных – озорного взмаха руки. Кивка. Но Эй-Джей проходит мимо, не отрывая глаз от земли. Отойдя на безопасное расстояние, оборачиваюсь и смотрю ему вслед, пока он не исчезает из виду.

Пытаюсь собраться с мыслями и решить, что делать, но тут неожиданно появляется Алексис. Ее высокие каблучки цокают по асфальту, а пальцы быстро барабанят по экрану смартфона.

– Вот ты где! – восклицает она, убирая телефон в задний карман джинсов. – Я очень надеялась тебя перехватить. У меня превосходные новости! – Она подходит ближе. – В спа-салоне освободилось еще одно место. И мама смогла его забронировать!

Молча кошусь на нее.

– Ты что, не понимаешь? – взвизгивает она и начинает приплясывать на месте, взяв меня за руку и выжидающе глядя мне в глаза – будто надеясь, что я тоже начну танцевать. – Теперь ты тоже поедешь с нами!

– А как же Хейли?

Алексис поджимает губы и оглядывается, чтобы удостовериться, что вокруг никого, кроме нас.

– Не-е-ет. – Алексис тянет это слово, будто ноту. – Только не Хейли. С нами поедешь ты. – Она тыкает пальцем мне в ключицы. Наконец-то я точно знаю, каково мое положение на этой социальной лестнице – я нахожусь на предпоследней ступеньке. Последнюю ступень занимает Хейли, и она узнает об этом очень скоро – как только до нее долетит новость о том, что меня пригласили на день рождения Алексис, а ее – нет.

– Саманта, ты и представить себе не можешь, до чего мне было грустно от мысли, что я не беру тебя с собой! Ничего, что наши мамы познакомились не тогда, когда мы ходили в ясли, а позже, зато в детском саду мы с тобой были лучшими подружками! – Ее слова сильно меня задевают. Так значит, теперь мы уже не лучшие подруги? – Я так рада, что ты поедешь с нами! И не забудь: потом нас ждет вечеринка с ночевкой.

– Может быть, Хейли придет хотя бы на эту вечеринку? – уточняю я. В салоне, может, и впрямь не хватить мест для всей нашей пятерки, но в огромной спальне Алексис без труда могло бы разместиться несколько человек.

– Неловко было бы ее туда приглашать, тебе разве так не кажется? – спрашивает Алексис. Как по мне, это было бы явно лучше, чем ничего, но я решаю промолчать. – И вообще, никому не говори про этот план, ладно? Не хочу обижать Хейли.

О да. Само собой, не хочешь.

Вырываю ладонь из ее пальцев.

– Мне пора в бассейн на тренировку, – говорю я.

Алексис мрачнеет, но быстро берет себя в руки, натянуто улыбается, а голос повышает на целую октаву.

– Да, конечно. Завтра в девять. Мы за тобой заедем.

И уходит в противоположную сторону. Мне одновременно и стыдно перед Хейли, и не терпится провести день в шикарном спа с подругами. Там точно будет весело. К тому же я хотя бы раз перестану быть пятой лишней.

* * *

Я стою на краю трамплина и всматриваюсь в третью дорожку. Большой палец трижды пробегает по шершавой поверхности бортика. Жду, пока тренер даст свисток.

Свисток раздается, и мое тело реагирует в точности так, как и должно. Ноги сгибаются в коленях, руки вытягиваются вперед, пальцы врезаются в поверхность воды за считаные секунды до того, как она орошает мне щеки. А потом повисает тишина.

Активно работаю ногами под водой, стараясь подстроиться под ритм воображаемой песни, но она так и не начинает звучать. Выныриваю и начинаю плыть баттерфляем, но движения получаются вялыми, смазанными, и, когда я наконец доплываю до конца бассейна, разворачиваюсь и вновь отталкиваюсь от стенки, я замечаю, что отстала от остальных по меньшей мере на четыре гребка. Выбираюсь из бассейна и встаю в конец шеренги.

Джексон Рот смотрит на меня через плечо.

– Что-то тренер сегодня не в духе, скажи?

– Похоже на то.

С началом учебного года наша группка ощутимо сократилась. А когда у всех появится еще больше факультативов и домашних заданий, на командные тренировки вообще почти не останется времени. И я с нетерпением жду этого. Мне больше нравится приходить в бассейн по вечерам и плавать под звездным небом вместе со взрослыми. Они никогда не лезут с лишними расспросами.

Прижимаю пальцы к вискам, пытаясь не обращать ни на кого внимания, глубоко дышу и стараюсь сосредоточиться. Когда подходит моя очередь, поднимаюсь на трамплин, трижды провожу пальцем по его краю и ныряю, ожидая, пока в голове не заиграет песня – какая угодно.

И она наконец начинает звучать, правда, я ждала чего угодно, но только не ее. В голове проносится мелодия, которую накануне играл Эй-Джей, и к моменту, когда я выныриваю на поверхность, я уже твердо знаю, что же поможет мне пересечь бассейн в этот раз. Подстраиваюсь под ритм и стремительно плыву по своей дорожке, а потом разворачиваюсь, с силой отталкиваюсь от стенки, вскинув руки над головой и чувствуя мощный приток адреналина каждый раз, когда выныриваю из воды.

Мелодия отчетливо звучит в голове, но когда я пытаюсь припомнить слова, у меня ничего не получается. Лучик мой… По-моему, он тогда пел о закате. Там были строки о солнце, ласкающем кожу, и еще о какой-то щели – в заборе или еще где-то.

Как же он пел…

Я не оставляю попыток вспомнить слова его песни даже в ду`ше, куда захожу смыть хлорку. В раздевалке я совсем одна, поэтому начинаю напевать себе под нос, пока натягиваю спортивный костюм и собираю волосы в неряшливый пучок. По пути домой я не включаю в машине музыку – песня Эй-Джея кажется мне гораздо приятнее любого трека из моего плей-листа. Надо вспомнить слова. Иначе я просто с ума сойду.

За ужином спокойно погружаюсь в свои мысли. Сегодня Пейдж вызвали к директору за то, что она препиралась с учителем, так что все родительское внимание теперь направлено исключительно на нее. Родители с жаром обсуждают разницу между «уточняющими вопросами» и «откровенным хамством», а я тайком переношусь туда, где гораздо уютнее.

Во всех деталях вспоминаю ту самую комнату и ее стены, обклеенные вырванными из блокнотов страничками, клочками салфеток, кусочками коричневой бумаги для бутербродов и пакетов из-под фастфуда, вспоминаю то странное чувство умиротворения, которое пробудил во мне весь тот хаос. В точности припоминаю то место, куда Эй-Джей приклеил свое стихотворение. Но это все, что у меня есть. Я не могу скачать его песню и поставить ее на повтор, не могу найти в Интернете ее слова и расшифровать их, как я обычно это делаю.

Непременно нужно вернуться в ту комнату.

И хотя я понимаю, что идея становится навязчивой, меня это нисколько не пугает. Желание кажется таким же невинным, как разгадывание загадки. Мне в голову, вне всяких сомнений, не раз приходили и гораздо более опасные задумки.

– Сэм, ты как, в порядке? – спрашивает мама.

Ее голос резко возвращает меня в реальность, и, когда я отрываю взгляд от тарелки, вижу, что на меня смотрят все – и мама, и папа, и даже Пейдж. Папа при этом широко улыбается.

– Что такое?

– Ты только что пела, – сообщил он.

– И бормотала что-то себе под нос, – добавила мама.

Правда?!

– Да так, привязалась тут одна песня… – говорю я. – Целый день в голове крутится.

– Красивая! – одобрила Пейдж.

Под столом, так, чтобы никто не заметил, трижды царапаю ногтями джинсы.

– Да, я тоже так думаю.

* * *

Я уже собираюсь принять снотворное, как вдруг мне на ум начинают приходить совершенно другие слова. И я чувствую непреодолимое желание их записать.

Несколько лет я и не вспоминала про свои блокноты, но они по-прежнему лежат на самой верхней полке моего книжного шкафа, и я отлично помню, что говорила Психо-Сью, когда дарила их мне. Я должна была каждый день делать записи в том блокноте, который лучше всего подходил под мое настроение. Желтый предназначался для радостных мыслей. В красный надо было писать, когда меня одолевает злость и нужно выпустить пар. В синий – когда у меня хорошее настроение. Когда мне спокойно. Когда я не чувствую ни особой радости, ни злости. Когда я примерно посреди этих двух полюсов и состояние у меня «ровное».

Сперва открываю синий блокнот и вижу свои записи, сделанные, судя по детскому почерку, несколько лет назад. Я твердо следовала рекомендациям Сью, но недолго – и успела заполнить всего четверть блокнота.

Записи в красном блокноте оставлены, как кажется, совершенно другой, более «тяжелой» рукой. Почерк здесь уже совсем не такой, как в предыдущих записях – то ли оттого, что я была старше, когда писала эти строки, то ли оттого, что я была злее. Пробегаю пару заметок глазами, но быстро прерываю это чтение. Слишком уныло.

Но куда печальнее мне становится, когда я вижу, что желтый блокнот совершенно пуст.

Бросаю на пол красный и желтый блокноты, беру синий и забираюсь под одеяло. Вооружившись ручкой, нахожу чистую страницу, но потом замираю в нерешительности.

Я не знаю, о чем писать.

Можно было бы написать об ОКР. Или о числе три. Или о водоворотах мыслей, которые приходят из ниоткуда, поглощают все мое внимание без остатка и долго не оставляют меня в покое, чем ужасно пугают. Или о том, что я очень боюсь дня рождения Алексис, который будет уже завтра, хотя бояться провести целый день вместе с лучшими подругами – очень странно и неправильно.

Поэтам нужны слова. Даже когда мне на ум приходят точные образы, у меня никогда не получается дать им выход. Они выручают меня только в бассейне.

Бассейн.

И я тут же начинаю строчить о единственном занятии, которое помогает мне почувствовать себя здоровой, счастливой и… нормальной. О том, как приятно выныривать на поверхность. Слышать всплески воды и тишину. Обеими ногами отталкиваться от бетонной стены и ощущать в себе огромную силу. Наслаждаться прикосновениями воды к моим щекам.

Через два часа я все так же сижу в постели и быстро записываю свои мысли в блокнот, торопливо перелистывая странички. Добравшись до конца очередной страницы, бросаю взгляд на часы и понимаю две вещи: уже глубоко за полночь, а я забыла принять снотворное.

Обычно такие открытия пробуждают во мне сильную тревогу, но только не сегодня. Я слишком воодушевлена, чтобы спать.

Возвращаюсь к синему блокноту и продолжаю писать, пока около трех часов утра не засыпаю сама, безо всяких лекарств.

Прочти мне одно

Подъезжая к салону, мы все хором подпеваем песне, которая играет в машине, но потом мама Алексис резко выключает колонки, мы замолкаем и начинаем с любопытством осматриваться вокруг.

Длинная подъездная дорога обсажена с обеих сторон пышными зелеными деревцами и светлыми розами, а когда мы поднимаемся на крутой склон и проезжаем мимо виноградника, я опускаю стекло на окне и вдыхаю аромат свежескошенной травы и сладковатый запах лаванды.

– Вот это да! – восхищенно протягивает Оливия с заднего сиденья.

– С ума сойти! – вторит ей Кейтлин.

– Я же вам говорила! – замечает Алексис.

Поворачиваюсь к миссис Мейзер:

– Восхитительно. Спасибо вам.

– Тебе здесь точно понравится, – заверяет она меня.

Хейли бы здесь тоже понравилось.

Мы останавливаемся на круглой асфальтированной площадке с огромным фонтаном по центру. Кажется, будто он обладает силой притяжения, потому что я первым делом направляюсь к нему, встаю рядом, наблюдая за тем, как бурно стекает и плещется вода, и слушаю, как звонко падают капли в небольшой прудик внизу. Закрываю глаза, а уголки губ приподнимаются в невольной улыбке.

– Девочки, идите сюда! – зовет миссис Мейзер. Мы все собираемся вокруг нее, позади машины. – У меня для вас сюрприз! – сообщает она, поднимает багажник, ныряет в него рукой и достает ярко-зеленую сумочку из махровой ткани, на которой белыми нитками вышито имя «Алексис». – Это тебе, моя девочка. С днем рождения!

Пока она снова ныряет в багажник, Алексис расстегивает молнию на своей сумочке, перебирает ее содержимое и тут же достает лосьон для тела, крем для кутикулы и скраб для лица.

– А это – тебе, – сообщает она, передавая Оливии ее сумочку. Сумочка тоже именная, только цвет у нее не зеленый, а красный – Оливия его просто обожает. – Ну а тебе, само собой, фиолетовую, Кейтлин! – объявляет миссис Мейзер, протягивая еще один подарок.

А мне наверняка подарят синюю.

Миссис Мейзер закрывает багажник и обнимает меня за плечи.

– Прости, Саманта. Я пыталась заказать еще одну вчера вечером, но было уже слишком поздно.

– Да ничего страшного. – Нижняя губа у меня начинает едва заметно дрожать, но я с силой ее прикусываю.

– Но не переживай, тебя тоже ждет прекрасный сюрприз! Ты сможешь выбрать себе в сувенирной лавке любой подарок! Абсолютно любой!

Она стискивает мое плечо и, драматично указав на вход, устремляется вперед.

– За мной, девочки.

Дыши. Дыши. Дыши.

В спа-салоне пахнет свежестью, этот запах напоминает аромат огурцов и мяты, и я с облегчением замечаю в углу еще один фонтан. Подхожу к нему и украдкой трижды царапаю шею, но потом женщина за стойкой подзывает нас к себе, выдает нам по пушистому белому полотенцу и выделяет каждой по шкафчику.

Я быстро переодеваюсь, пишу маме, что все в порядке, и располагаюсь вместе с остальными в зале ожидания. Мы попиваем огуречную воду и шепотом делимся впечатлениями от этого восхитительного места, но тут я вдруг слышу свое имя.

Алексис машет мне.

– Приятной тебе процедуры!

Дама-косметолог приводит меня в комнату, где играет спокойная, безмятежная музыка, сажает в кресло и опускает его спинку.

– Вы записаны на наш специальный антивозрастной массаж лица, – ласковым голосом сообщает она. – Пожалуйста, расслабьтесь и закройте глаза. Если вам что-нибудь понадобится, сообщите.

Не знаю, как ей сказать, что мне всего шестнадцать и никакой антивозрастной массаж мне не нужен, поэтому молчу, даже когда она начинает болтать о вредном воздействии солнца. Я наконец отвлекаюсь от этого недоразумения и мысленно возвращаюсь к одному из стихотворений, написанных мной прошлой ночью. И начинаю снова и снова повторять его про себя, пока не закончатся отведенные мне полтора часа.

Потом мы все вместе переодеваемся в раздевалке. Мама Алексис сообщает, что мы опаздываем на обед и надо поторопиться. Всего через несколько минут мы уже сидим в машине и несемся по длинному шоссе прямиком в город.

Впятером спешим по узкой дорожке, выложенной кирпичом, и поднимаемся по невысокой лестнице в ресторан.

– Нет, я, конечно, знала, что это местечко пользуется большой популярностью, но не настолько же… – Миссис Мейзер с заметной тревогой оглядывает переполненный зал.

Пока мы ждем, что она отыщет нам столик, Оливия достает из своей сумочки новый лосьон и передает его по кругу, чтобы мы все могли его попробовать. Алексис без умолку трещит о своем новом авто с откидным верхом, которое наверняка будет ждать ее у дома, когда мы вернемся.

Через пару минут приходит администратор и просит проследовать за ней. Она останавливается у крошечного столика, вокруг которого с трудом уместились три стула.

– Нас, вообще-то, пятеро, – напоминает мама Алексис.

– Вы зарезервировали два столика, мэм.

– Человек, с которым я вчера разговаривала, пообещал, что столики будут сдвинуты. – Услышав эти слова, администратор взяла стопку меню в другую руку и нервно огляделась. – Ладно, не беда, – проговорила миссис Мейзер. – Поставьте сюда еще один стул, а я посижу отдельно.

– Увы, мэм, это невозможно. Пожарная безопасность.

На несколько секунд повисает неловкая пауза, а потом миссис Мейзер берет меня под руку.

– Не составишь мне компанию?

– Да, конечно, – отвечаю я, трижды прикусив губу. Алексис, судя по виду, не знает, что сказать.

– Мы закажем по два десерта каждому, – наконец произносит она. Администратор провожает нас к другому столику.

Раз. Дыши.

Два. Дыши.

Три. Дыши.

Следующие двадцать минут мы разговариваем с миссис Мейзер о какой-то ерунде, а я изо всех сил стараюсь не глядеть на подруг, которые болтают, хохочут и сочувственно машут мне из дальнего угла ресторана. Когда официант приносит мой салат, мне чудом удается его не уронить. Наконец я отпрашиваюсь в туалет и прячусь за огромным растением в горшке. Сдерживая слезы, пишу сообщение маме, чтобы рассказать о моем «небезупречном» дне в спа. Она наверняка уловила в моих словах панику, потому что после нескольких сообщений, в которых она пытается меня успокоить, я получаю от нее такое смс:

Возвращайся домой.

Вслед за этим сообщением приходит еще несколько:

Нас, наверное, не будет дома к твоему приезду.

Люблю тебя.

Держи себя в руках.

Дыши глубоко.

Держу себя в руках.

Делаю несколько глубоких вдохов и возвращаюсь к своему салату.

* * *

Машина останавливается у моего дома, и я пулей выскакиваю на улицу.

Она же на самом деле ни капельки не хотела, чтобы я тоже поехала.

Алексис желает мне поскорее поправиться. Кейтлин и Оливия повторяют за ней почти слово в слово, выкрикивая ободряющие слова в окно, пока машина отъезжает от моего дома.

– Нам будет тебя не хватать! – добавляет Кейтлин.

Вот уж глупости.

– Мы любим тебя! – кричит Оливия.

А вот и неправда.

Как только я закрываю за собой входную дверь, из глаз брызгают слезы, а мысли бурным потоком заполняют сознание, вытесняя друг друга, стараясь завладеть всем моим вниманием.

Не надо было с ними ехать.

Солнце клонится к закату, и в прихожей темно и тихо. Сползаю на пол, обнимаю колени и даю волю слезам и мыслям, быстро сменяющим друг друга. Сдаваться даже приятно, как это ни странно.

Слышится внезапный стук в дверь, и я подскакиваю на месте.

– Минуточку! – кричу я и пулей бросаюсь в ближайшую ванную, чтобы посмотреться в зеркало. Тушь, которой я так тщательно накрасилась в спа, теперь грязными пятнами темнеет везде, кроме ресниц, а все лицо у меня опухло и раскраснелось. Как можно скорее привожу себя в порядок и смотрю в дверной глазок.

Кэролайн?!

– Что ты здесь делаешь? – изумленно спрашиваю я, открывая ей дверь, и тут же жалею о своих словах.

Кэролайн недоуменно смотрит на меня и отступает назад на пару шагов.

– Ты же сама позвала меня в гости, – в замешательстве напоминает она. – Фильм смотреть. Забыла?

О нет.

– Сегодня же суббота, так? – уточняет она с деланой живостью в голосе. А потом засучивает рукав своей фланелевой рубашки и смотрит на свои побитые часы. – Ты не сказала, во сколько именно приходить, так что я выбрала время сама. – Сощурившись, Кэролайн пристально разглядывает мое лицо. – Что случилось? Ты в порядке?

Ну, если так подумать, вполне. Навязчивые мысли утихли, и, судя по моим ощущениям, они ушли надолго, а не спрятались на задворках сознания, чтобы снова напасть, улучив подходящий момент.

– Да-да, – говорю я, раскрывая дверь пошире и пропуская Кэролайн в дом. – Я очень рада, что ты пришла, – добавляю я. Это единственная мысль, что крутится у меня в голове в эти минуты.

Она явно видит, что я напрочь забыла о наших планах, но не упрекает меня в этом – и я тоже решаю промолчать. Чтобы сбросить ненужное напряжение, уточняю, не налить ли ей воды, но она говорит, что не хочет пить. Тогда я спрашиваю, не хочет ли она мороженого, но она заявляет, что не голодна. Кажется, смотреть фильм еще рановато, поэтому я предлагаю ей подняться ко мне в комнату и послушать музыку. Она ничего не отвечает, но когда я решительно направляюсь к лестнице, идет следом.

В комнате у меня полный бардак. Я сную по ней, собирая одежду и пряча ее в корзину для белья.

– А я всегда думала, что у больных ОКР всегда царит идеальный порядок, – замечает она.

– Это распространенное заблуждение, – сообщаю я, собирая все учебники, разбросанные по полу, в неровную стопку.

– Слушай, ради меня убираться не нужно. Ты еще моей комнаты не видела – вот это полная катастрофа. Вещи повсюду. – Но я не обращаю никакого внимания на ее слова и продолжаю убираться.

Кэролайн обходит мою комнату, разглядывая картинки и фотографии на стенах. Останавливается у коллажа, который я сделала в восьмом классе. На самом его верху ярко-розовыми, пухлыми буквами написано «Безумная восьмерка», а ниже приклеены наши фотографии, сделанные за десять с лишним лет дружбы.

– Ничего себе. А вы, оказывается, уже не первый год дружите, – подмечает Кэролайн, пока я ставлю телефон на зарядку и включаю свой плей-лист «В самой глубине». Я немного нервничаю.

Подхожу к Кэролайн. Она жестом указывает на плакат.

– Хочешь, расскажу, что сегодня случилось? – спрашивает она, словно знает, что причина моих красных глаз и опухшего лица – в моих подругах.

– Откуда ты знаешь, что что-то случилось?

– Я умею читать мысли, – невозмутимо сообщает она. – Посмотри мне в глаза и загадай число. Только не три. – Кошусь на нее с подозрением, но все же загадываю число девять и смотрю ей в глаза. Кэролайн пристально смотрит в ответ. А потом улыбается во весь рот и говорит: – Я тебя разыграла! Просто я как раз подходила к твоему дому, когда мама твоей подружки высадила тебя у дверей.

Чувствую себя идиоткой. Кэролайн смеется, отступает назад, натыкается на мою кровать и усаживается на одеяло, скрестив ноги и уперев ладони в матрас. На футболке у нее сегодня написано: «Бесплатные разочаровашки!»

– Так что случилось? – спрашивает она.

Она смотрит на меня так, будто искренне желает узнать, что же произошло. А мне к тому же ужасно хочется поговорить об этом. Будь мама дома, мы непременно уселись бы внизу на диване и стали бы есть мороженое прямо из пластиковой коробки и обсуждать все до мельчайших подробностей. Плюхаюсь на кровать с другой стороны и в точности повторяю позу Кэролайн.

– Сегодня у Алексис день рождения.

– Алексис? Это та малявка, похожая на куклу Барби? Она еще вечно ходит на огромных каблуках? – уточняет Кэролайн. Я киваю. Забавно, какой ее видят окружающие.

Потом я подробно рассказываю ей все события той поездки в спа-салон, куда меня изначально никто не приглашал. Описываю дорогу, журчание фонтана, аромат цветов, но, когда дохожу до рассказа об именных сумках, на душе становится тяжело. Хватаю нитку на штанине джинсов и начинаю ее теребить.

– Наверное, ужасно глупо расстраиваться, да? Ведь то, что я тоже поеду, выяснилось в самый последний момент… – Мои слова повисают в воздухе, а я украдкой наблюдаю за реакцией Кэролайн. Она молча хмурится, и по ее лицу видно, что она отнюдь не считает мою обиду глупой.

– Маме Алексис было очень неловко, – продолжаю я. – Она разрешила мне выбрать любой подарок в сувенирной лавке.

– Надеюсь, ты выбрала что-нибудь жутко дорогое.

Качаю головой.

– После процедур мы сильно опаздывали на обед, так что никуда не зашли.

Кэролайн прикусывает губу.

– Но зато погляди на мою кожу! – Я придвигаюсь чуть поближе. – Ну как, я правда помолодела на десять лет?

Кэролайн тоже придвигается.

– Хочешь сказать, ты теперь выглядишь на шесть? – спрашивает она, и я не сдерживаю смеха. Кэролайн тоже смеется. – Надеюсь, обед прошел лучше.

– Хуже.

Смех Кэролайн стихает.

– Как такое возможно?

– Когда мама Алексис позвонила в ресторан и попросила забронировать место не на четырех человек, а на пятерых, ей сказали, что сидеть им придется за разными столиками. Видимо, она решила, что столики все же сдвинут.

– Кошмар.

– Да. Ресторан оказался французским, в нем стояли крошечные столики, какие часто бывают в кафе…

– Погоди, так ты весь обед просидела за одним столиком с мамой твоей подруги, пока остальные веселились за другим столиком? – Как я рада, что мне не пришлось произносить это вслух. Случившееся по-прежнему не кажется особо веселым.

Скрещиваю руки на груди. Тогда, в ресторане, я пожаловалась на головную боль, чтобы меня поскорее привезли домой, но сейчас я чувствую, что голова действительно вот-вот разболится из-за всей этой истории.

– Я, наверное, слишком впечатлительная и обидчивая, да?

Ожидая ответа Кэролайн, разглядываю ее лицо. Глаза у нее узкие, с нависшими веками, но я уже не думаю о том, как сделать их больше при помощи теней. У них есть своя красота. Волосы уже не кажутся такими жидкими, и мне больше не хочется маскировать недостатки моей новой подруги. Я просто очень рада, что она рядом.

– Нет, мне так не кажется, – отвечает она.

– Честно? Скажи мне как есть. Я слишком много думаю, особенно когда дело касается моих друзей, и… не знаю… принимаю все слишком близко к сердцу. Ну то есть не всегда они виноваты. Порой виновата я сама. Но мне сложно разобраться, когда дело в них, а когда во мне, понимаешь?

Не знаю, доходчиво ли я выразилась, но Кэролайн смотрит на меня так, словно прекрасно меня понимает. Такое чувство, будто это я могу без труда прочесть ее мысли. Ей явно не нравится, что подруги меня обидели, вольно или невольно. И не важно, кто виноват в случившемся – они или я, – Кэролайн не может понять, почему я общаюсь с людьми, в которых без конца сомневаюсь. А еще ей за меня обидно, потому что мы с моими лучшими подругами с каждым днем все сильнее отдаляемся друг от друга и уже совсем не так близки, как в те времена, когда я делала коллаж, висящий у меня на стене.

Вспоминаю всех тех, кого видела тогда в «Уголке поэта».

– А ты, наверное, и не переживаешь о том, что думают о тебе друзья? – спрашиваю я.

Кэролайн не отвечает, но мне это и не нужно. По выражению ее лица и так понятно, что я угадала.

– Повезло тебе, – говорю я.

Молча смотрю вниз, на свои ноги, вспоминая предыдущую ночь, когда я, уютно устроившись с фонариком под одеялом, до самого утра писала в блокноте дурацкие стихи, а потом проснулась с чувством пустоты, и в то же время настоящей эйфории. Я целый день думаю об этих стихах. Во время поездки мне просто не терпелось вернуться домой и снова начать сочинять.

Поднимаю глаза и вдруг замечаю пристальный взгляд Кэролайн.

– Что такое? – спрашиваю я.

Ее губы трогает робкая улыбка.

– Прочти мне одно.

Смотрю на нее, словно понятия не имею, о чем она говорит, но на самом деле прекрасно ее понимаю.

– Что прочесть? – уточняю я и слышу в своем голосе тревогу.

– Стихотворение.

Откуда она знает, что я начала писать стихи?!

– Прочти мне что-нибудь из синего блокнота.

Вскидываю голову, невольно раскрыв рот.

А про цвета блокнотов она откуда знает?

Кэролайн показывает на мой прикроватный столик, и я беспокойно ерзаю на месте, переведя взгляд туда, куда указывает ее палец – на стопку из трех блокнотов – красного, желтого и синего, – которая высится под лампой.

– Признайся, ты сочиняешь? – спрашивает она.

Я не отвечаю, но это и не нужно. По испуганному выражению моего лица Кэролайн наверняка уже успела понять, что она права. Нет, ни в коем случае нельзя ей читать мои стихи. Их вообще никому нельзя читать. Психо-Сью сказала, что я не обязана никому показывать записи из этих блокнотов. При иных условиях я вообще не стала бы в них ничего писать.

– Они у тебя мрачные? – уточняет она. – В этом нет ничего страшного. У меня тоже порой сплошной мрак.

– Да нет, не мрачные, просто… дурацкие.

– О, дурацкие и у меня бывают. Я не буду над тобой смеяться, обещаю.

– Нет, не могу.

– Прочти свое любимое. Не думай ни о чем, просто начни. Давай.

– Это ты мне говоришь «не думать ни о чем»? – со смехом спрашиваю я. – Кэролайн, да я ведь только и делаю, что думаю. Постоянно. Я так много думаю, что мне даже прописали таблетки, а еще я каждую среду хожу к психиатру. Я не могу «не думать ни о чем».

– Сэм.

– Что?

– Давай же.

Есть у меня одно подходящее стихотворение. Очень короткое. Меня от него не тошнит. Оно мне нравится. И мне даже синий блокнот не понадобится, потому что именно эти слова и крутятся у меня в голове целый день – и во время того нелепого массажа, и пока мы ехали в ресторан, и во время обеда. Эти строки стали частью моих повседневных мантр. Мешали разрушительным мыслям пробиться ко мне в сознание.

Выпрямляюсь. Руки у меня трясутся, поэтому я прячу их под ноги, набираю полные легкие воздуха, закрываю глаза и говорю:

– Оно называется «Прыжок».

Стою на трамплине. Мне солнце впивается в кожу. Но скоро вода вновь укроет меня И спрячет от зла и потерь.

Кэролайн не смеется, но в комнате повисает полная тишина. Открываю глаза и смотрю на свою гостью, ожидая ее реакции.

Кажется, ей страшно не понравилось.

– Обязательно нужно, чтобы ты вновь попала в «Уголок»! – наконец говорит Кэролайн, и я слышу в ее голосе искренность и ее же замечаю в выражении лица.

Ей понравились мои стихи!

Смотрю на нее с мыслью о том, что все это слишком чудесно, чтобы быть правдой. Откуда она взялась в моей жизни? Почему так добра ко мне?

– Но это же невозможно, – замечаю я. – Этот ваш «ключник» терпеть меня не может. Он на меня и не взглянет.

Вспоминаю его на сцене, и песня, которую он тогда пел, вновь начинает звучать в голове. Думаю о ее тексте, вспоминаю, куда он его приклеил. Если бы я попала в «Уголок», я отыскала бы бумажку с этими стихами. И непременно выучила бы их.

– Да брось, это же Эй-Джей, – отмахиваясь, проговорила Кэролайн. – Нет у него к тебе никакой ненависти. Просто ты сильно его ранила, и он не знает, как это пережить.

– Что?! – Мысли в голове тут же застывают. – Сильно его ранила? О чем ты?!

Кэролайн молча смотрит на меня.

– Кэролайн. Как я могла его ранить, если мы даже толком не знакомы?

– Еще как знакомы.

Мне вспомнилось, как он стоял в тот день у меня на пути, не пуская нас в «Уголок поэта». Мне тогда показалось, что я уже где-то его видела, вот только знакомых по имени Эй-Джей у меня не было, к тому же он невероятно симпатичный с этой его ямочкой на щеке и гитарой. Я бы непременно его запомнила, если бы мы и впрямь до этого где-то пересекались.

– Ты расскажешь мне правду?

Кэролайн отрицательно качает головой.

– Сама все узнаешь, – заверяет она.

Изумленно смотрю на свою гостью.

– Не хочу я ничего сама узнавать, Кэролайн! Расскажи мне всю правду. – Наверное, эти слова прозвучали слишком стервозно. Я совсем этого не хотела, но мне трудно поверить, что Кэролайн что-то от меня скрывает!

Она быстро смотрит на часы.

– Мне пора, – заявляет она, спрыгивает с кровати и идет к двери.

– А как же фильм?

– Может, в следующий раз. – Кэролайн тянется к дверной ручке.

Мысли проносятся в сознании с головокружительной скоростью, я не могу сосредоточиться ни на чем.

Я чем-то сильно его ранила. Кэролайн уходит. Но ей понравилось мое стихотворение. Мне приятно с ней разговаривать. Не хочу, чтобы она уходила.

– Хорошо-хорошо, – поспешно говорю я. – Не нужно мне ничего рассказывать. Только, прошу… останься.

Меня сводит с ума мысль о том, что я не знаю, в чем я виновата перед Эй-Джеем, но есть множество других тем, которые мне хотелось бы обсудить с Кэролайн. Я хочу расспросить ее о других поэтах. Об «Уголке поэта», о том, как он появился, и о том, что в нем происходит, а еще хочу, чтобы она прочитала мне что-нибудь из своих стихотворений. Хочу стать ей настоящим другом.

Она оборачивается и смотрит на меня. Я подскакиваю к прикроватному столику, хватаю синий блокнот и поднимаю его над головой.

– Я очень хочу вернуться в «Уголок поэта», но не знаю как. Ты мне поможешь?

Мы его вылечили

Мама намазывает маслом тост для Пейдж, попивая кофе и отвечая кому-то на смс, и вдруг говорит:

– Не хочешь поговорить о том, что случилось вчера?

– Нет, мне уже гораздо лучше, – заверяю я ее и осушаю стакан с апельсиновым соком. – Я вчера поговорила с моей подругой Кэролайн.

– Кэролайн? – не отрывая взгляда от телефона, переспрашивает мама. – Кто это?

– Просто одна девочка из моей школы. Очень хорошая. Она заходила ко мне в гости после того, как я вернулась из спа.

Наконец мама переключает на меня все свое внимание.

– Серьезно? – спрашивает она, округлив глаза.

Стараюсь сохранять невозмутимость, как будто не случилось ровным счетом ничего необычного, но, когда вспоминаю Кэролайн, сидевшую на полу в моей комнате и помогавшую мне со стихами, у меня начинает кружиться голова.

– Да, я бы с удовольствием вас познакомила, но ей пришлось уйти еще до вашего возвращения.

– А Сью ты о ней рассказала?

– Угу. – Одной рукой хватаю тост, а другой легонько пихаю Пейдж. – Я в бассейн.

* * *

На следующий день мы с Оливией по пути на занятия по тригонометрии сталкиваемся с Эй-Джеем. Я, наверное, и вовсе не заметила бы, что он идет нам навстречу, если бы мой взгляд не привлекла его темная шапочка. Эй-Джей шагает, глядя себе под ноги и стараясь не отставать от других. И проходит всего в паре сантиметров от меня.

С субботнего вечера у меня из головы все никак не идут слова Кэролайн: «Нет у него к тебе никакой ненависти. Просто ты сильно его ранила». Я все никак не могу понять, в чем моя вина, а прошлой ночью, в половине третьего, я твердо решила, что воспользуюсь первой же возможностью узнать правду.

– Ой, я забыла учебник в шкафчике! – говорю я Оливии. – Встретимся в классе.

Она машет мне рукой, я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и спешу вслед за парнем в темной шапочке. Эй-Джей заходит за угол и останавливается у своего шкафчика. Держусь на приличном расстоянии и наблюдаю за тем, как он ставит рюкзак на колено и достает из него учебники.

Заметив меня, он коротко кивает.

– Привет.

Ни улыбки, ни взмаха руки. Лишь сдержанный кивок. Он запирает свой шкафчик.

– Привет! – говорю я и указываю рукой в сторону холла. – Я видела тебя в холле, но… Но ты, наверное, меня не заметил.

Он отрицательно качает головой.

– Я хотела поздороваться, – говорю я и впиваюсь ногтями в шею сзади. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три. – И… поблагодарить тебя за то, что… разрешил мне побыть в «Уголке поэта» на той неделе.

Эй-Джей осматривается, проверяя, нет ли поблизости любопытных ушей и глаз, и шагает ко мне. Он на целую голову выше меня, так что, когда он опускает подбородок и смотрит на меня сверху вниз, я чувствую себя виноватой, хоть и не сделала ничего плохого. Он осуждающе приподнимает брови.

– Ты же никому не рассказывала про «Уголок»?

– Нет, конечно. И не расскажу.

Он по-прежнему стоит рядом. По-прежнему смотрит на меня так, будто пытается понять, не вру ли я. Расправляю плечи и выпрямляю спину.

– Я же обещала, что никому ничего не скажу. И сдержала слово.

– Славно, – говорит он, а после продолжительной паузы добавляет: – И не рассказывай.

– Не буду.

Он наконец делает пару шагов назад, и у меня появляется возможность его рассмотреть. Рассмотреть внимательно, во всех подробностях. Светло-русые волосы торчат из-под шапки. Глаза – необычного, коричневато-зеленого цвета – почти такого же, как футболка. В отличие от всех моих друзей-парней, которые очень следят за своей опрятностью, он выглядит неряшливо, но это только придает ему очарования. Пытаюсь разгадать, что выражает его лицо, но не получается, и меня это не на шутку тревожит, потому что он смотрит на меня так, что его отчего-то становится жалко. Он кажется милым и даже застенчивым и совсем не похож на того самоуверенного парня, которого я видела на сцене на прошлой неделе.

В голове крутится множество вопросов, и мне нестерпимо хочется задать их все ему и разузнать правду. Откуда я тебя знаю? Чем я тебя обидела? Как мне попросить у тебя прощения, если я даже понятия не имею, в чем моя вина? Но я отмахиваюсь от всех этих слов, стараясь подобрать новые, помягче.

– Мне очень понравилась твоя песня. Прямо не идет у меня из головы.

Он отступает еще на шаг.

– Спасибо.

– Я пыталась припомнить слова, но…

Разреши мне вернуться. Пожалуйста.

Вновь оглядываюсь, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.

– Меня очень вдохновили ваши чтения. У меня самой пока не очень хорошие стихи получаются… – Замолкаю на мгновение, ожидая от него какой-то реакции, но он молчит, и я продолжаю болтать. – На минувших выходных я почти не спала. – Услышав эти слова, он недоуменно косится на меня, словно силясь понять, при чем здесь он. – Я… – Тут резко замолкаю, осознав, что едва не сообщила ему о том, что не пью снотворные, прописанные мне психиатром, несмотря на то что последние пять лет принимала их каждый вечер. Что забываю о таблетках. Или не забываю. Может, на самом деле я сознательно решаю писать, позабыв об усталости, которая будет преследовать меня весь следующий день? – Я… почти не сплю. Если уж начинаю писать, то просто не могу остановиться, – говорю я и нервно хихикаю.

Уголки его губ слегка приподнимаются. Совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы на щеке появилась ямочка. К этому я совсем не готова.

– Так ты сочиняешь стихи?

Киваю.

– Ты? – переспрашивает он, скрестив на груди руки, словно ни капельки мне не верит. Наконец-то по его лицу понятно, что он сейчас испытывает! Он удивлен. Может, даже заинтригован.

– Ты сочиняешь стихи? Сама? Не потому что учитель задал?

Пожимаю плечами. Чувствую, что он рассчитывает меня обидеть, но мне ни капельки не обидно. Вся эта история с сочинительством и меня саму шокирует.

– Само собой, у меня пока получается какая-то чушь, – поспешно сообщаю я в надежде, что мой приступ самокритичности вызовет у него хоть какую-то реакцию, например он пригласит меня вновь прийти в «Уголок» и произнести эти слова со сцены, чтобы и меня закидали бумажными шариками, а после и клеящими карандашами.

Эй-Джей опускает руки, которые до этого были скрещены на груди, и перебрасывает рюкзак с одного плеча на другое.

– Думаю, твои стихи на самом деле куда лучше, чем тебе самой кажется.

Конечно же, это неправда, но мне очень приятно, что он это сказал. Судя по его виду, он и впрямь так думает. Я начинаю что-то на это отвечать, но тут замечаю, как в нашу сторону идет Кейтлин, причем очень медленно, словно боясь нам помешать.

Позови меня в «Уголок». Мне так хочется послушать новые стихи и твои песни.

– Мне пора в класс, – говорит он. – Увидимся позже, ладно?

И не дожидаясь моего ответа, он поспешно уходит. Теперь Кейтлин ничто не мешает ко мне подойти, что она тут же и делает, заметно ускорив шаг. Поравнявшись со мной, она хватает мою ладонь двумя руками.

– С ума сойти, это и впрямь был Эндрю Олсен?! – спрашивает она.

– Кто-кто?

Она отпускает меня, чтобы указать на Эй-Джея, и мы вдвоем наблюдаем, как он открывает дверь в класс и исчезает из виду.

– Это он! Точно! Как же мы грубо с ним обошлись, да? – Кейтлин с сожалением качает головой, а я все прокручиваю в мыслях его имя. Эндрю Олсен. Эндрю Олсен.

– Да кто это такой? – вновь спрашиваю я, и Кейтлин легко шлепает меня по руке тыльной стороной ладони.

– Эндрю Олсен. Неужели не помнишь? Четвертый класс. Нас еще тогда учила миссис Коллинс. – Взглянув на меня, Кейтлин вдруг расплывается в улыбке – должно быть, по выражению моего лица заметно, что у меня не получается связать одно с другим. Она начинает пританцовывать, покачивая бедрами и напевая: «Э-э-э-эндрю!» на мотив песенки из мультика «Чип и Дейл», а потом аж сгибается пополам от смеха.

– Как ты могла забыть Эндрю? Он так сильно заикался, что даже собственное имя выговорить не мог. Мы постоянно за ним бегали, распевая эту песенку… Ну вспомни!

О боже. Да, теперь припоминаю. Как только Кейтлин снова запела эту жуткую песню, в памяти всплыло, как мы с ней, в юбочках и с хвостиками, бегаем по площадке за мальчиком, как он затыкает уши, как по его щекам текут слезы, как он изо всех сил пытается от нас убежать. Но мы не даем ему этого сделать.

– Эндрю? – Вот и все, что получается выдавить из себя. К горлу подступает тошнота. Эндрю. Так вот что имела в виду Кэролайн.

– Припоминаешь? Мы даже один раз до слез его довели на экскурсии в музее. Его маме пришлось через весь город ехать, чтобы забрать его домой.

Мне совсем не хочется это все вспоминать, но я вспоминаю. Я помню все. Помню, как это началось. Чем в итоге закончилось.

Кейтлин заприметила его очень быстро. В конце концов и я к ней присоединилась. Мы дразнили его на каждой переменке, в обед, после уроков, пока он ждал автобус. Мы выискивали его, не давали ему прохода. Отчетливо помню его лицо, когда он замечал, что мы идем в его сторону, помню, что его выражение пробуждало во мне чувство вины, но недостаточно сильное, чтобы оставить Эндрю в покое, потому что, когда мы его дразнили, я ощущала в себе странную силу. А еще замечала одобрение на лице Кейтлин.

В начале следующего учебного года мы узнали, что он перешел в другую школу, и мы с Кейтлин тогда ощутили настоящее разочарование, будто у нас навсегда отобрали любимую игрушку. Я и не думала, что мы с ним еще когда-нибудь столкнемся. Уверена, он надеялся, что жизнь больше не сведет его с нами, но других государственных средних школ в городе не нашлось, и у него не осталось выбора.

Кэролайн ошибается. Наверняка он меня ненавидит.

Кейтлин замолкает, но, судя по всему, в упор не замечает испуганного выражения на моем лице. Сама она остается в веселом расположении духа, словно все это ужасно смешно.

– А с какой стати вы с ним так заболтались? – кокетливо покачивая бедром и поигрывая кулоном, спрашивает она.

Отвечаю не сразу, тщетно пытаясь сосредоточиться. А когда наконец начинаю говорить, голос у меня дрожит и превращается в прерывистый шепот.

– У нас с ним есть общие предметы. – Интересно, а «Уголок поэта» можно считать общим предметом? Пожалуй, нет.

– Мы с ним были в одной группе по физкультуре в прошлом году, – рассказывает Кейтлин. – Но он тогда был не особо разговорчив. Не припомню, чтобы он вообще разговаривал. Он все еще заикается?

Вновь вспоминаю, как он взобрался на сцену и присел на стул. Как прокрутил гитару и сказал, что стихотворение получилось «дурацкое», и жестом предложил зрителям забросать его бумагой. Когда он пел, слова звучали отчетливо и красиво, в них не было ровным счетом ничего искаженного или уродливого. Он был прекрасен.

– Нет, больше не заикается.

И хотя Эндрю давно скрылся из вида, Кейтлин все равно кивает в ту сторону, куда он ушел.

– Вот видишь. Мы его вылечили, – с гордостью заявляет она. Мои щеки заливает краска, и, когда Кейтлин шутливо толкает меня локтем, посмеиваясь, мои ладони сжимаются в кулаки. – Недаром же говорят: «Что не убивает, делает нас сильнее!»

Я не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни слова произнести. Поверить не могу, что она и впрямь это сказала. Понимаю, что должна защитить Эндрю, но застываю, словно вкопанная. И молчу, как и всегда.

– Да и потом, – продолжает Кейтлин, – это же было миллион лет назад. Мы были маленькими детьми. Уверена, он нас даже не помнит.

К горлу подкатывает огромный неприятный ком. Как я могла с ним так поступить? Как вообще можно так себя вести?

– Помнит, – шепотом говорю я, уходя.

* * *

Раздается последний звонок, но Кэролайн остается у своего шкафчика, и я тоже не двигаюсь с места, ожидая, пока все разойдутся по классам. Когда мы остаемся наедине, я пулей бросаюсь к ней.

– Я знаю, чем обидела Эй-Джея, – говорю я, а внутри все переворачивается. – Неудивительно, что он мне не рад и не хочет, чтобы я возвращалась в «Уголок». Что же мне делать, Кэролайн?

– Для начала, извинись, – предлагает она.

Он ни за что меня не простит. Как такое простить?

– Он, наверное, считает меня ужасным человеком.

Может, он и прав. Может, так и есть.

– Тебе нужна моя помощь?

Киваю. Кэролайн поворачивается на пятках и делает знак следовать за ней.

– Пойдем, – говорит она. – Я знаю, что делать.

Мы приходим в школьный театр, садимся на первый ряд и посвящаем целых три часа работе над одним стихотворением. Я пишу. Кэролайн слушает. Когда на меня накатывает ступор, она подсказывает мне слова, пока мы не находим то, что точнее всего выражает мою мысль. В итоге у нас получается стихотворение, в котором нет многословных извинений – скорее, в нем говорится о сожалении и втором шансе, о страхе навсегда остаться чужими и отвергнутыми, который живет в самом сердце и порой делает людей такими, какими им самим ни за что не хотелось бы стать. Стихотворение о человеке, который видит, как низко он пал, и хочет – даже жаждет! – измениться. Стать лучше.

Стихотворение, в котором я прошу впустить меня в свой круг. Прошу дать мне шанс показать всем, что в глубине души я совсем не такая, как им кажется. А может, и такая, но очень хочу измениться.

Тот самый узкий коридор

Через пятнадцать минут после начала обеда убираю все обертки в бумажный пакет, собираю мусор, отряхиваю траву со штанов.

– Мне надо забежать в библиотеку и взять одну книжку для урока по английскому, – объявляю я. – Кто со мной? – Я заранее знаю, что желающих не будет.

– Мне туда нельзя, – гордо сообщает Оливия.

Кейтлин хихикает:

– И как тебя угораздило получить запрет на вход в школьную библиотеку?

Оливия закатила глаза.

– Миссис Расмуссен застала нас с Трэвисом, когда мы целовались в отделе биографий. За тем самым углом, ну, знаете, – говорит она, рисуя в воздухе изгиб ребром ладони. – Спрячешься там – и никто тебя не видит. Что еще можно делать в таком укромном местечке? – с хохотом спрашивает она.

– Искать биографические книжки, – серьезно предполагает Хейли.

– Ну нет, это скучно, – заявляет Оливия, выпрямляется и обводит всех нас взглядом, наслаждаясь прикованным к ней вниманием. – И поверьте, наше свидание стоило того, чтобы нас оттуда выгнали. Трэвис, конечно, умом особо не блещет, но целуется просто бесподобно!

Встречаем ее слова дружным хохотом.

– Интересно, а он свободен в эти выходные? – добавляет Оливия и тянется за телефоном.

– Я думала, вы расстались, потому что вам не о чем разговаривать, – замечает Алексис.

– Нет, неправда, – наморщив носик, возражает Оливия. – И вообще, он мне не для разговоров нужен! – подмечает она, склонив голову набок и продолжая искать его номер в списке контактов.

Кейтлин отщипывает от своего сэндвича кусочек хлеба и кидает его Оливии в голову.

Пробормотав быстрое «Ну, увидимся», торопливо ухожу от них и направляюсь к театру. Дорогу знаю прекрасно, я уже сотню раз представляла себе во всех деталях ту самую лестницу и тот самый узкий коридор – и вскоре я вновь оказываюсь в чулане уборщика, раздвигаю швабры и веники, нахожу замаскированный дверной шов и черный замок. Слышу за дверью приглушенные, будто бы очень далекие, голоса и трижды тихо стучу. Все тут же замолкают.

Слышу, как кто-то вставляет ключ в замок и как он щелкает. Эй-Джей приоткрывает дверь и смотрит на меня в узкую щель.

– Ты издеваешься, что ли?!

Не обращая внимания на его слова, приподнимаюсь на цыпочках, высматривая за ним Кэролайн. Таков наш план. По нему я должна спуститься в «Уголок», а Кэролайн – убедить Эй-Джея впустить меня, чтобы я смогла прочесть стихотворение, которое мы с ней написали.

– Я тут ищу… – начинаю я, но не успеваю произнести имя Кэролайн, как Эй-Джей распахивает дверь и быстро выходит мне навстречу. Мне не остается ничего другого, кроме как отступить в чулан. В голове вновь звучит дурацкая песенка из мультика про Чипа и Дейла.

Да что со мной такое?!

Он закрывает за собой дверь и запирает ее на ключ, свисающий у него с шеи.

– Тебя друзья попросили сюда спуститься? Вы что там, в какой-то навороченный квест играете? – Он подходит к двери, соединяющей чулан с коридором, и выглядывает наружу в поисках моих «сообщников».

Я, конечно, ожидала, что он удивится, но что так сильно испугается – нет. Руки у меня начинают трястись, ноги подкашиваются, но я заставляю себя стоять ровно и смотреть прямо ему в глаза, как советовала Кэролайн.

– Я хочу кое-что тебе прочесть. Тебе и всем остальным. – Достаю из кармана джинсов листок со стихотворением и показываю его Эй-Джею в доказательство своих слов.

Он со смехом подходит ко мне.

– Саманта, это так не делается.

– А как делается?

Он прижимает ладони к губам.

– Послушай, у нас такой порядок: одни Поэты читают. Другие слушают. А те, кто в наше общество не входит, те не делают ни того ни другого – им попросту сюда нельзя. Для тебя я сделал исключение, но, повторяю, всего на один раз.

– А можно мне…

Он не дает договорить.

– Уходи.

– Но почему?

– Потому что тебе здесь не место.

Сердце сжимается. Вновь складываю листок со своим стихотворением и прячу его в карман.

– Но почему?

Его взгляд блуждает по комнате, будто бы в поисках подходящих слов, но на стенах их нет, только чистящие принадлежности.

Наконец он встречается взглядом с моим, и я тут же понимаю, в чем дело, несмотря на его молчание. Мы не друзья. Он говорил об этом, когда я впервые сюда спустилась.

Вновь запускаю руку в карман и опять достаю листок со стихами. Вкладываю его Эй-Джею в ладонь и сжимаю его руку в кулак.

– Я напрочь забыла о тех событиях… Все-таки столько лет прошло… Не знаю, может, я специально заставила себя забыть об этом… Как бы там ни было, я все вспомнила и мне очень стыдно. Словами не описать, как я сожалею, что так с тобой поступила. Мне искренне жаль, что так вышло. Я просто места себе не нахожу от стыда… – судорожно вздыхаю и поспешно прикрываю рот. – Но я этого заслуживаю, правда ведь?

Поворачиваюсь, чтобы уйти, в надежде, что он меня остановит. Но нет.

Прежде чем нырнуть в коридор, украдкой оборачиваюсь. Эй-Джей уже успел вернуться в «Уголок поэта». Услышав щелчок замка, возвращаюсь к запертой двери и прислоняю к ней ухо.

Отчетливо слышу голоса ребят. На глазах выступают слезы, когда я представляю Сидни, которая смешит всех со сцены, и Эй-Джея, песни которого трогают всех до глубины души. Интересно, что сейчас делает Кэролайн. По ее словам, пробраться внутрь проще простого, самое главное – подобрать правильные слова. Но она ошиблась. Быть может, сейчас она пытается выгородить меня перед Эй-Джеем, раз у меня самой это не вышло. Представляю во всех деталях комнату, скрытую от меня за дверью. Приятные на ощупь стены. Разноцветные листы бумаги и невероятные слова, которые я никогда больше не увижу.

Поднимаюсь по лестнице, пересекаю сцену и выхожу на улицу, залитую солнечным светом, стараясь дышать глубоко, как учила меня Психо-Сью. К моменту, когда я добираюсь до нашего дерева, уже успеваю взять себя в руки.

– Ну и где книжка, за которой ты ходила в библиотеку? – интересуется Хейли, когда я вновь усаживаюсь в кругу подруг.

– Ее уже кто-то забрал, – сообщаю я.

Дергаю травинки – одну, вторую, третью – и разглядываю Алексис, Кейтлин, Оливию и Хейли, припоминая совет Сью найти новых друзей. Мне вдруг приходит в голову мысль, что, хоть я многие годы и говорила, будто не смогу этого сделать, я только что попыталась. И не справилась.

Не могу двигаться дальше

– Ну что, как проходило общение с подругами на этой неделе? – спрашивает Сью.

Растягиваю пластилин, пока он не порвется.

– Лучше. Но по-новому.

– То есть их отношение к тебе изменилось?

О, как бы мне хотелось, чтобы она была права. Так было бы куда проще.

– Нет. Скорее… Все совсем наоборот.

С того дня, когда я отдала Эй-Джею свое стихотворение, прошел уже месяц. С той минуты что-то во мне перевернулось. Я теперь тише веду себя за обедом. В прошлую субботу я пропустила вечеринку, а вместо нее пошла с семьей в кино. После уроков я много времени провожу с Пейдж – отвожу ее на гимнастику, делаю с ней уроки. Мне трудно общаться с девочками из «Восьмерки». Кейтлин я даже видеть не могу. Стоит мне только на нее посмотреть, и мне тут же вспоминается появившаяся на ее лице ухмылка, когда она сказала, что мы «вылечили» Эй-Джея, и к горлу подступает тошнота.

Сбрасываю обувь и с ногами забираюсь на кресло.

– Мне не хочется сегодня о них говорить. Может, сменим тему? – спрашиваю я, положив подбородок на колени.

– Конечно. О чем бы тебе хотелось поговорить?

Бросаю взгляд на часы. Я целую неделю мечтала оказаться в этом кабинете и снова пообщаться со Сью, получить ее совет, размять в пальцах пластилин. И вот я здесь и совершенно не знаю, о чем говорить.

– Я плаваю каждый день. И это мне очень помогает. Я чувствую, как становлюсь сильнее, а еще плавание помогает отвлечься… от всего. А еще я много пишу. Это… помогает освободиться, достичь катарсиса. Почувствовать себя… – Замолкаю ненадолго, подыскивая точное слово, которое понравилось бы Сью. – Здоровой.

– Хм-м. Мне нравится эта формулировка. Здоровой… – Сью медленно повторяет это слово, и оно на пару секунд повисает в воздухе. Вспоминаю себя под одеялом с фонариком, до самого утра сочинявшую стихи, и чувствую укол совести. Нет, пожалуй, сейчас не лучшее время, чтобы сообщить Сью о том, что я перестала принимать снотворные.

– А как дела с Кэролайн? – интересуется Сью. Стоит мне услышать ее имя, как плечи невольно опускаются.

– Неплохо. Мы очень много времени проводим вместе. Встречаемся в театре после занятий… Кэролайн помогает мне со стихами. – Боже, если бы только «Восьмерка» услышала эти слова, девчонки мне и договорить бы не дали, но Сью явно не такая. Она кладет локти на подлокотники и наклоняется вперед, внимательно слушая мой рассказ.

– Мне очень нравится сочинять вместе с ней. Когда я не знаю, как лучше сформулировать свою мысль, она всегда находит самые точные слова. А еще мы разговариваем. На серьезные темы и подолгу. – Ерзаю в кресле, скатываю пластилин в маленький шарик. – Мы с девчонками из «Восьмерки» тоже когда-то вели такие беседы, но это было очень давно. Очень… непривычно, что у меня вновь появился такой друг.

– Но это, скорее, радостно?

– Да, конечно.

Мну пластилин, а Сью тем временем откидывается на спинку кресла и листает страницы, сверяясь с заметками, которые сделала во время наших прошлых сессий.

– Давненько мы не говорили о Брэндоне. Ты по-прежнему много о нем думаешь?

О Брэндоне? Ох. Внезапно понимаю, что почти не вспоминала о нем за последний месяц.

– Нет, не то чтобы.

Сью записывает мой ответ.

– А о Курте?

– О Курте? Хм… Тоже нет. – Сегодня я видела его в обеденный перерыв, но эта встреча отнюдь не вызвала во мне тех мыслей, на которые намекает Сью.

– А о каких-нибудь других парнях думаешь?

– Вы имеете в виду навязчивые мысли?

– Не обязательно. Если только тебе самой не захочется их именно так охарактеризовать.

Широко улыбаюсь.

– Отличный маневр!

Сью склоняет голову набок. Вид у нее весьма довольный.

Мы с Эй-Джеем не разговаривали с того дня, когда я передала ему мое стихотворение-извинение, а он выгнал меня из «Уголка поэта», но я очень часто думаю о случившемся. И о нем тоже. Я стала ходить на третий урок другими маршрутами, чтобы увеличить свои шансы столкнуться с ним в школе. Я пишу о нем перед сном почти каждый день. Вчера ночью я долго составляла плей-лист акустических песен, которые, как мне представлялось, он мог бы сыграть. Этот плей-лист я назвала «Песня для тебя».

Я разузнала, где он живет, но победила в себе острое желание проехать мимо его дома. Я знаю, где он обедает в дни, когда не спускается в подвал театра – я уже не раз видела его за круглым столом неподалеку от туалетов в компании парня и девушки из «Уголка поэта», но всякий раз стараюсь не смотреть на него слишком уж пристально и ничего не роняю, чтобы привлечь его внимание. Просто иду мимо и все.

Я часто вспоминаю его ямочку и то соблазнительное, легкое движение, каким он прокручивает гитару вокруг торса. Но потом перед глазами встает его лицо, когда он сообщает: для меня в «Уголке поэта» нет места, и розовые очки исчезают сами собой. Не уверена, что одержима им самим, но вот желанием, чтобы он меня простил, – однозначно. А еще он вызывает у меня любопытство. И Кэролайн знает об этом. Сью тоже наверняка стала бы подробно меня о нем расспрашивать.

– Нет, у меня сейчас нет одержимости никем из мальчиков, – сообщаю я.

Сью приподнимает брови и смотрит на меня так, словно хочет сказать: «Я слишком хорошо тебя знаю, ты лукавишь». Но меня это нисколько не обижает. С самого дня нашего знакомства я только и делала, что думала о мальчиках.

– Но у меня из головы никак не идет Эй-Джей. Это тот парень, которого мы с Кейтлин дразнили, когда были маленькими, – говорю я и утыкаюсь лицом в колени.

– Но ты ведь извинилась перед ним, верно? – спрашивает Сью.

Я киваю, не поднимая глаз.

Но сделанного все равно не воротишь.

Тяжело вздыхаю.

– Сью, когда я уже перестану ошибаться?

Ее смех становится для меня полной неожиданностью, и я с удивлением смотрю на нее.

– А зачем? – интересуется она.

Не свожу с нее изумленного взгляда.

– Именно благодаря ошибкам и осечкам мы научились ходить и бегать, узнали, что горячие предметы трогать нельзя. Ты совершаешь ошибки всю свою жизнь и продолжишь ошибаться.

– Просто блеск.

– Самое главное – распознать свою ошибку, извлечь из нее урок и двигаться дальше.

– А я не могу двигаться дальше.

– Но так изводить себя тоже не стоит.

В комнате надолго воцаряется тишина. Наконец Сью прочищает горло, чтобы привлечь мое внимание.

– Может, хватит царапать себя? – спрашивает она. Я и не заметила, что вновь начала царапать шею, а между тем кожа сзади начинает побаливать и саднить. Отдергиваю руку. Сплющиваю пластилин большим пальцем.

– Мне очень нужно, чтобы он меня простил, – признаюсь я.

Все мои мысли лишь об этом. Они сводят меня с ума.

– Это уже не в твоей власти, – медленно качая головой, замечает Сью. – Ты сделала все, что могла, теперь дело за ним. И он либо простит тебя, либо нет.

Ни за что не простит.

До этой минуты я не позволяла себе плакать из-за обиды, которую мы с Кейтлин нанесли Эй-Джею. Я не проронила ни слезинки, когда узнала правду и когда рассказывала о ней Сью с месяц назад. Но сейчас я чувствую, что сдерживать рыдания мне уже не под силу, и даю слезам волю. И мне тут же становится немного легче.

– Ну же, Сэм, – говорит Сью, опершись локтями о колени. – Посмотри на меня. Ты хороший человек, допустивший ошибку. – От этих слов мои рыдания только усиливаются. – Ты извлекла из нее урок?

Прячу лицо в ладонях и быстро киваю.

– Стало быть, эта ошибка была ненапрасной. Прости себя и иди дальше. – С этими словами Сэм протягивает мне салфетку, и наши взгляды встречаются. – У тебя все получится, – тихо говорит она.

Не знаю, сколько времени я уже сижу у нее в кабинете, то и дело высмаркиваясь и промакивая глаза, но точно знаю, что даже если время нашей сессии уже истекло, Сью меня не отпустит, пока я не произнесу заветные слова. Причем от всего сердца.

– Я прощаю себя, – наконец говорю я, а голос дрожит и надламывается на каждом слове.

Три шага вперед

Занимаю свое место в кабинете истории и смотрю на часы, висящие на стене. До звонка на урок еще несколько минут, поэтому я достаю желтый блокнот. С нашей прошлой встречи со Сью я постоянно думаю об ошибках и прощении, и мне не терпится приписать еще несколько строк стихотворению на эту тему.

– Привет, Сэм! – Слышу я, поспешно захлопываю блокнот и поднимаю глаза. Надо мной высится Сидни.

– Привет. Ты Сидни, да? – уточняю я, будто не помня ее имени. На самом деле, разумеется, помню. Весь последний месяц мы с ней ежедневно видимся на четвертом уроке, и всякий раз, когда я ее замечаю, мне вспоминаются ее стихи о наггетсах, и я невольно улыбаюсь.

Она упирается одной рукой в мою парту, а другой тянется к моему кулону в виде буквы «С».

– Какая прелесть! – восхищается она, взяв его в руку. Она пальцами крутит украшение, рассматривает его с разных сторон. А потом отпускает и показывает на свой кулон в виде кислотно-розовой буквы «С». – Гляди! У нас с тобой отличный вкус на буквы!

– Очень красиво, – говорю я, тщетно пытаясь понять, для чего она со мной заговорила.

– В общем, Эй-Джей прочел нам твое стихотворение, – шепотом сообщает она.

– Что?! Когда?! – Ведь с того дня, когда я отдала ему листок, столько времени прошло… И я привыкла думать, что, если бы он прочел мои стихи, я уже знала бы. Только такая логика помогала отделаться от мыслей обо всем этом.

– Мы долго обсуждали всю эту историю, – говорит Сидни. – И очень хотим, чтобы ты вернулась.

– Правда?

– Правда. Некоторые из нас были бы рады увидеть тебя уже на следующей неделе, – склонившись к моему уху, сообщает она. – А кого-то оказалось куда сложнее переубедить.

– Ты об Эй-Джее?

– О, он был не одинок в своем мнении. Мы все прекрасно знаем, кто ты такая, Саманта. И помним, как ты с ним обошлась. – От этих слов плечи у меня невольно опускаются, а голова падает на грудь. Мне хочется провалиться сквозь землю. – Но мне показалось, что там все так искренне, – продолжает Сидни. – Я права?

Я с трудом выпрямляюсь и смотрю ей прямо в глаза.

– Да, все до последнего слова.

– Ну вот и славно. Встречаемся сегодня, в обеденный перерыв. Спустишься со мной в подвал после урока, – сообщает она и выразительно стучит по желтому блокноту. – Не забудь и его взять с собой, – говорит она. А потом возвращается на свое место в нескольких рядах от меня.

С ума сойти.

Мысли судорожно проносятся в голове, и у меня не получается сосредоточиться ни на одной из них. По-прежнему чувствую сильное замешательство, но на смену ему потихоньку приходит радость. Я вновь попаду в ту комнату! Но потом я вспоминаю, как Сидни постучала по моему блокноту, и у меня начинается паника.

Придется читать стихи.

Урок уже начался, но я особо за ним не слежу. Получается думать лишь о стихах, которые я написала. Кладу перед собой не желтый, а синий блокнот и начинаю судорожно его листать в поисках достойных стихотворений, впиваясь ногтями в шею сзади по три раза подряд, снова и снова.

Ужасное. Плохое. Нелепое. Задумывалось как смешное, а получилась ерунда. Задумывалось как рифмованное, а вышла чушь. Хм… Вот это вроде бы ничего, но… это же хокку.

На лбу выступает пот, а я беспокойно ерзаю на стуле. Шея саднит от расчесываний. Может, я успею посоветоваться с Кэролайн. Она уже слышала все эти стихи. А многие из них сама помогла написать.

Стоп. Вот это еще неплохое.

Поднимаю взгляд на доску, чтобы понять, о чем идет речь, для вида делаю несколько заметок, но, когда учитель от меня отвлекается, прочитываю стихотворение. Потом поворачиваюсь к Сидни. Она смотрит на меня, округлив глаза и ободряющие улыбаясь, и я вспоминаю слова Кэролайн, сказанные ею в день нашего знакомства: «То, что я хочу тебе показать, изменит всю твою жизнь».

* * *

Сидни охотно и много болтает, и это хорошо, потому что я и дышать-то могу с трудом, а говорить – подавно. Пока мы с ней входим в здание, спускаемся по лестнице и огибаем острые углы, она подробно рассказывает мне о своих планах на выходные, а я в ответ выдаю несколько «а, ясно», приправленных горсткой «ну ничего себе!», хотя на самом деле совершенно не вникаю в ее рассказ. Когда я нашла подходящее стихотворение, то ощутила прилив уверенности, но, кажется, вся она осталась в классе.

До меня наконец доходит, что меня ждет. Как только я войду, мне придется подняться на сцену и произнести осмысленную речь. Я не справлюсь. Я и сло`ва-то не могу из себя выдавить, когда сижу на лужайке с людьми, которых знаю всю свою жизнь. Наверное, воздух в подвале плотнее и гуще, а может, вентиляция хуже работает, потому что… Мне. Нечем. Дышать.

Сидни громко стучит в дверь, ведущую в «Уголок», и мы ждем ответа. Мои ногти находят привычное место на шее и впиваются глубоко в кожу.

Это какая-то ошибка.

Замок щелкает, и дверь со скрипом открывается. На пороге стоит Эй-Джей с ключом в руке.

– Привет, – здоровается он.

Моя спутница распахивает дверь во всю ширь. Мы заходим в комнату, и Сидни раскидывает руки в стороны.

– Ну, куда хочешь сесть?

Окидываю «Уголок» взглядом. Юная афроамериканка с длинными черными косичками сидит на одном из диванов и оживленно размахивает руками, словно рассказывая забавную историю. Ее внимательно слушают и то и дело посмеиваются девушка с невероятно кудрявыми светлыми волосами и парень в вычурных очках.

В дальнем углу комнаты замечаю стриженую девушку, Эбигейл. Сегодня она выглядит иначе – глаза жирно подведены черным карандашом, губы накрашены темно-красной помадой. Надо сказать, ей это очень идет. Эбигейл выглядит гораздо увереннее. Она положила руку на спинку дивана и увлеченно болтает с девушкой с короткими темными волосами и маленьким серебряным колечком в носу.

Кэролайн нигде нет.

– Дай мне минутку, пожалуйста, – говорю я Сидни, кивая в сторону Эй-Джея. Она понимает мой намек.

Он запирает дверь, разворачивается и едва не сталкивается со мной. Вид у него спокойный – не замечаю ни обиды, ни злости. Лицо не выражает вообще никаких эмоций.

– Послушай, если хочешь, я могу уйти. Я… – Как бы это поточнее сказать? Испытываю противоречивые чувства? Веду себя эгоистично? – Я вот думаю, правильно ли сделала, что пришла? Ты же… не хочешь меня здесь видеть.

Сперва он молчит. А потом жестом указывает на остальных.

– Им хочется тебя выслушать.

Но мне ведь совсем нечего сказать.

– Да и мне, пожалуй, тоже, – добавляет Эй-Джей.

А вот это уже больше похоже на приглашение примкнуть к их маленькому обществу, на испытание, которое я должна пройти. Вот только я пишу отвратительные стихи. Исключительно для себя. Мне нечего сказать другим.

– Боюсь, я не готова. – Слова срываются с губ прежде, чем я успеваю сдержаться. Вновь становится трудно дышать, все тело горит. Руки подрагивают, пальцы пощипывает, мысли быстро проносятся в голове.

Все поднимут меня на смех.

– Ты как, в порядке? – спрашивает Эй-Джей, и я отрицательно качаю головой, не до конца осознавая, что делаю.

– А где Кэр… – не успеваю я произнести имя подруги, как в горле пересыхает. Обхватываю его ладонями, а Эй-Джей берет меня под руку и подводит к одному из диванов в заднем ряду.

– Присядь. Сейчас принесу воды. – Я упираюсь локтями в колени и задерживаю взгляд на двери, выкрашенной в черный.

Это всего лишь мысль.

Кто-то кладет ладонь мне на спину. Поворачиваю голову, ожидая увидеть Эй-Джея, но вижу Кэролайн.

– Все хорошо, – говорит она.

Мысленный ураган начинает замедляться так же быстро, как и ускорился.

– Кэролайн, – шепчу я.

– Я здесь, – отзывается она. – Все хорошо.

Нельзя срываться у них на глазах. Как же я не хочу, чтобы это случилось.

– На нас кто-нибудь смотрит? – спрашиваю я.

– Нет. Никто не обращает на нас никакого внимания. Постарайся успокоиться.

Внимательно слушаю Кэролайн. Делаю, как она велит.

Через несколько секунд ко мне подходит Эй-Джей со стаканом воды.

– Держи, – говорит он. Беру стакан и осушаю его с закрытыми глазами. Представляю, как Эй-Джей с Кэролайн беззвучно переговариваются у меня над головой.

Держи себя в руках. Ты сможешь.

Вопреки всем мучительным мыслям, в голове вдруг начинает звучать голос Сью. Она говорит, что мне выпал прекрасный шанс. И что Летняя Сэм непременно со всем справится. И что она мной гордится.

Не дожидаясь, когда в голову придет очередная мрачная мысль, наклоняюсь, расстегиваю свой рюкзак и достаю синий блокнот.

– Я готова, – тихо объявляю я, поднимаясь с дивана и стараясь сохранять уверенный вид.

– Ты куда собралась? – спрашивает Эй-Джей.

– Читать стихи.

– Сэм…

Я перебиваю его.

– Не надо. Все в порядке.

Меня наконец пустили в «Уголок», а в «Уголке» именно этим и занимаются. И если я хочу доказать, что я им не чужая, нужно подняться на сцену и дать всем понять, что я не просто девчонка из «Безумной восьмерки». Что я – это я.

– Давай ты сегодня побудешь зрителем, Сэм, – просит Эй-Джей, указывая на остальных ребят, которые уже расселись по местам в ожидании начала чтений. – Пожалуйста. – Но я уже спешу на сцену.

Физически подняться на платформу не так-то сложно – она в лучшем случае полметра высотой, – однако для этого нужно иметь здоровую долю энтузиазма. Усаживаюсь на стул, выпрямляю спину. Болтовня внизу мгновенно затихает.

Уверена, все видят, как у меня ноги трясутся.

– Привет! – здороваюсь я со зрителями, взмахнув синим блокнотом. – Последнее время я часто пишу стихи, но вообще я в этом деле совсем еще новичок, – сообщаю я, тщательно подбирая слова. Даже если я скажу, что мои стихи – полная чушь, вряд ли они закидают меня бумажными шариками, все-таки это мое первое выступление, но мне совсем не хочется проверять свою теорию. – Не будьте ко мне строги, хорошо?

Сидни раскрывает рот, будто хочет что-то сказать. Остальные молча наблюдают за мной, ерзая на месте и переглядываясь, и я невольно чувствую, что допустила какую-то ошибку. Отыскиваю взглядом Кэролайн и Эй-Джея – они сидят в самом углу. Не могу понять, что за эмоции застыли у них на лицах.

Ну же, давай.

– Стихотворение называется «Погружение», – объявляю я.

Делаю глубокий вдох.

– Три шага вперед… – начинаю я, но потом замолкаю, быстро пробегая взглядом остальные строки. Теперь стихотворение кажется мне совсем не таким, как в кабинете истории. Оно содержит в себе всю правду обо мне. О моей одержимости числом три. О привычке расцарапывать себе шею. О «парковочном ритуале». О том, что у меня бессонница.

Это стихотворение вовсе не о бассейне. А о безумии. О моем безумии. Вот оно, излито на бумагу синими чернилами. Внезапно я чувствую себя скорее стриптизершей, чем поэтом, ведь всего через пару секунд я обнажу свою душу перед этими незнакомцами, которые, вероятно, считают меня зажатой, но еще не видят во мне сумасшедшую.

Черт. Ну вот опять.

В голове появляется знакомый мрачный водоворот, и недобрые мысли вновь вытесняют всю радость. На этот раз я вовсе думаю, что люди будут смеяться над тем, как я стою на сцене и читаю вслух свои стихи. Мои мысли куда страшнее.

Они узнают о моей болезни.

Мне так хотелось верить, что стоит только подняться на сцену, и я позабуду все свои страхи; как Эй-Джей и Сидни, которым это так легко удается, но теперь эта уверенность меня оставила. Взгляды прикованы ко мне, а я рассматриваю лица зрителей и понимаю, что не знаю о них совершенно ничего. Не знаю даже имен многих из них.

– Три шага вперед… – повторяю я, на этот раз тише. Я дрожу, руки трясутся. Желудок сжимается в тугой узел, к горлу подкатывает тошнота.

Встаю, готовая кинуться прочь со сцены, но тут что-то привлекает мой взгляд в углу комнаты. Кэролайн вскочила на ноги. Она указывает на себя и беззвучно шепчет: «Смотри на меня!»

На пару секунд это помогает. Внимательно смотрю ей в глаза, открываю рот, чтобы продолжить чтение, но стены вдруг начинают крениться и заваливаться, и лицо Кэролайн расплывается.

О нет.

Заставляю себя согнуть ноги в коленях, как учила мама на случай, если придется выступать с речью – иначе есть риск, что их «перемкнет» или что я упаду в обморок.

Эй-Джей был прав. Мне здесь не место.

– Извините, – бормочу я, ни к кому конкретно не обращаясь. Скручиваю блокнот в трубочку, желая провалиться вместе с ним сквозь землю. Соскакиваю со сцены и спешу к двери.

Дверь. Пробегаю пальцами по швам, по замку. Без ключа мне отсюда не выбраться.

– Погоди, я сейчас, – говорит Эй-Джей и вставляет ключ в замок. – Все в порядке, не волнуйся, – говорит он искренне, словно и впрямь хочет меня успокоить. Но я вовсе не дурочка. Я отчетливо слышу нотки облегчения в его голосе.

Я не умею писать стихи, и уж тем более читать их незнакомцам. Да и потом, я очень от всех них отличаюсь. Мне нет никакой необходимости здесь находиться. У меня есть подруги. Эта мысль вызывает чувство вины, и все же она правдива. Может, мои отношения с девочками из «Восьмерки» и поверхностны, но зато они не заставляют меня каждый раз выворачиваться перед ними наизнанку.

И тут до меня вдруг доходит, что все это – одна большая шутка. Месть за то, как я обошлась с Эй-Джеем. Уверена, все от души надо мной посмеются, когда Эй-Джей наконец откроет эту чертову дверь и я уйду.

Лицо у меня горит, на глазах выступили слезы, но тут замок наконец щелкает, и дверь распахивается.

– Ты был прав, – шепотом говорю я Эй-Джею на выходе из комнаты. – Не волнуйся, я больше не вернусь. – И я молнией выскакиваю за дверь в чулан уборщика, пробираюсь между швабрами, метлами и баночками с чистящими средствами и выбегаю в коридор.

Кэролайн следует за мной по пятам, но мне не хочется ее видеть. На долю секунды мне кажется, что это из-за нее у меня ничего не получилось, но потом я вспоминаю, как она отчаянно привлекала мое внимание. Исключено, что она осознанно хотела мне навредить.

Поспешно взбегаю по лестнице и выскакиваю на улицу, а потом кратчайшим путем несусь на парковку. Сейчас мне хочется только одного – скользнуть на водительское сиденье, включить плей-лист «В самой глубине» и отрешиться от мира. Но когда я наконец добираюсь до машины и тянусь за рюкзаком, я понимаю, что его нет.

Точно. Он же так и остался лежать на полу в «Уголке поэта» вместе со всем тем, что мне дорого и важно. Там же остались ключи. Телефон. Моя музыка. Красный и желтый блокноты. Мои тайны. Бессильно прислоняюсь к дверце автомобиля, прижимая к груди синий блокнот.

Будущий поэт

Стоит погожий октябрьский день. К полудню асфальт раскаляется. Я по-прежнему на парковке, и мне остается только проклинать калифорнийское солнце и считать школьные звонки.

Раз: это закончился обед. Два: начался пятый урок. Три: пятый урок закончился. Четыре: начался шестой. Мне пора. Отряхиваю пыль со штанов и иду к кампусу, моля небеса о том, чтобы ни с кем не столкнуться.

Захожу в ворота и спешу по лужайке, пока не выхожу на бетонную дорожку, по которой можно дойти до моего шкафчика. Возможно, Кэролайн сунула в него записку, в которой сказано, где можно забрать рюкзак. Как только я его найду, пойду в медпункт, скажу, что заболела и попрошу разрешения позвонить маме, чтобы она меня забрала.

Коридоры пустуют, поэтому мне удается дойти до шкафчика, так ни с кем и не столкнувшись. Набираю код, открываю дверцу. Никакой записки.

Чтобы прийти в себя и успокоиться, смотрю на внутреннюю сторону дверцы, точнее, на три снимка, которые Психо-Сью велела сюда наклеить, и стараюсь мысленно соотнести себя с сильной и ловкой девчонкой на фотографиях. Обвожу пальцем снимок, где я стою на трамплине перед бассейном с целеустремленным, решительным выражением лица. Уверенность. Да, именно это слово я сказала в тот день, когда Сью попросила придумать ассоциацию к этой фотографии.

Эта девчонка ни за что бы не убежала.

Немедленно и отчетливо осознаю свою ошибку: нужно вернуться, в этом нет никаких сомнений. Даже если это и впрямь была шутка и они хотели надо мной поиздеваться, надо вернуться и доказать, что я могу прочесть стихотворение – доказать если не им, то хотя бы себе. Если я способна нырнуть с трамплина и выиграть медаль, то это уж и подавно смогу.

Мне тоже найдется место в этой комнате.

– Эй, – окликает меня сзади чей-то голос, и я оборачиваюсь. Эй-Джей сидит на траве между дорожками, неподалеку от одного из железных столов. У его ног стоят два рюкзака. Он встает и поднимает мой, а потом пересекает лужайку и протягивает его мне. – Вот, держи, Сэм.

Сэм.

– Лучше бы ты оставил его у секретаря или еще где-нибудь, – говорю я, забирая рюкзак. – Из-за пропуска урока у тебя могут быть неприятности…

– А у тебя? – спрашивает он, запуская пальцы в свои волосы.

– Я хотела домой отпроситься. – Теперь, когда Эй-Джей опять появился, я растеряла последние крупицы уверенности. Мне вспоминается сцена, тот самый стул и момент, когда Эй-Джей открыл замок, чтобы выпустить меня из комнаты, и лицо заливает краска.

Он смотрит на меня, не произнося ни слова. Задерживаю взгляд на трещине в бетоне и замираю, набираясь храбрости сказать ему правду.

– У меня был приступ паники, – говорю я наконец. – Я подумала, что вы засмеете мои стихи.

– Нет, что ты.

– А потом решила, что это всего-навсего розыгрыш. В отместку за то, как я с тобой обошлась, когда мы были детьми. – Заставляю себя посмотреть ему в глаза.

– Я ни за что бы не пошел на такое.

В голове снова звучит голос Психо-Сью, рассуждающий об ошибках. Он напоминает о том, что все они чему-то да учат.

– Я все испортила, да?

– Скорее, мы. – Выражение его лица переменилось. Стало мягким, почти извиняющимся. – Послушай, Сэм, все вышло предельно неправильно. Существует целый процесс инициации, который мы… по сути, пропустили.

Непонятно, шутит ли он или говорит серьезно. Стоит мне только услышать фразу «процесс инициации», как мне тут же представляются повязки на глаза, свечи, пытки водой.

– Просто блеск! – восклицаю я, закрываю лицо ладонями и снова смотрю на трещину.

– Да не волнуйся ты так, – говорит он. В его голосе я слышу смех, и почему-то мне становится легче. Раз он смеется, значит, и улыбается. Я уже видела на его губах улыбку, когда он выступал со сцены, но мне он еще ни разу не улыбался. Поднимаю взгляд. Да. Он и впрямь улыбается.

– А что, если я предложу тебе вместо шестого урока не уезжать домой, а пойти со мной?

– Куда?

– В подвал.

– Зачем? Остальные еще там?

– Нет. В этом вся и соль. Комната должна быть всецело в твоем распоряжении. Я попозже тебе объясню, о чем речь. – Он кивает в сторону театра и отходит на пару шагов назад, к тропинке, которая ведет к театру.

После первого посещения «Уголка поэта» больше всего на свете мне хотелось провести там весь день, почитать стихи на стенах. Побыть там одной, чтобы никто не мешал. Прочесть все стихи до единого.

Мне хочется пойти за Эй-Джеем.

Нерешительно шагаю в его сторону.

Мне хочется довериться ему.

Он разворачивается и направляется к театру, сделав короткую остановку у столика, чтобы забрать свой рюкзак. Вместе мы пересекаем лужайку. Проходим по сцене, спускаемся, продираемся через швабры и метлы и заходим в «Уголок поэта». Эй-Джей приоткрывает дверь, чтобы в комнате стало светлее, и указывает на ближайшую лампу.

– Включим свет? – спрашивает он.

Потом запирает замок, и мы обходим комнату, включая все лампы, что попадаются нам по пути. Эй-Джей куда проворнее меня, но мы все равно встречаемся неподалеку от сцены.

– Присаживайся, – велит он и опускается на край возвышения. Сажусь рядом, стараясь не думать, как досадно опозорилась на этом самом месте меньше трех часов назад.

– В общем, порядок у нас такой, – прочистив горло, начинает Эй-Джей. – Мы подробно обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что нам бы хотелось рассмотреть твою кандидатуру на вступление в «Уголок поэта», Саманта – точнее, Сэм! – Макаллистер!

– Почему?

– Почему что? – нахмурившись, уточняет он.

– Почему вы хотите, чтобы я примкнула к вашему обществу? Вы ведь даже меня не знаете…

– Разумеется, все не так просто. Сперва ты должна прочесть стихи. Потом мы проголосуем.

– То есть если мои стихи окажутся плохими, меня прогонят?

– Нет. Мы все тут пишем неважные стихи. Твою поэзию мы оценивать не станем.

– А что станете оценивать?

– Ну не знаю… Наверное… твою искренность.

Он хлопает ладонями по бедрам, быстро встает, протягивает руку, помогая мне подняться. Я хватаюсь за его ладонь, ожидая, что, как только я встану, он отпустит меня, но нет. Он выводит меня в центр сцены. Мы останавливаемся рядом со стулом.

– Сперва нужно хорошенько рассмотреть комнату с этого возвышения, привыкнуть стоять на сцене, – говорит он, потом берет меня за плечи и поворачивает лицом к рядам пустых стульев и диванов.

– А как часто надо выступать перед всеми?

– О, здесь нет строгих правил, – говорит он откуда-то из-за моего правого плеча. – Как тебе самой удобно. Первое выступление обязательно – без него ты не сможешь быть наравне со всеми, но потом ты уже сама сможешь решать, когда читать стихи.

При мысли о чтении стихов перед публикой мне снова становится плохо, так что я поспешно меняю тему.

– А откуда здесь вся эта мебель? – Трудно представить, как ребятам удалось ее сюда внести. Эта задача вообще кажется непосильной, особенно если вспомнить крутую, узкую лестницу.

Когда я вновь к нему оборачиваюсь, Эй-Джей сидит на стуле, одной ногой упираясь в пол, а вторую поставив на перекладину. Руки скрещены на груди. С того места, где я стою, они кажутся довольно мускулистыми. Раньше Эй-Джей казался мне высоким и тощим, по-симпатичному тощим. Но теперь я вижу, что он вовсе не такой.

– Из реквизитной, – отвечает он.

– Откуда-откуда?

– Если спуститься по лестнице и свернуть налево, а не направо, то окажешься в реквизитной.

– Реквизитной? – переспрашиваю я, приподняв бровь.

– Это комната прямо под сценой, – поясняет он. – Она оснащена огромным грузовым лифтом, с помощью которого декорации поднимают на сцену и возвращают на место. После окончания спектакля, когда декорации становятся не нужны, их складывают в реквизитной до той поры, когда они снова понадобятся. Или пока их не переместят в другое место.

– В другое место?

Он показывает на оранжевый диван, на котором сидел в тот день, когда я впервые здесь оказалась.

– Вот наше последнее приобретение. Нам с Кэмероном пришлось ему ножки отвинтить, чтобы занести сюда диван с лестницы. Он минут десять проторчал у нас в дверном проеме – только потом мы наконец придумали, как его втащить. – Эй-Джей быстро встает, выразительно кланяется и опускается на место. – В итоге у нас все получилось.

Широко улыбаюсь.

– Вы все-таки пронесли его в комнату?

– С большим трудом.

Оглядываю комнату и вдруг понимаю, почему здесь все такое странное, словно из совершенно иной эпохи. Антикварный книжный шкафчик, а на нем лампа в стиле модерн. Ретрокресло из семидесятых рядом с блестящим металлическим журнальным столиком.

– Неужели здесь вся мебель из реквизитной?

– Ага.

– А в театре не замечают пропажи декораций?

– Ну… Реквизит потихоньку пропадает вот уже десять лет, с момента возникновения «Уголка поэта». Уверен, они периодически замечают пропажи, особенно крупные.

– Как, например, этот ярко-оранжевый диван.

– Вот-вот.

– Даже если они и заметили исчезновение реквизита, им ни за что не догадаться, где его искать, – пряча улыбку, замечаю я.

– Здесь у нас своего рода тайник, – улыбнувшись одним уголком рта, сообщает он. – Наверное, надо бы постыдиться, что мы столько всего сюда натащили?

– Да, хотя бы ка-а-а-пелька стыда не помешала бы, – с улыбкой подтверждаю я, показывая пальцами эту самую «капельку».

– Мы ведь их не украли, в конце-то концов.

– Ну разумеется. Просто перенесли.

– Это невероятно удобная штука. – Эй-Джей проходит мимо меня и с глухим стуком спрыгивает со сцены на пол. А потом заваливается на диван и проводит ладонями по подушкам. – А еще этот диван вдохновляет! Если тебе не о чем писать, напиши о нем! Это прекрасная тема!

– С чего мне писать о мебели? – со смехом спрашиваю я. У меня психическое расстройство и четыре подруги, которые не воспринимают меня всерьез. Так что мне найдется о чем сочинять стихи и без уродливого оранжевого дивана.

Он усмехается, и на левой щеке появляется ямочка, которая тут же привлекает мой взгляд.

– Понятия не имею, – говорит он, откидывает голову назад и смотрит в потолок. – Ладно. Жду твоих вопросов, Сэм, – напоминает он и выразительно указывает на себя.

Сэм. Опять. Это имя невольно нас сближает.

Прогуливаюсь по сцене, словно «прощупывая» ее ногами. Пробегаю пальцами по стулу, вспоминая, как страшно мне было здесь. По-прежнему боязно на него садиться, поэтому я огромным усилием воли заставляю себя опуститься на сиденье и оглядываюсь. Опустевшая комната выглядит совсем иначе. Безопаснее. Во всяком случае, теперь я чувствую себя не стриптизершей, а будущим поэтом.

Эй-Джей по-прежнему лежит на диване и наблюдает за мной.

– Расскажи мне подробнее о правилах. Нельзя критиковать ничьи стихи, а тем более свои собственные, так?

– Верно. Сама видела, что началось, когда я нарушил этот закон.

Вспоминаю, как Эй-Джей стоял на сцене, гитару, висевшую на ремне, его жест, которым он пригласил всех присутствующих швырнуть в него комья бумаги.

– Да, я помню. – Мысли о том дне напомнили мне еще об одной загадке, которую я никак не могу решить.

– Почему вы всегда начинаете с рассказа, где именно было написано стихотворение? Почему это так важно?

– У тебя есть излюбленное местечко, где тебе больше всего нравится сочинять? Место, которое тебя вдохновляет?

Представляю свою комнату, в которой я, свернувшись калачиком под одеялом, пишу, несмотря на позднее время, пока рука не начнет болеть. Картинка приятная, но вдохновляющей я бы ее не назвала. А потом думаю о бассейне.

– Да, есть.

Эй-Джей заглядывает мне в глаза.

– Мы считаем, что такие места чрезвычайно важны и что про них надо упомянуть. Ведь тогда они становятся как бы частью самого стихотворения.

По рукам у меня бегут мурашки.

– Хм. Мне нравится это правило!

– Мне тоже. Я, кстати, вспомнил еще одно, – говорит он, вновь запрыгивает на сцену и встает прямо напротив меня. – Первое стихотворение, которое ты прочтешь в «Уголке поэта», должно быть написано здесь.

– Что?!

– Да-да.

Вот блин. Когда мы с Сидни разговаривали перед уроком истории, она ведь и словом не обмолвилась о том, что нужно подняться на сцену. До чего же опрометчиво я поступила…

– Почему же вы тогда не помешали мне, когда я собралась читать свои стихи?

– В тебе было столько решимости! – со смехом отмечает Эй-Джей. – Мы попросту не понимали, как тебя остановить.

Прячу лицо в ладонях.

– Я сама себя остановила.

– И очень жаль. Думаю, в этом со мной все согласятся.

– Жаль? Серьезно?

Им и впрямь хотелось, чтобы я к ним примкнула.

– Конечно. Мы бы забросали тебя бумагой – не знаю, как остальным, а мне бы ужасно хотелось в этом поучаствовать.

Закатываю глаза.

– Да уж, интересная вышла бы инициация.

– Как знать, – протянул он. – Но лучшее еще впереди. – Он достает из кармана телефон. – Мы встречаемся по понедельникам и четвергам в обеденный перерыв. Иногда проводим дополнительные спонтанные встречи. Тебя такое устраивает?

– Вполне. – Впрочем, тут могут возникнуть проблемы.

– И если мы пригласим тебя к себе, мне понадобится твой телефон, – сообщает он, взмахивая телефоном. Несмотря на то что меня пока официально не приняли в «Уголок», Эй-Джей, судя по всему, просит меня дать ему свой номер – и я даю. Он записывает его и убирает мобильник в карман. – Еще вопросы? – уточняет он.

Слезаю со сцены и начинаю расхаживать по комнате мимо сотен клочков бумаги, исписанных тысячами слов. Сколько же тут людей… Раскрывших свою душу до опасного широко… Даже представить трудно, что когда-нибудь и я смогу так же.

– Мне кажется, все вы обладаете даром, которого у меня нет, – признаюсь я, не поднимая на него глаз.

– Это каким же?

Делаю несколько шагов вперед, на ходу разглядывая стены и слова на них.

– Мне кажется, вы знаете, как выразить свои чувства и передать их другому человеку. А мой талант, увы, совсем иного рода: я умею держать все в себе. – Подбородок у меня начинает дрожать – такое не раз бывало, когда я признавалась Сью в том, о чем мне совсем не хотелось бы говорить, но сейчас на сердце гораздо легче. Пожалуй, Эй-Джей ждет от меня совсем не таких вопросов, но я просто не могу удержаться. – Скажи, как этому научиться?

Он поднимается со своего дивана.

– Думаю, сперва нужно найти для себя уютное место и уютных людей. Взять, к примеру, нас, – начинает он и делает несколько шагов ко мне. – Мы доверяем друг другу и никого не осуждаем. Так что здесь можешь болтать, о чем вздумается.

Заливаюсь громким смехом.

– Я что, похожа на болтушку? Ну уж нет, глупая болтовня меня не интересует. А вот моя подруга Кейтлин гордится тем, что у нее есть свое мнение обо всем на свете, и всегда говорит то, что думает. Вот уж кто настоящая болтушка. Иногда ее слова больно ранят окружающих.

– Это совсем другое, – замечает Эй-Джей.

Ловлю себя на том, что пристально смотрю ему в глаза.

– А ты всегда говоришь то, что думаешь?

– Стараюсь, – пожимая плечами, отвечает он. – Мне важно понимать, в каких я отношениях с окружающими, поэтому стараюсь делать так, чтобы и они понимали, что я о них думаю. Я не стремлюсь кого-то обидеть или унизить и не вижу причин притворяться. На это уходит немало сил.

Еще бы. Об этом я знаю не понаслышке.

Эй-Джей снимает шнурок с ключом и надевает мне на шею. Его пальцы пробегают по моим плечам, а ключ тихонько звенит, стукнувшись о пуговицу на моей блузке.

– А так разве можно? – спрашиваю я, скользя пальцами по острым выступам и изгибам ключа.

– Разумеется. Ключ принадлежит всему нашему обществу. А я всего-навсего отвечаю за дверь.

Мысль о том, чтобы остаться здесь одной, вызывает у меня тревогу. А если электричество отключат? Или вентиляция перестанет работать? Меня кто-нибудь вызволит?

– А еще у кого-нибудь есть ключ?

– У мистера Бартлета. Он приходит сюда несколько раз в месяц – выносит мусор, пылесосит, все такое.

– У уборщика? Так он знает об этом месте?

– Мистер Б. работает здесь уже двадцать лет. Он знает про все и про всех. Но никому не выдает нашу тайну.

Вновь скольжу пальцами по ключу. Честно сказать, мне совсем не хочется, чтобы Эй-Джей уходил, и в то же время не терпится остаться наедине со всеми этими стихами и найти текст его песни.

– Пойду я, ладно? – говорит он. А потом, к моему удивлению, шагает ко мне, а не отступает назад. Тут же вспоминаю, какой же он на самом деле высокий – мне даже приходится слегка приподнять голову, чтобы видеть его глаза. За последний месяц я очень много о нем думаю, но только сейчас у меня появилась возможность внимательно его рассмотреть.

Он вовсе не красавчик, в отличие от Брэндона и других парней, на которых я западала. Но никто из них не пробуждал во мне таких чувств, как Эй-Джей сейчас.

Меня привлекает в нем абсолютно все. Его поза, такая уверенная и спокойная. Непринужденность, с которой он сегодня со мной общается, – благодаря ей я начинаю чувствовать, что я тут и впрямь не чужая. То, с какой восхитительной искренностью он исполнял ту самую песню.

– Можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Почитай стихи на стенах – эта коллекция набралась за целое десятилетие, и к ней приложила руку сотня авторов. Познакомься со всеми ними. А потом сочини что-нибудь свое.

– Хорошо, – шепотом отзываюсь я. Выражение лица у Эй-Джея ласковое и доброе, а когда он упоминает о комнате и рассказывает, как мне стать ее частью, его глаза сияют.

– Когда закончишь, запри дверь и погаси все лампы. Я буду тебя ждать у того столика, недалеко от твоего шкафчика.

– Ладно, – говорю я.

Он делает несколько шагов к двери, но потом останавливается.

– Ах да, если хочешь, потренируйся читать стихи вслух. Когда тут никого нет, сцена перестает быть страшной.

Он проходит мимо меня, и я вжимаюсь в стену, чтобы дать ему дорогу.

– Эй-Джей, – зову я, и он оборачивается. Мне вовсе не хочется это говорить, но я чувствую, что должна, иначе мне – и, самое главное, ему – может стать неловко и неуютно. К тому же, если члены «Уголка» собираются оценивать мою искренность, нужно, чтобы Эй-Джей понял, как для меня важно его прощение.

– Само собой, только тебе решать, как поступить. Если не хочешь быть моим другом – я пойму. Да, дело было очень давно, но мои детские слова и поступки… – Я замолкаю, вспоминая, как мы с Кейтлин целый день названивали Эй-Джею домой с дурацкими розыгрышами, пока наконец трубку не взяла его мама, которая очень громко и нервно стала умолять нас оставить их в покое. А еще тот случай, когда мы уселись в автобусе позади Эй-Джея и засыпали ему за ворот рубашки всякий мусор – обертки от жвачки, обрезки бумаги, какие-то катышки. Мотаю головой и до боли прикусываю нижнюю губу. – Ты и представить себе не можешь, как мне стыдно.

Он отвечает не сразу.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – наконец спрашивает он.

– Ну наверное… я… – запинаюсь, подбирая точные слова. – Мне важно убедиться, что ты об этом знаешь. На случай, если ты не поверил первому моему извинению.

Он снова мне улыбается. Уже в третий раз за сегодня. И эта улыбка кажется самой искренней из всех.

– Если бы я ему не поверил, мы бы с тобой не стали сюда спускаться.

Не знаю, что на это сказать, поэтому просто стою, перекатываясь с пяток на носки и спрятав большие пальцы в карманы.

– Но раз уж мы тут с тобой болтаем, – продолжает он, – буду честен. Мне было непросто пустить тебя сюда. Я принимаю твои извинения, потому что они кажутся мне искренними, а я человек незлопамятный, но давай лучше не будем пока говорить о «дружбе», хорошо?

Направляясь к двери, он поднимает указательный палец и чертит в воздухе круг.

– Прочти стихи на стенах, Сэм.

Даю себе волю

Остаток шестого урока и весь седьмой я провожу в «Уголке поэта» за чтением стихотворений. Стихи встречаются разные – глупые, разрывающие душу, смешные, грустные; многие из них поистине великолепны. Они повествуют о равнодушных и чересчур восприимчивых людях, о людях, которым хочется доверять, и о предателях, о ненависти к школе, о любви к друзьям, о красоте мира. Среди них встречаются по-настоящему мрачные стихи о депрессии, зависимости, желании напиться таблеток или порезать руки. Но большинство из них посвящены любви. Жажде любви. Тоске по ней. Погружению в нее. Некоторые стихи я перечитываю дважды.

Ни одно из стихотворений не подписано и никак не помечено, так что определить автора невозможно – не считая, разве что, стихов Сидни, которая явно сделала своей «фишкой» сочинительство на упаковках из-под фастфуда. Как бы я ни пыталась, у меня не получается отыскать стихи Кэролайн, но зато с Эй-Джеем все куда проще – после того как я нашла слова той его песни, я уже без труда отыскиваю его узкий почерк с сильным наклоном вправо.

К последнему звонку я успеваю прочесть сотни стихов. С гордостью могу сказать, что изучила каждый миллиметр стен. Но я тут уже дольше часа, Эй-Джей ждет меня за столиком, а мне еще надо написать свое стихотворение.

Рюкзак по-прежнему лежит у дивана. Беру его, сажусь поудобнее и достаю свои блокноты. Красный откладываю в сторону, потому что не испытываю злости, синий – тоже, потому что не думаю о бассейне. Стихотворению, которое рождается внутри меня и просится на бумагу, куда больше подойдет именно желтый блокнот. Откидываю голову на подушки, вновь обвожу взглядом стены и только потом подношу ручку к бумаге. Трижды стучу по ней. А потом даю себе волю.

Нет мыслей

Стою на трамплине в самом начале дорожки номер три. Поправляю шапочку, прижимаю очки к глазам поплотнее и принимаю исходное положение. Трижды царапаю бортик и ныряю.

По дороге в бассейн я все время думала о дне, проведенном в «Уголке поэта». Вспоминала, как сидела на сцене совсем одна. Как читала чужие стихи. Как писала свои. Думала об Эй-Джее, который пусть и не сделался моим другом, но, кажется, перестал меня ненавидеть.

Но сейчас и внутри меня, и вокруг царит полный покой. Я даже не чувствую потребности плыть под ритм какой-нибудь песни. Я совершенно опустошена. У меня нет слов. Нет мыслей. И это безумно приятная пустота. В ней столько умиротворения.

Неужели именно это и зовут нормальностью?

Следующие сорок минут исправно следую всем инструкциям от тренера Кевина, но жалею, что нельзя побыть одной, не слышать этих криков о том, что надо плыть быстрее, поднажать еще. Когда тренировка заканчивается и вся моя команда убегает в душ, я остаюсь в воде, чтобы медленно поплавать вольным стилем.

Через пятнадцать минут клуб пустеет. Ребята из моей команды, натянув спортивные штаны и куртки, спешат к воротам, а я вылезаю из бассейна и тянусь за полотенцем. Пока вытираюсь, думаю о том, что будет дальше. Если я и впрямь всерьез хочу присоединиться к «Уголку поэта», в следующий понедельник мне придется подняться на сцену и прочесть свои стихи. Если мне разрешат остаться, читать придется снова. И снова. Нужно будет придумать объяснение тому, что дважды в неделю я не смогу обедать с подругами.

Что же я скажу «Восьмерке»?

Сердце бешено колотится, пока я переодеваюсь, а по пути на парковку я чувствую покалывание в пальцах. Уже у самых ворот я вижу, что на траве у моей машины, скрестив ноги, сидит Кэролайн.

– Привет! Ты что тут делаешь?

Она выпрямляется, и я замечаю на ее футболке надпись «СРОЧНО ПРОКРАСТИНИРУЙ!»

– Надеюсь, ты не против, что я к тебе заскочила. Я подумала: в бассейне точно смогу тебя встретить. В конце концов, мы же так и не смогли увидеться после… после того, что случилось сегодня в обед.

– Что же случилось сегодня в обед? – шутливо уточняю я. А потом, драматично закрыв ладонью глаза, падаю на траву рядом с Кэролайн.

– Прости! – со смехом говорит она.

– Ты рассказала им о моем ОКР и панических атаках? Неужели из-за этого Эй-Джей передо мной извинился и позвал снова спуститься в «Уголок»?

– Нет, – серьезно говорит она. – Ни словом не обмолвилась.

– Клянешься?

Она быстро рисует пальцами крест у себя на груди.

И тут я вспоминаю, что` Сидни сказала мне в кабинете истории, когда приглашала спуститься вниз. Я ведь хотела поблагодарить Кэролайн, когда заметила ее в «Уголке поэта», но не нашла возможности.

– Послушай, а ведь мне разрешили вернуться благодаря стихотворению, написать которое помогла мне ты, – говорю я, приподнимаясь на локте.

– Нет, это ты его автор.

– Без тебя у меня ничего бы не вышло.

Кэролайн молчит, но явно понимает, что я права. Не помоги она мне подобрать правильные слова для извинения, Эй-Джей ни за что бы меня не простил.

– Спасибо.

– Обращайся, – с улыбкой говорит она.

– В понедельник придется снова подняться на сцену.

– Знаю. Но у тебя все получится. – В ее голосе слышится уверенность. Вот бы она передалась и мне.

– Хорошо, предположим, я справлюсь, – отвечаю я. – В таком случае мне придется читать новые стихи. А это чревато некоторыми сложностями, потому что, как ты помнишь, почти все мои стихотворения – о… – кручу пальцем у правого виска не в силах заставить себя произнести фразу «о безумии».

– Они спокойно примут это твое… – Она повторяет мой жест, тоже не произнося заветное слово.

Уверена, так и будет. Но ведь я целых пять лет никому, кроме родни, не рассказывала о своем расстройстве, и, хоть Кэролайн теперь известна моя тайна, я не готова делиться ею с остальными Поэтами. Да и потом, мне нужно их одобрение, а не сочувствие.

– Прошу, давай это останется только между нами. Во всяком случае, пока. Хорошо?

– Я тебя поняла. – Она крепко сжимает губы и поворачивает невидимый ключик, запирая мои тайны на замок.

Отличный вопрос

– Ты где была? – спрашивает Кейтлин, когда я опускаюсь рядом с ней на траву.

– Ты о чем? – интересуюсь я, доставая бумажный пакет с обедом. – Звонок только прозвенел.

– Да я не про сегодня, а про вчера. – Поднимаю на нее взгляд. Кейтлин бросает в меня скомканную бумажную обертку от трубочки, и она отскакивает, врезавшись мне в лоб. – Вчера ты не обедала с нами, а потом еще, по словам Оливии, и пятый урок пропустила.

– Я просто разволновалась! – встряла Оливия. – Что-нибудь случилось?

– Я неважно себя чувствовала, поэтому решила уехать домой после четвертого урока, – говорю я и отпиваю газировку. Боковым зрением замечаю, что все перевели взгляд на Алексис. – Что не так? – спрашиваю я, чувствуя знакомый приток адреналина, этот верный предвестник панической атаки. Готовлюсь стойко выдержать рассказ Алексис о моих похождениях, если она и впрямь в курсе.

Она видела, как мы говорим с Эй-Джеем. Или как тайком проникаем в театр с Сидни.

– После уроков я видела твою машину на парковке, – признается она извиняющимся тоном, в котором слышится и легкое осуждение. Невысказанное «Ага! Вот ты и попалась».

Врать подругам мне совсем не хочется, но я не могу рассказать, где была накануне. Мне вспоминается план, который вчера зрел у меня в голове, пока я не столкнулась с Эй-Джеем, и я решаю его изложить.

– Я пошла в медпункт, там мне померили температуру. Она оказалась высокой, поэтому мне запретили садиться за руль, и за мной приехала мама. – Драматично закатываю глаза, чтобы спрятать свою ложь, а потом сосредотачиваю все свое внимание на сэндвиче.

Судя по всему, других улик против меня у них нет, потому что Алексис лишь говорит:

– А, вот оно как. Очень рада, что тебе лучше.

Когда я вновь поднимаю глаза, она перемешивает салат. Хейли робко мне улыбается, будто ей стало значительно легче от новости, что я не просто так ушла, никого не предупредив, а по уважительной причине.

Сегодня пронесло, но как улизнуть с обеда в понедельник – я пока не знаю. И что делать, если меня все-таки пригласят примкнуть к Поэтам – притворяться больной каждый понедельник и четверг? Нет уж, мне потребуется причина посерьезнее.

Оливия начинает рассказывать о новой группе на лейбле ее папы и о том, как ему хочется, чтобы мы все пришли на их следующий концерт, да еще и друзей привели, чтобы народу в зале было побольше. Пока все увлеченно гуглят даты концертов, я ухожу в себя и начинаю думать, как улизнуть с обеда.

Выпускной альбом делать еще рано. В каких-нибудь других клубах я не состою. Мне ни за что не поверят, если я скажу, что целых два раза в неделю помогаю учителю в работе над проектом или готовлюсь к масштабной лабораторной или еще что-нибудь. И тут меня осеняет. Как и всегда, меня выручает вода. План безупречный. Обычно я не плаваю в школьном бассейне до начала весенних командных тренировок, но он открыт до начала декабря, и температура там вполне приемлемая. Что мешает начать тренировки пораньше?

Когда в разговоре девчонок повисает пауза, я спешу ее заполнить.

– У меня на носу несколько важных соревнований, так что я решила несколько раз в неделю плавать в бассейне в обеденный перерыв. – Сообщаю я совершенно будничным тоном, указав на школьный бассейн. – Нам задают просто тонны домашки, и я не всегда успеваю вырваться. Так что не удивляйтесь, если я вдруг не приду обедать.

– О! – восторженно восклицает Оливия. – Как же мне хочется побывать на соревнованиях! Ни разу не видела тебя в воде! – Она обводит взглядом других девочек. – А вы? – Все дружно качают головами.

Нет. Нельзя допустить, чтобы они увидели, как я плаваю. В бассейне я вновь превращаюсь в Летнюю Сэм.

– Лучше… лучше не надо, правда. Знаю, звучит странно, но это очень личное.

Кейтлин обиженно фыркает:

– Да ты же постоянно участвуешь в соревнованиях на глазах у огромного множества зрителей! Почему же нам нельзя прийти?

У меня нет заготовленного ответа на этот вопрос, поэтому я говорю правду.

– Не знаю. Соревноваться на глазах у незнакомцев – это одно. Но вы – совсем другое дело. Если вы придете, я буду ужасно сильно нервничать. – Смеюсь, чтобы сбросить напряжение, которое у меня вызывают их пристальные взгляды, но звуки, доносящиеся из моего рта, меньше всего похожи на смех.

– Мы же твои лучшие подруги, – напоминает Алексис. По ее голосу непонятно, обижена она или просто хочет напомнить мне об этом факте. – С какой стати тебе нервничать в нашем присутствии?

Отличный вопрос. Я и сама его себе без конца задаю.

Но не успеваю я ответить, как в разговор включается Хейли.

– Да не беда. Мы тебя понимаем.

– Понимаем?! – переспрашивает Кейтлин. Вот уж по чьему тону все однозначно ясно.

– Это дело Саманты, – говорит Хейли, и я смотрю на нее с благодарностью.

– Нет, мне этого не понять, – заявляет Алексис. – Ну да ладно. Приятно тебе поплавать. В полном одиночестве.

Мы возвращаемся к еде. Я очень рада, что этот разговор наконец закончился, и начинаю мысленно готовиться к тому, чтобы прочесть свое стихотворение перед толпой.

– Все слышали о завтрашней вечеринке? – интересуется Алексис. – Намечается нечто грандиозное!

– А где? – спрашивает Хейли.

– У Курта Фразье.

Удивленно вскидываю голову.

Кейтлин недоуменно смотрит на Алексис.

– Ты что, шутишь?! Ноги моей не будет в доме этого придурка.

– Моей тоже, – добавляю я.

Кейтлин берет мою ладонь в свою в знак солидарности. Но я отдергиваю руку.

– Ну хватит, а. Ты что, по-прежнему на меня злишься? – спрашивает она. – Я же тебе говорила. Он сам меня поцеловал.

– Кейтлин, мы не будем снова это обсуждать, – твердо говорю я. Должно быть, она улавливает решимость в моем голосе, потому что шумно вздыхает и меняет тему.

Через два месяца после того, как мы с Куртом начали встречаться, в школе устроили Рождественский бал, на который мы оба пошли. Сказав, что принесет нам чего-нибудь выпить, он ушел, а через двадцать минут, когда я отправилась его искать, обнаружила его в раздевалке, где он обжимался с Кейтлин.

Провстречались они совсем недолго. Через несколько недель на одной из вечеринок он стал подбивать клинья к Оливии. Создалось такое впечатление, будто он поставил перед собой цель вскружить голову всей нашей пятерке. И мы, как мне казалось, твердо решили, что больше ни за что не станем с ним разговаривать. Как Алексис вообще хватило совести упоминать о вечеринке у него дома?

Алексис смотрит на Кейтлин, потом на меня.

– Нет, он, конечно, та еще сволочь, но зато у него будет выпивка и пустой дом, а еще завтра к нему придут все. – Она переключает внимание на Хейли и Оливию. – И я тоже пойду. А вы?

– Я в игре! – щебечет Оливия. Кейтлин меряет ее уничтожающим взглядом, и та добавляет: – А что тут такого? У него очень милый дом. Думаю, бар у его родителей вообще отпадный.

Хейли явно ждет моего одобрения, потому что выразительно на меня поглядывает. Пожимаю плечами и отворачиваюсь.

– Да, пожалуй, – наконец говорит она.

– Что ж, я тоже пойду, – соглашается Кейтлин и смотрит на меня. – А ты, Саманта?

– Нет, – твердо заявляю я, радуясь этой решительности. Может, приглашу Кэролайн в гости.

Больше ничего!

Боковой вход в театр не заперт. Торопливо подхожу к сцене, поднимаюсь на нее по лестнице и останавливаюсь неподалеку от пианино. Прислушиваюсь. Заслышав шаги, юркаю за кулису.

Мимо проходят все Поэты. Завершает процессию Кэролайн и, когда она видит меня, едва уловимо улыбается. Улыбаюсь ей в ответ, а она хватает меня под руку и тянет за собой, в толпу, приложив палец к губам.

Прямо перед нами идут Сидни и девушка с невероятно курчавыми волосами. Услышав наши шаги, они оборачиваются и машут, не говоря ни слова. В полной тишине мы спускаемся по лестнице, преодолеваем серый лабиринт коридоров и заходим в чулан уборщика.

Здесь так тихо. Уверена, все отчетливо слышат мое дыхание. Стараюсь дышать в точности так, как учила Психо-Сью – вдыхать через нос, выдыхать через рот. Видимо, Кэролайн чувствует мое волнение, потому что крепко сжимает мое запястье.

Эй-Джей широко распахивает перед нами дверь, и мы заходим в комнату, но далеко от двери пока не отходим. Как только замок звучно щелкает, на смену тишине приходят оживленные разговоры.

Курчавая девушка сообщает, что ее зовут Челси. Стоящая рядом с ней девушка с темными волосами до плеч и маленьким серебряным колечком в носу говорит мне:

– Очень рада тебя здесь видеть. Я Эмили.

– Привет! – говорю я в ответ. – Спасибо! – Ладони у меня вспотели, сердце шумно колотится в груди, но ощущения в точности такие же, как перед прыжком в бассейн. Я чувствую, что внутри кипит «хороший» адреналин, который вовсе не предвещает паническую атаку.

– А я Джессика, – шепотом представляется худенькая девушка с длинными черными косичками, подняв руку. – Добро пожаловать!

В этой толпе есть всего один парень, не считая Эй-Джея. Он невысокий, коренастый, на нем футболка с эмблемой местной команды по реслингу. Наверное, это Кэмерон, тот самый парень, который помог Эй-Джею «стащить» мебель из реквизитной. Он поправляет очки и машет мне.

Приветствую Эбигейл и говорю, как рада вновь с ней увидеться. Удивительно, но в ответ она крепко меня обнимает. Когда она отходит, Сидни дружески закидывает руку мне на плечо и показывает всем наши кулоны в виде буквы «С».

Кэролайн сияет, будто все происходит в точности так, как она хотела, а Эй-Джей приветствует меня сдержанным кивком и говорит:

– Можешь сегодня ничего не читать. Сперва послушай, хорошо?

– Я похожа на человека, которому не терпится прямо сейчас растолкать всех, запрыгнуть на сцену и начать читать? – саркастично уточняю я, и все вокруг смеются.

Эй-Джей тоже улыбается, поворачивается ко всем и говорит:

– Давайте уже начинать. – А потом уходит поближе к сцене и плюхается на свой излюбленный оранжевый диван.

Все идут за ним и рассаживаются на разномастные диваны, стулья и кресла, а я задерживаюсь у двери, чтобы настроиться на атмосферу этой комнаты и сжиться с ней.

Сейчас стены выглядят совсем не так, как в прошлый раз. Цвета стали ярче, текстуры – насыщеннее. Даже очертания чужого почерка кажутся почти родными, словно все слова, выведенные на обрывках бумаги, написаны специально для меня. Я прочла все эти стихи. Я знаю их авторов. Мы храним общую тайну, и от осознания этого я вдруг чувствую себя крошечной частичкой чего-то огромного, волшебного и такого необычайного, что словами не описать, но это очень приятное чувство. Я вдыхаю запах комнаты, любуюсь ее стенами и в особенности царящим здесь хаосом.

Эй-Джей стоит на сцене, скрестив руки, и я вдруг понимаю, что он смотрит на меня и ждет, пока я займу место в зале.

Сидни зовет меня к себе, и я сажусь рядом. Чувствую, что внутри опять всколыхнулось волнение, но напоминаю себе, что читать я пока не буду. Сперва надо послушать других. Слушать и хлопать. Только и всего.

Слушать. Хлопать. Дышать.

Оборачиваюсь и вижу на диване позади себя Кэролайн. Она показывает мне большой палец.

На стул, стоящий на сцене, опускается Челси. Многие девушки в «Уголке» ярко накрашены, у некоторых есть татуировки и пирсинг, но только не у нее. Как и на Кэролайн, на ней нет ни грамма косметики, и на мгновение я представляю, какую красотку могла бы из нее сделать при помощи блеска для губ и румян. А еще неплохо было бы уложить ее кудряшки в красивые локоны и повязать ей ленту на голову, чтобы волосы не падали на лицо.

Поспешно отгоняю эти мысли, чтобы они меня не отвлекали.

– Это стихотворение я написала в машине на прошлой неделе. – С этими словами Челси достает листок бумаги, и все в зале затихают. – Оно называется «Забыла тебя».

Всего-то двести сорок дней семь часов двадцать шесть минут и восемнадцать секунд, И я наконец-то Забыла тебя. И не вспоминаю я больше Походки летящей твоей, Движения губ, когда ты читаешь, и как снимал ты перчатку всегда, Прежде чем меня за руку взять, чтобы мое тепло ощутить. А еще я забыла совсем о твоих эсэмэсках ночных, в которых писал, что скучаешь и любишь, о наших с тобой милых шутках, которых никто больше не понимал, о песнях, услышав которые, ты вдруг сворачивал на обочину, чтобы поцеловать меня. И я совершенно не помню твой голос и вкус твоих губ, не помню спальню твою в нежных рассветных лучах. И что ты сказал мне в тот день, Во что я одета была И в какой миг расплакалась — тоже не помню. Всего двести сорок дней, Семь часов, двадцать шесть минут и восемнадцать секунд и тебя в моей памяти нет,— Но если бы ты мне сказал сегодня ли, завтра Или спустя еще Двести сорок дней семь часов двадцать шесть минут и восемнадцать секунд, что хочешь вернуться ко мне, клянусь, я бы все вспомнила тут же.

В комнате повисает полная тишина. Все сидят, не шелохнувшись. Никто не хлопает.

Всего минуту назад я раздумывала, какой макияж больше бы подошел Челси, а теперь смотрю на нее и ощущаю в себе странную смесь печали и зависти. С ней и впрямь все это было? Тогда мне правда очень ее жаль, но в то же время жаль и себя. Мне бы хотелось, чтобы и в моей жизни случилось подобное счастье. Да, она его лишилась, но оно у нее было!

– Прием! Где мой клей? – раздается со сцены, и публика взрывается аплодисментами, потом Сидни встает и кидает Челси клеящий карандаш. Я тоже хлопаю, но при этом не свожу глаз с Челси, гадая, заплачет ли она после прочтения такого пронзительного стихотворения. Но она держится. Расправляет плечи и гордо спускается со сцены.

– Что ж! – произносит новый голос. Теперь на сцене стоит Эбигейл, едва заметно подпрыгивая от волнения и встряхивая руками. – Я все еще ужасно волнуюсь, – признается она, и эти слова меня удивляют. Эбигейл не похожа на нервную особу. Затем я вспоминаю ее слова о том, что она только недавно примкнула к Поэтам. Она приглаживает свои короткие темные волосы и опускает взгляд на листок, который держит в руках. – Это стихотворение написано на прошлой неделе, на уроке физики.

Она подносит поближе к глазам обрывок тетрадного листа в клетку, садится на стул и делает пару глубоких вдохов, настраиваясь на чтение.

– Стихотворение называется «Притворяйся», – объявляет она и вновь встряхивает руками. Когда Эбигейл начинает читать, я замечаю, как сильно дрожит листок у нее в пальцах.

Если стеснительна ты и робеешь, Боишься хоть слово сказать, Притворись, словно это неправда,— такой мне давали совет. Пусть будет смелой походка твоя и решительным голос. Взгляда не опускай, Притворяйся. Говори то, что думаешь, и подстригись покороче. Изгоем не будь или хотя б не кажись. Ты все сможешь. Лишь притворись. Если б вы знали меня, Если бы вы заглянули мне в душу, Вы бы увидели страхи, стеснительность, робость Под маской притворства. И только на сцене могу эту маску я сбросить, увы. До чего иронично, скажите?

Я первая вскакиваю и начинаю хлопать. Просто не могу сдержаться. Я и сама не ожидала от себя такого.

Сидни протягивает мне клеящий карандаш.

– Хочешь вручить клей нашему замечательному автору? – спрашивает она. Беру карандаш и осторожно кидаю его Эбигейл, сияя от радости.

Оглядываюсь, ища глазами следующего поэта. Судя по всему, жесткого порядка выступлений здесь нет, остается только ждать, когда очередной доброволец храбро выйдет на сцену. Эбигейл приклеивает свое стихотворение к дальней стенке и возвращается на сцену, где к ней присоединяются Кэмерон и Джессика.

Джессика подходит к самому краю. На ней майка с узкими бретельками, и, когда она поворачивается, я замечаю у нее за правым плечом крошечную татуировку. Тогда, у двери, она поприветствовала меня так тихо, что я приняла ее за очень застенчивого человека, но теперь вижу, что она полна энергии, а когда она открывает рот, слышится громкий, сильный голос.

– Итак. Знаю, вы уже заждались нашего выступления, – начинает она, опустив ладони на бедра. – Мы готовы показать вам, над чем так долго работали. Но нам понадобится ваша помощь.

И она начинает хлопать ладонями по бедрам, задавая ритм: левой, левой, левой, правой, левой-левой-левой-правой, левой-левой-левой-правой – вскоре к ней присоединяется вся комната. Левой-левой-левой-правой, левой-левой-левой-правой.

Джессика смотрит на меня и под несмолкающие хлопки поясняет:

– Мы уже месяц работаем над этим номером, но он еще далек от совершенства. Сейчас мы покажем его впервые. Не суди строго.

Даже не знаю, почему ее так заботит мое мнение, но я польщена. Может, они так же боятся выступать передо мной, как я перед ними.

– Мы будем читать стихотворение Эдгара Аллана По «Ворон», – объявляет она, отступает назад и встает в одну линию с остальными. Под наши дружные, ритмичные хлопки Кэмерон выступает вперед и громогласно начинает читать:

Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы…[5]

Он продолжает декламировать «Ворона». Ключевые строчки все трое произносят хором. Заканчивает Кэмерон звучным «Гость, – и больше ничего!», и Джессика тут же подхватывает следующую строку:

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный…

Читает она звонко, ритмично и громко, а когда произносит свои последние строки, по спине у меня пробегают мурашки:

…То имя… Шепчут ангелы его, На земле же – нет его…

Затем подключается Эбигейл:

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до того…

Она покачивает головой под ритм нашего аккомпанемента и скорее поет, чем проговаривает свои слова, а мы продолжаем хлопать и топать в унисон, иногда одобрительно что-то выкрикивая.

Наконец все трое произносят хором:

Друга – больше ничего!

А потом замолкают. Мы еще пару раз топаем по инерции, еще не понимая, что номер закончился, а потом вскакиваем и шумно аплодируем. Троица берется за руки и раскланивается, а потом Эбигейл делает несколько реверансов.

– Это далеко не все стихотворение, – уточняет Джессика, когда в комнате вновь становится тихо. – Если точнее, осталось еще пятнадцать строф, но мы работаем над ними.

Эбигейл стаскивает со стула лист бумаги, а Эй-Джей кидает ей клеящий карандаш. Она намазывает бумагу с первыми тремя строфами «Ворона» клеем и приклеивает на стену.

– У нас осталось время для еще одного выступления, – сообщает Эй-Джей со своего места, и, хотя он не называет моего имени, я знаю, что он ждет именно моего выхода.

Нет, я не готова.

Кто-то трогает меня за плечо, я оборачиваюсь и вижу Кэролайн, пригнувшуюся к спинке моего дивана.

– Вперед, – говорит она и кивает на сцену.

Отрицательно качаю головой и беззвучно говорю: «Не могу!», но она поднимает брови и шепчет:

– Сэм. Не думай. Просто иди.

Не успев осознать, что произошло, слышу собственный голос:

– Хорошо, пойду. – Говорю я это негромко, но Сидни все равно слышит мои слова, и этого оказывается более чем достаточно.

– Сэм! – громко восклицает она, и все взгляды тут же устремляются на нас. Внутри у меня все сжимается, пока я роюсь в рюкзаке в поисках желтого блокнота. Нахожу я его не сразу.

Встаю, по-прежнему чувствуя на себе множество взглядов. Мне очень хочется сесть на место, но я заставляю себя подойти к сцене. В комнате так тихо, что я слышу, как сандалии тихо бьют по пяткам. Поднимаюсь на сцену и оборачиваюсь, давая себе время на то, чтобы хорошенько осмотреть комнату. Чувствую, как расслабились плечи.

Я справлюсь.

– Это стихотворение написано здесь, в «Уголке поэта», – говорю я, присаживаясь на стул. Все хлопают и улюлюкают. Блокнот подрагивает у меня в руках.

– Я помешана на цифре три. Знаю, это странно… – ожидаю недоуменных взглядов, но лица моих слушателей ни капельки не меняются.

Что ж. Самое сложное позади. Они теперь знают об одержимости. Читай.

– Стихотворение называется… – Я умолкаю и оглядываю присутствующих, каждого по очереди, и мысленно называю их по именам, чтобы напомнить себе, что теперь здесь нет незнакомцев.

Сидни, Кэролайн, Эй-Джей, Эбигейл, Кэмерон, Джессика.

На то, чтобы вспомнить имя следующей девушки, у меня уходит пара секунд.

Эмили.

Но потом я смотрю на девушку со светлыми кудряшками и впадаю в ступор. Она сегодня выступала первой. Прочла восхитительное стихотворение. Ее имя начинается на «Ч». Она поднимает руку и машет, и я вдруг ловлю себя на том, что не свожу с нее глаз, и тут же ощущаю прилив адреналина. Жар в груди растекается по всему телу, обжигает до самых кончиков ушей.

Черт.

Дыхание снова становится неровным и поверхностным, и я кладу ладонь на живот. Кажется, меня сейчас стошнит. Сосредотачиваюсь на тексте стихотворения, написанного на прошлой неделе, но буквы расплываются и ползут перед глазами. Быстро моргаю и еще раз стараюсь сосредоточиться. Не получается.

Нет, мне не справиться.

Собираюсь извиниться и спрыгнуть со сцены, но тут кто-то опускает ладонь мне на левое плечо. Оборачиваюсь и вижу Кэролайн. Хочу что-то сказать, но во рту все пересохло, словно я съела кусок мела.

– Закрой глаза, – шепчет она. – Ни на кого не смотри. И на блокнот тоже. Закрой глаза и говори. – Я хочу возразить, но она перебивает меня: – Читать тебе ни к чему. Ты знаешь стихотворение назубок. Просто закрой глаза. Ни о чем не думай. Вперед.

Зажмуриваюсь. Делаю глубокий вдох. И начинаю.

– Стихотворение называется «Стены», – говорю я.

Слова на этих стенах Смешны, прекрасны, вдохновенны. Все потому, что они ваши. Мне страшно думать о словах, Их говорить и даже слышать. Что с этим делать — Я не знаю. Когда молчу, Мои слова Нутро мое язвят и травят, Покоя не дают. И вот я здесь, Даю своим словам свободу, Чтобы эти стены стали крепче.

Я не заметила, когда Кэролайн убрала ладонь с моего плеча, но когда открываю глаза, закончив декламировать, она уже сидит в глубине комнаты. Она хлопает и одобрительно восклицает вместе с остальными, и хотя меня по-прежнему бьет дрожь, чувствую я себя совершенно иначе – мной владеет уже не страх, а эйфория.

Челси. Я вспоминаю имя этой девушки, как только вижу ее улыбку.

И тут в меня со всех сторон летят клеящие карандаши, и я со смехом начинаю от них отбиваться. А один ловлю прямо на лету.

Эй-Джей поднимается на сцену и подходит ко мне.

– Поздравляю, – говорит он.

Наклоняюсь поближе к нему.

– Вы же вроде еще должны проголосовать? – шепотом напоминаю я.

Он шутливо пихает меня локтем.

– Мы уже это сделали, – сообщает он, указывая на клеящие карандаши, которыми усыпана вся сцена. А потом кивает на тот, что я успела поймать. – Ну давай. Время скрепить наш союз.

Намазываю клеем заднюю часть листка со стихотворением, слезаю со сцены и прохожу мимо собравшихся в дальнюю часть комнаты. Останавливаюсь неподалеку от Кэролайн, отыскиваю свободное место на стене и оставляю на ней свои слова.

С тобой растаять

Спустя три недели сияю от радости, отпирая после обеда свой шкафчик.

Сегодня я прочла простое стихотворение из шести слов, написанное на ярко-розовом листе из блока бумаги для заметок. На одной стороне листочка было написано: «Что видишь ты…», а на другой: «Совсем не я».

Я переживала, что Поэты сочтут стихотворение из шести слов халтурой, но заставила себя не поддаваться сомнениям, и читала его с гордо поднятой головой, даже ни капельки не вспотев. Когда я закончила, все вскочили и принялись шумно мне аплодировать, как и всегда. Я приклеила стихотворение к стене, согнув листок так, чтобы были видны обе его стороны.

Четыре выступления со сцены. Четыре стихотворения на стене. Я пока не чувствую себя членом «Уголка», но во всяком случае участвую в жизни Поэтов.

Достаю из рюкзака розовый блок для заметок и старательно переписываю то самое стихотворение на новый листок, а потом внимательно изучаю дверцу своего шкафчика в поисках подходящего места для этого стихотворения. Перемещаю несколько изображений, и в итоге три фотографии, которые велела мне распечатать Психо-Сью, частично накладываются на снимки, на которых изображены девчонки из «Восьмерки» и я. Постановление об уровне шума кажется мне лишним, так что я комкаю его и бросаю в рюкзак. Фотографию, на которой я стою на трамплине, я перемещаю поближе к маленькому зеркальцу, а между ними вклеиваю листочек с надписью «Что видишь ты…».

* * *

Когда я выхожу из кампуса, вовсю палит солнце. Уже конец октября, но в этих местах еще стоит бабье лето и температура поднимается почти до тридцати градусов по Цельсию. Открываю дверцу машины, откидываю голову, подставляя лицо солнечным лучам, и зажмуриваюсь. Тепло солнца меня успокаивает. Но вода успокоила бы куда лучше. Мне не терпится вновь нырнуть в бассейн.

Кидаю рюкзак на пассажирское сиденье, поворачиваю ключ зажигания, но прежде чем cдать назад, пробегаюсь по своим плей-листам в поисках музыки, которая лучше всего подойдет под настроение. Останавливаю выбор на плей-листе под названием «Давай же танцевать!»

На парковке практически пусто, поэтому я быстро выезжаю на улицу. Ожидая зеленого сигнала светофора, напеваю себе под нос, а когда он загорается, поворачиваю налево, выезжаю на шоссе и еду через весь город в сторону бассейна. Пересекаю всего один квартал и вновь встаю на светофоре. Прибавляю громкость в колонках. В ожидании зеленого выглядываю в пассажирское окно. И тут у меня перехватывает дыхание.

На автобусной остановке, приобняв за плечи какую-то девушку, сидит Эй-Джей. Поглядываю в их сторону, чтобы лучше рассмотреть эту сцену. Голова у девушки опущена, так что лица я не вижу, но легко узнаю ее по фигуре и по темным волосам до плеч, которые слегка кудрявятся у кончиков. Кажется, это Эмили. Ее я знаю гораздо меньше, чем остальных Поэтов. Она вечно сидит вместе с Челси на заднем ряду. При мне она еще ни разу не читала ничего со сцены, но я часто вспоминаю, с каким теплом она поприветствовала меня, когда присоединилась к обществу.

Она быстро проводит кончиками пальцев под глазами, будто что-то смахивая, и я вдруг понимаю, что она плачет. Перевожу взгляд на Эй-Джея. Он смотрит прямо на меня.

Поспешно отворачиваюсь, но, когда вновь украдкой смотрю на остановку, вижу, что Эй-Джей активно жестикулирует, подзывая меня поближе. Подъезжаю к нему с Эмили, выключаю музыку, опускаю стекло на окне. Эй-Джей суется в него.

– Слушай, ты нам не поможешь? Эм нужно подвезти. – Он оборачивается на девушку, и я слежу за его взглядом в зеркало заднего вида. – Ее мать очень больна, а отец только что прислал смс с просьбой срочно вернуться домой, а это… явно не к добру.

Смотрю на одометр.

Мне ведь нельзя возить пассажиров.

Снова бросаю взгляд на зеркало заднего вида и вижу, как Эмили что-то печатает на телефоне, утирая слезы.

– Хорошо, конечно.

Эй-Джей отходит к остановке и возвращается уже с Эмили, и они оба садятся в машину.

Стоп. Он что, тоже едет?

– Привет. Ты как? – спрашиваю я девушку.

– Ничего, спасибо, – слабым голосом отвечает она.

Эй-Джей, расположившийся на заднем сиденье, кладет руку ей на плечо, и она берет его ладонь в свою. Кошусь на их переплетенные пальцы.

Ну разумеется, у него есть девушка. Как я могла этого не замечать?

Меня вдруг охватывает грусть, но я отгоняю печальные мысли, стараясь сосредоточиться на Эмили и на том, что происходит у нее в жизни, и не циклиться ни на чем ином. И это помогает.

Дорогу мне указывает Эй-Джей. Сперва налево, потом направо, милю прямо и все, там уже будет нужный дом, такой белый, слева. Смотрю на одометр и цифру ноль, появившуюся на нем.

Специально удлиняю маршрут. Проезжаю два лишних дома, разворачиваюсь, возвращаюсь назад. Три. Прекрасно.

Дом Эмили маленький, но с виду довольно милый. Он больше напоминает загородный коттедж, обнесенный белым деревянным забором. Посреди лужайки растет высокий, мощный дуб, а с самой толстой его ветки свисают самодельные качели – шина на веревке. Дом выкрашен белой краской с ярко-голубыми ставнями и отделкой, выглядит он таким нарядным, что трудно поверить, что за этими голубыми дверями кто-то может болеть или грустить.

– Спасибо, Сэм, – тихо благодарит Эмили, выбираясь из машины. Эй-Джей подходит к ней, обнимает, и она утыкается лицом ему в грудь. Он говорит что-то, но я не слышу, а она приподнимается на цыпочках и целует его в щеку.

Потом он садится рядом со мной на переднее сиденье, и мы вместе наблюдаем, как Эмили заходит в дом.

– Спасибо, – говорит он. – Очень круто, что ты согласилась помочь.

– Да ладно тебе.

Стоп. Так он не останется с Эмили? Мне опять придется фокусничать с одометром у него на глазах?

– Как она, ничего? – спрашиваю я, отъезжая от дома Эмили.

– Ох, не знаю, – говорит Эй-Джей и надолго замолкает, глядя в окно. – У ее мамы четвертая стадия рака легких, – наконец сообщает он.

У меня нет слов. Мне любопытно побольше узнать о маме Эмили, но я не хочу донимать Эй-Джея расспросами, а он, судя по всему, не стремится делиться со мной подробностями, поэтому следующие несколько кварталов извилистого спального района мы проезжаем молча, а потом возвращаемся на шоссе. Эй-Джей просит свернуть направо – видимо, его дом где-то неподалеку, затем снова отворачивается к окну.

Мне грустно, что у него есть девушка, но, наблюдая за ним, я убеждаюсь в том, о чем и раньше догадывалась: он славный парень.

– Давно вы уже встречаетесь? – спрашиваю я.

– Мы не встречаемся, – не глядя на меня, отвечает он. – Мы всего лишь друзья. Очень близкие друзья, вот уже много лет.

Так они просто друзья.

Мне вдруг вспоминается, как в тот день, когда мы спустились вместе в «Уголок поэта», он попросил пока не говорить с ним о дружбе.

Внезапно он встряхивает головой, выпрямляет спину и говорит:

– Ты извини. Я просто очень за нее переживаю. Это пройдет. – Он поворачивается так, чтобы лучше меня видеть. – Давай сменим тему. Мне очень понравилось стихотворение, которое ты сегодня прочла.

– Спасибо. – Вспоминаю розовый квадратный листок бумаги на дверце моего шкафчика и украдкой улыбаюсь. – У каждого внутри есть то, что не всегда хочется показывать. – Снова бросаю взгляд на одометр. На нем застыла цифра семь. – Я много думаю об этом в последнее время.

Он откидывается на спинку пассажирского кресла, и я украдкой кошусь на него. Он поглядывает на меня с искренним любопытством.

– Интересно. Обычно я начинаю гораздо лучше понимать людей после того, как они несколько раз прочтут со сцены свои стихи, но чем больше стихов ты читаешь, тем… – он замолкает, подбирая слова. – Тем сильнее разжигаешь мое любопытство.

– Прекрасно. Стало быть, мы квиты, – отвечаю я.

– Серьезно?

– Последнее время ты тоже вызываешь у меня сильное любопытство. – Сама не знаю, откуда у меня взялась эта смелость, но это признание кажется мне совершенно естественным. Поднимаю глаза на Эй-Джея. – Извини. Но ты сам виноват.

– Я? – со смехом переспрашивает он. – И в чем же?

– В том, что я столько болтаю, – говорю я, сворачиваю налево на светофоре и вливаюсь в оживленное движение, немного ускорившись. – Я решила в этом попрактиковаться.

– Ну и как успехи?

– Так себе. По-моему, сегодня я слишком разошлась.

– А что случилось? – подняв брови, спрашивает он.

– Кейтлин теперь со мной не разговаривает, потому что назвала мою прическу дурацкой, – показываю на косы, которые я попыталась заплести вокруг головы, потому что утром мне захотелось чего-то нового. – А я вместо того, чтобы пойти в туалет и все переделать, как обычно поступала, сказала ей на это, что она жутко переборщила с румянами и теперь похожа на мима.

– Ну что ж, раз она похожа на мима, то вполне логично, что она с тобой не разговаривает, – замечает Эй-Джей.

Чуть не складываюсь пополам от хохота.

– Надо было ей так и сказать, – говорю я сквозь смех. – Пожалуй, я поступила скорее как стерва, а не как болтушка, да?

– Возможно. Но не волнуйся – ты скоро освоишь это искусство. – Он снимает мой телефон с держателя. – Хочешь, включу музыку? А то тишина уж очень неловкая, – с усмешкой говорит он.

Обычно меня очень раздражает, когда чужие люди начинают копаться в моей музыке: я считаю ее чем-то очень личным, так что для меня это все равно что копаться в моем ящике с нижним бельем, но сейчас я почему-то говорю «Ну конечно!» в ответ на предложение Эй-Джея и сообщаю ему свой пароль, как будто в этом нет ничего необычного. Краем глаза наблюдаю, как он скользит пальцем по экрану моего смартфона. И отчего-то у меня не возникает желания вырвать телефон у него из рук.

– Хм… – протягивает он.

– Что такое?

– На грани забытья. Тот потаенный мир. Все вновь переосмыслить. Это точно названия плей-листов, а не креативный способ подготовки к выпускным экзаменам?

Я ни разу никому не показывала свои плей-листы и не рассказывала, как даю им названия, но Эй-Джей смотрит на меня с искренним любопытством.

– Тебе все это покажется полной чушью.

– Давай проверим.

По выражению его лица видно, что соскочить с этой темы он мне не даст.

– Ну ладно. Когда я училась в пятом классе, мы с мамой пошли в библиотеку, на лекцию одного лингвиста. Мне ужасно не хотелось туда идти, но в итоге он меня очаровал. Лекция была о словах – откуда они берутся, как появляются новые, как политики, рекламщики и даже журналисты используют их, чтобы втайне манипулировать общественным мнением. С тех пор слова играют для меня очень важную роль. Особенно тексты песен. Я не просто слушаю песни, я изучаю их. Это у меня такое хобби, если можно так выразиться.

А вот Психо-Сью не считает, что это хобби. Она называет это одержимостью. Ритуалом. Как угодно.

Эй-Джей смотрит на меня ободряюще. Я по-прежнему вижу в его глазах интерес. И потому продолжаю свой рассказ.

– Кажется, я уже упоминала, что у меня пунктик на цифре три? Так вот, когда я заканчиваю составлять новый плей-лист, я выбираю песню, которая лучше всего отражает его настроение. Затем выбираю из ее текста три слова, которые и становятся названием. Взять, к примеру, плей-лист «С тобой растаять». Он состоит из задорных танцевальных хитов и начинается как раз с песни «С тобой растаять»[6]. Мне очень нравится слово «растаять»… Оно такое образное! И точно характеризует плей-лист в целом – оно такое же тягучее, броское. Рас-та-ять, – по слогам произношу я и невольно улыбаюсь. – Видишь. Стоит только его произнести – и я становлюсь счастливой!

Вновь смотрю на него через правое плечо, гадая, не подумывает ли он о том, чтобы попросить меня высадить его на тротуаре и поскорее сбежать от сумасшедшей. Но он лишь скользит пальцем по экрану моего смартфона.

– Я бы послушал историю плей-листа под названием «Схватиться за штурвал», – говорит он и выразительно смотрит на меня. – Штурвал. Сейчас это слово нечасто услышишь.

Хм. Даже не знаю, как объяснить название этого плей-листа, не сболтнув лишнего. Но все равно попробую.

– Это из четвертой песни, она называется «Юные странники», поет группа «The Shins».

– Крутая песня, – одобряет он, слегка покачивая головой ей в такт. Я вижу, что он вслушивается в слова, пытаясь уловить нужную строку.

Решаю упростить ему задачу и цитирую строки по памяти: «Порой невыносимо хочется скорей схватиться за штурвал, чтоб сгинуло все побыстрей в волнах холодных». Останавливаюсь на светофоре.

– Мне очень нравятся эти слова. Не то чтобы мне все время хотелось схватиться за штурвал и утопиться, но порой такое желание возникает.

Прекрасно. Теперь он смотрит на меня так, будто всерьез беспокоится о моей безопасности.

– Это довольно депрессивный плей-лист. Я включаю его, когда надо выплакаться. Но не волнуйся – мыслей о самоубийстве у меня нет, все в порядке.

– А что такое «Песня для Тебя»? – спрашивает Эй-Джей, и на моих щеках тут же проступает румянец, когда я вспоминаю о плей-листе, состоящем из акустических песен, которые я отбирала, представляя, как он бы их исполнил. По ночам я иногда надеваю наушники, закрываю глаза и воображаю, как он поет их мне.

– Да так, обыкновений плей-лист, ничего особенного, – отвечаю я, надеясь, что он не станет его открывать и проверять содержимое.

Отвечает он не сразу. Музыка тоже замолкает, а потом он просит свернуть на его улицу.

– Так, значит, интерес к словам возник у тебя уже давно?

– Ага. А вот к поэзии – совсем недавно.

Судя по всему, мы уже совсем рядом с его домом, но я пока не могу его выпустить. Пытаюсь придумать вопрос, чтобы за разговором он не заметил, что мы уже приехали.

– А когда ты начал играть на гитаре?

– В седьмом классе, – коротко отвечает он.

Отвлеки его разговором. Отвлеки.

– А почему ты выбрал именно гитару?

– Из-за тебя. – Он продолжает скользить пальцем по экрану моего телефона и не сводит с него глаз.

– Из-за меня?! В смысле?

– Тебе это и впрямь интересно?

Украдкой кошусь на него.

– Конечно.

– Нам вон туда, – говорит он, указывая на длинную, крутую подъездную дорогу. Проверяю одометр. До тройки осталось всего ничего. Сворачиваю налево, жму на газ и останавливаюсь напротив дверей в его гараж. Когда нажимаю на тормоза, показания одометра не сильно меняются, но я почти у цели.

Три! Ура!

Выключаю двигатель и устраиваюсь в кресле поудобнее – так, чтобы лучше видеть Эй-Джея.

– Так какая связь между мной и гитарой? – интересуюсь я. Меня одолевает любопытство, но, вглядевшись в его лицо, я начинаю в этом раскаиваться.

– Хорошо, это было не вполне из-за тебя. Скорее, из-за группки детей, которые вели себя примерно так же, как ты в детстве.

Ох. Внутри у меня все сжимается.

Он возвращает мой телефон на держатель.

– В пятом классе я перешел в новую школу, но, как нетрудно догадаться, мне и там досталось, – со смешком сообщает он, хотя в этом нет ровным счетом ничего смешного. – И тогда мама отвела меня к логопеду. Я ходил к нему еженедельно, но особых успехов не достигал. И в итоге решил, что проще вообще молчать.

Судорожно вздыхаю и сжимаю губы.

– Но в седьмом классе у меня появилась замечательная учительница по музыке. Она одолжила мне гитару. Она занималась со мной каждый день после уроков, весь год, и научила меня играть. Музыка подарила мне то, чего у меня никогда не было. Благодаря ей я… обрел голос, наверное.

– Понятно… – отвечаю я, внимательно вслушиваясь в каждое его слово.

– А однажды я начал петь. И тогда заикание прошло. Совсем.

– Правда?

– Словно всего-то и нужно было, что перехитрить мозг, отвлечь его. Тогда мой логопед включил музыку в наши занятия, и дела пошли на лад. Заикание возвращается, только когда я очень волнуюсь. Например, когда сижу в машине у девушки неподалеку от своего дома. – Он косится на меня из-под густых ресниц. – Но я обманываю мозг при помощи одного трюка.

Он опускает взгляд на свои руки, и я следую его примеру и вижу, что он крепко прижал указательный и большой палец друг к другу и теребит ими шов джинсов.

– Этого никто не замечает, но, когда я отвечаю на уроках, я всегда незаметно играю под партой на невидимой гитаре.

– Эй-Джей… – начинаю я, но не знаю, что сказать дальше. У меня нет слов.

Он тянется к заднему сиденью и достает свой рюкзак.

– Не заглянешь в гости?

Впервые поднимаю глаза на дом, скрытый среди деревьев. Совсем маленький, одноэтажный, он напоминает домики, которые строились в Северной Калифорнии еще в сороковых годах прошлого века. В округе немало похожих домов, но многие из них перестроены, отреставрированы, а некоторые вообще снесены. Эту же постройку, как кажется, никто не ремонтировал и не переделывал.

– А ты сам этого хочешь?

– Ага. – Он открывает дверь машины и смотрит на меня, широко улыбаясь. Боже, как же мне нравится, когда он так делает.

– Ну не знаю… – с улыбкой говорю я. – Но ведь это будет значить, что мы становимся друзьями?

– Возможно, так оно и есть, – негромко произносит он.

Три простых аккорда

В доме у Эй-Джея уютно и нарядно, но ремонта здесь, как и снаружи, давно не было. На полу лежит ворсистый темно-коричневый ковер, а при взгляде на обои я даже боюсь предположить, как давно их поклеили. Но мебель довольно симпатичная, и, хотя здесь царит мешанина из разных стилей, она смотрится довольно выигрышно. Очень милое место.

Эй-Джей кладет ключи на столик у двери, а рюкзак роняет на пол.

– Твоя мама дома? – спрашиваю я.

– На работе. Придет около шести. – Он указывает на дверь, которая, судя по всему, ведет на кухню, и спрашивает: – Не хочешь перекусить или выпить чего-нибудь?

Качаю головой и кладу ключи от машины рядом с его ключами.

– Дома кто-нибудь есть?

Эй-Джей всматривается в коридор.

– Разве что Кайл, мой брат, но очень в этом сомневаюсь. Он заядлый футболист и редко бывает дома.

Ну конечно. И как я сразу не догадалась?

– Так Кайл твой брат?

Кайл Олсен был первым за многие годы девятиклассником, попавшим в школьную футбольную команду. Играет он бесподобно. А еще он очень симпатичный. Он младше нас, поэтому Оливия, начав с ним встречаться в прошлом году после одной из вечеринок, сильно переживала, что подумают окружающие, но на следующий день мы собрались за ужином, выписали на салфетке все его плюсы и пришли к единогласному выводу, что среди девятиклассников парня достойнее не найти. Заручившись коллективным одобрением «Безумной восьмерки», Оливия ринулась в бой. Но ее ждало огромное разочарование: после вечеринки Кайл не стремился к частым встречам и отвечал на потоки ее сообщений очень сухо.

Эй-Джей заходит в гостиную, я иду за ним. Стены увешаны фотографиями в рамках, на которых запечатлены они оба, но Кайл заметно выделяется – снимков, на которых он играет в футбол, гораздо больше, чем официозных школьных фотографий Эй-Джея. Замечаю фотографию, на которой братья запечатлены вместе с мамой. Интересно, что случилось с отцом, но задать этот вопрос я не решаюсь. Возможно, они просто развелись. Папа Кейтлин умер, когда она была в третьем классе, но его фотографии развешаны по всему их дому.

– Если тебе интересно, то да, мне прекрасно известно, что мой младший братец куда симпатичнее и круче меня, – сообщает Эй-Джей и многозначительно показывает на очередной снимок брата. Он улыбается, и на щеке снова появляется ямочка. Перевожу взгляд на фотографию Кайла. У него такой ямочки нет. – Возможно, однажды мне даже понадобится психотерапия!

Стараюсь не принимать этот комментарий чересчур близко к сердцу.

– И что же тут плохого? Как знать, может, тебе понравится выкладывать кругленькую сумму за то, чтобы твои проблемы выслушивали и обсуждали!

– Я разве говорил, что это плохо?

Закатываю глаза.

– Да и потом, очень сомневаюсь, что тебе понадобится психотерапевт. Ты, по-моему, неплохо приспособился.

Он подходит ближе и склоняется ко мне, будто хочет поделиться какой-то тайной, и эта внезапная близость застает меня врасплох. Так он кажется еще выше. Ему очень идет эта рубашка. А еще от него приятно пахнет каким-то мужским дезодорантом.

– У всех есть проблемы, – подмечает он.

– В самом деле?

– Само собой. Просто некоторые умеют хорошо это скрывать. – Его слова напоминают мне стихотворение Эбигейл про притворство.

Он по-прежнему стоит совсем близко, чуть ли не касаясь меня, и я вдруг чувствую неудержимое желание поделиться с ним своей «проблемой». Если б я сейчас, у него в гостиной, поведала ему о Психо-Сью, о моем ОКР, о бессоннице, о невозможности привыкнуть ко всему этому, о том, как за долгие годы я успела превратиться в достойную «Оскара» актрису, такую талантливую, что можно подумать, будто я сама верю в собственную нормальность, – понял бы он меня? Думаю, да.

Открываю рот, и с губ срывается единственное слово: «Я…» Такое чувство, будто тело готово высказать все, хотя мозг делает недвусмысленные намеки на то, что лучше промолчать.

– Можно мне стакан воды? – спрашиваю я.

Трусиха.

Он поднимает брови. Если он начнет меня расспрашивать, я все ему расскажу. Слова уже найдены. Нужно только меня подтолкнуть, позволить их выпустить. Но Эй-Джей говорит только: «Да, конечно», – и уходит, разрывая нашу незримую связь.

Смотрю ему вслед, и как только он исчезает из виду, выдыхаю, крепко зажмуриваюсь и трижды впиваюсь ногтями в шею сзади. Он только что честно рассказал о своем заикании, и это наверняка далось ему нелегко. Значит, и я должна ему рассказать о себе. Он поймет. Уверена, поймет.

Из соседней комнаты доносится шум воды, а когда он вдруг стихает, я воспринимаю это как знак, что пора собраться. Открываю глаза и убираю пальцы от шеи, пока Эй-Джей не вернулся.

– Вот, держи, – говорит он и протягивает мне стакан.

– Спасибо. – Губы у него пухлые и на вид очень мягкие и нежные. Ловлю себя на мысли, каково это – их целовать.

– Пойдем со мной, – зовет он, и мы идем по коридору, мимо двух других комнат, и приходим к нему в спальню. Он закрывает за нами дверь.

Мне не раз доводилось бывать в мальчишеских спальнях – чаще всего это случалось на вечеринках, но, войдя в спальню Эй-Джея, я испытываю совершенно иные чувства – как будто делаю что-то постыдное. Самые серьезные отношения у меня были с Куртом, но его мама строго-настрого запрещала водить девушек дальше кухни. Однажды мы все-таки проскользнули к нему в спальню. Но даже тогда я не чувствовала ничего подобного.

Узнаю некоторые группы с плакатов, висящих на стенах – например, «Arctic Monkeys» или «Coldplay». На одном из постеров изображен какой-то гитарист, наверное, Джимми Пейдж. На столе у Эй-Джея высятся горы бумаг, тетрадей, оберток от жвачек, пустых банок из-под газировки. Монитор компьютера и клавиатуру едва видно за всем этим хаосом.

Его кровать представляет собой просто высокий пружинный матрас с наматрасником, который лежит прямо на полу, в углу под окном. Матрас аккуратно заправлен голубым одеялом, а сверху разложены симпатичные белые подушки. С большим трудом отвожу глаза.

– Так, значит, здесь ты и сочиняешь? – Всякий раз, когда Эй-Джей выступает со сцены, он начинает с фразы «Эту песню я написал у себя в комнате», и мне всегда было любопытно, как же она выглядит. Мне нравится представлять, как он сидит за столом с гитарой на коленях, положив перед собой тетрадь. Но на этом столе не найдется места даже для маленького клочка бумаги.

Он разводит руками.

– Как видишь, поглядеть особо не на что, но да, сочиняю я именно здесь. – Он идет в угол комнаты, снимает гитару с подставки, и она послушно идет ему в руки. А потом Эй-Джей садится на край кровати и начинает играть. Мелодия мне незнакома, но она приятная и мелодичная, такую я бы охотно включила в свой плей-лист «В самой глубине».

Не знаю, куда себя деть. Мне очень хочется сесть рядом с Эй-Джеем, но мешает стеснение, так что я прислоняюсь к его столу. Замечаю на верхушке высокой стопки бумаг черепаховый медиатор. Начинаю вертеть его в пальцах, чтобы отвлечься.

По правде сказать, мне тут очень нравится. Отсюда отлично видно его руки. Завороженно наблюдаю за тем, как пальцы перебирают все струны, и представляю, что они скользят не по гитаре, а по моему телу, по изгибам бедер и по спине. Смотрю на его губы и любуюсь, как он неосознанно улыбается и облизывается, пока играет. Он поднимает глаза. Затаиваю дыхание. А потом ловлю себя на том, что медленно и осторожно шагаю к нему.

Останавливаюсь напротив него и обвиваю руками его шею.

– Играй дальше, – прошу я, кладя локти на край его гитары. Наши губы сближаются. Его пальцы продолжают скользить по струнам, мелодия по-прежнему наполняет собой комнату, а язык медленно скользит по моему в такт песне. Запускаю пальцы ему в волосы. Притягиваю его к себе. И тут музыка замолкает.

– Вот над чем я сейчас работаю, – говорит он.

Его слова возвращают меня к реальности, и я вдруг понимаю, что он показывает мне папку, полную каких-то бумаг, а я по-прежнему стою у стола в паре метров от него. Прикрываю рот ладонью и задерживаю дыханье, а Эй-Джей пролистывает папку большим пальцем.

– Тут полно всякой ерунды, но те стихи, что лежат сверху, по-моему, неплохие.

Кажется, он хочет, чтобы я к нему присоединилась. Кладу медиатор в передний карман джинсов и нетвердой походкой подхожу к его постели и сажусь. Стараюсь дышать ровно и не думать о том поцелуе, которого на самом деле не было, но рядом с Эй-Джеем это еще сложнее. Его губы по-прежнему кажутся безумно мягкими и нежными.

– Можно взглянуть? – спрашиваю я, показывая на папку. Он коротко кивает и передает ее мне. Даже вообразить не могу, чтобы я предложила кому-то полистать мои блокноты, но Эй-Джей, судя по всему, ни капельки не возражает и вновь берет в руки гитару.

Он тихонько бренчит и перебирает струны, сидя рядом со мной, а я листаю страницу за страницей. Тут есть забавные песни – остроумные наблюдения за повседневными мелочами, например за разогревом буррито в микроволновке или мытьем машины; также есть глубокие, куда более серьезные тексты, в которых нет ничего смешного. Я то хихикаю, то покрываюсь мурашками, то снова хихикаю.

– Ну хватит, – вдруг говорит Эй-Джей, который с довольным видом не отрывает глаз от струн. Комната по-прежнему полна его мелодиями.

– Ты о чем?

– Ты слишком добра ко мне. Мои стихи того не стоят.

– Еще как стоят! – восклицаю я, принимаясь за очередной текст.

Эй-Джей перестает играть и вытягивает руку. Я отдаю ему папку, и он кидает ее на одеяло. Теперь мне до нее не дотянуться.

Я жду, что он снова начнет играть, но он меняет положение и снимает гитарный ремень.

– Держи, – говорит он и набрасывает ремень мне на шею.

Пытаюсь оттолкнуть инструмент.

– Не надо! Я понятия не имею, как играть на этой штуке. Я бы лучше послушала тебя. – Тянусь назад за папкой. – Сыграй какую-нибудь из песен, над которыми сейчас работаешь! – прошу я, но вместо этого он встает и хватает меня за руки. Я застываю на месте, затаив дыхание и не сводя с него глаз. Мне страшно пошевелиться: одно неверное движение, и он меня отпустит.

– Сейчас я работаю над тем, чтобы научить тебя играть на гитаре! – объявляет он.

А потом показывает, как правильно взять гитару и поставить пальцы, приговаривая: «Вот на эту струну. Отлично. А указательный палец – на эту. Расслабь руку. Слегка согни пальцы. Зажимай струну самыми кончиками, а не подушечками. Уже лучше».

– Ощущения очень странные.

– Значит, ты все делаешь правильно.

У меня такое чувство, будто руки у меня слишком короткие.

– А теперь перебирай струны.

Раздается звук. Он даже напоминает аккорд.

– Отлично, а теперь поставь этот палец вот сюда. – Он снимает мой палец с одной струны и переставляет на другую. – Попробуй еще раз.

Кажется, у меня вновь получается аккорд. Причем оба аккорда неплохо звучат вместе.

– Молодец! – одобряет Эй-Джей. – А теперь объедини их! – Ставлю пальцы в исходное положение, играю первый аккорд, перемещаю пальцы на другие струны и снова провожу по ним рукой. Потом Эй-Джей показывает мне новый аккорд, и я играю все три созвучия по очереди. Эй-Джей возвращается на свое место на кровати и наблюдает за мной.

– Видишь? – спрашивает он. – Я же говорил. Это проще простого.

– А я способная ученица! – замечаю я, повторяя все три аккорда, на этот раз более выразительно и напористо.

– Ладно, сейчас будет кое-что посложнее. – Он меняет положение и встает позади меня на колени. Бедрами чувствую его ноги.

– Придвинься поближе ко мне, – просит он, и я повинуюсь.

Неужели это все происходит в реальности?

Он пристраивается ко мне вплотную – теперь его грудь упирается мне в спину, – обхватывает меня руками и, заглядывая мне через плечо, ставит мои кисти в правильное положение.

– Ну же, расслабься, – говорит он тоном учителя, словно я – его ученица и не происходит ровным счетом ничего необычного – рядовой урок, не больше. Голос у него тихий, но его лицо замирает совсем рядом с моим ухом, так что я отчетливо слышу его дыхание. – Мизинец сюда. Сыграй еще раз, – шепотом говорит он. Я играю. Аккорд получается по-настоящему мелодичным.

– А теперь повтори предыдущие три и добавь вот этот.

Не уверена, что справлюсь: слишком уж меня отвлекает его дыхание, которое я отчетливо ощущаю спиной, но решаю попробовать. Последний аккорд выходит смазанным и только через несколько попыток получается таким, как надо. В итоге мне удается правильно сыграть все четыре созвучия, которые уже начинают складываться в мелодию.

– Отлично! – хвалит Эй-Джей. – Как ощущения?

Чувствую шеей его теплое дыхание.

– Замечательно.

– Хочешь еще сыграть? – шепчет он мне на ухо.

Мои пальцы словно приклеились к струнам: я не могу ими пошевелить. Качаю головой – мне больше не хочется играть. Мне хочется поднять руку, коснуться его щеки, потому что она совсем рядом, а еще немного повернуть голову влево и поцеловать его в губы, потому что они тоже совсем близко. Он молчит. Интересно, он думает о том же, о чем и я?

Увы, нет. После окончания «урока» он перебирается вперед и вновь садится рядом, оставив между нами чуть больше пространства, чем в прошлый раз. Я тут же начинаю скучать по нему.

– Спасибо. – Отдаю ему гитару, и он забирает ее – на этот раз безо всяких споров.

– Ну что, не так уж это было и страшно, правда, Сэм? – спрашивает он, снова надевая на шею ремень.

Сэм. Я все никак не привыкну к тому, что он зовет меня именно так.

– Твоя правда. – Голова идет кругом. Чтобы успокоиться, встаю и прогуливаюсь по комнате, встряхивая руками и стараясь сосредоточить все свое внимание на плакатах, висящих на стенах. На столе, позади высокой стопки бумаг, замечаю краешек серебристой фоторамки. Беру ее в руки.

На снимке Эй-Джей позирует с какой-то незнакомой девушкой. Она сидит между его широко расставленных ног, откинувшись спиной на его грудь. Их руки тесно переплетены у девушки на талии, а подбородок Эй-Джей положил ей на плечо. Она симпатичная. С виду не модница и не фанатка гламура – нет, просто естественная, подтянутая девушка.

Показываю фотографию Эй-Джею.

– Кто это?

Эй-Джей, продолжая перебирать струны, бросает быстрый взгляд в мою сторону, но, заметив снимок у меня в руке, тут же перестает играть.

– Это… Это Девон.

Он кладет гитару на кровать, встает и идет ко мне, приглаживая волосы на ходу.

– Мы расстались прошлым летом. Я и забыл, что там стоит это фото. – Он делает жест в сторону бумажных гор у него на столе, словно в доказательство своих слов.

Вновь внимательно смотрю на снимок.

– А я ее знаю?

– Нет. Мы познакомились на матче, в котором участвовала команда Кайла. Она училась в Карлтоне. – Карлтоном называется средняя школа в соседнем городе, вечный соперник нашей школы. – И планировала доучиться там, но в прошлом июле компанию, где работает ее отец, перевели в Бостон, – рассказывает он, сморщив нос. – По сути, из-за этого мы и расстались.

Стало быть, она на год старше Эй-Джея. Интересно. Они расстались уже больше трех месяцев назад, а ее фотография по-прежнему стоит у него на столе. И это тоже довольно любопытно.

– Мы общались до начала учебного года, но потом отвлеклись каждый на свои дела. Я уже давно с ней не разговаривал.

– Она симпатичная, – признаю я, скользя пальцем по серебряной рамке, гадая, уместна ли болтовня в такой ситуации. Мне очень хочется узнать о Девон побольше. Мне это совершенно необходимо.

В голове вновь завертелся знакомый водоворот мыслей – сначала медленно, плавно, но постепенно набирая скорость и разрастаясь до размеров Мальстрема[7]. Он растет и крепчает, жадно пожирая новые сведения.

– И долго вы встречались? – спрашиваю я, не сумев сдержаться.

– Почти год.

– О, это немало.

– Да.

Вновь внимательно рассматриваю снимок. Волосы Девон ниспадают на плечи, челка зачесана вбок. Щурится она необычно, так, словно они с Эй-Джеем не просто улыбаются на камеру, а нечто большее – возможно, за секунду до вспышки Эй-Джей рассмешил ее шуткой или еще что-нибудь.

Вопросов у меня все больше и больше. Не могу отвести глаз от этой парочки. Они кажутся счастливыми, им явно так хорошо вместе, что я невольно задумываюсь, а смогу ли когда-нибудь ощутить подобное рядом с каким-нибудь другим парнем. Посмотрит ли на меня кто-нибудь так же, как Эй-Джей смотрит на Девон? Курт о таком и не думал. Брэндон – тем более. А вот Эй-Джей и Девон – настоящая пара, это сразу видно.

Поднимаю взгляд на Эй-Джея.

– Ты любил ее?

Он вновь внимательно смотрит на фотографию у меня в руках. А потом мне в глаза.

– Да.

– И до сих пор любишь? – Уголки его губ опускаются. Не могу понять, то ли я перегнула палку, то ли он просто всерьез обдумывает ответ.

– Не знаю.

Что ж, он со мной честен. Его слова меня ничуть не расстроили. Напротив, они звучат мило и даже успокаивают, а мне сейчас только это и нужно.

Поднимаю глаза на его кровать, стараясь не думать о следующем вопросе. Он вертится на самом кончике языка, но я не смею его задать, несмотря на то что Эй-Джей терпеливо ожидает, что я скажу дальше. Выдавливаю из себя совсем другое:

– А на Рождественский бал в прошлом году ты с ней ходил?

В ответ Эй-Джей в замешательстве косится на меня.

– Ну да, – говорит он и после непродолжительной паузы спрашивает: – А ты с кем там была?

– С Куртом Фразье.

– Он вроде неплохой парень.

– Тварь последняя.

– Ого.

– Это жуткая история. Настоящий кошмар.

– Расскажи.

– Ты просто пытаешься сменить тему.

– Ага. Безуспешно.

Его ответ меня смешит.

Хочу вернуть снимок на место, но не успеваю опустить его на стол, как Эй-Джей хватает его у меня из рук и прячет в ящик.

– Хотя лучше не рассказывай, – говорит он. – Щуплым музыкантам вроде меня не стоит связываться с футболистами. Если ты пожалуешься мне на то, как подло он с тобой обошелся, то мне, как твоему другу, – он дружески толкает меня локтем, – придется найти его в школе и защитить твою честь. А через час меня увезут на «Скорой» и будут зашивать мне бровь или еще что-нибудь.

Широко улыбаюсь:

– Так, значит, мы друзья?

Он делает ко мне крошечный шаг. Теперь он близко, но не слишком. По-дружески близко.

– Ты же не против? – спрашивает он.

Пару недель назад я была бы рада с ним подружиться, но сейчас мне этого мало. Мне он нравится. Мне нравится в нем все. Как он играет на гитаре. Какие песни пишет. Что говорит. Как пробуждает во мне желание выговориться, а не прятать слова внутри. Эта ямочка на щеке. Эти губы. Я непременно должна узнать, какие они на вкус. Может, поцелуй – он как болтовня? Может, здесь надо не задумываться – а просто действовать? Но мне хочется, чтобы он сам сделал первый шаг.

Поцелуй меня. Пожалуйста.

– Конечно нет! – отвечаю я.

– Замечательно. Стало быть, мы друзья, – заключает он.

Но мне этого мало. Вспоминаю Девон. У нее было то, чего я так хочу. Но зато она, наверное, никогда не смеялась над заиканием Эй-Джея и не доводила его своими издевательствами до перехода в другую школу.

– Мне пора, – говорю я. Мы по-прежнему стоим рядом, на расстоянии вытянутой руки, и я гадаю, не коснется ли он меня. Эй-Джей не двигается, но неотрывно смотрит мне в глаза, словно пытается прочесть мои мысли. Если бы у него это получилось, он бы понял, как сильно мне хочется, чтобы он обнял меня за талию и положил подбородок мне на плечо, чтобы стал рядом со мной таким же расслабленным и счастливым, как на том снимке.

Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

– Ладно, – наконец произносит он, направляется к двери и поворачивает ручку. Нехотя следую за ним по коридору.

Он берет мои ключи со столика в прихожей и протягивает мне.

– Еще раз спасибо за то, что помогла Эм, – говорит он.

– Да ладно.

– До завтра.

– До завтра.

Мне совершенно не хочется уходить. И вовсе не кажется, что этого хочет Эй-Джей.

Он стоит на крыльце, скрестив руки на груди и прислонившись к одному из столбиков, и смотрит, как я сажусь в машину. Отъезжая от дома, я думаю о том, что бы случилось, если бы мне хватило храбрости рассказать ему о своих реальных мыслях.

Этот Белый Кролик

Около полуночи я подумала, что пора бы выпить снотворное и лечь спать. Но не смогла прекратить свое «исследование» и к четырем часам утра успела немало выяснить о Девон Росситер.

Словно маньяк, открываю окно за окном, щелкаю по все новым и новым ссылкам, внимательно изучаю сайт за сайтом, не теряя из виду этого Белого Кролика, который ведет меня в свою нору, и стараясь предоставить мозгу как можно больше сведений, чтобы достичь своей личной Страны чудес.

Как и Кайл, Девон добилась впечатляющих спортивных успехов и заняла почетное место в школьной команде. На сайте Карлтона представлена личная статистика каждого из спортсменов, так что я нахожу не только ее официальное фото (на нем она тоже довольно милая и опять почти без макияжа), но и отметки о всех ее очках, голах, ударах, передачах и маневрах в каждом из матчей прошлого сезона.

Есть и немало командных фото, и на каждом из них ее длинные светлые волосы собраны в хвост, а зачесанную назад челку придерживает спортивная повязка. В архиве есть и некоторое количество видеозаписей, но она появляется в них нечасто.

В Интернете нашлось еще несколько статей о Девон. Где она живет, я по-прежнему не знаю, но если бы мне захотелось найти эту информацию, это было бы нетрудно: ноутбук помог бы мне ответить на все вопросы. Не знаю, где Девон живет сейчас, но я нашла новый офис ее отца при помощи Google карт.

Девон, судя по всему, быстро обвыклась в новой школе и обзавелась новыми друзьями как в команде, так и за ее пределами. Ее страничка на «Фейсбуке» открыта, и мне видно все, в том числе и обширные фотоархивы, в подробностях описывающие историю ее отношений с Эй-Джеем продолжительностью почти в год. Есть там и фотографии с Рождественского бала – я узнаю запечатленную на них обстановку, – на них Девон уже с макияжем, правда, он далеко не такой яркий, как мой повседневный. Есть фотографии, на которых они с Эй-Джеем отдыхают на пляже или веселятся на третьем дне рождения ее маленькой племянницы, а еще совместные снимки с разных матчей, на одном из которых Девон стоит между Эй-Джеем и Кайлом, приобняв их обоих за плечи. Также она несколько раз отмечала свое местоположение в разных кинотеатрах, не забывая тэгнуть Эй-Джея.

Разумеется, я тут же перехожу на страничку к Эй-Джею, но на ней почти нет постов, не считая тех, в которых его упомянула Девон. На ней нет никакой личной информации. Никакой музыки. Никакой поэзии. Ни одного упоминания о брате или о маме, никаких указаний на связь с «Уголком поэта».

С каждым кликом мышки я чувствую, как в груди у меня завязывается тугой узел, а в крови закипает адреналин, ощущаю, что мне необходимо узнать больше – причем не о ней одной, а о них. Я должна понять, какими были их отношения, узнать, почему на всех снимках Эй-Джей смотрит на Девон именно с таким выражением лица, а камеры словно не замечает.

И это не ревность. Это мое ОКР, моя необъяснимая, неконтролируемая потребность выяснить сначала одно, потом другое, а потом третье, а затем еще что-нибудь, пока не доведу свой мозг до изнеможения. А сегодня мне особенно сложно достичь желанной цели. Прошло уже несколько часов, а я по-прежнему не вполне понимаю, каково это – быть частью таких отношений, сохранять к кому-то такую сильную близость и привязанность, но мне очень нужно это осмыслить, и в этом желании меня не поймет никто, кроме Сью.

Сью. Если б она только знала, чем я сейчас занимаюсь, она бы точно рассердилась.

Закрываю ноутбук и кладу его на пол рядом с прикроватным столиком. Не надо было этого делать. Девон здесь больше не живет, они с Эй-Джеем расстались. А даже если бы это все было не так, он мне вовсе не парень. Мы и друзьями-то только-только стали.

Закрываю глаза и в воображении тут же всплывает картина: Эй-Джей и Девон лежат вместе в его постели. И хотя умом я понимаю, что так, скорее всего, и было, я не могу от нее отделаться. По будням мама возвращается домой не раньше шести часов. Брат дома почти не бывает. Он любил Девон, а может, до сих пор любит. Как часто они встречались у него после уроков? Прогуливали ли занятия, чтобы провести вместе весь день у него в постели? Наверняка прогуливали хотя бы раз. Серьезные отношения, дома – никого, какие тут могут быть сомнения.

Мне не хочется думать об этой парочке, об их сплетенных руках и ногах под голубым одеялом, но я не могу уснуть: эта картина не выходит у меня из головы.

Хватай биту

Мы с Кэролайн сидим на наших любимых местах в первом ряду школьного театра. Меня немного трясет после бессонной ночи и трех банок колы, которые я выпила после обеда. Утром я нашла в кармане медиатор от гитары Эй-Джея и теперь верчу его в руках, как кусок пластилина на сессиях у Сью. Я уже решила, что приклею его на внутреннюю сторону дверцы моего шкафчика.

– То есть ты сама не своя из-за девушки, с которой он вот уже несколько месяцев не разговаривал? – уточняет Кэролайн.

Мы пытаемся написать новое стихотворение, но мне очень сложно сосредоточиться. Я постоянно вспоминаю, как Эй-Джей обхватил меня за плечи, как его грудь прижалась к моей спине, вспоминаю его теплое дыхание на моей шее. Фантазия, в которой я пересекла комнату и поцеловала его, по-прежнему со мной. Я пытаюсь сконцентрироваться на приятных моментах наших вчерашних посиделок в спальне Эй-Джея, и таких моментов было немало, но, как бы я ни старалась, та фотография по-прежнему стоит у меня перед глазами.

– Они встречались почти год. Это серьезно, Кэролайн.

– И что? В итоге ведь все равно расстались.

Закрываю блокнот, заложив страничку с недописанным стихотворением карандашом, и откидываюсь на спинку потрепанного сиденья, обитого красным бархатом.

– Мне нравится. Продолжай в том же духе, – говорю я подруге, выразительно тыкая в себя пальцем. – Именно поэтому я тебе обо всем и рассказала. Я знала, что ты пробудишь во мне здравомыслие. Я говорила, что она училась в выпускном классе?

– Целых три раза. – Кэролайн ерзает на своем кресле и скрещивает руки на груди. – Сэм, ты и впрямь хочешь услышать, что я обо всем этом думаю?

– Само собой, – подтверждаю я, запрокидываю голову и смотрю в потолок. Кэролайн молчит. Перевожу взгляд на нее, чтобы подчеркнуть, что я не пошутила. – Ну пожалуйста, скажи. Мне очень важно твое мнение.

– Что ж, – начинает Кэролайн. – По-моему, ты ему нравишься.

– Серьезно?!

На мой вопрос она не отвечает, а попросту продолжает свою мысль.

– А еще мне кажется, что ты все усложняешь. Даже когда в твоей жизни случается что-нибудь хорошее, совершенно нормальное и важное, например тебе дарят машину, ты начинаешь писать стихи, проводишь целый день у Эй-Джея дома, знакомишься со мной… – загибая пальцы, перечисляет она, а потом выпрямляется с широкой фальшивой улыбкой и резко возвращается к серьезному тону. – Ты словно специально ищешь способы все испортить.

– Тебя-то я как порчу? Что-то я этого совсем не замечаю.

– Ну ладно, меня ты пока не портишь. Но то ли еще будет.

– Да о чем ты вообще говоришь?

– Сэм, ты упускаешь главное, – со смехом замечает она. – Все это – хорошие и совершенно нормальные события. Но, вместо того чтобы просто радоваться им, ты все переиначиваешь и находишь в них что-то опасное.

Закатываю глаза и вздыхаю.

– Поверь, мне бы очень хотелось не думать. Но увы, не могу.

Кэролайн вытягивает ноги и прогибается назад, заведя руки за голову.

– Займись-ка бейсболом, – начинает она издалека.

– Бейсболом? – без энтузиазма переспрашиваю я.

– Мы с папой часто ходим в парк играть в бейсбол. Ты там бывала?

– Кажется, в детстве. Целую вечность назад. Толком не помню. А что?

– Ты заходишь на поле одна, – поясняет Кэролайн, садится прямее и начинает говорить все быстрее и громче, выразительно жестикулируя. – Потом хватаешь биту, принимаешь правильное положение… И хотя ты ждешь, что на тебя вот-вот вылетит мяч, это всегда происходит внезапно. Хватаешь биту крепче и заводишь за плечо. Следишь за мячом. Потом подскакиваешь к нему и отбиваешь.

– Так, – говорю я, не вполне понимая, к чему она клонит.

– В момент, когда ты отбиваешь мяч, раздается звук, похожий на треск, а потом мяч уносится далеко-далеко. Но расслабляться нельзя, потому что к тебе уже летит следующий. Поэтому ты еще крепче сжимаешь биту, принимаешь исходное положение и снова замахиваешься. И так – пока отведенное тебе время не кончится. Под конец плечи побаливают, а дыхание сильно сбивается, но ощущения все равно классные.

– Хочешь сказать, мои мысли похожи на бейсбольные мячики?

Ее губы изгибаются в довольной улыбке.

– Именно так. И ты, мой друг, стоишь на поле и позволяешь этим мечам снова и снова бить тебя по голове. Но это совсем ни к чему. – Она легонько стучит пальцем по виску. – У тебя есть великолепная бита.

– Она у меня сломана.

– Да ладно, сойдет, – заявляет она, а потом снова откидывается на спинку кресла, скрещивает руки на груди и гордо смотрит на меня. – Ну что, рада, что спросила моего мнения?

– Если честно, очень.

– Отлично. Стань наконец счастливой, ну! Все идет прекрасно, разве нет?

Она права. Я с трудом дожидаюсь понедельников и четвергов, и каждый раз мне не терпится спуститься вниз. Я даже начинаю скучать по выступлениям со сцены. А водоворот мыслей, связанных с «Восьмеркой», не мучил меня уже несколько недель.

– Все так.

– Ну так доверься происходящему, Сэм, – говорит она. – Перестань ждать подвоха от Эй-Джея и всех остальных. И, пожалуйста, заканчивай столько думать. Уже сил никаких нет!

Шутливо пинаю ее в ногу. Она отвечает мне тем же. И мы возвращаемся к стихам.

Прикосновение

В течение всей следующей недели я постоянно сталкиваюсь с Эй-Джеем.

Часто прохожу мимо, когда иду из кабинета в кабинет, причем случается это не только после второго урока, как было раньше. Каждый день во время обеда я вижу, как он сидит с Эмили и Кэмероном, а когда замечаю, что он тоже украдкой на меня поглядывает, он быстро отводит взгляд и делает вид, будто погружен в беседу. Я дважды видела его на парковке – он садился в машину к Сидни. Оба раза я уезжала оттуда с мыслью, как бы мне хотелось, чтобы он сел не к ней, а ко мне.

В понедельник я хотела было поговорить с ним после собрания «Уголка поэта», но он сказал, что очень спешит, и так быстро побежал вверх по лестнице, что Кэролайн даже посмотрела на меня и сказала: «Неловко вышло».

Мне начинает казаться, что все то, что случилось между нами на прошлой неделе, – лишь плод моего воображения, что на самом деле мы никогда не болтали о лингвистике и плей-листах, что я ни разу не бывала в его спальне и не видела его папку с текстами, не участвовала в безумно сексуальном уроке игры на акустической гитаре, который и по сей день не идет у меня из головы, хотя, по правде сказать, я и не пытаюсь его оттуда вытеснить.

В среду, по пути на третий урок, я замечаю, что Эй-Джей спешит навстречу. Жду, что он снова ограничится небрежным кивком и готовлюсь ответить ему тем же, но вместо этого он замедляет шаг и заглядывает мне в глаза.

– Привет, – тихо говорит он и останавливается. – Есть у тебя минутка?

Киваю, и он подзывает меня к стенке, чтобы мы не мешали проходящим ученикам.

– Как ты? – пригнув ко мне голову, спрашивает он.

Сегодня он без шапки, и, когда волосы падают ему на глаза, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не убрать их назад.

– Неплохо. А ты?

– Отлично. – Кажется, он сильно нервничает. Переминается с ноги на ногу, будто все идет не так, как он планировал. И тут я замечаю, что он теребит шов джинсов, играя на своей невидимой гитаре. Гадаю, заметна ли со стороны моя нервозность, и обнаруживаю, что положила ладонь себе на шею, готовясь впиться ногтями в кожу. Опускаю руку на лямку рюкзака и начинаю вертеть ее в пальцах.

– Я просто хотел… узнать, как у тебя дела.

Пытаюсь придумать какой-нибудь интересный ответ – что-нибудь неоднозначное, такое, о чем можно будет поговорить попозже, когда появится больше времени. Но не успеваю я и слова сказать, как он тянется ко мне и проводит большим пальцем по моей руке. Ошибки быть не может. Он сделал это осознанно.

– Пойду-ка я в класс, – говорит он.

– Я тоже, – отзываюсь я.

Он опускает руку и быстро ныряет в толпу, а я захожу за угол и смотрю ему вслед. Вот все, что я могу сделать, чтобы не броситься за ним. Мне нестерпимо хочется, чтобы он еще раз так меня коснулся.

Трижды кусаю щеку изнутри и быстро ухожу в другую сторону.

В безопасности

– Точно, сегодня же среда! – радостно щебечет Коллин при виде меня, а потом обходит свою стойку и протягивает мне бутылку с водой. – Сегодня день просто сумасшедший. Срочный вызов в больницу с утра – в итоге мы совсем выбились из расписания.

Забавно. Порой я напрочь забываю о том, что у Психо-Сью есть и другие пациенты, в том числе и те, ради которых порой приходится срочно бросать все дела и ехать в больницу. Я рада, что в моем случае таких форс-мажоров не бывает.

– Чувствуй себя как дома, – говорит Коллин.

Надеваю наушники и вместо своего излюбленного плей-листа для ожидания вызова включаю «Песню для Тебя». Прислонившись к стене, мысленно возвращаюсь в школьный коридор, радуясь, что выдалась возможность хотя бы ненадолго погрузиться в мысли о произошедшем между нами в тот день. Эй-Джей был таким нервным, таким милым – и стоял так близко. Музыка накрывает меня волной, и по коже начинают ползти мурашки. Я вдруг понимаю, что поглаживаю себя по руке большим пальцем – в точности как Эй-Джей в тот день.

Что-то цепляет мой взгляд, и я замечаю, что Коллин машет мне из-за своей стойки. Дергаю за провод, и наушники падают мне на колени.

– Она готова тебя принять.

Юркаю в кабинет к Сью. Она не тратит времени даром и сразу же переходит к делу.

– Расскажи, как прошла неделя.

Разминая в пальцах пластилин, сообщаю основные новости. С родными все в порядке. В школе дела хорошо. Со стихами все тоже неплохо, они от раза к разу становятся все лучше и заметно облегчают мое состояние. Мы неизбежно заговариваем о «Безумной восьмерке», но, как ни странно, рассказать мне особо нечего. На этот раз обошлось без особых драм.

– А как там Кэролайн? – спрашивает Сью, и на этот раз я не улыбаюсь, как раньше. Чувствую, как подскочил пульс.

– Я много думаю о ней на этой неделе. И чувствую себя виноватой, если честно, – начинаю я и представляю, какой она покажется «Восьмерке» в этих своих потрепанных рубашках и странных футболках, с ее плохой кожей и тонкими волосами. – Она же моя подруга. Неправильно держать эту дружбу в секрете.

– А она расстраивается, что ты до сих пор не познакомила ее с «Восьмеркой»?

Отрицательно качаю головой.

– Нет. Я спрашивала ее об этом в начале недели. Она сказала, что такое знакомство ее ни капельки не интересует.

– А как бы они отреагировали на твой рассказ о Кэролайн?

Крепко сжимаю кусок пластилина.

– Они почувствовали бы угрозу. Я хорошо знаю, как они относятся к другим девчонкам. Для них очень важна верность.

Сью быстро делает какие-то заметки.

– Тогда, может, не стоит им рассказывать?

– Разве это правильно?

– Ну, судя по всему, Кэролайн ничего не имеет против. А ты?

– Наверное, тоже… – Сердце вновь начинает колотиться. – Честно говоря, мне сегодня не особо хочется об этом разговаривать.

Сью внимательно смотрит на меня, а потом переключается на свою папку и начинает листать записи, сделанные в ходе наших предыдущих встреч.

– Как твое плавание?

– С начала учебного года я бываю в бассейне шесть раз в неделю. По-прежнему тренируюсь с командой, но вдобавок к тому еще начала плавать одна по вечерам. И это очень круто. Чувствую себя великолепно.

Сегодняшняя сессия проходит довольно легко. У Сью был трудный день, она выбилась из расписания. Давайте поскорее уже закончим, чтобы я успела в бассейн.

Думаю, что сказать дальше, но тут Сью закрывает свою папку, кладет локти себе на колени и внимательно заглядывает мне в глаза.

– Почему ты такая уставшая? – спрашивает она.

– Что?

– Как твоя бессонница?

Сью сидит неподвижно. По-моему, она даже не моргает. Сначала думаю, что надо отшутиться или придумать какое-то оправдание, но после долгой паузы все-таки решаю сказать правду.

– Я перестала пить снотворные, – шепотом признаюсь я.

– Когда?

Напряженно выдыхаю. Я точно знаю ответ на этот вопрос. Это произошло на той неделе, когда Кэролайн познакомила меня с «Уголком поэта». Я все никак не могла выбросить из головы песню Эй-Джея, и в какой-то момент одержимость его словами переросла в одержимость своими.

– Больше двух месяцев назад.

Сью тяжело вздыхает. Не вижу, что именно она пишет, но от осознания того, что она фиксирует в своих бумагах мой провал, мне становится только хуже.

– Сэм, нельзя спать по четыре-пять часов в сутки. Ты не справишься со своими нагрузками при таком режиме.

Однако последние два месяца я как-то с ними справляюсь. Причем у меня не ухудшились оценки или еще что-нибудь. Ну ладно, с тригонометрией дела у меня идут из рук вон плохо, но это вообще никак не связано с недосыпом. Просто мне не дается тригонометрия.

– Что же ты делаешь по ночам?

Подбираю под себя ноги и откидываюсь на спинку кресла, глядя в потолок.

– Сочиняю стихи, – отвечаю я, и это, конечно, правда, но не вся. Иногда я и впрямь пишу. Иногда читаю чужие стихи в Интернете. Иногда слушаю песни и разбираю их тексты, но это ведь тоже можно отнести к поэзии, разве не так?

– А днем ты этим заниматься не можешь?

Отрицательно качаю головой.

– Нет времени. – На самом деле проблема не совсем в этом. Времени днем хватает, но это не вполне удачное время. Даже когда я что-нибудь сочиняю в бассейне или в театре с Кэролайн, я всегда делаю это в тишине и полумраке. Мне нужны темнота и тишина. Поэтому я и пишу ночью, когда меня никто не видит.

– Сэм, – строго начинает Сью, и я стискиваю пластилин в ладони. – А другие таблетки ты тоже бросила пить?

– Нет, Сью, на такое я бы не решилась.

Хорошо помню свое состояние до того, как мы нашли подходящий препарат. Я зацикливалась на какой-нибудь фразе учителя, или девочек из «Восьмерки», или на услышанной по телевизору новости – поводом могло послужить что угодно. Я хорошо понимала, что мои мысли совершенно иррациональны, но вслед за одной появлялась другая, а потом еще одна – и, когда они начинали закручиваться в мучительную спираль, я полностью теряла над ними власть.

Это был настоящий кошмар. Я кричала на родителей. Капризничала и сердилась, как шестилетний ребенок. Постоянно чувствовала усталость, потому что попытки сохранять активность и не обращать внимания на водоворот мыслей в голове отнимают немало физических и душевных сил. Таблетки помогают мне оставаться собой, контролировать эти спирали. И я ни за что бы не согласилась вернуться к жизни без них.

– Тебе это правда так важно? – спрашивает Сью и, заметив замешательство на моем лице, уточняет: – Я про поэзию.

– Да. Это оказалось куда важнее, чем я думала.

Меня привлекает не только сама поэзия, но и все то, что ее сопровождает. Заинтригованные лица зрителей, когда я поднимаюсь на сцену. Слова Кэролайн о том, что с каждым стихотворением я пишу все лучше и лучше, что я обретаю свой голос. То, что стихи можно сочинять, даже когда плывешь по своей дорожке в бассейне.

Немалую роль играют и другие Поэты. Я чувствую прочную связь с ними. У меня разрывается сердце, когда Эмили рассказывает, что маме стало хуже. Стихи Сидни всегда поднимают мне настроение. А стихи Челси о бывших парнях – трогают до глубины души. «Уголок поэта» и впрямь изменил мою жизнь, как Кэролайн и предсказывала.

И теперь мне в разы сильнее обычного хочется рассказать Сью о той комнате. Мне совестно, что я до сих пор этого не сделала. Кроме мамы, она одна по-настоящему способна понять, что для меня оказаться там – то же самое, что нырнуть в бассейн, только она одна может представить, как меня умиротворяют слова на стенах.

Но обещание нарушать нельзя.

Видимо, Сью обращает внимание на выражение моего лица, потому что ее взгляд смягчается. Она начинает задумчиво постукивать своим механическим карандашом по колену – она всегда так делает, когда думает.

– Как насчет компромисса? – предлагает она. – У меня есть другое снотворное, которое я бы хотела тебе предложить. Совершенно новое. Оно действует практически мгновенно, но при этом быстро выводится из организма. Можно сделать так: ты будешь писать стихи до полуночи, потом принимать таблетку и спать по меньшей мере семь часов. Тогда ты сможешь и творить и высыпаться, чтобы мозг и весь организм получали необходимый отдых. Что скажешь?

Мне очень нравится этот план: он подразумевает, что можно писать, когда мне это потребуется. Но куда больше меня радует то, что сама Сью мне это разрешила.

– Отлично! – одобряю я.

Она склоняется над своими бумагами и выписывает мне рецепт.

– Принимать ежедневно, в полночь – можно и раньше, – инструктирует Сью и протягивает мне листок. – А теперь я должна тебе сказать кое-что очень важное.

Ох. Кажется, начинается.

– Сэм, твое состояние заметно улучшилось. Отчасти потому, что в твоей жизни произошли некоторые положительные изменения, но не менее важно и то, что мы подобрали эффективную схему лечения. Еженедельные сеансы психотерапии, лекарство от бессонницы, таблетки, помогающие бороться с навязчивыми мыслями и предотвращать панические атаки. И эту комбинацию нельзя менять по своей прихоти.

– Да, согласна.

– Давай договоримся: отныне сообщай мне о прекращении приема лекарств заранее, а не после. Хорошо?

– Да, конечно.

– Ну вот и славно. – Она выпрямляется в своем кресле и закидывает ногу на ногу. – О чем еще ты бы хотела мне рассказать? – спрашивает она, сложив руки на коленях. Украдкой бросаю взгляд на часы. Черт. До конца сессии еще полчаса. Как же медленно тянется время.

Вновь откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза.

– Об Эй-Джее, – спокойно говорю я.

– Это тот парень, которого вы с Кейтлин дразнили?

Молча киваю.

– Сколько это уже длится?

Подсчитываю в уме. С тех пор как Кэролайн впервые привела меня в «Уголок поэта» и познакомила с Эй-Джеем, прошло два месяца. Еще через месяц он сам спустился со мной в подвал. Неделю спустя он пригласил меня в гости и объявил нас «друзьями».

– В моем случае – пару месяцев. В его… нисколько, потому что я, как обычно, ухитрилась влюбиться невзаимно.

– С чего такой вывод? – спрашивает она.

– Мы просто друзья, – отвечаю я и вспоминаю, как он сегодня коснулся моей руки в школьном коридоре, и уголки моих губ невольно приподнимаются в улыбке. – Но он мне нравится. Он очень добр ко мне. Рядом с ним я чувствую себя… нормальной.

– Что ты подразумеваешь под нормальностью? – тихо спрашивает она тоном, располагающим к тому, чтобы я рассказала ей обо всем поподробнее.

Как же мне хочется поведать ей все.

Растягиваю пластилин в руках, думая, с чего бы лучше начать. Наконец перестаю подыскивать правильные слова – те, которые Сью хочет от меня услышать, – и просто начинаю говорить в предельно откровенной манере.

– Не думаю, что я им одержима. Точнее сказать… Возможно, я чересчур зациклена на его бывшей девушке, Девон. На той неделе я начала искать о ней информацию в Интернете, и первое время мне было очень сложно себя контролировать. Но потом стало легче. – И я рассказываю про бейсбольный трюк, которому меня научила Кэролайн. Сью подробно записывает мои слова.

– Но многое изменилось в лучшую сторону. Я уже не просиживаю целый вечер с мыслью о том, что` будет, если я завтра утром подберу себе неудачный наряд. Во время уроков не переживаю, что за обедом вполне могу сказать что-то такое, что разозлит моих подруг, и они сплотятся против меня и на целых три дня перестанут со мной разговаривать. Впервые за долгое время мне все равно, что они подумают. И это вовсе не из-за парня, стихов или Кэролайн, хотя, может, и из-за них. Может, на меня повлияло все сразу.

Я настолько разгорячилась, что мне стало трудно усидеть на месте, поэтому я встаю и подхожу к окну, выходящему на парковку.

– Но я твердо знаю одно: впервые за многие годы я собой довольна. Да, я не избавилась от одержимости, но теперь я одержима поэзией и словами. Я почти каждый день плаваю и чувствую, что тело стало сильнее, а мысли – яснее. И мне очень нравится этот симпатичный парень, и пусть он видит во мне только друга, зато он не подонок, в отличие от Курта, и не недосягаемый красавчик, как Брэндон.

Сью кладет свою папку на кресло и подходит к окну, где стою я.

– Я уже не одержима боязнью того, что подруги обидятся на меня или прогонят из своего маленького общества. Даже если это случится, плевать.

Эти слова дарят мне непривычную свободу. Стоит только их произнести – и я понимаю, насколько же они правдивы: мне куда важнее, что подумает обо мне Эй-Джей или Кэролайн – и остальные члены «Уголка поэта». Если они прогонят меня из своего общества или перестанут со мной разговаривать, я буду в отчаянии, но они так, само собой, ни за что не поступят. С ними я чувствую себя в безопасности.

– Может, это одержимость. Может, это совсем не «нормально». Но с ними мне очень хорошо.

– И это заметно.

И, не упоминая о тайной комнате в подвале школьного театра, я до конца сессии взахлеб рассказываю Сью об Эй-Джее, Кэролайн, Сидни, Кэмероне, Эбигейл, Джессике, Эмили и Челси. О восьми моих новых друзьях.

Не-свидание

Парковка почти пуста. Провожу своей карточкой по панели, ворота распахиваются, и я захожу внутрь, осматриваясь и гадая, почему же вокруг никого нет. Командные тренировки закончились уже несколько часов назад, но, хотя уже больше восьми вечера, в это время в бассейне обычно плавает несколько взрослых. Сегодня здесь только один человек. С облегчением отмечаю, что он плывет не по третьей дорожке.

Ставлю свою спортивную сумку на стул у края бассейна, расстегиваю боковой карман и достаю шапочку и очки. Потом вытаскиваю полотенце из главного отделения и замечаю синий блокнот. Вечер выдался таким погожим и приятным, что я запихнула блокнот в сумку в самый последний момент в расчете на то, что после тренировки немного посижу на лужайке и попишу стихи.

Я еще ни разу не писала стихи прямо в бассейне. Пока я плаваю, мне часто приходят в голову идеи и образы, но я записываю их дома – и всякий раз они выглядят и звучат гораздо хуже, чем казалось в воде. Я решила, что блокнот поможет мне не растерять важных нюансов.

Где-то на середине моей тренировки второй пловец уходит в душ. А уже совсем скоро я вижу, как он открывает ворота и исчезает на парковке.

Теперь я совсем одна. Выбираюсь из воды, подхожу к стулу, беру свой синий блокнот и ручку и кладу их на самый край бассейна, под трамплин.

Под конец тренировки уголок блокнота успевает намокнуть, некоторые строки размываются, но последнее стихотворение можно спокойно прочесть. Добавляю финальную строчку и прочитываю все, что получилось, от начала и до конца, вычеркивая лишние слова и на ходу заменяя их на более удачные. Когда я заканчиваю, замечаю, что пальцы на ногах побаливают от постоянного скольжения по стене, но мне все равно. Стихотворение получилось неплохое.

Кутаюсь в полотенце, бросаю блокнот в сумку, смываю хлорку в ду`ше и иду в раздевалку, чтобы переодеться в спортивный костюм. Собираю волосы в хвост, и тут раздается короткая трель телефона. Беру его с полки и читаю новое сообщение:

Ты сегодня прекрасно выглядела

Номер неизвестный, но местный. В ответ пишу:

А кто это?

Кладу телефон на полку рядом с раковиной и собираю оставшиеся вещи. Закидываю сумку на плечо, и тут телефон снова звенит.

Эй-Джей

Сумка соскальзывает на пол и приземляется с глухим стуком. Еще раз проверяю сообщение. Это не рассылка, оно адресовано лично мне. Невольно хмурюсь и отвечаю:

Привет

С того дня, как я побывала у него дома, где он учил меня играть на гитаре, рассказывал о своей бывшей девушке и где мы стали друзьями (не больше), прошло две недели. Не знаю, что еще сказать, поэтому просто стою, прислонившись к раковине, держу телефон обеими руками и жду его ответа. Он наконец приходит.

Что делаешь?

Я не могу ему признаться, что стою в общественном душе, что волосы у меня еще влажные после мытья, что на мне спортивный костюм и ни грамма косметики, поэтому пишу о том, что было пятнадцать минут назад.

Да так, ничего. Сочиняю.

Ох, прости. Значит, я тебя отвлек

Да нет, все нормально

Ладно, я ненадолго – просто хотел написать,

что мне очень понравилось твое стихотворение

Вчера, когда я в шестой раз поднялась на сцену, я прочла стихотворение о неверных друзьях, о людях, которых ты всем сердцем любишь и к которым очень привязан, но которым при этом не можешь довериться. Об одиночестве и уязвимости, о неспособности расслабиться. Я читала его громким, звонким голосом и впервые чувствовала себя на сцене так уверенно, но вместе с тем ощущала и тотальную уязвимость. Мне все похлопали, и я приклеила текст стихотворения на стену, вновь сделав свой вклад в жизнь «Уголка поэта». И мне стало так хорошо. По-настоящему хорошо.

Спасибо

Не знаю, что писать дальше, но мне совсем не хочется, чтобы этот разговор заканчивался, и я решаю его продолжить. Добавить в него загадочности или флирта – а может, и того и другого.

Помнишь, ты спросил,

есть ли у меня любимое место для творчества

Ага

Как раз там я сейчас и нахожусь

Пока набираю эти слова, думаю, что говорил Эй-Джей в тот день, когда мы вместе спустились в «Уголок поэта». Я спросила у него, почему все, кто читает свои стихи, начинают с упоминания о месте, где они их написали, – и он ответил, что место имеет огромное значение и оно становится частью твоего стихотворения, когда о нем упоминаешь. Мне очень понравилась эта идея.

Я заинтригован…

Прикусываю губу. Это все еще дружеская болтовня? Или мы уже флиртуем? Его слова похожи на флирт. Но кто знает…

Если мы все же флиртуем, лучше подожду минутку, прежде чем ответить, чтобы «заинтриговать» его еще сильнее.

Расскажешь, где ты?

Долго смотрю на экран, собирая всю свою храбрость для того, чтобы написать первый ответ, какой только придет в голову (честно сказать, игривый до ужаса). Выхожу из раздевалки, бросаю сумку на траву, сажусь по-турецки. Пальцы нерешительно замирают над дисплеем. В конце концов, это он научил меня «болтать». И болтать по смс оказалось куда проще, чем лицом к лицу. Меня бьет дрожь, но я пересиливаю себя и пишу:

Тебе рассказать или показать?

Торопливо нажимаю кнопку «отправить», пока не успела передумать, и сердце начинает колотиться тяжелее и быстрее, чем во время тренировки. Бросаю телефон на траву и начинаю нервно встряхивать руками, жалея, что отправку нельзя отменить. Но это и впрямь невозможно. Сообщение доставлено. Удалить его нельзя. Черт.

Смотрю на дисплей. Ответа нет. Он не знает, что сказать. Я зашла слишком далеко. Наматываю влажный хвост на палец, чувствуя себя до ужаса глупо, и уже начинаю думать, что он вообще не ответит, но тут на экране высвечивается новое сообщение:

Покажи.

Падаю на траву и тянусь к телефону, прикрыв ладонью рот, чтобы спрятать идиотскую улыбку, возникшую ни с того ни с сего. Держи себя в руках. Держи. Себя. В руках.

Завтра вечером?

Заеду за тобой в 8

Он снова сядет ко мне в машину. Опять начинаю паниковать из-за одометра, но отгоняю эту мысль, переключившись на приятные воспоминания о том дне, когда он сидел на пассажирском сиденье рядом со мной, слушал мои рассказы о плей-листах и о том, как я подбираю им названия. Рассказывал, как научился играть на гитаре, хоть мне и было больно об этом слушать. Родители убили бы меня, если б узнали, что я езжу с пассажирами. Да и Сью тоже. Но я не могу упустить такой шанс. Мне очень хочется, чтобы он вновь сидел рядом и разговаривал со мной, как в тот день.

Тогда увидимся

Кажется, я целую вечность не свожу взгляда с экрана, гадая, что все это значит. И значит ли это хоть что-то.

Это не свидание. Я просто покажу моему приятелю-поэту, где мне больше всего нравится сочинять. Только и всего. Но от мысли, что мы с Эй-Джеем приедем сюда вместе, у меня начинает кружиться голова. Оглядываю пустой двор бассейна, надеясь, что и завтра здесь будет так же тихо.

Захвати плавки

Нажимаю кнопку «отправить» и жду, когда на экране появится овал, сигнализирующий о том, что Эй-Джей набирает ответ.

Кажется, от интриги не осталось и следа

Смеюсь. Я не готова закончить этот разговор, поэтому перечитываю наш чат с самого начала, как будто это поможет продлить его «жизнь», и перепроверяю, правильно ли я все поняла. Вроде бы да. Он первый начал. Я продолжила и превратила дружелюбную беседу в кое-что большее.

– Это не-свидание, – произношу я вслух, скользя пальцем по стеклу. – Мы просто друзья.

Даже если и так, пускай. Ведь еще совсем недавно я и мечтать не смела о дружбе с Эй-Джеем Олсеном.

На самом дне

Глубокой ночью я приняла снотворное, чтобы крепко проспать восемь часов, и поставила будильник на пятнадцать минут раньше обычного. Утром я быстро приняла душ, наскоро позавтракала с мамой и Пейдж и поспешила в школу, чтобы успеть поговорить с Кэролайн до первого звонка. Мне не терпится рассказать ей о моем сегодняшнем не-свидании с моим просто-другом-и-ничего-больше Эй-Джеем.

Выхожу из дома на десять минут раньше, чем обычно, защелкиваю ремень безопасности и собираюсь уже выехать на дорогу, как мне приходит сообщение от Кейтлин, где она огромными буквами сообщает, что ненавидит Хейли. Раздраженно вздыхаю и снова паркуюсь. Надо было предвидеть, что мое безмятежное существование недолго продлится.

Пока я пишу ответ, мне приходит сообщение от Хейли, в котором она пишет, что Кейтлин готова ее убить. А потом скидывает какую-то ссылку, и я перехожу по ней. В браузере открывается фотография всей нашей «Восьмерки». Мы стоим на заднем дворе, у дома Сары. Мы недавно перешли в третий класс, но пока у нас каникулы. Мы все в купальниках, а на Кейтлин только трусики – и ничего больше. Фотография уже успела собрать больше тридцати лайков.

Пишу обеим по отдельности, что уже еду.

Когда я подхожу к шкафчику Хейли, Кейтлин и Алексис уже там. Они шумно ругают ее за то, что она совершила опрометчивый поступок и не подумала о чувствах других людей. Когда я подхожу ближе и слышу дрожь в голосе Хейли, которая пытается защитить себя и не расплакаться, мои ладони покрываются по`том, а спину обдает неприятный холодок. Я прекрасно ее понимаю. На ее месте я бывала столько раз, что и не сосчитать.

Не тратя времени на раздумья, я встаю перед Хейли и слегка отталкиваю Кейтлин на расстояние вытянутой руки.

– Тихо, тихо, успокойтесь.

– Ты вообще в курсе, что она натворила?! – запальчиво кричит Кейтлин, а потом снова переключает внимание на Хейли. – И о чем ты только думала?

– Мне показалось, что это будет забавно. Я думала, что и ты так решишь… – Голос у Хейли тихий и неровный. – Прости меня. Я удалила ту фотографию.

– Но она успела набрать больше пятидесяти лайков! – язвительно напоминает Алексис, по своему обыкновению вставая на защиту Кейтлин.

– Ты там настоящая милашка! – робко пытается спасти свое положение Хейли, но эти слова только сильнее злят Кейтлин.

– Хейли, думаешь, все на мое лицо смотрят?

– Ой, да ладно тебе. Мы же там совсем еще дети.

– Кейтлин, – зову я и всматриваюсь ей в глаза, долго и неотрывно. Ощущения странные. Кажется, я впервые смотрю на нее с такой пристальностью и уверенностью. – Ты, конечно, вправе злиться, но давай ты поостынешь, а? Обсудим все за обедом.

– Нет уж, Саманта! – кричит она мне в лицо. – Давайте разберемся сейчас.

– Нет, Кейтлин. Позже, – не мигая, говорю я.

Хватаю Хейли за руку и утаскиваю за собой, пока никто из них не успел ничего ответить. Мы заворачиваем за угол, идем по длинному коридору в соседний корпус и заходим в туалет. Здесь нас, скорее всего, никто не додумается искать. Зайдя в туалет, Хейли с силой бьет кулаком по дверце одной из кабинок. По ее щекам бегут слезы.

– Знаешь, что самое мерзкое? – кричит она. – То, что она могла бы поступить так со мной. Или с тобой. И если бы нас это расстроило или обидело, она обозвала бы нас «слишком чувствительными» и велела бы «не принимать все так близко к сердцу», – подмечает она, передразнивая голос Кейтлин. Получается очень похоже.

Черные струйки туши бегут по ярко-красным щекам Хейли. Хватаю бумажное полотенце с держателя, мочу в холодной воде и отдаю ей.

– И все же ты наверняка догадывалась, что Кейтлин это расстроит. Не лучший поступок с твоей стороны.

Она берет у меня полотенце и кладет его рядом с раковиной. А потом крепко меня обнимает.

– Ты права. Сама не знаю, что на меня нашло, Саманта, – говорит она, но я, кажется, знаю, в чем причина. Трудно сказать, сознательно Хейли сделала то, что сделала, или нет, но уверена, что во всем виновато знакомое мне ощущение, будто ты хуже всех, будто ты на самом дне. – Спасибо, что вступилась за меня. Это было очень неожиданно, – заканчивает Хейли.

На сердце вдруг становится тяжело. Что же такого неожиданного в том, что одна подруга заступается за другую? Разве друзья не поступают так всегда? Неужели я никогда раньше так не делала?

Обнимаю Хейли и говорю ей, что все наладится, как бывало уже не раз.

– Они будут с тобой суровы пару дней, но потом еще на что-нибудь отвлекутся.

– Думаешь?

– Я оптимистка. Через неделю мы уже будем хохотать над этим случаем и называть его не иначе как «Гологрудое позорище». – Мои слова очень смешат Хейли, и она обнимает меня еще крепче.

У меня еще остается время поболтать с Кэролайн, так что я беру полотенце и снова вкладываю его в руки Хейли.

– Мне надо бежать. Умойся и иди в класс, хорошо? Постарайся не думать о случившемся. – Это все пустые слова. Конечно, она будет думать о том, что произошло. – Увидимся на обеде.

– А ты придешь?

– Куда?

– На обед, – уточняет она и смотрит на меня. – Последнее время ты редко с нами обедаешь…

– Правда? – переспрашиваю я, и Хейли поднимает брови, будто удивляясь, как можно задавать такие дурацкие вопросы.

За последние две недели два пропущенных обеда превратились в три, а потом в четыре. Если я не спускаюсь в «Уголок поэта», то прячусь на первом ряду школьного театра и сочиняю там стихи с Кэролайн.

– У меня дежавю, – вдруг признается Хейли, стирая косметику с лица.

– В смысле?

– С Сарой было точно так же. В какой-то момент она стала пропадать, помнишь? Исчезнет куда-то на несколько дней. А потом снова. Затем совсем нас бросила.

– Хейли…

Она не дает мне закончить.

– Сэм. Я не хочу, чтобы и ты так же исчезла. Если это произойдет, я… – Она нервно теребит в руках полотенце.

– Я обязательно приду. Обещаю, – говорю я. Я и в самом деле приду. Сегодня среда. Но даже если бы сегодня был понедельник или четверг, я бы пропустила собрание в «Уголке поэта», чтобы поддержать Хейли. – Увидимся на обеде, – повторяю я.

Бегу к шкафчику и начинаю медленно доставать из него нужные книги, стараясь растянуть время. Но Кэролайн так и не появляется.

Но вот рядом ты

С облегчением вижу, что парковка бассейна совершенно пуста, и паркуюсь на свободном месте неподалеку от ворот. С одометром сложностей не возникает. Я бывала тут уже столько раз, что в совершенстве знаю все обходные пути и маневры, которые помогут правильно припарковаться.

– Бассейн и теннисный клуб «Норт-Вэлли», – читает Эй-Джей вслух надпись на табличке, пока я паркуюсь. А потом поворачивается ко мне. – Бассейн?

– Я занимаюсь плаванием, – сообщаю я.

– Серьезно? А я и не знал.

Пожимаю плечами.

– Я поставила окружной рекорд по баттерфляю.

– Серьезно?

– Вполне.

Уверенно обхожу автомобиль и открываю багажник. Закидываю спортивную сумку на плечо, захлопываю багажник, иду к воротам и провожу карточкой по панели. Ворота распахиваются. Мы заходим в бассейн, и я показываю Эй-Джею вход в мужскую раздевалку. Мы договариваемся встретиться уже в воде.

За две минуты я успеваю умыться и переодеться в купальник и выхожу к бассейну. Полотенце вешаю на перекладину рядом с входом в душ, как и всегда. С шестилетнего возраста я регулярно участвую в соревнованиях и предстаю в купальнике перед многолюдной публикой, сама того не замечая, но сегодня все совершенно иначе. Поспешно ныряю, пока Эй-Джей не пришел.

Вода теплая, и я погружаюсь в нее с головой, намочив волосы, а потом выныриваю и убираю их с лица. Пока жду Эй-Джея, думаю о Хейли. В школе весь день болтали об этой фотографии, так что к концу последнего урока Кейтлин разозлилась еще сильнее. Напоминаю себе, что надо будет ей написать, когда вернусь домой.

Эй-Джей выходит из раздевалки и останавливается у бассейна, переминаясь с пяток на носки. Вид у него очаровательный и озадаченный. Окликаю его и жестом подзываю к себе.

– Как тут холодно! – замечает он.

– В воде гораздо теплее.

– Хочешь, чтобы я залез в бассейн?

– Вообще-то, ты в плавках. – Поднимаю голову к небу. – Да и ночь погожая… – За последнюю пару недель вечера стали заметно холоднее, но… мы, как-никак, в Калифорнии. Воздух довольно прохладный, зато небо чистое, и на нем ярко сияют звезды.

Эй-Джей кивает, идет в дальний конец бассейна, мимо всех дорожек, и забирается на вышку для прыжков, подходит к самому ее краю и солдатиком ныряет в воду. Ноги вперед. Вытянувшись в струнку. Никуда не отклоняясь. А потом всплывает и спешит ко мне. Плавает он странным гибридным стилем – ничего похожего я в жизни не видела.

– Дай угадаю, – говорю я, когда он подплывает достаточно близко, чтобы меня услышать. – Уроки плавания ты не брал?

Выплыв на мелководье, он идет ко мне по дну, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

– Ни разу. Я самородок, ясно тебе?

– Я именно так и подумала! – со смехом сообщаю я.

Он кладет локти на бортик и прижимается к нему спиной.

– Так значит, бассейн – твое излюбленное место для творчества?

Теперь, когда он произнес это вслух, я понимаю, как странно это звучит.

– Ну да. Раньше я пела про себя песни, но после первого посещения «Уголка поэта» я начала сочинять стихи, пока плаваю. – Снова ныряю в воду. Раздвигаю ее руками, отталкиваюсь ногами – и вот я уже рядом с Эй-Джеем. Прижимаю ладони к цементному бортику и вылезаю из бассейна. Иду к противоположному краю, чувствуя на себе его взгляд.

Стою на трамплине в самом начале дорожки номер три. Принимаю исходное положение, трижды провожу пальцем по шершавому краю бассейна и прыгаю в воду, плотно зажав руками голову и с силой оттолкнувшись ногами от трамплина. Загребая воду руками и активно работая ногами, разрезаю ее толщу – раз, два, а на счет три – выныриваю, вскинув руки над головой. Нахожу комфортный ритм: раз, два, три. Раз, два, три. Включившись в него, начинаю думать о словах.

Замечаю в воде ноги Эй-Джея и плыву к ним. Приблизившись к цели, обеими руками прикасаюсь к стене и вновь отталкиваюсь, потом плыву назад, к трамплинам, не выбиваясь из ритма и на ходу сочиняя стихотворения. Доплываю до конца бассейна, снова поворачиваюсь и плыву на мелководье. К Эй-Джею.

Останавливаюсь в паре метров от него и встаю на ноги, стараясь выровнять сбившееся дыхание. Ныряю под воду и убираю волосы с лица. При мысли о том, что я только что сочинила, невольно краснею.

Эй-Джей широкими шагами идет ко мне, размахивая руками. Оказавшись рядом, он берет меня за плечи и внимательно оглядывает.

– Сэм Макаллистер! Что это было? Только поглядите на эти плечи! – Он крепко сжимает их, и мне тут же хочется снова уйти под воду и умереть.

– Да, знаю. Они ужасно широкие, как у парня. Подруги меня постоянно из-за них дразнят.

– Но почему? – скосив на меня глаза, недоуменно спрашивает он.

Пожимаю плечами. Мне хочется поскорее сменить тему.

– Наверное, потому что им нравится высмеивать чужое несчастье?

– Да нет, мне интересно, почему они не боятся так нагло себя вести. Ведь с такими плечами ты легко можешь им всыпать по первое число! – Он подходит еще ближе, и его ладони скользят вниз по моим рукам. Если до этого мне хотелось увернуться от его прикосновений, теперь я очень надеюсь, что он останется там, где стоит. – Ты тренируешься каждый день?

– Летом – да, но с началом учебного года у меня появилась куча других дел. Обычно я начинаю пропускать тренировки и к регулярному плаванию возвращаюсь только весной, когда в школе начинаются активные командные занятия. Но в этом году я решила больше сконцентрироваться на плавании. Теперь я плаваю шесть дней в неделю. Мой тренер считает, что у меня неплохие шансы на получение стипендии, если я продолжу заниматься в том же духе. – Морально готовлюсь к тому, что сердце сейчас бешено заколотится, как это всегда бывает, когда я упоминаю об отъезде в колледж, но сегодня этого не происходит.

Эй-Джей смотрит поверх меня, в дальний угол бассейна.

– И пока ты вот так плавала, ты еще и стихи сочиняла? – спрашивает он, даже не пытаясь скрыть изумления в голосе.

– Нет, – говорю я. Это неправда, но я не могу рассказать ему, что` только что сочинила. – Сегодня у меня ничего не получилось.

– Неправда. У тебя на лице все написано.

– А вот и нет!

Он поворачивает меня так, что сам оказывается на глубине. Теперь мы смотрим друг другу в глаза, и кажется, что мы одного роста.

– Ну давай… прочти мне это стихотворение, Сэм.

Сэм. Люблю, когда он так меня называет, но только не сейчас. Я обезоружена.

– Не могу. Я сочинила его секунд за двадцать. Оно никуда не годится.

Он окатывает меня брызгами, но как-то бережно, с осторожностью.

– Извини. Бумажных шариков у меня нет, – шутливо оправдывается он. Пытаюсь закрыться ладонями, но он хватает меня за руки и мягко опускает их под воду, прижимая к моему телу. – Ты видела мои песни. А ведь там были и совершенно никчемные тексты. – Я собираюсь с этим поспорить, но он не дает мне и слова вставить. – Ну же. Прочти мне это стихотворение, Сэм. – Улыбка у него добрая, заразительная, ободряющая, и еще эта его ямочка… какой же он красивый.

И снова «Сэм».

Тихо выдыхаю. Закрываю глаза. Набираю полные легкие воздуха.

Внутренний голос шепчет: «Замолчи!» – но я не слушаю его, хотя раньше всегда ему повиновалась. И тут сознание захватывает новая мысль.

Скажи ему.

– «Я искала совсем не тебя, а себя», – начинаю я. Голос у меня несмелый и тихий. – «Но вот рядом ты, и в тебе я себя обретаю».

Меня накрывает волной паники. Я высказала слишком многое. И могла это предусмотреть. Кэролайн ошибалась, когда говорила, что мне нужно расслабиться.

Будь она проклята, эта болтовня обо всем на свете.

Не успеваю я открыть глаза, как чувствую прикосновение его лба к моему. А в следующий миг его руки скользят по моей спине, а губы нежно прижимаются к моим, словно я только что не сморозила полную чушь. Он целует меня… И его поцелуй такой теплый, ласковый и бесподобный… я раскрываю губы и обнимаю его за шею. Губы у него с мятным привкусом, кожа пахнет хлоркой, и я отвечаю на его поцелуй, вспоминая минуты, когда я представляла Брэндона на месте Эй-Джея, и то, как плохо эти фантазии заканчивались. Скольжу пальцами по его коже. Это реальность. Запускаю пальцы в его мокрые волосы. Это не сон.

Пожалуйста, пусть это будет правдой. А не очередной моей фантазией.

– Ты как? – спрашивает он.

Затем осторожно приподнимает мой подбородок, чтобы я не смогла отвести взгляда.

– Видишь, моя болтовня иногда бывает полезной, – тихо говорит он. – Начну первым. Я счастлив, что поцеловал тебя. Это желание проснулось во мне много недель назад, задолго до того, как ты побывала у меня в гостях, а сейчас я хочу поцеловать тебя снова.

Он покрывает поцелуями мой лоб, щеки, губы, и я отвечаю на его ласки, но он, судя по всему, улавливает мое замешательство, потому что отстраняется и вновь прижимается лбом к моему.

– Это нечестно. Я ведь не знаю, что у тебя на уме. Не надо подбирать правильные слова. Скажи как есть.

Это ошибка. Сама я ему не нравлюсь – ему нравится человек, в которого меня превратила Кэролайн. Он считает меня нормальной девчонкой, которая занимается плаванием и пишет стихи, но я совсем не такая. Меня атакуют навязчивые мысли, я плохо сплю и постоянно считаю до трех. А он сочиняет музыку и не боится показывать свои чувства… Я совсем его не заслуживаю.

– Это все не к добру, – говорю я и закусываю губы, плотно их сжав, чтобы ненароком больше ничего не сказать. Смотрю вниз, на воду, но в ней замечаю его отражение. Он не сводит с меня глаз, ждет моего ответа, безмолвно прося не молчать, закончить свою мысль.

– Сэм. – Он проводит большим пальцем по моей скуле. – Что не к добру?

Мои губы раскрываются и из них вылетают слова, словно сами собой, без моего участия.

– Ты слишком сильно мне нравишься.

Он снова целует меня, уже дольше и жарче.

– И замечательно, – шепчет он. – Потому что это взаимно.

Не пойми что

Мы все никак не можем остановиться.

После половины девятого сюда редко заходят другие пловцы, поэтому мы в бассейне совершенно одни, но на случай, если ситуация изменится, я увожу Эй-Джея подальше от дорожек, к вышке для прыжков, где можно спрятаться от чужих глаз. Бассейн здесь куда глубже, поэтому нам обоим приходится держаться за бортик, чтобы не уйти под воду, и то и дело отвлекаться от поцелуев, чтобы понадежнее уцепиться. Всякий раз, когда это случается, нас разбирает смех, потому что вся ситуация получилась совершенно неожиданной и немного комичной.

Целовался Курт неважно. Постоянно совал язык мне в рот и принимался слишком быстро им вертеть. Кроме него я целовалась с парнями на вечеринках, но все они тогда были пьяными. Поэтому сравнение, наверное, несправедливое, но Эй-Джей даст им фору.

Стараюсь не думать о том, много ли он практиковался в этом искусстве с Девон. Стараюсь не думать о девушках, которых он целовал до нее или даже еще раньше. Пользуясь бейсбольным трюком, которому меня научила Кэролайн, – отбиваю мрачные мысли невидимой битой, чтобы они улетели как можно дальше. И это помогает. Вскоре эти мысли уходят, и мы с Эй-Джеем остаемся наедине с водой и друг с другом – губы к губам, кожа к коже… Мне не хочется, чтобы это заканчивалось. Оказалось, так приятно слететь с тормозов и дать себе волю.

Он замечает лестницу и увлекает меня к ней, а потом усаживает на верхнюю ступеньку. Беру его лицо в свои ладони и обвиваю ногами его торс, чтобы он не утонул, и мы вновь возвращаемся к поцелуям.

Всякий раз, когда кто-нибудь из нас пытается выбраться из воды, другой оставляет на нем поцелуй – Эй-Джей на моей спине, пока я поднимаюсь по лестнице, я – на его шее, пока он карабкается на бортик. Мы снова соскальзываем в воду, и все продолжается вновь. В итоге мы все-таки решаем вылезти и делаем это одновременно.

Возвращаемся к раздевалкам. Я направляюсь к душу.

– А ты пойдешь? – спрашиваю я на ходу. Я уже привыкла мыться рядом с другими членами моей команды, но тут совсем другое дело. Включаю душ и встаю под него, а Эй-Джей заходит в другую кабинку, у стены напротив.

Смываю хлорку с волос и украдкой поглядываю на него. Фигура Эй-Джея не похожа на фигуру пловца – руки и спина совсем не мускулистые, но он не такой тощий, как мне раньше казалось. Тело у него пропорциональное, крепкое и сильное.

Он замечает, что я на него поглядываю, и выключает воду. Следую его примеру. Хватаю полотенце и набрасываю его Эй-Джею на плечи, а потом беру в руки края ткани и притягиваю его к себе, как притягивал меня поближе Брэндон в моей фантазии. Мы снова начинаем целоваться. Потом он закутывает меня в полотенце.

– Встретимся на этом месте, – говорю я и иду в раздевалку.

Переодеваюсь в сухую одежду, привезенную с собой, – лосины для йоги и приталенный свитер. Для человека, который привык одеваться в мешковатые спортивные штаны и старые толстовки, которые я обычно натягиваю после бассейна, это уже огромный прогресс. Роюсь в сумке и нахожу косметичку. Иду к зеркалу с мыслью, что краситься сейчас довольно странно. Эй-Джей уже видел меня без макияжа, причем целый час. Тогда какой смысл?

Собираю вещи и иду к двери в душевую. Волосы у Эй-Джея еще не высохли, но он переоделся в одежду, в которой сюда приехал. Выходим из ворот и направляемся к моей машине. Эй-Джей дрожит от холода, и я включаю обогрев.

– Поставить музыку? – спрашивает он и тянется к моему телефону. Напоминаю ему свой пароль, и он так быстро определяется с выбором, словно заранее решил включить плей-лист «Песня для Тебя». Затем возвращает мой телефон на держатель и откидывает голову на подголовник.

Первой начинает звучать акустическая версия песни «Твое тело – Страна чудес»[8], и он моментально ее узнает, тут же закрывает глаза и начинает играть на невидимых струнах.

– А ты где-нибудь играешь? Ну, там, в группе какой-нибудь, – спрашиваю я.

– Не-а. В жизни нигде не выступал, не считая «Уголка поэта».

– Серьезно? – изумленно спрашиваю я. – Ни разу?

Он открывает глаза и смущенно улыбается.

– Ни разу. Но мне нравится играть в подвале. Для маленькой аудитории. Очень доброй. Невероятно душевной.

– Ты и впрямь боишься выступать? – Когда он на сцене, кажется, что он полностью в своей стихии: он заводит толпу, подмигивает ей, задорно жестикулирует на динамичных песнях. Он обожает сцену. И это видно.

– Даже вообразить не могу, каково это – играть для незнакомцев. Это точно не мое. Мне нравится сочинять песни, перебирать струны, изучать, как сочетаются слова и ноты.

Мы оба замолкаем и погружаемся в свои мысли. Никто не произносит ни слова до самого съезда. Одометр показывает цифру девять, поэтому я говорю, что хочу дослушать песню, и огибаю квартал. Потом делаю вид, якобы пропустила нужный поворот. Когда на приборе возникают желанные цифры, подъезжаю к двери его гаража и паркую автомобиль.

Он склоняет голову набок.

– Можно задать тебе один вопрос? – спрашивает он, и я испуганно думаю, что сейчас он спросит меня о моей странной склонности пропускать нужные повороты.

– Конечно, – отвечаю я.

– Когда ты начала составлять этот плей-лист?

Черт. Он понял, что все эти песни посвящаются ему. Или нет? Пытаюсь отделаться небрежным: «Ой, да ему уже тысяча лет», – но это кажется неправильным. К тому же Кэролайн посоветовала мне сегодня расслабиться, перестать все время быть начеку, и, когда я послушалась ее совета, итог был довольно приятным.

– После того, как впервые услышала твою песню.

– Правда?

Чувствую, как щеки заливает краска. Остается только надеяться, что в машине слишком темно и он ничего не заметит.

– Помнишь, как ты в тот день пришла ко мне домой? – спрашивает он.

Как такое можно забыть?

– Когда ты ушла, я написал песню и посвятил ее тебе.

– Правда? – Мне радостно узнать, что он тоже обо мне думал, что случившееся сегодня и для него не было секундным порывом.

– А я ее услышу? – спрашиваю и не свожу глаз с его губ, ожидая ответа. Ничего не могу с собой поделать.

– Возможно, – отвечает он. Его губы кажутся такими мягкими и нежными.

А я чувствую внутри приступ паники. Ничего подобного я не планировала. Сегодняшний день прошел восхитительно. Но он заканчивается, и что будет дальше – я не знаю.

Что ждет нас завтра?

Он поворачивается на своем сиденье и целует меня, а я стараюсь сосредоточиться на этом волшебном чувстве, но сердце колотится пугающе быстро, совсем не так, как тогда, в бассейне. Водоворот мыслей снова охватывает меня. Стараюсь не обращать на него внимания, но это невозможно.

Кажется, Эй-Джей чувствует, что мыслями я где-то далеко, потому что слегка отстраняется и спрашивает шепотом:

– Что такое?

Поговори с ним.

Трижды прикусываю нижнюю губу изнутри. Потом делаю глубокий вздох.

– Что ждет нас завтра?

Его теплые руки обнимают меня за шею.

– В каком это смысле?

Мне так хочется вновь остаться с тобой наедине. Совсем как сейчас.

– Ну… То, что случилось сегодня, было так… внезапно… и прекрасно. И все же очень неожиданно.

– Тебе не хочется рассказывать обо мне подругам?

Ничего они не поймут.

– Нет… дело не в этом… Просто… Не уверена, что готова делиться этим… Не пойми чем…

– «Не пойми чем»? – со смехом переспрашивает он. А потом притягивает меня к себе. – Скажи, ты этого хочешь? – откровенно спрашивает он. – Хочешь, чтобы это самое «не пойми что» продолжалось?

Безумно сильно.

– Хочу.

– И я тоже. – Он медленно и нежно целует меня, и я прижимаюсь к нему, желая остановить время, мечтая, чтобы этот момент тянулся как можно дольше.

– Тогда давай пока сохраним это все в секрете, – говорит он. – Пока сами во всем не разберемся.

У меня в груди словно развязывается тугой узел. Становится гораздо легче дышать.

– Хорошо, – шепотом соглашаюсь я.

– Да и потом, – продолжает он, – хранить тайны даже интересно.

Сохраню ли я еще один секрет? Я ведь уже и так скрываю Кэролайн от «Безумной восьмерки», ОКР – от всех, кроме Кэролайн, «Уголок поэта» – от Психо-Сью.

Сью.

От нее я этой тайны не спрячу. Мне придется рассказать ей о нас с Эй-Джеем и о том, что сегодня произошло в бассейне. Но ведь она наверняка сочтет это все «здоровым» и нормальным? Пальцы ныряют ему под футболку и касаются кожи. Сам-то он наверняка не чувствует себя больным.

Начинает звучать одна из моих любимых песен, «Брон-И-О»[9] группы Led Zeppelin, и Эй-Джей, радостно ахнув, прибавляет громкость.

– Ого! Ты знаешь эту песню? – спрашивает он. Его пальцы ритмично бегают по моей талии, а сам он тихонько подпевает вокалисту. – Я совсем забыл о ней. Надо ее выучить и сыграть тебе.

Мне не особо хочется возвращаться в его спальню, где столько всего напоминает о его бывшей девушке, но я мечтаю вновь услышать, как он играет. На этот раз я подойду и поцелую его не в мечтах, а в реальности.

Он забирает свои плавки с заднего сиденья.

– Спасибо, что показала мне свое излюбленное место для творчества!

– Спасибо, что не стал смеяться над моим стихотворением.

– Я никогда не буду над тобой смеяться, – заверяет он. – Если только ты не начнешь шутить. – Он целует меня, открывает дверь и выходит из машины. – Доброй ночи, Сэм.

– Доброй ночи, Эй-Джей.

Он машет мне, а потом исчезает за дверью, а я какое-то время сижу, не двигаясь, и прихожу в себя. Потом тянусь к телефону, ставлю «Брон-И-О» на повтор и слушаю эту песню всю дорогу домой, представляя, как Эй-Джей сидит на своей кровати и играет ее для меня.

Твои лучшие подруги

В коридоре я выискиваю взглядом Эй-Джея, стараясь при этом делать вид, что никого не ищу. А еще я пытаюсь сохранять невозмутимость, но, когда вспоминаю, что вчера произошло в бассейне, мои попытки… терпят полный крах.

Губы Эй-Джея оказались нежными, как я себе и представляла, а еще очень теплыми, влажными от воды, и его руки ласково скользили по моему телу… Так меня еще никто не касался… Понятия не имею, как пережить этот день. И я ему нравлюсь. Очень сильно. Как же мне сохранить наши чувства в секрете? Если я сейчас заверну за угол и увижу его у моего шкафчика, клянусь, я прижмусь к нему всем телом и начну целовать так быстро и страстно, что он и не успеет меня остановить.

Захожу за угол и все у меня внутри обрывается. Эй-Джея у шкафчиков нет, зато есть «Восьмерка», и все ее представительницы демонстрируют недовольство, каждая в своей неповторимой манере: кто-то мрачно притоптывает ногой, кто-то многозначительно покачивает головой, подняв брови. У Хейли менее враждебная поза, но беспокойное выражение ее лица заставляет задуматься о том, знает ли она, какую из сторон занять.

– Привет. Что случилось? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Нам надо с тобой поговорить, – сообщает Алексис, и внутри у меня тут же вскипает адреналин. Подмышки потеют, пальцы начинает пощипывать. Как всегда, Алексис взяла на себя роль представителя всей нашей группы. Человека, который «начинает беседу».

– Где ты была? – спрашивает она.

Обвожу их взглядом.

– Дома. И на парковке. О чем ты вообще?

– Да не сегодня, – раздраженно уточняет она, и, хотя не называет меня дурой вслух, по ее лицу видно, что она обо мне именно такого мнения. Она кладет руки на бедра и делает глубокий вдох.

– Саманта, нам надо поговорить о твоей лжи.

Я хочу что-то сказать, но она подносит палец к губам.

– Пожалуйста, не перебивай, пока я не закончу. Ты врала нам. И мы просто хотим узнать почему, ведь мы, – она обводит жестом остальных девочек, – твои лучшие подруги. Во всяком случае, нам так казалось.

Вот это поворот. С момента, когда мы обсуждали «Гологрудое позорище», прошло не больше двадцати четырех часов, но о нем уже все позабыли. Нашелся повод переключиться на другого человека. На меня.

Руки у меня дрожат, пульс зашкаливает, а внутри крепнет желание убежать от них и спрятаться в театре или еще где-нибудь, где можно отсидеться, восстановить дыхание, приготовиться к этому разговору. Оказавшись в засаде, я совершенно теряюсь.

Алексис переводит взгляд на Кейтлин. Видимо, на этом моменте эстафета должна перейти другому человеку. И ему предстоит непростая задача.

– Ты упоминала о своем решении плавать в обеденный перерыв, но мы знаем, что на самом деле в бассейн ты в это время не ходишь.

– На пятом уроке ты вечно сидишь с сухими волосами, – вставляет Оливия.

– Я плаваю в шапочке, – едва слышно оправдываюсь я.

– Мы приходили в бассейн, искали тебя, – добавляет Хейли. – Но тебя там не было.

Перевожу взгляд на нее. Как жаль, что вчера я всего этого не знала. Хейли, видимо, было известно, что этот разговор состоится. Теперь я чувствую себя вдвойне преданной.

А я ее еще защищала.

– Так, значит, вы за мной шпионите? – спрашиваю я.

– Нет, – коротко отвечает Кейтлин.

– Неправда.

И тут снова вмешивается Алексис.

– Ну ладно. Мы действительно за тобой следили, но ты нас обманывала, а это гораздо хуже, – пронзительно вскрикивает она. Все вокруг тут же замирают, оставив в шкафчиках свои учебники, и поворачиваются к нам, чтобы посмотреть, чем закончится эта драматичная сцена.

Позади Оливии замечаю Кэролайн – она наблюдает за происходящим, спрятавшись за дверцу своего шкафчика, и на ее лице отчетливо читается страх: она боится, что я расскажу им про «Уголок поэта».

Едва заметно киваю ей в надежде, что она поймет, что все под контролем.

– Подруги не лгут друг другу, Саманта, – вставляет Кейтлин. – Никогда.

Ну да. Никогда.

Даже если им не нравится наряд, который ты выбрала, или твоя новая стрижка, или песня, которая пришлась тебе по душе, или даже парень, который показался тебе симпатичным. Мои подруги – особенно Кейтлин – никогда не лгут друг другу, даже когда знают, что ложь поможет избежать обиды.

– Мы дадим тебе шанс признаться во всем самой, – сообщает Оливия. – Где ты пропадаешь в обед?

Начинаю паниковать, но тут мне на память приходит наш прошлый разговор с Психо-Сью, когда я призналась, что меня уже мало заботит, что обо мне думают подруги. Пытаюсь разбудить в себе ту Сэм, которая – совершенно искренне! – высказала эти слова. Выдыхаю, поднимаю плечи, становясь чуточку выше.

– Честно? – спрашиваю я, и все невольно подаются вперед, шагают поближе ко мне. – Это личное.

– Личное? – уточняет Алексис. – Это еще что значит?

– То, что это не твое дело, Алексис.

Я говорю громко, четко и прямолинейно и замечаю, что руки уже почти не дрожат. Глаза подруг выдают все их чувства – они смущены, шокированы, унижены, задеты.

Это плохо. И в то же время немыслимо приятно.

Расправляю плечи и делаю шаг к своему шкафчику. Алексис и Хейли расступаются, пропуская меня вперед.

– Нет, ты и впрямь не будешь рассказывать нам правду? – спрашивает Алексис, и в ее голосе отчетливо слышится изумление. Такого поворота событий она явно себе не представляла.

– Не буду, – подтверждаю я, набираю код на замке, открываю дверцу и достаю из шкафчика нужные книги. Не упускаю возможность сделать несколько глубоких вдохов и унять дрожь в ногах.

Звенит звонок. Слава богу.

Украдкой еще раз смотрю поверх Оливии – туда, где стоит Кэролайн. Она по-прежнему наблюдает за нами, но теперь на ее лице читается облегчение. Возможно, она даже немного мной гордится. Обвожу взглядом девочек из «Восьмерки» в надежде, что они уйдут и мы с Кэролайн сможем поговорить наедине, но они застыли, словно в ступоре.

Мой взгляд привлекает фотография, приклеенная на дверцу моего шкафчика. Пробегаю глазами по розовому листку из блока для записей, на котором написано: «Что видишь ты…», а потом смотрю в зеркальце. Замечаю, что лица на снимке и в отражении удивительно похожи. Уверенность. Именно такое слово я назвала, когда Психо-Сью спросила, что мне больше всего нравится в этой фотографии. И именно уверенность я ощущала прошлым вечером в бассейне, наедине с Эй-Джеем. Именно ее я чувствую по понедельникам и четвергам в обеденный перерыв.

Всматриваюсь в свое смелое, непоколебимое выражение лица. Вспоминаю, о чем думала, когда Сью спросила меня об этом снимке. Стипендия за успехи в плавании. Возможность поступить в колледж и уехать отсюда. Переосмыслить себя и всю свою жизнь. И тут я вдруг понимаю, что, как бы мне ни хотелось выиграть стипендию, мне совсем не обязательно уезжать, чтобы изменить свою жизнь. Я уже ее меняю.

Поворачиваюсь к подругам.

– В обеденное время у меня иногда дела, но в свободные дни я бы с удовольствием с вами посидела. Вы не против?

– Конечно, не против! – восклицает Хейли. Остальные молчат. Хейли поворачивается к Алексис и вопросительно поднимает брови.

– Само собой, – говорит Алексис. – С какой стати нам быть против?

– Отлично! – киваю я и закрываю дверцу шкафчика. – Тогда увидимся.

Прохожу мимо Кэролайн и устремляюсь к тропинке, ведущей в театр. Она идет следом и, когда мы обе ныряем в укромную нишу в одной из стен, дает мне пять.

– Ну ничего себе! Как ощущения? – спрашивает она.

– Превосходно. Но не только поэтому. – Оглядываюсь по сторонам, проверяя, не подслушивает ли нас кто. – Послушай, ты умеешь хранить секреты?

Она закатывает глаза.

– Само собой.

И я рассказываю ей об Эй-Джее и нашем не-свидании.

Напиши обо мне

Встаю в самый конец очереди, чтобы зайти в комнату последней. Когда прохожу мимо Эй-Джея, чувствую, как его пальцы скользят по моей талии, и замираю рядом, чтобы продлить этот миг. Мне очень хочется поцеловать его, прямо здесь и сейчас, на глазах у остальных Поэтов. Вот уже две недели мы скрываем ото всех наше «не пойми что», но я совсем не уверена, что смогу продержаться дольше. С трудом отхожу от Эй-Джея и иду к своему дивану.

– Будешь сегодня что-нибудь читать? – спрашивает Сидни по дороге.

– Нет. – Я не могу. Теперь все мои стихи – только об Эй-Джее. Все сразу это поймут. – А ты?

Она взмахивает бумажной оберткой от крендельков от «Тетушки Энн»[10] и звучно хлопает по ней ладонями.

– Готовься, мой друг, потому что я буду воспевать в стихах прелести корицы, сахара и теплых, промасленных пончиков. – Она снова хлопает по бумаге. Замечаю на ней ее почерк. – Думаю, это лучшее мое произведение!

Сидни садится на свое привычное кресло. Эбигейл уже устроилась рядом с Джессикой. Кэролайн пока не пришла, но я замечаю свободное место рядом с Эмили и решаю сегодня посидеть с ней. Она дружит с Эй-Джеем, поэтому неплохо было бы узнать ее получше на случай, если мы с ним перестанем скрываться. Она двигается в сторону, освобождая для меня побольше места, но в глаза мне не смотрит.

Перед самым началом чтений по своему обыкновению оглядываю комнату. Сейчас я чувствую себя здесь абсолютно комфортно – мне уже не кажется, что я недостойна здесь находиться, я ощущаю уверенность. И все же «Уголок поэта» по-прежнему представляется поистине волшебным местом. Я очень надеюсь, что так будет всегда.

На этих стенах висят уже девять моих стихотворений. Целых девять.

На сцене стоит Кэмерон. Я впервые вижу его в полном одиночестве, без Джессики и Эбигейл. Он поправляет очки и разворачивает листок бумаги.

– Это стихотворение я сочинил прошлой ночью у себя в комнате, – сообщает он и читает строки, полные тоски и злости. К такому я не была готова. На самой последней строке я задерживаю дыхание, гадая, отчего же он так страдает. Лицо у него ярко-красное. Он приклеивает листок к стене резким и нервным движением.

– С ним все в порядке? – шепотом спрашиваю я у Эмили.

Она склоняется ко мне и сообщает, что его родители разводятся.

– Он долгое время ни с кем не заговаривал об этом. Джессика и Эбигейл пытаются его отвлечь репетициями «Во`рона».

– Надо же, а я и не знала… – Кэмерон всегда виделся мне таким жизнерадостным, таким бойким, казалось, он из тех людей, у кого все благополучно. Теперь же в горле встает ком. Мне казалось, что мы довольно близко знакомы, но теперь вижу: я ничего не знаю о нем. Решаю перечитать стихотворение, раз уж узнала его истинный контекст. Может, это поможет мне подобрать правильные слова, когда мы будем прощаться сегодня.

– Кто следующий? – спрашивает со своего привычного места Эй-Джей. Мы все оглядываемся. Сидящая напротив меня Сидни привстает. Очень вовремя. Сейчас нам всем нужно переключиться на что-нибудь веселое.

Но тут Эмили, сидящая рядом со мной, решительно говорит:

– Я.

Она поднимается на сцену, и я вдруг понимаю, что сегодня она выглядит совсем не так, как раньше. Она даже не попыталась замазать большие темные круги под красными глазами, а если с утра и расчесывала волосы, то потом попала под сильный ветер, не иначе.

– У меня была непростая неделя, – начинает она, и на последнем слове голос предательски вздрагивает. Внутри у меня все сжимается. – Стихотворение называется «По дороге к тебе». Я сочинила его вчера в больнице, у мамы в палате.

Думаю, в этот момент все мысленно задали себе вопрос, как же она сможет дочитать все стихотворение до конца, но Эмили делает глубокий вдох, выпрямляется на стуле, слегка подается вперед и начинает сильным и ровным голосом:

По дороге к тебе я ноги едва волочу. А идти далеко, Путь этот долог до жути. Кожа тонкая, будто прозрачная, вся в синяках. Впали глаза. Кости торчат. Всюду бесцветные трубки. Ушла. Нет, не ушла. Все еще с нами. Рука. Теплая. Слабая. И бесконечно родная. По дороге к тебе я ноги едва волокла. Как же жаль, Что я так опоздала.

Оборачиваюсь на Кэролайн. Она сидит, вцепившись в подушки, и смотрит в пол. Сидни прижимает ладонь ко рту.

По лицу Эмили струятся слезы. Джессика бросается на сцену и крепко обнимает ее, заглядывает ей в глаза и говорит что-то, что не слышно залу. Она передает ей клеящий карандаш, и Эмили приклеивает свое стихотворение на свободное место на стенке.

После этого в комнате надолго воцаряется тишина. Замечаю, что Сидни теребит в руках обертку от крендельков, нервно сворачивает, разворачивает ее и наконец кидает под ноги.

– Пожалуйста, следующий, – просит Эмили. Но все сидят неподвижно и молчат. – Сид, я видела у тебя в руках обертку!

Сидни смущенно ерзает на своем месте, оглядываясь, оценивая настроение, царящее в комнате, пытаясь понять, что делать. Мы встречаемся взглядами.

«Прочти свое», – одними губами прошу я, и Сидни неуверенно хмурится. Указываю на сцену и снова беззвучно прошу: «Прочти».

Она поднимается на сцену. Потом присаживается на стул и обводит присутствующих взглядом.

– Стихотворение посвящается моей подруге Эмили. Которой, уверена, еще не доводилось вкушать бесподобные сладости от Тетушки Энн.

Эмили то и дело трет глаза, но, услышав слова Сидни, отрицательно качает головой и смеется.

– Стихотворение называется «Кренделогика», и вас, наверное, не удивит, что написано оно было в гостях у моей любимой «Тетушки»! – Она снова громко хлопает по обертке.

У «Тетушки Энн» я всегда покупаю сочные, сладкие, славные кренделечки. Колечки красивые эти и безупречные бантики восхитительным вкусом всегда мне радуют рот, но диету мою добивают.

Сидни приподнимает край юбки и делает реверанс, пока все восторженно аплодируют и свистят. А потом смотрит на Эмили.

– Тебе лучше, дорогая?

– Гораздо.

– Принесу тебе завтра сладких наггетсов со вкусом корицы. Вредные покупные вкусняшки лечат все на свете.

Услышав последнюю фразу, морщусь. Очень сомнительно, чтобы сладости лечили рак. Но Эмили посылает Сидни выразительный воздушный поцелуй, ясно давая понять, что ее подобные слова ничуть не обидели.

Сидни намазывает обертку клеем и слезает со сцены. Затем передает ее Эмили.

– Не найдешь ли местечка для этого шедевра аллитерации?

Эмили с улыбкой приклеивает стихотворение рядом со своим, посвященным маме. Сидни садится со мной на один диван.

– Ну как, ничего?

– Великолепное стихотворение. Это и впрямь лучшая твоя работа.

– Спасибо. Мне тоже так кажется.

Со сцены вдруг слышится гитарный аккорд, который тут же приковывает к себе мое внимание. Я еще не до конца пришла в себя после стихотворения Эмили, а тут еще и Эй-Джей! Он прислонился к высокому стулу, на плече у него темнеет ремень от гитары, которую он держит с уверенностью настоящего музыканта, из-за чего у меня кружится голова.

Он перебирает струны – совсем как в тот день, когда мы оказались у него в спальне, но мелодия мне незнакома.

– За последние недели я не написал ничего нового, – признается он. – Сам не знаю почему. Как-то не хотелось.

Сегодняшний день и так был полон переживаний, но от слов Эй-Джея мне становится еще тяжелее. Мой желтый блокнот уже почти весь исписан – и все благодаря ему. Все мои стихи и мысли только о нем. Неужели ему совсем не хочется написать обо мне?

– Несколько недель назад один друг напомнил мне об этой песне, – говорит он, а его музыка тем временем наполняет собой всю комнату. – Мне всегда она нравилась, но я не умел ее играть, а когда научился, почувствовал нечто вроде освобождения. Почувствовал себя… Гораздо спокойнее, что ли.

Мелодия, которую он играет, меняется, и потихоньку я начинаю узнавать в ней первые аккорды «Брон-И-О». Хватаюсь за край подушки и сжимаю его.

– Вы все знаете, что я очень люблю слова, но эта песня напомнила мне о том, что порой они не нужны. – Он садится поудобнее и повторяет те же аккорды, а за ними и несколько новых.

Он прикрывает глаза и слегка покачивает головой в такт мелодии. А потом смотрит прямо на меня. Ему, как и этой песне, не нужны никакие слова: все его чувства отражаются на лице.

Он играет эту песню для меня.

Эй-Джей едва заметно улыбается и отводит от меня взгляд, пока никто не заметил.

Когда затихает последняя нота, мы все встаем и начинаем громко кричать и хлопать, а Эй-Джей своим привычным соблазнительным движением проворачивает гитару вокруг себя и достает из кармана обрывок бумаги.

– Я записал мелодию, – поясняет он. Даже ноты у него получаются с сильным, узнаваемым наклоном.

Он спускается со сцены и направляется к Эмили. Берет ее лицо в ладони и говорит ей что-то, но слов с моего места не разобрать, а потом она показывает на маленькое свободное местечко рядом с ее стихотворением.

– Приклей туда, – просит она.

Не могу отвести от него глаз. Он так добр к ней. А она смотрит на него с такой поразительной благодарностью.

Эй-Джей приклеивает к стене свой листок. Потом заключает Эмили в объятия, и она приникает к нему. Слышу ее рыдания и судорожные всхлипы. Эй-Джей обнимает ее крепче.

Эбигейл встает со своего места и прижимается к ним обоим. Потом ее примеру следуют Джессика, Кэмерон и Челси. Сидни хватает меня за руку, и мы тоже присоединяемся к общим объятиям. Рядом со мной встает Кэролайн. Одну руку она кладет на спину Челси, а другую – на плечо Джессике.

Подхожу поближе к Кэмерону и крепче обнимаю Сидни. По щекам у меня текут слезы, сердце щемит – а все из-за девушки, с которой я каких-то три месяца назад еще даже не была знакома.

Оглядываюсь на Кэролайн. Она широко улыбается и произносит одними губами:

– Я же тебе говорила.

Это же хорошо

Мы сидим у меня в гостиной, на ковре, и делаем уроки на кофейном столике, как вдруг Эй-Джей разворачивается ко мне, проводит рукой по моей спине и начинает целовать меня в шею.

– Сэм, – шепчет он.

– Да?

– Мне кажется, пора раскрыть нашу тайну.

Становится ясно, что это вовсе не начало привычных ласк, когда мы, доделав уроки, заваливаемся на коврик у меня в гостиной (а за последние две недели такое случается почти каждый день). Не знаю, что сказать, поэтому просто целую Эй-Джея, но думаю в это время о своем. Меня вновь захлестнул мысленный ураган, почти как в тот день, когда я чувствовала себя виноватой перед Кэролайн, только еще хуже.

Эй-Джей совсем не похож на парней, с которыми встречаются члены «Восьмерки». Популярным его не назовешь. В отличие от своего подтянутого и активного брата, который пользуется всеобщей любовью, несмотря на юный возраст, Эй-Джей спортивной фигурой не отличается. Одевается он тоже совсем не так, как наши модные спортивные друзья, и особенно странно выглядит его шапка (которая лично мне кажется очень сексуальной). Он ходит по кампусу, опустив голову, избегает болтовни, обедает в обществе всего двоих человек – своих единственных близких друзей, Кэмерона и Эмили.

И хотя на самом деле Эй-Джей совсем не такой, со стороны он выглядит именно так.

Он тянется ко мне, обнимает за талию и сажает к себе на колени, а я обхватываю ногами его бедра, обнимаю его за плечи и запускаю пальцы ему в волосы. Я смотрю на него, и он предстает передо мной таким, какой он есть на самом деле – немного взлохмаченным, но прекрасным и снаружи и внутри.

– Есть одна причина, по которой, как мне кажется, пора перестать скрываться, – говорит он.

– И какая же? – с любопытством спрашиваю я.

– Вчера мне звонила Девон.

– Вот как, – говорю я в приступе внезапной паники.

Она наверняка узнала, что я слежу за ней в Интернете… Как настоящий сталкер…

– Она позвонила просто так или зачем-то? – уточняю я, надеясь, что в моем голосе не сквозит ревность или, того хуже, бесконечный ужас.

Бейсбольный трюк, которому меня научила Кэролайн, постоянно спасает, но я по-прежнему заглядываю на страничку к Девон. И очень часто. Я рада была бы перестать, но попросить человека с ОКР не зацикливаться на чем-то – это все равно что посоветовать больному астмой дышать ровно и глубоко. Мой ум требует новой информации. Кроличья нора все никак не закончится.

– Нет. Она просто хотела пообщаться. Узнать, как у меня дела.

Дыши. Она просто хотела пообщаться.

– И ты рассказал ей о нас?

– Нет, но хотел. Мне кажется, это было бы правильно.

Дыши. Он хотел рассказать о нас своей бывшей девушке.

– Я бы не хотел, чтобы она скрывала от меня свои новые серьезные отношения.

Серьезные.

Кладу ладонь себе на затылок и трижды впиваюсь ногтями в шею. Сама не знаю, что меня расстроило. Это же хорошо.

– Что такое? – спрашивает Эй-Джей.

– Да ничего.

– Неправда. Я же вижу. У тебя лоб весь в морщинках – так всегда бывает, когда ты полностью уходишь в свои мысли. – Он целует меня в лоб, и я чувствую, как мышцы расслабляются от его прикосновения.

Раз. Дыши.

Два. Дыши.

Три. Дыши.

Мне нужно только одно: информация о них обоих. Информация, которую мне самой не найти.

– Хочу у тебя кое-что спросить, – начинаю я, переплетя пальцы у него на затылке, чтобы помешать себе снова себя расцарапать. Смотрю ему прямо в глаза. – Ты любил ее. Но когда я прошлый раз спросила, любишь ли ты ее до сих пор, ты не знал, что ответить.

Трижды прикусываю нижнюю губу в надежде, что он этого не заметит.

– Я и впрямь любил ее, – признается он. – Но это чувство прошло, точнее, поостыло. Она по-прежнему очень важный для меня человек, но… – Он с трудом подбирает слова, но говорит искренне. – Поверь, Сэм, ревновать ни к чему.

А я не ревную. Это всего лишь навязчивые мысли.

Я хочу поправить его, но вовремя себя останавливаю – лучше оставить все как есть.

– Нет, правда, не знаю, как тебе объяснить… – говорит он, а потом обнимает меня за талию, притягивает к себе и целует. – У нас с тобой все по-другому.

Мысли потихоньку теряют надо мной власть. Может, я смогу уничтожить их без остатка, если получу ответ на еще один вопрос.

– То есть как – по-другому? – спрашиваю я.

– Я не говорил Девон об «Уголке поэта». Она не знакома с моими друзьями – даже с Кэмероном. Она знает, что я играю на гитаре, но я никогда не показывал ей своих песен, – рассказывает он и тихо смеется. – В тот день, когда ты пришла ко мне и я показал тебе папку с текстами… Я сам себе удивился. Никогда еще такого не делал.

– Правда?

– Да. У нас все… по-другому, Сэм. Все, что только можно себе представить.

У нас.

Он не говорит, что наши отношения крепче. Не заверяет, что любит меня больше, чем ее. И это нормально, я не жду подобных слов, потому что сейчас, когда его пальцы утонули в моих волосах, а губы прильнули к моим, все мои мысли сосредотачиваются на нем одном и на том, что у нас «все по-другому», поэтому горькие мысли о Девон растворяются без остатка. Возможно, они вернутся, но пока что я не чувствую в себе желания продолжать за ней слежку. Кроличья нора наконец закончилась – во всяком случае, на какое-то время, – и я попала в Страну чудес, в блаженное место, где мой разум может расслабиться и утолить жажду новых сведений.

– Спасибо, – шепчу я, не обращаясь конкретно к Эй-Джею, хотя именно так со стороны и кажется.

– Всегда рад, – отвечает он и целует меня еще жарче. А потом забирается ладонями мне под рубашку, сжимая кожу и притягивая меня поближе.

– Останься на ужин, – прошу я, чтобы сменить тему, и убираю руки. – Пейдж постоянно меня о тебе расспрашивает.

– А твоя мама не будет против?

– Только если зайдет в комнату и увидит, чем мы занимаемся.

– Ну что ж, рискну, – с улыбкой обещает он, берет меня за запястья и возвращает их к себе на затылок. А потом снова начинает меня целовать – сначала в губы, потом в щеку и, наконец, оставляет поцелуй за ухом – от этого я всегда теряю контроль. Удостоверившись, что он не видит, я тянусь одной рукой к джинсам и трижды царапаю ногу.

– Думаю, мы и впрямь должны всем признаться, – соглашаюсь я.

Десятая причина

– Здравствуйте, Коллин! Хорошей вам среды! – здороваюсь я, закрывая за собой дверь. Даже издалека замечаю ее изумление, словно мы с ней – актрисы, а я вдруг отклонилась от сценария. Последние пять лет первая строчка неизменно оставалась за ней.

– Привет, Сэм, – говорит она и с подозрением меня оглядывает. – Воды не хочешь?

– Нет, спасибо. – Кладу локти на стойку. Коллин внимательно смотрит на меня и едва сдерживает улыбку – это заметно по тому, как подрагивают уголки ее губ.

– Ну тогда заходи. Она тебя ждет.

Пружинящими шагами иду по коридору и захожу в кабинет к Сью. Я едва дождалась нашей встречи, и мне не терпится увидеть выражение ее лица, когда я поделюсь с ней своими планами.

– Привет, Сэм!

– Здравствуйте. – Сбрасываю обувь и сажусь на свое привычное место, подобрав под себя ноги. Сью передает мне мой кусок пластилина, я беру его в одну руку и несколько раз сжимаю. Не уверена, что сегодня он и впрямь мне нужен. Я чувствую легкость, а вовсе не нервозность. Я воодушевлена, а не взволнована. Ощущения, надо признаться, довольно странные.

Сью пристально смотрит на меня секунд тридцать и замечает:

– Что ж, сегодня у тебя весьма жизнерадостный вид. Выдалась удачная неделя?

Киваю, хотя слово «удачная» всей сути не передает.

После того скандала, связанного с ложью и «шпионством», произошедшего пару недель назад, «Восьмерка» стала со мной весьма обходительна. Алексис постоянно делает комплименты моим нарядам – видно, что они и впрямь ей нравятся. На прошлой неделе Кейтлин предложила вместе с ней руководить подготовкой к выпускному и, по-моему, искренне обрадовалась, когда я согласилась. А когда папе Оливии удалось в последний момент достать VIP-билеты на концерт группы «Metric», она пригласила меня пойти вместе с ними.

Вчера Кэролайн зашла ко мне после уроков, мы устроились на заднем дворе и стали работать над новым стихотворением. Стихотворение было о том, как важно открыться, разрушить стены между собой и другими – ведь тогда можно неожиданно для себя обрести новых друзей. Я не одну неделю пыталась написать что-то подобное сама, но никак не получалось подобрать правильные слова. А Кэролайн, как всегда, смогла замечательно отредактировать то, что у меня получилось.

Еще эта история с Эй-Джеем… Сначала я пришла в ужас, когда он предложил всем рассказать о наших отношениях. Но если не зацикливаться на том, что стакан якобы «наполовину пуст» – например, на реакции «Безумной восьмерки» или неприятии со стороны других Поэтов, – и подумать только о позитивных последствиях, – например, что мы сможем ходить по школе за ручку и целоваться, когда захочется, – то голова начинает кружиться от восторга.

Когда я все подробно пересказываю Психо-Сью, она говорит:

– Неудивительно, что у тебя такое хорошее настроение! – А потом закрывает свою кожаную папку, наклоняется вперед, кладет локти на колени и сосредотачивает все свое внимание на мне. Мне трудно прочесть выражение ее лица, но она явно ждет продолжения моего рассказа, безмолвно просит меня не останавливаться.

– Я много думаю о том разговоре, который у нас состоялся пару сессий назад, – признаюсь я, вылепливая из пластилина куб. – Я тогда сказала, что мне наплевать на мнение «Восьмерки», но это не совсем правда. Оно все-таки для меня важно. По-моему, не стоит держать в секрете Эй-Джея, Кэролайн и остальных моих новых друзей. Как-то это неправильно.

– Мне нравятся твои рассуждения! – одобряет Сью и улыбается широкой, теплой и заразительной улыбкой. Судя по ее глазам, она искренне мною гордится.

И мне тоже впору собой гордиться, но что-то в душе мешает мне это сделать, мучает меня, а что именно – понять не могу.

– Почему ты опять себя царапаешь? – спрашивает Сью. Отдергиваю ладонь от шеи и вонзаю ногти в пластилин.

– Я просто сильно нервничаю.

– Чего ты больше всего боишься?

Хороший вопрос. Я точно не боюсь, что «Восьмерка» прогонит меня из своих рядов, хотя это вполне возможно. Я больше не боюсь, что они будут шпионить за Кэролайн или Эй-Джеем. Я этого попросту не допущу.

– Что они не поймут, что особенного я в нем нашла.

Боже, как же поверхностно это звучит. Просто ужас.

– Расскажи мне, что ты в нем нашла.

– Я ведь уже говорила, – начинаю я и сажусь поудобнее, обняв руками колени и положив на них подбородок. – Он настоящее чудо.

– А что в нем такого чудесного?

Нет, она просто так не оставит эту тему. Мотнув головой, поднимаю глаза и смотрю поверх Сью в окно, на дерево, которое качается на сильном ветру.

– Не знаю. Не могу объяснить. – Растягиваю пластилин и говорю первое, что только приходит в голову: – Он играет на гитаре, а это… очень возбуждает. – Прячу лицо в ладонях, чтобы она не увидела, как раскраснелись у меня щеки.

– Уверена, он и впрямь соблазнительный парень, но надеялась получить менее поверхностный ответ.

– Ладно, – перестаю ерзать и направляю все свое внимание на Сью. – Могу назвать десять самых очевидных причин, – заявляю я и поднимаю большой палец, начиная считать. – Во-первых, он пишет философские, забавные, вдохновляющие тексты. А когда берет в руки гитару, сердце у меня начинает колотиться еще до того, как он коснется струн. На него все обращают внимание, стоит только ему заговорить. Он скромный. Превосходно целуется. Считает мои широкие, как у парня, плечи сексуальными.

Замолкаю, ожидая реакции на последние два пункта, но Сью сидит неподвижно, сохраняя все то же загадочное выражение лица. Поднимаю седьмой палец.

– Он добр к окружающим, особенно к своим друзьям. Когда рассказывает о своей семье, сразу видно, что он искренне ее любит. Не умеет плавать. Совсем. – Смеюсь, вспоминая, как он по-собачьи барахтался в воде в тот вечер, когда я привезла его в бассейн. А потом краснею, вспомнив, как он меня тогда поцеловал. Как на глубине я обхватила его ногами за талию. Как мы ласкали друг друга, словно на нас нет никакой одежды.

– Итого девять, – подсчитывает Сью.

Опускаю ноги на пол и снова меняю положение.

– Сью, рядом с ним я не чувствую себя больной, сломленной, не такой, как все. Я чувствую себя нормальной. Благодаря ему я ощущаю абсолютную и бесспорную нормальность.

Сью слегка наклоняется вперед.

– А он знает о твоем ОКР, Сэм?

Поднимаю на нее глаза. Она что, не слышала, о чем я только что рассказывала? Не слышала десятую причину?

– Конечно нет. Как только он о нем узнает, я утрачу эту нормальность. Рядом с ним я чувствую себя нормальной именно потому, что он меня такой считает.

Кажется, Сью не находится с ответом. Она кладет ногу на ногу и откидывается на спинку стула.

– Ну если он и впрямь такой чудесный, как ты его описываешь, то наверняка все поймет, разве нет?

– Я в этом и не сомневаюсь, но дело в другом.

Мне вспоминается день, когда я оказалась у него в гостиной и он сказал: «У всех есть проблемы. Просто некоторые умеют хорошо это скрывать». И я ведь была на волоске от того, чтобы поведать ему о моей проблеме. Но струсила. Если бы я тогда ему все рассказала и он бы испугался – это была бы совсем другая история, но сейчас на кону слишком многое.

Я не хочу его потерять.

– Вы как-то сказали, что мой диагноз только усугубляется из-за людей, которых я впустила в свою жизнь. Вы всегда советовали мне отдалиться от «Восьмерки», найти новых, более благодушных друзей, и я их нашла. Их можно окрестить «Поэтический девяткой» – или любым другим дурацким названием, это не важно. Я их люблю. Мне нравится, кем я становлюсь рядом с ними. Мне проще высказать им свое мнение. Рядом с ними я гораздо меньше боюсь своих мыслей – возможно, потому, что не цепляюсь за них так же сильно, как раньше. У меня чувство, словно я наконец обрела контроль над своим сознанием. Словно я наконец… поправилась.

– Что в твоем понимании значит «поправиться»?

Быть в своем уме. Стать здоровой. Не больной. Не безумной.

– Стать нормальным человеком! Который и без таблеток спокойно засыпает и держит свои мысли под контролем. Которому не нужны вы.

Поспешно зажимаю рот ладонями, но уже слишком поздно.

– Простите меня, пожалуйста, – бормочу я сквозь пальцы.

– Тебе совершенно не за что просить прощения, – говорит Сью. Выражение ее лица почти не меняется, но она надолго затихает.

Что же я наделала?

– Я не рассказывала тебе об Энтони? – вдруг спрашивает она.

Отрицательно качаю головой.

– Много лет назад он был моим пациентом. Он страдал от синестезии. Если вкратце, это расстройство, при котором все пять чувств перемешиваются. Энтони, например, слышал цвета.

– Вот бы с кем я охотно поменялась! Звучит очень круто.

– Он бы с тобой поспорил. Эта особенность очень мешала ему в повседневной жизни. Ему было сложно сосредоточиться на работе, особенно во время совещаний, когда множество людей говорили одновременно. Он терпеть не мог толпы. Людские сборища выступали постоянным раздражителем, перегружали его мозг. Это физически обессиливало. После длительной совместной работы его восприятие стало потихоньку меняться. Он начал понимать, что никто из его окружения больше не слышит музыку так, как он. Что никто больше не знает, что голос его супруги имеет неповторимый лиловый оттенок. Что «нормальным» людям не дано увидеть цвет смеха, и начал даже жалеть их, потому что они никогда не смогут увидеть мир таким же, каким его видит он сам. По-моему, это очень правильный подход к восприятию своих неповторимых особенностей.

Закатываю глаза.

– Неповторимых особенностей? Вы серьезно?

– Вполне. Сэм, твой мозг работает по-особому, это верно. Порой он вытворяет пугающие вещи. Но он неповторим, как и сама ты.

– Спасибо, – с улыбкой благодарю я ее за добрые слова. На самом деле, я прекрасно понимаю, к чему она клонит. – Вы рассказали эту историю, чтобы убедить меня, что надо во всем признаться Эй-Джею, я права?

– Я не собираюсь ни в чем тебя убеждать. Признаваться или нет – сугубо твое дело. Я просто напоминаю, как важно принимать других и окружать себя людьми, которые тоже тебя принимают.

– Ясно.

– А знаешь, что вообще такое «нормальность»? – спрашивает она. – Это значит испытывать все то, что сейчас испытываешь ты. Совершенно нормально стремиться к жизни без лекарств. И без меня.

– Мне очень жаль, что я ляпнула такую глупость.

– Напрасно. Я очень тобой горжусь, Сэм. Ты большая молодец.

Как ни странно, я с этим согласна. И это восхитительное чувство. Но я все никак не решусь раскрыть свою тайну Эй-Джею.

Парень рядом со мной

Вечером следующего дня, когда я, развалившись на кровати, делаю домашку по французскому, меня отвлекает короткая трель телефона. Беру его, чтобы прочесть новое сообщение.

У. П.

– У.П.? Видимо, имеется в виду «Уголок поэта». Сегодня четверг, на часах девятнадцать сорок пять. Что-то не так. Просматриваю список получателей этого сообщения – он состоит из множества номеров.

Жду, пока кто-нибудь еще ответит, но все молчат, поэтому спрашиваю сама:

Это какая-то ошибка?

Жму на «отправить», и тут же получаю ответ от Эй-Джея:

Нет.

Пульс резко подскакивает. Мгновенно встаю с кровати, стягиваю домашние треники, надеваю свежую пару джинсов и чистый свитер. На улице холодно, поэтому набрасываю на руку куртку. Хватаю с пола спортивную сумку, а со стола – ключи от машины.

Мама, папа и Пейдж вместе сидят на диване и смотрят фильм.

– Поеду в бассейн, поплаваю немного, – сообщаю я, надевая куртку. Надеюсь, вид у меня убедительный.

– Так поздно? – удивляется папа, но, прежде чем я успеваю ответить, к разговору подключается мама. – Она всегда так поздно плавает. Хорошего тебе вечера! – говорит она мне и машет рукой.

Пока выезжаю с парковки на дорогу, не могу отделаться от чувства вины, которое только усиливается, когда я проезжаю мимо улицы, ведущей к бассейну, но сменяется нервозностью, как только я въезжаю на парковку. Кружу по ней, пока на одометре не появится заветная тройка, а потом паркуюсь.

Эй-Джей дожидается у ворот. Заметив меня, он широко раскидывает руки.

– Добро пожаловать на твое первое Н.С.!

– А что такое Н.С.? Можно поинтересоваться? – Все это мне совсем не нравится. Терпеть не могу сюрпризы.

– Ночное Собрание. Иногда мы встречаемся по вечерам – для разнообразия. Будет весело. Сама увидишь.

Он оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг больше никого нет, а потом берется за молнию на моей куртке и притягивает меня к себе.

– Кстати сказать, выглядишь великолепно.

Смеюсь, глядя ему в глаза.

– Это невозможно. Когда ты мне написал, я делала уроки. Так что из дома я выскочила пулей, даже не успела накраситься.

– Вот и я говорю… – Он медленно расстегивает мою куртку до пояса, заскальзывает ладонями под ткань и прижимает меня к себе. – Великолепно… – шепчет он, наклоняет голову, целует меня, и я раскрываю губы, отвечая на его поцелуй. Мне всегда его мало. Никогда не устану его целовать.

Мне так хочется остаться с ним наедине еще на час или на два, но я помню, что нас ждут в подвале театра. Да и потом, на улице ужасно холодно. Он убирает руки с моей талии, застегивает мне куртку до самого горла и целует в нос.

– Я ведь теперь не смогу тебя даже обнять, – говорю я. – Вот это пытка.

– Это поправимо. Мы можем сегодня во всем признаться.

Вспоминаю свой вчерашний разговор со Сью. Да. Мы и впрямь можем рассказать обо всем сегодня. Я сама этого очень хочу. Но все это время я морально готовилась сперва раскрыть свой секрет «Восьмерке». О том, чтобы рассказывать правду Поэтам, я не думала.

– Ну ладно, ладно, – говорит Эй-Джей, прежде чем я успеваю ответить, и целует меня в лоб. – Расскажем в другой раз.

И мы заканчиваем этот разговор. Эй-Джей берет меня за руку и ведет к двери театра, которая оказывается открытой.

– Я написал мистеру Б. и попросил ее сегодня не запирать, – поясняет Эй-Джей в ответ на мой удивленный взгляд.

Он отпускает мою ладонь, и мы ныряем во мрак театра. Остальные ждут нас на сцене, под тусклой лампочкой. Торопливо считаю тени. Семь. Все в сборе.

Не произнося ни слова, мы юркаем на лестницу и как можно тише спускаемся. Оказаться в театре вечером – странно и непривычно, но, по сути, разница невелика: в этих коридорах всегда темно и мрачно, даже при ясной погоде. Эй-Джей отпирает дверь, все заходят в комнату и идут прямиком к лампам, зажигая их на ходу. Электрический свет заливает стены, заклеенные нашими стихами.

Сажусь на один из диванов в глубине комнаты, а рядом со мной устраивается Кэролайн.

– Что-то мне не по себе, – признаюсь я, удостоверившись, что нас никто не замечает. – Как-то все это странно.

Кэролайн кладет руки на спинку дивана, ее фланелевая рубашка распахивается и я прочитываю на футболке крупную надпись: «Момент словлен!»

– Да не волнуйся ты так! Не накручивай себя. На самом деле, будет круто, – заверяет она.

Эй-Джей и Сидни одновременно поднимаются на сцену. Он с деланым недовольством косится на нее, словно спрашивая, что она здесь забыла, а она в ответ обиженно толкает его бедрами.

– Пока мы не начали, хочу сделать небольшое объявление, – говорит она, взмахивая тонкой стопкой бумаг. – В одном из городских клубов завтра будет «открытый микрофон». Ограничений по возрасту нет. Любой сможет прочесть свои стихи. Или спеть. – Она выразительно смотрит на Эй-Джея и вновь переводит взгляд на собравшихся. А потом вручает стопку флаеров Эмили, и та начинает передавать их по комнате.

– Там сцена побольше, чем тут, – подмечает Сидни, притопывая ногой по деревянному настилу. – А еще места далеко не такие удобные. – После этих слов Эй-Джей выразительно посылает воздушный поцелуй в сторону наших диванчиков. – Но мы очень надеемся, что обстановка будет такой же дружелюбной, как у нас здесь.

– Кто это – мы? – уточняет Эмили.

– Эбигейл, Кэмерон, Джессика и я. Пока что все. Эта троица будет читать «Вóрона» – у них уже готовы целых девять строф, так что не пропустите. А я, разумеется, прочту что-нибудь повкуснее. – Сидни складывает флаер пополам и начинает им обмахиваться. А потом вновь принимает серьезный вид. – Послушайте, а ведь никто из нас еще ни разу не читал свои стихи за пределами этой комнаты, поэтому нам, по правде сказать, ужасно страшно. Приходите нас поддержать. Пожалуйста. – Она поворачивается к Эй-Джею. – Если ты думаешь, что мог бы поучаствовать, но тебе нужна, допустим, гитара, только скажи, – просит она и спускается со сцены.

– Не в этот раз, – отвечает Эй-Джей. – Но я непременно приду вас поддержать и сяду в первом ряду! – Эй-Джей садится на стул, поставив одну ногу на пол, а другую – на перекладину. Точно так же он сидел в тот день, когда мы спустились сюда вдвоем и он рассказал мне о правилах «Уголка поэта», а потом оставил наедине с местными стенами.

На нем обычные джинсы и футболка, но он так и манит к себе. Мне хочется запрыгнуть на сцену и покрыть все его лицо поцелуями. Тогда-то окружающие точно все поймут.

– Итак, достаньте свои блокноты – или на чем вы там больше любите писать, – просит Эй-Джей. Сидни помахивает пакетом, полным разных оберток и салфеток. Я и не знала, что она написала столько стихотворений. Их столько, что они даже не помещаются в пакете.

– В идеале свои стихи сегодня должны прочесть все, но если не хотите, ничего страшного, – продолжает Эй-Джей.

Кэролайн скрещивает ноги и откидывается на спинку дивана, будто уже приготовилась здесь заночевать.

– Не будешь читать? – спрашиваю я, и она качает головой. – Но почему? – шепчу я, и она недовольно морщится. – Я тебя заставлю, как ты в свое время заставила меня!

– Пф-ф-ф. Посмотрим, как у тебя это получится.

– Поскольку Сэм у нас новенькая, я объясню правила, – продолжает Эй-Джей. – Один из членов нашего общества поднимется с тобой на сцену и наугад выберет одно из твоих стихотворений. После чего его нужно прочесть вслух. Если ты не хочешь его читать, попроси выбрать другое или пропусти свою очередь. Читать – необязательное требование, но у нас уже давно сложилась такая традиция: ей дали начало еще основатели «Уголка поэта», – пожимая плечами, рассказывает он. – Насколько мне известно, это нечто вроде изощренного теста на доверие, в ходе которого мы должны друг перед другом поунижаться.

Все заливаются смехом. Эй-Джей не сводит с меня глаз.

– Тебе повезло, что ты примкнула к нам только недавно, Сэм. Если бы ты услышала, какую дурацкую песню я играл в прошлый раз, ты бы тут же сбежала отсюда.

Исключено.

– Итак, кто первый? – спрашивает он, спрыгнув со сцены. – Кэмерон, ты будешь читать. А Эбигейл выберет стихотворение.

Тянусь за желтым блокнотом. Больше всего мне нравятся стихи из синего, но безопаснее читать стихи именно из желтого.

Кэмерон протягивает Эбигейл блокнот на трех кольцах, и она выбирает стихотворение из самого конца. Оно посвящено не разводу родителей. А девушке. Кэмерон читает его так тихо, что мы невольно напрягаем слух, но когда начинается описание длинных черных волос его возлюбленной, я понимаю, в чем дело. Мне совершенно очевидно, что он посвятил его Джессике. Они вместе репетируют «Во`рона». Может, наша с Эй-Джеем тайна в «Уголке» вовсе не единственная. А потом Кэмерон, все еще пунцовый, выбирает стихотворение для Эбигейл.

Она смотрит на выбранную им страничку и радостно вскрикивает:

– Ну, это уж проще простого! – А потом начинает с энтузиазмом читать короткое стихотворение о закате. Повезло.

Потом Эбигейл выбирает стихотворение для Эмили. Та совершенно невозмутимо пробегает глазами выбранную страницу и начинает читать стихотворение, в котором описывается все то, чего, возможно, так и не сможет увидеть ее мама. Первые несколько строк она держится превосходно, но, когда дело доходит до упоминания о нашем выпускном, Эмили вдруг замолкает.

– Простите, – говорит она. – Сегодня не могу… Кто следующий?

В мгновение ока на сцену спешит Джессика. Длинные черные косички развеваются совсем как ленточки на воздушном змее (именно так их и описал в своем стихотворении Кэмерон).

Джессика протягивает Эмили пурпурную записную книжку, перетянутую черной резинкой, Эмили выбирает страницу и спешит на свое место. Джессика прочитывает небольшой фрагмент о зловонном дыхании своего учителя по математике, и в комнате заметно меняется настроение.

Следующей выступает Челси. Большинство из Поэтов уже прочли свои стихи. Скоро моя очередь, и я уже начинаю нервничать. Я и сама чувствую, что начала отвлекаться от голосов, звучащих со сцены, и уделять мыслям куда больше внимания, чем они заслуживают.

Они вправе выбрать что угодно. Я никак не могу это проконтролировать.

Голоса в голове становятся все громче, все ближе, ладони покрываются по`том. Надо идти на сцену. Надо поскорее покончить со всем этим. Но когда Челси дочитывает свой стих, она тут же указывает на Сидни и зовет ее выступить.

Ну что ж, пусть идет Сидни.

Челси сует руку в пакет и достает оттуда кусочек розового картона. Она протягивает его Сидни, но та отрицательно качает головой.

– Пожалуйста, выбери что-нибудь другое.

– Ну, Сид.

– Пожалуйста. – Сидни не может спокойно стоять. Впервые вижу ее в таком возбуждении. – Можешь прочесть про себя. Но потом выбери что-нибудь другое. Есть там, например, довольно милое стихотворение про «Тако Белл»[11].

Челси молча пробегает глазами текст на картонке. Потом наклоняется к Сидни и что-то шепчет ей на ухо.

Сидни внимательно смотрит на нее, затем слезает со сцены и падает на диван.

Челси обеими руками сжимает кусочек розового картона.

– Мне разрешили прочесть это замечательное произведение, – сообщает она. – Названия у него нет. Я, конечно, рискую ошибиться, но предположу, что написано оно в пончиковой.

Сидни прячет лицо в подушках, лежащих напротив нее, и оживленно кивает.

Как жаль, что мне нельзя тебя любить. И это, к сожалению, взаимно. Но я готова вечно, верно ждать, Когда ты переступишь все запреты.

Ну ничего себе. Любопытно узнать, кому посвящено это стихотворение. Парню постарше? Учителю?

Все громко хлопают и поглядывают на Сидни, а она по-прежнему лежит на диване лицом вниз, накрыв голову подушкой.

– Кто-нибудь, идите на сцену. Скорее, – кричит она.

– Я пойду, – вызываюсь я, поднимаюсь на сцену, присаживаюсь на краешек стула и передаю Челси желтый блокнот. Она тыкает пальцем в случайную страницу ближе к концу и возвращает блокнот мне.

Прочитываю первые несколько строк про себя.

Вот ведь не повезло-то.

Еще дважды прочитываю про себя все стихотворение. Оно несколько странное и безумное, пожалуй, его по-настоящему поймет лишь Кэролайн. В конце концов, оно посвящено именно ей.

– У этого стихотворения нет названия, и в нем нет ничего особенного. – Избегаю фраз вроде «оно никуда не годится», потому что сегодня мне совсем не хочется, чтобы меня закидывали бумагой. – Я сочинила его у себя в комнате после того, как попрощалась с одним близким человеком. – Нахожу взглядом в толпе Кэролайн и улыбаюсь ей.

Как хорошо, когда ты рядом — Тихо, безмятежно. И на душе спокойно так. Ничто ум не тревожит. Меня спасаешь от меня же. Стой. Пожалуйста, еще страничку! Ладно?

Кэролайн вскакивает и начинает громко хлопать в ладоши и улюлюкать. Она так мною гордится, что меня распирает от радости. Я и сама начинаю немного собой гордиться.

Я справилась. Теперь они так-скажем-в-курсе моего безумия.

И тут на сцену поднимается Эй-Джей и протягивает мне свою папку. Если мое стихотворение его и удивило, он умело это скрывает. Пока он набрасывает гитарный ремень на плечо и поправляет инструмент, я пролистываю его песни и останавливаюсь на одной из первых страниц.

Достаю ее из стопки и передаю ему.

– Садись, – говорит он с дерзкой улыбкой. – Я в любом случае сыграю эту песню, что бы ты там ни выбрала.

Спускаюсь со сцены, забрав с собой его тексты. Он тут же начинает перебирать струны, а я сажусь на его оранжевый диван, вместо того чтобы вернуться на свое место рядом с Кэролайн.

– Черт! – тихо ругается он, взглянув на бумажку с текстом песни, которую должен спеть. А потом переводит взгляд на меня. Щеки у него пунцовые, он нервно теребит бумагу. Впервые вижу его таким взволнованным, во всяком случае, в «Уголке поэта».

Наблюдаю за ним и прихожу в еще большее замешательство, когда он снимает гитару и возвращает ее на место, а потом выходит вперед, к краю сцены, оставив позади стул, на котором обычно сидит, и замирает.

– Это не песня, а стихотворение, – сообщает он и несколько раз подпрыгивает на месте и встряхивает руками. – Как вы это делаете? Я без гитары себя голым чувствую! – Мы дружно смеемся над его шуткой, пока он выбирает удобное положение и медленно выдыхает. – Ну что ж, начнем. Стихотворение называется «Мысли о тебе». Я сочинил его некоторое время назад в своей комнате. – Говоря все это, он не сводит с меня глаз.

Когда ты ушла, Я смотрел на дорогу, Видел ее пустоту И думал, вернешься ли ты. Когда ты ушла, Вспоминал я вопросы твои, Себя ругая за резкость и глупость, И думал, не испугалась ли ты. Когда ты ушла, Вспоминал я, как нежно касался тебя, Бережно, будто любимой гитары, И думал, что зря не посмел тебе подарить поцелуй. Когда ты ушла, В комнатушке своей Я вспоминал все, что ты мне сказала, И думал о том, о чем ты умолчала. Когда ты ушла, Я сидел в тишине, От непостижимой страдая тоски, И думал, вернешься ли ты.

Он опускает руки.

– Думаю, теперь всем понятно, почему я пишу песни, а не стихи.

Все неотрывно смотрят на него под впечатлением от стихотворения, гадая, кому же оно посвящено, а он по-прежнему не сводит с меня глаз, и ямочка на его щеке проступает куда отчетливее, чем раньше.

Нервно оглядываю комнату и вижу, как все постепенно понимают, в чем соль. Лицо Челси озаряется. Эмили выразительно показывает пальцем то на Эй-Джея, то на меня. Сидни ахает с притворным удивлением.

Эй-Джей спускается со сцены, садится рядом, обнимает меня за плечи.

– Ну вот, теперь они обо всем знают, – шепчет он мне на ухо.

– Уверен? – со смехом спрашиваю я, утыкаясь ему в плечо.

– Прости. Ужасно вышло.

– Да нет, замечательно на самом деле.

– Ты на меня не сердишься?

– Конечно нет! – Я быстро целую его, и вокруг нас тут же раздаются свист и улюлюканье.

А потом возникает неловкая ситуация. Все поспешно начинают собирать сумки и блокноты и идут к двери.

– Погодите! – Эй-Джей поднимается с дивана. – Разве все прочитали стихи?

– Все, кроме Кэролайн, – уточняю я, показывая на подругу. Но Эй-Джей, кажется, совсем меня не слышит. Он уже достал из-под рубашки ключи и направляется к двери, чтобы ее отпереть. Кэролайн мотает головой, давая понять, что отнюдь не расстроена. Ей все равно совсем не хотелось читать.

Мы все вдевятером тихо поднимаемся по лестнице, пересекаем сцену и выходим из театра. Все прощаются и разбредаются кто куда, но мы с Эй-Джеем не спешим уходить.

Обнимаю его за шею и поднимаю на него глаза. Меня переполняет ощущение полной эйфории. Жизнерадостности. Такое чувство, будто мы вернулись в бассейн и плаваем в нем, целуемся, болтаем, смеемся. Мы одни, и вокруг никого. Мы больше не держим нашу любовь в секрете. Невероятно.

– Подвезти тебя домой? – спрашиваю я, ныряя пальцами ему в волосы. – Сможешь понаблюдать, как я уезжаю, и проверить, не залезу ли я тайком к тебе в спальню.

– А у тебя есть такие планы? – спрашивает он, опустив ладони мне на талию.

– Само собой, – заверяю я. Трудно сказать, откуда во мне взялась эта уверенность, но она кажется чем-то очень правильным.

– Что ж, хорошо. – Он расстегивает мою куртку до самого низа и вновь обнимает и притягивает к себе – на этот раз гораздо крепче. А потом целует – нежнее и жарче, чем в прошлый раз, а я обвиваю руками его шею и думаю о том, как было бы здорово, если бы этот поцелуй никогда не заканчивался. Даже представить себе не могу, как отвезу Эй-Джея домой, пожелаю доброй ночи и уеду.

– Слушай… – шепчу я, и голос у меня дрожит, но совсем не от холода. – Кажется, мы забыли погасить лампы.

– Правда? – спрашивает он между поцелуями.

– Ага.

– Хм. Лично я ни о чем не забыл, – признается он, и я чувствую губами его улыбку и улыбаюсь в ответ.

– Я тоже.

* * *

Всякий раз, когда я задумывалась о сексе, первый раз представлялся мне пугающим и неприятным. Я ожидала, что он будет полон неловкости, неумелой возни с презервативом, думала, что, когда все закончится, мы молча оденемся, не зная, что друг другу сказать. Представляла первый раз какой-то неприятной процедурой, которую надо перетерпеть.

Но пока что все складывается совсем по-другому.

Эй-Джей целует меня в лоб.

– Прекращай думать, – шепчет он.

– А я и не думаю, – отвечаю я, но это, разумеется, ложь. Не думать я попросту не умею.

– Еще как думаешь. У тебя весь лоб в морщинках. – Он вновь целует меня, и я чувствую, как мышцы расслабляются. – Сэм, мы ведь можем этого и не делать.

Мы лежим на оранжевом диване, покрытом пледом; наша одежда валяется на полу неровной горой. Эй-Джей уже «разобрался» с презервативом. Я искренне хочу этого. По правде сказать, мы уже начали.

– Да нет, я просто разнервничалась.

– Понимаю, – говорит он. – Я тоже.

– Ты? – не веря своим ушам, переспрашиваю я. – Но почему? У тебя же это не в первый раз.

– С тобой – в первый.

Беру его лицо в ладони и целую, закрыв глаза. Его ласка избавляет от недобрых мыслей, и я сполна наслаждаюсь ею. Заставляю себя думать лишь о нем одном, сосредоточиться на том, что он делает, и со временем это становится гораздо проще.

Он целует меня в ключицы, потом опускается на грудь, потом на живот, и меня охватывает приятная дрожь. Когда он наконец приникает губами к моим, я отвечаю на его поцелуи, стараясь дать себе полную свободу, как тогда в бассейне. Наши бедра слились, и мне не верится, что близость может быть такой приятной.

Я не ожидала, что мы будем столько разговаривать. Но он без конца спрашивает, как я себя чувствую, и звук его голоса помогает мне вернуться к реальности, когда мысли уносят меня далеко-далеко.

– Ты как, в порядке? – спрашивает он.

Ласково обвожу пальцем его нижнюю губу.

– Ага. Я не просто в порядке – все гораздо лучше.

– Боюсь сделать тебе больно.

– Нет, не переживай. Ты восхитительный.

– Не знаю, как ты, а я в восторге от этого нашего «не пойми чего».

Улыбаюсь в ответ:

– Я тоже.

Он сплетает наши пальцы, и, к моему удивлению, даже такое простое движение только укрепляет нашу близость.

После того как все закончилось, мы еще долго лежим на диване лицом к лицу, болтаем, смеемся и гадаем, запирался ли в этой комнате кто-нибудь так же, как мы.

– Ну не знаю, – шутливо говорю я, перебирая его пальцы. – По-моему, как ключник ты слишком злоупотребляешь своими привилегиями!

– Во всем виноват диван! Я же тебе говорил, что он невероятно вдохновляет!

Складываюсь пополам от смеха.

– Боюсь, я уже никогда не смогу смотреть на него так же, как раньше.

– Ага! – поморщив нос, подтверждает Эй-Джей. – Пожалуй, в реквизитную его теперь вряд ли заберут.

– Ну еще бы! – задыхаясь от смеха, вторю я. – Это даже представить себе сложно.

Снова целую его, чувствуя себя невероятно живой и совершенно нормальной – такого я еще не испытывала. Мне не терпится пройтись по школьным коридорам с Эй-Джеем за руку, поцеловать его перед началом очередного урока. Узнать его. По-настоящему узнать. А еще очень хочется, чтобы он узнал меня.

Несколько ламп, которые мы оставили включенными, отбрасывают на стены мягкие отсветы, а я задумываюсь о всех тех листках бумаги, которые висят вокруг нас, о любви, боли, страхе и надежде, описанных на них. Мы окружены словами. И это лучше всего на свете, потому что я по уши влюблена в эту комнату, в людей, которые сюда заглядывают, в ее стены – во все. И в особенности в этого парня рядом со мной.

Совсем другой человек

По-прежнему понятия не имею, где Кэролайн обедает. Однажды я прямо спросила ее об этом, и она ответила уклончиво: «Бывает по-разному». А когда я спросила, неужели ей больше нравится есть одной, она сказала: «Иногда». Поэтому вряд ли я сегодня увижу ее в столовой. Но на всякий случай все равно останавливаюсь на пороге и оглядываю комнату.

Я так и не смогла отыскать подругу в школе. Утром мы не встретились у шкафчиков, но после случившегося вчера между мной и Эй-Джеем меня переполняют эмоции, и мне не терпится поделиться своими чувствами с Кэролайн. Я бы и не познакомилась с ним и с другими Поэтами, если бы не она.

Вот только где ее носит?

«Восьмерка» уже уселась за нашим излюбленным столиком. Алексис и Кейтлин по одну сторону, а Оливия и Хейли – по другую. Оливия отодвигается, освобождая мне место на скамейке.

– Ты что, на диету села? – спрашивает она, когда я опускаюсь рядом. В замешательстве поднимаю на нее взгляд, но тут она показывает на пустое место на столе напротив меня. – Где твой обед?

– Я не особо голодна, – говорю я, хотя это не совсем правда. Скорее, я слишком воодушевлена и взволнована, чтобы есть.

– Чем сегодня займемся? – интересуется Оливия. – Что-то пока не слышно ни о вечеринках, ни о еще чем-нибудь веселом.

– Вот-вот, – поддерживает Кейтлин, отпивая глоток газировки. – Тоска зеленая.

– Слушайте, у меня есть идея, – говорит Алексис, а потом кладет локти на стол и обводит нас взглядом. – Мои родители собрались уезжать. Приходите в гости. Мы уже сто лет не устраивали никаких посиделок! – Замечаю, как поднимаются брови Хейли, которая в этот момент с аппетитом ест свой салат.

– Я за! – восклицает Оливия.

– Я тоже, – вторит ей Кейтлин.

– Почему бы и нет? – говорит Оливия. А потом воцаряется тишина. Все смотрят на меня.

Я и не думала, что мне так скоро представится шанс рассказать девочкам правду, но это именно он. Трижды впиваюсь ногтями себе в шею и набираю полные легкие воздуха.

– Сегодня не могу. У меня другие планы.

Алексис даже не пытается скрыть изумления в голосе.

– Что, серьезно? Идешь на страстное свидание? – шутливо спрашивает она и отпивает воду из своей бутылочки.

– Честно сказать… да.

Все тут же поворачиваются ко мне. Кейтлин отодвигает свою газировку, Оливия кладет сэндвич обратно на тарелку, а у Хейли от изумления отвисает челюсть.

– С кем же? – спрашивает Алексис, округлив глаза.

Трижды пробегаю пальцами по краю скамейки.

– С Эй-Джеем Олсеном.

Кейтлин начинает хохотать, а Алексис переспрашивает:

– С кем, с кем?

Остальные недоуменно переглядываются и кивают, показывая, что тоже совершенно не понимают, о ком речь.

– Погодите, – произносит Оливия. – Я же его знаю. Мы с ним в одной группе по английскому. – Она поворачивается ко мне. – Ну, знаю – это сильно сказано. Болтать он не любит. Я знаю, как он выглядит, только и всего.

– Серьезно? – окинув меня изумленным взглядом, спрашивает Кейтлин, которая все никак не может успокоиться. – Ты встречаешься с Эндрю Олсеном? Ты нас ра-ра-ра-разыгрываешь! – Она шумно хлопает ладонями по столу, хихикая над собственной шуткой. – Н-н-н-не может этого быть! – Она обводит взглядом всех нас, а я смотрю на нее безотрывно. Ладони сжимаются в кулаки.

– Девочки, вы наверняка помните Эндрю. Мы вместе учились в начальной школе! – Судя по кивкам, все его действительно вспоминают. Кейтлин начинает петь ту идиотскую песню из «Чипа и Дейла», а потом тыкает Алексис кулаком. – Ты же помнишь того мальчонку? Он так заикался, что даже имени своего выговорить не мог.

– Кейтлин. Прекрати. Сейчас же, – выговаривает ей Алексис. На моей памяти она никогда так с ней не разговаривала. С Кейтлин вообще никто так никогда не разговаривал.

Мне хочется хлестко ей ответить, но у меня просто нет слов. А говорить нужно. Я должна его защитить. Не могу же я просто сидеть тут и слушать, как над ним потешаются.

– Я… я… – нервно начинаю я дрожащим голосом.

– Ну вот, видите! Это еще и заразно! – Кейтлин снова начинает хохотать, но вдруг осекается, поняв, что все молча смотрят на нее без тени улыбки. – Ой, да ладно вам! Это же смешно.

Делаю глубокий вдох, упираюсь ладонями в стол и наклоняюсь вперед, поближе к Кейтлин. Голос у меня подрагивает.

– Кейтлин, мы ужасно с ним обошлись. Мы так его загнобили, что ему даже пришлось перейти в другую школу.

– А, так значит ты встречаешься с ним из жалости?

Бросаю взгляд на ее стакан с газировкой. Очень хочется выплеснуть ее Кейтлин в лицо.

– Нет. Совсем не из жалости, – отвечаю я, представляя себе Эй-Джея на сцене «Уголка поэта» с гитарой в руках и вспоминая, как он пел строки, от которых мое сердце колотилось, словно сумасшедшее, а я вся таяла. Думаю о том, что случилось прошлой ночью, о том, как он смотрел на меня до этого, во время, после. – Просто я его люблю.

Эти слова сорвались с моих губ сами собой. Не верится, что я и впрямь это сказала. Оглядываю девочек, ожидая их реакции, но они помалкивают, во всяком случае, пока. Четыре из них словно язык проглотили.

– Что? Любишь? Да что ты о нем знаешь? – наконец спрашивает Алексис.

Оливия вклинивается в наш разговор еще до того, как я успеваю хоть что-то ответить.

– Погоди, а он имеет какое-то отношение к твоим загадочным исчезновениям в обеденный перерыв?

Вновь воцаряется тишина. Наблюдаю за тем, как подруги обдумывают вопрос Оливии и меняются в лицах, внезапно осознав, что моя сегодняшняя встреча с Эй-Джеем – это не просто страстное свидание и даже не первое свидание. А одна из множества подобных встреч. И что я отнюдь не шутила, когда сделала свое признание.

– Мы общаемся уже не первый месяц. Сначала мы были просто приятелями, но не так давно все переросло в кое-что серьезное.

Они все переглядываются, но на меня никто не смотрит.

– Ну что ж, это многое объясняет, – наконец произносит Алексис. – Мы давно заметили, как сильно ты изменилась в последнее время. Скажите? – Она оглядывает стол в ожидании поддержки. Кейтлин согласно кивает. Оливия следует ее примеру. Хейли не поднимает глаз от тарелки. – Теперь ты кажешься совсем другим человеком.

Хм. Нет, не кажусь. Я теперь действительно другой человек, и в этом все дело.

Алексис тянется ко мне через весь стол и накрывает своей ладонью мою.

– Ты очень изменилась, Саманта. И поверь, детка, не в лучшую сторону. Думаю, девочки со мной согласятся.

Не в лучшую? Да как же они не видят, что я стала гораздо лучше? Как я упоминала в разговоре с Психо-Сью, я теперь чувствую себя здоровее, лучше контролирую свои чувства – такого со мной еще не бывало! Я больше не рабыня их слов и действий, поэтому, как им кажется, со мной что-то не так.

– Порой у меня возникает такое ощущение, будто мы тебя совсем не знаем, – добавляет Оливия.

– И это правда, – тихо подтверждаю я. – Мы были близки, но все изменилось. Мы стали чужими. – Я оглядываю стол и впервые осознаю, что и я сама не так много о них знаю.

Слова крутятся на самом кончике языка, и я начинаю говорить им всю правду: сообщаю, что мне нужно от них отдалиться. Но потом украдкой бросаю взгляд на Хейли и вспоминаю, как тогда, в туалете, она сказала, что я очень ей нужна и что она даже представить себе не может, что будет делать, если я тоже уйду, как Сара. Нет, я не могу им сказать слов, рвущихся наружу. Не сегодня.

Поднимаю глаза на Кейтлин.

– Ты должна извиниться перед Эй-Джеем.

– За что? За сказанное в четвертом классе?

– Нет, – говорю я и поднимаюсь. – За то, что ты сказала пять минут назад.

Кажется, что до двери ужасно далеко, но я расправляю плечи и решительно направляюсь к ней, вскинув голову выше, чем когда я только сюда зашла.

Все дело во мне

Быстро подхожу к своему шкафчику, радуясь, что в коридорах больше ни души, и с удовольствием вдыхая свежий воздух. Я сама не знаю, почему пошла именно в эту сторону. Это случилось на автопилоте, но именно так и стоило поступить.

Завернув за угол, с облегчением замечаю Кэролайн, которая одной рукой набирает код на своем замке, а другой придерживает лямку рюкзака.

– Вот ты где! А я тебя весь день ищу! – Прижимаюсь плечом к ближайшему шкафчику и подхожу ближе. – Мне столько нужно тебе рассказать! – вполголоса сообщаю я.

Она продолжает класть нужные книги в рюкзак, а я все болтаю.

– Я рассказала «Восьмерке» об Эй-Джее, а Кейтлин отпустила о нем до безумия колкий комментарий, который я даже повторять не хочу, но я защитила его, как могла. – Встряхиваю руки. Меня всю колотит от нервов.

Кэролайн застегивает рюкзак и набрасывает на плечо, а когда поворачивается в мою сторону, я читаю на футболке надпись: «Да, все дело во мне».

– Я знаю, – говорит она. – Сама все видела. Ты молодчина.

– В смысле сама все видела? – Это исключено. Я ведь везде ее высматривала. И нигде не нашла. – Где же ты была?

Она касается рукой моей щеки.

– Достаточно близко, чтобы все услышать. – Она отходит в сторону, закатывает рукав рубашки и смотрит на свои побитые часы. – Мне пора.

– Куда?! До звонка еще двадцать минут! – Она смотрит на меня со странным, непонятным выражением. – Стой, ты что, обижаешься, что я им о тебе не рассказала? Я хотела. И непременно это сделаю. Обещаю.

– Нет, не обижаюсь. Пожалуйста, не рассказывай им обо мне. Никогда, – просит она и наклоняется к моему уху. – А вот Эй-Джею обязательно расскажи.

Что?

Раздается короткая трель телефона. Достаю его из заднего кармана и читаю сообщение.

Как дела?

– Ну давай, ответь ему, – велит Кэролайн и кивает на телефон. Откуда она знает, что это Эй-Джей? С подозрением кошусь на нее, а потом пишу:

Отлично. Ты где?

Жму на «отправить». А когда поднимаю глаза, то вижу, что Кэролайн исчезла.

– Кэролайн! – зову я, но ответа нет.

Бегу к последнему шкафчику и всматриваюсь в коридор. До конца обеда еще далеко, но людей в нем уже стало заметно больше. Иду в сторону парковки, а потом сворачиваю на дорожку, ведущую ко главному входу. Кэролайн нигде не видно.

Телефон снова пищит.

Внизу, репетирую.

Вижу значок «набирает сообщение» и жду, что он еще напишет.

Буду сегодня выступать на открытом микрофоне

Улыбаюсь, глядя на дисплей, и набираю в ответ:

!!!

Еще раз обхожу территорию кампуса в поисках Кэролайн, а потом возвращаюсь к своему шкафчику, печатая на ходу. Я вспоминаю, о чем сегодня сообщила подругам. В чем невольно призналась.

Мне столько нужно тебе рассказать!

Раздается первый звонок, и коридор заполняется учениками. Набираю кодовую комбинацию на замке своего шкафчика, открываю дверцу, а сама украдкой поглядываю в сторону шкафчика Кэролайн, в надежде еще раз ее увидеть.

Достаю учебники для следующего урока, как вдруг чувствую, как кто-то опускает руки мне на бедра.

– Привет, – шепчет Эй-Джей. Сперва мне инстинктивно хочется оглядеться, чтобы убедиться, что мы одни, но тут я вспоминаю: больше скрываться ни к чему. Прижимаюсь спиной к его груди, кладу его руки себе на талию и целую его, осознавая, что нас могут заметить, но нисколько не переживая по этому поводу.

– Я так понимаю, ты рассказала о нас своим подружкам? – спрашивает он, когда мы наконец ослабляем объятия. Он снова в шапочке, из-под которой выбиваются пряди волос. Какой же он красивый!

– «Восьмерка» теперь обо всем знает. Да и все остальные… – Вытягиваю шею, чтобы посмотреть, что происходит сзади. Замечаю, как люди замедляют шаг и перешептываются, поглядывая на нас. – Думаю, к последнему звонку новость облетит всю школу.

– Ого! Какой прекрасный фотопортрет, – говорит он, и мое внимание вновь переключается на шкафчик.

– Спасибо. – Я опираюсь на его плечо и наблюдаю, как меняется выражение его лица, пока он изучает содержимое моего шкафчика. Когда он прочитывает слова, написанные на розовом листочке из блока для заметок, он улыбается. Эй-Джей видит снимок со мной и Кэссиди, сделанный в день, когда я побила ее рекорд в баттерфляе, и его лицо сияет. А вот мои групповые снимки с девочками из «Восьмерки» он рассматривает с самым что ни на есть серьезным видом.

– Да ты, я смотрю, любительница концертов, – замечает он.

Думаю, после того, что случилось сегодня, я буду ходить на них гораздо реже.

– А это что, мой медиатор? – интересуется Эй-Джей.

– Возможно, – с улыбкой отвечаю я.

– Ах ты воришка!

Поворачиваюсь к нему и цепляюсь пальцами за передние петли для ремня у него на джинсах.

– Слушай, а ты не видел Кэролайн по пути сюда? – спрашиваю я и киваю на ее шкафчик. – У меня с ней состоялся очень непонятный разговор.

– С Кэролайн?

– Ага. Так странно. Сперва она сказала, что слышала весь мой разговор с подругами, но это совершенно невозможно. Ее в тот момент не было в столовой, это я знаю точно. А потом она сказала, что ей пора. И теперь я нигде не могу ее найти. Тебе она вчера не показалась расстроенной?

Замешательство на лице Эй-Джея сменяется нешуточной тревогой.

– Что?

– Ну, она же единственная из всех так ничего и не прочла. Она никогда не читает свои стихи. Но мне всегда казалось, что ее это совсем не заботит.

Звенит звонок. Эй-Джей ни на шаг от меня не отходит. Коридор пустеет, но я все равно понижаю голос:

– Я во всем призналась «Восьмерке». Мне казалось, что именно этого она от меня и хочет. Именно она мне внушила, что мне нужны «новые друзья», и познакомила со всеми вами. Именно она и привела меня в «Уголок поэта».

Вспоминаю все те случаи, когда Кэролайн, словно мой личный Сирано де Бержерак[12], внимательно выслушивала мои стихи и подсказывала слова, которые, как ей казалось, помогут обратить на меня внимание Эй-Джея и показаться ему в совершенно ином свете.

– Сэм?

– А?

– Что это еще за Кэролайн?

– Ну как же! Кэролайн! – со смехом восклицаю я, но Эй-Джей не разделяет моего веселья. – Кэролайн. Кэролайн… – Ее фамилия вспоминается далеко не сразу. Я и не слышала ее ни разу после того, как мы познакомились. – Кэролайн Мэдсен.

Глаза Эй-Джея удивленно округляются, а лицо моментально бледнеет.

– Как ты сказала? – Он делает несколько шагов назад, и я вдруг замечаю, что петельки его джинсов вылетают у меня из пальцев, и мои руки тут же падают вдоль тела.

– Кэролайн Мэдсен. Так зовут нашу общую подругу. Эй-Джей, да что с тобой такое?

– Нет, подожди. Ты только что сказала, что в «Уголок» тебя привела Кэролайн? – уточняет он без заикания, но пугающе дрожащим голосом.

– Ну да, – подтверждаю я, силясь понять, почему это так его удивляет. – В тот день она пришла вместе со мной, помнишь? – Сама я помню все это в мельчайших деталях, словно это было вчера. – Ты тогда еще был против того, чтобы я оставалась, но потом Кэролайн схватила меня за руку – и ты передумал.

Он смотрит на меня долгим, внимательным взглядом.

– Благодаря ей ты меня и оставил, – повторяю я. Но по его взгляду я понимаю, что что-то не так, и решаю уточнить: – Разве я не права?

– Нет, – едва слышно отвечает он и делает широкий шаг назад.

Теперь уже страшно становится мне – я и сама не знаю почему, но чувствую: это неспроста. Сердце начинает колотиться, как сумасшедшее, и ужасно хочется сбежать отсюда в какой-нибудь темный, укромный уголок, где можно перевести дыхание и все обдумать. Но пока Эй-Джей не скажет, что у него на уме, уйти я не могу.

Он снимает шапку и нервно ерошит волосы.

– Сэм, ты ведь совсем не поэтому осталась в «Уголке поэта» в тот день.

То есть как это?

– И когда ты впервые к нам спустилась, ты была совсем одна. И я разрешил тебе остаться из-за твоих слов о том, что благодаря этому может измениться вся твоя жизнь. Они мне понравились.

Я начинаю было объяснять, что это были не мои слова, что их мне подсказала Кэролайн, но тут же осекаюсь – мне начинает казаться, что всего этого говорить не стоит. Крепко зажмуриваюсь и закрываю лицо руками.

– Да нет же, – энергично мотнув головой, спорю я. – Это она меня туда привела! – Открываю глаза и смотрю на Эй-Джея, а он – на меня. – А как иначе я бы нашла вашу комнату?

Губы у него плотно сжаты.

– Не знаю, – наконец отвечает он.

– Я же говорю. Я попала в нее только потому, что она меня проводила, – повторяю я куда более строго, чем хотелось бы.

Он опускает взгляд в пол и долго-долго не поднимает глаз, но наконец осмеливается это сделать.

– Ты вообще знаешь, кто такая Кэролайн Мэдсен?

– Само собой.

Это моя подруга. Пожалуй, даже лучшая подруга.

– Сэм, – начинает он, и в его голосе слышится странное напряжение. – Кэролайн Мэдсен покончила с собой… в 2007 году.

В ответ громко смеюсь.

– Ой, ну хватит! – восклицаю я, но вид у Эй-Джея предельно серьезный. – И что же теперь? Хочешь сказать, я все это время общалась с призраком? – Выпаливаю я, и тут же понимаю, что зря я это сказала.

Эй-Джей пятится от меня еще более широкими шагами, а его пальцы нервно теребят шов на джинсах, будто невидимую гитарную струну.

– Я… Мне… пора в класс, – говорит он и поспешно уходит. Я даже не успеваю объяснить ему его ошибку. Ведь он явно не прав.

Я ведь видела ее своими глазами всего десять минут назад.

Или нет?

Мы с ней стояли и разговаривали.

Или этого не было?

Захлопываю дверцу шкафчика и бегу на парковку. Завести машину удается только при помощи обеих рук – одной рукой я вставляю ключ в замок зажигания, а второй придерживаю ее, чтобы она не так сильно дрожала. Двигатель заводится с громким ревом, и я быстро выезжаю на улицу и отправляюсь в единственное место, которое сейчас приходит на ум.

Недавняя свежая рана

В холле я трижды нажимаю на кнопку вызова лифта. Ничего не происходит, и тогда я снова трижды по ней жму. А потом ударяю кулаком по дверям, раздается звон и они тут же открываются. Трижды нажимаю на кнопку «7».

Шумно вламываюсь в дверь, и Коллин подскакивает на своем кресле.

– Сэм?

– Мне нужно срочно поговорить со Сью. – Заявляю я каким-то не своим голосом. Ноги у меня дрожат и подкашиваются. Иду прямиком в кабинет к Сью и распахиваю дверь, а Коллин за мной следом. – Где она?! – кричу я, сжимая пальцами виски.

Коллин хватает меня за руки, усаживает в кресло и склоняется надо мной. Она пытается отнять ладони от моего лица, но я не даюсь. Я реву и слышу лишь половину ее слов, но несколько все-таки улавливаю: «больница», «сегодня уже не приедет», «позвони ей». А потом: «подожди», «вода», «сиди тут».

Когда Коллин уходит, я убираю ладони от лица и оглядываю комнату. Всего пару дней назад я сидела здесь и рассказывала, что мне уже гораздо лучше. Что я сама стала лучше. И это действительно правда. Но тут мне вспоминаются слова Алексис: «Ты очень изменилась… И поверь, детка, не в лучшую сторону».

Что со мной творится?

Быстро поднимаюсь и иду к двери, захожу в лифт, возвращаюсь в машину. Неподалеку есть одно местечко – высокий холм, у подножия которого раскинулась долина. На вершине этого холма многие любят оставлять машины и устраивать свидания, но в это время дня там никого.

Вцепляюсь в руль изо всех сил и петляю по изогнутым крутым дорогам, а потом наконец выезжаю в тупик. Паркуюсь рядом с высоким дубом и глушу двигатель.

Эй-Джей ошибается, иначе и быть не может. Кэролайн всегда была с нами – на каждом чтении. Она всегда сидела рядом со мной. Она встречалась со мной в театре. Она прочла мои первые стихи и похвалила меня. Научила давать себе волю и писать о своих истинных чувствах, подсказывала слова, когда я сама не могла их подобрать. Помогла впервые выступить на публике. Была одним из членов «Поэтической девятки», как я в шутку назвала наше общество.

Или это все неправда?

Снимаю телефон с держателя и нахожу самый недавний групповой чат, в котором Эй-Джей накануне созвал всех на встречу в «Уголке поэта». Его имя написано в самом верху. Дальше читаю: Отправлено Сэм и еще шестерым участникам…

Знаю, что не найду в рассылке ее номера, но нажимаю на кнопку «показать», чтобы все-таки все проверить. Передо мной открывается список из незнакомых номеров, но каждому из них я присваиваю имя и считаю. Эй-Джей. Кэмерон. Челси. Эмили. Джессика. Эбигейл. Сидни.

Итого семь.

«Техника – зло», – однажды сказала Кэролайн, и я ей поверила.

Она никогда мне не звонила. Ни разу не писала. Мне это и впрямь казалось странным, но мы никогда это не обсуждали.

Внутри все сжимается, а пальцы так дрожат, что мне трудно держать телефон в руках.

Открываю браузер и набираю в поиске «Кэролайн Мэдсен 2007», и через долю секунды маленький экран заполняют ссылки, ведущие на статьи о ней. Читаю заголовки: «Девушка совершила самоубийство», «Подросток покончил с собой из-за издевательств?», «Местную школу потрясла новость о суициде». К последней статье приложена фотография. Я нажимаю на ссылку и пробегаю глазами всю историю.

– Господи… – вырывается у меня. Я вспоминаю, что уже читала эту статью позапрошлым летом.

Кэссиди тогда только вернулась из Южной Калифорнии, чтобы провести каникулы с отцом. Он купил новый дом, где у нее наконец появилась своя комната, чему она очень радовалась. Но до нее дошли слухи, что в этом доме несколько лет назад совершила самоубийство какая-то девушка, и она спрашивала, не знаю ли я об этом. И тогда я действительно ничего не знала.

На той же неделе после одной из тренировок мы заглянули к Кэссиди и она показала мне свой новый дом. Мы устроились у нее в комнате и стали искать в Интернете информацию о случаях подросткового суицида. Их оказалось не так уж много, не считая истории с Кэролайн. Мы просмотрели с десяток статей, в том числе и эту.

И вот по прошествии года с лишним я снова читаю эту же новость, но уже с телефона. Поспешно пробегаю ее, заостряя внимание на фразах вроде «случай суицида», «жертва издевательств», «страдала от длительной депрессии», но глаза быстро затуманиваются слезами.

Ее родители пошли в гости в один из соседних домов – отмечать Рождество. Пока их не было, Кэролайн Мэдсен приняла целый пузырек снотворных и уснула навечно. Ее родители до самого утра ни о чем не подозревали. Когда я добираюсь до слов ее мамы, какое у ее дочери было отличное чувство юмора и как она обожала сочинять стихи, буквы расплываются так сильно, что читать дальше становится невозможно.

Пролистываю статью и нахожу фотографию. С нее на меня смотрит та самая Кэролайн, с которой мы дружим вот уже несколько месяцев. Слегка растрепанные волосы. Отсутствие косметики. Фланелевая свободная рубашка накинута на футболку.

Увеличиваю изображение, чтобы прочесть надпись на ней: «Если б вы знали, что у меня на уме, вы бы не улыбались».

Провожу пальцем по экрану, грустно посмеиваясь над этой остроумной надписью и с трудом сдерживая слезы. Вспоминаю, как сидела у Кэссиди в комнате, пробегала глазами эту статью, рассматривала фото. А потом мы просто закрыли окошко браузера, сочувствуя судьбе этой незнакомой девушки, и вскоре я и думать о ней забыла.

Но теперь все встает на свои места.

Однажды мы с Кэролайн сидели в пустом театре, и я жаловалась ей на подруг, а она в ответ советовала завести новых друзей. Я рассказала ей о своем ОКР, а она мне – о своей борьбе с депрессией.

Но она ни разу не читала со сцены. Она бывала у меня в гостях, и не раз, но всегда уходила до того, как вернется кто-нибудь из моих родных. Мы вместе сочиняли стихи в театре, укрывшись в полумраке, вдали от чужих глаз. Она не возражала против того, чтобы быть моей тайной.

А еще она не приводила меня в «Уголок поэта».

– Ее не существует в реальности, – дрожащим голосом говорю я вслух.

Слезы бегут по щекам. С силой бросаю телефон на пассажирское сиденье, он отскакивает и падает на пол. Распахиваю дверь, подхожу к краю обрыва и смотрю вниз, на город. Небо затянуто тучами, довольно прохладно, но этот декабрьский холодок приятно пощипывает легкие.

Отсюда хорошо виден мой дом. Эй-Джей живет на другом конце города, так что его сложнее найти, но я различаю очертания густой рощицы – его дом должен быть где-то неподалеку. Дом Алексис находится на холме по ту сторону каньона. Он очень большой и сильно бросается в глаза. Как, впрочем, и бассейн. Обвожу взглядом маршрут, которым уже множество раз ходила и ездила – извилистую дорогу, ведущую на вершину холма, а потом замечаю дом отца Кэссиди.

В нем жила Кэролайн. В нем же она умерла.

«Порой кажется, что становится только хуже», – как-то призналась она мне, когда мы разговорились о депрессии в полумраке театра.

Возвращаюсь к огромному дубу. Меня рвет прямо в грязь. А потом я сажусь на край обрыва, обняв колени, впиваюсь ногтями в шею и с силой царапаю себя. Кожа зудит и побаливает, но я не останавливаюсь и даже не вытираю слезы, бегущие по щекам. Мне пусто и очень холодно. Я оплакиваю потерю лучшей подруги, словно это недавняя, свежая рана, словно она убила себя только сегодня, а не восемь лет тому назад. Раскачиваюсь вперед-назад, царапая себя все большее, плачу и повторяю шепотом имя Кэролайн.

Совсем как сумасшедшая – впрочем, я ведь такая и есть.

Довольно широкое понятие

Когда солнце садится, температура резко падает. Не знаю, сколько я тут просидела, но в груди все онемело, глаза опухли, лицо пощипывает, а под ногти забилась грязь.

С трудом поднимаюсь и бессильно падаю на водительское кресло. Автомобиль несколько часов простоял с открытой дверцей, и лампочка в нем все это время горела, поэтому я быстро включаю зажигание, чтобы проверить, не сел ли аккумулятор. Двигатель заводится без особых проблем. Включаю обогрев.

Телефон валяется на полу, рядом с приборной панелью. На экране множество уведомлений о пропущенных звонках и новых сообщениях. Прокручиваю весь список. Здесь и мамины бесчисленные просьбы как можно скорее ей перезвонить, и пропущенные звонки от Психо-Сью. Последний раз она пыталась до меня дозвониться всего двадцать минут назад.

Перезваниваю, и после первого же гудка она берет трубку. Как только я слышу ее голос, по щекам вновь начинают течь слезы. Слабым голосом шепчу:

– Это я…

– Где ты находишься? – спрашивает она, в ее голосе слышится паника. На моей памяти это впервые. Рассказываю ей о холме и объясняю, как до него добраться, и она велит никуда не уезжать и обещает скоро приехать.

Кладу трубку и проверяю время на панели. 7.12.

Открытый микрофон.

Я должна бы уже ехать в город. Должна бы посмотреть на выступление моего парня на настоящей сцене. Должна бы поддержать его, сидя в первом ряду вместе с Кэролайн. А вместо этого сижу тут в полумраке, плачу и жду спасения. Надеюсь, Эй-Джей ни о чем не расскажет Поэтам. Я теперь вряд ли смогу посмотреть им в глаза.

И Эй-Джею тоже.

Вспоминаю, какое выражение появилось на его лице, когда я рассказала ему о Кэролайн. Совсем не такое, как несколько минут назад, когда он любовался моим портретом из бассейна. Он увидел ту Сэм, которой привык меня считать, а потом – настоящую Сэм, которой раньше не замечал. А разглядев мое истинное лицо, тут же сбежал.

Я так не хотела, чтобы он узнал правду. И вот, его нет рядом.

Свет фар ударяет в заднее стекло, и через несколько минут Психо-Сью уже усаживает меня в свой сверкающий черный «Мерседес» и застегивает на мне ремень безопасности.

– Родители сами заберут твою машину, – сообщает она.

Мы едем по дорожному серпантину. За рулем Сью, а я смотрю в окно, гадая, куда же мы направляемся, но потом понимаю, что мне, в общем-то, все равно. Лицо у меня горит. Пятую точку тоже печет – сиденье явно с подогревом. Прижимаюсь лбом к стеклу, закрываю глаза и открываю их, когда мы останавливаемся у какого-то дома, на въезде в гараж.

Сью выключает двигатель и выходит из машины. Обходит ее, открывает дверь с моей стороны и помогает мне расстегнуть ремень и выйти, словно какой-нибудь дряхлой старушке, а потом под руку ведет в дом.

Мы заходим на кухню. При виде нас две девочки тут же отвлекаются от своих дел. Они на несколько лет младше меня и гораздо миниатюрнее – маленькие и худенькие, совсем как Сью. У них такие же прямые волосы. Такие же тонкие черты лица. Они выглядят гораздо старше, чем на фотографиях, которыми уставлен стол Сью, но я моментально узнаю их.

– Сэм, – мягко произносит она. – Это мои дочери, Бет и Джулия.

Они смотрят на меня настороженно, с опаской, но иного не стоило и ожидать, учитывая, что последние пять часов я рыдала, сидя в грязи. Они явно не понимают, кто я такая, но это тоже меня совсем не удивляет. Зная Сью и ее склонность к сохранению «профессиональной дистанции», я уверена, что она никогда прежде не привозила пациентов домой.

– Джулия, приготовь нам чаю, пожалуйста.

Сью уводит меня с кухни. Мы идем мимо гостиной, пересекаем несколько двойных дверей и оказываемся в какой-то комнате. Наверное, это домашний кабинет Сью. Он выходит на аккуратный сад с симпатичным фонтанчиком по центру. Комната мягко освещена. Здесь спокойно и тихо. Подхожу к стеклянной двери.

– Вот это вид! Не то что на парковку.

– Это мое любимое место во всем доме, – признается она, остановившись позади меня. – Я сажусь вон туда, – говорит она и показывает на металлическое кресло с мягким сиденьем и подушками. – Здесь я люблю думать, медитировать или работать с историями болезней. Почти всегда меня можно найти в этой комнате, за исключением дождливых деньков.

Мы обе замолкаем на несколько минут. Из-за стеклянной двери слышится шум фонтана. Он очень умиротворяет.

– Ты как, согрелась? – спрашивает Сью.

Киваю.

– Хочешь посидеть в саду?

Снова киваю.

– Отлично! – Она подходит к двери, поворачивает ручку и открывает ее. – Тогда давай там и поболтаем, пока не надоест. – Она достает из корзины, стоящей на полу, два пледа, и набрасывает один из них мне на плечи. Велит сесть в ее любимое кресло.

Джулия приносит чугунный чайник и две чашки. Сью благодарит ее и расставляет их на столике напротив нас, а потом разливает дымящийся чай по чашкам и протягивает одну из них мне. Сама она садится на небольшой уличный диванчик. Джулия уходит и закрывает за собой двери.

– Можешь начать, когда будешь готова, Сэм, – говорит Сью.

Подтягиваю колени к груди, беру кружку обеими руками и молча смотрю в нее, вдыхая пар, цитрусовые и цветочные ароматы и вспоминая все то, что случилось за последние два дня, после того как я побывала на очередной консультации у Сью. Вечерняя встреча в «Уголке поэта». Мы с Эй-Джеем наедине в пустой комнате. Признание «Восьмерке». Прощание Кэролайн со мной.

Кэролайн.

Я думала, что уже выплакала все слезы, но они снова начинают течь. Словно по волшебству, передо мной появляется бумажный платочек, и я промакиваю глаза и высмаркиваюсь.

Ох уж эти психотерапевты, у них всегда наготове бумажные платочки.

– А что вам уже известно? – спрашиваю я.

– Это не важно. Считай, что я ничего не знаю, пока ты сама мне все не расскажешь.

Понимаю, к чему она клонит. Значит, она уже переговорила с Коллин. Вспоминаю, сколько раз мама писала мне и звонила и гадаю, не пыталась ли она отыскать меня через Эй-Джея. Если они общались и он рассказал, что сегодня произошло, Сью наверняка уже знает немало.

– Вы посоветовали мне найти новую подругу, – начинаю я и отпиваю чай. – И я нашла ее. И полюбила. Очень. Но в итоге оказалось, что она вот уже восемь лет мертва, а это, как нетрудно догадаться, серьезная преграда для дружбы, – подмечаю я в надежде, что сарказм поможет мне сбросить напряжение – но увы, в итоге начинаю плакать еще сильнее.

Сью забирает у меня чашку, чтобы я успокоилась. Снова промакиваю глаза, высмаркиваюсь, а она тем временем подливает мне чаю. Без капли брезгливости забирает у меня пару скомканных, сопливых бумажных платков и возвращает мне чашку.

Начав говорить, я уже не могу остановиться. Да, я поклялась хранить «Уголок поэта» в секрете, но скрывать эту тайну от Сью я больше не могу. Рассказываю о том дне, когда я впервые столкнулась с Кэролайн в театре, о том, как она села рядом, рассмешила меня, рассказала, что хочет показать мне нечто такое, что изменит мою жизнь.

– Как можно подробнее опиши все, что тогда произошло, – просит Сью. – Начни с самого начала.

– Кэролайн назначила мне встречу у пианино. – Я закрываю глаза и вновь представляю себе сцену, но уже по-другому, словно смотрю на нее с высоты птичьего полета. – Я спряталась за кулисой и стала ее ждать, а потом услышала, что в мою сторону идет какая-то компания.

– А потом вы с Кэролайн наконец встретились.

– Она велела идти за ней, и я пошла. Мы спустились по узкой лестнице и прошли по серому коридору. Она говорила, куда поворачивать, какие двери открывать.

Вспоминаю, как мы завернули за последний угол и увидели, как захлопнулась дверь в глубине коридора.

– Где мы? – спросила я, когда мы подошли к двери.

Кэролайн не отвечает на мой вопрос, только кивает на ручку.

– Послушай, я все время буду рядом, но теперь пришел твой черед действовать. И говорить.

Широко распахиваю глаза.

Так значит, это все я. Я увидела, как впереди закрывается дверь. И решила, что туда и нужно идти. И ручку повернула тоже я, а вовсе не она. Я увидела на двери швабры, которые раскачивались так, словно их только что отодвигали. Это я нашла замаскированные дверные петли и замок.

Я сама пошла за Поэтами.

– Это не Кэролайн привела меня вниз, – с трудом говорю я.

Она не стояла рядом со мной и не советовала постучать. Я все сделала сама, без подсказок. Я слышала ее слова о том, что теперь пришел мой черед действовать. Но на самом деле я все это время действовала исключительно сама.

– В тот первый день я видела, как Поэты пересекают сцену. Один из них сказал: «Увидимся в четверг». И я тоже заглянула туда в четверг, спряталась за кулисой у пианино и дождалась их прихода. Боже, Сью… А потом сама пошла за ними вниз.

И я начинаю рассказывать о своем первом визите в «Уголок».

– Эй-Джей был со мной очень холоден, – сообщаю я, вспоминая, как он смотрел на меня, пока Кэролайн не схватила меня за руку, чтобы поддержать. Вот только на самом деле никто меня не хватал.

Ставлю кружку на стол и плотнее кутаюсь в плед. Сью спрашивает, что было дальше, и я рассказываю, как Кэролайн пришла ко мне в гости и мы устроились у меня в комнате. Как она сказала, что Эй-Джей не испытывает ко мне ненависти – просто я сильно его ранила, и он не знает, как это пережить. Судорожно вдыхаю, осознавая, что на самом деле и этого разговора не было. Я сама отлично знала, в чем наша с Кейтлин вина. Знала, хоть и не хотела об этом думать. Мне вспоминается стихотворение, с написанием которого мне помогла Кэролайн, вспоминается, как при помощи ее слов я пыталась вымолить у него прощение. И он простил меня. Разрешил остаться с Поэтами. Как и все остальные.

Рассказываю Сью о всех своих разговорах с Кэролайн и остальными, о том, как комната в подвале театра помогала мне успокоиться и отогнать недобрые мысли. Там я научилась писать, самовыражаться, говорить то, что думаю. Я стала одной из Поэтов.

Но я снова реву в три ручья, потому что, несмотря на все чудеса, которые произошли в моей жизни за последние месяцы, я никак не могу выбросить из головы самую жуткую деталь этой картины.

– Сью, я ведь придумала целого человека! – кричу я сквозь слезы. – Это же насколько сумасшедшей надо быть, чтобы придумать человека?

– Ты не просто придумала человека, Сью. Ты придумала уникальную и замечательную личность, обладающую всеми нужными тебе качествами. Веселую, остроумную, добрую…

– И при этом, черт возьми, не-нас-то-я-щу-ю.

– Для тебя она была самой что ни на есть настоящей.

Была. Из всех сказанных слов это режет больнее всего. Я очень по ней скучаю. И не важно, реальная она или выдуманная – мне совсем не хочется с ней расставаться.

– Что со мной творится? – спрашиваю я. Сью двигается к самому краю диванчика и ставит свою чашку на стол.

– Ты явно ждешь от меня другого ответа, Сэм, но, если честно, я не знаю. Возможно, во всем виноваты твои лекарства или химические изменения, происходящие в твоем мозге, – или комбинация обоих факторов. А может, они здесь совершенно ни при чем. – Она пытается говорить спокойным и ровным голосом, но я чувствую ее напряжение. Она куда больше взволнована, чем мне бы хотелось. – То, что с тобой творится, довольно нетипично для ОКР. Внутри тебя явно еще что-то происходит, но что – я пока не знаю. Но мы вместе это выясним, как и всегда.

Натягиваю плед на лицо. Не могу смотреть на Сью. Слушать ее мне тоже не хочется, но вместе с тем мне необходимы сведения, которые она мне сообщает.

– Учитывая все, что ты мне сейчас рассказала, у меня возникло впечатление, что Кэролайн становится для тебя реальной в моменты предельного нервного напряжения. – Звук ее голоса начинает меня успокаивать, и когда она продолжает делиться своими идеями, я чувствую сильное облегчение. – Вы встретились в первый учебный день. Ты тогда была немало встревожена, но слова Алексис только усугубили твое состояние, и, возможно, поэтому твое сознание стало искать… новый способ справиться со всем этим стрессом.

Стягиваю одеяло с головы, чтобы получше рассмотреть ее лицо.

– И этот способ сработал. Отныне Кэролайн стала появляться всякий раз, когда ты остро в ней нуждалась. После ссоры с «Восьмеркой». Когда ты нервничала перед тем, как спуститься по узкой лестнице вслед за Поэтами. Когда тебе предстояло твое первое выступление со сцены. А сегодня она появилась как раз после того, как ты рассказала подругам об Эй-Джее, верно?

Мысленно возвращаюсь к тем событиям, о которых упомянула Сью, и к тем, о которых она ничего не сказала. Всякий раз, когда меня что-то сильно расстраивало и мне хотелось написать новое стихотворение, Кэролайн тут же появлялась у своего шкафчика. Мы много шутили об этом, как нам казалось, совпадении. А потом вместе шли в театр.

– Твое сознание нашло выход – и, надо отметить, весьма неплохой, и чем чаще этот способ тебе помогал, тем реальнее Кэролайн для тебя становилась. – Сью тянется к своей чашке и отпивает чай, наблюдая за мной, словно дает мне время осмыслить ее слова.

– А бывало такое, что она надолго куда-нибудь пропадала? – уточняет она.

Задумываюсь над ее вопросом и вспоминаю, что в последнее время перестала встречать ее у шкафчиков по утрам, хотя раньше мы пересекались там ежедневно. А еще я никогда не встречала ее на переменках.

– Последние несколько недель мы виделись только в «Уголке поэта».

Что ж, это подтверждает теорию Сью. Мне всегда немного тревожно спускаться туда в обеденный перерыв. Я боюсь, что «Безумная восьмерка» пойдет за мной следом и узнает об «Уголке» и о Поэтах, а я стану предательницей. Это все будет моя вина. Пока дверь «Уголка» не запирают, я всегда сижу как на иголках. И только потом расслабляюсь.

– Итак, более года назад ты прочла о девушке по имени Кэролайн, а потом вроде как и забыла о ней, но на самом деле она осталась в глубинах твоего подсознания. Ты наделила ее теми чертами, которых тебе очень не хватало. И она стала тем самым добрым, успокаивающим голосом, который тебе было так важно услышать.

Все эти наблюдения (особенно последнее) дарят мне облегчение, как часто бывает с неоспоримыми фактами.

И все же Сью говорит так, будто у всего этого кошмара есть вполне логическое объяснение, будто он имеет смысл, но я так совсем не считаю. Это настоящее безумие.

– Сью, скажите уже как есть. Я сошла с ума.

Сью замолкает на целую минуту. Она смотрит на фонтан и, как мне кажется, думает о том, как бы потактичнее сообщить мне эту новость.

– Сошла с ума… – наконец повторяет она, не сводя глаз с воды. – А знаешь ли ты, какое определение словари дают слову «сумасшедший»?

Отрицательно качаю головой.

– Сумасшедший – это и безумный, и исключительный, то есть не такой, как другие. Довольно широкое понятие, согласись.

Киваю.

– Сумасшедший – невероятно субъективная категория. Я бы не стала так называть никого – а тебя тем более. Видишь ли, Сэм, твой мозг функционирует по-особому. И из-за этой его особенности ты смогла познакомиться с таким чудесным человеком, как Кэролайн. Такой возможности нет больше ни у кого.

– То же самое можно сказать и о вашем пациенте Энтони… который еще умел слышать цвета.

– Совершенно верно.

Но я ведь замечала улучшения. Чувствовала себя нормальной.

Два дня назад я хотела обсудить со Сью, не стоит ли понизить мою дозировку лекарств и сократить количество наших с ней встреч. Но теперь, когда я поймала себя на том, что уже давно и активно общаюсь с выдуманными людьми, это – явно не вариант. Нужно принимать больше лекарств. Чаще ходить к психиатру. И навсегда распрощаться с Кэролайн.

– Нужно убедиться, что Кэролайн больше не вернется, так? – говорю я, печалясь о своем диагнозе и в то же время радуясь, что опередила Сью с этим предложением.

– А ты хочешь, чтобы она ушла навсегда?

– Нет, – признаюсь я. Кэролайн для меня так же реальна, как остальные Поэты. Ее нет рядом всего несколько часов, но я уже тоскую по ней так, как никогда ни по кому не тосковала. От мысли о том, что я больше ее никогда не увижу, внутри появляется жуткая пустота.

Слезы снова бегут по щекам.

– Помнишь, как ты в среду перечислила мне десять причин, по которым считаешь Эй-Джея чудесным? – спрашивает Сью, передавая мне очередной платочек. Она смотрит на меня таким пронзительным взглядом, что, кажется, видит меня насквозь. – Давай, ты теперь сделаешь то же самое с Кэролайн. Не с той Кэролайн, о которой ты узнала сегодня, а с той, с которой вы были близки последние месяцы, – с твоей подругой.

Мысли проносятся в голове одна за другой, и ко мне возвращается то странное чувство, которое я испытала, когда впервые поднялась на сцену: грудь наливается тяжестью, пальцы пощипывает. Может, поэтому я закрываю глаза.

Начинаю считать с большого пальца.

– У нее, как бы сказать поточнее, очень заразительная энергетика. Она всегда внимательно слушает мои стихи, даже дурацкие, которые и не стоило бы никому читать, и никогда надо мной не смеется. Она не просто слушает подобранные мной слова, а понимает, что я хочу ими передать, и помогает выразить свою мысль поточнее. Она всегда чувствует, когда нужна мне.

Открываю глаза и прикусываю губу при мысли о том, что причина этой последней особенности теперь более чем очевидна.

Сью закрывает глаза и поглаживает веки пальцами, будто намекая, чтобы и я их закрыла.

Продолжаю перечислять особенности Кэролайн с пятого пункта.

– А еще она, как и я, немного сломана внутри. И ей плевать, что о ней думают окружающие. Мне нравится, что она не пользуется косметикой. Что носит футболки с остроумными надписями. – На моих губах вдруг появляется широкая улыбка. – У нее всегда получается меня рассмешить, даже если она особо и не пытается.

Тут же в голову приходит и десятый пункт. Хочу произнести его будничным тоном, но дыхание перехватывает, а слова застревают в горле.

– Ты пока назвала всего девять, – напоминает Сью.

Кэролайн велела мне постучать в ту дверь. Она никогда не говорила за меня, но подсказывала мне нужные слова. Когда Эй-Джей выставил меня за дверь «Уголка поэта», она велела вновь попытаться туда попасть. Когда я страшно боялась читать со сцены, она подошла ко мне сзади, положила ладонь мне на плечо и сказала: «Не думай ни о чем. Просто начни». Хотя на самом деле ничего этого не было.

– Она сделала меня храброй, – наконец говорю я.

Сью тянется ко мне, берет мои ладони в свои и крепко сжимает. Руки у нее тонкие и изящные, но удивительно сильные.

– Отлично. Вот что теперь надо сделать. Прими все эти качества Кэролайн и пойми одну вещь: они все есть и в тебе. Это ты сама начала быть к себе добрее, принимать решения, полезные для тебя самой, а не для окружающих. Это ты пересмотрела свои отношения с окружающими и осталась с теми, кто помогает тебе стать сильнее и лучше, а с теми, кто мешает, – распрощалась. Думаю, Кэролайн хотела именно этого. И это не она сделала тебя храброй, Сэм. Ты сама стала такой.

Мы долго сидим в полной тишине. Отпиваю еще чаю. Слушаю, как журчит вода в фонтане.

– Она ведь уже никогда не вернется, да? – спрашиваю я.

– Думаю, она тебе уже не нужна, – мягко говорит Сью. – Если она когда-нибудь появится, сразу сообщи мне, но только не паникуй. Не мешай ей выполнять свою задачу. Она с ней, судя по всему, чудесно справляется.

Она не вернется.

Я думаю о Кэролайн, о нашем прощании, а потом вспоминаю об Эй-Джее, которому пришлось сообщить мне о том, что моя новая лучшая подруга умерла восемь лет назад.

Это просто ужасно. Я ведь не хотела, чтобы он обо всем узнал. Только не сейчас. Только не так.

– Мне так не хотелось, чтобы Эй-Джей узнал правду обо мне, – говорю я.

Сью отпивает чаю.

– Уверена? – спрашивает она.

– В каком смысле?..

– Кэролайн ведь могла попрощаться с тобой в любой момент и самыми разными способами. Могла заявиться к тебе в комнату и в частной беседе рассказать, кто она такая. Или даже исчезнуть без объяснений. Но обрати внимание, как она исчезла, что именно сказала на прощание…

– К чему вы клоните?

– Ты говоришь, что тебе совсем не хотелось, чтобы Эй-Джей узнал о твоей болезни, но если подумать, возникает впечатление, что это совершенно не так.

Два задания

Проснувшись в субботу, я уже не чувствовала в себе храбрости. Сегодня воскресенье, и я по-прежнему ее в себе не нахожу. Мне грустно, тревожно, страшно и очень одиноко, я скучаю по Кэролайн так сильно, как никогда прежде, и мне хочется, чтобы все оставили меня в покое.

Пейдж стучится ко мне в дверь, чтобы узнать, не хочу ли я мороженого. Слышу, как мама советует ей пока меня не трогать и дать мне побыть одной. Прекрасный совет. Жаль, она и сама не очень его соблюдает – то и дело заглядывает ко мне, спрашивает, не хочу ли я поговорить, а я повторяю, что все в порядке и прошу закрыть ко мне дверь.

Пока я в пятницу вечером сидела у обрыва, Эй-Джей пошел меня искать и заглянул ко мне домой. Дома он наткнулся на маму. Он пересказал ей мои слова о Кэролайн. Мама вежливо поблагодарила его, скрыв свое удивление тем фактом, что я не рассказала ему о своем диагнозе, но, как и всегда, не выдала мою тайну. А потом отправила его домой и попросила несколько дней меня не трогать, чтобы я разобралась в себе.

Уверена, он испытал облегчение. Всякий раз, когда я вспоминаю его взгляд в минуту, когда он впервые услышал из моих уст упоминание о Кэролайн Мэдсен, к горлу подкатывает тошнота.

Чтобы отвлечься, перечитываю свои стихи, в особенности те, которые мне помогла написать Кэролайн. Не всегда, но порой, после того как мы заканчивали стихотворение и перечитывали его вслух, слова в нем казались такими уместными, такими точными, что у меня по спине бежали мурашки. Мне хотелось обнять подругу, но я ни разу этого не сделала, и теперь думаю, какими были бы эти объятия. Реальными, как ее прикосновение к моему плечу? Или же мои руки прошли бы сквозь нее, как сквозь призрачную дымку, и тогда бы я поняла, что все это время мозг меня обманывал?

Беру ручку и начинаю негромко постукивать ею по блокноту. Стихи на ум не идут. Не время сейчас. Мне нечего сказать даже пустому листу бумаги, который больше никто не увидит. Да и потом, поэзия вряд ли поможет мне привести все свои чувства в порядок и найти вразумительный выход из всей этой ситуации.

Меня пугает, какую власть имеет надо мной мой разум. Я злюсь на Кэролайн за то, что она меня оставила. Пытаюсь понять, какие качества я ей сама приписала, а какими и впрямь обладала девушка, совершившая самоубийство в 2007 году.

Открываю красный блокнот и на левой странице пишу «Кэролайн Мэдсен», а на правой – «Моя Кэролайн». Слева выписываю все, что мне удалось выяснить о реальной Кэролайн, а справа во всех подробностях описываю выдуманную.

Закончив, замечаю ряд общих черт, но вместе с тем и немало явных различий. Видимо, Сью была права: я действительно скопировала образ девушки с фотографии и приписала ей качества, которых мне самой очень недоставало.

Зарываюсь лицом в подушку, прячась от солнечного света. И плачу. Долго. Когда меня наконец начинает одолевать сон, я нисколько не сопротивляюсь.

* * *

Слышу стук в дверь.

– Сэм? – тихо зовет мама.

– Я сплю! – кричу я в ответ.

– Сэм, к тебе тут кое-кто пришел.

Открываю глаза и заставляю себя сесть. В комнате темно. Моя футболка задралась и обмоталась вокруг тела, волосы перепутались, кожа пахнет по`том. Красный блокнот лежит рядом на одеяле, и я поспешно его закрываю, а мама тем временем входит в спальню.

– Пожалуйста, скажи ему, что я пока не хочу его видеть, – прошу я, указывая на свое сонное лицо.

Так оно и есть, но на душе почему-то становится легче. Я подозревала, что Эй-Джей все-таки придет несмотря на мамин запрет. Мне не хочется, чтобы он застал меня в таком виде, и в то же время ужасно хочется, чтобы он крепко обнял меня, поцеловал в лоб, велел поменьше думать. Попросил все ему рассказать – и я бы рассказала. Стоило бы ему только произнести эту просьбу, как слова полились бы из меня рекой и мозг не успел бы остановить этот поток. Начинаю судорожно причесывать волосы пальцами в надежде, что мне удастся их укротить.

– Детка, это не Эй-Джей. Это Хейли.

– Хейли… – Ее имя для меня – как удар под дых. Последний раз с ней да и с остальными членами «Восьмерки» мы виделись в пятницу, в столовой, но никто из них не знает, что произошло со мной дальше. А я ведь напрочь позабыла о той нашей ссоре. К щекам тут же приливает краска. Я снова падаю на кровать и зарываюсь лицом в подушку.

Нет, сейчас мне ну совсем не до этого.

– Она, судя по всему, всерьез намерена подняться сюда, – говорит мама, присев на край кровати. – Даже цветы принесла.

– Цветы? Зачем? Она ни в чем передо мной не виновата.

Мама ласково гладит меня по спине.

– Пусть зайдет, Сэм. Выслушай ее. Как знать, может, она поднимет тебе настроение.

– Не хочу я, чтобы мне настроение поднимали. – Чего мне на самом деле очень хочется, так это увидеться с Кэролайн. Хочется, чтобы она была жива. Это бы значило, что я не сошла с ума.

Но вижу, что маму мне теперь не переубедить, сдаюсь и говорю: «Ну ладно, хорошо» и встаю с кровати. Привожу себя в порядок перед большим зеркалом.

– Хейли мне всегда нравилась, – признается мама и уходит из комнаты.

Через несколько минут ко мне заходит Хейли, заметно понурив голову.

– Здравствуй, Саманта, – говорит она, протягивая мне пестрый и нарядный букет цветов.

– Спасибо. Это было совсем не обязательно, – замечаю я, вдыхая приятный цветочный аромат. Он напоминает мне о саде Сью, о том, как в минувшую пятницу мы сидели в нем и разговаривали о Кэролайн, и меня накрывает волна печали.

Как же я по ней скучаю…

– Это только от тебя? Или от всех?

Хейли прекрасно понимает мой намек, а я улавливаю ответ еще до того, как она произносит его вслух. То, как она прикусывает нижнюю губу и смущенно переступает с ноги на ногу, красноречивее любых слов. Она пришла вовсе не как представитель «Восьмерки».

– От меня, – говорит она и оглядывает комнату. – Мне так стыдно. Ты за меня заступилась, а я за тебя – нет. Причем дважды.

– Да ладно тебе.

– Ну надо же… Я уже целую вечность не была в твоей комнате! Почему же так вышло? – спрашивает она, меняя тему.

– Сама не знаю, – отвечаю я, хоть это и неправда. В прошлый раз Хейли была у меня, когда мы готовились к благотворительной акции по случаю Дня святого Валентина, и тогда у меня весь пол был в лепестках роз, розовых ленточках и слащавых любовных записках.

– Я и забыла, как здесь уютно. У стен очень симпатичный цвет, – она подходит к коллажу, висящему на одной из стен, проводит пальцем по надписи «Безумная восьмерка», внимательно рассматривает фото. – Ох, неужели это и впрямь мы? Какие мы были милые, счастливые и… на этом фото мы искренне любим друг друга! – со смешком подмечает она. – Помню, как считала себя самым счастливым человеком на свете, потому что мне довелось стать частью «Восьмерки»… Когда же все успело так измениться?

– Не знаю. Но мне начинает казаться, что пути назад уже нет.

Повисает долгая пауза.

– Если честно, я все-таки за тебя заступилась. Позднее, чем надо было бы, но, по-моему, это лучше, чем ничего.

– Правда?

Хейли кивает.

– А потом побежала за тобой.

– Что? – Только не это. Мое облегчение моментально лопается, словно воздушный шарик. Судорожно начинаю вспоминать все, что случилось после того, как я оставила «Безумную восьмерку» в столовой. Я пошла прямиком к своему шкафчику. Там была Кэролайн. Она коснулась моего лица и сказала, что прекрасно все слышала. Мы поговорили. Потом она вдруг исчезла, и я отправилась ее искать. Громко звала по имени в школьных коридорах.

Господи Боже. Получается, Хейли видела, как я разговариваю… с пустотой. Она обо всем знает.

– После твоего ухода у нас вспыхнула серьезная ссора. Я сказала Кейтлин, что она обязана перед тобой извиниться, но ты же ее знаешь. Само собой, Алексис заняла ее сторону, хотя вид у нее был не особо уверенный.

Что же ты видела?!

– А Оливия… – Хейли закатывает глаза. – Она вполне могла бы отправиться со мной искать тебя, но… не пошла.

Что. Же. Ты. Видела?!

Пытаюсь придумать, как бы спросить ее об этом, избегая прямых вопросов.

– Почему ты мне об этом в пятницу не рассказала? – спрашиваю я, и голос слегка подрагивает.

Хейли садится на край кровати и слегка откидывается назад, опершись о матрас ладонями.

– Не смогла тебя найти, – признается она.

Сажусь рядом и облегченно выдыхаю.

– Серьезно?

– Ага. Я сразу же пошла к твоему шкафчику, но тебя там не было.

– Вот как.

– Так что, ты уходишь из «Восьмерки»? – она садится по-турецки и выпрямляет спину. – Трудно тебя за это осуждать. Да и потом, у тебя теперь есть парень, так что это все равно рано или поздно случилось бы, но…

– Хейли. – Зову я и обнимаю ее. Она обнимает меня в ответ так крепко, словно тонет в глубоком море, а я – единственное, что помогает удержаться на плаву. – Я пока не знаю, что буду делать. Но если я и уйду, ты всегда можешь уйти следом.

Она отстраняется, качая головой.

– Боюсь, не смогу.

Я могу ее понять. Расставание с «Восьмеркой» изменит все. Больше не будет совместных обедов, концертов, вечеринок, ночевок. Мы не попадем на шикарный выпускной, который организует Кейтлин, а после него не останемся ночевать в городском отеле вместе со всеми. Остаток учебы в школе пройдет совершенно не так, как мы ожидали.

Или и того хуже: «Восьмерка» будет вести себя с нами так же, как с Сарой. Подчеркнуто сторониться нас в коридорах. Распускать о нас дурацкие слухи, чтобы одноклассники нас не жалели и не вставали на нашу сторону.

– Чем тебе помочь завтра в школе? – спрашивает она.

Наверное, это самое милое предложение помощи, какое я только от нее получала, но, если честно, не знаю, как ответить на ее вопрос. Видеть не могу «Восьмерку». Не могу пойти в «Уголок Поэта». Поговорить с Эй-Джеем я тоже пока не могу – я пока к этому не готова, а от мысли о том, что мне придется несколько раз за день проходить мимо шкафчика, выискивая Кэролайн на каждом шагу и при этом понимая, что я точно ее не увижу, сердце тревожно замирает в груди. На глаза наворачиваются слезы, и я судорожно их сглатываю.

– Если честно, у меня для тебя два задания, – говорю я, а потом подхожу к столу и беру свой рюкзак. – Ты же знаешь мой код от замка? Сможешь завтра перед началом занятий забрать из него все мои книжки и передать их мне? Встретимся у твоего шкафчика.

– Все-все книжки? – уточняет она.

Киваю. Хейли забрасывает мой рюкзак на плечо.

– Не вопрос. А еще что?

– Отныне зови меня Сэм, хорошо?

Запираюсь изнутри

Очень сомневаюсь, что мне и впрямь удастся целую неделю обходить стороной «Восьмерку» и Поэтов, не сталкиваясь ни с кем из них, но, поскольку я так и не смогла уговорить маму организовать для меня домашнее обучение до конца года, другого плана у меня нет.

Трижды объезжаю парковку по всему периметру, пока на одометре наконец не появляется желанная цифра. Глушу двигатель и смотрю на электронные часы, дожидаясь того момента, когда уже можно будет пойти к шкафчику Хейли, а потом и в класс. Мы встречаемся в условленном месте и Хейли передает мне рюкзак, набитый учебниками. Благодарно обнимаю ее и ухожу на первый урок.

До самого конца занятий перебираюсь из кабинета в кабинет окольными путями, а внутрь захожу ровно по звонку. Как только очередной урок заканчивается, я пулей лечу к двери и скрываюсь в ближайшем туалете. На перемене ухожу в библиотеку и съедаю энергетический батончик в отделе биографической литературы (теперь я прекрасно понимаю, что имела в виду Оливия: это и впрямь прекрасное место для свиданий или просто для того, чтобы ото всех спрятаться). В обеденный перерыв иду в бассейн немного поплавать, и это самое радостное событие за весь день. Шапочку я не надеваю. И даже не пытаюсь потренировать скорость. Просто плыву вольным стилем туда-сюда по своей дорожке, двигаясь уверенно, но медленно и стараясь прогнать из головы все мысли – и даже строчки из песен или стихи. Сосредоточиваюсь на безмятежной тишине и наслаждаюсь запахом хлорки.

На пятый урок я иду с мокрыми волосами и вдруг замечаю впереди Эй-Джея, который направляется в мою сторону (более подходящего времени для встречи просто не найти). Внутри у меня все сжимается, я поспешно отскакиваю в угол и прячусь за длинным рядом шкафчиков. Прижимаюсь к стене и закрываю лицо руками, словно маленький ребенок, который искренне верит, что если закрыть глаза, то весь мир утонет во мраке.

– Сэм.

Вот черт.

Опускаю руки и поворачиваюсь к нему.

– Привет.

– Здравствуй.

Заметно, что он хочет мне что-то сказать и сильно нервничает. Краем глаза я вижу, что он сжал вместе указательный и большой пальцы правой руки и теребит ими боковой шов на джинсах, будто гитарную струну.

– Ты как, ничего? – спрашивает он.

Отрицательно качаю головой. Потом опускаю глаза на его обувь и трижды с силой прикусываю нижнюю губу.

Эй-Джей сохраняет между нами дистанцию, и это очень горько. Я хочу рассказать ему обо всем. И чтобы после он положил руки мне на спину и прижал меня к себе, как в прошлый четверг вечером. Представляю прикосновения его губ, эти безмолвные уверения в том, что все хорошо и что я для него по-прежнему желанна несмотря на все мое безумие. Но требовать этого нечестно. Едва ли то, что я сама выдумала человека, заслуживает комплиментов.

– Как прошел открытый микрофон? – спрашиваю я и поднимаю глаза в надежде, что мой вопрос поднимет ему настроение и пробудит на его губах нежную улыбку, которую я так люблю. И это действительно помогает. Напряжение между нами остается, но на его щеке появляется моя любимая ямочка. Безумно хочется ее поцеловать. Еле сдерживаю себя.

– Сидни и Челси повезли всех в город, – сообщает он. – Эбигейл, Кэмерон и Джессика выступили с «Вороном». Прочли первые девять строф. По словам Джессики, она выступила хуже всех и «все запорола», но я не особо ей верю. Думаю, они произвели настоящий фурор. Сид тоже что-то прочла. Они хотели и нам с тобой показать свои номера, но ты не пришла…

Так значит, он не ездил выступать…

– Получается, тебя в клубе не было?

– Хм. Разумеется, нет. Как я мог туда поехать после… – Он осекается и поспешно поправляет себя: – Не хотел ехать без тебя.

– Зря ты это… – тихо говорю я. А потом меня охватывает паника при мысли о том, что же он сказал остальным. – Ты ведь никому не рассказывал?… обо мне. Правда?

– Что? – мой вопрос явно застает его врасплох. – Конечно, нет. Я сказал, что у тебя машина сломалась. Поэтому мы и не доехали до города.

Мы. Неужели это самое «мы» еще существует?

– Спасибо. Прошу, никому ничего не говори, хорошо?

Он выжидающе смотрит на меня – наверное, ждет каких-то объяснений. Он и впрямь их заслуживает. Вот только мне невыносимо тяжело выдержать его взгляд – не только вопросительный, но и полный сочувствия. Совсем не так он смотрел на меня три дня назад.

– Понимаешь… Я очень хочу, чтобы ты знал всю правду, – начинаю я. – Но… мне очень тяжело об этом говорить. Я никому о ней не рассказывала, не считая Кэро… – начало этого имени срывается с губ невольно – я ничего не успеваю сделать и только очень надеюсь, что он ничего не услышал. Но это не так. Это понятно по его лицу.

– Мне пора на урок, – говорю я, ныряю в толпу, опустив голову пониже, и убегаю как можно быстрее, кляня себя за то, что произнесла ее имя.

* * *

Ко вторнику я уже успеваю поднатореть в умении избегать людей и ходить окольными путями.

Между первым и вторым уроком в коридоре я заметила, что мне навстречу идут Кейтлин и Алексис, и начала паниковать, но потом к ним подошла компания парней из команды по лакроссу и я смогла пройти мимо так, что меня никто не заметил. После урока истории США Сидни попыталась было поговорить со мной, но я сделала вид, что не услышала, как она меня зовет, и убежала в бассейн. На тригонометрии мы с Оливией несколько раз встречались взглядами, но я выскочила из кабинета сразу же после звонка. Хейли я не видела со вчерашнего дня – с тех пор, как она передала мне рюкзак.

И хотя я старательно избегаю любых встреч, я постоянно проверяю новые сообщения на телефоне. Я получила пять смс от Хейли, два от Алексис и одно от Оливии, но все они были примерно одинаковыми:

Ты как?

Придешь обедать?

Мы за тебя волнуемся

Прости за пятницу

Скучаем

От Кейтлин – совсем ничего. И одно сообщение от Эй-Джея:

Даже не знаю, что сказать

А я не знаю, что на это все ответить, поэтому молчу.

* * *

Всю перемену перед пятым уроком я прячусь в туалете, то и дело проверяя время на экране телефона. Когда до начала урока остается меньше минуты, я иду к двери. Не успеваю я проделать и пары шагов по коридору, как замечаю в паре метров от себя Эй-Джея. Такое чувство, будто он уже давно меня тут ждет.

Он тут же направляется в мою сторону. Прятаться некуда. Подойдя ближе, он останавливается и закрывает мне дорогу.

– Ты же никогда не читала стихи в «Уголке» Кэролайн? – спрашивает он.

Отрицательно качаю головой, не вполне понимая, о чем он говорит.

Он берет мою руку, кладет мне на ладонь ключ и сжимает ее в кулак. Пальцами чувствую толстый, плотный кожаный шнур.

– Загляни в правый ближний угол, – велит он. И уходит.

Уголок Кэролайн?

Когда я вхожу в класс и скольжу по нему к своей парте, ноги у меня дрожат, а голова кружится. Ключ я прячу у себя под ногой, чтобы его никто не заметил. Но во время урока то и дело его достаю, провожу пальцем по его острым краям и изгибам и думаю о той комнате.

Не уверена, что смогу спуститься туда в одиночестве – я всегда шла туда или с Кэролайн, или с другими Поэтами. Но потом я вспоминаю, что это неправда. В тот первый день Кэролайн не была моим проводником. Я сама пошла вслед за Поэтами и притом совершенно одна. И смогла сама спуститься по лестнице и отыскать нужную комнату. И тут я начинаю улавливать связь.

Мне вспоминается статья, которую я читала в прошлую пятницу. В ней была приведена цитата ее мамы, в которой та упоминала, как сильно ее дочь любила сочинять стихи.

Кэролайн была Поэтом.

После шестого урока я не прячусь в туалете и не бегу на следующее занятие. Я медленно пробираюсь сквозь толпу, не опуская головы, отвечая на ходу на все «приветы» и «как дела», обращенные ко мне, и иду ко входу в театр. Я с такой силой сжимаю ключ в ладони, что на коже остаются крошечные следы от его изгибов.

Театр отнюдь не пустует – театральный кружок репетирует здесь очередную постановку, но никто не замечает, как я поднимаюсь на сцену, прохожу мимо пианино и прячусь за кулисой. Потом я открываю узкую дверь и быстро захлопываю ее за собой. Недолго стою на месте, чтобы удостовериться, что за мной никто не погнался. И начинаю спускаться.

Воздух кажется густым и пахнет сыростью, плесенью и грязными носками, но я дышу полной грудью и смотрю на все так, будто впервые здесь оказалась. Скольжу рукой по темно-серым стенам, чувствуя, как внутри кипит адреналин. Я остро ощущаю свой страх, но заставляю себя воспринимать все эмоции так, будто мне надо себе доказать, что я справлюсь. Что мне больше не нужна ее помощь.

В чулане уборщика я раздвигаю швабры и распахиваю скрипучую дверь. Окидываю взглядом черный потолок, черный пол и черные стены, которые совсем не кажутся черными, а все потому, что оклеены разномастной бумагой. Стул стоит там же, где и всегда. Стойка для гитары темнеет в углу. Сейчас она пустует. Включаю ближайшую лампу и запираюсь изнутри.

Передадите его дальше?

Оглядываюсь, внимательно рассматривая все, что находится в комнате, – как и всегда. Когда я впервые осталась здесь одна, я обошла ее, читая стихи на стенах в случайном порядке и возвращаясь к тем, которые понравились мне больше остальных. Помню, как меня накрыло волной спокойствия, когда я наконец отыскала текст песни Эй-Джея, и то наслаждение, с каким я читала стихи Сидни, написанные на обертках от фастфуда. За несколько часов я ознакомилась с десятилетней поэтической историей этого места, прочла стихи поэтов, давно закончивших нашу школу. Когда я села на диван и начала писать свое стихотворение, глаза у меня побаливали от усталости. В тот день уходила я из «Уголка поэта» с чувством благоговения перед всеми, кто когда-либо переступал порог этой удивительной комнаты.

Теперь же я уверенно и неспешно иду к невысокому книжному шкафчику, стоящему в правом углу, и включаю лампу, которая тут же заливает стену светом. В тот первый день я не дошла до этого места, а за последние несколько месяцев ни разу не приклеивала сюда свои собственные стихи. Иначе обязательно заметила бы, чем этот угол отличается от всех остальных.

Стены здесь увешаны одинаковыми линованными листами с тремя дырками, исписанными одним и тем же правильным, красивым почерком, между словами – аккуратные пробелы.

Неподалеку от лампы замечаю деревянный пенал. Беру его, кручу в руках, провожу кончиками пальцев по причудливым волнам и завитушкам на крышке и замечаю на ней три буквы: К.Э.М.

Возвращаю пенал на полку и медленно его открываю. Внутри лежит помятый тетрадный лист. Дрожащими руками достаю его и разворачиваю. Это не стихотворение. А письмо. Дыхание у меня перехватывает, когда я понимаю, что написано оно тем же почерком, что и стихи на стене напротив.

Дорогой мистер Б.!

Возможно, вы начнете винить себя в том, что я собираюсь совершить. Но не стоит. Эта комната не принесла мне никакого вреда. Напротив, именно она продлила мне жизнь.

Вы подарили мне место, где можно было уединиться, и помогли наполнить его словами и людьми, которым можно доверять. Это был самый добрый и щедрый подарок, какой я только получала за всю свою жизнь. В этой комнате я была по-настоящему счастлива.

Если бы можно было собрать ту радость, какую я испытывала здесь каждый понедельник и четверг, положить ее в карман и унести с собой, чтобы было потом чем себя ободрить в трудную минуту, я бы так и сделала. Поверьте, я старалась как могла.

Вы мне больше ничего не должны. Но я очень надеюсь, что вы выполните мою последнюю просьбу.

Это место стало сокровищницей слов. Только вообразите, как бы выглядели эти стены, если бы эту комнату нашел каждый, кто искренне нуждается в подобном убежище. Можете ли вы себе такое представить? Я – да.

Вот мой ключ. Передадите его дальше?

С любовью,

К.

Инстинктивно хватаюсь за шнурок, висящий у меня на шее, и крепко сжимаю его в кулаке.

Уголок Кэролайн.

Так вот почему мистер Б. не запирает дверь театра по просьбе Эй-Джея. Вот почему никому не рассказывает об этой комнате. Вот почему периодически выносит отсюда мусор и пылесосит полы.

Он знал Кэролайн. Он обустроил эту комнату для нее и замаскировал дверь и замок, чтобы это убежище никто не нашел. А она попросила передать ключ тем, кто в этом нуждается, и он выполнил ее последнюю просьбу. И выполняет ее до сих пор.

Сжимая письмо в одной руке, другой хватаюсь за край шкафчика. Ноги у меня подкашиваются.

Так значит, «Уголок поэта» появился благодаря Кэролайн Мэдсен.

Подхожу поближе к стенке и провожу рукой по листам, которыми она заклеена, словно впервые с ними знакомясь.

Это ее стихи.

Читаю названия и первые строки, но некоторые листы приклеены слишком высоко, и слов не разобрать. Ухожу к сцене и возвращаюсь со стулом, а потом залезаю на него, чтобы прочесть как можно больше.

Под самым потолком замечаю стихотворение под названием «Неуверенность» и читаю его про себя. Потом перехожу к следующему – оно называется «Одна во мраке». Затем читаю еще одно – у него нет названия, но оно начинается со строки «Аллитерация летяще нас ласкает!».

Ее стихи красивые и смешные, и чем больше я их читаю, тем горше плачу и громче смеюсь. Но вместе с тем творится что-то странное, и только на середине четвертого стихотворения я понимаю, в чем дело.

Начинаю читать вслух.

Приступив к пятому стихотворению, расправляю плечи, выпрямляю спину, чтобы стать как можно выше, начинаю читать громче, четче и звонче. Произносить написанные ею строки приятно, радостно чувствовать, как они вновь оживают – и пусть никто, кроме меня, не слышит, какие они чудесные. Дочитываю их таким же громким, уверенным, сильным голосом – так, как ей бы и хотелось.

Я прочитала уже больше пятидесяти стихотворений, когда, наконец, остается одно, последнее. Оно висит довольно низко, рядом с деревянным пеналом, и вокруг него, словно тонкая рамка, проступает черная краска, которой выкрашены стены. Интересно, его специально именно так повесили?

Оно называется «До последнего слова». На этот раз я читаю про себя.

Меня эти стены Услышать смогли, когда Вдруг отвернулись все. Они приютили слова мои, укрыли, спасли Их от бед. Они ободряли, хвалили, Внимали, они поменяли Всю жизнь мою. И, уходя, подарить Им готова все До последнего слова.

Зажимаю ладонями рот. Из глаз снова текут слезы. Сплошные тройки: в каждой строке – по три слова, в каждой строфе – по три строки…

Перечитываю стихотворение – на этот раз вслух. Голос дрожит, и приходится делать паузы после каждой строки, чтобы восстановить дыхание. Иногда я останавливаюсь, потому что мне хочется всей кожей впитать смысл какого-то слова или фразы. Но когда добираюсь до последней строчки, сдерживать рыдания уже не получается.

Это ее последнее стихотворение.

Я вдруг понимаю, что Кэролайн и впрямь привела меня сюда, пусть и очень необычным способом, привела в эту удивительную комнату, к этим людям, зная, как мне всего этого недостает.

Эта комната изменила ее жизнь. И начала менять мою.

Представляю Сидни, которая одиноко сидит в каком-нибудь кафе, где продают фастфуд, и пишет веселые стихи, которые потом она прочтет нам, и серьезные, которыми не хочет ни с кем делиться. А потом и Челси, которая пишет стихотворение за стихотворением о парне, который разбил ей сердце. Эмили, которая сидит у постели своей матери и смотрит, как жизнь по капельке покидает ее, и изо всех сил старается удержать ее в этом мире. Эй-Джея, присевшего на край своей кровати с гитарой и подбирающего к мелодии как можно более точные слова. Кэмерона, который с болью видит, как разваливается его семья, и старается это пережить. Джессику – ее оглушительный голос, полный заразительной уверенности, и миниатюрное тело. И Эбигейл с ее проницательными и глубокими стихами, которые сразу же мне понравились. Теперь, когда мы познакомились поближе, ее стихи меня уже не удивляют.

Они – мои друзья. И я вдруг понимаю, что знаю о них гораздо больше, чем они обо мне.

Мой следующий шаг чересчур очевиден. Соскакиваю со стула и спешу к своему рюкзаку. Впервые за четыре дня мне нестерпимо хочется писать. Я достаю желтый блокнот, потому что Кэролайн помогла мне стать сильнее, лучше и счастливее, когда еще была важной частью моей жизни. И сейчас мне нужно вернуть себе все те ощущения.

Опускаюсь на оранжевый диван и подбираю под себя ноги. Ощущаю в руках успокаивающую твердость блокнота, а когда начинаю писать, то с облегчением замечаю, что слова льются свободно и быстро, будто вода из крана.

За считаные минуты на бумаге появляется стихотворение, посвященное Кэролайн. В нем я рассказываю, что` она для меня значит и как сильно я по ней тоскую, а еще объясняю, почему эта комната так важна не только для меня, но для всех, кому посчастливилось тут оказаться. А еще, пусть и совсем немногословно, даю своим новым друзьям обещание, что отныне буду обращаться со словами гораздо смелее, чем раньше.

До безобразия сильно

Закрываю блокнот и впервые с минувшей пятницы улыбаюсь. Как хорошо. Собираю вещи, проверяю время на телефоне. Уже 4.18. Я сижу тут больше двух часов.

Перед уходом подхожу к ближайшей стене и провожу рукой по коричневым бумажным пакетам и конфетным оберткам, обрывкам бумаги и квадратным листочкам для заметок, по салфеткам и чекам – и думаю о всех тех, кто бывал в этой комнате. У каждого человека, оставившего свои стихи на этих стенах, своя история.

И я хочу знать об этих людях гораздо больше.

Чувствую, как внутри появляется до боли знакомый водоворот, – как всякий раз, когда во мне просыпается жажда новой информации. Дыхание ускоряется, пальцы покалывает. Мне хочется узнать историю каждого, кто здесь бывал, и я предвкушаю, как буду выискивать любые сведения, пока наконец не соберу весь этот пазл. Но тут водоворот растворяется – так же быстро, как и появился.

Мне вовсе не нужно узнавать бесчисленные сотни историй. Достаточно семи.

Я ведь ни разу не спрашивала у них, как они отыскали «Уголок поэта». Даже у Кэролайн не спрашивала. И у Эй-Джея.

Эй-Джей.

Поспешно выключаю последнюю лампу, торопливо поднимаюсь по лестнице и выбегаю на парковку. Мне сейчас просто необходима музыка, и сперва я включаю плей-лист «В самой глубине», но потом замечаю другой – «Схватиться за штурвал» – и выбираю его.

Вспоминаю тот день, когда впервые подвозила Эй-Джея и рассказывала ему, как подбираю названия для своих плей-листов. Именно этот особенно его заинтересовал. Я рассказала, как мне «Порой невыносимо хочется скорей схватиться за штурвал, чтоб сгинуло все побыстрей в волнах холодных». Он тогда еще так на меня посмотрел, словно всерьез опасался, что я когда-нибудь именно так и сделаю. Может, мои слова напомнили ему о Кэролайн, основательнице его любимого поэтического общества? Вот уж у кого получилось «схватиться за штурвал».

Когда я разворачиваю машину, выезжаю с парковки и отправляюсь в сторону дома Эй-Джея, мысли у меня бурлят, а в груди все сжимается в тугой узел. Подъехав к его дому, с силой жму на тормоза и вылезаю из машины.

Дует пронизывающий ветер. Он громко свистит в кронах деревьев и обжигает мне щеки. Я поплотнее запахиваюсь в куртку и поднимаюсь на крыльцо. Хочу постучать, но вдруг слышу гитарные аккорды Эй-Джея, доносящиеся из самой глубины дома. Слишком тихие, чтоб уловить всю мелодию, но я отчетливо представляю, как он сидит и уверенным движением бьет по струнам; эти удары складываются в прекрасную музыку, а левая рука резво скользит по грифу. Стучусь, пока храбрость меня не оставила.

Музыка стихает, и через несколько секунд Эй-Джей открывает мне дверь.

– Привет! – говорит он. Видимо, он не ожидал меня здесь увидеть.

– Привет. – Снимаю шнурок с ключом и передаю ему. – Спасибо тебе. – Эй-Джей прячет ключ в карман джинсов. Опускаю взгляд себе под ноги.

Мы оба долго молчим: я стараюсь набраться храбрости и сказать то, для чего пришла, а он, наверное, думает, как бы поскорее избавиться от сумасшедшей девчонки.

Поднимаю голову и застываю на месте, внимательно глядя ему в глаза.

– Я отыскала ее уголок. – С силой прикусываю губу, чтобы унять дрожь. – И очень надеюсь, что ты согласишься побольше мне рассказать о ней. И о той комнате. И о том, как ты нашел ее и получил ключи.

Он раскрывает дверь шире.

– Заходи. Ты, наверное, замерзла – вся дрожишь!

Это не от холода. А от страха.

Я ни разу не была у него с того дня, когда подвезла его до дома, взяла уроки игры на гитаре и узнала о Девон. Захожу и кладу ключи от машины на столик в прихожей, совсем как в прошлый раз.

И тут вдруг вспоминаю ужасную вещь. Я ведь выскочила из машины, забыв проверить цифру на одометре! Пару мгновений всерьез думаю о том, что надо бы вернуться, но Эй-Джей уже идет в сторону своей спальни. На ходу оборачивается ко мне, видит мое замешательство и жестом манит за собой.

Силой заставляю себя пойти следом, стараясь думать только об Эй-Джее и не поддаваться паническому желанию метнуться к машине и припарковаться правильно.

В прошлый раз, когда он закрыл за нами дверь, я не знала, куда идти и что делать, но теперь я сажусь на край его кровати. Чувствую огромное облегчение, когда он садится рядом. Он слегка откидывается назад, опершись на руки, вид у него чрезвычайно серьезный. А может, он по-прежнему меня боится – трудно сказать.

– Что ты хочешь узнать? – спрашивает он.

Делаю глубокий вдох и неспешно выдыхаю.

– Все.

На его губах появляется едва заметная улыбка, и мне становится чуть спокойнее.

– Мистер Б. рассказал, как все было, когда в конце прошлого года передавал мне ключ. С Кэролайн он познакомился, когда она училась в десятом классе. Однажды в обеденный перерыв он открыл дверь кладовки неподалеку от столовой и обнаружил ее – там она пряталась ото всех. Далеко не сразу она призналась, что это не в первый раз и что она каждый день так обедает еще с середины девятого класса.

Представляю Кэролайн в одной из ее футболок с забавными надписями и с сэндвичем посреди ведер и совков, и мне хочется плакать. Или с силой что-нибудь ударить. А может, и то и другое.

– Думаю, ее дразнили и обижали. Она рассказала мистеру Б., что друзей у нее нет, что ей слишком неловко есть одной во дворе, поэтому она обедает в кладовке, и что больше ей некуда пойти.

Сердце замирает в груди. Помню, как в начале года на приеме у Психо-Сью сказала примерно то же самое. Она тогда спросила, почему я продолжаю общаться с «Восьмеркой». А я ответила, что мне больше некуда идти.

– Кэролайн и мистер Б. подружились. Он начал обедать вместе с ней. Через какое-то время она рассказала ему о своих стихах, а потом даже дала кое-что почитать. Рассказала, что ее посетила безумная идея организовать тайное поэтическое общество. Но мистер Б. не счел эту мысль безумной. Он показал ей комнату в подвале театра, которой вот уже многие годы совершенно не пользуется театральный кружок. Он поставил замок на дверь, замаскировал петли и швы краской, сделал внутри перестановку. Кэролайн начала заклеивать своими стихами один из углов комнаты. Впоследствии она встретила несколько новых друзей, которым смогла доверять, рассказала им об этой комнате – и к концу года стихи появились и на других стенах. Оказалось, что такое убежище нужно не только ей.

Я пришла к Эй-Джею, чтобы узнать, что привело его в «Уголок поэта», но, когда он произносит последнюю фразу, все становится на свои места. На глазах у меня выступают слезы.

– Но и тебе? – спрашиваю я, и он кивает.

– В девятом классе я был в одной группе с Эмили по английскому. Мне по-прежнему было сложно отвечать на уроках, и она заметила, что я играю на невидимой гитаре, когда нервничаю. И спросила, что это за странная привычка. В конечном счете именно она привела меня в подвал.

– Эй-Джей… – шепчу я, вытирая слезы. Как же мне хочется обнять его за шею и поцеловать, как это было уже тысячу раз за последние недели. Но я не знаю, чем это закончится, и очень боюсь. Вдруг он меня оттолкнет? Вдруг скажет, что между нами все кончено? Я не хочу его терять, но порой мне кажется, будто это уже случилось. Мне не хватает его прикосновений. Сердце колотится, руки начинают дрожать, мысли вновь закручиваются в беспощадный водоворот. Меня охватывает паника.

Почему же он не прикасается ко мне?

И тут мои мысли исчезают так же внезапно, как появились. В сознании воцаряются спокойствие и тишина. Я точно знаю, что делать.

Кэролайн подсказывала мне слова, и они всегда оказывались кстати. Но это всегда были не ее слова. А мои собственные. Оба раза именно мои слова убедили Эй-Джея пустить меня в «Уголок поэта». Когда я рассказывала, как подбираю названия для своих плей-листов, он слушал очень внимательно и задавал вопросы. Когда мы остались в бассейне наедине, он просил с ним поговорить. Затем, когда я открыла ему свои мысли, поцеловал меня. Каждое откровение сближает нас.

Он хочет, чтобы я с ним поговорила.

И вдруг я слышу спокойный голос Кэролайн, причем так отчетливо, словно она сидит рядом.

Не думай ни о чем. Просто начни.

Бросаю взгляд за левое плечо, ожидая увидеть ее, но там никого нет. Я следую ее совету.

– Порой меня изводят мои же собственные мысли, – говорю я в той манере, которую он больше всего любит – не подбирая слов и даже не зная, что скажу дальше. Рассказ льется сам собой. Трижды с силой царапаю шею, но мне уже все равно, заметит он или нет. – Началось это уже очень давно, когда я была совсем маленькой. И избавиться от них я никак не могу. Не получается уснуть без снотворного. Мой разум… работает бесперебойно. В одиннадцать лет мне диагностировали ОКР. С тех пор я принимаю таблетки от повышенной тревожности. Каждую среду я хожу к замечательному психиатру по имени Сью, она мой самый настоящий спасательный круг в этом океане безумия.

Говорить сложнее, чем я ожидала. Делаю паузу, чтобы собраться с мыслями, и оглядываюсь на стены спальни, завешанные плакатами, на заваленный вещами стол. Рядом с гитарой на полу замечаю папку с текстами, и это меня успокаивает. Встряхиваю руки.

– Уже довольно давно дружба с «Восьмеркой» дается мне… нелегко. Поэтому мы со Сью решили, что с начала учебного года я постараюсь направить свою энергию в более позитивное русло – например, сосредоточусь на тренировках в бассейне. И это дало свои плоды. Потом я встретила Кэролайн, и все в моей жизни стало еще лучше. Я отыскала «Уголок поэта», начала писать стихи, познакомилась с замечательными людьми, ближе узнала тебя. И впервые за многие годы почувствовала себя совсем здоровой. Решила, что иду на поправку. Но оказалось, болезнь прогрессировала.

Внимательно наблюдаю за языком его тела, за тем, как оно реагирует на мои признания. Точно так же я делаю на приеме у Сью. Движения у Эй-Джея едва заметные, почти неуловимые, но я замечаю, когда он начинает сильнее опираться на руку или слегка наклоняется в мою сторону.

Дай себе полную свободу.

– Кэролайн была моей подругой, – продолжаю я, а по щекам вновь начинают течь слезы. – Но теперь, когда она исчезла, я не знаю, что чувствовать. Мне неловко, что я вообще ее придумала, и в то же время грустно, что она перестала быть частью моей жизни.

Не замолкай.

– Пока я была в «Уголке поэта» сегодня днем, я кое-что поняла. Я не жалею, что воскресила ее к жизни. Ни на секунду. Потому что она обладает такими качествами, которые помогли мне стать лучше. Говорит, что думает, не переживает о мнении окружающих. Мне всегда было страшно становиться таким человеком, и в то же время я хочу быть именно такой, причем всегда, а не только наедине с тобой и не только в обеденный перерыв по понедельникам и четвергам.

Кажется, рассказ получается слишком сбивчивым, но остановиться я уже не в силах. Слова сами срываются у меня с губ, а я по-прежнему мечтаю, чтобы он прикоснулся ко мне, обнял, поцеловал, сделал что угодно, чтобы я наконец замолчала. Но он безмолвствует и не двигается. Он внимательно слушает.

– У меня такое чувство, словно она знала о том, что мне пора стать лучше. И показала, где вас найти. Вас всех. Семь замечательных друзей, которые помогли нам с ней наконец расстаться.

– Сэм, – говорит он, и, прежде чем я успеваю понять, каким тоном он произнес мое имя, он подсаживается ко мне вплотную и берет мое лицо в свои ладони. Прижимается лбом к моему, совсем как в тот вечер в бассейне. Я жду, что он меня поцелует, но этого не происходит.

Продолжай.

– Прости, что я раньше тебе не рассказала о своем диагнозе. Понимаю, что должна была, но мне всю жизнь хотелось быть нормальной… Рядом с тобой мне казалось, что я именно такая. Я боялась, что, если расскажу тебе правду, это чувство уйдет.

Он смеется.

– Это рядом со мной-то ты себя чувствовала нормальной? Но я ведь и сам немного того, ты учти!

– Мне плевать, – отвечаю я и приникаю к его губам. – Ты мне слишком сильно нравишься. Забыл?

Целую его в ямочку на щеке, а потом в губы, думая о том, что он и впрямь идеален – возможно, не во всем, но именно в том, что для меня так важно. Я чувствую невероятное облегчение, когда он отвечает на мой поцелуй. Мысли, преследовавшие меня последние четыре дня, лопаются, как мыльные пузыри, и растворяются в воздухе одна за другой.

– Ты мне тоже слишком сильно нравишься, – признается он.

– По-прежнему нравлюсь?

– По-прежнему, – подтверждает он с широкой улыбкой. – Просто до безобразия сильно.

Навечно внутри

Эмили постукивает по свободному месту рядом с собой, приглашая меня сесть, и я сажусь. Украдкой бросаю взгляд назад, на диван, на котором мы с Кэролайн сидели в прошлый четверг, на Ночном Собрании, но уже не жду, что она появится. Сегодня весь диван занял Кэмерон.

– Нам очень не хватало тебя в понедельник, – говорит Эмили. – Ты как, все хорошо?

– Ага. – Наблюдаю за Эй-Джеем, который опускается на свое излюбленное место на оранжевом диване. Он замечает мой взгляд. – Были кое-какие трудности, но теперь все в порядке. – Тянусь за желтым блокнотом и кладу его рядом с собой на подушку. Эмили держит салфетку – видимо, на ней написано стихотворение, которое она будет читать.

– Как мама? – спрашиваю я.

Эмили избегает смотреть мне в глаза.

– На выходных приехала домой.

– О, это чудесно! – с энтузиазмом восклицаю в ответ. Но Эмили качает головой и накручивает салфетку на палец.

– Дома теперь настоящий хоспис, – говорит она, и у меня внутри все обрывается.

– Ох, Эмили, очень сочувствую.

– Папа так радовался ее возвращению, называл это большим событием, будто это что-то хорошее, но… Что я, разве не знаю, что такое хоспис? – Она подгибает одну ногу под себя и поворачивается ко мне. – Всю гостиную полностью переделали, и теперь она совершенно не похожа на ту комнату, которую мама сама обставляла. Кругом стоят аппараты, эта жуткая кровать придвинута к самому окну, будто специально, чтобы соседи все видели. Но это «прекрасно», – саркастично подмечает она. – Потому что теперь мама сможет смотреть из окна на свой любимый сад.

Эмили кладет локти на спинку дивана, подпирает щеку ладонью и продолжает:

– Я старалась сохранять радостный вид, потому что знаю, как это важно для папы, но теперь приходить после школы домой – настоящая пытка. – Как только она договаривает последние слова, глаза у нее испуганно округляются, а лицо заливается краской. Она зажимает рот руками. – Какой кошмар. Как я могла такое ляпнуть?

Представляю себе ее симпатичный, нарядный домик с качелями, представляю вид, который целыми днями видит из окна ее мама… Невозможно вообразить, насколько мучительно для Эмили заходить в эту нарядную голубую дверь и видеть маму, которая лежит дома и медленно умирает.

Эмили отворачивается от меня и с отвращением мотает головой.

– Господи. Это каким человеком надо быть, чтобы так сказать о собственной матери?

Я и сама часто задаю себе похожие вопросы. Они бывают довольно опасны, потому что порой заставляют мысленное торнадо резко сменить курс и стать еще более болезненным и разрушительным. В такие моменты у мамы и Сью всегда находятся для меня нужные слова, и теперь я говорю их Эмили.

– Хорошим человеком. – Она ловит мой взгляд и слабо улыбается. – Человеком, который искренне любит свою маму и которому тяжело видеть, как она страдает.

Слегка выпятив нижнюю губу, Эмили медленно выдыхает, словно остужая свое лицо.

– Спасибо, – шепчет она, глядя в потолок.

Вдруг мне в голову приходит одна мысль, и я тут же ее высказываю, не тратя время на обдумывание.

– Приходи ко мне в гости после уроков. Поговорим. Или посочиняем вместе. Или послушаем музыку. Не будем ни о чем плохом ни говорить, ни писать, ни думать.

– Ну не знаю… – неуверенно отвечает она, опустив глаза и нервно пощипывая ногти. – Папа любит, когда я прихожу домой сразу же после школы.

Киваю на ее телефон, который лежит рядом экраном кверху.

– Он позвонит, если ты вдруг понадобишься. И я довезу тебя до дома за десять минут. – Эмили явно обдумывает мое предложение. – Можешь даже остаться на ужин, если хочешь. Моя мама ужасно готовит, так что тебе придется сделать вид, будто еда пришлась тебе по вкусу, но зато папа – замечательный собеседник, а еще у меня очень забавная сестренка.

Заставляю себя замолчать на случай, если Эмили неприятно и тяжело слушать мою болтовню о семье. Но она поднимает взгляд и говорит:

– Звучит мило и так… – она ненадолго замолкает, подыскивая правильное слово. – Нормально.

Нормально.

Она права. Это и впрямь звучит «нормально». Возможно, моя жизнь не идеальна, мозг то и дело норовит сыграть со мной злую шутку, а мысли не поддаются контролю, но теперь, задумавшись об этом, я понимаю, что в остальном мне посчастливилось жить настолько нормально, насколько это вообще возможно.

Смотрю на Эмили и думаю, смогу ли помочь ей так, как помогла мне Кэролайн. Отплатить добром за ту помощь, которую оказали мне.

Посмотрим. Но если сегодня Эмили придет ко мне в гости и я пойму, что она хочет поговорить, то начну задавать ей вопросы, а ответы буду выслушивать так же внимательно, как выслушивала меня Кэролайн; дам ей выговориться, пока она не выскажет все, что у нее на душе. Если захочет, помогу написать душевное стихотворение о маме. Чтобы оно было позитивным и его можно было бы прочесть. Если выдастся подходящий момент и понадобится смена темы, я поведаю ей свои тайны. Расскажу об ОКР, о Психо-Сью, о Кэролайн и числе три, расскажу все без исключения.

Видит ли она по моим глазам, как сильно мне хочется стать ее другом? Что-то в выражении ее лица меняется, оно озаряется – никогда еще ее такой не видела.

– Знаешь, с удовольствием! – отвечает она.

– Ну что, кто первый? – спрашивает Эй-Джей со своего места неподалеку от сцены.

Оглядываю всю комнату. У Сидни в руке какая-то обертка, и она сама радостно «пританцовывает», сидя на своем месте, но на сцену не идет. Эмили сидит с салфеткой в руках, она явно еще не готова выступать. Джессика и Кэмерон тоже сидят с листами бумаги, однако и они не спешат на сцену.

– Я, – вызываюсь и, не успев толком обдумать свое решение, встаю, поднимаюсь на сцену и сажусь на стул. Открываю блокнот на нужной странице. – Это стихотворение я сочинила во вторник в…

В горле вдруг пересыхает. Делаю глубокий вдох, закрываю блокнот и обвожу взглядом каждого из присутствующих. Мне вспоминается первый раз, когда я поднялась на сцену, смотрела с нее на совершенно незнакомых мне людей и очень переживала, не зная, до какой степени могу перед ними раскрыться.

Но сейчас все совершенно иначе.

– В конце прошлой недели в моей жизни произошли важные события, – продолжаю я. – И я поняла: то, что я однажды спустилась сюда и встретила вас, отнюдь не было ошибкой. Поэтому, перед тем как читать стихотворение, я хотела бы поблагодарить вас всех за то, что позволили мне остаться, хотя я, наверное, этого не заслужила, а вы, возможно, считали, что мне здесь не место.

Блокнот по-прежнему закрыт и лежит у меня на коленях. Я не открываю его. Мне это не нужно. Я знаю стихотворение наизусть.

– Это стихотворение я написала в «Уголке поэта».

Кладу левую ладонь себе на плечо, на то место, куда клала свою руку Кэролайн, когда я впервые читала свои стихи со сцены. Закрываю глаза.

Ты по-прежнему рядом, Навечно внутри, мы с тобой сплетены, как две нити. Ты мне даришь слова, что на части меня разрывают, а потом собирают опять, Крепко держат меня И забыть не дают мне, что я не одна, Что и раньше одна не была, Что мы все не одни. Ты по-прежнему рядом, Навечно внутри всех стихов, что глядят на нас с этих стен, И ты в каждом из них, до последнего слова.

В комнате повисает молчание. А потом все как один начинают хлопать в ладоши и свистеть, а я открываю глаза и вижу Эй-Джея, который, встав со своего дивана, прицеливается в меня клеящим карандашом. Подаю ему знак его фирменным кивком, и он кидает мне клей, а я на лету его ловлю.

Вырывать лист с этим стихотворением из блокнота оказывается удивительно приятно, но еще приятнее – намазывать бумагу клеем. Иду в дальний угол комнаты и нахожу там свободное местечко неподалеку от замаскированной двери.

– Спасибо тебе, Кэролайн, – шепчу я и прижимаюсь к листу губами. А потом приклеиваю его к стене и провожу по нему рукой, чтобы клей получше схватился.

Тем временем со сцены раздается голос Сидни. Она драматично прочищает горло и говорит:

– Большинство из вас уже отведало этой стихотворной вкуснятинки, но кое-кто все пропустил, потому что возился со «сломанной машиной», – заявляет она, рисуя в воздухе пальцами кавычки и выразительно поглядывая на Эй-Джея, а потом и на меня. – Так что, пожалуй, прочту свой шедевр еще раз.

Сажусь рядом с Эй-Джеем, и он обнимает меня за талию. Прислоняюсь спиной к его груди, а он опускает подбородок мне на плечо.

Сидни разворачивает картонную шапочку с логотипом бургерной «Ин-н-аут»[13] и надевает на голову. А потом выразительно читает стихотворение о тайном меню. Она восхваляет бургер под названием «Летучий Голландец», а потом и знаменитый бургер «2 на 4»[14], так аппетитно описывает соусы и приправы с луком, пожаренным на гриле, что у нас слюнки текут, и озадачивает упоминанием о людях, заказывающих холодные чизбургеры. Дочитав стихотворение, она раздает нам всем картонные шапочки.

Мы не снимаем их, даже когда идем к двери. Все спешат к лестнице – все, кроме Эй-Джея.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Конечно, это тебе решать, но я подумал, может, твоему стихотворению найдется местечко получше, – подмечает он, протягивая мне клей.

Пожалуй, он прав.

Снимаю стихотворение со стены и наношу на бумагу свежий клей. А потом иду в уголок Кэролайн, нахожу свободное местечко там и приклеиваю свое стихотворение рядом с ее коллекцией.

– Так-то лучше, – говорит Эй-Джей и надевает мне на голову картонную шапочку.

А потом берет меня за руку, и мы устремляемся вверх по лестнице, обратно в реальность.

О том и разговор

Ноги у меня подкашиваются. Пересекаю столовую, чувствуя на себе множество взглядов. Алексис и Кейтлин сидят по одну сторону стола, а Хейли и Оливия – по другую.

Первой меня замечает Алексис. Она толкает Кейтлин локтем и что-то шепчет ей на ухо. Я продолжаю храбро идти им навстречу, а в голове звучат слова Сью о том, что надо остаться с теми, кто помогает стать сильнее и лучше, а с теми, кто мешает, – распрощаться. Остаться с Поэтами оказалось совсем несложно. А вот распрощаться с «Восьмеркой» – гораздо труднее, чем я думала.

– Можно с вами поговорить? – спрашиваю я, обращаясь ко всем, но глядя почему-то на одну Алексис.

– Само собой, – отвечает она и двигается в сторону, освобождая мне место. – Где ты была? Всю неделю тебя не видно.

– Мы так переживали, – вставляет Кейтлин. Вид у меня, судя по всему, скептический, потому что она поспешно добавляет: – Правда-правда. Я даже к шкафчику твоему несколько раз ходила, надеялась тебя отыскать.

– Зачем?

– Хотела извиниться.

Мне трудно ей поверить. Если бы ей и впрямь так уж сильно хотелось передо мной извиниться, могла бы приложить больше усилий. За неделю она даже ни разу мне не написала.

Замечаю, что Хейли мрачно на нее косится. Кейтлин выпрямляется и склоняется ко мне.

– Очень рада, что ты пришла. Мне хотелось с тобой поговорить. На прошлой неделе я очень неудачно пошутила и явно перегнула палку. Мне очень жаль. Надеюсь, ты примешь мои извинения, Сэм.

Сэм? С каких это пор она меня так называет?

Замечаю на лице Хейли довольное выражение, вспоминаю о нашем разговоре у меня в комнате в минувшее воскресенье и начинаю понимать, что происходит. Хейли пытается удержать меня. Она не хочет, чтобы я уходила из «Восьмерки». И потому убедила девочек извиниться передо мной и называть меня Сэм. Ей кажется, что тогда все снова вернется на свои места. И я никуда не уйду.

Неужели они и впрямь так дорожат нашей дружбой и не хотят меня терять? Или просто пытаются сберечь репутацию? Мне бы очень хотелось верить, что первая версия правильная и что все эти годы они были мне отличными подругами и искренне любили меня, просто я этого не замечала – но меня терзают серьезные сомнения.

Кейтлин отпивает газировку и поворачивается к Алексис.

– Ты ей рассказывала про выходные?

Алексис оглядывается, убеждаясь, что ее никто, кроме нас, не услышит, а потом кладет руки на стол и сообщает полушепотом:

– Мои родители уезжают из города. Большую вечеринку я закатить не смогу: если меня еще раз поймают, то заберут машину. Поэтому у нас будут небольшие посиделки для своих.

– Все парни придут! – вставляет Оливия и начинает перечислять имена приглашенных и показывать на них пальцем, оглядывая соседние столики.

– Трэвис, Джереми, Курт… Еще нужен кто-нибудь для Хейли. А ты приводи Эй-Джея! Заодно и познакомимся с ним поближе.

Соблазн велик. Я борюсь с ним, и все же. Всю неделю я морально готовилась к тому, чтобы навсегда попрощаться с «Восьмеркой», но теперь даже не знаю, действительно ли хочу с ними порвать.

Может, я ошибалась. Может, я смогу общаться и с Поэтами, и с «Восьмеркой». Как знать, может, Эй-Джею понравится мой круг. Я ведь ни разу его обо этом не спрашивала. Представляю, как глубокой ночью мы сидим в гостиной у Алексис и разговариваем, и все узнают Эй-Джея с той стороны, которую большинство людей попросту не видят… Стоп. Как там сказала Оливия?

Поворачиваюсь к Кейтлин.

– Так ты встречаешься с Куртом? – на мгновение на ее лице проступает смущенное выражение, но она быстро берет себя в руки и склоняет голову набок.

– Ну да. Мы неожиданно столкнулись на вечеринке на прошлых выходных и решили снова быть вместе.

Быть вместе? По-моему, обжиматься в раздевалке с моим парнем в каких-нибудь пятнадцати метрах от меня – совсем не то же самое, что «быть вместе». Но я рада, что она сказала мне правду. На минуту я напрочь забываю, зачем я сюда пришла.

– Я хочу вам кое-что сказать, – начинаю я, и настроение за столом резко меняется. Алексис скрещивает руки на груди. Кейтлин смотрит на меня, приподняв брови. Оливия прикусывает губу и не сводит глаз со стола. Хейли хватается за голову. – Мы дружим с самого детства, и на то есть множество причин. Нам всегда было хорошо и весело вместе. Все мои лучшие воспоминания связаны с вами, – начинаю я. Я говорю медленно и четко, в точности так, как учила меня Сью. Руки начинают дрожать, но я делаю глубокий вдох и продолжаю. – За эти годы мы сильно изменились. И я считаю, это здорово. Человек должен меняться, в этом нет ничего страшного. Я сама сильно изменилась за последние несколько месяцев, и мне нравится тот человек, которым я становлюсь.

– Что же это за человек? – спрашивает Оливия.

– О том и разговор, – отвечаю я, пожимая плечами. – Я пока не знаю. Точнее сказать, я не знаю, какая я, когда вас нет рядом. Но мне важно это выяснить.

Получилось не совсем так, как мы со Сью репетировали, но я соблюла все ее рекомендации. Я намеренно не стала упоминать об Эй-Джее и о других Поэтах, осторожно подбираю слова, чтобы девочки не подумали, будто я кого-то из них обвиняю. Мы переросли нашу дружбу. Пора разойтись.

– Это тебя твой новый парень против нас настроил? – спрашивает Оливия.

– По-моему, он настоящий собственник! – добавляет Кейтлин, словно меня нет рядом.

– А ну прекратите! – перебивает их Хейли. – Немедленно! – Совершенно неожиданно для меня она вдруг кладет руку мне на плечо. – Больше я такого не допущу. Ни за что!

Я понимаю, о чем она. Мы все понимаем. Она не допустит, чтобы со мной обходились, как когда-то с Сарой. И я вдруг осознаю, что вне зависимости от того, чем все закончится, Хейли наконец определилась, чью сторону занять. Мою.

– Она права, – говорит Алексис. – Ты наша подруга. Мы тебя любим. И ты вправе делать все, что хочешь. Лишь бы ты была счастлива.

Кейтлин поднимает брови. Оливия не осмеливается на меня смотреть. Хейли не убирает руки с моего плеча. Алексис улыбается мне, и эта улыбка кажется искренней.

Пытаюсь осмыслить произошедшее. Очень трудно поверить: Алексис и впрямь сказала то, что сказала, и фальши в ее словах не было. Может, это какая-то игра. Может, я стану объектом какой-то злостной шутки или ужасных сплетен. Но даже если так, я все равно ничего не могу с этим поделать.

Благодарно сжимаю ладонь Хейли и встаю со своего места.

– Увидимся позже, – говорю я и выхожу из столовой, оставляя подруг позади. Прощаться с ними очень больно. Но вместе с тем я понимаю, что поступила правильно.

Впервые

– Ну что, Сэм, как ты сегодня? – спрашивает Коллин, вставая из-за стола при виде меня.

Обычно она встречает меня напевным «Точно, сегодня же среда!», но в этот раз меня ожидает то же неловкое приветствие, что и на прошлой неделе. Коллин понижает голос на целую октаву, произнося мое имя, а пока она ждет моего ответа, ее губы изгибаются в сочувственной улыбке. Отвечаю, что все хорошо.

Я уже попросила у нее прощения за то, что так бесцеремонно ворвалась сюда в пятницу, но она заверила меня, будто мне не за что извиняться. Сказала, что и думать забыла о том случае. Но очевидно, это не так.

– Она тебя ждет. Можешь заходить.

В глубине души я надеялась, что Сью предложит нам отныне встречаться в ее чудесном садике на заднем дворе, где можно сидеть в удобных креслах у фонтанчика среди цветов, но увы.

Когда я захожу к ней в кабинет, она встает из-за стола и идет мне навстречу.

– Вот это да! Как ты изменилась! – ослепительно улыбаясь, говорит она мне.

– Правда? – спрашиваю я так, словно не понимаю, о чем она. Но на самом деле прекрасно понимаю. На мне джинсы и простая футболка с длинными рукавами. Волосы я распустила, но не стала выпрямлять. На мне почти нет косметики – лишь немного тонального крема, румян и туши. За последние несколько недель я заметно упростила свой макияж. И мне так даже больше нравится. К тому же так я сэкономила целый час для сна.

– Если бы не рождественские украшения, развешанные по всему городу, и тот факт, что на следующей неделе мне придется готовить праздничный ужин на двадцать персон, я бы решила, что сейчас середина июля, – замечает она. – Ты такая умиротворенная. И счастливая. Настоящая Летняя Сэм.

Не знаю, как это объяснить, но я вовсе не чувствую себя Летней Сэм. Я куда спокойнее и счастливее, чем она, потому что в июле с ужасом думала об августе. Мне трудно было наслаждаться своим счастьем, потому что песок времени стремительно сыпался из верхней чаши песочных часов в нижнюю, и я никак не могла этому помешать.

– Летняя Сэм всегда была… – Я замолкаю, подбирая точное слово, и наконец нахожу его: – Недолговечной. А я, по-моему, еще долго буду такой, как сейчас.

Сью улыбается в ответ.

– Сегодня я записалась на продвинутую программу тренировок в бассейне. Занятия будут проходить ежедневно, в пять утра, – сообщаю я и закатываю глаза. – Зато в течение года будет много соревнований, это мой шанс поучаствовать в национальном юниорском конкурсе и получить стипендию.

Сью вся сияет от радости.

– Это непременно надо отметить! – Она подходит к своему мини-холодильнику и достает бутылочку яблочного сидра. Разливает его в пластиковые бокалы для шампанского и протягивает один из них мне.

– За Сэм! – восклицает она и поднимает свой бокал в воздух. Мы звонко чокаемся, и я повторяю ее слова.

– За Сэм!

Вместе с бокалами возвращаемся на свои привычные места. Я сбрасываю обувь, а Сэм протягивает мне мой пластилин. Начинаю рассказывать ей о событиях, произошедших на той неделе, то и дело попивая сидр, а она внимательно слушает и кивает. Сегодня у нее на коленях нет кожаной папки, так что мне начинает казаться, что эта встреча пройдет довольно легко. После нескольких последних сессий мы можем себе это позволить.

Три недели назад мы всю сессию репетировали мой разрыв с «Безумной восьмеркой». Спустя неделю я всю нашу встречу проплакала, переживая, правильное ли решение приняла. На прошлой неделе мы сменили стратегию – Сью упросила меня прочесть ей стихотворение, посвященное Кэролайн. А потом попросила прочесть и другие стихотворения, и я расплакалась еще сильнее.

Пока читала, я начала понимать, как же сильно число три влияет на мои мысли и действия, и к концу нашей сессии сказала Сью о желании научиться контролировать свои порывы. Но это значило, что нужно отвыкнуть от постоянных проверок одометра.

Сью тогда кивнула на пластилин у меня в руках.

– А что, если ты сегодня заберешь кусочек пластилина с собой и заклеишь им цифры? – Я сжала его в пальцах и сказала, что это и впрямь может помочь. – Если почувствуешь, что не в силах припарковаться без одометра, отклеишь. А потом вернешь на место. Но лучше вообще его не трогать.

Я все еще думаю о цифрах на приборе, когда паркуюсь, но еще ни разу не отклеивала пластилин и не заглядывала под него.

Потом мы заводим разговор об Эй-Джее. Я рассказываю Сью, как у нас обстоят дела, потом упоминаю, что именно он привез меня сегодня на консультацию.

– Ему нужны были новые струны для гитары, а музыкальный магазин находится всего в паре кварталов отсюда, – рассказываю я и отпиваю еще сидра с мыслями об итогах наших бесед с Эй-Джеем.

Мы много говорили о Сью в последние недели. Эй-Джей знает, как она для меня важна, знает, что я хочу как-нибудь их познакомить. Думаю, я и сама пока к этому не готова, но мне понравилось его предложение меня подбросить. Я сказала ему, что он может познакомиться с Коллин, если хочет.

– Мне было важно, чтобы он своими глазами увидел то место, куда я хожу по средам.

Я вижу, что Сью мной гордится. И сама начинаю испытывать гордость. Мне приятно говорить. Приятно находиться в кругу людей, с которыми это совсем нетрудно.

А потом она спрашивает меня о Кэролайн, и я надолго замолкаю.

Наконец признаюсь, что, когда я смотрю на тот дальний шкафчик, у которого часто встречала Кэролайн, и не вижу ее на прежнем месте, внутри у меня все сжимается. Рассказываю, что по-прежнему часто в обеденный перерыв захожу в театр, сажусь в первый ряд и пишу в полумраке стихи, как мы делали раньше. И что на прошлой неделе начала составлять плей-лист из песен, которые были популярны в те годы, когда Кэролайн училась в старших классах; назвала его «Буду всегда рядом» по строчке из песни группы «Snow Patrol»[15].

– Я скучаю по ней. Ужасно скучаю. Каждый день. – В горле вдруг появляется ком, а на глаза наворачиваются слезы. Нет, не хочу плакать. Только не сегодня.

Сью замечает мое состояние, тут же вскакивает и хлопает в ладоши.

– У меня для тебя кое-что есть! – радостно сообщает она.

А потом идет к столу и возвращается с коробкой, обернутой ярко-синей бумагой и украшенной по центру большим белым бантом, и передает ее мне.

– Это что, рождественский подарок? Дайте угадаю. Новенький мозг? На этот раз здоровый? – Осторожно встряхиваю коробку. Черт. Слишком легкая.

– Да так, одна мелочь. Я просто не смогла пройти мимо. Она нашептала мне, что вы созданы друг для друга.

– Я разговариваю с воображаемыми людьми, а вы – с предметами? – со смехом спрашиваю я и тяну за ленточку. Она падает на пол. Снимаю крышку с коробки. – Ого! Вот это да! – В коробке лежит футболка. Я беру ее и вытягиваю руки, чтобы прочесть надпись, отпечатанную на груди крупными буквами: «Тайком исправляю вашу грамматику!»

– Сью, это чудесно, – искренне говорю я. С трудом сдерживаюсь от того, чтобы не выпалить первую мысль, которая пришла мне в голову, когда я только увидела подарок, но решаю все-таки сказать: – Кэролайн… очень бы понравилось.

Встаю и крепко ее обнимаю, хотя это и не положено, а она обнимает меня, пусть это и уничтожает ее любимую «профессиональную дистанцию». Натягиваю новую футболку поверх старой и смотрю на Сью.

– Ну как?

– Идеально!

Нет. Во мне нет ничего идеального. Но зато я такая, какая есть.

Когда время сессии заканчивается, я выхожу из кабинета в зал ожидания и вдруг понимаю, что впервые за пять лет мы ни словом не обмолвились о «Безумной восьмерке».

* * *

Эй-Джей обещал ждать меня внизу, поэтому я удивляюсь, когда встречаю его у кабинета.

– Привет! – здоровается он. – Симпатичная футболка!

– Спасибо. Это подарок Сью, – рассказываю я и киваю на Коллин. – Вы успели познакомиться?

– Ага! – подтверждает та. Она смотрит на меня без прежней жалости, но с привычной живостью и мечтательностью.

– Увидимся в следующую среду! – говорю я ей на прощанье.

Мы с Эй-Джеем выходим к лифту. Теперь, когда мы наконец оказались вдали от любопытных глаз Коллин, Эй-Джей обнимает меня. Я чувствую его пальцы у себя в волосах и дыхание на своей шее, а он долго и крепко обнимает меня, не произнося ни единого слова. Как же хорошо в его объятиях. Мне так нравится прижиматься ухом к его груди и слушать биение сердца.

– Спасибо, что поехал со мной сегодня, – говорю я.

– Я и сам рад, что так вышло.

– И я очень рада.

Тянусь к кнопке вызова лифта и нажимаю на нее. Всего один раз. Мне тут же хочется нажать еще два раза, но вместо этого я хватаю Эй-Джея за руку и целую ее.

Теперь все получится

За окном льет дождь. Мы сидим в столовой – Эй-Джей, Кэмерон, Челси, Джессика, Сидни и я. Обычно с нами еще сидит Эмили, но ее мама проиграла в долгой битве с раком, и Эмили пока не вернулась в школу после зимних каникул. Похороны состоятся завтра, и Эмили попросила Эй-Джея сыграть на них любимую песню ее мамы. Конечно, мы тоже придем.

Бросаю взгляд на то место, где всегда сидела раньше. Алексис, Кейтлин, Оливия и Хейли сидят все за тем же столом и увлеченно о чем-то болтают. В последний месяц мы редко общались, но вид у них довольный и счастливый, даже у Хейли.

Эй-Джей кладет руку мне на колено.

– Ты как, ничего?

– Все в порядке, – отвечаю я, катая еду по тарелке. – Просто аппетита сегодня нет. – Достаю из кармана телефон – проверить время. У нас еще полчаса до конца обеда. – Пойду попишу немного.

– Повеселись на славу, – говорит он и легонько щипает меня за ляжку.

Встаю, забираю со стола свой поднос и говорю всем: «Увидимся позже!» Перед уходом обнимаю Эй-Джея за шею свободной рукой и тихо шепчу на ушко:

– Люблю тебя.

Дождь все усиливается, хотя это не так страшно, пока тропинка, ведущая к театру, не заканчивается и не приходится идти прямо по мокрой лужайке. Прячу голову под курткой и бегу к заветным дверям.

Захожу внутрь, вешаю куртку на спинку одного из кресел в заднем ряду и иду в начало зала. Сажусь на свое любимое место и открываю желтый блокнот на пустой странице, а потом, основательно порывшись в рюкзаке, достаю из него механический карандаш. Щелкаю им раз, два, три. Затем слышу голос Психо-Сью у себя в голове. Она велит щелкнуть еще разок, и я слушаюсь. Потом останавливаюсь, заглушая желание щелкнуть еще дважды.

Откидываюсь на спинку и съезжаю пониже, вытягиваю ноги перед собой и скрещиваю лодыжки, после поднимаю глаза к потолку и думаю, с чего бы начать. Задумчиво стучу ластиком по бумаге. В голове пусто. Закрываю глаза и сижу так несколько минут, вдыхая мускусный запах зрительного зала и медленно царапая обивку. Никогда не думала, что привяжусь к этому месту, но порой мне хочется оказаться именно здесь, и нигде больше.

Неделя выдалась непростая. Я все думаю об Эмили. Мне хочется посвятить ей стихотворение, рассказать в нем, как сильно я ей сочувствую и как важна для меня ее дружба, но сегодня слова не идут на ум. Со стоном разочарования опускаю взгляд на пол.

И вдруг вижу рядом со своими ботинками еще одну пару обуви. Вижу ноги, тоже скрещенные у лодыжек. Медленно и осторожно поднимаю взгляд, словно боясь, что любое резкое движение – и фигура рядом со мной исчезнет.

Добираюсь взглядом до лица и судорожно вздыхаю. А потом широко улыбаюсь.

– Привет! Рада тебя видеть, – говорю я, постукивая карандашом по бумаге. – Мне нужна твоя помощь.

Она склоняет голову набок и улыбается в ответ.

– Всегда рада, обращайся, – говорит она, тянется ко мне и берет мою руку в свою.

Мне хочется и дальше смотреть на нее, но веки тяжелеют, и глаза закрываются.

– Кажется, теперь все получится, – шепчу я.

Когда я открываю глаза, Кэролайн уже нет рядом.

Подношу карандаш к бумаге, и стихи льются сами собой.

От автора

Идея написать книгу о подростке, страдающем обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР), возникла у меня четыре года назад – тогда близкому другу нашей семьи в возрасте двенадцати лет поставили именно такой диагноз. Я прониклась огромным сочувствием к этой девочке, которая отчаянно сражалась с бессонницей, пыталась понять слова и поступки своих друзей и контролировать поток мрачных, зачастую пугающих мыслей, унять которые было совершенно невозможно.

Я понимала, что она не одна такая. И мне хотелось больше узнать о подобном расстройстве, понять, каково это – жить с таким сознанием. Она охотно делилась со мной своим опытом и, к моей огромной радости, согласилась помочь мне в работе над этим романом.

В последние два года я много читала об ОКР и так называемой чистой обсессии, явлении, при котором обсессии – то есть навязчивые мысли и образы – оказываются куда сильнее и опаснее внешних раздражителей и компульсий. Я узнала, что многие специалисты считают этот термин ошибочным и говорят, что компульсии присутствуют в любом случае, просто их проще скрывать. Однако многие люди, страдающие ОКР, употребляют термин «чистая обсессия» для обозначения состояния одержимости исключительно мыслями, чтобы его было проще отличить от характерных и известных внешних проявлений, например – ритуального мытья рук или проверки замков.

Я прочла сотни блогов, написанных как взрослыми, так и подростками, страдающими ОКР или «чистой обсессией». Внимательно изучила множество статей и медицинских журналов, полных исчерпывающей информации о методах лечения и соответствующих медикаментах. Я консультировалась со специалистами в области психического здоровья, чтобы в моем художественном произведении ОКР было изображено максимально точно, а также чтобы показать ценность прочной связи между пациентом и психиатром. Это был очень вдохновляющий, полезный и трогательный опыт.

В ходе моих исследований меня особенно заинтересовал метод экспозиционной терапии, подвида когнитивно-поведенческой психотерапии. Впечатлившись им, я решила включить его в роман. Он описывается в эпизоде, когда мама Сэм дает ей ножницы, чтобы доказать: Сэм способна противостоять своим страшным, агрессивным мыслям. И хотя из текста об этом можно догадаться, важно понимать, что до этого эпизода (1) Сью и Сэм успели опробовать экспозиционную терапию в ходе своих сессий; (2) Сью обучила маму Сэм, чтобы та могла оказывать своей дочери поддержку в режиме 24\7; (3) Сью и мама Сэм действуют сообща и постоянно общаются для того, чтобы совместными силами бороться с расстройством девушки. Мои профессиональные консультанты подтвердили, что, хотя довольно нетипично проводить экспозиционную терапию вне постоянного врачебного наблюдения или подключить к этому процессу родителя, при наличии соответствующих условий они все же к ней прибегают. Однако это безусловно должно происходить под наблюдением профессионалов.

Когнитивно-поведенческая психотерапия дается нелегко и на эмоциональном, и на физическом уровне, особенно если ее курс растягивается на несколько недель или даже месяцев. Впоследствии пациенты могут вернуться к традиционной «разговорной терапии», в рамках которой Сью и общается с Сэм на протяжении большей части книги.

И хотя это художественное произведение, отношения между Сью и Сэм во многом повторяют отношения между реальным подростком, вдохновившим меня на эту книгу, и его психотерапевтом. Пока писала роман, я еще больше впечатлилась их взаимопониманием и стала сильнее уважать специалистов в области психического здоровья, особенно тех, кто работает с подростками.

Если кто-либо из вас страдает ОКР, тревожных состоянией, депрессией или любым другим психическим расстройством, очень советую вам найти свою собственную Сью. Она (а может, он) очень вас ждет и жаждет помочь. Вот несколько надежных сайтов, с которых можно начать свои поиски: /, /, -for-teens и /.

Закончить хочу новостями о состоянии девушки, которая и вдохновила меня на написание этой книги. К. уже шестнадцать. Я так и не смогла уговорить ее заняться плаванием, но она начала писать стихи, и, хотя пока неохотно ими делится, это занятие оказывает на нее благотворное воздействие. Она нашла настоящих друзей, рядом с которыми чувствует себя комфортно и спокойно, даже встретила своего собственного Эй-Джея. Недавно она храбро решила поступать в колледж, где планирует изучать психологию, чтобы и самой однажды стать психотерапевтом. Словами не описать, как я ею горжусь.

Благодарности

Работа над этим романом научила меня смелее обращаться со своими словами, а значит – показывать фрагменты написанного другим людям задолго до того, как я буду полностью довольна результатом. Я благодарна всем, кто помог дописать текст «До последнего слова». Благодаря вам работа стала куда приятнее!

Отдельно хочу поблагодарить профессионалов в области психического здоровья, которые подробно консультировали меня по любым возникающим вопросам. Для меня было счастьем сотрудничать с доктором Майклом Томпкинсом, доктором Марианной Эраклис и Карен Блесиус Роудс, лицензированным клиническим специалистом по социальной работе. Также я благодарна моей свекрови, Ребекке Стоун, за ее глубинное понимание работы человеческого мозга и за то, что любезно делилась со мной своими знаниями.

Благодарю всех сотрудников издательства «Hyperion», в особенности моего редактора, Эмили Михэн, за ценные советы и за готовность отстаивать мою книгу, а также Джулию Муди – за проницательные комментарии по ходу работы, Стефани Лурье, Сюзанну Мерфи, Дину Шерман и Сила Баллинджера – за неустанную поддержку и энтузиазм. Также благодарю Элке Виллу, Эндрю Сэнсона и Холли Нэйджел за творческий подход и искренность в продвижении моей книги. Благодарю и замечательного специалиста по печати и рекламе Джейми Бейкер – за все, что она для меня делает (например, за то, что не стала отговаривать меня от «Ворона»), а также Уитни Мэнджер – за то, что придумала такой восхитительно простой, и притом очень красивый дизайн обложки, очень точно передающий идею силы слов. Мне повезло поработать с такими талантливыми, искренне любящими свое дело и очень приятными людьми.

Также хочу поблагодарить Лизу Йосковиц, моего первого редактора, который с самого начала поверил в Сэм и ее историю и внимательно прочел ее до последнего слова (улавливаете аллюзию?). Она всегда понимала, что я хочу сказать, а порой даже лучше меня самой, и я всю жизнь буду ей благодарна за вдохновение, ценные уроки и дружбу.

Спасибо Карин Вайсмен за понимание того, какой должна быть эта книга, за чтение множества черновых вариантов (порой в очень сжатые сроки) и за помощь на каждом из этапов. Я счастлива, что могу называть ее не только своим агентом, но и другом. Хочу поблагодарить и ее многочисленную команду – моего агента по международным авторским правам, Тэрин Фэгернесс, и киноагента, Мишель Вайнер, которые с такой самоотдачей представляют мои книги.

Спасибо организаторам проекта GetLit.org за то, что вдохновили меня своей храбростью и энергией, а также всем организациям нашей страны, связанным с юношеской поэзией, за то, что дают юным дарованиям возможность быть услышанными.

От всего сердца благодарю храбрых подростков, которые не побоялись поделиться со мной своими историями жизни с ОКР, тревожными расстройствами, депрессией и другими нарушениями ради просвещения людей и поддержки других больных. Я многому у них научилась. Они стали для меня настоящим примером для подражания.

Спасибо моим многочисленным друзьям, которые великодушно помогли мне своими талантами и знаниями, в том числе и Джо Руту – за его чудесные песни и за разрешение позаимствовать их тексты. Андрее Хегарти – за то, что обучила меня основам баттерфляя и подробно рассказала о соревнованиях по плаванию. Благодарю Клэр Пена за то, что разделила мое пристрастие к музыке и текстам, Шону Маккарти – за внимание к мелким, но очень значимым деталям, Лору Вайсмен – за то, что плакала на всех трогательных эпизодах, Лорин Обервегер – за то, что помогла «вытащить» Сэм на поверхность. Арнольду Шапиро, большому любителю научной фантастики и моему другу, который показывал мне реалити-шоу с участием школьников, это помогло мне в исследовании темы. Спасибо моим подругам-писательницам Элль Козимано, Стефани Перкинс и Веронике Росси за чтение ранних черновиков и дельные комментарии; Каролине Лири – за разговоры о психическом здоровье и о многом другом за чашечкой кофе. И, наконец, моей верной подруге Стейси Пена, которая поняла, как важна для меня эта история, еще задолго до того, как на бумаге появилось первое слово. Помню, как она крепко обняла меня и попросила написать этот роман, и именно благодаря ей он теперь лежит перед вами. Это не просто мои друзья – это мои Поэты.

Спасибо моему сыну Эйдану, который придумал неожиданные для меня повороты сюжета и раскрыл мне глаза на многие детали в процессе работы, и моей дочери Лорен, которая не боится говорить то, что думает, но делает это с невероятной добротой. Они обладают множеством прекрасных качеств, но прежде всего они очень хорошие люди. И я бесконечно ими горжусь.

Спасибо Майклу, который помогает мне быть храброй и просто понимает меня. Когда Сэм говорит Эй-Джею, что пойдет писать стихи, он отвечает: «Повеселись на славу». Это слова моего мужа – именно так он провожает меня в мой воображаемый мир. С виду это сущая мелочь, но даже в ней ощущаются его любовь и поддержка, она напоминает мне о том, зачем я вообще пишу книги. Неудивительно, что в центре любой моей любовной истории – именно этот мужчина.

И наконец, спасибо К., моей музе и подруге. Спасибо, что доверилась мне. Спасибо за тебя. Я многое хочу тебе сказать, но в знак уважения к Сэм ограничусь всего тремя словами: я тебя люблю.

Примечания

1

Обсессивно-компульсивное расстройство, характеризуется навязчивыми, зачастую пугающими мыслями, которые сложно контролировать, и острым чувством тревоги. – Прим. перев.

(обратно)

2

Имеется в виду «Teen Vogue», популярный модный журнал для подростков. – Прим. перев.

(обратно)

3

Город в Калифорнии. – Прим. перев.

(обратно)

4

Судя по всему, имеется в виду песня «Never Let Me Go». – Прим. перев.

(обратно)

5

Здесь и далее стихотворение цитируется в переводе В. Я. Брюсова. – Прим. перев.

(обратно)

6

Вероятно, имеется в виду песня «I melt with you» группы Modern English (1982). – Прим. перев.

(обратно)

7

Крупный водоворот в Норвежском море. – Прим. перев.

(обратно)

8

Имеется в виду песня «Your Body Is a Wonderland» американского рок-музыканта Джона Мэйера. – Прим. перев.

(обратно)

9

Имеется в виду песня «Bron-Y-Aur Stomp». – Прим. перев.

(обратно)

10

Имеется в виду всемирно известная сеть кафе-пекарен «Auntie Anne’s». – Прим. перев.

(обратно)

11

Известная сеть ресторанов быстрого питания, где подают блюда мексиканской кухни. – Прим. перев.

(обратно)

12

Знаменитый французский философ, поэт, драматург и писатель, живший в XVII в. – Прим. перев.

(обратно)

13

Имеется в виду известная американская сеть бургерных «In-n-Out». – Прим. перев.

(обратно)

14

Имеется в виду бургер с двумя котлетами и четырьмя кусочками сыра. – Прим. перев.

(обратно)

15

По всей видимости, речь идет о песне «Run». – Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

Полугодом ранее

Сейчас

  Больше всего на свете

  Наша пятерка

  Никому ни слова

  В самой глубине

  Я все время буду рядом

  Непреодолимое желание

  Прочти мне одно

  Мы его вылечили

  Тот самый узкий коридор

  Не могу двигаться дальше

  Три шага вперед

  Будущий поэт

  Даю себе волю

  Нет мыслей

  Отличный вопрос

  Больше ничего!

  С тобой растаять

  Три простых аккорда

  Этот Белый Кролик

  Хватай биту

  Прикосновение

  В безопасности

  Не-свидание

  На самом дне

  Но вот рядом ты

  Не пойми что

  Твои лучшие подруги

  Напиши обо мне

  Это же хорошо

  Десятая причина

  Парень рядом со мной

  Совсем другой человек

  Все дело во мне

  Недавняя свежая рана

  Довольно широкое понятие

  Два задания

  Запираюсь изнутри

  Передадите его дальше?

  До безобразия сильно

  Навечно внутри

  О том и разговор

  Впервые

  Теперь все получится

От автора

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg